Перевод со средне-верхне-немецкого М.В. Сабашникова.

Предисловие переводчика
О СВЕРШЕНИИ ВРЕМЕН
О ВЕЧНОМ РОЖДЕНИИ
О СОКРОВЕННЕЙШЕЙ ГЛУБИНЕ
ОБ ИСХОЖДЕНИИ ДУХА И ВОЗВРАЩЕНИИ ЕГО
О СТРАДАНИИ
О ЕДИНСТВЕ ВЕЩЕЙ
О ДЕВСТВЕННОЙ ЖЕНЩИНЕ
ЦАРСТВО БОЖИЕ БЛИЗКО
ОБ ОТРЕШЕННОСТИ
О НЕВЕДЕНИИ
О РАЗУМЕ И О МОЛЧАНИИ ЕГО
О ГНЕВЕ ДУШИ
МАРИЯ И МАРФА
О ВЕРНОМ РАБЕ
О НИЩЕТЕ ДУХОМ
О СОЗЕРЦАНИИ БОГА И О БЛАЖЕНСТВЕ
ОБ ОБНОВЛЕНИИ ДУХА
СИЛЬНА, КАК СМЕРТЬ, ЛЮБОВЬ
О ЦАРСТВЕ БОЖИЕМ
ИЗРЕЧЕНИЯ

Мейстер Экхарт встретил прекрасного нагого мальчика и спросил его, откуда он идет. Тот сказал: "Я прихожу от Бога". - Где ты оставил Его? - "В добродетельных сердцах". - Куда ты идешь? - "К Богу". - Где ты найдешь Его? - "Там, где оставлю все творения". - Кто ты? - "Царь". - Где твое царство? - "В моем сердце". - Смотри, чтобы никто не поделил с тобой твоей власти. - "Я так и делаю". Мейстер Экхарт повел его в свою келью и сказал ему: - Возьми себе любую одежду. - "Тогда я не был бы царем" - и исчез. Это был Сам Бог, Который так пошутил с ним.

В этой сказочке, которую рассказал о себе Мейстер Экхарт сам, сказано о нем главное. Так душа его, встречая Неведомое, пыталась облечь его, и отбрасывала одну за другой отвергнутые царственным Гостем одежды, и смолкала перед безусловной наготой неизреченного. "Никогда во времени не назвал Бог имени Своего", - говорит Экхарт. Только там, где нет ни "теперь", ни "никогда", где угасают все лики и различия, "в глубоком молчании произносит Бог Свое Слово".

Жизнь Экхарта была слушанием этого Слова, исповеданием Его. Вот почему, будучи личностью весьма яркой и самобытной, о личном он молчит, и мы не знаем душевной жизни величайшего мыслителя и деятеля того, великого религиозным творчеством, века. А современные ему писатели Доминиканского Ордена (к которому он принадлежал) избегают упоминать его имя как осужденного инквизицией.

Экхарт родился в Тюрингии в 1260 году.

Это было время перелома в жизни христианства. С одной стороны ключи древнего ясновидения были как бы окончательно запечатлены, и на окаменевших преданиях воздвиглось и укрепилось здание схоластической мысли, с другой - в людях проснулась надежда на новое откровение, жажда непосредственного проявления духа Христова, как силы живой и неизменно творческой в мире. Экхарт начинает новую эру религиозной жизни. Он старается освободить души от всего застывающего, условного. Он призывает людей раскрыть сердца духовному миру, не искать "Живого между умершими".

Экхарт происходил из рыцарского рода Хохгеймов. Рыцарство его сказалось во всем духе его учения, в образах его речи. "Добрый рыцарь не жалуется на свои раны, взирая на короля, который ранен вместе с ним", говорит он о мужестве, с которым надо переносить страдания, разделяя их со Христом. И дальше о страдании: "Я знал одного князя, который, когда принимал кого-нибудь в свою свиту, высылал его ночью и ехал сам ему навстречу и сражался с ним. И случилось ему раз чуть-чуть не быть убитому тем, кого он хотел испытать. И с той поры ценил и любил он того слугу особенно". Таким рыцарем у Бога был Мейстер Экхарт. Богоборец и сын, он знал и проповедовал Новый Завет с Богом, основанный на свободе. Смелость его не походит на дерзость вольноотпущенника и раба.

Область духа, где человек причастен Творцу, где "он видит себя самого тем, кто создал вот этого человека", называет Экхарт неприступным замком души. В те времена строй земной жизни больше, чем теперь, был отражением строя духовного. Формы больше соответствовали сущностям. Все было символом. И рожденный рыцарем Мейстер Экхарт, покинув все мирское, оставался рыцарем в духе. Его мужественный, ратный дух владел словом, как мечом.

Лучшие люди того времени видели в святом Франциске Ассизском и в святом Доминике Божьих посланцев, которые пришли в мир, чтобы собрать заблудившийся христианский народ и вернуть ему Бога. Оба ордена действовали с изумительным самоотречением и вдохновением. Доминиканцы дали лучшие школы и лучших теологов того века. В романских странах их рвение было направлено главным образом на развитие схоластики, прославление господствующей церкви и на борьбу с еретиками; в странах германских, где пробуждался дух юного, полного творческих сил народа, - рвение это выразилось иным образом: в подвиге сокровенном. Нарождались мистика и углубленное христианское учение, творцы которого вскоре сами были признаны инквизицией за еретиков.

Надо думать, что Экхарт поступил в Эрфуртский Доминиканский Орден уже лет пятнадцати, где после двух подготовительных лет он три года проходил так называемое Studium logicale: грамматику, риторику и диалектику; затем два года Studium naturale: арифметику, математику, астрономию и музыку. После этого начиналось изучение теологии, которое продолжалось три года; первый год был посвящен Studium biblicum, два последние - догматике; они назывались Studium provinciale. Во времена Экхарта в Германии существовала лишь одна такая школа в Страсбурге. Духовное образование для большинства этим и заканчивалось. Они принимали священнический сан и начинали свое служение. Тех же, которые отличались особым дарованием и могли стать хорошими проповедниками, посылали в высшую школу Ордена. В то время таких школ было пять. Первое место после Парижской занимала Кёльнская, и там пробыл Экхарт три года. Там прошел он круг идей великих схоластов - Альберта Великого и ученика его Фомы Аквинского.

В девяностых годах Экхарт занимает должность приора Эрфурта и викария Тюрингии.

В продолжение всей свой жизни он постоянно занимает ответственные должности в церковном управлении, что свидетельствует о ясном взгляде на жизнь, о способностях в практической деятельности великого мистика.

К тому времени относятся его "речи о различиях", свободный род поучения во время трапезы монахов. В этой самой ранней из дошедших до нас проповедей выражается уже главная мысль Экхарта о нищете духом, которую он понимал шире и духовнее, чем религиозные люди его времени, последователи Франциска Ассизского. Экхарт далек от той наивности и от того порою мелочного, душного, буквального разумения вещей, которое было свойственно людям средневековья. Все застывающее хоть на секунду в формуле стремится разбить его живой дух. И нищету понимает он как полное совлечение с себя всего отъединенного, отдание своего "я", уничтожение его в слиянии с единой, центральной мировой волей. Он говорит в этой проповеди об отличии вещей существенных от несущественных, и замечательно тут его свободное, идущее вразрез с настроением того времени отношение ко всяким сверхъестественным явлениям и видениям, которые часто тогда проявлялись в охваченном религиозным движением народе и занимали умы. "Это хорошо, - говорит он, - и все же это не самое лучшее; даже тогда, когда это не воображение, а истинное переживание, вызванное истинной любовью к Богу; все же это не высочайшее ее проявление".

В 1300 году Орден посылает Экхарта на три года в Париж, духовный центр Западной Европы, где он занимает в университете должность lector biblicum. Это смутные для парижского университета годы борьбы между папой Бонифацием VIII и королем Филиппом IV, сторону которого принимает и часть французского духовенства. В 1302 году Экхарт получает звание магистра, но на третий год не остается; по причинам ли этих смут или же отозванный в Германию, где церковные реформы требовали напряжения всех сил. К парижскому пребыванию относятся не дошедшие до нас его комментарии к "Сентенциям" Петра Ломбардского, которые тогда служили основанием для преподавания догматики. На родине Экхарт становится главой Саксонского Ордена и власть его в течение восьми лет простирается от Тюрингии до Немецкого моря, от Нидерландов до Лифляндии. 51 мужской и 9 женских монастырей ему подведомственны. Жить же, вероятно, продолжает он в Эрфурте. Но вот в 1307 году Эрхарта обвиняют в том, что он поощряет ересь свободного духа, и он принужден оставить свою должность. На общем собрании в Страсбурге в 1307 году ему, видимо, удалось оправдаться, потому что в этот же год он назначен в Богемию, где преобразует богемские монастыри, замещая генерала Ордена. Ему оказано полное доверие и дана неограниченная власть. Влияние его велико и здесь: "Солнце, сияющее в Кёльне, сияет и в городе Праге", говорит в анонимном диалоге того времени "Das ist Meister Eckart Bewirtung" нищий за трапезой.

В 1311 году Экхарта избирают главой немецкой провинции (Верхней Германии и Рейнских стран до Кёльна), но Орден снова посылает его в Париж, где он занимает кафедру в высшей школе. В это время Мейстер Экхарт встречает в Париже представителей вырождающейся мертвой схоластики, которая нашла себе приют во Францисканском Ордене. Они заняты политикой и светскими проблемами. Мейстер Экхарт выступает против них как провозвестник живой религии будущего. Чем независимее и свободнее утверждает он свое учение, тем враждебнее по отношению к нему становится традиционная мысль.

С 1312 по 1320 год Экхарт занимает кафедру Страсбургской богословской школы Ордена.

Это была пора, когда молодая Германия и особенно прирейнские страны вступали в новую, самобытную жизнь. Союз городов укрепил чувство личной независимости; борьба между королем и папой освободила народную мысль. Расцветает новое искусство. Краски его ярки, формы исполнены сильного душевного движения; реализм чувственный органически сочетается с реализмом мистическим. Все напряжено от избытка духовных сил: от этого образы часто так нелепы, нескладны, подчас смешны и в то же время полны такой подлинной силы, силы земли и неба. Как отрок, вышедший из детства и становящийся мужем, теряет детскую прелесть свою и нелепо проявляет свое пробуждающееся "я", так и дух того народа, освобождаясь от оков старой, застывшей в формах культуры, начинал новую индивидуальную жизнь. И индивидуальная свобода эта была сперва в ущерб внешней красоте, достоянию и дару старой женственной культуры. Мужественный дух Германский по-новому глубоко почувствовал землю, захватил глубоко борозду, и мы видим, как возникают в искусстве и в жизни новые образы, как бы под напором сильного тока духовной жизни, точно вихрь поднял их из глубины. И все они говорят об одном, полны и преисполнены одного. Камни соборов исповедуют ту же мысль, что и Экхарт.

Этот дух проявляется в свободных религиозных общинах в мистических учениях. Народ сознает себя. Живая христианская мысль касается душ. Душа узнает в себе Христа.

***

Мейстер Экхарт был средоточием, где скрещивались духовные лучи того времени и вспыхивали огнем.

Он был величайшим богословом и проповедником Германии, но и в других странах, куда не доходил его голос, учение его распространялось через переписанные латинские и немецкие проповеди. Не только в своем Ордене и в школах проповедовал Экхарт, но все сословие призывал он к участию в высокой религиозной жизни. В женских монастырях, в домах бегинок, среди мирян звучали его немецкие проповеди. Он создал новый язык, ибо первым заговорил на родном языке о глубинах мистической и философской мысли.

Правда, и до него встречаем мы подобные попытки в сочинениях Метхильды Магдебургской и в песне о триединстве, но все это ничтожно по сравнению с творчеством Экхарта. Пластичность, простота и ясность языка достигли у него такой законченности, что в этом направлении мистики последующих времен уже не могли дать ничего нового. С бесстрашной простотой подходит он в упор к предметам самым тонким и трудным. Смело создает он слова, передающие отвлеченнейшие понятия; не боится привести тут же сравнение из повседневной жизни; делает слушателей как бы свидетелями внутреннего роста мысли своей. Вопрошает, отвечает, и строгая логика его исполнена живого огня. Он всегда неожидан; чувствуется, с какой страстью хочет он сделать каждого участником той высокой свободы и радости, которые открылись ему. Желая сделать мысли свои доступными, он при этом никогда не низводил их до уровня толпы; он хотел каждого поднять до себя. Часто слышим мы, как, предвидя трудности какого-либо толкования, он убедительно просит: "Будьте теперь внимательны, поймите меня теперь хорошенько!"

Оттого, что он всегда горит в этом огне, который сжигает все, что не есть безусловное, подлинное перед лицом вечности, - строг его голос. Это не его строгость. Это строгость вечности, говорящей через него. Это не ригоризм аскета, который требует от других того, над чем мучается сам. Он не устает сражаться с тем духом "мещанства", который может проявляться во всех областях и всюду, даже в мирах духовных ищет удобного успокоения на догмате благополучия, и непременно так или иначе добивается для себя маленькой выгоды, признания...

Всякое "прекраснодушие", "расплывчатые чувства", "духовные услады" преследует его насмешка. В конце одной особенно высокой проповеди он вдруг как бы с отчаянием восклицает: "Благо тому, кто понял эту проповедь! Если бы здесь не было никого, я должен был бы сказать ее этой церковной кружке.

Найдутся жалкие люди, которые скажут: я вернусь к себе домой, сяду на свое место, буду есть свой хлеб и служить Богу. Такие никогда не поймут истинной нищеты духом!"

Иногда избыток радости от открывшегося ему познания придает его словам неожиданную смелость.

В одной проповеди Экхарт, отвечая на упрек, что он посвящает толпу в слишком высокие тайны, говорит: "Если не учить невежественных людей, то никто не станет ученым. Затем и учат невежественных, чтобы они из незнающих стали знающими. Затем и врач чтобы исцелять больных. Иоанн пишет Евангелие для всех верующих и также для неверующих, и все же он начинает с самого высокого; что может сказать человек о Боге. А если найдется человек, который неверно поймет такое слово, что же может сделать тот, кто верно преподает верное слово? Не были ли слова Иоанна и слова Господа также часто неверно поняты?"

За такие-то неверно понятые слова Экхарт был осужден церковью.

Религиозные движения, охватившие народ, распространялись среди нищенствующих орденов, среди бегардов и бегинок. Главной Проповедью их было "Царствие Божие внутри человека", единосущность Божия, нищенство духом, новое свободное понимание Евангелия, непосредственно из которого люди черпали учение. Разницу этих учений составляло отношение к церкви. Для одних новая мистическая вера не противоречила церкви, и они оставались в лоне ее (друзья Божии), другие вовсе отвергали ее посредство.

Картину религиозного движения того времени дает нам трактат о сестре Катрей, духовной дочери Мейстера Экхарта из Страсбурга, написанный в 1317 году. Он дает нам не только представление об отношении Экхарта к мистическому учению того времени, но освещает духовный путь самого проповедника.

В тот год, когда был написан трактат о сестре Катрей, страссбургский епископ Иоанн фон Оксенштейн начинает преследование еретических бегардов и бегинок. Кающимся прикрепляется к платью деревянный крест. Множество их сгорает на кострах и погибает в воде. Другие бегут в соседние области, но преследования распространяются и там.

Большинство тех, что так погибали, исповедывали положения, которые открыто проповедовал с кафедры Мейстер Экхарт.

Быть может, переход Экхарта в 1320 году во Франкфурт связан именно с этим преследованием.

Экхарт не мог бороться с инквизиционной властью епископа. Тех бегинок и бегардов, которые были причислены к какому-нибудь ордену и за которых Экхарт мог бы заступиться, преследование не касалось. Экхарт продолжал громко и открыто проповедовать то, за что ежедневно казнили людей. "В таком объяснении слов Христа вы можете спокойно ссылаться на меня, - говорит он в одной проповеди, - я отвечаю за это моей жизнью"; в другом месте он говорит: "Пусть душа моя будет тому залогом". Такие слова не были просто красными словами в то время, когда всюду, где распространялось его учение, пылали костры.

Но его лично преследование еще не касается. Орден за него и дает ему в эти же годы почетное и влиятельнейшее место преподавателя догматики в высшей школе в Кёльне Кёльн издавна был духовным центром Германии. До Экхарта в нем жили и учили Альберт Великий, Фома Аквинский, Дунс Скот. Теперь преследуемые в верхних странах Рейна бегарды и бегинки стекаются туда, но встречают в лице архиепископа Генриха сильного врага. Тогда же был сожжен Вальтер, глава секты, и многие погибли в огне и в волнах Рейна. Там прожил Экхарт последние годы своей жизни.

Ученики, среди которых были тогда Таулер и Сузо называют его "святым учителем", "божественным учителем". Нравственный облик Экхарта был настолько чист, что все старания его врагов собрать какие-нибудь компрометирующие факты из его личной жизни остались напрасными.

В 1325 году на соборе в Венеции поступает жалоба на братьев немецкой провинции, "которые в своих проповедях преподают народу некоторые вещи, могущие легко привести слушателей к ересям". Этот донос относился к Экхарту и молодым священникам, его последователям. Первые попытки обвинить Экхарта оказались неудачными. Когда инквизиторами явились соперники Экхарта, теологи высшей Францисканской школы в Кёльне, Доминиканский Орден встал за Экхарта и его правоверность была восстановлена. Недовольный его оправданием архиепископ неблаговидными способами сам собирает против него улики, а когда и это не приводит к желанным результатам, он начинает 14 января 1327 года против Экхарта формальный процесс.

24 января Экхарт со свидетелями является перед инквизиторами и восстает против их способа ведения дела. Он считает, что недостойное поведение с подслушиваниями, поклепами и каверзами есть полный произвол, который наносит оскорбление всему Ордену. Он считает ниже своего достоинства отвечать на их обвинения и приглашает их 4-го мая с собой в Авиньон, где он, Экхарт, перед папой и всей церковью докажет чистоту своего учения, которое было ими просто неверно понято.

13 февраля 1327 года в доминиканской церкви в Кёльне Экхарт, окончив свою проповедь, попросил прочесть народу на латыни рукопись, которую он держал в руке, и когда она была прочтена, перевел ее сам на немецкий язык и объяснил. Затем он пригласил бывшего здесь нотариуса составить об этом протокол. Свидетелями подписались несколько духовных лиц и два кёльнских гражданина. Заявление же это, которое потом ложно называли отречением, гласило:

"Я, Мейстер Экхарт, доктор святой теологии, объявляю прежде всего, призывая во свидетели Бога, что каждое заблуждение в вере и искажение ее избегал я насколько мог, ибо таковые заблуждения были мне всегда ненавистны и ненавистны до сих пор, как доктору и члену Ордена. Если нашлось бы что-либо ошибочное в этом отношении, что бы я написал, сказал или проповедовал, открыто или неоткрыто, прямо или косвенно, с дурным умыслом или ради духа сопротивления, - от этого отрекаюсь я прямо и открыто всем и каждому, кто присутствует здесь в собрании, ибо смотрю с этого мгновения на сие, как на несказанное и ненаписанное, особенно потому, что слышу, что плохо меня поняли; будто я проповедовал, что мой маленький мизинец создал все; но я не думал и не говорил того, что гласят эти слова; а сказал я это о пальцах того маленького мальчика Иисуса". Затем, опровергнув еще одно искажение своего учения о душе и объяснив его, Экхарт говорит: "Я исправляю все это, и отказываюсь от всего этого, и буду исправлять, и буду отказываться в общем и в частности всегда, когда это понадобилось бы, от всего, в чем было бы признано отсутствие здравого смысла".

Во всем этом нет ничего, что можно было бы назвать отречением.

Экхарт только готов отказаться от того, что можно было бы доказать как идущее вразрез с верным учением и здравым смыслом. Он утверждает, что его не поняли, и вовсе не признает себя виновным.

Экхарт хотел этим доказать, что совесть его чиста перед церковью. И разъяснить это хотел он народу, чтобы тем самым снять обвинение и с Ордена, который стоял за него.

Это не был ответ инквизиторам.

Решения своего дела Экхарт не дождался. Он умер в 1327 году. А через два года (27 марта 1329 года) появилась столь желанная кёльнским епископом папская булла, признающая 26 положений учения Экхарта еретическими и называющая вышеприведенное его заявление собственным его отречением от этого учения.

Экхарт сам считал, что его учение вполне согласно с учением церкви. Он исповедывал те же истины, что и учитель его Фома Аквинский, но подходил к ним иным путем, давал им новый облик и новую жизнь.

Как мистика, так и схоластика принимают за основу непосредственное прозрение Бога. Но схоластика принимает это прозрение, или откровение, данным извне, она опирается на чужой опыт, на авторитет Священного Писания. На этом основании строит она систему понятий, которая делает догмат приемлемым для разума. Разумом возвышаясь над природой, она объясняет ее законы. Но отвлеченная мысль остается при этом замкнутой сама в себе, рассудочной, разумеющей вещи извне.

Схоласт мыслит о Боге, мистик мыслит Бога. Или еще точнее: он мыслит божественно.

Для мистика сущность человеческой мысли и божественной - одна. Человеческая мысль - отражение мысли божественной и следует ее движениям, поэтому она действительна. Бог мыслит Себя в человеке. Мысль мистика - органическая жизнь его "я", раскрытие этого "я", основа и сущность которого божественна. "Здесь Божья глубина - моя глубина, и моя глубина - Божья глубина".

Живое откровение, горящая действительность, которую как нечто безусловное открывает в ясности и радости погрузившийся в себя дух, - не нуждаются во внешнем закреплении, в символе, в догмате.

В то время как господствующая церковь утверждается на предании и писании, на доверии к свидетельству о Слове жизни тех, "что слышали и видели собственными глазами, что сами были свидетелями, чьи руки осязали..." мистик познает то же Слово в душе своей, рождаемое Отцом в ее основе и сущности.

Экхарт говорит, поясняя слова Христа: "Это хорошо для вас, что Я вас покидаю, ибо если бы Я не ушел от вас, то вы не могли бы причаститься Святому Духу". Как будто Он говорит: "До сей поры вы видели слишком много радости в Моем видимом присутствии, поэтому не могли причаститься совершенной радости Святого Духа..."

Бог рождает Своего Сына в вечности, и так же, как совершилось это рождение однажды во времени, совершается оно в основе и сущности человеческой души. "Бог стал человеком, дабы я стал Богом". Великое "я есмь" мира, Слово, воплотилось в человеке, дабы узнал человек в себе великое "я есмь" мира. Отрешаясь от своего временного лика, он познает в себе бессмертное "я есмь" и в нем становится причастником мировой творческой воли; там он в средоточии, из которого исходят лучи ее, там видит он себя "как того, кто создал вот этого человека". В этой глубине, в которой бьет жизнь сама из себя, без всякого "почему" - необходимость и свобода становятся единым. Сливая свое "я" с мировым, человек постигает мировую волю, как свою. Поняв всем существом своим закономерность, он перестает чувствовать закон, как внешнюю силу. Мало того, что, разумея, он исполняет закон, он творит его.

Человек постигает вещи не только внешними чувствами, но и внутренним прозрением. Свет этого внутреннего познания называет Экхарт "искоркой" души. Кто просветлен этой "искоркой", тот познает мир не только чувственно и рассудочно, он познает вещи, сливаясь с их сущностью, познает их изнутри: перестает быть в мире как нечто обособленное, находит все в себе и себя во всем.

Человек стал человеком благодаря своему самостоятельному "я". Но он становится человеком в высшем смысле этого слова, когда он через самопознание возвышается над этим ограниченным "я" до принятия в себя мирового. "Где кончается тварь, там начинается Бог. И Бог не желает от тебя ничего большего, как чтобы ты вышел из себя самого, поскольку ты тварь, и дал бы Богу быть в тебе Богом".

По Экхарту, самая сущность Бога есть любовь. Бог должен любить человека. "Клянусь вечной правдой Господа, должен Бог излиться всею силою Своею в каждого человека, дошедшего до глубины. Излиться всецело, так, чтобы ни в жизни Своей, ни в сущности Своей, ни в естестве Своем, ни даже в самой божественности Своей не сохранить ничего для Себя, но щедро и плодоносно излиться в человека, отдавшегося Богу". Итак, внутреннее озарение дается неизбежно тому, кто достигает отрешенности, чья личная, обособленная воля молчит. "Дух того человека не может желать иного, чем желает Бог. И это не неволя его, это его собственная свобода. Ибо свобода - это наша несвязанность, ясность, цельность, чем мы были в нашем первом происхождении и чем стали освобожденные в Духе Святом".

Это освобождение в Духе Святом есть возврат к Божеству, слияние с Божеством, но не прежнее бессознательное и безличное пребывание в лоне Божества, а новый союз с Богом, через Сыновство, в свободе. Новый Завет. О возврате к Богу говорит Экхарт: "И устье мое прекраснее моего истока, ибо вот я - единый возношу все создания из их разума в мой, дабы и они стали во мне единством". И в другом месте: "И я - единый возвращаю все создания Богу".

"Праведный человек не служит ни творению, ни Богу, ибо он свободен и чем ближе к справедливости, тем более он сам свобода". Такой человек становится в мире сознательным строителем, сознательно исполняя мировые цели. Апостол Павел говорит: "Ибо тварь с надеждой ожидает откровения сынов Божих, потому что тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего ее, в надежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства тления в свободу славы детей Божьих, ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучится".

В учении Экхарта нет того буддийского ухода от жизни, которое стремится лишь к личному освобождению. Восточное созерцание ведет человека обратным путем, к его источнику, к слиянию с Божеством, в этом пути человек как бы отрицает эволюцию мира, приходит обратно с пустыми руками. Экхарт христианин, "устье его выше истока". Созерцание его оплодотворяет творчество действительной жизни, и наоборот, творчество действительной жизни - созерцание. После того как Слово стало плотью, дух не убегает от земли, но, возлюбя ее, принимает ее в себя; в духе преображенная она возвращается к Отцу.

Из этого взгляда вытекает все нравственное учение Экхарта. Зло, по Экхарту, - поступки обособленного, замкнутого в себе человека, который хочет лишь своего. "Для человека, пребывающего в Божьей воле, и в Божьей любви, для него радость - делать добрые дела, которые Бог хочет, и оставлять злые, которые против Бога. И для него невозможно не выполнить дело, которое Бог хочет, чтобы было исполнено".

Радостным, творческим духом проникнуто его учение. Творческое начало видит он и в страдании. "Бог не разрушитель природы, но строитель ее; он разрушает только то, что может заменить лучшим". В большом страдании он видит сокращение пути того, кто Богом любим. "И радость Божья, и праведника - одна".

Упрекают Экхарта, что Христос, рожденный в душе, затмевает в его учении Христа, рожденного Марией, и этим объясняют его толкование Евангельских событий. "Мы должны все одухотворять", - говорит он. Пять мужей Самаритянки для него - пять чувств; вдова Наинская - рассудок, умерший муж - творческое начало души, сын - высший разум. "Иосиф и Мария потеряли Христа в толпе и должны были, чтобы найти его, вернуться туда, откуда ушли, - в храм. Так и мы должны вернуться туда, откуда изошли".

Упрек этот несправедлив. Для Экхарта во Христе было воистину воплощено Слово, и все Палестинское действо, все события и каждое лицо были воистину отображением духовного мира. Все участники той великой мистерии были одновременно и живыми людьми, и чистым воплощением духовных сущностей. Жизнью стало то, что в прообразах, в обрядах совершалось в древних мистериях. Тогда воистину все, что совершалось на земле, совершалось на небе, а все события на земле были в то же время и полной реальностью духовной, то есть чистым символом. Постигая это таинство, Экхарт мог видеть события, происходящие в душе, в образах того действа, и наоборот, события Палестины - как образ и символ мира душевного.

Другие, наоборот, игнорируют в учении Экхарта его веру в Христа Богочеловека. Так один из его переводчиков произвольно выбрасывает все те места проповедей и трактатов, где Экхарт касается христианских догматов. Он хочет очистить его учения от всего несущественного. Другой спешил снять с Экхарта подозрение в том, что он верит в черта и ангелов. Подобные вещи были для него лишь символами, объясняет он. Теперь символы равны формальным отвлеченным понятиям. Для нас микрокосм и макрокосм разъединены. Человек думает, что его духовный мир оторван от окружающего мира. Это крест и проклятие нашего времени, и отсюда его материализм, с одной стороны, и абстрактный идеализм - с другой.

Для Экхарта символ был той же реальностью, а понятия - живыми существами и живыми силами объективного духовного мира, в котором он жил полной творческой жизнью. Напрасно люди, желая почтить Экхарта и сравнять с собой, переносят его в бесплодную пустыню абстракций. Зеленеющий и цветущий дух Экхарта питается неиссякаемыми глубинными ключами мира. И как жив этот дух, и как он живит!

Экхарт черпал свои мысли не только из книг Отцов Церкви, схоластов и античных философов, учение которых знал очень глубоко (неоплатоники Плотин и Прокл были ему особенно близки), он пережил эти мысли всем существом своим. Но на самых высоких ступенях мистического переживания мысль его остается ясной и строгой, как кристалл. И законченность, и многогранность этой мысли ничего не ограничивает и не сковывает. Сквозь ясность ее, как в кристалле, темнеет глубина.

Его мысль проникнута Христом. В нем сама солнечная мысль Христова, лучистая и творческая; всевидящее око, которое не только воспринимает лучи данных вещей, но излучает свой свет, пронзая тучи, преображая их в красоту славы.

"Мы видим вещи таковыми, каковы они суть; вещи же таковы, какими видит их Бог", - говорит Августин. И такая в себе самой находящая опору мысль и из себя самой излучающаяся есть творческая мысль Христова, созидающая мир.

Христианство первых веков опиралось на внешнее свидетельство и традицию; постепенно, уже у Павла, сущность познания Христа перенесена на внутреннее откровение. Средневековые святые, как Франциск Ассизский, переживают Христа в непосредственном восприятии, в чувстве. В схоластике христианство захватывает область рассудка; у Экхарта она как бы проникает в центр сознания. Бытие Христа вытекает из сознания своего "я".

Последователи Экхарта должны были осуществить его высокое учение в жизни.

Глубоко воспринятая мысль не может оставаться недействительной; она заставляет не только иначе думать, но и иначе жить. То, что учитель видел в радостном духовном прозрении, как возможность человеческого существа для учеников стало жизненной целью.

И та высокая правда, которую он открыл им, обратилась, как меч, против них.

Им был показан образ божественного человека в его первоначальной красоте, и, обратясь к действительности, они увидали искаженное отражение его в мире, испорченном Люцифером. Пытаясь жить сообразно "строю Царствия Небесного", они поняли, что все вещи и сам человек подвластны иным законам; они столкнулись с началом сопротивления в себе и в мире, и им стало ясно, что познание вовлекло их в борьбу не на живот, а на смерть.

"И взял я книгу из руки Ангела, - говорится в Апокалипсисе, - и съел ее, и она в устах моих была сладка, как мед; когда же я съел ее, то горько стало во чреве моем". Ибо радость откровения духа обращает жизнь в этом теле в крестный путь.

Причащаясь божественному творчеству и становясь "другом Божиим", человек причащается жертве Его.

Этого не поймут те люди, которые, прослушав проповедь Экхарта, скажут себе: я вернусь к себе домой, сяду на мой стул, буду есть мой хлеб и служить моему Богу; те, которые ищут лишь своего благополучия и благосостояния во всех областях.

Они уже обратили искусство в высший комфорт души своей и так же поступят с мистикой. Мысль их ни к чему не обязывает. Слово остается словом, прекрасной игрой ума.

Не такими слушателями Экхарта были его ученики Иоанн Таулер и Генрих Сузо. Они, поняв, что путь ко второму рождению лежит через смерть, вступают на этот путь, на трудный, на скорбный, и о нем говорят.

Отсюда и настроение, которым проникнуты их книги.

У Сузо все переживания переходят больше в область душевную, есть что-то трогательное и детское в нем, в его любви, в его слезах.

Ближе к своему учителю Иоанн Таулер.

Продолжая жить в высокой области мысли Экхарта, он только пытается стать из созерцателя Духа живым в Духе.

Оттого в известный момент его жизни к нему приезжает тот таинственный помощник, который известен в истории под именем "Друга Божьего из Оберланда". Этот человек, который был больше, чем учитель в обыденном смысле этого слова, в котором учение было преображено в силы всего его существа, дал Таулеру ключ к новой жизни, дал ему власть не только поучать, но и "глаголом жечь сердца людей". Говорят, что от одной проповеди Таулера 40 человек упали в обморок и лежали, как мертвые.

Такими путями проникло в жизнь духовное течение, начатое Экхартом. Впоследствии, обогатившись всем, что могло дать глубокое и интуитивное познание природы, оно становилось все более творческим и отразилось в учении Парацельса и Якоба Бёме. Уступая место задачам иных времен, оно ушло в подземные русла. Без него немыслимо творчество Новалиса и, наконец, Гёте.

Почему важно, чтобы в наши дни прозвучал отрешенный и вместе с тем страстный голос Мейстера Экхарта?

Не стоим ли и мы, как он, на дороге нового времени? Ибо души напряжены и ожидают откровения. Но где сильнее свет, темнее обозначатся и тени. Все, что в иные времена осталось бы грехом отдельных; все, что не есть одна чистая отрешенность; все, что не есть одна любовь, которая сильнее смерти и убивает все отъединенное, - в такие времена гибельно для многих.

Надо раскрыть сердца духовному миру. Он приблизился...

Экхарт не устает освобождать душу для нового, все более чистого бытия. Он требует высочайшего. Его чистый и трезвый дух создает в душе ту тишину, в которой Бог произносит Свое Слово.

***

Перевод избранных сочинений Мейстера Экхарта сделан с средне-верхне-немецкого текста, изданного Пфейффером (Franz Pfeiffer, Meister Eckhart, 1857, Göschen). Изменения и дополнения внесены по Бюттнеру (Meister Eckcharts Schriften und Predigten aus dem Mittelhochdeutsch űbersetzt und herausgegeben von Herrman Bűttner, Diederichs, Leipzig, 1903), ęоторый пользовался для своего перевода новыми источниками.

Его проповеди, составляющие главную часть сочинений, были записаны слушателями по памяти. Эти проповеди и рассуждения, много раз переписанные, дошли до нас в очень измененном виде. Ибо люди переписывали эти сочинения "для души", не заботясь о точности формы, изменяя, пропуская то, что казалось им неясным или лишним.

Изречения Святого Писания Экхарт приводит в большинстве случаев своими словами, которые я сохраняю.

Стараясь насколько возможно передать самобытность его речи, я не смягчала странности некоторых оборотов и выражений, свойственных тому времени.

Во время оно был послан Господом Ангел Гавриил. "Радуйся, Благодатная, Господь с тобой". Когда меня спрашивают, зачем мы молимся, или постимся, или делаем добрые дела, зачем мы крещены, а главное, зачем Бог стал человеком (что самое высокое), я отвечаю: "Затем, чтобы Бог родился в нашей душе, а душа в Боге".

Зачем написано всякое писание, и Бог создал весь мир? Для того лишь, чтобы Бог родился в душе и душа в Боге. Сокровеннейшая природа всякого злака предполагает пшеницу, всякой руды - золото, всякое рождение имеет целью человека. "Нет такого зверя, - говорит один мудрец, - который не имел бы во времени чего-либо общего с человеком".

"Во время оно". Когда какое-нибудь слово воспринято рассудком, оно так бесплотно и чисто вначале, что это поистине слово, до тех пор, пока, представляя его себе, я не превращу его в некий образ, и только, в-третьих, оно выговаривается ртом, и тогда - это лишь выявление сокровенного слова. Также и вечное Слово выговаривается внутренне в сердце души, в ее сокровеннейшем и чистейшем. В голове же души, в разуме ее - там совершается это рождение. Пусть тот, кто имеет хотя бы надежду на то или предчувствие того, узнает, как осуществляется это рождение и что ему способствует.

