Романов Виталий

      Arachnida Time

      «Я превратил троих десантников в гранитные статуи за миг одним взглядом, долгим, как вечность, быстрым, как молния, режущим и страшным, как боль внутри меня. Их не спасли сферы. Я не виноват. Это эволюция, выживает сильнейший.»

      Я почувствовал на себе пристальный взгляд его огромных немигающих холодных глаз, и мое сердце остановилось. Противная липкая волна разом окатила меня, в этот момент сердце лопнуло в груди от ужаса, кровавыми ошметками вылетая из моего нутра: криком перекошенного рта, обреченной выпученностью вылезающих из орбит глаз, вставшими дыбом волосами. Я бежал. Я несся как ракета. Я никогда так не бегал. Даже там…

      Помню, проклятые цины сбили наш вертолет, и он чадящей керосиновой кометой врезался в тошнотворно-зеленую, колышущуюся массу, которая со стремительной жадностью проглотила винтокрылую машину. У нас не было даже времени тушить на себе горящие маскхалаты — цины как стаи шакалов неслись по пятам: сначала на запах тлеющего в вертолете мяса — не все смогли выбраться наружу из разбитого корпуса; потом по следу, ведомые врожденным для них инстинктом хищников, выслеживающих жертву. Как я тогда бежал! Что угодно — только не к ним в руки… Что угодно — жаркие парящие болотца, свернувшиеся в кольца ядовитые змеи, жадный огонь на спине, деланно ленивый крокодил у водопоя, вместо желанной влаги. Что угодно — только не к ним. Слева и справа падали горящие живые факелы, сзади раздавался предсмертный хрип и стоны пойманных десантников, я все бежал и бежал. Среди грохота, а потом тишины. Я выбрался один… Но даже тогда я не бежал так, как сейчас. Я летел стремительнее лани, резвее хищного короля бега гепарда, быстрее самой быстрой машины, я преодолел звуковой, а затем и световой барьеры, и вылетел в надпространство, удирая от преследователя. Но он все равно догонял меня. Я чувствовал это спиной – он приближался. Этого не могло быть. Никто не мог меня догнать — а он догонял. Холодно и равнодушно, спокойно, как наемный убийца, который не испытывает ненависти к своей жертве, может быть, даже испытывает некоторую любовь — ведь жертва дает своему хищнику удовольствие, обеспечивает пропитание. Враг догонял меня, и это облако спокойной уверенности в том, что мне не уйти, исходившее от него, это осознание неизбежности все сильнее и сильнее захлестывало меня. Я погружался в него глубже и глубже, как если бы упал в огромный могучий водоворот и виток за витком приближался к его центру; я мог бы барахтаться и биться, но слепая неведомая сила все равно затянула бы меня в середину. Хищник приближался, и не было спасения. Я потерял рассудок.

      А потом перед затуманенным взором что-то сверкнуло и молнией ударило в грудь и глаза. Наступила спасительная темнота небытия. Но это ненадолго. Черным комом вернулся ужас, а с ним пробудилось сознание, и я понял, что ударился всем телом об огромную закругленную стеклянную стену. Я вскочил и изо всех сил грохнул по ней кулаком, разбивая суставы в кровь. Напрасно. Стена не ответила — она холодно и безмолвно загораживала мне дорогу, уходя необозримо влево и вправо, а также вверх. Огромная стеклянная банка, и нет выхода…

      Я медленно обернулся. Он уже не торопился. Куда ему было спешить? Не сводя с меня своих многочисленных круглых глаз, он плавно и бесшумно приближался, переставляя свои мохнатые хитиновые лапы. Он совсем не устал в погоне за мной. Впрочем, это млекопитающим нужен отдых, млекопитающие имеют легкие, раздувающиеся как мешки, когда животное устает от погони. А передо мной было не млекопитающее — огромный членистоногий панцирный убийца-паук. Он совсем не устал. Я не знаю, как дышат пауки, меня это никогда не интересовало. Он догнал свою жертву, и его головогрудь была неподвижна, только огромные колонны-ноги, каждая размером почти с меня, равномерно поднимались и опускались, приближая эту смертоносную машину, да еще мощные, зазубренные, покрытые ядовитыми наростамишипами челюсти хищно шевелились. С них свисали капли яда. Точнее, это для меня был яд, а для него — желудочный сок. Он собрался переварить и съесть меня. И я ничего не мог противопоставить ему.

      Боже, какая страшная смерть! Почему так, в чем я настолько провинился перед тобой?!

      Огромные саблевидные зубы с хрустом разодрали мою плоть, кроша и сминая ребра… Когда говорят, что женщина боготворит свое тело, знайте: так оно и есть, но если вам скажут, что мужчина равнодушен к своему – это обман. Мужчина ведь тоже очень любит свое тело, не так, как холит и лелеет, обожает и нежит свое женщина, но все же до чего унизительно это наглое вторжение!

      Инстинктивно я еще попытался сжаться в маленький комочек, как улитка захлопывает раковину — сжаться, чтобы уменьшить боль. Но тут внутри, где-то в области сердца или желудка, разорвалась термоядерная бомба — это паук впрыснул яд. Я закричал от невыносимой боли.

      И проснулся.

      Один в темной комнате… Только звезды равнодушно смотрят в окно, своими искрами напоминая мне о том кошмаре, который только что истязал мое тело. К черту звездное небо! Я включил свет. Картина за окном сразу же потускнела, теряя свое магическое воздействие. Часы показывают 2.30. Глубокая ночь. Я хочу курить…

      — Мистер Линке, вам что-нибудь нужно? — ожил монитор связи. Дежурная сестра приветливо и призывно улыбалась мне с экрана.

      — Нет!

      — Может быть вам все же чем-нибудь помочь?

      — Убирайся к дьяволу, бэби! — заревел я. Ночная дура. Тебя бы на мое место. Я бы посмотрел тогда — нужно ли тебе «что-нибудь».

      Экран погас. Так-то лучше. Я могу сегодня хамить всем. Пусть еще скажет спасибо, что я произнес вслух только первую часть фразы, а остальное подумал про себя.

      Ну и хрен с ней! Я хочу курить…

      Когда снятся такие кошмары, можно наплевать на все ограничения и запреты. В конце концов, я просто человек. И еще десять дней мне нельзя будет курить.

      Вообще-то можно, но на моем месте стал бы курить только полный идиот. Окончательный. Наверно, я таковым и являюсь. Кто же еще рискнул бы залезть в Банку?! Только такой болван как ты, Карл. Мать вашу, и как только я согласился на этот глупый эксперимент?!

      Я встал и закурил. Руки дрожали и были непривычно мокрыми, поэтому сигарета в ладони стала скользкой, расползающейся. Противной. Я все равно затянулся. Волна крупной дрожи пробила мое тело. Я встряхнулся, как пес, вылезающий из холодной воды, и открыл стеклянную дверь на балкон. Подвинул стул и сел перед черным прямоугольником ночи, вытягивая ноги наружу, на перила.

      Так-то вот, Карл. Ты влез в дурную игру. Хотя еще можно выйти из нее. Я представил, как утром скажу свое решение организаторам «моего турне», и их лица при этом. У меня еще есть 14 часов, чтобы отказаться — по контракту. Но если я откажусь теперь, после стольких ослепительных интервью, пресс-конференций, такой рекламной подготовки и трехмесячных тренировок — все отвернутся от меня. Деньги пропадут, все-все пропадет. Тогда моя карьера журналиста будет закончена. Моя жизнь будет закончена. Кто станет держать в редакции неудачника и труса? Кто будет читать репортажи обделавшейся в последнюю ночь вонючки?! Нет, отказаться я уже не могу. Они все верно рассчитали. Я уже не откажусь. Лучше было не соглашаться. А сейчас я должен продержаться еще 14 часов, а потом еще 10 дней, и все. Я должен пойти в Банку и просто в оговоренное этим контрактом — чертовой бумажкой! — время выйти оттуда живым. И тогда вся моя дальнейшая жизнь — когда я вернусь, потом — будет тихой и спокойной, обеспеченной; я больше не стану лезть ни в какие переделки, я куплю себе маленький домик на берегу моря, и мы с Каролиной будем жить в нем уютно и долго. Я стану загорать и купаться, и временами давать интервью за большие-большие деньги. Моим именем будут называть зубные порошки и бюстгальтеры, или черт знает что еще, это неважно, только бы мне вернуться. Вернуться. Спокойно дожить эти четырнадцать часов и еще потом десять дней. И все. Разве это много, если потом пятьдесят, может и больше, лет сплошного счастья? Разве это большая плата?

      Почему я так боюсь?

      Я помню свой страх в детстве, когда по глупости заплыл в море слишком далеко и вдруг понял, что мне уже не справиться с течением, и оно уносит меня все дальше и дальше в открытый океан.

      Я помню, как я боялся вида крови. Дурацкое воображение…

      Я помню, как меня призвали в армию, помню гнойное, мрачное, дышащее испарениями зловонное болото, в котором мы копали окопы, а позднее, когда стало ясно, что все не так просто, как хотелось нашему правительству и командованию — мы копали в нем и хлюпающие могилы. Помню джунгли, где с деревьев свисали ядовитые змеи и тех склизких гадин, что плевались ядом в глаза, и глаза, наливаясь кровью, лопались, помню мошкару, висящую везде, как туман по утрам в нашем городе, мошкару, не дающую дышать и сводящую этим с ума, и взрывы, и резкий визг осколков, и горячий дымящийся ствол в руках, и новобранца, который оступился и упал в жаркую ряску. Как он кричал! Мы ничего не смогли сделать — ни вытащить его, ни пристрелить. Он даже не успел уйти в воду и захлебнуться — так быстро он сварился. И того седого капрала, что мучился животом, ночью побежал в сортир и долго сидел там. А потом, умиротворенный, вернулся и лег спать. А наутро наша десантная рота, поднятая по сигналу высшей тревоги, на БМД въехала в их лагерь и нашла там только мертвых — тихо спящих на своих походных койках. Покой и идиллия. Кто-то широко улыбался во сне разорваным от уха до уха ртом, кто-то лежал, подложив руку под голову — он был приколот к полу длинной деревянной, хорошо отструганной иглой, из уха в ухо, сквозь мозг и ладонь, а у кого-то просто перерезано горло. Просто! И кровь — море

      крови, которой я так боялся, когда был помладше. Как ожившее видение кошмара… И полчища мух. А седой капрал сидел в сортире и пел песни. Он так жутко смеялся, когда его грузили в санитарный вертолет. Потом толстобрюхая машина, деловито урча, поднялась в воздух и даже рокот уже стихал, а веселый рев капрала все тревожил джунгли. Я много видел смертей, разных, но тогда, в этом лесном лагере, первый раз видел сошедшего с ума. Солнце жгло беспощадно сквозь густую зелень, которая тоже ненавидела нас, закрывая от нас цинов, но не закрывая нас от невыносимого жара, капрал орал патриотические песни, а мухи жужжали, и мне вдруг захотелось упасть и зарыться в землю, и стать маленькиммаленьким глупым почвенным червячком и ни о чем не думать, забиться в щель букашкой, чтобы меня не было видно. Совсем. Никогда.

      Но я не сошел с ума в тот день. Я много стрелял, приходилось — во все стороны, и иногда ствол так обжигал мне ладонь, что на ней вскипали пузыри, а я молился только на него — выдержи, еще немного. И мы с тобой оба будем жить. Ты и я. Я даже не матерился, на это не было сил и времени. Я молился своему Богу. У каждого свой Бог. Выдержи! Мой автомат не подвел. И я здесь. Я вернулся. Я сам — хищный матерый зверь, спиной чувствующий опасность. Я умею смотреть ей в глаза и побеждать ее. Я много раз выходил победителем из этой схватки. Я умею падать лицом в вонючее дерьмо болота за мгновение до выстрела и не дышать. Даже тогда, когда вертолет подбитой птицей рухнул в зеленое море, я прошел все посты и охрану цинов, обожженный, полуослепший, без воды и пищи я вышел к своим. Я сильный зверь. Почему же я так боюсь сейчас?

      Просто этой ночью мне в глаза посмотрела моя смерть. Она смотрела на меня так и раньше. Я узнал этот ледяной взгляд. Но тогда от меня ничего не зависело — я просто был одним из многих, кого перемолола мясорубка войны. Я был одним из многих и просто пытался прожить на один день больше, чем это удалось другим. А сейчас я сам вызвал ее. С ней нельзя так играть.

      Я сделал это. Она пришла за мной, и я знаю, что сам вызвал ее… Зачем? Столько лет мне снилось отравленное волнующееся зеленое море, которое так и не захотело принять нас. Я писал репортажи о президенте и проститутках, о министрах и ученых, просто о продавцах в магазине, о коммерсантах и телезвездах. О великих и средних. О никаких. Я хотел понять их и этим постичь себя. Их глазами. Говорят, неплохо писал.

      У меня есть имя, мои статьи читают представители разных слоев общества. Но почему же мне снится зеленое море? Может, потому, что мы так и не смогли победить там? Раз за разом я выигрывал схватки, раз за разом успевал нажать на курок за долю секунды до моего противника. И все равно я не победил. Мы все проиграли. Но я не умею проигрывать. Не хочу. Может, поэтому мне снится страна цинов, сожженная, чужая, мертвая, но так и не покорившаяся нам?

      А в этом спокойном мире каменных городов все не так. И все не то. Я не могу нажать на спусковой крючок, когда чувствую спиной опасность. Мне некуда упасть — разве что на бетонную мостовую, которая, все же, роднее мне, чем то болото, но, увы, не спрячет от целящегося в меня. Я не могу жить так. Я проиграл. И все мои репортажи хороши только потому, что я ищу в них ответ — ПОЧЕМУ? Они написаны из другого мира. Как с того света. ПОЧЕМУ? Никто не ответил мне.

      Я спрашиваю только у себя, а не у вас — почему? Почему я стал таким? Как избавиться от этого? Господи, но ведь я не хочу снова стать таким, каким был раньше, до ЭТОГО. Просто теперь мне нужен риск. Риск, как кому-то нужен наркотик. И возможность нажать на спусковой крючок.

      Но я не хочу стрелять в людей! Не хочу. С меня достаточно. Что же тогда? Как преодолеть это противоречие? Как разделить всех на людей и нелюдей? Кто оправдает меня за этот раздел? Оправдаю ли я себя?

      Я не нашел ответа. В этой жизни нет того, чем я мог бы «уколоться» и найти покой. Покой по-своему.

      Идет последняя ночь моего пребывания в человеческом мире, и я пытаюсь понять — зачем же я покидаю его? Что ищу? Наверное, это даже важнее, чем реально представлять, что меня ждет ТАМ, далее. Этому меня три месяца учили на специальных тренировках — кажется, перебрали все, что может изобрести самое изощренное человеческое воображение. Но это все бред. Я все равно знаю, что там — нечеловеческое воображение. И я должен его победить. А для этого мне нужно сейчас понять — зачем я туда иду.

      Эту идею подсказала мне Каролина… Я отвлекся, вспомнив ее всю. Прошлую ночь мы были вместе последний раз. А может — не последний, если я переживу ЭТО. Целых десять дней без женщины…

      Мои мысли уезжают в сторону. Десять дней без женщины в таком месте — это ерунда. Мне и не захочется.

      А потом у меня будет много женщин, все женщины будут принадлежать мне, если я пожелаю. Но у меня есть Каролина, зачем мне другие? Я еще минутку полюбовался ею, медленно припоминая, какой она была в нашу последнюю, прошлую, ночь. И отогнал от себя все это.

      Зачем же я иду? Ах да, это придумала Каролина. Женщинам всегда не хватает денег, сколько бы их ни было. Может, это из-за них?

      Или просто любопытство? Ведь никто из людей никогда не был ТАМ.

      Или я хочу оправдать себя за ту резню, в которой принимал участие? Если Бог есть, то для него это отличный шанс наказать меня жестоко за все мои предыдущие грехи. А если вернусь — значит прощен?!

      Или все же я патологически болен? Мне очень нужно победить, я не могу проиграть и готов заплатить за это любую цену там, где нет никаких законов… Может быть, мне лучше обратиться к врачу?

      А, черт! Я не знаю. Я просто иду. Иду и все. И хватит забивать себе голову этим. Я упрям. Я иду и вернусь. Вы изломали меня всего, но не согнули. Я буду первым! И вернусь назло вам всем. Назло. Слышите, гады!

      Внезапный порыв ярости скрутил внутренности огненной дугой. Выдернув из-под себя стул, я с размаху швырнул его в стену. Получилась красивая горка обломков. Я, остывая, смотрел на нее, спиной чувствуя, что на эту же кучу мусора с экрана телемонитора смотрит моя ночная фиалка.

      Потом обернулся.

      — Что-то случилось, мистер Линке? — она вопросительно смотрела на меня. Эффектный поворот головы, чтобы наилучшим образом выделить приятный овал лица, большие распахнутые глаза, полуоткрытые аппетитные губки и

      развернутые плечи, а под белым халатиком в обтяжку, конечно, ничего нет. Я видел ее на мониторе только до пояса, но готов был поспорить, что ее одеяние заканчивалось ненамного ниже экрана.

      Ну да, у нее свои заботы. Она должна следить, чтобы со мной все было в порядке, чтобы я не лез на стены, не выл и не рвал на голове волосы, и чтобы не навредил себе слишком сильно до того, как меня запихнут в Банку. Ей даже разрешено в случае необходимости успокоить меня с помощью своего шикарного тела. Чтобы я отвлекся и забыл — что меня ждет.

      Я молча разглядывал ее. Ничего. Мила. Очень мила. И выглядит такой свеженькой. Готова переспать со мной мгновенно, как только я скажу об этом. Ей за это платят. Но она и сама не против. У нее своя игра. Наверно, недурно забеременеть от Карла Линке сейчас — если я вернусь, она исчезнет еще месяцев на восемь-девять, а потом, когда родится ребенок, без труда докажет, что он от меня. И тогда немалая часть денег из десяти миллионов, что положены по контракту нам с Каролиной, достанутся этой… красотке. А если меня грохнут там — она спокойно избавится от нежелательного младенца на первом же месяце. Все просто. Беспроигрышная ставка. О чем я только думаю?!

      Разве об этом надо думать в последнюю ночь?! Я представил, как после возвращения у меня берут интервью:

      — Мистер Линке, о чем вы думали в последнюю ночь?

      — Ха-ха, о ночной сиделке — трахнуть ее или нет!

      Пошла она к черту. Я-то знаю, что в случае необходимости она нажмет кнопку, на вызов тут же прибегут четверо (или больше) накачанных ребят, и еще неизвестно — справлюсь я с ними или нет.

      Конечно не справлюсь, что я как глупый индюк — они не станут со мной драться, просто усыпят. Я слишком ценный объект, чтобы меня помяли или дали сойти с ума.

      Итак, или девочка в постель, или шприц, в случае нервного стресса? Она, наверно, уже готова была нажать кнопку, когда я кричал во сне. Да нет, скорее уж сама бежала сюда. Только не успела.

      Столько денег вбухали в меня…

      Она о чем-то настойчиво спрашивала меня, и я видел, что ее губы шевелятся, но только сейчас сообразил обратить на это внимание.

      — Что?

      — Я спрашиваю, что с вами… Карл?

      — Я задумался.

      — О чем?

      …Все-то тебе надо знать, милашка. А впрочем, какая мне разница, почему бы и не сказать:

      — Если я позову тебя, ты сейчас придешь ко мне?

      — Зачем ты спрашиваешь, Карл?

      — Так. Просто так. Спокойной ночи.

      — Карл… Карл!

      — Да?

      — Я согласна.

      Я усмехнулся. Этот мир только на первый взгляд кажется таким сложным, хаотичным и запутанным, а на самом деле все бегают по своей наезженной колее и не могут с нее сойти. Как глупые заводные машинки. Со слепой уверенностью в своей правоте. Пока не кончится завод. А я? Я? Почему я не такой?

      — Ты не боишься оставить свою кнопку, ведь отсюда, из моей комнаты, уже не сможешь вызвать охрану? Или будешь раздеваться и ляжешь в постель, сжимая газовый ствол в руке, а?

      — Зачем же ты так, Карл? — обида застыла дрожащей влагой в больших потемневших глазах.

      — Ну я же все равно иду в Банку, к маньякам и садистам, а шансов выбраться оттуда мало. Вдруг я в последнюю ночь захочу сделать с женщиной что-нибудь подобное тому, что делают они, чтобы до конца стать таким же. Никогда никого не мучил. Интересно…

      — Карл, ты другой…

      — Ты откуда знаешь?!

      — Я чувствую сердцем…

      — Спокойной ночи, бэби.

      Я скотина. Я знаю. Но меня это совсем не трогает. Почему мне одному должно быть плохо. Пусть девочка теперь мучается, что не переспала со мной. Вот для нее будет горе, когда я вернусь!

      Что за идиотизм лезет в голову.

      Надо выкинуть из головы весь этот бред. Спокойно. С расстановкой. У меня осталось не так много времени, чтобы все обдумать. Надо сосредоточиться, медленно и плавно. Ибо потом такой возможности у меня не будет. Лучше начать все сначала и не отвлекаться.

      Я взял другой, не испытанный на прочность об стену стул, и сел. Итак…

      Все произошло 78 лет назад. На этот самый остров, расположенный в Тихом Океане, слетелось столько народу, сколько, вероятно, здесь не было за все предыдущее время его существования с самого Сотворения Мира. Местные молюски и ящерицы в испуге расползлись — их тихий, мирный, скромный уголок стал на какоето время самым известным местом на планете Земля. Сюда собрались все высшие чиновники ООН, международной прокуратуры, Интерпола, президенты, министры иностранных дел, далее — полицейские, юристы, психиатры, журналисты и просто зеваки, а также представители строительной компании, которой суждено было перелопатить все на этом куске суше.

      Почему именно здесь? Потому что, как показали расчеты, у острова достаточная площадь, потому что в ближайшие сто-двести лет он случайно не уйдет под воду, потому что даже землетрясения и ураганы любят обходить это место стороной. И еще потому, что здесь нет авиатрасс пассажирских самолетов и вблизи редко проходят корабли.

      Строительная компания, получившая подряд на выполнение работ, пила шампанское. Котировки ее акций стремительно выросли в десятки раз за какую-то неделю. Никогда еще ни одна строительная фирма не имела такого контракта, да еще в роли заказчика выступала ООН! Какая реклама!

      Рабочие вырыли огромный котлован — размером 35 на 35 километров и глубиной 200 метров. Когда производились эти грандиозные работы, меня еще не было на свете, как и моих родителей. История умалчивает о том, сколько человеколет было положено на этой громадной стройплощадке. О толщине стен и пола ходят самые разнообразные слухи — от трех метров стали до десяти метров бетона; со стекловатой, битым стеклом, лазерами, детекторами массы, дыхания и температуры, колючей проволокой под током внутри — и чего только еще не «запихивают» очевидцы стройки в своих россказнях в стены Банки.

      Я же знаю то, что знают все — строительный подряд, вся документация, связанная с площадкой, являются секретными и охраняются ООН гораздо лучше, чем стартовые площадки баллистических ракет любого государства. Нормальный человек не должен знать — есть ли у этого сооружения слабые места. Знаю, что таинственным образом пропали несколько любителей посидеть в ночном кабаке из числа работавших над периметром Банки. Говорят, они сильно любили размахивать руками, рассказывая о вещах, которые лучше было просто забыть. Самое интересное, что ни одна страна мира никому не предъявила претензий по поводу пропажи своих драгоценных граждан. Есть мнение, что спецслужбы различных государств заключили картельное соглашение по поводу таких любителей поговорить.

      Еще знаю, что вся Банка облеплена датчиками, и все это хозяйство подключено к группе компьютеров со сверхмощным центральным сервером, постоянно анализирующим целостность стен, пола, регистрирующим сейсмотолчки, перекосы фундамента, внешнюю и внутреннюю температуры, давление, влажность, сотни других параметров, а также попытки проникнуть сквозь броню. Пока за все время существования этого монумента ни один человек изнутри не смог даже достичь зоны датчиков, не было ни одной тревоги в связи с попытками сознательного нарушения оболочки сооружения.

      Каждый раз, когда в Банку отправляют приговоренного, супермозг на основании своих тест-измерений выдает вероятность того, что осужденный сможет выбраться наружу, назад, на волю — ноль процентов. И ни разу за все 76 лет функционирования этой самой страшной в мире тюрьмы компьютер не выдал другого числа. Ноль процентов. Полная гарантия того, что ушедший туда уже никогда не доставит неприятностей людям. Желающим же узнать: как устроена Банка, ООН рекомендует спуститься вниз и все исследовать.

      Только никто пока не проявил оптимизма. Потому что нормальный человек предпочтет дразнить стаю голодных крокодилов. Тут у него есть хоть какой-то шанс. Пусть мизерный, но есть. А в Банке — ноль процентов. Туда отправляют только тех, кто основательно досадил обществу. ЭТО пострашнее крокодила…

      Что делать с человеком, у которого поехала крыша и он расстрелял из автомата на улице города восемнадцать человек? Да ведь он просто болен, его надо лечить! — тут же восклицает наша гуманная медицина.

      …Лечить…

      Взрослый мужик насиловал молодых девчонок, а потом убивал их, подвергая медленному удушению. Лечить…

      Вампир-маньяк вскрывал стеклом от разбитой бутылки вены детям и пил их кровь. Лечить…

      Примерный глава семьи в приступе бешенства затоптал насмерть ногами свою жену и малолетнюю дочь. Лечить…

      Другой в пьяном угаре набросился на соседа с топором. Без отца остались трое маленьких детей… Лечить… Лечить… Лечить…

      За каждым таким «больным» — вереница разбитых горем семей; смертей,

      оплеванных, растоптанных надежд, утраченных иллюзий. Святое право любого человека — право на иллюзию. Не отнимайте ее. Она развалится сама. За каждой жертвой — море слез, боли. Самоубийств. АУРА ЗЛА. И родственники погибших, поклявшиеся раздавить гадину. Их можно понять. Эти «больные» иногда выглядят очень здоровыми, у этих ненормальных отменный аппетит, они прекрасно спят по ночам и на щеках играет румянец. Они не вспоминают, как девчушка в разорванном платье, задыхаясь, царапала землю окровавленными пальцами, как хотела крикнуть что-то очень важное для нее, но воздуха не хватало даже для того, чтобы наполнить такие маленькие еще легкие, как удивлялась, что мир совсем не тот, каким казался в розовых сказках, как вдруг все поняла и как умирала от горя, что не сбылось, не свершилось, как отчаянно боролось сердце и как даже у него не хватило сил, чтобы сделать хотя бы еще один удар. Они не вспоминают.

      Как остановить отца, если жертвой стала его любимая единственная дочь? Какие слова утешения найти для него? Сотни столетий соединяла Цепь Поколений в его дочери, и вот безжалостная грязная рука разорвала навечно эту цепь, и никогда и никто уже не соединит разбитое звено. Где же наш Бог? Вдумайтесь! НИКОГДА и НИКТО… И нет того мага и нет того волшебника… И нет такой сказки…

      Имеет ли смысл жизнь отца, если прервана цепь? Кто-то говорит «да», кто-то не опускается до разговоров, молча начиная охоту за убийцей. И если эта охота заканчивается справедливо — смертью убийцы-маньяка, то убийцу-мстителя ожидает смертная казнь или пожизненное заключение. Аура зла никого не отпускает так просто. Зло порождает новое зло и новое горе. Совершенно ли наше общество? Гуманно ли? Ведь он же прав! Прав?

      Я не берусь решать проблемы за все человечество. Я рассуждаю так, как поступил бы я сам. Прав! Иногда я радуюсь, что у меня нет дочери. Я очень хотел бы ее иметь, очень-очень, но бывает так страшно…

      Как разобраться во всем этом? Как отделить грань сознательного, расчетливого убийства от сумасшествия? Надо ли отделять? Пожалуй, у общества так и нет на эти вопросы однозначного ответа. Тем не менее семьдесят шесть лет назад Банка приняла первого узника. Новый закон, одобренный почти единогласно Генеральной Ассамблеей ООН, гласил: по приговору Государственного Суда любой страны любой неполитический узник за совершенные тяжкие преступления против других людей может быть помещен в эту мрачную пожизненную изоляцию без права возвращения в мир людей.

      Это интернациональная тюрьма. Фактически, такой приговор означал, что

      виновный навсегда вычеркивался из списков человеческих существ. В Банке есть только один закон: выживает сильнейший. В Банке не люди. В Банке грызутся пауки. И никогда уже маньяк или садист не причинит горя ни одной семье, не принесет смерть в чей-то дом. И аура зла уйдет вместе с ним и не заразит другого. И никогда не сможет дотянуться до него карающая рука мстителя, так как у Банки нет никаких связей с внешним миром. Только датчики суперкомпьютера вокруг и индикатор — ноль процентов.

      Сверху этот склеп закрыт непроницаемым куполом, о строении которого вообще никто не может сказать ничего определеного. Известно только, что находиться на крышке Банки смертельно опасно — можно просто исчезнуть. Этот купол пропускает внутрь солнечные лучи и свет звезд, и воздух, и дождь, и ветер, но увидеть: что под ним — невозможно. И услышать тоже. Никаких звуков не доносится из этой исполинской тюрьмы. Никаких микрофонов и видеокамер. Никаких проводов и труб. Это параллельный виртуальный мир, о существовании которого знают все, попасть в который можно, но узнать отсюда что там и как — нет.

      Говорят, внутри котлована растут трава и деревья, и даже есть там скалы, и реки, и ручьи. Более тысячи двухсот квадратных километров — это немалое пространство. Но там нет животных. Там обитают тысяча сто четырнадцать исключенных из человеческого общества нелюдей, отправленных туда через камерураспределитель. Наверное, сейчас их стало гораздо меньше — старость, болезни, убийства. Говорю «старость» и очень криво улыбаюсь. Дожил ли хоть один из них до старости? Самому «древнему» было бы сейчас за сто.

      Каждое открытие ворот распределителя является событием для всего немногочисленного дежурного персонала, обслуживающего Банку. Чуть раньше это было событием и для всего человечества. Просто за такое количество лет люди устали слушать сказки о монстрах, обитающих в глубине острова. Ведь их все равно нельзя увидеть. А что еще ныне может заинтересовать пресыщенное человечество, как не зрелище?

