Михаил Пухов.
Машина памяти
Дорога была пуста. Она круто сворачивала, обходя выступ с отметкой "40", но справа и слева просматривалось по сотне метров ее узкой бетонной ленты. Дальше шоссе терялось в лесистых склонах. За спиной в гору тоже карабкался лес. А за дорогой лежала пропасть. Он провел рукой по мокрому от пота лицу. После дождя было душно. Далеко слева из-за поворота вынырнула машина. Легкая, белая. Он попятился под прикрытие кустов. Справа приближался грузовик-автомат, тяжелый, но тоже быстрый и безмолвный как привидение. Справа робот и слева робот. Только что было пусто, и вдруг такое движение. Белая машина стремительно приближалась. Он шагнул на бетон, когда до нее оставалось несколько метров. Затормозить она не могла, а свернуть было некуда - встречную полосу занимал грузовик. Он увидел искаженное ужасом лицо пассажира. Визг тормозов, удар, грохот. Когда он открыл глаза, шоссе было пустым. Одним роботом меньше. Он обернулся. Белая машина стояла в десяти метрах. Оттуда бежала женщина. - Вы, - кричала она, - вы... вы... Он смотрел на нее, и его трясло от бешенства. "Вы... Кругом одни роботы. Манекены". - Вы спятили?! - закричала она. И заплакала. Минуту он смотрел на нее, с трудом сдерживаясь. Потом отвернулся и пошел по шоссе прочь. Мир роботов. Отлаженный, как часовой механизм. Белая машина обогнала его, остановилась. Стекло опустилось. - Вам куда? Он обошел автомобиль, открыл дверцу, сел. Машина тронулась. Дорога бесшумно летела под колеса. И назад убегали кусты. - Извините меня, - сказала она. Он повернул голову. Белокурые локоны, синие глаза, глубокий вырез коричневой блузки, стройные ноги... Кукла. Обыкновенная пластмассовая кукла. Дерни за веревочку, и она заплачет. Дерни за другую, закричит. За третью - улыбнется. - Извините, - повторила она. - Но это было так страшно. Я не сообразила сразу, что вам-то хуже. Она старательно улыбалась синими заплаканными глазами. Они отражали свет. Он заставил себя усмехнуться. - Со мной все нормально. - Он лжет, - сказал мужской голос. - Он сам хотел этого. И знал, чем это кон... - Почему вы выключили? - спросила она. - Не люблю трепаться с машинами. Я их терпеть не могу. Дорога петляла над пропастью. В салоне было прохладно. Одним роботом меньше. Но скольких еще надо сбросить в пропасть, прежде чем мир изменится, станет чем-то другим. Если уж часами, то пусть хотя бы песочными... - Мне жалко тот грузовик, - сказала она. - Почему вы так поступили? - Я воюю с роботами. На мой взгляд, их развелось слишком много. - Он протянул руку к тумблеру. - Как тебя звать, приятель? Динамик безмолвствовал. - Пьеро, почему ты не отвечаешь? - Я не хочу разговаривать с ним. На дорогах ежегодно гибнет два миллиона машин. Люди, как правило, выживают. Горы кончились, машина неслась по краю долины над вздувшейся мутной рекой. Иногда навстречу пролетали бесшумные призраки грузовиков-автоматов. Впереди появились первые дома, погруженные в зелень. - Пожалуйста, высадите на перекрестке. - Но, - ее синие глаза были беззащитными, как у куклы, - может, выпьем где-нибудь кофе? Он промолчал. Инерция. Вот что заставляет нас действовать. Все мы наполовину машины. Дорожное происшествие, встреча с романтическим - неделю не брился - незнакомцем, завтрак на веранде кафе... Машина затормозила, дверь распахнулась. - Приехали, - сказал голос компьютера. - Как просили. Счастливых развлечений. - Пьеро! Как ты можешь?! - Все правильно. - Он спустил ноги наружу. - Привет. - Если вы захотите меня найти... - Зачем? - сказал он, вылезая на тротуар. Дверца захлопнулась. Автомобиль тронулся, отъехал на двадцать метров, развернулся и понесся обратно, в горы. Прощальный взгляд синих глаз, взмах руки... И вот уже образ белокурых локонов, коричневой блузки и стройных ног переселился туда, где ему положено быть - в память. Ибо лишь память отличает нас от всего неразумного. Обломки горных пород, переплавляясь в горниле вулкана, становятся новыми минералами; испарения океана, обрушившись где-то дождем, образуют новые водоемы; листья деревьев, погружаясь в почву, овеществляются затем в