Антон Первушин


                           
СВОРА ГЕРОСТРАТА
Роман
 ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
    МЕНЯ ЗОВУТ ГЕРОСТРАТ


                                     Маленький мальчик нашел пулемет -
                                     Больше в квартале никто не живет.

    Глава первая

    Это стало сенсацией для газетчиков. Понятно, что они  не  упустили
своего. И  на  следующий  день  развернутые  сообщения  о  странном  и
страшном происшествии в Пулковском  аэропорту  красовались  на  первых
полосах  всех  без  исключения  питерских  и  части  московских  газет
информационно-публицистического толка.
    Но я прессу читаю редко и, должно быть, при других обстоятельствах
едва ли заметил бы даже столь бурно обсуждаемую сенсацию дня.  Интерес
мой к ней был вызван тем, что угораздило меня оказаться именно там,  в
Пулково, в момент главных событий, и я  проходил  по  делу  свидетелем
вплоть до первого визита Мишки Мартынова, когда он  пришел  ко  мне  в
длинном своем плаще до пят и с кожаной папкой под мышкой, и я с порога
по его нахмуренному лбу под черными,  как  смоль,  кустистыми  бровями
понял: разговор будет долгим и невеселым.
    А неделю до этого, дожидаясь в аэропорту  рейсовый  из  Москвы,  а
конкретнее - мою Елену, возвращавшуюся из  командировки  за  новейшими
программными продуктами для своей конторы, я и заподозрить не  мог,  в
центре какого сложного переплетения событий, в центре какого конфликта
в скором времени окажусь. И даже ни малейшее предчувствие не  кольнуло
- не будем лукавить  -  когда  увидел  я  в  зале  ожидания  аэропорта
ссутулившуюся фигуру в  дорогой  отороченной  мехом  куртке,  стоявшую
почти в самом центре зала между двух рядов  скамеек  для  встречающих,
глубоко  засунув  руки  в  карманы,  и  в  странно  напряженной  позе.
Прогуливаясь, я прошел раза два мимо, и лицо этого человека показалось
мне знакомым, но смутно, словно я где-то  встречал  его  ранее,  даже,
быть может, разговаривал с ним, но по-настоящему узнать и запомнить не
успел.
    Потом  я   вышел   покурить,   полюбовался   ранним   закатом   на
изумительном, необыкновенно чистом для Питера этого времени года небе,
на суетящихся у аэропорта таксистов и частников. Один сразу  подскочил
ко мне с вопросом: "Тачка до города не нужна?". Машину  же  другого  в
этот момент с осознанным интересом изучал старшина из ГАИ.
    Было морозно, но дышалось легко.
    Когда я докурил сигарету и щелчком  отправил  окурок  в  ближайшую
урну, в голове прояснилось: я вспомнил,  где  видел  парня  в  меховой
куртке.
    Ну конечно же! Эдик Смирнов, сослуживец Мишки Мартынова. И МММ мне
его представлял, даже, кажется, не один раз, но  уж  слишком  много  у
Мартынова знакомых, всех - трудно упомнить.
    Я вернулся в зал:
    - Здорово, Эдик!
    Он поднял глаза  и,  не  узнавая,  посмотрел  на  меня.  Лицо  его
показалось мне осунувшимся,  а  взгляд  -  словно  подернутым  дымкой.
Совершенно отстраненный от мира взгляд.
    - Не узнаешь? -  бодро  спросил  я.  -  Борис.  Орлов.  Нас  Мишка
Мартынов друг другу представлял. Около полугода назад. Не помнишь?
    - Помню, - ответил Эдик, и голос его показался мне таким  же,  как
взгляд: отстраненным и подернутым дымкой, если можно такое  сказать  о
голосе. - Здравствуй.
    Он высвободил из бездонного кармана куртки руку и протянул ее мне.
Я ответил на рукопожатие, но получилось  оно  вялым,  и  пальцы  Эдика
быстро выскользнули из моих, и он поспешно спрятал руку назад,  словно
боялся замерзнуть.
    - Как дела? - поинтересовался я, чтобы поддержать разговор. -  Как
там Мишка? Что-то давно не заглядывал...
    - Дела? - Эдик снова уставился в пол. - Нормально - дела.
    И вот тут, должен сказать, я впервые почувствовал неладное.  Думая
об этом теперь, вспоминая ускользнувшие от внимания  подробности,  мне
представляется, будто толчок этот произошел от того, что  голос  Эдика
был  начисто   лишен   интонаций:   голос   робота,   терминатора   из
американского боевика, но не  человека.  И  я  насторожился:  сработал
инстинкт. И очень мягко, подбирая слова и уже  собственную  интонацию,
спросил:
    - Ждешь кого-нибудь?
    Вопрос  этот,  простой  и  вполне  естественный  в  зале  ожидания
пулковского аэропорта, поставил Эдика в тупик. Он молча  уставился  на
меня, губы его зашевелились, но не проронили ни слова, ни ползвука. Он
так и не успел  ответить.  В  этот  самый  момент  раздался  усиленный
репродукторами женский голос:
    - ВНИМАНИЮ  ВСТРЕЧАЮЩИХ!  ПРИБЫВАЕТ  РЕЙС  НОМЕР  64  -  МОСКВА  -
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ! ЗАЛ ОЖИДАНИЯ НОМЕР...
    Я сразу же  утратил  всяческий  интерес  к  Эдику  Смирнову,  стал
поворачиваться в сторону выхода, откуда должны были в  скором  времени
появиться пассажиры, но в последнюю долю мгновения умудрился  заметить
краем глаза, как Эдик вытаскивает  из  кармана  куртки  некий  длинный
черный предмет и, даже не успев разумом осознать, что это за  предмет,
среагировав чисто на уровне отработанного  двумя  годами  прогулок  по
осыпающемуся краю пропасти рефлекса, повалился в  сторону  и  на  пол,
задерживая дыхание, сгруппировавшись - все  как  учили.  А  еще  через
мгновение Эдик открыл огонь.
    Выстрелы оглушительно  загремели  в  пространстве  зала.  Стечкин,
привычно определил я. Девять миллиметров калибр. Из затвора  полетели,
кувыркаясь, далеко отлетая по плавной параболе, горячие гильзы. Пули -
знакомо, ой, как знакомо! - рвали воздух над моей головой. И там, куда
Эдик стрелял, разом завопило несколько голосов, а кто-то уже захрипел,
захлебываясь кровью, и паника началась - дай бог.
    Эдик продолжал стрелять, как в тире, хотя и не целясь, но с тем же
спокойствием  уверенного   в   полной   личной   своей   безопасности,
равнодушного  к   судьбе   мишеней   стрелка.   Выражение   абсолютной
безмятежности застыло на его лице. И это самое выражение сбило меня  с
толку. Я замешкался и  повел  движение  в  подкате  с  непростительным
запаздыванием. И Смирнов успел потому опустошить обойму  -  боек  сухо
щелкнул.  А  перед  тем,  как  я  дотянулся-таки  до  него,  Эдик  без
проявления малейшего признака эмоций посмотрел на  бесполезный  теперь
уже ствол и уронил его на пол. Тут же полетел на пол сам, сбитый  моим
ударом.
    Я  почти  на  "отлично"  провел  захват  и  удивился  тому,  каким
податливым  вдруг  стало  тело  Смирнова.  Он   не   проявил   желания
сопротивляться. Вокруг  царил  полнейший  тартарарам:  кто-то  громко,
навзрыд плакал; кто-то кричал, безумно подвывая; кто-то матерился.  Но
у меня не было возможности разбираться с  пострадавшими,  я  продолжал
фиксировать  захват  до  той  минуты,   пока   не   явились,   заметно
припозднившись, храбрые блюстители:
    - Встать! Руки за голову!
    Голос дрожит. Я поднял глаза. Давешний гаишник целился в  меня  из
макарова, и мне даже отсюда, с пола, было видно, что он позабыл  снять
пистолет с предохранителя.
    - Болван, - сказал я почти ласково: находясь под  прицелом,  лучше
говорить именно в этой интонации. - Неси наручники!
    - Встать! Руки за голову!
    Бесполезно. Такому не растолкуешь.
    В конце  концов  появились  возбужденные  от  предвкушения  работы
профессионалы, те, которым платят за умение быстро  бегать  и  красиво
драться. Двое легко сняли меня с неподвижного Эдика, третий его тут же
перезафиксировал. Я подвергся личному досмотру и в награду за то,  что
не имею привычки разгуливать по родному городу вооруженным  до  зубов,
заработал легкий тычок и по браслету на  запястья.  После  стандартной
процедуры меня поставили на ноги. Я получил возможность созерцать, как
профессионалы  обрабатывают  Эдика.   Смирнов   продолжал   оставаться
безучастным к их стараниям, лежал, уткнувшись носом в пол.
    Наконец   догадались   перевернуть   его   на   спину.   Один   из
профессионалов поискал у Смирнова пульс.
    - Э-э, - только и смог сказать он, посмотрел на меня из  положения
на корточках снизу вверх с нехорошим интересом.
    Я почувствовал беспокойство.
    - Ну ты его уделал, - высказался наконец  профессионал  и  добавил
для своих:
    - Этот - труп...


    Глава вторая

    - Ро-ота! Подъем! Форма одежды - номер один!
    И снова вскочить, таращась со сна, откинуть поспешно одеяло (тут и
сейчас не до удовольствия понежиться в тепле и расслабленной дреме еще
полчасика), сунуть ноги в сапоги (кажется, другой обуви в мире  просто
не существует)  и  вот  уже  стоишь  на  исхоженном  вдоль  и  поперек
(ненавидимом  каждой  клеточкой  тела)  плацу  и  в  зябких   сумерках
очередного утра с тоской думаешь о том, сколько еще мучительно длинных
секунд, минут, часов снова отделяют тебя  от  традиционно  смешливого:
"Отбой во внутренних войсках!"
    Меня разбудил звонок.
    - Я открою, - сказала мама.
    Я услышал, как она возится с дверным замком, потом - ее голос:
    - Здравствуй, Миша. Проходи, проходи, неудобно ведь на пороге.
    Я встал с дивана и, потирая щеку, вышел в прихожую. Михаил был уже
там,  стоял,  высокий,  широкоплечий,  в  необъятном  плаще,   смотрел
сумрачно, хотя и пытался  выдавить  из  себя  некое  подобие  вежливой
улыбки. Не для меня - для мамы. Мы обменялись рукопожатием.
    - Давно ты к нам не захаживал, Миша, - говорила мама. - Как там  у
тебя? Все нормально? Анжелочка как? Разговаривает уже?
    - Разговаривает, - кивнул Мишка, а мне показалось, что,  произнося
это  слово,  он   чуть   расслабился,   словно   приотпустил   пружину
дьявольского напряжения, которую сдерживал в себе не первый день.
    - Ну давай  раздевайся,  -  захлопотала  мама.  -  Сейчас  кофейку
сварим.
    Она ушла на кухню.
    - Подержи, - попросил Мишка, протягивая мне кожаную папку, которую
зажимал до того под мышкой.
    Когда я принял ее, он стал расстегивать пуговицы и снял плащ. Я не
привык видеть его таким: сосредоточенно-задумчивым, хмурым,  предельно
лаконичным. Да и кто привык, кто его таким видел -  всеобщего  любимца
Мишку Михалыча Мартынова по прозвищу "МММ - нет проблем"?
    Появились, значит, проблемы. И серьезные. Даже догадываюсь, какого
плана. Один из близких друзей поехал по фазе и открыл стрельбу в  зале
ожидания пулковского аэропорта, другой близкий друг - проходит по делу
главным свидетелем. Хорошо хоть не обвиняемым. Есть от чего  хмуриться
и впадать в лаконизм. Есть от чего.
    Мишка забрал папку и молча посмотрел на меня.
    - Проходите в гостиную, мальчики, - распорядилась из кухни мама. -
Я сейчас.
    Мы уселись в кресла в гостиной (мягкую  мебель  покупал  еще  отец
году, кажется, в восемьдесят пятом), и Мишка положил папку на  колени,
скрестил на ней руки. Он не торопился начинать разговор, понимая,  что
все равно не избежать предварительного скорого допроса со стороны мамы
на тему семейных новостей. Я мысленно усмехнулся,  думая  о  том,  как
плохо он ее, в сущности, знает, хотя знакомы они  вот  уже  пару  лет.
Мама у меня - женщина чуткая, и если я сумел разглядеть в нем  скрытое
напряжение, она - подавно.
    Так и получилось. Мама  принесла  нам  кофе,  печенье  в  плетеной
вафельнице и, сославшись на неотложную работу, ушла к себе в  комнату.
Тут же  мы  услышали  приглушенный  закрытой  дверью  стрекот  пишущей
машинки.
    Я искоса наблюдал за Мишкой. Он расслабился в еще большей степени,
взял свою чашку, потягивал теперь кофе маленькими глоточками. Он так и
молчал, глядя в сторону, пока кофе  не  кончился.  Тогда  он  поставил
опустевшую чашку на поднос и повернулся ко мне.
    - Я пришел к тебе по делу, - заявил он.
    - Понимаю, - отвечал я.
    - Ты, наверное, думаешь, это связано со следствием, -  МММ  сделал
паузу, я кивком подтвердил его предположение. - Да,  это  связано.  Но
прежде я хотел бы сообщить тебе, что сегодня  утром  дело  Смирнова  в
нашем ведомстве закрыто. Гэбисты забрали  все  материалы,  а  нам,  ты
понимаешь, в дружелюбных тонах было указано знать свое место.
    - Во-от как? - протянул я. - И есть основания?
    - С какой стороны посмотреть...
    Ответ этот ничего мне  не  объяснил,  но,  воспользовавшись  новой
паузой, я достал сигареты, прикурил одну от спички.  Мишке  я  сигарет
предлагать не стал: он никогда куревом  не  увлекался,  даже  в  армии
как-то обошелся без этого,  в  чем  я  ему  теперь,  уже  как  заядлый
курильщик, завидую.
    - Они, - продолжил Мартынов, - полагают, будто у них есть  на  это
основания. Мы в свою очередь полагаем, ты понимаешь, что  у  нас  есть
основания им не доверять.
    - В смысле?
    - По всему, Боря, на этом дело Смирнова будет прекращено. Так  что
можешь  забыть  о  повестках  и  допросах:  никто  тобой   больше   не
заинтересуется. Никому теперь ты не нужен.
    - М-да... - пробормотал я, несколько ошеломленный. - А я  подумал,
ты пришел  выяснить  какие-то  мелкие  подробности,  детали.  В  более
располагающей, так сказать, обстановке. Значит, дело закрыто?
    - Взгляни на это, - предложил Мишка.
    Я аккуратно  положил  недокуренную  сигарету  на  край  пепельницы
фильтром вверх и раскрыл поданую папку.
    Внутри были вырезки из самых разных газет - целая кипа.  Я  быстро
просмотрел их, удивился: никогда бы не подумал, что  Мишка  увлекается
коллекционированием   вырезок   подобного   рода.   Заголовки   статей
устрашали; тексты, по всей видимости, устрашали в еще большей степени.
В глаза мне бросилось, что абзацы некоторых  статей  обведены  красным
карандашом, а  на  полях  имелись  пометки  в  виде  вопросительных  и
восклицательных знаков. Я закрыл папку.
    - И какой же я должен сделать вывод из прочитанного? - я затянулся
почти потухшей сигаретой, раскуривая ее.
    Мишка долго, почти целую минуту, с непонятным выражением  на  лице
молча меня разглядывал.
    - Зря все это... - пробормотал он.
    - Зря? - переспросил я.
    Он вздохнул.
    - Значит, так, - сказал он, протягивая руку  к  папке;  я  ее,  не
колебаясь, отдал. - Вывод ты должен был сделать,  но  лучше,  конечно,
если я все расскажу тебе сам... - он полистал вырезки. -  Вот  смотри.
Россия. Геннадий Михасевич. 47-го года рождения. В период с 1971-го по
1984 убил 36 женщин.  Комплекс  сексуаль-ной  неполноценности.  Виктор
Стороженко, Смоленск. Убил 20  женщин.  Андрей  Чикатило,  36-го  года
рождения, Новочеркасск. Известная история. С 1982-го  по  1990-й  годы
убил свыше пятидесяти женщин и  детей.  Оба  случая  -  то  же  самое,
сексуальная  неудовлетворенность.  Как  продолжение  списка:   Василий
Кулик,  врач  "скорой  помощи",  Иркутск,  на  счету  -   четырнадцать
изнасилованных и убитых детей;  Николай  Джумагалиев,  Алма-Ата,  семь
зверских убийств, людоедство;  Николай  Фефилов,  рабочий,  Сведловск,
"сезонный" убийца, за несколько лет расправился с пятью девушками. Все
это, конечно, было в наших оперативных сводках, но, ты понимаешь, сюда
эти документы я принести не могу. Будем довольствоваться  газетами.  В
общем, тенденция такова: женщины, дети, старики - убийства,  убийства,
убийства. И  страшные  уже  тем,  что  совершены  они  по  определению
ненормальными людьми.
    - Ты видишь связь? - усомнился я.
    - Подожди, - отмахнулся Мишка.  -  Это  только  начало.  Скоро  ты
поймешь, что я имею в виду... Соединенные Штаты.  Известный  случай  с
моряком  Ричардом   Спеком.   За   одну   ночь   он   убил   восьмерых
девушек-студенток.  Причина  в   лишней   Y-хромосоме.   Следствие   -
психопатология.
    Роберт Смит, последователь дела  Спека.  В  одно  прекрасное  утро
застрелил из револьвера  32-го  калибра  несколько  женщин  в  женском
училище "Роз Мари" и спокойно сдался  полиции.  "Да,  убийца  -  я,  -
сказал он при этом. - Теперь обо мне узнает вся  Америка."  Дин  Аллен
Коррл,  электрик  из  Хьюстона,  убил  на  сексуальной   почве   сорок
подростков...
    Далее. Марк Дэвид Чапман застрелил Леннона, Роберт Бардо - актрису
Ребекку   Шеффер.   Причина   -   инфантильно-инфернальный    комплекс
самоутверждения.
    Теперь, извини, статистика иного рода... Цифр тут по поводу у меня
предостаточно, но  я  приведу,  ты  понимаешь,  наиболее  характерные.
Такие, к примеру, цифры. В Советском Союзе - была такая  страна,  если
ты помнишь - в 1989-м году из 21467-ми убийств 11904 совершены людьми,
находившимися  в  состоянии  алкогольного  опьянения.   Это,   считай,
пятьдесят процентов. И поверь мне, в обновленной России  удельный  вес
убийств "по пьянке" ничуть не меньше. Пойдем дальше. От 20ти до  25-ти
процентов американских подростков-убийц  при  совершении  преступления
находятся "на взводе" под воздействием алкоголя  или  наркотиков  типа
ПСП и крэка... Здесь тоже тенденция ясна.
    Обо всем об этом можно много говорить, каждый случай вполне  можно
было бы положить в основу для написания толстого  романа,  но  не  это
суть тема нашего сегодняшнего разговора. Ты уже начинаешь понимать?
    - Давай сделаю предположение, - отозвался я. - Ты утверждаешь, что
Смирнов был  психопат,  сексуальный  маньяк,  да  еще  и  в  состоянии
сильного  алкогольного  опьянения,  так?  Но  тогда   ты   ошибаешься:
перегаром от него не несло - точно помню, а насчет психопата... Ты что
- не доверяешь собственному чутью? Да и зачем,  будь  он  и  психопат,
устраивать стрельбу именно в зале ожидания пулковского аэропорта?
    - Вот-вот, - Мишка поднял палец, - я хотел, чтобы ты сам пришел  к
данному  выводу.  Не  укладывается  Эдик  в  схему  среднестатического
сексуального маньяка, фанатика с комплексом самоутверждения и тэдэ. Не
укладывается  и  в  схему  напившегося  до  бесчувствия  и   решившего
пострелять развлечения ради сотрудника органов. И не может  уложиться.
И факты то подтверждают. За месяц до известных тебе событий он  прошел
самое тщательное медицинское обследование. Это было  одно  из  условий
игры, и медики поработали основательно, без халтуры. Был Эдик  здоров,
как бык,  предрасположенности  к  психическим  заболеваниям  не  имел:
никаких лишних Y-хромосом и в подобном же духе. А на этой неделе,  уже
после известных тебе событий, была  проведена  экспертиза  на  предмет
наличия  у  него  в  крови  алкоголя  или  наркотиков.   Результат   -
отрицательный. Факты, факты - упрямая вещь.
    - От чего он умер? - быстро спросил я.
    - Не волнуйся, - с печалью в голосе отвечал Мишка,  -  твоей  вины
здесь нет. Когда ты свалил его, он был уже мертв. Он умер в тот  самый
момент, когда  в  пистолете  кончились  патроны.  Просто  остановилось
сердце.  И  это  та  причина,  если  не  считать   самого   пистолета,
заставляющая по-иному взглянуть на дело Смирнова.
    - А что с пистолетом?
    - С виду обыкновеннейший Стечкин: 9 миллиметров, 20  патронов.  Не
хватает только клейм, и ствол короче на три миллиметра, ты  понимаешь,
- Мишка помолчал, потом снова зашуршал  вырезками.  -  Но  вернемся  к
нашим  баранам.  Видишь  ли,  Боря,  среди  случаев  массовых  убийств
попадаются  порой  довольно-таки  странные.  Объяснения  причин   этих
убийств более чем невнятны,  и  уже  одно  это  ставит  их  особняком.
Попросту говоря, у этих случаев вообще нет никакого объяснения, и  вот
о них я хочу рассказать тебе более подробно...

    Глава третья

    Его звали Лоуэлл Ли Эндрюз,  ему  было  семнадцать  лет,  и  среди
родных он считался вежливым тихоней, добродушным набожным увальнем. Он
учился  на  втором   курсе   биологического   факультета   Канзасского
университета, ни в чем не испытывал недостатка, и все в его жизни было
хорошо до того  ноябрьского  вечера  пятьдесят  восьмого  года,  когда
Лоуэлл Ли дочитал до конца  роман  Достоевского  "Братья  Карамазовы",
аккуратно,   не   спеша   побрился,   надел   любимый   костюм,   взял
полуавтоматическую винтовку двадцать второго калибра, подарок отца,  и
револьвер марки "рюгер" и спустился в гостиную. Там смотрели телевизор
его домочадцы: сам отец, мать и сестра.
    Первым выстрелом из винтовки он убил сестру,  следующие  три  пули
получила мать и еще две - отец. Родителей он все-таки убил  не  сразу.
Мать еще пыталась подползти к нему, что-то сказать.  Тогда  Лоуэлл  Ли
трижды выстрелил в нее. Отца, со стонами уползающего прочь, он  настиг
на пороге кухни и выпустил в него семнадцать пуль из револьвера.
    Считается, что целью Лоуэлла Ли было  наследство  -  двести  тысяч
долларов, в которые оценивались земли, принадлежащие его отцу. Но  все
же этот мотив представляется хотя и возможным, но второстепенным,  ибо
Лоуэлл Ли должен был понимать, что такое убийство нельзя совершить, не
оставив следов. Эндрюз, конечно, был арестован, судим и  приговорен  к
смертной казни. Благодаря аппеляциям, он получил отсрочку, но в  конце
концов был повешен 30 ноября шестьдесят второго года.
    - Это уже ближе, - заметил Мишка, откладывая статью и  вынимая  из
папки новую. - Гораздо ближе.
    Чарльз Джозеф Уайтмен, двадцатипятилетний  студент  архитектурного
факультета   университета   города   Остин   (штат   Техас),   веселый
голубоглазый  блондин.  Когда-то  он  служил  в  морской  пехоте,  был
превосходным снайпером. Но  в  университете  у  него  как-то  не  было
возможности продемонстрировать свои навыки, что, видимо, его задевало.
Впрочем, не у каждого человека есть такая возможность.  Большинство  с
этим смиряются. Но не захотел смириться Уайтмен. Однажды вечером 14-го
августа  шестьдесят  шестого  года  Чарльз   Джозеф,   уложив   оружие
(винтовки, пистолеты, нож), сел за пишущую машинку. Он отпечатал  свое
последнее послание: "Тем, кого это касается. Я не знаю,  что  толкнуло
меня, чтобы написать эту записку. Но я хочу сказать вам, что этот  мир
не стоит того, чтобы в нем жить..." Затем он  написал,  что  ненавидит
своего отца, преуспевающего бизнесмена, разведенного с его матерью, но
очень любит свою жену и именно поэтому намерен  убить  ее,  когда  она
вернется  с  работы,  -  "мне  не  хочется,   чтобы   она   испытывала
затруднения, которые могут вызвать мои действия..."
    В это время к Уайтмену заглянули его приятели-студенты,  и  письмо
осталось   неоконченным.   Но   свое   намерение   Уайтмен   выполнил.
Распрощавшись с друзьями, он сел в свой автомобиль, заехал за женой на
ее работу и, привезя домой, без лишних эмоций убил ножом. Тело жены он
положил на кровать, накрыл простыней и направился в дом к матери. Мать
он убил точным выстрелом из пистолета.
    Возле трупа Уайтмен оставил записку: "Я только что убил свою мать.
Если есть рай, она уже направляется туда. Если рая  нет,  она  все  же
избавилась от своих бед и забот. Я люблю свою мать всем  сердцем".  На
двери он приклеил еще одну записку: "Мама нездорова, и она  не  сможет
пойти на работу".
    Вернувшись домой, Уайтмен сделал короткую приписку к неоконченному
письму: "Три часа после  полуночи.  Жена  и  мать  мертвы".  Затем  он
ненадолго прилег. Неизвестно, спал он или нет, но в 7.15 утра  Уайтмен
уже брал напрокат в  одном  магазине  маленькую  багажную  тележку,  а
немного погодя купил в кредит в оружейном магазине  двенадцатизарядную
винтовку. Мешок с оружием, припасы и тележку он  положил  в  машину  и
поехал в университет. На входе его приняли за рабочего-ремонтника, что
позволило Уайтмену свободно пройти в здание. На  скоростном  лифте  он
поднялся на двадцать седьмой, последний этаж университета.  Оттуда  он
по лесенке втащил тележку с мешком на смотровую площадку.
    В  это  время  здесь  наслаждалась   видом   на   город   служащая
университета Эдна Тоупелли. Уайтмен хладнокровно застрелил ее и  затем
принялся  готовить  свою  позицию  по   всем   правилам   снайперского
искусства. Оборудовал огневые точки и пункт питания. Судя по всему, он
считал, что его пребывание на  крыше  университета  -  это  всерьез  и
надолго.
    Смотровая площадка на крыше университета  частенько  привлекала  к
себе посетителей. Нынешнее утро не  стало  исключением.  Едва  Уайтмен
обустроился, как семья из пяти человек - муж, жена, двое их сыновей  и
сестра жены  -  поднялась  по  лестнице  на  площадку.  Первым  шагнул
пятнадцатилетний сын. Он и получил первую пулю. Оба сына  были  убиты,
жена и сестра тяжело ранены, уцелел  только  шедший  последним  муж  -
убитые и раненые свалились на него сверху с лестницы.
    Прогнав таким решительным образом  посетителей,  Уайтмен  принялся
выбирать "цели" в городе и обстреливать их. Любой человек, попавший  в
окуляр  оптического  прицела,   становился   для   него   мишенью.   С
профессиональной точностью он поражал людей  в  голову  или  в  грудь.
Напуганные  люди  метались  в  поисках  укрытия,   не   понимая,   что
происходит. А Уайтмен продолжал хладнокровно нажимать на  курок,  лишь
изредка останавливаясь, чтобы заменить обойму.
    Всего Уайтмен поразил насмерть пятнадцать человек и ранил тридцати
трех.
    Когда было обнаружено место расположения убийцы,  полицейские  под
прикрытием дымовой завесы бросились  на  штурм.  На  двадцать  седьмом
этаже они встретили рыдающего над телами  родственников,  сходящего  с
ума от горя отца семейства.  Полицейские  вышибли  забаррикадированную
дверь и открыли огонь. В результате штурма снайпер был убит.
    - Еще ближе, - резюмировал Мишка. - Или вот случай. Более  свежий,
ты понимаешь...
    Январь восемьдесят девятого года. Некий Патрик  Пердью  расстрелял
из АК-47 по группу детей во дворе начальной школы  в  городке  Стоктон
(штат Калифорния).  Убив  пятерых  школьников  и  ранив  еще  двадцать
девять, убийца тут же на месте застрелился.
    - Совсем близко...
    В ночь с 18-го на 19 ноября 1978-го года ушли из жизни 911 из  915
членов американской  религиозной  секты  "Народный  храм".  Все  члены
уединенной  общины  жили  в  поселке   Джонстаун,   Гайана.   Согласно
официальной версии, члены  секты  добровольно  покончили  с  собой  по
призыву  ее  главы  Джима  Джонсона,  проповедника-вангелиста.  Но   в
последнее время появилась новая версия, утверждающая, что затерянная в
джунглях Центральной Америки секта  была  своего  рода  полигоном  для
проведения   сверхсекретного   эксперимента   по   подготовке   людей,
запрограммированных по особому сигналу совершать различные  преступные
акты, убийства и самоубийства.
    У   подопытных   кроликов   "стирали"   нормальные    человеческие
нравственно-этические  и  правовые  убеждения   и   установки,   затем
перепрограммировали  на  совершение  того  или   иного   криминального
действия. Использовался широкий диапазон  средств:  бессоница,  особая
диета, сеансы "промывания мозгов" и многое другое.
    Когда  американский  конгрессмен  Лео  Райен  недопустимо   близко
подобрался к тайне, он  был  немедленно  устранен,  а  все  подопытные
"кролики" уничтожены.
    - Впритык, - Мишка закрыл папку и взглянул на меня. - Тут есть еще
кое-что в том же духе, но мы уже подошли к сути, и, думаю,  продолжать
не стоит.
    - Да, не стоит.
    В свое время мне довелось насмотреться на смерть. На  настоящую  -
глазами, не на экране. Там была кровь, а не вишневый  сок.  И  теперь,
когда Мишка зачитывал мне свой страшный список, замелькали вдруг перед
внутренним зрением непрошенные, но от того не  менее  яркие  картинки,
видения из моего совсем еще недалекого прошлого. От этого стало не  по
себе,  захолодило  в   груди,   и   организм   затребовал   совершенно
убийственную дозу  никотина.  Я  курил  сигареты  одну  за  другой  и,
прикуривая, замечал, что кончики пальцев у меня дрожат.
    - Это все, так сказать, цивилизованные страны, - продолжал  Мишка.
- У нас, ты понимаешь, как бы ничего подобного до сих пор не было.  То
ли секретили здорово, то ли всегда находилось объяснение. Но ты мог бы
заметить: с каждым годом  мы  становимся  все  более  "цивилизованной"
страной - читал, наверное, о Белом Братстве? А вот теперь еще  и  этот
случай. С Эдиком Смирновым.
    - Не нахожу логической связи, - признался я, сосредоточенно гася в
пепельнице очередной окурок. - Что из всего этого следует?
    Мартынов вздохнул.
    -  Ты  когда-нибудь  слышал  о  психотронном  оружии  и  программе
"Зомби"?


    Глава четвертая

    -  Понимаешь,  Борис,  -  рассказывал  МММ,  вертя  между  пальцев
опустевшую чашечку для кофе, - на сегодняшний день не придумано  более
страшного  и  более  эффективного  оружия.  Атомная   бомба   способна
уничтожить   город    со    всеми    обитателями.    Химическая    или
бактериологоческая война может в  течении  нескольких  дней  истребить
население средних размеров страны. Но от атомной бомбы можно  укрыться
в бункере, или вообще не допустить ее  применения,  если,  конечно,  в
твоем  распоряжении  имеется  хорошо  налаженная   система   ПВО.   От
химического и бактериологического  оружия  защититься  труднее.  Но  и
здесь разработан определенный комплекс мер; он позволяет свести потери
к минимуму.
    Кроме того перед  потенциальными  завоевателями,  которые  все  же
рискнут  применить  оружие  массового  поражения,  сразу  встанет  ряд
проблем по использованию захваченных территорий. Потому  что  вряд  ли
местность, испытавшая на себе воздействие ядерного  удара,  химической
или бактериологической атаки, будет пригодна для оккупации и заселения
в обозримом будущем. Подобный довод, кстати, уже не  раз  останавливал
всевозможных "ястребов" от большой  политики.  И  потому  же  развитие
военных технологий всегда было нацелено на  создание  так  называемого
"абсолютного оружия". Подобное оружие по теории должно  быть  способно
уничтожать противника без заражения окружающей  среды,  с  сохранением
материальных ценностей. Традиционные методы, ты  понимаешь,  здесь  не
проходят. И вот в поисках принципиально нового  пути  где-то  в  конце
шестидесятых - начале семидесятых военно-промышленные комплексы у  нас
и на Западе всерьез взялись за разработку психотронного оружия...
    - Существует такое определение, - МММ отставил  чашку,  извлек  из
папки очередную  вырезку  и  зачитал,  щурясь,  словно  близорукий:  -
"Понятие психотронного оружия объединяет  всю  совокупность  средст  и
методов, с помощью которых можно скрытно управлять психикой, сознанием
и поведением человеческой личности". Представляешь, как это  просто  и
эффективно? Нажал кнопку, и армия противника встает под твои знамена.
    - Представляю, - кивнул я, вспомнив, что как-то  в  детстве  читал
книжку (Александра Беляева, кажется) где описывалось нечто подобное.
    Как она называлась? Ага, "Властелин мира".
    - Но  реализовать  подобные  свойства  нетрадиционного  оружия  на
практике оказалось далеко не просто. Судя по всему, с обоих  сторон  в
это дело было вложено  неисчислимое  количество  средств,  и  в  конце
концов выделились три основных направления  в  развитии  психотроники:
экстрасенсорное   воздействие,    (оно    осуществляется    специально
подготовленными   людьми,   которые   имеют   кроме   всего    прочего
определенного  рода  способности);  психотронные  генераторы   -   это
электронно-механические    устройства,    имитирующие     на     своем
электронно-механическом   уровне   экстрасенсорное    воздействие    и
кодирование,  которое  более  известно  под  термином  "зомбификация".
Понятно?
    Я кивнул:
    - Более-менее.
    - Само собой, всякая достоверная информация, связанная с развитием
трех этих направлений,  засекречена.  Но  кое-что,  благодаря  успехам
гласности,  начинает   всплывать.   Оказывает-ся,   в   Саратове   уже
проводились испытания по  первому  направлению;  где-то  в  Киеве  еще
работает  институт;  там  добились  определенных  успехов  в  создании
психотронных генераторов; а  что  касается  "зомбификации",  то  порой
попадаются любопытные свидетельства на  этот  счет.  Здесь  у  меня  в
папке,  например,   есть   статья   из   "Комсомолки".   Корреспондент
рассказывает о скандале с арестом гражданина США Луиса  Кастильо.  Это
произошло  в  Маниле  второго  марта  шестьдесят  седьмого  года.  Его
арестовали  по  обвинению  в  подготовке  заговора  с  целью  убийства
Маркоса,  президента  Филиппин.  Потом,  ты  понимаешь,  с  ним  долго
работали, применяли "сыворотку  правды",  погружение  в  гипнотическое
состояние. Выяснилось, что бренное тело Кастильо вмещало в себя как бы
четыре разные личности, и каждая из этих личностей  не  подозревала  о
существовании другой, но была запрограммирована на выполнение тех  или
иных функций. Например, одна из личностей  умела  только  нажимать  на
курок.
    Однако,  если  говорить  серьезно,  "зомбификация"  -  чрезвычайно
сложная процедура. Это целый комплекс  средств:  воздействие  на  мозг
ультразвуковыми и микроволновыми излучениями, гипноз и внушение,  даже
- психохирургия и психофармакология. К тому  же  с  каждым  кодируемым
необходимо работать в индивидуальном порядке...
    В  общем,  о  сложности   и   дороговизне   "зомбификации"   можно
распространяться очень долго, но, понимаешь, я иногда  задумываюсь,  а
насколько  далеко  зашли  разработки  данной  методики?  Ведь  техника
кодирования,  скажем,  от  вредных  привычек:  курение,  алкоголизм  -
достигла уже в некотором роде своего совершенства: один сеанс - и  все
готово. Может быть, и здесь - за один сеанс...
    Мишка замолчал, покашлял.
    - Значит, - подвел итог я,  -  ты  полагаешь,  Эдик  Смирнов  стал
жертвой психотронного оружия?
    - Да, я так полагаю, - Мишка украдкой взглянул  на  меня.  -  Твой
вывод - в точку. До сих пор нас все эти замороки с психотроникой  мало
волновали.  Но   после   инцидента   с   Белым   Братством   поступило
распоряжение, - Мартынов  чуть  приподнял  брови,  давая  мне  понять,
откуда оно поступило, - всерьез заняться  неформальными  объединениями
религиозного толка. Конечно, указано было работать с  ними  аккуратно,
не афишировать наш к ним интерес, выявлять тихонько лидеров, брать  на
заметку лозунги. Чтобы не дай бог, ты понимаешь,  не  вылезло  в  один
прекрасный  день  на  свет  в  Питере  какое-нибудь  серобуро-алиновое
Братство и не возжелало поджечь мэрию и самих себя заодно.
    С десяток религиозных сект мы выявили достаточно быстро.  Я  лично
имел возможность конфиденциально переговорить с несколькими  лидерами.
Из  соображений  профилактики,  так  сказать.  И  один  из   них,   он
возглавляет  некую  Свору  Герострата,  показался  мне  при  беседе...
слишком простым, что ли? Была это беседа пятая, кажется;  а  кое-какой
опыт общения с лидерами неформальных группировок у меня  поднакопился.
Я привык уже видеть этаких ИДЕОЛОГОВ, если ты понимаешь,  что  я  хочу
сказать. Они из той породы людей, что никогда не упустят возможности и
тебя  приобщить  к  своей  вере.  А  этот  -  нет:  пришел,   спокойно
поздоровался, сел, выслушал мои  вопросы,  соображения,  рекомендации,
спорить не стал, без словестного поноса обошелся, спкойно покивал.  На
том и расстались. В общем, я не понял, как он сумел объединить в своей
Своре - примечательное название, заметь, - молодых образованных ребят.
И не понял, что за цели он преследовал, формируя  Свору.  А  по  нашим
сведениям в ней состоит уже около сотни человек. Короче, я  задумался.
И решил копнуть поглубже... - Мишка снова замолчал, снова кашлянул.
    - Что же было потом? - не выдержал я.
    - Что было потом? - переспросил МММ отрешенно, словно раздумывая о
чем-то другом; он повернулся ко мне: - Дай, пожалуйста, сигарету.
    - Ты же не куришь, - удивился я, но пачку "Родопи" ему подал.
    Мишка  прикурил,  неумело  затянулся,  кашлянул,  выпустил  дым  в
потолок.
    - А потом, -  сказал  он,  -  потом  мы  внедрили  в  Свору  Эдика
Смирнова...