Святой Апостол Павел говорит: "В свершении времен Бог послал Своего Сына". Святой Августин объясняет, что такое "свершение времен".

Когда нет больше времени, это и есть свершение времен. Когда дня больше нет, тогда свершен день. Поистине, где должно свершиться это рождение, там должно исчезнуть всякое время; ибо нет ничего, что бы так препятствовало этому, как время и творение.

Нет сомнения, что время по существу своему не касается Бога и души. Если бы оно могло коснуться души, душа не была бы душой. Если бы Бог был прикосновен времени, то Бог не был бы Богом. Если бы душа имела что-либо общее со временем, никогда бы Бог не мог родиться в ней. Для этого должно отпасть всякое время или душа должна освободиться от времени с его желаниями и стремлениями.

Вот другое значение "свершения времени".

Если бы кто-нибудь обладал искусством и властью стянуть в одно настоящее мгновение время и все, что когда-либо произошло за шесть тысяч лет или еще произойдет до конца мира, это было бы свершением времен. Вот настоящее мгновение вечности: когда душа познает все вещи в Боге такими новыми и свежими и в той же радости, как они чувственно сейчас передо мной. Я прочел в одной книжечке, у одного человека, который мог это доказать: Бог создает мир теперь точно так же, как Он делал это в первый день сотворения мира, в этом-то как раз и заключается Его богатство.

Душа, в которой надлежит родиться Богу, должна отойти от времени, как и время от нее, она должна подняться и застыть в этом богатстве Господа. Там даль и ширь не далека и не широка! Там познает душа все вещи и познает их в их совершенстве. Что бы ни писали мудрецы о высоте неба, малейшие силы моей души выше высокого неба. Не говорю о разуме, он дальше всякой дали. В нем я так же близок к месту, лежащему за тысячу миль по ту сторону моря, как к тому, где я нахожусь сейчас. В этой дали, в этом богатстве Господа душа познает все; там ничего не теряется для нее и ей больше нечего ожидать.

"Был послан Ангел". Учителя говорят, что сонму ангелов нет числа, что их число непостижимо. Но для того, кто может различать без числа и множества, сто было бы как один. Будь в Божестве сто лиц, он все же постиг бы, что Бог един.

И вот этому удивляются неверующие люди, и многие невежественные христиане, и даже многие священники, которые так же мало знают о том, как какой-нибудь камень. Они понимают три лица как три коровы или три камня! Но тот, кто может постигнуть без числа и множества различия в Боге, тот познает, что три лица - один Бог.

И как высоко ни стоит ангел, лучшие наши учителя учат, что каждый из них имеет свою природу. Если бы был человек, который обладал бы всей мудростью, властью и всем, чем обладали, обладают и будут обладать все люди, он был бы чудом; и все же он был бы только человеком и стоял бы много ниже ангелов! И каждый ангел имеет свою природу и отличается от другого, как один зверь от другого иной породы. В этом множестве ангелов состоит богатство Божие, и кто охватит их всех сразу взором, тот получит понятие о том, как богат Господь. Они представляют Его власть, как представлена власть какого-нибудь господина множеством рыцарей. Поэтому мы зовем его Господом господствующих.

И все эти бесчисленные ангелы, как бы ни были высоки они, все должны содействовать и помогать, когда Бог рождается в душе. Это значит, что для них в том рождении радость, веселье и блаженство - делать им при этом нечего! Вообще, здесь нечего делать созданным существам. Бог совершает это рождение Один. Только служебное дело предоставлено здесь ангелу. Все, что может при этом быть совершено ангелами или творениями, это "дело служения".

"Ангел именем Гавриил". Он поступил так, как именовался; в сущности, он так же мало назывался Гавриилом, как Конрадом. Никто не может знать имени ангела; туда, где находится его имя, не проникал никогда ни один мудрец, ни один человеческий помысел. Может быть, он вообще не имеет имени! Душа тоже не имеет имени. Как Богу нельзя найти истинного имени, так же истинного имени нельзя найти и душе - хотя об этом написаны толстые книги! Но имя дается ей, поскольку она проявляется в каком-либо деле.

Плотник: ведь это не имя человека, но имя, данное ему по тому делу, в котором он мастер. Имя "Гавриил" этот Ангел получил по тому делу, вестником которого он был. Ибо Гавриил значит "Сила": в этом рождении действовал и действует еще Бог как сила.

Что предполагает каждая сила природы? Она хочет воспроизвести себя самое! Что предполагает каждая природа, которая занята зачатием? Она хочет воспроизвести себя самое. Природа моего отца - в его человеческой природе - хотела воспроизвести отца. Так как она не была в состоянии этого совершить, она захотела того, что наиболее похоже на отца, и зачала - самое похожее - сына! Когда же и на это не хватает силы или это не удается, то она производит человеческое существо еще менее подобное отцу.

У Бога же неограниченная сила! Поэтому в этом рождении дает Он Свое подобие; все, что в Нем есть силы, истины и мудрости - рождает Он в душе без остатка.

Святой Августин говорит: "Душа уподобляется тому, что она любит; любит ли она земные вещи, она становится земной, любит ли Бога - тут можно спросить: становится ли она Богом? Если бы я так сказал, это прозвучало бы невероятным для тех, чья мысль слишком слаба и не может понять этого. Я не говорю этого, но я указываю вам на Писание, которое говорит; "Я сказал, вы боги!"

Если кто-нибудь обращает взор, надежду или доверие к богатству, о котором я говорил, пусть узнает, что никогда ничто не было так родственно, через рождение, так подобно другому, так одно с ним - как в этом рождении душа и Бог. Если же здесь встречается препятствие и душа не во всех отношениях подобна Богу, то в этом не Его вина!

Поскольку всякое несовершенство отпадает от нее, постольку делает Он ее Себе подобной. Если плотник не может выстроить себе хорошего дома из червивого дерева, то это не его вина, но вина дерева. Так же точно действие Бога в душе. Если бы самый последний ангел отразился или родился в душе, то в сравнении с этим весь мир показался бы ничем; ибо от единственной искорки ангела зеленеет, цветет и светится все, что есть на земле. А это рождение совершает Сам Бог. Дело же ангела при этом лишь служебное.

"Ave" означает "без боли". Кто не создан, для того нет боли и ада; и тварь, которая обладает наименьшими свойствами твари, наименее знает боль. Я говорю иногда: кто меньше всего имеет от мира, тот самый богатый в мире. Никому не принадлежит мир в той мере, как тому, кто отказался от всего мира. Знаете, отчего Бог есть Бог? Оттого что Он без творений.

Он не назвал Своего имени во времени никогда. Во времени тварь, грех и смерть. Они все сродни в известной мере. И когда душа уходит от времени, в ней не остается ни боли, ни адского страдания. Даже горе становится для нее там радостью. Все, что только можно вообразить себе в смысле радости, веселья, блаженства и жара любви, перестает даже быть радостью в сравнении с тем блаженством, которое испытывают в этом рождении.

"Благодатная Мария, Господь с тобой". Малейшее действие Благодати выше по своей природе всех ангелов. Святой Августин говорит: действие благодати, исходящее от Бога, когда, например, Он обращает грешника и делает его хорошим человеком, есть нечто большее, чем если бы Он создал новый мир. Ибо Богу так же легко перевернуть небо и землю, как мне перевернуть в руке яблоко.

Если в какой-нибудь душе есть Божья благодать, то как ясна эта душа, как подобна Богу, как сродни Ему! И все же она никак не действует - так же, как в рождении, о котором я только что говорил, нет действия. Святой Иоанн не совершил ни одного знамения. И все же дело, которое дано ангелу в Боге, так высоко, что никогда никакой мудрец или человеческий помысел не был бы в состоянии его понять. Взгляд ангела - от малейшего действия которого содрогается земля и небо и все, что есть на земле, цветет и живет, - в этом деле лишь щепка, которая отлетает, как отлетает щепка от строящегося дома.

Я охотно употребляю слово "родник" - как бы странно оно ни звучало, мы должны выражаться по-своему! Один родник это тот, в котором Отец рождает своего Единородного Сына. Из этого именно родника возникает и изливается благодать. Другой родник, это тот, в котором творения вытекают из Бога. Он так далек от того, из которого возникает благодать, как небо от земли.

Благодать не действует.

Там, где земной огонь является в своей истинной природе, он не горит и не жжет. Жжет жар, который исходит от огня. Но там, где жар еще заключен в огне, он не жжет и не вредит. И все же жар, Даже когда он заключен в огне, так же далек от истинной природы огня, как небо от земли. Благодать не совершает никакого дела, она слишком благородна для этого: действие так же далеко от нее, как небо от земли.

Бытие в Боге, связь, единство с Богом - вот благодать, и тогда "Бог с тобой", ибо за этим и следует "Господь с тобой!" Тогда совершается рождение.

Никому не должно казаться невозможным достигнуть этого. Как бы ни было трудно, что мне до того, если Он совершает это? Мне легко исполнить все Его заповеди. Пусть Он велит мне, что хочет, я сочту это за ничто, для меня все это малость: если он дает мне на то Свою благодать. Многие говорят, что они не имеют ее! И я отвечаю: мне очень жаль. Но мне еще более жаль, если ты и не томишься по ней. Уж если вы не имеете ее, то хотя бы томились о ней! Если же и томления нет, то пусть томятся по томлению! Как говорит Давид: я томлюсь, Господи, по томлении о Твоем правосудии.

Дай нам Бог так томиться по Господу, чтобы это заставило Его Самого родиться в нас! Аминь.

Мы справляем здесь во времени праздник вечного рождения, которое Бог-Отец непрестанно совершал и совершает в вечности, и празднуем это самое рождение, совершившееся во времени и в человеческой природе. Рождение это совершается всегда, говорит Августин. Но если оно происходит не во мне, какая мне от этого польза? Ибо все дело в том, чтобы оно совершилось во мне. Будем же говорить о том, как это рождение совершается в нас или, лучше сказать, в доброй душе.

В какой же области совершенной души произносит Отец свое Слово? Ибо все, что я говорю здесь, относится только к совершенному человеку, который шел и идет путями Божьими, но не к первобытному и неприготовленному человеку, потому что такому человеку это рождение - неизвестно и совершенно чуждо.

Так гласит слово мудрого человека: "Когда все вещи покоились в глубоком молчании, низошло в меня сверху, с королевского престола сокровенное Слово". Об этом Слове будет эта проповедь.

"Среди молчания было во мне сказано сокровенное Слово". О Господи, где то молчание и где то место, в котором изрекается это слово?

Оно в самом чистом, в самом нежном, что есть в душе, в самом благородном, в основе и в сущности души. Там - глубокое молчание, ибо туда не проникает ни одна тварь или образ; ни одно действие или познание не достигает там души, и никакого образа не ведает она там и не знает ни о себе, ни о другой твари.

Всякое действие душа исполняет с помощью сил. Все, что она познает, она познает разумом. Когда думает - пользуется памятью. Любит ли - любит волей. Так она действует посредством сил, а не сущностью. Всякое внешнее дело ее всегда связано с посредником. Только посредством глаз осуществляет она силу зрения, иначе силу зрения она не может создать или осуществить. И так во всех чувствах: она всегда пользуется каким-нибудь посредником для своих внешних действий.

Но в самой сущности нет действия. Ибо хотя силы, посредством которых она действует, вытекают из основы души, в самой основе - одно глубокое молчание. Только здесь покой и обитель для того рождения, для того, чтобы Бог-Отец изрек здесь свое Слово, ибо эта обитель по природе своей доступна только божественной сущности без всякого посредника. Здесь Бог входит в душу всецело, не частью Своей. Здесь входит Он в основу души. Никто кроме Бога не может коснуться основы ее. Тварь не проникает в глубину души, она должна оставаться снаружи, вместе с силами. Только здесь она могла бы созерцать свой образ, с помощью которого она сюда вошла и нашла себе приют.

Ибо когда силы души приходят в соприкосновение с тварью, они берут и создают ее образ и подобие и вбирают это в себя. Так познают они тварь. Дальше этого тварь не может войти в душу; а душа приближается к твари лишь тем, что она сперва всецело принимает в себя ее образ. Только посредством осуществленного в воображении образа она приближается к творениям, ибо образ есть нечто, что душа создает с помощью сил. Будь то камень, человек, роза или еще что другое, что она хочет познать, она всегда воспринимает образ, который она прежде получила от них, и таким путем она может с ними соединиться.

Но всегда, когда человек таким способом воспринимает образ, этот последний должен войти в него извне, через внешние чувства. Поэтому нет для души ничего более неведомого, чем она сама для себя. Один мудрец говорит: душа не может создать или получить свой образ, поэтому ей нечем познать себя самое. Ибо всякий образ приходит через внешние чувства: оттого она не может иметь своего образа. Поэтому она знает все, только не самое себя. Из-за отсутствия этого посредника ни о какой вещи не знает она так мало, как о себе самой.

Ты должен знать: она свободна внутри от всяких посредников и образов, в этом и заключается причина, почему Бог может без образа и подобия свободно соединяться с ней.

Ты не можешь не приписать Богу в самой высокой степени тех способностей, которые ты приписываешь мастеру. Чем мудрее и сильнее мастер, тем непосредственнее осуществляется его дело и тем проще оно. Человек нуждается во многих средствах для своих внешних дел. Многие приготовления необходимы, прежде чем он исполнит эти дела так, как он представил их себе. Светить - это искусство и дело луны и солнца - они исполняют это очень быстро. Как только прольют они свое сияние, в то же мгновение мир полон света во всех концах. Но еще выше - Ангел. Он в своем деле нуждается еще в меньшем количестве средств и пользуется еще меньшим числом образов. Верховный Серафим обладает еще одним единственным образом; все, что другие, стоящие ниже его, воспринимают во множественности, он постигает в едином.

Но Бог не нуждается вовсе в образе и не имеет его в Себе. Бог действует в душе без всякого средства, образа и подобия. Он действует в основе, куда не достигал никогда ни один образ, кроме Него Самого, кроме Его собственной сущности. Этого не может ни одна тварь!

Ибо как рождает Бог-Отец Своего Сына в душе? Как рождают и творения - в образе и подобии? Поистине нет! Но совсем так же, как Он рождает Его в вечности, и никак не иначе. Хорошо! Но как же рождает Он Его там? Видите ли: Бог-Отец обладает совершенным прозрением Себя Самого и глубочайшим проникновением Себя Самого, только посредством Себя Самого, без всякого образа. И так рождает Бог-Отец Своего Сына в истинном прозрении Божественной природы. Таким и никаким иным образом рождает Бог-Отец Своего Сына в недрах, в основе и сущности души и так соединяется с ней. Ибо, если бы здесь был образ, то не было бы истинного единства, а в истинном единстве заключается все ее блаженство.

Теперь вы могли бы сказать: "Ведь по природе души в ней одни только образы". Нет, это не так, иначе душа никогда не была бы блаженной. Ибо Бог не может создать творения, которое дало бы тебе полное блаженство, иначе Он не был бы для тебя высшим блаженством и последней целью.

Его же природа и воля быть началом и концом всякой вещи. Никогда тварь не может быть блаженством. Так же мало может она здесь быть совершенством, ибо из совершенства и добродетели вытекает совершенная жизнь. И так ты должен пребывать и жить в своей сущности и в своей основе, и там должен коснуться тебя Господь Своей простой сущностью без посредства и образа. Каждый образ предполагает и предлагает не себя. Он приводит к тому, образом чего он является. И так как мы имеем образ лишь для того, что снаружи и может быть воспринято только внешними чувствами, то есть для творения, а образ приводит к тому, что он изображает, - невозможно, чтобы ты смог стать блаженным через какой-либо образ.

Что должен делать для этого человек, чем ему достичь и заслужить, чтобы это рождение свершилось и осуществилось в нем? Лучше ли, чтобы он как-нибудь этому содействовал со своей стороны вроде того, например, чтобы он думал о Боге и представлял Его себе, или чтобы он оставался в тишине, в покое, в молчании, и тогда Бог говорил бы и действовал в нем, а он лишь ждал бы Божьего дела? При этом я повторяю: этот глагол и дело Божие даются только добрым и совершенным людям, которые так вобрали и впитали в себя сущность всякой добродетели, что она излучается из всего существа их без всякого их к тому содействия; и прежде всего должна в них жить достойная жизнь и благородное учение Господа нашего Иисуса Христа!

Пусть они узнают, что лучшее и благороднейшее, к чему можно прийти в этой жизни, это молчать и дать Богу говорить и действовать в тебе. Когда все силы отрешены от своих дел и образов, изрекается то Слово. Потому и говорит он: "Среди молчания было сказано мне тайное Слово". Чем более ты способен отозвать все силы и позабыть все вещи и образы, которые ты когда-либо воспринял, тем более ты, следовательно, позабудешь творение, тем ближе ты к тому и тем восприимчивее. О, если бы ты захотел стать вдруг неверующим, даже захотел бы очутиться в неведение твоей собственной жизни, как это случилось со святым Павлом, когда он говорил: "Был ли я в своем теле или нет, этого я не знаю, это знает Бог!" Тогда дух вобрал в себя все силы, так что тело перестало существовать для него, тогда не действовали ни память, ни рассудок, ни внешние чувства, ни силы, которым надлежит поддерживать и совершенствовать тело; жизненный огонь и жизненная теплота были удержаны, потому тело не потерпело ущерба, хотя он все же три дня не ел и не пил. Так же было с Моисеем, когда он постился сорок дней на горе и все же от того не ослабел; в последний день он был совершенно так же силен, как в первый. Так должен человек освободиться от внешних чувств, обратиться внутрь и погрузиться в забвение всех вещей и себя самого.

Об этом говорит один учитель, обращаясь к душе: беги суеты внешних дел, беги и скройся от бурь внешних дел, как скрывается мысль, ибо они создают лишь несогласие.

Итак, если надлежит Богу сказать в душе Свое Слово, она должна пребывать в мире и покое; тогда Он изрекает в душе Свое Слово и Себя Самого, не образ, но Себя Самого! Дионисий говорит: Бог не имеет ни Своего образа, ни подобия, ибо Он по существу Своему все добро, вся истина, все сущее. В одно и то же мгновение Бог творит все Свои дела в Себе и из Себя. Когда Бог создавал небо и землю, не думай, что Он сегодня создал одно, а завтра другое. Правда, так пишет Моисей, хотя он, конечно, лучше всех знал об этом, но он сделал это ради людей, которые не смогли бы этого ни понять, ни охватить иначе. Только одно сделал для этого Бог: Он захотел, и они стали.

Бог действует без средств и без образов. Чем свободнее ты от образов, тем восприимчивее к Его воздействию; чем больше погружен в себя, в забвение, тем ближе ты к тому. К этому призывал Дионисий своего ученика Тимофея и говорил: милый сын Тимофей, ты должен с безмятежным чувством устремиться за пределы самого себя, душевных сил, за пределы образа и существа в сокровенный тихий мрак, дабы ты пришел к познанию неведомого сверхбожеского Бога! Для этого необходимо освобождение от всех вещей: ибо противно Богу творчество в образах.

Теперь ты спросишь: что же творит Бог в основе и сущности души? Этого знать я не в состоянии, ибо душевные силы могут познавать только в образах, причем воспринимают они и познают каждую вещь в ее собственном образе: они не могут познать птицу в образе человека; и так как все образы приходят извне, то это остается для души сокрытым. И вот что для нее самое лучшее, это неведение, которое приводит ее к чудесному и заставляет ее искать его! Ибо она хорошо чувствует, что нечто существует, только не знает: что и как.

Когда человек постигает сокровенность вещей, сейчас же они утомляют его, и он обращает свой взгляд на что-нибудь новое; всегда есть у него стремление познавать эти вещи, и все же не может он остановиться на них; только такое непознаваемое познание удерживает душу и все же побуждает ее к исканию.

Потому один мудрец сказал: "Среди ночи, когда молчали вещи, в глубокой тишине было сказано мне сокровенное Слово. Оно пришло, крадучись, как вор". Как же разумеет он это: Слово, которое все же было скрыто? - Ведь природа слова открывать то, что сокрыто. - Оно раскрылось и блестело, будто хотело мне что-то открыть и подавало мне весть от Бога; поэтому оно называется Словом. Но от меня было сокрыто, оттого сказано: "в тишине пришло Оно, чтобы открыться мне". Видите, потому и должно искать Его, что Оно скрыто. Оно явилось и было все же сокрыто: Оно хочет, чтобы мы томились и вздыхали по Нему!

Святой Павел говорит: за Ним должны мы гнаться, пока не почуем Его, и не останавливаться, пока не схватим Его! Когда он будет восхищен на третье небо, где он услышал Бога и где видел все вещи, и снова пришел в себя, ничто из того не было им позабыто, но было в нем так глубоко, сокровенно в основе, что разум его не мог достичь того: это было закрыто от него. Поэтому он должен был искать и преследовать это - внутри себя самого, не вне себя. Это совсем внутри, не снаружи; совсем внутри! И оттого что он это сознавал, сказал он: Я уверен в том, что ни смерть, никакое страдание не разлучат меня с тем, что я нахожу в себе.

Об этом один языческий мудрец сказал другому прекрасное слово: Я ощущаю в себе нечто, что сияет в моем разуме, я вполне ощущаю, что это есть нечто, а что это, я не могу постичь; но мне кажется, что если бы я постиг это, я узнал бы всю истину! Тогда другой ему ответил: Хорошо! Держись этого, ибо если бы ты мог постичь это, ты получил бы всю совокупность добра и вечную жизнь. В этом же смысле выражается и святой Августин: Я сознаю нечто, что реет и светится перед моей душой; если бы это достигло во мне совершенства и постоянства, это была бы вечная жизнь! Оно таится и все же возвещает о себе. Приходит же оно воровским способом, чтобы отнять и украсть у души все вещи. А все же немного открывается оно и показывается, чтобы очаровать душу и привлечь ее к себе и похитить и отнять у нее ее самое.

По этому поводу говорил пророк: "Господи, отыми у них их дух и дай им взамен Свой дух". То же разумела и любящая душа, когда говорила: моя душа растаяла и расплавилась, когда любовь изрекла свое слово; когда она вошла, я должна была исчезнуть. То же разумел Христос, когда говорил: "Кто оставляет что-либо ради Меня, тому воздается во сто крат, кто хочет обладать Мною, тот должен отказаться от себя и от всякой вещи, и кто хочет Мне служить, должен за Мной следовать; не должен он больше преследовать своего".

Теперь ты скажешь: ах, сударь, вы хотите извратить естественную жизнь души! Такова ее природа, что она познается внешними чувствами и в образах, хотите ли вы нарушить этот порядок? - Но, что ты знаешь о том, какие возможности заложены Богом в человеческой природе, которые еще не до конца описаны, больше того - которые сокрыты? Ибо те, что писали о возможностях души, не пошли дальше того, к чему привел их естественный разум: ни разу не дошли они до самой глубины. Оттого многое должно было быть сокрытым для них и осталось им неизвестным. Поэтому говорит пророк: я хочу сидеть, и молчать, и слушать хочу, что Бог говорит во мне. Оттого что так сокровенно оно, оттого пришло это Слово в ночи, во мраке.

Святой Иоанн говорит: "Свет во тьме светит; в Свое пришел Он, и все, которые приняли Его, стали властью Сынами Божиими". - "Ибо была дана им власть стать Сынами Божиими".

Заметим же себе пользу и плоды этого тайного слова и этого мрака! Сын Небесного Отца не Один рождается из этого мрака, который принадлежит Ему; но и ты рождаешься там, как дитя того же Небесного Отца и никого иного; и тебе дает Он власть. Видите, как велика эта польза! Всякая истина, которой когда-либо учили и будут учить учителя вплоть до конца мира, проистекает из их собственного разума; они же не постигли ни капли из того знания, из той глубины. Пусть то будет названо незнанием, неведением, в нем все же больше, чем во всяком внешнем знании и ведении. Ибо это неведение отвлекает и уводит тебя прочь от всего познанного и прочь от тебя самого.

Это разумел Христос, когда говорил: "Кто не откажется от себя, и не оставит отца и матери, и не будет вне всего этого, тот не достоин Меня". Как будто бы Он говорил: кто не отвергнет всего внешнего, творений, тот не может ни быть зачатым, ни рожденным в этом божественном рождении. Когда ты лишишься себя самого и всего внешнего, тогда воистину ты это найдешь.

И воистину верю я и уверен в том, что человек, который тверд в этом, никогда не может быть разлучен с Богом.

Я утверждаю, что он не в состоянии впасть в смертный грех. Скорее потерпит он постыднейшую смерть, чем впадет в какой-либо смертный грех; как и делали святые. Даже простительного греха не могли они совершить, ни сознательно допустить его в себе или в других, если они могли его отвратить. Так увлечены, очарованы они этим путем, так освоились с ним, что не захотели бы обратиться к другому: все чувства и силы их обращены к одному. В этом рождении, да поможет нам Бог, сегодня вновь рожденный человеком, дабы мы, бедные дети земли, родились в Нем божественно; да поможет Он нам в этом во веки веков! Аминь.

Один учитель говорит: Бог стал человеком; оттого весь человеческий род вознесен и прославлен. Мы можем воистину радоваться тому, что Христос, наш брат, Своей собственной силой возвысился над всеми сонмами ангелов и воссел одесную Отца. Этот учитель сказал хорошо. Но, по правде сказать, я не придаю этому такого значения. Что мне из того, что у меня богатый брат, когда я сам беден? Что мне из того, что у меня мудрый брат, когда я сам глупец. Я говорю нечто другое и более убедительное: Бог не только стал человеком, Он принял на себя человеческую природу.

Обыкновенно мудрецы говорят, что все люди равны по своей человеческой природе. А я утверждаю, что все доброе, чем обладали все святые, и Мария, Матерь Божия, и Христос по Своему человечеству, - мое достояние в этой природе.

Теперь вы можете спросить меня: если уже в этой природе я обладаю всем тем, что Христос мог бы мне дать по Своему человечеству, отчего же мы так высоко ставим Христа и почитаем Его Господом и Богом? Оттого, что Он был вестником от Бога к нам и принес нам наше блаженство; но блаженство, которое Он принес нам, было наше. Там, где Отец рождает в сокровенной глубине Своего Сына, бьет ключом эта природа. Природа же эта проста и едина. И если с ней и связано нечто, что проглядывает через все, то это "ничто".

Далее я говорю о другом и более трудном. Кто пребывает в наготе и чистоте этой природы, тот должен преодолеть личное настолько, чтобы делать то же добро тому человеку, который находится по ту сторону моря и которого он никогда не видал в лицо, как и тому, кто теперь с ним и кто его заветный друг. Пока ты желаешь добра для себя более, чем для человека, которого ты никогда не видал, ты поистине не прав и ни на один маленький миг не заглянул в эту простую глубину. Быть может, ты и видел истину в бледном мысленном отображении ее, как бы в подобии, но ты никогда не обладал наилучшим.

Для этого ты должен быть чист сердцем. А лишь то сердце чисто, которое все созданное превратило в "ничто". И ты должен наконец освободиться от "ничто".

Спорят о том, что так горит в аду? Все учителя говорят обыкновенно, что это своеволие. Но я утверждаю: в аду горит "ничто". Сравнение: возьми горящий уголь и положи его на мою руку. Если бы я сказал: уголь жжет мою руку, то я был бы несправедлив к нему.

Если я должен определить, что, собственно, меня жжет, то это делает "ничто". Ибо в угле есть нечто, чего нет в моей руке. Если бы рука обладала всем тем, чем обладает и что дает уголь, она была бы вполне огненной природы. И бросили бы тогда на мою руку весь огонь, который когда-либо горел, он не причинил бы мне боли. Поэтому я утверждаю, что Бог и все те, что пребывают в блаженном созерцании Его, имеют нечто, чего не имеют отлученные от Бога. И единственно это "ничто" мучит пребывающие в аду души больше, чем своеволие или какой-либо огонь. Я говорю правду: поскольку ты захвачен этим "ничто", постольку ты несовершенен. Поэтому, если вы хотите быть совершенны, вы должны освободиться от всякого "ничто".

"Бог послал в мир своего Единородного Сына". Вы не должны понимать это по отношению к внешнему миру, поскольку Он с нами ел и пил, - вы должны понимать это по отношению к внутреннему миру.

Как истинно, что Отец в Своей простой божественной природе рождает Сына, так истинно и то, что Он рождает Его в сокровеннейшем духе. И это внутренний мир. Здесь Божья глубина - моя глубина. И моя глубина - Божья глубина. Здесь я пребываю вне моего, как и Бог пребывал вне Своего.

Для того, кто хоть на мгновение заглянул в эту глубину, тысяча фунтов червонного золота - не больше поддельного гроша. Из этой сокровеннейшей глубины должен ты творить все, что творишь без всякого "зачем".

Я решительно утверждаю, что пока ты делаешь что-нибудь ради царствия небесного, ради Бога или ради твоего вечного блаженства, то есть ради чего-нибудь извне, ты воистину совсем не прав. Конечно, и это можно тебе предоставить, но это не самое лучшее. Ибо воистину, если ты думаешь, что скорее достигнешь Бога через углубление, благоговение, расплывчатые чувства и особое приноровление, чем в поле у костра или в хлеву, ты не делаешь не чего иного, как если бы ты взял Бога, обернул вокруг Его головы плащ и сунул бы Его под лавку.

Ибо тот, кто каким-либо образом ищет Бога, схватывает образ, но Бог, сокрытый за этим образом, от него ускользает. Лишь тот, кто не ищет Бога в образе, обладает Им, таким, каков Он есть Сам в Себе, и Он сама жизнь.

Если бы кто-нибудь тысячу лет вопрошал жизнь: зачем ты живешь? - и она бы ему вообще отвечала, она не сказала бы не чего иного, как: я живу затем, чтобы жить. И это оттого, что жизнь живет своей собственной глубиной, бьет из себя самой. Поэтому она живет без всякого "почему" и живит себя самое. И если бы кто-нибудь спросил правдивого человека, такого, который действует из своей собственной глубины: зачем ты делаешь свое дело? Если бы он верно отвечал, он не сказал бы ничего иного, кроме того, что: я делаю, потому что делаю.

Где кончается тварь, там начинается Бог. И Бог не желает от тебя ничего большего, как чтобы ты вышел из себя самого, поскольку ты тварь, и дал бы Богу быть в тебе Богом. Малейший образ твари, который ты создаешь в себе, так же велик, как Бог. Почему? Потому что он отнимает у тебя целого Бога. Ибо в то мгновение, когда этот образ входит в тебя, Бог со всем блаженством Своим должен удалиться. Но когда этот образ уходит, входит Бог. Бог так сильно желает, чтобы ты вышел из себя самого (поскольку ты тварь), словно все Его блаженство зависит от этого. Ах, милый человек, какая тебе в том беда, если ты предоставишь Богу быть в тебе Богом?

Выйди же ради Бога из самого себя, чтобы ради тебя Бог сделал то же. Когда выйдут оба - то, что останется, будет нечто единое и простое. В этом едином Отец рождает Сына в глубочайшем источнике. Там расцветает Святой Дух, и там возникает в Боге воля, которая принадлежит душе. До тех пор, пока эта воля пребывает неприкосновенной для твари и всего созданного, - она свободна. Христос говорит: никто не восходит на небеса, кроме Сошедшего с небес.

Все вещи созданы из "ничто". Поэтому настоящий источник их - "ничто".

Поскольку эта благородная воля обращается к твари, постольку она истекает с ней в "ничто".

И вот вопрос: так ли истекает эта воля, что она никогда не сможет больше возвратиться? Мудрецы говорят обыкновенно, что она никогда не возвращается, поскольку она истекла временем.

Но я говорю: если воля эта, на один миг хотя бы покинув себя и все созданное, обратится к своему первоисточнику, она восстанет в истинной свободе и будет свободной; и в это одно мгновение все потерянное время возвратится вновь.

Люди говорят мне часто: "Помолись за меня", и я думаю: зачем вы выходите? Зачем не остаетесь в самих себе и не черпаете из своего собственного сокровища? В вас самих заключена, по существу, вся правда.

Дай Бог, чтобы мы поистине оставались внутри, в сущности, и владели бы правдой без различия и посредников в истинном блаженстве! Аминь.

Не бойтесь тех, что хотят умертвить ваше тело, ибо души не могут они убить. И оттого не могут, что не может убить дух духа; дух духу может лишь дать жизнь. Те, что хотят вас убить, - это лишь кровь и плоть, и только так умирает человек от другого.

Благороднейшее, что есть в человеке, это кровь, когда она желает добра. Но и горчайшее, что есть в человеке, - это кровь, когда в ней воля ко злу.

Если кровь побеждает плоть, человек терпелив, кроток и целомудрен и в нем все добродетели. Если же побеждает плоть, человек высокомерен, зол, нечист и в нем все пороки.

Теперь слушайте: вот я хочу сказать нечто, чего еще никогда не говорил. Когда Бог создал небо, землю и всякую тварь. Он никак не действовал. Ему не с чем было действовать; и в Нем не было действия. Тогда Он сказал: "Мы сотворим Наше подобие". Не мудрено создавать. Это делается когда и где угодно. Когда я что-нибудь делаю, то делаю это сам в себе и из себя самого и отпечатлеваю там свой собственный образ.

"Мы сотворим подобие, - не Ты, Отец, и не Ты, Сын, и не Ты, Дух Святой, но Мы в совете Святой Троицы, Мы сотворим подобие".

Итак, когда Бог делал человека. Он творил Свое творческое, Свое вечно сущее, присущее Ему дело. Оно было велико. Это была душа.

Душа была делом Божиим. Природа Бога, Его сущность и Его божество состоит в том, что Он должен действовать в душе. И благословен, благословен будь Он за это! Оттого, что Сам Он действует в душе, любит Бог это Свое дело. Его дело наша любовь. И эта любовь - Бог. В ней Бог любит Себя Самого, и Свою природу, и сущность Свою, и Свое божество. Любовью же, которой Бог любит Себя, любит Он все создания. Не как создания любит Он их, но как Бога. Любовью, которой Бог любит Себя, любит Он весь мир.

Теперь я хочу сказать то, чего еще никогда не говорил. Бог услаждается Самим Собою в этом деле, как услаждается Он всеми созданиями; не как созданиями, но как Богом. С отрадой, с которой Он услаждается Самим Собой, услаждается Он всем миром. "Бог услаждается Собой в вещах". - И солнце изливает свое светлое сияние на все создания, и то, на что падают его лучи, втягивает оно в себя и все же не теряет от этого своего света! Я беру сосуд с водой, и кладу в него зеркало, и подставляю его под солнечные лучи. Тогда солнце излучается не только из своего диска, но и со дна сосуда: и все же не убывает от этого. Отражение в зеркале принадлежит солнцу, оно само солнце. И все же оно есть только то, что оно есть. И совершенно так же Бог.

Своей природой, сущностью и божеством Он в душе, и все же Он не душа. Отражение души принадлежит Богу и Бог: душа же от того не перестает быть тем, что она есть.

Все творения стремятся к своему высшему совершенству. Все они стремятся от жизни к сущности; все переносятся в мой разум, дабы стать разумными. И я - единый, возвращаю все создания Богу. Пусть же каждый думает о том, что он делает.

Внемлите, прошу вас, ради вечной правды и моей души. Я хочу сказать не сказанное никогда доселе. Бог и божество не схожи, как небо и земля. Но прежде всего: внутренний и внешний человек различны так, как небо и земля. Правда, Бог на тысячу миль выше, но и Бог становится и приходит.

