Игорь Росоховатский.

Каким ты вернешься?

Научно-фантастический рассказ

Дочке Маринке посвящаю

Нет, ее поразили не слова — слов девочка не могла точно вспомнить: кажется, спросил, почему

она плачет. Но голос… Он звучал совсем не так, как другие… И такой ласковый, что она заплакала

сильнее. Словно сквозь мокрое стекло заметила его озабоченную улыбку. Девочке показалось, что

она ее уже видела очень давно. Вот только вспомнить не могла…

— Тебя кто-то обидел?

Девочка отрицательно покачала головой. Он поспешно добавил:

— Я не собираюсь вмешиваться в твои дела. Просто мне скучно гулять одному. А тут вижу: ты

идешь да еще плачешь…

Девочка недоверчиво улыбнулась. Мокрое стекло перед ее глазами начало проясняться.

Она вспомнила, как учитель сказал: «Вита Лещук, ты виновата и должна извиниться перед Колей».

Она тогда упрямо закусила губу и молчала. «Ну что ж, ты не поедешь на экскурсию. Побудешь

дома, подумаешь». Не могла ведь она рассказать, как было на самом деле. Вита Лещук не

доносчица.

Пусть уж лучше ее наказывают…

— Послушай, девочка, я-то знаю, что виновата не ты, а Коля. «Знает? Но откуда?»

— Послезавтра я лечу на день в Прагу. Хочешь со мной?

Девочка вздрогнула, остановилась. Тоненькая и легкая, с пушистыми волосами, она сейчас до того

была похожа на одуванчик, что хотелось прикрыть ее от ветра.

«Послезавтра наш класс летит в Прагу, а меня не бе-рут…»

Вита подняла голову и внимательно посмотрела на незнакомца. Он был высокий, с несуразно

широкими плечами, нависающими как две каменные глыбы. Может быть, поэтому он немного горбился.

На треугольном лице с мощ-ным выпуклым лбом все угловатое, резкое. Даже брови напоминают

коньки «ножи». А глаза добрые и тревожные.

— Проводить тебя немного? — И быстро добавил: — А то мне одному скучно.

Вита молчала, и он снова заговорил:

— Я расскажу тебе свою историю — может быть, ты захочешь мне помочь…

Против этого девочка устоять не могла:

— Хорошо, рассказывайте.

Медленно пошла дальше, покровительственно поглядывая на него. И он шел рядом, пытаясь

приспособиться к ее шагам.

— Видишь ли, в Праге у меня очень много дел. Все их за день одному ни за что не переделать. А

если ты согласишься полететь со мной и хотя бы выполнишь мое поручение на фабрике детской

игрушки, я справлюсь с остальным. Ну как, согласна?

— Надо еще спросить разрешения у мамы и бабушки,— сказала Вита.

И незнакомец почему-то обрадовался;

— Конечно. И поскорей,

— Мой дом уже близко.

Она настолько прониклась доверием к спутнику, что перед эскалатором подала ему руку. Здесь

было очень оживленно. Незнакомец так стиснул ее руку, что девочка вскрикнула.

— Извини, Вита.

«Откуда он знает мое имя? Почему ничего не говорит о себе? Как его зовут?»

— Пора и мне представиться,— тотчас произнес он.— Меня зовут Валерий Павлович. По профессии я

— биофизик. Сейчас в отпуске. Но он кончается.

Некоторое время они ехали молча, И каждый раз, переходя с эскалатора на эскалатор, Валерий

Павлович брал Виту за руку. Его пальцы были сухими и горячими, как будто он болен и у него

высокая температура.

Когда подошли к Витиному дому и дверь автоматически открылась, Валерий Павлович на миг

задержался у порога, словно не решаясь входить… 2

Их встретила мать Виты — маленькая круглолицая женщина с такими же, как у дочери, пушистыми

рыжими волосами. Она изумленно уставилась на незнакомца:

— О, у нас гости!

Женщина присмотрелась к Валерию Павловичу, и ей начало казаться, что она его не раз видела. Но

когда? Где?

— Ксана Вадимовна,— представилась женщина.

— Валерий Павлович,— и сразу же отвел глаза. «Где я его видела?» — пыталась вспомнить женщина.

Сначала ей показалось, что это кто-то из сослуживцев му- жа. Но тогда бы она его помнила, как

помнит всех, кто имел отношение к Антону, к ее Анту. За эти несколько минут она изрядно

потормошила память, но ничего не добилась. А когда успокоилась, память сама легко, как вода,

соломинку, вытолкнула наверх воспоминание. Фойе театра. Выставка картин молодых художников.

