Н.В. Устрялов

"ТОВАРИЩ" И "ГРАЖДАНИН".

После революции слово "товарищ" вошло, как известно, у нас в государственный, общественный и даже частный обиход. Узами "товарищества" словесно спаялась "революционная" Россия, и можно было бы ожидать, что такая спайка, действительно, есть залог русского могущества, силы русской революции. В самом деле, люди стали как бы "братьями", и достигнуто Россией то, чего, в свое время не смогла достичь революция французская: осуществление третьего лозунга великой триады: "свобода, равенство, братство".

Прекрасно помню, какое глубокое, волнующее впечатление производили 28 февраля первые переходившие на сторону народа военные, обращавшиеся к толпе с непривычным в их устах словом "товарищи". Вспоминаю, как поздно вечером 28 февраля на Воскресенскую площадь прискакал казак-сибиряк на взмыленной лошади и крикнул группе людей, стоявших у думы: "Товарищи, не бойтесь, нас много, и мы все с вами". А рядом со мною какой-то наивный голос умиленно и ласково прошептал в ответ: "вишь, лошадь то как уморилась, должно, прямо сейчас из Сибири приехал, за народ постоять"… И радостно было, светло на душе, и поистине, все эти незнакомые люди на площади казались родными, товарищами, братьями…

Но вот прошли дни, недели, месяцы, первый праздничный порыв кончился, наступили будни революции. Новый строй должен был укрепиться в стране, войти в плоть и кровь государства. Абсолютизм уступал место народоправству, республике. Поданные превращались в граждан.

Но здесь произошло нечто печальное и досадное, хотя и глубоко русское, похожее на старое…

Русский народ почувствовал себя народом избранным, "особым", далеко опередившим "гнилой Запад". Впрочем, вместо "гнилой Запад" он стал теперь говорить "буржуазный Запад". "Гнилой" – это звучит по-старому, по-славянофильски. "Буржуазный" – это уже звучит по-новому, по-пролетарски.

"Революционная демократия" России хотела перешагнуть через все промежуточные стадии и сразу явить миру пример земного рая. "Россия сейчас самая свободная страна в мире" – горделиво заявил недавно Ленин. Россия может и должна пойти дальше Европы, впереди Европы. С этой точки зрения, остановиться на понятии "гражданин" наши демократы не могли. Пусть этим понятием упивалась французская революция и доселе упиваются французы – мы дадим миру новую категорию.

И дали "товарища".

"Гражданин" – символ демократической государственности, знаменующий собою взаимную связь людей на почве единого целого, самоуправляющегося государственного союза. "Гражданственность" – правовая категория, свидетельствующая о правовой зрелости усвоившего ее народа, его политической воспитанности. Государство граждан – высший тип государства. Недаром в древности звание civis Romanus было столь почетно. И недаром в новое время идея гражданских прав была выдвинута Великой Французской Революцией, покончившей со старым миром, на новую ступень возведшей жизнь человечества.

Уже давно общепризнано, что подданным быть неизмеримо легче, нежели гражданином. На подданном меньше ответственности, к нему предъявляется меньше требований. За подданного решает дела государства монарх, данный ему извне. Гражданин – сам страж права и государства. Он сам себе – высший суд в политическом своем самоопределении. Связанный велением государства, он не может считать эти веления чем-то для себя чуждым: ведь они не что иное, как результат той суммы воль, в которой и его воля является одним из слагаемых. Он отвечает истории за судьбу своего государства, ибо он непосредственно причастен высшей государственной власти. Свобода обязывает.

При режиме абсолютизма нет граждан. Лишь в свободном государстве человек становится гражданином, правомочным членом правового общежития.

Русская революция превратила нас всех в граждан. Точнее, должна была превратить.

Но вот произошло нечто иное. "Революционная демократия" наша решила "углубить" русскую революцию. И углубила "гражданина" до "товарища". Что это значит?

"Товарищ" – категория не правовая, а чисто моральная. Она знаменует собою высшую, внутреннюю связь человека с человеком. В своей "идее" эта категория преодолевает собою самое государство, как внешнюю, принудительную организацию, и постулирует свободный союз человечества, основанный на любви, на братстве. Как известно, о таком союзе издавна мечтали утописты и поэты всех стран, и еще в детстве человечества его слух услаждали преданиями о золотом веке.