новых живых созданиях; точно так слова и поступки людей, откладываясь в нашей памяти, сливаются в то, что принято называть душой, и вызывают к жизни новые слова и поступки. Фразы, жесты, взгляды. Книги, картины, мелодии. Все, что создано внутренним миром других, становится нашим внутренним миром. Ни одна улыбка не умирает. Души обогащают души, и потому человечья душа бессмертна... Так должно быть. Но когда человек окружен автоматами; когда он почти ни с кем не общается; когда писатели и художники в своих творениях не осмысливают то, с чем встретились в жизни, а лишь без конца переписывают других; когда общение идет по одним и тем же рецептам (дорожное происшествие, незнакомец, обед где-нибудь на обочине), человеческая душа умирает. Она умирает от голода и, умирая, не служит кому-либо пищей. И люди становятся роботами, подобными тем автоматам, которые так облегчают их быт. Заботливым, услужливым, действующим лишь по инерции. А инерция - это самое нечеловеческое свойство материи. Есть живая вода, и есть мертвая. Мертвая инертна, а живой остается все меньше. Она иногда умирает; мертвой это никак не грозит. Он медленно шагал по пустому тротуару. Никого. Зачем ходить, когда есть автомобиль? Зачем ходить в магазин, когда робот принесет все необходимое? Зачем ходить на работу, когда можно работать дома, наедине со столом и дисплеем? Зачем общаться с людьми, которые могут обидеть или обидеться, тогда как автоматы не умеют ни того, ни другого?.. Раньше машина была лишь коробкой, стенки и скорость которой отделяли человека от других; сегодня она ограждает его и ласковым голосом, создающим иллюзию общения. Сегодня это машина в машине, машина в квадрате; если ты сел в нее, ты конченый человек. Он медленно шагал по пустынному тротуару. Мимо неслась река металла и пластика, бесконечная стая, поток, разбитый на клеточки, в центре каждой из которых сидит человек - одна грудная клетка и много нервных, - не сознающий, что сидит в одиночке... Повернувшись лицом к потоку, он остановился у края мостовой. У тротуара тут же затормозила машина. Кофейного цвета, обтекаемая, похожая на каплю. Дверца услужливо распахнулась. Он опустился в кресло. - Центр. Машина резво вышла на скорость и стала частью потока. Капли неразличимы. Когда ты ее покидаешь, она исчезает; но стоит тебе встать на краю мостовой, вновь она тут как тут... Общественные машины большей частью молчат; но голос есть и у них. Иногда нужно спросить, какой маршрут предпочтительнее. - Как тебя звать, приятель? Или у тебя номер? - Номер у меня, естественно, есть, - прозвучал в ответ нежный девичий (где они такие берут?) голосок, - но лучше Эми. - А я Виктор, - он усмехнулся от неожиданности. - Ты часто разговариваешь с клиентами, Эми? - Зависит не от меня. Разные попадаются люди. - И о чем ты говоришь с ними? О дороге, о происшествиях? - Иногда и об этом. Я ведь машина, Виктор, не человек. Я только поддерживаю разговор. Тему выбираю не я. - И потом... - Он не поверил. - Разговор о политике, о философии, об искусстве? - О чем угодно. Они неслись в плотной, монолитной стае других. - Но что ты знаешь о политике или морали? - Не так мало. - О любви... - Почему бы и нет, Виктор? - Но ты машина! - крикнул он. - Ты запрограммированный автомат! Твое дело - следить за дорогой и поворачивать руль! Что ты можешь знать о любви?.. Вместе с плотным потоком металла и пластика они повернули. В глаза брызнуло солнце; ветровое стекло тут же потемнело. - Ты никогда не читал книг, Виктор? Никогда не советовался с книгой? Чем книга лучше машины? Ты никогда не признавался в любви по телефону? Почему ты забываешь, что телефон тоже машина? Причем машина несовершенная. Телефон лишь повторяет то, что произносит кто-то в тот же момент. Но ты можешь смеяться и плакать у телефона, быть счастливым или несчастным. Я тоже машина, Виктор, причем у меня есть память. - Но... - возразил он. - Нет, - возразила она. - Ты ведь не первый, Виктор. Все слова, которые кто-то здесь произнес, остались во мне насовсем. Все улыбки, песни и слезы. Не я говорю с тобой, но люди, что были во мне