Она тянет мужа за руку: «Ант, да пошли же! Третий сигнал!» А он смотрит на картину, написанную

звучащими красками. На ней из тьмы выплывает лицо с заостренными чертами, яростно устремленное

вперед. Ант сказал ей тогда: «Вот каким мне бы хотелось быть». Жена искоса взглянула на его

полное доброе лицо с чуть оттопыренной губой и улыбнулась про себя: «Мальчишка!» А теперь она

видит перед собой тот же портрет, но оживший,

«Может быть, художник писал его именно с этого человека? Невероятно…»

— Мама, а меня Валерий Павлович приглашает с собой в Прагу! — не замедлила сообщить девочка.—

Он летит туда в тот же день, что и наш класс.

— Вот вы там и увидитесь,— сказала Ксана Вадимовна, не вдумываясь в слова дочери. Она смотрела

на гостя и думала: «Как будто сошел с того портрета. Это лицо… Его мне уже не забыть. Только

теперь я, кажется, понимаю, что нашел в нем Ант. Но оно слишком подвижно: так быстро меняет

выражения, что их невозможно уловить…»

— Мама! — нетерпеливо напомнила о себе девочка.— На экскурсию меня не берут, если не извинюсь

перед Колей.

— Что случилось?

— Я ударила его.

— И не хочешь извиниться?

— Ни за что! Он сказал, что герои — дураки, а трусы — умные. И что их называют по-другому

потому, что это выгодно другим.

— Надо было объяснить,— попыталась успокоить дочь Ксана Вадимовна.

— Кому? Кольке? — Девочка сказала это так выразительно, что мать невольно улыбнулась, а потом

ей пришлось хмурить брови, чтобы показать, что она осуждает дочь.

— Несчастный человек ваш Коля. Жизнь у него будет неинтересная, если он не изменится,—

проговорила, входя, пожилая, но еще крепкая женщина с цыганскими глазами. Ее короткие черные

волосы были так причесаны, что казались растрепанными.— Я — Витина бабушка,— сказала она гостю

и опять обратилась к Вите: — Наверное, над ним следовало просто посмеяться.

Она многозначительно кивнула гостю, показывая, что за всем этим скрывается еще кое-что

невысказанное. Но Ксана Вадимовна нетактично спросила:

— Это ты из-за отца?

Девочка напряглась, как струна.

— Мама права. В таких случаях лучше не примешивать личного,— поспешил Валерий Павлович то ли

объяснить что-то девочке, то ли выручить Ксану Вадимовну.

Вита подчеркнуто отвернулась от гостя.

«Этого она еще не поймет,— с сожалением подумал он.— До этого еще слишком много синяков

впереди».

— Вот видишь, доченька…— попыталась начать повое наступление Ксана Вадимовна, но Вита

решительно тряхнула головой:

— Я не извинюсь перед ним. Ни за что!

— И не надо,— неожиданно поддержала ее бабушка.— То, что мы тебе сказали,— это на будущее.

Ксана Вадимовна пожала плечами и вышла из ком-паты.

Вита украдкой посмотрела на гостя: как он реагирует? Все-таки ей очень хотелось поехать в

Прагу. Гость сидел в кресле сгорбившись, опустив голову. Но Вита видела, что его глаза

улыбаются.

— Прошу всех к столу! — послышался голос Ксаны Вадимовны.

Они прошли в столовую, где на пультах перед каждым креслом горели лампочки синтезаторов.

— Я уже ввела программу. Оцените мое новое меню,— сказала Ксана Вадимовна гостю.

— Спасибо, но я не хочу есть,— отчего-то смутился он.

— Ну немножко, немножко, только попробуйте. Прежде чем Валерий Павлович успел опомниться,

перед ним оказалась тарелка с салатом. Люк синтезатора был еще открыт, значит, сейчас появится

еще одно блюдо. Но тут длинный палец гостя нажал на стоп-кнопку. Индикатор погас. Ксана

Вадимовна удивленно повернулась к Валерию Павловичу. А он как-то уж очень беспомощно развел

руками и проговорил:

— Но я совсем не хочу есть.

Бабушка, не отрывая от него своих быстрых антрацитовых глаз, нахмурила брови. По ее лицу было

видно, что она о чем-то напряженно думает.

Валерий Павлович скользнул по ней взглядом. «Надо ей помочь. Пожалуй, это неплохой выход для

всех нас». И он подсказал ей мысленно; «Да, ты не ошибаешься. Именно поэтому я кажусь вам

странным, именно поэтому мне не нужно есть».

