Проблема Пан-Европы

R. N. Coudenhove-Kalergi. "Kampf um Paneuropa". Bd. I. 1925; Bd. II. 1926. "Krise der Weltanschauung". 1924. "Held oder Heiliger". 1927. Paneuropa Verlag, Wien-Paris-Leipzig.

Харбин, отделение типографии КВЖД, 1929.

"Une Pan-Europe, sans la Russie, est redicule. Contre la Russe, elle est scelerate" (Romain Rolland, "La piraterie de la Paix", "Europe", 15/XI, 29).

Молодой австрийский философ, публицист, политик граф Куденхоф-Калерги известен как неутомимый проповедник так называемого "пан-европейского" движения. Его книги посвящены всестороннему обоснованию этого движения, его политической, экономической и культурно-философской апологии.

Как симптом, они заслуживают внимания, и, как размышления, - интереса. "Проблема Европы" продолжает остро волновать сознание наиболее зрячих европейцев. Мировая война была не только предостережением, - она создала непосредственную угрозу своеобразного "заката Европы", экономического и политического. Что делать для предотвращения беды? Как спасти Европу?

Вот основная тема пан-европейской идеологии и основная задача пан-европейского союза, основанного в 1923 году. В 1926 году в Вене состоялся первый пан-европейский конгресс, на котором присутствовали представители 24 европейских наций и почетный президиум которого включал в себя Бенеша, Кайо, Лебе, Политиса, Зейпеля и Сфорца. Почетным президентом союза ныне состоит Бриан. Союз издает журнал и довольно обширную пропагандистскую литературу. Его ближайшая задача - "создание нового общественного мнения".

Переходим к изложению пан-европейской идеологии, как она выражается в поименованных выше книгах гр. Куденхов-Калерги.

Новая европейская война была бы самой реальной и ужасной гибелью Европы, гибелью и побежденных, и победителей. Это ясно. Значит, новую европейскую войну необходимо предотвратить.

Каким образом? Есть лишь одно радикальное средство: объединение европейских государств, создание Соединенных Штатов Европы.

Необходим пацифизм, политичный и реалистический, мужественный, героический пацифизм! Общеевропейский гарантийный пакт, оборонительный союз, таможенный союз - таковы три условия действительного замирения и подлинной безопасности Европы.

Европейские нации ненавидят друг друга! Пусть даже так, но не любовь объединит Европу, а суровая необходимость, альтернатива: объединение или гибель! "Любовь" придет потом; нужно сперва убедиться, что ненависть лишена корней и смысла. Слова? - Но большие дела в истории часто начинались словами: "в начале было слово". Утопия? Но всякое великое историческое явление начиналось с утопии и завершалось реальным воплощением в жизнь.

Нынешняя политика европейских государств - политика своей колокольни. Между тем, человечество вступает в новую всемирно-историческую эру. Еще Науманн говорил, что наступающая эпоха будет эпохою мировых народов и групп народов. И в самом деле. На пространстве, в 8 раз превышающем площадь континентальной Западной Европы, расположились 180 миллионов англосаксов; 150 миллионов русских занимают площадь в четыре раза более обширную, чем Пан-Европа; 400 миллионов китайцев - пространство, превосходящее вдвое; 300 миллионов индусов - площадь, ей равную. Население самой континентальной Европы (без России и Англии) - 300 миллионов человек. Вне Европы творятся процессы объединения гигантских человеческих масс. А на маленьком европейском полуострове 25 государств погружены в неустанные заботы о своем суверенитете и своей защите от соседей!

Налицо - угроза хозяйственного распада Европы. Ее раздробленной экономике приходится конкурировать с монолитным хозяйством Соединенных Американских Штатов. Европейские таможни мешают производству. Экономические возможности отдельных европейских государств по сравнению с хозяйственными силами внеевропейских империй - Америки, Великобритании, России и Восточной Азии - мизерны: словно разносчики рядом с трестами. Спасение - одно: создание пан-европейского хозяйства, замена национальных конкуренций континентальным сотрудничеством.

Пан-Европа, по автору, географически обнимает собою полуостров между СССР, Атлантическим океаном и Средиземным морем; затем Исландию и колонии соответствующих европейских государств. Рациональное использование колоний и справедливое их распределение - залог благополучия всей системы.

Англия и СССР - соседи Пан-Европы. Оба эти государства жизнеспособны и без нее. И Англия, и СССР - мировые державы, интересы которых самодовлеющи. Они могут быть в основном - самодостаточны.

Правда, вовлечение Англии в пан-европейский союз по многим основаниям желательно. Англичане - чистокровные европейцы и надежные джентельмены. Препятствие - не в Европе, а в самой Империи. Британия не страна, а континент. Англии неудобно состоять одновременно в двух федерациях - пан-европейской и пан-британской. Заморские части Империи заинтересованы в том, чтобы Англия принадлежала к их системе и никакой другой. Войди Англия в пан-европейское объединение, - Великобританское Общество Народов распадется.

Вместе с тем, автор многократно и старательно подчеркивает, что Пан-Европа ни в каком случае и ни в каком смысле не направлена против Англии. Он даже демонстративно называет себя англофилом. Дружественное сотрудничество между Пан-Европой и пан-британским союзом государств - возможно и необходимо в интересах мира и прогресса.