Но вот я снова возвращаюсь к внутреннему и внешнему человеку. Я вижу лилии в поле, и их светлое сияние, и их цвет, и их листы. Но их запаха я не вижу. Почему? Потому что запах их во мне. Как и то, что я говорю, во мне, и я выговариваю это из себя наружу. Мой внешний человек воспринимает создания, как создания. Но мой внутренний человек воспринимает их не как создания, а как дары Божий. Внутренний же мой человек принимает их даже не как дары Божии, но как извечно свое! Ибо даже Бог становится и приходит.

Становится Бог там, где все создания высказывают Его. Когда я был еще в основании, в глубине божества, в течении и в источнике его, никто не спрашивал меня, куда я стремлюсь или что я делаю: там не было никого, кто бы мог меня спросить.

Лишь когда я изошел, все создания возвестили мне Бога. Если бы меня спросили: брат Экхарт, когда вы вышли из дому? Я был сию минуту в нем. О Боге говорят все создания. А почему они не говорят о божестве?

Все, что в божестве, - едино, и о том говорить нельзя. Бог действует так или иначе. Божество не действует. Нет для него действия, и никогда не оглянулось оно на это. Бог и божество различествуют, как дело и неделание. Когда я возвращаюсь в Бога, я ничего не образую из себя; и устье мое прекраснее моего истока. Ибо вот я - единый, возношу все создания из их разума в мой, дабы и они стали во мне единством.

И когда я возвращаюсь в глубину и основание божества, в течение и в источник его, никто не спрашивает меня, откуда я и где я был. Никто не ощутил моего отсутствия. И это значит: Бог приходит.

Благо тому, кто понял эту проповедь! Если бы здесь не было ни одного человека, я должен был бы сказать ее этой церковной кружке.

Найдутся жалкие люди, которые вернутся домой и скажут: я сяду на свое место, буду есть свой хлеб и служить Богу. Я говорю воистину, эти люди должны оставаться в заблуждении, и они никогда не смогут достичь того, что дается другим, которые следуют за Богом в Его нищете и обнаженности! Аминь.

Один учитель говорит: "О, щедрый Бог, как хорошо мне будет, если моя любовь принесет Тебе плоды!"

Господь говорит каждой любящей душе: Я был ради вас человеком, если вы не станете ради Меня богами, то будете ко мне несправедливы. Моей божественной природой обитал Я в вашей человеческой природе, так что никто не знал Моей божественной власти и Меня видели странствующим, как всякого другого человека. Так и вы должны скрыть вашу человеческую природу в Моей божественной природе, дабы никто не узнал в вас вашей человеческой слабости и ваша жизнь стала бы божественной, так что не признавали бы в вас ничего, кроме Бога.

А это не произойдет оттого, что мы станем говорить сладкие слова и делать духовные ужимки и пребудем в духе святости; если слава о нас далеко разнесется и мы будем любимы, как друзья Божьи., или если мы будем так избалованы Богом и изнежены, что нам покажется, будто Бог забыл все созданья, кроме нас одних, и мы вообразим себе, что все, чего мы ни пожелаем, сейчас же случится. Нет, это не так! Не этого требует от нас Бог; нет, не так это!

Он хочет, чтобы мы оставались свободными; чтобы нас не трогало, если о нас говорят, будто мы лживые и неправдивые люди и тому подобное, чтобы лишить нас доброго имени; и не только, если о нас дурно говорят, но и дурно против нас поступают, и отнимают у нас поддержку, в которой мы нуждаемся для наших жизненных потребностей, и вредят нам не только в вещах божественных, но вредят и нашему телу, так что мы заболеваем или подвергаемся тяжелому телесному страданию. И когда мы желаем во всех наших делах лучшего, что мы только можем придумать, люди обращают это в самое дурное, что только они могут придумать; и если мы терпим это не только от людей, но и от Бога, когда Он отнимает у нас утешение Своего присутствия и как бы воздвигает стену между Собой и нами, и когда мы прибегаем к Нему в наших скорбях за утешением и помощью, Он как будто закрывает глаза и не желает ни видеть, ни слышать нас и оставляет нас одних в нужде и борьбе, как был оставлен однажды Своим Отцом Христос: вот видите, тогда должны бы мы были укрыться в Его божественной природе и в нашей неутешности стоять непоколебимо на том, чтобы не помогать себе ничем другим, кроме слов: "Отче, да будет воля Твоя надо мной".

Бог, это существо, которое можно познать лучше всего через "ничто". - Как так через "ничто"? Отказываясь от всяких средств, и не только отказываясь от мира и приобретая добродетель, но добродетель должен я оставить, если хочу познать непосредственно Бога; не то, чтобы я должен был отказаться от добродетели, нет, но добродетель должна, по существу, обитать во мне, а я должен стать выше добродетели. Когда, таким образом, человеческая мысль не касается больше никакой вещи, она впервые касается Бога.

Один языческий мудрец говорит, что природа не имеет власти над природой. Поэтому Бог не может быть познан никакой тварью. Если же Он должен быть познан, то только в свете, который выше природы.

Мудрецы спрашивают: отчего происходит то, что Бог, поднимая душу превыше ее самой и превыше всякой твари и возвращая ее к Себе, не поднимает на высшую степень и тело, чтобы оно не нуждалось в земном?

На это отвечает один учитель, кажется, святой Августин, и говорит: Когда душа достигает соединения с Богом, тогда только впервые достигает тело того совершенства, при котором оно может наслаждаться всеми веществами во славу Божью. Ибо ради человека проистекли все создания, и то, чем разумно может наслаждаться тело, не есть для души падение, но возвышение ее достоинства. Ибо тварь не может найти более благородного пути, чтобы вернуться к своему источнику, чем верного человека, который позволяет своей душе на миг поднять его до воссоединения с Богом.

Ибо нет тогда препятствия между Богом и душою; и поскольку душа следует за Богом в пустыню божества, постольку тело следует за возлюбленным Христом в пустыню добровольной бедности; и как душа соединена с божеством, так соединено тело с действием истинной добродетели во Христе. И Отец небесный может сказать: "это Сын Мой возлюбленный, в котором к Себе Мое благоволение", ибо Бог не только в душе родил Своего Единородного Сына, но и душу самую родил Своему Единородному Сыну.

Воистину, из самой глубины сердца! Человек, какое страдание может быть для тебя слишком горьким и жестоким, если ты видишь, что Тот, который был в образе Бога, в свете Своей вечности, в сиянии святых и который был рожден прежде луча и всякого естества Божьего, что Он приходит в тюрьму и в тиски твоей загрязненной природы, которая настолько нечиста, что все вещи, какими бы чистыми они не приближались к ней, становятся в ней нечистыми зловонными, и Он все же захотел ради тебя погрузиться в нее?

Существует ли что-нибудь, чтобы не сладко было тебе выстрадать, если ты перечтешь все горести твоего Господа и Бога, и когда ты вспомнишь все горе и позор, упавшие на Него?

Какой позор и поругание терпел Он от князей, и рыцарей, и злых рабов, и от тех, что проходили взад и вперед по дороге перед крестом?

Поистине, какое великое, невинное милосердие и подлинная любовь, которая нигде не являлась мне с такой совершенной подлинностью, как здесь, где сила любви вырвалась из Его сердца.

Поэтому сделай себе узел из всяких страданий твоего Господа и Бога, и пусть он пребудет всегда между грудей твоих. Взгляни на Его добродетели и рассмотри их. Как усердно думал Он о твоем спасении во всех Своих делах!

Смотри, чтобы той же платой заплатить Ему за Его постыдную, позорную смерть и страдальческую природу, которой он мучился без вины за твою вину, как будто бы то была Его собственная вина, как Он Сам и говорит в пророках о Своем страдании: "Смотрите, это претерпеваю Я ради Моей вины". О плоде же своих дел говорит Он так: "Смотрите, этим богатством должны вы обладать в награду за дела ваши", и называет наши грехи Своими грехами, а Свои дела нашими делами, ибо Он исправил наши грехи, как будто бы Он Сам их сделал, и мы имеем награду за Его дела, как будто бы мы их сделали.

И это должно делать ничтожной нашу тяготу, ибо добрый рыцарь не жалуется на свои раны, когда он созерцает короля, который ранен вместе с ним. Он предлагает нам напиток, который сперва испил Сам.

Он не посылает нам ничего такого, чего бы сперва Сам не сделал или не выстрадал. Поэтому мы должны питать большую любовь к страданию, ибо Бог ничего иного и не делал, пока был на земле. Дай Бог, чтобы мы преобразили и потеряли нашу человеческую природу и все наши слабости в божественной природе так, чтобы в нас нельзя было найти ничего, кроме чистого Бога! Аминь.

Подобные вещи любят друг друга и соединяются, несхожие бегут и ненавидят друг друга.

Нет ничего более несхожего, как говорит один учитель, чем небо и земля. Почувствовала земля в глубине естества своего, что чужда она небу и несхожа с ним. Потому бежала от неба в места глубинные и лежит там неподвижно и тихо, чтоб не приблизиться к небу. И узнало небо в глубочайшем естестве своем, что земля удалилась от него и заняла глубинные места. Поэтому неудержимо изливается оно плодородием своим в земное царство, и мудрецы хотят, чтобы широкое и далекое небо не оставляло для себя ничего, даже кусочка, равного острию иглы. И возрождает всецело себя небо, пробуждая плодородие в царстве земли.

То же скажу я о человеке, который стал перед собой, перед Богом и перед всеми творениями "ничем"; он занял глубочайшие места и должен излиться в него Бог всецело, или Бог не Бог!

Клянусь вечной правдой Господа: должен Бог излиться всею силою Своей в каждого человека, дошедшего до глубины. Излиться всецело, так, чтобы ни в жизни Своей, ни в сущности Своей, ни в естестве Своем, ни даже в самой божественности Своей не сохранить ничего для Себя; но щедрый плод принося, всецело излиться в человека, отдавшегося Богу и избравшего глубочайшие места.

Когда я сегодня шел сюда, то думал, как бы мне сделать понятной для вас мою проповедь, и придумал пример: если кто сможет понять его, то поймет подлинный смысл и сущность всего моего учения.

Пример этот касается моего глаза и дерева. Открыт или закрыт мой глаз, он все тот же глаз. И у дерева ничего не отнимается и ничто не прибавляется ему через узрение его. Слушайте: предположим, что мой глаз покоится в себе как нечто единое, само в себе заключенное, и только при зрении открывается и устремляется на дерево. И дерево, и глаз остаются тем, чем они были, а все же в действии зрения они становятся настолько одно, что можно было бы сказать: глаз есть дерево, а дерево - глаз. Если бы дерево было вовсе лишено вещества и представляло бы собою нечто чисто духовное, как зрение моего глаза, можно было бы утверждать с полным правом, что в действии зрения дерево и мой глаз - одно существо.

И если так это в мире вещественном, то насколько же больше в мире духовном. Так же должны вы принять во внимание, что между моим глазом и глазом барана, находящегося по ту сторону моря которого я никогда не видал, гораздо больше общего, чем между моим глазом и моим ухом, хотя эти последние принадлежат одному существу. Происходит это оттого, что глаз барана и мой глаз имеют одно и то же назначение. Почему и приписываю я им больше единства, а именно единство действия, чем моему глазу и уху, которые в своем действии не имеют ничего общего.

Я также говорил не раз о свете души, несотворенном и несотворимом. Этого света стараюсь я всегда коснуться в проповеди. И этот свет воспринимает Бога непосредственно; без всяких покровов, таким, каков Он Сам в Себе. Этот свет воспринимает Его в действии внутреннего богорождения!

И тут могу я поистине утверждать, что этот свет имеет больше единства с Богом, чем с какой-либо из сил души, с которыми он все же - по своей принадлежности к одному существу - одно. Ибо несомненно, что в недрах моей души, взятой в одном существе, свет этот не занимает более высокого места, чем всякая другая чувственная способность ее, слух, или зрение, или иная сила, способная страдать от голода, жажды, холода и зноя. И это происходит оттого, что существо есть нечто простое, цельное.

Поэтому, если брать силы души в одном существе, они равны и все стоят одинаково высоко; если же рассматривать их в их действии, то одна гораздо благороднее и выше другой. Вот почему я и говорю: пусть человек отвратится от себя самого и от всего сотворенного. Поскольку ты так поступишь, постольку достигнешь ты единства и блаженства в той искре души, которой никогда не коснулись ни время, ни пространство. Эта искра сопротивляется всем творениям и хочет только Бога, чистого, каков Он есть Сам в Себе. Она не удовлетворится ни Отцом, ни Сыном, ни Святым Духом, ни всеми Тремя Лицами, покуда каждое пребывает в Своем существе. Да! Я утверждаю: мало этому свету и того, чтобы божественная природа, творческая и плодородная, рождалась в нем.

И вот, что кажется еще более удивительным: я утверждаю, что свет этот не довольствуется и простой, в покое пребывающей божественной сущностью, которая не дает и не принимает: он хочет в самую глубину, единую, в тихую пустыню, куда никогда не проникало ничего обособленного, ни Отец, ни Сын, ни Дух Святой; в глубине глубин, где всяк чужой, лишь там доволен этот свет и там он больше у себя, чем в себе самом.

Ибо глубина эта - одна безраздельная тишина, которая неподвижно покоится в себе самой.

И этим неподвижным движимы все вещи.

От нее получают свою жизнь все живущие, живые разумом, погруженные в себя. Дабы жили мы в этом смысле разумно, да поможет нам Бог! Аминь.

Jntravit Iesus in quoddam castellum et mulier quaedam excepit Ilium.

Я произнес сейчас на латыни слово, оно написано в Евангелии и значит по-немецки: Иисус пришел в одно селение и был принят женщиной, девой, которая была женщиной. Обратите внимание на это слово: "был принят женщиной". Поистине она должна была быть девой, та, что приняла Христа. Под девственностью разумеем мы то состояние, когда человек свободен от всякого чуждого образа, так свободен, как он был, когда его не было.

Естественно, напрашивается возражение: как человек, который родился и достиг разумной жизни, может быть настолько свободным от всяких впечатлений, как тогда, когда его еще вовсе не было? Ведь он уже так много знает, а это все отображение вещей. И как же может он в то же время быть свободным от них? Я укажу вам, в чем здесь дело!

Если бы мой разум был настолько всеобъемлющ, что все образы, которые когда-либо воспринимали люди, и даже те образы, которые существуют только в самом Боге, находились бы в моем сознании, но без того, однако, чтобы я считал их своей собственностью, так чтобы я в действии и покое не прилеплялся ни к одному из них, ни к его "до", ни к его "после", но теперь в это настоящее мгновение был свободен, готовый отдаться воле Бога и исполнить неудержимо все то, чего Он больше всего желает, - тогда воистину все множество образов было бы для меня не больше, чем тогда, когда меня не было, и моя душа была бы девственной.

И я утверждаю, что действенность эта не отняла бы у человека ничего из тех поступков, что были совершены раньше. Но вот, не обремененный ими, стоит он, свободный в своей девственной чистоте. И только так впервые являет он полное осуществление самого себя. Как Иисус свободный в неприкосновенной чистоте.

И, как говорят учителя, лишь подобное может слиться воедино, так и та душа, которая хочет вместить целомудренного Христа, должна хранить девственное целомудрие.

Но посмотрите и заметьте себе теперь хорошенько! Ведь если бы кто-нибудь остался навсегда девою, то никогда не было бы от него плода, если же должен он родить, должно стать ему "женщиной".

"Женщина", - вот самое благородное имя, которое можно дать душе, гораздо благороднее, чем "дева". Хорошо, когда человек принимает в себя Бога; в этом принятии является его девственность. Но еще лучше, когда Бог становится в нем плодотворным. Ибо принести плод - значит воистину отблагодарить за дар; и когда душа в ответной благодарности рождает в Отчем сердце Бога Иисуса - это дело женщины.

Много добрых даров принимает девственное лоно, но не возрождаются они вновь плодородием женщины, не становятся истинной благодарностью Богу. Все дары погибают и уничтожаются, и человек не становится от этого ни блаженнее, ни богаче. Ибо ни к чему душе ее девственность, если при этом она не женщина, со всею женской плодовитостью. Вот в чем вред. Поэтому я и говорю: Иисус был принят девою, которая была женщиной.

Редко брак приносит людям в год более одного плода. Но я имею здесь в виду людей, по-иному женатых, - тех, кто связали себя молитвой, постом, бдением и другим послушанием и самобичеванием. Всякую привязанность к какому-нибудь делу (если она отнимает у тебя свободу ожидать Бога и следовать только за Ним каждое мгновение, быть Им просвещенным в том, что тебе делать и чего не делать, - новым и свободным каждую минуту, как будто бы ты и не имел, не желал и не знал ничего другого), всякую связь и поставленную перед собой задачу, которая отнимает у тебя свободу, называю я сейчас "годом брака". Ибо душа твоя не принесет плода, прежде чем не свершишь ты дела, которому с трепетом отдаешься, и не найдешь ты спокойствия ни в Боге, ни в себе, пока не осуществишь в мире этого дела. Иначе нет тебе мира; и не принесешь ты плода целый год. Но и тогда этот плод будет не очень значительным, ибо рожден из души, связанной, прикованной к делу, - не из свободы!

Так бывает с теми, кого я называю "женатыми людьми", с теми, кто связали себя по своему собственному произволу. Напротив, "дева, которая при том женщина", свободная, никаким произволом не связанная душа, так близка ежечасно к Богу, как к себе самой, и приносит много плодов, и плодов значительных: она рождает не более и не менее, как Самого Бога.

Через этот плод и рождение его становится девственная женщина родительницей! Сто, тысячу раз на дню, и даже без числа раз рождает она и приносит плод из благороднейших глубин! И чтобы сказать еще точнее: из той самой глубины, из которой Отец рождает Свое вечное Слово, там же и она становится плодоносной сородительницей.

Ибо Иисус - свет и явление Отчего сердца (и мощно просветляет Он Отчее сердце!) - сей Иисус стал с ней единым, и она с Ним: она сияет и светит с Ним, как лучистое, ясное сияние в божественном сердце Отца.

Я уже сказал: в душе есть сила, которая не касается плоти и времени; она истекает из духа, в духе пребывает и вся - дух. В ней зеленеет и цветет Бог в полной славе и радости которую вкушает Сам в Себе. Там радость так сердечна, радость так велика, что она не может быть постигнута умом, не может быть выражена словами.

Ибо в этой силе вечный Отец беспрерывно рождает Своего вечного Сына, и душа сорождает Сына Отцу, и себя самое рождает, как этого сына, в нераздельной силе Отца.

Если бы некто обладал целым королевством или всеми сокровищами на земле, и все это оставил бы с легким сердцем ради Бога, и стал бы беднейшим из людей, которые когда-либо жили на земле, и Бог дал бы ему столько выстрадать, сколько не давал никогда никому, и он терпеливо переносил бы это до самой смерти, а Бог хоть на одно мгновение открылся бы ему таким; каков Он в той силе, - то радость человека того была бы так безмерна, что все страдания его и лишения показались бы ему слишком ничтожными. Даже если бы затем Бог не дал ему больше ни капельки Царствия Небесного, с него было бы довольно этой радости!

Ибо Бог в этой силе, как в вечном мгновении. И человек не мог бы стареть, если бы дух его был всегда соединен с Богом в этой силе. Ибо мгновение, в которое Бог создал первых людей, и мгновение, в которое исчезнет последний человек, и мгновение, в которое я сейчас здесь говорю, в Боге равны. Человек, что живет в одном свете с Богом; не знает ни страдания, ни начала, ни продолжения, но одну ровную вечность. У него, заключенного в самой правде, много отнято, но сущность всех вещей пребывает в нем. Никакой случай, ничто в будущем не может дать ему ничего нового; беспрерывно и вечно вновь зеленеющий, живет он в одном мгновении. Такова божественная власть этой силы.

Есть еще одна сила, которая бесплотна. Она истекает из духа, в духе пребывает и вся - дух. В этой силе Бог беспрестанно горит и пламенеет во всем Своем избытке, во всей Своей сладости и отраде. И отрада эта так велика, что никто не может в достаточной мере свидетельствовать и говорить о том поистине. Я только говорю: найдись один-единственный человек, которому было бы дано бросить туда на одно мгновение взгляд, разумный, действительный взгляд в эту радость, в эту отраду, то все, что дано было бы ему выстрадать, и все страдание, которое потребовал бы от него Бог, - все это было бы для него пустяком, ничтожеством, и даже скажу более того: это было бы для него радостью и благодеянием.

Если ты хочешь узнать о сострадании: твое ли оно или Божье, вот как ты можешь отличить это. Если ты страдаешь за себя, это страдание причиняет тебе всегда боль и его трудно выносить. Если же ты страдаешь только ради Бога и за Бога, такое страдание не причиняет тебе боли и не тяжело. Ибо тяжесть его несет Бог. И если бы на такого свалилось сразу все страдание, какое когда-либо выстрадали все люди, какое несет целый мир, это не причинило бы ему боли и не было бы ему тяжело. То, что терпит человек ради Бога, легко и сладко ему.

Я однажды сказал, что есть сила в духе и она одна свободна. Порой я говорил, что есть в душе крепость; иногда - что это свет, и иногда еще называл я это искоркой. Теперь говорю я, что это не "то" и не "это", и вообще не "что-либо". Это так же далеко от "того" и "этого", как небо от земли. Поэтому я определю это еще более благородным образом, чем раньше. И вот оно уже смеется и над "благородным", и над "образом" и превзошло далеко все это! Оно свободно от всех имен и ликов, свободно и чисто, как свободен и чист один Бог. И чисто в самом себе. Оно цельно и замкнуто в себе самом, как целен и замкнут в Себе Самом один лишь Бог. Так что выявить этого никаким образом нельзя.

В той, первой силе, о которой я говорил, зеленеет и цветет Бог во всем Своем божестве, и в Боге - Дух. В ней рождает Отец своего Единородного Сына из Себя Самого и как Себя Самого. Ибо в этой силе Его истинная жизнь. Дух рождает вместе с Отцом этого же Сына, и Сам Он в свете этой силы Сын и Истина.

Если бы вы могли прислушаться вместе с моим сердцем, вы поняли бы, что я говорю, ибо это правда и сама правда говорит это! Смотрите и примечайте! Так цельна и замкнута эта возносящаяся надо всем крепость души, о которой я говорю сейчас, что благородная сила души, о которой я только что говорил, недостойна бросить туда ни единого взгляда, а также и та, вторая сила, где непрестанно горит и пламенеет Бог. Настолько выше всякого определения, всяких сил, то Одно-Единое, что ни одна душевная сила и вообще ничто, имеющее какую-либо определенность, не могут бросить туда взгляда. Ни даже Сам Бог!

Воистину и как Бог свят: Бог никогда не бросил бы туда ни малейшего взгляда, поскольку Он лицо!

Это ясно. И потому, если бы надлежало Богу взглянуть туда, то это стоило бы Ему всех Его божественных имен и свойства быть лицом; все это должен Он оставить. Но поскольку Он Единое без дальнейшего определения: не Отец, не Сын, не Дух Святой, но нечто свободное от всякого "то" и "это", - постольку проникает Он в то Единое, которое я называю крепостью души. Иначе не может Он войти туда. Но так войдет Он туда, и так - Он уже там. В этой части душа подобна Богу; и не иначе!

То, что я сказал вам, правда: призываю правду во свидетели перед вами и даю душу мою залогом.

Чтобы были вы такими крепостями, к которым восходил бы Иисус, и был бы нами принят, и остался бы в нас навек, как я об этом сказал, да поможет нам Бог! Аминь.

"Знайте, что близко Царствие Божие!" - говорит Господь. Оно в нас! И святой Павел говорит так же: "Спасение наше ближе, нежели мы думаем".

Знайте же, как близко от нас Царствие Божие! Мы должны со всею точностью уяснить себе смысл этих слов! Если б я был царь, а сам того не знал, - то, будучи царем, я не был бы царем. Но если я твердо убежден, что царь, и все люди вместе со мной того же мнения, и я наверняка знаю, что так думают все люди, тогда - я царь и все сокровища царства - мои. Но если не хватает хоть одного из этих трех условий, тогда я не могу быть царем. Так же и наше блаженство зависит от того, что мы познаем и сознаем высшее благо - Самого Бога!

В моей душе есть сила, воспринимающая Бога. Ничто не близко мне так, как Бог. В этом я так же уверен, как и в том, что жив. Бог мне ближе, чем я сам себе. Мое существование зависит от того, что Бог тут, что Он близок!

Он присутствует в камне и в куске дерева, но они этого не знают. Если бы дерево знало о Боге и сознавало близость Его, как сознает это верховный Ангел, то и дерево обладало бы тем же блаженством, что и верховный Ангел! Потому человек и блаженнее куска дерева, что он познает Бога и знает, как близок ему Бог. И чем более сознает он это, тем блаженней, а чем менее сознает, тем менее блажен.

Не потому он блажен, что Бог в нем и так близок ему, не потому, что имеет он Бога, но только потому, что сознает Бога, сознает, как близок ему Бог, как люб ему и как присущ.

"Человек должен сознавать, что близко Царствие Божие". Когда я размышляю о Царствии Божьем, то немею перед неизмеримостью его. Ибо Царствие Божие - это Сам Бог со всем изобилием Своим. Царствие Божие не безделица. Если представить себе все миры, которые мог бы создать Бог, все это еще не есть Царствие Его. Душу, в которой всегда восходит Царствие Божие, нечего поучать, ибо этим самым научена она и твердо убеждена в жизни вечной. Кто знает и постигает, как близко к нему Царствие Божие, тот может сказать с Яковом: "В месте этом Бог, а я не знал этого!"

Бог равно близок нам во всех творениях. Мудрый человек говорит: "На все создания раскинул Господь тенета и сети Свои, так что, кто хочет видеть Его, может найти Его и узнать в каждом творении. Только тот воистину познает Бога, говорит один учитель, кто видит Его во всем.

Служить Богу в страхе - хорошо; служить Ему в любви - лучше; но тот, кто умеет связать воедино страх и любовь, делает наилучшее. Тихая и спокойная жизнь, проведенная в Боге - хороша; жизнь, полная боли, прожитая с терпением, - лучше; но найти покой в жизни, полной боли, есть наилучшее. Кто-то почувствует Бога, идя полем и творя молитву, или он почувствует Его в церкви, если он сильнее чувствует Бога в покойном месте, то это происходит от его несовершенства, а не от Бога. Ибо Бог тот же во всех вещах и во всех местах и всегда равно готов отдать Себя, поскольку это от Него зависит; и лишь тот действительно нашел Бога, кто находит Его повсюду в одинаковой мере.

Святой Бернард говорит: почему глаз мой познает небо, а не ноги? Потому что глаз мой больше похож на небо, нежели ноги мои. Если надлежит душе моей познавать Бога, она должна быть подобна небу.

Благодаря чему душа сознает в себе Бога и постигает, как Он близок ей?

Небо не терпит чуждого воздействия: ни боль, ни нужда, ничто, что могло бы заставить его выйти из себя, не может проникнуть в него. Так же крепка и тверда должна быть душа, если хочет постигнуть Бога. Надо чтобы ничто не могло проникнуть в нее - ни надежда, ни страх, ни радость, ни скорбь, ни любовь, ни страдание и ничто, что могло бы вывести ее из себя.

Небо всюду одинаково далеко от земли. И душа должна быть одинаково далека от всех земных вещей - так чтобы не была она ближе к одной вещи, чем к другой. Она должна оставаться неизменной в любви и страдании, в обладании и в лишении, во что бы то ни стало, и должна она совершенно умереть для этого, отрешенная, вознестись над этим.

Небо чисто, ясности его ничто не омрачает; его не касается ни время, ни пространство. Нет в нем ничего вещественного, и оно не заключено во времени: круговращение его совершается с невероятной быстротой; самый бег его вне времени, но от его движения возникает время.

Ничто так не мешает душе познавать Бога, как время и пространство! Пространство и время всегда лишь части, а Бог един. Итак, если надлежит душе познать Бога, она должна познавать Его вне времени и пространства. Ибо Бог не "то" и не "это", как множество вещей: Бог есть одно! Если надлежит душе видеть Бога, она не должна одновременно устремлять взоры на вещи, принадлежащие времени. Ибо покуда время и пространство или какие-либо другие подобные образы заполняют ее сознание, невозможно ей увидеть Бога. Хочет ли глаз увидеть цвет, он должен раньше сам освободиться от всякого цвета. Хочет ли душа видеть Бога, не должна она иметь ничего общего с "ничто". Тот, кто видит Бога, тот также познает, что все творения "ничто". Если сравнивать одно творение с другим - оно кажется прекрасным и представляет собою нечто; по сравнению же с Богом оно - "ничто".

Я говорю далее: если душа хочет видеть Бога, она должна также забыть и потерять себя. Ибо покуда она видит и знает себя, до тех пор не видит и не знает она Бога. Если же ради Бога отдаст она свое "я" и откажется от всех вещей, то вновь найдет себя в Боге. Познавая Бога, познает она в Боге совершеннее и самое себя, и все вещи, с которыми разлучилась. Если я хочу воистину познать высшее благо, если я хочу познать вечную благость, то должен познать ее там, где она в себе самой, - в Боге, и не там, где ее осколки. Если я должен познать истинное бытие, я должен познать его там, где оно в себе самом, - в Боге, а не в творениях, где оно разбито.

Лишь в Боге одном цельно Божественное бытие. В одном человеке не все человечество, ибо один человек - не все люди. Но в Боге душа познает также и все вещи в высшем смысле, ибо познает их там в их сущности. Кто сам живет в прекрасно расписанном доме, тот несомненно знает о нем больше, чем тот, кто никогда в него не входил, а все же многое хотел бы про него рассказать.

Я убежден в этом так же твердо, как в собственной жизни и жизни Бога: если должна душа постигнуть Бога, она постигнет Его выше времени и пространства. Лишь такая душа знает Бога и знает, как близко Царствие Божие, то есть сам Бог, со всем изобилием Его.

Учителя в школе много рассуждают о том, как возможно, чтоб душа познала Бога. Не от строгости Господа происходит то, что он многое требует от человека, а от Его великой кротости: ибо хочет Он, чтоб расширялась душа, чтобы воистину много могла вместить, чтобы воистину мог Он дать ей много.

Никто не должен думать, что достичь этого трудно, хоть это и кажется трудным; хоть это и действительно трудно вначале при расставании со всеми вещами и умирании для них. Но когда ты уже достигнешь этого, нет жизни легче, радостней, желанней. Ибо так ревностен Бог, что всегда Он пребывает с человеком и указывает ему путь к Себе, если только хочет человек следовать за Ним.

Никогда ни о чем не томился так сильно человек, как томится Бог о том, чтобы привести человека к познанию Его.

Бог готов ежечасно, но мы совсем не готовы; Бог к нам близок, но мы далеки. Бог внутри, но мы снаружи; Бог в нас дома, но мы чужие!

Пророк говорит: "Бог ведет праведных узкой тропой к широкой дороге, чтобы достигли они шири и дали" - это значит - к истинной свободе духа, ставшего единым Духом с Богом. Чтобы мы все последовали за Ним, и чтобы Он взял нас в Себя. В том да поможет нам Бог! Аминь.

Я прочел многие писания, и языческих учителей, и пророков, и Старого и Нового Завета, и со всяческой строгостью и усердием искал лучшую и высшую добродетель, с помощью которой человек мог бы наиболее уподобиться Богу, стать вновь насколько возможно более похожим на тот прообраз, каким он был в Боге, когда между ним и Богом не было различия, пока Бог не создал твари.

И когда я углубляюсь во все то, что об этом написано, докуда может доходить мой рассудок с его свидетельством и суждением, то я не нахожу ничего иного, чем чистую от всего созданного свободную отрешенность.

Многие учителя славят любовь как высшее, подобно апостолу Павлу, который говорит: "какое бы послушание я ни взял на себя, если я не имею любви, я ничто". Но я ставлю отрешенность выше любви.

Во-первых, оттого что любовь заставляет меня любить Бога. Но гораздо ценнее, чтобы я привел к себе Бога, чем пришел бы к Богу, ибо мое вечное блаженство заключается в том, чтобы Бог и я стали одно; потому что Бог может лучше войти в меня и соединиться со мной, нежели я с Ним. А то, что отрешенность приводит ко мне Бога, доказываю я так: каждое существо пребывает охотнее всего на своем естественном месте. Естественнейшее и собственнейшее место Бога - это цельность и чистота. Они же основываются на отрешенности. Поэтому Бог не может не отдаться отрешенному сердцу.

Вторая причина, почему я ставлю отрешенность выше любви, следующая: если любовь приводит меня к тому, чтобы все претерпевать ради Бога, то отрешенность делает меня восприимчивым к одному только Богу. Это же самое высокое. Ибо в страдании человек обращает еще взор на создание, из-за которого он страдает, отрешенность же, напротив того, свободна от всякого создания.

А то, что отрешенность воспринимает только Бога, доказываю я так: что должно быть воспринято, должно быть чем-нибудь воспринято. Отрешенность же настолько близка к "ничто", что нет ничего достаточно тонкого, чтобы найти в нем место для себя, кроме Бога. Он так прост и так тонок, что находит Себе место только в отрешенном сердце. Воспринято и постигнуто может быть воспринимаемое только особым способом восприемлющего, так же, как все познаваемое постигается и понимается в зависимости от состояния того, кто это познает, а не таким, каково оно, взятое само по себе.

Так же и смирение ценят иные мудрецы более многих иных добродетелей. Я же ставлю отрешенность выше всякого смирения. И вот почему: смирение может существовать без отрешенности, но совершенной отрешенности не может быть без совершенного смирения. Ибо последняя доходит до самоуничтожения. Отрешенность же так близко соприкасается с "ничто", что между ней и "ничто" не остается больше никакой разницы.

Поэтому не может быть совершенной отрешенности без смирения, а две добродетели всегда лучше одной.

Мое второе основание вот какое: совершенное смирение всегда склоняется перед всеми творениями - благодаря чему человек исходит из себя к твари; отрешенность же пребывает сама в себе. Пусть такое исхождение прекрасно, пребывание внутри себя все же есть самое высокое. Поэтому пророк говорит: "царская дочь черпает все свое великолепие из сокровенного своего".

Совершенная отрешенность не ведает твари, ни склонения перед ней, ни самовозвеличивания, она не хочет быть ни выше, ни ниже ее, она хочет лишь покоиться в себе самой, ни ради чьей-либо любви или чьего-либо страдания. Она не стремится ни к подобию, ни к различию с каким-либо другим существом, она не хочет ни "того", ни "этого", она не хочет ничего другого, кроме как быть одним целым с самой собой.

Но быть "тем" или "этим" она не хочет, потому что тот, кто хочет быть "тем", тот хочет быть "ничем"! Поэтому она не обременяет ни одной вещи.

Можно возразить: а ведь Владычица наша обладала всеми добродетелями, следовательно, и отрешенностью обладала Она в высочайшей степени; и если последняя выше смирения, то почему Она хвалилась Своим смирением, когда говорила: "на смирение рабы своей взглянул?"

На это я отвечаю: в Боге равноценны отрешенность и смирение, поскольку вообще возможно говорить о добродетелях у Бога. Исполненное любви смирение привело Бога к тому, что Он низошел в человеческую природу, и все же Он остался, будучи человеком, неизменен в Самом Себе, как тогда, когда создавал небо и землю, как я разовью это потом. Итак, потому что Господь, когда захотел стать человеком, остался в Своей отрешенности, Владычица наша знала, что Он ожидает от Нее того же, хотя Он и склонил взор Свой не на отрешенность, а на смирение Ее. И Она оставалась в неизменной отрешенности, хотя хвалилась смирением, а не отрешенностью. Потому что если бы Она хотя единым словом коснулась последней, хотя бы сказала: "Он взглянул на мою отрешенность", - то тем самым отрешенность была бы уже помрачена, так как вышла бы из самой себя.