— Извините,— обратилась бабушка к гостю и повернулась к Ксане.— Можно тебя на минутку?

Поможешь мне… (Последняя фраза была сказана специально для гостя.)

Женщины вышли в другую комнату, и здесь бабушка. с упреком произнесла:

— Не приставай к нему. Разве ты еще не поняла?

— Что я должна понять?

— Ты не заметила в нем ничего необычного?

— Какой-то он странный…

— «Странный»…— протянула бабушка.— Это нам он кажется странным. А мы ему?

Ксана Вадимовна непонимающе пожала плечами. Ее жест означал; всегда ты что-нибудь придумаешь…

Бабушка посмотрела на нее долгим раздумчивым взглядом, покачала головой: «И как вы только

уживались с Антоном такие разные?» В ее памяти тотчас появился сын. Стоило тихонько позвать —

и он всегда приходил, и она могла с ним беседовать. Но сейчас она не звала, а он все равно

пришел. Удивительно. Возможно, никто другой не нашел бы здесь ничего удивительного, но мать

знала: что-то случилось. А что могло случиться, когда Антон погиб три года назад? Значит,

что-то еще должно случиться…

Она с тревогой подумала о Вите. Можно ли ее отпускать вдвоем с этим?.. В ее голосе сквозило

раздражение, когда она сказала невестке:

— Неужели ты не догадалась, что это синтегомо, сигом. Так, кажется, их назвали. Ты ведь видела

таких существ недавно по телевизору. Говорили: «Первый шаг в будущее человечества, великий

эксперимент» и еще разное…

Ксана Вадимовна вспомнила, выругала себя: как же сразу не признала? Этот мощный лоб, глыбы

плеч, в которых, наверное, спрятаны какие-то дополнительные органы. Человек, синтезированный в

лаборатории. Сверхчеловек по своим возможностям. И все-таки и тогда и теперь она воспринимала

сигома скорее как машину, чем как человека. Читала, что эти предрассудки сродни расовым,

глупое человеческое высокомерие, умом понимала, а сердцем не могла принять. Возмущалась, когда

услышала, что уже многие из первых сигомов станут врачами. Думала: «Какой же это человек

согласится, чтобы его исследовал сигом? А если тот решит, что слабое создание недостойно

жизни? Бедняги сигомы — им не так-то просто будет заполучить первых пациентов…»

И вдруг сигом у нее в гостях! Ну конечно же, ему не нужна еда — он ведь заряжается через

солнечные батареи и еще какие-то устройства, энергию копит и хранит в органах-аккумуляторах.

Но что ему здесь понадобилось?

Ей стало не по себе, когда вспомнила: он хочет, чтобы Вита ехала с ним в Прагу. Может быть, он

замышляет ее исследовать, как подопытное животное?

— Никуда Вита с ним не поедет! — решительно сказала Ксана Вадимовна свекрови.

— Но какие у нас основания не доверять ему? И девочку обидим,— ответила свекровь. И в то же

время она думала: «Может быть, так лучше. Ведь не зря у меня появилось предчувствие…»

— Ты всегда любишь возражать, мама,— с упреком проговорила Ксана Вадимовна.

Свекровь ничего не ответила. «Так, конечно, вам спокойнее. Но как об этом сказать Вите?»

Они вернулись в столовую, делая вид, что ничего не произошло.

Гость бросил на них быстрый взгляд.

«Неужели он что-то заметил?» — подумала старшая из женщин и вспомнила: у сигома ведь есть

телепатоусилите-ли. Он воспринимает и свободно читает психическое состояние мозга. Сигомы

могут переговариваться между собой на огромных расстояниях с помощью телепатии. Значит,

Валерий Павлович знает и то, о чем они говорили и о чем думают. Но почему же в таком случае он

не внушил им мыслей, нужных для свершения его замыслов?

Ее уверенность в правильности решения поколебалась. Свекровь испугалась: а если это сомнение

внушает он? Посмотрела на гостя, ожидая встретить тяжелый, недобрый взгляд. И была готова

броситься в бой со всей страстностью и ожесточением. Но Валерий Павлович смотрел не на нее, а

на Виту. Острые черты его лица, похожего в профиль на выщербленную пилу, смягчились и

сгладились. И хоть около улыбающихся глаз не собирались морщинки, сейчас его лицо уже не

казалось таким странным. Он смотрел на девочку-одуванчик и улыбался ей. И девочка отвечала ему

тем же. 3

— Ты уже большая, должна сама понимать,— начала Ксана Вадимовна почти сразу же после ухода

гостя.