Другой сосед - Россия. К ней отношения европейского идеолога опасливое по преимуществу. СССР добровольно отстраняется от Европы, обращается лицом к Азии. СССР - евразийское союзное государство: сам Раковский признал это в личной беседе с автором. Если Петр Великий пытался присоединить Россию к Европе, то октябрьская революция показала, что эта попытка не удалась. Россия стремится построить свою самостоятельную систему политики, хозяйства и культуры, независимую от европейских традиций.

Страх перед русским натиском - характерная черта пан-европейской психологии и идеологии. Не раз выступает она в излагаемых книгах. Россия для Европы может стать тем же, чем Македония стала для Греции. При Филиппе ни один грек не верил в македонскую опасность; ибо Македония переживала тогда смутное время, анархию. Однако гений Филиппа привел в порядок страну, и через 20 лет этот единственный тогда крестьянский народ оказался достаточно силен, чтобы покорить культурные народы Греции, пребывавшие в состоянии раздробленности. Пан-эллинское движение - опоздало. Под водительством красного или белого диктатора, при хороших урожаях, может быть, при содействии американского капитала и помощи немецкой организационной выучки, окрепнув, Россия предстанет страшной угрозой Западу. Рисуется жуткая картина: Европа - западная провинция Великой России или Великого СССР.

"Никто не может предсказать, - пишет автор, мобилизуя свой дипломатический такт, - будет ли Россия коммунистической, абсолютистской или республиканской, очагом прогресса или реакции. Но мы знаем одно: этот великий народ преодолеет свой кризис, и тогда ни одно европейское государство, изолированное, не сможет противостоять его наступлению. При всем удивлении перед величием души русского народа, ищущего новых форм жизни на непроторенных путях, мы должны ясно осознать, что никто еще не знает исхода русской революции. Ни один пан-европеец не думает мешать жизни новой России, которая, быть может, прольет в Европе новый свет. Но каждый европеец должен четко уяснить русскую опасность и уразуметь единственный путь, обеспечивающий европейскую независимость: Соединенные Штаты Европы" (т. 1, с. 49).

Многое в мировой истории будет зависеть от того, какой процесс завершится раньше: объединение Европы или восстановление России. Восстановится раньше Россия - Европа попадет под ее гегемонию. Успеет раньше объединиться Европа - русская опасность устранена, будь это даже соединенная угроза большевизма, пан-ислама и пан-Азии.

Пан-Европа отнюдь не станет задаваться наступательными целями. Поэтому и по отношению к России она меньше всего настроена враждебно; решение вопроса о включении России в общеевропейскую систему зависит от самой России. Объединенная Европа будет жить в мире со всеми и даже лелеять мечту далекого будущего: Соединенные Штаты Европы - преддверие Соединенных Штатов Мира.

Отсюда ясно, что пан-европейское объединение совсем не конкурирует с Лигой Наций. Вопрос не ставится так: Лига Наций или Пан-Европа. Но иначе, дилеммой: Лига Наций с Пан-Европой либо Лига Наций без Пан-Европы. В первом случае Лига станет трибуналом для разрешения интерконтинентальных вопросов.

В наше время национальная политика уступает место континентальной политике. Остается национальная идея (культура), но не политика. Это неизбежно. Этого хочет география, к тому ведет и техника, "мировая техническая революция". Именно континентами привыкают мыслить теперь великие народы: Великобритания, САСШ, СССР. Неужели Европе суждено от них отстать?!.

Итак, вывод ясен. Опасность внутриевропейской войны предотвращается общеевропейским гарантийным договором. Опасность внешнего (конкретно: русского) нападения парализуется созданием общеевропейского оборонительного союза. Опасность хозяйственного распада устраняется общеевропейским таможенным объединением. Гарантийный договор обеспечивает мир, оборонительный союз - свободу, таможенное единение - хозяйственные успехи. Европа становится союзом государств (Staatenbund). Такова пан-европейская программа.

В книге "Held oder Heiliger" гр. Куденхов-Калерги решил вскрыть более глубокое, философско-историческое и культурно-философское обоснование всеевропейского идеала. Чтобы оказаться прочным, объединение должно быть оправданным не только экономически и политически, но и культурно-исторически. Нужно доказать, что Европа представляет собою некое идейное, духовное единство.

Автор усваивает релятивистскую точку зрения в области нравственной философии. Вместе с тем он отрицает за этикой самостоятельную значимость: для него "этика - глава эстетики". Та ее глава, которая трактует о красоте души.

Нравственность конкретна и относительна. Каждой культуре присущи своя мораль и свой эстетический стиль. Возможно, что когда-нибудь человечество достигнет единой общечеловеческой культуры. Тогда будет и общечеловеческая этика... и, очевидно даже единый мировой климат, ибо климат - предпосылка культуры.

Но до этой новой Вавилонской башни - далеко. Единая культура встречает неизменно протесты в мире. Так, реформация была протестом северной Европы против римского единства. Индийский гандизм, русский большевизм, итальянский фашизм - протесты индийского, русского, романского миров против единства англосаксонского. И т.д.

Европе нечего гнаться за абсолютной нравственностью - пусть лучше творит она свою собственную, европейскую жизненную форму. Ее конкретная задача - не вечная мораль, а иное: европейская мораль двадцатого века.

