Сан-Антонио. Стандинг или правила хорошего тона


---------------------------------------------------------------
     перевод А. Мигачева
     OCR: Сергей Васильченко 

---------------------------------------------------------------


Сан-Антонио (Фредерик Дар)


СТАНДИНГ  или
     правила хорошего тона в изложении главного инспектора полиции
               Александра-Бенуа Берюрье (курс лекций)


Введение (без боли)


Папа встречает Маму.
     Скоро начнутся ваши мучения!

     И  правда:  однажды  поздним  вечером  Маман  настойчиво просит  Папулю
провести  с  ней  совещание  на  высшем  уровне  по  делу,  имеющему  к  вам
непосредственное отношение.
     Маман  волнуется. В  руке  она  держит  почтовый  календарь  с  разными
цветными  картинками:  крепостная  стена  Каркасоннского  замка,  котята   в
корзине,  рыбалка на берегу  Уазы; но  она тычет им  в нос папулечки  не для
того, чтобы он любовался этими диковинками.
     Кроме  времени  восхода  солнца  и  сроков   лунного  затмения  в  этом
замечательном  календаре  указаны  две существенные  вещи: памятные  даты  и
имена.
     Последние несколько смягчают  коварство первых!  На какое-то  мгновенье
Папа смутился, а потом спросил:
     -- Как мы его назовем?
     Вот с этого момента и начинаются ваши мучения.
     Ведь с вами только что случилось невиданное: вам дали жизнь! Существуют
две разновидности жизни: ваша собственная и жизнь других. И самое трудное не
в   том,  чтобы   прожить   жизнь   в   ладу   с  собой  (проявляя   к  себе
снисходительность, это  не так сложно сделать), а в  том, чтобы прожить ее в
ладу с другими. Этому  учит специальная, причем очень сложная наука, которая
так и называется  -- правила хорошего тона. И в самом  деле: самое простое в
ней -- ее название.
     Что же такое правила хорошего тона?
     Может, это больше искусство, чем наука? Искусство человеческой комедии?
     Комедии, которую человек старается  более или  менее искусно играть  на
протяжении, всей жизни, чтобы увеличить крошечный ровчик,  отделяющий его от
животного.
     Познание правил  хорошего  тона начинается  до  рождения и продолжается
после смерти, ибо есть люди в утробе матери, которые не знают никаких правил
хорошего  тона,  и  есть  покойники,  которые  пропитаны  ими  (извините  за
выражение). И наоборот.
     Когда-то человеку стало стыдно, что он ест мамонта руками, и  он  решил
составить пособие поправилам приличия. Проходили  века,  пособие становилось
более упорядоченным, а правила более педантичными и строгими, так что в наше
время они  как жесткий  корсет  сжимают личность  и  превращают  ее в  некое
подобие хорошо воспитанного робота, который знает, как поцеловать руку даме,
очистить  персик и  засвидетельствовать свое  глубочайшее уважение  королеве
Великобритании, но все больше и больше отрывается от настоящей жизни.
     Короче  говоря,  чтобы знать  правила  хорошего  тона (или  чтобы знать
правила  тона  хорошо), следует  прежде  всего  не  доверять  знанию  правил
хорошего тона.
     Это мое твердое  убеждение, и потому мне показалось  интересным описать
злоключения  и рассуждения моего друга Берюрье, который  взялся  читать Курс
"Правила  хорошего  тона"  и  при  этом вносил  в  него коррективы,  которые
подсказывала  ему  его простая  и щедрая  натура,  и  дополнял его интимными
подробностями из своей жизни. .
     Эту книгу можно было также назвать "Берюрье снизу доверху".
     Откровенно говоря, я не надеюсь, что после ее публикации либо мне, либо
ему  предложат ответственную должность  заведующего  протокольным  отделом в
Елисейском дворце. И очень жаль,  потому  что мы внесли бы немного выдумки и
оживления в дом,  куда  не так  часто  заглядывает веселье.  Тем  не менее я
остаюсь при  убеждении, что страницы этой книги  будут полезны для молодежи,
поскольку они учат молодых, как ке превратиться в любезные мумии, спеленутыс
правилами приличия.
     Рассудительный  и  грубоватый  Берюрье совершенствует правила  хорошего
тона,  раздвигает границы  приличия, отбрасывает  условности,  одним словом,
помогает  современному человеку освободиться от буржуазных  предрассудков  и
светских  нравов и дает ему возможность заложить  основы своего  "Стандинга"
(либо наложить на них).
     Итак,  не возмущайтесь, а строго  выполняйте рекомендации, изложенные в
пособии. Для  начала вылейте  воду из своей мисочки для  обмывания пальцев в
декольте  вашей соседки по столу  и наполните ее красным крепленым  вином, а
потом  выпейте  с  нами  за  хиреющее  здоровье  надутых индюков,  гурманов,
монокляриков и всех этих протирателей паркета светских гостиных, которые так
сильно  хотели  отдалиться  от своих  четвероногих собратьев, что сами стали
походить на обезьян, происшедших от человека.



Глава первая


В  которой  Берюрье  раскрывает причины, пробудившие  в нем  интерес  к
правилам хорошего тона

     Поскольку главное правило  хорошего тона состоит в том, чтобы нравиться
себе подобным, я всегда обращаю внимание на свой внешний вид.
     -- Вам на таком расстоянии оставить височки?  -- спрашивает любезным  и
вместе с тем  озабоченным тоном мой брадобрей, вопрошающе  глядя  на меня  в
зеркало.
     Я  прошу  его  поднять  их  на   сантиметр  повыше  и  хочу  продолжить
увлекательное  чтение  программы  радио  на  неделю  "Говорит  Париж"  (меня
заинтересовал  заголовок  "Все лопнуло  между  Тони и Маргарет"), как  вдруг
салон, котодый обдувался ветерком светского воркованья, наполнился раскатами
хорошо знакомого голоса:
     -- Девочки,  кто  мне может привести  в порядок рульки?! Тут я оставляю
бедняжку Маргарет со своими  семейными неурядицами  и, как через перископ, в
зеркало оглядываю салон.
     В  мое  поле  зрения  попадает  Берюрье,  развалившийся  в  кресле, как
пойманный кашалот в лодке. Из бледно-голубого с сиреневым оттенком пеньюара,
в который обрядили Толстяка, торчит его красная физиономия.
     -- Месье нужна маникюрша? -- переводит на нормальный язык его мастер.
     -- Иес, приятель, -- поясняет Боров. " Я желаю,  чтобы  мне сделали мои
лапы на манер баронов: хочу посмотреть, как я буду выглядеть.
     --    Маникюрша!     --     визгливо     кричит    брадобрей    голосом
евнухасидящегонараскаленнойплите.
     Откуда-то резво семенит брюнетка небольшого росточка.
     --  Обслужи  этого ассподина!  -- дотронувшись рукой до плеча Толстяка,
говорит цирюльник, едва сдерживая высоконепочтительную гримасу.
     Без  лишних  вопросов  малышка  садится на  стульчик  на  уровне  колен
Берюрье.  Тогда   Чудовище  жестом,  не  лишенным  некоторого  благородства,
протягивает  ей  свою   десницу:  вылитый  Людовик  XIV,  отмахивающийся  от
попрошайки.
     -- Вот предмет, дочка! -- заявляет он.
     Взглянув на этот "предмет", бедняжка подскакивает на своем стульчике, а
ее  лоб  покрывается бисеринками пота.  Надо признать,  что "лапку"  Берюрье
нельзя отнести к разряду предметов ширпотреба. Представьте себе темную массу
размером с  тарелку  и  толщиной  с  дюжину отбивных,  обросшую  волосами  и
изборожденную шрамами, с  короткими  толстыми пальцами, покрытыми ссадинами,
оставшимися после последней  драки. Но самое  ужасное --  ногти. Твердые как
кремень, зазубренные  и обломанные больше, чем  ресторанные пепельницы,  они
наводят невыносимую тоску.
     Маникюрша смотрит на руку, потом  на ее обладателя и кидает  взгляд SOS
парикмахеру, взывая его о помощи. Но гнусный тип притворяется, что ничего не
замечает. Бросить человека в беде! Это ему даром не пройдет!
     -- Значит,  это...  вы  сможете  привести  это  в  порядок,  душечка?--
вопрошает Берюрье совершенно бесстрастным тоном.
     Француженка    --    есть    француженка:    немного    легкомысленная,
воспламеняющаяся как спичка и все остальное прочее, но по части геройства ей
нет равных, возьмите, например, Ивонну де Галлар. Другая бы упала в обморок,
убежала, но мамзель Пятерня хватает антрекот Толстяка и окунает его  в миску
с водой.
     -- Что вы делаете?  -- с надрывом в голосе кричит  Толстяк, который был
ярым противником водных процедур.
     Она объясняет, что  это  нужно для размягчения  ногтей.  Берю хмурится.
Если бы он знал,  что его ждет, то ни за что бы не согласился с этой затеей.
Вода в миске быстро мутнеет и становится грязной.
     Маникюрша, которая не привыкла выбирать выражения, возмущается:
     -- Что, нельзя было вымыть руки перед парикмахерской?
     -- А  еще чего, милочка! -- ржет  Опухший. --  Может, мне и ванну  надо
было принять по причине того, что вы будете мне стричь когти?
     Набравшись  мужества, она принимается за работу.  Но для ногтей Берюрье
нужна не пилка, а напильник. Они как из рога, друзья мои, из рога зубра.
     -- Вы не избавились от кальция, -- тяжело дыша, произносит девица.
     --  Я  избавляюсь  от  него в  строго определенное время,  -- шутит Его
Величество, который  выращивает свой юмор на подоконнике и  только  в первые
солнечные весенние деньки.
     Адская  работа!  Пилка стонет  как  ржавая  пила в  сердцевине  бревна.
Брадобрей прекращает мыть жиденькие кустики растительности на голове  своего
клиента,  чтобы ничто не отвлекало его  от этого уникального, в  своем роде,
зрелища. Подходят его  коллеги,  у которых сейчас нет работы. Надо заметить,
что  зрелище производит  впечатление.  Есть  что-то  величественное  в  этой
операции по  обрезанию  деревьев.  Поражает  сама картина  борьбы  крошечной
маникюрши  с  этой  могучей  дланью,  созданной  для  того,  чтобы  крушить,
отрывать,  вышибать, плющить, вырывать с корнями,  месить, ставить  фингалы,
обдирать  кору, укладывать на  месте  с одного  удара, уничтожать,  выбивать
зубы,  рубить, перерубать пополам и  побеждать. Крошкаманикюрша, сжав зубы и
ноздри,  раскрыв  рот  в  оскале  легкоатлета, поднимающего  громадный  вес,
добросовестно,   старательно  и   мужественно  опиливает   конечности  этого
копытообразного. Возвышенная, величественная, отважная! Сила Франции во всем
ее величии! Браво,  Жанна д'Арк!  Она ломает  свою пилку  номер  0001 (такой
пилкой Бальзак заострял гусиные перья) .Это пустяки: ей дают другую!
     По  ее  сиреневому халату бегут серые ручейки. Скоро на  полу вырастает
солидная кучка  опилок. Но как преображается лапища Толстяка! Из сукровичной
оболочки   один   за   другим  проклевываются  его   отчищенные,  опиленные,
отполированные,  покрытые лаком ногти, как  яркие  плоды, с которых в первый
раз в жизни сняли кожицу! Берю взволнован, смущен и вместе с тем обеспокоен.
Он разглядывает эту новую руку. Это  инородное тело. Он сомневается, что она
принадлежит ему и примеряет ее как перчатку,  то сжимая,  то разжимая кулак,
чтобы растянуть кожу на сгибах.
     Когда с правой рукой все было закончено, он приставляет ее к левой руке
и качает головой.
     -- Никакой ошибки, витрина изменилась, -- шепчет он про себя.
     Лапа  трубочиста и  рука  нотариуса.  Рука ассенизатора  и  массажиста.
Правая  --  рука хирурга, левая --  шахтера! Присутствующие  испускают  крик
восхищения. Кто-то даже аплодирует! Крошка-маникюрша пользуется передышкой и
выпивает  чашку   чая.   Парикмахер   обмахивает   ее   полотенцем.   Хозяин
парикмахерской по телефону заказывает  фиалки (он уже давно хотел предложить
ей "развлечься").
     -- Не очень устала? -- спрашивают у бедняжки.
     -- Нет, нет, -- отвечает она, тряхнув головой.
     И,  посыпав  руки тальком,  понюхав  нашатыря,  она,  как  храбрая коза
господина Сегэна  из сказки, снова идет на приступ. Ах! Бесстрашная малышка!
Парень, который на  ней женится, получит храбрую спутницу жизни, это  я  вам
говорю!  Сколько   благородства  в  ее   напряжении!  Сколько  невозмутимого
спокойствия  в ее геройстве!  Такая  профессиональная  добросовестность  при
выполнении   отвратительной  миссии,  которую  на   нее   возложили,   такой
детерминизм  в работе!  Это бесподобно,  это  прекрасно, это грандиозно. Это
выходит  за  пределы и идет  еще  дальше, это  смущает, это потрясает! Чтобы
продемонстрировать   такую  самоотверженность,   нужно   быть   йогой   либо
безоговорочным голлистом.
     Сидящий в соседнем кресле какой-то старый сердцеед, которого при помощи
кремов и массажа  превращали в  старого денди,  не выдерживает  напряжения и
начинает  рыдать  под своей  косметической  маской,  что  приводит  в панику
косметолога, колдующего над его лицом, и  тот  голосит,  что если под маской
появится водяной пузырь, то у мосье останутся мешки под его гляделками.
     Вторая  рука  рождается  медленнее.  Физические силы маникюрши-акушерки
иссякают.   Несмотря  на  всю  ее  волю  и  мужество.  на   нее  неотвратимо
наваливается  внезапная  усталость.  Создается  впечатление,  что  ее  пилка
пробуксовывает. Наша героиня  в  двух пальцах  (я не боюсь этого  слова)  от
поражения. Она вот-вот  упадет в обморок. Патрон предлагает подменить ее: но
не  тут  то было, она яростно продолжает работать. Она заканчивает  мизинец,
самый маленький,  но  в то  же  время  самый трудный  палец  по  причине его
ушековырятельных функций. Затем переходит к безымянному. Он  прекрасен, этот
безымянный палец левой руки, облагороженный обручальным кольцом. Шелковистые
волосы, кожа на суставах содрана меньше, чем  на  других  щупальцах; он явно
отдает ему предпочтение, это его любимчик. Он извещает народ о том, что Берю
окольцован, поэтому пользуется  у него  особым вниманием  и заботой. Толстяк
щадит его. Он не ковыряет им ни в слуховых раковинах, ни в носовых карманах,
ни в пупке. Не обмакивает его  в суп, чтобы убедиться, что он не горячий. Не
сует  его в  прочие посторонние  отверстия. Не  пользуется  им для  удаления
перхоти  из головы,  для выдавливания чирьев  или вылавливания  насекомых  в
своей  растительности. Левый  безымянный палец -- его протеже. Не случайно в
периоды стрессов он грызет ноготь только этого  славного пальца и  только на
этом  ногте  делает  шариковой ручкой  расчеты при заполнении  декларации  о
налогах.
     Поэтому навести на него лоск,  довести его до совершенства, придать ему
блеск  --  задача  относительно  несложная.  И девица  получает  возможность
передохнуть. Восстановив силы,  она идет на штурм среднего пальца. А этот --
настоящий  покоритель  целины!  Исследователь, несущий  на себе следы  своих
исследований.   Такое   впечатление,  что   ему  пришлось   гораздо   больше
потрудиться,  чем  своим товарищам по  несчастью. Это  типично  берюрьевский
палец!  Дерзкий!  Идущий вперед! В постоянной готовности сжаться и  врезать!
Выносливый  в   труде  и   весь  в  руде!  Изрезанный,  с  содранной  кожей,
обмороженный,  но бравый!  Его  сломали, и он сросся  по спирали!  Он устоял
против  всевозможных  ногтеедов!  Выдержал какие только можно  удары!  Вынес
пламя всех существующих зажигалок! Одним сложэм, вечно живой! Из породы тех,
кого  прищемляет  дверью  или  затягивают в  ремни  трансмиссии,  и  которые
несмотря ни на что остаются в живых! Воин  и шалопай -- все вместе. Это надо
видеть (Берю одинаково владеет обеими руками).
     Пилка  грызет и  грызет,  заходясь в хриплом вое. Она  визжит  брюзжит,
срезает и закругляет! Ноготь приобретает  овальную форму  и становится -- о,
чудо! -- похожим на... ноготь. Мисс Бархатные Лапки заканчивает этот палец и
вытирает пот, струящийся по ее побледневшей мордашке.
     -- Ну, давай, дочка, -- подбадривает Мастодонт, -- еще один и все будет
как в картотеке!
     --  Нет,  нет,  осталось еще два пальца, --  поправляет  она  умирающим
голосом.
     --Большой  не   трогать,  я  его   оставлю   как   есть.   В   качестве
свидетеля,чтобы показать, какими были мои держалки раньше.
     Обрадовавшись  такому  подарку,  маникюрша  принимается  за  нежеланный
указательвыя палец. За тот указательный, на который можно указывать пальцем!
     Операция по раскорчевке заканчивается как  нельзя  лучше  в  лучшем  из
миров  (и на его  ближайших спутниках). Я  считаю,  что наступил  именно тот
момент, когда можно обнаружить свое присутствие и, избавившись от нескольких
миллиметров волос на голове, направляюсь к Его Высочеству.
     -- В следующий раз, когда тебе вздумается сделать  маникюр, иди сразу в
кузницу, --советую я ему.
     -- Сан-А! -- орет мой приятель. -- Ты, и здесь?
     --  Уж  кого-кого я не ожидал увидеть здесь,  так это тебя. Что  это ты
вдруг решил расфуфыриться?
     Он заговорщицки подмигивает.
     -- Мы через пару минут обо всем потолкуем, подожди, пока мастер наведет
марафет, а то он засмущается и все испортит в самом конце,
     Брадобрей с возмущением заверяет,  что такого мастера, как он, запороть
прическу клиенту может заставить лишь что-то из ряда вон выходящее ичто даже
при землетрясении он запросто делает прическу бритвой.
     Продолжая  возмущаться,   он  заталкивает  тыкву  Толстяка  под  колпак
сушилки. Берю возмущается.
     -- Ты что, хочешь мне мозги сварить этим сушильным пистолетом? -- вопит
мой товарищ по безоружию.
     Он ерзает, проклинает, чихает и порицает. Он говорит, что этот салон --
филиал Синг-Синг, --  подземная тюрьма гестапо. Он багровеет, он весь в поту
и  выделяет  мокроту.  Наконец  сеанс  закончен,  его  извлекают  из кресла,
избавляют  от пеньюара  и нагрудного слюнявчика.  Он свободен и  бесподобен.
Помыт, наталькован как попка младенца, наодеколонен, подрезан, принаряжен. В
общем, красавец да и только.
     -- Потрясно! -- раскрываю я  от изумления рот,  глядя на  него  как  на
статую, с которой только что спало покрывало.
     Он одет в безупречно сидящий  на нем голубой  двубортный костюм. На нем
белая сорочка, серый  галстук,  купленный в дешевой галантерейной лавке. Его
черные и новые туфли скрипят так, будто он давит ими сухари.
     -- Как от Брюммеля! -- говорю я, обалдев от его вида.
     В  элегантности  Толстяка  есть  что-то  благородное  и  вместе  с  тем
вызывающее: ходит  вразвалку, расставляет ноги колесом и часто-часто моргает
своими наштукатуренными веками.
     Никогда,  никогда в жизни я не  видел его одетым так простенько, но  со
вкусом. До сего дня он был атавистом по гардеробной частя и при этом помешан
на  материи в крупную клетку (преимущественно зеленого и красного  цвета). И
чем больше была клетка, тем больше  радости это доставляло Берю. У него даже
были туалеты в клетку в квадрате.
     -- Ты приглашен  на  прием к президенту Франции?  --  спрашиваю я  его,
когда мы, раздав щедрые чаевые, выходим из салона.
     -- Бери выше -- загадочно отвечает он.
     -- О, хо-хо! К королеве Великобритании?
     --Почти!
     Не   проронив  больше   ни  слова,  мой  дружок,  вполне   естественно,
заворачивает в первый же ресторанчик и плюхается на молескиновую банкетку.
     --  Отказываюсь  понимать, --  заявляю  я, следуя его  примеру. Плут от
природы, он  ждет,  когда ему  принесут  стакан его  любимого пойла, и  лишь
опорожнив его, открывает мне секрет.
     -- Это целая история, Сан-А. Представь себе, я нахожусь в блуде с одной
аристократкой.
     От этого известия у меня по спинному мозгу пробегают мурашки.
     --Ты?!
     --Я!
     Он  вытягивает перед  собой  наманикюренную руку и  откровенно любуется
переливами лакированных ногтей в свете неоновых ламп забегаловки.
     -- А  главное, что я хочу тебе сказать -- вот уже несколько дней я живу
один.
     -- Тебя бросила Берта?
     -- Она уехала на курорт в  Брид-ле-Бэн, хочет снова вернуть себе осиную
талию.
     -- Да это же разрушение семьи! -- восклицаю я. -- Придется все начинать
сначала!
     -- Так  было  нужно, --  оправдывается Берю. --  Подумай  только: Берти
стала такой крупной, что мне, чтобы оказывать ей знаки внимания, приходилось
обозначать путь вехами!
     Как-то утром она взбирается на наши весы и начинает голосить, что вроде
бы у весов нет стрелки! А ты говоришь! А эта несчастная стрелка, в страхе от
ее массы, просто  прилипла к другой стороне шкалы, зашкалила, бедняжка. Наши
весы показывают до  120 кило, а  дальше -- неизвестность! Когда ты не можешь
узнать, сколько  ты  весишь,  Сан-А, надо  объявлять чрезвычайное положение,
разве нет? Либо ты теряешь контакт с самим собой!
     После  этой значительной тирады мой товарищ-философ подзывает официанта
и просит его повторить.
     -- Все это не объясняет причин твоей копуляции с аристократией, малыш.
     -- Сейчас объясню. Так вот, несколько дней назад я загружаю  свою Берту
в  вагон  и собираюсь взять машину. Я  открываю  дверь такси, и в  это время
какая-то  особа открывает дверь с другой стороны, и вот мы хором кричим: "Рю
де ля Помп!" Мы смотрим друг на друга и хохочем. Взглядом знатока я сразу же
вычислил  светскую даму. Ну, тогда я, ты же меня знаешь: я сама галантность,
вместо  того,  чтобы  выкинуть ее из  машины,  как я был вправе это сделать,
потому как мужчина, а тем более как полицейский, я ей говорю своим бархатным
голосом на  пневматической  подвеске: "Дорогая мадам,  поскольку нам ехать в
одно место, давайте путешествовать вместе". Она колеблется, потом поняв, что
имеет дело с настоящим джентельменом, соглашается.
     От Лионского вокзала  до Рю  де ля Помп надо  ехать  почти  через  весь
Париж. А  в час пик  движение достигает своего  пика,  поэтому  у  меня было
навалом  времени, чтобы навешать ей лапши  на уши, ты  меня знаешь. Что я ей
там  плел, я сейчас не помню, короче,  мы добираемся до Рю де ля Помп, и тут
она приглашает  меня к  себе  пропустить глоток-другой.  Я  сразу же оплатил
половину проезда!  А ее  дом, это надо  видеть! Из тесаного  камня, с такими
высокими окнами, что если  бы они были на первом этаже, то из них можно было
сделать двери! Ковер на  лестнице, а в лифте стоит  скамейка  из бархата для
тех, кто боится головокружений. Ты представляешь? Он осушает второй стакан и
ставит красное пятно на свой серый галстук.
     -- Мы поднимаемся и подходим к двери: одна единственная  на весь фасад,
заметь, и с шикарным  половиком с инициалами этой дамы.  Вместо  того, чтобы
достать ключи, она звонит. И кто же нам отворяет? Лакей в полосатом жилете.
     "Добрый день, госпожа графиня", -- произносит раб.
     Я   таращусь  на  дамочку  как   малахольный.   Она  улыбается   мне  и
представляется:  "Графиня Труссаль де Труссо"  и приглашает в гостиную,  где
вся  мебель  как  будто   сошла  с   старинной  картины.   Ты  можешь   быть
республиканцем  с головы до пят,  но  дворянство и стиль Людовика  XV всегда
потрясают,  надо  это признать. Закрученная фамилия оказывает свое  действие
даже в эпоху ракет и штиблет. Я  так растерялся, что забыл выложить ей  свою
генекалогию, и от этого она была явно не в себе, моя графиня.
     "С кем имею честь беседовать?" -- в нетерпении она шепчет мне.
     Я  чуть  было  не  поперхнулся,  тем более,  что на стенах висела  тьма
каких-то субъектов, нарисованных  маслом  (это  видно невооруженным глазом),
которые  смотрели на меня с  такой злобой,  как  консьержка, уставившаяся на
дворняжку, которая облегчается на  парадный коврик в подъезде. И не какие-то
там  простые  мужики, а благородные --  с  острыми шнобелями и глазами.  Для
джентри,  парень,  то  бишь  для  аглицкого  дворянства,  характерна  именно
заостренность.
     Я  совсем   растерялся   и  говорю   себе:  "Ты  дал   маху,   дорогой.
Отконвоировать графиню в ее камеру и не назваться -- это все равно, что быть
разночинцем". Поэтому я  складываюсь  вдвое  в  смысле  длины  и  выпаливаю,
перейдя  на  охмуряющую  тональность  нумбер  ван: "Александр-Бенуа Берюрье,
мэдам". Только  в таких случаях, старик, ты начинаешь поминать добрым словом
своего  папашу  за то, что он наградил тебя  составным именем. Это чуть-чуть
компенсирует  сухость  твоей  фамилии.  Дефис  --  это ерунда,  но  это  уже
двоюродный брат дворянской частицы, согласись!
     Я охотно соглашаюсь и даю ему высказаться, так как он в полном ударе.
     "Берюрье,  Берюрье,   --  щебечет  она,  --  а  не  приходитесь  ли  вы
родственником Монгорло дю Берюрье-Ваньдокса по младшей ветви?"
     Ну,  я, конечно, схватился  за  этот  случай двумя  руками. "Совершенно
справедливо, моя графиня", -- услужливо поддакиваю я.
     "Я вроде  бы  младший племянник,  происходящий  от  сторожа  охотничьих
угодий замка..." Ты понимаеншь,  Сан-А, я старался  сохранить дистанцию.  Не
скрою,  что  я  насвистел насчет голубых кровей.  Но я  же  не наглел  и  не
прилепил себе всю дворянскую частицу.  А  идея со сторожем  возникла  у меня
после аглицкого кино под названием "Любовник леди Шателэ" (она принимала его
в  своем фамильном замке). От этих слов графиня чуть  было не лишилась своих
тонких аристократических чувств прямо на диване.
     "О  боже,  как это романтично, " прокудахтала она. -- У меня так бьется
сердце". И  ты знаешь, что она сделала? Она схватила мою ладонь и  прилепила
ее к своей груди как пластырь, чтобы подтвердить, как он стучит, ее мотор. Я
воспользовался моментом и ощупал упаковку, чтобы удостовериться, что ее шары
сделаны  не  на  фабрике "Данлоп"  которая производит теннисные  мячики. Мои
опасения были напрасны. Они были настоящими и с хорошей посадкой.
     "И  правда,  моя  графиня,  он  так   трепыхается,  ваш  чебурашка,  --
сочувствую я ей. -- Не  нужно доводить себя до такого состояния, а то  можно
заработать  какую-нибудь  чертовщину, наподобие инфраструктуры  миокарпа". И
продолжая беседовать, я разыгрываю сцену "Гулящая рука". Графиня была как на
именинах. До настоящего момента ей встречались только такие мужчины, которые
занимались  с ней  любовью  в третьем  лице единственного  числа, да  еще  в
сослагательном наклонении. Эти всякие фигли-мигли проходят, когда ты рубаешь
на  обеде  у  суппрефекта,  но  когда  ты  тет-на-тет,  здесь  все  фатально
определено. Бывают деликатные  моменты, когда  ты  должен  пробудить в  себе
зверя или хотя бы зверушку, иначе будут страдать твои чувства. Как только ты
высокомерно заявляешь  даме: "Не разрешили  бы Вы  мне Вас  обнять?", вместо
того, чтобы  поцеловать ее взасос, как бы намекая на то, что ее ждет дальше,
считай  -- все  пропало. Ты  можешь оттягивать пальчик, когда держишь  чашку
чая,  но  не  тогда,  когда  ты  проверяешь  содержимое  грузового  лифтчика
какой-нибудь бабенки. Крутить амуры надо  всей пятерней, иначе -- это ничего
больше, как светская беседа.
     После этого Берюрье заказывает третью порцию.
     -- Толстый, а она красивая, твоя графиня?
     Он смеется брюшным смешком.
     -- Если я ее тебе опишу, ты не поверишь, Сан-А. Послушай, давай сделаем
так: ты  идешь  со  мной к ней на обед  и там  проконстантируешь  все своими
собственными подручными средствами!
     -- Мне неудобно, --  говорю я. -- Вваливаться внезапно к персоне такого
ранга просто неприлично.
     --   Минуточку,   --  прошептал  Берю,  вытаскивая  из  своего  кармана
замызганный  томик  в  сафьяновом  переплете.  И  стал  лихорадочно  листать
страницы. Я наклоняю голову набок, чтобы снизу прочесть название книги.
     "Энциклопедия  светских правил", -- разбираю я по косточкам. -- Ты  где
ее откопал, Толстый?
     -- Мне ее всучила графиня.
     Он в темпе что-то читает в своей новой Библии и резко захлопывает ее.
     --  Действительно,  -- говорит он,  --  лучше предупредить, я ей сейчас
звякну и спрошу разрешения взять тебя со мной.
     Он встает, требовательно просит жетон и идет вести переговоры со  своей
породистой бабой. Воспользовавшись  его  кратким  отсутствием, я  листаю его
справочник правил  приличия: год издания -- 1913, автор  -- некто  Кислен де
Ноблебуф.  Сразу  же   натыкаюсь   на  раздел  "Расценки   на  приданое  для
новорожденных",  где  дается  описание  всех  видов  приданого,  начиная  со
стоимости  в 25 франков (1913 г.) для бедных младенцев  и  кончая приданым в
2000 франков для богатых.  Затем я попадаю на главу под названием "Искусство
говорить монологом  , а через  несколько  страниц  мне  предлагается  список
подарков, которые можно  дарить священнику. Мне сдается, друзья мои дорогие,
что если наш Берю  все это ассимилирует, быть ему на Кэ д'Орсе*! Эта графиня
чем-то напоминает небезызвестного Пигмалиона, только в своем роде. Во всяком
случае она взялась за титанический труд! Легче организовать Крестовый поход,
чем воспитать Толстяка!
     -- Хо'ккей!  --  голосом жвачного животного извещает  мой  подчиненный,
вернувшись из кабины так-сифона. -- Она нас ждет.
     Он окидывает меня критическим оком и качает головой.
     -- У тебя, правда, пиджак в клетку, но  для обеда это вполне сойдет, --
изрекает он с умным видом.
     * Для тех. кто плохо  знает карту Парижа и его  окрестностей, сообщаем,
что на набережной д'0рсе располагается министерство иностранных дел Франции.
-- Примеч. пер.



Глава вторая


В  которой Берюрье приводит меня в  храм светских манер и как он себя в
нем ведет

     В то время, как мы рулим в консервной  банке  в направлении улицы де ля
Помп, Берю продолжает свой панегирик о покорении аристократии.
     -- Ты понимаешь, Сан-А,  -- говорит он, погрызывая спичку, -- это, если
можно так выразиться, само Провидение скрестило мой путь с  этой бабенкой. С
тех  пор,  как  она меня  взяла в  лапы,  я  стал  вроде  гусеницы,  которая
превращается в бабочку.
     Он  ввинчивает   своим  большим   пальцем  в  уголок  глаза  слезу,   в
нерешительности повисшую  на  реснице.  -- Ты знаешь,  она посадила меня  на
диету!
     Я думаю  о трех стаканчиках  божоле, которые он  пропустил при мне, и с
неподдельным  недоверием  в голосе  восклицаю: "Не  может быть!",  чем снова
подзаряжаю его.
     -- Слово мужчины! Когда  я  хаваю у нее, то  рубон всеща один и тот же:
жареное мясо, лимон и гренки, сейчас сам увидишь.
     Он поглаживает свое дынеобразное брюхо, вываливающееся из его штанов.
     -- Надо признать, что я вовремя спохватился. С таким пасхальным яичком,
которое  все  растет  и  хорошеет,  мне  через  несколько  лет  пришлось  бы
пользоваться  зеркалом  нижнего вида,  чтобы  следить  за  поведением  моего
шалопая.
     -- Твоя графиня замужем?
     --  Вдова! Ее старикан подцепил  миксоматоз* в Индокитае,  где  он  был
полковником.
     Большим  и  указательным  пальцем  правой   руки  Берюрье   старательно
разглаживает поля своей шляпы.
     --  Интересно констатировать, что  персона из высшего света может  быть
такой похотливой в интиме. Дама, которая родилась с геральдикой на пеленках,
так  тебе  ставит  на   болт  контрагайку,   что   лучше  чем   какая-нибудь
профессионалка.
     Чем  больше  я  его слушаю,  тем  больше  растет  мое  любопытство, оно
распускается подобно упавшему в воду японскому  цветку  из бумаги. И мне  не
терпится засвидетельствовать ей
     *  В  простонародье  --  кроличья  болезнь   вирусного   происхождения.
Симптомы: опухание передней части головы, глаз, наружных половых органов. --
Примеч. пер.
     свое почтение,  его  похотливой  графине.  Раз  она втюрилась  в такого
"красавчика",  как  мой  Боров,  то,  наверняка,  у  нее  есть  какие-нибудь
серьезные отклонения. Скорее всего, Берю жалеет меня и ничего мне об этом не
говорит:  иначе я  вообще отказываюсь  что-либо понимать! Я вполне допускаю,
что она хромает  на обе ноги,  что  у  нее  сходящееся косоглазие, горб и  в
дополнение  к программе -- неаполитанская болезнь. Либо она долгожительница,
перевалившая  за  сто  лет,  и  он  забыл об  этом  сказать.  А  может,  она
искательница  приключений? Отчаянная женщина,  которой уже  мало  эмоций  от
дорогостоящей  охоты  на львов,  и  она ищет  острых ощущений в  дрессировке
крупномасштабного Берю? Почему бы и нет? О невкусах не спорят, они  валяются
у нас под ногами, достаточно наклониться и поднять, что тебе нужно.
     -- Как ее  имя? -- задаю я  еще один вопрос. Опухший пожимает плечами и
признается:
     -- Она мне не сказала.
     Я чуть было не подавился адамовым яблоком.
     -- Ты забавляешься экс-тазом этой замшелой  кубышки и не знаешь, как ее
зовут?
     -- Именно так, старик.
     Ну, а в минуты блаженства, как ты ее называешь?
     Он смотрит на меня удивленным глазом.
     -- В общем... мадам графиня. А чего ты ко мне причепился! Я,  что,  зря
сношаюсь с высшим светом?  По-твоему, я должен называть  графиню краснозадой
макакой, как жену первого попавшего приятеля?
     Действительно, нам  открывает дверь  лакей в  полосатом жилете. Старый,
очень худой, очень угловатый, высохший, как мумия, с бакенбардами, желтушным
цветом лица и криво поставленной вставной челюстью (как будто во рту  у него
был назубник, как у боксера). Будь  полоски на его жилете нарисованы поперек
-- вылитый скелет.
     --  Спасение и  братство, Фелиций! -- небрежно  роняет  Толстяк,  чтобы
продемонстрировать мне, что он здесь на короткой ноге, как коротко знакомый.
     Полосатик обозначает курбет. При  этом  на  его  пергаментном  лице  не
шевелится ни один мускул -- это физически уже невозможно. Когда он загнется,
то сделает  при жизни  самое главное дело. Мир  кишит такими людьми, как он,
которые, едва став взрослыми, уже начинают сознательно умирать. Они
     * Курбет  -- положение лошади, вставшей на  дыбы с согнутыми  передними
ногами. -- Примеч. пер.
     учтиво   и  молчаливо   скручиваются,   скрючиваются,   обезвоживаются,
бальзамируются.  От них остается только голова покойника. В  день "Д" от них
не остается никаких отходов.
     Упомянутый Фелиций явно осуждает фамильярность Толстяка. Он не привык к
таким  развязным манерам. Он  прислуживает аристократии  со  времен  Филиппа
Красивого, и со временем в его венах неизбежно должна была появиться голубая
кровь! Не  считая  того,  что  его  предки:  кучера,  прачки,  поварихи  или
садовники совокуплялись  с  титулованными особами, разве  не так?  Во  время
длительной прогулки Рыцаря Иерусалимского, например, его  челядь, наверняка,
неоднократно темпераментно штурмовала Бастилию в альковах его замка.
     Нужно  быть объективным и не отрицать  очевидное под тем предлогом, что
оно шокирует. Кто больше всего похож на члена Жокей-Клуба (не считая другого
члена  этого клуба),  если  не  его  камердинер?  Махните  жилет  одного  на
монокуляр другого и вы увидите! Мужики! Их разделяет только половая щетка. Я
пишу это, зная,что теряю своих монокулярных читателей, но это не суть важно:
жизнь коротка,  и у меня  не  будет больше времени не  сказать  того, что  я
думаю!
     Походкой  хроника-ревматика  Фелиций подруливает нас к  двойной  двери,
украшенной  сыроподобным  ноздреватым  орнаментом.  Он  тихо   стучит  своим
когда-то согнувшимся, да так и не разогнувшимся, указательным пальцем.
     -- Кто? спрашивает сильный и звучный голос.
     Фелиций открывает дверь и объявляет:
     --Господин Берюрье и кто-то еще с ним!
     Толстяк  взволнован, он даже сбледнул с лица,  то есть, я хочу сказать,
что его фиолетовый оттенок стал на  один тон светлее. Он толкает меня локтем
в живот. Мы  как  два  гладиатора перед  выходом  на арену...  Ave,  Caesar,
morituri te salutant!*
     Мы  входим.  Толстяк  хочет  пропустить   меня,  потом  передумывает  и
одновременно со  мной устремляется вперед: классическая сценка, поставленная
Мелиесом**  задолго  до  меня.  Он  сцепляется  карманом за  дверную  ручку.
Раздается зловещий треск, и карман повисает, что означает, что  он сложил  с
себя полномочия кармана.  Сейчас он не что иное как  лоскут, болтающийся под
дырой.
     Берю в ярости выдает такую витиеватую тираду, которой
     * Что  в  переводе  с латыни  означает:  "Здравствуй, Цезарь, идущие на
смерть тебя приветствуют". -- Примеч. пер.
     ** Мелисс Жорж,  французский деятель  кино и  известный иллюзионист. --
Примеч. пер.
     позавидовал  бы  сам Карл VII (Святая  Жанна д'Арк,  помолитесь  же  за
него!)
     -- Мон шер, вы забываетесь! -- журит голос из залы.
     --  Есть от чего, моя графиня,  -- обороняется Толстяк,  --  совершенно
новый сюртук! Я за него отдал целое состояние!
     Я  приближаюсь  к  глубокому  креслу  из  гарнитура  "Пастушка"  (эпохи
Людовика XV),  в котором  восседает пастушка нашего  Мастодонта*  . И  слово
чести, я вижу перед собой особу скорее приятную, чем нелицеприятную. Графиня
Труссаль де Труссо --  полувековая женщина пятидесяти лет,  как выразился бы
производитель плеонастических оборотов. Она упитана в пределах нормы. Чистый
взгляд,  бело-голубые волосы. На губах тоненький слой помады, щеки напудрены
обычной рисовой пудрой. Она рассматривает меня, улыбается  и протягивает мне
руку,  к  которой я прикладываюсь  губами,  не  заставляя  себя  ждать.  Мое
недоумение достигает  своей кульминационной  точки.  Как такая женщина могла
увлечься  моим  другом  Берюрье? Вот загадка,  к  которой  нужно  было найти
разгадку.
     -- Я представляю тебе мадам мою графиню! -- горланит Жиртрест, который,
позабыв о своем больном костюме, вновь обрел свою сияющую улыбку.
     -- Друг мой;-заявляет  дама,  " кажется, что вы еще не  выучили в вашем
учебнике  главу "Представления". В  противном случае  вы бы знали, что  даму
представляют  господину только в  том  случае,  если  дама  очень молода,  а
господин -- очень старый.
     Его Высочество заливается краской.
     --  Заметано!  --  осознав  свой  промах,  говорит  мой   приятель.  --
Соответственно, имею честь представить Вам комиссара СанАнтонио, облаченного
в свою плоть и кровь, со всеми своими зубами и своим персиковым цветом лица.
     Затем, повернувшись ко мне:
     -- Как я  только что имел честь и преимущество сделать это импульсивно,
так вот, парень, я снова представляю графиню Трусаль де Труссо.  Как ты  сам
можешь  оценить,  это  не  выигрышный  билет,  но  первоклассная  женщина  и
образованная со всех сторон. Ты уловил реакцию мадам? Да! Этикет -- это тебе
не  этикетка,  она  не приклеивает  его  на  свои  банки  с  вареньем,  могу
побожиться!
     Я улыбаюсь даме. За ее строгим выражением лица прячется
     *  Уважаемый  Сан-А  не  случайно называет нашего  героя метафорическим
словом мастодонт -- предшественник слонов (от гр. mastos  -- грудь,  сосок +
dentos  зуб).  Он не  столько  намекает на его  габариты,  сколько  обращает
внимание читателя  на  сосцевидную  форму его  зубов,  что весьма важно  для
понимания поступков Берюрье. -- Примеч. пер.
     снисходительная улыбка.
     -- Мой  нежный  друг Берюрье, --  тоном наставницы говорит она, -- ваши
языковые  излишества просто  ужасны.  Настоящий  дворянин должен  выражаться
просто, тактично и рассудительно.
     --  Да  будет  так!  -- громогласно  заключает  Толстый.  -- Я  с  вами
полностью согласен, моя графиня.  Хотя,  если дворянин выражается только для
того, чтобы пополоскать мозги, он не должен часто  открывать свое поддувало.
Я не знаю, заметили  вы или нет,  но в существовании  есть лишь две  стоящие
фразы: "Я  тебя люблю" и "Я  хочу пить". За  их исключением все остальное --
это кружева в слюнях!
     Она снисходит до улыбки и, грозя пальчиком, шепчет:
     -- Вы  особый  случай, милый  друг! Вы знаете, что  вы  должны сделать,
чтобы мне понравиться?
     Берю вне себя и даже больше.
     --  А откуда же мне  знать,  моя  цыпочка! Усатый монолог,  да? А потом
чокнутая молочница и пацан в лифте, как вчера вечером? Я же заметил, что вам
это страшно ндравилось!
     Бедная  женщина чуть было не упала  в обморок. Она испускает негодующие
"Ох!" и "Ах!"
     -- Месье! -- возмущенно голосит она. -- Месье, это уж слишком!
     Он по-дружески шлепает ее по бедру.
     --  Без  паники, моя графиня, перед  Сан-А  у  меня нет тайн;  он знает
своего  Берю  и,  конечно, догадывается, что  я хожу сюда не для того, чтобы
переливать из пустого в порожнее!
     И пока она не пришла в себя, продолжает.
     -- Не  считая  наслаждения,  которое  я вам доставляю,  что еще я  могу
сделать для вашего удовольствия, моя распрекрасная?
     Она делает глубокий вздох, чтобы овладеть собой.
     --  Не  могли  бы вы  разжечь камин  в столовой?  Мой Фелиций настолько
постарел, что уже не может сгибаться.
     -- С радостью и удовольствием, -- с поспешностью говорит Толстяк.
     Перед тем, как  выйти из комнаты,  он заявляет, качая  головой: -- Я не
имею  права давать  вам  советы,  но  вам  следовало  бы  подыскать  другого
прислужника.  Ваш Фелиций -- инвалид от половой щетки, и, как таковой, имеет
право отныне  на войлочные комнатные тапочки и на  настой из  цветов  липы и
мяты.  На  днях  вы его  обнаружите на  коврике у  входной  двери, покрытого
плесенью.
     Он  произносит эту блестящую тираду и удаляется. Я остался один с дамой
его туманных мыслей.
     -- Какой феномен! -- улыбается она.
     --  Мадам, --  заверяю  я,  -- вы взяли  на себя благородную  и великую
миссию, пытаясь воспитать этакого людоеда.
     Уважаемая графиня разочарованно надувает губки.
     -- Только смогу ли я это сделать? -- вздыхает  она. -- Мальчик не лишен
некоторого  здравого смысла, но по всему видно, что  он провел  свою жизнь в
свинарнике.
     -- Он провел большую часть  жизни в полиции, -- вступаюсь я за него. --
Извините за откровенность,  мадам, но  судя  по его некоторым  обмолвкам,  я
сделал вывод, что вы проявляете к нему определенный интерес?
     Она порозовела, ее ясный взгляд какое-то мгновение кажется смущенным.
     -- Он меня развлекает. Это  добродушный большой пес, которого интересно
было бы выдрессировать. Поймите меня, господин комиссар, я так одинока.
     Она  испускает вздох и кидает на меня многозначительный взгляд, который
так пространно говорит  о ее огорчениях и ее  желаниях, что на память  сразу
приходит Транссибирская магистраль. Если бы я не был таким надежным  другом,
и, особенно, если бы  я испытывал к даме определенные чувства, то стоило мне
только протянуть руку, и я бы обслужил себя без всякого труда.
     -- Он хороший полицейский? -- спрашивает она.
     -- Самый  толковый во  всей французской полиции, после вашего покорного
слуги, мадам. Конечно, Берюрье -- это не Шерлок Холмс, не Мегрэ, но он,  как
вы только что сказали,  добрый  пес, наделенный хорошим нюхом и  храбростью.
Исходя  из   сказанного  выше,  я  сомневаюсь,  что  вы  сделаете   из  него
джентльмена, и я спрашиваю себя,  а не будет ли это трагедией для него, если
вам вдруг удастся добиться этого!
     Мысль о  жеманном  и  манерном Берю  веселит  меня.  Какая метаморфоза!
Графиня  вполне  заслужила  бы чистокровную  награду  за  услуги,  оказанные
правилами приличия! Может быть, даже Орден Почетного легиона? Правда, в наше
время она,  кажется,  впала  в  немилость,  эта муаровая лента  через плечо.
Сейчас на смену  ему пришел  орден  За  заслуги  перед  нацией.  Но и здесь,
поверьте мне, надо иметь очень мохнатую лапу,  чтобы... не получить  его! Вы
можете рассчитывать, если у вас есть знакомый,  какая-нибудь шишка, на худой
конец, какой-нибудь депутат парламента. Иногда вы получаете отсрочку. Угроза
на время отодвигается. Вас  стараются отдалить  от кучки  избранных. Но  это
остается латентным.  Эндемическим! Если вы будете  сохранять спокойствие, --
бах! И  вы уже  с  голубой лентой,  похожей  по цвету на ленту  Нормандского
креста. Но часто вас награждают совершенно неожиданно.
     Возьмите, например,  Жака Анкетиля.  Его  сделали  кавалером  Ордена на
одном  из этапов "Тур де Франс". Он крутил  себе педали, ни  о чем яе думая,
как вдруг его  нагоняет мотоциклист и сообщает  ему новость:  "Ты  награжден
орденом  "За заслуги",  Жак". Что  он мог  сделать в  свое  оправдание,  наш
несчастный чемпион,  сидя верхом на своем  велике, а? Заметьте, что  это  не
помешало ему выиграть гонку. Только после этого у него стал не тот моральный
дух, и он был вынужден бросить велоспорт!
     Но ведь  при  этом  находятся любители, особенно коллекционеры медалей,
которые  просто лопаются  от счастья, когда цепляют себе на  живот очередную
медальку.  Вы знаете? Я имею  в виду тех, кто одевается в бронзу и ленты  во
время парадов. Когда они проходят чеканным шагом, то раздается "дзинь-дзинь"
(колокольчики  русской тройки  на  зимней  дороге) . А когда они  преклоняют
негнущиеся  колени перед  овеянным  славой  знаменем,  можно  подумать,  что
опускают   поломанную  металлическую   штору  магазина.  Когда  же   наконец
прекратятся эти  церемонии,  посвященные памяти того  или  сего?  Веники  на
мраморных  плитах! Набившие оскомину  речи! И  огонь,  называемый священным!
Священный,  как бы не  так!  Самый обыкновенный газ  (да  еще  к тому  же из
продуктов  углерода). Газ, который свистит,  воняет,  горит ясным  пламенем,
который  течет по трубочкам  и кранам. Вы только  задумайтесь над  этим, мои
юные друзья: у священного  ошя имеются краны! Но этот  факт ничуть не мешает
этим тупоумный  господам  совершать  свои  ритуальные танцы вокруг  огненных
язычков.
     И  после  этого  находятся  типы, которые всячески поносят  черных! Мне
стыдно! Я не побоюсь этого слова: стыдно  под  самую  завязку, от подвала до
самого чердака, сыны мои! Среди тех,  кто меня  читает, есть люди, которые в
один прекрасный день станут во главе страны -- это  же арифметика.  Так вот,
нужно сделать так, чтобы те,  о ком идет речь, не забывали о  восстановлении
достоинства человека путем упразднения культа  резни и  тех,  кого режут.  А
чтобы они  не  забыли,  пусть  завяжут на своих  носовых  платках  узелки на
память.  И  когда наступит этот  прекрасный  день, они вспомнят  о словах их
друга Сан-А, который  в это время будет больше походить на персонажей картин
Ж.Буфета*,  чем  на Луче Тукру. И если у них будет то, что, я надеюсь, будет
там, где  я  думаю,  а  то, что я думаю,  там,  где  я  надеюсь,  то  они во
всеуслышание объявят,
     *  А  поскольку художник входил в  славиую когорту  кубистов,  то Сан-А
вполне можно представить в виде рассыхающегося от старости буфета кубической
формы. -- Примеч. пер.
     что с танцем скальпа покончено раз и навсегда. По отношению к героям не
нужно  скупиться  на  забвение, они  его  заслуживают сверх  меры! Время  от
времени минута молчания  --  это мелочно и смехотворно.  Они  имеют право на
полное молчание, это утверждаю я, Сан-А. И пока бомбочка еще не задула пламя
огня,  нужно сделать от него  ответвление в какую-нибудь экономически слабую
страну. Обещаете? Может быть, я шокирую, но мне необходимо высказаться. Имею
я право  или нет? Если  да,  то я им воспользуюсь. Если нет, то  я найду  на
озере Нешатель в Швейцарии необитаемый остров Нью-Фаундленд* и  буду жить на
нем Робинзоном. Найдутся люди со слегка сдвинутой  психикой, которые скажут:
"Сан-А  -- анархист". Но это  неправда.  Я просто объективный человек. Очень
выдержанный. Очень трезвомыслящий. Может быть, даже излишне, нет?
     Во всяком  случае я не виноват, что  у меня  нормально крутятся шарики?
Когда  кровь  красная, я  говорю, что она  красная. А  когда  она розовая  с
продресью, я говорю, что она розовая с продресью, только и всего. Это что --
криминал? Может быть, мне следовало поступить так, как делают другие: надеть
очки с  голубыми стеклами и  во все  горло орать, что все  вокруг окрашено в
лазурный цвет и еще в голубой, как небо в ясную погоду? Да, мне следовало бы
поступить именно так. Философия домашнего халата -- это хорошо, это выгодно:
только от такой философии пропадает желание  смотреть  на себя в  зеркало. А
мужчина, который избегает смотреть на себя, это -- уже  не мужчина, поверьте
мне!
     В течение некоторого времени мадам Труссаль де Труссо и я слышим, как в
соседней комнате, кто-то с треском разламывает  доски.  Поскольку  мы знаем,
что  наш  Малыш  растапливает огонь в  камине,  то,  вполне  естественно, не
придаем этому особого значения. Как  вдруг, на всех  парах  вбегает  лакей с
видом человека, которого опередили события.
     На пергаменте его лица видны свежие трещины.  Он что-то бормочет, а его
выпирающий кадык ходит вверх-вниз, как живот старого священника, работающего
капелланом в родильном доме.
     -- Госпожа графиня, я думаю, что требуется вмешательство мадам графини.
     Он  указывает  своим  щучьим   подбородком  на  соседнюю  комнату,  где
свирепствует Толстяк. Мы устремляемся туда. Я бегу
     * Автор в эмоциональном порыве несколько сместил акценты и размеры. Он,
скорее  всего,  хотел  укрыться  на необитаемом  плавучем  домике  на  озере
Нешатель,   находящемся   на.   о-ве  Нью-Фаундленд,  т.к.  площадь  первого
составляет 216 кв км а второго-всего лишь 402346 кв км .--Примеч. пер.
     позади дамы,  что дает мне неповторимый  случай лицезреть  вальсирующие
полусферы ее седалища. И мне сдается, что, говоря между нами и между прочим,
Его Высочеству Берю Первому скучать с ней не приходится.
     Трапезная  Труссаль де Труссо имеет внушительные размеры. Одну из  стен
занимает  монументальный  камин. И кого же  мы видим перед этим очагом? Иес,
конечно же, Берю. Но это не тот  Берю, которого я знаю. Этот Берю -- вандал,
этот Берю  --  святотатец, доламывающий ударами своей  ножищи  кабинет эпохи
Ренессанса. Изящные выдвижные ящички кабинета, инкрустированные перламутром,
уже весело потрескивают в камине.
     Толстяк  весь  в  поту  и  в  рубашке с закатанными  рукавами,  что  не
противоречит одно другому.
     -- Ах ты, развалюха! -- ревет он. -- Вся изъедена  жучками, а туда  же,
сопротивляется!
     -- Несчастный, что вы делаете! -- восклицает графиня.
     --  Костер,  моя  графиня,  --  отвечает Громадина,  доламывая  кабинет
последним ударом каблука.
     Потом  плавным  округлым движением  руки  он  вытирает  пот  со  лба  и
заявляет:
     -- У Фелиция закончились дрова, и я откопал эту рухлядь в коридоре.
     -- Кабинет эпохи! -- кричит криком насилуемой девочки благородная дама.
     --  Кабинет?  -- изумленно  восклицает  Мастодонт.  И  пожимает  своими
могучими плечами.
     -- А я и не понял. Я, конечно, видел в  своей жизни маленькие туалетные
кабинеты, но чтобы такой маленький -- никогда.
     -- Этот человек лишился  разума!  -- с  рыданьем исторгает из себя дама
Труссаль де Труссо, упав мне на грудь.-- Мебель Ренессанса! Она обошлась мне
в два миллиона!
     На какое-то мгновение Бизон теряет дар речи.
     -- Два миллиона!  За  этот сундук с клопами, который держался только на
честном слове! Не хочу  подрывать ваш моральный дух, моя графиня, но все  же
скажу: продавец наколол вас как  девочку. Я за сотенную тебе, то есть,  вам,
притащу с городской барахолки мебель и практичнее и прочнее, чем эта.
     Он бросает в костер ножки от кабинета.
     -- Поверьте мне, душа моя, ничто не стоит нового!
     Ну, это уж слишком. Графиня делает прыжок в направлении  этого Атиллы с
маникюром.
     --  Мон шер,  --  цедит она сквозь зубки,  -- вы законченный придурок и
хам.  Я запрещаю  вам  доступ в  мой  дом,  пока  вы  не  станете  настоящим
джентльменом.
     Толстяк подавлен. Его прекрасная,  цвета любимого им божоле, физиономия
становится несчастной.
     -- Да что  с  вами, моя графиня? Будем мы цапаться  из-за этого сортира
Ренессанса! Если вам так нравятся обноски, то я пошарюсь  на блошином  рынке
на предмет  подыскать  что-нибудь заместо этой конуры для  недоносков. Там у
меня есть дружок, который как раз торгует всякой рухлядью.
     Но она остается иепреклонной.
     -- Уходите, месье!
     Бедный  Берю  натягавает  пиджак.  Он  такой  несчастный!  Он  в  таком
отчаянии! И мне стало его жалко.
     -- Госпожа графиня, -- перехожу я в наступление, -- может  быть, вы его
простите...
     Она отрицательно качает головой.
     -- Я  просила его заняться самовоспитанием,  самообразованием,  короче,
стать человеком, с которым не стыдно появляться на людях. Однако он остается
на прежнем уровне!
     Тут  Берюрье не выдерживает  и бурно  и  страстно извергает из себя всю
злость, которую он обычно оставляет для торжественных случаев.
     -- Не надо посягать на мою  честь мужчины, дочка! --  взрывается он. --
Я? На прежнем  уровне!  В  этом смокинге, сшитом у  Бодиграфа, в этой  белой
рубашке! На  том же уровне! С  такими граблями,  за которые, чтобы они  были
такими,  Филипп Английский стал бы платить жалованье своей  благоверной!  На
том же  уровне! И это после того,как я уже пропахал несколько глав из вашего
пособия! Не обижайтесь, но вы ко всему прочему еще в сектантка! В постели со
мной, да будет вам известно, вы что-то мало думаете о хороших манерах, когда
зовете благим матом, мадам, вашу мать!
     -- Я сейчас умру! -- с пафосом восклицает графиня.
     -- Именно  это вы всегда утверждаете  в  том случае, на счет которого я
намекнул, -- скалится Берю.
     Он идет к двери и говорит, размахивая своей энциклопедией:
     --  Я  поднимаю  вызов, моя графиня,  хоккей,  идет.  Я  стану светским
человеком и в одни прекрасннй день вернусь сюда с такими манерами, что рядом
со мной сам граф Парижский будет выглядеть продавцом ракушек.
     Он кладет свою левую руку на энциклопедию правил хорошего тона будто на
библию и изрекает голосом актера из Комеди-франсэз:
     -- Клянусь на ней!
     --  Госпожа  графиня  попросила  вас  выйти!  --  скрипит,  как  старая
осина,лакей.
     Берю в упор рассматривает его и говорит:
     --  Ну,  ты,  мумия,  исчезни!  Потому  что   до  того,  как   я  стану
джентельменом, я так тебе  могу врезать приемом  "Кабинет  Ренессанса", что,
принимая во внимание твою  архитектуру,  из тебя  как раз и получится  кучка
дровишек!
     Затем, повернувшись ко мне, он добавляет:
     -- Сан-А, у меня сейчас нет времени штудировать этот  Кодекс, поэтому я
не знаю,  нарушаю я или нет  правила  хорошего тона, заявляя тебе  об  этом,
только я не хочу, чтобы  ты оставался рубать один на один  с мадам. Хоть она
меня и  отругала, я все  равно  питаю  к ней  слабость,  и  если  ты  с  ней
останешься тет-атет, я буду ревновать.
     Все  это  было  сказано  в  такой  категоричной  форме,  что  я немедля
откланиваюсь:
     -- Мадам, после такого ультиматума я могу лишь просить у вас разрешения
удалиться.
     Она сухо протягивает мне руку, и я,  не менее сухо, прикладываюсь к ней
губами.
     -- Конечно, -- брюзжит Толстяк,  когда мы спускаемся  в лифте,  -- тебе
легко, ты во всем этом разбираешься. Что до лобзания рук и прочих нежностей,
то  это у  тебя  в крови. У  тебя  и язык  прилизанный, и слова ты выбираешь
ученые, и глаголы ты спрягаешь правильно. А я...
     Его покрасневшие глаза наполняются большими крупными слезами.
     -- Без роду,  без племени, предок -- алкан. Разве с таким багажом перед
тобой откроют ворота Букинджемского дворца?
     Я по-дружески хлопаю его по плечу.
     -- Не стони, голова садовая, ты -- сама простота, и это-то  и подкупает
в тебе.  Доказать? Пожалуйста: все тебя любят. Потому быстренько запихай эту
идиотскую  книженцию в первую  попавшуюся  водосточную  трубу  и стань самим
собой.
     Но он отрицательно качает головой.
     -- Можно  подумать, что ты совсем не знаешь твоего Берю, парень. Клятва
--  это  клятва.  Я  поклялся  стать парнем что  надо и с  манерами  на "три
звездочки"*, и я  им стану. И пусть  в тот день она, моя  графиня,  лучше не
просит меня разжечь огонь в камине, например!
     -- Да будет тебе, зайдем лучше пообедаем ко мне, -- предлагаю я.
     * Берю,  вероятно, имеет в  виду гостиницу третьего разряда. Во Франции
имеются   гостиницы  3-го,  4-го  и  5-го   разрядов,  которые  обозначаются
соответствующим количеством звездочек. -- Примеч. пер.
     Он отказывается.
     -- Нет, я иду домой  и буду тренироваться в расшаркивании; имея в  виду
мои пробелы, мне нельзя терять ни одной минуты.
     Мы  выходим  из дома, и он  уходит с высоко поднятой  головой навстречу
своему геральдическому будущему.



Глава третья


В которой визит дружбы имеет самые серьезные последствия

     Обеспокоенный этими событиями, которые могут отрицательно сказаться  на
индивидуальности Берюрье, я иду домой, чтобы быстренько пообедать. Моя мама,
Фелиция,  будет приятно  удивлена.  Фелиция у меня  как птичка божья.  Живет
моими приходами  и не переставая  бормочет молитвы  в адрес  более или менее
официально признанных святых, чтобы я почаще являлся пред ее очи.
     Любимица Фелиции -- сестра Тереза от Дитя Христова. Вместе с тем больше
всего  ей  помогает маленькая  Мартина.  Как  тут  не  поверишь  в  то,  что
причисленные к лику святых -- это те же самые горничные: чем они моложе, тем
больше  у них КПД.  По моему мнению, Фелицию больше  всего впечатляют  розы,
розовый дождь.  Когда  я был пацаном, матушка рассказывала мне о том,  как в
честь юной кармелитки все хрустальные вазы утопали в розах. Это  же знамение
-- розовый дождь, правда? А ведь для многих дождь льет обычным дождем!
     Я  хмурю  брови, заметив  перед  решеткой  нашего  особняка  на Сен-Клу
машину, "Рено-8" с лионским номером. Гости из Лиона? Что бы это значило?
     Я направляюсь к своему дому по аллее, посыпанной гравием (хотя на аллее
гораздо  меньше  неприличного  гравия,  чем в  моих  сочинениях). Осень, как
трубочист,   прочистила   сад.  И   теперь,  как  говорится,  деревья  стоят
деревянные,  а земля  лежит в печали.  Однако это не  подорвало  дух  нашего
обиталища, наш дом выглядит  даже нарядно со своим стыдливым от своей наготы
виноградником, своими  зелеными  ставнями и цветастыми шторами на окнах.  По
радио надрывает голосовые связки Беко.
     Я толкаю дверь  и оказываюсь в кокетливой прихожей, стены которой обиты
матерчатыми обоями фабрики Жуй, на  которых изображены пастухи  и  пастушки,
предающиеся любовным утехам под кронами деревьев, в стиле Людовика XV.
     Трюмо отражает сияние моей улыбки в тридцать два зуба, как на рекламном
плакате, рекламирующем зубную пасту "Колгат". Все говорит о покое, будничном
благополучии, которое пахнет горячим хлебом. А в общем, Фелицией!
     Дверь гостиной открывается и появляется моя славная сияющая матушка.
     -- Да, это он! -- кричит  она  кому-то  я гостиной. Гость пришел, когда
она  занималась  стряпней.  И  хотя  она  уже  успела  снять  свой сиреневый
передник, руки у нее еще в муке.
     За  ее спиной я замечаю  Матиаса, рыжего  малого,  работавшего раньше в
лаборатории  нашей конторы. Конопатый  уехал от  нас несколько месяцев  тому
назад. Он поехал в Лион жениться ва какой-то дурочке, с которой познакомился
на лыжяой базе в горах, а после свадьбы попросил перевода  в Лион, поскольку
его  дама в Париж  переезжать отказалась.  Молодая мадам Матиас не  захотела
трогаться  с  насиженного  места,  потому что,  как  совершенно  справедливо
утверждает поговорка,  характерная для  района  между Роной и Соной, "Кто из
Лиона уезжает, тот разум теряет".
     -- Какой приятный сюрприз, старый изменник! -- восклицаю я.
     Он никогда не был более  рыжим, чем  сейчас, этот Матиас. Либо забвение
стало  его  осветлять  в  моей  памяти. Не  шевелюра,  а  растрепанная пачка
рыженьких  десятифранковых  ассигнаций.  С тех пор, как он получил  лионское
гражданство,  он  стал  очень  строго одеваться.  Темно-серая  тройка, белая
рубашка,  галстук  цвета  бутылочного  стекла  (для   Лиона  это  совершенно
естественно).  Зеленый цвет  хорошо гармонирует с  его паяльником. На  одном
колене он держит шляпу, на другом  -- перчатки  с запахом прогорклого масла.
Сразу чувствуется: парень на  пути к совершенству. Раз и навсегда выведен на
свою орбиту.
     -- Как я рад вас видеть, господин комиссар, -- с чувством изрекает он.
     -- Ну, как семейная жизнь, все нормально?
     Как он еще умудряется краснеть, это -- тайна или, скорее всего,-- чудо.
     -- Привыкаем, -- улыбается он.
     Маман,-- которая  уже  угостила его  портвейном, насильно наливает  мне
стакан и бесшумно исчезает, радуясь тому, что может репатриироваться на свою
кухню. У меня такое впечатление, что у нее там томится луковый суп  с тертым
сыром.
     -- Думаете заводить детишек?
     На этот раз он становится кирпичного цвета.
     -- Да, в январе месяце.
     -- В рыжий горошек,  -- шучу  я, а сам себя  спрашиваю, на кого  же  он
будет походить, маленький царь в горошек папаши Матиаса.
     -- А как тебя приняли ребята в Лионе?
     -- Очень славные.
     Отчего же  тень  омрачила  лило  Матиаса, этого  живого  Ван  Гога? Его
рыжеватый  взгляд  покрывается  дымкой.  Он  нервно  просовывает  палец  под
воротник рубашки.
     -- Ты там работаешь в лаборатории?
     -- Нет, я  уже  два месяца  преподаю в школе полиции Сен-Сир на Золотой
Горе.
     Я поздравляю его, восхищенно присвистнув.
     --Теперь прямая дорога в институт, дружище. А что ты там преподаешь для
слушателей?
     -- Опознавание по пулевым отверстиям.
     -- Преподаватель пулевых отверстий, это что-то оригинальное, -- с умным
видом изрекаю я. -- На визитной карточке это выглядит солидно. Да, ты с нами
перекусишь, надеюсь?
     -- Я не хотел бы вас беспокоить.
     -- Брось ломаться! Ты приехал с женой?
     -- Нет. В ее положении, сами понимаете...
     -- У тебя дела?
     Он прокашливается и заявляет:
     -- Я приехал к вам.
     Я престо  ошарашен.  Я сразу предчувствую что-то нехорошее. Я опорожняю
свой стакан,  потому  что я  почти такой  же, как Берю: налитый  стакан меня
раздражает.
     -- У тебя неприятности?
     Он смотрит на меня натужным взглядом. Прядь волос цвета опавших листьев
свисает на  его  веснушчатый лоб. Он пахнет рыжим; такой  сильный  и терпкий
запах может разбудить любую аудиторию. Многие лекторы только  бы выиграли от
того, что они конопатые.
     -- Я боюсь, господин комиссар.
     Это  самое неприличное из всего, что может произнести  его рот.  Матиас
сколько  угодно  может быть  лабораторным  работником,  сражаться со  своими
лупами, пробирками и фотоувеличителями, но это совсем не  говорит о том, что
он хлюпик.
     -- Рассказывай!
     --  Все  начались через  неделю после моего прибытия в  школу  полиции.
Как-то  вечером я задержался в своей  лаборатории. И как  раз тогда, когда я
выходил из нее, я услышал крик  с верхнего этажа. Мимо меня пролетело что-то
темное и  с грохотом  ударилось об  пол.  Это был  один из слушателей школы.
Почему-то у меня возникло впечатление, даже --  уверенность,  что кто-то его
сбросил через  перила. Поэтому  я  не побежал вниз, а  одним  махом  взбежал
наверх.
     -- Рефлекс ищейки,  это точно!  -- одобрительно  говорю  я. -- А потом,
дитя мое? Говорите мне все!
     -- Я не заметил ничего  странного. На последнем этаже находится кафедра
средств связи. Там никого не было, некоторые  двери  были  заперты на замок!
Тогда я спустился.
     -- А что с этим классным прыгуном?
     -- Умер. Пролом черепной коробки.
     -- Что показало расследование?
     -- Заключение: самоубийство в состоянии депрессии.
     -- Я пока не усекаю причины твоего страха.
     -- Меня чуть было дважды не убили, господин комиссар. У  Матиаса легкий
тик, одна щека подергивается.
     -- Ты уверев?
     --  А как  же!  В первый раз  это  было  на следующий  день  после того
самоубийства.
     Я  собирался  сесть  в свою  машину, как какой-то  автомобиль как смерч
тронулся  с места и помчался прямо на меня. Я чудом успел перемахнуть  через
капот машины, на кузове моей "восьмерки" до сих пор осталась вмятина. Вторая
попытка  была  предпринята  в  лаборатории  школы.  Вместо  порошкообразного
реактива мне во флакон  насыпали бугназильную селитру. И когда я стал делать
анализ, раздался ужасный взрыв.
     Он показывает совершенно черную ладонь левой руки.
     -- Это чудо, что я там не остался!
     Наступает тишина. От всего этого действительно можно прийти в смущение.
     --  Что  ты думаешь по существу,  Матиас?  Он  похож на большого умного
мальчика.  Из категории всегдапервыйвклассе. Хорошие отметки, доски почета и
дипломы была придуманы для парней его породы.
     Без  особого  ума,  но с  большой  поглощающей способностью  мозга. Без
инициативы, но с громадным прилежанием. Он ждет от жизни  только то, что она
может ему дать: устойчивое положение,  плодовитую супругу, загородный дом  и
орден  "Академические пальмы". Он уже сам по себе академиченв.  Доволен тем,
что он живет, что он рыжий и приносит пользу.
     -- По  существу,  господин  комиссар,  я думаю  следующее.  Некто  убил
слушателя.  Этот некто  посчитал, что я либо его увидел, либо догадался, что
речь идет  об  убийстве. Теперь он меня опасается  и хочет  меня  убрать. Вы
думаете, что я неправ?
     --  Стоящая гипотеза,  Ваша  честь!  Ты рассказывал об этом коллегам из
Лиона?
     Он качает своей огненной макушкой.
     --Нет.
     --Почему?
     Он медлит  с ответом,  но я уже все уловил. Он из породы осторожных. Он
знает,  что  человеку, ставшему посмешищем,  практически  невозможно сделать
карьеру, поэтому  он не хочет подвергать  себя риску  вляпаться в  идиотскую
историю,  разыгрывая  роль героя из  детектива "черной  серии". А  вдруг  он
ошибся? А вдруг он оказался  жертвой своего воображения?  А? Он предпочитает
рисковать  своей  шкурой  потихоньку,  не  высовываясь,  как тот  обыватель,
который идет покупать лотерейный билет за три франка в соседний квартал,
     -- Я предпочел сначала поговорить об этом с вами, -- лепечет он.
     -- Ты правильно сделал, -- одобряю я,-- после  обеда расскажем обо всем
шефу.
     Факел мучается. Он боится последствий. Надо сказать, что в нашей фирме,
т.е. префектуре полиции, с неохотой проводят внутреннее расследование. Можно
встретить немало каменщиков, которые строят дома  для себя, но найдется мало
полицейских,  которые  ведут следствие  в личных  целях.  Полицейский -- это
прежде всего чиновник, нужно, чтобы он был послушным и тихим, чтобы его рожа
сливалась с  серым цветом стен.  Это  же  государственное имущество, в конце
концов! Премии в конце года, награды в  конце  карьеры, посмертные слова для
поощрения самых хамелеонистых.
     -- Вы полагаете, что господин директор?..
     -- Неофициальным  образом, малыш.  Он  будет  польщен,  что  ты  пришел
поплакаться  в  жилетку  Альма Матер. Она  всегда давала  от  своего щедрого
вымени тем, кого вскормила своей грудью.
     Входит  Фелиция и  говорит, что рубон  готов. Отблески плиты до сих пор
пляшут в ее добрых глазах.
     Маман знает цену простым человеческим радостям и  умеет сотворить их. С
ней  забываешь  об  этих  любителях  закусочныхавтоматов,  которые вынуждены
насаживать  себя  на  алебарды  или  нюхать  наркотик, чтобы испытать острые
ощущения.  Да что  такое  кокаин  по сравнению  с антрекотом  а ля  Берси? А
содомизация по сравнению с приправой к буйябесовой  ухе, а? Разница только в
отверстиях! В сущности, жизнь -- это лужайка для гольфа, утыканная  лунками.
К тому  же она и  заканчивается лункой: громадной  черной прожорливой пастью
земли, которая все пожирает.
     Маман приготовила царский  рубон! Жареные  почки  с корочкой.  Курица с
кэрри. Как же я раньше не  догадался?  Ведь запах кэрри витал в воздухе. Это
запах,  который очаровывает и приводит в смятение ваши  внутренности.  Одним
словом, нутряной запах!
     Мы  с  Матиасом садимся  за  стол  и  меняем тему разговора. Нужно быть
горожанами (как отборная команда  напыщенных пожарных). Рыжий  расспрашивает
меня о  Пино,  Берюрье, об остальных,  а также  о фирме --  вашей префектуре
полиции. Он немножко жалеет о том, что уехал, хотя взамен получил беременную
половину и "Рено-8" с лионским  номером  69. Преподаватель пулевых отверстий
-- это увлекательно и почетно, и  все такое прочее, но все  же у Парижа свои
прелести. Воспоминания  роятся  в его  голове,  щекочут  его  сердце.  Глаза
запотевают,  как  окна зимой. Я отвлекаю его  от грустных  мыслей  и начинаю
рассказ о  злоключениях  Толстяка со своей  графиней. Кое-что,  естественно,
прибавляю. Матиас складывается циркулем от смеха. Маман задыхается. Берюрье,
вступающий в схватку с правилами хорошего тона в лице графини -- это зрелище
first quality*,  согласитесь! Когда в этой  схватке  непасхальные яички Берю
прихватит  радикулит,  его  поникший  письменный  прибор  будет в  состоянии
подписывать лишь стерильные контракты.
     Так  вот, сидим  мы  такой  веселой  компанией,  и  тут  приходит  наша
домработница. Ее фамилия Согреню, буквально Нескладуха, кажется, я вам о ней
уже  рассказывал  в  своем  последнем шедевре.  Она похожа  на  обезвоженный
гриб-сморчок. За всю свою разнесчастную жизнь она пролила столько  слез, что
нет ничего удивительного в том, что она такая иссохшая. Она пережила столько
огорчений,  неприятностей,  унижений,  что  из  них  можно  составить  целую
коллекцию!
     Поскольку  моя  матушка всегда ей  сочувствует,  это поддерживает ее  в
странствиях  по  долине слез. Они плачут вдвоем, поровну  принимая  на  себя
бремя очередной неприятности тетушки Согреню. А их у нее  хватает. То ее муж
сломал руку, то ее сын-черноблузник измывается над ней,  то ее дочка понесла
от  одного  джентльмена,  напичканного  гонококками, то  ее  кота  раздавило
машиной,  то  ее  певчая  канарейка почила  в  бозе на просе, на которое так
трудно  заработать.  Совсем недавно  ей нанес визит судебный  исполнитель по
поводу непогашения долга за купленный в рассрочку телевизор,  а потом пришел
парень из магазина электробытовых  товаров  и забрал криминальный телевизор,
потому что ему надоело возиться с возвращаемыми ему неоплаченными векселями.
Для  дамы Согреню  это был страшный  удар,  прямо  под  ложечку -- ведь  она
лишилась возможности видеть своего любимого  телекомментатора Леона Зитрона.
И  теперь  вечерами,  возвращаясь  домой,  она  вынуждена  подпирать витрину
магазина "Фея света",  где одновременно работает  дюжина телевизоров.  Разве
это плохо, видеть сразу дюжину Зитронов? Это как-то успокаивает. К тому
     * Первого сорта- -- англ.
     же   Леон   вполне  заслуживает  того,   что  его  круглая   физиономия
тиражируется  на многих экранах. Поэтому, когда она приходит к вам подтирать
заднее  место  наших  кастрюль,  она  тут же врубает телек.  Стоило  Фелиции
разрешить  ей  это  один  раз,  как  это  стало  автоматическим.  "Голос  ее
повелителя -- наша любимая передача, поэтому мы ничем не рискуем, правда?
     Сегодня она тоже  не упускает своего. Едва  скинув  черный платок,  она
врубает  телек  на всю мощь. Телевизор стоит в столовой, и старуха оставляет
двери открытыми, чтобы было видно с кухни. Она не гордая,  может и постоять.
И встает в дверях. С нашего стола  нам  видно только ее обвисший, как паштет
Маркони,  зад.  Фелиция на ушко извиняется  за нее перед  Матиасом, которого
этот поступок мог, мягко говоря,  удивить. Но тот все прекрасно понимает. Он
тоже фанатик малого экрана. "Мы ведем прямую передачу из..." -- его страсть.
Мой  друг  Матиас  всегда  любил  болезни, особенно  скрытые, которые трудно
обнаружить.  Такие,  которые  начинаются с  пустяковины  вроде  мигрени  или
безобидных  прыщей.  Вначале   они  поднимают  лапки  перед  аспирином,  эти
негодницы, но потом восстанавливают силы, и в один прекрасный день человек в
белом  халате  показывает  вам клочок  мяса  по  телеку,  сопровождая  показ
комментариями, в  которых, похоже,  прекрасно разбирается и ведущий передачи
"Здоровье" г-н Лалу.
     Будет жалко, если Рыжего пришлепнет его  таинственный убийца. В глубине
души он  мечтает  о  том, хотя наверняка побоится  признаться в  этом, чтобы
окочуриться  от  какой-нибудь  совершенно  новой  болезни,  которую  назовут
"болезнь Матиаса".
     Он представляет, как  его печень, его селезенку, его детородный аппарат
или меха его  легких  снимают  на цветную  фотографию  и  выпускают  в  виде
буклета. Каждый орган имеет какой-нибудь неизвестный нарост  или причудливой
формы  каверну.  Стрелками обозначены  очаги,  поражения, а сопроводительные
надписи поясняют, что  с ним произошло,  как он  отбросил  копыта, причины и
следствия,  симптомы и  риск заражения. Сколько  бы ни говорили  о том,  что
человечество за всю историю своего существования уже примерило на себе саван
всех,  каких  только  возможно смертельных  болезней,  Матиас  тем  не менее
надеется откопать новую. И тогда все медицинские светила будут брошены на ее
изучение. Да, он с превеликим удовольствием  отдал бы свою бренную  плоть на
растерзание  неопознанному  вирусу,  дьявольскому  микробу,   занесенному  с
планеты Марс.  Он страстно хотел  бы,  чтобы его  клетки поразили всех своей
экстравагантностью, а его органы  изумили своей  патологией. И уж подавно он
был бы  на  вершине блаженства,  если бы  его  селезенка  стала вырабатывать
ртуть, например, а печень -- амбру, как  кишечник кашалотов. Короче  говоря,
он страстно желал стать  Случаем, случаем настоящим, к  которому не пропадет
интерес до  самой  смерти,  и который будет  разобран по  косточкам  во  имя
спасения  обеспокоенного человечества.  Да,  надо признать, что  телевидение
действительно  открывает  все двери.  А  также дает возможность нести всякий
бред относительно своего  довольства и  своего  недовольства.  Благодаря 819
строкам развертки  экрана  сейчас  можно  умирать в соответствии  со  своими
наклонностями  и  способностями.  Никто  не  сможет переоценить  ту  пользу,
которую принес  Лалу, перенеся операционные  в ваши квартиры и сделав вашими
приятелями профессоров медицины с пальцами гитаристов, которые прогуливаются
ими в вашем мозжечке или в вашей требухе, как в городском саду.
     В   данный  момент  ТВ  передает  не   программу  "Здоровье".  В  эфире
информационная  программа,  в  которой  рассказывается   о   железнодорожной
катастрофе. Покойный  машинист,  естественно,  -- отец  шести  детей:  можно
подумать, что для управления  желдора  этот пункт  является основополагающим
при наборе на работу людей этой тяжелой профессии.
     Тем не менее этот факт  выжимает из мамаши Согреню последние оставшиеся
слезинки. Она не  эгоистка и не оставляет  влагу про запас  на  случай своих
будущих передряг,  она  изливает ее  остатки  на  алтарь сообщества. Великая
гражданка в  своем женском  роде!  Крушение на железной  дороге  придает  ей
смелости.  Она  покидает проем  двери и  устремляется по  коридору  прямо  к
телеящику, чтобы быть ближе к месту событий, и без всякого стеснения взирает
на катастрофическую сцену. Она жалуется, что ей плохо видно без очков. Вчера
вечером ее  благоверный  приперся в дупель  пьяный и, когда они сели за стол
полакомиться рыбой фиш, взял да и  выкинул очки в окно. Гестаповские манеры,
вы не  находите?  Маман  признает,  что  да.  Тогда Согреню начинает  вещать
синхронно с ящиком. От крушения она перекидывает мосточек к своим невзгодам.
Ее законтропунктило. Согреню  выливает  на  нас,  брызгая  беловатой слюной,
ведро своих  драм  за неделю: соседка сверху вывалила  помойное ведро  на ее
половичок,  затем  Жюльен  (ее  муженек)  полаялся  с консьержкой  по поводу
ватерклозета, лохань которого  треснула  так давно, что запах г... стал  уже
родным в их квартире. И еще всякую всячину, и все  это жалобным голосом, и с
пеной  в  уголках  рта. На днях она  собирается  пойти в полицейский участок
пожаловаться на  сына. Для  матери  это тяжело,  но раз  он  оказался  таким
подлецом, то нужно  переступить через материнские чувства,  правда? А иначе,
что же  это за  мораль, видите  ли? Все соглашаются. Раз он  не уважает свою
мать, пусть посидит в тюряге, ему это пойдет только на пользу, ее Морису. Не
говоря уж  о том,  что он  везде  шмонается с велосипедной цепью в  кармане,
которая ух никак не может служить ему носовым платком.
     "Спикер"  меняет пластинку. Он говорит, что какой-то мюлокосос,  только
что достигший половой зрелости, выбросился со второго этажа Эйфелевой башни.
Мамаша Согреню моментально переключается и тут же приходит к выводу, что эта
башня  представляет опасность  для  общества, что. необходимо принять меры и
что  на  "их"  месте  она бы  разрушила ее  без  всяких  проволочек.  Диктор
прерывает ее и  сообщает такое, от чего затрещала шевелюра  Рыжего: он  даже
перестал пережевывать  пишу.  В высшей  шкале  Сен-Сир  --  на Золотой  Горе
произошел новый случай  самоубийства. Это что, эпидемия? Вчера вечером, один
из слушателей, офицер  полиции Бардан, отравился стрихнином в своей комнате.
И не оставил никакой записки.
     -- Вы слышали? -- лепечет Матиас.
     --  Рыжий становится мертвенно-бледным. Зрелище производит впечатление:
на  его  лице  живыми  кажутся  только  веснушки,  а  само  лицо  напоминает
подмаргивающий своими звездами млечный путь в миниатюре.
     -- Ты знаешь этого Бардана? -- задаю я вопрос. Матиас пожимает плечами.
     --  У  меня  более  двухсот  слушателей,  а  я  приступил к  исполнению
обязанностей только полмесяца назад, господин комиссар.
     В присутствии Фелиции мы  воздерживаемся от комментариев, но, проглотив
перевернутые вверх низом  сливки, мы, не  теряя  ни минуты,  отправляется  в
Контору.  Мамав  расстроена  нашим  поспешным уходом  из-за  того, что мы не
выпили мокко,  которое остается на ее балансе. Я объясняю ей,  что нам нужно
решить важные дела.
     Она все понимает, но продолжает оплакивать наш внезапный уход.
     Кофе -- не кислые щи, его не разогреешь!



