Анатолий РОМОВ

                           В ЧУЖИХ НЕ СТРЕЛЯТЬ

                                  Роман

                       Художник Геннадий Новожилов

     ________________________________________________________________

                               ОГЛАВЛЕНИЕ:

    1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25

     ________________________________________________________________

                                    1

     Собака лаяла зло, с подвыванием.

     Дворник  Трофимов,  нащупав в  темноте одежду,  встал,  чертыхнулся и

вышел на улицу.  Несмотря на второй час ночи,  было светло; собачья конура

стояла далеко, наискосок по двору, у самого забора.

     — Черти б тебя взяли... Шарик, фу!

     Остановившись у  конуры,  посмотрел на  собаку.  Огромный  пес  бурой

масти,  со свисающим вниз подшерстком, замолчал, но, глядя в пространство,

продолжал вздрагивать и  тихо  рычать.  Дворник тронул  пса  за  загривок,

недовольно потряс:

     — Очумел совсем!  Что лаешь? — Всмотрелся в светлую мглу. За большим,

изрытым  канавами  и  заросшим  бурьяном  пустырем привычно темнел  корпус

электромеханического завода.

     — Ну что людям нервы портишь, никого и нет?

     Глядя на хозяина, Шарик вильнул хвостом, коротко тявкнул.

     — Давай, Шарик, чтоб не было этого больше. Слышишь?

     Трофимов оставил пса и,  придерживая на ходу штаны,  вернулся в  свою

каморку.  Улегся, попытался заснуть — не получилось. Сказал, прислушиваясь

к дыханию спящей рядом жены:

     — Все ж зря собака лаять не будет.

                                    2

     В   1912   году   Голодай,   северная  часть  Васильевского  острова,

представлял собой одно из самых заброшенных мест Петербурга. Отдаленный от

Петроградской стороны  Малой  Невой,  а  от  Васильевского острова  речкой

Смоленкой,  Голодай также  был  своего рода  островом,  почти необитаемым.

Центр  этого  островка  занимали  болота,  на  западной части  размещались

керосиновые склады,  на восточной, около Немецкого и Армянского кладбищ, —

канатная фабрика и Чухонская слобода.  Кроме слобожан, работников фабрики,

здесь никто не жил.

     В  два  часа ночи 7  июня 1912 года было светло как  днем.  В  тишине

ночной белизны вдоль  берега Малой Невы,  по  Пятигорской улице,  медленно

двигалось ландо.  Но  вряд ли  кто-то  мог бы  заметить движение экипажа —

слобожане  спали,   гуляющие  сюда   не   заходили,   лошадь   же,   умело

придерживаемая вожжами,  шла ровно;  на  ее копыта были надеты специальные

резиновые галоши.

     В  пролетке,  тесно прижавшись друг  к  другу,  сидели двое мужчин во

фраках и  котелках.  Одному было  около  тридцати,  второй,  сухопарый,  с

подстриженной щеточкой светлых  усов,  державший вожжи,  казался постарше.

Оба сосредоточенно следили за дорогой и молчали.

     Лошадь  остановилась  возле  высокого  забора.  Из  калитки  выглянул

сторож.

     — Чего надо, господа?

     Старший поднял палец к губам, зашипел:

     — Тс-с... Не узнал? Я же тебя предупреждал...

     — А-а. Да, да, признал, простите, господин хороший. — Сторож замялся,

не зная,  что сказать еще.  —  Сослепу-то не увидел.  Так вы что, это... С

дамами?

     — С дамами,  с дамами. — Старший быстро сунул сторожу рубль. — Только

тише. Сядь на облучок, покажешь, как проехать.

     — А где дамы-то?

     — Они ждут... В другом экипаже, тут, неподалеку.

     Сторож помедлил и, решившись, вышел к пролетке.

     — Ладно уж.  Хорошо-с.  Покажу,  как не  показать.  —  Подобрав плащ,

уселся.  Молодой  достал  из  кармана  кастет,  примерился  —  и  коротким

рассчитанным движением ударил сторожа по затылку. Тот дернулся, вяло осел;

старший ловко подхватил тело,  не давая сползти.  Поднял вожжи — и вороная

развернулась и  двинулась назад по  дороге,  ведущей в  центр голодаевских

болот.

     Вскоре  старший  остановил кобылу.  Зеленая вода  подступала здесь  к

самой дороге. Молодой спрыгнул с подножки, вдвоем они осторожно сняли тело

и,  привязав к ногам две чугунные гири,  столкнули в воду. Снова уселись в

пролетку, и старший тронул вожжи.

                                    3

     Еще  через три  дня в  Петербурге,  на  Московской заставе,  вспыхнул

крупный пожар. Пожар был из тех, которые входят потом в городские хроники;

горел электромеханический завод фирмы «Н. Н. Глебов и К°». Там, где стояли

штабеля бочек с  варом,  обмоточным материалом и  нефтью,  огонь временами

поднимался вверх  до  десяти  метров.  Сторож,  работавший здесь  недавно,

вторую неделю,  так  и  не  смог объяснить,  откуда появились первые языки

пламени.  Были  вызваны пожарные;  надо  сказать,  подъехали они  довольно

быстро.  Команда тут же приступила к тушению, но практически ничего нельзя

было сделать:  рухнула крыша.  К трем часам утра от завода «Н. Н. Глебов и

К°» ничего не осталось — только слабо дымились голые стояки стен.

     За  пожаром наблюдали почти все  обитатели соседних домов.  Многие из

них вышли на улицу,  высыпали и жильцы дома, в котором дворничал Трофимов.

Жильцы  тревожно хмурились,  наблюдая за  догоравшим заводом.  Только  сам

Трофимов,  присев на корточки,  плакал.  Голова лежащего у забора пса была

разбита,   но  приподнявшиеся  губы,   обнажив  бессильные  теперь  клыки,

казалось, все еще угрожают кому-то.

                                    4

     Петербургский адвокат Арсений Дмитриевич Пластов вернулся с  обычного

утреннего променада.  Открывая дверь с  медной табличкой:  «К.  с.  А.  Д.

Пластов,  присяжный поверенный»,  он  усмехнулся.  Когда-то  этот адрес на

Моховой,  2,  и  медная табличка были  известны многим,  теперь же  о  них

постепенно  начинают  забывать.  Сам  же  он,  тридцатишестилетний Арсений

Пластов, за эти годы карьеры так и не сделал, остался все тем же «к. с.»*,

адвокатом без  клиентуры,  но  зато остался честным.  Пластов считал,  что

иначе  нельзя,  и  вместе  с  другими  подписал  петицию  против  введения

военно-полевых судов**.

     Пластов прошелся по кабинету,  тронул корешки книг,  и  в  это  время

раздался звонок.

     _______________

          * «К.  с.» — коллежский секретарь, чин X класса, соответствующий

     военному чину «штабс-капитан».

          ** После поражения революции 1905 года царским правительством 19

     августа  1906 года были введены в чрезвычайном порядке военно-полевые

     суды,  действовавшие вопреки всем юридическим нормам в мирное  время.

     Представителями  общественности  было  направлено  в  адрес  царского

     правительства несколько петиций с требованием  отмены  военно-полевых

     судов как противоправных.

     За  дверью стоял хорошо одетый человек среднего роста,  лет  сорока —

сорока пяти,  с  небольшой русой бородой.  Он выглядел уверенным и знающим

себе цену;  впрочем, в его глазах адвокат уловил растерянность попавшего в

беду клиента.

     — Меня зовут Николай Николаевич Глебов,  я владелец фирмы Глебова. Вы

— Арсений Дмитриевич Пластов?

     — Совершенно верно. Прошу.

     Проходя вслед  за гостем в кабинет,  Пластов попытался вспомнить все,

что читал в последних газетах о случившемся  три  дня  назад  пожаре.  Как

назло,  в голове вертелись лишь общие слова: «пожар на электромеханическом

заводе» и «миллионный убыток».

     — Я весь внимание, Николай Николаевич.

     — Прежде всего,  Арсений Дмитриевич, хотел бы надеяться, что разговор

останется между нами.

     — Можете всецело на меня рассчитывать. Я адвокат, и этим все сказано.

     — Наверняка  вы  слышали  о  пожаре,  случившемся на  моем  заводе  в

воскресенье.  Завод сгорел,  его  больше не  существует.  Я  хочу получить

страховую компенсацию,  но  обстоятельства подсказывают:  без услуг юриста

мне  не  обойтись.  В  качестве  вознаграждения хочу  предложить  вам  три

процента от страховой суммы.

     Пластов осторожно придвинул к гостю сигары — сам он не курил. Судя по

поведению  Глебова,   дело  не   простое,   раз  речь  сразу  же  пошла  о

вознаграждении.

     — Где вы застрахованы? В «Фениксе»? Или в «России»?

     — В «России».

     — Сумма страховки?

     — Полтора миллиона рублей.

     Пластов с  огорчением поймал себя на  том,  что высчитывает,  сколько

составят три процента от полутора миллионов.  Сорок пять тысяч рублей. Да,

о таких суммах он давно уже и думать забыл.

     — Уточним: в каких случаях вы можете получить эти полтора миллиона?

     — В страховом соглашении написано: при полной гибели объекта. Точнее:

при уничтожении 90 процентов стоимости предприятия.

     — И сейчас как раз тот самый случай?

     — Да,  тот самый.  Вот страховой полис...  — Глебов достал из кожаной

папки полис и положил на стол.

     — Кто обычно защищает ваши интересы?

     — Контора «Трояновский и Андерсен».

     — Сергей Игнатьевич Трояновский один из лучших адвокатов России, и вы

отказываетесь от его услуг? Вряд ли кто в нашем корпусе решится перебегать

дорогу такому метру. И особенно я.

     — Мне рекомендовали вас как смелого человека.

     Услышав это, Пластов с иронией подумал: «Милый господин, попали бы вы

в мою шкуру».  Глебов взял сигару,  прикурил,  сделал затяжку; после этого

некоторое время сумрачно разглядывал корешки книг за спиной Пластова.

     — Арсений Дмитриевич,  до воскресенья я был богатым человеком, у меня

было интересное дело,  которое я  любил и  в котором прекрасно разбирался.

Отличные сотрудники,  а  главное  —  завод.  Созданный собственными руками

электромеханический завод.  Я ведь не только заводчик,  я инженер.  Теперь

же...  Во-первых,  пропало все —  и дело, и завод. Во-вторых, у страхового

общества «Россия» есть серьезные сомнения: был ли этот пожар действительно

ненамеренным.

     — Они вас официально уведомили об этом?

     — Сегодня утром  ко  мне  пришел  страховой агент  «России».  Пока  в

частном  порядке,  но  он  все  же  предъявил  доказательства,  что  пожар

подстроен мною.

     — Простите, вы можете мне довериться: а на самом деле?

     — На  самом деле я  не  имею к  пожару никакого отношения.  Не  знаю,

откуда и  как  эти  доказательства попали в  руки страховой компании.  Но,

насколько я  понял,  спорить  с  ними  будет  очень  трудно.  Приписать их

появление можно  только  странному стечению обстоятельств,  но  ясно:  для

любого суда эти доказательства прозвучат убедительно.

     — Что же предлагает «Россия»?

     — Мне кажется,  они ведут дело к тому,  чтобы я добровольно отказался

от страховки.

     — А если нет?

     — Точных намерений «России» я пока не знаю. Но, судя по всему, если я

откажусь,  они начнут процесс. Ну и — вы ведь знаете, они могут нанять для

борьбы со мной лучшего адвоката России. — Глебов осторожно отложил сигару,

и Пластов заметил: пальцы дрогнули. — Сразу после визита страхового агента

я отправился к своему постоянному адвокату Трояновскому.  Конечно,  Сергей

Игнатьевич уверял меня,  что будет драться как лев. Но... когда я попросил

Трояновского высказаться откровенно —  мы ведь с ним друзья,  — он сказал,

что на моем месте добровольно уступил бы страховку.

     — Он сослался на какие-то причины?

     — Нет, не сослался. Но шансов выиграть процесс, как он считает, у нас

почти нет.  Так  что...  я  стою  перед полным фиаско.  Если я  не  получу

страховки,  мне грозит позор, долговая яма. Это в лучшем случае. В худшем,

если докажут преступный умысел, — каторга.

     Пластов  подошел  к  окну,  глянул  на  привычно  оживленный  тротуар

Моховой.  Дело скользкое,  это чувствуется сразу, но ведь впервые за много

лет он получает возможность заработать большие деньги.  Причем,  что самое

главное, честно.

     — Николай Николаевич, вряд ли я помогу вам больше, чем Трояновский. И

потом...  если кто-то  посоветовал вам прийти ко мне,  он наверняка должен

был сказать, что... — Пластов поймал взгляд Глебова. Тот закончил за него:

     — Что вы не у дел и в черных списках?  Да, меня об этом предупредили.

Это  сделал  один  из  помощников Трояновского,  Владимир Иванович Тиргин.

Кажется, вы вместе учились?

     — Володя Тиргин... Пай-мальчик, не хватающий звезд с неба.

     Что это он вдруг вспомнил?

     — Тиргин видел, что я в отчаянном положении.

     — И это все?

     — Думаю,  у  Тиргина...  Как бы  это сказать,  особое отношение...  —

Глебов сделал паузу. — Ко мне.

     — Что же сказал Тиргин?

     — Он  целиком  согласился  с  Трояновским,   но  заметил,   что  есть

последнее, отчаянное средство — ваша помощь. Теперь я вижу — он не ошибся.

Кстати,  если речь пойдет о гонораре, я мог бы увеличить вознаграждение до

пяти процентов.

     Пластов на секунду снова повернулся к окну и невольно застыл.  Внизу,

у  одного из подъездов,  так хорошо ему знакомых,  стоял невысокий человек

лет тридцати пяти.  Новость:  Тиргин никогда не будет прятаться в подъезде

просто так. Помедлив, Пластов повернулся.

     — Подождем о гонораре. Прежде всего я должен решить для себя, есть ли

у меня,  а значит,  и у вас, хоть какой-то шанс. Отлично знаю: Трояновский

никогда не  будет ронять марку и  отказываться от  дела,  если  есть  хоть

какая-то надежда на успех.  —  Он еще раз глянул в окно. Тиргин исчез. Что

было ему  нужно?  Непонятно.  Выслеживал?  Но  в  выслеживании Глебова для

Тиргина как  будто не  было никакого смысла.  Мелькнуло:  Тиргин —  ключ к

Трояновскому.

     — Николай   Николаевич,   расскажите   коротко   о   так   называемых

доказательствах страховой компании.  —  Так как Глебов колебался,  Пластов

добавил: — Вы понимаете, без них о деле не стоит и говорить?

     Владелец сгоревшего завода кивнул:

     — Мелких поводов,  к которым компания могла бы придраться,  немало, я

изложу главные.  Во  время  пожара на  заводе находился один  сторож,  что

естественно,  так как был выходной день. Обычно мои сторожа всегда отлично

справлялись с  обязанностями.  Но  на  этот раз  сторож был,  мне кажется,

просто пьян.  Видите ли, последние несколько лет сторожами у меня работали

опытные люди, совершенно не пьющие. Дежурили они через день. Но... за пять

дней до пожара одного из них,  Ермилова,  я уволил.  Признаться,  сейчас я

вижу,  что  без всяких причин.  Как говорится,  этот Ермилов попал мне под

горячую руку.

     — Из главных причин все?

     — Да,  если не  считать покупки семидесяти бочек нефти и,  вара перед

самым пожаром.  Видите ли,  нефть входит в  состав изоляционного материала

для проводов.  Эти семьдесят бочек,  годовой запас, я, как назло, принял и

разместил на заводе в субботу, перед самым пожаром.

     — Получается,  вы  действительно подготовили условия для того,  чтобы

завод сгорел.

     — Получается.

     — Из фактов, говорящих против вас, все?

     — Как  будто все...  Естественно,  имели место другие мои оплошности,

скажем,  отсутствие  предохранительных противопожарных переборок,  большое

количество разбросанного по заводу прессшпана,  кое-что другое,  но это...

нужно считать лишь дополнением.

     — Да,  обстоятельства более чем  грустные.  —  Пластов встал;  Глебов

поднялся вслед за ним.  — Думаю, Трояновский прав, серьезный юрист вряд ли

возьмется за это дело.

     В кабинете наступило неловкое молчание.

     — Вы мне отказываете?

     — Николай Николаевич, если говорить честно, да, отказываю.

     Глебов усмехнулся.

     — Что ж. Имею честь.

     — Подождите.  — Они медленно двинулись к выходу. — Если вы дадите мне

некоторое время на  размышление,  не  исключено,  что я  все-таки за  него

возьмусь.

     Глебов остановился у двери, взял шляпу.

     — Что значит «некоторое время»?

     — Ну, допустим, день, два.

     — Что ж... У меня нет другого выхода.

     — Понимаю...  В «России» пока ничего не говорите.  Скажите: вам нужно

подумать.  Постарайтесь как  можно  дольше  оттянуть  момент  решительного

разговора.  Я  же...  Я  позвоню вам в  самое ближайшее время.  —  Пластов

щелкнул замком,  приоткрыл дверь.  —  Скажите,  кому из людей на заводе вы

могли бы доверять?

     — Каждому.

     — Так не бывает.

     Глебов задумался, достал из кармана глянцевую тетрадку:

     — Возьмите,  это  рекламный каталог нашего  завода.  Там  вы  найдете

интересующие  вас  адреса,   телефоны,   имена.  Если  говорить  об  особо

доверенных,   я  бы  назвал  директора-распорядителя  Гервера,  начальника

производства Ступака, инженеров Субботина и Вологдина.

     — Спасибо.  —  Пластов спрятал проспект,  вышел вместе с  Глебовым на

лестничную площадку. — Значит, старого опытного сторожа вы выгнали. Откуда

взялся новый?

     — Его  по  моему  запросу  прислала  биржа  труда  —  естественно,  с

рекомендациями. Я очень тщательно подхожу к отбору людей.

     — А где сейчас старый сторож...  Ермилов,  по-моему? — Так как Глебов

замешкался, Пластов пояснил: — Я имею в виду, нашел ли он другую работу?

     — Думаю,  нашел...  Это был человек толковый и дельный.  Сейчас я уже

жалею, что выгнал его.

     — Но где он и что с ним, вы не знаете?

     — Нет. Сами понимаете, мне сейчас не до этого.

     — Кто мог бы указать мне его адрес?

     — Думаю... Думаю, это знает Гервер, директор-распорядитель.

     — Хорошо. О своем решении я вас уведомлю.

     Вернувшись в кабинет,  Пластов быстро записал в блокнот: «На сегодня:

Гервер,  Ступак, Субботин, Вологдин». Помедлил — и добавил: «Бывш. сторож,

Тиргин».

     Спустившись во двор с черного хода,  Пластов заглянул в дворницкую. К

здешнему дворнику он обращался не раз, по поручению Пластова тот ходил и в

университет.

     — Михеич,   выручи,   братец?   Вот  тебе  пятиалтынный,  сходи-ка  в

университет?  Ты ведь комнату пятикурсников знаешь?  Там ночует Хржанович,

попроси передать — пусть сегодня-завтра заедет ко мне.

     После этого Пластов поехал к  Московской заставе.  Пока  мимо  ползли

дома  Литейного  и   Владимирского  проспектов,   а  потом  Загородного  и

Забалканского,  внимательно просмотрел рекламный проспект  завода  «Н.  Н.