    Глава пятая

    Шел первый час лекции по сопромату. Преподаватель Марк  Васильевич
Гуздев, долговязый, с совершенно седыми патлами, скороговоркой  что-то
объяснял о тензоре напряжений в осях XYZ, торопясь закончить очередную
"четвертинку". "Четвертинками" он называл  пятнадцать  минут  учебного
времени, каждые из которых венчал обстоятельно, со вкусом рассказанным
анекдотом. Анекдотов он знал множество, но по природной рассеянности в
них путался и часто повторялся.
    Например, самым любимым у него был следующий анекдот: "Как-то  раз
нерадивый, но хитроумный студент сдавал своему преподавателю зачет  по
сопромату.  Слушая  его  путаные  объяснения,   преподаватель   устало
замечает: "Молодой человек, у вас  не  голова,  а  пустыня.",  На  что
студент ему немедленно: "Но ведь в каждой пустыне есть  оазис,  однако
не всякий верблюд сумеет его найти."
    Мы слышали этот анекдот раз, наверное, уже десять,  но  всегда  он
пользовался неизменным успехом, а последняя ударная фраза  так  вообще
вошла в поговорки и  цитировалась  по  поводу  и  без  особого  повода
студентами курса.
    Сидя в расслабленной позе на заднем ряду правее Веньки Скоблина, я
демонстративно скучал, вместо тензоров  вырисовывая  в  общей  тетради
геометрические фигуры неправильной формы. Но расслабленность моя  была
показной. Внутренне я держал себя  собранным  и  искоса,  самым  краем
глаза наблюдал за Скоблиным.  Скоблин  тоже  скучал,  вертел  головой,
разглядывал впереди сидящих девочек: взгляд его пробегал сверху  вниз,
а потом медленно, оценивающе - снизу вверх.
    Я вспомнил, что говорил мне о нем Мишка всего два дня назад....
    - И так на тебе все сходится, - говорил он. - Ты был в воскресенье
в аэропорту, ты проходил первым свидетелем по делу Смирнова, и  теперь
ты же имеешь уникальную возможность напрямую, не  вызывая  подозрений,
установить контакт с активистом Своры. Везет тебе.
    - Как утопленнику, - пробурчал на это я,  сам  удивляясь  тому,  с
какой быстротой впутываюсь в клубок странных для меня дел и ситуаций.
    - Понимаешь, - продолжал Мишка. - Я был сначала против того, чтобы
вводить тебя в игру, да и сейчас против, так что, если ты  откажешься,
я не обижусь - буду, наоборот, только рад. Но когда станешь  принимать
окончательное решение, учти: ты  на  данный  момент  самая  подходящая
фигура для нашего нелегального расследования. Другого такого нам долго
придется искать, а дело того не терпит.
    - Интересный у тебя способ  уговаривать  друзей  на  безумства,  -
сказал я. - Очень, знаешь, оригинальный, - но, заметив,  как  резко  и
неузнаваемо изменилось вдруг Мишкино лицо, тут же спохватился:
    - Извини, неудачная шутка...
    И я согласился. Не стану  утверждать,  что  с  большой  охотой,  и
интуитивно догадываясь уже, что добром это для меня  не  кончится,  но
согласился. Вспомнилось, как вместе с Мишкой мы охраняли тот  дурацкий
райисполком, не имея в обоймах ни единого патрона, и как  страшно  нам
было, когда все-таки началась стрельба. Мы держались  друг  за  друга;
ближе, чем мы, не было в то время людей на свете. И  в  память  о  тех
страшных днях я согласился.
    Результат:  сижу  на  лекции  и  внимательно  наблюдаю  за   своим
сокурсником и будущим коллегой Венькой Скоблиным.
    Помнится, только заслышав от Мишки его фамилию, я вскричал:
    - Скоблин?! Не может быть!
    - А что здесь такого удивительного? - заинтересовался Мишка.
    - Обыкновенный же парень.
    - Пойми, Свора тем и сильна, что в ней состоят самые  обыкновенные
люди.
    Скоблин  действительно  всегда  казался  мне  самым   обыкновенным
парнем. Он в  меру  интересовался  девочками,  не  избегал,  но  и  не
злоупотреблял стандартным набором холостяцких развлечений. Пути мои  с
ним до сей поры не  пересекались,  да  и  вряд  ли  пересеклись  бы  в
обозримом будущем: не нашлось как-то  ни  общего  интереса,  ни  общей
компании. Правда, доходили до меня через третьих лиц слухи, что Венька
занимается   "ком-мерцией",   или,   по-просту   говоря,    перевозкой
определенных товаров из мест, где они стоят дешево, в места,  где  они
стоят  дорого.  Но  в  наши  благословенные  времена  этим  промышляет
половина студенчества, за счет чего количество личных  автомобилей  от
запорожцев до иномарок на стоянке перед институтской общагой неуклонно
увеличивается.
    Легко  вам  представить  поэтому,  насколько  сильным   было   мое
удивление, когда я узнал, чем он занимается в  свободное  от  учебы  и
коммерции время.
    - Как он попал в Свору? - спросил немедленно я.
    - Смирнов в свое время предположил, что это как-то связано  с  его
коммерческими делами, - ответил  Мишка.  -  Где-то  там  его  ущемили,
обокрали, обидели - не важно. Главное, что Свора принимает "обиженных"
без исключений, и если тебе удастся подкатить  к  Скоблину  под  видом
такого Обиженного - считай, дело в шляпе, ты принят.
    - Не слишком ли просто? - усомнился я.
    - Просто для тебя, - уверенно сказал Мишка, - и совсем  не  просто
для кого-нибудь другого, со стороны. Именно поэтому, Борис, ты  нам  и
нужен.
    Итак,  Венька  Скоблин  оказался  активистом   Своры   Герострата,
неформальной организации, в которую вступил  когда-то  со  специальным
заданием Эдик Смирнов, и в которую теперь предстояло вступить мне.
    Я наблюдал за Венькой, а, наблюдая, выжидал, когда же он оторвется
от созерцания девичих  талий  и  обратит  внимание  на  занятия  рядом
сидящих. И этот момент не замедлил наступить. Причем,  получилось  так
внезапно, что я его едва не пропустил.
    Вот только что Скоблин  покачивал  головой,  презрительно  выпятил
губу, разглядывая толстушку с параллельного "потока", и  вот  уже  его
взгляд скользнул в сторону и задержался на моей открытой всем ветрам и
поветриям тетради. Я с запаздыванием прямо над своими  художествами  в
стиле Малевича стал выводить большими печатными буквами: "НАДОЕЛО ВСЕ!
ВСЕ НАДОЕЛО!". Вывел и, подняв глаза, перехватил взгляд Скоблина.  Тот
не смутился, а дружелюбно подмигнул мне.
    - Скучаем? - понимающе шепнул он.
    Я кивнул, радуясь своей маленькой победе.
    - Невыносимо, - тоже шепотом добавил я к своему кивку.  -  Сам  не
понимаю, как сюда залетел.
    - И я, - хихикнул Венька.
    - Со второго часа удеру, - сообщил я и тут же вполне непринужденно
предложил Скоблину пойти в "Гангрену", выпить по кружечке пива.
    "Гангреной" на жаргоне Политеха именовался в  общем-то  совершенно
ничем не примечательный бар  на  Тихорецком  проспекте,  имевший  одно
несомненное преимущество перед другими барами такого рода  -  близость
местонахождения.
    Скоблин  согласился.  Видно,  был  предрасположен:  в  том   самом
настроении человек, когда хочется  новых  знакомств,  новых  бесед  за
кружечкой холодного пенистого напитка.
    По  окончании   первого   часа   "пары"   Гуздев   пообещал   всем
присутствующим   рассказать   "забавный"   анекдот   о   преподователе
сопромата, умевшем особым способом поддерживать  интерес  аудитории  к
своей лекции. Анекдот этот мы уже слышали, и он казался  мне  все-таки
чрез меры скабрезным: не каждой девушке рискнешь  его  рассказать,  но
Марк Васильевич так, судя по всему, не считал,  а  присутствующие  его
одобрительным гулом поддержали.
    Мы с Венькой ушли в "Гангрену".
    В это время дня там было пусто и почти идеально чисто.  Мы  купили
для начала по паре баночек (в наши нищие времена пивные кружки во всех
известных мне барах разворовали, и теперь в  той  же  "Гангрене"  пиво
разливалось в полулитровые банки с крашеным, чтобы  и  эти  не  сперли
тоже, дном, которые мы называли по-просту: "анализными") и  уселись  в
дальнем углу за массивный стол.
    Пиво быстро развязало Веньке язык. Я непринужденно подыгрывал ему.
    Песня таких, как Скоблин, была мне давно и хорошо известна.  Людей
с подобными взглядами в  наши  развеселые  времена  хоть  пруд  пруди;
различаются они лишь уровнем интеллектуального развития,  и  некоторые
умеют петь эти песни настолько сладкоречиво, что невольно проникаешься
и на какое-то время начинаешь видеть мир в сумрачно-багровых тонах.
    Все ему было плохо,  все  ему  мешали:  Вселенная  прогнила,  цены
замучили, везде - мафия, везде - коррупция, взорвать все  к  черту,  а
там   -   хоть   трава   не   расти.   И   так   далее,   в   том   же
похоронно-эсхатологическом духе.
    Впрочем, Скоблин интеллектом не отличался, матерился через  каждые
полслова - вести его в  нужном  направлении  доставляло  мне  сплошное
удовольствие. Я поддакивад, сам рассказал парочку черных анекдотов  из
своей насыщенной "приключениями" жизни под  палящим  солнцем  "горячих
точек", и через час мы уже являлись  лучшими  друзьями,  он  пригласил
меня на "вечеринку", где будут только "свои ребята",  и  мы  вышли  из
"Гангрены" чуть ли не в обнимку.
    Мне оставалось только как-нибудь побыстрее от  него  отвязаться  и
доложить МММ о выполнении первой части плана. Насторожила  меня  тогда
лишь легкость, с какой мне удалось выйти на Свору.  Но,  как  показали
последующие события, вступить в Свору Герострата  действительно  очень
легко, проще простого, а вот покинуть ее практически невозможно.
    До самого конца. До самой смерти.


    Глава шестая

    - Молодец, -  похвалил  меня  Мишка.  -  Быстро  ты  его.  Значит,
послезавтра вечером?
    - Послезавтра вечером, - подтвердил я.
    Мишка помолчал.
    Постукивая пальцами по краю столика с телефоном, я терпеливо  ждал
продолжения.
    - Значит, так, - сказал Мишка после паузы  и  снова  замолчал,  но
теперь ненадолго. - Завтра  часа  в  четыре  приезжай  ко  мне.  Нужно
обсудить одну проблему.
    - Что за "проблему"?
    - Не  телефонный,  понимаешь,  разговор.  Тут  все  очень  сложно,
тонкость одна...
    - Инструктаж?
    - Вроде того. Ну, в общем, будь, - он положил трубку, оставив меня
разочарованно недоумевать и строить предположения почти целые сутки.
    Но к четырем часам следующего дня я, как и было сказано, явился  к
МММ на квартиру.
    Теперь, вспоминая тот день, я думаю, что самым правильным для меня
было бы после всех этих недомолвок, намеков: "вроде  того",  "тонкость
одна" - послать Мартынова куда подальше и  не  вспоминать  никогда  об
этом деле. Причем, с точки  зрения  товарищеской  этики  мой  поступок
выглядел бы правильнее некуда: что за разговор с  другом,  втянутым  в
опасную и не слишком чистоплотную акцию?
    Но тогда я уже не  мог  действовать  иначе,  чем  было  предписано
мудреными расчетами честной компании:  назвался  ведь  уже  груздем  -
полезай-полезай...
    Мишка жил в Купчино, на Каштановой аллее. И из-за удаленности  его
дома от центров мировой цивилизации я, как всегда, не рассчитал  время
и опоздал на четверть часа. Поспешно взлетел по лестнице, перепрыгивая
через четыре ступеньки за раз, позвонил. Дверь в тот же  самый  момент
распахнулась, словно хозяин дожидался меня в прихожей.
    - Слава богу! - выдохнул Мартынов.
    Вид он имел встрепанный: волосы дыбом, щеки красные,  в  глазах  -
облегчение и радость.
    Он втянул меня в прихожую.
    - Опоздал. Виноват, - доложился я.
    - А мы уж тут... - он запнулся.
    - Ты не один?
    - Проходи, проходи.
    Он провел  меня  в  гостиную,  и  там  я  увидел  восседающего  на
роскошном  кожаном  диване  огромного  горделивой  осанки  незнакомца,
посасывающего пустую трубку и в задумчивости  разглядывающего  Мишкину
библиотеку, заполнявшую собой все пространство от стены до  стены,  от
пола до потолка в противоположном  конце  комнаты.  Там  было  на  что
полюбоваться:  МММ  славился  не  только  своей  страстью  к   хорошим
историческим кни-гам, но и  умением  подбирать  любимейшие  из  них  в
прекрасных изданиях одну к одной с хорошим переплетом и по сумасшедшей
цене.
    - Познакомьтесь, - сказал МММ весело. - Это Леонид Васильевич. Наш
внештатный консультант.
    Внештатный консультант медленно повернул голову и посмотрел мне  в
глаза. Взгляд у него был внимательный и,  как  я  отметил,  совершенно
завораживающий. Отвести собственный взгляд от  его  взгляда  сразу  же
показалось мне делом  трудным,  если  вообще  возможным.  И  только  в
случае, когда он сам тебе это позволит.
    -  Здравствуйте,  Борис  Анатольевич,  -  вынув  изо  рта  трубку,
приветствовал меня внештатный консультант. - Очень приятно мне с  вами
познакомиться.
    - Садись,  садись,  Боря,  -  подтолкнул  меня  МММ  как-то  очень
суетливо, а я удивился: это было совсем на него не  похоже.  -  Сейчас
чайку соображу.
    Он убежал на кухню.
    Я сел, все еще удерживаемый цепким взглядом консультанта.  Но  тот
наконец  смилостивился  и  отвел   глаза,   снова   принялся   изучать
библиотеку. Я попытался расслабиться, но в подобной  компании  сделать
это было тяжеловато.
    Появился Мишка, неся на подносе чашки с  горячим  ароматным  чаем,
который  он  заваривал  из  разнообразных  хитрых  трав   и   рецептом
приготовления которого ни с кем, на моей памяти, не  делился.  Сколько
не проси. Установил поднос на журнальный столик, жестом приглашая  нас
начинать чаепитие. И сам подкатил кресло и уселся в  него,  поглядывая
на нас с Леонидом Васильевичем поочередно.
    - Ну что, будем продолжать наши игры? - буркнул я раздраженно. - В
конце концов ты не чай меня сюда звал пить.
    - Все помню, Игл,  все  помню,  -  МММ  использовал  мое  школьное
прозвище, полагая, видимо, что это подействует на меня умиротворяюще.
    -  Объясните  ему,  -  подал  голос  Леонид  Васильевич,  как  мне
показалось, тоже несколько раздраженно.
    Мишка кивнул и тут же без перехода начал:
    - Помнишь, я рассказывал тебе о трех существующих  на  сегодняшний
день направлениях развития психотронного оружия?
    С ядом в голосе я стал перечислять, загибая пальцы:
    -   Экстрасенсорное    воздействие,    психотронные    генераторы,
кодирование...
    - Вот-вот. Есть, понимаешь, соображение, Борис, что так называемый
Герострат  использует  в  своей  деятельности  как   раз   это   самое
кодирование. То  есть  в  его  распоряжении  находится  некий  арсенал
средств и методов, возможности которого нам достаточно сложно оценить,
но этот арсенал позволяет  ему  "вкладывать"  в  головы  общающихся  с
Геростратом   людей   разнообразные   долгоживущие   модули,   которые
запускаются  при  произнесении  в  присутствии   данного   конкретного
человека ключевого слова или фразы. Он обращается с человеком, как  со
вшивым компьютером. И арсеналом он владеет  действительно  выдающимся.
Возьми к примеру Эдика Смирнова...
    - Это объяснение, -  согласился  я,  -  но  замечу,  что  в  твоем
построении есть маленькая неувязачка: зачем он послал Эдика в аэропорт
с бессмысленной акцией?
    - В том-то вся и штука, - помрачнел МММ.  -  Видишь  ли,  один  из
основных элементов кодирования является гипноз,  а  во  время  гипноза
человек открыт. Он не способен ничего утаить.  Гипноз,  ты  понимаешь,
лучше  любого  самого  совершенного  детектора  лжи.   Скорее   всего,
Герострат сумел расколоть Смирнова в первый же день, а потом  играл  с
ним и с нами в кошки-мышки, развлекался - скотина - пока  ему  это  не
надоело.   Он   послал   Эдика   в   аэропорт,   чтобы   выпендриться,
продемонстрировать нам свои возможности, показать: вот,  мол,  ребята,
что я умею, и держитесь-ка от меня на  расстоянии.  Понимаешь,  что  я
хочу сказать?
    - Понимаю. Только тогда вся наша затея яйца выеденного  не  стоит.
Если он так легко расколол Смирнова, где гарантия того, что он так  же
мимоходом не расколет меня?
    - А вот для того, чтобы он  тебя  не  расколол,  мы  и  подключили
Леонида Васильевича.
    Я  похолодел.  Тот  самый  озноб,  что  давал   себя   знать   при
непереносимой жаре  под  палящим  солнцем  Нагорного  Карабаха,  среди
раскаленных камней на белой от пыли  грунтовке;  тот  самый  озноб,  о
котором я, казалось, забыл уже навсегда, вдруг продрал меня до костей.
Затея Мартынова во всей своей полноте, четко обозначилась передо мной.
    - Ну уж нет, - сказал я, поднимаясь из кресла. -  На  такое  мы  с
тобой не договаривались. Извини, друг Мишка,  но  поищи  себе  другого
желающего. В мозгах своих копаться я никому не позволял. И не позволю.
    Помню,  в  детстве  довелось  присутствовать  на  сеансе  заезжего
гипнотизера. Вышел я оттуда совершенно потрясенный. Он делал с людьми,
что хотел: заставлял их пить воду, а кричать, что пьют вино, заставлял
их плыть посуху, воображая, что  вокруг  океан,  заменял  их  личности
другими - Петра Первого, дяди Степы-милиционера; и Петр Первый тут  же
начинал  на  потеху  публике  казнить,  миловать  и  строить  по  ходу
СанктПетербург, а дядя Степа свистеть  в  невидимый  свисток,  надувая
щеки. Я был не просто потрясен, я был еще и напуган. И поклялся  тогда
сам  перед  собой  на  веки  вечные  не  допускать,  чтобы  надо  мной
выделывали нечто подобное.
    Когда я отслужил в армии, на глаза мне попалась газетная статья, в
которой автор на полном серьезе излагал свою версию печально известных
событий в Тбилиси. Опираясь почему-о  на  статистические  материалы  о
процентном соотношении женщин среди невинно  убиенных,  он  утверждал,
что мы, солдаты внутренних войск, разгонявшие демонстрацию, находились
под воздействием гипноза, который накладывали на  наши  предварительно
одурманенные наркотиками мозги опытные специалисты, переодетые в форму
рядовых. Могу сказать одно: ничего подобного не помню. Не уверен даже,
был ли вообще какой-нибудь приказ из высших эшелонов власти  разогнать
демонстрацию. До сих пор мне кажется, что началось все с того, что  за
нашими спинами вдруг появился  явно  ушибленный  запущенным  из  толпы
камнем, а потому взбешенный майор и закричал, каждое  свое  слово  для
весомости подкрепляя трехэтажным  матом:  "Вперед,  вперед!  Дави  их,
мужики!". И мы пошли. Потому что сами уже давно  были  на  взводе  без
всяких там наркотиков и гипноза.
    Это я к тому, что тоже подвержен гипнозу. В том числе и массовому,
но добровольно гипнотизировать себя не позволил бы ни там, ни здесь.
    Я - это я, и точка!
    Когда я встал, МММ окончательно сник. Крыть ему было нечем,  и  он
отлично это сознавал.
    - Я прощаюсь, - сказал я, стараясь говорить как  можно  ровнее,  -
желаю приятно провести время.
    -  Не  спешите,  Борис  Анатольевич,  -  вмешался  тут  внештатный
консультант. - Нам еще есть о чем с вами поговорить.
    Мишка посмотрел на него с надеждой.
    - Говорить вы можете хоть весь день, - заявил я твердо, -  но  без
меня.
    -  У  вас  какое-то  неотложное  дело?  -  поинтересовался  Леонид
Васильевич, и я снова встретился с ним взглядом.
    Мне не нужно было этого делать, но я слишком поздно спохватился.
    - Понимаете ли,  уважаемый  Борис  Анатольевич,  существует  такое
понятие как  "психотронное  эхо".  Оно  обозначает  не  до  конца  еще
объясненное явление, когда часть воздействия - минимальная, конечно, -
передается  от  объекта  непосредственного  воздействия  к   объектам,
которые находятся с ним в повседневном  контакте.  Скоблин  состоит  в
Своре более двух лет. Не исключено, что просто переговорив с  ним,  вы
уже получили определенную "дозу"  психотронного  воздействия  на  свой
мозг. Поверьте мне, такое вполне возможно.
    Михаил Михайлович, видимо, до конца и сам не предполагал, на какое
сложное  дело  он  вас   посылает.   Но   неспециалисту   это   вполне
простительно.  Думаю,  совместными  усилиями   мы   сумеем   исправить
ситуацию. Со своей стороны  обязуюсь  установить  вам  такой  защитный
блок, какой не прошибут ни гипнотизеры, ни экстрасенсы, никто из  всей
этой компании дешевых повелителей душ...
    И этот взгляд, этот завораживающий,  прямой,  необыкновенной  силы
взгляд.
    Уже тогда я понял, что внештатный  консультант  откровенно  вешает
мне лапшу на уши со всем своим "психотронным эхом" - не поверил я ему,
несмотря на совершенную доверительность тона,  -  но  кто  бы  выстоял
против этого взгляда?
    Я не мог ему противиться.
    Я вернулся на свое место.
    Мишка заметно оживился, кашлянул, задвигался. А я сидел в каком-то
оцепенении и думал, какого еще предательства  мне  от  лучшего  своего
друга ждать...


    Глава седьмая

    Через час  после  ухода  Бориса  на  квартире  Мартынова  началось
совещание. Присутствовали трое: сам Мартынов,  внештатный  консультант
Леонид  Васильевич  и  еще  один  -  высокий,  плотный,  с   аккуратно
подстриженными  усами,  военной  выправки   человек.   Держался   этот
последний уверенно, твердо, как и полагается начальнику в  присутствии
своих подчиненных.
    - Ну что ж, - сказал он, закуривая. - Докладывайте. Первым вот ты,
Михаил.
    -  Все  прошло  идеально,  Игорь  Павлович.  Начальный  этап  нами
пройден. Лаговский купится.
    - Идеально? - Игорь Павлович не повышал голоса,  но  по  интонации
было ясно, что он чем-то недоволен. - То же самое ты мне уже  говорил.
Месяц назад, помнишь?
    МММ нахмурился.
    - Это совсем другой случай. Орлов действительно ничего не знает  о
наших планах, вы понимаете. Он расскажет только то, что ему полагается
рассказать.
    - Идеально... -  Игорю  Павловичу  определенно  не  нравился  этот
эпитет. - Вот расскажи мне об Орлове.
    - Но...
    - Расскажи еще раз.
    Мартынов покорно кивнул.
    - Мы познакомились с Орловым четыре года назад, -  начал  он  свой
рассказ. - Почти год я был его взводным. Нас двое было из  Питера,  на
этой почве мы сошлись.
    - Лейтенант внутренних войск Мартынов и рядовой  внутренних  войск
Орлов, - заметил Игорь Павлович. - Что, во  внутренних  войсках  среди
офицеров принято брататься с рядовым составом?  Вот  очень  интересная
деталь.
    - Уставом, насколько я помню, это не запрещается, - отвечал МММ. -
На самом же деле он, конечно, выдерживал определенную дистанцию: у нас
с ним ко всему ощутимая разница в возрасте...
    - Ну уж? Восемь лет.
    - ВОСЕМЬ лет! Но  потом  нам  повезло  оказаться  вместе  в  одной
переделке. Поползали под пулями, вы понимете. Так и подружились.
    -  Хорошо.  Подробности  я   помню.   Обрисуй,   пожалуйста,   его
психологический портрет.
    - Орлов смел, - медленно, подбирая слова и нахмурясь  еще  больше,
заговорил Мартынов. - Но не безрассуден. У него имеется  склонность  к
мальчишеским выходкам, но и здесь он знает меру.
    - Значит, он импульсивен?
    - Как сказать... - МММ задумался. - Я бы сказал, что он достаточно
уравновешенный человек. В большей степени уравновешенный  человек,  вы
понимаете... Но иногда, особенно, если припереть Бориса к  стенке,  он
действует по воле первого импульса. Его счастье - или талант? - в том,
что обычно действия эти впоследствии оказываются наиболее эффективными
в данной  ситуации  и  как  результат...  Вот  помню,  нас  бросили  в
прикрытие беженцев...
    - Все  это,  безусловно,  интересно,  -  перебил  Мартынова  Игорь
Павлович,  -  но  я  вот  о  другом  спрашивал.  Ты  можешь  хотя   бы
приблизительно сказать, как поведет себя Орлов, если  ситуация  выйдет
из-под контроля?
    - Ситуация не выйдет из-под контроля.
    Игорь Павлович хмыкнул не без раздражения.
    - Вот допустим, - сказал он,  выделив  глагол  интонацией,  -  что
ситуация уже вышла из-под контроля.
    - Ну знаете, Игорь Павлович, - возмутился МММ, - я  так  не  могу.
Что  значит  "вышла  из-под  контроля"?  Мы   отрабатывали   различные
варианты. Все продумано. Орлов и шага не сделает без контроля с  нашей
стороны. У него не будет необходимости проявлять инициативу.  Иначе  я
просто не пригласил бы его участвовать в  операции.  Он  все-таки  мой
друг. А что качается разного рода  "допущений",  то  я,  извините,  не
профессиональный  психиатр...  -  Леонид   Васильевич,   с   интересом
наблюдавший за перепалкой из своего  угла,  громко  рассмеялся,  -  не
профессиональный психолог, -  тут  же  поправился  Мартынов,  -  чтобы
предсказывать, как поведет себя Борис, если мы трое вдруг исчезнем или
впадем в детство.
    - Вот очень интересно ты рассуждаешь, - с сарказмом заметил  Игорь
Павлович. - Я,  видите  ли,  не  профессиональный  психолог...  Пойми,
Михаил, это не просто операция, а наши противники - не просто  бандиты
с большой дороги. Все должно быть проведено без сучка, без  задоринки.
И вот положение  таково,  что  сам  я  не  могу  работать  с  агентом.
Единственное, что я могу себе позволить - это посмотреть  на  него  со
стороны. Это ТВОЙ агент. И  мне  сегодня  приходится  верить  тебе  на
слово. Но в случае провала завтра отвечать буду я. И за свое  доверие,
в том числе.
    - Все мы завтра ответим, - буркнул  Мартынов,  но  запал  его  уже
прошел.
    - Ставка в игре высока, - продолжал Игорь Павлович. -  А  вот  ты,
извини меня, вместо спокойной разумной оценки возможной реакции Орлова
на непредсказуемое обострение ситуации подсовываешь мне байку о...  ну
вот хотя бы такая аналогия... об Остапе Бендере, который второй раз  в
жизни усевшись за шахматную  доску,  возьмет  и  обыграет  всех  своих
противников, да так,  что  и  не  придется  ладью  с  доски  воровать.
"Смелый, но не безрассудный; импульсивный, но не очень; если припереть
его к стенке, то тут уж кривая вывезет..." Так у нас, Михаил, дело  не
пойдет.
    - Вы совершенно зря  упрекаете  Михаила  Михайловича,  -  вмешался
наконец в спор Леонид Васильевич. - Он, конечно,  не  профессиональный
психиатр, - внештатный консультант снова рассмеялся, - но тем не менее
психологический портрет  Орлова  нарисовал  очень  точно.  Такие,  как
Орлов, редки. Это действительно талант - интуитивно, чисто на импульсе
находить  верное  решение  сложной  задачи,  проблемы,  если   угодно.
Существует такое понятие: принцип дилетанта.  Так  вот,  Орлов  -  это
дилетант, но дилетант такого психологического склада, что он даст  сто
очков вперед любому профессионалу. Именно благодаря своей  способности
непредвзято  смотреть  на  вещи  и  интуитивно  находить   единственно
правильный путь к решению.  Он  именно  такой  Остап  Бендер,  который
второй раз в жизни усевшись за шахматную  доску,  способен  не  только
довести партию до конца, но и выиграть. Как сказали бы мы,  психиатры,
- новый смешок, -  он  гений  афферентного  синтеза.  Кстати,  в  этом
качестве Лаговский из той же породы.
    - Ладно, - махнул рукой Игорь Павлович, -  сегодня  вы  двое  меня
убедили. Будем полагать, мы нашли Герострату достойного противника,  -
он помолчал. - Но все-таки надеюсь,  что  ситуация  не  выйдет  из-под
контроля, и нам не придется в срочном порядке вспоминать, где и  какую
мы снова допустили ошибку...


