Игорь РОСОХОВАТСКИЙ

ЗАГАДКА "АКУЛЫ"

Юрий сидел на стуле у изголовья кровати и молчал. За окнами больницы

цвели деревья, журчали арыки, и ему казалось, что волнистые волосы Марины

стекают по подушке как ручьи. Он смотрел на ее исхудавшее лицо, на сухие,

потрескавшиеся губы, вбирал в память все мелочи - и то, как она слабо

пошевелила рукой и как посмотрела на него.

Марина видела обострившиеся скулы Юрия и все понимала. Пыталась шутить,

чтобы подбодрить его:

- Ну вот, исполнилась твоя мечта. Я - в опасности...

Он вспомнил скамейку в московском парке. Рука девушки лежала в его

руке, и ему хотелось только, чтобы это длилось вечно, чтобы чувствовать,

как бьется ниточка пульса, чтобы знать, что рядом она, доверившаяся просто

и навсегда. Он сказал тогда:

"Иногда мне хочется, чтобы ты попала в опасность... Понимаешь?"

"Понимаю. Тогда бы ты спас меня", - улыбнулась она.

Это было недавно - восемь месяцев назад и очень давно - когда она была

здорова. И еще он вспомнил, как тревожилась ее мать на аэродроме:

"Берегите Марину, Юра, и сами поберегитесь. Ведь "акула" - это,

наверное, очень опасно".

Он улыбнулся тогда успокаивающе и с видом превосходства: "акула"

казалась ему совсем не такой страшной.

"Акула"... Она вспыхнула в Афганистане и, как смерч, ворвалась в Иран,

превращая целые районы в госпитали и больницы. Она была страшней чумы. Все

заболевшие умирали.

Походные госпитали и научно-исследовательские станции вырастали на пути

эпидемии, как бастионы.

Было замечено, что после фильтрования - причем применялись фильтры с

широкими порами - зараженная среда становилась неопасной. Значит,

возбудитель - микроб, и, значит, он во много раз больше вирусов, которые

так малы, что не задерживаются фильтрами. Но даже при увеличении в сотни

тысяч раз, при котором ясно различались вирусы, возбудителя "акулы"

обнаружить не удалось.

Коварного врага тщетно искали бессонные глаза микроскопов. Газеты

тревожно заговорили о загадке "акулы". Это была страшная загадка - она

стоила жизни многим тысячам людей.

Юрий вспоминает, как они летели сюда: он, Марина, профессор Нина

Львовна, лаборанты. Нина Львовна подшучивала над "веселым свадебным

путешествием" своего ассистента, и все смеялись, хоть всем было невесело.

И вот Юрий сидит у постели больной. Его рот защищает многослойная

марлевая повязка. И горько подумать, что это защита от дыхания Марины, от

ее губ, которые он столько раз целовал.

Из соседней палаты доносятся стоны. Ежедневно в больницах освобождаются

десятки коек, но не потому, что больные выздоровели...

За окном сплелись цветущие ветки. Им нет никакого дела до человеческой

тревоги и муки. Они рассказывают людям о том, что смерти не существует,

что есть только жизнь во многих переходах и разнообразии форм. Они

говорят, что ничто на свете не бывает неподвижно и мертво, а просто меняет

формы, так же как цветок переходит в плод, как плод падает на землю, чтобы

прорасти семенами. Они рассказывают людям все это, и кто может - тот

читает, кто прислушивается - тот слышит. А самый острый слух у мудрецов и

влюбленных.

Юрий наклоняется ниже и говорит сквозь марлевую повязку:

- Все будет в порядке, Маринка. Вот увидишь...

Она с трудом улыбается.

Рядом хрипит больная:

- Няня! Няня!

В углах ее губ - кровавая пена...

Юрий вышел из больницы и сразу же попал в иной, живой и стремительный

мир. Куда-то спешили люди, с шуршаньем проносились мимо стеклянные коробки

автобусов. Мужественный голос пел по радио:

И сквозь пространство и время

Наша любовь пройдет...

