"Бедняков не убивают..."
На протяжении двух часов эта дурацкая фраза приходила Мегрэ на память
раз десять или двадцать, она преследовала его, словно назойливый припев
случайно услышанной песенки, она вертелась и вертелась у него в голове - и
невозможно было от нее отделаться, он даже несколько раз произнес ее вслух.
Потом у нее появился вариант:
"Людей в нижнем белье не убивают..."
Августовский, по-отпускному пустоватый Париж изнывал от зноя. Жарко
было уже в девять утра. В обезлюдевшей префектуре царила тишина. Все окна,
обращенные к набережным, были распахнуты настежь. Войдя к себе в кабинет,
Мегрэ первым долгом скинул пиджак. В эту минуту и раздался звонок от судьи
Комельо.
- Загляните-ка, пожалуйста, на улицу Де-Дам. Этой ночью там произошло
убийство. Комиссар полицейского участка рассказал мне какую-то длинную,
путаную историю. Он сейчас на месте происшествия. Из прокуратуры туда раньше
одиннадцати никто прибыть не сможет.
Уж это всегда так: только ты собрался провести спокойный денек в
тишине, в прохладе - бац! - сваливается на тебя какая-то дрянь, и все к
черту!..
- Идем, Люка?
Конечно, легковушку оперативной группы успели куда-то услать, и надо
было добираться на метро, где пахло хлорной известью и где Мегрэ вдобавок
пришлось загасить трубку.
...Нижний конец улицы Де-Дам у выхода на улицу Батиньоль. Солнце печет.
Сутолока. Пестрота. На тележках вдоль тротуаров - горы овощей, фруктов,
рыбы. Перед тележкой плотной стеной - хозяйки, осаждающие всю эту снедь.
Разумеется, у дома, где произошло убийство, толпится народ, мальчишки,
пользуясь случаем, носятся взад-вперед, визжат, орут.
Обыкновенный семиэтажный дом. Для съемщиков с более чем скромным
достатком. В нижнем этаже - прачечная и лавка угольщика. У подъезда стоит
полицейский.
- Комиссар ожидает вас наверху, мосье Мегрэ... Это на четвертом.
Проходите, господа, проходите!.. Ну что тут смотреть... На дороге-то хоть не
стоите, посторонитесь!
Какое преступление могло совершиться здесь, в этом доме, где живут
маленькие, незаметные люди - народ, как правило, честный? Какая-нибудь драма
любви и ревности? Но фон даже для этого неподходящий.
Четвертый этаж. Широко распахнутая дверь, за ней кухня. Там шумная
ребячья возня. Их трое или четверо - подростки лет по
двенадцати-шестнадцати. И женский голос из другой комнаты:
- Жерар, оставь сестру в покое, слышишь!..
Голос визгливый и в то же время усталый, такой иногда бывает у женщин,
потративших всю жизнь на мелочную борьбу с повседневными невзгодами.
Входная дверь отворилась, и Мегрэ увидел жену убитого. Это она кричала
сейчас на Жерара. Рядом с ней стоял участковый полицейский комиссар. Мегрэ
пожал ему руку.
Женщина взглянула на Мегрэ и вздохнула, точно говоря: "Еще один!"
- Это комиссар Мегрэ, - объяснил участковый, - он будет вести
следствие.
- Значит, рассказывать все сначала?
Комната, которая одновременно служит и гостиной и столовой, в одном
углу - радиоприемник, в другом - швейная машина. В открытое окно врывается
уличный шум, дверь на кухню тоже открыта, и оттуда несутся крики и визг
детей. Но вот женщина прикрыла дверь, и голоса смолкли, точно внезапно
выключенное радио.
- Такое могло случиться только со мной, - проговорила она со вздохом. -
Садитесь, мосье. Может быть, выпьете чего-нибудь? Я подам. Прямо не знаю...
- Расскажите мне, но только ясно и просто, как это произошло.
- Так ведь я ничего не видела, что же я буду рассказывать?.. Мне все
кажется, будто и не было ничего. Вернулся он домой, как всегда, в половине
седьмого. Он никогда не опаздывал. Мне даже приходится всякий раз давать
ребятам шлепка, потому что он любил садиться за стол сразу, лишь только
придет...
Она говорила о своем муже, чей портрет - увеличенная фотография, где
они сняты вместе, - висел на стене. И не потому, что трагически погиб ее
муж, эта женщина выглядела такой подавленной и несчастной. С портрета она
тоже смотрела пришибленно и покорно, будто на ее плечи были взвалены все
тяготы мира.
Что касается мужа, то фотография запечатлела усы, крахмальный стоячий
воротничок и лицо, выражавшее самую безоблачную невозмутимость, в этом
человеке все было так заурядно, так ординарно, что, встретив его даже в
сотый раз, вы бы не обратили на него внимания.
- Он вернулся в половине седьмого, снял пиджак и повесил его в шкаф со
своими вещами он всегда обращался аккуратно, это надо правду сказать... В
восемь пришла Франсина - она работает, я еще оставила ей обед на столе...
Вероятно, она уже рассказывала все это полицейскому комиссару, но
чувствовалось, что, если бы от нее потребовали, она могла бы повторять свой
рассказ снова и снова, все тем же плаксивым голосом, и взгляд у нее был бы
при этом все такой же тревожный, как будто она боялась что-нибудь забыть.
Ей было лет сорок пять, и в молодости она, вероятно, была хорошенькой,
но с тех пор прошли долгие годы, а ее каждый день с утра до вечера одолевали
домашние заботы...
- Морис уселся на свое любимое место, у окна... как раз там, где теперь
сидите вы. Это его кресло... Он читал книгу, но иногда вставал, чтобы
отрегулировать радио...
В этот вечерний час в домах на улице Де-Дам нашлось бы, наверное, не
меньше сотни мужчин, занятых тем же самым, - мужчин, которые, отработав
целый день в конторе или в магазине, отдыхали теперь у раскрытого окна за
чтением книги или вечерней газеты.
- Надо вам сказать, что он по вечерам никогда не гулял. То есть один,
без нас. Раз в неделю мы ходили в кино, все вместе. ...А в воскресенье...
По временам она теряла нить рассказа, прислушиваясь к тому, что
делается на кухне, тревожась, не дерутся ли дети, не подгорело ли что-нибудь
на плите...
- Так о чем это я?.. Ах, да... Франсина - ей уже семнадцать Франсина
вышла погулять и вернулась в половине одиннадцатого. Остальные спали... Я
готовила обед на сегодня, заранее, потому что утром мне надо было ехать к
портнихе... Господи! Я и забыла предупредить се, что не приеду... А она меня
ждет...
Это для нее тоже было трагедией.
- Мы легли... Вернее сказать, мы вошли в спальню, и я легла в
кровать... Морис раздевался всегда медленнее, чем я. Окно было открыто...
Жалюзи мы тоже не опускали, из-за духоты... В доме напротив никто на нас не
смотрел... Там отель... Люди приходят и сразу ложатся спать... Их редко
увидишь у окна...
Мегрэ сидел так неподвижно, вид у него был такой осоловелый, что Люка
показалось, будто начальник сейчас уснет. Однако из губ Мегрэ, плотно
зажавших мундштук трубки, вырывался время от времени легкий дымок.
- Мне и рассказывать-то нечего... Нет, такое могло случиться только со
мной... Мы с ним разговаривали... О чем именно, я не помню, но пока он
снимал брюки и складывал их, он все время говорил... Он остался в нижнем
белье... Потом снял носки и стал чесать себе подошвы, они всегда у него
болели... Я услышала с улицы такой звук... знаете, такой... ну, когда у
машины мотор стреляет... нет, не такой даже, а вот какой:
ф-р-р-ф-р-р... Вот-вот, именно: ф-р-р-ф-р-р... Вроде водопроводного
крана, когда в нем воздух соберется... Тут я подумала, что это вдруг Морис
на полуслове замолк?.. Видите ли, я уже начала дремать, потому что за лень
сильно устала... Ну так вот, замолчал он, а потом говорит тихонько и
странным таким голосом: "Сволочь!". Я очень удивилась, потому что он почти
никогда не ругался... Он был не такой... Я его спрашиваю:
"Что это ты?" Тут я открыла глаза - я ведь все время лежала с закрытыми
глазами - и вижу, он валится на пол. Я закричала: "Морис!"
Понимаете, человек ни разу в жизни не падал в обморок... Он хоть и не
был здоровяком, но болеть никогда не болел...
Я встала... зову его, говорю... А он лежит на коврике ничком и не
шевелится... Я хотела его поднять, смотрю: у него на рубашке - кровь...
Я позвала Франсину, это наша старшая. И как вы думаете, что она мне
сказала, когда увидела отца? "Мама, - говорит, - что ты наделала!" - и
кинулась вниз, звонить... Ей пришлось разбудить угольщика...
