Карл Радек.
ПУТИ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ.

(По поводу новой экономической политики).

I.

Русский марксизм подготовил почву русскому рабочему классу, он определил на исходе XIX столетия тенденцию развития России и роль отдельных социальных классов в предстоящих боях, он начал свою работу разрушением иллюзий мелко-буржуазных социалистов о движущих силах и существе русской революции. Еще в первом своем произведении Плеханов доказывал, что и Россия должна пройти через капитализм и что она его проходит. Он рассеял, как вредную иллюзию, мечты о прыжке из царской неволи в царство социализма. Рабочий класс должен всеми усилиями завоевать демократию в России; только организовавшись, обучившись и прояснив свое сознание на почве капитализма и демократии, он сможет повести борьбу за социализм. Плеханов писал в своей появившейся в 1881 г. брошюре "Социализм и политическая борьба": "Связать в одно два таких существенно-различных дела, как низвержение абсолютизма и социалистическую революцию, вести революционную борьбу с расчетом на то, что эти моменты общественного развития совпадут в истории нашего отечества, значит отсрочить наступление и того и другого события". Установив таким образом буржуазное содержание будущей русской революции, он одновременно объявил, что сама революция в первую голову будет делом рабочего класса. Политическая свобода будет завоевана рабочим классом или ее совсем не будет, - объявил Плеханов в 1888 году в "Социал-Демократе". Ход мыслей отцов русского марксизма о русской революции был таков, что, с одной стороны, указывались обыкновенные буржуазные рамки этой революции, с другой - предоставлялась пролетариям роль главных носителей и исполнителей революции. В годы, предшествовавшие началу больших революционных движений в России, велась в связи с великими историческими вопросами борьба о методах социал-демократической революционной работы, о тактике молодой, находившейся в стадии развития рабочей партии (борьба "Искры" против "экономистов"). Вопрос о социальном содержании русской революции стал снова во всей широте перед партией, когда новорожденный мелко-буржуазный крестьянский социализм социал-революционеров, с одной стороны, и подъем либерального движения, с другой, потребовали ясной позиции. Именно этот вопрос дал возможность выкристаллизоваться меньшевистскому и большевистскому направлениям в русской социал-демократии. В чем заключалась разница в анализе характера русской революции и ее движущих сил у того и другого направления? В брошюре Ленина "Две тактики социал-демократии в демократической революции" (лето 1905 года) мы читаем: "Заметим наконец, что, ставя задачей временного революционного правительства осуществление программы-минимум, революция тем самым устраняет нелепые полу-анархические мысли о немедленном осуществлении программы-максимум, о завоевании власти для социалистического переворота. Степень экономического развития России (условие объективное) и степень сознательности и организованности широких масс пролетариата (условие субъективное, неразрывно связанное с объективным) делают невозможным немедленное полное освобождение рабочего класса. Только самые невежественные люди могут игнорировать буржуазный характер происходящего демократического переворота; только самые наивные оптимисты могут забывать о том, как еще мало знает масса рабочих о целях социализма и способах его осуществления. А мы все убеждены, что освобождение рабочих может быть делом только самих рабочих. Без сознательности и организованности масс, без подготовки и воспитания их в открытой классовой борьбе со всей буржуазией о социалистической революции не может быть и речи. И в ответ на анархические возражения, будто мы откладываем социалистический переворот, мы скажем: мы не откладываем его, а делаем первый шаг к нему единственно возможным способом по единственно верной дороге, - чрез демократическую республику. Кто хочет итти к социализму по другой дороге помимо демократизма политического, тот неминуемо приходит к нелепым и реакционным как в экономическом, так и политическом смысле выводам. Если те или другие рабочие спросят нас в соответствующий момент: почему не осуществить нам программу-максимум, мы ответим указанием на то, как чужды еще социализму демократически настроенные массы народа, как не развиты еще классовые противоречия, как не организованы еще пролетарии. Организуйте-ка сотни тысяч рабочих по всей России, распространи те сочувствие своей программе среди миллионов! Попробуйте сделать это, не ограничиваясь звонкими, но пустыми анархическими фразами, - и вы увидите тотчас же, что осуществление этой организации, что распространение этого социалистического просвещения зависит от возможно более полного осуществления демократических завоеваний". Это - не брошенные на ветер мысли, а теоретическое основание всей позиции Ленина и большевиков во время первой революции. В чем же разногласие между меньшевиками и большевиками? Оно начинается с момента определения роли непролетарских классов в революции и отношения к ним. Русская революция сначала подготовит почву для свободного развития капитализма, - это было общее воззрение меньшевиков и большевиков, но меньшевики делали заключение, что буржуазии должно быть предоставлено руководство в революции. Они энергично оспаривали мысль, что рабочий класс должен вместе с крестьянством взять власть в свои руки и дать революции осуществить хотя бы ее буржуазно-демократические цели. Революционный рабочий класс и его партия должны были, по представлению меньшевиков, играть лишь роль левой оппозиции. Меньшевики сравнивали стремление к завоеванию власти рабочими и крестьянами с мильеранством, с участием социал-демократии в буржуазном правительстве в конце XIX столетия и предсказывали, что всякая попытка участия в правлении будет несчастьем для социал-демократии. Большевики в свою очередь доказывали, что взгляд меньшевиков, во-первых, совершенно поверхностен, а во-вторых, он знаменует отказ от радикальной победы буржуазной революции. Из того, что русская революция должна быть по-своему содержанию буржуазной, не следует, что индустриальная буржуазия станет ее носительницей. Промышленная буржуазия слишком связана с царизмом, ее боязнь рабочего класса слишком велика, чтобы она могла стать во главе народных масс в борьбе с царизмом. Но помимо промышленной буржуазии есть буржуазный класс, интересы которого требуют победы революции. Это - крестьянство. Большевики указывали на то, что крестьянство вынуждено бороться с царизмом до окончательной победы, если оно желает получить землю. Крестьянство представляет собой буржуазный класс, но должен ли этот класс для осуществления своих буржуазных целей разрушить здание царизма? Этот класс находится в аморфном состоянии и делает первые свои шаги. Задача социал-демократии - повести в бой не только рабочий класс, но и крестьянство. Когда работа социал-демократии увенчается успехом и народные массы восстанут для низвержения царского правительства, то задачей образовавшегося революционного правительства будет довести буржуазную революцию до конца в борьбе с силами старого порядка, которых одним ударом нельзя будет уничтожить. Большевики считали участие в этом общем революционно-пролетарском правительстве гарантией успеха революции и упрекали меньшевиков в том, что они в желании своем ограничить себя ролью оппозиции отдают руководство элементам, стремящимся не к окончательной победе революции, а к компромиссам с царизмом. Спор меньшевиков и большевиков накануне и во время первой революции состоял таким образом в различном отношении к крестьянству, с одной, и к либеральной буржуазии, с другой стороны. Эти разногласия приводили к вопросу о роли рабочего класса в революции: должен ли он взять на себя руководство революцией или предоставить его буржуазии. Кроме этих двух направлений в русской социал-демократии на особой точке зрения стояли уже т огда Троцкий и Парвус, Роза Люксембург и Карл Каутский. Если начать с последнего, который теперь каждого выразившего сомнение в правильности меньшевистского воззрения считает совершенным фантазером и утопистом, то он ответил на одну анкету Плеханова следующее ("Neue Zeit", издание от 8 декабря 1906 года):

"Опросный лист содержит три вопроса: 1) Каков будет общий характер русской революции? Стоим ли мы перед буржуазной или социалистической революцией? 2) Ввиду отчаянных усилий русского правительства подавить революционное движение, какое положение должна занять социал-демократическая партия по отношению к буржуазной демократии, ведущей также борьбу за политическую свободу? 3) Какой тактики должна придерживаться социал-демократическая партия при выборах в Думу, чтобы без нарушения амстердамской резолюции использовать силы буржуазных оппозиционных партий в борьбе со старым режимом?

"На первый из этих вопросов, мне кажется, не так-то просто ответить в том или другом смысле. Эпоха буржуазных революций, действующей силой в которых является буржуазия, закончилась также и для России. И там пролетариат больше не придаток и орудие буржуазии, как это имело место в буржуазных революциях, а самостоятельный класс с самостоятельными революционными целями. Где пролетариат выступает таким образом, буржуазия перестает быть революционным классом. Русская буржуазия, поскольку она ведет самостоятельную классовую политику и является либеральной, несомненно ненавидит царизм, но еще больше революцию, и ненавидит она царизм прежде всего за то, что он есть основная причина революции; политическая свобода, по ее мнению, есть единственное средство против революции, и потому она ее желает. Таким образом, буржуазия не принадлежит к действующим силам теперешнего революционного движения в России и постольку это движение не может быть названо буржуазным. Но не следует также говорить, что оно социалистическое; оно ни в коем случае не приведет пролетариат к самостоятельному господству, к диктатуре. Для этого пролетариат России слишком слаб и неразвит. Во всяком случае, весьма возможно, что в ходе революции победа будет на стороне социал-демократической партии, и социал-демократическая партия поступает правильно, воодушевляя своих сторонников уверенностью в победе, так как успешно борется лишь тот, который раньше не отказался от победы. Но социал-демократия не в состоянии будет при содействии одного пролетариата без помощи другого класса завоевать победу; она, как партия-победительница, не сможет поэтому пойти в проведении своей программы дальше, чем это разрешают интересы поддерживающего пролетариат класса.

"На какой же класс может опереться русский пролетариат в своей революционной борьбе? Если взять за основу политические события, то можно притти к мнению, что все те классы и партии, которые стремятся к политической свободе, должны соединиться в своей работе и дать проявиться разногласиям лишь тогда, когда политическая свобода будет уже завоевана.

"Но всякая политическая борьба есть в основе своей классовая борьба, следовательно и экономическая. Политические интересы являются результатом экономических, народные массы поднимаются для защиты последних, а не для проведения абстрактных политических идей. Кто хочет воодушевить народные массы для политической борьбы, тот должен им показать, что таковая тесно связана с их экономическими интересами. Последние не могут быть ни на минуту отодвинуты на задний план без заминки в борьбе за политическую свободу. Союз пролетариата с другими классами в революционной борьбе может быть длительным и победоносным, если он прежде всего основан на общности экономических интересов. На общности интересов должна быть также построена и тактика русской социал-демократии.

"Но общность интересов может быть прочной на все время революционной борьбы только у пролетариата и крестьянства, и она должна послужить основанием для всей революционной тактики русской социал-демократии. О сотрудничестве с буржуазией может быть речь лишь в том случае, если оно не вредит совместной работе с крестьянством.

"На общности интересов промышленного пролетариата и крестьянства основана революционная сила русской социал-демократии и возможность победы, но за-одно и граница возможного использования последней.

"Без крестьян мы скоро в России победить не можем. Нельзя ожидать того, чтобы крестьяне стали социалистами. Социализм может быть построен только на основе крупного производства, он слишком противоречит условиям мелкого хозяйства, чтобы он мог возникнуть и укрепиться среди преобладающего крестьянского населения. Возможно, что, восторжествовав в крупной индустрии и крупном сельском хозяйстве, он силой своего примера убедит и побудит к подражанию мелких крестьян, но этого будет недостаточно; в России отсутствуют больше чем где бы то ни было интеллектуальные и материальные условия для этого. Коммунизм русской деревни совершенно ничтожен, он не есть обобществление производства. Совершенно исключена возможность введения усовершенствованных способов крупного производства в нашей деревне в рамках деревенской общины; для этого необходима, по меньшей мере, работа в государственном масштабе, а к производству на таковой основе русские сельско-хозяйственные производители ни в коем случае не способны.

"Теперешняя революция может создать сильное крестьянство в деревне на основе частной собственности, и тогда между пролетариатом и состоятельной частью сельского населения раскроется та же пропасть, что в Западной Европе в настоящее время. Таким образом, кажется невероятным, чтобы теперешняя русская революция привела к установлению социалистического производства, если даже социал-демократия временно и придет к власти.

"Конечно, могут быть сюрпризы. Мы не знаем, как долго еще протянется русская революция, но, судя по форме ее, она так скоро не окончится. Мы также не знаем, как она повлияет на Западную Европу и как она там оживит пролетарское движение. Наконец, мы совершенно не знаем, как успехи западно-европейского пролетариата отразятся на русском рабочем движении. Мы должны свыкнуться с мыслью, что стоим перед совершенно новыми ситуациями и проблемами, для которых старая мерка не годится.

"Мы можем понять революцию и ее задачи, если не рассматривать ее, как чисто буржуазную или социалистическую, но как своеобразный процесс на рубеже буржуазного и социалистического общества, который способствует разложению первого и подготовляет образование второго и во всяком случае значительно подвинет вперед человечество капиталистических стран по пути его развития".

Сравним это изложение Каутского с тем, что он смело пишет в новейшем своем произведении "Демократия и государственное рабство":

"Мы упрекаем Ленина и его товарищей не в том, что они считают капитализм неизбежным для страны, находящейся на той ступени развития, как Россия, но в том, что они только теперь пришли к этому сознанию, после того как почти четыре года беспощадно управляли страной в духе противоположных воззрений, клеймили предателем и ренегатом каждого человека, создавшего себе еще раньше правильное представление о русской революции, а последнее было не трудно для всякого образованного социалиста, ибо надвигавшаяся русская революция еще десятки лет до того была предсказана и названа марксистами буржуазной. Большевики могли бы избавить Россию от четырех лет крови, слез и разрушения, если бы они сумели, подобно меньшевикам, ограничить себя достижимым, что возвеличило бы их, как политиков".

