|
Акт 24-й (О “Евгении Онегине” А. С. Пушкина.) В “Евгении Онегине” четыре раза впрямую упоминается Баратынский, и это дает мне формальное право больше здесь говорить о Баратынском, чем о Пушкине, хоть Баратынский и не поставлен в данный сайт, обсуждать художественные произведения которого я взялся. Художественный смысл “Евгения Онегина” я считаю выявленным. (Пусть уточнение его будет происходить в принципе бесконечно, и пусть презрением или игнорированием прореагируют гм-гм на краткий, в нескольких словах выраженный этот художественный смысл.) Его, стесняясь и пряча, так обозначил великий Ю. М. Лотман, говоря о пушкинском художественном выводе << неустроенности жизни и сомнения в возможности ее устроить>> (раз) [стр. 442]. И другой раз он пишет, что художественный результат Пушкиным <<осознается как вхождение... в подлинный, то есть простой и трагический мир действительной жизни>> [стр. 444]. (Страницы указаны по книге “Пушкин” С.-Пб., 1995. В Интернете ее нет.)Я б только добавил (и это каждый читавший роман подтвердит), что при всем при том не чувствуется пессимизма от такого художественного смысла. (Который все интуитивно воспринимают. Потому и правы те, кто считает, что искусство – для народа, а не только для элиты.) Так вот обращение к Баратынскому лишний раз подтверждает правоту того, что Пушкин своим романом хотел,- после разочарования в идее улучшить жизнь дворянской революцией,- что Пушкин хотел выразить то обстоятельство, что жизнь хоть и не поддается волюнтаризму, но все ж хороша. И чтоб легче это его читатели-современники поняли, ему удобно было, чтоб они незадолго до публикации всего романа читали бы нечто постдекабристски-романтическое, где б выражалось противоположное мнение. А именно, что жизнь плоха, ибо своенравна, непредсказуема и не поддается обустройству. И “Бал” Баратынского ( http://www.litera.ru/stixiya/authors/baratynskij/gluxaya-polnoch-stroem.html) сгодился для такой альтернативы. И Пушкин, сочиняя роман свой, на Баратынского ориентировался. Даже о чем-то договаривался с ним.Я об этом вычитал у Альфреда Баркова в книге “Прогулки с Евгением Онегиным” ( http://pushkin.kiev.ua/index.html).Но Барков некоторые мысли не стал детализировать и объяснять. Так я это восполню. Поскольку работаю для не слишком сведущих людей. И, думаю, что и они бы Баркова не поняли. Демонстрирую эти мысли: << Вот что писал о своей поэме сам Баратынский (в письме к Дельвигу, примерно за месяц до публикации): "Ты мне хорошо растолковал комический эффект моей поэмы и убедил меня. Мне бы очень было досадно, ежели б в "Бале" видели одну шутку, но таково должно быть непременно первое впечатление. Сочинения такого рода имеют свойства каламбуров: разница только в том, что в них играют чувствами, а не словами. Кто отгадал настоящее намерение автора, тому и книгу в руки".>> (http://pushkin.kiev.ua/p03.htm)Мое первое впечатление было совсем не такое, как у Дельвига. Я не увидел никакого комического эффекта. Женщина кончает с собой от несчастной любви. Какой тут комический эффект? И даже думал Баркову пожаловаться, что он, в свою очередь, тоже не объяснил, в чем тут комизм. А потом вдруг дошло и до меня (если ТО дошло). Глаза стоят и в пене рот... Судьбина Нины совершилась, Нет Нины! ну так что же? нет! Как видно, ядом отравилась, Сдержала страшный свой обет! Уже билеты роковые, Билеты с черною каймой, На коих бренности людской Трофеи, модой принятые, Печально поражают взгляд; Где сухощавые Сатурны С косами грозными сидят, Склонясь на траурные урны; Где кости мертвые крестом Лежат разительным гербом Под гробовыми головами,— О смерти Нины должну весть Узаконенными словами Спешат по городу разнесть. Этим и исчерпалось сочувствие ей – неплохим рисунком на билете-известии. Так и то. Там же трафаретные элементы, “ модой принятые”. У рассказчика лишь строчка ушла на собственный комментарий: “Нет Нины! ну так что же? нет!” Формально отнеслись и многочисленные знакомые. А муж – тот вообще повел себя позорно:В урочный день, на вынос тела, Со всех концов Москвы большой Одна карета