Историческая повесть
---------------------------------------------------------------------
Книга: С.Н.Сергеев-Ценский. Собр.соч. в 12-ти томах. Том 4
Издательство "Правда", Библиотека "Огонек", Москва, 1967
OCR & : Zmiy ([email protected]), 25 октября 2002 года
---------------------------------------------------------------------
Вице-адмирал Ушаков твердыми шагами ходил по своей обширной каюте на
флагманском линейном корабле "Св. Павел" и диктовал старшему флаг-офицеру
Сорокину, капитану 2-го ранга, приказ по всей объединенной русско-турецкой
эскадре, бывшей под его начальством при осаде французской крепости на
греческом острове Корфу.
- Пиши, - говорил он, - так: "Объявляю по эскадре, мне вверенной, что
генеральный штурм крепости назначается мною на восемнадцатое февраля..." На
восемнадцатое февраля, да... Тут поставь точку... "Артиллерийские действия
открыть... открыть... едва рассветет, но с тем, однако, расчетом... дабы
видны были всем цели... цели для орудийной стрельбы... дабы... дабы ни один
снаряд не был пущен зря, на ветер... поскольку снарядов имеем в крайней
степени мало..."
Приказ писался на толстой синей бумаге, тряпичной, весьма добротной; но
гусиным пером, очень слабым при нажиме и поэтому делавшим кляксы, недоволен
был крепыш Сорокин, человек лет сорока трех. Он вытер его, воткнул в
разрезанную сырую картофелину, посмотрел на кончик его на свет, падавший из
люка, и сказал, слегка приподнявшись:
- Перо очинить надо, Федор Федорович.
- Эка, досада какая! Ну, чини, если надо!
Ушаков был уже в летах, - недавно перед тем ему исполнилось пятьдесят
четыре года, но сколько его ни помнил Сорокин, он не замечал в нем никаких
изменений.
Достаточно высокий, притом державшийся всегда прямо, с покатыми, но не
узкими плечами, грузен он никогда не был, но и с тела не спадал; в привычках
своих был неколебимо тверд: ежедневно брился, чего требовал от всех во
флоте; перед обедом выпивал чарку анисовой водки, находя ее полезной для
здоровья; женщин на суда не допускал. Если же случалось, что со своими
женами приходили, например, высокопоставленные особы и это посещение нельзя
было никак предотвратить по причинам дипломатическим, даже политическим,
Ушаков сам после того обходил с кадилом корабль и окуривал его ладаном.
Родившись в глуши Тамбовской губернии, в лесном Темниковском уезде, он
подростком, еще до поступления в морской кадетский корпус, хаживал на
медведя с рогатиной. Семья была бедная, хотя и дворянская; никаких нежностей
он не видел и в детстве, а корпус того времени был учебным заведением
чрезвычайно суровым, да и научиться там многому было нельзя. Но Ушаков
полюбил всей душой море, и море полюбило его, подарив ему много громких
побед.
Однако и ему, морскому Суворову, никогда раньше не приходилось брать
крепостей, а крепость на острове Корфу считалась неприступной.
Пять цитаделей ее высились на огромных утесах с крутыми боками.
Генуэзцы и венецианцы, искусные каменотесы, несколько десятилетий долбили
там скалы, проводя в них подземные галереи, устраивая казематы, рвы и валы.
Шестьсот пятьдесят орудий размещено было на крепостных батареях, кроме
больших береговых, охранявших крепость с моря.
Четыре с лишним столетия простояла эта крепость, заставив уважать своих
строителей, и весь мир с недоумением и усмешкой следил, как русский
вице-адмирал сначала блокировал ее, потом приступил к осаде и вот теперь
готовился взять ее штурмом. Это казалось всем бессмысленной дерзостью, за
которую будет жестоко наказана русская эскадра. Но за время блокады и осады
было много дней, когда то же самое казалось и самому Ушакову.
Он привык, правда, побеждать с меньшими силами, чем у противника,
иногда даже с меньшими вдвое, но морские сражения долгими не бывают; в них
маневрирование судов, умение матросов быстро управляться с парусами и метко
стрелять из орудий решали дело в несколько часов.
Здесь же, в Ионическом море, русский адмирал, командир турок и
албанцев, осаждающий французов в венецианской крепости, устроенной на
греческом острове, попал в очень сложную и трудную обстановку.
Венецианской корфинская крепость была еще всего только полтора года
назад, но Наполеон Бонапарт, генерал революционной Франции, начал уже тогда
перекраивать карту Европы. Его победы над войсками такого сильного
государства, каким была тогдашняя Австрия, заставили австрийского императора
подписать в Кампо-Формио, в 1797 году, очень невыгодный для него мир, по
которому отошла к Франции вся Ломбардия, а маленькая республика дожей,
Венеция, пришлась тогда просто Франции под межу. Она была поделена между ею
и Австрией так, что за Францией остались Ионические острова и часть
Далмации, населенная албанцами, а город Венеция и ближайший к ней кусок
Далмации отошли к Австрии, чтобы несколько утешить ее за потери всей
Северной Италии, долгое время бывшей под ее властью.
За три года до того завоевана была французами Голландия и названа
республикой Батавской; Ломбардия же получила название республики
Цизальпинской. Но французская армия шла уже дальше в глубь Италии,
опрокидывая алтари и троны, и ошеломленная Европа принялась деятельно их
спасать, отзываясь на вопли Австрии.
Екатерина II умерла во время приготовлений к войне с Францией, но ее
сын и наследник Павел бурно выступил на помощь австрийскому императору,
послав ему сухопутные войска с Суворовым во главе и Черноморский флот,
предводимый Ушаковым.
Он писал своим полномочным министрам при дворах Вены и Берлина:
"Оставшиеся еще вне заразы государства ничем столь сильнее не могут
обуздать буйство сея нации, как оказательством тесной между ними связи и
готовности один другого охранять честь, целость и независимость".
Балтийская эскадра была также послана им в помощь Англии, а Турция сама
приоткрыла перед черноморцами ворота Босфора и Дарданелл, так как была
напугана экспедицией Наполеона в Египет, входивший тогда в состав
Оттоманской Порты.
Так случилось, что совсем недавний враг России, султан Селим III, сам
обратился в Петербург за помощью, и вице-адмирал Ушаков, победитель
нескольких турецких капудан-пашей, один за другим выступавших против него на
Черном море, сделался желанным гостем в Константинополе, а французский
посланник был заключен в знаменитый Семибашенный замок, и даже дом
французского посольства тогда разграбили и сожгли.