      В первое время люди проявляли громадный интерес к Банке. Произошла даже небольшая война между фирмами, стремившимися всеми правдами и неправдами получить лицензию на строительство на острове отеля для любопытных. Но ООН категорически сказала: «Нет!», что тогда еще больше усилило ажиотаж. Телевизионщики бились за право трансляции процедуры высылки. Показать крупным планом лицо осужденного… Так, четче… Ужас и истерика, вытье в клетке при чтении приговора, животная агония, когда

      ИСКЛЮЧЕННЫЙ понимал, что он уже ТАМ. ТАМ ничего не простят. Потом и это запретили, сочтя негуманным.

      Сейчас на поверхности острова расположен только Бункер, где немногочисленный персонал следит за состоянием суперкомпьютера и процедурой отправки вниз новых Исключенных. С тех пор минуло более 70 лет. Люди давно свыклись с этой параллельной Вселенной, их интерес угас. Каждое государство периодически отправляет вниз кого-то. Обыденно и просто. И каждый на планете дышит свободнее, зная, что мир становится чище. В нем много зла. И много несправедливости. Но с каждым недочеловеком из него уходит нечто темное. Никогда от него не будет потомства, никогда его уродливые гены не передадутся следующему поколению. Человек научился исправлять ошибки, допущенные Всевышним.

      И вот теперь туда собираюсь спуститься я. Просто ради «спортивного» интереса. Как журналист. Вы говорите — я сумасшедший? Говорите, что я должен отправиться в соответствующую больницу… Иногда я думаю так же. Я помню ту ночь, когда мы лежали с Каролиной в постели рядом, обнявшись, и нам было очень хорошо — она у меня классная девочка, я уже почти спал, а она вдруг предложила мне это. Я долго смеялся тогда — когда до меня дошло, что она предлагает. Помню, даже собирался сводить ее к психиатру, надо же, какие только идиотские идеи не приходят в голову женщинам!

      Но я не понимал главного. Эта женщина знает меня лучше, чем я сам. Не только как мужчину… Она никогда не обращалась ко мне снова с этим планом, это было уже не нужно. Метастазы рака уже были посажены в меня и разъедали мое нутро. Где-то на уровне сознания, на уровне мозга, я еще смеялся над этим бредом — над дурацкой идеей, над Каролиной и над тем, что мое «я» сразу же не сказало «нет». Было приятно поиграть с этой мыслью, представляя, как я спускаюсь туда и автомат привычной холодной тяжестью замер в руках.

      Я смеялся, а внутри меня ширилась и росла проказа, и моя улыбка стала получаться кривой, когда я слышал о Банке. И Каролина видела это тоже — наверное, никто не умел так понимать то, что стояло за моей внешней оболочкой — по моему отсутствующему взгляду, устремленному внутрь себя, по сжатым губам и нервным дрожащим пальцам. И настал день, когда проказа съела меня всего. Я помню его отчетливо — как я сказал Каролине, что иду. Мой мозг еще не до конца был поражен этой болезнью, и я удивился — как из меня вышли такие слова? Это сказал не я.

      Потом было море слез — еще бы, моя женщина добилась своего, и, как часто бывает у них, решила, что ей это совсем не нужно. Но я родился на свет мужчиной, и не умею так быстро менять решения, как это делают представительницы слабого пола. Она умоляла меня одуматься, не делать ошибки, даже стояла на коленях, но все было напрасно — болезнь, посаженная ей же, съела все, что ранее имело смысл для меня. Потом она молчала, сжав губы. Молчала, когда ООН не давала санкции на мое «путешествие», молчала, когда вдруг совершенно неожиданно вмешался Президент нашей страны и соответствующее разрешение было получено. Молчала, когда я подписывал контракт, молчала, когда у меня брали интервью, она не сказала ни слова, она не стала говорить ни с одним журналистом. Я смотрел на нее и не узнавал — моя Каролина сильно изменилась, глаза запали куда-то внутрь, в них застыла безнадежность, вокруг рта появилась скорбная складка. Моя женщина — мое лицо, мое лицо — безнадежность. Она заранее похоронила меня.

      Кстати, именно это помогло мне вытерпеть нечеловеческие тренировки в течение трех месяцев, когда я готовился к спуску вниз. Моя любимая женщина перестала верить в меня — что это? Женская интуиция? Неверие в чудо? Я должен был доказать обратное. На каждой тренировке я цеплялся за жизнь и полз, полз, полз. Ненавидел все и всех и полз. Я мужчина, черт побери. Да, у меня масса недостатков, но есть то, чего у меня не отнять, не изменить. И я закончил подготовку. Первый этап, оговоренный контрактом, позади… Можно отказаться… Но почему она не верит в меня? Может, именно из-за этого я не говорю «стоп»?

      Разве не мои предки сражались в открытом поединке с дикими свирепыми животными, разве не они добывали себе в бою кусок мяса? Разве не отстаивали они десятки веков свой кров, своих женщин, их честь? Разве, черт побери, во мне не течет их кровь? Не живет их память, их опыт, их сила? Ведь они умели побеждать — иначе меня не было бы на свете! Тогда почему она уже похоронила меня?

      А все, кто готовил меня? Они помогали мне, как могли, делали все возможное, чтобы я стал сверхчеловеком, но в глазах их было сожаление, что они все равно не узнают — как там, внутри Банки. Они тоже не верят, что я вернусь. А знать — что там? — хочется всем. Любопытство — свойство, присущее как детям, так и взрослым.

      И вот я на острове. Завтра меня отправят в шахту. Вернусь ли я? Никто не верит в это. Зачем же они вбухали в эту затею такую огромную кучу денег? Ради рекламы? Реклама — двигатель прогресса…

      Вернусь ли я? Должен вернуться. Я же сильный. Вот только боюсь, что, попав внутрь, я окажусь в другой Вселенной — даже на поверхности острова чувствуется, какое зло исходит из его глубин. Не случайно ведь персонал Бункера столь часто меняется и уходит на пенсию. Не случайно многим здесь снятся кошмары каждую ночь. Смогу ли я выдержать это излучение и не трансформироваться в какого-нибудь мутанта? Представьте себе, что в одно место на планете свалили все термоядерное оружие всех государств, и некто приблизился к этой огромной куче без защитного костюма. Что станет с ним? Если немного постоять и уйти, то скорее всего ничего. Разве что волосы выпадут, ха-ха. А если надолго? Сколько красных телец останется в крови? По-моему я делаю то же самое — никогда еще на планете Земля не создавалось таких огромных залежей зла, столь мощного источника уродства, как здесь, никогда еще нормальный человек не окунался в это поле. Что станет со мной? Почему я подумал об этом только сейчас? Неужели же я умею, как все, думать только в самый последний момент. Где раньше был мой рассудок? Кто очистит меня от той черноты, что войдет в меня за время пребывания внизу. Хватит ли у меня сил противостоять?

      Каролина! Может, потому ты так печальна, что все поняла раньше меня? Если даже я вернусь — это буду уже не я, это будет другой, чужой и равнодушный к тебе человек. Так?!

      Прости меня, девочка. Я все равно уже не могу сказать «нет». Ты ведь это знаешь не хуже меня, поэтому и молчишь. Жаль только, что все это я понял лишь в последнюю ночь. Может, мы с тобой и поговорили бы как ЛЮДИ. Уже поздно. Я был болен до встречи с тобой, и ты старалась понимать меня, хотя тебе было тяжело, я знаю. Когда кричал во сне и когда сидел, глядя в стену, и не видел ничего вокруг, кроме зеленого болота и крови. И ты наверное, тогда, той ночью, когда предложила мне это, хотела мне добра, хотела, как могла, помочь мне, и только потом поняла, что это не спасение от самого себя — это только новый виток спирали, новый «укол», новое зло, новая болезнь во мне…

      Вот и первые лучи восходящего Солнца коснулись моего лица… Как незаметно прошла ночь… Кто знает, может, это последний рассвет в моей жизни, который я встречаю так…

      Может, я не дотяну даже до следующего утра…

      Я поднялся со стула и потащил его за собой вглубь комнаты. Вчера вечером я собирался не забивать себе голову разными глупостями, а просто лечь и спать, и ни о чем не думать.

      Утром зарядка, бассейн, душ, завтрак, пресс-конференция, медицинский контроль, последние наставления главного оператора Бункера — и привет! Но из этой затеи ничего не вышло. Вместо розовых снов мне приснился пожирающий меня паук-убийца, и я полночи просидел у окна. Да в общем-то я и не спал, получается. Хорошо ли это? Перед началом моего «путешествия» лучше было бы иметь свежую голову… Ясную. А к финишу просто иметь ее. Ну ничего, за свою жизнь, в конце концов, я привык недосыпать.

      Я сделал зарядку и снова вернулся к окну. Солнце встало. Часы показывают 6.15. Я немножко выбиваюсь из графика после раннего подъема, пойти поплавать подольше в бассейне?

      Вернувшись к телекому, я нажал вызов. Ночная сиделка возникла на экране. Как будто и не спала. Все так же около монитора. Она не произнесла ни слова, терпеливо глядя на меня. И в ее глазах, как ни странно, не было ненависти, не было обиды, а только… Я не знаю, как описать это словами. Не знаю, понимаете? Иногда не хватает понятий, чтобы сказать… Как если бы я был маленьким шаловливым ребенком, которого предупреждали: не бегай по лужам, не бегай, а он бегал, да еще без резиновых сапожек и шарфика, и простудился, и сильно заболел, и его надо было бы лечить… В этом взгляде было и страдание, и сочувствие, и забота, и мудрость, и любовь?! Или я ошибаюсь?

      — Привет! — автоматически сказал я . Она совсем выбила меня из колеи. Все, что казалось простым и очевидным, вдруг расплылось и трансформировалось в моей голове, и я неожиданно потерял уверенность в себе и тут осознал ненужность своей затеи. Глупость.

      — Доброе утро, — спокойно ответила она. И опять молчит. Как будто и не было вообще всего того, что произошло ночью. Она ждала.

      — Ты сердишься? — ничего более глупого придумать я не мог.

      — Нет.

      — Прости, — выдавил я. И тут осознал, что через полчаса, или чуть больше, выйду из бассейна и что это — мой последний разговор с другим человеком вот так, с глазу на глаз, далее я буду только отвечать на вопросы, задавать их мне уже не придется.

      — Все в порядке, Карл.

      — Знаешь, я сам не понимаю, что со мной, — неожиданно мне захотелось

      рассказать ей все. О моем изломанном детстве, о ласково-беспощадных волнах океана, о дельфинах, что несли меня на своих спинах к берегу. И что я совсем не хотел в армию, а хотел научиться понимать их язык, о седом капрале, и о бейсболе, в который я неплохо играл в юности, и о Каролине. И вдруг я понял, что делал все не то. Я осекся. Вокруг ее рта появилась скорбная складка, совсем такая же, как у Каролины, а в глазах, нет-нет… Я не хочу видеть в ее глазах ту же безнадежность. Не надо! Но я должен увидеть… Я медленно посмотрел в ее глаза. Боль. Боль?

      — Ты не веришь, что я вернусь?

      Ее вопросительные брови скорбно переломились, и она посмотрела куда-то вбок. Я понял. Все наши разговоры записывались. Все, что я делаю сейчас, и все, что было ночью.

      — Я буду молиться за тебя, Карл.

      Я потряс головой. Все должно быть наоборот. Она должна ненавидеть меня. Я чего-то не понимаю. А если я чего-то не понимаю, то, вероятно, я не понимаю вообще ничего? Я ударил ребром ладони по спинке стула. Мне нельзя так колебаться — иначе они все окажутся правы, я не вернусь. Я должен взять себя в руки. Я сжался в комок. Все! Солнце встало. Ночь прошла. Все!

      — Как тебя зовут, малыш?

      — Аманда.

      — Аманда, — повторил я. — Красивое имя. Вот что, Мэнди, — твердо сказал я. — Я обязательно вернусь. Слышишь? Я сильный. Мы еще сходим с тобой в какой-нибудь ресторан, поужинаем, славно потанцуем и отдохнем, да?

      Она покачала головой. Я не понял, что это значит — нет в смысле да, или нет в смысле нет. Во мне словно открылось параллельное зрение. В этой Вселенной она молча смотрела на меня и качала головой, а в той, параллельной, из ее прекрасных глаз струились слезы. Нет, просто бежали, и даже не ручьем, а рекой.

      — Мэнди, — я не знал, что сказать. Я растерялся. Я был уверен, что она плачет, но глаза ее оставались сухими. Так ведь не бывает, правда?

      — Не надо, Карл. Не придумывай слов, их очень много и поэтому их все равно нет. Ты будешь только обманывать себя. Ты болен и тебя нужно лечить. Но ты поймешь это лишь внизу. Здесь — никогда. Это знала твоя женщина, но ты не поверил ей. Ночью не захотел поверить и мне. Мужчины все постигают через свою боль. Иди.

      — Мэнди… — в который раз повторил я. Кроме этого слова я не мог выдавить из себя ничего. Может, она права?

      — Иди, ты ведь собирался в бассейн. Так? — Она опустила глаза к пульту и нажала какую-то кнопку. Я посмотрел на открывающийся коридор, прямой, светлый и ясный, как мои мысли вчера на закате, длинный коридор упирался вдалеке в глухую кирпичную стену. Прямую и ясную. Я разозлился и пошел к двери. И только около самого проема круто обернулся:

      — Мэнди, — Еще раз твердо произнес я. — Я вернусь! И обязательно тебя найду. Слышишь?

      Она молча кивнула. А в параллельной Вселенной в это время она подбежала ко мне, и, откинув пушистые волосы с плеч, вытерла свои глаза, а потом долго-долго поцеловала меня и быстро перекрестила. Я видел это и знал — так оно и есть. И еще я знал, что на самом деле — я один и она одна, и там и тут — во всех этих Вселенных, и что сейчас она поцеловала меня.

      Я повернулся и пошел в бассейн. Пока я плавал, я думал о том, что, вернувшись, мне придется разобраться со своим сердцем. Каролина… Аманда…

      Вылезая из прохладной, бодрящей воды на белые кафельные плитки, я усмехнулся — кажется, все встало на свои места в моем подсознании, независимо от меня, ведь я говорю себе — «когда я вернусь». Значит сам верю в это. Я верю в себя. Это главное. А все остальное — просто женские слезы. В конце концов — у них такая природа.

      После завтрака мне стало не до размышлений. Прилетел Майкл, а вслед за ним понабились телерепортеры, мои братья журналисты, эксперты всякие, инструкторы. Всем почему-то нужно было сказать мне что-нибудь, а то и просто потрогать. У меня даже глаза на лоб вылезли — до пресс-конференции, назначенной на 10.00, оставалось еще больше часа. Спасибо Майклу, с помощью телохранителей ему удалось вытолкать из моих аппартаментов всех лишних. Майкл — это мой распорядитель. Менеджер. Сегодня утром он выглядит по крайней мере так, как если бы сам должен был отправиться вниз. Я даже посочувствовал бедняге, похоже, он не сомкнул глаз в эту ночь. Но Майкл умница — четко знает свое дело: подталкиваемые охранниками, ранние гости, ворча и чертыхаясь, оставили меня в покое. Если бы Майкл после этого сделал то же самое! Но он был, как всегда, деятелен. После короткой стычки, когда я не захотел слушать очередные наставления — как мне дальше жить и что говорить на пресс-конференции — Майкл, скрепя сердце, все же отпустил меня в парк. Правда, навязал мне при этом Джеки. Джеки — один из моих инструкторов.

      Следующие час-полтора мы мило гуляли среди благоухающих тропических деревьев, одинокие как два верблюда в пустыне (и как это журналисты проспали такую возможность взять у меня интервью ??? — я бы обязательно перелез через стену). Джеки что-то привычно нудел про необходимость полной мобилизации внутренних сил, про концентрацию воли и про какие-то скрытые резервы, а я отдыхал. Я почему-то стал совершенно спокоен, как если бы все, что должно было случиться, происходило не со мной, а с кем-то посторонним. Я наблюдал сам за собой со стороны, и при этом размышлял о своем глупом сердце. В некоторой степени я чувствовал вину перед Каролиной, но Мэнди… Почему все получилось так?

      Сосредоточиться до конца на своих мыслях мне не удавалось — Джеки настойчиво убеждал меня в чем-то, и в итоге сильно мне надоел. Но я на него не сердился — за три месяца он многому научил меня, даже тому, чему не учат в десанте, и я был ему благодарен. Черт побери — ведь это его работа, воспитывать меня, в конце концов, все равно теперь никто не даст мне покоя до тех пор, пока я не окажусь в распределителе Банки. Там и отдохну. От мыслей своих и от людей. Эта идея меня развеселила.

      Джеки замер на полуслове и понял, что его присутствие и его слова занимают меня сейчас так же, как атмосферные явления на планете Нептун. Он не продолжил своей фразы. Дернул меня за рукав.

      — Карл? — сказал он.

      — Да, Джеки.

      — Ты меня совсем не слушаешь?

      — А ты бы стал слушать?

      Он задумался. В этот момент мой инструктор представлял собой забавное зрелище — этакая гора мышц с головой, напоминающей «подвисший» компьютер,

      требующий перезапуска. Потом он вышел из потустороннего астрала, и глаза его прояснились.

      — Знаешь, Карл, я бы тоже наплевал на все. Страшно, да?

      — Уже нет, Джеки.

      — Ты молодец, Карл. Сильный парень. Держись там, — он поднял вверх два растопыренных пальца. Что с него возьмешь? Он хотел помочь мне.

      — О'к, Джеки. Я пошел на пресс-конференцию.

      — Да? — удивился он и посмотрел на часы, но спросить ничего не успел, так как моя спина обычно не обладала талантом отвечать на какие-либо вопросы.

      На самом же деле мне почему-то хотелось еще раз увидеть Мэнди. Я не знал, где искать ее, и направился в свою бывшую «спальню». По всему зданию перемещалась огромная масса народу — телевизионщики тащили свои огромные кабеля, техники устанавливали мачты, монтировали прожектора, какие-то люди с блокнотами, краснея от натуги, куда-то посылали своих помощников, дамы вертелись перед зеркалами, и куча — куча народу просто праздно болталась под ногами. В общем, все они ничего путного не делали, тех кто работал видно не было, они (как всегда) оставались за кадром.

      Такое впечатление, что здесь должен был состояться какой-то огромный кинофестиваль. А я был его главной звездой. Но почему-то на меня при этом никто не обращал внимания. Вероятно, всем этим людям казалось, что я опущусь в Банку прямо из космоса, и они не ожидали, что я буду просто шататься по коридорам. Бедный Майкл! Как он наверное сейчас разыскивает меня. Ох и намучился он за эти месяцы со мной!

      В моей бывшей спальне сидели какие-то люди и смотрели по монитору связи очередной баскетбольный матч НБА. В тот момент, когда я вошел, они все дружно ревели от восторга. Я абсолютно не разделял их эмоций — просто отключил антенный блок и набрал вызов по телекому. Сигнал гудел и гудел, а с той стороны никто не отвечал. За моей спиной воцарилась гробовая тишина, а я стоял и ждал, не зная, что делать — казалось, меня обманули, низко и подло. Потом с той стороны экрана возник какой-то растрепаный полуодетый парень, загораживая собой комнату. Я сжал кулаки, так что на пульте что-то хрустнуло.

      — Какого черта? — угрюмо произнес я. — Где Мэнди?

      — Мэнди? — он в замешательстве оглянулся, и я увидел за его спиной край широкой кровати и на ней чье-то платье. В голове что-то щелкнуло, и свет померк в глазах.

      — Ну?! — заорал я. — Сейчас я оторву твои ноги вместе со всем остальным,

      если ты будешь так медленно думать!

      — Я… я… кто… э-это… Мэнди?

      — Ночная сестра, что дежурила в этой комнате!

      — В этой комнате ?! — Он был поражен. Потом до него что-то начало доходить. — Но в этой комнате никто не мог дежурить. Это вспомогательный номер… Служебное помещение 5-го сектора Бункера ZX-…

      Я молча ударил по клавишам, и экран погас. Все. Они переключили всю связь на привычный режим работы, ведь эти комнаты на самом деле были служебными помещениями до моего появления здесь. Все это было временно – и время прошло. Мое время прошло. Меня для них больше нет… Меня теперь будут соединять не туда. Все, парень. Ты ведь сам говорил, что ночь прошла… Мэнди…

      Я вспомнил, как помутился рассудок, когда я увидел платье, небрежно брошенное на кровати, и вышел из комнаты. Черт возьми, я уже ревную.

      Мэнди…

      Кэрол…

      Но я не понял — вообще для чего они все здесь собрались? Разбить кому-нибудь морду?! Какого черта! Такая куча народа — и никому нет дела до меня. Всем наплевать. Словно огромная машина, для которой я всего лишь топливо, а кто рулит и переключает скорости — не поймешь. Где же Мэнди? Она знает что-то такое, чего не знаю я…

      — Карл?! — меня двумя руками обхватил Майкл, похоже, он боялся, что если уберет с меня хоть одну руку, то я тут же испарюсь. — Карл! — Задыхаясь от быстрого бега прохрипел он. — Где тебя носит?! До пресс-конференции меньше получаса!

      — Я сам вижу, — сквозь зубы процедил я, меняя галс и направляясь в гримерную. Они ведь еще должны намазать мою рожу всякой гадостью, чтобы я выглядел достаточно хорошо на экранах телевизоров. Эдакий баран на убой. Лоснящийся… Упитаный… Я совсем забыл про это. Майкл не отходил от меня ни на шаг, он действительно боялся моих фокусов. А что если попросить его найти Мэнди? Я остановился — мысль! Но он все испортил: начал нести какую-то ерунду про свои проблемы, про свет в конференц-зале и беднягу техника, сломавшего руку. Я молча повернулся. Все идиоты! Мое время прошло — я должен выполнять условия подписанного мною же контракта. Мама, почему ты родила меня таким непутевым!

      Когда через 25 минут я вошел в конференц-зал, тишина стояла такая, что я слышал дыхание сопящего мне в спину Майкла. У меня создалось впечатление, что собравшееся в зале почтенное общество сейчас кого-то хоронит и наступила минута молчания. Среди этой гробовой тишины я медленно прошел к своему креслу, поклонился всем и уселся в него. Как диковиный зверь в клетке, на которого все приходят посмотреть.

      Пресс-конференцию начала какая-то дамочка с пышными формами, обильно выставленными напоказ, которая заученно, но очень сексапильно оттарабанила текст о моем героическом восхождении, точнее, пардон, опускании, о том, какой я классный парень — так, словно она знала меня не одну ночь, о доброте президента, способствовавшего моему подвигу — и так далее. Она отрабатывала свои деньги. Глядя на нее, я почему-то подумал, что она их отрабатывает еще и в другом месте…

      Потом настал черед Майкла. Он говорил о моем славном боевом прошлом, о подготовке, что велась со мной, о тренировках и инструкторах (он показал им Джеки, и Джеки улыбнулся, это произвело впечатление), о психологах, работавших со мной, об огромном значении с научной точки зрения этого эксперимента, и опять о нашем дорогом президенте…

      Пока они плели всю эту ерунду, я отдыхал и рассматривал сидящих в зале журналистов. Правда, видеть я мог не всех: несколько временных осветительных стоек с установленными на них прожекторами слепили меня. Но я оценил, что народу понабилось немало — в такой скромный зал сотни две человек, не считая телевизионщиков и охрану. Среди сидящих я иногда встречал знакомые лица и тогда улыбался им.

      И тут я увидел Каролину. Это было как гром среди ясного неба — мы ведь договорились с ней, что она не приедет на остров. Мы ведь уже попрощались. Мне показалось, что у Майкла резко выключили звук — он продолжал размахивать руками и судорожно метаться по сцене, но не было ничего слышно…

      Только ее глаза…

      Мир сузился до двух шипяще-острых жалобных стрел-струн, и эти стрелы обжигающе ударили мне прямо в глаза и вошли в мозг, и не осталось ничего — ни желания идти вниз, ни желания отвечать на вопросы. Знаете, чего мне захотелось? Лечь и умереть. Я почувствовал, что не в силах превратить треугольник, вершиной которого стал в силу нелепого случая, во что-то более привычное. Я люблю тебя, девочка. Прости…

      Кэрол отвела глаза — и словно кто-то грубой рукой бесцеремонно выдернул стрелы из ослепших глазниц моего мозга. Остались только кровоточащие раны. Я провел рукой по лбу, вытирая пот. Черт побери!

      Включили еще один прожектор, чтобы телевизионщикам было удобнее снимать переносной камерой. Это уже вообще свинство — теперь я словно находился в перекрестии прицела, поневоле я повернулся к тому месту, откуда бил слепящий свет, и хотел ругнуться. Да так и замер с полуоткрытым ртом. Чуть поближе и правее осветительной мачты сидела Мэнди. Мои глаза судорожно метнулись обратно и нашли Каролину. Потом опять Мэнди. И уперлись в гладкий полированный стол, на котором лежали мои руки. Я почувствовал, что мне пора вниз. И еще почувствовал, что краснею.

      Когда я оторвал взгляд от стола, весь зал вопросительно смотрел на

      меня. Они чего-то ждали.

      Я удивленно повернулся к Майклу: — Что? — По залу волной прокатился смешок.

      — Вопрос, Карл.

      — Извините, я задумался, — сказал я, обращаясь к слепящим прожекторам. Я не видел того, кто о чем-то меня спросил. — Простите. Вы не могли бы повторить вопрос…

      Теперь я разглядел спрашивающего — его поймали камерой, и он смотрел на меня не только из зала, но и с монитора, установленого на моем столе:

      — Вы нормальный, мистер Линке?

      Стало ясно, чего они смеялись. Все с интересом ждали моего ответа, а я витал в потусторонних измерениях, как бы невольно отвечая на этот вопрос. Я потихоньку разозлился и завелся.

      — Вопрос очень широкий. Ответить на него можно столь же широко. Если спрашивающего интересует — насиловал ли я когда-нибудь женщин или пил ли детскую кровь — могу однозначно ответить: НЕТ, НИКОГДА. Я люблю детей, хотя у меня и нет своих. Пока нет, — быстро поправился я, упреждая очередные идиотские вопросы. Личная тема всегда занимает репортеров, жаждущих сенсаций, разоблачений и скандалов. — А женщины и так не совсем ко мне равнодушны, мне нет необходимости доказывать что-то насилием. Если же в вопросе подразумевалось — все ли у меня в порядке с психикой — не знаю, это дело врачей, они каждый день изучают меня, спросите. Заодно, думаю, к ним следует обратиться автору вопроса, моему коллеге, — я мило и кротко улыбнулся статуе в зале, — ведь если ваша газета не сможет опубликовать интервью со мной после моего возвращения — возможны некоторые (очень небольшие) проблемы с вашим издателем и с поиском новой работой.

      По залу прокатилась новая шумная волна. Ребятам понравился мой ответ. Я это чувствовал. Особенно хорошо и удачно пошел текст «после моего возвращения» — уверенно так. Абсолютно твердо. Теперь я был в своей тарелке. В меня «стреляют» — я отвечаю. Ну, кто еще?

      — Мистер Линке! — из третьего ряда поднялся знакомый мне по каким-то очеркам чернокожий репортер, держа в поднятой вверх правой руке золотой «паркер». — Разрешите вопрос?

      — Конечно!

      — Правда ли, что ваше «путешествие» — дело рук вашей жены?

      Внутри меня взорвалась бомба, и я невольно скользнул взглядом на Каролину. Она сидела, сжав подлокотники своего кресла и закусив губу, не глядя на меня.

      — Нет! — ответил я, и Кэрол вздрогнула, но глаз не подняла. — Нет, — я снова смотрел на спрашивающего, — Она никуда меня не гнала, не заставляла, вообще не участвовала во всей этой подготовке. Просто около года назад она спросила — не хочу ли я попробовать… Эта была шутка. А все остальное, дальнейшее — это мое собственное…

      — Можно еще вопрос? — «паркер» не садился.

      — Пожалуйста, — любезно разрешил я.

      — Какова сумма вашего контракта и его условия?

      — Это коммерческая тайна, — быстро ответил Майкл.

      — И все же? — газетчик с интересом смотрел на меня.

      — Мой менеджер ответил на вопрос. — «Ребята, вы же должны работать и сами, что я вам буду все выкладывать на блюдечке. Бегайте, ищите, узнавайте – вы ведь репортеры…»

      — Тогда, простите, я задаю последний вопрос: правда ли, что, даже если вы не вернетесь, Карл, ваша жена по этому контракту получит один миллион долларов?

      «Ну ты крут, парень… Что я могу ответить тебе? Конечно правда. На то она мне и жена. Так я сам оговаривал условия контракта. Думаешь, я не понимаю, к чему ты клонишь? Любящая жена отправила мужа… Отправила… подальше… На верную смерть. Но ведь все не так! Совсем не так… Она… И я не смогу убедить их… А впрочем, надо ли это скрывать?»:

      — Да! — ответил я.

      По залу пронеслась легкая буря. Потом из нее, как новый архипелаг, возник еще один «страждущий знания»:

      — Почему вашей жены нет сейчас в зале?

      Я улыбнулся. «Как же нет, милый. Вот она, сидит рядом с тобой». Я незаметно перевел взгляд с него на Кэрол — теперь она смотрела на меня с испугом. Я помолчал секунду, глядя в ее расширившиеся от ужаса зрачки. Каролина до сих пор не ответила ни на один вопрос журналистов. Отдать ее им на растерзание сейчас?! Ах, девочка, как бы я хотел знать, о чем же ты думаешь! Мне это важно, поверь. Я ведь, как и все мужчины, не способен постичь женскую логику, для этого нужно, как минимум, стать на некоторое время женщиной, в идеале — той, которую хочешь понять. Страх в глазах моей жены…

      Я поднял глаза к потолку и ответил:

      — Видите ли, она не совсем одобряет мою затею. Да и вообще, ей это было бы слишком тяжело. Мы так договорились, — неожиданно язык во рту стал очень тяжелым и неудобным, как если бы это была шершавая бетонная плита. — Мы так договорились, — с трудом повторил я. — Что она не приедет на остров.

      — Значит, она смотрит пресс-конференцию по телевизору?

      — Не думаю, — я криво усмехнулся, невольно опуская глаза в пол. «Пошел ты к черту».