И Вита все поняла.

Она умоляюще взглянула на бабушку. Но та повернула голову к окну, делая вид, что внимательно

что-то рассматривает.

— Мама! — с упреком воскликнула Вита.— Почему ты не разрешаешь? Чем он тебе не понравился?

Ксана Вадимовна несколько растерялась:

— Он не человек, девочка. Он — сигом. Помнишь, их показывали по телевизору?

— Ну и что же? — спросила девочка с таким видом, будто знала об этом раньше и не придавала

значения.

— Неизвестно, с какой целью он тебя приглашает,— попыталась объяснить свой запрет Ксана

Вадимовна, но Вита даже руками возмущенно всплеснула:

— Мама, помнишь? Я рассказывала, что некоторые наши девочки говорят, будто сигомы опасны. Ты

тогда объясняла, что они повторяют слова глупых и отсталых людей. А теперь говоришь другое…

«Она покраснела, кажется, от стыда за меня»,— поду-мала Ксана Вадимовна и взглядом попросила

свекровь о поддержке.

А та не замедлила прийти на помощь:

— И все-таки он не человек,. Вита. И мы не можем проникнуть в его замыслы.

— Он хороший,— убежденно сказала девочка.— И чего вы на него напускаетесь? Если бы жив был

папа…

Ее губы уже кривились и подбородок дрожал. А глаза смотрели с вызовом.

И невольно Ксана Вадимовна снова вспомнила о портрете, который так понравился покойному мужу.

А теперь существо, будто сошедшее с портрета, пришлось по душе дочери. Случайно ли это? 4

— Мы полетим на гравилете? — спросила Вита и поспешила добавить: — А то я уже летала на всех

атмосфероаппаратах, кроме гравилета.

— А тебя на руках носили? — спросил Валерий Павлович.

Ее ресницы настороженно приподнялись, как крылья птицы, готовой взлететь при малейшем шорохе.

— Когда был жив папа…

Но еще раньше, чем услышал ответ, сигом понял, что ошибся, причинил боль.

— Я понесу тебя до Праги,— сказал он.

— Ладно,— согласилась Вита. Сначала она подумала, что это игра, а потом вспомнила, что

рассказывал учитель о сигомах. Она никогда не думала, что у кого-нибудь еще, кроме отца, может

быть такая ласковая и сильная рука.

Валерий Павлович бережно поднял девочку, как поднимают одуванчик. Откуда-то из плеч сигома

забили две струи, окутывая и его и Виту прозрачной упругой оболочкой.

Девочка увидела, как отдаляется зеленая земля, как навстречу, похожие на журавлиные ключи,

несутся цепочки перистых облаков. Она представила, как обычно сигом летает здесь один,

врезаясь в облака, и они накрывают его вот такой же холодной белой мглой. Ей стало жалко

сигома: «Такой могучий и такой одинокий». И она сказала:

— Большое, большое вам спасибо. Без вас я бы никогда не смогла так летать.

Она почувствовала приятную теплоту на голове, как будто кто-то опустил руку и ворошит ее

волосы.

— Посмотри вниз, Вита!

Под ними проплывали цепи холмов. Их покрывал туман, и только меловые вершины, как маски,

выглядывали из него.

— Будто в сказке,— сказала девочка, и по ее голосу угадывалось, что она всегда готова к

встрече с чудесами.

— А в космос вы тоже могли бы вот так полететь? — спросила она.

— Могу,— ответил сигом.

— А что вы еще можете необычного? Он улыбнулся и задумался.

«Почему взрослым так трудно иногда отвечать на наши вопросы? Наверное, потому, что они думают,

будто все знают»,— подумала Вита и, чтобы помочь Валерию Павловичу, спросила:

— А на дно моря тоже можете пронырнуть?

— Да.

Он думал одновременно о девочке, о ее маме и бабушке, о себе, о том, что ему предстоит:

Я несу ее на своих руках, но она мне нужна больше, чем я ей Даже мои создатели не подозревали,

как она мне будет нужна.

Труднее всего пришлось бы им А сейчас? Как они волнуются, подозревая меня в преступных

замыслах! А ведь им еще предстоит узнать правду.. Смогут ли они понять?

Разгона не нужно. Скорость возникает сразу, как вспышка света. Только так можно перескочить

барьер.