Ибо как ни мало такое исхождение из самого себя, оно все же помрачает отрешенность. Поэтому пророк говорит: "Я хочу молчать и слушать, что Господь и Бог мой во мне говорит". Как будто бы он говорил: "Если Бог хочет говорить со мной, пусть войдет внутрь, я не хочу выйти наружу". И Боэций говорит: "Люди, зачем вы ищете во вне того, что внутри вас, - блаженства?"

Так же ставлю я отрешенность выше сострадания; ибо сострадание есть не что иное, как то, что человек выходит из себя самого ради страданий своих ближних и оттого омрачается его сердце. Отрешенность же свободна от этого и остается в себе самой и не дает ничему омрачить себя.

Одним словом, когда я рассматриваю все добродетели, я не нахожу ни одной, которая была бы лишена всяких недостатков и настолько уподобляла бы нас Богу, как отрешенность.

Один учитель, по имени Авиценна, говорит: дух, который пребывает отрешенным, настолько высок, что все, что он видит - правда, и все, что он желает, дается ему, и когда он повелевает, тогда надо ему быть послушным.

Поистине, знайте это, пребывающий в своей отрешенности дух привлекает к себе Бога; и если бы он мог лишиться облика и состояния, то он вырвал бы для себя самую сущность Бога. Но этого Бог никому не может дать, кроме как Себе Самому; поэтому Бог не может сделать для отрешенного духа ничего другого, как только дать ему Самого Себя.

Человек, который вполне отрешен, настолько восхищен в вечность, что ничто преходящее не может уже заставить его почувствовать плотского волнения; тогда он мертв для земли, потому что ничто земное ничего не говорит ему. Это разумел святой Павел, когда говорил: "Я жив и все же не жив, Христос жив во мне".

Теперь ты спросишь: "Что же такое эта отрешенность, что в ней такая власть?"

Истинная отрешенность не что иное, как дух, который остается неподвижным во всех обстоятельствах, будь то радость или горе, честь или позор, как недвижима остается широкая гора в легком ветре.

Эта неподвижная отрешенность более всего уподобляет человека Богу. Ибо то, что Бог - Бог, заключается в Его неподвижной отрешенности и оттого Его чистота, Его простота, и Его неизменность. Поэтому, если человек хочет уподобиться Богу (поскольку тварь может иметь подобие Бога), он должен стать отрешенным.

Отрешенность приводит его к чистоте, а та - к простоте, последняя же - к неизменяемости. Эти качества определяют подобие человека с Богом. Благодатью может осуществиться это подобие.

Только она поднимает человека надо всем временным и очищает его от всего преходящего.

Да будет тебе известно: быть лишенным всего созданного, значит быть исполненным Бога, и быть полным созданным - значит быть лишенным Бога.

Знай: до мира пребывал Бог в этой неподвижной отрешенности и пребывает; и знай: когда Бог создавал небо, и землю, и все творения, это так мало касалось его отрешенности, как если бы Он никогда ничего не создавал.

Да, я утверждаю: все молитвы и все добрые дела, которые человек совершает во времени, трогают так мало Божью отрешенность, как будто бы ничего подобного не совершалось, и Бог оттого нисколько не благосклоннее к человеку, чем если бы тот не совершал ни молитвы, ни доброго дела. Я скажу более того: когда Сын в Божестве захотел стать человеком, и стал, и терпел мучение, это так же мало коснулось неподвижной отрешенности Бога, как если бы Он никогда и не был человеком.

Но тут ты мог бы сказать: "Вот я слышу, что все молитвы и добрые дела напрасны, что они не касаются Бога, и что Его нельзя ими тронуть, и все же говорят, что прежде всего Бог желает, чтобы Ему молились!"

Тут ты должен быть очень внимательным и верно понять меня (если ты это можешь). Первым вечным взором (если мы здесь можем сказать "первый" взор) Бог увидел все вещи так, как они должны были совершиться, и увидел тем же взором, как и когда Он создаст творение; Он услышал также малейшую молитву и увидел каждое доброе дело, которое кто-либо совершит, и увидел, какой молитве и какому благоговению Он внемлет; Он увидел, что ты завтра будешь взывать к Нему и усердно просить Его; и этот призыв и эту молитву Бог не услышит лишь завтра, Он слышал это в своей вечности, прежде нежели ты стал человеком. Если же молитва твоя не честна и не подлинна, то Бог не теперь откажет тебе: Он отказал тебе уже в Своей вечности. Так Бог Своим первым вечным взором увидел все вещи, и Он действует не по какой-либо причине, но все уже предопределено, соделано впредь - совершенное дело.

И так пребывает Бог всегда в Своей неподвижной отрешенности, в то время как поэтому не напрасны молитвы и добрые дела людей, ибо кто хорошо поступает - хорошо вознагражден. Филипп говорит: Творец содержит вещи в порядке и строе, который Он дал им вначале Сам.

Ибо для Него нет ничего прошедшего и ничего будущего: Он предвечно любил всех святых, как Он предвидел их, пока еще мир не стал! И когда совершается во времени то, что Он предвидел в вечности, люди воображают себе, что Бог постиг новую любовь. Но когда Он гневается или когда творит добро - это мы изменяемся: Он пребывает неизменным, как солнечный свет приносит вред больным глазам и пользу здоровым и все же остается тем же неизменным.

Бог не смотрит во время, и поэтому для Него не происходит ничего нового.

В том же смысле говорит Исидор в своей книге о высшей добродетели: многие спрашивают, что делал Бог, пока Он не создал небо и землю, или откуда явилась у Него новая воля создавать творения? И ответил следующее: никогда у Бога не возникало новой воли, и если создание и не существовало само по себе, как сейчас, то все же оно извечно было в Боге и в Его разуме.

Бог не так создал небо и землю, как мы говорим об этом по человечеству языком преходящего, но все создания извечно высказаны в первом слове.

Моисей обратился к Господу: "Господи, если Фараон спросит меня, кто Ты, как должен я отвечать ему?" "Так скажи: "Сущий, Он послал меня", это значит Тот, Кто неизменен в самом Себе, послал меня".

Далее кто-нибудь мог бы спросить: "Обладал ли Иисус Христос также неподвижной отрешенностью, когда говорил: "Моя душа: скорбит смертельно"? А Мария, когда Она стояла у креста? И ведь много говорят о Ее жалобе. Как же это все совместимо с неподвижной отрешенностью?"

Вот! Ты должен здесь узнать, что говорят учителя, что в каждом человеке два человека. Во-первых, внешний человек, чувственный; этому человеку служат пять чувств, но они получают силу свою от души; во-вторых - внутренний человек, это сокровенное человека. Знай, что человек, который любит Бога, употребляет не более душевных сил на внешнего человека, чем того требуют пять чувств: внутренний человек обращается ко внешнему только, поскольку он руководитель и наставник, который не даст им применять свои силы по-скотски, как делают это многие люди, живущие ради плотской похоти, подобно неразумным скотам; эти люди на самом деле более достойны названия скотов, нежели людей.

Но избыток своих сил душа отдает всецело внутреннему человеку; и даже, если ему представляется более высокая и благородная цель, душа стягивает к себе также и те силы, которые отдавала она пяти чувствам, и тогда такой человек восхищен и без сознания, ибо цель его безумный и все же имеющий смысл образ или нечто разумное без образа.

Знай же, что Бог ожидает от каждого духовного человека, чтобы он любил Его всеми силами души; поэтому Он говорит: "Возлюби Господа твоего всем сердцем твоим". Но есть люди, расточающие свои силы всецело на внешнего человека. Это те люди, которые все свои помыслы и стремления обращают на преходящее благо. Они ничего не знают о внутреннем человеке!

Как хороший человек отнимает у внешнего человека силы души, когда она поглощена высокой задачей, так эти люди похищают у внутреннего человека все силы души и обращают их на внешнего. Знай: внешний человек может быть погружен в деятельность, в то время как внутренний человек остается свободным и неподвижным.

Так же во Христе был внешний и внутренний человек, и в Богородице, и все, что они выражали по отношению ко внешним вещам, делали они от лица внешнего человека, а внутренний человек пребывал в то время в неподвижной отрешенности. В этом смысле и говорил Христос: "Моя душа скорбит смертельно". Ее внутренний человек был при этом все время в неподвижной отрешенности. Вот тебе сравнение: дверь движется на крюке; дверную створку я сравниваю с внешним человеком, а крюк с внутренним. Когда дверь открывается и закрывается, движется створка, а крюк остается неподвижным на своем месте и нисколько не изменяется от движения. Так и здесь.

Теперь я спрашиваю: что составляет цель чистой отрешенности? На это я отвечаю: ни "то", и ни "это" составляет ее цель, она покоится на чистом "ничто", ибо она покоится на высшем состоянии, в котором Бог совершенно по своей воле может действовать в нас, Бог не может действовать в каждом сердце по своей воле.

Ибо хотя Бог всемогущ, Он все же может действовать лишь там, где находит или Сам создает готовность. "Или создает", это говорю я из-за святого Павла, ибо в нем Бог не нашел готовности, Он приготовил его сперва излиянием Своей Благодати.

Бог действует по мере той готовности, которую Он находит. Его действие в человеке иное, чем в камне. Мы находим для этого сравнение в природе: когда топят печь и сажают в нее овсяное тесто, гречневое, ржаное и пшеничное, то жар в печи один, но действует он не одинаково в каждом тесте, - из одного хлеб выйдет хороший, из другого грубее, из третьего еще грубее. Жар здесь ни при чем, дело в веществе, которое было не одинаково. Так же Бог не одинаково действует в каждом сердце, но по мере готовности, которую он в нем находит.

В сердце, в котором есть и "то" и "это", может найтись и нечто, что мешает полному действию в нем Бога. Для полной готовности сердце должно покоиться на чистом "ничто", в этом заключено величайшее, что оно может дать. Возьми пример из жизни: если я хочу писать на белой доске, как бы ни было хорошо то, что уже написано на ней, это все же спутает меня. Если я хочу хорошо писать, я должен стереть то, что на ней уже написано, и самое лучшее, когда на ней ничего не написано.

И это так, если Богу надлежит совершеннейшим образом писать в моем сердце. Тогда должно быть изгнано из сердца все, что называется "то" или "другое", как это бывает с отрешенным сердцем. Тогда Господь может в совершенстве привести в исполнение Свою высокую волю.

Итак, цель отрешенного сердца ни "то" и ни "это".

Теперь я спрашиваю, какова молитва отрешенного сердца? На это отвечаю я следующее: отрешенность и чистота вообще не могут молиться, ибо кто молится, тот хочет чего-либо от Бога, что было бы дано ему или отнято у него. Но отрешенное сердце не хочет ничего и не имеет ничего, от чего хотело бы освободиться. Поэтому оно пребывает свободное от молитвы, и молитва его состоит лишь в одном: чтобы уподобиться Богу.

В этом смысле мы можем принять то, что сказал Дионисий по поводу слов святого Павла: "Вас много, что ищут венца, и все же он будет дан лишь одному". Все силы души стремятся к венцу, но он будет дан лишь единой сущности. На это и говорит Дионисий: искание венца означает отрешение от всего созданного и слияние с не созданным. Когда душа достигает этого, она теряет свое имя: она вбирает в себя Бога, так что сама становится ничем, как солнце поглощает зарю, так что она исчезает.

К этому приводит людей только чистая отрешенность. По этому поводу можно также привести слова святого Августина: "Душа имеет тайный вход в божественную природу, где все вещи для нее становятся ничем".

Этот вход на земле - одна чистая отрешенность. И когда последняя достигает совершенства, душа становится от познания незнающей, от любви бесчувственной, от света темной.

Так мы можем понять то, что говорит один учитель: блаженны нищие духом, которые оставили Богу все вещи такими, какими они были, когда нас не было. Только отрешенное сердце способно на это.

Что Богу лучше в отрешенном сердце, чем во всяком другом, замечаем мы вот почему: если ты меня спросишь, чего ищет Бог во всякой вещи, я отвечу тебе словами из книги мудрости, где Он говорит: "Покоя ищу Я во всякой вещи". Но нигде нет полного покоя, кроме как в отрешенном сердце.

Чем ближе человек к тому, чтобы стать восприимчивым к влиянию Бога, тем блаженнее он; кто наиболее готов для того, тот наиболее блажен. Но сделать себя восприимчивым к тому можно только уподоблением Богу, ибо поскольку человек уподобляется Богу, постольку он воспринимает Его. Это уподобление достигается тем, что человек подчиняется Богу. Поскольку он подчиняется твари, постольку он не подобен Богу.

Отрешенное сердце свободно от всякой твари, вполне подчинено Богу и в высшей мере уподобляется Ему: поэтому оно наиболее восприимчиво для влияния Бога. Это разумел Апостол Павел, когда говорил: "Облекайтесь в Иисуса Христа", он разумел под этим уподобление Христу.

Ты должен знать: когда Христос стал человеком, Он не принял на Себя определенного человека, Он принял на себя человеческую природу. Если ты все покинешь, то останется только то, что взял на Себя Христос, и так ты облечешься во Христа.

Кто хочет вполне узнать пользу и цену совершенной отрешенности, пусть заметит себе слова Христа, которые Он сказал ученикам Своим, о Своем человеческом явлении: "Это хорошо для вас, что Я вас покидаю, ибо если бы Я не ушел от вас, то вы не смогли бы причаститься Святому Духу". Как будто бы Он говорил: "До сей поры вы видели слишком много радости в Моем видимом присутствии, поэтому не могли причаститься совершенной радости Святого Духа. И так отвергните все образное и соединитесь с сущностью, не имеющей лика и образа".

Ибо духовное утешение Бога нежно и дается только тому, кто отказывается от утешения чувственного, осязаемого. Слушайте же вы, разумные люди: нет никого радостнее того человека, что пребывает в величайшей отрешенности. Всякая телесная и плотская радость приносит духовный вред, ибо плоть жаждет вновь духа и дух жаждет вновь плоти, поэтому кто посеет во плоти неправедную любовь, тот воззовет смерть, а кто посеет в духе истинную любовь, тот пожнет вечную жизнь.

Чем больше человек бежит твари, тем скорее настигает его Творец. Так вот: если радость, которую мы имели от телесного присутствия Христа, мешала нам в принятии Святого Духа, то насколько же более чрезвычайная радость, которую мы находим в преходящих вещах, должна быть для нас препятствием на пути к Богу.

Поэтому отрешенность самое лучшее, ибо она очищает душу, проясняет совесть, зажигает сердце и пробуждает дух, дает желаниям быстроту; она превосходит все добродетели: ибо дает нам познание Бога, отделяет от твари и соединяет душу с Богом. Ибо отделенная от Бога любовь, как вода в огне, а единая любовь, как соты, полные меда.

Заметьте себе, вдумчивые души! Быстрейший конь, который донесет вас к совершенству, - это страдание. Никто не испытывает большего блаженства, чем те, что со Христом пребывают в величайшей горести. Страдание горько, как желчь, нет ничего горше страдания, и нет ничего слаще, чем пройденное страдание. Пройденное страдание слаще меда. Вернейшее основание, на котором может покоиться это совершенство, - смирение. Ибо дух того, чья природа здесь влачится в унижении, возносится к высочайшим вершинам Божества. Ибо радость приносит страдание, а страдание - радость.

Разнообразны пути человеческие. Один живет так, другой иначе. Пусть тот, кто хочет достичь высочайшей жизни здесь во времени, примет из всего этого писания в кратких словах краткое учение.

Оставайся отрешенным от всех людей, пусть никакое воспринятое впечатление не волнует тебя, освободись от всего, что может иметь чуждое воздействие на твое существо, что может привязать тебя к земному и принести тебе горе, и обращай непрестанно твою душу на целительное созерцание, в котором ты несешь Бога в сердце своем как вечную цель, от которой твои глаза не отвращаются никогда! А другие упражнения: пост, бдения и молитву, направь к той же цели и пользуйся ими только постольку, поскольку они помогают тебе в этом; так достигнешь ты вершины совершенства.

Теперь кто-нибудь может спросить: кто мог бы выносить неизменное созерцание Божественного образа? Я отвечаю на это: никто, кто живет здесь во времени. Но это должно быть сказано только затем, чтобы ты знал, что есть высшее, к чему ты должен направлять свои желания и стремления. Если же это созерцание отнято у тебя, а ты хороший человек, то ты должен чувствовать себя так, как будто отнято у тебя твое высшее блаженство, и ты должен скорее вернуться к нему, чтобы оно было тебе дано вновь. Наблюдай себя непрестанно, чтобы твоя цель и убежище были насколько возможно там!

Господи Боже, благословен будь во веки! Аминь.

Где родившийся царь Иудейский? (от Матфея 2, 2). Заметьте себе сперва, где совершается это рождение? Я утверждаю, как я часто уже утверждал, что это вечное рождение совершается в душе точно так же, как в вечности, и никак не иначе; ибо это одно и то же рождение. И совершается оно в основе и сущности души.

Тут возникает много вопросов; если Бог как бытие заключается во всех вещах и ближе им, чем они сами себе, а где есть Бог, там должен Он действовать, и Сам Себя познавать, то есть изрекать Свое Слово, то какое преимущество имеет в этом божественном деле душа перед другими чувствующими созданьями, в которых ведь также есть Бог? Об этом отличительном свойстве скажу я следующее:

Во всех остальных существах есть Бог, поскольку Он действие и чувство, но только в душе Он рождает Себя. Все другие творения - подножие Бога, а душа по своей природе Божие подобие: подобие, которое в этом рождении должно украситься, стать совершенным. Для этого дела, для этого рождения не восприимчива ни одна тварь, кроме души.

Все, что должна получить душа в смысле совершенства, будь то божественное озарение, благодать или блаженство, получает она через это рождение: иного пути нет. Ожидай только этого рождения в себе, и будут тебе всякое благо, всякое утешение, всякая сущность и всякая истина! Если же ты будешь лишен этого "единого", ты будешь лишен всякого блага и всякого блаженства! Что придет к тебе с ним, то принесет тебе чистую сущность и постоянство, то же, что найдешь и возьмешь ты вне этого, пройдет, как бы ты не удерживал его. Только это даст тебе сущность, все остальное погибнет. Но в этом рождении, напротив, ты становишься причастным всем дарам Божиим и Его воздействию.

Не причастны тому твари, не имеющие в себе образа Божия: прообраз души принадлежит этому вечному рождению; поэтому оно есть ее преимущество; оно совершается Отцом в глубине, в недрах души, куда не излучался никогда ни один образ, куда не заглянула ни одна сила.

Другой вопрос: если дело этого рождения совершается в основе и сущности души, то оно так же хорошо может совершаться в грешнике, как и в хорошем человеке; какая же будет мне от того, польза или милость? Ведь сущность природы обоих одна и та же, в самом аду пребудет во веки благородство природы. Для упразднения этого возражения да будет сказано следующее.

Особенность этого рождения та, что оно совершается всегда, как некое новое озарение, всегда приносит в душу могучий свет. Ибо такова особенность добра, что оно должно изливаться, где бы оно ни было. В этом рождении Бог изливается в душу таким избытком света, и свет этот становится в основе и сущности души столь великим, что он прорывается и проливается в силы и во внешнего человека. Так случилось с Павлом, когда на пути Бог коснулся его Своим светом и заговорил с ним. Отблеск света был виден и наружно, так что спутники его видели его, и он окружал Павла, как святого.

Избыток света, который бьет из глубины души, переливается в тело, и оно от того просветляется. Грешник не может воспринять этот свет, да и не заслуживает того, ибо он исполнен греха и злобы, что названо "тьмой". Поэтому сказано: "тьма не приняла и не объяла света". Это происходит, оттого что пути, по которым вошел бы этот свет, загромождены и закрыты ложью и тьмой. Ибо свет и тьма так же несовместимы, как Бог и тварь; куда должен войти Бог, оттуда надлежит выйти творенью.

Человек хорошо постигает этот свет, когда обращается к Богу: сейчас же проблеснет и просияет в нем этот свет и даст ему знать, что он должен сделать и что оставить, и много других добрых указаний, которых он раньше не знал и не понимал.

Но как узнаешь ты это? - Видишь, иногда сердце твое чувствует себя странно тронутым и отвращенным от мира: как могло бы это случиться иначе, чем от излучения этого света? Это так нежно и сладостно, что все, что не Бог и не Божье, досадует тебя. Оно влечет тебя к Богу; ты слышишь добрые призывы и все же не знаешь, откуда они приходят к тебе.

Это внутреннее устремление не вызвано творениями, ибо то, что делает тварь, приходит всегда снаружи. Но глубина бывает тронута лишь тем воздействием. И поэтому тем ты свободнее, чем больше озарения, правды и разумения будет тебе уделом! Потому никогда человек не падал благодаря какой-нибудь вещи, но лишь благодаря тому, что он сперва вышел из глубины и слишком отдался внешнему.

Святой Августин говорит: много их было, искавших света и правды, но совершенно вовне, где ее не было. И под конец уклонялись они так далеко, что не возвращались к себе и никогда уже больше не исходили внутрь. А правды при этом не находили они все-таки, ибо она лишь внутри, в недрах, в глубине, не вовне!

Кто только хочет найти озарение и различение всякой правды, тот пусть ожидает этого рождения в себе, в глубине: и так же будут просветлены все его силы и его внешний человек. Ибо как только коснется Бог сокровенно правдой Своей глубины, бросается тот свет и в силы, и человек постигает тогда в один миг больше, чем мог его научить кто-либо. Так учит Пророк: я узнал больше, чем все, кто меня когда-либо учил. Видите: оттого что свет этот никогда не может явиться и просиять в грешнике, невозможно, чтобы это рождение могло в нем совершиться: оно не совмещается с мраком грехов, хотя происходит оно не в силах, но в основе и сущности души.

Встает следующий вопрос: если Бог-Отец рождает исключительно в основе и сущности души, а не в силах, то при чем же тут силы? К чему здесь их услуга; к чему должны они освобождаться и праздновать? К чему все это, если не в них это совершается? Вопрос этот вполне справедлив. И вот ответ.

Каждое творение делает свое дело ради какой-нибудь цели. Цель всегда первое в мысли и последнее в деле. И Бог во всех своих делах предполагает весьма благую цель - Себя Самого, и хочет привести душу со всеми ее силами к этой цели: к Себе Самому.

Для этого творит Бог все Свои дела, - для этого рождает Отец в душе Своего Сына, дабы все силы души достигли этой цели. Он посягает на все, что есть в душе, и это все приглашает Он на празднество ко двору.

Теперь душа разбилась и рассеялась своими силами во внешнем, каждая ушла в свое дело. Сила зрения - в глаз, сила слуха - в ухо, сила вкуса - в язык. И тем менее способны они творить внутреннее дело. Ибо всякая разделенная сила несовершенна. Поэтому, если хочет она развернуть внутреннюю деятельность, она должна вновь отозвать назад все свои силы и собрать их от отдельных вещей к единому внутреннему делу.

Святой Августин говорит; душа находится в большей мере там, где она любит, нежели там, где она дает жизнь телу. Пример: Был языческий мудрец, который посвятил себя некоему искусству, искусству считать. Он сидел перед золой, писал числа и предавался своему искусству. Вот приходит некто с обнаженным мечом (он не знал, что это был мудрец) и говорит: "Скорее говори, как тебя звать, или я убью тебя!" Мудрец был так погружен в себя, что не видел и не слышал врага и не понимал, чего тот хочет от него; и после того как враг долго кричал ему, а он не отвечал, отрубил враг ему голову. И все это из-за того, чтобы приобрести естественное искусство: насколько же больше должны мы освободиться от всех вещей и собрать все наши силы, чтобы узреть и познать единую, безмерную, не созданную, вечную правду! Собери для этого весь твой разум и все твое помышление и обрати это в глубину, где хранится в тайне то сокровище. Знай, если надлежит этому совершиться, ты должен отрешиться от всего другого. В неведение должен ты погрузиться, если хочешь найти это!

И снова встает вопрос: не лучше ли было бы, если бы каждая сила держалась своего особого дела, и чтобы они не мешали при этом ни друг другу, ни Богу в Его деятельности? Правда, во мне не может быть никакого вида знания, который не был бы помехой: но Бог ведь знает все вещи, и они не мешают Ему; а также и святые! И вот ответ.

Святые видят в Боге один единый образ и в нем познают все вещи. Сам Бог так же глядит в Себя и в Себе познает все вещи: Ему не нужно обращаться от одного предмета к другому, как нам.

Представим себе, что каждый из нас имел бы перед собой в этой жизни зеркало, в котором видел бы в одно мгновение все вещи и в одном образе и познавал бы их; тогда деятельность и познание не были бы помехой.

Ибо теперь мы должны отвращаться от одного для другого, и поэтому не может быть так, чтобы одно не мешало в нас другому.

Душа так тесно связана с силами, что должна устремляться туда, куда устремляются они. Ибо во всем, что они делают, должна присутствовать и она со вниманием, так как иначе не могли бы они выполнить никакого дела.

Если же устремляется она своим вниманием во внешние дела, то неизбежно должна внутренне ослабевать для своего сокровенного дела, потому что для этого рождения нужна Богу свободная, неомраченная, беззаботная душа, в которой никого нет, кроме Него одного, которая не ждет никого, кроме Него одного.

Это разумел Христос, когда говорил: "Кто любит что-либо иное, кроме Меня, и кто привязан к отцу, к матери или каким-либо другим вещам, тот не достоин меня. Я пришел не для того, чтобы принести на землю мир, но меч, ибо я отсекаю от себя все вещи, ибо разлучаю тебя с братом, ребенком, матерью, другом, которые воистину твои враги". Потому что твой враг то, что мило тебе. Если твой глаз хочет видеть все вещи, а ухо слышать все вещи, и сердце твое помнит все вещи, то поистине между всеми этими вещами, должна разрываться твоя душа!

Поэтому один учитель говорит: когда человеку надлежит совершить внутреннее дело, он должен стянуть все свои силы в одну точку души своей и сокрыться от всех образов и ликов, и тогда может он там действовать. В забвение и неведение должен он там погрузиться. Тишина и молчание да будут там, где должно быть воспринято то слово. К нему же прийти нельзя лучше, чем через тишину и молчание; только там можно слышать его, только там его постигаешь: в неведении!

Когда больше ничего не знаешь, тогда узнаешь его и оно открывается.

Теперь вы спросите; сударь, в неведении полагаете вы все наше спасение. Но это звучит как нечто отрицательное. Для познания создал Бог человека; так говорил пророк: "Господи, соделай их знающими!" Там, где неведение, там отрицание и пустота. Человек поистине скот, обезьяна, безумец, пока он коснеет в невежестве!

Здесь нужно подняться к высшему виду знания, и это неведение не должно происходить от невежества, но от познания должно прийти к неведению.

Там станем мы вещими божественным неведением, там будет облагорожено и украшено наше неведение сверхъестественным знанием! И там, где мы пребываем в неделании, мы совершеннее, чем там, где мы действуем.

Поэтому один учитель говорил, что слух выше зрения, ибо большей мудрости научаешься через слух, чем через зрение.

Рассказывают про одного языческого учителя, что когда он лежал на смертном одре, ученики говорили при нем о высоком искусстве; и он, уже умирающий, приподнял голову свою, прислушался и сказал: "Ах, дайте мне научиться этому высокому искусству, дабы я мог радоваться ему в вечности!" Слух больше вносит внутрь, зрение же открывает внешнее - уже самое действие зрения! Поэтому в вечной жизни будем мы гораздо блаженнее в слухе, чем в зрении? Ибо дело внимания вечному слову - во мне; дело зрения, напротив того, устремляется от меня; в слухе пребываю я страдательным, воспринимающим, в зрении я деятелен.

Блаженство же наше заключается не в наших делах, а в нашем страдательном приятии Бога. Ибо насколько Бог благороднее твари, настолько дела Его благороднее моих.

Да! По неизмеримой любви положил Бог наше блаженство в неделании, так как мы более страдательны, чем деятельны, несравненно больше принимаем, чем можем за это воздать.

И каждый дар создает восприимчивость для нового, для более щедрого дара: каждый дар Бога расширяет нашу способность принимать и нашу жажду высшего приятия!

В этом - так говорят некоторые учителя - душа равняется Богу. Ибо как безграничен в дарах Своих Бог, так безгранична душа в возможности брать и принимать. И как Бог всемогущ в действии, так бездонна душа в приятии. Так преображается она Богом в Бога. Богу - действовать, душе - принимать: Он должен познавать и любить в ней Себя Самого, она должна познавать Его познанием и любить Его любовью. Поэтому она гораздо блаженнее в том, что Его нежели в том, что ее; ибо ее блаженство зависит гораздо более от Его деятельности, чем от ее.

Ученики святого Дионисия спросили его, отчего Тимофей превосходит их всех в совершенстве? И Дионисий ответил им: "Тимофей - богоносец; кто силен в этом, тот превосходит всех людей". Итак, твое неведение не недостаток, но высочайшее твое совершенство, и твое неделание высочайшее твое дело!

Так должен ты отказаться от твоих дел и привести к молчанию все силы, если действительно хочешь пережить в себе это рождение. Если хочешь найти новорожденного Царя, ты должен пройти мимо всего, что нашел бы, кроме Него, и покинул это.

Чтобы оставили мы и отвергли все, что неугодно новорожденному Царю, да поможет нам Бог, ставший Сыном человеческим, дабы мы сынами Божьими стали! Аминь.

Мне должно быть в том, что принадлежит Отцу Моему! (от Луки 2, 49). Это слово пришлось нам очень кстати, ибо речь идет о вечном рождении, которое совершилось во времени, а также совершается ежедневно в недрах души, в ее глубине, вдали от всего, приходящего извне. Кто хочет пережить в себе это рождение, тот должен быть прежде всего "в том, что принадлежит Отцу его". Что, собственно, принадлежит Отцу? По сравнению с другими двумя Лицами приписывается Ему сила, мощь.

Итак, никакой человек не может пережить этого рождения или приблизиться к нему, если не будет при этом большого усилия. Ибо не может человек достичь этого рождения, не оторвавшись всеми своими чувствами от вещей; и только благодаря большому усилию может это произойти, когда все силы души отозваны назад и освобождены от своей деятельности. Над ними должно быть совершено насилие. Иначе нельзя! Поэтому сказал Христос: Царство Божие берется усилием, и сильные захватят его себе! Тут встает вопрос; совершается ли это рождение беспрерывно или иногда, когда человек готов к нему и употребляет все свои силы, чтобы забыть вещи, а сознавать себя только в этом? Я отвечаю следующее.

Человек обладает действительным, страдательным и возможным разумом. Первый всегда готов как-нибудь действовать в Боге или в творении, в честь и славу Бога; это его область и называется он действительным. Там же, где напротив того действующим является Бог, должен пребывать дух в страдательном состоянии. "Возможный" же разум обращен и на то, и на другое, так что действие Бога и страдательность духа являются здесь возможными. В одном дух является как действующий: когда его действие обращено на него самого; в другом - страдательным: когда действие принадлежит Богу. Ибо тут должен дух затихнуть и предоставить действие Богу. И прежде чем это будет предпринято духом и исполнено Богом, провидит и познает дух, что возможно этому свершиться; и это называется "возможным" разумом. Хотя часто это и не удается, и не созревает! Когда же усердствует дух в истинной верности, тогда заботится Бог о нем и о делах его, и видит тогда дух Бога, приемлет Его страдательно.

Но так как страдательность в Боге и долгое созерцание Его становятся духу невыносимыми, особенно в этом теле, то ускользает иногда Бог от духа. Это разумеет Он говоря: "Еще немного вы увидите Меня, и еще немного вы не увидите Меня".

Когда взял Господь с собой трех учеников на гору и дал им узреть преображение тела Своего, преображение, которое Он познал через соединение Свое с блаженством и которое познаем мы в первооснове тела, - когда узрел это святой Петр, он захотел остаться там навсегда. Ибо воистину неохотно покидает человек то, в чем он находит добро, поскольку сам он добр.

Любовь, и память, и вся душа должны следовать за тем, что разум нашел добром. И оттого что Господь хорошо это знает, должен Он по временам скрываться. Ибо душа есть облик тела; куда обращается она, туда должна обращаться всецело.

Итак, если бы то благо, которое есть Бог, являлось совсем беспрепятственно и беспрерывно, то не могла бы она оторваться от Него никогда, и перестала бы ведать тело. Так было с Павлом: если бы оставался он сто лет там, где познал в сокровенном вечное Благо, не возвращался бы он тем временем к телу и совсем забыл бы его! Оттого что не совместимо это с земной жизнью, и не годится для нее, скрывает это Бог, и когда хочет, снова открывает, как хороший врач, который знает, что полезнее и лучше всего для тебя. Это исчезновение зависит не от тебя, а от Того, Кому принадлежит дело; в Его власти явить тебе это благо или отнять его, когда Он знает, что тебе это вредно. Ибо Бог не разрушитель природы. Он ведет ее к совершенству! И делает Он это в той мере, в какой ты тому поддаешься.

Теперь ты мог бы спросить: "Ах, сударь, если необходима для этого душа, свободная от всяких образов и дел - которые все же заложены в ней от природы, - как же быть с внешними делами, с необходимыми делами любви, учения, утешения, которые надо же иногда совершать; неужели и они мешают, если даже ученики Господни так часто оставляли праздность, если Павел нес такую заботу о людях, как будто он был им всем родной отец?"

Я отвечаю следующее: одно - очень высоко; другое - очень благословенно. Если Мария получила похвалу за то, что избрала она лучшее, то и жизнь Марфы была полна благословения, ибо она служила Христу и Его ученикам. Святой Фома говорит, будто бы лучше созерцательной жизни - деятельная, когда то, что приобретено в созерцании, изливается в любви и поступках. Только так достигается впервые истинная цель созерцания. Делание в Боге одно лишь состояние созерцания. Одно находит в другом свой покой и завершение. Созерцание должно стать плодотворным в делании, делание - в созерцании.

В созерцании ты служишь только себе самому, в делании служишь многим. К этому призывает нас Христос Своей жизнью и жизнью всех Своих святых, которых посылал учить многих. Святой Павел сказал Тимофею: "Милый друг, ты должен проповедовать Слово!" Разумел ли он внешнее слово, которое сотрясает воздух? Нет, конечно нет! Он разумел внутри рожденное и все же тайное Слово, которое сокрыто в душе; Его велел он ему проповедовать, дабы просвещало Оно душевные силы и было им пищей; и дабы человек отдавался этой внешней жизни так, чтобы всегда найти его готовым и по возможности испытанным там, где он нужен своему ближнему. Оно должно быть в тебе: в твоей мысли, в твоем разуме, в твоей воле, - а излучаться должно оно в твоих делах. "Свет ваш должен светить людям!" - сказал Христос. Это говорит Он людям, которые всецело обращены на созерцание, а не на деятельность среди людей, и которые утверждают, что им не нужно этого, что они уже выше этого!

Не их разумел Христос, когда говорил: "Зерно упало на добрую почву и принесло стократный плод"; но их разумел, когда говорил: "дерево, не приносящее плода, должно быть срублено".

Теперь ты скажешь: "Ах, сударь, как же быть с молчанием, о котором вы так много с нами говорили? Невозможно обойтись без внутренних образов: каждое действие должно быть исполнено по особому образу, будь то внутреннее или внешнее дело: утешаю ли я этого, поучаю ли того или исполняю то или другое; как же могу я при этом хранить молчание? Ибо если разум что-либо познает и представляет себя, и воля водит, и память помнит, разве не суть все это образы?"

Поймите! Раньше мы говорили о действительном и страдательном разуме. Действительный разум освобождает, так сказать, образы от внешних вещей, совлекает с них вещество и все случайное и такими приносит их в страдательный разум: он рождает в последнем одухотворенные образы. И когда страдательный разум становится беременным от действительного, познает он в себе вещи. Но постоянно сознавать эти вещи в себе может он только, если действительный разум вновь и вновь излучает их ему.