      Тут на своем месте зашевелился Майкл, который сам провел Каролину в зал – конечно, это его работа! Почувствовав мое состояние, он попытался вставить чтото свое и на некоторое время отвлек действие от меня, репортеры дружно набросились на моего менеджера и стали добросовестно терзать его… Я почти не слушал все их бормотание.

      Каролина! Если я вернусь, у нас с тобой будет десять миллионов, если же я лягу там — ты все равно получишь миллион. Я хотел отблагодарить тебя за годы, что ты мучилась со мной… Если ты согласна принять такую благодарность. Если можно считать ЭТО благодарностью. Каролина, девочка моя. Ты меня любишь?

      Потом я отвечал еще на какие-то вопросы, в моей голове образовался живой резиновый сгусток из обрывков электрических сигналов, изломанных слезящихся световых лучей, искаженных любопытством лиц, каверзных и глупых колючих вопросов, среди всего этого хаоса огромным столбом выделялся золотой паркер. Вокруг него бушевало и билось море, а он стоял посередине, как исполинский маяк. Временами трепещущий сгусток распухал настолько, что моя голова взрывалась дикой болью, и тогда только золотое сияние помогало мне найти дорогу.

      Несколько раз особенно «остроумные» вопросы задавал тот, что сидел рядом с Каролиной, что интересовался — почему ее нет в зале. Он явно пыжился, стараясь добиться расположения своей очаровательной соседки. Но моя жена оставалась совершенно равнодушна к нему. В конце концов он утих. Девочка моя, любишь ли ты меня?!

      Потом были еще вопросы, море вскипало, темнело и пенилось все выше и выше, и вот уже спасительный маяк паркера исчез в белых бурунах. Я почти захлебнулся, кажется, шел ко дну. И тут все закончилось. Полтора часа, отведенные на вопросы, истекли.

      Я поднялся со стула мокрый. Каролина, Кэрол, Кэрри, ласточка моя, ну посмотри же на меня. Мне это очень нужно. Скажи: «Да». Скажи. Может быть, еще не поздно все повернуть. Она тяжело вздохнула, и ее глаза встретились с моими. Что же это такое?! Люди! Я никуда не иду! Моя жена…

      По-моему, импульсы из мозга уже прошли в мое тело, и я опускался на колени, чтобы попросить у нее прощения за все, когда она отвела глаза и повернулась ко мне спиной. Первая. Я стоял. И Каролина уплывала.

      …Так потерпевший крушение в шторм в океане, волей капризной судьбы выброшенный на берег, уже обессилевший от жажды и палящего Солнца, лежащий на горячем песке, не веря в чудо, смотрит на приближающийся к острову корабль. А потом, поверив в сказку, находит в себе силы подняться, но пересохшее горло уже не способно издать звук — как будто тихий стон что-то мог бы изменить — и корабль медленно и величественно, во всей красе своего белого великолепия, проходит мимо острова, так близко, так маняще, сделай только шаг — и ты спасен. Но какая огромная пропасть этот шаг… И лишь горячий песок остается во рту, скрипя на зубах. И прощальная волна от винта уходящего вдаль корабля, ласково издеваясь, касается иссохшей мертвеющей руки…

      Журналисты покидали зал. Все. Они выполнили свою работу. Скоро придет мой черед выполнить свою. Я встретился глазами с Амандой, когда ее уже потихоньку оттеснили к самому выходу из зала. Она послала мне воздушный поцелуй, и я нашел в себе силы улыбнуться ей. Потом двери закрылись.

      — Уф! — Майкл лоснился от пота и жадно пил кока-колу. — Как ты, Карл?

      — Нормально, — механически ответил я. У меня действительно все нормально. Теперь, когда закрылись двери за той, что была моей женой и той, что не успела стать для меня никем, только оставив в памяти странный след с привкусом миндаля и полыни — от моей прошлой жизни не осталось ничего. Пепел. Все. Я убийца. Я почувствовал в себе закипающее жадное пламя. Его надо погасить — еще не время!

      Я отнял бутылку у изумленного Майкла и стал пить прямо из горлышка. Когда костер внутри зашипел — недовольный, я спросил:

      — Что дальше? Медики?

      — Да, ты же знаешь, ежедневный осмотр… — пробурчал обиженно мой

      менеджер.

      — Знаю.

      Вы тоже знаете, чего тут рассказывать — каждый из нас за свою жизнь не один раз проходил эти процедуры у врачей. Они везде одинаковы. Только в тот день осмотр был особенно длинным и утомительным. Врачи придирчиво изучали мое тело и недовольно морщились…

      …Словно лощадь на скачках. Подходят богатые люди, похлопывают стройные мускулистые бока и говорят: «Гут!». Оценивающе оглядывают и решают: сколько сегодня поставить… Вы были скаковой лошадью?

      Я не обращал внимания на все эти процедуры и их ужимки, механически выполняя действия, что мне предписывались. В голове возникла звенящая пустота, меня уже все достало и хотелось спать. Вот пойду вниз и лягу там спать… Там…

      — Карл, что с тобой?! — меня трясли за плечо.

      — Ему плохо, — сказал кто-то за моей спиной.

      — Мне хорошо, — ответил я, просыпаясь. — Просто вы все мне надоели. Скоро?

      — Еще около двух часов.

      — Я спрашиваю — когда вы от меня отстанете?

      Я опять свалился в примитивное хамство, но меня это уже нисколько не интересовало. Я все равно человек из другого мира, и привычные моральные стереотипы на меня не распространяются.

      Потом они меня отпустили, и, сидя на стуле, я клевал носом, пока они совещались. Не понимаю — чего они канителятся, ведь даже если что-нибудь со мной не так — все равно отправят в Банку. Да я и сам ни за что не соглашусь пережить все это снова…

      — Мистер Линке, с вами хочет побеседовать специальный советник Президента.

      — Чего? — не понял я.

      — Специальный советник Президента Ричард Клаудерсфорс ждет вас.

      — У меня нет для него времени.

      — Я в этом не уверен.

      — Я просто не хочу ни с кем разговаривать.

      — Мистер Линке…

      Просто мне хотелось выкинуть еще какое-нибудь коленце. Конечно же это несерьезно — отказывать во встрече Ричарду Клаудерсфорсу. Я уныло поплелся за врачом в кабинет.

      Из-за стола навстречу мне поднялся плотный седоватый человек, редко появлявшийся на телеэкранах, в отличие от других членов правительства, и, пожав руку, взглядом приказал главному врачу покинуть помещение.

      Потом он вернулся к столу, и, выдвинув ящик, вертел там какие-то регуляторы и щелкал тумблерами. От интереса я проснулся — это было нечто неожиданное в «будничном» течении дня. Повозившись несколько минут, он поднял голову и улыбнулся:

      — Я включил защиту от подслушивания.

      — Это непохоже на медицинский кабинет.

      — Это и не медкабинет.

      — Внутри лабораторного комплекса есть спецпомещения?

      — Одно, это. Создано специально для вас. Никто не должен знать, что мы встречались.

      — А врач?

      — Он не в счет.

      — Хм-м, — неопределенно промычал я. Сейчас что-то будет.

      — Мистер Линке, вы ведь помните, что ООН не давала санкции на вашу «экскурсию»?

      — Помню, конечно. Президент…

      — Да-да, он вмешался, и это решило дело. Как вы думаете, зачем ему это понадобилось?

      — Наверное, ему тоже интересно…

      — Не только это.

      — Научное значение…, — начал заученно бубнить я.

      — Ах, оставьте, это для дураков, — досадливо отмахнулся он.

      — Тогда престиж нации…

      — У нас мало времени, поэтому я буду предельно откровенен. Время вашей «экскурсии» выбрано совершенно определенным образом. Через 11 дней в Верховной власти нашей страны будут производиться некоторые перестановки, президент хочет внести свежую струю в…, ну не суть важно, в общем, ему нужна поддержка, и нам крайне важно, чтобы именно в этот день вы были живы, вылезли из Банки, отвлекли на себя внимание и невзначай напомнили всем, что ваш подвиг стал возможен, потому что наш президент — славный парень и заботится о нас, как отец родной. Вы понимаете?

      — Делаете ставку на меня?

      — Нет. Общий результат — есть слагаемое множества частичек, и вы — одна из них.

      — Приятно слышать. А я уж подумал — не собираетесь ли вы упрятать меня куданибудь дней на десять… чтобы потом, в нужный момент, выпустить.

      — Такой вариант обсуждался: усыпить вас и накачать под гипнозом ложной

      памятью об этих днях. Забить в вас парочку триллеров… Вы нам очень нужны живым.

      — Вот это да! А я ведь пошутил. А вы, выходит, и об этом думали? Да… Не знала букашка, в какие игры лезла… И что же вас остановило?

      — Возник ряд технических препятствий, непреодолимых малым числом людей, а вовлекать большое количество исполнителей в эту игру нельзя – слишком велика ставка. От решений, что будут приниматься через одиннадцать дней, зависят направления нашей политики на будущее в целом. В случае огласки последствия… Пришлось отказаться.

      — Знаете, какое сейчас у меня возникло желание?

      — Ударить меня, разумеется.

      — Вы правы. Но я не стану этого делать. Сейчас. Возможно, позже. А пока спрошу-ка вас еще: а если я не вернусь?

      — Мы сделаем все возможное, чтобы вы вернулись.

      — Что, пошлете со мной вниз роту десантников?

      — Нет, к сожалению, это тоже невозможно.

      — Пойдете рядом, и будете всем там объяснять, что я специальный уполномоченный президента? Мы составим отличную пару!

      — Я ценю ваш юмор.

      — Дадите мне пистолет? Нет! Лучше пулемет с длинной-длинной лентой. И еще

      бронетранспортер…

      — Мистер Линке…

      — Да?

      — Я вас очень хорошо понимаю. Но поверьте, вы думаете только о себе, а наша встреча — не моя личная прихоть, она продиктована интересами нашего государства…

      — Да-да! Я вернусь — и вы используете это! Черт возьми, вы сделали меня пешкой в игре и, может, если повезет, я дойду до последней линии и стану ферзем или другой фигурой — какой пожелает сидящий за доской — НО КТО ДВИГАЕТ ФИГУРЫ? Какой политической силе на руку я сыграю?

      — Все останется по-прежнему, будьте уверены. Просто нам необходимо некоторое укрепление позиций президента в существующем политическом раскладе. Кроме того, вы не понимаете, престиж государства…

      — Почему я должен вам верить?! Вы и вам подобные уже один раз обманули

      меня, отправив выполнять долг перед Родиной. Тогда тоже твердили, что мы

      ничего не понимаем, и о престиже государства. Вас бы мордой в это болото!

      — Я был там.

      — В тылу лизали попку у какой-нибудь смазливенькой штабистки? И по

      уик-эндам вместе с ней в постели получали новые звания?!

      — Мистер Линке…

      — Идите к черту! Я не желаю вас знать.

      — У вас все равно были только три возможности: или вы не идете, или вы идете и не возвращаетесь, или вы идете и возвращаетесь. Первая возможность полностью устранена — вы идете, и мы не препятствуем вам в этом. Остается второе или третье.

      — Третье.

      — У нас уже мало времени. Еще немного и мы не уложимся… Наш разговор станет бессмысленным. Вы будете меня слушать по существу?

      — Да!

      Он быстро открыл второй ящик стола и вытащил на полированную поверхность какую-то маленькую серебристую капельку с двумя тонкими проводками и утолщениями на концах.

      — Что это? — недоуменно спросил я.

      — Это оружие. Разрядник. Специально разработан Министерством Обороны для вас. Пока вы проходили полигоны, он проходил свои испытания.

      — Как это действует? — такой штуки, миниатюрной и безобидной, я не видел ни разу в жизни.

      — Вот эта букашка, — он указал пальцем на капельку, — сверхмощный аккумулятор. По двум изолированным проводам разряд подается на эти клеммы, — палец скользнул вдоль серебристых ниточек к оконечным утолщениям. — Аккумулятор устанавливается вам под кожу ладони, провода протягиваются вдоль указательного и среднего пальцев, а клеммы — на самых подушечках пальцев. Когда вы касаетесь противника двумя этими пальцами, одновременно нажимая свободным безымянным пальцем на верхушку

      большого — разряд убивает врага. И все.

      — И вы установите ее мне?

      — Да, если вы выразите согласие.

      — Мистер Клаудерсфорс, а вы знаете об условиях моего контракта? Там ведь сказано, что я должен провести внизу десять дней, не используя никакого оружия, принесенного из мира людей. И только в этом случае я получу свои деньги.

      — Насколько я изучил вашу психологию — а я, поверьте, уделил этому немало времени — дело не только и не столько в деньгах, не так ли? Для вас ведь не это главное. А кроме того, прошу обратить внимание еще на несколько моментов. В контракте сказано — «НЕ ИСПОЛЬЗУЯ», вы можете носить разрядник на себе и не включить его ни разу. И условия контракта будут соблюдены. Здесь, на нем, есть счетчик разрядов, сейчас их одиннадцать, когда вы вернетесь — легко проверить и убедиться, что вы его НЕ ИСПОЛЬЗОВАЛИ. А кроме того, никого, с кем вы подписывали контракт, здесь нет, они не знают о нашей встрече, и ставить их в известность — не в ваших, но и не в моих интересах. Вы понимаете?

      — Да, как я вижу, вы все неплохо просчитали и нашли чем меня зацепить… Возьми машинку, козлик, а дальше твое дело… Ну а если я все-таки использую ее?

      — На моральную сторону мне плевать. А материально… Тогда еще остается шанс, что вам удастся это скрыть, я не собираюсь доводить до кого-либо условия нашего соглашения.

      — А если правда все же выйдет на свет?

      — Как вы понимаете, мы не можем вам дать столько же, сколько рекламируемые вами фирмы. Вы можете рассчитывать на некоторую компенсацию со стороны аппарата президента. Разумеется, неофициально.

      — Что значит «на некоторую»? Вы дадите мне десять миллионов или несколько пуль в затылок? Ведь вы доверили мне новое секретнейшее оружие, посвятили в кое-какие тайны политической кухни. Когда я вернусь и сделаю заявление для прессы, угодное вам, я стану не нужен. Знаете, я ведь тоже играю в шахматы, там в своих целях жертвуют любой фигурой, кроме короля, да вот беда — пешка, идущая со второй линии на восьмую, не может стать королем…

      — Решать вам, Мистер Линке. У нас осталось 17 минут, из которых 15 необходимо на проведение операции в случае вашего согласия. У вас есть еще две минуты, чтобы сказать «да» или «нет». Я сделал для моей страны все, что мог.

      Я думал, глядя ему в глаза ровно столько, чтобы на его лбу выступил пот. Клаудерсфорс неплохо умеет скрывать внутреннее напряжение, но и я не вчера родился. Они действительно нуждаются во мне…

      — Да!

      Его взгляд метнулся на циферблат часов, и он уже стрелой летел к дверям. Через десяток секунд Клаудерсфорс вернулся вместе с врачом и молча отошел в сторону.

      Спустя 11 минут я осмотрел кисть своей правой руки и ничего особенного в ней не нашел, только на кончиках пальцев под кожей отсвечивали маленькие бугорки клемм.

      — Все? — недоверчиво спросил я, внимательно изучая свою переднюю конечность. Клаудерсфорс посмотрел на врача, и тот кивнул. Потом он быстро собрал инструменты и сказал:

      — Вы надежно защищены от разряда, Карл, пострадает только жертва.

      Попробуйте.

      Он показал мне кусок стальной проволоки, укрепил его в специальном зажиме. Я осторожно приложил к металлу средний и указательный пальцы и, как было сказано, нажал безымянным на подушечку большого. По проволочке проскочила мощная голубая искра, и я автоматически отдернул руку. Сталь приобрела вишнево-красный оттенок и таяла на глазах — от огромной температуры разряда металл испарялся.

      — Вы что-нибудь почувствовали? — спросил врач.

      — Ничего особенного, только тепло на самых кончиках пальцев.

      — О'к, машинка действует так, как и должна, — он повернулся к советнику президента. — Ребята на полигоне во время испытаний говорили то же самое.

      Клаудерсфорс посмотрел на часы:

      — У нас осталось 42 секунды. Итак, Карл, у вас теперь десять зарядов на крайний случай. По одному в день, на самый крайний случай.

      Он пожал мою руку, правую — все-таки он не был трусом.

      Врач внимательно посмотрел на меня и произнес, заканчивая инструктаж:

      — Вы можете свободно пользоваться рукой, разряд произойдет только тогда, когда вы коснетесь безымянным пальцем правой руки правого большого пальца. При любых других касаниях машинка безобидна. Берегите кисть — если вам отгрызут, отпилят или сломают пальцы — возможен пробой изоляции…

      — Не боитесь, доктор, что сегодня же попадете под машину? Уж больно много вы знаете…

      — Я не доктор, я — генерал. Удачи, Карл!

      — Минус три секунды, — Клаудерсфорс открывал дверь.

      «Доктор» и я следом за ним покинули спецпомещение «лечебный кабинет». Ричард Клаудерсфорс на прощание поднял вверх два растопыренных пальца. Совсем как Джеки — вспомнил я. Шутить по этому поводу мне уже не хотелось.

      Мы молча шли по коридору. Точнее, «врач» бодро шагал, задавая темп, а я плелся позади, стараясь не очень отставать. Настроение было неважное. В который уже раз за прошедшие сутки все перемешалось в моей несчастной голове. Я вспомнил свои ночные рассуждения и усмехнулся. Тяжело в этом мире убежать из своей колеи. Если лезешь вбок — за тебя заботливо углубляют ее и делают стенки более крутыми. Да и надо ли лезть на гребень — все равно за ним другая колея… Может быть, хуже этой… В конце концов я махнул на все это рукой. Правой. Выбора у меня как не было, так и нет: нужно идти и вернуться. Потом разберемся с остальным. А разрядник — что разрядник — можно ведь и не пользоваться им.

      — Надо ли говорить, что мы углубленно тестировали ваш организм перед «выездом»? — спросил «врач».

      — Не надо.

      — Мужайтесь! Родина не забудет ваш…

      — Ах, отстаньте, — вяло выдавил я, наблюдая радостно летящего мне навстречу по коридору Майкла со сворой репортеров на хвосте. Ослепляя, защелкали вспышки, мой менеджер открыл рот, но мой сопровождающий опередил его:

      — Он полностью здоров и готов к спуску. Углубленное тестирование показало, что Карл подошел к моменту начала операции в оптимальной форме. Официально

      заявляю это, как председатель медицинского комитета…

      Майкл вообще расцвел и обнял меня за плечи. Так, возможно, он цвел, когда его жена принесла ему первого ребенка и ему об этом наконец сообщили.

      А я плевать хотел на все. Я видел часы в конце коридора, до того момента, когда камера распределителя Бункера отхаркнет меня в другой мир, оставалось около полутора часов, значит до начала спуска — примерно минут тридцать.

      — Идем на инструктаж? — прекращая комедию, я обернулся к Майклу.

      — Да! — он нежно и осторожно, как большую хрупкую вазу, развернул меня в другом направлении, и мы двинулись по кишкам коридоров, оставив медицину

      вместе с репортерами где-то в иной Вселенной…

      — Посмотрите пожалуйста сюда, Карл, — сказал мне довольно пожилой мужчина с нашивками командного состава Бункера. Я не разбираюсь в их званиях. Он показа л на прозрачный стеклянный цилиндр, в боковой закругленной поверхности которого почти у самого дна была сделана прямоугольная дырка. — Это макет выхода-шлюза. Вот это прямоугольное отверстие — лаз, через который вы попадете в тот мир и через который должны будете вернуться обратно к нам спустя десять суток. Минута в минуту.

      Будьте внимательны и запоминайте все в точности. В 16 часов 30 минут ровно через десять дней мы на пятнадцать секунд поднимем плиту и откроем вход в шахту распределителя. Если вы не успеете за эти пятнадцать секунд войти в шлюз, то останетесь там навсегда.

      — Почему такие жесткие нормативы?

      — Карл, вы не совсем отчетливо себе представляете, с чем мы имеем дело. ЭТО очень страшно. Особенно по ночам. На острове никто долго не выдерживает. Нельзя, чтобы ЭТО вырвалось наверх…

      Я посмотрел на него повнимательнее. Возможно, он не так стар, как кажется с первого взгляда… Мне вспомнился ночной сон. Конечно, у каждого свое воображение, но, что бы там ни представляли себе служащие Бункера, ни один из них, я уверен, не захочет, чтобы эта гадость вылезла через шахту распределителя наружу, в наш мир. Когда Банка строилась как-то никому не приходило в голову, что шлюз придется эксплуатировать в обратном направлении — он всегда работал только «туда». Они боятся проказы…

      — Мы все предусмотрели, Карл. В 13 часов 30 минут мы начнем давать одиночные звуковые сигналы с небольшими интервалами, с помощью сирены, установленной над выходом. Так будет продолжаться до 14 часов 30 минут. С половины третьего до половины четвертого, весь следующий час будут идти двойные сигналы, а дальнейшие пятьдесят минут из завершающего часа, до шестнадцати двадцати — строенные пачки. И только в последние десять минут они опять сменятся на одиночные, но более длинные, протяжные. Понимаете? Это делается для того, чтобы вы могли в течение трех последних часов пребывания ТАМ ориентироваться — сколько осталось времени до открытия шлюза. И только в самую последнюю минуту, перед тем, как поднимется плита, мы полностью прекратим все сигналы. У вас будет пятнадцать секунд, в течение которых вы должны будете попасть в шлюз, как только створка уйдет вверх. Пробираться наружу и внутрь можно только ползком — ширина открываемого просвета сорок сантиметров. Повторите, пожалуйста, все это.

      — Я не ребенок и все прекрасно запомнил.

      — Мистер Линке!

      — Повторяю специально для вас: я не ребенок.

      Главный оператор Бункера грустно покачал головой:

      — Карл, Карл! Если вы перепутаете хоть самую малость — у вас никогда не будет шанса исправить это.

      — Если я проживу десять дней, то уж как-нибудь смогу проскользнуть обратно в ту дыру, из которой вылез.

      — Ну что ж, я вас предупреждал. Продолжаем.

      Он взял в руки другой цилиндр, непрозрачный, и показал мне отверстие в его дне. Потом вставил этот второй, металлический цилиндр, в первый, стеклянный, и опустил его почти до самого дна, оставив только небольшую камеру между основаниями двух цилиндров.

      — Когда вы на лифте спуститесь вниз, вы через основание подъемника попадете в камеру-шлюз…

      — Простите, лифт — это весь внутренний цилиндр?? — опешил я.

      — Да, — ответил он.

      — Такой огромный?! И он опускается на глубину 200 метров?!

      — 199. Потом в его днище открывается люк и вы через него попадаете в переходную камеру, на двухсотый метр, который является нулевым для того мира. Вам понятен механизм?

      — Да. Но зачем такие кошмарные сложности?

      — Дело в том, что сопровождающие вас откроют люк и опустят вас вниз через него, в это время выход на волю будет закрыт. Потом они завинчивают люк у вас над головой и заполняют камеру, в которой вы находитесь, парализующим любое живое существо газом…

      — А я?!

      — Подождите, я все объясню по порядку. Наполняют газом. После чего дается команда открыть шлюз во внешний мир, и вы выходите. На это, как вы помните, у вас 15 секунд. Когда открывается внешний люк, начинает выть сирена, так заведено, поэтому вы сразу поймете, что пора выходить. Значит, вы выходите наружу, шлюз за вами закрывается, и после этого мы опускаем подъемник до самого дна, на глубину двести метров. До нулевой отметки.

      — То есть, если я за 15 секунд не смогу выбраться наружу, меня раздавит многотонный пресс подъемника внутри камеры?!

      — Да. Такова обычная процедура отправки. Ее никто не отменял.

      — Черт побери! — невольно вырвалось у меня. Я представил, как нахожусь в камере, а над моей головой — огромный поршень, подвижный потолок, и он начинает медленно, неотвратимо ползти вниз… и…

      Я потряс головой.

      — А если выходной люк не откроется вовремя? Я не смогу ничего сделать, и меня просто раздавит в этом склепе.

      — Откроется! На это у нас компьютер, если будут сбои — он просто не даст команды на опускание лифта до нулевой отметки.

      Я представил себе все это еще раз — и волосы невольно встали дыбом. Главный заметил мое состояние.

      — Не волнуйтесь, Карл, механика у нас пока работала безотказно. Был только один случай, когда исключенный не вышел.

      — Почему?

      — Предпочел остаться в переходной камере. Не стал выходить наружу. Сорвал маску и наглотался газа. Через 15 секунд лифт опустился.

      — Что с ним стало?

      — Сироп.

      — Буду надеяться, что мне дважды повезет — туда и обратно. А что насчет газа?

      — Парализующего? Это просто. Перед самым «выходом ;«вы наденете защитную маску с детонатором. Таймер взрывного устройства рассчитан ровно на три минуты — потом маска взорвется.

      — А это зачем?

      — Понимаете, мы все же придерживаемся принципа, что новый исключенный

      должен иметь хоть какие-то шансы среди тех, кто уже давно находится внизу. Представьте: начинает выть сирена, ОНИ собираются около шлюза, жертва выползает из-под створки и… А так — парализующий газ это не только для того, чтобы тамошние обитатели не смогли проникнуть в шахту, пока мы выпускаем нового — это еще и шанс для него, парализующий газ защищает его от немедленного нападения «на воле». По нашим оценкам «аборигены» должны держаться на некотором расстоянии от шлюза в момент открывания — иначе потеря сознания и, как следствие, неизбежная смерть. Ну и маска, дополнительная защита, это словно граната: если кто-нибудь нападает на тебя — швырни в него, нет никого — брось маску в сторону, чтобы детонатором не покалечило тебя самого. Все просто.

      — Да-а. А почему именно три минуты, тоже специально?

      — Конечно. Процедура отправки от момента надевания маски до момента выхода из шлюза и его закрывания не может составлять

      более 2 минут 45 секунд.

      — Все так отработано?

      — Тысяча сто четырнадцать раз. У нас накоплен большой опыт. Сегодня будет тысяча сто пятнадцатый. С вами самые большие хлопоты.

      — Да уж… А как я вернусь обратно в шлюз без маски — я не смогу дышать, газ просто меня парализует.

      — Мы не будем его пускать.

      — ?!

      — Придется ради вас один раз сделать исключение. Можно было бы дать вам какойнибудь препарат, создающий временный иммунитет, но где гарантия, что за десять дней вы его не потеряете, или что им воспользуетесь именно вы…

      — Но вы же дадите возможность проникнуть в шахту любому. Как вы

      определите, что в камере нахожусь я?

      — Это уже наша забота. Вы же пока должны думать о том, чтобы правильно выполнить все операции при отправке и возвращении. Иначе нам не придется разбираться — кого мы раздавили в шахте.

      — Еще вопрос… Если вы не будете уверены через десять дней, что в шахте именно я — какими будут ваши действия?

      — Пока не будет стопроцентного подтверждения, что в шахту проник посторонний — лифт не опустится до нулевой отметки.

      — Но я же хочу знать — чем гарантирована моя жизнь…

      — Вы и так знаете слишком много, Карл. Обычно все сведения, что я вам изложил, уходят вместе с недочеловеком вниз и там остаются навсегда, вы же, возможно, вернетесь в мир людей со знанием принципов работы подъемника. Это опасно.

      — Но вы же тоже это знаете.

      — Я — служащий Бункера и ООН. Вы — репортер.

      — Понял. Десять дней я буду думать о том, что стал слишком опасным свидетелем, — пробормотал я, вспоминая Клаудерсфорса. — Если вылезу наверх — все равно добьют…

      — А это уже ваши проблемы. Кстати, последнее: учтите, что выход из люка наружу ничем не обозначен, кроме сирены. Возвращаясь с той стороны, вам придется ориентироваться, где выход, только по своим собственным приметам, ну и по звуковому сигналу, разумеется.

      — Понял.

      — Ну, удачи вам, Карл!

      — До встречи!

      Он усмехнулся и покачал головой, протягивая мне руку.

      …Как выяснилось, Майкл знал даже где расположена шахта. Одно утешает меня в моем горе — когда я вернусь обратно, уберут не только меня, но и Майкла. Он тоже знает порядочно. Правда, все не то…

      Около бронированной створки шлюза нас ожидали трое служащих Бункера с невероятно угрюмыми лицами, рядом ошивались двое контролеров. Хорошо хоть не было журналистов. За последние сутки меня уже порядком достали прессконференции, осмотры, разговоры и инструктажи. А ведь еще только середина дня…

      Старший смены — так я про себя окрестил его — сделал шаг вперед и, отодвинув Майкла в сторону, дотошно ощупал меня. Искал оружие. Не нашел. Следом за ним не нашли и наблюдатели, они-то, кстати, кровно отвечают за соблюдение условий контракта — не повезло парням. Они сделали два контрольных снимка на фотопленку и, кивнув мне, покинули помещение.

      — Вы тоже! — сказал главный Майклу.

      — Ну, Карл… — мой менеджер готов был заплакать, по-моему его обуревало желание обнять меня, но он сдерживался — то ли от смущения, то ли от нахлынувших чувств. Я чуть не прослезился вместе с ним: надо же, я такое дерьмо, так ему надоедал, доставлял столько хлопот, а он все равно относится ко мне, как к своему ребенку. Хороший мужик Майкл!

      — Все о'к, Майкл. Закажи мне столик в «Ориент-экспрессе». — Я легонько хлопнул его по плечу и сжал его правую кисть. Своей левой. Он не понял этого моего жеста. Да ему и не надо. Пусть считает, что это примета такая.

      И во т дверь за ним закрылась. Я повернулся к молчаливым служащим

      Бункера:

      — Я готов!

      — Я вижу, Карл, спокойно, — говоривший офицер стоял прямо передо мной, в то время как два его помощника герметизировали дверь, через которую нас только что покинул Майкл.

      — А изнутри-то зачем? — удивился я.

      — Спокойно, Карл, ваше время еще не пришло.

      Один из двух молодцов внимательно проверил крепления переборки и нажал кнопку на стене. Через некоторое время над головой проскрипел протяжный тоскливый сигнал.

