Анджей Сапковский. Что-то кончится, что-то начнется
---------------------------------------------------------------
© Copyright 1998 Анджей Сапковский, 1998
© Copyright 1999 Ирэна Брюн([email protected]), перевод с польского
---------------------------------------------------------------
Вот и обещанный рассказик, слегка наспех причесанный. Если можно,
сопроводите его какими-нибудь пояснениями насчет того, что это шутка Сапека
в угоду фанам и законной силы не имеет, а то потом не оберемся хлопот с
вопросами - что да откуда и почему так, а не иначе...
---------------------------------------------------------------
Всем молодоженам, а особенно двоим из них.
Солнце просунуло огненные щупальца сквозь щели в ставнях, прошило
комнату косыми, пульсирующими от кружащихся пылинок полосами света, залило
ясным пламенем паркет и покрывающие его медвежьи шкуры, ослепительным
блеском отразилось на пряжке пояска Йеннифэр. Поясок Йеннифэр лежал поперек
туфельки на высоком каблуке. Туфелька покоилась на белой рубашке с
кружевами, а белая рубашка - на черной юбке. Один черный чулок висел на
подлокотнике кресла, выполненном в форме головы химеры. Второго чулка и
второй туфельки нигде не было видно. Геральт вздохнул. Йеннифэр любила
раздеваться быстро и с размахом. Придется мириться с этой привычкой. Другого
выхода нет.
Он встал, отворил ставень, выглянул. От озера, гладкого как поверхность
зеркала, поднимался пар, листья прибрежных берез и ольх лоснились от росы,
дальние луга покрывал густой туман, висящий словно паутина прямо над
верхушками трав.
Йеннифэр пошевелилась под периной, невнятно забормотала. Геральт
вздохнул.
- Отличный день, Йен.
- А? Что?
- Красивый день. Редкостно красивый день.
Она его удивила. Вместо того, чтобы лечь и накрыть голову подушкой,
чародейка села, расчесала волосы пальцами и начала искать возле постели
ночную рубашку. Геральт знал, что ночная рубашка лежит за изголовьем
кровати, там, куда Йеннифэр бросила ее вчера ночью. Но не сказал. Йеннифэр
не выносила подобных одолжений.
Чародейка тихо выругалась, лягнула перину, подняла руку и выстрелила
пальцами. Ночная рубашка вынырнула из-за изголовья, всплескивая оборками
словно кающийся дух, и легла прямо в подставленную ладонь. Геральт вздохнул.
Йеннифэр встала, подошла к нему, обняла и куснула за плечо. Геральт
вздохнул. Список вещей, к которым ему предстояло привыкать, казался
бесконечным.
- Хочешь что-то сказать? - спросила чародейка, прищурясь.
- Нет.
- Хорошо. Знаешь что? День действительно прекрасный. Хорошая работа.
- Работа? Что ты имеешь в виду?
Прежде чем Йеннифэр успела ответить, снизу донесся высокий, протяжный
крик и свист. Берегом озера, разбрызгивая воду, скакала Цири на вороной
кобыле. Лошадь была резвой и редкостно красивой. Геральт знал, что когда-то
она принадлежала некому полуэльфу, который попытался судить о сероволосой
ведьмачке по внешности и крупно ошибся. Цири назвала добытую кобылу Кэльпи,
что на языке жителей островов Скеллиге означало грозного и злобного духа
моря, иногда принимавшего облик коня. Кличка подходила лошади идеально. Не
так давно один хоббит, который пожелал украсть Кэльпи, весьма болезненно в
этом убедился. Хоббит звался Сэнди Фрогмортон, но после того случая получил
прозвище Цветная Капуста.
- Свернет себе когда-нибудь шею, - проворчала Йеннифэр, глядя на Цири,
скачущую среди водяных брызг, пригнувшись, стоя в стременах. - Свернет себе
когда-нибудь шею твоя сумасшедшая дочка.
Геральт повернул голову, не говоря ни слова посмотрел прямо в фиалковые
глаза чародейки.
- Ну ладно, - усмехнулась Йеннифэр, не опуская взгляда. - Извини. Наша
дочка.
Снова обняла его, сильно прижалась, еще раз поцеловала и опять укусила.
Геральт коснулся губами ее волос и осторожно спустил рубашку с плеч
чародейки.
А потом они снова очутились в кровати, в развороченной постели, еще
теплой и пахнущей сном. И начали искать друг друга, и искали долго и очень
терпеливо, а уверенность, что они найдут друг друга, наполняла их радостью и
счастьем, и радость и счастье было во всем, что они делали. И хотя они были
такими разными, они понимали, как всегда, что различие это не из тех, что
разделяют, а из тех, что объединяют и связывают, связывают сильно и крепко,
как сделанная топором зарубка - стропило и конек, зарубка, с которой
рождается дом. И все было так же, как в первый раз, когда его восхитила ее
ослепительная нагота и неистовое желание, а ее восхитила его деликатность и
нежность. И так же, как в первый раз, она хотела сказать ему об этом, но он
прервал ее поцелуем и ласками и лишил слова всякого смысла. А позднее, когда
уже он хотел сказать ей об этом, он не смог издать ни звука, а потом счастье
и наслаждение упали на них с силой обрушивающейся скалы и случилось что-то,
что было безгласным криком, и мир перестал существовать, что-то кончилось и
что-то началось, и что-то продолжалось, и воцарилась тишина, тишина и покой.
И восторг.
Мир медленно возвращался, и снова возникла постель, пахнущая сном, и
залитая солнцем комната, и день. День...
- Йен?
- М-м-м?
- Когда ты сказала, что день прекрасный, ты добавила: "хорошая работа".
Это что, означало...
- Означало, - подтвердила она и потянулась, напрягая плечи и взявшись
за углы подушки, так что ее груди приобрели форму, которая отозвалась в
ведьмаке дрожью пониже спины. - Видишь ли, Геральт, мы сами сделали такую
погоду. Вчера вечером. Я, Нэннеке, Трисс и Доррегарай. Я не могла рисковать,
сегодняшний день обязан быть прекрасным...
Сделала паузу, толкнула его коленом в бедро.
- Потому что это будет самый важный день в твоей жизни, дурачок.
Стоящий на вдающемся в озеро мысе замок Розрог нуждался в капитальном
ремонте, как снаружи, так и внутри, и не со вчерашнего дня. Выражаясь
осторожно, Розрог был развалиной, бесформенной кучей камней, густо поросшей
плющом, ломоносом и традисканцией, развалиной, стоящей среди озер, болот и
топей, кишащих жабами, ужаками и черепахами. Он был развалиной еще тогда,
когда его подарили королю Хервигу. Ибо замок Розрог и окружающая его
местность являлись скорее пожизненным имением, прощальным подарком Хервигу,
который двенадцать лет тому назад отрекся от престола в пользу своего
племянника Бреннана, с недавних пор прозванного Добрым.
Геральт познакомился с экс-королем через Лютика, поскольку трубадур
часто гостил в Розроге: Хервиг был очень радушным и гостеприимным хозяином.
