Владимир Пузий (АРЕНЕВ), 2001


                          
Заклятый клад

                        Повесть-фантазия
Легенда

  Дед мой в молодости то ли услышал от кого, то ли сам видал, как у нас за
селом, на холме, под явором, клад закапывали. Место это издавна считалось
нечистым. Начать с того, что там когда-то, говорят, было поганское капище,
даже жертвы человеческие приносились. Потом идолов выкорчевали, место
освятили - да так и оставили. Земля тяжелая, родит плохо, к тому же
истории разные про холм бытовали меж людьми. Я и сам, еще мальцом, один
раз видал, как там ночью алые огоньки плясали, а многие ведь будто видели
и силуэты - словно ходил кто безлунными ночами, высокий, страшный.
  Хотя, конечно, как оно там на самом деле было - Бог весть...

  ПРОЛОГ

  Холодный ветер по дороге
плетется путником печальным.

  ...и вдруг растерянно пойму,
что это долю повстречал я.
  И я застыну на пороге.
  И ей поклон пошлю во тьму.

  - Дядьку! Дя-я-ядьку! Дай на хлебушек!..
  Человек вздрагивает, оборачивается через плечо - и замурзанный хлопчик
вдруг замирает узревшей змею пичугой. Потому что никогда раньше не видел,
чтобы у людей был такой взгляд. Всякое довелось перевидеть Мыколке за свою
недолгую жизнь - по шляху, что протянулся через их село, часто люди ходят
- то в Киев или подкиевские монастыри, то обратно. И глаза у них разные
бывают: злые, добрые, усталые, пустые. Но - не такие! Так, кажется, мог бы
смотреть сам Боженька, нарисуй его гениальный до сумасшествия богомаз.
  Путник глядит на Мыколку, устало поводит плечами - и вздрагивает
сломанными крыльями плащ за его спиной. Этот жест почему-то обнадеживает
хлопчика, и он по привычке продолжает тоненько, жалостливо тянуть:
  - Дядьку! Дя-адь! Дай, а?..
  И глазами показывает на сундучок за спиной у странника, мол, и так же ж
видно, что денежки у тебя водятся. Так чего жмешься, в самом деле? На
богоугодное дело бы... - у нас вон мамку хвороба замела прошлым летом,
хозяйство на одной бабусе и держится, а батька мы с колыбели не видали,
козаком, говорят, был.
  А вы ж, дядьку, знаете, какие сейчас времена.
  Ну так и дали б на хлебушек, в самом деле, вместо чтоб стоять столпом
соляным, про который нам старый Грыгорий любит вечерами рассказывать - ну
про тот столп, что был сперва человеком, а потом провинился перед Господом
и стал столпом. Ну, не важно.
  Дайте, дядьку!
  - А что, малец, далеко еще до Межигорки?
  Ага, ну вот, совсем другое дело! Раз спрашивает, значит...
  - Да не, не очень. Можно сказать, что и рядом совсем. Вот как звоны
звонить станут, так даже и услышать сможете. - А сам глазами так и
стреляет на сундучок, что заместо дорожного мешка хитро привязан ремнями к
дядьковой спине! Знатный сундучок, в таких только коштовности и
переносить, туда даже и каптан, будь он новеньким и хоть золотом расшитым,
положить - святотатство. Да и, если честно, глупо, потому что кроме
расшитого золотом каптана туда ж ничего и не поместится, наверное.
Сундучок размером с кицьку Мурку дворовую, когда она вот-вот окошиться
должна.
  ...И - живой! Вернее, кажется, что живой, - так поблескивают бока у
сундучка, будто глаза у стрекозы разноцветной. Только крылья и лапы кто-то
этой стрекозе пообрывал.
  - До ночи дойду?
  О чем это? А, да, про Межигорку!
  - Дойдете! Даже и раньше дойдете, где-то к обеду.  Ой, про обед не надо было - вон как сразу в животе заурчало. И Марийка,
младшая сестренка, совсем разнюнилась. Похоже, испугалась-таки
как-будто-живого сундучка.
  Мыколка повернулся успокоить сестричку, а когда снова посмотрел на шлях,
странника уже не было.
  "А жалко, что не кобзарь, - подумалось невпопад. - А то бы напросился к
нему в ученики - всё лучше, чем тут за гусями ходить.
  ...Или к козакам уйду, обязательно, когда вырасту, уйду к козакам!"
Гуси, кстати, разбежались, теперь сгонять их...
  И вдруг явилась ниоткуда, прямо почти как дядька на шляху, странная мысль
о том, что, может, и хорошо, что не дал прохожий ни медяка. А уж тем
более, подумал Мыколка, не взял бы он ни монеты из того сундучка, даже
золотой бы - не взял.
  ...Если там вообще - деньги.

  Глава первая. Растоптанный жупан

  Ой, танцую до упаду
на истрепанном шляху!
  То ли к Богу возвращаюсь,
то ль от черта я бегу.
  Или с Долей по последней
чарке пью.
  Иль Костлявой чоботами
морду бью.
  Ой, танцую, рассыпаю гопака!
  Помяните ж добрым словом козака!

  ...Над селом - судьбы незримая рука.

  Ой, танцую!..

  "... принят еси на века".

  Лето стояло в скирдах, скошенное, высушенное, ломкое. Лето почти
закончилось. Оно уже сочилось осенью, все чаще уступая ей то там, то здесь
пару-тройку пожелтевших листков. Скоро все отдаст, швырнет сменщице в
лицо, будто колоду крапленых карт. Скоро, скоро....
  Но сегодня был один из тех дней, куда осени ходу нет. Последний,
прощальный банкет лета - в самом разгаре. Солнце, теплый ветерок,
щебетанье птах - гуляй не хочу!
  А и гуляли! Так гуляли, что гул стоял, небось, до самого Киева. Как же
иначе, такой козак в монастырь уходит - тут грех не проводить побратима в
последнюю путь-дорожку. Да и ему, старому Андрию Ярчуку, известному
характернику и просто доброму товарищу, грех со светом не попрощаться. Тем
более, в монастырь идет - там лишние грехи ни к чему, и тех, что за век
его долгий блохами понасели, хватит с лихвой.
  Так что всё устроили по козацкому обычаю, как положено. Музыкантов наняли
самых-рассамых, чтоб умели до самой души достать своими смычками да
бубнами; возы с горилкою и всяческой провизией скрипели колесами по шляху
уже добрых десять дней, - и впродолжение всего этого времени гулянье не
прекращалось ни на миг. Андрий, вырядившись в наироскошные свои одежды,
щедро сыпал червонцами направо и налево (музыкантов и харч, натурально,
тоже он оплачивал); плясал и пел песни, угощал всех встречных-поперечных,
кто только выказывал желание почтить старого козака...
  Сопровождавшие его сичевые товарищи только понимающе кивали головами да
подкручивали кверху усы: "Знамо дело! Такой человек со светом белым
прощается! Сколько всего перевидано, сколько голов татарских да ляших им
срублено, сколько жизней козацких спасено! Вот так жизнь была у козака!..
Вот так жизнь... была... Ну, оно и не дивно, что теперь решил в монастырь
податься. Все ж таки - характерник. Пришла пора и о Боге вспомнить, на
склоне-то лет..."
  - Тату, а как это - характерник?
  - Это, сынку, козак такой, что может разные чудасеи творить. Захочет -
волком обернется, захочет - глаза человеку отведет. Говорят, они в шинок
приходят да так устраивают, чтоб, не плативши денег, и горилки выпить, и
сдачу еще с шинкаря получить.
  - А тебе б только одно! Только про выпивку и думаешь, старый пень! Ты,
сынку, не слушай его. Характерник - он у козаков в первую очередь заместо
лекаря. За что и почет ему, и уважение. Но, конечно, в походе может всякое
устроить. Бывало, забрались козаки в татарскую землю, а на них идет войско
нехристей. Так они спешатся, коней в одно место сгонят, вокруг повтыкают
пики - вот едут татары и видят лес. Так и проезжают мимо.
  - Ну ты, Оксана, сильна выдумывать. По-твоему, у татар совсем голов нет на
плечах? А про раненых, это ты правильно...
  - Тату, а почему вон тот дядька плачет?
  - Да откуда ж мне знать?
  - Это Гнат Голый, - хмыкает рядом сивоусый дед. Как и все межигорские, он
вышел проводить в последний путь козака (а заодно - угоститься дармовым
продуктом да горилочкой). - Андрий Гната выходил, когда тот, считай, одной
ногой в могиле стоял.
  - А-а... - В толпе вздохнули, глядючи на дебелого козарлюгу, который ехал,
прямой, как столб, с окаменевшим лицом, - и только на щеках его проступали
две влажные ниточки-дорожки. Издали - и не заприметишь, если нарочно не
приглядываться.
  И не приглядываются. Когда козак уходит в монастырь, принято веселиться, а
не слезы лить. Но Гнату - можно.
  Голый едет впереди возов, сразу же за Андрием, конем не правит, а только
смутно глядит в спину своего спасителя. Как будто запомнить тщится - на
века запомнить, до самой могилы, откуда однажды уже был спасен-вытащен
Ярчуком.
  Словно ощутив на себе этот взгляд, Андрий оборачивается.
  - Не журися, Гнатэ!
  И улыбнулся - как искрящимся счастьем осыпал, с ног до головы!
  Невозможно не улыбнуться в ответ. Какие там слезы?!..
  А он уже снова глядит перед собой, невысокий, кряжистый, загорелый.
Развеваются по ветру рукава-распоры голубого жупана, покачивается
серебряная кисточка на заломленной шапке со смушковым околышем, волнами
идут шикарные синие шаровары, лукаво блестят на солнце начищенные
остроносые чоботы. И на удивление естественно смотрится все это богатство
на Андрие, который всегда чужд был роскоши, даже на гулянку одевался
неброско да и вообще не любил привлекать к себе внимание. Чем, кстати,
оное внимание и привлекал, ибо среди козаков скромность и неприметность
были в диковинку. Однако ж характерник он и есть характерник, да и народ
на Сич приходит разный.
  И не сказать, чтоб уж совсем нелюдимым был Ярчук, товарищами не
пренебрегал, всякий мог ему душу свою излить; вот он свою - никому. Разве
что Богу теперь откроет ее; много придется рассказывать, да ведь и времени
у них обоих предостаточно, что у Господа, что у Андрия.
  - Мамо, а чем в монастыре козаку заняться?
  - Да чем обычно люди в монастыре занимаются... Богу молиться за спасение
душ грешных, монахам помогать по хозяйству.
  - Эт, Оксана, что говоришь! В обычный монастырь козака б разве приняли?!
Только в наш, Межигорский. И знаешь, почему?
  - Я знаю, тату, я! В прошлом годе мы с Иваном на пруду рыбалили и видели,
как возы козацкие в монастырь ехали, рыбу везли, соль, еще много разного.
Вот за это!
  - Правильно, сынку. Наш монастырь вообще, говорят, за козацкий кошт
отстроен - и лыцарство сюда всегда подарки посылает. Вот потому и
принимают они старых козаков к себе, потому даже и Ярчука взяли. Значит,
угоден он Богу, хоть и много в жизни натворил... разного...
  И идут посполитые вслед за возами, угощаются угощением, удивляются, глядя
на характерника. А тот словно и не слышит их, и не видит - едет себе и
едет; шлях гадючится под копытами коня придавленной змеей, но Андрий на то
внимания не обращает, знает, что в конце одно: брама деревянная, за
которой - другая жизнь.
  Он же едет сейчас через жизнь свою прежнюю, и встают по обеим сторонам
дороги химериями прежние знакомцы, которых никто, кроме Ярчука, не видит,
которых и на свете-то этом нет уже давно. Для других нет, для него - вот
они, протяни руку - коснешься! Андрий не протягивает, только жадно
вглядывается в лица прошлого (точно так же, как смотрит ему в спину сейчас
Гнат Голый), вглядывается, кивает, держит улыбку и осанку.
  Догоняют воз, который тянут два глыбоподобных вола, почему-то похожие на
жаб. На возу, в застеленной соломой колыбели лежат младенцы-горшки,
которые везет на торг хозяин. Горшки... А Ярчуку вдруг привиделось, что
это не горшки, а головы, им за долгую жизнь порубленные, покачиваются на
соломе, подмигивают злыми глазами: "Рубил ты нас, дурень старый, да не
дорубил! Вот мы, живые, целехонькие - что нам сделается?!"
И ахает народ, когда, осадив коня, спрыгивает старый характерник на шлях,
выхватывает из ножен саблю и, взобравшись на воз, начинает крушить
гончаровы творения. Бьет острым лезвием, топчет чоботами; на губах -
мертвенная улыбка.
  - Гуляет! - расходится волнами шепот. - Напоследок гуляет, с жизнью
прощается, с долей танцует гопака - вишь, как оно бывает-то...
  Музыканты, словно ждали чего-то такого, заходятся пуще прежнего, лихой
мотив на удивление быстро попадает в такт - и теперь кажется, Андрий
танцует на возу, на черепках да соломе...
  Нет, уже не танцует, опомнился, спрятал саблю в ножны, подошел к хозяину,
заплатил за попорченный товар. Гончар только понимающе покивал да пошел
угоститься вяленой рыбкой, чтоб почтить старого Ярчука; опять же, кто-то
ему уже чарку оковитой поднес, деньги за горшки возвращены - чего грустить?
  - Татку, а почему дядя Андрий улыбается?
  - Радостно ему, сынку.
  - А чего ж он тогда так улыбается?
  ...Горшки, побитые на черепки, перестали кривляться и прикидываться
головами. И Ярчук глядит на них, а видит жизни, свою и чужие.
  И улыбается. Обычай такой: уходишь в монастырь - так веселись.
  Напоследок.
  Подняв черепок, смотрит на него - и, устыдившись, бережно кладет на
солому. В загорелой Андриевой ладони черепок выглядел неуместно, как
подбитая влет птаха малая. Как - показалось Ярчуку - и коштовная одежда, в
которую он вырядился.
  "Что я тебе, жизнюшка, - блазнюк, что ли?!"
Музыкантам:
  - А ну, хлопцы!.. Вшкварь нашу!
  И, сдернув с себя золотом вышитый жупан, швыряет оземь, прямо в пыль,
прямо в грязюку: "вот тебе, жизнюшка, мой подарочек напоследок!"

  Ой, танцую до упаду на истрепанном шляху!..

  Да как пошел выплясывать, только пыль столбом!
  - Рви подметки, Андрию! Дай лыха закаблукам!
  - А и дам, пановэ!
  Народ потеснился, освобождая место для танцора, кое-кто и сам
пристукивает, посвистывает. А Ярчук топочет ногами, словно вознамерился
вбить коштовный жупан (уже не голубой, куда там!..) в саму сыру
землю-матушку.

  Ой, танцую, рассыпаю гопака!..

  Продолжая выплясывать, он обводит толпу потяжелевшим взглядом.
  "Сейчас вы славословите меня и поднимаете чарки в мою честь. Вспомнит ли
обо мне хоть один из вас завтра? А послезавтра? Неделю спустя? Месяц? Год?
  Правильно.
  Нечего обо мне, старом дурне, вспоминать. Жаль, Гнат этого не понимает.
Жаль..."
А люди смеются, подмигивают ему, увлеченно жуют гостинцы с возов...
  И только двое без улыбки глядят на танцующего Ярчука. Гнат рассеянно
теребит пальцами гриву своего коня, не спуская глаз со старого
характерника. Да иногда мельком взглядывает на одного человека в толпе...
Человек же этот, неприметный и безобидный с виду, - просто смотрит,
смотрит и выжидает. Когда же, мол, наконец нагуляешься ты, козаче? И зачем
вся эта цыганщина: горшки побил, жупан вон топчешь... добрый, между
прочим, жупан, его продай - скольких бы детишек голодных накормил, а? А ты
топчешь... Ладно, топчи, рви чоботами, твое право. Что, перестал,
притомился, старик? Так пойди, отдохни - тебя уже заждались твои будущие
новые братья. Попрощайся со старыми - и к воротам. А на меня внимания не
обращай. Я подожду - и зайду к тебе попозже, когда не так занят будешь.
  Обязательно зайду.

  * * *

  ...поклонился на все четыре стороны, прощения у народа попросил, обнялся с
каждым, хлопнул по плечу Гната ("Не печалься, козаче!").
  Подошел к высоченным створкам, постучал. Звук получился гулкий, как будто
мертвец из могилы на волю просится.
  - Кто такой? - спросили по ту сторону.
  - Запорожец Андрий Ярчук!
  - Чего ради?
  - Спасаться!
  После долгой паузы что-то упало за воротами, кто-то ойкнул и тихо зашипел
от боли; потом наконец отворили. Чернец, скособочившись и стараясь не
наступать на правую, только что ушибленную ногу, жестом пригласил Андрия
входить.
  "Спасаться!.."
Когда ворота захлопнулись, Ярчук снял черес - пояс с червонцами - и вручил
чернецу. Раньше в этом поясе Андрий носил патроны с пулями и порохом -
теперь же набил его монетами, аж швы трещали. Таков обычай; да и все равно
теперь Андрию черес не пригодится.
  Чернец, прихрамывая, повел Андрия через яблоневый сад к старому шпиталю,
где запорожцу надлежало провести первые дни, покуда исповедуется и
очистится. Шпиталь был построен на кошт сичовиков и предназначен в первую
очередь для раненых и увечных запорожцев, которых отправляли сюда
подлечиться.
  Впрочем, как раз сейчас он почти пустовал. Андрию выделили небольшую
комнатку, где он мог наконец-то побыть один. Скинув дорогие одежды и
переоблачившись в принесенную с собою в мешке одежду повседневную, Ярчук
уселся на кровати и закурил люльку.
  - Эй! - кашлянули за стеной - и тут же гепнули в нее чем-то увесистым, не
иначе, кузнечным молотом. - Есть кто живой?
  Меньше всего Андрию хотелось сейчас кого-то видеть, и он промолчал.
  Молот снова ухнул в стену:
  - Та не молчи, я ж знаю, что ты там. Ну не в настроении разговаривать, так
и бес с тобою. Только табачком поделись, а то совсем плохо мне без него, а
клятые монахи запрещают - говорят, мол, вредно мне. Ну, ты слышал, чтоб
когда козаку - да добрый табак повредил?!
  Пришлось идти в гости, угощать болезного. "Еще стену мне развалит своей
кувалдой, тогда вообще покоя не будет", - решил Андрий.
  Соседа по шпиталю звали Степан Корж.
  Он лежал на кровати, грудь его была перевязана, к повязке жадно прильнули
рыжие пятна крови. Еще не старый, с мощным телом (особенно впечатляли
кулаки, действительно похожие на два молота), Корж тем не менее доживал
последние дни. А может, последние часы. Человек несведущий этого бы не
заметил, но Андрий за свою долгую жизнь научился распознавать присутствие
смерти даже тогда, когда Костлявая желала оставаться неузнанной как можно
дольше.
  - Стрельнули, сучьи дети, - тяжело выдохнул Степан, показывая на грудь. -
И попали таки.
  Кто и почему в него стрелял, Корж не уточнил, а Андрий переспрашивать не
стал. Вместо этого отсыпал раненому табачку - тот выудил из-под подушки
люльку и тут же задымил.
  - Ой, гарно! - сказал, затянувшись. - А то эти лекари, чтоб их!..
  Перехватив похмурневший взгляд Ярчука, Степан покачал головой:
  - То я так, вырвалось. Конечно, они люди добрые, не за что мне их ругать.
Да ведь сам видишь, я уже не жилец. Вот и дали б напоследок душу
отвести... - Он закашлялся и долго стучал себя по груди кулаком, кривясь
от боли и бешено закусив люльку. - От же ж! - проронил отчаянно. - ...как
бывает!..
  Отдышавшись, спросил:
  - А что, это тебя так провожали?
  - Меня.
  - И что там, на воле?
  - Жизнь, - коротко ответил Андрий.
  Разговор не клеился, да и не хотелось Ярчуку сейчас разговаривать. Степан
догадался об этом, поблагодарил за табачок и приглашал заходить, "если
вдруг чего надо будет".
  На том и расстались; Андрий вернулся к себе в комнатку, сяк-так разложил
вещички, одежду упрятал в сундук у изножья кровати, а саблю положил
поверх, на крышку. Лег, смежил веки - и как в бездну черную провалился.
Сквозь сон, правда, иногда прорывался яростный кашель Коржа, но потом
прекратился и он.
  И только ночью Степан, видимо, выкурив весь табачок, пришел за новой
порцией. Впрочем, на сей раз стучал он в дверь - и стучал не в пример
сдержанней, как будто догадавшись, что Ярчука раздражает его излишнее
запанибратство.
  - Входи, - бросил Андрий, зажигая свечу.
  А когда поднял взгляд, увидел, что в гости к нему пожаловал совсем не
Корж. На пороге стоял давешний глядельник из толпы - тот самый, что не ел,
не пил, не веселился, только наблюдал.
  - Красиво сплясал, - сказал гость, прикрывая дверь. - И пожил красиво. А
теперь...

