Владимир Пузий (АРЕНЕВ), 1999
"Восстать, или смириться, или..." (цикл "Легенды Ильсвура")
"Это случилось в те давние времена, когда Бог торговли Ашкандук уговорил Богиню охоты Сианнэ выйти за него замуж. Как утверждают легенды, на божественном пиру было много вина и самых разнообразных яств и гости вовсю гуляли, от души поздравляя молодоженов. И вот, когда уже перевалило за полночь, Ашкандук, порядком выпивший и от того - невероятно раздобревший, поднялся с кубком в руках и заявил, что хочет что-нибудь кому-нибудь подарить. Фаал-Загур, Бог боли, рассмеялся на это и сказал, что впервые слышит, чтобы Ашкандук желал сделать подарок. Все равно, что Ув-Дайгрэйсу, Богу войны, мечтать о мире. Но Ашкандук настаивал. "Люди несчастны, - говорил он, - пускай и не по своей вине. Так хоть одного из них я сделаю счастливым. Ну же, братья и сестры, решайте, которого!" И поднялся со своего места Оаль-Зиир, качая седою головой. "Нет, - молвил Бог мудрости, - ты не сможешь сделать ни одного из них счастливым. Счастие - не есть состоянием стабильным, поскольку..." "Довольно! - прервал его Ашкандук (ибо, напомним, был он изрядно пьян). - Я все же попытаюсь. Имею право!" Ничего не сказал Оаль-Зиир, молча сел он на свое место и опустил очи долу. Но во взгляде его - говорят - таилась печаль предвидения. Впрочем, никто из Богов этого не заметил. Всех захватила забавная идея, предложенная Богом торговли, и тогда..." (из книги "Легенды и мифы древнего Ашэдгуна". - С. 75-76) Утро едва-едва намечалось на сером небосклоне. Здесь же, в небольшой спаленке с единственным окошком, и вовсе царила непроглядная темень, еще не разбавленная рассветными лучами. И все-таки женщина проснулась. Понять бы, отчего. Шайдин, кажется, не кричала. Малышка вообще оказалась на удивление тихой - не то что ее старший братец, Куугец. Ох, как же намучились с ним, пока Куги не подрос! Если бы не Ставиен, если бы не ее любимый, единственный, самый-самый родной человек во всем мире... Гиир улыбнулась и рукой потянулась к левой половине кровати, туда, где лежал муж. Ладонь нашла лишь пустоту и смятые покрывала. "Наверное, вышел по нужде", - Гиир вздохнула, перевернулась, устраиваясь так, чтобы видеть дверь, видеть Ставиена, когда он войдет. Полежала немного, ожидая сначала спокойно, потом - со все возрастающим нетерпением. Приподнялась на локте, выглянула в окошко. Странно, двор, привычный старый двор напомнил ей сейчас погост. Не звенел цепью Рыжий, не кудахтали куры, молчал петух. Только большая жирная крыса внезапно выскользнула из-под поленницы дров, хозяйски огляделась и неспешно потрусила к хлеву. "И откуда взялась? Раньше никогда не было". Мыши в доме водились - куда от них денешься, но крысы... Ставиен все не возвращался. Гиир вздохнула. В углу под кроватью хихикнуло беспокойство - хихикнуло, но затихло. Потом закричала Шайдин. Девочка рыдала с надрывом, так, словно ей приснилось что-то страшное. Отзываясь, залаял Рыжий. Гиир поднялась, накинула халат, подошла к колыбельке. Заговорила с дочкой, взяла ее на руки - та понемногу затихла, только всхлипывала. С Шайдин на руках Гиир вернулась к кровати и села, выглядывая в окно. Крыса уже убежала. Рыжий замолчал. Ставиен все не возвращался. "Наверное, вчерашний суп таки испортился. Нужно было выбросить. Теперь вот мучится желудком". Хотя, странно, Гиир тоже ела суп - и ничего. И Куугец ел. Да и Ставиен не жаловался, только нахваливал, но он-то всегда нахваливает, так что... Но куда же он подевался, в конце концов?! И вот тогда-то Гиир заметила, что посох пропал. Тот самый, высокий - в человеческий рост - посох, который она считала чуть ли не личным врагом. Ставиен всегда, еще с детства, мечтал о странствиях. Его мать, встречаясь с матерью Гиир, частенько говаривала: "Вот ведь блажь какая! И не знаю, как с ней справиться. Это всё факиры бродячие, их работа. Наслушался баек, теперь только и разговоров, что про путешествия. Одна надежда..." - и она замолкала, многозначительно глядела на Гиир. Все в поселке знали, что Ставиен и Гиир, когда вырастут, поженятся. Так они сами решили. И родители того же хотели. Но чем старше становился Ставиен, тем чаще и чаще взгляд его уходил к самому горизонту и застывал, как у безумца. "Понимаешь, тянет что-то в дорогу. Не могу объяснить. Сам не знаю..." После свадьбы это у него прошло. Иногда, приступами, возвращалось, но - редко. Как правило, весной. Однажды во время такого приступа Ставиен и вырезал посох. "Зачем?" - спросила Гиир. А он ничего не