Тип культуры создается исторически. Большое значение имеет климат. Чем труднее борьба с природой, тем героичнее мораль. Чем природа щедрее, тем мораль - созерцательней. Богатые народы играют, мечтают, бедные - борются, работают. Отсюда - постоянное покорение Севером Юга, культурных стран народами пустынь, степей, гор и лесов.

С этой точки зрения правильнее противополагать Север и Юг, нежели Восток и Запад. Для культуры, для истории - широта существеннее долготы.

Борьба и труд - вот нравственные ценности Севера. Их источник - не законы и пророки, а сама природа. В тропиках вечное лето, вечная жизнь, а не борьба, смерть и возрождение. Год на юге течет эпически, на севере драматически.

На Юге нравственный идеал - не сила, а гармония; безволие, а не воля; непротивление, а не борьба; неделание, а не труд; девственность, а не плодоносность; небытие, а не жизнь.

Север и Юг наглядно воплощаются в Европе и Индии. Родственность крови не помешала процессу создания радикально различных форм этики (климат!): Европа - Героизм; Индия - Святость. Европа большую часть мира покорила, Индия огромную часть мира обратила, наставила.

Путь духа - с юга на север, путь силы - с севера на юг. В Азии Япония - север, Индия - юг. Японцы скорее поддаются европеизации, нежели Индия, несмотря на колонизацию последней англичанами и на индо-германскую ее кровь. Это потому, что Индия - не Восток, а Юг, так же, как Япония - не Восток, а Север.

Нравственный идеал Севера - Герой. Борец с драконами и титанами, львами и людьми. Геракл, Зигфрид, Ахилл. Символические звери прарелигии Севера: лев и орел, хищники (не случайно противоположны им христианские символы: агнец и голубь, невинность и кротость). Мораль Юга, тропическая - созерцательна, отрицательна и пассивна, а не героична, положительна и активна. Ее идеал - не воинствующий герой, а умиренный святой, монах. Не Геракл, а Будда. Покой, мир, самоуглубление, отрешенность.

Нравственные полюсы. Но есть, однако, и общее: отношение к наслаждению. И для героя, и для святого наслаждение - не самоцель, не цель жизни. Идеал обоих - красота души. Герой укрепляет и развивает душу, святой ее очищает и спасает.

Между этими двумя идеальными нравственными полюсами располагается многообразие смешанных нравственных форм. Почти все религии - смешанные формы. Лишь южная религия - буддизм - цельна. Что касается северной религии, то она еще себя не нашла. Доисторическое ее выражение намечено в пред-исторической индо-германской религии Солнца, которой мы знаем лишь обрывки. Великим пророком этой европейской северной религии был Ницше. Но его творчество - фрагмент...

Затем, покончив с антитезой Севера и Юга, установив, что Европа принадлежит по сущности своей к типу северной культуры, автор подробнее останавливается на характеристике европейской души в ее основных элементах, географических и исторических.

Остальные части света созданы природой, Европу создали люди. Географически европейского континента не существует, как не существует, например, индийского. Европейские границы порождены историей, а не географией: на севере - средневековые границы западного христианства, на юге - античные границы Римской Империи. По ту сторону этих границ - две чуждые культуры: большевизм и ислам.

Европа - культурное единство, при своей географической расчлененности, при всей множественности своих ландшафтов. Ей 2000 лет: первый раздел Рима между Октавианом и Антонием. Северная граница 2000-летней Европа - Дунай и Рейн. "Второй" Европе, рыцарской - 1000 лет; она охватывает, за исключением Балкан, всю территорию Пан-Европы, включая Англию.

2000 лет - 60 поколений. Они создали европейскую расу. Римские и монгольские нашествия, великие переселения народов - германцев и славян, военные смешения, колонизации, перемещения: основа европейской расы. Вся Европа восприняла элементы северной крови, крови завоевателей. В современной Европе нет чистой расы; есть смешанная европейская раса, с несколькими языковыми разветвлениями. Все европейцы друг другу кровные родственники.

Процесс формирования европейской расы автор относит к периоду между переселением народов и реформацией. Географически Европа оставалась полуостровом, северо-западным полуостровом Азии, но культурно, религиозно, политически - оставалась островом.

Однако в настоящее время перед нею угроза распада. Европу можно изобразить в виде треугольника, которого одна сторона - атлантический берег, вторая - средиземноморский берег и третья - русско-европейская граница. Атлантический берег смотрит на Америку, средиземноморский - на Африку, восточная граница - на Азию. Отсюда - атлантический, среднеевропейский и сарматский типы. В языковом отношении - германские, романские и славянские языки.

Эта раздробленность может привести к разрыву. Европейские государства охватываются внеевропейскими политическими ориентациями. Англия, благодаря своим заморским интересам и северо-американским связям, уже наполовину потеряна для Европы. Если своевременно Европа не объединится, та же судьба ждет Испанию и Португалию, тяготеющих к южно-американским государствам. Если Франция увидит себя изолированной, она также разочаруется в Европе, и, объединившись с Италией и Бельгией, попытается стать во главе романо-африканского мирового государства. Тогда и Германия, похоронив надежды на Европу, будет вынуждена примкнуть к англо-американскому, либо, наоборот, к русско-азиатскому блоку. Этот распад Европы был бы, конечно, вместе с тем и концом европейской культуры: Западная Европа окажется поглощенной американизмом, Восточная - большевизмом и Южная - африканизмом.