  Глава вторая. На Равнине предсмертия

  "Знаешь, мерзну по ночам", -
прошептала мне свеча.

  - Я б согрел тебя, родная,
да сожгу ведь сгоряча!..

  Свеча выгорела почти до основания, но Андрий меньше всего беспокоился
сейчас о том, что им недостанет света. Ночь была лунная, через окно в
комнатку проникали бледные лучи "чаклунского солнышка", так что, по
большому счету, свечу можно было и не зажигать. Ярчук с малолетства в ночи
видел хорошо, да и гость его вряд ли оказался бы смущен полумраком.
  Не в гляделки он пришел играть, гость. За долгом явился.
  - ...Вот тут я про тебя и вспомнил. "Кому еще, как не ему, под силу с этим
справиться", - подумал я.
  Гость поднимает голову и с легкой усмешкой ждет, пока Андрий задаст вопрос.
  "И не жди, не задам! Сам все расскажешь, раз уж заявился".
  - Есть у меня надобность одна. Вот, видишь, какой сундучок красивый. -
Гость кивает в сторону изножья, где на сундуке большом, в котором лежат
Андриевы вещи, стоит сундучок маленький, гостем сюда принесенный. Стоит,
блестит коштовными боками, к разговору прислушивается.
  - Так вот, хочу, чтоб ты спрятал его. Закопал в землю, заклял, как это ты
умеешь делать, да и навек забыл о том месте. ...Впрочем, можешь не
забывать - то на твое разумение.
  - Не боишься, что вернусь и выкопаю?
  - Твоего слова будет достаточно. А ты мне его уже дал - тогда, семь лет
назад. Потому не боюсь.
  И кажется Ярчуку, сквозь дверные щели просачивается в комнатушку время -
вползает притворно неуклюжей, медленной тварью и таращится изо всех углов.
  Вздрагивает огонек свечи: холодно! Отдергивает за окном ветви старая
яблоня: холодно!
  Зябко поводит плечами Андрий: холодно! Ой, холодно!..

  * * *

  "...тогда, семь лет назад".
  - ...холодно! Ой, мамочка, как же холодно! Хол-л-лодно...
  Ярчук вытер пот со лба и в отчаянии закусил ус. За стенами пьяно завывала
в тоске метелица. И вторили ей два женских голоса, старый и молодой...
впрочем, нет, уже два старых. Горе иногда за час совершает то, на что
времени требуются годы.
  Молодой козак, лежавший на постели перед Ярчуком, продолжал постанывать,
хватая ртом воздух. Сейчас он стороннему наблюдателю мог показаться рыбой,
выброшенной на лед, - да только не было в комнате сторонних. Было же их в
комнате всего трое: раненый козак, вспотевший (топили жарко, специально
для хворого) Ярчук и Костлявая.
  "А может, - устало подумал Андрий, - две Костлявых".
  Ему раненый тоже казался рыбой - но сорвавшейся с крючка и уходящей на
дно. Андрий ловил ее, эту проклятую рыбу, из последних сил тянулся к ней
ладонями, и словами, и душой своей характерницкой, - и понимал: впустую.
  В любой другой раз он бы сдался, пожелал уходящему "земли пухом" и развел
бы руками: ну не удалось, что ж, бывает всякое. В любой другой раз... Но
сегодня он не мог позволить Костлявой разгуляться. Так уж получилось...
  Собственно, как так получилось, что они из всей деревни выбрали именно
этот дом, Ярчук не понимал до сих пор. Ведь было же с краю две хаты, ничем
не хуже этой - а вот, прошли мимо них! Наверное, дала о себе знать горячка
боя. Вернее, то лихорадочное состояние уже после сражения, когда
наконец-то (слава Господу, слишком поздно, чтобы испугаться и погибнуть!)
наваливается понимание, что ты был на волосок от смерти.
  Смерть пришла, как обычно, из-за реки. Зима нынче выдалась щедрая, с
глубоким снегом и почти без гололедицы. "Татарская зимушка". Именно в
такие орда приезжала за ясыром: во-первых, потому что переправляться через
покрытые льдом реки было не в пример легче, во-вторых, потому что
прятавшиеся в мороз по селам и хуторам поселяне меньше всего ожидали
нападения, а даже если и ожидали - как бы могли знать точно, откуда оно
случится? На границах, конечно, были выставлены козацкие заставы, но у
татар как раз на такой случай имелась своя тактика. За две-четыре мили до
границы, за которой заканчивались их владения, орда разделялась на три
части: примерно треть от общего количества образовывала крылья по обе
стороны от "ядра", - и так они устремлялись на украинские земли. Неслись
без роздыха сутки, а то и дольше, останавливаясь лишь затем, чтобы
покормить лошадей; забравшись таким образом вглубь православных земель,
они вдруг резко поворачивали назад, снова разделившись, так что "ядро"
постепенно отступало, а "крылья" отправлялись грабить близлежащие села.
Набрав добычи, они возвращались к "ядру", где сменялись новыми воинами, из
числа тех, кто отдыхал; таким образом они быстро набирали ясыр (то есть,
невольников), да и другой добычи - немало.
  Въехавших в разоренное село козаков встречало лишь мертвое пепелище да
пара-тройка свиней, умудрившихся сбежать от татар (свиней они не брали,
считали "нечистыми", а потому сгоняли в один какой-нибудь сарай и сжигали
там).
  Если же козаки настигали орду, то чаще всего татары ускользали от них, не
принимая боя. При этом для воронов, неизменно следовавших за войском,
тактика бегства, должно быть, напоминала зрелище рассыпавшегося гороха:
стремглав, разделившись на мелкие отряды, татары бежали прочь. Догнать их
чаще всего было невозможно.
  ...На сей раз - догнали; конечно, не всех, лишь один из отрядов, - но
догнали же! Когда бой, вскипев алым снегом и предсмертными криками,
отгорел, обнаружилось, что из козаков убито четверо и шестеро ранено.
Впрочем, раны пятерых были не слишком опасными, а вот молодой Гнат Голый,
лишь с месяц назад присоединившийся к сичевому товариществу, постарадал
серьезно. Один из татар разрубил ему левую ключицу и, кажется, зацепил
легкое. Сейчас, в степи, точно определить, насколько серьезно ранили
хлопца, Андрий не мог. Да и в любом случае лечить Гната следовало бы в
теплой хате, а не на морозе.
  Наскоро соорудив носилки для раненого, они отправились к селу, которое
только что спасли от разорения. И вот там-то, проехав две крайние хаты,
ввалились в третью...
  - Холодно! - продолжает шептать раненый
/умирающий!/
козак. - Ой, мамочка, как же ж холодно, мамочка!..
  Ярчук горько усмехается: если б ты знал, сынку, что мать твоя, вместе с
сестрой твоею, в соседней комнате сейчас сидят! Если б знал!..
  Хорошо, что не знаешь.
  Хватит и того, что умрешь ты у них на руках, укоротив их жизни - каждую
лет этак на десяток.
  У Гната действительно было задето легкое. Это значит, Костлявая вот-вот
должна явиться. Если, конечно...
  Ярчук оглянулся на плотно прикрытые двери: он велел своим сотоварищам,
чтобы ни в коем случае никого, даже мать с сестрой, сюда не пускали, пока
сам Андрий не позовет.
  Ну что же, никто не помешает!
  "Я тебя вытащу, сынку! Уж во всяком случае - попытаюсь".
  Гнат лежал на полу, у печи, на постели из одеял. Ярчук примостился рядом,
положив ладони ему на лоб и грудь, подстелив себе под бок свернутую
свитку, чтоб удобней было. Закрыл глаза, выдохнул...
  Здесь тоже падал снег - только черный. И небо светилось фиолетовым, и
звезды на нем проступали болезненной сыпью. Такой видел Ярчук-характерник
Равнину предсмертия. Он знал, что скорее всего у нее - тысяча личин, для
каждого своя. Но какая, Боже мой, разница?..
  Шлях уходил за горизонт. На шляху стояли двое: Андрий и Гнат, Гнат -
далеко впереди, почти у самого горизонта. Андрий пошел ему навстречу,
чувствуя, что идти с каждым шагом становится все труднее. Как будто
кто-то, кто сидел в нем, внутри него, сопротивлялся.
  Или пытался выбраться наружу.
  Несмотря на это, очень скоро Ярчук приблизился к Гнату настолько, что мог
видеть: тот не просто стоит на шляху и дожидается его. Гнат боролся с
чем-то, что уже проступало сквозь туманные контуры его тела.
  И это что-то явно побеждало.
  "Костлявая", - понял Андрий.
  Как и Равнину предсмертия, саму смерть Ярчук представлял по-своему,
понимая, что в действительности она совсем не такая: и выглядит иначе, и
обладает другими свойствами. Однако же в его представлении смерть (или,
как он ее называл, Костлявая) обитала в каждом человеке, накрепко
соединенная с душой своего обладателя и будущего раба. Так что получалось,
будто каждый человек носит в себе же собственную смерть - и когда приходит
время, Костлявая просто отделяется от души. И уходит. А душа, не
привязанная больше к телу, тоже уходит - вот этим самым шляхом, за
горизонт.
  Ярчук не единожды бывал здесь, видел, и как отделяется от человека его
смерть, и как душа, не обремененная плотью, отправляется за горизонт. Лишь
за ним не бывал ни разу - и ни разу не удавалось Андрию, если уж Костлявая
покидала тело, загнать ее обратно.
  И еще он знал, что долго здесь оставаться нельзя. Равнина предсмертия
только на первый взгляд казалась необитаемой.
  Гнат застонал и покачнулся. Андрий хотел крикнуть ему, чтобы держался,
чтобы подождал, пока он придет на помощь... - не смог. То, что сидело в
нем самом, словно пробудилось от соседства с чужой смертью, и теперь
забилось пойманной в клетку птицей.
  Совершая над собою неимоверное усилие, Ярчук поднял руки и прижал их к
груди, туда, где у человека бьется сердце. Здесь, на Равнине предсмертия,
он не почувствовал ничего - да это и не удивительно, ведь ему и не
приходилось здесь дышать. Те, кто попадает сюда, уже не нуждаются в такой
малости.
  Костлявая Ярчука рвалась наружу, Гнатова - уже наполовину выбралась.
Теперь из тела Голого на уровне пояса торчал второй торс. Он был составлен
из человечьих костей, причем крайне небрежно, так что голова почему-то
оказалась вдавленной в плечи, а одна рука - короче другой. Но даже и
такой, торс старательно шевелился, выбираясь из Гнатового тела. Почему-то
эта картина напомнила Андрию виденную когда-то в детстве картину:
бабочка-павлиноглазка, которая прорвала оболочку кокона и выползла наружу,
расправив крылья.
  "Еще совсем чуть-чуть, и я тоже, как та бабочка..."
Он глянул вниз - и увидел на уровне живота две костлявые руки, словно
махавшие ему: "Привет, хозяин".
  - Ах, чтоб вас, сучьи дети!
  Ярчук попытался схватить руки собственной Костлявой, но без толку - пальцы
проходили насквозь.
  Он с горечью подумал, что все это чертовски похоже на сны. Сны снились ему
нечасто, но всегда, если накануне он кого-нибудь "вытаскивал". И всегда -
одни и те же. Черный снег, фиолетовые звезды, шлях. И он сам,
распадающийся на сотни частей, пытающийся собрать себя, но только еще
больше...
  "Хорошо, что не сон. Значит, пора. И значит, больше не будут сниться эти
дурацкие сны".
  Он посмотрел на горизонт - сейчас такой невероятно близкий. Показалось,
что оттуда, из-за края, доносится мычание коров, брёх собак, вопли
сорвавшего утром глотку петуха... Там - дом.
  "И мама..."
Он три четверти жизни не видел матери - вот как ушел из дому, так и...
Сперва стеснялся, потом забылось как-то. Да и она ведь наверняка уже...
  Верил, что обязательно встретится с ней за горизонтом. Видать, пришла пора.
  И тут ему дали добрячего подзатыльника, аж в ушах зазвенело!
  - Ты куда собрался?! А ну стой!
  Андрий обернулся, еще не зная толком, что ответит (да и, собственно, кому
придется отвечать). За спиной Ярчука стоял невысокий человек в драном
плаще с капюшоном. Плащ почему-то в первый момент показался Андрию и не
плащом вовсе, а сломанными крыльями; в этом месте он ожидал повстречать
что угодно, не только крылатого человека.
  Впрочем, с крыльями или без, двигался этот дидько просто молниеносно. Один
удар сердца назад (ну и что, что сердце здесь не бьется?!) он стоял позади
Ярчука, а теперь уже преодолел расстояние, отделявшее его от Гната, и
смачно, даже, кажется, с удовольствием, лупил Голого по щекам. Ну просто
тебе разгневанная дивчина-рыбчина, которую милый бросает на произвол
судьбы горькой!
  Смех да и только!
  И Андрий, не сдерживаясь, захохотал, ухватившись одной рукою за живот, а
пальцем другой указывая на Гната с незнакомцем. Вот ведь уморы!
  Те, как по команде, остановились и вылупились на него.
  А потом незнакомец в плаще-крыльях дернул плечом и сказал:
  - Хватит, погуляли, хлопцы. Теперь давайте-ка возвращаться.
  И дал Гнату пинка под зад. Гнат исчез.
  Незнакомец подошел к Андрию.
  "Я сам", - хотел сказать Андрий, но не успел. Почувствовал на своем заду
удар увесистого чобота незнакомца и вылетел в хату, прямо на пол,
застеленный одеялами.
  - Никогда не слышал, чтобы лечили пощечинами да подсрачниками, - признался
он незнакомцу где-то час спустя, когда, чуть опамятовавшись, хлебал из
крынки парное молоко.
  - А я и не лечил вас, - без тени улыбки ответил человек в плаще. - Я ваши
души обратно загонял. Тут по-другому никак.

  * * *

  Никто в селе не знал, откуда он взялся и куда направляется. Ярчук потом
нарочно расспросил всех, не поленился заглянуть в каждую хату. Только
руками разводили да торопились перевести разговор на другое. В самом деле,
какая тебе, козаче, разница, кто он таков, твой спаситель? Рогов, хвоста,
копыт не заметил? Ну и ладно. Не душу же, в конце концов, ты ему заложил.
Чего ж кипешуешь?
  Ярчук согласно кивал ("Знамо дело, не душу! Ну, вы скажете, пановэ!..") и
шел дальше, в следующую хату. А в висках всполошенно билось, проступало,
как проступает из-под мартовского снега еще зимой схороненный душегубами
покойник: прощальный разговор с незнакомцем. Почему-то он почти сразу же
после того, как "души обратно загнал", засобирался уходить. "Как мне
отблагодарить тебя?" - спросил тогда Андрий. Незнакомец только плечом
дернул: "Потом как-нибудь сочтемся". "Если что-нибудь... слово даю -
сделаю!"
Он ушел в ночь - говорил, очень торопится. И пришел, как выяснилось из
расспросов, тоже ночью - постучал в дом Богдана Гребенника, попросился
переночевать. Днем помог по хозяйству и уже собрался дальше отправляться,
когда узнал каким-то макаром про раненого Гната в соседней хате.
  "И всё?" - заглядывал в глаза рассказчикам Андрий. "И всё", -
отворачивались те.
  ...Нет, почему же - они понимали, что обычные люди не являются под вечер и
не уходят прямо в ночь. Обычные люди, если уж на то пошло, и двух почти
мертвых козаков не оживляют. Вам, пан, чего больше хочется - жизни или
правды?
  Ему хотелось перекинуться вовкулакой и завыть на луну. Ярчук был
характерником, считай, колдуном, только козацким. Он знал, чего не знали
обычные люди, и чувствовал то, что остальным почувствовать не дано. Он
догадывался, что встреча с незнакомцем в истрепанном плаще для него не
последняя.
  И самая важная их встреча еще впереди.

  * * *

  - Так значит, просто отнести, заклясть и закопать? - переспросил Андрий.
  - Отнести, заклясть и закопать, - подтвердил человек в плаще с капюшоном.
  - Только я бы не называл это словом "просто".

  Глава третья. По ту сторону радуги

  Дождь слепой щененком тычется
мне в ладонь.
  Он нелепый и настырливый,
этот дождь.
  Он щенок без роду-племени,
но в глазах
приглядишься только - лезвием,
вдруг, - гроза!
  Черной радуги подковища -
до небес.
  Да хохочет хриплым голосом
мелкий бес.
  И прощальный взгляд, как птаху, я
отпустил:
  "Впереди могила с плахою.
  Ты ж - лети!.."

  ...Ночь.
  Колодец.
  Щеном ластится
дождь в горсти.

  Свеча все-таки догорела. Они сидели в полумраке; человек в плаще
рассказывал, Андрий молча слушал.
  Потом, когда все, что следует, было сказано, гость поднялся, пожелал
Ярчуку удачи и вышел. Андрий подумал, что вот если сейчас выглянуть за
дверь, в длинном коридоре никого не окажется.
  Он не стал выглядывать. Были дела и поважнее.
  "- Собирайся и уезжай прямо сейчас. Конь ждет у колодца, что на распутье".
  Собственно, вещей у Андрия было не так уж много. Большую часть он
намеревался оставить здесь. По самым крайним допущениям путешествие туда и
обратно не должно было занять много времени, а после он вернется в
монастырь. Если, конечно, выживет.
  Наибольшую сложность составлял сундучок.
  "- Ни в коем случае не заворачивай его, он должен все время оставаться на
свету. Особенно - днем. ...Не понимаешь. Представь себе подсолнух, который
посадили в сарае. Долго ли он проживет, вырастет ли большим? С этим
сундучком - нечто подобное. Его нельзя ничем накрывать, класть в мешок или
прятать в телеге с сеном. ...Когда станешь зарывать, тогда - другое дело,
тогда можно будет".
  Ярчук злобно зыркнул на обузу, которую ему навязали. "И как мне тебя с
собой таскать прикажешь?"
Впрочем, рядом, на кровати, лежали ремни, с помощью которых незнакомец нес
сундучок за своей спиной. Упряжь. В которую Андрию вот-вот предстояло
впрячься.
  Он примерил их на себя, чуть подтянул в одном месте, приотпустил в другом.
Прошелся по комнате, пригибаясь, чтобы не задевать головой низкий потолок.
  Сносно. Пару деньков перетерпеть можно. В конце концов, низкий потолок, к
которому он вернется потом, будет донимать его значительно больше и
дольше.
  Прежде чем отправляться, Андрий снял с себя сундучок и упряжь - и
отправился к соседу, сказать, что уходит. Мол, пусть передаст чернецам:
дела неотложные позвали в дорогу, но скоро вернусь, так вы не волнуйтесь и
не серчайте на старого дурня.

  * * *

  "...и не серчайте".
  Про дурня писать все же не стал. И так, подумал, глупо получается, как
будто я же убил, а теперь пустился в бега.
  Степан Корж, Андриев сосед, лежал рядом, в своей кровати - мертвый;
таращился оледеневшим взглядом в потолок. Видно, умер еще до прихода
человека с сундучком, потому и не слышно было, пока разговаривали, его
кашля.
  Ярчук закрыл Степану глаза и перекрестился. Потом вернулся к себе -
оставил на кровати записку, поцепил на спину сундучок, а на пояс - саблю,
забросил на плечо дорожный мешок и шагнул в шпитальный коридор.