Видите! Все, что дает действительный разум первобытному человеку, все это и гораздо более того дает Господь отрешенному человеку. Он изгоняет действительный разум, и Сам становится на его место, и Сам исполняет все, что делает этот последний. Поистине, если человек добровольно становится всецело праздным и принуждает к молчанию свой действительный разум, Бог берет на себя исполнение дела, Он должен стать здесь мастером Сам и родить Себя Самого в страдательном разуме.

Рассудите сами, так ли это!

Действительный разум не может дать того, чего он не имеет; не может он так же иметь два образа сразу, но всегда лишь один за другим. Когда же на его месте Бог, то Бог рождает в страдательном разуме одновременно все многообразие ликов сразу в одно мгновение. Если Бог побуждает тебя к хорошему делу, тотчас же готовы ко всем добрым делам все душевные силы твои; твоя душа направлена сейчас же на все доброе. Все добро, на какое ты способен, является готовым в сознании твоем в одно мгновение и сразу. Из этого же явствует, что не разума это дело, ибо вовсе не обладает разум ни этим даром, ни этой властью; но это дело и порождение Того, Кто заключает в Себе все образы. "Я владею всеми вещами в Том, Кто делает меня сильным; и в Нем я нераздельное!" - говорит святой Павел.

Знай одно: что все эти образы для всех этих дел не твои, они принадлежат великому Мастеру твоей природы, который погружает в нее дело и образ, свойственный ему. Не бери его себе, ибо он Его, а не твой. И если примешь ты его как нечто временное, все же будет он дан и рожден Богом вне времени в вечности, по ту сторону всякого образа.

Ты мог бы спросить теперь: если мой естественный разум лишен своей природной деятельности и не имеет больше ни своих образов, ни своего действия, на что же он опирается? Ибо ведь в чем-нибудь должен иметь он опору; силы души; память, разум или воля, всегда хотят на что-нибудь опереться и в этом действовать! Вот как разрешается это затруднение.

Предметом и содержанием разума бывает сущность, а не что-либо случайное, но чистая сущность! Только, когда разум действительно постигает сущность, он погружается в нее, и находит покой, и может иметь суждение о том предмете, которым занят. До тех пор, пока он действительно не найдет и не постигнет основы, так что сможет сказать: "это так и не иначе", до тех пор весь он в искании и в ожидании, и не останавливается, и не успокаивается ни на чем.

В продолжение всего этого времени нет у него точки опоры; он и не судит о вещах, пока не найдет их основы и сущности в истинном познании. Поэтому никогда в этой жизни разум не находил покоя; никогда в этой жизни не открывался Бог настолько, чтобы это не было "ничто" по сравнению с тем, что Он есть в действительности. Только в основе заключена истина, для разума же она закрыта и сокровенна. И не находит он, на что ему опереться как на непреложное, на чем мог бы успокоиться; нет, не успокаивается он! Но ждет и готовится к чему-то, что должно еще быть познано, но что еще сокрыто.

Итак, не может вообще человек познать, что есть Бог. Одно знает он хорошо: что не есть Бог; и тогда разумный человек это отбрасывает, И все время не останавливается разум ни на одном предмете. Он ждет, как вещество ждет лика. Как не успокаивается вещество, пока не исполнится всех образов, так не успокаивается разум ни в чем, кроме сущей истины, которая заключает в себе все вещи. Только сущность удовлетворяет его; а ее отдаляет от него Бог шаг за шагом, чтобы сохранял разум свое рвение и чтобы был увлечен далее в стремлении обладать бесконечным благом; чтобы не успокоился он на какой-либо вещи, но ощущал все глубже томление о высшем и последнем Благе!

Теперь ты скажешь: "Ах, сударь! Вы так часто говорили нам, что все силы должны молчать, а теперь из этого молчания выходит одно томление и жажда! Это был бы сильный крик и сумятица, стремление к тому, чего не имеешь; это нарушило бы ту тишину и тот покой; это было бы желанием или жаждой, хвалой или благодарностью, смотря по представлениям, которые при этом возникают, но только не было бы это просветленным покоем и полной тишиной". Послушайте мое возражение!

Когда ты вполне и во всяком отношении отрешишься от себя самого, от всякой вещи и от всего собственного и с полным доверием и цельной любовью предашь себя Богу и соединишься с Ним, то что бы ни встретилось тебе или ни роднилось в тебе - будь то внешнее или внутреннее, милое или горестное, кислое или сладкое - это уже больше не твое, но принадлежит всецело твоему Богу, которому ты отдал себя.

Скажи мне, кому принадлежит слово, которое высказывается; тому, кто говорит его, или тому, кто его слышит? Хотя и дается оно тому, кто слышит его, но принадлежит тому, кто говорит! Вот пример: солнце излучает сияние в воздухе, воздух же принимает его и отдает земле, дает его и нам, дабы мы ощущали различия цветов. Если свет как явление в воздухе, то сущность его все же в солнце: в действительности сияние идет от солнца и возникает в нем, а не в воздухе. Воздухом же оно лишь воспринято и передано всему, воспринимающему свет. Точно так же и душа: Бог совершает в душе Свое рождение, рождает в ней Свое Слово; а душа воспринимает Его и передает дальше силам в многообразных видах: то в виде желания, то в виде доброго намерения, дела любви или чувства благодарности либо каким-то иным образом, в котором Оно явилось бы тебе. И все то, что говорит Бог, - Его, а не твое; ты и принимай это как принадлежащее Ему! Как написано: "Святой Дух взывает немолчными, неизреченными вздыханиями. Он молится за нас, не мы". "Никто, - так говорит Апостол Павел, - не может говорить иначе: Господи Иисусе Христе! Как только в Духе Святом". Главное: не бери себе ничего! Оставь себя совершенно и предоставь Богу действовать в тебе и за тебя, как Ему угодно: Его - это дело. Его - это Слово, Его - это рождение, и все остальное, что только ни есть в тебе - Его! Ибо отдал ты себя самого и покинул себя, и все душевные силы свои и действия их и все, чем владело твое существо. Бог должен войти в твои силы всецело, оттого что ты лишил себя всего своего, оттого что ты опустошил себя - как написано: "Голос взывает в пустыне". Дай взывать в себе этому вечному Голосу, сколько угодно Ему, и будь для себя самого и для всякой вещи - пустыней!

Теперь ты спросишь: как же быть человеку, которому надо стать пустому и пустынному для себя самого и всякой вещи? Должен ли он всегда пребывать в состоянии ожидания Божьего действия и ничего не делать сам, или должен он между тем все же что-нибудь делать и сам, например, молиться, или читать, или делать что-нибудь другое полезное; слушать проповеди или заниматься Писанием? Ибо ведь, в сущности, не должен он ничего принимать извне, но все изнутри, от Господа своего? Не упускает ли он чего-нибудь, когда таким образом оставляет эти дела? Я отвечаю так:

Все подобные внешние дела установлены и устроены для того, чтобы направить внешнего человека к Богу и привести его к духовной жизни и добру; чтобы он не потерял самого себя в непомерной суете; но чтобы этим надел на него узду, которая помешала бы ему уйти от самого себя в чуждые вещи, или, говоря иначе: чтобы нашел его Бог готовым, когда захочет Он совершить в нем Свое дело, и чтобы не должен был Он отрывать его еще от далеких и грубых вещей; ибо чем сильнее пристрастие ко внешним вещам, тем труднее страдание, если приходится разлучаться. Итак, всякое благочестивое делание, будь то молитва, чтение, пение, бдение, пост, покаяние и все прочее, - все это для того, чтобы укрепить человека и воздержать его от чуждых и не божественных вещей.

Поэтому, когда человек чувствует, что не действует в нем дух Божий, но оставлен Богом его внутренний человек, то более чем необходимо, чтобы усердствовал он в благочестивых деяниях, особенно в тех, которые наиболее плодотворны и полезны для него, но не ради себя, а ради истины. Дабы не был он введен в заблуждение и отвлечен очевидным, но держался бы настолько близко к Богу, чтобы Тот нашел его близко, когда захотел бы вернуться в душу, чтобы творить в ней Свое дело, и чтобы пришлось Ему сперва искать его вдали.

Когда же человек находит себя готовым к истинному внутреннему делу, то пусть оставляет смело все внешнее, хотя бы то было деяние, возложенное тобой на себя обещанием, которого не могли бы снять с тебя ни епископ, ни папа! Ибо обеты, данные Богу, не могут быть никем взяты обратно, они являются таким же обязательством перед Богом. Что бы ни обещал человек: молитву, пост, паломничество, свободен он от обета своего, если поступит в братство, ибо в братстве получит он все полезное и будет связан с Богом.

То же говорю я вам и тут: как бы ни связал себя человек, он от всего свободен, когда приходит к истинным внутренним переживаниям! Пока внутреннее переживание действительно, длится ли оно неделю, месяц или год, не пропускает человек или монахиня никаких сроков. Бог, который пленил их, ответил за них. Когда же человек возвратится к себе самому, то исполнит свои обеты для времени в котором он сейчас находится. Но о прошедшем времени, о том как наверстать то, что кажется тебе там потерянным, не думай; Бог сделает это за то время, когда ты был одержим и полонен Им. Ты даже не должен желать, чтобы это было сделано усилием других творений, ибо малейшее дело, выполненное Богом, лучше всех дел творений!

Это относится прежде всего к ученым и просвещенным людям, которые наставлены Богом и Святым Писанием: но как же быть бедному мирянину, который знает и понимает лишь внешние обычаи и который возложил на себя какой-либо обет, например молитву или что-либо подобное? Я говорю: если он находит, что это мешает ему и что, если он свободен от этого, он ближе к Богу, то освобождайся смело; ибо лучшее, что есть, - это делать всегда только то, что приближает тебя к Богу! Это разумел Павел, говоря: "Когда приходит полное, исчезает то, что отчасти". Различны бывают обещания, которые даются людьми священнику, например брак и другие обязанности: такие обещания означают, что Самому Богу обещают нечто по отношению к Нему. Это похвальное намерение, так обязать себя перед Богом; и пока это лучшее для человека. Но если открывается ему еще лучшее - и если он действительно сознает и чувствует, что это есть наилучшее, - пусть считается тогда первое исполненным и конченным. Это легко доказать. Ибо надо больше смотреть на плод и внутреннюю правду, чем на внешнее дело. Как говорит Павел: "Буква (то есть внешнее дело) мертвит, а дух (то есть внутренняя жизнь правды) животворит". Ты должен ревностно и тонко угадывать то, что приводит тебя к этому скорее, и прежде всего держаться этого. Возвышенную душу должен ты иметь, не поникающую к земле; пламенную душу - в которой все же царила бы неомраченная молчащая тишина. Нечего тебе говорить Богу, в чем ты нуждаешься и чего желаешь: Он знает это вперед. "Если же вы молитесь, - говорит Христос Своим ученикам, - не говорите много слов в вашей молитве, как фарисеи, которые думают быть услышанными, оттого что много говорят".

Чтобы пребывали мы в этом покое, в этой внутренней тишине и чтобы было изречено в нас вечное Слово и воспринято нами и стали бы мы с Ним одно, да поможет нам Отец и это самое Слово, и общий им Обоим Дух! Аминь.

"В том воля Божия, чтоб вы были святы", - говорит святой Павел. Но святость наша в том, чтобы мы познавали Бога и самих себя, чтобы мы знали, чем мы были до начала времен, что мы теперь во времени и чем мы будем потом, по скончании времен. Тут начало всей нашей святости. К святости же относится также и то, что мы применяли это познание и только в Боге любили все, что открывает нам святая вера и собственный разум. Все мы обязаны, и прежде всего тот, кто причастен истинной жизни, не хотеть ничего другого и ничего другого не любить, как только то, что любит и чего хочет Бог.

А захотим мы понять, что такое мы теперь, мы должны признать, что мы для Бога лишь хорошее вещество, в котором Он как Триединый творит Свое дело. Итак, надлежит нам с особенным усердием остерегаться не помешать ни одному делу, которое Великий Мастер хочет творить в нас во Славу Свою. Напротив того, быть веществом, всегда готовым, дабы Мастер мог делать в нас Свое дело. "Ибо, - так говорит святой Павел, - Дух Господень втайне нисходит и творит, где, и как, и когда Он хочет, в том, в ком не находит препятствия. Таковые суть дети Божий, они дают вести себя Духу Божьему". Это о самопознании.

Второе требование - познание Бога. Тут уместно привести увещание святой Дионисия, обращенное к одному из своих учеников: "Восстань, возлюбленный брат, отвратись от всех вещей и отрешись от себя самого, да узришь высшее благо! Трояко можно сказать о Боге. Первое: Он есть единая сила, нераздельно сущая во всех вещах. Затем: Он есть единое добро, совмещающее в себе все раздельное. Если же вы хотите познать Бога воистину, то должны принять, что Он есть нечто неведомое". Это сказал Дионисий.

Итак, святости требует от нас Бог, а она состоит в том, чтоб мы познавали Бога и самих себя и поступали согласно этому познанию.

Но тут поднимается в душе недовольство: она не знает, вправду ли хочет она этого или не хочет? В гнев впадает любящая душа от познания себя. Возмущен ее лик и красен от гнева, ибо остается в Боге нечто недостижимое для нее, ибо она по природе своей не то, что Он, ибо не имеет она всего, что имеет Он по природе Своей! Все мудрецы согласны, что нет более жгучего желания, чем желание друга обладать другом всецело вместе со всем, чем обладает он. Душа утверждает, что негодование ее столь безмерно, что не найти ей вновь примирения. Оковы любви ей слишком тяжелы. "Ax,- взывает она, - кто бы мог утешить меня? Несчастье мое слишком велико! Будь я Творцом единым, без начала и конца, и создай я тварей, а будь Он - душой, как я теперь, я бежала бы славы и дозволила бы душе стать Богом, а сама стала бы тварью. И если 6 Бог почувствовал тяготу оттого, что от меня - слава Его, я бы лучше хотела, чтобы Он истребил меня! Лучше мне совсем не быть, чем быть помехой Ему. Но так как, к несчастью, все сотворенное в естестве и природе имеет в себе нечто от вечного естества, чему надлежит вечно в нем пребывать, то я совсем не знаю, куда мне обратиться, где найти себе место. Поэтому я обращаюсь вновь к себе и нахожу там наихудшее место, хуже самого ада, но и отсюда гонит меня мое злосчастье, а от себя я все же убежать не могу! Здесь хочу я быть и здесь хочу я остаться".

Но гнев ее не дает ей покоя. Чуть только представит она себе, что ей предстоит еще быть чем-то, что не Он, как отвращается она в гневе своем от себя самой. Ибо хочет она лучше совсем не быть, нежели иметь или получать что-либо, что принадлежит Ему. "Господи! - взывает она, - в том мое спасение, чтобы Ты вспомнил обо мне и запретил всякой твари когда-либо утешать меня! И радость для меня, если навсегда запретишь Ты силам души моей представать перед лицо Твое!"

Но слушай, что разумеет душа под этими дивными словами: спасение ее в том, чтобы Бог не вспоминал о ней, потому что тогда - и она знает это хорошо - это значило бы, что никогда и не исчезала она из Его сознания и в том ее блаженство. А чтобы ни одно творение не утешало ее, она хочет потому, что знает, как безутешно ее страдание, и безутешность остается единственным ее утешением. А почему не должны никогда ее душевные силы представать перед лицо Его? Тут должны мы уяснить себе, что такое "Лицо Божие". То, в чем человек более всего выявляет самого себя, то зовем мы его лицом.

Также и то, где Бог Сам Себе открывается в безмолвной тишине Своей Собственной сущности, это само откровение называется Лицом Его: Божеством. И душа ясно сознает, что ей с ее различными дарованиями не проникнуть в чистую тишину, где Он Сам Себе открыт, и потому она желает, чтобы никогда силы ее не предстали перед Лицо Его. И вот они останавливаются перед Его отражением в Триединстве, и лишь чистая сущность духа, чистый луч, будет воспринят чистым самосозерцанием Божием, когда умолкнет собственная сила души. Об этом говорит один учитель: когда просветленный сливается воедино с самой чистой просветленностью, тогда иссякают духовные богатства; иначе сказать: в бесцельности единства цель сущности духа выше всех сил души.

Так разгневанная душа хочет третьего: быть Богом, и чтобы не было никакой другой твари, быть как Бог, когда Он пребывал в Своей вечности, прежде чем создал Он какую-либо тварь, чтобы вкушать ей в полной беспредельности божественное блаженство природы; как раньше вкушал Он! Но, - так говорит себе она, - это значило бы вырвать у Него из сердца любовь; ибо все доброе имеет наклонность делиться собой.

И таким образом доходит душа в гневе своем до четвертого требования: хочет быть лишь чистой сущностью, так, чтобы не было ни Бога, ни твари! На что они, спрашивает она, эти Три Лица в Божестве? И отвечает себе: без Их содействия не было бы никогда твари, и поскольку они причина творений, надо вместить их в Божестве. А на что все творения? От себя лишь получает Господь величие Свое, творения же, прежде созданные Им, не могут Ему дать его. Что бы они ни делали, это не достигает Его. Слава, которую они бы могли дать Богу, остается всегда при них! На это отвечают святые учителя: "Все вещи - Бог!" Ибо это заключается в положении, по которому они вечно пребывают в Боге, и это подтверждается ими. Не то что мы были вполне выявлены в Боге, как теперь; мы пребывали в Нем вечно, как искусство в мастере. Бог взглянул на Себя и увидел одновременно Себя и все вещи. Но Он не стал оттого многообразным, каковы теперь вещи в разнообразии своем, но остался Единым. Ибо хотя теперь творение есть нечто многообразное, в Боге все творения одно: Бог есть в Себе Самом всегда лишь Единое Одно. И это они увидят ясно - в особенности разумная тварь, - когда возвратятся к своему первоисточнику; тогда Бога узрят не иным, как Единым по сущности и все же Триединым в Лицах и многообразным в Его творениях. Итак, все твари имеют свое бытие в Боге, а сущность их дает им Бог Своим присутствием.

***

Говорит душа, подобно невесте в Песне Песней: "Вот я обошла вокруг света и все же не дошла до его конца. Тогда устремилась я к самому средоточию его, ибо пленило оно меня видом своим!"

Круг, пройденный любящей душой, - это честная Святая Троица и все, что Она сотворила во времени и в вечности. Все это вместе справедливо называется крутом. Ибо во всех созданиях, особенно в душе, одаренной разумом и речью, запечатлели божественные Лица Собственный Свой Лик. Так что Святая Троица есть первоисточник всех вещей, и все вещи домогаются вернуться вновь к своему первоисточнику. Это и есть круг, и пройдет его мысленно душа, когда прозреет: вот весь этот сотворенный мир в тысячу раз больше мог бы сотворить Бог, если б Он захотел! А все же не может она дойти до конца: в самом малом, что Он когда-либо сотворил, и в этом не может она ни дойти до конца, ни понять всего величия Его!

Когда она, таким образом, ревностно пробегает круг в мысли своей и все же не может его сомкнуть, тогда устремляется она к средоточию его. Средоточие это есть творческая сила Святой Троицы, благодаря которой Трое, оставаясь неподвижны в Себе, совершили все дела Свои. В этом средоточии приобщается душа творческому всемогуществу.

Ибо Троица вместе с тем и мир, так как в ней заложены все создания. И правда, все Трое - одна и единственная творческая сила. Это - неподвижная точка, это - единство в Троице. Взятые изнутри в Божестве, творящее и творение равно неизменны. В этой точке проходит Бог через изменение без перемены и в ней сливается с единством сущности. Если же и душа, отдавшись, станет одно с этой неподвижной точкой, тогда вместит она возможность миротворения!

Но не своими силами, а как сказано, тем, что подобно в ней Святой Троице, может душа постичь единство Сущего. Создание Святой Троицы смутило ни одного учителя высшей школы, так что они запутались и не могли достичь цельности. А между тем это средоточие равно близко ото всех концов, как "теперь" близко для всякого места, безразлично, здесь или в Риме.

"Ибо он ранил меня единым взглядом глаз своих!" Это есть единящая сила, изливающаяся из этой точки: она отделяет душу от всего созданного и от всех преходящих вещей; этим взглядом отбрасывает она душу назад к одной единой точке, с которой она теперь соединена и в которой укреплена навеки. Но сознательно воспримем мы этот взгляд только тогда, когда душа лишена всякой определенности до такой степени, что нет в ней больше устремления ни к добродетели, ни к пороку.

Только о том, что получила она в подобном состоянии, имеет она высшее познание. Поэтому именно тогда и погружает Он в нее Свой взор, чтоб и она Его узнала, как узнал ее Он и полюбил раньше, чем она была. Это должно быть настоятельным увещанием душе изойти из своей самости и из всех вещей. Кого этот взгляд не ранит, тот никогда не был и не будет ранен любовью. Об этом говорит святой Бернар: чей дух ощутил этот взгляд, тот не может его выразить, а кто его не ощутил, тот не может этому поверить. Ибо там пущена стрела без гнева, и чувствуют ее без боли. Тогда открывается чистый ясный источник милосердного врачевания, просвещающий внутреннее око, так что в блаженном созерцании ощущает оно отраду божественного посещения, когда достаются нам нечаянные духовные блага, о которых никогда не было ни слыхано, ни проповедано, ни написано ни в одной книге.

Молвит душа: "Господи, Ты Сам говоришь, что сотворил во мне подобие Свое. Это превосходит человеческое разумение. Ибо ни один мастер не мудр настолько, чтобы создать образ, который был бы его подобием. Если же меня Ты так сотворил и если я действительно подобна Тебе, то дай мне узреть Тебя во всемогуществе Творца, в котором Ты сотворил меня, дабы познала я тебя в мудрости, в которой ты познал меня, чтоб мне постичь Тебя, как Ты постиг меня! Дай мне милостью Твоей, о Господи, соединиться с Тобой в божественности Твоей, как Сын Твой, который вечно одно с Тобой, милость Твоя да будет природой моей, в ней же станем мы едино. Ты со мной, и я с Тобой!"

Если ты меня верно понял, два смысла заключены в этих словах. Во-первых, душа знает, что создана из ничего, потому и желает видеть Того, Кто создал ее. Но ее выражение: "и чтобы мне увидеть Тебя так, как Ты увидел меня, когда сотворил!", указывает на то; что ей хорошо известно, с каким доверием и с какой целью Он сотворил ее.

Итак, взирает она на Бога и все же не может узреть Его; дано ей познавать Его, но не дано, познавая, проникнуть в глубину Его, постигать Его дано ей, как постигал ее Он; но никогда не может она действительно вместить Его в себе всецело! Это та ступень, о которой говорит святой Павел: "Тогда познаем мы Его, как Он нас познал!"

Лишь когда душа лишится собственной сущности и сущностью ее станет Бог, увидит, познает, постигнет она Бога Самим Богом. Мы должны - так говорит великий мудрец - познавать и постигать Бога собственным Его существом и так постичь, чтобы это постигал действительно Он. Тогда душа - равно и познающее, и познаваемое! Но как душа одновременно поймет и будет понята, этого никто не может понять здесь, во времени, и собственным умом, ибо для этого он должен быть весь погружен в себя, в чистое созерцание природы Бога, куда сотворенный ум не проникал никогда. Ибо говорит душа: "Тому нужен мой почин, кто никогда не был любим, и сам не любил никогда".

Вот что под этим разумеется. Когда душа изо всех сил старается подняться сама над собой, чтоб любя приблизиться к высшему благу, тогда должна она испытать, что не в состоянии достичь божественного "Нечто", как бы ни старалась. Тогда опять спускается она и погружается в себя самое, Таким образом недосягаемое божественное "Нечто" остается нелюбимым ею, как и всем, что не есть это "Нечто". "Тот сам никогда не любил" - это значит: Он любит только Себя и Свое подобие. Но так как Он не обладает ни любовью, ни каким-либо другим подобным качеством, то и любит Он, в сущности, так же мало, как мало любим. Это имел в виду святой Дионисий, когда говорил: "Он живет в тишине, она же вне всякого образа".

Говорит же душа, как невеста из Песни Песней: "Через все горные вершины перешла я, одолела и собственное немощное "я", дошла вплоть до силы вечного Отца: там не слышно звука, там не видно света, там обоняла я, где не веяло никаким духом, там вкушала я, где ничего не было, там осязала я, где не было сопротивления! Тогда стало сердце мое бездонным, душа моя бесчувственной, дух мой утратил образ и природа моя лишилась сущности".

Узнайте, что разумеет под этим душа, что через все горные вершины перешла она. Под этим разумеет она, что вышла за пределы познания разумом, которое могла она достичь собственными силами и вплоть до темной силы Отца, где кончаются все различения разума.

Что она там слышит, то "без звука", ибо это есть внутреннее постижение и происходит в изначальном чувствовании. Там видела она без света, ибо это "видение" беспредметное, темное созерцание в "Ничто". И обоняла она там, где не веяло никаким духом, ибо обоняла она дыхание единства, в котором смолкают все вещи. И вкушала она там, где ничего не было, ибо надо всем, что можно воспринять, парит одно и то же темное единство. "И там осязала я, где не было сопротивления", тут было не помраченное сотворенным, чистое единообразие сущности, всякой сущности сущность. "Тогда стало сердце мое бездонным", ибо перед всепокоряющим сверхчудом меркнет всякая попытка любви; "душа моя бесчувственна", ибо все ее чувства и способности обессилели; "мой дух утратил образ", ибо переливается он в форму, которая не имеет ни образа, ни лика, - в Самого Бога.

"И природа моя утратила сущность свою", ибо собственная ее сущность настолько исчезает, что не остается ничего, кроме одного единого "Есть". Но это "Есть" держится как единство, которое есть само бытие, бытие Его и всех.

О нем говорит Дионисий: одно единое есть жизнь всего живущего, бытие всего сущего, разум всего разумеющего, естество всех естеств, свет всех светов.

И все же не свет, не жизнь, не естество! Первое, говорит Дионисий, превыше всякого наименования: оно не поддается ни любви, ни разумению, ни ощущению. Оно выше "сущности", выше "естества". Оно не свет и не тьма! Поистине, как чуждо это основание всему им основанному! Потому и говорит душа: "Нет для меня ничего, кроме Бога! И как нет больше для меня ничего определенного и единичного, так и я никому не душа".

Этим она хочет сказать, что у Бога нет имени, и все, поддающееся определению или какому-либо наименованию, для нее не есть Бог. И "ни для кого я больше не душа" - это значит: она теперь настолько отрешена от всякого определения, равно и от собственного "я", что ничего больше в себе не содержит, дабы быть чем бы то ни было для кого бы то ни было. И это истинное состояние, в котором должна быть душа: быть вне всякой предназначенности.

Правда, в упомянутой книге невеста говорит: "Он - мой, и я - Его!" Но лучше бы сказала она: "Нет Его для меня, и меня нет для Него!" Ибо там Бог - для Себя Самого, так как Он ведь во всем. Потому и не берет она себе ничего, что все отпало от нее, чем кто-нибудь мог быть для нее или чем она могла быть для кого-нибудь. Таким образом, никто для нее не Бог, и она ни для кого не душа.

Поэтому и восклицает дальше невеста: "Отойди от меня, возлюбленный мой, отойди от меня": "все, что поддается изображению, не считаю я Богом. И таким образом бегу я от Бога, Бога ради!" - "Ах, но где же тогда пребывает душа? - На крыльях ветра!"

Под этими крыльями ветра надо разуметь сонмы Серафимов, когда они парят, отдавшись самому чистому Богопознанию. И еще выше того парит душа. Но дано это будет ей не раньше, чем оставит она позади себя все, что имеет образ и лик, так оставит, что не найдет их уже в себе и при этом не будет искать покоя.

Уйти сперва должна она и отрешиться от всякой собственной деятельности. И прежде всего должна она отказаться от всего сотворенного и не знать больше никакой опоры: тогда она погрузится в чистое "Ничто".

В нем она сокрыта от всяких творений. В это "Ничто" не может проникнуть Серафим со всем своим познанием; в нем душа превыше Серафима, превыше всякого познания.

***

"Ничто" не имеет начала; поэтому Бог, чтобы сделать нас Своим подобием, не мог сделать нас ни из чего лучшего, как из "Ничто". Ибо хоть и создала душу творческая сила Бога, в ней, как и в Нем, нет вещества. Поэтому нет у души более близкого доступа к божественной природе, как "Ничто", ибо нет ничего, что бы единило так, как однородность естества. По этому поводу Иоанн Златоуст замечает: этого никому не понять, как он всеми внешними и внутренними чувствами достиг чистого созерцания божественной природы. "Ничто", которым мы были раньше, чем стали самими собой, не нуждалось ни в чем; оно противостояло всем сотворенным существам. Только божественная сила сильнее всего. И она привела "Ничто" в движение, когда Бог из "Ничто" сотворил все вещи. А теперь мы должны стать не подвижней, чем "Ничто"! - "Как так?" - Ну, слушай!

Бог поставил душу в свободное самоопределение, так что помимо свободной воли не хочет ни в чем ее насиловать или приписывать ей что-либо, чего она не водит. Стало быть, то, что она изберет в этом теле свободной волей, того и должна держаться. Если же хочет она достичь того, чтобы ни в чем не нуждаться и стать неизменней, чем "Ничто", она должна по своей свободной воле собрать все свои силы, чтоб никакие вещи не могли ее ввести в заблуждение.

И таким образом должна она соединиться с вечным неизменным Богом, Он же никогда ни одним из творений Святой Троицы не был вовлечен в их страсти. Так всецело должна она погрузиться в этот бездонный колодезь божественного "Ничто", дабы никакая сила не могла ее оттуда извлечь; чтобы не обратилась она снова к вещам, а пребывала бы там. Как Небесный Отец никогда не колеблется и не удаляется от Своего Богоестества, так чтобы и душа никогда не колебалась и не удалялась оттуда, поскольку это возможно для твари.

"Но скажи, дорогой, как могло бы это быть для нее невозможным, когда она сотворена для этого?" Вот видишь! Это бывает, когда она обращается к тому, что ниже ее, и позволяет себе этим довольствоваться; тогда становится ей недостижимо то, что выше ее. И все же у Бога во всем существе Его нет ничего столь сокровенного, что было бы недостижимо для души; все благородство ее в том именно, что она может это искать!

Восстань же, благородная душа! Выйди вон из себя, и иди так далеко, чтоб не возвратиться совсем, и войди в Бога так далеко, чтоб никогда из Него не выйти, только там пребывай, чтобы никогда вновь не быть тебе в положении, в котором ты бы имела дело с творениями. И всем, что откроется тебе, не обременяй себя, и всем, что перед глазами у тебя, не вводись в заблуждение. И не помешай себе самой каким-либо деланием, которое ты возьмешь на себя; лишь за чистой природой своей следуй, за "Ничто", которое ни в чем не нуждается, и не ищи другой обители: Бог, сотворивший тебя из "Ничто", Он будет, как это ни в чем не нуждающееся "Ничто", твоей обителью, и в Его неизменности станешь ты неизменней, чем "Ничто". Не хотят того признать некоторые умные люди и говорят: это не годится. "Ничто" неизменяемо, как же может душа стать еще более неизменяемой? Душа есть нечто сотворенное и, подверженная изменению, она меняется легко. Только "Ничто" неизменяемо. Ну, так слушайте же! Во всяком случае душа проходит через изменения, от одной ступени просветления к другой; но это лишь пока она не достигнет высшей правды, где все вещи имеют конец. И там подлежит душа изменению! У нее все еще есть ощущение чего-то другого, чем она сама. Но "Ничто" не имеет ощущения. Поэтому душа изменчивее, нежели "Ничто". Таково возражение против нашего положения.

Ну, хорошо, обратимся к указанию, что душа должна стать неизменней, чем "Ничто". Высшее добро. Бог, ведь неизменней, чем "Ничто"? Так и то, что заключает в себе полное подобие высшего неизменного добра, обладает также высшей степенью, неизменяемостью. Вы могли бы возразить: "Ничто" и Бог суть одно, раз оба они суть "Ничто". Нет, это не так! "Ничто" не существует ни для себя, ни для творений. Бог же, напротив. Сам для себя бытие, и лишь в понятии тварей Он есть "Ничто". Твари же тем, что существуют, утверждают бытие Божие более, чем свое собственное. Божие бытие есть разум. И это разумное бытие, или Бог даровал Свое подобие разумной душе, - так говорит достойный Дионисий. Если же Бог еще неизменней, чем "Ничто", и душа войдет в неизменность Того, Кто есть ее бытие, в Бога, станет и она неизменней, чем "Ничто".

Ах, как свято должен жить человек, которому надлежит достичь этого! Как должен он умереть для всякой суеты, прежде чем это с ним случится! Истинно говорит святой Иоанн: "Блаженны мертвые, которые умирают в Боге!"

Так должен и ты, о человек, отрешиться от всякого попечения и устремления к "тому" или "другому", в особенности от всякой чувственности; как Бог чист от всего этого, так и ты, душа стремящаяся, должна быть чиста, если хочешь понять сокровенность божественной тайны. Для этого должна ты отрешиться от всех чувств. Об этом так выразился Дионисий, говоря с одним из своих учеников, Тимофеем, когда был убит святой Павел и зашла о нем речь: "Ах, сердечный друг, неужто не услышим мы больше никогда сладкогласного учителя нашего?" Тогда отвечал ему святой: "Друг мой Тимофей, мой совет оставить все телесное и идти к Богу. Этого мы не можем сделать иначе, как со слепыми глазами и отрешенным чувством". Это не значит, что мы должны иметь обманчивые чувства. Наоборот, пройдя через все чувства и все понимание, должны мы войти в Его сокровенное единство.

В этом смысле увещевает нас Христос, говоря, что мы должны быть совершенны, как совершенен Отец Его небесный в божественной Своей природе: Бог, - так говорит Он, - ближе вам, нежели вы сами себе. А Августин говорит: душа имеет близкий доступ к божественной природе, где уничтожаются для нее все вещи. Там станет она из вещей - неведущей, из волящей - безвольной, из просветленной - темной. Если бы знала она там еще о себе, то чувствовала бы это как несовершенство; если б знала еще о Боге, то чувствовала бы это как несовершенство. Непостижимую сущность должна она вобрать в себя, по ту сторону всякого познания, через благодать, как Отец - через природу Свою. Сущность же, выявленная в Ликах, должна быть ее предметом лишь поскольку таковая заключена в Отце. Из себя самой должна она выйти, крадучись, и так проникнуть в чистую сущность, заботясь там так же мало обо всех вещах, как мало заботилась, когда изошла из Бога. Так всецело должна она уничтожить свое "я", чтоб не оставалось ничего, кроме Бога, чтоб светила она еще больше, чем Бог, как солнце светит больше луны, и с той же всепроникновенностью, как вливается Он во всевечность Божества, где вечным потоком Бог изливается в Бога. Аминь.

"Случилось так, что на пути своем вошел Иисус в одно селение; здесь женщина по имени Марфа приняла Его к себе; у нее была сестра по имени Мария, которая села у ног Господа и слушала слово Его, Марфа же хлопотала и служила Господу". (От Луки 10, 38).

Три вещи влекли Марию сидеть у ног Иисуса Христа: Его божественная благость растрогала ее душу, она была во власти могучего, неизъяснимого и страстного желания: куда влеклась она, сама не знала; желалось ей, чего? Она не знала. Еще манили ее сладкая отрада и восторг, которые черпала она из вечных слов Христовых. Три причины побуждали и Марфу хлопотать и служить Христу: во-первых, ее старшинство и изощренная до крайней степени в работе над собой ее душа; это давало ей уверенность, что никто не может служить лучше ее. Затем мудрое понимание, к каким ближайшим делам любви прилагать дело рук своих. Наконец, в-третьих, исключительное достоинство милого Гостя.