    Глава восьмая

    Я помню это так.
    Собралось, не считая меня, пятеро.
    Свора,  как  рассказывал  мне  Мишка,   объединяла   около   сотни
"обиженных",  но  Герострат  разбил  все  сообщество  на  классические
"пятерки", то ли из соображений конспирации, то  ли  так  ему  удобнее
было со своей паствой работать.
    В общем, собирались они обычно по пять  человек  в  предварительно
назначенный час у кого-нибудь из активистов Своры на квартире.
    - Проходи, знакомься, - сказал мне Венька.
    Я скользнул небрежным взглядом  по  компании.  Трое  парней,  одна
девушка - в стороне от этих троих.
    Познакомились.
    Двое парней оказались студентами  Технологического.  Первый,  Юра,
представлял из себя классический образчик  флегматика:  вяло  со  мной
поздоровался, через усилие произнес свое имя,  тут  же  отвел  взгляд.
Второй,  Андрей,  в  противоположность  ему  был  возбужден,  долго  и
энергично тряс мне руку, без причины похохатывая.
    Третий парень, Семен,  тоже  был  более  разговорчив,  но  казался
чем-то озабоченным. Я узнал, что он-то  и  есть  настоящийхозяин  этой
квартиры.
    Когда-то Семен служил в Афганистане;  в  наследство  ему  достался
уродующий лицо шрам. Квартиру  он  купил  недавно  на  заработанные  в
коммерческих структурах деньги. Не знаю уж, кем  он  там  работал.  По
всему, охранником или вышибалой.
    Девушка представиться мне отказалась.
    - Это Люда, - сказал за нее Скоблин. - Не  обращай  внимания.  Она
сегодня не в настроении...
    Все гости расселись и, поглядывая на  часы,  стали  ждать.  Одному
Семену скучать было некогда. Он вставил в  видеомагнитофон  кассету  с
фильмом о восточных единоборствах, чтобы как-нибудь нас занять, а  сам
принялся накрывать на стол. Очень быстро на  столе  появились  бутылки
шампанского,  ликеры,  икра,  красная  рыба,  аккуратно  порезанный  и
разложенный  на  тарелочке  сервилат,  ветчина   и   какие-то   другие
совершенно мне незнакомые закуски.
    Я вызвался помочь, но Семен замахал на меня рукой.
    - У нас это не принято, - пояснил он.
    Наконец - звонок в дверь.
    Семен побежал открывать. Все замерли, обратив  взгляды  в  сторону
прихожей.
    Он ворвался, как вихрь.
    Он двигался настолько быстро, что за  ним  трудно  было  уследить.
Если не стараться, то могло возникнуть впечатление, что он не ходит, а
перемещается  моментальными  скачками  из   одного   пространственного
положения в другое, такого темпа он придерживался.
    - Ага! - закричал он с порога.  -  А  у  нас-то,  ребята,  сегодня
шестой лишний!
    Я не успел глазом моргнуть, а он уже  был  в  комнате  и,  ухватив
Веньку Скоблина пятерней за волосы на макушке, притянул к себе:
    - Ты новичка привел? Молодец! Ты всегда хороших  ребят  приводишь.
Хвалю-хвалю...
    Он отпустил Веньку и тут же очутился  рядом  со  мной,  протягивая
руку, которую я не без опаски пожал. Ладонь его была сухой и горячей.
    - Здравствуй, здравствуй, сынок. Рад тебя видеть в  нашей  веселой
компании, рад. Меня зовут Герострат, а тебя?
    Он выпалил это настолько быстрой скороговоркой, что я  смешался  и
долго не мог сообразить, что от меня требуется. Наконец спохватился:
    - Борис.
    - Очень хорошо.
    Он отскочил от меня, как волейбольный мячик от стенки,  и  занялся
остальными.
    Похлопал чисто гитлеровским жестом Юру по щеке: "О чем  задумался,
моя радость?"; Обнял смущенно улыбающегося Андрея: "Ух ты какой у меня
широкий!". Я же получил возможность рассмотреть его со стороны.
    На мой взгляд, лет Герострату  было  около  сорока.  Тот  возраст,
когда  признаки  наступающей  старости  дают   о   себе   знать   лишь
характерными складками вокруг рта, а признаки зрелости уже все налицо.
Или на лице?
    В общем, я решил, что где-то в этом году он перевалил за четвертый
десяток, хотя и умудрился  при  этом  сохранить  себя  в  сравнительно
хорошей форме: не обзавелся ни брюшком, ни  отвислым  задом  -  крепко
сбитый, сильный, судя по всему, мужик.
    Но другое привлекало внимание в облике Герострата. Он был лыс, как
колено. Не подстрижен наголо, а именно лыс и, видно, какой-либо  новой
поросли  на  своей  голове  давно  забыл  и  ждать.  На   голом   его,
продолговатом черепе хорошо были различимы округлой формы пятна  более
темные, чем естественный цвет кожи. Располагались они беспорядочно,  и
о их происхождении можно было только догадываться.
    Одет Герострат был в полевую  "афганку"  без  погон  или  каких-то
других знаков различия. Она казалась поношенной, но чистой.
    Двигался он, как я уже отмечал, порывисто, очень быстро. При  этом
в движениях участвовало  все  его  тело,  и  в  первый  момент  на  ум
приходило сходство Герострата с  кукольным  паяцем.  Только  кукольный
паяц не способен передать  то  совершенство,  с  которым  кроме  всего
прочего Герострат владел своей мимикой.
    За эволюциями его лица уследить  было  не  менее  сложно,  чем  за
перемещениями  тела.  Выражения  этого  лица  сменяли  друг  друга   с
сумасшедшей, невероятной скоростью. А так как мы  привыкли  видеть  за
мимикой некое  внутреннее  содержание,  возникало  ощущение,  что  это
эмоции - самого разного рода - выплескиваются из  Герострата,  да  так
быстро, что он сам не  в  состоянии  уследить  за  сменой  собственных
настроений.
    - А ты, дочурка, что притихла? - это Герострат говорил  уже  Люде,
девушке, которая не захотела мне представиться.
    Он присел к ней и приобнял за плечико.
    - Ну, не грусти. Проблемы? Быстро решим твои проблемы.
    И вот он снова на ногах, снова  деятелен  и  подвижен.  Он  обежал
вокруг стола, придирчиво разглядывая сервировку:
    - Ай, Семен, ай, молодец! Решил порадовать старика! Спасибо! Давно
закусона такого не видел.
    Семен смущенно зарделся. Было видно, что  похвала  Герострата  ему
приятна.
    Сумасшедший дом, подумал я. И им всем это нравится? Да, чужая душа
- потемки, нечего сказать.
    Герострат, на полсекунды выпущенный из поля зрения, снова очутился
возле меня:
    - Ну что ж, Боря, хоть ты и шестой  сегодня,  хоть  и  лишний,  но
прошу, не откажи - поучаствуй в трапезе. Уважь, так сказать, компанию.
    - Уважу, конечно, - освоившись с ритмом, в тон ему  отвечал  я.  -
Отчего не уважить?
    - Давай, давай, садись за стол. Вы тоже, дети мои, присаживайтесь.
Семен, убавь звук у ящика.
    Семен послушно уменьшил громкость у телевизора, на экране которого
до предела чем-то разобиженные азиаты организовывали новый мордобой.
    - Сейчас откроем коньячок, - Герострат потирал руки, -  ликерчики.
Давайте, давайте. Не будем откладывать удовольствие.
    Все потянулись к столу.  Герострату,  естественно,  было  выделено
место во главе. Семен сел по правую руку,  меня  Герострат  усадил  по
левую. Рядом со мной расположился Юра, напротив его - Андрей, далее  -
Люда и Венька Скоблин.
    Семен открыл бутылку и разлил коньяк по стопкам. Герострат на  это
время перестал нести околесицу и уставился на  меня  своими  большими,
чуть навыкате, светло-голубыми  глазами.  Я  попытался  выдержать  его
взгляд. Сначала это представлялось нетрудным делом, даже  несмотря  на
непрерывную смену выражений его лица. Тем более, что взгляд Герострата
не имел ничего общего с волевым, завораживающим взглядом моего  нового
знакомца  Леонида  Васильевича.  Но  когда  вдруг   я   осознал,   что
разглядывает-то он меня одним глазом, а второй - направлен  совершенно
в другую сторону, то  не  выдержал  и  сморгнул,  почувствовав  острый
приступ брезгливости.
    Явная шиза, решил я, наблюдая это чудовищное косоглазие.  Как  мог
Мартынов так ошибиться?
    Едва Семен успел наполнить стопки, как Герострат  схватил  свою  и
немедленно вскочил, нависая над  столом.  При  этом  он  умудрился  не
расплескать ни капли, хотя стопки были наполнены до краев.  Поднимаясь
привычно вслед за ним, я успел разглядеть у него на подбородке длинные
сверху вниз, белые и тонкие полоски старых давно заживших шрамов.  Еще
одна деталь к колоритному образу.
    - Дети мои, - начал Герострат. - Я  спешу  поздравить  себя,  вас,
всех, кому это интересно, с тем, что  наши  ряды  пополняются  сегодня
новым братом,  который  без  принуждения,  но  по  доброй  воле  решил
вступить в наше сообщество, чтобы нести вместе  с  нами  факел  яркого
очищающего  пламени,  которым  мы  когда-нибудь  подпалим  весь   этот
прогнивший насквозь, погрязший в мелких страстишках мир.
    А сам-то ты не мелковат? - подумал  я,  поднимая  свою  стопку  на
уровень глаз. Идейка не нова, лозунги стары, как Вселенная.  Если  это
все, что ты можешь им предложить, удивительно, почему они до  сих  пор
не разбежались.
    - Я не  сомневаюсь,  -  продолжал  между  тем  Герострат,  -  что,
примыкая к Своре, он найдет среди  нас  братьев  по  духу,  по  образу
мыслей и чувств. Сегодня мы пьем за тебя, Борис, сын  мой.  Ты  сделал
правильный выбор, и мы все счастливы видеть тебя среди нас.
    Он выпил коньяк,  не  смакуя,  одним  большим  глотком.  Остальные
последовали его примеру. И я в том числе.
    Потом расселись по своим местам, набросились на закуску. Герострат
снова на меня уставился. Я старался выглядеть невозмутимым, нацепил на
вилку ломтик консервированной ветчины, прожевал, закусил хлебом.
    - А теперь, - сказал Герострат после недолгой паузы, - я  объясню,
почему ты сделал именно ПРАВИЛЬНЫЙ выбор!
    Все остальные, как по команде, перестали жевать, положили вилки  и
приготовились слушать с очень похожим выражением на  лицах;  настолько
похожим, что мне стало не по себе.
    -  Видишь  ли,  Боря,  -  Герострат  резко  сбавил  темп   ведения
разговора, теперь он  говорил  медленно,  с  расстановкой,  словно  бы
взвешивая в уме каждое произносимое слово - не  говорил,  а  вещал,  -
человек порочен по самой своей природе.  Это  доказывает  история  как
древнейших, так и современных цивилизаций. Все всегда повторяется,  на
более высоком технологическом уровне развития, но повторяется:  войны,
насилие, жадность, вероломство, предательство. Человек в  принципе  не
способен вырваться из порочного круга. Это не  теорема,  это  аксиома,
которая уже не требует доказательств - слишком  большой  опыт  за  ней
стоит. Потому нет смысла искать пути для улучшения положения. Улучшить
его можно, лишь изменив в корне человеческую природу, а это,  как  уже
говорилось, невозможно...
    Демагог, подумал я. И они эту туфту еще слушают. Вон  даже  как  -
разинув рты. В самом деле, гипноз какой-то. Но ведь на меня  почему-то
не действует!.....
    - Но тогда теряется всякий смысл жизни, - вещал Герострат, - а тем
более - смысл его поисков. Но личность - я  имею  в  виду  Личность  с
большой буквы - не способна существовать без этого;  смысл  нужен  ей,
как воздух, иначе - водка или петля. И вот, когда она, Личность, попав
в переделку, во всей мере осознает  объективную  реальность  порочного
круга, но сама не  может  найти  нового  смысла  для  себя  жить,  она
приходит ко мне, к нам, и я говорю: да,  тот  смысл,  о  котором  тебе
твердили всю твою жизнь учителя,  родители,  приятели  и  подружки,  -
чушь, блеф, дерьмо, способ управлять тобой и твоими  желаниями.  Я  же
знаю другой смысл, другую цель.
    Подумай,  представь  себя   мультимиллионером.   Предположим,   ты
заработал свои деньги честным трудом. Пахал,  не  разгибаясь,  день  и
ночь. Сжег уйму физической и нервной энергии, чтобы обеспечить себя  и
своих детей виллой, яхтой, парком автомобилей. Ты добился, ты  получил
все это. Хотя и подорвал здоровье, но счастлив, потому что у тебя есть
сын, который никогда не узнает  слова  "нужда".  И  вот  тут  приходят
молодые и наглые, они похищают твоего сына и требуют в качестве выкупа
за его жизнь все, что у тебя есть: яхту, виллу, парк автомобилей, твои
мультимиллионы. Киднепинг - это  киднепинг.  Ты  готов  все  отдать  и
отдаешь, ну и ответь теперь, где годы работы; куда делось все, что  ты
создал своим умом и своими руками, в течении целой жизни?.. В пустоту.
Все - молодым подонкам.
    Так или приблизительно так заканчивается любой "правильный"  путь.
Я же предлагаю тебе другое: жизнь, быструю, яркую, как вспышка.  Будет
она такова, что перед тобой склонят головы и  высшие,  и  низшие  мира
людей, потому что сами они жить подобно тебе не способны. И  не  нужно
для этого особых усилий: живи, как жил, но  копи  волю,  энергию  и  в
нужный момент полыхни, взорвись так, чтобы тебя запомнили. Сожги храм,
как когда-то это сделал Герострат с храмом Артемиды, сожги город,  как
когда-о Нерон сжег Рим, сожги полмира, как когда-то это сделали Гитлер
и Сталин. И не жалей ни храма, ни города, ни полмира. Сожги. Все равно
человеки когда-нибудь сделают  это  сами,  но  медленно,  оправдываясь
лозунгом "спасения нации". И забудутся имена строителей храма и  имена
строителей города, и имена тех, кто пописывая статейки,  в  кафетериях
Парижа, пытался остановить "вторжение варваров" - они уже забылись. Но
имена  тех,  кто  сознательно  ставил   себя,   свою   жизнь   вопреки
общепринятому смыслу; тех, кто перешагивал через  него,  выбирая  свой
собственный путь, будут помнить всегда. И везде.  И  давайте  за  это,
дети мои, тоже выпьем!
    Все снова чокнулись, снова опрокинули по стопке.
    - А еще я  добавлю,  -  продолжал  Герострат,  -  что  задача  эта
невыполнима сегодня, если ты одинок. Времена, когда отдельная Личность
имела  возможность  изменить  весь  ход  истории,  успешно   миновали.
Структура цивилизации неимоверно усложнилась.  Теперь  только  группа,
стая, Свора, если угодно, Личностей способна заявить о себе так, чтобы
их запомнили.  И  поэтому,  объединенные  общей  идеей  акта,  который
когда-нибудь совершим, сегодня мы должны все  свои  силы  приложить  к
тому, чтобы почувствовать себя не просто неким сообществом  Личностей,
а единой, цельной Личностью. У нас не  должно  быть  тайн  друг  перед
другом, больших или  малых  секретов;  внутри  Своры  мы  должны  быть
открыты, все проблемы решать сообща. И нет здесь места ложному  стыду,
ложной скромности...
    На скулах Герострата выступили красные пятна, то ли от воздействия
выпитого коньяка, то ли от возбуждения, вызванного произнесением своей
"программной" речи.
    - Возьмем такой пример, Боря, сын мой, -  он  вернулся  к  прежней
манере блиц-монолога. - Скажи, есть ли у тебя  какие-нибудь  проблемы?
Сексуальные - есть?
    От настолько неожиданного вопроса в лоб я растерялся. Герострат же
вскочил со своего места, обежал стол и поднял на ноги Люду.
    - Раздевайся, доченька, - приказал он ей.
    И та, словно послушный, хорошо отлаженный и запрограммированный на
определенный вид деятельности автомат, принялась раздеваться.
    Быстро, без малейших признаков  колебания  сняла  сначала  блузку,
потом - платье, затем -  белье.  И  осталась  голая,  беззащитная  под
нашими взглядами.
    - Ну, как она тебе, Боря? - Герострат  одной  рукой  обнял  ее  за
плечи, а другой - стал поглаживать и теребить сосок на ее левой груди.
- Нравится? - рука его скользнула  ниже,  к  лобку,  пальцы  коснулись
треугольника волос внизу живота.
    Девушка никак не отреагировала  на  его  посигновения;  с  тем  же
успехом он мог обнять статую.
    - Проблема, как видишь, решается мгновенно, - заявил Герострат, не
сводя с меня глаз. - И так у нас во всем. Ну так как - хочешь ее?
    Я наконец нашелся что ответить:
    - Нет. Как раз  с  сексуальной  проблемой  у  меня  все  в  полном
порядке.
    - Неволить не будем, - Герострат снял руку с девушки и вернулся во
главу стола. - Одевайся, милая моя.
    Люда механически оделась.
    Окончательно  спятившая   компания,   мысленно   подвел   я   итог
происходящему.
    - Именно так, - сказал Герострат, довольно усмехаясь, -  быстро  и
решительно мы разбираемся с любыми проблемами.  Если,  предположим,  у
тебя нет сегодня сексуальных проблем, они  могут  появиться  завтра  -
приходи,  не  стесняйся,  поможем.  Или  если  возникнет  проблема   с
деньгами, это чаще случается - приходи, не стесняйся, поможем.  А  там
смотришь, и ты нам всем чем-нибудь сумеешь помочь.
    И здесь ты не оригинален, подумал я. Всегда и везде  так:  сначала
мы тебе - потом ты нам. Но нет, во второй раз я вряд  ли  сюда  приду,
даже если и появятся у меня какие-нибудь проблемы.
    - Ну давайте еще по одной  хряпнем,  -  сказал  Герострат.  -  Без
тостов. А то мне бежать пора. Дела, знаешь  ли,  Боря,  дела.  Но  еще
увидимся, дорогой, поговорим. Ты, главное, заходи почаще. А там уже  и
с твоим членством в пятерках разберемся.
    В третий раз все чокнулись и выпили.
    Когда  Герострат  ушел,  никто  не   стал   более   задерживаться.
Благодарили хозяина, кивали: "До встречи!" И отчаливали. Ушли и  мы  с
Венькой.
    Выпивка и закуска почти нетронутыми остались на столе.


    Глава девятая

    -  Можете  быть  спокойным,  -  заявил  Леонид  Васильевич   после
завершения тест-сеанса. - Блок на месте. Постороннему воздействию  ваш
мозг, уважаемый Борис Анатольевич, не подвергался.
    Вздохнул я, не спорю, с облегчением. Несмотря на то,  что  уже  со
смешанным  ощущением  скепсиса  и  недоумения  относился  к  Мишкиному
построению о предназначении Своры.
    МММ выглядел обрадованным, но и немножко виноватым, что обрадовало
уже меня. Все-таки не хотел я верить, что  он  спо-собен  предать  еще
раз.
    - Теперь можешь  рассказать  о  своих  впечатлениях,  -  предложил
Мишка.
    - Тут и рассказывать нечего, - ответил я.  -  Где-то  вы,  ребята,
перемудрили,  ошиблись.  А  особенно  ты,  Михаил,  -  в  его  оценке.
Герострат - это низкого полета шизик  с  манией  величия  и  замашками
начинающего фюрера. Ну  насмотрелся  человек  по  видаку  "Бэтмена"  с
Николсоном в роли главного злодея, понравилось ему. Ну вообразил  себя
Джокером, а чтобы нескучно было, выдумал под это  дело  целую  теорию,
идеологическую базу, так сказать, подвел. Весь мир - говно, зато  я  -
молодец; тому, кто слушал, - леденец. Старая песня. Он  мне  по  этому
поводу даже нашего прапорщика  напомнил.  Ты-то  хоть  Сердюка  иногда
вспоминаешь? - МММ задумчиво кивнул, не поддержав моей улыбки.
    - В общем, - разочарованно  решил  подытожить  я,  -  цирк  уехал,
клоуны остались. Одного только не  могу  понять:  что  ребята  в  этом
проходимце разглядеть сумели? Больше сотни их в Своре, говоришь?
    - В том-то и дело, что больше сотни, - Мишка ненадолго замолчал. -
Так значит, ничего подозрительного ты при встрече не заметил?
    - В рамках палаты номер шесть - совсем ничего подозрительного.
    - Впрочем, - сказал медленно Мишка, - в первых  докладах  Смирнова
тоже ничего подозрительного не было.
    - А в последних? - поинтересовался я.
    - А последние он написать не успел,  -  жестко  отрезал  Мартынов,
потом повернулся к внештатному консультанту:
    - Вы что посоветуете, Леонид Васильевич?
    Внештатный консультант попыхивал трубкой, в ответ на вопрос  пожал
плечами:
    - Продолжать наблюдение.
    - Ну знаете, это слишком, - заявил я сердито. - Долго такой дурдом
я переносить не смогу. Я вам не разведчик, не Штирлиц. Не собираюсь я,
стиснув зубы, ходить на все эти посиделки  и  выслушивать  каждый  раз
очередную порцию бредятины. А если пойду, то как-нибудь не  выдержу  и
сорвусь - вашим же планам хуже будет.
    - Дело серьезнее, чем ты думаешь, -  сказал  Мишка.  -  Мы  ДОЛЖНЫ
продолжать наблюдение.
    - А мне кажется, вы придумали, что оно серьезное. Свора  -  просто
банда придурков. Неужели в нашем многомиллионном  городе  не  найдется
сотня-другая шизиков?
    - Вот ты говоришь: "банда придурков", "Герострат - низкого  полета
шизик", а между тем он умудряется возглавлять  процветающую  фирму  по
сборке и продаже IBM-совместимых компьютеров и комплектующих к ним.
    - Скоблин мне тоже казался вполне нормальным парнем, - возразил я.
- Это, как выяснилось, ничего не значит.
    - Ну хорошо, - сказал Мишка, - я предлагаю скорректировать план.
    И снова меня насторожила легкость. На этот раз - легкость, с какой
МММ  согласился   переменить   направление   действий.   Но,   видимо,
недостаточно,   потому   что   уже   более   дружелюбным    тоном    я
поинтересовался:
    - Что ты имеешь в виду?
    Мишка встал и прошелся  по  комнате,  потом  остановился  и,  чуть
наклонив голову, посмотрел на меня.
    - Как я только что говорил, -  начал  он  вкрадчиво,  -  Герострат
является владельцем небольшой фирмы по  сборке  и  продаже  персоналок
всевозможных модификаций. Соответственно, у него есть офис, а в  офисе
установлен PENTIUM, 60 мегагерц, 128 мегабайт  -  оперативной  памяти,
один гигабайт  -  на  жестких  дисках,  модем,  периферия  -  все  как
положено.
    - Богатая машина, - вставил Леонид Васильевич.
    - Для меня это пустой звук, - признался я.
    - Стоимость ее семь тысячи долларов, - пояснил Мартынов.  -  Такая
цена для тебя не пустой звук?
    Я пожал плечами.
    - Но не это суть главное, - продолжал Мишка. - Главное, что машина
подключена через модем на телефонную сеть,  а  значит,  ты  понимаешь,
является составной частью какой-то другой невыявленной сети.  Если  за
Геростратом кто-то  стоит  -  кто-то  серьезный  -  то  самым  простым
способом  связи  между  ними  был  бы  как  раз  этот   самый   модем,
обеспечивающий  и  скорость,  и  достаточную  секретность  при  обмене
информацией. Но модемы  имеют  и  существенный  недостаток:  грамотный
хэкер (так называют компьютерных "хулиганов"  и  "взломщиков")  вполне
может обойти  защиту  и  извлечь  любую  необходимую  ему  информацию,
хранящуюся в компьютере. Но это должен  быть  действительно  грамотный
хэкер. И, кажется, я одного такого знаю.
    - Еще какой-нибудь "внештатный консультант"?
    - Твоя Елена...
    Я поперхнулся:
    - Ты в своем уме?
    - Надеюсь, что в своем.
    - А я уже не надеюсь!
    - Почему бы и нет, Игл? В конце концов,  она  работает  в  сходной
конторе, на программном обеспечении. Ты сам  рассказывал,  что  она  у
тебя сетевик. Елена по долгу службы, по образованию  должна  уметь  во
всем этом разбираться: в защитах и тэдэ, понимаешь?
    - Ты слишком многого от меня требуешь, - разозлился я.  -  Сначала
втянул в сомнительную игру с сомнительным раскладом,  теперь  туда  же
хочешь затащить мою девушку? Ладно, первое я тебе могу еще простить: у
вас не было другой подходящей кандидатуры,  да  и  я  вроде  бы  калач
тертый, не из последних, в игры такие научен играть, но Елену-то  сюда
зачем?  Ей  с  автоматом  бегать  не  приходилось,  голову  под   пули
подставлять - тем более...
    - Постой, постой, - Мишка поднял руки, будто сдаваясь.  -  Ты  все
извращаешь. Только же сам  утверждал,  что  дело  выеденного  яйца  не
стоит, Герострат - безобидный шизик, а теперь: автомат, пули.  Я  ведь
не предлагаю, чтобы Елена завтра же нацепила маскировочный халат,  или
собралась ходить с тобой на посиделки  в  Свору.  Я  предлагаю  совсем
другое. Допустим, на днях мы  с  тобой  подойдем  к  Елене  в  офис  и
попросим посодействовать взломом  одного  подозрительного  компьютера.
Скажем, что санкций от вышестоящих инстанций у нас на это нет  -  а  у
нас их действительно нет - но нужно выполнить эту маленькую работенку,
потому что владелец компьютера - изворотливая бестия, и  только  таким
способом можно будет попытаться вывести  его  на  чистую  воду.  Елене
твоей при том ничего  не  угрожает,  я  ручаюсь.  При  умелом  подходе
никаких следов взлома, а тем паче - следов хэкера, который этот  взлом
произвел, мы не оставим. Понимаешь?
    - Раз все так просто и легко, не объяснишь  ли  ты  мне,  убогому,
почему  вам  не  воспользоваться   услугами   очередного   внештатного
консультанта?
    - А  вот  здесь  та  же  ситуация,  что  и  в  предыдущем  случае.
Консультанта подобного  уровня  необходимо  сначала  разыскать,  потом
необходимо разыскать хорошую машину. Те, что стоят у нас в управлении,
- или древняя рухлядь, или круглые  сутки  заняты.  Мы  же  официально
никакого расследования не ведем, а  машинного  времени  нам  никто  за
красивые глаза не  выделит.  Кроме  того  подключение  к  делу  нового
специалиста - это новый след. Такие дела за один день не  делаются,  и
если кто-то сейчас наблюдает за нами, он сразу поймет что к чему -  не
нужно быть Шерлоком Холмсом - и успеет принять  соответствующие  меры.
Нас вычислят, и вот тогда уже точно все пропало. Можно и не начинать.
    - И снова свет клином сошелся на Борисе Орлове, - с безнадежностью
констатировал я.
    Леонид Васильевич, наблюдавший за мной  из-за  спины  Мишки,  чуть
заметно улыбнулся. Улыбкой Василиска.
    МММ вздохнул.
    - И снова сошелся, - подтвердил он.
    У меня в  голове  словно  прозвенел  звонок,  и  вдруг  мне  стало
совершенно безразлично, чем все оборачивается для меня  самого  и  для
Елены.
    Я устал спорить.
    Я сдался, махнул рукой.
    - Уговорил, - сказал я. - Только  с  Еленой  будешь  разговаривать
самолично. И помни: ты гарантировал мне ее безопасность. Хотя,  думаю,
вряд ли она согласится.
    - Посмотрим, - отозвался Мишка и тоже  улыбнулся.  Очень  похожей,
змеиной улыбочкой.
    И снова мне нужно было встать и уйти, хлопнув дверью.  И  снова  я
остался.


    Глава десятая

    Мы появились в офисе перед самым обедом.
    На  входе  нам  повстречался  импульсивный  коротышка;  он  быстро
выяснил, в чем суть да дело, и  с  готовностью  проводил  до  искомого
рабочего места.
    Заблудиться здесь было немудрено.  Фирма  занимала  целый  этаж  с
какой-то поры охраняемого государством и долго реставрируемого здания,
а помещение главного офиса оказалось разделено по примеру пчелиных сот
на  маленькие  комнатушки,  отгороженные   друг   от   друга   легкими
перегородками в человеческий рост высотой.
    Коротышка же свободно ориентировался в  этом  лабиринте  и  скоро,
распахнув перед нами дверь в очередную такую комнатушку, позвал:
    - Леночка, к тебе пришли.
    Елена  тем  временем  просматривала  какие-то  распечатки.   Локон
золотистых волос часто спадал ей на глаза, и она  резким  нетерпеливым
движением руки возвращала его на место. Она была  настолько  поглощена
работой, что коротышке пришлось громко повторить:
    - Леночка, к тебе гости!
    Она подняла наконец глаза, заулыбалась, вскочила, пошла к нам.  По
ходу бросила коротышке:
    - Спасибо, Женя.
    Тот мигом испарился.
    - Кто это такой? - полусерьезно осведомился я после того, как  она
чмокнула меня в щеку.
    -  А-а,  это  наш  замзавснаб  Женя.  Младший  помощник   старшего
экспедитора.
    - И вы с ним уже на "ты"? "Леночка - Женечка"...
    Елена рассмеялась.
    - Ну знаешь... С ним же по-другому нельзя...
    - Смотри у меня.
    - А  ты  ревнивец,  -  вмешался  Мишка.  -  Приходит  с  другом  к
очаровательной невесте и тут же с порога закатывает сцену. Кто бы  мог
такое о тебе подумать...
    - А-а! Вот и Миша, - она протянула ему руку, и Мартынов,  галантно
поклонившись, поцеловал ее куда-то в район запястья. - Сколько я  тебя
не видела?
    - Все дела, дела, - оправдывался МММ.  -  Бесконечно  серые  будни
сотрудника оперативно-следственной группы.
    - Да, работы теперь у вас, наверное, только прибавилось.
    - Мягко сказано, Леночка, мягко сказано.
    Мы расселись.
    Мишка  поставил  принесенную  с   собой   сумку   на   пол   и   с
подкупающе-скренней   улыбкой   на   лице   взялся   за   "обработку".
Поморщившись, я стал смотреть в сторону.  Не  нравилась  мне  эта  его
пересыпанная комплиментами говорильня, в  манере  которой  он  излагал
сочиненную "легенду".
    Однако, на мое удивление,  Елена  с  легкостью  согласилась  этому
проходимцу помочь.
    Ох уж эти мне книжно-детективные развалы на любом углу, подумал я,
вся  эта   романтика   налетов   на   частные   банки,   стрельбы   из
автоматического оружия на темных перекрестках;  романтика  курительных
трубок, пышных усов и запертых комнат со скелетом в  шкафу  -  великая
мода наших бесшабашно-головокружительных времен.
    - Только, мальчики, у меня сейчас обед, - предупредила Елена,  как
бы даже извиняясь.
    - Без проблем, - заявил Мишка, полезая в сумку. - Тут у нас и кофе
в термосе: израильский, свежезаваренный - и, понимаешь, сандвичи.
    - Ой, какие вы предусмотрительные, мальчики, - восхитилась Елена.
    Термос, сандвичи и набор стаканчиков были извлечены на свет, Елена
убрала распечатки, и Мишка водрузил все это изобилие на освободившееся
место.
    Прозвенел телефон.
    Елена подняла трубку:
    - Слушаю!
    Приподняла удивленно брови, повернулась к МММ:
    - Это тебя, Миша.
    Тот невозмутимо кивнул и принял трубку. Выслушал, что ему  сказали
на том конце провода.
    - Продолжайте согласно плану, - распорядился он и  положил  трубку
на рычаг.
    - Все нормально, - сообщил Мишка нам, возвращаясь на свое место. -
Интересующий нас субъект отчалил в сторону ресторана "Берега Балтики".
У нас час времени на работу. Можно сразу начинать.
    Елена деловито кивнула,  уселась  в  кресло  перед  своим  рабочим
компьютером, сделала рукой в воздухе  жест,  означающий,  по-видимому,
приказ разливать кофе и  разворачивать  сверток  с  сандвичами,  потом
пальцы ее быстро забегали по клавиатуре. Цветные  картинки  на  экране
монитора стали торопливо сменять друг друга.
    - Стандарт модема? - спросила Елена, не поворачивая головы.
    Мишка придвинулся к ней вместе  со  стулом,  заглядывая  на  экран
через плечо.
    - MNP-7, - назвал он.
    - Номер?
    Он назвал номер.
    - Файловый сервер есть?
    Я встал, открутил крышку термоса и  разлил  по  стаканчикам  кофе,
потом стал разворачивать сверток с сандвичами.
    Я не  считаю  себя  полным  чайником  в  компьютерах.  Кое-чего  я
нахватался, благодаря курсу лекций "Вычислительная техника" и близкому
знакомству с Владом Галимовым, компьютерным гением нашей  студенческой
группы, получившим в свое время намертво приклеившееся к нему прозвище
"Юзер". Поэтому, что такое оперативная память или, к примеру,  жесткий
диск, я знаю, но когда речь заходит о более сложных  и  тонких  вещах,
как теперь, о сетевом обеспечении, моих  познаний  катастрофически  не
хватает, и я чувствую себя полным идиотом, нулем без палочки. Впрочем,
всегда утешая себя мыслью, что когда-нибудь  и  до  этого  доберусь  и
разберусь.
    Ни на секунду не отвлекаясь от компьютера, Елена и МММ приняли  от
меня стаканчики. Елена пригубила и отставила  свою  в  сторону.  Мишка
сделал большой глоток и тоже отставил.
    Картинки на экране продолжали сменять друг друга.
    - А защита-то хитрая, многослойная, - проронила Елена. - Я чуть не
попалась. Впереди - набор стандартных DEC-овских процедур, а за ними -
сплошной самопал. И ведь мудреный самопал. Кто-то из вояк  приложился:
узнаю их почерк...
    За работой прошло полчаса.
    Я выбежал покурить, а когда вернулся, то обнаружил, что  эти  двое
спецов сидят вполоборота друг к другу, а на лицах у обоих -  смешанное
выражение недоумения и растерянности. Как после нечаянного  для  обоих
поцелуя, застигнутые врасплох ревнивцем-мужем.
    - Что случилось? - спросил я.
    - Понимаешь, Борис, тут такое дело... -  Мишка  обернулся,  но  не
нашелся, как продолжить, и замолчал.
    Пришлось объяснять Елене:
    - Дело в том, Боря,  что  каждая  защита  от  несанкционированного
проникновения через модем в систему - это  нечто  вроде  двери,  очень
крепкой двери: лбом ее не прошибешь. Но у двери должен быть  замок,  и
ключ к этому  замку  имеется  в  обязательном  порядке  у  хозяина,  а
дубликаты - у тех, кому хозяин их доверит.  Ломать  дверь  бесполезно.
Лучше - попробовать подобрать хорошую отмычку  к  замку.  Вот  связкой
таких отмычек я и воспользовалась.
    - И что это дало?
    - Мы теперь знаем, что паролем  для  доступа  в  систему  является
некая комбинация из восьми символов.
    - Что же вам мешает?
    - Мы не знаем, какие это символы. В английском  алфавите  двадцать
шесть букв прописных и двадцать шесть заглавных, плюс десять  арабских
цифр: от нуля до девяти, плюс четыре  знака  арифметических  действий.
Без учета знаков препинания в  сумме  это  уже  составляет  шестьдесят
шесть возможных символов.  Комбинация  из  восьми  символов  дает  нам
шестьдесят шесть  в  восьмой  степени,  что  составит,  -  она  быстро
прикинула, шевеля  губами,  -  около  трехсот  шестидесяти  триллионов
вариантов пароля. Я присвиснул:
    - Непростая задачка.
    - Это бы еще ладно, -  продолжала  Елена,  -  но  мне  кажется,  я
чего-то не поняла: там может оказаться еще уровень, и  тогда,  ошибись
мы в ответе, система блокируется, и пиши пропало.
    - А время идет, - вставил Мишка.
    Я машинально посмотрел на часы. Время не шло  -  летело.  В  нашем
распоряжении оставалось пятнадцать минут.
    - Неплохо было бы попробовать подложить ему программную  закладку,
- заметила Елена. - А потом...
    - Потом нельзя, - терпеливо объяснил  Мартынов.  -  У  него  будет
достаточно времени и средств, чтобы выявить любую нашу "закладку".
    - Может, это очень простой пароль, - попыталась направить Елена  в
нужную сторону ход наших мыслей. - Имя там, название какое-нибудь. Что
вы о своем уголовнике знаете? Подумайте...
    - Кроссворд какой-то... "Поле чудес"... -  пробормотал  беспомощно
Мартынов.
    Потом он начал загибать пальцы; по движению его губ  я  догадался,
что он подсчитывает количество букв в имени "Герострат". Не сошлось.
    Час обеденного перерыва заканчивался.
    Мы молчали.
    - Ну предположите что-нибудь! - прикрикнула на нас Елена.
    И тут  мне  вдруг  стало  совершенно  ясно,  что  это  за  пароль.
Кроссворд кроссвордом, а Герострат Геростратом!
    - ЭЙ, - сказал я, и Мишка посмотрел в мою сторону  с  надеждой.  -
Ну-а, кто быстрее вспомнит, как назывался  храм,  подожженный  в  свое
время Геростратом?
    - Храм Артемиды...
    Мишка понял, быстро прикинул на пальцах; лицо его засветилось.
    - Точно! - заорал он радостно. - Вот  Игл,  вот  голова!  Набирай,
Елен, скорее: "ARTEMIDA".
    - Как набирать?
    - Заглавными, заглавными.
    Елена набрала.
    - А  теперь  нажмите  "ввод",  -  торжествующе  произнес  Мишка  и
собственноручно вдавил клавишу "ENTER".
    Картинка на дисплее сменилась, строкой побежали латинские буквы.
    - Мы в системном блоке, - сообщила Елена, улыбаясь до ушей.
    - Быстрее, быстрее. Времени совсем не осталось.
    Но подгонять и не требовалось. Они действовали, как по наитию, как
хорошо сработавшаяся пара. Мишка тыкал пальцем  в  дисплей  и  говорил
что-то вроде:
    - Вот этот подкаталог раскрой, пожалуйста...  Теперь  вот  этот...
Ага, вот оно! Считывай, считывай...
    Я  только  успел  подивиться,   как   все-таки   МММ   навострился
пользоваться современными компьютерами, а он уже взмахом руки подзывал
меня к себе.
    Я подошел, нагнулся, вглядываясь в выстроившийся на экране список.
Сначала не понял, что это за имена передо  мной,  но  потом  в  голове
прояснилось, и все встало на свои места.
    Передо мной был список фамилий  известных  политических  деятелей:
среди   них   можно   было   увидеть   имена   министров,    депутатов
Государственной  Думы,  наиболее  одиозных  оппозиционеров.   Напротив
каждой фамилии стояла дата. Я сразу отметил, что  это  не  сегодняшний
день  и  даже  не  завтрашний.  Ближайшая  дата  относилась  к  началу
следующего месяца... К началу ноября...
    В самом низу списка  красовалось  выделенное  особым  шрифтом  ФИО
Российского Президента. А еще ниже располагался  совершенный  в  своей
лаконичности приказ:
    "ЛИКВИДИРОВАТЬ".