В эскадре Ушакова было шесть линейных кораблей и семь фрегатов. Этикет
не позволял такой высокой особе, как султан, посетить обычным порядком
русские суда, и Селим переоделся в платье простого боснийца и на шлюпке
кружил около этих грозных кораблей, неоднократно громивших его флот.
Сам же Ушаков сделался почетнейшим гостем столицы султана. Ему охотно
показывали доки и эллинги, где чинились поврежденные им же суда и строились
новые; его торжественно встречали всюду, где только ему хотелось побывать.
"Во всех местах оказаны мне отличная учтивость и благоприятство, также и
доверенность неограниченная", - доносил тогда он Павлу.
Для совместных действий против огромного французского флота под
начальство Ушакова дано было султаном пятнадцать крупных судов под командой
полного адмирала Кадыр-бея, но с тем, чтобы этот адмирал был в подчинении у
вице-адмирала Ушакова и у него бы учился, как надо побеждать.
Турки называли Ушакова "Ушак-паша" и слушались его беспрекословно.
Султан подарил Ушак-паше золотую табакерку с бриллиантами, а его
матросам-черноморцам кучу червонцев, так как они должны были теперь защищать
Константинополь от французов.
Приманчивы были Ионические острова для всех в Европе, кто имел
достаточно силы. Семь больших: Корфу, Кефалония, Занте, Чериго, Паксос,
Левкас и Итака, воспетая Гомером в "Одиссее", а также несколько мелких, -
прекрасно были они расположены между Грецией и Италией, и очень нравились
Турции, лелеявшей тайную мысль их прикарманить.
Но о том же самом мечтала и Австрия, чтобы стать уже полной наследницей
приказавшей долго жить республики дожей. В то же время и Англия, третья
союзница России, отнюдь не хладнокровно смотрела на эти живописные острова.
Английский адмирал Нельсон, незадолго перед тем разбивший французский флот
при Абукире, против дельты Нила, теперь приступил к блокаде острова Мальты,
мимоходом, по дороге в Египет, захваченного Наполеоном у рыцарей
Мальтийского ордена. Он просто не успел предложить ионийским грекам
покровительство британского флага: у него было много другого дела и мало
возможностей раскидывать туда и сюда свои ограниченные силы.
С другой стороны, ионийцы были такие же православные христиане, как и
русские, а мальтийские рыцари уже обратились за покровительством к Павлу и
предложили ему титул "великого магистра" Мальтийского ордена, так что Павел
облекся в пышный пестрый далматик великого магистра и не прочь был также
оказать покровительство своим единоверцам на Корфу, Кефалонии, Итаке и
других островах.
Таковы были сложные причины того, что Ушаков, во главе соединенной
эскадры почти тридцати крупных судов, не считая мелких, с экипажем в шесть
тысяч человек и с небольшим десантным отрядом, очутился к осени 1798 года в
Ионическом море и принялся очищать острова от французских гарнизонов.
Сначала все шло успешно. Стояла прекрасная погода; на островах, кроме
Корфу, гарнизоны были небольшие, защищались они слабо, и не прошло шести
недель, как на них красовались уже русские и турецкие флаги. Но с Корфу так
быстро справиться было нельзя, тем более что французы, как о том то и дело
возникали слухи, готовились освобождать занятые острова и снаряжали для
этого большой флот в Тулоне.
Наступил декабрь. Всем известно, что такое зимняя кампания на суше, а
зима на море, хотя и на таком южном, как Ионическое, была на этот раз
особенно сурова. Частые бури трепали огромные корабли, как лодки; проливные
дожди сменялись обильным снегом; а между тем сходить с судов на берег было
нельзя, так как суда вели блокаду и всегда можно было ожидать нападения на
них французской эскадры.
Однажды в темную ночь через кольцо блокады к крепости прорвалась
бригантина и стала в гавани на якорь рядом с бывшими там военными судами:
французским семидесятичетырехпушечным кораблем "Женере", небольшим фрегатом
"Ла Брюнь", бригом, бомбардой и десятком галер, а также и английским
фрегатом "Леандром", нечаянно захваченным французами перед приходом сюда
эскадры Ушакова.
"Леандр" был послан Нельсоном в Англию с донесением о победе при
Абукире, но встречен в море гораздо более мощным кораблем "Женере",
уцелевшим от абукирского разгрома. Бой между "Леандром" и "Женере" был
жестокий, но большая убыль людей убитыми и ранеными заставила экипаж
"Леандра" сдаться. "Женере" привел фрегат на буксире в гавань крепости
Корфу, и теперь они стояли борт о борт.
Велико же было изумление Ушакова, когда в одно утро он не увидел в
гавани ни "Женере", ни прорвавшейся сюда бригантины: они ушли, вычернив
паруса.
Это был позор для блокирующей эскадры, но нужно было знать, в каких
условиях протекала блокада.
Незадолго перед тем Ушаков послал донесение Павлу: "...Скоро от
совершенного уже неимения провианта находиться будем в крайне бедственном
состоянии, и, чем пропитать людей, способов не нахожу... А притом люди в
эскадре, мне вверенной, крайнюю нужду терпят, не имея платья и обуви, не
получив оных за нынешний год, и, как обмундировать их, средств не нахожу,
потому что в здешнем краю ни мундирных материалов, ни обуви даже за весьма
дорогую цену достать невозможно; да и на выдачу жалованья почти за целый год
денег я еще в наличии не имею".
Как же это случилось, что русские моряки были посланы удивлять
подвигами Европу без провианта, без запасной обуви и одежды и даже без денег
на жалованье? Павел считал, что обо всем этом должен был позаботиться султан
Селим III, раз он сам обратился за помощью. Но Порта всячески задерживала
выдачу провианта и денег даже и для своей эскадры, тем более нечего было и
ждать от нее этого экипажам русских судов.
Освобожденные от французов острова были богаты пшеницей, но торговые
люди на них просили за эту пшеницу небывалые цены. Для пошивки обуви
матросам пришлось покупать кожи и устраивать на судах сапожные мастерские, а
матросские куртки выкраивать из греческих капотов.
Снарядов для орудий тоже было в обрез, и Ушаков приказывал во время
осады всячески беречь их для решительной атаки.
Что же было в таком случае у прославленного русского адмирала? Только
свои матросы и солдаты небольшого, в пятьсот человек, десантного отряда,
привезенного из Севастополя. О них писал Ушаков впоследствии так:
"Наши люди, от ревности своей и желая угодить мне, оказывали на
батареях необыкновенную деятельность: они работали в дождь, в мокроту, в
слякоть, или же обмороженные, или в грязи, но все терпеливо сносили и с
великой ревностью старались".
