Клиффорд Саймак. Детский сад



     Он отправился на прогулку ранним утром, когда солнце стояло низко над
горизонтом; прошел  мимо  полуразвалившегося  старого  коровника,  пересек
ручей и по колено в траве и полевых цветах стал подниматься по склону,  на
котором раскинулось пастбище. Мир был еще влажен  от  росы,  а  в  воздухе
держалась ночная прохлада.
     Он отправился на прогулку ранним утром, так как  знал,  что  утренних
прогулок у него осталось, наверно, совсем немного. В любой день боль может
прекратить их навсегда, и он был готов к этому... уже давно готов.
     Он не спешил.  Каждую  прогулку  он  совершал  так,  будто  она  была
последней, и ему не хотелось  пропустить  ничего...  ни  задранных  кверху
мордашек - цветов шиповника  со  слезинками-росинками,  стекающими  по  их
щекам, ни переклички птиц в зарослях на меже.
     Он нашел машину рядом с тропинкой, которая проходила  сквозь  заросли
на краю оврага. С первого же взгляда он почувствовал  раздражение:  вид  у
нее был не просто странный, но даже какой-то необыкновенный, а  он  сейчас
мог и умом  и  сердцем  воспринимать  лишь  обычное.  Машина  -  это  сама
банальность, нечто привычное, главная примета современного мира  и  жизни,
от которой он бежал. Просто машина  была  неуместна  на  этой  заброшенной
ферме, где он хотел встретить последний день своей жизни.
     Он стоял на тропинке и смотрел  на  странную  машину,  чувствуя,  как
уходит настроение, навеянное цветами, росой и утренним щебетанием птиц,  и
как он остается наедине  с  этой  штукой,  которую  всякий  принял  бы  за
беглянку из магазина бытовых приборов. Но, глядя на  нее,  он  мало-помалу
увидел в ней и другое и понял, что она совершенно не похожа на  все  когда
бы то ни было виденное или слышанное... и уж, конечно, меньше всего  -  на
бродячую стиральную машину или  заметающий  следы  преступлений  сушильный
шкаф.
     Во-первых, она сияла... это был не блеск  металлической  поверхности,
не глянец глазурованного фарфора...  сияла  каждая  частица  вещества,  из
которого она была сделана.  Он  смотрел  прямо  на  нее,  и  у  него  было
ощущение, будто он видит ее насквозь, хотя он и не совсем  ясно  различал,
что у нее там, внутри. Машина была прямоугольная, примерно фута  четыре  в
длину, три - в ширину и два - в высоту; на ней не было  ни  одной  кнопки,
переключателя или шкалы, и это само по себе говорило о том, что ею  нельзя
управлять.
     Он подошел к машине, наклонился, провел рукой по верху, хотя вовсе не
думал подходить и дотрагиваться до нее, и лишь тогда сообразил,  что  ему,
по-видимому,  следует  оставить  машину  в  покое.  Впрочем,   ничего   не
случилось... по крайней мере сразу.  Металл  или  то,  из  чего  она  была
сделана, на ощупь казался гладким, но под  этой  гладкостью  чувствовалась
страшная твердость и пугающая сила.
     Он отдернул руку, выпрямился и сделал шаг назад.
     Машина тотчас щелкнула, и он совершенно определенно почувствовал, что
она щелкнула не для  того,  чтобы  произвести  какое-нибудь  действие  или
включиться, а для того, чтобы привлечь его внимание, дать ему  знать,  что
она работает, что у нее есть свои функции и она готова их выполнять. И  он
чувствовал, что, какую бы цель она ни преследовала, сделает она все  очень
искусно и без всякого шума.
     Затем она снесла яйцо.
     Почему он подумал, что она поступит именно так, он не мог объяснить и
потом, когда пытался осмыслить это.
     Во всяком случае, она снесла яйцо, и яйцо это  было  куском  нефрита,
зеленого, насквозь пронизанного молочной белизной, искусно  выточенного  в
виде какого-то гротескного символа.
     Взволнованный, на мгновение забыв, как  материализовался  нефрит,  он
стоял на тропинке и смотрел на зеленое яйцо,  увлеченный  его  красотой  и
великолепным мастерством отделки. Он сказал себе, что это самое прекрасное
произведение искусства, которое он когда-либо видел, и точно  знал,  каким
оно будет на ощупь. Он заранее  знал,  что  станет  восхищаться  отделкой,
когда начнет внимательно рассматривать нефрит.
     Он наклонился, поднял яйцо и, любовно держа его в ладонях,  сравнивал
с теми вещицами из нефрита, которыми занимался в  музее  долгие  годы.  Но
теперь, когда он держал в руках нефрит, музей тонул где-то далеко в  дымке
времени, хотя с тех пор, как  он  покинул  его  стены,  прошло  всего  три
месяца.
     - Спасибо, - сказал он машине и через мгновение подумал,  что  делает
глупость, разговаривая с машиной так, будто она была человеком.
     Машина не двигалась с места. Она не щелкнула, не пошевелилась.
     В конце концов он отвернулся от нее и  пошел  вниз  по  склону,  мимо
коровника, к дому.

     В кухне он положил нефрит на середину стола, чтобы не терять  его  из
виду во время  работы.  Он  разжег  огонь  в  печке  и  стал  подбрасывать
небольшие чурки, чтобы пламя разгоралось быстрее. Поставив чайник на плиту
и достав из буфета посуду, он накрыл на стол, поджарил бекон  и  разбил  о
край сковородки последние яйца.
     Он ел, не отрывая глаз от нефрита, который лежал перед ним, и все  не
переставал восхищаться  отделкой,  стараясь  отгадать  его  символику.  Он
подумал и о том, сколько должен стоить такой нефрит.  Дорого...  хотя  это
интересовало его меньше всего.
     Форма нефрита озадачила его - такой он никогда не видел и не встречал
ничего подобного в литературе. Он не мог  представить  себе,  что  бы  она
значила. И  все  же  в  камне  была  какая-то  красота  и  мощь,  какая-то
специфичность, которая говорила, что это не  просто  случайная  вещица,  а
продукт высокоразвитой культуры.
     Он не слышал шагов молодой женщины, которая поднялась по  лестнице  и
прошла через веранду, и обернулся только тогда, когда она  постучала.  Она
стояла в дверях, и при виде ее он сразу поймал себя на том, что  думает  о
ней с таким же восхищением, как и о нефрите.
     Нефрит был прохладным и зеленым, а  ее  лицо  -  резко  очерченным  и
белым, но синие глаза имели тот же мягкий оттенок,  что  и  этот  чудесный
кусок нефрита.
     - Здравствуйте, мистер Шайе, - сказала она.
     - Доброе утро, - откликнулся он.
     Это была Мери Маллет, сестра Джонни.
     - Джонни пошел ловить рыбу, -  сказала  Мери.  -  Они  отправились  с
младшим сынишкой Смита. Молоко и яйца пришлось нести мне.
     -  Я  рад,  что  пришли  вы,  -  сказал  Питер,  -  хотя  не   стоило
беспокоиться. Я бы сам зашел за ними чуть попозже. Мне  это  пошло  бы  на
пользу.
     И тотчас пожалел о своих словах, потому что последнее время он  думал
об этом слишком много... мол, то-то и то-то  надо  делать,  а  того-то  не
надо. Что толку говорить о какой-то  пользе,  когда  уже  ничто  не  может
помочь ему! Доктора дали понять это совершенно недвусмысленно.
     Он взял яйца и молоко, попросил  ее  войти,  а  сам  отнес  молоко  в
погреб, потому что в доме не было электричества для холодильника.
     - Вы уже позавтракали? - спросил он.
     Мери кивнула.
     - Вот и хорошо, - добавил он сухо.  -  Готовлю  я  довольно  скверно.
Видите ли, я живу вроде как в палатке на лоне природы.
     И опять пожалел о своих словах.
     "Шайе, - сказал он про себя, - перестань быть таким сентиментальным".
     - Какая хорошенькая вещичка! - воскликнула Мери. - Где вы ее взяли?
     - Нефрит? Это странный случай. Я нашел его.
     Она протянула руку, чтобы взять нефрит.
     - Можно?
     - Конечно, - сказал Питер.
     Она взяла нефрит, а он наблюдал за  выражением  ее  лица.  Как  и  он
тогда, она осторожно держала камень обеими руками.
     - Вы _э_т_о _н_а_ш_л_и_?
     - Ну, не то чтобы нашел, Мери. Мне его дали.
     - Друг?
     - Не знаю.
     - Забавно.
     - Не совсем. Я хотел бы показать вам этого... ну, чудака, который дал
камень. Вы можете уделить мне минутку?
     - Конечно, могу, - сказала  Мери,  -  хотя  мне  надо  спешить.  Мама
консервирует персики.
     Они вместе прошли мимо коровника,  пересекли  ручей  и  оказались  на
пастбище. Шагая вверх по склону, он подумал, там ли еще машина... и вообще
была ли она там.
     Она была там.
     - Какая диковина! - сказала Мери.
     - Именно диковина, - согласился Питер.
     - Что это, мистер Шайе?
     - Не знаю.
     - Вы сказали, что вам дали нефрит. Уж не хотите ли вы...
     - Но так оно и было, - сказал Питер.
     Они подошли к машине поближе и стояли, наблюдая за ней.  Питер  снова
отметил, что она сияет, и вновь у него появилось ощущение, будто он  может
что-то разглядеть внутри... только очень смутно.
     Мери наклонилась и провела пальцем по машине.
     - Ощущение приятное, - сказала она. - Похоже на фарфор или...
     Машина щелкнула, и на траву лег флакон.
     - Мне?
     Питер поднял крохотную бутылочку и подал ее Мери.  Это  была  вершина
стеклодувного мастерства: флакон сиял на свету всеми цветами радуги.
     - Наверно, это духи, - сказал Питер.
     Мери вынула пробку.
     - Прелестно, - радостно прошептала эка и дала  понюхать  Питеру.  Это
действительно было прелестно. Она заткнула флакон пробкой.
     - Но, мистер Шайе...
     - Не знаю, - сказал Питер. - Я просто ничего не знаю.
     - Ну, хоть догадываетесь?
     Он покачал головой.
     - Вы нашли ее здесь?
     - Я вышел прогуляться...
     - И она ждала вас.
     - Я не... - пытался возразить Питер, но  потом  ему  вдруг  пришло  в
голову, что это именно так: не он нашел машину, а она ждала его.
     - Она ждала, да?
     - Вот теперь, когда вы сказали, мне кажется, что она ждала меня.
     Может быть, она ждала не  именно  его,  а  любого  человека,  который
пройдет по тропинке. Она ждала и хотела, чтобы  ее  нашли,  ждала  случая,
чтобы сделать свое дело.
     Кто-то оставил ее здесь. Теперь это ясно как день.
     Он стоял на лугу с  Мери  Маллет,  дочерью  фермера  (а  кругом  были
знакомые травы, кусты и деревья,  становилось  все  жарче  и  пронзительно
стрекотали кузнечики, а где-то далеко позвякивал коровий  колокольчик),  и
чувствовал, как мозг его леденит мысль,  холодная  и  страшная  мысль,  за
которой была  чернота  космоса  и  тусклая  бесконечность  времени.  И  он
чувствовал,  как  чья-то  чужая  враждебная  рука  протянулась   к   теплу
человечества и Земли.
     - Вернемся, - сказал он.

     Они вернулись через луг к дому и немного постояли у ворот.
     - Может быть, нам что-то надо сделать? -  спросила  Мери.  -  Сказать
кому-нибудь?
     Он покачал головой.
     - Сначала я хочу все обдумать.
     - И что-нибудь сделать?
     - Наверно, тут никто ничего поделать не сможет, да и надо ли?
     Она пошла по дороге, а  он  смотрел  ей  вслед,  потом  повернулся  и
зашагал к дому.
     Он достал косилку  и  стал  выкашивать  траву.  После  этого  занялся
цветочной клумбой. Цинии росли хорошо, но с астрами что-то случилось:  они
завяли. Что бы он ни делал, клумба все больше  зарастает  травой,  которая
душит культурные растения.
     "После обеда, - подумал он, - я,  наверно,  отправлюсь  ловить  рыбу.