Юрий ходил по этой дороге каждый день по многу раз. Собственно говоря,

все другие дороги исчезли, осталась одна: лаборатория - больница, больница

- лаборатория. Он плохо запоминал улицы - всегда был занят своими мыслями,

но эту печальную дорогу запомнил навсегда.

Он шел и думал о Марине и о своих опытах в лаборатории, потому что

теперь это связывалось воедино. Красные треугольные пятна на шее Марины -

метка от "зубов акулы". Потрескавшиеся губы, лихорадочный блеск глаз.

Стоны из соседней палаты, кровавая пена... Еще не увидев таинственной

бактерии, он уже знал ее в лицо. Загадка "акулы" - и жизнь Марины. Одно

переплеталось с другим, совмещалось, отзывалось болью.

Где же скрывается возбудитель - бактерия "а", как ее заочно назвали

ученые? Проклятый, подлый возбудитель болезни! В электронный микроскоп, в

котором ясно видны вирусы, он не может увидеть бактерию "а", которая во

много десятков раз больше вируса. В чем же дело? Может быть, эта бактерия

не поддается окраске? Он применял все мыслимые и немыслимые способы

окраски, он рассматривал объект и в боковом свете, и с напылением

металлом, и в флуоресцентный микроскоп, дающий цветное изображение. Но

загадка продолжала существовать - и умирали тысячи людей, пораженные

невидимым врагом, и мучилась Марина (он не мог подумать "умирала"). Юрий

почувствовал боль в груди и как-то особенно ясно осознал, что в слове

"болезнь" корень "боль". Боль... болит... болеет... И это имеет прямое

отношение к Марине.

Он завернул за угол и увидел слепого. Постукивая палочкой по забору,

тот искал вход во двор и не мог его нащупать. А калитка была перед ним -

стоило только толкнуть ее. На лице слепого застыло мучительное выражение.

Видимо, он спешил, и вот - неодолимая преграда.

Юрий быстро подошел к человеку в темных очках и провел его в калитку.

- Спасибо, - сказал слепой, и мучительное выражение сбежало с его лица.

"Где находилась преграда? Во внешнем мире? Нет, в нем самом. Ведь

преграда - не забор, а слепота".

И вдруг Юрий с отчаянием подумал: "Может быть, я со стороны похож на

него? Я тоже стою перед калиткой, но не могу ее распахнуть не потому, что

она спрятана или трудно открывается, а просто потому, что я слеп..."

И в его напряженном мозгу возникла мысль, на долгое время лишившая его

покоя: "Разве мог бы слепой создать микроскоп и проникнуть в невидимый

мир? Разве глухой помыслил бы о создании звукоуловителя? С помощью

приборов можно совершенствовать органы, но что делать, если нет самого

органа?"

Юрий вглядывался в окуляр оптического микроскопа. Он рассматривал капли

культуры болезни при увеличении в две тысячи раз. Он менял одну пластинку

за другой.

Иногда поле зрения почти закрывали шарообразные бактерии. Это

стрептококки и пневмококки, которым невидимая бактерия "а", ослабив

защитные силы организма, открывала широкую дорогу. На каждой последующей

пластинке кокков становилось все больше и больше. Это означало, что они

делились, бесконечно удваивались. Но где же сама бактерия "а"?

Ее не удается обнаружить, а между тем - как это неоднократно

подтверждалось на опытах - если зараженную белковую среду привить

здоровому животному, то уже через два-три часа у него появятся признаки

"акулы".

Юрий может перечислить все симптомы в любое время. Он помнит их, как

воин - приметы врага.

Когда он ехал сюда, он мечтал о славе. Теперь он думал только об

умирающих людях, о науке - она одна может их спасти. Опасность глядела на

него с пылающего лица Марины. У него появилось больше сил для борьбы. Он

болел, умирал вместе с больными. Теперь он мечтал только об одном: чтобы

из больниц выходили выздоровевшие люди. И пусть они даже не узнают, кому

обязаны спасением, - главное, чтобы они были здоровы. И Марина тоже.