Приказ о штурме был передан по всем русским и турецким судам
объединенной эскадры под великим секретом.
Он был немногословен, этот приказ, так как все, что нужно было сделать
для штурма, было уже сделано: костер был сложен, - оставалось только выбить
в него искру, чтобы он вспыхнул.
Корфинская крепость была сильна не только сама по себе: все подступы к
ней как с моря, так и с суши были укреплены тщательно.
С моря - весь берег и острова вдоль берега ощетинились батареями, а
самый большой из островов - Видо - имел даже и свой гарнизон в пятьсот
человек. Всюду вдоль берега в каменистое дно моря были вбиты мачты,
соединенные железными цепями для того, чтобы воспрепятствовать высадке
десанта. Десятилетиями трудились тут люди, чтобы выдержать любую осаду, но
всего только четыре месяца прошло с тех пор, как появился в виду крепости
русско-турецкий флот, и Ушаков уже отважился на приступ твердыни, которую
никто не мог взять в течение нескольких столетий.
Конечно, нужна была ему большая уверенность в своих силах, чтобы не
осрамить ни свой русский флаг, ни доверенный ему флаг турецкий, ни честь
России и Турции, ни свою личную честь. Приходилось еще и спешить со штурмом,
так как французы готовились, по слухам, идти из Анконы на выручку гарнизона
Корфу с десантным отрядом от трех до десяти тысяч человек, между тем как
вполне достаточных и надежных войск для штурма Ушаков не имел.
Он писал об этом и в донесении Павлу:
"Если бы я имел один только полк русского сухопутного войска,
непременно бы надеялся я Корфу взять, совокупясь вместе с жителями, которые
одной только милости просят, чтобы ничьих войск, кроме наших, к этому не
допускать".
Добровольцев из греков на острове почему-то становилось все меньше и
меньше, вооружение их - все хуже... И только когда один из подвластных
султану пашей, имевший свое войско, прислал по приказу Селима четыре тысячи
албанцев, Ушаков почувствовал почву под ногами.
Батареи судовых орудий были уже установлены на острове и действовали по
крепости; оставалось только под прикрытием огня с кораблей и фрегатов
высадить достаточной силы десант, чтобы захватить сначала форпост крепости -
остров Видо, а потом и самую крепость.
Все необходимое для штурма было наготове. Свыше ста сигналов флагами
было придумано Ушаковым, чтобы передавать с флагманского корабля приказания
и всем судам в море и десантным отрядам на берегу в день штурма.
Но он готовился не только руководить боем; ни одно сражение из всех, им
данных, не обходилось без его личного участия в нем, и корабль "Св. Павел"
обычно брал на себя труднейшую задачу. Это был уже несколько старый корабль,
который и строился в Херсоне, - еще при Потемкине, - под наблюдением самого
Ушакова, и поступил потом под его команду, так как был он тогда уже
капитаном 1-го ранга.
Другие корабли, спущенные в воду с Херсонской верфи в том же 1784 году,
частью были разбиты и потоплены, частью были приведены в ветхость
проволочным червем, в изобилии водившимся в севастопольских бухтах; но свой
шестидесятишестипушечный корабль Ушаков раньше, чем другие суда, спас от
червя, обив его подводную часть медными листами.
Суровый с виду, Ушаков трогательно любил это свое создание.
Корабли при Потемкине строились в самом спешном порядке, из леса,
которому не давали просохнуть, по старым чертежам, заранее обрекавшим их на
тихоходность, и Ушаков, хорошо сведущий в деле постройки судов, сам
просиживал долгие дни над чертежами, сознательно оттягивал срок выпуска
корабля, чтобы дать возможность просушить для него доски.
В каждую мелочь при этой постройке вникал он, зато корабль вышел и
наиболее ходким и наиболее способным к маневрированию, не говоря уже о том,
что на нем была лучшая во флоте команда.
"Св. Павел" вышел показным кораблем. На нем любил бывать Потемкин,
когда приезжал из Херсона в Севастополь; им же в первую голову щеголял он,
когда принимал в Крыму Екатерину.
Тогда "Северной Семирамиде" вздумалось беседовать не только с самим
Ушаковым, но и с одним из матросов его корабля - Филатом Хоботьевым. Она
была тогда довольна всем, что видела: и только что завоеванным Крымом, и
только что построенным флотом, и голубым морем, и солнечным ласковым днем, и
больше всего собою лично, преодолевшей долгий древний путь "из варяг в
греки" по Днепру, мимо Киева. Блистательно улыбаясь, как крымское солнце,
обратилась она к Хоботьеву:
- Что, матрос, не ждали, должно быть, меня здесь, в Крыму, а я вот
приехала на вас, матросов, посмотреть!
Богатырски сложенному Хоботьеву нужно было что-то ответить, раз
обратилась милостиво к нему сама императрица, рядом с которой высился, как
матерый дуб, одноглазый Потемкин и позади которой стояла такая огромная,
такая раззолоченная свита... Толстая бычья шея Хоботьева от необычной работы
мысли налилась кровью, он выкатил глаза, перебрал сухими губами и выпалил на
весь корабль:
- От эфтакой царицы всего можно дождаться, ваше величество.
Всех в недоумение поставил этот матросский ответ, и прежде всех самое
императрицу. Она обратилась по-французски к Потемкину, - счесть ли за
комплимент такие слова, и тот ответил ей по-русски:
- Разумеется, матушка царица, это - комплимент - и даже комплиментище,
притом же от чистого сердца.
После этого разъяснения светлейшего князя Тавриды Екатерина,
улыбнувшись, церемонно наклонила голову в сторону Филата Хоботьева и пошла
дальше, и все, кто был в ее свите, сочли своим долгом милостиво поглядеть на
столь речистого и столь ловкого комплиментщика и улыбнуться благосклонно,
следуя дальше.
Теперь Хоботьев был боцманом корабля. Для него, как и для самого
Ушакова, "Св. Павел" стал родным домом.
В том же 1787 году, когда приезжала в Крым Екатерина, турки начали
новую войну за тот же Крым и за все вообще берега Черного моря, отвоеванные
Россией. Русский посол Булгаков был посажен немедленно в Семибашенный замок,
а турецкий флот появился в Черном море.