    Глава одиннадцатая

    - Теперь ты понимаешь, как это серьезно? -  вопрошал  меня  Мишка,
бегая в возбуждении по комнате. - Теперь ты наконец понимаешь?
    Я рассеянно кивал, думая о другом.
    Какой все-таки это брад собачий: заговор с целью захвата власти, с
физическим устранением  политических  лидеров,  и  все  нити  в  руках
сумасбродного маньяка. Понятно,  случись  такое  в  романе  Чейза,  но
здесь, у нас,  в  благословенном  СанктПетербурге-етрограде-енинграде,
где над переворотами смеются в очередях у рюмочной! Нелепость.
    Даже технически - как они собираются  это  провернуть?  В  наши-то
сложносочиненные времена.
    Ну а если предположить все-таки, что распологают они  необходимыми
возможностями?  Если   действительно   стоит   за   Геростратом   сила
немаленькая? Что тогда?
    Получается тогда, Михаил Михайлович, что втянул ты нас: и меня,  и
Елену мою - в страшноватую историю, где попахивает порохом, а  сильнее
- большой кровью. И в случае малейшего промаха - с твоей ли,  с  нашей
ли стороны, что вероятнее - никто уже не поручится ни за твою,  ни  за
нашу безопасность. Свидетелей в этой стране научились  убирать  быстро
и, как ты говоришь, "без проблем". А главное, что хода-то теперь назад
нет, нет теперь обратного хода.
    - Что ты бегаешь? - сказал я Мишке  с  раздражением.  -  Сядь,  не
мельтеши.
    Разговор мы вели тет-а-тет у него на квартире.
    Мишка присел, но через минуту снова забегал.
    - Я представляю себе это так, - заявил он.  -  Военно-промышленный
комплекс разваливается. Столица не контролирует,  может  быть,  уже  и
половины того, что  от  ВПК  еще  осталось.  Закрываются  лаборатории,
заводы. Специалисты  бегут  в  коммерцию.  Перестают  быть  секретными
военные технологии, разработки. Такое иногда по телевизору услышишь  -
волосы дыбом, до чего люди сумели там додуматься. А с  другой  стороны
взглянуть: если столько всего всплыло, значит, что-то могло  уйти  еще
глубже, в тень. Как если рыбу динамитом глушить: треть на  поверхности
кверху брюхом, две трети - на дне, понимаешь? Вот и доглушились...
    А  ребята  не  везде  лохи,  кто-нибудь  да  должен  был   вовремя
сообразить, чем дело пахнет, и под своей опекой пару контор  пригреть.
Смотришь: и вот  тебе  секретная  лаборатория;  во  всех  бумагах  она
значится как  законсервированная,  о  существовании  ее  не  знают  ни
Министр Обороны, ни Президент, ни черт с Дьяволом.  А  тут  не  просто
лаборатория,   тут   -   целый   комплекс   разработки   психотронного
воздействия, выверенная за годы методика, доведенный  до  совершенства
арсенал - чудеса можно вытворять.
    А для начала  взять  специалиста  и  создать  вокруг  него  группу
человек в сто. Из студентов там, начинающих коммерсантовнеудачников  -
из "обиженных", в общем. Но с условием только, чтобы в никаких партиях
они не состояли, в религиозных сектах, в органах -  тем  более;  чтобы
были обыкновенные  ребята,  ты  понимаешь?  И  сделать  из  них  сотню
послушных роботов, машин для совершения террактов.  А  потом  остается
только выбрать момент и послать их устраивать  бойню  на  политический
Олимп, в высшие эшелоны. Идеальный убийца:  алиби  ему  не  требуется,
плана  ухода  не  требуется,  за  спиной  -   незапятнанное   прошлое.
Выстрелил, тут же на месте  откинул  копыта,  и  ищи,  кто  да  зачем.
Обстановочку таким образом дестабилизировать, в Кремль влезть, и  Вася
- кот: можешь  переходить  к  программе-максимум.  Расставляй  повсюду
башни  с  психотронными   генераторами,   повелевай:   диссидентов   и
сомневающихся не будет.
    - Гладко излагаешь, -  признал  я.  -  Тебе  бы  романы  сочинять.
Многотомные.
    -  Не  иронизируй,  -  Мишка  нахмурился,  посмотрел  на  меня   с
подозрением. -  Если  этих  сволочей  к  власти  допустить,  всех  нас
коснется: тебя, меня, Елену твою, маму - всех. Да что там! Будем,  как
покорные бараны, строить очередное светлое будущее... Подумай  только,
представь: сыт будешь коркой хлеба и кружкой воды в  день,  пахать  по
двенадцать часов, из одежды - мешок брезентовый. И  никаких  сомнений,
никаких неудовольствий по поводу - одно сплошное психотронное счастье.
    - Уж какую-то ты очень беспросветную картину нарисовал.
    - Так оно и будет. Пойми, я  говорю  совершенно  серьезно.  Да  мы
радоваться должны, что хоть успели вовремя их замысел  раскопать.  Нам
теперь о себе забыть надо, свою жизнь на кон поставить,  зубами  землю
грызть, но падаль эту к власти не пропустить.
    Тут он был прав.
    Потому у  меня  и  не  осталось  возможности  дать  обратный  ход,
отступиться. Он был прав.
    Кто-нибудь другой на моем месте, скорее всего, назвал бы его слова
высокопарными, дурно отдающими стилистикой  ком-мунистических  позеров
недавнего прошлого. Кто-нибудь другой, но не я, потому  что  на  своей
собственной шкуре попробовал уже, что это такое - падаль,  рвущаяся  к
власти по трупам невинных жертв. И все,  побывавшие  ТАМ,  выполнявшие
бессмысленные приказы, убивавшие и сами  падавшие  замертво,  раскинув
руки, на горячие  камни,  порастерявшие  ТАМ  житейского  цинизма,  не
увидят, думаю, позы в его словах.
    И как всегда мысли об этом отбросили меня назад, на четыре года  в
прошлое, к тому парнишке, ПЕРВОМУ моему...
    Это было под Аскераном. Мы остановились  в  небольшом  поселке,  у
сельмага, думали купить какой-нибудь минералки: чертовская жара. Костя
с Лехой вышли, я остался на БТРе, сняв каску и  рискуя  таким  образом
схватить солнечный удар, но уж очень неприятное ощущение возникает  на
стриженной    макушке    после    многочасовых    передислокаций     в
изнуряюще-знойный день.
    Ребята двинулись к сельмагу, и тут  из  кустов,  всего  в  десятке
шагов  правее,  грянула   очередь.   Стрелял,   видно,   новичок,   не
заматеревший боевик: промахнулся на два метра -  не  меньше.  Костя  и
Леха упали в пыль, не успев даже выругаться. А я, хоть и  с  секундным
запаздыванием: тоже ведь новичок -  вскочил  на  БТРе  и  одним  махом
высадил целый  магазин  по  кустам,  где  прятался  стрелок.  В  ответ
жалобный стон и - больше ничего. Я так  и  застыл  в  полный  рост  на
броне, автомат -  наперевес.  Только  краем  глаза  видел,  как  Костя
отчаянно машет мне с земли: мол, укройся, не все еще кончено...
    Но он ошибался. Все уже было кончено.
    Через минуту они с Лехой встали и очень настороженно  приблизились
к кустам. Раздвинули их, постояли, Леха небрежно забросил  автомат  на
плечо. Спустился и я на дорогу, на  подгибающихся  зашагал  к  ним.  И
увидел ЕГО: парнишку лет шестнадцати в грязном  комбинезоне  защитного
цвета, разорванном в клочья моими пулями. Увидел его  мертвого  -  да,
мертвого! - со струйкой черной крови от уголка рта  вниз  по  щеке,  с
приоткрытым глазам, мутнеющим, не способным более видеть  мир  и  нас,
своих врагов, над собой.
    И Леха сказал, кривя губы:
    - Поздравляю с первым!
    А у меня потемнело в глазах...
    Да, с того момента я знал, что такое падаль, рвущаяся к власти.
    А еще я вспомнил Смирнова -  эти  двое,  Эдик  и  парнишка,  вдруг
соединились в моем сознании: но ТАМ все-таки была война,  а  здесь-то,
ЗДЕСЬ за что?! - вспомнил его отстраненный, подернутый дымкой  взгляд,
и подумал, что если мне  самому  уготовано  такое  будущее,  то  лучше
попробовать помешать его приходу прямо сейчас. Потом будет поздно.
    Потом - всегда поздно...
    Как я очень скоро узнал, Мишка был  неоткровенен  со  мной  в  тот
день. Он располагал большей информацией, чем я, но, нужно  отдать  ему
должное, в отношении своем к ситуации  не  лукавил.  Он  действительно
верил, что "падаль не  пропустить",  "землю  зубами  грызть"  будет  к
лучшему, иначе - неизбежно бы сфальшивил, а я бы уловил фальш.
    - Успокойся, - сказал я Мартынову.  -  Меня  больше  не  требуется
убеждать. Я с тобой...
    Когда я двумя часами позже вернулся домой, мама мне сообщила,  что
звонил некий Скоблин ("Что это у тебя за новый приятель появился?")  И
просил передать, завтра меня ждут на вечеринке ("Смотри,  не  загуляй,
Боренька!"), И он зайдет за мной к восьми.


    Глава двенадцатая

    - Куда-нибудь в новое место?
    - Туда же, к Семену.
    Мы доехали  на  метро  до  "Елизаровской",  и  всю  дорогу:  более
получаса в раскачивающемся  вагоне  -  Венька  Скоблин  молчал,  хмуро
смотрел в сторону.
    - Что не весел сегодня? - поинтересовался я, когда мы  поднимались
по эскалатору.
    - Нет настроения, - отвечал он с  заметным  усилием.  -  Наверное,
магнитные бури... Сейчас много магнитных бурь...
    - Ну-ну, - усмехнулся я.
    На  улице  было  уже  совсем  темно.   Снова   приморозило,   лужи
растаявшего за день снега покрылись твердой, хрустящей  под  каблуками
корочкой гололеда.
    Венька проводил меня до парадной и остановился в  нерешительности,
пропуская вперед.
    - Что встал? - спросил я, оборачиваясь к нему.
    - Мне сегодня быть там не нужно, - признался он, отводя взгляд.  -
Так Герострат распорядился.
    - Вот как? Это что - традиция? - я внимательно его разглядывал.
    - Вроде того, - отвечал Скоблин.
    - Посвящение в члены Ордена? - подначивая, иронизировал я, хотя  и
понимал, что перегибаю палку.
    - Увидишь, - сказал Скоблин без выражения, повернулся  и  медленно
пошел прочь.
    Ох, как мне это не  понравилось.  Даже  затрясло  всего,  когда  я
смотрел ему в удаляющуюся спину - белый прямоугольник в сумраке двора.
    Неладное, я снова почувствовал неладное, и идти на "вечеринку" мне
сразу же расхотелось.
    В добавление к этому прибавилось ощущение, что за мной  наблюдают.
Я воровато огляделся.
    Пусто во дворе, хотя вроде бы время еще детское. Впрочем,  сегодня
холодно, да и сериал какой-нибудь очередной все смотрят. Ветер ворошил
собранную дворником в кучи пожухлую листву,  поскрипывали  качели  над
песочницей, и звук этот - тихий, протяжный - в холодной пустоте  двора
окончательно укрепил меня в уверенности, что идти сегодня на встречу с
Геростратом не стоит.
    Я уже шагнул было в сторону арки,  но  тут  распахнулось  одно  из
освещенных окон  третьего  этажа,  и  Герострат  собственной  персоной
высунулся в него по пояс. Все такой же лысый, в поношенной афганке.
    - Боря, мальчик мой, - позвал он ласково. - Ну что же ты не идешь?
Мы заждались.
    - Сейчас, один момент, - сказал я, собираясь все-таки нырнуть  под
арку и бежать отсюда куда  подальше,  но  тело,  которое  всегда  было
послушно мне, вдруг  отказалось  выполнять  лихорадочные  распоряжения
мозга.
    Ноги понесли меня в противоположную сторону,  к  парадной,  и  вот
тогда я понял, сразу дошло, что недооценил я все-таки Герострата;  что
где-то он все-таки меня поддел, как тех ребят из "пятерки";  не  помог
мне, значит, блок от  Леонида  Васильевича,  и  остается  только  один
вопрос,  насколько  я  послушен?   Настолько   же,   насколько   Люда,
раздевавшаяся по первому его слову,  или  все-таки  есть  у  меня  еще
лишняя степень свободы?
    Но когда, черт вас всех побери,  когда  он  успел?!  Я  же  ничего
такого не помню! На меня же не действовало!
    "ЧТО Ж, - СКАЗАЛ ГЕРОСТРАТ, ДОВОЛЬНО ОТКИНУВШИСЬ НА СТУЛЕ.  -  ЭТО
ТО, ЧТО НАМ НУЖНО!".
    А это еще откуда? Откуда?..
    Я не успел додумать. Я поднимался по лестнице. Теперь я знал,  что
мне предстоит драка,  а  в  драке  любая  мысль  -  только  помеха.  Я
собрался. Потом додумаю, решил я.
    Меня  встретили.  Два  шкафоподобных  типа  с  одинаково   угрюмым
выражением лиц. Телохранители.
    Один аккуратно запер за мной  дверь,  другой  сделал  приглашающий
жест. Они провели меня в комнату, но не  ту,  где  происходило  первое
"собеседование", а в  другую  -  обставленную  под  кабинет:  ни  тебе
телевизора с видеомагнитофоном, ни тебе стола с обильным угощением, ни
серванта с фарфором и хрусталем - более просто, более деловито: ковер,
стол, бесконечные полки с книгами, четыре кресла, яркое освещение.  На
столе: стопкм бумаги, бронзовое пресс-папье, фарфоровая  пепельница  в
виде свернувшегося калачиком и положившего на лапы умную свою лобастую
голову дога.
    Кроме меня и Герострата в комнате находилось  еще  пятеро.  Но  ни
Андрея, ни Юры, ни Люды среди них я не увидел. Из тех членов Своры,  с
кем я успел до того познакомиться, присутствовал один Семен. Остальные
четверо - мордоворот на мордовороте и  мордоворотом  погоняет.  Бизоны
каких поискать. На  самом  деле  с  подобными  громилами  очень  легко
работать опытному в таких делах  человеку,  а  особенно  легко,  когда
бизон рискнет выйти с тобой один на один. Они неповоротливы,  реакция,
как правило, оставляет желать лучшего. Но  если  их  четверо,  да  еще
шурави Семен на подхвате - тут, ребята, расклад не в мою пользу.
    Только   вопрос,   зачем   Герострату   все   это?   При    его-то
сверхестественных способностях - зачем? В конце концов,  я  же  видел,
как он умеет двигаться. В конце концов, он же держит меня на  поводке.
Или все-таки нет, не держит? Сейчас мы это проверим.
    - Иди сюда, дорогой мой, - вытянув руку,  Герострат  поманил  меня
пальцем.
    Я шагнул к столу, слыша, как смыкаются за спиной мордовороты.
    Дилетанты, подумал я о них с отвращением.
    Герострат, простодушно улыбаясь, смотрел на меня из  кресла  снизу
вверх.
    - До чего ж вы умные ребята, - заявил он с непонятной  интонацией,
но не в таком  быстром  темпе,  как  обычно;  глаза  его  разъехались,
продемонстрировав мне очередной приступ  вопиющего  косоглазия.  -  До
чего ж я вас таких умных люблю, - и добавил, улыбнувшись еще  шире:  -
Так "ARTEMIDA" говоришь? "Ликвидировать" говоришь?
    И засмеялся, звонко, по-детски, но повеселиться всласть,  как  он,
наверное, того заслуживал, я ему не дал. Я прыгнул на Герострата через
стол.


    Глава тринадцатая

    То, что я умудрился схватить в прыжке пресс-папье, мне не помогло.
Герострат оказался проворнее.
    Вот он мгновение назад сидел в кресле, расслабившись, закинув ногу
на ногу, ухмыляясь  во  весь  рот,  чрезвычайно,  по  всей  видимости,
довольный собой, а вот его уже нет, и  я  обрушиваюсь  с  грохотом  на
пустое кресло. Пресс-папье  вылетело  у  меня  из  рук.  А  еще  через
мгновение я услышал  отчетливый  короткий  приказ:  "Не  стрелять!"  И
получил  такой  же  короткий  удар  за  ухо.  Этого  удара   оказалось
достаточно, чтобы выключить меня еще на несколько секунд.
    Когда я более-менее оправился, и ко мне  возвратилась  способность
адекватно воспринимать  действительность,  я  обнаружил,  что  сижу  в
кресле, но не за столом, а в одном из свободных напротив, а по  бокам:
справа и слева - стоят двое  мордоворотов,  аккуратненько  придерживая
меня за плечи. У каждого в свободной руке имелось по стечкину, из  той
партии, наверное, о  которой  рассказывал  мне  Мишка:  с  укороченным
стволом. Положение не из  лучших,  но  одно,  никаких  сомнений,  меня
обрадовало: лишняя степень свободы у меня все-таки есть; не успел  еще
наш гений меня закодировать, еще  повоюем.  Я  поерзал,  определяя  на
ощупь задом устойчивость кресла, затем для видимости приутих.
    Стоя в  стороне,  шурави  Семен  разглядывал  меня  с  откровенным
презрением. У меня возникло  хулиганское  и  совершенно  непреодолимое
желание показать ему язык.
    - Что вы с ним цацкаетесь? - спросил  Семен  Герострата.  -  Мент,
подсадка, говно собачье, а вы цацкаетесь...
    - Не твое дело, сынок, -  одернул  его  Герострат  вовсе  даже  не
сурово. - Мое дело.
    Он поскреб пятерней лысину в темных пятнах неизвестной природы  и,
поглядывая на меня, снова вдруг расплылся в улыбке. Подмигнул. Сначала
- правым глазам, потом - левым.  Я  выпятил  губу,  демонстрируя  свое
пренебрежительное отношение к его фокусам.
    - Умные  ребята,  -  повторил  Герострат  свое  определение  нашей
деятельности. - И  Мартынов  твой,  и  этот...  как  его...  полковник
Хватов.
    - Не знаю никакого  полковника  Хватова,  -  заявил  я  совершенно
искренне.
    - Где ж тебе, милый мой, знать, - засмеялся Герострат. - Мне о нем
Эдичка  Смирнов   рассказывал.   Не   хватило   вам,   значит,   одной
демонстрации, еще - подавай. Куда мертвяков-то складывать будете, а?
    Я промолчал.
    Страшно мне не было. Когда шел сюда, поднимался против собственной
воли по лестнице, заходил в кабинет, было страшно. А теперь страх, как
всегда оно бывает, сгинул, осталась одна холодная ярость.
    - Ну поговори со мной, - стал просить  Герострат  почти  умоляющим
тоном. - Ну чего ты скуксился? Компания моя тебя  не  устраивает?  Ну,
давай.  Скажи  что-нибудь  вроде:  "Всех  не   перевешаешь!".   Дольше
поговоришь - дольше проживешь.
    - Кончать его надо, - вставил Семен.
    В самом деле, чего он тянет? Не по правилам.
    - Замолкни, - бросил ему Герострат  уже  не  так  ласково,  как  в
прошлый раз.
    Семен пожал плечами и отступил к стене.
    - Ну, - миролюбиво продолжал понукать меня Герострат. - Что же  ты
молчишь? Обиделся? Так на себя обижаться надо. Не хочешь разговаривать
со мной, стариком, да? Как хочешь. Допроса я тебе здесь устраивать  не
собираюсь. И так все знаю. Вы с Мартыновым хоть  и  умные  ребята,  но
лопухи, каких свет еще не видывал. Думали, раз блокировка, так и  дело
в шляпе? У меня-то способностей побольше, чем у  вашего  блокировщика.
Не помнишь,  наверное?  Когда  ты  только  вошел,  Семен  видеокассету
поставил. С восточными  единоборствами.  А  кассета  -  непростая,  на
человека, в Своре нового, моментально действует.  Прихожу,  а  ты  уже
разомлел: полная готовность отвечать на любые вопросы.
    А дальше - дело техники: навязанное воспоминание о  "вечеринке"  и
приказ припомнить,  когда  будет  нужно,  пароль  "ARTEMIDA".  Файл  с
распоряжением  ликвидировать  всю  эту  банду  политиканов  я  заранее
подготовил. Для такого вот случая...
    Видишь, как просто? А вы страдали,  в  систему  залезть  пытались.
Небось, девочка твоя там резвилась? Которая  программисткой  работает.
Как ее - Елена, кажется, зовут? Симпатичная, наверное?  Надо  будет  с
ней вон Семена познакомить. А то все ходит холостяком...
    Я рванулся. Бизоны навалились на меня, весом вжимая в кресло.
    - Нет, ну это не смешно,  -  высказал  свою  оценку  моему  порыву
Герострат. - Мальчики мои, конечно, в ближнем бою не сильны,  но  зато
какая масса!..
    -  Ты,  кстати,  парень  шустрый,  -  сделал  он  мне  неожиданный
комплимент. - Когда мы тут вокруг стола прыгали, ты меня почти достать
сподобился. Знал лиса Мартынов, кого послать. Но поступил он все равно
с тобой нехорошо, не по-товарищески. Согласен со мной?
    Я сплюнул на пол. Герострат перестал улыбаться.
    - Дурак, - резюмировал он. - Какой же ты  дурак,  -  потом  махнул
рукой.
    Я внутренне подобрался,  и  в  этот  момент  с  грохотом  вылетела
входная дверь.
    Бизоны обернулись, хватка тяжеловесных рук на моих плечах ослабла,
и я, резко оттолкнувшись, упал на спину вместе  с  креслом.  При  этом
выпрямил ноги. Одному из бизонов носком ботинка я попал точнехонько  в
солнечное сплетение. Он охнул и сложился. Второго задел менее  удачно:
вскользь по бедру. Он резво повернулся и нацелил на меня пистолет.  На
долю секунды мне показалось, что он  успеет  выстрелить,  но  все-таки
успел не он, а я: выбил в развороте на спине оружие из его пальцев.
    А в следующую секунду в кабинет  ворвались  бравые  спецназовцы  в
полном  боевом  облачении:  шлемы,  бронежилеты  -  и   с   автоматами
наперевес.
    - АШТОНАТ ХАРОНА ЦЕ! - раздельно прокричал  Герострат,  перекрывая
своим сильным голосом воцарившийся тартарарам.
    И сейчас же члены Своры открыли огонь. Я счел за лучшее прикрыться
с одной стороны креслом, а с другой - стонущим на полу бизоном.
    На несколько секунд  выстрелы  заглушили  все.  В  кабинете  остро
запахло порохом. Мордоворота, у которого  я  выбил  из  рук  пистолет,
пулями отшвырнуло к  стене.  Он  тяжело  осел,  хрипя  и  захлебываясь
кровью.
    Спецназовцы, попадавшие на пол у самого входа, громко  матерились.
Даже грохот выстрелов им был не помеха. Не  матерились,  да  и  вообще
никак не проявляли своих чувств, стоя плечом  к  плечу,  оставшиеся  в
живых члены Своры. Они поливали спецназовцев свинцом, выпрямившись  во
весь рост, с равнодушием роботов, не предпринимая ни малейшей  попытки
укрыться за предметы мебели или еще как-нибудь спастись.
    Вот пулей снесло полчерепа Семену. Он повалился  спиной  на  стол,
кровью своей окрашивая пачку бумаги  в  алый  цвет.  Разом  пять  пуль
поразили одного из бизонов;  он  дернулся,  как  марионетка,  выпустив
нестандартного стечкина и вскинув к потолку руки. Он  рухнул  на  бок,
спиной ко входу, и в него сразу же всадили еще с десяток пуль.
    Наконец  и  последний,  успевший   все-таки   опустошить   обойму,
разрываемый свинцом, медленно стал падать на пол.  К  тому  моменту  и
тот, которого я догадался использовать вместо  щита,  был  уже  мертв.
Несколько пуль зацепили его;  из  рта  бизона  прямо  мне  на  лицо  с
бульканьем выплеснулась кровь.
    Стрельба поутихла.
    - Э-э! - крикнул я. - Сдаюсь, сдаюсь!
    Спецназовцы  поднимались  на  ноги,  удерживая  меня  на  прицеле.
Растолкав их, в комнату влетел Мишка.
    - Ты жив?! - радостно воскликнул он, наклонившись ко мне и помогая
стащить бездыханного мордоворота. - Не ранен, как? Кровь?!
    - Да не ранен, - отвечал я, морщась. - Это не моя кровь.
    - Ты уж извини, Игл, что  мы  неоперативно  сработали.  Ребята  из
оцепления никак не успевали подтянуться.
    - Спасибо, что вообще сработали.
    - А где Герострат? - Мишка осмотрелся.
    Спецназовцы  прохаживались  по   кабинету,   разглядывая   пулевые
отверстия  в  обоях,  переворачивали  трупы,  обменивались  репликами.
Идиллия.
    Мишка быстро сосчитал имеющиеся в наличии тела.
    - Он же шестым должен быть! - закричал Мартынов; спецназовцы разом
на него оглянулись. - Окно!
    Я посмотрел. Стекла в окне кабинета не  было:  только  осколки  на
подоконнике и под ним.
    - Костей не соберет, - сказал я. - Здесь третий этаж.
    Мишка высунулся наружу.
    - Я его не вижу! - крикнул он. - Совсем не вижу! Да  что  у  него,
крылья, что ли? - в голосе его зазвенело отчаяние. - Уйдет же -  падла
- уйдет!
    МММ бросился к выходу, а я побежал за ним, потому что  глупо  было
бы оставаться здесь, в компании с остывающими трупами и  зачарованными
видом устроенной бойни спецназовцами. К тому  же  любое  начатое  дело
требуется доводить до конца.


    Глава четырнадцатая

    - Дьявол, дьявол, а не человек, - бормотал на бегу Мишка.
    Мы выскочили во двор. Там царила  полная  бестолковщина.  Из  двух
уазиков  выгружались  новые  спецназовцы;  бегали  какие-то   люди   в
гражданском, но обвешанные оружием до зубов; суетились  гаишники  -  а
этих кто сюда позвал? Вертелись мигалки, выхватывая  из  темноты,  как
короткими бликаи фотовспышек, очертания деревьев в дворовом сквере.
    Естественно,  столь  активная  деятельность  компетентных  органов
вызывала много шума. Перебудили всех. За каждым окном  при  потушенном
свете маячили любопытствующие граждане.  Кое-кто  даже  не  утерпел  и
наблюдал за происходящим, открыв свое окно и  высунувшись  в  него  по
пояс.
    Не найдем, подумал я, обозревая весь этот кавардак.
    МММ, видимо, считал иначе. Чуть не сбив с  ног  замешкавшегося  на
пути гаишника, он устремился  под  арку,  к  выходу  со  двора.  Я  из
последних сил старался не отставать.
    Нам навстречу, завывая сиренами,  въезжала  во  двор  "скорая".  И
Мишка вдруг остановился. Так, что я едва на него  не  налетел.  Он  же
замер, повернул голову, словно учуяв что-то, а  рука  его  сама  собой
потянулась к молнии на куртке.
    Неотложка миновала арку, водитель отключил сирену, и  сразу  же  в
освободившийся проход откуда-то из глубины  двора,  взвизгнув  шинами,
набирая с места скорость, рванулась красная волга.
    - Это он, - завопил Мишка, выхватывая  из-под  куртки  пистолет  и
стреляя по волге почти в упор.
    Вдребезги разлетелось стекло на  левой  задней  дверце.  Две  пули
оставили отверстия в багажнике. На того, кто согнулся за рулем, это не
произвело впечатления. Машина даже не вильнула.
    Мартынов, расставив ноги, удерживая пистолет на весу двумя руками,
продолжал стрелять, пока у него не кончились патроны. Не  знаю,  попал
ли он еще хоть раз, но волга, выехав со двора, преспокойно свернула на
проспект.
    - Уходит, уходит, дьявол!
    Мне показалось, что Мишка сейчас расплачется.
    Я  услышал  за  спиной  нетерпеливый  гудок.  Двумя   колесами   в
песочнице, двумя - на тротуаре,  почти  впритирку  к  "рафику"  скорой
помощи стоял гаишный ГАЗ. Из кабины махал нам  рукой  какой-то  усатый
мужик в сером плаще. Он высунулся в окошко и прокричал:
    - Быстрее, мать вашу!
    Заметил  его  и  Мишка.  И  сразу  же,  в  два  прыжка   преодолев
разделявшее расстояние,  залез  в  газик.  Мне  ничего  не  оставалось
другого, как поспешить за ним.
    - Вперед, Игорь Палыч! Он не мог далеко уйти.
    Мне пришлось влезать уже на ходу.
    Игорь Павлович УМЕЛ водить легковой транспорт. Мы мигом  оказались
на проспекте - я и глазом моргнуть не успел - а впереди уже  замаячила
несущаяся на полной скорости волга.
    - Зря ты за нами увязался, - сказал мне Мишка.
    Он заметно приободрился.
    - Может быть, зря... - отвечал я.
    - Как ты полагаешь, Михаил, - обратился к МММ  Игорь  Павлович,  -
вот куда он свернет от Александро-Невской?
    - Думаю, на Синопскую набережную. На Невском,  вы  понимаете,  ему
делать нечего, а здесь у него есть шанс оторваться от нашей колымаги.
    - Ну это мы еще посмотрим, оторвется или нет. Приготовься пока.
    Игорь  Павлович  подкрутил  совершенно  чапаевский   ус   и   стал
наращивать скорость.  Нас  так  подбросило  на  пересекавшей  проспект
узкоколейке, что я чуть не  прокусил  себе  язык,  а  этот  не  первой
молодости гвардеец даже бровью не повел. И  уж  конечно,  не  допустил
мысли притормозить.
    Мишка тем временем вытащил откуда-то  запасную  обойму,  привычным
движением руки вставил ее в пистолет.
    - Макаров, - неодобрительно покосился Игорь Павлович. - Вот  много
ты из него настреляешь.
    - Ничего, Игорь Павлович, - отозвался МММ азартно, - не  в  первый
раз.
    Оттянув затвор, он дослал  первый  патрон  в  ствол.  Потом  Мишка
опустил стекло со своей стороны кабины и изготовился к стрельбе. Игорь
Павлович  следил  за  дорогой.   Я   придерживался   роли   стороннего
наблюдателя.
    Мы  мчались  по  проспекту  Обуховской  Обороны:  слева  и  справа
тянулись стройки и цеха, цеха и стройки, а волга - этого не могло быть
ни практически, ни теоретически! - становилась все ближе и ближе.  Да,
Игорь Павлович УМЕЛ водить легковой транспорт.
    Наконец Мишка сделал первый выстрел. И пошел-пошел садить один  за
другим. Эта его тактика дала свои результаты: волга вильнула.
    - Ага, есть попадание! - восторжествовал Мишка.
    Он снова сменил обойму.
    - Скоро Синопская, - предупредил Игорь Павлович. - Так что работай
быстрее.
    Наш газик опять тряхнуло. Теперь  уже  на  незаметной  в  асфальте
колдобине.
    - Выдержит машинка, выдержит, - сообщил  Игорь  Павлович  и  вдруг
стал насвистывать какой-то очень знакомый, но старомодный мотивчик.
    Самое время для веселья, подумал я.
    Наверное, со  стороны  мы  являли  собой  достаточно  впечатляющее
зрелище: волга  на  пределе  скорости,  за  ней  -  на  пределе  же  -
милицейский  газик;  высунувшийся  из  последнего  молодец  в  кожаной
куртке, палящий почем зря вслед первой - готовая иллюстрация к  фильму
"Место встречи изменить нельзя" с поправкой  на  современный  легковой
транспорт. По крайней мере глаза водителя, отвернувшего свой  грузовик
в сторону и резко тормознувшего, были, как мне показалось,  совершенно
выпучен ные.
    - Скоро уже, скоро, - напомнил Игорь Павлович с беспокойством.
    - Сам знаю, - огрызнулся МММ, швыряя опустевшую обойму  на  пол  и
заряжая новую. Третью.
    - Ну теперь  не  так  просто  тебе  будет,  -  добавил  он,  вновь
изготовившись для стрельбы и не к нам, явно, обращаясь.
    Мы нырнули под мост и выбрались наконец на  Синопскую  набережную.
Стройки и цеха кончились. Теперь  слева  была  гостиница  "Москва",  а
справа - Нева, стылая, закованная в гранит. Погоня продолжалась.
    С третьего раза Мишке повезло больше. Волгу резко  повело  вправо.
Ее высоко подбросило на трех парах рельс, и даже показалось  -  сейчас
она  перевернется.  Но  автомобиль  благополучно  добрался  до  полосы
пожухлой,  покрытой  кое-где   ледком   травы   и,   случаем   избежав
столкновения с парапетом, вылетел на маленький гранитный причал. Затем
сорвавшись с этого почти невидимого  в  сумраке  уступа,  скользнул  в
воздухе над Невой:  крутились,  не  задевая  более  асфальта,  колеса;
последние закатные лучи солнца кровавыми  бликами  отразились  в  двух
боковых чудом уцелевших стеклах. А потом  очень  медленно  нос  машины
наклонился, и она врезалась в воду.
    Булькнул мгновенно вытесненный через разбитые окна воздух.  Машина
пошла на дно.
    Игорь Павлович затормозил, да  так  лихо,  что  меня  швырнуло  на
Мишку, а Мартынов вскрикнул от боли, ударившись плечом о раму бокового
окна.
    Игорь  Павлович  оставил  нас  разбираться  с  руками  и   ногами,
выскочил, хлопнув дверцей и вытаскивая из-под мышки пистолет.
    Ого! - удивился я, глянув мельком. Настоящий ТТ.
    Игорь Павлович подбежал к парапету, остановился, нацелив пистолет.
Через секунду мы стояли там же, с трудом переводя дух.
    - Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли? - пошутил  Мишка;
он растирал ушибленное плечо. - Ну и  видок  у  тебя,  Игл.  Прямо  из
фильма ужасов.
    Наверное. Но сейчас  было  не  до  этого.  Я  отмахнулся  от  МММ,
вглядываясь в реку.
    Там,  где  скрылась  под  водой  красная  волга,  растекалась   по
поверхности  масляная  пленка,  тут   же   вытягиваемая   течением   в
неправильной формы эллипс. У самой кромки набережной  вода  подмерзла;
болтались там окурки, бумажки, еще какой-то мусор. И больше - ничего.
    Был человек - нет человека.
    Мы прождали минут пять.
    -  Кончено,  -  резюмировал  Игорь  Павлович,  спрятал   пистолет,
повернулся ко мне:
    - Поздравляю вас, Борис Анатольевич. Вы избавили  город  от  очень
крупной нечисти.
    Я поморщился. Слова эти были совсем ни к чему.
    - Кстати, разреши тебе представить,  Игл,  -  сказал  МММ.  -  Это
полковник МВД Хватов. Игорь Павлович.
    - Очень приятно, - буркнул я, возвращаясь к газику.
    Чужая кровь засохла на руках и на лице,  но  у  меня  не  было  ни
желания, ни сил стереть ее: дома разберемся.  Я  присел  на  подножку,
полез в карман за сигаретами. Пачка оказалась безнадежно смятой: табак
и обрывки папиросной бумаги высыпались из нее на асфальт. Я  отшвырнул
пачку в сторону.
    -  Угощайтесь,  -  предложил  любезно   полковник,   подавая   мне
серебряный портсигар с монограммой.
    Я взял сигаретку; он чиркнул зажигалкой. Я затянулся.
    - Спасибо.
    - Не за что.
    - Честно говоря, - сказал Хватов, закуривая вслед за мной, - мы на
такой исход не рассчитывали. Казалось, продумано было все до  мелочей,
ты  понимаешь.  Берем  САМОГО,  берем  его  боевиков.  Ношение  оружия
самопального  производства,  преступная  группировка,   покушение   на
убийство и так далее. А потом раскрутили бы и на остальное. И  вот  на
тебе - такой фокус!
    И все встало на свои места. А когда я понял, как они с  Мартыновым
меня подставили, вопросов больше не оставалось.
    Я встал, уронил недокуренную  сигарету  и  раздавил  ее,  наступив
башмаком.
    - Какие вы все-таки сволочи, - раздельно произнес я и пошел  через
Синопскую набережную в сторону гостиницы.
    МММ нагнал меня, схватил за плечо:
    - Борис, ты неправильно понял.
    - Я ПРАВИЛЬНО понял, - скинув его руку, сказал я. - С  Геростратом
покончено. Что вам еще от меня нужно?!
    Я ушел, а Мартынов остался на обледенелой набережной под  порывами
ветра с Невы, и, надеюсь,  понимая,  что  этого  предательства  я  ему
никогда уже не прощу...






    ЧАСТЬ ВТОРАЯ
    СИЦИЛИАНСКАЯ ЗАЩИТА


                                       Дети в подвале играли в гестапо
                                  - Зверски замучен сантехник Потапов.




    Глава пятнадцатая

    Ясным  майским  утром  сотрудник  оперативно-следственной  группы,
капитан МВД Михаил Михайлович  Мартынов,  известный  в  кругу  близких
друзей под прозвищем "МММ - нет проблем", шел на работу.
    От дома Мартынова до станции метро "Купчино" было остановок  шесть
на троллейбусе - порядочный по меркам спешащего ленинградца  путь,  но
капитан никуда не спешил. Он любил эти прогулки: утром -  до  станции,
вечером - от станции - и всегда  отправлялся  в  путь  заранее,  точно
рассчитав, сколько  времени  ему  понадобится,  чтобы  преодолеть  это
немалое расстояние.
    Итак, он шел, мурлыча себе под нос модный в этом сезоне мотивчик и
перепрыгивая, как развеселившийся школьник,  через  лужи,  оставленные
проморосившим за  ночь  дождем.  Его  обгоняли,  громыхая  на  стыках,
переполненные  сонными  тружениками  трамваи;   а   он   провожал   их
насмешливым взглядом. В руке МММ нес кожаный портфель, помахивал им на
ходу в такт мотивчику. А утреннее солнце вставало  над  новостройками,
предвещая добрый и теплый день.
    Будучи в прекрасном расположении духа, Мартынов  не  заметил,  что
следом за ним вот уже минуту следует  на  малой  скорости  неприметный
подержанный жигуленок. За рулем  его  сидел  крепкого  сложения  лысый
человек со странными темно-фиолетовыми пятнами на голом черепе.  Сузив
глаза, он внимательно наблюдал за неторопливой  походочкой  Мартынова.
Заднее сиденье жигуленка занимал парнишка  лет  девятнадцати,  с  виду
щуплый, на носу - очки в огромной роговой оправе.  Взглянув  на  него,
никто  не  догадался   бы,   что   это,   возможно,   лучший   стрелок
Санкт-Петербурга и области.
    Парнишка сидел молча, покусывал задумчиво губу,  а  на  коленях  у
него лежал  новенький,  тщательно  смазанный  и  полностью  заряженный
АК-74. Парнишке, как и лысому человеку за рулем, некуда было  спешить.
Он знал, что готов действовать по первому  сигналу,  и  знал,  что  не
промахнется.
    Лысый оторвал пальцы от руля и поднял правую руку  так,  чтобы  ее
увидел парнишка.
    - Изменение, - сказал он. - Ненасмерть.
    - Хозяин - барин, - пожал плечами парнишка.
    - Начнем.
    Лысый выжал педаль газа до упора. Жигуленок рванул.
    Непринужденно   шествовавший   своей   дорогой    Мартынов    стал
оборачиваться на звук быстро нагоняющего автомобиля. И  тут  парнишка,
высунув ствол автомата в приоткрытое  окно,  выстрелил:  раз,  другой,
третий. После  чего  жигуленок  умчался,  свернул  на  улицу  Ярослава
Гашека.
    Отброшенный прямыми попаданиями в упор, капитан  МВД  Мартынов  по
прозвищу "МММ - нет проблем" упал спиной в лужу. Он  корчился,  хрипя,
пытаясь подняться; восходящее над новостройками солнце светило  ему  в
лицо, а вода под капитаном быстро окрашивалась в ярко-алый цвет.