Милый человек хочет произвести впечатление, что он, так сказать, с самого рождения был меньшевиком. Первая же цитата говорит, что он не только был солидарен с большевиками в основном вопросе о роли буржуазии в русской революции, но что он пошел даже дальше их, считая возможным переход русской революции к прямой борьбе за социализм. Уважаемый Карл Каутский мог бы привести в свое оправдание, что если теперь его взгляды навеяны Мартовым, то в 1905-1906 годах он был под влиянием Розы Люксембург.

Изложение Каутского отражает тенденцию Троцкого - Парвуса и Розы Люксембург во время первой революции, которая, как уже было отмечено, была вне обеих фракций русской социал-демократии. Представители этой тенденции указывали на то, что если крестьянство и будет представлять крупную революционную силу в революции, которую рабочий класс всеми способами должен стараться развить, чтобы опереться на нее, то оно, крестьянство, вследствие своей социальной распыленности и низкой степени развития, не в состоянии будет вести самостоятельную политику. В то время, как Ленин и большевики говорили о диктатуре пролетариата и крестьянства, вышеназванные марксистские политики выставили формулу о диктатуре пролетариата, опирающегося на крестьянство. Еще в 1905 году Троцкий поставил вопрос в статье своей о перспективах русской революции (напечатано в брошюре "Итоги и перспективы. О движущих силах революции". Издательство "Советский мир", Москва 1919 г.):

"Вопрос весь в том, кто определит содержание правительственной политики? У кого будет однородное большинство в правительстве? Одно дело, когда в рабочем правительстве сидят представители демократических слоев и совсем уж другое, когда представители пролетариата входят в буржуазно-демократическое правительство в качестве более или менее почетных заложников. Достаточно попытаться представить себе революционное демократическое правительство без представителей пролетариата, чтобы полная нелепость такого представления ударила в глаза. Отказ социал-демократии от участия в революционном правительстве означал бы полную невозможность самого революционного правительства и был бы, таким образом, изменой делу революции. Но участие пролетариата в правительстве и объективно наиболее вероятно, и принципиально допустимо лишь как доминирующее и руководящее участие. Можно, конечно, назвать это правительство диктатурой пролетариата и крестьянства, диктатурой пролетариата, крестьянства и интеллигенции или, наконец, коалиционным правительством рабочего класса и мелкой буржуазии. Но все же остается вопрос: кому принадлежит гегемония в самом правительстве и через него в стране? И когда мы говорим о рабочем правительстве, то этим мы отвечаем, что гегемония будет принадлежать рабочему классу" (стр. 40).

Троцкий высказался за гегемонию пролетариата в правительстве и старался доказать, что, как ни отстали социальные отношения в России, как ни низка степень ее капиталистического развития, революционное правительство вынуждено будет предпринять меры перехода к социализму: "Политическое господство пролетариата несовместимо с его экономическим рабством. Под каким бы политическим знаменем пролетариат ни оказался у власти, он вынужден будет стать на путь социалистической политики. Величайшей утопией нужно признать мысль, будто пролетариат, поднятый на высоту государственного господства внутренней механикой буржуазной революции, сможет, если даже захочет, ограничить свою миссию созданием республиканско-демократической обстановки для социального господства буржуазии. Политическое господство пролетариата, хотя и временное, крайне ослабит сопротивление капитала, всегда нуждающегося в поддержке государственной власти, и придаст грандиозные размеры экономической борьбе пролетариата. Рабочие не смогут не требовать от революционной власти поддержки стачечников, и правительство, опирающееся на пролетариат, не сможет в такой поддержке отказать. Но это значит парализовать влияние резервной армии труда, сделать рабочих господами не только в политической, но и в экономической области, превратить частную собственность на средства производства в фикцию. Эти неизбежные социал-экономические последствия диктатуры пролетариата проявятся немедленно гораздо раньше, чем будет закончена демократизация политического строя. Грань между минимальной программой стирается, как только у власти становится пролетариат" (стр. 68).

Троцкий стоит, таким образом, перед вопросом о взаимоотношениях изображенной им силы политических обстоятельств и состоянием русского хозяйства. Он отвечает на него частью указанием на весьма высокую степень промышленной концентрации в России, на крепость молодого импортированного из-за границы русского капитализма и частью на влияние русской революции на европейский пролетариат. "Без прямой государственной поддержки европейского пролетариата рабочий класс России не может удержаться у власти и превратит свое временное господство в длительную социалистическую диктатуру. В этом нельзя сомневаться ни одной минуты. Но с другой стороны нельзя сомневаться в том, что социалистическая революция на Западе позволит нам непосредственно и прямо превратить временное господство рабочего класса в социалистическую диктатуру" (стр. 71).

Русская революция является для него исходным пунктом европейско-пролетарской революции, он смотрит на русскую революцию, как на часть перманентной европейской революции.

Мы отказываемся от подробного цитирования мнения Розы Люксембург, которое мало чем отличается от точки зрения Троцкого. Прибавим еще один небольшой штрих. Уже после поражения революции 1905-1906 годов Роза Люксембург занялась в одной своей статье, посвященной разбору книги известного меньшевистского публициста Череванина, вопросом о перспективах русской революции. В этой статье, появившейся в 1909 году в польском марксистском обозрении ("Przeglqnd Socjaldemokratyczny"), она защищает положение, что даже буржуазная революция, как французская, должна была пойти дальше ограниченных своих буржуазных целей, чтобы последние были достигнуты, - что чем дальше уходит революция в своем развитии, тем труднее контр-революции ее уничтожить.

Таковы были основные вопросы, стоявшие до и во время первой русской революции перед сознанием авангарда русского пролетариата. Как мы видим, эти вопросы определяют судьбу и переживаемой нами революции. Революция 1905-1906 г.г. была прелюдией революции 1917 года. В ней участвовали те же классы, которые впоследствии через 12 лет, в новых условиях померялись своими силами и еще тогда были поставлены все вопросы, практические ответы на которые дают теперь дела и судьбы русской революции. Первая русская революция не сумела дать ответа на все свои вопросы, так как еще до полного своего воздействия в интернациональном масштабе молодой русский пролетариат и русское крестьянство были раздавлены царизмом с помощью европейского капитала. Первая русская революция чрезвычайно оживила интернациональное рабочее движение, она поставила в порядок дня вопросы о всеобщей забастовке, и не случайным совпадением является то, что первый интернациональный документ нового коммунистического движения (брошюра Розы Люксембург о всеобщей забастовке), послуживший исходным пунктом для немецкого лево-радикального движения, был написан на основании опыта русской революции. Но в некотором отношении первая русская революция дала ясный и недвусмысленный ответ на проклятые вопросы наших дней. Он гласит, что, как ни определять границы русской революции, буржуазия уже в первой революции служила фактором контр-революции. Уже в первой революции она удовлетворилась словесными обещаниями царизма и искала компромисса с ним. Только с помощью иностранного капитала царизму удалось подавить революцию, а поведение иностранного капитала было, между прочим, продиктовано и тем, что он знал про нежелание русской буржуазии, при всей показной ее оппозиции, чтобы царизм пал. Если, несмотря на это, и после поражения первой революции меньшевики связали свои революционные перспективы с новым подъемом буржуазной оппозиции (см. статью Дана в "Neue Zeit" 1908 г.), то они только обнаружили этим, что с самого рождения страдали политической слепотой. Русская буржуазия вела в Думе показную борьбу против царизма, но одновременно искала соглашения с ним на почве русского империализма. Петр Струве, первый идеолог русского либерализма, стал глашатаем великой России, и Павел Милюков, политический вождь русских либералов, стал строить русско-балканскую политику, приведшую вместе с немецко-турецкой политикой к войне 1914 года. Война похоронила под своими обломками показную борьбу либерализма. Либералы образовали главное ядро русского военного патриотизма в великом мировом кризисе 1914 года. Революция 1917 года, которая явилась восстанием народных масс против потрясающих последствий участия царизма в мировой войне, должна была прежде всего стать революцией и против буржуазии.

Эта контр-революционная роль промышленной буржуазии заставила рабочий класс вступить в ожесточенную борьбу с ней для победы над царизмом. Он должен был на каждом шагу оспаривать у нее влияние на полупролетарские и мелко-буржуазные массы. Эта боевая позиция пролетариата по отношению к буржуазии объяснялась не только защитой принципов демократии, но и сама борьба за демократию была обусловлена социальной ролью пролетариата и борьбой против буржуазной эксплоатации. Эта борьба вовсе не должна была выходить за границу программы-минимум. Уже в момент начала борьбы в 1905 году пролетариат жестоко столкнулся с буржуазией. Без восьмичасового рабочего дня буржуазная демократия бессмысленна, ибо привязанный с раннего утра к машине рабочий не в состоянии, понятно, участвовать в политической жизни. Борьба за это требование привела после октябрьского манифеста к ожесточенному столкновению пролетариата с буржуазией, которая открыто без обиняков перешла на сторону царизма, у которого она искала помощи против пролетариата. Противоречие между пролетариатом и буржуазией стало наиболее важным фактором русской революции. Революция не была проделана до конца в деревне, но и там не меньше, чем в городе, она подрыла основы царизма. Она привела в большей части России к вооруженной борьбе крестьянства с помещиками. Красный петух запел на помещичьих усадьбах, и помещики мобилизовали все силы правительства против крестьян. Если самосознание крестьян в армии было еще незначительно, чтоб отказаться от роли палачей против своих собственных братьев, то во всяком случае следствием военных экспедиций в деревне был подрыв старого духа, как в армии, так и в селе. Царизм лучше меньшевиков понял опасность, грозившую ему со стороны крестьянства. После того, как царское правительство еще во время выборов в первую думу в 1906 г. не смогло создать из серой крестьянской массы противовес настроению городов, оно после первой революции пыталось расколоть крестьянство, чтобы опереться на богатых крестьян против бедных и новым противоречием ослабить и парализовать наступательную силу крестьянской массы против царского государства.

Новая форма организации рабочего класса, как фактора революции, не была предвидена марксистским анализом. Рядом с политическими партиями и профессиональными союзами возникли по собственному почину советы рабочих депутатов. В ноябрьские дни 1905 г. во время сильнейшего потрясения царизма всеобщей забастовкой в некоторых городах рабочие советы были органами власти, перед которыми должна была капитулировать буржуазия. В зародыше они проявили себя в борьбе за власть. Появление советов марксисты объясняли отсутствием старых, укоренившихся профессиональных союзов в рабочем классе, что вызвало потребность в широких пролетарских организациях. Не только европейские, но и многие русские марксисты не поняли, что дело идет не только об организациях борьбы против буржуазного правительства, но о зародышах будущей организации пролетарской власти. Весьма характерно, что европейское социалистическое движение, столь многому научившееся у первой русской революции, не восприняло идею рабочих советов в круг своих воззрений.

II.

Мартовская революция 1917 года продолжала дело первой революции. Быстрая победа в марте 1917 года стала возможна, благодаря глубокой вспашке русской почвы плугом революции 1905 года. Оппортунисты II Интернационала объявили после поражения 1907 года русскую революцию бесполезной. Так г. Карл Лейтнер, большой умник из венской рабочей газеты, заявил в 1908 году, что прекрасно организованное младо-турецкое движение ему больше импонирует, чем революционный хаос России. Но все эти господа предстали в свете событий 1917 года близорукими дождевыми червяками. Благодаря своему опыту 1904-1905 годов, русская народная масса выступила в марте 1917 года с запасом политических понятий, обогащенным и углубленным испытаниями трехлетней войны, и сразу же одним махом двинула революцию дальше, чем этого желала буржуазия. Арест царя, устранение регентства, прокламирование республики - все это были в значительной мере результаты работы первой революции. Одновременно рабочие и солдатские массы приступили к образованию рабочих и солдатских советов, их примеру последовали крестьяне в деревне. Эти внезапно создавшиеся массовые организации еще до того, как они осознали себя органами пролетарской диктатуры, протянули руки свои к власти. Центральная государственная власть попала в руки буржуазии, которая лишь потом привлекла мелко-буржуазно-пролетарские и крестьянские партии меньшевиков и социал-революционеров к участию в правительстве. С первого дня своего существования буржуазное временное правительство жаловалось на двоевластие, так как рабочие и солдатские советы присвоили себе не только контроль временного буржуазного правительства, но и часть исполнительной власти. Я разрешу себе напомнить один мало известный факт, который проливает яркий свет на творческую силу народных масс в революции. Когда в первые дни мартовской революции группа большевиков, находившаяся в Норвегии, обратилась к т. Ленину с вопросом об отношении к лозунгу Учредительного Собрания, последний ответил, что Учредительное Собрание наверное не скоро будет созвано Временным Правительством, и что вообще парламент, как центр революции, имеет более чем сомнительное значение. Он советовал повсюду, где это возможно, взять рабочему классу управление в свои руки в виде коммунальных советов, чтобы сделать их опорным пунктом революции. Ленин уже тогда зорким взором предвидел, что революционная власть сконструируется не как буржуазно-демократическая республика, а как республика по типу Парижской Коммуны, в которой революционный народ имел в своих руках законодательную, исполнительную и судебную власть. Но конкретная форма этой республики по типу Парижской Коммуны не была им изобретена. Она была найдена рабочими и солдатскими массами в их неясном порыве в борьбе.