Глава четвертая


В  которой  Берюрье,  выполняя  особое  задание,   перенацеливается  на
педагогику

     На  лацкане  пиджака Шефа красуется розетка ордена  Почетного  легиона.
Сидя  за своим министерским  столом,  он  слушает нас  с  отрешенным  видом,
подобно психоаналитику, выслушивающему рассказ своего пациента.  Его холеные
руки, лежащие на бюваре из кожи, кажутся выкроенными  из этой кожи. Когда мы
заканчиваем наш  рассказ, он вытягивает пальцами манжеты рубашки из рукавов,
поправляет медную линейку, которая лежит не совсем параллельно с бюваром, и,
судя по всему, возвращается на землю.
     -- Матиас, малыш  мой, -- шелестит он,  -- я тоже думаю, что это темная
история, но что я могу?
     От расстройства  Рыжий увядает как поздний цветок цикория от заморозка.
Матиас  --  простак, он плохо знает Патрона. Он не  знает, что  Хозяин любит
напускать искусственный туман в деликатных случаях.
     И  обвораживающим  тоном директор продолжает, упорно избегая  встречи с
нашими умоляющими глазами:
     --  Об  этом, дорогой Матиас,  следовало рассказать  нашим  друзьям  из
лионского сыска.
     Ну,  началось. Невинные мелкие  укусы  в стиле "Ты нас покинул, поэтому
расхлебывай сам"
     Ржавый бросает  на  меня полный отчаяния взгляд,  взывающий  о спасении
души. Он поднимает на мачте флаг бедствия. Надо спешить  на помощь, иначе он
пойдет ко дну от замешательства.
     --  Господин  директор,  --  вклиниваюсь  я,  --  Матиас  совершил  это
путешествие,  чтобы  просить  у  нас  помощи  и  защиты,  у нас, его  бывших
начальников,  у нас, его старых друзей,  у нас,  людей, которые сформировали
его. Обстоятельства  вынудили его  временно покинуть  нас (я  делаю упор  на
слове  временно, чтобы умаслить  старика), но сердцем он всегда с нами, и он
это доказал.
     Не плохо, правда?
     Если  мне  когда-нибудь  придется  отшвартоваться  от нашей  Шарашкиной
Конторы, я  попытаюсь  поймать  свой  шанс в политике.  Я  думаю, что  смогу
выращивать  салат.  Людям всегда  необходимо  что-нибудь  душещипательное  и
берущее  за душу.  Поговорите  с человеком по душам,  и он тут же оттаивает,
Особенно если  вы пустите  в  ход весь  свой набор наклонений, преклонений и
коленопреклонений.  Убедите  его  в  том,  что  он  великий,  благородный  и
великодушный, и он сделает все, чтобы стать таким.  Это какое-то колдовство.
В своей жизни я  встречал порядочно мерзавцев.  И всем я  старался говорить,
что  они  исключительные  ребята,  ангелы  доброты  и  великодушия,   рыцари
добродетели,  образчики и примеры для подражания,  люди,  которые вызывают у
вас дрожь  восхищения,  которые  вас  гальванизируют, приводят в оцепенение,
которые  очищают  и  наставляют   на  путь  истинный,  которые  обновляют  и
видоизменяют.  Некоторые из них мне не поверили, и мне пришлось начистить им
рожу. Но большинство клюнуло на мою флюоресцирующую наживку. И, клянусь вам,
они стали лучше! Дайте человеку нимб, и  только в одном случае из десяти  он
будет использовать его в  качестве стульчака в  туалете, в остальных случаях
он будет носить  его вместо шляпы. А мужик, который носит нимб вместо шляпы,
непременно станет святым. По  моему  разумению,  ошибка  нашей Матери-церкви
заключается в том,  что  она очень мало людей причисляет к лику  свягых. Она
слишком  скупа на неоновые ореолы.  Чересчур дорогие места, чрезмерно долгое
ожидание,  излишнее самоотречение -- все это обескураживает.  В  наше  время
производство  в чин  в  мирской жизни происходит настолько стремительно, что
церкви тоже следует не мешкать с выдвижением на  вакантные должности святых.
Братцы  мои,  если бы Ватикан  каждый месяц публиковал бюллетень  о  наличии
вакантных мест  в  святцах,  вы  бы  тогда  увидели,  что  бы  это  было  за
соревнование! А самое главное в этом деле  -- возвести заинтересованное лицо
в ранг святого при его жизни, в противном  случае прикоснуться рукой к этому
праву  на   Вознесение  сможет  только  его  семья.  Римский   папа   должен
руководствоваться нашими методами. Возьмем, к примеру, нашего  Генерала: еще
при  жизни у него будут свои улицы, свои медали, свой культ на комоде и свой
личный Мориак! Это  не та слава, которую можно купить как пожизненную ренту!
Это не пустые обещания!
     Не  возражаю:  табличку с названием улицы  можно отвинтить,  тогда, тем
более, вы должны  отдавать  себе  отчет в том, какая головастая  Эта  Святая
Церковь Божьей Матери, у  которой  есть святое семейство  Сен-Сюльпис, чтобы
увековечивать и  гипсовать своих святых  в  любых количествах. На переплавку
отправляют только бронзовые статуи, а  гипсовые отливают в  формах. Если они
разобьются -- не страшно: сделают  другие,  ведь это дешево! Как вас однажды
сделали  святым,  так  вы святым и  останетесь -- на веки вечные,  да  еще с
золотой каемочкой.  Если  папа Павел VI сумеет  отстоять  свою  кандидатуру,
тогда  все захотят  стать членами  большого  святого семейства.  Все  станут
играть  в   добрых  апостолов,  строчить,  как   из  пулемета,  "Отче  наш",
боготворить свою мазер, учить Аз, Буки и Буки, Аз. Для человека мысль о том,
что его преосвященные трусики  могут быть, после использования, помещены как
реликвия в  церковную  раку, равносильна  допингу.  Итак, все дружно, плотно
сбившимся стадом, спешат качественнее улучшить породу,  бегут наперегонки  в
рай, курят фимиам,  падают ниц, короче, начинают жить  на коленях в обоюдном
экстазе, в высочайшем уважении к другому.  На улице Фобур-Сент-Антуан строят
только скамеечки для молитвы и  исповедальни первого класса!  Подружек водят
только на  алтарь! Душатся смолой из Аравии,  а слово  "Господи!" произносят
только во время молитвы. Тьфу,  черт! Я слишком  увлекся, извиняюсь, давайте
вернемся к нашим сыскным ищейкам.
     Мой панегирик явно тронул Босса. Он  качает своей полированной головой,
напоминающей ощипанную ягодицу.
     -- Что вы предлагаете, Сан-Антоиио?
     -- Чтобы мы занялись этим делом, патрон.
     -- На каком основании?
     -- Неофициальным порядком.
     -- То есть?
     Я хорошо вижу блеск в  его глазах. Он скажет  да. Он просто  умирает от
желания сделать это.
     -- Если  позволите, я поеду в школу  полиции  вместе с Берюрье: я --  в
качестве преподавателя, а он  -- в качестве  слушателя.  Я полагаю,  что  вы
сможете быстро уладить вопрос о нашем зачислении?
     Он сохраняет мужество, осторожно выжидая, чем же я закончу.
     -- Прибыв туда, -- продолжаю я,  --  мы все досконально  изучим, потому
что  нам никто не будет мешать, а самое главное -- никто не будет знать, что
мы  ведем расследование. А поскольку мы будем приписаны к штату школы, у нас
будет  прекрасная возможность все держать в поле зрения, понимаете, господин
директор?
     Матиас не выдерживает и умоляюще вздыхает, издав звук, похожий на скрип
флюгера, с которым играется ветерок.
     Что касается меня, я больше не настаиваю. Я  жду, чтобы мое предложение
осело  на  самое  дно  котелка  Босса.  Он   вытягивает  перед  собой  руку,
рассматривая  свои  полированные пальцы и покусывая свою  утонченную  нижнюю
губу.
     -- Щекотливый вопрос, -- говорит, -- преподаватель чего?
     -- Неважно чего,  --  отвечаю я,  -- стрельбы из лука, прыжков с шестом
или правил хорошего тона...
     Я расхохотался. Это выше моих сил. Мне в голову пришла идея.
     Идея века, друзья мои.
     Консьержка  Толстяка  подметает  пол  у  входа,  когда  я,  взбежав  по
лестнице, как молодой олень, вхожу в подъезд.
     -- Вы не знаете, господин Берюрье дома? -- обращаюсь я к хозяйке метлы.
     Она  пощипывает свои  усы, потом пальцем  поглаживает свою  симпатичную
бородавку  на подбородке  и  лишь затем хрюкает голосом,  напоминающим  звук
прочищаемой раковины:
     -- А что, разве не слышно?
     Я  напрягаю мочку своего уха и действительно слышу беспорядочный гвалт.
Наверху играет музыка, раздаются крики и топот ног.
     --  Он дает коктэль, --  поясняет мадам привратница с кислой  миной. --
Этот боров даже меня не пригласил. Они, эти фараоны, -- все хамье и вообще.
     Я оставляю свое мнение при себе и бегом поднимаюсь по лестнице.
     Дверь  в  квартиру  Берюрье  широко  открыта,  на  лестничной  площадке
толпятся приглашенные: глухой на ухо сосед сверху; парикмахер  г-н  Альфред,
который долгое  время был  любовником  Берты Берюрье, с супругой;  маленькая
прислуга из галантерейной лавки и ее жених, какой-то военный; плюс ко  всем,
торговец углем и вином с нижнего этажа.
     Я присоединяюсь к группе и становлюсь очевидцем совершенно потрясающего
зрелища.
     Берю, в своем черном свадебном костюме (который уже  не застегивается),
в белых перчатках выпускника  полицейской  школы Сен-Сир -- на Золотой Горе,
стоит  в вестибюле  навытяжку, как  по стойке  "смирно", а  его домработница
объявляет шепелявым голосом о прибытии приглашенных.
     --  Гашпадин  Дюрандаль,  шашед  шверху! Кто-то  катапультирует  вперед
глухого соседа.  "Это вас", -- орут  ему в слуховую  трубку, чтобы он понял,
почему с ним так невежливо обошлись
     Тот входит в квартиру Берю, придерживая рукой свою слуховую подстанцию.
     Толстяк устремляется ему навстречу, протягивая для приветствия обе руки
одновременно. Растянутый в улыбке рот напоминает ломоть арбуза.
     --  Старина  Дюрандаль, --  журчит  он  осенним  ручейком, вытянув губы
трубочкой, как будто лакомясь рахат-лукумом, -- я вам много раз  признателен
за то, что вы соблаговолили оказать мне честь за удовольствие прийти  ко мне
в гости, чтобы пропустить пару стаканчиков.
     Он  стягивает перчатку с правой руки  и  пылко сдавливает  ему руку  --
настоящее рукопожатие для теленовостей "ГомонАктюалите".
     -- Уже гораздо лучше, спасибо, -- отвечает невпопад Дюрандаль.
     -- Рулите в столовую, там вас ждет буфет с закусками, -- вопят Берюрье.
     -- Я тоже не спешу, -- одобрительно говорит глухарь.
     -- Первая дверь налево, -- ревет вне себя Светский человек.
     --  Откровенность за откровенность, я тоже  ношу  на правой стороне, --
подтверждает Дюрандаль.
     Берю вот-вот хватит апоплексический удар.
     -- Надо освободить путь другим, старина, -- говорит он.
     И показывает рукой в сторону столовой. Затем с большой выразительностью
щелкает по кадыку указательным пальцем.
     На этот раз до глухого соседа доходит, и он удаляется в столовую.
     Белесая,   слегка   завитая,   бледная  и   страшненькая   одновременно
домработница торжественно объявляет:
     -- Гшпдин Альфред ш шупругой!
     Все  идет по  второму кругу.  Энергичные  жесты, изгиб спины, бархатный
взгляд  Берю делают его похожим на  президента III-й Республики.  Поэтому он
протягивает руку на уровне не выше своей ширинки.
     -- Дорогие  друзья,  --  взволнованно  произносит он. --  Чем  я  смогу
вознаградить вас за то, что вы ответили на мое приглашение!
     Он берет в свою лапу ручку супруга парикмахера.
     -- О! Нет,  нет, я  вам  раздроблю ваши пальчики, Зизет. Когда  мужчине
представляется случай облобызать такую  очаровательную особу, как  вы, он не
должен его упускать. Ты разрешаешь, Альфред?
     Его спаренный поцелуй кошачьим  мяуканьем нарушает тишину примолкнувшей
лестничной площадки.
     --  По  какому  случаю  эта  фиеста?  --  спрашивает парикмахерских дел
мастер.
     -- Я тебе все объясню потом.
     Супружеская пара исчезает в квартире.
     Наступает черед торговца  углем  и  вином.  Этот  лавочник даже не счел
нужным переодеться. Единственное,  что он  сделал  -- подобрал  подол своего
фартука. У него трехдневнаят  щетина, отвратного серо-свинцового цвета ворот
рубашки в засаленный до зеркального блеска обломанный козырек фуражки.
     -- Дорогой  Помпидош! -- восклицает хозяин квартиры. -- взять и бросить
свою стойку, это так любезно с вашей стороны, и так тронут.
     --  У кипятильника  для кофе  осталась  моя  баба,  -- успокаивает  его
трактирщик. -- В это время мы как раз варим кофе для, так сказать, кофейного
пива, не  лимонадом же  его  разбавлять. Я не смогу посидеть с вами -- мне с
минуты на минуту должны подвести продукты.
     Он роется в бездонном наживотном кармане фартука и извлекает бутылку.
     --  Если вы  позволите,  месье Берюрье, это --  нового урожая. Я сказал
себе, что это лучше, чем цветы!
     Нос Толстяка зашевелился.
     -- Какая прекрасная мысль, дорогой мой!
     Лавочник распечатывает флакон.
     -- Понюхайте, как пахнет, -- месье Берюрье.
     Толстый закрывает глаза.  Полный  экстаз,  причем натуральный. Нектар в
женском роде множественного числа! Он не может удержаться и делает глоток --
уровень  жидкости в сосуде катастрофически падает. Он  прищелкивает  языком,
чмокает,  упивается,   проникается  и  целиком  маринуется   в  этом  глотке
портвейна.
     -- Я не знаю, где вы его откопали, мсье Помпидош, -- заявляет он, -- но
это  натуральное. Какой букет! Сразу видно, что боженька не такой  сволочной
мужик, как думают некоторые.
     От такой похвалы у Помпидоша из-под кустистых бровей закапала влага.
     Передо мной остаются двое: пышная и чернявая прислуга  из галантерейной
лавки, такая  же незамысловатая, как и округлая  со всех сторон, и ее гусар,
веселый солдат здоровенного роста.
     -- Рад, что у вас сегодня увольнение, милок. Я бы пригубил вашу  ручку,
милочка, но, согласно моему пособию, в отношении девушек это запрещено.
     И тут он замечает меня. От изумления его физиономия вытягивается.
     -- Сан-А! Если бы я знал... Ах, ты, черт возьми!
     -- Итак,  мы устраиваем прием без своего непосредственного  начальника?
-- говорю я, стараясь придать своему липу обиженное выражение.
     Берю поворачивается к домработнице.
     -- Угостите гостей дринком. Марта.
     Затем,  подхватив  меня под руку  и  захлопнув  ударом каблука  дверь в
вестибюль, он шепотом произносит:
     -- Это пробный парадный обед, Сан-А, ты не обижайся. Я сказал себе, что
теория без практики ничего  не стоит,  ну и организовал прием, пока нет моей
Берты!
     Он отступает на шаг, чтобы я лучше разглядел его фрак.
     -- Что ты скажешь о моем платье?
     -- Потрясно, малыш!
     --  Признайся,  что  если бы я  сейчас стоял на крыльце замка  Людовика
Такого-то, меня могли бы принять за графа?
     -- Да-с! -- отвечаю я.
     Он качает своей красивой, в зеленых пятнышках головой.
     --  Что бы  там ни говорили,  но  по наружности все-таки судят.  Внутри
своего  черного сюртука я чувствую, как мне идет непринужденность. Заруливай
ко мне, не пожалеешь.
     Я вхожу в столовую и действительно ни о чем не жалею! Он раздвинул свой
обеденный стал, придвинул его  вплотную к стене и накрыл старыми газетами. И
уставил его закусками собственного сочинения.
     Портвейн для мужчин, игристый  сидр для дам! Колбаса с  чесноком!  Филе
селедки!  Бутерброды  с  камамбером,  с  ломтями  хлеба   толще  телефонного
справочника (Парижа и его пригородов )!
     -- Я все продумал, -- комментирует Берюрье. -- Так как у  меня  не было
скатерти, я постелил газеты и, заметь, только "Фигаро", чтобы все было как в
лучших домах Парижа!
     Он испускает вздох.
     -- Чего только не  сделаешь,  когда  любишь!  Если бы моя Графиня  была
сейчас здесь, у нее бы гляделки на лоб полезли, ты согласен?
     -- Она бы наверняка свалилась в обморок, Толстый. Твой прием --  это же
Версаль времен расцвета. То есть, пышность, подстрекающая  к революции! Если
ты  часто будешь устраивать такие банкеты, это вызовет в стране волнения, от
этого никуда не денешься!
     Он подозрительно смотрит на меня.
     -- Ты что, смеешься надо мной? -- спрашивает он.
     Я моментально делаю самое невинное выражение лица.
     -- Разве не видно, что я потрясен до самого основания? Честно говоря, я
не  ожидал такого размаха, такого великолепия, такого,  класса, Берю! У меня
просто опускаются руки!
     -- Кстати, -- спрашивает он, -- ты зачем приходил?
     -- Чтобы  сообщить тебе  потрясную  новость,  Малыш.  Я выбил для  тебя
кафедру в Высшей национальной школе полиции.
     Для  него  это удар под дых,  и он не  может удержаться от  болезненной
гримасы.
     -- Зачем  же ты издеваешься надо мной, да еще в моем  собственном доме!
-- возмущается он.
     -- На полном серьезе. Ты назначен преподавателем-стажером в ВНШП. Скажу
больше, ты должен приступать к исполнению  не позднее, чем через двое суток!
Зайди к Старику, он  подтвердит.  Ты  все  еще думаешь,  что я  морочу  тебе
голову, однако бывают обстоятельства, когда темнить ни к чему, согласись?
     Как я хотел  бы, чтобы вы стали  свидетелями этой метаморфозы, товарищи
мои!  Его  будто  бы  осветили  изнутри  дуговой  лампой!  Складки   на  лбу
расправляются, зрачки увеличиваются,  грудь выпячивается колесом. Он хлопает
в ладони, требуя тишины.
     -- Друзья мои, -- с пафосом восклицает Его Величество, -- я очень  хочу
освободить вас от вопроса, почему я устроил этот прием. Вы не представляете,
меня сегодня назначили преподавателем Высшей национальной школы полиции!
     Всех  охватывает  исступленный  восторг. Все рукоплещут.  Все не  медля
кидаются к нему с поздравлениями. Дамы целуют. Мужчины хлопают по плечу.
     --   Преподавателем  чего?   --  спрашивает   Альфред-цирюльник.   Берю
оборачивается ко мне.
     -- И правда,  преподавателем чего? -- спрашивает  ои  с беспокойством в
голосе.
     -- Правил хорошего  тона, --  отвечаю я. -- Комиссары полиции с  каждым
днем становятся  все более и более воспитаннее. Государство хочет сделать из
них чистокровных  джентльменов. Я  вспомнил о твоей  энциклопедии  и  сказал
себе, что тебе  будет полезно  поучить других правилам хорошего тона, потому
что, видишь ли, преподавание -- это лучший способ выучить их самому.
     Он соглашается.
     -- А ты соображаешь, парень,  -- воздает он  мне  должное. -- На  самом
деле, это мудрое решение.
     Он сдавливает меня своими камнедробильными клешнями.
     -- Я этого никогда не забуду.
     Глуховатый сосед, до которого не доходит суть происходящего, подходит к
хозяину дома.
     --  Я поскользнулся на тухлой селедке, -- с недовольным видом  заявляет
носитель поникшей барабанной перепонки. Берю пожимает плечами:
     --  Каждому выпадает свой  жребий, которого он заслуживает, старина, --
подытоживает новоиспеченный  преподаватель хороших манер. -- Ты не обессудь,
но если эта несчастная селедка еще  способна издавать запах, значит  она все
же свежее, чем ты.



Глава пятая


В которой Берюрье и я начинаем каждый в отдельности новую жизнь

     В нашей трудной профессии нужно уметь превращаться даже в самого черта.
Именно  поэтому, взвесив  все  за  и  против, без  справочника мер  и  весов
Роберваля (Жиль Персонье де), я решаю ехать в школу инкогнито.
     Я  прошу  одну из своих  подружек  облучить меня  инфракрасными лучами,
чтобы  моя  эпидерма  приобрела   красивый-темно-коричневый  цвет,  отпускаю
висячие усы а ля Тарас Бульба  и  украшаю свой интеллигентный  нос  большими
роговыми очками с дымчатыми стеклами.
     Ваш  Сан-Антонио, милые  девочки,  стал неузнаваем.  Он  превратился  я
полицейского офицера Нио-Санато, уроженца острова Тринидад и Мартиники. Если
бы вы встретились с ним в постели, то смогли бы его узнать, вероятно, лишь в
последний момент (и то только по одному месту).
     За  два дня мои усы  настолько подросли, что остается лишь подвести  их
карандашом, чтобы они приобрели вид настоящих усов.
     Я беру напрокат в одном  гараже машину марки МЖ кроваво-красного цвета,
и вот я уже мчусь по  дороге в  Сен-Сир -- на Золотой Горе, куда  и прибываю
после полудня.
     Сен-Сир --  на Золотой  Горе  -- прелестное местечко в пригороде Лиона,
прилепившееся, как ласточкино гнездо, на вершине  холма. Школа размещается в
бывшем  монастыре,  но,  несмотря  на  первоначальное  предназначение  своей
оболочки, выглядит совсем не сурово.
     Напротив, вновь прибывшего прежде всего поражает ее какой-то нарядный и
даже игривый вид. Ничего, что напоминало бы полицейский участок, а тем более
школу полиции.
     Узкая асфальтированная дорога взбирается на холм, петляя  между  домами
персонала  школы, и  выходит  на площадь,  обсаженную  деревьями.  По  левую
сторону  простирается большое  поле,  откуда  открывается мирная и ласкающая
взор  панорама.  Цвета  охры  фермы  с крышами,  покрытыми  черепицей времен
Римской  империи,  уютно  гнездятся  на  равнине,  чем-то напоминая  пейзажи
Италии; далеко на горизонте  виднеются две колокольни, которые в этот момент
начинают звонить своими колоколами, как будто отдавая честь в мою честь.
     Махины зданий молчаливо стоят  под августовским солнцем. Лучи уходящего
лета  золотят  серые камни и  вспыхивают  зайчиками на оконных  стеклах.  На
ветвях  поблекших  деревьев  еще  щебечут  птички.  Все дышит покоем.  После
парижской  суматохи возникает внезапное  ощущение того,  что ты находишься в
каком-нибудь курортном местечке.
     Все  в  школе поражает внушительностью размеров, чистотой, опрятностью,
благополучием.  Стены  украшают  современные  звезды,  откуда-то  по   радио
раздаются звуки "Адажио" Альбиони.  Как здорово, что этот питомник для ищеек
перевели в монастырь! Здесь  совсем  не пахнет сапогами! Комиссары,  которые
закончат эту школу,  могут  выходить в  свет  с высоко  поднятой головой: по
всему видно, что  они  смогут  вести себя в нем в  соответствии  с правилами
хорошего тона.
     Меня принимает  какой-то  чиновник.  Из  столичного города  Парижа  уже
сообщили  о  моем приезде,  и  меня ждали.  На  меня  уже  заполнили  личную
карточку, выделили комнату, определили место в столовой. Мне вручают розовую
книжечку,   содержащую  программу  обучения,  расписание  занятий,  перечень
изучаемых предметов, фамилии преподавателей. Затем меня знакомят с школой. В
спортивном зале,  в  классе связи,  в  классе  стрельбы,  в  лабораториях  и
спальных помещениях с  комнатами  на одного человека, в  общем, везде, царит
порядок.
     Бар украшен фреской,  выполненной великим  лионским художником. В школе
есть телек,  библиотека  и даже музей  полиции,  где можно  полюбоваться  на
школьный портфель  Неуча,  который  д-р  Локкард  по счастливой  случайности
обнаружил  на  блошином  рынке,  на  котором,  к  счастью, его  продавали  в
комплекте с кухонной плитой "Ландрю". Вот уж действительно, везет так везет!
     Мое  внимание  привлекает  объявление,  вывешенное  рядом  с  дверью  в
столовую. Я  читаю:  "Начиная с  26 ноября,  ежедневно в 20 час. 15  мин., в
большом  конференц-зале  главный инспектор  А.--Б. Берюрье из  Парижа  будет
читать   курс  лекций  по  правилам   хорошего  тона.   Хотя  курс  является
факультативным, дирекция  настоятельно приглашает всех  г-д стажеров  на эти
лекции".
     Итак, дети мои, началось!
     Довольно забавно  учиться в закрытом военном учебном заведении,  будучи
взрослым человеком,  когда  господа-слушатели  имеют возраст  от  22  до  30
годков.  По  существу это означает заново прожить  школьную  жизнь в  зрелом
возрасте. Все мужчины, когда они уже стали мужчинами, с умилением вспоминают
о  школе. Все,  кроме меня, потому  что  я в ней издыхал от скуки. Иногда  я
встречаю своих бывших  школьных товарищей. И  каждый раз при  встрече у  них
запотевают глаза. И каждый раз  они начинают разговоре одного и того же: "Ты
помнишь, Антуан"... Ах! Черт  возьми! Как  они  цепляются за  черную  доску!
Преданы  забвению  придирки,  заковыристые вопросы на экзаменах,  сочинения,
домашние задания, гнусные  письменные  контрольные  врасплох, которые  ушлые
учителя устраивали  в  конце урока, когда мы в мыслях уже  были за  воротами
нашей тюрьмы. Преданы забвению  школьная  сирена, злобным  воем извещающая о
начале  учебного гада, гнусная математика, подлые докладные записки учителей
директору школы о прилежании и поведении учеников, некоторые из которых -- и
на  меня  в  том  числе  --  по  содержанию  напоминали  надписи  на  стенах
общественных  клозетов.  И   после  всего  этого  мои   приятели  испытывают
ностальгию по этим  временам,  с  благоговением  вспоминают  школьные  годы.
Естественно, в то  время они  не были женаты, не носили на  голове рога,  не
подвергались  проверкам,  не облагались  налогами,  не  платили  взносы,  не
служили   в  армии,   не   были  инвалидами,   не  боролись  за  минимальную
гарантированную зарплату, за  свой средний полезный вес, за  Демократический
союз труда, за социальное  обеспечение, не  выступали против нового франка и
против своей тещи. И все-таки вспомните хорошенько, ребята: все это уже было
и тогда. Мы  были по рукам  и  ногам  опутаны  паутиной  распорядка  дня, мы
находились под постоянным надзором, мы подвергались  унижениям! С нами грубо
обращались, над нами  издевались, нам присуждали  премии, нас аттестовывали,
нас классифицировали, нам объявляли выговоры! А диплом бакалавра  в то время
свободно не продавался в универсаме "Призюник", как теперь.
     Уже тогда мы отбивали друг  у друга девчонок. Мы, как звери, наставляли
рога друг другу и делали это не  хуже,  чем, взрослые, а может быть, даже  с
большей  жестокостью!  "Ты  помнишь,  Антуан?"  Как же  мне  не помнить  эти
ненавистные утренние часы, когда я  тащился в  школу, как на эшафот, жалея о
своей  теплой  постели,  о мамуле, о  своих  игрушках,  о  своем загубленном
детстве -- о всем том, что наши добрые наставники с ворчанием сдирали с нас,
как ощипывают пушок с желторотых цыплят! --
     Да!  Они  здорово  ощипали  мою  юность!  По  волосинке   выщипали  мою
беспечность   и   нашпиговали   меня   своими  размноженными   на   ксероксе
разносторонними  глубокими  знаниями.  Есть   от  чего  невзлюбить  Монтеня,
возненавидеть Цицерона, поносить Пифагора.
     "Ты помнишь, Антуан..." Эти придурки жалеют о своем  прошедшем детстве!
Я, конечно,  тоже. Но  я особенно  жалею о том, что не насладился им сполна,
без  остатка, без  всяких  ограничений.  А детство  у меня было  одно,  и  я
волей-неволей принес его в дар  Обществу!  Я задушил  его  своими  руками на
уроках. Оно скрючилось от  сиденья  над книжками. От ругани и  наказаний мое
детство иссохло и зачахло.  Вот, что  случилось  с моим детством,  и все это
потому,  что  так  требует  установленный  Порядок. Я  назначал  свидания  с
природой и (я не боюсь  этого  слова) подкладывал  ей свинью, не являясь  на
свиданье  с лесами  и полями, цветами и бабочками,  с весной  и  девчонками.
Совершенно верно, Нил -- самая длинная река в мире, формула этиловой кислоты
-- СНЗСООН, а Гренландия принадлежит Дании. Ну и что из этого? Разве то, что
я  знаю  это,  вернет  мне  безвозвратно  потерянные  золотые  денечки моего
детства! Заметьте, я не сержусь на  своих наставников. Они делали свое дело.
Но не только они делают свое  дело хорошо, прекрасно работают, между прочим,
служащие почты  или жеребцы-производители конных заводов. Да, не только они!
Но они заслуживают уважения, работая в классах по пятьдесят чертенят: это же
настоящий  ад!  Они сгорают в этом аду! Браво!  А в знак благодарности в них
стреляют   из  рогаток!  Героические  люди,  скажу  я  вам!  Между  тем  род
человеческий   продолжает  размножаться  делением.  Мы  сбиваемся  в   кучу,
нагромождаемся друг на друга, прижимаемся вплотную друг к другу  и,  подобно
сардинам, пропитываемся натуральным оливковым  маслом образования. В связи с
тем, что  школы растут  горазда медленнее, чем пацаны, сейчас пытаются найти
какие-то  паллиативы: обучение  по  радио  и телевидению, заочное  обучение,
обучение по Азбуке  Морзе и Брайля. А классы  все растут  и растут. И  может
наступить день,  когаа на школы  во  время перемен придется кидать бомбочку,
чтобы сократить численныйсостав учеников, либо принимать декрет о ненужности
образования,  а несчастных детишек, производство которых весьма поощряется в
наше время,  посылать в  поля собирать маргаритки.  В общем, я вылупился  из
яйца слишком рано! Я вам  рассказываю обо всем этом для  того,  чтобы  снова
вернуться  к теме  об этой замечательной  уютной  чистенькой  веселой  школе
полиции, в которой слушатели по второму разу играют в шкоду.
     Интересно ходить в школу, когда ты начинаешь бриться еще до того, когда
начинаешь ходить в  школу, а  не  тогда, когда ты в нее уже ходишь! Под этим
углом  зрения  учеба в полицейской  школе парадоксально походит на  школьные
каникулы.
     Ко  всему  прочему  здесь есть школьные товарищи, и  это хорошо.  Их  в
Сен-Сире около двухсот. Решительно,  этот  святой был специально создан  для
патронажа над высшими школами. Этот Сир -- не просто какой-то бедный сир.
     А   теперь   я   больше  не   отвлекаюсь   и   перехожу   к  истории  о
друзьях-приятелях-самоубийцах. Здесь  все ясно, как дважды  два: все в школе
говорят только  об  этих двух трагических случаях. Первого  покойного  звали
Кастеллини,  и он прибыл  сюда с острова Красоты. В начале учебного года  он
был веселым и жизнерадостным парнем и вдруг стал до такой степени  странным,
что даже его товарищи заметили у него  сдвиг  по  фазе и  стали волноваться.
"Что с  тобой?  -- спрашивали они, --  что  тебя мучает?"  Но он молчал, как
сурок: скрытный  и  непроницаемый!  Он  держал свои  переживания  при  себе.
Поначалу он каждую среду, ездил вместе со всеми в Лион, чтобы поразвлечься с
девочками. Потом внезапно прекратил  поездки и, как крот,  не высовывал носа
из своей монастырской  норы. Его смерть никого не удивила. Напротив,  смерть
второго слушателя --  Бардана,  в большей степени возбуждает  любопытство  и
вызывает  интерес.  Судя  по  рассказам,  это  был настоящий  зяблик.  В тот
злополучный  день он собирался  после  обеда  поехать  в город, но произошло
что-то  такое,  что заставило его переменить  свое  решение. Он уже сидел  в
автобусе на конечной  остановке СенСир -- на  Золотой Горе, как  вдруг, ни с
того, ни  с сего,  перед самым отправлением вышел  из  автобуса.  На.вопросы
товарищей, не заболел ли  он, он отрицательно  покачал  головой и вернулся в
общежитие. Ои поднялся к себе в комнату,  а  час  спустя  один нз слушателей
обнаружил  его  одеревенелое  и  ледяное  тело в кровати.  Рядом с  кроватью
валялся  пузырек со  стрихнином.  Согласитесь, что это  ни в какие ворота не
лезет, правда?
     Бардан  прибыл сюда из  Либурна. Как и  Кастеллини, он  был холостяком.
Сейчас полиция ведет  расследование  в его родной деревушке, чтобы выяснить,
не было ли у него каких-нибудь душевных потрясений.
     Одна лионская знаменитость  -- психиатр  д-р Блондплер, утверждает, что
это типичный случай депрессии. На человека просто так, ни с того, ни с сего,
находит затмение. Голубое небо, птички чирикают Травиату, вы  надеваете ваши
выходные трусики и едете покутить. И вдруг -- хлоп! Мне осточертела жизнь! В
вашем черепке что-то замыкает, и вас охватывает невыносимое желание умереть.
Такое же невыносимое, как почечные колики. И вы в темпе начинаете перебирать
способы: веревка,  аркебуз,  заболоченный  пруд, кухонный  газ или пузырек с
отравой! Призывный  голос  из потустороннего  мира, так сказать! Святой Петр
настраивает  вас на волну Его Высочества, как  говорят барышни с телефонного
узла. Преимущественное право проезда  для машины на подъеме! Вы подвешиваете
себя вместо люстры,  либо  переносите ноги через перила первого  попавшегося
моста. Самоубийство  -- это  единственный философский поступок, не забывайте
об этом.  Он  всему  дал  объяснение,  этот  д-р  Блондплер.  Только у  него
почему-то  ни  разу  не  возникло  желание  вознестись  в  мир  иной,  чтобы
убедиться, существует ли он на самом деле. Он -- оптимист.
     После  первого  поверхностного   ознакомления   с   Делом,   становится
очевидным, что версия самоубийства ни  у  кого  не  называет  сомнений.  Все
мучаются над вопросом, почему Кастеллини и Бардан отправились куда  подальше
к Божьей матери, но никто ни  на йоту не  сомневается,  что  они отправились
туда по своей воле.
     На следующий день у нас были лекции по ожогам, по сейфам и практические
занятия по  опросу  общественного  мнения.  Очень  интересно!  У  меня  даже
возникло желание  обратиться к  Старику  с  просьбой направить меня сюда  на
переподготовку  по  полному  курсу  обучения. Все  преподаватели  --  бывшие
комиссары  полиции,  люди очень симпатичные и компетентные. Не  какие-нибудь
пустышки. А больше всего мне импонирует, что на занятиях они разговаривают с
нами на равных.
     Это случилось, естественно, во время обеда.  Во дворе раздается грохот.
Все бросаются к окнам, чтобы узнать, в чем там дело.
     Мы  видим старую  прогнившую колымагу  Толстяка, наехавшую на ни  в чем
неповинный платан.  Или, точнее,  платан наехал на машину и сейчас растет на
том месте,  которое некогда  занимал радиатор. Мы гурьбой высыпаем во  двор.
Директор школы, седовласый  мужчина с  учтивыми  манерами, уже находится  на
месте  происшествия  и   наводит   справки.   Слегка  раздосадованный   Берю
представляется и дает объяснения.
     --  Главный инспектор Берюрье, новый преподаватель хороших манер, о чем
вы должны быть в курсе!
     Он показывает  на  свой драндулет. Вместо  переднего  стекла  вставлены
листы картона, состарившиеся за несколько лет верной службы.
     -- Вы думаете, что  через  эту траурную витрину  мне открынается вид на
море? Я  хотел выполнить поворот -- дугу по кругу, чтобы так и таким образом
поставить  машину, чтобы она стала  строго боком к входу и не дула ему в ус,
но этот чертов платан нс услышал, как я подъехал.
     Он наклоняется над разбитым автомобилем.
     -- Ладно, хватит об этом! -- произносит  он. -- Моя старушка и не такое
видывала. Я отведу ее к кузовному мастеру, он и займется всеми ее болячками.
     Берю  расфуфырен,  как  милорд: штаны из  серого  габардина,  пиджак  в
полосатую шашечку и серая футболка.  А  сверх  всего этого  --  зеленоватого
оттенка плащ с почти военными погонами и  медными пуговицами из  натуральной
пластмассы.
     Он всхрапывает, прочищает слизистую и заявляет:
     --  К  тому  же  я должен вам  сказать,  что  на  дороге  прихватывает,
монсиньор!
     Он  во все  горло  смеется  над своим  каламбуром и  затем выдает целую
тираду:
     --  Все  точно,  настоящая  зима! Пора  на Головастого  надевать теплый
капюшон, а то он может подцепить насморк!
     Приехал преподаватель правил хорошего тона!



Глава шестая


Первый  урок  Берюрье: объявление  о  рождении  ребенка,  выбор  имени,
уведомительные письма, выбор крестного отца и. крестной матери, крестины

     Новому  преподавателю выделили квартиру  в школе, но  молва доносит  до
меня,  что  он  остановился  в  кафе  "Петух  в  вине".  Это  очаровательная
деревенская  харчевня,  одновременно выполняющая функций палаццо, постоялого
двора,  бистро, бакалейной лавки и табачного  киоска. Само собой разумеется,
что Толстяк не  знает о  моем присутствии в школе. Это сделано  с той целью,
чтобы  он  всерьез  поверил,  что  его  назначили на  эту  высокую должность
преподавателя.
     Его приезд произвел сенсацию. Каждый хочет посмотреть на этого придурка
с  таким  витиеватым  слогом,  поэтому ровно в  20  час. 15 мин.,  когда Его
Величество  торжественно переступает порог конференц-зала,  именуемою "залой
королевских указов", в этой зале  некуда упасть яблоку. Но  до этого  я хочу
описать это помещение.
     Стены   зала  обиты  панелями   готического   стиля,  а  ряды  скамеек,
установленные посредине, придают ему подобие  храма. Но церемония поклонения
культу, которая вскоре торжественно начнется здесь, ничего общего с религией
иметь  не будет,  поверьте мне! На просторном возвышении установлена кафедра
преподавателя.  По  обеим  сторонам от нее стоят  черные доски  (сейчас  они
зеленые), а в глубине, на стене, висит экран для показа фильмов.
     Представили  обстановку? Хорошо.  Итак, ровно в  назначенное время, так
как  точность  --  скрипичный ключ  правил хорошего  тона, главный инспектор
полиции Александр-Бенуа  Берюрье (из Парижа) входят в большой конференц-зал.
На нем  все  свежее:  его голубой костюм, его белая рубашка, черная бабочка,
папка из крокодиловой кожи, сшитая из полиэстера. Его сопровождает директор.
Он слегка сбледнул с лица, Александр-Бенуа. Может быть, холод? Мы все встаем
при  их  появлении.  Директор  хитровато поглядывает  из-под  своих  очков в
золотой оправе.
     Я не знаю, что ему наплел  Старик, во всяком случае, он  мог ему просто
сказать, что  эти лекции по правилам хорошего тона на самом  деле проводятся
для того, чтобы внести какое-то разнообразие в жизнь  слушателей. Короче,  с
умыслом или без хозяин конторы играет в эту игру.
     --  Господа! --  энергично начинает  он.  --  Принимая во  внимание все
возрастающую роль  полицейского в  обществе, администрация  приняла  решение
довести  ваше  образование  до  совершенства и предлагает,  вам пройти  курс
хороших манер, который будет  читать высоко компетентный преподаватель.  Я с
большим удовольствием представляю вам главного инспектора Берюрье.
     Я хлопаю  в ладони,  и,  как по сигналу, мои товарищи устраивают бурную
овацию, от чего лицо бравого Берю приобретает свой нормальный  красный цвет.
Он отвешивает куцый поклон, вытаскивает из кармана носовой платок и вытирает
вспотевший  нос,  забыв  при  этом,  что  в  дороге  он пользовался  им  для
протирания  свечей. На  кончике  носа  появляется  симпатичное  черное пятно
отработанной  смазки. Затем Толстый  запихивает. платок-в  нагрудный  карман
пиджака, как он видел это в фильмах с покойным Жюлем Бери.
     --  Спасибо,  спасибо,  --  смущенно  бормочет он, --  хватит,  это  уж
слишком. ;
     --  Я  надеюсь, что  эти  лекции  принесут  вам неоценимую  пользу,  --
добавляет директор, -- и что, благодаря главному инспектору Берюрье, вы  все
станете   законченными  джентльменами   и  еще  больше   поднимите   престиж
французской полиции.
     После этого  он скромно удаляется.  Итак, Берю остается в одиночестве у
подножия стены. Из своего угла я стараюсь не пропустить ни одной детали. Это
-- лакомая минута, мои милые. Такие минуты надо дегустировать не спеша.
     Толстый бросает на нас тяжелый подозрительный взгляд.
     Затем он поднимается на возвышение и бросает свою папку на стол.
     Прежде  чем  сесть,  он  ковыряет  в  ухе  спичкой,  кладет  в  коробок
оставшуюся часть и произносит речь.
     --  Ребята,  --  обращается  он к  аудитории,  --  я предпочитаю  сразу
предупредить, что я хоть и не очень умный, но очень требовательный по поводу
того, что касается дисциплины. Дисциплина, которую мне доверили преподавать,
очень  сложная,  и я не  могу позволить  себе терпеть. Ясно?  Ладно,  можете
приземлиться.
     Мы  садимся.  Мои  коллеги  обмениваются  удивленными  взглядами.  Берю
замечает это и язвительно заявляет:
     --  Я знаю, некоторые из вас  по  званию  выше  меня, но тут  ничего не
поделаешь. То, что есть, то есть, и я в качестве преподающего  требую к себе
безоговорочного уважения.
     Один из наших, красномордый детина с бородой, не выдерживает и начинает
смеяться. Резким жестом своего не знающего жалости указательного пальца Берю
обрывает его смех.
     -- Вы, там, с бородой, -- обращается он к нему, -- как ваше фамилие?
     --  Жан  Кикин,  спадин преподаватель,  я по происхождению  русский, --
лыбится хохмач.
     -- А сколько вам лет?
     -- Тридцать один год!
     -- Поздравляю! В угол! Немедленно! -- приказывает он.
     От  негодования  Толстяка  трясет  как  при  землетрясении.  Он  рывком
поднимает бородатого со своего места и выталкивает его к черной доске.
     -- Руки за спину! -- уточняет он. -- А если это  еще повторится, я буду
вынужден применить санкции, ясно?
     Восстановив  порядок,  Его Высочество пытается открыть  папку.  Увы! Не
соразмерив усилие со  своей силищей, бедняга заклинивает молнию папки. И как
он ни бьется, язычок не подвигается ни на миллиметр.
     Чувствуя, что весь  зал  вот-вот разразится  хохотом, он,  спасая  свое
лицо, вытаскивает из кармана нож и вспарывает папку как заячий живот.
     --  Кожгалантерея   сейчас   совсем   не  то,  что  в  наше  время,  --
прокомментировал он, -- вот совсем новенькая папка, которую  я купил в лавке
"Все за один франк" в своем квартале, и она уже никуда не годится.
     Он извлекает из вспоротой папки потрепанный учебник графини.
     --  Здесь  все  написано!  --  заверяет  Триумфатор  своих  слушателей,
показывая им томик. -- Когда  вы выучите двести страниц, которые в нем есть,
вы сможете выходить в люди без вашей горничной!
     Он слюнявит палец, быстро перелистывает предисловие книги и разламывает
ее на нужной странице.
     --  Кикин, сядьте  на  свое  место и записывайте,  -- обращается  он  к
наказанному,  -- иначе я буду  переживать, что лишил вас хороших  манер, тем
более, что при их раздаче вы, по-видимому, занимались подводным плаванием!
     И пока  обалдевший  бородач возвращается  на  свое  место,  потрясенный
великодушием  нового  препода, Толстяк поправляет сползшую  на бок  бабочку,
вытирает в глазу и продолжает:
     --  В  жизни, ребята, надо  уметь вести  себя,  чтобы о  вас  не  могли
сказать,  что вы дерьмо, вахлаки, грубияны или зануды. Короче, нужно,  чтобы
вы приобрели стандинг. Конечно,  стандинг  желательно приобретать с детства,
тогда легче жить. Но мы все  в  той или иной степени являемся детьми уличных
девок или сыновьями путанок,  и мы обязаны наверстать потерянные  поколения.
Поверьте человеку, который находится на короткой ноге с джентри, это не  так
просто, как  кажется  на первый  взгляд. Приходится  все  начинать  с самого
основания, чтобы вашу штанину не намотало на цепь велосипеда!
     Сопя носом, он быстро пробегает какой-то  параграф в своей книге. Потом
кладет ее на стол.
     -- Итак, начнем с самого  начала, то  есть,  с  объявления  о  рождении
ребенка.  Как  только у  жены  появились  сомнения  полишинеля,  она  должна
поделиться  ими  с  мужем, даже  если у нее нет  полной уверенности,  что он
настоящий  папаша  ее  ребенка. Она должна  сообщать новость радостно,  не с
удрученным видом, в стиле "Эрнест, ты  знаешь,  что  со  мной случилось!", а
наоборот, жизнерадостным голосом...
     Берю складывает губы в трубочку, наподобие выходного отверстия для яйца
у курицы, и воркующим голоском дрожащего от холода евнуха произносит:
     --  "Душечка, у меня для тебя приятный сюрприз,  угадай, что..." Парень
сразу  же теряется  в догадках.  Это  его подготавливает, вы  понимаете?  Он
начинает  перебирать,  высказывать.  предположения:  "Ты  купила  мне  новую
трубку?" Или:  "Заболела твоя старуха?"  В  общем, короче говоря, у него  на
языке  то, что у него на уме.  Если он угадывает, дама должна подсуетиться и
ошарашить его сногсшибательно-нежной фразой. "Браво, лапочка, ты попал прямо
в яблочко! Я тебе обещаю, что он будет похож на  тебя. А как же  иначе? Ведь
ты же обращался со мной как с настоящей принцессой!"
     Если  он не может  угадать,  надо,  чтобы  баба  немножко по могла  ему
шевелить мозгами, чтобы как-то навела его на след: "Ты помнишь. Лапочка, тот
вечер, когда мы ходили на "Софью" в "Фамилия-Палас" и когда в  тебе взыграло
ретивое  после  возвращения?.. Так вот,  представь  себе,  мой дорогой,  все
произошло  как  в многосерийном фильме..." Но  в конце концов, внешне вы  не
похожи на дам, поэтому мы  не будем больше распространяться по этому поводу.
Давайте лучше рассмотрим, как должен реагировать на это ее муж.
     Берю роется в своей папке и извлекает из нее бутылку божоле.
     -- Я сейчас смочу губы и мы продолжим!  -- предупреждает  достопочтимый
педагог.
     Он отпивает  из горла большой глоток, причмокивает языком и, не скрывая
своего удовлетворения, изрекает:
     -- Как хорошо  преподавать в гостеприимном районе,  в котором природные
богатства облегчают жизнь человека.
     Итак, я сказал, что следует рассмотреть, как должен  реагировать на это
молодой  папаша.  Прежде  всего -- не скандалить.  Следует воздерживаться от
употребления даже  такого  слова  как "Б...", потому что это  может огорчить
бедняжку-жену  и испортить мордочку отпрыска. Часто  задают  вопрос,  почему
дети  рождаются  такими  уродинами.  В большинстве  случаев  это  происходит
потому, что мадам, их мать, испортила себе всю кровь, ожидая их появления на
белый свет. Поэтому, мой совет:  ласка и  нежность. "Дорогая,  а ты уверена,
что радуешь  меня не преждевременно!" Вот таким тоном надо разговаривать. Не
принимайте удрученный вид,  даже если  вы живете в маленькой (самой большой)
комнате коммунальной  квартиры, даже  если  горит  ваш отпуск! И  я особенно
рекомендую  вам  не делать намеков  на  Швейцарию.  Бабы знают, что именно в
Гельвеции  находятся  самые искусные  мастера  накалывающего  оружия,  и  от
оскорбительного намека они могут освободиться от груза с пикирования,  а это
может ухудшить ваше потомство. Генеалогическое дерево подобно ореховому: его
нельзя трясти, пока с ореха не слетит скорлупа.
     Он   промакивает  платком  физиономию,   украшая  ее   новыми  полосами
отработанной смазки.
     -- Все это, господа, касается, так сказать, начальной стадии.  Но между
радостной новостью и радостным событием (я подозреваю,  что  он откопал  эту
цитату  в своей Библии) лежит  период, во время течения  которого муж должен
вести себя  предупредительно по отношению к своей благоверной. Как переложил
на  стихи  поэт: "Жена --  это  скрипка, на  которой  мужики  играют  своими
смычками". Попутно скажу, что моя  жена и я больше похожи на  контрабас, чем
на скрипку.
     Его  Высочество  невозмутимо  воспринимает раскаты  смеха,  сотрясающие
аудиторию. Он  не  против  смеха,  когда  смеются  не  над ним,  а  над  его
остротами.
     -- Итак, на будущую мамашу надо неровно дышать, -- продолжает он. -- Не
скупиться на деликатные знаки внимания, такие, как  букет опьяняющих  роз на
ее  праздник,  эскимо  в  антракте или даже  уступить  ей  сидячее  место  в
автобусе, даже если  оно  одно единственное!  Во время семейных ссор --  что
случается,  как правило, в наиболее  зажиточных семьях  -- воздерживаться от
ударов в  ухо  и, самое главное, от ударов ногой в живот. И еще  одно: когда
она  начнет приобретать  форму башни  "Тур-де-Нель",  не следует задавать ей
саркастических  вопросов  типа:   "Мэдам  случайно  не  проглотила  вишневую
косточку?" Либо: "Похоже, что  мэдам стала питаться  светильным газом?"  Или
еще: "Положи в карманы гири от ходиков, а  то взлетишь на воздух, мамуля". Я
прекрасно  понимаю,  что  все  это говорится  в шутку, но  среда мамаш  есть
обидчивые,  на  которых  это   действует  деморализующе,   поэтому,   будьте
благоразумны!
     Толстый  покачивает указательным пальцем, больше напоминающим тулузскую
сардельку, чем нормальный палец.
     -- Счастье рожать,  ребята,  хотите вы  того  или  нет,  это в  большей
степени счастье для мужчины, чем  для женщины. Постоянно повторяйте для себя
эти  слова,  когда  ваша  баба  умывается  горючими  словами  по  своим,  не
налезающим на нее,  юбкам. Муж, вместо того,  чтобы выходить из себя, должен
найти подходящие слова утешения, например: "Лапочка, да стоит  ли  убиваться
из-за  того, что ты  похожа  на человека, приютившего дирижабль. Да  будет у
тебя  снова твоя талия манекенщицы!"  Еще пример: "Неужели ты  дуешься из-за
того, что у тебя талия стала как писсуар на шесть персон?  Глупышка,  и тебе
не  стыдно?"  Все,  скажу  я  вам,  парни,  зависит  от  темперамента.  Есть
лимфатические   натуры,   которые  требуют  очень   осторожного   обращения.
Жентельмен должен всетаа проявлять жалость. Поэтому, коща  бедняжку  тошнит,
не надо ее разыгрывать и оскорблять, я взываю  к вашему  благородству.  И не
ворчать.  Я  вспоминаю одного своего приятеля, которого просто бесило, когда
его  женушка отбивала  поклоны перед  туалетным толчком, и который -- грубая
личность  -- выдавал  ей кучу всяких гадостей  наподобие: "Скорее бы ты  уже
внесла нам задаток".  Малый, которого я  вам привожу в качестве примера, был
отъявленный  хам  и  негодяй.  И наоборот, я  могу  вам привести в  качестве
примера  другого  господина,  хорошего  во  всех  отношениях,  с  которым  я
познакомился  в деревне. Надо было  видеть,  какой  климат он создал  вокруг
мадам!  Он мыл посуду, заводил пластинки  с Тино  Росси и  подавал  кофий  в
постельку.
     А для  него это было вдвойне нелегко, потому что ребенок мог быть  и не
от него, если учесть,  что его кенгуренок не выскакивал из своей сумки с тех
пор, как он получил в это место удар заводной рукояткой.
     Ладно,  я думаю,  что я доходчиво объясняю,  а?  Чем  больше вы лелеете
мать,  тем прекраснее будет ребенок,  и тем  больше это  делает  вам  честь.
Потому что, в  конце  концов, ребята, нет ничего более  деморализующего, чем
быть  папашей сморщенного  заморыша,  который,  еще  не выпив  первую  рюмку
портвейна, уже похож на циррозника!
     Он замолкает и смотрит на нас высокомерным взглядом.
     --   Вопросы?  --  спрашивает  он  властным   тоном  председателя  суда
присяжных, обращающегося к судьям.
     Я щелкаю пальцами, как  школьник, спрашивающий разрешения выйти,  чтобы
написать теплой струйкой на стене туалета имя своей подружки.
     --  Вы  что-то  хотите  сказать,  сынок?  --   благосклонно  спрашивает
воспитатель.
     --  Господин  преподаватель, --  начинаю я, изменив голос, -- вы сейчас
говорили  о  поведении   мужчины  со  своей  беременной  супругой,  но  если
предположить, что  будущая мамаша является матерью-одиночкой, то как в таком
случае следует вести себя?
     Он внимательно рассматривает меня и качает головой.
     -- Мне кажется, что я вас где-то видел,  -- хитрит он. -- Вы, случайно,
не служили в парижской префектуре полиции?
     -- Никак нет, господин преподаватель, я прибыл из Пуэнта-Пятр!
     -- Ну, если вы работали в цирке, то это другое дело, я, наверное, видел
вас  в  цирке братьев Буглионе. Ладно, что касается вашего мерзкого вопроса,
следует сказать, что он заслуживает внимания, и, откровенно говоря, -- нагло
врет он, -- я ожидал этого.
     Новый глоток. Уровено в бутылке уменьшается. Берю вытирает губы.
     Понимаете, мои  дорогие,  я  думаю, что  я  сейчас  только  понял,  что
облагораживает этого толстяка Берю. Так как, несмотря на его колоритный язык
и  его  своеобразные  манеры, в этом человеке есть что-то  такое, что помимо
вашей  воли  вызывает уважение и  внушает симпатию.  Так  вот!  Его  обаяние
объясняется  тем, что он живой, настоящий, реальный живой человек.  От самой
зари  жизни до ее заката мы вращаемся среди учеников живых трупов. Они почти
холодные!  Во  всяком  случае,   не  горячие.  Покорные  и   застывшие,  они
инстинктивно принимают  еще  при  жизни  то  положение, которое они примут в
гробу. Они смогли бы завербовать  столько служащих похоронного бюро, сколько
захотели, если бы тем случайно  стало не хватать клиентов. Для их отлова  не
нужны сети.  Достаточно поставить  гробы  в вертикальное положение и открыть
двери. Они бы вошли  туда не силком,  как крысы в крысоловку, -- крыс влечет
туда  кусочек  сыра, -- а по  доброй воле,  как пьянчужки, которых никто  не
принуждает прикладываться к  бутылке.  Наступило время  отправиться баиньки.
Нос нацелен на голубую  полоску неба, ноги протянуты:  все готово к старту в
иной мир! Пять, четыре, три, два, один -- старт! Да, наконец, старт! Спасибо
гробовщику господину Сегало:  вот это  мебель! Из прекрасного дуба,  который
долго служит, из почтенной сосны, да к тому же отделанная сверху, снизу и по
бокам побрякушками из скобяной лавки Борниоля. Что касается меня, то я скажу
вам одну вещь: когда меня запакуют в доски, то не нужно превращать мой  ящик
в  крестоносца.  Лучше наклейте сверху фото  Джони  Холлидея или Албаладехо,
портрет Брижит Бардо, вид Неаполя, проспект фирмы Мозерати, короче, все, что
угодно,  лишь  бы  оно  было  цветным,  живым,  наполненным,  динамичным   и
согревающим. Хотя больше всего я хотел бы все-таки иметь портрет моего Берю,
в полный рост  и на цветной  бумаге "Кодаколор". С оторванным  карманом  и с
пятнами отработанной смазки на его фиолетовом лице, протягивающим руки  миру
(но мир проходит мимо, не замечая его!).
     --  Итак, -- говорит Берю,  -- сейчас мы рассмотрим вопрос относительно
матери-одиночки.
     Он дует на ногти, с которых еще не совсем сошел лак.
     -- В моей книге об этом не говорится, -- продолжает Храбрец, -- дело  в
том, что лицемер, который ее родил, посчитал, что матери-одиночке не место в
энциклопедии  хороших манер.  В  глубине  души  я  считаю  такую  умышленную
забывчивость  отвратительной. Забеременела замужняя дама, ну и что, в чем ее
заслуга?  Это в природе  вещей, которые  маешь, когда  берешь. Но  девчонка,
которая  прижила  себе  постояльца,  потому  что перетанцевала на  бале  или
перепила  виски на  групповой вечеринке,  --  это  совсем  другое дело:  она
достойна  похвалы.  Я так  и  не уловил  до сих  пор,  почему в  современном
Обществе понятия мать и незамужняя женщина противоречат друг другу. Нас  это
шокирует, видите ли! Я протестую!
     Толстый поднялся. Он подходит к краю сцены и потрясает кулаком.
     --  Что  же  получается?  Выходит,  можно  перепихиваться  с  подружкой
совершенно  не  думая  о женитьбе,  даже  если это чревато  последствиями, о
которых  я говорю. Но  тогда  нужно не  препятствовать  тому, чтобы девчонка
сбросила  свой  груз  в открытом море. Граждане! Вместо этого  ее заставляют
вынашивать  мальца до победного конца! Да  еще  и по всякому поносят. Я знаю
больницы,  в  которых  богобоязненные  акушерки  подвергают  самым последним
унижениям  матерей-одиночек.  Они  испытывают  радость, когда видят,  как те
мучаются при родовых схватках. Очи упиваются этим зрелищем. У этих каракатиц
даже  щеки  розовеют от удовольствия. Если бы  боженька не  присматривал  за
ними, они вводили бы им внутривенно  молотый перец, чтобы  наказать их, этих
бесстыдниц, чтобы  научить их  не  жить, этих  паршивых овечек,  неспособных
откопать себе какого-нибудь мужа!
     Толстяк  сморкается в рукав, вытирает рукав обрюки,  чтобы потом, когда
будет  садиться, вытереть брюки об сиденье стула. Он прекрасен в  социальном
гневе.
     -- Если бы мы все не были  такими равнодушными, может быть, все было бы
по-другому, а? --  с  пафосом вопрошает он.  -- Если бы мы  постановили, что
быть  матерью-одиночкой это особая привилегия? Если бы это давало  право  на
льготы,  на  хорошие  места, на  талоны на бензин, на  бесплатный проезд, на
награды, на воинские почести, а?  Если бы от этого вернулось беспрекословное
уважение к девственницам и бабушкам, черт возьми! Если бы  о матери-одиночке
говорили  в порядке вещей,  как  говорят  об  обыкновенной  матери,  которая
сорвала крупный куш на бегах! Если бы старые сплетницы шепотом говорили друг
другу: "Вы знаете, что дочка таких-то -- мать-одиночка!  Как  же им повезло.
Им  всегда  везет.  У  них просто полоса  везения. Это  началось,  коща  они
выиграли дом  на  конкурсе  газеты "Паризьен  Либере"... Да, если бы все  мы
подходили к этому инцинденту с  таких  позиций, то,  наверняка, девицы смело
пользовались бы своей молодостью. Они бы ничем не  рисковали. Они были бы ко
всему готовы. Потому что, в общем, половой акт -- то  же самое, что  жратва:
когда  подходит  время,  тело начинает требовать!  Ведь никому  в  голову не
придет обозвать девчонку шлюхой из-за того, что она лопает бутерброд! Почему
же тогда она не имеет права переспать с мужиком, когда ее распирает желание?
Я  категорически  против  утверждения,  что  удовольствие  ищут ради  своего
удовольствия!  Это  -- нужда.  Какой же болван  считает постыдным  ходить по
нужде? Я хотел бы с ним встретиться и поставить ему запор на молнию кальсон,
чтобы показать ему, что задний проход ни на что не  годится,  если им нельзя
пользоваться.
     И он высмаркивает эмоции, скопившиеся во второй ноздре.
     -- Немедленно, сейчас же, мы  должны поддержать  матерейодиночек  нашим
уважительным  отношением   к   ним.   И  для   начала   надо   называть   их
мамашами-одиночками: это  гораздо  нежнее. Что,  в конце концов, важнее, что
они одинокие девы или одинокие матери? Надо дать им почувствовать, что мы их
уважаем,  парни!  Вы улавливаете  мою  мысль?  И даже сделать вид, что мы им
завидуем. "Как вам везет, что у вас нет мужа!" "Какое счастье быть матерью и
быть свободной!" Вот каким языком следует вести с ними разговор. Нет  других
вопросов?
     Мои товарищи с серьезным видом качают головой.
     Берюрье садится.
     -- Прекрасно.
     Он что-то читает в своей книге.
     --  А теперь я  хотел бы поболтать с вами  о выборе имени. Кажется, все
просто. Но  по моему мнению,  в этом деле,  как и  и  других  делах, следует
проявлять  такт. Слишком многие  родители пользуются  своей фамилией,  чтобы
покаламбурить. Им наплевать на то, что потом их чадо будет выглядеть идиотом
и иметь полный короб неприятностей.
     Так  вот, если  ваша фамилия Фильмазер, ни в  коем случае не  называйте
своего мальца именем Жан, а тем более, если у вас фамилия  Петард,  Кюласек,
Барасс или Нэвюдотр.  Я  знавал  некоего г-на Терьера, у  которого  родились
двойняшки. Он назвал их Алекс и Ален. Но это же несерьезно. Это то же самое,
если  бы  господин по  прозвищу Корзинкин  назвал  своего  сына Гансом.  Или
возьмите моего приятеля Дондекурса, которого его папаша окрестил  именем Ги.
И  еще  один  вам  совет, ребята: если у  вас  короткая  фамилия,  выбирайте
подлиннее имена. Это компенсирует краткость, вы понимаете? И то же самое, но
наоборот: подбирайте к  фамилии  длинной имя короткое.  Для парня по фамилии
Трудюдекуаплентю  вполне  подойдут  имена  Поль,  Луи,  Люк.  Он  ничего  не
выиграет, если возьмет составное имя типа Люсьен-Морис или Максимилиан-Шелл.
И еще  одно: если вы  носите  фамилию ближе  к  заурядной,  например, Дюран,
Дюпон, Мартэн, надо вдохнуть в нее мужество  посредством  звучного  имени --
Гаетан, Гораций,  Гонтран,  Гислен,  Магдалена,  Леоне,  Альдебер,  Ригобер,
Ромуальд, Лезндр, Арнольд, Пульхерия, Сабина или Годфруа. И наоборот, если у
вас   слишком   претенциозная   вывеска,   положим,   если   вас  зовут   Ля
Брутий-ан-Бранш  или  Пальсамбль-Аляюн,  выберите   имя  попроще,  например:
скромное Рене, славное Жорж или незамысловатое Эмиль. Это мой вам совет. Ну,
а те,  кому достались от родителей неприличные фамилии, как этому разгильдяю
Жану Кикину,  должны смириться и  носить их с хорошим настроением.  Салями с
орехами, как говорят арабы!
     Г-н  преподаватель хороших манер расстегивает  жилетку, затем рубашку и
начинает с ожесточением  скрести свою каракулевую грудь. Закончив  чесаться,
он разглядывает  кончики ногтей и, видимо что-то обнаружив  под ними, чистит
их в своих волосах на голове.
     -- Раньше, -- развивает он свою мысль, -- на новорожденного  навешивали
кучу  имен.  Господин,  который  хотел тряхнуть всем  своим  генеалогическим
деревом, должен был таскать за  собой вагон и маленькую тележку имен. Теперь
--  баста,  дают самый  голодный минимум: два или  три  имени, не больше. Но
хохма  в  том, что  аристократы продолжают нанизывать  их  как  бусы!  Между
прочим,  их,  этих  аристократов,  осталось  не  так  уж  много,  правда?  И
перепутать  их невозможно. Но я не хочу соваться в их  дела. За этими людьми
бдительным  оком присматривает Армия  Спасения. И если  бы мы  отняли  у них
последнюю  радость  поиграть  в  имена,  то  стали  бы   самыми   настоящими
крохоборами!  Ребята,  потомство благородных деградирует. И хохмить над ними
не  надо.  С тех пор, как  Людовику  XVI снесли черепок, голубая  кровь  все
больше  приобретает   красный  оттенок.  Принцессы  ложатся   в  постель   с
работниками физического труда, а короли женятся на парикмахершах. Да я и сам
могу  подтвердить:  сейчас  я  упражняюсь  в  кровати  с  одной  дамочкой  с
дворянским вензелем, и представьте только себе -- у ее папаши в поместье нет
даже водопровода!
     Он  энергичным глотком допивает бутылку  и  от внутреннего  наслаждения
закрывает веки.
     -- Ничего не осталось, -- подытоживает он. -- От этого нектара начинает
петь все внутри!
     Он  два  или   три  раза  причмокивает  губами  и  вновь  обращается  к
заинтригованной аудитории.
     -- Итак, малец появляется на свет. Из двух одно: либо это мальчик, либо
это  девочка. Может случиться и  так, что сразу  не  определишь, потому  что
первый этаж у  малютки еще  окончательно не достроен.  Надо  дать  ему  шанс
завершить строительство к своему  совершеннолетию. Чтобы не пришлось однажды
писать  на  конверте:  "Господин Жюль  Дюран и его  муж".  Отсюда  вывод: не
рискуйте,  и  назовите  его  двухполым  именем  Клод или Доминик,  чтобы  не
оказывать на него давление и дать ему полную свободу выбора пола!
     Давайте  посмотрим вещам в глаза. Вы в  родильном доме. Вы искурили две
пачки "Житан"  с фильтром, умоляя бородатого,  чтобы он  послал вам парня, а
акушерка объявляет вам, что  у  вас дочка. Немедленно  сгоните с вашего лица
огорчение, а то ваша дама, которая с тревогой следит за малейшими  оттенками
выражения  на вашей  физиономии, может объявить  дочке  бессрочную  молочную
забастовку.  Забота о  здоровье малышки  -- прежде всего. Утешьтесь тем, что
ребенка не призовут на военную службу.
     Если вам скажут, что у  вас двойня,  не возмущайтесь: вы не первый, кто
занимался  любовью  под  копирку,  ну, и потом это может оказать  им хорошую
услугу в жизни, особенно если позднее они будут выступать в мюзик-холле.
     А если  вдруг вы сделали пять  близнецов, не падайте  в  обморок:  ваше
будущее  обеспечено.  Вы в  темпе  причесываетесь и ждете  телевизионщиков и
журналистов. С ума не сходите. Хорошо продумайте ваши ответы, потому что они
засыпят вопросами  вас,  а не маман  и не мальца:  те пока не в форме и не в
состоянии  выступать перед микрофоном.  Дайте понять,  что  у  вас уже  есть
двойняшки (между  прочим,  после такого события никому и в  голову не придет
усомниться, что у вас не менее двух детей!), и ради бога не несите околесицу
вроде:  "Я  не  знаю,  как  это  могло  получиться".  Они  этого  не  любят,
журналисты. Хотя они все могут сочинить  сами, сделайте для  них  приятное и
придумайте что-нибудь для них. Это избавит их от лишней работенки, и  они за
это вам будут  очень признательны. Вы, например, говорите: "Я много  времени
изучал  трактат  д-ра Годмуса о  стимуляции  гормонов  в современной  черной
металлургии" или  что-нибудь эдакое в этом роде. Позаумнее и позаковыристее.
И  развиваете свою  мысль  дальше: "Согласно расчетам, которыми я  занимался
весьма продолжительное время, я пришел  к неоспоримому  выводу, что, войдя в
совокупление с моей половиной на следующий день после полнолуния между двумя
часами ночи и Вандомской колонной, у  меня появляются некоторые шансы зачать
одним ударом пятерых". Вы соображаете? Надо все продумать заранее, чтобы вас
не застали  врасплох. Настоящий  мужик должен  вертеть  своей  судьбой,  как
баранкой  своего  "Ситроена".  Публика всегда  лелеет  надежду, что отыщется
какой-нибудь прохиндей, который может послать  к  черту будущее и вертеть им
по своему усмотрению.
     Может  случиться,  ребята,  и  такая   штуковина:  мадам  ваша  супруга
произвела  на свет черного  малыша, а вы сами белый, как стиральный  порошок
"Персиль".
     Друзья мои, я ненадолго прерву лекцию Толстяка, чтобы раскрыть кавычки.
По  поводу "Персиль". Некоторые  типы воображают,  что  если я  назвал  этот
продукт, то, следовательно, я хлебаю из одного  котла с дядюшкой Жан-Жаком*.
Я  протестую. Я никогда и ни от кого не получал ни одного сантима за рекламу
его продовольственных товаров. Я не продаюсь. А когда наступит такой день, я
дам об этом объявления в газетах. Хотя,  не скрою, у меня  есть люди, правда
очень  мало,  которые в знак благодарности  присылают  изредка  какой-нибудь
небольшой  скромный  образец. Однажды,  причем  очень давно, это  сделал г-н
Банания. Вы догадываетесь, что он прислал. В последний раз я получил ножи от
г-на Опинеля. Потом "Чинзано"  от г-жи Чинзано. Естественно, к Новому  году.
Затем брелок, я уж не помню от кого, и автоматический карандаш "Ватерман". И
это все. С восьмидесяти с лишним книжек -- навар негустой, согласитесь? Если
я в своих книгах упоминаю названия фирм,  то только потому,  что  мы живем в
мире рекламы,  который  просто глупо игнорировать, который стал неотъемлемой
частью  нашего  существования  и  который на каждом шагу бросается в  глаза!
Почему человек считается на хорошем счету, если
     * Этот Сан-Антониевский каламбур понятен только тем, кто знает, что г-н
Марсель-Блештейн-Бланш,  всемирно известный  директор  рекламного  агентства
"Пюблисис", приходится дядей не менее известного Жан-Жака Виталя. -- Примеч.
авт.
     он поет дифирамбы г-ну Помпиду, и на плохом, если треплется о Люстюкрю?
Почему,  я спрашиваю?  Оба  они  накладывают  отпечаток  на  нашу  жизнь,  и
Люстюкрю,  между  прочим,  не  меньше.  Если  разговоры  о  фирмах  "Гиббс",
"Левитан",  "Персиль", "Чинзано",  "Скандал"  (женские  пояса)  или  "Астра"
делают им рекламу -- тем лучше для них. Я им преподношу  подарок!  Лично  от
меня.  Бесплатно.  Остается только взять совок и веник и  подбирать за мной.
Как  катыхи из-под хвоста  мерина. Ясно? Ну, а теперь можешь продолжать, мой
Берю, свое дело Армии спасения.
     Толстяк с пониманием подмаргивает.
     -- Согласен, цветной  бэби  может привести  вас в шоковое состояние, но
постарайтесь как можно быстрее преодолеть свое отвращение. Продублировав вас
с черным, ваша дама внесла, в общем  и целом, лепту в дело соединения рас. Я
так думаю: когда-нибудь наступит день, когда не будет  ни белых, ни  черных,
ни желтых, а только люди одного сероватого цвета. Все обесцветят современные
средства передвижения.  Можно  сказать,  что  до  последней всемирной драчки
каждый  сидел  у  себя  дома  и  медленно  томился в своем  цвете. Но  скоро
благодаря транспорту люди будут все больше сближаться и смешиваться. Расисты
пытаются затормозить мировое развитие,  совокупляясь только с особями своего
колера,  как  подбирают цвет штор  к цвету обоев. И что характерно: особенно
усердствуют  те, кто при  посещении подпольных борделей, лезут исключительно
на негритянок.  Им не  удастся ничего затормозить. Когда вы взбиваете яйца с
растительным маслом, получается майонез. Мир идет в майонез, как картофель в
ботву.
     Берюрье над чем-то задумывается и качает своей благородной кроной.
     -- Продолжим. И вот -- ты отец. Теперь надо сообщить об этом деле родне
и знакомым.  Если у  вас тройня, то этого не стоит делать: в лучшем случае о
вас  тиснут в  газете крохотную заметку.  Другое дело  -- четверня:  вы  уже
имеете законное право на свою фотографию.  А если у вас  пятерня,  я  вам об
этом уже  говорил, ваше объявление  напечатают на первой  полосе  все газеты
мира!  А  поскольку  это встречается не  так  часто, давайте посмотрим,  как
составить текст обычного объявления.
     Дойдя до  этого сложного раздела энциклопедии хороших  манер, он  снова
берет в руки свою библию и начинает лихорадочно бегать глазами по строчкам.
     -- У вас есть тетради? -- спрашивает он, не отрываясь от книги.
     -- Да, мсье! -- отвечаем мы хором.
     -- Хоккей! Тогда пишите...
     Он начинает читать, запинаясь на словах (он к этому предрасположен):
     --  "Господин и госпожа Рене  де  ля  Дессант рады  сообщить о рождении
своей дочери Мари-Мишлен.
     "1 октября 1910 г.
     Ул. Риволи, дом N 105".
     Он кладет книгу на стол.
     --  Вы, естественно,  заменяете фамилию ля  Десант на свою, но называть
вашу  малышку Мари-Мишлен вовсе не обязательно, -- предупреждает Толстяк. --
Что касается даты, то она, как и адрес, условна. Я думаю, что вы поняли? Но,
между  нами, я считаю,  что  текст образца немножко суховат,  правда?  Можно
составить его поизящнее. Замрите!
     Он закрывает глаза рукой и погружается в светскую медитацию.
     -- Я видел уведомительную открытку, в которой о своем рождении извещает
пацан,  --  продолжает Информированный.  --  Он  выдал  примерно  следующее:
"Ку-ку, вот и я. Меня зовут Рири, и я сын господина и гаспажи Трикар-Детэн".
     Как образец, текст заслуживает внимания. Но я все же хочу высказать вам
свое личное мнение. Рождение  ребенка -- событие радостное, следовательно, и
сообщать об этом надо радостно. Без всяких сюсюканий и прочих фигли-мигли!
     Он отодвигает энциклопедию в сторону.
     --  В качестве самого  себя, если бы  у меня  родился  мальчишка,  я бы
составил такую открытку.
     Он сильно, как  пустой тюбик  зубной пасты, когда выдавливают последнюю
каплю,  сдавливает   двумя   пальцами   нос.  Потом   гипнотическим  голосом
произносит:
     --  "Чета Берюрье  в результате  того, что их  ВанькаВстанька регулярно
посещал  ложе  в цирке  и  разучил там  сложные  трюки под  названием  "Укол
авторучкой без колпачка" и "Загон кенаря в клетку", наконец заимела карапуза
и счастлива вам сказать, что вышеупомянутого карапуза зовут Жюль-Феликс".
     Он  широко вздыхает и  прогуливает по  аудитории взгляд, облагороженный
напряженной работой серого вещества.
     -- Вы  можете  это  взять  за образец,  ребята. С  такой открыткой  вас
никогда не обвинят в том, что вы корчите из себя пижона. Это просто, душевно
и в хорошем вкусе, короче, модерново!
     Он  опять  берет свою книгу  -- позвоночный столб  своего курса хороших
манер.
     -- Сстесьтьнно, есть не только те открытки,  которые посылают, но также
и те, которые получают. По этому случаю в книге дается такой образец ответа:
"Шлем пожелания процветания младенцу и поздравления счастливым родителям".
     --  Я  еще  раз  с сожалением должен  заметить, что в  нем  не  хватает
теплоты.
     Неотразимый ухмыляется:
     -- Шлем  пожелания процветания младенцу! Как бы  не так, Жак!  На какое
процветание  он может надеяться, этот несчастный  козленок, когда существует
водородная  бомба  ручной работы!  Его  люлька  на  атомном арсенале!  Чтобы
сбылось  это пожелание,  надо в срочном порядке  звать  на помощь добрую фею
Маржолену,  чтобы  она  окропила  его  святой  туалетной  водой  из  цветков
четырехлепесткового клевера.
     Он аристократически покашливает в кулак.
     --  Я  не понимаю, как  в  таком  учебнике,  утвержденном  дворянством,
духовенством  и охотничьим  обществом небесного свода, могут приводить такие
вычурные образцы поздравлений. "Шлем поздравления счастливым родителям!"  --
хмыкает Толстый.
     Он тычет в нас своим повелевающим перстом:
     -- Записывайте!
     Мы ложимся на тетрадм, высунув от старания языки.
     -- Пример открытки-ответа, -- энергично произносит он.
     "Мои шалунишки!
     Итак,  насколько я  понимаю,  ваша дудка сыграла с вами шутку?  В конце
концов, лучше это, чем сломанная нога! Надеюсь, что ваш малый будет таким же
писаным красавцем, как его мамон, и не таким зачюханным, как его папон! Если
у вас возникнет  идея повторить и  сделать ему  сестренку, дайте  мне знать,
подготовительные работы беру на себя!"
     Ол потирает свою трудовую мозоль.
     -- Вы чувствуете, что это гораздо мягче?
     Мы отвечаем в один голос: "О! Да, мсье!"
     Его понесло.
     --  В жизни,  друзья  мои, --  философствует он, -- нужно  использовать
любую возможность, чтобы показать свое расположение к людям. Пусть это будет
просто  маленькая шутка над  одним  или  над  другим.  Неприятности  в жизни
происходят оттого, что люди мало смеются. Они сами делают  для  себя  плохую
погоду. Присмотритесь к ним! На улице,  в ресторане, в киношке:  везде видны
одни постные рожи,  как на поминках. Почему они, бедолаги, так зажаты и всем
недовольны?   Почему  они  таскают  свое  тело,  как  будто  оно  уже  стало
тухлятиной, изъеденной червями, а? Почему они не радуются солнцу, вину, пока
они  еще  держатся  на  своих двоих?  Временами, когда я всматриваюсь в  эти
угрюмые, как  при  запорах, рожи, я  спрашиваю себя:  "На какой доход  живут
ассенизаторы?"
     А  может,  все от  нервов?  Может, они мало  потребляют  артишоков?  Но
наверняка  во всем этом  кроется  какой-то порок! А сейчас  давайте завершим
этот первый урок разговором о крещении.
     Он открывает двойные скобки.
     --  Если  среди  вас  есть мужчины-некатолики, я  им  разрешаю  смотать
удочки, так  как это особый раздел правил хорошего тона. Примите к сведению,
что  мне было бы интересно  иметь  конфиденциальную  информацию относительно
рамадана у арабов и обрезания у евреев.
     Он не скрывает своего удовлетворения от того, что все остались на своих
местах.
     -- Прекрасно. Я продолжаю. Крестные отцы и крестные матери -- это люди,
которых выбирают родители для того, чтобы те в случае необходимости могли их
заменить  при своих детях. Так  говорится в моей  книге.  Следовательно, они
имеют полное  право давать им  оплеухи или коленом под зад. Но  у них  также
есть перед ними определенные обязанности, и среди них -- я опять цитирую  из
книги -- обязанность идти  навстречу  их потребностям! Но! люди забывают  об
одной вещи:  крестный и крестница  или крестник  и  крестная  не имеют права
жениться друг на друге без особого разрешения церкви.
     Толстяк  облокачивается   на  стол,  подпирает   подбородок  руками   и
озабоченно хмурит лоб.
     --  Вывод:  не нужно выбирать  слишком  молодых  крестных отца и  мать!
Мужики,  я  сошлюсь на собственный  пример. Свою крестную я помню, как будто
это  было вчера. Мамашина  племянница. У нее зад был, как чердачная дверь, а
груди, как два  буя, так что она могла спокойно бросаться  в воду, не  боясь
утонуть. А я,  хоть и  был  в ту  пору совсем пацаном,  уже питал слабость к
толстым бабам. Так вот,  когда крестная приходила к  нам в  гости, я  всегда
забирался к  ней на колени. Оттуда декольте  было  видно, как на ладони. Эх!
Скажу  я вам, старики, если бы  вы только видели эту пару буев! Однажды я не
утерпел  и запустил между грудей свою ручонку и завопил, что туда  забралась
муха и что я  хочу поймать эту нахалку. Вранье, конечно! Про  меня говорили,
что для своего возраста я был мальчиком очень услужливым и все такое прочее!
Еще бы! Крестная кудахтала,  что ей  щекотно, но мне  все  же  думается, что
прогулка моей ручонки в ее  лифчике доставляла ей определенное удовольствие!
В какой-то  момент я закричал: "Поймал!  Поймал!" Это я ухватил ее за сосок.
Такой мягкий, скажу я вам!  Несмотря на  свои шесть или семь годков, во  мне
было что-то  такое,  что сулило  моей  крестной, когда  я стану  повзрослее,
весьма  приятные  мгновения. Хотя  я уже  тогда мог бы  сделать ей маленький
подарочек. Только жизнь, вы знаете, -- есть жизнь! Мои предки  поссорились с
ней  из-за наследства. Вся каша заварилась из-за настенных часов моего деда,
после  того как он отбросил копыта. Такие симпатичные ходики,  разукрашенные
от руки  и  с  маятником,  инкрустированным  более  или  менее  драгоценными
камнями. В конечном итоге эти антикварные часы заграбастала себе крестная. А
может, у нее дома не было часов! Я не хочу ее оправдывать, но ведь так могло
быть, разве нет?
     Вот так накрылись  мои мальчишеские планы.  Когда я снова встретился  с
крестной, она стала  морщинистой  вдовой  с  миллионным  состоянием. Она так
исхудала,  что  груди  свисали  ей  на  живот.  Как  ни  старался я  оживить
воспоминания,  сердце мое к ней не лежало. Чтобы возникло желание залезть на
подруг, парни, одной ностальгии  мало. Я это к тому говорю, что нет никакого
смысла выбирать молоденьких  крестных. Но, с другой стороны, не надо брать и
слишком старых. Если вы  выберете  старого крестного, то он сможет  сойти  с
дистанции еще до того, как  его крестник  станет на ноги, и тогда  наверняка
уже пацану придется носить цветы на его могилу в день праздника всех святых.
Таким образом, в идеале надо брать крестных среднего возраста. Да, я чуть не
упустил. Никогда не выбирайте крестных  среди тех, с кем сношаетесь. У  меня
есть двоюродный брат. Когда у него родился малец, он, не  раздумывая, взял в
крестные  подружку, с которой крутил шуры-муры  и  амуры. И вот результат: в
один прекрасный день его женушка накрыла  их за  постельными делами, и малый
больше никогда не увидел свою крестную. Не нужно путать божий дар с семейным
церемониалом. Не  путайте  биде  с купелью  -- от  этого,  рано или  поздно,
пострадает ребенок!
     На мгновенье Берюрье умолкает. Он что-то переваривает про себя, а потом
спрашивает:
     -- Случайно ни у кого не завалялся пузырь красного для служебных целей?
Я просчитался и на  первую  лекцию запас мало боеприпасов, у меня  так горит
язык, что я боюсь расплавится челюсть.
     И поскольку в зале не заметно никакого шевеленья, он тяжело вздыхает.
     -- Я не хочу вас обижать, парни, но у вас нет никакой организованности.
Когда мне было двенадцать лет, я зимой всегда брал в школу фляжку самогонки:
в результате чего я никогда не болел.
     Он осуждающе поводит плечами.
     -- Еще несколько замечаний по поводу крещения, и я заканчиваю.
     По моему мнению,  не  следует тянуть с крещением ребенка.  Предположим,
что он слаб на легкие и может загнуться, так и не став христианином, каково?
Из-за  этого Святой  Петр притворится  глухим и не  откроет  ворота  наверх.
Католическая  религия в  этом  отношении очень строгая.  Некрещеным не  дают
входных билетов в  рай.  Я хочу сказать, что у  входа в  рай будет настоящая
давка, а ведь католики в  общей массе  составляют лишь небольшую часть.  Так
зачем же тянуть  с  этим делом, хотел бы я знать? Целую  вечность  торчать у
ворот и звонить в колокольчик: это многовато. Но не только по этой причине я
выступаю  за  быстрое  крещение.  А  еще  из-за  того,  чтобы  папаша  успел
организовать  грандиозную  попойку, пока маман  находится  в роддоме.  Он же
избавит себя от ругани со стороны своей благоверной!
     Срок  пребывания  дамы  в  родильном  доме  зависит от  ее  социального
положения.  Чем  богаче  молодая  мама,  тем  больше  времени  ей  нужно  на
восстановление  сил. Моя мать, например, поднялась с  постели прямо  в  день
моего рождения и тут же стала заниматься по хозяйству, а вот хозяйка замка в
нашей  округе пролежала в клинике целых  две недели. Голубая  кровь не такая
сильная. И приходится изрядно  помучиться, прежде чем передать ее ребенку! В
общем,  это продукт особой пробы, надо понимать! И что любопытно -- у мужчин
все  наоборот. Мой врач рассказывал, что сломанная рука  у работяги заживает
три месяца, потому как за него платит  служба социального страхования,  а  у
хозяина сломанная рука срастается за  две  недели. Следовательно,  у хозяина
больше кальция.
     Толстяк явно доволен, что мы дружно киваем головами в знак одобрения.
     -- В  церкви, -- продолжает  он, -- когда  священник посыпает  солью  и
напомаживает младенца, крестная держит  его на руках. А крестный стоит рядом
и  держит в  одной  руке  большую  свечку.  Я  так  мыслю,  что  он  мог  бы
воспользоваться  случаем  и  пощекотать  ее  кое-где  мизинцем  с   головкой
самонаведения. В жизни надо пользоваться обстоятельствами!
     После  церемонии я рекомендую  крестному окропить священника. Не водой,
разумеется,  а монетами.  Я прекрасно знаю, что  процедура крещения  сама по
себе не обременительна, но он же работает на сдельщине. Да за то время, пока
этот  попик выжимает слезы из  пацана  (а во  время  крещения пацаны  всегда
плачут, поэтому  их и  держат  над  купелью), он мог бы ходить  с протянутой
рукой и  собирать пожертвования. Значит ему нужно возместить то, что  он мог
бы заработать.  Встречаются скупердяи,  которые  считают, что с них довольно
баночки драже от кашля.  Это  уж слишком. Особенно в  тех  случаях, когда  в
баночку  подкладывают  несколько  драже-сюрпризов.  Однажды  я  и  мой  друг
Альфред, парикмахер, проделали такую шутку на одних крестинах. Как человек в
общем не  зловредный  я подложил  в  кулек его преподобия  несколько драже с
перцем. А Альфреду с его экстремисскими наклонностями этого показалось мало.
Он сыпанул в пакет целую горсть драже для поднятия половой потенции.
     Не смейтесь  -- это хулиганская шутка. Особенно в отношении священника,
совсем юноши, у которого под сутаной курчавился еще пушок семинариста. После
этой  мальчишеской  выходки  его,  кажется,  лишили  права читать  катехизис
девочкам. Так можно сокрушить всех апостолов, должен вам заметить.
     Берю страшно хрипит. Сама щедрость, он для первого раза говорил слишком
много.
     -- И  последнее, -- с хрипом выдавливает он. -- Можно ли  петь полковые
песни во  время крещения?  Одни  говорят "нет", другие -- "да", при условии,
что они будут пристойными. Я вам, ребятки, так скажу: можно!
     Можно, ведь  бамбино еще слишком мал и ничего не соображает. Тогда чего
же  стесняться?  Взрослым редко выпадает  возможность  собраться вместе и от
души погорланить.  И потом, я думаю,  что для  церемонии  крещения как раз и
показаны песни с крепкими выражениями.
     И тут он замолчал. Изнеможденный, величественный!
     Это  выше  наших  сил.  Мы  встаем  и  начинаем  ему  аплодировать.  Он
приветствует  нас, подняв над  головой  руки в виде римской "V". Он выражает
благодарность за горячий прием. И еле слышно бормочет: "Довольно, довольно".
     Аплодисменты  нарастают, гремят,  сотрясают  громадину  зала. Тогда, от
переполнявших его чувств, Берюрье восклицает:
     --  Я, Берюрье,  я говорю большое спасибо  этой  толпе  молодых  людей,
которые  собрались  передо  мной. Да  здравствует  Высшая школа полиции!  Да
здравствует просто полиция! И да здравствуют студенты!
     Неописуемый  исступленный  восторг  охватывает  всех  собравшихся,  все
слушатели запевают знаменитый гимн:
     "Да здравствуют студенты, мать моя,
     Да здравствуют студенты!
     У них есть жены, но нет детей,
     Да здравствуют студенты!"
     Подрагивая, как в ознобе, от распирающей его гордости, Толстый забирает
распоротую  папку, пустую бутылку  и  учебник.  И задом  пятится  к  выходу:
бабочка  на боку,  горящие  в экстазе  глаза,  распахнутая настежь  ширинка.
Растроганно  отвешивая   поклоны   налево,  направо,   прямо  перед   собой!
Великоленный,  торжествующий, тающий  от  доброты.  Поразивший  всех  своими
учеными  познаниями  светских премудростей,  которыми  он  щедро  делился  в
течение дня, но до конца не исчерпал себя.