Может быть, рыбная ловля пойдет мне на..."
     Он поймал себя на этой мысли и не закончил ее.
     Он сидел на корточках у  цветочной  клумбы,  ковыряя  землю  кончиком
садового совка, и думал о машине, оставшейся на лугу.
     "Я хочу сначала все обдумать", - сказал он Мери. Но о чем  тут  можно
думать?
     Кто-то что-то оставил на его лугу... машину, которая щелкала, а когда
ее поглаживали, делала подарки, словно яйца несла.
     Что это значило?
     Почему она там оказалась?
     Почему она щелкала и раздавала подарки, когда ее гладили?
     Может, она отвечала на ласку? Как собака, которая виляет хвостом?
     Может быть, она благодарит? За то, что ее заметил человек?
     Что это? Приглашение к переговорам?
     Дружеский жест?
     Ловушка?
     И как она узнала, что он продал бы душу и за  вдвое  меньший  кусочек
нефрита?
     Откуда ей было знать, что девушки любят хорошие духи?
     Он услышал позади быстрые шаги и резко обернулся.  По  траве  к  нему
бежала Мери.
     Она опустилась рядом с ним на колени и схватила его за руку.
     - Джонни тоже наткнулся на нее, -  тяжело  дыша,  сказала  она.  -  Я
бежала всю дорогу. Они были вместе с сынишкой Смита. Они шли через  луг  с
рыбной ловли...
     - Может быть, нам надо сообщить о ней, - сказал Питер.
     - Она им тоже сделала подарки. Джонни получил удилище с  катушкой,  а
Оги Смит - бейсбольную биту и перчатку.
     - Господи!
     - И теперь они хвастаются перед всеми.
     - Теперь это уже все равно, - сказал Питер. - По крайней мере мне так
кажется.
     - Но что это такое? Вы говорите, что не  знаете.  Но  вы  же  думали,
Питер, вы же что-нибудь придумали.
     - Мне кажется, что это неземная штука, - сказал ей  Питер.  -  У  нее
странный вид. Я никогда не видел и  не  слышал  ничего  подобного.  Земные
машины не дарят вещи, когда на них кладут руки. В наши машины сначала надо
опустить монету. Она... она не с Земли.
     - Вы хотите сказать, что она с Марса?
     - И не с Марса, - сказал Питер. - И не из  нашей  солнечной  системы.
Нет никаких оснований предполагать, что в солнечной системе  живут  другие
разумные существа, а ни о такой разумной машине и говорить не приходится.
     - Что значит... не из нашей солнечной системы?..
     - С какой-нибудь другой звезды.
     - Звезды так далеко! - возразила она.
     Так далеко, подумал  Питер.  Так  далеко  для  людей.  До  них  можно
добраться только в мечтах. Они так далеки, так  равнодушны  и  холодны.  А
машина...
     - Похожа на игорную машину,  -  сказал  он  вслух,  -  только  выдает
выигрыш всегда, даже если в нее не опускают монеты. Это же безумие,  Мери.
Вот почему она не  с  Земли.  Ни  одна  земная  машина,  созданная  земным
изобретателем, этого делать не будет.
     - Теперь все соседи пойдут туда, - сказала Мери.
     - Конечно. Они пойдут за подарками.
     - Но ведь она не очень большая. В ней не поместились бы  подарки  для
всей округи. Даже для тех подарков,  что  она  уже  раздала,  едва  хватит
места.
     - Мери, а Джонни хотел, чтобы у него был спиннинг?
     - Он только об этом и говорил.
     - А вы любите духи?
     - У меня никогда не было хороших духов. Одни дешевые.  -  Она  нервно
хохотнула. - А вы? Вы любите нефрит?
     - Я, как говорится, немного разбираюсь в нефрите. И питаю  страсть  к
нему.
     - Значит, эта машина...
     - Дает каждому то, что он хочет, - закончил фразу Питер.
     - Это страшно, - сказала Мери.
     Не верилось, что можно испугаться  в  такой  день...  сияющий  летний
день, когда на западе небо окаймляют белые облака и само небо как  голубой
шелк... день, когда не может быть дурного  настроения...  день,  такой  же
обычный для земли, как кукурузное поле.
     Когда Мери ушла, Питер вернулся в дом и приготовил обед. Он  ел  его,
сидя у окна, и наблюдал за соседями. По двое, по трое они шли через луг со
всех сторон, они шли к его  лугу  от  своих  ферм,  бросив  сенокосилки  и
культиваторы, бросив  работу  в  середине  дня  только  ради  того,  чтобы
взглянуть на машину. Они  стояли  вокруг  и  разговаривали,  топча  ногами
кусты, в которых он нашел машину, и время от времени до него доносились их
высокие, пронзительные голоса; но он не мог разобрать,  что  они  говорят,
так как расстояние смазывало и искажало слова.
     Со звезд, подумал он. С какой-то звезды. И если даже это фантазия,  я
имею право на нее. Первый контакт, и как  все  продумано!  Если  бы  чужое
существо само прибыло на Землю, женщины с визгом разбежались бы по  домам,
а мужчины схватились за ружья, и все пошло бы прахом.
     Но машина... это другое дело. Ничего, что она  не  похожа  на  людей.
Ничего, что она ведет себя немного странно. В  конце  концов,  это  только
машина. Это уже как-то можно понять. И в том, что она делает подарки,  нет
ничего плохого.
     После обеда Питер вышел и присел на ступеньку. Подошли соседи и стали
показывать, что им подарила машина. Они расселись вокруг и  разговаривали,
все были возбуждены и озадачены, но никто не был напуган.
     Среди  подарков  были  ручные   часы,   торшеры,   пишущие   машинки,
соковыжималки, сервизы, серебряные шкатулки, рулоны драпировочной материи,
ботинки, охотничьи  ружья,  наборы  инструментов  для  резьбы  по  дереву,
галстуки и многое другое. У одного  подростка  была  дюжина  капканов  для
ловли скунсов, а у другого - велосипед.
     "Современный ящик  Пандоры,  -  подумал  Питер,  -  сделанный  умными
чужаками и доставленный на Землю".
     Слух, по-видимому, уже распространился, и теперь люди приезжали  даже
в машинах. Одни оставляли машины на дороге и шли по  лугу  пешком,  другие
заезжали во двор коровника и оставляли там автомобили, даже  не  спрашивая
разрешения.
     Немного спустя они возвращались с добычей и  уезжали.  На  лугу  была
толчея. Питеру  это  зрелище  напоминало  окружную  ярмарку  или  сельский
праздник.
     К вечеру все разошлись. Ушли даже  те  соседи,  которые  заглянули  к
нему, чтобы перекинуться несколькими словами  и  показать  подарки.  Питер
отправился на луг.
     Машина была все еще там и уже начала что-то строить. Она выложила  из
камня, похожего на мрамор, платформу - нечто вроде фундамента для  здания.
Фундамент имел метра четыре в длину и  метра  три  в  ширину,  опоры  его,
сделанные из того же камня, уходили в землю.
     Питер присел на пень. Отсюда открывался мирный  деревенский  вид.  Он
казался еще более красивым и безмятежным, чем прежде, и Питер  всем  своим
существом ощущал прелесть этого вечера.
     Солнце село всего полчаса назад. Небо на западе было  нежно-лимонного
цвета, постепенно переходившего  в  зеленый,  кое-где  виднелись  бродячие
розовые облачка, а на землю уже опустились  синие  сумерки.  Из  кустов  и
живых изгородей неслись мелодичные птичьи трели, а над  головой  шелестели
крыльями стремительные ласточки.
     Это земля, подумал  Питер,  мирная  земля  людей,  пейзаж,  созданный
руками  земледельцев.  Это  земля  цветущей  сливы,   горделивых   красных
коровников, полосок кукурузы, ровных, как ружейные стволы.
     Без всякого вмешательства извне  Земля  миллионы  лет  создавала  все
это... плодородную  почву  и  жизнь.  Этот  уголок  Галактики  жил  своими
маленькими заботами.
     А теперь?
     Теперь наконец кто-то решил вмешаться.
     Теперь наконец кто-то (или что-то) прибыл в этот уголок Галактики,  и
отныне Земля перестала быть одинокой.
     Самому Питеру было уже все равно. Он скоро умрет,  и  нет  ничего  на
свете, что могло бы иметь для него  какое-либо  значение.  Ему  оставались
только ясность утра и вечерний покой, каждый день был у него на  счету,  и
ему хотелось получить лишь  немного  радости,  которая  выпадает  на  долю
живых.
     Но другим не все равно... Мери Маллет  и  ее  брату  Джонни,  сыночку
Смита,  который  получил  бейсбольную  биту  и   перчатку,   всем   людям,
приходившим на его луг, и тем миллионам людей, которые не бывали тут и еще
ничего не слышали.
     Здесь, на одинокой ферме, затерявшейся в кукурузных полях, без всяких
театральных эффектов разыгрывается величайшая драма Земли. Именно здесь.
     - Что вы собираетесь сделать с нами? - спросил он у машины.
     И не получил ответа.
     Питер и не ждал его. Он сидел и  смотрел,  как  сгущаются  тени,  как
зажигаются огни в домах, разбросанных  по  земле.  Где-то  далеко  залаяла
собака, откликнулись другие, за холмами в вечерней тишине звякали  коровьи
колокольчики.
     Наконец, когда уже совсем стемнело, он медленно пошел к дому.

     В кухне он нащупал лампу и зажег ее. На  кухонных  часах  было  почти
девять... время передачи последних известий.
     Он пошел в спальню и включил радио. Он слушал  последние  известия  в
темноте.
     Новости  были  хорошие.  В  этот  день  никто  в  штате  не  умер  от
полиомиелита и заболел только один человек.
     "Разумеется, успокаиваться еще рано, -  говорил  диктор,  -  но  это,
несомненно,   перелом   в   ходе   эпидемии.   За   прошедшие   сутки   не
зарегистрировано  ни   одного   нового   случая.   Директор   департамента
здравоохранения штата заявил..."
     Он стал  читать  заявление  директора  департамента  здравоохранения,
который отделался общими фразами, так как сам не знал, что происходит.
     "Впервые почти за три недели, - сказал  диктор,  -  день  прошел  без
смертных случаев. Но, несмотря на это, - продолжал он, - все еще требуются
медицинские сестры".  Он  добавил,  что  медицинских  сестер  настоятельно
просят звонить по такому-то телефону.
     Диктор перешел к решению большого  жюри,  не  сказав  ничего  нового.
Потом прочел прогноз погоды. Сообщил, что слушание дела об убийстве Эммета
отложено еще на месяц.
     Потом он произнес: "К нам только что поступило сообщение.  Посмотрим,
что..."
     Слышно было, как зашуршала в руках бумага,  как  перехватило  у  него
дыхание.
     "В нем говорится, - сказал он, - что шерифа  Джо  Бернса  только  что
известили о летающем блюдце, приземлившемся на  ферме  Питера  Шайе  около
Маллет Корнерс. По-видимому, толком о нем никто ничего не знает.  Известно
только, что его нашли сегодня утром,  но  никто  и  не  подумал  известить
шерифа. Повторяю - это все, что известно. Больше мы ничего  не  знаем.  Не
знаем, правда это или нет. Шериф поехал туда. Как только от него  поступят
известия, мы вам сообщим. Следите за нами..."
     Питер встал и выключил радио. Потом он  пошел  на  кухню  за  лампой.
Поставил лампу на стол и снова сел, решив подождать шерифа Бернса.
     Долго ждать ему не пришлось.

     - Люди говорят, - сказал шериф, - что  на  вашей  ферме  приземлилось
летающее блюдце.
     - Я не знаю, шериф, летающее ли это блюдце.
     - А что же это тогда?
     - Почем я знаю, - ответил Питер.
     - Люди говорят, оно раздает всякие вещи.
     - Верно, раздает.
     - Ну, если эта хреновина - рекламный  трюк,  -  проговорил  шериф,  -
намну же я кому-нибудь бока.
     - Я уверен, что это не рекламный трюк.
     - Почему вы не известили меня сразу? Утаить задумали?
     - Мне как-то не пришло в голову, что нужно сообщить вам, - сказал ему
Питер. - Я ничего не собирался утаивать.
