Джером Дейвид Сэлинджер
По обоюдному согласию
© J.D. Salinger. Both Parties Concerned, 1944
© Перевод на русский язык. М. Макарова, 1996.
Тут вроде и рассказывать нечего - просто никто нас не хотел принимать
всерьез. Так с самого начала пошло, и ребята на заводе, и мамаша Рути - все
над нами подтрунивали. И все уши прожужжали о том, какие мы еще сопляки и
как нам рано жениться. Рути, ей семнадцать было, ну а мне двадцать почти.
Может, конечно, и сопляки, но мы же не просто так, мы вполне соображали,
чего делали. Ну, то есть все у нас было классно. Как говорится, по обоюдному
согласию.
Я что говорю-то - мы с моей Рути были просто не разлей вода. Друг без
дружки никуда. Ну а мамаше ее это было во как поперек горла. Короче, миссис
Кроппер хотела услать ее в колледж, а она, здрасте вам, замуж выскочила.
Школу Рути кончила в пятнадцать, и они аж до восемнадцати приставали к ней с
этим дурацким колледжем. А ей самой хотелось быть врачом. Я еще подшучивал
над ней: "Позовите доктора Смертинга!" - так я ей говорил. Что-что, а
пошутить я люблю. А Рути вот не любит. Серьезная она у меня, понимаете?
С чего тогда заварилась вся эта каша, я толком так и не понял, ведь в
кафе у Джейка в тот вечер было очень здорово, я без дураков. Рути, то есть я
и Рути туда заехали. Его в том году переоборудовали, и оно стало просто
классным. Сняли часть неоновых ламп. Прибавили нормальных. И для машин
теперь больше места. Ну класс. Знаете, почему я все это вам талдычу? Да
потому, что Рути не очень-то любила ездить к Джейку.
Вот, значит... а в тот вечер, ну в тот самый, народищу там было жуть,
почти час пришлось столика ждать. Чтобы Рути - и чего-то ждать? Это не по
ней. Ну, ладно, дорвались мы, наконец, до этого самого столика, а она - не
надо, говорит, мне никакого пива... Сидит бука букой, зажжет спичку -
задует, потом опять. Мотает мне, значит, нервы.
- Что-нибудь случилось? - не выдерживаю я. А самого трясет уже.[58]
- Ничего не случилось, - отвечает. И отодвигает коробок в сторонку,
зато тут же начинает с ошалелым видом озираться, неизвестно что высматривая.
- Нет, случилось, - говорю. Уж я-то ее знаю. Как свои пять пальцев
знаю.
- Нет, не случилось, - снова мне она. - Пожалуйста, не волнуйся. Все
замечательно. Я самая счастливая женщина на свете.
- Прекрати, - говорю я ей. (Видали, а? Ну не вредина?!) - Трудно, что
ли, ответить по-человечески?
- Ах, извини, - ехидненьким таким голоском пропела она, - я и забыла,
что тебе все надо "по-человечески". Я больше не буду.
Очень мне все это не нравилось. В принципе, плевать я хотел, конечно,
но не нравилось.
Я-то знал, что ее гложет. Я знаю ее как свои пять пальцев, и все эти ее
выкрутасы знаю.
- Да брось, - говорю. - Никак не можешь пережить, что мы уехали из
дому. Ну что ты, ей-богу? Неужели мужик не имеет права иногда расслабиться?
- Иногда! - фыркает она. - Вот это я понимаюИногда. Разочков эдак семь
в неделю. Верно, Билли?
- Никакие не семь, - говорю. Какие же семь, если мы с ней в прошлый
вечер никуда не ездили. Только к Гордону заскочили - по кружке пива выпить -
и сразу домой.
- Выходит, я вру? - говорит она. - Прекрасно, давай прекратим этот
разговор.
Тогда я спросил ее, спокойненько, значит, так спросил, чего ей от меня
нужно. Чтобы я торчал по вечерам дома? Как какой-нибудь малахольный зануда?
Чтобы я, значит, сидел в четырех стенах и слушал, как вопит не своим голосом
наше дитятко? Вот это я ее тогда и спросил. Спокойненько так
поинтересовался, что ей от меня нужно.