- А где Франсина? - спросил Мегрэ.
- У себя в комнате... Она одевается... Ночью нам было не до того, нот
мы и остались неодетые... Уж вы извините, что у меня такой вид... Сначала
приходил доктор, потом полицейские, потом господин комиссар...
- Не могли бы вы нас оставить одних?
Она поняла не сразу, переспросила:
- Оставить одних?
Она ушла на кухню, и слышно было, как она бранит детей - все тем же
нудным, монотонным голосом.
- Еще четверть часа, и я сошел бы с ума, - со вздохом проговорил Мегрэ,
подходя к окошку глотнуть свежего воздуха.
Трудно объяснить почему, но только во всем существе этой женщины,
возможно совсем не плохой, было что-то удручающе унылое, что-то такое,
отчего меркнул, становился угрюмым и серым даже солнечный свет, лившийся в
окно. Сама жизнь делалась в ее присутствии такой тусклой, такой никчемной и
монотонной, что невольно хотелось спросить себя, неужели улица со всем своим
движением, солнцем, красками, звуками и запахами была еще здесь, рядом, как
говорится - только руку протянуть.
- Бедняга!..
Не потому, что он умер, но потому, что жил!
- Кстати, как его звали?
- Трамбле... Морис Трамбле... Сорок восемь лет... Жена сказала, что он
служил кассиром в какой-то торговой фирме на улице Сантье... Вот... Я
записал: "Куврэр и Бельшас, басонная торговля..."
И ко всему еще басонная торговля - шнуры, позумент и прочее для гробов
и катафалков!
- Знаете-ли, - рассказывал полицейский комиссар, - сначала я подумал,
что это она его убила... Не разобрался спросонок, меня ведь с постели
подняли, я только- только уснул... А тут такое творилось... Дети говорят все
разом, она на них кричит, чтобы замолчали, повторяет мне по двадцать раз
одно и то же - примерно то самое, что и вам рассказывала, - я и решил, что
она либо придурковатая, либо и вовсе сумасшедшая. А тут еще мой бригадир
вздумал ее допрашивать, "на пушку" взять хотел. Он ей: "Я вас не об этом
спрашиваю, я вас спрашиваю, почему вы его убили?" А она ему: "Почему?.. Да
чем же это было мне его убивать?"
На лестнице соседи собрались... Здешний врач скоро принесет мне свое
заключение. Он меня надоумил: утверждает, что выстрел был произведен на
расстоянии и что стреляли, несомненно, из какого-то окна напротив... Я и
послал своих ребят в отель "Эксельсиор".
Коротенький припев все вертится и вертится в голове у Мегрэ:
"Бедняков не убивают..."
Тем более бедняков, которые сидят в нижнем белье на краю супружеской
кровати и скребут свои натруженные подошвы!
- И вы что-нибудь обнаружили там, в доме напротив?
Мегрэ внимательно осматривал окна отеля "Эксельсиор", впрочем, вернее
было бы назвать его не отелем, а меблированными комнатами. Черная под мрамор
табличка оповещала: "Номера на месяц, на неделю и на сутки. Горячая и
холодная вода".
Бедность была и здесь. Но точно так же, как в доме, где жили Трамбле,
как и в их квартире, это была не та бедность, которая может служить
подходящим фоном для драмы. Бедность была здесь благопристойная, прилично и
чистенько причесанная под скромный достаток.
- Я начал осмотр с четвертого этажа, все постояльцы уже лежали в
постелях. Пришлось моим ребятам их побеспокоить. Представляете, какой
поднялся шум. Хозяин разбушевался, грозил, что будет жаловаться. Тут мне
пришла мысль заглянуть на пятый. И там, как раз напротив нашего с вами
заветного, так сказать, окошечка, я обнаружил комнату, в которой никого не
было, хотя она вот уже целую неделю числится за неким Жозефом Дамбуа. Я
допросил швейцара, дежурившего ночью, и он вспомнил, что незадолго до
полуночи выпустил из отеля какого-то человека, но кто это был, он не
знает...
Мегрэ наконец решился открыть дверь в спальню, где у изножия кровати,
головой на коврике, ногами на голом полу все еще лежало тело убитого.
- Пуля, видимо, попала в сердце, и смерть наступила почти мгновенно...
Я полагаю, лучше будет дождаться нашего судебного врача: надо, чтобы пулю
извлек он. С минуты на минуту он должен прибыть вместе с господами из
прокуратуры...
- В одиннадцать часов... - рассеянно проговорил Мегрэ. Было четверть
одиннадцатого. На улице, как и прежде, торговались у тележек хозяйки, в
знойном воздухе стоял нежный аромат фруктов и зелени...
"Бедняков..."
- Карманы вы у него обыскали?
Обыскал, ясно и так - на столе беспорядочной грудой лежала мужская
одежда, между тем как, по словам жены, Трамбле аккуратно сложил на ночь все
свои вещи.
- Здесь все... Кошелек... Сигареты... Зажигалка... Ключи... Бумажник -
в нем сотня франков и фотографии детей...
- Что соседи?
- Мои ребята опросили всех в доме... Трамбле живут в этой квартире
двадцать шесть лет... Когда появились дети, они заняли еще две комнаты...
Собственно, о них и сказать нечего... Обыкновенная, размеренная жизнь...
Никаких особенных событий... Каждый год, в отпуск, ездят на две недели в
Канталь, к Трамбле на родину... У них никто не бывает, если не считать
редких визитов сестры мадам Трамбле. Обе женщины - урожденные Лапуант и тоже
родом из Канталя... Трамбле выходил из дому каждый день в одно и то же
время. На работу ездил в метро, со станции Вильер... В половине первого
возвращался, через час уезжал обратно и приезжал вечером, в половине
седьмого...
- Чушь какая-то! - проговорил Мегрэ. Восклицание вырвалось у него почти
безотчетно. Действительно чушь. Преступление, в котором не было никакого
видимого смысла.
Ничего не украли... Даже не пытались украсть... И все же это не было
случайное убийство. Отнюдь. Его тщательно подготовили: пришлось снять
комнату в отеле напротив, раздобыть пистолет, возможно, даже пневматическое
ружье...
Тут действовал кто-то не случайный. И не ради какого-то там бедняги
идут на такое дело... Да, но ведь Трамбле был именно из тех бедняг, о
которых говорят: какой-то там...
- Вы не подождете людей из прокуратуры?
- Я непременно вернусь до того, как они уедут. Останьтесь, пожалуйста,
чтобы ознакомить их с делом...
За стеной снова шумно завозились, догадаться было нетрудно: мадам
Трамбле, урожденная Лапуант, воевала со своими детьми.
- Кстати, сколько их у нее?
- Пятеро... Три сына и две дочки... Один сынишка этой зимой заболел
плевритом, и сейчас он в деревне у родителей Трамбле... Ему скоро
четырнадцать...
- Идем, Люка?
Мегрэ сейчас отнюдь не улыбалась перспектива увидеть снова мадам
Трамбле и услышать унылое: "Такое могло случиться только со мной".
Он тяжело спустился по лестнице мимо открывавшихся одна за другой
дверей, позади которых слышался быстрый шепот. Он хотел зайти к угольщику
выпить вина, но в лавчонке было полно любопытных, ожидавших прибытия
чиновников прокуратуры, и Мегрэ предпочел дойти до улицы Батиньоль, где о
ночной драме ничего не знали.
- Что ты будешь пить?
- Займись-ка этим типом из отеля "Эксельсиор"... Ты, разумеется,
найдешь там не очень-то много, потому что обделать такое дельце, как он его
обделал, это... Эй, такси!..
Тем хуже для бухгалтерии. Было слишком жарко, чтобы париться в метро
или стоять на углу в ожидании автобуса
- Встретимся на улице Де-Дам... А нет, так после обеда на набережной...
Бедняков не убивают, черт побери! А если уж убивают, так не по
одиночке, а целыми партиями, устраивают войну или мятеж. Если же бедняку
случается кончить жизнь самоубийством, то вряд ли он станет добывать для
этого пневматическое ружье и уж конечно не застрелится в ту минуту, когда
сидит на постели и чешет пятки.
Будь Трамбле не уроженцем какого-то там Канталя, носи он звучное
иностранное имя, можно было бы еще заподозрить его в принадлежности к некой
неведомой тайной организации его соотечественников...
Да и не был он похож на тех, кого убивают. Лицо не такое, вот в чем
загвоздка! Это-то и озадачивало. А вся обстановка? Эта квартира, жена,
пятеро детей, муж в нижнем белье, "ф-р-р-ф-р-р", с каким пролетела пуля...
