ТРАГЕДИЯ ПЕРЕРОЖДЕНИЯ

(Николай Устрялов и „Смена Вех")

Имя профессора Николая Васильевича Устрялова (Санкт-Петербург, 25 ноября 1890г. - Москва, 14 сентября 1937г.) прочно связано с идеологией, которую сам он называл национал-большевизмом (сменовехизмом или сменовеховством). Возникнув еще до гражданской войны как реакция на потерю страной патриотического императива, оформившись одновременно с выходом осенью 1921 года в Праге сборника „Смена Вех", эта идеология стремительно завоевывала тысячи русских интеллигентов как в России, так и в эмиграции, привлекая к себе пристальное внимание и руководства ВКП(б) (известна поддержка нововеховцев Лениным, более определенно - Троцким, Радеком, Луначарским, Стекловым, Мещеряковым, Крестинским и Сталиным<<1>>; против же сменовеховцев активно выступали Антонов-Овсеенко, Покровский, Султан-Галиев, Скрыпник, Бубнов, Зиновьев и Бухарин<<2>>).

Достаточно скромное по величине и так и не сформировавшееся в политическую партию национал-большевистское движение серьезно помогло Советской России, остро нуждавшейся в начале 20-х годов в лояльных режиму специалистах, возвратить обратно в страну этот необходимый в построении коммунизма „человеческий материал". Согласно официальной статистике, из 181.432 эмигрантов, вернувшихся в РСФСР и другие республики СССР с 1921 по 1931 годы, только в 1921 году возвратилось 121.843 человека<<3>>. Кроме того, сменовеховцы активно лоббировали советкую внешнюю политику, осуществляли идеологическое прикрытие многих внутриполитических акций (в том числе участвовали в политических судебных процессах), агитировали за борьбу с голодом, охватившем многие российские губернии. В общем и целом они помогали советской власти формировать положительное для большевиков общественное мнение, посильно поддерживая различные их начинания.

Развитием и продолжением знаменитого своей трагичностью сборника вскоре стал одноименный парижский журнал<<4>>. Чуть позже появляется советский сменовеховский журнал „Новая Россия" (Петроград)<<5>>, а журнал „Смена Вех" преобразуется в газету „Накануне" (Берлин-Москва)<<6>>. Во многих других изданиях также публикуются пропагандирующие сменовеховство статьи<<7>>. Помимо перечисленных, в 1922 году в эмиграции издавался целый ряд более или менее просоветских сменовеховских газет: „Новая Россия" (София), „Новости Жизни" (Харбин), „Путь" (Гельсингфорс), „Новый путь" (Рига), а также журнал „Новая Русская Книга" (Берлин). Сборник „Смена Вех" был переиздан Госиздатом РСФСР многотысячным тиражом в Твери и Смоленске и благополучно разошелся, несмотря на довольно высокую цену.

Сменовеховские идеи явились своего рода зеркальной квинт-эссенцией идеологии либерального консерватизма П.Б.Струве, равно как и всей социально-христианской концепции сборника „Вехи" („Из глубины"). Основные постулаты новой идеологии - безоговорочное признание необратимости революции 1917 года и активное „возвращенчество" - были адаптированы Н.В.Устряловым еще в 1920 году сборником статей „В борьбе за Россию" (Харбин), а также серией его статей в харбинской просоветской газете „Новости Жизни". Советская историческая школа, словами одного из своих видных представителей С.А.Федюкина, вычленяла в сущности сменовеховства его „два основных положения: интеллигенция должна идти служить Советской власти; целью этого „служения" является содействие процессу перерождения Советского государства в буржуазно-демократическую республику"<<8>>. Вскоре жизнь показала, что второе положение оказывалось на деле мотивированным прикрытием первого и основного - лояльного служения режиму пролетарской диктатуры.

Однако, несмотря на обилие человеческих судеб, так или иначе причастных или сочувствующих сменовеховскому движению<<9>>, круг его активистов и идеологов, во многом пересекающийся с кругом официальных идеологов и проводников большевизма, был достаточно узок и закрыт. Лидирующую роль среди сменовеховских авторов и пропагандистов играла ограниченная группа общественно-политических деятелей, среди которых уместно выделить участников сборника „Смена Вех" Ю.Н.Потехина, С.С.Лукьянова, Ю.В.Ключникова, А.В.Бобрищева-Пушкина, С.С.Чахотина, а также заслуженных профессоров С.А.Андрианова, Н.А.Гредескула, П.С.Когана, В.Г.Богораза, Н.Н.Алексеева, талантливых инженеров А.С.Зарудного, Г.Н.Дикого, признанных журналистов Г.Л.Кирдецова, И.Г.Лежнева, В.Н.Львова (б. Обер-Прокурор Св. Синода), известных писателей И.С.Соколова-Микитова, А.Н.Толстого. 13 октября 1921 года „Известия ВЦИК" отмечали, что это - люди, „видавшие виды и принадлежащие не к легковесному „третьему элементу", а к настоящей цензовой интеллигенции, составляющей немаловажную часть буржуазного класса".