      Тут же главный вплотную подошел к створке шлюза и начал раскручивать большой маховик. Двое его спутников встали у меня за спиной. Бронированная скорлупка уползла вбок, и офицер первым вошел в следующее помещение, я и мои ребята следом. В помещении было темно, хоть глаз выколи. Двери за нами захлопнулись.

      — Об этом меня не инструктировали, — мой голос утонул в гробовой тишине.

      — Послушайте, ребята! — разозлился я. — Вы, надеюсь, еще помните, что я такой же человек, как и вы, а не ваш «пациент», извольте обращаться со мной соответственно, а не то я вспомню все, чему меня учили три месяца. И насчет этой вашей темноты, я…

      — Карл, пожалуйста, — мягко прозвучал откуда-то из глубин мрака голос Главного. Он помолчал, вздохнул и добавил:

      — Мы просто проходим шлюзование…

      — Шлюзование? Зачем?!

      Он опять вздохнул. В это время под нашими ногами открылся люк и свет упал на кислые лица моих спутников.

      — Хорошо, — сказал я. — Я не буду задавать вам никаких вопросов, но, надеюсь, вы все же сообщите мне, когда мы прибудем на место?!

      — Да, — офицер скользнул вниз. И я следом. Из двоих парней за нами пробрался только один.

      Офицер поднял с пола огнемет, а его спутник — крупнокалиберный пулемет. Оба они тут же уселись на железные табуретки и стали внимательно проверять оружие…

      Ладно, я не буду задавать вам вопросов. Но один хрен, мне все равно интересно: контролеры проверяли меня на предмет наличия самого малюсенького ножичка, а тут тяжелое вооружение. А если я завладею им? Впрочем, тот, наверху, что сейчас уплотняет люк, ни за что не выпустит меня из шахты, ни вниз, ни вверх, если с моими спутниками что-нибудь случится.

      Главный закончил проверку и посмотрел на своего сотоварища. Тот молча пожал плечами. Лицо у него при этом сохраняло тот же уксусный оттенок, что и раньше. Может быть лишь цвет его стал еще более землистым.

      — Поехали, — сказал офицер. Пол под нашими ногами осел.

      В следующее мгновение это ощущение прошло, но я понял — мы двинулись в путь, с двухсотого метра на нулевой, просто ускорение было недолгим, теперь лифт идет с постоянной вертикальной скоростью. Подождем…

      Наверное, тот, третий, что сейчас у нас над головой, управляет машиной. Вероятно в той рубке был пульт и, чтобы я ничего не видел, они отключили свет, когда мы проходили в спусковой отсек через нее. Он там с рычагами, а мы здесь. И между нами стальная плита. А за пределами шахты наблюдатели сейчас следят за нашим спуском по мониторам, без их помощи разблокировать ствол шахты невозможно. И еще компьютер контролирует все это сам по себе. И как он устроен, где датчики — не было сказано ни слова. Тройная подстраховка. Я покачал головой, вспомнив ночной сон и паука. Как они здесь живут, если каждую ночь снится что-то подобное…

      Я закрыл глаза, осторожно поглаживая своей левой ладонью правую руку, указательный и средний пальцы. Мои гарантии… Аманда. Каролина. Клаудерсфорс. Майкл. Джеки. Лес… Капрал. Дельфины… Снова Кэрол… Мама. Паркер. Как этажи, взгроможденные друг на друга… Океан. Дельфины. Мухи. Кровь. Капрал… Мы опускались все ниже и ниже, и по мере спуска этажи моей многослойной памяти вскипали и рассыпались жалящими обломками… Майкл. Джеки. Президент. ООН. Интерпол. Сад… Пепел. Болото. Шипящие ядовитые змеи, каждый укус — смерть… Автомат. Кровь… Дельфины. Боль. Я устал, я умираю… Разве вы не видите? Люди! Разве вы не видите. Я человек, но я не могу так. Я не могу жить в этом мире. Мэнди… Кэрол. Дельфины. Крокодил. Огонь. Кровь… Крики. Прожектора. Паркер…

      Поймите же, мы все делаем не то. Неужели вам настолько безразлично? Неужели уже поздно спасти вас? Крики. Боль. Автомат… Так нельзя! Это не жизнь, вы загниваете прямо во время своего веселья. Разве вы не чувствуете запах? Клаудерсфорс… Пешка. Ферзь. Какой запах! Президент. Кровь. Опять кровь! Сколько их будет, этих этажей?! Кровь. Боль. Президент. Прожектора… Смех капрала…

      Прислушайтесь! Вы чувствуете? Боль. Тоска. Кровь. Боль… Кровь… Боль… Боль…

      Вновь возникло ощущение ускорения. Похоже, мы тормозим. Но что это?

      Лифт пошел вверх? Нет, снова остановился. Я привстал, но главный остановил меня и усадил обратно. Он быстро вытащил две спички, обломал одну и протянул в зажатой руке обе своему напарнику. Тот вытащил — и короткая осталась в руках главного. Офицер подошел к центру спусковой камеры и начал отвинчивать люк. Еще люк. Еще этаж…

      Боль. Страх. Ненависть. Не сойти с ума… Одиночество. Курок. Боль…

      Я понял — сначала лифт опустился до самого дна, чтобы если кто-то сумел-таки проникнуть в шахту — раздавить его, а потом наша кабина немножко проехала обратно вверх, ведь необходимо пространство, в которое я спущусь через люк в полу…

      Он отбросил крышку в сторону и направил вниз ствол огнемета. Яркий клубящийся сполох, наполнивший камеру под нами — как тоска внутри меня. Зачем я сделал это? Зачем? Боль… Кровь… Кэрол… Дельфины… Почему я не стал биологом? Я бы сейчас плавал где-нибудь в теплом море вместе с вашими детенышами и учил бы ваш язык…

      Главный первым скользнул вниз. Странно — в камеру следовало идти мне. Мой спутник легонько подтолкнул меня. Я быстро оглянулся, но вопроса задавать не стал — раз приглашают, иду. Крышка за мной захлопнулась – он остался там.

      — Еще шлюз? — понял я. Офицер с огнеметом стоял напротив меня, в тусклом освещении этой камеры, стены которой после огневой обработки дышали жаром, он казался мне темной статуей. Черт его лица видно не было.

      — Да! — ответил он. — Последний.

      — Теперь вы откроете люк, через который уйду я?

      — Да, мы на глубине 199 метров, считая от поверхности земли. Створка у вас под ногами.

      Я наклонился и увидел скобу. Она довольно легко вышла из паза. Служащий ООН нажал ногой на выступ под правым ботинком, и крышка с гудением поползла вверх. Все это время ствол огнемета был направлен мне в руки. Точнее, в то, что открывалось у меня под ногами. Еще выстрел вниз. Палящий жар… Как они боятся…

      Как я… У меня резко высохли руки — кожа стала противной, шершавой, и почему-то заныло внутри.

      — Рядом с вами ящик, — сказал он. — Откройте его. Там маска.

      Я вытащил из железной коробки маску. Фильтр как фильтр, обыкновенный армейский. На первый взгляд. Я протянул его своему охраннику:

      — Включайте ваш детонатор.

      — Он уже работает, он начал отсчет, когда вы открыли крышку.

      — М-да, как тут все обустроено…

      — Одевайте, Карл, незапланированных потерь времени не должно быть.

      — Иначе меня разорвет на куски?

      — Да. Возможно, вместе со мной.

      — Боитесь?

      — Нет. Для меня это неважно.

      — Вот как?

      — Карл, прошу вас, не стройте из себя супермена. Прежде всего — мы все Люди. Подумайте на досуге. Вам пора вниз.

      Я поднял маску к лицу, собираясь одеть ее. О чем с ним говорить? Не хватало еще слушать очередную лекцию как мне жить и как дышать. И тут одна мысль остановила меня.

      — Можно последний вопрос?

      — Попробуйте.

      — Как вы справляетесь с приговоренными, один на один, когда вы вот так стоите перед открытым люком в этот Ад?

      — Для вас стандартная процедура выглядела несколько мягче, чем это бывает обычно.

      — У других не было возможности постоять за себя?

      — Карл, вы уже задали свой последний вопрос.

      Я нацепил маску.

      — Ни пуха, ни пера, — произнес он, не снимая палец со спускового крючка.

      — К черту, к черту, — я спрыгнул в люк и присел.

      Заслонка за мной моментально захлопнулась. Что-то звякнуло наверху, и тут же зашипел газ. Все вокруг стало погружаться в белесый туман — спасибо, хоть здесь освещение оставили. Плохонькое, но есть, видно, что под ногами. Пока не успел сгуститься дым — прерывисто загудел зуммер, одновременно с этим на одной из стен замигала красная лампочка. «Обозначают будущий выход,» — понял я, поближе подбираясь к шлюзовой створке. Как это все произошло быстро и обыденно — так я и не успел ни собраться с мыслями, ни все решить для себя.

      Люди… Простите мне мои ошибки. Я люблю вас. Верите? По-своему,

      но люблю. Я знаю, я не стою этого, я плохой человек, я делал зло. Но я не хотел зла… Господи!

      Завыла сирена, да так, что я подпрыгнул. Ни в одном армейском подразделении, в котором я служил, я не слышал такого ревуна. Я бросился к стене и сквозь клубы белесого тумана разглядел яркий свет. Бросок тренированного тела — действительно, створка открыта, узкая щель и свет. День. Солнце. Другой мир…. Я в параллельной ветви развития планеты Земля. Другая реализация… Ветвистые клубы дыма делились на струйки и ручейки, расползаясь по сторонам. Я оглянулся — сирена выла, а створка ползла вниз. На мгновение мне захотелось нырнуть под нее, внутрь, и кричать во всю глотку, и бить изо всех сил кулаками в бронированный потолок, чтобы меня забрали обратно. Я пересилил себя. Сел около Двери, глядя как медленно закрывается проход в мой мир, привычный мир, в мою нормальную прошлую жизнь. Это не передать словами. Попробуйте, спуститесь и посмотрите на эту створку — тогда вы очень хорошо поймете меня…

      Все… Сирена смолкла. Створка вернулась на прежнее место и стала совершенно неотличима от всей остальной стены. Я поискал глазами шов и не нашел. Все. Ноль процентов. Это другой мир. Другая жизнь. Я поднялся, делая первый шаг, и огляделся. Никого. Трава под ногами, огромное зеленое поле, огромная стена — невообразимо уходящая вверх, как в моем сне, только там она была стеклянная, а здесь — серая, монолитная, холодная. Лес вдали. Я стянул с себя маску и швырнул ее вбок. Далеко. Визг осколков, облачко дыма. Я не пригнулся. Никого. Вообще…

      Мне захотелось смеяться. Я вспомнил тренировки — там я проходил через шлюз, и сразу же, с места, с ходу — жестокий бой с разными тварями: ползучими, крадущимися, летающими, прыгающими. С падающими камнями. Вылезающими из почвы челюстями. А здесь — тишина. Ласковое Солнце в выси. Трава. Слабый ветерок. Но что-то не так. Я внимательно подумал и понял — нет птиц. Не слышно привычной трели. В ушах еще не до конца утих надсадный вой сирены, но уже ясно — этим миром правит тишина. Глубокая, как десять дней, что мне предстоит здесь провести.

      Повернувшись спиной к стене, я сделал первые шаги в сторону от нее. ЭТО не отпускало. Мои ноги в любимых истоптанных армейских сапогах осторожно сминали траву, внутренне собравшись, я был готов к любому столкновению, и одновременно чувствовал, как в это время лифт поднимается вверх. Я видел это…

      …Офицер сидит с огнеметом на коленях, вытирая крупные капли пота со лба. Пронесло. Обошлось… И на этот раз… Он вернется к людям. Вернется… Над ним, возможно покуривая и уже расслабившись, один из его помощников. Может быть, он даже положил пулемет на пол. А еще этажом выше — второй охранник у рычагов, как на капитанском мостике брига, и штурвал повернут, рули переложены назад, к дому — корабль возвращается к родному причалу. Долой из мира, где черное зло основа бытия. Лишь соприкоснулись на грани и возвращаются. Они возвращаются. Этажи памяти складываются друг на друга обратно… Засыпают ядовитые змеи, кольцами сворачиваясь в своих гнездах. Только уже без меня… Весь Бункер понемногу приходит в себя после очередной тревоги.

      Телевизионщики сматывают свои кабеля, возможно, они даже не станут убирать осветительные стойки. Ведь через десять дней… Или они не верят, что через десять дней состоится еще одна пресс-конференция, и сейчас все демонтируют? Нетнет! Нет! Они не могут сделать этого! Не убирайте все, прошу вас, пожалуйста, не убирайте… Дайте мне шанс. Внутри вас самих — дайте. Любой самый сильный и независимый супермен — ничто без других людей, я понял. Какой смысл во всем этом, если вы уже забыли обо мне. Если не верите. Не ждете….

      Верьте! Этажи возводятся друг на друга. Без меня? Где-то там отработавшие телеоператоры, мило обнимая гримерш, шепчут им банальные комплименты, договариваются, где и как они проведут время, выбравшись с этого скучного пустого острова. Для них, вероятно, меня уже не существует. Я — всего лишь очередной рабочий день в экзотических условиях. Я – предлог для новых знакомств. Я ушел. Монотонная жизнь осталась… Им нет дела…

      И еще я вспомнил Каролину. С вами бывало так — весь мир становится чужим, весь мир не в состоянии понять вас. Он вроде бы остался таким, как был, но чтото изменилось. Весь мир остался таким же, но в нем нет тебя… В нем нет меня… Вы знаете, что такое терять? Нет, это не то. Мне не хватает слов. Понимаете? Это можно только почувствовать на себе. Теряют все. А вы помните, как вы смотрели на осенний дождь в детстве? Помните?

      Стоп, в меня целятся! Резкий холодный порыв ветра налетел где-то в недрах моего «я» и моментально выдул из головы весь сентиментальный бред. Это война… Я лежал на траве и внимательно изучал кромку леса, у которой некто навел на меня ствол. Где же он? Я чувствую его. Этот рефлекс никогда не подводил меня. Рука привычно пошарила в траве – она инстинктивно искала автомат, и ее свело судорогой — автомата не было. Я знал это рассудком заранее, но мои руки не всегда соглашаются с моим разумом…

      Выстрел не прозвучал. И еще, одновременно с этим, я понял, что трава подо мной, хоть с виду и обычная зеленая, да не совсем. Жесткая. Пока я сминал ее ногами — это не ощущалось. Сейчас я знаю — такой травы не растет наверху. Как будто резиновая сталь упруго прогнулась подо мной. И еще что-то не так… Слишком много всего одновременно. Да! Пропустил самое важное — левая рука повисла в воздухе, не находя опоры.

      Я осторожно продолжал осматривать кромку леса, при этом стараясь нащупать дно ямы, в которую провалилась моя кисть. Рука не доставала. Пришлось легонько продвинуться вперед… И все равно яма глубже. Я быстро расшвырял по сторонам свежие листья, каучуковую траву, какие-то прутья, и оторвал взгляд от леса, переводя его вниз — ров. Глубокий ров подо мной, и в дно забиты колья. Я пошуршал листьями еще — ров уходил вдоль стены направо и налево. Примитивно…

      Ясно — ОНИ решили не подходить к шлюзу слишком близко, в зону действия паралитического газа, а просто выкопали вокруг этого места ров. Так, на всякий случай, все же есть вероятность того, что новый «житель» сгоряча упадет вниз. Одним потенциальным врагом будет меньше. Хорошая встреча для гостей…

      Готовившие меня специалисты тренинг-центра моделировали психологию нелюдей. В пределе, стремящемся к бесконечности по времени, каждый становился врагом каждому. Иначе говоря, выходило, что при той извращенной

      логике мышления, с которой обычно сюда отправляли, псевдолюди не могли

      сформировать устойчивого сообщества — в любой группе неизбежно возникали

      бы грызня, взаимное недоверие, предательство. Так моделировали ТАМ, и в этом был мой шанс — сражаясь один на один гораздо больше вероятность остаться в живых, чем против целого племени нелюдей. Но вот передо мной ров — и вряд ли его мог вырыть один человек. Ему бы для этого потребовалось огромное количество времени. За этот период улучивший момент враг закопал бы «землероя» живьем — усталого, не успевшего среагировать на первый удар и приготовиться к сопротивлению.

      Может, его копал самый первый, тот, что оказался здесь 76 лет назад? Так боялся следующих, что в кратчайшие сроки голыми руками выкопал целую траншею…

      Или ОНИ все же копали сообща. Возможно ли такое? Тогда мои дела плохи.

      Я осторожно скользнул в ров, чтобы осмотреть все изнутри. Глубина около трех метров, и колья длиной примерно мне до пояса торчат из дна. Заточенные. Свежие. Чем их точили — острым камнем?

      На ощупь конец этого импровизированного копья производил внушительное впечатление. Я представил, как иду по земле, наступаю на ловушку и… У вас богатое воображение? Тогда вы меня понимаете.

      Хоп! Кто-то над моей головой. Я замер, прислушиваясь… Полная тишина. Но меня никогда не обманывает инстинкт волка. Я пережил два года в стране цинов, в зеленом болоте. Не надо об этом, Карл. Не сейчас. Замри и слушай. Спасение в умении молчать и слушать… ОН тоже знает это. Ожидание. Некто наконец выдал себя легким движением — в отдельных местах Солнце пробивалось сквозь неплотно набросанные листья, и вот, на фоне неба, я заметил качнувшуюся тень. Один. Что он будет делать?

      Прямо на меня упали несколько листьев — он делал отверстие. И как точно. Есть ли у него оружие, например лук? Тот ли это, что целился в меня с опушки? Я осторожно и мягко сделал несколько шагов в сторону. Мой хищник не любил долго ждать — листья и прутья с хрустом разлетелись по сторонам, и вот он уже передо мной: голый, поросший грубой серой шерстью самец моего роста. Короткий угрожающий рык: он оценил своего противника — вместо приветствия мне достались оскаленные зубы и рубиновый блеск глаз. Вервольф! Он волосатыми руками ухватил один из кольев у самой земли и легко вырвал его из дна.

      — Ва — а — ар — р — р!!! — глухой рев потряс окрестности. Я еле успел увернуться — кол вошел в земляную стену почти до середины на уровне моей грудной клетки. Наша схватка происходила гораздо быстрее, чем это можно описать словами.

      Меня поразила скорость его движений. Такое может быть выработано только годами животной практики — ему нелегко пришлось здесь. Мне там — тоже! Я блокировал его следующий удар и еле избежал укуса зубов. Лязг челюстей ужасающий. Тут же последовал еще один взмах колом, нацеленный мне прямо в глаз, и выпад коленом в пах. Ни один из его ударов не достигал меня, но убийца продолжал наступать, с размеренностью автомата совершая молниеносные жуткие движения. Ни на секунду не сомневаясь в справедливости своих действий. Еще удар колом. Мне ниже пояса. Я озверел и зарычал. Если бы не моя армейская подготовка, он намотал бы мои кишки вместе со всем остальным на свое копье. Надо что-то делать. Он отскочил и на секунду замер. Мне даже показалось, что сейчас он выпрыгнет изо рва и убежит. Но он не сделал этого. Быстрый прыжок, наклон — и в его руках оказался второй кол. Он с удвоенной силой набросился на меня. По всей видимости, здесь не умели отступать. Возможно, поворот спиной к врагу или другу карается здесь смертью. Он не повернулся спиной ко мне и не побежал. И в этом была ошибка. Я уже забыл, что когда-то ТАМ был человеком. Мощный удар сапогом в челюсть отбросил его в сторону в тот миг, когда один из двух его кольев распорол мою левую руку, которой я вовремя прикрыл сердце. Он не потерял сознание — попытался подняться, но было поздно — его собственное оружие уже торчало из его живота. Я не хотел… Он весь сжался в комок на этой булавке, словно стараясь мгновенным напряжением мышц вытолкнуть из себя копье, дернулся и, захрипев, обмяк, вытянулся во весь рост…

      Я правда не хотел. Вы верите? Чего я ждал от этого мира? Когда представляешь себе это — все выглядит совсем не так. Обыденно и просто. А здесь… Я журналист и должен вернуться. Зачем? Не знаю…

      Я посмотрел на лежащее передо мной существо. Здесь нет законов. Здесь можно убивать всех. И я убил. Снова. Как там… Он еще жив, но уже никто не сможет его спасти.

      Я человек или нет? Надо ли мне возвращаться? Может, мое место здесь?!

      Подняв второй кол с земли, я вылез изо рва. Сел около самого края на резиновую траву и стал лизать разорванную рану. Так делают все звери. И я так делал десятки раз… Мне нужны силы. Мои силы — моя кровь. Рана должна затянуться. Потом перебинтовал ее куском рубашки. Честное слово, одного этого раза мне вполне хватило. Незачем оставаться здесь еще десять дней. Зачем я вообще залез сюда? Может быть мне не стоит отходить от шлюза далеко в сторону, чтобы лишний раз не встречаться с этими… Похоже, они очень неплохо развиты, те, кто еще выжил. Я тренирован лучше. По сравнению с тем, кого убил. А с остальными?

      Я поднялся и пошел к лесу. Десять дней человек может обойтись без еды, но все же мне нужна вода, иначе любой из них спокойно добьет меня, обессилевшего. Надо найти воду. И еду тоже неплохо бы.

      Я получил то, что хотел. И тут же понял, что меня это не устраивает. Как мою жену там, тогда. Почему человек устроен так? Человек ли я еще? Или радиация зла уже поразила меня…

      Вблизи лес перестал казаться обычным лесом. Издали можно было вообразить: вон то дерево — ель, а вот это — сосна. Но теперь я видел — это не ель и не сосна. Это нечто совсем другое.

      Я осторожно ощупал «еловые ;«колючки-шипы. Потом «сосновые». В этом лесу придется быть очень осторожным: на такой колючей проволоке недолго закончить свою жизнь.

      Я прислушался — шелест крон и больше ничего. Где здесь вода? Мне нужна вода… Они же пьют что-то. Или только кровь? Я двинулся вперед. Потом вдруг вспомнил — стена. Быстро развернувшись, побежал обратно. Вход, я должен отметить вход. Как иначе потом найду шлюз?

      Вот здесь я вылез из ямы. Там лежит… В этом месте я провалился в ров левой рукой. Отсюда я шел… Похоже, створка уползала вверх здесь. Как отметить это место у холодного монолита, где я вышел из шлюза? Вбить кол? Могут выдернуть или переставить. Написать на стене… Чем? Ничего нет. У меня ничего нет. У меня есть моя кровь! Течет из разорванной руки. Я разбинтовал поврежденную конечность и приложил ее к стене. Красная дорожка весело побежала вниз по блестящему серому металлу. Теперь можно идти. Я полизал руку, наложил повязку обратно и двинулся в путь.

      …Говорят: возвращаться — плохая примета. И еще. Этот мир не любит суеты и шума. Это все я понял, перепрыгивая через ров — у края леса, среди первых деревьев, в гуще колючек меня ожидал новый противник.

      Я вздохнул. Убежать не удастся. Я только что побегал — и тут же привлек к себе внимание. Побегу — появятся новые нелюди. Придется принимать бой. И убить его по возможности без лишнего шума. Может, лучше договориться: моя левая рука вряд ли в состоянии помочь мне. Я осмотрел его кисти — в них ничего не было. Это обнадеживает. Стоит попробовать.

      — Привет! — прохрипел я. Странный у меня какой голос. Странно пытаться говорить с кем-то в этом мире — его когти свистнули у меня перед глазами. Когти?! Он чуть не снес мне половину черепа. Какие у него длинные руки — я чудом не ослеп после второго удара и отскочил назад. Он неуловимо переместился — еще молния сверкнула у меня перед глазами. Он не бил — пытался разрезать меня пальцами-кинжалами. Какие-то насадки были на пальцах его правой руки. Его что, плохо проверяли контролеры?! Или это он здесь такие выточил? Я опять увернулся — но какие у него руки! При таком радиусе размаха мне не достать его даже ногой. Кол я оставил у стены… Я опять отскочил и попытался ответить ударом на удар — он словно ждал этого. Свистнули пять его кинжалов, и я закусил губу — он распорол мне бок, когти больно зацепили ребра. Я заревел и нанес удар ногой в прыжке, метясь ему в голову. И еще. Ни разу не достал до тела. Поразительная реакция. Я отскочил за кусты. Он прошел сквозь стену «колючей проволоки», будто бы не заметив ее. Но я видел, что на его животе и бедрах появились полосы содраной кожи, и кровь течет по ногам.

      Один мой удар достиг цели: он припал на левое колено после того, как моя пятка нашла его коленную чашечку. Жаль, мне не удалось сломать ногу — он уже снова наступал. Десять его кривых ножей с убийственной скоростью мелькали перед глазами. Удар — я отскочил за дерево. Еще замах — и ствол, кракнув, переломился, заваливаясь на бок: он рассек ствол своими кинжалами. Не кинжалами — топорами! Опять я достал его. Но вновь он, остановившись лишь на миг, продолжил наступление.

      Я повернулся и бросился бежать. Похоже, голыми руками мне с ним не сладить. Надо измотать его. Так меня учили. Жесткий и умелый в бою – каким он будет после долгого бега? Мое преимущество — теория, разработанная лучшими специалистами. Его — эволюция. Кто кого?

      Сейчас посмотрим… Мы неслись сквозь лес, рискуя выдать себя другим. Но выхода не было.

      Я петлял между толстыми стволами, сворачивая в самый последний момент, и с удовлетворением отметил, что несколько раз он врезался в деревья. Что ж, у него отлично развиты передние конечности, а остальные не очень. Через несколько минут такого бега, уверовав полностью в его неповоротливость, я совершил ошибку. Попалось хорошее ветвистое дерево, и я, подпрыгнув, стал взбираться по раскидистым ветвям наверх.

      Добежав до цели, он поступил по-другому: вонзая когти в ствол, двинулся вслед за мной. Может быть, его ноги были не очень приспособлены для бега, но по деревьям он лазает гораздо быстрее меня. Он настигал.

      Это совсем мне не понравилось. Я примерился и, оттолкнувшись изо всех сил от сука, который казался мне наиболее прочным, перепрыгнул на соседнее дерево. Он с грохотом сорвался вниз. Все же у любых преимуществ всегда есть свои недостатки. Ноги тоже тренировать надо!

      Пока я читал ему мораль — он уже снова настиг меня. Но на этот раз в его арсенале был приготовлен для меня другой прием. Уцепившись когтями одной руки за ствол, он размахнулся второй, свободной, и ударил.

      Половина дерева была снесена этим ураганным ударом.

      — Эй! — прохрипел я. — Так мы не договаривались! — Теперь мне было не оттолкнуться от ствола, он и так опасно раскачивался под моим весом в разные стороны. Одно неосторожное движение — он переломится, и я рухну вниз. При такой высоте, вероятнее всего, сломаю себе позвоночник…

      Он удобно устроился около импровизированного пропила и стал одним

      пальцем-когтем снимать стружку с древесины, внимательно наблюдая за мной.

      Очень этой твари понравилась такая ловушка. А может, не в первый раз ее делает? Пришлось мне сползать вниз, навстречу моему противнику. Он с интересом наблюдал за моим приближением. Еще полметра вниз: я подполз достаточно близко, чтобы вызвать огонь на себя. Он, не раздумывая, нанес кинжальный удар: скрюченные когти мелькнули перед самым моим лицом, и я чудом увернулся, балансируя на раскачивающемся стволе, но его волосатая кисть на излете встретилась с вытянутыми пальцами правой «ударной» руки. Я быстро нажал безымянным пальцем на большой.

      …Не понимаю, почему он не упал вниз? Почему не подействовал ток? Висит подо мной, глупо откинув свое страшное оружие в сторону и смотрит на меня из-под косматых бровей. Или это мне только кажется сквозь его лохмы… На него не действует ток?! Или испортился разрядник? Я испугался и ткнул в него пальцами еще раз. Он даже не вздрогнул, но на этот раз я почувствовал знакомое тепло на кончиках пальцев. Разрядник работал. Мой враг не шевелился.

      — Фу! — я облегченно вытер пот со лба. Всегда лучше пользоваться тем оружием, к которому уже привык. То ли дело автомат — нажал на спусковой крючок и все просто. От врага летят огрызки. А здесь?!

      Я понял — его убило наповал. Просто в тот миг, когда прошел разряд, его кисти свело судорогой, и когти еще глубже вонзились в древесину. Так он и висит на этой руке и ногах. На ногах-то тоже когти. Теперь я это вижу. Вот почему он так коряво бегал — он действительно человек-кошка, вернее — полунелюдь-полурысь. Только в отличие от животных семейства кошачих, у которых когти родные, его приделанные когти не убираются. И какие мощные шейные мышцы и связки — мертв, а голова набок не заваливается, держится прямо. Страшно. Как они здесь… Я неплохо тренирован, но я бессилен против всей природы. Здесь эволюция, совсем по Дарвину, и выживает не просто сильнейший. Выживает тот, кто лучше приспособился. Какой противник!

      Я уже двоих победил. Не обольщайся, Карл, это только начало. Эти живут на грани леса. Один — хранитель рва, другой — обитатель опушки. Что-то там, в глубине? Да и вообще, победил-то я только первого, а вот в поединке со вторым пришлось применять разрядник. Глупо. Теперь если кто узнает… Все потому, что слишком суетился. Надо быть рациональнее. И еще заряд лишний истратил. Восемь осталось. Ладно, Карл, задним умом все крепки. И все же интересно, как это ему удалось так удачно приделать к своим пальцам когти? А ну-ка посмотрим!

      Я сполз по шершавому стволу еще пониже, за прорезь, которая чуть не стоила мне жизни, удобно устроился среди ветвей и взял в руки его еще теплую волосатую кисть. Ничего не видно сквозь эту шерсть! Ну-ка…

      «Мама! Не может быть!» — мне показалось, что мои глаза подводят меня… Нет! Неужели… Так и есть! Я соскользнул по стволу вниз, вернее сказать — рухнул наземь, и бросился бежать.

      Господи! Где стена? Где мой кол?? Такого не мог предположить ни один аналитик. НЕТ! ЭТО НЕВОЗМОЖНО!!!

      Я схватил кол, прижимаясь спиной к стене. Лихорадочно огляделся. Если бы я знал. Если бы знал. Господи… Вы понимаете? Понимаете? Он не приделал себе когти. Не приделал! ОН ИХ ВЫРАСТИЛ!