Каждому человеку, так говорят учителя, Бог готов откликнуться с духовной или чувственной стороны, смотря по тому, с какой стороны человек горячее призывает Его. Удовлетворяет ли нас Бог как существ разумных или же как чувствующих - да будет это сказано всем чадам Божиим, - происходит это двояко.

Утоление чувства состоит в том, что Бог дарует нам утешение, восторг и ободрение (но постоянно искать этого утешения угодники Божии не должны). Это есть дело чувства; напротив того, удовлетворение разума есть нечто чисто духовное. Я разумею здесь такое состояние, когда никакой восторг души не может склонить ее высочайшей вершины; чувство блаженства ее не затопит, напротив, еще более могучей вознесется она над ним. Тогда лишь находимся мы в состоянии духовного удовлетворения, когда эти колебания чувств нашего преходящего существа не в силах поколебать все, что мы воспринимаем чувством, за исключением Бога.

"Господин, - говорит Марфа, - скажи ей, чтоб она помогла мне!" Не из зависти говорит она это, но в порыве нежности, обуявшей ее. Ибо действительно так нужно это назвать: порывом нежности или милым задором.

"Как так?"

Она видела, что Мария всецело была поглощена упоением блаженства. Она знала свою Марию лучше, чем Мария ее, - для этого она довольно долго жила. Жизнь приносит самые ценные познания того, что нам дано на земле, жизнь учит ценить высокие и просвещающие чувства больше всего того, что, за исключением опять-таки Бога, может когда-либо быть даровано нам в этой жизни. Ее поучение значительно яснее того, что может дать даже просветление разума: этот свет вечности возвещает нам всегда лишь о нас и о Боге вместе, а не о нас только без отношения к Богу! Когда же имеешь перед глазами лишь себя, тогда лучше различаешь, что кому надлежит, а что нет. Тому пример нам святой Павел, а также языческие мудрецы. Святой Павел видел в восхищении своем Бога и себя самого, как бы слившимся с Богом духовным образом. И все же не доставало ему необходимого прозрения, чтобы без того наипоследнего иметь ясное представление о каждой добродетели. И это потому, что не упражнялся он еще в делах. Те же мудрецы, наоборот, поднялись через упражнение в добродетели на такую высокую ступень познания, что имели более ясное представление о каждой добродетели, нежели Павел или другой святой, впервые испытавший восторг.

На этой ступени стояла и Марфа; оттого и ее обращение: "Господин, скажи, чтобы она помогла мне!" надо понимать: моя сестра воображает себе, что она уже может все, чего бы только ни пожелала, только оттого, что так хорошо ей сидеть, приютившись подле Тебя.

Однако посмотрим, так ли оно: "Вели ей встать и уйти от Тебя!" Это было скорее шуткой, а не серьезными словами. Мария была так полна мечты, куда ее влекло, она не знала; желалось ей чего, сама не ведала! Мы слегка подозреваем эту милую Марию в том, что она сидела так у ног Господних, больше чтоб испытывать это состояние, нежели ради духовной жажды! Вот почему Марфа просит: "Господин, скажи, чтоб она встала!" Она боялась, что сестра предастся сладостным чувствам и остановится на этом.

Тогда Христос сказал ей: "Марфа, Марфа! Ты заботлива, ты хлопочешь о многом; а нужно одно! Мария избрала лучшую часть, которая не может быть у нее отнята никогда!"

Не с угрозой произносит Христос эти слова. Ему понятны ее сомнения, Он утешает ее тем, что будет Мария такой, как она желает.

Почему Христос говорит: "Марфа, Марфа", почему называет ее по имени дважды? Без сомнения, говорит Исидор, Бог с тех пор, как стал человеком, ни разу не назвал по имени того, кто бы потом погиб; кого не назвал он, те остаются под сомнением! Под этим Христовым названием по имени я разумею: Его предвечное знание того, записан ли кто от начала веков, раньше создания всякого творения, неизгладимо в книгу жизни. Отец, Сын и Святой Дух; что названо вместе с этим и чье имя, кроме того, Христос Сам произнес, из тех не погиб ни один.

Но почему Марфу называет Он дважды? Чтоб указать, что все временные и вечные преимущества, когда-либо дарованные и предназначенные творению, все это выпало на долю Марфы. Первым "Марфа" указывает Он на совершенство ее в делах временных, вторым - на то, что требуется для нашего вечного спасения, утверждая, что у нее и в этом нет никакого недостатка.

"Ты заботлива, - продолжает Он, - ты вся в миру и все же не даешь миру быть в тебе". Те могут заботиться о мире, которые умеют непоколебимо стоять среди мирской суеты. А стоят они непоколебимо, поскольку все свое дело исполняют по прообразу предвечного света. Делами занимаются вовне, творчество же совершается только там, где побуждаемый разумом действует сам из себя. И только те люди творят, которые находятся среди вещей, но ими не поглощены. Вплотную к ним они стоят, но держатся за них так, как будто стоят они там, наверху, у крайнего небесного круга, совсем близко к вечности.

Ибо все преходящее есть только средство.

В двояком смысле. Во-первых, необходимое средство - без него я не могу постичь Бога, - мое дело и творчество во времени. Мы только что об этом писали: это отнюдь не может повредить нам в заботе о нашем вечном спасении.

Во втором смысле преходящее есть для нас только средство, поскольку мы должны от него освободиться. Ибо для того поставлены мы во времени, чтобы через разумное творчество приблизиться к Богу, становясь и во временном все больше подобными Богу. Это имел в виду и святой Павел, говоря: "Побеждайте время, дни злы!" "Побеждать время" - это значит неустанно устремляться вверх к Богу, как надлежит разумному существу: не в многообразии воображаемом, но в истине как в переживании разума. А "дни злы" понимайте так - день указует на ночь: не было бы ночи, не было бы и дня и не заводили бы речи о нем, все был бы один свет. И от этого Павел хочет избавиться. Ибо скудна такая жизнь в свете, которому грозит тьма, скрывающая и омрачающая высокому духу его вечную родину. Отсюда и завет Христа; "Ходите в свете, покуда у вас есть свет". Кто творит в свете, тот проникает вверх в Бога, чистый и свободный от всякого посредства свет будет в нем творчеством, и творчество его станет ему его светом.

И на этой ступени стояла милая Марфа; почему Он и мог сказать: "одно только нужно конечно". Я и ты, хотя бы только раз объятые вечным светом. Мы "Одно", "Двуединое же есть такой возгоревшийся дух, место которому выше мира, но ниже Бога лишь на окружности вечности". Он двойственен, ибо не видит Бога без посредства. Мысль и действительность, или познание и предмет познания, для него не сливаются еще в одно. Но эти оба не суть еще Бог; ибо тогда лишь становишься Богом, когда дух безусловно свободен. Тогда Одно - Два, и Два - Одно: свет и дух! Эти Два - Одно, покуда душа объята вечным светом.

Выражение "на окружности вечности" нуждается еще в пояснении.

Три пути к Богу открыты для души. Путь первый - это возможными способами, горя желанием, искать Бога во всяком творении Его, разумел царь Давид, говоря: "Во всех вещах искал я покоя".

Другой путь есть путь без выбора и указания, свободный, но трудный: именно, вознестись и быть на высоте небесной над своим "я" и над всеми вещами без воли и представления, чтобы не иметь никакой опоры в существе. Это разумел Христос, когда воскликнул: "Блажен ты, Петр! Плоть и кровь не могли внушить тебе этого (но вознесение разумом), когда назвал ты Меня "Богом"; Отец Мой небесный открыл тебе это!" Но и Петр не видел Бога в полной обнаженности Его, он был только восхищен силой Небесного Отца выше всякого различения "на окружности вечности". Я бы сказал, что в объятиях Небесного Отца, полных любви, но слишком бурных, он потерял сознание: застывший в полете дух, восхищенный до потери сознания, находится во владычестве Небесного Отца. Тогда сверху прозвучал ему сладкий земной голос (телесные чувства его тут, конечно, были ни при чем), как непосредственное познание единства Бога и человека в лице Небесного Отца-Сына. Я с уверенностью утверждаю, что если бы Петр уже тогда непосредственно увидел Бога, так сказать, in natura, как это было дано потом ему и Павлу, когда Павел был восхищен на третье небо, - то даже речь Верховного ангела показалась бы ему еще слишком грубой. Тут же произносил он различные хваления, в которых, впрочем, Иисус нимало не нуждался: Он смотрит в глубину глубин сердца и духа! Ибо имеет непосредственный доступ в открытую для Него тайну каждого. (На это указывает святой Павел, когда говорит: "Был восхищен один человек и слышал такие слова, которых не выговорит ни один язык").

Все это было сказано, чтобы доказать, что святой Петр стоял "на окружности вечности", но еще не в самом Единстве, где можно постигать Бога в Его собственном бытии.

Третий путь называется "Путь": и вместе с тем есть пребывание у себя, а именно это есть непосредственное видение Бога в Его собственной сущности. Об этом говорит нам Христос, восклицая: "Я есмь Путь, и Истина, и Жизнь". Христос Единый, как лик Божий, Единый с Отцом, Единый с Духом, Триединый. Христос - Путь и Истина, и Жизнь. Трое и вместе с тем Одно: возлюбленный Иисус. Вне этого пути творения держат нас на окружности и в посредничестве. Но идти в Боге, идти руководимым светом, излучаемым Его словом, и это идти охваченным любовью, соединяющей обоих в "Духе", - превыше всего, что можно выразить словом: Внемли чуду!

Ибо сколь дивно пребывать сразу вне и внутри; постигать и быть постигаемым; созерцать и быть самому созерцаемым; держать то, что держит тебя самого. Тогда достигнута цель, тогда Дух отдыхает в покое, принятый в желанную вечность.

Но вернемся к нашему повествованию о Боге, как Марфа, а с нею и все угодники, проводят свою жизнь "с заботой" - что не совсем то же, что "в заботе". Тут мирское дело совершенно настолько же нужно, как и всякое погружение в Бога. Ибо оно соединяет нас с Ним так же тесно, как и наивысший восторг, какой только может выпасть нам на долю, - за исключением чистого созерцания Бога в, Его чистой божественной природе. О том Христос свидетельствует, Марфе: Тебе близок мир, а потому и заботы его! Особенно отмечает Он, что она со своими милыми способностями не бежит ни от какой заботы, ни от какой печали. Именно потому, что не избаловала она себя духовными усладами, страсть к наслаждениям была чужда ее душе.

В наших делах должны мы особенно держаться трех вещей: действовать надо по порядку, по разуму, по сознанию. "По порядку", под этим я разумею: поступать везде соответственно ближайшему требованию; "по разуму": не зная в данное время лучшего; а "по сознанию": чтобы непрестанно в бодром действии прозревать животворящую истину в ее отрадном присутствии. Дела, в которых соединяются эти три вещи, так же приближают к нам Бога и так же полезны, как все восторги Марии Магдалины в пустыне.

И Христос продолжает: ты заботишься о многом, но не об одном. Последнее бывает, когда душа, в чистом одеянии, чуждая всех мирских побуждений, вознесена высоко до самой "окружности вечности": в скорбь впадает она в тот миг, когда что-нибудь оттуда ее увлекает, так что не может она больше оставаться восхищенной там, вверху; и забота, и скорбь по едином отныне - удел ее. Марфа же, наоборот, пребывала в уверенной деятельности, свободная духом, и мир больше ей не мешал. Потому и хотела она, чтоб сестра ее была в том же положении. Ибо видела она, что внутренне та еще не тверда. Из прекрасного настроения ее души выросло у нее желание, чтоб и сестра была утверждена во всем, что относится к вечному спасению.

Одно нужно, говорит Христос. Что это такое одно? Бог! И это есть нечто необходимое для всех творений: ибо возьми Бог Себе Свое, все творения стали бы ничто. Отними Бог Свою долю души у Христа, поскольку ее духовное соединено с вечным ликом Бога, и Христос стал бы только творением. Воистину тут нужно только единое.

Марфа, как мы видели, боялась, чтобы сестра ее не осталась при одних только восторгах и высоких чувствах, и хотела, чтоб она стала ей подобна. На это Христос отвечал так: будь довольна, Марфа, она также избрала лучшую часть, которая не отнимается от нее никогда! Чрезмерность эта уляжется в ней: высшее, что может быть дано творению, выпадет ей на долю; она станет святой, как и ты! По этому поводу вот что можно прибавить к поучению о праведной жизни:

Для праведной жизни необходимы три вещи, касающиеся нашей воли. Первое требование - это предать свою волю Богу, там, где является необходимой обязанностью действительно исполнить то, что признаешь правым, будь то отказ или принятие. Есть, собственно, три рода воли: воля чувственная, воля разумная и воля вечная. Воле чувственной недостает должного руководства: она должна слушаться верных советов.

Воля разумная стремится участвовать во всех делах Иисуса Христа и святых, или, говоря иначе: слова и дела свои и свою деятельность мирскую всегда направлять, имея при этом в виду конечную цель.

Только когда исполнено это, дает Бог еще нечто иное основе души: вечную волю с ласковым заветом Святого Духа. Когда взывает к Нему душа: "Господи, скажи, чтобы вечная воля Твоя приняла во мне образ!" И так как выполняет она условия, которые мы только что оговорили, то Отец милосердный, когда благоволит, говорит в душе Свое вечное слово.

А наши праведники требуют, чтоб мы стали настолько совершенны, что никакая любовь не могла бы нас тронуть, и были бы мы нечувствительны ни к благу, ни к страданию. Они несправедливы к себе.

Я утверждаю: должен еще родиться тот святой, который не мог бы ничем быть растроган. И с другой стороны, утверждаю я также: уже и то много для святого, когда, находясь в этом теле, он ничем уже больше не дает себя отвлечь от Бога. Вы думаете, что покуда слова могут вызывать в вас радость или страдание, до тех пор вы не совершенны? Отнюдь!

И Христос не обладал этим, что доказывают Его слова: "Душа Моя скорбит смертельно!" Даже Христу и то такую боль причиняли, слова! И если бы боль всех творений пришлась на долю одного, не было бы ему так больно, как было больно Христу. И было это от прирожденного Его благородства и святого соединения божественной и человеческой природы. Поэтому говорю я: не было еще такого святого и не будет, которому бы скорбь не причиняла боли, а радость - отрады. Подобное как исключение дается только милостью и благодатью Божией; например, если бы отрицали веру какого-нибудь человека, а он, осененный благодатью, сохранял бы при этом хладнокровие. Но несомненно, что никакой толчок извне не может оторвать святого от Бога. Хотя бы его сердце и терзалось - если он не в милости - воля же его укрепляясь, твердо держится Бога и так говорит: Господи, я - Тебе, и Ты - мне! Что бы ни случилось с ним, это не нарушит вечной связи, ибо не коснется высшей вершины Духа - где он соединен с благом в полной воле Божией.

Справедливо поэтому может сказать Христос: "Ты заботишься и печешься о многом": Марфа была настолько положительна, что ее глубокая связь с миром не мешала ей направить все дела свои и занятия к вечному спасению. И Мария должна была сначала стать Марфой, прежде чем действительно стала Марией. Ибо, когда она сидела у ног Господа нашего, она еще ею не была: была ею по имени, но не по духовным делам своим. Она была еще в полосе восторгов и сладких чувств: она еще только пришла в школу и училась жить. Тогда как Марфа была, по существу, так утверждена, что могла сказать: "Господин, скажи ей, чтобы встала!" То есть: "Господин, я бы хотела, чтоб она не сидела тут, восхищенная, я бы хотела, чтоб она теперь же училась жить, чтобы вошло это у нее в плоть и кровь. Скажи ей, чтоб встала! Дабы стала она совершенной".

Я говорю, ее нельзя бы назвать Марией, когда сидела она у ног Христовых. Марией я называю закалившееся в делании тело, мудрому учению покорное. А покорным я называю того, кто исполняет волю, внушенную внутренним велением. А праведники наши думают, что могут дойти до того, что чувственное присутствие вещей просто перестанет существовать для чувств! До этого они не дойдут! Чтоб мучительный грохот стал так же приятен моему слуху, как сладкая игра струн, этого я никогда не добьюсь! Но вот что можно во всяком случае требовать: чтоб сознательная богоподобная воля освобождалась в нас от всякого природного желания, когда мудрое провидение усмотрит, что представляется случай, когда оно может приказать воле отрешиться, и чтоб воля сказала тогда: я делаю это охотно! И вот тогда пытка стала бы радостью. Ибо что человек добывает большим трудом, то будет ему на радость. И тогда лишь будет плодотворно.

Но некоторые люди заходят так далеко, что хотят быть свободными от дел. Я говорю, что это не годится. Когда сошел Святой Дух на учеников, только тогда начали они впервые по-настоящему действовать.

Так и Мария, когда сидела у ног Господа нашего, только еще училась: она впервые еще пришла в школу и училась жить. Потом, когда вознесся Христос на небо и на нее снизошел Дух Святой, тогда только начала она служить, и переправилась на ту сторону моря, проповедуя и уча, и стала помощницей учеников. Ибо тогда только собрано было войско вечного спасения, и что им соделано, через то слагается вина и отвращается тем наказание. Пример тому мы находим в Христе. С первого мига, как Бог стал человеком, и человек - Богом, начал Он работать для нашего спасения и до самого конца, пока не умер на кресте, все существо Его участвовало в этом.

Чтобы мы в истинном смысле следовали Ему в утверждении такой подлинной праведности, в том да поможет нам Бог! Аминь.

В Святом Евангелии читаем мы слово Господа: "Так войди же, ты, добрый и верный раб, в радость Господина Твоего. За то, что был ты верен в малом, над всем Моим добром поставлю Я тебя". Заметьте себе хорошенько выражение, которое употребляет Господь; "Ты, добрый раб!" Ведь в другом Евангелии на обращение к нему юноши, который назвал Его добрым, Он возразил: "Зачем ты называешь Меня добрым? Никто не добр, кроме одного Бога!" И это действительно верно! Все, что сотворено, не есть "доброе" само по себе; нет ничего доброго, кроме одного Бога! Значит, Бог противоречит Своим Собственным словам? Нет, никоим образом. И слушайте почему.

Чем больше человек отрекается ради Бога от самого себя и становится единым с Богом, тем больше он Бог и тем меньше он творение! Когда же совсем освободится он от самого себя, никому больше не будет принадлежать и ни для кого больше не будет жить, кроме как для Бога, тогда воистину станет он, через благодать, то самое, что Бог есть по природе Своей, и Бог не знает никакого различия между Собой и таким человеком. Я сказал "через благодать". Бог добр, и тот человек добр; как Бог добр по природе, так этот человек - через благодать. Божья жизнь и Божья Сущность совмещаются в нем. Поэтому Бог и назвал его "добрым"; доброта этого раба перед Богом - не что иное, как доброта Самого Бога! В другом месте я говорил, что жизнь и сущность Бога заключаются и в камне, и в куске дерева, и в других тварях, которые все же не блаженны. Но в этом рабе Бог присутствует по-другому, и вот почему он блажен и добр. Ибо Бог в нем Себе Самому на радость: в нем Он живет так сознательно и блаженно, как Сам в Себе и через Себя. Оттого раб блажен и добр; и в этом смысле говорит Господь наш: "Войди, добрый и верный раб, в радость Господина твоего!"

Почему раб этот добр, это показал я до известной степени; теперь обращусь к его верности: "За то, что в малом был ты верен, над всем моим добром тебя поставлю!" Но что же такое это "малое", в чем был верен раб? Все, что Бог сотворил на небе и на земле, все, что не есть Он Сам, все это - малое по сравнению с Ним.

Во всем этом был верен добрый раб. И насколько, это вы сейчас узнаете. Бог поставил этого раба между временем и вечностью; ни к тому, ни к другому не был он прикреплен, он был свободен в силу своего разума и воли. Это доказал он и в отношении к вещам: разумом своим поднялся он над всеми вещами, сотворенными Богом, волею своею отрекся он от всех вещей и даже от самого себя, словом, от всего, что сотворил Бог, что не есть Он Сам. Разумом своим он их превознес и воздал в них честь и хвалу Богу, и отдал их всей неисчерпаемости природы Божьей; также и самого себя, поскольку он существо сотворенное. Там оставил он свое "я" и все вещи, так что никакой твари не касался он больше своей сотворенной волей.

Воистину, во всяком, кто настолько верен, Бог найдет эту невыразимо великую радость; и захоти кто-нибудь у Него похитить ее, он тем похитил бы у Него Его жизнь, Его бытие и всю Его божественность! Но я скажу еще больше: не пугайтесь! Ибо радость эта близка к вам; она - в вас. Ни одного нет между вами настолько неподготовленного, неопытного, настолько слабого в познании и чуждого ему, который не мог бы найти в себе этой радости в полной ее действительности как блаженство и как познание, даже прежде чем вы выйдете из церкви, в то время даже как я говорю эту проповедь! Человек может воистину найти это в себе самом, и пережить это, и этим обладать, как воистину Бог есть Бог, а я - человек!

Будьте в том уверены, ибо это правда, и сама правда говорит это. И это я хочу доказать вам, рассказав происшествие, описанное в одном из Евангелий.

Однажды Господь наш сидел у колодца, ибо был утомлен. Туда пришла женщина, она была самаритянка, из язычников, и принесла с собой кувшин и веревку и хотела почерпнуть воды. Господь сказал ей: "Женщина, дай мне напиться!" Она же отвечала Ему: "Зачем Ты просишь у меня напиться? Ведь Ты из Иудеев, а я самаритянка: наш народ и ваш народ не общаются!" Тогда Господь сказал ей: "Если бы знала ты, Кто просит у тебя пить, и познала бы милость Божию, может быть, ты стала бы просить пить у Меня, и Я дал бы тебе воды живой. Кто пьет от воды, которую Я даю, тот не возжаждет во веки и станет источником воды, текущей в жизнь вечную". Была смущена женщина словами Господа и, любопытствуя, подошла ближе к колодцу и сказала: "Господин, дай мне напиться этой воды, чтоб не жаждать мне никогда!" Тогда сказал Господь: "Поди, приведи мужа твоего!" "У меня нет мужа!" - возразила она. Тогда Господь сказал: "Женщина, ты говоришь правду: ибо у тебя было пять мужей и которого теперь имеешь, не муж тебе". Тогда уронила она кувшин и веревку и воскликнула: "Кто Ты, Господин? Ибо написано: когда придет Мессия (которого называют Христом), Он научит нас всему и возвестит нам правду!" "Женщина, - возразил Господь, - это - Я, говорящий с тобою". И этими словами преисполнилось сердце ее. "Господин, - спросила она, - родители наши молились под деревьями на этой горе, а ваши родители, из Иудеи, те молились в храме: которые из них вернее поклоняются Богу, и какое место вернее? Наставь меня в этом!" Тогда Господь сказал: "Женщина, настанет время, и оно настало уже, когда истинные молельщики будут молиться не только на горе или в храме, но в Духе и Истине станут они поклоняться Отцу. Ибо Бог есть Дух, и кто хочет поклоняться Ему, тот должен поклоняться в Духе и Истине. Таких поклонников ищет Отец!" От этого женщина была преисполнена Богом, и Бог нахлынул и затопил ее избытком Своим, и стала она проповедовать, взывая громким голосом, и все, что только глаза ее могли видеть, хотела она привести к Богу и так преисполнить Богом, как сама была преисполнена Им.

Это случилось с ней, когда она привела "своего мужа". Никогда не открывается Бог душе так всецело и безудержно, если не приведет она к Богу мужа, то есть свою свободную волю. "Женщина, - так сказал наш Господь, - ты говоришь правду, пятерых мужей ты имела, и они умерли!" Кто были эти пять мужей? Пять чувств! С ними согрешила она, и потому они умерли. "И тот, кого теперь имеешь, не муж тебе!" Это была ее свободная воля, ей не принадлежавшая, ибо она была связана смертным грехом, и у нее не было власти над нею: над чем не имеет человек власти, то не принадлежит ему; принадлежит оно тому, кто имеет власть.

И еще я скажу; если человек властен над своей свободной волей (в благодати) и готов соединить ее с волей Божьей всецело в безраздельное единство, тогда ему остается только сказать, как женщине: "Господин, научи меня, где я должен молиться, и что должен делать, чтоб воистину быть Тебе угодным!" И Иисус Христос "отвечает", то есть Он открывается во всей полноте истины Своей, каков Он есть, и наполняет человека так безмерно, что тот затоплен и преисполнен избытком Божьим, как то случилось с женщиной у колодца, которая раньше совсем не была к тому приготовлена. И вот я снова говорю: если кто-нибудь здесь настолько же не готов, не просвещен или неумел, но согласен соединить в Божьей благодати свою волю с волей Божьей совершенно и всецело, тогда надо ему только сказать в сердце своем: "Господи, научи меня благой воле Твоей и укрепи меня на исполнение ее!" - и, как Бог жив, Он исполнит это и подаст так же щедро, как щедро подал некогда этой женщине! Видите, самому простому, самому малому из вас может быть дано это от Бога в удел, прежде чем он выйдет из церкви, пока я еще проповедую, - воистину! Это так же верно, как то, что Бог жив, и что я - человек! А потому я говорю: не бойтесь! Радость эта не далека от вас, если вы только разумно будете искать ее.

А теперь я возвращусь к слову Господа: "за то, что был ты верен в малом, поставлю тебя над всем добром моим": что это такое, добро Господне? То благо, что распределено и поделено между всеми вещами и творениями, которые поэтому и добры Его добром, как на небе, так и на земле. Ибо никто не добр иначе и не обладает иной добротой или добром, как только от Него исходящим: все доброе - Его. Также и все, что можно высказать о Боге, познать, постичь, исследовать и доказать, все это принадлежит лишь к "добру" Господа. И над всем этим хочет Он поставить этого раба, потому что тот был добр и верен в малом. Над всем этим добром он теперь господин, хоть и есть еще Другой: вместе с тем они оба - одно, только одно самосущее, нет больше ни того, ни этого, нет ни здесь, ни там.

"Хочу поставить тебя над всем добром Моим", этим как будто хотел он сказать: "Оставь позади себя все сотворенное, все разделенное, все раздробленное добро, выше всего этого поставлю я тебя в несотворенном, в неразделенном, в не раздробленном благе, которое есть Я Сам!" Об этом говорит Он тоже: "Войди в радость Господина твоего!" Как будто хотел Он сказать: "Выйди из всякой радости, которая отъединилась, не имеет своей сущности в себе самой, и войди в неразделенную радость, которая - какова бы она ни была, сама по себе и от себя самой!" Радость же эта - "радость Господня".

"Радость Господня", дивные слова! Как судить или хотя бы говорить о том, чего никто ни постичь, ни исследовать не может? И все же заметьте себе одно; "радость Господня" есть Сам Господь, и ничто другое. А Господь есть живой, действительный, сущий разум, имеющий самого себя предметом, и - вечно тот же - лишь в себе самом пребывает он и живет! Этим я никак не дал Ему определения, напротив, лишил Его всякого определения. Сам Он есть цель без цели, и живет, и есть, и блажен есть, потому что есть. Смотрите! Это есть "радость Господня" и Сам Господь, и сюда повелел Он войти этому рабу, когда сказал: "Войди, ты, добрый и верный раб, в радость Господина твоего! За то что был ты верен в малом, поставлю тебя над всем добром Моим".

Чтоб и нам стать добрыми и верными, чтоб и нас позвал войти Господь наш, чтоб и нам пребывать вечно в Нем и Ему в нас, в том да поможет нам Бог! Аминь.

Само Блаженство открыло мудрые уста Свои и сказало: "Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное". Все ангелы, и все святые, и все, когда-либо рожденное, должны умолкнуть, когда говорит вечная премудрость Отца; ибо вся мудрость ангелов и твари - ничто по сравнению с мудростью Божьей, которая бездонна. И эта мудрость изрекла, что нищие блаженны.

Есть два рода нищеты: одна внешняя, и она хороша и очень похвальна в человеке, который принимает ее добровольно, из любви к Господу нашему Иисусу Христу, как Сам Он принял ее на земле. Об этой бедности я больше говорить не стану. Но есть еще другая нищета, внутренняя, и лишь к ней относятся слова Господа нашего: блаженны нищие духом, или: те, что нищие в духе.

Теперь прошу вас: будьте сами такими нищими и как таковые примите эту речь! Ибо я истинно говорю вам: если вы не доросли до правды, о которой мы теперь говорим, то не можете вы понять меня. Многие люди спрашивали меня, что есть "нищета"? На это и должны мы дать ответ.

Епископ Альбрехт говорит: тот человек нищ, который не находит удовлетворения ни в чем, что создано Богом; и это хорошо сказано! Но мы скажем еще лучше, мы понимаем нищету в смысле еще более высоком: тот нищ, кто ничего не хочет, ничего не знает и ничего не имеет. Об этих трех вещах хочу я говорить.

Во-первых, нищим называется тот человек, который ничего не хочет. Смысл этого некоторые люди понимают неправильно: это те люди, которые в благочестии и внешнем делании сохраняют волю, направленную на себя. Господи Боже мой, как почитаются такие люди! Но как мало знают они о правде Божьей! Они называются святыми по внешнему виду, в сущности же они ослы, ибо не постигают смысла правды Божьей. И эти люди также говорят, что нищ тот человек, который ничего не хочет. И поясняют они это так: человек должен жить так, чтобы никогда не уступать своей воле ни в каком отношении; он должен стремиться к тому, чтобы исполнять благую волю Бога.

Не надо упрекать их за то, так как намерения их хороши; за это мы даже должны похвалить их. Да сохранит их Бог в милосердии Своем! Но я с полным правом утверждаю: эти люди не нищи и не подобны нищим внутренне. Они высоко стоят в глазах тех людей, которые не знают лучшего. И все же, говорю я, они ослы, ничего не понимающие в Божьей правде. Ради их доброго намерения, быть может, и дано будет им царствие Божие, но о той нищете, о какой я теперь хочу говорить, они не знают ничего.

Если спросят меня теперь, что же это такое "нищий человек, который ничего не хочет", на это я отвечу так: покуда человек имеет что-либо, на это направлена его воля - хотя бы и была его воля в том, чтоб исполнять волю Божью, - такой человек не нищ в том смысле, в каком тут говорится. Ибо этот человек еще имеет волю, которой он хочет угождать воле Божьей; а это еще не самое настоящее.

Чтобы быть истинно нищим, человек должен стать настолько свободным от своей сотворенной воли, насколько он был, когда его не было. Истинную правду говорю вам: пока есть у вас воля исполнять волю Бога и вы имеете какое-либо желание, относится ли оно к вечности или к Богу, до тех пор вы не нищие действительно. Ибо только тот человек нищ, который ничего не хочет, ничего не знает, ничего не домогается.

Когда я пребывал еще в первооснове своей, у меня не было никакого Бога: я принадлежал себе самому. Я ничего не хотел, ничего не домогался, ибо я был тогда бытие без цели - и я был познающий себя самого в божественной правде. Тогда хотел я себя самого и ничего другого: чего я хотел, тем был я, а чем я был, того я хотел! И тут пребывал я без Бога и вне всех вещей.

Когда же я отрешился от этой моей свободной воли и получил мое сотворенное существо, тогда стал у меня и Бог; ибо до того, как появились твари, и Бог не был Богом: Он был то, что был! И даже тогда, когда появились твари и начали свое сотворенное существование, Он не был "Богом" в Себе Самом, но лишь в творениях был Он "Бог". И мы утверждаем, что Бог, поскольку Он Бог, не есть конечная цель творения и не обладает той полнотой существования, которую имеет в Боге малейшее создание.

Положим, что какая-нибудь муха имела бы разум, в силу которого могла бы устремиться в вечную бездну Божественной сущности, из которой возникла, мы и тут утверждаем, что Бог со всем тем, что Он есть как Бог, не мог бы даже мухе даровать полноты и удовлетворения. Потому и просим мы, чтоб освободиться нам от Бога: обладать истиной и причаститься вечности! Ибо высшим ангелам уподобляются души там, где я был и хотел того, чем был, и был тем, чего хотел. Так должен быть человек нищим волей и желать так мало, как мало желал он тогда, когда он не был. Вот каким образом нищ тот человек, который "ничего не хочет".

По-другому нищ тот человек, который ничего не знает. Мы уже говорили: человек должен жить так, как будто бы он вовсе не жил ни для себя самого, ни для правды, ни для Бога. Теперь пришли мы к новому и говорим дальше так: человек, который должен достичь этой нищеты, должен быть таким, как был, когда "не жил ни в каком отношении, ни для себя, ни для правды, ни для Бога". Итак, он должен настолько отрешиться от всякого познания, чтобы умерло в нем всякое представление о Боге.

Ибо когда человек пребывал еще в вечной природе Бога, не жило в нем ничего иного. И все, что жило в нем, то было он сам. Поэтому мы говорим: человек должен настолько освободиться от всякого знания, как был он свободен, когда не был вовсе, и должен предоставить Богу творить то, что Он хочет, а сам оставаться бесцельным, как тогда, когда он изошел от Бога.

Тут мы должны заняться вопросом: на чем прежде всего основано блаженство. Одни учителя говорят, что оно основало на любви, другие учат, что оно основано на познании и любви, и это уже вернее. Но мы говорим: оно не основано ни на познании, ни на любви; а есть в душе "нечто", из чего рождается познание и любовь. Это "нечто" не может само ни познавать, ни любить - это дело душевных сил. Кто найдет вот это, тот найдет то, на чем основано блаженство; это не имеет ни "до", ни "после" и не ждет грядущего, так как не может стать ни богаче, ни беднее. И точно так же должно быть у него отнято знание того, что надлежит ему сперва свершить, это есть вечное "все то же", что живет лишь само собою - как Бог!

В этом смысле говорю я, что человек должен стать свободным от Бога; не должен он думать и представлять себе, что Бог творит в нем! Так может человек узнать нищету.

Учителя говорят, что Бог есть существо и именно существо разумное, познающее все вещи. Но я говорю: Бог не есть ни существо, ни разум и не познает Он ни "того", ни "другого"! Поэтому свободен Он от всех вещей, и поэтому Он - все вещи. Тот же, кто хочет быть нищ духом, должен стать нищ всяким знанием, как тот, кто ровно ничего не знает и не представляет себе ни о Боге, ни о творениях, ни о самом себе. Также не должен человек воображать, что он до конца познал сущность Бога. Только таким образом может человек стать нищ знанием.

В-третьих, тот человек нищ, кто не имеет ничего. Не раз утверждали, что совершенство состоит в том, чтобы не обладать никакими вещами, ничем земным; и в известном смысле это совершенно верно, когда это принимается добровольно. Но я не это имею в виду.

Раньше я сказал: не тот человек нищ, кто хочет исполнять волю Божью, но кто так живет, что отрешен от воли Божьей равно, как своей, настолько, насколько отрешен был, когда не был. Эту нищету зовем мы "высшей нищетой". Во-вторых, говорили мы: тот человек нищ, который ничего не знает о делах Господних в себе. Если свободен он от всякого знания и познания, как свободен Бог от всяких вещей, то это - "самая явная нищета". Третья же есть "нищета последняя". О ней-то и хочу я сказать теперь; это именно та нищета, когда человек ничего не имеет.