Лютик-то и вспомнил о Хервиге и его замке, когда все места из составленного
ведьмаком списка оказались отвергнуты Йеннифэр как неподходящие. О диво, на
Розрог чародейка согласилась сразу же и не крутя носом.
Так и вышло, что свадьба Геральта и Йеннифэр должна была состояться в
замке Розрог.
Поначалу свадьба задумывалась как тихая и неофициальная, но с течением
времени это оказалось - по различным причинам - невозможным. Требовался
кто-то, обладающий организаторским талантом. Йеннифэр, ясное дело, заявила,
что ей не пристало организовывать собственную свадьбу. Геральт и Цири, не
говоря уже о Лютике, никакими талантами в данной области не блистали.
Обратились к Нэннеке, служительнице богини Мелитэле из Элландера. Нэннеке
приехала сразу, а с ней - две младшие жрицы, Иоля и Эурнейд.
И начались хлопоты.
- Нет, Геральт, - Нэннеке надулась и топнула ногой. - Ни о церемонии,
ни о свадебном пире не может быть и речи. Эта развалина, которую какой-то
кретин назвал замком, никуда не годится. Кухня развалилась, бальная зала
годна исключительно под конюшню, а часовня... Это вообще не часовня. Ты
можешь мне сказать, какого бога чтит этот хромец Хервиг?
- Насколько мне известно, никакого. Утверждает, что религия -
мандрагора для масс.
- Так я и знала, - сказала жрица, не скрывая презрения. - В часовне нет
ни одной статуи, ничего нет, если не считать мышиных катышков. И еще эта
холерная глухомань! Геральт, почему вы не хотите сыграть свадьбу в
Венгерберге, в цивилизованной местности?
- Ты же знаешь, что Йеннифэр - квартеронка, а в твоих цивилизованных
местностях не терпят смешанных браков.
- Великая Мелитэле! Что значит одна четверть эльфьей крови? Да почти у
каждого есть хоть какая-то примесь крови Старшего Народа! Это
просто-напросто идиотский предрассудок!
- Не я его выдумал.
Список гостей - не слишком длинный - жених и невеста составили вместе,
а приглашением должен был заняться Лютик. Вскоре выяснилось, что список
трубадур потерял, причем еще до того, как успел прочитать. Поскольку
признаться ему было стыдно, он промолчал и избрал более легкий путь -
пригласил всех, кого только мог. Очевидно, Лютик знал Геральта и Йеннифэр
достаточно хорошо, чтобы никого важного не пропустить, однако ж он не был бы
самим собой, если б не расширил список гостей за счет ужасающего количества
особ совершенно случайных.
Явился старый Весемир из Каэр Морхена, воспитавший Геральта, а вместе с
ним ведьмак Эскель, с которым Геральт дружил с малых лет.
Прибыл друид Мышовур в обществе загорелой блондинки по имени Фрейя,
которая была на голову выше его и лет на сто моложе. С ними появился и ярл
Крах ан Крайт со Скеллиге в обществе сыновей Рагнара и Локи. Ноги Рагнара,
когда он ехал верхом, доставали почти до земли, а Локи напоминал изящного
эльфа. Ничего странного: они были сводными братьями, сыновьями разных
наложниц ярла.
Приехал войт Кальдемейн из Блавикена с дочкой Анникой, довольно
привлекательной, хотя и жутко застенчивой девушкой.
Прибыл краснолюд Ярпен Зигрин, которого ждали, один, без обычно
сопровождавших его бородатых бандитов, которых он называл "ребятами". К
Ярпену присоединился в дороге эльф Хиреадан, занимавший не до конца ясное,
но несомненно высокое положение среди Старшего Народа, с эскортом из
нескольких никому не знакомых неразговорчивых эльфов.
Прибыла также шумная орава низушков, среди которых Геральт знал только
Даинти Бибервельта, фермера из Почечуева Лога и - понаслышке - его ворчливую
жену Гардению. В толпу низушков затесался один, который низушком не был -
известный предприниматель и купец Тельико Луннгревинк Леторт из Новиграда,
меняющий форму допплер, выступающий под личиной низушка и прозвищем Дуду.
Явился барон Фрейксенет из Брокилона с женой, красивой дриадой Браэнн,
и пятью дочками, которых звали Моренн, Цирилла, Мона, Эитнэ и Кашка. Моренн
выглядела на пятнадцать лет, а Кашка на пять. Все оказались огненно-рыжими,
хотя у Фрейксенета волосы были черными, а у Браэнн - медово-золотыми. Браэнн
снова ждала ребенка. Фрейксенет серьезно утверждал, что на сей раз должен
родиться сын, на что ватага его рыжих дриад переглядывалась и хохотала, а
Браэнн, слегка усмехаясь, добавляла, что "сына" будут звать Мелиссой.
Прибыл Однорукий Ярре, молодой жрец и летописец из Элландера,
воспитанник Нэннеке. Ярре приехал главным образом ради Цири, в которую был
влюблен. Цири, к отчаянию Нэннеке, казалось, полностью пренебрегала
искалеченным юношей и его молчаливыми ухаживаниями.
Список нежданных гостей открывал князь Агловаль из Бремевоорда, приезд
которого граничил с чудом, поскольку князь с Геральтом терпеть друг друга не
могли. Еще более удивительным было то, что Агловаль явился в обществе
супруги, сирены Шъееназ. Шъееназ когда-то ради князя отказалась от рыбьего
хвоста в пользу двух необычайно красивых ножек, но было известно, что она
никогда не отъезжала далеко от морского берега, ибо суша вызывала у нее
страх.
Мало кто ждал прибытия других коронованных особ, тем более что их никто
не приглашал. Однако же монархи прислали письма, подарки, послов - или все
вместе. Должно быть, они сговорились, поскольку послы приехали группой,
которая по дороге успела подружиться. Рыцарь Ив представлял короля Этайна,
комес Суливой - короля Вензлава, сэр Матхольм - короля Сигизмунда, а сэр
Деверо - королеву Адду, бывшую упырицу. Путешествие, должно быть, вышло
веселым, поскольку у Ива была рассечена губа, у Суливоя рука висела на
перевязи, Матхольм хромал, а Деверо страдал от такого похмелья, что едва
держался в седле.
Никто не приглашал также золотого дракона Виллентретенмерта, поскольку
никто не знал, как его пригласить и где искать. К общему удивлению, дракон
явился, разумеется инкогнито, в обличье рыцаря Борха Три Галки. Там, где
оказывался Лютик, ни о каком инкогнито, ясное дело, не могло быть и речи, но
мало кто верил поэту, когда он показывал на кудрявого рыцаря и твердил, что
это дракон.
Никто также не приглашал и никто не ждал появления живописного сброда,
именующего себя "друзьями и знакомыми" Лютика. В их число входили главным
образом поэты, музыканты и трубадуры, а также акробат, профессиональный
игрок в кости, дрессировщица крокодилов и четыре красочные девицы, из
которых три походили на шлюх, а четвертая, которая шлюхой не выглядела, вне
всякого сомнения ею являлась. Группу дополняли два пророка, - из них один
фальшивый, - один скульптор по мрамору, один светловолосый и вечно пьяный
медиум женского пола и один рябой гном, который утверждал, что его зовут
Шуттенбах.