    Глава шестнадцатая

    Стоило выйти из дома, как я обнаружил, что за мной следят.
    Интересные дела, подумал я, останавливаясь у  газетного  киоска  с
таким видом,  будто  мое  внимание  целиком  поглотила  полуобнаженная
красотка на  обложке  дорогого  журнальчика  для  одиноких  и  богатых
мужчин, а сам - искоса наблюдая за парой субъектов: один -  бородатый,
в джинсах и легком свитере, другой -  в  противоположность  первому  -
гладко выбрит, в синем вельветовом костюме.  Они  в  свою  очередь  не
замедлили  остановиться,  демонстративно  закурили:   первый   угостил
второго.
    Топтуны, подумал я с неприязнью (почему-то всплыло в памяти именно
это слово). Только мне вас еще не хватало. Любопытно, а чей интерес ВЫ
представляете? С какой стороны доски сидите?..
    Ну да  ладно,  со  временем  дознаемся.  Другое  сейчас  очевидно:
следите вы за мной с таким небрежением,  что  я,  человек  в  подобных
делах не слишком сведущий, сумел вычислить вас на пятой минуте. Вывод:
или вы дилетанты, каких поискать, и тогда вообще непонятно, на  что  я
вам сдался; или профессионалы, каких тоже поискать,  а  это  означает,
что исхитряться, прятаться от меня в вашу задачу  не  входит.  Скорее,
наоборот, выставить себя напоказ: смотри, вот, мол, рядом  мы,  всегда
за твоей спиной, так что ничего не бойся - смело лезь  в  петлю,  при,
как танк, напролом.
    Я  повернулся  к  этим  двоим  лицом  и,  улыбнувшись,  откозырял.
Совершенно мальчишеская выходка, но удержаться не  смог.  Потом  пошел
своей дорогой. Топтуны, разумеется, следом. Дело хозяйское.
    Я спустился в метро, доехал до  "Электросилы".  "Сладкая  парочка"
наблюдала за  мной  из  противоположного  конца  вагона.  Поднялся  на
эскалаторе, на остановке перед метро, покуривая, дождался  троллейбуса
и вскоре входил в здание института Скорой Помощи.
    Еще одна деталь - насколько мне известно, у  МВД  свой  прекрасный
госпиталь имеется; зачем тогда - институт Скорой Помощи? Не попахивает
ли все это провокацией? Как твое мнение, Игл? Попахивает? У  Игла  как
всегда имелся один ответ  на  все  вопросы:  и  об  этом  со  временем
дознаемся. И в чем-то он, конечно, прав.
    Мишка Мартынов, как меня проинформировали, был помещен в отдельную
палату на шестом этаже. Я прогулочным шагом прошествовал туда,  быстро
сориентировался и благодаря подсказке дежурной по этажу легко  отыскал
нужную палату. У  палаты  на  стуле  расположился  подтянутый  коротко
стриженный  молодой  человек,  у  которого  на  лице   была   написана
просто-таки неизмеримая самоуверенность. Он  почитывал  "Спид-инфо"  и
ковырял во рту зубочисткой. Профессиональная пренадлежность этого типа
не вызывала сомнений.
    Завидев меня, молодой человек встал,  аккуратно  сложил  газету  и
весьма лаконично осведомился:
    - Куда?
    - Я - Борис Орлов.
    - Главврач разрешил не более пяти минут, - напомнила дежурная.
    И по поводу главврача у меня были кое-какие сомнения, но возражать
я не стал.
    - Паспорт, пожалуйста, - проигнорировал ее  замечание  этот  очень
вежливый молодой человек.
    - Само собой, - сказал я с поддевкой. - Само собой,  -  извлек  из
внутреннего кармана паспорт, передал ему.
    Сначала молодой человек долго изучал фотографию в паспорте,  потом
долго сравнивал ее с моей физиономией, после чего вернул  документ  и,
повторив только слова дежурной: "Не более пяти минут", уселся на  свой
стул и опять уткнулся в газету.
    Открыв дверь, я вошел в палату.
    Здесь, как и полагается, пахло  медикаментами.  Но  вообще  палата
казалась довольно просторной, светлой -  непозволительная  роскошь  из
расчета на одного  человека  в  наши  скуповатые  в  смысле  излишеств
времена.
    У стены стоял необъятных размеров агрегат,  и  от  этого  агрегата
тянулось с сотню стеклянных трубок  разного  диаметра  к  кровати,  на
которой лежал Мишка. Были  там  еще  какие-то  хитроумные  баллончики,
закрепленные вертикально на подставках, прочая медицинская всячина.
    - А это наконец-то ты,  -  вялым,  апатичным  голосом  пробормотал
Мишка.
    Я подошел к кровати  и  уселся  на  предусмотрительно  оставленный
здесь кем-то стул.
    - Да, это я. Собственной, так сказать, персоной.
    Мне не хотелось говорить с подобной холодностью здесь и сейчас, но
тут уж я опять ничего не мог с собой поделать.
    Мы не виделись с Мишкой полгода. Если не больше. И он не звонил, и
не заходил ко мне за эти полгода ни разу, видимо, хорошо понимая, куда
я его пошлю, попытайся он снова навязать мне свою компанию. Слишком уж
беспринципно  поступили  они  со  мной:  Мишка  и  Хватов.  И  если  с
полковником все понятно: кто я для него - подходящая  кандидатура  для
внедрения в преступную группировку - но Мишка!  С  его  стороны  я  не
ожидал подобного предательства...
    Они с Хватовым все здорово рассчитали. Внештатный  консультант  по
психотронному оружию поставил мне  в  подсознании  защитный  блок,  но
слабенький  настолько,  что  его  мог  "взломать"   любой   начинающий
психотерапевт. И Герострат (видно, от большой самоуверенности) купился
на эту приманку, посчитав слабенький блок всем, на что его  противники
способны.
    Он тут же решил воспользоваться  подвернувшейся  ему  возможностью
запутать  их  окончательно.  Герострат  заложил  мне  в  голову   идею
попытаться проникнуть в его рабочий компьютер через модем и даже задал
специальный пароль "ARTEMIDA" для  входа  в  систему.  Кроме  того  он
предусмотрительно подготовил файлы с "дезой", которые по его плану  мы
могли там обнаружить. Эта идея  все  по  тому  же  плану  должна  была
исходить от меня, после чего Герострат собирался со мной покончить.
    Но он опять, уже во второй раз, недооценил своих противников.  Его
установку внештатный консультант Леонид Васильевич вскрыл в два счета,
и  инициатива  "скорректировать  план"  исходила   в   результате   от
Мартынова.
    Далее Мишка, согласовав все с  Хватовым,  решил  разыграть  передо
мной и перед Геростратом водевиль в  духе  "мы  клюнули",  и  когда  я
своими  глазами   убедился,   что   Свора   замышляет   чуть   ли   не
государственный  переворот,  он  легко  послал  меня  доигрывать   эту
бездарщину до самого занавеса, когда  под  победные  звуки  фанфар  на
сцене появляются вооруженные  до  зубов  спецназовцы.  Результат:  зло
наказано, добро торжествует, критики сходят с ума от восторга,  автора
- на сцену!
    Не знаю, быть может, решение играть со мной, как с пешкой, а затем
посылать в финале под пули и не пришло  к  нему  легким  путем.  Может
быть, у него действительно  не  было  иного  выхода.  Может  быть,  он
полагал, выбирая этот план  предпочтительным  по  сравнению  со  всеми
другими, что идет по пути наименьшей крови - может быть. Но  тогда  он
должен со мной согласиться и спокойно принять то, что я этого  ему  не
прощу никогда.
    И мы не встретились бы и еще  полгода,  и  еще  год,  если  бы  не
странный телефонный звонок позавчера вечером, и не  второй  звонок  от
"главврача" сегодня утром - прямо телефонные войны какие-то! - и  если
бы после второго звонка я не понял, что  история,  начавшаяся  поздней
осенью, вовсе не закончилась падением автомобиля в холодные воды  Невы
- нет, она только начинается. И снова никто не позаботился, чтобы  мне
было куда отступать...
    - Герострат жив, - сказал Мишка, наблюдая за  моим  лицом  тусклым
взглядом из-под прикрытых век.
    Я воспринял новость спокойно. Еще и потому, что для  меня  она  не
являлась новостью.
    - Мы извлекли тело водителя волги, помнишь?
    Я кивнул.
    - Это оказался совершенно посторонний  человек.  Герострат  провел
нас, Борис, ты понимаешь? Провел, как мальчишек.
    Я пожал плечами. Не все вам  -  козыри  в  руки.  Даже  при  таких
способностях к блефу.
    - Что еще? - спросил я.
    - Он пытался убить меня, Борис. Он подстрелил меня, но
    я успел увидеть его лицо. Сомнений нет: это Герострат. Он выжил  и
решил отомстить, понимаешь?
    Я снова кивнул. Что тут не понять? Вендетта - это вендетта.
    - Он стрелял в меня, он будет стрелять в тебя. Поберегись,  Борис.
Поберегись!
    Что-то я не слышал от тебя подобных слов полгода  тому  назад.  Но
лучше, как говорится, поздно, чем никогда.
    -  Спасибо,  -  сказал  я  и  добавил,  выдержав   паузу:   -   за
предупреждение.
    - Уезжай куда-нибудь, - посоветовал Мишка. - Уезжай подальше. Хоть
во Владивосток, хоть  на  Сахалин  -  подальше.  Возьми  академический
отпуск в своем Политехе и - вперед, понимаешь?.. И еще  Елену  забери.
Пусть тоже возьмет отпуск, в Питере вам оставаться сейчас опасно...
    - Время истекло, - в палату вошла дежурная.
    Из-за двери выглядывал дотошный молодой человек.
    - Хорошо.
    Я встал.
    - И прости меня, Борис... слышишь? -  зашептал  МММ,  скривившись,
как от сильной боли. - Прости за все, не держи зла, слышишь?
    Я наклонился, положил руку Мартынову на плечо:
    - Выздоравливай, Мишка, - и улыбнулся ему.
    Выходя из палаты, я размышлял о том, что, конечно,  совет  он  мне
дал совершенно правильный. Так бы  и  следовало  поступить:  уехать  с
Еленой куда-нибудь подальше, переждать.  Но  дело  в  том,  что  Мишка
опоздал с этим своим правильным советом.  Потому  что  первый  звонок,
который дал мне понять, что "развлечение" продолжается и  назад  снова
ходу нет, был звонок позавчера вечером от самого Герострата...


    Глава семнадцатая

    - Боря, это тебя, - позвала мама.
    Я подошел, принял из ее  рук  трубку  и  услышал  чуть  искаженный
мембраной, но знакомый до жути смех.
    - Ну здравствуй, мальчик мой. Как поживаешь?
    Меня как током прошило. Трубка  стала  скользкой,  повлажнело  под
мышками; холодная струйка прокатилась по спине вдоль позвоночника.
    Жара. Жара гор, которые стреляют...
    Он жив! Почему он жив?!
    Усилием воли я подавил дрожь тела и ответил, тщательно выговаривая
слова, чтобы и голос не дрогнул:
    - Привет, - и тут же меня словно подтолкнуло спросить  с  показным
безразличием: - Ты уже с того света?
    - Размечтался, маленький, - со смехом  отозвался  Герострат.  -  Я
туда не спешу. И тебе не советую.
    - Да я в общем-то тоже,  -  это  значительно  хуже,  но  в  первом
приближении сойдет.
    - Молодец! - поощрительно сказал Герострат. - Ценю жизнелюбивых.
    - Ты среди нас рекордсмен.
    Главное - не дать ему сбить тебя с толку. Ты  был  готов  к  этому
звонку, ты его ждал, ты спокоен, у тебя ровное дыхание. А вообще, Игл,
ты делаешь значительные успехи. Главное - не дай ему тебя сбить!
    - А  как  я  вас  вокруг  пальца  обвел  -  тебе,  Боря,  надеюсь,
понравилось?..
    Что  за  дурная  манера  вести  беседу?  Если  бы  он   угрожал...
Определенно, он сначала хочет сбить тебя, напугать  до  умопомрачения.
Но это мы еще посмотрим, кто кого напугает...
    - Со стороны эффектно, но не  трудно,  -  продолжал  Герострат.  -
Всего и делов-то было: поймать водилу и сходу ему блок - даже не блок,
а блочок, даже и не из общего списка, а из вспомогательного -  вставил
и вперед - по проспекту, мой милый.
    - Эффектно, - признал я, - для дешевенького "шпионского"  боевичка
очень эффектно.
    Так ему! Браво, Игл!
    - Ты меня, мой ласковый, не обижай, - голос  Герострата  продолжал
оставаться на уровне дурашливой интонации, но прибавилось что-то  еще,
какие-то жесткие нотки, -  я  человек  злопамятный.  Сегодня  ты  меня
обидишь, завтра я тебя обижу. В ответ.
    - А я надеюсь больше  с  тобой  не  встречаться.  Ни  сегодня,  ни
завтра. Кстати, не позабыл там вычеркнуть меня из списков Своры?
    - Ух ты какой у меня нетерпеливый. Из Своры он надумал  выйти.  Ты
что решил, я тебя так побыстрому принял, так побыстрому и отпущу?
    Здесь что-то не так. Аккуратнее, Игл, аккуратнее.
    - А пользы тебе от меня?
    - Ну... что значит "пользы"? Польза,  мой  дорогой  Боря,  понятие
второстепенное. Главное - всегда что-то иметь в резерве, а  применение
ему найдется. Согласен, надеюсь?
    "В резерве... в резерве... в  резерве..."  Я  -  у  Герострата  "в
резерве"?
    - Пошел ты... - буркнул я.
    Поаккуратнее - не переиграй!
    - Вот, уже грубишь, - вздохнул Герострат. - Все мне грубят.  Прямо
не страна, а сборище хамов.
    Ерничанье  это  стало  надоедать.  Долго  в  этом  тоне   мне   не
продержаться. Пусть лучше сразу скажет, что ему нужно.
    - Кладу трубку, - заявил я.
    - Э-э, погоди-погоди, - заторопился Герострат. - Как раз к вопросу
о пользе, - я насторожился. - Слушаешь? Вот представь себе, Боря, сижу
я в четырех стенах один-одинешенек, позаброшен-озабыт, а  так  хочется
теплого человеческого общения, перекинуться с кем  парой  словечек.  И
так мне, знаешь, невмоготу стало, дай, думаю, позвоню  Борису  Орлову,
старому корешку, сыграем с ним партейку в шахматы по  телефону.  Авось
полегчает.
    - Купи шахматную программу для своей персоналки и  играй  хоть  до
позеленения, - посоветовал я.
    Что-то здесь не так.  Но  зачем  он  врет,  зачем  ему  байка  про
шахматы? Лучше бы он угрожал.
    Тогда мне казалось, заговори Герострат  прямо,  открытым  текстом,
нормальным человеческим  слогом,  откажись  он  от  этой  словоблудной
манеры разговора, и  мне  было  бы  легче  с  ним  управиться.  И  это
объяснимо, мне было бы его легче понять, понять его цели и  претензии.
Но то, чтобы я хоть что-нибудь понял, как  раз  и  не  входило  в  его
планы.
    - Нет, не уразумел ты, Боренька. С  компьютером-то  какой  интерес
играть? У него лоб железный: не обматерит  тебя,  если  проиграет;  не
расцветет, как цветик-семицветик, если выиграет. Скучища. То ли дело с
тобой, Боря. Давай партейку - уважь старика. Ты  будешь  белыми,  я  -
черными. Ты, скажем, ходишь Е2-Е4, я - С7-С5. Классический дебют,  да?
Теперь снова твоя очередь.
    Ну хватит!
    - Поищи себе другого партнера, - сказал  я  и  швырнул  трубку  на
рычаг.
    Однако не успел отойти от телефона, как тот зазвонил вновь.
    -  Не  хочешь  играть  по  старым  правилам?  -  теперь  в  голосе
Герострата не осталось и намека  на  дурашливость;  он  стал  жестким,
отрывистым, злым. -  Предлагаю  новые.  За  каждую  съеденную  у  тебя
фигуру, я буду убивать  кого-нибудь  из  твоих  знакомых.  Сегодня  ты
отказался продолжить игру. Я расцениваю это как фору. Будем  полагать,
ты решил подарить мне пешку. Твой второй ход: D2-D4. Я  соответственно
ем: C5-D4. Ход за тобой, - заявил Герострат, выделив особой интонацией
последнюю фразу, и я услышал короткие гудки.
    Медленно положил трубку, посмотрелся  в  зеркало,  пригладил  чуть
трясущейся рукой волосы.
    Мне предстояла бессонная ночь. Ночь вопросов, на которые я не  мог
получить ответа.
    Итак, Герострат жив, размышлял я, лежа на кровати  и  наблюдая  за
игрой света на потолке комнаты от фар проезжающих  изредка  мимо  дома
машин. Герострат жив, и Мишка знал об этом. Они должны были извлечь из
Невы красную волгу и ее водителя. На следующий день. И либо ничего там
не обнаружить, либо обнаружить тело постороннего человека. Я  подумал,
каково было Мишке увидеть, что в пылу погони  он  застрелил  невинного
человека. Хотя кто его знает. Он  уже  убивал  людей.  Мне  доводилось
видеть, КАК он убивал людей -  лейтенант  внутренних  войск  Мартынов.
Может быть, он привык. Все в конце концов привыкают...
    Но не это сейчас важно. Важно, что МММ  знал,  но  никак  меня  не
предостерег. Следует думать, что Мартынов полагал сей  акт  драмы  для
меня законченным, на сцену Орлова больше не позовут, и не  хотел  меня
лишний раз беспокоить. Значит, он ошибался. Мартынов ошибался...
    Отсюда вопрос первый:  зачем  Герострату  снова  понадобилось  мое
участие? Что или кто за  этим  стоит?  Очередное  сумасбродство  (это,
кстати, если вспомнить все, что я о Герострате  знаю,  очень  на  него
похоже), или новый изощренный план (что тоже укладывается в образ:  он
ведь два раза уже обманул Мартынова и компанию, и вышел победителем  -
почему бы не попробовать в третий раз, возникно такая необходимость?).
И если второе, то при  чем  тут  приглашение  сыграть  по  телефону  в
шахматы? Не понимаю.
    Вопрос  номер  два:  что  означает  его  зловещая  угроза  убивать
знакомых мне людей в счет  съеденных  фигур?  Пустой  треп  или  снова
серьезное намерение?
    Думать об этом не хотелось. Назойливо  память  возвращала  меня  к
видению бойни, учиненной на квартире у шурави Семена, активиста Своры.
Все, что там произошло, так же могло оказаться пустым трепом, но,  как
помнишь, не оказалось. Что я могу противопоставить Герострату, если  и
теперь это не "пустой треп"? Обратиться к МММ, к самому Хватову? Очень
не хочется после  всего,  что  они  со  мной  сделали.  Но  обратиться
придется, кроме них никто не сумеет мне помочь, никто другой не сумеет
ответить на мои вопросы.
    Я решил с утра пораньше  позвонить  МММ  на  работу  и,  возможно,
договориться о встрече. Тогда я еще не видел иного пути. На этом  я  и
успокоился. И хотя на повестке ночи оставался еще один очень важный и,
по самому большому счету, центральный вопрос: а кто, собственно, будет
той первой пешкой,  которую  Герострат  расценил  как  фору  в  дурной
партии, если предупреждение его сделано всерьез?  Но  я  подумал,  что
предпринимать какие-либо действия пока преждевременно,  сначала  нужно
разобраться,  чтобы  и  ситуация  прояснилась,  и   решение   проблемы
какое-нибудь проклюнулось.
    В общем, я себя уговорил. Я себя успокоил.
    И в результате на этот главный  вопрос  я  получил  ответ  тем  же
утром. Причем, набирать для  этого  номер  рабочего  телефона  МММ  не
пришлось.  Наоборот,  мне  самому  позвонил   некто,   представившийся
главврачом больницы института  Скорой  Помощи,  и  попросил  приехать,
потому что Мишке Мартынову, поступившему в больницу  с  огнестрельными
ранениями средней тяжести, понадобилось срочно переговорить  со  мной.
Вот тогда я понял, что Герострат не шутит, и все начинается сначала.


    Глава восемнадцатая

    - Убедился теперь?
    Я перенес телефон на кухню, прикрыл  дверь,  поставил  аппарат  на
кухонный стол и, разглядывая в окно двор, поинтересовался:
    - Это твоих ребятишек я сейчас наблюдаю?
    - Не знаю, кого ты имеешь в виду.
    - Парочку топтунов, что таскаются за мной повсюду.
    - Ну, милый мой, я в услугах следопытов не нуждаюсь. Ты у  меня  и
так весь на ладони. Это, должно быть,  поклонники.  Я  нынче  личность
популярная. Да и ты в свете моей славы - не обделен. Мной, а теперь  и
тобой многие интересуются. Они автографа у тебя еще не  просили?  -  в
голосе Герострата мне послышалась искренняя заинтересованность.
    - Пока нет, - отвечал я сухо.
    - Скоро попросят. Как здоровье нашего общего друга? - сменил  тему
Герострат.  -  Не  откинулся  пока,  надеюсь?  Сумел  разъяснить  тебе
ситуацию?
    - Сумел.
    - Вот видишь, как все здорово получается. А ты  играть  не  хотел.
Кстати, ход все еще за тобой.
    - Конь G1-F3, - сказал я быстро.
    - Вполне, - Герострат на секунду задумался.  -  Пешка  Е7-Е5.  Да,
кстати, пока ты размышляешь над следующим  ходом,  думаю,  есть  смысл
оговорить  организационные  вопросы  турнира.  Через  полчаса  к  тебе
заглянет   один   мальчик.   Курьер.    Притаранит    радиотелефончик.
Предупреждаю, пытать мальчика не стоит: к Своре он отношения не имеет,
меня никогда в глаза не видел. Так что у него тебе ничего выведать  не
удастся.  Ячейка  для  радиотелефона  оплачена.  На  полгода   вперед.
Пользуйся,  помни  мою  доброту.  Будем,  так  сказать,   поддерживать
постоянную  связь,  -  Герострат  хохотнул:  чем-то   его   рассмешила
собственная фраза. - Далее. Мой  номер  через  телефон  определить  не
пытайся: у меня на аппарате  защита  стоит  новейшая  -  из  последних
достижений забугорных мастеров-умельцев. Только время зря потратишь.
    Еще раз подчеркну:  особые  правила  игры  определяю  я.  Согласно
ситуации. Сейчас она такова, что я готов объявить правило номер  один:
в нашей партии рокировка недопустима. Для особо непонятливых объясняю:
под рокировкой я буду  расценивать  любую  твою  попытку  связаться  с
Хватовым. Помнишь такого полковника? Его участие в партии, нам с тобой
совсем не к чему. Всегда неприятно, если за спиной соперника  прячется
гроссмейстер,  ковыряет  в  носу  и  подсказывает   правильные   ходы.
Согласись, весь смысл, да и вкус игры при таком подходе утрачивается.
    И далее.  Чтобы  ты  не  вздумал  все-таки  какую-нибудь  глупость
сообразить и нарушить устанавливаемые мною правила, я решил в качестве
гарантии обзавестись заложником. Или заложницей, что предпочтительнее.
В самом деле, чем я хуже голливудских злодеев?
    Я понял. И мгновенно взмок. От макушки до пяток. Жара.  Жара  гор,
которые стреляют.
    - Ты не посмеешь, - прошептал я севшим голосом.
    - Посмею-посмею, -  засмеялся  Герострат.  -  Уже  посмел.  Хочешь
поговорить со своей королевой? Она здесь, со мной...
    В трубке что-то щелкнуло, и я услышал голос Елены:
    - Борис, это ты?.. Борис!..
    - Лена... Леночка... я здесь...
    - Достаточно, - прервал нас Герострат. - Так-то, мой мальчик...
    Да как же... да что же?.. Сволочь! Погань! Как он  посмел?!  Лена,
Леночка... как же теперь?!
    Я схватился рукой за ножку стола, стиснул  ее  пальцами.  Простоял
так, тяжело дыша, в неудобной позе почти целую минуту.
    -  Да  ладно,  Боря,  не  расстраивайся,  -  Герострат  откровенно
веселился. - Ничего с ней  не  сделается.  Покуда  белая  королева  на
доске, волоса с Елены твоей не упадет. Ну а потеряешь, так  потеряешь:
игра есть игра.
    - Свинья...
    -  Сказано  с  чувством.  Потому  прощается.  Кстати,  я   человек
справедливый. Не Бармалей из сказки Корнея Иваныча.  Если  ты  в  свою
очередь какую фигуру у меня съешь, пожалуйста  -  имай-ови  любого  из
Своры и кончай его без жалости. При условии,  если,  конечно,  сумеешь
кого найти.
    Подонок!  О  справедливости  заговорил...  Какая  тут,  к   черту,
справедливость... Но, Лена, Лена, малыш мой, как же?..
    - Спасибо, - выдавил я. - Это весьма великодушно с твоей стороны.
    Я сам не понимал, что такое произносят мои губы. Как затмение, как
кошмар наяву. И только одна мысль, пульсируя: Лена,  Леночка,  как  же
так?..
    - Молодец, - Герострат снова хохотнул. - Ценю культурных... Можешь
пока отдохнуть, подумать над следующим ходом. Матушке своей  передавай
от меня привет, - он положил трубку.
    Я сразу же надавил  пальцами  на  рычаг  и  стал  набирать  номер.
Все-таки до конца я Герострату не поверил. Все-таки я надеялся.
    - Александра Васильевна? Здравствуйте. Это  Борис.  Лену  можно  к
телефону?.. Уехала в командировку?.. Куда?.. В Одессу?.. На три дня?..
Не  успела  позвонить?..  Не  застала?..  Спасибо...  Нет-нет,  ничего
серьезного... Простыл где-то... Спасибо еще раз...
    Это еще не все, это еще требует проверки!
    Все-таки я надеялся.
    В записной книжке отыскал номер рабочего телефона.  На  том  конце
сработал АОН, пошли длинные гудки.
    Ну что же вы, спите там все, что ли?..
    - Здравствуйте. Мне бы Елену Свиридову... Нет?.. А где она?..  Это
ее знакомый. Орлов. Борис. Слышали, да? Очень приятно...  Где  она?  В
командировке? В Одессе?.. На три дня?.. А как-нибудь связаться  с  ней
можно?.. Фирма "Магиксофт"?.. Погодите,  я  запишу,  -  куда  же  этот
чертов  карандаш  запропас  тился?!  Ага,  вот  он.  -  Я   записываю,
диктуйте... Понял... Понял... Спасибо большое...
    Так, теперь Одесса, "город у моря". Врет Герострат, врет. В Одессе
она, в командировке, НА-ТРИ-ДНЯ.
    До фирмы "Магиксофт" я дозвонился с третьего раза. И по новой:
    - Здравствуйте. Я вам из Петербурга звоню. Это ведь "Магиксофт"?..
Нет, я частное лицо... Мне бы справку навести... Мне  сказали,  к  вам
сегодня должна была прилететь в командировку... Да, Елена Свиридова...
Прилетела уже?.. Когда именно?..
    Вздох  облегчения.  Соврал  Герострат,  но  как  все-таки   глупо,
прямолинейно соврал.  Не  такой  уж  он  умник,  как  можно  подумать.
Прокололся - на мелочи.
    И тут я вспомнил голос: "Борис,  это  ты?..  Борис!.."  А  как  же
голос, как же голос? Голос можно подделать. Но не настолько же...  Так
соврал Герострат?
    - А позвать ее к телефону можно?.. Что значит...  Я  ее  знакомый,
друг, да... Дайте мне тогда телефон... Но почему?.. Э-э, подождите, не
кладите трубку!..
    "Борис, это ты?.. Борис!.."
    Жара. Жара гор, которые стреляют.
    Трубка выскользнула из рук и повисла, раскачиваясь, на шнуре.
    Герострат не соврал. Теперь сомнений быть не может. Елена у  него.
Скорее всего, он перехватил ее  в  аэропорту.  Возможно,  перед  самым
вылетом. А вместо нее послал кого-то другого, другую женщину.  Поэтому
она "не может подойти", поэтому "она занята". Сволочь-сволочь-сволочь!
Но как ловко, как он меня ловко!..
    Я  сел  за  стол,  яростно  разодрал  сигаретную  пачку.  Сигареты
вывалились, раскатились по столешнице.  Я  подобрал  и  закурил  одну,
стряхивая пепел на пол.
    Мысли лихорадочно метались.
    Так-то, Игл. Вот тебе и "пустой треп". Вот тебе и "низкого  полета
шизик"...
    Что теперь делать? К кому  обратиться  за  помощью?  К  Хватову  -
нельзя.  Да  и  где  найдешь  теперь  этого  Хватова?   Обратиться   к
кому-нибудь из ребят, старых друзей  по  школе,  по  армии?  Ввязывать
кого-то еще в эту кутерьму? Да  нет,  себе  дороже:  полдня  уйдет  на
разговоры-уговоры. И Герострат может к этому отнестись со свойственной
ему непредсказуемостью... Черт, а ведь ты, Игл,  уже  играешь  по  ЕГО
правилам. А если играть не по правилам, что тогда? Елену  получать  по
частям посылками? Ты на это пойдешь? Нет.  Значит,  действовать  нужно
одному. Да, одному и никак иначе.
    Когда  появился  парнишка-курьер,  щуплый,  в  огромных  очках,  с
радиотелефоном  "Panasonik"   в   упаковке   под   мышкой,   я   успел
подготовиться. Быстро отыскал в  письменном  столе  дорожные  шахматы:
поле, выполненное в виде маленькой книжечки с прорезями  под  фигурки,
сделанные из твердого прозрачного пластика двух  цветов;  блокнот  для
бытовых записей, из которого выдрал  все  исписанные  ранее  страницы;
охотничий нож в кожаном чехле, подарок отцу от друзей на  сорокалетний
юбилей - в любой деятельности требуется система. И особенно требуется,
когда действуешь в одиночку.
    Мама наблюдала за моими спешными приготовлениями с беспокойством.
    - Что случилось? - спросила она.
    - Так, проблемка одна возникла.
    Врать мне ей не хотелось. Она это почувствовала и больше ни о  чем
не спрашивала.
    Первое,  что  я  сделал  после  того,  как  курьер   передал   мне
радиотелефон и попросил расписаться  на  квитанции,  это  вернулся  за
стол, расставил фигурки  в  соответствии  с  текущим  положением  игры
("Твин-пикс" какой-то), открыл блокнот и на  первой  странице  написал
крупно печатными буквами: "ВЕНИАМИН СКОБЛИН". Потом взял  радиотелефон
в руки и, закурив очередную сигарету, теперь уже спокойно, без суеты и
дрожи, глубоко втоптав малейшие позывы к панике, стал  набирать  номер
одного общего знакомого.
    Телефонные войны продолжались.


    Глава девятнадцатая

    Топтунов подвела излишняя самоуверенность. Не обращая внимания  на
грозные окрики дежурной по станции: "Не бегите так, молодой человек!",
Я набрал на  эскалаторе  приличный  ход,  слетел  на  перрон  и  успел
проскользнуть между сдвигающихся дверей готового к отправлению поезда.
Топтуны появились на перроне двумя секундами позже, и я сквозь  стекло
помахал им рукой. Топтунам ничего другого не оставалось, как  помахать
мне в ответ. Веселые ребята.
    На мне была легкая кожаная куртка, достаточно просторная, с  двумя
вместительными внутренними карманами, в которые я уложил радиотелефон,
блокнот, авторучку, шахматы. Нож я повесил на пояс. Сдвинул и  прикрыл
его курткой так, чтобы не было видно со стороны. Порядок. Теперь можно
работать.
    В распоряжении у меня имелся час свободного  времени.  Перед  тем,
как отправиться к Скоблину, я успел обменяться с Геростратом  десятком
ходов.
    Я быстро почувствовал, что он, несмотря на все его способности,  в
шахматы не ахти  какой  мастер;  отыграл  у  него  пешку,  после  чего
выстроил убедительную защиту,  не  особенно  заботясь  о  наступлении.
Атака всегда подразумевает жертвы, а мне  совсем  не  хотелось  узнать
сегодня к вечеру, что еще кто-нибудь из  моих  друзей,  пусть  даже  и
бывших, обнаружен с простреленной башкой  где-нибудь  в  Летнем  Саду.
Хотя уже тогда я подумывал, что в принципе вряд  ли  Герострат  сумеет
организовать все эти обещанные покушения. В конце концов, подготовка к
ним требует времени, а времени-то я ему не дам.
    Не успеет он, не должен успеть.
    В три часа пополудни я,  чуть  запыхавшись,  остановился  у  двери
квартиры  Скоблина  и  осторожно  вдавил  кнопку  звонка.  Послышались
шаркающие шаги. Дверь открыл невысокий старик  с  морщинистым  бледным
лицом и огромным сизого цвета носом, очень характерно выделяющимся  на
этом бледном фоне. Одет он был в засаленный пиджак на голое  тело:  на
груди потускневшие орденские планки - и в тренировочные  выцветшие  от
бесчисленных стирок штаны.
    - Э-э... кто такой? - осведомился  старикан,  разглядывая  меня  с
подозрением.
    - Вениамин Скоблин здесь проживает?
    - Из милиции, что ль?
    Я удивился. Меня опережают? Прощупаем-ка почву.
    - Да нет, почему вы так решили?
    - Ну и зря, - безапелляционно заявил старикан, - пора бы  уж  всех
этих спекулянтов, бизнЕсмЕнов забрать куда подальше. Пусть поработают.
Узнают, что такое корка хлеба, каким она трудом...
    -  Мне  бы  Вениамина,  -  прервал  я   его   разглагольствования,
догадываясь, что речь свою старикан может продолжать до бесконечности,
попадись только благодарный слушатель. - Он дома?
    - Дома, дома. Сидит весь день, в институт не  пошел  -  прощелыга.
Думает, родители уехали,  так  все  можно.  Вот  если  бы  его  да  на
лесоповал...
    По всему, над стариканом довлела навязчивая идея.
    - Разрешите войти?
    - Входи, - он махнул рукой. - Тоже, небось, бизнЕсмЕн?
    - Ни в коем случае.
    - Тогда угости папироской.
    Я вытащил сигареты. Старикан при виде "Родопи" поморщился:
    - А покрепче табачка не найдется? "Беломорчик", а?
    - Может,  тебе  еще  махорки  насыпать?  -  зло  спросил  Скоблин,
появляясь в прихожей, но тут он поднял на меня  глаза  и  запнулся  на
последнем слове.
    - Спокойно, - сказал я. - Разговор к тебе есть.
    - Спекулянты вы все, - продолжал вещать  старикан.  -  Цену  корке
хлеба не знаете...
    - Заткнись! - рявкнул на него Венька.
    Видно, появление мое его напугало. И не на шутку.
    Не успели,  значит,  поставить  в  известность.  Это  хорошо,  это
удачно.
    - Хочу с тобой поговорить, - произнес я раздельно.
    Венька встрепенулся, взял себя в руки:
    - Да? Ладно. Проходи.
    Старикан  что-то  бормоча  себе  под  нос,  завозился  с  дверными
запорами.
    Комнатка, в которой обитал Венька,  оказалась  небольшой:  три  на
четыре. С одним окном. Вдоль стен стояли шифоньер и застекленный  шкаф
с разношерстной подборкой книг: там Чейз прижимался к Достоевскому,  а
Берроуз - к альбому Сальвадора Дали. И так далее в том же духе.  Кроме
того в комнате имелся диван, стоял на металлической подставке  цветной
импортный телевизор, в вазочке на подоконнике - бумажные розы.
    Я уселся на диван, расстегнул куртку, продемонстрировав  при  этом
Веньке чехол с ножом, потом извлек  радиотелефон,  вытянул  антенну  и
положил его рядом. Прислонившись к подоконнику, Венька  с  безучастным
видом наблюдал за моими приготовлениями.
    - Теперь поговорим, - начал я. - Что ты можешь  рассказать  мне  о
Своре?
    - Почему это  ты,  МЕНТ,  решил,  что  я  буду  тебе  хоть  что-то
рассказывать?
    - Понимаешь, - сказал  я  проникновенно.  -  У  меня  нет  другого
выхода. Герострат припер меня к стенке, он объявил мне войну.  Поэтому
предупреждаю сразу: я не остановлюсь  ни  перед  чем,  чтобы  до  него
добраться. А на война как на  войне.  Тебе,  я  думаю,  это  не  нужно
объяснять. Если, чтобы добраться до твоего босса, мне понадобится тебя
убить, я тебя убью, не моргнув глазом. Я уже убивал, я  умею  убивать.
Но пока мне убивать тебя не понадобилось. И надеюсь,  не  понадобится.
Ясно? Так что давай рассказывай... А может, ты мне сразу  его  адресок
дашь?..
    Заметного впечатления на Скоблина моя речь не произвела. С  кислым
выражением лица он сказал:
    - Иди ты на...
    Я встал и резким движением ухватил его за отвороты рубашки.  Ткань
затрещала. Я оттащил Веньку от окна и одним  точно  отмеренным  ударом
сбил  его  с  ног.  Получилось  и  не  слишком  громко,  и  достаточно
эффективно.
    Я вернулся на диван.
    Венька тяжело ворочался у моих ног.
    - Сволочь, - прокаркал он. - Ты зуб мне выбил.
    - Поделом, - заявил я. - Будешь уважать старших.
    Не нравилась мне эта роль  хладнокровного  супермена  с  замашками
старослужащего, но иначе нельзя. Иначе не успеть.
    - Осознал? - поинтересовался я,  когда  Венька  наконец  встал  на
ноги, закрывая рукой быстро вспухающую щеку.
    - Я не знаю, где он  сейчас  находится,  -  выдавил  он,  глядя  в
сторону.
    - Бывает. Тогда рассказывай все, что о нем знаешь.
    Скоблин покосился на меня, вернулся к окну:
    - Он тебя прикончит.
    - Посмотрим.
    - И смотреть нечего. Ты у него в СХЕМЕ,  а  когда  ты  выработаешь
свое, он тебя прикончит.
    - Тем  более.  Чего  тебе  в  таком  случае  терять?  Рассказывай,
рассказывай, не стесняйся. Здесь все свои. И, кстати, откуда ты знаешь
о СХЕМЕ?
    Блеф не получился. На  разбитых  губах  Веньки  появилась  ехидная
улыбка:
    - А ты откуда?
    - Ладно, - махнул я рукой. - Рассказывай.
    Медленно,  через  силу  выталкивая  из   себя   слова,   он   стал
рассказывать.
    Начал издалека. С той причины, которая пробудила в  нем  ненависть
ко всему окружающему миру. С той самой пресловутой "обиды".
    Вдвоем  с  приятелем  они  занимались  извозом  видеомагнитофонов.
Покупали их в Москве, потом везли в  Набережные  Челны,  родной  город
приятеля, где сдавали дельцам тамошнего "блошиного" рынка  по  двойной
цене. Почти чистая  стопроцентная  прибыль.  К  тому  же  необлагаемая
налогом.
    Поначалу все шло хорошо. Оборотный капитал увеличивался на глазах.
Можно было уже и самим прибарахлиться. Теми же видеомагнитофонами.  Но
берегли, экономили. Чем больше денег останется в обороте на предыдущем
этапе, тем больше их будет при реализации последующего.
    Как-то  раз,  истратив  накопленные  четыре  миллиона  на  десяток
видеомагнитофонов, они оставили  эту  новую  партию  в  автоматической
камере хранения ("до поезда еще восемь часов было ждать: не  таскаться
же  с  коробками  по  городу"),  а  сами  отправились  прогуляться  по
Москве-столице. Вернулись к поезду,  открыли  камеру,  а  там  -  шиш,
пусто. Капитал улетучился, как дым, а самое обидное, что и  придраться
не к кому: автоматическая камера на то и автоматическая камера.
    Возвратившись в Санкт-Петербург (с напарником своим на почве столь
грандиозного провала он рассорился), Венька неделю пил. Но время  шло,
деньги и нервы не вернуть -  устоился  в  одну  контору  подрабатывать
торговцем компьютеров по выходным на рынке в Автово. Подрабатывал он и
здесь неплохо, но мнения своего о природной  порочности  человеческого
мира не изменил. Скорее, он еще более озлился, поимев пару раз дело  с
местным рэкетом. Там, на рынке, он и познакомился с Геростратом.
    Посетив  пару  "вечеринок",  Венька   понял,   что   мировоззрение
Герострата   по   всем   пунктам   эквивалентно    его,    Венькиному,
мировоззрению. Семена упали на благодатную почву, быстро проросли.  По
собственной инициативе Скоблин стал предлагать  своему  новому  кумиру
разнообразные  проекты,  и  хотя  Герострат  ни  одного   проекта   не
поддержал, Венька, сам того не заметив, очутился в  списке  активистов
Своры и удостоился чести вербовать новых членов (как следовало из слов
Скоблина, в Своре это позволено далеко не каждому).
    В задачу его входило отыскивать крепких, физически развитых  ребят
среди студентов или знакомых "коммерсантов",  желательно,  имеющих  за
спиной Афган или любую другую "горячую точку", но не связанных ныне  с
какими-либо    политическими    организациями,     конфессиями     или
правоохранительными   органами.   Герострат   объяснял   необходимость
выполнения этих трех условий тем, что, во-первых, "наш великий акт" не
должен быть замаран причастностью к  существующим  мелким  идейкам,  а
во-вторых, проникновение тайного агента в  Свору  может  подорвать  ее
единство, что опять же никак не пойдет на пользу делу.
    - Простить себе не могу, - говорил  Скоблин,  -  что  ТЕБЯ  привел
именно я. Герострат был прав. Он всегда был прав.
    - Почему же "был"? - уточнил я  с  усмешкой.  -  Он,  наверное,  и
теперь прав?
    Венька пропустил мое замечание мимо ушей. У него самого  появилась
потребность  выговориться,  он  не  мог  остановиться,  он   продолжал
рассказ.
    В  Своре  Веньке  безусловно   нравилось.   Он   выполнял,   кроме
обязанностей "вербовщика", еще другие мелкие поручения  Герострата.  Я
предположил, что он был на положении мальчика на  побегушках:  принеси
это, отнеси это, сгоняй по  такому-то  адресу,  позвони  по  такому-то
телефону, но сам Венька расценивал поручения иначе. Он  полагал,  что,
используя его в качестве курьера, Герострат тем  самым  оказывает  ему
ОСОБОЕ доверие,  и  укрепился  в  своем  мнении,  когда  на  одной  из
"вечеринок" тот обмолвился о существовании СХЕМЫ...
    - Теперь выкладывай до конца, - потребовал я. - Раз уж начал.
    - Тебе это не поможет, - сказал Скоблин. - Если  ты  в  СХЕМЕ,  то
теперь тебе ничто уже не поможет.
    - Ладно, ладно, разберемся.
    Венька пожал плечами и стал рассказывать дальше.  СХЕМОЙ,  по  его
словам, Герострат называл некий план или программу,  предусмотрительно
разработанную  им  для  осуществления  того  самого  "великого  акта",
должного, согласно идеологии Своры, изменить ход истории и  вписать  в
нее имена учеников Герострата золотыми трехметровыми буквами.
    Все ясно, подумал я. Мне-то уже было известно, чего стоят на самом
деле эти бредовые разглагольствования Герострата  о  "новой  цели  для
Личности". Но откуда же это было знать Скоблину, бедному  мальчику  на
побегушках, давно и тщательно перепрограммированному?
    - Он объяснил мне, только МНЕ, - хвастался  Венька,  -  что  СХЕМА
учитывает все. И до мельчайших подробностей. Неприятности такого рода,
как твое появление среди нас, также учтены  в  ней.  Гений  Герострата
позволяет ему предсказывать будущее.  Он  видит  на  годы  вперед;  он
знает, что нужно делать; он приведет нас к цели, несмотря ни на что...
А вы все сдохнете, сгинете в безвестности, но успеете еще преклониться
перед нами, будете еще молиться на нас...
    Я зевнул. Дешевая патетика, плоские эпитеты  на  меня  никогда  не
действовали.