Теперь напрягите все ваше внимание! Я часто говорил; и великие учителя также говорят: "Человек должен быть настолько свободным от всяких дел и вещей, как внешних, так и внутренних, чтобы быть приютом Божьим, где мог бы действовать Бог". Сегодня скажем мы иначе. Если даже человек и свободен от всяких вещей, и тварей, и себя самого, и Бога, и, кроме того, Бог нашел в нем приют для дела Своего, тем не менее мы говорим: покуда еще в человеке остается "что-либо", до тех пор он не нищ "последней нищетой". Ибо Бог не ставит целью дел Своих, чтоб человек сохранял в себе приют, где бы Он мог являть Себя. В том истинная нищета духа, чтобы человек оставался настолько свободен от Бога и всех дел Его, что если бы Бог захотел проявиться в душе, то должен был бы Сам стать обителью, где будет Он действовать. И как охотно сделал бы Он это! Ибо если бы нашел Бог человека в той полной нищете, то ведь это был бы Он Сам тогда, что подвергался бы Своему же действию. Так как тут Он Сам Себе обитель для Своих свершений! Тут Он одно в Себе Самом совершаемое дело. Тут, в этой нищете, достигает вновь человек вечного бытия, бытия, в котором он был, есть и будет жив во веки.

Тут можно возразить на слова святого Павла: "Все, что я есть, то получил я благодатию Божиею". А наша речь парит выше всякой благодати, как и выше всякого познания, всякой воли и всякого желания. Ответ на это таков: слова святого Павла суть только слова Павла; он не сказал их, осененный благодатью, ибо благодать действовала в нем так, что только сущность его достигла совершенства самого единства. Этим исчерпывается ее действие. Когда же действие благодати прерывалось, тогда, несомненно, становился Павел вновь тем, чем был.

Поэтому мы говорим: человек должен быть настолько нищ, чтобы он был "обителью, где мог бы действовать Бог". До тех пор, покуда в человеке есть обитель, - есть в нем и многообразие. Поэтому и молю я Бога, чтобы Он сделал меня свободным от Бога! Ибо несущее бытие по ту сторону Бога, по ту сторону различности. Там был я только самим собою, там хотел я себя самого и видел себя самого, как того, кто создал вот этого человека. Там я первопричина себя самого, моего вечного и временного существа. Только в этом я родился. По вечной сущности моего рождения не могу я никогда и умереть. По вечной сущности моего рождения, я был от века, есмь и в вечности пребуду! Лишь то, что составляет мое временное существо, умрет и превратится в ничто, ибо это принадлежит дню и должно исчезнуть, как время. В моем рождении рождены были все вещи; я был сам своей первопричиной и первопричиной всех вещей. И желал бы, чтобы не было ни меня, ни их. Но не было бы меня, не было бы и Бога. Нельзя требовать, чтобы это было понято.

Один великий учитель утверждает, что его прорыв в вечность есть нечто более высокое, нежели его первоначальный исход. Когда исходил я от Бога, сказали все вещи: "есть Бог". Но не это может дать мне блаженство, ибо себя сознаю я при этом творением. А в этом прорыве, когда хочу я быть свободным в воле Божьей, а также свободным от этой воли Божьей, и от всех дел Его, и от Самого Бога, я больше всякой твари, я не Бог и не тварь, я то, чем я был и чем я пребуду во все времена! Тогда ощущаю я прорыв, который возносит меня выше ангелов. В этом прорыве становлюсь я настолько богат, что не довольно мне Бога со всем, что Он есть, со всеми Его божественными делами, ибо в этом прорыве приемлю я то, в чем Бог и я - одно. Тогда я сам то, что я был; не пребываю и не убываю, ибо я сам тогда то неподвижное, что движет всеми вещами. Тут Бог не находит больше в человеке обители, ибо вновь завоевал себе здесь человек нищетой своей то, чем он предвечно был, чем навсегда останется. Тут поглощен Бог - Духом. Это "последняя нищета", какая только может быть!

Кто не понимает этой речи, пусть и не печется о том, ибо покуда не дорос он до этой правды - не поймет ее. Не продуманная это, а непосредственно истекающая из сердца Божьего правда! Чтобы стала нашим уделом жизнь, в которой постигли бы мы сами эту правду, в том да поможет нам Бог! Аминь.

"Во свете Твоем, Господи, мы узрим свет!" - говорит царь Давид. Много толкуют учителя о том, каким образом человек должен созерцать Бога, Обыкновенно говорят, что это должно происходить "в сиянии Славы". Мне же такое понимание кажется спорным и неустойчивым. Мне уже приходилось раньше говорить, что человек носит "свет" в себе самом, это его действенный разум: он должен быть светом, в котором человек, переживая блаженство, созерцает Бога.

И вот каким образом они хотят это доказать; как существо сотворенное, каков он и есть, человек находится в состоянии несовершенства, так что он по природе своей может познавать Бога, как может познавать Его творение, а именно в образах и ликах, что я доказывал раньше; выйти же из себя самой при помощи лишь одной природной способности душа не может; это должно скорее случиться в условиях сверхъестественных, именно в "сиянии Славы"!

Этому противоречит понятие, о котором я теперь хочу говорить. Святой Павел сказал однажды: "Благодатию Божьем я есмь то, что есмь"! (Он говорит "благодатию", а не то, что он сам благодать; это ни одно и то же!) Но всем известно, что всегда лик дает веществу его сущность. Что такое благодать, это определяется учителями различно; я говорю, что она есть нечто иное, чем просто "свет, непосредственно изливающийся в душу из природы Бога": она есть сверхъестественный облик души, через который Он дал ей сверхъестественную сущность. И хотя я высказал мнение и придерживаюсь его, что душа одним своим природным действием не может выйти из себя, все же она может это силой благодати, через которую даруется ей сверхъестественная сущность. Но при этом вы не должны забывать, что благодать сама не действует. Так же возносит она и душу превыше всякого действия.

Но хотя даруется благодать лишь сущности, воспринимается она также и силами души. Ибо если вообще надлежит душе что-либо тут делать, она нуждается в благодати, чтобы силой ее выйти из собственного действия (как познание и любовь).

Когда таким образом душа готова взлететь сама над собой и войти в ничто, где нет ни ее самой, ни ее действия, тогда она "в благодати". Напротив, быть самому "благодатью", означает то состояние, когда душа действительно себя опередила, себя одолела, когда она пребывает в своей чистой беспредельности и сознает одну лишь себя - как Бог! Знайте - и это так же верно, как то, что жив Бог! - покуда душа будет еще в состоянии сознавать себя, как нечто сотворенное и природное, и действовать сообразно этому, до тех пор не стать ей самой "благодатью", но она может быть "в благодати". Ибо для этого надобно, чтоб душа была свободна от всякого действия, как внутреннего, так и внешнего, как свободна от него "благодать", не знающая никакого делания, - это то самое, о чем святой Иоанн говорит так: "и от полноты Его все мы приняли и благодать на благодати", именно надо сначала быть в благодати, чтоб потом стать самой благодатью. Высшее действие благодати - привести душу к тому, что есть она сама!

Благодать похищает у души ее собственное действие и также похищает у нее ее собственное существо! В этом самоопережении душа поднимается над "естественным светом", свойственным только творению, и вступает в непосредственное сношение с Богом.

***

Я хочу, чтоб вы хорошо меня поняли; я приступлю теперь к мысли, о которой никогда еще не говорил. Достойный Дионисий замечает: "Как только для духа перестает существовать Бог, так нет для него и первообраза, представляющего его вечную первопричину".

Я утверждал и теперь утверждаю: только одно дело совершал Бог извечно. В этом деле - для Себя самого - положил Он и начало души, но душа ради излишества, вышла из этого вечного начала в творения, утратила таким образом торжество с Богом и стала чуждой своему собственному подобию.

А между тем, это она, в своем бытии твари, создала "Бога" - Его не было прежде, чем душа не стала творением. Раньше я говорил: "Я причина тому, что Бог есть "Бог", Бог существует благодаря душе, но божество - Он Сам через Себя. Пока не было творений, и Бог не был Богом; но несомненно был Он божеством, так как это имеет Он через душу. Когда же найдет Бог уничтожившуюся душу, такую, которая стала (силой благодати) ничто, поскольку она самость и своеволие, тогда творит в ней Бог (без всякой благодати) Свое вечное дело и тем, вознося ее, извлекает ее из ее тварного бытия. Но этим уничтожает в душе Бог Себя Самого и таким образом не остается больше ни "Бога", ни "души". Будьте уверены, это - самое существенное свойство Бога. Если достигла душа того состояния, что стала способна страдательно воспринимать действие Бога, тогда ей и не надо иметь больше Бога! Тогда она вновь вечный прообраз, в котором вечно созерцал ее Бог, тогда она вновь Его вечное Слово! Итак, когда Дионисий говорит: "Нет больше Бога для духа", под этим разумеет он то, что я только что изложил.

Теперь можно спросить: в том состоянии, когда душа стала вновь своим вечным прообразом, - есть ли она - тот "свет", о котором говорит Давид: "В нем должна она узреть свет вечный!" Мы отвечаем: нет! не в этом свете должна узреть душа тот вечный свет, что сделает ее блаженной. Ибо - так сказал достойный Дионисий - "и его вечный прообраз уничтожится для духа". Я хочу это пояснить, чтобы вы это лучше поняли.

Лишь только дух совершит свой полет из себя, причем уничтожится он как образ творения и через то (как я уже сказал) освободится от Бога, так тотчас и душа, став вновь своим вечным прообразом, прорвется через этот свой прообраз в сущность - поскольку она обнаруживается в Отце. Таков смысл изречения. И так протекают через душу все вещи, возвращаясь к Отцу, Который как начало Своего вечного Слова есть также и начало всех творений.

Теперь мы могли бы спросить, есть ли этот "свет", то есть Отец, тот самый свет, в котором дух созерцает вечный свет? Я отвечаю: нет! А теперь слушайте хорошенько!

Только Бог творит и создает дела; Божество не действует и не знает творческой деятельности. Что же касается моего вечного образа, то для него Бог не есть "Бог", ибо тут Он не является творцом; тут душа моя приравнивается "Отцу". Ибо мой вечный прообраз (по отношению к Божеству - "Сын") во всем равен Отцу. Но в Священном Писании сказано; "ничто не равно Богу"! Таким образом, чтоб стать равной Богу, не должна ли душа обратиться в Ничто? Это предположение совершенно верно! И все же мы должны заметить: где есть равенство, там нет единства, ибо равенство "посягает" на единство, и где есть единство, там нет равенства, ибо равенство пребывает в разделении и многообразии. Где есть равносущность, там нет единосущности! Я не равен самому себе, я - един, это одно и то же, что я есмь. Так и Сын в Божестве: поскольку Он Сын, Он равен Отцу, но не одно с Ним. Где Отец и Сын одно в единстве божественного существа, там нет больше равенства. В этом единстве Отец никогда не знал о Сыне, ни Сын об Отце, ибо там нет ни Сына, ни Отца, ни Духа Святого. Когда же душа достигла Сына - вечного своего прообраза, в котором она равна "Отцу", - тогда пробивается она через вечный прообраз и устремляется вместе с Сыном за пределы всякого равенства, овладевая вместе с лицами божества единством сущности. "В свете Твоем, Господи, мы узрим свет!" - сказал Давид. Это значит: в свете божественной единосущности должны мы созерцать божественное существо и все его совершенство, как открывается оно в выявлении Лиц и в единстве сущности. Святой Павел говорит: "Мы должны быть перенесены из сияния в сияние и стать равными Ему". Это значит: "Из света сотворенного перенесены мы будем в сияние не сотворенное божественной сущности" и "пребудем, как Он".

"В нем живы все творения", - говорит святой Иоанн: в то время как Отец созерцает Сына Своего, все творения отображаются в Сыне живые. Это и есть истинная жизнь творений. Но в другом месте Иоанн говорит: "блаженны мертвые, умершие в Боге". Кажется великим чудом, что в Том умирание, Кто Сам сказал про Себя, что Он есть жизнь. Но вникните глубже! Душа пробивается сквозь свой вечный образ и впадает в чистое ничто своего вечного образа, это называется "умиранием" духа!

Умирание есть не что иное, как "лишения жизни". Когда душа увидит, что всякая определенность, так или иначе приводит к многообразию и разобщению вечного образа с Единством, тогда Дух переживает смерть своего "я" ради своего вечного прообраза, и разбивает свой вечный прообраз, и остается лишь в единстве своей божественной сущности. Это - "блаженные мертвые, в Боге умершие". Никто не может быть погребен и блажен в божестве, если раньше не умрет для Бога, возвратившись к своему вечному прообразу, как я уже сказал. Наша вера говорит: "Христос воскрес из мертвых: Христос воскрес из Бога в Божество, в единство божественной сущности". Так и христианская душа, так и все разумные души. Когда умрут они и для своего вечного прообраза, тогда воскреснут они из этой смерти в Божество и насладятся на этой высоте всеми благами, всею полнотой божественной сущности, где дух пребывает блаженным!

Теперь слушайте о переживании божества! Блажен только Бог в Себе Самом. И все творения, которых Он хочет сделать блаженными, должны быть блаженны тем же блаженством и так же, как Бог. Да будет вам известно, что в этом единстве дух возносится над всеми существами, даже над своим собственным вечным существом, над всем мирозданием и над всяким равенством, которое он сохраняет с Отцом в своем вечном образе, и вместе с Отцом возносится в единство божественной сущности, где Бог постигается как одно целое.

В этом переживании дух перестает быть творением, ибо он сам тогда "блаженство": он одно существо, одно естество с Божеством и в то же время блаженство свое собственное и всех творений. Да, я утверждаю: если и допустить, что Бог сделал бы то, что сделать не может, и дал бы испытать безусловную полноту блаженства духу, покуда он был бы еще творением, тогда невозможно, чтобы Бог оставался для него "Богом" и чтобы дух был при этом блажен и таковым оставался. Если бы кто-нибудь был на небе и увидал всех святых, каждого в его блаженстве, тот ничего бы не нашел сказать о святых, а только о Боге. Блаженство - это всегда Бог; и каждый кто блажен, тот в переживании блаженства - Бог, и божественное естество, и существо Божее. У святого Павла сказано: "Кто говорит, что он есть нечто, когда он ничто, тот самого себя обманывает"; в переживании блаженства человек становится ничто, и все, сотворенное становится для него ничто! Относительно этого достойный Дионисий говорит: "Господи, приведи меня туда, где Ты - Ничто!" Это значит: "Приведи меня, Господи, туда, где Ты превышаешь всякий сотворенный разум". Бог, говорит святой Павел, живет в свете, которого никому не достичь. Это значит: нельзя познать Бога ни в каком сотворенном свете.

Бог есть Ничто, говорил Дионисий. Под этим можно разуметь то, что у Августина выражено так: Бог есть Все. Это значит; в Нем нет ничего! А когда Дионисий говорит, "Бог есть Ничто" - это значит: никаких "вещей" нет у Него! Поэтому должен дух подняться над вещами и всякой вещественностью, над всяким ликом и образом, даже над сущностью и над подобием сущности. Тогда проявится в нем полная действительность блаженства, обладать которым дается существу как творящему разуму!

Как я сказал, человек созерцает Бога уже в жизни с той же полнотой и бывает блажен совершенно в той же мере, как и после этой жизни. Это многим людям покажется удивительным. Поэтому приложите все старание, чтобы понять меня! Творящий разум проистекает из вечной правды и заключает в себе по-своему все, что Бог в себе заключает. И также постигает этот благородный, божественный, этот "творящий разум" самого себя лишь самим же собою, подобно Богу. По своему происхождению и по сущности бытия он есть, безусловно, Бог; "творением же, напротив, становится он после того, как выделится для обособления". Этот разум теперь в нас, несомненно, так же прекрасен, как и по окончании этой жизни. Но можно спросить или сказать: какое же тогда различие между этой жизнью и той, что должна наступить после этой? Я отвечаю так: этому разуму присуще равное блаженство, как и Богу, но теперь этот разум пребывает в нас сокрытым.

Наша жизнь здесь, на земле, устроена всецело так, что Бог и все вещи познаются нами лишь как возможность. По окончании же этой жизни, когда мы освободимся от тела, эта возможность преобразится в полную действительность блаженства, как то присуще творящему разуму. Но это "преображение" не сделает переживание блаженства более совершенным, нежели оно теперь. Ибо творящий разум не может никоим образом увеличиться в нас; ему невозможно получить более того, что уже заключено в нем по природе его. Поэтому, когда мы станем блаженны, возможность станет в нас действительностью, и мы будем вкушать только истинное блаженство, как оно свойственно божественной сущности. И так это разумел Давид говоря: "Господи, в свете Твоем узрим свет". Вместе с божественной сущностью должно также стать нашим и совершенство божественной сущности, а в этом одном все наше блаженство - здесь как благодать, там как полное обладание сущности.

Renovamini spiritu mentis vestrae.

Должно вам обновиться в духе ума вашего, поскольку он называется "mens", "ум". Так говорит святой Павел. И Августин прибавляет: одновременно и как принадлежность этой наивысшей душевной области ума - mens - Бог создал вместе с сущностью души способность, которую учителя называют ларцом, или хранилищем, духовных обликов и обличенных образов. Эта сила уподобляет душу Богу-Отцу. В излиянии Своей божественности, через выявление Лиц Божественной сущности в Сына и Духа Святого, подобно тому, как в душе изливает память сокровище своих образов в другие способности. Но пока душа благодаря этой способности видит лик, видит ангела или себя самое как некое обличение, до тех пор это совершенство ее.

Даже если и Бога видит она, поскольку Он - Бог, поскольку Он - образ, поскольку Он - Троица, - это не совершенство ее! Когда же отойдет от души все образное, когда она будет видеть одно лишь Единое, тогда воспримет чистая сущность души чистую близкую сущность божественного Единства, даже сверхсущность. Сама же она, пребывая страдательной, покоится в себе. О, чудо из чудес! Какая эта благородная страдательность, когда Сущность души не может принять ничего меньшего, чем чистое Единство Божие!

"Вы должны обновиться в духе!" - говорит святой Павел. Обновляться могут все творения, которые ниже Бога. Но для Бога нет обновления, а только вечность. Что есть вечность? Свойство вечности то, что в ней бытие и юность одно и тоже. Ибо вечность не была бы вечной, если бы должна была вновь становится, а не была всегда. Но только, утверждаю я, обновление дано ангелу лишь постольку, поскольку существует для него будущее; ангел знает о грядущих вещах лишь в той мере, в какой Бог открывает ему их.

Так же может быть обновлена и душа. Прежде всего когда она в собственном смысле зовется душой, а так именуется она, поскольку дает телу жизнь, когда называют ее духом. Постольку зовется она духом, постольку свободна она от "здесь" и "теперь", от всего природного. И поскольку она подобие Божие и безымянна, как Бог, не касается ее обновление, а лишь вечность одна, как и Бога. Заметьте себе хорошенько! Бог не имеет наименования, ибо никто о Нем ничего не может сказать или знать. В этом смысле говорит один языческий мудрец: то, что мы знаем и высказываем о первопричине, - это больше мы сами, нежели первопричина; ибо она выше всякого выражения и познания! Итак, если я скажу Бог добр, то это неправда: я добр. Бог не добр. Я скажу больше: я лучше Бога! Ибо лишь то, что хорошо, может стать лучше, а лучшее - наилучшим. Бог не хорош, а потому не может быть лучше, а не может быть лучше, не может стать и наилучшим. Далеки от Бога эти три определения: "доброе", "лучшее", "наилучшее"; Он выше всего этого! Если я скажу еще: Бог мудр, - это неправда, я мудрее Его. Скажу лишь: Бог есть нечто сущее, - это неправда, Он есть нечто преизбыточное, Он сверхсущее Небытие.

Об этом говорит святой Августин: наилучшее, что может человек сказать о Боге, - это уметь молчать от полноты премудрости внутреннего богатства. Поэтому молчи и не болтай о Боге. Ибо, когда ты болтаешь о Нем, то ты лжешь, творишь грех. Если хочешь быть без греха и совершенен, то не болтай о Боге!

И познать о Боге ты ничего не можешь, ибо Он превыше всякого познания. Один мудрец говорит: будь у меня Бог, которого я бы мог познать, не захотел бы я больше считать Его за Бога! Если познал ты что-либо о Нем, то знай, это не Он. Но когда ты мнишь все же что-либо знать о Нем, ты впадаешь в состояние без сознания, а это значит - в состояние скота! Ибо твари, лишенные познания, подобны скотам. Таким образом, если не хочешь опуститься до состояния скота, не ищи познать Бога, во веки Неисповедимого! "Ах, как же мне быть тогда?" Отрекшись всецело от твоего, излейся в тишину Его Сущности; как было раньше. Он - там, ты - здесь, сомкнется тогда в единое мы, где ты - отныне Он. Вечным разумом познаешь Его, неизреченное ничто, как предвечное "Есмь!"

"Вы должны обновлены быть в духе!" - говорит святой Павел. Если же мы хотим обновиться в духе, тогда все шесть сил души, как высшие, так и низшие, должны каждая надеть золотое кольцо: позолоченное золотом Божьей любви.

Послушайте сначала о низших силах; их три: первая именуется даром различения (rationale); на ней золотое кольцо "Просвещение", что значит: понимание твое, вне времени, во все времена просвещается светом Господним.

Вторая сила именуется гневной (irascibile); на ней кольцо "Твой - мир!" Почему? Поскольку в мире, постольку в Боге, поскольку вне мира, постольку вне Бога!

Третья сила именуется желанием (concupicibile), ей надень кольцо "Довольно!", что значит: с тебя должно быть довольно всяких тварей Господних. Но Бога не должно быть тебе довольно никогда! Бога не может быть тебе никогда довольно: чем полнее имеешь ты Бога, тем больше хочешь Его. Если бы могло стать тебе довольно Бога, если бы "довольно!" могло когда-либо быть отнесено к Богу, то Бог не был бы Богом.

И на высшие силы должен ты на каждую надеть золотое кольцо. Высших сил также три. Первая именуется возможностью сохраняющей (memoria). Эту силу уподобляют Отцу в Троице. На ней должен ты носить золотое кольцо "Сохранение", чтобы все вечные вещи сохранялись в тебе.

Вторая именуется разумом (intellectus). Эту силу уподобляют сыну. На ней также должен ты носить золотое кольцо "Познание". Дабы вне времени, во все времена, познавать тебе Бога. "Как так?" Ты должен познавать Его без помощи образа, без посредства, без уподобления. "Но если я познаю Его без посредства, я стану вполне Он, а Он - я!" Это именно я и разумел. Бог должен стать "я", а "я" - Богом, так всецело одним, чтоб этот Он и это "я" стали Одно и так пребыли - как чистое бытие, - чтоб и творить в вечности единое дело! Ибо покуда этот Он и это "я", или, что то же, - Бог и душа, не станут единым "Здесь!" и единым "Теперь!", до тех пор "я" и Он никогда не смогут действовать вместе или стать всецело единым.

Третья сила именуется волей (voluntas). Эту силу уподобляют Духу Святому. На ней должен ты носить золотое кольцо "Любовь", чтобы любить тебе Бога! Любить же Бога ты должен, не соображаясь с Его благосклонностью или с чем другим; не потому - что Он милостив! Бог совсем не благосклонен; Он выше всякой любви, всякой милости. "Как же должен я Его любить?" Ты должен любить Бога вне духовности. Это значит: твоя душа должна быть недуховной, лишенной всякого лика духовности. Ибо пока душа твоя сохраняет образ духа, до тех пор держится она образного. Пока она такова, она не обладает единством, а также единородностью. А раз она не обладает ими, не может она никогда по-настоящему любить Бога, потому что истинная любовь покоится на рождении в Боге. Поэтому должна твоя душа стать свободной от всякого духа, стать вне духа. Ибо если ты еще любишь Бога как духа, как Лицо, как нечто, имеющее образ, то отринь все это! "Но как же должен я тогда любить Его?" Ты должен любить Его таким, каков Он есть: не - Бог, не - Дух, не - Лицо, не - Образ, но одно чистое, светлое единство, далекое от всякой двойственности. И в это единое "Ничто" должны мы вечно погружаться из бытия. В этом да поможет нам Бог! Аминь.

Fortis est ut mors dilectio

Я сказал на латыни изречение, написанное в Песне Песней; по-немецки оно гласит; любовь сильна, как смерть.

Это изречение как раз подходит для восхваления возлюбившей Христа великой любовью святой Марии Магдалины, о которой столько писали святые евангелисты, что слава о ней распространилась по всему христианскому миру, и так далеко, как это редко бывает. И хотя многие достоинства и добродетели ее заслуживают прославления, но горячая и превеликая любовь ее ко Христу горела в ней с такой неизреченной силой и так в ней действовала, что именно эту любовь и действие ее по всей справедливости можно сравнить с непреклонной смертью. Оттого и может быть сказано о ней; "Сильна, как смерть, любовь".

Три вещи, которые производит в человеке смерть тела, совершает любовь в человеческом духе. Во-первых, смерть похищает и отнимает у человека все преходящие вещи, так что не может он уже, как раньше, ни обладать, ни пользоваться ими. Во-вторых, проститься нужно ему и со всеми духовными благами, радовавшими тело и душу: с молитвой, с созерцанием и добродетелью, со святым паломничеством, словом, со всеми хорошими вещами, которые дают утешение, усладу и радость духовному человеку; ничего этого не может он больше делать подобно тому, кто мертв на земле. В-третьих, смерть лишает человека всякой награды и достоинства, которые он мог бы еще заслужить. Ибо после смерти не может он уже больше ни на волос двинуться в Царствие Божие: он остается с тем, что уже здесь приобрел. Эти три вещи должны мы принять от смерти, ибо она - расставание тела с душой. Но если любовь к Господу нашему "сильна как смерть", она также убивает человека в духовном смысле и по-своему разлучает душу с телом. Но происходит это тогда, когда человек всецело отказывается от себя, освобождается от своего "я" и таким образом разлучается сам с собой. Происходит же это силой безмерно высокой любви, которая умеет убивать так любовно. Называют же ее недугом сладким и смертью оживляющей. Ибо такое умирание есть излияние жизни вечной, смерть телесной жизни, в которой человек всегда стремится жить для собственного своего блага.

Но эта сладкая, отрадная смерть производит в человеке все это лишь тогда, когда она настолько сильна, чтобы действительно убить его, а не только сделать его хилым, как случается это со многими людьми; которые долго хиреют, прежде чем умереть. Другие хиреют не долго. А еще другие умирают смертью скоропостижной. Также бывает часто, что люди долго колеблются и рассуждают прежде, нежели преодолеют себя настолько, чтоб для Бога всецело отказаться от себя. Ибо часто поступают они так, словно хотят положить свою душу и умереть, но опять возвращаются к прежнему и жадно ищут еще хоть какой-либо малой для себя выгоды; так что делают они не исключительно ради Бога, а кое-что оставляют и для себя. И до тех пор они все еще не мертвы по-настоящему, но, умирая, чахнут против воли своей; покуда наконец благодать Божия, то есть любовь, не одолеет и они не умрут вполне для себялюбия. Ибо ничто не может умертвить себялюбия и корысти, которые суть жизнь и природа человека, кроме любви сильной, как смерть, иначе никак не могут быть умерщвлены эти свойства. Потому и терпят такую муку те, что в аду. Ибо они алчут только своего, алчут, как бы освободиться им от муки! И никогда не может им быть дано это. Потому и умирают они вечной смертью, что жажда своекорыстия не умерла в них и никогда умереть не может. И ничто в мире не может им помочь, кроме одной любви; которой они совсем непричастны.

Таким образом, любовь не только сильна, как телесная смерть, она гораздо сильнее адской смерти, которая не может помочь осужденным, как та любовная смерть, что одна действительно убивает жизнь желания и своекорыстия. И происходит это на трех ступенях.

На первой разлучает эта смерть, то есть любовь, человека с преходящим, с друзьями, имуществом, почестями и всеми творениями, так что ничем он больше не владеет и не пользуется ради себя и предумышленно не двинет ни одним членом по собственной воле и ради собственной пользы. Когда это достигнуто; душа тотчас начинает искать благ духовных и обращается к ним, к молитве, благоговению, добродетели, восхищению, к Богу. О них научается она радеть и ими научается наслаждаться с упоением, оно же выше всех наслаждений; которыми утешалась она раньше. Ибо эти духовные блага по самой природе своей более свойственны ей, нежели блага вещественные. И оттого, что Бог так создал душу, что она не может быть без утешения, а от вещественных радостей она отказалась, чтобы обратиться к духовным, они дают ей такую отраду, что гораздо труднее ей расстаться с ними, нежели было ей раньше расставаться с вещественными. Ибо тот, кто сам это испытал, хорошо знает, что часто бывает гораздо легче отказаться от всего мира, нежели от одного какого-нибудь утешения, одного задушевного чувства, какое иногда дается в молитве или другом каком духовном подвиге.

Но все это лишь начало в сравнении с тем, что следует дальше и для чего любовь действует в человеке. Если любовь действительно сильна, как смерть, то она действует и иначе: она заставляет человека отказаться и расстаться также со всяким духовным утешением и подобными благами, о коих уже сказано выше; чтоб человек свободно и вольно согласился покинуть для Бога все, что до сих пор радовало его душу, чтобы отказался наслаждаться этим или желать этого.

Боже! Кто и не смог бы этого достичь, того принудила бы к тому любовь к Тебе; откажется он от Тебя, Тебя ради, и отрешится от Тебя, ради Тебя. Какую же лучшую и более драгоценную жертву ради Него могли бы принести Богу, как не Его Самого! Но не дивно ли это, что Ему в дар приносишь Его же и платишь за Него Им же Самим!

К сожалению, существует немного таких людей, которые согласны отказаться от преходящих вещественных благ, ибо, отказавшись, часто все же чувствуют влечение к вещам внешним. Но насколько реже встречаются такие люди, которые охотно оставляют духовные блага, в сравнении с чем все вещественные блага - ничто. Ибо Тобою обладать, Господи (говорит один учитель), это - лучшее, что когда-либо мог даровать мир, что когда-либо дарует, от начала веков и до Страшного Суда!

Но как ни безмерно высока и редка такая отрешенность, есть еще одна степень, поднимающая человека на более гордую высоту совершенства в достижении его конечной цели. Это совершает любовь, которая тогда сильна, как разбивающая наше сердце смерть! И это бывает, когда человек отрекается и от вечной жизни, и от сокровищ вечности - от всего, что он мог бы иметь от Бога и Его даров; так что вечную жизнь для себя и ради себя он ясно и сознательно никогда уже не принимает за цель и не радеет о ней; когда надежда на вечную жизнь его больше не волнует, и не радует, и не облегчает ему бремени. Лишь это - истинная степень подлинного и совершенного отрешения. И только любовь дает нам такое отрешение, любовь, которая сильна, как смерть; и она убивает в человеке его "я", и разлучает душу с телом, так что душа ради пользы своей не хочет иметь ничего общего с телом и ни с чем ему подобным. А потому расстается она вообще и с этим миром и отходит туда, где ее место по заслугам ее. А что же иное заслужила она, как не уйти в Тебя, о Бог Предвечный, если ради этой смерти через любовь Ты будешь ее жизнью.

Чтобы совершилось это с нами, в том да поможет нам Бог! Аминь.

"Ищите Царствия Божия и правды Его, и все остальное приложится вам" (Матфея 6, 33). Когда Христос велит нам искать Царствия Божия, то прежде всего должно нам понять, что это за Царствие такое? От вас требуется серьезное сотрудничество. Царство Божие это Он Сам во всей подлинности Своей. Но это Царство воспринимаем мы и в своей душе! Поэтому Христос говорит также: "Царство Божие внутри вас".

Теперь обратите все внимание на то, первое, Царство! Умудренные в вещах божественных утверждают, что особенности этого Царства - единство сущности при Троичности в Лицах. Вопрос в том: где же подлинная обитель блаженства Божия? На это мы отвечаем так: блаженство Божие хотя и пребывает в Боге всегда одним, постоянным, но для нашего разумения Бог неизмеримо блаженнее в единстве сущности, нежели в Троичности Лиц, что и хотим мы доказать. Начнем с происхождения Лиц Божества.

"В Начале было Слово", - с этого начинает святой Иоанн. Это начало или Первоисточник Слова есть Бог-Отец, как доказано у Августина. Возникает вопрос: не имеет ли и Отец начала? И на это отвечаем мы: да! Но начало Его изначально и неисповедимо, что и хочу я доказать.

В Божестве, говорят богословы, надо различать сущность и осуществление ее. В области божественного сущность означает Божество в более узком смысле, и это есть первое, что мы постигаем в Боге. Божество полагает основу для дальнейшего божественного самосовершенствования. Согласно этому, Оно есть в Себе Самом пребывающее неизменное Единство и парящая тишина; но в то же время и источник всех обособлений, поэтому необходимо сказать "родник". Это первое выявление мы называем сущностью. Ибо наиболее подходящее выражение и первое определение для Божества, которое можно применить, есть Сущее. Это существование, взятое в чистом смысле, в котором "Бог" есть действительно нечто сущее, не означает, однако, что всесущее есть уже "Бог".

Что можем мы еще предположить о происхождении Отца? Названием "родник" мы даем Ему ближайшее определение: так как Божество в основе Своей есть Разум, божественная сущность исходит из Божества, как понятие - "Иное" (Иное, и все же - не иное, ибо это обособление есть чистое понятие, а не что-либо вещественное).

Спрашивается, которое из этих определений подойдет к Лику Отца? Ответ наш будет: Сущность в Божестве; но теперь уж не в прежней своей неопределенности, а как начало рождающее. Это есть определение, которое выделяет Отца как божественное Лицо. Но в Отце уже заключена вся полнота Божества. Таким образом, первое Лицо непроизвольно возникает из Божества: не в силу деятельности первоисточника. Ибо последний не владыка над самим собою. Поэтому когда святой Иоанн говорит: "В Начале было Слово", не надо понимать этого так, что Начало есть Божество или Божественная Сущность, но лишь Отец есть действенная первопричина Сына.

Исследуем теперь, каким образом в Отце заключен уже и Сын. Когда Отец смотрит внутрь Себя, Он в Себе постигает как деятельное начало еще заключенную в Нем, но устремляющуюся наружу божественную природу Свою. К этой сущности как к рождающей силе (а тем самым и к природе) присоединяется бытие "в себе". Но та самая природа, которая в Отце содержится как деятельная, в Сыне содержится как воспринимающая и распадается при этом на два самосущих. Так от Отца Сын получает полную божественность. Ибо когда за обособленностью Лиц постигнут единую природу, тогда постигнут, что такое рождение преходящего преходящим, божественного божественным.

И через это сущность приобрела образ. Учат святые и наставники, что как Лица берут свое начало в божественной сущности, так и сущность первоначально устанавливается Лицами. И наоборот, лица - соответствующим обособлением Сущности. Как понятие "Отцовство" явно предполагает Отца, так понятие "Сыновство" явно предполагает Сына. Рождающий и Рожденный суть последние определения, которые еще относятся к божественной сущности: Они для нее качества дополнительные, а не самостоятельные.

И Слово было у Бога. Теперь обратите внимание, что Слово то же, что от Отца рожденный Сын, хотя и остается внутри сущности, но в то же время выделяется как Лицо!

Каждому разумному понятию - так учат наставники - соответствует понятное слово. Когда Бог-Отец внутренне постигает Самого Себя, Его собственная природа становится предметом Его понимания: Отец замечает Себя. Этим прибавляется к природе еще одно определение, которое называется самосознанием.

В этом смысле Сын остается, по существу, в Отце; и все же противополагается Ему как Лицо соответственно тому, как двоякая цель этого действия.

Таким образом, Сын родится и исходит из Отцовского сердца, "Слово" произнесено как говорит вечная мудрость: "Я вышла из уст Всевышнего": произошла из понимания своей собственной сущности как существенное слово Божественного Отца.

"И Слово было у Бога" означает следовательно: как отдельное от Отца Лицо, что здесь и разъясняется.

Заметьте, что дальше рождают эти двое в своем союзе Святого Духа. Вот разъяснение учителей: когда Отец, любя, изливается в Сына, то и тут также возгорается любовь и вновь отныне изливается Сын в Отца. Это излияние себя обоих из любви есть установление общего духа, духа Отца и Сына.