Он трет воспаленные глаза. Какой тяжелой стала голова!.. Он вспоминает,

что не спал две ночи, и тут же забывает об этом. Он думает: "Если с ней

что-либо случится, как я буду жить?" Он ловит себя на мысли, что больше

думает о себе, чем о ней.

Юрий выключает микроскоп. Перед глазами все еще плывут, как в тумане,

палочки, спирали, кокки, что живут в капле жидкости, частицы необъятного

мира. А за окном на дереве сидят птицы, шевелятся листья. Юрий слышит шум

большого города. Это жизнь другой частицы мира, в которой живет человек. И

в этом мире звучит голос Марины, она зовет...

Юрий сбрасывает халат, спешит к двери. Его останавливает лаборант:

- Юрий Аркадьевич, как здоровье Марины?

Этот вопрос задают теперь часто, словно только он связывает Юрия с

другими людьми.

- Я отлучусь на полчаса, - говорит Юрий вместо ответа и встречает

сочувственный взгляд.

Он выходит из лаборатории, забыв закрыть за собой дверь.

Юрий не узнал Марины. За воспаленными опухшими веками остро блестели

глаза, потерявшие цвет.

"Ты сегодня лучше выглядишь", - хотел сказать он вместо приветствия, но

почувствовал, что лживые слова не идут с языка.

Между ними словно пролегла пустота, и сквозь нее проходил только долгий

прощальный взгляд женщины.

Юрий отвел руку врача и шагнул к Марине. Он переступил черту, и они

опять были вместе. Страшное осталось позади.

Он услышал тихие слова:

- Больше не приходи ко мне...

- Почему, Марина?

Слова летели со свистом, как пули:

- Может быть, я умру. Не спорь. Я знаю. Так вот, перед смертью я должна

сказать правду. Я не любила тебя. У меня был другой. Сейчас он далеко. Вот

письмо. Я написала ему, видишь. Если можешь, прости...

- Не надо, Марина... - сказал он. - Все еще будет в порядке. Ты

выздоровеешь...

Он знал, что все ее слова - ложь и никакого "другого" нет. Она написала

это письмо, чтобы ему было легче забыть ее. Значит, у нее не осталось

надежды...

Врач сделал знак, и Юрий повернулся, вышел из палаты. Что он может

сделать, если все созданное многими людьми оказалось бессильным на этом

поле боя? Разноречивые чувства кружили его, словно в водовороте. Любовь не

хотела примириться с неверием, а молодость - с сознанием бессилия. Он

мечтал о чуде и знал, что чуда не будет.

И сквозь пространство и время

Наша любовь пройдет...

Время может отдалить людей друг от друга и может, отдалив, сблизить их

сердца. Любовь протекает во времени, может ли она пройти сквозь время?

Он заметил, что привлекает внимание прохожих, и тут же забыл об этом. А

они еще долго провожали взглядами человека с напряженным лицом. Лицо это

жило своей быстрой жизнью, только глаза оставались неподвижными -

устремленные внутрь, с очень маленькими зрачками. И по этому контрасту

между подвижным лицом и неподвижными глазами видно было, что человек

одержим какой-то мыслью.

Юрий думал: "Почему время, тайны времени так привлекают нас? Почему все

чаще и чаще мы обращаемся к ним?" Он вспомнил, с каким чувством гордости

за человека читал книгу об Альберте Эйнштейне, о теории относительности,

теории покорения времени. И он ответил на свой вопрос: "Мы, люди, живя во

время овладения энергией и пространством, начинаем эпоху покорения

времени". Он опять вспомнил слепого, но уже без горького чувства.

И вдруг его напряженный мозг вытолкнул ответ и на этот болезненный

вопрос. "Да, - сказал сам себе Юрий, - слепой может изобрести микроскоп и

проникнуть в невидимый мир. У него нет глаз, но у него есть разум. Его

преграда - слепота, но его оружие - мысль. И разве обязательно видеть

пространство и слышать звук? Разве нельзя увидеть звук и услышать

пространство и предметы? Разве не чувствовал и не сочинял музыку Бетховен

- глухой человек, великий композитор с яростным лицом? Звуковой микроскоп

- вот что изобрел бы слепой!"