* * *

Особняком среди всех, причисляющих себя к сменовеховцам, стоял Н.В.Устрялов, бывший член партии Народной свободы, Юрисконсульт, а затем Директор Пресс-Бюро Омского Совета Министров, позднее перешедший в Русское Бюро Печати, а с падением Омского Правительства эмигрировавший в Китай. Некоторые факты также свидетельствуют о заочном членстве профессора Устрялова во временном Приамурском правительстве.

Немного генеалогии. Прадед Н.В.Устрялова, крепостной Герасим Устрялов, был управляющим имением князя Куракина в селе Богородское Орловской губернии. Один из его сыновей (дед Н.В.Устрялова) Иван Герасимович Устрялов (1829-1861) стал военным чиновником и обосновался в Калуге. Сын И.Г.Устрялова (отец Н.В.Устрялова) Василий Иванович (1859-1912) получил в Киеве специальность медика, затем женился на Юлии Петровне Ерохиной (мать Н.В.Устрялова), переехал в Петербург, а потом также вернулся в Калугу. В продолжение семейной традиции брат Н.В.Устрялова Михаил Васильевич стал практикующим калужским врачом.

Что касается самого потомственного калужского дворянина Николая Васильевича Устрялова, то в 1908 году он окончил с серебряной медалью гимназию и в том же году поступил в Московский университет. В 1913 году с дипломом I степени Устрялов окончил университет „и был при нем оставлен для приготовления к профессорскому званию по кафедре энциклопедии и истории философии права"<<10>>. В октябре 1916 года в „Русской мысли" выходит первая работа молодого ученого „Национальная проблема у первых славянофилов", с докладом по которой он выступил (также впервые) 25 марта 1916 года в Московском религиозно-философском обществе памяти Вл. Соловьева. В этой работе им было рассмотрено учение о нации у Киреевского и Хомякова. Именно здесь Устрялов вполне осмысленно формулирует идейные предпосылки своего будущего национал-большевизма: „Жизненные испытания не подрывают веры в мировое призвание родины, но изменяют взгляд на формы его конкретного воплощения"<<11>>. Одновременно в октябрьском номере внешнеполитического журнала „Проблемы Великой России" за 1916 год Устрялов бросает вызов религиозному универсализму. „Нужно выбирать: или откровенный космополитизм (будь то социалистический, будь то анархический, будь то религиозный), или державная политика. Tertium non datur<<12>>", - провозглашает он в своей статье „К вопросу о русском империализме"<<13>>. В декабре 1916 года в том же журнале выходит еще одна статья Устрялова, посвященная национализму, эстетическое восприятие которого он отстаивает достаточно категорично, „ибо начало Красоты выше и "окончательнее", нежели начало Добра"<<14>>. С определенной степенью вероятности можно утверждать, что на пороге грядущих революционных событий идеология борьбы против господствующей этической системы, не важно под каким знаменем, империализма, этатизма или эстетики, уже полностью захватывает потенциального национал-большевика.

Летом 1917 года, уже будучи приват-доцентом и начинающим партийную карьеру кадетом, с пониманием и подъемом встретившим Февральско-мартовскую революцию, Устрялов ездит с курсом лекций по государственному праву по городам России, заезжает и на фронт. „12 сентября, по приглашению Земского Союза и при содействии Соединенного Лекционного Бюро, я отправился на юго-западный фронт с "культурно-просветительными" целями", - пишет он в своем репортаже, опубликованном в журнале „Народоправство"<<15>>. В течение всего академического года (1917-18гг.) Н.В.Устрялов читает при Московском университете курс по истории русской политической мысли, состоя параллельно ассистентом при кафедре общей теории права Государственного Московского Коммерческого института, а также лектором т.н. Народного университета Шанявского.

К 1918 году Н.В.Устрялов избирается председателем Калужского губернского комитета партии конституционных демократов. В это время за плечами у молодого кадета уже несколько отдельных брошюр, изданных в Москве в 1917 году, а также целый ряд статей и рецензий в газете „Утро России" (большей частью под псевдонимом П.Сурмин) и в упомянутых выше журналах. В редакции журнала „Русская мысль" лежит его большая программная статья „Идея самодержавия у славянофилов"<<16>>, которой суждено было появиться на свет лишь в 1925 году. Другая знаковая статья „Идея государства у Платона"<<17>>, принятая к печатанию журналом „Вопросы философии и психологии", также была опубликована только в 1929 году.