Глебов и К°».  Четыреста рабочих, средняя стоимость продукции триста тысяч

рублей  в  год,  традиционное производство —  оборудование для  силовых  и

осветительных станций,  электромашины,  небольшие генераторы;  в последнее

время завод стал осваивать выпуск пускорегулирующей аппаратуры.  В трамвае

он  встал  у   окна  на  задней  площадке  и,   проезжая  место  в  начале

Забалканского проспекта,  где  раньше тянулось саженей на  сто предприятие

Глебова, хорошо разглядел то, что осталось от бывшего электромеханического

завода.  Часть  лежащей на  земле крыши,  разбросанное и  покрытое копотью

оборудование...   Нет  никакого  сомнения  —   завода  Глебова  больше  не

существует.  Трамвай шел медленно,  и Пластов успел рассмотреть окружавшие

заводскую территорию дома и  тянувшийся слева от завода изрытый канавами и

ямами,  заросший  кустарником пустырь.  Место  пожара  окружало веревочное

ограждение; большинство прохожих сейчас шли мимо, не задерживаясь.

     Трамвай остановился  далеко  от  заводской  территории,  и   Пластову

пришлось  идти  пешком.  Он  не  спеша  прошел  мимо пустыря,  внимательно

разглядывая тянущиеся вдоль бывших  зародских  стен  рытвины,  слежавшиеся

глыбы,  сухой выветрившийся суглинок и покрывающий его бурьян. Пустырь как

пустырь,  и все же Пластов подумал:  если допустить, что кто-то захотел бы

ночью  незаметно  подойти  к заводу,  самым удобным было бы подойти именно

отсюда. Вглядевшись в непроходимые дебри кустарника, скрывающие застарелые

кучи  мусора,  добавил:  для этого надо было бы также обладать ловкостью и

сноровкой.

     Рабочие,  разбиравшие завалы,  не обратили на него никакого внимания.

Они  выполняли указания  человека  в  белой  инженерской тужурке.  Пластов

коснулся шляпы:

     — Прошу прощения.  Меня зовут Арсений Дмитриевич Пластов.  Я хотел бы

видеть кого-либо с завода Глебова.  Я адвокат и, может быть, буду защищать

интересы вашей фирмы.

     Человек в тужурке повернулся:

     — Начальник производства Федор  Илларионович Ступак.  Что  именно вас

интересует?

     — Все, что вы знаете о пожаре.

     — Завод  сгорел быстро.  В  шесть  утра  в  воскресенье мне  позвонил

Субботин,  наш инженер.  В половине седьмого я был на месте.  Конечно, все

уже сгорело.  Оставалось только подсчитывать потери,  чем я  и занялся.  С

теми, кто успел подъехать.

     — Таких было много?

     — Некоторая часть рабочих, матросы.

     — При чем здесь матросы?

     — По  просьбе  Морского ведомства завод  в  последнее время  выполнял

некоторые заказы для флота.

     — Если это представляет военный секрет,  вы можете не говорить, но...

Мне хотелось бы знать, что это были за заказы?

     — Инженер Вологдин на испытательной станции модернизировал генераторы

для радиостанций учебно-минного отряда.

     — Удалось что-то спасти?

     — Все самое ценное сгорело. Остался десяток пригодных к реконструкции

динамо-машин, одну из них я и пытаюсь вытащить. Морякам повезло еще меньше

— они  обнаружили лишь  три  генератора с  более  или  менее сохранившейся

обмоткой. Извините, я спешу.

     — Ради  бога,  еще  минуту.  Чем  вы  можете  объяснить возникновение

пожара?

     — Думаю,  могло произойти самовозгорание. Погода стояла сухая. Сторож

свою вину категорически отрицает,  да  и  поджог завода не  имел для  него

никакого смысла.

     — Как будто он работал на заводе недавно?

     — Около недели.

     — Как я слышал, старого сторожа директор уволил без всяких причин?

     — Не знаю,  но могу заверить —  вряд ли,  Глебов отнюдь не сумасброд.

Впрочем, о причинах спросите лучше Гервера, директора-распорядителя.

     — Глебов  сказал  мне,  что  Гервер  может  указать и  адрес  бывшего

сторожа?

     — Видите дом за пустошью?  Не знаю,  как сейчас, но раньше сторож жил

там. Попробуйте спросить Ермиловых, дворник наверняка знает.

     — Спасибо.  Последний вопрос:  кому  принадлежит этот  участок земли?

Пустующий.

     — Городским  властям.   Знаю,   Николай   Николаевич  мечтал   начать

строительство нового цеха, и несколько раз заходил разговор о приобретении

участка.   Но   каждый  раз  выяснялось,   что  сделать  это  по  каким-то

соображениям городского начальства не так просто.  — Ступак развел руками,

— Извините, меня ждут рабочие.

     Спустившись в подвал указанного Ступаком дома, Пластов долго стучал в

покрытую застарелой коричневой краской дверь.  Увидев в  открывшейся двери

небритое опухшее лицо, спросил:

     — Вы дворник?

     — Барин,  извини...  Горе у меня...  —  Дворник всхлипнул.  — За что,

главное?  Всю голову — вдрызг... Ведь собака, она как человек... А, барин?

Разве ж можно?  Она ж чувствует...  А ей всю голову — вдрызг... Извини уж,

барин... Нету теперь Шарика... Нет... Нет сторожа нашего...

     Пластов попытался понять хоть  что-то  в  этом бессвязном объяснении.

Убили собаку...  Сам по себе факт малопримечательный, но все же — этот дом

стоит у пустыря, заводская стена рядом. Впрочем, вряд ли в таком состоянии

дворник сможет что-то объяснить.

     — Когда убили твою собаку?

     — Шарика-то?  —  Дворник не  понимал,  что кто-то  может всерьез этим

интересоваться.  —  Моего-то?  Да  уж  четвертый  день,  барин,  четвертый

пошел... В субботу, значит...

     — В субботу, говоришь? Как раз когда пожар был?

     — Д-да, барин... На воскресенье, в ночь... П-пойду, извини...

     — Подожди. Где живут Ермиловы?

     — Ермиловы —  на  третьем  этаже,  восьмая  квартира...  —  Икнув  на

прощанье,  дворник захлопнул дверь.  Решив про себя,  что с дворником надо

будет поговорить,  когда он протрезвеет, Пластов поднялся на третий этаж и

позвонил  в   восьмую  квартиру.   Открывшая  дверь  женщина  средних  лет

прищурилась, недоверчиво разглядывая его.

     — Что вам? Небось ошиблись, барин?

     — Если Ермилов здесь живет, не ошибся.

     — Я Ермилова, а зачем он вам? Муж мой в отъезде, уехал на заработки.

     — Я адвокат, может быть, я смогу чем-то помочь...

     — Не нужно нам помогать,  мы не бедствуем...  Не нужно, оставьте нас,

господин хороший, оставьте... Я все сказала. — Женщина смотрела с вызовом,

и Пластов понял:  что-то вытянуть из нее сейчас не удастся. — До свиданья,

не обессудьте.

                                    5

     Как понял  Пластов,  дверь  в квартиру ему открыл сам хозяин.  Еще не

зная,  зачем пришел гость,  этот человек чуть прищурил глаза и  приветливо

улыбнулся.  Он  был без пиджака,  но с аккуратно повязанным и заправленным

под жилет галстуком, на вид чуть старше Пластова. Адвокат поклонился:

     — Если вы Василий Васильевич Субботин — я к вам.

     — Да, я Субботин. Простите, не имею чести знать?

     — Меня  зовут  Арсений  Дмитриевич Пластов,  присяжный поверенный.  —

Пластов протянул было руку к карману,  чтобы достать визитную карточку, но

Субботин остановил его:

     — Прошу вас,  проходите.  —  Пропустил Пластова,  подождал,  пока тот

снимет шляпу,  показал на открытую дверь:  —  Правда,  я  не один,  у меня

гость,  но  это мой близкий друг.  Думаю,  вряд ли он нам помешает.  Вы не

против?

     Пластов вошел в  кабинет;  навстречу мягко поднялся молодой человек с

темными усами,  бородкой клинышком и  каштановыми,  рано  начавшими редеть

волосами.

     — Знакомьтесь:  мой  друг  и  прекрасный  инженер  Валентин  Петрович

Вологдин.  Валентин Петрович —  это  Арсений Дмитриевич Пластов,  адвокат.

Садитесь, Арсений Дмитриевич. Сразу же поясню: вашим визитом я не удивлен.

Мне звонил Николай Николаевич,  предупредил,  что вы  можете зайти.  Кофе?

Коньяк? Вы курите?

     — Спасибо, не курю, от кофе не откажусь.

     Вологдин все это время сидел в  глубоком кресле,  рассматривая что-то

за окном.

     — Отлично,  будем пить кофе вместе.  — Субботин присел. — Насколько я

понимаю,  вы пришли в связи с пожаром?  Так,  вот,  если хотите  о  чем-то

спросить,  мы  с  Валентином  Петровичем  готовы ответить.  Чтобы вы имели

представление,  я — расчетчик и конструктор, Валентин же Петрович... — Так

как  Вологдин  по-прежнему  не  смотрел  в их сторону,  Субботин с улыбкой

добавил:   —   Валентин   Петрович   —   один   из    самых    талантливых

электротехников-высокочастотников,  которых  я  знаю.  Причем  не только в

России, но и в мире.

     Продолжая смотреть в окно, Вологдин дернул плечом:

     — Василий Васильевич, зачем так?

     Повернулся к Пластову:

     — Объясню  простую  вещь:  Василий  Васильевич Субботин мой  учитель.

Всем,  что я знаю о высокочастотных машинах, я обязан ему. Да, да, Василий

Васильевич, только вам.

     — Начались реверансы. — Субботин махнул рукой. — Сейчас принесу кофе,

а то...  —  Не договорив,  он ушел,  из кухни донесся его голос: — Арсений

Дмитриевич,  запомните — вы еще услышите фамилию Вологдина. Да, да, мы все

еще будем гордиться, что сидели рядом с ним. — Его не было довольно долго,

вернулся он с подносом, дружески тронул Вологдина за плечо. — Прошу, кофе,

кажется,  получился неплохим.  Не спорю, когда-то я действительно кое-чему

научил сего юношу. Научил. Но потом... — Поставил перед Пластовым чашку. —

Ученик обогнал учителя. Впрочем, он уже не ученик.

     — Я  слышал,  Валентин Петрович занимался на  заводе конструированием

генераторов?  —  Сказав это, Пластов тут же подметил — Субботин и Вологдин

переглянулись. Так как в воздухе повисла некая настороженность, добавил: —

Как будто это были генераторы для радиостанций?

     — Совершенно верно.  — Субботин поставил чашку. — Простите, а кто вам

это сказал?

     — Федор Илларионович Ступак.

     Субботин снова переглянулся с Вологдиным.

     — Что же сказал Ступак?  Я имею в виду, о каких генераторах у вас шла

речь?

     — Насколько я помню, о генераторах... для радиостанций учебно-минного

отряда. Так ведь?

     На лице Вологдина гримаса — как от неожиданной боли. Вздохом Субботин

как бы отстранил эту гримасу.

     — Да,  есть,  вернее,  были  такие.  Мы  их  называем «генераторы для

станций УМО». По теперешним понятиям это довольно примитивные конструкции.

Для  флота  они  устарели,   ну   и...   Валентин  Петрович  их  несколько

модернизировал.

     — Как мне объяснил Федор Илларионович, они сгорели?

     — Сгорели,  увы.  Но по сравнению с общими потерями гибель нескольких

генераторов УМО —  убыток небольшой. — Субботин стал вдруг мрачнее тучи. —

Вы не представляете даже, что мы потеряли. Не завод, нет... Хотя, конечно,

и  завод тоже...  Но пропало нечто большее.  Мы потеряли мысль...  Даже не

мысль, а полигон мысли. Нашей мысли.

     Первым тишину нарушил Вологдин —  встал, сцепил руки, принялся ходить

по кабинету.

     — Черт.  Я  в это время был в отъезде.  Как назло.  Приехал только во

вторник.

     Субботин покосился на  него  будто  успокаивая,  постучал пальцами по

столу.

     — Арсений  Дмитриевич,  насколько я  понимаю,  у  Николая Николаевича

сложности с получением страховки?

     — Это то,  что я  сам лично услышал от  Глебова.  Собственно,  если я

возьмусь за  защиту  интересов вашей  фирмы,  моя  задача  будет  узкой  —

доказать,   что  возникший  на  заводе  пожар  следует  считать  стихийным

бедствием. А не умышленным поджогом.

     — Считаю,  все  разговоры о  поджоге завода владельцем —  нелепость и

чушь,  —  сказал Субботин.  —  Глебов никак не был заинтересован в  гибели

собственного завода.  Конечно, Николай Николаевич Глебов, выражаясь грубо,

заводчик и  капиталист.  Со  всеми  вытекающими отсюда  последствиями.  Но

Глебов глубоко порядочный человек.  Сама мысль о мошенничестве должна быть

ему противна. И не забудьте, в конце концов ведь этот завод — его детище.

     — Прекрасные слова.  Однако нам  могут  возразить:  в  случае выплаты

страховки Глебов  получит  полтора  миллиона.  Годовая же  продукция стоит

гораздо меньше, всего триста тысяч.

     — Ну и что?  Что такое годовая продукция?  Пять лет — и вот они, ваши

полтора миллиона! Но завода-то нет! Не-ет!

     Вологдин теперь прислушивался к  их  разговору с  интересом.  Пластов

заметил:

     — На процессе я обязательно возьму вас помощником, своим красноречием

вы убедите кого угодно. Но меня тревожит здесь многое.

     — Например?

     — Например, почему колеблется постоянный адвокат Глебова Трояновский?

Ведь практически он отказался вести дело.

     — Я плохо знаю Трояновского. Но очень может быть — уж простите меня —

Трояновскому дали куш,  чтобы сберечь гораздо большие деньги.  Разве таких

случаев не было?

     — Сомневаюсь,  у  каждого адвоката есть престиж,  и особенно у такого

известного,  как Трояновский.  Но допустим.  А  нефть?  Зачем Глебов купил

нефть перед самым пожаром?

     — Опять  нефть!  Разве не  может быть  совпадений?  Да,  Глебов купил

годовой запас нефти, но ведь он имел на это полное право.

     — Увы,  для  судей нет  совпадений.  Для них существуют только факты.

Наконец, что за загадочная история со сторожами?

     — Вы  правы,  здесь  я  не  совсем понимаю Глебова.  Уволить опытного

сторожа было более чем легкомысленно.

     Простившись и  выйдя  из  квартиры,  Пластов поехал на  Петроградскую

сторону.  В пути прикинул,  что нужно сделать еще,  и решил: встретиться с

Тиргиным, а также выяснить обстоятельства гибели собаки.

     На  Петроградской стороне некоторое время он стоял у  подъезда одного

из домов на Большом проспекте,  между улицами Подковыровой и  Бармалеевой;

на  этом  подъезде скромно желтела медная  табличка:  «Юридическая контора

«Трояновский и  Андерсен».  Прием посетителей от  10  утра до  7  вечера».

Пластов решил,  что самое лучшее — встретиться с Тиргиным как бы случайно,

на улице.  Постояв,  зашел в  небольшую кофейную напротив,  занял столик у

окна и,  заказав кофе,  продолжал наблюдать за выходом из конторы — заодно

снова  обдумывая положение.  Был  конец  рабочего дня,  сотрудники конторы

«Трояновский и Андерсен» выходили из подъезда.  Многих из них Пластов знал

в лицо;  к семи вышел и сам Трояновский, но его помощника Пластов так и не

дождался.  Расплатившись, снова поехал к Московским воротам. Вошел во двор

знакомого дома,  спустился в  подвал к  дворнику —  и около двадцати минут

стучал в дверь.  Какое-то время ему казалось,  что за дверью слышны звуки,

он постучал сильней,  после этого кто-то закряхтел и заворочался, но дверь

ему  так  и  не  открыли.  Стукнув последний раз,  Пластов вышел во  двор,

огляделся.  Стал к конуре спиной, вглядываясь в пустырь. Сейчас он пытался

понять —  почувствовала бы собака непривычное ей движение —  там, вдали, у

заводской  стены?   Конечно,  все  зависит  от  собаки,  но  опытный  пес,

безусловно,  что-то учуял бы и насторожился. Кроме того, если кто-то решил

бы миновать собаку,  ему пришлось бы проламываться сквозь труднопроходимый

кустарник.  Помедлив,  вступил  на  тропинку.  Касаясь  плечами  кустов  и

раздвигая ветки,  двинулся к заводу; изредка ему приходилось прыгать через

ямы,  канавы и  перебираться через мусорные кучи.  Спустившись в  одну  из

канав,  Пластов посмотрел вверх:  сейчас он стоял будто в  колодце.  Хотел

было взмахнуть на бруствер, но перед ним, отделившись от кустов, выросла и

застыла серая  фигура.  Изъеденное оспой  лицо,  редкие  усики,  взгляд  —

непрерывно  дергающийся,  не  останавливающийся на  одной  точке.  Пластов

машинально оглянулся —  сзади  стоит  еще  один  человек,  приземистый,  с

опущенным на глаза чубом. Оба в потертых ситцевых рубахах, оба держат руки

в  карманах.  Незаметно оглядел кусты  —  отступления нет.  Рябой  покачал

головой:

     — Погодь чуток,  голубь.  Ты кто будешь-то?  —  Не дождавшись ответа,

бросил: — Вань, это он днем тут болтался?

     Со стыдом и  отвращением к  себе Пластов вдруг почувствовал страх.  С

трудом выдавил из себя:

     — Пропустите немедленно!  Позвольте! — Сделал шаг вперед. — Позвольте

пройти, господа!

     — Он... — сказал задний. — Болтался тут, чего-то вынюхивал.

     Рябой продолжал улыбаться, но рука в кармане напряглась:

     — Ага... Кто ж ты будешь-то, мил человек? Ты, может, из полиции? Чего

тебе тут интересного оказалось?

     — Вы не имеете права... — Пластов постарался собраться и успокоиться.

Одновременно быстро скользнул по  земле взглядом,  надо  найти хоть камень

или кирпич. Рябой укоризненно вздохнул:

     — Не ищи,  голубок ты наш.  Нет тебе пути назад,  нет. А не ответишь,

кто  таков,  —  пришьем,  мил  человек,  и  правильно  сделаем.  Неча  тут

крутиться, неча вынюхивать. Так кто ж ты таков есть?

     Ни  в  коем случае нельзя говорить им,  кто он.  Во-первых,  это хоть

как-то,  но оттянет расправу, во-вторых, скорей всего они лишь пугают его.

Главное для них —  выяснить,  кто он. Вряд ли они действуют по собственной

инициативе. Нельзя давать им козырь — на случай, если он вырвется.

     — Сейчас  же  пропустите меня.  В  случае применения силы  вы  будете

наказаны.  Я  официальное лицо.  —  Он  попытался  вспомнить уроки  бокса.

Бесполезно — против двух ножей бокс бессилен.

     — Официальное,  говоришь?  —  Рябой  дернул  подбородком,  как  понял

Пластов — подавая особый знак заднему.

     — Врет, — отозвался задний. Пластов чувствовал за спиной его дыхание.

— Чужой он, наши ничего не говорили.

