-----------------------------------------------------------------------
Сборник "Истребитель ведьм". Пер. с польск. - В.Лось.
OCR & spellcheck by HarryFan, 28 August 2000
-----------------------------------------------------------------------
Черные точки, движущиеся на светлом, с полосами облаков фоне неба
привлекли внимание ведуна. Их было много. Птицы парили, описывая медленные
спокойные круги, затем внезапно снижались и тотчас взлетали вновь, часто
взмахивая крыльями.
Ведун довольно долго наблюдал за птицами, оценивал расстояние и
предполагаемое время, необходимое для того, чтобы преодолеть его, с
поправкой на пересеченность местности, чащу леса, на глубину и направление
оврага, существование которого на своем пути он подозревал. Наконец он
сбросил плащ и укоротил пояс, охватывающий грудь, еще на две дырки. Эфес и
рукоять меча, висящего за спиной, выглянули из-за его правого плеча.
- Сделаем небольшой крюк, Плетка, - сказал ведун. - Сойдем с дороги.
Птички, как мне кажется, не кружатся там без причины.
Кобыла, разумеется, не ответила, но сдвинулась с места, послушная
голосу, к которому привыкла.
- Кто знает, может, это павший лось, - сказал Геральт. - Но, может, и
не лось. Кто знает?
Овраг действительно был там, где он его и ожидал, - в определенный
момент ведун сверху взглянул на верхушки деревьев, тесно заполняющих
расселину. Однако склоны оврага были пологими, без кустов терна, без
гниющих стволов. Он преодолел овраг легко. На другой стороне находился
березовый перелесок, за ним - большая поляна, вересковые заросли и
бурелом, протягивающий вверх щупальца спутанных веток и корней.
Птицы, спугнутые появлением всадника, поднялись выше, закаркали дико,
резко и хрипло.
Геральт сразу увидел первое мертвое тело - белизна бараньего полушубка
и матовая голубизна платья четко выделялись среди пожелтевших островков
осоки. Второй труп он не видел, но знал, где тот лежит, - расположение
тела выдавали позы трех волков, которые глядели на всадника спокойно,
присев на задние лапы. Кобыла ведуна фыркнула. Волки, как по команде
бесшумно, не спеша потрусили в лес, время от времени поворачивая в сторону
пришельца треугольные головы. Геральт соскочил с коня.
У женщины в полушубке и голубом платье не было лица, горла и большей
части левого бедра. Ведун миновал ее, не наклоняясь.
Мужчина лежал лицом к земле. Геральт не стал переворачивать тело, видя,
что и здесь волки и птицы не теряли времени даром. Впрочем, не было
необходимости в более тщательном осмотре тела - плечи и спину шерстяной
куртки покрывал черный разветвленный узор засохшей крови. Было ясно, что
мужчина погиб от удара в шею, волки же изуродовали тело уже позже.
На широком поясе рядом с коротким мечом в деревянных ножнах мужчина
носил кожаную сумку. Ведун сорвал ее, одно за другим вытряс в траву
кресало, кусок мыла, воск для опечатывания, горсть серебряных монет,
складной, в костяной оправе; нож для бритья, кроличье ухо, три ключа на
колечке, амулет с фаллическим символом. Два письма, написанные на полотне,
отсырели от дождя и росы, руны расплылись и размазались. Третье письмо, на
пергаменте, тоже было испорчено влагой, но его еще можно было разобрать.
Это было кредитное письмо, выданное банком гномов в Мэривелле купцу по
имени Рулл Аспер или Аспен. Сумма аккредитива была небольшой.
Наклонившись, Геральт поднял правую руку мужчины. Как он и ожидал,
медное кольцо, врезавшееся в распухший, и посиневший палец, носило знак
цеха оружейников - стилизованный шлем с забралом, два скрещенных меча и
букву "А", вырезанную под ними.
Ведун вернулся к трупу женщины. Переворачивая тело, он обо что-то
уколол палец. Это была роза, прикрепленная к платью. Цветок завял, но не
потерял окраску - лепестки были темно-голубые, почти темно-синие. Геральт
впервые в жизни видел такую розу. Он перевернул тело и вздрогнул.
На обнаженной деформированной шее женщины виднелись четкие следы зубов.
Не волчьих.
Ведун осторожно отступил к лошади. Не спуская глаз с опушки леса, он
взобрался в седло. Дважды объехал поляну, наклоняясь, внимательно изучая
землю и оглядываясь вокруг.
- Так, Плетка, - сказал он тихо, придерживая коня. - Дело ясное, хоть и
не до конца. Оружейник и женщина приехали верхом со стороны леса. Вне
всякого сомнения, они ехали из Мэривелла домой, ибо никто долго не возит с
собой нереализованный аккредитив. Почему они ехали здесь, а не по дороге,
неизвестно. Но ехали через вересковые заросли, рядышком. А потом, не знаю
почему, спешились или упали с коней. Оружейник умер сразу. Женщина бежала,
потом упала и тоже умерла, а "что-то", не оставившее следов, тащило ее по
земле, держа зубами за шею. Это произошло два или три дня назад. Лошади
убежали; не будем их искать.
Кобыла, понятно, не ответила, фыркала неспокойно, реагируя на знакомые
интонации голоса.
- То "что-то", убившее обоих, - продолжал Геральт, глядя на опушку
леса, - не было ни вурдалаком, ни лешим. Ни один, ни другой не оставили бы
столько для трупоедов. Если бы здесь были болота, я сказал бы, что это
кикимора или виппер. Но здесь нет болот.
Наклонясь, ведун чуть приподнял прикрывавшую круп лошади попону,
отцепив притороченный к вьюкам второй меч, с блестящей гардой и черной
рифленой рукоятью.
- Да, Плетка. Сделаем крюк. Надо проверить, почему оружейник и женщина
ехали через бор, а не по дороге. Если мы будем равнодушно проезжать мимо
таких происшествий, то не заработаем даже тебе на овес, правда, Плетка?
Кобыла послушно двинулась вперед, через бурелом, осторожно переступая
через ямы.
- Хоть это и не вурдалак, но не будем рисковать, - продолжал ведун,
вынимая из сумки у седла засушенный букетик аконита и повесив его у
мундштука. Кобыла фыркнула. Геральт немного расшнуровал под шеей кафтан,
вытащил медальон с выщербленной волчьей пастью. Медальон, подвешенный на
серебряной цепочке, ритмично покачивался в такт лошадиной поступи, как
ртуть поблескивала в солнечных лучах.
Красную черепицу конусообразной крыши башни он заметил впервые с
вершины холма, на которую взобрался, срезав поворот плохо заметной
тропинки. Склоны, поросшие орешником, загроможденные сухими ветвями,
устланные толстым ковром желтых листьев, не были слишком безопасны для
спуска. Ведун отступил, осторожно съехал по скату и вернулся на тропинку.
Он ехал медленно, время от времени придерживал коня и, свесившись с седла,
высматривал следы.
Кобыла дернула головой, дико заржала, затопала, затанцевала на тропке,
вздымая облако сухих листьев. Геральт, обхватив шею лошади левой рукой,
сложив пальцы правой в Знаке Аксии, водил кистью над головой животного,
шепча заклятие.
- Значит, так плохо? - бормотал он, оглядываясь вокруг, по-прежнему
держа пальцы сплетенными в Знаке. - Даже так? Спокойно, Плетка, спокойно.
Чары быстро подействовали, но кобыла, подтолкнутая пяткой, двинулась
вперед с промедлением, тупо, неестественно, теряя упругий ритм хода. Ведун
ловко соскочил наземь. И дальше пошел пешком, ведя лошадь за уздечку. Он
увидел стену.
Между стеной и лесом не было промежутка, заметного разрыва. Листья
молодых деревьев и кустов можжевельника смешивались с листьями плюща и
дикого винограда, цепляющимися за каменную ограду. Геральт поднял голову.