      Карл! Ты же видел мир вокруг. Видел же… Эта резиновая трава, острая на кромках, как сталь, эти колючки вместо иголок, дикий лес. Все очень просто. Это — мутация. Это та радиация зла, наличие которой ты предполагал, еще находясь наверху. Она действительно есть, и она меняет все жизненные процессы, скорость их протекания. Я говорил сам себе – здесь выживет тот, кто лучше приспособился. Они и приспосабливаются. Один вырастил себе когти. И руки, Карл, руки… Вспомни! У него были такие длинные руки. Он их вырастил. Удлинил. Сознательно или непроизвольно, но это произошло.

      Карл! Отсюда надо линять. Я повернулся к угрюмой молчаливой стене и принялся стучать в нее колом. Выпустите! ВЫПУСТИТЕ!!! Это не то! Мы не о том с вами говорили… Я не подписывал контракта на таких условиях. Я хочу жить. Я учился драться без оружия, я оставил свой автомат и взял в руки лук и стрелы, и кусок камня, и веревочную петлю, я старательно запоминал все, чему вы учили меня на тренировках. Я дрался обрубком полена и горстью земли, ветвями деревьев и просто кулаками. Но посмотрите — они выращивают себе новые органы. Они выращивают длинные руки с когтями. Почему бы кому-то не вырастить из себя копье. Или меч? Разве это честная схватка?! Как мне справиться с ними…

      Люди! Выпустите. Слышите?! Я должен вернуться. Это важно не только для меня. Это нужно вам всем. Что, если один из них вырастит себе ноги длиной двести метров и достанет до купола? Что, если купол не выдержит? Что, если кто-то из них вырастит себе таран и пробьет люк шлюза… Вырастит электрогенератор и пережжет управляющий компьютер или лифтовый двигатель… Или вырастит фильтр против вашего газа-паралитика. Люди! Мне надо наверх. ПУСТИТЕ!

      Кол в моих руках превратился в щепки. Я посмотрел на свои окровавленные ладони, на бессмысленные куски древесины, пропитавшиеся красной влагой, бросил их на землю. В сердцах пнул равнодушную стену ногой. Ей было наплевать. Ее так и строили — чтобы ей на все было наплевать.

      Я опустился на землю около самой стены, прижимаясь спиной к холодному металлу. Черт побери! Черт побери! Черт…

      Спокойно, Карл, спокойно. Мне страшно идти в лес. Мне страшно. Это совсем не то, что я ожидал. Меня просто порвут на куски. Стоп! Я могу занять место хранителя рва. Я убил его, и это место принадлежит по праву мне. Я могу на десять дней поселиться на опушке леса. Наверное, их территория разбита на зоны, и они стараются не забредать на чужую землю. Так спокойнее. Кто его знает — что там есть у соседа. Сколько их было всего? Мне же называли цифру… И я ее хорошо запомнил. Это было так давно, ТАМ. Вспомнил! Одна тысяча сто четырнадцать. И еще цифра – примерно тысяча двести квадратных километров. Наша территория. За семьдесят шесть лет кто-то из них издох сам, провалившись в ров или другие ловушки, кого-то убили в драке, а кто-то, возможно, сумел дожить до старости. Счастливчик! И тихо умер. Думаю, их осталось не больше трети.

      Возьмем для подсчета четыреста. И тысяча двести квадратных километров. Надо разделить одно на другое. Тогда я узнаю свою территорию. Разделить? Как

      это… Как разделить людей на километры… Или наоборот — километры на людей? Как правильно? Не понимаю. Что получится, если делить километры на людей. Кровь. Опять кровь. Нет, Карл, мне нужно делить цифры, а не понятия, цифры. Тысяча двести разделить на четыреста. Примерно три квадратных километра на человека. Вся моя территория. Много это или мало? Не понимаю… Я хочу жить. Здесь все не так. Здесь умирают очень быстро. Теперь я это чувствую. Я здесь уж е очень долго. Это там, наверху, идут первые сутки. А для меня уже прошла целая жизнь. Вся прошла. Слышите вы, там, на поверхности. Шарманщик играет свою музыку. Ненавижу!

      Ненавижу… Надо вставать, Карл! Навстречу кто-то идет. Надо поздороваться с ним — так учила меня мама. Очень давно… Когда кто-нибудь

      идет тебе навстречу.

      О чем это я — кто здесь может идти НАВСТРЕЧУ? Здесь все идут ПРОТИВ. Против тебя, Карл. Почему? Хоть бы кто-нибудь шел навстречу. Мэнди.

      Но это не Мэнди… Очнись! Что с тобой, Карл? Как быстро он идет. Возможно, у него нет когтей на ногах. Это уже хорошо. Я устал драться. Надо вставать…

      Он приближался от опушки леса и еще не пересек ров. Он шел спокойно и уверенно, словно чувствуя, что я обессилен и обескровлен. Что мне с ним не справиться. Я хочу пить… Паук… При чем здесь паук? Он так же преследовал меня в моем сне. Спокойно и уверенно. Какой кошмар. Что, если это правда? Может ли человек превратить себя в паука? Вырастить в себе паука. Вырастить из себя паука. Человек не может. А они и не люди… Куда и как я убегу тогда? Это был не сон. Это было видение, предзнаменование. Все эти кошмары, что снятся наверху людям по ночам — правда! Мне не выбраться отсюда. Как только я убиваю одного из них — приходит другой. Дайте мне умереть спокойно и играйте в эту игру без меня… Я был сильным там, но возможно мне это только казалось. Что-то сломало мою волю. Что? Эта.. Эта радиация? Дайте умереть… Прошу вас. Я лягу спокойно около самой стены, там, где открывается шлюз, и мое сердце перестанет биться. Вам не надо со мной мучиться. И через десять дней, когда откроется створка, мне будет все равно. Я не проснусь и не встану. И даже этот дикий вой сирены не коснется меня… Я не буду вползать ни в какие щели и не стану никуда подниматься. Зачем? Нет! Оставьте меня…

      Вставай, Карл! Вставай, сволочь. Встать!

      …Я все-таки поднялся. Ублюдок, он хочет меня убить. Он уже недалеко от рва, скоро перепрыгнет и тогда… У меня в руках ничего нет. И нет здесь никаких теорий. И ни одна из них не действует. И нет никаких зон.

      И нет здесь надежды. Нет веры. Все это сожжено, как сгорает ночной мотылек, подлетевший слишком близко к огню. Ничего нет. И любви тоже нет. Нет любви. Нет… Каролина, девочка, прости меня. Ты получишь свой миллион. И ты, Мэнди, прости. Если бы я мог сейчас что-то изменить — я бы оставил что-нибудь и тебе. Но теперь уже поздно… Прости. Прости. Прости!

      Ненависть! У меня есть моя ненависть. Больше ничего нет. «Порву тебя на куски! — прохрипел я, отрываясь от стены, нечеловеческая злоба истекала из всех пор моего усталого изодранного тела. — Порву, подонок!» — Кроме моей ненависти у меня еще есть зубы.

      Внезапно что-то произошло. Я понял это потому что он остановился. Что? Он же еще не дошел до рва. Что это с ним? Почему его так перекосило на один бок? Он провалился ногой в какую-то яму. Что это? Это не ров…

      Его тело задрожало от усилий, но правая нога по-прежнему уползала все глубже и глубже. Он завалился на бок, не в силах удерживать равновесие. Что это? Его тащило по земле, и вот уже нога вся ушла вниз. Он захрипел, кровавая пена выступила на губах, когда его начало разрывать пополам – яма была слишком узкой, и в нее пролезала только одна нога. Как назло, нога оказалась очень прочной, прочнее чем низ его живота. Он несколько раз конвульсивно дернулся и замер, истекая кровью — кости грудной клетки не позволили ему порваться дальше, ногу не отпускало, и выбраться назад он тоже не мог. Да и вряд ли хоть кто-нибудь на его месте смог бы двигаться. Он уже не жилец… Шатаясь, я побрел вперед — я должен знать, что это было. Это могло бы случиться и со мной, если бы я наступил… Кто там или что там? Нелюдь или новая ловушка?

      Я подошел к нему и стал осторожно разгребать липкую, обильно сдобренную кровью, землю около его пойманной ноги. Рука наткнулась на что-то твердое… Сруб в виде прямоугольника, сложен из деревьев. Узкое отверстие, яма под ним. Очень глубокая. И веревочная петля, сплетенная из каких-то волокон обвивает его стопу. Дальше темно — не видно. Его поймали за ногу. Но кто? Надо расширить отверстие. Я стал отрывать поленья импровизированного колодца. Возможно, это огромный риск — сидеть вот так на виду у всего леса и копать, но я должен знать… Свет хлынул в яму. Веревка была довольно короткой, ее второй конец обвивался вокруг толстого бревна, которое вертикально висело, не доставая до дна шахты. Ясно: он наступил на ловушку, веревочная петля обхватила его ногу и рывком затянулась, когда бревно сорвалось со стопора. Такая тяжесть — его

      ногу потянуло вниз. Масса груза слишком велика, чтобы у кого-то хватило сил, стоя на одной ноге, развязать петлю на второй. Потом его нога уходила вниз все глубже и глубже, и шансов избавиться от петли уже не было – можно было лишь отгрызть себе конечность. А отверстие в земле очень узкое, специально чтобы в яму проходила только одна нога.

      Какая страшная смерть — я старался не смотреть на низ его живота. Какие они звери! Как жутко расправляются друг с другом. Сколько времени нужно затратить, чтобы устроить такую западню — вырыть яму, опустить бревно, сплести веревку. Возможно, это дело рук того, первого, что лежит во рву, пришпиленный к земле огромной деревянной булавкой. Уже сдох, а его ловушка вновь убила. И спасла этим мне жизнь. Как странно… Наследство. Я получил наследство…

      Я опустился на землю. Идти было некуда. Сколько уже раз я делал какие-то выводы, исходя из здравой логики, и столько же раз ОНИ опровергали все мои построения. ОНИ и есть звери. Не люди. Псевдозвери. Частично сохранившие человеческий облик, при этом трансформирующие свои конечности в орудия убийства. Псевдозвери, не знающие жалости, не гнушающиеся любым, самым зверским способом, чтобы расправиться с врагом. Не просто убить, а жестоко замучить. Это, наверное, следствие их психологии, той болезни, из-за которой их исключили из человеческого мира. Сколько таких и других, не менее жестоких, ям расставлено по лесу?

      Думай, Карл, думай. Отсюда надо выбраться. Что толку биться о стену на глубине двести метров. Думай! Ты должен выжить, так как это нужно теперь всем.

      Итак, это не люди, и все человеческие мерки к ним неприменимы. Так же как и логика. В этом мире логичным является только один закон: зачем убивать своего врага завтра, если его можно убить сегодня. Это справедливо — завтра враг может стать сильнее. Да и наверняка нужно время, чтобы вырастить, например, такие когти. Не сразу же это происходит. Что когти? Можно вырастить ноги-тумбы, как у слона, и затоптать жертву. Или бивни, как у мамонта, чтобы пронзить его насквозь. Это нельзя сделать за один день. Поэтому лучше убить врага сегодня — завтра он может быть вооружен гораздо лучше. Поэтому они так бросаются на меня. Я совсем «свежий». И тот, во рву, тоже оказался здесь недавно, раз дрался колом. Не успел себе ничего отрастить. И не успеет. Вот почему он не шел в лес. А второй, древесный, скорее всего «ветеран». Хорошо, если так. Хорошо, если таких немного. И нет здесь никакого деления на зоны — на таком крохотном кусочке пространства меня пытались убить поочередно уже трое нелюдей. Весьма возможно, что пока я так сижу, с какого-нибудь дерева на меня смотрит четвертый. Примеривается… Тот, от которого мне не уйти. Правда, пока мой инстинкт молчит.

      Пойдем дальше. Они опасны не только для меня. Для всех людей. Я погорячился, сказав, что кто-то вырастит себе ноги длиной двести метров. На это понадобится немало времени, может, месяцы. За этот период его враги-»малютки» убьют неповоротливого великана, хорошо заметного издали, которому негде укрыться в лесу.

      Вряд ли гигант сможет выбраться наверх. Скорее уж, каждый из них старается установить свою власть здесь. Опять теория. Опять основанная на человеческой логике. Но вырастить из себя живой таран они могут. Или паука. Паука…

      Спокойно, Карл. Прямой угрозы человечеству пока нет. Но лучше тебе

      все же выбраться наверх и расказать все людям. Лучше сбросить сюда атомную

      бомбу… Соберись, Карл. Надо жить. Выжить. Вода…

      Терпи, Карл. Ты же умеешь терпеть! Вспомни, там… Молчи об этом… Не надо здесь. Садится Солнце. Так быстро? Солнце садится – это людской термин, здесь оно просто заходит за край стены. Прошло так много времени? Разве это много — всего несколько часов? Четыре, пять, шесть? Первые полдня. Сегодня нужно терпеть. И набираться сил. Завтра будет непростой день… Завтра нужно найти воду. Странно, я говорю о завтра, как будто ночь здесь — самое спокойное время. Сейчас, вероятно, пока одни засыпают, другие выходят на охоту. Вырастить глаза, видящие во тьме — плевое дело. Как мне быть? Ходить опасно… Таких ловушек здесь скорее всего натыкано немало. И как это мы до сих пор, бегая, не угодили в них? Бегать тоже опасно. Ползать?

      Попробую. Я вернулся ко рву и, спустившись, выдернул из земли новый кол. Пока я еще новичок — буду пользоваться привычным земным оружием. Вылез наверх и пополз к лесу. Так гораздо медленнее. Но надежнее – кол внимательно исследовал пространство передо мной. Пусть долго, но у меня есть время. Десять дней. О, нет — девять с половиной. Добравшись до живых колючек, я не поднялся — в лесу, возможно, не лучше. Я полз, пока не увидел толстое раскидистое дерево — подходящее. На нем я буду спать. Если получится.

      Я забрался почти на самый верх дерева. Думаю, это очень опасно. Некто может перегрызть, перепилить ствол, так, что я наверху ничего и не почувствую. Пока дерево не переломится. Они здесь развиты гораздо лучше меня. Меня учили три месяца. Но все не тому. Со мной работали как с человеком. Я учился драться, я совершенствовал и оттачивал свое мастерство, но при этом всегда оставалась грань, которую я не переступал, и поэтому оставался человеком.

      Этой грани не существовало для меня в стране цинов. Но это было давно. Я переступил черту, как только, оказавшись здесь, убил первого. Боюсь, вы не сможете понять меня. Я ведь уже не чувствую никаких угрызений совести. Я чувствую только усталость. Мне надо отдохнуть и привыкнуть к тому, что я получил здесь. Я должен набраться сил, чтобы завтра быть еще более беспощадным. Иначе мне не выжить.

      Я прижался к толстому стволу, обнимая его руками. Говорят, так часть энергии самого дерева передается человеку. Но я уже не человек. Это я знаю точно. Я разделился на две половинки, Банка на самом деле — огромный скальпель. Она уже препарировала меня. В момент, когда я встречаю другого человекообразного, просыпается моя «худшая» звериная половинка: я знаю — я должен его убить. Убить и все. Никаких неясностей. Когда я остаюсь один — во мне говорит другое «я», более утонченное, сомневающееся, пока еще не разучившееся страдать. Наверное, со временем эта вторая, «лучшая» половинка отмирает, засыхает здесь вследствие ненадобности, и так получаются из них хищники. Вот почему они такие! Банка — беспощадный хирург. Банка…

      Взошли звезды… Я чуть не заплакал от умиления. Такие привычные, такие родные. Они здесь совсем такие же, как ТАМ. Вот ведь странно! Они не меняются. Здесь и там происходит что-то, совсем не похожее, а они не меняются. Люди думают, что их дела очень важны, что все имеет какой-то смысл, а вы посмотрите в небо хоть раз, прислушайтесь, подумайте — вас не было, а они светили; вы живете, бегаете, боретесь со своими проблемами, невзгодами и болезнями, страдаете и плачете, а они так же светят; вы издохнете и от вас уже ничего не останется — станете грудой мусора, так и не совершив ничего стоящего в этом мире, а они будут по-прежнему светить, и ничего для них не изменится. Какая жалкая участь…

      Как там сейчас Каролина? Я представил ее в нашей спальне. Она лежит, закинув руки за голову, на хрустящих простынях. Моя Кэрол обожает свежее, хорошо отглаженное, белье. Совсем одна. Может быть, она сегодня укроется одеялом — рядом нет меня, чтобы согреть мою девочку. Кэрри, сможешь ли ты уснуть в эту ночь… Я жив, слышишь?

      Может быть, ты смотришь на ту же звезду, что и я. Помнишь ту, зеленую, что светила нам в медовый месяц?

      Кэрри, Солнышко… Я вернусь, обещаю. Обязательно. Потому что ты

      ждешь.

      А Мэнди? Где сейчас Мэнди… Что она делает? Одна ли, или уже с кем-нибудь «забывает» меня. Забывать-то нечего. Женщина, на которую я не имею никакого права. В этой Вселенной… Нет, в той. В этой я вообще не имею никаких прав. Кроме права убивать… Завтра, с утра… Убивать! С этой мыслью я и провалился в сон.

      …С ней же и проснулся. Убивать! Солнце еще не вылезло из-за дальней, невидимой, стены, но его лучи освещали уже значительную часть противоположной — той, из которой я вчера явился в этот мир. Я потянулся, с хрустом разминая суставы. Не знаю, как Кэрол, а я бы в эту ночь не отказался от одеяла. Что-то здесь холодновато по ночам. Надо бы сделать зарядку, чтобы согреться и привести себя в нужную форму. Зарядку… Где? А не хочешь ли ты, Карл, поплавать в бассейне? Идиот! Или чашечку кофе в постель. Ага!

      Рассвет здесь совсем не такой, как наверху. Там Солнце вылезает из-за горизонта, здесь — бездна мрака сползает вниз по двухсотметровой стене. Странное зрелище, у меня от него волосы на загривке встают дыбом: стена мрака, уступая Солнцу, сползает в нашу чашу, еще немного — и наполнит ее до краев. Вот уже только узкая полоска у самого низа осталась.

      Как странно — за ночь никто не попытался убить меня. Как-то это даже невежливо, я бы сказал. Я пополз вниз и чуть не сорвался — суставы затекли основательно. Надо все же размяться! Но как?? Бегать между рвами и ямами? Угодить на колья или в веревочную петлю — самое подходящее занятие с утра. Шумно топать на одном месте — соберется целое стадо поклонников утреннего моциона, чтобы прикончить меня. А что если спуститься в ров? Там тихо. Интересная идея. И плацдарм для боя подходящий. Место уже знакомо. Невольно я посмотрел на левую, поврежденную вчера, руку. Такая рваная рана — а почему-то совсем не болит. Я даже забыл про нее. Безо всяких лекарств. Странно. Надо посмотреть.

      Я разбинтовал окровавленную повязку и уставился на свою руку. Чем природа не наградила меня, так это олимпийским спокойствием. Некоторое время я взирал на свою конечность, отвесив челюсть. Потом бросил полосу материи на землю. Повязка стала не нужна. На руке не было раны. Только затянувшийся свежий рубец. Радиация зла — это нечто другое. Это какой-то вид энергии, и его природа гораздо более сложна, чем это можно описать одним словом. Иначе как это могло способствовать заживлению моей руки? Я понял! Просто мое подсознание, независимо от меня… Не мозг, а именнно подсознание хотело, чтобы рука зажила, и «поле» усилило неосознанный приказ, проснулись какие-то скрытые резервы моего организма и… Значит, если я «правильно» захочу, я тоже могу вырастить себе новые органы… Какие? А что, если вырастить крылья?? Вот это мысль. И как я вчера об этом не подумал. Вырастить крылья и добраться до купола. И не надо никаких длинных ног.

      Я соскользнул со ствола и по уже проторенной вчера тропе отправился ко рву, обдумывая эту мысль. Кол неотступно сопровождал меня при этом. Так оно спокойнее.

      Совершив несколько вялых движений, напоминающих отдаленно гимнастику в исполнении бегемота, я, как ни странно, все же почувствовал себя значительно лучше. После этого я собрался и стал тренироваться уже всерьез. Наконец мышцы обрели желанную упругость, и я остановился, размышляя — что же мне делать дальше.

      Для начала я решил внимательно обследовать весь ров. Из конца в конец. И повернул направо. В принципе, безразлично, куда идти — налево или направо. Надеюсь, в дне этой мусорной канавы нет таких ям-сюрпризов с подвешенными бревнами. Какой идиот станет копать их здесь?

      На том месте, где мы дрались, листья и ветви свода были разбросаны по сторонам, но далее ловушка была вполне исправна, и я вступил в полосу тени. Свод над головой, сложенный из веток и прутьев с листьями, пропускал очень незначительную часть солнечных лучей, но все же дорогу под ногами можно было разглядеть. Особенно после того, как мои глаза малость попривыкли к такому освещению.

      Странно, почему мне совсем не хочется есть и пить? Может, это здесь вообще не нужно? Хорошо бы. Это избавило бы меня от множества проблем…

      Туннель плавно закруглился и уперся в стену. Кстати, это интересно: до глубины двести метров металлическая стена, а дальше? Тоже стена. Такая же. Теперь я в этом убедился. Стою около нее. Я усмехнулся, увидев подкоп под эту железяку в самом конце тоннеля. Кто-то копал вниз шахту, надеясь найти там выход. Если бы все было так просто! Подо мной, вероятно, еще несколько десятков метров плодородной почвы, а далее такой же металлический каркас. Хотя это неважно. Я-то знаю, как отсюда выбраться. Надо прожить девять с небольшим суток. Я повернул обратно. Изучим тоннель с другой стороны…

      Оп! Молниеносный прыжок-отскок: веревочная петля скользнула по моему сапогу, чуть не оторвав мои пальцы. Я услышал глухой стук — бревно, сорвавшееся со стопора, упало на дно шахты. Опять я не угадал! И в дне рва тоже есть ямысюрпризы. Для дураков, обожающих загородные прогулки. Я весь съежился, представив, что со мной могло случиться то же самое, что и со вчерашним парнем, третьим. Его разорванный живот мелькнул… Нет! Не думать! Я обманул подлую яму, обманул! Но в другой конец рва не пойду. Не пойду? Пойду! Только осторожно.

      И ничего там не было интересного. Я увидел только еще один труп, четвертый, почти в самом конце закругленного тоннеля. Он упал сверху – и прямо на колья. Не знаю: когда это было, судя по всему, очень давно – от него остался только скелет и истлевшие клочья одежды. Я осторожно обошел его, чувствуя в голове непривычную резь. Сильная боль… Это все мое богатое воображение: если бы не счастливая случайность, я мог бы составить ему компанию вчера днем. Сразу два кола торчали из его грудной клетки. Чего ж ты так, милый? Надо осторожнее ходить. Я криво улыбнулся. Четвертый.

      Стена в конце этого коридора ничем не отличалась от стены с противоположной стороны. Я постучал по ней колом и поплелся обратно, туда, где можно было выбраться наверх изо рва, где разрушился «потолок». Зачем ломать его в других местах — он ведь еще пригодится?

      В углу, у стены, присыпанный землей, чернел убитый мною накануне противник. Я оттащил его с утра в сторону, чтобы он не мешался на проходе. Как бы похоронил его… Помню, у меня даже слегка закружилась голова — возможно, укор совести. Я вылез наружу. Подумал немного, глядя на учиненные мною разрушения, спрыгнул обратно, собрал валявшиеся на грунте прутья и устроил из них потолок. Потом выбрался наверх и нашвырял на свое хлипкое, но коварное сооружение пожухлые листья и только что надранную каучуковую траву. Странно — листья не первой свежести, набросаны ой когда, а ведь не завяли совсем. Не высохли. Или их набросали сюда недавно, перед самым моим появлением? Вдруг ОНИ знали, что я готовлюсь к спуску? Может, у них есть своя разведка ТАМ, У НАС? Или ОНИ чувствовали это?

      Мороз пробежал по коже. Тьфу ты черт, и какие только мысли не лезут в голову! Страшно… Хуже всего, когда не знаешь, с чем имеешь дело. Лучше не думать.

      Что теперь делать? Я сидел около рва, вновь приготовленного к приему посетителей, и думал. Куда идти? Что-то человеческое мелькнуло внутри, когда, подняв глаза к самой вершине стены, скрывавшейся в тумане, вспомнил о другом мире. Как они там… без меня?

      Сам не знаю почему, я решил похоронить того, что угодил ногой в яму-ловушку. Надо найти его и сбросить в ров. Я обернулся. Вон он лежит — холмик возвышается в сотне метров от меня. Отправимся туда.

      Что это??? Я остановился и огляделся в недоумении. Это же не тот! Как я раньше его не заметил. Пятый! Тоже лежит здесь очень давно – голый высохший скелет под лучами Солнца. И тоже угодил ногой в яму. Как и тот, вчерашний, правой. Стоп! Карл!!! У меня все помутилось в глазах, когда я внимательно оглядел местность. Это не пятый, это третий… Тот, около которого я рылся. Тот, что умер вчера. Он уже истлел, и от него осталась только горка костей. В величайшем смятении я опустился на землю, не дойдя до него — как бренна в этом мире наша плоть! Стерильный мир, не нуждающийся в санитарах леса и катафалках. Вчера враг был еще жив и пытался убить меня, но бревно, поймавшее его, заставило его заплатить за освобождение от мук всей кровью, наградив дикой болью перед смертью, а природа этого милого края за один день, вернее за одну ночь, забрала его тело себе без остатка. Вот передо мной кости, если бы я нашел их наверху, я бы сказал, что они лежат так уже лет двести. Значит, и тот, во рву, упавший на колья, что встретился мне сегодня, тоже мог быть недавним…

      Глубоко вздохнув несколько раз, я поднялся на ноги. Мне нет дела до всего этого. Четыре их, сдохших, сорок четыре, или тысяча сорок четыре. Меня интересуют только живые. Они опасны. Я должен пережить здесь девять с небольшим дней. Сколько сейчас времени? А, лучше об этом не думать! Вперед! На поиски воды.

      Лес встретил меня настороженной прохладой. Если бы я мог вырастить себе новые органы — вырастил бы огромные уши, чтобы лучше и дальше слышать. А так — тишина! Вперед, без тени сомнений. В общем, я неплохо ориентируюсь в лесу, привычка еще ОТТУДА, а мне ведь нужно будет вернуться обратно, к шлюзу, по истечении десяти дней — как приятно говорить и думать об этом. А ну-ка еще раз — через девять дней.

      Огромное бревно упало мне на голову. Я увернулся буквально в самый последний миг, когда оно уже всей массой лежало у меня на плечах — шершавая кора разорвала рубаху и плечи, когда я дернулся в сторону. В принципе, это неважно — все равно заживет, главное — не потерять слишком много крови. Хорошо, что я боковым зрением, самым краешком глаза, успел заметить ненормально качнувшееся дерево…

      Больно! Такая громада. Чуть не размозжила мне голову. А еще страшнее, если раздавит хребет — остаться в сознании с поврежденным позвоночником… Тогда обязательно явится кто-нибудь, тихонько сядет возле меня, парализованного, и будет долго-долго мучать, наслаждаясь моей агонией… Можно ли отрастить поврежденный позвоночник заново? Сколько на это нужно времени?

      Карл, ты слишком много времени думаешь о будущем, о пресловутых девяти днях. Проживи хотя бы один! Надо найти воду! Вода…

      Я бродил по лесу еще несколько часов и никого не встретил. Не было и воды. Тяжело ходить, когда все время прощупываешь перед собой почву колом. Так нельзя. Надо что-то придумать… А что, если положиться на свою ловкость и реакцию. У меня же блестящая реакция. Сумею ли я, прежде чем затянется петля, вырвать ногу? Как называется эта игра там, наверху? Кажется, русская рулетка…

      Я перехватил кол за середину, так его удобнее тащить. Дело сразу пошло быстрее. В самом деле — зачем так старательно смотреть себе под ноги, когда неприятность может упасть на голову и сверху? Сколько еще есть неизвестных мне сюрпризов. Так на так. Оно и выходит, что лучше надеяться на свое тело и свои чувства… Стоп!

      Я дошел до опушки, а возможно и просеки, и внимательно разглядывал противоположную сторону леса сквозь заросли колючей проволоки. Неужели здесь везде лес? Столько иду — и все одно и то же. Опять лес. И тут лес. Шипы больно впились в мое тело. Тоже живые? Я чертыхнулся про себя, осторожно снимая кровоточащую ногу с длинных колючек. Что-то белеет в зарослях на той стороне. Отсюда не видно. Ловушка? Еще труп? Аккуратно.

      Мягким броском я преодолел прогалину и вкатился в полосу тени, привычно скрываясь под ее завесой. Еще один мертвец. Привязан к дереву. Проволока-веревка вокруг горла. Похоже, просто задушили. Повезло парню… Волна мути на миг окутала меня — не кощунствуй! Все, иду дальше.

      Я пошел. Долго топал. Потом тень исчезла. Маленький кружок прохлады лежал около каждого ствола, но в основном лес теперь просвечивался насквозь — Солнце сияло прямо над головой, а так называемая «листва» не задерживала свет. Здесь и спрятаться негде… Похоже, уже середина дня. Сколько сейчас времени? Интересно бы узнать. Вот ведь я болван — столько недель готовился, а изучить в совершенстве солнечный календарь острова не удосужился. Из-за этого не знаю — много ли уже часов провел в пути. Наверное, сейчас где-то от часа до трех дня. Почти сутки прошли… Успею ли я к вечеру вернуться обратно, на привычное место? Ладно, движемся вперед.

      Я искал воду дальше, до тех пор, пока длинные тени вновь не легли на землю. Обернувшись, я посмотрел на Солнце — оно, прощально подмигивая, уходило за стену. Закат. Местный закат. За все это время я нашел только еще один труп, валяющийся прямо на земле. Причина его смерти была мне абсолютно непонятна. Я торопился вперед, так как был выведен из себя бесконечной чередой деревьев, вырастающих одно за одним, но все же обошел пару раз вокруг тела, пытаясь понять — что убило его. Так и не понял. Ну и ладно. Вероятно, это можно было разглядеть только до того, как истлело его тело. Вот и все мои достижения за истекший день. Да, еще раз провалился в яму и вновь успел выдернуть ногу.