Энергичный приказ пришел тогда из Херсона в Севастополь от Потемкина
графу Войновичу, контр-адмиралу, командовавшему флотом:
"Подтверждаю вам собрать все корабли и фрегаты и стараться произвести
дела, ожидаемые от храбрости и мужества вашего и подчиненных ваших. Хотя бы
всем погибнуть, но должно показать свою неустрашимость к нападению и
истреблению неприятеля. Где завидите флот турецкий, атакуйте его во что бы
ни стало, хотя б всем пропасть".
Флот тогда действительно едва не пропал весь, но не от турок, а от
сильнейшего шторма. Его раскидало у берегов Болгарии так, что один корабль
утонул со всей командой, другой шесть суток носило по морю, пока не загнало,
наконец, в Босфор, как подарок аллаха; только распорядительность Ушакова и
усилия послушных ему матросов, таких, как Хоботьев, особенно тогда
отличившегося, спасли корабль. От этого и командиру и команде он сделался
еще дороже, как становится дороже матери ребенок, которого она неусыпными
заботами спасает от смертельной болезни.
Ушаков во всех боях неизменно применял одну тактику: "Св. Павел" с
самого начала шел на сближение с адмиральским кораблем противника и осыпал
его таким частым и таким метким градом снарядов, что очень быстро выводил из
строя и обращал в бегство; а победитель тут же переводил весь свой огонь на
следующий сильнейший корабль и долбил его, пока он не поворачивал следом за
адмиральским.
Испрашивая награды для команд судов своего отряда, Ушаков однажды
писал: "Я сам удивляюсь проворству и храбрости моих людей: они стреляли в
неприятельский корабль с такою сноровкой, что казалось, что каждый учится
стрелять по цели. Прошу наградить команду, ибо всякая их ко мне доверенность
совершает мои успехи. Равно и в прошедшую кампанию одна только их ко мне
доверенность спасла мой корабль от потопа, когда штормом носило его по
морю".
Командир удивлялся проворству и храбрости своих команд, команды
удивлялись проворству и храбрости своего командира, и 18 февраля 1799 года
им, приходившим в удивление друг от друга, предстояло взять крепость,
неприступности которой несколько столетий удивлялся весь мир.
В корфинской крепости известно было все, что делалось на кораблях
эскадры, на острове Корфу и на других островах.
Когда узнали там, что вполне благополучно прорвали блокаду и были вне
опасности от погони "Женере" и лихая бригантина, экспансивные французы,
высыпав наружу из укреплений, так громко аплодировали их успеху и так
вызывающе кричали "браво", что Ушаков только залпами из орудий нескольких
кораблей перекрыл их радость.
Гарнизон крепости был снабжен в избытке, и если там, на крутобоких
голых скалах, не было колодцев, то были объемистые, высеченные в камне
цистерны для хранения дождевой воды, в которой теперь, зимою, не было и не
могло быть недостатка.
Командовал трехтысячным гарнизоном генерал Шабо, один из многих
талантливых людей, выдвинутых французской революцией. Он не опасался за
крепость и раньше, когда же удался побег "Женере" и бригантины, он перестал
сомневаться и в том, что русский адмирал не в состоянии штурмовать крепость:
если силы блокирующего так слабы, что позволили дважды прорвать блокаду;
если он, осаждающий, терпит гораздо большие лишения, чем осажденный; если,
наконец, из Тулона, куда должен был в скором времени прибыть "Женере",
пришлют достаточной силы флот, о чем просил Шабо, то откуда же и было
взяться сомнению в своей несокрушимости?
В тех прокламациях, которые очень часто сочинял красноречивый Шабо для
корфиотов, он не скупился на мрачные краски, когда изображал, что с ними
сделает Ушаков, если они неразумно вздумают помочь ему победить французов.
Он рисовал дело так, что корфиоты, как и все греки других островов, будут
переданы тогда в полную власть туркам, а турки их начисто ограбят и вырежут.
Прокламации читались и горячо обсуждались в городе и в окрестных
селениях; число желающих сражаться с французами становилось все меньше,
отношения их к Ушакову все подозрительней.
Идеи свободы, равенства и братства уже успели проникнуть к ним и
взволновать тихую воду жизни ионийцев, но они были потомки тех, которые еще
на заре истории человечества испробовали все формы правления.
На Корфу, как и на других островах, шла в это время если и не слишком
жестокая, все же вполне заметная борьба за жизненные блага, и богатые и
знатные среди островитян не ложились спать, не имея оружия под руками и
надежной охраны около своих домов.
Однажды к Ушакову на корабль была допущена депутация от корфиотов -
около двух десятков человек. Это были люди скорее бедные, чем среднего
достатка. Лица их были суровы, одежда только пыталась казаться праздничной,
так как надета была для исключительного момента. Но все же они были
чрезвычайно живописны, эти корфиоты.
С обветренными солеными морскими ветрами лицами, с орлиными носами,
воинственно усатые, в круглых, низких суконных шапочках с красными и синими
кистями, в коричневых и синих расшитых во всех направлениях шнурками
курточках, коротких, похожих на жилеты, и в широких шалевых коричневых или
цветных кушаках, за которыми заткнуты были пистолеты, и ятаганы, и сабли, -
у каждого свой арсенал, - они поднялись со своей шлюпки по трапу на палубу,
где и выстроились было по-солдатски, но Ушаков пригласил их в свою
кают-компанию и приказал подать каждому чашку кофе, так как понял, что они
явились для серьезного разговора.
Ушаков не знал ни одного иностранного языка и разговор, который
действительно был серьезным, вел через переводчиков.
Греки заранее из своих выбрали старика, который мог бы говорить с
русским адмиралом, и тот после нескольких приличных случаю фраз сказал,
осторожно выбирая слова:
- Мы - люди темные, мы мало знаем, что такое Россия... Мы знаем, - это
большая, очень, очень большая страна... Там много людей, очень много.
Поэтому там император! (Тут он поднял палец в знак почтения, помолчал и
продолжал.) Там, в России, нельзя без императора, но острова наши - малы, и
нас, греков, на островах не так много, как русских в России... Нас всего
едва-едва двести тысяч... Для нас здесь им-пе-ра-тор - это большая нам
честь, - мы не стоим... И если даже король, - мы тоже не стоим... И если
князь даже, - все равно не стоим.
Все греки-депутаты согласно качнули при этих словах старика головами и
пытливо повернули их к русскому адмиралу.
Ушаков понял, о чем беспокоятся эти люди, и сказал твердо:
- У вас я думаю устроить республику.