Верх такси был откинут, и Мегрэ курил свою трубку, время от времени
пожимая плечами. В какое-то мгновение мысли его обратились к мадам Мегрэ.
"Бедняжка!" - скажет она и при этом непременно вздохнет. Когда умирает
мужчина, женщина всегда сочувствует женщине.
- Нет, номера я не знаю... Да, улица Сантье.. "Куврэр и Бельшас"...
Наверно, что-нибудь солидное. Этакий почтенный торговый дом, рождения тысяча
восемьсот какого-нибудь года...
Он не понимал, и это злило его. Злило потому, что он не терпел
непонятного... Улица Сантье была забита людьми и машинами. Притормозив,
шофер заговорил с прохожим, чтобы узнать об адресе, и в эту минуту Мегрэ
увидел на фасаде одного из домов выведенные красивыми золотыми буквами
слова: "Куврэр и Бельшас".
- Подождите меня. Я недолго.
Собственно, он не знал, надолго ли, но жара совсем разморила его. Да и
как было не разморить, когда почти все его товарищи по работе и даже все
инспектора были в отпуске и когда сегодня с утра он рассчитывал
поблаженствовать на досуге у себя в кабинете!
Второй этаж. Анфилада темных комнат, чем-то напоминающих ризницу.
- Могу я видеть мосье Куврэра?
- По личному делу?
- По сугубо личному.
- Весьма сожалею. Мосье Куврэр умер пять лет назад.
- А мосье Бельшас?
- Мосье Бельшас уехал в Нормандию. Если угодно, вы можете поговорить с
мосье Мовром.
- Кто это?
- Доверенное лицо фирмы Он сейчас в банке, но скоро вернется...
- Скажите, а мосье Трамбле здесь?
Недоумение:
- Простите, как вы сказали?
- Мосье Трамбле... Морис Трамбле...
- Я такого не знаю
- Ваш кассир...
- Нашего кассира зовут Мажин, Гастон Мажин...
"Вот так история с географией!? - подумал Мегрэ. Положительно, его так
и преследовали сегодня трафаретные фразы.
- Вы будете ожидать мосье Мовра?
- Да, придется.
Сидеть и нюхать приторный запах галантереи и картонных коробок. К
счастью, это продолжалось не слишком долго. Мосье Мовр оказался
шестидесятилетним господином, одетым с головы до ног во все черное.
- Вы хотели поговорить со мной?
- Мегрэ, комиссар сыскной полиции...
Если слова эти имели целью произвести впечатление, то Мегрэ ошибся.
- Чему я обязан честью...
- Если не ошибаюсь, у вас работает кассиром некий Трамбле?
- Работал... Довольно давно... Погодите... Это было в тот год, когда мы
модернизировали наше отделение в Камбре. Да... Семь лет назад... Даже
немного больше, потому что он ушел от нас в середине весны... - Мосье Мовр
поправил пенсне: - Словом, мосье Трамбле не служит у нас уже семь лет.
- С тех пор вы его больше не видели?
- Лично я - нет.
- Вы были им довольны как служащим?
- Безусловно... Я знал его очень хорошо, потому что он поступил сюда
всего лишь на несколько лет позже меня... Это был человек в высшей степени
добросовестный и пунктуальный... Ушел он от нас, насколько мне помнится, по
какой-то очень уважительной причине, с соблюдением всех формальностей... Ну
да, по семейным обстоятельствам. Он написал в заявлении, что собирается
обосноваться у себя на родине: в Оверни, кажется, или в Кантале, сейчас уже
не помню...
- Касса у него всегда была в порядке?
Мосье Мовр даже слегка подался назад, точно ему нанесли личное
оскорбление.
- Простите, у нас таких вещей не бывает.
- А вам никогда не приходилось слышать, будто у мосье Трамбле есть
любовница или что он предается какому-нибудь пороку?
- Нет, мосье. Никогда. И я убежден, что с ним этого не могло быть.
Коротко и ясно. И если Мегрэ не желает понимать, что он заходит слишком
далеко даже для комиссара сыскной полиции... Однако Мегрэ не сдавался:
- Странно... Дело в том, что в течение семи лет, до вчерашнего дня
включительно, мосье Трамбле каждое утро уходил из дому и отправлялся на
работу к вам в контору и каждый месяц приносил жене жалованье.
- Прошу прощения, но этого не может быть. Ему недвусмысленно указывали
на дверь.
- Значит, это был образцовый служащий?
- Отличный служащий.
- И в его поведении не было ничего...
- Нет, мосье, ничего. Прошу извинить, но меня ожидают два оптовых
покупателя из провинции, и...
Уф! Ну и духотища! Почти как в комнатках на улице Де-Дам. Приятно было
очутиться снова на воздухе, снова увидеть свое такси, шофера, уже успевшего
выпить в соседнем бистро стаканчик минеральной воды и теперь вытиравшего
усы.
- Куда прикажете, мосье Мегрэ? - Все шоферы знали его, и это как-никак
тоже было приятно.
- На улицу Де-Дам, старина...
Так-так, значит, семь лет подряд этот самый Морис Трамбле уходил в
положенное время из дому и отправлялся к себе на работу, и семь лет
подряд...
- Остановишься где-нибудь по дороге, я заскочу выпить у стойки...
Перед встречей с мадам Трамбле и господами из прокуратуры, которые,
должно быть, уже толкутся в квартирке на улице Де-Дам.
"Бедняков..."
Только таким ли уж он был бедняком, вот в чем вопрос.
Что с тобой, Мегрэ? Ты не спишь?
Было, наверно, около трех часов ночи, а Мегрэ все еще продолжал
ворочаться с боку на бок в своей постели, весь в испарине, хотя открыты были
оба окна спальни, выходивших на бульвар Ришар Ленуар. Несколько раз он уже
начинал засыпать, но едва только дыхание жены рядом с ним становилось
глубоким и ровным, как он снова, против собственной воли, принимался думать
опять и опять об этом Трамбле, о своем бедняке, как он теперь про себя
называл его.
Тут что-то было не так, ускользало, как в несообразном сне. И Мегрэ
опять возвращался к исходному пункту. Половина девятого утра. В квартирке на
улице Де- Дам Морис Трамбле кончает одеваться. Тут же рядом унылая мадам
Трамбле - теперь Мегрэ уже знал, что ее зовут Жюльеттой, то есть самым
неподходящим для нее именем, - итак, тут же рядом унылая Жюльетта в бигуди,
со взглядом великомученицы, пытается утихомирить расшумевшихся детей, но в
результате гвалт становится еще громче.
"Он не выносил шума, господин комиссар..."
Почему именно эта деталь поразила Мегрэ сильней всего остального, что
он там услышал? Почему в полусонном забытьи память его возвращалась к ней
снова и снова? Не выносить шума - и жить на улице Де-Дам, многолюдной,
бойкой и тесной, да еще с пятью детьми, которые только и делают, что
задирают друг друга, и с этой Жюльеттой, которая не знает, как их унять...
"Он одевается... Хорошо, дальше... Бреется - через день, по словам
Жюльетты. Выпивает чашку кофе с молоком и съедает два рогалика... Выходит на
улицу, идет к бульвару Батиньоль и на станции Вильер садится в метро..."
Всю вторую половину дня после посещения фирмы "Куврэр и Бельшас" Мегрэ
просидел у себя в кабинете, занимаясь текущими делами. В это время вечерние
газеты по просьбе полиции уже печатали на первых полосах портреты Мориса
Трамбле.
А бригадир Люка тем временем отправился в отель "Эксельсиор", захватив
с собой фотографии всех рецидивистов и уголовников, чья внешность хоть
сколько-нибудь подходила под описание примет мнимого Жозефа Дамбуа, точнее
говоря - убийцы.
Рассматривая фотографии, хозяин отеля, выходец из Оверни, отрицательно
качал головой:
- Я, правда, мало видел его, но, по-моему, он не из таких.
Бригадиру пришлось проявить немало терпения, прежде чем он наконец
выяснил: хозяин хотел сказать, что постоялец с пневматическим ружьем отнюдь
не был похож на преступника, внешность у него была самая безобидная.
- Когда он пришел и спросил номер на неделю, я подумал, что эго
какой-нибудь ночной сторож...
Человек неприметной внешности. Средних лет. Да и мало кто его видел,
потому что он возвращался к себе только на ночь, а утром уходил.
- Были у него с собой какие-нибудь вещи?
- Маленький чемоданчик, знаете, как у футболистов. И еще усы. По словам
хозяина - рыжие. По словам ночного швейцара - седоватые. Правда, он видел их
при другом освещении.
- Одет он был плохо. Нет, не то чтобы грязно, но весь он был какой-то
потертый. Я с него потребовал плату за всю неделю вперед. Бумажник у него
тоже был потрепанный, а денег и вовсе мало...