  * * *

  Конь действительно ждал у колодца. Дождь - тоже.
  "- Не беспокойся. К тому времени, когда ты придешь, дождь уже начнется. Он
будет недолгим и скоро закончится. А потом..."
Совпадение, сказал сам себе Андрий. Или просто человек в плаще хорошо
умеет предвидеть приближение непогоды. Вот был у них один такой козак,
Кирило Гусак, так тому ляхи ногу прострелили, - с тех пор как на дождь
собиралось, он всегда за час-два знал: рана ныла. Наверное, у человека в
плаще что-то похожее.
  Подумал и выругал себя: кого обманываешь, старый дурень?!
  Да и какая, Боже мой, разница, откуда владелец сундучка знал, что начнется
дождь? Знал и знал. Пусть нацепит это знание на древко заместо бунчука и
разгуливает по дорогам. Ярчуку-то что до того?
  Намного больше его тревожил конь, которого этот дождепредсказатель
назначил Андрию для путешествия. Еще издали ему показалось, что животное
очень похоже на Орлика, но Андрий не поверил, конечно. Орлика должен был
забрать с собою Гнат, они так уговорились меж собой. И вряд ли Голый
продал или отдал бы коня своего спасителя кому бы то ни было.
  Вот только владелец сундучка - не кто бы то ни было, вдруг сообразил
Андрий. И Гнат встречался с ним однажды, с этим человеком в плаще.
  Словом, когда Ярчук подошел поближе и увидел, что перед ним действительно
стоит Орлик, он уже почти и не удивился. Разве только насторожило, что
конь, оседланный, взнузданный, с двумя пистолями в седельных чехлах, с
рушницею, к седлу же притороченной, покорно дожидался у колодца - и никто
не увел Орлика, и сам он оставался все это время на месте. А ведь прежде
никогда никого, кроме хозяина, он не слушался, конь своехарактерный,
дерзкий. Или владелец сундучка только что привел его сюда и теперь
прячется где-то в кустах, ждет, пока Андрий?..
  "- Дождь скоро закончится. Тогда садись на коня и езжай в сторону радуги.
  Не удивляйся. Это будут особый дождь и особая радуга. Слепой дождь
случается не только при солнце, но и при полной луне. И радуга бывает не
только днем, но и ночью. Темная радуга. Тебе - на ту ее сторону".
  Вдруг Андрия охватило давно забытое щемящее чувство восторга - искристого,
неуправляемого. Он как будто помолодел, омытый этим слепым лунным
дождичком. Он снова стоял на перепутье, все шляхи расстилались перед ним,
рядом переступал с ноги на ногу Орлик, висела на поясе верная сабля - чего
еще надобно козаку?! Опасности? Вот уж ее точно в ближайшие дни у Андрия
будет предостаточно!
  Он запрокинул лицо к небесам - дождь уже прекратился. И - да! - там кошкой
мокрой, бешеной выгибала свой хребет темная радуга. Один ее конец исчезал
где-то за верхушками дальнего леса, другой же упирался в лысый холм, что
торчал, ровно последний зуб во рту старца, совсем близко от колодца на
перекрестке.
  "- Торопись, радуга долго не продержится! Как увидишь, скачи во весь дух к
ближайшему месту, где входит она в землю".
  - Ну давай, Орлику-братику! Не подведи!
  Конь, фыркнув, помчался к холму. По неширокой, хорошо утоптанной тропке
они буквально взлетели наверх, ветви кустарника, густо покрывшего этот бок
холма, когтили Орликовы бока и шаровары Андрия.
  Приехали. Встали, чтоб отдышаться.
  Совсем рядом тянулась к небу радуга. Ее мощный костяк переливался всеми
оттенками черного и уходил куда-то ввысь. Ярчуку почудилось, что колонна
радуги тихо, почти на самом пределе слышимости поет мрачный гимн ночи - и
тому, что в ночи стремится выбраться в этот мир с той стороны.
  Где-то в кустах, ниже по склону, тяжело вздохнули и завозились.
Встревоженный козодой разорвал надвое воздух над Ярчуковой головой и
сиганул кверху, наткнулся на радугу, пронзительно вскрикнул -
квир-рр-р!!.. - пропал. В кустах продолжалось движение, кто-то продирался
через чащу к верхушке холма.
  "- Учти, что за сундучком будут охотиться. Не скажу, кто. Скажу только,
что тебе лучше бы никогда с ними не встречаться. Если заметишь что-нибудь
подозрительное, беги. Не принимай их вызов, сколь бы ни хотелось тебе
проявить свою отвагу.
  Мне нужно, чтобы ты добрался до места целым и невредимым. И с сундучком.
Поклянись, что поступишь именно так, как я хочу.
  - Клянусь. Именем матери своей клянусь!
  - Принимаю твою клятву. Помни о ней, козаче".
  Он легонько тронул Орликовы бока каблуками (шпор никогда не надевал!),
направляя его прямо туда, где радуга входила в землю.
  И они въехали.
  В землю.

  * * *

  Никогда раньше Ярчуку не приходилось наведываться в Вырий этим путем. Да,
признаться, он и в Вырии-то бывал не так часто, как полагали многие, чье
знакомство с характерниками ограничивалось дедовскими сказками на печи.
Нечего живому человеку лишний раз соваться в мир нежити! - это Андрий
усвоил с первых же уроков у своего наставника, старого слепого
характерника со странноватым прозвищем Свитайло.
  Мир наш, объяснял Свитайло, устроен так: мы живем в Яви; когда же приходит
человеку время помирать (то есть, по миру дальше отправляться), попадает
он на Господний шлях, что находится посерёд Равнины предсмертия. А оттуда
- уж как получится. Большинство уходит за горизонт, как только Костлявая
покидает их душу. Но люди-то разные бывают, сынку.
  И доля у них тоже - разная.
  Вот возьмем тех же чародеев-колдунов, бабок-шептух и прочий люд ведовской.
Почему "ведовской"? Да потому что ведают побольше обычного человека. Но и
расплата за то им выходит тяжелая, не зависящая, к слову сказать, от того,
добро или зло творили они в Яви. Главное тут, что шли они супротив
Христовой веры, которая вот уж несколько столетий как воцарилась на наших
землях. Нет, сынку, я сейчас не о вреде или пользе православия говорю - и
мне ли о таких материях судить?! Я о том, что ведуны всякие (да вот хотя б
мы с тобой), даже если добро людям приносят, все ж таки против Господа
идут, нарушают, Христом заповеданное. Так, во всяком случае, мне один
монах объяснял... крепко мы тогда заспорили с ним... ну, не важно. Важно
то, что после смерти своей, ежли человек сильно был к Яви привязан,
про-Явь-лялся здесь ярко, значительно, - сложно ему к Господу идти, нет
ему пути по шляху Господнему, приходится свою торить, через другие
пространства.
  Всякое может с такой душою случиться. Может она застрять в Нави, том
месте, в котором находится Равнина предсмертия. Навь ведь - это и есть мир
усопших наших предков. Застрявши там, как застревает щепочка малая на дне
быстрой горной речки, меж камнями, - меняется душа. Сущность ее внутренняя
начинает выползать наружу, смешавшись с обломками Костлявой, которая у
такого человека как бы разрушенной оказывается и не отъемлется полностью.
И смешавшись, сросшись по-новому, образуют Костлявая и душа, считай, некое
иное существо. Разным оно может быть - и способности у него разные
проявляются. Кто-то всю жизнь на речке провел - тот водяником становится;
кто-то в лесу или в поле, кто-то в горах, кто-то при хозяйстве лучшие свои
годы, при хате просидел - так и превращаются в мавок, чугайстров, шишиг,
кикимор... Много их, сынку, душ загубленных. Путь их сложен, дорога для
них к Господу темна и терниста. Ибо попадают они из Нави в Вырий, что
находится как бы рядом с Явью, но словно бы под нею.
  Тесно переплелись Явь с Вырием, только Навь у них заместо тонкой
прослойки. Но нежить, души эти неупокоенные, способна сигать меж Вырием и
Явью лёгко, а влекут их сюда смутные воспоминания и желания, которым не
суждено сбыться. Как дети малые, тянут они свои руки, помыслы свои к нам,
в Явь, да только понапрасну - не доступны нежити ни радость любви, ни
тепло человечье. Ведь всё это - удел живых, а нежить уже померла, уже
перестала жить. И, хоть и проЯвляется - лишь во вред себе и другим.
Озлобляясь, навьё причиняет малые и большие беды тем, кого винит в
собственных горестях, - людям.
  Встретишься с нежитью - будь осторожен. Не думай, что коль были когда-то
людьми, то людьми и остались. Нежить - они твари опасные, злокозненные.
Доколе не сгинут - от креста ли святого, от кола ли осинового, или еще по
какой-либо причине - остаются они злейшими врагами человека.
  Только не путай их с нелюдями - те существа живые, просто не люди, ни
внешностью своей, ни нравом. С нелюдьми можно и подружиться. Например,
домовики иногда образуются из неупокоенных душ, а иногда - это нелюдь
какой-нибудь, часто мудрый и беззлобный.
  Не то - нежить. Внешне могут походить они на человека, но и только.
  "Что ж делать, чтобы не стать таким?" - спросил тогда у Свитайла Андрий.
Мнилось ему уж, молодому характернику, свое безрадостное посмертие в виде
какого-нибудь вихря, что часто встречается на степных шляхах; как будут
швырять в него добрые люди ножи да открещиваться, а он, бешеный,
растерявший всякие крохи разума, станет подминать под себя человека за
человеком, ломая кости и выпивая кровь...
  Вздохнул Свитайло, улыбнулся ласково, успокаивающе.
  Надо всегда помнить, кто ты, сынку. И уходить на Господний шлях с
легкостью в сердце, без зла, без страха. И еще - позаботиться о том, чтоб
непременно выполнить все положенные при похоронах ведунских обряды.
  Но я сейчас о другом. Явь и Вырий связаны между собой, и не только после
недоброй смерти можно попасть отсюда туда. Я уже учил тебя о Родниках
Силы, местах, где земля-матушка невестится с небом. Они, Родники, бывают
Золотые и Серебряные. По одним попадешь в Вырий, по другим вернешься в
Явь, нужно только знать когда "нырять".
  Есть и еще пути. Один такой открывается на конце темной радуги. О ней я
тебе много рассказывать не стану, не время еще. Скажу только, что нет
страшней и опасней дороги в Вырий, ибо идя сквозь Родник, всегда знаешь,
где окажешься. Не то - с радугой; она изменчива и злокозненна, с ней шутки
плохи - сама кого хочешь перешутит. Коль получится тебе узреть ее, да
поспеть к месту, где входит она в землю, не поспешай - ведь никогда не
предугадаешь, куда занесет тебя нелегкая.

  * * *

  С тех пор, как поучал его Свитайло, прошло немало лет. Многажды доводилось
бывать Андрию в Вырие, трижды видел он и темную радугу - но не
воспользовался ею ни разу.
  Он примерно знал, где находятся основные Золотые Родники, через которые
можно было вернуться в Явь, так что мог бы, наверное, сориентироваться и
решить, куда ехать, чтобы проЯвиться в нужном месте.
  Да вот только, что это за нужное место, Ярчук не знал.
  "- Просто перейди в Вырий. Отъезжай подальше от того места, где окажешься
- до тех пор, пока не стемнеет. Тогда устраивайся на ночлег и... вот,
возьми. Это не простое зеркальце. Подыши на него - поверхность запотеет,
на ней проступят слова. Следуй указаниям, которые нарисуются, - а когда
выполнишь их, снова подыши - и отправляйся дальше. И так - до тех пор,
пока не доберешься до места. Это - для того, чтобы хоть немного облегчить
тебе путешествие".
  "Как же, облегчить!" - Андрий хмыкнул и огляделся по сторонам.
  Они стояли на дне огромного котлована, этакой жертвенной чаши природы.
Склоны алели неправдоподобно яркими полосами-потеками. Ярчук знал, что это
не кровь: кровь - она не такая, тусклее и... живей, что ли.
  И действительно, когда подъехали поближе, Андрий увидел, что алые полосы -
всего лишь кустики травы, довольно необычной и по цвету, и по форме, - но
все-таки травы. Орлик потянулся к ней мордой, принюхался, но так и не
сорвал ни листочка.
  Андрий тем временем приглядел уже тропку, по которой можно было выбраться
отсюда. Небо над ними наливалось чернильной тяжестью - здесь, в Вырие,
смена времени суток происходила по-другому. Как правило, если в Яви был
день, здесь царила ночь - и наоборот. Но в зависимости от времени года
случались расхождения, впрочем, не слишком большие. Ведь там, откуда
приехал Ярчук, вот-вот должно было настать утро.
  "- ...до тех пор, пока не стемнеет".
  Что ж, значит, нужно постараться ехать побыстрее. А потом уж он отдохнет,
они с Орликом отдохнут.
  - Дядьку! Дядечку, родненький! Где это мы?!
  Даже если бы Орлик вдруг (Вырий все-таки!) научился разговаривать, вряд ли
он делал бы это таким тонким хлопчачим голосишкой. Ярчук оглянулся: так и
есть! От же ж нечистая сила! Ну не продохнуть от бисовых отродий, только
сюда прибыл, а уже явились.
  Вернее, явился, поправил себя Ярчук. Потерчонок был один, что само по себе
казалось странным: обычно эти духи сгубленных ребятишек ходили по
двое-трое, каким-то сверхъестественным чутьем отыскивая себе подобных и
сбиваясь в стайки. А этот - одиночка.
  Может, новый, недавно померший?
  - Дядечку, не молчите! Пожалуйста, дядечку!
  "Что ж ему сказать-то?!" - размышлял Андрий.
  Малый ведь не догадывается, что с ним сталось. Умирая, такие, как этот,
просто еще очень сильно держатся за жизнь - и поэтому попадают в Вырий, а
не уходят Господним шляхом за горизонт. Теперь ему слоняться здесь, иногда
проваливаясь в Явь, пугая там людей... Вечный страх, обида, непонимание
того, что случилось.
  "- Лучше бы тебе никогда с ними не встречаться. Заметишь что-нибудь
подозрительное - беги".
  Ни разу в жизни Ярчук не обидел ни единого ребенка, вообще всегда был
ласков с детьми. Впрочем, не так уж часто встречался он с ними, всё больше
с мужиками да изредка - с молодицами.
  Не важно. Он поклялся.
  - А ну-ка, поберегись, малый!
  В глазах хлопчика застыла горькая горечь - Андрий сплюнул, будто выжевал
сноп полынной травы.
  - Гэть от коня! Он у меня опасный, гляди, копытом как навернет!..
  Сказал - и стыдно стало, хоть сквозь землю проваливайся!.. да ведь уже
провалился.
  Но ведь клятва!
  - Дядьку... Орлик... он же добрый, какой же он опасный?
  Вот тебе, Андрий, и потерчонок!
  - Ты откуда знаешь, что коня Орликом кличут?
  - Так то ж я с ним у колодца дожидался, пока вы придете! - затараторил
хлопец. - Только я на холме прятался, мне не велено было на глаза вам
показываться. Тот дядька, что раньше с сундучком проходил через наше село,
а потом без... ну, тот, который меня попросил коня постеречь - вот,
глядите, и червонец дал, взаправдышний! - так он так велел, чтоб я на
глаза вам ни-ни! Я и не думал. А вы - р-раз и прямо на меня как поскачете.
А я... А потом вы на холм - и исчезли. А я туда - и вдруг как будто кто-то
мне по лицу паутиной провел. И я тутоньки.
  Он всхлипнул:
  - Дядьку, а где мы?
  - А тебе куда надо попасть?
  - Мне б обратно, домой. - Он назвал село, что стояло недалеко от
Межигорки, через него Андрий проезжал вместе с братчиками по пути в
монастырь.
  - Ну так я тебя довезу. Сидай. Как звать-то тебя?
  - Мыколка.
  - Мыколка... Лучше б, Мыколка, оказался ты потерчонком, ей-богу!
  - Чего? - не понял хлопчик.
  - Та ничего. Не слушай старого дурня, а лучше гляди на дорогу да по
сторонам. Только чур - все вопросы потом. По рукам?
  - По рукам! ...Дядьку, а все-таки, где мы?

  Глава четвертая. Смертельный брат

  "Ну что, братик?
  Пришел? - садись.
  У этого костра места хватит всем.
  Волк ли, человек - а жизнь есть жизнь,
и смерть -
всего лишь, братик, смерть.
  Только не пугай моего коня.
  А я, ты знаешь, тебе даже рад..."

  И вдруг понимаю средь тьмы, у огня,
что волк человеку -
смертельный брат...

  - Что, самый настоящий Вырий?! - в который раз переспросил Мыколка.
  Андрий скупо кивнул и порадовался, что за долгую жизнь так и не осел на
каком-нибудь хуторке и не завел детишек. И пожалел, что все-таки рассказал
хлопчику про "где мы". Мыколка встретил необычную новость с воодушевлением
небывалым. Теперь от него спасу не было: юлой вертелся в седле, ахал-охал
и тараторил без умолку. Андрий разок припугнул его тем, что, мол, оставит
здесь и уедет. Подействовало - целых пять минуть Мыколка молчал.
  За это время они преодолели склон и поднялись на край "чаши", оказавшейся
неожиданно большой и глубокой. И тропка, которой решил выбираться наверх
Ярчук, тоже была не такой уж удобной и прямой, как на первый взгляд.
Копыта Орлика проваливались на вроде бы плотной, утоптанной поверхности. В
конце концов Андрий спешился и повел коня под уздцы, а в седле остался
Мыколка, умолкавший только для того, чтобы перевести дыхание или поглазеть
на очередную диковинку Вырия.
  А диковинок, надо сказать, хватало. Начать хотя б с той же "чаши". Кустики
алой травы как будто должны бы были не менять своего расположения (трава
все ж таки!) - ан нет, стоило отвернуться - и вот уже там, где раньше
только темнела выжженная земля, переливается всеми оттенками пламени целая
поросль багряницы этой выриевой!
  Пока ехали наверх, там, где горизонт смыкался с краем "чаши", изредка
мелькали то кромки чьих-то крыльев, то диковинные звериные и человечьи
головы, то просто разноцветные сполохи. Но все они казались не то чтоб
ненастоящими, но несерьезными какими-то, словно ряженые Черт да Смерть в
вертепе. Мыколка почуял это своим детским чутьем и не думал пугаться
(больше его страшили угрозы Ярчука). Андрий же пару раз клал кресты на всё
это бесовское безобразие и даже прочел "Отче наш", но без толку; тогда
попросту перестал обращать внимание, озабоченный более предстоящим
путешествием.
  Хлопчик здорово осложнил его, и без того нелегкое. Признаться, Ярчук
совсем не был уверен, что сможет до завершения своей миссии вернуть
Мыколку домой - или вообще в Явь. Все зависело от указаний зеркальца,
которое вручил обладатель сундучка.
  - Дядьку Андрию, а что, весь Вырий такой... пустырьный такой?
  И впрямь, пустырь не пустырь, но и не привычный пейзаж. Позади черно-алым
зевом распахнулась "чаша", а вокруг, сколько хватало глаз, тянулась унылая
местность - ни степь, ни лес, а что-то среднее. Словно понавтыканные там
да сям в землю, корчились, тянулись к мрачному небу низкие сосны с
изломанными стволами. Земля, казалось, исторгала их наружу, не желала
принимать в себя, поить своими живительными соками... а может, это соснам
было неуютно питаться тем, что давала им здешняя земля?..
  Ну, хоть обладателей виденных из "чаши" крыльев и голов сейчас поблизости
не наблюдалось. И на том, как говориться, спасибо!
  - А куда мы едем, дядьку Андрию? Вы дорогу-то знаете?
  Ярчук только рассеянно кивнул. Он уже сообразил, что если не отвечать на
Мыколкины вопросы, тот теряет интерес и увлекается чем-нибудь другим.
  ...А дороги-то, между прочим, и не видать! Одни сосны эти проклятущие,
здесь их стало побольше, вся земля усыпана ихними иголками, Орлик идет,
иголки под копытом шелестят, шуршат, точно змеи!
  И - давящее предчувствие скорой беды.
  - Дядьку Андрию, то мне кажется, или они в самом деле шыволются?!

