Начав читать “Прогулки с Евгением Онегиным” (http://pushkin.kiev.ua/) Альфреда Баркова, я не смог их дочитать от досады и написал автору свои возражения.

Ну и перед своими возражениями Баркову я процитирую то, против чего я возражал (курсивом я наберу абсолютно – пока бездоказательно – неприемлемые мною слова):

<<…можно утверждать, что действие фабулы романа должно датироваться периодом до начала Отечественной войны 1812 года.

Положенный в основу исследования постулат [что Пушкин непогрешим] исключает саму возможность наличия в романе каких-либо "анахронизмов" как ошибок Пушкина. К тому же, такое легкое [Пушкину – все можно] признание ведущими пушкинистами наличия анахронизмов тем самым опровергает их утверждения, что роман является "энциклопедией русской жизни" <…> И, если мы действительно верим Пушкину и считаем его роман "энциклопедией", то есть, книгой точно выверенной информации, то безусловно должны пересмотреть принятую в пушкинистике систему дат, тем более что в основу ее заложен весьма сомнительный факт, к тому же упомянутый в такой содержащей мистификацию "внетекстовой" структуре, как Предисловие, от публикации которого Пушкин впоследствии отказался (наличие в Предисловии элементов мистификации отмечал и Ю.М. Лотман). Согласно воле поэта, в корпус канонического текста оно не входит; ни в одном современном издании романа, за исключением академических, это предисловие не приводится, но упоминание в нем о 1819 годе почему-то упорно берется за основу. Нелогично.

Однако если даже не принять во внимание все эти "анахронизмы", то все равно придется признать, что датировка времени действия фабулы 1819-1825 годами противоречит образу среды действия, который складывается из совокупности всех образов романа. И дело даже не в том, что ни в эпической фабуле, ни в образованном на ее основе сюжете нет ни прямого, ни косвенного намека на обстановку в стране в преддверии Декабря (не считая уничтоженной т.н. "X главы", но мы рассматриваем канонический текст <…>). Объяснить этот феномен цензурными соображениями не удастся, поскольку образ обстановки, как ее отображает подлинный художник, возникает помимо его воли в совокупном образе произведения; это связано с подсознательными элементами творчества, с "вживанием" автора в описываемую им реальность, и характерные черты описываемого им времени ощущаться будут, хочет того сам автор или нет. Здесь же в фабуле сказа нет ни малейшего признака, воспроизводящего атмосферу 1819-1825 годов. Если Пушкин действительно стремился описать обстановку этой эпохи, а в произведении нет признаков приближения 14 декабря, значит, роман — никакая не "энциклопедия", а Пушкин — не художник-реалист. Но его "бездарность" мы отбросили с порога, еще при формулировании единственного для данного исследования постулата; отсюда неизбежный вывод: Пушкин создавал роман, "вжившись" в совершенно иную временную эпоху и сумев своим талантом подавить "информационные помехи" в виде характерных элементов той обстановки, в которой создавался сам роман…>> (http://pushkin.kiev.ua/p09.htm)

<<53) “Поколениями пушкинистов время действия фабулы повествования определено концом 1819 — началом 1825 г.” - Я читал,- только сейчас не доступен для меня тот источник,- веские доказательства принципиальной ненужности такой датировки. Пушкин описывал эпоху. И для этого специально принял меры по спутыванию хронологии. Это как панно рисуют: выходит, скажем, группа шахтеров из шахты, а над ними – Днепрогэс (вместо неба). И никто ж не кричит, что тут нарушено пространство. Вот так и Пушкин: чтоб описать поколение – не нужна хронология.

54) “наличия анахронизмов тем самым опровергает их утверждения, что роман является "энциклопедией русской жизни"” - Наоборот! Если, конечно, под энциклопедией понимать широту охвата, а не точность дат.

55) “И, если мы действительно верим Пушкину” - Вы что: призываете “в лоб” читать!?

Отвергая такой подход я принужден совершенно не реагировать на все штудии со временем>>.

Всего я там понаписал 79 возражений по ходу чтения. И стало скучно читать дальше: все могу оспорить. А где касался “Евгения Онегина”, пыл поддерживала лотмановская формула художественного смысла как <<неустроенности жизни и сомнения в возможности ее устроить>>, впрочем, без отчаяния, хоть роман и <<осознается как вхождение... в подлинный, то есть простой и трагический мир действительной жизни>>. Слова Лотмана я от Баркова не скрыл.

<<Ведь не кто иной как Лотман писал, что после создания "Онегина" прошло настолько много времени, что уже нет надежды когда-либо постичь его смысл; что Пушкин сделал все возможное, чтобы рассыпать образы романа на несводимые вместе куски>>.

<<Просто Лотман, будучи структуралистом, в принципе выступает против интерпретаций. Сознательно. А подсознательно, будучи нормальным человеком, проговаривается о понятом им художественном смысле. Проговаривается. Мельком. Где-то в придаточном предложении. Вуалируя этот свой “грех”. В том числе и прямыми заявлениями, что Пушкина нам уж не понять.

Структуралист. Что скажешь>>.

Впрочем, не стоит вдаваться в мелочи переписки. Главное в ней – верное наблюдение Баркова, что нет в романе (<<не считая уничтоженной т.н. "X главы", но мы рассматриваем канонический текст>>), нет в романе <<признаков приближения 14 декабря>>. И другое главное в нашей переписке, что меня озарило объяснение барковского наблюдения.

<<Все дело в том, что Пушкин стал антидекабристом за 2 года до декабрьского восстания. Самого ЕО он писал в пику декабризму. Поэтому он оскопил концептуальную сферу своего романа, предреволюцию из него исключив.

“…бывают чрезвычайные обстоятельства, при которых концептуальная сфера языка может резко сократиться. Такое чрезвычайное обстоятельство имело место в 1918 г., когда декретами советской власти было отменено преподавание церковнославянского языка и Закона Божия. Постоянное обращение к молитвам, к богослужебным текстам… на протяжении тысячелетия служило важнейшим источником обогащения концептосферы русского языка. Церковнославянские слова, выражения и формы слов служили не только расширению русского литературного языка и просторечия, но и вносили оценочный элемент в мышление” (Лихачев. Очерки по философии художественного творчества. 1996. Стр. 154).

Энциклопедией, но без декабризма. Как русский язык после 1918 “остался богатейшим выразителем русской культуры”, но – без церковнославянизмов>>.

Я надеюсь, что моему читателю ясно, что концепт это нечто вроде суммы ассоциаций, например, у тех, чей родной язык русский и кто долго прожил в СССР или в России, - суммы ассоциаций с русским словом, фразой, романом.