На магическом судне - амфибии, напоминающей помесь лебедя с большой
подушкой, прибыли чародеи. Их оказалось вчетверо меньше, чем приглашали, и
втрое больше, чем ожидалось, поскольку собратья Йеннифэр, как гласила молва,
осуждали ее союз с человеком "со стороны", а тем более ведьмаком. Часть
вообще проигнорировала приглашение, другие отговорились нехваткой времени и
необходимостью присутствовать на ежегодном всемирном сборе чародеев. Так что
на палубе "подушечника" - как окрестил его Лютик - стояли только Доррегарай
из Воле и Радклифф из Оксенфурта.
И еще Трисс Меригольд с волосами цвета каштана в октябре.
- Это ты пригласил Трисс Меригольд?
- Нет, - покачал головой ведьмак, от души радуясь тому, что мутация
кровеносных сосудов лишила его возможности краснеть. - Не я. Подозреваю, что
Лютик, хотя они все утверждают, что о свадьбе узнали из магических
кристаллов.
- Я не желаю, чтобы Трисс присутствовала на моей свадьбе!
- Почему? Она ведь твоя подруга.
- Не делай из меня идиотку, ведьмак! Все знают, что ты с ней спал!
- Неправда!
Фиалковые глаза Йеннифэр опасно прищурились.
- Правда!
- Неправда!
- Правда!
- Ну ладно, - он со злостью отвернулся. - Правда. И что с того?
С минуту чародейка молчала, поигрывая обсидиановой звездой, приколотой
к черной бархотке.
- Ничего, - сказала она наконец. - Но я хотела, чтобы ты признался.
Никогда не пытайся мне лгать, Геральт. Никогда.
Стена пахла мокрым камнем и кислыми сорняками, солнце просвечивало
сквозь коричневую воду рва, выхватывая теплую зелень тины, покрывающей дно,
и яркую желтизну кувшинок, плавающих на поверхности.
Замок медленно пробуждался к жизни. В западном крыле кто-то стукнул
ставнями и рассмеялся. Еще кто-то слабым голосом просил рассола из-под
квашеной капусты. Один из гостящих в Розроге коллег Лютика, невидимый,
напевал за бритьем:
За овином, на заборе
Петушок распелся.
Сейчас выйду к тебе, дроля,
Я почти оделся.
Скрипнула дверь, во двор вышел Лютик, потягиваясь и протирая глаза.
- Как дела, жених? - сказал он утомленно. - Если намерен смыться,
сейчас у тебя последняя возможность.
- Ранняя ты пташка, Лютик.
- Я вообще не ложился, - буркнул поэт, садясь рядом с ведьмаком на
каменную скамейку и прислоняясь спиной к поросшей традисканцией стене. -
Боги, ну и тяжелая выдалась ночка. Что ж, друзья не каждый день женятся,
надо было это дело как-то отпраздновать.
- Сегодня свадебный пир, - напомнил Геральт. - Выдержишь?
- Обижаешь.
Солнце сильно пригревало, в кустах гомонили птицы. Со стороны озера
слышались плеск и писк. Рыженькие дриады Моренн, Цирилла, Мона, Эитнэ и
Кашка, дочки Фрейксенета, купались, как привыкли, нагишом, в обществе Трисс
Меригольд и Фрейи, подружки Мышовура. Наверху, на развалившихся стенах
замка, королевские послы, рыцари Ив, Суливой, Матхольм и Деверо, вырывали
друг у друга подзорную трубу.
- Повеселились-то хорошо, Лютик?
- Не спрашивай.
- Вышел какой-нибудь большой скандал?
- Несколько.
Первый скандал, поведал поэт, произошел на расовой почве. Тельико
Луннгервинк Леторт вдруг в самый разгар веселья заявил, что хватит ему
выступать в обличье низушка. Ткнув пальцем в присутствующих в зале дриад,
эльфов, хоббитов, сирену, краснолюда и гнома, который утверждал, что его
зовут Шуттенбах, допплер назвал дискриминацией то, что все могут быть самими
собой, и исключительно он, Тельико, должен строить из себя кого-то другого.
После чего принял - на минутку - свой природный облик. При каковом зрелище
Гардения Бибервельт сомлела, князь Агловаль с опасностью для жизни подавился
судаком, а с Анникой, дочкой войта Кальдемейна, сделалась истерика.
Положение спас дракон Виллентретенмерт, присутствующий под видом рыцаря
Борха Три Галки, спокойно объяснив допплеру, что способность менять форму -
привилегия, которая обязывает, и обязывает среди прочего принимать облик,
всеми почитаемый приличным и принятым в обществе, и что это не что иное, как
обычная вежливость по отношению к хозяину. Допплер обвинил Виллентретенмерта
в расизме, шовинизме и отсутствии элементарного понятия о предмете
дискуссии. Уязвленный Виллентретенмерт принял на миг облик дракона, поломав
немного мебели и вызвав общую панику. Когда все успокоилось, разгорелся
яростный спор, в котором люди и нелюди приводили друг другу примеры
нетерпимости и расовых предрассудков. Довольно неожиданную ноту в дискуссию
внес голос веснушчатой Мерле, девки, не похожей на девку. Мерле заявила, что
весь спор глуп и беспредметен и не имеет отношения к настоящим
профессионалам, которые не знают, что такое предрассудки, что она и готова
немедля, за соответствующую плату, доказать, хотя бы и с драконом
Виллентретенмертом в его натуральном виде. В воцарившейся тишине раздался
голос медиума женского пола, провозгласившего, что может сделать то же самое
задаром. Виллентретенмерт быстро сменил тему и дискуссия перешла на более
безопасные предметы, такие, как экономика, политика, охота, рыболовство и
азартные игры.
Остатки скандала приняли характер скорее товарищеский. Мышовур,
Радклифф и Доррегарай поспорили, кто из них сможет силой воли заставить
левитировать больше предметов за раз. Победил Доррегарай, удержавший в
воздухе два кресла, патеру с фруктами, миску супа, глобус, кота, двух собак
и Кашку, самую младшую дочку Фрейксенета и Браэнн.
Потом Цирилла и Мона, две средние дочки Фрейксенета, подрались и
пришлось их вывести. Вскоре после того подрались Рагнар и рыцарь Матхольм, а
причиной драки послужила Моренн, самая старшая Фрейксенетова дочь.
Расстроенный Фрейксенет велел Браэнн запереть все свое рыжее потомство в
комнатах, а сам примкнул к состязанию в выпивке, которое устроила Фрейя,
подружка Мышовура. Скоро выяснилось, что Фрейя обладает поразительной,
граничащей с полным иммунитетом устойчивостью к алкоголю. Большинство поэтов
и бардов, коллег Лютика, вскоре очутилось под столом. Фрейксенет, Крах ан
Крайт и войт Кальдемейн сражались достойно, но вынуждены были уступить.