  * * *

  Бывают такие леса, что заместо жизни смерть в своих чащобах выращивают.
Только сунься туда - и косточек не найдут потом.
  Нежить, говорил Свитайло, она разная бывает. Какая вихрем обернется, какая
водяником, а какая и озером. Или рощей. Тут не угадаешь, сынку...
  Иголки под Орликовыми подковами извивались, словно махонькие гадючки.
Безобидные такие с виду, забавные даже. Конь не сразу почувствовал их
шевеление, но хвоинки упорно стремились забраться по его ногам как можно
выше - и некоторым это удавалось. Там они крепко-накрепко
обвивались-вплетались меж волосинками коня, но, против Андриевых недобрых
предчувствий, не торопились присасываться пьявками и тянуть в себя кровь.
Что, впрочем, Орлика, кажется, мало успокоило. Учуяв на своей коже
чужаков, он сперва пытался обмахиваться хвостом, пышным и длинным,
которому завидовала добрая половина всех козацких коней. Однако
обмахивание не пошло Орлику на пользу - не в меру живые хвоинки цеплялись
за длинный хвостовой волос и отправлялись дальше в странствие по коневой
шкуре.
  ...Собственно, все это Андрий понял только потом, когда наконец сумел
успокоить испуганного Орлика. Вычесывать его сейчас было бессмысленно,
поскольку вокруг, куда ни глянь, тянулся уже сплошной сосновый лес -
оставалось лишь постараться скорее выбраться отсюда. Орлик, переживший с
Ярчуком немало приключений и похлеще, молча терпел мучение и нес седоков в
выбранном Андрием направлении - на закат. Да, признаться, и особых
мучений-то он не испытывал, скорее неудобство и испуг от непривычности
происходящего: хвоинки, поднявшись и надежно устроившись на волосах,
замирали, словно выжидая чего-то.
  "Только б ветру не было", - думал Андрий, глядя на угловатые, будто крылья
болезненного куренка, ветви сосен над головой. Ему совсем не мечталось
приютить у себя в волосах сотню-другую иголок. Мыколка, сообразив то же,
настороженно косился наверх, даже послюнявил палец и выставил перед собой,
видимо, проверяя, откуда может дуть беда.
  Как бы в ответ на их тягостные ожидания, сосны покачнулись. Звук,
родившийся при этом, мало походил на обычный лесной шорох - скорее, на
полустон-полувздох великана.
  - Е-ехать! - донеслось сверху. - Да! Да-а! Лететь! Мчаться! С места на
место! Быстрей! Еще быстрей!
  Андрий сделал коленями еле заметное глазу движение, Орлик остановился.
Дело ясное: чего от тебя нежить более всего хочет, того ей никогда не
давай. За исключением окончательной гибели (нежитевой, не своей!), после
которой отмаявшася душа сможет наконец уйти к Господу; вот только редко
кто из нежити себе такое просит.
  - Быстре-е-ей! - умоляюще простонал лес. - Быстрей бы!
  Мыколка оглянулся посмотреть на Андрия. Тот улыбнулся:
  - Не бойся.
  А что тут объяснять хлопцу? Что лес-нелес, в котором они очутились,
оказывается, хочет другим быть - да не может? Долго объяснять, да и не
нужно это малому.
  Если так и дальше пойдет, вообще ему ничего не нужно будет.
  "Теперь ясно, что это хрустело под Орликовыми копытами, пока мы по лесу
ехали".
  Хорошо, Мыколка в другую сторону уставился - не видел белых полушарий
черепов, проступавших сквозь хвойный ковер.

  * * *

  Деревья встали вокруг густым частоколом: ни на коне проехать, ни пешему
протиснуться меж стволов. Лес-нежить все-таки умел немного двигаться.
Недостаточно, чтобы почувствовать себя ветром или быстроногой гончей, но
вполне - чтоб задержать невежливых гостей.
  - Поговорим? - тихо предложил ему Ярчук, слезая с коня.
  - О чем? - презрительно дохнуло сверху.
  - О жизни.
  Тишина.
  Вдруг, точно так же незаметно для глаза, деревья раздвинулись в одном
месте, пропуская к подорожным человечка. Вернее, это только сперва, да и
то издали, да и то горилки нахлебавшись или совсем глаза стерев, как с
некоторыми старыми чернецами в темных их кельях случается, можно было
принять существо за человечка. Состряпан был нежить из бревна да веток,
покрытых все теми же хвоинками. Он проворно скакал на единственной ноге с
шестью разноразмерными пальцами, помогая себе при этом руками: той, что
короче, размахивал в воздухе для равновесия, а той, что подлиннее, изредка
упирался в землю. Папоротниковые листья молодецки, на манер своеобразных
"оселедцев", свешивались у нежитя с макушки, а бабочка-павлиноглазка,
сидевшая точнехонько над носом (вернее, над сучком, оный заменявшим),
широко распахнула свои крылья с большим оком на каждом - и таким образом
замещала настоящие глаза.
  Рука Андрия сама собой потянулась, чтобы сотворить животворный крест, но в
последний момент козак опомнился и сдержался. А вот Мыколка с перепугу
громко втянул в себя воздух и икнул.
  Нежить неловко поклонился; бабочка сложила крылья и снова раскрыла их.
  - Ждрафствуйтье, - сказал старичок-бревновичок. - Не пухайтесь. Но так
путет просче расхаваривать - нам и вам. Вот. - И он выжидающе вытаращился
на Андрия глазами с бабочкиных крыльев.
  - Ты зачем... - в этом месте Ярчук едва не добавил "бисова сила", но,
опять же, возобладал над собою, - ...ты зачем моему коню в хвост свои
иголки вплел? А теперь и нас задержать вознамерился? Или мы тебя
чем-нибудь обидели?
  Нежить скрежетнул; бабочка взлетела и описала над его головою два круга,
после чего села на прежнее место.
  - Тье, хто миня аббидел, - вон гыде. - Та рука, что длиннее, указала в
направлении черепов.
  - Тогда - почему? - решил не сдаваться Андрий. Мысленно он уже представлял
себя, лежащим там же, где и предыдущие путники.
  - Льетать хачу, - заявил старичок-бревновичок с непосредственностью
трехлетнего дитяти. - А не магу.
  - Так ведь и я не могу, - покривил душою Ярчук. - И уж тем более не могу
сделать так, чтобы ты взлетел.
  Нежить вздохнул, покачнувшись от переполнявших его чувств:
  - Кахда конь, быстро-быстро... о-о! Пашти льетишь!
  - Но ты - не только хвоя. Сосны, трава, твари лесные - тоже ты, так? Всех
я на коня не посажу, и даже на закорках у меня вы не поместитесь... ты не
поместишься. Так чего же ты хочешь?
  - Тфишенния! Тфишенния, да! - чем больше нежить волновался, тем бессвязнее
становилась его речь. - Уйти! Хватит! Не хачу! Не хачу - дерево! Хачу -
тфишенние!
  - Но как же мне тебе помочь?
  - Тумай, тумай! Ночь есть - тумай. Утром - помоги. Или... - Он снова
указал на черепа.
  Бабочка слетела с его "лица" - и в тот же миг человечек развалился на
куски.
  - А, чтоб тебя!.. - в сердцах выругался Андрий. - Слазь, сынку, с коня, -
сказал он Мыколке, - привал.

  * * *

  Хвоя с Орлика осыпалась сама; остатки Андрий тщательно вычистил, чтобы
хоть чем-то занять себя. Он знал, конечно, что Вырий - не самое безопасное
место, но все же рассчитывал на большую удачливость. И вот - увяз по самую
макушку, хоть волком вой!
  - А может, сбежим? - шепотом предложил Мыколка. Хлопчик сидел у небольшого
костерка, который они развели из сухих веток, найденных на полянке-тюрьме.
Холодно, вообще-то, не было, но Андрий решил, что без огня ночевать не
станет - в пику, так сказать, лесу-нежитю.
  - Куда сбежим, сынку? Я ж даже не знаю, где край у нашего гостеприимного
хозяина. Да и между стволов никак не пробраться.
  - Но вы ж сдаваться не собираетесь?
  - Конечно, не собираюсь!
  "Если б только, сынку, от этого что-нибудь зависело..."
Чтобы отвлечь хлопчика от безрадостных умствований на тему их положения,
Андрий стал расспрашивать его о доме и о том, как Мыколка вообще оказался
в Межигорке.
  Чтоб пропитание добыть, охотно объяснил тот. Ну, известное ж дело, когда
козак в монастырь уходит, угощения хватает на всех провожающих. А Мыколка
с Марийкой да бабусей много и не надо, кстати. Вот как проходили вы,
дядьку Андрию, через наше село, я и отправился за обозом. Дорогу знаю,
обратно б вернулся к вечеру. И вернулся б, между прочим, когда б не тот
дядька с сундучком. Предложил червонец взаправдашний, а дело-то - легкое.
Вас дождаться да коника вашего до того времени посторожить. Забрался я,
значит, на верхушку холма...
  - Погоди, - насторожился Андрий. - На какую-такую верхушку? Ты ж на склоне
был, почти посередке. Я, когда поднялся, слышал, как ты в кустах
шевелишься!
  - В каких кустах, дядьку?! - аж обиделся хлопчик. - Я за валуном прятался,
что на макушке холма. При чем тут кусты?
  - Значит, показалось мне, - медленно произнес Андрий, поднимаясь от костра
и снова уходя к Орлику. Не хотел, чтобы Мыколка видел в тот момент его
лицо: боялся, что не совладает с собой.
  "- Заметишь что-нибудь подозрительное - беги".
  Выходит, - если только в кустах не прятался сам хозяин сундучка - за ним
все-таки следили. И не исключено, что прямо сейчас идут по следу. А он тут
шаровары у костра просиживает, чтоб ему пусто было, и костру этому, и
лесу-нежитю, и..!
  - Дядьку? - тихо-претихо позвал Мыколка. - А, дядьку? Тут, кажись, от
нашего хозяина гонец пришел.
  - Какой-такой гонец? - раздраженно переспросил Андрий, оборачиваясь.
  И почти сразу же заметил у костра волка.
  Зверь был матерый, внушительный, такой иной овчарке шею одним щелчком
перекусит. Глаза светились недобро, чародейски; шерсть на груди оказалась
подпалена, зато уж в остальном волк был без изъяна.
  За исключением того что был - здесь.
  - Доброго вечера, пановэ, - сказал волк хриплым голосом покойного Степана
Коржа. - А я вот тут... за табачок пришел спасибо сказать. Не помешаю?

  * * *

  Степан был с рождения оборотнем, вовкулаком. Чего ничуть не стеснялся,
разве только поначалу, когда еще не мог управлять своими смертельно
опасными (для него же!) способностями. Так что впервые Коржа едва не убили
еще в детстве; однако ж, по какому-то странному выверту доли, избитого
волчонка, в которого на глазах добрых поселян превратился ученик кобзаря,
не смогли догнать - слишком увлеклись избиением самого кобзаря. Который,
впрочем, тоже был вовкулаком.
  Это очень удобно, многие наши идут в кобзари, объяснял Степан у огня
изумленным Андрию и Мыколке. Кобзарь ведь всю жизнь в пути, нигде подолгу
не задерживается, всеми уважаем, а тяготы дорожные - так вовкулаку с ними
проще смириться. И опасность меньше, чем если среди людей все время
оставаться.
  Хотя, конечно, не всем кобзарство по нутру. Степан после того случая
как-то отворотился душою от этого занятия; скитался по краю, пока не
пристал к козакам.
  - А подстрелили за что? - спросил Андрий.
  - Так... волком перекинулся: спешил очень, а коня не было... Ну и нашлись
какие-то мужички меткие, вцелили, ироды. От них-то я ушел - но не от пули,
пуля во мне накрепко засела. Добрался кое-как до монастыря, человечью
личину набросил, в шпиталь попросился... - где и помер. Человеком. А
волком вот, сюда попал, в Вырий.
  - И что дальше?
  - Хороший вопрос, дельный. Сам ответа не знаю, врать не буду, но кое-что
слышал от Мирона... ну, того кобзаря, о котором я вам рассказал. У
вовкулаков есть свои, особые легенды, про них большинство людей и не знает
даже. Душ-то у нас, считается, целых две штуки в одном теле. А что ж, у
кошки, говорят, их аж целых девять - так им проще. А у нас, если одну
убьют, вторая, само собой, оставаться в Яви не может - мы ж не кошки. Но и
к Господу попасть мы не можем...
  - Ты веришь в Бога?
  - А чего ж? - косо зыркнул на Андрия вовкулак. - Я, чтоб ты знал, родился
от женщины, а не от псицы какой-нибудь, и не бисово я отродье, как многие
о нас, вовкулаках, думают. Грешил, да - но кто не грешил-то?! А зла
никогда я не совершал из одного только удовольствия, к пакостям разным
склонности не имею. В Господа же верую.
  - Но в Святом письме о вовкулаках разве сказано?
  - Святое письмо люди живые писали, - огрызнулся Степан. - Хоть и апостолы.
И вообще, давай не будем про это. Ты-то что в Вырие делаешь, вот на какой
вопрос мне ответь. Ты ж живой еще. И хлопчик тоже. И ты ж вообще в
монастырь пришел, чтоб спасаться.
  - Про характерников слыхал?
  - Ну слыхал. А что, вы завсегда Вырием ездите?
  - Дело есть, - отрезал Андрий. - Только я не уверен теперь, что мне
удастся исполнить зарок, который я взял на себя.
  И он вкратце рассказал Коржу про случившееся.
  - Удивляюсь, как тебя только лес к нам пропустил, - завершил, хмуря седые
брови.
  - За своего принял, вот и пропустил, - фыркнул вовкулак. - А ты что же, до
сих пор не придумал, как с ним договориться?
  Ярчук мотнул головой.
  - Н-да-а... - протянул Корж. - А я вот, как и ты, спасаться наладился...
Слыхал ведь, небось, что с нами бывает, когда сюда попадем? Что там нет
нам жизни, что тут... Да кому я рассказываю, ты ведь, братец, тоже из
наших, если рассудить!
  - Смотря кого ты называешь вашими.
  - Да тех называю, у кого взгляд на жизнь особый. Широкий взгляд. И не
всегда батюшек радующий.
  - Церковь-то оставь в покое.
  - Я-то оставлю. Она - оставит ли? ...Слушай, братец, - покосился Корж на
сундучок, - а наши с тобой пути часом не в одну ли сторону лежат, а?
  - Еще и сам не знаю. Вот, кстати, - Андрий вынул из заветного кармана
зеркальце и оглядел со всех боков: вроде ничего особенного. Работал,
правда, мастер - сразу видно, но безо всяких там излишеств: костяная
оправа с несколькими завитками для красоты и круглое глядельце. В котором
отражается смутный Андриев лик. Вот и все чародейство.
  А подышишь - так и лик не отражается.
  Взамен зато проступили буквы, сложились в слова.
  Андрий прочитал, кусая ус и не желая верить увиденному. Зеркальце
приказывало: "Следуй за тенью братца".
  И всё. Понимай как хочешь.

  Глава пятая. Вовкулачья тень

  Торгую тенью своею. Видно,
кому-то сгодиться; а я не вышел
ни ростом, ни статью:
  не сесть и не встать мне -
тень обвисает,
топорщится сзади
каким-то выростом.
  Горбом?
  Крылом?
  Выродок,
предлагаю тень за бесценок.
  Возьмите! Мне б пару грошиков-денег,
мне б только монетку-другую, чтоб
купить зеркальце да увидеть, что ж
я такое
на самом деле!
  У тени б спросил,
да не верю тени я.

  А в воде - я не вижу своего отражения!..

  Утро, как известно, вечера мудренее. Но иногда - и мудрёнее. Да и до него
еще дожить надобно.
  Андрию не спалось. Не потому даже, что вокруг Вырий раскинулся, а просто
гадко было на душе. Как будто кто чоботами прошелся по ней... станцевал.
  И еще - сундучок. Таращился коштовными своими буркалами, точно живой, и не
было от него никакого спасу. Куда не пойди на маленькой полянке, что
выделил ее для своих "гостей" лес-нежить, а всюду дотягивается сундучок
взглядом, манит, напоминает: "Тут я. Не забыл?". Забудешь, как же!
  Он тихонько, чтобы не разбудить заснувшего наконец Мыколку (ох, долго
хлопец ворочался с непривычки!), присел рядом с сундучком. Осторожно, как
будто боялся, что укусит, протянул руку и коснулся блестящего бока.
  Показалось?.. или действительно поверхность под пальцами вздрогнула, как
живая?!..
  - Чего ты хочешь? - шепнул сундучку Андрий. - Чего уставился?
  Он поднял его на руки: легкий, почти невесомый. Внутри - неужели там
пусто? Да нет, наверняка деньги лежат или смарагды какие-нибудь с
рубинами.
  - Дядьку, а можно посмотреть, что в нем?
  Ну вот, а думал, спит, сорванец!
  - Нельзя. Я зарок дал, что сам не открою и другим не позволю.
  - А-а... - разочарованно протянул Мыколка. - Дядьку Андрию, а куда делся
волк?
  - Кто ж его знает. Убежал куда-то. У него свои дела, волчьи. Спи, к утру
вернется.
  - Дядьку, а утром нас леший отпустит?
  - А как же! Отпустит, еще и велит строго-настрого своим слугам, чтоб не
мешали нам, препятствий никаких не чинили. Но это только в том случае,
если ты заснешь. А иначе ночь никогда не закончится. Знаешь сказку про
небесную лисицу?
  - Расскажите, дядьку!
  - Живет в дальних-предальних странах....
  - Это в тех, в которых псоглавцы водятся?
  - Да. Не перебивай, а то не стану рассказывать. Ну вот, живет там, значит,
небесная лисица. Сама она из серебра, а хвост у нее - из чистого золота,
но пушистый и мягкий. Днем почивает она у себя в норке, а как наступает
ночь, осторожно выглядывает небесная лисица в мир: все ли дети спят? Очень
она, знаешь ли, боится детей. Ну вот, а как видит, что все они спят,
выбирается тогда лисица на небо и давай его хвостом мести! Всю пыль, что
за день туда набилась, вычищает, всю грязь - а заместо них снова свет и
ясность возвращает. И тогда наступает утро. А вот если увидит небесная
лисица, что не спит какой-небудь постреленок навроде тебя, тогда не выйдет
она из норы и ночка так и не закончится. Так что спи, сынку, спи.
  Последних слов Мыколка уже не слышал - он мерно посапывал, подложив под
щечку кулачок.
  - Здоров ты сказки рассказывать, - шепнул с края поляны вернувшийся Корж.
  - Аж я заслушался.
  - Ну как там? - спросил Андрий.
  - Странные дела творятся в Вырие, - помрачнев, ответил вовкулак. - Хотя я,
конечно, не ахти какой знаток здешних обычаев, но... знаешь, разбросано
что-то такое в воздухе. И вообще. Не нравится мне все это.
  - Погоня за нами?
  - Не знаю. Проплутал я по здешнему лесу-нелесу, а без толку. Не нашел я
вашего следа, хотя помню его хорошо, по нему же к вам и выбрался в первый
раз. Как будто водил кто меня сейчас... но не лес, точно. Сама земля как
будто.
  - А что ты говорил про воздух?
  - Да опять же, не поймешь, что там такое, - скривился Степан. - Все вокруг
спокойно, но знаешь, это - спокойствие всполошенного зайца, который
думает, куда бежать. Или... хм... волка, который заметил дичь.
  - Ты уж определись, волк или заяц, - проворчал Андрий.
  Вовкулак только ухом дернул, словно отгонял мошку настырную: понимал, что
Ярчук это так, не всерьез, а от безнадеги. Спросил:
  - Неужели ничего не придумал?
  Андрий зевнул:
  - Кое-что пришло на ум. Но давай уж дождемся утра, а там увидим, как
оно...
  - Спи, - проронил вовкулак. - Я посторожу.