Каково было содержание мартовской революции? Это была революция крестьянства в солдатской шинели и рабочего класса, которые под тяжестью войны не восстали еще против самой войны и продолжения ее, но восстали против правительства, которое вело ее так плохо и возлагало все тяготы на их плечи. Только незначительное меньшинство пролетариев и солдат было вообще против войны. Во время революции массы быстро развиваются, и скоро революция стала революцией против войны. Она направлялась таким образом против империалистической буржуазии и помещиков, выступавших все более открыто и агрессивно против революции, лишавшей их возможности победы. Носителями революции были рабочие и крестьяне, их положительные цели вытекали из их социального положения. Крестьяне хотели земли. Ни карательные экспедиции Столыпина, ни его аграрная реформа не могли искоренить революционные тенденции крестьян, или создать достаточно сильное богатое крестьянство, как оплот против революции в деревне. Рабочие стремились к немедленному улучшению их положения и так как эта цель при общей хозяйственной разрухе, вызванной войной, была недостижима обыкновенным путем, то они установили через фабричные комитеты контроль над производством, чтобы уменьшить анархию в нем и улучшить этим свое положение.

Каковы были позиции революционных партий? Социалисты-революционеры и меньшевики сочли своей задачей удержать рабочих от борьбы с капиталистами, крестьян - от захвата помещичьих владений, так как смута могла повредить ведению войны. Даже Чернов и Церетели, бывшие циммервальдцы, пошли в Каноссу и соединились политически с вульгарными социал-патриотами типа Плеханова. Оттягивая осуществление социальных целей революции, даже буржуазно-демократических, до созыва Учредительного Собрания, они проводили свою еще в первой революции разработанную программу. Они передали власть в руки буржуазии, как классу, интересы которого должны были, по их мнению, создать объективные рамки революции и которому должно было принадлежать руководство ею. Их старые разговоры о роли социал-демократии, как внешней оппозиции, были забыты. Они были не крайней оппозицией буржуазии, а единственной поддержкой буржуазного правительства в рабочих, крестьянских и солдатских массах. Большевистская партия заявила, что, ввиду низкой степени социального развития России, о немедленной победе коммунизма думать не приходится. "Наша прямая задача не есть введение социализма, а немедленный переход к контролю советов рабочих и солдатских депутатов над общественным производством и распределением продуктов". - Так формулировал Ленин 3-го апреля после своего приезда в Петербург социальные задачи революции.

В своей полемике против Каменева, защищавшего старую точку зрения большевиков о буржуазном содержании революции, Ленин сослался на то, что он еще в 1905 году в своей выше цитированной брошюре о двух тактических линиях писал: "У революционно-демократической политики пролетариата и крестьянства есть, как и у всего на свете, прошлое и будущее. Ее прошлое - самодержавие, крепостничество, монархия, привилегии. Ее будущее - борьба против частной собственности, борьба наемного рабочего с хозяином, борьба за социализм", и он продолжал: "Ошибка Каменева в том, что он и в 1917 году смотрит только на прошлое революционно-демократической диктатуры, а для нее на деле уже началось будущее, ибо интересы наемного рабочего и хозяйчика на деле уже разошлись, притом по такому важнейшему вопросу, как оборончество, как отношение к империалистической войне" (см. сочинения Ленина XIV т., 1 ч., 34 стр.).

Последнее указание на войну составляет основной пункт в понимании разницы в тактике большевиков в первую и вторую революции. Уже тот простой факт, что вторая революция застала Россию на наиболее высокой ступени экономического развития, увеличил удельный вес пролетарских элементов. Военная обстановка, в которой произошла революция, поставила их перед новыми задачами и создала новые интернациональные условия для революционной политики в России. Первый вопрос революции, который был вопросом жизни и смерти, коснулся отношения к войне. Революция, вызванная банкротством царизма в войне и страданиями масс, занесла топор над корнями войны. Если она не сумела бы убить войну, то война снесла бы ее этим же топором. Так как она угрожала способности России к войне, она должна была вызвать ожесточенное сопротивление заинтересованных в продолжении войны классов: финансового капитала, помещиков и офицерской касты. Чтобы подкопаться под власть этих классов, недостаточно было создать парламентскую республику, сохранив старые органы угнетения царского режима. На место полиции и жандармерии должна была стать народная милиция.

Рабочие советы должны были попытаться захватить местную власть, но ограничить революционный переворот этой политической областью было недостаточно и невозможно. Невозможно это было потому, что миллионы солдат-крестьян, понесших неслыханные жертвы в войне, в момент сокрушения власти помещиков желали получить их землю, за которую они проливали кровь на войне. Рабочие, которых революция вооружила и наполнила большой верой в собственные силы, не могли, понятно, охранять имущество буржуазии. Повсюду на фабриках они начали вмешиваться в управление, если же владельцы закрывали свои предприятия, чтобы локаутом урезонить рабочих, то последние захватывали фабрики и продавали товары. Это была не только логика революции, но и революционная необходимость, чтобы мощь классов, заинтересованных в продолжении войны, была сломлена. Чтобы сломить власть помещиков, нужно было подстрекнуть крестьян - не ждать с получением земли до Учредительного Собрания. Чтобы сломить власть капиталистов, следовало указать, как синдикаты и банки переводили кровь русских крестьян и рабочих в золото. Пролетариат должен был разбить несгораемые шкапы и сейфы, в которых хранились деловые тайны буржуазии. Если марксистская теория утверждала, что новый общественный строй на социалистическом базисе в России не возможен, то она заодно говорила, что без контроля производства крупной индустрии и финансов в первую очередь становится невозможным не только улучшение все ухудшавшегося положения рабочего класса, но и самое окончание войны. Этим самым война поставила революцию перед новыми социальными задачами.

Партия пролетариата никоим образом не может задаваться целью "введения" социализма в стране мелкого крестьянства, пока подавляющее большинство населения не пришло к сознанию необходимости социалистической революции. Но только буржуазные софисты, прячущиеся за "почти марксистские" словечки, могут выводить из этой истины оправдание такой политики, которая бы оттягивала немедленные революционные меры, вполне назревшие практически, осуществленные зачастую во время войны рядом буржуазных государств, настоятельно необходимые для борьбы с надвигающимся полным экономическим расстройством и голодом.

Такие меры, как национализация земли, всех банков и синдикатов капиталистов или, по крайней мере, установление немедленного контроля за ними советов рабочих депутатов и т.п., отнюдь не будучи "введением" социализма, должны быть безусловно отстаиваемы и, по мере возможности, революционным путем осуществляемы. Вне таких мер, которые являются лишь шагами к социализму и которые вполне осуществимы экономически, невозможно лечение ран, нанесенных войной, и предупреждение грозящего краха, а останавливаться перед посягательством на неслыханно-высокие прибыли капиталистов и банкиров, наживающихся особенно скандально именно "на войне", партия революционного пролетариата никогда не будет.

Так формулировал Ленин социальные задачи большевистской партии и революции в проекте политической платформы партии, написанном в апреле 1918 года (Собрание сочинений, том XIV, часть 1, стр. 50-51).

Эта программа, которая объективно выходит за рамки программы-минимум социал-демократии, знаменует уже переход к борьбе за социализм. Она еще не представляет правил проведения социализма. Но в то время как программа-минимум социал-демократии содержит требования улучшения положения рабочего класса в капиталистическом обществе, в обществе, в котором власть принадлежит буржуазии, здесь построена программа, ставящая буржуазию и капиталистическое производство под контроль рабочего класса. Такое положение вещей должно было привести к борьбе между временным буржуазным правительством и советами рабочих депутатов, как только последние стали на точку зрения этой программы. Она привела к революционной диктатуре пролетариат и крестьян. Могла ли такая диктатура устоять и провести программу, формулировавшую жизненные потребности революции? Было ясно, что это будет невозможным, если Россия образует оазис в нормальном капиталистическом мире. Но Россия не была окружена нормальным капиталистическом миром, а огненным морем мировой войны. Уже мартовская революция потрясла войну и поддерживавшие ее классы во всех капиталистических странах. Раньше еще, чем весть о революции получила огласку в Германии, Бетман-Гольвег поспешил в прусский ландтаг, в бастилию немецкой реакции, и возвестил эру реформ. В Англии усилилась волна забастовок.

Французское правительство сидело, как на пороховой бочке. Русская революция нарушила установившееся в войне равновесие, она угрожала не только Антанте поражением, но и революцией во всей Европе. Не подлежало никакому сомнению, что если пролетариат и крестьянство возьмут власть в свои руки в России, если они энергично возьмутся за установление мира, то будет пробита революционная брешь на военном фронте, в которую проникнут отряды пролетариата.

Утверждение революционных марксистов с самого начала войны о переходе империалистической войны в гражданскую, приближалось к осуществлению. Русская революция была прелюдией европейской, и были все шансы, что она не будет в изоляции предоставлена уничтожающему нападению мирового капитала. При революционной ситуации в отсталой мелко-буржуазной стране развернулась программа мировой революции.

Программа большевиков предусматривала потребности русской революции и потому она стала программой последней. Крестьянские массы боролись за мир, свободу и землю. Рабочие массы боролись за мир и переходные мероприятия к социализму. Благодаря войне миллионы крестьян оказались в рядах армии, распыление их было уничтожено, и крестьянская масса получила в первый раз в истории возможность перейти в организованное наступление. Благодаря существованию молодого революционного рабочего класса, господствовавшего над центрами индустрии и транспорта, крестьянская масса получила политическое руководство, которого ему всегда в истории не доставало. Большевистская партия - результат 25-ти-летней истории революционной борьбы - трезво оценила ситуацию и сосредоточила стихийное движение массы на наиболее важных политических объектах борьбы. Так создалась победа ноябрьской революции, и только одержимые слепотой доктринеры и ослепленные классовой враждой эмигранты могут отрицать это. Даже К. Каутский, не только политически ослепнувший, но и поглупевший, должен был объявить в своем последнем сочинении против русской революции: "Мы здесь не ставили вопроса о том, подлежит ли одобрению завоевание власти пролетариатом в России или нет: русская революция 1917 года была элементарным событием, как каждая большая революция, которой также нельзя воспрепятствовать, как и устроить по желанию таковую".

Дальше Каутский говорит:

"Но этим еще не дан ответ на вопрос, каково должно быть поведение социалистов в подобном случае. Для марксиста ответ ясен. Они должны принять во внимание данную степень зрелости экономических отношений и пролетариата и определить задачи, которые встанут перед последним после его победы.

"Марксистское понимание истории ставит историческое развитие в зависимость от экономического, последнее идет закономерно и не знает прыжков через отдельные фазы. До этого взгляда на историю революционеры не знали во время переворота границ своей воли. Они старались одним прыжком достигнуть наибольших результатов. При этом они всегда терпели неудачи, и всегда революции, несмотря на действительный прогресс, вызванный ими, кончались крахом для революционеров. Маркс учит методу, как в революционное время во избежание поражения ставить себе только такие практические задачи, которые при данных средствах и силах разрешимы.

"Меньшевики рекомендовали этот метод в России, провели его в Грузии с наилучшим успехом. Большевики же, напротив, поставили русскому пролетариату задачи, которые он при незрелости отношений разрешить не мог, и это не чудо, что коммунизм потерпел крах" (стр. 16).

О крахе коммунизма в России будет речь потом. Пока упомянем, что Каутский, считая захват политической власти пролетариатом в России, элементарным событием, которое так же трудно было предупредить, как по желанию вызвать, отзывается о рекомендованных меньшевиками методах самоограничения, как о попытке предупредить исторически необходимое.

Вопрос о том, что должны были сделать большевики, придя к власти в стране с преобладающим мелко-буржуазным населением, составляет ядро в вопросе о сущности пролетарской государственной политики в России с момента захвата власти до перемены курса в марте этого года.

III.

Противники представляют время с 7-го ноября 1917 года до марта 1921 года временем проведения коммунизма в России, чтобы иметь возможность говорить о банкротстве коммунизма в начале 1921 года.

Для опровержения этой легенды лучше привести длинную главу из описания общего положения России, которая была написана мною в декабре 1919 года в берлинской тюрьме и опубликована в Берлинском издании Комм. Интернационала под псевдонимом Struthahn.

Я писал в декабре 1919 года:

"Когда русский рабочий класс взял в ноябре 1917 года власть в свои руки, ни буржуазный, ни социалистический мир не верил в то, что он удержит государственную власть и 2-х месяцев, не то что два года. Немецкий империализм вступил в переговоры с советской Россией, будучи к тому вынужден всей созданной войной ситуацией. Он желал заключения мира на востоке даже с весьма кратковременным правительством, будучи твердо убежден, что если даже большевики исчезнут, никакая партия, никакое правительство не сумеет мобилизовать крестьян в ближайшее время. Советская Россия нуждалась в мире не только потому, что она не имела никакой армии, но и потому, что она могла стать действительностью, лишь получив передышку.