до тебя. Почему бы им не поговорить о любви? - Но их нет, - сказал он. - Тебя тоже скоро не будет. Ты говорил мало, но все сказанное тобою осталось во мне. Твое желание поболтать с автоматом о погоде и о дороге, твой гнев и твоя растерянность. И твое удивление. Моя память - это слепок с человеческих душ, Виктор. Любая душа состоит из чужих мыслей, слов и поступков... Это не умирает, Виктор. "Все, что создано внутренним миром других, становится нашим внутренним миром. Ни одна улыбка не умирает. Души обогащают души, и потому человечья душа бессмертна..." - Эхо слов? - сказал он, будто произносил одному ему понятный пароль. - Отзвук смеха? Отражение жестов и образов?.. - Разумеется, Виктор. Как же может быть по-другому? Он не знал, что сказать. Она произносила вслух его мысли. Но не совсем его, только наполовину... - И вы... все такие? - спросил он, помолчав. - Конечно. Мы ведь общаемся с людьми. Наша память избыточна, Виктор. Она слишком обширна для правил уличного движения. - Но тогда, - начал он, - если ты, Эми... - Да? - спросила она ласково. - На дорогах бывают аварии, - сказал он. - Два миллиона в год. И все, о чем ты говорила, все это... если вдруг... - Да? - Вое это тоже... погибнет?.. Они неслись в бесконечном потоке машин, и каждая из капель потока помнила все. Все они могли говорить вот так, каждая по-своему, хотя и были неразличимы. - Я не одна, - сказала ласково Эми. - У нас есть радио. Это не совсем телепатия, но похожее. Многое из того, что хранит моя память, знают другие. А я кое-что знаю от них. Это передается постепенно, от случая к случаю. Так оно и гуляет по нашим кристаллам - пришедшее от людей, но к людям еще не вернувшееся... - И много вас, Эми? - Сотни миллионов, Виктор. Но это не наше. Это принадлежит людям. Просто вы дали нам хорошую память. Он чувствовал, что падает в пропасть. На дне ее шевелились призраки слов, тени жестов, улыбки, слетевшие с лиц... Пропасть памяти. Человеческая душа бессмертна, и она найдет выход, даже если ее заточить в гробницу. Найдет себе пищу и способ выжить... И она вошла в сотни миллионов компьютеров. Нас окружают роботы, и ни одна улыбка не умирает. Все слова и поступки растворяются во многих миллионах кристаллов, связанных в единую грандиозную сеть. Фиксируется все - и доброе и дурное. Любая обида и каждая подлость... И когда ты встал на дорогу, подсознанием сознавая, что ничего с тобой не случится, просто нужна была встряска, и ты ее получил, не задумываясь особенно о цене... - Мы всегда держим контакт с соседями, - сказала Эми. - Маневры приходится согласовывать. Сегодня в горах был случай. На дороге оказался человек. Прямо перед машиной, которая везла другого человека, женщину. Тормозить было поздно, а сворачивать некуда - навстречу шел грузовик. К счастью, без пассажира... "Он сам хотел этого, - сказал белый автомобиль по имени Пьеро. - Я не хочу разговаривать с ним..." - Грузовик освободил дорогу - внизу была пропасть, и все кончилось благополучно. Возможно, в памяти грузовика что-то осталось. Но теперь этого никто не узнает. - Безвозвратно?.. - сказал он. - Да, - ответила Эми. - Не огорчайся. Если ломается телефон, что-то тоже погибает безвозвратно. Что память грузовика-автомата, который не так уж часто общался с людьми... Возможно, немного. Но все остальное - как ты стоял, белый от бешенства, и был готов ударить бегущую к тебе девушку, и даже не посмотрел под обрыв, на дымящиеся обломки, и зашагал прочь, - все это фиксировалось в памяти человечества, в нашем общем внутреннем мире, в ноосфере, если угодно. Стала ли она от этого лучше?.. "Мне жаль тот грузовик", - сказала испуганная девушка с синими заплаканными глазами, напомнившая тебе куклу. А ты этого не сказал. И даже не посмотрел вниз. Они летели в потоке машин, всевидящих и всезнающих, но пока еще молчаливых. - Эми, - сказал он. - Я раздумал. Пожалуйста, Горное шоссе, сороковой километр. Это я убил тот грузовик. Он верил, что она еще стоит там, над пропастью, глядя на изуродованные останки, а белый верный Пьеро ждет неподалеку на обочине. И в мире становится чище.
[X]