«Люди всегда движутся через барьеры. И то, что они живут,— уже преодоление барьера. И особенно

то, что они сумели создать нас. Пожалуй, это самый большой барьер, который они одолели. А у

нас впереди свои барьеры. Но нам легче, чем им, хоть мы и пытаемся помочь, подставить плечо

под их ношу. Они нам дали то, чего сами были лишены: всемогущество и бессмертие, а мы им —

только надежду. И сейчас эта девочка отдает мне свою ласку и восторг, а что я дам взамен? И

нужно ли это ей?»

Вопросы, на которые он не находил ответа… Ответ должна была дать девочка, раз ее мать и

бабушка не смогли сделать этого.

— А вы можете пронырнуть сквозь время? Нам говорил учитель… Знаете, я бы тоже могла, если бы

только у меня были такие органы. И я бы сначала пронырнула в прошлое, года на четыре назад…

Он понял: она открывает ему самый сокровенный свой секрет. Она говорит неопределенно «года на

четыре», но думает точно: «На четыре года». Тогда был жив ее отец.

Сигом почувствовал, что его волнение все растет и мешает думать. Он мог расшифровать свое

состояние, разобрать все нюансы, слившиеся в один поток, мощный, недоступный обычному

человеку, у которого в сотни раз меньше линий связи и чувства беднее в сотни раз. Такой порыв

сломил бы его, как буря сухое дерево. Но сигом не расшифровывал потока. Он включил стимулятор

воли, и ему показалось, что он слышит затихающий грозный клекот в своем мозгу…

— Угадайте, что это такое.

Рука девочки показывала вниз, на зеленую щетину леса.

Он хотел сказать «лес», но вовремя уловил загадочный блеск ее глаз и произнес полушепотом:

— Зеленый зверь-страшилка.

Она с восторженным удивлением посмотрела на него, как бы говоря: вы такой догадливый, словно и

не взрослый вовсе. С вами интересно разговаривать. И спросила:

— А он злой?

— Нет, он только притворяется. В самом деле он очень добрый.

— Верно,— подтвердила она и впервые посмотрела на него не покровительственно и не восхищенно,

а так, как смотрят на равного, на друга.

— Гляди, вон и Прага на горизонте.

Там, куда он показывал, лежала алмазная подкова. Это сверкали новые районы лабораторий. Когда

подлетели поближе, стало видно, что подкова состоит из двух частей — наземной и воздушной.

Многие здания-лаборатории пари-ли в небе, поднятые на триста — пятьсот метров. Здесь были все

геометрические фигуры: здания-ромбы и шары, кубы и треугольники. Они встретили нескольких

людей. перелетавших от лаборатории к лаборатории. Кто-то помахал им рукой и долго смотрел

вслед.

А внизу уже распростерлась старая Прага-музей с иглой старомястской ратуши и резными шпилями

собора в Градчанах. Сигом с Витой приземлились на площади как раз перед ратушей.

— Сейчас будут бить старинные часы, и ты увидишь апостолов,— сказал сигом.

— А что такое апостолы?

— Игрушечные человечки. Они покажутся вон в том окне.

Апостолов по требованию Виты смотрели два раза. А потом прошли по Карлову мосту через сонную

Влтаву. У каждой статуи девочка останавливалась и наконец заключила:

— Когда-то больше любили кукол.

— Да,— серьезно проговорил сигом.— Тогда взрослые тоже играли в кукол.

Они остановились перед знаменитой фабрикой игрушек, и сигом сказал:

— Ты пока посмотришь фабрику, а я ненадолго отлучусь и вернусь за тобой. 5

Сигом вернулся раньше, чем предполагал, хотя орган-часы в его мозгу показывал, что он

нерационально тратит время. Сигом не пытался оправдаться перед собой, зная, что не может

поступать иначе. Он думал о Вите, вспоминал, как она спрашивала: «А можете?» На фабрике ей

предложат выбрать себе игрушку. И сигом догадывался, какую она выберет.

Робот-швейцар проводил его к Главному конструктору игрушек — веселому стройному человеку,

одетому в спортивный костюм. Он сидел на маленьком стульчике для посетителей, а около его

глубокого старинного кресла стояла Вита.

Сигом видел ее сейчас в профиль: разгоревшаяся щека, облако пушистых волос, любопытный глаз.

— А вот и за мной пришли,— сказала она Главному конструктору, увидев сигома.

Одну руку подала ему, а второй прижимала к груди пластмассовую коробку.

— Угадайте, какой подарок я выбрала,— предложила Валерию Павловичу и заговорщицки подмигнула

Главному конструктору.