     - Вы недавно в наших местах, что ли? - спросил шериф. -  Вроде  бы  я
вас раньше не видел. Я думал, что знаю всех.
     - Я здесь три месяца.
     - Люди говорят, что хозяйством вы не занимаетесь. Говорят, у вас  нет
семьи. Живете тут совсем один, ничего не делаете.
     - Правильно, - ответил Питер.
     Шериф  ждал  объяснений,  но  Питер   молчал.   Шериф   подозрительно
рассматривал его при тусклом свете лампы.
     - Может, покажете нам это летающее блюдце?
     Питер, которому шериф уже порядком надоел, сказал:
     - Я скажу вам, как найти его. Перейдете за коровником через ручей...
     - Почему бы вам не пойти с нами, Шайе?
     - Слушайте, шериф, я же объясняю вам дорогу. Будете слушать?
     - Ну, конечно, - ответил шериф. - Конечно. Но почему бы вам...
     - Я был там два раза, - сказал Питер. - И люди  сегодня  ко  мне  все
идут и идут.
     - Ну ладно, ладно, - сказал шериф. - Говорите, куда идти.
     Питер объяснил, и шериф с двумя помощниками ушел.
     Зазвонил телефон.
     Питер поднял трубку. Звонили  с  той  самой  радиостанции,  сообщения
которой он слушал.
     - Скажите, - спросил радиорепортер, - это у вас там блюдце?
     - Почему у меня? - сказал Питер. - Впрочем, что-то такое есть.  Шериф
пошел посмотреть на него.
     - Мы хотим послать нашу телепередвижку, но прежде нам надо убедиться,
что это не липа. Не возражаете, если мы пришлем?
     - Не возражаю. Присылайте.
     - А вы уверены, что эта штука еще там?
     - Там, там!
     - Хорошо, может, тогда вы мне скажете...
     Питер повесил трубку только через пятнадцать минут.
     Телефон зазвонил снова.
     Это был звонок  из  "Ассошиэйтед  пресс".  Человек  на  другом  конце
провода был осторожен и скептичен.
     - Говорят, у вас объявилось какое-то блюдце?
     Питер повесил трубку через десять минут.
     Телефон зазвонил почти сразу.
     - Маклеланд из "Трибюн" - сказал усталый голос. - Я  слышал  какие-то
враки...
     Пять минут. Снова звонок. Из "Юнайтед пресс".
     - Говорят, у вас приземлилось блюдце. А человечков  маленьких  в  нем
нет?
     Пятнадцать минут.
     Звонок. Это был раздраженный горожанин.
     - Я только что слышал по  радио,  будто  у  вас  опустилось  летающее
блюдце. Кому вы голову морочите? Вы отлично знаете, что  никаких  летающих
блюдец нет...
     - Одну минуту, сэр, - сказал Питер и выпустил трубку - она повисла на
проводе, а Питер пошел на кухню, нашел там ножницы и вернулся. Он  слышал,
как разгневанный горожанин все еще пилил его,  -  голос,  доносившийся  из
раскачивающейся трубки, был какой-то неживой.
     Питер вышел из  дома,  отыскал  провод  и  перерезал  его.  Когда  он
вернулся, трубка молчала. Он осторожно положил ее на место.
     Потом он запер двери и лег спать. Вернее, лег в постель, но никак  не
мог заснуть. Он  лежал  под  одеялом,  уставившись  в  темноту  и  пытаясь
привести в порядок рой мыслей, теснившихся в голове.
     Утром он отправился гулять и увидел машину. Он положил на нее руку, и
она дала ему подарок. Потом дарила еще и еще.
     - Прилетела машина, раздающая подарки, - сказал он в темноту.
     Умный, продуманный, тщательно разработанный первый контакт.
     Контакт с людьми при помощи  знакомого  им,  понятного,  нестрашного.
Контакт при помощи чего-то такого, над чем  люди  могут  чувствовать  свое
превосходство. Дружелюбный жест... а  что  может  быть  большим  признаком
дружелюбия, чем вручение подарков?
     Что это? Кто это?
     Миссионер?
     Торговец?
     Дипломат?
     Или просто машина и ничего больше?
     Шпион? Искатель приключений? Исследователь? Разведчик?  Врач?  Судья?
Индейский вождь?
     И почему эта штука приземлилась здесь,  на  этом  заброшенном  клочке
земли, на лугу его фермы?
     И с какой целью? А с какой целью чаще всего прибывают  на  Землю  все
эти странные вымышленные существа в фантастических романах?
     Покорять  Землю,  разумеется.   Если   не   силой,   то   постепенным
проникновением или дружеским убеждением и принуждением. Покорять не только
Землю, но и все человечество.
     Радиорепортер  был  возбужден,  журналист  из   "Ассошиэйтед   пресс"
возмущался тем, что его приняли за дурачка,  представителю  "Трибюн"  было
скучно, а тот,  что  из  "Юнайтед  пресс",  просто  болтун.  Но  горожанин
рассердился. Его уже не раз угощали историями о летающих тарелках,  и  это
было слишком.
     Горожанин разозлился,  потому  что,  замкнувшись  в  своем  маленьком
мирке, он не хотел никаких беспокойств, он не желал вмешательства. У  него
и своих  неприятностей  хватает,  недоставало  еще  приземления  какого-то
блюдца. У него свои заботы: заработать  на  жизнь,  поладить  с  соседями,
подумать о завтрашнем дне, уберечься от эпидемии полиомиелита.
     Впрочем, диктор  сказал,  что  положение  с  полиомиелитом,  кажется,
улучшается:  нет  ни  новых  заболеваний,  ни  смертных  случаев.  И   это
замечательно, потому что полиомиелит - это боль, смерть, страх.
     "Боль, - подумал он. - Сегодня не было боли. Впервые  за  много  дней
мне не было больно".
     Он вытянулся и застыл под одеялом, прислушиваясь,  нет  ли  боли.  Он
знал, где она пряталась, знал то место в своем теле, где  она  укрывалась.
Он лежал и ждал ее, полный страха, что теперь, когда он подумал о ней, она
даст о себе знать. Но боли не было. Он лежал и ждал,  опасаясь,  что  одна
лишь мысль о ней подействует как заклинание  и  выманит  ее  из  укромного
местечка. Боль не приходила. Он просил ее прийти, умолял показаться, всеми
силами души старался выманить ее. Боль не поддавалась.
     Питер расслабил мышцы, зная, что  пока  он  в  безопасности.  Пока...
потому что боль все еще  пряталась  там.  Она  выжидала,  искала  удобного
случая - она придет, когда пробьет ее час.
     С беззаботной отрешенностью, стараясь забыть будущее и его страхи, он
наслаждался жизнью без боли. Он прислушался  к  тому,  что  происходило  в
доме: из-за слегка просевших балок доски в полу скрипели,  летний  ветерок
бился в стену, ветки вяза скреблись о крышу кухни.
     Другой звук. Стук в дверь.
     - Шайе! Шайе! Где вы?
     - Иду, - отозвался он.
     Он нашел шлепанцы и пошел к двери. Это был шериф со своими людьми.
     - Зажгите лампу, - попросил шериф.
     - Спички есть? - спросил Питер.
     - Да, вот.
     Ощупью Питер нашел в темноте  руку  шерифа  и  взял  у  него  коробок
спичек.
     Он отыскал стол, провел по нему рукой и нашел лампу. Он  зажег  ее  и
посмотрел на шерифа.
     - Шайе, - сказал шериф, - эта штуковина строит что-то.
     - Я знаю.
     - Что за чертовщина?
     - Никакой чертовщины.
     - Она дала мне это, - сказал шериф, положив что-то на стол.
     - Пистолет, - сказал Питер.
     - Вы когда-нибудь видели такой?
     Да, это был пистолет примерно сорок пятого калибра. Но у него не было
спускового крючка, дуло ярко блестело, весь он  был  сделан  из  какого-то
белого полупрозрачного материала.
     Питер поднял его - весил он не больше полуфунта.
     - Нет, - сказал Питер. - Ничего подобного я никогда не  видел.  -  Он
осторожно положил его на стол. - Стреляет?
     - Да, - ответил шериф. - Я испробовал его на вашем коровнике.
     - Коровника больше нет, - сказал один из помощников.
     - Ни звука, ни вспышки, ничего, - добавил шериф.
     - Коровник исчез, и все, - повторил помощник, еще не оправившийся  от
удивления.
     Во двор въехала машина.
     - Пойди посмотри, кто там, - приказал шериф.
     Один из помощников вышел.
     - Не понимаю, - пожаловался шериф. - Говорят, летающее  блюдце,  а  я
думаю, никакое это не блюдце. Просто ящик.
     - Это машина, - сказал Питер.
     На крыльце послышались шаги, и в комнату вошли люди.
     - Газетчики, - сказал помощник, который выходил посмотреть.
     - Никаких заявлений не будет, ребята, - сказал шериф.
     Один из репортеров обратился к Питеру.
     - Вы Шайе?
     Питер кивнул.
     - Я Хоскинс из "Трибюн". Это  Джонсон  из  "Ассошиэйтед  пресс".  Тот
малый с глупым видом - фотограф Лэнгли. Не обращайте на него  внимания.  -
Он похлопал Питера по спине. - Ну и как оно  тут,  в  самой  гуще  событий
века? Здорово, а?
     - Не шевелись, - сказал Лэнгли. Сработала лампа-вспышка.
     - Мне нужно позвонить, - сказал Джонсон. - Где телефон?
     - Там, - ответил Питер. - Он не работает.
     - Как это? В такое время - и не работает?
     - Я перерезал провод!
     - Перерезали провод? Вы с ума сошли, Шайе?
     - Слишком часто звонили.
     - Ну и ну, - сказал Хоскинс. - Ведь надо же!
     - Я его починю, - предложил Лэнгли. - Есть у кого-нибудь плоскогубцы?
     - Постойте, ребята, - сказал шериф.
     - Поживей надевайте штаны,  -  сказал  Питеру  Хоскинс.  -  Мы  хотим
сфотографировать вас у блюдца. Поставьте ногу  на  него,  как  охотник  на
убитого слона.
     - Ну, послушайте же, - сказал шериф.
     - Что такое, шериф?
     - Тут дело серьезное. Поймите меня правильно. Нечего вам там, ребята,
ошиваться.
     - Конечно, серьезное,  -  ответил  Хоскинс.  -  Потому-то  мы  здесь.
Миллионы людей ждут не дождутся известий.
     - Вот плоскогубцы, - произнес кто-то.
     - Сейчас исправлю телефон, - сказал Лэнгли.
     - Что мы здесь топчемся? - спросил Хоскинс. - Пошли посмотрим на нее.
     - Мне нужно позвонить, - ответил Джонсон.
     - Послушайте, ребята, - уговаривал растерявшийся шериф. - Погодите...
     - На что похожа эта штука, шериф? Думаете, это блюдце?  Большое  оно?
Оно что - щелкает или издает  еще  какой-то  звук?  Эй,  Лэнгли,  сними-ка
шерифа.
     - Минутку! - закричал Лэнгли со двора. - Я соединяю провод!
     На веранде снова послышались шаги. В дверь просунулась голова.
     - Автобус с телестудии, - сказала голова. - Это здесь? Как  добраться
до этой штуки?
     Зазвонил телефон. Джонсон поднял трубку.
     - Это вас, шериф.
     Шериф протопал к телефону. Все прислушались.
     - Да, это я, шериф Бернс... Да, оно там, все  в  порядке...  Конечно,
знаю. Я видел его... Нет, что это  такое,  я  не  знаю...  Да,  понимаю...
Хорошо, сэр... Слушаюсь, сэр... Я прослежу, сэр.
     Он положил трубку и обернулся.
     - Это военная разведка, - сказал он. - Никто туда не  пойдет.  Никому
из дома не выходить. С этой минуты здесь запретная зона.
     Он свирепо переводил взгляд с одного репортера на другого.
     - Так приказано, - сказал он им.
     - А, черт! - выругался Хоскинс.
     - Я так торопился сюда, - заорал телерепортер, - и чтоб теперь сидеть
взаперти и не...
     - Теперь здесь распоряжаюсь не я, - сказал шериф. - Приказ дяди Сэма.
Так что вы, ребята, не очень...