- Так! - тут же отозвался старик.
- Так! Республику! - радостно поддержали остальные.
Только после этого выпили они по глотку кофе, но старик все-таки не
дотронулся до своей чашки; он спросил Ушакова:
- В республиках бывают и те, кто приказывает, и те, кто только слушает
и исполняет; как будет у нас? Кого назначите вы начальниками?
- Это уж кого вы выберете сами, те и будут ваши начальники, - ответил
Ушаков.
Греки переглянулись и выпили еще по два глотка кофе; старик тоже
опустил в свою чашку седые усы.
Но, подняв голову, он сказал, будто думал вслух:
- Кто будет выбран в начальники, если даже и начнет выбирать их наш
народ? Только те, у кого много виноградников, много оливковых деревьев,
много пшеничных полей... Те, у кого лодки и сети, но кто не ловит рыбы сам,
а только смотрит, как ее ловят и солят в чанах их рабочие... Те, у кого
много денег, - вот кто!
- Я сам напишу для точного исполнения, как нужно будет выбрать вам
начальников в Большой совет, на Корфу, и в Малые советы, на других островах,
- сказал Ушаков. - И я сам буду приводить к присяге выборщиков, чтобы
выбирали они людей, только достойных быть начальниками, людей честных и
неподкупных, а не взирали бы на то, сколько у них масла, и вина, и рыбы в
бочках!
Очень решительно и строго было сказано это русским адмиралом, и теперь
уже все греки-депутаты, также и старик, радостно закивали головами, все
сказали:
- Так, так, так, господин адмирал! - и все выпили до дна свой кофе.
Корфиоты должны были действовать при штурме со стороны города, на
который тоже глядели из крепости жерла пушек нескольких батарей. Но к городу
не подводили на помощь им албанцев, которых высадили пока на дальнем берегу
Корфу и даже на соседнем острове Занте; а десантный отряд из русских солдат
и матросов, как наиболее надежных, а также турок, которым Кадыр-бей обещал
выдать по два пиастра за каждого убитого им француза, должен был штурмовать
крепость в лоб, с моря, что являлось делом гораздо более трудным.
Что касалось обещания Кадыр-бея платить пиастры своим солдатам в
награду за их подвиги, то Ушаков хотел было отменить это, но турецкий
адмирал, внешне к нему почтительный и называвший его не иначе, как "друг
Ушак-паша", прикладывая руку к сердцу, всячески доказывал, что у них, в
Турции, "бакшиш" - взятка - все. Как без хорошего "бакшиша" нельзя было
получить во флоте должности командира корабля, причем "бакшиш" давался
самому капудан-паше; как на корабле должности старшего или младшего офицера
нельзя было получить без приличного "бакшиша" командиру корабля, так и от
простого матроса или солдата-турка нельзя было дождаться подвига, не
пообещав ему за это тоже "бакшиш", хотя бы и в два пиастра, то есть в сорок
копеек.
Была ночь, и настало утро 18 февраля.
Судовые священники отслужили молебен о даровании победы еще затемно,
хотя суда с вечера заняли по разбросанным в море буйкам те места, какие
Ушаков назначил им занять для боя с батареями крепости, и все на судах было
готово к бою.
Солнце в феврале встает поздно даже и на юге Европы. Ушаков опасался,
не пошел бы дождь, но было только влажно, и с моря на берег тянул несильный
ветер.
Светлело медленно. На глаз заметны были усилия мачт и парусов выступить
хоть чуть-чуть, хоть туманно из темноты, а берег прятался еще дальше, чем
накануне, чем три, пять, десять дней назад... Для матросов, стоявших у
орудий, очень долго тянулись минуты. На корабле "Св. Павел" боцман Хоботьев
держал руку на своем свистке, дожидаясь команды открывать огонь.
Ушаков стоял на юте рядом с командиром корабля и вглядывался в
чернеющий берег. По его плану, корфиоты и албанцы должны были придвинуться к
крепости, пользуясь темнотой ночи. Контр-адмирал Пустошкин, товарищ его по
морскому корпусу, должен был с отрядом в несколько судов захватить остров
Видо. С Пустошкиным он подробно обсуждал, как это нужно было сделать: на
него он надеялся.
Эскадру Кадыр-бея он поставил уже с вечера для обстрела крепости с
левого и правого флангов, почему и разделил ее на два отряда. За высадкой
десанта турецких солдат должен был наблюдать сам Кадыр-бей.
Труднейшую задачу Ушаков взял на себя, - атаку крепости с фронта, -
борьбу с самой мощной из всех крепостных батарей. Орудия этой батареи
зловеще глядели днем в амбразуры казематов центральной, наиболее обширной,
цитадели. Теперь пока не различалась еще ни одна цитадель.
Ожидая, что из крепости будут палить по судам калеными ядрами, чтобы
вызвать пожары, Ушаков приказал расставить на палубах бочки с водой и ведра;
для того же, чтобы меньше нести потери в рангоуте и такелаже, то есть в
надпалубном дереве и парусах, было приказано еще с вечера, став на указанных
местах на якорь, свернуть паруса.
Нужно было держать прочно в памяти не только все, что относилось к
расположению судов в море и батарей, укрепившихся уже на берегу; все, что
должны были сделать отряды корфиотов и албанцев там, на острове, в тылу
крепости; все, откуда и как должны были выбраться на берег десантные отряды
- свои и турецкие, - но еще и сотню с лишним сигналов флагами, которые он
же, Ушаков, и придумал и которые должны быть отчетливо поняты командирами
судов и отрядов, чтобы не было путаницы в исполнении приказаний.
При всем этом Ушаков хорошо знал и помнил и то, что одна пушка на
берегу стоила целого корабля в море; слишком часто бывало в истории войн,
как от морских крепостей, не принеся им заметного вреда, уходили поспешно
эскадры с разбитыми мачтами, стеньгами и реями, с разорванными парусами, с
обгоревшими палубами и пробитыми здесь и там бортами. Ушаков много раз
слышал, что именно такого конца его осады Корфу и ожидала Европа...
Вот чуть заметно засинел берег... Вот синева стала гуще... Вот
заколыхались вверху еще неясные очертания цитаделей...
- Готовься! - скомандовал Ушаков.
- Готовьсь! - повторил командир корабля, обернувшись к старшему
офицеру.
- Товьсь! - передал команду на палубу старший офицер.
Боцман Хоботьев взялся губами за свисток, и орудийные расчеты замерли
около своих пушек правого борта.