"Товарищ" – само по себе это прекрасное слово, очень возвышенное понятие. В свое время Аристотель учил, что "дружба" есть лучшая социальная добродетель, а союз, основанный на дружбе, есть самый крепкий и нерушимый союз. О братстве много проповедовало и христианство, и под его влиянием государству стали противопоставлять церковь, обществу светскому – союз духовный. Связь душ вернее и "первее", чем связь крови или внешних интересов.

Но все дело в том, что для достижения высших ступеней, до каких может подняться человечество, нужна большая работа, глубокая, сложная подготовка. "Все прекрасное трудно", говорили древние. Нужно подниматься "со ступеньки на ступеньку", останавливаясь на каждой из них для "усвоения пройденного". Народ же, захотевший шагнуть сразу с начала лестницы на самый ее верх, рискует весьма опасным падением.

И вот несомненно, что подобное падение переживает сейчас Россия. Исконный русский "максимализм" заставил ее разом провозгласить все конечные, предельные лозунги наилучшей социальной жизни. Но внутренней подготовки к осуществлению этих лозунгов в народе, только что пережившем деспотизм, естественно, не оказалось, да и не могло оказаться. И в результате получилось то воистину жалкое зрелище, свидетелем которого ныне является весь мир. Рушится тысячелетнее мировое государство, гибнет некогда великий народ. Ужели погибнет?..

Мы не удовлетворились свободою и равенством. Мы захотели братства. Нам показалось мало хорошего государства. Мы захотели совершенного человеческого союза, "всемирного мира". Мы отказались от звания "граждан", чтобы стать "товарищами".

Чтобы организовать государство граждан, нужен порядок, нужна дисциплина, необходима принудительная и твердая, хотя и народная, власть. Чтобы создать царство "товарищей", "друзей", "братьев", нужна только любовь; все остальное приложится.

Только любовь! Но если трудно организовать порядок, дисциплину, власть, то поселить любовь в человеческие души еще бесконечно, неизмеримо труднее. Если подданным легче быть, чем гражданином, то связи гражданские, в свою очередь, значительно осуществимее братских, "товарищеских". Чтобы "созреть" до союза любви, нужно пережить правовое общежитие, внутренно изжить государство. А мы, еще стоявшие лишь у порога настоящей гражданственности, возмечтали себя уже готовыми чуть ли не к раю земному. И горько наказаны.

Увы, у нас не оказалось действенной любви, а о порядке, дисциплине и твердой, хорошей власти мы и не заботились, ибо решили, что это все "приложится". И очутились у "провала", у "срыва", в плену у "темных сил".

Хотели дать указующий урок миру, а дали устрашающий пример. Мечтали о земном рае, а создали нечто, весьма похожее на ад. Думали перерасти "правовое государство", а на деле выходит, что еще как следует не доросли до него. Презирали буржуазный Запад, и сами едва ли не стали всеобщим посмешищем. До чего все это обидно, тяжело, горько!

По самой идее своей, "товарищеский" союз может быть оправдан только тогда, когда он обнимает собою весь народ и все человечество. Если же его отождествляют с классом, или группою, или партией, то новое откровение неизбежно блекнет и теряет весь свой этический смысл. Оно становится знаменем разделения и вражды, а не единства и любви. Народ, так понимающий идею братства, не только не возвышается над правовыми связями, но, напротив, являет доказательство своей гражданской незрелости. Он все еще живет в состоянии полузоологическом.

И когда теперь вспоминаешь о тех первых, светлых днях революции, становится нестерпимо грустно.

Тогда, действительно, была любовь. Было общенародное единение. И потому слово "товарищ" было так естественно, уместно, так радовало слух и душу.

А теперь, когда слышишь то же самое слово, неизменно и непременно представляется что-то грубое, безобразное, тупое и отвратительное. Что-то вроде тех распоясанных солдат, лускотелей семечек, что заполняют столичные бульвары. И самое слово звучит как-то фальшиво, и словно чувствуется в нем мефистофелевская ирония…

Словно оскорблена какая-то святыня, унижена какая-то ценность. Словно мерзость запустения на святом месте…

Тогда был экстаз. Но мы захотели настроение экстаза целиком перенести в обычную, будничную действительность. И получилось режущее, кричащее несоответствие.

Мы стояли внизу, на низшей ступеньке. Мы были подданными, рабами. Мы захотели стать не гражданами свободного государства, а сразу товарищами, братьями всемирного братства. И в результате остались рабами. Только взбунтовавшимися. Таков наш рок.

7 сентября 1917г. Н.Устрялов.

(Журнал "Народоправство", №12, 1917, сс.16-17.)