В то же мгновение он почувствовал, как к шее, раздражая, вздымая волосы,
присасывается и движется, ползя, невидимое мягкое созданьице. Он знал, что
это значит.
Кто-то смотрел.
Он обернулся медленно и плавно. Плетка фыркнула, мышцы на ее шее
задергались, задвигались под кожей.
На склоне холма, с которого он только что спустился, неподвижно стояла
девушка, одной рукой опираясь о ствол ольхи. Ее белое, ниспадающее до
земли платье резко контрастировало с блестящей чернотой длинных
взъерошенных волос, стекавших на плечи. Геральту показалось, что она
улыбается, но он не был уверен в этом - слишком далеко она находилась.
- Привет, - сказал он, подняв руку в дружеском жесте. И сделал шаг в
сторону девушки. Та, легко поворачивая голову, следила за его движениями.
Лицо ее было бледным, глаза черными и огромными. Улыбка - если это была
улыбка - исчезла с лица, словно кто-то стер ее резинкой. Геральт сделал
еще один шаг. Зашелестела листва. Девушка сбежала по склону, как косуля,
промелькнула среди кустов орешника и превратилась просто в белую полосу,
исчезая в глубине леса. Длинное платье, казалось, совершенно не
ограничивало свободы ее движений.
Кобыла ведуна плаксиво заржала, резко подняв голову. Геральт, все еще
глядя в направлении леса, машинально успокоил ее Знаком. Ведя лошадь за
уздечку, он пошел дальше, медленно, вдоль стены, по пояс утопая в лопухах.
Ворота, солидные, обитые железом, навешанные на ржавые скобы, были
снабжены большой бронзовой колотушкой. Поколебавшись немного, Геральт
протянул руку, коснулся позеленевшего кольца и сразу отскочил, так как
ворота в ту же секунду открылись, скрипя, скрежеща и раздвигая в стороны
кучки травы, камешки и веточки. За воротами никого не было - ведун видел
только пустой двор, запущенный и заросший крапивой.
Он вошел, ведя лошадь за собой. Ошеломленная Знаком кобыла не
сопротивлялась, однако неуверенно ставила негнущиеся ноги.
Двор с трех сторон был окружен стеной и остатками деревянных лесов,
четвертая представляла собой фасад небольшого особняка, испещренного
оспинами отвалившейся штукатурки, грязными потеками, гирляндами плюща.
Ставни, с которых облезла краска, были закрыты. Двери тоже.
Геральт накинул вожжи Плетки на столбик у ворот и медленно пошел к
особняку по дорожке, покрытой гравием, пролегающей рядом с низким
бассейном небольшого фонтана, полным листьев и мусора. Посреди бассейна на
причудливом цоколе пружинился и загибался вверх выщербленный хвост
дельфина, высеченного из белого камня.
Рядом с фонтаном на чем-то, что некогда было клумбой, рос куст розы.
Ничем, кроме окраски цветов, этот куст не отличался от других розовых
кустов, какие приходилось видеть Геральту. Цветы являлись Исключением -
они были цвета индиго, с легким оттенком пурпура на кончиках некоторых
лепестков. Ведун потрогал один, приблизил лицо и понюхал. У цветов был
типичный для роз запах, но несколько более интенсивный.
Дверь особняка - а одновременно и все ставни - с треском открылась.
Геральт поднял голову. По дорожке, хрустя гравием, прямо на него неслось
чудовище.
Правая рука ведуна молниеносно взлетела вверх, над правым плечом, в тот
же миг левая сильно дернула пояс на груди, благодаря чему рукоять меча
сама прыгнула в руку. Клинок, со свистом вылетев из ножен, описал короткий
сверкающий полукруг и замер, направленный острием в сторону атакующего
зверя. Чудище при виде меча затормозило и остановилось. Гравий брызнул во
все стороны. Ведун даже не дрогнул.
Существо было человекообразным, одето в поношенную, но хорошего
качества одежду, не лишенную изысканных, хотя и совершенно
нефункциональных украшений. Человекообразность, однако, доходила не выше
воротника кафтана - ибо над ним возвышалась огромная косматая, как у
медведя, голова с огромными ушами, парой диких глазищ и ужасной пастью, в
которой метался красный язык.
- Прочь отсюда, смертный! - рявкнуло чудище, размахивая лапами, но не
двигаясь с места. - Не то я тебя сожру! Разорву на куски!
Ведун не сдвинулся с места и не опустил меч.
- Ты что, глухой? - заорало существо, после чего исторгло из себя нечто
среднее между визгом вепря и ревом оленя-самца. Ставни на окнах застучали
и загрохотали, стряхивая щебенку и штукатурку с подоконников. Ни ведун, ни
зверь не шевельнулись.
- Мотай, пока цел! - зарычало создание, но уже как будто менее
уверенно. - А не то...
- Не то - что? - прервал Геральт.
Чудище гневно запыхтело, перекосило уродливую голову.
- Смотрите-ка, какой храбрый, - спокойно сказало оно, оскалив клыки,
глядя на Геральта налитыми кровью глазами. - Будь любезен, опусти меч.
Может, до тебя не дошло, что ты находишься во дворе моего собственного
дома? А, может, там, откуда ты родом, есть такой обычай - угрожать хозяину
мечом в его собственном дворе?
- Есть, - сказал Геральт. - Но только относительно хозяев,
приветствующих гостей медвежьим ревом и обещанием разорвать на куски.
- Ах, зараза! - заволновалось чудище. - Он еще будет меня здесь
оскорблять, приблуда. Гость нашелся! Лезет во двор, портит чужие цветы,
хозяйничает и думает, что я сейчас вынесу ему хлеб и соль. Тьфу!
Существо сплюнуло, вздохнуло и закрыло пасть. При этом нижние клыки
остались снаружи, придавая ему вид дикого кабана.
- Ну и что? - немного погодя сказал ведун, опуская меч. - Так и будем
стоять?
- А что ты предлагаешь? Лечь? - фыркнуло чудище. - Говорю тебе, спрячь
это железо.
Ведун ловко сунул оружие в ножны на спине, погладил верхушку его
рукояти, торчащую над плечом.
- Я предпочел бы, - сказал он, - чтобы ты не делал резких движений.
Этот меч можно вытащить в любой момент и гораздо быстрее, чем ты думаешь.
- Видел, - прохрипело чудище. - Если бы не это, ты давно уже был бы за
воротами со следами моих каблуков на ягодицах. Откуда ты тут взялся?
- Заблудился, - соврал ведун.
- Заблудился, - повторило, чудище, скорчив грозную гримасу. - Ну так
выблудись. За ворота, значит. Наставь левое ухо на солнышко и так и держи
- и сразу вернешься на дорогу. Ну, чего ждешь?
- Вода здесь есть? - спокойно спросил Геральт. - Лошадь хочет пить. И я
тоже, если тебя это не затруднит.
Чудище переступило с ноги на ногу и почесало ухо.
- Послушай-ка, ты, - сказало оно. - Ты и вправду меня не боишься?
- А должен?
Чудище огляделось, кашлянуло и размашисто подтянуло широкие штаны.
- А, зараза, какое мне дело. Гость в дом! Не каждый день встречается
кто-нибудь, кто при виде меня не убегает или не падает в обморок. Ну,
ладно. Ты утомленный, но вежливый путник, приглашаю тебя к себе. Но если
ты разбойник или вор, предупреждаю - этот дом исполняет мои приказания. В
этих стенах распоряжаюсь я.
Оно подняло косматую лапу. Все ставни снова застучали по стенам, а в
каменной глотке дельфина что-то заурчало.
- Приглашаю, - повторило оно.
Геральт не двинулся, изучающе глядя на него.
- Ты живешь один?