Терпеливым рыболовам, сидящим с удочками по берегам рек, известно, что
самый удачный лов бывает на ранней заре, когда голодна рыба, когда она жадно
бросается на наживу, но не видит предательских крючков и лес. Все расчеты
свои Ушаков строил на том, что ранним утром с судов можно будет удачно
стрелять по гордо раскинутой в высоте крепости, в то время как из крепости в
первые десять - двадцать минут не разглядят внизу, в широком мглистом море,
где и какие атакующие суда, тем более что для атаки они были расставлены
ночью в новом порядке.
Каждое судно заранее знало свою цель; огонь его орудий собранный и
должен был стать сокрушительно метким. Огонь же крепостных пушек поневоле
должен быть рассеянным вначале, пока не ушла еще с моря предрассветная мгла.
Но рассеянным он должен был остаться и потом, так как атака готовилась
повсюду - и с моря и с суши, а двадцать восемь больших судов имели орудий
одного борта все-таки значительно больше, чем было их в крепости, все
преимущество которой состояло только в том, что камень казематов ее
цитаделей не горел, а пробоины в нем от ядер были не глубоки и не
заполнялись водою.
Грянул первый залп с флагманского корабля, и тут же загремело все море.
Желтые вспышки выстрелов заволакивало тут же белым дымом. Этот дым был
настолько плотен и так высоко поднимался, что совершенно скрывал корабли. Он
мешал бы и точной стрельбе по крепости, если бы это была не неподвижная и уж
давно пристрелянная цель и если бы утренний ветер не относил в сторону
дымовые клубы и полотнища.
На грот-марсе и грот-салинге "Св. Павла" сидели надежные матросы и
поднимали флаги по приказам Ушакова, но уже в конце первого часа канонады,
когда совершенно рассвело, стало ясно, что все идет так, как ожидалось;
самая мощная батарея, против которой действовал флагманский корабль, была
сбита, несмотря на то, что она не поскупилась на каленые ядра и что не
меньше десяти пожаров начиналось на "Св. Павле", - они тут же тушились
матросами.
Отчаянно защищался остров Видо, - там был лихой гарнизон и хорошо
укрыты орудия. Суда Пустошкина залп за залпом долбили чугуном камень, как
кирками. Иногда на них вспыхивало пламя, так же как на "Св. Павле", но
Ушаков был спокоен за своих матросов: они умели бороться с огнем, как и с
водою в штормы.
Как действовали турки в бою, было ему хорошо известно на опыте в Черном
море; но зато им и даны были фланги, где могли быть полезны и турки, лишь бы
они выдержали бой с крепостью до конца и не повернули в открытое море.
Прошло два, прошло три часа жестокой канонады; Ушаков приказал
сигнализировать благодарность Кадыр-бею: он на деле показывал, что исполняет
приказ султана учиться у русского вице-адмирала науке побеждать.
Каленых ядер у гарнизона крепости хватило только на первый час борьбы,
дальше лишь сбивались стеньги и реи, и матросы в трюмах, действуя острыми
топорами и паклей, спешно заделывали подводные пробоины в бортах.
К полудню Ушаков заметил, что огонь крепости ослабел. Оказалось ли
много там подбитых орудий, или недоставало уже снарядов, но даже и турки
стреляли теперь далеко не так вяло, как французы... Ушаков снял фуражку,
перекрестился и приказал поднять сигнал Пустошкину и Кадыр-бею, чтобы начали
сходить на берег десанты.
Ветер, тянувший с моря на берег, поутру утих с восходом солнца, и
пушечный дым стлался над морем вблизи судов, укрывая катеры с десантом. Не
помогли ни железные цепи, прикрепленные к мачтам, ни мачты, вколоченные в
расщелины каменного дна, ни стрелки гарнизона, пытавшиеся ружейными залпами
опустошить катеры.
Корабли на ружейные залпы отвечали залпами орудий, а катеры находили
места, удобные для причала, так как достаточно уже мачт и цепей было
перебито во время утренней канонады.
Даже туркам удалась высадка, а появление их на берегу давало знать
албанцам и корфиотам, что настало и для них время идти на приступ. Загудели
албанские волынки, затрещали глухо, но внушительно турецкие барабаны, а
русские горнисты истово выводили на своих медных рожках:
В ко-лон-ну
Соберись бегом!
Тре-зво-ну
Зададим штыком!
Скорей, скорей, ско-ре-е-ей!
И только корфиоты, старательно таща штурмовые лестницы, приближались к
своей крепости без всяких воинственных мелодий: ни многочисленные албанцы,
присланные турецким пашой, ни тем более турки доверия им не внушали.
Штурмовые лестницы разной величины тащили, конечно, не одни греки: они
были во всех отрядах, но только русские матросы и солдаты старательно
работали над ними, чтобы вышли они нужной длины и прочности.
Однако, чтобы приставить эти лестницы к крепостным стенам, надо было
преодолеть множество препятствий, придуманных опытными инженерами на
протяжении веков. Тут скалы громоздились на скалы, а рвы уходили в пропасть;
здесь каждый метр пространства обстреливался со всех сторон; здесь все было
рассчитано на то, чтобы противник, если только он вздумал бы отважиться на
штурм, понес бы огромнейшие потери и отступил с позором.
Ушаков это знал. Он отчетливо сознавал и то, что французы, уже овеянные
мировой славой непобедимости, будут защищаться как черти.
- Ну что, Хоботьев, как? - спросил он боцмана, ища на палубе места,
откуда лучше всего был бы виден остров Видо.
Вопрос был совершенно неопределенный, но боцман понял своего адмирала.
- Должны взять, ваше превосходительство! - уверенно ответил он.
- Должны-то должны, да ведь народ-то сборный, - сказал Ушаков, глядя на
остров.
- Не иначе как должны взять! - еще уверенней отозвался боцман.
- Что должны, о том нету спору, ежовая голова! - с легкой досадой уж
глянул на него Ушаков.
Казалось бы, "речистый" боцман должен был замолчать после этого, но
столь велика была его уверенность, что она так и просилась в убедительные
слова.
- Обя-за-тельно должны взять, ваше превосходительство! - понизив голос,
твердо сказал он, сам весь каменный, как та же крепость.
Ушаков хотел было обругать его попугаем, но услышал вдруг со стороны
Видо грохочущее "ура" и застыл на месте.
- Лезут! - сказал около Ушакова командир корабля.
- Лезут! - повторил старший флаг-офицер Сорокин.