      Ночевать придется где-то здесь, в глубине леса — без Солнца я не смогу выдерживать правильное обратное направление: единственный ориентир в этом огромном лесу угасает. А впрочем, есть ли разница, где спать — здесь, там, или на опушке. Может, это чисто мои, психологические трудности. А на самом деле риск везде одинаков. Посмотрим…

      Для отдыха я выбрал дерево, напоминающее то, на котором я провел прошлую ночь. Все же я немного британец по воспитанию. И, как следствие этого — консервативен.

      Эта ночь обещала быть холодной, я поежился в легкой рубашке, представляя себе свою уютную квартиру. И Каролину. Опять все сначала… Неужели нельзя думать о чем-то другом? Почему я должен думать о чем-то другом? Так можно сойти с ума, Карл!

      Кажется, я стал разговаривать сам с собой. Что бы это значило? Может, оттого, что я уже полтора дня ни с кем не разговаривал вслух. Единственным словом, которое я произнес за все это время, было: «Привет!». Я помню, что последовало вслед за ним. Наверное, это психологическая разгрузка организма: раз мне не с кем разговаривать, я разговариваю сам с собой. Не схожу ли я с ума? А может, мое «я» действительно раздваивается, препарируемое «скальпелем» этого мира. И каждая половинка потихоньку начинает жить своей, независимой жизнью, обретая свой собственный голос внутри меня? Чего доброго, они еще начнут спорить между собой. Одна скажет — убивать, другая — не убивать, и пока они так будут выяснять отношения — меня прихлопнут. Нет уж, лучше-ка я поговорю с Кэрол.

      Кэрри, королева моя, я знаю, ты слышишь меня сейчас. Помнишь, когда

      мы встретились, ты покорила мое сердце не только красотой, но и тем, что умела понимать меня и без слов. Как часто мне ничего не надо было говорить — ты и так уже знала, чего я хочу. Помнишь? Я верю, ты сейчас, как и прежде, понимаешь меня. Как тогда. Слышишь?

      Встающие, загорающиеся над миром звезды как гигантское зеркало отражают мои мысли, волнами принося их тебе. Чувствуешь?

      Бр-р-р, как холодно! Кэрол, мы с тобой вместе уже около пяти лет. Это много. Ты знаешь, мужчина, особенно в молодости — такое существо… Я всегда был верен тебе. Правда. Ни разу не изменил… Ты поразила меня в первый день знакомства, когда приняла меня, когда не отвернулась от такого, изломанного, не пыталась переделать меня, не обзывала сумасшедшим, а только была рядом, терпеливо ухаживала, лечила, но не как врач, а как женщина… Это большая редкость. Может, у тебя и вышло бы, если бы я дал тебе еще немножко времени. У меня не получается объяснить…

      Я знаю что все эти годы жил только благодаря тебе. Помнишь те, первые ночи, когда я кричал во сне… Как ты мучилась! Я никогда не говорил «спасибо» — внутри, где-то очень-очень глубоко, я оставался тем же самым ребенком, хрупким и нежным, что мечтал плавать в море с дельфинами, но все это обросло такой коркой — слоем боли и грязи, через которые мне довелось пройти. Как ты сумела разглядеть что-то под этим? Я не говорил тебе «спасибо» — я делал вид, что я сильный, что все в порядке, но, единственная моя, как мне были нужны твои ласковые руки, твои губы, твои нежные слова. Я боялся признаться в этом вслух. Я боялся признаться, что ты нужна мне. Это признак слабости, да? Прости, что я говорю тебе это только сейчас. Прости за всю ту боль, что я отдал тебе. Отдал — и оставил тебе, тем самым избавивишись от нее. Ты прощаешь?

      По стволу, к которому я прижимался, словно пробежала легкая судорога. Умное дерево, живое дерево — предупреждает меня об опасности. Я тоже чувствую ее — в полной темноте, абсолютно бесшумно ползет ОН вверх по стволу, готовясь убить меня. Кто он? Это неважно! Этот подонок помешал нашему разговору — моему и моей жены. Из-за него я не услышал ответа!

      Гнев ярким костром полыхнул внутри. Некоторое время я наблюдал за его осторожным приближением сквозь прищуренные веки, отметив, что мои глаза вдруг стали видеть в темноте. Я не шевелился, делая вид, что сплю. Как только он подобрался достаточно близко, мой сапог, без промедления, расплющил его лицо. Он сорвался вниз, с грохотом пересчитав по пути сучья. Пятнадцать метров немалая высота… Глухой стук — от удара о землю, и все стихло. Я был абсолютно уверен, что он не ползет снова.

      Кэрри… Прости, меня здесь отвлекают… Я очень благодарен тебе за все. Может, ты простишь мне мою глупость? Я вернусь, и мы начнем все сначала, как ты думаешь.

      Звезды величественно сияли с небес, и мне казалось, что моя жена, скрывая слезы, печально качает головой. Как бы то ни было — во всем виноват я сам. Я сам… сам.

      Наутро я проснулся задолго до восхода Солнца от холода. Бр-р-р! Остров лежит в экваториальной зоне — и такой кошмарный холод! Наученный горьким опытом предыдущего дня, я осторожно размял затекшие суставы, не слезая с дерева. И только потом начал спуск — осторожно. При этом я убедился, что мои руки прекрасно цепляются за ствол. Достигнув поверхности, я внимательно осмотрел свои передние конечности. Когти еще не выросли — и то хорошо. Но все равно так удобно лазать… Без проблем.

      Как и следовало ожидать, незванный ночной посетитель белел свежим холмиком костей недалеко от дерева. Я поднял голову — нижний, толстый сук был переломлен, бедняга, пролетая, наткнулся на него, и его отшвырнуло в сторону. Что ж — это его проблемы, я не звал его

      вмешиваться в мой разговор с женой… Я даже не стал к нему подходить.

      Пошел второй полновесный день моего пребывания здесь. Воды я так и не нашел. При слове «вода» в горле мгновенно пересохло. Черт возьми, когда наконец я найду воду! Полтора дня. Самое прискорбное заключалось в том, что необходимо было идти обратно — надо проверить, правильно ли я запомнил ориентиры. Если я найду воду и потеряю при этом выход из шлюза — можно смело прыгать в ров, на колья. Это будет самое правильное. Если я найду ров.

      Когда я вчера двинулся в дорогу, Солнце прошло уже часть пути в зенит, сейчас же оно только поднимается. С учетом этого я должен повернуться спиной к нему, потом немного налево — вот так, чтобы оно торчало из-за плеча — и идти в этом направлении, пока не упрусь в стену. Так? Похоже, все правильно… Вперед!

      Я шел так много-много часов и уже начал бояться, что неправильно выбрал направление — вокруг был все тот же лес, без каких-либо перемен, Солнце давно прошло зенит и теперь обогнало меня, заглядывая спереди мне в глаза, а я все шел и шел. Такой огромный лес! Неужели я так много прошел вчера? Потом я вздохнул с облегчением: знакомая просека, опушка вдалеке — я вышел чуть правее, а вон и мертвец, привязанный к дереву. Мой маяк в пенящемся море. Жаль только, светит он недалеко. Дружище! Если бы ты знал, как я рад тебя видеть! Ну, шлепаем дальше…

      Я продолжил путь. Временами в голове начинали плясать огненные круги — то ли от недостатка влаги, то ли это «радиация» все сильнее жарила меня. Не знаю. Приходилось садиться около деревьев, в тени, и ждать, пока мои глаза снова обретут способность видеть, а ноги — идти. Плохо дело. Что это со мною?

      Потом мне попался свежий. Вчера его не было. Тоже лежит на земле. Только из пустых глазниц торчат два толстых необструганных прута, его прибили к земле, пронзив глаза, мозг и череп. Как он, наверное, кричал… Или не успел, совсем как те десантники, там… Не надо, Карл! Прошу тебя… Я наклонился к нему. Огненные круги снова пошли перед глазами, только теперь к ним прибавилась странная резь в легких и желудке. Я упал на колени около мертвеца, словно молясь. Если сейчас кто-нибудь станет невольным свидетелем моей молитвы — на земле останутся лежать двое…

      Вставай, Карл! ВСТАВАЙ!

      Не могу. Нет… Больно. Боль, но это… Сердце так распухло в грудной клетке, ломая ребра, легкие больше не могут вобрать в себя ни глотка раскаленного воздуха. Я упал парализованный.

      Кэрри… Кэрол, принцесса моя. Я ухожу. Слышишь… Это мой конец. Я чувствую. Прости… Люблю тебя.

      Не надо! Мне больно… Не тяни так, девочка… Что? Куда ты зовешь меня? Нет, ну оставь пожалуйста, прошу тебя, Кэрол, не тяни так за руку… Мне очень больно… Разве ты не чувствуешь? Отпусти, я ухожу… Больно! Ну хорошо, не

      сердись, я ползу… Я послушный, хотя мне очень больно. Видишь, я делаю то, что ты говоришь: я ползу. Ползу… Почему ты все время отходишь? Остановись же, позволь мне прикоснуться… Мне станет легче. Я знаю… Ну, Кэрри. Хорошо, я ползу еще. Еще… Еще… Ты довольна? Довольна…

      Я лежал на земле, медленно приходя в себя, и со свистом всасывал легкими прохладный воздух. Он охлаждал меня, как охлаждает вода перегретый радиатор автомобиля. Какой я горячий… Больно притронуться. Глоток воздуха — как глоток воды. Еще глоток… И уже не хочется пить. И уже нет жажды. Спасибо, Кэрри. Я с трудом поднялся на ноги, опираясь на колючую ветку. Боль от вонзившихся в пальцы игл немного отрезвила меня.

      Я огляделся. Откуда куст? Где мертвец, вблизи которого мне стало плохо? Удивлению моему не было предела — труп лежал метрах в пятидесяти от меня. Я столько полз и совсем не помню об этом? Каролина спасла меня. Каролина… Я поднял глаза, стараясь сквозь колючую шапку леса разглядеть вершину стены, утопавшую в туманной дымке. Каролина!

      В голове свалка гниющего мусора. Бр-р-р! По всей видимости, близко к «свежему» трупу подходить нельзя: что-то происходит с ним, раз так скоротечно разложение. Выделяется какой-то неизвестный вид энергии, возникающий из разлагающейся материи во взаимодействии с местной радиацией. Так ли я понял? Тогда благодаря моей жене я избежал смерти, мое тело чудом не было вовлечено в эту реакцию. Вот и не верь после этого в парапсихологию. Резонансная зона…

      Почему на меня стал действовать этот вид энергии только сегодня? Стоп, но ведь я уже не однажды чувствовал подобные симптомы раньше, просто все время списывал это на что-то другое. Возможно, до этого я ни разу не попадал «в эпицентр» реакции. Или к тому же имеет значение срок нахождения здесь — что-то вроде привыкания организма, как к наркотику. А еще, вероятно, это как-то связано с фазами Солнца — сейчас оно жарит прямо над головой, вдруг это тоже имеет значение? Как и мое длительное пребывание под его лучами… То есть имеет место взаимодействие всех видов энергии друг с другом. Кто ответит? Никто… Главное — уметь извлекать из ошибок уроки — к мертвецам лучше не подходить близко. Тем более в середине дня.

      Слегка пошатываясь, я двинулся дальше. Ну и денек! Еще несколько раз я попадал в «зоны боли» и старался как можно быстрее покинуть их. По всей видимости, у каждой такой зоны есть «центр тяжести», но я счастливо избегал их. Мне не повезло лишь однажды, там, около прибитого к земле кольями мертвеца — там я оказался в середине поля. Что ж, впредь буду умнее.

      Стена! Вот она. Я уже вижу ее сквозь чащу. Я задохнулся от радости и побежал вперед, забыв даже о ловушках. Стена! Я вышел обратно. Лес отступил. Где же шлюз?

      Какой сегодня день? Успокойся, Карл. Прошло только чуть более двух суток. Неужели правда? Я припомнил все, что было: действительно, прошло не так уж много времени. Одна пятая часть моего пребывания здесь. Еще немного – и будет уже одна треть… Когда я выполз из шлюза — в это время часы в Бункере показывали 16.30. Сейчас уже вечер, хотя здешний вечер и не совпадает с вечером наверху, но теперь темнее, чем когда я ступил на эту землю, значит действительно идут третьи сутки. Как долго я продержался! Как бы это запомнить, чтобы не ошибиться в подсчете. Надо отметить где-нибудь число два. Как и где? Я посмотрел на левую руку и процарапал на ней острым шипом две глубокие борозды. Вот так! Свою метку лучше иметь при себе.

      Теперь найти метку шлюза. Я долго ползал вдоль нагретой за день стены, а в это время тень наступала все больше и больше. Я испугался: метки не было. Я не мог ее найти. Где же она?! Так я ползал, пока не наступила абсолютная темнота. Ночное зрение почему-то не хотело включаться. Последствия моего сегодняшнего попадания в эпицентр? Пришлось на ощупь, ползком, преодолевать ров и двигаться к лесу. Какое-то дерево в конце концов показалось мне подходящим, и я забрался на него. И практически сразу же заснул. Не успев ни о чем подумать…

      Толчок! Опасность! Со сна от неожиданности я чуть не свалился с дерева. В чем дело? Я прислушался… Все тихо. Не знаю, сколько сейчас времени, но больше пяти утра. Я помню последнюю ночь наверху, в Бункере, тогда я сидел у раскрытой на балкон двери. Как давно это было! Неужели со мной? Тогда начало светать в начале шестого. Сейчас Солнце еще не взошло, по-нашему не взошло, то есть не выползло из-за стены, но рассеяный свет уже понемногу заполнял окрестности. Отчего же я проснулся? Я огляделся — никого…

      Стоп! Я потерял метку шлюза! Вспомнил. Я слетел с дерева, забыв про ноющие после каждой ночи суставы, и бросился к огромной стене. Где же моя метка?! Она же была так хорошо видна, моя метка, прочерченная моей же кровью. Оп! Внимание! Это еще кто? Я замер, стараясь не издавать ни малейшего шума. Некто стоял около самой стены, почти вплотную прижимаясь к ней, и внимательно ее изучал. Почти полкилометра до него. Легким скользящим воздушным шагом, почти по самой кромке леса, но все же прикрываясь кустами, в зарослях, я преодолел большую часть расстояния — оставалось метров двести, те, что разделяли по прямой стену и опушку леса. Что он делает?

      Я долго смотрел на него и не мог понять — что он вытворяет у стены… Он лижет стену… Он лижет стену?

      Он лижет стену!

      Он пьет мою кровь!

      Он нашел мою метку. Ублюдок!!!

      Я выскочил из леса, забыв обо всем, и огромными мощными скачками устремился к нему. Казалось, нельзя было не услышать моих бешеных прыжков, такого топота, но он, не оборачиваясь, еще некоторое время безнаказанно наслаждался моей кровью. Потом резко обернулся. И взвизгнул — вероятно, у меня был не самый приветливый вид. Впрочем, ему виднее. Он закричал, как заяц, пытаясь сбежать, но было поздно — кол с хрустом проткнул его насквозь и с глухим погребальным звоном уперся в металлическую поверхность. Отличный удар! Он оседал, хрипя, изо рта текла пузырящаяся красная пена. Я с наслаждением смотрел на это. Он сполна расплачивается за мою кровь. Потом ноги вампира подогнулись — я не имел ни малейшего желания удерживать его на весу — и выпустил кол. Он рухнул наземь. Глаза закатились…

      «Как ты его, Карл!» — подумал я, выдергивая пику. Правая рука умирающего при этом несколько раз судорожно дернулась. Я повернулся к нему спиной.

      Погоди, Карл. Остановись!!! Свежий труп, понимаешь! Боже! Я бросил свое оружие наземь и схватил вампира за ноги, оттаскивая его в сторону. Знакомые приступы удушья уже схватывали меня, и эти противные разноцветные круги. Мне плохо… Шатаясь, я рухнул наземь. Скорее! Если нет сил идти — надо тащить его ползком. Дальше! В сторону… Не вижу, куда ползу. Только бы не провалиться в ров.

      Потом я долго лежал, глядя в небо. Хорошо, что я успел его оттянуть — иначе у выхода в другой мир был бы смертоносный эпицентр нового поля. Я сел, бессмысленно разглядывая окровавленный кол в своих руках. Как я успел поднять его? Ничего не понимаю…

      Когда сознание несколько прояснилось, я отшвырнул оружие в сторону — из-за этого идиота верхушка совсем затупилась при ударе о стену. Такие неприятности — и виною всему какой-то жалкий вампир, обожающий по утрам кровь. Обожавший! Какой классный был удар.

      Надо пойти вырвать новый кол.

      — Что будем делать? — спросил я себя, когда, вооружившись новой пикой (которой уже по счету?), выбрался из ямы на поверхность. Для начала надо разобраться — какой же сегодня день… Я стал припоминать все, что произошло с тех пор, как я оказался здесь. Потом вспомнил самое главное — накануне вечером я процарапал на левой руке две метки — знак того, что прошло два дня. Это ведь было вчера? Точно! И всего-то два дня?! Нет, теперь утро, значит подходят к концу третьи сутки моего пребывания здесь. Как бы это мне не сбиться, надо запомнить — встает Солнце в третий раз: значит подходят к концу третьи сутки, взойдет четвертый раз — будут четвертые. Все ведь так просто. Значит, в то утро,

      когда я увижу рассвет в десятый раз, мне нужно будет держаться поближе к стене… Ага! Вот теперь, наконец, я разобрался с арифметикой. Голова совершенно ясная. По всей видимости, чтобы голова хорошо соображала, надо кого-нибудь убить на рассвете. Ха-ха! Удачная щутка!

      Погоди, Карл! Что ты несешь! Только вдумайся в то, что ты сейчас сказал! А, ерунда, ничего особенного. Давай-ка лучше процарапаем третью черту на руке.

      Где??? У меня все руки в шрамах. Откуда их столько? Я вспомнил врача, что ставил мне разрядник, и его последние слова: «Берегите кисть — если вам отгрызут, отпилят или сломают пальцы — возможен пробой изоляции…» Я с испугом посмотрел на правую руку. Ничуть не лучше левой! А плечи, ребра, ноги, спина? Пришлось стащить с себя всю излохмаченную одежду. Раньше, до моего спуска сюда, у меня было несколько шрамов. Я всегда очень гордился ими, особенно теми, что получил в детcтве и юности. Лишь два из них доставляют мне неприятные воспоминания — длинный рваный на левом колене, от зацепившего меня осколка, и маленький звездообразный с правой стороны груди, где пуля вошла в легкое…

      Теперь же все мое тело расписано косыми, звездообразными, рваными шрамами. Я почти индеец в боевой раскраске! Хорошо хоть, что здесь раны заживают так быстро — иначе я бы сдох от потери крови, или от болевого

      шока. Что-то скажет моя жена, когда увидит меня всего? Каролина…

      Я вздохнул, поднимаясь на ноги, и оглянулся на стену. Как еще долго. Семь дней! Пора и в путь… Я должен искать воду. Наверное, я уже не смогу говорить вслух — так пересохло горло… Попробовать? Не стоит, этот мир не любит лишней возни. Здесь уважают тишину. Как уважает ее тот скелет у стены, с переломаными ребрами, моя новая метка… Отличная метка. В дорогу!

      …Идут четвертые сутки. Я нашел воду… Или пятые? Не понимаю… Я нашел воду, но чего мне это стоило… Сейчас. Сейчас я расскажу вам, как только пройдет приступ. Боже, как больно… Вчера… а, нет… Может, уже и не вчера. Я не знаю, сколько прошло времени с тех пор, как в то утро двинулся на поиски воды. Не могу сказать… Пусть это будет вчера… Так мне удобнее. Для меня все это было вчера…

      Итак, я двинулся в путь… Вчера… Полдня я шел по лесу, только на этот раз я выбрал другое направление, наискосок от хода Солнца…

      Ох, как тяжело говорить! Сейчас… Сейчас уляжется… Подождите… Я не могу рассказывать, когда хочется скрипеть зубами от дикой боли… Я бы кричал, поверьте, только нет голоса.

      Я провел в пути полдня, и когда Солнце зависло у меня прямо над головой, лес расступился. Передо мной была огромная холмистая равнина. Нет… Нужно подобрать слова… Сначала я думал, что здесь тоже стена — когда увидел пустое пространство сквозь зелень ветвей. Но потом вышел… Это не равнина. Это просто место, свободное от леса. Но это и не холмы. Скорее, это как сопки — что-то напоминающее гранитные разломы. Если вы когда-нибудь видели гранитные сопки, вы представляете. Словно кто-то сверху бросил огромный камень, но камень был хрупкий, и от удара раскололся, как стекло, но только пластами, на обломки разной величины и формы. Правда, здесь сопки не такие высокие, как природные. Что-то неестетственное.

      Опять приступ! Боже, когда наконец утихнет боль. Уже немало часов

      прошло… Снова… Не могу говорить… О-о-о!

      Кажется, я терял сознание… Не помню. Чтобы помнить, нужны силы, у меня их нет — столько крови вытекло из моей оторванной ступни, прежде чем я смог перетянуть ногу…

      Но я буду говорить по порядку… На кромке этого гранитного поля на меня напал нелюдь в каменном панцире. Нет, это был совсем не панцирь. Точнее панцирь все-таки, но живой, как у черепахи. Он просто вырастил его себе. Это был страшный противник. Я разбил об его «доспехи» суставы

      обеих рук, но все же сумел оглушить его… Это было вчера… Днем. Да. Не знаю…

      Я придавил его огромным валуном, пока он был без сознания — не знаю, как убивать таких. Думаю, сейчас он уже превратился в горку костей, черепахи всегда неповоротливы, особенно под лучами Солнца… Но это неважно. Интересно, что стало с его панцирем при разложении… Я рассказываю не о том. Я нашел воду… Шел по каменному полю, и несколько раз валуны падали на меня сверху. Я все время успевал уворачиваться. Не понял, была ли это старая ловушка, или кто-то следил за моим движением…

      Сейчас… Подождите немного. Это пришло опять… Боль здесь словно живая — приходит по-хозяйски, придирчиво осматривает — все ли в порядке в ее владениях. В этом краю у нее огромные владения… Может, это меня и спасает — потом она уходит куда-то так далеко, что я почти забываю о ней… Я молюсь, чтобы она еще расширила свои владения и подольше занималась там своими делами. Но каждый раз она возвращается снова… Бедная моя левая нога… Ох…

      Потом я услышал журчание воды… Это было страшной мукой — выйти к воде и сидеть около нее, такой живительной, прохладной, вкусной, сидеть, оглядывая окрестности в поисках ловушек и засад. Сидеть, настороженно прислушиваясь и озираясь. Потом я не выдержал.

      Никакая самая сладкая женщина, удовлетворяющая любую самую изощренную

      прихоть, никакая неземная изысканная ласка не сравнится с тем чувством, которое я испытал, когда, уверившись, что вокруг никого нет, прикоснулся губами к воде. Я пил и пил, и опьянел, и может быть поэтому не понял, что произошло. Враг был не среди камней, не сзади, не сверху, он был передо мной. Можете себе представить: враг — это вода! Такая сладкая и вкусная…

      Я не понял, кто на меня напал, возможно, сам ручей. Просто вдруг эта небольшая горная речушка, которую-то и рекой назвать нельзя, вспухла хищным голубым цветком-пузырем и взорвалась сотней извивающихся щупалец, и они тут же жадно присосались ко мне, утягивая на дно… Как я напился там воды! На всю оставшуюся жизнь, не очень длинную. Не знаю, что это было. Словно тысячи присосок впились в мое тело сквозь одежду, отрывая кожу вместе с мясом и кровью… Почему так? Как я выбрался из ручья? Сам не понимаю этого. Даже не верится.

      Помню, изрезанными пальцами цеплялся за острые прибрежные камни, подтягивая тело, стараясь вырвать у воды свои ноги, у меня ничего не получалось, и я кричал, снова рвался и бился о камни, пока боль не пронзила мозг навылет… Левая ступня так и осталась там. Моя плата за жизнь. Почему никто не добил меня? Может, просто никто не живет около этой «воды»? А те, кто жил, давно на дне…

      Не могу сказать — сколько времени и куда я полз, кажется, плакал от боли, и выл, и терял сознание, снова приходил в себя от того, что все тело словно бы поджаривали на сковородке. Временами заботливо переворачивая меня с боку на бок, чтобы хрустящая корочка получалась равномерной…

      Окончательно очнулся я уже в этой пещере. Мне кажется, что я своими руками заваливал вход в нее, после того как заполз внутрь. А может, мне это только приснилось. Как я мог свернуть такие глыбы? Может, скала сама заботливо скрыла меня от посторонних глаз и острых зубов.

      Я лежу практически в полной темноте и отращиваю себе ступню. Не знаю, сколько на это уйдет времени. Успею ли я «встать на ноги» и вернуться к шлюзу… Никто не может ответить на этот вопрос. И я тоже. И даже не знаю, какой сегодня день. Или какая ночь…

      Нет, все-таки день. Если это не обман зрения: в своде пещеры есть очень небольшие дыры, и в них сейчас плещется свет. Если это не обман. Мои глаза… Значит, день. Мне кажется, четвертый… Потому что перед этим была длиннаядлинная темнота. Но если я пролежал без сознания дольше, чем кажется, все мои подсчеты неверны.

      Я лежу и временами тихонько скулю от боли. Совсем как волк… До чего я был глуп! И зачем только мне нужна была эта вода! Я ведь прожил без нее три дня, неужели не продержался бы еще семь?

      — Теперь поздно, Карл, — прошептал я пересохшими от боли губами и прижался ими к прохладному камню. Вода предала меня… Лес пытался убить меня… Спасибо камню. Он один остался верен мне. Он оберегает меня от непрошенных посетителей. Только почему не отрастает нога? Почему совсем не заживают раны? Терпи, Карл… Прошло так мало времени… Терпи…

      Терпи…

      Терпи…

      Терпи…

      — Рядовой Линке! Помогите санитарам погрузить капрала в вертолет!

      — Есть, сэр!

      — О-го-го! А-а-а! — капрал хохотал и строил мне забавные рожицы. Наверное, они были бы очень смешными, если бы не этот лес… Почему мне так хочется кричать? Почему так хочется кричать? Для него война закончена. Прочь из болота… Он кривляется — я не могу понять: должен ли я ему завидовать? Он весело подмигнул и укусил меня за палец…

      … Больно. Нет… Где я? Почему темно?? Сержант, включите свет. Ты, сосунок. Немедленно. Я стреляю — не выношу таких шуток здесь!!! Успокойся, Карл! Успокойся… Это Банка, при чем здесь капрал… При чем здесь свет? Ах, да…

      Это Банка. Я заплакал. Я человек, почему весь мир идет против меня? Почему с тех пор, как я вырос, весь мир идет против меня??? Разве это справедливо — ведь я никому не причиняю вреда. Не мешаю. Почему нельзя просто жить и радоваться этому… Почему вы не даете… Покажите мне хоть одного человека, который ответит на этот вопрос, я отдам ему десять миллионов… Покажите… Сейчас же!

      «Успокойся, Карл… У тебя НЕТ десяти миллионов. Тебе их никогда

      не получить.»

      Почему?

      «Ты никогда не вырвешься отсюда. Ты лежишь и скулишь, как подбитый шакал, здесь, в темноте… Здесь нет Солнца…»

      Я впадал в забытье… Или это просто была еще одна ночь? Господи, как болит нога. Не понимаю, почему болят пальцы, если их у меня нет. Может, они отросли снова? Надо найти силы, чтобы подняться и посмотреть… Нет… Нет никаких пальцев… И ступни нет… Не растет она!

      Стоп, здесь кто-то говорил про Солнце? Или это мне показалось.

      Кто-то сказал, это очень важно… Это ты сам сказал, Карл! Просто ты

      уже не слушаешь сам себя… Нет-нет. Еще раз, чтобы я услышал… «Здесь

      нет Солнца.»

      Конечно! Я идиот! Мне нужно на поверхность!!! Эти каменные стены ослабляют действие радиации, а Солнце экранируют полностью. Поэтому у меня ничего не растет — здесь нет шансов. Сколько времени я потерял! Это может стоить мне всего! Скорее наверх…

      Как я притащил сюда эти плиты? Я же помню, выход был здесь, с этой стороны. Я знаю точно. А ну-ка. Я плакал и выл, разбивая о каменный монолит кулаки — плиты срослись, и прохода наверх больше не было. Все. Я похоронен заживо. Камни тоже предали меня…

      Как это я сказал тогда у ручья: никакая самая сладкая женщина, удовлетворяющая любую самую изысканную прихоть, не сравнится… Моя женщина — единственная, кто не предал меня… Моя Каролина!

      Я предал ее! А ведь правда… Как я раньше не понимал этого. Вот что имела в виду Мэнди. «Мужчины все постигают через свою боль». Я должен отрыть выход. Должен! Каролина…

      Я грыз скалы зубами и буравил их пальцами, отшвыривая обломки в сторону. Не знаю, были ли это обломки камней или мои раздробленные о гранит кости и зубы. Это все уже не важно. Я работал, не давая себе ни секунды передышки, пока не услышал, что с той стороны некто помогает мне. Я сразу же бросил работу…

      Здесь никто не может мне помогать… Здесь все пытаются меня убить. Я стал отползать назад. Свет резко ударил по глазам: больно, я уже отвык от него — сквозное отверстие в камнях. Растопыренная рука тянется мне навстречу. Не думая, я ударил по ней и увидел голубое небо. Свобода!!!

      Надо только миновать того, что роет мне навстречу… Я должен его убить. Как??? Он расширил отверстие и стал настороженно слушать. Я ждал с большим камнем в руках. Когда землекоп начал втягиваться в узкое отверстие, я заклинил его в проходе камнем. У этого «черепаший» панцирь был еще толще, чем у предыдущего. И челюсти… Я забил в жадно раскрытый клюв огромный булыжник, и потом долго ползал туда и обратно, подтаскивая все новые и новые обломки плит, покуда не убедился, что его руки надежно упрятаны в гранит. И тогда я стал кричать. Голосовые связки еще не атрофировались полностью, но как больно двигать ими и напрягать их! Неужели никто не услышит мой крик? Здесь такая тишина. Должны…

      Я начал выбиваться из сил, когда понял, что мое действие возымело успех. Ведь его голова и плечи были прочно заклинены в проходе, а все остальное тело осталось снаружи. Каким бы ни был панцирь, а под ним… Он хрипел и дергался, потом заскулил. Я отполз в самый дальний конец пещеры, мне совсем не хотелось слушать его концерты. Он дергался и визжал еще несколько часов. Потом завыл. А когда спустилась ночь, я перестал его видеть и слышать, мучительно думая о том, что придется все начинать сначала, если он врастет в камень и не разложится…

      …Наутро от него осталась только горка костей.