- А какое твое дело, с кем я живу? - гневно сказало существо, раскрыв
пасть, затем громко загоготало. - Ага, понимаю. Ты, очевидно, спрашиваешь,
нет ли у меня сорока слуг, равных мне по красоте. Нет. Ну так как, зараза,
воспользуешься приглашением, данным от чистого сердца? Если, нет, то
ворота вон, за твоим задом!
Геральт официально поклонился.
- Приглашение принимаю, - формально сказал он. - Закон гостеприимства
не нарушу.
- Мой дом - твой дом, - ответило создание, также формально, хотя и
небрежно. - Прошу, гость. А лошадь давай сюда, к колодцу.
Внутри особняк также требовал ремонта, но тут было в меру чисто и
опрятно. Мебель, вероятно; была изготовлена хорошими мастеровыми, даже
если это и произошло очень давно. В воздухе ощущался резкий запах пыли.
Было темно.
- Свет! - коротко рыкнуло чудище, и лучина, воткнутая в железный зажим,
тотчас полыхнула пламенем и копотью.
- Неплохо, - сказал ведун. Чудище загоготало.
- Только и всего? Воистину, я вижу, тебя не удивишь чем-нибудь. Я
говорил тебе, этот дом исполняет мои приказания. Сюда, пожалуйста.
Осторожнее, лестница крутая. Свет!
На лестнице чудище обернулось.
- А что это болтается у тебя на шее, гость? Что это такое?
- Взгляни.
Существо взяло медальон в лапу, подняло к глазам, слегка натянув
цепочку на шее Геральта.
- Нехорошее выражение у этого зверя. Что это такое?
- Цеховой знак.
- Ага. Очевидно, ты занимаешься изготовлением светильников. Сюда,
пожалуйста. Свет!
Середину большого помещения, совершенно лишенного окон, занимал
огромный дубовый стол, совсем пустой, если не считать большого подсвечника
из позеленевшей бронзы, покрытого фестонами застывшего, воска. По
очередному приказу чудища свечи зажглись и замерцали, несколько прояснив
окружающее.
Одна из стен помещения была увешана оружием - здесь висели композиции
из круглых щитов, скрещенных алебард, рогатин и гизард, тяжелых мечей и
секир. Половину смежной стены занимал очаг огромного камина, над которым
виднелись ряды шелушащихся и облезлых портретов. Стена напротив входа была
заполнена охотничьими трофеями - рога: широкие - лося и ветвистые - оленей
- отбрасывали длинные тени на оскаленные морды кабанов, медведей и рыси,
на взъерошенные и потрепанные крылья чучел орлов и ястребов. Центральное,
почетное, место занимала опаленная, подпорченная голова горного дракона.
Геральт подошел ближе.
- Его убил мой дедуля, - сказало чудище, бросив в пасть очага огромное
бревно. - Это, пожалуй, был последний в округе, позволивший убить себя.
Садись, гость. Ты голоден, как я полагаю?
- Не отрицаю, хозяин.
Чудище село за стол, опустило голову, сплело на животе косматые лапы и
с минуту что-то бормотало, крутя мельницу огромными большими пальцами,
затем негромко взревело, грохнув лапой по столу. Блюдечки и тарелки
звякнули оловянно и серебристо, бокалы хрустально зазвенели, запахло
жарким, чесноком, душицей и мускатными орехами. Геральт не высказал
удивления.
- Так, - потерло лапы чудище. - Это лучше прислуги, а? Угощайся, гость.
Вот пулярка, вот ветчина из кабана, вот паштет из... не знаю, из чего. Я
перепутал заклинания. Ешь, ешь. Это добротная, настоящая еда, не бойся.
- Я не боюсь, - Геральт разорвал пулярку надвое.
- Я забыл, - фыркнуло чудище, - что ты не из боязливых. Зовут тебя, к
примеру, как?
- Геральт. А тебя, хозяин?
- Нивеллен. Но в округе меня называют Выродок или Клыкач. И пугают мною
детей. - Чудище влило себе в глотку содержимое большого бокала, затем
погрузило пальцы в паштет и вырвало из миски почти половину одним махом.
- Пугают детей, - повторил Геральт с набитым ртом. - Вероятно, без
оснований?
- Совершеннейше. Твое здоровье, Геральт.
- И твое, Нивеллен.
- Как тебе это вино? Ты заметил, что оно из винограда, а не из яблок?
Но если тебе не нравится, я наколдую другое.
- Спасибо, это неплохое. Магические способности у тебя от рождения?
- Нет. Они у меня с тех пор, как выросло это. Морда, значит. Сам не
знаю, откуда это взялось, но дом исполняет то, что я пожелаю. Ничего
особенного, умею наколдовать жратву, питье, одежду, чистое белье, горячую
воду, мыло. Любая баба сможет это и без колдовства. Открываю и закрываю
окна и двери. Зажигаю огонь. Ничего особенного.
- Все же что-то... А эта... как ты говоришь, морда, у тебя давно?
- Двенадцать лет.
- Как это случилось?
- А тебе какое дело? Налей себе еще.
- Охотно. Это не мое дело, я спрашиваю из любопытства.
- Причина понятна и приемлема, - громко засмеялось чудище. - Но я ее не
приму. Тебя это не касается, и все. Но чтобы хоть частично удовлетворить
твое любопытство, покажу тебе, как я выглядел перед этим. Взгляни-ка туда,
на портреты. Первый, считая от камелька, это мой папуля. Второй - одна
зараза знает кто. А третий - это я. Видишь?
Из-под пыли и паутины с портрета взирал водянистыми глазами бесцветный
толстяк с одутловатым, печальным и прыщавым лицом. Геральт, которому была
известна склонность угождать клиентам, распространенная среди
портретистов, грустно покачал головой.
- Видишь? - повторил Нивеллен, скаля клыки.
- Вижу.
- Кто ты такой?
- Не понимаю.
- Не понимаешь? - Чудище подняло голову, глаза его заблестели, как у
кота. - Мой портрет, гость, висит вне досягаемости света. Я его вижу, но я
- не человек. По крайней мере, не в данный момент. Человек, чтобы
рассмотреть портрет, встал бы, подошел ближе, вероятно, должен был бы
взять подсвечник. Ты этого не сделал. Вывод простой. Но я спрашиваю без
обиняков - ты человек?
Геральт не отвел глаза.
- Если ты так ставишь вопрос, - ответил он, немного помолчав, - то не
совсем.
- Ага. Пожалуй, не будет нетактично, если я спрошу, кем ты в таком
случае являешься?
- Ведуном.
- Ага, - повторил Нивеллен немного погодя. - Если я хорошо помню,
ведуны любопытным способом зарабатывают на жизнь. Они убивают за плату
разных чудовищ.
- Ты хорошо помнишь.
Снова наступила тишина. Огоньки свеч пульсировали, взлетали вверх
тонкими усиками пламени, сверкали в резном хрустале бокалов, в каскадах
воска, стекающего по подсвечнику. Нивеллен сидел неподвижно, слегка
пошевеливая огромными ушами.
- Допустим, - сказал он наконец, - что ты успеешь вытащить меч раньше,
чем я на тебя брошусь. Допустим, что даже успеешь меня рубануть. С моим
телом это меня не удержит - я свалю тебя с ног одной инерцией. А уж потом
все решат зубы. Как думаешь, ведун, у кого из нас больше шансов, если дело
дойдет до перегрызания глоток?
Геральт, придерживая большим пальцем оловянный колпачок графина, налил
себе вина, отпил глоток и откинулся на спинку кресла. Он смотрел на чудище
улыбаясь, и улыбка эта была исключительно скверной.
- Та-ак, - протяжно сказал Нивеллен, ковыряя когтями в уголке пасти. -
Надо признать, ты умеешь ответить на вопрос, не употребляя много слов.
Интересно, как ты управишься со следующим, который я тебе задам. Кто тебе
за меня заплатил?
- Никто. Я здесь случайно.
- А ты не врешь?
- Не в моем обычае врать.