за другой К хоромам князя полетела. Обсев гостиную кругом, Сначала важное молчанье Толпа хранила; но потом Возникло томное жужжанье; Оно росло, росло, росло И в шумный говор перешло. Объятый счастливым забвеньем, Сам князь за дело принялся И жарким богословским преньем С ханжой каким-то занялся. Так для нормальных людей комично этакое бездушие. Нормальные это Дельвиг, “ член преддекабристской организации “Священная артель”” (http://freemasonry.ru/Publications/bio.htm). Нормальные это Баратынский. “Он не был декабристом, но и его захватили идеи, которые получили воплощение в деятельности тайных обществ” (http://www.prazdniki.ru/person/1/919/). Нормальные, по-ихнему, это несгибаемые николаевщиной гражданские романтики, а не реалистические приспособленцы, живущие сегодняшним мигом. (На моей Синусоиде идеалов – см. “Акт 4-й” - эти нормальные на вылете вверх.) И один такой нормальный видит комизм в описании другим совершеннейшего по уродству бездушия: у знакомых, няни, мужа – к смерти ближнего своего. И этот другой не прочь, чтоб в его произведении люди, ему подобные, отгадали “настоящее намерение автора”: вывести идеал – общественно высоконравственных граждан, чутких к горю ближних своих.Для того Баратынский и в героини взял светскую шлюху: Моей княгине чересчур Слыть Пенелопой трудно было. Презренья к мнению полна, Над добродетелию женской Не насмехается ль она, Как над ужимкой деревенской? Кого в свой дом она манит, Не записных ли волокит, Не новичков ли миловидных? Не утомлен ли слух людей Молвой побед ее бесстыдных И соблазнительных связей? Меньше всего, казалось бы, такая способна превратиться в идеал Баратынского, в воплощенный идеал верности и постоянства. Да. Правда. Но крайности сходятся. Что такое Нина? – Волюнтаристка-демоница. По ницшеанской философии счастье мужчины - “я хочу”, счастье женщины - “он хочет”. (Ницше это сформулировал. Но было так всегда. В том числе и во времена Пушкина и Баратынского в годы написания ими рассматриваемых произведений. Разве что поменьше было таких удальцов именно тогда, в эпоху николаевской реакции.) Мужчина-демонист есть волюнтарист. Он хочет мир упорядочить так, чтоб быть на вершине мира и попирать остальных. В том числе и сонмы женщин. А женщине-демонице хочется чувствовать себя главной рабыней такого демона. Если она такого найдет. А если не найдет? Так, не сочувствия прямого Могуществом увлечена — На грудь роскошную она Звала счастливца молодого; Он пересоздан был на миг Ее живым воображеньем; Ей своенравный зрелся лик, Она ласкала с упоеньем Одно видение свое. И гасла вдруг мечта ее: Она вдалась в обман досадный, Ее прельститель ей смешон, И средь толпы Лаисе хладной Уж неприметен будет он. В своем волюнтаризме она в николаевщину потерпела тоже крах, как и декабристы – в волюнтаризме своем. Жизнь оказалась непослушной мечтам. И тут уже таилась парадоксальная возможность схождения крайностей. (На Синусоиде идеалов это перескок с нижнего вылета вон на верхний вылет вон.) И жизнь, богатая на случайности, предоставила, наконец, ей исключительную личность. Речь об Арсении. Он уже много лет страдает от ветрености Ольги, его первой и единственной любви. Ольга увлеклась его другом, как только Арсений их познакомил. Из-за этого друзья стрелялись. Арсений был ранен. Выжил. Уехал в Италию, чтоб забыться. Ничего не вышло. Вернулся. И. Познакомился с Ниной. И нашла душа душу. Это внешне комично, чтоб в лице Нины Клеопатра стала Дездемоной. Да и комично, что верный любви к Ольге Арсений полюбил Нину. Но ТАК хочется Баратынскому, чтоб хоть под его пером нашли друг друга родственные души. “ Кто отгадал настоящее намерение автора, тому и книгу в руки”. И на этот раз эти “кто” за комизмом призваны увидеть прекрасное:Посланник рока ей предстал; Смущенный взор очаровал, Поработил воображенье, Слиял все мысли в мысль одну И пролил страстное мученье В глухую сердца глубину. Сердца глубину уважает Баратынский в Нине. То же – в Арсении. Как ни блестящ он был в жизни внешней, Казался чувствами богатым Он в глубине души своей. Глубину же и персонажи нашли друг в друге. Но не может быть счастья в николаевское время у людей с таким идеалом. Потому не может обретшая счастье пара миновать “ рока”.