    - Понятно, - прервал я Веньку. -  Все  это  мне  понятно.  Но  ты,
смотрю, увлекся, а меня другое интересует. Когда Герострат звонил тебе
в последний раз?
    - Он мне не звонил.
    - Врешь, - я стал подниматься.
    - Позавчера.
    - Что сказал?
    - Сказал: "Жди гостей".
    - Он собирается нанести тебе дружеский визит?
    - Сначала и я так подумал... Но теперь-то понимаю...
    - Что понимаешь?
    - Герострат тебя имел в виду. СХЕМА.
    - Ну-ну, - сказал я, и сейчас же просигналил радиотелефон.
    Венька вздрогнул от неожиданности. Я взял телефон, нажал кнопку.
    - Боря, ты?
    Легок на помине.
    - Я тут подумал... Пожалуй, схожу: слон В5-С6.
    Я молча вытащил шахматы, переставил фигурку. Скоблин  наблюдал  за
мной, вытаращив глаза. Как на чокнутого.
    - Конь В4-D3.
    - Умно, - оценил Герострат. - Умно. Ты, кстати, как там?  До  Вени
уже добрался?
    - Почему я должен добираться "до Вени"?
    - Да ладно тебе, Боря. Я-то  знаю:  ты  у  нас  парень  ушлый.  Не
передашь Вене трубочку?
    - Здесь нет никакого Вени.
    -  Как  хочешь.  Пешку  ты  у  меня  отыграл.  Пусть   все   будет
по-честному: он твой!
    - Кто "он"?
    - Веня, конечно,  -  Герострат  засмеялся.  -  Хватит,  Борис,  не
переигрывай. Я - человек опытный, постарше тебя, кое в чем  разбираюсь
лучше.
    - Что там с Еленой?
    - А что с Еленой? Ничего. Девочка  тихая,  разумная.  Сидит,  ждет
своего освободителя.
    - Если с ней что-нибудь случится... хоть волос с его головы...
    - Да знаю, знаю, дорогой. Ты меня за яица привесишь.
    - Именно так, - выдохнул я, понимая, впрочем, что  Герострат  надо
мной просто издевается.
    - Ну ладненько, ты там с  Веней  еще  побеседуй,  а  я  поразмыслю
часок... - Герострат отключился.
    Я спрятал радиотелефон и посмотрел на Скоблина. Тот  во  весь  рот
ухмылялся.  Кровь  течь  перестала,  но   лицо   его   имело   заметно
ассимметричный вид. Как напоминание.
    - ОН звонил?
    - Тебя не касается.
    - ОН, - утвердительно кивнул Венька. - Больше некому. С кем другим
ты так разговаривать бы не стал. Прижал он тебя, хорошо прижал, да?
    - Слушай, Венька, у тебя что - много зубов лишних?
    Злорадства у Скоблина слегка поубавилось.
    - Говорю же, ты в СХЕМЕ, и ничего тебе с этим не поделать. Бей  ты
меня,  или  не  бей  -  ничего  не  изменится.  Конец  у  тебя   один:
предусмотренный Геростратом.
    - Помолчи, - приказал я, напряженно размышляя.
    Значит, так. Откуда Герострат знает, что я  нахожусь  у  Скоблина?
Элементарная  логика?  "Маячок"  в  радиотелефоне?  Или  действительно
существует СХЕМА, где все мои ходы, поступки расписаны наперед? Первое
- вполне вероятно, второе - менее, но тоже сбрасывать со счета нельзя.
Как и третье.
    Скажем,  если  поместить  человека  в  ситуацию,  в   которой   он
разбирается слабо, отрезать ему пути отхода, на  альтернативных  путях
движения вперед повесить знак "СТОП" -  куда  пойдет  человек?  Только
туда, куда ему предписано. И тогда дальнейшая  последовательность  его
действий  более  чем   предсказуема.   ПРЕДСКАЗУЕМА...   Это   как   в
какой-нибудь не слишком умной компьютерной игре:  оптимальный  путь  к
цели задан программой, по другому - до конечного этапа не дойти. А что
ожидает там у цели: быстрая смерть или  лавровый  венок  победителя  -
известно одному  Богу,  да  еще  заокеанским  программистрам.  В  моем
случае, это может оказаться стрельба в  пулковском  аэропорту.  Только
стрелять теперь будет не Эдик Смирнов - стрелять буду я.
    Вопрос: существует ли изъян в СХЕМЕ Герострата?  Любая  более-енее
сложная система обязана иметь изъяны. Будем надеяться, что и у него не
обошлось. Значит, теперь твоя задача этот самый изъян  найти.  Что  ж,
продолжим партию.
    Я спрятал шахматы, достал блокнот.
    На первой странице имела место следующая запись:

    "ВЕНИАМИН СКОБЛИН СПбГТУ
    ул. Рузовская, д. 14, кв. 37
    АНДРЕЙ? Тех. Инст.
    ЮРИЙ? Тех. Инст.
    ЛюДМИЛА??
    - "

    -Так, - сказал я, - перейдем к следующему пункту повестки дня. Вот
здесь у меня список из четырех имен.  Всех  этих  людей  ты  прекрасно
знаешь. Первым в списке стоишь ты сам. Далее: Андрей, Юра  и  Людмила.
Семена по понятной причине здесь нет. Все это члены твоей "пятерки". Я
близко познакомиться с ними не успел.  Но  ты,  насколько  я  понимаю,
обязан знать, кто они такие на самом деле и где живут. Умалчивать тебе
эту информацию не имеет смысла. Если, как ты говоришь, я в  СХЕМЕ,  то
разницы, согласись, нет: буду я знать их адреса, или не буду. И  учти:
пять минут назад твой любимый  Герострат  мне  тебя  подарил.  Я  могу
теперь делать с тобой, что захочу, чего только  душа  пожелает.  И  не
думаю, что если  ты  будешь  молчать,  как  партизан,  то  тебе  шибко
понравится моя метода выбивания информации.
    Лицо Веньки вытянулось.
    - Это правда?
    - О чем ты?
    - Герострат меня... сдал?
    - Со всеми потрохами.
    - Значит, это СХЕМА... значит, так  надо...  -  Венька  с  мрачным
выражением лица задумался.
    - Хорошо, -  решился  он.  -  Записывай.  Андрей  Кириченко,  Юрий
Арутюнов, Людмила Ивантер. Андрей и Юра учатся  в  Технологическом  на
третьем курсе; Людмила в Университете на филфаке, второй курс.  Андрей
живет на Промышленной улице, дом восемь,  квартира  четырнадцать.  Где
живет Юрий и Людмила, я не знаю.
    - Не знаешь?
    - Не знаю.
    Я ему поверил. В конце концов,  врать  Скоблину  теперь  не  имело
смысла. После всего, что я ему сообщил.
    - Что еще тебе нужно?
    - Не надейся, что я вот  так  сейчас  просто  уйду,  -  заявил  я,
поднимаясь. - К Андрею ты поедешь со мной.
    - И не подумаю!
    - На твоем месте я бы лучше "подумал"...


    Глава двадцатая

    16.45 по московскому времени.
    Мы выходим на станции метро "Нарвская": впереди - Венька, за ним -
я. Сбежать он не пытался. Чувствовал, что бесполезно.  На  улице  ярко
светило солнце, лужи подсохли. Мы шли быстро и минут через  пятнадцать
добрались до нужного дома.
    - Это здесь, - сказал Венька, останавливаясь.
    - Вперед, - приказал я. - Побеседуем втроем.
    - Зачем?
    - Не твое дело.
    Я и сам не знал зачем. Но надеялся, что  "беседа"  втроем  поможет
мне лучше оценить ситуацию. В трехмерном пространстве, так сказать.
    Скоблин пожал плечами, но пошел.
    Мы  встретили  Андрея  во  дворе.  Он  выступил  из  подъезда  нам
навстречу, но сразу не заметил,  а  зашагал,  жмурясь  с  улыбкой  под
солнечными лучами, кивнул устроившимся на скамейке бабулям.
    - Вот он.
    - Вижу, - сказал я.
    Нужно было его перехватить, но проделать это тихо, без скандала. И
уж тем более - без драки.
    Андрей заметил меня и Скоблина за двадцать шагов. Он  остановился,
улыбка судорогой сошла с  его  лица,  а  вместе  с  улыбкой  -  всякое
осмысленное выражение. Я узнал этот взгляд, я  узнал  эту  совершенную
безмятежность, что появилась на  его  лице.  И  я  понял,  что  сейчас
произойдет.
    И понял, что не успею.
    Андрей выхватил пистолет. Тот самый,  знакомый  стечкин.  На  глаз
недостающие три миллиметра и отсутствие маркировочных  клейм,  конечно
же, не ухватишь, но какой еще пистолетпулемет может оказаться в  руках
действительного члена Своры?
    Пригнувшись, я сделал попытку в два прыжка преодолеть  разделявшее
нас расстояние. И мне это почти удалось. Потому что целился Андрей  не
в меня, а в Скоблина. Он стрелял очередью и  для  заурядного  студента
стрелял неожиданно метко. Пули в один момент разнесли Веньке голову. Я
же подскользнулся  в  грязи  и  упал,  каждой  клеточкой  тела  ожидая
раскаленную маленькую смерть. Ожидая новых выстрелов......
    И на какое-то мгновение  показалось  мне,  что  я  снова  ТАМ,  на
перевале, в прикрытии беженцев,  а  рядом  умирают  друзья,  и  нельзя
поднять голову, потому что мы снизу, а боевики сверху, и мы у них, как
на ладони, и они садят без разбора по всему, что движется...
    Выстрелов не последовало.
    Я резким движением влево перекатился на бок. И увидел, что  Андрей
стоит, замерев надо мной, в опущенной руке - пистолет.
    Потом  он  выронил  оружие  и  упал  на  спину.  Безучастно,   как
подрубленный под основание истукан. Головой с глухим  стуком  ударился
об асфальт. Глаза его закрылись; он перестал дышать.
    Андрей Кириченко умер.
    "Просто остановилось сердце".
    Вот тебе и партия в шахматы. Вот тебе и защита. Как там  в  теории
шахмат:  сицилианская  защита?  Е2-Е4,  С7-С5?   Полуоткрытый   дебют?
Упоминается уже у Лусены и  в  Геттингенской  рукописи?  У  Палерио  и
Греко? "Il giuoco siciliano"? В самую точку: защита а  ля  сицилийская
мафия. Да простится мне невольный каламбур...
    Я поднялся и под взглядами  оцепеневших  в  шоке  бабулек,  поднял
выроненный Андреем пистолет. Шагнул к Скоблину.
    Весь асфальт был залит кровью. От головы Веньки мало что осталось.
Девять миллиметров - калибр. С  близкого  расстояния.  Почти  в  упор.
Знакомое, до тошноты знакомое зрелище. Нзывается "пораскинул мозгами".
Неуместная ирония, но  что  бы  мы  делали  в  Карабахе  без  любимого
"черного юмора"? Единственное спасение  для  нормальной  психики.  Да,
Веньке уже ничем не помочь. А мне пора уходить.
    Сунув пистолет за пояс, прикрыв его курткой, я побежал к выходу со
двора.


    Глава двадцать первая

    Первая ниточка обрезана.
    Герострат постарался. Больше некому. Должно быть, он обзвонил всех
четверых, понимая, что первыми, к кому я сунусь, будут они.
    СХЕМА. Или элементарная логика. Или это одно и то же.
    Я остановился в  небольшом  зеленом  скверике,  закурил,  стараясь
успокоиться и трезво  осмыслить  происшедшее.  По  Турбинной,  завывая
сиренами, пролетели одна за другой две милицейские волги. Ага,  кто-то
уже догадался вызвать...
    Скоблина я, конечно, потащил к Андрею зря.  Насчет  адреса  он  не
соврал.  Это  было  очевидно.  Не  мог  рисковать?  Для  подстраховки?
Рассчитал услышать что-нибудь новенькое, собрав всех вместе? Не  знаю,
что приказал Герострат Кириченко на  случай  моего  появления,  но  на
случай появления меня в ком-пании Скоблина,  он,  по  всей  видимости,
закодировал Андрея жестко: Скоблина убрать, меня не трогать... Меня не
трогать...
    Значит, нечто я все-таки  мог  узнать,  собрав  их  вместе,  нечто
важное. И Герострат постарался сделать так, чтобы я ничего  не  узнал,
но остался живой-здоровый для продолжения шахматной партии. Далась ему
эта партия! И вот теперь Скоблин мертв. Мертвее некуда. И в  том,  что
его убили, виноват отчасти ты. Какой-никакой, а  был  человек.  И  нет
теперь по твоей милости человека.
    Ну хватит! После будем заламывать руки и  грызть  подушку.  Сейчас
твоя задача не нюни распускать, а искать Герострата. Искать  и  найти,
пока он не добрался до очередной твоей "фигуры": на доске  уже  тесно,
скоро пойдут обмены, и вот тогда точно взвоешь от бессилия хоть как-то
выправить ситуацию. Поэтому думай, думай, и еще раз думай...
    Любая система обязана иметь изъян. Что-то  Геростарат  не  учел...
Что?..
    Попробуем, как советуют  делать  наши  преподаватели,  представить
комплекс взаимосвязей графически.
    Я бросил окурок в урну, уселся на пустую скамейку, извлек  блокнот
и быстро  изобразил  на  чистой  странице  такую  схему.  В  центре  -
прямоугольник  с  надписью  печатными  буквами:  "ГЕРОСТРАТ";  выше  -
окружность, куда я вписал свое прозвище: "ИГЛ".  От  прямоугольника  к
окружности провел две стрелки: прямая связь, обратная связь.  Левее  и
ниже прямоугольника - неправильный  эллипс  "МВД",  правее  и  ниже  -
"ВПК", по центру и  ниже  -  "КГБ".  Хотя  последних,  говорят,  нынче
переименовали, и вернее было бы написать:  "ФСК"  (Федеральная  Служба
Контрразведки). Впрочем, от того, как назвать, суть не меняется. Хоть,
как говорится, горшком назови.
    Итак,  перед  тобой  три  организации,  в  той  или  иной  степени
заинтересованные в поимке Герострата.  От  прямоугольника  к  "МВД"  я
уверенно провел стрелку. Взаимосвязь несомненна: Герострат  стрелял  в
Мишку Мартынова; находится, видимо, и в  курсе  того,  чем  занимается
полковник Хватов. Наличие обратной связи? Здесь не уверен.  После  той
неудачи с хитроумно задуманным сценарием, они потеряли  Герострата  и,
не думаю, что  сумели  опять  на  него  выйти.  Или  все-таки  сумели?
Впрочем... А ладно. Я провел от  "МВД"  к  Герострату  штрихпунктирную
линию. Потом поразмыслил и добавил еще одну стрелку, ведущую  ко  мне:
как-никак именно Мишкой я был в конце концов предупрежден и направлен.
    Далее. ВПК. Военно-промышленный комплекс. Лаборатория, из  которой
выпускают в свет мелкосерийным производством  таких  вот  Геростратов,
должна проходить по их ведомству. Если, скажем, Герострат до  сих  пор
находится под контролем ВПК, то значит, меня снова втягивают  в  некую
глобальную программу, а между ним и ВПК следует  смело  проводить  две
линии взаимосвязи.
    Но возможен, кстати сказать, и другой вариант.  Никакой  программы
нет (что за программа такая безумная, в рамках  которой  обыкновенного
российского гражданина принуждают играть в шахматы, определив  ставкой
жизнь, здоровье его знакомых и родственников?), Герострат  взбрыкнулся
- очень на него похоже - и теперь скрывается, а тогда никаких  связей:
ни  прямых,  ни  обратных  -  между  ними  нет.  Я  провел   еще   две
штрихпунктирные линии.
    Теперь госбезопасность. То бишь Федеральная Служба  Контрразведки.
Они забрали в свое время дело Эдика Смирнова. Это означает, что у  них
имеется особый интерес к Своре.  Какого  рода  интерес,  можно  только
догадываться, но он, без сомнения, есть. Здесь тоже  нельзя  с  полной
уверенностью сказать, есть взаимосвязь или нет. Нарисуем  еще  парочку
штрих-пунктирных линий.
    Ага, про саму Свору  ты,  конечно,  забыл.  Правее  прямоугольника
"ГЕРОСТРАТ" я изобразил шестиугольник.  Вписал  туда  "СВОРА",  быстро
соединил новую фигуру уверенными линиями со мной, с Геростратом, с МВД
и штрих-пунктирными - с ВПК и КГБ. Теперь схема  выглядела  более  чем
запутанной. Итак, из... раз... два... три... девятнадцати линий  связи
лишь восемь установленных. И это без учета... Постой-ка...
    Я поднес блокнот к самым глазам. Здесь же можно провести еще  пару
кривых. От КГБ и ВПК к моей скромной персоне по прозвищу "ИГЛ". И  вот
эти-то две кривые и есть тот изъян  в  СХЕМЕ  Герострата,  который  ты
ищешь. Топтуны... Кто они? Какую из  связей  представляют?  Вояки  или
гэбисты? Это, если подумать, неважно. Главное, что Герострат, заслышав
упоминание о них, не придал появлению новых фигур  никакого  значения.
Они не вписываются в его СХЕМУ, и это ошибка.
    А уж я постараюсь  сделать  так,  чтобы  она  оказалась  для  него
ПОСЛЕДНЕЙ.



    Глава двадцать вторая

    Топтуны  были  на  месте.  Не  мудрствуя  лукаво,  дожидались   на
скамеечке перед  моей  парадной.  Проходя  мимо,  я  посвистел,  чтобы
привлечь их внимание. Они  разом  повернули  головы,  разом  вскочили.
Насвистывая некую импровизированную  вариацию  на  тему  "Ламбады",  я
спокойно прошествовал себе  дальше,  и  они,  само  собой  разумеется,
затопали след в след. Кто вы такие, ребята?
    Я взглянул на часы: 17.58. Самое время начинать.
    Не спеша, в который уже раз за этот безумный  подкрашенный  кровью
день спустился в подземку, вышел на  Балтийском  вокзале,  сверился  с
расписанием (расписание устраивало), приобрел билет до  Краснофлотска:
туда и обратно. Все тем же прогулочным шагом направился в  станционную
забегаловку, где отстоял малую очередь и поужинал двумя шашлыками  под
кетчупом  на  фирменных  пластиковых  тарелочках,  коих  во  множестве
развелось в наши стремительно  капиталогонизирующие  времена.  Сдобрил
это дело стаканчиком красного винца.
    Потом вышел, покурил, приобрел в киоске "Час пик" и "Пятницу".
    Все это время топтуны отирались  поблизости,  чисто  из  привычки,
видимо,    изображая    разнообразную    соответствующую    обстановке
деятельность: заняли за мной очередь  в  забегаловке,  выпили  там  по
стопке армянского  коньяка,  покурили,  стоя  в  сторонке,  любовались
обложками журналов и книг,  выставленных  в  киоске,  пока  я  покупал
прессу.
    Сверившись с расписанием еще раз, я  отправился  в  зал  ожидания,
уселся  там  на  свободное  место,   вытащил   радиотелефон   (топтуны
уставились на  него  с  искренним  удивлением)  и  стал  просматривать
газеты. Сначала  колонку  политических  новостей,  потом  -  городскую
хронику, другие  материалы  все  больше  увеселительно-азвлекательного
толка.
    Как я и надеялся, радиотелефон просигналил  очень  скоро.  Хоть  и
ждал этого, но все равно вздрогнул,  и  сразу  стало  как-то  неуютно,
холодно.
    - Слушаю.
    - Куда это ты забрался, Борис, милый? - голос Герострата  радостно
звенит. - Совсем тебя чего-то не слышно.
    - Стены, наверное, экранируют.
    - Так вышел  бы,  прогулялся.  Свежий  воздух  он  полезен.  Тонус
повышает и так далее. До Андрюшки-то уже добрался, небось?
    - До какого Андрюшки?
    СХЕМА!!!
    - Ох и конспиратор, ох и плут. Делает вид, что не понимает, о  чем
я ему говорю. Слышь,  Елена,  доченька,  какой  жених  тебе  достался.
Никогда ни в чем не сознается, все темнит,  изворачивается,  как  вьюн
скользкий.  Когда  мужем  твоим  станет,  будь  внимательна:  половину
зарплаты прикарманит  на  собственные  увеселения  -  не  заметишь,  -
Герострат хохотнул очень собой довольный.
    От ненависти я сжал свободную руку  в  кулак.  Кожа  на  костяшках
пальцев побелела.
    Жест не укрылся от  внимательных  глаз  моих  топтунов.  Бородатый
что-то шепнул вельветовому,  встал  и  быстрым  шагом  вышел  из  зала
ожидания. Я криво улыбнулся оставшемуся.
    - Добрался, значит, - продолжал развлекаться Герострат. - Молодец.
И в шахматы играешь отменно.
    - У меня юношеский разряд.
    - Даже так? Достойный противник. Уважаю.
    Интересно, ребята уже ищут номер  телефонной  ячейки,  посредством
которой я  веду  переговоры  с  Геростратом?  Бородатый  через  минуту
вернулся на свое место. Наверное, уже ищут. Бог им в помощь.
    - Твой  ход,  -  напомнил  я  Герострату;  его  трепотня  мне  уже
осточертела.
    - Да-да, конечно! Сию минуту, родной.
    Он замолчал.
    - Ну...
    - Хоть ты у нас и с юношеским разрядом, лошадь я твою  съем.  Слон
E7-H4. Как ты на это смотришь?
    Я сглотнул, но был спокоен: НЕ УСПЕЕТ.
    - Пешка G3-H4, - ответил быстро.
    - Ха, достойный обмен, - признал Герострат. - Ну что,  на  сегодня
партия откладывается? Самое  время  тебе  идти  искать  слона,  мне  -
коня...
    Не успеет....
    - Конь - интересная фигура, - разглагольствовал Герострат. - Такая
вся из себя необыкновенная. Вот и мне  придется  поискать  кого-нибудь
такого  же  необыкновенного.  Трудную  задачку  задал   Борька-хитрец,
трудную. Ну да мы ее решим. Отдыхай, сынок.
    Короткие гудки. Я спрятал радиотелефон.
    Не успеет.
    Но появилось нудное  ощущение  беспокойства,  сомнение:  а  вдруг!
Внутреннего  дискомфорта  от  того  прибавилось,  и  я  поспешил  себя
одернуть: НЕ ДОЛЖЕН УСПЕТЬ!
    Топтуны продолжали вести наблюдение.
    Я пошелестел газетой,  но  читать  расхотелось.  Я  отложил  ее  и
раскрыл  блокнот.  Несколько  минут   созерцал   схему,   переплетение
взаимосвязей. Да, все правильно. Герострат не должен успеть.
    Потом бросил взгляд  на  часы:  20.01.  Кажется,  пора...  Рядовой
Орлов, вперед!
    Оставив газеты на скамейке, я вышел  из  зала  ожидания  и  сел  в
отправляющуюся через десять минут до Ораниенбаума электричку.


    Глава двадцать третья

    ПОСТАНОВЛЕНИЕ
    О создании следственной группы гор.
    Санкт-Петербург 15 мая 1994 года.
    Заместитель прокурора г. Санкт-Петербурга старший советник юстиции
Зарубин Л. К., рассмотрев материалы уголовного дела N 46784,
    УСТАНОВИЛ:
    11  мая  1994  г.,  примерно  в  16.45  во  дворе  дома  N  8  ул.
Промышленная было совершенно немотивированное вооруженное нападение на
двоих  прохожих,  в  результате  которого   один   из   них,   студент
Санкт-Петербургского   Государственного   Технического    Университета
Скоблин В. Н., был убит на  месте  происшествия.  Нападавший,  студент
Технологического  института  Кириченко  А.  С.  скончался  там  же  по
неизвестной причине.
    Свидетели происшедшего утверждают, что второй  прохожий,  личность
которого не  установлена,  воспользовался  замешательством  для  того,
чтобы забрать огнестрельное оружие, посредством которого Кириченко  А.
С. убил Скоблина В. Н., и скрылся с места происшествия.
    Учитывая сложность  дела  и  большой  объем  предстоящей  по  нему
работы, руководствуясь ст. 126 УПК РФ,
    ПОСТАНОВИЛ:
    1.  Для   расследования   настоящего   уголовного   дела   создать
следственную группу  в  составе  следователя  по  особо  важным  делам
прокуратуры г. Санкт-Петербурга Сазонова Г. Е.,  старших  следователей
прокуратуры г. Санкт-Петербурга Кирпичникова Л. К. и Васильева Б. М.
    2.   Производство   отдельных   следственных   действий   поручить
сотрудникам ОУР Ленинского РУВД г. Санкт-Петербурга
    3. Руководство группой следователей возложить  на  следователя  по
особо важным делам прокуратуры г. Санкт-Петербурга Сазонова Г. Е.
    11 мая 1994г. Зарубин Л. К.


    Глава двадцать четвертая

    Экспертов было трое.
    Один непрерывно  щелкал  фотоаппаратом,  снимая  раскинувшиеся  на
асфальте тела с разных точек под разными углами. Имени этого  эксперта
полковник Хватов не знал. Зато двое других были  ему  хорошо  знакомы.
Костя  Баркович  и  Александр  Евгеньевич  Спицын.  Костя,   осторожно
переступая, обмерял метром место происшествия, вполголоса надиктовывал
Александру Евгеньевичу протокол осмотра. Завидев Хватова,  он  помахал
ему рукой. Александр Евгеньевич в свою очередь просто кивнул.
    С очевидцами беседовал следователь прокуратуры  Лева  Кирпичников.
Свидетелей оказалось немного:  четыре  старушки,  на  глазах  которых,
собственно, все и произошло; и огромный мужик в спортивном трикотажном
костюме, высунувшийся, заслышав первые выстрелы, в окно и  наблюдавший
бегство неопознанного третьего.
    - Добрый вечер, Лева, - поздоровался Хватов.
    - Для кого "добрый",  для  кого  -  и  не  вечер  уже,  -  буркнул
Кирпичников, но руку подал.
    - Что здесь произошло?
    - Кто бы знал!..
    Кое-кого  в  прокуратуре  чрезвычайно  раздражала  эта  уклончивая
манера Кирпичникова отвечать на прямо поставленные вопросы, но  Хватов
всегда терпимо относился к  ней,  пряча  ухмылку  в  усах  и  спокойно
дожидаясь, когда Лева снизойдет до содержательного ответа. Работать  с
ним Игорю Павловичу доводилось часто, и он полагал, что лучшего, более
грамотного следователя прокуратуры в Санкт-Петербурге не найти. А  что
до эксцентричной манеры вести беседы - у каждого свои причуды.
    - Этот вот, - Кирпичников кивнул в  сторону  лежащего  у  подъезда
тела,  -  вышел  из  дома  около  пяти,   вытащил   пистолет   и   без
предупреждения застрелил вон того, - кивок в сторону  второго.  -  Был
еще какой-то третий. Сначала упал  носом  в  землю,  а  когда  стрелок
вырубился, подобрал его пистолет и быстренько смылся.
    - Я посмотрю?
    - Нужен ты больно...
    Хватов обошел толпящихся свидетелей и двинулся к  телу  "стрелка".
Там толпа была погуще: как всегда падкие на ЧП жильцы окрестных  домов
собрались поглазеть на работу "несомненно доблестной, но  утопающей  в
цунами   преступности"   милиции.   Растроенный   участковый   пытался
увещевывать их, что-бы разошлись.  Любознательные  не  расходились.  В
конце концов участковый махнул рукой, вытер вспотевший лоб  платком  и
закурил.
    Хватов остановился над  мертвым  Кириченко,  долго  вглядывался  в
запрокинутое лицо, сравнивая его с тем  на  маленькой  фотокарточке  в
пухлой, но нигде не зарегистрированной папке, в которую он и  Мартынов
собирали материалы по Своре. Да, без сомнения это Кириченко. И  смерть
его, как две капли воды, похожа на смерть Эдика Смирнова в  аэропорту.
Еще одна жертва Герострата. Жаль парня.
    Хватов отвернулся и подошел ко второму. Череп второго был расколот
пулями; об опознании не могло идти и речи.
    -  Документы  какие-нибудь  при  нем  есть?  -  спросил  Хватов  у
Александра Евгеньевича, старательно записывающего за  Костей  протокол
осмотра.
    - Да, кое-что есть, - кивнул Александр Евгеньевич, не отрываясь от
своего увлекательного занятия. - Студенческий проездной, выписанный на
имя Скоблина В. Н. С печатью Политеха. Надо будет туда позвонить.
    Все  правильно,  подумал  Хватов,  информатор   не   подвел.   Все
правильно.
    Полковник отошел в сторону от Скоблина, чтобы не мешать экспертам.
Там он закурил и, нахохлившись,  стал  наблюдать  за  их  работой.  Он
догадывался, кто был третьим здесь  во  дворе  в  пять  часов  дня  по
московскому времени. И чем дольше он думал  об  этом,  тем  в  большей
степени догадка превращалась в  уверенность.  Вывод  из  увиденного  и
сопоставленного мог быть только один. Один-единственный.
    Орлов вышел на след, думал полковник Хватов. Орлов вышел на след.