     Питер пошел на кухню, раздул огонь и поставил чайник.
     - Кофе там, - сказал он Лэнгли. - Пойду оденусь.

     Медленно тянулась  ночь.  Хоскинс  и  Джонсон  передали  по  телефону
сведения,  кратко  записанные  на  сложенных  гармошкой  листках   бумаги;
разговаривая  с  Питером  и  шерифом,  они  царапали  карандашом  какие-то
непонятные знаки. После недолгого спора шериф  разрешил  Лэнгли  доставить
снимки в редакцию. Шериф шагал по комнате из угла в угол.
     Ревело радио. Не переставая звонил телефон.
     Все пили  кофе  и  курили,  пол  был  усеян  раздавленными  окурками.
Прибывали все новые газетчики.  Предупрежденные  шерифом,  они  оставались
ждать. Кто-то принес бутылку  спиртного  и  пустил  ее  по  кругу.  Кто-то
предложил сыграть в покер, но его не поддержали.
     Питер вышел за дровами. Ночь была тихой, светили звезды.
     Он взглянул в сторону луга, но там ничего нельзя было рассмотреть. Он
попытался разглядеть то пустое место, где прежде был коровник. Но в густой
тьме увидеть коровник было трудно, даже если бы он и стоял там.
     Что это? Мгла, сгущающаяся у смертного одра?  Или  последний  мрачный
час перед рассветом? Перед  самой  светлой,  самой  удивительной  зарей  в
многотрудной жизни человечества?
     Машина что-то строит там, строит ночью.
     А что она строит?
     Храм? Факторию? Миссию? Посольство? Форт? Никто не  знает,  никто  не
скажет этого.
     Но, что бы она ни  строила,  это  был  первый  аванпост,  построенный
чужаками на планете Земля.
     Он вернулся в дом с охапкой дров.
     - Сюда посылают войска, - сказал ему шериф.
     - Раз-два, -  левой,  -  с  невозмутимым  видом  командовал  Хоскинс;
сигарета небрежно повисла на его нижней губе.
     - По радио только что передали, - добавил шериф.  -  Объявлен  призыв
национальной гвардии.
     Хоскинс и Джонсон выкрикивали военные команды.
     - Вы, ребята, лучше не суйтесь к солдатам, - предупредил шериф. - Еще
ткнут штыком...
     Хоскинс издал звук, похожий на  сигнал  трубы.  Джонсон  схватил  две
ложки и изобразил стук копыт.
     - Кавалерия! - закричал Хоскинс. - Вперед, ребята, ура!
     - Ну, что вы как дети, - проговорил кто-то устало.
     Медленно тянулась ночь, все сидели,  пили  кофе,  курили.  Никому  не
хотелось говорить.
     Радиостанция наконец объявила, что  передачи  окончены.  Кто-то  стал
крутить ручку, пытаясь поймать другую станцию, но батареи сели. Давно  уже
не звонил телефон.
     До  рассвета  оставался  еще  час,  когда  прибыли  солдаты.  Они  не
маршировали  и  не  гарцевали,  а  приехали  на  пяти   крытых   брезентом
грузовиках.
     Капитан зашел на минуту узнать, где лежит это проклятое  блюдце.  Это
был беспокойный тип. Он даже не  выпил  кофе,  а  тотчас  вышел  и  громко
приказал шоферам ехать.
     В доме было слышно, как грузовики с ревом умчались.
     Стало светать. На лугу стояло здание, вид  у  него  был  непривычный,
потому что оно возводилось вопреки  всем  строительным  нормам.  Тот,  или
скорее, то, что строило его, делало все шиворот-навыворот, так  что  видна
была сердцевина здания, словно его предназначили к сносу и сорвали с  него
всю "оболочку".
     Здание занимало пол-акра и было высотой  с  пятиэтажный  дом.  Первые
лучи солнца  окрасили  его  в  розовый  цвет;  это  был  тот  изумительный
блекло-розовый тон, от которого становится теплее на душе, -  вспоминается
платье соседской девчушки, которое она надела в день рождения.
     Солдаты окружили  здание,  утреннее  солнце  поблескивало  на  штыках
винтовок.
     Питер приготовил завтрак: напек целую гору оладий, изжарил яичницу  с
беконом, на которую ушли все его запасы, сварил галлона два овсяной  каши,
ведро кофе.
     - Мы пошлем кого-нибудь за продуктами, - сказал Хоскинс. -  А  то  мы
вас просто ограбили.
     После завтрака шериф с помощниками уехал в  окружной  центр.  Хоскинс
пустил шапку по кругу и тоже  поехал  в  город  за  продуктами.  Остальные
газетчики остались. Автобус телестудии нацелился на здание  широкоугольным
объективом.
     Телефон снова начал трезвонить. Журналисты по очереди брали трубку.
     Питер отправился на ферму Маллет достать яиц и молока.
     Мери выбежала ему навстречу, к калитке.
     - Соседи боятся, - сказала она.
     - Вчера они не боялись, - заметил Питер. - Они просто ходили и  брали
подарки.
     - Но ведь все изменилось, Питер. Это уж слишком... Здание...
     То-то и оно. Здание.
     Никто не боялся  безвредной  на  вид  машины,  потому  что  она  была
маленькая и дружелюбная. Она так приятно  блестела,  так  мило  щелкала  и
раздавала подарки. На первый взгляд внешне  она  ничем  не  отличалась  от
земных предметов и намерения ее были понятны.
     Но здание было большое и, возможно, станет еще  больше,  и  строилось
оно шиворот-навыворот. Кто и когда видел, чтобы сооружение росло  с  такой
быстротой - пять этажей за одну-единственную ночь?
     - Как они это делают, Питер? - понизив голос, спросила Мери.
     - Не знаю, - ответил Питер. - Тут  действуют  законы,  о  которых  мы
понятия не имеем, применяется технология, которая  людям  и  в  голову  не
приходила;  способ  созидания,  в  своей  основе  совершенно  отличный  от
человеческого.
     - Но это совсем такое же здание, какое могли бы построить и  люди,  -
возразила она. - Не из такого камня, конечно... Наверное,  в  целом  свете
нет такого камня. Но в остальном ничего необычного в нем нет.  Оно  похоже
на большую школу или универмаг.
     - Мой нефрит оказался настоящим нефритом, - сказал Питер, - ваши духи
- настоящими духами, а спиннинг, который получил  Джонни,  -  обыкновенным
спиннингом.
     - Значит, они знают о нас. Они знают все, что  можно  узнать.  Питер,
они следят за нами!
     - Несомненно.
     Он увидел в ее глазах страх и привлек к себе. Она не отстранилась,  и
он крепко обнял ее, но тут же подумал, как странно, что именно у него ищут
утешения и поддержки.
     - Я глупая, Питер.
     - Вы замечательная! - убежденно сказал он.
     - Я не очень боюсь.
     - Конечно, нет. - Ему хотелось сказать: "Я люблю тебя", но  он  знал,
что этих слов он не скажет никогда. "Хотя  боль,  -  подумал  он,  -  боль
сегодня утром не возвращалась".
     - Я пойду за молоком и яйцами, - сказала Мери.
     - Принесите, сколько можете. Мне надо накормить целую ораву.
     Возвращаясь домой, он думал о том, что соседи уже боятся.  Интересно,
скоро ли страх охватит весь мир,  скоро  ли  выкатят  на  огневые  позиции
пушки, скоро ли упадет атомная бомба.
     Питер остановился на склоне холма над домом и  впервые  заметил,  что
коровник исчез. Он был стесан так аккуратно, будто его  ножом  отсекли,  -
остался только фундамент, срезанный наискось.
     Интересно, пистолет все еще у шерифа? Питер решил, что  у  шерифа.  А
что тот будет делать с ним и почему он был подарен  именно  ему?  Ведь  из
всех подарков это был единственный предмет, неизвестный на Земле.
     На лугу, где  еще  вчера,  кроме  деревьев,  травы  и  старых  канав,
поросших терновником, орешником да куманикой, ничего не было, теперь росло
здание. Питеру показалось, что за час оно стало еще больше.

     Вернувшись домой, Питер увидел, что все журналисты сидят во  дворе  и
смотрят на здание.
     Один из них сказал:
     - Военное начальство прибыло. Ждет вас там.
     - Из разведки? - спросил Питер.
     Журналист кивнул.
     - Полковник и майор.
     Военные ждали в столовой. Полковник  -  седой,  но  очень  моложавый.
Майор был при усах, которые придавали ему весьма бравый вид.
     Полковник представился:
     - Полковник Уитмен. Майор Рокуэл.
     Питер поставил молоко и яйца и поклонился.
     - Это вы нашли машину? - спросил полковник.
     - Да, я.
     - Расскажите нам о ней, - попросил полковник.
     Питер стал рассказывать.
     - А где нефрит? - сказал полковник. - Вы нам не покажете его?
     Питер вышел на кухню и принес  нефрит.  Они  передавали  камень  друг
другу, внимательно рассматривали его, вертя в руках немного с опаской и  в
то же время с восхищением, хотя Питер видел, что они ничего не  смыслят  в
нефрите.
     Словно прочитав мысли Питера, полковник поднял голову и посмотрел  на
него.
     - Вы разбираетесь в нефритах? - спросил полковник.
     - Очень хорошо, - ответил Питер.
     - Вам приходилось работать с ним прежде?
     - В музее.
     - Расскажите о себе.
     Питер заколебался... но потом стал рассказывать.
     - А почему вы здесь? - спросил полковник.
     - Вы когда-нибудь лежали в больнице, полковник? Вы никогда не думали,
каково умирать там?
     Полковник кивнул.
     - Я понимаю вас. Но здесь за вами нет никакого...
     - Я постараюсь не заживаться...
     - Да, да, - проговорил полковник. - Понимаю...
     - Полковник, - сказал майор, - взгляните, пожалуйста, сюда, сэр.  Тот
же символ, что и на...
     Полковник выхватил нефрит у него из рук.
     - Тот же символ, что и над текстом письма! - воскликнул он.
     Полковник поднял голову и пристально посмотрел на Питера,  как  будто
впервые увидел его и очень удивился этому.
     Вдруг в руке майора  появился  пистолет,  холодный  глазок  дула  был
направлен прямо на Питера.
     Питер бросился было в сторону. Но не успел. Майор выстрелил в него.

     Миллион лет Питер падал сквозь призрачно-серую,  пронзительно  воющую
пустоту, сознавая, что  это  только  сон,  что  он  падает  в  бесконечном
атавистическом сне, доставшемся в наследство  от  тех  невероятно  далеких
предков, которые  обитали  на  деревьях  и  жили  в  вечном  страхе  перед
падением. Ему хотелось ущипнуть себя, чтобы проснуться, но он не мог этого
сделать, потому что у него не было рук, а потом оказалось, что у него  нет
и тела, которое можно было бы ущипнуть. Лишь его сознание  неслось  сквозь
бездну, у которой не было ни конца, ни края.
     Миллион лет Питер падал в пронзительно воющую  пустоту;  сначала  вой
пронизывал его и заставлял вновь и вновь корчиться в муках его душу  (тела
не  было),  не  доводя  пытку  до  той  крайности,  за   которой   следует
спасительное безумие. Но со временем он привык к этому вою, и, как  только
привык, вой прекратился, и Питер падал в бездну в полной  тишине,  которая
была еще страшнее, чем вой.
     Он падал, и падение это было вечным, а потом  вдруг  вечности  пришел
конец, и наступил покой, и не было больше падения.
     Он увидел лицо. Лицо из  невероятно  далекого  прошлого,  которое  он
видел однажды и давно позабыл, и он рылся в  памяти,  стараясь  вспомнить,
кто это.
     Лицо расплывалось, оно качалось из стороны в  сторону,  и  остановить
его Питер никак не мог. Все попытки его оказались тщетными,  и  он  закрыл
глаза, чтобы избавиться от этого лица.
     - Шайе, - позвал чей-то голос. - Питер Шайе.
     - Уходи, - сказал Питер.
     Голос пропал.
     Питер снова открыл глаза, лицо было на старом месте: на этот раз  оно
не расплывалось и не качалось.
     Это было лицо полковника.