Твердо держался чародей Радклифф, пока не выяснилось, что он мухлевал - у
него был при себе рог единорога. Когда рог отобрали, у чародея не осталось
никаких шансов победить Фрейю. Вскоре конец стола, занятый островитянкой,
опустел окончательно - какое-то время с ней еще пил никому не известный
бледный мужчина в старомодном кафтане. Спустя некоторое время мужчина встал,
покачнулся, вежливо поклонился и прошел сквозь стену, как сквозь дым. Осмотр
украшавших залу старинных портретов позволил установить, что то был Виллем
по прозвищу Дьявол, владелец Розрога, заколотый кинжалом во время застолья
несколько сотен лет назад.
Древний замок скрывал многочисленные тайны и пользовался в прошлом
довольно мрачной славой, не обошлось и без новых происшествий
сверхъестественного характера. Около полуночи в открытое окно влетел вампир,
но краснолюд Ярпен Зигрин прогнал кровопивца, дыхнув на него чесноком. Все
время что-то выло, стонало и звенело цепями, но никто не обращал на шум
внимания, все думали, что это Лютик и его немногочисленные трезвые коллеги.
Однако ж то были духи, поскольку на лестницах потом обнаружилось
значительное количество эктоплазмы - несколько человек поскользнулось и
больно ушиблось.
Все границы приличий перешел взъерошенный и огненноокий упырь, который
из засады ущипнул за зад сирену Шъееназ. Скандал едва удалось замять, потому
что Шъееназ решила, что виновник - Лютик. Упырь, пользуясь замешательством,
кружил по зале и щипался, но Нэннеке высмотрела его и изгнала посредством
экзорцизмов.
Нескольким явилась Белая Дама, которую, если верить легенде, когда-то
живьем замуровали в подземельях Розрога. Однако ж нашлись скептики,
утверждавшие, что то была не Белая Дама, а медиум женского пола, блуждавший
по галереям в поисках выпивки.
Потом началось повальное исчезновение. Первыми исчезли рыцарь Ив и
дрессировщица крокодилов, вскоре после них простыл след Рагнара и Эурнейд,
жрицы Мелитэле. Затем пропала Гардения Бибервельт, но выяснилось, что она
пошла спать. Внезапно оказалось, что не хватает Однорукого Ярре и Иоли,
второй жрицы Мелитэле. Цири, хотя и утверждала, что Ярре ей безразличен,
проявила некоторое беспокойство, но выяснилось, что Ярре вышел по нужде и
упал возле рва, где и уснул, а Иоля нашлась под лестницей. С эльфом
Хиреаданом.
Видели также Трисс Меригольд и ведьмака Эскеля из Каэр Морхена,
исчезавших в парковой беседке, однако под утро кто-то донес, что из той
беседки вышел допплер Тельико. Все терялись в догадках, чей же облик принял
допплер - Трисс или Эскеля. Кто-то даже рискнул предположить, что в замке
может быть два допплера. Хотели спросить мнение дракона Виллентретенмерта,
как специалиста в области метаморфизма, но оказалось, что дракон пропал, а с
ним и девица Мерле.
Исчезла также другая девица и один из пророков. Тот пророк, который не
пропал, твердил, что он настоящий, но доказательств представить не смог.
Сгинул также выдававший себя за Шуттенбаха гном, и его до сих пор не
нашли.
- Жаль, - закончил бард, широко зевая. - Жаль, что тебя при том не
было, Геральт. Отличный получился бал.
- Жаль, - проворчал ведьмак. - Но знаешь... Я не мог, потому что
Йеннифэр... Сам понимаешь...
- Конечно, понимаю, - сказал Лютик. - Потому и не женюсь.
С замковой кухни доносились звяканье котлов, веселый смех и песни.
Прокорм целой банды гостей становился некоторой проблемой, поскольку король
Хервиг практически не держал прислуги. Присутствие чародеев также не решало
вопроса, так как путем общего
консенсуса
было решено есть натуральную пищу и
отказаться от кулинарных чар. Кончилось все тем, что Нэннеке согнала на
кухню кого только могла. Поначалу дело шло туго - те, кого жрица изловила,
ничего не смыслили в стряпне, а те, кто смыслили, смылись. Однако потом
Нэннеке получила неожиданное подкрепление в лице Гардении Бибервельт и
хоббиток из ее свиты. Превосходными и приятными в совместной работе
кухарками оказались также, на диво, все четыре шлюхи из команды Лютика.
Со снабжением хлопот было меньше. Фрейксенет и князь Агловаль
отправились на охоту и привезли отличной дичины. Браэнн и ее дочкам хватило
двух часов, чтобы завалить кухню дикой птицей, поскольку даже самая младшая
из дриад, Кашка, удивительно ловко управлялась с луком. Король Хервиг,
который обожал рыбалку, засветло выплывал на озеро и привозил щук, судаков и
огромных окуней. Компанию ему обычно составлял Локи, младший сын Краха ан
Крайта. Локи знал толк в рыболовстве и лодках, а кроме того, был на рассвете
вменяем, ибо подобно Хервигу не пил.
Даинти Бибервельт и его родичи, при участии допплера Тельико, взялись
за украшение зала и комнат. Мытьем же и уборкой заставили заняться обоих
пророков, дрессировщицу крокодилов, скульптора по мрамору и вечно пьяного
медиума женского пола.
Заботу о погребке и напитках поначалу возложили на Лютика и его
коллег-поэтов, но это оказалось страшной ошибкой. Бардов изгнали, а ключи
отдали Фрейе, подружке Мышовура. Лютик и поэты целыми днями просиживали под
деревьями, стараясь растрогать Фрейю любовными балладами, к которым, однако,
островитянка оказалась так же устойчива, как и к алкоголю.
Геральт поднял голову, вырванный из дремоты стуком копыт по камням
двора. Из-за росших у стены кустов показалась лоснящаяся от воды Кэльпи с
Цири на спине. Цири была в своем черном наряде, за плечами висел меч,
знаменитый Гвеир, добытый в пустынных катакомбах Кората.
Минуту они молча смотрели друг на друга, потом девушка толкнула лошадь
пяткой, подъехала ближе. Кэльпи нагнула голову, пытаясь достать ведьмака
зубами, но Цири удержала ее, резко дернув повод.
- Ведь это сегодня, - заговорила ведьмачка, не спешиваясь. - Сегодня,
Геральт.
- Сегодня, - подтвердил он, опираясь о стену.
- Я рада, - сказала она неуверенно. - Думаю... Нет, я уверена, что вы
будете счастливы, и рада...
- Слезай, Цири. Поговорим.
Девушка тряхнула головой, отбрасывая волосы назад, за ухо. На миг
Геральт увидел широкий безобразный рубец на ее щеке - памятку о тех страшных
днях. Цири отпустила волосы до плеч и зачесывала их так, чтобы прикрывать
шрам, но частенько забывала об этом.
- Я уезжаю, Геральт, - сказала она. - Сразу после торжества.
- Слезь, Цири.
Ведьмачка соскочила с седла, села рядом. Геральт обнял ее. Цири
уткнулась ему головой в плечо.
- Уезжаю, - повторила она.
Он молчал. Слова теснились в голове, но среди них не было ни одного,
которое можно было бы счесть подходящим. Нужным. Он молчал.