ответил, молча обнял ее, а потом взял да и отнес посох на чердак. И никогда больше не доставал оттуда. Когда Куугец подрос и впервые отпросился на лето уходить спать во двор, Гиир, поколебавшись, разрешила. Но не во дворе - на чердаке. Тогда-то посох снова появился в ее жизни. Кууги притащил проклятую палку в дом и спросил, можно ли ему взять ее, чтобы играть в пилигримов с соседскими мальчишками. Ставиен только печально взглянул на посох, а Гиир, неожиданно для самой себя, сорвалась на крик: "Нет! Нет! Положи на место и НИКОГДА не трогай!" Куугец расплакался и убежал - и опять посох на некоторое время ушел из ее жизни. А три дня назад снова появился. "Откуда это?" - спросила она вечером у Ставиена, как только тот вошел в дом. "Что?" - не понял Ставиен. "Посох. Еще утром не было, а сейчас..." - и вместо слов указала в угол, у двери. Ставиен пожал плечами: "Не знаю. Наверное, Кууги вытащил. Да пускай стоит, не мешает ведь. И шляпу вешать можно" - и в подтверждение снял да и нахлобучил широкую соломенную нигу на посох. Почему Гиир тогда не возразила? Наверное, потому что Ставиен отнесся к появлению посоха с абсолютным безразличием. Решила, мол, вылетела блажь из головушки - да и пора, давно пора: четвертый десяток лет разменивает. Не до странствий, тут вон с хозяйством бы управиться (лето сухое, нехорошее), да и четвертый рот в семье (Шайдин родилась два месяца назад) - не шутка. А вот теперь посоха нет. Сейчас, задумавшись, Гиир вспоминала и странное поведение мужа в эти последние три дня: он был с ней особенно ласков, - и то, как Ставиен смотрел на детей. "Как будто прощался". Она тихонько уложила доченьку в колыбель и, одевшись, вышла во двор. Солнце уже выдвинулось из-за горизонта, покрыв легкой позолотой листья деревьев, стены домика, лицо Гиир. "Где же, где же искать?!.." Она открыла калитку, выбежала на пустынную улицу и лихорадочно огляделась. "Ну же, куда он пошел, думай, думай!" Хотела вернуть во что бы то ни стало, просто не представляла себя без него, дом - без него, детей - без... От одной лишь мысли стало тесно и больно в груди, закружилась голова. Гиир жила с этим человеком почти всю жизнь, а вот теперь какой-то посох... Посох! Вот эти ямки в пыли, они наверняка остались именно от посоха. И - да, да! - начинаются от их дома. Побежала за ямками. След тянулся вдоль улицы, в сторону леса. Гиир мчалась, неубранные волосы растрепались, волочились по ветру рваным знаменем. "Найду, найду, куда бы не пошел! Найду!" Лес, кажется, пробежала на одном дыхании. А потом - дорога вывела к тракту. Широкий, как высохшее русло некогда полноводной реки, он раскинул руки и, похоже, намеревался обнять весь Ильсвур, от края к краю. Здесь ямки пропали. И не удивительно - как им пропечататься, на твердой-то земле? Гиир лихорадочно огляделась, но ни души не было вокруг, только в придорожных зарослях пожухлой травы заходились-стрекотали кобылки да в лесу стукнул о дерево дятел, словно подводя итог. Или - забивая последний гвоздь в крест-накрест заколоченные двери. * * * Чуть дальше по тракту, на еще холодном от ночного воздуха валуне сидел человек. Он был широк в плечах, круглолиц и смуглокож, с широкой темной бородой и мелкими блестящими глазами-пуговицами. Одежда сидевшего мало соответствовала тому, где он находился. Право слово, путешествовать в парчовом, богато расшитом халате - это уже слишком. Но человек не путешествовал, человек ожидал. На горизонте появилась серая точка и стала медленно увеличиваться. В этот ранний час пешеход на тракте был почти так же неуместен, как и сидевший на валуне бородач. Вскоре странник заметил поджидающего, но шагов не ускорил - шел размеренно, как и прежде, стучал посохом о землю, смотрел себе под ноги... или не под ноги: не понять, ибо глаза скрывала тень от шляпы-ниги. Поравнялся с бородачем, остановился. Встретился взглядом с блестящими пуговицами на лице сидевшего. Тот первым отвел глаза: - Прости. - Ничего, - сказал странник, и голос его казался высыпающимся из старого мешка песком. Старым песком. - Значит, так надо. Против Богов не попрешь... - осекся, кашлянул. - А против себя - тем более. - Но ты ведь именно об этом мечтал всю жизнь, - бородач недоуменно развел руками. - С самого первого дня, как ушел странствовать, оставив ее, оставив дом, мать, отца - с того самого дня ты жалел об этом и мечтал вернуться, чтобы зажить нормальной жизнью. "Как все живут" - твои ведь слова? - Мои, - согласился пешеход. - А я от них и не отказываюсь. Все так и было: ушел, едва исполнилось восемнадцать - взял да и сбежал вместе с факирами! Сколько раз потом пытался осесть на одном месте, зажить нормально... - а больше недели-двух не выдерживал. Брал посох, нигу - и в путь. Наверное, так устроен. Бывают жрецы и правители, танцовщицы и мясники. А я - странник. Я мертв без дороги. - Но ты ведь мечтал... - казалось, бородач никак не может смириться с собственным поражением. - Мечтал. Но пойми: человек без мечты - все одно что фламинго без крыльев. И чем недостижимее мечта, тем краше. И тем меньше шансов, что она пропадет. ...