Но эти силы не страшны Европе объединенной, великой в своем многообразии. Не подчиняясь американизму, она по-прежнему верна героической традиции борьбы с природой. Не растворяясь в Африке, она блюдет античные традиции личности, индивидуализма. Не теряясь в России, она обновляется новым евангелием братства, христианством, которое не поняли ни Запад, ни Север, ни Юг Европы. Эту славянскую миссию Толстой воспринимает христиански, Ленин - язычески. Западные славяне и евреи призваны эти идеи перевести на европейский язык, примирить в Европе индивидуализм и героизм.

Современное экономическое состояние Европы внушает самые серьезные опасения. Основные факторы - перенаселенность и природная ее бедность. Двумя путями преодолевали европейцы свои недуги: завоеваниями и изобретениями. В четыре столетия бедная Европа частью завоевала, частью заселила богатейшие и плодороднейшие страны. Вместе с тем, она научилась выделывать хлеб из человеческого духа: индустрия!

Нет благородных металлов, но есть железо и уголь. В соединении с человеческим духом они дали европейцам золото и серебро: современная алхимия! Обмен: продукты солнца на продукты духа. Злаки юга произрастают под лучами солнца, машины севера - под лучами духа человеческого.

Но перед Европой новая трудность: индустриализация внеевропейского мира. Ей приходится думать о самодостаточности, о независимости. Она больше зависит от мира, чем мир от нее: эксплуататор все больше зависит от эксплуатируемого, и наоборот.

Где же выход? Во-первых, дальнейшие усилия изобретательского гения; каждое новое изобретение - палладиум европейской независимости. Во-вторых - организация объединения. Объединения труда, капитала, знания. Объединения политического. "Эти великие задачи, - пишет автор, - Европа должна осуществить в этом еще столетии; иначе после крушения своего мирового владычества она будет, как ненужный паразит, отброшена освободившимся миром, и одинокая, задавленная перенаселенностью, безработицей, голодом и анархией, погибнет" (с. 40).

Но чтобы достичь действительного объединения и осуществить подлинное всеевропейское возрождение, европейцам необходимо культурно-исторически осознать себя. Автор стремится помочь им в этом.

В главе "Исторические элементы европейской души" он излагает свою философию европейской истории. Заслуживает особого внимания его трактовка христианства.

Эллинизм - великий учитель Европы. Но воспитывалась душа европейская - христианством. В этой сложной религиозной системе Север сочетается с Югом, Индия - с Европой. По отношению к северной и античной религиям оно - юг; по отношению к буддизму - север. Поэтому оно и смогло своеобразно приспособиться к северным ценностям. Однако приспособление это - порочно, ущербно: слишком в христианстве все-таки силен юг.

Естественно, что оно не смогло подчинить себе европейскую северную культуру. Если Европа покорилась христианской вере, то христианская мораль оказалась бессильной ею овладеть. Европа и Америка ныне не христианские, а наиболее нехристианские части культурного человечества. Если бы Европа была христианской, она не только не завоевала бы мира, но сама была бы давно завоевана - гуннами, татарами, турками, арабами. "Вся политическая история Европы есть история поругания христианского идеала. Европа - наследница не Христа, а тех римских солдат, которые его распяли["] (с. 60).

От войн и схваток христианских сект, от костров для невинных девушек и возвышенно настроенных людей, желавших сделать Европу более христианской, чем она была, - до мировой войны христианских народов в ХХ веке: что за панорама европейской христианской истории!

А в это время язычник индус Ганди - единственный мировой деятель, чья жизнь и политика покоится на христианских основах. "Все это свидетельствует, что история европейского христианства была недоразумением" (с. 61). Европейская история существенно не изменилась бы, победи в Европе культ Митры, а не Христа. Во имя Митры возносились бы к небу готические соборы, во славу Митры совершались бы крестовые походы и сжигались бы еретики.

Северу свойственна своя трактовка Христа: царь, борец, победитель. Солнечный герой, полный радости жизни: такова стариннейшая германская легенда о Христе. Однако ученому, но упадочному, гностическому Югу удалось в какой-то степени привить варварскому и здоровому Северу свое христианство.

Но природа все-таки сильнее рассудка. Европа, теоретически воспринявшая христианство, осталась языческой. Наглядный документ этого жизненного компромисса - рыцарство. Рыцарство - северная героическая традиция. Цель каждого рыцаря - быть героем, отнюдь не святым; уподобиться Зигфриду или Георгию Победоносцу, но не Христу. Рыцарская мораль противоположна морали непротивления: зло - за зло. Верховная ценность - честь. Бесчестие хуже любого греха. Верность священнее любви к ближнему. Так получилось, что неписанная рыцарская мораль крепче писанной христианской. Живет она не только в рыцарях, но и в душе каждого европейца. Рыцарская поэзия - северного происхождения: Нибелунгова песнь, сага о Роланде и проч. На почве языческо-рыцарской морали и независимо от христианства возник также нравственный образ: джентельмен, человек чести, кавалер.

Идеал джентельмена живет в Европе доселе. В истоках своих совершенно чуждый христианству, он коренится в нравах, в инстинкте. Этический кругозор джентельмена - не ад и небо, а честь и бесчестие. Его гордость - fair play.

Джентельменство - идеал не классовый, а общеевропейский. Исторически возникший в кругу рыцарства, он вообще созвучен европейской душе. Его воспринимает дворянство, затем и буржуазия, в первую очередь, английская. Он неразрывен с миром северной культуры.