      Я ДОЛЖЕН вырваться! Шестой день… Я должен преодолеть эпицентр! Значит, надо ползти очень быстро, не обращая внимания на боль и текущую из ран кровь. Единственное, что меня может спасти — это то, что я долго не был на Солнце, есть небольшой шанс, что моя чувствительность снизилась, иначе я не смог бы преодолеть эпицентр. Вперед! Я пополз… Отшвырнув в сторону череп с массивными челюстями и давя хрупкие кости, обломки которых впивались в мое замученное тело. Но что значила эта боль по сравнению с огнем, свирепо пожиравшим меня изнутри…

      …Сейчас я лежу на гранитной площадке на вершине «сопки» и наслаждаюсь лучами Солнца. Я чувствую, что одновременно с его прикосновениями в меня входит живительная энергия, входит сила. Я лежу так уже долго. И теперь не болит тело. И затянулись свежие раны. Только вот нога еще не отросла, но я чувствую как вытягиваются клеточки одна за одной, выстраиваясь в цепочки. К вечеру я смогу подняться на ноги! Возможно… Если никто не найдет меня до этого.

      Ох, уже нашли! Я вижу его… Идет по следам. Моя кровь, все время вытекавшая из ноги, оставила прекрасный след для охотника. И охотник не заставил себя долго ждать. Карабкается по валунам. Надо осторожно подползти к краю площадки и спихнуть ему на голову валун…

      Не торопись, Карл! Тут главное — точно попасть… Не торопись, пожалуйста. Нельзя промахнуться… Другой попытки не будет.

      Но я не сумел. У этого скота отличный нюх — он все понял еще до того, как я столкнул глыбу. И когда она, бессильно грохоча, сорвалась все же вниз, увлекая за собой целую лавину, его не было там и в помине. Удаляясь, он скакал по валунам легко, как горная лань. Не понял, он что — сбежал? Нет, такого не бывает здесь… Он попытается меня обмануть… Придет с другой стороны. Пусть придет, у меня для него есть камни еще. Чем дольше он будет заходить с тыла, тем больше отрастет моя левая нога. Главное для меня сейчас — выиграть время.

      Потом я долго лежал, напряженно всматриваясь в скалы со всех сторон. Его не было. Меня начало это беспокоить.

      Наконец я увидел его. И тотчас понял, почему он сбежал. Он возвращался не один. Их было четверо. Я застонал от досады и откинулся на спину. Вот и все.

      Все… С четверыми мне никак не справиться. Я без ноги. И без сил… Может лучше самому сброситься с площадки на острые камни внизу? Не хватало еще, чтобы эти четверо мухоморов издевались надо мной. Стая грязных шакалов! Даже не имеют мужества драться один на один. Падаль. Гниль. Трусы!

      Карл! Столько слов. Столько красивых слов… Зачем сейчас слова? Сейчас важно одно — прыгаешь ты на камни вниз или нет… Прыгаю! Тогда лучше потрать оставшееся время, чтобы попрощаться…

      Я пополз к краю площадки. Я славно дрался, но всему приходит конец. Каролина… Слезы навернулись на глаза и потекли сами… Может быть, девочка моя, для тебя это не самый худший вариант… Тебе тогда не нужно будет решать сложные психологические проблемы, раз не будет меня, а материальные я за тебя решил — думаю, миллиона тебе хватит, чтобы чувствовать себя независимой женщиной. А боль? Что боль, она пройдет, как проходит все. Все проходит… Живи, Каролина. Будь счастлива… Прощай!

      Прощай, Солнце! Я подтянул тело к самому краю уступа, впитывая глазами окружающий мир. Вот ведь как бывает… А я-то до последней минуты верил, что мне удастся вырваться. Не повезло… Может быть, мне не хватило того дня, что я провел в утробе пещеры. Что ж… Мы все делаем ошибки. Я делал их немало. Моя ли в том вина? Не знаю — я так устал. Мне очень много хочется сказать вам сейчас, прежде чем брошусь вниз, и не нахожу слов. Пока живешь — все время кажется, что времени очень много, и вот приходит этот день, и понимаешь как глупо все было. Но уже ничего не успеешь… Единственное, что я могу сделать, уходя, это пожелать вам мира. Покоя. Тепла. Пусть всего этого в вашей жизни будет немного больше, чем было в моей.

      Такие непривычные, такие чужие мертвые деревья. Такая подлая вода. Предавшие меня камни и скалы. В этом вот окружении мне предстоит принять смерть. Господи, помоги мне умереть сразу!

      Луч Солнца ласково пробежал по лицу и ускользнул за стену. Солнце, единственное, что не предало меня в этом мире — и то уходит от меня. Уходит за стену, чтобы не видеть моей смерти. Уходит…

      Солнце уходит, Карл! Слышишь!!! Очнись, Карл! Очнись. Много ли ты видел нелюдей, нападающих в ночной темноте? Одного за шесть дней. Я убил его ударом сапога. Одного… Не в этом ли мой шанс?! Солнце, звезда моя, неужели ты не оставляешь меня, неужели, уходя, пытаешься продлить мою жизнь? Скажи…

      Последний луч угас — мир укутала темнота. В этой тьме я долго лежал, прижавшись к самому краю площадки, и ждал. Я боялся поверить. Я столько раз доверял здесь чему-то, и оно тут же предавало меня… Нет, я не буду верить. Я буду ждать…

      Я лежал так долго-долго. Никто не шел. Что ж, их можно понять. Они дневные хищники. Им нужно долгое и красивое удовольствие. Они решили подождать рассвета. Заодно и помучить жертву — пытка ожиданием перед смертью. Они не знают, как много сделали для меня — подарили мне целую ночь. Шанс. Пусть течет кровь, пусть горит мое разбитое и излохмаченное тело, я буду ползти всю ночь. Сколько хватит сил. Сколько стоит Тьма…

      Я полз, оставляя длинную кровавую ленту среди камней. Лучший указатель трудно придумать. Как это до сих пор я не умер от потери крови? С утра они ринутся по моим следам и очень скоро настигнут меня. Но у меня возникла одна идея… Надо найти ручей. В какой он стороне? Искать…

      «Вода, вода… Ты предала меня… Но я прощаю. Я не держу зла… Помоги!» — ручей протекал почти у самого моего лица, а я боялся переползать через него. Я долго заговаривал воду. Так заговаривала болезни моя прабабка. Мама рассказывала мне об этом… Или бабушка? Нет, не вспомнить… Не вспомнить.

      «Ручей-ручей… Друг мой, брат мой… Хороший мой. Помоги! Помоги…,» — внутренне сжавшись, я сполз в ледяную воду и устремился к противоположному берегу. Тело занемело, но, как ни странно, после этого мне стало гораздо лучше. Я обернулся и поцеловал воду. Спасибо… Спасибо тебе, родная…

      Здесь я и буду ждать восхода Солнца. Здесь и приму последний бой, если доведется. Я выбрал самое узкое место: вряд ли они станут лезть через водную преграду где-нибудь в другом месте. Если только ручей не пропустит их просто так. Тогда мой план обречен. Но об этом нельзя думать. Я ползал по берегу, собирая камни, потом возвращался и сваливал их в кучу. Здесь я встречу шакалов.

      А теперь мне необходимо отдохнуть. Хотя бы немного. Нужно набраться сил. Седьмой день… Или он станет последним для меня, или первым на пути к возвращению. Я перевернулся на спину, глядя в небо. Глубокая ночь… Я устало зевнул. Пропади все пропадом!

      …Когда Солнце вылезло из-за стены, я поклонился ему. Здравствуй, звезда моя! Здравствуй, подарившая мне еще одну ночь жизни. Моя ступня почти сформировалась, только отрастающие пальцы продолжают кровоточить. Мне ну хотя бы еще три-четыре часа! Чтобы нога восстановилась полностью. Такая нежная и прозрачная кожа на ней…

      Они не дали мне и одного часа — вскоре после рассвета я увидал стаю этих шакалов. Они брели по следу, низко опустив свои рыла. Они смотрели только себе под ноги. Эх, как бы я хотел, чтобы кто-нибудь напал на них. Но никого не было. Потом, когда они подошли значительно ближе, передний поднял голову и увидел ручей. Его маленькие тусклые глаза скользнули вдоль ленты и встретились с моими. Он радостно затявкал. Настоящий шакал! Кого-то он мне напоминает. Кого-то оттуда, сверху. Не могу вспомнить. Нет времени. Обязательно, прежде чем сдохнуть, прибью его. Шакал! Только питающийся падалью издает столько звуков не по делу. Но я не падаль!

      Я еще раз посмотрел на свою ногу. Пальцы мои, пальцы. Тяжело без вас. Надо подниматься. Уже пора… Вставай, Карл! Вставай! Мужчина принимает последний бой стоя.

      «Встать, солдат!!! Держись, солдат!»

      Они всей гурьбой дружно затрусили вдоль противоположного берега к переправе. Я поднял с земли приготовленные камни. Хоть одному забью гранитную пилюлю в глотку вместе с его вонючими зубами! Ну, идите же! Вы уже встречались с десантником из «Скорпиона»? Я покажу вам, как умирает Скорпион.

      Первый прыгнул в воду и, дрожа от утреннего холода и радостного нетерпения, засеменил, поднимая тучу брызг, ко мне. Остальные возбужденно потянулись к воде вслед за ним. Что было дальше? Я опустил камень — я увидел, как нападает ТОТ, КТО ЖИВЕТ В ВОДЕ… Нет, я все-таки был неправ. Нападает не сам ручей, не вода. Это тоже нелюдь, только живущий на дне. Он то маскируется под цвет речного песка и донных, поросших странной клочковатой тиной камней, то становится частично прозрачным и невидимым, выбрасывая свои хищные стремительно-разящие щупальца.

      Как мне повезло, что он спал ночью! Когда первый охотник достиг середины, вспух знакомый мне до ужаса пузырь-цветок, и гроздь хлестких безжалостных щупалец заплела свою жертву в тесный кокон, сжимая и ломая ее кости. Я видел, что еще до того, как шакал упал, его кровь уже текла по мускулистым венамщупальцам внутрь «осьминога-вампира». Мой бывший преследователь визжал жутко, потом кипящие пузыри вспарывали бурный поток там, где он упал на дно. Самое нелепое — вместе с ним выли и бились в припадках трое его приятелей-убийц. Непонятно — они ведь еще не вошли в воду, и никто на них не нападал. Но тем не менее вся троица каталась по прибрежным камням, оставляя кровавые полосы, в конвульсиях, пока осьминог раздирал четвертого на клочки на дне. Я видел агонию шакала сквозь прозрачную воду: быстрый поток уносил всю муть вниз, и там вода была окрашена в красный цвет, но здесь, напротив переправы, было чисто, и сцена расправы, происходившей в нескольких метрах от меня, лежала как на ладони.

      Осьминог-вампир краснел от выпитой крови и сожранного мяса, а стая хищнико каталась на противоположном берегу. Я понял — они нечто вроде пальцев одной руки, как бы телепатически-счетверенный мозг – убивают один «палец», а остальные корчатся в муках. Такого симбиоза я еще не встречал. Единый мозг на четыре тела… Представляю, как они напали бы на меня все вчетвером, с разных сторон, одновременно. Против них не устоял бы никто! Поэтому они на охоте так уверенно смотрят себе под ноги, а не по сторонам.

      Потом осьминог насытился и пополз по дну. Медленно и сонно. Шакалы на берегу перестали выть и двинулись вслед за ним. Я, прихрамывая, поплелся следом. Что они будут делать? Несколько раз осьминог распускал свои щупальца как парус, и течение уносило его вниз, но они всякий раз вновь настигали его, скидывая вниз огромные глыбы, в надежде придавить кровососущие отростки. Удирающий вампир выстреливал ими вверх, стараясь поймать новую жертву, но то ли делал это лениво после сытной еды, то ли преследователи были начеку — ему не удалось поймать ни одного из них. Кто кого? Увлекательное зрелище. Долгое время шакалы ничего не могли сделать, но вот наконец точный бросок — осьминог задергался в потоке, как привязанный за ниточку шарик на ветру. Они накрыли щупальце. Теперь сделают из него салат. Месть! Он лишил их одного пальца и должен поплатиться за это. Ну а мне пора сваливать.

      Еще несколько секунд я по инерции смотрел, как корчится и дергается под грудой валящихся на него камней вампир, и тут совершенно неожиданно один из нападавших превратился в камень: упал в воду на осьминога, подняв при этом огромную тучу брызг. Это еще что за новости? Они так любили своего братика, что мечтают теперь слиться с ним в единое целое на дне?? Еще один застыл каменным изваянием у самой кромки воды, так и не бросив свою тяжелую ношу вниз. Нет!!! Что-то не то! Третий бросился бежать. Но на свою беду оглянулся — и тоже стал гранитной статуей. Спокойно, Карл!

      Кто-то за спиной. Кто-то опасный. Нельзя оборачиваться. Я увидел его тень сбоку — он пытался обойти меня, чтобы посмотреть мне в глаза. Солнце, ты опять выручило меня. Спасибо… У меня появился новый враг, и нельзя поворачиваться к нему лицом, если я посмотрю в его глаза, то окаменею. Я, не мешкая, спрыгнул в ручей и пошел к противоположному берегу. Тяжело идти! Страшно больно ноге. Но еще хуже стать камнем и стоять с ноющей ногой тысячи лет, пока ветры и дожди не превратят меня в пыль. Надо идти. Иначе он подойдет, вежливо похлопает меня по плечу и участливо заглянет в глаза. У него такие добрые глаза. Я чувствую это каждой клеточкой спины. И я стану каменной статуей на берегу ручья. Нет! Теперь, когда почти отросла моя нога, когда я продержался больше половины положенного срока, я должен выбраться. Все самое страшное позади…

      Ты прав, Карл, самое страшное — позади тебя. Какая аналогия! Не надо смотреть в свое прошлое, Карл, — будет больно, не надо оглядываться назад — окаменеешь. Все эти уроки жизни мне уже надоели… Я шел, глядя только вперед, стараясь не думать о ноге. Я слышал при этом, как он топает за мной. Если его оружие глаза — зачем ему развивать себя физически? Он не бросится мне на спину и не перегрызет горло. Но как непривычно вступать в схватку, не глядя противнику в глаза. Я должен просто идти, не глядя на него, пока он не устанет и не отстанет. Ожившая легенда о Горгоне Медузе… Сколько мы будем так идти? До вечера… Надо выдержать. Только бы не подвела нога… Дельфины… И Солнце так жарит… Свети, Солнце, свети, пусть скорее зарастают мои раны. Свети!

      Свети… Снова хочется пить. Нет, терпеть! Я уже напился. Хватит. Мы уходим в сторону от ручья. Я стараюсь идти так, чтобы видеть его тень. Мы уходим в сторону от шлюза… Мы уходим в сторону… Мне надо повернуть, но я не могу этого сделать, пока он топает вслед за мной. Мы уходим от шлюза… Седьмой день уходит от нас… Я должен буду вернуться. Вертолет падает… Опять. Что за бред? Не потерять направление! Пить… Жарко… Нога. Пальцы. Дельфины… Какие дельфины? Не дать ему обойти себя сбоку! Камни, когда они кончатся… Лес, мне нужен лес… Вечером, когда уйдет Солнце. Этот устанет и пойдет спать… Я оторвусь от него… Кровь, как течет из ноги кровь… Я содрал со ступни всю тонкую

      кожу… Она не успела нарасти… Солнце… паук… Каменный взгляд спереди… Что?? Спереди?! Нет же Карл, это обман… Это мираж… Скорее бы вечер… Прочь все ожившие сказки и легенды. Мы все здесь как Лернейские Гидры. Мы многоруки и многоноги, как древние божества. Мы отращиваем самих себя… Прочь Горгона Медуза. Прочь!

      Солнце, Солнце, звезда моя! Ты не оставляешь меня, внимательно глядя сверху, как мы идем по пустыне. Какая пустыня, Карл? Посмотри вокруг… Мои глаза ничего не видят… Но я чувствую ступнями, как жжется почва. Это может быть только горячий песок. Он обжигает мои ноги. Нет-нет, Карл, это по-прежнему камни! Ты обманываешь меня, камни не могут так жечься… Могут, если ты изрезал о них все ноги… Ноги. Какие ноги? Не сойти с ума… Я невесом, как пылинка. Я лечу над пустыней. Ха-ха.

      У меня нет ног. Ты просто хочешь, чтобы я остановился и посмотрел вниз. И он сразу же настигнет меня. Кто он? О ком ты говоришь, Карл? Ты спятил, ты же лучше меня знаешь, что он идет позади и ждет момента, когда иссякнут мои силы, и тогда он сможет заглянуть мне в глаза. Нет, Карл, так не бывает. Это сказка. Остановись и посмотри. Проверь и ты сам убедишься… Сказка не может ожить… Каменная сказка… Никого нет рядом.

      Может быть он прав? Зачем я куда-то иду. Не видя ничего перед собой. Надо остановиться и посмотреть… Я остановился. Глаза долго не хотели открываться — странные шероховатые тени бродили в мозгу, пытаясь заполнить собой все пространство моей черепной коробки. Но это бесполезно — туда еще раньше уже набился песок… Там нет места. Поэтому так больно делать каждый новый шаг. Да.

      Хватит… Я должен куда-то посмотреть… Я искал кого-то, кто мне нужен. Или наоборот. Не могу понять — зачем я его искал? Что мне от него нужно? Вот он, совсем рядом, за спиной — а я не помню, чего от него хотел. Ага! Я должен от него уйти… Странно. Зачем я тогда остановился…

      Ладно, ладно, не злись, я уже иду. Иду дальше. Дай мне только вытрясти

      песок из моей черепной коробки. Что? Иду, иду…

      Солнце, Солнце, ты так высоко и далеко от нас. И с такой заоблачной выси плохо видно нас обоих, бредущих по каменной раскаленной пустыне. Но тебе ведь интересно, чем закончится наш поход. Оказывается, ты тоже любопытно. Именно поэтому ты приподнимаешь завесу тьмы над нами своими горячими лучами, да? Чтобы тебе было хорошо видно издалека…

      Свети, звезда моя, свети… Я не буду упрекать тебя в том, что одежда истлела на моих плечах и кожа, ссыхаясь, лопается от жара. Я не буду упрекать тебя в том, что упаду, когда во мне не останется ни капли воды. Свети, Солнце. Я сильный. Возможно, я доживу до вечера. Надо будет только упасть лицом вниз, чтобы он не смог заглянуть мне в глаза. Неужели же после такой гонки он сможет перевернуть меня… Нет.

      Я сильный…. нет… Я горcтка пепла, уносимая ветром… Меня катит по камням, меня волочит по шершавым нагретым плитам… меня обдирает о камень и разбрасывает по всей пустыне… меня нет, и поэтому он не сможет настичь меня… Я пустыня… Разве это важно? Я струйка пыли, пыли вчерашней жизни. Жизнь была вчера. И Солнце было вчера… И камни были вчера… А что же осталось сегодня, Карл? Сегодня? Странное какое слово «сегодня»… Запомни, недоумок, нет такого слова. Нет… и тебя тоже нет… И отстань от меня со своими вопросами. Дай мне обнять это дерево, мне плевать на тебя и на твои вопросы. Дай обнять дерево. Я горстка пепла, пепла, пепла, течение бросило меня вниз, ветер исчез, оставив меня у кромки леса… Разорваный парус… Бред! Мираж. В пустыне не бывает леса… В море не бывает пустыни. Я захлебнусь. Посреди огромного океана.. Один… Тону. Кто вы? Дельфины… Откуда вы здесь… Куда меня несете? Вам нельзя туда. Там люди. Они опасны для вас… Не надо…

      Дайте мне просто подержаться за это дерево. Как вас много. Не хочу видеть вас… Отстаньте. Давайте договоримся: я закрою глаза — и вас нет… Почему вы хотите, чтобы я шевелился и шел куда-то? Мне так хорошо здесь. У дерева. Пусть ОН за спиной — какое мне дело.

      Непонятно, почему я вижу в темноте. Карл, Карл! Откуда ты знаешь, что сейчас темнота, если видишь. Я чувствую, Солнце ушло. Я не могу оглянуться, но моя кожа на плечах перестала гореть. И нет жалящих лучей. Но ты видишь в темноте. Я вижу в темноте… Как тогда. Хорошо это или плохо? Я могу увидеть его глаза во мраке ночи… Я должен идти. Снова идти. Почему он все время следует за мной? Неужели ему здесь не с кем поговорить по душам, кроме меня. Здесь должно быть столько народу… Или я перебил последних уцелевших, и мы теперь остались вдвоем?

      Ночной холод постепенно отрезвил меня. Я напрягся и все вспомнил – мы идем с ним так с тех пор как он утром превратил в камень трех шакалов. Да. Это было среди скал у ручья… Теперь ночь и лес. Мы вошли в лес, возможно, уже давно, но он не оставляет меня и не идет отдыхать. Сколько это будет продолжаться. Неужели ему действительно не с кем поговорить.

      А что я могу ему сказать… Как будто я знаю что-то. А он и не станет спрашивать словами, он сам разберется — знаешь ты что-нибудь, что ему нужно, или нет. Посмотрит тебе в глаза — и когда поймет, что ты пустышка, что в тебе не осталось больше ничего — сделает из тебя каменную статую. Статуя Сумасшедшего Журналиста. Нет. Я бы назвал эту скульптуру по другому. Чучело Проигравшего Хищника. Ха-ха… Меня тошнит от твоего юмора, Карл. Ну и убирайся к черту. Мне нет до тебя дела. Ты надоел мне своим нытьем.

      Сколько мы будем так идти. Мои ноги стерлись до пояса. Ты сопля. Ты все врешь… Посмотри, зажили пальцы твоей ноги. Посмотри, отслоилась ссохшаяся и сгоревшая за день кожа. Ты снова в отличной боевой форме. Ты готов убивать… Я не хочу убивать.

      Ты будешь убивать!!! Ты будешь идти до рассвета и копить силы, отдыхая в ночной прохладе, а утром, когда встанет Солнце, ты повернешься к нему лицом и убьешь. Ты накопишь силы и убьешь его. Нет! Я приказываю тебе. Иди! Иду. Я и так иду всю ночь. Ты хочешь, чтобы я упал и умер от бессилия. Ты будешь идти, сволочь! Столько, сколько нужно… Сколько нужно.

      Нужно сколько. Он идет за мной. Упрямый скот! Мы идем по лесу без всякого направления, и я не знаю, где мы находимся. Я не знаю, как вернуться к стене… Мне все это надоело.

      Я обернулся и стал смотреть, как он продирается сквозь кустарник. Ему тоже немало досталось за истекший день. И на кой черт ему все это надо? Не понимаю. Пусть подойдет поближе, я спрошу у этого засохшего сморчка. Я его хорошенько спрошу. Жаль, что у меня нет в руках кола. Я бы выколол ему оба глаза и отпустил на все четыре стороны. Возможно, тот, что как-то давно встретился мне в лесу, прибитым к земле с выколотыми глазами, тоже был таким, как этот. Глазастым… Значит, на них все же есть управа.

      Ну иди же сюда, голубок. Я выдавлю твои глазенки пальцами. Я высосу их! Он подошел, тяжело дыша и раскачиваясь во все стороны, ухмыльнулся и уставился в мои зрачки.

      …Перекрестие прицела, танковое дуло наведено мне прямо в лоб. Не-е-е-т!!! Выстрел! Глаза Каролины… Слепящие прожектора, взявшие меня в липкую паутину. Жар! Мэнди… Клубок шевелящихся любопытных глаз и острых вопросов… Вопросы медленно извивались, своими остриями впиваясь в мой измученный мозг… Кровь. Я на земле — раненый — и умираю. Столько крови. Моей крови… Снайпер цинов, с трубой ракетомета на плече, отслеживающий наш вертолет. Готовый к пуску. Огонь! Вспышка в лицо… Свернувшаяся в кольцо гадина приподняла плоскую маленькую голову и плюнула ядом мне прямо в глаза. Такая маленькая тварь… Как больно! Я закричал, чувствуя, как зрачки распухают, наливаются кровью. Лопаются. Упал на землю и потерял сознание. Седьмой день… Последний день…

      …Солнце пробивается сквозь кроны деревьев. Длинные тени на земле. Длинные тени — это значит, сейчас не середина дня: утро или вечер. Скорее утро… Я еще жив? Я не каменный… Я посмотрел на свои руки – куча шрамов, кожа толстая, как панцирь крокодила, но все же кожа. Я не стал каменным изваянием. Тогда почему же он оставил меня? Почему ушел? Нет, он не ушел. Он не ушел от меня. Вот он в пяти метрах от меня, ждет, когда я встану. Гранитная статуя…

      Гранитная статуя? Вот как вышло, он хотел сделать меня камнем, а превратился сам. Неужели я оказался сильнее? Бред!

      Я подполз к нему и потрогал ногу… Холодный камень. Без признаков жизни. Я долго лежал, глядя в голубое небо сквозь псевдолистья. Я сильнее. Я сладил и с этим. Восьмой день… Хорошо. Восьмой день… Я закрыл глаза, представляя, что осталось всего лишь чуть более двух суток. Сколько я уже продержался!

      Мне абсолютно наплевать на все. Я проживу оставшиеся два дня… И я даже знаю, что я сделаю, когда вернусь. Но я не скажу вам. Ха-ха…

      Карл, ты болван! Вставай немедленно! Ты потерял дорогу. Ты не знаешь, где шлюз. Точно! Я вскочил на ноги. Я потерял дорогу! Скотина — все из-за тебя — я подпрыгнул и снес ударом ноги его каменный череп. Бугристый шар глухо стукнулся о почву, откатываясь в сторону. «Купи себе контактные линзы!» — прошептал я, глядя в безжизненные каменные зрачки.

      Искать шлюз, Карл. Искать… Искать, шатаясь среди призрачных зеленых факелов, обжигающих меня своими прикосновениями. Вечное пламя леса, танцующее странную Пляску Смерти.

      Искать! И так весь день… Весь день искать и не найти. Я не нашел дорогу к шлюзу. Я пытался выйти снова к каменному полю, но не смог, словно и не было этого гранитного острова в безбрежном океане леса. Это мираж. Мираж длиною в пять дней. Я пытался определить направление и ничего не мог понять. Весь день в бесплодных поисках.

      Под горячую руку мне попались двое нелюдей. Они как те четверо. Одного я сразу же превратил в камень, а второго долго избивал заблаговременно приготовленной дубиной. Я сделал из него груду хрипящего кровоточащего мяса и оставил подыхать. Он так и не сказал мне, где находится шлюз. Возможно, не знал этого.

      …Когда Солнце село, я не прекратил поиски. Какой отдых?! У меня осталось полтора дня…

      Полтора дня. Полтора дня! Полтора… Всех убью! Мне нужен выход. Скоты… Ненавижу! Попадитесь мне только в руки… А-а!

      Веревочная петля хлестанула по ноге и затянулась вокруг лодыжки, утягивая ногу в отверстие в земле. Нет! Нет!!! Н-е-е-е-т !!! Это невозможно.

      Держись, Карл! Держаться. Вытащить ногу обратно… Не могу. Оно тяжелое… Держись, подонок! Держись! Не могу… Нет!

      Придумай что-нибудь, придумай! И держись! Не могу я — разве ты не видишь — ногу утягивает вниз. Вниз! Я не могу. У меня нет сил. Думай, сопляк, думай! Ты ведь гордился своим умом. Думай!

      Я вогнал в яму свою дубину, наглухо заклинивая ногу. Противно хрустнули кости, когда бревно попыталось утащить мою конечность вниз, я почувствовал горячую кровь, стекающую по ноге, но клин не давал ловушке прикончить меня.

      Держаться!!! Что делать теперь? Держаться! Отгрызть ногу? Нет!!! Надо развязать петлю. Развязать, пока я не потерял сознание от боли. Пока не оторвало ступню во второй раз. Везет же моей левой ноге.

      Не развязать, Карл! Не могу… Нет узла. Грызи… Зубами грызи! Надо страшно изогнуться, чтобы в таком положении достать зубами собственную лодыжку… Ты должен… Я грыз зубами толстый канат, шатаясь от напряжения и боли. Временами, когда круги в глазах приобретали кроваво-черный оттенок, выпрямлялся, стараясь втянуть легкими обжигающий воздух. Перекушенный трос хлестнул меня по лицу, разрывая рот, и я услышал глухой стук внизу. Бревно сдалось.

      С коротким стоном я вырвал палицу из ямы и вытянул излохмаченную ногу. Черт возьми, как я буду идти с такой ногой. Мало того, что заблудился в лесу, так еще и ногу изуродовал. Идиот, сопля, червяк…

      Больно, Карл! Вставай! Какого черта ты валяешься на земле без сознания, когда должен идти. Вставай! Ты в последнее время слишком часто теряешь сознание. Иди, ищи свой выход! Бери дубину и опирайся на нее. Вперед!!! Чертов лес. Мое тело превратилось в изодранную старую мочалку. Но я даже не могу потерять сознание… Такая мочалка только и годится для того, чтобы ее выбросили на помойку, а я еще пытаюсь куда-то идти.

      Я до самой макушки наполнен болью — скребущей, режущей, пилящей, обжигающей, ноющей, ждущей в засаде своей очереди, дикой… Какой хотите… Я открою магазин «У Карла» и буду продавать там свою боль. На вес. На вкус. По сортам. Все для вас… Все для вас… Ненавижу.

      Ненавижу вас… Ненавижу себя… Мне плевать на все. Вы все для меня никто… Слышите… Но я все равно не сдохну, назло вам… Я вылезу обратно… Вылезу — и вот тогда вы у меня запоете. Все!

      Кошмар, опять встает Солнце!