Действительно, лезли на скалы солдаты, взятые с русских равнин, где о
скалах никто не слышал. Частым огнем в них стреляли французы, однако
стреляли и они, - взвивались то здесь, то там белые пухлые дымки снизу.
Как только высадился весь десант и начался штурм, замолчали батареи
судов Пустошкина, чтобы не перебить своих. Однако Ушакову видно было, что
гарнизон Видо едва ли не многочисленнее, чем десант, так отважно идущий
задать трезвону штыком, а между тем с того места, где стоял "Св. Павел",
была возможность дать по французам два-три залпа так, чтобы рассеять их
резервы и не задеть своих солдат.
Раздалась команда его, а следом за нею залп и тут же другой... В
третьем не было уже нужды. Французов смело, как девятым валом, и не больше
как через четверть часа зоркий марсовый матрос прокричал, что он видит на
гребне острова русский флаг.
Обернувшись назад, поискал глазами и нашел Ушаков боцмана. Тот сиял,
как медный самовар, начищенный толченым кирпичом.
- Молодец, Хоботьев! - крикнул ему Ушаков.
- Рад стараться! - выкрикнул боцман, выпятив четырехугольный
подбородок.
Ни "Леандр", ни "Ла Брюнь", ни тем более бомбарда и галеры не могли
отважиться выйти из бухты. Их разоружили для защиты крепости, и экипажи
французских судов были теперь там, около своих орудий, на скалах.
Однако сколько осталось в крепости гарнизона и годных в дело орудий
после нескольких часов жестокой канонады? Об этом хотел было спросить своего
Сорокина Ушаков, но не спросил, сказал только как будто и с горечью, но в то
же время и с уверенностью в успехе:
- Ну что ж, я ведь не Суворов и в самом-то деле, чтобы с одного штурма
подобные крепости брать!.. Отобьют штурм нынче - завтра еще раз попробуем. А
пока что скажи, чтобы подняли сигнал: "Благодарю контр-адмирала Пустошкина!"
Не отбил штурма гарнизон крепости так же, как и гарнизон острова Видо.
Дружный огонь судовых орудий, испытанная меткость русских
матросов-артиллеристов, зря растраченные крепостью в начале боя, в
полумраке, каленые ядра дали превосходство флоту над крепостью и обессилили
гарнизон.
С моря не видно было, как идет штурм крепостных цитаделей, но
разноязычные сборные команды с русскими морскими офицерами впереди шли
неотступно следом за ротами русских солдат и матросов.
Французы защищались умело и храбро. Истратив патроны в залпах и беглом
огне, они первыми переходили к штыку. На лестницы, приставленные к стенам,
они обрушивали сверху огромные камни, ломая ими и лестницы и кости
штурмующих. Отступая, они заманивали целые толпы в искусно замаскированные
сверху волчьи ямы...
Но странно - все это только распаляло атакующих, лезших напролом.
Турки шли на штурм с большими мешками. Кривыми ятаганами отрезали они
головы убитых ими или другими французов и поспешно совали в мешки; ведь не
за что другое, как только за головы, должны были им платить в штабе
Кадыр-бея по два пиастра.
Генерал Шабо с ужасом наблюдал из главной цитадели, как все ближе и
ближе подбирались штурмующие, наконец, сам вместе со своими адъютантами
вывесил сквозь одну из амбразур в виду флагманского корабля русско-турецкой
эскадры длинный белый флаг - две связанные наспех простыни со своей постели.
Это было в два часа дня.
Ушаков приказал выставить сигнал отбоя, и тут же везде на судах
затрубили горнисты. Крепость расцветилась флагами победителей-союзников. Бой
умолк.
Шабо сдался на милость Ушакова без всяких условий: из всего гарнизона,
бывшего под его начальством, осталось только до тысячи трехсот человек.
Около сданного ими оружия стали одни часовые, около них самих - другие. С
большим любопытством смотрели французы на русских солдат и матросов,
приплывших из далекой, совершенно неведомой им страны, чтобы победить их в
прославленной крепости.
Свою саблю генерал Шабо снял и отдал старшему из офицеров русского
десантного отряда, говоря при этом, что хотел бы лично передать ее Ушакову,
о котором слышал так много, раньше чем познакомился с ним сам так хорошо
теперь.
Он был очень взволнован, он слишком тяжко переживал свое поражение; он
нетерпеливо ожидал своего победителя, обеспокоенный участью не только своей,
но и своих солдат и офицеров.
Пристав к берегу, Ушаков внимательно разглядывал вблизи то, что
приковало на несколько месяцев его эскадру, - крепость, устроенную так
искусно на крепости, возведенной самой природой. Несколько раз, пожимая
плечами, обращался он к сопровождавшему его Сорокину:
- Я удивляюсь! Я положительно удивляюсь, как можно было одним штурмом
взять такую твердыню!..
И качал сокрушенно головой при виде множества тел убитых на валах, во
рвах, около стен: морские сражения не приучили его к таким зрелищам.
Вид обезглавленных тел французских офицеров и солдат возмущал его до
крайности.
Он вспомнил, как алжирский паша Саид-Али, известный своей
исключительной удачливостью в морских боях, поклялся султану Селиму, что
привезет ему голову Ушак-паши, и действительно во время сражения на Черном
море всего лет восемь назад рвался на сближение с русским флагманским
кораблем, которым был тот же "Св. Павел". Однако от метких выстрелов русских
комендоров полетели в воду абордажные лестницы, и реи, и обломки
раззолоченной кормы адмиральского корабля, а он сам, Ушаков, кричал тогда,
грозя кулаком: "Я тебе покажу, бездельник Саид, как давать такие клятвы
султану!.." Не прошло и полчаса, как избитый корабль Саида ушел под защиту
других судов огромного турецкого флота, а спустя четыре часа под защиту
ночной темноты ушел и весь способный еще идти неприятельский флот.
Ушаков понял ужас в побелевших глазах генерала Шабо, который дрожавшими
руками передавал ему только что полученную обратно для этой цели свою саблю.
- Я прошу оказать милосердие мне и моим людям, господин адмирал! -
умоляюще сказал Шабо.
Говоривший по-французски Сорокин перевел его слова Ушакову.
- Прошу вас принять вашу саблю обратно, - сказал Ушаков. - Вы и ваши
люди вели себя геройски.
Слезы показались на глазах Шабо, когда он услышал от Сорокина сказанное
адмиралом и принимал свою саблю. Но он спросил еще:
- Куда же теперь - в Россию отправите вы, господин адмирал, меня, моих
офицеров и солдат?