"Во время брест-литовских переговоров советская Россия была только программой и существовала лишь в декретах Совета Народных Комиссаров. Даже царский абсолютизм в его местных органах не был окончательно разрушен, и феодальное землевладение не было искоренено. У большевистского правительства был выбор: или повести с Урала с помощью союзников, как правительство революционных партизанов, партизанскую войну против немецкого империализма и допустить, чтобы русский капитал произвел реставрацию под защитой немецких штыков, - или вступить на путь брестской Голгофы и ценой национального унижения провести низвержение буржуазии и создать организацию пролетариата.

"Если немецкие "независимые" глупцы теперь, после того, как потерпели по собственному ноябрьскому опыту крах с обвинением большевиков в дезорганизации армии, говорят о полной иллюзии внешней политики советского правительства, то понятно, что этим обанкротившимся вильсоновцам ничем помочь нельзя. Правильность политики советского правительства, основанной на убеждении, что брест-литовский мир не только не задержит, а ускорит процесс разложения мирового империализма, доказана не только победами советской России и тем, что палачи Брест-Литовска покоятся в гробу с раздробленными костями, но и тем обстоятельством, что советская Россия в положении "между дьяволом и морскою бездной", как говорят англичане, смогла сорганизоваться так, что через год после краха немецкого империализма представители победоносного антантовского империализма должны были сознаться, что мечом большевизм не победишь. Брест-литовский мир, поскольку он, несмотря на свой хищнический характер, имел положительное значение для советской России, положив конец великой войне, - был вынужден не силой советской России и не настоянием немецких рабочих, а давлением союзных армий на западе. Если теперь победоносный империализм Антанты заключит еще более хищнический мир, но который все-таки даст советской России возможность существования, то он представит принципиальный прорыв, брешь в капиталистической системе, так как он явится результатом сопротивления советской России и помощи, оказанной ей мировым пролетариатом. Но почему вообще должна Россия, которую не сумели уничтожить мечем, заключить компромиссный мир с Антантой? Почему бы не подождать с оружием в руках, хотя бы до такой степени развития разложения Антантовского капитализма, что последний вынужден будет пойти на более почетный мир с советской Россией? Ответ на этот вопрос прост. Во время мировой войны, которая затягивалась бесконечно преступной политикой всех империалистических государств, можно было надеяться на скорую катастрофу мирового капитализма, на восстание народных масс во многих странах. Во время заключения Брест-литовского мира советское правительство смотрело на передышку, как на кратковременный эпизод; мы думали тогда: или мировая революция скоро спасет советскую Россию, или она скоро падет в неравной борьбе. Этот взгляд соответствовал тогдашнему положению вещей.

Крах немецкого империализма, неспособность союзников уничтожить советскую Россию войной, и то обстоятельство, что мировая война окончилась, что демобилизационный кризис преодолен, что мировая революция не в форме взрыва, а продолжительного длинного процесса разложения, победит капиталистический мир - все эти моменты совершенно меняют положение и условия внешней политики советской России.

С одной стороны, она не может рассчитывать на скорое механическое освобождение, на то, что стихийное массовое движение в одно мгновение прогонит Клемансо, Ллойд-Джорджа, Вильсона и всю братию за их спиной, с другой стороны она может с большой точностью быть уверенной, что процесс капиталистического разложения будет развиваться и облегчать ее положение. Но так как процесс обещает быть долгим, советская Россия вынуждена искать и добиваться modus'a vivendi с государствами еще капиталистическими. Если завтра пролетарская революция победит в Германии или во Франции, то положение советской России облегчится, так как два пролетарских государства окажут большое давление на капиталистический мир; но и они все-таки будут еще заинтересованы в мире с капиталистическими государствами, чтобы перейти в конце концов к хозяйственному строительству. Советская Россия не даст себя уничтожить. Мы уверены, что если союзники не предложат ей теперь приемлемый мир, то она будет голодать, но бороться дальше, и они будут вынуждены позже дать ей лучший мир. Победа над страной с рессурсами России при помощи блокады требует такого периода времени, в течение которого империалистический курс в союзных странах не протянется. Но очевидно, что если советская Россия еще должна будет воевать, то хозяйственного строительства нельзя будет начать.

Война вынуждает обессиленное производство заняться приготовлением амуниции, лучшие силы передать в армию, разрушенные железные дороги использовать для переброски войск; военная необходимость заставляет ударные силы государства сосредоточить в руках исполнительной власти, угрожает советской системе и, что важнее всего, грозит на долгое время поглощением лучших элементов рабочего класса. Советское правительство сделало сверх-человеческое, чтобы всему этому противодействовать; его просветительная работа, несмотря на всю нужду, приводит сейчас уже в изумление честных буржуазных противников, - стоит только прочесть сообщения Гуда в "Манчестер Гвардиан":

"Дебаты на мартовском съезде большевиков, ценный протокол которых теперь появился из печати, с полной ясностью говорят о серьезности отношения вождей к опасностям создания чиновничьей бюрократии и взяточничества в новой форме. Но война остается войной, жестокой разрушительницей; если она ценою жертв может быть окончена, то следует поспешить это сделать. Достойно сожаления, что русский народ должен предоставлять английским, американским и французским капиталистам концессии на руду, так как он мог лучше использовать ее, чем для уплаты дани. Но пока идет война, он не только не может добывать руду, но вынужден бросать своих горных рабочих в пасть войны. Если бы положение было таково: социалистическое хозяйственное строительство и война против мирового капитала, препятствующего социалистическому строительству, то единственно правильным разрешением была бы война. Но дело обстоит не так. Подлежащий разрешению вопрос гласит: социалистическое строительство в рамках временного компромисса или война без всякого хозяйственного строительства.

"Уже весною 1918 г. советское правительство стояло перед вопросом о хозяйственных компромиссах. Когда американский полковник Раймонд Робин в мае 1918 года уезжал из Москвы в Вашингтон, то он взял с собой конкретное предложение советского правительства с условиями хозяйственных концессий (оно опубликовано в протоколах первого съезда Советов Народного Хозяйства в речи Радека о хозяйственных последствиях Брестского мира). Одновременно помощник народного комиссара торговли и промышленности Бронский сделал на первом заседании представителям немецкого правительства практическое предложение о совместной работе советской России с немецким капиталом. Бруку, Локкарту секретно была сообщена база переговоров. Можно согласиться с тем, что тогда во время мировой войны могла быть надежда, что взрывы в ближайшем будущем могут устранить необходимость таких уступок, но принципиальная сторона политики уступок была уже тогда решена и обоснована. До тех пор, пока в важнейших государствах не победит пролетариат, он не в состоянии будет использовать все производственные силы мира для строительства; пока пролетарские государства будут существовать рядом с капиталистическими, они вынуждены будут заключать компромиссы, и не будет ни чистого социализма, ни чистого капитализма, а, будучи территориально разграничены, они должны будут в пределах собственного государства делать уступки друг другу. Сила и количество существующих пролетарских государств определят меру необходимых уступок капитализму".

Но признавая необходимость компромисса пролетарских государств с капиталистическими, не признается ли возможность и необходимость компромисса с капитализмом в каждом государстве, не есть ли это отказ от революции от диктатуры, как пути к социализму? Не правы ли, наконец, Реннер, Бауер, Кунов, Каутский, не правилен ли метод коалиции с капитализмом на почве демократии, не обанкротился ли коммунизм со своей программой диктатуры Советов? Эти вопросы должны быть искренно и глубоко проверены сначала исторически в рамках опыта русской революции, а затем должно быть определено их интернациональное значение.

Враги коммунизма, из лагеря колеблющихся элементов покойного II Интернационала, имеют про запас две взаимно исключающие друг друга легенды. Одна гласит: вся советская теория была вызвана необходимостью: когда выяснилось, что выборы в Учредительное Собрание не дали большевистского большинства, то большевики выступили гордыми рыцарями пролетарской диктатуры. Вторая легенда говорит, что большевики пришли к власти, как дикие представители диктатуры, но потом, высмеянные собственным опытом, вынуждены были подливать все больше воды в свое вино. Каковы же факты?

Еще до революции 1905 года большевики видели в диктатуре пролетариата и крестьянства исторический путь, по которому пойдет Россия. Роза Люксембург и Троцкий пытались исправить эту формулу, говоря о диктатуре пролетариата, опирающейся на крестьянство. Этой поправкой должна быть подчеркнута точка зрения, которая не отрицалась и большевиками, что городской пролетариат будет иметь руководство в революции. Весь лагерь, из которого теперь составился русский коммунизм, был того мнения, что в такой аграрной стране, как Россия, пролетариат должен принять во внимание крестьянские интересы и не может отстранять крестьян от власти. Если большевики в 1917 году вели ожесточенную борьбу против крестьянской партии, - социалистов-революционеров с их вождем Черновым, - то не против интересов крестьянства, а в защиту их. Вожди социалистов-революционеров совершали измену своей коалицией с капиталистической кадетской партией, они откладывали разрешение аграрного вопроса, они жертвовали крестьянскими массами в войне русского империализма. Когда благодаря этой политике солдатские и крестьянские массы перешли на сторону рабочего класса и помогли 7 ноября большевикам взять власть, последние предложили побежденным противникам принять участие в правительстве: в течение двух недель после победы над Керенским велись переговоры не только с меньшевиками, но и с социал-революционерами об образовании коалиционного правительства, которое представляло бы диктатуру крестьян и рабочих. Переговоры потерпели неудачу, потому что меньшевики и правые социал-революционеры верили еще в победу буржуазии. Большевики привлекли к участию в правительстве, отколовшихся от общей партии левых социал-революционеров готовых разрешить вопрос о земле и мире путем революционной диктатуры. Разрыв с этой партией определился тогда, когда националистические элементы в ней взяли верх и интеллигентские ее части под влиянием революционного национализма не смогли решиться перейти на сторону интересов мировой революции. Опять в защиту крестьянских интересов произошел разрыв с этой крестьянской партией, все больше терявшей контакт с реальной жизнью. Разрыв большевиков с этими партиями, которые желали представлять крестьян, но которые в действительности были только интеллигентами, ни на минуту не омрачил ясности их, большевиков, представления о реальном соотношении сил.

С одной стороны, они старались способствовать победе пролетарских интересов в деревне, объединяя рабочих, ушедших в деревни вследствие голода и разложения индустрии в городах, а также сельский пролетариат и мелких крестьян в организации деревенской бедноты; с другой стороны, они стремились уступками (например, по отношению сельско-хозяйственных кооперативов) перетянуть средних крестьян на сторону пролетарской диктатуры. Кто в этом видит оппортунизм, тот не понимает азбуки социализма. Так как капиталистическая форма концентрации производства повсюду оставила миллионы мелких и средних сельских хозяйств, то социализация сельского хозяйства будет медленным и продолжительным процессом, во время которого социализм осуществится не экспроприацией, а огосударствлением кредита, торговли сельско-хозяйственными машинами, транспорта и всей культурной помощью со стороны социалистического государства крестьянам. Пролетариат после своей победы над буржуазией повсюду будет вынужден к компромиссу с крестьянами. Но он в состоянии будет его заключить, лишь победив буржуазию и вынудив крестьян пойти на уступки.

Но возможна ли была эта победа рабочего класса над буржуазией без гражданской войны и диктатуры? Нельзя ли было добиться ее на пути демократии? Вся история русской революции дает отрицательный ответ на этот вопрос. Политика меньшевиков потерпела неудачу из-за невозможности не только экспроприации буржуазии мирным путем, но также из-за необходимости спасения народных масс из когтей мировой войны, в которой были заинтересованы только верхушки буржуазии - финансовый капитал и его питомцы. Буржуазия должна была быть низвергнута и диктатура заинтересованных в мире народных масс установлена еще прежде, чем можно было подумать о защите элементарнейших жизненных интересов рабочих масс.

Дальнейшие прямые и косвенные попытки буржуазии и ее приспешников определили с железной необходимостью форму и содержание диктатуры. На попытки буржуазной интеллигенции, которая поддерживалась банками, саботировать хозяйственную жизнь и государственную машину, пришлось ответить преследованием буржуазной печати, саботажников и т. д.

Против попыток фабрикантов, купцов и банкиров после брестского мира спрятаться за спиной немцев, сохранить путем всяких мошенничеств свое имущество и утаить его от народа открытой изменой стране, пришлось выступить, с одной стороны, с мерами устрашения, с другой - быстрой национализацией. Для спасения большого числа предприятий от продажи немецкому капиталу явилась необходимость их скорой передачи в государственную собственность, не подготовив надлежащим образом эту радикальную меру. Когда затем буржуазия снова стала на сторону Антанты и начала поддерживать все заговоры союзников от единичного террора до организации восстаний, должен был быть установлен красный террор, принявший действительно крупные размеры лишь после того, как армия Колчака и Деникина, вооруженные Антантой и поддерживаемые всеми капиталистическими элементами России, начали открытую войну против Советской власти.