     — Молчи,  без тебя вижу,  — тут же рука рябого  вылетела  из  кармана

вперед.  Острие  ножа  шло точно в живот,  но Пластов каким-то чудом сумел

увернуться,  одновременно прыгнув вперед.  Еще в воздухе он ощутил  резкий

ожог  сзади и понял,  что чубатый успел ударить.  Кажется,  нож попал чуть

ниже пояса — но времени на размышление не  было.  Падая,  он  все-таки  не

позволил  себе  упасть.  Скорее  почувствовал,  чем увидел — противники на

секунду  столкнулись,  это  помогло  ему  выиграть  несколько  секунд,  и,

оказавшись  наверху,  он бросился по петляющей тропке.  Сердце готово было

вырваться из горла,  сзади,  метрах в пяти,  слышался резкий хрип и  топот

догоняющих;  сообразив,  что  далеко не уйдет,  он рухнул в мелькнувший на

пути просвет в ветках.  Быстро отполз  в  сторону,  затих.  Он  совсем  не

надеялся, что таким образом скрылся, поэтому, обернувшись, попытался найти

среди валяющегося мусора что-то  твердое.  Увидел  ржавый  стальной  прут,

притянул  к  себе  и,  крепко  сжав,  отвел в сторону.  Теперь у него есть

какое-то оружие.  Прислушался — кажется,  преследователи проскочили  мимо.

Развернулся,  чтобы  встретить опасность лицом,  — все тихо.  Через минуту

услышал,  что его ищут где-то совсем близко. Шум, шуршанье кустов и ругань

то приближались, то отдалялись. Наконец услышал шаги, разговор вполголоса,

все стихло,  но почти тут же искавшие вернулись,  сквозь просвет в  кустах

Пластов хорошо видел их рубахи. Рябой сказал:

     — Ты зачем о «наших» говорил,  гад вшивый?  Какие «наши», мы есть мы,

кто тебя тянул за язык?

     — Да я думал...

     — Думал... Пошли, с того конца посмотрим...

     Вскоре Пластов снова услышал треск кустов.  Оба еще два  раза  прошли

мимо,  не останавливаясь.  Потом наступила тишина. Кажется, пытавшиеся его

убить ушли.  Но Пластов,  не доверяя  затишью,  еще  около  часа  сидел  в

зарослях, сжимая прут. За это время он успел ощупать царапину на ягодице —

она была хоть и глубокой,  но безопасной,  нож распорол брюки  и  повредил

мышцу. Наконец, решив, что ждать здесь ночи бессмысленно, стал пробираться

к  проспекту.  Он  двигался  ползком,   через   каждые   несколько   шагов

прислушиваясь;  в конце концов,  передвигаясь на четвереньках,  оказался у

самой дороги.  Подумал: вряд ли нападавшие ждут его именно в этом месте. С

досадой вспомнил о следах крови на брюках,  выпрямился и,  заложив руки за

спину,  встал у края тротуара  в  ожидании  извозчика.  Прута  из  рук  он

все-таки не выпускал — эти несколько минут,  бесконечно долгих,  в течение

которых он ждал желанного  цоканья  копыт,  дались  нелегко.  Он  старался

стоять   непринужденно,   не   привлекая  внимания  прохожих,  но,  ожидая

нападения,  непрерывно косился по сторонам.  Наконец показалась  пролетка.

Вскочив на сиденье,  Пластов бросил извозчику:  «На Моховую, быстро!» — но

только после того, как лошадь резво взяла рысью, опустил прут под ноги.

     Пролетку  попросил  остановить  у   самого   дома;   расплатившись  с

извозчиком,  на всякий случай взял прут и,  войдя в подъезд,  прислушался.

Как будто все вокруг спокойно,  но  на  третий этаж он  поневоле поднялся,

перемахивая через две ступени. Остановился у квартиры, сказал сам себе: ну

и  перетрусил же  ты  —  и  тут  же  услышал  скрипнувшую соседнюю  дверь.

Облегченно вздохнул:  Амалия  Петровна.  Она  всегда  ждет  его  прихода и

передает новости.  Обернулся так,  чтобы не  был  виден прут.  Седые букли

взбиты, голубые глаза смотрят с укором:

     — Арсений Дмитриевич, ай-яй-яй, вас весь день нет и вы так поздно...

     Пластов услышал,  как внизу хлопнула дверь, напрягся. Амалия Петровна

выросла в Курляндии, но в Петербург перебралась давно, обрусела.

     — Бедненький, наверное, устали?

     Пластов поклонился, скрывая прут:

     — Да, пришлось заниматься делами. Кто-нибудь приходил?

     — Приходил Хржанович...

     — И что же?

     — Просил передать,  что зайдет завтра днем.  И еще два раза приходила

барышня...

     — Какая барышня?

     Соседка закатила глаза:

     — Кто она,  не  знаю,  но красивая!  Очень красивая барышня и  совсем

молоденькая!  Лет двадцати,  а может,  и моложе... Сразу видно, из хорошей

семьи, одета прямо с картинки и держится превосходно.

     Войдя в свою квартиру,  Пластов положил прут на подоконник.  Постоял,

усмехнулся собственным страхам.  Прошел в ванную, вымылся, прижег царапину

йодом,  накинул халат.  На кухне заварил кофе,  сел,  поставил перед собой

чашку и  вдруг почувствовал,  что только сейчас начинает приходить в себя.

Отхлебнул кофе,  попытавшись понять,  что же происходит?  Кажется, кому-то

очень не понравилось его появление на пустыре.  Впрочем,  может быть, дело

совсем не в  пустыре?  В чем же?  Допустим,  в том,  что он разговаривал с

дворником и с Ермиловой? Нет, скорее всего дворник и Ермилова здесь ни при

чем.  Кажется,  нападавшие не зря подстерегали его именно на пустыре.  Они

действовали не по собственному почину,  кто-то стоял за их спиной,  и если

бы  ему удалось выяснить кто —  многое бы стало ясным.  «Наши».  Кто такие

«наши»?  Пока об  этом можно только гадать.  И  все-таки надо будет точней

узнать,  кому принадлежит пустырь.  А  также,  на  какие заработки и  куда

именно отправился бывший сторож Ермилов.  И  не мешает подробней выяснить,

при  каких обстоятельствах убили собаку.  Ясно,  этот  незначительный факт

должен был затеряться среди других событий,  но ведь это случилось как раз

в ночь пожара...  Дело явно нечисто,  и очень похоже,  что Глебов здесь ни

при чем.  Если завод подожгли, то зачем? Судя по поведению Трояновского, в

этом были заинтересованы серьезные силы.  Сможет ли  он противостоять этим

силам —  один?  Сомнительно.  К тому же пока он не знает даже,  что это за

силы.  Конечно,  если он добьется,  чтобы Глебову выплатили страховку,  то

получит семьдесят пять тысяч рублей.  Но во-первых, во время расследования

он  рискует  истратить последние сбережения,  ничего  не  получив  взамен.

Во-вторых,  если он,  взявшись за дело,  проиграет его, на его адвокатской

карьере  окончательно будет  поставлен крест.  Подумав  об  этом,  Пластов

отставил чашку,  прошел в спальню, потушил свет. Лег, накрылся одеялом — и

вдруг понял, какое именно сомнение ему мешало.

                                    6

     Сомнение было не только в  том,  что так понравившиеся ему Субботин и

Вологдин все-таки что-то от него скрывали,  но и  в  некоторых частностях.

Утром он подытожил эти частности на бумаге. Встав в восемь, Пластов принял

ванну, позавтракал, сел за стол и написал в блокноте: «Субботин — Вологдин

— генераторы УМО  —  Ступак —  выяснить подоплеку?»  Помедлил,  подчеркнул

фамилию «Субботин» и дописал еще одно слово:  «облегчение?». Попытался еще

раз вспомнить вчерашний разговор до  последнего слова.  Дело было именно в

облегчении,  которое  испытал Субботин и,  кажется,  Вологдин,  когда  оба

узнали,  что  о  генераторах УМО  Пластову рассказал Ступак.  А  когда они

насторожились?  Насторожились они после слова «генератор».  Почему же  то,

что о генераторах ему сообщил Ступак,  их так успокоило?  Ведь,  по словам

Субботина,  генераторы УМО —  примитивные конструкции,  не  представляющие

интереса?  Да,  без  всякого сомнения,  если  он  решится взяться за  дело

Глебова,  надо будет прежде всего выяснить,  что за  всем этим скрывается,

разобраться в тонкостях.

     Только  он  подумал,   что  сделать  это  нужно  впрямую,  спросив  о

генераторах УМО самого Глебова, как раздался звонок. Открыв входную дверь,

увидел  девушку лет  двадцати.  Одета  в  отлично сшитый костюм «тальер» с

модной  низкой застежкой и  большим воротником.  Увидев Пластова,  девушка

растерянно улыбнулась.

     — Ради бога, не сердитесь за этот неожиданный визит. Поверьте, у меня

чрезвычайные обстоятельства.  Меня зовут Елизавета Николаевна Глебова.  Вы

господин Пластов?

     — Совершенно верно, я Пластов. Проходите, Елизавета Николаевна.

     Подождав, пока девушка сядет в кабинете, спросил:

     — Насколько я понимаю, вы дочь Николая Николаевича Глебова?

     Вдруг,  уткнувшись лицом в ладони, девушка разрыдалась. Плач этот был

почти беззвучен, только вздрагивали плечи. Пластов попытался успокоить ее.

     — Елизавета Николаевна,  перестаньте,  прошу вас...  Подождите, я дам

вам воды...

     Пригнулся и услышал:

     — Н-не  нужно...  воды...  п-пожалуйста...  Арсений  Дмитриевич...  —

Морщась,  вдруг  стала  снимать с  безымянного пальца  кольцо.  Он  глянул

мельком:   перстень  дорогой,   старинной  работы,   с  четырьмя  крупными

бриллиантами чистой воды.

     — Что вы делаете?

     — Вот,  возьмите...  Оно ваше...  —  Не  глядя на него,  она положила

кольцо на край стола.  —  Только спасите папу.  Ну пожалуйста... — Ее лицо

кривилось, она судорожно дышала.

     — Сейчас же наденьте кольцо...  Вы с ума сошли! Елизавета Николаевна,

слышите? Я очень прошу, наденьте, иначе я не буду с вами разговаривать!

     Всхлипывая,  она судорожно надела кольцо на палец.  Сказала,  глядя в

пространство:

     — Все равно это к-кольцо в-ваше...

     Он попытался говорить спокойно,  это было трудно,  в  конце концов не

каждый день видишь таких красавиц.

     — Откуда вы узнали обо мне?

     — Владимир Иванович Тиргин... Мне сказал... Что с папой кончено... Он

разорен...  Поймите,  я не боюсь бедности... Я всегда найду себе работу...

Но отец и мама... Особенно если будет суд... Они не выдержат... Это конец,

вы понимаете, конец! — Она опять зашлась слезами.

     «Тиргин,   —   подумал  Пластов.  —  Нет,  с  ним  обязательно  нужно

поговорить».

     — Пока еще ничего неизвестно, Елизавета Николаевна.

     — Все известно...  Все...  Если дойдет до процесса,  это каторга.  Но

только...  Только  я  просто не  понимаю,  что  происходит...  Все  вокруг

уверены,  что завод поджег папа...  Но ведь ему не нужны деньги, ему нужно

совсем другое...  —  Она закрыла лицо руками,  замотала головой. Он дал ей

воды, она стала пить, расплескивая воду.

     — Успокойтесь.  Вы сказали —  все уверены, что завод поджег ваш отец.

Кто эти «все»?

     Девушка поставила стакан на  стол,  все  еще глядя куда-то  за  плечо

Пластова.

     — Ну все. Рабочие. Сотрудники. Страховое общество.

     — Страховое общество можно понять.

     — Трояновского тоже  можно  понять?  Он  ведь  считался другом семьи,

много лет приходил к нам,  а теперь?  Теперь отказывается даже брать дело!

Трус! — Губы Лизы крепко сжались, глаза потемнели.

     — Скажем лучше так: не трус, а расчетливый человек.

     — Никакой он не расчетливый человек,  а  мерзавец и трус.  Но когда я

узнала, что так считает и Всеволод Вениаминович...

     — Всеволод Вениаминович — это кто?

     — Гервер,  наш директор-распорядитель. Он порядочный человек, но... —

Лиза скомкала платок.  —  Просто я ничего не понимаю. Он тоже считает, что

завод сгорел не без ведома папы.

     Гервер —  тот,  кому верит Глебов.  Сейчас он узнает и о других, надо

проверить свои впечатления.

     — А остальные сотрудники вашего отца? Скажем, Ступак?

     — Ступак? — Лиза помедлила. — Нет, Федор Илларионович верит отцу.

     — А другие? Вот, например, инженеры Субботин и Вологдин?

     — Субботин?  Да  вы что.  Он не из породы предателей.  Это кристально

честный человек.

     — А Вологдин?

     — Вологдин? — Пластову показалось: Лиза слегка покраснела. — Вологдин

вообще...

     — Как понять — «вообще»?

     — Вы просто не знаете Вологдина.  Это... Это счастье, что он оказался

у нас на заводе.  Ведь ради того, чтобы работать у папы, Валентин Петрович

бросил  университет,   где  был  оставлен  для  научной  работы.  Вологдин

считается у нас ведущим инженером... Но главное не в этом.

     — А в чем?

     — Это просто... Это просто гениальный человек.

     Глаза  ее  сузились,   она  посмотрела  на  адвоката,   будто  ожидая

возражений, но Пластов промолчал.

     — Вы думаете, я преувеличиваю?

     — Нисколько, Елизавета Николаевна.

     — Но  это в  самом деле талант.  Огромный.  Вот увидите.  Он войдет в

историю.

     Уже второй человек говорит,  что Вологдин войдет в  историю.  «Как ни

жаль,  —  подумал Пластов,  —  но кажется,  Вологдин прежде всего войдет в

историю семьи Глебовых».  И  вдруг понял,  что может выяснить сейчас нечто

очень интересное.

     — Простите,  Елизавета Николаевна,  вы  знаете,  что такое генераторы

УМО?

     — Генераторы УМО... Где-то я слышала эти слова, но где... Может быть,

от папы?

     — Подскажу: работы с ними производились на заводе вашего отца.

     Лиза закусила губу, виновато улыбнулась:

     — Вряд ли  я  вам здесь помогу...  За моими плечами только гимназия и

курсы...  Я только слышала, но ничего об этих генераторах не знаю. Хотя...

Как-то я  слышала от Василия Васильевича Субботина,  что Валентин Петрович

недавно начал работать над каким-то важным изобретением.  Похоже, это тоже

какой-то генератор...

     Пластов постарался сдержать себя, слова Лизы подтвердили его догадки.

     — Важное изобретение? Вы говорите — недавно?

     — Да,  совсем недавно,  чуть больше двух месяцев...  Как будто он все

последнее время что-то конструировал на заводе,  на испытательной станции.

Это была какая-то важная машина, но какая — я не помню. Честное слово.

     — Как следует понимать — «была»? Ее теперь нет?

     — Д-да, как будто бы...

     — После пожара она не сохранилась? Или сохранилась?

     — Наверное,   я  кажусь  ужасной  дурой?   Наверняка  эта  машина  не

сохранилась,  ведь все сгорело... Так ведь? Если хотите, я могу спросить у

Валентина Петровича?

     — Спасибо, но этого делать не нужно. Все выясню сам.

     — Хорошо. — Вздохнула. — Так... Арсений Дмитриевич? Вы поможете нам?

     «Кажется, другого выхода у меня просто нет», — подумал Пластов.

     — Елизавета Николаевна.  Я  попробую взять на  себя  защиту интересов

вашего отца. — Лиза тут же приподнялась — он поднял руку, останавливая ее:

— Но вы должны мне помочь.

     — Я сделаю все, о чем бы вы меня ни попросили.

     — В сложившихся обстоятельствах то, что мы с вами знакомы и вы будете

помогать мне,  —  большой козырь.  Чем  меньше людей  будут знать об  этом

козыре, тем лучше.

     — Хорошо. Но в чем должна заключаться моя помощь?

     — Пока ни в  чем.  Если что-то покажется вам подозрительным в связи с

отцом и его окружением,  немедленно позвоните мне.  Может быть, позвоню я,

но постараюсь прибегать к вашей помощи как можно реже.

     Проводив Лизу,  Пластов  вернулся в  кабинет  и  вызвал  по  телефону

Глебова:

     — Николай Николаевич?  Я решил взяться за ваше дело.  Вы узнали,  это

Пластов?

     — Узнал,  Арсений Дмитриевич. Очень рад, спасибо. Если не возражаете,

мы можем сейчас же оформить официальный договор?

     — Я  действительно хотел  бы  это  сделать.  Возможно,  мне  придется

обращаться во многие инстанции...

     Решив пройтись до нотариальной конторы пешком, Пластов вышел на улицу

и  нос  к  носу  столкнулся  с  Хржановичем.  Краснощекий крепыш  обиженно

остановился:

     — Ну вот, Арсений Дмитриевич, я вчера два раза заходил!

     В  жизни довольно полного для своих двадцати двух лет блондина Вадима

Хржановича были две тайные душевные раны,  два скрытых несчастья, которыми

он  постоянно тяготился:  излишняя полнота  и  родители,  вернее  —  отец.

Потомственный пекарь Савелий Хржанович сделал все,  чтобы во  что бы то ни

стало  дать  сыну  приличное образование.  Своей цели  он  почти добился и

теперь не  понимал,  почему его  сын  вдруг  связался «со  смутьянами».  С

полнотой  Хржанович  непрерывно и  безуспешно боролся,  родителей же  —  и

особенно  отца  —  стыдился.  Хржанович  был  любимым  и  одним  из  самых

талантливых учеников Пластова,  читавшего в свое время в университете курс

уголовного права.  Хржанович  числился  отличником до  последнего,  пятого

курса,  но,  несмотря на  прекрасную успеваемость,  в  начале 1912 года за

участие в  студенческих беспорядках был  отчислен из  университета.  Более

того,  бывшего пятикурсника поставили на  учет  в  полицейском участке как

политически неблагонадежного.

     Пластов улыбнулся, взял бывшего ученика под руку:

     — Как живешь?

     — Да так... — Хржанович помрачнел.

     — Пошли к Невскому.  Можем не спешить, у нас в запасе час. Что, опять

нелады с родителями? Неужели снова ушел?

     — Ушел,  не могу больше...  —  Хржанович шел,  опустив голову и сунув

руки в карманы. — Сплошное мещанство.

     — Ладно,  об  этом после.  Проводишь меня до нотариальной конторы,  я

берусь за большое дело. Подробности на ходу, но признаюсь: без тебя мне не

обойтись. Поможешь? В случае успеха получишь большой процент!

     Хржанович покраснел:

     — Арсений Дмитриевич! Да я... Да вы что — первый раз меня видите?

     — В  таком  случае слушай внимательно...  Я  берусь защищать интересы

фирмы «И. Н. Глебов и К°», по пожару на заводе Глебова, ты о нем наверняка

слышал.  Страховая фирма отказывается платить страховку,  и  моя  задача —

доказать» что Глебов не имеет отношения к этому пожару.  Пока,  по первому

впечатлению,  —  поджог был,  но как будто организовал его не Глебов.  Так

вот:  сейчас  ты  поедешь  на  место  пожара.  Предупреждаю:  будь  крайне

осторожен, меня там вчера чуть не убили.

     — Вас? Кто?

     — Два каких-то типа, кто они, понятия не имею. Объяснять нет времени,

но думаю, их кто-то нанял. Значит, дорогой Вадим: ты должен появиться там,

на месте пожара,  тише воды,  ниже травы.  Запомни:  сразу за заводом есть

пустырь,  так вот —  не  вздумай совать туда нос,  а  зайди в  дом за этим

пустырем,  в  квартиру восемь,  и  попытайся выяснить,  куда  уехал хозяин

квартиры Ермилов.