Ответ на этот вопрос был уже заранее приготовлен Ушаковым, и потому он
сказал твердо:
- Нет, не в Россию... Если вы лично и каждый из ваших солдат и офицеров
дадите мне честное слово и подписку, что полтора только года не будете
служить в рядах своих войск против России, Англии, Турции и их союзников, то
вы все будете отправлены во Францию на ваших же судах.
Это великодушие победителя так потрясло генерала Шабо, что он, слишком
много переживший с раннего утра, зарыдал и бросился на грудь Ушакову.
Но в это время поднимался уже к главной цитадели и Кадыр-бей со свитой
десятка в два своих морских офицеров, и тут, у цитадели, когда Ушаков уходил
от Шабо, они встретились и поздравили друг друга с победой.
Кивнув на массу пленных французов, расположившихся у стен под конвоем
русских солдат и матросов, турок, албанцев и корфиотов, весело блеснув
маслянистыми черными глазами и проведя пальцем по своей шее, шепнул
Кадыр-бей Ушакову:
- Головы им всем будем резать долой, а, друг Ушак-паша, а?
- Только попробуй, - сурово ответил Ушаков, - тогда уж не назовешь меня
своим другом!
- Почему так?
Кадыр-бей не столько был обижен этим, сколько вполне искренне удивлен.
Он думал даже, не пошутил ли Ушак-паша. Однако Ушаков тут же распорядился
заменить всех конвойных турок, а также и других русскими матросами, приказав
им следить не столько за тем, чтобы не разбежались пленные, которым и некуда
было здесь бежать, сколько за тем, чтобы они остались живы.
Из шестисот пятидесяти крепостных орудий, в большинстве подбитых, свыше
четырехсот оказалось медных и, между прочим, все мортиры и гаубицы.
Стараясь казаться опечаленным, Кадыр-бей говорил Ушакову:
- Друг, мой начальник! Я тебе уступлю пленных французов, так и быть, я
добрый. Ты захотел взять их всех себе - что же, возьми, корми этих собак, я
могу тебе сделать такой подарок... Но за это все медные пушки ты отдашь мне,
так я говорю, а?
- Нет, не так, друг Кадыр-бей... Это - военная добыча и ее нужно
поделить соответственно между всеми союзниками, - ответил Ушаков, имея в
виду корфиотов, которые, получив независимость, должны были завести свою
армию, и албанцев.
- Россия - очень богатая страна, Турция - бедная, а ты говоришь:
поделить! - очень живо возразил Кадыр-бей. - Неужели Россия мало имеет меди,
чтобы отлить себе пушки? Неужели ты будешь тащить к себе, в Севастополь,
этот хлам, этот тяжелый груз? Ай-ай-ай, друг Ушак-паша!..
Но когда Ушаков напомнил о корфиотах и албанцах, Кадыр-бей был возмущен
неподдельно:
- Эта рвань должна считать за честь и то, что мы ей позволили
участвовать в таком деле, а не то чтобы давать им еще за это медные пушки!
При снарядном голоде на эскадре Ушакова в крепости оказалось сто
тридцать семь тысяч ядер и несколько тысяч гранат и бомб. Пороху досталось
победителям больше трех тысяч пудов. Запасных ружей было пять с половиной
тысяч и сотни тысяч патронов к ним.
И в то время как Ушаков не знал, чем и как прокормить и во что одеть и
обуть своих людей, осаждавших крепость, осажденные оставили провианта на
весь гарнизон на два месяца, и склады их были полны запасной мундирной
одежды, обуви, рубах, одеял, тюфяков и прочего добра.
И все это добро очень нравилось Кадыр-бею, и все чаще повторял он при
дележе добычи, что Россия богата, а Турция бедна, и все сильнее негодовал на
то, что нужно что-то такое дать албанцам и корфиотам.
Но зато он не спорил с Ушаковым, когда дело дошло до дележа военных
судов, стоявших в гавани. Не спорил даже, когда Ушаков попенял ему, что вот
нет в этой бухте мощного корабля "Женере", который явился бы очень ценным
призом, нет и бригантины, которая и прошла в крепость и ушла из крепости,
уведя "Женере" через линию турецких, а не русских судов.
К слову напомнил Ушаков Кадыр-бею, что почти вся тяжесть блокады и
осады легла на плечи экипажей русских судов, в то время как турки кейфовали
себе за их спиной.
Кадыр-бей не спорил и против этого; даже больше: он признавал, что
порядки в турецком флоте плохи, очень плохи, но ведь зато султан и подчинил
его, полного адмирала, Ушак-паше, хотя тот всего только вице-адмирал, и
приказал ему у него учиться.
Ушакову очень нравился фрегат "Леандр". Он был отремонтирован после боя
с "Женере" и теперь представлял собою вполне исправное судно. Как истый
моряк, Ушаков залюбовался им и решительно заявил, что оставляет его за
собою.
Кадыр-бей вздохнул и сказал:
- Что делать, если другого такого же "Леандра" здесь нет? Турции пусть
достается все остальное, что делать!
"Ла Брюнь" не представлял особой ценности, а бомбарда и галеры тем
более - на том и покончили дележ добычи. Но оказалось впоследствии, что
хитрый Кадыр-бей даже и при таком неравном дележе все-таки выгадал: Англия
потребовала свой бывший фрегат вернуть ей обратно, и Павел приказал Ушакову
вернуть его.
Весь мир ахнул, когда облетела его весть о взятии после
непродолжительной осады коротким энергичным штурмом крепости, которой никто
не был в состоянии взять с боя в течение нескольких веков.
Адмирал Нельсон, все еще осаждавший в то время Мальту, прислал Ушакову
поздравительное письмо. Суворов, воевавший в то время с французами в Италии,
был так восхищен действиями Ушакова, что говорил: "Помилуй бог, как я жалею,
что не был при этом хотя бы мичманом!"
А тот, который изумил мир, и Нельсона, и Суворова, скромно сидел целыми
днями в своей каюте на корабле "Св. Павел", вырабатывая пункт за пунктом
конституцию для новоявленной Ионийской республики на освобожденных им
островах и текст присяги для выборщиков в Большой и Малые советы.
1941 г.
Флот и крепость. Впервые появилось в журнале "Краснофлотец" Э 7-8 за
1942 год. Печатается по последнему прижизненному собранию сочинений
С.Н.Сергеева-Ценского изд. "Художественная литература", том третий, 1955.
H.M.Любимов