В качестве примера кадетской публицистики Устрялова тех дней хотелось бы привести выдержки из его статьи „Товарищ и гражданин", написанной 7 сентября 1917 года: „Мы не удовлетворились свободою и равенством. Мы захотели братства. Нам показалось мало хорошего государства. Мы захотели совершенного человеческого союза, „всемирного мира". Мы отказались от звания „граждан", чтобы стать „товарищами". <...> Мы стояли внизу, на низшей ступеньке. Мы были подданными, рабами. Мы захотели стать не гражданами свободного государства, а сразу товарищами, братьями всемирного братства. И в результате остались рабами. Только взбунтовавшимися. Таков наш рок."<<18>>. Хочется отметить, что подобный стиль изложения чрезвычайно характерен для Устрялова в политическое межсезонье 1917 года.

В начале 1918 года, будучи в Калуге, Устрялов чудом избегает ареста (после чего в заложники временно берут его брата Михаила) и бежит в Москву, где вместе с другими молодыми кадетами Ключниковым и Потехиным он начинает издавать еженедельник „Накануне". Наравне с ними в этом издании газетного формата печатаются Бердяев, Кизеветтер, Струве, Белорусов, Котляревский, Кечекьян. Параллельно трибуной для Устрялова и других кадетов служит давно ими освоенная московская газета прогрессистов „Утро России", контролируемая миллионером-старообрядцем П.П.Рябушинским.

В условиях все разраставшейся анархии, сопровождавшейся полномасштабным военным поражением, необычайную актуальность приобретают термидорианские ожидания: „Диктатор" идет, не звеня шпорами и не гремя саблею, идет не с Дона, Кубани или Китая. Он идет „голубиною походкою", „неслышною поступью". Он рождается вне всяких „заговоров", он зреет в сердцах и в недрах сознания, и неизвестны еще конкретные формы его реального воплощения"<<19>>. Именно в это время и на этом фоне начинает расширяться и укрепляться основа будущей идеологии, позднее получившей наименование национал-большевизма. Позиция „наканунцев", направленная против односторонней ориентации на Антанту, на политику „открытых рук" и на заключение более выгодного, чем Брест-Литовский, мира с Германией привела к изоляции Устрялова на нелегальном съезде кадетской партии в мае 1918 года, а в дальнейшем - к вполне осознанному отходу от принципиальной для либералов ориентации на правовое государство, к противопоставлению правовой и государственной идеологий, что в свою очередь послужило почвой для „смычки" с большевизмом, сопровождавшейся неизбежной апологетикой конкретных облеченных властью большевиков.

Летом 1918 года Устрялов читает курс популярных лекций в Тамбове, в конце того же года он покидает Москву и уезжает в Пермь (в январе 1919 года его избирают профессором Пермского университета, в котором ранее нашли свое пристанище Кечекьян, Успенский, Фиолетов). Оттуда, с падением „красной" Перми в начале 1919 года, он перебирается в „белый" Омск, где встречается со своим другом и соратником по партии Юрием Вениаминовичем Ключниковым - министром иностранных дел в правительстве Колчака, позднее представлявшим Омское правительство на Версальской конференции. Здесь Устрялову предоставляется полная возможность проявить себя при строительстве пропагандистского правительственного аппарата. Помимо прочего, в Омске Устрялов участвует в издании бюллетеня „Русское дело" и „Нашей газеты" (выходили в Омске и Иркутске вплоть до первых чисел января 1920 года). Осенью 1919 года профессор Устрялов избирается председателем Восточного кадетского бюро, активно и успешно агитирует за введение Колчаком „чистой диктатуры". Лишь скоротечное падение режима позволяет ему избежать дальнейшего карьерного роста.

После поражения Колчака в январе 1920 года Устрялов принимает решение эмигрировать из России. Японским поездом он бежит из Иркутска в Читу, откуда уезжает в Маньчжурию и поселяется в „русском" Харбине, долгие годы читая лекции на Харбинском юридическом факультете (где он кроме того вел еще и занятия философского кружка) и в японском институте, одновременно сотрудничая в газетах „Новости жизни", „Вестник Маньчжурии", „Герольд Харбина", „День юриста", „Утро" (Тяньцзинь), журналах „Сунгарийские Вечера", „Окно", Вестнике Китайского права и др. Совместно с экономистом Г.Н.Диким Устрялов редактирует альманах „Русская Жизнь", одно время также исполняет и обязанности редактора в харбинской сменовеховской газете „Новости Жизни".