     — Кто это?

     — Бывший  сторож  завода  Глебова,  уволенный  незадолго  до  пожара.

Выясни, где он сейчас, когда вернется, и вообще все о нем! Все, что только

можно!  Учти,  мне это сделать не удалось,  у него довольно  неприветливая

жена.  Выдай себя за официальное лицо,  скажи, что пришел проверить уплату

налогов.  Да,  попробуй поговорить с соседями — они могут что-то  знать  о

Ермилове. Еще раз повторяю, будь осторожен. Если увидишь двоих, один рябой

с редкими усиками, у второго большой черный чуб, — сразу же исчезай.

     — Это они на вас напали?

     — Они,  но не пытайся выяснить это у  них самих —  второй раз уйти не

дадут.  Еще:  в этом же доме в подвале живет дворник,  фамилия Трофимов, у

него  в  ночь,  когда  сгорел  завод,  убили  собаку.  Попытайся разузнать

подробней, как это случилось.

     — Все?

     — Не все.  Если успеешь,  зайди в  четвертый участок Нарвской части и

постарайся выяснить,  кому точно, понимаешь — точно, принадлежит пустырь у

сгоревшего завода Глебова? Справишься?

     — Постараюсь.

     — Тогда —  вечером жду у себя.  Да...  —  Пластов достал пять рублей,

сунул в  руку упиравшегося Хржановича:  —  Держи,  держи...  Знаю,  ты без

копейки. Много ссудить не могу, сам ограничен, но думаю, на несколько дней

тебе хватит.

     — На несколько дней!  Да это ж целое богатство!  —  Хржанович наконец

смирился. — Я отдам.

     — Ладно, сочтемся. Действуй, вечером жду.

                                    7

     В  нотариальной конторе,  подписав договор и  обменявшись с  Глебовым

рукопожатием,  Пластов попросил владельца завода  уделить ему  полчаса для

разговора где-нибудь на улице.  Когда они уселись на скамейку в скверике у

Казанского собора, адвокат без обиняков спросил:

     — Николай Николаевич,  может быть,  в последнее время на вашем заводе

выпускалось или разрабатывалось что-то особое?  Скажем,  что-то, что могло

вызвать опасение конкурентов?

     — Опасение конкурентов...  Опасение конкуренции у нас и у других есть

всегда.  Но ничего,  как вы сказали,  такого уж особенного,  такого, чтобы

из-за этого поджигать завод, — у нас не производилось.

     — Я  слышал о  неких  генераторах УМО,  над  которыми работал инженер

Вологдин. Они не могли вызвать ничьей зависти?

     — Это довольно обычные машины.

     — Еще  я  слышал,  в  последнее время Вологдин работал на  заводе над

каким-то изобретением?

     — Изобретением? Первый раз слышу о подобном.

     — Николай Николаевич,  поймите меня  правильно:  иногда  ложь  бывает

доброй,  даже благородной.  Но сейчас, когда мы с вами вступаем в схватку,

причем очень похоже, в схватку тяжелую, может помешать и она.

     Глебов смерил Пластова взглядом, улыбнулся.

     — Дорогой Арсений Дмитриевич,  посудите сами,  какой  смысл  мне  вас

обманывать?  Во-первых,  кто вам сказал об  этом изобретении?  Неужели сам

Вологдин?

     — Нет.  Признаюсь,  услышал я об этом случайно и от человека не очень

компетентного.

     — Это и  видно.  Действительно,  Вологдин в  последнее время на  моем

заводе  работал  над  усовершенствованием  обычного  генератора,  стараясь

довести частоту его  тока до  нескольких десятков тысяч периодов.  Если бы

это  удалось,  в  дальнейшем можно было бы  использовать такой генератор в

радиотехнике.  Но поверьте, я пока никаких видимых результатов не заметил.

Мне пришлось даже приостановить кредиты.  —  Глебов развел руками.  —  Так

что, сами видите, до таких громких слов, как «изобретение», еще далеко.

     — А... Что вы скажете о самом Вологдине?

     — Только  хорошее.  Очень  старательный,  способный молодой  инженер.

Отличный  конструктор  и   расчетчик  и,   что  важно,   наделен  деловыми

качествами.  — Побарабанил пальцами по скамейке. — Как вы, надеюсь, поняли

из  проспекта.  И  естественно,  Вологдин  занимает  высокое  положение на

заводе.

     — Да,  я  это  заметил.  Николай Николаевич,  рад,  что  наши деловые

отношения начались.  Хотел бы поддерживать с  вами все время тесную связь.

Как это лучше сделать?

     — Завод сгорел,  и мне пришлось снять на Литейном временное помещение

под контору.  —  Глебов достал визитку,  набросал исправления. — Это около

ресторана «Рондо», вот адрес и телефон. Обычно я нахожусь там от девяти до

шести. В другое же время рад буду принять дома.

     — Спасибо. — Пластов спрятал карточку.

     — В  контору можете приходить без  звонка.  Вас  будут пропускать вне

очереди, и вообще выбирайте любой вид связи, как вам удобней.

     — Что ж, тогда последний вопрос: полиция к вам уже обращалась?

     — Обращалась.  Сразу  же  после  пожара  я  имел  беседу с  приставом

Нарвской части.

     — О чем вы говорили?

     — Он задал несколько обычных в таких случаях вопросов, ничего больше.

Затем,  уже во вторник, в мою новую контору приехал следователь четвертого

участка той же Нарвской полицейской части.

     — Простите, как вел себя следователь? Вопросы не носили пристрастного

характера?

     — Нисколько.  Наоборот,  на  мой  взгляд,  поведение следователя дало

понять: он целиком убежден, что это несчастный случай.

     — Выходит, вопрос о сторожах и покупке нефти впервые вытащило на свет

лишь страховое общество?

     — Именно так.

     — На будущее,  если к вам обратится следователь,  скажите, что будете

отвечать только в присутствии адвоката, и тут же вызывайте меня.

     — Хорошо, так и сделаю.

     Простившись  с  Глебовым,   Пластов  направился  на  Морскую,  37,  к

известному   всему   Петербургу   представительству  страхового   общества

«Россия».  Поднявшись на  второй  этаж,  без  колебаний открыл  дверь,  на

которой  было  обозначено:  «Главный  юридический  консультант  А.  С.  О.

«Россия», с. с. Защипин».

     При виде вошедшего Защипин изобразил радостное удивление,  на секунду

приподняв над столом обе руки:

     — Арсений Дмитриевич,  вас ли я вижу?  Рад,  рад...  Прошу!  Как ваши

дела? Надеюсь, прекрасно!

     Подтекст фразы Пластов перевел легко:  «Жалкий неудачник, понимаю, ты

делаешь безнадежную попытку.  Запомни: мое время дорого». Подумал: за этим

человеком  с  непроницаемыми  глазками  стоит  очень  многое.   Не  только

поддержка мощной организации,  но и сложившиеся обстоятельства. И все-таки

посмотрим, кто кого.

     — Орест  Юрьевич,  буду  краток.  Насколько  мне  стало  известно,  в

правлении  общества  есть   сомнения  по   поводу  выплаты  фирме  Глебова

страхового вознаграждения?

     — Есть, и очень серьезные.

     — То  есть  общество ставит под  сомнение непроизвольный и  стихийный

характер постигшего завод бедствия?

     Глаза Защипина ничего не выразили.

     — Именно так.

     — Я ознакомился с этим делом.  Известны мне и ваши претензии к фирме,

и  так  называемые  «доказательства»,  говорящие  якобы  о  преднамеренном

поджоге. Пока все, что я узнал, приводит к единственному выводу: фирма «Н.

Н. Глебов и К°» не имеет к возникшему на заводе пожару никакого отношения.

В силу этого,  как лицо,  уполномоченное фирмой, я посоветовал бы обществу

«Россия»    немедленно   выплатить   оговоренное   в    страховом   полисе

вознаграждение.

     Защипин улыбнулся:

     — Браво...   Наступление  —   лучшее   оружие?   Но   у   нас   прямо

противоположное мнение.

     — Подождите,  я  не  договорил.  Я  предлагаю страховому обществу  не

совершать опрометчивых поступков.  В противном случае... — Пластов нарочно

замолчал.

     — Что же будет в противном случае?

     — В  противном  случае,   дорогой  Орест  Юрьевич,  я  буду  вынужден

выдвинуть  против  страхового общества  «Россия»  иск  и  начать  процесс,

который безусловно будет выигран.  Как вы отлично понимаете,  это значит —

общество «Россия» понесет серьезные материальные потери  в  виде  судебных

издержек.

     Защипин откинулся на стуле.

     — Арсений  Дмитриевич,  у меня не так много времени,  как вы думаете,

поэтому коротко изложу основную позицию общества «Россия» по этому поводу.

Она проста и убедительна: есть ряд абсолютно неопровержимых доказательств,

что завод был подожжен с  целью  получить  страховку.  Мы  предъявили  эти

доказательства фирме «Н.  Н.  Глебов», предложив ее руководству полюбовное

соглашение:  отказ от страховки  со  стороны  фирмы  Глебова  и  отказ  от

судебного  процесса  —  с  нашей.  Боюсь,  если  отказа  от  страховки  не

последует,  мы просто вынуждены будем начать тяжбу.  Другого выхода у  нас

нет.

     — Я хотел бы задать еще один вопрос.

     — Слушаю.

     — Не  кажется ли  вам странным одно обстоятельство:  пожар случился в

воскресенье,   сегодня  четверг...   Для  того  чтобы  выяснить,  хотя  бы

приблизительно,  причину  возникновения пожара,  нужно  как  минимум  дней

десять, так ведь?

     Защипин бесстрастно ждал, Пластов продолжил:

     — И  то  при условии необычайно расторопной работы.  Но  получается —

доказательства,  которые  доверенное  лицо  общества  «Россия»  предъявило

Глебову в  среду  утром,  вы  имели уже  во  вторник.  Такая расторопность

настораживает, а, дорогой Орест Юрьевич?

     Юрисконсульт отставил пресс-папье.

     — Не  вижу в  этих обстоятельствах ничего странного.  Любое страховое

общество,  и  уж  тем  более  такое,  как  наше,  имеет  право действовать

расторопно.   Оно  вправе  также  принимать  любые  меры,  защищающие  его

интересы.

     — Значит ли это, что у вас на заводе Глебова были осведомители?

     — Неплохо,   неплохо,   Арсений  Дмитриевич.   Есть   еще   порох   в

пороховницах.  Что ж,  отвечу:  осведомителей мы не держим, вы это отлично

знаете.  Что же касается доказательств поджога,  уверяю вас — их ничего не

стоило  получить в  понедельник утром.  Но!  —  Защипин на  секунду поднял

палец.  —  Так как мы не любим основываться на слухах, то лишь заглянули в

тот же понедельник в конторские книги.  Там были скрупулезно зафиксированы

все доказательства. Вы удовлетворены?

     Пластов подошел к двери и, взявшись за ручку, остановился.

     — Орест Юрьевич,  доказательства,  которые,  как вы выразились, можно

получить,  лишь  мельком глянув в  конторские книги и  часок постояв среди

рабочих,  не удовлетворят ни суд, ни экспертов. И вы это отлично знаете. Я

прощаюсь и  на прощанье хочу сказать:  главной бедой в  процессе,  который

будет начат против страхового общества «Россия» и,  вне  всякого сомнения,

выигран,  окажутся не судебные издержки. Главным убытком станет моральный,

а значит, и материальный урон, который понесет страховое общество, потеряв

после процесса тысячи потенциальных клиентов.  Имею честь.  —  Кивнув,  он

вышел из кабинета.

     От  Морской Пластов доехал по  Невскому до  Садовой я  там пересел на

трамвай,  идущий к Петроградской стороне.  Кажется,  первый его поединок с

Защипиным не  принес перевеса ни  одной из сторон,  и  все-таки он добился

того,  чего  хотел.  Теперь,  если  характер  неторопливого и  осторожного

Защипина не  изменился,  вряд ли  иск  будет возбужден в  ближайшие десять

дней. Значит, у него есть время.

     Сойдя на Петроградской,  Пластов вошел в  то же самое кафе на Большом

проспекте, сел у окна и стал ждать. Сегодня ему повезло: минут через сорок

в  дверях конторы Трояновского он увидел Тиргина.  Выйдя из кафе,  Пластов

перешел улицу и двинулся навстречу. Столкнулись они через несколько шагов;

Пластов тут же изобразил радостное удивление. Тиргин вздрогнул:

     — Арсений?

     Так как он  не ожидал увидеть бывшего сокурсника,  то растерялся —  и

Пластов это отлично понял.

     — Владимир!  Тебя ли  я  вижу!  Вот это встреча!  —  Картинно заиграв

бровями,  он стиснул руку помощника адвоката,  потащил за собой,  не давая

опомниться.  —  Это просто судьба... Выглядишь ты на редкость прекрасно...

Ну-ка,  давай,  давай в это кафе.  —  Он втащил Тиргина в кафе,  усадил за

столик.  —  Ну как? Что нового? Да не молчи ты, Владимир, ради бога! Что с

тобой?

     Тиргин вымученно улыбнулся:

     — Нет...  Ничего...  Просто устал немного сегодня... Ты... что сейчас

делаешь?

     — В каком смысле?

     Тиргин вгляделся,  не  понимая,  издевается ли  над  ним  Пластов или

говорит серьезно.

     — Ну, ведешь ли ты, к примеру, какое-то дело?

     — Дело?  Нет.  Наоборот,  совершенно без работы.  — Пластов изобразил

крайнюю заинтересованность,  сказал шепотом:  — Слушай,  Владимир,  может,

что-нибудь подкинешь?  Ты ведь большой человек,  а? Служишь у «старика»? Я

ведь знаю,  там всегда есть чем подкормиться?  Да не молчи  ты,  Владимир,

ради бога,  ну? Какую-нибудь пустяковину, бракоразводное что-нибудь, учти,

мы люди не гордые?  А я со своей стороны,  уж  не  волнуйся,  в  долгу  не

останусь? А, Владимир?

     Тиргин  молчал,  все  еще  не  понимая,  далеко ли  здесь  до  шутки.

Продолжая улыбаться, Пластов резко переменил тон, зло прищурился:

     — Это ты подослал ко мне Глебовых?

     — Я? Арсений! Это совсем не то! Да я...

     — Что — я?

     — Я просто хотел тебе помочь!

     — Запомни, Тиргин, ты еще младенец, чтобы меня обманывать! Помочь?

     — Но я не обманываю, клянусь тебе!

     — Обманываешь,  обманываешь.  Слушай: Трояновский по какой-то причине

отказался вести дело Глебова. Так как ему важно было, чтобы, обратившись к

другому адвокату, Глебов дело все равно проиграл, он подучил тебя сплавить

клиента мне. Что ты, ничтоже сумняшеся, и сделал.

     — Арсений, клянусь, ты ошибаешься! Все не так, сейчас я тебе объясню!

     — Он объяснит...  Слушай, зачем ты шпионил, когда первый раз подослал

ко мне Глебова?

     — Я не шпионил!

     — Да?  А кто стоял внизу в подъезде?  Может,  и когда Лиза пришла, ты

тоже стоял?

     — Да нет! Это так получилось! Я хотел убедиться...

     — В чем ты хотел убедиться?

     — Что Глебов придет к тебе.

     — Зачем?

     Тиргин вытер платком шею:

     — Затем, что я волновался.

     — Что это тебя так взволновало?

     Официант поставил кофе и ушел. Тиргин спрятал платок.

     — Ты не даешь мне говорить, Арсений. Дай мне сказать.

     — Пожалуйста, говори.

     — Так нельзя. Нужно поговорить спокойно.

     — Говори, я слушаю?

     — Дело в  том...  —  Тиргин тронул чашку.  —  Дело в том,  что у меня

особые отношения с семьей Глебовых.

     — Какие?

     — Ну...  Я бываю у них и... В общем, на днях я собираюсь сделать Лизе

предложение.

     — Ага. Ну и что дальше?

     Тиргин сделал большой глоток, поставил чашку.

     — Дальше...   Ты  что,  не  понимаешь?  После  этого  пожара  Николай

Николаевич может лишиться всего состояния. Всего... А Трояновский не хочет

вести процесс. Ну и...

     — Почему не хочет?

     — Не знаю.

     — Врешь!

     Тиргин покачал головой:

     — Арсений,  клянусь тебе,  я не вру.  Я в самом деле не знаю,  почему

Трояновский отказался!

     Пластов внимательно посмотрел на него, кивнул:

     — Хорошо, допустим. Что дальше?

     — Дальше я  отлично понимал:  если отказался сам Трояновский,  спасти

Глебовых может только что-то особенное. Надо было искать выход, и я понял:

единственный,  кто в сложившейся ситуации может им помочь,  — ты. — Тиргин

поднял глаза. — Это в самом деле так, Арсений.

     — Дальше.

     — Дальше, когда я узнал, что ты отказал Глебову... — Тиргин замолчал.

     — Понятно. Дальше ты напустил на меня Лизу.

     — Я  не напустил!  Я  просто поговорил с ней.  Она ведь умная барышня

и... — Тиргин замялся.

     — Что «и»?

     — Ну,  Лизу нельзя,  как ты выражаешься,  «напустить». Она все делает

как сама считает нужным.

     — Ладно, допустим.

     — Ты должен мне верить.

     — А ты — объяснить, почему от дела отказался Трояновский.

     Тиргин усмехнулся:

     — Арсений...  Неужели ты думаешь,  я  стал бы это скрывать?  Клянусь,

понятия не имею. Что-то повлияло на него, но что, не знаю.

     — Это-то — работая с ним без малого двенадцать лет?

     — Ну  и  что?  Ты  не  знаешь  его  скрытности.  Это  просто чудовище

какое-то,  сфинкс. Если он захочет, из него крохи не выцарапаешь. На том и

держится, мне ли тебе объяснять...

     Пластов медлил, изучая Тиргина.

     — Хорошо.  Будем пока считать,  я тебе верю.  Пока. И запомни, если я

узнаю,  что  повлияло на  Трояновского,  это  очень  может помочь Глебову.

Впрочем... — Усмехнулся. — Впрочем, я забыл, ты здесь не помощник.

     — Арсений,  это  ты  совершенно  напрасно.  Клянусь,  если  я  что-то

выясню...

     — Не выяснишь, не клянись. Карьера для тебя дороже.

     — При чем тут карьера?

     — При том. Да и, ты прав, Трояновский кремень, каких мало.

     — Так ты... взялся за это дело?

     — Взялся, взялся.

     — Что, официально?

     — Да, официально.

     Расплатившись, Пластов вышел из кафе. Уже на улице Тиргин догнал его:

     — Запомни, Арсений... Я не строю из себя подвижника, но...

     — Но?

     — Если что,  я к твоим услугам. — Поймав насмешливый взгляд Пластова,

добавил: — В известных пределах, конечно. Ты слышишь?

     — Слышу,  —  буркнул Пластов.  Он посмотрел вслед затерявшемуся среди

прохожих Тиргину и повернулся:  сегодня нужно было обязательно увидеть еще

одного человека.

     Этим человеком был директор-распорядитель завода Гервер.