Три измерения характеризуют, по автору, европейскую душу: индивидуализм, социализм и героизм.

Индивидуализм - истинная черта европейского сознания и европейской истории. Его источники одинаково - классическая традиция, северная кровь, христианская религия. Первоевропеец - вооруженный охотник, а не земледелец и пастух. История Европы - непрерывная борьба за свободу; "любовь к свободе в Европе крепче, нежели любовь к миру, порядку, к силе, к справедливости, государству, к жизни" (с. 78). Возвращение Европы к республике - восстановление европейской первоначальной традиции: Греция и Рим явили характерное выражение республиканской идеи. Христианство укрепило индивидуалистическую традицию. Христианская этика утверждена на идеях бессмертия души, свободы воли, связи каждого человека с Богом. Не даром христианская эротика постулирует лишь индивидуальную любовь. Политический идеал европейской души - не социализм, а анархизм. Европеец - природный бунтовщик: против общества, семьи, церкви, государства. Но, в то же время, индивидуалистическая этика знает положительные заповеди: самопознание, самообладание, самоконтроль, самоусовершенствование. Индивидуализм и свободолюбие Европы - ручательство, что ее объединение мыслимо только на основе федерации.

Социализм уживается в современной европейской культуре с индивидуализмом. Его эмпирические корни - перенаселенность и бедность. Идеальные его корни тянутся к христианству. Однако христианская доктрина личного самоусовершенствования бессильна решить социальный вопрос. Политический социализм - плод эгоизма масс, социальной зависти, бушующей в Европе сильнее, чем где-либо. Остракизм, тарпейская скала - типично европейские явления; Сократ, Цезарь, Наполеон, Бисмарк были в разной мере жертвами зависти. Демократия способствует развитию зависти. Демократия и пацифизм - формы социалистического духа: демократия - форма внутригосударственной организации, пацифизм - международной. Оба пропитаны христианской традицией. Однако христианский социализм столь же не удался, как и христианский пацифизм. Но вот сейчас в Европе словно пробуждается политическая совесть, растет протест против колониального угнетения, в самой буржуазии крепнет сознание недопустимости эксплуатации рабочих: дух дарящего, борющегося, освобождающего социализма. "Социалистические компоненты европейской души дают надежду, что могущественнейшая раса земли не доведет себя до упадка, но в один прекрасный день напряжет свою объединенную мощь, дабы угнетенным принести справедливость, несвободным - свободу, лишенным мира - мир" (с. 92).

Наконец, третья мера европейской души - героизм. Если индивидуализм - по преимуществу классическая, а социализм - по преимуществу христианская струя европейской культуры, то героизм есть северный ее элемент. Германский героизм встречается с римской героической традицией. Героизм внутренно связан с идеализмом: борьба за идеал. Содержание идеала меняется: он был религиозным, потом стал национальным. Для героизма существенно не содержание идеала, а характер отношения к нему: идеал выше счастья и жизни. Герой победил святого в Европе и культ героев стал ее второй религией, знающей своих пророков, своих мучеников, свои храмы. Ницше, Карлейль, Д'Аннунцио - глашатаи этой исторической религии.

Завершив свой анализ европейской души, автор красочно живописует современное ее состояние (подробной разработке этой темы посвящена его книга "Krise der Weltfnschauung": состояние упадка и колебаний).

Сложные и глубокие причины обусловили многосторонний кризис нашей эпохи. Болезнь европейской культуры есть в основе свой кризис христианства, который, в свою очередь, представляется естественным результатом столкновений южных и северных ценностей на европейской арене. Христианский идеал святости, не будучи в силах ниспровергнуть европейский героический инстинкт, все же внес разлад в жизнь и сознание европейца. Компромисс не мог продолжаться без конца. Началось падение христианской веры в Европе: от Ренессанса до новейшего материализма. Крушение веры повлекло за собой и сотрясение морали, затем и упадок нравов. "Нравственные идеалы Европы погребены материализмом, нравственные инстинкты - христианством" (с. 109). Перед европейцем зловещая перспектива: без связей, без веры, без любви, без семьи, без родины - хищный зверь нашего времени в девственном лесу мирового города...

Современная эпоха - под знаком имморализма. Благодаря ему жизнь европейского общества стала печальной и безобразной. Городской яд проникает глубоко, поражает жестоко: больные нервы, больной ум, больные чувства, больной вкус, больная душа. Повсюду - лицемерие, маски. Растет влияние денег: где гибнут духовные ценности, там становятся всемогущи материальные. Демократизация Европы содействовала этому процессу; прежде плутократия умерялась снобизмом.

Мировая война - политическое проявление морального банкротства. После войны та же картина: капиталисты, парламентарии, избиратели. Демагоги против капиталистов: слово против денег. Политика наших дней мелко плавает; иначе и быть не может: современное государство лишено какого бы то ни было этического стиля, миросозерцания, лишено морали - христианской, как и рыцарской. Эгоизм - единственная основа его политики. И средневековое государство было разбойничьим; но в то же время оно было и рыцарским. В новой истории только война Габсбургов с Бурбонами велась достойно. В современной войне государства противостоят друг другу не как рыцари на турнире, а как бандиты, коим все средства позволены.

При таком состоянии духовном может ли Европа преодолеть опасности, перед ней стоящие?..