— Трудно,— сказал сигом и попытался нахмурить лоб, но это у него не получалось — кожа из

пластбелка не собиралась морщинами.— Может быть, ты мне поможешь?— И, не ожидая ответа Виты,

спросил: — Из старых или из новых?

— Из новых.— Ее глаза говорили: «Ты хитрый».

— Машина или существо?

— Существо.

«Я не ошибся»,— думал Валерий Павлович, вспоминая куклу-сигома, новинку пражской фабрики.

Кукла умела сама ходить, выговаривала несколько слов, пела. В ее лоб был вделан маленький

прожектор, прикрытый заслонкой.

«Глядя на куклу, она будет вспоминать меня».

Он спросил:

— Это существо похоже на меня?

— Немножко,— лукаво сказала девочка.

— Может быть, это кукла-сигом? — сказал он медленно, будто раздумывая.

— Вот и не догадались!

Вита раскрыла коробку. Там лежали две чешские куклы — папа Шпейбл и Гурвинек.

— Но ты же сказала, что игрушка — из новых моделей.

— Я правду сказала: папа Шпейбл играет, а Гурвинек танцует. Раньше таких не было.

Сигом и Вита попрощались с Главным конструктором. Они вышли из его кабинета, прошли через

выставочный зал. Уже у самого выхода сигом задержался, спросил у Виты:

— А ты не хочешь еще и ту куклу, которую я называл?

Девочка отрицательно покачала головой.

— Ты не будешь вспоминать обо мне?

— А при чем же та кукла?

— Она похожа на меня.

— Нет,— сказала девочка.—Кукла—это кукла. А вы— это вы.

Она вприпрыжку побежала к двери.

— Не так быстро, Винтик, упадешь!

Девочка замерла, прижалась к двери. Не решалась обернуться, взглянуть на сигома. Он сказал

«Винтик». Но так называл ее только один человек — папа. Что же это такое?

Сигом подошел к ней, опустил руку на плечо, притянул к себе. Так в обнимку они вышли — гигант

с массивными плечами и девочка-одуванчик. Вопросы бились в голове Виты, как птицы, но она ни о

чем не спрашивала.

Они прошли по старинной набережной над Влтавой, и Вита старалась не наступать на большую тень

сигома. Листья шуршали под ногами, как пожелтевшая бумага, как обрывки чьих-то писем, которые

не дошли по адресу.

Вот и Вацлавская площадь. Сигом что-то объяснял девочке, рассказывал о короле Вацлаве, но она

не слушала, занятая своими мыслями. Внезапно подняла голову, глядя ему в глаза, спросила:

— Когда у вас кончится отпуск?

— Через два дня.— Он понял, к чему она клонит, и сказал, стараясь, чтобы голос звучал как

можно тверже: — Я и потом буду прилетать к тебе.

— Честное мужское слово, да?

Она испытующе смотрела на него — серьезная маленькая женщина, которая не прощает лжи. И она

доверила ему то, о чем не говорила никогда никому:

— Мой папа всегда выполнял то, что говорил. Но однажды… Когда он уходил на Опыт, то обещал

вернуться…— Она отвернулась.— Я не хочу, чтобы вы подумали, будто я плакса. Но у других есть

папы…

Он боялся посмотреть в ее глаза, знал, какие они сейчас. А девочка изо всех сил прижалась к

нему и бормотала:

— Он обещал вернуться.

Сигом почувствовал, что больше никакими переключениями стимулятора воли не удастся сдержать

ком, подступивший к горлу. Словно что-то сломалось в нем, какая-то незаменимая деталь — и

третья и четвертая сигнальные системы, и даже система Высшего контроля были бессильны перед

этим. Он опять на мгновение стал тем, кем был когда-то давно, до смерти,— обычным слабым

человеком. Из его губ вырвалось:

— Я сдержал слово, Винтик.

— Папа…

— Я тебе потом объясню…

— Папа!!!

Сильный порыв ветра взъерошил волосы девочки, вздул пузырем ее платьице. Пушистые волосы

щекотали губы сигома. Он хотел что-то объяснить девочке, но подумал: «Она не поймет. Да я и

сам не мог бы определить, сколько во мне от Анта и сколько нового. Сказал ли я ей правду?» 6

— Ант,— шепнула женщина.

Он повернул к ней лицо, и она увидела, что в его глазах нет и следа сна.

— Ты не спал всю ночь?

— Мне не нужен сон. Я ведь не устаю. «Что в нем осталось от того, которого я любила?» — думала

женщина. Сказала совсем другое:

— Ты мне кажешься высшим существом, каким-то древним богом.