     Питер опять закрыл глаза, припоминая  неподвижный  глазок  пистолета,
который держал майор. Он отпрыгнул в сторону или хотел это сделать, но  не
успел. Что-то случилось, и миллион лет он падал, а  теперь  очнулся  и  на
него смотрит полковник.
     В него стреляли. Это очевидно. Майор выстрелил в него, и теперь он  в
больнице. Но куда его ранило? В руку? Обе руки целы.  В  ногу?  Ноги  тоже
целы. Боли нет. Повязок нет. Гипса нет.
     Полковник сказал:
     - Он только что приходил в  себя,  доктор,  и  тотчас  снова  потерял
сознание.
     - Он будет молодцом, - сказал врач. - Дайте только срок. Вы вогнали в
него слишком большой заряд. Он придет в себя не сразу.
     - Нам надо поговорить с ним.
     - Вам придется подождать.
     С минуту было тихо. Потом:
     - А вы абсолютно уверены, что он человек?
     - Мы обследовали его очень тщательно, - сказал врач. - Если он  и  не
человек, то такая хорошая подделка, что нам его вовек не уличить.
     - Он говорил мне, что у него рак, - сказал полковник, -  притворялся,
что умирает от рака. А вы не считаете, что если он не человек, то на худой
конец он в любой момент мог сделать вид, будто у него...
     - У него нет рака. Ни малейших признаков. Не было ничего похожего  на
рак. И не будет.
     Даже с закрытыми глазами Питер  почувствовал,  как  у  полковника  от
недоверия и изумления открылся рот. Питер нарочно зажмурил глаза  покрепче
- боялся, что это уловка... хотят, чтобы открыл глаза.
     - Врач, который лечил Питера  Шайе,  -  сказал  полковник,  -  четыре
месяца назад говорил, что ему осталось жить полгода. Он сказал ему...
     - Полковник, искать объяснение бесполезно. Могу сказать вам  одно:  у
человека, лежащего на этой постели, рака нет. Он здоровяк, каких мало.
     - В таком случае это не Питер Шайе,  -  упрямо  заявил  полковник.  -
Что-то приняло облик Питера Шайе, или сделало копию с него, или...
     - Ну и ну, полковник, - сказал врач. - Не будем фантазировать.
     - Вы уверены, что он человек, доктор?
     - Я убежден, что он человеческое существо, если вы это имеете в виду.
     - Неужели он ничем не отличается от человека? Нет никаких  отклонений
от нормы?
     - Никаких, - сказал врач,  -  а  если  бы  и  были,  то  это  еще  не
подтверждение ваших догадок. Незначительные мутационные  различия  есть  у
каждого. Людей под копирку не делают.
     - Каждая вещь, которую дарила машина, чем-то отличалась от  такой  же
вещи, но сделанной на Земле. Отличия небольшие и  заметные  не  сразу,  но
именно они говорят, что предметы сделаны чужаками.
     - Ну и пусть были отличия. Пусть эти предметы сделаны чужаками.  А  я
все равно утверждаю, что наш пациент - самый настоящий человек.
     - Но ведь получается такая цельная картина,  -  спорил  полковник.  -
Шайе уезжает из города и  покупает  старую  заброшенную  ферму.  В  глазах
соседей он чудак из чудаков. Уже самой своей чудаковатостью он  привлекает
к себе нежелательное внимание, но в то же время чудаковатость - это  ширма
для всех его необычных поступков.  И  если  уж  кому  суждено  было  найти
странную машину, так это только человеку вроде него.
     - Вы стряпаете дело из ничего, - сказал врач. - Вам нужно,  чтобы  он
чем-то  отличался  от  нормального  человека  и  подтвердил  вашу  нелепую
догадку. Не обижайтесь, но, как врач, я расцениваю это только  так.  А  вы
мне представьте хотя бы один факт... подчеркиваю, факт, подкрепляющий вашу
мысль.
     - Что было в коровнике? - не сдавался полковник. - Хотел бы я  знать!
Не строил ли Шайе эту машину именно там?  Не  потому  ли  коровник  и  был
уничтожен?
     - Коровник уничтожил шериф, - возразил врач. - Шайе не имеет к  этому
никакого отношения.
     - А кто дал пистолет шерифу?  Машина  Шайе,  вот  кто.  И  сам  собой
напрашивается вывод - чтение мыслей на расстоянии,  гипноз,  назовите  как
угодно...
     - Давайте вернемся к фактам. Вы выстрелили в него из  анестезирующего
пистолета, и он тут же лишился сознания.  Вы  арестовали  его.  По  вашему
приказу  он  был  подвергнут   тщательному   осмотру   -   это   настоящее
посягательство на свободу личности. Молите бога, чтобы он на вас не  подал
в суд. Он может призвать вас к ответу.
     - Знаю, - неохотно согласился полковник. - Но нам  надо  разобраться.
Нам надо выяснить, что это такое. Мы должны вернуть свою бомбу.
     - Так бы и говорили - вас тревожит бомба.
     - Висит она там, - дрогнувшим голосом сказал полковник. - Висит!
     - Мне надо идти, - сказал врач. - Не волнуйтесь, полковник.
     Шаги врача, вышедшего  из  комнаты,  затихли  в  коридоре.  Полковник
немного походил из угла в угол и тяжело опустился на стул.
     Питер лежал в постели и с каким-то  неистовством  повторял  про  себя
снова и снова: "Я буду жить!"
     Но ведь он должен был умереть. Он приготовился к тому дню, когда боль
наконец станет невыносимой... Он выбрал место, где  хотел  дожить  остаток
дней, место, где  застигнет  его  смертный  час.  И  вот  его  помиловали.
Каким-то способом ему вернули жизнь.
     Он лежал на кровати, борясь с волнением и растущей тревогой, стараясь
не выдать себя, не показать, что действие заряда, которым в него стреляли,
уже прошло.
     Врач  сказал,  что  стреляли  из  анестезирующего  пистолета.  Что-то
новое... он никогда не слыхал. Впрочем, он читал о чем-то вроде  этого.  О
чем-то связанном  с  лечением  зубов,  припоминал  он.  Это  новый  способ
обезболивания, применяемый дантистами, - они  опрыскивают  десны  струйкой
анестезирующего вещества. Что-то в этом роде, только в сотни, в тысячи раз
сильнее.
     В него выстрелили, привезли сюда и осмотрели - и все  из-за  бредовых
фантазий полковника разведки.
     Фантазий? Забавно. Невольно,  бессознательно  быть  чьим-то  орудием.
Разумеется, это нелепость. Потому что, насколько он помнит, в  делах  его,
словах и даже в мыслях не было и намека на то, что он каким-то образом мог
способствовать появлению машины на Земле.
     А может быть, рак - это не  болезнь,  а  что-то  другое?  Может,  это
какой-то незваный гость, который пробрался в тело человека и живет в  нем.
Умный чужак, прибывший издалека, одолевший несчетное число световых лет!
     Но он знал, что эта фантазия  подстать  фантазии  полковника:  кошмар
недоверия, который живет в сознании человека, средство самозащиты, которое
вырабатывается подсознательно и готовит человечество к худшему,  заставляя
его держаться настороже.
     Нет ничего страшнее неизвестности, ничто так  не  настораживает,  как
необъяснимое.
     - Нам надо разобраться, - сказал полковник. - Надо выяснить, что  это
такое.
     И весь ужас, разумеется, в том, что узнать ничего невозможно.
     Питер решил наконец шевельнуться, и полковник тотчас сказал:
     - Питер Шайе.
     - Что, полковник?
     - Мне нужно поговорить с вами.
     - Хорошо, говорите.
     Он сел в постели и увидел, что находится  в  больничной  палате.  Это
было стерильно чистое помещение с кафельным полом и бесцветными стенами, а
кровать, на которой он лежал, - обычная больничная койка.
     - Как вы себя чувствуете? - спросил полковник.
     - Так себе, - признался Питер.
     - Мы поступили с вами крутовато, но у нас  не  было  другого  выхода.
Видите ли, письмо, игорный и кассовый автоматы и многое другое...
     - Вы уже говорили о каком-то письме.
     - Вы что-нибудь знаете об этом, Шайе?
     - Понятия не имею.
     - Президент получил письмо, - сказал полковник. - Аналогичные  письма
были получены почти всеми главами государств на Земле.
     - Что в нем написано?
     - В этом-то и вся загвоздка. Оно написано на языке, которого на Земле
никто не знает. Но там есть одна строчка - одна строчка во всех письмах, -
ее можно прочитать. В ней говорится: "К тому времени, когда вы расшифруете
письмо, вы будете способны действовать  логично".  Только  это  и  удалось
понять - одну строчку на языке той  страны,  которая  получила  письмо.  А
остальное - какая-то тарабарщина.
     - Письмо не расшифровали?
     Питер увидел, что полковнику становится жарко.
     - Не то что слова, ни одной буквы...
     Питер протянул руку к  тумбочке,  взял  графин  и  наклонил  его  над
стаканом. Графин был пуст.
     Полковник встал со стула.
     - Я принесу воды.
     Он взял стакан и открыл дверь в ванную.
     - Спущу воду, чтобы была похолоднее, - сказал он.
     Питер едва ли слышал его, потому что смотрел на дверь.  На  ней  была
задвижка, и если...
     Полилась вода, шум ее заглушал голос полковника, он заговорил громче.
     - Примерно тогда же мы стали находить эти  машины,  -  сказал  он.  -
Только представьте себе. Обыкновенная машина-автомат продает сигареты,  но
это не все. Что-то в нем следит за вами. Что-то изучает людей и  их  образ
жизни. Во всех кассовых и игорных автоматах и других устройствах,  которые
мы  сами  же  установили.  Только  теперь  это  не  просто   автоматы,   а
наблюдатели. Они следят за людьми все время. Наблюдают, изучают.
     Питер, бесшумно ступая босыми ногами, подошел к двери, захлопнул ее и
закрыл на задвижку.
     - Эй! - крикнул полковник.
     Где одежда? Наверно, в шкафу. Питер подскочил и  дернул  дверцу.  Вот
она, висит на вешалке.
     Он сбросил больничный халат,  схватил  брюки  и  натянул  их.  Теперь
рубашку. В ящике. А где ботинки? Стоят тут же. Шнурки завязывать некогда.
     Полковник дергал дверь  и  колотил  в  нее,  но  еще  не  кричал.  Он
закричит, но пока он заботится о своей репутации -  не  хочет,  чтобы  все
узнали, как его провели.
     Питер полез в карманы. Бумажник исчез. Остальное тоже  -  нож,  часы,
ключи. Наверное, вынули и положили в сейф, когда его привезли сюда.
     Сейчас не до этого. Главное - скрыться.
     В коридоре он постарался сдержать шаг. Прошел мимо сестры, но та даже
не взглянула в его сторону.
     Питер отыскал  выход  на  лестницу,  открыл  дверь.  Теперь  можно  и
поторопиться. Он перепрыгивал через три ступеньки, шнурки мотались.
     Питер подумал, что безопаснее будет спуститься по лестнице. Там,  где
есть лифт, ею почти не пользуются.  Он  остановился,  нагнулся  и  завязал
шнурки.
     Над  каждой  дверью  был  обозначен  этаж,  и  поэтому  Питер   легко
ориентировался. На первом этаже он снова пошел по коридору.  Кажется,  его
еще не хватились, хотя полковник мог поднять тревогу с минуты на минуту.
     А не задержат ли его у выхода? А  вдруг  спросят,  куда  он  идет.  А
вдруг...
     У выхода стояла корзина с цветами. Питер оглянулся. По  коридору  шли
какие-то люди, но на него никто не смотрел. Он схватил корзину.
     В дверях он сказал служительнице, сидевшей за столом:
     - Ошибка вышла. Не те цветы.
     Она кисло улыбнулась, но не задержала его.
     Выйдя, он поставил цветы на ступеньку и быстро пошел прочь.

     Час спустя он уже знал, что ему ничто не угрожает.  Знал  также,  что
находится в городе, милях в тридцати от того места, куда хотел  добраться,
что у него нет денег, что он голоден и что у него болят ноги от ходьбы  по
твердым бетонированным тротуарам.
     Он увидел парк и присел на скамью. Поодаль старички играли в шахматы.
Мать  укачивала  ребенка.  Молодой  человек  сидел  и   слушал   крохотный
транзистор.