Внутреннее политическое состояние европейских государств внушает автору пессимистические прогнозы. Если русский путь, но он - не для Европы. Европа как будто надеялась прийти к социальному через парламентскую демократию. До фашизма тот мирный путь мог еще казаться целесообразным. Но теперь ясно: буржуазия не уйдет добровольно. Гражданская война будет ужасной: кровавая баня, которой русская революция - лишь предвестие! К этой войне ныне готовятся обе стороны: коммунисты открыто, социалисты завуалированно; фашисты открыто, националисты завуалированно. Каждый европеец должен пытаться сделать все для предотвращения катастрофы.

Россия идет своим путем. Большевизм творит совершенно новую жизненную форму, сочетающую социалистические элементы с героическо-аристократическими. В то же время он отметает индивидуалистический элемент европейской культуры. Он сметает также и европейский идеал джентельменства, рыцарства, стремясь заменить его идеалом коммуниста. Рыцарство - величайший враг учения, что цель оправдывает средства: оно требует благородных средств для достижения благородных целей. Европейский и советский идеалы столь различны, что каждому западному социалисту приходится выбирать: продолжение или уничтожение европейской традиции? России, Азии, Африке и Америке - каждой свойственны свои формы социализма. Европейской социал-демократии подобает отстаивать европейскую форму, а не универсальную. Европейский социализм оправится от удара, нанесенного ему коммунистами, только тогда, когда он порвет с материализмом и станет носителем нового идеализма, религиозным движением с политическими целями, наподобие индийского освободительного движения. Тогда современную плутократическую демократию бескровно сменит социализм.

В интересах буржуазии - не противодействовать новому социализму и объединиться в общей родине Европе, во имя общей культуры. Иначе - гибель в братоубийственной войне. Современные пацифисты это понимают. Но они апеллируют лишь к страху, к человечности, к любви, т.е. началам, мало созвучным героическому инстинкту европейцев. Только героический пацифизм может быть актуальным: крестовый поход европейской молодежи против старых циников и материалистов, против политики дипломатических интриганов и военных спекулянтов.

Всем трем элементам европейской души грозит опасность: индивидуализму - со стороны России, социализму - со стороны Америки и героизму - Азии. Европе надлежит опасаться и большевизма, и американизма, и буддизма. Ее положение - посредствующее между бестрадиционными, в будущее устремленными, культурами России и Америки и перегруженной традициями азиатской культуры, между американской действенностью и техникой, аристократическим русским социализмом и религиозным идеализмом Азии.

Так становится Европа наставницей и духовной водительницей мира, средоточением практического идеализма и социального индивидуализма, мостом от прошлого к будущему. Европа должна стать сердцем мира, должна его предохранить от войны и революции, сохранить ему и душу его, и его технику. Утратив мировое господство, она еще раз возглавит мир, если только найдет свою собственную душу.

Но чтобы найти себя, ей нужно нравственно обновиться. И автор бегло набрасывает программу этого обновления. Он говорит о "сверхэтике", об эстетическом инстинкте, как источнике подлинной нравственности, о религии красоты, о возрождении хорошего вкуса. Он воспевает мужество и гармонию, жизненный расцвет, телесный и духовный. Свой героический идеал он связывает с философией красоты: ибо каждый геройский подвиг прекрасен и каждая жертва во имя красоты - героична.

Гете и Ницше рисуются ему пророками новой религии красоты, признанной сплотить и спасти Европу, религии, внутренно верной европейскому духу. Только новый духовный импульс способен преодолеть современный кризис авторитета, воспитать характер, укрепить дух. Если Европа спасет идею авторитета и традиции, можно надеяться, что ее культура удержится еще на тысячелетие. Консерватизм, либерализм и социализм объединятся в общей плодотворной цели. Смысл Европы - европеец, наследник античности и средневековья. В каждом европейце живет все прошлое Европы. Вечный идеал европейца - герой: от Илиады до мировой войны.

И автор патетически возвещает пан-европейское объединение под знаком нового рыцарства.

Таков в основных чертах и в самом беглом изложении новый рецепт спасения Европы - один из многих. Гр. Куденхов-Калерги - более публицист, нежели ученый. Вернее, он совсем не ученый в кафедральном смысле этого слова. Он философствующий публицист, "свободный культур-философ" - тип писателей в наши годы встречающийся все чаще и чаще.

Конечно, он жиже Шпенглера, но - в той же манере. Нам, русским, манера эта хорошо знакома: в ее духе, скажем, Чаадаев, многие славянофилы и некоторые западники, также писатели "нового религиозного сознания" начала нынешнего века. "Это нашего стиля книга" - откликнулся в свое время Бердяев на шпенглеровский "Закат Запада". Наша публицистика часто уходит в философию и наша философия часто кончается публицистикой. Может быть, это и не так неуместно: публицистика без философии слепа, философия без публицистики - мертвенна. От этики до политики, от нравственного уразумения до публицистической проповеди - прямой путь.

Рецензируемый автор оперирует большими проблемами философии культуры и философии истории. Подчас он раздражает какою-то легкостью в обращении с ними: а они, прежде всего, требуют строгости и целомудрия. В его пристрастии к симметричным категориям, схемам и антитезам чудится порою нечто от нашего Мережковского. Не трудно было бы вскрыть в его рассуждениях достаточное количество противоречий; однако эта задача выходит за пределы настоящей рецензии да и вообще она не слишком благодарна.