Глава седьмая


В которой происходит нечто темное

     Я  проживаю  в спальном помещении  старого  корпуса.  Мой  личный  бокс
находится в глубине комнаты, возле  окна. Вход в бокс закрывается портьерой,
стенные  перегородки сделаны  из фанеры, так  что  шокирующая близость людей
постоянно дает о себе знать.
     Из-за моей  антрацитной рожи дружки  сразу дали мне кличку  Белоснежка.
Все те же старые шуточки. Все те же эпитеты. У людей не хватает воображения.
Шуточки  переходят  от одного  поколения к  другому.  Если  ты  цветной,  то
обязательно Белоснежка. После выхода  шедевра Диснея уже изобрели пеницилин,
сверхзвуковой самолет и  атомную бомбу, но  новой  клички, чтобы поржать над
загорелым человеком, так и не придумали. Белоснежка! При всем скудоумии надо
все-таки иметь на самом деле атрофированные гланды  смеха, чтобы не сочинить
ничего более умного.
     Но при всем при  этом мои  коллеги все-таки симпатяги. Они очень  любят
полицию. Это  призвание. Это все равно, что игра  в  Тарзана. Нам не хватает
мифов.  У  американцев  есть  миф  о  краснокожих, миф о преступниках,  плюс
фольклор. У  нас,  у  французов,  кроме  мифа о Генерале, --  ни  хрена. Две
звездочки  в  ночи  скучищи  --  это  не  бэзэф,  как  говорят  арабы,  т.е.
недостаточно (черт подери, надо прекратить изъясняться по-арабски, иначе обо
мне будут плохо думать!).
     И  как  бы  их  ни  надраивали,  как  бы  ни  высвечивали  юпитерами  в
телестудиях, они,  эти  мифы, остаются малопривлекательными,  признавайтесь!
Согласен, мы  были героями Пантеона,  но все это уже в прошлом. Связь с  ним
была прервана самым гнусным образом в 1940 г.  А наши руководители  никак не
хотят понять,  что  для наших  ребятишек  настоящая эпопея -- это  эпопея не
Наполеона, а эпопея Аль Капоне.
     Поэтому  все, в ком  сильно желание вести неспокойную жизнь, становятся
фараонами. И это логично.
     Мой сосед за перегородкой -- некто Ракре. Его отличительная особенность
--  неприличное  поведение  нижней  части  тела.  Как  только  он  принимает
горизонтальное  положение, то сразу начинает трубить  "Нападение на "Пасифик
Экспресс"  с  естественным шумовым оформлением.  Но это не его вина: у  него
поджелудочная железа  давит  на  толстую  кишку.  Лекарь  даже  выписал  ему
справку,  что он имеет  право  играть на своем духовом инструменте во  время
официальных церемоний.
     -- Эй, Белоснежка! -- зовет он меня. -- Я слышу, что ты не спишь...
     -- Я тебя тоже слышу, -- отвечаю я.
     -- Ты не хочешь переброситься в белот?
     Я  не любитель картежных игр и очень редко беру  карты в руки, но белот
не требует умственного напряжения.
     -- Почему бы и нет? -- отвечаю я.
     Он  приходит ко  мне  с  колодой  дешевеньких карт,  засаленных  почище
подовой тряпки.
     -- Тебе сдавать, Белоснежка! -- услужливо заявляет этот простачок.
     Он снимает колоду, подкрепляя свой жест звуковым оформлением.
     -- Играем как в лучших игорных домах Макао, -- в шутку говорю я, сдавая
карты.
     -- Сдавай,  сдавай, не теряй  времени, дружок, -- восклицает Ракре.  --
Сколько партий мы не сыграли с этим беднягой Барданом из-за того, что он так
много трепался о своих сердечных делах.
     Тут он начинает  явно  интересовать  меня,  мой  сослуживец. Это добрый
малый высокого роста, брюнет, в очках и с прыщами на физиономии.
     -- Ты его хорошо знал?
     -- Отличный парень, -- вздыхает он.
     Он веером разворачивает перед собой карты и недвусмысленно улыбается.
     -- У меня каре бородатых, -- с видом победителя объявляет он.
     От радости  он  издает приветственный  залп.  В одном из  боксов кто-то
возмущенно ворчит и советует ему  поставить  на  это место глушитель.  Ракре
пожимает плечами. С  его задатками  этого не следовало делать. Он дает новый
залп. Впечатление такое, что ты попал на массовый  отстрел  волков  в  лесах
Солони.
     -- Этому Ракре, --  ворчат в другом боксе, -- лучше бы заряжать сифоны,
а не служить в полиции.
     Невозмутимый Ракре  раскладывает передо мной четырех королей:  помятых,
засаленных, затасканных, но безмятежно посапывающих в свои бороды.
     -- Полюбуйся-ка на это совещание на высшем уровне, -- говорит он.
     Я  даю  ему  время  насладиться своим  триумфом,  а  потом спрашиваю  с
простодушным видом:
     --  И  что  это  Бардану  взбрело  в  башку  ехать  малой  скоростью  в
колумбарий?
     Вместо  предисловия   Ракре  несколько  раз  гулко  взрывается.  Ничего
похожего  на  взрыв  атомной бомбы: самые элементарные  гаммы, чтобы обрести
вдохновение.
     --  Я  бы  ничего  не  пожалел,  чтобы это узнать,  --  наконец шепотом
произносит он. -- Я никогда не встречал такого веселого пария.
     -- Наверняка, какая-нибудь история с бабой? -- вслух размышляю я.
     Он возражает:
     -- Видно, что ты плохо знал Бардана. У него девиц было хоть пруд пруди,
целый табун. Больше, чем листьев в артишоке. У него их  было, как пушинок  в
одуванчике. Дунешь, и они разлетаются в разные стороны.
     -- Что, здоровье?
     -- Как у быка! Он помогал  тренеру на занятиях  по гимнастике  и всегда
первым выполнял упражнения на снарядах. Он тебе так взбирался по канату, как
ты бегом по ступенькам лестницы Гранд-Опера. Врач говорит, что на него напал
внезапный приступ депрессии. Это бывает редко, но бывает, сам видишь!
     Он бьет мою  десятку пикей маленькой,  но коварной козырной крестушкой.
От  резкого движения  руки  его снова  разрывает  снизу  доверху,  как кусок
материи.
     -- У него была семья?
     -- У  Бардана? -- переспрашивает Ракре  рассеянно и  бьет меня бубновым
тузом.
     --Да.
     Коллега в раздумье поглядывает на  меня  из-за  трех червей, которые он
собирается разложить передо мной.
     -- А что это тебя так волнует?
     Я пожимаю плечами.
     -- Ты чудной какой-то,  старик. Мы же ищейки, и если среди нас, в нашем
коллективе, происходит что-то загадочное, то разве это  ненормально,  что  я
интересуюсь, скажи?
     Распирающие его эмории козлиным криком рвутся  наружу  через  выхлопную
трубу*.
     " Да здесь, в принципе, нет ничего загадочного, -- протестующе заявляет
он.
     --  Да,  ты так  считаешь? Молодой парень, веселый, здоровый, бабник  и
жизнелюб, выскакивает из автобуса,  в который только что сел, и сломя голову
несется в свою клетушку, чтобы
     *  Если  вы  считаете,  что я  излишне  подражаю  Рабле,  подождите  до
следующей главы -- Примеч. авт.
     тихонько дать дуба, и  ты после этого считаешь, что не произошло ничего
странного?
     -- Послушай,  умник, как ты это все быстро разузнал, уж не по телеграфу
ли тебе обо всем доложили до отъезда сюда?
     Его  глаза подозрительно хмурятся. -- Полегче на поворотах  Белоснежка,
полегче! --  угрюмо  произносит он.  --  Не хватало  еще,  чтобы  меня  учил
какой-то черномазый.
     И тут я ощущаю себя негром.  В  душу заползает черная тоска. Морально я
становлюсь  похожим  на поддельный  чек.  На меня нападает приступ гнева, он
подобен гриппу, от него у меня перехватывает дыхание, немножко  подскакивает
температура, и я начинаю  понимать жизнь и  как в  ней  живется  некрасивому
человеку, нашедшему временное пристанище в этой школе.
     -- А черномазый, -- спрашиваю я, -- это, собственно, что такое  в твоем
понимании, а Ракре?
     Он с обреченным видом тасует карты.
     -- Да ты не обижайся!
     -- Я не обижаюсь, я только хочу, чтобы ты в  конце концов мне объяснил,
что это  за чувство превосходства,  которое  придает тебе бледный цвет твоей
кожи.  Ты что на самом деле  считаешь себя какой-то высшей личностью  внутри
этой бледненькой упаковки?
     -- Да брось, я тебе говорю! На, лучше сними!
     Я снимаю. Размышляю. И теряю иллюзии.
     -- Ракре, ты хоть раз задавал себе  вопрос, что  представляет собой нащ
шарик  в космическом пространстве? Он как булавочная головка! Даже меньше...
Мы все,  вцепившись  в эту булавочную головку, несемся,  я не знаю  в  какое
небытие, и  тут  объявляется  месье,  как его  там,  Ракре и насмехается над
своими  цветными  собратьями,  потому что он  страшно  гордится своим  белым
цветом  покойника! Скажи,  парень, у  тебя  в  котелке  вместо  мозгов труха
млечного пути или что?
     Долговязая газопроводная труба сразу свирепеет.
     Не переставая стрелять выхлопными газами, он засовывает карты в карман.
     -- Ты,  негра, если бы ты сейчас нс был в горизонтальном  положении, то
давно схлопотал бы по роже, -- заявляет он.
     Но вы же меня знаете? Я прямо в пижаме спрыгиваю с лежанки.
     -- По вашему приказанию прибыл, господин Вонючка!
     Гражданин  Ракре принимает боевую  стойку. Только  она  у него какая-то
кособокая, как у всех  духомузоманов.  Он  бьет  правой -- я  уклоняюсь.  Он
пускает в ход  левую -- но  только слегка задевает мое плечо, потому что моя
голова  уже у  него  в желудке. Он  делает  полусальто-мортале и с  грохотом
врезается в перегородку. Его внутренности гневно возмущаются!  Очки отлетают
в  сторону. А поскольку  они не из автомобильного стекла, разбивающегося при
ударе на мельчайшие кусочки, один осколок впивается ему в нос. Из рубильника
ручьем льется кровь.
     Злость моя моментально проходит. Я помогаю ему подняться на ноги.
     -- Ну что, схлопотал? -- говорю я ему.
     Но он  больше  не  корчит  из  себя  героя.  Гнев  у него  тоже прошел.
Вообще-то он славный малый, несмотря  на то, что  его  южный  полюс  говорит
более разумные вещи по сравнению с тем, что изрекает его северный полюс.
     Он прикладывает к носопыре носовой платок, но кровь не останавливается.
     --  Надо сходить в санчасть  и все продизенфицировать, -- советую я. --
Пойдем, я тебя обработаю.
     Санчасть размещается как раз на нашем этаже. К моему великому удивлению
я вижу, что из-под двери пробивается узкая полоска света.
     -- Надо же, -- удивленно  говорю я, -- фельдшер занимается сверхурочной
работой!
     -- Не может быть, -- возражает Ракре, -- просто забыли выключить свет.
     Он толкает дверь и входит, я -- за ним.
     Едва  мы вошли  в  помещение  с  застоявшимся  запахом  эфира,  как там
послышалось какое-то шевеление.  Как, что  и почему, я не успеваю проверить,
потому что что-то  тяжелое со страшной  силой  обрушивается мне  на  голову.
Комната складывается пополам, и все погружается в темноту.
     -- Интересно, -- бормочет Ракре плывущим голосом.
     Мы сидим на кафельном полу санчасти, я  и он. У него хлещет  кровища не
только  из  носа, но и  со  лба.  На  лбу страшная резаная рана,  как  будто
специально вырезанная для носа. Можно подумать, что кто-то пытался разрубить
лоб моего двухтактного горемычного товарища пополам, как полено.
     -- Что, интересно? -- со стоном произношу я, потирая шишку на голове.
     -- У тебя же ноги белые! -- отвечает он.
     От этих слов у меня на лице появляется кислая мина. На время операции в
школе следовало бы покрасить и мои костыли.
     --  Все дело в пигментации, -- успокаиваю я  его. -- Дерматолог заверил
меня, что, если я буду делать примочки лосьоном "Черный лев", это пройдет.
     Он качает своим треснутым черепком.
     -- Что с нами случилось? -- спрашивает он меня.
     --  Принимая во внимание* что сейчас время позднее, -- отвечаю я, --  я
сомневаюсь, что это был солнечный удар.
     Он поднимается и в нем просыпается опытный потенциальный сыщик.
     -- В санчасть, я думаю, залез вор, и когда мы вошли, он нас оглушил.
     --Десятка,  Ракре. Тм  настоящий  Шерлок  Скудоумный. Мне  сдается, что
полиция в твоем лице приобрела отличного новобранца.
     Он хмурит брови и снова готов начать мордобой.
     -- Ну, ладно, кончай. А у тебя есть другие объяснения?
     -- Нет, нет, сынок, никакого другого.
     Я подхожу к застекленному шкафу с лекарствами и беру пузырек йода.
     -- Иди сюда, я перевяжу твои раны, богатырь!
     Он  с  нежеланием садится на  металлический  табурет, и я  прочищаю его
раны. В  моей башке все гудит. Как  будто туда  залетел большущий шмель и  в
отчаянии бьется о стенки, стремясь вырваться на свободу.
     -- Объявляем тревогу? -- спрашивает Ракре.
     -- Не стоит,  завтра доложим обо всем директору. Зачем поднимать шум на
всю контору, наш обидчик уже далеко!
     Я останавливаюсь на  полуслове,  рука  с  тампоном замирает в  воздухе,
глаза широко открываются,  и  я становлюсь  похож на сову, которая, потоптав
прошлогоднюю траву и посмотрев в  темноту, чтобы прогнать  дремоту, замечает
сквозь опавшую листву необычную плотву, которую принимает за халву*.
     -- Что с тобой? -- озабоченно спрашивает Ракре.
     Я показываю на раковину.
     -- Смотри!
     Под   раковиной,  на   кафеле,  вместе  с  новыми  прокладками,   лежат
отвинченная труба и отстойник.
     -- Ну и что? -- спрашивает он.
     -- Я,  кажется, догадываюсь,  чем  нас оглушили, мой дорогой сыщик,  --
уверенно говорю я.
     --Чем?
     --   Огромным  разводным  хромированным  ключом.  Этот  тип  возился  с
раковиной, когда мы вошли.
     Самозарядный ночной горшок смотрит на меня и презри
     * Эта рифма ровно ничего не означает, она просто развлекает. -- Примеч.
авт.
     тельно крутит указательным пальцем у виска.
     -- Кончай заливать, Белоснежка! Чинить раковину ночью! Он что, лунатик!
     -- Скорее всего, дух, бьющий по голове! -- поправляю я.
     Он переваривает рагу, образовавшееся у него в голове, и возражает:
     -- А что подтверждает, что  он чинил раковину? Может быть, это  слесари
оставили?
     Вместо  ответа я указываю  ему на  кран.  Из него  капает. Медленно, но
капает. Через отверстие в раковине на пол натекла уже небольшая лужица воды.
     -- И что? -- спрашивает Ракре.
     -- Если бы чинить перестали вчера вечером, то под раковиной на полу уже
была бы  целая лужа.  Водопроводчик  уж во всяком  случае подставил  бы  под
раковину тазик,  учитывая, что  кран  кровоточит.  Так или  иначе завтра  мы
узнаем, планировались или нет здесь слесарные работы.
     Будущий комиссар заводится.
     --  Послушай,  Белоснежка,  я  люблю во  всем ясность, именно  поэтому,
кстати, я стал сыщиком. Объясни мне, для чего злоумышленник стал отсоединять
трубу от раковины?
     И  поскольку я  не отвечаю,  будучи  не в состоянии привести ему веские
доказательства, он пожимает плечами:
     -- Ты слишком много читаешь, Белоснежка. Ты лучше больше пиши.
     -- Спасибо за совет, -- говорю я. -- Я над этим подумаю.
     Когда мы проснулись, Ракре и я, единственный и любимый сын Фелиции, вид
у нас, прямо скажем, был  не очень  презентабельный. Ребята нам сказали, что
если  мы  будем  играть  каждую  ночь в эти ковбойские  игры, то  они  будут
просить, чтобы  их перевели в другое спальное помещение. Газовая колонка и я
строим  из себя испанских  грандов,  а  после  спасительного  душа  бежим  к
директору  и вводим его в курс дела. Директор уже в трансе, ему уже доложили
о поломке санитарного оборудования в  санчасти, и  он уже  ломает голову  по
этому поводу. Поэтому наши жалобы только усиливают его озабоченность. Он нас
любезно  выслушивает и с невозмутимой  миной протирает свои запотевшие очки.
Его самообладание следовало бы описать красными буквами на большом  листе, а
лист вставить в рамку под стеклом, в назидание другим.
     Когда мы  ему объяснили ситуацию и происхождение наших шишек, он вызвал
ночного  дежурного.  Им оказался старикан  по прозвищу  Дюпанар,  что значит
Плоскостопий.  Ступня  ноги у него была  похожа по форме  на яичницу из пяти
яиц.
     -- Вы дежурили сегодня ночью? -- спрашивает патрон.
     Старикашка утвердительно трясет своим котелком.
     -- Вы ничего не слышали необычного на третьем этаже?
     Повторный утвердительный  кивок черепка уважаемого Дюпанара.  И  такому
человеку  доверяют  ночное   дежурство.  У  него  уши  закупорены  восковыми
пробками,  а  он играет  в  часового!  С его пижамы можно  спокойно  срезать
вышитые буквы с его  инициалами:  он даже и ухом  не поведет! Дюпанар -- это
целая эпоха. Эпоха минувшая, разумеется.
     -- Во время последнего  обхода дверь на первом этаже была закрыта? -- с
беспокойством в голосе спрашивает директор.
     -- Да, на два оборота ключа и на засов.
     Жестом руки босс  отпускает этого перевоплощенного в  сторожа упряжного
мерина.
     -- Отсюда напрашивается вывод, что  в здание школы  снаружи не проникал
никто,  а это значит, что  напал  на  вас кто-то из своих! --  сказал он. --
Господа,  я проведу небольшое расследова- . ние этого случая, а вас  попрошу
хранить полную тайну.
     Только  мы  собрались  откланяться, как  раздается  стук  в  дверь, и в
кабинет с шумом вваливается Александр-Бенуа Берюрье. В  пижаме, без  носков,
ботинки не зашнурованы. На плечах плащ, на голове замызганная помятая шляпа,
поля которой напоминают замшелые края водопойного желоба. Небритый, воняющий
хлевом  и  дешевым  вином, он  приближается к  нам, яростно  почесывая  всей
беспокойной пятерней низ живота.
     -- Господин директор  -- гремит преподаватель хороших  манер, приподняв
свою  шляпу на три сантиметра, -- я пришел,  чтобы в надлежащей форме подать
жалобу.
     Он без  приглашения  садится,  закидывает  ногу  на  ногу.  От  резкого
движения с ноги у него сваливается ботинок.
     Нашим  глазам  открывается  нечто  непотребное,  вызывающее  брезгливое
чувство. Серая  плоская  масса,  по  краям которой расположены пять,  разной
длины, черных клавишей  -- пальцы.  И все  это  живет,  шевелится, пахнет. А
поскольку беда не  ходит  одна, Берю начинает на наших глазах с ожесточением
скрести свою мерзкую конечность. Потрясенный Ракре исполняет нам праздничную
фантазию.
     -- Будьте здоровы, виконт! -- говорит ему Толстяк.
     Потом, повернувшись к директору.
     -- Представляете, господин директор, кто-то ночью рылся в моих вещах!
     -- Что? -- испуганно спрашивает директор.
     --  Что   слышите!  Я  собирался  хорошенько  соснуть,  как  вдруг  мне
показалось, что кто-то бродит по моей комнатенке.  Я отдергиваю портьеру и в
этот  момент слышу стук  закрывающейся двери.  Я  в темпе вскакиваю,  бегу к
двери и со всего разгона ударяюсь коленом о стол.
     Он  пытается поднять  левую  штанину  пижамных брюк,  но  его  икра  не
проходит в  нее. Тоща  Берю, сообразив, что  не сможет освободить снизу свое
поврежденное  колено, решает  сделать  это сверху.  Без всякого стеснения он
спускает свои штаны и показывает колено.
     --  У меня наверняка  произошло  внутреннее орошение сибовиса, --ставит
себе диагноз Распухший.
     Он  осторожно  поглаживает лапой  мясника  огромное распухшее,  ставшее
пунцовым колено.
     -- Там не меньше канистры  жидкости, внутри, --  утвердительно изрекает
он. -- И больно дотрагиваться!
     От  таких "манер" директор  теряет  дар  речи. Он  очумело  смотрит  на
волосатое пузо Толстяка и его мощные слоновьи ляжки.
     -- Прошу вас, -- выдавливает босс.
     Берюрье, охая, натягивает штаны.
     -- После  этого удара, когда я выскочил в коридор, -- там, конечно, уже
никого  не было! Поскольку я не заметил ничего странного в своей  клетухе, я
опять  завалился на боковую. И вот, сегодня утром я просыпаюсь и вижу, что в
моем  чемодане  рылись.  Выглаженные  рубахи скомканы,  как  тряпки,  гспдин
директор. Костюмы свалены  в кучу на полу. Коробки с камамбером  раскрыты! А
сам сыр валяется в нательном белье, но это же противопоказано!
     Короче, я  считаю такие повадки недопустимыми.  Я позволю нам заметить,
что  кроме преподавателя я еще и главный инспектор. Я  и мой  босс, комиссар
Сан-Антонио,  мы за  последние  годы распутали самые запутанные  полицейские
загадки. Поэтому, если вы захотите, я могу сам заняться расследованием этого
дела, я покажу этому шутнику, где раки зимуют!
     Он  потрясает кулаком,  который кажется вырезанным из сердцевины ствола
орехового дерева.
     -- Этим  прибором для лечения мигрени я отобью  у него охоту заниматься
такими делами!
     Он  ждет, как  прореагирует на  его  слова директор. Но  к  патрону уже
вернулось обычное самообладание.
     --  Я лично  займусь этой историей, друг мой,  -- обещает он. -- Лечите
свое колено, и пусть остальное вас не волнует!
     Берю удовлетворен  лишь на  половину. Он громко шмыгает носом, надевает
слетевший башмак и начинает возиться с ширинкой пижамных брюк.
     -- Как  вам будет  угодно, гспдин  директор, но  если  вам  понадобится
подкрепление,  не трудитесь вызывать дежурный полицейский  наряд, я всегда в
вашем распоряжении со всеми принадлежностями.
     Мы  выходим  из  кабинета  директора.  Как  и  днем,  в  аудитории,  он
внимательно, вздернув брови дугой, разглядывает меня.
     -- Я почти уверен, что  мы где-то встречались, -- утвердительно говорит
он.



Глава восьмая


Второй урок Берюрье: как воспитывать детей, принятие причастия


Глава девятая


В которой происходят небанальные вещи

     В машине Матиас рассказывает  о своей жизни  в Лионе. Это предисловие к
моему  визиту в  его  дом. Он  дает мне  пояснения о  достопримечательностях
города и  его  людях. Живет он  вместе со  своим  тестем -- врачом  па улице
Вобекур в районе Бслькур, самом шикарном районе Города шелка.*
     Доктор   Клистир  --  специалист  по  вибро-пористым  заболеваниям.  На
консультацию к нему едут даже из самых  отдаленных  районов. Это тот  самый,
который  написал  знаменитый трактат  о кастрации  мецедоновой  железы путем
закручивания   семенных  канатиков  без  разреза   мошонки  при  образовании
псритонических складок, чтобы вы знали!
     Слушая треп Рыжего, я просекаю, хотя он прямо и  не говорит, что в доме
Матиаса по  вечерам  совсем  не  весело.  Его  теща  является  вице-почетной
председательшей  лиги по делам культов, вице-субказначеем благотворительного
фонда  помощи  декальцинированным детям,  генеральной  секретаршей  общества
протеже  на   особом  положении,  дуайеном  комитета  бывших  кастрированных
консьержей  и  основательницей общества содействия  платоническому введению.
Светские люди, короче!
     Квартира  занимает  весь этаж целиком  и имеет два входа,  один налево,
другой  прямо Врач живет  на благородной половине, Матиас и  его  женушка на
другой, более скромной половине.
     На лестнице  мы столкнулись с какими-то мрачными личностями, одетыми во
все  черное, с тусклыми лицами и потухшими глазами. Они подходят к  квартире
доктора и осторожно звонят  в двойную  центральную дверь, в то время как мой
спутник, в свою очередь, тихонько стучит в дверь налево.
     -- У твоего тестя прием? -- удивленно спрашиваю я.
     -- Небольшое заседание, -- стеснительно отвечает он.
     Желтая, худая, пустотелая и  седовласая  особа открывает  дверь  ночным
визитерам.
     -- Твоя теща? -- на ухо спрашиваю я.
     -- Нет, гувернантка.
     * Выражение, во  избежание повторения. Лион -- город шелка.  Марсель --
крупный город  в  Малой Азии,  Париж -- город-свет,  Лилль --  крупный город
севера и т.д. -- Примеч. авт.
     Наша дверь слегка приоткрывается, и  я вижу перед собой  другую  особу,
правда, не такую  страхолюдину,  как первая.Лет  двадцати шести, темно-русые
волосы, разделенные пробором, сжатое в кулачок личико, на котором выделяется
нос, усеянный веснушками. Такой предстает передо мной мадам Матиас.
     Она  носит своего  ребенка  под  платьем-мешком с большим  мужеством  и
достоинством.  С первого взгляда  чувствуется, что  она воспитывалась  среди
милосердных  монахинь  (хотя  ведут они  себя не  всегда  по-монашенски, как
говорится), что она имеет степень лиценциата юридических наук, что она любит
вышивать скатерти,  что  она  ходит  на  первую воскресную  мессу,  что  она
наряжает новогоднюю елку в  приходской церкви, что она умеет заваривать чай,
что она умеет  его  пить  (забеливая его каплей  молока), что она не  читает
Селина,  что она ходит в театр Целестинцев только  тогда,  когда  там ставят
драмы Клоделя,  и  что она шьет  себе одежду  у  портнихи своей маман,  мать
которой шила еще для ее бабушки.
     Представления.  Она  удостаивает   меня  бледной  и  робкой  улыбкой  и
протягивает мне несколько сухую руку, которую я увлажняю быстрым поцелуем.
     -- Очень любезно с вашей стороны, господин комиссар,  что вы приехали к
нам, -- шепчет она, -- я полагаю, что Ксавье поднял тревогу по пустяку.
     Я гляжу на своего экс-подчиненного.
     -- Разве тебя зовут Ксавье? -- удивленно спрашиваю я.
     --  Это мое второе имя, --  лепечет Огненный. -- Моя жена считает,  что
это лучше, чем Раймон.
     Эта маленькая  деталь подтверждает  мое впечатление,  согласно которому
дружище Матиас выбрал несвободу в  тот день,  когда  он привел в  мэрию мисс
Клистир.
     Меня приглашают в  небольшой салон, обставленный мебелью в стиле  эпохи
обезглавленного Людовика XVI. Подушки кресел вытерты  сильнее, чем сиденья в
испанских автобусах, ворс на  коврах  стерся  и  видна основа,  а  амальгама
зеркала трюмо выглядит ничуть не лучше, чем амальгама гувернантки, которую я
только что видел.
     -- Как вы находите мою квартиру? -- обеспокоенно справляется Ржавый.
     -- Высший класс, -- лгу я ему, а про  себя думаю,  что на самом деле не
от  чего  поднимать  хвост  пистолетом  из-за  этих  старинных  залежавшихся
деревяшек.
     Каминные  часы с  картинкой,  изображающей  богиню, возлежащую  в  позе
знаменитой лионской  красавицы  Аделаиды  Рекамье,  отбивают  десять ударов.
Матиас и его несушка переглядываются.  Хотя дочка врача  и заливала мне, что
ее благоверный поднимает панику из-за пустяков, но по всему видно, что у нее
самой душа ушла в пятки от страха.
     -- Он сейчас позвонит, -- лепечет она.
     -- Какой голос был у этого человека? -- спрашиваю я.
     -- Властный голос, ледяной, очень неприятный.
     -- Ваш муж говорил, что у него иностранный акцент.
     -- Да, если только он не сюсюкал.
     -- Что именно в точности он вам сказал?
     Она опускается в кресло со своим грузом и шепчет;
     --  Он  попросил  меня позвать г-на Матиаса. Я ему  ответила, что  он в
школе полиции.
     Тогаа мужчина заявил мне,  что ему надо  срочно связаться с Ксавье,  и,
ничего больше не сказав, положил трубку.
     Часы  с  богиней не скупятся и  отбивают  последний  из  десяти  ударов
хрустального звона.
     -- Потом, -- продолжает дама Матиас, -- человек снова позвонил.
     -- Когда потом?
     -- Примерно через полчаса. Он сказал, что  решил в школу  не звонить, и
спросил меня, в какое время он сможет поговорить с Ксавье здесь.
     Именно это, вы понимаете, меня взволновало.
     Я стала задавать вопросы.  Но человек  меня  сухо оборвал: "Речь идет о
важном деле, о котором я буду говорить только с  ним. Скажите, когда я  смог
бы с ним поговорить".
     Она хмурит брови.
     -- Это было  сказано тоном,  не терпящим возражений. Я ответила, что  в
десять  часов  Ксавье  наверняка  вернется.  Тогда  человек заявил: "Идет, в
десять!" и, как в первый раз, положил трубку.
     Я в недоумении трясу своим котелком.
     -- Матиас должен  был вернуться в десять  часов? -- удивленно спрашиваю
я.
     Конопатый расссивает мое недоумение.
     -- Госпожа Матиас и я должны были пойти в кино.
     Она прерывает его, заботясь о сохранении своей репутации.
     -- В зале приходской церкви идет "Чудеса в раю", -- уточняет она.
     -- И вы отказались от такого тонкого фильма? -- с сочувствием спрашиваю
я.
     -- Нам вовсе было не до этого, -- жалобно отвечает молодая особа.
     Проходит несколько минут. Часы показывают десять часов пять минут, а на
моих уже десять десять.
     -- Ваш оборотень, кажется, не отличается пунктуальностью, -- замечаю я.
     Едва  я произношу эти  слова, как за стеной раздается  какоето странное
пение. Чем то похожее на заклинания.
     Я бросаю осторожный взгляд на Матиаса, он краснеет.
     -- Это телевизор! -- шепотом говорит он.
     Я в ответ ничего  не  говорю,  но  сам задумываюсь. Пение продолжается,
затем  бормочущий  голос  солиста  умолкает,  и  начинается  хоровое  чтение
молитвы. Когда хор прекратил бормотание, солист снова вступает, и все  это в
форме заклинания.
     -- Если  это по телеку, -- говорю я, --  то,  наверное, идет передача о
культе воду в Черной Африке.
     Внезапно кто-то несколько раз стучит кулаком в стенку.
     --  А это, --  спрашиваю  я у Матиаса, пока  его красотка  разливает по
рюмкам ликер домашнего приготовления, -- дежурное привидение?
     -- Это теща зовет свою дочь.
     И  действительно,  госпожа  Матиас отвечает  на этот  сигнал  условными
ударами кулака в стенку. Гравюра, изображающая священника из Арса* верхом на
мотоцикле,  от   ударов  начинает  подпрыгивать  (судя   по  тому,  как   он
подпрыгивает, святой отец вполне мог закончить кавалерийское училище Сомюр).
     -- Хотите немного апельсинового вина? -- щебечет молодая женщина.
     -- С удовольствием, -- поспешно соглашаюсь я, опасаясь худшего. Я боюсь
домашних  вин, как рвотного корня. От  них всегда по утрам трещит  голова  и
жжет в требухе. Впрочем, вся драма в том, что они крепленые.
     Она подносит  нам две малюсенькие  рюмочки, содержимое которых не могло
бы утолить жажду даже канарейки.
     --  А  ты,  дитя  мое,  -- по-дитячьи  сюсюкает Матиас, -- ты разве  не
выпьешь с нами?
     -- В моем-то положении, -- резко, как кнутом  стеганула,  сказала она и
так на него посмотрела, как будто два чернильных пятна поставила, -- ты что,
шутишь?
     Еще  одна  из  породы тех,  кто  считает,  что сделать  пацана  --  это
исключительная  штуковина.  По  моему мнению, Толстяк на своем первом  уроке
уделил этому  недостаточно  внимания.  Что до меня,  то  эти  бабы,  которые
разыгрывают из себя Жанну д'Арк из-за того, что у них объем талии  сто сорок
сантиметров, они меня  просто раздражают.  Как будто они вынашивают будущего
искупителя,  супермена всех  мастей,  на которого возлагается миссия  раз  и
навсегда вытащить нас из дерьма! Они
     * Возведен в лик святых в 1925 г. -- Примеч. пер.
     говорят о СВОЕМ ПОЛОЖЕНИИ  с  большим  пафосом,  чем Карл V  говорил  о
своем.  А  нежная,  внимательная,  восхитительная семья вторит  ей умильными
голосками. Она сочится рекомендациями. Она  готова,  она  переживает  второе
рождение  с  рождением мальца. Она суетится,  теряется, старается.  Особенно
мамаши  дочек; они разглагольствуют  о том,  как  это происходило с ними, и,
позабыв,   что   они   снесли  на   свет   божий   еще   одного  несчастного
налогоплательщика, превозносят до небес свой внутриматочный подвиг.
     -- Извини меня, детка,  -- медовым голоском говорит он. -- Мы выпьем за
твое здоровье.
     Я поднимаю свой наперсток.
     -- И за здоровье маленького чуда,  которое вы скоро  нам  подарите,  --
пылко говорю я с сосредоточенным видом.
     Мама  мия! Хорошо, что рюмка такая малюсенькая.  Я раньше, конечно, пил
апельсиновое  вино,  но  такое  отвратное  --  никогда. Оно  напоминает  мне
микстуру  от  "глистов", которой поила меня Фелиция, когда я был в родильном
доме. Это была такая дрянь, что  я  в течение  десяти минут не закрывал рот,
чтобы она выветрилась.  Это  пойло было гадким и отвратительным, мерзким  до
невозможности.  Но  зато  эффективным.  От  него   мои  бедненькие  червячки
быстренько сменили место  жительства! Им там  устроили  настоящую  Хиросиму,
причем  без уведомительного письма! Verboten!* Отъезд без возвращения назад!
Они после этого и слышать не хотели об этой ужасной среде обитания. Это была
опустошенная навсегда и непригодная для жилья земля, и я сомневаюсь, что эти
ацтеки рискнут опять залезть  в мой каркас даже  тогда, когда меня упакуют в
накрахмаленное пальто.  У  червячков есть свой  беспроволочный  или ползучий
телефон, по которому они узнают о радиоактивных местах.
     -- Вам нравится? -- спрашивает будущая маман.
     -- Восхитительно, -- заверяю я ее со всей откровенностью.
     Едва я это произношу, как открытвается дверь, и в проеме появляется еще
одна особа женского пола. Если бы  у нее на бедрах не  было юбок, а на губах
помады,  резонно было  спросить, а уж не кобыла  ли кентавра во плоти  стоит
перед тобой.
     Но это  все-таки  дама:  высокого  роста,  неповоротливая,  квадратная,
ноздреватая и волосатая со всех сторон.
     -- В  чем дело, Анжелика! --  вещает она голосом, от которого у вас тут
же возникает жгучее желание  пойти на скачки и поставить сразу на три первые
лошади, -- мы же тебя ждем.
     * Запрещается! -- Нем.
     Матиас поспешно  встает, складывается вдвое. Пришибленный  и раболепный
до глубины штанов.
     -- У нас гость, мать, -- говорит Анжелика.
     Кобыла застыла, как изваяние.
     -- В такой час? -- хмурит она брови.
     Тем не менее  меня представляют. Комиссар Сан-Антонио, бывший начальник
Ксавье.
     Теща и ухом не ведет. Она не подает мне ни руку, ни копыто и смотрит на
меня осуждающим и враждебным  взглядом. А ее взгляд напоминает рыскающий луч
прожектора. Под этим убийственным лучом я чувствую себя гораздо неприличнее,
чем если бы я был в чем мать родила.
     Она  выкладывает  все,  что  думает.   Если  Ксавье,  уже  в  должности
преподавателя,  вынужден  выполнять  ночные  задания,  значит  он немедленно
должен бросить эту дурацкую  работу.  Турлен,  бакалейщик по торговле оптом,
тот  самый, который  руководит  хоралом "Синицы  крепостной стены и большого
булыжника",  сейчас как  раз ищет опытного бухгалтера. Почему бы  Ксавье  не
испытать свои силы на поприще актива и пассива.
     Он соглашается, смущается и извиняется.
     А стрелки на каминных часах невозмутимо продолжают свой бег  по золотой
тарелке циферблата.  Уже почти десять двадцать, а таинственный корреспондент
все не объявляется.
     -- Ну  ладно,  идем, --  ворчливо  заявляет  госпожа  Клистир.  --  Эти
дамы-господа пришли ведь ради тебя, ты что, забыла.
     Она загарпунивает свою  дщерь и  уводит ее,  не  удостоив нас не только
словом, но даже взглядом.
     -- Послушай, --  перехожу я на шепот, когда за ними закрылась дверь. --
Какие же в Лионе малорадостные тещи. А что происходит у твоего эскулапа?
     Он вздыхает.
     -- Он устраивает мессу для нашего будущего ребенка.
     Минуту-другую я соображаю.
     -- У себя на квартире, в десять часов вечера!
     --Да.
     Матиас кажется смущенным.
     -- У них там священник?
     -- Нет. Но...
     -- Что, но?
     Он прокашливается.
     --  Да что я от вас буду скрывать, господин комиссар. Доктор Клистир --
Папа, хотя и ревностный католик!
     Тому,  кто  захотел бы  увидеть,  как работают  клапаны переутомленного
человеческого  мозга, достаточно было  устроиться напротив  меня на складном
стульчике и вооружиться рентгеновским аппаратом.
     -- Папа! -- повторяю я в смятении своих чувств.
     -- Он основал свою религию, -- объясняет Матнас, -- религию серафистов.
Я там не  все  понимаю, но в  ней, в общем,  все  основано на  спиритуальном
электричестве.  Доктор  концентрирует волю  разных людей и подчиняет  ее для
достижения какой-нибудь общей цели.
     -- У твоего тестюшки лопнула прокладка в головке цилиндров или как?
     -- У него хорошие результаты.
     -- Давай, давай, говори, чего там. Он делает чудеса?
     И поскольку Матиас не возникает, я смягчаю тон;
     --  В  любой  религии  должны  присутствовать  папа  и разные чудеса...
Спиритуальное без чудес -- это все эфемерно, все равно что сахарная вата: ты
откусываешь кусок, а во рту все равно пусто! А что за чудо он сотворил, твой
Клистир?
     Матиас хмурится. Его новая среда  уже  наложила на него свой отпечаток;
он начинает сердиться, когда насмехаются над его второй родней.
     --  Он произвел сенсацию,  он  вылечил нескольких больных,  считавшихся
неизлечимыми, -- с угрюмым видом отвечает он на мой вопрос.
     -- А чем он их лечил: заклинаньями "ам-страмм-грамм" или антибиотиками?
     -- Вы -- скептик, господин комиссар.
     -- У  меня  в  голове не укладывается, как это  врач  может  заниматься
шарлатанством, парень. А что они делают с твоей половиной?
     -- Молятся, чтобы она родила красивого мальчика.
     Я  едва  сдерживаюсь, чтобы  не сказать  ему,  что  рождение  красивого
мальчика в данном случае было бы чудом из чудес.
     -- Для  мужика с такой безупречной служебной карьерой, --  ухмыляюсь я,
-- все это, мягко говоря, кажется мне странным, Матиас.
     Часы останавливают меня и бьют ровно десять с половиной.
     --  У меня такое  впечатление, что  этот заика сегодня не позвонит,  --
уверенно говорю я. -- Он передумал.
     И,   естественно,   именно   в   этот   момент   аппарат   заиграл  нам
"Снимименяпожалуйстаискажимнеалло". Мы  переглядываемся. Рыжий  от  волнения
начинает трястись,  как  лист, как одноименный композитор во время сочинения
рапсодии "Рыжие листья".
     -- Давай, бери трубку, дружок, -- подбадриваю я его.
     Он тянется дрожащей рукой к телефонной трубке.
     -- Слушаю, -- лепечет он.
     Он сводит брови, разводит ноздри носа и бормочет:
     -- Нет,  это  невозможно!  -- таким  жалобным голосом,  что  появляется
желание завернуть его в носовой платок.
     Решительным   жестом  я  беру  параллельную   трубку.   Мои   перепонки
прогибаются внутрь от сочного голоса Толстяка.
     --  ...Разумеется,   если  ты  ничего  не  имеешь  против?  --  говорит
преподаватель хороших манер.
     -- Наоборот.
     -- Тогда, хоккей, я еду!
     И оба кладут трубки.
     -- Берю? -- рассеянно спрашиваю я.
     Матиас утвердительно кивает головой.
     -- Что он тебе говорил?
     -- Он узнал номер моего домашнего телефона в  школе, он срочно хочет со
мной поговорить по одному делу чрезвычайной важности.
     Я в нерешительности соображаю.
     -- Ладно, давай подождем его.
     Мы закуриваем.
     -- Стряхивайте пепел  в кадку с зеленым растением,  ~  рекомендует  мне
Матиас, открывая окно,  чтобы вышел дым, --  они мне не разрешают  курить  в
квартире!
     Да это же настоящая тюрьма! Уж лучше бы он сломал сразу обе подставки в
тот  день,  когда должен  был встретиться со  своей девицей на лыжной базе в
горах.
     По другую сторону стены его Святость Клистир продолжает служить  обедню
во славу своего потомства. Верующие исполняют гимн. Затем слышится  какая-то
суховатая музыка.
     Затягиваясь  своей  цигаркой,  я  озабоченно гляжу на  телефон.  Только
сейчас  меня  начинает  охватывать  тройное  беспокойство  в  связи  с  этим
заикающимся   или  восточным  корреспондентом.   Я  не  могу  разгадать  его
намерения. С другой стороны, нет никакого  просвета и в этой темной истории.
Два самоубийства  в  школе,  два  покушения  на Матиаса.  Один шутник  чинил
раковину  в  санчасти.  Еще один (а может  тот  же  самый)  шарился  в вещах
Толстяка.  Да, все  это  меня чрезвычайно  беспокоит. Матиас  меланхолически
грустит о своем. Мой приезд в  дом Клистиров вдруг открыл ему  глаза на весь
интеллектуальный дискомфорт его нового существования.
     -- Послушай, Рыжий,  -- шепчу я, -- поскольку я тебя  люблю, я дам тебе
один  совет: когда твоя половина родит тебе ребятенка, хватай их  обоих  под
ручки и мотай отсюда как можно быстрее и  как можно дальше. Иначе ты станешь
шутом с ярмарки в этом идиотском окружении.
     Он нерешительно покачал головой.
     Внезапно  пение  и  звуки  гармоники  в  соседней  комнате  смолкают. Я
различаю какие-то восклицания.  После этого на  натертый воском пол на  всей
скорости вкатывается  старая желтушная горничная, которую я недавно видел на
лестничной клетке.
     -- Вы можете войти, господин Ксавье! -- быстро  произносит она голосом,
напоминающим визг трамвая на повороте.
     -- Что случилось? -- вздрагивает рыжий.
     -- Там какой-то тип требует вас и что-то говорит о скандале.
     Мы встаем. Старая замечает сигареты в  наших руках,  и  это ее шокирует
больше, чем если  бы мы расстегнули штаны и показали ей своих ушастых. И тут
она  выкинула такую  штуку,  которую со мной еще никогда не проделывали. Она
выхватывает из моего рта сигарету  и выбрасывает ее в раскрытое окно. То  же
самое она проделывает с Матиасом.
     -- Какой срам! -- скрипит она зубами, как флюгер, раскачиваемый ветром.
     Я взрываюсь:
     -- Послушайте, вы, прокатчица  стульев в городском саду, если бы вам не
было сто десять лет,  я  бы вам  дал хорошего  пинка под  зад, чтобы на  нем
появился хотя бы легкий румянец! Что это за манеры!
     Я обращаюсь к живому Ван Гогу.
     -- И ты это терпишь, дубина?
     На  всякий  случай  мисс Тыквенное  семя трижды осеняет себя знамением,
чтобы изгнать из меня сатану.  Она из породы тех,  у которых девственность с
годами получила бурное развитие. У нее целомудрие и ум слились вместе. Но не
дополняют Друг друга, а, наоборот, мешают.
     Она пикирует  на меня. В двух с половиной сантиметрах от моего  шнобсля
она, повизгивая, как напильник, выдает:
     -- Вы настоящий хам, головорез, бандит, горемыка...
     -- Перестаньте,  Марта! -- отчитывает ее Матиас, авторитет которого она
подрывает под крышей родителей своей жены.
     Но эта змеища продолжает шипеть.
     -- ... Нахал, дьявол, вы...
     -- Послушайте, моя распрекрасная мумия персико-абрикосового оттенка, --
обрываю  я ее, -- позвольте  вам дать один совет. Вам нужно жрать чеснок или
пить  наливку из  мяты, в  общем, короче, надо  сбрызгивать  рот  чем-нибудь
крепким,  так как запах из  вашего рта  сразу наводит меня на  мысль  о  том
месте, где ассенизаторы  проводили сидячую  забастовку! Когда вы  дышите, от
вас  идет  такая  вонь,  как  будто  забыли  спустить  бачок  унитаза  после
пользования им по-большому. Вам бы не мешало проконсультироваться у зубника,
а  еще  лучше  обратиться  в фирму Жакоб Делафон, чтобы они установили вам в
пасти сифонную систему.
     Выбитая  из  колеи,   раздавленная  и  озлобленная   до   мозга  костей
позвоночника, она,  как мешок,  валится в  кресло, а мы на рысях бежим к его
тестю.
     Войдя в  просторный  салон доктора,  мы  становимся свидетелями редкого
зрелища.
     В  комнате  собралось  около  десяти  человек.  Все  замаскированы  под
друидов, т.е. кельтских жрецов! На всех  надето что-то напоминающее  длинную
белую ризу, на голове -- лавровые венки.
     Стол.  На столе лежит жена  Матиаса,  у нее под  головой вместо подушки
валик.  Каждый из этой честной компании держит  в руке веточку белой розы  и
машет ею над ее животом.
     Перед   столом   священнодействует   доктор.  В   отличие   от   других
присутствующих у мсго на  шее  надет расшитый узорами передник. Он  похож на
крумира,  оседлого  пастуха из  Северной Африки. Непорочная бородка, на носу
пенсне, волосы на пробор, приплюснутый нос, лопоухие уши и ряд золотых зубов
во рту.
     Разинув  рот  он  смотрит  на  огромного   Берю,  стоящего  у  двери  с
револьвером  в руке. Сцена из Данте. Такое может присниться только  в бреду.
Действующие лица застыли, как на моментальной фотографии.
     -- Ну-с, и во что мы играем, Берю? -- окликаю я его.
     Толстый смотрит на меня через левое плечо. Мое присутствие лишь чуточку
удивляет  его,  но не больше. Он  уже  давно  привык встречать меня в  самых
неожиданных местах!
     -- Кажется, я успел вовремя! -- говорит он, -- ты только посмотри!
     Стволом своей пушки он показывает на присутствующих.
     -- Эти типы собирались пытать молодую даму, которая лежит на столе.
     -- Ты не угадал, кретин.
     Я объясняю ему, что это не комната пыток, а часовня. Что они не пытают,
а служат обедню серафистов.  А этот с бороденкой не  Самсон, а  папа молодой
дамы.
     -- Как ты здесь оказался? -- спрашиваю я.
     Он пожимает плечами, пряча под мышкой свой компостер.
     -- Я позвонил, и мне открыла дверь скрюченная старушенция. Я не ожидал,
что так получится.  Я хотел спросить ее насчет  Матиаса.  Она, наверное, все
перепутала и притащила меня сюда. Когда я увидел всех этих чокнутых, которые
сгрудились вокруг девчонки, я подумал, что попал к садистам.
     Доктор Клистир моментально  воспрянул духом. Как  он забссновался, этот
серафистский папа, это надо видеть! Настоящий дьяволенок в кропильнице!
     Он, как оглашенный, кричит о святотатстве, о богохульстве.  О  том, что
Берю испортил  всю  церемонию  родов, а  это  может привести  к  выкидышу, к
заболеванию монголизмом,  к  врожденному  уродству!  Что  его  внуку  грозит
опасность  появиться на свет  с руками пингвина,  или с микробами в  животе,
или, хуже того, с мозгами без извилин, а со спиралями.
     Берю -- это все равно, что таблетка талидомида, после которой рождаются
уроды.  Берю  -- это  все  равно,  что родильная  горячка. Маточный  циклон!
Погибель для родильных домов! Зло в зародыше!
     В конце концов Толстяк не выдерживает. И он им объясняет по-своему, как
он понимает зачатие, если и не детишек, то по крайней мере, религии.
     -- Банда кретинов, вырядившихся в чокнутых гомиков! --  ревет Огромный.
-- От ваших чудацких на букву "м"  штучек малец  испугается до чертиков и не
захочет  выходить наружу! Если он слышит, как вы  тут кривляетесь, то тут же
развернется  на  180ь  и  вернется назад, к  своему отцу!  Как  только  этот
ангелочек представит себе, что жизнь населена такими обалдуями, его сразу же
стошнит!
     Это напоминает мне аттракцион "Поезд в пещере призраков" на королевской
ярмарке. Однажды я  повел  туда  свою подружку, чтобы приучить ее  к  острым
ощущениям. И она спросила меня, был ли настоящим тот призрак, который хватал
нас за волосы, когда  мы проезжали  по гроту скелетов.  Она верила,  что  он
настоящий, как в то,  что железо твердое. И как я  ни пытался возражать, что
на свете нет ничего сверхъестественного,  она  настаивала на  своем. Тогда я
снова купил билеты на поезд в пещеру ужасов, чтобы доказать свою  правоту. И
в  тот  момент, коща невидимая  костлявая рука  стукнула  нас по  кумполу, я
схватил  ее и сильно дернул  на себя.  Рука не поддавалась. Для призрака  он
очень сильно сопротивлялся,  этот мужик, который растрепывал всем  прически.
Он так отчаянно боролся, что чуть было не пустил под откос  поезд. Я потянул
сильнее, он упал и  треснулся лбом о  рельс. Я потом пожалел об этом, потому
что это был старый  араб с белыми волосами, и при  падении со своей вышки он
сломал  себе надбровную дугу. Во всяком случае, Нини для себя все уяснила. А
вы, с вашими платьями и  листьями на кумполах, ведете себя, как она. Что вас
заставляет верить  в  то, чего не существует вокруг вас, а?  Разве вам  мало
прекрасной природы и хорошей жизни?
     Его прерывает  мамаша Клистирша. Сейчас  она  похожа на  толстую даму с
претензиями, которую  Дюбу нарисовал  на  обратной стороне обложки  (это  та
самая, у которой несколько подбородков). Она вопит, как, скажу я вам, кобыла
в дьявольской плоти... Она обращается не к нам, а  к  самой  себе,  глядя  в
большое  зеркало. Самые поганые люди  --  это  те,  кто смотрятся в зеркало,
когда разговаривают с вами. Против этого не попрешь. Это все равно, что  два
брата-бизнесмена, которые поумному ведут дела. Я  знаю двух  таких в Париже.
Один   работает  в   театре,  другой   --  в  кино.  Два   брата.  Вежливые,
обходительные. Но как только вы начинаете говорить с ними о бизнесе, они тут
же начинают без остановки глядеть  друг  на друга. Это  конец.  Собеседников
больше нет. Они на другой планете. Это  изолирует их, в этом их сила. Это их
способ быть всегда правыми. В четверть уха они  слушают вас, а отвечают друг
другу, глядя друг  другу  в глаза.  У  вас невольно возникает желание  снять
трусы, чтобы по крайней мере обратить их внимание на свой зад, потому что их
глаза вас путают.  Два брата, которые внимают друг  другу  и понимают только
друг друга, -- непобедимы. Это гораздо хуже, чем иметь дело с интеллигентным
и  крепким  парнем. Два  типчика, сидящие  лицом к лицу  и слушающие вас как
песенку  по радио -- это ненормально, это действует на вас  изматывающе. Это
деморализует вас,  и вы сдаетесь на милость  победителя, но победил  вас  не
человек, а два сидящих друг против друга неодушевленных одинаковых предмета.
Президентша  чего-то  такого  и  остального,  со  своими  отвислыми  щеками,
мужем-папой, пузатой дочерью  и зятемищейкой-преподом, доминирует над всеми.
Она ввинчивается своими глазами в зеркало, хлопает своими набрякшими веками,
и  вся  ликует,  стосковавшись по  мерзостям. Она  в лоб заявляет,  что  уму
непостижимо, как  это  земля  терпит таких грубиянов, как Берю и я.  Что  мы
богохульники и  больше  никто! Что  нас нужно пожизненно отлучить от церкви!
Исключить  навеки  из  всех  существующих  религий  и  тех,  которые  должны
существовать.  И  что нас, в  конце  концов, покарает боженька.  Всевышний с
бородой уже ждет  нас с плеткой наверху в  исправительном приемном покое.  А
потом нас  бросят в  самую большую,  самую  раскаленную печь  с самой лучшей
тягой. И куча кочегаров-газовщиков будут кочергами переворачивать наши туши,
чтобы мы равномерно поджаривались со всех сторон  до тех пор, пока наша кожа
не превратится в  хрустящую корочку и не будет лопаться, как кожура каштана,
а из  нашего  мяса не  будет  сочиться сок,  как из лопнувшей  сардельки  на
шампуре. Отродье  сатаны, отрыжка  и  отбросы общества! Глядя в зеркало, она
указывает на дверь. Я бы отдал все,  что угодно и что-нибудь впридачу, чтобы
превратиться в Орфея  и, пролетая сквозь зеркало, плюнуть в  отражение  дамы
Клистир.
     -- Сматываемся отсюда, -- ревет Толстый, -- а то я чувствую, что сейчас
сделаю что-то ужасное со всеми этими трясунами.
     Эти слова подливают масла в  огонь. Религиозная братия, как по сигналу,
начинает голосить на все  голоса, что их оскорбили в самых лучших чувствах в
самый важный момент молитвы. Они собирались здесь подготовить роды Анжелики,
а тут,  видите  ли, приперся  этот  гнусный и несимпатичный  тип,  к тому же
вонючий и пропитанный винищем, и устраивает сафари в посудной лавке!
     Позор на  наши  головы! Смерть  богохульникам! На  костер! На  плаху! В
кипящее масло! Полный набор инквизиторских пыток.
     На нас свистят, шипят, как змеи, и выталкивают в шею. Мы оказываемся на
лестничной  площадке; но  и здесь  нас не  оставляют в  покое: через решетку
дверного окошечка нам вслед шлет проклятья старая гувернантка.
     Толстый и я переглядываемся и не выдерживаем. Мы взрываемся хохотом. Мы
переламываемся  пополам,  скручиваемся  в  штопор,  надуваемся,  как пузыри,
хлопаем себя по задним окорокам, по филейной части и просто по окорокам.
     Наш хохот  набирлет силу,  как тайфун на Ямайке.  Он поднимается вверх,
достигает верхних  этажей,  отражается рикошетом от  стен, обвивается вокруг
перил. И вырывается наружу!
     Открываются дзери. Удивляются люди. Они  хотят знать, что  это такое. У
них не укладывается в башке, что можно так дико и монументально хохотать. Во
всяком случае, они не в состоянии  представить, что может послужить причиной
такого  хохота. Какой-то  господин справляется, уж не заболели  ли мы часом,
другой  спрашивает,  нс пала ли  Пятая Республика,  третий  считает, что это
реакция на  драматическую  пьесу, которую сейчас передавали  по телевидению.
Эти милые люди пытаются понять.
     В  заключение  открывается  дверь  квартиры  Матиаса и выходит  он сам,
мертвенно-бледный под своими веснушками. На нем одето пальто.
     -- Выйдем на улицу, я прошу вас! -- умоляет он.
     Он подталкивает нас, и мы бежим вниз, перескакивая через две ступеньки.
И  продолжаем  ржать:  на  дорожке  вестибюля,  возле целлофановых мешков  с
мусором. И уже выскочив на улицу.
     Руководствуясь безошибочным инстинктом, Берю,  как по компасу, приводит
нас в почти соседнее бистро.
     Это "забегаловка" по-лионски. Пол посыпан опилками. Несколько блестящих
от жира столов. Стойка бара. За стойкой хозяин с фиолетовой рожей натягивает
разноцветные   резинки  на   горлышко  "флаконов",   чтобы  не  ошибиться  в
содержимом: красная резинка -- для божоле, зеленая для вин с берегов Роны.
     --  Да не бери ты в голову!  -- говорю я Матиасу, -- никуда от тебя  не
денется твоя теща!
     -- Вы оба поставили меня в идиотское положение!
     --  Пожалуйста,  --  мягко выговариваю я ему,  --  не  забывай,  что ты
разговариваешь со старшим по званию.
     -- Извините меня, господин комиссар, но вы должны понять...
     -- Нет, парень, я не понимаю, -- говорю  я ему, принимая серьезный вид.
-- Жить в доме умалишенных в твоем возрасте просто чудовищно.
     Берю   заказывает   пинту   божоле.*   Он   медленно   выцеживает   ее,
восстанавливая  силы после приступа смеха. От напряжения  все у него  внутри
съехало с насиженных мест и теперь нужно вернуть все органы в первоначальное
положение.
     Я продолжаю с нравоучительной горечью в голосе.
     -- Но дело даже не в этом. Меня больше всего пугает, а это убедительнее
всего  характеризует  атмосферу этого  дома,  выходка этой старой  служанки,
которая,  когда она пришла за тобой, потому  что какой-то незнакомец угрожал
присутствующим пистолетом, посмела вырвать из наших ртов сигареты!
     Он вздыхает:
     -- Я люблю свою жену, господин комиссар.
     --  Если ты ее  любишь, дружище, немедленно эвакуируй  ее из этой среды
психопатов. Объясни  ей, что на свете существуют не только  такие чопорные и
ненормальные люди. Я  надеюсь, ты не  станешь  воспитывать своего отпрыска в
этой тронутой умом  семейке? Ты  не  имеешь права, сынок.  Лично я тебе  это
запрещаю!
     Он  рыдает.  У него  нет больше  сил.  Вот  уже который  месяц кряду он
стискивает зубы, кулаки, ягодицы. Он  сжат, как пружина, спаян,  как  сплав,
склеен, как фанера. Скоро с  ним можно будет разговаривать только  с ножом в
руках для открывания
     *  Напомню, что "лионская пинта" представляет собой бутылку емкостью 46
сантилитров. -- Примеч. авт.
     створок раковины устриц.
     --Я несчастный человек,--лепечет он, не переставая рыдать.
     Хозяин бистро думает, что мы изрядно насосались и продолжает натягивать
резинки  на бутылки,  готовясь  к  завтрашнему  дню.  Он  же  никого,  кроме
пьянчужек,   здесь   не   видит.   А   сейчас  как   раз   наступило   время
пьяниц-интеллектуалов. Алкаш-простолюдин уже  давно  накачался  и дрыхнет  в
своем алькове. Остаются одни буржуа с тонкой душой.  С печальными лицами они
ведут  душевный разговор  за  жизнь, что  она  такая, какая есть,  и никакая
другая.  Лионский буржуа  -- это особая  категория. Он ездит  на  авто марки
"Дофин"  или "Пежо-404" и  при  этом  имеет  еще американский  хромированный
лимузин или спортивный "Мерседес", стоящий где-нибудь в сарае фермера. А  по
уикендам он выводит его тайком из сарая и катает свою секретаршу. Он не дает
чувствам брать верх.  Он очень осторожный  мужчина. Поэтому он  лишь изредка
позволяет себе  удовольствие  потешить  свою душу  со  своей  секретаршей, о
которой  я  вам уже говорил, на письменном  столе своего  кабинета, да и  то
после того, кик все служащие уйдут с работы. На работе он крепко держится за
принцип "что касается меня". Для него счета  одно, а копуляция -- другое. По
вечерам он ведет умные беседы  за рюмкой доброго вина со  своими закадычными
друзьями.  Он  заедает божоле  вонючим сыром.  Либо поджаренными  на шампуре
свиными колбасками. Пьянка идет медленно, но верно. Каждый платит за себя, и
все  потом начинается сначала. Наступает дьявольский  цикл  "по  последней".
Каждый пьет свою  последнюю. Никаких излишеств, упаси  боже.  Справедливость
прежде  всго!  Все  платят одинаково.  Никто  никому  не должен.  Начинается
застольная  беседа. Никто  особо  не откровенничает, говорят  вообще.  Когда
плачут,  то плачут только о своей  печали.  Причем, плачут  слезами  второго
сорта. Постоянно те же. Каждый имеет свою  точку падения, которая зависит от
качества  вина. Владельцы лионских кабаков -- это что-то вроде канатоходцев:
они  постоянно рискуют. Их репутацию может подмочить всего  лишь одна партия
некачественного  вина.  Если  вино  урожая  такого-то  года   не  доставляет
удовольствия  клиентам,  жди их массового  бегства;  может начаться  великий
перегон  пьяных  мужиков  на  новое  пастбище.  Бывает,  что  после  первого
невпечатляющего глотка  с  насиженного  места  снимаются  целые  компании. С
общего  согласия.  Один красноречивый взгляд,  и все  уходят, даже  не допив
первую  бутылку.  В таких случаях хозяину все становится ясно. В голову  ему
лезут мысли о харакири.  Он осознает,  что его стандингу  угрожает серьезная
опасность, что из-за одной или двух бочек вина он  может потерять свое лицо,
честь и вообще. Лион -- единственный город в мире, где сила неба оказывается
сильнее силы привычки.
     Мы даем Матиасу возможность излить свои горечи. А они переполняют  его,
как тесто квашню.
     -- Кстати, -- спрашиваю я Берю, -- ты зачем приходил к нему с визитом?
     Толстый, который  пролил слезу сочувствия за  здоровье  нашего  Рыжего,
сразу же меняется в лице.  Его  физиономия  вытягивается, а взгляд повисает,
как глаза у космонавтов, закладывающих вираж на космической ракете.
     -- Мне нужно было задать ему доверительный вопрос.
     -- И какой же?
     Он колеблется, грызет ноготь и  непринужденно сплевывает его -- да  так
метко -- в мой стакан.
     -- О,  в  конце  концов, я  бы очень хотел, чтобы  ты оказался  на моем
месте. Это касается тебя.
     Щелчком  пальцев  он  делает  знак  бармену  принести  еще  горючего  и
продолжает:
     -- Сегодня вечером на лекции, когда Матиас пришел к тебе, я все просек.
     --Что?
     --  Прежде   всего,  я  узнал  тебя.  До  этого  у  меня  было   только
предчувствие, но когда я увидел вас вдвоем, я усек, что ты был именно ты.
     -- Браво, Толстый.
     Но его трудно умаслить этой  похвалой.  Его  злость на меня замешана на
хороших  дрожжах,  и  мне  придется  приложить  немало  усилий, чтобы  вновь
завоевать его расположение.
     --  Затем,  --  продолжает  Внушительный, --  до  меня  дошло,  что мое
назначение преподом -- все это туфта и ничего больше.
     Его голос дрогнул. Его тщеславие дало трещину в направлении высоты.
     Он надавливает своим чудовищным  указательным пальцем на  нижнее веко и
оттягивает его вниз, обнажая громадный, неподвижный и кровянистый глаз.
     --  А это  видел?  --  говорит  он.  --  Ты  думаешь,  что я ничего  не
соображаю, Сан-А. Матиас здесь препод. Ты  гримируешься под слушателя. Меня,
как по волшебству, назначают преподомстажером. Если тебе хочется  сыграть со
мной  в какую-то  идиотскую  игру,  то  ты  еще  не  выиграл,  хочу  я  тебя
предупредить.
     Я улыбаюсь, чтобы выиграть время.
     -- В чем же суть твоей извилистой мысли. Толстый? Скажи...
     -- Когда я приехал, я узнал, что два слушателя отправились на тот свет.
Потом кто-то роется  в моей комнате, все перстряхивает в чемодане, вплоть до
камамбера, а  это  была единственная живая вешь, которой  я запасся на время
моего пребывания здесь.  А если  ты  хочешь знать суть  моей мысли, торговец
несвежим салатом, то слушай. В общем, в школе происходит что-то темное. Тебе
поручают провести расследование. И  мосье Сан-Антонио моей бабушки,  хитрый,
как два торговца рогатым скотом,  направляет члена нумбер ван своей  команды
на место, чтобы обеспечить свои тылы в нужный момент.
     -- Ну и что. Толстый, это же даже-почетно, как я понимаю?
     -- Это  было  бы так, если бы ты играл в  открытую, а не заставлял меня
поверить в то, что я настоящий преподаватель хороших манер!
     -- Но ты же и есть  преподаватель, жизнерадостный кретин! Согласен, это
я попросил, чтобы тебя назначили преподом. Но ведь сейчас ТЫ ПРЕПОД! -- реву
я. -- Ведь важен результат, разве нет!
     Это  успокаивает  его.  Он  рассматривает  белок  моего   глаза,  чтобы
убедиться,  не  осталось  ли  там   капельки  обмана,   а  потом  спрашивает
повеселевшим голосом:
     -- Почему ты не ввел меня в курс?
     -- Потому что я хотел, чтобы мы замаскировались по-разному  и ни у кого
не возникло подозрений, что мы с тобой заодно, понимаешь?
     Он  не  понимает,  но из-за  моего  таинственного  тона, тем не  менее,
говорит,  что  да.  Берюрье --  сама искренность  в своем  роде.  Послушный.
Ворчливый, но довольный,  когда  его вынуждают закрыть поддувало.  Он знает,
что он небезгрешен и небеспределен.
     -- Я предпочитаю играть  с открытыми  картами.  Толстый, и хочу сделать
тебе комплимент по поводу твоих лекций. Все, о чем ты рассказывал --  высший
класс. Ты можешь продолжать свою программу, это отличная работа.
     От комплимента он розовеет и прячет свое смущение в своем стакане.
     Четверть часа спустя мы расстаемся с Матиасом. Наше мероприятие сегодня
вечером оказалось безрезультатным. Абонент  не позвонил, но кое-что все-таки
произошло, не так ли?
     И не банальное!
     --  Тебя  проводить  до  твоей  тещи?  --  спрашивает  Толстый приятным
голосом.
     -- О, нет! О, нет! -- живо отвечает Рыжий, -- на сегодня хватит.
     И  он  удаляется под робкую сень  пустынной улицы,  сгорбив спину.  Его
шевелюра мерцает, как японский фонарик.