К концу 1922 года Советам уже оказывается более не нужным сменовеховское прикрытие. Окончательная победа в гражданской войне, снятие угрозы интервенции, дипломатические победы на Генуэзской и Вашингтонской конференциях, быстрое присоединение Дальневосточной и Приамурской республик, укрепление советской власти внутри страны за счет введения нэпа, - все это накануне создания СССР давало большевикам возможность ужесточить идеологическое давление, подготовить почву для избавления от последних попутчиков. В свою очередь подобные политические сдвиги заставили многих сменовеховцев поменять тактику „отстраненности" на курс более тесного сближения с Кремлем. Как следствие этого возникает перманентный кризис всего сменовеховского движения; внутрироссийские сменовеховцы стремительно левеют, многие сменовеховцы-эмигранты, включая и Устрялова, принимают советское подданнство.

С начала 1925 года гражданин СССР Н.В.Устрялов поступает на работу в Учебный Отдел КВЖД (негражанам работа в советских учреждениях была запрещена), а уже к 1928 году, хорошо себя зарекомендовав на посту начальника отдела, он получает должность директора Центральной библиотеки, став полноправным советским „спецом". Летом 1925 года „харбинский одиночка" совершает поездку в Москву<<20>>, после которой он с удовлетворением приходит к убеждению, что советский патриотизм победоносно сменяет собой патриотизм русский.

Как сказано выше, в 1920 году, уже в Харбине, Устрялов издает сборник своих статей „В борьбе за Россию" - своего рода предтечу „Смены Вех". В 1925 году он выпускает второй фундаментальный сборник „Под знаком революции" (переиздан в 1927 году), вызвавший шумные и длительные дискуссии в советской и эмигрантской среде.<<21>> Кроме перечисленных к харбинскому периоду жизни Устрялова относится также ряд таких программных его работ, как „Политическая доктрина славянофильства" (1925), автореферат „Проблема Пан-Европы" (1929), сборники политических статей "Hic Rohdus, hic salta!" (1929), „На новом этапе" (1930), „От нэпа к советскому социализму"(1934), „Наше время"(1934).

Особый интерес вызывают глубокие исследования Устряловым разновидностей бурно развивающихся фашизма и национал-социализма в сравнении их с большевизмом („Итальянский фашизм", 1928; „Немецкий национал-социализм", 1933). До сих пор не потеряли актуальности изданные им фрагменты лекций по курсу государственного права („Понятие государства", 1931 и „Элементы государства", 1932). Отдельная тема для изучения - философские работы Устрялова: „О фундаменте этики" (1926), „Этика Шопенгауэра" (1927), „О политическом идеале Платона" (1929), „Проблема прогресса" (1931)<<22>>.

В результате полного разгрома в СССР сменовеховского движения, ликвидации церковного обновленчества, компрометации сменовеховцев за рубежом, прекращения близких к сменовеховству изданий и потери авторитета идеологически близким евразийством занятая Устряловым межеумочная позиция вновь, как и в 1918 году, обрекает его на политическую изоляцию. Постепенно на рубеже 30-х годов мысль его эволюционирует сперва к сомнению относительно правильности позиции „Смены Вех", а затем и к отказу от идеологии национал-большевизма в пользу большевизма (по его словам, „Сталин - типичный национал-большевик."<<23>>).

В немалой степени подобной метаморфозе способствовала обстановка непрекращающегося террора в Советском Союзе, сопровождавшая сворачивание нэпа, а также безысходность в отношении дальнейшего советского присутствия на КВЖД, что лишало Устрялова возможности играть на неопределенности своей политической линии. Хоть уход СССР из Харбина и не напоминал бегство колчаковцев из Иркутска, но психологический шок от потери устоявшейся точки опоры был в чем-то сходен.

Завершением эволюции, начавшейся еще на рубеже 20-х годов с сомнения в „Вехах", стало возвращение Устрялова с семьей в СССР 2 июня 1935 года, вскоре после продажи КВЖД Маньчжурии. Помимо того, что это возвращение скорее подрывало чем укрепляло его экономическое положение, оно неминуемо ставило под удар и всю семью Устряловых.