  * * *

  Утро здесь действительно было мудрёное. Солнце вроде бы и взошло, но
отсюда его не видно, так что оставалось открытым для взоров одно только
небо, все какое-то полосатое, болезненное: черные облака тонкими струнами
протянулись по вышней тверди и дружно ползли к горизонту. Посмотришь на
такое, вздрогнешь, перекрестишься - да и возблагодаришь Господа, что
довелось прожить еще день.
  К тому времени, когда заявился посланник от леса-нежитя, они успели
позавтракать, чем Бог послал, и собрать вещи. Человечек-чурбачок очень
напоминал вчерашнего, хотя, конечно, был другой (того-то они давеча
пустили на дрова).
  - Топрае утра, - проскрипел посланник. - Ну што?
  - А вот что, - ответил Андрий, попыхкивая люлькою. - Хочешь, значит,
движения? Уйти хочешь? А не боишься?
  Старичок-бревновичок от переполнявших его чувств вовсю замахал
разноразмерными ручонками, словно прямо сейчас собирался взлететь.
  - Хачу! Не баюсь!
  - Тогда выведи к краю леса, а там я тебе помогу. Подвигаешься всласть,
уйдешь - насовсем.
  Андрий ждал, что сейчас нежить запросит сперва услугу, а уж потом
согласится выводить их, или вообще не выведет, а прямо здесь потребует
"движения"... Нет, обошлось. Человечек снова распался на веточки-листочки,
а деревья расступились, выпуская их с поляны. И даже выстроились двумя
рядами, показывая правильный путь.
  Так и шли: Ярчук вел в поводу Орлика, на котором ехал Мыколка, а сбоку
лениво трусил вовкулак.
  - Слышь, братец, а что, надумал что за ночь насчет дороги? Вместе пойдем
или как?
  - Еще не решил, - уклончиво ответил Андрий. - А чего спрашиваешь?
  - Да вот... мысль тут одна в голову пришла - и никак не оставляет, зараза.
Я ведь про что... Ты ж знаешь, у нас иногда случается, теряем над собой
власть: тело делает не то, чего хочет разум.
  - Ну, это со всеми случается.
  - Ты ж понимаешь, о чем я.
  - Понимаю. И на что намекаешь, тоже понимаю. Оставь. И не слишком
переживай, я никому здесь не верю, ни тебе, ни... - он осторожно взглянул
на Мыколку: тот по-прежнему таращился по сторонам, - ни кому другому. Но
зеркальце велело идти за тобой, на этот счет сомнений никаких. А там...
там видно будет.
  Деревья разом заступили им путь: пришли, значит. Пора расплачиваться - или
ложиться в землю костьми, это уж как выйдет.
  Андрий подмигнул вовкулаку, запрыгнул на Орлика (Мыколка сидит впереди,
позади, на спине, сундучок накрепко привязан) - улыбнулся лесу-нежитю:
  - Ну, готов, ваше бесовство?
  Тут и старичок-бревновичок нарисовался. "Хатоф", - скрипит.
  - Тогда что ж... Изволь.
  Пыхнул Андрий люлькою как следует, вынул изо рта да и вытрусил угольки
прямо в папортниковые кудри бревновичка. Занялось мигом, Ярчук даже сам не
ожидал от огня такой прыти - оставалось уповать на собственную. По-особому
свистнув Орлику, он пригнулся - и полетели, только ветер оселедцем
поигрывает, в пальцах своих невидимых разминает!
  ...Остановились на дальнем холме, куда нежить уж никак бы не смог
дотянуться, если б и хотел.
  А он, собственно, не хотел. Не до того было лесу-нелесу. Он горел. Сосны
свечами-переростками уткнулись в полосатое небо и, казалось, извивались,
но не от боли, а от невероятного наслаждения: "Наконец-то!.. уйти!..
двигаться!.." Полгоризонта полыхало, с глухим звериным стоном валились
один за другим стволы...
  Вдруг от леса отделилась бабочка и быстро-быстро полетела к стоявшим на
холме. Вовкулак угрожающе оскалился, но Андрий успокоил его:
действительно, что способен сделать один-единственный мотылек?
  К тому же, теперь они видели, конец ее брюшка горел - и было неясно,
почему она до сих пор жива.
  А еще теперь они различили, что это не вчерашняя павлиноглазка, а другая
разновидность - "мертвая голова", которую в народе всегда считали
предвестницею скорой гибели. Бабочка, выписывая в воздухе перед Андриевым
лицом кренделя, пропищала: "....асиба", - и тут же занялась вся, в одно
мгновение отгорела и рассыпалась на пепел.
  Бесовщина она и есть бесовщина!
  - Поехали, - хмуро сказал Андрий, ни к кому конкретно не обращаясь. -
Нечего... наглядимся еще...

  * * *

  Конечно, он знал, куда направляется Корж - и куда, и почему. Как там
заведено у кошек с девятью жизнями, неясно, а вот с двоедушцами навроде
вовкулаков дело обстояло таким образом, что после смерти одной из
сущностей вторая начинала "таять". Медленно, но вполне ощутимо. Если
забивали зверя, ничего страшного - двоедушец долго болел, и коли выживал,
становился обычным человеком. А вот звериная половинка двоедушца,
оставшись без человеческой, во-первых, попадала в Вырий, а во-вторых, все
больше "зверела". Пара недель - и разговорчивый спутник Андрия станет
обычным волком. Если, конечно, не...
  Вот в этом-то и заключалась загвоздка.
  Чтобы "не забыть себя", Степану необходимо было примерно раз в неделю пить
из Проклят-озера, которое в Вырие лежало на полночь от Межигорки (вот
только в Вырие и Межигорки-то не было - а в Яви не существовало того
озера; да и Андрий доподлинно не знал, где они сами сейчас находятся...
словом, обстоятельства складывались не самые радостные).
  Утешало Андрия то, что как раз на Проклят-озере ему довелось побывать в
молодости - послал как-то Свитайло... не важно, зачем. Оказалось, там
целый город живет таких вот, как Степан, увечных двоедушцев. Все, само
собой, в обличье зверей; сперва Андрий, увидевши такой зверинец, сильно
перелякался, хоть его Свийтало и предупреждал. Потом ничего, пообвыкся.
Во-первых, не жить же ему с ними было, а так, пару деньков погостить. А
во-вторых, большинство тамошних горожан только с виду звери, а вести себя
старались по-человечьи, на задних лапах ходили, соломенные брыли надевали
и все-такое (только меховое ничего не носили - ну, понятно, почему). Оно,
конечно, попервах еще жутче, когда медведь какой-нибудь или там козел
шагает тебе навстречу, вырядившись в людское платье, да на двух ногах. Аж
мурашки по коже, такое впечатление нагоняют.
  Потом даже внимания не обращаешь: кивнул, прошел мимо - всех делов.
  Да, а звался тот город Волкоград - не потому, что волков там было больше
прочих, а потому, что именно волки (как-то уж так получилось) ими правили,
теми двоедушцами.
  "...А псы (которые, конечно, никакие и не псы) были у них там заместо
батраков и охранников", - почему-то вспомнилось Андрию.
  - Дядьку, а дядьку? А скоро мы приедем домой?
  Сообщению о том, что домой его завезут не скоро, Мыколка, кажется, даже
обрадовался.
  Что, в свою очередь, повлекло за собою череду подозрений. Сперва Андрий
ехал молча и прикидывая, может ли малый хлопец быть вражьим пособником,
потом и Степан на привале отозвал Ярчука в сторону и яростно зашептал о
том же. Что, мол, по запаху вроде все в порядке, но ты ж сам, братец,
говорил, что противник у тебя особый. "Да это не я говорил, это мне..." -
зачем-то вдруг взялся уточнять Андрий, но потом махнул рукой: "Ладно, в
самом деле. Бросить я его не брошу, а присматривать будем, я да ты.
Глядишь, если даже с ним что-то не так, заметим раньше, чем... Опять же,
Орлик его не сторонится, а конь у меня бывалый, почти вещий".
  На том и сговорились.
  Места теперь пошли поспокойней, вроде как безобидные. Небо продолжало
полосатиться во весь рост, но хоть дождем не сыпало, и на том спасибо.
Вокруг раскинулось нечто, напоминавшее Андрию степь - вот только на
верхушках травы заместо обычных чубатых метелок таращились глаза.
Внимательные такие, зар-разы, с вертикальным зрачком и длинными, как у
панночек шляхетских, ресницами. Тьфу, гадость (трава, не панночки)!
  А Мыколка, сперва оробевший от такого зрелища, решил позабавляться.
Раздобыл где-то прутик и давай им щекотать ресницы. Потом не рассчитал,
ткнул прямо в глаз очередному стеблю - тот возьми и зарыдай, слезы так и
полились!
  Хлопец - тоже в истерику, мол, я ж не хотел, прости!.. А кто его прощать
будет - здесь Вырий, а не исповедальная.
  Проехали.
  Через пару часов Андрий окончательно успокоился, и кошки (те самые, о
девяти жизнях) перестали кромсать его душу когтями. Если призадуматься,
все было не так уж плохо. Он жив-здоров, в Вырие не впервые, цель у него,
хоть и сложная, но выполнимая. А закончит - и можно будет с чистым сердцем
в монастырь вернуться да отдохнуть как следует.
  Степан, до того времени бежавший чуть поодаль (добычу он себе искал здесь,
что ли?), вдруг вынырнул рядом с конем.
  - Слушай, - небрежно проронил, не глядя на Андрия, - а я вообще... как я
выгляжу?
  - Ты про что? - не понял тот сперва.
  - Нет ли чего... странного? - намекнул вовкулак.
  - Ну, морда у тебя чуток в крови. Нашел кого съедобного, что ли?
  Корж с досадой поморщился:
  - Да я не о том. Нашел... но не о том. Как я вообще, в целом?..
  - Волк как волк. Если б ты молчал, от обычного и не отличил бы... -Андрий
запнулся, потому что увидел.
  - Ты про тень, что ли?
  - И про тень тоже, - мрачно проронил Корж.
  Тень у него была своеобычная и своевольная. В целом - похожая на
положенную каждому приличному волку. Но двигалась она совершенно
самостоятельно, разве что еще не обнаглела вконец и не оторвалась от
вовкулаковых лап. И всё чудила: то хвост себе отрастит завитой, как у
свиньи, только раза в три больше, то крылья нетопыричьи, а то и вовсе
рога, все из себя ветвистые, даже с грушей на левом крайнем отростке.
Груша Андрия и доконала - он осадил коня и знаком велел Степану
остановиться.
  - Да, брат, забавно... И давно у тебя это?
  - Что - "это"?! - взвился, как ужаленный, вовкулак. - Я ж не вижу ее,
понимаешь!
  - Совсем?
  Степан обижено зарычал.
  - Тогда откуда узнал, если не видишь?
  - А ощущение, - неохотно признался Корж. - Такое, ровно твою тень блохи
обсели. И кусают, паскуды, что есть мочи. Спасу от них нет. Но и их самих,
получается, тоже нет... - чуть растерянно добавил он. Было заметно, что
такое случилось с ним впервые и он не знает, как быть.
  Андрий ни минуты не сомневался, что причина кроется в "таянии" вовкулака,
лишившегося своей человечьей половины. И помочь Степану можно было только
одним-единственным способом: поторопиться к Проклят-озеру.
  - Ничего, - сказал Ярчук. - Во всяком случае, это всё не растет из тебя на
самом деле. А то пришлось бы собирать с тебя груши, по урожаю в день.
  Степан, кажется, шутку не оценил.

  * * *

  Остаток дня миновал без происшествий. Теневые блохи, как их называл
Степан, донимали его всё сильнее, но терпеть можно было - вот вовкулак и
терпел. Мыколка, разоморенный мерным покачиванием, задремал в седле,
откинувшись Андрию на грудь. А Ярчук дымил люлькою и только внимательно
поглядывал по сторонам. За спиной весомо молчал сундучок.
  Это вот молчание зато с лихвой восполнилось вечером. Для ночевки они
выбрали небольшой овражек, чистый, безо всяких там лупоглазых трав и
горящих неестественным желанием полетать деревьев. Деревья горели
исключительно в костре - а что вместо обычного потрескивания тихонько
мяукали, так ничего, и не к такому можно привыкнуть.
  Свернувшегося в клубок Степана накрыли Андриевой свиткой - и, как ни
странно, это помогло. Додумался до такого Мыколка. "Раз, - сказал, - его
тени кусают, так надо, чтоб их не стало".
  Но перед тем, как прятаться под свиткою, вовкулак сбегал на охоту и
приволок зайца, вполне съедобного и совсем без странностей (про длинный
крысиный хвост забудем, ладно?). Словом, ночь встречали не с пустыми
желудками, да и припасенные Андрием еще в монастыре лепешки и сыр можно
было приберечь на черный день. Благодать!
  И от этой вот благодати, видно, напало на наших путников недержание
словесное. Первым разобрало Мыколку - и он клещом вцепился в Андрия:
дядьку, расскажи сказку! Ярчук, сам проникшись болтливым настроеним, завел
какую-то длиннющую историю с козаком-забродою, попавшем в Царьград, где
его поймали нехристи и повесили на крюк за... одно из ребер (хорошо,
вовремя сообразил изменить кое-какие детали) - да, потом там еще было
много всяких подвигов, и турок он крошил в капусту, и по морю от них же,
недокрошенных, удирал, и братцев-запорожцев из неволи вызволял... Вот под
воображаемое звяканье сброшеных кандалов Мыколка и заснул наконец.
  Настала умиротворенная тишина. Видимо, этого момента дожидался под свиткою
Степан. Вовкулак осторожно приподнял изнутри носом краешек одежды,
накрывавшей его, и спросил:
  - Не спишь?
  - Вроде, нет, - хмыкнул Андрий. - Понравилась сказка?
  - Да так... Слушай, я вот тут думаю... - Он поморщился - видно, снова
начали донимать теневые блохи. - Как считаешь, кто я такой на самом деле?
  Ярчук непонимающе воззрился на него: он был не готов к умствованиям на
такие темы, даже при полном желудке. Тем более, что ответ на вопрос Коржа
не знал и сам. Свитайло на сей счет так изъяснялся: "меж тварями
Господними разницы, по сути, нет никакой". Правда, не торопился
растолковать, что имел в виду. Повторить это Степану? Не поймет ведь; еще
обидится.
  Попыхтел Андрий люлькою, потеребил усы.
  - А сам как считаешь? - спросил.
  - То-то и оно! - Корж словно ждал этого вопроса, так и завелся с
полуслова. - Ведь что получается? Если бы я в волчьем теле себя неуютно
чувствовал, тогда ладно - вроде, человек я, да? Но я... как бы это
выразить... я не "в волчьем теле", я и есть сейчас волк, только поумнее,
чем обычные. А когда я человек... был человеком, тогда тоже неудобств не
ощущал. Выходит, не волк я и не человек, так? Но это раньше. А теперь я с
одним телом и, если уж честно, с ополовиненной душою. Так кто я теперь?!
  - Сын Божий, как и все мы. Тебе этого мало?
  Степан выпростался под свиткой так, что теперь снаружи выглядывали и
голова, и задние лапы с хвостом.
  - Чешется, - как бы извиняясь, признался он. - Мочи нет, так чешется! И не
тело даже, а... такое, что и не пощупаешь.
  - Терпи, - понимающе промолвил Андрий. - Терпи. Иисус больше терпел.
  И вздрогнул, когда сообразил, что именно эти слова сказал когда-то давно
Свитайло, вытягивая у него из раны на бедре обломок татарской стрелы. Это
был первый Андриев поход и первая серьезная рана. Могло оказаться, что и
последняя, но братчики свезли к старому характернику, а тот выходил - да и
оставил при себе учеником, все равно Ярчуку до полного выздоровления было
еще далеко.
  - ...И луны не видно, - вздохнул Степан. - Нет, навряд ли я привыкну здесь
жить. Ты не знаешь, есть способы как-нибудь вернуться... туда?
  - Способов - хоть греблю гати, - мрачно отозвался Андрий. - Но тебе ни
один не подходит. Да и сам рассуди здраво: долго ли там проживешь в
волчьей личине? А другая тебе отныне не полагается. Так что не дури, а
ложись-ка спать. В Волкограде не так уж плохо, будешь там среди своих,
таких же, как ты. Приживешься.
  Он взглянул на Степанову тень. Вздрогнул.
  Но ничего не стал говорить - спрятал люльку и лег спать.

  Глава шестая. Волкоград

  Эта кровь на пальцах,
эта пыль на чоботах
- не мои.
  То летим, то падаем,
белые и черные...
  Соловьи
с тощими воронами
будут возвеличивать,
проклинать -
то ли похоронную,
то ли подвенечную
распевать.
  Нам ли, неприкаянным,
да о том печалиться?!
  Не смеши!
  Но все чаще кажется -
пыль да кровь смешалися.
  Нет - чужих!