Спрашивается: в том же ли смысле Дух Святой есть определение божественной природы, как и Сын? На это скажем: нет! Ибо для этого он должен был бы, подобно Сыну, происходить от движения божественной природы. А это не так, ибо тогда в Божестве было бы два Сына. Наоборот, особое свойство Святого Духа прежде всего одарять божественной природой; Его исхождение принадлежит к свободной области воли; поскольку только Сын, согласно своему природному происхождению, есть подобие Отца, а не Дух Святой, то и взаимный обмен происходит лишь между Родившим и Рожденным, а не с Духом Святым.

Во всем этом, благородная душа, постарайся найти разумом Царствие Божие. Говорит же святой Иоанн: и Слово было Бог. Это указывает нам на Единосущность Лиц в Божественной сущности. Восстань, благородная душа, вознесись в божественное чудо! Ах, в то высокое чудо, где Три Лица соединены в одну единую сущность. Лишь тут, в таком полном единстве, где Сущий превыше всех существ, Бог есть в Себе Самом Царство.

Возникает вопрос: не может ли Божественная сущность уже как таковая, без разделяющих выявлений (учителя называют их вечными ликами жизни) заключать блаженство Божие, а вместе с ним и блаженство творений? На это мы отвечаем: нет! Ибо сущность в чистом своем виде тождественна в Боге и творениях. Наоборот, блаженство Бога и блаженство души заключается в Божественной сущности, поскольку она имеет в себе все определения, которые мы назвали вечными ликами жизни, те, что прежде всего осуществляют эту сущность!

Однако некоторые учителя говорят: душе достаточно сосредоточиться только на одном из этих обликов, оставляя другие в стороне, чтобы быть блаженной. Но это не так! Ибо тогда каждый из этих обликов, отделенный от сущности, должен был бы иметь основу в себе самом, а это невозможно. Поэтому такое утверждение неверно. Наоборот, в том заключается блаженство души, что она постигает как единое целое эти вечные лики жизни, эти расчлененные выражения божественной Сущности. Ибо здесь нет никакого деления, здесь Бог есть сверхсущее Единое блаженство для себя самого и всех творений в полном осуществлении своего Божества! Знайте, что Сам Бог в этом Единстве постиг разделение не иначе, как в одном крепко замкнутом целом! В этом единении Он свободен: никогда Божество не делало "того" или "этого" - Бог же изначала творит все вещи. Где Бог является творцом, там Он разнообразен и познает всякое разнообразие; где Он - Одно, там Он волен и свободен от всякого дела, но в этой единосущности Он познает только то, что Он есть подлинно в Себе Самом.

Вот это означает - Слово было Бог: Единосущность. Оно было в Начале у Бога, как ему равное по мудрости, истине, благости, по всякому основному совершенству это восходит до вечных ликов жизни, до выявления и полноты божественной сущности!

Так прежде всего надо понимать сверхсущее единство в Царстве Божием, которого ищет Дух, так его познавать и так к нему стремиться.

С другой стороны, под Царством Божиим разумеем мы душу. Ибо душа создана подобной Божеству. Поэтому все, что тут сказано о Царстве Божием, поскольку Сам Бог есть это Царство, можно поистине сказать и о душе. Все через Него было, говорит дальше святой Иоанн. Под этим понимать надо душу, ибо душа есть все. Она все, так как она - подобие Бога. Как таковое она также - Царство Божие. И как Бог есть в Себе Сущий без начала, так в царстве души Он есть Сущий без конца. Потому Бог в душе, говорит один учитель, что все Его богобытие покоится на ней. Это есть высшее состояние, когда Бог - в душе, выше того, чем когда душа - в Боге: что она - в Боге, от этого она еще не блаженна, но блаженна от того, что Бог в ней. Верьте: Бог - Сам блажен в душе! Ибо, если Бог и выходит из Себя Самого, когда творит душу, Он тем самым и утверждает Себя в ней настолько, что и свое Божеское сокровище и свое Божественное Царство все вкладывает в душу: "Царство Божие подобно сокровищу, скрытому в поле", - говорит Христос. Поле это - душа, где сокрыто лежит сокровище Царства Божия. Поэтому и Бог, и всякое творение блаженны в душе.

То, что мы говорим о душе, относится к ней, поскольку она есть подобие Божие; поэтому исследуем, на чем основано это подобие. На силах, отвечает один учитель, и обыкновенно это считается верным. Но такое положение верно лишь тогда, когда его правильно понимают: если разуметь тут силы как нечто раздельное, то это не есть последняя правда; если принять их как наивысшее, что может, явить душа - слияние в Едином, - тогда положение верно.

Тут, именно в подобном божественном деянии, душе подобает еще раз проникнуть взором, духовным и непосредственным, в Божественную природу. В этом деянии овладевает она собственной своей высшей наидействительной сущностью в Боге. В этом деянии для прообраза души все вещи божественны. Ибо этот прообраз в таком наиболее свойственном ему деянии, по существу, есть Сам Бог и он блажен. Но не для своего сознания: в тот самый миг, когда он смотрит в себя и себя видит, он в то же время постигает и Бога как непосредственно Сущего в нем. Поэтому блажен он, по существу, от себя самого для своего самосознания в силу божественной сущности. Один учитель говорит: этот прообраз непосредственно исходит от Бога и в тот же миг постигает себя действием разума как безраздельно заключенного в Боге. Таким образом, его происхождение из божественной сущности и пребывание в ней являют для постижения разума две стороны одного и того же духовного свершения.

Знайте, как Бог жив, что тут, в прообразе своем, душа никогда не познала ничего конечного как конечное, а также не было для нее в этом ни пространства, ни времени! Ибо прообраз души - все вещи - все едино в этом прообразе. Как мало изменяется божественная природа от всего, что принадлежит конечному, так же мало и этот прообраз изменяется от всего, что вступило во время. Ибо он постигает все вещи и поступает с ними по закону жизни Божества.

Теперь можно спросить: если таким образом это Царство есть в нас, почему оно нам неизвестно?

На это мы отвечаем так: при той природной склонности, которую душа питает к творениям, все ее действие должно брать свое начало в образах конечных вещей. (И многие думают, что и прообраз этот также относится к этой области. Никогда! Такие люди до отчаяния мало понимают благородную природу души.) Это действие в конечном есть дело обыденного рассудка. Хотя деятельность его и берет свое начало в высшей области мысли, она начинается с образа разума, который по содержанию определяется образом воображения, но по существу тем наивысшим, Богосозерцающим прообразом; им же душа так обогащается, что становится способной постичь правду всех вещей. К этой деятельности ума устремляется тотчас воля, которая есть не что иное, как свечение чувств. И таким образом обыкновенный рассудок принимает вещи за нечто действительное; а воля принимает их за добро! Следовательно, вещи всегда имеют предметом своей деятельности самих себя. Поэтому они далеко не постигают Бога. Ибо Бог и не добр, и не действителен. И в той же мере, как Бог отрешен и отделен от всего, что может понимать творение, так же точно относится к этому и высшее подобие Божества.

Но, спросят, нет ли между Богом и творениями взаимного стремления друг к другу? Мы ответим следующее. Бог не томится по творению, ибо Бог смотрит всегда лишь в Самого Себя! Но творение томится по Богу. Ибо все, что когда-либо излилось, взирает в оцепенении на Него. Применим это к прообразу. В тот миг, что он впервые бросает взор из Бога наружу, устремляет он его опять внутрь, чтобы с "непокрытым лицом" (без посредства) постичь божественную сущность. Благодаря этому действию получает он всю свою сущность: прообраз есть Бог в этом своем действии и потому зовется подобием Божиим; в своем же проявлении он есть творение и потому зовется прообразом души. Итак, подумай о себе самой, благородная душа, подумай, какое великолепие ты носишь в себе! Ибо возвеличена ты в твоем Богоподобии превыше славы всех творений! Пренебреги малым, ибо для великого ты сотворена!

Вот как надо понимать, что душа есть Царство Божие. Это должно быть исключительной нашей заботой и исключительно нашим желанием; поскольку мы способны познавать Славу Божию и Славу Души!

Теперь поразмыслим, как должно нам искать Царство Божие!

В Песне Песней написано: "Разве не знаешь ты себя, ты, прекраснейшая из женщин? Тогда выходи и следуй за пастырем твоим!" О душе эти слова, ибо она прекраснейшая из всех творений; постигнув свою собственную красоту, она должна выйти. Но обрати внимание на троякий исход души из троякой сущности, присущей душе. Прежде всего сущность, которой: она обладает как творение. Во-вторых, сущность присущая ей в Сыне как в личном слове Троицы. В-третьих, сущность присущая ей в рождающей силе божественной природы, которая как действие заключена в Отце, Он же есть родник всех творений.

Теперь послушайте о первом исходе, о том, как выходит она из своей первой сотворенной сущности. Христос говорит: "Кто хочет следовать за Мной, тот да возьмет крест свой и отречется от себя!" В этом будьте так же уверены, как в том, что Бог жив: покуда человек не станет так свободен от себя, как был, когда не был, до тех пор не пройти ему никогда путем истинного самоотречения. Двояко, как уверяют учителя, надо понимать человека: с одной стороны, как внешнего, с другой - как внутреннего. Внутреннего, чьи дела духовны, внешнего, чьи дела телесны. Внутренний человек ищет Бога в жизни созерцательной, внешний же человек ищет Его в жизни деятельной.

Заметьте себе хорошенько! Я утверждал раньше и опять утверждаю: всякий внешний подвиг мало подвигает дело вперед. Он годен только, чтобы преодолевать природу еще непривычную. Но при этом вы должны проникнуться мыслью, что все внешние дела, которые может совершать человек, хоть и преодолевают природу, но действительно умертвить ее не могут. Чтоб умертвить ее, нужны дела духовные. А между тем есть много людей, которые, имея добрые намерения, только крепче держатся за себя, вместо того, чтоб от себя отречься. Истинно говорю я: все эти люди обманываются! Ибо это против человеческого разума, против соискания благодати и против свидетельства Святого Духа. Я не хочу, собственно, сказать, что тот погиб, кто видит спасение во внешнем подвиге; но без щедрого очистительного огня не придет он к Богу! Ибо кто не отвергнул себя, тот не идет за Богом, а следует мечтаниям своим, сохраняя себя самого. Во телесном подвиге так же не найти им Бога, как и в грехе. Между тем люди, всецело преданные внешнему деланию, очень почитаются в глазах света! И происходит это по сродству. Ибо люди, не понимающие ничего, кроме вещей чувственного мира, высоко ценят жизнь, которую могут понять внешними чувствами. Осел знает цену ослу.

Наоборот, в действии внутреннего человека, в так называемом созерцании Бога, различаем мы познание и любовь. В них начало святой жизни. Этой двоякой деятельностью выражена сущность души. Учителя говорят, что каждое существо живет ради собственного дела. Так как мы не можем постичь сущности иным путем, как через две эти силы, они суть наиблагороднейшее выражение того, что есть в человеке.

Раньше я говорил: добродетель есть только среднее между пороком и совершенством. Любовь же есть основное проявление всех добродетелей, без которой никакая способность не может быть добродетелью. Где бы только человек ни обнаруживал добродетель, там дела добродетели должны быть делами любви, а не человека. Любовь даст всякому хорошему делу силу привести человека к Богу. Ибо любовь, говорит святой Дионисий, такова по природе своей, что превращает человека в то, что он любит. Поэтому человек должен быть таким, чтобы вся жизнь его была любовью. В этом смысле все подвиги похвальны, как внешние, так и внутренние. "Вы должны подняться над добродетелью, тогда узрите в Сионе Господа Господствующих". Так сказал Давид.

Таким образом, созерцание Бога выше добродетелей, как я уже это пояснил: добродетель только середина между пороком и совершенством. Поэтому плод добродетели, та цель, к которой она стремится, никогда не будет достигнута, если душа не станет выше своих добродетелей. Вы можете быть уверены: пока человек, как раб себя самого, держится еще за свое "я" в образе своей добродетели, до тех пор не вкусить ему и не пожать плодов добродетели; никогда он не увидит "в Сионе Господа Господствующих", что означает: чистое созерцание Божественной сущности единым взглядом. Но добродетель - и в этом вы можете быть уверены - никогда не достигала такого созерцания!

Тут можно бы спросить: не лучше ли тогда отказаться от добродетели? На это я отвечаю: нет! Должно упражняться в них, но их не иметь! Совершенная добродетель - быть свободным от нее. "Когда исполните все, что можете, - говорит Христос, - тогда скажите: мы ненужные рабы!"

Это в пояснение того, как должна душа уйти от всех собственных дел; относительно же вопроса, как она должна потерять собственную сущность, нужно уяснить себе следующее.

У учителей встречается одна такая мысль: все вещи, созданные Богом, устроены так превосходно, что ни одна не может желать, чтоб ее не было. А между тем душа должна уйти от того, что она есть: этим требует она у духа смерти его. Но чтобы достичь в себе этой смерти, душа должна отречься от себя и всех вещей: она должна так же мало сохранить от мира и от себя самой, как тогда, когда она не была. "Если не умрет пшеничное зерно, то не умножится", - говорит Христос. Умирание есть полное похищение жизни. И так, будьте уверены, покуда мы еще живем, покуда еще в нас что-нибудь живет, до тех пор не знаем мы ничего об этой смерти! Говорит святой Павел: "Теперь я не живу". Иные понимают эту смерть так, что человек не должен жить ни для Бога, ни для себя; ни вообще ни для какого творения. Это верно, ибо умирание есть похищение всякой жизни. Но я скажу еще лучше; если б даже человек и умер для всего: для Бога, для творений, пока Бог найдет какое-нибудь место в душе, где Он мог бы жить, душа еще не мертва, не изошла еще в Ничто своей сотворенной сущности. Ибо умирание есть не что другое, как прекращение всякого "что". Этим я не хочу сказать, что этот вид бытия души обращается в такое же Ничто, каким она была раньше своего сотворения; это обращение в Ничто относится только к сохранению и обладанию.

Все теряет теперь душа: и Бога, и все творения. Странно звучит то, что душа должна также потерять и Бога. Я утверждаю: чтобы стать совершенной, ей даже более необходимо в некотором отношении лишиться Бога, чем творения. Пусть все будет потеряно, душа должна утвердиться на полном Ничто. И это также есть единственное намерение Бога, чтоб душа потеряла своего Бога. Ибо покуда она имеет Бога, познает Бога, знает о Боге, до тех пор она отлучена от Бога. Цель у Бога - уничтожиться в душе, чтоб и душа также потеряла себя. Ибо то, что Бог называется "Богом", этим Он обязан творениям. Когда душа стала творением, тогда впервые получила она Бога. Когда вновь совлекает она с себя бытие твари, тогда остается Бог перед Самим Собою тем, чем Он есть. И это есть высшая слава, которую может душа воздать Богу, предоставив Его Самому Себе и став сама свободной от Него.

Таков смысл этой смерти души, через которую должно ей стать божественной.

Но таких внутренних людей едва можно распознать. Как говорит Павел: вы мертвы, и жизнь ваша скрыта со Христом в Боге. Могут спросить, не обнаруживают ли все же чем-либо эти люди своих внутренних качеств? И я отвечаю: да! Как Христос, образ всякого совершенства, Сам, ни в чем не нуждаясь, был светом, изливавшимся наружу для всех, так и эти люди в богоподобном состоянии открыты всем, самоотрешенно обращены ко всем людям.

***

Это все относится к первому исходу души, когда она должна выйти из своей сотворенной сущности, чтоб искать Царство Божие. Во второй раз должна она выйти из сущности, присущей ей в вечном прообразе. О прообразе души учителя говорят, как о деле божественного самопознания. Но божественное самопознание в лице есть Сын. Поэтому Сын есть образец всех творений и в то же время есть образ Отца и в этом подобии находятся сущности всех творений. Но когда душа совлекает с себя свою сотворенную сущность, открывается ей сияющий несотворенный прообраз, в нем же она находит и себя как несотворенное. Ибо все заключенное в этом прообразе обладает его свойствами.

Из него должна выйти душа и это должна она сделать чрез божественную смерть. Это именно и чует душа: ни этот прообраз, ни эта сущность не суть то, чего она ищет; ибо сознает она себя в нем не свободной от различия и многообразия. Те низшие определения, которые мы установили в Божестве, уже многообразие. Но так как и эта ее вечная сущность, в которой отныне пребывает душа, согласно природе вечного прообраза принадлежит к многообразному (ибо Лица относятся к области разделения), то душа прорывается сквозь свой вечный прообраз, чтобы достигнуть Бога там, где Он является как царство чистого единства! Поэтому, утверждает один учитель, прорыв души есть нечто высшее, чем ее первый исход. Так говорит и Христос: никто не приходит к Отцу, как только через Меня! Христос есть прообраз. Оттого пристань души не в Нем, но она должна, как Он Сам говорит, пройти через Него.

Этот прорыв есть вторая смерть духа. Она гораздо важнее первой; о ней говорит святой Иоанн; блаженны мертвые, которые в Господе умирают.

"Услышьте же чудо из чудес: как может быть умирание в Том, Кто Сам про Себя говорит, что Он есть жизнь?"

На это мы отвечаем: истинно так! От рождения Сына произошли все творения и получили жизнь свою и сущность; поэтому все вещи рождаются в Сыне, поскольку они жизнь. Но когда душа должна опять возвратиться, она должна отказаться принадлежать Ему. И учат наставники: "когда Сын возвращается к единой божественной природе, Он лишается Своего свойства как Лицо; Он теряет Себя в единстве сущности", и я утверждаю то же о душе; когда она, прорвавшись, вновь теряет себя в своем вечном прообразе, это есть Умирание, в котором душа отходит в Боге.

Но когда через это для духа нет больше Бога, то нет для него больше и вечного прообраза, который тем не менее есть его первоисточник, как замечает святой Дионисий. В прообразе душе присуще еще подобие, ибо Сын подобен Отцу. Но там, где Они одно, в сущности, там подобие исчезает, ибо оно основано всегда на различии. То же утверждаю я о душе: если надлежит ей войти в божественное единство, она должна совлечь с себя богоподобие, присущее ей в вечном прообразе.

Об этом Дионисий и говорил; высшая радость духа связана с уничтожением его прообраза. Бог, так говорит один языческий мудрец, есть Тот, Чье подобие наполняет мир, и место Его пребывания - нигде. Поэтому душе не найти пребывания Божия, пока она сама не перестанет быть там, где она всегда может найти себя как нечто сотворенное или несотворенное, как и было сказано раньше о прообразе. Кто хочет прийти к Богу, говорит один учитель, тот приди как "ничто".

Это вторая смерть и второй исход, когда душа выходит из сущности, которую она имеет в вечном прообразе, чтобы искать Царство Божие. Третья сущность, из которой она должна выйти, есть рождающая божественная природа.

Природа является в Отце, творческой, и Бог-Отец, так говорят согласно учителя, сознает свою природу, становясь источником Слова и всех творений (учителя настаивают на различии между сущностью и природой. Но сущность, поскольку она является творческой в Отце - сама природа. Таким образом, различие существует только в понятии). И как только Бог становится творцом для всех творений, по крайней мере, так следует по этому учению, открывается всем творениям хотя бы как залог, свет мира.

Но в этом не видим мы еще божественного единства в его высшем облике, а потому нет и тут пристани для души. Заметьте это хорошенько: душа должна умереть и для всякого божественного движения (которое мы определяем как божественную природу), если она хочет достичь наисущественного в Боге, где Он пребывает без всякого деяния. Ибо прообраз души, созерцая во всей беспредельности в себе сущее Божество, свободное от всякой деятельности, дает таким образом указание душе, куда должна быть устремлена она в своем умирании.

Хорошо, теперь будьте внимательны! Божество парит в Себе Самом, Оно Себе Самому - мир. Поэтому Бог как Божество выше всего, что творение как таковое когда-либо постигало или может постичь: Он обитает, как говорит святой Павел, в свете, куда никто не может проникнуть. Когда душа выходит из своей сотворенной сущности, где она находит себя в своем прообразе, и достигает божественной природы, где не обнимет ее еще Царство Божие, и открывается ей, что в него не может проникнуть никакое творение, - тогда пробуждается в ней сознание собственного достоинства, и она идет своим путем вперед, не печалясь больше о Боге! И тут наконец умирает она своей высшей смертью. В этой смерти исчезает для нее всякое желание, и все образы, и всякое постижение, и всякий облик: она утрачивает всякое бытие. Как Бог жив, в этом вы можете быть уверены: как мертвый, телесно умерший, не может пошевельнуться, так не может и душа, умершая этой духовной смертью, представлять для других людей какой-либо упор, какое-либо явление. Этот дух мертв и погребен в Божестве: Божество не живет ни для кого другого, как только для Себя Самого. О благородная душа, вкуси же от этого великолепия! Несомненно: покуда ты не отдала себя всецело и не потопила себя в бездонном море Божества, ты не можешь познать ее, эту божественную смерть!

Когда душа, таким образом, теряет самое себя на всех путях своих, как тут написано, тогда открывается ей: что она и есть то, что так долго, так безуспешно искала. В прообразе, где Бог пребывает в Своем полном Божестве, как царство Сам в Себе, тут познает душа свою собственную "красоту". И должна теперь "изойти", чтоб проникнуть в себя самое, увидать, что она и Бог - одно блаженство, одно царство. И это находит она в конце концов без искания. Согласно слову пророка: я излил душу мою в себя самого!

Так говорит святой Павел: "Ничтожными счел я страдания этого века по сравнению со славой грядущего, которая должна нам открыться". Итак, обрати свое внимание: я раньше утверждал и еще утверждаю, что уже теперь обладаю всем тем, что суждено мне в вечности! Ибо Бог со всем Своим Блаженством и в полноте Своего Божества пребывает в этом прообразе. Но это сокрыто от души. (Как говорит пророк: во истину, Господь, Ты Бог сокрытый.) Это сокровище Царства Божия, его сокрыли время, и многообразие, и собственные деяния души - словом, ее сотворенность. Но по мере того, как душа, грядя вперед, расстается со всем этим многообразием, открывается в ней Царство Божие.

Без сомнения, для души это возможно лишь с помощью благодати: когда ей открывается это, тогда действует благодать. В прообразе же это только естественно: тут душа есть Бог! И тут наслаждается она всеми вещами и правит ими как Бог! Здесь душа не принимает больше ничего ни от Бога, ни от творений. Ибо она есть сама то, что содержит, и берет все лишь из своего собственного. Здесь Душа и Бог - одно. Здесь наконец нашла она, что Царство Божие она сама!

***

Теперь можно спросить: через какой подвиг лучше всего душа может этого достичь?

На это мы ответим так: она должна до самой смерти оставаться послушной Богу и не бояться смерти. Как говорит святой Павел: "Христос был послушен Отцу до самой смерти на кресте; поэтому Отец возвеличил Его и дал Ему имя, которое превыше всех имен". То же утверждаю я и о душе, если она действительно пребудет послушной Богу до смерти, Он возвеличит ее и даст ей новое имя, которое превыше всех имен.

Как Божество не имеет имени и чуждо всякого наименования, так же не имеет имени и душа. Ибо она то же, что и Бог. О чем также говорит Христос: "Я не зову вас теперь больше моими рабами, но моими друзьями. Ибо все, что услышал Я от Отца Моего, открыл Я вам". Друг есть второе "я", говорит один языческий мудрец Бог для того стал моим вторым "я", чтоб я стал Его вторым Он; или, по Августину, Бог стал человеком, чтобы человек стал Богом. В Боге же душа получает новую жизнь: тут воскресает она из смерти в жизнь Божества. Тут изливает на нее Бог Свою Божественную полноту, тут получает она новое имя, которое превыше всех имен.

Мы вошли, говорит святой Иоанн, из смерти в жизнь, если мы любим. То же разумел и Христос, когда говорил; ищите прежде всего Царство Божие и правду Его!

Обсудим далее, как же приложится нам все остальное? Это положение понимаем мы двояко. Первый смысл таков: все, что только имеется совершенного в вещах мира, мы находим в первом Царстве. Ко второму относится указание: неукоснительно, но твердо сохранять это совершенство во всех делах наших: человек должен исполнять все свои дела согласно духу Царства Божия. Будьте уверены: если кто поступает так, что его дела могут умалить его, он не поступает в духе Царства Божия! Поэтому, если наши дела совершаются по-человечески, в них скоро появляется раздор и несогласие; если же человек творит их в духе Божием, он пребывает с миром во всех делах своих.

"Когда Бог сотворил все вещи, он посмотрел на них, и они были хороши", - говорит Писание. То же утверждаю я и о душе: поскольку она видит все дела свои в Царствии Божьем - они все совершенны; ибо когда все дела равны, самое малое мое дело есть самое большое, и самое большое есть самое малое мое дело. Наоборот, если принадлежат дела человеку, то они не совершенны. Ибо в самих себе дела суть нечто многообразное и приводят человека к разделению; потому и близок он в них всегда к раздору. Отсюда и это обращение Христа: "Марфа, ты заботишься о многом; одно только нужно!" Верьте мне: к совершенству принадлежит и то, чтобы человек настолько возвысился в своем действии, чтобы все дела его устремлялись к одному делу.

Это должно совершиться в Царствии Божием, где человек есть Бог. Тогда божественно ответят ему все вещи, тогда и человек будет владыкой всех дел своих. Ибо я воистину говорю вам: все дела, которые человек исполняет вне Царства Божьего, - это все дела мертвые, те же, что он творит в Царстве Божьем, - это дела живые. "Бог любит дело Свое", - говорит о них пророк. Поэтому такие люди, действуют они или нет, остаются в неизменном покое. Ибо дела не дают им ничего и ничего у них не отнимают.

И душа, действующая сообразно строю Царствия Небесного, подобна Богу, Он же и в делах Своих пребывает в мире и неподвижности.

Так надо понимать слова: все остальное приложится вам.

***

Речь эта обращается лишь к тому, кто уже назвал ее своей, как собственную жизнь, или, по крайней мере, обладает ею, как жаждой сердца своего.

Чтоб открылось нам это, в том да поможет нам Бог! Аминь.

1.

Мейстер Экхарт сказал: "Есть люди на земле, они рождают Господа духовно, как родила Его телесно Мать Его". Его спросили: "Что это за люди?" Он сказал: "Это те, что свободны от вещей и созерцают образ правды и пришли к тому в неведении; они на земле, но обитель их на небе, и они погружены в покой. Они проходят здесь, как маленькие дети".

2.

Мейстер Экхарт говорит: "Смерть, которой умирают в любви и в познании, благороднее и ценнее всех дел, что сначала и до сей поры в любви и желании совершало святое христианство и совершать будет до конца мира. Все эти дела служат лишь этой смерти, ибо из этой смерти рождается вечная жизнь".

3.

Кто хочет стать тем, чем он должен быть, тот должен перестать быть тем, что он есть. Когда Бог создал ангелов, они узрели существо Отца; это было первое дело их. И они узрели Сына, растущего из сердца Отца, точь-в-точь как растет зеленая ветка на дереве. Больше шести тысяч лет созерцают они это радостное зрелище, а как это происходит, об этом знают они так же мало сегодня, как тогда, когда были созданы впервые. И это оттого, что так велико то познание: чем больше познаешь, тем меньше понимаешь.

4.

Мейстер Экхарт говорит: "Кто вожделеет высокого, тот высок. Кто вожделеет видеть Бога, тот должен быть человеком высокого вожделения. Я говорю, что Бог может все, лишь в этом не может Он отказать человеку великого смирения и вожделения, и если человек не находит Бога, ему не достает или смирения, или вожделения".

5.

Мейстер Экхарт сказал: "Кто делает доброе дело, но не делает его исключительно ради Бога, а имеет при этом еще и другие помыслы, кроме Бога, тот унижает достоинство Бога. Ибо все добрые дела - Божьи дела. Когда же человек в добром деле имеет в виду что-либо иное, кроме Бога, то честь дела приписывает он этому иному и отымает тем самым у Бога Его честь, и все такие дела неплодотворны и не нужны".

6.

Мейстер Экхарт сказал: "То, что зажигает сердце человека благоговением и скорее всего приводит его к Богу, то для человека самое лучшее во времени. Но, говорит он: кто хочет стать сыном Отца, тот должен стать чужим всем людям и себе самому, и быть чистым внутри, и иметь просветленную душу. Человек, оставь самого себя, и твори добро без усилия, и приди к наилучшему; или сохрани себя самого, твори с усилием добро и не приходи к наилучшему никогда".

7.

Мейстер Экхарт говорит: "Священное Писание всегда призывает человека к тому, чтобы он освободился от самого себя. Поскольку ты свободен от себя, постольку ты властен над собой, а поскольку ты властен над собой, постольку ты принадлежишь себе, а поскольку ты принадлежишь себе, постольку принадлежит тебе Бог и все, что Он когда-либо создал. Поистине, говорю тебе: как Бог - Бог, а я - человек, если бы ты был так же мало занят самим собой, как мало ты сейчас занят верховным Ангелом, то верховный Ангел принадлежал бы тебе, как ты сам - себе".

8.

То, что Бог недвижим, делает все вещи бегущими. Есть нечто до того резвое, что оно-то и делает все вещи бегущими, так что они возвращаются туда, откуда изошли, и все же - в себе самом оно неподвижно. И чем благороднее какая-нибудь вещь, тем быстрее она бежит.

9.

Что такое глагол Божий? Отец взирает на себя самого в простом познании и взирает в простую ясность Своего существа; там видит Он создание всех тварей. Там высказывает Он Себя Самого. Слово это ясно, вразумительно и это - Сын.

10.

Я говорю: Христос первый человек. Как так? Первое в мысли есть последнее в деле. Как крыша последнее при постройке дома.

11.

Мейстер Экхарт говорит: "Если какой-нибудь человек предпочитает одну вещь другой и если ему милее Бог в одном, чем в другом, то такое человек груб и незрел, он еще ребенок. Лишь тот стал мужем, для которого Бог равен во всех вещах. Благо тому человеку, для которого все творения - скорбь и падение".

Его спросили еще: если кто-нибудь хочет забыть себя, должен ли он заботиться о том, что естественно. Он сказал: "Бремя Господне легко, и иго Его сладко: Он не хочет ничего, что не было бы добровольным; то, что тяжело первобытному человеку, умудренному - сердечная радость. Только тому принадлежит Царствие Небесное, кто мертв до конца".

Мейстер Экхарт говорил: "Благодать приходит лишь с Духом Святым. Благодать не есть нечто застывшее, она - вечно становящееся. Истекает она только из самого сердца Отца без всякого посредства. Благодать совершает преображение и возвращение в Бога. Она делает душу подобной Богу. Бог, основа души, и Благодать - едины".

12.

Говорит Мейстер Экхарт: "Один человек, умудренный в жизни, лучше ста книжных мудрецов. А жить и читать в Боге - этого достичь никто не может. Если бы я должен был найти умудренного в Писании, я искал бы его в Париже и высоких школах высокого искусства. Но если бы я захотел спросить его о совершенной жизни, то он не мог бы мне ничего об этом сказать.

Куда же мне идти? Только в чистую, свободную от всего природу; она могла бы сказать мне то, о чем я с трепетом спросил бы ее. Люди, что ищете вы Живого среди мертвых останков? Отчего не ищете вы живого спасения, которое может дать вам вечную жизнь?

Ибо мертвому нечего ни дать, ни взять.

И если бы Ангел искал Бога в Боге, он не искал бы Его в другом месте, как в свободном, чистом, отрешенном от всего творении. Совершенство заключается в том, чтобы всякое бедствие, нищету, страдание, злосчастие и позор, всей тяжестью свалившееся на тебя, переносить добровольно, радостно, свободно, как желанное, сознательно и спокойно и так оставаться до смерти без всякого "почему".

13.

Бог - нигде. Самым малым Его полно все творение. Самая сущность Его - нигде.

14.

Если бы Бог не был во всех вещах, природа не действовала бы и не вожделела бы ни в какой вещи. Ибо, любо тебе это или нет, желаешь ли ты это знать или нет, природа в своем сокровеннейшем ищет и мыслит Бога. Никогда человек не жаждал бы пития, если бы в этом питии не было бы чего-нибудь от Бога. Природа не предполагала бы ни пития, ни еды, ни отдыха, ни удобства и ничего иного, если бы не было в этом Бога. И она все больше гонится и стремится найти в этом Бога.

15.

Когда душа приходит в безымянную обитель, там отдыхает она; где все вещи - Бог в Боге, там покоится она. Обитель души, которая есть Бог, - безымянна.

Я говорю, что Бог неизречен. Одному из древнейших учителей, нашедшему истину задолго до рождения Бога, до того, как стала христианская вера такой, какова она теперь, казалось, что все, что бы он ни сказал о вещах, будет заключать в себе нечто чуждое и ложное: поэтому он не хотел молчать. Он не хотел говорить: дай мне хлеба или дай мне пить. Потому не хотел он говорить о вещах, что не мог говорить о них в той чистоте, в которой они впервые возникли из первопричины. Оттого предпочитал он молчать и выражал просьбу знаками пальцев. И если он не мог даже говорить о вещах, то нам подобает хранить полное молчание о Том, Кто первопричина всех вещей.

Мы говорим Бог - Дух. Но это не так; если бы Бог был Духом, то Он был бы изречен.

Святой Григорий говорит: "В сущности, мы не можем говорить о Боге. То, что мы говорим о Нем, должны мы лепетать".

16.

Один великий проповедник рассказал о высоком собрании следующую историю: был однажды человек (о нем можно прочесть в писаниях святых), целых восемь лет просивший у Бога послать ему человека, который мог бы указать ему путь к правде. Однажды, когда его охватило особенно сильное желание найти такого человека, был ему голос от Бога, который сказал: "Ступай к церкви, там найдешь человека, который укажет тебе путь к правде". И он пошел; и увидал бедного человека с ногами израненными и покрытыми грязью, вся одежда его не стоила трех грошей.

Он поклонился ему и сказал: "Да пошлет тебе Бог доброе утро", а тот возразил: "У меня никогда не было худого утра!" Он сказал: "Да пошлет тебе Бог счастья! Почему ты так отвечаешь мне?" Тот возразил: "Никогда не было у меня несчастья". И опять он сказал: "Ради блаженства твоего скажи, почему ты мне так отвечаешь?" Тот возразил: "Я никогда не был не блаженным". Тогда он сказал: "Да пошлет тебе Бог спасенье! Разъясни мне свои слова, потому что я не могу этого понять". Тот молвил: "Хорошо. Ты мне сказал: да пошлет мне Бог доброе утро, а я возразил: у меня никогда не было плохого утра. Случится мне голодать, я хвалю Бога; терплю ли скорбь или позор, я хвалю Бога, и потому у меня никогда не было плохого утра. Когда ты сказал: да пошлет мне Бог счастья, я возразил, что у меня никогда не было несчастья. Ибо, что бы ни послал или ни назначил мне Бог, будь то радость или страдание, кислое или сладкое, я все принимал от Бога как наилучшее, - поэтому никогда не было у меня несчастья. Ты сказал: ради блаженства моего, тогда я заметил: я никогда не был не блаженным, потому что всецело отдал свою волю воле Божьей. Чего хочет Бог, того хочу и я, потому никогда я не был не блаженным, ибо только и хотел одного - Божьей воли". "Ну, милый человек, а если б Бог захотел бросить тебя в ад, что бы ты тогда сказал?" Тот отвечал: "Меня! бросить в ад? Посмотрел бы я, как бы Он это сделал! Но даже и тогда, даже если б Он и бросил меня в ад, у меня нашлись бы две руки, которыми я бы ухватился за Него. Одна - это истинное смирение, и им я обвился бы вокруг Него; моя другая рука - любовь, и ею я обхватил бы Его". Потом он сказал еще: "Я хочу лучше быть в аду с Богом, чем в Царствии Небесном без Него".