- Не кричи, пожалуйста, - это она, значит, в ответ. - Ничего мне от
тебя не нужно.
- Послушай, - говорю я ей- - Я как-миленький каждую неделю выкладываю
этой придурковатой Уиджер восемнадцать долларов, только чтобы она пару
часиков посидела вечером с ребенком. Ради тебя же выкладываю. Чтобы ты не
ухайдакалась до смерти. Чтобы могла иногда поехать развеяться.
И тут она как наскочит на меня, я, говорит, с самого начала против.
Эта, говорит, твоя миссис совсем мне не нравится. Я, говорит, терпеть ее не
могу. А тем более видеть, как эта самая Уиджер держит на руках нашего
малыша. Я, само собой, ответил, что у миссис у самой навалом детей, и она уж
[59] как-нибудь умеет держать младенцев. А Рути мне свое гнет, что как
только мы за порог, эта моя Уиджер наверняка прется в гостиную и почитывает
там журнальчики и ни разу, небось, и не подойдет к бедному крошке. А я ей:
чего она, собственно, хочет? Чтобы миссис Уиджер улеглась рядом с ним в
кроватку? Нет, говорит, она хочет только одного - прекратить этот разговор.
- Рути, - говорю я, - чего ты добиваешься? Хочешь доказать мне, что я
гнусный эгоист?
- Ничего я не добиваюсь. Никакой ты не эгоист.
- Вот спасибо, вот утешила, - говорю. Я тоже при случае не прочь
поехидничать.
А она продолжает: - Просто ты мой муж, Билли. - И голову клонит,
клонит... и в слезы. Чертовщина какая-то! Ну что я такого ей сказал?
- Ты говорил, что любишь меня, когда мы собрались пожениться, - хлюп,
хлюп, - и я думала, что ребенка ты тоже полюбишь и будешь о нем заботиться.
И мы будем все обсуждать вдвоем, а не только носиться по пивнушкам.
Ну я, значит, спросил ее, спокойненько так, кто сказал ей, что я не
люблю нашего ребенка.
- Пожалуйста, не ори, - хлюп, хлюп. - Я тоже могу так заорать... -
хлюп, хлюп. - Никто и не говорит, что не любишь, Билли. Но ты любишь его под
настроение или когда тебе скучно. Тебе интересно поглазеть, когда его купают
или как он играет с твоим галстуком...
Я стал говорить, что люблю его все время, а не когда мне скучно.
Конечно, люблю. Как можно не любить такого пацана. Пацан у нас отличный.
А она мне: - А раз так, скажи мне, зачем мы тут торчим и не едем домой.
Ну я и объяснил. Не стал финтить, а прямо ей сказал:
- Затем, - говорю, - что мне охота попить пивка. Затем, что я тоже
человек. Попрыгала бы ты день-деньской у конвейера... у фюзеляжей этих...
тогда бы не спрашивала.
А она мне вроде как в шутку:
- Какой ты у нас попрыгунчик! Не то что я, верно? Я день-деньской
отдыхаю, да? Как каторжная...
А кто спорит, что ей тоже достается? Я так и сказал. Смотрю, она опять
чиркает этими проклятыми спичками, хуже ребенка, честное слово. Спрашиваю,
ну неужели она ничегошеньки не поняла... ну что я имел в виду? Очень даже
поняла, говорит, и еще поняла, что имела в виду ее мама, когда сказала, что
нам рано жениться, и еще много чего поняла, но только теперь... [60]
Вот этой фразочкой она меня доконала. Признаюсь. Что да, то да. Я все
могу проглотить, только не маму. Только не "моя мама сказала". Ну я, значит,
виду не подаю и небрежненько так спрашиваю, что она такое несет... и несет
только потому, что мужик позволил себе в кои-то веки расслабиться. А Рути
мне и выдала, что если она еще хоть раз услышит про мужика, который "иногда"
или "в кои-то веки", я вообще ее больше не увижу. Рути, она вечно как-то
странно все воспринимает. Совсем не так, как нужно. Я хотел ей объяснить, но
она отмахнулась и говорит:
- Ладно. Раз уж мы сюда притащились, пойдем потанцуем.