Показания горничной пятого этажа:
- Я его ни разу не видела, потому что убирала его номер поздно утром,
после 42- го и 43-го, но, уж можете мне поверить, издали видать было, что
живет холостяк...
Люка перетряхнул в этом номере каждую вещь, тщательно, метр за метром,
обследовал всю комнату. На подушке он обнаружил три волоска: два с головы и
один из усов. Нашел на эмалированном туалете почти пустой флакончик из-под
одеколона, а на камине - старую расческу, в которой не хватало половины
зубьев.
Вот и все. Небогатый улов. И тем не менее в лаборатории сумели кое-что
выяснить. По мнению экспертов, в течение нескольких часов исследовавших
расческу и волосы, преступнику было от сорока шести до сорока восьми лет. Он
был рыжеволос, но уже начинал седеть и лысеть. Имел флегматический характер
и страдал болезнью печени.
Однако не об этом думал Мегрэ, ворочаясь в своей постели.
"Он одевается, завтракает, берет шляпу и выходит на улицу... Он идет к
метро на бульваре Батиньоль..."
Но, разумеется, вовсе не для того, чтобы ехать на улицу Сантье, в
контору фирмы "Куврэр и Бельшас", где уже семь лет ни одна живая душа его не
видела, а куда-то совсем в другое место...
Почему Мегрэ полагал, что в то время, когда Трамбле еще служил у
"Куврэра и Бельшаса", ему удобно было ездить в метро? Очень просто. Линия
Порт-де-Шампре - Пре-Сен-Жерве прямая, без пересадок. Трамбле выходил
непосредственно на улице Сантье.
И тут Мегрэ вдруг вспомнил, что дочка Трамбле, Франсина, которую он
видел сегодня мельком и не успел как следует разглядеть, уже около года
работает в магазине стандартных цен на улице Реомюр. Улица Реомюр идет под
прямым углом к улице Сантье. Это на той же линии метро.
- Ты не спишь? - спросила мадам Мегрэ.
- Мне нужно выяснить одну вещь, - ответил он, - может быть, ты
знаешь... Очевидно, все магазины стандартных цен принадлежат одному и тому
же тресту и работают по единому расписанию. Ты ведь как-то ходила в такой
магазин на авеню Республики...
- Что же тебя интересует?
- В котором часу они открываются?
- В девять...
- Ты это точно знаешь?
Ответ доставил ему, по-видимому, такое удовольствие, что, прежде чем
наконец уснуть, он замурлыкал себе под нос какую-то песенку.
- А мать ничего не сказала?
Было четверть десятого утра, и Мегрэ сидел у себя в кабинете, слушая
только что вернувшегося Люка, еще не успевшего снять соломенной шляпы.
- Я объяснил ей, что вам нужны какие-то дополнительные сведения, но что
вы не хотите докучать ей в такую тяжелую минуту и поэтому сочли более
уместным побеспокоить дочь.
- А что дочка?
- Мы приехали на автобусе, как вы велели. Мне кажется, она немножко
нервничает. Все пыталась узнать, зачем вы ее вызываете.
- Скажи, пусть войдет.
- Там с вами хочет поговорить еще какой-то пожилой господин.
- После... Вели подождать... А кто он?
- Какой-то торговец с Луврской набережной... Он хочет вам что-то
сообщить, и притом непременно лично...
Парило так же, как и накануне. Над Сеной серебрилось лучистое марево,
окутывая легкой дымкой вереницы плывущих судов.
Франсина вошла, одетая в строгий темно-синий костюм и белую полотняную
блузку. Очень миловидная, очень молоденькая девушка. Белокурые локоны,
красиво оттененные кокетливой красной шляпкой, высокая, четко обрисованная
грудь. Со вчерашнего дня у Франсины, должно быть, еще не было времени купить
себе траурное платье.
- Садитесь, мадемуазель... Если вам жарко, я охотно разрешаю вам снять
жакет...
Над верхней губкой у нее выступили бисеринки пота.
- Вчера ваша матушка сказала мне, что вы работаете продавщицей в
магазине стандартных цен на улице Реомюр... Если не ошибаюсь, это тот
магазин, что у Севастопольского бульвара, налево, не так ли?
- Да, мосье...
Губы у нее задрожали, и Мегрэ показалось, что она хочет ему что-то
сказать, но не может решиться.
- Магазин открывается в девять часов утра, не правда ли? И он
расположен неподалеку от улицы Сантье, куда ваш отец - как это считалось -
ездил каждое утро на работу. Вы, наверно, нередко проделывали этот путь
вместе...
- Всего несколько раз...
- Вы уверены в этом?
- Иногда случалось, конечно...
- И вы расставались с отцом у места его службы?
- Да, неподалеку... На углу...
- Так что у вас никогда не возникало никаких подозрений?
Он тихонько попыхивал своей трубкой и с самым невинным видом смотрел в
это юное личико, на котором теперь отражалось такое смятение и тревога.
- Я уверен, что столь молодая особа, как вы, не позволит себе говорить
неправду полиции... Вы хорошо понимаете, что это могло бы кончиться для вас
неприятностями, тем более в такую минуту, когда мы делаем все от нас
зависящее, чтобы разыскать убийцу вашего отца.
- Да, мосье.
Она достала из сумочки носовой платок, приложила его к глазам и тихо
всхлипнула, вот-вот готовая расплакаться по-настоящему.
- У вас красивые серьги...
- Ах, мосье...
- Нет, действительно, очень красивые. Разрешите? Право, можно подумать,
что у вас уже есть поклонник.
- О, что вы, мосье!
- Они золотые, и эти два граната в них - настоящие.
- Нет, мосье... Мама тоже думала, что настоящие, но...
- Но?
- Я ей сказала, что нет...
- Потому что вы купили эти серьги сами?
- Да, мосье.
- Значит, вы не отдавали жалованья родителям?
- Отдавала, мосье. Но было решено, что деньги за сверхурочные я буду
оставлять себе...
- И сумочку вы себе тоже купили сами?
- Да, мосье.
- Скажите-ка мне, голубушка...
Она удивленно подняла голову, и Мегрэ рассмеялся.
- Ну, хватит.
- Что хватит, мосье?
- Морочить мне голову!
- Честное слово...
- Простите, минутку... Алло! Коммутатор? Дайте мне магазин стандартных
цен на улице Реомюр... Да...
- Погодите, мосье...
Он сделал ей знак замолчать, и она залилась слезами.
- Алло... Магазин? Не могли бы вы соединить меня с директором?.. Ах,
это вы сами?... Говорят из сыскной полиции... Мы хотели бы получить у вас
сведения об одной вашей продавщице... Мадемуазель Франсине Трамбле... Да,
будьте любезны... Как? Уже три месяца? Благодарю вас... Возможно, я днем к
вам заеду...
Он обернулся к девушке:
- Ну вот, мадемуазель!
- Я бы и так вам призналась...
- Когда?
- Я хотела набраться храбрости...
- Как это произошло?
- А вы маме не скажете?.. Ведь это я из-за нее не хотела говорить...
Опять пойдут слезы и причитания... Если бы вы знали маму!.. Я вам уже
говорила, что иногда мы ездили в метро вместе с отцом... Он с самого начала
был против того, чтобы я поступила на работу, и особенно в этот магазин...
Понимаете? Но мама настояла: она говорила, что мы не настолько богаты, что
она и так еле концы с концами сводит, а это такой удачный случай... Она меня
сама повела к директору... Ну, вот... А месяца три назад я утром ушла из
дому без денег и спохватилась только на углу улицы Сантье, когда попрощалась
с отцом... В тот день мама поручила мне зайти в несколько магазинов... Я
побежала за папой... Но он прошел мимо дома "Куврэр и Бельшас" и затерялся в
толпе...
Я подумала, что ему нужно купить сигарет или еще что-нибудь... Я очень
торопилась... И я пошла к себе в магазин... Днем я улучила свободную минутку
и решила сбегать к отцу на работу... Там мне сказали, что он уже давно у них
не служит...
- И вечером вы все ему рассказали?
- Нет... На следующий день я пошла за ним... Он направился в сторону
Сены. По дороге получилось так, что он оглянулся и увидел меня... Тогда он
сказал: "Тем лучше"...
- Что значит: "Тем лучше"?
- Ему не нравилось, что я работаю в магазине. Он объяснил мне, что ему
уже давно хотелось забрать меня оттуда... Он сказал, что устроился на другое
место и оно гораздо лучше, чем прежнее, потому что теперь ему не надо сидеть
целый день в четырех стенах... Тогда он и повел меня в магазин и купил мне
эти сережки... "Если мать станет спрашивать, откуда они у тебя, скажи, что
это поддельные"...
- Ну, а потом?