Юрий почти бежал. Какая-то важная мысль, предчувствие догадки или сама

догадка бились в его мозгу. И он опять вернулся к загадкам времени, и на

одно ослепительное мгновение загадка времени и загадка "акулы" возникли

рядом, и он успел сопоставить их.

Юрий дошел до опытной станции, но не вошел в лабораторию, а повернул

направо, в садик. Он шагал по аллеям, заложив руки за спину. Он боялся,

что мысль ускользнет от него. Он ухватился за известную истину: "Материя

развивается в пространстве и во времени", а потом несколько изменил слова.

Получилось: "Материя развивается не только в пространстве, но и во

времени". И это "но и во времени" словно распахнуло невидимую дверь.

"Мы привыкли видеть в пространстве. Наши микроскопы и телескопы

нацелены в пространство, как будто оно одно отделяет от нас другие миры и

явления..."

Он глубоко вздохнул, как бы проделав тяжелую работу. В ушах звенело,

словно сталкивались тонкие стеклянные палочки. И в звенящей тишине четко

встала перед ним стройная система догадок: "От других миров и явлений нас

отделяет не только пространство, недоступное нашему глазу, но и время,

которое наш организм не ощущает. "Время зависит от движения", - говорит

Эйнштейн... Разные миры находятся в разном движении, и, значит, время у

них разное. Секунда для нас - это годы для обитателей других миров, и

наоборот, миллионолетия, за которые происходят процессы в космосе, могут

оказаться мгновениями. И время жизни зависит от движения - от

интенсивности обмена веществ. Отрезок жизни для различных существ

неодинаков: для человека - это столетие, для собаки - годы, для мотылька -

дни, для микроба - минуты... Если продолжить эту цепь, то она приведет к

микроорганизмам, у которых обмен веществ, жизнь протекают за тысячные

и-миллионные доли нашей секунды. От познания этих существ нас отделяет не

только пространство..."

Юрий устремился к зданию опытной станции, рывком распахнул дверь в

кабинет профессора. Нина Львовна удивленно посмотрела на него.

- Я думаю... Мне кажется... - проговорил Юрий и замолчал. Он все еще

додумывал свою гипотезу.

Нина Львовна помогла ему:

- Слушаю вас, Юрий Аркадьевич.

Его имя, произнесенное доброжелательно и спокойно, словно придало ему

уверенности.

- Мне кажется, Нина Львовна, следовало бы поискать возбудителя "акулы"

с помощью сверхскоростной кинокамеры...

- Хорошо, - произнесла она заранее приготовленное слово, еще не поняв

мысли своего ассистента.

Она запнулась, потому что успела продумать фразу, Юрия и до нее дошел

смысл его слов. Она подняла брови с выражением живого интереса:

- А знаете, это мысль!

Обрадованный, он заговорил быстро, улыбнулся робко, с жадной надеждой.

Его глаза ожили, заблестели, зрачки посветлели и расширились, отразив

свет. В них словно открылись небольшие оконца, и на Нину Львовну

излучилась такая печаль и нежность, такое чередование веры и отчаяния, что

она невольно позавидовала молодой женщине, которая вызвала эти чувства.

От фазоконтрастного микроскопа с вмонтированной в него сверхскоростной

кинокамерой, дающей десять миллионов кадров в секунду, падала причудливая

тень, чем-то напоминавшая человека на лошади. Юрий и Нина Львовна меняли

пластинки с каплями культуры бактерий подчеркнуто не торопясь. Они

старались не смотреть в сторону фотолаборатории, где уже проявляли первые

пленки.

- Четыре готовы, - послышался голос.

Нина Львовна и Юрий прошли в профессорский кабинет, куда были

доставлены и заряжены в просматриватель пленки.

Нина Львовна нажала кнопку, и на экране поплыли первые кадры. На них

застыли колонии кокков и армии фагоцитов, ведущие с ними борьбу. Одно и то

же изображение, повторенное много раз, оставляло странное впечатление.

Словно само время остановилось и окаменело в тысячах слепков.