Глава десятая


Третий урок Берюрье: отрочество и помолвка

     Я  на  цыпочках  крадусь  по  коридору нашей общей  спальни,  но едва я
подхожу к своему боксу, меня перехватывает голос Ракре.
     -- Месье возвращается после партии экстаза?
     -- Да нет, я навещал свою старую тетю, которая живет недалеко отсюда.
     Он  играет  серенаду  на  духовом  инструменте,  которым  его  наделила
природа. Это он от радости.
     -- Я уверен, что твоя старая тетя мне понравится, -- шутит он.
     -- Я могу устроить тебе с  ней  встречу, может  быть, ты в ее вкусе, --
говорю я, разоблачаясь.
     -- А как она из себя, эта красотка?
     --  В стиле  Полины Картон, только качеством похуже.  В мое  отсутствие
ничего стоящего не случилось?
     -- Ничего!
     Я залезаю под одеяло и тут же засыпаю.
     На следующий день стоит чудесная погода.  Солнце еще бледновато, но тем
не  менее усердно заливает  своим живительным  светом школу (Черт  возьми! Я
начинаю ударять по классике!).
     Объявление, вывешенное в холле, извещает слушателей, что в связи с тем,
что у них в среду вечером будет свободное время, лекция по правилам хорошего
тона начнется в 13 часов.
     На занятиях по  другим дисциплинам я не проявляю особой активности. Мне
не терпится встретиться с Матиасом, чтобы узнать, давал или нет о себе знать
корреспондент после вчерашнего бурного  вечера.  Но я напрасно верчу головой
по сторонам. Огненного нигде не видно. Я  надеюсь,  что его родственнички по
линии жены не слишком строго его наказали!
     В полдень я случайно встречаю Берюрье. Он сидит на скамейке в парке. Он
задумчив и немного не в себе. Я подхожу к нему.
     -- Вы запутались в ваших мыслях, господин преподаватель? -- подчеркнуто
громким голосом говорю я.
     Его  тяжелые   веки  на  несколько  миллиметров  приподнимаются,  и  он
устремляет на меня свой потухший взгляд.
     -- Я обмозговывал, -- говорит он.
     -- Что? -- спрашиваю я, присаживаясь рядом.
     --  Вопрос  о  липовой религии  папаши  Клистира.  В  конце концов  это
неплохая штука.  А почему бы мне не  создать свою  религию, а? Я бы назначил
себя папой. Готов биться об заклад, что Александризм было бы совсем неплохо.
Я бы стал проповедовать культ вина и дружбы. О нем совсем забыли. Нужно  его
возродить. Ну, а потом, когда я стану папой,  у  меня будет такая власть над
моей благоверной...
     Он качает кумполом.
     -- Интересно, стала Берта  потоньше после лечения или нет. Я получил от
нее открытку о том, что  там в  Бриде вроде все нормально, но она ничего  не
говорит о весах.
     -- Она хочет сделать тебе сюрприз.  Ты расстался с Матильдой Казадезюс,
а встретишься с Жанн Моро.
     Он морщится.
     -- Это далеко не так. Я боюсь, брат, я боюсь. В супруге все должно быть
в достатке. В  любви я люблю изобилие. Малюсенький флюгер, который  крепится
на громоотводе, -- это не для меня.
     Он еще немного о чем-то мечтает и шепчет:
     -- А я все же хочу вернуться к этой истории с религией. Ты думаешь, что
я бы смог?
     --  Почему  бы и нет.  Я уже готов записаться  в певчие мальчики  хора.
Александр-Бенуа Первый -- это  звучит здорово. Ну, а пока суть да дело, ты о
чем сегодня будешь говорить?
     Он  шмыгает носом, улыбается и заявляет, похлопав через карман по своей
энциклопедии:
     -- Об отрочестве, Сан-А. Меня очень беспокоит эта глава.
     Он торжественно смотрит на часы.
     -- Та  знаешь  новость? Моя графиня  послезавтра  приезжает в  Лион.  Я
думаю, что она простила мне ее  разломанный старинный кабинет. Я хочу, чтобы
она приняла  участие  в моей лекции, для практической наглядности. Настоящая
дама из высшего света, -- разве это не лучшая иллюстрация?
     -- Это фантастическая идея, -- соглашаюсь я, но мой голос дрожит от еле
сдерживаемого смеха, -- ты думаешь, она согласится?
     Нс без  благородства он  вытаскивает  из кармана телеграмму и небрежно,
двумя пальцами, протягивает ее мне. Я разворачиваю ее и читаю:
     С БОЛЬШИМ  УДОВОЛЬСТВИЕМ  ПОМОГУ ВАМ,  МОЙ ДОБРЫЙ ДРУГ. ОХОТНО ПРИНИМАЮ
ВАШЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ. ДО ПЯТНИЦЫ.
     ГРАФИНЯ ТРУССАЛЬ ДЕ ТРУССО.
     --   Быстро   ты  все   провернул,   поздравляю,  --   оцениваю  я  его
оперативность.
     --  Ты   понимаешь,  я   хочу  воспользоваться   этим   случаем,  чтобы
продемонстрировать  светские  правила  в  ее  присутствии.  Сегодня  я  буду
говорить  о юности  и о помолвке, завтра я расскажу им о женитьбе, так что к
ее приезду у слушателей уже будет солидная база.
     Затем, сменив тон, он шепотом спрашивает:
     -- А как твое расследование?
     Бравый Берю -- полицейская ищейка, верная и влюбленная в свою работу.
     -- Безысходная тишина. Все  как  в тумане.  Если  бы не  было этих двух
покушений  на Матиаса и на меня, прошлой ночью, я бы и вправду поверил,  что
речь идет о двух самоубийцах.
     -- Это самое  простое решение, -- неодобрительно  говорит Неуступчивый.
--  Ты меня знаешь, Сан-А,  ты знаешь,  что я  нюхом чувствую темные дела. В
общем,  я  могу тебя заверить,  что  мы оказались в поганой ситуации. Что-то
назревает, парень. Открой глаза. Что-то назревает дрянное.
     Он встает, разглаживает ладонью сморщившиеся в гармошку штаны.
     -- Ну, а пока, долг прежде всего!
     И  как прелат, который твердит  про себя молитвы из своего требника, он
удаляется  по  аллее,  перелистывая "Энциклопедию светских  манер".  Он  уже
сейчас похож на папу своей  неторопливой и мудрой  походкой, своими елейными
жестами, своим озабоченным видом, который оттягивает его огромную башку.
     Он ждет, пока мы все зайдем в конференц-зал, и только после входит сам.
В одной руке он держит свою шляпу, в другой -- вспоротую папку. Он идет, как
Святой  Марс,  идущий  на смертные муки. Он твердой поступью  поднимается на
эстраду,  оборачивается, с  сожалением смотрит на несколько пустых скамеек и
заявляет:
     --  Я  вижу, что  кое-кого нет. К ним-то,  в частности, я и  обращаюсь.
Ладно,  мои лекции  факультативные, но  те, кто прогуливает их под предлогом
того,  что  сегодня  вечером  увольнение  и  что  нужно  надраить  фамильные
драгоценности  для того,  чтобы пойти  повеселиться  с подружками,  являются
самыми нестойкими  типами. Когда-нибудь они пожалеют об этой слабости. Когда
им  устроят письменный  экзамен  по  хорошим манерам,  и  когда  они  сдадут
чистенькие листы  бумаги экзаменатору, они с  большим сожалением вспомнят  о
Берюрье, но будет уже слишком поздно, и эти идиоты так и закостенеют в своем
невежестве. Садитесь!
     Мы выполняем команду.
     -- И наоборот, -- продолжает он, -- я поздравляю присутствующих. И я не
удивлюсь,  если кто-то  из  сидящих  здесь дослужится  однажды  до  префекта
полиции!
     Он садится. Какой-то недобрый  шутник расшатал его  стул,  ножки  стула
разъезжаются, и Его Святейшество под грохот  ломающегося дерева приземляется
на свой широкий зад.
     На  какое-то  мгновение  он  замирает в  неподвижности, восседая  своим
огромным  курдюком на  груде обломков, не веря своим ушам и испытывая больше
страданий от  уязвленного  самолюбия, чем от ушибленного  зада.  Наконец  он
качает головой и поднимается, потирая пониже спины...
     -- Я  полагаю, -- говорит он, -- что шутник, который подстроил  это  со
стулом, входит в число отсутствующих?
     И  поскольку  мы храним  молчание,  крепко  сжав зубы,  чтобы  удержать
рвущийся наружу смех, он продолжает:
     -- Раз  вы  все  ищейки, ребята, то  найдите  мне  виновного.  Для  вас
провести такое расследование -- пустяк, правда?
     Его кислая улыбка исчезает с его лица, и он ревет на весь зал:
     -- Я  его  хочу  завтра,  и  без  всяких.  Иначе я  сам  лично  займусь
расследованием, и тогда дело будет дрянь!
     Он  посылает за мебелью, которая будет способна  выдержать его  вес, и,
яростно сметя ударом ноги обломки стула, приступает к теме:
     -- Сегодня, давайте, храбрецы, потолкуем о молодости: от отрочества  до
помолвки, попутно  затронув военную  службу. Это главная  глава,  поэтому  в
ваших же интересах держать ваши евстахиевы трубы открытыми.
     Он вытягивает перед собой руки и сцепляет свои камнедробильные пальцы.
     -- Прежде всего, давайте  договоримся, --  с  пафосом  возвещает он. --
Имеется два сорта  молодых  людей: юноши  и девушки!  По причине  того,  что
французская галантность не имеет для меня, так сказать, секретов, я  начну с
этой второй категории.  У  юношей и  девушек  есть  две общие вещи:  учеба и
сигарета.  Первая иногда заканчивается дипломом, а вторая --  женитьбой.  По
бывают случаи, когда все заканчивается гораздо хуже. Давайте разберемся.
     Самое опасное  у  девушек -- это  то, что они кокетки. По моему мнению,
именно это  является источником большинства  бед. Возьмем главное: здоровье.
Кокетливая  девица с  самых юных лет силком сажает  себя  на  диету  "шиш  с
маслом", чтобы на ее талии можно было застегнуть браслет для наручных часов.
Я, Берю, ответственно  заявляю, что салат и гренки  -- это  бич современного
общества. Те  девицы, которые морят себя голодом, может быть и на самом деле
приобретают стройность велосипедной спицы, но я задам  вам вопрос, по поводу
которого  я  прошу  вас  поразмышлять: "А  что  же  дальше?" Тонкие  девушки
производят  впечатление лишь  на  одну категорию людей: толстых девушек! Они
принимают белое за черное, воображая себе, что мужики будут сходить от них с
ума только по  той причине, что они могут  носить вместо  пояса  кольцо  для
салфеток! Все  мы,  собравшиеся  здесь,  знаем, что  прельщает нас  в дамах:
конечно не их кости, а  их мясо. Чем больше у  них  авантажности в  лифчике,
округлости в  трусиках  и  значительности  под  подвязкой  чулка, тем больше
выгоды  от этого имеет  для себя мужик.  Граждане, относительно  современных
девушек я скажу так: мне за них стыдно и, в то же время, мне их жалко! У них
задний  проход держится на  двух  подпорках не  толще задней  лапки паука, а
корсаж такой же плоский как ландшафт Голландии.
     Они считают себя ослепительными красавицами, а на самом деле  похожи на
мумии.  От этого страдает их  здоровье. Позднее они  будут рожать рахитичных
детишек,  винные фужеры. Поэтому, когда они забеременеют, и не  знаешь,  что
для них  готовить: то  ли  пеленки, то ли формалин. И вы должны задолбить  в
голову вашим супругам, чтобы они, став матерями, сразу же учили  своих дочек
тому, что скелетами те рано или  поздно станут, но жизнь  состоит не в  том,
чтобы демонстрировать свои кости, а в том, чтобы упаковывать их  в красивую,
свежую и  аппетитную  плоть. Если  вы ставите под  сомнение,  что  я говорю,
возьмите  интервью у  помощниц  хозяек тайных публичных домов, и они  скажут
вам, кого, среди их козочек, чаще и охотнее всего дерут за рога: кругленьких
или угловатых, толстых или худых, тех, которые наполняют руку, или  тех, кто
ее  ранит.  Короче, жентельмены,  разуйте  глаза  и кричите на каждом углу в
полный голос о том, что под шелковым чулком гораздо красивее смотрится икра,
а   не   большая  берцовая  кость,  что  кокетливый  бюстодержатель   должен
поддерживать  жаркие,  ядреные  и  торчащие  титьки,  а   не  две  половинки
засахаренных абрикосов,  и  что прозрачные,  воздушные  и  расшитые со  всех
сторон трусики  сшиты  для того, чтобы обтягивать аппетитную круглую буханку
хлеба и прекрасный съедобный плод,  а не болтаться на круглых скобках, между
которыми ничего нет, кроме многоточия.
     Сколько страсти, неудержимого лирического вдохновения в громовом голосе
трибуна, богатого модуляциями и пронизанного гневом и негодованием.
     Берюрье промахивает платком свое  лицо, затем, жестом, воинственным и в
то же  время ласкающим, массирует себе  адамово яблоко через свою  упитанную
бычью шею.
     --  Итак,  -- продолжает  он, --  научите их,  своих  девиц,  презирать
кокетство  или, лучше всего,  вбейте им в голову, что настоящее кокетство --
это  здоровье.  Дохленькие  девицы  красиво  выглядят  только  на  страницах
иллюстрированных журналов, но не надо подражать им. Ими надо не восхищаться,
а, наоборот, жалеть их. Зеленоватый цвет лица  производит  фурор в Китае, но
не у нас, где объективной  реальностью является розовый цвет! Впалые щеки --
это хорошо  для  описания  портрета  Козетты  из  "Отверженных".  Плечи, как
колючая проволока, точка подвески вместо задницы, козьи ляжки, ягодицы,  как
капли растительного масла, суставы,  как черенки  виноградной лозы, грудь  N
0000,1 -- все это годится  только для марок, выпускаемых по  случаю кампании
по борьбе  с туберкулезом,  сынки мои!  Но не для  того, чтобы стать идеалом
женщины, как говорит поэт!
     Он набирает полную грудь воздуха и продолжает:
     -- Мать несет  громадную  ответственность, что касается девушки. Помимо
того, чтобы та  не стала кокеткой, она должна научить ее  вкалывать с самого
ранья. Еще пацанкой девица должна убирать свою постель, прибирать в комнате,
стирать и, самое главное, уметь готовить.
     Я знаю бабенок, которые намыливаются жениться, а сами не  могут сварить
яйцо. Если  не брать в  расчет  идеальные  случаи,  зададим себе,  граждане,
вопрос: что же остается, что может скрепить этот  союз? Когда мужик приходит
домой из  шахты,  надо, чтобы  кроме  Зитрона по  телеку,  его  ждало  здесь
что-нибудь  более существенное! Окорок по-парижски, колбаски "Амье", ветчина
в банках "Олида" на серебряном блюде вполне сойдут, если у тебя нет времени,
и  ты  торопишься.  Но мужчина  нуждается  в  домашней  стряпне,  ему  нужно
что-нибудь  вареное и  жареное.  Консервы из  филе  макрели в  томате  можно
проглотить на скорую руку,  так  же  как консервы из свинины с картофелем  и
кислой капустой. Что касается слипшейся лапши, то ею можно, на худой  конец,
заморить червячка в страстную пятницу. Но во всех  остальных случаях,  когда
ты  ставишь свои  подставки под стол,  ты имеешь полное  право иметь на этом
столе вкусные, изысканные и нежные блюда! Приличный кусок жареной говядины с
салом, морковью и луком, кролик с горчицей, курица  в сметане, фаршированный
рулет, эскалоп в сухарях по-милански -- вот  сколько голов может забить жена
в ворота уважения своего мужа. Я понятно излагаю?
     Мы пылко высказываем свое одобрение.
     -- Вывод: девушек надо учить не только  уплетать за обе щеки, но, кроме
того, надо учить их готовить.  В наши дни -- это  проще пареной репы, потому
что у нас есть светила, которые распространяют кулинарные знания в массах. Я
хочу привести  в  качестве  примера человека,  по  поводу  которого  я  хочу
сказать,  что он является французом нумбер ван.  Это -- Раймон  Оливер.  Тот
самый человек, от имени которого у вас тает во рту, поет в желудке, приходит
в  экстаз слизистая оболочка. Он не только приводит в  восторг гастронавтов,
но  и  делится  своими изумительными  кулинарными познаниями  с  народом. Он
публикует  такие  книжки, от одного  чтения  которых у вас начинают уставать
слюнные железы! Не каждый  может себе позволить пожрать в ресторане "Большой
рот", но любой может купить прозу его владельца вместо его стряпни и сделать
короткое замыкание в желудочном соке. Такие книги должны были в обязательном
порядке  входить  в  школьную  программу,  если  бы  у  нас  было  настоящее
министерство  национального  образования. Поэтому  вам,  будущим  или  почти
будущим родителям, нужно устранить этот пробел в образовании  ваших дочерей,
научив их читать произведения Раймона. И, может быть,  наступит день,  когда
эти  олухи  из  шведского комитета будут присваивать  Нобелевскую премию  на
только химикам, но и поварам. Раймон Оливер -- лауреат Нобелевской премии по
жратве! Я целиком за, более того, а за это ратую. Эту идею  надо развеять по
всем странам света, как это делает симпатяшка на  обложке  словаря "Ларусс"!
Великие  повара имеют право  на  все почести. Для  них мало  трех  звезд  на
погонах, хотя это ва одну звезду больше,  чем у вашего генерала. Я бы им без
всяких нацепил сразу семь звезд.  Дал бы им маршала,  а что! А впридачу жезл
для подмешивания соусов "Каррер", "Лассер" и прочих других.
     Берюрье прокашливается, по привычке  лезет рукой под  стул  за бутылкой
красного,  но вспомнив,  что он сегодня  на запасся горючим, обреченно машет
рукой и, проглотив слюну, сосредоточивается на своей лекции.
     -- Итак, девушек надо учить есть, готовить и вести  домашнее хозяйство.
Это -- главное! И только после этого формировать характер.  Нет ничего более
отвратительного,  чем  эти  жеманницы,  с  умным  видом разглагольствующие о
вещах,  когда  ты  не понимаешь,  о  чем они,  собственно,  говорят! Если  я
утверждаю, что они должны читать Оливера, а не Сартра, у меня есть  на  этот
счет свои соображения.  Сартр --  это для  мужиков,  потому что мужик должен
учиться думать. А жена должна иметь в виду одно: сделать мужчину счастливым.
Счастье  муженька  --  счастье супружницы.  Супружеская  чета  и  ее счастье
переплетаются,  как  переплетается ночью  сама  чета,  когда  ею  овладепает
страсть в одном месте. Чтобы два  человека понимали друг друга, нужно, чтобы
один говорил "Я", а  другой отвечал "Ты". Если оба говорят "Я",  это бедлам,
крупные ежедневные конфликты, вечная  война нервов с  серенадой на  балконе,
летающие  тарелки и тривиальное  "идиксвоейразэдакойматери".  Гармония --  в
подчинении. Возьмем, например,  Францию при де  Голле. Когда он говорит "Я",
Франция  воркующе   отвечает  "Ты".   Вот  почему   у  нас  все   счастливы.
Следовательно, темперамент девушки  нужно формировать так,  чтобы научить ее
всегда и во всем соглашаться и при том -- с удовольствием.
     Раньше с ней обращались как с рабыней. Она снимала  свои белые перчатки
единственно для того, чтобы сыграть  что-нибудь на рояле, и снова натягивала
их,  как только  смолкали  последние аккорды. У нее  даже  не  было  времени
закрыть крышку рояля.
     Свои ручки, так же как  и ляжки,  она должна была  постоянно прикрывать
материей.  Стоило  оголить  кусочек  кожи, и  это  уже  грозило  немедленным
скандалом.  Это  считалось   дерзостью,  провокацией.  Даже  голое  запястье
считалось похотью. И найдись тогда человек, который предсказал  бы появление
сплошного  купальника,   неверующие  подпалили  бы  ему  перышки  на  костре
инквизиции.
     Он потрясает своей энциклопедией.
     -- Они здесь объясняют все, что должна делать воспитанная  девушка. Что
она должна  ходить, не поднимая  глаз  от половика. Как  она  должна  делать
реверанс, что она должна здороваться только после того, как с ней заговорят,
что  именно она должна  говорить, танцуя менуэт  у маркизы  моей  бабушки  и
вообще! Что  при исполнении  какой-нибудь шопенианы  она  обязательно должна
положить перчатки на крышку рояля.  Что взгляд ее должен бегать по сторонам.
Что она должна знать,  в какой момент разговора ей  нужно краснеть и в какое
время  удалиться в свои покои, чтобы господа спокойно могли покурить сигары.
Как помочь  матери разнести гостям чай  или кофе  и  при этом держать  глаза
опущенными вниз, а мизинчик отставленным  в  сторону. Что корсаж должен быть
застегнут наглухо,  улыбка благодарности  не  сходить  с  лица, а само  лицо
светиться  добродетелью  и иметь  ангельское  выражение  непорочной девушки,
которая не усекает, ни что такое недвусмысленный взгляд, ни  каламбур. Да, в
моем учебнике говорится обо всем. Как она должна благодарить за подарки, как
говорить комплименты  своему дедуле  в день его рождения, как не давать свое
фото претендентам на свою руку. Какой выдерживать тон,  чтобы с достоинством
вытерпеть  объяснение  в  любви:  "Поговорите  об  этом с моими  родителями.
Изложите им чувства, относительно которых вы считаете, что вы оказываете мне
честь, и они доведут  до вашего сведения, надо ли  вам закрыть  свой  рот на
замок или вы можете держать его открытым и продолжать в стиле "ятебеэто" без
всякого риска попасть в аварийную ситуацию".
     По сути все  сводится к этому. Авторы книжки слишком строгие: ни в коем
случае  не  разговаривать  со  своим   кавалером,   прикрываясь  веером;  не
закидывать  ногу  на  ногу  и,  главное,  не  смеяться,  даже  тогда,  когда
саксофонист   проглотил  мундштук  саксофона,   а   господин  Тюрлюлюлю   из
французской академии разбил себе шнобель о паркет, поскользнувшись и потеряв
ориентировку  в  кружении  вальса,  или выплюнув  свою  вставную  челюсть  в
декольте баронессы, склонив свою голову для  поцелуя руки. А также постоянно
следить за  своей  речью и  не употреблять  никогда  непристойных  выражений
своего старшего брата типа "это скучно" или "я это обожаю". Молодой человек,
по мнению писак этой энциклопедии, может позволить себе в речи  оговорки, но
молодая дева -- никогда!
     Берю  поднимает  свою  голову   (надо  же  поднять  престиж  коллег  по
профессии).
     --  Что  можно  сказать  об  этих рекомендациях? --  вопрошает  он.  --
Откровенно говоря, лично я  считаю, что они слишком суровые. Делать  девушку
чересчур целомудренной -- это непристойно, и это деморализует.
     Так  же, как внушать  ей страх  по поводу кусочка голой кожи и  прямого
взгляда. Это же хорошо, что  она легко одета и шутит со своими хахалями, что
дает свою фотку, когда у нее просят, и не имеет идиотских комплексов. Но все
это при  условии, если не выходят за рамки. В большинстве случаев безобразия
творятся на пляжах. Посмотрите только  на этих бесстыдниц. Почти голые,  они
лежат  на  парнях, ерзают  на  них  и  щекочут  им  маленький  язычок  своим
нормальным  языком.  Это же скандал. Поймите  меня,  мужики, правильно. Я не
прокурор, но я не одобряю такие непристойные вольности. Конечно, надо, чтобы
девчонка вела себя непристойно,  но только в интиме. Делать  это на людях --
значит  ударяться в крайности. Я  ничего  не имею против поцелуев взасос, но
надо это делать тактично: в лежачем положении, под пляжным зонтом, например,
или, на худой конец, в вертикальном положении в кабине для переодевания.  Но
при одном условии: не допускать громких стонов, а если  сдержать  их нельзя,
следует  для  глушения включать на полную мощность  транзистор. Девушке надо
доставлять  радость в жизни. Это же совершенно естественно.  Но нужно всегда
проявлять сдержанность.
     Элегантность  еще никому не приносила вреда. Но  опасность представляет
не только пляж. Вы думаете, бал  лучше?  Вы только посмотрите! Они  танцуют,
слепив губы  и склеив пупки,  трутся  низом животов. Во время рокинрола  это
выглядит, в общем, вполне прилично, но  во время танго это выходит за рамки.
Они лихорадочно делают друг другу припарку и беспрестанно трясут задами. Ими
овладевает  сексуальная горячка! А ведь бал  -- общественное  место.  А  что
касается укромного  местечка, в  их распоряжении остается только уборная. Но
это не романтично и, тем более, не практично.
     Послушайте,  я  вспоминаю,  как  однажды,  когда  я служил  в  армии  в
Понтуазе, я решил сходить подрыгать ногами в дансинг. Я все четко помню, как
будто  это  было  вчера. Вертящийся  шар  с  зеркальными  гранями отбрасывал
красные  блики, как при пожаре универмага "Нувель  Галери". От света слепило
глаза. Но освещались только  физиономии, а животы, как  и неугомонные  руки,
были в тени.  Я также  четко вижу свою партнершу,  как будто это было только
вчера. Она была рыжая. У меня  до сих пор стоит в шнобеле ее запах. По части
запаха от рыжих всегда получаешь истинное  наслаждение. По-настоящему пахнут
женщиной  только  рыжие. Это  почти что  домашний запах.  Это волнует кровь.
Мужчины не умеют пользоваться  носом. Они нацепляют на свой рубильник очки и
считают, что на большее он не годится.  Вернемся к моей рыжей. Я ее намертво
пристыковал к себе: одна пятерня на заднице, другая -- на бюсте.  Это и есть
любовь: возбужденное состояние, желание все хватать, все  закупоривать,  все
пожирать, мять мадам как пластилин, снизу до  верху, до тех пор, пока она не
станет  мягкой  как тесто и  начнет таять под  руками.  А моя,  скажу я вам,
завелась с  полоборота. У  меня  было  такое  впечатление, что  я  танцую  с
проводом высокого напряжения. К  какому бы месту я к ней ни прикасался, меня
начинало трясти как от 220 вольт. С нее отовсюду летели искры, когда бывает,
когда в темноте снимаешь нейлоновую комбинацию. Я так прилип к этой бабенке,
что,  казалось,  я  так и  родился  вместе с ней,  вот  так:  лицом  к лицу,
сросшись, как головка салата-латука на все времена -- на горе и радости! Как
будто мадам моя старушка снесла нас прямо сейчас, на этой  танцплощадке, под
звуки оркестра, наигрывающего какую-то испанскую мелодию, среи которых резко
выделялись стенания гитары. Но вот музыка  смолкла, а мы все  стоим в центре
площадки  и продолжаем поглаживать облицовку  друг друга. Глаза  закрыты, мы
ничего и никого не видим,  мы  затерялись в необъятных  просторах вселенной.
Очнулись   мы,  когда  нас  хлопнул  по  плечу  хозяин  дансинга:  "Эй,  вы,
влюбленные, если  вы хотите получить  удовольствие,  поищите  себе для этого
другое  заведение". В  ответ мы  бормотали  что-то нечленораздельное. У  нас
глаза  были будто склеены пластырем. Пошатываясь, мы направились в туалетную
комнату.  Она была одновременно  и гардеробом. Но  в  ней на всех была всего
одна   кабина.   Из  нее  как  раз   вышел  какой-то  здоровенный   малый  с
отвратительной рожей. У него  что-то не ладилось с  подтяжками. Я так думаю,
что у него проблемы возникли  из-за того, что на штанах оторвались пуговицы.
Мы его буквально оттолкнули с дороги. Так нам не терпелось быстрее покончить
с нашим делом. Он видел,  как  мы, буквально вломились  в  кабину и с трудом
закрыли  на  щеколду дверь,  потому  что вдвоем в кабине  было  тесно как  в
телефонной будке. Рыжая что-то  нечленораздельно мычала от  переполнявших ее
чувств. На мое несчастье  уборная была сделана  по-турецки,  без толчка. Мой
башмак скользит по  остаточным туалетным явлениям и проваливается в очко.  Я
сразу  становлюсь  на  двадцать  сантиметров  короче.  Я  хочу подняться  на
поверхность и шарю рукой, за что уцепиться. Рука натыкается на ручку цепочки
сливного бачка.  Ручка,  как сейчас помню, была  похожа на еловую шишку. Как
будто это было вчера, доложу я вам!
     Я  хватаюсь за ручку,  и тут на  мои  ноги с  шумом извергается  десять
литров воды. Ниагарский водопад! Моя туфля увлекается бурным потоком в дыру.
Гуд бай, ботинок фирмы "Андре"! Я остаюсь обутым на одну ногу. Шарм свидания
рассеивается,  как дым.  Мужики,  которых  позвал тип  с  подтяжками,  стали
колотить в дверь. Их  было одиннадцать. Десять из  них  хотели  полюбоваться
зрелищем,  а одиннадцатому было  не  до  того: его интересовало только  очко
клозета для своей нужды. Он вопил, что в обед объелся морскими мидиями и что
у  него  во  внутренностях  разыгрывается  драма.  И. что  ему  нужно срочно
облегчиться, пока не случилась большая беда! Этого мне только не  хватало. И
моей подружке тоже. Она стала обзывать  меня педиком. Было тесно. Для одного
человека уборная была довольно  большая, но для двоих  -- слишком маленькая.
Тем  более, что  у одного из двоих нога застряла по колено  в дыре. Я принял
боевое  решение. У меня голова  остается холодной даже  во время тревоги.  Я
никогда  не  теряю  контроль над собой.  Я выбрался  из-под  бачка,  который
наполнялся водой со  специфическим  шумом,  что еще больше возбуждало  нужду
мужика с мидиями. Рыжая нервно топала ногами.
     "Не суетись, красотка! ~  умоляюще сказал  я ей.  -- Открывай тихонечко
дверь и выходи. А я за тобой".
     Она не  слушалась  и не  хотела выходить.  Ее всю  трясло.  Нервы у нее
расшатались,  и  она не  контролировала себя. Она  продолжала  обзывать меня
страшным зверюгой,  педиком и еще не знаю кем. Наконец, она решилась и вышла
к негодующим и орущим мужикам -- со спущенными чулками. Ее освистали.  Да! В
этот момент у  бедняжки вид был далеко не  великосветский!  Великомученик  с
морскими мидиями только и ждал, когда ему освободят место. Он уже расстегнул
штаны и  поддерживал их двумя  руками, заняв исходное положение для решающей
операции.
     "Извините меня, -- бросил он мне, ворвавшись, как полоумный,  в кабину;
его красные ошалелые глаза свисали ему на  щеки. -- Извините  меня,  я плохо
переношу   мидии,   особенно  морские".   И  устроил  мне,  ребята,   адское
представление. Ведь  для  него это  был вопрос  жизни. Последний шанс.  И он
салютовал всеми своими внутренностями. Это был  потрясающий букет. "Я, вроде
бы, так сказать, отравился", -- извинялся он между делом. А каково было мне!
     Когда  я   вытащил  из  толчка  свою  покалеченную  конечность,  тип  с
нарушенной толстой  кишкой все еще продолжал  вести залповый огонь. Чтобы не
мешать  процессу  самоочищения,  я  вышел,  оставив  его  наедине  со  своей
проблемой. Видок у меня был далеко не свежий. Рыжая продолжала вопить, что я
хотел ее изнасиловать, что я затащил  ее туда силком, усыпил ее хлороформом.
Да, да! Меня хотели поколотить.  Но от меня жутко воняло. Это меня и спасло.
Бить можно лежачего,  негра, кривого, хилого, но  не  мужика, измазанного  в
дерьме. И я смылся от  них под  защитой оболочки зловония. Совсем как в годы
войны уходит от преследования торпедных катеров крейсер, прикрывшись дымовой
завесой.  Тот  тип,  который не переносил морские мидии,  по-своему спас мне
жизнь!
     Берю обмахивается шляпой.
     -- Я рассказал  вам эту историю для примера. Не разрешайте вашим дочкам
ходить на  балы  одним.  Ведь  чувствам не  прикажешь,  а  в  результате  --
публичное оскорбление, как в этом случае.
     Он встает со стула, потягивается и улыбается нам.
     --  Примите к  сведению, что сейчас в большинстве случаев вместо  балов
проводят  танцульки.  Диски  и  виски  не  доводят  девушек до  добра. Диски
используются как предлог,  чтобы  поиграть в "папу-маму". Девчонки увешивают
стены своей комнаты иллюстрированными конвертами из-под дисков. На них можно
увидеть Джони Холлидея, сидящего  в  одной  рубашке за рулем своей  тачки, и
других,  но  уже в  более авантажных позах, и все это будоражит воображение,
вызывает зависть, заставляет верить всяким небылицам.
     Современные  девчонки  устраивают  что-то  наподобие  очных  ставок.  У
какой-нибудь подружки  собираются несколько приятелей, чтобы  послушать, так
сказать, последний  диск, привезенный  из Америки.  С  записью  какой-нибудь
бешеной какофонии, которую лично я не переношу на дух. Такая истеричная, что
с ума  можно сойти. А  по ушным  перепонкам  бьет труба.  Она так воет,  что
начинаешь себя  спрашивать, мужик дует в  инструмент, или компрессор! Особые
мастаки по  этой части --  черные, у них в бронхах будто мистраль  дует!  На
этих встречах дискоманов атмосфера нагревается в два счета.
     Все друг  друга  тискают. Шторы задернуты, дверь закрыта! Дешевое вино,
приглушенный свет, дым  коромыслом от сигарет и вопящий  во всю глотку идол.
Вот  какая там  атмосфера. Все как в дурмане. От поцелуев взасос  их качает.
Они уже ничего не соображают в этом чаду. Глаза постельников и бездельников,
как скажет  мой шеф, многоуважаемый  комиссар  Сан-Антонио.  Вот  что  такое
молодежные  танцульки.  Теперь  ясно,  почему молодежь так тянется к  Общему
рынку. Свободный обмен? Они -- за.  Обеими руками! И чтобы на глазах у всех!
Эта фиеста  у них  называется сабантуем! Трясучкой! Все сношаются со  всеми.
Это отмена ревности, в одном смысле. Мы идем к освобождению пары,  сыны мои!
К полному  раскрепощению. Вместе с  тем, я сам себя спрашиваю,  а так ли это
показано  для  воспитания  девушек? Тот  ли  это  верный способ установления
контакта с жизнью и ее радостями, так ли показаны по своей сути поцелуи, как
мы  читаем об этом в журнале "Она"? Согласно мне, в жизни любовь  -- это как
кухня.  Тот,  кто в  начале своей  жизни  ест только  соусы, в  конце концов
начинает испытывать к ним  отвращение и ненавидеть их,  разве  не так?  И до
такой степени, что любая  жратва кажется ему преснятиной, и он совсем теряет
к  ней  вкус. Девчушка, которая возносится на седьмое  небо  с  кем попало и
когда  попало,  совсем  не   задумываясь  о  последствиях,  в  конце  концов
притупляет свои чувства: это -- фатально.
     И однажды наступает  день,  когда  она,  если она не ненасытная, скажет
себе,  что  все  эти  штучки  ничем  не отличаются друг от друга. И что один
Казанова похож на другого. И бедняжка теряет к этому вкус.  Она льет горючие
слезы,  выплакивает один  глаз и кончает тем,  что  в один особенно  гнусный
вечер, когда мысль о  бесполезности  вещей и идентичности людей  начинает ее
терзать с невыносимой силой, открывает кран газовой плиты.
     Берю как плетью рассекает воздух своим пальцем:
     --  Следите  же за  своими  дочерями, черт вас возьми!  Не давайте себя
водить за нос с  этими танцульками под диски. Если они  любят музыку, водите
их на концерты!
     То же самое насчет выпивки. Сосать виски в  семнадцать  лет еще слишком
рано.
     Чем больше  стаканов они выпивают, тем быстрее их печень превращается в
камень. Посмотрите, какой у них под макияжем цвет лица! Желтушный! Поглядите
в  их потухшие  глаза!  Ну, а если  у  них  действительно есть  склонность к
выпивке,  давайте  им  портвейн. Надо  пить по-французски,  парни!  А не  то
заржавеют каналы. Но я еще больше против табака.
     Чуть появившись  на свет, они уже суют в рот сигарету.  У них слипаются
ноздри, расширяются глаза, отвисает губа, а лицо приобретает цвет  дыма. Это
же беда. Табак убивает аппетит, нарушает дыхание,  тормозит рост. У меня  на
этот счет свои мысли. Я твердо верю, что табак изобрели  для  вояк  и только
для них. Это --  мужицкое дело. Когда  я гляжу  на этих  худосочных девушек,
убого  сосущих  цигарку, все в груди  у  меня  разрывается. В общем и целом,
никотин  -- это наркотик, правда? А что это  значит? А  это значит, что едва
вылупившись из яйца, эти мисс-недотроги играют с ядом! Потому что это именно
так, надо об этом говорить  прямо и называть глаголы своими именами!  У  них
что: есть какие-то изъяны или как, у этих  на все плюющих родителей, которые
вынимают сосок  груди из  рта  своих девчонок и  дают вместо этого  сигарету
"Голлуаз"?  Между двумя сигаретами "Жиган" они их пичкают витаминами, думая,
что таким образом они выполняют свой родительский долг. Сначала витамин В12,
а потом никотин -- для равновесия!  По существу,  они даже гордятся тем, что
те превращаются в курильницу для благовоний! Внутри себя им даже льстит, что
те  выплевывают дым через рот и  через ноздри,  будто это какой-то геройский
поступок. А уж если  те будут выпускать дым через уши и другие отверстия, то
эти добренькие мамаши и папаши вообще, наверное, растают от восхищения!  Это
же великое событие! Как великая революция!
     Берю имитирует женский голос:
     "Да  вы  только посмотрите на нее, на Анриетту, как  она здорово курит!
Как ровно и  густо  выходит  у нее  дым из  ноздрей!  Как у заядлого  курца,
правда!  Не шевелитесь, она и дым умеет глотать!  Проглоти, Анриетта, покажи
господину. Да весь глотай, ты  у меня уже  большая. Вот так!  Видели? Совсем
ничего не вышло наружу! Все осталось в ее маленьких легких, в желудке. Разве
это не замечательно, в таком  возрасте и такое мастерство,  я вас спрашиваю?
Мы  на  нее  надеемся. Мы  надеемся, что когда-нибудь  она  научится  курить
трубку, сигару,  кальян и индейскую трубку мира! Жевать табак! Эй, Анриетта,
ты будешь жевать табак, цыпочкаты моя! Обещаешь? Самый крепкий,  от которого
зубы желтеют!"
     Он умолкает. Смех в зале. Когда Берю  в ударе, он расслабляет, отупляет
и смех вызывает.
     Он напускает  на  себя важность Хрущева,  снимает один башмак  с ноги и
стучит им, как молотком, по столу, чтобы навести порядок и угомонить зал.
     -- Прежде, чем мы  закончим вопрос о воспитании девушки, -- говорит он,
-- я дам несколько советов по этому поводу. Вопервых, остерегайтесь отдыха в
кемпингах.  В  палатке места мало, поэтому  все  находятся в  горизонтальном
положении,  а   это  вызывает  желание   на  что-нибудь  залезть.  Подумайте
хорошенько над этим, когда ваша дочь заявит вам, что она собирается ночевать
в палатке фирмы Тригано. Хотя, с другой стороны, не спать же ей на дереве --
там нет самых элементар- . ных санитарных удобств.
     Во-вторых, --  продолжает Неистощимый, -- не посылайте  ее в Англию под
предлогом совершенствования в языке. Там наши студентки совершенствуются  не
в аглицком языке,  а  в велюровом  языке принцесс. Все думают, что  ростбифы
стеснительны и недоразвиты, как мужики. Все это выдумки. Посмотрите, сколько
студенток возвращается домой через Ла-Манш с нелегальными карапузами в своих
трюмах!
     Они так усердно учились у  этих амбалов  в медвежьих  волосатых шапках,
что сами стали  оголяться  до  волос,  в  которых  родила их  мать,  в  этом
лондонском   тумане.  Вывод:  остерегайтесь  всего,  что  касается  Великого
Альбиноса.
     В-третьих, не  перегружайте  их учебой. Нет  ничего  хуже,  чем  ученая
женщина.  Она считает себя выше всех. Ведь бабы, даже если они вообще ничего
не знают, уже считают себя  ровней с нами,  а представьте себе последствия в
заданном случае. Это же просто беда. От ума они уже ничего не боятся. У меня
есть коллега, который женился на кандидатке наук, на одной преподавательнице
с кучей всяких дипломов. Так вот она всю жизнь обзывает его занюханным тупым
легавым! Он имеет право только на мытье посуды.
     -- Я говорю о Маньоле, -- говорит он, глядя на меня.
     Это у  него вырвалось непроизвольно. Он смущается,  замолкает, а потом,
видя, что  мои товарищи не  поняли,  кому  он  это  сказал,  с  еще  большей
горячностью продолжает:
     -- Он имеет  право только на мытье посуды, я вам  сказал, и  еще на то,
чтобы готовить кофе, убирать постель,  заниматься стряпней, в общем  на все,
кроме права заниматься  любовью!  Мадам слишком ученая, чтобы позволить себе
трахаться  с сыщиком!  Неделю  еще  можно  потерпеть,  но наступает  викенд,
который  напоминает о  том,  что  Иисус  Христос позволял  себе в  это время
расслабиться после некоей святой пятницы! Вывод:  Маньоль дома -- овечка,  а
на службе -- лев. Когда я бываю занят и не могу лично вести сложные допросы,
то  всегда  приглашают   его.  Для  этого  славного  малого  --  это  полная
релаксация, он  делает  это  для собственного  удовольствия.  У  него  самый
знаменитый  крюк в  нашей  конторе. Сколько я  ни отрабатывал,  я так  и  не
научился  его удару по печени! Он как бы ввинчивает  свой кулак вправо перед
ударом.  Это какая-то  магия. Ваш клиент моментально  становится грустным  и
начинает пускать  зеленые слюни. Маньоль просто упивается  своей работенкой.
Для него это не обязанность,  а  истинное наслаждение.  Когда  он отделывает
какого-нибудь   типа,  в   своем  подсознании  он  всегда  думает  о   своей
благоверной, вы понимаете?  И это удесятеряет его  силы, будто пантокрин ему
ввели. Вот тебе, за твой школьный аттестат! Получи за свой диплом бакалавра!
А это за твою  кандидатскую. Скушай  эту штучку за  твою докторскую, за твое
профессорство, за твою филофалию и за твое и так далее и так далее. Все, что
он изрекает избиваемому клиенту во время урока  по перевоспитанию, относится
к  женскому  полу,  все  для  мадам Маньоль! Это  подтверждается тем, что он
всегда начинает  с женских ругательств: сволочь!  дрянь! погань!  Однажды, в
моем присутствии он обозвал одного ханыгу дерьмой! Дерьмой, понимаете? Разве
это не признание?  Этот пример, парни,  говорит о  том, что жена-эрудитка --
погибель  для семейного очага. Если вы хотите  меня  послушать, то дайте  им
дойти до аттестата,  -- это можно.  А как только ваши пацанки сдадут экзамен
на аттестат, вперед, форвард! Плита, раковина, чистоль и стиральная машина!
     Берю,   уже  ставшим  привычным  жестом,  снимает  шляпу   и   начинает
прохаживаться  между  рядами.  Кисти его коротких  и мощных рук  сжимаются в
кулаки! Он  останавливается  перед самыми несимпатичными рожами, бросает  на
них беглый взгляд и шепчет: "Я все-таки найду того, кто расшатал мне стул! Я
не забываю".
     Ему  нравится подкармливать витаминами  свою  угрозу и делать  ее более
ощутимой. Потом он поднимается на кафедру, развязывает галстук, расстегивает
воротник и продолжает:
     -- Девушку мы рассмотрели, переходим к юноше.
     Его Величество листает свою энциклопедию.
     -- Лучше я вам читану, что  толкуют  по этому поводу  в  книге. А потом
обсудим, что они там пишут.
     Он элегантно  кашляет  в  ладонь, вытирает  ее  под левой  подмышкой  и
монотонным голосом зачитывает нижеследующие забавные вещи:
     "Молодой человек  должен уметь  владеть  шпагой, стрелять из пистолета,
убивать  с  первого выстрела  дичь на  охоте,  играть в  гольф,  в  поло,  в
лаунтеннис, пилотировать  аэроплан, он должен уметь  рассказывать  монологи,
играть комедии, исполнять свою  партию на пианино или  в оркестре, в  случае
необходимости  напевать какой-либо  мотив,  сочинять четверостишия и сонеты,
излагать точку зрения, играть в бридж и совершать дальние путешествия".
     Он прерывает  чтение и смотрит на нас,  чтобы  насладиться эффектом,  и
продолжает:
     "Молодой человек уступает в омнибусе место женщине,  сторонится,  чтобы
дать ей  пройти по лестнице, сходит  с тротуара, чтобы не разъединять идущих
рядом людей. Он ни  в коем случае не должен позволять себе отпускать шутки в
адрес священника и его веры, даже если она  отличается от его собственной, и
в адрес старика. Он  никогда не должен  разговаривать  с сигарой во рту и  в
шляпе на голове не только с женщиной, ноне мужчиной, которого он почитает".
     --  Чем не  бутерброд из саламалейков!  -- восклицает преподаватель,  с
пренебрежением отбрасывая книжонку.
     -- Я не имею в виду вторую часть, которая в общем вполне сносна. Хотя я
не  вижу ничего оскорбительного в словах  "Добрый день,  мадам",  обращенные
священнику, чтобы как-то разрядить атмосферу. Я также считаю, что уступать в
автобусе насиженное  местечко  будет тогда нормально, когда девчонка  стара,
как Иерусалим, или беременна до самых бровей, иначе ты будешь выглядеть так,
будто хочешь сыграть с  ней в  игру  "Впусти  меня туда"!  И  еще, сходить с
тротуара,  чтобы не разъединять двух мужиков, которые треплются между собой,
значит подвергать  себя риску попасть  под тачку, которая  проезжает мимо, и
отправиться на скорой прямехонько в больницу.
     Что же до сигары, то  я, на самом деле, против.  Какому-то засранцу нет
никакой нужды сосать "Корону" -- он все равно не будет походить на Черчилля.
У  него  легкие  покрываются  копотью,  а  губы  приобретают плохую привычку
складываться  в  виде  ж...  курицы-рекордсменки по  несению яиц. Но давайте
вернемся к первому параграфу.
     Они были слегка  шибанутые, все эти  воспитатели до прошлой  войны.  Их
послушать,  то выходит, что  молодой  человек их эпохи сразу  же годился для
работы у Ранси!
     Владеть  шпагой  и   стрелять  из  пистолета!   Пилотировать  аэроплан!
Рассказывать монологи!  Играть  комедии! Исполнять свою партию  в  оркестре!
Сочинять четверостишия!
     Он замолкает, задохнувшись своим собственным смехом.
     --  Ну, это уже  ни  в какие  ворота не лезет! Даже  сам великий  клоун
Заватта не умеет все это делать! И этим козлам поручали готовить празднества
по  случаю   годовщины  французского  союза!  И  они  называют  это  главой,
предназначенной для воспитания молодежи!
     Берю  делает  вид,  что  плюет  на  свою  книгу.  Но  будучи  человеком
естественным  в своих поступках, он не просто делает вид, он  делает смачный
плевок.
     -- Я сам вам расскажу  о  воспитании  молодого человека, граждане. И мы
рассмотрим его проблемы, как если  бы мы рассматривали Пизанскую башню, имея
в виду, что при  достижении критического  угла наклона,  она может упасть. А
для     молодого     человека     критический    угол     --     это     его
дваждынаденьвконвульсияхдрожащийпестерь, так или не так?
     И  поскольку мы своим единодушным одобрением доставляем ему радость, он
комментирует с проникновенной силой своего голосового органа:
     -- У юнца начинается зуд в этом месте,  когда он  еще совсем сопляк.  А
потом  неизбежно  наступает момент,  когда  подростку надоедает пользоваться
услугами  вдовушки Ладони, и он  не прочь поиграть в игру "Взгромоздись куда
повыше". Рано или поздно к нему  приходит  желание взять  в  руки письменный
прибор и начать  писать самому.  И тогда  молодой волчонок  начинает рыскать
вокруг  в  поисках свежатинки. И  что же  он видит?  Своих маленьких кузин и
подружек своей маман.
     Берю зря трепаться не любит и сначала рассказывает о первых.
     --  Я  вспоминаю  свою любимую  кузину. Мы  были  одного  возраста.  По
воскресеньям наши  семьи ездили друг  к другу  в  гости.  Ее  звали  Иветта.
Симпатичная  девчонка,   правда   немного  бледноватая,   вся  физиономия  в
веснушках, а взгляд такой  томный, как у Тино Росси (в ту эпоху, о которой я
толкую, он был ее идолом).
     От серьезного вида Иветты я чуть не падал в обморок. Когда она смотрела
на тебя, ты начинал себя спрашивать, видит  она или нет,  что у тебя грязные
ногти и сомнительный зад -- такой она казалась всевидящей, и видела даже то,
что  не  видно.  Мы  были совсем  пацанами  и часто  дрались.  Мы  играли  в
папу-маму.  Она была мазер,  а  я фазер и, в  общем, было нормально, что  мы
колотили  друг друга -- надо, чтобы все  было  как взаправду. Все шло как по
маслу, пока она укачивала  своего толстощекого голыша. Но  коща она начинала
кормить его, тут-то все  и портилось. Она готовила ему разные вкусные штучки
в какой-то  жестянке.  Натюрлих,  голыш не мог  хавать, потому  что  он  был
целлулоидный.  И  все  эти  микроскопические  пирожки,  крошечные  салаты  и
малюсенькие кусочки сала лопал  я.  Клипкляп! И в два  глотка от  ее стряпни
ничего не оставалось. Иветта выходила из себя. Она  обзывала меня ненасытным
обжорой,  который не думает  о своем ребенке,  и  всякими  другими  словами,
которых  я  уже  не  помню. В конце концов мое достоинство  взыгрывало,  и я
отвешивал  ей оплеуху.  В ответ она  царапала меня  когтями. Нас приходилось
разнимать  силой. За  это  родители секли нас крапивой. И у меня всегда были
красные икры. И  вдруг  однажды  мы  перестали  драться.  Она  сама проявила
инициативу. Когда она стала кормить своего пупсика, она сказала ему: "Пьеро,
какой ты паршивый мальчишка. Посмотри на своего  папу, как он хорошо кушает.
Бери с него пример, Пьеро".  И она стала кормить меня с ложечки. Она кормила
меня  и  приговаривала своему  пупсу,  который  смотрел  на нее своим  тупым
взглядом:  "Смотри, как он хорошо кушает,  наш  дорогой папочка. Смотри, как
это легко. И еще одну! Сейчас он все съест".  Хотите  верьте, хотите нет, но
это волновало меня. Под конец я уже больше не мог рубать, и хотя порции были
совсем крошечными, они застревали у меня в горле.
     Я не  мог глотать, и рот мой  заполнялся пищей. Щека раздувалась как от
громадного  флюса. Когда все было  закончено,  Иветта  положила  в  кроватку
своего паршивого пупса,  который упрямо не  хотел питаться свежим  воздухом.
"Будешь теперь  знать, негодный  мальчишка!" --  ругала она его.  А  все это
происходило на сеновале в конюшне, на сене, которое так приятно пахло.
     "А теперь, --  добавила  Иветта,  --  папа  и  мама  тоже  будут делать
баиньки.  А если ты будешь  хныкать, получишь по попе, Пьеро". В одиннадцать
лет в ней уже было столько  материнства, как у настоящей  женщины!  Мы легли
рядышком  в  сено, завернувшисьв  мешок  из-под  картошки,  который  в  этих
обстоятельствах служил нам одеялом. От  ее тепла, ее запаха и запаха сена  у
меня стала кружиться голова. И я ее обнял, да так сильно, что она вскрикнула
от боли.
     "Что ты делаешь, Сандр?" -- прошептала она совсем другим голосом. Сандр
-- это ласкательное от Александр.
     "Мы  играем,  --  прокаркал я.  -- В папу-маму.  А что? Как в жизни". Я
поцеловал   ее   в  крепко  сжатые  губы.  Она  немножко   посопротивлялась,
совсем-совсем немножко, самую малость.  Это был  совсем  новый  изумительный
экстаз,  парни.  Наши сердца колотились  под  мешком. Мы  замерли.  Нам было
жарко. Нам было хорошо, можно сказать, мы были счастливы. И  вдруг под нами,
в своей конюшне  громко пернул жеребец Гамэн,  как всегда он это делал после
своей порции овса. Мы сначала притворились, будто ничего не слышали. Но  это
было выше наших сил, и мы стали ржать, как малахольные. Да так, что не могли
остановиться. Я  на  что  угодно поспорю,  что любого разберет ржачка, когда
пернет  лошадь!  Я убрал  губы  и  руки.  Это был  консе.  Потом,  в  другие
воскресенья,  мы  делали  робкие  попытки вернуть те мгновения и  даже пойти
дальше, но  всякий раз мы замирали, ожидая, когда бухнет Гамэн, и это мешало
нам поверить в реальность происходящего.
     Берюрье вытирает повлажневшие глаза.
     -- Нет,  на полном серьезе,  -- продолжает Толстый, -- с кузинами опыта
не наберешься. С  ними у тебя  всегда слишком много задних мыслей. К тому же
они слишком молоды,  чтобы, так сказать, довести  дело до  конца.  Они  лишь
вызывают  наслаждение,  возбуждают  его. Ты  об  этом  начинаешь  мечтать  и
распаляться.  Я,  если говорить на полном  серьезе, я всегда мечтал  о своей
крестной,  -- я  вам  об этом  уже объяснял, -- а первая  взрослая  женщина,
которую я имел, вы это знаете, была  жена мясника. За исключением этих, была
еще одна, на которую я имел виды, это мадам Ляфиг, подруга моей  матери. Она
была портнихой в деревне.  Она закончила курсы в  монастыре. Она  даже  шила
свадебные  платья  --  вот какая  она  была  мастерица. Прекрасная  женщина.
Загадочная улыбка,  пышные, как пена  волосы,  а взгляд такой, как будто она
снимает с вас  мерку. Когда я смотрел на нее, стоящую на коленях  перед моей
матерью и  подшивающую подол ее  платья, не отрывая  взгляда от  ее огромной
задницы, у меня уши горели огнем. Когда она слишком наклонялась, юбка у  нее
задиралась. А у  меня был  идеальный  наблюдательный пункт за печкой. О, эти
ляжки, мадам! У меня кружилась голова. Я бы весь остаток жизни провел под ее
юбками, о горе мне! Устроившись там, как в  палатке. В тепле. После  каждого
ее прихода к нам мне нужно было несколько дней, чтобы прийти  в себя! А ведь
она к нам приходила очень часто! Ну, и не только,  конечно, шить туалеты для
маман, но и как подружка: попить кофейку или посплетничать, а также на рагу,
когда у них, или у нас резали поросенка.
     Проходили годы,  а я все мучился  мыслями о  том, когда же наступит тот
день,  когда я смогу  переспать  с  мадам  Ляфиг.  Тем  более, что  она была
серьезная дама.  Хоть и хохотушка,  но женщина достойная.  А муж  у нее  был
здоровенный блондин.  Когда он  смотрел  на меня своими бледными глазами,  у
меня поджилки тряслись от страха. Если  этому человеку наставить рога, то он
бы мог пойти на самое худшее! Если бы я  трахнул его  бабу, да если бы он об
этом узнал, то этот боров снял бы с меня шкуру, как кожуру с картошки! Он бы
сделал  из  меня  лапшу! Чтобы  собрать меня,  не нужно было бы  и  носилок,
хватило  бы  промокашки.  Да, годы шли, а я облизывался,  заглядывая  ей под
юбки!  Думая о разных штучках, которые  я  ей  сделаю, о штучках,  которые я
попрошу,  чтобы  она  сделала  мне,  и о  всяких других, которые мы фатально
придумаем  вместе.  После  ее ухода у меня  начинались  дикие головные боли.
Решения не находилось. Я  так много вхолостую  думал о  ней, что  становился
фаталистом. И с  возрастом стал  отказываться от своего  желания.  Я говорил
себе, что это никогда  не  произойдет -- мадам Ляфиг и я в одной кровати или
на  соломе! Но вот в  тот  год, когда мне должно было исполниться пятнадцать
годков, женился  дядя Фернан. Он был сводным братом  маман. Большой  повеса,
который  обрюхатил  половину  нашего  кантона.  Он  наконец  втюрился в одну
богатую   дочку  местного  маклера  и  растаял  от  любви.  Бабники   всегда
заканчивают так:  обруч  на палец, господин  мэр,  и  веревка на  шее. Ну, а
поскольку свадьба была солидная, надо было прийти в приличной одежде.  Маман
купила  мне  на рынке темный  костюм.  Правда,  не моего размера.  Костюм на
шестнадцать лет мне был  уже мал, а на восемнадцать болтался на мне,  как на
вешалке.  Но мне все-таки купили на восемнадцать лет.  Он  стоил  дороже, но
маман так  за меня  была горда, что не посчиталась  с этим. Она сказала мне,
чтобы я сходил к мадам Ляфиг подогнать костюм. Чтобы мадам Ляфиг, хоть она и
не шьет мужские костюмы, сделала на этот раз исключение -- ведь это для сына
ее лучшей подруги.
     Итак, однажды  вечером  пошел я  к Ляфигам, --  продолжает рассказывать
Толстый внимательно слушающей аудитории. -- Они жили на другом краю деревни,
на опушке  леса.  Портниха  закрылась  на  все  запоры. Мне  пришлось  долго
тарабанить в  дверь, но она открыла только тогда,  когда я назвался. Она мне
объяснила, что  ее  муж ушел на ужин по  случаю  окончания  молотьбы,  а она
боится  оставаться  ночью  одна.  Тем  более,  что  дома  не  было  Черныша,
громадного желтого пса, который всегда находился при своем хозяине.
     "Ладно, давай займемся  делом, надень костюм!"  --  говорит она мне.  Я
держу  костюм  на   руке.   Я  оглядываюсь  и  ищу  укромный  уголок,  чтобы
переодеться.
     "Ты что не переодеваешься, Сандр?" -- удивленно спрашивает она.
     Потом она понимает и краснеет.
     "Правда, ты уже не мальчик. Иди сюда!"
     Она приоткрывает мне дверь своей комнаты и оставляет меня одного.
     Я подхожу к кровати, ее кровати, застеленной стеганым  вышитым одеялом.
На  стене,  я помню,  висело черное распятие,  за  руки Иисуса была засунута
ветка  самшита. Рядом,  в большой рамке, висели фотографии  родителей Ляфиг.
Они сидели,  прижавшись друг у другу, и челюсти у  них отвисали,  по причине
того, что  в  то время,  когда  их  снимали на портрет, у них уже не было ни
одного  зуба,  а  в  деревне  вставных  челюстей не  делали.  Я  по-быстрому
раздеваюсь. Мне боязно, что она  войдет раньше времени. В два счета я влезаю
в брюки,  чтобы прикрыть самое главное.  Я трясусь, как миска со  студнем на
горбу одногорбого верблюда!
     Я ищу ширинку, и тут входит мадам Ляфиг. Она смотрит на меня и хохочет.
А  я шарю/рукой по  брюкам и  никак не могу найти эту проклятую ширинку. "Ты
как  царь Горох, Сандр, -- говорит она мне, а сама еще пуще хохочет, --  ты,
паренек, панталоны-то надел другой стороной". Это было на самом деле  так. Я
потому и не мог застегнуть ширинку, что она была сзади, как  у Чаплина. А я,
как  кретин, искал ее. Я смотрел, как она  смеется  всей грудью, а у самого,
парни,  дрожь   по  спине  пробегала.  Надо  сказать,  что  одета  она  была
по-домашнему:  что-то вроде халатика, простенькое и совсем легкое. От хохота
поплавки у нее надувались, как будто их подкачивали ножным насосом.
     "Чего же  ты мучаешься со  своей  ширинкой, раз  она с  другой стороны,
Сандр? -- наконец  вымолвила она. -- Сними брюки и одень,  как надо, мужчина
ты мой!"
     И продолжая разговаривать, она в шутку потянула брюки и .. выпустила на
волю моего вздыбившегося вороного. От этого  зрелища она лишилась дара речи.
Я не знал, как успокоить это стихийное бедствие.  А  у нее,  у портнихи, уже
глаза  лезли  на  лоб. Да  так  и  остановились. Она  оцепенела,  стала, как
окаменелая.
     "Да что с тобой происходит, Сандр, малыш мой?" -- запричитала пампушка,
позабыв  снять наперсток с  пальца. Мои глаза  что-то  бормотали,  а  колени
издавали  крики "браво".  Мы оба  остолбенели. Мы взирали на  эту колдовскую
штуковину и не знали, что с ней делать. Ничего не приходило нам в голову, ни
ей, ни мне, честное слово! Как будто мы нашли ее на дороге и не понимали, на
что это может сгодиться!
     "Да что  с тобой,  Сандрик! Ведь в твоем  возрасте это ненормально!" --
продолжала мадам Ляфиг.
     Я  что-то промямлил  в ответ.  А она добавила:  "Я ничего подобного  не
видела  в жизни!"  Я думаю, что  от  этих лестных слов  я  вспомнил  правила
хорошего тона.
     "Я вас люблю, мадам Ляфиг", -- выпалил я напропалую.
     Она не ожидала этого.
     "Ты шутишь!"
     "Нет, нет", -- ответил я. И  подошел к ней.  Она страшно перепугалась и
попятилась назад. Она уверяла, что это невозможно. Она продолжала пятиться и
повалилась на кровать. А сверху с осуждением  взирали на меня из своей рамкч
беззубые родители  мужа госпожи Ляфнг. У них было очень  паршивое настроение
-- ведь  их сыну наставлял рога какой-то сопливый пятнадцатилетний пацан.  Я
был еще неопытный в  таких  делах и путался в крючках  ее причиндалов. Тогда
она  сама  помогла  мне.  Она  стала  совсем  покорной. Она  громко охала  и
говорила, что это неразумно.  Я  был полностью с нею согласен, но  ничего не
мог с собой поделать.
     Хотите верьте, хотите нет, но когда я брал приступом мамашину портниху,
я думал не о том, что я делаю, а о том, что  разглядывал у нее раньше, когда
она, стоя  на коленях, подрубала подол платья  моей маман в нашей кухне. Мне
сильно хотелось именно этих моментов. Не того, что я сейчас переживал с ней,
а тех мгновений, когда я тайком подглядывал за ней, распластавшись на животе
на пыльном полу. А  все ж странные люди -- эти мальчишки, правда?  Всегда им
хочется чего-нибудь этакого в дополнение к программе.
     Толстый  вытирает платком игривые воспоминания, которые  струйками пота
текут по его красивому лицу соблазнителя.
     -- Я  еще раз повторяю, что  лучше  всего  могут  заняться  воспитанием
чувств молодых людей и помочь им  сделать первые шаги  в  жизни  подруги  их
матерей.  Именно поэтому, граждане, если ваши супружницы  являются подругами
матерей  молодых ребят, которые исходят от  переполняющих их желаний в одном
месте,  то может случиться так, что им придется учить их умуразуму. Но вы не
ревнуйте,  это  просто  акт  милосердия и  ничего  больше!  Удар  ятагана по
якорному канату, чтобы  одномачтовик мог выйти в открытое море. После  того,
как молодой человек  завалил  зрелую  даму,  он  чувствует  себя сильным. Он
освобождается от комплексов и надувается от тщеславия, как петух на навозной
куче. Он становится хозяином жизни. И будет распоследней та женщина, которая
осмелится отвергнуть поползновения юного повесы.
     Выразив таким образом свою убежденность. Толстый продолжает:
     --  А  теперь, как я  уже рассмотрел  вопрос о любви у  молодых  людей,
давайте поговорим  об остальном. Вот  как,  согласно мне, должен  вести себя
парень  по  отношению  к своим предкам.  С  матерью  надо  быть  любезным  и
услужливым.  Мать,  парни, это святое дело на всю жизнь и после. Почему, уже
отдавая концы, столетний старик шепчет из последних сил "маман", а?
     Это, в  своем роде, красноречиво!  Мать, по моему  мнению, это  то, что
делает  смерть  терпимой.  Так же, как она учит  вас жить, она  вас  учит  и
умирать, потому  что одновременно с жизнью дает  вам смерть. И если  она это
делает, значит  так надо, доверьтесь ей. А когда наступит  момент  испустить
дух, не  дергайтесь, сохраняйте  спокойствие  и  думайте  о вашей  старушке.
Вспоминайте о зимних рассветах,  когаз она  вам запихивала  в пасть  большую
ложку  рыбьего жира! Он  казался противным,  но ведь это делалось для вашего
блага.
     Он на мгновение задумывается,  внезапно озаренный ярким, идущим изнутри
пламенем.
     -- Я  помню, когда умерла  моя  мать,  --  шепчет он. -- С ней случился
первый приступ, и я приехал навестить ее в больницу. Я видел ее первый раз в
такого рода  заведении. Маман чувствовала себя не в  своей тарелке, она вела
себя, как  в гостях, и всего стеснялась. Когда сестра ставила  ей  градусник
или  давала  микстуру, она  смущенно  улыбалась  и всем  своим  видом как-бы
говорила "не сердитесь на меня". Она походила на испуганную  девчонку. Когда
она увидела, что я вхожу в палату, у нее было такое выражение, какое я ни за
что больше не встречу ни у кого на лице.
     "Зачем ты беспокоишься, Сандрик", -- с трудом вымолвила  она. --  Ни  к
чему было тебе ехать в такую даль из Парижа, мне уже лучше".
     Я обнял ее и ничего не сказал. Я был потрясен. Я говорил себе, почему и
как  я  смог  бросить  ее  на  долгие годы  и подавал о  себе весточки  лишь
открытками: на рождество или из отпуска. На ее  скулах играл  румянец как на
калифорнийских яблоках.
     "Как же ты нас напугала", -- выдавил я из себя.
     "И не говори, Сандрик, я и сама уж было подумала, что я отхожу". '
     А я с любопытством спрашиваю:
     "И что же ты почувствовала?"
     "То,  что чувствуют, когда умирают", --  ответила она мне, как будто ей
уже приходилось раньше умирать, так же как и мне, будто  мы  оба знаем,  что
ощущаешь в этот момент.
     "Ты, наверное, напугалась?" -- спросил я ее.
     "Нет, нет, нисколько!  Я думала о тебе и твоем отце. Я отдалась на волю
судьбы... Ощущение было даже приятное".
     Берю снимает свою шляпу  и  кладет ее перед  собой с таким видом, будто
это  жаркое с  гарниром, которое  он  собирается  отведать. Дрожь  в голосе,
сухость в глазах, смиренное выражение на лице.
     -- Она умерла через неделю после очередного приступа. Меня в тот момент
с ней  не было. Узнав о случившемся, я  еще раз подумал о нашем разговоре. Я
понял, что в этом гнусном мире, ребята, ничего не случается просто так. Если
моя мать провела что-то вроде репетиции  перед  тем, как умереть, значит она
хотела  меня  подбодрить. Сказать  мне, прежде чем уйти  в иной мир, что  не
стоит  страшиться отдать  концы, что все  идет как  надо! Теперь я это знаю.
Только, чтобы это  просечь,  надо  быть хорошим  сыном, вы  понимаете? Надо,
чтобы в сердце сохранялся контакт, всегда, всегда...
     Он встает со  стула,  подходит  к  окну,  открывает его  и  всей грудью
вдыхает порывы ветра, стегающие листья деревьев.
     Он смотрит на часы и говорит, не поворачивая головы:
     -- Время  идет, а я  знаю,  что у вас сегодня  вечером свободное время.
Если вы хотите прервать нашу лекцию, можете не стесняться и  сказать  мне об
этом.
     В ответ ни звука. Тогда он поворачивает к нам лицо и вглядывается в нас
своими большими повлажневшими глазами.
     Потом закрывает  окно, возвращается  за стол и,  облокотившись на него,
произносит:
     -- Я вижу, что вы с интересом слушаете мою лекцию, ребята. Я поздравляю
вас. В общем, если не считать сломанного стула, то вы отменные ученики.
     Он встряхивается,  как  после  купания,  надевает  картуз  и продолжает
лекцию:
     -- А  с отцом надо  поддерживать дружбу.  Чтобы оба  стали  приятелями.
Предок никогда  толком не знает, как надо вести себя  со своим  отпрыском. В
глубине души он даже побаивается своего пацана. Да, он имеет право  отвесить
ему пару подзатыльников и поддать пинков под зад, но не может влезть в  душу
своего шпингалета. Как бы он этого ни хотел.
     Хотя  его  чадо  и  говорит ему  приятные  слова  и оказывает ему знаки
внимания, он не знает, то ли это идет  от чистого сердца,  то  ли, наоборот,
тот ломает комедию. Сколько пацанов говорят своему предку "милый папулечка",
а  на  самом деле думают:  "катился бы ты ко всем чертям, старый хрен..."  А
сколько  таких,  кто  подает  ему  его трубку или  комнатные  тапочки, а сам
мечтает о том, чтобы трахнуть  его по  черепку  стенными часами,  висящими в
гостиной!  Сколько таких, кто обещает ему, что когда он  станет  большим, то
заработает ему кучу денег, а сам думает про себя: "Да чтоб ты сдох и во  рту
у тебя было полно красных муравьев!"
     Молодой человек  должен  сам идти  на контакт со  своим  предком. Когда
проходит время порки ремнем, стоптанных башмаков, когда мальчик вырастает из
своих коротких штанов и на верхней губе у него начинает  отрастать пушок, он
должен полностью изменить свои взгляды на отношения  в семье. Надо, чтобы он
доверялся своему  папаше,  делился с ним  своими  тайнами, рассказывал ему о
своих  проделках,  любовных  приключениях и  своих  неприятностях.  Если  он
подцепил "три  пера", то должен  немедленно  сказать об этом папе. Учитывая,
что с папой это тоже случалось, в этом нет ничего постыдного.
     Теперь о его отношениях сссстрами и братьями. Ну, прежде всего, не быть
завистливым, сынки!  Даже в самых  бедных  семьях  встречаются алчные сукины
дети, которые, едва  вылупившись на свет, тут  же начинают  точить  зубы  на
будущее наследство предков. Они дерутся между собой, чтобы разделить будущие
остатки. Некоторые  даже дерутся  из-за веника, забывая о том, что к нужному
моменту  он уже истреплется. Я помню в нашей деревне была семья  Бобишу. Так
вот,  когда папаша  и  мамаша  Бобишу дали дуба,  их дети устроили  страшный
кавардак! Два  дня и две  ночи,  когда  гроб с  матерью  еще стоял дома, они
метелили  друг друга. Во время похорон  на них были  солнцезащитные  очки, а
физиономии   залеплены   лейкопластырем.  Можно   было  подумать,   что  они
участвовали  в  чемпионате  Европы по боксу в среднем весе, но проиграли.  У
старшего сына шнобель напоминал  помидор  со снятой  кожурой,  и он плевался
малыми коренными зубами на кладбищенскую аллею. Младший ковылял, опираясь на
костыль  своего папаши (это была его часть наследства). После возвращения  с
кладбища  война  вспыхнула  с новой силой. В конце  концов,  для  успокоения
совести  они все  в доме переломали. Это была настоящая бойня! Остались одни
лишь обломки. Ни одной тарелки, ни  одного стула, ни одного шкафа,  ни одной
кровати.  Они  все изрубили топором. Настоящие  Жаны Барты! Атиллы! Все, что
могло  гореть,  они сожгли  посреди двора. Все,  что  было  из  железа,  они
погнули, все, что было из фарфора -- побили, а что было из материи, изорвали
в  клочки. Их нашли  потом  на груде  пепла  и  черепков.  Все в кровище,  в
изодранной  одежде,  обессилившие, опустошенные  и  разбитые.  Их  обнаружил
часовщик.  Он принес  им семейные  ходики, которые мамаша Бобишу сдала ему в
ремонт,  упустив таким образом свой  последний  час! Сил у них уже больше не
было,  чтобы разбить их  на кусочки, так  они поделили  их между собой: один
взял корпус, а второй маятник.
     Берю с усилием проглатывает вязкую слюну.
     --  Я  вам  подчеркиваю, что такое поведение достойно сожаления. Именно
поэтому  надо  тщательно  избегать  зависти  между детьми.  Многие, проявляя
заботу о всяких таких штуках,  думают, что  поступают правильно, когда делят
между пацанами, когда те  еще совсем  маленькие, шмотки, жратву или подарки.
Система  дележки  поровну очень опасна. Эти олухи  начинают  соображать, что
такое  поровну, и  принимаются мерить, взвешивать и проверять, на  самом  ли
деле их доли равные. Отсюда недовольство, притязания и все остальное прочее.
Лучше всего давать то одному, то другому по очереди, а  можно  и одному  два
раза   подряд,  чтобы  дать  понять,  что  вы  не  придерживаетесь  какой-то
определенной системы при разделе.
     Молодой человек имеет право драться со своими  братьями и сестрами. Это
вполне  нормально, как говаривал мой дед: это разгоняет кровь  по  жилам. Но
прошу минуточку внимания! Своих сеструх он не должен колошматить так же, как
брательников. Братьев он молотит  кулаками, а зассых надо бить ладонью, т.е.
давать ей пощечину или затрещину. Понятно?
     Мы дружно поддакиваем.
     -- Прекрасно,  --  радуется Его Мудрейшество. -- Молодому человеку дано
одно  из  двух: либо  он рассекает школьные науки, либо  у  него  не хватает
шариков в голове. В первом случае ему надо  всячески помогать.  Поэтому  для
бедных выделяют  стипендии.  Во втором  случае продолжать учебу  бесполезно.
Учитывая переполненность  школ, лучше всего ориентировать  того паренька,  у
которого не все дома, на  физический труд:  подмастерье булочника, подручный
мясника,   слесарь-водопроводчик,  чернорабочий,  маляр.  В  первом  случае,
парень,  который грызет  гранит  науки,  рискует превратиться в зазнайку. Со
временем он может стать  тем человеком, о котором говорится в моем учебнике.
Он  учится  охотиться, играть  в  теннис,  в  поло,  в  бридж,  рассказывать
монологи,  пилотировать  самолет,  играть  в  гольф,  бренчать  на  пианино,
сочинять четверостишия и даже рисовать!  Из него может получиться знаменитый
гражданин: будущий кавалер  Ордена Почетного легиона, будущий  президент. Во
втором случае,  парень, который  вкалывает руками, наоборот, рискует со всем
смириться, погрязнуть в посредственности и легкомыслии.  Вывод: надо умерять
пыл  одних  и  стимулировать  других.   Прививать   непритязательные   вкусы
башковитым и  развивать  честолюбие  у работяг.  Ученого надо  привлекать  к
занятиям  народными видами спорта: велосипед,  кэтч или бокс. А того мужика,
который набивает волдыри на ладонях, наоборот, следует учить теннису, охоте,
горнолыжному спорту.
     Учтите,  что  сейчас  происходит выравнивание.  Сначала  машина,  потом
военная служба, а в конце женитьба. В наше время на  всех социальных уровнях
люди помешались на машинах:  как сыновья  министров, так и дети  потаскушек.
Все они мечтают о том, как будут рассекать воздух, сидя за баранкой "Ягуара"
модели "Е" или "Феррари".
     Одни угоняют тачку  у своего хозяина, другие -- у своего предка. Первых
называют "черные куртки", а вторых -- "золотые куртки". Фасон стрижки  у них
почти одинаковый, если не считать того, что вторые стригутся исключительно у
"Кристиан  Диор". Первые  таскают  в карманах велосипедные  цепи, вторые  --
пачки денег. Первых за  провинность  лупцуют, вторых  слегка  журят.  Первых
сажают в  тюрьму, а других лишают  десерта. Первых хозяин выгоняет с работы,
вторых выгоняют из лицея. Первые пропускают свою электричку, вторые упускают
диплом бакалавра. Со вторыми, кажется, сейчас все вроде бы нормально, потому
что   во    всех   порядочных   магазинах   аптекарских,   хозяйственных   и
продовольственных товаров такие дипломы продаются совершенно свободно.
     Он  делает  паузу,  заправляет волосы  между  своими слоновьими ушами и
сальными полями головного убора.
     -- Я не хотел бы касаться темы лекции моего коллеги, который читает вам
социал-логию*, -- заявляет Ученый. --  Вместе с тем не мешало бы рассмотреть
вопрос детской  преступности  несколько  под иным углом, чем  это  делают на
первых полосах газет и в суде.
     Он  закатывает жестом адвоката  правый  рукав, затем подхватывает левой
рукой правую руку жестом, каким берут на изготовку автомат, и,  прицелившись
в нас указательным пальцем, развивает свою мысль:
     -- Мы, ищейки, потом судьи, пресса, общественность, в общем, -- все мы,
называем  этих  "курточников"  бедствием  нашего   века.  Об  их  злодеяниях
ежедневно пишут газеты. Мы на все  лады возмущаемся. Мы бы хотели изметелить
их  так, чтобы  они  вообще  никогда  не поднялись с  земли. Затолкать их  в
мусоропровод или в  очко уборной, камень на шею  и  -- хоп! в  канал Святого
Мартэна кормить  раков; покончить с ними раз и навсегда, чтобы была спокойна
наша совесть  обывателей, как  об этом говорится  в учебниках права.  Мы  их
объявляем  проклятыми, этих злых  и драчливых  хулиганов. Мы объявляем чумой
этих возмутителей спокойствия. Мы заявляем, что они годятся только для пули.
Мы  бы  очень  хотели  сделать  из  них  мясо для  атомных  и  анатомических
испытаний.  Отдать  их  китаезам-завоевателям.   Отправить  их  на  съедение
конголезцам-людоедам,  сиамцам,  папуасам,  грифам,  крысам.  Сварить из них
мыло,  как это сделали с несчастными евреями во время второй мировой. И  при
всем при этом мы умываем руки, что они живут в нужде. А пуще всего мы хотим,
чтобы они не грабили наши квартиры и не стреляли в нас из пистолета. Если не
считать
     * Наш Берю, вероятно, имеет в виду социологию. -- Примеч. пер.
     всего этого, что  мы делаем для них, кроме того, что пинаем  их в зад и
бросаем в тюрьму, я вас спрашиваю? И отвечаю: ничего!
     Пылкий стучит по кафедре своим каменным кулаком.
     --  Ничего!  -- повторяет он.  --  Ровным  счетом ничего!  Мне  не  раз
приходилось  избивать их. Это моя работа.  Они так быстро валились на землю,
что отпадала нужда отвешивать им вторую порцию. Уже  после первого удара они
становились тем, кем были на самом деле: потерянными и растерянными парнями.
После этого  я  расспрашивал их,  господа мои пройдохи-слушатели, и  у  меня
сложилось мнение, что их истории похожи одна на другую. Эти ребятки, которых
мы  понаделали после  войны  в угаре освобождения, росли  в гнусном  климате
холодной войны. Все их детство прошло под вопросом: устроят рюски и мериканы
последнюю мировую драчку,  йес или ньет? Не забывайте об обетованных бомбах!
Маленькая -- это  такая бомбочка,. которая  может разнести  вдребезги только
один город. Средняя сметает с лица земли уже два или три департамента сразу,
а  самая  большая способна сдуть  в одно мгновенье всю Европу,  как  свечку.
Тогда только и  говорили, что  об этих  барышнях по имени "А"  и "Н"! И  так
продолжается  уже двадцать  лет.  Едва  начали говорить, что  третья мировая
начнется, может быть, не из-за Берлина, как вдруг вылезает с угрозами Пекин.
Он  обещает эту  войну. И  причем  говорит открытым текстом, без  всяких там
намеков.
     "Дайте нам еще немного поработать сверхурочно, -- вопят желтушные дяди:
еще   три  грамма  чудодейственного   порошка  сюда,  несколько  миллилитров
дерьмония туда, плюс  щепотку хренония  --  и  вот  вам  всем  назло  готова
китайская бомба  пекинес. Единственная и  неповторимая, взаправдашняя, и  мы
шарахнем ей по вашим отвратным рожам объевшихсядозапорашоколадомлюкс!
     Замрите,  капиталисты   (ненастоящие  Америки  и   настоящие   России),
подождите, любезные, мы вылечим ваши сердечные болезни, удобрим ваши равнины
Виргинии и Украины! Мы вам приведем в порядок Францию! Подстрижем ее наголо,
под де Голля, от Дюнкерка до Средиземного моря!
     Эй, Италия, мы покажем  тебе,  как  легко  снимается твой сапог! А этих
вояк-копьеносцев фрицев мы сделаем смирными и просемитами, они станут у  нас
тихими, как панурговы  бараны! Еще пару секунд -- и мы займемся Франко и его
фалангами.   Елизаветой   и  ее   ребятишками,   которых   содержит   газета
"Франс-Диманш".  Бодуэном,   похожим   на  свою  супругу   Фабиолу,   и  его
непросыхающим  от  вина  братцем!  И  этим  югославским   красавчиком  Тито,
разъевшимся,  как  Геринг,  со  всем  своим  иконостасом  наград.  А  ковбою
Джонсону,  чудом  спасшемуся  в  Далласе,  мы  устроим  гигантский   мангал,
всеамериканское родео! А вы, швейцарцы, производители швейцарских плавленных
сырков, не  прячьтесь за своими  стальными сейфами,  стоять  на месте, сезам
идет! Он знает все комбинации замков фирм Бош и Фише. Скоро ваши штаны будут
набиты растаявшим шоколадом, друзья! Вам дарит его фирма "Нестле"!
     Берю  делает  смачный  плевок  на  шесть метров, чтобы  освободиться от
тяжести на  душе, и продолжает,  все больше  покрываясь пунцовыми пятнами  и
размахивая руками.
     --  Заметьте,  что  я не  хочу  осуждать  этих китаез.  Они  так  долго
наступали  друг  другу  на  ноги,  что  теперь  они  хотят  расширить   свою
территорию. И их можно понять. Чем больше они делают детей, тем им теснее, а
чем  им  теснее, тем больше  они  трутся друг  о  друга, тем  больше  делают
глупостей:  это  порочный круг.  И я  о  них говорю только в связи  с нашими
"черными  куртками".  Они слышат эти  разговоры с  первой  соски.  Им  сулят
гигантскую и неизбежную катастрофу. Неслыханной силы "трам-тарарам", который
превратит их  в зеленый свет.  Ультраядовитый  гриб!  В  ожидании обещанного
конца они  видят перед собой только бетонные нагромождения больших скученных
жилых массивов, слишком больших и слишком скученных! Тысячи и тысячи окон, в
которых торчат  рожи,  похожие на мою ж...!  Пространства, на которых вместо
газонов растут машины.
     Квартиры-конуры,  в которых  мужики ночной  смены  трахают баб  мужиков
дневной смены, которые сами, дымясь, выползают из постелей работяг из ночной
смены!  Молодой  человек,  который  дрожит  за свою шкуру  и живет  в  такой
паршивой квартире, на что же  он может  еще надеяться, хотел бы я знать, что
вы на это скажете?  Что может отвлечь его от этой страшной напасти в третьей
степени, которая с  секунды на  секунду  может  свалиться на его голову? Кто
может дать ему гарантию, что  все  это --  только дурной  сон, и что,  как и
прежде, у моего папаши  все так же будут кукарекать петухи?  Кто же протянет
ему  руку?  Кто же,  наконец, расскажет  ему  последнюю  историю о Мариусе и
Оливе,  чтобы сменить  тему?  Его батя,  прилипший к  соседке  или  к  этому
омерзительному  окошку  телека?  Его хозяева, которым на него наплевать? Его
товарищи,  еще  более  подавленные,  чем он  сам?  А мы,  общественность, мы
возмущаемся. Мы хотим, чтобы  они,  эти несчастные осколки  последней войны,
которым сулят новую войну, придерживались какогото облика морале!
     Берю  неподражаем!  Он само величие  и  преувеличие, в нем есть  что-то
магическое, величественное, неподдающееся, не входящее ни в какие рамки! Ему
не  хватает кислорода,  и  он  втягивает  его,  как  может и  чем  может. Он
расстегивает крючки и пуговицы, расшнуровывает ботинки. Он расслабляется. Он
полагает, что выступает в роли защитника, а сам стал гражданским истцом.
     --  Мы хотели бы сделать из  них честных и услужливых, и так далее,  --
индивидуев! Которые  вытирают  башмаки  о коврик,  которые  отсылают обратно
лифт, которые спускают за  собой воду в унитазе, которые прикрывают за собой
дверь, чтобы, паче  чаяния, за них это на сделал  чернокожий швейцар.  Какая
ерунда!  Какая глупость! У этого  молодого парня, о  котором  я говорю, есть
только  один дружок на свете -- забегаловка на углу. Его единственная защита
--  велосипедная  цепь  в кармане,  которая  пачкает смазкой  его штаны. Его
единственный идеал  -- это угнать автомобиль и прокатить на нем  в ближайшую
рощу чемпионку по  подмахиванию на пересеченной местности.  Его единственное
развлечение  --  это прокуренная  киношка, где крутят  фильмы о невозмутимых
гангстерах,  шлепающих  друг друга  из бесшумных пистолетов.  Все, кто здесь
присутствуют, уже комиссары. Так думайте  хорошенько о том, что я вам сейчас
сказал, когда ваши гренадеры  приволокут  к вам на допрос какую-нибудь банду
дрожащих  от  страха  малолетних  хулиганов.  Не  стоит  им  рубить  головы,
достаточно укоротить им прическу. Не стоит переодевать их в казенную одежду,
достаточно просто снять с них  черные куртки, которые они  позаимствовали из
фильмов  Бранлона Мадо. Нужно учить их жить не для того, чтобы наказывать, а
для того, чтобы научить жить!
     Он говорит об  этом  с  таким пафосом,  что  мы не можем удержаться  от
аплодисментов,  которых  он,  безусловно, заслуживает.  И  в  нем появляется
что-то от гомеровских богов из  "Илиады". Успех придает таланта, а власть --
храбрости.
     -- А поскольку  молодежь делают взрослые, --  возобновляет  он речь, --
так  нечего  жаловаться  на  то, что  у нас такая  беспокойная молодежь. Так
вместо того, чтобы  ее наказывать, давайте поможем ей. Будем  ее развлекать!
Доверимся ей! На окраинах больших городов, по которым я проезжаю, каждый раз
я вижу  новые курятники! Все  строят  и строят! Все те  же самые, громадные,
холодные, набитые живностью  и  все-таки  пустые!  Мрачные  до жути!  В  них
набивают  мужиков  так плотно, как банки с  вареньем  на полку. Им  говорят:
"Будьте  спокойны.  Забудьтесь.  Поработали   --  и  баиньки!"  К  тому  же,
муниципалитеты ничего не скрывают, они так и называют их: городки-спальни! В
общем,  сейчас  официально строят города, где  людям дано только одно право:
дрыхнуть!  За рабочим  скотом  приезжают автобусы,  отвозят его к станкам  и
привозят  обратно   с  мешками   под  глазами:   "Спите,  будьте  умницами".
Постарайтесь дожить до завтра. Трахайте потихоньку свою бабенку или  бабенку
соседа, чтобы снять усталость. Собак иметь  запрещается!  Отправляйте гулять
своих ребятишек! Платите регулярно за  газ и за квартиру и ждите завтрашнего
дня,  чтобы  все  началось снова.  Вот  такая  штуковина!  И  вас  удивляет,
друзья-приятели, что молодежь сыта всем по горло и все разносит вокруг себя!
Вас шокирует, что они мочатся на мерзкие стены этих  заводов для спанья? Вас
беспокоит, что  они бьют в них  стекла, что они  воруют  машины  и  начинают
пьянствовать, как только их отнимают от  сиськи? Меня  нет!  В комиссариатах
полиции  обстановка  гораздо лучше, чем у них дома!  Полицейские, по крайней
мере,  выслушивают  их,  дают  им  выговориться,  разговаривают  с ними! Это
становится, так  сказать, их настоящей семьей, потому что фараоны тоже люди!
И потому что именно этого  им не хватает пуще всего, этим  соплякам в черных
курках. Людей, с которыми можно поговорить.
     На  этот раз  Берю, ублаженный криками "браво",  энергичным жестом руки
прерывает наши аплодисменты и опускает руку.
     --  Я  на  какое-то   время,  --   вздыхает  он,  --  отошел  от  своей
энциклопедии,  ребята! Вы знаете,  это что? Когда у человека  воспламеняющий
характер, как у меня, у Берю, тебя так и тянет на умные речи,  слова из тебя
так и прут. Но всегда  полезно  сказать  о  сути  своей мысли. Это  помогает
разобраться в вопросе.
     Итак, вернемся, к воспитанию молодого человека. Многие из них, несмотря
на то,  что я только что рассказывал, ведут себя с девушками неестественно и
робеют перед ними. Когда какая-то нравится им, они боятся ей это сказать или
сделать так, чтобы  она поняла.  Вышеупомянутым  молодым  людям я хочу  дать
несколько формул.
     Большим и указательным пальцем  он крепко сжимает переносицу, вызывая у
себя вдохновение.
     И оно осеняет его.
     --  Предположим,  --  начинает Энциклопедист, --  что  молодой  человек
служит в какой-нибудь конторе. Он  втюривается в  хорошенькую  секретаршу  и
запутывается в своем чувстве. Он  издалека рассматривает ее  ноги, обтянутые
чулком  без  шва,  когда она "нога на  ногу"  сидит  за  машинкой,  любуется
манерой, с какой  она курит, стучит  на  своем  "Ундервуде" или подкрашивает
помадой губы. Он приходит в  отчаяние от того, что не может  ей сказать, что
из-за нее у него  в груди бьется не сердце, а горит паяльная лампа. И вот  у
этого славного молодого  человека пропадает аппетит, за обедом он не доедает
свою  лапшу и нарушает обмеа веществ, как говорит мой доктор. Как же сделать
так,  чтобы  добиться своего?  Система  такая.  Каждое утро  парень приходит
раньше всех в контору и кладет под чехол пишущей машинки этой крошки букетик
фиалок (если сезон) или садовых мальв. Раскошеливаться особо не  надо, важен
сам жест.  Заинтригованная девчонка начинает задавать вопросы  насчет  того,
кто  это с ней так мило шутит. Влюбленный не раскрывает  себя и продолжает в
том  же  духе.  Машинистку  все  больше  и  больше  начинает  разбирать  дух
любопытства. Чтобы очаровать девчонку, сыны моя,  есть  только  два способа:
интриговать, либо чем-нибудь забавлять.  В конце концов мисс Ундервуд уже не
может больше терпеть. И тогда молодому человеку остается только отправить ей
простенькую записочку,  надушенную  одеколоном "Сирень",  в  стиле: "Это  я,
Жюльен, который  обожает  вас в  тайне своей  души и решается  вам  об  этом
говорить только цветами".
     Она не может устоять, даже если у воздыхателя рост жокея, кос картошкой
и раскосые глаза. Потом, все так же через писульку, потому  что наш любитель
езды  задним  ходом не решается на  большее, он назначает  первое  свиданье:
"Завтра, в субботу, я буду  ждать  вас с  трех часов и до конца моей жизни в
кафе "Моя Бургундия" на бульваре Оссман. Там подают лучшее божоле в Париже и
такие бутерброды с  колбасой, что  сам  "Железная  Маска"  провел бы себе  в
тюрьму трубопровод, чтобы попробовать это".
     Надо все делать с блеском, парни!  Их можно  взять только  на красивом.
Ставлю  содержимое  галантерейной  лавки против содержимого  трусов, что  на
следующий день эта капризная секретарша будет на  месте и при полном параде.
Только  не будьте  идиотом  и  не  торчите там с  двух часов! Только не это!
Хитрость заключается  в том, чтобы прийти с опозданием  на полчаса. Это  для
того, чтобы молодая девственница немного поволновалась.
     Увидев  вас,  она  сразу  теряет  рассудок от радости. Вы заливаете  ей
что-нибудь насчет аварии в метро или пробке на улице.  Затем нежно берете ее
за ручку и шепчете, напустив туману в свои глаза:
     "Ах, Жермен (если, естественно,  ее зовут  Жермен),  ах, Жермеи, отныне
только от вас зависит, от чего я умру: от экстаза или от горя!"
     Если  вы в этот момент  сможете выдавить из глаза жалобную слезу -- это
будет  воще. От  такого допинга девчонка  начинает ворковать, как голубка, а
вам остается только слушать. Всю работу она сделает сама, как, если привести
другой пример, это  делает ваша  супружница, когда вы приходите домой  в три
часа утра на  рогах. Резюме: оружие скромника -- в его романтичности. Только
так он сможет устоять на своих двоих, исполняя  эту очаровательную  роль под
Жерар Филиппа.
     А теперь другие советы, -- продолжает поучать Неистощимый. -- Когда  вы
ведете девчушку в кино,  чтобы  пообжиматься, не надевайте штаны с  молнией:
во-первых, она трещит в тишине, а, во-вторых, вы можете защемить себя, когда
обстоятельства заставят  вас в темпе застегнуть  ширинку.  Нет ничего  лучше
добрых  пуговиц наших  дедов. На кадреже, -- продолжает Неутомимый, -- когда
вы  хотите перепихнуться с  девчонкой, -- не  забирайтесь  в кусты.  Бывает,
сидите вы с вашей  дамой  в  укрытии, на горизонте вроде все спокойно, и вы,
вместо того, чтобы дать  поостыть ее  берданке, решаете стрельнуть  еще один
разок. В таких случаях никогда  не ложитесь на подлесок. Это очень интригует
охотничьих кобелей. Заинтригованные,  они примутся облаивать ваш зад. На лай
по-шустрому прискочит какой-нибудь очкарик-охотник и  влепит  вам  в  мягкое
место  заряд  дроби,  до того,  как вы успеете ему  объяснить,  чем  вы  тут
занимаетесь. Молодой кадрило, которым овладевает  мимолетное желание, должен
пользовать  свою  Диану,  прислонив  ее   к  дереву.  Ни  в  коем  случае  в
горизонтальном  положении! Пусть  лучше  вас примут за продольных пильщиков,
чем за кроликов.
     Он пытается сплюнуть -- напрасный труд. Ничего не выходит из слизистой,
обезвоженной глаголом.
     Ои хрипит, но речь его остается громкой и пылкой.
     --  Я хотел бы остановиться на разделе  о студенте,  но, к сожалению, я
никогда не  ходил в лицей. Правда, один раз я ходил на медфак, но это было в
связи со  вскрытием трупа. При всем при том, у  меня есть племянник, который
наконец-то перешел в шестой класс. Увы, у мальца Роже были нелады с латынью.
Когда он  мальчиком пел в церковном хоре, то потрясающе выводил "амен", но в
лицее,   в   этой   неразборчивой   тарабарщине,   напичканной  склонениями,
наклонениями  и  преклонениями,  он  совсем  потерял  голову.  Полный завал!
Недовольные предки ругали его на чем свет стоит, но все же собрали последние
гроши и  наняли  ему  репетитора.  Надо  было видеть,  как  этот  несчастный
козленок блеял наизусть какуюто несуразицу.  "Роза, Роза", -- бормотал он со
слезами на глазах! Сначала я думал, что это  прозвище его подружки  и что он
блеял ее имя, чтобы облегчить душевные муки.
     "Роза!  Роза!"  АН,  нет,  объяснил  мне его  отец,  это входило  в его
программу. И  мой  племяш как заведенный бубнил: Роза  веет, Роза веет. Роза
веет (или Розу веют, я так и не  усек,  кто кого веет  -- то ли Роза,  то ли
Розу). Да,  он еще  говорил, я припоминаю: Розавею! От  этого  он  сам  стал
совсем розовый!
     Это было в четвертом классе. А самая невезуха с ним случилась, когда он
дополз до шестого класса -- а в каждом  классе он сидел по два года -- и ему
попался  сволочной  воспитатель,  который  сразу его почему-то  невзлюбил  и
изводил его до кровоточащих душевных ран. Выговоры, оскорбления,  задержки в
классе после уроков, дополнительные  задания.  Он  прилип к нему, как банный
лист.  От всего  этого  Роже стал чахнуть  на глазах,  бредить  по  ночам  и
мочиться в постель!
     Хуже того, ои стал  класть в штаны, когда замечал эту ходячую бестию. В
этом  лицее  от  моего  племянника  стало вонять,  честное  слово.  Родители
переживали, но  вмешиваться боялись. Однажды утром, это было на рождество, я
отвел Роже в сторонку, зажал  его  в  угол  и держал перед  ним такую  речь:
"Послушай, парень, ты обязан терпеть  твоих преподов, но не воспитателей.  В
следующий  раз, когда эта скотина привяжется  к  тебе, врежь ей дуплетом  по
харе..." А надо вам сказать, что Роже был  крепышом, настоящий атлет -- весь
в  дядю. Во  время  каникул я  учил его начальным приемам бокса.  Он  слегка
порозовел, зарозовел и отвечает мне:
     "Ты что, смеешься, дядя Берю, я не смогу! Что тогда будет?"
     "А будет то, что  этот подонок оставит тебя в покое. Вот что будет", --
пообещал я ему.
     --  Ну,  --  продолжет  Толстый,  -- каникулы  заканчиваются,  и парень
возвращается в  лицей. А эта  задница с ушами тут как тут и  давай  над  ним
измываться.
     "Эй,  вы  там,  страхолюдина  Берюрье,  --  кричит  эта мандавошка,  --
вытащите руки из карманов!"
     Это возмутило Роро до  глубины души. Страхолюдина  Берюрье! Извините! В
роду Берюрье никогда не  было  страхолюдин. Пацан подходит вплотную  к этому
скоту и говорит:
     "Если я вытащу свои  руки, то как бы вам не пришлось об этом пожалеть",
-- храбро бросает он тому в лицо.
     -- Здорово  ответил, правда? Воспитатель  стал зеленый, как  бульон  из
лука-порея.
     "Если  вы  сейчас же не  вытащите руки, я вас  оставлю после уроков  на
четыре часа".
     И тут мой орел вспомнил о своем дяде Александре.  Я это  слышал от него
самого  и от  присутствующих  свидетелей. Он  сначала  его ударил крюком  по
печени,  прямо как Шарль  Хумес. Потом он врезал ему  не дуплетом по харе, а
сразу  провел серию  оглушающих  и  вырубил  этого  паршивого  воспитателя в
нокаут.
     Того пришлось  тащить  в  медпункт,  где ему  дали понюхать нашатыря  и
наложили швы.  Конечно, был большой  тарарам, и Роро выперли из лицея. Потом
этот  пострел  стал  боксером.  Сейчас,  когда  я   с  вами  говорю,  он  --
вице-субчемпион  в  среднем  весе  департамента  Эр-э-Луар  и  скоро  должен
встретиться с Кидом  Альфонсом во время большого праздника в концертном зале
Ножан-ле-Ротру! Как говорится... Судьба!
     Для вашего  сведения, --  добавляет наш уважаемый  Профессор,  немножко
поблуждав в своих мыслях, -- воспитатели -- это хорошая школа для подготовки
унтер-офицеров  к военной службе. Какое же все-таки страшное отродье  -- эти
унтера!  Хотя  отныне  армия  без  колоний  стала,  как дом  отдыха.  Я знаю
призванных  в  армию  звезд  экрана,  которые  не  могли  ужиться  со  своим
командиром  полка. И  полковника  перевели на  другое место службы, а вместо
него  назначили другого, очень  обходительного  и благожелательного, который
любил  артистов.  Вот какая душевная обстановка  сейчас в армии, В мое время
армия еще не была пансионатом для придурков! Не была, черт возьми!
     Он мысленно делает прыжок стилем "флоп" через  планку  своей  памяти  и
приземляется, загадочно улыбаясь.
     -- Я вам, ребята, раскрою скобки. По-быстрому, то есть, как я чувствую,
у  вас  на  языке   куча  вопросов.  Вообразите  себе,  что  я  записался  в
сенегальские  стрелки.  Добровольцем.  Война закончилась, и  мне  захотелось
увидеть  ее  поближе.  Медалей больше не  оставалось. Старички, которые  еще
служили в армии, все захапали себе, жадюги: и знамена,  и кресты!  Медаль на
то, медаль  за это на фоне лаврового венка с  соусом. Во Франции о той войне
уже стали забывать и упаковывали вещи к следующей, как  упаковывают в январе
новогодние игрушки  в  коробки  до следующего  Нового  года. Поэтому,  чтобы
отхватить  звание  и пережить  эпопею, надо  было  прогуляться  в  заморские
владения.
     У  нас ведь ни черта не  добьешься. У нас  можно было только вступить в
какую-нибудь   политическую   партию,   стать   бидоистом  или  гимоллистом,
плевенистом  или торезистом,  наплеватистом или голлистом,  брать  приступом
кабаки  и громогласно заявлять,  что  ты  был  до  такой степени  левый, что
выступал против  фрицев,  воевал в партизанах, до  боли в  перепонках слушал
радио Би-Би-Си из Лондона,  потому что уши глохли  от непрестанной трескотни
немецких  автоматов.  В  то  время  наш генерал  еще  не откопал  в Германии
двоюродных братьев,  и это плохо: в том смысле,  что  все можно было  раньше
решить помирному, без  кровопускания!  Если бы  Гитлер  вовремя  узнал,  что
квадратноголовые немцы  и пустоголовые французы --  родня,  то он  сделал бы
по-другому, чтобы завладеть нами. Он не пошел бы через Седан, а сразу махнул
через Ла-Манш. И  без  труда захватил бы Большой Альбион. И Черчиль  стал бы
тогда Петеном, а гестапо разместилось бы на зимние квартиры в  Глазго. А нам
бы дали возможность править  двоюродными братьями, потому что в любом случае
нашими патронами можно было стрелять только из рогатки: у наших винтовок был
другой калибр!  В  общем, что  сделано, то  сделано!  А я  после  всей  этой
неразберихи вернусь к  разговору о  себе.  Итак, раздираемый нетерпением,  а
оказываюсь у  сенегальцев. Единственный белый в  казарме. И  вид у  меня  на
самом  деле был бледноватый.  Что сразу же усекли  друзья-приятели из страны
Банании.  И  в   первую  же  ночь  самые   смелые   захотели   нарушить  мою
герметичность.
     Ребята были  отчаянные, повидавшие  все и вся,  и  страшно горячие. Эти
злодеи  питались  красным  перцем!  Когда  я  увидел,  как   в  мою  каморку
проскользнул  здоровенный симпатичный малый,  чтобы порезвиться со  мной,  у
меня началась икота. Я приехал из деревенской глуши, переполненный иллюзиями
и  со всех  сторон  девственный, О жизни я  знал  только то, что  прочитал в
"Рустике" -- единственной газете, которую читали в наших краях!
     В ней писалось, как сеять  озимые, но  не было ни одной рубрики,  чтобы
объяснить, что такое  стиль  гомикус и как нужно от него защищаться. Я сразу
не  врубился,  что хочет от меня этот влюбленный. Я  принял его  нежности за
проявление дружбы, и  мне было  лестно, что капрал испытывает  ко мне  такое
чувство. Потому что он был капралом -- Бамбук-Бамбуки. Он вроде бы даже умел
писать и, кроме того, был большой  мастер по "внутренним" играм! Но писал он
почему-то крестами. И все его рапорты напоминали кладбище Пер-Лашез! И когда
я вдруг обнаружил, что он становится богаче в передней части, до меня дошло,
что  в наших отношениях что-то  начинает  твердеть. Я  струхнул  и побежал к
старшему  унтеру  -- рослому  белокурому эльзасцу с воркующим голоском.  Его
звали  Херкман.  Амбал  без  губ и с почти белыми глазами --  такие они были
голубые.  Я рассказал ему о своих злоключениях. "Какая сволочь"!  --  заорал
он. Потом выскочил  из комнаты и на  всю  казарму стал вопить, что он  этого
Бамбуки сотрет в порошок.  А в  тот  момент стереть того было  очень просто.
Бамбуки стоял  хмурый.  Он опустил  голову,  спустил флаг  и остальное тоже.
Только штанина его пижамы была слегка оттопырена. Когда порядок был наведен,
Хсркман мне  говорит: "Тебе с этими неотесанными, парень, оставаться нельзя,
идем со мной".
     Я, Берю, был  польщен! Я следую за своим старшим  унтером, который стал
моим ангелом-хранителем.  Он показывает на свой топчан и говорит: "Ты будешь
спать  в моей постели, и теперь тебе  нечего бояться". Хорошо начиналась моя
военная карьеpa, согласитесь? Ни слова не говоря,  я сворачиваюсь в клубочек
на кровати, а  сам думаю, что  нам  будет  тесновато  двоим, учитывая, что в
вопросе габарита мы по своей морфологии не были дохляками. Он гасит лампочку
и тоже ложится, и тут-то я понял мою драму во всей ее силе. Он  тоже был  их
этих. Романтичный  и нежный.  "Зови  меня,  моя  девочка",  --  шепчет  он в
темноте. И это мне! Мне, Берю: называть его моей девочой! Я тут  же встаю  с
постели, зажигаю свет и заявляю ему, что у меня  нет никакого желания играть
с ним в Анжелику -- маркизу ангелов!
     И с чувством собственного достоинства я возвращаюсь в свою  каморку. На
следующий день на улице шел сильный дождь.
     Мрачный Херкман выводит меня во двор.
     "Ложись", -- рявкает он и показывает на грязь.
     "Я же испачкаю свой красивый костюм", -- возражаю я.
     "Десять  суток  губы!  Ложись!"  --  взвился  унтер.  Я   вынужден  был
подчиниться. Это  продолжалось несколько  часов. Я весь  был вымазан.  Глина
была  везде: на физиономии, в  волосах,  в ушах, в ноздрях, во рту  и даже в
дупле  зуба! У меня такое впечатление,  что и сейчас  на  мне  еще  осталась
глина! На следующий день он заставил меня еще раз повторить  эту процедуру и
послезавтра  тоже...  Настоящая  голгофа!  Бедственное  бедствие!   У   меня
появились  мысли о  дезертирстве. В конце  концов  я не  выдержал и  пошел к
командиру  батальона.  Майор  нормально  понимал  жизнь  и  не любил  игру в
магическое мужское очко, поэтому перевел меня в другое подразделение.
     Берю прокашливается.
     --  И вот, -- продолжает Докладчик, -- я снова возвращаюсь на гражданку
и становлюсь ищейкой.  Я женюсь. Идет время.  Однажды  вечером, а  я  служил
тогда в полиции нравов, мы проводили операцию в одной паршивой гостинице под
названием  "Золотая капля". И кого же я застаю в  объятиях одного матросика?
Моего бывшего унтера. Чтоб мне провалиться! У меня даже озноб прошел по коже
от радости. Я веду его в участок. Он не узнал меня, учитывая, что я немножко
раздался в талии. И вот мы с ним сидим тет-а-тет в моем кабинете.
     "О, Херкман! -- вздыхаю я, -- давай-ка назови меня моя девочка..."
     Берюрье массирует фаланги ретроспективно поработавших кулаков.
     -- Как я его метелил, ребята! --  мечтательно говорит он. --  Какой это
был мордобой! Один из самых замечательных в моей карьере!
     Затем, отогнав от себя воспоминания бурных дней, заключает.
     -- Молодого  человека, понимаете,  надо предостерегать против  педиков.
Отсталые папаши пугают их трепаком, а ведь в наше время венецианские болезни
запросто лечатся одной рюмкой пенициллина. Надо оберегать их не от дам, а от
мужчин. Не то его могут поймать врасплох, и, пока  он сообразит, что к чему,
он  уже окажется  на  пусковой  платформе. Естественно,  если он  собирается
сделать карьеру в кинематографе или в швейном деле, это может ему помочь. То
же  самое  можно сказать о профессиях продавца антиквариатом и  парикмахера.
Ко, кроме  этих  четырех областей,  о  которых я вам говорю, отцу  семейства
непристойно упражняться в позе лотоса, уж вы мне поверьте!
     Стенки  легких у  Торжественного слипаются от недостатка  воздуха, и он
смолкает.
     -- Ну, что, прервемся? -- спрашивает он. -- Я сегодня  немного затянул,
по причине того, что эта глава имеет определяющее значение.
     Мы поглядываем  друг  на друга, в раздумье пожимая  плечами.  Некоторые
посматривают на свои золотые.
     Я беру ответственность на себя.
     --  Господин преподаватель, -- обращаюсь я  к  нему, -- кому невтерпеж,
тот может мотать, остальные остаются.
     -- Хоп! -- отвечает преподаватель хороших манер.
     Один  из  парней,  который  вот  уже несколько  минут вертится, как  на
иголках,  встает и смущенно лепечет, что он записался  на прием  к дантисту.
Берю, как линь, с осуждением смотрит на него илистым взглядом.
     --  Давай,  давай, иди  ставь коронку на свой коренной зуб, лапуля,  --
говорит он ему. -- Потом посмотрим, как ты будешь воспитывать своих взрослых
парней со своим запломбированным зубом.
     Наш  товарищ  под  улюлюканье  аудитории покидает  зал.  Берю  пожимает
плечами.
     -- Лезть из кожи, а в ответ услышать о зубном враче, -- вздыхает он, --
от этого отобьет всю охоту быть преподавателем!
     Но вдохновение быстро возвращается к нему.
     -- Надо, что бы  я немного сказал вам о том, как кормить молодых людей.
Я заметил, что в настоящее время молодой человек  плохо  питается. Жратву он
считает делом  второстепенным, почти  лишним.  Он  рубает что попало  и  где
попало. Эта небрежность является настоящей катастрофой в нравственном плане.
Это  заставляет  поваров  готовить  еду  на  скорую   руку.  Так  появляются
"гамбургеры" -- это жалкое блюдо современной кухни. Фрикадельки, как в вашей
столовке. Протертая  морковь,  мясной  фарш, йогурт  --  вот что такое  меню
современного  подростка! Клянусь вам!  А  для снобов придумали  сэндвичклуб:
другими  словами, урна с бутербродами!  Туда все  напихано: огрызки томатов,
кусочки курицы... как будто  это  уже один раз  рубали! Для меня это слишком
мало,  спасибо!  Катастрофа  со жратвой --  это драма,  потому что чем может
гордиться  француз  еще,  кроме   де  Голля-спасителя?  Только  "Ситроеном",
словарем "Пети Лярусс" и своей кухней, правда? Что  вы  еще можете  назвать?
Сейчас молодой человек  стыдится жратвы. Ганди! Он согласен лопать завтрак в
пилюлях!  И даже в свечах! Вставляешь свечку в проход, проталкиваешь большим
пальцем и готово: задница полна калорий, брюхо набито, витамины на месте!
     При  этих  словах  у  Толстого  в  брюхе  что-то заколыхалось. По  нему
пробегает  легкая дрожь подобно тому,  как под порывами ветра  озерная гладь
покрывается рябью.
     -- Когда я был малолеткой, моя училка повторяла "надо есть, чтобы жить,
а не жить, чтобы есть". Только когда мы неожиданно заявлялись в  школу в час
тридцать после первой смены, во дворе  пахло холодным мясом с  петрушкой или
жареным мясом, или рагу из кролика по-деревенски. Эта  милочка не  служила в
полиции, где  питаются гормонами и  колбасой в  целлофановой  оболочке.  Она
жарила  и парила на медленном  огне что-то вкусненькое и солидное.  Я  помню
соте  из козленка,  запах которого два дня стоял  в классе и от которого вся
моя тетрадь была забрызгана слюной.
     Даже  наш кюре со своей кафедры проповедовал кулинарные рецепты. А  это
значит, что сама  церковь не осуждает  жратву. Вспомните папу Иоанна XXIII с
его брюшком,  похожим  на бурдюк с  Мазерати.  Можно  было подумать,  что он
прятал тиару под своей сутаной! Такую  трудовую мозоль не наживешь таинством
небесным. Святой дух, как показывает практика, делает животики только дамам.
Women only!* Как говорят агличане. Итак, я утверждаю, что учить пацанов есть
-- это основа их воспитания. Мужчина,  который любит и умеет хорошо пожрать,
никогда не будет плохим человеком. За столом человек становится добрее. Стол
облагораживает душу.
     Толстый медленно облизывает своим языком для склеива
     * Только дамам.-- англ.
     ния  канцелярских  пакетов большого формата  свои  чревоугодливые губы,
беспорядочно слизывая нескончаемый хоровод из вкусных и  обильных обедов. Он
-- живая статуя  солидного  питания,  его  пылающий здоровьем результат, его
гордый побочный продукт.
     -- Благодаря жратве я и  женился, -- выдает он свою тайну. В то  время,
коща  я  познакомился  с  Бертой, иными  словами  мадам  Берюрье,  я  жил  в
Исси-ле-Мулине,  где я  снимал  холостяцкую квартиру. Я  тогда  был  простым
полицейским. Берти  работала официанткой  в одном  ресторанчике  недалеко от
мэрии.
     Его Величество делает снисходительную гримасу.
     --  Только это между нами, разумеется, --  шепчет Смущенный. -- Теперь,
когда у меня свое мнение об улице  и когда я уже  главный инспектор,  почти,
вероятно,  будущий  комиссар,  лучше  не  затрагивать  эту   тему.  Стандинг
заключается  также и  в том,  чтобы  забыть неудачное  начало  карьеры  либо
говорить  об этом  в  шутливом  тоне.  Моя  благоверная не  любит,  когда  я
напоминаю ей о ее предыдущем.
     В глазах его появляется влага.
     -- Хотя  надо  было  видеть, как она  вас обслуживала: разные  закуски,
поросячье ребрышко со спагетти,  взбитые сливки и графинчики вина  с берегов
Роны!
     Настоящая  маленькая  волшебная фея. Четыре полные тарелки сразу носила
она на одной руке, согнув в локте руку, как будто это поднос. Она  ходила от
стола к столу, разгружая направо и налево, и при этом лапанье клиентов ее не
смущало. Она не уронила ни одного блюда. Она еще и шутки успевала отпускать.
В этой профессии важно иметь  живость ума. Допустим,  какой-то ханыга уронил
на  пол  вилку.  Берта  не  была  лицемеркой, она  не  говорила ему  в  духе
"Недвигайтесьяеевамсейчасзаменю"! Нет! Она поднимала ее, вытирала ее уголком
своего  кокетливого белого фартучка и говорила  незнакомому господину: "Я бы
вам все равно принесла эту же вилку,  поэтому незачем лишний раз тащиться на
кухню с этой вилкой!" Такие каламбуры снимали напряжение с посетителей. Или,
предположим такое:  какой-нибудь скандалист  начинал  ворчать,  что  зеленый
горошек прокис. Тогда Берта, доводя свое напряжение до 220 вольт,  отвечала:
"А почему  бы вам  не  затолкать  его  в  зад,  если вы не  можете  глотать,
монсеньер?" Зал взрывался хохотом, а ворчун рубал прокисший горошек и больше
не  пикал.  Вы  представляете?  Она  мне  очень  нравилась, эта  молоденькая
девушка. Сейчас она  несколько раздалась вширь, и  ей  пришлось даже ехать в
Брид-ле-Бэн, чтобы попытаться сбросить несколько килограммов, но в то время,
по поводу которого стоит вопрос,  Берта была девчонкой высшего класса. У нее
все принадлежности были на месте: барабанные тормоза, телескопическая вилка,
дорожные сумки, хорошо закрепленные на багажнике. В общем,  главный выигрыш!
Плохо только, что она работала у торговца углем и вином, который был усатым,
старым и  вдовцом.  Это  был  палаша Ипполит.  Его старуху  сбил  маршрутный
автобус N 20, когда она однажды утром болталась в районе Сен-Лаго. Это прямо
у  выхода из Римского двора, возле решетки. С той поры он стал упорно бегать
за нижними юбками Берты. От такого задка, как у мадам моей жены, обязательно
обостряются чувства,  а в  голове  возникает целая панорама миражей,  даже у
мужика с ревматическими ногами.
     Берта не  была  недотрогой, но она тем не менее  и  слышать  не хотела,
чтобы доставить  ему  удовольствие.  Однако,  если  бы  она смогла энергично
взяться за дело,  то сделала бы себе карьеру  в  макаронно-сырных делах. Для
этого ей надо  было тащить  его прямиком в мэрию,  этого усатого, тем более,
что она  находилась в двух шагах. И считай ресторан "Друзья-приятели" был бы
целиком  ее,  разве  не  так?  Только Берта  была  честолюбивая женщина, она
чувствовала, что ей на повороте судьбы уготована высшая участь. Все, что она
позволяла Ипполиту,  это  дать легонько пошлепать себя  по мягкому  месту по
утрам,  перед  мытьем  посуды, чтобы  этот  уважаемый  человек  окончательно
проснулся!  Добродетель  не мешает пониманию. Я с первого взгляда усек,  что
мисс  Берта была субъектом именно для  меня. Странности  жизни заключаются в
том, что людей, которые делают вашу жизнь, вы распознаете на ходу. Это чтото
наподобие напоминания о  будущем, понимаете ли.  Я был  ретивый, как конь, в
своей  блестящей форме  полицейского с  серебряными  пуговицами  и  с  белой
дубинкой на боку.  Я,  в  общем, и  сейчас мужик ничего, а  восемнадцать лет
назад  я был просто неотразим. Бабы пятились при моем появлении,  а  когда я
регулировал движение на перекрестке  улиц Ришара и Ленуара,  они  устраивали
дикие  пробки  до  самой  площади Бастилии. Игривые  бабенки за рулем  сразу
давили  по тормозам, завороженные моим бархатным взглядом  и  моей  казацкой
выправкой.
     А некоторые, самые развратные, специально  напрашивались на составление
протокола о нарушении правил движения, чтобы поболтать  со мной  и понюхать,
как пахнет мой китель. Я это к тому, чтобы  объяснить вам, что  Берта, как и
остальные,  испытала  весеннее смятение чувств, когда увидела  меня в первый
раз в ресторане "Друзья-приятели", где я приземлился, в парадной полицейской
форме, при усах, распущенных для поцелуев взасос впотьмах. В  своей форме  я
не  мог позволить себе  хлопать ее по седалищу,  как другие клиенты, поэтому
мне пришлось набирать очки сочинением мадригалов. Именно это и спасло  меня.
Эта  милая  официантка приняла  меня за  самого  что  ни на  есть  светского
человека.  Это  еще  одно подтверждение того,  что хорошие манеры --  основа
счастья. Я с ней разговаривал тонкими намеками типа:  "Самое лучшее  в  моем
рагу  из телятины под  белым соусом, мое солнышко, -- это ваш очаровательный
большой палец, который  вы окунули в соус". В общем, я с ней говорил  томным
языком. Это было  похоже на ласку, от которой пробегает по коже озноб. Среди
своих  посетителей,  таксистов  и зачиханных коммивояжеров,  она моментально
распознала парня из  элиты.  Такие  вещи  не  обманывают. Мы  уточнили  наши
отношения однажды вечером. Я рассчитывался, и у  меня оторвалась пуговица. У
меня всегда были нелады с  пуговицами.  В то  время,  когда я  холостяковал,
пришить пуговицу для меня было примерно то же самое,  что исполнить цирковой
номер.  Я специально выбирал английские иголки (у них самое широкое ушко), и
все же вдеть нитку а иголку было для меня все  равно  что игра в бильбоке! А
кроме всего прочего,  пришивать в одиночку у  меня  особой охоты не  было. Я
пришивал намертво. Когда я  застегивался, пуговица держалась, как  гайка, но
зато рвалась петля. Обо всем этом я и рассказал Берте. "Послушайте, господин
полицейский, -- говорит она мне, -- завтра я после обеда свободна, приходите
ко мне на  чай и приносите все  ваше рванье. Я  вам все починю. Я  знаю, что
такое одинокий мужчина".
     Она жила в конце улицы Карл Маркс Бразер, в квартире над рыбной лавкой.
Поэтому в ней постоянно стоял стойкий запах рыбы, особенно летом, когда едва
выбравшись  из невода, рыбахек, почувствовав  волю, начинает  источать  свои
ароматы.  А чай у Берты --  это были четыре сардельки в белом вине,  которые
она  стянула  из  личного  продуктового  шкафа Ипполита.  Настоящие лионские
сардельки: толстые, сочные, с крупинками сала внутри и лопнувшей шкуркой, из
которой  сочился сок.  Пока она поджаривала сардельки,  она  объяснила,  что
кухня  --  ее  хобби.  Она  глубоко  презирала  усатого   повара  из  своего
ресторанчика,  этого   нечистоплотного  старого  пьянчужку,   который  варил
спагетти, годившееся разве  что  на клей для афиш,  и совсем не  умел жарить
мясо.  Единственное,  на  что  был  способен  старый пень,  --  это  сварить
телятину, да иногда приготовить заварной крем, когда он пек пирожное.
     Берюрье набожно складывает руки.
     -- В тот день, ребята, я ел самые  потрясающие сардельки в моей  жизни!
Было такое ощущение, что ты причащаешься!
     Он внюхивает свои эмоции, как нюхательный  табак, и  берет в руки  свою
энциклопедию, на которую совсем перестал ссылаться.
     --  До того, как я продолжу  рассказ  о своем  личном опыте, надо снова
окунуться в классику. В этой книге они очень длинно, как от Бордо до Парижа,
распространяются о том, что  связано  со  свадьбой,  что  ей предшествует, о
помолвке,  о  правилах  сватовства  и  всех  проблемах.   Они  прежде  всего
подчеркивают, что девчонки с самых ранних лет только  о том и думают, как бы
окольцеваться. Распутные или целомудренные  до такой степени, что  все у них
поросло паутиной, эти мамзели пуще всего на свете боятся Святой Екатерины --
покровительницы девственниц. Поэтому с их стороны надо  остерегаться ловушек
для мужей, которые они ставят для вас на тропе своего целомудрия.
     Потрясая своей библией, он злорадно изрекает:
     -- Я проштудировал основательно  этот вопрос в  учебнике. Вот, в  общей
сложности, за  что  ратуют эти  ученые шаркуны. Когда молодой человек завлек
девчонку  в  свои сети,  охмурив  ее  своими  усиками  и  выдав  ей  длинный
комплимент  на пневматических  вздохах,  он  решает прощупать  почву  насчет
женитьбы. В  то время было принято проводить расследование по поводу family*
девушки, чтобы установить, нет  ли в  ее  родословной жуков-долгоносиков, не
скрывает ли ее папа какуюнибудь дурно пахнущую  историю типа банкротства, не
искупает  ли  ее старший брат невинную ошибку своей юности в высшем колледже
государственной тюрьмы  Френ.  Для этого к  крале направляли дружка-приятеля
молодого человека.  Специальный  посланник по этому случаю  надевал парадную
одежду -- жакетку и шляпу  циркового фокусника. Разговор с  папой он начинал
охмуряющим тоном: "Мой приятель  Имярек, который испытывает  чувства к вашей
дочке,  поручает  мне  справиться  насчет  ваших  чувств,  чтобы  не  набить
ненароком себе  шишку о вашу  дверь, барон..." Или  что-нибудь в этом  духе.
Старый барон скреб бородку (а в  те времена  было  модно  носить  бородку) и
отвечал, что  весьма польщен, но тем не менее обязан сообщить об этом  своей
родне.  Как  бы  не  так!   Он  просто  выигрывал  время,   чтобы   провести
контр-расследование.  Он хотел  разузнать побольше о Ромео, быть  уверенным,
что господин  ухажер не отец-одиночка, что он не  прожигает жизнь  в казино,
что он ведет цельный образ жизни. Ну, допустим,
     * Семья -- англ.
     расследование показывает, что претендент на руку  его дочери белый, как
стиральный порошок "Персиль". Тогда тесть и  посланник организуют встречу на
нейтральной почве  двух семей, чтобы поближе  вглядеться  в физиономии  друг
друга. Часто такие встречи происходили в  музее или в городском саду, или на
паперти церкви  после окончания  службы.  Неожиданная  встреча  нос  в  нос,
притворное удивление. "Это просто судьба! Мадемуазель Матильда, вы  здесь! И
с вашими предками! Позвольте вам представить папу-маму..."
     А девчонка также  сухо отвечала, сдвинув, как при прыжке ноги: "В самом
деле,  это  просто  невероятно!  Я  как  раз   говорила  о  вас  маман,  вот
только-только! Это какая-то терапия, месье Пьеро!"
     Предки  пожимали  друг  другу руки, изгибая насколько возможно  спину в
поклоне.  Перекидывались  парой слов  о погоде, о цене на редиску,  о  цвете
белого жеребца Генриха  IV  и по-быстрому  разбегались, чтобы  посудачить  о
первых  впечатлениях.  "Мамулечка,  и ты  веришь,  что  у  нее пелеринка  из
настоящей норки?" Или: "Отец выглядит  вполне серьезным мужчиной, но мать, с
ее накрашенными губами, выглядит  просто легкомысленно!  Честное слово,  она
принимает  себя за  Сахару  Бернар..." В общем, каждая группировка  начинала
потихоньку вести разрушительную работу. "А что это за лента на груди у папы?
Розетка  Иностранного ордена или  ленточка  для перевязи торта"?... "Малышка
хорошенькая, но  ты  уверен, Гастон,  что у  ее  братишки все  в  порядке  с
мозжечком? Ты заметил, как он выворачивает колени  при ходьбе?"... "А почему
мадам Мишю одевается, как  работница городского  сада, которая выдает стулья
напрокат? Чтобы  выглядеть серьезной  или чтобы вызвать к себе  жалость?"...
"Почему ты не сказал, что ее отец так сильно припадает на одну ногу? Надо бы
навести справки, Эрнест, вдруг это передается по наследству" и т.д. и т.п.
     Наконец, кое-как все  утрясалось. Отец будущего мужа принаряжался,  как
милорд,  и, натянув белые  перчатки  и собравшись  с духом,  шел  официально
просить руки дочери. "Так вы отдаете за нас вашу крошку или нет?"
     Но самое щекотливое дело -- это  свадьбы по расчету, с помощью  которых
предки старались обделать свои делишки. Свах было навалом во все времена. Но
в то время это было настоящим социальным бедствием. Я вспоминаю,  как хотели
обженить  одного  моего кузена,  Анатоля, сына  оптового  торговпа скобяными
товарами. Это был спокойный малый. Женитьбе он предпочитал  приятелей. Когда
он хотел  ощутить  интим,  он отправлялся  либо  в "Сфинкс" --  это  в нашем
областном  городе, -- либо в "Антинею"  -- шикарное заведение для  избранной
публики, в  котором всех его  обитательниц по  утрам  протирали  медицинским
спиртом. Ну,  а поскольку Анатоль уже приближался  к критическому  возрасту,
его  надо было  как-то пристраивать. Сам  Анатоль  был очень ленивый  малый.
Поэтому  поисками невесты  занялась  одна  старая  ханжа  --  жена нотариуса
Ляфуйнас.  Это была  известная  в своей области личность:  белые  волосы, на
кадыке велюровая ленточка, лорнет и черный шарф.
     В ее досье фигурировала дочь одного генерала. По ее мнению, это был как
раз размер Анатоля. Девица получила недурное воспитание у монашек,  говорила
на  двух языках, имела приличное приданое и, к тому же, подавала  надежды со
всех  сторон.  Не  то   чтобы  хорошенькая,  нет,  но  в  ней  был  какой-то
ненормальный шик.  Судя по  фотографии,  она была  не Грета Карго, во делать
пацанов  и ругаться  с  горничной она вполне  годилась. Мой Анатоль  говорит
"о'кей", и назначается встреча.
     Толстый заерзал на стуле.
     --  Кузен прифрантился,  как  на  парад.  Прямо  вылитый  Наполеон!  Он
приходитк  нотариусу,  а  там  уже,  как  по  мановению  волшебной  палочки,
оказались генерал  Гландош со  своей страхолюдинкой.  Когца  ее  представили
Анатолю, его чуть было  не вырвало прямо на  ковер! Он увидел воочию,  какой
ему выпал выигрыш.
     На фото Терезита  