Некоторое время до своего неизбежного ареста Устрялов работал профессором экономической географии Московского института инженеров транспорта, читал доклады, готовил программу государственного права для Юридического Института, сотрудничал в центральной печати. 6 июня 1937 года по неподтвержденному обвинению в том, что он с 1928 года являлся агентом японской разведки и проводил шпионскую работу, а в 1935 году установил контрреволюционную связь с Тухачевским, Устрялов был арестован, затем 14 сентября 1937 года осужден и в тот же день расстрелян. Была также репрессирована и его жена. Волна реабилитации 50-х годов не коснулась Устрялова, решение о начале его посмертного восстановления в правах, завершившееся реабилитацией в сентябре 1989 года, было принято уже на излете „перестройки"<<24>>.

* * *

Несмотря на соблазнительное мнение некоторых исследователей (напр., М.С.Агурского), национал-большевизм Устрялова никак нельзя связать с каким-либо порождением славянофильства, так как первый никогда не признавал приоритет основоположников последнего - сперва Церковь, а уж затем государство (Хомяков). Устрялов явно не разделял и утверждение Константина Аксакова, что русский народ - народ отнюдь не государственный; его, очевидно, не захватывала выразительность аксаковского пафоса: „пусть лучше разрушится жизнь, в которой нет доброго, чем стоять с помощью зла". Скорее речь здесь может идти о своего рода нравственно-правовой мутации чем об идейном правоприемстве.

При этом диалектический этатизм Устрялова неизменно безграничен. Для него Государство всегда пишется с большой буквы. Его притягивает государственное величие, воплощенное в Петре Великом („Политическая доктрина славянофильства", 1925), не вызывает раздражения и „петербургский период" русской истории („Судьба Петербурга", 1918), истово ненавидимые всем цветом раннего славянофильства. Ему не приемлемо кошелевское: „Без православия наша народность - дрянь". В этом контексте Устрялов выглядит в гораздо меньшей степени славянофилом и в значительно большей степени сторонником сильного государства, чем, например, Ленин или Троцкий.

Что касается единства и недилимости России, то, согласно Устрялову, большевики со временем неминуемо обязаны отойти от „мелкобуржуазного" принципа самоопределения народов, уже ставшего ныне (и в немалой степени благодаря большевикам) императивной нормой международного права. „Ибо и существенные интересы „всемирной пролетарской революции", и лозунг „диктатуры пролетариата" находятся в разительном и непримиримом противоречии с ним", - пророчествует он в каноническом сборнике „Смена вех"<<25>>. Здесь мысль Устрялова обнаруживает черты неотвратимо маккиавеллевской логики. „Советская власть, - утверждает он, - будет стремиться всеми средствами к воссоединению окраин с центром - во имя идеи мировой революции. Русские патриоты будут бороться за то же - во имя великой и единой России. При всем бесконечном различии идеологии практический путь - един..."<<26>>

Большевизм неизменно мыслится Устряловым как прекрасное орудие внешней политики: „Россия должна остаться великой державой, великим государством. <...> И так как власть революции - и теперь только она одна - способна восстановить русское великодержавие, международный престиж России, - наш долг во имя русской культуры признать ее политический авторитет..."<<27>> Бунт же против большевизма прочно увязывается им с анархизмом. С умопомрачительной диалектичностью недавний распад Российской империи становится пугалом для контрреволюции. Мировая революция, считает Устрялов, все равно себя оправдала прежде всего как выгодная для России международная конъюнктура, лишь укрепившая ее величие (особенно в Азии).

В размышлениях Устрялова нельзя не признать определенной степени дуалистичности. Он призывает к изживанию коммунизма, не трогая его революционной реализации, утверждая, что революция перерождается, оставаясь сама собой (!). С таким подходом мирно уживается своеобразная поэтизация разрушения: „Разрушение, - пишет проживающий в Маньчжурии Устрялов, - страшно и мрачно, когда на него смотришь вблизи. Но если его возьмешь в большой перспективе, оно - лишь неизбежный признак жизни..."<<28>> Его коллаж из статей с героическим названием "Patriotica" в сборнике „Смена вех" так и пестрит выражениями типа: „благотворные плоды яда", „оживляющий яд"...

К этой противоречивой картине взглядов Устрялова, складывающейся под влиянием все возраставшей иррациональности „пореволюционного" бытия, можно добавить и вполне соответствующую почитателю Вл.Соловьева мягкость в критике им федоровской концепции „Общего Дела", „натуралистический оптимизм" которого ассоциируется у Устрялова всего лишь с непониманием трагичности, катастрофичности всей человеческой истории („Проблема прогресса", 1931). Вслед за религиозными мистиками призывая к полноте бытия, этому действенному соловьевскому всеединству, Устрялов в немалой степени оголяет гностические корни собственного сменовехизма.