     По радио  говорили:  "...очевидно,  здание  закончено.  За  последние
восемнадцать часов оно  не  увеличилось.  Сейчас  оно  насчитывает  тысячу
этажей и занимает площадь более  ста  акров.  Бомба,  сброшенная  два  дня
назад, все еще плавает над ним, удерживаемая в воздухе какой-то непонятной
силой. Артиллерия находится поблизости, ожидая приказа открыть  огонь,  но
приказа не поступает. Многие считают, что если бомба не достигла цели,  то
со снарядами будет то же самое, если они вообще покинут жерла орудий.
     Представитель военного министерства заявил,  что  большие  орудия  на
огневой позиции - это, в сущности, лишь мера предосторожности, что,  может
быть, и верно; но тогда совершенно непонятно, зачем было сбрасывать бомбу.
Не только в конгрессе, но и во всем  мире  растет  негодование  по  поводу
попытки разбомбить здание. Ведь со стороны  здания  до  сих  пор  не  было
никаких враждебных действий.  Как  сообщают,  пока  нанесен  ущерб  только
Питеру Шайе, человеку, который нашел машину: его ферма поглощена зданием.
     Все следы Шайе потеряны три дня назад, когда с ним случился  какой-то
припадок и его увезли из дома. Наверно, он  находится  в  военной  тюрьме.
Высказывают самые различные догадки  насчет  того,  что  мог  знать  Шайе.
Весьма вероятно, он единственный человек на Земле, который  может  пролить
свет на то, что случилось на его ферме.
     Тем временем к зданию стянуты войска и все жители в зоне восемнадцати
миль эвакуированы. Известно, что две  группы  ученых  препровождены  через
линии заграждения. Хотя никакого официального  сообщения  не  последовало,
есть основания полагать, что поездки ученых не увенчались успехом. Что это
за здание, кто или что его строило, если  только  процесс  его  возведения
можно назвать строительством, и чего можно ожидать в  дальнейшем  -  таков
круг беспочвенных гаданий. Естественно, недостатка в них нет, но никто еще
не придумал разумного объяснения.
     Все телеграфные агентства мира продолжают поставлять горы материалов,
но конкретные сведения можно пересчитать по пальцам.
     Каких-либо других новостей почти нет. Вероятно, это объясняется  тем,
что людей сейчас интересует только таинственное здание. Как ни странно, но
других новостей и в самом деле мало. Как это часто бывает, когда случается
большое событие, все прочие происшествия как  бы  откладываются  на  более
позднее время. Эпидемия  полиомиелита  быстро  идет  на  убыль;  уголовных
преступлений   нет.   В   столицах    прекратили    всякую    деятельность
законодательные органы, а правительства пристально  следят  за  всем,  что
связано со зданием.
     Во многих столицах  все  чаще  высказывается  мнение,  что  здание  -
предмет заботы не одной лишь Америки, что все  решения  относительно  него
должны приниматься на  международном  уровне.  Попытка  разбомбить  здание
вызвала сомнение в  том,  что  наша  страна,  на  территории  которой  оно
находится, способна действовать спокойно и  беспристрастно.  Высказывается
мнение, что  решить  эту  проблему  разумно  мог  бы  только  какой-нибудь
международный орган, стоящий на объективных позициях".
     Питер встал со скамьи и пошел прочь. По радио сказали, что его увезли
из дома три дня назад. Немудрено, что он так проголодался.
     Три дня - и  за  это  время  здание  поднялось  на  тысячу  этажей  и
раскинулось на площади ста акров.
     Теперь он уже шел не торопясь: у него очень болели  ноги,  от  голода
сосало под ложечкой.
     Он должен вернуться к зданию во что бы то ни стало. Вдруг он осознал,
что сделать это  необходимо,  но  еще  не  понял,  почему  он  должен  так
поступить, откуда в нем эта страстная устремленность.
     Как будто он что-то забыл там и теперь надо идти и разыскать забытое.
"Я что-то забыл", - не шло у него из головы. Но что он мог забыть? Ничего,
кроме боли, сознания, что он неизлечимо болен, и маленькой капсулы с  ядом
в  кармане,  которую  он  решил  раздавить  зубами,  когда   боль   станет
невыносимой.
     Он полез в карман, но капсулы там уже не было. Она исчезла  вместе  с
бумажником, перочинным ножом и часами. "Теперь уже все  равно,  -  подумал
он, - капсула мне больше не нужна".
     Он услышал позади себя торопливые шаги и, поняв, что догоняют  именно
его, резко обернулся.
     - Питер! - крикнула Мери. - Питер, мне показалось, что это вы. Я  так
бежала за вами.
     Он стоял и смотрел на нее, не веря своим глазам.
     - Где вы пропадали? - спросила она.
     - В больнице, - ответил Питер. - Я убежал оттуда. Но почему вы...
     - Нас эвакуировали, Питер. Пришли и сказали, что нужно уехать.  Часть
наших расположилась лагерем в той  стороне  парка.  Папа  просто  из  себя
выходит, но я понимаю его: нас заставили уехать  в  самый  сенокос,  да  и
жатва скоро.
     Она запрокинула голову и посмотрела ему в лицо.
     - У вас такой измученный вид, - сказала она. - Вам опять плохо?
     - Плохо? - переспросил он и тут же понял,  что  соседи,  по-видимому,
знают... что причина его приезда  на  ферму  давным-давно  известна  всем,
потому что секретов в деревне не бывает...
     - Простите, Питер, - заговорила Мери. - Простите. Не надо было мне...
     - Ничего, - сказал Питер. - Все прошло, Мери. Я здоров. Не  знаю  уж,
как и почему, но я вылечился.
     - В больнице? - предположила Мери.
     - Больница тут ни при чем. Я поправился еще до того, как попал  туда.
Но выяснилось это только в больнице.
     - Может быть, диагноз был неправильный?
     Он покачал головой:
     - Правильный, Мери.
     Разве можно говорить с такой уверенностью? Мог ли он, а вернее врачи,
сказать определенно, что это были злокачественные клетки, а не  что-нибудь
иное... не какой-нибудь неизвестный паразит,  которого  он,  сам  того  не
ведая, приютил в своем организме?
     - Вы говорите, что сбежали? - напомнила ему Мери.
     - Меня будут искать. Полковник  и  майор.  Они  думают,  что  я  имею
какое-то отношение к машине, которую нашел. Они думают, я ее  сделал.  Они
увезли меня в больницу, чтобы проверить, человек ли я.
     - Какие глупости!
     - Мне нужно вернуться на ферму. Я просто должен вернуться туда.
     - Это невозможно, - сказала ему Мери. - Там всюду солдаты.
     - Я поползу на животе по канавам, если надо. Пойду  ночью.  Проберусь
сквозь линию  заграждения.  Буду  драться,  если  меня  увидят  и  захотят
задержать. Выбора нет. Я должен попытаться.
     - Вы больны, - сказала она, с беспокойством вглядываясь в его лицо.
     Он усмехнулся.
     - Не болен, а просто хочу есть.
     - Тогда пошли.
     Она взяла его за руку. Он не тронулся с места.
     - Скоро за мной начнется погоня, если уже не началась.
     - Мы пойдем в ресторан.
     - Они отобрали у меня бумажник, Мери. У меня нет денег.
     - У меня есть деньги, которые я взяла на покупки.
     - Нет, - сказал он. - Я пойду. Теперь меня с пути не собьешь.
     - И вы в самом деле идете туда?
     - Это пришло мне в голову только что, - признался он, смущаясь, но  в
то же время почему-то уверенный, что  слова  его  не  просто  безрассудная
бравада.
     - Вернетесь туда?
     - Мери, я должен.
     - И думаете, вам удастся добраться?
     Он кивнул.
     - Питер, - нерешительно проговорила она.
     - Что?
     - Я вам не буду обузой?
     - Вы? Как так?
     - Если бы я пошла с вами.
     - Но вам нельзя, вам незачем идти.
     - Причина есть, Питер. Меня тянет туда. Как будто  в  голове  у  меня
звонок - школьный звонок, созывающий ребятишек.
     - Мери, - спросил он, - на том  флаконе  с  духами  был  какой-нибудь
символ?
     - Был. На стекле, - ответила она. - Такой же, что и на вашем нефрите.
     "И такие же знаки, - подумал он, - были в письмах".
     - Пошли, - решил он вдруг. - Вы не помешаете.
     - Сначала поедим, - сказала она. - Мы можем потратить деньги, которые
я взяла на покупки.
     Они пошли по дороге, рука об руку, как два влюбленных подростка.
     - У нас уйма времени, - сказал Питер. - Нам нельзя пускаться в  путь,
пока не стемнеет.
     Они поели в маленьком ресторане на  тихой  улице,  а  потом  пошли  в
магазин. Купили буханку хлеба, два круга копченой колбасы,  немного  сыра,
на что ушли почти все деньги Мери, а  на  сдачу  продавец  дал  им  пустую
бутылку для воды. Она послужит вместо фляги.
     Они прошли городскую окраину, пригороды и оказались в  поле;  они  не
торопились, потому что до наступления темноты не стоило забираться слишком
далеко.
     Наткнувшись на речушку, они уселись на берегу, совсем как парочка  на
пикнике. Мери сняла туфли и болтала ногами в воде, и оба  были  невероятно
счастливы.
     Когда стемнело, они пошли дальше. Луны  не  было,  но  в  небе  сияли
звезды. И хотя Мери с Питером спотыкались, а порой плутали  неведомо  где,
они по-прежнему сторонились дорог, шли полями и лугами, держались подальше
от ферм, чтобы избежать встреч с собаками.
     Было уже за полночь, когда  они  увидели  первые  лагерные  костры  и
обошли их стороной. С вершины  холма  были  видны  ряды  палаток,  неясные
очертания грузовиков, крытых брезентом. А потом они чуть не наткнулись  на
артиллерийское подразделение, но благополучно скрылись, не  нарвавшись  на
часовых, которые, наверно, были расставлены вокруг лагеря.
     Теперь Мери с Питером знали, что находятся внутри эвакуированной зоны
и должны пробраться сквозь кольцо солдат и орудий, нацеленных на здание.
     Они двигались осторожнее и медленнее.  Когда  на  востоке  забрезжила
заря, они спрятались в густых зарослях терновника на краю луга.
     - Я устала, - сказала со вздохом Мери. - Я не  чувствовала  усталости
всю ночь, а может, не замечала ее, но теперь,  когда  мы  остановились,  у
меня больше нет сил.
     - Мы поедим и ляжем спать, - сказал Питер.
     - Сначала поспим. Я так устала, что не хочу есть.
     Питер оставил ее и пробрался сквозь чащу к опушке.
     В неверном свете разгоравшегося утра перед  ним  предстало  здание  -
голубовато-серая громадина, которая возвышалась  над  горизонтом,  подобно
тупому персту, указующему в небо.
     - Мери! - прошептал Питер. - Мери, вон оно!
     Он услышал, как она пробирается сквозь заросли.
     - Питер, до него еще далеко.
     - Знаю, но мы пойдем туда.
     Припав к земле, они разглядывали здание.
     - Я не вижу бомбы, - сказала Мери. - Бомбы, которая висит над ним.
     - Она слишком далеко.
     - А почему именно мы возвращаемся туда? Почему только мы не боимся?
     - Не знаю, - озабоченно нахмурившись, ответил Питер. - В самом  деле,
почему? Я возвращаюсь туда, потому  что  хочу...  нет,  должен  вернуться.
Видите ли, я выбрал это место, чтобы умереть. Как  слоны,  которые  ползут
умирать туда, где умирают все слоны.
     - Но теперь вы здоровы, Питер.
     - Какай разница... Только там я обрел покой и сочувствие.
     - А вы забыли еще о символах, Питер. О знаке на флаконе и нефрите.
     - Вернемся, - сказал он. - Здесь нас могут увидеть.
     - Только наши подарки были с символами, - настаивала  Мери.  -  Ни  у
кого больше нет таких. Я спрашивала.  На  всех  других  подарках  не  было
знаков.
     - Сейчас не время строить предположения. Пошли.
     Они снова забрались в чащу.
     Солнце уже взошло над горизонтом, косые лучи его проникали в заросли,
кругом стояла благословенная тишина нарождающегося дня.