Глава одиннадцатая


В которой все становится еще сложнее

     Я  выхожу  из  конференц-зала  и  вижу,  что  наш  Достопочтенный  Берю
разговаривает  с  Дюпанаром, который сегодня был посыльным по школе. Толстый
чем-то недоволен.
     -- Эти паразиты  мне уже осточертели, -- громко  восклицает он. -- Я не
хочу их видеть!
     Заинтересовавшись,  я  подхожу  к  ним.  В это мгновение  этот  ублюдок
Дюпанар зовет меня голосом кентавра:
     -- Госпадин Саяато! Сейчас же в кабинет сподина директора! Там какие-то
дамы и господа хотят с вами побеседовать.
     -- А кто это? -- спрашиваю я.
     -- Доктор Клистир и его селедка, --  отвечает Жирный. -- Они, наверное,
пришли к  директору жаловаться, обозлившись на то, что случилось вчера ночью
на этом сеансе.  От этих чокнутых ничего другого и ждать  не приходится.  Но
пусть они не мечтают, я и не подумаю перед ними извиняться.
     -- Только без шума. Толстый, --  призываю я  его, --  от  этого зависит
твоя педагогическая карьера.
     --  Если  я  начну,  то  это  будет  мордобой  с  музыкой,   --  ворчит
достопочтенный педагог.
     Я начинаю его  увещевать. И как  всегда он, в конце концов, соглашается
со мной, и, что-то бурча себе под нос, идет со мной в кабинет директора.
     Биг босс сидит за своим рабочим столом, раздосадованно  перекладывая на
нем бумаги. Напротив  него сидит чета Клистиров. Они с ужасными физиономиями
рассказывают  ему  о своих  напастях.  Увидев нас,  они  вскакивают, и  папа
серафистов кидается нам навстречу, как бородатый электрический скат.
     -- Прохвосты! Совратители! -- агонизирует он.  -- Разрушители семейного
очага!
     Толстый и я выдерживаем этот натиск и эти оскорбления с аморфным видом.
У меня  такое мнение, что у него.  Клистира, лопнул приводной  ремень,  и он
идет вразнос. Этот лекарь, наверное,  срочно выписал себе рецепт и получил в
аптеке  порошок  белены! По  всей  вероятности  от  этого папства  у него  в
мозжечке образовалась трещина. Берюрье, еще не потерявший благородства после
своей блестящей лекции, поворачивается к шефу:
     -- Сподин директор, -- обращается он к нему,  -- мне  самому вытряхнуть
его их штанов или вы это возьмете на себя?
     Директор успокаивает его жестом, мимикой и голосом.
     --  Без  паники!  Возьмите  себя  в  руки,  доктор,  я  прошу  вас,  --
рекомендует он.
     Но  это невозможно!  Из Клистира  льет, как  после  клизмы.  Невозможно
остановить поток слов, вытекающий из-под его бородки. Настоящий водопад.
     -- Возьмите себя в руки! -- гремит он.  --  В то время, когда моя дочь,
за несколько дней до родов, томится в самой ужасной тревоге!
     После последней части фразы я насторожился.
     -- Доктор, а чем встревожена госпожа Матиас?
     Клистир  I  хлопает  ресницами.  Его  нос картофелиной  шевелится.  Его
золотые монокуляры  мечут молнии,  а за  дрожащими стеклами тускнеет взгляд.
Его прямой пробор  становится  зигзагообразным. Гнев  доводит его  до белого
каления.  Он  брызжет  слюной, давится ей,  в легких астматически хрипит, он
говорит то в высоком,  то в низком стиле и,  наконец, умолкает, как умолкает
патефон,  коща игла  увязает в  пластинке, размягченной от  жары.  И тут  со
свежими силами на  помощь  ему  бросается  его  благоверная. Она  решительно
настроена поговорить,  а учитывая, что она сидит напротив зеркала, она имеет
возможность поносить  нас  последними  словами  и  одновременно разглядывать
себя.  Она говорит,  что  мы  позор  нашей  профессии, экскременты общества,
миазмы человечества, ядовитые  протуберанцы,  очень злокачественная опухоль!
Она  говорит, что мы  оскверняем, посягаем, вызываем эрозию и сыпь,  наводим
рожу, расчленяем  трупы,  нарушаем общественный порядок,  губим, разлагаем и
разочаровываем, приносим  несчастье, обесчещиваем,  устраняем, убиваем детей
во  чреве матери. Директор хочет остановить ее, но  прервать ее еще сложнее,
чем лекаря.
     Зоб  трясется,  отвислые  щеки отвисают  еще  больше,  голосовые связки
настроены на  ноту "соль"! Это настоящий вулкан, разговаривающий сам с собой
в  зеркало,  рассказывающий  о нас обоих  ужасные вещи и извергающий  на нас
всеуничтожающую лаву. Наша родословная на глазах чахнет, становится нелепой,
испачканной   грязью,   дурно  пахнущей.  Я  и  Берю,  мы   чувствуем   себя
мерзопакостными до глубины души, хотя ничего не понимаем. Мы склонны думать,
что  попали  в снежную лавину. Мы приходим к убеждению, что все это правда и
притом вполне  заслуженная,  что мы на самом деле недостойны жить  на земле.
Что  наша  доля  кислорода  -- это  грабеж среди  бела дня,  злоупотребление
легких! Что мы портим пейзаж. Что наша жизнь -- ошибка природы.
     У  нас заходит  мозга  за  мозгу.  Мы  чувствуем, что стали  источником
уродства  и  обнаруживаем  у  себя  всякие  мерзости.  У  нас  в  голове  не
укладывается, что мы стали такими ужасными, такими противными и  приносящими
беду,  такими заразными и такими испорченными. Такое открытие  сбивает нас с
толку. А  мы думали, что  вели более или менее  нормальный  образ  жизни.  А
получается, что за этой ширмой самоуспокоенности  скрывалось столько пороков
и безобразия. Оказывается, мы насквозь прогнили и ни о чем  не догадывались.
Мы  исходили  сукровицей,  но  продолжали  радоваться,  пребывая  в   полном
неведении.
     Наконец,  мадам Клистир больше не  в  состоянии  превращать  кислород в
белиберду.  Ее  легкие  не  справляются,  теряют  боеспособность.  Наступает
тишина, но воздух продолжает вибрировать. Гнев Клистиров витает в угрожающей
тишине кабинета.
     Я вдыхаю большой глоток воздуха и перехожу в наступление.
     -- Доктор, -- говорю я,  едва разжимая челюсти из опасения укусить его.
-- Если бы вы были на десять лет моложе, я бы выщипал вашу козлиную бородку.
Поэтому, принимая  во  внимание ваш возраст, я ограничусь вопросом о причине
этого приступа.
     Он изумленно шевелит губами.
     -- Говорите спокойнее, я прошу вас! -- заявляет директор.
     Клистир решается.
     -- Прошлой ночью, --  говорит он глуховатым голосом, так как он немного
глух на ухо,  -- после того, как  вы устроили кавардак в моем  доме, вы ушли
вместе с моим зятем, так или не так?
     -- Так точно!
     -- Что же вы, кретины, там делали?
     -- Мы были в бистро, -- отвечает Берю.
     Его старуха завизжала, как будто ей объяснился в любви орангутанг.
     -- Какой ужас! -- восклицает она и судорожно крестится.
     --И, само собой разумеется, вы позорным образом напились? -- спрашивает
доктор.
     Эти слова рассмешили Берю.
     --  Да   мы  выпили  всего  одну  бутылку  портвейна  на   троих,   для
поджелудочной, это же все равно, что слону дробинка!
     Врач  не  может  удержаться  от  гримасы.  Портвейн в  его  воображении
человека, пьющего одну воду, гораздо хуже, чем касторовое масло.
     -- Обманщики!  -- взвивается его попугайчиха,  состроив в зеркале через
плечо директора ужасную гримасу. -- Вы напоили моего  несчастного зятя. Этот
мальчик такой слабый, такой безвольный!
     --  Он сам подтверждает это тем, что киснет в вашем некрополе, -- вторю
я ей.
     Старушка на глазах  лишается чувств. Я  сам напросился на то,  чтобы по
мне  устроили  панихиду.  Теперь эти  серафисты  повесят  мне на  шею  дело.
Припишут, что я навел на них порчу. Мое будущее становится туманным, дорогие
мои. Надо быстро включать противотуманные фары, чтобы его рассмотреть.
     Она уже приготовилась  лишить свежести мою физиономию при помощи своего
зонтика, но ее фрукт удерживает ее.
     -- Месье, -- обращается  он ко мне,  -- вы вовлекли  этого  несчастного
мальчика, я ничуть в этом не сомневаюсь, в самое гнусное распутство! В какое
же гибельное место вы его завели, этого почти отца?
     -- Да никуда мы его  не заводили! --  ору я с  такой  силой,  что  одно
стекло в раме лопается. -- Мы  выпили по  стаканчику.  Немножко поговорили и
отпустили его, вашего ученика-капуцина.
     -- Рассказывайте сказки, месье! Он не пришел домой!
     Мой гнев застревает в миндалинах,
     -- Ккакк, не пришел? -- бормочу я.
     Старая поднимает над собой знамя восстания.
     --  А  так, что  он не  спал  дома! И это через несколько месяцев после
женитьбы! Хорошенькое дело! Просто здорово! Нравы, как в Париже!
     На этот раз у меня пропадает желание подливать масло в огонь, наоборот.
     --  Я  умоляю вас, мадам,  давайте поговорим спокойно, -- щебечу я, как
воробушек. -- Здесь какое-то недоразумение.  После  того как  Матиас ушел от
вас, он был с нами всего полчаса, и то метрах в двухстах от вашего дома.
     Бедняжки  переглядываются.  Мой тон был таким искренним, что  они вдруг
сразу успокоились.
     -- Боже милосердный, -- бормочет папа, -- что же это такое!
     -- Какой же вывод? -- спрашивает прирученная наконец-то мегера.
     -- Он что, до сих пор никак не дал знать о себе? -- спрашиваю я.
     -- Никак, ни звонка, ни записки, -- отвечает Клистир.
     Тревога усилилась еще  больше после того, как  наш директор заявил, что
Матиас  сегодня  утром не  пришел иа лекцию  по пулевым  отверстиям. Тайна с
анонимной  подписью,  правда,  любезные   друзья  мои?  Ваш  горячо  любимый
Сан-Антонио   мысленно   возвращается   к   тому  памятному  небезызвестному
телефонному звонку, который так  волновал Матиаса. В его перегруженном мозгу
проносятся ужасные мысли, окрашенные в траурные цвета.
     Берю делает мне знак отойти в сторонку.
     -- Что ты расстраиваешься из-за этого,  -- говорит он мне. -- Мы же ему
целый вечер  в голову вдалбливали,  что он живет  среди  придурков. Вот он и
ушел  по-английски.  С  мужчинами  это  часто  бывает,  такая необходимость.
Особенно с тихими. Они начинают паниковать и идут напролом!
     Я качаю головой, чтобы избежать соблазна потрясти ею.
     -- Это совсем не  похоже на нашего друга Матиаса,  Толстый. А потом, не
забывай одну вещь: вот уже несколько дней кто-то угрожает его жизни. По этой
причине я и нахожусь здесь!
     Он  шмыгает носом и  смотрит  на  меня  своими  добрыми  встревоженными
глазами. Он забыл свои фундаментальные принципы хорошего тона.
     Он снова становится самой обыкновенной сыскной ищейкой.
     Готовый лаять по-собачьи, как говорят у нас в деревне!
     -- Мы его оставили здесь! -- говорю я, топнув ногой по асфальту.
     Я смотрю в том направлении,  куда вчера ушел Рыжий.  Из ворот дома, где
живут  отвратительные  родичи  его жены, пахнет камамбером. Запах  ощущается
даже на углу следующей улицы. Подняв голову, я смотрю на их окна, скрывающие
какую-то  тайну  за  флорентийскими  шторами,  которые  придают  Лиону  вид,
отличающий его от любого другого города.
     Я вновь  вспоминаю прошлую  ночь.  Я вижу огненную  шевелюру  Ван Гога,
бредущего по улице при лунном свете. Берю тоже  вспоминает. Когда на его лбу
собирается столько же морщин, сколько на заду сидящего слона,  это означает,
что он ударился в ностальгические воспоминания.
     --  Надо было проводить его до двери, -- прискорбным голосом произносит
он.
     В его голосе звучит и сожаление, и упрек одновременно.
     -- Да ему оставалось пройти  всего  несколько  шагов, парень, --  робко
защищаюсь  я.  --  Кто  знал,  что  с  ним  что-нибудь приключится на  таком
коротеньком отрезке.
     -- Надо было  хотя бы посмотреть, что  он дошел до  дома, -- продолжает
причитать Распухший.
     Я начинаю нервничать:
     -- Кончай,  сарделька,  мы не  в Тель-Авиве! У стены  стенаний  стенать
запрещается!
     И обозленный, направляюсь к дому Клистиров. В этот пасмурный полдень на
улице пустынно, как и прошлой ночью.
     -- Кто-то следил за  домом Матиаса, пока мы  там были,  -- подумал  я с
редкой проницательностью, которая, как вы знаете, свойственна только мне. --
Этот кто-то видел, как мы вышли из дома с Ржавым. Он пошел за нами. А потом,
когда мы расстались с Матиасом, напал на  него. Но сделать это он мог только
внутри дома, иначе мы бы что-нибудь услышали.
     Я  захожу в  подъезд. Пахнет кислыми щами и кошачьей мочой. Пожелтевшее
объявление доводит  до  сведения гостей, что  жилище  консьержки находится в
глубине  двора.  Я  прохожу  через  мрачный  квадратный  двор; здесь  растут
несколько  зеленых  растений,  которые  от недостатка влаги так и не  смогли
приобрести вид настоящих деревьев. Берю идет за мной.
     Черные  безмолвные  фасады  домов  отвесно устремляются в  прокопченное
небо, которое воспевал когда-то знаменитый Беро.
     В   глубине  двора  стоит   строение  с  крышей  из  цинкового  железа,
напоминающее пристройку. Дверь клетушки консьержки  застеклена. Я заглядываю
в  комнату, но там темно, как  у  негра  в заднице,  который  роет туннель в
полночь в безлунную ночь. Мне ничего  не остается, как  постучать в дверь. С
той стороны к  стеклу  прилипает  мертвенно  бледное лицо,  как квитанция  о
штрафе под дворником  ветрового стекла машины водителя, нарушившего правила.
Лицо  совы или  ее двоюродной сестры. На лице выделяются  два черных  глаза.
Взгляд  острый, как шпилька  женского  туфля. Только  я собираюсь  с силами,
чтобы  изобразить для  этого  комнатного  видения то, что  принято  называть
грациозной улыбкой, как дверь приоткрывается.
     Из-за отблесков стекла я не  разглядел,  что  у  этой  особы есть еще и
бородавки  на   лице.  Причем  самые  симпатичные,  которые  мне  доводилось
когда-либо видеть:  черные  и  серые, с  волосами и без волос, по  несколько
рядом, с трещинами, выпуклые и сплющенные. Весь этот чудный экзотический сад
принадлежит этой славной церберше.
     --  Вы  по  какому  поводу,  --  суховато,  но  вместе  с тем  сердечно
спрашивает она.  У нее  настоящий лионский выговор,  по сравнению с  которым
выговор матушки Коттиве* напоминает выговор жителей Анжу.
     *   Матушка   Коттиве  --  персонаж  народных  сказок.  Она  тоже  была
консьержкой.   Она   употребляла   все  выразительные   средства   лионского
разговорного языка. -- Примеч. авт.
     -- Полиция, -- отвечаю я, не таясь.
     Она издает такой возглас, который доселе не слышало ухо фараона.
     -- Ох, бедняжка! -- восклицает она.
     Затем отходит в сторону и приглашает:
     -- Входите же!
     Мы проникаем в ее берлогу. Там темно, грязно и пахнет чем-то нехорошим.
На небольшой плите в кастрюле на медленном огне варится льняное семя. Густое
варево из  льняного семени пыхтит  крупными  пузырями. Берю настораживается,
поводит носом, принюхивается.
     -- Это можно  есть? --  спрашивает Толстый, показывая  на эмалированную
кастрюлю, в которой булькает странное варево.
     --  Да  нет, милейший,  --  жалобным голосом говорит  консьержка, --  я
готовлю  себе  припарку из  льняного  семени  и горчицы,  это  помогает  при
бронхите!
     Для доходчивости она легонько покашливает.
     --  У  меня начинается  бронхит,  -- говорит  она, --  такая  погода. В
последние дни  льет, как из  ведра, и  пока дойдешь отсюда до входной двери,
промокнешь до нитки.
     Она освобождает два стула, колченогих, как и она сама, и приглашает нас
сесть. Ее жилище состоит  из всего одной  комнаты. Почти все  пространство в
ней  занимает  кровать, на  которой  Гималаями  возвышается  пуховая перина.
Остальная часть занята  столом, который покрыт лоснящейся от  жира клеенкой.
На столе еще лежат пахнущие прогорклым остатки еды и стопка старых журналов.
За этим столом она проводит все свободное от службы время. Ростом консьержка
от  силы метр  сорок,  на  макушке  черепа  большой  шиньон, как  у служанки
Клистиров.  На шее черная косынка, на ногах дырявые  чулки из черной шерсти.
При  разговоре  она  как-то  интересно  высовывает  язык:  он заостренный  и
постоянно  двигается, как у хамелеона, когда он молниеносно выбрасывает  его
изо рта, чтобы схватить какую-нибудь мошку.
     Понизив голос, она шепотом спрашивает:
     -- Что случилось?
     Берю все чаще и чаще поглядывает на кастрюлю, в которой варится льняное
семя. Его  неудержимо притягивает запах  варева.  Он его  провоцирует. Мы не
успели перекусить,  и у  него  начинаются рези во внутренностях. Насколько я
знаю этого весельчака, сейчас для него важно одно: съедобно льняное семя или
несъедобно.
     -- Госпожа консьержка,  -- очень  учтиво  начинаю  я  разговор,  --  вы
случайно, не слышали какую-нибудь возню а доме прошлой ночью?
     Она,  вздымая свои похожие на метелки из перьев руки к небесам, которые
в данном случае заменяет абажур с кисточками, восклицает:
     -- Бу! Святая Мария Плодородная! Конечно же, милейший! Конечно!
     Я подмаргиваю Берю,  но  его Высочество,  загипнотизированный запахами,
уже ничего не соображает.
     -- Расскажите поподробнее, уважаемая мадам, -- нараспев  произношу я, и
с такой любезностью смотрю на нее, что это граничит с похотливостью.
     Она завязывает концы  косынки и передвигает на плите кастрюлю на кружок
поменьше.
     -- Вы  представляете! -- говорит  она, вчера вечером действительно была
ужасная возня. Два каких-то идиота устроили в доме ржачку.
     Я изо всех сил стараюсь проглотить слюну. Я проглатываю ее и продолжаю:
     -- Они не скандалили?
     --  В  каком-то  смысле,  почти что. Эти  чокнутые скорее  вопили,  чем
смеялись.  Я  подумала,  что это какие-нибудь  забулдыги.  Я  встала и пошла
сказать, чтобы они прекратили: это серьезный  дом, в  нем  живут  порядочные
люди.  Но  когда я вошла  в подъезд, их там уже не было. Я  открыла дверь на
улицу и увидела, что они вошли в бистро, что и следовало ожидать.
     Тогда я тихонько спрашиваю ее обворожительным и таинственным голосом:
     -- Вы ничего не заметили необычного?
     Она хмурит брови.
     --А что?
     -- На улице, напротив дома, никого не было?
     Ее  кактусовое  лицо озаряется  улыбкой, и я  вижу, что  во  рту  у нее
осталось всего четыре  зуба --  гнилые, но  свои, которыми она  может только
улыбаться и жевать пюре.
     -- Вы что-то смешное говорите, полицейский.
     -- А именно? -- встревает Толстый.
     -- Снаружи то никого не было, а был кто-то внутри.
     В моей подкорке раздается тревожный звонок.
     -- Что вы говорите, госпожа консьержка! И кто же находился в доме?
     -- Одна дама, -- ответила она.
     От  этих  слов  мои  железы  любопытства  начинают работать  на  полную
мощность.
     -- Расскажите поподробнее!
     Старушка  приводит в порядок все увиденное ночью,  чтобы рассказать  об
этом.
     -- Значит, когда я вышла,  -- объясняет она. -- сначала я не  заметила,
что  во  дворе  кто-то  был. Я заметила эту  даму, когда возвращалась назад:
молодая,  хорошо  одетая, надушенная, мой  милый! Но  уж больно вонючие были
духи!
     Если славной старушонке  нравится запах, который царит в ее  сарае, нет
ничего удивительного в том,  что она называет  "вонючими"  арабские духи или
духи "Мадам Роша".
     -- Вы с ней разговаривали?
     -- Само собой разумеется! Я спросила  ее, что она делает  в моем дворе.
Хотя я в общем-то догадалась, почему  она здесь, потому что она пряталась за
мусорным ящиком.
     --  Что она зашла справить неотложную и естественную нужду, -- поясняет
старуха. -- Так часто бывает.  Возвращаешься после ужина,  а на улице тебя и
прихватит. Особенно гиблое дело для пузыря " белое вино.
     -- Что вы ей сказали?
     --  Что  она  гнусная  тварь,  --  поясняет  уважаемая  особа.  --  Она
извинилась и ушла.
     -- Она вышла из дома?
     -- Наверное. А что ей еще там было делать?
     -- Значит вы не видели, как она ушла?
     От  моего вопроса моя  собеседница  приходит в волнение. Она  перестает
врубаться в смысл вопросов, зачем-то глотает воздух, надувает губы и смотрит
на  меня своими глазами, похожими на пузыри, появляющиеся на  поверхности ее
варева из льняной муки.
     -- Конечно нет. Меня уже тогда знобило.  Я и не собиралась ее провожать
до входной двери.
     Вдруг  в этот момент  раздается громкий крик. Слоновьим  криком  кричит
Толстый. Смельчак  сунул палец в кастрюлю, чтобы  подцепить немного  муки  и
обжегся.
     -- Вы же обожжетесь, милейший! -- с небольшим запозданием заявляет наша
хозяйка.
     Берю  сосет свой палец, который любит хватать все, что  плохо лежит. Он
виновато  улыбается.  На  его физиономии  написано  "Прошу прощения,  но  не
обращайте на меня внимания".
     Привратница продолжает:
     -- Теперь, когда  вы обратили на это внимание,  мне тоже интересно, что
там  делала  эта девица.  Тем более, что  сегодня утром,  когда  я  вывозила
мусорные ящики, я не обнаружила там следов, о которых я думала. Я, наверное,
ее спугнула до того, как она оправилась, правда?
     -- Может быть, -- лгу я.
     --  Во  всяком  случае,  это не принесло  ей  счастья, если она  хотела
нагадить у меня во дворе, -- со смехом говорит эта наглая ощипанная птица.
     У меня что-то заклинивает между ребрами.
     -- Почему?
     Подметальщица подходит  к комоду из орехового дерева,  выдвигает ягцнк,
что-то вытаскивает оттуда и подносит его на свет, который проникает через ее
стеклянную дверь (между прочим, дверь -- единственное отверстие для  света в
ее  берлоге). А в это время Берюрье, вооружившись деревянной ложкой, которой
старуха помешивала будущую припарку, тайком пробует на вкус льняную муку. Он
чмокает  своим язычищем  и качает головой.  Вкусовые  бугорчики на  языке не
подают сигнала тревоги.
     -- Вкусно? -- спрашиваю я его.
     -- Есть  можно, -- утвердительно отвечает Людоед.  -- Я уверен,  что  с
тулузскими сардельками и со сливочным маслом это было бы то, что надо.
     Консьержка протягивает  мне ключ с номерком из красного  дерева. На нем
золотыми буквами  написано "ГОСТИНИЦА  СТАНДИНГ". Согласитесь, что это очень
странно, правда? Такие совпадения случаются только в  моих книжках. В жизни,
конечно, такое тоже  бывает, но этому обычно  не верят. Потому что, в общем,
если все  хорошенько  обдумать  и принять  версию этой  милой  консьержки, я
вынужден сделать вывод,  что некая  дама участвовала  в похищении Матиаса. И
что она  пряталась  во  внутреннем  дворике дома  и  обронила этот  ключ  от
гостиничного номера, а название гостиницы "Стандинг".
     Стандинг! В то время,  как мой  Упитанный  Бутуз читает курс лекций  по
стандингу,  т.е.  по  хорошим  манерам!  В  то  время,  как он дает молодому
поколению  прекрасные рецепты и  развивает их  интеллект и  делает интеллект
приспособленным к жизни, одним словом, создает в нем особый микроклимат.
     --  Вы  думаете, что  этот ключ принадлежит той девушке? --  с  нажимом
спрашиваю я.
     Мадам Паутина обижается, что я сомневаюсь.
     -- А  кому  же  он  может принадлежать, скажите  на милость? Эта  особа
присела на корточки за моими  мусорными ящиками.  И ключ выпал из кармана ее
плаща. Может у нее карман дырявый, откуда я знаю!
     -- А почему бы и нет? -- тихо бормочет мой подчиненный.
     Я ищу глазами Огромного, желая прочесть его мнение по его глазам, но он
тут же поворачивается ко мне спиной. Ему здорово понравилась льняная мука. Я
думаю, что он сейчас сделал открытие в кулинарии, и что с этого момента  эта
мука станет для него основным продуктом питания.
     -- Не  могли бы вы, уважаемая  мадам, поподробнее описать ту женщину  с
ключом?
     Она собирает  все  мысли  в ладошку я  делает  большую паузу,  чтобы  я
подумал,  что ее заявление имеет огромный вес! И, наконец, начинает говорить
серьезным голосом:
     -- Блондинка  высокого роста. Широкие, как  края  ночного горшка, губы,
милейший. Короткие волосы. На ней был черный плащ,  блестящий как клеенка. Я
заметила,  что  он  черный,  когда  выходила,  а  что  он  блестящий,  когда
возвращалась.
     Любопытное  объяснение, так сказать. Черепок уважаемой  мадам работает,
примерно, как раковина улитки. Тем  не менее, считая,  что она  мне довольно
много сказала  об  этой  женщине, я  благодарю  ее за неоценимую помощь. Чем
привожу в дрожь восторга ее бородавки.
     -- Ты готов? -- обращаюсь я к Толстому.
     Берю оборачивается. Его лицо  внезапно становится похожим  на  сплошной
ожог. Взгляд туманный.
     Консьержка глянула на плиту и испустила крик отчаяния.
     -- Моя припарка!
     Ужасный все слопал! Кастрюля пуста! Госпожа Церберша не верит глазам. У
нее начинается приступ  бронхита. В груди у  нее  свистит,  как в норвежской
кастрюле-скороварке.
     --  Вы  его  простите,  -- шепотом  говорю я  и  вкладываю  ей  в  руку
десятифранковую бумажку, чтобы  как-то смягчить ее страдания, -- мой товарищ
страдает  мокротно-блудливой недостаточностью  и лечится льняной мукой.  Его
сейчас здорово прихватило, у него приступ, вот он и не сдержался.
     Толстый,  не  раздумывая, направляется в  ту забегаловку, где  мы  были
вчера.  На  всякий  пожарный  случай  он   выпивает   пузырь  божоле,  чтобы
протолкнуть   припарку,  потому   что  пищеварительный  тракт  категорически
отказывается  сотрудничать  с  подобной  бурдой.  Ему  бы  лучше  прочистить
внутренности из  туалетного бачка. А  еще проще --  прочиститься ершиком или
вэнтусом. Но у него свои  соображения  по поводу  лечения  -- божоле.  После
второй бутылки  он  стал  задыхаться,  и тут пробка из  муки не  выдерживает
мощного напора портвейна. Сначала слышится  "плуфф", потом  глухой  шум,  и,
наконец,   нескончаемая   серия   "гроа-гроа-гроа",  как   при   озвучивании
мультфильмов.  Величественный  снова  становится   боеспособным.  Его   лицо
оживает, что следует понимать: становится не таким красным.
     Мы мчимся в гостиницу "Стандинг".
     Гостиница  совершенно  новая.  Она  расположена  на  углу  улипы Святой
Яремной Вены Сына Господня и проспекта Деаля.*
     Если судить  по фасаду кремового цвета, по холлу, отделанному мрамором,
и  по  дорогим  обоям,  начинаешь  понимать все, что город  Лион делает  для
развития туризма. И очень жаль, что ему не предоставили право провести здесь
следующие Олимпийские игры. Игры  дали бы возможность  представителям других
континентов попробовать божоле, фрикадельки из щуки, сардельки с начинкой из
трюфелей,  а  также  полутраурную пулярку  и  шкварки.  Разумеется,  это  не
изменило бы  лицо  мира, но у  нас  был  бы шанс выиграть  несколько золотых
медалей и победить других атлетов, позволяющих себе кулинарные излишества.
     Некая  дама, которую менее  талантливый  писатель назвал бы миловидной,
широко  улыбается мне из-за  стойки. Она уже  в возрасте, но одета по  моде,
волосы  покрашены   в  ярко  рыжий  цвет.  Я  направляюсь  к  ней,  за  мной
санчо-пансует* Берю.
     Она смотрит, как мы идем по холлу, а на лице у нее написано: что это за
странная парочка, и кого из нас можно называть "уважаемая мадам".
     Чтобы не  давать  повод  к кривотолкам,  я  предъявляю  ей  трехцветную
книжку,  которую выдало  мне  государство,  чтобы  я  мог  подтвердить  свою
специальность  (если  ее можно  назвать  специальностью)  полицейского.  Она
перестает  улыбаться, потому что, хотите вы  или нет, но мадам  предпочитают
видеть у  себя  в доме страхового  агента по выплате  семейных пособий, а не
представителей нашей фирмы.
     Потом я вытаскиваю из кармана ключ, найденный дамой с кактусовым лицом.
     -- Это ключ из вашего заведения? -- задаю я вопрос таким -- нейтральным
тоном,  что  с  досады  нейтральная  Швеция  объявила  бы войну  нейтральной
Швейцарии.
     У нее округляются глаза, рот и  даже план Лиона, который она перед этим
рассматривала.
     -- Ой, он нашелся! Наш постоялец очень расстроился.
     -- Могу я справиться о личности вышеупомянутого постояльца?
     Она немножко удивляется, но тут же успокаивает себя тем,
     * Деаль: знаменитый французский физик, муж Жанны Ашет, которая изобрела
телекс- --Примеч. авт.
     * Везет же тем, кто обходится  обычным словарем. Но мы говорим на живом
языке или на этом самом? -- Примеч. авт.
     что сыщики затем и  появляются на  свет, чтобы задавать  свои  коварные
вопросы.
     -- Господин Долороса, -- говорит она.
     Толстый громко баритонирует:
     "Долороса женщина несчастья
     Долороса, твой поцелуй не приносит счастья".
     Я вынужден пнуть его по ноге, чтобы он соблюдал правила приличия.
     -- Испанец? -- справляюсь я.
     -- Панамец, -- поправляет она.
     -- Он остановился в отеле один?
     -- С женой.
     -- Случайно не высокая блондинка в черном блестящем плаще?
     -- Совершенно верно, -- бормочет она.
     -- В настоящее время они находятся в "Стандинге"?
     В ее глазах вспыхивают факелы.  Движением подбородка она показывает  на
соседний   холл,   элегантно  обставленный  датской  мебелью   в  экспортном
исполнении.
     -- Да, они сейчас беседуют с гостем.
     Везет же мне, правда? Бывают дни, когда все  приходит в гармонию, когда
крышки плотно накрывают ночные горшки,  женщины соглашаются разделить с вами
постель,  а  во  время партии  в белот у  всех играющих  на руках по  четыре
вальта.
     Я осторожно подхожу к застекленной двери, прячась за штору  закрытой ее
половины.  И  вижу элегантную  пару, оживленно беседующую  с каким-то типом,
стоящим ко мне спиной.  Женщина очень  красивая.  Брюнетка с  обесцвеченными
волосами.  Необесцвеченные у нее только  прекрасные черные глаза  с длинными
обольстительными ресницами, контрастирующими с волосами. У нее действительно
мясистые губы,  но старухе-консьержке  было недоступно  чувство прекрасного,
коща  она  сравнивала их  с  краями ночного  горшка. Наоборот, они  вызывают
желание впиться в них зубами, как в спелый плод, чтобы ощутить, как по вашим
зубам течет сок.
     Ее  муж  -- худощавый мужчина  с  завитыми  волосами.  Высокого  роста.
Оливкового цвета лицо. Он одет в  серый  однотонный  костюм, на шее  галстук
кроваво-красного цвета. На фоне чистой рубашки он кажется свежей раной.
     Толстый  не отстает  от меня ни  на шаг. Он тоже заглядывает в холл. Он
так выразительно шмыгает  носом, что  от этого пришел бы в восторг сам Денис
Пален -- изобретатель паровой машины.
     --  Неизвестные в батальоне! --  утвердительно произносит преподаватель
хороших манер.
     В этот момент трио прекращает беседу. Все встают. И тут гость Долоросов
поворачивается к нам лицом. От  изумления Его Округлость становится похож на
наполеоновского  генерала  Камбронна,   автора  знаменитой   фразы  "Гвардия
погибает,  но  не  сдается". Чтобы  он не оказался в их поле зрения, я резко
толкаю его в бок, и он отлетает в сторону. Мы  в этот момент напоминаем двух
хохмачей,  которые  выскочили на съемочную площадку, коща раздалась  команда
"мотор",  а главная героиня уже  впилась в губы своего партнера. Это вам  не
телевидение, где посетители могут прохаживаться между камерами и  артистами,
беседуя о погоде и французском администраторе 18 века Боттэне.
     Мы бежим  к кассе, единственному месту в этой вселенной из мрамора, где
можно  спрятаться. Мы вбегает за стойку к блондинке. Говорим ей "тсс", чтобы
она хранила молчание, приседаем на уровне ее колен. Проходит какое-то время.
И тут  Берю обращает внимание на чулки фирмы  "Марки". Он  считает, что  эти
чулки  не  только  заставляют  говорить ноги,  но,  кроме  того,  заставляют
трепетать воображение. Он трется о них своим носом. Еще полминуты, и он даст
волю рукам.
     -- Они вышли, -- к счастью извещает кассирша.
     Как раз вовремя! Мы встаем.
     -- Ну, это уж слишком! -- говорит Толстый.
     Потому  что я забыл вам сказать, друзья мои, что  собеседником панамцев
был не  кто  иной, как  слушатель школы,  который ушел с  лекции Берюрье под
надуманным предлогом визита к "дантисту".
     Это  меня  страшно  радует. Когда  ты  барахтаешься посреди  окутанного
тайной  океана и  не знаешь, в какой стороне находится суша,  ты испытываешь
необычную радость, когда замечаешь на горизонте какой-нибудь островок (пусть
даже  и вредный  для здоровья).  Я  надеюсь,  что  все  оценят  утонченность
созданного  мной  образа,  и  это будет еще одним подтверждением  (если есть
необходимость подтверждать) моих  литературных способностей. Наступает и мой
черед показать нос шведскому королю.
     -- Идем за ними, -- приказываю я.
     Мы выходим, предварительно  порекомендовав блондинистой администраторше
никому ничего нс говорить о нашем визите.
     Слушатель уже идет к своей колымаге. Долоросы стоят на тротуаре и машут
ему рукой.
     Я знаю, где искать слушателя. Следовательно, мне ни к чему превращаться
в рыбу-лоцмана и садиться ему на хвост.
     -- Ты знаешь, как его фамилия? -- спрашивает меня Толстый.
     -- Нет, -- отвечаю я. -- Но это не трудно узнать.
     В это время пара направляется  к своей машине, стоящей на  стоянке. Это
черный "Мерседес" с номером ТТХ.
     Я беру ноги в руки  и бегу к  своей тачке. Прыгаю в кабину и  трогаю  с
места,  открыв  дверцу Толстому,  который  из-за  своего  ушибленного колена
испытывает  некоторые   трудности,  и  не  может  как  раньше  уложиться  на
стометровке за десять секунд.
     Начинается  моторизованная  слежка но  улицам  Лиона. Панамцы  едут  не
спеша. Они проезжают по улице Республики до площади Кордильеров, сворачивают
направо в сторону набережной и выезжают на левую набережную.
     -- Как ты думаешь,  -- говорит  Толстый, начиная  переваривать  льняную
муку.
     -- Я  никак не  думаю, -- обрываю я, -- дай мне все обмозговать, старый
удав.
     --  Ох-ох-ох!  Пожалуйста!  Как  же! Месье Шерлок Холмс: весь  в  себе,
шарики крутятся...
     Он хохочет и, вдоволь нахохотавшись, утихает. Мне кажется, что этот его
курс  об отрочестве надломил его. Он затратил на него столько нервов, что на
какое-то время стал вялым.
     Гонка  продолжается.  Мы  проезжаем  через  туннель  Русого  Креста   и
выруливаем на набережную  Сен-Клср.  За городом Рона расширяется, становится
более игривой, порожистой,  более  дикой. Река  похожа на  руку Амазонки  --
нежную, но мускулистую. Рона не шутит. Она ударом кулака пробивает себе путь
к   нежному   Средиземному  морю.  Это  ее  дружок.  Рона  думает   об  этой
знаменательной  встрече от  самых ледников швейцарских Альп. Рона  спешит на
свидание. По  пути она  успевает порезвиться  с  ласковой  Сотой, но  совсем
чуть-чуть  --  только  чтобы  показать,  что  не  презирает  ее.  Но это  не
успокаивает Рону, совсем нет!  Наоборот, кажется, что это ее  возбуждает еще
больше. Прелюдия ласки! Она  с  упрямством разгоряченной лани продирается по
извилистой  местности. Она ругается: "Где  же это чертово Средиземное  море,
которому  я хочу устроить праздник? Вы  говорите,  надо  повернуть налево, а
потом  все время прямо? Благодарю,  господин  полицейский!" И красавица-лань
продолжает  мчаться тройным галопом  в предвкушении прекрасного праздника  в
долине Камарги.
     Берюрье задремал.  Светает. Робкие  лучи солнца освещают дворец Ярмарок
на  другом  берету, громадный и уродливый. Функциональный. Настоящий дворец,
такой  же  несуразный,  как все дворцы. Я знаю только один красивый дворец в
мире --  Лувр. За исключением дома Франсуа  I, остальные дворцы -- это груда
камня, дикий бетон. Без души. Отесанные  глыбы камня, окна, двери,  наружные
застекленные  двери, лестницы,  лепной орнамент. Напрасно Мальро  чистил  их
стиральным порошком "Омо",  все  равно они похожи на казарму, имеют вычурный
вид  и производят гнетущее впечатление. А  Лувр нет.  Его могла сотворить  и
природа, как сотворила водопады па Замбези (и меня тоже), как Большой каньон
в Колорадо  или побережье Бора-Бора. Это  подлинное величие. Я  помню как-то
вечером  я был в гостях у моего друга Франсиса Лопеза на его старой квартире
рядом с Лувром. Лувр был виден, как на  ладони: весь он  был  освещен лучами
прожекторов,  установленных  на  земле.   Мне  хотелось  заплакать,  так  он
напоминал  громадный   и   могучий  корабль,  горделивый,  как   победитель,
рассказывающий об  истории:  о  Филиппе  Огюсте,  Франсуа I,  Марии  Медичи,
Генрихе IV, Людовике XII... И всех остальных,  которые  строили его: о семье
Наполеонов.  Он  строился  шестьсот   пятьдесят  лет.  И  каждый  закладывал
кирпичик. Несмотря на различия в политике, войны, революции, господа монархи
причащались к  этой сказочной архитектурной  гармонии. Слава --  это  всегда
камни.  Остальное  -- мелкое  тщеславие.  Да, в  тот вечер  у  Франсиса  мне
хотелось  заплакать.  Я  думал  о  том,  что  разрабатывалось  в  колдовских
лабораториях в Москве, Вашингтоне, Пекине или, может быть,  в других местах.
О симпатичных атомах с нейтронной начинкой. Они взорвутся с адским треском и
сметут  все живое, как  это случилось в  Хиросиме, на которую психи сбросили
бомбу, воспользовавшись идиотским предлогом, что это была война. Людей можно
сделать заново, но Лувр? Ни за  что! Вы слышите? Ни за что! Вдумайтесь в эти
три  коротких слова  и  бойтесь, братья мои!  Когда  больше не будет  нашего
Генерала  и его адъютантов, которые могут предотвратить беду, и когда  убьют
Лувр,  придется  перепахивать  Париж,  парни.   И  засаживать  его  соснами,
льежскими дубами, березами и плакучими ивами, то есть превратить  его в лес,
как это было до прихода галлов, а затем, забыть о нем...
     Вот о чем я думаю, преследуя Долоросов.
     Неожиданно  они  притормаживают  на обочине шоссе. Они засекли меня!  С
невозмутимым видом  я  проезжаю мимо. В зеркало  заднего вида я вижу, как из
машины вышла жена и вошла в колбасную лавку. Я проезжаю еще немного вперед и
сворачиваю в тупик.  Я  разворачиваюсь  и ставлю машину носом к дороге. Меня
загораживает какой-то грузовик. Я высовываю наружу свое загримированное лицо
и  жду.  Толстый  посапывает, как  паровая  турбина.  В  этот  раз  я  полон
уверенности, что иду по верному следу.  Пахнет дичью. Но ждать слишком долго
не следует, иначе от нее потянет дущком. Ситуация, кажется, проясняется.
     Проходит  пять  минут,  и  машина панамцев  проезжает  мимо  тупика.  Я
трогаюсь.  Слежка  всеща  действует  опьяняюще. На  этот  раз, соблюдая меры
предосторожности, я даю "Мерседесу" возможность оторваться от меня подальше.
Доехав  до  перекрестка,  машина  поворачивает налево  и идет  на подъем.  Я
подъезжаю к перекрестку как раз в тот момент, когда загорается красный свет.
Я еду  на красный и  буквально под  носом  встречных машин тоже  поворачиваю
налево.  Вслед мне  несется ругань!  Постовой,  стоящий у  столба  с пультом
переключения светофора, принимается исступленно свистеть,  как дрозд в белой
горячке. У  него чуть не лопаются вены от напряжения. Похоже на  праздничные
трели. Только не мелодичные, а пронзительные.  От  этого все собаки в округе
стали срываться со своих цепей. Нет нужды объяснять, что я не остановился. Я
мчусь очертя голову, как человек, ее потерявший.
     "Мерседеса" не видно. Я смотрю на дорогу: там почти пусто. Тогда я  сам
себе думаю, что Долоросы  не должны были так  быстро проскочить этот подъем.
Значит они поехали по той дороге, которую Берю называет прилегающей. Я давлю
по тормозам. Его Высочество летит вперед и ударяется  физиономией о ветровое
стекло. Он сидит на полу между сиденьем и приборной доской. Шляпа в лепешку,
из носа сочится кровь.
     -- Я видел  сон, что  я прыгнул с  парашютом и неудачно приземлился, --
бормочет он спросонья.
     -- И у тебя лопнули стропы, -- смеюсь я.
     Я  сворачиваю на второразрядную, нет,  даже  на третьеразрядную дорогу,
петляющую между  владениями местных рантье. Все кругом  застроено  домиками,
возле  них огороды  с луком-пореем и небольшие  сборные гаражи,  покрашенные
белой краской.
     --   Куда  они  подавались,  наши  ловкачи?  --спрашивает  чемпион   по
свободному падению в абсолютной весовой категории.
     Я  собираюсь ответить, что я не знаю, и тут замечаю  черный "Мерседес",
стоящий на обочине возле  небольшой виллы с  закрытыми ставнями. Парочка уже
поднялась на крыльцо виллы и стоит у двери.  Я  опять резко торможу. И Берю,
который  к  тому  времени успел  подняться  с пола,  снова  кубарем летит  и
ударяется носом  о  стекло.  На этот раз  он мечет громы и  молнии. Глядя на
него, можно подумать, что  он побывал в чемодане факира Бен Хефика,  набитом
битым стеклом.
     -- Ты водишь, как безрукий, -- вопит он. -- Если  бы я у тебя  принимал
экзамен по вождению, я бы тебе сделал пометку в правах "пошел бы ты..."!
     Я  даю ему возможность выговориться, а  сам продолжаю  наблюдать. Дверь
открывается и парочка входит в дом.
     Я подаю назад и ставлю авто под липами, подстриженными под битлов.
     -- Чего мы ждем? --  спрашивает  Неучтивый, изучая цвет крови из своего
носа.
     -- Подождем, пока они уедут, -- отвечаю я.
     -- И что потом?
     -- Мы сделаем небольшой обыск в доме.
     Он широко раскрывает свои большие бычьи глаза.
     -- Ты думаешь, что Матиас здесь? -- неожиданно спрашивает он уже языком
хитрой ищейки.
     У него  мозжечок,  может быть,  и похож  на порцию кислой  капусты,  но
рефлекса полицейского у него не отнять.
     -- Вполне возможно.  Они  недавно заходили в колбасную  лавку. А людям,
живущим в гостинице...
     -- А может, им захотелось заморить червячка, -- высказывается Толстый.
     Я не отвечаю. Я стараюсь врубиться в глубину смысла всего этого.
     Мы  молча  сидим  около получаса. Каждый думает о своем.  Каждый решает
свои проблемы. Он готовится к завтрашней лекции о браке 

Глава двенадцатая


В которой продолжается Глава одиннадцатая

     Мы входим в невзрачный коридор с заплесневелыми стенами. Сдается, что в
этом  бараке не жили  уже  тысячу  лет.  Пахнет сыростью и затхлостью.  Берю
чихает, но  чихает  сильнее  обычного, потому что он  старался удержаться от
чиха.  От  воздушной  волны  закачался  китайский  фонарик,  подвешенный  на
потолке.
     Я моментально выхватываю из  кобуры своего дружка "пифпафа", чтобы быть
готовым ко всему, и продвигаюсь внутрь лома.
     Справа и слева в коридор выходят много дверей. Мы пинком распахиваем их
и заглядываем в комнаты. Пусто, обшарпанно, изъедено молью и пахнет гнилью.
     -- Будто спальня Спящей красавицы из дубовой рощи, -- замечает Толстый,
демонстрируя свои глубокие познания в культуре.
     Нам  ничего  не остается делать, как подняться  по лестнице  на  второй
этаж, потому что на первом мы ничего не обнаружили. Мы вступаем на лестницу,
хотя это и не так престижно, как вступить в воздушно-десантные войска.  Я об
этом уже говорил в моменты  самозабвения. Не так престижно, но более опасно,
так как  едва мы  поднялись на  несколько степеней, как  сверху в  нас стали
плеваться. Какой-то  господин сидит на корточках  на клетке второго этажа  и
весело постреливает в нас  из пистолета с глушителем!  Классный презерватив,
ребята, почти ничего не  слышно! Сцена из фильма Лаутнера! А он один  играет
за всех  дядюшек  в фильме "Дядюшки-убийцы".  В  двух  миллиметрах  от  моей
физиономии отваливается  большой кусок штукатурки. Я едва успеваю плюхнуться
на  живот  и  на  животе скольжу  по  ступенькам.  По  пути  я  задеваю  Его
Округлость. Мы соединяемся и катимся  дальше в виде небольшой лавины из двух
тел. Малость побитые и помятые, мы оказываемся в коридоре.
     Маленький спектакль такого рода страшно нервирует.
     -- Вот  так дела,  --  ворчит  Толстощекий,  --  эта  таверна  случайно
называется не "Радушный  прием?" Надо звякнуть в полицию, чтобы нам прислали
подмогу, а то мы можем проторчать здесь весь день, как в осажденном Вердене!
     Я качаю головой.
     -- Мы урегулируем этот вопрос между собой, папуля!
     -- Ну, ты  даешь, -- ворчит он,  --  с твоими  выдающимися  умственными
способностями ты скоро будешь работать только на себя. На фоне таких гениев,
как ты, остальные полицейские просто ремесленники.
     Классный  убийца наверху  наверное уже  жалеет, что поспешил. Он не дал
нам подняться выше по лестнице, и ему пришлось стрелять под неудобным углом.
     -- У  меня такая мыслишка, что он там один, -- шепчу я на ухо Толстому,
-- давай попробуем подобраться к нему сзади.
     -- Хоккей, -- отвечает Несносный, -- я схожу к соседу и одолжу  у  него
лестницу. Трепану, что она нужна для подстрижки усов у клубники!
     Он уходит.
     Рукоятка  пугача  щекочет  мне ладонь.  Как я хочу  взять его на мушку,
этого нехорошего человека со второго этажа!
     -- Эй, дружище, -- ору я ему во всю глотку. -- На вашем месте, я бросил
бы свою  хлопушку  и  тихонько спустился по лестнице  с поднятыми руками.  К
счастью, вы меня не задели,  поэтому  вы еще можете  надеяться на смягчающие
обстоятельства при определении меры наказания!
     Никакого ответа.
     --  Ваше  поведение  неразумно,  --  добавляю я,  -- вы влипли, влипли,
влипли, как пел воробушек на ветке липы!
     По-прежнему никакой реакции. Может быть,  этот канонир вообще не  сечет
по-французски? А вдруг случайно у него рот заклеен лейкопластырем, а?
     Проходит  несколько минут. Над собой я слышу его дыхание. В пустом доме
все звуки заметно усиливаются.
     -- Ты слышишь, метатель желудей, -- снова кричу я злющим --  презлющим,
брюзжащим  голосом.  -- Тебе крышка. В твоих же интересах не  брать на  себя
лишнее и  увеличивать  свой  пассив,  иначе  ты никогда  на  расплатишься  с
долгами!
     Наверху слышится  легкий  шум  шагов.  Парень  меняет  место.  Это что,
военная  хитрость?  Я  поднимаю  свое навостренное  ухо: никакой ошибки,  он
входит в  какую-то комнату;  слышится скрип половиц  под его ногами. Вдруг в
тишине раздается  выстрел,  звук которого, приглушенный  глушителем, кажется
каким-то глухим, металлическим и даже смешным.
     У  меня  на  мгновение   появляется  мысль,  что  он  выстрелил  в  Его
Высочество,  но  она  тут  же  исчезает.  Здраво рассуждая,  у  Берю  просто
физически не было  времени одолжить лестницу  у соседей  и  взять  приступом
главную башню этого замка. Тогда, что же?
     Я решаюсь и, пистолет в  руке, палец на курке, голова напряжена, глаза,
как  у орла, я  делаю молниеносный бросок на эту треклятую лестницу. И одним
броском перескакиваю половину ступеней. Тут я  замечаю, как из одной комнаты
крадучись выходит парень гусарского сложения.  Без  пиджака. На шее шелковый
галстук   с  рисунком  под  названием   "Гибель  Титаника",   выполненным  в
естественных цветах. Седые волосы подстрижены "под ершик". Лицо цвета  охры.
Густые брови.  Из ствола пушки идет дымок... Глушитель придает пистолету еще
более угрожающий вид. Тип держит пистолет у бедра, на манер наемного убийцы.
Теперь до меня доходит, почему он промахнулся в меня. Месье привык палить из
определенного положения: от бедра. А когда он стреляет  с вытянутой руки, то
теряет целкость. Поскольку мне известны его намерения по отношению ко мне, я
говорю сам  себе  (но  гораздо быстрее,  чем это пишу),  что  лучше  мне его
опередить и первым пожелать  покоя его душе. И слету открываю огонь. И  пока
он не успел  ничего понять, я всаживаю в него всю обойму.  Последним усилием
он нажимает на спусковой крючок,  и перила лестницы расцвечиваются пунктиром
дырочек.  После этого парень, который  схлопотал восемь моих картечин в свой
буфет,  делает  кульбит  вперед.  Его голова  смешно  свешивается  с  первой
ступеньки лестницы, а из вспоротого живота фонтаном хлещет кровь.
     Как говорил один мой приятель: "если  он любит цветы, то скоро их будет
иметь".
     Я  завершаю свое  восхождение  наверх  и  переступаю  через  тело. Меня
продолжает интриговать выстрел из пушки, который я слышал  несколько  секунд
назад.  Я  врываюсь в комнату,  из  которой  он вышел, и с  трудом  перевожу
дыханье.  Передо  мной  Матиас. Лицо  залито  кровью... Он  сидит  на  полу,
прислонившись спиной к батарее центрального отопления. Рот заткнут кляпом из
шелкового платка.  Но сейчас этот кляп бесполезен: от пули, которую всадил в
его котелок этот громила, у рыжего  явно нет  никакого желания  рассказывать
свою  биографию. Пуля  пробила  крышку  его котелка,  и из  раны,  пузырясь,
вытекает  кровь. Будто  его  мозг  пускает  пузыри.  От крови рыжая шевелюра
приобретает пурпурный цвет. В  этот  момент он  чем-то похож  на  клоуна.  Я
становлюсь перед  ним на колени и прикладываю  руку к  груди. В груди что-то
бьется.
     Что  же ты, малыш!  Ведь  ты  так  гордился своей  нескладной женушкой,
которая с таким желанием ждала своего пацана!
     Где-то рядом слышится  шум.  Это Толстый берет  штурмом бастион. Он уже
проник на второй этаж  через  окно,  предварительно разбив в щепки жиденькие
ставни. Он входит в комнату. В руках  у  него кольт-компостер, изготовленный
для пробивания дырок на билетах.
     -- Сюда! -- зову я его.
     Он замечает окровавленное тело, и его лицо странно бледнеет.
     -- Матиас, -- бормочет он. -- Это сделал тот гад  в  коридоре, которого
ты пришил?
     -- Увы! -- с горечью говорю я. -- Этот тип понял, что ему конец и решил
убрать Матиаса, чтобы тот ничего не сказал!
     Его Башковитость внимательно рассматривает рану.
     -- Для преподавателя по пулевым отверстиям, -- говорит  он, -- на самом
деле печально вот так заканчивать свою жизнь!
     И, продолжает, вздрогнув:
     -- Постой, может  быть,  еще есть какая-то  надежда.  Он  еще  жив. Мне
думается, что под таким углом пуля  должна скользнуть вдоль затылочной кости
и выйти наружу!
     Я рассматриваю рану повнимательнее.
     -- И правда, она  вышла, эта пилюля:  видишь, она  застряла в плинтусе,
возле батареи. Скорую помощь! Быстро!
     Через полчаса Матиаса на  скорой доставляют  в госпиталь Эдуарда Эррио,
где  ему  будут  делать трепанацию  черепа.  Его  тестю не  остается  ничего
другого,  как  созвать дежурных серафистов  на траурную обедню  с  певчими и
музыкой. Сейчас  именно тот момент, когда следовало призвать  на помощь всех
святых,   всех   ангелов-стражей   порядка,   дипломированных    архангелов,
потенциальных  блаженных,  а также все  Святое семейство:  Господа Бога, Его
Сына,  Святой  Дух  Элуа,  Марию,  Иосифа,  осла  и все такое прочее,  чтобы
дежурный хирург совершил маленькое чудо.
     Берю и  я очень подавлены.  Этот трагический случай внезапно  опустошил
нас.  Все происходило  так  мирно. Спокойная слежка, а  потом  --  вдруг все
перевернулось, и мы  стали свидетелями драмы.  У палача Матиаса при себе  не
было  никаких  документов.  Служба  криминалистики,  в  соответствии   с  ее
функциональным  предназначением,  сейчас  занимается  опознанием этого типа.
Долоросы в  гостиницу "Стандинг" еще не вернулись. Я отдал приказ устроить в
гостинице  засаду  и, если  они  вернутся,  арестовать их.  Мне  не терпится
пролить свет на  эту историю. А вам,  мои красавицы, разве  нет, скажите? От
этих таинственных аккумуляций (как говорит Берю) у вас в замыкателях  бегают
мурашки. И вы  хотели бы иметь чистую совесть во всей  этой истории (хотя бы
раз в жизни, плутовки вы мои). Ну, что ж, вам придется сделать как Шарль, то
есть, набраться терпения и ждать, чтобы узнать всю правду о господине Икс.
     -- Надо срочно ехать в школу и найти этого типа, -- волнуется Берю.
     -- Хорошо, Малыш.
     И мы едем в школу Сен-Сир.
     Пока мы  преодолеваем первые  подъемы Золотой горы,  Берю  сам  с собой
ведет такой разговор:
     -- А ты  не думаешь, Сан-А, что в глубине души Матиас чувствовал, что с
ним что-то случится?
     Пораженный таким открытием, я шепотом отвечаю:
     -- Правда, Толстый, он это чувствовал.
     -- Что же он такое знал, из-за чего они закрыли ему говорильник пулей?
     -- Ои ничего не знал, но они думали, что он что-то знает.
     -- И что же? -- простодушно спрашивает Невыразимый.
     Я испускаю  ртом  звук,  который другие предпочитают производить  своим
южным полушарием.
     -- В тот день, когда мы это будем знать. Толстый, правда будет записана
огненными буквами на фасаде школы!
     Берю улыбается.
     --  Этот день, парень,  не так  ух  далеко, --  обещает он.  --  Я тебе
клянусь, что очень скоро,  дай мне  только  переброситься парой слов с  этим
проворным малым, ты получишь самую достоверную информацию.
     Увы! Его  оптимизм,  по  крайней мере, не совсем ко времени, потому что
наш  клиент  еще  не  вернулся  в  школу,  "al school", как  говорят  жители
Великобритании, которые бегло говорят по-английски!
     Начинается долгое ожидание.
     Товарищ  Ракре  дает  мне кое-какую информашку об  этом слушателе.  Это
некто  Авель  Канто,  уроженец  Бордо. В  школу  прибыл  недавно. Я  мчусь к
директору и прошу у него личное дело этого парня. Он признается мне, что уже
с самого моего  приезда  он  знал,  кто я,  и я благодарю его за  соблюдение
тайны. Из  дела  Канто ничего  особо важного для себя мы не  узнаем.  Он был
секретарем  в  одном  из  комиссариатов  пригорода  Парижа,  а до  этого  --
инспектором  в Бордо. В краткой справке он характеризуется положительно, как
ценный работник. Это и смущает больше всего, правда?
     Заодно я прошу показать  дела двух "самоубийц". И только в этот момент,
мои  хорошенькие, я начинаю видеть в этом деле проблески  света. Кастеллини,
родом с  Корсики, тоже был инспектором  в Бордо.  А Бардан  служит в полиции
Либурна,  то  есть (для  тех,  кто  немного  знает  географию) в  нескольких
километрах от Бордо. Вывод:  город Монтеня  (Мишеля  Экема  де) и  Эскарпита
(Робера) является  общим  знаменателем  этих  трех господ.  Одно очко в  мою
пользу.
     Я  устраиваюсь в одном  из свободных кабинетов и начинаю названивать во
все концы. Я  звоню в Бордо  и  прошу,  чтобы мне прислали  послужной список
Канто и двух покончивших с собой; после этого прошу Париж  навести справки о
Долоросах. После этого звоню своим лионским коллегам и узнаю,  что панамцы в
гостинице  "Стандинг" так и не объявились.  А поскольку друг Канто тоже явно
не думает возвращаться в школу,  я начинаю всерьез думать, что эти гангстеры
уже в курсе  моего стремительного наскока на виллу. Полиция района Роны-Соны
выяснила, что дом, в котором был заточен Матиас, был снят Долоросами у одной
старой  и весьма  благонамеренной  дамы  и что эта  дама торгует свечками  и
набожными картинками  на холме Фурвьер. Вот и  все, что  мы  имеем на данный
момент.
     Четвертый  звонок я  делаю  в  госпиталь  Эдуарда Эррио.  Дежурный врач
сообщает,  что  операция  у  Матиаса  прошла  прекрасно,  но мой  несчастный
товарищ,  если он выкарабкается,  будет  в состоянии  говорить не ранее, чем
через двое суток.
     Я же говорил вам, что начинается долгое ожидание!
     Вечер  проходит  в  общем  спокойно.  Мы  смотрим  по  телеку  какой-то
высокоморальныи  спектакль, который поднимает дух  без всяких  наркотиков. В
пьесе говорится об истории одной  дамы, которая любит  своего мужа.  Но  она
очень несчастна, бедняжка, потому что воображает, что ее прощелыга дублирует
ее со  своей секретаршей, потому что вечерами он поздно возвращается  домой.
Славная  женщина с  ужасом и отчаянием  переживает  горечь измены  и  в один
прекрасный  день  принимает  решение продегустировать  стаканчик  стрихнина,
чтобы  ее ветреный муж  узнал, что  такое  быть вдовцом!  Но  как  раз в тот
момент,  когда  она собирается  одним  махом опрокинуть  стаканчик  за  свою
исковерканную  жизнь,  заявляется  ее  вертопрах: губы  сердечком, в петлице
гвоздика,  а  на  плавках  роза  (красная роза,  так как  плавки  называются
"Кардинал"),     а     в     руках     здоровенный    пакет,    перевязанный
ленточками-веревочками.  Пояснение: хороший  муж приготовил  подарок на день
рождения своей  жены.  Он заказал ей электроплиту на  транзисторах "Маде  ин
жапан" и  получил ее в виде  запасных частей,  чтобы не  платить  таможенные
налоги.  Вечерами, с помощью своей неустрашимой секретарши --  очень хорошей
девушки и к  тому  же замужем  за  лейтенантом-пожарником  --  он  на работе
собирал эту плиту  на транзисторах (с гелиографическим  чайником, встроенной
гофрированной формой  для выпечки тортов,  автоклавом со свистящим клапаном,
фигурным  грилем   с  инфракрасной   накачкой   и  электрической  плитой  на
компенсирующей  подушке). Непростая  машина, правда? Какое  надо  было иметь
терпение, чтобы собрать ее с помощью инструкции, написанной  по-японски, а в
качестве  инструмента  использовать лишь  отвертку  и ложку  для  обуви  для
одноногих людей.
     Для этого надо страшно любить свою жену, согласитесь! И покинутая мадам
была,   естественно,   потрясена.  Она  быстро   освобождается   от   своего
заблуждения!  Она растрогана  до слез! От радости  она  взлетает  на  высоту
десять тысяч метров! И вот  она уже  разгуливает в совершенно розовом  небе!
Как же  ей  вылить в раковину свой  роковой  отвар,  не поблагодарив сначала
своего мужественного сборщика-механика! Спектакль заканчивается сценой,  где
она -- чтобы не шокировать  "наших юных телезрителей" --  обещает ему испечь
на десерт  торт  с черникой. Но когда  умеешь слушать между всяких  нелепиц,
сразу  догадываешься, что  это  будет  в  самом деле  за  торт  с  черникой!
Героическое  сражение в постели,  это  факт!  Празднование  дня  рождения  с
ненасытными   ласками,   подкожными   восклицаниями   и  ломкой   постельной
материальной части под звуки американского марша.
     Мой товарищи говорят, что это стоящий спектакль, и что он имеет большую
воспитательную цель. Передачи такого типа поднимают дух в народе. Народ, так
сказать,  осознает  самого  себя и  свои возможности! Сразу после  спектакля
показывают документальный  фильм об Индии,  в котором говорится, что  там от
нищеты  страдают только бедняки. К счастью, для поддержания стандинга  этого
народа там еще встречаются настоящие  магараджи с баснословными богатствами,
которые  живут в мраморных дворцах, а дворы  в дворцах вымощены рубинами,  а
еще топазами.  Короче  говоря,  Индия  --  настоящая  сказка.  Там  сплошная
индусская феерия во всем великолепии. В этой короткометражке не  говорится о
бидонвилях, чтобы  не шокировать  зрителей. Предпочтение отдается  радостным
тонам:  алебастр,  сатин и  белые  слоны, покрытые золотыми попонами (ну,  а
погоняют слонов, естественно, люди из народа). Как не говорится и о том, что
вся эта сказочная Индия пахнет дерьмом! Потому что, согласно своей  религии,
эти славные недоедающие люди должны оправляться на свежем воздухе на восходе
и на заходе солнца. Когда едешь утром из аэропорта в  Бомбей, а это примерно
сорок километров,  то видишь, что  вся Индия сидит на корточках. Целый народ
со  спущенными  штанами  --  это  впечатляет. Это и есть  ароматы загадочной
Индии. Но  попробуйте только показать  или сказать об  этом в документальном
фильме! Попробуйте снять этих худощавых людей,  роющихся в отбросах у обочин
дорог  и  подтирающихся   глиной!  Моментально  поднимет  хай  лига  культа:
озлобленные  благонамеренные, скучающие, наводящие  скуку,  озабоченные тем,
что ничего не делается, наставляющие -- вся эта орда елейных людей, святош и
желчных  людей, начиная с тех, кто носит  набивные зады  и кончая  теми, кто
носит пристяжные воротнички. Пусть только  попробуют показать нам  ту Индию,
которая  делает  по-большому  и  подтирает зад  холерной  гончарной  глиной,
которая  глотает эластичные  бинты,  чтобы прочистить кишки,  и  которая  не
зарывается в могилы, а отдается на растерзание орлам-стервятникам. Да, пусть
только  эти ребята из программы  "Семь  дней  вокруг  света"  попробуют  это
сделать! И тогда вы увидите,  сколько гневных писем  обрушится на письменный
стол  главного редактора этой телепередачи  Пьера Лазарева. Везде:  в тени и
при ярком свете, на улице и в спальне, в кабинетах и исповедальнях сидят эти
черные   вороны  в   самых   разных   обличьях   и  наполняют   свои   ручки
хлористо-водородной кислотой, чтобы обрушиться  с  нападками  на Лазарева  и
сказать  ему, что  они думают  о  настоящем  журналисте. Они только  и  ждут
момента, чтобы что-нибудь вычеркнуть,  выскоблить, сократить, пригрозить ему
и испачкать его грязью. Все  эти господа-мокрицы, дамы-тараканы, развратники
с  поясом  целомудрия  имеют  полный  набор  для  составления  петиций.  Они
проявляют бдительность,  эти братья  морального кодекса!  Они  стерегут, они
ходят дозором, они стоят на вахте, чтобы ничего такого не пропустить.
     Я делаю еще серию телефонных звонков. Госпиталь: состояние  Матиаса без
изменений. Гостиница "Стандинг". Долоросы по-прежнему  не  вернулись.  После
этого я иду баиньки. Но я иду не в свой бокс, а в бокс Авеля Канто. Так что,
если он объявится, я его  уж точно не  упущу! Из увольнения вернулись не все
слушатели, опаздывают те,  кто  еще развлекается со  своими  подружками.  Но
большая часть личного состава вернулась на базу. У хорошо погулявших мужиков
под глазами черные  круги, ноги ватные, трусы напоминают почтовые ящики,  из
которых вынули корреспонденцию. Мне думается, что они хорошо обслужили своих
дам.
     Пред тем как вытянуться  на кровати  дезертира, я  шарю в его  платяном
шкафу.  И нахожу  кое-что  интересное:  инструмент  слесаря-водопроводчика в
пустой коробке  из-под ботинок. Я думаю, что самые тупые  из вас (если такие
есть), уже сделали из этого  вывод,  что прошлой ночью на нас напал Канто. И
что  он-то и занимался левыми слесарными  работами в санчасти, Я определенно
все больше и больше горю  желанием найти этого парнишку Авеля. Я обещаю вам,
дочки мои, что стану его Каином.
     Я жду его так долго, сколько могу.
     Затем я уже не могу.
     И я засыпаю. Но одним глазом.