    Глава двадцать пятая

    Дорога не показалась скучной.
    Я устроился так,  чтобы  держать  топтунов  в  поле  зрения.  Они,
впрочем, не возражали.
    За  век  немытым  окном  вагона  мелькал  пригород,   окончательно
запущенный в наши хамовато-хламоватые  времена.  Северная  Пальмира  и
бесконечно  унылая  местность  вокруг:  корявые,  как  от  хронической
болезни, стволы берез и сосен; кучи отбросов; свалки цветных  металлов
и строительного мусора; ряды серых  однотипных  сарайчиков  из  жести,
почему-то называемых гаражами. Страна контрастов.
    Ко мне  подсел  выпивший  мужичонок:  то  ли  физиономия  моя  ему
понравилась, то ли до другого вагона он не рискнул дойти  -  в  общем,
подсел  и,  заглядывая  в  глаза,  дыша  смачно  перегаром,   воззвал,
обращаясь, по-видимому, к самой сердцевине моей души:
    - Шлышь, приятель, шообрашим, а? На двоих, а?
    - А есть чем?
    Мужичонок неуверенно похлопал себя где-то в районе  груди.  Видно,
под поношенным и  грязноватым  пиджаком,  во  внутреннем  кармане  был
спрятан  некий  сосуд  с  благословенной   жидкостью,   в   реальности
существования которого он, судя по всему, и сам сомневался.
    - Конешшно...
    - Много ли там? На двоих все равно не хватит.
    - Потом мошно ище шбехать, - подмигул мужичонок, обращаясь  уже  к
сердцевине моего бумажника.
    - Не хочется что-то, - признался я.
    - Да шо ты, мушик, как не швой, не шоветшкий,  шо,  а?  Ишо  мошно
шбехать, а?
    Я покачал головой.
    - Не хочется.
    - Вот ведь патлюха, - разозлился мужичонок, на всякий случай снова
похлопав  себя  по   груди:   наверное,   таинственный   сосуд   своим
непреложно-объективным присутствием его подбодрил, подвинул на подвиг,
так сказать. - Шбехать не хошет. Я шам бы  шбехал,  хнилушха  ты,  шам
бы...
    Постепенно распаляясь, он принялся громко  и  вычурно  материться.
Причем, дефект  речи  придавал  его  ругани  определенное,  достаточно
забавное своеобразие. Я с  удовольствием  слушал.  Хотя,  кажется,  из
всего  вагона  удовольствие  получал  я  один:  остальные   пассажиры,
первоначально со  старанием  избегавшие  смотреть  в  нашу  сторону  -
нормальная реакция нормальных граждан на появление выпившего соседа  -
теперь часто оглядывались, брезгливо морщась.
    Мужичонок придвинулся  ко  мне  почти  вплотную,  потрясал  теперь
неумытым кулаком у меня перед носом. Речь его  становилась  все  более
бессвязной, а интонации - все более угрожающими.  Я  сдерживался.  Мне
было интересно, как поступят мои топтуны.
    Наконец один из них,  вельветовый,  встал  и  направился  прямо  к
мужичонку. С ходу он подцепил его за воротник и потащил к выходу.  Все
произошло настолько быстро, что мой хмельной собеседник даже не  сразу
осознал, что уже не сидит на лавочке, а спиной  вперед  почти  волоком
продвигается по вагону.  Он  продолжал  бы  свою  пламенную  речь,  но
все-таки до него наконец дошло, он замолчал  и  предпринял  достаточно
целеустремленную попытку вырваться. Этого у мужичонка  не  получилось:
вельветовый держал крепко.
    - Э-э, ты шо-о, ты шо-о?! - завозмущался мужичонок, упираясь в пол
непослушными заплетающимися ногами.
    Вельветовый вытащил его в тамбур и,  наверное,  что-то  там  такое
предпринял, потому что мужичонок заткнулся.
    Очень  вовремя  электричка  сбавила  ход  -  станция.  В   тамбуре
завозились, и когда после объявления: "Посадка  закончена.  Осторожно,
двери закрываются!" -  она  снова  тронулась,  я  увидел  лежащего  на
перроне мужичонка, медленно  с  трудом  шевелящего  руками  и  ногами.
Совсем как черноморский краб, выброшенный  на  камни  высокой  волной.
Вельветовый, вытирая платком руки, вернулся из тамбура на свое  место.
В вагоне вздохнули свободнее.
    Ясно... Еще и телохранители.  Это  меня  устраивает.  Проще  будет
договориться.
    В Ораниенбауме я вышел и дождался поезда,  идущего  в  Калище.  На
часах было 21.14.
    В калищенской электричке мне повезло сделать  еще  одно  открытие.
Где-то минут через пятнадцать после отправления в вагоне появились две
дородные не первой молодости дамы с намерением проверить  билетики.  У
меня билет имелся, а топтуны  взмахнули  красными  книжечками,  потому
были прощены.
    Это же элементарно, Ватсон, подумал я, раскрывая свой блокнот.
    От "КГБ" к Иглу я провел две уверенные,  хоть  и  кривые  стрелки.
Схема усложнилась еще больше, но теперь это меня обрадовало: как-никак
я знаю, с кем придется иметь дело. Я был очень доволен.
    Вечерело. До белых ночей рукой  подать,  но  в  середине  мая  без
темноты еще не обходится. Это меня тоже устраивало.
    В такое время дня на перегоне  между  Ломоносовым  и  Лебяжьим  не
особенно много народу: главный контингент высаживается в  Ораниенбауме
- и электрички, следующие дальше, заметно пустеют. Так было и  сейчас.
В вагоне кроме меня и топтунов обосновалась  еще  только  компания  из
пятерых молодых парней,  вздумавших  чего-то  посреди  рабочей  недели
отдохнуть в пригороде с ночевкой.
    Вели они себя шумно,  жизнерадостно.  Звенели  бутылками,  набирая
"разгон". Топтуны: что бородатый, что вельветовый - посматривали в  их
сторону с неприязнью. Мне же ребята понравились. Я и сам был не  прочь
ехать сейчас  куда-о  с  друзьями,  предвкушать  удовольствие  ночи  у
костра, беседы за чаркой хорошей водки, над углями  -  ароматизирующие
уксусом, специями, лучком, пропитываемые дымом шашлыки, жир стекает  и
шипит, на небе - россыпь знакомых созвездий, а вокруг - лес, и рядом -
журчание речки (не речки - ручейка). И главное - нет всех этих  забот,
нет рассчитываемого наперед плана, нет бредовой игры, в которую втянут
не по своей воле, нет страха перед возможностью ошибиться, сказать или
сделать что-нибудь не то, и страха перед  возможностью  расплачиваться
за эту ошибку кровью своих близких.
    Ночевка, костер, лес и звезды над головой - как далеко  это  вдруг
стало от меня, недостижимо, словно чья-то  злая  воля  в  один  момент
перекинула  меня,  вырвав  из  привычного  быта,  забросила  на  Марс,
холодную, кроваво-красную планету бога войны, ТУДА, куда  я  дал  себе
зарок никогда больше не возвращаться.
    И снова законы войны управляют мной, снова  приходится  шагать  по
кромке, пригибаясь под порывами злого ветра. Под  рукой  -  оружие,  и
лица   встречных   расплываются,   бледнеют,   покрываются    системой
концентрических окружностей: мишени, а не лица...
    Наконец, Лебяжье. Здесь я, как и предполагалось, вышел,  убедился,
что ближайшая электричка из Краснофлотска проходит через сорок  минут,
уверенным шагом направился с платформы в первый  попавшийся  подлесок.
Времени на разборку с топтунами более чем достаточно.
    Как и следовало ожидать, они устремились за  мной.  Я  прошагал  с
километр по  вьющейся  в  окружении  хвойно-лиственной  растительности
тропинке, а потом  очень  так  демонстративно  шагнул  в  кусты.  Пока
бородач с вельветовым соображали что к  чему  и,  топоча,  как  слоны,
неслись по тропинке,  я  преспокойно  вытащил  пистолет,  снял  его  с
предохранителля и шагнул из кустов им навстречу.
    Они остановились. Дыхание ровное: умаяться пока не успели.
    - Поговорим, - предложил я, показывая им пистолет.
    Они снова не возражали.
    - Я знаю, кто вы такие и какую организацию представляете, -  начал
я, помахивая  пистолетом  у  бородатого  перед  носом.  -  Также  могу
предположить с большой долей уверенности, какой именно интерес вызвала
в вашем ведомстве моя скромная персона. В другой ситуации я бы  ничего
не имел против этого интереса: в конце концов, такова ваша работа,  вы
за нее деньги получаете. Но дело осложнилось, и полагаю, что если  мы:
вы и я - все еще  не  оставили  намерения  справиться  с  нашим  общим
противником, самым лучшим будет объединить усилия.  Короче  говоря,  я
предлагаю сотрудничество.
    Ответом я удостоен не был.  Топтуны  продолжали  молчать,  избегая
моего  взгляда:  бородатый  смотрел  куда-то   поверх   моей   головы,
вельветовый заинтересованно изучал кустик ежевики. В  итоге  они  меня
разозлили:
    - Игнорируете, да?! До ответа не снизойти, да? Вы же знаете, знать
должны: у меня девушка там, у НЕГО. Он друга моего смертельно ранил, а
вам до фени, да? Мне от вас ничего не нужно, вы  только  скажите,  где
эта сволочь пристроилась. Хоть намекните. Вы же должны знать,  где  он
окопался. Большего я от вас не жду, не требую...
    И  снова  -  молчание.  Только  вельветовый   глянул   искоса   на
бородатого, а тот в ответ едва заметно покачал головой.
    Планы полетели к черту. Я не хотел  этому  верить,  я  отказывался
этому верить. Я думал, что еще сумею переубедить топтунов.
    - Все мои знакомые под угрозой. Это вы понимаете, да?  Он  маньяк,
он собирается  уже  убить  кого-то  еще,  а  вам  трудно  сказать  мне
несколько слов? Что ж вы за люди такие? Это же ваша обязанность,  долг
ваш - людей защищать! А вы здесь стоите и думаете. О чем  вы  думаете,
а? Ну же, я не требую от вас многого...  Может  быть,  вам  приказали?
Может быть, вы думаете, что скажет начальство?  Но  откуда  начальство
ваше узнает,  как  это  все  было  тут,  со  мной.  Здесь  нет  других
свидетелей. Ну же, ребята,  я  прошу  вас...  я  прошу...  -  гладкого
обращения-монолога не получилось: я быстро сбился и нес  какую-то  уже
полную белиберду, пытаясь найти их взгляды, уловить в глазах  топтунов
проблеск понимания, потаенного желания помочь мне.
    Но ничего не  изменилось.  Единственно,  вельветовый  вдруг  начал
насвистывать себе под нос ту самую  импровизацию  на  тему  "Ламбады",
которую несколько часов назад насвистывал я.
    Меня как ошпарило.
    От бессилия проломить эту стену, от  холодящего  переворачивающего
внутренности осознания простого факта, что план, за который я держался
подобно утопающему с его соломинкой, рушится, что разговорами я ничего
здесь не добьюсь, что время потеряно - от всего этого  я  почувствовал
прилив ярости: ясной, ледяной  и  испепеляющей  одновременно.  Ярости,
которая когда-то помогла мне выжить. Ярости, с которой легко  идти  на
войну и которая, завладей она человеком в дни мирной  жизни,  способна
его уничтожить.
    Я  поднял  пистолет-пулемет  на   уровень   глаз,   прицелился   в
бородатого.
    - Хорошо же, - сказал я, выцеживая слова (а в  подобном  состоянии
произносить слова невозможно,  только  -  выцеживать).  -  Не  желаете
по-доброму, по-свойски?.. Мне, мужики, терять нечего. Да и  свидетелей
здесь нет. Помочь вам некому. Одного в расход пущу, другой -  все  мне
скажет. Ну, кого из вас? Кто пули не боится?
    Бородатый даже не  удосужился  взглянуть  на  направленный  ему  в
голову ствол, продолжая рассматривать нечто ему  интересное  над  моею
макушкой. Вельветовый, впрочем, резко оборвал свист и  снова  украдкой
взглянул на бородатого. Мне  показалось,  что-то  новое  появилось  за
выражением безразличия на его ухоженном, гладко выбритом  лице.  Может
быть, страх? Или отражение какой-то идеи?
    Я отступил на полшага назад: на всякий случай, из  расчета  успеть
выстрелить, если кто-нибудь из них  надумает  продемонстрировать  свое
владение искусством восточных единоборств.
    - Ну! Кто-нибудь будет говорить?! - заорал  я  так,  что  замолкли
щебетавшие в подлеске птицы.
    И наверное, с криком этим вышел весь мой запал. Исчезла без  следа
ярость, как откатившаяся с журчанием по гальке морская волна. И угроза
моя показалась самому нелепой, пустой, не смешной  чуть  ли.  В  самом
деле: "одного в расход, другой - все обскажет" - детский сад.
    Рука с пистолетом опустилась сама по себе.
    - Сволочи вы, - констатировал я устало. - Одно слово - ГЭБЭ!
    Потом поставил  пистолет  на  предохранитель,  сунул  за  пояс  и,
запахивая на ходу куртку, зашагал в сторону станции.
    Вот и все, думал я. Был план - нет теперь плана.  Была  ниточка  -
нет теперь ниточки. Ничего теперь нет...


    Глава двадцать шестая

    В 22.37 подошла электричка из Краснофлотска. Я уселся  на  крайнюю
скамейку спиной к топтунам. Видеть мне их больше не хотелось.
    Мысли метались, не было сил усмирить это  мельтешение,  призвав  к
порядку. ПАНИКА - да, вот как это называется. Я паниковал.
    Я   словно   видел,   как   Герострат,    перемигнувшись    своими
разъезжающимися в стороны глазами, снимает  с  шахматной  доски  коня,
швыряет его в угол (почему-то угол  этот  представлялся  мне  пыльным,
словно угол давно неубираемой комнаты: там  над  слоем  пыли  натянута
паутина, творение вечно голодного черного паучка;  конь,  падая,  рвет
ее, и паучок испуганно перебегает на стену). Потом  Герострат  встает,
отодвинув стул, вынимает из кобуры  под  мышкой  пистолет,  оттягивает
затвор, смеется, заглядывая в отверстие ствола,  прячет  пистолет,  и,
уже окончательно без удержу заливаясь, выходит из комнаты в ночь.
    От  отчетливости  этого  видения,  от  бессилия  как-то  повлиять,
остановить движение Герострата из комнаты с пыльными углами на  поиски
новых жертв, хотелось взвыть. Рвать, метать, стрелять. Драться.
    ПАНИКА.
    И поделом тебе, что самое  главное.  Выдумал,  высосал  из  пальца
дерьмовый план, убедил сам себя: не успеет, не успеет, не  успеет.  Да
кто тебе сказал, что топтуны располагали хоть граммом необходимой тебе
информации?   Им-то   зачем   знать?   Они   -   пешки   в   игре,   а
стратеги-гроссмейстеры не имеют  привычки  делиться  своими  мудреными
комбинациями с пешками, которыми  так  легко  жертвовать  при  хорошей
игре. И зачем ты потащил их в такую даль? Не мог то же самое  выяснить
в ближайшей подворотне? Думал, если на тебя или на кого-нибудь из  них
подвешен "жучок", топтуны и разговаривать с  тобой  не  станут?  Хотел
выйти за радиус? А они и так не стали разговаривать. Этого ты, конечно
же, предвидеть не мог! Да и кому надо подвешивать на тебя "жучок"?  Ты
же предсказуем. В любом твоем поступке. В любом твоем побуждении. Ты -
ПРЕДСКАЗУЕМ!..
    Идиот, кретин, дилетант несчастный! Проиграл - так  хотя  бы  веди
себя достойно!
    Последняя мысль отрезвила. Даже частично сняла позыв к дальнейшему
самобичеванию. Но видения уходящего в ночь Герострата  не  изгнала,  а
оно, это видение, отчетливое, жалило меня больнее всего.
    На скамейку кто-то подсел. Я взглянул мельком и не поверил глазам:
то был бородатый гэбешник. Усевшись, он не стал поворачиваться ко  мне
лицом, а рассматривал, словно бы в самом деле заинтересовавшись, схему
железнодорожных маршрутов Балтийского направления, повешенную на стену
вагона прямо над предупреждением: "Места для  пассажиров  с  детьми  и
инвалидов" белой краской на грязно-зеленом фоне.
    "Для пассажиров с детьми"... В самую точку!
    - Напрасно вы так, - вполголоса без выражения сказал бородатый.  -
Мы действительно разыскиваем одного и того  же  человека.  Только  наш
противник серьезнее. И опаснее  во  сто  крат.  Нам  нельзя  допускать
ошибок: ни больших, ни малых - иначе он немедленно ими  воспользуется.
И тогда уж достанется не только нам, но и вам. Рикошетом.
    Впрочем, останавливать вас мы не собираемся, продолжайте розыск  -
это нам не мешает. Если вы его не  найдете,  в  конце  концов  мы  его
найдем. Вопрос времени. Что касается ваших знакомых, то  мы  понимаем,
насколько это серьезно, и со своей стороны предлагаем  вам  следующее.
Здесь и сейчас вы напишите список имен тех,  кто,  по  вашему  мнению,
может оказаться в  числе  потенциальных  жертв.  Не  забудьте  указать
адреса и телефоны. Мы установим круглосуточное наблюдение. Конечно, не
в той форме, что с вами, но в обязательном порядке, я вам гарантирую.
    Чтобы вы мне поверили, добавлю, что нам это тоже выгодно: еще одна
возможность локализовать деятельность нашего противника.
    Список  передадите  мне  из  рук  в  руки,  когда   доберемся   до
Балтийского. Все остальное мы берем на себя -  не  беспокойтесь.  Сами
отправляйтесь  домой  и  ложитесь  спать.  Повторяю:  вам  не  о   чем
беспокоиться.
    Бородатый замолчал, посидел еще с  минуту  в  неподвижности,  а  я
ждал, добавит он хоть слово к уже сказанному, но он не добавил,  встал
и вернулся к вельветовому.
    Вот так-то. Есть еще люди и в ГБ. А ты его  пристрелить  грозился.
Супермен хренов.
    Показалось, сейчас расплачусь от  невыразимой  благодарности.  Как
последняя размазня. Но тут же  себя  одернул:  не  сметь!  Что  бы  не
говорил бородач, Герострат вполне способен выкинуть  очередной  фокус,
играючи обмануть "круглосуточное наблюдение": на фокусы он  горазд.  А
тем более помнишь: "...Конь - интересная фигура.  Такая  вся  из  себя
необыкновенная... Трудную задачку задал Борька-хитрец, трудную. Ну  да
мы ее решим. Отдыхай, сынок." - помнишь?
    Да, расслабляться нельзя. Спускать на тормозах - тем более. Пусть,
конечно, эти ребята действуют сообразно своим представлениям о  борьбе
с пресловутым "противником". Я их продублирую.
    И   вот   интересное   дело:    стоило    появиться    и    начать
выкристаллизовываться  новому  плану,  как  словно  груз   неимоверной
тяжести свалился с плеч, а  назойливое  видение  рассыпалось  в  груду
разноцветных  осколков.  Мысли  неохотно  выстроились  по  ранжиру   -
сплошное заглядение. Как то и "положенУ" мыслям супергероя.
    Я составил список из тридцати (!)Фамилий. Перечитал,  проверяя  не
позабыл ли кого. Но, кажется, не позабыл, помянул всех, с кем нахожусь
в более-менее  периодически  возобновляемых  связях.  Свернул  листок,
выдранный для этого из блокнота,  в  маленький  бумажный  квадратик  и
передал его бородатому, как и  условились,  на  выходе  из  вагона  по
прибытию на Балтийский вокзал. К чему вся эта конспирация, было мне не
совсем  понятно.  Находись  в  вагоне  наблюдатель  "более  серьезного
противника", он уже давно обязан был  бы  вычислить,  что  между  нами
произошел  некий  информационный  обмен.  Хотя   кто   его   знает   -
профессионалам виднее.
    С Балтийского я направился домой. Опять же как условились.
    Пока добирался, то приободрился. Уже, надеюсь, не  выглядел  таким
понуро-озабоченным, как днем после возвращения из  больницы  института
Скорой Помощи.
    Накормив меня ужином, мама ушла закончить  вечернюю  работу,  а  я
устроился на кухне с телефоном и обзвонил всех тех, кого включил перед
в список для бородатого комитетчика. Четверых не оказалось  в  городе,
один лежал в больницу с аппендицитом, кое-кто не вернулся еще домой  с
ежевечерней  "оттяжки".  Но  кого   застал   попросил   сегодня   быть
осмотрительнее, проверять, кто звонит в дверь, не открывать незнакомым
людям.  Для  того,  чтобы  увещевания  мои  не  выглядели   бредятиной
съехавшего на почве  "Криминального  канала"  долдончика,  приходилось
каждый раз импровизировать на ходу, используя с понятной осторожностью
имена  общих  знакомых,  промышляющих   в   коммерческих   структурах,
рассказывать мрачноватую байку о "счетчиках", "временных трудностях" и
"странном недоразумении". Вроде бы, все поверили и прониклись.
    Удовлетворенный проделанной работой, я положил трубку,  выпил  еще
чашечку крепко заваренного кофе, покурил, размышляя опять, точно ли не
упустил никого из виду. Решил, что точно не упустил, хотя и продолжало
дергать смутное беспокойство по поводу: "конь  -  интересная  фигура".
Кого же все-таки Герострат имел в виду?
    Кроме того оставалось еще  одно  место,  куда  он  мог  нагрянуть,
вполне понятно, без предупреждения. Это место было здесь, у меня дома:
очень в духе нашего смешливого затейника. Поэтому я подумал, что спать
сегодня, скорее всего,  не  придется.  Но  в  конце  концов  для  меня
подобное испытание выдержать не впервой. Бывало по трое суток спать не
приходилось, хотя и казалось, что стоя  уже  засну,  а  здесь-то,  под
боком: неизмеримые запасы хорошего  кофе  и  книжку  интересную  можно
поискать. Смотришь, за этим и ночь пройдет.
    Главное, чтобы ничего не случилось. Главное, чтобы обошлось.
    Я сходил, порылся  в  домашней  библиотеке:  только  не  детективы
(хватит с меня детективов) - выбрал сборник  американской  фантастики:
куда уж дальше от моих сегодняшних проблем. Но все равно не  читалось,
я курил, поглядывая в окно, заваривал себе регулярно  кофе,  дожидался
рассвета и снова в который уже раз думал, кого, ну кого  имел  в  виду
Герострат, разглагольствуя о "коне - интересной фигуре".
    Еще думал, как там Елена, и сумеет ли она меня простить, даже если
все закончится благополучно?.. И думал, как это странно, что вот я уже
вполне свыкся с мыслью, что она похищена, и способен воспринимать  эту
мысль  без  истерики,  безотносительно  к  самому  себе,   как   некий
отстраненно-знакомый, почти абстрактный факт.
    Так я и уснул, сидя за  столом  в  компании  с  раскрытой  книгой,
молчащим телефоном, пепельницей, полной окурков, и  чашкой  недопитого
остывшего кофе.


    Глава двадцать седьмая

    Шел первый час лекции по сопромату. Преподаватель, Марк Васильевич
Гуздев, долговязый с совершенно  седыми  патлами,  ускоренно  закончил
очередную "четвертинку", чтобы рассказать обожаемый аудиторией, но  не
слишком приличный анекдот из жизни преподавателя  сопромата,  умевшего
особым способом поддерживать  интерес  студентов  к  своей  лекции.  В
исполнении Гуздева анекдот звучал примерно так:
    - Как-то раз хитроумный преподаватель сопромата, профессор,  читал
лекцию. Читает он ее, читает и вдруг видит, что-то его студенты  стали
клевать носами, засыпают прямо на глазах. Тогда профессор говорит:  "А
в конце лекции, товарищи студенты, я раскрою вам секрет, как уберечься
от  беременности".  Студенты,   естественно,   пробудились,   проявили
известный интерес к столь актуальной  тематике.  Проходит  час.  Снова
заклевали носами, кто-то  даже  захрапел.  Тогда  преподаватель  опять
говорит: "А в конце  лекции,  товарищи  студенты,  я  расскажу  вам  о
способе, как на сто процентов уберечься от беременности".  И  снова  -
проснулись, снова  -  оживление.  Но  вот  лекция  подходит  к  концу,
профессор  собирает  свои  бумаги,  складывает   их   в   портфель   и
направляется к  выходу.  "А  как  же  способ?  -  вскакивает  одна  из
студенток. - Вы же обещали рассказать, как уберечься от беременности."
И тут преподаватель отвечает с улыбкой: "А ведь за эти два часа  никто
из вас на сто процетов не забеременел".
    Жизнерадостный смех.
    Гуздев   снисходительно   улыбается.   По   всему,   он    доволен
произведенным эффектом. Кажется, еще немного и  начнет  раскланиваться
под бурные аплодисменты, спонтанно переходящие в овацию.
    Без  стука  приоткрывается  дверь  аудитории.  В  нее  заглядывает
молодой человек в очках.
    - Ну  что  же  вы  остановились,  товарищ  студент?  -  добродушно
осведомляется Гуздев. - Проходите, если уж решили порадовать нас своим
присутствием. Только в сдедующий раз, попрошу, не опаздывать.
    - Извините, профессор, - смиренно отвечает молодой человек,  потом
делает резкое движение правой рукой и захлопывает дверь.
    В   аудиторию,   в   ее   недоуменную   тишину   влетает   круглый
темно-зеленого цвета предмет.
    Он падает на кафедру перед Гуздевым, катится по ней, а когда  Марк
Васильевич наклоняется посмотреть, что  это  такое,  вдруг  взрывается
ослепительно ярко, разметывая вокруг себя десятки  осколков.  А  сразу
вслед за ним криками боли и ужаса взрывается тишина.


    Глава двадцать восьмая

    Ночью на кухню пришла мама, но будить  меня  не  стала:  наверное,
догадывалась, что тогда я точно  откажусь  ложиться.  Убрала  чашку  с
кофе, книгу, вытряхнула окурки в мусорное ведро, перенесла  телефон  в
прихожую, а под голову мне сунула подушку.
    Я  обычно  сплю  чутко,  но  в  ту  ночь  измотанный  нервными   и
физическими нагрузками, ничего не заметил.
    Мне снился Герострат.
    Он сидел за столом в той самой комнате с пыльными углами, что  так
ясно привиделась мне днем; на столе там  стоял  телефон  с  хитроумным
защитным устройством и средних размеров  шахматная  доска.  За  спиной
Герострата  была  видна  дверь.  На  двери  надпись  фосфоресцирующими
буквами: "ARTEMIDA". И я во сне знал, что  за  дверью  этой  находится
Елена, закованная в тяжелые цепи; натертые холодным металлом  запястья
ее кровоточили; кровь стекает на холодный бетонный  пол,  по  которому
время от времени пробегают, попискивая, крысы  размером  с  упитанного
мопса. Елена стонет,  вздрагивает,  когда  крысы,  пробегая,  касаются
лапками ее обнаженных ног, и зовет, зовет: "Боря! Боря! Боря!".
    Я знаю, мне срочно нужно туда, в  этот  склеп  за  дверью.  Но  на
дороге стоит стол, на дороге - Герострат. Он ухмыляется оскалом от уха
до уха. Он подмигивает мне. Он подмигивает, и меня ударом  отбрасывает
прочь. Я кувыркаюсь, я невесом... Я кувыркаюсь и оказываюсь на полу.
    Я вижу, как  меркнет  свет,  комната  разделяется  четкой,  словно
нарисованной, границей между светом и тенью, и Герострат, и  шахматная
доска разделена ею надвое. Фигуры  на  доске  шевелятся.  Это  уже  не
фигуры, а живые существа. Как в  той  забавной  игре  для  IBM  РС,  в
которую я поиграл полчасика на работе у  Елены,  дожидаясь  когда  она
освободится.  Только  здесь  нет  ничего  забавного:  пешки  здесь  не
маленькие, но храбрые копьеносцы, кони -  не  блестящие  закованные  в
латы  всадники,  а  ладьи  -  не  гориллоподобные  чудища,   навеянные
программистам увлекательным фильмом "Кинг-конг". Все  фигуры  на  этой
доске - живые люди, и многих  я  узнаю:  там  собраны  почти  все  мои
знакомые.
    Я вижу, они переговариваются друг с другом, недоумевают, как такое
получилось, что оказались они вдруг  на  странном  поле,  разбитом  на
черные и белые клетки. Они еще не понимают, какая угроза  нависла  над
их жизнями; они не видят той копошащейся на темной  половине  нечисти,
что готовится к штурму, бренча  хорошо  смазанным  оружием;  не  видят
застывших взглядов;  не  видят  пустых,  навсегда  лишенных  выражения
лиц...
    Все это вижу я.
    Мне хочется предупредить их, крикнуть, чтобы перестали они галдеть
и пожимать плечами, чтобы увидели наконец,  откуда  исходит  настоящая
опасность и приготовились  встретить  ее,  дать  отпор.  Но  Герострат
проводит  ладонью  над  доской,  а  когда  я  поднимаю  глаза,   чтобы
посмотреть на него, подносит указательный палец  к  губам,  приказывая
молчать.
    Он все так же ухмыляется, зубы его блестят, а  лицо  его,  подобно
доске, разделено на две половины. При виде этого я  начинаю  понимать,
почему глаза Герострата так часто смотрят в разные стороны. Потому что
они - глаза двух разных существ. Здесь не один человек  (враг!)  Сидит
за столом - их двое, и в одном из этих двоих я с ужасом  узнаю  самого
себя.
    А Герострат кивает довольный  тем,  что  я  понял,  отводит  руку,
показывая пальцем куда-то в сторону. Я  перевожу  взгляд  и  вижу  тот
самый  угол,  в  котором  живет  паук,  только  под  колыхающейся   от
неощутимого сквозняка паутиной разбросаны не белые и черные фигурки, а
люди - снова люди - и  уже  не  живые,  недоумевающие,  как  нас  сюда
занесло, а мертвые, для которых вопросов больше не осталось.
    Там лежит Мишка Мартынов в переплетении трубок, в белой  пропахшей
медикаментами палате; там  на  грязном  асфальте  распластался  Венька
Скоблин с разнесенной в кровавые  брызги  головой,  там  лежит  Андрей
Кириченко, у него просто остановилось сердцеи, там  же  рядом  -  Эдик
Смирнов. Под ними растекается кровь, и пыль, смачиваемая ее медленным,
но непрерывным потоком, собирается в темные мокрые комки.
    Я пытаюсь разглядеть среди тел, кого же Герострат выбрал "конем  -
интересной фигурой", но не успеваю, не успеваю,  потому  что  двуликий
хозяин комнаты тихо, но отчетливо произносит:
    - НЕ ТОЛЬКО Я, НО ТЫ!
    Меня разбудил телефонный звонок в прихожей.
    Я выпрямился и чуть не свалился со стула. Продрал глаза.
    В окно кухни светило  солнце,  на  столе  лежала  подушка.  Е-мое,
подумал я. Проспал!
    Взглянул на часы. Так и есть: 10.56. Первый  случай  после  армии,
чтобы я проспал почти до одиннадцати. С ума сойдешь с вами.
    Острые переживания сна уходили, медленно смазывались, блекли.
    Трубку сняла мама:
    - Да-да... Кирилл? Помню, конечно... Нет, он еще спит... Как?  Что
ты говоришь?.. ДА КАК ЖЕ МОЖЕТ БЫТЬ ТАКОЕ?!
    Голос мамы изменился и на такую ноту, что я  подпрыгнул  на  своем
месте, вскочил и устремился в прихожую.
    - Да, Кирилл, хорошо... я передам...
    Но она уже положила трубку.
    - Мать,  что  случилось?!  -  закричал  я,  чувствуя,  как  самого
начинает трясти от готовности услышать самое плохое.
    - Преподавателя вашего... Гуздева, - проговорила  мама,  с  трудом
шевеля  побелевшими  губами,  -  полчаса  назад...  убили.  Прямо   на
лекции... Там еще кто-то из студентов пострадал. Что  такое  делается,
Боря?!
    Вопрос мамы я оставил без ответа. Я сполз  по  стене  на  корточки
прямо здесь, в прихожей.  Я  не  знал,  то  ли  истерично  расхохочусь
сейчас, то ли истерично же разрыдаюсь. В один  момент  я  оказался  на
грани срыва, и куда бы меня повело, в  какую  форму  истерии,  не  мог
анализировать ни тогда, ни  теперь.  Помню  только,  как  пульсировала
перед  глазами  багровой   надписью   поперек   всего   мира   нелепая
неправильная фраза из сна: "НЕ ТОЛЬКО Я, НО ТЫ!", и еще  скороговоркой
по периферии  сознания  проскальзывало:  "Конь  -  интересная  фигура.
Фигура интересная - конь."
    СХЕМА!
    Я стиснул виски ладонями.
    Просчет, просчет, ошибка. Гуздева не было в списке, да  и  как  он
мог там быть?! Я же зациклился на том,  что  Герострат  угрожает  моим
БЛИЖАЙШИМ друзьям, моим ровесникам. И  если  теперь  составлять  новый
список, то можно будет включить туда полгорода,  и  все  равно  нельзя
будет сказать, кого Герострат выберет новой жертвой. Дьявол, дьявол, а
не человек!
    НЕ ТОЛЬКО Я, НО ТЫ!
    - Что с тобой, Боря? - заволновалась мама, и голос  ее  прозвучал,
как из другой вселенной.
    Нужно собраться, не  допустить  истерики:  испугаешь  маму,  да  и
истерика тебе ничего не даст...
    Я встал. По стеночке. Сильная тошнота и звон в ушах.
    - Ничего-ничего, успокойся, мам, - пробормотал я совершенно чужими
губами.
    И мой собственный голос прозвучал, как из другой вселенной.
    - Это я так... от неожиданности... армию вспомнил...
    Мама поверила.
    Хоть я и в должной мере неохотно делился с  ней  воспоминаниями  о
происходившем в "горячих точках", старался свести все к  фразам  типа:
"Да ничего особенного", "Постреляли - разбежались",  "Пугали  больше",
"Нет, для нас никакой опасности не было" - она все-таки сознавала, что
это даже не полправды, и  то,  что  происходило  ТАМ  на  самом  деле,
отпечаталось где-то во мне и не оставит уж до гробовой доски, но лучше
не бередить, не тревожить старые раны. И конечно, мое состояние в  тот
момент прекрасно укладывалось  в  схему  простейшего  психологического
этюда: убийство Гуздева -  стрельба  в  "горячих  точках"  -  жестокий
приступ воспоминаний.
    Мама поверила и сразу захлопотала. Как маленького довела  меня  до
кресла в гостиной, усадила, побежала  к  аптечке  за  валерьянкой.  Но
когда вернулась, я уже прочухался, встал, отрицательно покачал головой
при виде пахучего лекарства и начал собираться.
    - Боря, ты куда?
    - Пойду выясню подробности.
    Времени терять нельзя, думал я, выходя из дома. Время теперь имеет
цену крови. Равновесие  на  доске  шаткое;  если  Герострат  разглядит
замысел моей комбинации, пойдут косяком обмены, и чтобы  не  допустить
еще одного жертвоприношения, моя задача - отыскать  этого  маньяка  за
сегодняшний день. До полуночи. И ты его найдешь и уничтожишь! И  пусть
попробует кто-нибудь меня остановить...


    Глава двадцать девятая

    Телефонные войны продолжались.

    В маленькой квартире на Приморском проспекте прозвенел  телефонный
звонок.
    Звонка ждали. Юра Арутюнов поспешно  снял  трубку;  на  том  конце
хорошо знакомый ему голос произнес длинную очень странно  прозвучавшую
фразу  на  очень  странном   языке.   Взгляд   Арутюнова   остекленел.
Разгладились морщинки на коже лица; оно приняло отчужденное выражение.
    - Ты слышишь меня?
    - Да, я слышу вас.
    - Ты знаешь, что нужно делать?
    - Да, я знаю, что нужно делать.
    На том конце провода положили трубку. Под монотонный звук коротких
гудков, Юра пересек  комнату.  Свою  трубку  он  оставил  на  столике,
аккуратно положив ее рядом с аппаратом.
    Он направился на кухню, выдвинул ящик кухонного стола и  несколько
минут с тупым недоумением изучал его содержимое. Там было два  десятка
прекрасно заточенных столовых ножей. Ими удобно резать, но не  колоть:
концы их были затуплены. А это не устраивало Юру.
    Задвинув ящик на место, он перешел в ванную комнату и там - все  с
тем же тупым недоумением - долго разглядывал безопасную бритву.  Потом
выронил ее - бритва громко цокнула о кафель.
    Арутюнов нашел себе подходящее оружие в ящике  письменного  стола.
Рассматривая его в  лучах  майского  солнца,  проникавших  в  гостиную
комнату через широкое окно, удовлетворенно кивал, что-то бормоча  себе
под нос. Окажись в комнате посторонний, он вряд ли понял бы хоть слово
из этого бормотания: бессвязный набор звуков, странно искаженных слов,
подобно тому, что бессвязно бормочет во сне легко возбудимый человек.
    Выбрав оружие, Юра Арутюнов уселся на диван и приготовился ждать.

    Аналогичный звонок оторвал Люду Ивантер от  домашнего  задания  по
английскому. Фраза, произнесенная  на  том  конце  провода,  несколько
отличалась от той, которую услышал Юра  десять  минут  тому  назад.  И
последующие действия ее поэтому тоже отличались.
    Оружия Люде искать не  пришлось.  Под  стопкой  белья  в  задвижке
шифоньерки у нее была спрятана коробка с гигиеническими пакетами.  Под
пакетами там лежала простенький деревянный  футляр,  закрывающийся  на
ключ. Люда извлекла  футляр,  открыла  его  и  с  минуту  разглядывала
маленький очень изящно сработанный  револьвер.  "Брон-спорт".  Калибр:
6,35. Подарок Герострата.
    Потом Люда застелила тахту в гостиной комнате свежими  простынями,
спрятала револьвер под подушку, разделась  и  приняла  душ.  Тщательно
вытерлась и долго стояла у зеркала, внимательно изучая свое обнаженное
тело. Затем улеглась на тахту и приготовилась ждать.
    В таком виде и застала ее мать, вернувшись с работы.
    -  Ах  ты!  -  чуть  не  задохнулась  она,  увидев  дочь  голой  и
расслабленной на свежих простынях.
    Люда засунула пальцы под подушку.