  Примету Андрий увидел утром, часа через два после того, как отправились
дальше. Примета была такая, что мимо не проедешь - если, конечно, знаешь,
что это.
  - Ну, чтоб меня! - высказался Степан. - Лихо, ей-богу! И откуда, скажи на
милость, такое берется?
  Курган и впрямь был знатный; вблизи казалось - до самых небес
дотягивается. На верхушке величественно восседала громаднющая, размером с
доброго вола, жаба, причем на подбрюшьи у нее обычные жабьи пупырышки
отвисали, словно коровье вымя.
  - Хорошо, что каменная, - подал голос Мыколка.
  - Во, прав хлопец, поддерживаю.
  Словно услышав их, жаба всем телом повернулась в сторону подъезжающих.
  Андрий улыбнулся краешком губ:
  - Не пугайтесь. Она действительно каменная.
  - А двигается, как живая.
  - Камни, сынку, они тоже живые.
  - Съест она нас тоже как живая? - вкрадчиво полюбопытствовал вовкулак.
  - Камни людьми не питаются, Степанэ. Я думал, ты знаешь.
  - Брось, братец, свои шуточки - у меня от них кости ноют и живот весь
наизнанку выворачивается. Мы уже смекнули, что ты у нас самый знающий. Вот
и поделись толикой своего знания, чтоб мы совсем от страху в штаны не
наделали.
  - У вас, дядьку, и штанов-то нет! - хохотнул Мыколка.
  - А ну цыц! Так что, Андрию, с жабой этой твоей? На кой она тут посажена,
если людей не трогает?
  Ответить Ярчук не успел. Внезапно справа от них на самом горизонте
нарисовалась мелкая точка, плывущая по воздуху. С каждым мгновением она
все увеличивалась и увеличивалась, пока наконец не стало возможным
различить, кто это.
  - Что-то я, знаешь, устал от чудес, - тоскливо сообщил Степан. - Вот
только червей дождевых в небе мне не хватало для полной моей радости.
  Действительно, меж облаками перемещалось создание, больше всего похожее на
земляного червя, только во много раз увеличенного. При этом нельзя
сказать, чтобы он летел по воздуху, ибо крыльев у него не было да и
передвигался червь именно так, как это обычно делают его меньшие сородичи:
извиваясь, вытягиваясь и сжимаясь. Так что правильнее всего было бы
сказать, что по небу он полз.
  Жаба мигом утратила всякий интерес к Андрию и его компании и передвинулась
так, чтобы видеть небесного ползуна. Когда же тот оказался в пределах ее
досягаемости, поступила так, как обычно поступает любая жаба - молниеносно
стрельнула в сторону червя языком (надо полагать, тоже каменным). И - вот
она уже спокойнехонько сидит на прежнем месте и запихивает передними
лапами к себе в пасть хвост добычи.
  - ...Такие тут часто попадаются, - объяснял Ярчук своим спутникам, когда
они отправились дальше. - Берутся невесть откуда, притом по небу ползают,
что посуху. Может, Проклят-озеро их приманивает? Не знаю. А на озере-то
Волкоград - вот тамошние жители, кто поискусней, и решили такую защиту
себе изваять. Курганы здесь издревле стояли, а они туда просто посадили
этих стражей.
  - Так вот почему про умерших иногда говорят "жаба цыцки дала"... -
задумчиво протянул Степан.
  - Не знаю, поэтому или нет, но сторожат они исправно. И нападают только на
червей, до остальных им и дела нет. Хотя, конечно, если кто едет
несведущий, так сворачивает, от греха подальше - и потому в Волкоград
дорога вроде и открыта, а случайные подорожние туда не добираются. И
вообще еще нам повезло, что радуга выбросила нас почти рядом с
Волкоградом. А то пришлось бы добираться неделю, если не дольше.
  - И неизвестно, продержался ли бы я столько времени, - подытожил за него
вовкулак.
  К полудню впереди показалось Проклят-озеро. Как и всё здесь, в Вырие, на
озеро обычное оно походило мало. Вместо воды плескалась в нем золотистая
вязкая жидкость, которую живому человеку пить было смертельно опасно. А
двоедушцы говорили, что на вкус она отвратительна, но целебна для них -
что и подтверждалось, так сказать, самой жизнью.
  Берега Проклят-озера густо поросли яблонями, но плоды на их ветвях тоже
были золотыми - снаружи, а внутри пустыми: срываешь такой, а он у тебя под
пальцами мнется, словно бумажный. И через минуту-другую оборачивается
пеплом.
  Ну и ладно, не за золочеными бумажками Андрий сюда приехал. Вон, виднеется
в самом конце дороги Волкоград - им туда.
  Странный город... Неясно, кто и когда строил его, не двоедушцы же
ущербные, те в лапах едва ли топор удержат. А вот же - высится, башнями
дозорными к небесам Выриевым тянется, частоколом огорожен деревянным, но
прочным, чтобы ни одна посторонняя тварь покой обитателей не нарушала. А
тварей тут, признаться, хватает.
  - Тьфу, чтоб их!.. - рявкнул вовкулак, когда дорогу перед самым его носом
перебежали два чобота, причем оба левых. Делово так, с понятием,
протопали, у левой обочины остановились, каблуками щелкнули - честь,
значит, отдали, - и нырк в кусты!
  - Слушай, а эти тут откуда?
  Андрий философически пожал плечами:
  - Да какая разница? Безобидные ведь, только и знают, что вокруг частокола
шмыгать и вот так каблуками стукать перед каждым. Не обращай внимания. Ты
их теперь будешь часто встречать.
  - Тоже мне, радости привалило! - проворчал Степан. Но близость
спасительного озера, а значит, и избавления от теневых блох, все же
отразилась у него на волчьей морде. - Давай сперва к бережку подъедем, а
уж потом в город, а?
  Почему ж не подъехать? - подъехали. Правда, пришлось через яблоневые
заросли продираться, ибо деревья стояли плотно, прямо как частокол вокруг
Волкограда. Спешившись, Андрий оставил Орлика на попечение Мыколки (а на
самом деле - наоборот) и вместе с вовкулаком спустился к "воде".
  Здесь Степан припал к золотистой поверхности и начал жадно лакать ее, но
сразу же отдернулся.
  - Уф! Жжется!
  - Пей, - кивнул ему Андрий. - Так и должно быть.
  - А знаешь, полегчало, - признался вовкулак немного погодя. - Как будто
разом избавился от этих невидимых блох, честное слово!
  - Вот и отлично. Ну что, отправимся в город?
  - Куда ж деваться?
  - Тогда подожди...
  Ярчук вернулся к Мыколке и отвел его с конем в дальнюю рощицу
золотоплодных яблонь, где и велел дожидаться: "К вечеру непременно
вернусь!" Потом, скинув с себя одежду, проговорил нужные слова и,
перекинувшись через голову, превратился в огромного волкодава, хлопцу
примерно по пояс. Подмигнул: "Не журысь, сынку!" - и поспешил снова на
берег, удивлять Степана.
  У того слов, видимо, уже не осталось. Корж только чихнул и попятился,
когда из-за деревьев на него вылетел черный шар о четырех лапах.
  - Не признал? - хмыкнул Андрий в образе волкодава.
  Степан мотнул головой.
  - Давай за мной, - велел Ярчук. - А то пока пристрою тебя, так уже и
стемнеет, а меня ж Орлик с Мыколкою дожидаются.
  - Жаль, не попрощались, - вздохнул вовкулак.
  - Ну, беги прощайся.
  Побежал.

  * * *

  Ворота, натурально, были распахнуты, но охранялись. Две дебелых овчарки
при виде подходивших тотчас вскинулись с четырех лап на две и бдительно
уставились на подорожних.
  - Может, и нам того... на задние? - растерянно шепнул Степан Андрию.
  - Обойдутся. На четырех в нашем обличьи сподручнее. Тебе ли не знать?
  - Кто такие? - рявкнула та овчарка, что слева.
  - И с какой целью? - добавила правая.
  - Купец я, - словно бы с ленцою зевнул Андрий, обнажая свои здоровенные
клыки. - Вот, подобрал новенького - да и решил завести, чтоб не пропал
зазря.
  Овчарки как по команде повернулись к вовкулаку.
  - Степан Корж, - назвался тот. - Застрелили меня в людском обличьи, так
вот теперь...
  - Порядок знаете? - спросила правая овчарка у Андрия.
  - А как же. Первым делом - к управителю, ошейник получить и место
проживания.
  - Проходи. Только вы это... старайтесь на двух ходить, не звери ж все-таки.
  По широкой улице, застроенной с обеих боков деревянными хатами в
три-четыре этажа, Андрий со Степаном отправились к главной площади. Там -
городская управа, в ней ошейники получать.
  Хоть эта улица и считалась центральной, оживленной назвать ее было нельзя.
Пару раз навстречу им попадались волкоградцы - то козел с козою, чинно,
под ручку, прошлись, то вылетел вдруг откуда-то растревоженный петух в
махонькой сорочке, словно специально на него пошитой, огляделся по
сторонам, кукарекнул и чкурнул что было духу в подворотню. А за ним миг
спустя две собаки промчались в стражницких платьях. Ну, и еще пару-другую
двоедушцев видели. Андрию что - он здесь не впервые, дело привычное. Зато
Степан внимательно по сторонам глядел. Но молчал; заговорил, только когда
уже к площади подошли.
  - Они ж все с ошейниками.
  - Здесь, братику, по-другому нельзя. Каждому горожанину полагается
ошейник. Кроме батраков - тем намордники. Ну и купец или еще кто, если за
пределы Волкограда отправляется, может снимать, чтобы удобней было.
  Вовкулак кивнул растерянно и принюхался:
  - Мясцом жареным пахнет, что ли?
  - Пойдем-ка, нам в управу надо, - решительно заявил Андрий - и Степан,
глянув на его вздыбленный загривок, не посмел больше расспрашивать.
  На входе в управу разгоняли скуку два громадных бурых медведя: каждый
сидел на широченном пне с торчащим кверху обломком - и вот, сидя на пнях,
они оттягивали обломки на себя, а потом отпускали. Гул получался знатный,
на весь квартал.
  - О, - зевнул один из медведей, когда Андрий со Степаном подошли поближе,
- гляди-ка, новенькие.
  - Не, только один новенький, - отозвался его напарник. - Этого, черного, я
уже где-то видел. У меня знаешь какая память! Вот кого в жизни ни встречу,
всех запоминаю. Так, черный?
  - Так, - молвил Андрий. - Ты тогда только пришел в Волкоград и первый год
служил у управителя в стражниках.
  - Во! Голова! А еще говорят, что вы, псы, ни на что, кроме вынюхивания, не
годитесь! Проходи, ясновельможный у себя.
  Они оказались в длинном коридоре со множеством дверей по обе стороны. Но
Андрий, не обращая внимания ни на одну, отправился к лестнице в дальнем
конце коридора - и Степан вынужден был поспешить за ним, не тратя времени
на возражения. А, видит Господь, меньше всего Коржу хотелось сейчас
молчать!
  Одна из дверей справа оказалась приоткрыта, и оттуда до их слуха донеслось
занудливое бормотание.
  - Ну вот, - долдонил гнусавый голосок, - так всегда. Что характерно - ведь
как-то у них каждый раз выходит, что именно Матвей должен дежурить, когда
Мясница. А я, может, тоже... Чем я хуже других?!
  Степан осторожно заглянул в дверной проем - да и обомлел. За писарским
столом восседал спиною к Коржу сурок размером с человека - перекладывал с
места на место какие-то бумажки и все зудел и зудел, что вот ведь, мол,
как несправедливо жизнь устроена...
  - Еще насмотришься, - мягко сказал Степану Ярчук. - А нас ждет управитель.
  Видимо, почему-то козаку очень не хотелось задерживаться и объяснять
кое-что из происходившего здесь; Степан почувствовал это, но противиться и
на сей раз не стал.
  Они поднялись по узким деревянным ступеням и оказались перед
величественной дверью, за которой, собственно, и находился управитель. Им
оказался матерый седой волчище - впрочем, еще совсем не старый, способный
при необходимости постоять за себя. "Такой, - подумалось Степану, - в
одиночку песью свору раскидает - и не заметит".
  Кабинет у седого был знатный: просторный, с высоким потолком, с витражными
окнами. На стенах висели сабли и рушницы, а также человечьи чучеловые
головы. В правом дальнем углу потрескивали в камине дрова, хотя не
сказать, чтобы в кабинете было холодно.
  - Доброго дня тебе, ясновельможный Иван Богданыч, - приветствовал седого
Андрий. - Вот уж кто бы мог подумать...
  Управитель зашелся хриплым надтреснутым смехом.
  - Э, - сказал, - это ты верно, шановный Андрий Захарыч, подметил. Ну что,
как живешь? Как там Свитайло? Гляжу, ты мне нового горожанина привел -
благодарствую. Как зовут?
  - Живу - не жалуюсь. Свитайло уж давно по Божьему шляху ушел. А горожанина
нового зовут Степан Корж.
  - Уел! Уел ты меня, Андрий, - засмеялся седой. - Честное слово...
  - Я тебя еще и не так уем, - тихо, как-то очень буднично проронил Ярчук. -
Степан, обожди-ка, пожалуйста, за дверью, пока мы тут с ясновельможным
потолкуем.
  Корж повиновался, обещая себе, что этот раз - последний. Больше он не
позволит Ярчуку просто волочить его за шкирку по этому городу.
  К тому же, за то недолгое время, пока они были здесь, Степан успел
возненавидеть Волкоград - не сознательной, а нутряной ненавистью, которая
всегда бывает намного сильнее и опаснее первой.
  Он замер у двери, пытаясь подслушать, о чем говорил Андрий с седым, но это
оказалось невозможным - слишком уж громко долдонил снизу свои жалобы сурок
Матвей. Тогда Корж прошел по коридору вправо и остановился у невысокого
окна, похожего скорее даже на бойницу. Встав на задние лапы, вовкулак
выглянул наружу.
  Перед ним (вернее - под ним) кишела городская площадь, сейчас больше
напоминавшая берег, на который Ной спешно высадил сразу весь ковчег. А то
и два ковчега.
  Нигде и никогда больше хищные звери и их безобидные собратья не вели себя
друг с другом столь терпимо, разве только в Райских кущах. Волк здесь
стоял бок о бок с овцою, а петух взгромоздился на лисицу, чтобы лучше
видеть то, что творилось на помосте.
  А на помосте творилось такое, что Степан вмиг позабыл о Райских кущах.
  - Давай! - выкрикнул кто-то из толпы. - Ну, чего тянешь!
  Стоявшие на помосте псы-стражники злобно оскалились и приступили к делу.
Сноровисто, сразу было видно, что им это не впервой, псы вытряхнули из
громадных мешков... связанных людей! - и поволокли их к вбитым в центре
помоста столбам.
  Под столбами уже лежал заготовленный хворост.
  "Может, эти мужики на них охотились..." - предположил Степан, хотя и сам
не верил в это. Тем более, что из очередного мешка на свет Божий
вытряхнули молодицу, которая уж никак не могла охотиться ни за кем из
волкоградцев, разве только за какой-нибудь курицей или поросенком.
  У пленников были связаны не только руки и ноги. Кто-то предусмотрительно
завязал им и рты - только глаза у людей оставались открыты. И сейчас во
взглядах пленников плескался животный ужас.
  Их приставили к столбам, и с дальнего края помоста к ним подошел одни из
стражников-псов, который нес факел, чтобы поджечь хворост.
  Нес в зубах.
  Степан вдруг почувствовал, как где-то у него в животе нарождается и
вот-вот вырвется наружу волна отвращения. Смотреть дальше не было никаких
сил - и он спрыгнул с подоконника, чтобы ворваться в кабинет этого
ясновельможного пана управителя и кое о чем всерьез поспрошать...
  Но он еще видел и слышал, спрыгивая, как затрещал в огне хворост и как
завыла толпа вокруг помоста...
  Степан уже был возле кабинета, когда там за дверью что-то дважды глухо
ударилось об пол, прогремел выстрел, снова ударилось - двери распахнулись
и Андрий-волкодав, бешено сверкая глазищами, рявкнул: "За мной!"
И - началось!..

  * * *

  Ивана Андрий знал давно - собственно, из-за него в первый раз и попал в
Волкоград. История старинная, которую он вспоминать не любил, по многим
причинам. Во-первых, это было самое начало его ученичества у Свитайла,
Андрий тогда, как и всякий "молодой да зеленый", частенько вел себя
неимоверно глупо. В частности, очень ревновал учителя к другим его
ученикам, даже и прежним, которые уже не жили с ним, а только время от
времени наезжали в гости.
  Одним из таких был как раз Иван Прохорук. Что он двоедушец, Андрий не знал
- поэтому сильно удивился, когда однажды Свитайло посреди какого-то своего
урока неожиданно вздрогнул, помолчал и сказал тихо, что
"Прохорука-человека убили". Потом уже выяснилось, как и где, - когда вышли
они в Вырий и повстречались с Прохоруком-вовкулаком.
  Нашли не сразу, далеко он был от ближайшего к Свитайлиной хате Родника. А
время-то шло, если бы не поторопились, доживал бы Иван Богданыч век
обыкновеннейшим волком. Ко всему оказалось, успел Прохорук правой передней
лапой угодить в капкан, каким-то чаклуном в Вырие поставленный. Ну, чаклун
то ли не услышал капканьего сигнала, то ли слишком занят был (а может,
вообще помер, чаклунская-то жизнь рисковая), - вызволили Ивана-вовкулака,
да толку? Сам он до Проклят-озера не дохромал бы и за месяц, тем более
из-под Свитайлиного Родника, что был у Желтых Вод. Значит, Андрию везти
болезного.
  Хорошо б, если по Яви, но это никак не получалось. То место, где в Вырие
стоял Волкоград, в Яви находилось под Ровно (если точней, чуть северней от
него, там несколько столетий спустя построят "город Костей"). А Ровно -
под поляками. Дальше и младенцу ясно: только через Вырий туда и попадешь,
в Вырие границы другие.
  Что ж, поехали Вырием.
  Сперва Иван лежал на санях (дело было в январе) и только поскуливал да
изредка рычал что-то нечленораздельное. Андрий по юности и неопытности
никак не мог понять: это из-за раны или потому, что Прохорук уже
превращается в зверя. А потом, где-то неделю спустя после начала поездки,
Иван пришел в себя. Ходить нормально еще не мог, хромал, но разговорчив
стал до невозможности.
  Надо сказать, что Свитайло был не простым характерником, а человеком,
знающим многие тайны мироздания - Андрий понимал это, как понимает всякий,
столкнувшийся с таким человеком. Но, к Андриевой досаде, Свитайло не
торопился раскрывать ему свои секреты. То ли не был уверен в ученике, то
ли Бог весть почему еще. Не раскрывал и всё тут. А Ивана, почти Андриевого
одногодка, как оказалось, во многое посвящал.
  Да Господь с ними, с теми тайнами - жил без них Ярчук прежде, проживет еще
столько же! Другое вызывало обиду: не в меру зазнаистый Прохорук скоро
сообразил что к чему и всячески подчеркивал свою избранность и Андриеву
темноту, считал его чуть ли не слугою Свитайла, этаким хлопчиком на
побегушках - и не более.
  Андрий же и сам не знал, кто он для слепого характерника; называл вроде бы
учеником, вот, даже послал раненого двоедушца отвести по Вырию в
Волкоград, а с другой стороны... Эх, кто ж их поймет, этих чародеев!
  Вот и попутешествовали. Конечно, в такой поездке друг без друга не
обойдешься, что в Яви, что в Вырие. Как-то терпел, ничего страшного.
Говорил себе: это еще одно испытание, Свитайлой назначенное, - вот осилю и
тотчас переменит ко мне свое отношение.
  ...Ехали. Хрустел под полозьями зеленоватый снежок, топорщилось
диковинными облаками небо, иногда попадались им чудные создания, злобные
или добродушные, но чаще - безобидные и безразличные к двум подорожним.
  На въезде в Волкоград, за Жабьим Кольцом, сани пришлось оставить. Свитайло
предупредил, что среди увечных двоедушцев лучше появляться в звериной
личине, а не в человечьей. Андрий прирожденным оборотнем не был, но при
необходимости умел превратиться в зверя - вот и превратился. Вместе с
Иваном, к тому времени почти здоровым, они отправились к воротам.
  Ошейники в Волкограде носили уже тогда. И уже тогда жители старались
ходить на задних лапах - но повсеместное принуждение к этому ввели намного
позже (как понимал теперь Андрий, именно после того, как Иван стал
градоуправителем).
  Вообще с того раза Ярчуку больше у Проклят-озера бывать не приходилось. Но
о том, что творилось в Волкограде, слухи иногда доходили - и слухи эти
оказывались один другого отвратительней. И это было второй причиной, по
которой ту поездку Андрий не любил вспоминать. Казалось ему, что как-то
она была связана с изменениями, в Волкограде начавшимися. Словно вместе с
почти обезумевшим, да вовремя (вовремя ли?!) отхлебнувшим золотистой воды
Прохоруком ввез туда Ярчук смуту и беды.
  Глупое, признаться, ощущение, да и ничем не подтвержденное. А выяснением
что там в Волкограде к чему некогда было Андрию заниматься. Что ему
Волкоград - дом родной, что ли?! У них, в Вырие, жизнь своя (век бы не
видать!), у нас - своя.
  Свитайло, как вернулся Андрий из поездки, успокоил: знаю, говорит, чего
хочешь и почему обижаешься. Не переживай, буду тебя учить всему. Но ведь
нельзя так, чтобы сразу все постичь. Детей вон малых как учат...
  Андрий: "Так то ж детей, а я уж не ребенок, слава Богу!". "В чем-то - хуже
ребенка", - по-доброму улыбнулся Свитайло.
  И - действительно учил. Всему. "Но, - говорил, - боюсь, не успею. Да и
вряд ли..." И замолкал.
  А однажды сказал: "Цели у нас с тобой, сынку, разные. Ты молод, стремишься
к доблести, подвигам, ты успел пропитаться духом козачества, слишком
поздно мы повстречались. Нет-нет, я против товарыства ничего не имею, но у
них свой взгляд на мир, у меня - свой.
  Может, со временем что-то изменится в тебе. С годами становишься другим,
не обязательно мудрее, но - другим".
  Стал ли Андрий другим теперь, на склоне лет? Наверное, да.
  Сперва сломалось что-то, когда услышал о смерти Свитайла. Ярчук в те годы
уже не жил с учителем, а вернулся к козакам, ходил с ними в походы,
целительствовал и рубил головы - по обстоятельствам. И вдруг принесли
вестку: зарубили Свитайлу лихие люди. На ночь попросились, откушали с ним
его же угощения, а потом позарились на нехитрое добро слепого
характерника. Хлопчика-прислужника, что жил при нем последние пару лет,
убили, да и самого старика заодно. Нашли их. Андрий самолично ездил.
Поглядел, сплюнул, что хотите, сказал поимщикам, то и делайте с ними. Не
потому, что сам рук марать не пожелал, просто... показалось, если б
сотворил с ними то, чего душа требовала, Свитайлу б это расстроило.
  Ну вот, ушел учитель, наставник, на всей земле единственный, кроме матери,
родной человек - и Андрий неожиданно для себя признал, что дышать стало
свободней, но вместе с тем будто повесили на спину тяжеленный груз. Он там
и раньше висел, груз-то, но вроде как кто помогал нести его, а теперь -
сам справляйся, не маленький уже - говорил, что не маленький? - вот,
изволь.
  Нет, головы рубил по-прежнему всякой погани, что на край налетала, коньми
детей топтала да матерей в ясыр уводила. Но как-то чаще стал именно
целительствовать. Не различал и не взвешивал: зуб ли у кого ноет или брюхо
распанахано сверху донизу; лечил с одинаковым усердием. Даже если видел,
что человечишко пришел мелкий, подлый, что жить, может быть, такой и не
достоин, - лечил!
  Кто я таков, Господи, чтобы решать, достоин или нет?!
  В Навь чаще стал наведываться, души провожать, чтоб дошли без приключений.
В Вырие тоже частенько бывал, но не ради забав (какие уж тут, в самом
деле, забавы!), а по необходимости. И вот, бываючи в Вырие, слышал-узнавал
- и про строгости, которые узаконил новый градоуправитель, и про то, что с
некоторых пор двоедушцев из поляков и литовцев гнали из Волкограда в три
шеи...
  И про Мясницу.
  Гнилые вести, тухлые, как падаль, неделю пролежавшая под майским солнцем.
С поляками да литвой Андрию в Яви тоже приходилось иметь дело - но то в
Яви, а Вырий - совсем другая песня. Ну, да то заботы
двоедушцев-волкоградцев, ладно.
  "Мясница"... И слово ведь кто-то придумал подходящее, и праздник под него
устроил такой, что нашел бы Андрий разумника этого - ни рук бы, ни ног, ни
головы его бесовской... и имени б не осталось!
  "Пуще всего досада у человека возникает на того, кто не таков, как он сам,
- а лучше его самого, - говорил Свитайло. - Потому, когда будешь входить в
Волкоград, непременно перекинься в зверя, чтобы не дразнить их. Понять
двоедушцев можно, ведь обладали двумя ликами, двумя свободами, а теперь
вынуждены жить в стенах города, среди зверья (человек ведь верит в то, что
видит, а не в то, что сердце подсказывает). Из зависти всякое может
случится; так лучше уберечься, не вводить их во искушение".
  Про эти свойства души человеческой знал и Прохорук. И еще знал (кому ж,
как не ему знать!), что порой тянет людей на звериные поступки, да чтоб
погаже, поотвратительней. Потом стыдятся, но если гуртом что-нибудь такое
вытворяли, то как бы получаются меж собой повязаны, тогда их легче
подчинить своей воле. Вот и затеял ясновельможный пан Иван Мясницу, а если
по-простому - человечье жертвоприношение. На то и купцов приспособил -
раньше они привозили товары из Яви да Вырия, а теперь рыскали шляхами в
поисках живых людей, связывали их или каким иным способом заманивали в
Волкоград, а потом - костры на площади, толпа, на куски рвущая мясо
подсмаженное...
  Андрий долго не хотел верить этим слухам. Про Ивана вообще ничего не знал
с той поры, как завез его к двоедушцам.
  Теперь вот враз все раскрылось. А потом, когда они в кабинете Прохорука
вдвоем остались, и остальное прояснилось.
  - А что Мясница? - сыто улыбнулся ясновельможный на Андриев вопрос. -
Очень даже удачно с нею получилось. Знаешь, когда в зверином теле из года
в год сидишь... незабвенные, признаюсь тебе, ощущения. Друг на друга
рычать начинаем. Я их едва удерживаю, заставляю вот на задних лапах
ходить, чтоб совсем не обопсели.
  - Из одного, значит, человеколюбия?
  - Этого, Андрию, не надо - что не мое, то не мое. Какое ж тут, скажи на
милость, человеко-любие? Нет, я только одного хочу - жить! По-настоящему,
Андрию, жить хочу! Я ж был лучшим Свитайловым учеником, он сам это
признавал! А потом из-за дурацкой нелепицы - на всю жизнь зверем
оставаться?!
  - Нелепица твоя как-то не лепится к тому, что случилось. Я позже узнавал -
ты ведь мертвяков поднимать из могил намерился, за что тебя добрые люди к
ним, мертвякам, и отправили.
  - А что же! Плохо тебя, видать, Свитайло учил, раз так говоришь. Ведь если
ты избран Господом, если дано тебе знание великое, тайное - значит, и
законы обыкновенных людей не для тебя писаны.
  Черный волкодав по-человечьи покачал головой, глядя на седого волка.
  - Дурень ты все же, Иванэ, ой и дурень!.. Жаль мне тебя. Знаешь, что
Свитайло говорил? Ты был его лучшим учеником. Но потом перестал им быть,
вообще перестал быть его учеником. Ученик - не тот, кто получает знания, а
тот, кто постигает мудрость учителя и следует его путем.
  - Что-то ты сам с собою не в ладах, Андрию. Говоришь одно, а поступаешь
по-другому. Да ты ведь сам, шановный, привез мне хлопчика для Мясницы -
сказал еще стражникам на входе, что купец. А наши да-авно вас заприметили,
все решали, кто такие да для чего явились. Правда, не знал я, что ты
двоедушец.
  - А я и не двоедушец, - тихо проронил Андрий.
  Услышав это, Прохорук, видимо, догадался о намерениях гостя - а может, к
тому времени они уже легко читались в пылающем взоре черного волкодава.
Волк прыгнул на Андрия, пытаясь добраться до горла, - но тот одним мощным
движением ухватил его за загривок и отшвырнул через всю комнату в дальний
угол. Потом, не медля ни мгновенья, перекинулся через голову и оборотился
в человека. Завидев это, седой волк только обрадовался - он решил, что так
ему будет легче совладать с противником.
  Но выстрел из рушницы, снятой со стены, доказал обратное.
  - Все-таки ты был плохим его учеником. Свитайло всегда говорил: "Не вешай
на стену заряженную зброю - выстрелит". - Андрий отшвырнул рушницу и,
снова перекинувшись в волкодава, помчался в коридор, кинув только
возникшему за дверьми Степану: "За мной!"
И - началось!..