Комично, что рок выступает как постоянство же. Рок водит рукою Арсения, и тот в присутствии Нины невольно набрасывает портрет… Ольги. Рок случайно заставляет Арсения встретить Ольгу, и - комедия – оказывается, что та все это время страдала по раненному, а потом выздоровевшему, но уехавшему Арсению. А их разлучника Ольга тут же выкинула из головы, как минутное наваждение. И анекдотически верные любовники соединились. И анекдотически быстро одним этим убили верную Нину. Комизм с этой верностью. На поверхности. А в глубине – не дано верности царствовать (что происходит с Арсением и Ольгой, Баратынский тишком замалчивает).Ему трагедия важна. “ Для веселия планета наша мало оборудована”,- написал Маяковский уже совсем в другое время… (Тоже поэт с верхнего вылета вон с Синусоиды идеалов.)А протрезвевшему от декабризма Пушкину трагедия не нужна. Поэтому у него главные герои от несчастной (да, несчастной, жизнь не спланируешь) – от несчастной любви у него не умирают. С ними внешне вообще ничего плохого не происходит. И это ведь не так уж мало – внешнее! Что нужно было жизни подстроить демонистам, чтоб так их облагодетельствовать в столь неподходящее для волюнтаристов время? Для Онегина – Пушкину достаточно оказалось сузить до женской, до жизни чувств, сферу его проявлений. Жизнь все в той сфере ему разрушила простым доведением до логического конца его демонического волюнтаризма: пресыщением, удачной дуэлью. Ну и хоть раз - неудовлетворенной любовью. Впрочем, при ней он уже не демонист. Так и то хорошо. Покончил бы с собой иначе. Все – не так, как у Арсения. У того ни пресыщения, ни удачной дуэли, ни несчастной любви в итоге. И в конце он исчез из поля зрения, счастливый. – Тоже в пику Онегину. Для внешнего благополучия Татьяны – Пушкину оказалось достаточным сделать ее не активной, как Нина, а пассивной демонисткой. Да, демонисткой. …страшные рассказы Зимою в темноте ночей Пленяли больше сердце ей. Давно ее воображенье, Сгорая негой и тоской, Алкало пищи роковой… …Мораль на нас наводит сон, Порок любезен - и в романе, И там уж торжествует он. Британской музы небылицы Тревожат сон отроковицы, И стал теперь ее кумир Или задумчивый Вампир, Или Мельмот, бродяга мрачный, Иль Вечный Жид, или Корсар, Или таинственный Сбогар Татьяна, милая Татьяна! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Везде воображаешь ты Приюты счастливых свиданий… …от небес одарена Воображением мятежным, Умом и волею живой, И своенравной головой… …Тайну прелесть находила И в самом ужасе она… А эта ее безумная смелость во сне… И кульминация этого сна, как она отдается начальнику шайки домовых, Онегину… В жизни самого Онегина Татьяна сочла не достойным демонизма, за то что он ею не овладел. И его книги ей это подтвердили: Что ж он? Ужели подражанье Ничтожный призрак, иль еще Москвич в Гарольдовом плаще, Чужих причуд истолкованье, Слов модных лексикон?.. Уж не пародия ли он? И, наконец, даже оказавшись в центре светского общества, Татьяна не отрекается от своего пассивного демонизма: …отдать я рада . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . …за смиренное кладбище, Где нынче крест и тень ветвей Над бедной нянею моей... -той единственной, с кем она хоть что-то делила от своего крошечного мятежа против общепринятого. Так вот, в пику Нине сделана Татьяна, хоть у той и у другой все – для себя. Масса фактических прелюбодеяний и – ни одного. Все у всех на виду и – все в себе. Предельная раскованность и – предельная сдержанность. И потому всего лишь драматична, но не трагична Татьянина судьба. Смертью - не кончается. И никакого не ханжества это ценой.Потому и светлая печаль овевает вас при конце романа. Каким бы упрямым ни был неустрой Жизни, она еще и хороша. Не зря Пушкин в конце последней главы романа написал “Жизнь” с большой буквы, уравняв ее с – тоже с большой буквы – Роком. 5 декабря 2003 г. Натания. Израиль. |
| [X] |