     В кабинете Гервер показал Пластову на кресло,  сам же,  отвернувшись,

встал у окна. Сказал скрипучим голосом:

     — Вы знаете,  господин Пластов,  у  меня есть любимая поговорка.  Мне

неинтересно,  что вы  делали.  Для меня важно знать,  что практически дала

ваша деятельность,  каков ее итог?  Так вот, итог деятельности нашей фирмы

весьма печален.  Полный провал,  уничтожение всего, чему мы отдали большую

часть жизни.  Лучшую ее часть.  Понимаете, тут и моя вина, я недоглядел. Я

ведь  директор-распорядитель,  моя  задача —  вникать в  каждую мелочь.  А

упустил из виду я  именно мелочь...  А  ведь видел,  видел...  Чувствовал:

лето,   жара,  на  заводе  полно  нефти.  Надо  было  организовать  людей,

рассредоточить горючее,  убрать прессшпан. Все думал: завтра, послезавтра,

через два дня.  Вот и дождался.  К тому же я поссорился с Глебовым...  Вам

это что-нибудь говорит? С тем самым Глебовым, с которым я проработал бок о

бок больше десяти лет.

     — И... это произошло из-за пожара?

     — Да,  из-за пожара.  Из-за того, что Николай Николаевич... хм, будем

говорить  так:  не  очень  корректно  использовал  сложившуюся  на  заводе

обстановку. Простите, господин Пластов, я не хотел бы больше касаться этой

темы,  но...  Но некоторые мои представления подверглись пересмотру.  Боже

мой,  боже мой. У нас были заказы, на заводе подобрался отменный коллектив

специалистов,  мы были готовы расширять производство, строить новый цех...

А,  что говорить.  Мы смело брались за все новое.  Мы дерзали. Чего стоила

одна наша испытательная станция!  А генератор Вологдина?  — Гервер щелкнул

пальцами. — Всего этого теперь нет.

     Пластов сделал вид, что впервые слышит о генераторе:

     — Простите мою неосведомленность,  но... Было бы любопытно знать, что

это такое? Этот самый генератор... Вологдина, вы сказали?

     Гервер будто не замечал его, глядя в одну точку. Пожал плечами:

     — Что это такое... Как неспециалисту вам трудно будет понять.

     — И все-таки? Что это, генератор УМО?

     — При  чем  тут  УМО...  УМО  —  это  так,  семечки.  Вы  можете себе

представить, что такое тридцатикратная прибыль?

     — Ну... если сделаю усилие.

     — В   процентах  это  будет  три  тысячи  процентов  чистой  прибыли.

Представляете? Три тысячи!

     — Да,   цифра  внушительная.  Что...  ее  должен  был  принести  этот

генератор?

     — Уже принес! Уже! Принес бы, если бы не пожар!

     — Как я понимаю, этот... генератор Вологдина сгорел?

     — Сгорел?  Да,  к черту весь сгорел,  к черту! Остался один кожух! От

обмотки, ротора, статора — ничего, ни крупинки! Все превратилось в прах!

     Пластов попытался понять,  что означают все эти разноречивые сведения

о некоем генераторе Вологдина.  Мелькнуло: Гервер единственный, кто сказал

ему об этом генераторе прямо.  Субботин и  Вологдин хотели скрыть сам факт

существования генератора,  Глебов же  пытался всячески этот факт замазать.

Возможно,  этот таинственный генератор никак не связан с  пожаром,  но для

него,  да и для любого адвоката,  исчезновение некоего ценного изобретения

при пожаре могло бы стать важной деталью при защите.

     Расставшись с Гервером, Пластов решил отложить беседу с Вологдиным до

завтра  и   поехал  домой.   В   квартире,   на  кухне,   нашел  заботливо

приготовленный ужин и придавленную сахарницей записку:

     «Арсений Дмитриевич!  Несмотря на  то  что Вы  запретили мне убирать,

воспользовалась оставленным мне ключом и вошла. Господи, до чего Вы довели

квартиру! Когда убирала, непрерывно звонил телефон. Помня Вашу просьбу, не

снимала трубку.  Правильно?  Поешьте, надеюсь, мои «ежики» вам понравятся.

Ваша А. П.

     P. S. Насчет же каких-то там «долгов» забудьте. Мы ведь с Вами старые

друзья и добрые соседи, так ведь? А. П.».

     Прочитав  записку,  причем  с  особой  теплотой —  последнюю строчку,

Пластов принялся за «ежики».  Закончить ужин он не успел — раздался звонок

в дверь. Это был Хржанович.

     После того как усталый ученик плюхнулся на стул, Пластов прежде всего

заставил его доесть все, что осталось в кастрюле, и налил чаю.

     — Ну что? Ушел от смерти?

     — Арсений Дмитриевич,  какая там смерть, все было тихо. Только вот...

— Хржанович с  досадой цокнул языком.  —  Узнать я  почти ничего не узнал.

Собака была убита при непонятных обстоятельствах.  Дворник утверждает, что

три или четыре ночи перед пожаром она лаяла без причин. Он выходил к будке

— там никого не  было.  На ночь же с  субботы на воскресенье он нашел ее с

размозженной головой. Вот и все.

     — Узнал, кому принадлежит пустырь около завода?

     — Я опросил нескольких жителей дома,  а также окрестных дворников. По

их  словам,  пустырь  принадлежит городским  властям.  Когда  в  четвертом

участке Нарвской части я попросил показать прикрепительную,  чиновник дать

мне ее отказался,  хотя тоже уверял,  что пустырь —  собственность города.

Далее,  жена Ермилова объяснила,  что  муж  ушел с  завода,  получив более

выгодное предложение,  теперь он служит на какой-то ферме.  Обещал выслать

ей адрес.

     — Обещал — в письме?

     — Нет,  перед тем как уехать. Писем она от него не получала, получила

только денежный перевод — двадцать рублей.

     — Давно?

     — Около недели назад.

     — Что  ж,  хоть что-то...  —  Пластов задумался.  —  Вот что,  Вадим,

придется тебе заняться поисками Ермилова вплотную. Бывший сторож нам очень

нужен.

     В  спальне,  уже  раздевшись и  накрывшись одеялом,  Пластов  услышал

телефонный звонок. Снял трубку.

     — Пластов слушает.

     Голос был тихим, как ему показалось, говорили шепотом:

     — Арсений Дмитриевич,  простите,  что  звоню так  поздно...  Это Лиза

Глебова, вы помните?

     — Да, Лиза, конечно, слушаю вас... Что-нибудь случилось?

     — Я вам звонила днем,  но вас не было...  Я помню,  вы предупреждали,

никто не должен знать... Сейчас у телефона никого нет, поэтому я звоню...

     — Что случилось?

     — Сегодня у папы был один человек...  Отец его не принял...  Так вот,

этот человек обязательно хочет со мной встретиться...  Как я  поняла,  это

из-за отца...  Сейчас нет времени объяснять... Я хотела спросить, нужно ли

мне встречаться с этим человеком?

     — Прежде всего, что это за человек?

     — По-моему,  журналист.  Фамилию  не  помню,  то  ли  Киреев,  то  ли

Корчеев... Он оставил визитную карточку, но она лежит у отца.

     Не хватало еще журналиста, подумал Пластов. В трубку же сказал:

     — Очень  хорошо,   Лиза,   что  вы  мне  позвонили.  Ничего  пока  не

предпринимайте, завтра мы должны обязательно встретиться. Вы можете?

     — Могу. Когда?

     — Лучше пораньше, скажем, часов в одиннадцать утра. Вас устраивает?

     — Устраивает, я встаю рано. А где?

     — В каком-нибудь известном нам обоим и неприметном месте.  Какое кафе

в центре вы знаете?

     — Ну...   я  не  очень  их  знаю.   На  Владимирском,  по-моему  есть

«Коломбина»? Ой, сюда идут...

     — Понимаю.  Значит —  завтра в  одиннадцать в «Коломбине».  Да,  если

удастся,  попробуйте заглянуть в визитную карточку.  Мне хотелось бы знать

фамилию журналиста.

     — Хорошо... Всего доброго, извините...

     Уже  засыпая,  Пластов все думал:  что могло быть нужно журналисту от

владельца сгоревшего завода?

                                    8

     Утром,  проводив с напутствиями Хржановича, Пластов, прежде чем выйти

из  дому,  позвонил в  контору Глебова.  Трубку  снял  секретарь;  адвокат

попросил передать главе фирмы, что пока помощь ему не нужна, все идет так,

как и должно идти.  Перед тем как повесить трубку,  поинтересовался, будет

ли сегодня инженер Вологдин, ему нужно с ним встретиться? Услышал, что его

просьбу обязательно передадут Вологдину. Условившись с секретарем, что они

свяжутся днем, Пластов уже без десяти одиннадцать был в «Коломбине».

     Войдя  в  кафе,   Лиза  сразу  же  увидела  его,   улыбнулась,  стала

пробираться между столиками.  Одета она  была по  современней моде —  идти

мешала узкая, не доходящая до щиколоток юбка-троттер. Пластов помог сесть;

присев, девушка нахмурилась. Кажется, еще не решила, как себя с ним вести.

Он посмотрел ей в глаза, подумал: знает ли он сам, как вести себя?

     Лиза по-детски покачала головой:

     — Вы не сердитесь?

     — Почему я должен сердиться?

     — Вытащила вас утром,  наверняка у вас много дел. А вчера — разбудила

ночью?

     — И правильно сделали. Я адвокат, взявшись за какое-то дело, я уже не

принадлежу себе.

     — Но...  Может быть, то, из-за чего я вам позвонила, и не относится к

делу?

     — Сейчас увидим. Прежде всего — вы узнали фамилию журналиста?

     Покраснела, открыла сумочку, достала визитку.

     — Представляете,  эту визитную карточку отец выкинул утром в мусорную

корзину.  Я его караулила, ну и... потом пришлось копаться в мусоре. Вы не

волнуйтесь, она чистая, там была только бумага.

     Взял из рук Лизы визитную карточку.  «Петр Константинович  Коршакеев.

Журналист».  Домашний  адрес  и  телефон,  без  указания  места работы.  В

какой-то  определенной  редакции  не  служит,  свободное  перо.  Попытался

вспомнить,   слышал   ли  раньше  эту  фамилию.  Кажется,  в  газетах  ему

встречалось что-то  похожее,  но  не  так  часто.  Наконец  вспомнил:  это

фельетонист.  Точно,  он  читал один или два фельетона Коршакеева.  Плохо.

Если этот фельетонист попытается узнать что-то о Глебове,  хуже  нельзя  и

придумать. Значит, все неспроста, и появление журналиста в том числе. Мало

того,  что кто-то твердо решил отнять у Глебова  страховку,  на  владельца

завода организуется наступление. Планомерное и продуманное, с подключением

прессы.

     — Лиза,  буду говорить, предполагая самое худшее, так что сделайте на

это скидку. Видите ли, моя задача — убедить суд, что ваш отец к постигшему

завод несчастью не имеет никакого отношения.  Для успеха здесь очень важно

отношение  к   событиям  общественного  мнения,   говоря  общими  словами,

незапятнанная репутация вашего отца, его чистое имя. Пока в деловых кругах

дело так и обстояло,  ваш отец пользовался полный доверием.  Это было моим

козырем.

     — Почему «пока»?

     — Потому  что  до  сегодняшнего  дня  в   газетах  появлялись  только

сообщения о пожаре, без всяких комментариев. Появление же этого Коршакеева

наводит на очень плохие мысли.  Даже бесстрастные сообщения вызвали вокруг

фамилии Глебова шум, теперь же представьте: завтра или послезавтра в одной

из газет появится статья,  всего лишь с намеком на то, что ваш отец поджег

завод с целью получить страховку? Представляете?

     — Но... Папу ведь все знают?

     — Знают  десятки  людей,   очень  ограниченный  круг.   Деловой  мир,

родственники,  знакомые. После же фельетона уже не десятки, а тысячи людей

будут повторять одну фразу:  а,  это тот Глебов,  который поджег завод?  —

Увидев,  как Лиза побледнела,  поднял руку: — Уверен, ваш отец ни в чем не

виноват. Но вы не знаете, какая это страшная вещь — пресса.

     Лиза вдруг сморщилась, стукнула кулаком по столу:

     — И что?.. Всего этого хотел он? Этот мерзавец?

     — Лиза,  успокойтесь.  Я  же  сказал,  все это случится лишь в  одном

случае,  если мы будем предполагать самое худшее. Главное сейчас — узнать,

что хотел от отца этот Коршакеев.

     Расставшись с  Лизой,  он позвонил в  контору Глебова и услышал,  что

Валентин Петрович Вологдин будет весь день у себя. Если господину Пластову

удобно,   он  просил  бы  навестить  его  по  адресу:   Съезженская,   дом

девятнадцать, квартира двадцать восемь.

                                    9

     Квартира,  в  которую Вологдин впустил Пластова,  явно  была  снята с

учетом экономии средств. Прихожая была небольшой, кухня крохотной; в одной

из двух комнат, судя по видневшемуся застеленному дивану, Вологдин спал, в

другой, куда вместе с хозяином вошел Пластов, работал.

     Стол был завален книгами,  журналами,  чертежами, в небольшой закуток

между  столом и  стеной втиснута развернутая к  свету чертежная доска.  На

стене в  этой  комнате висел круглый медный барометр.  Пропустив адвоката,

Вологдин, как показалось Пластову, не очень любезно кивнул на один из двух

свободных стульев.  Подождал, пока гость сядет, занял второй стул, тряхнул

головой.  Кажется, подумал Пластов, разговора сегодня может не получиться,

по крайней мере откровенного разговора, ради которого он пришел. К тому же

неясно, с чего лучше начать, может быть, лучше сразу взять быка за рога?

     — Валентин Петрович, я хотел бы поговорить начистоту.

     Вологдин удивленно огляделся, помедлив, кивнул, будто не понимая:

     — Слушаю? Вы все о том же? О пожаре?

     — Нет, не о пожаре.

     — Простите, о чем же? По-моему, вряд ли у нас могут быть другие темы.

Или я ошибаюсь?

     — Валентин  Петрович,   если  вам  не  трудно,   расскажите  о  вашем

высокочастотном генераторе.

     — О чем?

     — О  высокочастотном генераторе.  Ради бога,  простите,  но  вынужден

добавить:  том самом, который сгорел. И существование которого вы пытались

скрыть от меня — вместе с Василием Васильевичем Субботиным.

     Некоторое время Вологдин смотрел на Пластова, будто не понимая, о чем

тот говорит.  Неожиданно лицо инженера потемнело,  он сказал тихо и как-то

по-особому убежденно:

     — Милостивый государь,  какое  вам  дело  до  моего  высокочастотного

генератора? Не трогайте этого. Не нужно.

     В  тишине маятник отсчитывал время;  казалось,  оба они сейчас заняты

только тем, что внимательно слушают тиканье часов. Наконец Вологдин сказал

устало:

     — Ради бога,  простите.  Я  просто не  выдержал.  Я  не  могу больше,

понимаете, — не могу.

     В  полной тишине встал,  подошел к  окну.  Тронул один  из  чертежей,

спросил глухо:

     — Знаете, сколько вариантов проекта я сделал?

     — Сколько?

     Вологдин долго стоял молча, будто пытаясь вспомнить.

     — Свыше ста.  Я  чертил ночами,  переделывал,  откладывал —  и чертил

снова.  Засыпал —  и опять вскакивал, если что-то приходило в голову. Ведь

все приходило не  сразу...  Совмещенный корпус...  Гибкий вал...  Шелковая

изоляция...  Поймите,  —  Вологдин повернулся,  его глубоко запавшие глаза

мучительно сощурились.  —  Поймите,  последние  месяцы,  когда  я  наконец

приблизился к окончательному решению, во мне вдруг все перевернулось. Все,

вы понимаете?  Вы должны это понять, я вижу, должны понять... Наконец-то я

поверил в себя.  Я стал другим человеком, совсем другим. Все вокруг ожило.

Я создал этот генератор.  Не знаю,  что это было, наитие, озарение, что-то

другое, но я его создал! Создал. Он стоял на испытательном стенде. Стоял —

живой,  теплый,  без единого изъяна, понимаете? Несколько дней я вообще не

подпускал к  нему  никого.  И  сам  его  не  трогал —  только смотрел!  Вы

понимаете это?

     — Понимаю, — сказал Пластов. Инженер выпрямился, вздохнул:

     — Ну вот. А потом я уехал — ненадолго, всего на четыре дня... Я хотел

остыть,  так бывает.  Чтобы потом вернуться к тому, что я создал. Но когда

вернулся,  ничего уже не было.  Ничего.  Все сгорело.  Генератор, которому

было столько отдано, превратился в груду железа.

     Рассеянно потрогал бумаги, улыбнулся через силу:

     — Впрочем,  простите. Может быть, вы чего-то хотите? Чаю? У меня есть

чай. Правда, я заварю?

     — Нет, нет, Валентин Петрович. Спасибо.

     — Н-ну... Пожалуйста. — Инженер пожал плечами, подошел к барометру. —

Как хотите.  А то...  — Задумался. — Пустота. Понимаете, теперь внутри, во

мне,  осталась только пустота. Я пустой, совсем пустой, понимаете? Если бы

еще был завод...  Я постарался бы пересилить себя...  Попробовал бы что-то

сделать...  И...  Не знаю,  загадывать трудно,  но если бы повезло,  может

быть, я бы его восстановил...

     — Генератор?

     — Да,  генератор,  хотя...  Все уже не то.  Нет уже того порыва.  Но,

повторяю,  я  постарался бы себя пересилить.  Но теперь ведь нет и завода,

так  что  —   бессмысленно.  Все.  —  Повернулся.  —  Собственно,  Арсений

Дмитриевич, наверное, бессмысленно и то, что я вам это говорю?

     Пластов вдруг поймал себя  на  мысли,  что  нарочно медлит,  подбирая

точные слова.

     — Все это далеко не бессмысленно. Пропажа вашего генератора и стоящая

передо мной цель...  Передо мной,  как  адвокатом,  эти два предмета могут

быть связаны.

     — Не понимаю.

     — Простите, ведь вы заинтересованы, чтобы Глебов получил страховку?

     — Н-ну...  В  общем,  конечно.  Если Глебов ее получит...  Я с ним не

говорил на эту тему... Но не исключено, что он купит новый завод.

     — Ну да. И вы сможете снова заняться... своим генератором?

     — Не знаю.  Что об этом говорить.  Во-первых,  глупо только говорить.

Во-вторых,  признаюсь,  сейчас  просто  не  хочется.  Я  всегда сторонился

нечистоплотности в  делах.  А это,  по-моему,  как раз весьма сомнительная

история.

     — Подождите,  Валентин Петрович.  Может быть,  вы и правы.  Но...  Вы

сказали,  что когда-то не верили,  сможете ли что-то сделать в  науке.  Но

ведь я тоже,  когда взялся защищать интересы Глебова,  не верил, что смогу

чего-то добиться. Я и сейчас в это не верю. Но ваш генератор... Понимаете,

когда  к  плохо  налаженной противопожарной охране добавляются улики вроде

сторожа и нефти,  о чем мы уже говорили... то надежды, что страховка будет

выплачена,  почти нет.  Но генератор...  Простите,  генератор меняет дело.

Существенно меняет.

     — Не понимаю, при чем тут мой генератор?

     — При том,  что он...  вернее,  его пропажа, может стать очень веским

доводом.  Веским —  в нашу пользу. На суде... Кстати, хоть что-то от этого

генератора сохранилось? Он ведь сгорел не до конца?

     — Практически сохранились лишь останки и обгоревший кожух.

     — Говорю это к тому,  что очень неплохо было бы представить эти самые

останки в  суд как вещественные улики.  Понимаете,  одно дело —  объяснять

судьям что-то на словах и совсем другое — показать. Он большой?