- Знаю, что ты думаешь, - сказала она тихо. - Думаешь, я бегу. Ты прав.
Он молчал. Он знал.
- Наконец-то после стольких лет вы вместе. Йен и ты. Вас ждет счастье,
покой. Дом. Но меня это пугает, Геральт. Поэтому... я бегу.
Он молчал. Думал о собственных бегствах.
- Уеду сразу после торжества, - повторила Цири. - Хочу снова увидеть
звезды над трактом, хочу насвистывать среди ночи баллады Лютика. И хочу боя,
танца с мечом, хочу риска, наслаждения, которое дает победа. И одиночества.
Понимаешь меня?
- Конечно, я понимаю тебя, Цири. Ты моя дочка, ты ведьмачка. Ты
сделаешь то, что должна сделать. Но одно я должен тебе сказать. Одно. Ты не
убежишь, сколько бы ни бежала.
- Знаю, - она прижалась крепче. - Я все еще надеюсь, что
когда-нибудь... Если подожду, если буду терпелива, то и для меня настанет
когда-нибудь такой прекрасный день... Такой прекрасный день...... Хотя...
- Что, Цири?
- Я никогда не была красивой. А с этим шрамом...
- Цири, - перебил он ее. - Ты самая прекрасная девушка на свете. Сразу
после Йен, разумеется.
- Ох, Геральт...
- Если мне не веришь, спроси Лютика.
- Ох, Геральт.
- Куда...
- На Юг, - перебила она сразу, отворачиваясь. - Край там еще дымится
после войны, восстановление не закончено, люди борются за выживание. Им
нужна охрана и защита. Я пригожусь. И еще есть пустыня Корат... Есть
Нильфгаард. У меня там свои счеты. У нас, Гвеира и меня, есть там счеты,
которые нужно свести...
Она замолкла, лицо отвердело, зеленые глаза сузились, губы скривила
злая гримаса. Помню, подумал Геральт, помню. Да, это случилось тогда, на
скользких от крови лестницах замка Рыс-Рун, где они бились плечом к плечу,
он и она, Волк и Кошка, две машины для убийства, нечеловечески быстрые и
нечеловечески свирепые, ибо доведенные до крайности, разъяренные, припертые
к стене. Да, тогда нильфгаардцы отступили, охваченные ужасом, пред блеском и
свистом их клинков, а они медленно пошли вниз, вниз по лестницам замка
Рыс-Рун, мокрым от крови. Пошли, поддерживая друг друга, вместе, а перед
ними шла смерть, смерть, заключенная в двух светлых острых мечах. Холодный,
спокойный Волк и бешеная Кошка. Блеск клинков, крик, кровь, смерть... Да,
это было тогда... Тогда...
Цири снова отбросила волосы назад, и среди пепельных прядей сверкнула
широкая снежно-белая полоса у виска.
Именно тогда она и поседела.
- У меня там счеты, - прошипела она. - За Мистле. За мою Мистле. Я
отомстила за нее, но за Мистле недостаточно одной смерти.
Бонарт, подумал он. Убила его, ненавидя. Ох, Цири, Цири. Ты стоишь над
пропастью, доченька. За твою Мистле не хватит и тысячи смертей. Берегись
ненависти, Цири, она жрет человека, как рак.
- Прислушайся к себе, - шепнул он.
- Предпочитаю прислушиваться к другим, - зловеще усмехнулась она. -
Лучше окупается, в конечном счете.
Я больше никогда ее не увижу, подумал он. Если она уедет, я больше
никогда не увижу ее.
- Увидишь, - сказала она и улыбнулась, и то была улыбка чародейки, а не
ведьмачки. - Увидишь, Геральт.
Она вдруг вскочила, высокая и худощавая, как мальчик, но ловкая, как
танцорка. Одним прыжком очутилась в седле.
- Йа-а-а, Кэльпи!!!
Из-под копыт кобылы брызнули высеченные подковами искры.
Из-за стены выдвинулся Лютик с висящей на плече лютней, держа в руках
две большие кружки пива.
- На, выпей, - сказал он, садясь рядом. - Полегчает.
- Не знаю. Йеннифэр предупредила, что если от меня будет пахнуть...
- Пожуешь петрушку. Пей, подкаблучник.
Долгую минуту сидели в молчании, медленно потягивая пиво из кружек.
Наконец Лютик вздохнул.
- Цири уезжает, верно?
- Да.
- Знаю. Слушай, Геральт...
- Ничего не говори, Лютик.
- Ладно.
Снова замолчали. С кухни долетал приятный запах жареной дичины, щедро
приправленной можжевельником.
- Что-то кончается, - сказал Геральт с трудом. - Что-то кончается,
Лютик.
- Нет, - серьезно возразил поэт. - Что-то начинается.
Послеполуденное время прошло под знаком всеобщего плача. Началось все с
эликсира красоты. Эликсир, а точнее мазь, именуемая поскрипом, а на Старшей
Речи - гламарией, при умелом применении удивительным образом улучшала
внешность. Трисс Меригольд по просьбе гостящих в замке барышень приготовила
большое количество гламарии, после чего барышни приступили к косметическим
процедурам. Из-за запертых дверей комнат доносился плач Цириллы, Моны, Эитнэ
и Кашки, которым запретили пользоваться гламарией - этой чести удостоилась
лишь самая старшая из дриад, Моренн. Громче всех ревела Кашка.
Этажом выше рыдала Лилия, дочка Даинти Бибервельта, потому что
оказалось, что гламария, как и большинство чар, совершенно не действует на
хоббиток. В саду, в кустах терновника, точил слезу медиум женского пола, не
знавший, что гламария вызывает насильственное протрезвление и сопутствующие
ему симптомы, в том числе острую меланхолию. В западном крыле замка рыдала
Анника, дочка войта Кальдемейна, которая не знала, что гламарию полагается
втирать под глаза, свою долю съела и в результате получила расстройство
желудка. Цири взяла свою порцию гламарии и натерла ею Кэльпи.
Поплакали также жрицы Иоля и Эурнейд, поскольку Йеннифэр наотрез
отказалась надевать сшитое ими белое подвенечное платье. Не помогло и
вмешательство Нэннеке. Йеннифэр ругалась, швырялась предметами и
заклинаниями, повторяя, что в белом похожа на какую-то долбаную
девственницу. Расстроенная Нэннеке тоже начала орать, упрекая чародейку в
том, что та ведет себя хуже, чем три долбаных девственницы вместе взятых. В
ответ Йеннифэр метнула шаровую молнию и развалила крышу на наружной башне,
что, впрочем, имело и положительную сторону - грохот вышел такой страшный,
что дочка Кальдемейна впала в шоковое состояние и у нее прошел понос.
Снова видели Трисс Меригольд и ведьмака Эскеля из Каэр Морхена,
которые, нежно обнявшись, крадучись проскользнули в беседку в парке. На сей
раз не было сомнения, что это они собственной персоной, ибо допплер Тельико
пил пиво в компании Лютика, Даинти Бибервельта и дракона Виллентретенмерта.