- А что в твоем обычае? Мне рассказывали о ведунах. Я запомнил, что
ведуны похищают маленьких детей, которых кормят потом волшебными травами.
Те, кто после этого выживут, сами становятся ведунами, колдунами с
нечеловеческими способностями. Их учат убивать, искореняют все
человеческие чувства и порывы. Из них делают чудовищ, которые должны
убивать других чудовищ. Я слышал, как говорили, что сейчас самое время для
того, чтобы кто-нибудь начал охотиться на ведунов. Потому что чудищ
становится все меньше, а ведунов все больше. Съешь куропатку, пока совсем
не остыла.
Нивеллен взял с тарелки куропатку, целиком сунул ее в пасть и хрупал,
как сухарик, треща перемалываемыми мелкими костями.
- Почему ты ничего не говоришь? - неразборчиво спросил он, глотая. -
Что из того, что о вас говорят, правда?
- Почти ничего.
- А что вранье?
- То, что чудищ становится все меньше.
- Факт. Их немало, - оскалил клыки Нивеллен. - Одно из них как раз
сидит перед тобой и размышляет, хорошо ли оно сделало, пригласив тебя. Мне
сразу не понравился твой цеховой знак, гость.
- Ты никакое не чудовище, Нивеллен, - сухо заметил ведун.
- А, зараза, это что-то новое. Так кто я такой, по-твоему? Кисель из
клюквы? Косяк диких гусей, улетающих на юг грустным ноябрьским утром? Нет?
Так, может, невинность, утраченная грудастой дочкой мельника у родника?
Ну, Геральт, скажи мне, кто я. Не видишь разве, что я так и дрожу от
любопытства?
- Ты не чудовище. Иначе ты не мог бы прикасаться к этому серебряному
подносу. И уж ни в коем случае не взял бы в руку мой медальон.
- Ха! - гаркнул Нивеллен так, что пламя свечей на мгновение приняло
горизонтальное положение. - Сегодня явно день открытия жутких тайн. Сейчас
я узнаю, что эти уши выросли у меня потому, что ребенком я не любил
овсянки с молоком!
- Нет, Нивеллен, - спокойно произнес Геральт. - Это результат
колдовства. Я уверен, что ты знаешь, кто тебя заколдовал.
- А если и знаю, то что?
- Чары можно снять. Во многих случаях.
- Ты, как ведун, конечно, умеешь расколдовывать. Во многих случаях?
- Умею. Хочешь, чтобы я попробовал?
- Нет. Не хочу.
Чудище открыло пасть и вывесило красный язык, длиной в две пяди.
- Ты что, онемел, а?
- Онемел, - признался Геральт.
Чудище захихикало, развалясь в кресле.
- Я знал, что ты онемеешь, - сказало оно. - Налей себе еще и сядь
поудобнее. Я расскажу тебе всю эту историю. Ведун не ведун, но по лицу
видно, что ты хороший человек, а мне хочется поболтать. Налей себе.
- Уже нечего.
- А, зараза, - чудище кашлянуло, после чего снова треснуло лапой об
стол. Рядом с двумя пустыми кувшинами появилась неизвестно откуда
порядочная бутыль в плетеной корзинке. Нивеллен зубами сорвал восковую
печать.
- Как ты, очевидно, заметил, - начал он, наливая напиток, - окрестности
довольно безлюдны. До ближайших поселений порядочное расстояние. Ибо,
видишь ли, мой папуля, да и мой дедуля в свое время не давали лишнего
повода для любви ни соседям, ни купцам, проезжающим по тракту. Любой, кто
сюда добирался, в лучшем случае терял свое имущество, если папуля замечал
его с башни. А несколько ближайших поселков сгорели, ибо папуля посчитал,
что дань выплачивается ими нерадиво. Мало кто любил моего папулю. Кроме
меня, конечно. Я страшно плакал, когда однажды на телеге привезли то, что
осталось от моего папули после удара двуручным мечом. Дедуля к тому
времени не занимался активным разбоем, ибо с того дня, когда получил по
черепу железной "утренней звездой", ужасно заикался, пускал слюни и редко
когда успевал вовремя в уборную. Вышло так, что, как наследник, я должен
был возглавить отряд.
- Молодой я тогда был, - продолжал Нивеллен, - настоящий молокосос, так
что парни из отряда мигом обвели меня вокруг пальца. Я руководил ими, как
ты догадываешься, в той же степени, в какой жирный поросенок может
руководить волчьей стаей. Вскоре мы стали делать вещи, которые папуля,
если бы был жив, никогда не позволил бы. Избавлю тебя от подробностей,
перейду сразу к делу. Однажды мы отправились до самого Гелибола, под Мирт,
и ограбили храм. В довершение ко всему там была также молодая жрица.
- Что это был за храм, Нивеллен?
- Одна зараза знает, Геральт. Но это, вероятно, был нехороший храм.
Помню, на алтаре лежали черепа и кости, горел зеленый огонь. Воняло, как
несчастье. Но к делу. Парни схватили жрицу и сорвали с нее одежду, после
чего сказали, что я должен возмужать. Ну, я возмужал, сопля дурная. - Во
время возмужания жрица плюнула мне в рожу и что-то прокричала.
- Что именно?
- Что я чудовище в человеческой шкуре, что я буду чудовищем в звериной,
что-то про кровь, про любовь, не помню. Кинжальчик, маленький такой, был у
нее, наверно, в волосах. Она покончила с собой, и тогда... Говорю тебе,
Геральт, мы удирали оттуда так, что чуть не загнали лошадей. Это был
нехороший храм.
- Рассказывай дальше.
- Дальше было так, как сказала жрица. Через пару дней просыпаюсь я
утром, а прислуга, как только меня увидит, в крик - и дай бог ноги. Я к
зеркалу... Видишь ли, Геральт, я впал в панику, со мной случился какой-то
припадок, помню все как сквозь туман. Короче говоря, были трупы.
Несколько. Я хватал все, что попадало под руку, вдруг сделавшись очень
сильным. А дом помогал, как мог - хлопали двери, в воздухе летала домашняя
утварь, полыхало пламя. Кто успел, в панике бежал: тетушка, кузина, парни
из отряда Да что говорить, сбежали даже собаки, с воем и поджав хвосты.
Убежала и моя кошка Обжорка. От страха удар хватил даже тетушкиного
попугая. Скоро я остался один, рыча, воя, безумствуя, разбивая что попало,
в первую очередь зеркала.
Нивеллен прервал свой рассказ, вздохнул и шмыгнул носом.
- Когда припадок прошел, - продолжал он немного погодя, - было уже
слишком поздно предпринимать что-нибудь. Я был один. Уже некому было
объяснять, что изменился только мой внешний вид, что хоть и в страшной
ипостаси, я остаюсь лишь глупым подростком, рыдающим в пустом замке над
телами слуг. Потом пришел неописуемый страх - они вернутся и убьют прежде,
чем я успею растолковать им. Но никто не появлялся.
Чудище на минуту замолчало и вытерло нос рукавом.
- Не хочу возвращаться к тем первым месяцам, Геральт, еще и сегодня
меня трясет, когда вспоминаю. Перейду к делу. Долго, очень долго сидел я в
замке, как мышь под метлой, не выставляя носа наружу. Если кто-нибудь
появлялся, - а это случалось редко, - я не выходил, просто приказывал дому
хлопнуть пару раз ставнями или рычал в отверстие водосточной трубы, и
этого обычно хватало, чтобы гость оставил после себя большое облако пыли.
Так было до того самого дня, в который на рассвете выглядываю я в окно - и
что же вижу? Какой-то толстяк срезает розу с тетушкиного куста. А должен
тебе сказать, что это было не что-нибудь, а голубые розы из Назаира,
саженцы привез еще дедуля. Злость меня охватила, выскочил я во двор.