- Я ушла с работы, но маме я ничего не сказала. В дни получки отец
давал мне деньги, которые я раньше получала в магазине. Иногда мы с ним
встречались в городе и ходили вместе в кино или в ботанический сад...
- А чем ваш отец занимался в течение дня, вы не знаете?
- Нет... Но я хорошо понимала, почему он ничего не говорит матери...
Если бы он стал ей давать больше денег, ничего бы не изменилось... В доме
был бы все тот же беспорядок... Это трудно объяснить, но если бы вы у нас
пожили, вы поняли бы... Мама неплохой человек, но...
- Благодарю вас, мадемуазель.
- Вы с ней будете об этом говорить?..
- Пока еще не знаю... Скажите, пожалуйста, вам не случалось видеть отца
в обществе какого-нибудь другого человека?
- Никогда.
- Он никогда не давал вам никакого адреса?
- Мы всегда встречались где-нибудь около Сены, у Нового моста или у
моста Искусств.
- Последний вопрос: во время этих встреч он бывал одет так же, как
обычно, то есть в ту же одежду, которую носил у вас дома, на улице Де-Дам?
- Однажды, это было только один раз, недели две назад, он пришел в
сером костюме, которого раньше я на нем не видела, потому что дома он
никогда в нем не появлялся.
- Благодарю вас... Вы, разумеется, ни с кем об этом не говорили?
- Ни с кем.
- А нет у вас дружка где-нибудь по соседству?
- Клянусь вам...
Он был доволен, хотя причин для этого не было: дело не только не
прояснялось, но, наоборот, запутывалось. Возможно, он был рад, что интуиция
не подвела его и ночная догадка подтвердилась? А может быть, причина была в
том, что он уже "заболел" своим беднягой Трамбле, который столько лет
умудрялся водить за нос эту зловеще унылую Жюльетту и скрывать от нее свою
вторую жизнь?
- Люка, вели войти этому господину...
Теодор Жюсьом, продавец птиц с Луврской набережной в Париже.
- Я пришел в связи с фотографией...
- Вы узнали убитого?
- Еще бы, мосье. Он был одним из моих лучших клиентов... И вот
приоткрылась еще одна сторона жизни Мориса Трамбле. Не реже раза в неделю он
заходил в лавку Теодора Жюсьома и просиживал там целые часы, слушая пение
птиц. Его страстью были канарейки. Он покупал их во множестве.
- Я продал ему не меньше трех больших вольеров.
- Вы отвезли их к нему на дом?
- Нет, мосье. Он увозил их сам, в такси.
- А его адреса вы не знали?
- Я не знал даже его фамилии. Он просил называть его мосье Шарлем. Так
все его и звали, не только мы с женой, но и наши продавцы. О, это был
ценитель, истинный ценитель. Я никогда не мог понять, почему он не
показывает своих канареек на конкурсах. Некоторые из них отлично пели и
могли бы завоевать не один приз, уверяю вас, это были бы первые призы...
- Как, по-вашему, он был человеком богатым?
- Богатым? Нет, мосье... Обеспеченным... В нем не было заметно
скупости, но счет деньгам он знал...
- В общем, человек вполне положительный?
- Превосходный человек, и клиент, каких у меня не много...
- Он никогда не приходил к вам еще с кем-нибудь?
- Никогда...
- Благодарю вас, мосье Жюсьом...
Но мосье Жюсьом не уходил.
- Есть одно обстоятельство, которое меня занимает и несколько даже
беспокоит... Если верить газетам, то в квартире на улице Де-Дам нет никаких
птиц. Если бы канарейки, которых он покупал у меня, находились там, об этом,
разумеется, не преминули бы написать, не правда ли? Их было у него никак не
меньше двух сотен, а ведь это не каждый день...
- Иначе говоря, вы опасаетесь, что они...
- ...Да, находятся в таком месте, где теперь, когда нет мосье Шарля, о
них некому позаботиться...
- Хорошо, мосье Жюсьом, я обещаю: если нам удастся разыскать их, мы вас
об этом тотчас поставим в известность, и вы сможете позаботиться о них
должным образом, если, конечно, не будет поздно.
- Благодарю вас... Это, главным образом, моя жена тревожится...
- До свидания, мосье Жюсьом...
Дверь закрылась.
- Ну-с, дружище Люка, что ты обо всем этом думаешь? Заключения
экспертов получил?
- Только что принесли...
Прежде всего заключение судебно-медицинского эксперта. Из объяснений
доктора Поля следовало, что смерть Трамбле была делом чистой случайности.
Сорок строк медицинских терминов и рассуждений, в которых комиссар
ничего не смыслил.
- Алло, доктор Поль?.. Не будете ли вы любезны объяснить мне, что вы
хотели сказать в своем заключении?
- Что, собственно, пуля не должна была проникнуть в грудную клетку
убитого, потому что обладала для этого недостаточной пробивной силой, и что,
не угоди она каким-то чудом в тонкую мышечную ткань между ребрами, она
никогда не достигла бы сердца и не могла бы причинить ранения, опасного для
жизни. Ему просто не повезло, вот и все! - заключил доктор Поль. - Нужен был
известный угол прицела... И чтобы он сидел именно в такой позе...
- Вы полагаете, что убийца учел все это, когда целился?
- Я полагаю, что убийца - болван... Болван, который, быть может,
стреляет и не совсем уж плохо, раз он сумел застрелить вашего Трамбле, но
который никогда не сумел бы прицелиться так, чтобы пуля попала именно в
сердце... По-моему, он вообще слабо разбирается в огнестрельном оружии...
Это подтвердил также и Гастин-Ренетт, эксперт по оружию. Согласно его
заключению, пуля была от пневматического ружья, какими пользуются в
ярмарочных тирах, свинцовая, трехмиллиметровая.
Любопытная деталь: убийца тщательно отточил пулю, чтобы сделать ее
более острой.
Когда Мегрэ обратился за разъяснениями, эксперт ответил:
- Да нет, ее убойная сила от этого нисколько не увеличилась. Наоборот.
Проникая в тело, закругленная пуля причиняет больше вреда, чем
остроконечная. Человек, сделавший это, несомненно, воображал, будто он
придумал что-то очень умное, в действительности же он в огнестрельном оружии
ничего не смыслит.
- В общем, дилетант. Где-нибудь, наверно в детективном романе, вычитал
что-то такое и понял как раз наоборот.
Вот и все, что удалось установить к одиннадцати часам утра на другой
день после убийства Мориса Трамбле.
На улице Де-Дам Жюльетта металась между своими повседневными делами и
новыми заботами, которые принесла с собою смерть главы семьи, к тому же еще
смерть насильственная. В довершение всех бед с утра до вечера ее осаждали
газетчики, а на лестнице подкарауливали сидевшие в засаде фоторепортеры.
- Что нужно было от тебя этому комиссару?
- Ничего, мама...
- Ты говоришь неправду... Все и всегда говорят мне неправду... Даже
твой отец и то лгал мне, обманывал меня целые годы...
Слезы текли у нее ручьем, она всхлипывала, шмыгала носом и продолжала
говорить, суетиться по хозяйству, раздавать тычки детям, которых нужно было
успеть к завтрашнему дню, для похорон, одеть во все черное.
Где-то двести голодных канареек ждали, когда их накормят.
И, обращаясь к Люка, Мегрэ со вздохом сказал:
- Остается только ждать...
Ждать результатов от опубликования фотографий, ждать, что люди узнают
Мориса Трамбле, или мосье Шарля.
Бывал же он где-нибудь в течение этих семи лет. Если он переодевался
вне дома, покупал певчих птиц и клетки для них, значит, где-то у него было
пристанище, комната, квартира, возможно, целый дом? И, стало быть, он имел
дело с хозяином либо с консьержкой или прислугой? Быть может, у него были
друзья? Возможно, даже любовница?
Смешно сказать, но Мегрэ вел это дело не без некоторого волнения, в
чем, пожалуй, не решился бы признаться и самому себе.
"Бедняков не убивают..."
И вот уже человек, которого Мегрэ никогда в своей жизни не видел, о
чьем существовании он даже не подозревал, такой вначале серенький и
неинтересный, человек, который умер нелепейшей смертью, сидя на кровати, где
дремала унылая Жюльетта, - и к тому же от пули, которая вовсе не должна была
его убить, - человек этот стал близок Мегрэ.
Ружье из ярмарочного тира... Из таких ружей сбивают курительные трубки
или шарики, прыгающие на струе воды...
Да и сам убийца, старательно отточивший свинцовую пулю в надежде
сделать ее более вредоносной... Судя по всему, он тоже был всего лишь
несчастным бедняком, этот человек, после которого в номере отеля
"Эксельсиор" не нашли ничего, кроме старой расчески с выломанными зубьями.
У него больная печень. Вот почти и все, что было о нем известно.