Несмотря на упорные поиски, гнома, выдававшего себя за Шуттенбаха,
найти не удалось.
- Йен...
Она выглядела очаровательно. Черные, волнующиеся, украшенные золотой
диадемкой локоны блестящим каскадом падали на плечи и высокий воротник
длинного белого парчового платья с пышными рукавами в черную полоску,
стянутого в талии бесчисленным количеством вытачек и лиловых лент.
- Цветы, не забудь цветы, - сказала Трисс Меригольд, вся в
темно-лазурном, вручая невесте букет белых роз. - Ох, Йен, я так рада...
- Трисс, дорогая, - неожиданно зарыдала Йеннифэр, после чего обе
чародейки осторожно обнялись и поцеловали воздух возле ушей с бриллиантовыми
сережками.
- Хватит нежностей, - молвила Нэннеке, разглаживая на себе складки
снежно-белого жреческого одеяния. - Идем в часовню. Иоля, Эурнейд,
поддерживайте ей платье, а то она свалится на лестнице.
Йеннифэр приблизилась к Геральту, рукой в белой кружевной перчатке
поправила ему ворот черного, шитого серебром кафтана. Ведьмак взял ее под
руку.
- Геральт, - шепнула она ему на ухо, - я все не могу поверить...
- Йен, - шепнул он в ответ. - Люблю тебя.
- Знаю.
- Где, холера ясная, Хервиг?
- Понятия не имею, - сказал Лютик, протирая рукавом пряжки на модном
камзоле цвета вереска. - A где Цири?
- Не знаю, - Йеннифэр сморщилась и потянула носом. - От тебя жутко
несет петрушкой, Лютик. Перешел в вегетарианство?
Гости собирались, понемногу заполняя огромную часовню. Агловаль, весь в
строгом черном, вел бело-салатную Шъееназ, рядом с ними семенила толпа
низушков в коричневом, бежевом и охряном, явились Ярпен Зигрин и дракон
Виллентретенмерт, оба искрящиеся золотом, Фрейксенет и Доррегарай в
фиолетовом, королевские послы в геральдических цветах, эльфы и дриады в
зеленом и знакомые Лютика во всех цветах радуги.
- Кто-нибудь видел Локи? - спросил Мышовур.
- Локи? - Эскель, подойдя, глянул на них сквозь фазаньи перья,
украшающие берет. - Локи рыбачил с Хервигом. Я их видел в лодке на озере.
Цири поехала туда, чтобы сказать им, что начинается.
- Давно?
- Давно.
- Чтоб их зараза взяла, рыбаков засраных, - выругался Крах ан Крайт. -
Когда хороший клев, забывают обо всем на свете. Рагнар, лети за ними.
- Сейчас, - сказала Браэнн, стряхивая с глубокого декольте пушинку
одуванчика. - Тут нужен кто-то, кто быстро бегает. Мона, Кашка!
Raenn'ess
aen laeke, va!
- Я же говорила, - фыркнула Нэннеке, - что на Хервига полагаться
нельзя. Безответственный остолоп, как все атеисты. Кому взбрело в голову
именно ему доверить роль распорядителя на церемонии?
- Он же король, - неуверенно сказал Геральт. - Хоть и бывший, но
все-таки король...
- Многая лета, многая лета... - неожиданно запел один из пророков, но
дрессировщица крокодилов угомонила его ударом по шее. В толпе низушков
завозились, кто-то выругался, а кто-то еще схлопотал плюху. Гардения
Бибервельт взвизгнула, потому что допплер Тельико наступил ей на платье.
Медиум женского пола начал всхлипывать, совершенно без всякого повода.
- Еще минута, - сквозь зубы прошипела Йеннифэр, мило улыбаясь и
стискивая в руке букет, - Еще минута, и меня удар хватит. Пусть все наконец
начнется. И пусть все наконец кончится.
- Не вертись, Йен, - рявкнула Трисс. - Шлейф оторвется!
- Где гном Шуттенбах? - прокричал кто-то из поэтов.
- Понятия не имеем! - откликнулись хором четыре девицы.
- Так пусть его кто-нибудь поищет, холера! - заорал Лютик. - Обещал
нарвать цветов! И что? Ни Шуттенбаха, ни цветов! И на кого мы похожи?
Толпа у входа в часовню забурлила, и на середину выбежали, тонко крича,
обе посланные на озеро дриады, а за ними ворвался Локи; с него капала вода и
тина, из раны на лбу текла кровь.
- Локи! - крикнул Крах ан Крайт. - Что случилось?
- Мааамааа! - надрывалась Кашка.
-
Que'ss aen?
- Браэнн подбежала к дочерям, совершенно потрясенная, в
волнении переходя на диалект брокилонских дриад. -
Que'ss aen? Que suecc'ss
feal, caer me?
- Перевернул лодку... - выдохнул Локи. - Возле самого берега...
Страшный, ужас! Я стукнул его веслом, а он перекусил, перекусил весло!
- Кто? Что?
- Геральт! - прокричала Браэнн. - Геральт, Мона говорит, это
cinerea
!
- Жряк! - гаркнул ведьмак. - Эскель, лети за моим мечом!
- Моя палочка! - вторил ему Доррегарай. - Радклифф! Где моя палочка?
- Цири! - продолжал Локи, отирая кровь со лба. - Цири с ним бьется! С
чудищем!
- Зараза! У Цири нет никаких шансов одолеть жряка! Эскель! Коня!
- Подождите! - Йеннифэр сорвала диадемку и шваркнула ее о паркет. - Мы
вас телепортируем! Так быстрее! Доррегарай, Трисс, Радклифф! Дайте руки...
Все примолкли, а потом громко загалдели. В дверях часовни стоял король
Хервиг, мокрый, но невредимый. Рядом с ним возник молоденький мальчик с
непокрытой головой, в блестящий доспехах странной конструкции. А за ними
вошла и Цири - грязная, растрепанная, с Гвеиром в руке. С нее капала вода,
через щеку, от виска до подбородка, бежала глубокая, паскудного вида рана,
сильно кровоточащая даже сквозь прижатый к лицу оторванный рукав рубашки.
- Цири!!!
- Я его убила, - невнятно сообщила ведьмачка. - Развалила башку.
Она пошатнулась. Геральт, Эскель и Лютик поддержали ее, подняли. Цири
не выпустила меча.
- Снова... - простонал поэт. - Снова прямо в лицо... Что за сволочное
невезенье у девчонки...
Йеннифэр громко охнула, подбежала к Цири, оттолкнув Ярре, который с
одной рукой только мешал. Не обращая внимания на то, что смешанная с илом и
водой кровь пачкает и портит ей платье, чародейка прижала пальцы к лицу
ведьмачки и выкрикнула заклинание. Геральту показалось, что весь замок
затрясся, а солнце на секунду погасло.
Йеннифэр отняла руку от лица Цири, и все ахнули от изумления -
отвратительная рана стянулась в тоненькую красную царапину, обозначенную
несколькими маленькими капельками крови.
Цири обвисла в держащих ее руках.
- Браво, - сказал Доррегарай. - Рука мастера.
