Николай Рерих.
MEMBRA DISJECTA

Мрачный Сэт разбросал по всему миру части тела Озириса. Неутешная Изида собирает воедино это тело — какая же радость возникнет, когда вновь все расчлененное соберется вместе, целостно. Подобные легенды запечатлены многими народами. Испокон веков народы опасались расчленения. Мечтали о единстве. Предупредительны и символы вавилонской башни, которая, возбудив чувственную самость людскую, окончилась в плачевном разделении языков.

О каком же таком целостном теле, о каком единении всемирном говорится от древнейших времен? Ведь не в том дело, чтобы все люди стали как один телесно. Не в том дело, чтобы порушились все стены домов и жизнь всемирная стала бы как в стеклянной бутылке. Очевидно, всегда, испокон веков, мыслилось о духовном единении. Высказывалась мечта, чтобы люди, покинув звериное состояние, могли бы отнестись друг к другу со всею любовью, со всею верою и со всею надеждою. А матерь всех трех — София Предвечная — охраняла бы от неразумных свар и непониманий.

Можно ставить в любом порядке любовь, веру и надежду. Наверное, найдутся, которые будут доказывать особую полезность того или другого порядка этих основ. Не будем настаивать. Ведь это будет лишь порядковое обсуждение, а дело не в порядке следования, а в том, что все эти основания жизни должны непреложно храниться в сердце человеческом. Без надежды не пройдешь. Без веры, куда денешься? А без любви в изверга превратишься. Без этих трех светлых дочерей и матерь их не покажется. Ведь на чем же утвердится премудрость?

От шатаний, от забывчивости непозволительной получились разбросанные члены человечества. Как же собрать Озириса? Сама Изида, хотя бы и оказалась мудрою, все же оставалась неутешна. По легенде, очевидно, она чувствовала все нажитые, искусственные препятствия единению. Теперь же, когда столько в мире случилось, когда события приняли хаотические и гигантские размеры, разбросанные члены мирового тела как будто отскочили друг от друга еще дальше.

Изобретены лиги и советы. Кто-то, вероятно, очень искренно хватался и за такие внешние установления, чтобы хотя этим путем напомнить о том, что так неотложно нужно человечеству. Но судьба всех этих лиг протекает перед лицом всего мира, и все замечают об их беспомощности, как только дело касается каких-то неотложных, фактических решений. По миру ездят вестники доброго желания. Появляются какие-то, доселе неслыханные, бродячие послы. Появляются главноуговаривающие министры. Твердится о строго деловых основаниях.

Но вдруг из-за этих строго деловых оснований показываются новые, чудовищные призраки разъединения. Конечно, невозможно вторгаться в чью-либо душу. Этот дом высших чувств не подлежит строго-деловым основаниям. Но без души, без сердца, все строго-деловые основания превратятся в страшный танец смерти, со скрежетом зубовным, с лязгом сухих костей. Там, где начинается уже не пир во время чумы, но танец смерти, как же там надеяться на объединение мирового тела? Казалось бы, и ураганы, и землетрясения, и засухи, и потопы по всему миру достаточно напоминают о том, что так называемые строго деловые основания не пригодны там, где уже вспыхивают пожары, и убедительность речи человеческой испепеляется.

Быть может, именно “строго деловые” основания, во всей их уродливой условности, и являются одной из причин всяких разделений. Люди мыслят не о взаимной помощи, не о взаимном благополучии, не о будущем счастье, но лишь покрывают листы столбцами острых зубастых цифр, которые, может быть, верны в своих механических итогах, но глубоко ошибочны в смысле своем. Так часто побочное вспомогательное средство оказывалось поставленным в основание мышления и из-за такого недопустимого перемещения шаталась и распадалась постройка. Каждое бессмысленное разрушение, каждое взаимное утеснение уже будет как-то и где-то разделять разбросанные члены человечества.

Если кто-то полон доброго желания, если он мыслит во благо соседа, а встречает из-за соседского забора лишь кулаки и поношения, то какое же соглашение возможно? Не становятся ли трагическими фигурами, а иногда, может быть, и комическими так называемые вестники доброго желания? Доброжелательный вестник, карманы которого, может быть, наполнены кинжалами и ядами, ведь явится поношением рода человеческого!

Очень замечательна стала бухгалтерия: и двойная, и тройная. Но при всей ее изощренности бюджеты стран разошлись, и человечество пока объединилось в том, что живет в долг. Само по себе такое положение вещей, может быть, и не было бы так страшно, если бы долги эти были в руках доброго, а не злого соседа. По добру всегда можно сговориться. Какие бы ни выскакивали непрошенные посредники, все-таки добро и благо доведут до соглашения.

Но вот если дело потечет по злому каналу, если лучшие предположения отгородятся на строго деловых основаниях, то через такие зубчатые заборы пройти уже трудно. Благожелательство будет засыхать и поникать. Пусть не думают, что один засохший цветок благожелательства это ничто в мировом посеве. Существуют и какие-то подземные корни и связи. Одно засушенное и сожженное прекратит и многое другое. Зло, посеянное, тоже дает семена самые неожиданные. На каких далеких расстояниях показываются отростки злых семян! Упаси Бог от этих посевов!

В сказках постоянно говорится о воде мертвой и воде живой. От них срослись части богатырского тела, разрубленного злодеями, и влилась новая жизнь. Народная мудрость предвидит, что, несмотря ни на какие злобные ухищрения, тело героя-богатыря должно срастись и оживиться. Очень часто в сказках близкие люди, даже братья, убивают и разрубают чудесного героя из зависти. Но народ не раньше кончит свою мудрую сказку, нежели срастит невинно пострадавшее тело.

В народном сознании решаются исторические задачи. Если они не решатся формально за круглым или длинным столом, то сама жизнь народная все-таки доведет их к культурно-историческому разрешению. Много развалин по пути неистовств, но еще больше и строений на путях народных поворотных решений. Если народному мудрецу рассказывать о разбросанных членах человечества, он лишь усмехается: “Срастутся опять!” Трудовому хозяину, поверх всяких строго деловых основ, ясно его рабочее поле, его постоянный труд и творение. В этом постоянном неизменном делании идет незримая спайка частей человечества. То, что не решится в ограниченных размерах стола, то разрешается в широких пределах поля-пашни. А матерь София Премудрость не может быть безутешной — ведь она Матерь, ведь она Премудрость.

8 августа 1935 г.
Тимур Хада.