  * * *

  ...две стрелы, которые никто не в состоянии остановить - ибо кто даже
способен в помыслах своих встать на пути у молний?
  Они неслись как бешеные, как будто все черти из пекла вознамерились
догнать их и утопить в кипящей смоле.
  Стражники-медведи на входе, конечно, услышали выстрел - но откуда им было
знать, что он означал.
  - Тревога! - рявкнул им Андрий, выскакивая из дверей на площадь. - Здание
охранять, никого не впускать, никого не выпускать - приказ
ясновельможного.
  - Слушаюсь! - делово ответствовал медведь, который помнил Андрия с
прошлого посещения Волкограда.
  Впрочем, Ярчук не сомневался, что очень скоро сурок Матвей пересилит
собственный страх, поднимется в кабинет управителя, а потом поспешит с
"ужасной вестью" к стражникам. Так что времени у них было очень и очень
мало.
  И вообще, не те минуты нужно считать, которые остались до сурковой
смелости, а те, за которые им со Степаном следует до Мыколки добежать.
Потому что - "привез хлопчика для Мясницы - сказал еще стражникам на
входе, что купец" - а купцами здесь нынче людоловов называют.
  Только б успеть! Только б, Господи, успеть!..
  Они выскочили за ворота, и - шляхом, прямо к той рощице, где оставил
Орлика с Мыколкой. А там уже вскипало, щетинилось, слюну роняло,
кровянилось - звериные хребты гнулись коромыслами, рык стоял до небес,
земля вытоптана, вся покрыта пеплом сбитых с ветвей золоченых яблок. И -
ржание, и крик хлопчачий: "Держись, Орлику! А ну, чоботы, наподдай им,
иродам!"
Бредит хлопец, не иначе. Ну, ладно, с этим потом разберемся.
  Они вонзились двумя лезвиями в это вздыбленное варево чужих жизней - и
пошли кромсать, да так, что в какой-то момент Андрию показалось: никогда
уже не станет он снова человеком, просто не сможет перекинуться обратно, а
даже если и станет, прежним - никогда.
  - Остановись, Андрию! Всё уже, всё, закончилось... - Это Степан.
  Огляделся - действительно, закончилось. Два или три пса, прихрамывая,
удирают в сторону города, остальные лежат вповалку, кое-кто достанывает,
но жизнь уже ни в одном долго не удержится.
  Погуляли, значит. Привез купец товар.
  Глечики побитые вспомнились.
  "Потанцевал, конопатый дидько меня забери!"
- Спасибо, дядьку, что вовремя поспели, - вздохнул, спускаясь с дерева
Мыколка. - Если б не вы, то и Орлик с чоботами б не справился.
  Андрий удивленно поглядел на хлопца: с каких это пор Орлик в чоботах
ходит?!
  Кто-то ткнулся в его ногу мягким кожаным носом... да нет, носком! И это
был, разумеется, один из двух самоходных чоботов, которые повстречались им
полдня назад на шляху в Волкоград.
  - Вот только вас мне и не хватало! - в сердцах выругался Андрий.
  Чоботы обиженно отпрыгнули - и только сейчас он заметил, что оба они были
порядком истрепаны и по самые голенища вымазаны в крови
- За что ж вы их так, дядьку? Они хорошие. Они и про опасность
предупредили, и Орлику помогали от этих собак отбиваться.
  - Ну... скажи им, что я прошу прощения, - смущенно пробормотал Андрий. - А
как, кстати, ты с ними познакомился?
  - Сами подошли, - объяснил Мыколка. - Попросились, чтоб мы их с собой
взяли. Я обещал.
  Степан хрипло засмеялся:
  - Вот так, братец! Стало нас больше ровно на два чобота.
  - Почему это "нас"? Тебе ж уезжать отсюда нельзя, иначе...
  - А мехи на что? Наберем туда водички этой из озера да и поедем. Сам ведь
говорил мне, пить ее нужно раз в неделю. Надолго хватит - успею и тебе
помочь, и обратно вернуться. Это если вообще надумаю возвращаться.
  И он рассказал им то, что видел в окне-бойнице.
  - Опять же, - добавил, - ты меня из беды выручил, а долг, как водится,
отплатою красен. Не переживай, обузой для тебя не стану. ...И вот что.
Убраться б нам отсюда поскорей, пока здешние медведи с сурками в себя не
пришли да что к чему не смекнули. Согласен?
  Куда ж было Андрию деваться?

  * * *

  ...А перекинуться обратно в человека, вопреки всем опасениям, удалось
легко, Ярчук даже немного растерялся.
  Перехватил завистливо-тоскливый взгляд Степана, развел руками да пошел к
бережку, набрать проклят-озерской воды в пустой мех.

  Взгляд назад

  ...И уж когда открылось, что управитель, ясновельможный Иван Богданыч,
мертв, застрелен из рушницы в собственном кабинете, натурально, началась
паника.
  Потому что полвека - это, пановэ, полвека, привыкли, понимаешь, к твердой
руке и уверенности во взоре. Оно ведь и уютней, когда за тебя решения
принимают. А тут - такое...
  Да еще та резня у восточных ворот, которую учинила и вовсе диковинная
компания.
  - Это ж он, наверняка! - разорялся один из двух стражников-медведей. -
Тот, черный!
  Его никто не слушал.
  Всех занимало другое: кто будет следующим управителем. Несколько
помощников ясновельможного (а тот нарочно подбирал таких, чтоб испытывали
друг к другу неприязнь и не могли сговориться промеж собой) спешно
собирали своих приверженцев. Псы-батраки бросали работу, срывали
намордники, объединялись с псами-охранниками и спешили напасть на панов.
Здесь, в Волкограде, положение, которым двоедушец обладал в Яви, не
сохранялось - и требовалось получить новое. Но и здесь все равно
существовали паны, мещане и селюки - и паны, как водится, вовсю
пользовались своими привилегиями, а селюки порой едва зарабатывали себе на
пропитание.
  Несколько деревень, лежавших в пределах Кольца, но за стенами Волкограда,
сяк-так снабжали горожан продуктами, которых те не могли достать иным
путем (в основном - странствуя в Явь и обратно в Вырий). Сейчас, заслышав,
что прежнего управителя, славившегося крутым норовом, подстрелили, селюки
решили восстать. Многие из них в прошлой, проЯвленной жизни, были
шляхетными панами, которых, равно как и жидов, мстительный Прохорук без
разбору, добрые ли, злые, - отправлял исключительно в селюки. Или вообще
гнал за пределы Кольца, что было почти равносильно смертельной казни.
  Но и многие из горожан жили отнюдь не так, как им бы хотелось, даже не
так, как жили в Яви. Поэтому смута, накрывшая город нитями липкой серой
паутины, безраздельно воцарилась в умах ущербных двоедушцев.
  И никто не заметил, как через городские ворота, уже не охраняемые,
проскользнула четвероногая тень. Многие видели ее потом в разных местах, и
в Волкограде, и за его пределами. Одни говорили, что была она похожа на
лисицу, другие - что на мышь, размеров, впрочем, с упитанного теленка; что
видели третьи, так никому и не дано было узнать.
  Неожиданно небеса разразились целыми полчищами червей-летавиц, жабы на
курганах едва успевали уничтожать их.
  Момента, когда упала первая, опять же, не заметили. Просто вдруг кто-то
обнаружил, что черви уже оказались над городом, что Кольца, собственно, не
существует, а со всех сторон сюда собираются грозовые тучи.
  Как раз в этот момент запылали купеческие кварталы - во-первых, потому что
к купцам и ростовщикам никогда особой симпатии не питали, во-вторых,
далеко не всем была по душе введенная ясновельможным Мясница. Тем более,
что пару раз купцы по случайности приводили на заклание чьих-то
родственников или просто хороших знакомых.
  Словом, запылали купеческие кварталы - а там перекинулось и на остальной
город. К тому же из туч, сгустившихся над Волкоградом, начали неустанно
бить молнии (кое-кто поговаривал, что заметил и странную квадратную тень в
небесах). А вот дождя все не было.
  Возможно, если б горожане, объединившись, попытались погасить пожар, им бы
это удалось. Но их сейчас волновало другое - спасение того, что осталось
от их двойных душ. Ибо небесные черви-летавицы прорвали Жабье Кольцо и
вовсю охотились на волкоградцев. Поймав и окончательно умертвив двоедушца,
черви подхватывали его душу и заглатывали ее, но не для того, чтобы
пожрать, а с тем, чтобы перенести по воздуху и затем отрыгнуть в нужном
месте, передавая оную душу во власть своей хозяйки.
  Небеса, казалось, бесовски хохотали, потешаясь над несчастными. Мало кому
удалось спастись - в основном тем, кто сообразил и сумел выскочить в Явь.
Остальные же гибли в огне, под горящими развалинами, под ударами червей,
от клыков и когтей собственных собратьев по несчастью...
  Смерть собирала свой урожай.
  А ее тезка в это время наблюдал за происходившим с одного из курганов, где
лежала поверженная, разбитая на осколки каменная жаба. Вскоре ему
предстояло отправиться дальше, в погоню за странной компанией, которую он
преследовал, - но пока у него был час передышки - и молнии, и громыханье
небесное, и вой звериный, и пламень.
  И боль. Всегда, всегда - боль!..

  Глава седьмая. Берегиня

  Это, конечно, странно до дрожи,
когда встречаешь невозможное.
  Это, конечно, жутко до смеха,
когда беду не осилить смелостью.
  Это, конечно... Она улыбнется,
соткана из росы и солнца.
  Скажет: "Хочешь - руби.
  А хочешь..."
И, шальная, хохочет, хохочет!

  И взмолишься: "Господи, не губи!.."

  - Значит, именно "попросили"? - уточнил Андрий, внимательно разглядывая
самоходные чоботы.
  Была глубокая ночь; они наконец решили остановиться и передохнуть - раз уж
погоня до этого времени не догнала, так теперь и подавно... Тем более, что
за Жабье Кольцо выехали, а за него не всякий волкоградец рискнет выбраться.
  Словом - привал. Степан отправился за дичью, Андрий тем временем хворосту
подсобрал да решил учинить смотр вещам: все ли на месте, всё ли с ними в
порядке? Первая забота - о сундучке, да с ним-то что приключится? Вон
стоит, снятый со спины, боками, на которых кровяные брызги запеклись, сыто
поблескивает. Надо б, кстати, отмыть, но это завтра с утра, сегодня сил
нет такими глупостями заниматься...
  Потом как-то сами собою вспомнились чоботы. Всю дорогу они вели себя
смирнехонько: топотали чуть позади Орлика, отставать не отставали, но и
вперед не вырывались. Мыколка, правда, нет-нет да и оглядывался проверить,
как они там. А Андрия спроси - лучше б, чтоб они именно отстали или
потерялись. И так забот по шиворот, а тут еще чоботы эти...
  И как с ними хлопец "общается"?
  Сам не понимаю, разводил руками тот. Они, дядьку Андрию, в кустах
хоронилися, когда вы с дядькою Степаном в город звериный ушли. Долго
хоронилися - видать, боялись чего-то. Ну, а я их заприметил и позвал.
Словами, а как же еще. Они возьми и выйди. А потом попросились с нами. Не,
не словами - чем же им слова произносить? Просто... попросились и всё.
  Андрий пальцем поманил чоботы - подошли, осторожно, но как бы с
достоинством. Это ему неожиданно понравилось, и он улыбнулся им - и - вот
чудеса! - те словно улыбнулись в ответ. Сразу стало понятно, как с ними
Мыколка общался. Хотя, конечно, таким макаром на темы отвлеченные не
больно-то побеседуешь...
  - О, уже с обувкой нашел общий язык! - не преминул поддеть Степан. Он как
раз вернулся с добычей - снова с хвостатым зайцем.
  Зажарили, поели; легли у костерка отдыхать. Неподалеку тихонько фыркал
вычищенный и накормленный Орлик, поскрипывали сонные чоботы.
  - Красиво полыхает... - задумчиво проронил, глядя куда-то вдаль, Степан. -
Как на Купала впрямь...
  - А не Волкоград ли это часом? - Андрий приподнялся на локте, чтобы лучше
было видно. Действительно, горело именно с той стороны. А больше на таком
расстоянии не разберешь.
  - Власть делят, что ли?
  - Ну, уж точно, не ночь освещают, чтоб нас лучше видно было.
  - А может, напал на них кто-нибудь? - предположил Мыколка.
  Андрий пожал плечами:
  - Да вряд ли... Жабы сторожат крепко, круглосуточно. Они же каменные, им
спать не нужно. А вот нам, пановэ, не помешало бы. Так что давайте-ка об
огнях этих доспорим завтра. Идет?
  Хлопец повздыхал, но согласился, а вот Степан предложение поддержал как-то
очень уж воодушевленно.
  - Ну, вы устраивайтесь, а я пойду прогуляюсь до кустиков, - подмигнул им
Андрий.
  Степан подошел через пару минут, когда Ярчук, окончивши все дела, стоял и
пыхкал люлькою, разглядывая огонь на горизонте.
  - Думаешь, те, - спросил, - кто за тобой гнаться должны?
  - А бис их знает, - сказал Андрий. - Их-то может жабы б и не пропустили...
  Но сам, конечно, именно думал, что эти как раз при нужде и камень в труху
превратят, и мимо жаб волшебных проедут.
  ...А ведь, кстати, на холме у Межигорки, когда он по радуге в Вырий ехал,
в кустах на склоне кто-то сидел. Не Мыколка и не Степан.
  Кто тогда?