Во всей двухлетней истории пролетарской диктатуры в России нет по своему содержанию ни одной большой меры, возникшей по доктринерскому рецепту. Катастрофа правительства Керенского последовала вследствие полной неспособности его даже в попытках спасения России из кровавого застенка; это значит, что вследствие невозможности защиты первейших интересов народа против сопротивления буржуазии иначе, чем путем диктатуры, последняя стала необходимостью. Эту необходимость поняли большевики с самого начала и требовали с апреля 1917 года всей власти рабочим советам. Благодаря оттягиванию созыва Учредительного Собрания правительством Керенского, оно собралось лишь в момент, когда пролетарская диктатура была уже установлена. Оно явилось на свет мертворожденным, но можно было допустить, чтобы оно само себя похоронило. Если советское правительство и взяло на себя его погребение, то из-за грозившей опасности, что правительство Керенского, превратившееся в труп, смогло бы еще пить народную кровь. Советская Россия вела мирные переговоры с беспощадным врагом и каждая игра Учредительного Собрания могла помочь немецкой военной партии прервать мирные переговоры и уничтожить молодую, еще в стадии образования находившуюся, советскую Россию. Безразличие народных масс при погребении Учредительного Собрания показало, что оно никакой живой народной силы за собой не имело. Оно было тенью прошлого.

Кто следит за историей русской революции, как историк, а не морализирующий доктринер, должен признать политику большевиков последовательной и приноровленной к потребностям момента. Кто ее, как революционер изучает, не может не признать ее единственной революционной политикой. Об этом теперь спорить не приходится. Это признали даже меньшевики в своем воззвании пред первой годовщиной ноябрьской революции. Но больше этого признания говорит факт, что на смену диктатуры пролетариата может притти только диктатура феодально-капиталистических клик, которые сумеют держаться только с помощью мировой диктатуры финансового капитала.

Русская революция может быть побеждена, тогда ее сменит диктатура белых генералов. Но русская революция может победить только как диктатура пролетариата, которая ведет народные массы в бой с капиталом, а погибая русская пролетарская революция кликнет, как свое завещание, мировому пролетариату слова: "диктатура пролетариата".

Мы стоим перед последним вопросом: продержится ли пролетарская диктатура при компромиссе с мировым капиталом. Мы подходим при этом к пределам компромисса, который рабочее государство может делать в своей внешней политике.

Какова граница экономических уступок со стороны советской России? Подобно тому, как советская Россия не дала себя унизить до степени вассала немецкого империализма во время брестского периода, так и теперь она не может опуститься до роли вассала англо-саксонского империализма. Во время всех переговоров с представителями немецких и английских империалистов советская Россия заявляла, что вследствие войны мир настолько обеднел, что ни одна из воюющих сторон не в состоянии удовлетворить огромные хозяйственные потребности советской России. Последней приходится брать машины и организаторские силы там, где она их находит и где они дешевле. Изменил ли исход войны что-нибудь в этом отношении? Германия сломлена, но, несмотря на это, ее технический аппарат и техническая мощь высоко развиты. Англо-саксонские страны победили, но их хозяйственное разложение так далеко пошло, что, хотя они оказались победителями, они не в состоянии оказать достаточной помощи Франции и Италии. В капиталистических кругах Франции развивается тенденция возможно в большей степени использовать хозяйственные силы Германии, что еще усиливается фактом беспрестанного падения франка по сравнению с шиллингом и долларом (прекрасная иллюстрация итогов победы и "солидарности победителей"). Польша и Богемия - вассалы Антанты - вынуждены заключить хозяйственные договоры с Германией, во-первых, из-за недостаточности помощи со стороны Антанты, во-вторых, потому, что никакая победа не может уничтожить хозяйственную связь, обусловленную географическим положением.

Есть еще одно весьма важное хозяйственное обстоятельство. Прогрессирующее разложение капиталистического мирового хозяйства устраняет возможность получения товаров для России в необходимом количестве, если бы даже последняя повела близорукую политику закупки товаров в первую голову, вместо того, чтобы подумать о мобилизации своих хозяйственных сил. Советская Россия должна с минимумом средств производства, которые она может получить из-за границы от капиталистов, перейти к организации своего хозяйства. Ей скоро придется прибегнуть и к производству нужных ей машин внутри страны. Она больше всего будет нуждаться в обученных технических силах из-за границы, в которых всегда была нужда в России. В Германии находятся тысячи инженеров, химиков и обученных рабочих без хлеба и работы вследствие краха внешней торговли и упадка хозяйства, и они могли бы оказать неоценимые услуги советской России при восстановлении ее хозяйства. Прочитав эти слова, антантовские журналисты поднимут, понятно, крик: Вот как! большевики хотят помочь немцам и восстановить силу немецкого капитализма на русской почве! Этот крик о новом большевистско-немецком заговоре - такая же ложь, как и прежняя клевета. Мы не предлагаем немцам даже концессий, предложенных антантовскому капитализму. Не только потому, что у немецкого капитала нет силы вынудить их у нас, но и потому, что у него нет возможности использовать их. Для экспансии капитала необходим его вывоз, а Германия вышла нищенски бедной страной из войны. Она безрезультатно клянчит о кредитах в Америке, и теперь ей не до экспансии. Немецко-русские хозяйственные сношения, которые мы, несмотря на вынужденные уступки Англии со стороны советской России, считаем необходимыми, не могут быть вообще построены на старой капиталистической основе. Не товарообмен и вывоз капитала, а помощь трудом - такова новая база немецко-русских хозяйственных сношений. Последние не допустят немцев до владычества в России, но, принося помощь России в ее хозяйственном строительстве, они дадут хлеб и работу не только тысячам нем ецких рабочих интеллектуального и физического труда, но и создадут базу для будущего русско-немецкого товарообмена. Россия вынуждена была бы вести такую политику, если бы даже была буржуазным государством. Она продиктована русскими интересами. Но эта политика совпадает и с линиями, по которым должно итти пролетарское государство. Советская Россия не может стать виновницей блокады и голода других народов. Если немецкое правительство в своей глупой боязни большевизма и Антанты будет дальше оставаться совершенно пассивным, надеясь, что, в конце концов, советская Россия уберется к чорту и можно будет пасть в объятия деникинских молодцов и стариков, то оно должно будет приписать вину в блокаде самому себе.

Границы экономических уступок советской России антантовскому капиталу - прежде всего социального характера. На территории советской России не могут быть допущены империалистические колонии, в которых русский пролетариат играл бы роль белых негров. Если советская Россия вынуждена будет выдать иностранному капиталу известную часть народного достояния, то это возможно лишь на основании условий, конкретно установленных между договаривающимися государствами. Дело идет в первую очередь об условиях труда, которые должны быть не хуже, чем для прочего российского пролетариата, если бы русские рабочие вообще стали на работу; затем - об отношении производства концессионных предприятий к общему хозяйственному плану советской республики. Договоры должны отдать часть производства в пользу русского организованного хозяйства. Россия должна для своего хозяйственного возрождения извлечь тотчас же пользу из развития концессионных предприятий, получая от них определенную часть производимого, которую она использует на средства производства. Только в таком случае дань иностранному капиталу не будет вести к обескровливанию России.

Если в прошлом году могло быть опасение, согласятся ли привыкшие к индивидуалистическим методам хозяйства капиталистические круги на ограничение их частной инициативы общественным контролем, то за это время положение заметно изменилось. Они ведь стоят перед этими же проблемами в собственных странах, и, каково бы ни было их сопротивление попыткам общественного контроля, не подлежит никакому сомнению, что под давлением рабочего движения и необходимости какого-нибудь обуздания хозяйственной анархии, они вынуждены будут отказаться от их старого безграничного индивидуализма. Все, что они вынуждены будут уступить английским и американским рабочим еще до захвата политической власти последними они должны, будут предоставить и русским рабочим, за которых заступится русское пролетарское государство.

Мы не хотим здесь прикрашивать и представлять вещи в розовом свете. Как бы велики ни были вызванные жаждой наживы в России уступки иностранного капитала русскому пролетариату, русские рабочие будут работать для чужой наживы, русские природные богатства будут использованы для чужого капиталистического хозяйства, и в советской России будет существовать инородное тело. Но пока советская Россия сама представляет инородное тело в капиталистической системе государств, ей подобных опасностей не избежать.

Опасность в данном случае ясна. Не говоря уже о затруднительности положения пролетарского правительства при конфликтах между пролетариями и концессионерами, - иностранными капиталистами, - есть угроза концентрации остатков разбитой русской буржуазии вокруг частных иностранных капиталистических предприятий. Эта опасность будет возрастать по мере того, как советская республика вынуждена будет делать все большие уступки иностранному капиталу при длительности теперешней переходной стадии. На это рассчитывают Ллойд-Джордж и другие антантовские вожди, склонные к заключению мира с советской Россией. От предполагаемой продолжительности этой совместной работы зависит исполнение их надежд и влияние их на развитие русского пролетарского государства. Если эта совместная работа будет длиться годы, то в лучшем случае советская Россия станет государством по типу Ново-Зеландии и Австралии, т.-е. капиталистическим государством, которое управляется рабочими и фермерами и в котором финансовый капитал идет на широкие уступки пролетариату в отношении условий жизни.

Этот строй во многом лучше европейского или американского, но это - не пролетарская диктатура для осуществления коммунизма. Если мировая революция, как следует предположить, будет развиваться, хотя медленно, но неуклонно, то внимание к интересам иностранного капитала со стороны сов. России не будет настолько значительным и продолжительным, чтобы оно могло угрожать господству пролетариата. Оно даже укрепит фактическую власть пролетариата, поскольку даст мир советской России и возможность перехода к восстановлению хозяйства. Ясно, что советская Россия будет сильнее, если транспортные условия улучшатся, фабрики получат сырье и топливо и крестьянам будут даны товары за хлеб.

Чем сильнее советское правительство, тем легче оно может отказаться от террора, который есть только средство обороны, - тем мягче оно может осуществлять диктатуру. Диктатура не может быть уничтожена, пока угрожает опасность господству пролетариата. Но от степени опасности зависит характер и напряжение диктатуры. Второй параграф политической части программы русской коммунистической партии (март 1919 г.) гласит:

"В противоположность буржуазной демократии, скрывавшей классовый характер ее государства, Советская власть открыто признает неизбежность классового характера всякого государства, пока совершенно не исчезло деление общества на классы и вместе с ним всякая государственная власть. Советское государство, по самой своей сущности, направлено к подавлению сопротивления эксплоататоров, и советская конституция, исходя из того, что всякая свобода является обманом, если она противоречит освобождению труда от гнета капитала, не останавливается перед отнятием у эксплоататоров политических прав. Задача партии пролетариата состоит в том, чтобы, проводя неуклонно подавление сопротивления эксплоататоров и идейно борясь с глубоко вкоренившимися предрассудками на счет безусловного характера буржуазных прав и свобод, разъяснять вместе с тем, что лишение политических прав и какие бы то ни было ограничения свободы необходимы исключительно в качестве временных мер борьбы с попытками эксплоататоров отстоять или восстановить свои привилегии. По мере того, как будет исчезать объективная возможность эксплоатации человека человеком, будет исчезать и необходимость в этих временных мерах, и партия будет стремиться к их сужению и к полной их отмене".

По мере того, как победы Красной армии над войсками контр-революции уменьшают надежды русских помещиков и эксплоататоров на восстановление их господства, увеличиваются также возможности смягчения пролетарской диктатуры в России. Эта диктатура первый раз в мировой истории дала широким массам народа действительную возможность участия в духовной жизни и в управлении государством, создала действительную демократию, каковой нет еще ни в одном государстве. Но одновременно пролетарская диктатура лишила буржуазию и поддерживающую ее интеллигенцию политических прав, так как они пользовались ими для борьбы с делом освобождения народных масс. Вооруженная борьба русского пролетариата с контр-революцией давно окончилась бы, если бы капиталистические государства (сначала Германия и затем Антанта) не поддерживали всеми средствами русскую контр-революцию и не заставляли советскую Россию заострять свое оружие обороны. В этой борьбе контр-революция потерпела крупные поражения. Если антантовский империализм прекратит, наконец, поддержку русской гражданской войны и уничтожит гибельный кордон, победоносный рабочий класс в состоянии будет постепенно отказываться от военных методов по мере прекращения гражданской войны.

Это не будет отказом от управления государством соответственно интересам рабочего класса; напротив, только тогда будет обеспечено реальное развитие пролетарского государства в сторону демократизма через победу пролетариата и подавление буржуазии. Это развитие будет происходить постепенно. Всякая попытка ускорения этого развития давлением антантовского капитала только замедлит его. Каждое вмешательство в пользу прежней буржуазии возбудит глубочайшее недоверие пролетариата, усилит гражданскую войну независимо от того, желает ли этого советское правительство или нет.

Мы наметили уступки, возможные со стороны советского правительства. Многие революционеры будут считать их глубоким унижением. Как это гордая советская Россия, аннулировавшая военные долги, станет их платить? Неужели станет советская Россия, победившая русскую буржуазию, делать уступки иностранному капиталу? Да, потому что советская Россия не может победить мировой капитал: это может сделать только мировой пролетариат, а она вынуждена платить дань мировой буржуазии. Тут не поможет никакое негодование. Это состояние будет продолжаться, пока усиливающееся капиталистическое разложение не перейдет в мировую революцию.