Глава тринадцатая


В которой Берюрье рассказывает о женитьбе

     На  следующий день ситуация  не изменилась. Если  не считать,  что была
обнаружена машина Долоросов. Ее  нашли у дороги в овраге  недалека от города
Бур-ан-Бресс. Здесь  все ясно: клиенты из гостиницы 'Стандинг' заметили нас,
когда уезжали из виллы. Они скрытно следили за нашими действиями  и жестами.
Поняв,  что они обнаружены,  они  применили заранее  разработанный тревожный
вариант и  растворились  в  природе, предварительно предупредив Авеля Канто.
Мне думается,  что в  это время они уже находится в Швейцарии! Матиас провел
ночь "удовлетворительно", но словам докторов, которые всегда имеют тенденцию
довольствоваться  малым. Справочная служба Парижа  сообщает, что  официально
Долороса является посредником фирмы  по продаже  гудрона. Он много  ездит по
свету. Больше  о его личности ничего  не известно. Личность убитого с виллы,
который  сторожил  Рыжего,  установить  не  удалось.  В  данный  момент  моя
последняя надежда -- Матиас. Если рыжий малый  поправится, он, без сомнения,
расскажет нам что-нибудь интересное о своем похищении. Walt and see -- ждите
и смотрите,  -- как с охотой говорят французы, желающие  внушить другим, что
они говорят по-английски.
     Медленно тянется день.  Я звоню  в  сыскную полицию Бордо и справляюсь,
как у них идут дела с проведением расследования по трем инспекторам, которые
меня интересуют.  Мои  собратья по сыску обещают  представить  мне подробный
доклад завтра, что означает, что они  на данный момент фактически уклоняются
от ответа.
     Поэтому  остается  ждать  и  не  ломать  голову.  Я хочу встретиться  с
Мужественным, но, судя по всему,  он "остановился" в городе. Я боюсь, как бы
он снова не перебрал  божоле. Этот год выдался  на редкость  урожайным, и  у
Толстяка  есть  все  основания  залиться  "под  пробку".   Но  мои  опасения
необоснованны,  так-как вечером, к началу  своей лекции, которую все ждут  с
огромным  нетерпением,  он уже сидит  в  аудитории  -- с  чистым взглядом  и
помутившимся от знаний лбом.
     Он  пришел пораньше, чтобы проверить  состояние своего стула, чтобы  не
повторился инцидент, который произошел накануне. Берю не лишен благородства.
Замечательная личность в своем роде!
     -- Садитесь! -- отрывисто говорит он голосом в тональности би-моль.
     Мы садимся. В тишине слышно громкое шуршание одежды.
     Тогда Берюрье Благородный  вытягивает свои десятипалые  руки  наподобие
бампера автомобиля  и  сцепляет один за другим  все пальцы.  Это  похоже  на
застегивание "молнии" на холостом ходу.
     -- Вчера, мужики, -- начинает  Высокоуважаемый, --  я хотел узнать, кто
подменил  мне  стул.  И просил  вас  провести расследование этого  случая. Я
надеюсь, что вы это сделали?
     Мы  неуверенно  переглядываемся.  Мои товарищи и я  уже забыли об  этом
инциденте. Но не этот  красномордый осел  Берю! Его  череп  сплошь из кости.
Поэтому   мыслям,  которые  застаиваются  в  нем,  довольно  трудно   оттуда
выбраться.
     -- Кто мне скажет, кто это, получит "5", -- сулит Толстый.
     А поскольку никто не реагирует, он недовольно ворчит:
     -- Значит, я вас всех поочередно буду допрашивать,  одних после других.
Тот, кто ничего не скажет, получит "О", и поделом!
     Тут  я  улавливаю,  что он хочет  спасти  свою репутацию  -- тщеславный
Толстяк -- и, чтобы сразу покончить с этим делом, я поднимаю палец.
     Берю буравит меня глазами.
     -- Что у вас, молодой человек? -- спрашивает он, насторожившись.
     -- Я знаю, кто подстроил это, господин преподаватель.
     По рядам пробегает шепот негодования.
     --  Это слушатель, именуемый Авель  Канто,  -- говорю  я и показываю на
незанятое  место.  И  добавляю:  -- Это  мог сделать  только  он, потому что
отсутствующие всегда неправы.
     Мои  товарищи встречают мои  слова аплодисментами. А один даже говорит,
что для "черномазого" я слишком сообразительный. Берю  с достоинством кивает
головой.
     -- Поговорим об этом, когда он вернется, -- предупреждает он, вкладывая
в эти слова угрозы максимум смысла.
     Наконец он раскрывает  свою  энциклопедию,  находит главу,  посвященную
женитьбе и нервным  жестом раскладывает  книгу надвое,  чтобы не закрывалась
найденная страница.
     --  Товарищи, -- довольно демократично  начинает преподаватель,  --  до
того, как начать разговор о женитьбе, я хотел бы сказать одну вещь по поводу
помолвки. Если вы хотите разорвать эту помолвку до того,  как накинуть петлю
на шею, то колебаться  не надо. Бывают такие  скромники,  у которых отпадает
желание жениться, но они все-таки делают это, потому что у  них  не  хватает
наглости не выйти на футбольное  поле. Именно к ним  я и обращаюсь.  Это все
равно  что  утопающий, который отказывается ухватиться за спасательный круг,
опасаясь,  что  он  может  его  повредить! Сомневающийся  человек  нырять не
должен. Как же подойти к этому вопросу? Ну, примерно, так: либо он начистоту
все выкладывает своей девице, либо пишет писульку в такой концепции:
     "Моя душечка, от моего письма  ты  получишь гораздо большее потрясение,
чем  ты  ожидала,  но я должен тебе  признаться, что после того, как я отвел
себя  в  сторонку, чтобы побеседовать  с  самим  собой,  я решил  больше  не
жениться. Видишь ли, Нинетта, свобода -- это такая штука, которая надвое  не
делится. Поэтому  предпочитаю сохранить свою и оставить тебе  твою, чтобы не
вешать обе на вешалку в ванной.
     Не сердись на меня за это решение -- это говорит голос здравого смысла.
И  поверь  мне, моя  милая,  что  здравый.  смысл редко несет бессмыслицу. А
колечко вышли мне заказным письмом.  Сделай  милость.  Ну, а  если  оно тебе
сильно нравится, и ты уже к  нему  привыкла,  я оставляю его тебе на память.
Деньги вышлешь попозже, цена кольца указана в прилагаемом к письму чеке. Что
касается наших писем, то пересылать их по почте ни к чему -- лишние расходы.
Лучше выбросить их в унитаз и  спустить воду на наше прошлое.  Если случайно
ты  будешь  в  нашем  районе,  заходи поздороваться:у  меня  для тебя всегда
найдется глоточек портвейна  и несколько печенюшек. А если ты  на самом деле
на  меня не  в обиде, то  найдется и еще кое-что -- несколько  ласок  в духе
того, что ты обожаешь. Большой привет от меня твоим родителям. Целую взасос.
     Твой Х.
     Пост-ректум:
     Я пользуюсь нашим  разрывом,  чтобы обратить твое  внимание на  то, что
твоя мамаша жует табак, потому что, когда ее целуешь,  то такое впечатление,
что рабочие чинят канализацию".
     Берюрье чуточку расслабляется.
     -- Записали,ребята?
     Мы заверяем его возгласами "Да!", и он продолжает.
     --  В одном  смысле, эта писулька -- вроде  бы трусость, но это гораздо
лучше,  чем передавать устно послание со своим отцом или  с одним  из  своих
приятелей.
     Он  ковыряет в  носу,  разминает  между пальцами  результат изысканий и
щелчком отправляет его наудачу.
     -- Я знаю, что  это такое, -- заявляет  Его Всезнайство. --  Я оказывал
такого  рода услугу  одному коллеге. Он собирался  жениться на дочке хозяйки
химчистки из его квартала,  а я должен был играть  роль шафера. И вот как-то
утром он заявляется ко мне домой, а  я в это время брился. "Ты должен спасти
мне  жизнь",  --  с ходу  говорит он мне. И начинает объяснять, что девчонка
больше  с ним по-человечески  не  разговаривает.  По его  словам,  она  была
совершенно лишена таланта разыгрывать в постели спектакли, в которых  актеры
теряют голову от потрясений. Ее ничего, кроме музыки,  не интересовало,  и в
то  время,  когца он  демонстрировал  ей всякие  дьявольские трюки, она вела
разговоры о великих композиторах: Лист в Пучине, Бах  и  0-Фен-Бах, Страус с
Бизе, Бор  Один,  Жопен  и еще  кто-то, я не  знаю...  Она до  такой степени
забалтывала моего друга Феликса, его звали Феликсом, что он стал терять свои
способности на  пол-пути. Когда  он тушировал свою Адель на обе  лопатки  на
матраце; у него возникало впечатление, что он имеет дело с Моцартом! И тогда
он  говорил себе, что единственная вещь, в которой  они никогда не  добьются
взаимопонимания  -- это нотные линейки,  и от мысли  об  этом  его  ключ для
открывания  банок становился похожим на скрипичный.  Поэтому  он  скорее был
готов дать дуба, чем лишиться  своих мужских достоинств. Но он очень  боялся
ее  матери   с  ее  десятякилограммовыми  утюгами!  Доведя  себя  до  полной
прострации,  он поручил  мне  сообщить  эту  грустную  весть  ее  матери. Вы
понимаете, что за опасную миссию он мне поручил.
     Берю обмахивается рукой вместо веера.
     -- Итак, прихожу  я в химчистку. Я  почувствовал  себя неуютно  уже  от
одного  запаха  нафталина.  Когда  я объявился,  мадам  К2Р  утюжила  брюки.
Солидная женщина, габариты как у кэтчиста.  В руке дымящийся утюг. Она сразу
узнает меня и ворчливо спрашивает: "Что вам угодно?"
     В  этот  момент мне было  угодно  только  одно  --  по-быстрому смыться
отсюда. Удар плавника  такой  сирены мог  переломить  любую кость! Я  бросаю
косые взгляды на утюг, а сам прикидываю, сколько у меня шансов уйти живым.
     --  Ничего,  мадам,  --  бормочу я, -- я  зашел просто поздороваться  с
вами...
     Она что-то  бурчит и продолжает гладить.  Проходит тридцать  секунд,  и
поскольку я не  мычу,  не телюсь, этот страшный змей-горыныч упирает кулак в
бедро и говорит буквально следующее;  "Вы, что,  так  и будете торчать,  как
истукан, и глядеть на меня целый день, Берюрье?"
     Тут, парни, я услышал, как мой ангел-хранитель заклацал зубами! Но Берю
можно обозвать какими угодно  словами, но не трусом. Тогда, а что вы хотите,
я ведь  для  этого и  пришел сюда, я ныряю: "Госпожа  Дюрон, -- щебечу я, --
меня прислал Феликс. Он больше не хочет жениться на вашей дочке!"
     Эти воспоминания приводят Берю в волнение, и он встает.
     --  Горе всем нам! Если бы вы только видели, какое страшное у нее стало
лицо! Как  ураган! В ее глазах сверкали громы и  молнии тайфуна "Ямайка". Ее
бицепсы трещали, как сухая трава в пламени пожара.
     "Повторите,  пожалуйстааа?"  --  пыхтит  она, как  паровоз, выпускающий
струю пара, перед тем как сдвинуть с мертвой точки свои шатуны.
     Я не мог  выдавить из себя даже начала  слота. Тогда она вытаскивает из
двери  дверную ручку  в  виде  клюва  и  возвращается ко  мне,  выставив  ее
наподобие револьвера. "Я жду ваших объяснений, Бсрюрье!"
     Женщина, которая  называет  вас по  фамилии,  --  это просто ужасно.  Я
пытаюсь найти какую-нибудь  вескую причину,  чтонибудь  существенное,  чтобы
умерить ее злость. Я чувствую, что она готова разодрать в клочья всю одежду,
развешанную на плечиках, запустить в меня печкой-буржуйкой и всеми  утюгами,
которые нагревались на ней.
     Я так напрягаю свои  серые  клетки,  что они начинают фосфоресцировать.
Надо было срочно что-то делать. В ее глазах разгорался пожар, который опалял
мне усы! И тут  у меня появилась блестящая идея: "Послушайте, госпожа Дюрон,
у Феликса очень веская причина не жениться на Адель -- он влюблен в вас!"
     -- Здорово, правда? -- восклицает Берю.
     Он даже притопывает ногами от возбуждения.
     -- Когда я  увидел,  как у  нее  меняется физиономия,  я усек,  что моя
находка была просто потрясной. Мамаша побледнела. Дверная ручка выпала из ее
руки. Она задышала, как водяной насос,  перекачивающий мед!  Шшшшшшшшют-Хан!
Шшшшшшшшиют-Хан!  Дыхание выплескивалось  в бронхи и через  рот  стекало  на
подбородок.  Язык вывалился изо рта. От этого известия, что ее  будущий зять
втюрился  в нее, у нее вдруг сразу как-то все обвисло:  глаза, пышный  бюст,
волосы,  нос.  Я даже испугался, что ее хватит  кондрашка,  и  спросил: "Вам
нехорошо?"
     Она схватилась руками  за свои груди, чтобы  как-то  привести в порядок
сбившееся дыхание. "Вот это да! Вот это да!" -- бормотала она.
     Ковда  ей  немного  полегчало,  она  скинула  халат.  "Я  пойду  с  ним
поговорю", -- заявила  она.  Я  хотел пойти к Феликсу  вместе с ней,  но она
воспротивилась.  "Беседа  такого характера, господин  Берюрье,  должна иметь
место с глазу на глаз!"  Как  она быстро вышла из полуобморочного состояния,
а?
     Выйдя на  улицу,  я сразу  звякнул  своему приятелю и  предупредил  его
насчет предлога, который я" придумал. Он стал вопить, как блоха, выкрашенная
в зеленый цвет. Но относительно повышения голоса я никого не боюсь. Я же был
судьей первой категории по борьбе! "С такой гренадершей, -- оправдывался  я,
-- надо было, Феликс, придумать что-то сногсшибательное.  Эта гурия, если бы
я не сказал ей о несовместимости нравов,  могла  бы  запросто пришибить меня
утюгом".
     Берю отгрызает кусочек кожи в  районе ногтя,  сплевывает  его  на стля,
какое-то  мгновение  любуется  жалким  комочком,  снова  берет  его  в  рот,
проглатывает и продолжает.
     -- Мадам Дюрон  так провела с ним беседу  с глазу на глаз,  что  Феликс
женился на ней, учитывая то, что она  была вдова. Все  прошло под барабанный
бой.  Бедняжку строевым шагом зарулили  в мэрию. На этот раз не могло быть и
речи об отмене  церемонии! Иначе  гладильщица просто убила бы  его. Тетки  с
таким темпераментом  идут на штурм  Бастилии!  Теперь  Феликс  вкалывает  на
гладильщицу своей бывшей любовницы.  Они  купили гладильный паровой пресс, и
он  на нем работает. Однажды  я проходил  мимо их  лавки. Сквозь витрину  он
посмотрел на меня таким злющим взглядом, что я не решился зайти. Этот случай
показывает,  что, когда  у вас возникает  желание  разорвать помолвку, лучше
написать вашей  девице о том, что  лежит у вас  на душе: в письме можно  все
лучше объяснить и есть время выбрать нужные слова.
     Толстый вынимает из портфеля сандвич с мелко  рубленой и жареной в сале
свининой и бутылку божоле.
     --  Извините меня,  --  говорит он, как  настоящий учитель, -- но я  не
успел пообедать.
     Он откусывает свой бутерброд, что никоим образом не улучшает его манеру
изложения мысли, н продолжает.
     --  Только  не  все  разрывают  свою  помолвку,  я  в  этом  как-нибудь
разбираюсь! А теперь давайте рассмотрим женитьбу.
     Итак,  назначается  день  церемонии.  Отлично.  Теперь  надо  разослать
приглашения. Принцип  составления этих  сочинений мы  уже  с  вами  изучили,
поэтому я на этом останавливаться не буду.  Хочу только заметить,  что нужно
указать титулы и награды. Для руководства приведу один пример.
     Он шумно пережевывает  кусок  сандвича  и одновременно делает глоток из
бутылки. Мы догадываемся, как мучается его изобретательный ум.
     -- Пишите! -- приказывает он.
     Он  делает еще  глоток,  долго водит языком  между  щеками  и  деснами,
присвистывает полым зубом и диктует:
     "Г-н Александр-Бенуа Берюрье, офицер полиции, помощник  вице-президента
общества  Любителей  утренней  ловли,  член-благотворитель  общества  Друзей
петанки, бывший  сенегальский стрелок, заслуженный кавалер ордена Дородности
и  г-жа Александр-Бенуа Берюрье,  имеют  честь сообщить вам о женитьбе своей
дочери  Жозетты  с  г-ном  Жюлем  де Вонь,  сыроделом,  удостоенным  диплома
Каннского университета".
     Он прерывает свою речь.
     -- Я  повторяю, что  это только пример, -- говорит он. --  Во-первых, у
меня нет дочери, а если бы и была,  то я  бы не позволил, чтобы она вышла за
мужика, которого зовут Вонь. Но вы рассекаете систему? Приглашения рассылают
родители, они пользуются  этим случаем, чтобы  набить себе цену. Ну, а  если
будущий  супруг сирота, скажете вы?  И  таком  случае,  это делают дедушка с
бабушкой. А если у  него их нет, возразите вы?  Тогда  это старший брат  или
дядя. Ну а если парень -- внебрачный ребенок, продолжаете вы настаивать, как
какие-нибудь  китайцы?  Тогда, исходя  из этого предположения,  объявление о
женитьбе может быть дано соседкой. Повторный пример:
     "Госпожа Джинглин,  консьержка из дома  N  68 по  улице Фариболь, имеет
честь объявить о женитьбе малышки Клодин Дющенок,  с четвертого этажа налево
по служебной лестнице, с г-ном Люлю Дюбуа".
     -- И на этом точка! -- утверждает Его Округлость.
     И, подобрев, продолжает:
     --  Итак,  приглашения  разосланы,  день  церемонии  назначен.  Будущим
супругам  остается  лишь  купить  кольца. Торговаться по  мелочам  здесь  не
приходится,  потому  что  подруга  идет   к  ювелиру  вместе  с  вами.  Надо
раскошелиться на кольца из настоящего  золота. Некоторые честолюбивые девицы
иногда хотят кольца с бриллиантами, потому что к этому склоняет их продавец,
который всегда готов ободрать своих клиентов.  Решительно  пресекайте  такие
попытки, как только войдете в "' лавку.
     "Нам нужны  обручальные кольца, но, пожалуйста, без  бриллиантов -- это
признак плохого вкуса". Этими словами вы cpaзу же парируете все попытки.  До
бракосочетания  родители и дружки раскошеливаются на подарки,  и в этом деле
нужно  проявлять бдительность!  Если  вы  не  примите меры, то у  вас  может
оказаться  четырнадцать ночников, от которых у  вас всегда будет  угнетенное
состояние,  и столько  солонок, что у вас может подскочить белок в крови еще
при составлении их описи! У дружков завались этих безделушек, они остались у
них  тоже  после своей свадьбы,  и  они придерживали  их до поры до времени,
чтобы преподнести их  в качестве подарка на свадьбе других. Вот уже тридцать
лет  они  дарят  друг  другу  одни  и те  же лампы, подносы,  лопаточки  для
пирожных.  Нужно  разорвать  этот  адский  цикл,  мужики.  Для   этого  есть
единственное  средство: как в приглашении  на похороны  пишут "ни цветов, ни
венков",  так  и  в  приглашении  на свадьбу  надо, не  стесняясь,  указать:
"Подарков  не  нужно --  только  почтовые переводы!"  Приглашенные вынуждены
будут  раскошелиться,  никуда не  денешься. Зато  вы потом купите  все,  что
хотите!
     Толстый берет свою кишу в руки.
     -- Позвольте зачитать вам  типовой  перечень подарков, рекомендуемый  в
этой книжонке.
     Судя по подрагиванию его живота, мы чувствуем,  что там написано нечто.
И это именно так. Судите сами.
     --  "Бриллиантовое  ожерелье,  муфта  и  горжетка  из  собольего  меха,
кружева, принадлежавшие Марии-Антуанетте,  рояль,  зонтик от солнца,  стакан
воды.*
     От приступа смеха он прерывает чтение.
     -- У них точно было что-то с чугунком, у мужиков этой эпохи, -- давится
он  от смеха. -- Бриллиантовое ожерелье! И что еще?  Кружева, принадлежавшие
Марии-Антуанетте! Да их  днем с огнем не найдешь даже на  блошином  рынке. А
если и откопают  кружева с воротничка, которые были на ней в тот день, когда
ей удаляли миндалины, то на  нем же  должны быть пятна крови!  Заметьте, что
рояль на свадьбе, в общем-то, вполне к месту. Но меня разбирает  смех, когда
я читаю о  зонтике и стакане воды! На худой конец,  зонтик может пригодиться
акробатам, которые прыгают на проволоке, я не спорю.  Но  с  другой стороны,
если бы мне подарили стакан с водой, то я его прямо на  месте выплеснул бы в
физиономию щедрого дароносца!
     -- Раньше, -- продолжает Ученый, -- очень заботились о носильных вещах.
-- Надо сказать, что вещи были отличного качества и долго служили. Но в наше
время,  когда на улицах полно автоматов, которые  выдают чулки  или трусики,
нет  необходимости  делать  запасы  нательного  белья.  Я   читаю  в   своей
энциклопедии, в разделе "Дамские панталоны, входящие  в приданое", следующий
перечень:
     панталоны из  мадаполама с фестонами  -- 12 шт. -- 14 фр, шт. --  всего
168 фр.
     панталоны разные -- 12 шт. -- 23 фр. шт. -- всего 276 фр.
     панталоны разные -- 3 шт. -- 40 фр. шт. -- всего 120 фр,
     * Буквально по тексту. -- Примеч. авт.
     панталоны разные -- 1 шт. -- 50 фр. шт. -- всего 50 фр.
     панталоны с кружевами -- 1 шт. -- 80 фр.шт. -- всего 8O фр.
     Он облизывается.
     -- Я человек нелюбопытный, но хотел бы знать, в чем разница между всеми
этими разными  панталонами. Но я так думаю, что ваша благоверная смогла бы в
них одна за всех  сплясать френч-канкан в кабаре "Мулен Руж". А что касается
единственных панталон с  кружевами,  она, вероятно, одевала бы  их для того,
чтобы устроить интимную церемонию перед зеркалом, когда ее месье отправлялся
в путешествие, или принять у себя шефа своего мужа, как простая гейша. Когда
я женился на Берте, у нее было всего трое трусов: розовые -- на каждый день,
белые -- праздничные,  и черные -- для дождливых  воскресных дней.  Поверьте
мне, этого вполне достаточно.
     Он снова впивается  зубами в свой сандвич, подбирает крошки, упавшие на
ширинку, и отправляет их в рот с остатком бутерброда.
     -- Переходим, -- жует он, -- к  самой церемонии. -- Чтобы  свадьба была
хорошей,  невеста должна быть  в  белом. В противном  случае  можно  сделать
поспешный  вывод. Если бы вы  видели мою Берту, в день "Д", в своем платье с
шлейфом и  венком  из апельсиновых веток на голове... Настоящая  Святая Дева
Мария! Под вуалью лицо ее напоминало лик матроны, честное слово! В последний
момент обнаружилось, что  мы забыли купить молитвенник. Катастрофа! Бедняжка
чуть не разрыдалась. К счастью, вы знаете Берю.
     "Не волнуйся, цыпленок, -- утешаю я ее. -- Я его тебе сейчас быстренько
смастерю. Я хватаю кулинарную книгу, которую нам преподнесла в дар одна наша
соседка.  Книга называлась  "Секреты тетушки  Анаис".  Я  по-быстрому  делаю
обложку  из  белой клеенки и  наклеиваю  на  нее крест, вырезанный из желтой
промокашки.  Эффект  получился потрясающий. Во время молебна  мы  вполголоса
читали  рецепты  приготовления  шишкебаба  по-восточному,   рагу  из  фазана
по-лагиперски, вымени  лани из угодий герцога  Юзеса. Господину аббату очень
нравилось  наше усердие.  В какой-то момент он говорит нам:  "А сейчас споем
все вместе  Кредо" -- или что-то  наподобие, я уж не упомню!  Мы с Бертой не
растерялись  в затянули заливное из дичи  по-деревенски, делая  вид, что это
по-латыни! В конце каждого слова мы добавляли "ус". Примерно это звучало так
(и  Толстый  затянул псалм):  Готовкус бульонус  из костус и потрохус дичус,
ножкус теленкус и шкурус поросятус...
     Он замолкает, нежно улыбается и шепчет:
     -- У нас слюнки текли, пока мы пели об этих вкуснятинах. Тем более, что
приближалось время обеда, и наши желудки  во всю мочь  трубили сбор. И тепле
разливалось  до  самых  потаенных  уголков наших кишок. Во  время  пения  мы
узнавали,  что, когда  дичь  остынет, ее нужно  порезать кусочками  и залить
нежным  соусом,  мы понимали, таким образом, что свадьба --  это церемониал.
Магия слов, так сказать! Я до сих пор помню отрывок, где говорится, что "все
это украшается дракон-травой и ломтиками трюфелей..." В этот момент это было
свыше наших сил, для меня и Берты. И мы взялись за руки. Мы чувствовали себя
на пороге большого счастья, парни. Большого счастья...
     Как всегда в исключительные моменты,  Берю прослезился.  Чтобы прогнать
ностальгию, он делает глоток красного. Придя в норму, он продолжает:
     --  Возвращаясь к обручальным  кольцам,  не забудьте  выгравировать  на
внутренней стороне два имени -- это  более  романтично.  Есть  очень удачные
формулировки,  такие  как: "Нет  Жанин  без Роже", например. Одни мои друзья
именно так  и сделали. Но поскольку у них обоих были имена через тире, им не
хватало   места,   и  они  нацарапали  только   свои   инициалы.  Ее   звали
Луиза-Анна-Сессиль-Катрин-Ивонн,   а    его    Теодор-Анри-Симон-Клод-Ив   и
получилось:  "Нет Л.А.С.К.И. без Т.А.С.К.И.",  но  они заметили  это слишком
поздно. Ведь об этих вещах сразу не думаешь.
     В конце церемонии  идут в ризницу, чтобы расписаться и внести кое-какие
деньги на нужды церкви. А пока вы туда идете, присутствующие пользуются этим
моментом, чтобы пожать  вам пятерню  и  выразить свои поздравления. В  таких
случаях будьте кратки и сдержанны, парни. Не делайте, как эти старые кретины
-- президенты  административных советов (вы знаете, что  эту  рухлядь нельзя
вышвырнуть из  компании, потому что  у них 51  %  акций), которые  по десять
минут трясут  руку молодоженам и дают им советы, которые сами не в состоянии
выполнить. Они  говорят  голосами,  какими  объявляют  курс  на  бирже.  Они
треплются на публику и думают, что все ими восхищаются. А из них самих песок
сыплется.
     В  качестве  приглашенных нужно вести себя  просто  и сердечно. Широкая
улыбка, крепкое пожатие руки. Любезные слова обоим: "Мои наилучшие пожелания
счастья и отличной  формы на эту ночь!" Или "Какая прекрасная пара! Когда вы
наделаете малышей, подарите мне одного  бесплатно". Одной невесте: "Как  вам
идет белый цвет! Я надеюсь, что этот вертопрах не слишком быстро сделает вас
вдовой..."  Когда вы гуляете на свадьбе экс-старой девы,  которую выручил из
беды старый  пентюх, не давайте ей почувствовать, что это ее последний шанс.
Не говорите ей: "На супружеской  "диете" вы  отдохнете от банановой  диеты",
как  бы вам ни хотелось это сказать. И не ляпните жениху что-нибудь в  духе:
"Ты что приготовил на ночь? Зубило по металлу или вазелин?"  Иначе можно  им
испортить  радостное  настроение.  На  крайний  случай  вы  можете  иа  ушко
отпустить  им маленький дружеский комплимент типа  "Смотрите не задохнитесь,
когда будете целоваться взасос". Так будет гораздо лучше!
     То же  самое, надо следить за своей речью, когда повторно выходит замуж
какая-нибудь вдовушка. Кстати, вы знаете, что вдовы должны оставлять на руке
прежние обручальные  кольца. Я знал одну вдову, у которой палец был похож на
винтовую  пружину!  Она  съела  пять мужей -- вот какая это была  ненасытная
особа. На таких свадьбах ведите себя предельно корректно. Во время поцелуя в
щечку вы  можете ей  любезно  шепнуть:  "Заставьте своего  носить фланелевые
кальсоны, а  то он подцепит  насморк",  а еще  лучше так,  если  вы  с ней в
близких  отношениях:  "А  ты  боялась,  Лелетта,  что  не  найдешь запасного
стержня". В общем, дети мои, все это дело такта.
     Именно в ризнице родители начинают благодарить за подарки. Вяло пожимая
руку гостя, они шепотом говорят:  "Вы просто  балуете нашу дочку, месье Луи!
О! На самом деле, это уж слишком. Это просто безумие! Если бы Лолотта так не
радовалась,  я бы  надрал вам  уши". Гость должен,  в  свою очередь, сделать
скромный  вид. Вы чувствуете манеру? И тоже вполголоса, с  рекламной улыбкой
зубной  пасты "Колгат", ответить: "Не будем об этом, это старая  безделушка,
которая  досталась  мне  от  тетушки  Жюли,  я  все  не  знал,  как  от  нее
избавиться". Это очень ободряет.
     Берю отпивает большой глоток божоле, несколько раз  причмокивает языком
и продолжает.
     -- В наше время, увы,  свадебное застолье постепенно уходит  в прошлое.
На смену ему пришел ланч стоя, а ля фуршет.
     Он глубоко и протяжно вздыхает:
     -- И очень жаль!
     -- Я считаю, что даже играть на ходу  музыку -- и  то неэстетично, а уж
перекусывать стоя -- это конец  всему! Люди слоняются со своими приборами из
одного  угла  салона  в  другой,  лопают,  где  им  вздумается, опрокидывают
содержимое тарелок на платья девиц и вынуждены беседовать с  набитым ртом. А
когда кто-нибудь хочет  добавки, то  у буфетной стойки  начинается борьба за
ромовую  бабу! На  свадьбу лучше приглашать  меньше народу  и создавать  для
гостей более приличные условия для жратвы.
     Он  роется  в   своем  бумажнике   и  достает   оттуда  потрескавшуюся,
пожелтевшую,  измятую,  сложенную  в  несколько  раз  визитную  карточку  и,
разворачивая ее, заявляет:
     -- Вот меню моей свадьбы, парни. Такое же, как на  приеме  в посольстве
Англии в Париже, который устраивал в 1903 году  его Высочество Эдуард VII во
время своего визита.
     Он  громко  читает, наподобие того, как придворные объявляют о прибытии
гостей на большой прием:
     "Жидкий суп из черепахи.
     Ячменный крем по-дюрански.
     Зефиры по-румынски.
     Бок тайменя по-современному.
     Задняя часть баранины по-английски.
     Отбивная из цесарки "Георг IV".
     Дичь запеченная в тесте "Россини".
     Гусиная печенка "Инфанта".
     Щербет "Мадам Помпадур".
     Пулярки из Бресса на шампурах.
     Салат Гюглиеми.
     Омары по-парижски.
     Спаржа из Аржантейия с подливкой.
     Пудинг 'Замок Виндсор".
     Глазированные сырки "Мотеле".
     Карамель в обертке и кекс по-честерски."
     По  его  красивому  лицу ручьем текут слезы.  Он кашляет,  сморкается в
широкую часть галстука, запихивает галстук под рубашку и заявляет:
     --  Да!  В  это  время  умели  есть! Это  меню  я  откопал  в  "Детской
Энциклопедии", когда был пацаном.  Я его  знал наизусть и всегда говорил про
себя, что наступит день, и я отведаю все это меню. А моя свадьба и была этим
желанным случаем, согласитесь? Вот только стоило это  целое  состояние. Я не
знаю, представляете вы себе или нет, но такой жратвы не было даже на приемах
в  Голливуде.  Мы пригласили на свадьбу  тридцать человек. И позволить  себе
такое эксцентричное меню на такое количество мы были просто  не в состоянии!
Даже со скидкой мы не укладывались в наш бюджет. А ведь так хотелось все это
попробовать! Выход из положения нашла  моя Берта. Мы заказали это знаменитое
меню только для двоих, учитывая, что женились то мы, а не они. Для остальных
выбрали шамовку более разумную:  картошку с  селедкой в подсолнечном  масле,
шкварки  из цветной капусты, кровяную  колбасу  и корзину фруктов. Натюрлих,
они  закончили раньше нас. Они  уже  снимали  кожуру с апельсинов,  а мы еще
только  приступали  к  боку  тайменя  по-современному.   У  них  были  очень
недовольные рожи,  когда  смотрели, как  мы  расправляемся с такой  шикарной
жратвой. Вкусные запахи дразнили у них  слюнные железы. Мой  дядя Аженор, со
своей подогнанной вставной челюстью,  скрипел своими искусственными  зубами.
Кузина Гертруда  тоже рвала  и  метала, ворчала,  как сто  чертей, и во весь
голос обзывала нас ненасытными обжорами. Но нам с Бертой было начхать на эти
сарказмы. Я  считаю,  что  их  ошарашенные  физиономии и  руки,  безжизненно
замершие на столе,  еще  больше  стимулировали работу нашей выводной  трубы.
Только  маман с умилением  смотрела  на  нас: "Давайте,  давайте,  детки, --
подбадривала она нас. -- Пользуйтесь случаем, это  замечательный день". И мы
с женушкой  давали. Аппетит у Эдуарда VII был ничто по сравнению  с нашим! В
какой-то момент мы чуть было не испортили  о себе впечатление, потому что  я
влепил оплеуху Пьеро, сынишке  моего шурина, который стал лить слезы  на наш
щербет  "Мадам  Помпадур". Он так и норовил отхлебнуть из моего бокала, этот
нахал. С досады я не рассчитал и очень сильно его треснул, и у него, к моему
сожалению, пошла  кровь  из носа.  Маман быстро увела  его в уборную,  чтобы
умыть ему витрину и не допустить инциндента.
     Смакуя, я  изредка поглядывал на свою Берту н гордился  тем, что у  нее
такой прекрасный  аппетит.  Берта  за столом держится, как  настоящая ученая
дама.  Пережевывая  пищу,  она  правильно дышит в не  заглатывает  вместе  с
глотками воздуха куски "Георга IV". Даже в  то время, когда она еще не вошла
в  свою  лучшую  "форму", она  расправлялась  с едой, как  девчонка! Страсть
поесть -- это у нее  врожденное. Но на омаре по-парижски я подумал,  что она
сломается. Она стала  пунцовой, угрожающе конкурируя с омаром.  Она зарубала
вхолостую. Чтобы скорректировать стрельбу, я вовремя  протянул  ей стаканчик
мускаде.  Хорошо охлажденного. Эта рюмка холодного  вина привела в норму  ее
слизистую, и к Берте опять вернулась вся ее живость.
     Берю допивает бутылку.
     -- Всегда помните о том, что  я  вам  сейчас скажу,  -- с  ученым видом
продолжает он. -- На  свадьбе полагается музыка. Если гости в  этот  день не
подрыгают ногами, то  у них создается  впечатление, что их надурачили. Я это
предусмотрел  и  поэтому нашел  одного  элитного музыканта:  младший  капрал
Гроссель,  настоящий  виртуоз.  Хоть и полицейский,  а  играл на аккордеоне.
Аккордеон у него блестел, как новая пивная, и, помню, был  красного цвета, и
клавиши у него были подделаны под чистое золото. Только взглянешь, как сразу
в  ногах  чувствуешь  счастье.  Посмотришь, как  он шикарно переливается  на
свету, и тебя охватывает большая радость. Но больше всего всех потрясло, как
он  пристраивал  его  себе на колени. Сначала он расстелил на  них маленький
бархатный  коврик  черного  цвета.  Наблюдая  за этими  приготовлениями, все
подумали, что он собирается перекусить. Потом он перекинул ремень через шею.
А  у  самого  вид  такой   серьезный,  сосредоточенный.  Вылитый  священник,
собирающийся прочитать  молитву по  телевидению!  Вдруг  его  сильные  лапы,
привыкшие  держать  дубинку,  стали, так сказать, хрупкими.  Они обняли  эту
машинку  для  танцев  и  пробежали  по  клавиатуре.  Гибкие,  как  девушки в
кордебалете, парни! Как он  не  путался во всех этих клавишах -- одному Богу
известно!  Тем  более, что  они  были  не пронумерованы! Если  бы вы  видели
Гросселя  в  его  естестве --  в  своей  форме  фараона,  когда он  орал  на
автомобилистов,  --  вы  бы  ни  за  что  не  поверили,  что  он  может  так
музицировать!  Он становился  неузнаваемым прямо на  глазах! Когда он  играл
классику: "Малышка из Тонкина" Моцарта, "Я люблю сразу двоих" братьев Милья,
ваша  душа  сама  начинала  петь,  как  аккордеон. А  в  те  моменты,  когда
инструмент начинал натурально  рыдать и испускать стенания,  она плакала  от
переполнявших ее переживаний.
     Заполучить такого парня, как он, на  свадьбу -- это  же просто везение,
правда?  Он заменял  целый оркестр. Его водрузили  со  своим стулом на стол.
Увы! Он немножко перебрал. И  на такой высоте у него стала кружиться голова.
Те,  кто  изучал  алгебру, знают,  что  теплый воздух  поднимается вверх.  И
Гроссель стал  задыхаться.  Если бы он сразу  сказал,  что  у него в желудке
прилив, его бы вывели  проветриться во двор таверны  я дали бы выпить глоток
минералки  "Виши",  раз он  такой слабый.  Но у него  была  своя капральская
гордость, и он  не  признался в  своей  слабости. Так вот, худо-бедно, но он
начинает играть. А мы -- перебирать ногами. И никто не обратил внимания, что
у него на лице портрет мученика.  Надо признаться, что мы с Бертой несколько
отяжелели  после  нашего "Эдуарда  VII".  Но  мы всетаки тоже танцевали.  Мы
думали, что  танцы утрамбуют этот потрясающий  рубон, что во время вальса  и
танго состоится представление  гусиной печенки  "Инфанта" пуляркам из Бресса
на шампурах, жидкий суп из черепахи договорится с зефирами по-румынски. Но в
чем мы с Бертой ошиблись, так это в том, что мы, решив попробовать все блюда
меню,  слопали  пудинг  "Замок Виндсор". Англия -- потрясающая страна, я  не
спорю, но в ее истории  были тоже отдельные факты измены. Во время последней
войны это была военно-морская база Мэр Эль-Кебир в Алжире, а на моей свадьбе
--  пуддинг "Замок Виндсор". У нас так слиплись  кишки, как они не  слиплись
бы,  даже  если  бы  мы  проглотили  мешок  мокрого цемента!  Внутри  что-то
заклинивало,  закупоривало  проходы,  направляло  деликатесы на  беспокоящие
запасные пути. Мы думали, что все придет в норму после исполнения антраша. А
пока приходилось сжать челюсти и терпеть. В это время, сидя на столе, как на
насесте, младший  капрал заставлял  плакать навзрыд  свой аккордеон.  Он был
мертвенно бледный,  с  зелеными  пятнами  под глазами  и  слипшимися на  лбу
волосами. Его так тошнило,  что он не мог  больше дышать; это было свыше его
сил;  тепло в нем сохранилось только под кожей.  А он все играл "Малышку  из
Тонкина",  "Я люблю  двоих сразу"... Кузина Гертруда  стояла за спинкой  его
стула и, закрыв глаза, что-то  пела во  все горло,  как  она всегда  делала,
когда мы собирались на  семейные торжества. Я сейчас  не помню,  но какой-то
кретин ей однажды сказал, что у  нее  голос соловья, и с тех  пор она пилила
нам  уши  своими  визгами зазубреной пилы. Она была старой  девой и получала
удовольствие на свой манер. Я думаю, что эти ее визги и доконали Гросселя...
     Под воздействием мяуканья Гертруды Гроссель подумал, что это он  издает
на  своем  портативном  пианино  такие  чудовищные  звуки.  Когда  он  играл
"Очарованье", случилась драма. Гертруда  издавала  булькающие звуки, похожие
на  сбивание майонеза железной  ложкой, с упоением выводя:  "Я его встретила
просто так и ничего не сделала, чтобы ему понравиться!"  Между  нами говоря,
это никого не удивило.
     Мы,  танцоры, старались  не  обращать  внимания на  ее пение,  мы шумно
топотали под аккордеон, чтобй заглушить ее ужасные интонации. Но Гроссель --
несчастный  козленок --  был уже не в силах  бороться. Сидя на возвышении на
своем стуле, он изо всех сил старался удержать на месте свои глазные яблоки,
которые  готовы  были выскочить  из орбит  и покатиться по  полу. Язык  тоже
настроился  обратиться в  бегство!  Он еще перебирал  пальцами, но  это  был
просто  инстинкт  --  как  у  утки, которая  продолжает бежать,  хотя ей уже
отрубили  голову.  Это  был  только  безусловный  рефлекс... Остатки  музыки
последними  каплями стекали с его пальцев.  Вдруг ему стало невмоготу. Но он
не хотел пачкать свой красивый аккордеон. В доли секунды он представил себе,
что  будет с инструментом, если  он вывернет содержимое желудка на его меха.
Он подошел к краю стола, вытянул голову над аккордеоном и выдал первый залп.
По несчастью, мы с Бертой оказались как раз под ним. И вся струя пришлась на
вуаль  моей молодой  супруги.  Ее  венок из  апельсиновых веток  моментально
превратился в куст малины. Грос
     *  Я  предупреждаю слишком  впечатлительных, которые продолжают  читать
книгу,  что рассказ Берюрье  не закончен; они могут, если хотят,  пропустить
несколько страниц и подождать нас чуть подальше. -- Примеч. авт.
     сель на этом не остановился. Залп правым бортом! Беео! Беео! Парни, это
было похоже на канонаду при Трафальгаре  и Аустерлице! Залп!  Два залпа! Его
аккордеон, свисающий с  его шеи, издавал звуки телящейся  коровы! Он был ему
вместо слюнявчика. Сначала  Берточка не  поняла, в  чем дело, она не  смогла
определить  происхождение обрушившегося на  нее потока,  потому  что  стояла
спиной к Гросселю. Она подумала, что подошел черед серпантинов, и что в нее,
невесту, гости стали бросать  ссрпантины.  И только когда она почувствовала,
что  что-то  течет по ее лбу, она заподозрила неладное. Мое катастрофическое
выражение лица только усилило ее подозрения. Она  провела рукой  по лбу. И в
этот  момент виртуоз выдал третий  залп,  самый мощный,  идущий из потаенных
глубин.  Берта обернулась и  все  приняла на свою физиономию. Она  ничего не
сказала, -- попробуй скажи, если весь рот забит. Только сама она тоже начала
разгружать вагоны.  Лишь омар по-парижски,  который не  давал ей  покоя, как
будто  ждал этого момента; он  стал пятиться назад, как и подобает настоящим
ракообразным.
     Танцующие не  смогли переварить это зрелище. Произошла цепная  реакция.
Самые  чувствительные  начали  складываться  пополам,  цепляться  за  столы,
стулья, за других. Настоящее кораблекрушение. Из свадебного и банкетного зал
ресторана  "Серый  в  яблоках  конь!"  превратился  в  столовую  самоходного
автомобильного парома, пересекающего Ла-Манш в штормовую погоду.
     Но были и  такие, кто сопротивлялся, и кто изо всех сил сдерживал себя,
кто  не  хотел  трезветь и  разукрашивать  паркет  мозаикой. Но общий  порыв
увлекал  и  их,  как  увлекает  за  собой  по  склону  снежная лавина  хилуг
деревянную  избушку. Беео!  Беео! Бе! -- беоо! Раздавалось со всех сторон. И
еще  раз бееоо!  Официанты  бросились  врассыпную,  началась  паника. Хозяин
ресторана  уже  подумывал  вызвать   пожарников  со  своими  реанимационными
аппаратами. На кухне загремели ведрами. В половые щетки  и веники  вставляли
палки, чтобы побыстрее подмести  нижнюю палубу; тащили все  наличные половые
тряпки!  Шеф-повар,  которого никто и  не  думал беспокоить,  вытащил из-под
плиты поддон с золой: он плавал коком на смешанном грузовом пароходе и знал,
какой нужно держать курс в такой ситуации!
     Я не хотел, чтобы  потом о женихе говорили,  будто  он в самом  разгаре
процесса  пищеварения  отрекся  от  меню  Эдуарда  VII!  Я стал  по-быстрому
опорожнять недопитые бокалы шампанского со стола, чтобы любой ценой заделать
пробоину. А Гертруда -- хотите верьте, хотите нет -- продолжала распевать во
все горло "Очарование". Она  была в полном экстазе и не заметила, что музыка
больше не играет -- ведь глаза у нее были закрыты.
     Эта безобразная  цесарка с упоением продолжала  кудахтать: "Я  верила в
тебя, как в высшее счастье".
     Только  она   и  я  не  участвовали  в  этом  концерте.   Все  были  на
полусогнутых, чтобы было удобней освободиться и прочистить свои дымоходы. Я,
Берю,  боролся  со  своим мерзким пудингом.  Он упорно пытался  прорваться в
глотку.   А  я  отбрасывал   его  назад  залпами  шампанского.  Борьба  была
пострашнее, чем матч по регби "Франция-Уэльс". Схватки были  более упорные и
жестокие.  Аженор  был  рядом со  мной  я  помогая  мне  справиться  с  этой
мерзостью, творящейся  в  моей  требухе.  Ассистируя мне, он  отрыгнул  свою
челюсть  и теперь  по-пиратски  всматривался  в  вуаль моей  Берты,  которая
валялась  на  полу.  Он  топтался  по ней  ногами  и  пытался  выудить  свою
знаменитую челюсть. На фоне этого всемирного потопа прибор для пережевывания
моего дяди выглядел еще более подавленным,  чем на  Блошином рынке, коща  он
торчал между  граммофоном с  трубой и  фотографией  Бисмарка,  вырванной  из
журнала "Иллюстрации". Эта добротная  подпиленная челюсть взирала с глубоким
отвращением на происходящее. Она взывала о помощи, барахтаясь в этой  луже я
просила  прощения за  то,  что  ей приходится  все это пережевывать! Ей было
стыдно!  Закончив  петь, Гертруда  открыла  глаза.  Если  бы  вы  видели  ее
свободное падение с седьмого неба, куда она взгромоздилась, мастурбируя свои
голосовые  связки. Она проблеяла "Я люблю  тебя-я-" и в изнеможении смолкла.
Вдруг она увидела, что вся свадьба согнулась пополам, а с эстрады через свой
аккордеон  изрыгает из  себя  последние куски селедки музыкант. И тогда  она
тоже влила свой голос в этот гигантский булькающий хор и стала петь в унисон
со  всеми.  Но  ей  пришлось  отказаться  от своего репертуара.  Она  громко
затянула общую мелодию "Бео-о-о, Бе-о-о". Только я один соблюдал приличие! В
паузу между двумя иканиями гарниром Аженор пробормотал мне:
     -- Сандри, как тебе удается сдержаться?
     -- Я думаю об Эдуарде VII, -- ответил я.
     Он подумал, что я окончательно тронулся, и его вывернуло наизнанку.
     Толстый снимает шляпу, кладет ее на стоя и расчесывает волосы трехзубои
расческой.
     -- И тем не менее, -- говорит он, -- я и правда думал об Эдуарде VII. Я
говорил себе, что  я совершил  тот же подвиг, что  и  король англичан,  этих
ростбифов,  и отстоял честь нации.  Разве это не похвально  для деревенского
мужика, а?
     На этом он заканчивает свой рассказ.
     --  Вывод: не спаивайте музыкантов на  свадьбе -- это чревато. Конечно,
им  надо  смочить  горло,  но  вы  договоритесь  с  официантами,  чтобы  они
разбавляли вино водой.
     Давайте  вернемся  к  самой церемонии. Во время свадебного  бала  жених
должен очень мало танцевать.  Если он будет тратить свои  силы на вальсы, то
что  у  него  останется на праздничную ночь?  Жизнь  с  фальстарта  начинать
нельзя, ребята! Я помню, был у меня приятель, который так вымотался  на этих
"раз-два-три", что к концу вечера  еле держался на ногах. Его новоиспеченная
мадам   с  нетерпением  жаждала   получить   свою   долю  головокружительных
удовольствий,  а  он  выдал  ей  соло на двух  дырках. Вот  такая  печальная
свадебная ночь, правда?  Как ни старалась бедняжка завести его рукояткой, --
все  было  напрасно: у него были очень загрязненные свечи и воспламенение не
произошло. Вы только представьте, как эта  милашка провела свой праздник! По
сокрашенной программе, томясь в печали рядом со своим храпуном! На следующий
день, когда молодожен проснулся в своей постели,  ему так  стало стыдно, что
он сплоховал этой ночью, что он чуть  не пришел в буйное помешательство. При
дневном свете уже было невозможно скрыть свой конфуз. Его конфуз подергался,
подергался  и от страха втянул в плечи свою  головку. Это здорово отразилось
на его интеллекте. Да вы сами это знаете, старики! Но когда ваша соображалка
бросает вам вызов, лучше смириться. В общем, пробки перегорели, и сколько бы
ты ни щелкал выключателем, света не будет!  Через полгода оня развелись, так
как дамочка так и осталась мадемуазелью. И все это из-за того, что молодежен
перетанцевал на своей свадьбе! Вот такие дела!
     Берюрье извлекает из драного портфеля второй пузырь. Отпивает, смакует,
глотает.
     -- Раз  я  уж  заговорил о  свадебной ночи, надо об  этом потолковать в
деталях. Давайте чуточку вернемся назад  -- к началу бала. Так уж  сложилась
традиция, что эти кретины-гости  поджидают  момент, когда молодожены  должны
уйти, и стараются их задержать.  Чтобы такого не случилось, я вам дам хитрый
совет. Только для этого нужно иметь соучастника:  отца молодой или ее тестя,
например.
     Между двумя  танцами  жених без всякого стеснения, как простой дорожный
рабочий,  спрашивает,   не   найдется  ли  у  кого  листочка  бумаги,  чтобы
подтереться, по причине  того,  уточняет он, что в ватер-клозете вся  бумага
кончилась.  Какая-нибудь  добрая  дуиа  находит  у  себя  в  кармане  старую
квитанцию или  любовное послание.  Чтобы  провести  всех, молодожен  тут  же
начинает отстегивать подтяжки, будто ему уже невмоготу. И затем смывается --
с листком в руке. Подозрений ни у кого не возникает, и танцы возобновляются.
Невеста  танцует  с  папой  или  с  тестем. С невозмутимым видом  кавалер  в
полумраке оттанцевывает ее к запасному  выходу. Девчонка надувает свою вуаль
как парус  (как кстати она пригодилась) и уплывает к  своему Ромео,  который
поджидает  ее у двери в туалет. Они рысью бегут к своей машине и  "гуд найт"
честной компании!
     Мастодонт подмигивает.
     -- Записывайте, записывайте, -- рекомендует он, -- даже если вы женаты,
это может вам  пригодиться, кто знает, что вам уготовано в  жизни. Итак,  --
продолжает Непреклонный,  -- начался медовый  месяц. Вы привозите  Нинетт  в
заказанный  вами   номер  гостиницы.  В   предвкушении  любовных  утех.  Уф,
наконец-то!  Наконец  одни-одинешеиьки! Ты вся  моя, моя крошка! Обними меня
крепко-крепко, Люлю!  Скажи, лапочка, ты веришь, что это  не сон: неужели мы
поженились?  И начинается сеанс раздевания. Надо все  делать  не  спеша, без
суеты, парни! Мягко! Чтобы все шло, как по маслу! Извлекайте свою куколку из
кокона с чувством, с  остановками! С перерывами на бурные поцелуи. Полусвет.
(Достаточно  света  из ванной!).  Чтобы  ей  не было стыдно, успокаивайте ее
красивыми  клятвами  и не бойтесь переборщить:  невеста только этого и ждет.
Обещайте ей  фантастические  миражи, сумасшедшее  счастье,  верность на  всю
оставшуюся  жизнь и  даже после! Заверяйте ее, что вы всегда будете  желанны
друг для друга! Клянитесь ей, что  отныне вы вступаете в состояние обалдения
чувств  и никогда из него не выйдете!  Что вы  пленники грота сладострастия!
Что, впившись друг  в друга глазами и губами и выложив в чашку спиральку, вы
такими отныне  останетесь  на века! Что она обязательно должна иметь билет в
рай наслаждений! Что это ее  ночь!  Апофигей  от попы  до грудей!  Продолжая
вести  разговор в таком  роде, обещайте ей достать с неба луну, а сами в это
время стягивайте покровы с ее луноподобных ягодиц. Очень важно, парни, чтобы
с первого момента интимности она была голой, а вы в одежде. Этим достигается
ваше превосходство над  ней, вы понимаете? А в  ней  укореняется  психология
рабыни! Это  хорошо для будущего! Надо, чтобы вы утвердились ее властелином!
Она -- голая, а вы в черном, в белом галстуке! Как две разные планеты.
     Все так же, не снимая одежды, вы приступаете к делу вплотную. Пусть она
прочувствует  на  своей  коже  шероховатость ваших  шмоток  --  самец должен
царапать!  Делать  больно!  Постарайтесь   сделать   для  нее  первый  сеанс
потрясным! Чтоб она забыла день своего рождения, черт возьми,  и адрес своих
родителей! Чтоб забыла французский!  Чтоб заговорила по-козьи,  друзья  мои,
по-сучьи, по-коровьи!  Чтоб  поняла  свою боль м тут же забыла о ней!  Чтобы
покрылась  с  головы  до ног  крапивной  лихорадкой!  Чтоб взбесилась!  Чтоб
умоляла! Чтобы умерла два, три, десять раз! Надо делать ей больно ласково! И
так же ласково приводить в себя!  Доводить,  приводить  в экстаз, укатывать,
переворачивать на  "орел-решку", довести до потери разума и снова привести в
разум! Если  вы сделаете  все  это красиво с  вашей женушкой  в первую ночь,
будущее вам  обеспечено! Клянусь печенкой Берюрье!  А  я  свою печенку очень
люблю.
     Он  заходится  в  приступе  кашля,  но  после  глотка  красного  быстро
успокаивается.
     -- Само собой разумеется, -- продолжает Инициатор, -- сейчас все больше
в больше растет  число нетерпеливых молодых людей, которые  еще  до  брачной
ночи играли в  игру под названием "заберись на меня". Не важно! Брачная ночь
должна быть всегда торжественной, премьерной, парни. Всегда!  Это все равно,
что Рождество, даже если  девственница не такая уж  и  девственница!  Ну,  а
теперь, когда  я вам посоветовал,  что надо делать, остановимся  немножко на
том, чего следует избегать делать.
     Он трет глаза большим и указательным пальцами.  Раздается ноющий  звук,
будто рабочий бензоколонки протирает вам стекло каучуковой лопаточкой.
     --  Первое,  --  говорит  ее,  продолжая  прочищать глазные орбиты,  --
остановимся на мужчине. В тот момент, когда они входят в свою комнату любви,
он должен отгонять от себя  такие мысли; "Вот  так дела,  они поменяли  обои
после  моего последнего визита". Или  "Надеюсь, что  здесь нет клопов, как в
том борделе, куда я ходил с Симоной".
     Берю  еще  немного  размышляет, как человек, заботящийся  о том,  чтобы
ничего не упустить.
     -- И еще, -- продолжает Отважный, -- в момент излияний этот олух-муж ие
должен  шептать девчонке, чтобы  рассеять ее страх:  "Расслабься, Лолотта, я
знаю как делать". Или нетерпеливо бормотать: "Если тебе страшно  смотреть на
него, я  ничего не  буду с ним  делать, пока твои глаза не  привыкнут".  Или
такое (есть мужики,  которые способны на  это): "Послушай, дочка, ты  совсем
вяло подмахиваешь, придется тебе покачать пресс". Также,  избегайте называть
ее  другим  именем,  а  то  она  может  обидеться. Если  она  отдается,  как
гладильная  доска,  не  упрекайте  ее  за  это, а  наоборот  отпустите  пару
комплиментов. Даже последние  недотрога  любят,  чтобы им говорили, что  они
чемпионки в любви.  Чем  хуже  они целуются, тем больше  верят в то, что они
настоящие куртизанки,  и  гордятся тем, что они  такие. Это указывает на то,
что они заслуживают вашего  ободрения,  потому  что  в  глубине души имеют к
этому  призвание.  Поэтому  после  сеанса  перепихивания  вы  с  восхищением
присвистываете и шепчете  ей: "Черт возьми, на вид  ты  белая  голубка, а  в
любовных делах ведешь себя как прожженая путана".
     Он  встает и под  нашими  восторженными взглядами  выполняет  несколько
упражнений на сгибание колен. Неприятный треск оповещает нас о том,  что его
брюки  выполняют  эти  упражнения   против  своей  воли.  Толстый  прерывает
упражнения,  пальпирует  основания  ног  своим  чувствительным  указательным
пальцем, морщится и без комментариев снова усаживается за стол.
     -- А сейчас рассмотрим проблему девушки, -- решает Сногсшибательный. --
Прежде всего,  она  не должна огорчаться, если в ночь "Н" она  обнаруживает,
что  у ее жениха очень щуплый прибор.  И  тем более,  не возмущаться: "Здесь
какое-то недоразумение! Я вышла замуж за мужчину,  а  не за полсосиски!" Для
мужика это самое страшное оскорбление. Пусть эти ненасытные знают, что важен
не сам предмет, а то, как им пользуются.
     Вы все знаете анекдот по  поводу того,  как развлекаются  молодожены? Я
вам повторю его, потому что он совсем не такой уж глупый. Самая хохма -- это
то, что после любви  жених дает тыщу франков своей  бабе, та берет деньги  и
засовывает  их под  чулок.  Этот  анекдот как  бы  подводит итог того, какие
опасности могут вас подстерегать. И та, и другая сторона должна  следить  за
собой и ни на  минуту не забывать, кем является другой по отношению  к  нему
или к ней, и чем занимаются вдвоем в этих четырех стенах. Хоккей?
     Я  также  хотел  бы  обмолвиться  парой  слов о  свадебном путешествии.
Естественно, каждый действует в соответствии со своими способностями. В наше
время,  когда путешествия совершаются без проблем и  регулируются на  основе
24-х  дневного   менструального  цикла,  молодожены  считают   своим  долгом
проводить  медовый  месяц  на  Новых  Гибридах,  в   Большой   Азии  или   в
Антоннанарыве.  Все  это глупости! Медовый  месяц вам. не туризм!  Пейзаж не
должен  отвлекать  вас  от  этих  самых штучек. Идеал --  это тихий укромный
уголок  во  французской  деревне!  Но минуточку!  Как  всегда,  здесь  нужно
избегать  обратных излишеств. Я знавал некоторых,  которые по  этому  случаю
разбивали палатку!  Брачная ночь под палаткой  -- это годится  для  королевы
Англии. Но не для  Нинетты.  Ее в эту  ночь не должны кусать за нежные места
красные  муравьи -- программой  не предусмотрено! Она  не  должна подцеплять
насморк на свежем воздухе! Да к тому же в палатках фирмы "Тригано"  у вас не
будет  жизненного  пространства для проведения лихих кавалерийских атак!  Вы
можете ни в чем себе не отказывать только снаружи! Вы представляете себе эту
псовую охоту между спальным мешком и газовым баллоном? Вы рискуете ушибиться
о  газовую походную плиту или защемить свое  хозяйство в  складном  столе! Я
обхожу молчанием хрупкость самого этого сооружения! Слишком резкая амплитуда
движения поясницы  --  и  колья  палатки сорваны! Полотняное здание падает и
накрывает вас, совсем некстати, как покрывалом. Вы запутываетесь в веревках!
И вот вы  спеленуты,  запакованы, превращены в  мумию.  Ваш пыл  оказывается
опутан  веревками, вы выпускаете из объятий мандолину мадам и  вместо  нее к
вашему  полному   замешательству   обнимаете   канистру   с   водой.   Атака
захлебнулась. Бойцы  бегством спасаются с ноля  битвы!  Такого  несчастья  и
врагу не пожелаешь, а тем более молодоженам. Да, не пожелаешь!
     Он массирует палец, сосет его и заталкивает подмышку.
     -- Лучше, -- утверждает он, -- сделать как мы с Бертой.  Мы провели наш
медовый  месяц  в  Аньере,  в  небольшом ресторанегостинице, который я  знал
раньше.  У вокзала, напротив газгольдера.  Его  владельцем был  тесть одного
моего  коллеги. Ресторан  назывался  "У Тинтинов"!.  Мы  пережили там период
настоящего  счастья.  Хозяин и  хозяйка  нас  просто  баловали.  Холили нас.
Готовили  нам  блюда  со  шкварками. Фирменными  блюдами мадам  Тинтин были:
"морская зыбь" и "рульки помарсельски".
     Он  громко  шмыгает носом,  но, несмотря  на эту профилактическую  меру
глаза его наполняются влагой.
     --  Да, --  со  вздохом  произносит  Плюшевый.  --  Это было  настоящее
счастье.  Я сейчас расскажу о программе наших дней, потому что, по-моему, мы
провели классно наш медовый месяц. Я  не хочу хвастаться, парни,  и  считать
себя умнее,  чем я есть на самом деле, но я всегда умел пользоваться жизнью,
особенно в такие потрясные моменты.
     Итак, чтобы вернуть  вас назад, каждое  утро  мы просыпались  в  девять
часов и  сразу  же  принимались  за  наши  медовые  дела.  Не в  моем  вкусе
откровенничать  об  интимных  делах,  вы  же  знаете!  И  все  же  Берта  --
удивительная  женщина. Она  была против оплаты по безналичному расчету.  Она
требовала  расчета наличными! И  без всяких отсрочек! Потрясная  девушка.  С
большим опытом,  и все остальное. Когда  она демонстрировала  в постели свои
способности,  мои  чувства  обострялись,  как  иглы  морского  ежа. Не стану
описывать  детали,  но  для  вашего  сведения  скажу,  что  она  умела  все:
кепку-невидимку, салазки, запор  на тридцать два зуб, увеличительную трубу и
машинку  с двумя ведущими руками!  Мне  страшно повезло! Товар  в экспортном
исполнении!  Кобылица,  получившая  приз вне  конкурса!  В общем, счастливый
жребий! В скачках любви я выиграл пари на три первые лошади, и это был почти
что  выигрыш века. Я бы сказал, наших дней! Итак, до обеда эти штучкидрючки,
и в  перерыве --  чашечка кофе. В полдень мы спускались  вниз, на жратву, не
снимая пижамы. Мы могли позволить себе такую вольность, ведь мы же рубали на
кухне.  Чтобы  промочить  во   рту,   мы  пропускали   по  парочке  стаканов
аперитивчика, а потом приступали к жратве с красным вином уже в запечатанных
бутылках. К  трем  часам  мы поднимались к себе, чтобы немножко  порезвиться
после обеда. И мы резвились до шести. Потом одевались и шли гулять. Взявшись
под  ручку,  мы  доходили  до моста  Курбвуа. На  мосту мы останавливались и
сверху поплевывали на матросов с барж, которые проплывали под нами.
     Несколько  раз  мы  заходила  на  собачье  кладбище,  расположенное  из
острове. На маленьких могилках были надписи, от которых сжимались от жалости
наши  сердца:  "Медору-верному  Товарищу". "Здесь  покоится  Дулетта  Дюран,
умершая  при  родах". Часто хозяева  вделывали  фотографии  собак  в камень.
Лулетта  Дюран,  к  примеру,  была  маленькой  черно-белой  фокстерьершей  с
заостренной  мордой  и  заячьими  ушами. Посреди  кладбища,  я помню, стояла
статуя Сары Бернар. А на  цоколе памятника было написано: "Гоби-герою труда,
умершему при исполнении служебных обязанностей! С признательностью, молочная
лавка Дюбуа!"  Мы  с  Бертой дали друг другу  обещание обзавестись  собакой.
Позднее.  Мы  возвращались  в наш  ресторан  "У  Тинтинов", нагуляв  хороший
аппетит на  свежем воздухе.  Мы немножко перекусывали,  полголовки сыра  или
омлет  со шпигом и  стаканчик "красного" для восстановления гормонов.  Потом
играли  в  карты с  владельцем скобяной лавки в этом квартале  мюм  Маклу  и
Леонаром,  мужиком  из  похоронного  бюро, который  находился в  отпуске  по
болезни.  Берта не могла жить без  ресторана,  иоэтому  во  время ужина  она
помогала  г-же Тинтин обслуживать постояльцев. К девяти клиенты расходились,
и мы садились ужинать вместе с хозяевами. За едой и разговорами время бежало
быстро, тем  более,  что г-н  Тинтин был  мастер поговорить.  В  полночь  мы
поднимались к себе и все  начиналось сначала. От острой жратвы хозяйки у нас
закипала кровь. Матрацная  серенада, пардон! Мы  изуродовали  нашим  славным
хозяевам три пружинных  матраца. Потом, уже  позднее, чтобы  не смущать нас,
они  рассказали нам, что постояльцы  гостиницы  располагались бивуаком возле
двери нашего номера, чтобы  насладиться спектаклем. Они притаскивали стулья,
вязанье, литровые пузыри красного и слушали, как мы себя  ведем, обмениваясь
при этом  своими  впечатлениями.  По характеру  шумов  они  пытались уяснить
категорию наших  геройских действий.  Среди  них  находился господин  Артур,
бывший священник, который как-то в минуту хандры решил бросить свою духовную
семинарию  и стал  сутенером.  Он  координировал  работу  довольно приличной
группы  девочек  в  районе церкви  Мадлен, пока одна  из  ревнивых тигриц не
плеснула  ему  в  физиономию  медным  купоросом и на  всю  оставшуюся  жизнь
поставила  ему клеймо  сутенера.  Его физия  напоминала нечто среднее  между
лицом  сестры-двойняшки  и  задницей  макаки.  После  этой истории  он  едва
перебивался  с  хлеба  на  воду, работая агентом  по размещению  заказов  на
туалетную  бумагу  на  маленьких  базарах  большого  предместья. Вид  Артура
вызывал  такое  отвращение,  что  лавочники  по-быстрому  оформляли  у  него
небольшой заказ, лишь  бы избавиться  от  него и  убрать этот  кошмар с глаз
долой.  Хотя в вопросах любви для  него  не было  никаких секретов. Как  мне
потом  говорили хозяева, именно  он информировал о происходящем  внимательно
слушающих  постояльцев  в коридоре.  Он работал на слух. "В этот момент,  --
утверждал он,  -- он делает ей японский волчок!" "А  сейчас дамы -- господа,
исполняет "фигуру 4-бис бенгальского танца". Или такое: "Вот это да, дамочка
записывает  ему  песню "Говорите мне  про любовь" через микрофон-повесу".  И
каждый раз, Риретта, горничная Тинтинов, развязная  пятнадцатилетняя девица,
заглядывала в замочную  скважину  и подтверждала,  что господин Артур  опять
угадал. Риретта  увидела  такие картинки, которые  детям  до  16  лет видеть
воспрещается. А  все  потому, что задвижка  в  двери была  очень здоровая, и
между  этой задвижкой и  косяком  могла  пролезть  только  ее  острая, как у
куницы, мордочка. Поэтому она  обеспечивала ретрансляцию в паре  с  Артуром.
Они вдвоем рассказывали о наших подвигах не хуже известного телекомментатора
Роже Кудерка. Постояльцы в коридоре были в каком-то необычном возбуждении. С
оттопыренными  ушами  и  раскрытыми  глазами  они  в обалдении  смотрели  на
страшное лицо г-на Артура, который мимикой  изображал очередную нашу фигуру.
Его  изуродованная купоросом рожа не вызывала у них отвращения, а, наоборот,
еще  сильнее возбуждала их в  определенном смысле. Настоящий салон помощницы
хозяйки борделя! Вот во что превратился коридор отеля Тинтинов.
     Когда я зачехлял  свою полевую артиллерию, нам  хотелось придавить пару
часов, но  мы не могли, так как пальбу открывали другие. Мы так распаляли их
интеллект,  что едва  разбежавшись по своим  конурам, они  пускались  во все
тяжкие. Даже  господин  и  госпожа Тинтин разыгрывали миниатюру "Теплые ночи
Андалузии". Вся  гостиница исполняла матрацный концерт. На следующий день от
слабости в ногах  никто из постояльцев не мог спуститься по лестнице. У всех
были  круги  под глазами! Когда  они  уходили  на  работу,  всех  шатало  от
бессилия, доки были сухими, глаза красные, как у карася. О! В хижинах еще до
сих пор вспоминают о медовом месяце четы Берюрье!
     Толстый  кокое-то  мгновение  ностальгирует,  делает  глоток красного и
продолжает:
     -- Вы видите сами, друзья мои,  что нет смысла ездить очень далеко. Чем
ближе, тем лучше.
     Я не  хотел  бы  рассматривать вопрос о браке, не посоветовав  при этом
молодоженам избегать обмениваться друг с другом о своих любовных похождениях
в прошлом. Больше откровенничают  мужья,  но  и  некоторые  бабы  тоже.  Они
расписывают  друг  другу  свои  прошлые  приключения.  И  при  этом  страшно
привирают, думая таким образом поднять свой  авторитет.  Он: "Когда я  жил с
малышкой Адриенн, -- я тебе об этом уже говорил, -- мы потрясло трахались; я
ей заделывал такие штуки: "погибающий водолаз", "лесенка", "холостой шатун",
"волшебный   кашпо",  "гигантсках  суматоха",  "игривый   карниз",   "пистон
по-хулигански" и "камбоджийский салат". Она: "У меня  с Жозефом, моим первым
женихом,  тоже было  не хуже.  Он  занимался со мной любовью на  велосипеде,
когда мы возвращались из кино. А поскольку видимость  была плохая, я звонила
на поворотах. Прямо дух захватывало".
     Берю категорически против таких разговоров между молодоженами.
     -- Много не болтайте. Эта трепотня потом может обернуться против вас. В
первый  же вечер  сезона разрядки напряженности,  когда мосье своей старушке
предпочитает игру "Найдите  семь  ошибок на  двух  одинаковых  рисунках"  из
газеты   "ФрансСуар",  брошенная  на  произвол  судьбы  женушка  обязательно
подковырнет его  и  скажет,  что по сравнению  с эпохой  Адрьенн ее Казанова
совсем потерял былую форму. И тогда это начало конца!
     В общем и в заключение разговора на эту тему, ребята, старайтесь жарить
свою благоверную с огоньком и старанием.  Ведь вы же из-за этого и  женились
на  ней.  Договор  дороже  денег. Нужно  всегда  с  почтением  относиться  к
договорам. Брачный догввор -- это такой же договор, как и  всякий  другой, и
его обязаны выполнять! Мужчина, который каждый вечер копает грядки в огороде
своей благоверной, имеет спокойную  совесть  я может смотреть жизни  в лицо.
Поверьте, что все в жизни -- только привычка. И эти самые дела -- тоже,  как
и все остальное. Поэтому привыкайте  удовлетворять свою женушку, это избавит
ее от лишних хлопот искать удовольствие у ваших дружков.
     Воспитанный  Упитанный*   сходит  с  кафедры.  И   вальяжной   походкой
приближается к краю сцены.
     -- С  завтрашнего дня, -- объявляет  он, --  мы  будем изучать светские
правила. То есть, бесполезные вещи. Для демонстрации этих правил я заручился
неоценимой поддержкой настоящей  аристократки -- графини Труссаль де Труссо,
предки которой ведут свою летопись со времен кроссворда.
     Он слегка покашливает.
     -- Поэтому я попрошу привести в порядок ваш внешний вид.
     Машинально, движимый, без сомнения, условным рефлексом, он щупает рукой
ширинку,   констатирует  отсутствие  трех  пуговиц,   запахивает  ширинку  и
прощается с нами приветствием дзюдоистов.  При  поклоне у него из нагрудного
кармана  вываливается  его  содержимое:  две шариковые ручки  "Бик",  банан,
мелочь,  бельевая  прищепка,  трубка-набивалка-отмычка, куриная  косточка  и
цветная фотография принца Рэнье из Монако.
     *  Эта  рифма  ннчеге  не значит, но  доставляет  мне  удовольствие. --
Примеч. авт.