Люка снова отправился на охоту. Скучная работенка - ни радости, ни
славы. Побывать во всех магазинах и лавках Парижа, где продается оружие.
Потом во всех тирах, потому что этот субъект мог купить ружье именно там.
Инспектор Жанвье опрашивал торговцев с Луврской набережной и с набережной
Мессажери, а также хозяев бистро у Нового моста и моста Искусств, куда
Трамбле, возможно, заходил выпить стаканчик вина в ожидании дочери, с
которой обычно здесь встречался.
Наконец, толстяк Торанс занимался шоферами такси, потому что далеко не
каждый день приходится перевозить пассажиров с большими птичьими вольерами.
Что касается Мегрэ, то он в это время сидел в ресторанчике на площади
Дофина и благодушествовал, потягивая пиво на открытой террасе, затененной
красно-желтым полосатым тентом. Кружка была уже наполовину пуста, и теперь,
в ожидании часа, когда можно будет отправиться домой завтракать, Мегрэ
наслаждался своей трубкой, однако брови его беспрестанно хмурились.
Что-то смутно беспокоило его, но он никак не мог понять, откуда у него
это беспокойство. Кажется, ему что-то сказали, не то вчера, не то сегодня
утром, его это сильно поразило, что-то очень важное, но вот что именно - он
забыл.
Какая-то коротенькая, ничего не значащая фраза. И все же - он хорошо
помнит - тогда он ее сразу про себя отметил. И еще подумал, не в ней ли
скрывается ключ ко всей этой загадочной истории.
Итак, от кого же он ее слышал?.. Может быть, на допросе, от этой
высокогрудой девушки в красненькой шляпке?.. Он перебирал в уме все, что она
ему говорила... Возвращался вновь к сцене на углу улицы Сантье, когда она
побежала за отцом и увидела, что он прошел мимо места своей работы...
Сережки?.. Нет... Иногда отец с дочерью тайком ходили в кино... В
общем, Франсина была любимицей Трамбле... Он испытывал, должно быть, немалую
гордость, когда шел с ней гулять или покупал ей потихоньку от матери ценные
вещи...
Нет, не то... Коротенькая фраза была связана с чем-то совсем другим...
С чем же?.. Сверху откуда-то падал на него косой луч солнечного света, и в
этом луче кружились нескончаемым хороводом тончайшие золотые пылинки, как
бывает в комнате, где только что перестилали постель...
На улице Де-Дам, вот где он ее слышал... Открыта была дверь на кухню...
и говорила Жюльетта... О чем же это она тогда говорила, что ему вдруг
показалось - еще немного, и он все поймет?
- Жозеф, сколько с меня?
Совсем коротенькая фраза. Всю дорогу он пытался ее вспомнить. И дома,
когда он, скинув пиджак и положив локти на стол, сидел за завтраком, он все
еще продолжал думать о ней. И мадам Мегрэ, видя, что муж чем-то озабочен,
под конец вовсе умолкла.
Но, подавая фрукты, она все же не выдержала и проговорила:
- Скажи, разве, по-твоему, это не отвратительно, когда человек...
Еще бы! Но ведь мадам Мегрэ не знала Жюльетту. Она не видела квартиры
на улице Де-Дам.
Коротенькая фраза была у него уже на кончике языка, где-то рядом со
словами жены.
"Скажи, разве это не отвратительно..."
Еще усилие. Одно небольшое усилие. Но озаряющая молния так и не
вспыхнула. Он бросил салфетку на стол, набил трубку, налил себе рюмку
кальвадоса и присел у окна - отдохнуть перед тем, как отправится снова на
набережную Орфевр.
В тот же день в шесть часов вечера Мегрэ и Люка выходили из такси
далеко за Аустерлицким мостом на Привокзальной набережной. С ними был
какой-то похожий на бродягу, обтрепанный, хромой человечек.
И тут наконец Мегрэ осенило, и коротенькая фраза, которую он так долго
и тщетно пытался припомнить, неожиданно всплыла в его памяти: "Он не выносил
шума".
Трамбле, этот бедняк, убитый в ту минуту, когда он в нижнем белье сидел
на краю постели и скреб свои больные подошвы, Трамбле, живший на улице
Де-Дам с пятью детьми, озорниками и неслухами, и с женой, которая только и
знала, что ныть да жаловаться, - этот Трамбле не выносил шума.
Есть люди, которые не выносят определенных запахов, другие боятся
холода или жары. Мегрэ запомнился один бракоразводный процесс: разводились
супруги, прожившие вместе не то двадцать шесть, не то двадцать семь лет.
Требуя расторжения брака, муж заявил суду:
- Я не могу привыкнуть к запаху моей жены.
А Трамбле не выносил шума. И потому, когда он в силу каких-то пока еще
неясных обстоятельств получил возможность оставить работу в фирме "Куврэр и
Бельшас" на шумной улице Сантье, он устроил себе пристанище здесь, на одной
из самых пустынных набережных Парижа.
Это была тихая, широкая набережная. У причалов лениво покачивались на
воде ряды сонных барж. Вокруг все дышало провинциальным покоем - и стоящие
вдоль Сены маленькие двухэтажные домики, среди которых случайно затесалось
несколько многоэтажных домов и бистро, где, казалось, никогда не бывает
посетителей, и дворы, где прохожий с удивлением замечал копающихся в навозе
кур.
Открытие принадлежало папаше Ла Сериз, хромому оборванцу,
квартировавшему под ближайшим мостом, как сам он не без высокопарности
заявил, когда раньше других пришел со своим сообщением в префектуру.
Пока он ожидал приема, их явилось еще трое - разношерстная публика, но
все такие же оборванцы, как и папаша Ла Сериз, типы, которых не встретишь
нигде, кроме как на парижских набережных.
- Я первый пришел, правда ведь, комиссар?.. Полчаса тут сижу... Их еще
и не было... Так что награда мне причитается...
- Что еще за награда?
- А что, разве не дают награды?
Где же справедливость? Папаша Ла Сериз был искренне возмущен.
- Как же так? За сбежавшую собачонку и то награду дают. А тут человек
хочет показать, где жил этот несчастный, которого убили...
- Ладно, сообразим для тебя что-нибудь, если дело будет того стоить.
И они начали спорить и торговаться: сто франков... пятьдесят... Сошлись
на двадцати. Его взяли с собой. И вот они стоят перед побеленным известью
двухэтажным домиком с закрытыми ставнями.
- Я его здесь почти что каждое утро видел. Придет и сядет с удочкой вон
там, как раз где буксир... Тут и завязалось наше знакомство... Поначалу дела
шли у него неважно. Но я ему помог: объяснял, давал советы. И славных же
брал он потом плотичек, и можно сказать - на голый крючок! С моей помощью,
конечно... В одиннадцать часов смотает, бывало, лески, свяжет удочки и
отправляется домой... Так я и узнал, где он живет...
Мегрэ позвонил - на всякий случай, - и внутри дома гулко отозвался
дребезжащий старенький звонок. Люка взялся за отмычки, и через минуту дверь
была открыта.
- Я тут буду, неподалеку, - сказал папаша Ла Сериз, - в случае чего, вы
меня позовите.
В первый момент им стало даже как-то не по себе: из дома на них пахнуло
запустением, а между тем там слышался какой-то странный шорох. Не сразу
можно было сообразить, что это летают в своих вольерах канарейки.
Вольеры стояли в двух комнатах нижнего этажа, сами же комнаты казались
голыми, нежилыми, потому что, кроме клеток для птиц, ничего другого в них
почти не было.
Голоса громко звучали в пустом помещении. Мегрэ и Люка ходили по
комнатам, открывали двери, создавая неожиданные сквозняки, от которых в
комнате, выходившей окнами на улицу, вздувались единственные во всем доме
оконные занавески.
Сколько лет эти стены не оклеивались заново? Бумажные обои совершенно
выцвели, и на них темными пятнами обозначались силуэты всевозможной мебели,
стоявшей здесь в разное время, - следы, оставленные всеми, кто прежде жил в
этих комнатах.
Люка с удивлением смотрел на комиссара, который раньше, чем приняться
за дело, налил канарейкам свежей воды и насыпал в кормушки мелкого и
блестящего желтого семени.
- Понимаешь, старина, здесь он по крайней мере мог побыть в тишине...
У одного из окон стояло плетеное ивовое кресло старинного фасона, был
также стол, два - три разномастных стула и на полках - целая коллекция
исторических и приключенческих романов.
В нижнем этаже помещалась металлическая кровать, застланная роскошным
пуховым одеялом красного атласа, отливавшего на свету всеми цветами радуги -
мечта какой-нибудь богатой крестьянки.
- Он здесь, пожалуй, не очень-то веселился, как по-вашему, начальник?