     - Питер, - сказала Мери. - У меня  слипаются  глаза.  Поцелуйте  меня
перед сном.
     Он поцеловал ее, и они прижались друг к другу, скрытые от всего  мира
корявыми, сплетшимися низкорослыми кустами терновника.
     - Я слышу звон, - тихо проговорила Мери. - А вы слышите?
     Питер покачал головой.
     - Как школьный звонок, -  продолжала  она.  -  Как  будто  начинается
учебный год и я иду в первый класс.
     - Вы устали, - сказал он.
     - Я слышала этот звон и прежде. Это не в первый раз.
     Он поцеловал ее еще раз.
     - Ложитесь спать, - сказал он, и она заснула сразу, как только  легла
и закрыла глаза.

     Питера разбудил рев; он сел - сон как рукой сняло.
     Рев не исчез, он доносился из-за кустов и удалялся.
     - Питер! Питер!
     - Тише, Мери! Там что-то есть.
     Теперь уже рев приближался,  все  нарастая,  пока  не  превратился  в
громовой грохот, от которого дрожала земля. Потом снова стал удаляться.
     Полуденное солнце пробивалось сквозь ветви.  Питер  почуял  мускусный
запах теплой земли и прелых листьев.
     Они с Мери стали осторожно пробираться через чащу и, добравшись почти
до самой опушки, сквозь поредевшие заросли увидели мчащийся далеко по полю
танк. Ревя  и  раскачиваясь,  он  катил  по  неровной  местности,  впереди
задиристо торчала пушка, и весь он был похож на футболиста, который рвется
вперед.
     Через поле была проложена дорога... А ведь Питер твердо знал, что еще
вечером никакой дороги не было. Прямая, совершенно прямая  дорога  вела  к
зданию; покрытие ее было металлическим и блестело на солнце.
     Далеко слева параллельно ей была проложена другая  дорога,  справа  -
еще одна, и казалось, что впереди все три дороги  сливаются  в  одну,  как
сходятся рельсы железнодорожного пути, уходящего к горизонту.
     Их  пересекали  под  прямым  углом  другие  дороги,   и   создавалось
впечатление, будто на земле лежат две тесно сдвинутые гигантские лестницы.
     Танк мчался к одной из поперечных дорог;  на  расстоянии  он  казался
крохотным, а рев был не громче гудения рассерженной пчелы.
     Он добрался до дороги и резко пошел юзом в сторону,  будто  наткнулся
на что-то  гладкое  и  неодолимо  прочное,  будто  врезался  в  прозрачную
металлическую стену.  Было  мгновение,  когда  он  накренился  и  чуть  не
перевернулся, однако этого не произошло, ему удалось выровняться;  он  дал
задний ход, потом развернулся и загромыхал по полю, назад к зарослям.
     На полпути он опять развернулся и встал пушкой в  сторону  поперечной
дороги.
     Ствол орудия пошел вниз, и из него вырвалось пламя. Снаряд разорвался
у поперечной дороги -  Питер  и  Мери  увидели  вспышку  и  дым.  По  ушам
хлестнула ударная волна.
     Снова и снова, стреляя в упор, орудие изрыгало снаряды. Над танком  и
дорогой клубился дым, а снаряды все разрывались у дороги - на этой стороне
дороги, а не на той.
     Танк снова загромыхал вперед, к дороге, на  сей  раз  он  приближался
осторожно, часто останавливаясь, будто искал проход.
     Откуда-то  издалека  донесся  грохот  орудийного   залпа.   Казалось,
стреляет  целая  артиллерийская  батарея.   Постреляв,   орудия   неохотно
замолчали.
     Танк продолжал тыкаться в дорогу, словно собака, вынюхивающая  зайца,
который спрятался под поваленным деревом.
     - Что-то не пускает его, - сказал Питер.
     - Стена, - предположила Мери. - Какая-то  невидимая  стена.  Танк  не
может проехать сквозь нее.
     - И прострелить ее тоже не может. Ее никакими  пушками  не  пробьешь,
даже вмятины не останется.
     Припав к земле, Питер наблюдал за танком, который  медленно  двигался
вдоль дороги. Танк дополз до  перекрестка  и  сделал  небольшой  разворот,
чтобы въехать на левую продольную дорогу, но снова уткнулся лобовой броней
в невидимую стену.
     "Он в ловушке, - подумал Питер. - Дороги разъединили  и  заперли  все
войсковые  части.  Танк  в  одном  загоне,   дюжина   танков   в   другом,
артиллерийская батарея  в  третьем,  моторизованный  резерв  в  четвертом.
Войскам  перекрыты  все  пути  -  рассованные  по  загонам   подразделения
совершенно небоеспособны. И интересно, а мы тоже в западне?"
     По правой дороге шагала группа солдат.  Питер  заметил  их  издалека:
черные точки двигались по дороге на восток, прочь  от  здания.  Когда  они
подошли ближе, он увидел, что  у  них  нет  оружия,  что  они  бредут,  не
соблюдая никакого строя, а по тому, как люди волочили ноги, он понял,  что
они устали, как собаки.
     Мери,  оказывается,  уходила,  но  он  заметил  это,  когда  она  уже
возвращалась, низко наклоня голову, чтобы не зацепиться волосами за ветви.
     Сев рядом, она протянула ему толстый ломоть хлеба  и  кусок  колбасы.
Бутылку с водой она поставила на землю.
     - Это здание построило дороги, - сказала она.
     Питер кивнул, рот его был набит.
     - Это сделано для того, чтобы до здания удобнее  было  добираться,  -
сказала Мери. - Здание хочет, чтобы людям легче было посещать его.
     - Опять школьный звонок? - спросил он.
     Она улыбнулась и сказала:
     - Опять.
     Солдаты подошли теперь совсем близко, увидели танк и остановились.
     Четверо солдат сошли с дороги и зашагали по полю к  танку.  Остальные
присели.
     - Стена пропускает только в одну сторону, - предположила Мери.
     - Скорее всего, - сказал Питер, - она не  пропускает  танки,  а  люди
могут проходить.
     - Здание хочет, чтобы в него входили люди.
     Солдаты шагали по полю, а танк двинулся им навстречу; он остановился,
и экипаж выбрался наружу. Пехотинцы  и  танкисты  разговаривали,  один  из
солдат что-то говорил, показывая рукой то в одну, то в другую сторону.
     Издалека снова донесся гром тяжелых орудий.
     - Кто-то, - сказал Питер, - все еще пытается пробить стены.
     Наконец пехотинцы и танкисты пошли  к  дороге,  бросив  танк  посреди
поля.
     Питер подумал, что то же  самое,  по-видимому,  происходит  со  всеми
войсками,  блокировавшими  здание.  Дороги  и  стены  разъединили   их   -
отгородили друг от друга... и теперь танки, орудия и самолеты стали просто
безвредными  игрушками,  которыми   в   тысячах   загончиков   забавлялись
люди-детишки.
     По дороге брели  на  восток  пехотинцы  и  танкисты,  они  отступали,
бесславная осада была снята.
     Мери и Питер сидели в зарослях и наблюдали за зданием.
     - Вы говорили, что они прилетели со  звезд,  -  сказала  Мери.  -  Но
почему сюда? Зачем мы им нужны и вообще зачем они прилетели?
     - Чтобы спасти нас, - нерешительно проговорил Питер, - спасти нас  от
самих  себя,  или  чтобы  поработить  и  эксплуатировать  нас.  Или  чтобы
использовать нашу планету как военную базу. Причин может быть сотни.  Если
они даже скажут нам, мы, наверно, не поймем.
     - Но вы же не думаете, что они хотят поработить нас или  использовать
Землю как военную базу? Если бы вы так  думали,  мы  не  стремились  бы  к
зданию.
     - Нет, я так не думаю. Не думаю, потому что у меня был рак, а  теперь
его нет. Не думаю, потому что эпидемия полиомиелита пошла на убыль  в  тот
самый день,  когда  они  прилетели.  Они  делают  нам  добро,  совсем  как
миссионеры, которые делали добро  своим  подопечным,  ведущим  примитивный
образ жизни, людям, пораженным разными болезнями.
     Он посмотрел на поле,  на  покинутый  танк,  на  сверкающую  лестницу
дорог.
     - Я надеюсь, - продолжал он, - что они  не  будут  делать  того,  что
творили некоторые  миссионеры.  Я  надеюсь,  что  не  будут  унижать  наше
достоинство, насильно обряжая в чужеземное  платье.  Надеюсь,  излечив  от
стригущего лишая, они не обрекут нас на чувство  расовой  неполноценности.
Надеюсь, они не станут рубить кокосовые пальмы, чтобы...
     "Но они знают нас, - думал он. - Они  знают  о  нас  все,  что  можно
знать. Они изучали нас... Долго ли они  нас  изучали?  Сидя  где-нибудь  в
аптеке, маскируясь под автомат, продающий сигареты, наблюдая за нами из-за
стойки под видом кассового автомата...
     Кроме того, они писали письма, письма главам  почти  всех  государств
мира. После расшифровки писем, вероятно, станет ясно, чего  они  хотят.  А
может быть, они чего-то требуют. А может, в письмах всего лишь  содержатся
просьбы разрешить строить миссии или церкви, больницы или школы.
     Они знают нас. Знают, например, что  мы  обожаем  все  бесплатное,  и
поэтому раздавали нам подарки - что-то  вроде  призов,  которые  вручаются
радио-  и  телекомпаниями  или  торговыми  палатами  за  лучшие  ответы  в
соревнованиях  на  сообразительность,  с  той  лишь  разницей,  что  здесь
соперников нет и выигрывает каждый".
     Почти до самого вечера Питер и Мери наблюдали за дорогой, и  все  это
время по ней ковыляли небольшие группы солдат. Но  вот  прошло  уже  более
часа, а на дороге никто не появлялся.
     Мери с  Питером  отправились  в  путь  перед  самыми  сумерками,  они
пересекли поле и сквозь невидимую стену вышли на  дорогу.  И  зашагали  на
запад к громаде здания, багровеющей на фоне красноватого заката.
     Они шли сквозь ночь; теперь не надо было кружить и прятаться,  как  в
первую ночь, потому что на пустынной дороге им попался навстречу лишь один
солдат.
     К тому времени они  прошли  довольно  большое  расстояние  и  громада
здания уже отхватила полнеба - оно тускло светилось в сиянии звезд.
     Солдат сидел посередине дороги, ботинки он аккуратно поставил рядом.
     - Совсем обезножел, - затевая разговор, сказал солдат.
     Питер и Мери охотно уселись рядом.  Питер  достал  бутылку  с  водой,
хлеб, сыр и колбасу и разложил все на дороге, подстелив, как  на  пикнике,
вместо скатерти бумагу.
     Некоторое время они ели молча. Наконец солдат сказал:
     - Да, всему конец.
     Питер и Мери ни о чем не спрашивали, а жуя хлеб  с  сыром,  терпеливо
ждали.
     - Конец службе, - сказал солдат. - Конец войне.
     Он махнул рукой в сторону загонов,  образованных  дорогами.  В  одном
стояли три самоходных орудия, в другом лежала груда боеприпасов, в третьем
- военные грузовики.
     - Как же тут воевать, - спросил солдат, - если все войска  рассованы,
как пешки по клеткам? Танк, который вертится на пятачке в десять акров, не
годится ни к черту. А что толку от орудия, стреляющего всего на полмили?
     - Вы думаете, так повсюду? - спросила Мери.
     - Во всяком случае, здесь. Почему бы им не сделать то же  самое  и  в
других местах? Они остановили нас. Они не дали нам ступить ни  шагу  и  не
пролили ни единой капли крови. У нас нет потерь.
     Набив рот хлебом и сыром, он потянулся за бутылкой.
     - Я вернусь, - сказал он. - Заберу свою  девушку,  и  мы  оба  придем
сюда. Может быть, тем, кто в здании, нужна какая-нибудь помощь, и  я  хочу
помочь им, чем смогу. А если они не нуждаются в помощи,  что  ж,  тогда  я
постараюсь найти способ сообщить им, что благодарен за их прибытие.
     - Им? Ты видел их?
     Солдат посмотрел на Питера в упор.
     - Нет, я никого не видел.