  * * *

  Она пришла ночью, дней этак через семь после волкоградских приключений.
  С той поры и до этой вот ночи ничего по-настоящему значительного с ними не
случалось. Наутро после замеченного ими пожара, плохо выспавшийся, мрачный
Андрий вспомнил про зеркальце, дохнул на него и прочел: "Езжай к
Случьскому истоку". Ладно, всё понятнее, чем предыдущее указание. Поумнело
зеркальце, что ли?
  Ехали быстро, стараясь по возможности обходиться без дневных привалов или
уж по крайней мере делать их покороче. Чоботы такой распорядок выдерживали
лучше всех, вот только поскрипывали по ночам заместо храпа, чем порою
мешали спать остальным - да не прогонять же их за такую малость; терпели...
  Сундучок в какой-то момент показался Андрию как бы немного потяжелевшим.
Он тщательно оглядел его, подозревая причастность к случившемуся Мыколки,
но ничего не обнаружил. Заодно исследовал повнимательнее крышку и замок -
и в который раз подивился, ибо замка-то и не было. Словно хозяин сундучка
нарочно искушал: подними крышку, посмотри, что там.
  А вот дулю тебе с маком! Обещал, так уж выполню, с мрачным удовольствием
подумал Андрий. Тоже мне, нашел, кого подначивать!..
  На всякий случай Мыколке был учинен пристрастный допрос, но хлопец вовсю
отпирался и даже под конец разревелся: "Что ж вы, дядьку, мне не верите?!
Я ж честно!.." Пришлось утешать, извиняться.
  Степан только зубоскалил: ишь, какой ты у нас недоверчивый, Андрий, - но в
глазах вовкулака плескалось нечто очень и очень серьезное, как будто в
происходящем таился для него свой смысл, Андрию недоступный. Не зря,
наверное, Корж несколько раз принимался расспрашивать про хозяина сундучка
- да что Ярчук мог рассказать? Он и сам, по сути, ничего не знал об этом
человеке.
  Так и пролетела неделя. Хлопоты, видимо, потерявшие у Волкограда их след,
снова навалились - да всерьез. С утра Степанова тень опять начала
чесаться, и тому пришлось спешно испить проклят-озерской водицы из меха.
Потом у него прихватило живот (не иначе, вчера поужинал какой-нибудь
несъедобной мышью) - и хочешь-не хочешь, Андрий вынужден был объявить день
отдыха.
  Он даже не слишком удивился, когда на небе у самого горизонта заметил
движущуюся точку. Молча потянулся за рушницею и сидел себе дальше на
бревнышке, пыхкал люлькою, ждал.
  Почему-то решил, что это окажется еще один небесный червь, ан нет, к ним
приближался не червь. Издали предмет напоминал домовину, но когда подлетел
поближе, оказался хатою. Забавной такой, с резными пряникоподобными
стенами и крышей, со звериными мордами на ставенках и множеством отростков
снизу, больше всего похожих на корни или птичьи лапы. Ничуть не обращая
внимания на обмерших подорожних, хата медленно летела по своим делам. И
только когда проносилась над ними, дверь ее со скрипом распахнулась и
наружу - прямо на Степана с Андрием - посыпался мусор, какой обычно любая
хозяйка выметает из углов да из-под кроватей. Даже чоботам-самоходцам
досталось - и они принялись смешно кувыркаться в воздухе, силясь
вытряхнуть из себя пыль и крошки.
  - А ведь сколько раз говорено, даже мудрость такая народная есть: не
выносить сор из избы! - прорычал Степан - И вот, пожалуйста! Даже не
извинились!
  - Знаешь, - покачал головою Андрий, - лучше уж так. Я, положа руку на
сердце, совсем не хочу, чтобы хозяин этой хаты нас заметил. Обойдемся без
извинений.
  Остаток дня они провели в блаженном ничегонеделаньи. Мыколка чистил
чоботы, Андрий - коня, Степан лежал в тенечке и страдал. Прямо тебе
райские кущи, только золотых яблок не хватает, но на них мы уже
налюбовались в свое время, довольно.
  Ужинали старыми припасами, поскольку Степана отправлять за дичью было б
жестоко, а сам Андрий, признаться, поленился идти. Да и необходимости
особой не было.
  Ну вот... А ночью пришла она.

  * * *

  Так бывает: спишь спокойно, крепко, но вдруг словно толкает тебя что-то,
исторгает из пучин сна в Явь... или в Вырий, смотря где спишь.
  Андрию такое было знакомо - это чувство не раз спасало его от верной
смерти. Приближение чужака он всегда ощущал очень остро, особенно во сне,
когда не был связан собственным разумом.
  И именно потому, что такое случилось с ним не впервые, Андрий, хоть и
проснулся, продолжал лежать совершенно спокойно. Главное - не спугнуть
противника.
  Так, сабля рядом, всхрапнуть как будто во сне, чуть переменить положение и
рукой... нет, не дотронуться, но положить пальцы рядом с рукоятью. В
голове мысль: "Догнали таки! Эх, не надо было брать с собой Степана..."
Сам устыдился собственных мыслей и сам же выругал себя за это смущение:
нашел время и место сантименты разводить, конопатый дидько тебя забери! Да
ты хоть в живых останься для начала!
  Легонько, двумя пальцами левой нашарил махонький камешек и пульнул в
кусты. Те, кто пришел, непременно повернутся в ту сторону. Вот и ладушки,
а мы тем временем...
  Ну, на самом-то деле никаких таких размышлений Андрий не позволил себе -
просто отправил камешек в кусты и тут же начал действовать: перекатился на
бок, ухватил саблю, вскочил на ноги, отпрыгивая подальше от приугасшего
костра...
  - Какой ты забавный... - протянула она. - Неужели испугался?
  А он, видит Бог, действительно испугался!
  Она была одна, но это еще ничего не значило, ровным счетом ничего. Или,
если угодно, значило слишком многое. Выходит, те, кто послал ее, уверены,
что она и в одиночку справится.
  И даже без оружия, если у нее пистоль не... да нет, Господи, где ж ей
пистоль прятать-то! На ней и нет-то ничего, только длинные распущенные
волосы до колен прикрывают срамные места; а руки она держит на виду, и они
пусты.
  Пусты, как Андриева глупая башка.
  - Не двигайся, - проронил он. И неожиданно для себя добавил: - Пожалуйста.
  Она легонько пожала плечами:
  - Не двигаюсь. Что-то не так?
  Он не ответил, вместо этого перекрестил ее, обстоятельно, весомо. Она,
широко распахнув глаза, с интересом наблюдала за процедурою.
  Глаза... Как там в песне поется?

  Ой ви очi-оченята, зiроньки ясненькi!
  Виглядайте-угадайте, де ж то мiй миленький!

  И еще -

  Твої очi як криниця!
  Дай, зоря, води напиться!

  И еще - если до этой вот минуты он считал фразы на манер "утонуть в ее
очах" исключительно поэтическими вывертами, то теперь понимал - никакие не
выверты, а, Боже мой, святая правда! Потому что - тонул, и не ждал ни
пощады, ни спасения.
  Вспомнилось -

  Берегине, берегине!
  Як побачу, серце гине!

  И - как водой холодной окатило (не зря тонул!): что позволяешь себе,
старый дурню?! Ты хоть вполне понял, кто она такая?
  "Нежить, - говорил Свитайло, - животворного креста не всегда боится, как
то обычно в народе думают. Иначе слишком просто было бы их изничтожить.
  А есть и другие отметы, по которым можно нежить узнать. Вот, например,
если примет она человечье обличье, то и будет во всем на человека
походить. За исключением одного: пупка-то у нее не обнаружишь, сколь не
ищи. Ведь их не женщина рождала, а приходят они, с Явью распростившись,
через Навь, где прежние телесные одежды сбрасывают и в новые облачаются".
  Ну, с одеждой у этой не густо, прямо скажем. И волосы, сколь бы длинными
ни были, скрывают далеко не все - если уж откровенно, то почти ничего и не
скрывают. Вот снежно-белую кожу на животе, например, видно даже отсюда.
Она гладкая и ровная, без морщинок, без складок. Вообще без ничего.
  Эта женщина не была рождена на свет.
  "Да и не женщина это вовсе, - свирепо поправил себя Андрий. - Не женщина -
берегиня! Душегубица".
  Он знал о подобных ей не много, но достаточно, чтобы не сомневаться в ее
зловредной природе и убийственных чарах. Неупокоенные души, которые
превращаются в Вырие в нагих или полуодетых длинноволосых девиц, живущих у
рек или в полях, а иногда и в лесу. Их называли по-разному: мавки, нявки,
русалки, но изначально - берегини. Согласно одним поверьям, они охраняли
(берегли) клады или какие-то особые чародейские места, согласно другим -
жили у берегов рек. И почти всегда - губили бессмертные души парубков или
молодиц: утягивали на дно, щекоткою доводили до смерти...
  На существование в Вырие им отводилось не больше года. Издавна, еще до
крещения Руси, знающие люди ввели обычай, который теперь назывался
Русалчиной неделей, или Русалчиными проводами. В эти дни живые как бы
заново хоронили русалок, тем самым давая им возможность вторично
отправиться в Навь, а оттуда - Божьим шляхом за горизонт.
  Но, хотя каждый год прежние берегини окончательно развоплощались,
постепенно на их место приходили новые. Вот такой получался коловорот в
природе...
  - Мне казалось, ты должен быть смелее, - сказала ночная гостья. - Почему
ты молчишь?
  - Прикидываю, как поскорее отправить тебя на тот свет, - нарочито грубо
ответствовал Андрий.
  - Так мы уже на том свете. Странно... Ты даже не спрашиваешь, зачем я
пришла. Обычно спрашивают.
  - Ни к чему. И без того ясно, что таких как ты приводит к живым людям.
  Она легонько покачала головой, и он невольно удивился: она так была не
похожа на тех женщин, которых ему довелось видеть за свою долгую жизнь.
Она была как порцеляновая, словно дунь - разобьется на тысячу осколков.
  - И что же?
  - Ты хоть знаешь, что мертва?
  Она улыбнулась краешком тонких губ, печально и светло:
  - Знаю. Мне объяснили. Думаешь, потому такие как я и ходят к живым?
  - Разве нет?
  - Другие - может. Особенно те, кто заморочен и сам позабыл, кем был и кем
есть. А мне - без надобности. Что возьмешь с тебя, козаче? Да и в чем я
нуждаюсь? Прежде нужны мне были деньги, чтобы семью прокормить, маму да
сына с дочуркой. А сейчас, даже если ты насыпешь мне щедрой рукою горсть
червонцев - куда дену их, на что потрачу? И платья не нужны мне - здесь
холодно, козаче, всегда очень холодно, но ни одна шуба не поможет
согреться, и ни один костер не опалит меня. Только одно... но ты... нет,
не важно.
  - Так зачем же ты пришла? Может, хочешь, чтобы упокоил?
  - А ты бы не отказался! По глазам вижу - не отказался бы! Я, знаешь,
тоже... Да это тебе не по силам. Надо мною есть власть, которую ты не
сломаешь. А пришла я...
  Она не договорила.
  - Мама, - тихонько прошептали у Андрия за спиною. - Мамочка!!! Ты
вернулась!
  Конечно, это был Мыколка - кто же еще! Хлопца, видать, разбудил разговор
Андрия с берегиней, и со сна малый принял ее за свою маму. И даже со всех
ног кинулся к ней обниматься, чего ни в коем случае нельзя было допустить!
  Не оборачиваясь, Ярчук протянул левую руку, останавливая бегущего хлопца.
  - Стой! Ни с места, слышишь!
  Андрий не рассчитал, и Мыколка из-за сильного толчка полетел на землю.
Рядом с ним уже замер вовкулак, готовый на всё.
  - Пусти меня к ней! - заорал Мыколка. Он вскочил, сжимая свои маленькие
замурзанные кулачки и был сейчас страшнее любого противника из тех, с кем
когда-либо Андрию доводилось сталкиваться. И потом, на него Ярчук никогда
бы не поднял руки, у него вообще не было оружия, которым можно было бы
бороться с этим.
  Оружие было у нее.
  - Остановись, пожалуйста, - сказала она. - Ты ошибаешься, хлопчику. Я не
твоя мама.
  И тогда мгновенно все переменилось. Покачнувшись, словно подстреленный,
Мыколка прошептал: "Мама!.." - и потерял сознание. Степан, бережно
склонившись над ним, стал облизывать его лицо своим длинным волчьим
языком.
  - Почему ты не солгала ему? - спросил Андрий. - Это было бы выгодно для
тебя. Ты могла бы...
  - Я солгала, - просто ответила она.

  * * *

  - Ну, вы пойдите-ка куда-нибудь в сторонку, - шепнул Степан. - Лучше -
чтоб отсюда вас не было видно. А то он придет в себя, так чтобы хуже не
стало.
  "Куда уж хуже", - мрачно подумал Андрий, но подчинился. Он знаком велел
берегине следовать за ним - и направился в овраг неподалеку, где Мыколка
не заметил бы их из лагеря.
  Спустившись, почти сбежав по крутому склону, он остановился и поискал
взглядом место, где можно было бы присесть. Разговор, похоже, предстоял
долгий и не из приятных, и провести его, по-глупому переминаясь с ноги на
ногу, Андрий не собирался.
  - Ты бы хоть накинула что-нибудь на плечи, - хмуро бросил он берегине. И,
снявши с себя, подал ей жупан. Та приняла, хотя видно было, что поступает
так только из-за Андрия, ради его спокойствия.
  Когда брала, руки их случайно соприкоснулись, и Ярчук вздрогнул - такими
холодными оказались ее тонкие белокожие пальцы, не знавшие, по всему,
никакой обыденной селянской работы. Да и вообще вся она меньше всего
напоминала селянку, скорее уж - польску заможну панночку, что совсем не
вязалось с ее заявлением о том, что она Мыколкина мать. Хлопчик, пока
ехали, кое-что рассказал о себе, так что Андрий имел представление.
  Она перехватила его взгляд и тут же догадалась, о чем он думает.
  - Сама не знаю, как он меня узнал. Я ведь здесь в другом обличьи, совсем
не такая, как была. Да и пришла я не затем, чтобы открыться ему.
  Андрий углядел-таки подходящее бревно и присел на него. Ей садиться не
предлагал.
  Спросил:
  - Что ж так? Неужели не скучаешь по сыну.
  Она медленно покачала головой - и он, перехватив ее взгляд, потупился.
  - Не в том дело, что скучаю, - ответила спокойно. - Ты же знаешь, мне
здесь обретаться не больше года. А с ним я видеться вообще не смогу. Так
зачем тогда ребенка расстраивать?
  - А пришла?..
  - А пришла, чтобы спасти его.
  - За нами кто-то гонится?
  - Может быть. Я не знаю ничего о погоне. Я - о другом, о... о том, что
ждет вас впереди.
  - Ты знаешь, куда мы направляемся?
  Она мягко, плавно подалась вперед и села рядом с Андрием - но на
достаточном расстоянии, чтобы не смущать.
  - Я следила за вами уже несколько дней, - сказала тихо. - Это же мой сын,
понимаешь. Я видела, в какую сторону вы едете. И подслушала, куда именно,
хотя так и не поняла, для чего и почему такой странной компанией. Нет-нет,
я не спрашиваю, мне... мне не все равно, но я понимаю, что это может быть
тайной. Я беспокоюсь за Мыколку, но верю тебе и знаю, что с тобой он в
безопасности. Если только вы не поедете дальше на юг.
  - Почему?
  - Я не могу объяснить... не вправе. Просто поверь на слово.
  - Я должен ехать дальше. С ними или один, но должен. Если хочешь, я
оставлю Мыколку на попечение Степана. И сама за ними присмотришь, не
показываясь сыну на глаза.
  Она вздрогнула, как будто привиделось ей приближение чего-то невыразимо
ужасного. В глазах забилось отчаяние напополам с паникой:
  - Нет! Им нельзя здесь оставаться. Я и так рисковала тем, что пришла сюда.
Я не должна появляться рядом с ними, ни в коем случае! Лучше езжайте
поверху, через Явь. Здесь же недалеко Родник - выйдете, а потом снова,
если нужно будет, войдете. Ты про погоню какую-то говорил. Если есть она -
еще и ее со следу собьешь. Не губи их, прошу тебя! И себя не губи, все
ведь погибнете!
  Он встал с бревна и принялся вышагивать, то и дело цепляясь ногами за
коренья. Если задуматься, берегиня советовала разумно.
  В том, разумеется, случае, если не лгала.
  Но это уж проверить можно только путем опытным, так сказать. Иными
словами, исключительно на собственном горбу.
  Рискнем?
  "А и рискнем! - решил Андрий. - Если обманывает, как-нибудь уж выкрутимся,
а если нет - так, выходит, еще и спасемся от какого-то лиха".
  К тому же смутно припомнились давние предостережения Свитайла именно про
эти вот места. Он постарался напрячь память, но ничего конкретного не
всплыло.
  - Ладно, - проворчал, - договорились. До ближайшего Родника я дорогу знаю,
не переживай. И оттуда тоже как-нибудь выберусь. Так что за сына тоже
можешь не тревожиться. Да, скорого тебе успокоения.
  - Спасибо.
  Он сделал неопределенный жест рукою, означавший прощание, и поспешил
наверх, подальше от этих глаз и этой встревоженной души. И только уже у
костра вспомнил, что забыл забрать жупан, но возвращаться не стал.
  И еще вспомнил, что так и не спросил, что же способно помочь ей согреться.

  * * *

  У подкормленного костра (хворост мяукал ровно коты по весне!) Степан тем
временем вовсю пытался развеселить Мыколку. Оказалось, что при падении у
хлопца выпал последний молочный зуб, и теперь они хором распевали: "Мишко,
мишко! на тобi костяний, а менi дай залiзний!" - после чего зуб был
отброшен через Мыколкину голову - прямо в сторону подходившего Андрия. Тот
едва успел уклониться - и маленький белесый обломок улетел куда-то во
тьму, в кусты, где тотчас завозилось нечто массивное. Если то и была мышь,
так точно что не обычная, каковые в хатах за печкою живут.
  Благо, хлопец ничего не услышал, а Андрий со Степаном только обменялись
понимающими взглядами и решили понапрасну не тревожиться: в кустах уже все
стихло. Потом вовкулак, улучив подходящую минутку, сбегал в ту сторону и
проверил, а после доложил Андрию, что ничего не обнаружил.
  Тем лучше, вот как раз без войны с местными мышами Ярчук как-то да
обойдется.
  Он велел им скорехонько и без лишних слов собираться. Мыколку убедили (или
он только сделал вид, что поверил) в том, что мама ему приснилась. А зуб у
него, мол, вылетел во сне, бывает.
  Они даже не стали спрашивать, куда теперь им предстоит отправиться. Андрий
же, примерно представив себе, где сейчас находится, повел свой маленький
отряд на восток.
  Родник они заметили издали - вот только никто, кроме самого Ярчука, и
подозревать не мог, что это - Родник. Потому что выглядел тот как
обыкновеннейшее озеро, разве только вода в нем была с каким-то золотистым
отливом. Так и не зря - Родник-то был Золотистый. то есть, такой, по
которому из Вырия можно в Явь вернуться.
  И они вернулись. Дождались урочного часа (а именно - того момента, когда
солнце валилось за горизонт) и въехали в воды озера.
  И попали снова в проЯвленную осень, такую родную и такую непривычную после
более чем недели скитаний по Вырию. Вон и село впереди обозначилось...
  - Веришь ли, мне впервые начинает нравиться наше путешествие, - заявил
Степан.
  - А мне нет, - коротко ответил Андрий, но объясняться не стал.
  Однако ж и сворачивать с пути, на который их вывела доля, - тоже. Просто
потрепал Орлика по шее и направил в сторону села, которое, еще сонное,
подпирало печным дымом небо.
  Не так, ой не так въезжал он сюда почти семь лет назад!.. Но на душе было
еще тяжелее, чем тогда.
  Где-то, поспешно наверстывая упущенное, горлопанил проспавший рассвет
петух.

  /......................................................./

--------------------------------------------------------------------
Данное художественное  произведение  распространяется  в электронной
форме с ведома и согласия владельца авторских прав на некоммерческой
основе при условии сохранения  целостности  и  неизменности  текста,
включая  сохранение  настоящего   уведомления.   Любое  коммерческое
использование  настоящего  текста  без  ведома  и  прямого  согласия
владельца авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 24.08.2001 15:25 

  Книго
  




        

            
[X]