Капиталистическая и социал-предательская пресса будет говорить о Каноссе советской республики, о капитуляции коммунизма. Пусть она об этом болтает, как она уже это делала после Брест-Литовска: мы живем, а победители Брест-Литовска попали под колесо истории. Мы не отказываемся ни на иоту от нашего учения о диктатуре пролетариата, оно сохраняется в полном объеме, и, как бы ни изменялись формы осуществления диктатуры, советское правительство России все-таки будет представителем власти пролетариата или последней совсем не будет. Одно пусть знает и друг и недруг: показной советской республики не будет. Если бы у советской республики не было силы защитить свое господство, она не стала бы отстаивать видимость своего существования, а открыто капитулировала бы или погибла бы в борьбе. Исход осеннего наступления на столицы показывает, что советскому правительству не приходится этого делать. Если бы оно не имело никаких сил, то зачем же бы оно боролось? Если оно перенесло борьбу, выдержало тяжелое военное испытание, то оно справится и с хозяйственными трудностями этой зимы. У Колчака и Деникина хозяйственное положение еще хуже; к тому же приходится принять во внимание, что в советской России рабочий класс видит все старания пролетарского правительства прийти ему на помощь, а в деникинщине и колчаковщине он, голодая, вынужден наблюдать, как богачи роскошествуют. Пол-Европы будет терпеть адские муки голода и холода в эту зиму, и Антанта нигде не поможет, она не в состоянии этого сделать. Помощь требует миллиардов, а Франция и Англия сами на краю банкротства. Советское правительство не имеет никаких оснований для открытой или замаскированной капитуляции. Для облегчения страшнейшей нужды и заключения мира оно готово на уступки. Ближайшие месяцы покажут, способна ли Антанта в целом на какое-нибудь благоразумное разрешение русского вопроса. Если нет, то советской России придется с большими жертвами продолжать борьбу, но крушение антантовского империализма от этого ускорится, так как он вынужден будет снова прибегать к неслыханно му напряжению для победы над советской Россией. Но есть разница между нашими противниками и нами: время работает за нас. Мы и решились на уступки, потому что знаем, что конечная победа - за нами, а они принуждены играть va banque. Случится ли это, - зависит от поведения антантских рабочих в эту зиму и развития рабочего движения во всех частях мира. Во всем этом водовороте тенденций ясно одно: дальнейшее разложение капитализма и рост пролетарской революции. Мы, как передовые посты последней, можем еще пережить трудные моменты, но победа революции не подлежит никакому сомнению".

Как уже было упомянуто, все это было мною написано в декабре 1919 г., в момент решительных побед Советской России над белыми, в момент ликвидации Колчака и Юденича, когда Деникин был отброшен к Кавказу. О чем свидетельствует эта выдержка? О том, что мы тогда в момент величайших побед ни на минуту не теряли из виду следующие пункты. Во-первых: Россия - страна с преобладающим крестьянским населением и потому коммунистическая политика не может найти почвы в деревне; социализация сельского хозяйства представляет собой проблему, для разрешения которой нужна работа поколений. Конкретно советское правительство должно стремиться к компромиссу с крестьянами; это значит, что была констатирована мелко-буржуазная основа товарного производства для преобладающей части русского народного хозяйства на ближайшее время. Во-вторых, было установлено, что мировая революция, после преодоления демобилизационного кризиса, будет развиваться медленно и потому советское правительство должно искать modus'a vivendi с капиталистическими государствами и быть готово на уступки капиталу. "До тех пор, пока в важнейших государствах не победит пролетариат и не будет в состоянии использовать все производственные силы мира для строительства, пока пролетарские государства будут существовать рядом с капиталистическими, они вынуждены будут заключать компромиссы и не будет ни чистого социализма, ни чистого капитализма, а, будучи территориально разграничены, они должны будут в пределах собственного государства делать уступки друг другу". Эта точка зрения была не только моей, но и руководящих инстанций русской коммунистической партии и советского правительства. Она не была результатом опыта 1919 года. Ленин не только придерживался ее в течение всего 1917 года, но и защищал ее в апреле 1918 г. в большой своей речи о ближайших задачах советского правительства, и эта речь стала 29-го апреля 1918 г. мнением Исполнительного Комитета Совета Рабочих и Солдатских Депутатов. Ленин сказал в своей речи следующие мысли:

"В области внешней политики необходимо, с одной стороны, создать Красную армию, с другой - делать уступки интернациональному капиталу до тех пор, пока мировая революция не победит". В области хозяйственного строительства он не только выступал за необходимость привлечения буржуазных специалистов и высокую оплату их труда, не только за компромисс с мелко-буржуазными кооперативами, но также и за соглашение с крупными капиталистическими группами, которые должны были организовать тяжелую индустрию под контролем государства и при участии его в прибыли. Мы должны у королей трестов научиться, как организовать социализм, - заявил Ленин в апреле 1918 года и требовал временного прекращения дальнейших нападений на капитал, так как он был того мнения, что советское правительство уже экспроприировало больше того, чем оно в состоянии управлять. Эта намеченная в апреле 1918 года Лениным политика подтверждалась теоретически неоднократно также в 1919 году вождями советского правительства (смотри речь Ленина об отношении к среднему крестьянству в апреле 1919 г., и беспрерывные предложения мира и концессий со стороны советского правительства иностранному капиталу в 1919 году).

Почему же, несмотря на это, советское правительство вело противоположную политику с осени 1918 года до марта 1921 года, политику конфискаций в деревне, национализаций всех средств производства в городе и даже полного запрещения внутренней торговли, которая преследовалась, как спекуляция? В своей речи на съезде политпросветов Ленин назвал политику этих трех лет ошибкой и предложил возвращение к политике 1918 года. Это его заявление было подхвачено противниками коммунизма, как признание банкротства русского коммунизма, как доказательство правильности всего написанного о политике русского коммунизма не только меньшевиками, но и журналистами всей прессы капиталистического мира. Ленин несомненно обладает большим мужеством в признании совершенных ошибок. Но ясно, что он, как руководитель правительства большой страны, не для того произносит свои речи, чтобы излить душу свою перед капиталистами всего мира и меньшевиками, его речи имеют политические цели. В своей более поздней речи, произнесенной им 29-го октября (она напечатана в московской "Правде" от 3-го ноября), он объяснил, почему он говорил о недостатках и ошибках. Он заявил, что следует не только дать новую ориентацию хозяйственной политике советской России, что имеет место с марта 1921 года, но и взяться за проведение новой политики. В самом деле, партия, которая вела политику строгой национализации с осени 1918 года, не может в одно мгновение переучиться и взять новый курс, а потому необходимо в яркой форме представить ей изменение условий дальнейшего развития советской республики. Это и делает Ленин, говоря о прежних ошибках. В речи, произнесенной на съезде политпросветов, Ленин пытается разъяснить сущность ошибки, сравнивая две различных тактики японского генерала Ноги под Порт-Артуром. Последний нападал сначала на крепость, прибегал к бешеным фронтальным штурмам, во время которых пало огромное количество жертв. Когда Порт-Артур не мог быть взят таким образом, Ноги перешел к медленной систематической осаде и взял город путем упорной борьбы, в которой работа саперов и артиллерии играла не меньшую роль, чем атаки пехоты.

Ленин спрашивает: были ли первые штурмы ошибкой? Ответ гласит: и да и нет. Они были ошибкой, так как потом обнаружилось, что они недостаточны были для взятия крепости. Они не были ошибкой, так как без штурма нельзя было определить силу сопротивления противника. Полководец обязан сделать попытку победить врага в кратчайшее время, и, в конце концов, отраженное нападение ослабляет противника и подготовляет победу путем осады. Точно также, - говорит Ленин, - можно было попытаться низвергнуть капитализм в России путем штурма. Когда же фронтальные атаки не дали желанных результатов, то является необходимость отступить и организовать при помощи новых средств осаду врага для победы над ним. Как всякое сравнение, и это сравнение Ленина хромает на обе ноги, но анализ этого сравнения помогает выяснить характер советской республики в изображенный период времени и определить сущность новой экономической политики.

Сравнение неправильно уже потому, что роль вождя революции и имеющаяся у него свобода выбора совершенно другие, чем у главнокомандующего на войне.

Предварительно следует отметить, что легенда о планах войны есть старая легенда, против которой выступали все истинные военные историки и историки стратегии. Генеральные штабы всех армий стараются представить себе картину будущей войны и делают набросок того, что профан называет планом войны; но в истории не было ни одной войны, проведенной по плану какого-нибудь генерального штаба, если не считать войной какой-нибудь отдельный эпизод, какую-нибудь атаку. После поражения 1918 года в немецкой военной литературе поднялся большой спор, велась ли война по плану Шлиффена или нет. Историческое исследование показало, что вообще не было плана войны. Шлиффен представлял себе положение, в котором Германии придется вести войну на два фронта, и он наметил в основании расположение немецких военных корпусов на тот случай, если война будет вестись в принятых им во внимание условиях. Шлиффен считался с медленностью русской мобилизации и полагал, что, пока Россия сможет двинуть свои главные силы, можно будет продержаться на восточном фронте одной обороной и попытаться сначала разбить Францию с превосходными силами. Плана войны он не дал, ибо прекрасно понимал, что конкретный план может быть разработан лишь после первых столкновений с враждебными силами, которые и определят линии дальнейшего поведения. Основные предпосылки Шлиффена не осуществились, и потому его основная мысль даже не могла быть правильно применена. Если военное командование не обладает наперед разработанным общим планом войны, то оно все-таки может провести план отдельного сражения. Полководец имеет в своем распоряжении информацию о состоянии сил врага в конкретной боевой ситуации. Его силы являются также определенной данной величиной. И он старается определить возможности победы над враждебными силами и останавливается на мысли, которая кажется ему наиболее благоприятной. У него имеется свобода выбора.

Такое же положение было у Ноги. Ноги мог наперед знать, что взятие Порт-Артура штурмом невозможно. Он мог при правильной оценке враждебных сил избежать совершенной ошибки. Ноги переоценил шансы штурма, не дооценил силы противника и потому штурм его был ошибкой. Теперь наш Ноги, Ленин, высоко ценит силы мирового капитала. В своей речи в апреле 1918 года он разработал план войны, исходя из правильной оценки сил противника и нашей слабости. Поэтому он настаивал на уступках крестьянству и капиталу и на политике компромиссов с мировым капиталом, заключая в Брест-Литовске мир с Германией и делая всякие усилия, чтобы избежать войны с Антантой. То, что Ленин теперь называет новой экономической политикой, есть не что иное, как дальнейшее развитие его военного плана 1918 года. Что же заставило его осенью 1918 г. оставить свой умный план? Или он просто проспал два года? Нет, у Ленина не было свободы действия и выбора решений. С восстания чехо-словаков летом 1918 г. и занятия Архангельска англичанами враг захватил инициативу в свои руки. Он диктовал советской республике условия действия. Враг был сильнее нас и держал инициативу в своих руках, а с переходом его в наступление возможность компромисса с ним и вовсе была исключена.

Пришлось воевать, и эта война развивалась опять не по намеченному плану, а согласно создавшейся военной обстановке.

Мы прекрасно понимали, что нуждаемся в компромиссе с крестьянами, которые являются производителями товаров и мелкими собственниками, что в течение целых поколений придется их склонять в сторону коммунистической политики, убеждая их на опыте в выгоде новейших технических приемов в земледелии. И, несмотря на это, мы должны были прибегнуть к политике разверстки, которая создавала нам противников в деревне и которая должна была одновременно ослаблять сельско-хозяйственные силы страны. Сибирь была в руках чехо-словаков, затем Колчака, Украйна - в руках немцев, Скоропадского и затем Петлюры, наконец в руках Деникина. Мы должны были кормить города и все возраставшую армию из запасов центральной России и Поволжья. Крестьянин только что получил землю. Он только что вернулся с войны в деревню, у него было оружие и отношение к государству, весьма близкое к мнению, что такая дьявольская вещь, как государство, вообще не нужно крестьянину. Если бы мы попытались обложить его натуральным налогом, мы не сумели бы собрать его, так как для этого у нас не было аппарата, а крестьянин добровольно ничего не дал бы. Нужно было сначала разъяснить ему весьма грубыми средствами, что государство не только имеет право на часть продуктов граждан для своих потребностей, но оно обладает и силой для осуществления этого права. Мало того, вследствие скудости хлебных запасов с осени натуральный налог должен был бы отнять у крестьянина все, что оставалось ему по удовлетворении своих потребностей. Натуральный налог, отнимающий все продукты питания и проводимый с помощью военной силы, есть не что иное, как реквизиция.

Если мы стремились забрать у крестьян все продукты питания, то мы должны были всеми силами воспрепятствовать, чтобы часть безусловно необходимого нам хлеба не была продана. Мы должны были запретить крестьянам продажу хлеба и вообще торговлю в городе, которая побуждала их к этой продаже.

Могли ли мы оставить в руках буржуазии индустрию и средства производства? Мы знали, что не сумеем самостоятельно управлять мелкой и средней индустрией, наши силы не были достаточны для того. Мы знали, что государственное синдицирование промышленности при практическом руководстве контролируемых государством капиталистов есть наиболее благоприятная для нас форма промышленной организации. Но господа руководители индустрии перебежали к врагу, чтобы сначала с помощью немцев, а затем союзников нас уничтожить. Они не хотели быть арендаторами и стоять под контролем рабочего государства. Словом, они не хотели с нами договариваться, так как у них была надежда разбить нас. Политика компромисса с вождями крупного капитала была невозможна, потому что они не только не признавали нашей силы, - а только взаимное признание силы образует базу для компромисса, - но были убеждены, что им удастся нас победить.