Толстяк, обретя дар речи, который утратил было при виде меня, провизжал,
что он хотел только несколько цветков для дочурки, чтобы я его пощадил,
даровал жизнь и здоровье. Я уже собирался вытурить его за главные ворота,
когда меня озарило, я вспомнил сказки, которые когда-то рассказывала мне
Ленка, моя няня, старая тетеха. Зараза, подумал я, красивые девушки якобы
превращают лягушек в королевичей или наоборот, так что может... Может,
есть в этой болтовне доля правды, какой-то шанс... Я подпрыгнул на две
сажени, заревел так, что дикий виноград оборвался со стены и заорал: "Дочь
или жизнь!" - ничего лучше не пришло мне в голову. Купец, ибо это был
купец, ударился в плач, после чего признался мне, что дочурке восемь лет.
Что, ты смеешься?
- Нет.
- Ибо я не знал, смеяться мне или плакать над своей дерьмовой судьбой.
Жаль мне стало купца, я смотреть не мог, как он трясется от страха,
пригласил его внутрь, угостил, а на прощанье насыпал ему в сумку золота и
камешков. Должен тебе сказать, что в подземелье осталось порядком добра
еще с папулиных времен, мне не очень ясно было, что с ним делать, поэтому
я мог позволить себе сделать жест. Купец сиял, благодарил, даже
заслюнявился весь. Должно быть, он где-то похвастался своими
приключениями, ибо не минуло и двух месяцев, как сюда прибыл другой купец.
У него была припасена порядочная сумка. И дочь. Тоже порядочная.
Нивеллен вытянул под столом ноги и потянулся так, что затрещало кресло.
- Я живо сговорился с купцом, - продолжал он. - Мы договорились, что он
оставит мне ее на год. Я вынужден был помочь ему погрузить сумку на мула,
сам он не поднял бы ее.
- А девушка?
- Некоторое время при виде меня ее сводили судороги, она была убеждена,
что я ее все же съем. Но через месяц мы уже ели за одним столом, болтали и
устраивали длительные прогулки. Но хотя она и была славная и на удивление
смышленая, у меня заплетался язык, когда я с ней разговаривал. Видишь ли,
Геральт, мне всегда не хватало смелости в отношении девушек, я всегда
выставлял себя на посмешище, даже в присутствии девок со скотного двора,
тех, у которых икры в навозе, которых парни из отряда крутили, как хотели,
на все стороны. Даже эти издевались надо мной. А тем более, думал я, с
такой мордой. Я не осмелился даже намекнуть ей что-либо о причине, по
которой так дорого заплатил за год ее жизни. Год тянулся, как смрад за
народным ополчением, пока наконец не появился купец и не забрал ее. А я,
разочарованный, заперся в доме и несколько месяцев не реагировал ни на
каких гостей с дочерьми, которые здесь появлялись. Но после года,
проведенного в компании, я понял, как это тяжело, когда не с кем
перемолвиться словом.
Чудище издало звук, который должен был означать вздох, а прозвучал, как
икота.
- Следующую, - сказало оно немного погодя, - звали Фанни. Она была
маленькая, быстрая и щебетливая. Настоящий королек. Меня она совершенно не
боялась. Как-то - была как раз годовщина моего пострижения, - мы оба
перепили меда и... хе, хе. Сразу после этого я вскочил с ложа и к зеркалу.
Признаюсь, я был разочарован и подавлен. Морда как была, так и осталась,
разве что выглядела более глупо. А говорят, что в сказках содержится
народная мудрость! Грош цена такой мудрости, Геральт! Ну да Фанни быстро
постаралась, чтобы я забыл о своих огорчениях. Это была веселая девушка,
говорю тебе. Знаешь, что она придумала? Мы вдвоем пугали незваных гостей.
Представь себе - входит такой во двор, осматривается, а тут с ревом
вылетаю я, на четвереньках, а Фанни, совершенно голая, сидит на моей спине
и трубит в охотничий рог дедули!
Нивеллен затрясся от смеха, блестя белизной клыков.
- Фанни, - продолжал он, - была у меня целый год, потом вернулась в
семью с большим приданым. Она готовилась выйти замуж за одного владельца
трактира, вдовца.
- Рассказывай дальше, Нивеллен. Это интересно.
- Да? - сказало чудище, с хрустом скребя между ушами. - Ну, ладно.
Следующая, Примула, была дочерью обнищавшего рыцаря. Он прибыл сюда на
исхудалом коне, в кирасе и был невероятно длинный. Говорю тебе, Геральт,
он был отвратителен, как куча навоза, и рассеивал вокруг такой же запах.
Примула - я дал бы себе отрубить руку, что это так, - была зачата, должно
быть, когда он находился на войне, так как выглядела весьма хорошенькой. И
в ней я не возбуждал страха, что в общем-то и не удивительно, ибо в
сравнении с ее родителем я мог казаться вполне сносным. Как оказалось, у
нее был неплохой темперамент, да, и я, поверив в себя, не зевал. Уже через
две недели мы с Примулой были в очень близких отношениях, причем она
любила дергать меня за уши и выкрикивать: "Загрызи меня, зверь!", "Разорви
меня, хищник!" и тому подобные идиотизмы. В перерывах я бегал к зеркалу,
но представь себе, Геральт, посматривал в него с растущим беспокойством.
Мной все больше овладевала тоска по той, менее работоспособной, форме.
Видишь ли, Геральт, раньше я был рохлей, теперь стал парнем хоть куда.
Раньше все время болел, кашлял и из носа у меня текло, а сейчас меня ничто
не брало. А зубы? Ты не поверил бы, какие у меня были испорченные зубы! А
теперь? Я могу перегрызть ножку кресла. Ты хочешь, чтобы я перегрыз ножку
кресла?
- Нет. Не хочу.
- Может, это и к лучшему, - раскрыло пасть чудовище. - Барышень
забавляло, как я демонстрировал себя, и в доме осталось страшно мало целых
кресел.
Нивеллен зевнул, причем язык его свернулся трубкой.
- Эта болтовня меня утомила, Геральт. Короче - потом были еще две:
Илька и Венимира. Все происходило до тошноты одинаково. Поначалу смесь
страха и сдержанности, потом нить симпатии, подкрепляемая мелкими, но
ценными подарками, потом: "Грызи меня, съешь меня всю", потом возвращение
отца, нежное прощание и все более заметная убыль в сокровищнице. Я решил
делать более длительные перерывы в общении. Конечно, в то, что девичий
поцелуй возвратит мне прежний вид, я уже давно перестал верить. И
примирился с этим. Более того, пришел к выводу, что как есть, так и хорошо
и никаких перемен не надо.
- Никаких, Нивеллен?
- А чтоб ты знал. Я ведь тебе говорил - лошадиное здоровье, связанное с
этим внешним видом, это раз. Два - мое отличие от всех действует на девчат
как возбудитель. Не смейся! Я более чем уверен, что в образе человека мне
пришлось бы здорово побегать, чтобы добраться до такой, к примеру,
Венимиры, которая была весьма красивой девицей. Мне кажется, что на
такого, как на том портрете, она бы даже не взглянула. И в-третьих:
безопасность. У папули были враги, несколько из них выжили. Те, кого
уложил в землю отряд под моим жалким руководством, имели родственников. В
подвалах есть золото. Если бы не страх, который я внушаю, кто-нибудь за
ним пришел бы. Хотя бы деревенские с вилами.
- Ты, кажется, уверен, - сказал Геральт, забавляясь пустым бокалом, -
что в настоящем своем виде не вызывал ничьего недовольства. Ни одного
отца, ни одной дочери. Ни одного родственника, ни одного жениха дочери. А,
Нивеллен?
- Оставь, Геральт, - возмутилось чудище. - О чем ты? Отцы были вне себя
от радости: я тебе говорил, что был щедр сверх всякого воображения. А
дочки? Ты не видел их, когда они приезжали сюда, в посконных грубых
платьицах, с ручками, изъеденными стиркой, сутулящиеся от таскания ведер.