Кухня. Тарелки, стаканы, сковородка. Мегрэ принюхался: от сковородки
пахло рыбой. В мусорном ящике, который не опорожнялся, наверно, несколько
дней, лежали рыбьи кости и чешуя. В нише был аккуратно расставлен набор
удочек.
- Вы не находите, что это забавно придумано, а?
Как видно, Трамбле понимал счастье по-своему. Тихие комнаты, куда кроме
него никто не входил. Рыбная ловля на набережных Сены. У него было два
складных стула, из которых один усовершенствованного образца, видимо, очень
дорогой. В красивых клетках - певчие птицы. И книги, уйма книг в пестрых
обложках: книги, которыми он мог наслаждаться в тишине и покое.
Но самым любопытным был контраст между бедностью всей обстановки и
отдельными дорогими вещами. Среди удочек одна была импортная, английская,
стоившая, по меньшей мере, несколько тысяч франков. В одном из ящиков
единственного в доме комода лежала золотая зажигалка с выгравированными
инициалами "М. Т." и дорогой портсигар.
- Вы хоть что-нибудь здесь понимаете, начальник?
Да, Мегрэ, кажется, начал понимать. Особенно после того, как нашел
несколько совершенно бесполезных вещей, вроде великолепного игрушечного
электропоезда.
- Видишь ли, ему столько лет хотелось иметь такие вот вещи...
- Вы думаете, он этим поездом играл?
- Я бы не поручился, что нет... А тебе разве никогда не случалось
покупать вещи, о которых ты мечтал в детстве?
Итак, Трамбле приходил сюда утром, как другие приходят на работу, и
садился с удочкой напротив своего дома. Потом он возвращался на улицу Де-Дам
ко второму завтраку, иногда, быть может, после того, как поел рыбы
собственного улова.
Он ухаживал за своими канарейками. Читал. Читал, вероятно, целыми
часами, сидя в плетеном кресле у окна. И кругом было тихо, никто не тормошил
его, никто не кричал. Время от времени он ходил в кино, иногда вместе с
дочерью. И однажды он купил ей золотые сережки.
- Как вы думаете, эти деньги, на которые он жил, он получил их в
наследство или украл?
Мегрэ ничего не ответил. Он все ходил из комнаты в комнату и смотрел, а
перед домом стоял на часах папаша Ла Сериз.
- Поезжай обратно на набережную Орфевр. Вели разослать запросы во все
парижские банки: надо выяснить, не открывал ли у них Трамбле текущего счета,
необходимо запросить также нотариальные и адвокатские конторы...
Однако он мало на это рассчитывал. Слишком уж осмотрителен был Трамбле,
слишком крепко сидела в нем исконная крестьянская осторожность, чтобы он
решился держать свои деньги в таком месте, где их могли обнаружить
- Вы останетесь здесь?
- Да, я здесь пробуду, наверно, всю ночь... Послушай... Принеси мне
бутербродов и две-три бутылки пива... И позвони жене, предупреди, что,
возможно, я сегодня домой не приеду... Позаботься, чтобы газеты об этом доме
пока ничего не писали.
- Если хотите, я вернусь составить вам компанию или пришлю кого-нибудь
из инспекторов.
- Не стоит.
У него даже не было с собою оружия. К чему?
И потекли часы, очень похожие, должно быть, на те, что проводил в этом
доме его хозяин. Мегрэ даже перелистал несколько книг из его своеобразной
библиотеки. Почти все они были перечитаны по нескольку раз.
Потом он долго копался в удочках, ему казалось, что такому человеку,
как Трамбле, удочки должны были представляться идеальным тайником.
- Две тысячи франков в месяц в течение семи лет...
Солидный капиталец. Не говоря уже о деньгах, которые он тратил лично на
себя... Но где-нибудь да была же она запрятана, эта кубышка?
В восемь вечера, когда Мегрэ в поисках тайника принялся обследовать
вольеры, у подъезда остановилось такси.
Это приехал Люка в сопровождении какой-то девицы, у которой было,
видимо, очень неважное настроение.
- Я не знал, что делать, телефона здесь нет, - бригадир был несколько
смущен. - В конце концов я решил, что лучше всего привезти ее к вам сюда.
Это - любовница...
Рослая, крупная брюнетка с грубоватым, мучнистого цвета лицом.
Настороженно глядя на комиссара, она процедила:
- Надеюсь, меня не собираются обвинить в том, что это я убила его?
- Входите, входите... - тихо сказал Мегрэ, - в этом доме вы, наверно,
ориентируетесь лучше меня...
- Я?.. Впервые эту грязную дыру в глаза вижу... Пять минут назад я даже
не знала, что она на свете существует... Да, воздух здесь не то чтобы очень.
У нее чувствительностью отличался нос, а не барабанные перепонки. И,
садясь, она прежде всего смахнула пыль с предложенного ей стула.
Ольга-Жанна Мари Пауссонно, 29 лет, родом из Сен-Жорис-сюр-Изер, без
определенных занятий, адрес: отель "Во Сежур", улица Лепик, Париж, 18-й
округ.
И тут же эта громадина с круглой, наподобие луны, физиономией
затараторила:
- Прошу отметить, господин комиссар, что я к вам явилась добровольно.
Как только я в газете увидела его фотографию, я себе сказала: я не должна
бояться неприятностей, я...
- Трамбле приходил к вам в отель?
- Да, два раза в неделю...
- Так что хозяин и персонал знали его в лицо?
- Еще бы! Очень хорошо знала. Последние пять лет, с тех пор как это
началось...
- Они тоже видели фотографию...
- Что вы хотите сказать?
Она закусила губу - сообразила наконец.
- Да, хозяин действительно спросил у меня, не фотография ли это мосье
Шарля... Но я и так пришла бы...
- Не сомневаюсь. Стало быть, вы знали его под именем мосье Шарля?
- Я познакомилась с ним случайно, на бульваре Рошешуар, выходя из
кино... Я служила тогда буфетчицей в ресторане самообслуживания на площади
Клиши... Он за мной увязался... Он сказал мне, что бывает в Париже только
наездом...
- Два раза в неделю...
- Да... Когда мы встретились во второй или в третий раз, он проводил
меня до отеля и зашел ко мне... Так это и началось... Это он настоял, чтобы
я бросила работу...
Почему она понравилась Трамбле? Очевидно, потому, что Жюльетта была
маленькая, щуплая и белобрысая, а эта - высокого роста, черноволосая и
сдобная. Сдобная - это, конечно, основное. И, видимо, ее круглое,
лунообразное лицо связывалось в представлении Трамбле не только с
округлостью форм, но и с мягкостью характера, быть может, даже с
чувствительностью?
- Я скоро поняла, что он немного того...
- Что значит "того"?
- Ну, во всяком случае, с фантазиями... Он вечно твердил, что увезет
меня в деревню... Только об этом и мечтал... Не успеет, бывало, прийти и уже
тащит меня куда-нибудь в парк посидеть на скамеечке... Он приставал ко мне с
этой своей идиотской деревней несколько месяцев, все просил, чтоб я с ним
поехала туда хоть на пару деньков, и уговорил-таки в конце концов... Вы,
может, думаете, мне там было очень весело? Как бы не так!..
- Он содержал вас?
- Он давал мне только на самое необходимое... Приходилось уверять его,
будто я шью себе все сама... Ему, видите ли, хотелось, чтобы я все дни
просиживала за шитьем и за штопкой... Комедия, да и только!.. Я его сто раз
выставляла и говорила ему... Чего только я ему не говорила! А он хоть бы
что, прицепился - не оторвать, является потом с подарками, письма пишет
длиннющие... Что вы смеетесь?
- Да нет, ничего...
Бедный Трамбле! Он хотел отдохнуть от Жюльетты и нарвался на Ольгу!
- В общем, когда вы встречались, у вас немало времени уходило на
ссоры...
- Это да, немало уходило времени...
- И вы ни разу не поинтересовались и не пошли за ним, чтобы узнать, где
он живет?
- Он мне сказал, что где-то в районе Орлеанского вокзала, я и
поверила... А в общем, мне это было все равно...
- У вас был, вероятно, еще друг?
- Да, у меня, конечно, были друзья... Но серьезного - ничего...
- А вы им рассказывали о своих отношениях с мосье Шарлем?
- Уж не думаете ли вы, что я им очень гордилась? Он был похож на
пономаря из бедного прихода...
- Вы никогда не видели его в обществе других лиц?
- Никогда... Я же вам говорю, что для него вся радость была посидеть со
мной где-нибудь в парке на скамеечке... Это правда, будто он был очень
богатый?
- Кто вам сказал?
- Я читала в газете, что, по всей вероятности, он получил большое
наследство... А я осталась без гроша в кармане... Такая уж, видно, моя
судьба...