Сигом улыбнулся, и она убедилась, что Вита не ошиблась: это была улыбка прежнего Анта.

— Если тебе приятно, то все в порядке, «И слова прежнего Анта…» Он добавил:

— Я ведь и мечтал стать таким. «Что же в нем осталось от того, которого я любила?» Погладила

его горячее плечо — плечо того Анта никогда не было таким горячим,— сказала:

— Мне кажется, будто это ты и не ты… И наконец решилась:

— Что же в тебе осталось от прежнего?

— Ты ведь только что сама ответила на этот вопрос. Он знал, что ей тяжело: в его возвращении

она видит что-то кощунственное. И она и мать мучаются, пытаясь ответить на вопросы, которые не

нужно задавать. И только Вита сразу радостно приняла все таким, как есть: для нее главное, что

он вернулся.

Сигом сделал то, что неоднократно запрещал себе,— включил телепатоусилитель и тут же его

выключил. Затем проговорил, отвечая на невысказанный вопрос Ксаны:

— Я мог бы вернуться и прежним — точно таким, каким был до смерти. Ведь опыт предстоял очень

опасный, и мой организм записали на фиоленты. Им проще было бы восстановить его по матрице.

— Тогда почему же…

— Когда я очнулся, показалось: сплю. Потом услышал знакомый голос. Профессор Ив Кун позвал

меня по имени. Я хотел повернуть голову, но не мог, хотел взглянуть на Ива — тоже не мог. Ив

спросил: «Ант, ты меня слышишь, отвечай!» Я ответил, что слышу, но не вижу. И он сказал:

«Сейчас объясню. Ты погиб. И Олег тоже. Вспомни». Я снова увидел, как Ол передвинул рычаг — и

сверкнула молния… «Вспомнил?» — «Да»,— ответил я. Ив рассказал, что они начали восстанавливать

нас. Первый этап. Оказалось, что я пока — только модель мозга Анта, созданная в вычислительной

машине. Ив говорит: «У тебя есть органы речи и слуха, но еще нет зрения. И, перед тем как

приступать ко второму этапу, хочу спросить…» Я уже знал, о чем он спросит. Ведь еще когда был

создан первый сигом, я высказался достаточно определенно. И потом мы не раз говорили об этом,

и он знал, каким бы я хотел быть. Он просто уточнял, все ли остается неизменным…

Ксана приподнялась, опершись на локоть, внимательно наблюдала за его лицом, которое теперь уже

не казалось ей чужим.

«Чему я удивляюсь? Он всегда был таким,— думала она.— Мы всегда плохо понимали друг друга. То,

что мне и другим казалось кощунственным, для него было обычным и ясным. Пойму ли я его

когда-нибудь?» Она спросила, хотя и знала заранее, что опять не поймет его:

— Но почему ты хотел быть таким, а не прежним? «Я не могу ей сказать всего,— подумал он.— Это

бы оскорбило и опечалило ее и любого такого же человека, как она».

— Мне нужно было поставить Опыт, а в прежнем облике я не мог этого сделать. Не хватало ни

объема памяти, ни быстроты мышления, реакций, ни органов защиты и контроля. У меня было только

две сигнальные системы, а теперь их у меня пять. И еще система Высшего контроля.

Сигом вспомнил, как когда-то давно — тогда он был человеком — на спутнике погибал его друг,

прижатый обломком радиотелескопа, а он не мог прийти на помощь, не мог поднять руки. У него

шла носом кровь, в голове как будто скрежетали жернова, размалывая память. Он проклинал свою

слабость и это дьявольское вихревое вращение, возникшее по неизвестной причине. Сквозь скрежет

жерновов пробивался вопль: «Помоги!» Потом затих…

Сигом провел рукой по волосам Ксаны, по ее щеке, по шее. Пальцы наткнулись на морщины. Он

вспомнил, как она всегда панически боялась старости. Боль проникла в его сознание, он взял

руку Ксаны и осторожно сжал.

— О чем ты думаешь? — спросила она.

— О тебе.

Он думал:

И она спрашивает, почему я решил стать другим. Вся беда в том, что ей нельзя объяснить — надо,

чтобы она почувствовала. А это почти невозможно. Конечно, я мог бы включить усилители и

внушить ей. Но я ведь запретил себе в отношениях с людьми использовать преимущества перед

ними. И правильно сделал. С ними я должен быть человеком — ни больше и ни меньше. В этом все

дело…

Мать, наверное, уже встала. Поймет ли она? Когда-то я рассказывал ей, что лимиты человеческого

организма исчерпываются раньше, чем мы предполагали; что если человек хочет двигаться вперед,

ему придется создать для себя новый организм — с другим временем жизни и возможностями Она

соглашалась со мной. Но тогда я был прежним Антом.