У Примулы, еще через две недели ее присутствия у меня, были следы на спине
и бедрах от ремня, которым лупил ее рыцарский папочка. А у меня они ходили
княжнами, в руки брали исключительно веер, даже не знали, где здесь кухня.
Я наряжал их и увешивал безделушками. По первому требованию наколдовывал
горячую воду в жестяную ванну, которую папуля похитил еще для мамы в
Ассенгарде. Представляешь - жестяная ванна! Мало у кого из окружных
правителей - да что я говорю! - мало у кого из мелкопоместных шляхтичей
есть жестяная ванна. Для них это был дом из сказки, Геральт. А что
касается ложа, то... Зараза, невинность в наши времена встречается реже,
чем горный дракон. Ни одной из них я не принуждал, Геральт.
- Но ты подозревал, что кто-то мне за тебя заплатил. Кто мог заплатить?
- Прохвост, возжелавший остатков содержимого моих подвалов, но не
имеющий больше дочек, - убежденно сказал Нивеллен. - Жадность человеческая
не имеет границ.
- И никто другой?
- И никто другой.
Оба молчали, всматриваясь в нервно мигающие язычки свечного пламени.
- Нивеллен, - сказал вдруг ведун. - Ты сейчас один?
- Ведун, - ответило чудище после некоторого промедления, - я думаю, в
принципе, я должен обругать тебя сейчас неприличными словами, взять за
шкирку и спустить с лестницы. Знаешь, за что? За то, что ты считаешь меня
недоумком. Я с самого начала вижу, как ты прислушиваешься, как зыркаешь на
дверь. Ты хорошо знаешь, что я живу не один. Я прав?
- Прав. Извини.
- Зараза с твоими извинениями. Ты видел ее?
- Да. В лесу, у ворот. Не та ли это причина, по которой купцы с
дочерьми с некоторых пор уезжают отсюда ни с чем?
- Значит, ты об этом знал? Да, это та причина.
- Если позволишь, я спрошу...
- Нет. Не позволю.
Снова молчание.
- Что ж, твоя воля, - сказал наконец ведун, вставая. - Благодарю за
гостеприимство, хозяин. Мне пора в путь.
- И правильно. По некоторым соображениям я не могу предоставить тебе
ночлег в замке, а к ночевке в этих лесах не поощряю. С тех пор как
окрестности обезлюдели, по ночам здесь нехорошо. Тебе надо вернуться на
дорогу перед сумерками.
- Буду иметь в виду, Нивеллен. Ты уверен, что не нуждаешься в моей
помощи?
Чудище взглянуло на него искоса.
- А ты уверен, что мог бы мне помочь? Справился бы, чтобы снять это с
меня?
- Я говорил не только о такой помощи.
- Ты не ответил на мой вопрос. Хотя... Наверное, ответил. Не смог бы.
Геральт посмотрел ему прямо в глаза.
- Вам тогда не повезло, - сказал он. - Из всех храмов в Гелиболе и в
долине Нимнар вы выбрали именно храм Корам Агх Тера, Львиноголового Паука.
Чтобы снять проклятие, наложенное жрицей Корам Агх Тера, нужны знания и
способности, которыми я не обладаю.
- А кто ими обладает?
- Все же тебя это интересует? Ты же говорил, что хорошо так, как есть.
- Как есть - да. Но не так, как может быть. Я опасаюсь...
- Чего опасаешься?
Чудище остановилось на пороге помещения, обернулось.
- С меня достаточно, ведун, твоих вопросов, которые ты все время
задаешь. Видно, тебя нужно соответственно спрашивать. Слушай: с
определенных пор мне снятся скверные сны. Возможно, "безобразные" было бы
более подходящим словом. Обоснованы ли мои опасения? Коротко, пожалуйста.
- После такого сна, при пробуждении, у тебя была когда-нибудь грязь на
ногах? Хвоя в постели?
- Нет.
- А...
- Нет. Короче, пожалуйста.
- Ты не зря опасаешься.
- Можно этому помочь? Короче, пожалуйста.
- Нет.
- Наконец-то. Идем я тебя провожу.
Во дворе, когда Геральт поправлял вьюки, Нивеллен погладил кобылу по
морде и похлопал по шее. Плетка, радуясь ласке, опустила голову.
- Любят меня животные, - похвалилось чудище. - И я их тоже люблю. Моя
кошка, Обжорна, хоть сначала и убежала, потом вернулась ко мне. Долгое
время это было единственное живое существо, сопутствовавшее мне в моей
горькой участи.
Он замолчал и искривил пасть. Геральт усмехнулся.
- Она тоже любит кошек?
- Птиц, - оскалил зубы Нивеллен. - Выдал я себя, зараза. Да ладно! Это
не очередная купеческая дочь, Геральт, и не очередная попытка поиска доли
правды в старых небылицах. Это нечто серьезное. Мы любим друг друга. Если
засмеешься, получишь в морду.
Геральт не засмеялся.
- Твоя Верена, - сказал он, - вероятно, русалка. Ты знаешь об этом?
- Подозреваю. Худощавая. Черная. Говорит редко, на языке, которого я не
знаю. Не ест человеческой пищи. По целым дням пропадает в лесу, потом
возвращается. Это типично?
- Более-менее, - ведун подтянул подпругу. - Думаешь, она не вернулась
бы, если бы ты стал человеком?
- Я в этом уверен. Ты же знаешь, как русалки боятся людей. Мало кто
видел русалку вблизи. А я и Верена... Эх, зараза. Бывай, Геральт.
- Бывай, Нивеллен.
Ведун толкнул кобылу пяткой в бок и двинулся к воротам. Чудище плелось
рядом.
- Геральт!
- Слушаю.
- Я не так глуп, как ты думаешь. Ты приехал сюда по следам кого-то из
купцов, которые были тут в последнее время. Что-то случилось с кем-то из
них?
- Да.
- Последний был три дня назад. С дочерью, не самой красивой, впрочем. Я
велел дому закрыть все двери и ставни и не подал признаков жизни. Они
покрутились во дворе и уехали. Девушка сорвала одну розу с куста тетушки и
приколола к своему платью. Ищи их где-нибудь в другом месте. Но будь
осторожен, это скверная местность. Я же говорил тебе, что ночью лес не
самое безопасное место. Можно услышать и увидеть нехорошие вещи.
- Благодарю, Нивеллен. Буду помнить тебя. Кто знает, может найду
кого-нибудь, кто...
- Может. А может, и нет. Это моя проблема, Геральт, моя жизнь и моя
кара. Я научился переносить это, привык. Если станет хуже, тоже привыкну.
А если станет очень плохо, не ищи никого, приезжай сюда и сам сделай дело.
По-ведунски. Бывай, Геральт.
Нивеллен повернулся и быстро зашагал в сторону особняка. Он уже больше
ни разу не обернулся.
Местность была безлюдной, дикой, зловеще враждебной. Геральт не
вернулся на дорогу перед сумерками, не стал удлинять путь - поехал
напрямик, через бор. Ночь он провел на голой вершине высокого холма с
мечом на коленях, у маленького костра, в который время от времени
подбрасывал пучки аконита. В половине ночи он заметил далеко в долине
отблески огня, услышал безумное завывание и пение, а также что-то, что
могло быть только криком истязаемой женщины. Он направился туда едва
рассвело, но отыскал лишь вытоптанную поляну и обугленные кости в еще
теплой золе. Что-то, сидящее в кроне огромного дуба, верещало и шипело.
Это мог быть леший, но мог быть и обычный лесной кот. Ведун не стал
задерживаться для проверки.
Около полудня, когда он поил Плетку у ручейка, кобыла пронзительно
заржала и попятилась, скаля зубы и грызя мундштук. Геральт машинально
успокоил ее Знаком и в этот момент заметил правильный круг, образуемый
выглядывающими из-под мха шляпками красноватых грибков.