Глава четырнадцатая


В которой ситуация начинает проясняться

     Я  провожу вечер в компании товарища Ракре, хотя после бараньей ножки с
фасолью, которую  давали на  ужин, визиты  к нему  были противопоказаны.  Он
предлагает мне переброситься в  картишки,  но я отказываюсь: у  меня душа не
лежит к картам. Во мне растет какое-то чувство тревоги и я доверяюсь ему.*
     --  Ты  что такой  озабоченный?  --  проницательно  замечает  пердоман,
постреливая своей выхлопной трубой.
     -- Послушай, Мелодичный, -- обрываю  я его, -- ты был тогда в автобусе,
когда Бардан вышел и вернулся в школу?
     -- Йес, а что?
     -- Расскажи покороче, как он себя вел.
     Заинтригованный стрелок холостыми патронами оттягивает резинку  пижамы,
чтобы проветрить помещение.
     -- Ты опять  возвращаешься  к этим  делам? По-моему,  --  потоварищески
признается  он,  --  ты  будешь  доброй  ищейкой,  у  тебя  есть  для  этого
необходимое упорство.
     Его высокая  оценка  трогает меня прямо в сердце, минуя лицо. Он тут же
переводит  свои слова  на  азбуку морзе и передает их  нижней частью  своего
тела. Потом, после некоторого размышления, продолжает:
     -- Нас была целая компания в гостинице "Петух в винном  соусе", которая
при этом является еще и конечной остановкой автобусов до Лиона.
     -- И что?
     -- Ничего..., -- бормочет он. -- Нет, правда ничего...
     Он опять что-то обмозговывает, но все  ему  кажется в  порядке.  Потом,
постреливая из цокольного этажа, говорит:
     --  Мы потягивали  пиво.  Кто-то  играл на музыкальном автомате.  Потом
подошел автобус.  Шофер  и кондуктор вышли,  чтобы по-быстрому пропустить по
кружечке. А мы пошли в автобус...
     -- А Бардан?
     -- Бардан тоже.
     -- Какой он был?
     * Я трудный писатель. -- Примеч. авт.
     -- Что значит, какой?
     -- Я хочу сказать, он не был озабоченным?
     -- Ничуть, он смеялся.
     -- Продолжай...
     -- Вернулись  водитель и кондуктор. Автобус уже  отправлялся, кондуктор
стал получать деньги...
     Он с напряжением восстанавливает в памяти этот момент. Именно это мне и
нужно. Надо, чтобы его воспоминания разбились на фрагменты, чтобы он работал
на малых оборотах.
     -- И потом? -- поощряю я его осторожно.
     Он надувает губы своего заднего отверстия, потом продолжает:
     -- Шофер  завел мотор, и туг  кто-то попросил  подождать,  потому что к
автобусу бежал один из слушателей.
     Он хмурит брови.
     -- Вот  те на! А опоздавшим-то  был Канто, тот парень, который вчера на
лекции сказал, что ему надо к дантисту.
     И  тут у меня в мозжечке начинает царапаться своими маленькими  лапками
маленькая мышка, Милые мои девочки, дело-то продвигается; ведь продвигается!
     -- И потом? -- говорю я со вздохом, напоминающим последний вздох.
     Ракре  продолжает выражать свои мысли  вслух  сразу с двух концов, но я
прислушиваюсь только к тем звукам, которые идут из верхнего конца.
     --   Шофер   подождал.  В   общественном   транспорте   все  происходит
по-родственному. Товарищ Канто поднялся в автобус. И сел на переднее сиденье
рядом с  водителем.  Автобус  тронулся. И тут  Бардан  вскакивает с  места и
кричит:  "Остановите! Остановите!"  И,  ничего не  объяснив,  выскочил через
заднюю дверь.
     -- А с кем он сидел?
     Ракре задумывается.
     --  С  Безюке, я думаю.  Знаешь,  такой высокий  блондин  со шрамом  на
подбородке?
     -- Он спит в одной спальне с Канто, этот парень?
     -- Точно, это его товарищ по боксу. Ты куда, Белоснежка?
     Я быстро набрасываю халат.
     -- Некогда объяснить, но я тебе напишу, -- обещаю я.
     Блондин Безюке читает трактат Апэна-Бонлара о педерастии  у планктонов.
Это  прилежный слушатель,  отличник. Он первый по огрызкам ногтей, первый по
поддельным чекам, первый  по  инсектицидам, второй по реанимации, второй  по
слухам среди населения, второй по судебным  актам  с предупреждением, третий
по личному обыску,  третий  по разгону скоплений людей,  третий  по борьбе с
распространителями листовок. Он получил первую премию  "Гран при" за научную
работу "О чрезвычайном положении", просто премии за работы "Усиленные наряди
полиции", "Типы печатей" и  похвальный лист  за "Обыск". Это я к тому, чтобы
вы немножко поняли, что это не рядовой человек. Я сажусь на кровать у него в
ногах без всякого предупреждения,  тем более, что ни он, ни я не принадлежим
к Национальному обществу железных дорог.*
     -- Извини за беспокойство, товарищ, -- говорю я ему. -- Представь себе,
что мы занимаемся частным расследованием событик, которые здесь произошли. Я
и Ракре.
     -- Он смотрит на меня поверх своих очков в золотой оправе.
     -- Похвальная мысль, -- соглашается ов.
     -- Кажется,  ты сидел в автобусе рядом  с Барданом,  перед  тем, как он
вышел?
     -- Точно, а что?
     -- Он ничего не сказал, когда выходил?
     -- Ничего, я об этом уже говорил следователю.
     -- А перед этим? Не двигайся и слушай сюда  внимательно, товарищ. Мотор
уже работал, когда кто-то из вас заметил, что бежит опоздавший, о'кей?
     -- Да, я помню, -- говорит Безюке, нахмурив брови.
     --  Что-то мне подсказывает,  что  реакция Бардана  имеет  связь с этим
прибытием in extremis * Канто. Я прошу тебя поразмыслить над этим.
     Я жду, пылко глядя на него в  упор. Один глаз у него становится больше,
а другой, наоборот, меньше.
     -- Вот те на, ты меня заставил по  другому  взглянуть на это, -- шепчет
Безюке. -- Боже мой, но это же правда, -- с нажимом говорит ов.
     -- Рожай быстрее, -- агонизирую я.
     -- Кто-то закричал: подождите, там еще кто-то бежит! Все  обернулись. Я
сказал: "Это Авель Канто, новенький".  И тут Бардан  прошептал: "Авель Канто
из Бордо?" Я ему рассеянно  ответил, что  да. А в это время Канто заскочил в
автобус.  Автобус  тронулся. Вдруг ви с того, ни  с сего,  Бардан  закричал:
"Остановите!" и выскочил!
     -- Спасибо, старик! -- говорю я. -- Это все, что я хотел знать.
     Я  возвращаюсь в  свою комнатенку. Я удовлетворен.  Сомне  *  Благодаря
такаго рода  каламбурам читатель  менше будет догадываться  о  том, что я на
самом деле писатель. -- Примеч. авт.
     **В последний момент. -- лат.
     ний  больше  нет:  покойный  Бардан  знал, что у Канто  были  нехорошие
намерения.  И  испугался  его... Он  вернулся  в  школу...  И... И что?  Что
произошло в одиночестве пустых спален?
     Я пока этого не знаю, но надеюсь скоро узнать.
     Ночью  шел снег. Когда  я проснулся, все за  окном было покрыто снежным
покрывалом --  шаблонная  фраза а сочинениях  школьников  выпускного класса.
Помывшись, побрившись, я захожу за Толстым, и мы,  никому ничего не  говоря,
катим в Лион.  Берю  ругается. Его  графиня прислала ему письмо,  в  котором
уведомляет, что не сможет приехать в назначенный  срок. Поэтому у уважаемого
преподавателя возникают некоторые осложнения с его курсом лекций.
     --  Все старые бабы одинаковые,  -- говорит он, -- голубая у них  кровь
или сок свеклы, что касается  пунктуальности: всегда опаздывают. Эти уродины
только  к  парикмахеру приходят вовремя!  Скоро  дойдет  до  того,  что  эта
Труссаль де Труссо  будет  динамить меня самого.  --  Он  разматывается, как
катушка  спиннинга.  Он за новую отмену привилегий,  Берю. Он за возвращение
ночи  4  августа.*  Он  предлагает  послать  графиню  на эшафот. Он хотел бы
посмотреть, как она стоит во весь рост  на повозке на  фоне  гильотины,  вся
серая от страха и в окружении свирепых санкюлотов, которые осыпают ее своими
плебейскими ругательствами.
     Он выступает за решительное и  с брызгами крови отсечение ее головы. За
то, чтобы ее накололи на пику и показывали исступленной толпе!
     В жизни простого человека  обязательно наступает такой момент, когда он
начинает взывать к 1789 году, чтобы покончить с разночинцами.
     Я с трудом продираюсь по забитым  улицам в  центре Лиона,  где  зеленый
свет горит ровно столько, сколько нужно человеку, чтобы один раз чихнуть, --
такой мощный поток автомобилей движется в противоположном направлении. Берю,
наш неутомимый рыцарь говорильни, меняет тему разговора. Для Монументального
нет-никаких тайн в словесных фигурах высшего пилотажа.
     Он пророчески  предрекает наступление  времен,  когда  все машины будут
"увязать друг в дружке" (так он сказал), как засыхающий цемент. Пока уличное
движение еще только  засыхает.  А  скоро  оно застынет  полностью, как глыба
цемента.
     * Ночью 4 aвгуста 1789 года Учредительное собрание  отменило привилегии
феодалов -- Примеч. пер.
     Машины будут походить на маринованных селедок, на  паюсные икринки. Все
склеится. Улица с застывшими в оцепенении машинами будет не просто улицей, а
гигантским автомобильным кладбищем.
     Уже сейчас он  знает в Париже такие места, где пешеходы  практически не
могут перейти ва другую сторану улицы. Полтора часа красного света на четыре
смертельных  секунды  зеленого   света!   Регулировщик,  который   управляет
светофором, в  конце  рабочего дня подводит итоги. Он говорит: "Сегодня  мне
удалось  переправить через  улицу  пятнадцать пешеходов,  погиб всего один и
только двенадцать  ранены".  И  он страшно гордится  этим.  В  комиссариатах
полиции рекорды падают  каждый вечер.  Да, Берю очень четко  видит  будущее,
будто  оно  написано  неоновыми буквами.  Он  чувствует  скорое  приближение
момента  освобождения,  когда   автомобилисты   вновь  станут  полноправными
пешеходами. А тротуар, которым до этого пользовались преимущественно путаны,
как  их  называют  те,  которых  шокирует  слово  проститутка,  вновь станет
королем. Тем  более,  что путаны, будем справедливы, сейчас становятся  тоже
моторизованными.  Проститутки на  колесах имеют  потрясающий  успех  в  наше
время.  Проституция на машинах -- это  настоящая находка нашего  переходного
послевоенного периода!  Только меняй машины.  Иди  на зов фар.  Скоро путаны
изобретут систему, чтобы заниматься "этим" из машины в машину. Ведь самолеты
дозаправляют  друг  друга  в  полете!  Так  почему  же нельзя  найти  способ
побаловать клиента на ходу. Через транзистор, а что? Простой вызов по радио.
"Я Жюли  Рыжая,  ты  хочешь  со  мной поработать, дорогой?.."  "Сколько?"...
"Пятьдесят  бабок, лапочка; я  тебе сделаю пучок  коротких волн для спинного
мозга,  а  для  прибора   низкочастотный  вибратор  и  ультразвук?  Лады?.."
"Хоккей!"..."  Тогда  заложи  перфокарточку в  гидростатический табулятор на
твоей   приборной   доске   и  пробей   пятьдесят   деголлевских   франков".
Глинглин-Блон! "Спасибо,  старик,  теперь  можешь  устроиться  поудобней! О,
слушай,  я  вижу на моем экране, что ты  перебрал пива. Я тебя предупреждаю,
меня ждет "Феррари". Если ты будешь и дальше чесаться, я включу тебе "Салют,
парни" и смываюсь". Вот какая  будет  проституция  завтрашнего  дня, клянусь
тебе!
     Мы  приезжаем  в  госпиталь,  в  отделение  профессора  Ганса Це-Фалло.
Дежурная  медсестра сообщает нам,  что симпатяга Матиас  наконец-то пришел в
себя. Он разговаривает! И даже более того! Берю и я, мы вне себя от радости.
Наконец-то  наступил долгожданный день! Дама в белом  проводит нас в палату,
погруженную в полумрак. Рыжий  лежит на кровати и рдеет на белом фоне  своих
повязок. У него осмысленный взгляд, и он сразу же узнает нас.
     -- Как  это мило!  -- говорит он довольно уверенным голосом несмотря на
то, что после головного ранения в голове у него не все дома.
     Мы становимся по обе стороны кровати.
     -- Как ты себя чувствуешь, парень?
     -- Чуточку пришибленный, но операция прошла очень хоро
     шо. Мне сделали черепотомию: это очень редкая операция,
     Наконец-то  он счастлив. Он  получил то, что искал: редко встречающуюся
на  практике  хирургическую операцию,  которую он  сможет комментировать всю
оставшуюся жизнь -- вдоль, вширь и поперек.
     Он рассказывает нам, что  у него был зашиблен акселеративный центр,  но
благодаря поливалентному  аннексированному ушибицину удалось  прошпрынцевать
левый эмолиент. Выжить после такой операции --  один шанс из тысячи! И он --
Матиас,  выжил!  Он пролежит месяц  в  госпитале,  потом  получит еще  месяц
отпуска  на  поправку.  У него  на  голове  останется  маленькая  серебряная
пластина,  но когда он отпустит  волосы под битлов, ее не будет  заметно.  В
этот момент открывается дверь и входят доктор Клистир с  супругой. Они одеты
во  все черное, ва  всякий  случай. Они всегда  под рукой  держат траур. При
малейшем сомнительном случае они сразу закутываются в черный  креп. При виде
меня и Взбалмошного у них лица становятся круглыми, как качан капусты. На их
отвратительных рожах написано ничем не смываемое осуждение.
     --  Как! -- скрипит папа-серафист, --  ваш несчастный  зять едва  успел
прийти в сознание, а вы уже терзаете его, как два коршуна!
     Его мамуля открывает сумочку, вытаскивает зеркальце и, свирепо таращась
в него, начинает чехвостить  нас, на  спокойную голову. Как и в прошлый раз,
она рассказывает нам, кто  мы такие и, причем  начинает с самого  приятного:
два чокнутых, два отвратительных прохвоста, два садиста, два...
     -- Мама, -- шепчет раненый, можно мне кое-что вам сказать, вам и папе?
     Вислощекая замолкает, немножко оторопев:
     --Скажи, эятюшка! -- разрешает она, принимая во внимание, что он тяжело
ранен.
     Клистир и она склоняются к постели страдающего Матиаса,  приготовившись
слушать. Симпатичный Рыжий поочередно поглядывает на них из-под бинтов.
     --  Вчера, --  говорит  он,  --  я находился в том  состоянии,  которое
располагает к великим раздумьям. Я устроил экзамен своей совести...
     -- Ну надо же! -- как флюгер скрипит старая.
     -- ...и все тщательно проанализировал, -- продолжает Матнас.
     --  Вам  удалось  прийти  к веским  выводам, мой  мальчик? --  изрекает
врачевателъ с бороденкой.
     -- Да, --  говорит  наш коллега, --  да, папа, я сделал один  вывод  и,
более того, разработал правила поведения на будущее!
     -- Господь  велик! -- говорит жена Папы. -- Что же это за вывод? Что же
это за удивительные правила поведения?
     Матиас  показывает мне  на  стакан  минеральной  воды  на  прикроватной
тумбочке.  Я подаю  ему  стакан,  он отпивает глоток, чем  вызывает  гримасу
недовольствия на лице Бсрюрье.
     Увлажнив язык, Матиас продолжает:
     ..  -- Мой вывод,, мама,  -- это то, что  вы оба отвратительные штучки,
старый и вы!
     -- Он бредит! -- вопит с надрывом теща.
     Матиас смеется.
     -- Нет,  мамаша. У меня голова в порядке, хоть и забинтована марлей. Вы
оба -- две гнусные отвратительные вороны, два зеленых фурункула, два гада, в
общем! Как только я смогу ходить, я  скажу Анжелике, чтобы она собрала вещи,
и мы вернемся в  Париж с нашим ребенком.  Я не хочу, чтобы он стал маленьким
маньяком, контактируя с вами. Что  же это  за  социальное  положение -- внук
Папы!
     Мертвенно бледный, как свой стихарь служителя культа, Клистир заявляет:
     --  Я сейчас  позвоню, чтобы ему  ввели укол глобулида  с фосфором,  он
видимо не в себе.
     Он подходит к кнопке, но вмешивается Берю.
     -- Послушайте, старец мой, -- говорит он примирительным голосом.  -- Вы
ясно видите,  как видите  этот  госпиталь, что Матиас  в своем  уме.  Он уже
набрался силенок и находится в полном здравии. Это раньше у него было  хилое
здоровье. Вы ему здорово  затуманили мозги! Сейчас в нем произошла редакция,
и  он  начинает  соображать,  что  к  чему.  Лучше бы  вам  убраться  отсюда
по-быстрому!
     Мегера кидается к изголовью своего недостойного зятя.
     -- И вы воображаете, что Анжелика поедет с вами, мерзавец?
     --  Она моя жена, -- с достоинством отвечает Матиас.  --  Если она меня
любит, она послушается меня, если она меня  не любит, то мне начхать на нее,
и вы можете оставить ее  у себя с ее довеском впридачу! А сейчас, исчезните,
ходячие зловония! Мне нужно поговорить с этими госпопами!
     Если бы вы видели этот спектакль, дорогие  мои  подруги!  Это шоу  двух
актеров! Клистиры задергались, как  марионетки на ниточках. У тещи  отвислые
щеки стали сбиваться в хлопья. А у  старого  бороденка стала, как у курсанта
сен-сирского училища: она вздыбилась,  ощетинилась, а  волосы встопорщились,
как у артишока!
     Они   начинают  говорить  завывающими   голосами   ужасные   вещи!  Они
повизгивают,  как  пила  по  мрамору.   Они   угрожают.  Они   говорят,  что
психлечебница Брона  находится  в двух  шагах отсюда,  и что  стоит  доктору
Клистиру черкнуть пару слов -- и  Матиаса забастилируют туда навечно. Вместо
шляпы  берет,  брюки а ля царь Горох -- вот  так он и закончит  свою жизнь в
какой-нибудь  комнатенке со  стенами,  обитыми  матрацами.  Его Святейшество
Клистир I немедленно созовет  консилиум серафистов! Дамы и господа, за  ваше
Святейшество! Его некардиналы примут безотлагательные  меры: они потребуют у
небес  самого  страшного   наказания,  которое  заслуживает  Рыжий.  У  него
отвалится язык из-за  того, что он осмелился  произнести  подобные  слова. В
ответ Матиас их побивает их же доводами: он говорит,  что если  они и дальше
будут ему надоедать, то он им расквасит  их  противные рожи. Кулаки у него в
полном порядке.
     Я звоню дежурной! Я говорю, что у  Клистиров случился приступ истерии и
что   их   необходимо  эвакуировать  из  помещения.   Мое  звание  комиссара
оказывается  весомее звания  лекаря. Учитывая возбужденное  состояние пары и
оскорбления вслух в свой адрес, медсестры вызывают здоровенных медбратьев из
породы мужиков, которые  могут  носить  вас  на вытянутых  руках  совершенно
запросто, как  целлулоидную куколку. В конце концов происходит выдворение их
блаженств, у которых лица далеко не блаженные. Наконец  воцаряется тишина, и
Матиас разражается смехом.
     --  Как  же  мне  хорошо!  -- говорит  он. --  Надо было быть настоящей
размазней, чтобы жить в одном климате с этими двумя тронутыми!
     -- Баста! У тебя это вроде периода детства,  -- заверяет его Берю. -- У
тебя гляделки были усыплены  любовью, а сейчас, мужик, когда ты среагировал,
ты спасен. Ты спасен!
     Мы горячо пожимаем его мужескую руку. Да здравствует  Человек с большой
буквы "Ч" и вещи с прописной буквы!
     -- А  теперь, -- решительно говорю  я, -- давайте перейдем  к серьезным
вопросам, -- рассказывай!
     Он подмигивает мне.
     -- Я ждал вашего прихода, господин комиссар.
     Он вытягивает руки поверх простыни.
     --  Той ночью,  когда мы  расстались,  я вошел  в дом.  Только  я запер
входную дверь и  стал  шарить по  стенке, чтобы  включить  выключатель,  как
кто-то приставил  мне ствол  пистолета к спине  и  женским голосом, шепотом,
сказал  с иностранным акцентом: "Ни слова, ни жеста -- иначе  смерть, у меня
пистолет  с  "глушителем".  Поэтому я  не дергался. Мы  немного  постояли  в
темноте. Я предполагаю, что напавший на меня человек хотел убедиться, что вы
уехали.  Потом я  услышал, как подъехала  какая-то машина. У меня  появилась
некоторая надежда, но  я ошибся --  это  был  ее  сообщник. Женщина, которая
держала меня на мушке, открыла дверь. Какой-то мужчина с  вьющимися волосами
стоял по другую сторону. У него тоже в руке бил пистолет. Он посадил мена на
заднее сиденье машины и  сел рядом со  мной, а девушка, потрясиая блондинка,
села за руль...
     Он замолкает, запыхавшись с непривычки.
     -- Может, передохнешь немножко? -- предлагаю я.
     Но Матиас во что бы то ни стало хочет закончить свои рассказ. Он знает,
что это очень важно. Он хороший полицейский.
     Я опять подаю ему стакан. Он пьет. Берю предлагает сходить в  магазин и
купить  бутылочку бургундского,  уверяя,  что  это  придаст раненому  сил. Я
отговариваю его, и Матиас возобновляет  рассказ.  Время от времени он делает
паузы.
     -- Они привезли меня в какой-то мрачный дом, это по дороге на Сен-Клер.
     -- Я знаю, это мы тебя освободили, -- замечаю я.
     --  Я узнал  ваш голос, когда вы предлагали моему охраннику сдаться, --
подтверждает раненый.
     -- И что же там произошло, когда вы приехали?
     Рыжий делает глубокий вздох.
     -- Нас ждал один тип, вы, наверное, видели его?
     -- Он сделал больше, чем просто увидел, -- хохочет Любезный.  -- Он его
даже пришлепнул.
     Матиас качает головой.
     -- Он сам на это нарывался! Сволочь этакая! Они привязали  меня цепью и
стали пытать меня, чтобы я заговорил.
     -- Что они хотели узнать?
     -- Кто вы, и что вы знаете.
     -- Мы? -- с изумлением вырывается у Толстого.
     -- В начале, -- еле слышно говорит Матиас, -- я сказал, что знал вас по
Парижу.  Но  это их не  удовлетворило.  Они заявили  мне, --  что Берюрье не
настоящий преподаватель, а вы -- не настоящий негр, господин комиссар!
     --  Не  настоящий  преподаватель,  --   бормочет  Толстый,  как  громом
сраженный. -- Тупицы.
     -- У них, наверное, есть свой человек в школе, -- уверяет Огненный.
     -- Один слушатель, -- информирую я его, -- некто Авель Канто.
     Он открывает восторженные глаза.
     -- И правда, я слышал, как они произносили это имя.
     Матиас показывает свою левую спеленутую руку.
     -- Они мне сорвали ногти на этой руке, -- признается он. -- Это ужасно.
Если бы вы только знали, как мне было больно!
     Какой молодчага! А я я не заметил, что  с ним  так жестоко обошлись:  я
был загипнотизирован пулевым ранением в его башке.
     -- Они спрашивали, что нам известно, -- продолжает он.
     -- И ты им сказал?..
     -- Правду:  т.е., что вам  ничего  не известно.  Что у  нас только были
некоторые сомнения относительно двух самоубийств, и что мы стремимся понять,
почему дважды меня пытались убить.
     --  Наш приезд в школу вызвал у них беспокойство, и они решили похитить
тебя  и заставить тебя заговорить, прежде чем  тебя  убить, чтобы узнать, до
чего мы докопались. Они тебе поверили?
     --  Перед  лицом  страданий, которые они мне причиняли, но которые  при
этом  не  меняли  содержания  моих   слов,   они  вынуждены  были   признать
очевидность.
     -- Прекрасно! Итак, на данный момент они убеждены, что  мы ничегошеньки
не знаем?
     -- Точно так.
     -- Я признаю, что это именно тот случай, -- брюзжит Беспощадный.
     -- Да, это тот случай, -- соглашаюсь я.
     Я снова склоняюсь над Матиасом.
     -- Что-нибудь есть еще?
     -- А  как  же!  Они  говорили  между собой по-испански,  а я  прекрасно
понимаю этот  язык. За  несколько минут до вашего приезда на виллу я слышал,
как они говорили, что  за  ними следят, и они  рекомендовали моему охраннику
ликвидировать меня, если обстановка станет сложной.
     Матиас  подавлен. Он  проглатывает еще  несколько  глотков воды, доведя
Верю до предела отвращения.
     -- Жена сказала  мужу:  "Мы  должны  предупредить Канто,  чтобы  он  не
возвращался  в  школу,  --  это  для  него опасно.  Во  всяком  случае,  его
присутствие там не требуется теперь, когда все уже подготовлено!"
     Матиас хватает меня за запястье своей здоровой рукой.
     -- Вы слышите  меня, господин комиссар?  Она сказала "теперь, когда все
уже подготовлено".
     Я  встаю.   В  голове  какой-то  шум.  Меня  познабливает  от  нервного
напряжения. "Теперь, когда  все  уже подготовлено". Из  этого  следует,  что
ребята из таинственной банды свою задачу  выполнили.  И еще раз следует, что
что-то произойдет! И что-то серьезное, что-то ужасное,  потому что они пошли
на убийство и похищение, чтобы подготовить это что-то!
     Мистер  Берюрье, всем  хорошо  известный  джентльмен, имеет аналогичные
мысли: они совершенно свободно читаются в его глазах, которыми он смотрит на
меня  через постель Матиаса. Его глаза -- будто акт судебного исполнителя...
Изобилующий витиеватыми  формулировками,  с  помощью  которых  всегда  можно
искусно дать  объяснение самым сложным  и  запутанным  ситуациям. Он шепотом
говорит: --
     -- Мне думается, что дело нехорошо пахнет керосином!
     В  полдень  мы возвращаемся  в школу, и я  прямиком  жму  к  директору,
который  тут  же  протягивает   мне  конверт  с  почтовым   штемпелем  Бордо
(департамент Жиронда).
     -- Только что получили для вас, дорогой друг, -- говорит он мне.
     Это донесение сыскной  полиции Бордо.  В  нем подтверждается, что я был
прав в своих предположениях! Кастеллини, Бардан  и Канто были три года назад
вместе  в Либурне  по  поводу  расследования серии  политических  покушений,
имевших место в этой столице вин. Кастеллини и Канто были направлены туда из
Бордо  в качестве усиления местной полиции, в которой служил Бардан. Поэтому
у них  была  неоднократная возможность  познакомиться. Я  протягиваю  письмо
директору, который читает его с озабоченным видом.
     --  Уважаемый  Сан-Антонио,  -- любезно  обращается он ко  мне, --  это
открытие интересно, но куда оно нас выводит?
     -- Вы позволите позвонить от вас, шеф?
     -- Пожалуйста!
     Я вызываю комиссариат сыскной полиции Бордо. Пока барышни на телефонной
станции  соединяют  меня,  попутно  обмениваясь  впечатлениями  о  вчерашнем
вечере,  я рассказываю  боссу  о  беседе с  Матиасом.  И он как-то  тревожно
посматривает на меня из-за своих очков в золотой оправе.
     Он тоже отдает  отчет в том, что мы накануне  (а, может быть,  и ближе)
значительных событий. Звонит телефон. На проводе главный комиссар. Мне везет
-- он в курсе этого дела.
     -- Вы можете мне срочно прислать фотографию инспектора Авеля  Канто? --
спрашиваю я.
     Директор школы подает мне знак и тихонько говорит:
     -- У нас есть одна в его деле!
     -- Я хотел бы иметь еще одну, но другую! -- отвечаю я.
     Мой  бордосский  собеседник  отвечает,  что он сделает  все, что можно.
Удовлетворенный, я кладу трубку.
     Вопрошающие   глаза  директора  вынуждают  меня  ввести   его  в   курс
задуманного.
     --  Мне  пришла  одна  маленькая  мыслишка относительно...  самоубийств
Кастеллини и Бардана, господин директор.
     Но он не дает мне докончить.
     --  А  у  меня,  -- вздыхает он, --  кажется тоже есть  одна  по поводу
готовящейся небезызвестной катастрофы...
     -- Не может быть?
     Тут уж я заинтригован его словами и даю ему право говорить первым.
     Тогда  он  встает,  обходит  свой  письменный  стол  и подводит  меня к
амбразуре окна. Под нами открывается вид на плац. (взобравшись на приставные
лесенки, садовники развешивают французские и рондурасские флаги на деревьях,
припудренных снегом (еще один штамп школьников -- и даже журналистов).
     -- Завтра, -- вздыхает босс, -- мы  принимаем именитого гостя, которого
вы знаете. Вам хорошо известно, что президент Рамирес --  это человек, жизни
которого угрожает опасность. Под его ноги бросали больше бомб,  чем  розовых
лепестков  от роз! А  что если его непримиримые враги  замыслили покушение у
нас в школе?
     Я хватаю своего собеседника за руку.
     --  Бесподобно,  патрон.  Вы  попали  в самую  точку!  Долоросы  --  из
Центральной Америки. Все сходится!
     Биг босс продолжает развивать свою теорию.
     -- Вы, должно быть, читали в прессе,  -- продолжает он,  --  о том, что
приняты  все  меры безопасности для приема  президента  Гондураса.  Выделено
доселе  невиданное  количество сил безопасности.  Допустим  на секунду,  что
представители  оппозиции  решили  свести с ним счеты во время его  визита во
Францию?
     Я соглашаюсь.
     -- Я вижу, куда вы клоните, господин директор.
     Директор В.Н.Ш.П.  протирает  стекла  очков своим тонким  платочком  из
серого шелка, который он достает из верхнего карманчика пиджака.
     -- Ход мысли  противников Рамиры Рамнреса  совершенно безупречен.  "Они
пришли к  выводу, что  единственным  местом, где  наблюдение  за президентом
будет не таким строгим, неизбежно будет  наша  школа,  потому  что президент
будет находиться в окружении двухсот комиссаров, и служба безопасности будет
считать,  что среди нас он наверняка будет в безопасности"... Это произойдет
именно так,  и их нельзя будет  за это ругать! Следовательио,  революционеры
подготовили свое покушение здесь.
     -- Какие молодчаги! -- говорю я искренне и с восхищением. -- Надо иметь
наглость, чтобы решиться на это.
     -- "Теперь, когда все уже подготовлено"... -- наизусть цитирует шеф. --
Это говорит о многом.
     -- Йес, босс, именно так! У нас остаются одни сутки, чтобы разобраться,
в чем  здесь дело! Не забывайте, что у  упомянутого Канто имелся  в  наличии
инструмент слесаря-водопроводчика,  и что  я  застал  его  как-то  ночью  за
работой:  он разбирал  трубу  под  раковиной  в  медсанчасти.  Вот что может
послужить ориентиром  в  наших  поисках! Нужно  будет  прочесать  всю  школу
мелкими  граблями,  простукать все стены,  проверить трубы, обыскать  каждую
мелочь... Ничего  еще не потеряно, потому что мы  знаем, что  что-то  должно
произойти.
     -- Ум хорошо, а два лучше, -- делаю я заключение.
     Он кисло улыбается.
     -- Весь вопрос в том, хватит ли двух умов, комиссар...



Глава пятнадцатая


В которой Берю делает обзор светских манер

     Толстый  разоделся  сверхсногсшибательно:  голубой  двубортный  пиджак,
почти  белая рубашка,  бледно-серый галстук.  Волосы донельзя  набриолинены,
щеки  припудрены  тальком,  рот, тоскующий  по  графине;  в нем  чувствуется
трепещущий самец  в разгаре физического вожделения.  Он побрызгался каким-то
ужасным  лосьоном,  и от него  несет за версту  деревенской  парикмахерской.
Жестом благородного человека он снимает с руки часы, кладет их перед собой и
объявляет,  предварительно посмотрев на  скачущие стрелки и удостоверившись,
что они идут по кругу:
     --  Жентельмены, графиня  Труссаль де Труссо,  по  поводу  относительно
которой  я объявил вам  честь  о ее  визите, проинформировала меня, что  она
запоздает.  В данный  момент  она  осматривает  свои владения в  Луаре, и ее
деловой человек, который пристает к ней  с делами, вынуждает ее продлить там
свое пребывание на несколько часов. Тем не  менее она  приедет к  концу этой
лекции, которая, в результате такой ситуации, продлится дольше обычного.
     Берю, наконец, выныривает из своей длинной  каскадной фразы и испускает
глубокий в приличный вздох.
     --  В   ожидании  достопочтимой   персоны,  --  продолжает  он,  --  мы
рассмотрим, как следует вести себя в жизни, когда  вы уже взрослые. Что надо
делать  и не надо делать, говорить и не говорить дома,  на улице и  в других
местах. Вы усекаете?
     Мы молча киваем. Удовлетворенный этим, он начинает:
     -- Начало вежливости -- приветствие. У вас  на кумполе шляпа, и  вот вы
встречаете  знакомую  даму.  Даже  если  на  улице  зябковато, вы не  должны
скупиться: обязательно поприветствуйте ее взмахом котелка. Я знаю только два
исключения из этого  светского правила: если вы  гриппуете  или если  у  вас
чем-то заняты держалки. Но в обоих этих исключительных случаях не  забывайте
извиниться, иначе вас примут за деревенщину. В первом случае вы делаете так:
вы как  можно сильнее  шмыгаете носом, чтобы подчеркнуть, что это не треп, я
говорите: "Извините  меня, что я  не снял свой убор с головы, дорогая мадам,
но  еще сегодня утром мой усовый термометр показывал  39 в тени! "Во  втором
случае, вы становитесь  к ней  в профиль,  протягиваете  ей мизинчик  правой
руки, я подчеркиваю, правой руки (левая -- это невоспитанность), и говорите:
"По  причине того, что руки у меня загружены, я не могу подмести перед  вами
пол  своим  белым плюмажем, красавица  моя,  но мое сердце принадлежит  вам,
равно  как  и  все  принадлежности".  Запишите!  Это  самые  свежие  формулы
вежливости, которые я сочинил, -- настоятельно рекомендует Толстый.
     Мы без всякого  понукания записываем  эти фразы в наших  талмудах -- на
тот случай, если обстоятельства вынудят нас употребить их.
     Берю тем временем продолжает, и по  его веселому  тону мы догадываемся,
что он далеко пойдет и что будет говорить все, как оно есть в жизни:
     -- Всякие неприятности в жизни, заметьте, случаются всегда из-за нашего
тела. И все  проблемы проистекают  из этого чертова  каркаса:  болезни, сон,
любовь,  жратва... Но есть проблемы и более примитивные, но отравляющие нашу
жизнь не  менее, чем первые. Давайте рассмотрим  их  через  лупу,  мужики. И
подумаем, как их обойти.
     Я  беру  самую  элементарную, --  уточняет Монументальный,  -- чиханье.
Когда в вашем распоряжении есть  достаточно времени,  вы  --  как только  вы
почувствовали щекотанье  в кончике вашего паяльника -- вы можете, прежде чем
взорваться,  подготовиться к  маневру:  т.е.  вытащить  из кармана платок  и
принять боевую  стойку, чтобы  быстро поднести его ко рту. Но бывают случаи,
когда  чих  нападет  спонтанно. Он  взрывается  у  вас в  пасти  как красный
воздушный шарик, который натыкается на  зажженную сигарету. Ааппччхии! У вас
такое  ощущение,  будто  вы  разлетаетесь  на  сотни  осколков.  Рожа  сразу
становится красной, а в глазах загораются искры.  Потом вы с горькими муками
зырите на последствия.  Из шнобеля  у вас  свисают  мерзкие тянучки,  а ваши
соседи все покрыты эмблемами! Ну,  коли  уж  такой инциндент случился, вы не
теряйте  спокойствия. И ни за что не  извиняйтесь, иначе  вам хана.  Сначала
вытаскивайте  свой  платок  из  кармана  и  пробивайте  свою сопатку.  Потом
говорите окружающим: "Похлеще, чем удар тарелок кимвала, друзья мои. Я вижу,
чтв  некоторые  из  вас  обляпаны  запятыми,  но  не  нужно  мже предъявлять
гражданский иск, я  вас быстренько ототру тряпкой,  и  вы будете совсем, как
новенькие, если вы, конечно, не захотите оставить эти  запятые для написания
корреспонденции?" Здорово сказано, а? -- ликует Его Величество.
     Он приглаживает виски.
     -- Второй вид неприятностей  -- зевота. Вы присутствуете, к примеру, на
званом   вечере,  а  хозяйка  дома  прилипла   к  фортепьяне  и  пытает  вас
"Страданиями юного ветреника". Или  отставной офицер пудрит вам мозги своими
подвигами из  своего прошлого... Короче, от всего  этого начинает отрубаться
ваш  интеллект, а  вместе с  ним и ваша  челюсть.  Вы  зеваете. В начале вам
удается  сохранить  герметичность  вашего  поддувала.  Но  нет ничего  более
заразительного и передающегося  другим, чем зеванье. Оно  быстро  охватывает
всех, и скоро вы превращаете весь салон в лягушачий концерт!
     Чем  больше  вы боретесь  с зевотой, тем  больше влаги выдавливается из
ваших глаз.  Когда организм командует,  нужно  ему  подчиниться. Вот рецепт,
чтобы не  выглядеть неотесанным чурбаном.  Как только вы почувствовали,  что
ваш  рот  готов растянуться до ушей  в львином  оскале, начинайте  энергично
передавать мимикой свое восхищение, будто  вы  настолько восхищены, что не в
силах  бороться  с  переполняющим  вас  восторгом.  Вы  испускаете  возгласы
"0оля!",  "Ааа!" и при этом  раскрываете пасть так широко, как разевает клюв
птенчик, завидев свою маман, которая волокет ему извивающуюся во все стороны
вермишелинку. Вы  изображаете полную  потерю соображения,  короче --  транс!
После  этого  можете спокойно продолжать, заканчивая каждый  зевок одним  из
нижеследующих  слов:  Потрясающе! Сенсационно! Господи Исусе!  Дерьмо! Ну  и
чертовщина!  и  т.п.  Согласитесь,  ловко  придумано?  Ладно. Теперь  я хочу
вернуться к сморканию. В прошлый раз я вас научил, как  сморкаться пальцами.
Но это допустимо только на открытом воздухе  или среди  близких. Представьте
себе, что вас  застигло врасплох  на  каком-нибудь приеме в  свете,  хорошо?
Страшный  насморк  --  и  нет  платка:   от  этого  запаникует  даже   самый
бесстрашный. Естественно, люди со слабым духом попросили бы платок у хозяйки
дома. Так вот, они были бы совсем неправы, так как этого делать нельзя ни за
какие деньги.  Носовой  платок  --  не супруга: его не  одалживают!  Я лично
обхожусь таким образом. Я подхожу к окну и  восклицаю: "С ума сойти -- какой
у вас красивый парк,  госпожа баронесса  (при условии, что  дама, само собой
подразумевается, баронесса).  Я делаю вид, что смотрю наружу и выдаю стихи о
чарующей  зелени, о  шаловливых птичках и  ставках  садовников.  Я говорю  о
деревьях: "это 'что, гигантское дынное дерево там вдалеке?"  Либо: "Вот  это
да, вы тоже любите днплодоксы?" И с невозмутимым видом, продолжая трепаться,
я беру в руки штору.  Затем вдруг шепчу: "Черт возьми,  опять  этот шнурок!"
Тут  я  нагибаюсь  и  при  этом  продолжаю  покашливать,   чтобы   заглушить
характерный  звук,  который  возникает,  когда я  опорожняю  в штору избыток
содержимого моих ноздрей.
     Он озаряет нас своей лучезарной улыбкой.
     -- Сморкаться в занавески все могут, скажете вы? Согласен. Но  все дело
в том  --  как? Некультурный развешивает свои сталактиты  где попало. А надо
выбивать свой шнобель там, где штора подрублена, так как в этом месте ничего
не будет  видно. Прежде  всего  --  правильно  сделать! Тот  же  прием можно
использовать и  за  столом. Здесь  вам может  пригодиться ваша салфетка.  Вы
рассказываете  какую-нибудь смешную историю своей  соседке. Хохму. Например,
хохму со львом. Я  ее сейчас  вам напомню: на тот случай, если вас застигнет
врасплох.  Дело происходит в  салоне.  Бывший  отставной майор  колониальной
армии рассказывает о своих приключениях: "Я пробираюсь через  джунгли. Вдруг
на тропинке с неинтенсивным движением появляется вот такой громадный  лев. Я
вскидываю свой винчестер, Е-мое! Осечка! Лев движется мне навстречу. Тогда я
выхватываю  из кобуры свой кольт. Не  везет --  так не везет,  он тоже  дает
осечку.  А  лев  все  так  же идет  мне  навстречу..."  "И  что?"  -- стонут
слушатели. Майор прочищает горло:  "Лев испускает страшный рык: "Ррррруо" --
мычит*  он ужасным  голосом".  И  на  этом  отставник  замолкает.  Слушатели
окаменели!  "И  что  же  дальше?"  -- осмеливается  спросить  виконтесса. "А
дальше, -- бормочет  майор, --  я наложил  в штаны!" Салонники оскорблены до
глубины души. Они кашляют, они не одобряют. В конце концов виконтесса делает
ему  снисхождение и  идет  ему  на  выручку.  "Мои шер, -- говорит  она,  --
принимая  во  внимание  обстоятельства,  учитывая  критическую  ситуацию,  в
которой вы  оказались, в общем, нет ничего ненормального в том, что  с  вами
случилась эта органическая реакция". Но  майор  качает своим котелком. "Нет,
-- говорит он, -- я наложил в штаны сейчас, когда я делал "Ррррруо".
     Бсрю с большим удовлетворением встречает всеобщий взрыв смеха.
     -- Вы видите,  как  это смешно, --  говорит  он,  --  поэтому  вы  тоже
смейтесь, когда расскажете, но громче, чем все остальные. Да так,  чтобы вам
понадобилось поднести  салфетку  к своему фейсу. И  посредине  взрыва  смеха
"Прфлрфл!"  --  вы  освобождаетесь  от вашего  груза.  Только  потом  будьте
внимательны, когда после соуса  будете промокать свои усы этой же салфеткой.
Предположим далее, что вы имеете дело  с занудами, и  ваша история  с  львом
никого не смешит. Тогда сморкайтесь  в скатерть. Для этого вполне достаточно
уронить на пол нож.  Вы извиняетесь  перед своей  соседкой.  Простая  фраза:
"Какой  же я раззява". Вы  наклоняетесь, делаете вид, что шарите рукой  этот
ножик, а сами быстро высмаркивасте свое счастье в край скатерти!
     * "Мычанье" льва! Это еще одна берюрьевская придумка. -- Примеч. авт.
     Он что-то внимательно изучает в своем пособии, которое, попутно говоря,
начинает напоминать заезженную туалетную бумагу.
     -- Продолжим, -- изрекает Неподкупный. -- Плевать! Ну, в общем, плевать
без носового платка неудобно. Когда вы стоите в салоне, вы можете сплюнуть в
зеленые растения --  это проще простого.  Если вдруг вам повезет, и в салоне
окажется рояль  с поднятой  крышкой, сплевывайте  вашу харкотину на рояльные
струны -- педаль сцепления от этого пробуксовывать не  будет. Вы делаете это
в два приема. Первый прием: надо накопить во рту побольше вещества. Когда вы
выталкиваете из  трахеи то, что нужно, в глотку, раздается своеобразный звук
-- я это  знаю. Поэтому встаньте перед какой-нибудь картиной, гобеленом  или
статуэткой и импровизируйте: "Хххрр, хххр, Ккррасота"! При каждом "Хххрр" вы
проталкиваете в  рот  очередную  порцию  и  накапливаете  ваши  естественные
отходы.
     После  этого вам только остается дождаться благоприятного момента.  Это
проще простого.  То же самое, что  срыгнуть. С той  лишь  разницей,  что при
плевке звук  извинения раздается после  того, а при срыгивании  -- до  того.
Отрыжка -- это элементарный вопрос рефлекса, мужики. В связи  с тем, что она
вырывается   изнутри   в  считанные  доля  секунды,   надо  начинать  ее   с
соответствующего слога. Есть несколько разновидностей отрыжки. Шумно-звонкие
вырываются  из вас, как  взрыв.  Это самые коварные  отрыжки. Они не прощают
тем, у кого  нет  рефлекса, о котором я  говорил. Для имитации  этих отрыжек
надо иметь музыкальные уши и воображение, закрываемое на замок "молнию".  Но
в действительности разработать приемы  защиты от  отрыжки можно только после
долгих тренировок. А  тренироваться нужно на свежую голову. Если раздирающую
вас  отрыжку  невозможно  загнать  назад,  если  на  самом  деле  нельзя  ее
превратить  ни во  что  другое  --  что  же,  имитируйте  ее очень  громко и
неоднократно, как будто  лаешь во сне.  При этом вы заявляете своим соседям:
"Вы слышали,  да?  Так  вот,  это крик койота  в период течки.  Да,  они мне
довольно часто  мешали  дрыхнуть, когда я был в Техасе, эти чертенята".  Что
касается мелкой и невыразительной отрыжки формата вздоха, это все мелочь. Вы
совершенно элементарно выйдете из  положения  с  этой отрыжкой, если  будете
порыгивать  произнося  такие  фразы:  "Пуффф,  я,  знаете  ли..."   или  "Вы
когда-нибудь хавали в ресторане "Большой Ростбиффф?!!!" В общем и целом, вам
помогут соблюсти приличие слова на  "ф". Следовательно вы олжны вести беседу
о  Мишеле  Строгофф,  о  сливе  Роскофф,  о  фармазоне  или о  феноменальном
фонографе.
     Человек, обладающий важными рецептами для человечества, понижает голос.
     -- Поскольку мы находимся  среда  одних мужчин,  -- говорит он, --  и я
хочу  охватить  очень большой  круг вопросов, я  не  могу  обойти  молчанием
кишечные газы: это было бы неприлично, ведь  они  тоже входят в число мелких
неприятностей  вашего  существования.  В  одном смысле,  понимаете  ли,  это
хорошо, что опаздывает моя  графиня, так как  иначе  в противном случае в ее
присутствии я бы опустил этот вопрос.
     Неудобство  с  кишечными газами,  друзья мои, в  том, что на  настоящий
момент  единственное средство  против  них  --  это  сжать ягодицы. Но не  у
каждого  всякого  задние  половинки  герметичны,  увы,  увы,  увы!  С  этими
нахальными  газами  ничего  не помогает: ни носогой платок, ни занавеска, ни
скатерть, ни салфетка. Единственная система  для  них,  когда они вырываются
из-под  вашего контроля, -- это подобрать к  ним рифму. Когда вы  стоите, вы
можете  свалить на  то, что это  скрипят ваши корочки.  Немножечко  попроще,
косца вы сидите: вы объявляете, что  это потрескивает ваш стул. Но даже если
у вас есть талант к шумовым оформлениям и вы  можете сымнтировать любой шум,
то  запах  не объяснишь.  Кишечные газы  -- это, откровенно говоря,  бедовый
ребенок наших  злоключений.  И вы  сами  должны решать, в каких пределах они
требуют объяснений.
     Когда  вы  правильно сымитировали  звук, а запах не представляет ничего
необычного, вы шепчете на ухо людям, которые вас окружают: "Послушайте! Хоть
маркиза и жует регулярно кофейные зерна, но запах  у нее  изо рта  все равно
неприятный, правда?" Либо  такое,  когда  очень  сильно  воняет. Вы  делаете
жалостливое лицо и говорите: "Я раньше все не верил, что герцогу Вза дю Щель
вставили  искусственную  пластиковую прямую  кишку, но  судя по всему -- это
правда".
     Когда-то считалось хорошим тоном поддать сапогом под зад  собаке хозяев
дома, но Общество защиты животных навело в этом вопросе порядок!
     Мастодонт какое-то время пребывает в нерешительности, и от кувырканья в
безвоздушном пространстве у него белеют глаза.
     -- Вот,  значит, что касается небольших хлопот, проистекающих от нашего
тела.  А теперь перейдем к обычаям. Итак, рассмотрим приемы.  Существуют два
вида  приемов: большие и  маленькие. Начну с маленьких,  потому что они чаще
проводятся.  Ваши  друзья  приглашают  вас  порубать.  Особенно  с  ними  не
церемоньтесь, тем более,  если они ваши соседи. В этом случае не обязательно
быть при  галстуке,  и  вы  можете прийти в гости в  домашних тапочках,  при
условии,  что  они вам  заранее уточнили, что вы  будете, как у себя дома. Я
помню, как-то меня и Берту пригласили в гости Трокю. Они проживали через две
улицы от меня. Было лето,  и я говорю своей бабе: "Ни к чему наряжаться, как
милорду". И  я  пошел  в широких велюровых  штанах,  в  футболке в сеточку и
шлепанцах. Особенно невзрачно выглядели шлепанцы, которые  я сам  смастерил,
лично, из старой разбитой покрышки.  Мы заходим по дороге в лавку и покупаем
литруху  "Маскары" опечатанную  зеленым сургучем, чтобы  не сказали,  что мы
приперлись с  пустыми руками.  Так вот, стучимся  мы  к Трокю.  Обычно дверь
всегда отворяла свекруха, косоглазая старушенция небольшого росточка в стиле
"сова  в  трауре". На  этот  раз  мы  сталкиваемся нос  к  носу с  вертлявой
горничной в черном платье  и  белом переднике. У  нас с Бертой от  небольшой
паники округлились глаза:  может быть, мы попали не на тот этаж? Но нет, все
в порядке -- в коридоре мы заметили знакомую нам бамбуковую вешалку Трокю.
     Камеристка удивленно  зырит  на нас  и  захлопывает дверь  перед  нашим
носом, сказав, что ее  хозяйка уже подавала милостыню какому-то верующему  в
лохмотьях,  так что  милостыня  больше не  подается.  Во мне тут же взыграла
шелудивая  кровь.  Я  отталкиваю  нахальную  горничную,  прохожу  коридор  и
разъяренный  вхожу  в гостиную.  Катаклизм! Эти Трокю пригласили  зажиточный
народ: шефа г-на Трокю, крупного фабриканта обуви, потом дядю-архисвященника
и вдову  полковника Хардилегаса, который завоевывал кусочек колонии в нижнем
правом углу  Африки (совсем недавно его подарили одному негритянскому королю
на день рождения, не полковника, конечно, а  кусочек колонии). Увидев меня в
этой  местами  дырявой  футболке  и  мои  волосы,  прорастающие  из  дырочек
футболки, они были  колоссально озадачены.  Архисвященник быстро осенил себя
крестным знамением на тот случай, если я  жуткий садист и убийца. Шеф Жежена
Трокю, сразу же посмотрел на мои нижние конечности. Его взгляд никак  не мог
примириться  с  моими  ужасными  шлепанцами, сделанными  из  покрышки  фирмы
"Клебер-Коломб".  Они разрушали ему  сетчатку глаз, этому королю сверхлегких
мокасин. Он  готов был  стереть  в порошок  мои ходули,  сжечь их в  пламени
кислородного резака, сделать меня безногим, посаженным в крошечный драндулет
на  колесиках,  как  мешок  с картошкой. Г-н  Смелкрэп не позволял  шуток  с
туфлями. Он говорил, что о человеке судят по его  башмаку. Он утверждал, что
индивидуум  может носить  выцветший сюртук, замызганную рубаху, ну, на худой
конец,  сплющенную  шляпу, но  во  что бы  то  ни стало, он должен тщательно
следить за своими ботинками. По его мнению, корочки  рассказывают о личности
мужика, которая живет  внутри  него.  Уважающий  себя  модный  парень  носит
корочки сшитые по  заказу,  иначе  у него  будут кровоточить ходули.  Папаша
Смелкрэп  классифицировал  все  человечество но  обувке.  Сандалеты  старого
образца  --  с  дырками  и  ремешками -- носят фатально  учителя. Можно было
спрятать  какого-нибудь  мужика за портьеру так, чтобы были видны только его
ноги,  и он по обувке  определил бы  его  социальное положение. Штиблеты  из
выворотной черной  кожи --  непризнанный  мелкий комедиант; из желтой кожи с
заостренным носочком -- сутенер из Северной  Африки;  с квадратным носком --
служащий  парижского метро; широкие черные с круглым  передом --  священник;
желтые  на каучуковой подошве -- перекупщик лошадей; разношенные мокасины --
рабочий, а домашние кожаные туфли подбитые  войлоком  -- владелец питомника.
Он никогда не ошибался, я вам повторяю. Вот так-то! Один взгляд ва мокасы, и
господин Смелкрэп уже имел представление о их хозяине. Только меня,  по моим
шлепанцам  из  шин, он не мог вычислить.  Постичь меня оказалось  ему не  по
силам.  Я был совершенно  необычный  случай. И  все же,  в  каком-то смысле,
несмотря на  глубокое ко мне отвращение, я его заинтересовал. Если бы у меня
была желтая  кожа, он объявил  бы меня партизаном,  вьетконговцем... У Трокю
физиономии стали  наподобие  города  под артиллерийским обстрелам, когда они
увидели  меня в  таком  костюме. Им  стало  не  хватать  кислорода.  У  жены
покойного полковника от  отвращения  образовались дополнительные  морщины на
лице. Она стала похожей на прошлогоднее яблочкоранетку,  страдающее запором.
"Ты  что?  --  лепечет Трокю.  Но  вы меня,  Берю,  знаете. Невозмутимый,  я
отвечаю:   "Послушай,   Жежен,  ведь  ты  мне  сказал,  что  у   тебя  будет
костюмированный   ужин?"   Он   перепугался  еще   пуще.   "Ты   ошибаешься,
Александр-Бенуа",  --  лепечет  он.  "Как  ошибаюсь?  --  возмущаюсь  я.  --
Доказательство:   вот  этот  маленький  чудак,  переодетый  священником,   и
очаровательная   дама  (я  показываю   на   полковничью  вдову)   в  костюме
выдавальщицы стульев из горсада!" И я болтаю, все болтаю, и им стало смешно.
В конце концов они нашли забавным мой костюм  и идею ужина дураков. Торговец
башмаками одел  сутану архисвятого, архисвятой переоделся в муэдзина (так он
сам  сказал),  напялив  на  себя  пеньюар  и  банное   полотенце,  а  мамаша
Хардилегас,  Берта  и  я  переоделись  в  учениц  балетной  школы.  У  мадам
Хардилегас были усохшие ножки -- что правда, то правда -- плюс к тому сиськи
у нее больше напоминали пустой кисет,  чем груди, и все же,  если глядеть на
нее сзади  через бронированную плиту, то при  очень живом воображении все же
можно  было  представить  ее  ученицей.  Как  бы там  ни  было,  мы  здорово
похохотали. Но посудите сами,  какая могла  быть катастрофа,  если бы не моя
находчивость!  Нет, что  касается приглашений  на  мероприятия,  обязательно
требуйте  список  участников  и их  нагрудные номера  -- это избавит  вас от
ляпов.
     Он приглаживает  волосы, которые  становятся  ломкими по мере того, как
высыхает камедь.
     -- По  поводу малых приемов.  Побрейтесь, даже если вы  идете  к хорошо
знакомым людям. Там могут оказаться игривые дамы, и если вы захотите сорвать
у них на  скорую руку  поцелуй  за шторой,  то  ваша щетина  --  ловушка для
вермишели -- будет вам  мешать.  Никогда не приходите с пустыми руками. Если
вас приглашают, значит хотят проявить  к вам любезность, поэтому будьте сами
любезны с теми, кто вас ждет. Что можно приносить? Само собой разумеется, --
цветы. Хотя у  них есть свой  минус:  они  быстро вянут и их нельзя есть.  Я
сейчас  дам  вам список  вещей, которые  вы можете презентовать и от которых
хозяева получают  удовольствие: большая банка сардин, кило сахара,  литровая
бутыль красного,  плитка  шоколада,  полфунта кофе,  последний  номер  "Пари
матч",  пачка  "Житан",   коробочка  презервативов  (если  родители  ими  не
пользуются, ими могут позабавиться дети),  головка канамбера, палка колбасы,
цветная  фотография  Генерала  или  десятая часть  выигрыша  в  национальной
лотерее. Если у  вас нет времени на  покупки, захватите остатки недоеденного
рагу или торта, но сделайте жест, мужики, сделайте жест!
     Другая  вещь: не приходите  в гости вовремя. Когда  вас  приглашают, то
просят вас явиться на это дело в восемь часов. Только если вы  будете  точны
(я говорю для Парижа), то застанете хозяйку дома в комбинации или за чисткой
картошки.
     Следовательно,  приходите   в   девять  часов,  и  вам  будут  премного
благодарны.
     Ну, -- продолжает Неутомимый, -- вот вы в гостях своих приятелей. Может
получиться, что вы там встретите каких-нибудь ханыг, портреты которых вам не
по душе. Немедленно спрячьте в себе вашу антипатию, чтобы не поломать вечер.
Но  при  всем  при этом и при том, вы  имеете полное  право шепнуть  на ушко
хозяину: "Что  это тебе  стукнуло в темечко позвать этих макак? Они такие же
симпатичные, как камешек в моей туфле. Смотри, не посади их рядом со мной, а
то я за шальные пули не отвечаю". Заметьте,  что до первой стопки эти мужики
кажутся вам несимпатичными, а после второй и после аперитива ты уже думаешь,
что они не такие  уж  кретины, как тебе показалось.  В общем, короче говоря,
если вы не знаете, о чем с ними потрепаться, чтобы растопить лед  встречи, я
дам вам список тем, которые вы смело можете обсуждать в любой компании.
     Толстый полуприщуром закрывает свои прекрасные, как сыр в масле, глаза.
     --  Прежде всего,  -- продолжает он вещать,  -- погода. Если  слово  --
серебро,  то  для разговора  слова  о  погоде  -- золото.  В  полной  тишине
достаточно  обронить фразу наподобие:  "Согласитесь, хоть сейчас  и  июнь, а
вроде  похоже  на осень", и вы увидите, как  начнет набирать обороты маховик
пустопорожней трепотни. После  погоды большое подспорье -- это,  как всегда,
правительство, независимо от его цвета. Вы качаете головой и  говорите: "Они
обещают нам снижение налогов,  а  налоги все увеличиваются". Либо так: "С их
новыми  налогами они нас  пустят по  миру". Надо  всегда говорить "они"  или
"их",  --  так вы  никого  не обидите.  Если же вы  вслух назовете  фамилии,
которые каждый называет про себя, когца вы говорите "они", это может вызвать
недовольство у присутствующих.  "Они" и "вас" дают возможность поносить всех
и вся, строить самые разные догадки и при этом  ве подвергаться ни малейшему
риску.  Что страшного для пацана, который опрокинул на пол банку с  краской,
если не знают, что это сделал он?
     Можно каждый вечер опрокидывать на  пол правительства  и оставаться при
этом безымянным.--Если у вас  хватит  ума не переходить на  личности, можете
позволять  себе  все,  что  угодно.   Я  припоминаю   один   банкет,  где  я
присутствовал,  и на котором тамадой  был какой-то министр.  Разговор шел  о
катастрофически плохом  состоянии автомобильных дорог,  и  министр,  который
немножко   хватил  лишнего  со  своими  подружками,   воскликнул   буквально
следующее: "Что вы хотите, плевать они хотели на это!"
     "Они" -- это никто и кто угодно. Это многоточие в середине предложения.
Каждый  может вставить вместо  точек  фамилию  по  своему  вкусу. Это  самое
практичное слово во французском языке.
     Кроме погоды и правительства можно потолковать о машине. В минуту общей
напряженности  достаточно спросить у какого-нибудь мужика из присутствующих,
не продал ли  он свой "мерседес", свой "ситроен" или "симку 1300", как салон
тут же начинает оживленно  гудеть, как парижский  стадион  "Парк  де Прэнс",
когда "Рэсинг" пропускает  пятнадцатый  мяч  в  свои ворота. Если хорошенько
поразмыслить, то я  бы сказал, что тема автомобиля гораздо  выигрышнее,  чем
тема правительства. Здесь, по крайней мере, можно цитировать имена и открыто
высказывать свою точку зрения. Можно вести треп о том, что "рено восемь"  по
своим характеристикам  намного превосходит  "моррис"  или обратно, наоборот.
Хорошенько зарубите  себе: мотор --  это  самое лучшее лекарство  для языка,
когда он перестает работать из-за отсутствия  горючего.  Это  все равно, что
впрыснуть   горючее  в  карбюратор  глохнущего   двигателя   беседы.   Рычаг
переключения скоростей! Волшебная палочка!
     И, наконец, -- продолжает Жизнерадостный, -- последняя крупная  тема --
это здоровье.  Особенно  у престарелых дев и у  русских. Помню, как-то  нас,
меня  и  Берту,  пригласил  к себе в гостя Григорий Заяблонски, бывший киязь
великого  царя  московской управы и,  к  тому  же, бывший шофер такси. В тот
момент  он уже  не  рулил по причине  того,  что  его сын стал  кинозвездой.
Русские -- очень добрые  люди,  этим они  и привлекают к себе. У них  мужик,
когца выбивается  в люди, не выпендривается  перед членами своей семьи. Это,
наоборот, везуха  для  всех бедных  родственников. Самым шустрым он покупает
продуктовые магазины, где  торгуют икрой, а  остальных помещает ва пансион с
бесплатным питанием. Так вот, в тот вечер, когда мы рубали у Заяблонски,  мы
с Бертой  были  единственными французами  среди гостей. Все  остальные  были
бывшие генералы, маркизы  и  гвардейские полковники. У них  была между собой
небольшая грызня из-за  того, что их прислуга  выдула  всю водку  в  доме. И
вместо  того, чтобы заниматься по хозяйству, она, пьяная вдрабадан, дрыхла в
подсобке для веников. Эта пьяная тетка  испортила им весь прием. Потому  что
им  самим пришлись  лепить фрикадельки из курятины, варить суп из капусты  с
томатным соусом, стряпать  пирожки с  творогом. А также  разделывать  своими
ручками вымоченную селедку. Они страшно ругались.  У приглашенных без  водки
разговор не клеился.  За столон  стояла  зловещая  тишина. Я понял, что дело
швах, уже  когда  подали закуску -- потому,  как  хозяин возмутился тем, что
полковник положил себе сардин больше, чем  положено. "Никола! -- сквозь зубы
сказал он  ему  -- вы же здесь не  одни,  надо думать  и об  обществе".  Что
говорит  за то,  что  в  глубине души  князь  Заяблонски не был  законченным
антисоветчиком.  Короче,  каждый смотрел  на каждого  с  таким  видом, будто
испытывал желанье вонзить ему в живот свою  вилку.  И  тут, ни  с того, ни с
сего,  моя  Берта  жалобно  кричит:  "Ай".  В тот  день ее мучили печеночные
колики, и после дозы спирта, который мы потребляли ввиду отсутствия водки, у
нее обострился  ее гепатит. Все  сразу уставились ва нее. Княгиня Заяблонски
обращается  к  ней с такими словами:  "Что с вами, милочка? Неужели я забыла
вытащить кости из селедки?"
     Тоща Берта объяснила, что ее желудочный сок стал выбивать из ее железы,
которая   находятся   под   желудком,  желчные  шарики,  и  поэтому  все  ее
внутренности стало  обволакивать желчью. Так, сама  того не  подозревая, моя
милейшая  женщина  спасла вечер. Вы  бы только  видели  и  слышали,  как эти
русские  зашевелили усами и пошли расписывать  свои  болезни!  Они описывали
своя  болячки  с   помощью  диаграмм.   Обменивались   адресами  докторов  в
лекарствами. Каждый хотел,  чтобы остальные  попробовали  его  таблетки! Все
повытаскивали  из   своих  карманов   какие-то  лекарства   с   причудливыми
названиями.  Красные  и зеленые пилюли,  таблетки  с  бороздкой  посередине,
порошки, микстуры, мази. Слышалось звяканье баночек и скляночек. Одни капали
в  стаканы   соседей,   отсчитывая   количество  капель   по-русски.  Другие
указательным пальцем  запихивали  в глотку таблетку, чтобы она попала  туда,
куда надо, а  именно  -- в дыхательное горло. Стол  стал  похож на  аптечную
стойку.  Мою  Берту в два  счета напичкали  разными  медикаментами. Берта не
могла отказать  --  ведь  все предлагалось  от  чистого сердца. Ее заставили
проглотить какие-то отвратительного вида леденцы, здоровенные, как  пуговицы
от пальто, таблетки; выпить растворенные в воде ужасные порошки, которые при
этом пенились и воняли, как искусственное  г...; закапали капли: одни в уши,
другае  в ноздри! Одни старый  акупунктурщик всадил  ей  в  окорока какие-то
стрелки,  заявив,  что  его  иголки --  панацея от  всех бед.  На  смешанном
франкорусскон  наречье он  стал объяснять, что при помощи своего немудреного
инструментария  он вступает в  связь  с  нервными  центрами  мадам.  Ее  так
напичкали  лекарствами,  так натерли  мазями,  что Берти потом целую  неделю
ходила  вся распухшая. Она стала красная,  как рак, и беспрерывно блевала. Я
уж грешным делом стал подумывать, что останусь вдовцом. Да,  здоровье -- это
тоже серьезная тема для беседы...
     Он смотрит на часы, бросает взгляд на  дверь и вздыхает.  Потом, собрав
волю  в кулак,  прогоняет  им  мучительные  воспоминания  и опять становится
профессионалом высшей степени.
     -- Мы подходим  к тому моменту, когда начинается рассадка за столом. Вы
садитесь там, куда вас  посадили. Если одна из присутствующих дам строит вам
глазки,  не  говорите ей во всеуслышанье: "Я сожалею,  что нас  не  посадили
рядом, я бы предпочел вас,  а не эту  грымзу, которую мне подсуропили!"  Это
может  обидеть вашу соседку,  а  также  хозяйку  дома,  которая  планировала
рассадку  гостей.  А  если,  наоборот,  ваша  соседка  вам  понравилась,  то
прижиматься коленом к ее  ноге можно только после  рыбного блюда, так как на
стадии закусок делать это еще слишком рано -- вы можете ее шокировать.
     Он звучно высмаркивается в  дыру своего платка, завершает незавершенное
двумя пальцами и заявляет:
     -- Поведение за столом? Первое -- не терять самообладания.
     Допустим,  вам  подают устрицы.  Если вы  не можете  справиться  с ними
вилкой, действуйте ножом. Например, нельзя их глотать вместе с раковиной. Вы
вытаскиваете  устриц  из раковины, пользуясь лезвием ножа и большим пальцем;
что касается сока, то вы сливаете его в свой бокал для воды, чтобы затем, на
спокойную  голову, запить  им цыпленка с грибами. Я  открываю скобки,  чтобы
дать вам простой, но  очень толковый рецепт  на тот случай, если вы обожаете
устрицы. Чтобы заполучить устрицы вашей соседки по столу, вы должны с  самым
невинным  видом отбить у нее охоту  есть свои устрицы. Вы ей можете шепнуть,
например:  "Вот  эта,  похоже,   только  что  выписалась  из  туберкулезного
санатория, вы не должны  ее есть". Дама брезгливо морщится, а вы в это время
проглатываете  ее моллюска, якобы  для проверки его свежести. Потом вы  тоже
брезгливо морщитесь и заявляете, что она правильно сделала, что не съела ее,
иначе  подцепила бы ключичный  артикорит.  А если,  наоборот, вы  не  любите
устрицы,  не  говорите об этом вслух  --  это будет выглядеть невежливо.  Вы
спокойно  положите ее  себе в рот  и сделайте вид, что хотите высморкаться и
выплюньте ее в носовой платок. Эта система, помимо  всего прочего,  дает вам
возможность прихватить домой  с дюжину устриц и угостить вашего престарелого
папашу, который, может быть, от них без ума. Уловили?
     Есть и другие коварные штучки:  спаржа. Манерные  люди отрезают  у  нее
зеленый  конец,  а  остальное  выбрасывают.  Я во всеуслышанье говорю -- это
кощунство! В спарже, с очищенной кожурой и  хорошо проваренной,  вхусно все!
Все! Так  ешьте  ее руками. Если у вас  на  тарелке  остался соус  и вы  его
обожаете, не собирайте соус хлебом. В моем учебнике сказано, что это признак
плохого воспитания. По-моему, его лучше  просто  выпить прямо из тарелки. Но
до этого вы должны так прямо и сказать соседке: "Уважаемая, скажите хозяйке,
что ее соус такой вкусный, что я буду делать, как у себя дома". И -- хоп!
     В этой связи, хотя в этой идиотской энциклопедии говорится наоборот, во
избежание неприятностей повязывайте  салфетку вокруг шеи, а  то все будет на
вашем галстуке! Постойте, постойте, я хотел вам еще сказать... Ах, да: ножки
стола! Пред тем, как сесть за стол, хорошенько разберитесь, по какую сторону
от ножек  стоит  ваш  стул. Их  бояться  не  надо,  потому  что  они  служат
предлогом, чтобы прижаться коленом к бедру сидящей рядом дамы. Как  правило,
ножка  стала оказывается  либо  между  вашими  ногами, и  тогда  у вас  есть
серьезная  причина  раздвинуть свои  ноги, либо между ног  вашей  соседки, и
тогда она сама вынуждена раздвинуть свои. Что  нежелательно, так как это то,
чтобы ножка не оказалась между вами обоими.  Поэтому до того  как  усесться,
необходимо наметить  на  столе какой-нибудь ориентир,  чтобы, если потребует
география, незаметно передвивуть приборы,
     Подают рыбу. В  доме снобов для рыбы имеются специальные приборы. Чтобы
ничего не напутать, ешьте вилкой, а не лопаточкой, как  это положено делать.
Однажды я  слышал, как  один снобчик сказал,  что  без специальных  приборов
рыбешку лопать невозможно. Я пробовал: можно! Но будьте осторожны с костями,
особенно если рыба -- щука.
     Я  не хотел  бы цитировать  себя по  каждому  поводу, но позвольте  мне
рассказать  вам о том, что как-то на званом банкете с дамами у меня в глотке
застряла форелья кость.  Я чувствую,  как эта  проклятая кость акупунктирует
меня изнутри. Тогда я без лишних слов беру рюмку  мюскаде и опрокидываю ее в
себя.  Но на своем  пути вино  задевает  кость, и  та начинает  вибрировать,
вызвав  у меня ужасный спазм. Я обдаю  всех гостей мощным фонтаном. А я, как
нарочно, перед этим съел несколько яиц в мешочке в винном соусе. Гости стали
оттирать  тряпками свои  сюртуки,  физиономии, декольте, шевелюры --  все! У
всех вдруг порции в тарелках стали больше, а особенно хорошо я помню доктора
Конера, тамаду нашего стола, который из всей компания пострадал больше всех,
потому что сидел как раз напротив меня. Самая страшная беда случилась с  его
розеткой   ордена   Почетного  легиона.  От  моих   брызг   она  моментально
превратилась в розетку ордена За заслуги в сельском хозяйстве и отбросила ее
владельца на несколько ступеней вниз в табели о рангах.  К тому же я его еще
и  ослепил, хотя сложного  тут  ничего не  было  ввиду  того,  что  у  этого
уважаемого  господина один глаз  был  стеклянный, а  в  дееспособный  я, как
назло, угодил  ему горошком  перца...  Потеряв ориентировку, он  стал шарить
руками по столу и свалил две бутылки вина, которые перед этим подали к мясу.
Началась  свистопляска.  Пытаясь подхватить бутылки,  он опрокинул  блюдо  с
форелью,  которое подогревалось  на  спиртовке.  Одна старушка  в  несколько
легкомысленном  для  ее  возраста декольте,  приняла  на  свою пышную  грудь
растопившееся масло и дико заверещала. Окончательно обезумевший тамада задел
полой  фрака пламя спиртовки. фрак  загорелся, как  солома. Его стали тушить
ведерками со льдом,  в которых охлаждалось  мюскаде.  Все страшно суетились,
потому что каждый хотел его  спасти сам лично. Четыре  ведра на один стал --
это же  цунами, вы понимаете? Все сметало потоком воды, как каноэ неслись по
течению тарелки, как в кегельбане кувыркались бутылки. С женщин срывало юбки
и корсажи, а на колени им падали тарелки с жирным. Они захлебывались и звали
на  помощь. Мужчины попытались  задержать  половодье. Они бросились в  торец
стола и приподняли скатерть за углы. Но в этой страшной неразберихе торговец
требухой  Цезарь Грабид нечаянно навалился своей тушей на стол, и одна ножка
отбросила копыто. Началась  свалка.  Потеряв  равновесие,  господа-спасатели
повалились  друг  на  друга,  как  костяшки  домино.  Их  было  восемь.  Они
барахтались среди черепков посуды и крупных рыбьих костей.
     На полу валялись форельи головы  и смотрели на весь  этот  аврал своими
витринными  глазами. Вот видите, к каким  последствиям  может  привести одна
неудачно вставшая поперек горла рыбья кость. Следовательно, будьте острожны!
И  перед  тем, как начать есть рыбу, выберите из нее пальцами кости -- будет
лучше для вас.
     Берю  глотает неглотающуюся  слюну. Поднимающееся  изнутри беспокойство
закупоривает  его  слюнные железы. Он  снова косится  на безнадежно закрытую
дверь и принимает решение продолжать лекцию.
     -- Вам нравится  ваша  соседка по столу. В таком  случае  забавляйте ее
смешными историями.  Когда она  начнет смеяться,  остальные  захотят  узнать
почему, и вас попросят продолжить,  но  на этот раз в  полный голос. Для вас
это  прекрасный шанс показать себя во всей красе. Как только, --  продолжает
Его Высочество,  --  вы, как кот  Леопольд, становитесь центром  притяжения,
ваша подруга по столу  начнет испытывать к вам страстное  желание. Это самый
подходящий  момент  для проведения операции  "колено". Тем не менее, сначала
дождитесь десерта, а потом  запускайте лапу под  юбку. Не из-за нее, а из-за
ее паршивого  супруга, который косо посматривает  на вас со своего места. За
десертом,  когда  он  уже  не  соображает,  что  к  чему,  его  бдительность
обязательно  притупится.  Именно  в  этот  момент  ваша рука отправляется  в
исследовательскую экспедицию. Вы поворачиваетесь задом к вашей  соседке, как
какой-нибудь невоспитанный, чтобы показать, что вы вроде бы потеряли к  этой
красотке всякий интерес и поэтому повернулись к ней спиной. И пошло-поехало:
вы приступаете к ней осторожно, поглаживая бедро через платье не всей лапой,
а только пальцами. Из двух одно: либо она контролирует себя,  либо нет. Если
да, то она продолжает как ни в чем ни бывало болтать с Пьером-Полем-Жаком. В
этом  случае  вы  можете  приподнять подол  платья  большим  и  указательным
пальцами, чтобы установить с ней более душевный контакт. А  если нет, и если
она  начинает  дрыгать ногами и  хихикать, значит  вы  имеете дело с  дамой,
которая боится  щекотки. Поэтому я вам  советую  в  срочном порядке прервать
исследовательские работы, чтобы не допустить инциндента.
     Во время рубона надо быть предельно внимательным в  отношении тех блюд,
которые трудно подцепить вилкой: они могут выпасть из вашей тарелки и упасть
в  ширинку вашего визави за столом.  Самые  коварные -- это: ракообразные  с
неснятым панцирем, молодая картошка жареная в масле, маслины, луковица, -- в
принципе  все, что круглое  и  твердое, так сказать. Поэтому вам надо срочно
научиться играть в мини-гольф.
     Что  касается  напитков.   По  правилам  хорошего  тона,  нужно  всегда
оставлять  на  донышке  своего  стакана  чуточку   бормотухи.  И   скупердяи
используют это в качестве предлога, чтобы  у вас от  жажды пересохла глотка.
Их  нужно обязательно призывать к порядку. В таких случаях надо обращаться к
тамаде. Вы поднимаете бокал и говорите ему: "Послушай, Рири, у тебя случайно
не завалялся лишний пузырек, чтобы  заправить авторучку, а то у меня чернила
кончились".  А лучше вот  так: "Эй, Трезор! Бутылка вроде  девицы,  если  ее
откупорили,  надо  ею пользоваться.  Ты  не  думаешь,  что  надо добить  эту
бутылку?"
     Если  бутылка  у  вас  под  рукой,  не  утруждайте  себя  и  никого  не
спрашивайте. Вы  ее  просто  берете  и  во  всеуслышанье  говорите: "О,  моя
очаровательная  соседка  начинает  обезвоживаться,  если так дальше  пойдет,
придется мне опять  попросить свою вилку для  устриц, чтобы отодрать ей язык
от неба". И, вы, естественно, наливаете сначала себе, а потом ей.
     Если  на свою беду вы опрокидываете полный стакан на скатерть, не стоит
опрокидывать  на  нее  солонку.  Когда  скатерть  из  клеенки,  вы   вежливо
извиняетесь и,  раздвинув по сторонам посуду, выпиваете все разлившееся вино
путем энергичного втягивания в себя воздуха. Если же скатерть из материи, то
провести эту операцию будет посложнее и  при этом, конечно, отпить все вы не
сможете. Поэтому впитавшееся в скатерть вино  вы промакивасте мякишем. Хлеб,
смоченный в вине, очень вкусный.
     Толстый ковыряет  в дупле зуба сгоревшей спичкой,  со смаком обсасывает
ее и, заглянув в свою бесценную энциклопедию продолжает:
     -- Случается, что в вашей тарелке оказываются самые неожиданные штучки,
такие,  как  волосы,  улитки,  черви,  бабочки,  обрывки  бинта и  т.д.  Как
предписывает  самое  последнее  правило  хорошего тона,  на эти  нелегальные
находки не следует обращать внимания. Делайте,  как я: не шевелите бровями и
съедайте  их! Очень неприятно,  когда  какой-нибудь мужик  потрясает длинным
волосом  и вопит, ве  вставая со стула:  "Послушайте,  Фифина,  я вам пришлю
пузырек  депилатория "Сильвикрин", стоит один раз помазать  и волосы  там не
будут расти". Или так, когда у вас  червяк  в тарелке: "Эй,  мужики, вы меня
извините, но я ловлю на блесну!" Я помню как-то ночью  мы рубали на  террасе
гостиницы  в  компании  постояльцев.  Очень  приличные  люди:  он  играл  на
кларнет-пистоне,  а  дама  была  массажисткой   в  душе  на  Монмартре.  Она
специализировалась на намыливании нагишом клиентов перед массажем.
     Нам подают раковый суп. Только я приготовился отхлебнуть первую  ложку,
как  в  мою тарелку падает  какая-то идиотская бабочка. От досады я сам стал
красный, как рак! Тем  более, что это была не какая-то невзрачная моль (моль
глотаешь, даже не замечая ее), а натуральная животина -- шириной  с ладонь и
вся в волосах -- гуще, чем  на подбородке моей кузины Гертруды. Никто, кроме
меня, не заметил, что она совершила свободное падение в  мою похлебку. Тогда
я  сам  себе  сказал,  что  если  я  сообщу об  этой  маленькой  авиационной
катастрофе, то я могу перебить аппетит  мадам Нагишо, которая,  как по всему
чувствовалось, была женщиной с утонченным вкусом.  И я решил принести себя в
жертву.  Я  выливаю  ложку супа на красивые,  покрытые пыльцой, крылья этого
авиалайнера, чтобы  размягчить их,  а  потом  запихиваю  ее целиком  в  рот.
Крик-крак! У меня  было  такое  ощущение, что  я  съел  кусок непроваренного
дерьма. Это так думают, что бабочек есть нельзя, а,  в общем, бабочка ничуть
не хуже,  чем все остальное! Лишь бы она была той же породы, которую съел я.
Однажды  а встретил ее на цветной вкладке словаря  "Ларусс",  она называется
"Глаз  павлина  ночью".  Если  вам выпадет  случай,  попробуйте,  вы  можете
составить собственное представление об этом.
     В  разделе неожиданных штучек я  должен вам рассказать о  неприятности,
которая случилась  в  дебюте нашей совместной  жизни. Мы  с  Бертой устроили
первый  большой  ужин, чтобы  пригласить  моего комиссара  и его мадам. В то
время  я  был  еще простым полицейским.  У комиссара Фавье была слабинка  --
потроха по-кански. Берта  как раз была большим специалистом по этой части, в
общем, это  как  раз  то,  что надо!  Ну, моя толстушка  на кухне занимается
готовкой, а мы после  аперитива,  как это  принято, садимся за стол. Когда я
стал откупоривать бутылку с вином,  Берта принесла  свое блюдо. Я разливаю и
начинаю рубать. И тут я с удивлением обнаруживаю в своей тарелке целый кусок
требухи. Я осторожно подцепляю его вилкой, вытаскиваю из соуса, и  что  же я
узнаю? Один из моих шерстяных носков, который я повесил сушить на проволоку,
натянутую  над  плитой, когда  я  пришел  с дежурства. Он  упал в  чугунок с
требухой, а Берта не доглядела. Я отвожу себя в сторону и сам себе устраиваю
крупную пресс-конференцию. "Берю, -- говорю я себе,  --  если комиссар Фавье
заметит, что  один из  твоих  двух носков варился вместе  с требухой,  будет
страшный скандал. Твоя  карьера поставлена  на  карту,  парень".  Фавье  был
энергичный мужчина. Любезный, но несговорчивый. После такого инциндента меня
ожидало не повышение, а от  ворот поворот! И я был вынужден есть свой носок.
Правда, пришлось помучиться, когда я его разрезал на куски.
     "Тебе,  кажется,  попался кусок  с жилами?"  -- с сочувствием  спросила
Берта. Я успокоил ее: "Нет, нет, одна  мякоть, лапуля!" Я уже доедал ступню,
когда мне стукнула  в голову мысль, а что если  второй носок тоже свалился в
чугунок.  Меня  всего  парализовало;  каждый  раз,   когда  они  зачерпывала
разливательной ложкой  из  чугунка,  я  умирал  от страха.  Я  ждал, что они
вот-вот  вытащат  второй  носок.  Рубать  я  больше  не  мог.  Когда в  моем
присутствии рассказывают фильмы ужасов, я сразу же думаю  о том незабываемом
ужине. Фавье и его супружница уплетали за обе щеки! Мой достопочтенный  босс
утверждал, что никогда в  жизни  не  пробовал  ничего вкуснее. "Не  так  ли,
Берюрье?" -- призывал он меня в свидетели.  Я в это время сражался с голенью
(так  как  я, увы!  носил в  ту эпоху  носки-гетры).  Я с  обреченным  видом
пережевывал  свой  клубок  шерсти "Пингвин", а  эти скоты  уже  приканчивали
блюдо.  Я  подбадривал  себя  тем, что  говорил про себя, что  как  только я
разделаюсь  с носком, я смогу, наконец-то, съесть натуральный кусок требухи.
Я налегал на  свой  носок, чтобы догнать их и успеть положить себе, пока они
не стали выскребать со дна.
     Они уже положили себе по четвертому разу, эти  людоеды, коша г-жа Фавье
сжалилась надо мной. "Мы все едим,  как обжоры, а Берюрье даже вторую порцию
ие  начинал"  --  сказала  она.  Я  готов  был  расцеловать  ее.  Она  взяла
разливательную ложку.
     "Вы позволите, я вам сама положу, Берюрье!"
     "С радостью и удовольствием, мадам!" -- поспешно отвечаю я.
     Она скребет ложкой по дну чугунка и-шлеп! Что же падает мне на тарелку?
Второй носок! В конце концов, все-таки это было лучше, что он попал мне! При
всем при том, парни, тот, кто никогда не рубал двух шерстяных носков за один
ужин,  не  может  отдать себе  отчет  в  том,  что это  собой  представляет.
Шерстяных  носков,  связанных  моей мамашей  из  нечесаной  шерсти, покрытой
жировым овечьим выпотом!..
     Его передергивает. Он качает головой и делает заключение:
     -- После этого злоключения я стал носить короткие носки!
     Он встает, идет к двери, открывает  ее, просматривает пустынный коридор
и с понурым видом возвращается ва кафедру.
     -- Мою графиню что-то задержало, --  сетует он.  -- Тем  хуже  для вас,
парни. Она бы дала вам хороший урок манер. Словом...
     Он листает свой растрепанный том.
     --  За столом  у  вас  иногда  появляется  соблазн  положить  в  карман
что-нибудь  из жратвы впредь видении завтрашнего дня. Не  возражайте -- ведь
мы же все  человеки. В этих условиях будьте предусмотрительными и прихватите
с собой полиэтиленовый мешок.
     Или же сделайте, как я:  засуньте куриную ножку  или баранье ребрышко в
свой  кисет. Так  они не испачкают  вашу одежду и  будут благоухать ароматом
табака!
     После рубона хозяева заруливают гостей  в гостиную, чтобы пропустить по
последней  и  выкурить  по сигарете. Как правило, мужики сбиваются  в кучку,
чтобы  поговорить  о  своей  работе,  а  дамы  -- пооткровенничать  о  своих
любовниках. Потому  что  в этом и состоит  разница между мужиками и  бабами.
Бабники говорят о заднице до жратвы, а бабенки -- после.
     Потягивая  аперитив,  мужики  начинают  шептаться  о   своих  матрацных
похождениях. Причем сразу же. "Ты знаешь,  какую я снял прелестную красотку,
Альберт? Подмахивает -- закачаешься!  Брюнетка, а так делает римскую свечку,
что ни с какой блондинкой не сравнить. К тому  же еще и массовичказатейница!
Настоящая парижаночка". Или такое: "Поль, дорогуша, ты по-прежнему живешь  в
своей холостяцкой квартире в  районе Нейли? Ты не мог бы дать ключи? У  меня
сейчас на примете одна замужняя  бабенка,  такая застенчивая,  что от  слова
отель встает на дыбы, как кобыла при виде огородного пугала..."  Все это  за
аперитивом, до  рубона. В это  же  самое  время дамы треплются о тряпках. На
Елисеях открылся "любопытный" магазинчик; они видели купальники из набивного
ситца  из  коллекции Фанни Зегер и хотели  их купить, но голубых не было,  а
были  только  красные;  шляпка как шляпка, а стоит состояние,  новинка фирмы
"Гермес", вся из крокодильей кожи,  снизу доверху... Об "этих" делах пока ни
слова. Осторожно, мужики еще трезвые. Но стоит им выйти из-за стола, как эти
херувимши начинают друг дружке рассказывать о том, как они трахались. Как он
здорово трясет грушу, малыш Роберт,  какой у него прибор -- экстаз берет, он
может  начинать  еще  и еще, так что  приходится просить  пощады. И с какого
времени с Марио "все порвано": все было здорово, пока он ие надоел  со своей
неуемной страстью и своими неуместными  телефонными  звонками. Эти  дамочки,
опрокинув   несколько   рюмок  терновой   эльзасской  настойки,  раз  начав,
остановиться  уже не могут. Они  выбалтывают самое сокровенное. После  своих
любовников они рассказывают о своем дантисте,  о  своей педикюрше и о  своем
гинекологе. Мужики, те ведут  разговор о просроченных векселях, о  помещении
капиталов. Сейчас  их  волнует не  задница, а поземельвый налог.  Мужчины, в
сущности,  только делают  вид, что они  бабники первой  степени, но  это  не
надолго,  это  лишь  для трепа,  чтобы убедить  себя в том,  что  мочиться в
раковину -- это признак полной независимости. А настоящие развратницы -- это
бабы. У них постоянно жжет в одном месте, их все время тянет на "это  дело".
Баба -- это  женщина  для  мужчин, в то время как мужик, в действительности,
очень редко является мужчиной для женщин!  Настоящий мужчина  для женщин! Вы
хотите,  я вам скажу,  что это  такое? Так вот,  это выясняется тогда, когда
переходят  к  сигарам.  Это  такой  мужчина,  который,  вместо  того,  чтобы
присоединиться к группе  мужчин,  остается  в группе женщин.  Минута  истины
наступает, когда пьют  ликер, парни, запомните  это  навсегда!  В  то время,
когда  эти   простофили  беседуют  об   увеличении  капитала,  распределении
дивидендов  и  падении  акций,  мужик  сообразительный,  который  занимается
бабенками, а не акциями фирмы "Пешине Прожиль", и является настоящим бойцом.
И женщины это подмечают. Более того, они это ценят.
     Прежде чем закончить с обычными  приемами, я вам  дам еще пару советов:
если вы опрокинете рюмку  кальвадоса  на диван  или  прожжете подушку дивана
сигарой, не орите, как меняла на рынке. Немного выждите, а потом переверните
подушку другой стороной. Это сделать проще пареной репы. Это первый совет.
     Второй совет гораздо  важнее. Если вас пригласила в гости совсем одного
супружеская  пара, а  муж  ушел раньше вас,  не спешите  сразу заваливать на
кровать хозяйку, а подождите минут пятнадцать -- вдруг он забыл ключи.
     Его Высочество облизывает своим фиолетовым языком пересохшие губы.
     --  Теперь,  давайте  рассмотрим большие  приемы. Они бывают редко,  но
иногда проводятся. Значит, так. Допустим, что вы однажды  пригласили на свой
прием среди прочих папского нунция, графа парижского или принцессу Маргарет.
Вы говорите всем  остальным,  чтобы  они явились пораньше.  Потом, когда они
сняли свои  манто  и повесили  на гвоздь свои котелки,  высосали  по  бокалу
шампуни, вы спускаетесь вместе с ними в подъезд  встретить именитого  гостя.
Вы  выстраиваете их в две шеренги перед чуланом консьержки,  а сами выходите
на улицу и ждете на тротуаре.
     Как только машина  с гостем подкатывает к подъезду, вы подскакиваете  к
дверце  машины.  Но  не открывайте ее:  за это шофер получает деньги.  Вы же
протягиваете руку нунцию, графу или  принцессе в  помогаете  им извлечь свое
тело из салона автомобиля. Если это нунций, к примеру, вы малость сгибаетесь
в   пояснице   и   церемонно   говорите:    "Мое   почтение,   мой   нунций,
поторапливайтесь,  баранья ножка уже томится в духовке!" Не допускайте ляпов
и всяких вольностей. Не надо его спрашивать, ни почему он  пришел без  жены,
ни как здоровье детей. Вы сопровождаете его до входа в подъезд. И в подъезде
представляете ему остальных гостей,  начиная с самых важных.  Пример:  "Граф
Чек-Посталь,  барон  дю  Камело,  кавалер ордена  Татвэн  и т.д."  Потом  вы
заводите его в лифт, а сами выходите, чтобы  ему не было тесно. Вы  говорите
ему:  "Нажмите на кнопку пятого,  мой нунций,  смотрите,  не защемите сутану
дверями, а то можете застрять между этажами". Как только лифт тронется, вы и
остальные  рысью  мчитесь  вслед за  лифтом  наверх.  Самое трудное  --  это
прибежать раньше кабины и открыть ему дверь.
     Если  является  парижский  граф,  не  говорите ему: "Здравствуйте,  г-н
граф", так как  он не совсем настоящий граф,  в виду того, что на самом деле
он принц. Несмотря на то, что  у вас республиканский темперамент,  вы слегка
изгибаете позвоночник, как будто глотаете аршин,  и говорите  ему: "Для меня
большая честь  принимать  у  себя  дома Ваше  княжеское достоинство  в  моей
скромной малогабаритной трехкомнатной квартире с ванной".
     Потом действуете так же, как при встрече нунция.
     Что  касается принцессы Маргарет, проявите по  отношению  к ней  больше
чувства.
     Вы чмокаете ее в ручку, потому что она замужняя женщина, и говорите ей:
"Примите уверения в моем высоком уважении, принцесса, очень любезно с  вашей
стороны, что вы приняли мое  приглашение.  Я  долгие годы умирал от  желания
познакомиться  с  вами.  И  я  наконец  решился,  пока вы  совсем  не  стали
старенькой".
     Как и в предыдущих случаях, вы представляете приглашенных, а затем тоже
ведете  ее к  лифту,  но на этот  раз входите в  кабину  вместе с ней, чтобы
показать  дорогу.  Когда  вошли  в  кабину, снимите берет.  Во время подъема
ведите   с  ней  светскую  беседу:  "Ваша  сестра  по-прежнему  проживает  в
Букингемском  дворце?  Как  поживают ее детки? Хорошо?  В детской комнате не
было эпидемии кори?"
     За столом вы, естественно, усаживаете знатного гостя на почетное место:
справа от  хозяйки дома, если это мужчина, и по правую руку от вас, если это
женщина. Хорошенько порекомендуйте своей  супружнице, если у нее, ненароком,
своенравный  характер, не ругаться, если  гость нумбер ван случайно наступит
ей на ногу. Запретите своей брюзге хлестать его  по фейсу под тем предлогом,
что он ее бывшая пассия. Постарайтесь вдолбить ей, что это, в общем, большая
честь,  когда важная персона вытирает  подошвы о ее лакированные лодочки. На
вас  возлагается обязанность  развлекать Маргарет.  Только, пожалуйста,  без
панибратства. Старайтесь быть утонченным и галантным: "Прекрасная принцесса,
как бы я  хотел, чтобы вы помассировали мне коленную чашечку!"  А еще лучше:
"Когда смотришь на вас,  кажется, что  попал в сказку про фей. Любуясь вами,
невозможно представить  себе,  что вы  ходите в туалет, как все обыкновенные
люди!"  Не бойтесь  льстить  ей.  Она  с самого рождения  окружена типусами,
которые к ней подлизываются, поэтому бояться нечего -- лишним не будет!
     Берюрье замолкает, потягивается, зевает, смотрит  на часы  и встает. Он
подходит к краю эстрады и улыбается нам.
     --  На  этом  я кончаю с приемами. Но  я  хочу вам порекомендовать одну
вещь, хотя в моем учебнике она противопоказана.  Они там пишут, что во время
церемонии представления  не следует делать намеков на счет их профессии. Я с
этим не согласен. В один  прекрасный день, на дружеской вечеринке, был  один
господии, которого мне представили только по его хликухе, не уточнив, чем он
занимается. Какое-то время спустя я  начинаю по-всякому  поносить советников
по финансам, обратив при этом внимание на то, что  если бы она хорошо  знали
свою работенку, то давно  были бы  не советниками, а миллиардерами. Никто не
возникал. Тогца я  призываю  в свидетели этого имярек,  о котором я говорил.
"Вы позволите мне оставить ответ за  собой,  -- говорит он  мне,  --  в виду
того, что я сам  -- советник  по финансам".  Не  допускайте подвохов  такого
рода. И  говорите прямо  и без  всяких эдаких.  "Я представляю вам господина
Люшнока,  который  является скульптором по губке.  А  это господин Фротфорт,
который владеет предприятием по очистке переходов". Или так, когда речь вдет
о дамах: "Позвольте мне представить вам мадам Бельоньон, любовницу префекта.
Господин Келэбель, штатный  любовник председательши Бросмуа". Таким  образом
вы не сделаете ляпа. Если, конечно, вы не сделаете это нарочно!
     Когда Неподражаемый делает  это  впечатляющее  заключение  своей  речи,
кто-то  тихонько  стучится  в  дверь.  Лицо  Мастодонта  покрывается  яркими
пунцовыми пятнами...
     -- Наконец-то  она пришла! --  бормочет он, как в  бреду.  --  Я сейчас
крикну  "войдите", а вы все, хором,  мужики, кричите: "Здравствуйте, госпожа
графиня!" Хорошо?
     -- Войдите! -- кричит Его Благочестивость.
     И мы все вместе, объединенные одним порывом с Берюрье, вопим:
     --Здравствуйте, госпожа графиня!
     Дверь открывается и входит хилый, рассыпающийся, помятый Дюпанар.
     Рассыльный, удостоенный такой чести,  от изумления  пошел  зигзагом. Он
смотрит на  разгоряченные  лица, вытянувшиеся  навстречу  ему,  как вьюнки к
солнцу, перекатывает из-под правой щеки под левую комок жевательного табака,
будто ни с того ни с сего потерял обоняние.
     Радость Берю переходит в черную ярость.
     --Эй, вы, Дюконар!--обращается он к  нему, -- с  каких это пор вы стали
входить в аудиторию во время лекции?
     -- У меня записка для господина Нио Санато, -- блеет старая развалина.
     --  Кто  этот  кретин!--орет  его  Округлость,  который уже  забыл  мой
псевдоним.
     Я поднимаюсь.
     Тут Ужасный опадает, как пена ва  молоке, когда  закрывают кран газовой
плиты.
     Я  хватаю  конверт,  который  протягивает  мне  Дюпанар.  В  нем  лежит
фотография  какого-то паренька тридцати лет с  умным взглядом. У него темные
волосы, причесанные в стиле Бельмондо, на подбородке ямочка и  очки в оправе
из  черепахового панциря.  К фотографии  приклеен  листочек, на  котором  на
машинке отпечатана: "Инспектор Авель Канто".
     Сестрички, у меня от этого свело скулы. И было  от  чего: у этого Авеля
Канто не  было ничего общего  с тем Авелем,  который учился в  этой школе  и
который исчез! И вдруг  в моей башке все прояснилось, как при свете неоновой
лампы.
     Ваш  обожаемый Сан-Антонио не такой уж недотепа, мои  милые, так как он
все время что-то варил в своем котелке, пока Берю раздвигал горизонты знаний
этих молодых людей.  Он всегда оставался комиссаром при исполнении, несмотря
на то, что был все время в  тени. Сейчас он держится в сторонке,  потому что
центром притяжения является Берю, но его голова все время работает. И он вас
не забывает, поверьте этому.
     Oн  нарочно  заставляет вас мучиться от  нетерпения. Макиавелли!  Когда
Сан-Антонио  отходит  в сторону, желание возрастает!  Верх  хорошего тона --
уметь уступать свое место, везде, и даже в книге!
     Сейчас мне  все стало ясно, как дважды два: Авель Канто был зачислен  в
школу, а банда террористов перехватила его в пути и подменила его подставным
Авелем Канто.
     Только два слушателя в школе сыщиков знали настоящего Авеля: Кастеллини
и  Бардан. Террористы были  в курсе  насчет Кастеллини  и в  срочном порядке
сбросили его  в пролет до  приезда в шкалу  Канто номер два; но  им не  было
известно, что настоящего  Канто знал еще один  слушатель. Когда  в  автобусе
Бардан  обнаружил подмену, он  понял, что  происходит что-то  серьезное. Он,
может  быть,  даже  связал  между  собой  это  присвоение  чужой  фамилии  и
"самоубийство"   Кастеллини?  Как  бы  то  ни  было,  он  допустил  какую-то
неосторожность, когда вышел  из автобуса, и она оказалась для него  роковой.
Какая  неосторожность?  Это еще предстоит  выяснить,  во всяком случае, край
завесы приподнят,  как говорится в  еще  более  плохих, чем  мой,  романах.*
Дюпанар уходит.
     Берю  громко  стучит кулаком по  столу,  чтобы  успокоить  аудиторию  и
привлечь внимание к себе.
     --  Граждане, -- провозглашает  Трибун,  -- пожар  потушили, продолжаем
нашу лекцию. Я перехожу к  рубрике  "правила  хорошего  тона автомобилиста",
ввиду того, что,  как я вам уже говорил немного выше, колеса занимают важное
место в современной жизни.
     Указательным  и  большим  пальцем  он  нежно  массирует  мочку   уха  и
торжественно заявляет
     -- Есть два вида  автомобилистов: люди,  которые крутят  баранку  своей
машины, и люди, которые ее не крутят. Первые  называются мерзкие шоферюги, а
вторые -- безобразные пешеходы.
     Берюрье властным, обычным  для него  и  уже знакомым  для  вас,  жестом
прекращает смех:
     -- Между пешеходом  и автомобилистом гораздо больше  разницы, чем между
таксой и  Эйфелевой башней.  Например: какой-нибудь  мужик  вертит туда-сюда
баранку, чтобы припарковаться. Если  у него  на пути появляется пешеход,  он
ему кричит, опустив стекло:
     "Ты, раззява, ты что, не можешь посторониться?"
     На что пешеход ему, естественно, отвечает
     "Ср...ть я хотел на тебя и на твою колымагу!"
     Ладно.  Автомобилист  глушит  двигатель, через правое  окошко  опускает
монету  в счетчик времени стоянки  и  выходят из машины через левую дверь на
проезжую часть. Его задевает проходящая машина. Он тут же начинает вопить:
     "Давитель!  Нет, вы только посмотрите  на них, они  думают,  что им все
дозволено,  этим  шоферюгам!"  Такая  капитальная трансформация.  Мгновенно!
Стоит автомобилисту выйти из  машины,  и  он  тут же  теряет свою  шоферскую
психологию
     * Я не хочу хвастаться, но такие романы есть. -- Примеч. авт.
     водителя. Я позволил себе составить для вас один небольшой список того,
что  пешеход может кричать автомобилисту, а другой -- того, что автомобилист
может выдать пешеходу! Это для тех, кто лезет за словом в свой карман.
     Он  вытаскивает из  кармана клочок туалетной  бумаги,  что красноречиво
свидетельствует, в каком месте он  предается размышлениям, разглаживает его,
как стофранковую купюру, и читает:
     --  Для пешеходов, двоеточие: Убийцы! Ты, со своим танком! Ты, со своей
телегой! Давитель! Педик! Фашист! Выйди из своей развалины, если ты мужчина!
Скрипучая телега! Ты меня не напугаешь своим эсминцем! Тварь поганая! Дерьмо
собачье! Задница! Противная харя! Бестолочь!  Чудак,  на  букву "м"!  Фуфло!
Отвали, пират! Отвали, хамло! Отвали, нувориш! Пижон! Бандит! Банкир! Жулик!
Бездельник!  Гестаповец!  Гомик! Зверюга!  Страшилище!  Подонок!  Ты  учился
водить на сеялке!
     -- Заучите эти выкрики наизусть, -- рекомендует Толстый,  -- у вас  уже
будет  какая-то  база. Запомните,  чем  больше  машина,  тем  больше  можете
ругаться.  Если  автомобиль  американский,  не  раздумывая  обзовите  шофера
америкашкой, даже если у нее номер департамента Сена. Если за рулем женщина,
не  бойтесь обоавать ее  путаной, или проституткой,  если она медленно едет!
Она  успеет расслышать,  и это ее еще  больше расстроит.  Перейдем  теперь к
списку  выражений  автомобилиста.  Когда  вы  перестаете  быть  пешеходом  и
становитесь водителем, вот, что вы должны кричать. Он достает  второй клочок
пергамента  того  же рода и того же назначения, что в первый, и читает своам
пропитым голосом:
     --  Отвали с  дороги, дохляк! Отвали в сторону, я не хочу пачкать  свои
колеса! У тебя  что, ноги онемели?  3адница! Тварь поганая!  Дерьмо собачье!
(здесь   есть  немного  общего  и  для  автомобилистов,  и  для  пешеходов).
Замухрышка! Моллюск! А это видел, гнусная харя?  Если ты торопишься, поезжай
на  катафалке!  У тебя нет желания застраховать свою жизнь? Шкет тротуарный!
Уйди  с  дорога, горилла!  Ты,  что в деревне, сиволапый! Уйди из-под колес,
гнус  ты  этакий, такую образину давить не  хочется! А ты мою сестру знаешь?
Ты,  малый, что плетешься, как стадо  гусей? Заткни  хайло, раб!  А  задницу
видел? Дай, я тебя расцелую! А самое страшное ругательство: Пешеход!
     Берю  замолкает. Кто-то  опять  стучит в дверь.  Он  хватается рукой ва
сердце.
     -- На этот раз -- это она! -- вскрикивает он  оргазмическнм голосом. --
Давайте,  все   разом,   ладно,  как   только   я  скажу:  "Войдите!",   вы:
"Здравствуйте, госпожа графиня!"
     Мы опять  проделываем  тот же номер,  что  и  несколько минут  назад, и
опять, как  несколько минут назад, входит Дюпанар. Под взглядом наливающихся
кровью глаз Толстого он крадучись направляется ко мне.
     --До каких пор этот гнусиый тип будет вносить мастурбацию в мою лекцию!
-- громоголосвт  Ужасный  в Своем  Гневе. --  Скоро прекратится этот бардак,
Дюконар? Вы что, в универмаге "Галери ля Файет", папаша?
     Но  Дюпанар  по-прежнему  сохраняет чувство  собственного  достоинства,
несмотря  на то, что  его  уже дважды приветствовали  криком  "Здравствуйте,
госпожа графиня!"
     Он подходит ко мне и шепчет в мои лопухи:
     -- Господин директор просят, чтобы вы после лекция зашли к нему.
     Я  говорю  "хоккей", в мужичок  выходит из аудитории под саркастическую
улыбку Толстого.
     -- Продолжим, -- говорит он, как  отрезает. -- Пешеходы и автомобилисты
не всегда лаются между собой.  Кампания, организованная газетой "Франс-Суар"
под девизом  "Давайте не будем сердиться",  дала свои  плоды.  И люди теперь
стали упражняться в вежливости.  Послушайте, на прошлой неделе, в  Париже, я
видел  волнительную  сцену.  Один старый господин с тросточкой  и в  шубе  с
меховым  воротником  переходил  перекресток.  В  это  время  на  перекресток
выкатывается  машина.  И останавливается: чтобы  не мешать  ему. Этот старый
господин так это  галантно приподнимает шляпу и говорит: "Прошу вас".  "Нет,
нет, что вы, -- отвечает водитель, -- проходите, месье". "Ни в коем  случае,
--  упирается тот, -- у вас  право  преимущественного проезда". "Я  не  могу
этого себе позволить, проходите,  прошу вас!"  "Обо мне не  беспокойтесь, вы
едете быстрее, чем  я!" -- упрямо возражает старикан. Тут какой-то парень на
трехколесном мотороллере, которому они не давали проехать, кричит: "Эй, дед,
давай  шевели  своей  з...!" Старик двинулся, и одновременно с ним  двинулся
автомобилист. В результате старик оказался в хирургическом отделении с одной
переломанной конечностью. Вот видите, как опасно быть слишком галантным.
     Все дело в дозировке.  Если у  вас право преимущественного проезда, так
пользуйтесь  им, а не стройте из себя  д'Артаньяна.  А  теперь  я  хочу  вас
серьезно   предупредить  насчет  продавцов   подержанных   автомобилей.  Это
проклятая  раса.  Доказательство  -- история, которая  приключилась  с  моим
другом Симом Камилом.
     Как-то он заявляется к владельцу гаража, чтобы купить себе какой-нибудь
драндулет. И вот хозяин начинает его обхаживать.
     "Берите вот эту, лучше не бывает".
     "Я не хочу черную машину", -- отвечает Сим Камил.
     "Она не черная, а баклажанного цвета,  -- возражает продавец.  -- Самый
модный цвет!"
     "Послушайте, вроде движок почихивает!"
     "А  больше  ничего! Уж  не хотите  ли  вы мне  сказать,  что эта машина
чахоточная! В ней  только  сегодня  утром  отрегулировали клапаны,  поменяли
свечи  и  контакты прерывателя. Мне каждую  машину доводит до  кондиции один
хороший специалист  из  фирмы "Монлери", и если выдумаете, что соображаете в
этом лучше, чем он, тогда так и скажите!"
     "И покрышки лысые!"
     "Да что вы  ко всему цепляетесь, честное слово! У всех машин с номерным
знаком "X" резина не прошла и восьми тысяч километров!"
     "Я хотел бы 64-го года выпуска".
     "Ну,  и в  чем дело?  Разве эта  не 64-го?  Посмотрите  в  техпаспорте:
выпущена в 63-м году!"
     "...?"
     "Ну, вы могли и не  знать,  но год выпуска исчисляется за три месяца до
проведения автомобильного Салона предыдущего года!"
     "Смотрите, в этом месте крыло выпрямляли! Краска-то другая!"
     "Вы, что, издеваетесь, папаша! Клянусь, что вы специально цепляетесь ко
мне! На этом месте  крепилось зеркало  заднего вида, и его сняли, потому что
по  новым правилам  с  ним  нельзя ездить.  Машина 63-го года и прошла всего
восемь тысяч. Ну, и дела! Вот типчик навязался!  Жалуется, что ему  попалась
слишком  красивая  невеста! Разве  я  виноват,  что  хозяин  у  нее  был  не
коммивояжер,  а водолаз, который ездил на ней  только в отпуск? Клянусь вам,
что от вас у кого угодно опустятся руки. Я вам дам еще корову впридачу, если
вы  мне не скажете, что  она скоро отелится.  Не  хотите,  не берите,  вы не
первый, кто  упускает единственный шанс в своей  жизни! Ваша воля отказаться
от такого подарка, зато это будет мне наукой, что я такой идиот!"
     --  В конце  концов,  -- подытоживает Берюрье, --  мой товарищ решился.
Четыреста штук!  Он  выписывает чек  и  едет  домой, а  продавец в это время
занимается  оформлением техпаспорта. И что же товарищ видит, придя домой, на
кафеле  кухни?  Окоченевший  труп  своей любимой  жены.  Умерла  от  удушья!
Сбежавшее молоко загасило газовую горелку. На следующий день он отправляется
к тому же торговцу и просит его купить свою машину назад, ввиду того,  что у
него больше не лежит сердце к автомобильным  прогулкам. И вот что  из  этого
получилось.
     "Принимая во внимание сложившиеся обстоятельства, я не могу оставить  у
себя эту машину", -- рыдает Камил.
     Хозяин гаража выдавливает скупую слезу сочувствия.
     "По-человечески, я  вас понимаю, -- говорит он, -- но дела есть дела. У
меня большие накладные расходы".
     "Я умаляю вас, возьмите ее назад!"
     "Ну, ладно, я же не людоед. Посмотрим, что у вас за товар".
     Гаражист начинает  ходить вокруг  собственной тачки и рассматривает ее,
будто видит первый раз в своей жизни.
     "Какой  ужас, она баклажанного цвета! Вы знаете, на этот цвет уже давно
не было  спроса.  Что-то около  десяти  лет...  А потом,  прислушайтесь,  вы
слышите,  как работает двигатель?  Как испорченный  будильник.  Будто у него
астма или  эмфизема  легких! Бьюсь  об заклад, что в  задний мост  подсыпали
опилок, чтобы  он не  гремел! А покрышки! Не видно даже намека на рисунок! А
сколько там на спидометре? Восемь тысяч! Не делайте из меня идиота, старина,
тут  и  дураку  понятно,  что  его  отмотали  назад!  Если бы вы  пешедралом
протопали разницу между  тем, что показывает спидометр,  и  тем, сколько она
прошла на самом деле, вы бы истерли до колен свои ходули! 63-ий год? Ну, да!
Наверняка 62-ой, потому что предыдущий Салон проходил в июне! Я уж не говорю
о том, сколько раз ее били! Смотрите,  это крыло покрашено свежей краской, к
тому же красной. Да, а вы точно уверены, что это была не пожарная машина?  В
общем,  так!  Я  могу  предложить  вам  за  этот металлолом...  скажем,  его
восемьдесят тысяч, да и то потому, что у вас такое горе!"
     "Но,  -- падает  в  обморок Сим Камил, --  я заплатил за  нее четыреста
тысяч! Она даже не выходила из гаража!"
     "Ну,  и  что из  этого? Что я могу поделать,  если вы такой законченный
кретин?"
     -- Поэтому принимайте меры предосторожности! -- призывает Берю.
     Он  собирается уточнить, какие меры  являются  самыми  идеальными,  как
опять раздастся стук в дверь. И тут он не выдерживает, вскакивает со стула и
со злостью кричит во всю мощь своих бронхов:
     -- На этот раз это ему так не пройдет, хватит! Я так врежу под зад этой
нахальной образине,  что  он, как  мяч, вылетит отсюда!  Чтобы ои знал,  что
здесь  класс, а  не  общественный писсуар! Ты понял, придурок!  --  орет он,
рывком распахивая дверь.
     И, как пораженный громом, замешкает.
     В  дверях стоит графиня Труссаль де Труссо, от талии до волос увешанная
драгоценностями.