В.И.Ленин в докладе ХI съезду партии весной 1922 года, определяя побудительные мотивы, принуждающие интеллигентов поддерживать большевиков, интерпретировал позицию Устрялова следующим образом: „Я за поддержку Советской власти в России, - говорит Устрялов, хотя был кадет, буржуа, поддерживал интервенцию, - я за поддержку Советской власти, потому что она стала на дорогу, по которой катится к обычной буржуазной власти"<<29>>. А вот высказываение И.В.Сталина на ХIV съезде партии в декабре 1925 года: „Он (Устрялов - О.В.) служит у нас на транспорте. Говорят, что он хорошо служит. Я думаю, что ежели он хорошо служит, то пусть мечтает о перерождении нашей партии. Мечтать у нас не запрещено. Пусть себе мечтает на здоровье. Но пусть он знает, что, мечтая о перерождении, он должен вместе с тем возить воду на нашу большевистскую мельницу. Иначе ему плохо будет."<<30>> Несмотря на перемену своего отношения к сменовеховству, Л.Д.Троцкий оставался неизменен в своей оценке деятельности Устрялова. В выступлении на заседании Президиума ЦКК в июне 1927 года он называет его умным, дальновидным буржуа: „Вы знаете, Устрялов не нас поддерживает, он поддерживает Сталина... И этот выразитель настроений новой буржуазии понимает, что только сползание самих большевиков может наименее болезненно подготовить власть для новой буржуазии"<<31>>. Пожалуй, нет смысла комментировать приведенные цитаты: они говорят сами за себя.

* * *

Влюбленные в революцию идеалисты-сменовеховцы раз за разом предлагали считать самоцелью попытки большевиков спасти расползающийся во все стороны русский государственный организм. Одним из средств такого „спасения" обнаруживалась тактика совмещения военно-государственного и социального коллективизмов, приводящая в итоге к неизбежности военного коммунизма. Соответственно, период нэпа оказывался попросту тактическим затишьем перед наступлением следующего бурного этапа „спасения" империи. Советская власть опосредованно объявлялась национал-большевиками наследницей русской монархии (видимо поэтому в движении сменовеховцев участвовали многие известные монархисты). В свою очередь прямой наследницей православия неминуемо становилась идея коммуны, временно кладущаяся под сукно на период нэповской адаптации и ждущая только благоприятного момента для немедленного замещения идеологического вакуума.

Возводя воссоединение большевиками России (пусть в форме СССР) и сплочение ее народа (пусть в виде советского) в ранг сверхзадачи, сменовеховцы неизбежно утверждали подобные шаги большевиков в виде долгосрочной интеграционной стратегии. Нововеховцы искренне считали, что построение советского госкапитализма, в отдаленной перспективе гипотетически исключающего коммунистическую составляющую, на первых порах никак не может обойтись без реальности революционной фразеологии. Однако, время показало, что существование советского режима неразрывно связано с наличием коммунистической идеологии, которая является его сущностным основанием и размывание которой к 1991 году поставило под удар всю советскую систему.

Иначе говоря, сменовеховцы слишком поспешили сменить вехи, в то время как революционный процесс не только не дошел еще до термидора, но и не охватил целиком все социализирующиеся массы. В итоге, призыв русских интеллигентов поддержать виртуальных „термидорианцев" на практике привел к поддержке реальнейших „якобинцев". Ошибшись в оценке последствий продолжающегося революционного закабаления, сопровождающегося затемнением народного сознания, реформаторы „Вех" принуждены были оказаться на одной стороне с носителями подобного сознания.

Существует точка зрения, что „Смена вех" - своего рода жест отчаяния ослабленной и раздробленной гражданской войной интеллигенции, оказавшейся к 1920 году не в состоянии притушить слепое влечение к телу уже коченеющей и обездушенной родины. Однако представляется достаточно сложным объяснить подобное патриотическое труположство одним лишь отчаянием и безысходностью, заставляющими белых непротивленцев сближаться с Советами. Судя по всему, в мотивационном спектре рассматриваемой концепции присутствуют и некоторые другие цвета.

* * *

Последовательность идеологических маневров Устрялова говорит за то (и это во многом расходится с распространенным взглядом на его политическую деятельность), что он, возможно безотчетно, с самого начала не воспринял ленинский нэп всерьез, стратегически, предпочтя слепой вере в декларируемое перерождение советской власти уверенность в создании сильного интернационального и неибежно советского государства. Нэп как промежуточное экономическое средство, на определенном этапе послужившее русским коммунистам в деле решения текущих социальных задач, идеолог сменовеховства уверенно превращает в средство для собирания сил по восстановлению Российского государства как советской (и необратимо советской) империи.