Пришлось вылезти из-за столика, и только мы вышли, оркестр как нарочно
начал играть "Ты словно лунный свет". Песенка старая, но вполне. Вообще
говоря, даже очень вполне. Мы иногда ловили ее по приемнику в машине, по
пути домой, значит. Рути иногда даже подпевала. Но здесь, в пивнушке у
Джейка, она была совсем ни к чему и жутко действовала на нервы. А эти ребята
все играли и играли, ну то есть просто умотали этой своей лунятиной. Рути
очень старалась держаться от меня подальше и не смотреть мне в глаза. В
конце концов эти парни все же заткнулись. И тут она, Рути, значит, ка-а-ак
рванет от меня. К столику, значит. Только не подумайте, что она за него
села. Схватила свою жакетку и деру. А у самой слезы градом.
Я бегом-бегом расплатился - и за ней. А на улице холодрыга вдруг
жуткая. Ну я-то хоть в синем своем костюме, но Рути, она прямо в желтом
своем платьице выскочила. Тепла от него ни фига. И мне уже ничего не нужно
было-: только бы поскорее добежать до машины, снять пиджак и (если мне
позволят) укутать ее. Говорю же, холод был кошмарный.
Она сидела в машине, съежилась в комочек и ревет - громко так, совсем
по-детски. Я пиджаком, значит, укутал ее и хотел развернуть, чтобы она,
значит, посмотрела на меня, а она - ни в какую. Ну, братцы, это уж совсем
паршиво - когда Рути ни в какую. Паршивей не бывает. Прямо жить неохота.
Я просил ее, тыщу раз просил, чтобы она, значит, хоть разок на меня
посмотрела. Без толку. Да еще почти сползла с сидения на пол. Иди, говорит,
пей свое пивко, а я, говорит, и тут посижу. А я - не нужно, говорю, мне
никакого пивка. Мне нужно только, чтобы она на меня посмотрела. И еще
сказал, чтобы она не верила своей маме, та только и знала, что причитала:
"ах, какие вы еще дети", "ох, куда вам было жениться". Это все чушь, сказал
я, про мамочкины, значит, причитания. [61]
Ну так вот, я все просил ее не отворачиваться, и сесть по-человечески,
и посмотреть мне в глаза - никакого впечатления. Ладно, включил зажигание,
поехали с ней домой. Она всю дорогу ревела, сидя, можно сказать, на полу, ну
ей-богу, ребенок. Правда, когда я задом уже заезжал в гараж, она чуть
попритихла и села повыше. Знаете, обычно мы с нею как заедем в гараж,
обязательно обнимемся или поцелуемся. Понимаете, да? Темнотища кругом, и
вообще... и ты в своем собственном гараже, только ты, значит, и Рути... Что
и говорить, так нам классно иногда бывает... Но на этот раз мы очень
быстренько выскочили. Рути с ходу чуть не бегом наверх. Когда я управился и
тоже наверх собрался, слышу, хлопнула входная дверь. Миссис Уиджер -
смылась, значит. Она всегда так, только мы на порог - шасть на улицу, ни
один чемпион за ней не угонится.
Ну поднимаюсь в нашу комнату, развязываю, значит, галстук, а Рути мне
(у меня аж сердце заболело):
- Небось даже и взглянуть на ребенка не хочешь? Напрасно! Вдруг что
интересненькое упустишь! Может, он усы отрастил... или еще чего... Ты,
считай, целый месяц его не видел. Неужели так и не удостоишь его своего
взгляда?
Терпеть не могу, когда она так вредничает. Ну и говорю ей, значит:
- Ну, почему не удостою. Это ты зря. Сейчас пойду и удостою, - и вышел
из комнаты.
Рути, она оставляет включенной лампочку рядом с детской, поэтому там
никогда не бывает совсем темно. Я наклонился над кроваткой. Наш малыш спал и
сосал во сне большой палец. Я вытащил палец, но он снова пихнул его в рот,
хотя и продолжал спать. Представляете, спит, а голова работает. Здорово, да?