Глава пятнадцатая (бис)*


В которой Берю и его графиня
     вместе делают обзор правил хоро
     шего тона до того момента, пока
     Берюрье не испытал страшное
     разочарование

     Самое  первое,  что приходит в голову,  это то, что графиня навешала на
себя вагон и  маленькую  тележку! Все свои наряды! Все свои диадемы!  На ней
одной  уместилась  вся  витрина  ювелирной лавки  "Ван  Клиф".  У нее  везде
драгоценности:  на шее, на  лбу,  на десяти пальцах, на  животе,  на  сосках
грудей, на запястьях, на  локтях, на поясе,  в ушах, в волосах! Закованная в
панцирь  из золота,  бриллиантов и жемчугов,  г-жа  Труссаль де  Труссо  вся
искрится,   сверкает,   сияет   неоновыми   огнями,  горят  ярким  пламенем,
переливается всеми цветами радуги. Это просто фейерверк! Она пропускает весь
дневной свет через свои капилляры, а потом, обогатив и облагородив и обратив
его в огненный порошок, разливает его вокруг себя.
     Под тяжестью своих редких камней она становится ярко красной. Ее рубины
заигрывают   с  изумрудами,  опалы  с  сапфирами,  а  бриллианты  со   всеми
остальными. Ее декольте выбрасывало света на десять миллионов франков! Будто
волшебный  фонтан! Световая реклама! Драгоценная кольчуга!  Фея! Волшебница!
Восток! Фатима! Врата сказочной  пещеры!  Маркиза де Шателе! Финал волшебной
сказки! Ослепление! Умопомрачение от  солнечного  удара! Сказочная  роскошь!
Ударная сила Франции, обратившаяся в чудо!
     От изумления Берю чуть  не  теряет  рассудок.  От восхищения становится
пурпурным, от восторга обалдевает.
     -- Моя графиня, моя графиня! -- как заведенный повторяет он вне себя от
радости. -- Какая честь! Какое счастье! Какая радость!  И, как говорил глава
ливанского правительства на открытия двух  недель французского фильма: какое
удовольствие принимать у себя в  Бейруте такую красивую дэвушку! Входите же,
дайте  мне  вас  поприветствовать-с,  представить-с  вас,  поцеловать-с  вам
ручку-с.
     Не помня себя от радости, он порывисто,  как в театре, склоняется веред
ней. Жадными в мокрыми губами он чмокает
     * Почему глава XV бис? А почему бы и нет? -- примеч. авт.
     небрежно протянутую для поцелуя руку дамы и, ненасытившись, целует ее в
предплечье. Потом в  рукав ее платья  и  затем впивается  зубами в накладные
кружева. Его  зубной протез выпадает из челюсти и остается висеть на платье.
Какой необычный трофей. Графиня, полуосуждающе и одновременно полупоощряюще,
пытается сдержать  его  порыв: "Полноте, полноте". Такое  бурное  проявление
чувств  ее, конечно, шокирует,  и, в то же время, льстит се самолюбию. Какая
женщина втайне  не мечтает  о  том, чтобы  ее с такой  страстью целовали под
взглядами четырехсот молодых и налитых соком мужчин?
     Толстый отцепляет от  платья  свою  вставную  челюсть я вставляет ее на
место. Затем он за руку ведет графиню на сцену.
     -- Моя графиня, -- воркует Влюбленный, -- позвольте мне представить вам
моих учеников!
     -- Боже праведный,  да это же мужчины! --  восклицает благородная дама.
-- Я думала, что они молодые люди, мой славный Берюрье.
     -- Мужчины или не мужчины, они -- ученики,  и я их ставлю в  угол, если
они того заслуживают! -- посуровев, отвечает Берю.
     Вы   только  подумайте,  какие  метаморфозы  происходят  с   влюбленным
мужчиной.  Чувствуется,  что  он  готов  наказывать,  кусать зубами, творить
беззаконие, хотя сам по себе он славный малый.
     Вспомнив о правилах хорошего тона, он с пафосом обращается к нам.
     --  Парни, я представляю вам  знаменитую графиню  Труссаль  де  Труссо,
даму, зоологическое дерево которой  не рыхлый бамбук, а развесистое ореховое
дерево, с твердой сердцевиной! Родословная ее предков берет начало со времен
Бульона Горячего Холодного Третьего, не так ли моя графиня?
     Он усаживает даму на стул.
     -- Вы нормально доехали, моя графиня? -- осведомляется он.
     Она очень просто и в тоже время благовоспитанно говорит "да".
     -- Если вы не слишком притомились, --  с  нетерпением в  голосе говорит
Озабоченный, --  и  учитывая,  что время  идет,  можно  сразу  же перейти  к
серьезным вещам, идет?
     Г-жа Труссаль де Труссо отвечает, чти она в его полном распоряжении.
     -- Прекрасно, --  изрекает Удовлетворенный. --  Начнем с урока "поцелуй
руки". Каждый ученик будет подходить к вам, и вы ему сами скажете, правильно
он прикладывается или нет.
     Прекрасный   организатор,  он  делает   знак  слушателям  первого  ряда
подходить по  одному.  И вот  мы  поднимаемся на сцену. А у  самих подспудно
закрадывается ощущение, что мы солдаты, которых ведут на случку  с передовой
в ближний тыл.
     -- Следующий! -- напевно, в стиле Жака Брелля, выкрикивает он.
     Каждый  подходит,  складывается  пополам,  берет   протянутую   руку  и
запечатлевает на ней легкий почтительный поцелуй, как предусмотрено в статье
88, параграф 3  Готского альманаха. Графини изумительно исполняет свою роль.
Она  объясняет, что руку  следует  брать снизу, а не  сверху, что ее надо не
чмокать, не  вдавливаться в нее губами, не поднимать  ее вверх, а, наоборот,
самому сгибаться к руке.  И  еще,  что руку  не следует резко  бросать. Берю
ликует.  Ои   млеет  от  восторга.  Он  испытывает   чуть  ли   не   чувство
сопричастности  к   происходящему,  как   подглядун,   тайком  взирающий  на
непристойную сцену в замочную скважину.
     Когда эта  церемония  завершается.  Верю  потирает  руки,  как  человек
заключивший выгодную сделку.
     -- Ну,  вот, моя графиня, -- со смехом говорит он,  -- теперь вам можно
целую неделю не мыть эту руку! Как вам понравились мои шалопаи?
     -- Чудесно!  Просто чудесно! -- рассыпается  в комплиментах графиня. --
Это  настоящие  джентльмены,  и  Франция может гордиться,  что у  нее  такая
воспитанная полиция.
     В  знак благодарности ей устраивают бурную овацию. Воодушевленная этим,
она добавляет,  что  наша  страна  под  руководством  нашего  прославленного
генерала, начинает обретать свое настоящее место в  мире.  То место, которое
она утеряла после Людовика XIV. Потом она говорит, что  дворянская приставка
"де"  нашего  генерала  еще  больше  сделает  для  престижа  нации, чем  его
генеральские звезды. До него мы  вели  себя развязно,  клали локти на стол и
ковыряли  в  зубах  ножом.  Делали "пи-пи"  напротив  Елисейского  дворца  и
забывали креститься  при  прохождении похоронных  процессий. Теперь -- все в
порядке.  Мы  опять осознали  значение  учтивости и  делаем  "пи-пи"  только
напротив Бурбонского  дворца,  т.е.  напротив парламента.  Как  она  складно
говорит. Породистые животные, извините за  выражение, умеют  найти именно те
слова,  которые нужно. Она затрагивает широкий круг  вопросов. Она выступает
за элегантность в одежде. Она рекомендует надевать смокинг всякий раз, когда
это возможно, и, когда это невозможно, создавать такую  возможность. Это так
красиво -- праздничный  ужин.  Посмотрите, как проходят ужины в Гранд Опера,
когда  президент  принимает важного  гостя из далекой африканской  страны и,
чтобы не  ударить  перед ним  в  грязь лицом,  показывает ему  свой товар --
учениц балетной школы -- лицом. Все разодеты, как на картинке. А он. Главный
Хозяин, еще более импозантный в своем смокинге, чем в  генеральской мундире;
когда он находится на возвышении над всеми, все смотрят только на него и  на
его орденскую ленту,  перекинутую  через плечо. Он -- главный  распорядитель
вечера.  Посмотрите, как он царственным жестом снимает и надевает свои очки:
надевает  --  и смотрит на  тебя, снимает -- и не смотрит на тебя!  А как он
высоко держит подбородок -- будто  бросает  вызов  всему миру и говорит ему,
что  это  он,  он,  да он же!  Чем не манеры  великого века, согласитесь? Он
отличается  от  всех предыдущих жильцов Елисейского дворца,  не  в обиду  им
будет сказано. Разве они  могут с  ним  сравниться? Президент Ориоль (деверь
известной  летчицы), который больше походил на владельца консервной фабрики,
выдающего свою дочь замуж, или  г-н Коти, случайно и  к  всеобщему огорчению
ставший президентом, который  хотя и был  весь из себя  почетный до кончиков
ногтей, походил не на президента  Республики,  а скорее всего на  президента
административного  совета  -- со своей  хиленькой ручонкой и свистящей,  как
чайник, вставной челюстью.
     Усевшись на ступеньку сцены и уперев подбородок в согнутые колени, Берю
слушает, как говорит речь  его красавица. Знатная дама хорошо подготовилась.
Она  здорово  владеет  темой. Она  затрагивает  весь  комплекс проблем.  Все
чрезвычайные  обстоятельства повседневного  бытия.  Театр?  Пожалуйста.  Как
раздеваться в  гардеробе,  сколько  чаевых  платить  билетерше!  Как держать
кресло своей спутницы, когда она  садится, с  какой стороны держать норковое
манто, когда помогаешь ей  набросить его на плечи. Какую программку нужно ей
купить  и как плавным движением  руки протянуть ее  ей.  А также, что нельзя
делать во время спектакля: разговаривать, шуршать конфетной оберткой, громко
хлопать и снимать башмаки.
     Берю поднимает палец.
     -- Вы  совершенно правы, моя графиня, -- говорит Глубокоуважаемый. -- Я
помню, как-то раз я ходил смотреть спектакль "У матери мадам загорелся дом".
В  честь  этого  праздничного события  я  обул  новые  корочки из  ссохшейся
телячьей шкуры. Она была такая ссохшаяся, что я натер мозоли на ногах. Когда
мы  уселись, я разулся. Тут, как всегда бывает на спектаклях, приходит  один
опоздавший. Он  пробирается  по нашему ряду и пинает  ногой  мои ботинки.  Я
ничего  не  заметил. Спектакль заканчивается,  а  я  еще в  носках.  Я  хочу
обуться, а  туфли  исчезли!  Я  шарю под стульями --  дудки! Этот подонок их
стырил. Пришлось мне возвращаться домой в одних носках.  Они были дырявыми и
разного  цвета -- такая неприятность. А мы должны были  в  тот вечер пойти с
приятелем в один шикарный кабак  в районе Сент-Уан.  Весь вечер  в носках --
никакого комфорта! Я никак не мог успокоиться.
     Графиня властным  жестом  обрывает его.  Ей  так  много  чего  надо еще
сказать, этой даме.  Например, о переписке. Послушайте! Никогда не начинайте
письмо  с  "Дорогая  мадам"  --  это  признак  невоспитанности.  Никогда  не
называйте человека по дворянскому званию, если он не  герцог. Поэтому, когда
вы пишете письмо графине, начинайте его словом "Мадам", а если герцогине  --
"Мадам  герцогиня".  Если  вы пишете папе  (а  папе пишут не так часто,  ему
предпочитают звонить по  телефону, особенно по утрам), начинайте его словами
"Очень Святой Отец".
     -- Вы отдаете  себе отчет  в том, что ничего не может заменить высокого
рождения? -- восторженно кричит Толстый, повернувшись к нам, -- Эта бой-баба
все знает!
     -- Друг мой! -- протестующе восклицает графиня.
     Он в виде экрана ставит перед ее ртом свою ладонь, делая  вид, будто он
не  дает вырваться из  него оставшейся  порции  белиберды.  Свирепо взметнув
бровями,  мамаша Труссаль  де  Труссо  продолжает  прерванную  на  полдороге
блестящую речь.
     По  ее мнению, французы должны еще больше совершенствоваться.  Работать
над слогом. Бороться с дурными  привычками. Например, с  этой всем известной
манией воровать пепельницы в гостиницах, кафе и даже у своих друзей...
     Берю снова перебивает ее.
     --  В виду  того, что  пепельницы  -- это реклама, -- говорит он,  -- в
этом,   моя  графиня,  нет  ничего  плохого,  за  исключением,  естественно,
пепельниц приятелей.. Поскольку они сами их где-то  стибрили, они им  дороги
как память, поэтому было бы большим свинством брать их у них!
     Дама  снисходительно улыбается. Она  переходит  к  рубрике,  которая ее
очень волнует. Это грубые выражения.
     -- Господа,  --  говорит она, властно  глядя на нас  своими смущающими,
смущенными и чуточку блудливыми глазами, --  в современном разговорном языке
существуют, так сказать, отбросы, на которые уже никто не обращает внимания,
потому что они стали совсем  привычными для наших ушей.  Так, например, ни в
коем случае не следует говорить: "Я говорю за это"...
     -- Нет,  -- вмешивается Толстый, --  надо говорить: "Я  разговариваю за
это".
     Она продолжает:
     -- Никогда не говорят; "Я иду к парикмахеру!"
     -- Следует  говорить: "Я иду к цирюльнику", -- прерывает ее  Берю. -- А
еще проще и естественнее: "Я иду обкорнать свои патлы".
     -- Не  следует говорить, -- продолжает она, еле  сдерживая раздражение,
-- что поделываешь?"
     --  А  следует  говорить:   "Над   чем   колупаешься",  --   утверждает
Энциклопедист.
     -- Не следует говорить, -- продолжает гостья благородных кровей: "Я иду
в концерт".
     -- Особенно, если концерт симфонический, -- иронизирует Находчивый.
     -- Не следует говорить: "Ехай туда"...
     -- Следует говорить: "Едь туда!"
     -- Не следует говорить: "Идите, пожалуйста, есть"...
     -- Надо просто крикнуть: "На рубои!"
     -- Не следует говорить "Аэроплан".
     -- Говорят: "Боинг".
     Графиня пожимает плечами.
     -- Не  следует  также говорить: "Я мечтал  об вас", а надо: "Я мечтал о
вас!"
     Тут  Толстый  встает  со  ступенек.  На  его  лице написана  робость  и
смущение. Он подходит к даме, берет ее отяжелевшую от драгоценностей  руку и
прижимает ее к своей широкой груди.
     -- Я всего-навсего простой Берюрье, -- лепечет  Его Нежность,  -- но  я
позволил себе мечтать  аб  вас, моя  графиня.  Вы слышите? Аб вас! С большой
"А". Да, Аб вас!"
     Это публичное признание в любви рассмешило  нас, и мы прыснули, но он и
ухом не повел.
     -- Я мечтал аб вас каждый день и, особенно, каждую ночь, моя прекрасная
графиня. Поэтому я не боюсь это сказать вам  перед  моими дорогими учениками
(он повышает тональность), а первый, кто возникнет, будет иметь дело со мной
(голос его теплеет); моя жизнь, моя честь и мое счастье у ваших ног.
     Мы хотели захлопать, но  тут открывается дверь,  и в  аудиторию  входит
Дюбуа-Дюран, один из  посыльных по школе. Это  опять  ко мне. Он подходит  к
моему столу.
     -- Господин директор просит вас немедленно зайти к нему! -- говорит  он
мне.
     -- Это что такое! --  лает Толстый с эстрады. -- Вы не знаете, что надо
стучаться, когда входишь в класс?
     --  Извините  меня,  но   это  срочное  дело,  --  растерянно  бормочет
Дюбуа-Дюран.
     Но внезапно он меняется в лице. Он замечает графиню Труссаль де Труссо.
     -- Вот так ничего себе, -- раскрыв от изумления рот, говорит он.
     -- А ну, брысь отсюда! Исчезните с моих глаз! -- приказывает Толстый.
     Но  посыльный не подчиняется его приказу, а подходит к Верю  и графине.
Из его глаз вылетают мыльные пузыри, а из ноздрей валит дым.
     -- А тебе чего здесь надо, потаскуха! -- кричит он.
     Берю вскакивает, сжимает кулаки и готовится нанести удар.
     -- Я тебя  научу уважать  графиню  Труссаль де  Труссо! Ее предки  были
полковниками  во  время  крестовых   походов  и   обезглавленными  во  время
Революции!
     --  Вот эта?  Графиня! -- не стесняясь хохочет посыльный, -- вы шутите,
господин преподаватель. Да ведь это Толстозадая Мими! Она  держала бордель в
Монбризоне, а  сейчас, кажется, заправляет тайными притонами в Сеyт-Этьене и
в Лионе!  Это еще та красотка! Однажды, когда мы делали ночью облаву в одном
из  ее притонов,  эта стерва сыпанула  мне в  глаза  горсть  молотого перца!
Скажи,  что  это  не  так,  ты,  шлюха!  --  кричит   Дюбуа-Дюран   в   лицо
нелицеприятной гостье этой недели.
     Так называемая графиня  слегка бледнеет и теребит кончик носа. И тут ее
естество прорывается наружу.
     -- Сам ты шлюха! Гомик! -- кричит она Дюбуа-Дюрану-Испортившему Обедню.
-- О,  ля,  ля! Все  вы,  легавые,  одинаковые,  в  общем,  элегантные,  как
бульдоги!
     -- Это невозможно! Это невозможно! -- умирающим голосом стонет Толстый,
перехватывая руками  горло, чтобы сдержать рвущиеся  изнутри душераздирающие
стоны.
     -- Вы только посмотрите на этого борова! И он еще строит из себя  "Даму
с камелиями!" -- мечет она громы  и  молнии, от  чего  начинают  звенеть все
навешанные на ней побрякушки.
     Она клеймит его пальцем и голосом.
     --  И  этот  Господин  Мешок  с  супом  воображает,  что  у  него  есть
способности научиться  хорошим манерам! Шматок вонючего сала, который  месяц
валялся на помойке, пока бастовали мусорщики! Он годится только на то, чтобы
выучить  отрывной  календарь  "Вермо",  да  и  то  двадцатилетней  давности!
Очаровашка!  Пупсик розовый в  вонючих  рубашках! Научись сначала  правильно
спрягать глаголы!
     И  это Его  Высочество Стакан  еще берется  учить  других,  как  делать
реверансы,  --  с такими-то слоновьими ногами --  и чмокать  ручки! Он и без
картонного носа похож на клоуна из цирка! А когда он разденется догола, то у
него, у этого залатанного-перелатанного херувима, сразу и  не  поймешь,  где
морда, а где задница!  Козел  вонючий!  Ты можешь хоть сто лет долбить  свои
пособия  и правила хорошего тона --  все равно из тебя никогда не  получится
джентельмена великого века!
     Чтобы хоть  как-то заглушить хохот  своих учеников, Берю, как створками
раковины, закрывает  уши.  А потом, чтобы спасти лицо, сдавливает его своими
заскорузлыми и порезанными пальцами.
     Я  не в силах больше смотреть  на страдания своего  коллеги и незаметно
смываюсь. Я бы вышвырнул под зад коленом эту графиню, но боюсь, что она меня
узнает  и  во  всеуслышанье объявит  о  присутствии в  зале такой знаменитой
личности.



Глава шестнадцатая


В которой все проясняется

     Директор, заложив руки за спину,  меряет  ногами свой кабинет. Время от
времени он  останавливается у одной из картин,  украшающих стены  помещения,
чтобы снять нервное напряжение.
     -- Друг мой,  -- говорит он мне,  --  я не  мог ждать,  пока закончится
лекция. Мне надо с вами поговорить... Присаживайтесь!
     Мы садимся по разные стороны его рабочего стола.
     -- Вы видели фотографию Канто?
     -- Да, -- говорю я. -- Видел. В школу подсунули мнимого Канто.
     -- Еще  вчера,  --  признается  Босс, --  я  отправил фотографию  моего
экс-слушателя в  службу архивов и в службу криминалистики уголовной полиции.
На всякий случай,
     -- Браво, господин директор!
     Он снисходительно отмахивается от моего комплимента.
     --  Почти  одновременно с фотографией  настоящего Авеля Канто я получил
вот это сообщение.
     Он протягивает мне телеграмму.
     Я быстро пробегаю текст. Вот что там было написано:
     ЧЕЛОВЕК О  КОТОРОМ  ИДЕТ РЕЧЬ НЕКТО ГАНС БЮРГЕР НЕМЕЦКОГО ПРОИСХОЖДЕНИЯ
ИЗВЕСТЕН ПОД КЛИЧКОЙ ГАНС ДИНАМИТЧИК  ТЧК РАЗЫСКИВАЕТСЯ ПОЛИЦИЕЙ  ПЯТИ СТРАН
ТЧК
     Я клаху телеграмму на стол.
     -- Смелый парень, не побоялся сунуться в пасть сыщикам!
     Но директор пожимает плечами.
     --  А  пока у меня есть  моральное  подтверждение  того,  что готовится
покушение. Этот человек подложил бомбу, комиссар!
     И, будто смакуя  эту  мрачную новость, шепчет, четко выговаривая каждый
слог.
     -- В этом заведении заложена бомба.
     -- Поиски что-нибудь дали?
     --  Ничего!  Я  сам  лично  со своими главными  сотрудниками обследовал
маршрут, которым я хочу завтра провести президента.
     Он снимает свои очки,  дует на стекла и тщательно протирает их шелковым
платочком из нагрудного кармана.
     --  Мы  оказались в  пренеприятной  ситуации,  мой  дорогой  друг. Если
произойдет покушение, вы представляете, какой будет скандал? Наша прекрасная
Школа пользуется большим авторитетом  за рубежом.* Начальники полиции других
стран  приезжают со всех концов  земли, чтобы посетить  ее и поучиться нашим
методам.
     --  Господин  директор,  --  решительно  говорю  я,  --  нужно отменить
завтрашний визит,
     Он пожимает плечами.
     -- Вы думаете, что я уже не пытался это сделать! Но уже слишком поздно.
В министерстве внутренних дел мне настоятельно указали на то,  что президент
Рамирес очень  хотел приехать сюда. Его программа была расписана по минутам.
Изменить ничего невозможно, иначе это вызвало бы скандал другого рода.
     Он стучит ладонью по письменному столу.
     -- Ну, и потом, вы представляете,  что значит  сказать  президенту: "Не
входите. Ваше Превосходительство, вас  ожидает бомба?" Нет, нет, надо во что
бы то ни стало выбраться из этого тупика.
     И  тогда одна идея, с большой  "И",  такой  же большой, как  Вандомская
колонна, выстреливает  мне в черепок. Я наклоняюсь над  столом и импульсивно
хватаю руку моего визави.
     --  Господин  директор,  раз  поиски  ничего  не  дали,  остается  одно
единственное средство!
     Он быстро водружает на место очки и смотрит на меня.
     -- Какое?
     --  Послушайте,  --  говорю  я.  --  Давайте   рассмотрим  это  дело  в
хронологаческом  порядке. Мы не  проявляли достаточно  серьезного интереса к
датам,  и  это  была ошибка, потому что  даты  о многом  говорят. Кастеллини
загремел в лестничный проем накануне прибытия Канто (мнимого).
     -- Точно, -- вздрагивает он.
     -- Просто потому,  что  наши противники знали,  что  он знал настоящего
Канто. До  того, как "устроить" свое  покушение,  они  навели  справки, т.е.
операция была тщательно и детально подготовлена. Однако им не было известно,
что еще один из ваших слушателей тоже знал настоящего Канто.
     --Бардан?
     --  Да,  Бардан.  Два дня спустя  после  приезда "новенького" Бардан  в
автобусе  обнаруживает подставку.  У вас в  школе двести слушателей, и нужно
определенное время для того, чтобы они перезнакомились...
     * Совершенно точно. И пусть мена не обвиняют в симпатии к в.н.ш.п.: она
на самой  деле  ЯВЛЯЕТСЯ  одной из самых прекрасных школ Франции. -- Примеч.
авт.
     Сосед Бардана в  автобусе  кричит: "Ба,  это новенький,  Авель  Канто".
Бардан настораживается. Авель Канто --  такую фамилию не  часто встретишь, а
раз  встретив, крепко запомнишь. Он хочет уточнить: "Авель  Канто из Бордо?"
Ему дают утвердительный ответ. Тогда он начинает  по-быстрому соображать. Он
же  сыщик,  Бардан.  Он  вспоминает  Либурн,  настоящего  Авеля  Канто...  и
Кастеллини. Кастеллини его приятель.  И до него внезапно доходит вся правда.
Он  догадывается, что  Кастеллини был  убит  из-за  того, что он знал Канто.
Только из-за этого!
     А он тоже знал  Канто. То, что он  узнает в автобусе,  имеет  для  него
решающее  значение.  Он выскакивает из автобуса и возвращается  в школу. Для
чего?  Чтобы предупредить вас.  Где вы  были в тот день,  господии директор,
когда умер Бардан?
     -- У меня было совещание с парижскими коллегами.
     -- Следовательно,  не имея возможности попасть к вам на прием, он решил
пойти к  себе  и дождаться, когда вы освободитесь. И его  там убили! Какой я
кретин,  что заподозрил  Ганса Бюргера  в  этих  убийствах.  Он единственный
человек, который не мог их  совершить, потому что  его не  было здесь, когда
умер Кастеллини, он находился в автобусе, когда Бардан был отравлен.
     -- Вывод, -- прерывает меня директор, -- убийца по-прежнему среди нас?
     -- Да. Именно это может все спасти.
     -- Как?
     -- Соучастник мнимого Канто знает, что произойдет и как это произойдет.
     -- Вполне вероятно.
     -- Тогда,  господии директор,  выслушайте меня внимательно. Завтра,  во
время  приема,  вы должны  сделать  так, чтобы весь  штат школы был  на этом
приеме,  все:  преподаватели,  слушатели  и технический  персонал.  И вы  их
попросите  всех участвовать  в осмотре  школы,  чтобы оказать  честь  вашему
гостю.
     Биг Босс встает.
     --  Браво!  Понял!  Потрясающе!  --  говорит  он.  -- Вы  думаете,  что
соучастник захочет смыться, чтобы самому не взорваться?
     -- Ну, а как же, поставьте себя  на его место, это же логично? И в этот
момент  я  его и  сцапаю.  Я предупрежу  вас, вы под любим предлогом  должны
будете изменить маршрут, как только наш парень проявит намерение улизнуть. И
у меня останется несколько минут, чтобы заставить расколоться этого молодца.
Положитесь на меня, с помощью моего  доблестного Берюрье, я ручаюсь,  что он
заговорит.
     Едва я  объявляю о своем решении, как в дверь кабинета  кто-то  стучит.
Это Берю. Берю,  но какой.  С искаженным лицом, сконфуженный, изнеможенный и
расстроенный до  глубины  своих костей. Берю, потерпевший полное поражение и
банкротство. Берю, который потерял в себя веру! Берю, который пожирает себя!
Берю, который распадается на части и обращается в жидкость, наконец.
     -- Чем могут служить, дорогой Берюрье?
     Толстый подходит. Серый. Его всего трясет.
     -- Рапорт о моей отставке, господин директор.
     -- Вашей отставке!
     -- Да. Сан-А вам рассказал?
     --  Нет, балда, я ничего не рассказывал, у нас есть более важные  дела,
чем твоя мнимая графиня.
     И, обращаясь к директору:
     --  Во  время  лекции  моего   младшего  товарища  произошел  небольшой
инцидент.  Он  пригласил псевдографиню  на "практическую"  часть лекции,  но
вышеупомянутая персона оказалась  просто  напросто  бывшей  содержательницей
борделя.
     Директор сдерживает улыбку. Но Берю протестует.
     -- А  ты  знаешь, что она на  самом деле графиня? "Она  мне  объяснила,
когда успокоилась,  что  она вышла замуж за одного разорившегося графа. И ты
знаешь, кто этот граф?  Фелиций, та мумия, которая служит  у нее лакеем! Она
откопала его  в  столовой  Армии спасения,  гае  он  подавал  суп  бездомным
бродягам, чтобы заработать на свой. В общем, она вышла замуж  за титул.  Она
призналась  мне, что  разыграла меня, потому  что  я главный  инспектор. Это
могло ей послужить прикрытием, ты понимаешь?
     Бедняга   Берю.  Он   всегда  готов   восхищаться!  Как   это  жестокое
разочарование истерзало его душу и оскорбило его честь!
     --  Но, в общем, ты все равно заимел графиню на своем личном счету,  --
успокаиваю я его.
     Но он не так уж глуп.
     -- Графиня в шкуре  проститутки,  шлюха! Очень здорово. Спасибо! Хорошо
еще, что она не наградила меня прозаической болезнью.
     -- И вы считаете,  что  этот  инцидент может  служить оправданием вашей
отставки? -- спрашивает отходчивый директор.
     --  Да,   --   решительно   отвечает   Берюрье.  --  Я   перестаю  быть
преподавателем  хороших манер.  Как  я могу учить этих  типусов, которые мне
дали кличку Кавалер из Дурдома?
     Это, конечно, невозможно.
     Мы соглашаемся с  этим, и директор принимает отставку очень уважаемого,
но очень кратковременного преподавателя правил хорошего тона.
     Все утро следующего дня Толстый и я с большой тщательностью осматривали
все помещения. Но как я не выворачивал мозги наизнанку, мне так и не удалось
найти предполагаемую бомбу.
     -- Ты думаешь, что он успел ее заложить? -- не выдержав  спрашивает Его
Истерзанное Высочество жалобным голосом выздоравливающего больного.
     --  Вспомни,  что  услышал  Матиас  на  той  вилле, где его  держали  в
заключении. "Во всяком случае, -- сказала  блондинка, --  присутствие  Канто
уже не обязательно, потому что все уже подготовлено". Что, неужели не ясно!
     Он соглашается.
     Мы находимся в зале стрелковой подготовки. Он садится на скамью.
     -- Послушай, Сан-А, я о чем-то думаю...
     -- Тогда ты не зря сел, надо соразмерять свои усилия.
     -- О, кончай издеваться, --  ворчит Обесчещенный. -- Вы говорите бомба!
Ладно... Но как она взорвется?  Как  они  могли до  секунды рассчитать,  что
президент Рамира Рамирес окажется в той или иной комнате?
     Я подскакиваю.  С  ума сойти,  как  такой  тип,  как Берю,  может  ясно
мыслить! Он много не рассуждает, а идет  прямиком  --  нормальным логическим
путем.
     -- Ты совершенно прав, вундеркинд, надо, чтобы кто-нибудь подорвал ее в
нужный момент! О, ты самый настоящий Моцарт в Дедукции!
     -- Ты понимаешь, -- вздыхает он, -- я  думаю, что, в  конечном итоге, я
хороший сыщик, но плохой препод.
     -- Ты не  так  уж плохо  читал  свои лекции, Козленок! Мужики из  этого
выпуска  еще  долго  будут  помнить об  этих  пяти днях лекций  по  правилам
хорошего тона.
     -- Ты думаешь? -- с надеждой в голосе спрашивает Воспламенившийся.
     --  Да,  -- отвечаю я со спокойной душой и чистой совестью, -- я думаю.
Ты с ними говорил нормальным языком и дал им много хороших советов, Толстый.
Потому что ты разумный и простой человек.
     От этих  слов Берю  воскрешается.  Правда, которую  он чувствует в моем
голосе, равносильна для него искусственному дыханию. Он на глазах становится
прежним Берю.
     -- Это так, --  говорит он. -- Я научил их самому главному  -- жить как
честный человек  и  не  слишком ломать себе голову. О, я бы еще много мог им
сказать, если бы ты только знал...
     -- Я догадываюсь!
     -- Послушай, -- вздыхает  он. -- Особенно мне жалко,  что я  с  ними не
рассмотрел вопрос о похоронах.  Но я им напишу из Парижа длинное  письмо. Ты
поможешь мне написать его?
     -- Да, Толстый, я помогу тебе.
     -- Я там объясню  им, что  смерть -- это просто и не надо вокруг  этого
устраивать  кино.  Я,  кода  умерла моя мать, я не одевал по ней траур.  Все
происходило внутри,  в трауре было  мое сердце. Траурные шмотки  -- это  все
ханжество! А  потом  эта мания запрещать возлагать цветы. Венки, я не спорю,
это печаль, но цветы, это так  красиво...  К  тому  же, понимаешь,  что меня
шокирует,  так  это  разные гробы.  Хоккей, что  люди  при  жизни  играют  в
богатство! Но  когда  становятся покойничками, все равны. Если  бы  я  был в
правительстве, я бы издал указ о едином гробе для всех. Одинаковое  сосновое
пальто для  всех. Это  прекрасная форма  для  "жмуриков", Сан-А... Главное в
этом  --  это  чтобы все  уравнялись, до  того,  как попадут на эту  большую
ярмарку  для  клопов.  Нечего  выламываться,   когда  ты  в   горизонтальном
положении.  Тогяа,  может быть, и  похороны не  были бы такими  похоронными.
Слушай, я припоминаю юмористический рисунок Роде Сама. На  нем был нарисован
вдовец,  который на похоронах своей  жены  слушал по транзистору  репортаж о
матче по регби между  Францией и Ирландией. Я вот так вижу правду... Да, вот
так. Мертвые -- это мертвые, а живые -- это живые.
     Задумавшись, он умолкает.
     Я тоже задумываюсь.
     Я  думаю о  бомбе, которая  где-то здесь, недалеко  от нас, таинственно
ожидает свой час.
     После обеда мы все в полном составе (и  при полном  параде) выстроились
на  плацу  для встречи президента  Рамиры  Рамиреса. Здесь, как я  и просил,
собрались все: преподаватели, слушатели, охранники, повара, женщины-служащие
-- все, кончая  садовниками. Директор лично  проверил наличие: отсутствующих
нет, старшина!
     В точно указанное время, потому что это правило не только королей, но и
диктаторов тоже, Его Превосходительство  подруливает на  своем бронированном
лимузине N 24 бис, доставленном пароходом за несколько дней до  его приезда.
Сорок  цилиндров  в  ряд,  шестнадцать  с У-образным  расположением  и  один
усиленный -- из бугназального иридия. Чехлы в  машине из атласа.  В колпаках
колес встроены миниатюрные электронные пулеметы, которые открывают огонь при
нажатии  кнопки "дворников".  Что касается спаренной выхлопной трубы, то это
только  кажется, что она  спаренная, а на самом деле  одна  из хромированных
труб -- самая настоящая дальнобойная базука.
     Двенадцать  мотоциклистов в  парадной форме открывают  кортеж. За  ними
следует  несколько  автомобилей, набитых официальными  лицами.  И лишь потом
движется  машина  президента,  на  которой   на  кончике  антенны  полощется
государственный  флаг  Рондураса.* Замыкают кортеж машины телевизионщиков  и
журналистов.
     Полковник  ди  Бонавалес,   офицер  из   военного  кабинета   Рамиреса,
выпрыгивает из президентского  автомобиля и, не дожидаясь полной  остановки,
открывает дверь своему господину.
     Президент не спеша, стараясь  произвести впечатление (он, без сомнения,
боится  скомкать  его),  выходит  из  машины.  Он  в  точности  такой, каким
изображен на фотографиях: маленький, плотный, лысый, с кофейного цвета лицом
и черными  усами наподобие руля гоночного велосипеда,  с длинными  загнутыми
ресницами и черными, как угли, глазами, которыми он не мигая смотрел на вас,
за что один из родственников, который наблюдал за ним, когда тот подремывал,
дал ему кличку "маленький кондор".
     Если  бы  вы  только  видели  директора  во  время таких  торжественных
церемоний!  Обалдеть  можно!  Непринужденность,  с  которой  он   двигается,
свидетельствует свое почтение  президенту и  произносит в его честь краткую,
но прекрасно составленную приветственную речь. Видя, какой ои невозмутимый и
улыбающийся, слушая, как он  красиво и четко излагает свои мысли, невозможно
себе  представить, что  в гардеробе (или в другом месте)  может шандарахнуть
бомба и что он об этом знает.
     Президент слушает,  кланяется,  долго жмет руку патрону. Под  вспышками
фотоаппаратов. А потом пылким и звонким голосом говорит так:
     --  А  да,  да,  нада, перколатор пер  бева  эль  коснстипасьон. Аррива
Франция.
     Эти  слова  трогают  нас   до   глубины  наших   сердец,   а   у  самых
нечувствительных вызывают на глазах слезы.
     Поскольку  программа   очень  плотная,  сразу  после  этого  начинается
знакомство со  школой. Берю возглавляет колонну, а я ее замыкаю. Мы являемся
в некотором роде овчарками, охраняющими это крупное стадо.
     Мы идем коридорами плотной группой. Осмотр начинается с нового корпуса.
Сначала гимнастический зал, потом библио
     * На котором изображено, я хочу вам напомнить,  полфунта  кофе в  белом
ромбе, вписанном в  красный  круг, помещенный в  зеленый квадрат. -- Примеч.
авт.
     тека  по  юриспруденции.  Затем  музей,  зал  Локара  и  зал  Лякасаня.
Президент Рамирес проявляет большой  интерес к выставке  работ  заключенных.
Особенно привлекают его внимание скульптуры из хлебного мякиша. До того, как
стать  президентом,  он  много  лет провел  в тюрьме,  и,  вполне  вероятно,
проведет там еще  многие годы, если не будет убит при очередном покушении на
его жизнь.
     Из  музея мы идем  в столовую, но Рамиресу как-то наплевать на столы  и
салфетки  в шкафчиках.  Оя  раздраженно говорит: "Да,  да", и мы по-быстрому
переходим в телевизионный салон...
     Нас слишком много, и мы не можем все сразу войти в салон. Большая часть
остается  в  коридоре.  Меньшая толпится  в  дверях, чтобы видеть  и слышать
президента.
     Когда  мы собираемся тоже  войти в салон, кто-то незаметно откалывается
от группы. Этот кто-то направляется в сторону туалета. Я тут же подаю сигнал
тревоги директору, о котором мы  с ним условились. Этот сигнал заключается в
том, что  я должен помахать над кортежем рондурасским флажком и крикнуть "Да
здравствует президент!"
     Берюрье, который тоже заметил, что какая-то особа оторвалась от группы,
устремляется за  ней, а  в  это время директор, с присущим  ему присутствием
духа, изменяет маршрут кортежа, объявив:
     -- До этого, Ваше Превосходительство, я хотел бы вам показать кухню.
     Успокоенный, я  бегу  в туалет  вслед за Берюрье. Он уже  держит  своей
мощной рукой за шею эту особу, которая откололась от кортежа, и лицо которой
приобретает темно-фиолетовый цвет. Человек, о котором идет речь, -- Дюпанар.
Вы хорошо прочли? Дюпа-нар, сторож ночью  и посыльный днем. Дюпанар, славный
старикашка.
     -- Отпусти его! -- говорю я Толстому.
     Берю  подчиняется.  Старикан  ловит  ртом  воздух,  чтобы  восстановить
дыхание.
     -- Вы сумасшедшие! -- негодует он. -- Какая муха вас  укусила, господин
преподаватель?
     Я ничего не отвечаю. Я оглядываю его с головы до ног, изучаю, оцениваю,
прикидываю, рассматриваю, распознаю, вышелушиваю, инвентаризирую, пальпирую,
составляю представление,  копаюсь в  нем, ласкаю, выдвигаю гипотезы, отдаю в
залог  и  принимаю к уплате.  Неужели  этот  старый трясущийся  мужичонка --
убийца?   Неужели  этот   старый   мужичонка   --  соучастник   рондурасских
террористов?
     Как допустить эту возможность?
     -- Вы зачем пришли сюда? -- спрашиваю я.
     -- Пипи, -- причитает он, -- у меня простатит.
     Я  и  Толстый  переглядываемся.  У нас в ушах  тревожно  засвистело. Мы
обмишурились,  а  кортеж  тем временем продолжал  двигаться. Может быть  уже
через одну тысячную секунды все взлетит на воздух! Да, может быть...
     -- Присмотри за ним! -- говорю я Жирному. -- Чтобы с места не двигался!
     И на ухо:
     -- Не делай ему больно, а то тебе нагорит!
     На этом  я прижимаю  локти к телу,  беру  ноги  в руки, смелость  двумя
ладонями, а остальное пинцетом и скачу рысью вдогонку за группой.
     Догнав группу,  я  пробираюсь к заму директора школы господину  Ле Пюи,
рослому,  энергичному и симпатичному парню,  глаза которого рассказывают обо
всем, о чем благоразумно помалкивает рот.
     -- Быстро, -- шепчу я ему на ухо, -- справку на Дюпанара...
     Он не  тратит времени на лишние вопросы. Он знает, что пахнет  паленым,
что дело срочное и что ои может довериться мне:
     --  Это  бывший  моряк  торгового  флота, -- говорит  он. -- Он  немало
пошатался по свету, но вот уже два года, как он не плавает.
     -- Моральные качества?
     Помощник   кривится,--   Он   поддает,  а  когда  заложит,   становится
невыносимым. Мы его держим из милосердия, для выполнения мелких поручений.
     -- Я  умоляю  вас,  --  говорю я,  -- если кто-нибудь  по той  или иной
причине отделится от кортежа, нейтрализуйте его. Я вынужден отлучиться.
     И дорогой неутомимый Сан-Антонио уходит опять.
     Из туалетной комнаты раздаются  стоны. Я врываюсь туда. И вижу Берю. Ои
пылает,  как охваченная пламенем вязанка хвороста. Рукава засучены.  Галстук
на боку.
     На кафельном полу, у его ног, валяется Дюпанар. На черепке здоровенная,
как баклажан,  шишка.  Бровь рассечена.  Он массирует  свой живот.  Причем с
таким  видом, будто  спрашивает себя,  что же у него  там такое  внутри, что
мешает ему смеяться.
     -- Ты видишь, -- шепчет Берю, открывая  кран, чтобы ополоснуть руки, --
я принял решение, Сан-А.
     А так  как я смотрю на него  глазами, полными страшного любопытства, ои
продолжает:
     -- Теперь,  когда  это дело  закончено,  по дороге  в Париж  мы сделаем
небольшой крюк и заскочим в  Брид-ле-Бэн, чтобы поздороваться с моей Бертой.
Когда мужчина  переживает  слишком большое  разочарование и его  переполняют
чувства, он  испытывает  потребность  вернуться к  своей  супружнице и вновь
погреться в тепле своего дома. Мне кажется, что без моей моржихи  время идет
очень  медленно.  И  потом,  я  так  перед ней  провинился,  что  она вполне
заслужила свою долю ласки по высшему счету.
     -- Я одергиваю его:
     --  Ты все переворачиваешь с  ног на  голову. Толстый. Перед  тем,  как
разыгрывать  передо  мной  сцену   "воин  на  отдыхе",  объясни,  что  здесь
произошло.
     Он делает мне знак подойти к самой дальней раковине. В  раковине на дне
лежит  небольшая коробочка,  усеянная  кнопками,  из  нее торчит миниатюрная
антенна. Похоже на транзистор. Но это, тем не менее, не транзистор.
     --  Во время твоего отсутствия мне пришла в голову мысль обыскать этого
старого перечника. И я нашел у него эту штуковину.
     Коща он увидел, что я  его раскрыл, он попытался прокомпостировать меня
вот этим инструментом...
     Он вытаскивает из кармана приличных размеров пистолет 9-го калибра.
     -- Только, -- продолжает он, -- ты меня, Берю, знаешь...
     Меня  переполняют  эмоции.  Я беру его  за  шею и крепко  целую  его  в
шершавую щеку.
     -- Я не только знаю тебя. Толстый, но кроме того,  я  тебе очень за все
это признателен.  Ведь это  ты спас  положение,  мой  старый полишинель, мой
старый  пожиратель  сыров, мой  старый  опустошитель бутылок, ты  один,  мой
дорогой, мой славный сыскарь!

     Эпилог
     (по Святому Берю)
     Мы катим в направлении Брид-ле-Бэн по этой прекрасной и утоляющей жажду
Савойе.
     На  память  школе  Толстый  оставляет  свой  ни  на  что  не  пригодный
драндулет,  такой  же  неприкаянный  и  потрепанный,  как  его  великодушный
хоззян-дароносец.
     Мы помогли нашим  лионским коллегам и,  благодаря показаниям  Дюпанара,
можно  надеяться, что  будет  арестован и  мнимый  Авель  Канто,  и  станет,
наконец, ясно,  что случилось с настоящим!  Бывший  морской бродяга  во всем
признался:  банда рондурасских террористов, пытаясь найти в школе  союзника,
вступила с  ним в  контакт, пообещав за услуги кругленькую сумму. И  Дюпанар
согласился.  Он  провел Долороса в школу,  чтобы  "прикончить самоубийством"
Кастеллини. Он же  заметил Матиаса на  лестнице, когда стоял  на  карауле во
время  этой  операция. Он подумал, что  знаменитый  преподаватель по пулевым
отверстиям видел, как сбросили того, и сообщил об этом  своим "нанимателям",
которые и  попытались  нейтрализовать  Рыжего.  И  это,  по  существу,  их и
погубило.
     В тот  день,  когда  Бардан,  встревоженный  открывшимся  ему  обманом,
вернулся  в  школу,  чтобы рассказать обо всем  директору, в его приемной он
что-то  болтнул  этому  тихому  малому  на   побегушках.   Роковое  стечение
обстоятельств!  Дюпанар понял,  что все  может провалиться. Он  испугался  и
предложил несчастному Бардану пропустить рюмочку "для поднятия духа", и  эта
рюмочка того, собственно, и  погубила.  А поскольку этот типчик  кроме всего
прочего был еще ночным сторожем, мнимый Авель Канто смог совершенно спокойно
установить  свою  адскую машинку! Сначала он  хотел ее спрятать в  санчасти,
потому что это помещение было очень крошечным,  и у него  было больше шансов
поразить  свою  знаменитую  мишень, но мы с Ракре помешали ему. Тогда он был
вынужден искать другое  место и выбрал телевизионный  салон. Он замаскировал
бомбу  в  трубе  подставки   телевизора.  Взорвать  бомбу   должен  был   по
радиопередатчику Дюпанар.
     -- Над чем  ты опять ломаешь голову? -- с тревогой в голосе справляется
у меня Его Высочество.
     Удачно проведя операцию,  он уже как-то забыл о своей крупной  душевной
неудаче.
     -- Я от начала до конца мысленно  пробежал  это дело, Толстый! Я всегда
так поступаю, перед тем как предать дело пыли забвения.
     -- Да, мы не раз о нем вспомним, -- соглашается он.
     -- Да нет,  Берю, наоборот,  мы его  быстро  забудем и выкинем из нашей
памяти.
     -- С графиней будет посложнее! Как она меня унизила, эта дрянь!
     -- Твоя графиня исчезнет из твоего прошлого, как и все остальное. Когда
ты  встречаешься с людьми, вещами, то кажется, что  ты их уже давно знал, но
как только ты с ними расстаешься, кажется, что ты их вовсе и не знал...
     Он пожимает плечами.
     --  Ты прав. Отныне я буду  больше внимания уделять моей Берте. Когда я
так много  говорил о  ней в  своих  лекциях,  до меня  дошло, как  я  к  ней
привязан!
     На  закате  дня мы  останавливаемся  у  гостиницы  "Отельпансионат Пузо
Махатмы Гранди", в которой остановилась  Б.Б. (не путать с  другой  Б.Б.  --
Брижит Бардо).
     Толстый хорошо знает хозяина гостиницы, и тот  по знакомству сделал для
него большую скидку, потому что сезон уже заканчивался.
     Консьерж  сообщает  нам,  посмотрев  на  доску с ключами,  что  госпожа
Берюрье находится  у себя  в  номере, от  чего Мастодонт  приходит  в  дикий
восторг.
     -- Ты отдаешь себе отчет, -- говорит он, смело поднимаясь  по лестнице,
-- моя малютка ведь могла пойти  погулять, но, нет:  она замуровывает себя в
своей  комнатенке,  чтобы  подольше  подумать  о  своем  Александре-Бенуа  и
наслаждаться тем,  что она худеет. Боже милосердный, как же я мог доставлять
неприятности подобной супруге!
     --  Сейчас  ты  искупишь все твои грехи, --  утешаю  я его. --  У  тебя
впереди целая жизнь, чтобы превратить ее жизнь в многоцветный рай.
     Мы  останавливаемся перед дверью с номером 22, что на жаргоне  означает
"атас" (положение жены полицейского обязывает). Тук-тук! Стучит указательным
пальцем толстяк Берю.
     Нам отвечает  взрыв смеха. Тучного, обильного, радостного органического
смеха, который чем-то напоминает  бульканье опрокинутой винной бутылки. Берю
смотрит на меня и улыбается.
     -- Она, должно быть, читает отрывной календарь "Вермо", говорит он.
     И открывает дверь.
     С  первого  взгляда  комната  кажется  пустой, но мы  все-таки решаемся
войти.  И перед нами открывается необычное зрелище. Берта Берюрье, в  ванной
комнате, в одной комбинации, сидит на коленях здоровенного  мужика не  менее
десяти пудов весом. Мужик в одних  плавках.  Никогда  еще такая куча  живого
мяса не сидела на одном биде  (потому что  громила сидит на  биде). Никогда,
никогда  в  жизни  я  не   видел  такого   скопления  сала  в  таком  тесном
пространстве. Ванная  полна серого и пахучего дыма, и все кажется нереальным
в  этом  чаду. На кафельном  полу ванной стоит походная газовая  плитка,  на
плитке  чадящая  сковорода, на  которой в  почерневшем  масле жарятся  около
дюжины сарделек.
     -- Берта! -- вопит Берюрье.
     Она подскакивает и опрокидывает  сковороду. Растекающееся по полу масло
обжигает  ступни  толстокожего ископаемого.  Тот  издает  звук,  похожим  на
мычанье, от которого лопается эмаль ванны  и срывается  воронка душа.  Чтобы
облегчить  страдания  от  ожога,  он  ставит ногу  в умывальную  раковину  и
открывает кран с  холодной  водой.  Пол  его тяжестью раковина  срывается  с
кронштейнов и падает ему на вторую ногу. И он снова испускает дикий рев.
     За это время Берта пришла в себя и с непринужденным видом восклицает:
     -- Какой  приятный  сюрприз!  Вот  чего не  ожидала,  так  не  ожидала,
конспираторы вы мои хорошие!
     Ова  подходят к  нам, пожимает  мне руку,  а своего обалдевшего  мужика
целует в губы.
     -- Я представляю  вам своего  соседа по  номеру  господина Альфонса, --
говорит она.
     Сверхтучный  склоняет в поклоне свой  бюст мамонта. У него двадцать три
спадающих каскадом подбородка и свисающие на грудь щеки.
     --  Мы  с  господином Альфонсом  убиваем время,  -- воркует хват-баба с
курорта  Брид, -- жизнь здесь не  очень  веселая. Ты здесь, так  сказать,  в
одиночестве.
     Голос  господина  Альфонса  напоминает  тоненький  голосок  евнуха  или
сюсюкающей  маленькой девочки.  Он  говорит,  что не хочет  нас  беспокоить,
забирает  свои  штаны  размером  с  воздушный  шар  братьев  Монгольфьер  и,
прихрамывая, репатриируется в свои владения.
     Берюрье  смотрит ему  вслед  и  покачивает  головой  с  видом человека,
который сейчас вот-вот  умрет, или которому обещают, что  через  неделю  его
покатают на яхте.
     -- Хорошенькое дельце! -- вздыхает он.
     Берта подскакивает.
     -- Ты, хам,  ты,  может быть, думаешь, что между господином Альфонсом и
мной что-то  было!  Мы  были  легко  одеты, потому  что  в  гостинице  жарко
натоплено, только лишь поэтому!
     -- Да не в этом дело, -- вздыхает Удрученный.
     Он показывает на валяющиеся на полу ванной сардельки.
     -- За твое несезонное лечение я плачу деньги, Берги, а ты, оказывается,
не придерживаешься диеты и трескаешь эти сардельки!
     Берта раскаивается. Эта добропорядочная душа опускает свои глазки долу.
От чувства  вины и от того,  что ее застали на месте преступления, лоб у нее
покрывается пунцовыми пятнами.
     -- А что  ты  хочешь, Сандри, как бы  ты  ни  хотел похудеть,  но  одна
столовая ложка натертой моркови  и одно яблоко  -- это  согласись, не  ужин.
Разве после такого ужина будет хороший сон?
     Ошеломленный Берю недоверчиво бормочет:
     -- Ложка натертой моркови и одно яблоко?
     --  Ну  да,  и ничего  больше!  Кроме этого,  я ничего  больше не ем, я
режимлю, --  подтверждает она. -- Вот, посмотри, на  ночь у меня всего  литр
минералки "Брид"!
     Он недоверчиво всматривается в нее.
     -- А ты,  вроде, поправилась, Берта, -- спокойно и с упреком бросает он
ей.
     -- Да нет же, -- лукавит она.
     -- Да!  -- безапелляционно заявляет Берю. -- Сан-А может подтвердить. У
тебя увеличилось водоизмещение. Я так думаю: вся эта водичка -- туфта!
     -- Ты в своем уме! -- возмущается Б.Б. -- Она волшебная!
     Тут  Берю  замечает весы. И  забирается  на них. Затем вытягивает руку,
берет  бутыль с  волшебной  водой  и,  подавляя  отвращение,  одним  глотком
опустошает ее. После этого он ставит посуду на место и смотрит на шкалу.
     --  Причина понятна, --  говоритон. -- Вместо того, чтобы  похудеть,  я
поправился на целое кило! Ты едешь с нами, Берта! Собирай чемоданы!
     Она  понимает,   что  протестовать  бесполезно,   и  подчиняется.  Берю
собираете  пола  рассыпанные сардельки  и кладет  их опять на  сковороду. Он
усаживается на  биде, ставит сковороду на  хромированный табурет ванной  и с
жадностью начинает поедать их. По его губам течет жир.
     -- Ты хочешь? -- спрашивает он меня.
     -- Нет, иначе я не буду ужинать.
     Он пожимает плечами.
     -- Слабак ты! А у меня закуской аппетит не перебьешь!
     Расправившись  с  первой  сарделькой,  он рукавом  вытирает  рот и  без
всякого злого умысла говорит своей достопочтенной подруге:
     -- Я не хотел тебя унижать,  Берта,  нет, не хотел, но  ты готовишь  их
хуже, чем раньше. Ты что, не помнишь наши сардельки, лапуля?
     По его добрым  разрумянившимся щекам текут слезы. Может быть, от  того,
что сардельки горячие? А почему нет?
     Я  сажусь возле него на край ванны. И с восторгом и нежностью смотрю на
него. Я кладу свою руку на его могучее плечо изголодавшегося человека.
     -- Я тебя очень люблю. Толстый, Ты настоящий мужик...
     -- Ты думаешь?  -- с клекотом  в горле  выдавливает он,  расправляясь с
третьей сарделькой под гипнотизируюшим взглядом наказанной супруги.
     -- Да,  ты незлопамятный и потому нестрашный, Берю.  Ты  сознаешь  себя
мужчиной и стараешься им быть, всей  твоей  кровью и всем твоим  сердцем. Ты
хохочешь и ешь потому, что это вкусно и  доставляет тебе радость. К  тому же
ты не из тех  людей, которые воображают себе, что зеркало может им составить
компанию! О,  Берю... Берю  на всю жизнь! Берю, чудом выживший  в некрополе!
Берю, пахнущий чесноком и  винищем,  и  вместе  с тем  остающийся  пророком,
изрекающим  непреложные истины!  О,  Берю, друг  наш,  оставайся  с  нами до
скончания  века, о, ты,  знающий, что  такое жизнь, ты, знающий,  что  такое
любовь, и более того, что такое дружба!
     Он  терпеливо  слушает  мое  лирическое  отступление  и  пожирает  свою
четвертую сардельку. Он всматривается  в меня недоверчивым  и подозрительным
взглядом, пробуя  на  бегающий  зрачок мою искренность. А потом смиренно,  с
видом человека, принимающего приношение, берет очередную сардельку.
     -- Что ты хочешь, -- бормочет он, -- такой уж я есть!


ПОСЛЕСЛОВИЕ


     Кто такой Сан-Антонио?
     Этот   вопрос  может  быть   адресован  не  только   советскому,  но  и
французскому читателю. Советский  читатель,  за исключением тех, кто владеет
французским  языком  и  профессионально  занимается или  изучает французскую
литературу, впервые встречается  с этим автором,  поскольку  это  первая его
книга, переведенная на русский  язык, и первое знакомство с его творчеством.
Поэтому этот вопрос остается для него открытым.
     Большинство  французов  ответят, что  это автор и  главный герой  серии
детективных  романов.  И  лишь  немногие  скажут,  что  Сан-Антонио  --  это
псевдоним, а настоящая фамилия автора Фредерик Дар.
     Фредерик Дар -- романист, сценарист и деятель кино, родился в 1921 году
во Франции в небольшом городке Жалье. Свой писательский  путь он  начинает в
Лионе  в качестве журналиста одной из газет. Но известность к нему  приходит
как к автору детективного романа. С 1950 года он  пишет не менее 3-4  книг в
год  и к  настоящему  времени опубликовал  около 200  книг,  которые  изданы
десятками миллионов экземпляров.
     Под своим настоящим именем он опубликовал  всего четыре книги: "Подонки
отправляются  в  ад",  "Палач  плачет",  "Ты  --  злюка",  "Грузовой  лифт".
Остальные  написаны под псевдонимом  Сан-Антонио. Наиболее известные из них:
"Стандинг", "История Франции глазами Сан-Антонио", "Берю и его дамы".
     Главные  герои  его   детективных  романов  --  это  комиссар   полиции
Сан-Антонио,  от имени  которого  ведется  повествование,  и  его  помощник,
главный инспектор полиции Алексаидр-Бенуа Берюрье. Это два антипода. С одной
стороны,  Сан-Антонио  --  умный,   интеллигентный,   элегантный,   блещущий
остроумием, обаятельный  человек, легко покоряющий женские  сердца и  так же
легко  и  непринужденно  распутывающий самые  запутанные  преступления.  И с
другой стороны, его полная противоположность Берюрье  -- деревенский парень,
выросший от рядового полицейского  до инспектора  полиции.  Этот  человек не
блещет умом, и в то же  время не лишен житейской мудрости, не образован,  но
имеет  богатый  жизненный  опыт,  не  воспитан, но стремится  все делать  по
правилам хорошего тона, неряшливо одет, но любит красиво  одеваться, грубый,
но добрый по  натуре,  равнодушный  к  женщинам, но  иногда воспламеняющийся
страстью, массивный, внушительных габаритов, питает большую слабость к еде и
вину,  верный товарищ,  храбрый  человек,  исполнительный  и  добросовестный
полицейский.
     Детективная сторона романов Сан-Антонио только фон,  на котором автор в
пародийной  форме описывает  окружающий  мир: "дерьмовые  бутерброды жизни",
"всеобщий идиотизм", духовную нищету людей, страх  перед  смертью. Главное в
его произведениях  не  сам детективный сюжет  -- он в объеме  каждого романа
занимает незначительное  место --, а  пространные отступления,  в которых он
описывает различные стороны  нашего бытия, где  рядом  уживается грустное  и
смешное, трагичное и трагикомичное. Стремясь уйти от литературной безликости
языка,  автор  создает свой  собственный,  не  похожий на других, "рельефный
язык", насыщенный  диалектными и жаргонными  словами, емкими, выразительными
метафорами и эпитетами, образными ассоциациями, каламбурами, которые придают
его стилю необычайную сочность и образность.


Оглавление


     Введение
     Папа встречает Маму.
     Глава первая
     В которой Берюрье раскрывает причины,
пробудившие в нем интерес к правилам
хорошего тона
     Глава вторая
     В которой Берюрье приводит меня в храм
светских манер и как он себя в нем ведет
     Глава третья
     В которой визит дружбы имеет самые
серьезные последствия
     Глава четвертая
     В которой Берюрье, выполняя особое задание,
перенацеливается на педагогику
     Глава пятая
     В которой Берюрье и я начинаем каждый в
отдельности новую жизнь
     Глава шестая
     Первый урок Берюрье: объявление о
рождении ребенка, выбор имени,
уведомительные письма, выбор крестного
отца и крестной матери, крестины
     Глава седьмая
     В которой происходит нечто темное
     Глава  восьмая
Второй урок Берюрье: как воспитывать детей,
принятие причастия
     Глава девятая
     В которой происходят небанальные вещи
     Глава десятая
     Третий урок Берюрье: отрочество и помолвка
     Глава  одиннадцатая
В которой все становится еще сложнее
     Глава двенадцатая
В которой продолжается Глава одиннадцатая
     Глава тринадцатая
В которой Берторье рассказывает о женитьбе
     Глава четырнадцатая
В которой ситуация начинает проясняться
     Глава пятнадцатая
В которой Берта делает обзор светских манер
     Глава пятнадцатая   (бис)
В которой Берю и его графиня вместе делают
обзор правил хорошего тона до того момента,
пока Берюрье не испытал страшное разочарование
     Глава шестнадцатая
В которой все проясняется
     Эпилог
(по Святому Берю)
     Послесловие
Кто такой Сан-Антонио?