- Ты становишься настоящей истеричкой, Плетка, - сказал он. - Ведь это
же обычный чертов круг. К чему эти сцены?
Кобыла фыркнула, повернув к нему голову. Ведун потер лоб, сморщился и
задумался. Потом одним прыжком очутился в седле и повернул лошадь, быстро
двинувшись обратно, по собственным следам.
- Любят меня животные, - пробормотал он. - Извини меня, лошадка.
Выходит так, что у тебя больше ума, чем у меня.
Кобыла прижимала уши, фыркала, рыла подковами землю, не хотела идти.
Геральт не стал успокаивать ее Знаком - соскочил с седла и перебросил
вожжи через голову лошади. На спине у него уже не было его старого меча в
ножнах из шагреневой кожи - его место занимало теперь сверкающее, красивое
оружие с крестообразной гардой и тонкой, хорошо сбалансированной рукоятью,
оканчивающейся круглым набалдашником из белого металла.
На этот раз ворота не открылись перед ним. Они были открыты, так, как
он оставил их, уезжая.
Он услышал пение. Он не понимал слов, не мог даже идентифицировать
язык, которому они принадлежали. В этом не было необходимости - ведун
знал, чувствовал и понимал саму природу, суть этого пения, тихого,
пронизывающего, разливающегося по жилам волной тошнотворного
обессиливающего ужаса.
Пение оборвалось внезапно, и тогда он ее увидел.
Она прильнула к спине дельфина в высохшем фонтане, обнимая замшелый
камень маленькими руками, такими белыми, что казались прозрачными. Из-под
вихря спутанных черных волос блестели, уставившись на него, широко
раскрытые глаза цвета антрацита.
Геральт приблизился медленно, мягким эластичным шагом, идя полукругом
со стороны ограды, рядом с кустом голубых роз. Существо, приклеившееся к
спине дельфина, поворачивало вслед ему маленькое личико с выражением
неописуемой грусти, полное очарования, создающего впечатление, что все еще
слышна песнь, - хотя маленькие бледные губки были стиснуты и из них не
исходило ни малейшего звука.
Ведун остановился на расстоянии десяти шагов. Меч, потихоньку
вытащенный из черных эмалированных ножен, засверкал и засиял над его
головой.
- Это серебро, - сказал он. - Этот клинок серебряный.
Бледное личико не дрогнуло, антрацитовые глаза не изменили выражения.
- Ты так сильно напоминаешь русалку, - спокойно продолжал ведун, - что
могла ввести в заблуждение любого. Тем более, что ты редкая птичка,
черноволосая. Но лошади никогда не ошибаются. Они распознают таких, как
ты, инстинктивно и безошибочно. Кто ты? Думаю, муля или альп. Обычный
вампир не выжил бы на солнце.
Уголки бледных губок дрогнули и слегка приподнялись.
- Тебя привлек Нивеллен в своем образе, правда? Сны, о которых он
упоминал, вызывала ты. Догадываюсь, что это были за сны, и сочувствую ему.
Создание не шевельнулось.
- Ты любишь птиц, - продолжал ведун. - Но это не мешает тебе
перегрызать шей людям обоего пола, а? Воистину, ты и Нивеллен. Прекрасная
вышла бы из вас пара, чудовище и вампирка, властители лесного замка. Ты,
вечно жаждущая крови, и он, твой защитник, убийца по зову, слепое орудие.
Но сначала он должен был стать настоящим чудовищем, а не человеком в маске
чудовища.
Большие черные глаза сузились.
- Что с ним, черноволосая? Ты пела, а значит, пила кровь. Применила
последнее средство, то есть тебе не удалось поработить его разум. Я прав?
Черная головка легонечко кивнула, почти незаметно, а уголки губ
приподнялись еще выше. Маленькое личико приобрело жуткое выражение.
- Теперь ты, вероятно, считаешь себя хозяйкой этого замка?
Кивок, на этот раз более заметный.
- Ты муля?
Медленное отрицательное движение головой. Шипение, раздавшееся вслед за
этим, могли издать только бледные, кошмарно улыбающиеся губы, хотя ведун
не заметил, чтобы они двигались.
- Альп?
Отрицание.
Ведун отступил, крепче сжал рукоять меча.
- Значит, ты...
Уголки губ начали подниматься выше, все выше, губы раскрылись...
- Брукса! - крикнул ведун, бросаясь к фонтану.
Из-под бледных губ блеснули белые остроконечные клыки. Вампирка
вскочила, изогнула спину, как пантера, и испустила вопль.
Волна звука ударила по ведуну, как таран, лишая дыхания, сокрушая
ребра, пронзая уши и мозг иглами боли. Отлетая назад, он еще успел
скрестить кисти обеих рук в Знаке Гелиотропа. Колдовство в значительной
мере уменьшило силу, с которой он врезался спиной в ограду, но и так у
него потемнело в глазах, а остаток воздуха вырвался из легких вместе со
стоном.
На спине дельфина, в каменном кругу высохшего фонтана, на месте, где
еще минуту назад сидела филигранная девушка в белом платье, распластывал
поблескивающее тело огромный черный нетопырь, раскрывая длинную пасть,
наполненную белизной иглообразных зубов. Грязноватые крылья развернулись,
бесшумно замахали, и чудовище ринулось на ведуна, как снаряд, выпущенный
из метательной машины. Геральт, чувствуя на губах железистый привкус
крови, выкрикнул заклятье, выбрасывая перед собой руку с пальцами,
раскрытыми Знаком Квен. Нетопырь, шипя, резко свернул, хихикая, взметнулся
вверх и тотчас снова спикировал вертикально вниз, прямо на шею ведуна.
Геральт отскочил в сторону и рубанул мечом, не попав в цель. Нетопырь
медленно, грациозно, поджав одно крыло, повернул, облетел его и снова
атаковал, раскрыв огромный зубастый рот. Геральт ждал, держа меч в обеих
руках и направив его в сторону чудовища. В последний момент он прыгнул, но
не в сторону, а вперед, рубанув наотмашь, так что воздух загудел. Он
промахнулся. Это было так неожиданно, что он вышел из ритма и на долю
секунды запоздал с уклоном. Почувствовал, как когти разрывают ему щеку, а
бархатное влажное крыло хлещет по шее. Он сложился, перенес тяжесть тела
на правую ногу и, резко размахнувшись, ударил мечом назад, снова не попав
по фантастически увертливому чудищу.
Нетопырь взмахнул крыльями, поднялся и полетел в сторону фонтана. В тот
миг, когда кривые когти заскрежетали по камню облицовки, уродливый
слюнявый рот уже размазывался, изменялся, исчезал, хотя появляющиеся на
его месте бледные губки по-прежнему не скрывали убийственных клыков.
Брукса пронзительно завыла, модулируя свой голос в ужасающий напев,
вытаращила на ведуна переполненные ненавистью глаза и снова испустила
вопль.
Удар волны был таким мощным, что преодолел Знак. Перед глазами Геральта
закружились черные и красные круги, в висках и темени застучало. Сквозь
боль, сверлившую уши, он стал слышать голоса, причитания и стоны, звуки
флейты и гобоя, шум вихря. Кожа на его лице мертвела и зябла. Он упал на
одно колено и потряс головой.
Черный нетопырь бесшумно плыл к нему, на лету раскрывая зубастые
челюсти, Геральт, хотя и ошеломленный волной крика, среагировал
инстинктивно. Он вскочил с земли, молниеносно приспосабливая темп движений
к скорости полета чудища, сделал три шага вперед, уклон и полуоборот, а
затем нанес быстрый, как мысль, удар двумя руками. Клинок не встретил
сопротивления. Почти не встретил. Он услышал вопль, но на сей раз это был
вопль боли, вызванной прикосновением серебра.