      Опять будут разноцветные круги в голове. Опять жажда. Мало мне было всего. Еще и этот кипятильник… Дайте мне автомат… Сейчас! Я расстреляю вас всех. Если только я возьму автомат — я пришью вас всех, торжественно обещаю! Всех! Дайте… Чего вы смеетесь? Думаете, вы заслужили что-нибудь другое? Хрен два, ублюдки. Дайте только дойти, я устрою вам. А, черт!

      Кочки под ногами. Я упал. Я лежу… Неужели никто не поднимет меня… Никто. Никто. Вам всегда было наплевать на меня. Если я сдохну — вам тоже будет наплевать. Но я поползу… Поползу! Что с головой? Нет. Нельзя терять сознание… Я должен…

      Кажется я опять надолго отключился: теперь Солнце подло светит мне прямо в лицо, ветви деревьев равнодушно расступились, чтобы ему легче было глумиться над моей сожженной кожей. Так жарко… И какой-то дикий зверь воет… Одиноко и протяжно. Не дает мне покоя. Совсем с ума сошел. Ладно бы так волк выл на Луну… Но ведь Луна не бывает вместе с Солнцем одновременно. Так ведь? Или я что-то забыл… Нет, сейчас день. Как там моя нога? Девятый день… Мне нужно идти… Искать шлюз. Где же этот чертов шлюз? Ничего не могу сообразить, пока он так воет… И откуда у него только хватает сил так долго и методично выть. Надо встать… Надо идти.

      Странно, откуда здесь дикие звери? Кто-то продержался так долго, что успел полностью трансформироваться в животное… Жаль, меня не было, я бы его… Теперь поздно. Это плохо. Мне нельзя подходить к нему слишком близко. Я чувствую, какой он огромный и косматый, какие страшные у него клыки. Не зря же такая тишина в лесу. Я должен повернуться к нему спиной и уходить, иначе он меня съест… Я не смогу драться в таком состоянии. И откуда у него столько сил — воет и воет. И ничего ведь не боится.

      …Я иду в противоположную от зверя сторону. Нога почти пришла в себя. Могу уже наступать на нее, практически не опираясь на дубину. Все-таки полезно иногда терять сознание, чтобы «подлечиться». Хорошо, что за все эти разы, что я пребывал в другом измерении духа и ума, никто не добил мое бренное тело… Мне повезло. Найти бы еще шлюз. Чертово Солнце! Как жарит… Наверное, сейчас часа два или три — самое пекло. Скоро пойдет последний день. Последний… Я дожил до этого…

      Нет! Нельзя здесь верить во что-то. Нельзя загадывать. Сколько раз я говорил себе об этом. Здесь надежда — как самый сильный запах, привлекающий хищника. Вот и сейчас я совершил ошибку, стоило мне сказать, что я дожил — и зверь за спиной заревел по-другому, теперь он голосит торжественно, по два раза подряд, он почуял мой след и двинулся за мной, разевая огромную красную пасть в победном вопле между длинными прыжками. Я знаю это. Надо убегать… Надо бежать. Как я убегу от него? Он пронзает своим ревом весь лес… Как убежать? Бежать?

      Бежать! Прихрамывая и подвывая… Стой, Карл! Острая догадка как игла пронзила меня, паралич сковал все тело, и я с размаху ударился о дерево, что заботливо возникло у меня на пути. Стой, идиот! О-о-о!!!

      Это не зверь! Не зверь, Карл! Это сирена… Не может быть. Я ошибся в подсчетах? Сердце схватило так, что я не мог шелохнуться. Я стоял парализованный, и в голове висел тяжелый клубок, изредка колющийся острыми молниями, прошивающими все мое тело…

      …Запоминайте внимательно, Карл… Ровно через десять суток…

      В 1 час 30 минут… одиночные сигналы… с половины третьего до половины

      четвертого — сдвоенные пачки… если вы перепутаете… вы перепутаете…

      перепутаете…

      …. повторяю….. я не ребенок…..

      В небе над головой Солнце, давно миновавшее зенит. Середина дня. Сдвоенные пачки… Осталось менее двух часов до открытия шлюза! Я бросил палицу и полетел обратно. Только что я уходил, повернувшись спиной к сигналу маяка, а теперь несся на зов, который будоражил весь лес специально ради меня. Они не забыли Карла Линке! Они ждут! Не забыли… Два часа, два часа, два часа! — бешенно стучало сердце, захлебываясь на таких оборотах. Я уже не успею. Я опоздаю… я так далеко… И я уходил еще дальше. Боже, Карл, как ты глуп! Бежать, бежать!

      …Кто-то выскочил сбоку, пытаясь прервать мой стремительный бег, но я даже не обратил на него внимания, лишь уворачиваясь от длинного хлыста, которым он пытался заплести мои ноги. Может быть, это был вовсе и не хлыст. Может, это у него хвост. Разве это важно? Бежать!

      Бежать! К бесу все эпицентры, ямы, ловушки, падающие бревна и дохнущих нелюдей. Я должен успеть. Успеть. Успеть. Такой огромный лес. Такой огромный лес… А я такой маленький…

      А я такой маленький. Маленький… Букашка на стекле… Так упорно ползет и не знает, что некто уже изготовился раздавить… Хлоп — и нет ее. Бежать!

      Нет, шлюз — это дикий зверь. Он ведет на меня охоту… Он подзывает меня к себе ревом… Приманивает… А потом захлопнет свою огромную смертоносную пасть! И только я один знаю как выбраться оттуда. Только для меня прожорливый хищник неопасен. Дикий зверь по имени Шлюз… Подожди еще немного. Как же ты далеко…

      Вот уже двойные гудки сменились на тройные. Я не успею!!! Все равно бежать. Дикий зверь закроет свою прожорливую пасть, а в ней будет пустота. Какое разочарование для него… И я буду спешить к нему изо всех сил, но мне останется лишь смотреть, как в сотне метров от меня створка ползет вниз. Я буду бежать очень быстро, но только увижу, как она закрывается совсем. Навсегда… И те, внутри, лишь вздохнут огорченно — никого.

      Никого. Нет!!!

      Бежать! Я должен успеть… Сейчас оторвется моя левая, истерзанная нога. Каждый раз, когда я наступаю на нее, во мне взрывается кумулятивный снаряд. Слезы выбиваются из глаз — разве я виноват, что не вижу дороги… Мои уши, уши мои, почему я не вырастил вас большими, как у слона, я ведь хотел. Что будет, если я неправильно выбрал направление, ориентируясь по звуку?? Нет!!! Нельзя думать об этом.

      Нельзя думать и о том, что сердце сейчас лопнет от натуги. Я задыхаюсь. Задыхаюсь… Почему зверь уже не воет?! Хищник мой, отзовись… Как же, Карл, ты просто не слышишь от боли. Он воет, но так жалобно… надрывает душу. Словно плачет. Оплакивает тебя. Одиночные сигналы…

      …Одиночные сигналы… «И только в последние десять минут, перед

      самым открытием шлюза, строенные сигналы опять сменятся на одиночные…»

      Десять минут. Мне осталось десять минут, чтобы найти шлюз…

      Мне осталось жить десять минут.

      Я вижу стену! Нет — еще далеко — но вот она, мелькнула в разрыве деревьев, — она, блестящая, холодная, такая родная.

      Скорее, Карл, скорее! Вон из леса. Прочь отсюда. Ох, нога моя, нога, чтоб ты отросла заново! Разве это жизнь?

      В тот миг, когда я пулей вылетел из леса, сирена смолкла. Последняя минута… Ну?! В какую сторону бежать вдоль стены? Где скелет, что я оставил в качестве метки?!

      Задыхаясь от быстрого бега и охватившего меня ужаса, я взирал на стену — мертвеца нигде не было. Или его утащили — или я выскочил не там. Что делать? Куда бежать??

      Вот он!! — я увидел черную полоску тьмы у самого основания стены. Полоска ширилась и росла — поднимался затвор. Я почти точно выбрался по звуку. Около трехсот метров. Десять секунд, пока поднимается крышка, пятнадцать в открытом состоянии, а потом — снова вниз. Все мое время. Быстрее! Быстрее! Лети! Только бы не провалиться в ров!

      Что-то упруго хлестнуло меня по ногам, когда я был в трех метрах от шлюза. Я покатился по земле, судорожно хватая пальцами пустой воздух. Рука не достала до открывшегося прохода. Знакомые тошнотворно-лиловые круги заплясали перед глазами. Эпицентр… Почему? — я ведь тогда оттащил мертвеца в сторону…

      Сознание уплывало, тело действовало независимо от мозга: передние конечности пальцами цеплялись за грунт, подтаскивая мое тело к распахнутым воротам, в недра которых были устремлены мои вытаращенные невидящие глаза, а ноги, извиваясь как две змеи, пытались выбраться из пут. Крышка уже открыта! А я еще здесь. В чем там дело с ногами?

      Я на миг оторвал уставшие слезящие глаза от недр шахты, напряг их — и увидел удава, обмотавшегося своим телом вокруг моих ног. Нет, не удав!!! Это тоже нелюдь. Он спрятался в траве, около самого шлюза, там, где я убил вампира. Он ждал меня. Он пришел, чтобы отомстить.

      Я завыл. Он тащит меня в сторону… Держаться… Люк поехал вниз. Нет!!! Он оттащил меня еще на два метра в сторону. Невероятным усилием мне удалось вырвать одну ногу из его цепких объятий, я совершил бросок, один отчаяный бросок, и намертво вцепился в медленно опускающуюся створку. Я должен проползти под ней внутрь! Быстрее! Круги, опять круги… Ребра… Не надо, прошу вас, не ломайте мне грудь. Плохо… Ее и так раздавит опускающимся прессом затвора. Нет! Подло. Подождите. Мне отрубит ноги. Больно… Еще рывок! Рывок черепахи… Попробуй еще раз… Смерть. Кровь. Убью! Удав. Кэрри… Рывок… Ну же!!!

      Внутрь!!! Внутрь. Ну, Карл!!! Тошнит… Удав втянулся за мной, для него люк был открыт значительно дольше, чем для меня. Как сквозь сон помню, что сумел запихнуть его голову под топор створки, пока он пытался сломать мои ребра своими кольцами. А может, это я только придумал, и он так сам… Переборка сладко чмокнула, обжигая мои лицо и руки липкой красной кровью. Я убил его… Длинное змееобразное тело разворачивающейся пружиной корчилось в агонии, метаясь по всей внутренности камеры. Туман сгустился еще до того, как хвост, хлестнув меня, отбросил мое измученное тело к противоположной стене. Я больно ударился об нее. Тошнит. Умираю…

      Вторая смерть произошла перед самым выходом из шлюза, теперь уже с этой стороны. Два эпицентра совпали почти полностью… Два эпицентра… Полная защита прохода изнутри. Больше никто никогда не пройдет… Ухожу…

      Металлический удав захлестнул меня в кольцо, я бился и кричал, но не мог вырваться из его объятий. Я выл, как шакал, и хрипел, а он все давил и давил меня стальными обручами, лишая дыхания. Мои легкие забиты стеклянными осколками крика. Острыми, как бритва… Не могу вобрать в себя воздух. А он, издеваясь, медленно убивает меня, вот почему-то немного отпустил и смотрит в глаза, шипя:

      — Карл, Карл! Внимание, Карл! Ответьте, Карл! — металлический удав навалился вновь и душил меня. Скотина. Он пришел, когда у меня не осталось ни капли сил… Ни одной капли… Ни одной. Смерть.

      — Ответьте, Карл! Бункер, вас вызывает Бункер! Карл Линке! — откуда удав знает это слово? «Линке». Странно. Где-то я его слышал. Где? Зачем вспоминаю… Удав все равно удушит меня… Не хочу напрягаться. Покой и тишина…

      — Рядовой Линке!!! Сосунок, твою мать! Встать! — рявкнул удав голосом

      моего командира. Что за наваждение? Я! Я! Я…

      Где я? Я в шлюзе… Как плохо мне… Меня зовет Бункер. Точно!

      — Я! — прохрипел я. Но вместо этого короткого, такого простого звука — из горла только булькающий клекот.

      — Я! — попробовал еще раз. Звериное рычание. Черт возьми… Я уже не могу говорить. — Я! — я заплакал.

      Потолок камеры пополз вниз… Так глупо. Но ведь это же я! Я человек, человек, человек — разве вы не видите… Просто я не могу сказать вам об этом. Остановитесь!

      — Я — Карл Линке! — так шакал тявкает над своей добычей.

      — Я — Карл Линке! … — крышка неумолимо ползет вниз, сейчас она нежно прижмет меня к полу и превратит в розовую кашицу. Плоское кровавое пятно — плата за любопытство. Такая большая цена. Огромная… Пройти столько всего там — и умереть здесь, от рук людей!

      — Я! Карл! Карл Линке! — карканье ворона.

      — Линке! Карл Линке! — крышка остановилась.

      — Я — Карл Линке! — предательски зашипел газ, и все вокруг мгновенно утонуло в клубящихся водоворотах мрака. Смерть. Моя смерть… Теперь я все вспомнил… Как я не догадался раньше! Они издеваются надо мной. Ведь если есть те, кому выгодно мое возвращение, то наверняка есть и другие — противники президента. Я им как кость поперек горла. Почему я не подумал об этом сразу? Болван! Меня раздавят, как мерзкое насекомое. И я сам залез в ловушку.

      Карл Линке потерял сознание.

      Плохо, как плохо. Будто бы это наша рота была той ночью на позициях. И это я вместе с остальными лежу в ночной темноте на походном матрасе. Среди джунглей. Один. Последний. Цины уже убили всех. Все умерли, остался только я. Подопытный кролик. Я чувствую их. Я не открываю глаза, потому что мне страшно. Если открою их — увижу их спокойные равнодушные лица. Они будут пытать меня с тем же каменным выражением на лице. Они так выдержаны… Нет! Это бред, Карл… Как же бред? Я чувствую их всей своей кожей, каждой клеточкой. Вот они, вокруг меня… Стоят и смотрят… Спокойно. Я должен резко вскочить и бежать… Мне не убежать. Поэтому они даже не дергаются, знают, что это мой конец. Агония. Нет!!! Пока они не привязали меня — я должен сопротивляться. Я ведь не привязан?? Их много, но я сражаюсь совсем не с ними. Я сражаюсь со своей смертью. Значит — один на один. Она пришла. И ждет. Но я не сплю… Не сплю.

      Не сплю! Молниеносный бросок…

      — Держите его! Ну же, кретины! Руки привяжите!!

      — У — у — у !!!

      — Успокойтесь, Карл! Все в порядке! Это я, Клаудерсфорс!

      — О — у — у !!!

      — Вкатите ему еще укол, быстрее! Мне нужно, чтобы он сделал заявление для прессы.

      — Мистер Клаудерсфорс, он может не выдержать.

      — ЭТОТ выдержит все. Черт возьми — десять дней ТАМ и какой-то укол! Быстрее! Он мне нужен.

      — Слушаюсь, сэр…

      …Я тону… тону… тону… Отпустите меня… Нет… внутри… Дайте же мне автомат! …Ненавижу! У-у!

      — О — у — у !!!

      — Еще укол!

      — Он не протянет долго…

      — Это неважно, главное, чтобы он сделал заявление. Укол!

      — О — у — у !!!

      — Он должен заговорить как человек. Неужели десять дней так много?! Неужели нельзя вернуть ему человеческий облик…

      — Он потерял сознание…

      Жадные нетерпеливые змеи ползают по всему моему телу. Как они очутились здесь? Почему ни одна из этих ядовитых отвратительных гадин не укусит меня… Они выжидают, пока я шевельнусь, пока во мне снова загорится надежда. Чтобы было слаще отнять у меня жизнь. Ну!!! Я устал ждать… Вам хочется, чтобы я сдох — укусите же… Я ведь больше не сопротивляюсь… Делайте свое дело…

      — Карл!!!

      — Подождите будить, сейчас мы закончим его приводить в человеческий вид. Только бороду осталось сбрить.

      — Ну и загар. Ну и шрамы!

      — Да, ему изрядно досталось там, сначала под грязью этого не было видно…

      — Страшный парень… За ним нужен глаз да глаз. Придется убрать его, сэр?

      — Когда эти репортеры будут задавать свои вопросы, ваши снайпера должны

      постоянно держать его на прицеле. Ясно?

      — Так точно, сэр!

      — Блокировать все выходы из зала. Ваше подразделение, полковник, отвечает за это. Все делать четко и незаметно… Чтобы ни одна газетная ищейка… В случае необходимости — стрелять на поражение. Моментально!!! Это приказ.

      — Слушаюсь, сэр!

      — Поднимайте его!

      …Про кого это они так? Вот не повезло парню… Хлопнут беднягу… Чувствую это…

      — Вставайте, Карл! Мистер Линке! Карл Линке!!!

      …Это я. Я. Я.

      — Карл Линке!

      …Я. Я. Я.

      Тяжело поднять голову, если она каменная. Разве вы не видите, что я превратился в гранит? Холодный монолит… Покой… Я не могу ничего сделать. Это бесполезно.

      — Поднимите его и держите.

      …Как будто это что-то изменит. Когда лежишь в гробнице — конечно, удобнее, чем когда тебя поставили статуей посреди зала. Но я и так могу. Мне все равно. Я — кусок гранита… Как хорошо… Спокойно. Никто ничего не может мне сделать.

      — Еще укол!

      — У — у — у !!!

      …Скоты! Кто это так все время меня кусает. Его яд растекается по всем жилам расплавленной струей. Так больно. Сжигает все. Разрушает мозг. Я больше не могу думать, остались только рефлексы. Идиоты, еще немного — и вы убьете во мне ЧЕЛОВЕКА до конца. Победит черная половина. Сейчас я обернусь и оторву кому-то голову. Дайте только вытянуть руки!!!

      — Держите его!

      …Держите меня. Убью!

      — Карл, вы слышите, Карл!

      …Пошли вон, ублюдки. Что, испугались?

      — Мистер Линке!

      …Плевать я хотел на тебя…

      — Карл Линке!

      — Да…

      — Вы меня слышите?

      — Слышу…

      — Я Ричард Клаудерсфорс, вы меня помните?

      — Очень хорошо.

      — Отлично, все в порядке, Карл. Там, в зале, вас ждут репортеры.

      — Зачем?

      — Вас отведет Майкл.

      …Майкл?! Где Майкл?!

      — Я здесь, Карл! — твердая рука. Мне так нужна опора.

      …Майкл? Майкл! Старина Майкл… Привет, дружище. Мы ведь были с тобой друзьями, да? Видишь, я помню. Столько лет прошло. Ты отлично сохранился. А я вот… Ма-а-а-й-к-л.

      — Все о'к, Карл. Не волнуйся. Теперь все будет хорошо. Ну… Пойдем, нас ждут…

      — Куда?

      — Репортеры, Карл.

      — Зачем?

      — Ты должен сделать заявление. Ты вернулся оттуда, где никто не был. Они ждут… Они будут задавать вопросы. Мы постараемся справиться с ними побыстрее.

      — Я не хочу.

      — Карл, но ведь так написано в твоем контракте.

      — В контракте…

      — Да, Карл, в твоем… Ну впрочем, это неважно. Ты устал, и тебе нужно отдохнуть. Ты отдохнешь, когда выступишь перед газетчиками. Правда. Я обещаю тебе. Просто сделай, что я скажу. Ты ведь мне веришь?

      — Да, Майкл.

      — Тогда идем. Идем, Карл.

      …Опасность… Слышишь, опасность со всех сторон. Ты чувствуешь… т-с-с… Конечно! Надо замереть и слушать… Терпение, Карл… Надо затаиться. Столько хищных зверей вокруг.

      — Как вы себя чувствуете, Карл?

      — Отлично!

      — С вами все в порядке?

      — Думаю, да.

      — Увидели ли вы внизу что-нибудь, заслуживающее внимания?

      — Увидел…

      — О, нет, господа! — Это вмешался Майкл. — Такие вопросы, пожалуйста, в следующий раз. Наш друг только что из Банки и очень устал, чтобы долго выступать перед вами. Я обещаю вам, что в самое ближайшее время мы организуем очень подробную пресс-конференцию, на которой Карл расскажет обо всем обстоятельно и не торопясь. А сейчас я попросил бы вас задать несколько коротких вопросов и отпустить мистера Линке.

      — Мистер Линке, хотите ли вы что-нибудь сказать прессе сейчас?

      — Я хочу сделать официальное заявление. Я благодарен Президенту моей страны за предоставленную мне возможность. Очень благодарен. От всей души… Ведь если бы не он… Он сам не знает, что сделал для меня…

      — Когда состоится ваша следующая пресс-конференция, мистер Линке?

      — Я…

      — Сейчас мы улетаем в столицу, — опять Майкл. — В президентский дворец. Несмотря на небольшие политические проблемы у нас в стране, которые, кстати, совершенно напрасно раздуваются некоторыми представителями прессы, наш добрый Президент приглашает Карла погостить несколько дней… Так что завтра пожалуйста к нам. Думаю, отдохнув немного, повидавшись с женой, оправившись от потрясений, наш друг Карл подробно ответит на все ваши вопросы.

      …Как опасно… опасно… Надо бежать! Странно, у меня есть жена… Мне надо с ней повидаться. Зачем? Кто так решил? Карл, Карл, ты несешь какую-то ерунду, что с твоей головой… Они вкатили мне десятки кубиков «внутривенно». Раскалывается голова. Но мы же на острове… То же Солнце, та же «радиация». Соберись, Карл! Соберись. Точно… Только голова…

      — Он теряет сознание!

      — Господа, пресс-конференция окончена, до встречи завтра в 14.00

      в столице.

      — Вам лучше, Карл?

      — Да, только что-то не то… Где мы?

      — Во дворце Президента.

      — Мы уже не на острове?

      — Нет.

      — Ясно.

      Ясно… Нет уже привычной мне радиации. Нет Солнца. И от этого всего я чувствую себя не в своей тарелке. Но все равно гораздо лучше, чем вчера. Или не вчера… Какая разница — сколько времени занял перелет! Лучше, чем после выхода из Банки…

      — Как вы себя чувствуете, Карл?

      — Отлично.

      — Вы уверены?

      — Да!

      — С вами хочет поговорить ваша жена.

      — Моя жена… Жена. Да? И где же она?

      — Здесь, сейчас я скажу, чтобы ее позвали.

      Моя жена… Моя жена… Я должен сказать ей спасибо… Она спасла меня там… там… там! О — о — о!!!

      — Карл!

      — Каролина!

      Она сделала пять быстрых легких шагов от двери и остановилась прямо передо мной, с тревогой глядя в глаза. Моя жена. Моя женщина. Женщина, принадлежащая мне. Зеркало моей души. И в этом зеркале, беспощадно правдивом, я вдруг увидел себя. И ужаснулся. Это конец. Конец… Я ничего не буду говорить…

      — Тебе страшно, — это было утверждение.

      — Ты не так понял, Карл.

      — Теперь я сильный… Можешь не бояться сказать правду. Я выдержу!

      — Нет, Карл… Ты…

      — Лучше нам все решить сейчас. Это ведь сильнее тебя?

      — Я просто устала… — прошептала она, отводя глаза.

      — Уже пять лет как.

      — Зачем ты?

      — Уходишь?

      — Прости… прости… может… я…

      — Все в порядке… — я отвернулся, стараясь не смотреть на ее вздрагивающие плечи. Отвернулся потому, что был в Банке всего десять дней. Моя звериная половинка в этот миг готова была наброситься на нее, повалить ее на пол, и бить головой об пол, чтобы моя бывшая жена кричала от ужаса и билась в агонии. Чтобы умирала от страха и унижения. Я бы сделал с ней такое… Такое…

      Нет!!! У меня еще есть вторая половинка. Пусть убитая огромной дозой наркотика, но еще осталась. И она сдержала невольный порыв всего тела. Я отвернулся. Инстинктивно Кэрол потянулась ко мне. Могла ли она меня спасти? Наверное… Она и только она. Моя женщина… Единственная, кто мог бы все изменить. Женщина ведь такое существо… Часто и сама не знает, что может. Так много дано ей природой. Но я не хочу.

      — Уходи, Каролина! Пока не поздно.

      Она жалобно всхлипнула. Она же умела читать во мне все и без слов. Всегда. Ну и уходи! Иначе этот зверь разорвет тебя на куски первой. Уходи!

      Дверь за спиной тихонько скрипнула. Я закрыл глаза. Пепел… Пушистый и легкий, невесомый, как облачко… Пепел… Вся моя жизнь… Вся жизнь… Вся жизнь… Какая же это жизнь? Я поднял сжатый кулак и открыл глаза. Медленно разжал пальцы. Ладонь была пуста. Ничего. Ничего нет. Даже пылинки. Все унес ветер… Ветер…

      — Какой кошмар, Карл! — за спиной почему-то Майкл. — Это правда?!

      — Правда, — медленно, почти не разжимая губ, произнес я. — Она действительно ушла от меня.

      — О чем ты говоришь?! Я о твоем сговоре с Ричардом Клаудерсфорсом,

      о военных и их разряднике!

      Я медленно обернулся. Кроме Майкла в комнате находились Клаудерсфорс и трое десантников в бронежилетах. Прозрачные полуматовые сферы закрывают лица, стволы наведены на меня…

      — Карл, — Майкл схватил меня за рубашку, заглядывая в глаза. — Это правда, Карл?

      — Правда.

      Он отпустил меня и осел на край стола, закрывая лицо руками. Наступила тишина. А мне что… что мне… Я ждал. Какая мне теперь разница?

      Майкл оторвал ладони от искаженного горем лица.

      — Карл! Я твой менеджер… Ты мне друг. Мы так ждали… Я пробивал для тебя лучшие условия контракта… Но я ничего не смогу сделать! Ведь ты нарушил условия соглашения. Ты понимаешь, старина, это уже всем известно. Всем. Тебе не дадут ни цента…

      — В самом деле.

      — Какое горе, Карл!

      — А тебе то что с этого? Ты свое все равно получишь, так ведь?

      — Карл…

      — Если эти пятнистые ребятки выпустят тебя отсюда живым… Уж больно много лишнего ты узнал. Не так ли, господин специальный советник президента?

      Мистер Ричард Клаудерсфорс любезно улыбнулся мне.

      — Ты очень догадливый мальчик, Карл. Его семья в надежном месте. Жаль, что твоя жена тебе уже безразлична. Такая девочка… Я бы присоединил ее к нашей коллекции. Жаль. Я еще прикину, не арестовать ли ее… На всякий случай. Но все же я думаю, ты окажешь любезность своему другу Майклу, и вы оба поучаствуете в спектакле, который называется «пресс-конференция», а? Сценарий остается за мной. Спектакль на бис. Из вас получилась бы неплохая театральная труппа. Рейтинг Президента уже вырос на семь процентов. К сожалению, нельзя разыгрывать такие партии постоянно. Ваше последнее интервью. Не так ли, господа? У вас очаровательные детки, Майкл.

      Мой менеджер, бледный как мел, оседал на пол. Я подхватил его на руки и бережно опустил на стул. Пусть пока посидит… Все так элементарно. Просто раньше я не умел видеть…

      Я превратил троих десантников в гранитные статуи за миг одним взглядом, долгим, как вечность, быстрым, как молния, режущим и страшным, как боль внутри меня. Их не спасли сферы. Я не виноват. Это эволюция. Выживает сильнейший. Я выжил. Простите, ребята.

      Потом, не сходя с места, удлинил свои руки и достал до горла хрипящего от изумления Клаудерсфорса. По-моему, его разбил паралич, и он не мог сдвинуться с места. Странная какая у нас вышла партия в шахматы… Словно бы в середине изменились правила игры. Я подтянул его к себе. Кажется, от злобы я сломал его шейные позвонки. Но он еще жил — я это знаю точно. Я поднял вверх два пальца правой руки — буквой V… VICTORY… Я вовсе забыл о разряднике. После того, первого дня, когда я всадил в лохматого два заряда, я им ни разу не пользовался. И даже не вспоминал о нем. Пока сэр Ричард сам не напомнил. На свою беду. Будет гуманно, если он умрет от собственного оружия…

      Мистер Клаудерсфорс закатил глаза, наблюдая, как мои пальцы медленно приближаются к его лицу. Он хотел кричать, но со мной эти штуки не проходят. Его смерть произойдет в полной тишине, как это принято ТАМ. В лучших традициях. Он только дернулся, давясь забитыми в глотку зубами, когда мои пальцы вошли в его бесцветные зрачки. Глубже… Еще глубже… Разряд! Противно запахло паленым мясом. Тьфу! Подгоревший окорок!

      Я оглянулся на Майкла. Убить его? Нет пожалуй. Он не обманывал меня. Он и так сдохнет в этом мире. Таким не место на ступенях эволюции. Он слишком честен, добр и мягок. Пусть отправляется за своей женой…

      — Давай деньги, Майкл!

      — Какие деньги?

      — Все, что есть!

      — Что же ты делаешь, Карл…

      — Майкл!!

      Я забрал также все содержимое бумажника Клаудерсфорса и карманов десантников. У советника президента, кроме того, оказалась платиновая карта. Надо поторопиться и получить по ней деньги, пока счет не заморожен… Ну что ж, вместе с деньгами Майкла что-то порядка пятидесяти тысяч. К чему считать? Я отдам их Аманде. Вряд ли когда-нибудь мы потанцуем с ней и поужинаем. Да, я помню, я обещал. Но это был не я. А вот деньги ей отдам…

      …Вы думаете, я сошел с ума от того, что моя жена ушла от меня?

      Вам кажется, что у меня поехала крыша, потому что мне не дали мои законные десять миллионов?

      Жаль, но вы так ничего и не поняли. Впрочем, это неудивительно. Я не рассказал все газетчикам. И уже не расскажу. Но зачем тогда я сидел на полу, в этой странной комнате, среди молчаливых каменных статуй, зачем я потратил столько сил, вспоминая это? Все было напрасно.

      Ну и черт с вами. Мне наплевать.

      Я осторожно открыл дверь в коридор. Никого. Принял цвет стен и легкой бесшумной походкой скользнул по широким коридорам президентского дворца к выходу. Райский сад с высокими причудливыми фонтанами, прохладная зелень деревьев. Голубое небо, легкие облака. И Солнце, Солнце, Солнце…

      СОЛНЦЕ.

      А у меня, кстати, еще осталось семь зарядов.