     — Около метра в длину. В высоту — сантиметров семьдесят.

     — Отлично... Простите, может быть, это звучит бестактно, но наверняка

вид обгоревшего прибора будет эффектен. Все-таки — где они, эти останки?

     — Честное слово, мне неприятно обо всем этом говорить.

     — Понимаю, Валентин Петрович, очень хорошо понимаю. Еще раз простите,

но  так уж получается,  что сейчас наши интересы противоположны.  Они что,

эти останки, на заводе? На этом... стенде?

     — Видите  ли,  я  приехал в  Петербург во  вторник,  когда  все  было

кончено.  Но...  Субботин,  успевший к  месту пожара одним из первых,  как

только все потушили,  сразу кинулся к испытательному стенду. И... несмотря

на  то,  что  от  генератора остались обломки,  тут  же  перевез все,  что

осталось, к себе.

     — Куда именно «к себе»? Домой?

     — Он поместил станину и кожух во дворе, в сарае. Объяснил, что не мог

мириться с  пропажей.  Я  его  отлично понимаю —  Василий Васильевич хотел

сохранить хоть что-то.  Хотя... Ясно, что обгоревший кожух не представляет

никакой ценности.

     — Это очень хорошо.  Извините еще раз,  Валентин Петрович,  но других

слов  у  меня пока просто нет.  Экспонат для  суда прекрасный.  А...  Что,

собственно,  представлял из себя этот генератор?  Откуда возникла сама его

идея?

     — Изготовить генератор попросило Морское ведомство.

     — Он что, был им нужен?

     — Был,  и  очень,  но...  это  долгий,  трудный,  а  главное —  очень

специальный разговор. Может быть, ограничимся моим первым ответом?

     — Можем ограничиться, и все-таки — вкратце?

     — Хорошо,   попробую  вкратце.   Об   изобретении  радио  Александром

Степановичем Поповым вы, конечно, знаете?

     — Безусловно.

     — Поясню:  открытый  Поповым  принцип  радиосвязи  прежде  всего  был

использован для  нужд военно-морского флота...  Так вот,  одно время радио

выполняло нужную для флота функцию,  но потом... При всех достоинствах оно

обладало серьезным недостатком:  связь могла действовать лишь на небольших

расстояниях. Ее даже называли «рейдовой радиосвязью». — Забывшись, спросил

сам себя: — В чем же была причина недостатка...

     — Да — в чем? — повторил Пластов.

     — Причина...  Причина была в том,  что Александр Степанович предложил

возбуждать высокочастотные колебания искрой. Но при излучении радиосигнала

искра не могла дать антенне достаточной мощности. Поэтому все радиосигналы

принимались,  да и сейчас принимаются лишь на коротких расстояниях.  Флоту

же,  настоящему боевому флоту,  как  воздух нужна  связь  типа  радио,  но

действующая на больших расстояниях. Практически — на безграничных.

     — Так уж на безграничных?

     — Представьте себе,  именно  на  безграничных.  Расчет простой:  если

импульс, выходящий из антенны, будет достаточно мощным, его сможет принять

приемник, находящийся практически в любой точке земного шара.

     — Вы говорите какие-то невероятные вещи.

     — Тем не менее это факт. Научный, обоснованный расчетами.

     — И что... этот ваш генератор мог все это делать?

     — Мог.

     — Как я понял, он мог возбуждать импульсы любой мощности?

     — При дальнейшей разработке — и любой мощности. Но что в этом? Теперь

его просто нет.

     — Подождите.  Но  ведь это же...  Это же  что-то  сверхъестественное?

Валентин Пет...

     — Хватит,  я  не  могу больше об  этом говорить!  Хватит,  ради бога,

умоляю,  перестаньте!  Вкратце я объяснил —  и достаточно!  Ну?  Давайте о

чем-то другом.

     Вдруг подумалось:  Глебов.  Еще  не  понимая,  в  чем  дело,  Пластов

почувствовал подвох. Ну да, по всем признакам Глебов не был заинтересован,

чтобы изобретение Вологдина сохранилось.  Не был точно.  Вспомнились слова

владельца завода:  «До таких громких слов, как «изобретение», еще далеко».

Раньше он не придал этим словам особого значения,  теперь же...  Наверняка

об  отношении Глебова к  генератору знает  не  только он.  Значит,  всегда

найдется свидетель,  который подтвердит этот  факт  в  суде.  Получается —

Глебов просто-напросто подставил его под удар? Вологдин повернулся:

     — Простите ради бога, давайте о другом. Слушаю вас?

     — Давайте о другом. Вопрос важный: какие у вас отношения с Глебовым?

     — С Глебовым?  Самые нормальные,  а что бы вы хотели?  Безусловно,  я

очень благодарен Николаю Николаевичу.  Он взял меня на завод,  дал хорошую

должность,  позволил заниматься любимой работой.  Собственно, почему вы об

этом спрашиваете?

     — Видите ли...  В  разговоре со  мной Глебов крайне низко оценил вашу

работу.  В частности,  он сказал: «это еще нельзя назвать изобретением». В

чем дело?

     — Нельзя назвать изобретением? Ну, ну. Думаю, если Николай Николаевич

хотят-с  —  оне-с  вправе называть мой  генератор как  угодно.  Болванкой,

поделкой,  машинкой для точки карандашей... И все-таки — охулки на руку не

положу,  лично для  меня  Глебов сделал много.  Как  говорится,  пригрел и

выпестовал.  —  Приложил обе  руки к  груди,  закачал головой:  —  Арсений

Дмитриевич,  рад  принять в  любой другой раз,  но  сейчас —  увольте,  а?

Отпустите душу на покаяние?  Плох я  сейчас для расспросов,  вы же видите?

Пожалуйста?..

                                    10

     Выйдя из  квартиры  Вологдина   на   лестничную   площадку,   Пластов

остановился.  Показалось:  кто-то побежал наверх.  Прислушался — как будто

тихо.  Постоял. Все-таки он отчетливо помнит: как только вышел из квартиры

на лестницу, раздались быстрые шаги. Слежка? Нет, вряд ли кто-то следит за

ним,  скорее  играют  мальчишки.  Подождал,  спустился  вниз,   пошел   по

Съезженской к трамваю.  Стал переходить улицу, мельком повернул голову — и

снова показалось:  кто-то идет следом.  Теперь уже он был настороже; делая

вид,  что сворачивает к трамвайной остановке,  чуть изменил наклон головы,

боковым зрением заметил: какой-то человек, шедший метрах в тридцати сзади,

скрылся  в подъезде.  Сама Съезженская пуста,  прохожих почти нет,  только

впереди,  на остановке,  — оживление. Человек, шедший за ним, спрятался, и

нет  никакого  сомнения:  он за ним следит.  Причем — с момента,  когда он

вошел в квартиру Вологдина,  может быть,  и раньше,  но с этого момента  —

точно.  Вспомнился пустырь,  двое с ножами — они? Не исключено. И все-таки

вряд ли,  там была глухая пустошь, напали эти двое на него не наверху, а в

яме,  когда он был надежно скрыт от посторонних глаз.  Здесь же — открытая

улица,  впереди люди,  можно позвать на помощь.  Пока ничего сзади нет, но

главное он установил:  кто-то за ним следит.  Так как сейчас он собирается

подъехать к Московской заставе,  в  полицейскую  часть,  лучше  случая  не

придумаешь:  во-первых,  можно проверить, насколько важно для наблюдающего

не потерять его из виду,  во-вторых — попытаться увидеть,  кто  же  именно

этот  наблюдающий.  Продолжая  двигаться  к  трамвайной остановке,  он еще

издали заметил трамвай и  чуть  сбавил  шаг.  Х в о с т у   сейчас  должно

казаться   —   он  не  собирается  сесть.  Вот  два  по-летнему  открытых,

погромыхивающих на стыках вагона остановились, люди стали выходить — и тут

же  Пластов побежал.  Как будто он рассчитал точно,  даже если наблюдающий

выбежит,  вскочить на подножку трамвая  он  не  успеет.  На  бегу  Пластов

услышал звонок кондуктора,  толчок буферов,  ускорил бег, незаметно нагнул

голову и увидел, как сзади, надвинув на глаза шляпу и прикрываясь газетой,

из подъезда выскочил человек.  Еще прибавил,  оглянулся — уйти не удается,

человек уже метрах в пятнадцати и продолжает быстро сокращать  расстояние.

Вскочив в полупустой вагон,  Пластов прошел в середину,  сел и увидел, как

человек в надвинутой на глаза шляпе догоняет  трамвай.  Вот  бежит  рядом,

держась  за  поручни.  Лица  не  разглядеть,  ничего  общего с теми двумя,

единственное — апашеский налет придает сдвинутая на нос шляпа.  Одет,  как

обычно  одеваются петербуржцы этого возраста  и з  о б щ е с т в а:  белые

брюки,  белый жилет,  полосатый английский пиджак. Вот пружинно всхочил на

подножку,  не  посмотрев  в  его  сторону,  поднялся  на  заднюю площадку.

Отвернулся. Стоит, покачиваясь в такт движению. Пластов сделал вид, что не

смотрит туда; конечно, хотелось бы разглядеть лицо, но ничего — посмотрим,

как поведет себя этот апаш у Московских ворот.  На полицейского филера  не

похож,  тогда — кто это? Кажется, взявшись за защиту интересов Глебова, он

кому-то очень мешает,  но ведь в конце концов он только адвокат,  что надо

от него всем этим людям?  Любопытно:  человек, стоящий на задней площадке,

все рассчитал,  его лица Пластов в любом случае не  увидит.  Единственное,

можно выйти на площадку и спросить напрямик: почему человек за ним следит?

Нет,  конечно,  глупо,  в  лучшем  случае  тот  ответит,  что  никому   не

возбраняется  прыгать  в  отходящий  трамвай,  но ведь может быть что-то и

хуже...

     Сойдя у Московских ворот,  Пластов замешкался. Повернуть для проверки

направо,  к  сгоревшему заводу?  Сейчас день,  там  идут какие-то  работы,

издали видны люди?.. Или сразу пойти налево, к полицейскому участку? Решив

не  мудрствовать,  он  пошел налево;  двинувшись по тротуару,  оглянулся —

кажется,  хвоста нет.  Да,  точно, трамвай ушел, и человека в сдвинутой на

лоб  шляпе  поблизости не  видно.  Вгляделся в  отошедший довольно  далеко

вагон:   кажется,   на  задней  площадке  кто-то  стоит,  но  понять  кто,

невозможно.

                                    11

     Пластов,  конечно,  знал,  что  адвокаты  имеют  право  обращаться  к

полицейским только официально.  Сейчас же он как раз хотел воспользоваться

неофициальными связями,  чтобы  узнать,  какой характер носит ведущееся по

пожару следствие.  Поэтому в двери четвертого участка Нарвской полицейской

части  он  вошел,  улучив момент,  когда  там  никого не  было.  Пошел  по

коридору,  стараясь не привлекать внимания, стоящему у входа в официальную

часть  городовому начальственно кивнул.  Тот  осторожно козырнул,  спросил

тихо:

     — Простите, к кому-с?

     Выдержал внимательный взгляд полицейского, доверительно улыбнулся:

     — Иван Альбертович у себя?

     Полковник Иван Альбертович Лернер был приставом участка,  Пластов шел

не  к  нему,  просто он  знал это имя,  как и  имя любого из петербургских

приставов. Городовой вытянулся.

     — Так точно-с.

     Пластов двинул бровями: мол, все ясно — и, чувствуя взгляд городового

и  показывая,  что идет в  приемную,  на  самом деле,  скрывшись за углом,

свернул в  сыскное отделение.  Когда-то здесь работал его старый знакомый,

заведующий уголовным столом  Денисов;  в  свое  время  Пластов оказал  ему

услугу — и теперь рассчитывал на взаимность.

     Денисов,  обрюзгший кругленький человек со  вспушенными вокруг лысины

поседевшими волосами,  с  постоянно виноватым взглядом,  выслушав просьбу,

растерянно моргнул:

     — Арсений Дмитриевич,  простите, я всегда готов помочь, но... Дело на

особом контроле. Да и вообще... — Чиновник прислушался. — Вы его ведете? В

пользу?

     — Алексей Фомич,  я веду это дело в пользу Глебова,  но почему же оно

на особом? Вы ведь знаете, я — могила? Кто ведет дело?

     — Вел следователь Бромберг, сегодня же... — Услышав шаги по коридору,

Денисов  застыл.  Прошли  мимо.  —  Сегодня передали следователю по  особо

важным делам Кухмистрову.

     — Хорошо,  теперь у  меня к тебе будет совсем другая просьба,  совсем

другая. Ты ведь уголовников своих хорошо знаешь? Подведомственных, то бишь

Нарвской части?

     — Обижаете,   Арсений  Дмитриевич.   Я   не  только  своих,   я  всех

петербургских отлично знаю. У меня, смею думать, лучшая картотека. Да-с.

     — Что ж, это прекрасно, если лучшая картотека. Попробуй вспомнить, не

водится ли  у  тебя таких:  один рябой,  с  оспинами,  глаза светлые,  нос

маленький,  губы узкие,  из растительности —  усы,  как у китайца, редкие,

только светлый колер.  Второй коренаст,  похож на малоросса,  нос перебит,

волосы темные, глаза тоже темные, на подбородке ямочка. Не знаешь таких?

     Некоторое время Денисов сидел,  будто бы  бессмысленно глядя в  стол.

Наконец встал,  подошел к картотеке,  выдвинул ящик, начал, шевеля губами,

перебирать досье. Застыл.

     — Один рябой,  говорите,  другой с перебитым носом...  Кто же...  Кто

же...  —  Денисов начал  рыться  в  картотеке,  изредка показывая карточки

Пластову.  Нет —  пока на фотографиях, приклеенных в уголках досье, ничего

похожего   не   возникало.    Вдруг   Денисов   сокрушенно   вздохнул:   —

Подождите-ка... Как же я сразу не сообразил. Судя по описанию, один из них

— Филимон Ганибалов,  он  же  Гунька  Хлюст...  Гроза  местных бандитов...

Только эти  люди у  меня в  отдельном ящике,  особо...  —  Чиновник открыл

нижний ящик, протянул лист уголовного досье. — Посмотрите, не он?

     Пластов взял карточку, вгляделся. Блеклые глаза, усы, темные пятна на

щеках.  Отпечаток был  некачественным,  подслеповатым,  но  адвокат  узнал

одного из нападавших.

     — Кажется, он.

     — Тогда вторым должен быть Иван Донцов, он же Ванька Донец. Вот этот?

— Делопроизводитель протянул второе досье — и Пластов узнал чубатого.

     — Точно, этот. Надеюсь, Алексей Фомич, у тебя есть на них материал?

     — Материала сколько угодно, по этим двум тюрьма плачет. Что надо-то?

     — Надо вот что:  задержать их,  а задержав, узнать, что они делали на

пустыре у завода Глебова.  А начнешь допрашивать, выясни ненароком, почему

они  напали на  человека,  то  есть на  меня...  Фамилию,  сам  понимаешь,

называть не нужно.  И вот что, Алексей Фомич... Попробую объяснить, почему

они меня интересуют...  Мне кажется,  их  кто-то подкупил.  Если выведаешь

хоть что-нибудь,  окажешь мне бесценную услугу.  Ты меня знаешь, я в долгу

не останусь.

                                    12

     Дома он прежде всего переоделся.  Умывшись в ванной,  накинул халат —

и, только выйдя, заметил: во вделанном в дверь почтовом ящике что-то есть.

Открыл  ящик,  достал  сложенный вчетверо  листок,  развернул —  там  было

написано:

     «Г-н Пластов,  убедительно просим умерить любопытство и не совать нос

куда не следует.  В случае неповиновения последует действие. Запомните: мы

предупреждаем только  раз».  Больше  на  листке ничего не  было.  Повертев

записку,  решил:  почерк скорее мужской. Видно, за него взялись плотно, не

отпускают ни на минуту. Тронул ручку двери; надежды мало, но не исключено,

что Амалия Петровна видела бросившего анонимку. Даже если не видела, нужно

ее  предупредить на  будущее.  Он хотел было уже открыть дверь,  но раньше

позвонили.  Это  оказался  Хржанович.  Впустив  ученика,  Пластов  показал

листок. Изучив текст, Хржанович вернул бумажку:

     — Откуда сие?

     — Только что нашел эту штуку в почтовом ящике.  Обратного адреса, как

видишь, нет. Постой-ка, я загляну к Амалии Петровне. — Позвонив в соседнюю

дверь,  спросил:  —  Амалия Петровна,  вы  не  видели,  кто опустил в  мой

почтовый ящик записку?

     Соседка удивленно вытерла руки о фартук. Покачала головой:

     — Арсений Дмитриевич, клянусь, я ничего не слышала. Странно.

     — Вот и я думаю — странно.

     — Вы  же знаете,  я  всегда слышу,  когда подходят к  вашей двери.  И

обычно интересуюсь.

     — На  будущее,   Амалия  Петровна:  в  эти  дни  ко  мне  могут  быть

неожиданные визиты.  Если меня не будет,  я уж вас попрошу:  лучше даже не

открывайте дверь, просто запомните — кто!

     — Конечно, Арсений Дмитриевич, о чем вы. Все сделаю, не беспокойтесь.

     Вернувшись, кивнул Хржановичу:

     — Непонятная история.

     — Может быть, он шел на цыпочках?

     — Может быть. Кроме того, сегодня я точно убедился: за мной следят.

     — Неужели филеры?

     — Вряд ли. Тип, которого я засек, не был похож на филера. Кроме того,

действовал он не так, как обычно действуют полицейские.

     — То есть?

     — Гораздо смелей —  и  тем не  менее продуманней.  От  них я  ушел бы

сразу,  он  же  почти не  скрывался.  Несмотря на  это,  я  так и  не смог

рассмотреть его лица.

     — Почему?

     — Не  смог,   хотя  мы  ехали  в  одном  трамвае.  —  Дав  Хржановичу

перекусить, спросил: — По глазам вижу — Ермилова не нашел?

     — Арсений Дмитриевич, нет. Сторож как сквозь землю провалялся.

     — Искал хорошо?

     — Обошел  конторы  найма,  сельскохозяйственные  предприятия,  причем

прямо по справочнику. На бирже труда толкался часа два. Бесполезно — никто

о таком не слышал.

     — Очень похоже, уход Ермилова с завода был умело подстроен.

     — Не Глебовым же?

     — Нет. Человеком или людьми, действовавшими против Глебова.

     — Но это в нашу пользу.

     — В  нашу,  но толку для нас пока в  этом нет.  Убежден также:  после

того, как Ермилов ушел с завода, с ним что-то случилось.

     — Его просто-напросто убили.

     — Может быть.  Но  пока  мы  не  найдем хоть отдаленных следов самого

Ермилова, показать что-то будет невозможно.

     Хржанович застыл, глядя в одну точку, и Пластов спросил:

     — Ты что?

     — Я о денежном переводе.

     — Мысль  прекрасная.  Конечно,  узнай  завтра,  из  какого  почтового

отделения отправили перевод Ермиловой. Но помни, деньги могли перевести из

любой точки. Может быть даже, нарочно из другой, чтобы запутать.

     — И все-таки будет хотя бы ориентир, Арсений Дмитриевич. Кажется, мне

удалось убедиться: владелец пустыря уже не городские власти.

     — Да ну? Кто же новый владелец?

     — Не знаю кто,  но кто-то другой.  Я  был сегодня в земельном отделе.