Дальнейшая история деградации и дискредитации коммунистической идеологии, выказавшей исключительную способность к саморазрушению, доказывает тупиковость выбранного прожектером „Смены Вех" пути. В то же время Устрялов обнаруживает незаурядное политическое чутье и целеустремленность, раскрывшиеся позднее в „сталинской" идее построения социализма в одной, отдельно взятой, стране. Сила и мощь гностических идеалов молодого советского патриота легли в фундамент просуществовавшего почти 70 лет государства, распад которого удивительным образом совпал по времени с угасанием национал-большевистского импульса.

В советской историографии достаточно распространенным было мнение о том, что движение „Смены Вех", в немалой степени оформленное интеллектом Устрялова, лишь подвело теоретическое обоснование под процесс трансформации взглядов белой эмиграции, подарив ему претенциозное название, не связывая себя серьезно с внутрироссийской интеллигенцией. Однако, даже у В.И.Ленина можно найти авторитетное опровержение такого подхода: „Сменовеховцы (Устрялов и его группа - О.В.) выражают настроение тысяч и десятков тысяч всяких буржуев или советских служащих, участников нашей новой экономической политики"<<32>>. Подобного же мнения придерживались критик А.Воронский<<33>>, публицист Н.Мещеряков<<34>>, историк Е.Н.Городецкий<<35>> и другие видные советские общественно-политические деятели.

Таким образом, есть все основания предполагать, что предложенная Устряловым идеология так называемого „спуска на тормозах", была изначально имманентной для интеллигенции как вне России, так и внутри ее. Другое дело, что вместо перерождения советской власти был достигнут „обратный" эффект укрепления социалистической идеологии, сопровождавшийся переходом на сторону Советов подавляющей части русской интеллигенции<<36>>. Однако, в конечном итоге, Устрялов оказался совсем не против такого эффекта, в достаточной мере уже предопределенного харбинским мыслителем.

Устряловская мысль не знает правовых границ. В окончательности своих выводов он - безудержный и жестокий диалектик, педантичный фактолог и неукротимый противник нормативизма. „В иерархии ценностей праву принадлежит подчиненное место. Выше его - нравственность, эстетика, религия", - формулирует он свое антилиберальное кредо осенью 1921 года<<37>>.

Устрялов-исследователь безоглядно идет на риск открытых и серьезных рассуждений о „стихии государства". Видимо, лишь обжегшись огнем невыносимых лишений, физических страданий, на себе испытав очередную русскую вольницу, можно пытаться, как он, находить логику в революционном алогизме (называя это диалектикой), искать смысл в безумии гражданской войны, мистифизировать идею государства, поставив последнее не в пример „выше" общества. Не это ли, собственно, и произошло с населением 1/6 части суши, принявшего в лице своих лучших представителей альтернативу большевизма?

Непротивление государству насилием - постоянный лейтмотив политической мысли национал-большевизма. Органическое же срастание с большевизмом, врастание в коммунистическую идеологию - удел всего нововеховского течения. При этом поражает устряловская безнадежность всегда и во всем принимать власть такой какова она есть, во всей ее фактической неприглядности. Диалектические крайности современной ему русской истории постепенно превращается для Устрялова в политический фатализм, и в этом смысле харбинский фактолог поистине является духовным наследником бесконечного русского иосифлянства.

О.А.Воробьёв,
Советник РФ 1-го класса
1999 г.

¹ Эта точка зрения может быть выражена весьма емкими словами историка Надежды Акимовны Королевой: „В эти годы среди дореволюционной интеллигенции получила распространение идеология „сменовеховцев", суть которой заключалась в том, что они рассматривали нэп не как тактику большевиков, а как эволюцию, как внутреннее перерождение Советского государства в буржуазное. Оценивая сменовеховство как буржуазное течение, партия в первые годы нэпа сумела увидеть и некоторую его положительную роль в деле сплочения старой интеллигенции. Сменовеховцы призывали к примирению с Советской властью, осуждая интервенцию, выступали за совместную работу с рабочими по восстановлению промышленности, за возвращение эмигрантов ученых, крупных специалистов, писателей и т.д. на родину. Это была их „объективно-прогрессивная роль", этим они вносили раскол в лагерь контрреволюции. Партия в целях более полного использования положительного влияния сменовеховства на буржуазную интеллигенцию в первые годы нэпа допускала их выступления перед интеллигенцией на собраниях и в печати. Но она ни на минуту не забывала, что в сменовеховстве сильны буржуазно-реставраторские тенденции, что у него общая с меньшевиками и эсерами надежда, что после экономических уступок придут уступки политические в сторону буржуазной демократии. И когда в конце восстановительного периода эти тенденции приняли угрожающий характер, сменовеховство как идеологическое течение буржуазии было разгромлено." (Королева Н.А. Опыт КПСС в перевоспитании старой и подготовке новой интеллигенции (1921-1925гг.). - Дис. канд. ист. наук. - М., 1968, с. 39-40.)