"Все эти кадры засняты за сотую долю секунды, - подумал Юрий. - В мире

кокков ничего не успело произойти".

И внезапно его рука потянулась к стоп-кнопке и здесь столкнулась с

рукой Нины Львовны. На экране остановился кадр, в середине которого

виднелось расплывчатое продолговатое тело бациллы, похожее на торпеду. В

нем выделялись несколько темных точек - ядра. Нина Львовна нажала кнопку

"медленно", и на экран выплыло сразу несколько "торпед". Их ядра делились,

расщеплялись на две части, образуя новые тела бацилл. В отличие от

окаменевших кокков и фагоцитов, они двигались, изменялись от кадра к

кадру, жили, как бы существуя совсем в ином мире.

- Очевидно, бацилла "а" действует, как вирус гриппа. Она пробивает

брешь в защитных силах организма, а затем туда устремляются кокки... -

прошептала Нина Львовна, будто боясь громким словом вспугнуть микробов на

экране. - Мы имеем дело с посланцем микровремени, - продолжала Нина

Львовна. - Смотрите, вот уже пошли кадры без бактерии "а". Видимо, она не

окрашивается и принимает всегда цвет среды, а увидеть ее можно только в

момент перед делением и в момент самого деления ядра. Этот момент

составляет миллионные доли секунды, недоступные глазу. А вся жизнь

бактерии до деления длится, возможно, секунды или десятки секунд. Теперь

понятно, почему, даже убив бактерию, нам не удалось увидеть ее. Ведь любой

из наших химических препаратов убивает на протяжении какого-то отрезка

времени, иногда мгновения, а этого мгновения достаточно, чтобы посланец

микровремени прореагировал на яд прекращением деления и, значит, опять

стал невидимым.

Нина Львовна нашла руку Юрия и пожала ее:

- Рада, что первая поздравляю вас, Юрий Аркадьевич, с открытием.

Когда-то такие слова профессора воспламенили бы его гордость, вызвали

бы в его представлении восторженных людей на площадях, столбцы газет. Но

многое изменилось в нем за эти тревожные дни, и он лишь подумал: "В чем

состоит мое открытие? В том, что я применил созданную другими людьми

кинокамеру там, где ее следовало применить?" Эти мысли мелькнули и

исчезли, а взамен пришла надежда. Теперь можно будет проследить за

развитием бактерии "а", выделить ее в чистом виде, ослабить приготовленную

вакцину. Можно будет остановить смерть, заставить ее попятиться! Он забыл,

что открытие причины болезни - еще не лекарство. Он забыл о времени, о

долгих месяцах, которые понадобятся для создания его, о трудностях, о том,

что он не успеет спасти Марину... Юрий видел только одну картину.

...Из больницы вышла молодая женщина. Она еще очень бледна, кажется

совсем тоненькой и прозрачной. Но длинные пушистые ресницы трепещут, и

глаза смотрят на мир с любопытством, с задором, как будто увидели его

заново.

Улица заполнена, забита цветущими деревьями, и вокруг белых цветков

летают золотистые работящие пчелы. Проносятся автомобили, спешат люди,

улыбаясь своим мыслям. А над всем этим миром вздымается небо звенящей

синевы.

Женщина улыбнулась, сделала нетвердый шаг и замерла. К ней, протягивая

руки, идет он, Юрий.

Он хочет сказать: "Марина, вот мы опять вместе!"

Он хочет сказать: "Милая, я сдержал слово, я спас тебя!"

Он хочет сказать: "Любимая, как хорошо, что ты живешь на свете!"

Но вместо этого он только крепко сжимает ее руки и говорит:

- Здравствуй!

И это слово приобретает свой первозданный смысл.

Юрий сидел в профессорском кабинете и смотрел невидящими глазами на

экран.

А за стеной неусыпный глаз микроскопа-кинокамеры был нацелен в

пространство и время, и оно - всесильное и неуловимое - ложилось четкими

кадрами на кинопленку.

Авт.сб. "Виток истории". М., "Молодая гвардия", 1966.