Факт покупки установил просто — спросил регистратора впрямую. Он было даже

достал документы,  даже папку раскрыл,  но в последний момент передумал. И

все-таки одну вещь я узнал...  — Найдя бумагу и карандаш, Хржанович быстро

нарисовал что-то,  протянул Пластову.  Тот  вгляделся;  на  листке были не

очень умело изображены зубчатый круг и что-то вроде вил или трезубца.

     — Эмблема нового владельца —  трезубец на фоне шестеренки.  Я  увидел

ее, когда регистратор раскрывал бумаги — в углу купчей.

     — Похоже на знак какой-то промышленной фирмы?

     — Похоже.

     — Цвет?

     — Цвет голубой.  Не пытайтесь вспомнить, я проверил по каталогу, ни у

одной петербургской фирмы такой эмблемы нет.

                                    13

     Утром  Субботин  встретил  его  так,  будто  ждал  давно.  Проводил в

гостиную,  сел,  в  глазах  инженера не  было  прежней приветливости,  они

смотрели настороженно.

     — Слушаю, Арсений Дмитриевич?

     Пластову  показалось:  за  вопросом стоит  недоумение.  Да,  конечно,

Субботин наверняка знает о  его разговоре с  Вологдиным и  сейчас не может

решить, как следует относиться к действиям адвоката.

     — Василий  Васильевич,  буду  говорить откровенно.  Если,  соглашаясь

защищать интересы фирмы Глебова,  я  многого не  знал  и,  говоря образно,

бросался в неизвестность,  то сейчас знаю многое.  Прежде всего теперь я с

абсолютной ясностью убежден:  имел  место  поджог.  Но  поджог,  сделанный

противниками фирмы Глебова. Поэтому я просил бы объяснить мне без обиняков

и  с  исчерпывающей ясностью:  что  из  себя  представлял  высокочастотный

генератор Вологдина?

     Субботин сказал тихо:

     — Я знаю,  что вы были у Вологдина и говорили с ним.  Не пойму только

одного: зачем вам это? Зачем вам знать о сгоревшем генераторе?

     — Объясню.  Затем,  что с первых же минут, как я согласился вести это

дело, меня взяли за горло. Затем, что никто не хочет сказать мне правду об

этом генераторе,  в  том числе владелец завода Глебов и даже сам Вологдин.

Затем, что меня уже пытались убить.

     — Убить?

     — Да,  убить.  Затем,  что за мной непрерывно следят. Затем, наконец,

что вчера мне прислали предупреждение.  —  Пластов достал и  положил перед

Субботиным записку. — Вот, полюбуйтесь.

     Субботин взял записку, прочел, усмехнулся, вернул Пластову.

     — Кто это вам прислал?

     — Понятия не имею. Я нашел эту записку вчера вечером в своем почтовом

ящике.

     Инженер хрустнул пальцами.

     — Что ж,  попробую объяснить,  как вы  выразились,  без обиняков и  с

исчерпывающей ясностью,  что  представлял собой  высокочастотный генератор

Вологдина.  Впрочем,  может быть,  даже  еще  представляет.  Если говорить

откровенно,  то и  пожар завода,  и  ваша защита,  и даже полтора миллиона

страховки —  все это ничто по сравнению с пропавшим генератором.  Попросту

ничто.  Впрочем,  чтобы объяснить... — Повернулся. — Вы знаете предысторию

возникновения генератора?

     — В  какой-то степени.  Как объяснил Вологдин,  генератор был заказан

Морским ведомством?

     — Сказать  так,  значит,  ничего  не  сказать.  Морским ведомством...

Хорошо, объяснять так объяснять. Есть такое выражение, чисто политическое,

б о р ь б а  ф л о т о в, надеюсь, вы его слышали?

     — Приходилось.

     — Наверняка приходилось, если вы читаете газеты. Выражение ходкое, на

самом же деле — с трудом поддается расшифровке. В нескольких словах его не

объяснишь, это вопрос глобальной политики.

     — По-моему, это выражение пустили в ход англичане?

     — Англичане,  обладающие пока  самым  сильным флотом,  только кричат.

Трубят  на   весь  мир  о   непомерно  растущей  силе  германского  флота.

Германского,  потому что немцы —  их соседи.  Немцы другие — вдохновленные

адмиралом фон Тирпицем,  они,  сжав зубы, молча пытаются догнать англичан.

Бросив на это все силы,  строят в Киле и Гамбурге новые дредноуты. Но есть

одна тонкость — больше всего немцев волнуют совсем не англичане. Сейчас их

волнует другой флот, совсем другой.

     — Какой же?

     — Наш,  русский.  Знаете поговорку — «русский силен задним умом»? Так

вот,  после  позора Цусимы Морское ведомство стало спешно закладывать один

за другим боевые корабли — линкоры, крейсеры, подлодки. Не знаю уж, кто их

подстегивал,  но по численности и мощи флота мы скоро не будем уступать не

только Германии,  но и Англии.  Но если англичан рост нашего флота трогает

меньше, Россия от них далеко, для немцев мы сейчас просто кость в горле. И

волнует их  не только рост флота,  немцы отлично понимают,  в  современной

морской войне все будет решать не количество боевых единиц,  а техническая

вооруженность.  По-моему,  Валентин Петрович объяснил вам,  что может дать

боевым кораблям его генератор?

     — Как я понял, связь на большие расстояния?

     — Верно.  В  современной войне,  если она  скоро начнется,  это будет

страшным оружием.  Даже  представить трудно,  каким страшным.  А  так  как

изобретенная Поповым радиосвязь еще с  девятьсот седьмого года традиционно

развита на русских кораблях, радиогенератор позволил бы нашему флоту сразу

оторваться от немцев. Обойти Германию на несколько лет вперед, может быть,

даже на несколько десятилетий.  Вы понимаете теперь, что значил этот заказ

— как для нас, так и для немцев?

     — Вы хотите сказать...

     — Я ничего не хочу сказать.  Просто тут не нужно даже думать... Ясно,

какую  огромную  ценность мог  представлять такой  генератор.  Только  что

изобретенный высокочастотный радиогенератор,  уже  готовый  к  действию  и

отлаженный.

     Пластов молчал.  Все,  что рассказал Субботин, подтверждало сделанные

раньше  выводы,  хотя  теперь  он  понимал:  в  них  вносятся существенные

поправки.  До  разговора с  инженером адвокат  был  убежден  —  подоплекой

событий   была   конкурентная  борьба,   в   поджоге   замешана  одна   из

фирм-соперниц.  Теперь же  у  него почти не было сомнений:  дело связано с

военным шпионажем. Еще во время объяснений Субботина он вспомнил: трезубец

на фоне шестерни.  Эмблема, которой нет ни у одной петербургской фирмы. Не

нужно  быть  провидцем,  чтобы понимать:  подавляющее большинство немецких

промышленных фирм  снабжает сведениями германскую разведку.  Но  с  другой

стороны,  если допустить, что пустырь у завода Глебова приобретен одной из

таких фирм,  да  еще  за  несколько дней до  пожара и  скрытно,  это может

нарушить конспирацию...

     — Василий Васильевич,  в  связи со  сказанным у  меня  есть несколько

вопросов. Почему Вологдин не сказал мне о значении своего изобретения?

     — Вологдин чрезвычайно скромный человек.

     — Хорошо,  пусть  так,  но  Глебов?  Почему в  разговоре со  мной  он

всячески принижал значение генератора?  Почему  отказывался даже  называть

это изобретением?

     — Нет пророка в  своем отечестве.  Я  очень хорошо отношусь к Николаю

Николаевичу  Глебову,  это  пионер  отечественного  электромашиностроения,

всесторонне образованный человек,  даже  не  без  широты взглядов.  Но  не

забывайте,   Глебов  прежде  всего  предприниматель.   При   всех   прочих

обстоятельствах он думает прежде всего о получении прибыли. Вы знаете, что

сначала Морское ведомство хотело заказать изготовление генератора не  ему,

а немецкой фирме «Симменс-Галльске»?

     — Нет. И что же?

     — Ничего,  все было расписано как по нотам.  Подумав, немцы отказали,

но  весьма  своеобразным образом:  заломив за  изготовление опытной модели

генератора небывалую сумму, двести тысяч рублей.

     — Ого...

     — Ясно,  это был блеф,  генератора они все равно бы так и не сделали,

только оттянули бы время.  И ясно также, что у Морского ведомства не могло

оказаться столь  огромной суммы  —  тем  более на  изготовление спорного в

теоретическом и  практическом смысле устройства.  Заказ «Симменс-Галльске»

отпал. Но вскоре разговоры о радиогенераторе возникли в фирме Глебова.

     — И что же Глебов?

     — Сначала он категорически отказался брать заказ.  Ведь Глебов чистый

электромеханик,  с радио дела никогда не имел.  Боялся не выполнить заказ,

да и  просто-напросто не верил в этот проект.  Но об идее высокочастотного

генератора узнал Вологдин —  и загорелся.  А я знаю,  что это такое, когда

загорится Вологдин.  Валентин Петрович подсчитал,  что  стоимость работ не

превысит семи тысяч рублей.  Мы вместе налегли на Глебова — и после долгих

переговоров  тот  наконец  согласился  изготовить  генератор  по  чертежам

Вологдина.  Но  при  условии:  Морское ведомство должно заключить льготный

договор лично с ним, Глебовым. Так что бы вы думали — и после этого Глебов

не верил Вологдину. Хотя машина строилась на его заводе, практически он не

оказывал изобретателю никакой помощи,  в последнее же время даже отказал в

кредитах.  Вологдину пришлось из  своего  небольшого жалованья платить  за

модели,  за получаемое из-за границы высокочастотное железо, даже за такую

сложную деталь,  как  ротор.  Естественно,  когда  работа была  завершена,

Глебов не  придал или не захотел придать ей должного значения.  Тем более,

как я уже говорил, в радиотехнике Николай Николаевич понимает мало.

     Пластова  такое  объяснение  устраивало,   но  были  другие  вопросы.

Подождав,  пока Субботин усядется в кресло — пальцы инженера теперь нервно

постукивали по краю стола, — спросил:

     — Василий Васильевич,  что  значит  ваше  сомнение,  будто  генератор

Вологдина не сгорел?

     Пальцы застыли, инженер встал.

     — Хорошо,  Арсений Дмитриевич,  извольте. Сгоревший генератор стоит у

меня в сарае, прошу. Я объясню все на месте.

                                    14

     Пластов вошел в сарай;  сразу за дверью в рассеянном свете можно было

разглядеть сильно помятый и  прогоревший кожух.  Не  церемонясь,  Субботин

носком  ботинка отодвинул покрытие.  Открылись внутренности —  собственно,

это  были  даже  не  внутренности,  под  кожухом  лишь  чернели обгоревшие

остатки.

     — Жалкое зрелище?  Э-эх...  —  Субботин скривился.  — И все-таки... —

Присел,  тронул  что-то,  цокнул  языком.  —  Все-таки  это  не  генератор

Вологдина. Нет, не генератор.

     Пластов повернулся:

     — Как не генератор Вологдина? Что же это?

     — Ничего.  Хотя этот лом очень похож на  сгоревший генератор,  это не

он. Видите ли, Вологдин впервые совместил в своем устройстве сам генератор

и  двигатель.  Машина  стала  компактней,  увеличилась  скорость  вращения

ротора.  Так  вот  —  кто-то,  очень хорошо знающий конструкцию только что

созданного  радиогенератора,   засунул  в   один  корпус  остатки  деталей

сгоревших ротора и статора вместе с двигателем.  Или на пожаре, или скорей

всего еще до  пожара этот умелец позаимствовал части других машин типа УМО

и,  чтобы замести следы,  поставил на  испытательный стенд,  дабы  создать

полную иллюзию сгоревшей высокочастотной машины.

     Пластов на секунду встретился взглядом с Субботиным.

     — Вы хотите сказать, настоящий генератор был похищен?

     — Я  хочу сказать именно это.  Дело в  том,  что  сразу после отладки

новый радиогенератор должны были принять для  ходовых испытаний к  себе на

борт  моряки  броненосца «Андрей Первозванный»...  Кстати,  они  узнали  о

пожаре одними из  первых,  я  сам позвонил им.  Так как у  военно-морского

порта  есть  свои  автомобили,  моряки во  главе с  начальником радиосвязи

«Первозванного» лейтенантом Бергом первыми были  на  месте.  Увы,  завод к

этому времени уже  сгорел.  Все  же  матросы и  сам Берг,  не  жалея себя,

кинулись сквозь догоравшие обломки к испытательному стенду... К несчастью,

им удалось обнаружить лишь это.  —  Инженер отряхнул руки, встал. — К тому

времени на  месте происшествия уже были я  сам,  Ступак,  Гервер...  Позже

подъехал Глебов.  Вологдин,  как вы знаете,  был в  отъезде.  Оказавшись у

испытательного стенда,  я  увидел лишь  то,  что  нашли  моряки.  Валентин

Петрович не  захотел даже рассматривать все это.  Сам же  я,  в  спокойной

обстановке  изучив  те  немногие  детали,  которые  обнаружил  на  стенде,

убедился —  это ни в коем случае не генератор Вологдина.  То,  что стоит у

меня в сарае, лишь подделка.

     — Как я понял, Вологдин об этом не знает?

     — Пока не знает.

     — Кто еще знает о подмене?

     — Никто,  кроме меня.  Теперь, само собой, и вас. Но если подозревать

меня, то с моей стороны по меньшей мере глупо обо всем этом рассказывать.

     — Но есть еще Глебов.

     — Глебов никогда не стал бы этим заниматься,  он все-таки выше этого.

Но даже если допустить такую невероятную вещь — Николай Николаевич,  как я

уже говорил,  крайне слабо разбирается в конструкции радиогенератора. И уж

совершенно точно он не знал, что генератор и двигатель совмещены.

     — Тогда кто же совершил подмену?

     — Неразрешимая загадка. Решить ее я не могу.

     Пластов откланялся, уже от дверей квартиры спросил:

     — Кстати,  Василий Васильевич, какой фирме может принадлежать эмблема

— трезубец на фоне шестерни?

     — Понятия не  имею...  Но можно посмотреть в  конторе —  там есть все

каталоги. Или спросить Гервера, он наизусть знает все эмблемы.

     — Похоже,  фирма  с  этой  эмблемой недавно приобрела пустырь рядом с

вашим заводом.

     — Вряд ли  такое возможно.  Мы  пытались как-то оформить купчую,  нам

было отказано.

     — И  тем не менее какая-то фирма этот участок земли приобрела.  Перед

самым пожаром, причем сделка была оформлена скрытно.

     — Действительно, непонятно. Впрочем, наверное, вы в этом разбираетесь

лучше...

     — Василий Васильевич,  кроме нас,  никто не должен об этом знать. Это

очень важно для меня как для адвоката. Условились?

     — Хорошо,  раз никто не узнал, никто и не узнает. Насчет же эмблемы —

сегодня постараюсь выяснить, что это, и сообщу вам.

     Простившись с Субботиным,  Пластов поехал домой. Хржанович, пришедший

точно  к  обеду,  принес новость:  денежный перевод на  имя  Ермиловой был

отправлен  шестого  июля  с  Василеостровского почтового отделения.  Таким

образом, история с исчезновением Ермилова становилась еще запутанней.

     К вечеру позвонил Субботин: эмблема принадлежит немецкой промышленной

фирме «Шуккерт и  К°»  с  отделениями в  Берлине и  Данциге.  Об  этом ему

сообщил Гервер;  Гервер же  сказал,  что  месяц назад эта  фирма открыла в

Петербурге, на Невском, 42, свое представительство.

                                    15

     Сойдя  на  Моховой и  отпустив извозчика,  Пластов пошел к  подъезду,

вдруг услышал шепот:

     — Арсений  Дмитриевич...  Арсений  Дмитриевич,  осторожней...  Тсс...

Тише!

     Повернулся —  Хржанович;  смотрит,  высунувшись из  арки.  Вот махнул

рукой: сюда!

     — Что случилось? Вадим?

     Хржанович втащил его в подворотню, зашептал:

     — Не входите в подъезд, они могут быть там...

     — Кто — они?

     — Не знаю... Их двое, они уехали... Но вдруг у них сообщник?

     — Какой сообщник?

     — Они подъехали на автомобиле. Черный «фордзон».

     — Ну и что? Спрашивали меня?

     — Нет,  но  я  вошел в  подъезд,  услышал,  как один сказал:  «Может,

подождем?»,  второй ответил:  «Ничего,  от  нас  все  равно не  уйдет».  Я

подумал, что это о вас.

     — Что дальше?

     — Я  сделал вид,  что поднимаюсь.  Они прошли вниз.  Одни из простых,

коренастый, второй похож на такого петербургского гуляку.

     — Гуляку?

     — Да, в спортивном пиджаке и котелке. Высокий, лет тридцати. Вышли, я

остановился и услышал, как отъехал автомобиль.

     — Почему ты решил, что кто-то остался наверху? Они говорили об этом?

     — Давайте на всякий случай походим? Рядом, по Моховой?

     — Зачем?

     — Пожалуйста. На всякий случай.

     — Глупо. Впрочем, если хочешь — изволь.

     Они двинулись по Моховой. Пластов подумал: кажется, «гуляка» похож на

того,  кто следил за ним на Съезженской.  Поймал себя на мысли: сейчас его

больше волнуют не эти двое,  а то, с какой редакцией связан Коршакеев. Шел

одиннадцатый час,  прохожих было  довольно много,  идущий рядом  Хржанович

хмыкнул:

     — У вас нет пистолета?

     — Нет, он мне и не нужен.

     — Но разрешение, как у адвоката? Слушайте — купите пистолет. Рано или

поздно эти двое до вас доберутся... Это были явные бандиты.

     — Во-первых,  у меня нет разрешения, оно кончилось четыре года назад.

Во-вторых, зачем мне пистолет?

     — Как  зачем?  —  Хржанович хлопнул себя  по  коленям.  —  Купите без

разрешения! Обязательно, Арсений Дмитриевич! Это бандиты!

     — Чтобы испортить все дело? Меня отдадут под суд, только и всего.

     — Но  они  же  вас  прикончат!   Разве  вы  не  видите?  —  Хржанович

остановился. Пластов мягко взял его под руку:

     — Вадим,  ты  же  сам  предложил  пройтись.  Так пойдем.  — Двинулись

дальше. — Тебе не кажется, если они хотели бы меня убить, они давно бы уже

это сделали? Причем не помог бы никакой пистолет.

     — Но ведь вы сами рассказывали — на пустыре? Ведь то, что было, явное

покушение на убийство?

     — Там было совсем другое.  Уверен, те двое меня не ждали, здесь же...

Согласись,  вряд ли убийцы будут приезжать на черном «фордзоне» у  всех на

виду?

     — Почему бы и нет?

     — Потому что  лучше сделать это  втихую.  Скорее кто-то  просто хочет

меня запугать.

     — Возможно...  Арсений Дмитриевич,  не ругайте меня,  а?  Я хотел как

лучше.

     — Ты о чем?

     — Представляете,   от   нечего  делать  зашел   сегодня  в   торговое

представительство фирмы «Шуккерт». На Невском, сорок два.

     — Зачем?

     — Не удержался,  хотел посмотреть, что это такое. Сказал, ищу работу,

предложил услуги.  Секретарша явно  из  Петербурга,  торговый агент скорее

немец, хотя по-русски говорит чисто. Они меня довольно быстро выпроводили.

Мест нет и не предвидится даже в отдаленном будущем.