Смотрите-ка, совсем как Жюльетта!
- Скажите, у меня могут быть неприятности?
- Ну, что вы! Просто проверим ваши показания. Ясно, Люка?
И показания подтвердились полностью, вплоть до скандалов, которые Ольга
закатывала бедняге Трамбле всякий раз, когда он приходил к ней, потому что
характер был у нее собачий.
В течение ночи и части следующего дня Мегрэ обыскал в доме на
Привокзальной набережной все уголки и закоулки, но так ничего и не нашел.
Не без сожаления покинул он этот дом, где провел столько часов как бы
наедине со своим "беднягой" и близко заглянул в его жизнь. Мегрэ приказал
установить за домом круглосуточное тайное наблюдение, для чего поблизости
должны были дежурить несколько полицейских инспекторов.
- Что-нибудь это нам все-таки даст, - сказал он начальнику сыскной
полиции. - Возможно, потребуется какое-то время, но я думаю, что в конце
концов результат будет положительный.
Проверили, нет ли какого-нибудь подозрительного дружка у Франсины. Была
организована слежка за Ольгой. Велось наблюдение за оборванцами с
Привокзальной набережной.
Из банков на запросы пришли отрицательные ответы, точно так же, как и
от нотариусов. Отправили телеграмму в Канталь, и можно было, видимо, считать
установленным, что никакого наследства Трамбле не получал.
По-прежнему стояла жара. Трамбле похоронили. Его жена и дети готовились
к отъезду в провинцию, потому что теперь средства не позволяли им жить в
Париже.
Известна была жизнь Трамбле с улицы Де-Дам, известна была жизнь Трамбле
с Привокзальной набережной и его жизнь с Ольгой... Был известен любитель
рыбной ловли, канареек и приключенческих романов...
О там, что можно было бы назвать четвертой жизнью Трамбле, рассказал
официант одного из парижских кафе. Человек этот явился однажды утром на
набережную Орфевр и попросил, чтобы Мегрэ его принял.
- Извините, что я не пришел к вам раньше, но я все лето работал в
Сабль-д'0лонн... Когда я увидел в газете эту фотографию, я собрался было
написать вам, но потом как-то вылетело из головы. Я почти уверен, что это
тот самый господин, который приходил играть на бильярде к нам в кафе: это на
углу бульвара Сен- Жермен и улицы Сены.
- Но у него, разумеется, был партнер?
- Да, конечно... С ним приходил еще один, такой худой, длинный, с
рыжими волосами, с усиками. Трамбле звал его Теодором, они были на "ты".
Приходили они ежедневно и всегда в одно время, часов около четырех, уходили
около шести... Теодор пил аперитивы. В отличие от него Трамбле к спиртному
не притрагивался.
В большом городе человек пришел, ушел - и нет его, однако через
некоторое время здесь ли, в другом ли месте, но след его непременно
обнаруживается. Следы Трамбле отыскались у продавца птиц с Луврской
набережной и в подозрительном отеле на улице Лепик.
А теперь еще оказывалось, что он вместе с каким-то рыжеволосым верзилой
много лет подряд ходил в скромное кафе на бульваре Сен-Жермен.
- Когда вы его видели в последний раз?
- Я уже больше года, как ушел с того места...
Торанс, Жанвье, Люка и другие инспекторы отправились в поход по всем
парижским кафе и ресторанчикам, где есть бильярды, и недалеко от Нового
моста им удалось напасть на след обоих приятелей - в течение нескольких
месяцев они ходили сюда играть в бильярд.
Однако все сведения о Теодоре ограничивались тем, что он сильно пьет и
каждый раз, приложившись к стаканчику, машинально вытирает усы тыльной
стороною ладони.
- Человек скромного достатка, одет скорей даже бедно... Платил всегда
Трамбле.
Полиция разыскивала Теодора в течение нескольких недель, но он
оставался неуловим. И вот однажды Мегрэ пришла в голову мысль заглянуть в
контору фирмы "Куврэр и Бельшас".
Принял его мосье Мовр.
- Теодор? Да, один Теодор у нас действительно служил, только очень
давно... Погодите... Он ушел от нас лет двенадцать назад... Я уверен, что он
был знаком с мосье Трамбле... Этот Теодор - я могу выяснить его фамилию по
картотеке - служил у нас рассыльным, и мы уволили его за постоянное пьянство
и за то, что, напившись, он держал себя с недопустимой развязностью...
Фамилию выяснили - Балар. Теодор Балар. Однако в меблированных комнатах
Парижа и предместий никакого Балара обнаружить не удалось.
Еще один туманный след: лет пять назад некий Теодор Балар несколько
недель работал при карусели в балаганах на Монмартре. В один из вечеров,
напившись пьяным, он сломал себе руку, с тех пор его там больше не видели.
Этот человек и субъект с пневматическим ружьем из отеля "Эксельсиор",
несомненно, одно и то же лицо...
Какой случай свел его снова с кассиром фирмы, где сам он служил
всего-навсего рассыльным?.. Как бы то ни было, эти два человека регулярно
встречались и играли в бильярд.
Быть может, Теодор проник в тайну своего приятеля? Или догадался, что в
доме на Привокзальной набережной спрятаны деньги? А может быть, друзья
поссорились?
- Продолжайте наблюдение за набережной...
И наблюдение продолжалось. Вскоре в сыскной полиции появилась дежурная
шуточка:
- Что ты сегодня вечером делаешь?
- Стерегу канареек...
Но именно это и привело к успеху. Однажды ночью в дом забрался
долговязый худой человек с рыжеватыми усами и висевшей, как плеть, рукой. Он
был похож на нищего калеку.
Толстяк Торанс бросился на него сзади, и тот стал умолять, чтобы его не
трогали.
Беднягой был Трамбле, беднягой оказался и его убийца. На Теодора жалко
было смотреть. Он, видимо, уже несколько дней ничего не ел и, не имея
приюта, скитался по улицам и набережным.
Он догадывался, конечно, что за домом следят, поэтому он так долго и не
решался в него проникнуть, однако под конец не выдержал.
- Тем хуже! - проговорил он со вздохом. - Ну да уж лучше так... Есть
хочется, больше не мог...
В два часа ночи он все еще сидел у Мегрэ в кабинете, поглощая стоявшие
перед ним бутерброды и пиво, и с готовностью отвечал на все вопросы, какие
ему задавали.
- Я, конечно, сволочь, сам знаю. А вот вы не знаете, как этот Морис
скрытничал и юлил... Ведь ни разу не проговорился, что у него здесь на
набережной дом есть... Не доверял... Играть со мной в бильярд - это
пожалуйста, а насчет остального, тут он признавал только свои "козыри"...
Это вам как покажется?.. Случалось, брал я у него денег взаймы, по мелочи,
конечно, так вы бы видели, как из него приходилось вытягивать...
Может, я и погорячился, это верно... Я сидел без гроша... Надо было
платить хозяйке за комнату... Тут он мне и сказал, что это в последний раз,
что дураков, мол, нету и, кроме того, бильярд ему уже надоел...
В общем, выставил меня, точно лакея какого-нибудь...
Вот тогда я его и выследил, понял, какую он жизнь ведет, - и догадался,
что здесь в доме непременно припрятаны деньги...
- И для начала вы решили его убить... - буркнул Мегрэ, затягиваясь
трубкой.
- Это только показывает, что я не из корысти так поступил, а потому,
что он меня обидел... Иначе я просто пошел бы на набережную, когда его там
не было...
Не меньше десяти раз обыскивали пресловутый дом самые опытные эксперты,
и лишь когда год спустя его продали и никто не вспоминал уже об убийстве
Трамбле, деньги, наконец, нашлись.
И спрятаны они были не где-нибудь в стене или под паркетом, а
просто-напросто лежали укромно в заброшенном чуланчике на втором этаже.
... Это был клеенчатый, туго набитый ассигнациями пакет, в котором
оказалось больше двух с половиной миллионов франков.
Услышав эту цифру, Мегрэ сделал быстрый подсчет - и все понял. Он сел в
такси и вышел у павильона Флоры.
- У вас имеется список лиц, получавших выигрыши Национальной лотереи?
- Полного списка нет, некоторые желают сохранить свой выигрыш в тайне -
закон предоставляет им такое право... Вот, например, семь лет назад...
Это был Трамбле. Он выиграл три миллиона. Он унес их с собой, крепко
зажав под мышкой пакет с ассигнациями. И он никогда и никому не сболтнул о
них ни словечка, этот не выносивший шума Трамбле, которому выигрыш открыл
доступ к маленьким, но прежде недоступным для него радостям.
"Бедняков не убивают..."
И все же он был всего лишь бедняк, бедняк, убитый у себя на постели,
где он сидел в нижнем белье и чесал на сон грядущий свои больные подошвы.