Интерес его книг в их тематике. Возможно, что он даже сознательно заостряет свои утверждения, словно желая "эпатировать" читателя парадоксами. Ему нужно заинтересовать общественное мнение своей "Пан-Европой".

Нельзя отрицать блеска в его афоризмах, культуры в его мыслях, меры вкуса в его эпатаже. Разумеется, очень ощутительно в нем влияние Ницше.

Его противопоставление Севера и Юга и построенные на нем характеристики северной и южной культур - оспоримы, как всякая схема; так, сам он, например, чувствует правомерность вопроса - почему - "южные" римляне побеждали "северных" галлов, и ответ его явно неубедителен ("Held oder Heiliger", с. 17). Но, пожалуй, он прав, когда говорит, что старое противопоставление Востока и Запада - оспоримо в еще большей степени. "География истории" - удобное поле смелых полетов мысли, эффектных теорий, соблазнительных схем. И в то же время она - богатейший материал плодотворнейших исследований, ценных гипотез.

Заслуживает живого внимания основная этическая антитеза - героизма и святости. Невольно вспоминается аналогично звучащая антитеза в русской литературе - статья С.Н. Булгакова в памятных "Вехах": "Героизм и подвижничество". Характерно, что русский автор всецело отстаивает подвижничество и обличает антихристианский люциферианский "героизм". Правда, содержание контроверзы у Булгакова существенно иное, ибо его "подвижничество" не тождественно буддийской "святости". Во всяком случае бесспорно, что рыцарский героизм, выдвигаемый пан-европейским философом в качестве идеала европейской культуры, менее всего соответствует русскому и православному жизнепониманию С.Н. Булгакова.

Чрезвычайно резко поставлена рецензируемыми книгами проблема исторического западно-европейского христианства. Автор - во многом "изнутри" - подтверждает классические тезисы старого русского славянофильства. Одной из любимых мыслей А.С. Хомякова была мысль об искажении христианства историей западно-европейских народов, наследников Рима. Обстоятельно доказывал он, что народы эти, насильники и завоеватели по природе, внутренно чужды подлинному христианству, а также и то, что оба западно-христианские исповедания в корне извратили, затемнили чистую христианскую идею привнесением рационалистических римско-языческих моментов.

Но и безотносительно к славянофильству постановка проблемы исторического христианства - симптоматична. Едва ли есть действительные, объективные основания клеймить "южными" знаками безволия и небытия религию, в источнике своем знаменующую бесконечную жизнь и универсальную, несравненную активность. Вряд ли правильно усматривать в ней элементы какого-либо "декадентства". Но такая характеристика характеризует прежде всего самого его автора. Пусть он далеко не прав, напрямик объявляя всю историю европейского христианства - "недоразумением". Но уже значительно более зловеще и веско звучит другая его фраза, относящаяся к европейской современности и потому не лишенная показательной "автобиографической" подлинности: "в конечном счете, христианство, умершее в Европе, превратилось в предмет вывоза для цветных народов, в оружие антихристианского империализма" ("Krise der Weltanschauung"). Иначе говоря, вопрос - в европейском человечестве, в человеческой истории, а не в христианстве, как истине и религии. Пессимизм правомерен в свете проблемы исторического христианства. Владимир Соловьев в "Трех Разговорах", как известно, пытался этот религиозно-исторический пессимизм примирить с правоверно-христианской философией истории (так наз. "катастрофическая теория прогресса"). Меньше всего становится уместным в этой области некритический, самоуверенный оптимизм.

Поскольку можно говорить о нравственно-философском миросозерцании гр. Куденхов-Калерги, следует в нем отметить концепцию гиперэтики. Эстетическое обоснование нравственности - одна из счастливых и глубоко жизненных идей. Опять-таки вспоминаются русские авторы. Знаменательно общеизвестное пророчество Достоевского о Красоте, которая "спасет мир". Вл. Соловьев отводил "теургии" главу угла положительного миросозерцания. Н.Ф. Федоров обосновывал идею "супра-морализма", как действенной системы воскрешающего долга.

Предмет активной нравственной воли - преображение мира. Мир должен стать прекрасным, живою "ризою Божества". Эстетическая этика преодолевает, "снимает" кантовскую; в сущности, преодоление последней начинается уже в самом немецком идеализме, и у Шеллинга явственно выступают отдельные черты "эстетического" понимания нравственного долга. Конечно, многое здесь предвосхищалось также Гете и, по своему, Ницше. Наш автор не открывает и в этой сфере каких-либо новых горизонтов; но у него с выразительной четкостью обнажаются уже открытые и многообещающие. Однако нельзя при этом не заметить, что его эстетическая этика, будучи лишена глубоко разработанных религиозно-философских обоснований, остается более удачной интуицией, нежели продуманной системой миропонимания.

Немало сомнений вызывают мысли автора о трех "измерениях" европейской души. Слишком уж очевидно в них стремление в порядке "мирного обновления" эклектически сочетать разнородные вещи: индивидуализм, социализм, героизм. Пан-европейский союз старается быть всем приемлем, и потому готов чрезвычайно расширить ассортимент своих идеологических предложений. Недаром даже самая эмблема его (красный крест на золотом фоне солнца) хочет изобразить собою единство языческо-пантеистических и христианских (!) мотивов. Особенно трудно его идеологу переварить социализм, и двойственное свое отношение к этому явлению он невольно обнаруживает на каждом шагу. Нечто подобное чувствуется и в его отношении к демократии: аристократическую по существу концепцию приходится по обстоятельствам времени и места преподносить под густым демократическим гримом.