Брукса, воя, метаморфизировала на спине дельфина. На белом платье, чуть
повыше левой груди, виднелось красное пятно под порезом не длиннее
мизинца. Ведун скрежетнул зубами - удар, который должен был располовинить
бестию, оказался царапиной.
- Кричи, вампирка, - проворчал он, обтирая кровь со щеки. - Вьюрись,
потеряй силы. И тогда я срублю твою красивую головку.
- ТЫ. ОСЛАБНЕШЬ ПЕРВЫЙ. КОЛДУН. УБЬЮ.
Губы бруксы не шевельнулись, но ведун слышал слова ясно, они
раздавались в его мозгу, взрываясь, глухо звеня, с отзвуком, словно из-под
воды.
- Посмотрим, - процедил он, идя, пригнувшись, к фонтану.
- УБЬЮ. УБЬЮ. УБЬЮ.
- Посмотрим.
- Верена!
Нивеллен, с опущенной головой, обеими руками вцепившийся в косяк,
вывалился из двери особняка. Шаткой походкой он направился в сторону
фонтана, неуверенно махая лапами. Воротник его кафтана был запятнан
кровью.
- Верена!
Голова бруксы дернулась в его направлении. Геральт, подняв меч для
удара, прыгнул к ней, но реакции вампирки были значительно быстрее. Резкий
вопль - и очередная волна сбила ведуна с ног. Он рухнул навзничь и
заскользил на спине по гравию аллейки. Брукса изогнулась, напряглась для
прыжка, клыки в ее рту заблестели, как разбойничьи кинжалы. Нивеллен,
растопырив лапы, как медведь, попытался схватить ее, но она крикнула прямо
ему в пасть, отбросив на несколько саженей назад, на деревянные леса под
оградой, которые с громким треском сломались, похоронив его под кучей
древесины.
Геральт уже был на ногах, он бежал полукругом, огибая двор, стараясь
отвлечь внимание бруксы от Нивеллена. Вампирка, хлопая белым платьем,
неслась прямо на него, легко, как мотылек, едва касаясь земли. Она уже не
кричала, не пыталась перевоплощаться. Ведун знал, что она утомлена. Но
знал также и то, что, даже утомленная, она смертельно опасна. За спиной
Геральта Нивеллен ревел, грохоча досками.
Геральт отскочил влево, окружил себя коротким, дезориентирующим
вращательным движением меча. Брукса двигалась к нему - черно-белая,
растрепанная, страшная. Он недооценил ее - она испустила вопль на бегу. Он
не успел сложить Знак, полетел назад, врезался спиной в ограду, боль в
позвоночнике запульсировала до самых кончиков пальцев, парализовала руки,
подкосила ноги. Он упал на колени. Брукса, мелодично воя, бросилась к
нему.
- Верена! - взревел Нивеллен.
Она обернулась. И тогда Нивеллен с размаха вонзил ей между грудей
острый конец сломанной трехметровой жерди. Она не вскрикнула. Только
вздохнула. Ведун, услышав этот вздох, задрожал.
Они стояли - Нивеллен на широко расставленных ногах, держа жердь обеими
руками, заблокировав ее конец под мышкой. Брукса, как белая бабочка на
булавке, повисла на другом конце шеста, тоже сжимая его обеими руками.
Вампирка душераздирающе вздохнула и вдруг сильно нажала на кол. Геральт
увидел, как на ее спине, на белом платье, расцветает красное пятно, из
которого в фонтане крови вылезает, отвратительно и неподобающе, обломанный
конец. Нивеллен вскрикнул, сделал шаг назад, потом второй, потом стал
быстро пятиться, но не отпускал шест, волоча за собой пробитую бруксу. Еще
шаг, и он уперся спиной в стену особняка. Конец жерди, который он держал
под мышкой, заскрежетал по стене.
Брукса медленно, как бы ласкающе, продвинула маленькие ладони вдоль
шеста, вытянула руки на всю длину, крепко ухватилась за жердь и снова
нажала на нее. Уже более метра окровавленной древесины торчало из ее
спины. Глаза ее были широко раскрыты, голова откинута назад. Ее вздохи
стали чаще, ритмичнее, переходя в хрипенье.
Геральт встал, но, захваченный этой картиной, по-прежнему не мог
решиться на какое-либо действие. Он услышал слова, глухо звучащие внутри
черепа, как под сводом холодного и мокрого подвала:
- МОЙ. ИЛИ НИЧЕЙ. ЛЮБЛЮ ТЕБЯ. ЛЮБЛЮ.
Очередной, ужасный, вибрирующий, давящийся кровью вздох. Брукса
дернулась, продвинулась вдоль жерди дальше, протянула руки. Нивеллен
отчаянно взревел, не отпуская шеста, силился отодвинуть от себя вампирку
как можно дальше. Напрасно. Она продвинулась вперед еще больше и схватила
его за голову. Он взвыл еще пронзительнее, замотал косматой головой.
Брукса снова продвинулась на жерди и приблизила голову к горлу Нивеллена.
Клыки блеснули ослепительной белизной.
Геральт прыгнул. Прыгнул, как безвольная замедленная пружина. Каждое
движение, каждый шаг, который надлежало сделать, был его естеством, был
отработан, неотвратим, автоматичен и смертельно выверен. Три быстрых шага.
Третий, как сотни таких же шагов прежде, заканчивается на левую ногу,
крепким решительным упором. Поворот туловища, сильный, размашистый удар.
Он увидел ее глаза. Ничто уже не могло измениться. Ничто. Он крикнул,
чтобы заглушить слово, которое она повторяла. Ничто не могло. Он рубил.
Он ударил уверенно, как сотни раз перед этим, и тотчас, продолжая ритм
движения, сделал четвертый шаг и полуоборот. Клинок, в конце полуоборота
уже свободный, двигался за ним, блестя, влача за собой веерок красных
капелек. Черные как смоль волосы заколыхались, развеваясь, плыли в
воздухе, плыли, плыли, плыли...
Голова упала на гравий.
Чудовищ становится все меньше?
А я? Кто я такой?
Кто кричит? Птицы?
Женщина в полушубке и голубом платье?
Роза из Назаира?
Как тихо!
Как пусто. Какая опустошенность.
Во мне.
Нивеллен, свернувшийся клубком, сотрясаемый спазмами и дрожью, лежал
под стеной особняка, в крапиве, обхватив голову руками.
- Вставай, - произнес ведун.
Молодой, красивый, могучего телосложения мужчина с бледной кожей,
лежащий под стеной, поднял голову и осмотрелся вокруг. Взгляд у него был
безумный. Он протер глаза костяшками пальцев. Посмотрел на свои руки.
Ощупал лицо. Тихо охнул, вложил палец в рот и долго водил им по деснам.
Снова схватился за лицо и снова охнул, коснувшись четырех кровавых
распухших полос на щеке. Он всхлипнул, потом рассмеялся.
- Геральт! Как это! Как это... Геральт!
- Вставай, Нивеллен. Вставай и пошли. Во вьюках у меня есть лекарство,
оно необходимо нам обоим.
- У меня уже нет... Нет? Геральт? Как это?
Ведун помог ему встать, стараясь не смотреть на маленькие, такие белые,
до прозрачности, руки, стиснутые на жерди, воткнутой между маленькими
грудями, облепленными мокрой красной тканью. Нивеллен снова охнул.
- Верена...
- Не смотри. Идем.
Они пошли через двор, мимо куста голубых роз, поддерживая друг друга.
Нивеллен беспрестанно ощупывал себе лицо свободной рукой.
- Невероятно, Геральт. Через столько лет? Как это возможно?
- В каждой сказке есть доля правды, - тихо сказал ведун. - Любовь и
кровь. У обоих могучая сила. Маги и ученые ломают себе над этим головы
много лет, но ни к чему не пришли, кроме того, что...
- Что именно, Геральт?
- Любовь должна быть истинной.