За три минуты до начала Опыта придется переключить систему Высшего контроля только на

энергетическую оболочку. Важно еще все время контролировать температуру в участке «Дельта-7»…

— Поедем сегодня к морю? — спросила женщина, с замиранием сердца ожидая, что он ответит.

Прежний Ант очень любил море.

— Замечательно придумала,— ответил сигом.— Я понесу тебя. Помнишь, на Капри ты просила, чтобы

я понес тебя в воду, а то ты боишься замочить ноги?

Впервые за эти два дня, с тех пор как она узнала правду, ей стало по-настоящему легко, будто

все страшное уже позади. И она пошутила:

— Ты понесешь всех троих, всех твоих женщин? До самого синего моря?

— Конечно,— сказал он,— Я домчу вас по воздуху быстрее гравилета.

— А знаешь, сколько мы весим втроем? — продолжала Ксана, думая, что он тоже шутит.

— Во всяком случае меньше тысячи тонн…

— А ты можешь переносить тысячу тонн?

— Да. И больше,— ответил сигом, и она поняла, что он не шутит. Он опять стал для нее чужим,

Ксана замолчала, невольно отодвинулась.

Прозвучал мелодичный звонок, «Вита»,— подумал сигом и радостно улыбнулся.

— Войдите, если не Бармалей! — воскликнул он, закрыв лицо руками и растопырив пальцы.

— Папка! Папка! Ты опять за старые шутки! Но мне ведь уже не три года,— запрыгала Вита и

погрозила ему, Сигом услышал голос матери:

— Доброе утро, дети!

Она вошла своей быстрой молодой походкой, и Ксана пытливо смотрела на нее: «Неужели она ни

разу не задумалась над тем, что же в этом существе осталось от ее сына? Неужели ей легче, чем

мне?»

— Мама,— сказал сигом,— мы с Ксаной договорились: сегодня все вчетвером летим к морю.

— Ура! — закричала Вита и обеими руками обняла шею сигома. Ее глаза блестели от восторга.— И

ты понесешь нас, как тогда меня? Идет?

— А ты будешь послушной? — спросил сигом.

— Не буду!

— За правдивость наперед снимаю половину вины,— торжественно проговорил сигом и почувствовал

руку Кса-ны на своем плече.

— Хватит баловаться, Ант. Как маленький… 7

Прошло два дня…

— Мне пора.

«Что еще сказать им? — думал сигом, не глядя на мать.— Только бы она не заплакала…» По небу

тащились гривастые тучи.

— Ты скоро вернешься? — спросила Вита.

— Да.— Добавил: — Честное мужское слово. Никто не улыбнулся.

«Что сказать матери? Ей тяжелей всего…» Ничего не мог придумать.

Тучи тащились по небу бесконечным старинным обозом…

— До свидания, сын. Желаю тебе успеха во всех делах, Ее голос был спокойным, и слово «сын»

звучало естественно. Он понял, что мать приняла его таким, как есть, и не терзалась вопросом:

что осталось в нем от того, кого она родила? Мать не смогла бы постигнуть его превращения

логикой, не помогла бы ей эрудиция. Что же ей помогло?

«Пожалуй, это можно назвать материнской мудростью,— подумал он.— Оказывается, я не знал своей

матери».

— До свидания,— сказал сигом, обнимая всех троих и уже представляя, как сейчас круто взмоет

вверх, пробьет тучи и полетит сквозь синеву.

— Будь осторожным, Ант,—робко попросила Ксана.— Ты отчаянный. Ты опять…

Не договорила. И это невысказанное слово повисло между ними, как падающий камень, которыи

вот-вот боль-но ударит кого-то…

Ксана боится за меня, как и тогда. Она даже забыла, что я стал неуязвимым. Значит, я для нее —

прежний Ант…

Смерть… Когда-то мы так свыклись с этим несчастьем, что оно казалось неотделимым от людей. Но

и тогда мы боролись против нее. Мы сумели обессмертить голоса на пластинках и магнитных

лентах, облик — в скульптуре, портретах. Мы создали бессмертную память человечества в книгах и

кинофильмах… Так мы научились понимать, что же в нас главное и что нужно уберечь от смерти…

Ант улыбнулся, будто поймал слово-камень и отбросил его прочь. Он сказал:

— Если я опять погибну, то опять вернусь…