     - Тогда почему сперва  ты  идешь  за  своей  девушкой  и  лишь  потом
собираешься вернуться? Кто тебя надоумил? Почему бы тебе не пойти  туда  с
нами сейчас?
     - Это было бы нехорошо, - запротестовал солдат. - Мне  почему-то  так
кажется. Сперва мне надо увидеть ее и рассказать,  что  у  меня  на  душе.
Кроме того, у меня есть для нее подарок.
     - Она обрадуется, - ласково сказала Мери. - Ей понравится подарок.
     - Конечно, - горделиво улыбнувшись, сказал  солдат.  -  Она  давно  о
таком мечтала.
     Солдат полез в карман, достал кожаный футляр и  щелчком  открыл  его.
Ожерелье тускло блеснуло при свете звезд.
     Мери протянула руку.
     - Можно? - спросила она.
     - Конечно, - ответил  солдат.  -  Вы-то  знаете,  понравится  ли  оно
девушке.
     Мери вынула ожерелье из футляра - ручеек звездного огня заструился по
ее руке.
     - Бриллианты? - спросил Питер.
     - Не знаю, - ответил солдат.  -  Наверно.  С  виду  вещь  дорогая.  В
середине какой-то большой зеленый камень, он не очень сверкает, но зато...
     - Питер, - перебила его Мери, - у вас есть спички?
     Солдат сунул руку в карман.
     - У меня есть зажигалка, мисс. Мне дали зажигалку. Блеск!
     Он щелкнул, вспыхнуло пламя. Мери поднесла камень к свету.
     - Символ, - сказала она. - Как на моем флаконе.
     - Это вы про гравировку? - спросил солдат, показывая пальцем. - И  на
зажигалке такая же.
     - Где ты взял это? - спросил Питер.
     - Ящик дал. Только этот ящик не простой. Я протянул к нему руку, а он
выплюнул зажигалку, и тогда я подумал о Луизе и зажигалке, которую она мне
подарила. Я ее потерял. Жалко было. И вот те на - такая же,  только  знаки
сбоку... Только, значит, я подумал о Луизе, как ящик как-то смешно фыркнул
и выкинул футляр с ожерельем.
     Солдат наклонился. Зажигалка осветила его  молодое  лицо,  оно  сияло
торжеством.
     - Знаете, что мне кажется? - сказал он. - Мне кажется, что этот  ящик
- один из них. Говорят разное, но нельзя верить всему, что услышишь.
     Он перевел взгляд с Мери на Питера.
     - Вам, наверно, смешно? - робко спросил он.
     Питер покачал головой.
     - Вот уж чего нет, того нет, солдат.
     Мери отдала ожерелье и зажигалку. Солдат положил их в карман  и  стал
надевать ботинки.
     - Надо идти. Спасибо за угощение.
     - Мы увидимся, - сказал Питер.
     - Надеюсь.
     - Обязательно увидимся, - убежденно сказала Мери.
     Мери и Питер смотрели ему вслед. Он заковылял в одну сторону,  а  они
пошли в другую.
     - Символ - это их метка, - сказала Мери.  -  Те,  кому  дали  вещь  с
символом, должны вернуться. Это как паспорт, как  печать,  удостоверяющая,
что ты им понравился!
     - Или, - добавил Питер, - клеймо, обеспечивающее право собственности.
     Они ищут определенных людей. Им не нужен тот, кто боится их. Им нужны
люди, которые верят им.
     - А для чего мы им нужны? - с тревогой спросил Питер. - Вот что  меня
беспокоит. Какая им польза от нас? Солдат хочет помочь им, но они в  нашей
помощи не нуждаются. Ни в чьей они помощи не нуждаются.
     - Мы никого из них не видели, - сказала Мери. - Разве что ящик - один
из них.
     "И сигаретные автоматы, - подумал Питер. - Сигаретные автоматы и  еще
бог знает что".
     - И все же, - продолжала Мери, - они  нас  знают.  Они  наблюдали  за
нами, изучали. Они знают о нас всю подноготную.  Они  могут  проникнуть  в
сознание каждого, узнать, о чем он мечтает, и сделать подарок. Джонни  они
подарили удилище с катушкой, вам - нефрит.  И  удилище  было  человеческим
удилищем, а нефрит - земным нефритом. Они даже знают девушку солдата.  Они
знали, что ей хочется иметь блестящее ожерелье, знали: такой человек,  как
она, придет к ним и...
     - А может, это все-таки летающие блюдца, - сказал Питер. - Они летали
над нами много лет и изучали нас.
     "Сколько  же  потребовалось  лет,  -  подумал  он,  -  чтобы  изучить
человечество? Ведь им пришлось начинать с азов. Человечество было для  них
сложной, незнакомой расой, они шли ощупью, изучая сперва отдельные  факты.
И они, наверно, ошибались. Иногда их выводы были неверны, и это  тормозило
работу".
     - Не знаю, - сказал Питер. - Для меня это совершенно непостижимо.
     Они шли по блестящей, мерцающей при свете звезд металлической дороге,
а здание все росло, это был уже не туманный фантом,  а  гигантская  стена,
которая уходила в небо, гася звезды. Тысячеэтажное  здание,  раскинувшееся
на площади в сто акров - от такого величия, от такого размаха  голова  шла
кругом.
     И, даже стоя поблизости от здания, нельзя  было  увидеть  бомбу:  она
болталась где-то в воздухе на слишком большой высоте.
     Но зато видны были маленькие квадратики, нарезанные дорогами, а в них
смертоносные игрушки неистовой  расы,  теперь  брошенные,  ненужные  куски
металла причудливой формы.

     Перед самым рассветом  Питер  и  Мери  подошли  наконец  к  громадной
лестнице, которая вела к главному входу.  Ступая  по  гладкой,  выложенной
камнем площадке перед лестницей, они как-то особенно остро ощутили  тишину
и покой, царившие под сенью здания.
     Рука об руку они поднялись по лестнице, подошли к  большой  бронзовой
двери и остановились. Повернувшись, они молча смотрели вдаль.
     Насколько хватал глаз, видны были дороги,  расходившиеся,  как  спицы
колеса от ступицы здания,  а  поперечные  дороги  лежали  концентрическими
кругами, и казалось, будто находишься в центре паутины.
     Брошенные  фермы  со  службами  -  коровниками,  амбарами,  гаражами,
силосными башнями, свинарниками, навесами для машин - остались в секторах,
отсеченных дорогами; в  других  секторах  стояли  военные  машины,  годные
теперь разве лишь на то, чтобы в них вили гнезда птицы да прятались зайцы.
С лугов и полей доносились птичьи трели, воздух был чист и прохладен.
     - Вот она, - сказала Мери. - Наша прекрасная страна, Питер.
     - Была наша, - поправил ее Питер. - Все, что  было,  уже  никогда  не
повторяется.
     - Питер, вы не боитесь?
     - Нисколько. Только сомнения одолевают.
     - Но ведь прежде вы ни в чем не сомневались.
     - Я и сейчас не сомневаюсь, - сказал он. - Я чую, что  все  идет  как
следует.
     - Конечно, все идет хорошо.  Была  эпидемия,  теперь  ее  нет.  Армия
разбита без единой жертвы. Атомной бомбе не дали взорваться. Разве не так,
Питер? Они уже меняют наш мир к лучшему. Рак и полиомиелит  исчезли,  а  с
этими двумя болезнями человек боролся долгие годы и никак не мог победить.
Войне конец, болезням конец, атомным бомбам  конец  -  чего  мы  не  могли
сделать сами, они сделали за нас.
     - Все это я знаю, - сказал Питер. - Они,  несомненно,  также  положат
конец преступлениям, коррупции, насилию  -  тому,  что  мучило  и  унижало
человечество с тех самых пор, как оно спустилось с деревьев.
     - Чего же вам нужно еще?
     - Наверно, ничего... Впрочем, ничего определенного мы пока не  знаем.
Все сведения косвенные, не конкретные, основанные на умозаключениях. У нас
нет доказательств, реальных, весомых доказательств.
     - У нас есть вера. Мы должны верить. Если не  верить  в  кого-то  или
что-то, уничтожающее болезни и войну, то во что тогда можно верить вообще?
     - Именно это и тревожит меня.
     - Мир держится на вере, - сказала Мери. - Любой  вере  -  в  бога,  в
самих себя, в человеческую порядочность.
     - Вы изумительная! - воскликнул Питер. Он крепко обнял  Мери.  В  это
время большая бронзовая дверь растворилась.
     Положив руки друг другу на  плечи,  молча  переступили  они  порог  и
очутились в вестибюле  с  высоким  сводчатым  потолком.  Он  был  расписан
фресками, на стенах висели  панно,  четыре  больших  марша  лестницы  вели
наверх.
     Но вход на лестницу преграждали тяжелые бархатные  шнуры.  Дорогу  им
показывали стрелки и еще один шнур, зацепленный за блестящий столбик.
     Покорно и тихо, почти с благоговением они направились через вестибюль
к единственной открытой двери.
     Они вошли в большую комнату с  громадными,  высокими,  изящной  формы
окнами, сквозь которые лучи утреннего солнца падали на новенькие блестящие
аспидные  доски,  кресла  с  широкими  подлокотниками,  массивные   столы,
несчетные полки с книгами и кафедру на возвышении.
     - Я была права, - сказала Мери. - Все-таки это был  школьный  звонок.
Мы пришли в школу, Питер. В первый класс.
     - В детский сад, - с трудом проговорил Питер.
     "Все верно, - подумал он, - так по-человечески  правильно:  солнце  и
тень, роскошные переплеты книг, темное дерево, глубокая тишина.  Аудитория
учебного заведения с хорошими традициями. Здесь есть что-то  от  атмосферы
Кембриджа и  Оксфорда,  Сорбонны  и  Айви  Лиг  [Айви  Лиг  -  объединение
американских  университетов:  Принстонского,  Гарвардского  и  Йельского].
Чужеземцы ничего не упустили, предусмотрели каждую мелочь".
     - Мне надо выйти, - сказала Мери. - Подождите меня здесь,  никуда  не
уходите.
     - Я никуда не уйду, - обещал Питер.
     Он посмотрел ей вслед. Через открывшуюся дверь он увидел  бесконечный
коридор. Мери закрыла дверь, и Питер остался один.
     Постояв с минуту, он резко повернулся и почти  бегом  бросился  через
вестибюль к большой бронзовой двери. Но двери  не  было.  Ни  следа,  даже
щелочки на том месте, где была дверь. Дюйм за дюймом Питер ощупал стену  и
никакой двери не нашел.
     Опустошенный, повернулся он лицом к вестибюлю. Голова раскалывалась -
один, один во всей громаде здания.
     Питер подумал, что там, наверху, еще тысяча этажей, здание  уходит  в
самое небо. А здесь, внизу, - детский сад, на втором этаже, -  несомненно,
первый класс, и если подниматься все выше, то куда можно прийти,  к  какой
цели?
     Но что будет после выпуска?
     И будет ли вообще выпуск?
     И чем он станет? Кем? Останется ли он человеком?

     Теперь надо ждать прихода в школу других, тех, кто был отобран,  тех,
кто сдал необычный вступительный экзамен.
     Они придут по металлическим дорогам и поднимутся по лестнице, большая
бронзовая дверь откроется, и  они  войдут.  И  другие  тоже  придут  -  из
любопытства, но если у них нет символа, двери не откроются перед ними.
     И если вошедшему захочется бежать, он не найдет двери.
     Питер вернулся в класс, на то же место, где стоял прежде.
     Интересно, что написано в  этих  книгах.  Очень  скоро  он  наберется
храбрости, возьмет какую-нибудь книгу и раскроет ее. А кафедра? Что  будет
стоять за кафедрой?
     Что, а не кто?
     Дверь открылась, и вошла Мери.
     - Там квартиры, - сказала она. - Таких уютных я никогда не видела. На
двери одной наши имена,  на  других  -  тоже  имена,  а  есть  совсем  без
табличек. Люди идут, Питер. Просто мы  немного  поспешили.  Пришли  раньше
всех. Еще до звонка.
     Питер кивнул.
     - Давайте сядем и подождем, - сказал он.
     Они сели рядом и стали ждать, когда появится Учитель.