     — Естественно, ты там был совершенно лишним. Ч-черт...

     — Вы о чем?

     — Проверить бы их банковские счета. Все бы отдал за это.

     — Я бы рад — меня просто не пустят в банк.

     — К сожалению.  Впрочем,  попади ты туда, толку все равно будет мало.

Не  хочешь  проделать один  эксперимент?  Зайди  завтра  в  три  редакции,

«Петербургский вестник», «Биржевые новости» и «Новое время».

     — Что, просто зайти?

     — Загляни в  отдел фельетонов...  Нет,  лучше в секретариат,  и скажи

фразу:  «Я  от  Коршакеева,  он  просил передать,  что материал о  Глебове

задерживается».

     — И все? Одну фразу?

     — Все,  если не считать,  что после этого ты должен сделать главное —

запомнить,  что тебе скажут в каждой редакции. Все до последнего слова. Не

надеешься на память,  запиши.  И идем домой,  уверен,  если кто-то и стоял

наверху, он давно ушел.

                                    16

     В   Василеостровском  почтовом  отделении  царило   обычное  утреннее

затишье.  За столом в зале не спеша перелистывал подшивку газет старичок в

пенсне,  юноша в  форменном сюртуке,  сидящий за конторкой,  что-то писал.

Войдя  в  зал,  Пластов направился к  нему,  юноша  отложил перо.  Адвокат

благодушно улыбнулся, протянул листок:

     — Милостивый государь, у меня к вам величайшая просьба. Здесь номер и

число денежного перевода,  вы не могли бы проверить, действительно ли этот

перевод был отправлен? Именно этого числа и именно этим номером?

     Юноша взял листок, двинулся к конторке, Пластов добавил вслед:

     — Фамилия переводящего — Ермилов. — Подойдя к Пластову, юноша показал

запись.  —  Вот.  Номер и число те,  что указаны в вашей записке. Ермилов.

Отправлен денежный  перевод  на  имя  Ермиловой.  Двадцать рублей.  Пятого

числа-с.

     На  улице  Пластов  еще  раз  проверил  адрес  —  почтовое  отделение

располагалось на Шестнадцатой линии. Пройдя немного, перешел мостовую, сел

на  скамейку и  развернул на коленях карту Петербурга.  Долго изучал левый

верхний  угол  карты,   ту   часть,   где  были  подробно  обозначены  как

геометрически выстроенные линии,  так и  незастроенные места Васильевского

острова.  Сейчас  Пластова  не  интересовала геометрия,  густо  заселенная

горожанами;  он внимательно просматривал вольные линии пустырей,  берега и

особенно —  верхнюю часть,  называемую Голодаем.  Пустошь, на которой были

обозначены два квадратика,  адвокат тронул указательным пальцем; помедлив,

твердо подчеркнул ногтем название:  «Натальинская ферма». Принялся изучать

теперь уже всю карту.  Изучение это было дотошным,  но, сколько Пластов ни

всматривался,  найти в городской черте еще одно место,  которое называлось

бы так —  «ферма»,  —  ему не удалось.  Вздохнув,  сложил карту, спрятал в

карман.  Оглянулся —  Шестнадцатая линия, на которой находилось только что

проверенное им почтовое отделение, вела прямо к Голодаю, Ферма... Конечно,

Он  должен был понять это раньше.  «Ферма»,  которую,  по  всей видимости,

наняли  охранять  Ермилова,   не  имела  никакого  отношения  к  сельскому

хозяйству.

                                    17

     Днем  по  пустынной части Голодая,  носившей название Кашеварки,  шел

человек.  Передвигался он  не  торопясь,  незаметно  оглядывая прохожих  и

изредка останавливаясь.  По виду человек был похож на чудака —  гуляющего,

оказавшегося здесь случайно;  зайдя в  самый центр пустыря,  называющегося

почему-то  Новым Петербургом,  присел у  края  разлившегося болота,  долго

рассматривал кувшинки и лилии. Потрогал рукой ряску, взболтал мутную жижу,

поднес  ладонь  к   глазам,   изучая  осевшие  на  ней  зеленые  крапинки.

Поморщился,  достал платок, щурясь на солнце, неторопливо вытер ладонь — и

двинулся  дальше,  к  Голодаевскому переулку.  Увидев  местного  жителя  с

тележкой сена,  остановился.  Подождал,  пока  мужичок  минует  обнесенное

забором двухэтажное здание, кивнул:

     — Любезный, сам не отсюда?

     — А что? Отсюда.

     Пластов, сделав вид, что небрежно осматривает окрестности, процедил:

     — Хорошо, хорошо... Понимаешь, хотел я тут дачку на лето присмотреть.

Не поможешь?

     — Дачку? Ну, барин...

     — А что?

     — Да  тут  дач-то  отродясь никто не снимал...  Какие тут дачи-то?  —

Сплюнул. — Пакость одна, болота, гниль.

     — Ну-у, это ты зря. Вот, например, чем не дача?

     Мужик оглянулся:

     — Которая? Натальинская-то ферма? Да в ней никто не живет.

     — Ну и что, что не живет? Забыл, как ты ее называл? Натальинская?

     — Натальинская ферма, как еще?

     — Ну да, ферма, значит. Она давно здесь, эта ферма?

     — Всегда тут была.

     — Почему ж так называют — ферма?

     — Кто их знает. — Мужик взялся за ручку. — Зовут и зовут.

     — Не живут, говоришь, на ней?

     — Кто ж здесь жить-то будет?

     — И давно?

     — Не живут-то? Почитай, сколько помню — годов шесть. А то все семь.

     — Понятно. Не скажешь, раньше на ней кто жил?

     — Раньше она чухонской была,  чухонцы с фабрики жили.  Да потом ушли,

воздух плохой, испарения тут.

     — И что — теперь никто эту ферму не сторожит?

     — Сторожит?  —  Мужик почесал в затылке, снова отпустил тележку. — Да

ты, барин, никак про сторожа спрашиваешь?

     — Про какого сторожа?

     — Подожди...  —  Мужик повернулся к дому.  —  Ну да. Недели две назад

чудак какой-то сидел тут на завалинке. В кожухе.

     — Сторожил, выходит?

     — Ну да. Я еще подумал: купил, что ль, кто Натальинку?

     — Где он сейчас-то — сторож?

     — Кто его знает.  Я  и  то  смотрю,  как утром ни  прохожу,  сидит на

завалинке, зевает. Думаю, охота была, там не живет никто, купили, может...

А потом, недели уж две как, не видать. Который день хожу — не сидит.

     — Значит, нужды нет.

     — Оно верно. Пойду, барин.

     — Постой, какой он из себя был, этот сторож?

     — Ну,  барин...  Не упомню.  Вроде так мелковатый, с бородой. А так —

мне он ни к чему. — Мужик кивнул: — Пойду, господин хороший, извини.

     Глядя  ему  вслед,   Пластов  подумал:  место  здесь  пустынное.  При

определенном опыте сделать с человеком можно что угодно. Камнем по голове,

труп в  болото —  и  концов не  сыщешь.  Недели две  назад —  это примерно

пятого-седьмого  июня.  Перевод  с  Василеостровского почтового  отделения

отправлен пятого.  Все сходится.  Очень похоже,  что с Ермиловым поступили

именно так,  сторож нашел здесь свой конец.  Но  вряд ли  полиция разрешит

поиски тела,  у  него  ведь нет  ни  одного доказательства.  Но  даже если

допустить,  что  ему  удастся  убедить  власти,  он  и  приблизительно  не

определит место, куда могли сбросить убитого.

                                    18

     К  концу дня Пластов шел по  набережной Фонтанки,  возвращаясь домой.

Теперь он почти не сомневался:  пожар и дело о страховке затеяно для того,

чтобы скрыть похищение генератора.  Заметил про  себя:  ему,  как  юристу,

доказать  ценность пропавшего устройства будет  трудно,  если  не  сказать

невозможно.   Это  никем  не  опробованное  изобретение.   Вспомнил  слова

Субботина  —  «полигон  мысли».  Похоже,  генератор был  нужен,  но  завод

подожгли не  только из-за  этого.  Тем,  кто выкрал новый агрегат,  сильно

мешал  и  сам  завод.  Что  касается фирмы  «Шуккерт»,  купившей пустующий

участок земли  рядом с  заводом,  вряд  ли  она  непосредственно связана с

диверсией. Но пронюхать что-то о замышлявшемся пожаре фирма могла. Значит,

с  немецкой дальновидностью могла  рассчитать,  что  сгоревший завод будет

легче  присовокупить  к  заранее  приобретенному пустырю.  Похоже,  Глебов

действительно обречен.  Скандал вокруг его имени необходим как прикрытие —

после него всем, кроме самого Глебова, обеспечена спокойная жизнь. Ермилов

— Трояновский —  Коршакеев,  до чего же умная и  точная игра.  С мыслью об

этом он повернул на Моховую и увидел Тиргина.

     Помощник присяжного поверенного стоял на углу в квартале от его дома,

делая  вид,   что  разглядывает  афиши.   Кажется,  он  ждал  именно  его.

Приблизившись, бывший сокурсник поднял брови, сказал вполголоса:

     — Арсений... Я так и думал, что ты подойдешь с этой стороны.

     — Что-нибудь случилось?

     — Ничего,  пойдем рядом.  — Они двинулись в сторону Литейного. — Если

кто-то нас увидит, он должен подумать, что мы встретились случайно.

     — Да в чем дело, ты можешь объяснять?

     Тиргин, пытаясь что-то перебороть в себе, отвернулся.

     — Сейчас поймешь...  Арсений, мы оба юристы. Я надеюсь, тебе не нужно

ничего объяснять. Я назову шесть цифр.

     — Шесть цифр?

     — Да,   шесть  цифр.   Запомни:  восемьсот  восемь,  девятьсот  один.

Запомнил?

     — Восемьсот восемь, девятьсот один. Ну и что?

     — Ничего. Я вообще тебе ничего не говорил.

     — Понимаю, но что это?

     — Неважно,  потом  поймешь.  Учти:  я  делаю  это  только  ради  Лизы

Глебовой. Только ради нее.

     — Ты хочешь сообщить мне только эти цифры — и больше ничего?

     — Но эти цифры — и так очень много. Да, Арсений.

     Кажется,  кандидат в женихи решился ему помочь. Интересно. Только вот

что могут дать ему эти цифры?  Прежде всего,  что они означают?  Совсем не

исключено,  что  это  номер счета.  Но  что это может дать ему,  Пластову?

Практически ничего,  ни  один банк в  Петербурге не  пойдет на  то,  чтобы

нарушить тайну вклада. Он повернулся, разглядывая шагающего рядом Тиргина.

Наверняка эти цифры связаны с Трояновским, но что они значат?

     — Что это? Банковский счет?

     — Арсений, я больше ничего не могу сказать... Клянусь.

     Нет,   этих  цифр  ему  недостаточно,   надо  вытягивать  из  Тиргина

остальное.  Вытягивать всеми  возможными средствами.  Ведь  практически во

всем деле Глебова он  до сих пор не может обнаружить ничего материального,

только  догадки,   предположения,   слухи.  Пройдя  еще  немного,  Пластов

остановился,

     — Вот что, Тиргин, то, что ты мне сейчас сказал, воздушный пузырь.

     — То есть как воздушный пузырь?

     Пластов подул в воздух:

     — Вот так, видишь? Что мне эти твои шесть цифр? Что?

     — Знаешь, Арсений, я и так пошел на многое.

     — Ценю твое желание помочь,  но  ты правильно выразился:  мы с  тобой

юристы.  Допустим,  я понял,  что означают эти шесть цифр.  Это банковский

счет,  больше того  —  банковский счет,  открытый в  некоем банке  на  имя

Трояновского...

     — Ради бога, Арсений!

     — Да  не трусь ты,  черт тебя возьми!  Не трусь,  пойми —  ты уже все

выдал!  Ты  где-то  увидел эти  шесть цифр,  так вот —  где?  На  каком-то

документе, письме, в записной книжке? Да не молчи ты! Где ты их увидел?

     — Арсений, я этого не могу...

     — Будь мужественней, неужели тебя так запугал Трояновский?

     Тиргин сглотнул слюну.

     — Пойдем,  на нас смотрят. — Они двинулись по тротуару. — Хорошо тебе

говорить,  ты ни от кого не зависишь...  Да тебе и вообще нечего терять...

Ладно, бог с тобой, все ради Лизы... Эти шесть цифр я увидел в письме.

     — В каком письме?

     — В  конфиденциальном письме на имя Трояновского.  В  нем сообщалось,

что на имя Трояновского в банке Мюллера открыт счет, номер которого я тебе

назвал. — Тиргин остановился, его бледно-голубые глаза растерянно моргали.

Да,  подумал Пластов, для своего характера его бывший сокурсник решился на

многое,  но  даже этого мало,  если он  хочет иметь хоть какие-то шансы на

успех.  Нужен документ, материальное доказательство, иначе все опять уйдет

в песок.

     — Владимир, один вопрос: ты мог бы достать это письмо?

     — Арсений, ты сошел с ума.

     — Я не сошел с ума.  Нужно даже не само письмо —  копия.  Нотариально

заверенная копия,  о существовании которой,  уверяю тебя, никто не узнает.

Никто,  кроме двух-трех  человек.  Вот  когда ты  дашь  копию письма,  это

действительно будет помощь.

     Он еще не закончил обед, как пришел Хржанович. Возбужденный, принялся

ходить по кухне, потирая руки. Остановился:

     — Я  был  в  «Петербургском вестнике».  Там  секретарь крикнул:  «Эй,

Коршакеев делает для  нас что-нибудь?  Нет?  Точно?»  Из  соседней комнаты

крикнули: «Точно!» Он развел руками, буркнул: «Вы что-то ошиблись». Но как

я накрыл «Биржевые ведомости»!  Как накрыл!  Меня как будто осенило, будто

вдохновение нашло... Я вхожу и тихим таким голосом: «Я от Коршакеева... Он

просил передать,  что материал о Глебове задерживается...» Секретарь сразу

бросил писать,  оглянулся: «От Коршакеева?» — «Да, от Коршакеева». Смотрит

в упор:  «А что случилось?» Я: «Не знаю, просто Коршакеев просил передать,

что  материал  задерживается».   Помедлил,   стал  грызть  ручку,  бросил:

«Подождите,  не  уходите без  меня».  Ушел,  не  было минут пять,  наконец

вернулся:  «Скажите, шеф просил Константина Петровича сегодня же позвонить

обязательно! Поняли? Обязательно!» Хорошо, говорю, скажу — и ушел.

     — Молодец... Значит, этот мерзавец связан с «Биржевкой»... Ешь, я уже

пообедал.

     — С «Биржевыми»...  —  Хржанович принялся за суп, кивнул: — А знаете,

кто финансирует «Биржевые»?

     — Насколько мне не изменяет память, несколько банков.

     — Да,  но главным образом мюллеровскнй банк, а это дочернее отделение

банка Штюрмера.  То есть,  вы понимаете,  это газета германофилов? И иже с

ними?

                                    19

     Пластов вошел в  полицейский участок,  разыскал следователя по  особо

важным  делам  статского советника Кухмистрова и,  войдя  в  его  кабинет,

положил на  стол  визитную карточку.  Сидящий за  столом  хозяин  кабинета

кивнул.

     — Прошу, господин Пластов, рад познакомиться.

     Пока  все  предполагаемые  участники  заговора,   неуловимым  образом

складывающегося против Глебова, оставались неуязвимыми — Пластов не мог бы

предъявить никаких конкретных обвинений ни Трояновскому,  ни Защипину,  ни

Коршакееву.  Именно поэтому он  сейчас понимал:  важно выяснить,  может ли

входить в  этот  заговор Кухмистров;  если да,  ему  впору отказываться от

защиты.  Встретился с  взглядом колючих,  но  внимательных серых глаз:  по

первому  впечатлению  ничего,   что   говорило  бы   о   предвзятости  или

нерасположении.   Голос  спокойный,   профессионально  уверенный,   но  не

надменный, в поведении чувствуется готовность к разговору.

     — Как я понимаю, вы адвокат, защищающий интересы фирмы «Глебов и К°»?

     — Совершенно верно.  Ваше высокородие,  не буду отнимать у вас время.

Думаю, вам, как и мне, хорошо известны обстоятельства дела.

     Глаза Кухмистрова сузились.

     — Вполне возможно, господин Пластов. Так как я не ждал вашего визита,

признаюсь:  говорить на  эту тему пока не готов,  но могу дать объяснения,

если вас что-то интересует.

     — Понимаю,  ваше  высокородие.  Напротив,  я,  если у  вас  возникнут

какие-то вопросы, готов ответить на любой из них.

     — Я жду ваших, господин Пластов.

     — Хочу  прибегнуть к  любезности следствия и  выяснить одно:  степень

вины сторожа? Кажется, его фамилия Желдин?

     Кухмистров смотрел довольно сухо:

     — Да,  господин Пластов, совершенно верно, Желдин. Вам никто не будет

препятствовать в  выяснении степени вины любого человека,  но до окончания

разбирательства материалы  следствия принадлежат только  следствию.  Таков

закон.

     — Я это прекрасно знаю, ваше высокородие, но мне известно, что Желдин

арестован,  и  я  хотел  бы  получить с  ним  свидание.  Думаю,  не  нужно

обосновывать причины просьбы — они ясны.

     Это точный  удар.  По  его  расчетам,  новый  сторож  мог  быть  лишь

подставным  лицом,  не  посвященным  в общий план.  Если Глебову предъявят

обвинение,  как инициатору поджога, для заговорщиков сторож будет наиболее

вероятной кандидатурой на роль непосредственного исполнителя.  Значит,  он

ничего не должен знать,  иначе в ходе следствия или на суде  может  выдать

остальных участников.  Если же допустить, что Кухмистров входит в заговор,

он постарается не дать  ему  свидания  со  сторожем,  чтобы  не  позволять

выяснить  эти  тонкости.  То  же  самое,  конечно,  могло  случиться и при

беспристрастном следствии, для отказа в свидании есть все основания, но на

это у Пластова был свой взгляд. Было еще одно: отказ в свидании с Желдиным

можно использовать в дальнейшем как козырь в защите и повод для отвода. По

взгляду Кухмистрова — тот все отлично понял.

     — Господин Пластов,  вы сами понимаете,  я всерьез озабочен полнейшим

выяснением обстоятельства дела.  Как юрист,  вы должны понять,  мне крайне

важно,  чтобы  на  показания Желдина  никто  не  влиял.  Поэтому  вынужден

отказать в этом свидании, согласитесь, может быть, даже в интересах фирмы.

     Может быть,  этот опытный чиновник и не замешан в заговоре прямо,  но

это  и  не  суть важно.  Вполне достаточно,  что сам Пластов сейчас понял:

кто-то дал Кухмистрову понять,  в каком направлении  следует  вести  дело.

Иначе  бы  следователь  с  таким  опытом  обязательно  попытался  выяснить

истинную роль Желдина.  Встретив невозмутимый взгляд Кухмистрова,  Пластов

улыбнулся:

     — Сомневаюсь,  чтобы отказ адвокату в свидании с работником фирмы был

в интересах этой фирмы.  Но что поделать.  Мне было важно понять отношение

Желдина к  случившемуся,  к  сожалению,  своим отказом вы помешали мне это

сделать.

     — Надеюсь, господин Пластов, мотивы вы понимаете.

     — Да, безусловно, мотивы, но не отказ.

     Кухмистров развел руками:

     — Увы, господин Пластов, я ничего не могу добавить к сказанному.