² В свою очередь подход большевистских лидеров этого лагеря уместно проиллюстрировать выводами историка Алексея Ивановича Линяева: „В условиях того времени сменовеховство представляло огромную опасность для существования диктатуры пролетариата. Ибо, оно было идеологией новой буржуазии, указывал тов. Сталин, растущей и смыкающейся с кулаком и со служилой интеллигенцией. <...> „Остатки наиболее квалифицированной части технической интеллигенции, уцелевшей от разгрома за связь с белогвардейцами и иностранными интервентами, в первые годы нэпа, надеясь на перерождение Советской власти, на время прекратили активную борьбу против нее, объявили „смену вех" и решили выжидать. // А когда их надежда на буржуазное перерождение Советского государства не оправдалась, когда, наоборот, Советское государство перешло в решительное наступление на капиталистические элемены внутри страны, эта группа интеллигенции перешла к вредительскому шпионажу. <...> ...квалифицированая часть старой технической интеллигенции перешла к вредительству приблизительно с конца 1922 года, когда исчезли у нее сменовеховские иллюзии о перерождении Советского государства. <...> Новую экономическую политику вредители считали как путь возврата к буржуазному строю. Эти чаяния буржуазных спецов были оформлены... сменовеховством." (Линяев А.И. Борьба партии большевиков за привлечение старой и создание новой советской интеллигенции в 1921-1925гг. - Дис. канд. ист. наук. - Л., 1950, с. 140, 159, 170, 172.)

³ Алехин М. Эмиграция белая. // Большая Советская Энциклопедия. 1-е изд. М., 1963. Т.64. С.162.

⁴ Издававшийся под редакцией Ю.В.Ключникова журнал „Смена Вех" печатался в действующей с 1908г. типографии Л.Березняка. Всего с 29 октября 1921 г. по 4 марта 1922г. вышло 19 номеров этого 24-страничного ежесубботника. Позднее, с вынужденным переездом в Берлин, журнал преобразовался в газету „Накануне". Политика журнала, также как и его продолжения - „Накануне" - определялась Политбюро.

⁵ Позже выходил в Москве под названием „Россия". Редактор - И.Г.Лежнев (Альтшулер). Всего в 1922-1926гг. вышло 17 номеров журнала.

⁶ Выходила с 1922 до 1924г., имела литературное приложение. Среди редакторов - Ю.В.Ключников, Ю.Н.Потехин, А.Н.Толстой, Г.Л.Кирдецов (Фиц-Патрик); всего вышел 651 номер. В эмигрантской среде газета заслужила кличку „предательской" и „продажной", „советской рептилии" и проч. Финансировалась и курировалась Политбюро (Н.Н.Крестинский, И.В.Сталин).

⁷ См., например, статьи профессора С.Загорского в газете „Последние новости" (Париж), кадетов А.Гуровича, И.Ефимовского и др. в газете „Славянская заря" (Прага), опубликованные еще в начале 1921г.

⁸ Федюкин С.А. Великий Октябрь и интеллигенция. Из истории вовлечения старой интеллигенции в строительство социализма. - М.: Наука, 1972, с. 271.

⁹ Как писала „Правда" от 3 сентября 1922г. о неформальном анкетном опросе среди представителей советской технической интеллигенции: „Проведенное в 1922 году Ф.Кином обследование на предмет определения отношения инженеров к Советской власти и перспективам ее развития показало, что из 230 опрошенных инженеров (инженеры-коммунисты в число опрошенных не включались) 110 стояло на сменовеховских позициях, 46 заявили в анкетах о безразличном отношении к Советской власти, 12 - о враждебном, 34 не дали ответа и 28 выразили сочувствие советской платформе." (Н.А.Королева, там же, с. 60.)

¹⁰ ГАРФ - ф.418, оп.322, д.1843; ф.418, оп.513, д.8907; ф. 418, оп.244, д.19; ф.635, оп.3, д.94.

¹¹ Н.Устрялов. Национальная проблема у первых славянофилов. „Русская мысль". Книга Х, 1916г., с. 19.