Ты лучше скажи, Гиир... как с ней? Бородач недовольно заворчал, запыхтел, стал разглядывать узоры на халате. - Я спрашиваю!.. - Да слышу, слышу! "Как с Гиир"! А раньше чем ты думал? Я, между прочим, хоть и Бог, а и мне столько в нее воспоминаний напихать - в нее, в детей, в родственников - эт-то, извини, не два пальца... - бородач осекся, смущенно кашлянул. - Да все с ней будет нормально, не беспокойся. Вот ведь какой мнительный! Ну порыдает, ну поголосит - со временем успокоится. А я за ней пригляжу, чтобы никто не обидел, мужа подберу хорошего... - он снова запнулся, догадываясь, что наговорил лишнего. - Одним словом, сделаю, что смогу. А, как ты понимаешь, могу я немало. - Я не о том, - ответил странник. - Денег там достаточно. В саду, под оливой, кое-что зарыл. А записка под подушкой - найдет. Я про... воспоминания. Может, лучше их... обратно... - А ведь умный человек! - всплеснул руками бородач. - Странствовал, мудрости набирался! А того не знаешь, что для нее жизнь с тобой, мной выдуманная и вложенная в мозг, самое дорогое. Что бы потом не случилось. И для тебя, между прочим, тоже. Нет, я решительно отказываюсь понимать, какого демона ты отвернулся от собственного счастья. Я ведь сделал тебя счастливым, ну, скажи, сделал? - Ты слышал про буйволицу Исуура? - вопросом на вопрос ответил странник. - Та, что умерла, так и не выбрав, которую из двух охапок тростника съесть, - уточнил бородач. - Ерунда! Не было такой буйволицы. Выдумки! - Дело не в том. Дело в нас, людях. Мы все подобны Исууровой буйволице. Только хуже. Мы выбираем одну из двух охапок тростника, а потом всю оставшуюся жизнь об этом жалеем. Но, поверь, если бы мы выбрали другую - ничего бы не изменилось. Наилучшим выходом было бы съесть обе охапки или не желать есть вообще - но на такое мы не способны... к счастью. - Не понимаю я тебя, - с досадой признался бородач. - А выход?.. Выход какой? - Был я в Гардгене на представлении одного поэта. Так он стихи читал - неплохие, замечу, стихи (хотя, конечно, в стихах я мало что понимаю). В общем, у него там такие строчки были: "Восстать, или смириться, или жить - всего лишь жить... ах, как же это сложно!" Бородач помолчал. - Ну да ладно, - преувеличенно громко сказал он после паузы, - дело сделано. Авантюра не удалась, - хохотнул, с прищуром глядя в небеса. - За попытку - спасибо, - отозвался странник. Бородач поднялся и уже собрался уходить, когда последняя мысль заставила его обернуться. - А ведь и правда будешь жалеть о своем поступке, - задумчиво покачал он головой. - Ну ладно. Легкой тебе дороги. Странник не ответил, только наблюдал, как исчезает, растворяется в воздухе тело Ашкандука. Наблюдал, вспоминая свою первую встречу с Богом на одном из столичных базаров, "хочешь, сделаю счастливым", недоверие, восторженную радость, вспоминал, как оказался дома, как Гиир - его Гиир, о которой мечтал все эти годы, но к которой так и не посмел вернуться! - как она обняла его, как говорила о жизни, не прожитой, но в то же время существовавшей (и он, Ставиен, каким-то чудом помнил эту жизнь так же ясно, как и другую, настоящую). А потом - сменившая радость тоска, мягкая требовательная ладонь на левом плече (и понимание: тяга к странствиям вернулась и требует своего), - нужно было что-то решать, и он решил, и вытащил посох с чердака... На камень, нагретый божественной задницей Ашкандука вылезла голубая, с изумрудными полосками ящерка и довольно распласталась, каждой клеточкой тела вбирая в себя тепло. Странник улыбнулся ей, вздохнул, поправил полупустой дорожный мешок, в котором лежали пара вчерашних лепешек да кусок сыра; коснулся рукой фляги, надвинул на затылок шляпу. Утреннее солнце пригревало все сильнее и сильнее - скоро тракт оживет и можно будет подсесть к кому-нибудь на арбу, и так добраться до ближайшего города. А оттуда... Стрекотали в зарослях пожухлой травы кобылки. - Уже жалею, - прошептал странник. И отправился в путь.
[X]