- Преклоняюсь, Йен, - глухо произнесла Трисс, а Нэннеке расплакалась.
Йеннифэр улыбнулась, повела глазами и потеряла сознание. Геральт сумел
подхватить ее раньше, чем она опустилась на землю, мягко, как шелковая
лента.
- Спокойно, Геральт, - сказала Нэннеке. - Без паники. Сейчас у нее все
пройдет. Сильное перенапряжение, а к тому еще переживания... Она очень любит
Цири, сам знаешь.
- Знаю, - Геральт поднял голову, посмотрел на юнца в блестящей броне,
стоящего под дверью комнаты.
- Слушай, сынок, возвращайся в часовню. Тебе тут нечего делать. А
кстати, между нами, кто ты такой?
- Я... Я Галахад, - пробормотал рыцаренок. - Могу ли я... Дозволено ли
мне будет спросить, как чувствует себя та прекрасная и отважная дева?
- Которая? - усмехнулся ведьмак. - Их две, обе прекрасные, обе отважные
и обе девы, из которых одна все еще дева, в смысле незамужняя, только по
случайности. О которой речь?
Юнец явственно покраснел.
- О младшей... - сказал он. - Той, что без колебания бросилась, чтобы
спасти Короля-Рыбака.
- Кого?
- Он имеет в виду Хервига, - вмешалась Нэннеке. - Жряк напал на лодку,
с которой Хервиг с Локи ловили рыбу. Цири бросилась на жряка, а этот вьюнош,
который случайно оказался поблизости, поспешил ей на помощь.
- Ты помог Цири, - ведьмак взглянул на рыцаренка внимательнее и
доброжелательнее. - Как, говоришь, тебя звать? Забыл.
- Галахад. Это Авалон, замок Короля-Рыбака?
Дверь отворилась, и в проеме встала Йеннифэр, слегка бледная,
поддерживаемая Трисс Меригольд.
- Йен!
- Пошли в часовню, - объявила тихим голосом чародейка. - Гости ждут.
- Йен... может, отложим...
- Я стану твоей женой, чтоб меня черти взяли! И стану ей сейчас же!
- А Цири?
- Что Цири? - ведьмачка выступила из-за спины Йеннифэр, втирая гламарию
в здоровую щеку. - Все в порядке, Геральт. Пустая царапина, я ее даже не
чувствую.
Галахад, скрипя и бренча доспехами, опустился, а вернее, брякнулся на
одно колено.
- Прекрасная госпожа...
Огромные глаза Цири сделались еще больше.
- Цири, позволь, - сказал ведьмак. - Это рыцарь... гм... Галахад. Вы
уже знакомы. Он тебе помог, когда ты дралась со жряком.
Цири залилась румянцем. Гламария начинала действовать, поэтому румянец
получился действительно очаровательный, а рубца почти не было видно.
- Госпожа, - запинаясь сказал Галахад, - окажи мне милость. Позволь, о
прекрасная, быть у ног твоих...
- Насколько я понимаю, он хочет быть твоим рыцарем, Цири, - сообщила
Трисс Меригольд.
Ведьмачка заложила руки за спину и сделала очаровательный реверанс,
по-прежнему не говоря ни слова.
- Гости ждут, - прервала Йеннифэр. - Галахад, видно, что ты не только
отважный, но и вежливый мальчик. Ты сражался плечом к плечу с моей дочкой,
так подай ей руку во время церемонии. Цири, бегом, переоденься в платье.
Геральт, причешись и заправь рубашку в штаны, она вылезла. Жду вас всех в
часовне через десять минут!
Свадьба удалась на славу. Дамы и барышни плакали в полном составе.
Обряд совершил Хервиг, хоть и бывший, но все же король. Весемир из Каэр
Морхена и Нэннеке играли роль родителей жениха и невесты, а Трисс Меригольд
и Эскель выступали в качестве подружки и шафера. Галахад вел под руку Цири,
и Цири краснела, как пион.
Те, кто был при мечах, выстроились шпалерами. Коллеги Лютика бренчали
на лютнях и гуслях и пели специально сложенную для случая песню, причем
припев подхватывали также рыжие дочки Фрейксенета и сирена Шъееназ, широко
известная своим прекрасным голосом.
Лютик произнес речь, пожелал новобрачным счастья, успехов, а также
крайне удачной брачной ночи, за что заработал от Йеннифэр пинок по голени.
Потом все перешли в тронный зал и сели за стол. Геральт и Йеннифэр, с
руками, все еще связанными шелковым шарфом, сели во главе стола, откуда
улыбались, отвечая на тосты и пожелания счастья.
Гости, которые в большинстве своем нагулялись и набуянились еще прошлой
ночью, пировали степенно и пристойно - и в течение удивительно долгого
времени никто не хмелел. Неожиданным исключением явился Однорукий Ярре,
который хватил лишку, не вынеся вида Цири, пылающей румянцем под масляным
взглядом Галахада. Опять же, никто не исчезал, если не считать Кашки,
которую, однако, вскоре нашли под столом, спящую в обнимку с собакой.
Упырям замка Розрог предыдущая ночь также, должно быть, далась нелегко,
поскольку они не подавали признаков жизни. Исключение составил обвешанный
остатками савана скелет, который внезапно высунулся из-под пола за спинами
Агловаля, Фрейксенета и Мышовура. Князь, барон и друид были, однако,
увлечены дискуссией о политике и сим явлением пренебрегли. Скелет разозлился
на отсутствие внимания, передвинулся вдоль стола и заскрежетал зубами над
самым ухом Трисс Меригольд. Чародейка, нежно прижимавшаяся к плечу Эскеля из
Каэр Морхена, подняла прелестную белую ручку и выстрелила пальцами. Костями
занялись псы.
- Пусть великая Мелитэле будет к вам благосклонна, дорогие мои, -
Нэннеке поцеловала Йеннифэр и чокнулась своим кубком с чашей Геральта. - Вам
на это потребовалось чертовски много времени, но наконец вы вместе. Я
страшно рада, но надеюсь, что Цири не станет брать с вас пример и если
кого-нибудь себе найдет, так тянуть не будет.
- Похоже, - Геральт движением головы показал на засмотревшегося на
ведьмачку Галахада, - она уже кого-то себе нашла.
- Ты о том чудаке? - возмутилась жрица. - Ну нет. Из него толку не
выйдет. Ты присматривался к нему? Нет? Ты погляди, что он делает. Будто бы
влюблен в Цири, а сам непрерывно озирается и ощупывает все чары и кубки на
столе. Сам согласись, не слишком нормальное поведение. Удивляюсь я девушке,
что глазеет на него как на икону. Вот Ярре - другое дело. Мальчик разумный,
уравновешенный...
- Твой разумный и уравновешенные Ярре как раз свалился под стол, -
холодно прервала ее Йеннифэр. - Хватит об этом, Нэннеке. К нам идет Цири.
Пепельноволосая ведьмачка села на освобожденное Хервигом место и крепко
прижалась к чародейке.
- Уезжаю, - сказала она тихо.
- Знаю, доченька.
- Галахад... Галахад... едет со мной. Не знаю, почему. Но не могу же я
ему запретить, правда?