Рельефно обрисован у автора современный кризис европейской жизни и мысли. Но гораздо менее убедителен его рецепт "новой религии", призванной заменить собою умирающее христианство: претензия, сама по себе столь же дерзновенная, сколь мало реальная. "Героизм" не может довлеть себе; он всегда опирается на некие объективные, верховные ценности. Героический, рыцарский, джентльменский дух европейской культуры очень метко подмечен в изложенных книгах; но недостаточно выявлены его истоки и предпосылки, вне которых он - парадокс и уродство. Абсолютизируя идеал "джентельмена", пусть почтенный, но пустой и формальный, - автор, сам того не замечая, убийственным образом подтверждает своим примером собственную характеристику нынешнего распада европейского культурного сознания. Остается лишь вступиться за последнее и признать, что религия гр. Куденхов-Калерги все же не лучший его продукт...

Переходим непосредственно к пан-европейской идее. Она, конечно, не случайна. Она - рефлекс наличной обстановки, экономических и политических трудностей, переживаемых как раз теми государствами западной и центральной Европы, которые пан-европейцы надеются объединить в союз. По своим тенденциям она вовсе не отвлеченная фантазия, а плод реальных бед и насущных нужд.

Центр тяжести вопроса - практическая осуществимость всеевропейского единения. Автор сам не склонен переоценивать ее шансов и предпочитает ставить прогноз - дилеммой: либо объединение, либо гибель.

Читая его книги, нельзя отделаться от впечатления, что в них ослабевший европеец мечтает взять реванш в масштабе мирового соотношения сил и побежденный немец - в масштабе европейского. В какой-то новой перспективе, на каких-то новых путях мерещится ему награда за старания и победный венец.

Автор нарочито пацифичен в своих политических высказываниях: Соединенные Штаты Европы готовы всецело заняться лишь специально европейской "жизненной формой" и преследуют самые мирные и только оборонительные цели. Но этот горячий пацифизм плохо мирится с его собственной философией пан-европейской культуры: с апологией героя, культом северной воинственности, гимном новому рыцарству. Рискованно полагаться на пацифизм Зигфрида, на миролюбие крестоносцев. Трудно поверить в оборонительный стиль объединенной Европы, в конце концов отнюдь не отказывающейся от мысли быть "духовной водительницей и сердцем мира". Очевидно, на деле Европейские Штаты менее всего захотят сложить с себя пресловутое "бремя белого человека". Да они и не в состоянии этого сделать - прежде всего по основаниям экономическим.

Но тем утопичнее становится надежда на их воплощение в жизнь. Автор прав, утверждая, что Англия лишена возможности войти в состав объединенной Европы. Но он совсем не прав, рассчитывая, что образование единой европейской системы без Англии будет беспрепятственно допущено последней. Если британская дипломатия всегда опасалась усиления любого из европейских государств, то может ли она потерпеть организацию могущественного всеевропейского союза с огромными внеевропейскими интересами? И в то же время бесспорно, что в распоряжении Даунинг-Стрит достаточно средств и сил для предотвращения подобной опасности: слишком глубоки и тесны английские связи на европейском континенте.

Очень интересен и сложен вопрос о европейско-русских отношениях. Точка зрения гр. Куденхов-Калерги, конечно, ни с какой стороны не может быть разделена "западническим" лагерем русской общественной мысли. Но она любопытным образом (на этот раз "извне") подтверждает основные славянофильские и евразийские интуиции: Россия - особый культурно-исторический мир.

Однако политически Пан-Европа так или иначе заостряется против России (СССР). Это не может не предрешить отношения к ней русской политики, безразлично - советской или любой другой. Советскому государству буржуазно-аристократический интернационализм пан-европейской идеологии враждебен вдвойне: и в плане государственной политики, и в плоскости интернационально-классовых устремлений. Естественно, что на венском конгрессе 1926 года приглашенные советские делегаты отсутствовали.

В конечном счете пан-европейская концепция должна быть воспринята в качестве одного из характерных проявлений бьющейся в тупиках, противоречиях и трудностях современной западно-европейской политической мысли. В ней самой бродят яды, разъедающие Европу. В то же время не может не быть подчеркнуто ее немецкое происхождение. Далеко не случайно центром ее пропаганды является венский Hofburg. Она представляет собою своеобразную попытку разбитых в войне немецких держав восстановить положение путем последовательного осуществления так называемой "западной ориентации". Бруно Бауэр в своем ответе на пан-европейскую анкету резонно заметил, что узел вопроса - в установлении германо-французского согласия. Нелишне прибавить, что пан-европейское движение имеет, по-видимому, некоторые шансы рассчитывать на поддержку европейских банковых и промышленных кругов, а также не известное сочувствие европейского масонства.

Что касается философско-исторических и культурно-философских теорий гр. Куденхов-Калерги, то независимо от пан-европейского движения они вправе претендовать на интерес и внимание. Главное их достоинство в том, что они способны возбуждать мысль. Своими жгучими формулировками они волнуют и мозг, и сердце.