Что касается мелкой и средней индустрии, то и здесь была необходимость с момента начала великой гражданской войны ее закрыть. Фронты гражданской войны отличаются от фронтов войны между государствами тем, что как белые, так и красные имели всегда враждебные силы в тылу. На одной стороне фронта красные имели превосходство, но на их территории контр-революционные силы от этого еще не исчезли. На другой стороне власть была в руках белых, но силы красных, силы революции существовали и являлись большой угрозой для белой диктатуры. Как белая, так и красная диктатура должна была для победы на фронте радикально подавлять враждебные силы и в тылу. Сила рабочего класса - в организованности, потому белая диктатура подавляет всякую форму организации рабочих. Сила буржуазии заключается в средствах производства и в товарах, находящихся в ее распоряжении. Мы можем подавлять как угодно партийно-политическую организацию буржуазии, но если мы оставим буржуазную торговлю и буржуазную индустрию, даже мелкую и среднюю, то буржуазия сохранит свои связи, как класс, на почве взаимных деловых сношений и использует, как враг рабочего класса, свои материальные средства для борьбы против нас. Потому мы должны были национализировать даже мелкую и среднюю индустрию. Началась борьба, и враг должен был быть разбит. Мы или они - так стоял вопрос, и не было места компромиссу.

Но национализация была нам необходима и из экономических соображений. Нам приходилось вести войну против врага, в распоряжении которого находились новейшие военные и технические средства. Мы должны были снабдить и вооружить армию средствами дезорганизованной мировой войной промышленности, которая еще раньше у нас находилась на более низкой ступени, ниже чем западно-европейская. Мы могли победить лишь в том случае, если бы мы собрали все индустриальные силы страны и без всякой пощады использовали их для победы. Мы разрушали в стороне лежащие железнодорожные линии, когда приходилось усиливать железнодорожную сеть на театре военных действий. Я повторяю еще раз изречение Троцкого на партийном съезде в 1920 году: "Мы ограбили страну, чтобы победить белых". Это была наверное не политика хозяйственного строительства. Это была политика войны и победы, и так как мы иначе победить не могли и победили таким путем, то история сказала об этих методах, что они не были ошибкой.

Но мы обязаны были следовать этим методам не только из-за политики буржуазии и хозяйственной необходимости, но и потому, что должны были быть внимательными к главной силе революции, к рабочему классу, на который мы опирались. Каждый класс имеет свою программу-максимум, от которой он отступает или которую он ограничивает только под давлением других классов и необходимости. Буржуазные социальные реформисты с 40-х годов XIX столетия всегда убеждали буржуазию, что не в ее интересах обращать рабочий класс в рабов. Они доказывали буржуазии, что хорошо оплачиваемый и культурно развитой рабочий лучше работает, - но буржуазия не обращала никакого внимания на эти мудрые советы, пока рабочий класс не противопоставил ее воле к беспощадной эксплоатации свою собственную волю. Русская буржуазия чувствовала уже пламенное дыхание революции, но, несмотря на это, она не думала государственным синдицированием, борьбой со спекуляцией и уступками рабочим парализовать революцию. Русские крестьяне не хотели дать хлеба городам и рабочим, помогшим им получить землю, пока не были принуждены к этому.

Русские рабочие, порабощенные и угнетенные буржуазией, завоевали власть одним приступом. Буржуазия казалась беспомощной, и кто мог ожидать от рабочих, что они в этих условиях будут иметь реальное представление о фактическом соотношении сил, что они действительно поймут трудности нового режима и упрочения их власти. Ленин и вожди партии верно представляли себе как в 1917, так и в 1918 году соотношение сил, но этого понимания не было у массы. Как Ленин в своей речи о ближайших задачах советского правительства, так и Троцкий в своей речи "работа и дисциплина" должны были произносить целые проповеди против названной ими мелко-буржуазной индивидуалистической психологии, которая заключалась в настроении, - что "нам принадлежит промышленность, каждый рабочий хозяин в предприятии и может взять себе что ему угодно". Если теперь, после 4 лет революции, после величайших лишений Ленин считает необходимым для энергичного и лучшего проведения политики компромисса встряхнуть партию за шиворот и вбить ей в голову убеждение, что хозяйственная политика до сих пор была ошибкой, то весьма невероятно, чтобы теперешняя политика могла быть проводима в 1917 году. Достаточно напомнить, что влиятельная группа партийных писателей и организаторов с Бухариным, Осинским, Смирновым, Яковлевой, Ломовым и со мною бурно выступали против этой политики в 1918 году в особой газете "Коммунист", - что в партии не только имелось лево-коммунистическое направление, но что это направление имело свою центральную организацию. При таком настроении рабочий класс вступил в тяжелую борьбу с белыми и с интервенцией. Он перенес страшнейшие лишения, он должен был принести величайшие жертвы, и кто удивится тому, что Россия, представлявшая военный лагерь и крепость, должна была жить жизнью крепости.

Могли ли борцы революции, терпя голод и нужду, оставить какие бы то ни было средства власти и привилегии классу, который боролся с ними огнем пушек, с помощью Антанты? Необходимости войны и борьбы превратились в головах масс в религию коммунизма. Каждая наша мера, как бы она ни была временна и ограничена по своим целям, была внесена и вплетена в общую систему коммунизма. Маленький филистер, как меньшевик Абрамович, спрашивает, когда и где коммунистическая партия рассматривала свои меры, как временные. Добрый человек не только не участвовал никогда в штурме, но не читал даже с сочувствием ни одной истории большой освободительной войны. Иначе он понимал бы, что революция рядом с холодностью суждения создает иллюзии, которые не "ошибки", а крылья штурма, которые последнему сообщают силу и приводят его к поставленной историей цели. Как было бы смешно отрицать, что мы совершили много ошибок в борьбе, точно так же смешно отрицать, что идеология превращала весьма часто временно-преходящее в систему, что в свою очередь влияло на мероприятия и развивало их дальше необходимого. В общем политика, которую мы должны теперь изменить, взятая в исторической перспективе не только не была ошибкой, но именно благодаря ей, проведенной с железной последовательностью, мы смогли отразить врага внутри и вне и создать предпосылки для теперешней политики. Генерал Ноги не достиг своей цели штурмом Порт-Артура, неправильно оценив соотношения сил. Советская Россия не пошла добровольно на штурм. Война с Антантой со всеми ее последствиями была навязана России и наш штурм не был отбит. Мы побили врага, расстроили его планы нашего уничтожения и создали условия для заключения с ним компромисса.

IV.

Новая экономическая политика была прокламирована в марте 1921 года. Она совпадает с двумя событиями: с подписанием русско-английского торгового договора и с подавлением кронштадтского восстания. Эти два события стоят не только в хронологической, но и во внутренней связи с новой экономической политикой. Заключение русско-английского торгового договора показывает, почему мы не перешли к новой экономической политике в 1920 году после победы над Колчаком и Деникиным. Причина ясна. После победы над Колчаком и Деникиным сильнейшая европейская держава - Англия - начала с нами переговоры, длившиеся целый год. В это время вторая по силе держава в Европе - Франция - мобилизовала Польшу и Врангеля против нас. Поздним летом в 1920 году Врангель был официально признан Францией представителем русского правительства. Англия, ведя переговоры с нами, не шевельнула пальцем, чтобы воспрепятствовать французской политике. Английский капитал затягивал подписание временного торгового соглашения, выжидая, не будем ли мы побеждены Польшей и Врангелем, чтобы затем умыть руки. Если новая экономическая политика в одной из своих частей покоится на компромиссе с мировым капиталом, то ясно, что, пока русско-английский договор не был подписан, она совершенно висела в воздухе. Даже теперь, спустя несколько месяцев после подписания этого договора, еще не заключен ни один договор о концессиях. Все эти договоры - в стадии предварительного обсуждения. Голод этого года пробудил новые надежды в мировой буржуазии, и даже те части ее, которые больше не верят в наше поражение, занимают выжидательное положение до наиболее острого момента, когда компромисс между ними и нами сможет быть заключен на наивыгоднейших для них условиях.

Какое отношение к новой экономической политике имеют кронштадтские события? Кронштадтские события были только эхом глубокого процесса брожения в крестьянских массах, отголоском крестьянских восстаний на Украйне и в Тамбовской губернии. Что означали эти крестьянские восстания? Они показали, что империалистическая и гражданская война сильно ослабила крестьянское хозяйство, что хозяйственный кризис России заключается не только в развале ее индустрии, но и сельского хозяйства, - что необходима скорая и коренная перемена политики, которая должна произойти тем энергичнее и радикальнее, чем более неопределенны виды на соглашение с иностранным капиталом и чем более затягиваются переговоры с ним. Кризис сельского хозяйства и затяжной ход переговоров с иностранным капиталом заставили советское правительство изменить план хозяйственного строительства весны 1920 года, намеченный после уничтожения Юденича, Колчака и Деникина.

В чем состоял этот план?

Он основывался на надежде, что скоро удастся восстановить оживленные хозяйственные отношения с капиталистической заграницей, которая должна была нам дать массу средств производства. Для использования последних, для скорого выполнения предварительных работ должна была быть привлечена грубая физическая сила широких крестьянских масс путем организации трудовых армий. Строительство должно было начаться фронтальной атакой. Это не было коммунизмом, ибо мы были готовы большую часть промышленности сдать в аренду иностранному капиталу. Шум капиталистической и меньшевистской прессы, что это есть новое рабство, свидетельствует только, поскольку буржуазия боится быстрого темпа хозяйственного строительства в советской России. Так как это хозяйственное строительство было не меньше в интересах крестьян, чем рабочих, то трудовые армии не имели в себе ничего коммунистического. Они были необходимой мерой и будут таковой, где только пролетарско-крестьянское правительство в состоянии будет проводить хозяйственное восстановление быстрым темпом.

План потерпел крушение, во-первых, потому, что трудовые армии через несколько месяцев их существования были использованы для борьбы с поляками и Врангелем, во-вторых, вследствие слабого подвоза средств производства из-за границы. Фронтальная хозяйственная атака стала в этот момент невозможной. В начале 1921 года стало ясно, что хозяйственное восстановление будет итти весьма медленно. Мировой капитал, который был неспособен нас задавить, показал себя неспособным и заключить с нами скорый компромисс. Все эти моменты определили необходимость отступления от плана 1920 года. Тактика этого отступления составляет сущность новой экономической политики.

V.

Новая экономическая политика советского правительства началась заменой разверстки в деревне натуральным налогом. Разница, во-первых, заключалась в том, что с этих пор крестьяне должны были отдавать одну определенную часть своего урожая, в то время, как прежде у них производились реквизиции по мере потребностей армии и городов.

Назначенный натуральный налог значительно ниже того, что крестьяне отдавали до сих пор. Он побуждает их увеличивать посевную площадь и улучшать обработку земли, так как излишки сверх удовлетворения жизненных потребностей и уплаты налога государству могут быть обменены ими путем торговли на продукты промышленности. Таким образом, уступки крестьянам привели к уступкам городской буржуазии и нелегально сохранившемуся в форме спекуляции торговому капиталу. Вообще говоря, из уступок крестьянам вовсе не вытекали сами по себе уступки торговому капиталу: если бы советская Россия располагала большим товарным фондом, то крестьяне могли бы обменивать излишки своего хлеба в государственных кооперативах. Уступки торговому капиталу являются результатом промышленной слабости государства, что определяет и дальнейшие последствия. Торговая буржуазия также не располагает достаточными запасами товаров и старается собрать их путем контрабанды, ибо внешняя торговля есть монополия государства, - и путем закупок на внутреннем рынке. Здесь торговая буржуазия может достать товары только у кустаря. Но кустарь при всем своем домашнем прилежании производит незначительную по количеству и качеству сумму товаров. Если советская Россия не желает искусственно усилить товарный голод крестьян, для чего нет у нее ни одного разумного основания, то она должна, понятно, допустить развитие средней и мелкой промышленности. Государство должно сознательно отказаться от управления этой промышленностью, так как она требует распыления его далеко не богатых организационных сил. По этой причине советское правительство разрешает аренду мелких и средних предприятий рабочим кооперативам и частным лицам. Но этим еще не достигнута граница уступок и отступлений советского правительства. Советскому правительству нужны иностранные технические силы, а государственного золотого запаса недостаточно для закупки нужных машин за границей. Чтобы получить их, советскому правительству приходится другими средствами привлекать иностранный капитал. Для этого служат концессии. Таки м образом, иностранный капитал получает возможность укрепиться в крупной индустрии, являющейся государственным имуществом советской России и ее социальным базисом.

Эта политика советского правительства содержит в себе: 1) уступки на продолжительное время, в ближайшую историческую эпоху, и 2) уступки более преходящего свойства. Уступки крестьянам несомненно принадлежат к первому роду. В стране с преобладающим мелко-буржуазным населением, в которой мелкие и средние крестьяне составляют значительное большинство населения, переход к коллективным хозяйственным формам в деревне возможен лишь тогда, когда пролетарское государство в состоянии будет при помощи техники указать крестьянам дорогу вперед. Пока советская Россия не покроется сетью электрических станций и новейшие сельско-хозяйственные машины не найдут широкого распространения в деревне, крестьянин останется мелким хозяином. Другое дело уступки торговой буржуазии и мелко-капиталистическим арендаторам. Как только крупная индустрия начнет работать и в состоянии будет кое-как покрывать потребности в товарах, она уничтожит своей конкуренцией мелкую промышленность. Развитие кооперативов все больше будет вытеснять мелкую торговлю и тем скорее, чем энергичнее будет государство оказывать поддержку кооперации. Уступки иностранному капиталу связаны с международным положением, они вызваны двойной необходимостью: получить средства производства от иностранного капитала и заглушить интервенционистские тенденции. Продолжительность этих уступок связана с длительностью теперешнего относительного мирового равновесия.