- Правда. Геральт! - Йеннифэр подняла на мужа глаза, светящиеся теплым
фиолетовым светом. - Походи вокруг стола, побеседуй с гостями. Разрешаю даже
выпить. Один кубок. Маленький. А я хотела бы поговорить со своей дочкой, как
женщина с женщиной.
Ведьмак вздохнул.
За столом делалось все веселее. Компания Лютика пела песенки, причем
такие, что у Анники, дочки войта Кальдемейна, кровь бросилась в лицо. Дракон
Виллентретенмерт, крепко захмелевший, обнимал еще более хмельного допплера
Тельико и внушал ему, что превращаться в князя Агловаля с целью занять его
место на ложе сирены Шъееназ было бы бестактно и не по-товарищески.
Рыжие дочки Фрейксенета из кожи вон лезли, чтобы понравиться
королевским послам, а королевские послы всеми силами старались произвести
впечатление на дриад, что в сумме создало настоящий пандемониум. Ярпен
Зигрин, шмыгая курносым носом, втолковывал Хиреадану, что в детстве хотел
быть эльфом. Мышовур орал, что правительство не удержится, a Агловаль, что
как раз наоборот. Никто не знал, о каком правительстве речь. Хервиг
рассказывал Гардении Бибервельт об огромном карпе, которого он поймал на
леску из одного-единственного конского волоса. Хоббитка сонно кивала
головой, время от времени прикрикивая на мужа, чтобы перестал лакать.
По галереям носились пророки и дрессировщица крокодилов, тщетно пытаясь
найти гнома Шуттенбаха. Фрейя, очевидно устав от хлипких мужчин, пила строго
с медиумом женского пола, причем обе хранили полное значения и достоинства
молчание.
Геральт обошел стол, чокаясь, подставляя спину для поздравительных
хлопков и щеки для поздравительных поцелуев. Наконец он приблизился к месту,
где к покинутому Цири Галахаду подсел Лютик. Галахад, вперившись в кубок
поэта, что-то рассказывал, а поэт щурил глаза и притворялся
заинтересованным. Геральт приостановился за ними.
- Сел я тогда в ту лодку, - говорил Галахад, - и отплыл в туман, хотя
признаюсь вам, господин Лютик, что сердце замирало во мне от ужаса... И
сознаюсь вам, что тогда усомнился. Подумал, что настал мой конец, сгину
неминуемо в той мгле непроглядной... И тут взошло солнце, заблестело на воде
как... как золото... И увидел я пред очами моими... Авалон. Ибо это же
Авалон, правда?
- Нет, - отвечал Лютик, наливая. - Это Швеммланд, в переводе "Болото".
Пей, Галахад.
- А замок... Это ведь замок Монсальват?
- Ни под каким видом. Это Розрог. Я никогда не слыхал, сынок, о замке
Монсальват. А если я о чем-то не слышал, значит, ничего такого не
существует. За здоровье молодых, сынок!
- За здоровье, господин Лютик. Но ведь тот король... Разве он не
Король-Рыбак?
- Хервиг-то? Факт, любит порыбачить. Раньше любил охоту, но с тех пор
как его охромили в битве под Ортом, верхом ездить не может. Только не
называй его Королем-Рыбаком, Галахад, во-первых, потому что очень глупо
звучит, а во-вторых, потому что Хервигу может быть неприятно.
Галахад долго молчал, поигрывая полупустым кубком. Наконец тяжело
вздохнул, огляделся.
- Вы были правы, - прошептал он. - Это только легенда. Сказка.
Фантазия. Короче говоря - вранье. Вместо Авалона обычное Болото. И неоткуда
взять надежды...
- Да ну, - поэт ткнул его локтем в бок, - не впадай в уныние, сынок.
Откуда эта паршивая меланхолия? Ты на свадьбе, веселись, пей, пой. Ты молод,
вся жизнь впереди.
- Жизнь, - повторил рыцарь в раздумье. - Как так, господин Лютик? Что
начинается, что кончается?
Лютик глянул на него быстро и внимательно.
- Не знаю, - сказал он. - Но если я чего не знаю, то никто не знает.
Вывод - ничто никогда не кончается и ничто не начинается.
- Не понимаю.
- И не должен.
Галахад снова подумал, морща лоб.
- А Грааль? - спросил он наконец. - Что с Граалем?
- Что такое Грааль?
- То, чего ищут, - Галахад поднял на поэта оттаявшие глаза. - Самое
главное. То, без чего жизнь перестает иметь смысл. То, без чего она неполна,
незаконченна, несовершенна.
Поэта выпятил губы и посмотрел на рыцаря своим знаменитым взглядом, в
котором высокомерие смешивалась с веселым доброжелательством.
- Ты целый вечер, - сказал он, - просидел рядом со своим Граалем,
недоумок.
Около полуночи, когда гости уже стали вполне самодостаточны, а Геральт
и Йеннифэр, освобожденные от требований церемониала, смогли спокойно
посмотреть друг другу в глаза, двери с грохотом отворились и в залу вступил
разбойник Виссинг, известный всем под прозвищем Цап-Царап. Цап-Царап имел
около двух метров росту, бороду до пояса и нос, формой и цветом напоминающий
редиску. На одном плече разбойник нес свою знаменитую палицу Былинку, а на
другом - огромный мешок.
Геральт и Йеннифэр знали Цап-Царапа с давних пор. Ни одному из них не
пришло, однако, в голову его пригласить. Тут явно поработал Лютик.
- Здравствуй, Виссинг, - сказала с улыбкой чародейка. - Мило, что ты о
нас вспомнил. Будь как дома.
Разбойник изысканно поклонился, опираясь на Былинку.
- Много лет радости и кучу детей, - провозгласил он громко. - Вот чего
желаю вам, дорогие. Сто лет и счастья, да что я болтаю, двести, курва,
двести! Ах, как я рад, Геральт, и вы, госпожа Йеннифэр. Я всегда верил, что
вы поженитесь, хоть вы вечно ссорились и грызлись что твои, с позволенья
сказать, собаки. Ах, курва, что я несу...
- Здравствуй, здравствуй, Виссинг, - сказал ведьмак, наливая вина в
самый большой кубок, какой нашелся поблизости. - Выпей за наше здоровье.
Откуда прибыл? Ходили слухи, что ты сидишь в темнице.
- Вышел, - Цап-Царап выпил залпом, вздохнул глубоко. - Вышел под этот,
как бишь его, курва, залог. А тут, мои дорогие, для вас подарок. Держите.
- Что это? - пробормотал Геральт, глядя на большой мешок, в котором
что-то шевелилось.
- По дороге поймал, - сказал Цап-Царап. - В цветнике надыбал, там, где
стоит та голая баба каменная. Знаешь, та, которую голуби обосрали...
- Что в мешке?
- А, такой, как бы это сказать, бес. Поймал его для вас, в подарок. У
вас тут зверинец есть? Нет? Так набейте из него чучело и повесьте в сенях,
пусть гости дивятся. Хитрая скотина, доложу я вам, этот бес. Брешет, что его
зовут Шуттенбах.