То есть я что хочу сказать: не просто спит, а знает, что делает. Я взял его
за ножку и немного подержал ее в ладони. Мне ужасно нравятся его ножки.
Правда нравятся. Потом слышу: Рути, вошла, значит, и стала за моей спиной.
Ну я накрыл парня одеялком и вышел. А к себе когда вернулись, я возьми да
брякни - и что на меня нашло?.. Ведь малыш выглядел на все сто. Свеженький
такой. Совсем как Рути. Возьми и брякни:
- Чего-то он не того.
- Что значит "не того"? - встрепенулась Рути. - Ну, говори!
- Да тощий какой-то, - говорю.
- Это мозги у тебя тощие, - она мне, значит.
Ну и я ей, ехидненько так ехидненько:
- Ну спасибо тебе. Ой, спасибо.
И больше до самого утра ни гу-гу, ни я, ни Рути. [62]
Утром Рути всегда встает, чтобы приготовить мне завтрак и подкинуть
меня на машине к автобусной остановке. А я, значит, галстук там, рубашку
надену и уж тогда иду ее будить, но обычно мне и тормошить ее не нужно, она
сразу глаза открывает - проснулась уже. Но в то утро я тряс-тряс ее за
плечо. Мне даже немного обидно было - ишь как заспалась - а я... я, если
честно, совсем не спал. Я всегда плохо сплю, когда распсихуюсь. Наконец
разбудил.
- Вставать-то будешь? - спрашиваю. - А вообще-то можешь и полежать.
- Сама знаю, что могу, - опять, значит, вредничает. Но встала все-таки,
сготовила мне поесть и к остановке тоже повезла.
Всю дорогу ехали молча. Ни одного словечка всю дорогу. Я только, как
приехали, сказал ей "пока" и быстренько почапал к остановке, там как раз Боб
Мориарти уже стоял. А дальше я такое отмочил... Как хлопну его по загривку,
будто свиделся наконец с родным братцем, которого лет двадцать разыскивал, а
сам ведь терпеть не могу этого мямлю! Он мой напарник на сборке фюзеляжей, и
это из-за него у меня выработки кот наплакал. Представляете?
Ох, братцы, что я вытворял у конвейера, и вспоминать тошно. Этот
недоделок Мориарти из-за меня простаивал, он - из-за меня! Ну начал,
естественно, нудить, и еще немного - я бы вмазал ему, если бы рядом не
сшивался Сидни Хувер. Он у нас начальничек, Сидни Хувер, значит.
Во время ленча я два раза выскакивал к телефону - наберу пару цифр
нашего номера - и вешаю трубку. И чего вешаю? И зачем тогда дался мне этот
проклятый телефон? А?
Мы договаривались, что в этот день я пойду потом поиграю в баскет, но
меня хватило только на пол-игры, поехал на автобусе домой. Рути у остановки
не было, понятное дело - откуда ей было знать, что я смоюсь в середине игры.
Честно, я ни капельки не расстроился, ни капельки. Мне даже повезло, Рита и
Джо Сэнтайны подвезли меня на своей машине.
Прихожу, значит, домой, и что же вы думаете? Ну! Шевелите мозгами!..
Ладно уж, не мучтесь, так и быть, скажу. Ее не было... ну Рути, значит. Зато
в холле на столе имелась записка. Я ее взял и прямиком в гостиную. Даже
шляпу не снял. Смешно, правда? А у самого руки трясутся. Ме-е-еленько так
дрожат.
Ну что делать, читаю:
"Билли!
Нам лучше расстаться. Я вижу, ты не хочешь понять, что мы уже выросли
из некоторых вещей. Что нам пора переключиться. [63] на другое. Я не знаю,
как тебе лучше объяснить. Да и ни к чему снова затевать этот разговор, ты же
знаешь, в каком я состоянии, я только разозлю тебя, а зачем? И пожалуйста,
не езди к маме. А захочешь увидеть ребенка, то не сразу. Ну, пожалуйста.
Рут".