Какие новые классовые группировки возникают на почве новой политики советского правительства?

Из крестьянства выделяется мелкая буржуазия. К ней присоединяется мелкая и средняя буржуазия, развивающаяся в городе. Иностранный концессионный капитал образует крупно-капиталистический класс. Против этих классов стоит пролетариат в крупной государственной индустрии, в мелких и средних арендованных предприятиях и в крупных концессиях. Не приходится подчеркивать, что подобное соотношение сил не в пользу рабочего класса. Положение заключает в себе большие опасности. Мелкая и средняя городская буржуазия, концентрированная в культурных центрах страны, попытается на почве своих хозяйственных сношений с крестьянством организовать его против пролетариата и связаться в первую голову с более кулаческими элементами в крестьянстве. Иностранный капитал попытается также, опираясь на силу мирового капитала, изменить в свою пользу условия, на которых он был допущен советским правительством в советскую Россию. Затем он будет, без сомнения, пытаться устранить наиболее важное препятствие для своего свободного функционирования, чему будет препятствовать государственная монополия внешней торговли. Род помощи, предложенной Ллойд Джорджем голодающей России в его речи от 16-го сентября, указывает с большой ясностью на это. Его план состоял в том, чтобы английское правительство открыло кредит товарами английским фирмам, которые эти продукты промышленности обменяют путем свободной торговли в России на хлеб. Таким путем иностранный капитал действительно вступил бы в самостоятельные хозяйственные сношения с русскими крестьянами.

Советское правительство ни на минуту не закрывает глаз на эту открывающуюся опасность, противовесом которой является государственная власть в руках пролетариата. Пролетариат, будучи господствующей силой, есть собственник средств производства. Хотя крестьянин будет свободно хозяйничать на земле, но последняя остается все-таки национализированной, то есть в руках государства. Это юридическое право имеет социальное значение. Оно препятствует возникновению крупного землевладения и образованию кулачества, как организованной контр-революционной силы. Оно дает пролетарской государственной власти возможность воздействовать на русскую и иностранную буржуазию, промышленная деятельность которой связана с земельными вопросами. Земельная рента остается средством давления и воздействия со стороны государства. Отдавая промышленные предприятия, поскольку государство их не сохраняет в своих руках, частным лицам только в аренду и, следовательно, не денационализируя их, пролетарская власть сохраняет контроль над ними. Государство не только определяет отношение арендатора к рабочему классу, что ему, как представителю пролетарских интересов, обеспечивает связь с рабочими массами и сохраняет эти массы, как государственную социальную базу, - но у него есть возможность влиять на хозяйственную деятельность арендаторов и согласовать ее с интересами государственной индустрии. Обладание же средствами транспорта имеет решающее значение для воздействия на хозяйственную деятельность буржуазных элементов.

Целью и результатом новой экономической политики является такое социальное положение.

Пролетарское государство базируется на обладании важнейшими отраслями промышленности, будучи вынужденным передать часть предприятий в руки иностранного капитала, но оно стремится не только усилить, но и расширить свою социальную базу, увеличивая всеми силами количество средств производства. Оно контролирует мелкую и среднюю, сданную в аренду, промышленность, как и часть индустрии, которую оно вынужденно отдавать в аренду иностранному капиталу.

Оно является не только защитником пролетарской рабочей силы, но и регулятором хозяйственной жизни страны, опираясь на свою фактическую власть. В то время, как уступки крестьянству имеют своей целью возобновление и укрепление установленного октябрьской победой союза рабочего класса с крестьянством и, с другой стороны, получение новых вспомогательных средств для крупной индустрии путем развития крестьянского хозяйства, - уступки торговому и промышленному арендному капиталу являются средством получить необходимые товары для удовлетворения потребностей сельского хозяйства. Уступки иностранному крупному капиталу должны дать с своей стороны средства для развития государственной промышленности. Этот порядок вещей далеко не является коммунистической организацией общества, но он способствует развитию русского народного хозяйства на базе укрепления власти рабочего класса, у которого имеется возможность организовать хозяйственную жизнь и ограничить анархию мелко-буржуазного хозяйства.

VI.

Когда русский рабочий класс взял власть 7-го ноября 1917 года в свои руки, то революционный комитет, захвативший власть именем петербургского Совета рабочих и солдатских депутатов, объявил русскому и мировому пролетариату о совершенном им перевороте следующее: дело мира в сильных руках пролетариата. Крестьянин, наконец, получит землю, и рабочий класс распространит свой контроль на индустрию. Ближайшей целью революции ставилось не немедленное осуществление социализма, а разрешение вопроса о мире, аграрный вопрос и контроль над производством, как переходное мероприятие. Но революция не остается в указанных ее вождями границах и не придерживается определений вождей. Русская ноябрьская революция была прелюдией мирового пролетарского переворота. Она была прелюдией коммунистического переворота в капиталистическом мире и как бы ни были ограничены исторические цели, поставленные вождями революции, ее дыхание было дыханием пролетарско-коммунистической мировой революции. Теперь русская революция пришла к своему социальному пределу для ближайшей исторической эпохи. Никакая революция не может осуществить коммунизм одним приемом. Если революция повсюду приводит к борьбе за хозяйственное преобразование, то путь этого преобразования может быть в одной стране короче, в другой длиннее, в зависимости от степени хозяйственного развития страны.

Пролетарская мировая революция представляет собой длинный период борьбы. Организация социалистического строя, поскольку дело идет о промышленности, будет в капиталистических странах легче, чем в России. Преобладание концентрированной промышленности и высокий уровень технических познаний пролетариата будут здесь иметь решающее значение. Но, несмотря на это, можно допустить, что западно-европейской революции придется считаться с большими хозяйственными трудностями, из которых самая крупная - узость сельско-хозяйственного базиса. Развитие Западной Европы в сторону индустриализма поставило все промышленные страны в зависимость от свободного подвоза продуктов питания. Вопрос о развитии пролетарской революции на Западе тесно связан таким образом с развитием пролетарской революции на Востоке: это приходится принимать во внимание при обсуждении проблемы пролетарской революции в России, ее путей, нужд и характера.

Русская революция прошла весь цикл развития от борьбы за демократическую республику до борьбы за Советскую власть. Советская республика казалась идентичной с победой коммунизма. Но не напрасно ее вожди не внесли слова коммунизм в название республики и неоднократно истолковывали в своих выступлениях слова: Социалистическая федеративная республика, в том смысле, что это - республика, борющаяся за социализм. После четырех лет своего существования Советская Республика пришла к границе, определяющей ее историческое значение. Исторический смысл таков, что Россия - крестьянская страна, в которой рабочий класс захватил власть, чтобы использовать ее, как средство к развитию России в сторону социализма. Он должен в этом развитии считаться как с мелко-буржуазным характером страны, так и с политическим соотношением сил во всем мире. Рабочая власть реализует свои цели или погибнет в зависимости от развития мировой революции.

Позиция господствующего в России рабочего класса по отношению к буржуазным тенденциям и силам во многом напоминает положение феодальных элементов в России по отношению к буржуазным. В середине XIX столетия все более усиливались капиталистические тенденции в России. Феодальный класс делал им одну хозяйственную уступку за другой, чтобы только удержаться у власти. Больше полустолетия он старался отсрочить политические уступки. Он был наконец разбит, будучи вынужден под давлением рабочего класса пойти на компромисс с буржуазией.

Положение рабочего класса по отношению к буржуазии, понятно, не во всем аналогично положению феодальных элементов. Оно отличается в вопросе о направлении развития всего мира. Царизм должен был капитулировать, так как развитие всего мира шло в сторону капитализма, то-есть, побед буржуазии. Капиталистический мир находится сейчас в возрастающем распаде. Русская буржуазия не есть новый жизнеспособный и жизнерадостный класс, она представляет собой разбитый класс, который снова поднимается на костылях временного усиления мировой буржуазии после демобилизующего кризиса 1918-1919 г. Новые буржуазные элементы в России, освобожденное от помещичьего ига крестьянство образуют несомненно почву для новой сильной буржуазии в случае интернациональной победы капитала. При победе европейского пролетариата русское крестьянство будет слишком слабо, чтобы выделить контр-революционную силу против основной тенденции мирового развития. Эта основная разница имеет решающее значение при оценке позиции тех мнимо-марксистских элементов которые, как Пауль Леви говорят: так как по теории марксизма экономические отношения являются решающими, то советская Россия, сделавши хозяйственные уступки буржуазии вынуждена будет вступить на путь развития к буржуазной демократии. Такая точка зрения говорит ясно об одном, что автор хоть и занимается изучением азбуки коммунизма, но до образования слогов из букв еще не дошел.

Никакой марксизм не говорит о том, каким темпом экономические условия переходят в политические. Если бы в ближайшее время распад капитализма сменился определенными тенденциями к восстановлению капиталистического господства, то буржуазное давление на пролетарскую власть в России росло бы без сомнения с каждым днем все сильнее и советскому правительству пришлось бы выбирать: либо погибнуть в борьбе, либо превратиться в орудие буржуазии. Кто не находит в истории последних трех лет никаких оснований для предположения, что капиталистическому общественному строю удастся овладеть силами разложения, тому не приходится ни в коем случае придерживаться мнения наших защитников азбучных истин, что за сделанными хозяйственными уступками должны последовать и политические.

История всех революций капиталистического века указывает на борьбу социалистических и капиталистических тенденций. Социалистическо-пролетарские тенденции в английской и во французской революциях были побеждены буржуазными, так как капитализм находился в возрастающей линии своего развития. Русская революция образует часть развивающейся пролетарской мировой революции. При политической только своей победе она меньше всего может осуществить задачи мировой революции, преобразование капитализма в социализм, так как предпосылки для того более всего отсутствуют в России. Судя по тому, что происходит в данную историческую эпоху, в которую мы вступили после переворота 7 ноября 1917 г., результаты русской революции являются весьма ограниченными. Она основательно рассчиталась только с феодальными классами и с остатками феодализма. Буржуазия и буржуазные тенденции не могли быть искоренены, так как до тех пор, пока в Европе господствует капитализм, эти тенденции будут постоянно возникать из крестьянского хозяйства и будут усиливаться вследствие капиталистического окружения советской России. Власть в руках рабочего класса России есть средство для планомерного уничтожения капитализма. Будучи изолированной в России, эта власть не может преодолеть капитал. Победа мировой революции в промышленных странах откроет возможность быстрого развития в этой области, и капитализм будет преодолен не столько путем красного террора, сколько хозяйственными средствами.

До этой победы пролетарской революции в промышленных странах русская советская республика имеет своей задачей удержать власть рабочего класса, чтобы Россия не стала резервуаром человеческих и материальных сил для контр-революции. Если советская республика выполнит только эту негативную задачу, то она окажет неизмеримую услугу мировой революции. Она не позволит мировому капиталу подавить усиливающееся революционное движение европейского пролетариата штыками русских крестьян. Если советскому правительству удастся благодаря его реальной политике признания фактов, каковыми они есть, и учета последних, усилить советскую Россию до такой степени, что она сумеет играть активную роль в борьбе ближайших лет путем военной помощи или вывозом хлеба в промышленные страны, в которых победит пролетарская революция, то вопрос о характере русской революции будет этим окончательно разрешен.

До сих пор русская революция была первой и потому наиболее слабой частью начинающегося социалистического мирового переворота. С момента ее соединения с великим потоком мировой пролетарской революции ее дальнейшее развитие в сторону социализма, как видной военной державы и державы с широчайшим сельско-хозяйственным базисом, станет главной задачей интернационального пролетариата.

Противники русской пролетарской революции, украшающие себя перьями марксизма, использовывают задержку в развитии мировой революции и новую экономическую политику советского правительства, которая отчасти есть результат медленного развития мировой революции, чтобы подорвать веру в мировом и в русском пролетариате в собственные силы, отрицая пролетарский характер русской революции только потому, что она не сумела одержать победу над капиталом в один прием. Они ссылаются на свои предсказания, что русская революция приведет к господству только буржуазию и что она уничтожит только феодализм. Но эти сторонники буржуазного характера революции оставляли ее в руках тех сил, которые не хотели ликвидировать феодализм. Меньшевики, которые поддерживали правительство князя Львова и мешали крестьянам ликвидировать крупное землевладение, меньше всего имеют основание хвастаться признанием буржуазных границ революции. Они не осмелились даже довести революцию и до этих границ.

Под руководством большевиков она переступила эти границы, она вырвала власть из рук буржуазии и начала при помощи этой власти изменять социальные отношения в России. Каждый шаг ее вперед приводит противников пролетарской революции в ужас. Каждую остановку в ее движении вперед они приветствуют. Это не должно беспокоить борцов революции. Они знают из опыта военных действий, что остановка в движении вперед, даже отступление является часто необходимым предварительным условием для новых победоносных нападений.