Ну я, конечно, за сигарету - и в кресло. Долго-долго сидел, мы это
кресло у Сильвермана покупали. У него лучший в городе магазин. Просто
классный. Сидел, значит, читал ее письмишко, раз, другой, третий... Я его
запомнил наизусть, правда-правда запомнил. А потом стал учить его с конца,
задом наперед, значит: "Пожалуйста ну сразу не то ребенка увидеть захочешь
а", - примерно так это звучало. В общем, тронулся. Совсем тронулся. И так в
шляпе и сижу. А тут еще в комнату вдруг впирается миссис Уиджер.
- Рути, - говорит, - просила приготовить вам ужин. Все на столе.
Ну, братцы, эта мымра меня доконала. Как же я ее ненавидел! Небось,
подумал я, она и подбила Рути уйти от меня.
- Не надо мне никакого ужина, - говорю. - Шли бы вы себе домой.
- С удовольствием, - отвечает. Дамочка-то благовоспитанная как-никак.
И через несколько минут эта самая Уиджер хлопнула в парадном дверью, а
я остался один. Да, братцы, совсем один! Все заучивал письмо Рути задом
наперед, потом подался на кухню. Соорудил себе какой-никакой сэндвич, открыл
бутылочку бурбона, и с нею, значит, опять в гостиную. И со стаканом,
конечно. Сижу и вспоминаю, как Хамфри Богарт в "Касабланке" наклюкался, пока
ждал, когда объявится Ингрид Бергман. Да, с ним вроде был еще цветной
пианист, Сэм, и я после пары стакашек очень запросто представил, что цветной
Сэм тут, в комнате. Ох, братцы, до чего мне было хреново!
- Сэм, - говорю, вроде как он и вправду здесь, - ну-ка сыграни мне "Ты
словно лунный свет".
А Сэм (то есть я за него) отвечает:
- Брось, хозяин, чтобы я стал играть такую чепуху, - говорю я (то есть,
это Сэм сказал): - Это только тебе и Рути она нравится.
- Сыграй, слышишь! - завопил я, только уже голосом вроде как Хамфри
Богарта. - Сыграй ему вот это, Сэм: "Пожалуйста ну сразу не то ребенка
увидеть захочешь а". Ты понял меня, Сэм? Ты понял, я тебя спрашиваю? [64]
Я устал идиотничать и решил позвонить. Пошел к телефону и набрал номер
Бада Триблза. Это мой лучший друг, между прочим, один из лучших
баскетболистов у нас. Мы с ним три года продержались в лучших по штату.
Трубку сняла его мама и как заверещит мне в ухо:
- Билли, это ты? Куда ты запропастился! А как поживает твоя жена, такая
она у тебя милочка, а ваш очаровательный малыш? - Да, елки-палки, эта
женщина всегда знает, о чем Спросить... В общем, она сказала, что Бада нет
дома.
И добавила: - Сам понимаешь, холостяцкие заботы, - и по-дурацки
захихикала. Я повесил трубку. Нет, от нее определенно можно было тронуться.
Да, елки-палки, я еще четыре часа просиживал кресло, купленное у
Сильвермана, лакал бурбон и беседовал с Сэмом. И все ждал - сейчас войдет. Я
даже спустился вниз и рывком открыл дверь. Рути не было, но я представил,
что она здесь.
- Все нормально! - проорал я в темноту. - Заходи, Рути!
Покричав, я снова пошел в дом. И по дороге чуть не разревелся, ну да
ладно. Пошел звонить, теперь уже Рути. Телефон гудел, гудел, я чуть с ума не
сошел, пока не сняли трубку. Миссис Кроппер сняла. Ох, братцы, до чего не
люблю я с ней по телефону разговаривать. Рути легла спать; говорит. Но
ничего она не легла, а подошла к телефону. Ну мы поговорили немного, я и
Рути. Я, значит, ну просил вернуться домой. Я, говорю, уже дома. А она мне -
я тоже уже дома, говорит. И повесила трубку, ну и я повесил.
А через полчаса слышу - машина подъезжает, ее отца, я сразу к окну.
Смотрю, из машины вылезает Рути, но не отходит, все разговаривает со своим
стариканом, долго так долго. А потом вдруг как развернется и к двери
потопала. А старикан, тот уехал.
Как вошла, сразу ко мне на шею бросилась. И ревет - в три ручья. А я
только и твержу, значит: "Рути... Рути". Заладил одно и твержу, точно
придурок какой-то. А потом я сел в кресло, ну от Сильвермана которое, -
отличное все-таки кресло - а она ко мне на колени.
А я стал ей рассказывать, ну это, как я испугался, что она, значит, не
вернется. А она, значит, молчит. Уткнулась мордашкой мне в шею. Она всегда
молчит, когда мне в шею уткнется. Тогда я и спрашиваю:
- А пацан-то где? - Она ведь одна приехала, а наверху в кроватке его
точно не было.
Тут она тоже заговорила:
- Он спал. Не хотела будить. Мама завтра его привезет.
- Я так боялся, что ты не вернешься домой, - говорю. [65]
А она говорит, мать чуть ее не убила - за то, что она собралась назад,
ко мне. Ну я ничего не сказал. А Рути продолжала и такое выдала,
обхохочешься:
- Мама трубку сняла, я смотрю, у нее на голове сеточка для волос. Я
просто обалдела. Представляешь, снова в этой своей дурацкой сеточке. Я сразу
поняла, что дома ничего хорошего меня не ждет. - И уточнила: - Ничего
хорошего у них дома.
Я спросил, что она имеет в виду, а она - сама, говорит, не знаю, что я
имею в виду. Вот чудачка.
А потом, ну когда уже ночь настала, гроза началась - грохот, молнии
сверкают. Я в три проснулся - а ее нет рядом, Рути, значит. Я тут же вскочил
и чуть не кубарем вниз. Вижу, все лампочки горят - все до одной. Я к туалету
- нет ее, я на кухню... там и нашел. Сидит за столом в голубенькой своей
пижамке и в пушистых шлепках и читает - ну кто еще, кроме Рути, такое учудит
- читает журнал, вроде бы, потому что на самом деле читать не получается -
от страха. Вы не видели мою жену, когда на ней надета голубая пижамка, или
голубое платье, или купальник, голубой. Я пока не познакомился с ней, вообще
не замечал, какого цвета на девчонках одежка. А на Рути как посмотришь,
сразу ясно - голубое для нее самое то.
Ну она мне, значит, объясняет - молока ей захотелось, вот она и пошла
на кухню.
Ох, братцы, какой я все-таки кретин. Вы бы только знали.
Дернул же меня черт рассказать, как я учил ее записку задом наперед. Ту
самую, которую она мне оставила. И для наглядности с последнего до первого
слова процитировал. Послушай, говорю: "Пожалуйста ну сразу не то ребенка
увидеть захочешь а". Твоя, говорю, записка, только задом наперед.
И тут она... Вы поняли, да? Я хочу сказать, догадались? Тут она как
разревется!.. И, значит, сквозь слезы:
- Теперь все, теперь я больше не буду.
Так и сказала. Рути, она всегда что-нибудь да отмочит. Говорю же,
чудачка она у меня. Хорошо, я ее знаю. Как свои пять пальцев. Вроде бы знаю.
А я ей в ответ вроде бы это:
- Когда гроза, ты меня сразу буди. Хорошо, Рути? Какие проблемы.
Услышишь гром, ну и буди сразу.
Она почему-то еще сильней разревелась. Вот чудачка. Но теперь будит. Я
говорю, теперь она меня всегда в грозу будит. И никаких проблем. Пусть
будит. Я говорю, у меня никаких проблем. По мне, пусть хоть каждую ночь
гремит гром. [66]
ПРИМЕЧАНИЯ
"По обоюдному согласию" ("Both Oarties Concerned"."Сэтердей ивнинг
пост", 20 февраля 1944 г.
Стр. 64. "Касабланка" - фильм (1953) Майкла Кертица (1888-1962), в
котором показано сопротивление фашизму на оккупированных территориях и
развернута мелодраматическая любовная история. Участие в картине таких
звезд, как Ингрид Бергман и Хамфри Богарт, сделало "Касабланку" одной из
самых популярных лент военного времени.