    Еще один, третий по счету,  и  очень  похожий  на  два  предыдущих
звонок  прозвучал  в  рабочем  кабинете  одного  из   замов   министра
внутренних дел.
    Не многим из граждан Российской Федерации дозволено  было  звонить
по этому номеру, минуя секретаря. А для у тех,  кому  этот  номер  был
доверен для пользования, должна была бы найтись очень веская  причина,
прежде чем они решились бы позвонить.
    Замминистра внутренних дел был занят. В Москве, по  подтвержденным
уже сведениям, в очередной раз собирались "авторитеты",  представители
из всех стран бывшего Союза; шла интенсивная подготовка к новой  войне
за передел сфер влияния. Летом опять загремят в Москве выстрелы, думал
замминистра, листая подшивку рапортов.
    Внезапный  звонок  вызвал  понятное  раздражение.  Что  там  опять
стряслось? Замминистра поднял трубку:
    - Слушаю.
    Представляться по этому номеру не надо.
    - САЙРОН ЛИТО-ПА АРУЗ ОК.
    Замминистра застыл.
    Взгляд его не остекленел, как Юры Арутюнова или  Люды  Ивантер.  И
выражение лица осталось прежним. Но все равно теперь  в  кресле  сидел
совсем другой человек. Этот человек не  умел  раздражаться  по  поводу
внезапных звонков; этот человек не умел устало размышлять о  возможных
мерах пресечения предстоящей бандитской "разборки". По большому счету,
он вообще не умел думать. Он умел только подчиняться.  Но  подчиняться
деятельно, используя весь свой многолетний  опыт,  весь  спектр  своих
связей и полномочий. Как исполнитель он был гораздо ценнее, чем тот же
Юра  Арутюнов,  и  поэтому  располагал  большим  количеством  степеней
свободы. Но в момент получения инструкций мало чем отличался от любого
рядового члена Своры.
    - Ты слышишь меня?
    - Да, я слышу вас.
    - Ты знаешь, что нужно делать?
    - Нет, я не знаю, что нужно делать.
    Далее комбинация цифр, произносимых четко:
    - Один-четыре-восемь-девять-шесть-шесть-один-семь-четыре-етыре-
етыре-оль-ять-дин-дин-ять-оль-емь-вадевять-евять-есть-етыре-есть.
    И опять:
    - Ты слышишь меня?
    - Да, я слышу вас.
    - Ты знаешь, что нужно делать?
    - Да, я знаю, что нужно делать.
    Короткие гудки.
    Замминистра вернулся к работе. Но теперь  он  не  думал  о  съезде
авторитетов; с какой-то даже брезгливостью он оттолкнул от себя  через
стол подшивку рапортов. Он вызвал секретаря.
    -  Немедленно  свяжите  меня   с   Петербургом,   -   распорядился
замминистра внутренних дел. - С прокурором города. Лично!
    - Слушаюсь, - вышколено отвечал секретарь.
    Замминистра приготовился ждать.

    Сидя дома за  письменным  столом,  полковник  Хватов  просматривал
папку.  Папка  не  имела  ни  грифа,   ни   регистрационного   номера.
Обыкновенная частная папка. И очень  ценная  для  определенного  круга
людей.
    В папке были собраны материалы по  Своре.  Здесь  были  фотографии
(Бориса Орлова, в том числе),  выписки  из  разного  рода  документов,
ксерокопии отчетов Эдика Смирнова.
    Сверившись с многостраничным списком, Хватов выбрал из  папки  две
фотографии, посидел над ними, потирая виски, после  чего  придвинул  к
себе через стол телефон и стал медленно набирать номер.

    Телефонные войны продолжались.


    Глава тридцатая

    Что такое: два конца, два кольца, а посередине - гвоздик? Ножницы?
А мне доказали, что это лучшее оружие для убийства.
    Но по порядку.
    Звонок  от  Герострата  остановил  меня,  когда  я  спускался   по
лестнице. В другой  ситуации  это  меня  удивило  бы:  не  думал,  что
радиотелефоны могут работать в сложенном состоянии - но тогда мне было
не до возможностей импортной радиотехники.
    - Как, милый мой, ты уже в курсе? Тебе понравилось?
    Я принялся ругаться. Злобно, громко,  вычурно.  Поднимавшаяся  мне
навстречу  соседка  с  продуктовыми  сумками  в  руках  шарахнулась  в
сторону. Герострат злорадно хохотал в ответ.
    - Проняло, а? - спросил он, когда я  задохнулся  от  переполняющей
ненависти. - Ух ты какой  у  меня  нервный,  оказывается.  Кто  б  мог
подумать?  Не  появилось  еще  желание  спалить  к  черту  весь   этот
прогнивший, погрязший в страстишках мир?  Не  захотелось  примкнуть  к
очищающему акту? Свора тебя примет. С радостью.
    - Ублюдок!
    - Не расстраивайся так, дорогой. Все только  начинается.  За  мной
ход. Пешка: Н7-Н5. Что ты на это скажешь?
    - Слон: А4-С6, - ответил я. - Шах.
    - Да-а, - протянул Герострат. - А слона-то я и не заметил. Не  зря
тебе, Борька, разряд дали. Молодец.
    Скушал, подонок? Подавись!..
    - Ну я подумаю тут еще часок, да? Позвоню.
    Он отключился, и я устало спрятал радиотелефон под куртку. Подышал
носом, ртом, опять носом - дыхательная гимнастика, чтобы  успокоиться.
И вышел из подъезда.
    Топтуны были тут как тут. Выглядели свежо. Как хорошо выспавшиеся.
    Я шагнул к бородатому.
    - Все ваши меры - дерьмо, - сказал я четко. - И цена им - дерьмо в
квадрате.
    Бородатый отвел взгляд. Наверное, тоже был в курсе.
    Я пошел своей дорогой.
    Они, естественно, следом. Что ж, я не  собираюсь  более  играть  в
"убегалки-догонялки". Выслеживайте помаленьку. Помочь вы  мне,  как  я
уже убедился, не можете. Но хоть не мешайте!
    В 12.45 я посетил студенческий отдел Технологического института  и
не слишком долго, изо всех  сил  поддерживая  на  лице  некое  подобие
вежливой улыбки, уговаривал девушку  за  дубовой  стойкой  помочь  мне
отыскать   друга   детства    Юрия    Арутюнова.    Девушка    резонно
поинтересовалась, что же я  за  друг  такой,  если  не  имею  в  своем
распоряжении его адреса?  Я  отвечал  в  том  смысле,  что  уезжал  на
заработки в Мурманск, а сейчас вот вернулся и узнал, что он  переехал,
но  очень  мне  нужен:  возникли  кое-какие  идеи,  неплохо  было   бы
встретиться, посидеть, вспомнить детство, а заодно вышеуказанные  идеи
обсудить.
    Наверное, у меня это  получилось  убедительно.  По  крайней  мере,
серьезную  озабоченность  мою  вымученная  улыбка  скрыть  не   могла.
Проверив на всякий случай мой паспорт, девушка полезла в  картотеку  и
через минуту в моем блокноте появился еще один - третий - адрес.
    В  течении  следующего  часа  я  проделал  ту  же   комбинацию   в
Университете. Правда, история в новом изложении несколько  изменилась,
и разговор  получился  длиннее,  но  результат  -  четвертый  адрес  в
блокноте. Адрес Люды Ивантер.
    Вопрос: с кого начать?  Я  решил  подбросить  монетку.  В  кармане
отыскался полтинник. Выпал орел. С орла, Игл, и начнем.
    Я поехал к Арутюнову, к флегматику из пятерки Скоблина.  Какого-то
определенного плана беседы у меня припасено  не  было:  так  только  -
общее направление.  Потому  что  планирование,  когда  имеешь  дело  с
Геростратом,  ничего  не  дает.  Потому  что  когда   планируешь,   ты
предсказуем, ты в СХЕМЕ. Импровизация, господа, только и  чистой  воды
импровизация. Будем следовать задаваемому тону.
    Топтуны остались у подъезда, с  глубокомысленным  видом  закурили.
Бородатый снова, как и  тогда  при  первом  моем  с  ними  знакомстве,
угостил вельветового.
    Юра открыл после первого звонка. Словно ждал.
    Как показало дальнейшее развитие событий, он действительно ждал.
    Я шагнул в  полумрак  прихожей.  Перед  глазами  от  резкой  смены
освещения поплыли разноцветные пятна. В эти несколько секунд я  ничего
не видел, торопливо моргал, стараясь побыстрее привыкнуть к сумраку. И
они же, эти несколько секунд слепоты, едва не стоили мне жизни.
    Юра тщательно запер дверь, повернулся  и  кинулся  на  меня  через
прихожую. Еще  не  успев  разобраться  со  зрением,  я  тем  не  менее
среагировал практически без задержки. Отшатнулся от  Арутюнова,  уходя
боком  в  сторону,  но  не  зная  интерьера,   врезался   корпусом   в
металлическую вешалку размером с человеческий рост. Вешалка с грохотом
рухнула на пол. С нее посыпались какие-то шляпы.
    Плечо у меня мгновенно онемело - медведь неуклюжий!  -  но  и  Юра
двигался не ахти как быстро: он все-таки был  дилетант,  и,  наверное,
секунды две прошло, я уже почти выпрямился, прежде чем у  виска  моего
просвистела (я кожей почувствовал ее смертоносный холод) острая сталь,
и Арутюнов с силой вогнал в обои длинный блестящий предмет.
    Я  ударил  Юру  снизу  вверх  коленом  в  пах:  в  другой  раз  не
промахивайся.  Эффект  был  совершенно  ошеломляющий.  Для  меня.   От
подобного удара  любой  живой  мужик  обязан  был  бы  сложиться,  как
переломленная посередине спичка. Но Юра не сложился. Такого не бывает,
сказал бы я, если бы наш флегматик дал мне на это время. Но он  рывком
вытащил свое орудие из стены и провел выпад номер два. И я испугался.
    В схватке тет-а-тет последнее дело  -  страх;  бояться  противника
нельзя, запрет. Страх мешает объективно  судить  о  его  намерениях  и
силах,  а  это  является  непременным  условием  опережения,   прямого
предвидения действий противника. И зная эту истину, впитав ее  кровью,
нервами,  принимая  за  безусловный  рефлекс  уже,  я  тем  не   менее
испугался.
    Впрочем, испугаться было  немудрено:  я  все  еще  не  освоился  в
сумраке прихожей, я не знал расположения предметов мебели в ней,  и  я
не понимал, ну не понимал, почему Юра смог устоять после прямого удара
в пах, почему он еще способен двигаться и двигаться  настолько  резво;
не понимал, почему он молчит, почему хотя бы не сопит, как свойственно
дилетантам. А испуг - всегда первый шаг к расстерянности.
    Поэтому я чуть не пропустил тот самый выпад номер два,  нанесенный
сверху вниз с беспощадной силой. Острый предмет, которым орудовал Юра,
пропорол мне на правом плече куртку,  рубашку,  содрал  кожу.  Рубашка
намокла кровью, но в тот момент я ничего не почувствовал,  потому  что
задачей  моей  было  удержать  равновесие.   Но   из-за   приступившей
расстерянности с задачей я не справился и, как следствие, загремел  на
пол, ударился  при  падении  головой  о  дверь  из  прихожей,  поверху
застекленную.   Стекла   отозвались   мелким   дребезгом,   а    дверь
приоткрылась.
    Но и Арутюнов не удержался на ногах, упал с размаху на вешалку,  и
я услышал, как хрустнула какая-то из его костей. Толчком  я  распахнул
дверь  из  прихожей,  и,  перевернувшись  на  бок,  быстро   перебирая
руками-ногами, пополз к свету. Юра,  несмотря  на  хрустнувшую  кость,
устремился за мной. Да еще как проворно!
    За дверью оказался захламленный полутемный  коридор,  но  все-таки
здесь было на порядок светлее, и, отползая, я обернулся, чтобы увидеть
Арутюнова, увидеть, как он  это  ДЕЛАЕТ.  А  он  пробирался  за  мной,
перелезая через опрокинутую и изрядно деформированную вешалку, и видок
же у него был - совершенно бредовый.
    Я увидел его лицо, и не скажу, что от зрелища этого мне полегчало.
Такое же лицо было у Эдика Смирнова, когда  он  открыл  огонь  в  зале
ожидания пулковского аэропорта; такое же лицо я видел вчера  у  Андрея
Кириченко. Подернутый дымкой взгляд... Это лицо означало смерть,  и  я
наконец понял, почему Юра не чувствует боли. Видимо, побочное действие
запущенной в нем программы - отключение болевых центров.  Он  полз  ко
мне,  а  сломанная  левая  рука  (я  мельком  увидел  вывернутое   под
неестественным углом запястье) бесполезной помехой волочилась  следом;
Юра полз, опираясь локтем правой, и между пальцев  так,  что  побелели
костяшки, у него были зажаты ножницы: и не маникюрные,  а  сантиметров
двадцать, для разрезания тканей или плотной бумаги. Этими ножницами он
собирался меня убить. Еще я успел заметить проступающий,  наливающийся
багровым подтек над Юриной бровью и то, что сам оставляю на  линолеуме
размазанный кровавый след.
    - Стой! Стой  же,  падла!  -  крикнул  я,  надеясь  голосом  сбить
действие программы.
    Но,  видимо,  я  в  самом  деле  ничего  толком   не   понимаю   в
программировании (а тем более в программировании  человеческих  душ!),
Потому что Юра никак не отреагировал на мой отчаянный крик, и я понял,
что единственное средство его остановить - это грубая  злая  сила.  Не
точность попадания по нервным узлам, не совершенное владение  техникой
дзю-до или каратэ, а грубая сила, чтобы поломать,  чтобы  обездвижить,
не дать и шелохнуться.
    Я начал подниматься с намерением встретить Арутюнова стоя,  но  он
вдруг  рванулся,  быстро  преодолев  по  линолеуму   разделявшие   нас
полметра, навалился на мою левую ногу, замахиваясь  ножницами,  и  мне
ничего другого не оставалось, как  ударить  его  коблуком  ботинка  по
лицу. Голова Юры мотнулась. Мне на  штанину  обильно  полилась  кровь.
Кажется, я сломал ему нос. Но как и прежде сильный и  точный  удар  не
возымел действия. Единственно - сбил координацию,  и  Юра  промахнулся
своими ножницами в третий раз.
    Я снова попытался подняться. И мне это почти удалось. Но Арутюнов,
с хрипом выдохнув, сделал еще один рывок, ухватил  меня  за  голень  и
дернул. На этот раз я упал более  удачно,  но  все  равно  зашипел  от
резкой боли, успел испугаться, не сломал  ли  ребро,  но  горевать  по
этому поводу времени не было, потому что Юра забирался на  меня,  а  в
руке у него снова блестели ножницы.
    Я понял, что теперь он не промахнется. В  моем  распоряжении  были
считанные мгновения. Я позволил ему замахнуться,  успев  оценить,  что
метит он мне в горло, а  потом  сбросил  Юру,  ухватив  под  локоть  и
помогая себе согнутой в  колене  ногой.  И  сейчас  же,  вывернувшись,
вскочил. Арутюнов дернулся на полу раза три и затих.
    Я стоял над ним, опираясь  рукой  о  стену,  тяжело  дыша,  слушая
гулкий стук собственного сердца. В глазах рябило от перенапряжения; по
куртке стекала кровь: наверное, и моя, и его вперемешку.
    Юра не шевелился.
    Что?! Опять?!
    Я наклонился и перекинул  его  на  спину.  И  тут  же  отвернулся,
сдерживая  рвотный  позыв.  Юра  Арутюнов,  студент   третьего   курса
Технологического института  (или  Технологического  университета,  как
принято теперь называть), член Своры Герострата,  был  мертв.  Ножницы
острым  концом  глубоко  вонзились  в  его  правую  глазницу;   из-под
распоротого века сочилась кровь и какая-то бесцветная жидкость.
    Он убил себя сам... Точнее, нет. Я убил его - будь честным хотя бы
перед собой. Ты  отбросил  его,  да  так  удачно,  что  Юрина  рука  с
ножницами подвернулась и направила их прямиком ему в глаз.  Мгновенная
смерть. И значит, Герострат  может  быть  доволен,  может  праздновать
победу: теперь и ты, Борис Орлов, замаран по самые уши...
    Я опустился на линолеум рядом с телом Арутюнова. Все уже  довелось
испытать с момента, как познакомился я с Геростратом: разочарование  в
друге, панику, растерянность, страх, потерю надежд, а вот  теперь  еще
навалилась без предупреждения тоска. Состояние  полной,  беспросветной
депрессии.
    Не скажу, что мне не приходилось  ранее  убивать.  Приходилось.  И
очень часто. Я даже сбился  со  счета,  скольких  успел  за  два  года
отправить на тот свет. На войне трудно вести счет, особенно когда идет
бой, и все палят во все стороны, и ты тоже стреляешь, не прицеливаясь,
а потом, когда заканчивается  бой  и  начинается  статистика,  уже  не
можешь сказать, кто ТВОЙ, а кто - нет.
    И снова вспомнился ПЕРВЫЙ.
    Это было под Аскераном...
    И снова увидел ЕГО: парнишку лет шестнадцати в грязном комбинезоне
защитного цвета,  разорванном  в  клочья  пулями  из  монго  автомата.
Парнишка умирал в пыли. Он снова умирал в пыли. Как будет умирать  для
меня целую вечность. И струйка черной крови из уголка рта так и  будет
целую вечность стекать вниз по его щеке...
    Вниз и вниз, и вниз, и вниз...
    - Поздравляю с первым, - сказал Леха, кривя губы.
    Он  не  издевался,  он-то  знал,  что  мне  предстоит  пережить  в
ближайшую неделю, он-то стал уже опытным бойцом, он сказал это, думая,
что, может быть, мне будет легче, если я буду помнить, что не  один  я
такой, и по-другому здесь нельзя. Но легче не стало. И  пришла  неделя
тоски, неделя величайшей депрессии, когда я не мог ни есть, ни  спать,
а перед глазами застыло мертвое мальчишеское лицо.
    А потом, знаете, привык. Тоска ушла и привык. Все в  конце  концов
привыкают.
    И до сего дня  не  возвращалось  ко  мне  это  сумрачное  ощущение
причастности к делам смерти, но вот оно снова со мной, потому что  Юра
Арутюнов тоже стал моим ПЕРВЫМ, только это случилось уже не  ТАМ,  где
все ясно, и где легко найти себе оправдание, заткнуть  сиплый  шепоток
совести, это случилось ЗДЕСЬ, в моем родном городе, в  обыкновеннейшей
питерской квартире, и  жертвой  Бориса  Орлова,  крутого  парня,  стал
человек, которого он встречал хотя и мельком, но живым,  здоровым,  не
помышляющем  о  близком  своем  конце   и   том   человеке,   которому
предопределено стать его причиной.
    Да, Герострат может быть доволен: я замарался. И  этим  совершенно
выбит из колеи...


    Глава тридцать первая

    Конечно же, слишком долго мое бездействие продолжаться не могло.
    Уж очень ловко меня взяли в оборот, чтобы я  разрешил  себе  долго
предаваться бездействию. Какая-то часть разума  (кое-кто  называет  ее
"автопилотом")  продолжала  функционировать   вопреки   расслабляющему
воздействию депрессии. И хотя я  помню  дальнейшие  свои  действия  на
квартире Арутюнова доволь но смутно, делал я, кажется, все  правильно:
снял куртку, рубаху, в ванной комнате  промыл  рану  на  плече,  затем
отыскал где-то бинт и перевязал сам себя,  помогая  зубами  затягивать
узлы, потом долго отмывал  с  помощью  подвернувшейся  щетки  кровавые
пятна на куртке, джинсах, ботинках. Дождался,  когда  они  более-менее
просохнут, удостоверился, что ничего своего  в  квартире  не  оставил,
вышел на лестничную площадку и захлопнул дверь.
    Помню, шагнул из подъезда все  в  том  же  состоянии  тяжеловесной
отстраненности и увидел такое, что моментально, как при  смене  кадров
от черно-белого к цветному,  вернуло  меня  к  нормальному  восприятию
реальности.
    Впрочем, точнее будет сказать: что НЕ УВИДЕЛ. А не увидел я  своих
топтунов из ГБ, и потому сразу почуял опасность.  В  самом  деле,  нет
ничего  более  отрезвляющего,   чем   это   чувство   непосредственной
опасности. Факт, для меня не требующий доказательств.
    ОНИ НАХОДЯТСЯ НА ЗАДНЕМ ДВОРЕ.
    ОНИ ТАМ, НА ЗАДНЕМ ДВОРЕ...
    Интересно, а чем они там могут заниматься? Или уже сообразили, что
произошло между мной и Юрой Арутюновым? Хотя откуда? Или...
    Я  вернулся  в  подъезд,  направляясь  к  "черному"  ходу  и   под
лестницей, в самом темном углу отыскал обоих.
    Они лежали рядком  на  загаженном  бетоне,  не  подавая  признаков
жизни. Я присел на корточки, пытаясь вблизи  рассмотреть  их,  понять,
что произошло.
    Тут задвигался бородатый. Он лежал  с  краю,  и  до  меня  донесся
прерывистый вздох. Потом бородатый попробовал поднять руку, но сил  не
хватило удержать, и она бессильно упала. Он громко и часто задышал.
    - Эй, - позвал я. - Что с вами? Вам помочь?
    Бородатый затих, потом спросил слабым прерывающимся голосом:
    - Это ты... Орлов?
    - Да, - я подсел ближе, напрягая  зрение  в  подлестничном  мраке,
потом вспомнил, полез в карман и зажег спичку.
    В отсветах ее неверного пламени, прежде  чем  спичка  догорела  до
конца,  я  успел  разглядеть  подробности.  Вельветовый  был  мертв  -
определенно. На  подобное  я  в  свое  время  насмотрелся:  его  убили
выстрелом в затылок. Бородатому повезло больше: дырка в животе,  дырка
в плече, на щеке длинная царапина - по сравнению с  вельветовым  легко
отделался.  Взгляд  бородатого  казался  мутным,  лицо  перекошено  от
сильной боли.
    - Орлов... позвони... вызови... кого-нибудь... - голос  бородатого
срывался.
    - Кто вас так?
    - Позвони...
    - Герострат?
    - Дурак...  ты  не  понимаешь...  Герострат  -  ноль...  другие...
позвони... Орлов...
    - Номер телефона?
    Бородатый ответить не успел, потерял сознание.
    Пора сматываться, понял я. Если  меня  здесь  застанут  над  двумя
телами, да еще Юра наверху...
    Пора сматываться.
    Я вышел через "черный"  ход,  пересек  задний  двор,  нырнул  мимо
мусорных баков под арку и только там набрал на радиотелефоне "02":
    - Милиция? Срочно пришлите кого-нибудь на Приморский проспект, дом
четырнадцать,  третий  подъезд.  Под  лестницей   два   тяжелораненных
человека.
    - Кто говорит?
    - Неважно, - я отключил радиотелефон, спрятал его  в  карман,  при
этом взглянул на часы: 16.06.
    Время поджимает. Вперед!


    Глава тридцать вторая

    А телефонные войны продолжались.

    -  Накурили-то,  японский  бог!  -  посетовал,  входя  в  кабинет,
следователь по особо важным делам Сазонов Глеб  Егорович.  -  Откройте
хоть форточку. Дышать нечем.
    - А на улице есть чем дышать? - лениво возразил Кирпичников.
    Оба сразу же посмотрели на самого молодого из  присутствующих,  на
тридцатидвухлетнего следователя прокуратуры Васильева с гордым  именем
Борислав. Имя Васильеву не шло, не подходило по всем статьям:  в  свои
три с  небольшим  десятка  он  уже  весил  под  сто  сорок,  был,  как
результат, неповоротлив, страдал сильной одышкой. Еще он без  ума  был
от   разных   тортиков    и    прочей    сдобы,    что    обнаруживает
причинно-следственную связь несоответствия имени и облика.
    В прокуратуре по молчаливому уговору сослуживцев вот уже два  года
занимались  его  "перевоспитанием".  В  основу  процесса  был  положен
принцип: больше движения, меньше еды. Страдающего Борислава гоняли  по
поводу и без повода. И на места происшествий, куда-нибудь подальше,  в
Кавголово, например; и в буфет за  бутербродами,  тоже  -  не  ближний
путь: через два этажа, сначала вниз, потом - вверх;  и  в  непрерывные
командировки; или вот форточку открыть, хотя  и  стол  его  дальше  от
окна, чем стол того же Кирпичникова.  Васильев  вздыхал,  страдал,  но
подчинялся. Он давно свыкся уже с правилами игры  в  "перевоспитание",
но от булочек с маком отказаться не мог, и каждый  месяц  прибавлял  в
весе еще на двести, а то и триста грамм.
    Вот и теперь он обраченно вздохнул, болезненно поморщившись, встал
и, колыхаясь, просеменил к окну.
    Вместе со свежим  воздухом  в  кабинет  ворвались  звуки  большого
города.
    Кирпичников привычно раздавил в пепельнице  окурок  и  вытащил  из
пачки новую  сигарету.  Глеб  Егорович  поставил  портфель,  уселся  и
твердой рукой пригладил седеющие волосы.
    - Новости есть? - спросил он.
    - Газеты читай, - буркнул Кирпичников. - Там -  что  ни  день,  то
новости.
    - Пришли результаты баллистической экспертизы, - поспешно  ответил
за Кирпичникова страдалец Борислав.
    - С Политехом кто-нибудь связался?
    Молчание.
    На круглом лице Васильева -  расстерянность.  Он  явно  ничего  не
знает про Политех.
    - Японский бог, Лева, сколько можно?! Не до шуток сейчас. Я только
что имел беседу с Петюней. Они там наверху  совсем  с  ума  посходили.
Требуют достать третьего сегодня  же.  Говорят,  звонил  САМ,  устроил
разнос и все по нашему делу. И предупредил, что лично проконтролирует.
    - Достанем, - спокойно отвечал Кирпичников.
    Для тех, кто его хорошо знал, это короткое  и  впопад:  "достанем"
значило очень многое.
    Сазонов снова пригладил волосы:
    - Рассказывай.
    Кирпичников чуть заметно усмехнулся.
    - Сегодня  утром  в  Политехе  неопознанный  экстремист  подбросил
ручную гранату в аудиторию. Один из преподавателей был убит на  месте,
пострадали еще шестеро студентов...
    - Ну и что? - Глебу Егоровичу не  терпелось.  -  Какое  это  имеет
отношение?..
    -  Представь,  самое  непосредственное.  Это  случилось  в  группе
Вениамина Скоблина.
    - Во-от как! - Сазонов был потрясен.  -  Надо  срочно  в  Политех.
Борислав, собирайся.
    - Сегодня пусть отдохнет, - миролюбиво сказал Кирпичников.  -  Ты,
кстати, не дослушал.
    - Есть что-то еще? - Сазонов в возбуждении  не  сумел  усидеть  на
месте, вскочил, прошелся по кабинету,  через  каждую  четверть  минуты
энергичным  движением  ладони  приглаживая  волосы,  чем  окончательно
разворошил аккуратный пробор а ля старший следователь прокуратуры.
    -  Есть,  -  кивнул  Кирпичников.  -  Я  тут  порылся  в   архиве.
Оказывается, полгода назад уже имел место похожий случай. Стрельба  из
стечкина, внезапная смерть стрелка, отсутствие у него мотива.
    - Погоди-погоди, - заторопился Сазонов, лихорадочно  соображая.  -
Это тот случай в Пулково? Как же его звали... он ведь лейтенант был?..
    Борислав слушал, приоткрыв рот.
    - Верно, - подтвердил догадку Кирпичников. - Лейтенант МВД Смирнов
Эдуард Алексеевич. Подчиненный нашего общего знакомца Игоря Павловича.
    - Хватова, что ли, ты имеешь в виду?
    - Его, его, и вот тебе еще один примечательный факт.  Вчера  Игорь
Павлович  появился  на  "выезде",  походил,  поглазел.  Вроде  бы,  из
праздного любопытства. Но интересовался подробностями, спрашивал.
    - Японский бог! - с чувством высказался Сазонов.
    - И далее, - Кирпичников  поднял  указательный  палец.  -  Главным
свидетелем по делу Смирнова проходил некий  Борис  Орлов.  И  этот  же
Борис Орлов учился в одной группе с Вениамином Скоблиным.
    - ТРЕТИЙ! - уверенно подытожил Глеб Егорович. - Ну, Лева, японский
бог, ты даешь!
    - Приметы третьего, сбежавшего с оружием, и приметы Бориса  Орлова
совпадают, - добил Сазонова Кирпичников. - Кстати,  сегодняшним  утром
его в Политехе не было.
    - Что же мы сидим? - Сазонов подхватил свой портфель.  -  Надо  же
ехать, брать этого Орлова. Скорее надо, скорее!
    - Скорее только кошки родятся, - заявил Кирпичников. -  Не  спеши,
Глеб. До вечера еще далеко.
    - А чего ждать? Оперативников на выезд и вперед...
    - Во-первых,  Орлова  сейчас  нет  дома,  -  сообщил  Кирпичников,
разглядывая ногти, -  а  во-вторых,  когда  делом  интересуется  Игорь
Павлович, то есть смысл и...
    Закончить  ему  не  дал  телефонный  звонок.   Глеб   Егорович   с
негодованием на лице сорвал трубку:
    - Следователь по особо важным делам  Сазонов  у  аппарата...  А-а,
да-да, Петр Михайлович... Как?! Почему?...  Мы  уже...  да  мы  уже...
третий... Да... мы... Нет, я понял,  но...  Хорошо,  Петр  Михайлович,
пусть будет так, хорошо... Да-да, я передам...
    Сазонов  медленно  положил  трубку  на  рычаг   и   посмотрел   на
Кирпичникова:
    - Японский бог, Лева, откуда ты знал?
    - А что случилось? - ответил  вопросом  на  вопрос  Кирпичников  с
самым невинным видом.
    -  Дело  у  нас  забирают.  Прямо   сейчас,   немедленно.   Личное
распоряжение министра. И это когда мы уже почти достали им третьего!
    Кирпичников молчал. Молчал и заметно расстроившийся Борислав.
    - Лева, - позвал Сазонов, - ты хоть что-нибудь понимаешь, а?
    - "Понять - значит упростить", - щегольнул цитатой Кирпичников.  -
А все не так просто, Глеб, как кажется.
    - Ну?
    - Я тут порылся в архиве. И пришел к следующему выводу. Как только
где-нибудь на горизонте появляется полковник Хватов, сразу  начинаются
взрывы, стрельба, громоздятся трупы, приходят запросы из министерства,
закрываются дела, увольняются сотрудники. И наше дело, как видишь,  не
исключение. Что-то у них там заваривается в верхах, что-то  серьезное.
И наш общий друг  Игорь  Павлович  принимает  в  этом  самое  активное
участие. Я же предпочту постоять в сторонке, не хочу лезть в эту кашу.
И тебе, Глеб, не советую.
    - Зачем же ты раскручивал Орлова? - удивился Сазонов.  -  Если  ты
уже знал, зачем?
    - "Наша  служба  и  опасна,  и  трудна"...  -  напел  Кирпичников,
пародируя.
    Сазонов пригладил волосы.
    - Хватов, Хватов, Игорь Павлович, - пробормотал он устало.  -  Кто
бы мог подумать... Но ведь какое говно, японский бог!

    Телефонные войны продолжались.

    Очередной звонок застал полковника Хватова дома.
    - Здравствуй, Игорь.
    Хватов узнал голос, хотя и не слышал его вот уже восемь лет. Он не
ожидал услышать этот голос когда-нибудь еще, но сразу подавил  в  себе
первые же признаки растерянности.
    Игорь Павлович УМЕЛ владеть собой. Как, впрочем, и его собеседник.
    - Здравствуй, Николай.
    - Как у тебя дела?
    - Откуда ты знаешь номер моего телефона?
    - Это было нетрудно. В конце концов, твой домашний  телефон  -  не
государственная тайна; номер его знают многие, очень  многие,  а  мне,
если ты понимаешь о чем я, хватило бы и одного из пяти.
    - И зачем ты мне звонишь?
    Смешок.
    - Хочу сказать, что ты проиграл.
    - А вот это мы еще посмотрим. Ты, видимо, решил, что если выставил
Орлова на передний план, как точку приложения сил, то тебе дадут  уйти
спокойно в тень? Ты ошибаешься: не дадут. Мы не дадим.
    - Сколько  пафоса!  Не  похоже  на  тебя,  Игорь.  И  что  это  за
фразеологический оборот такой: "точка приложения сил"? Длинно,  нудно.
Сказал бы проще, по-немецки: "Schwerpunkt" - я бы  понял.  Или  ты  за
восемь лет позабыл уже немецкий? А что  касается  Орлова,  то  на  нем
шесть трупов. Твои коллеги с ног сбились, его  разыскивая.  И  найдут,
поверь мне, найдут. Тем более, что их проконтролируют.
    Теперь очередь Хватова усмехнуться.
    - Зама имеешь в виду? Вот здесь ты сглупил, Николай. Про  зама  мы
все знаем. Он давно под контролем и не сумеет тебе помочь. А Орлов еще
побегает. Смотри, и до тебя как-нибудь доберется.
    - Этот мальчишка? Не смеши меня, Игорь. Он же дилетант, он  ничего
не понимает. Скорее я поверю, что ты до меня доберешься. Хотя и это на
сегодня исключено.
    - Ты, Николай, всегда был слишком высокого мнения о себе.  Смотри,
не оступись на ровном месте.
    - Проигрываешь, Игорь. Иначе зачем такие неуклюжие угрозы?  И  тон
этот. Проигрываешь.
    - Ну хватит. Ты все сказал?
    - Хочу попрощаться с  тобой.  Больше  ведь  не  увидимся.  Сказать
последнее прости, пожелать дальнейших успехов.
    - Еще УВИДИМСЯ.
    - Ты не знаешь самого главного, Игорь. Пропустил ты самое главное,
не учел. Но подсказывать я тебе не буду, пусть Орлов подсказывает...
    - Теперь наконец все?
    - Теперь все... А знаешь, Игорь, иногда я вспоминаю, какие мы были
лет так пятнадцать назад. А ты вспоминаешь, или настолько  занят,  что
не  до  ностальгии  тебе?  Помнишь,  городок,  посиделки   у   Наташи,
разговоры, споры с очкариками, неразбавленный спирт? Добрее  мы  были,
Игорь, добрее.  И  умнее.  Где  это  все  теперь?..  Вопрос,  конечно,
риторический... Ну да ладно. Прощай, Игорь...
    Хватов положил трубку и надолго задумался.
    Пора действовать, понял он. Пора помочь Орлову.

    А телефонные войны продолжались.


    Глава тридцать третья

    Несмотря на то, что время действительно поджимало,  я  по  пути  к
дому Люды Ивантер решил  сделать  остановку  и  перекурить.  Не  более
четверти часа: вполне еще успеваю.
    Купив в ларьке банку "Коки", я подыскал  тихий  скверик  и  только
расположился,  чтобы  нормально  осмыслить  происшедшее  со  мной   за
последний час, как ожил радиотелефон. Дьявол! Он следит за  мной,  что
ли?
    - Слушаю.
    - Боря, родной мой человечище, ты, небось, заскучал там без меня?
    - С тобой не соскучишься.
    - Вот и ладненько. Тогда я тебе...
    - Ты зачем меня убить хотел?
    - Я? Тебя? Убить? - удивление Герострата казалось неподдельным.  -
Да ты что? Окстись! Ты ж мой корешок, партнер любимый по играм: как  я
тебя могу убить?
    - Хочешь сказать,  что  Юра  Арутюнов  действовал  по  собственной
инициативе?
    - Юра? Арутюнов? Помню такого. Но, Боря, вот клянусь тебе  как  на
духу, я с ним не поддерживал связи поди уж больше трех месяцев. Ты что
и до него добрался?
    - Добрался. И он меня едва не искалечил.
    - Я тебе, конечно, соболезную, но заверяю с полной серьезностью: я
здесь, Боря, не при чем.
    - Я видел его глаза. Он был закодирован, или не знаю,  как  это  в
вашей конторе называется...
    - А-а, понимаю-понимаю, - Герострат приумолк. - Видишь ли, дорогой
мой, не все так просто с этой  самой  "кодировкой".  Процесс  сложный,
тонкий, бывают сбои. Вполне  может  оказаться,  что  включение  прошло
спонтанно. Или  он  мог  где  услышать  ключевое  словосочетание.  Сам
понимаешь, сбой он и в Африке сбой. Так что моей  вины  здесь  нет.  В
некотором роде, несчастный случай на производстве. Хотя если  желаешь,
сынок, я могу перед тобой извиниться. Чтоб не сильно ты расстраивался.
Все-таки  за  качество  кодирования  и   я   должен   какую-то   нести
ответственность. Желаешь?
    И представьте, я ему поверил.
    А почему я должен был ему не верить? В конце концов, убить меня он
мог бы более простым способом, да и дурацкая партия в шахматы при этом
теряла всякий смысл. Даже тот извращенный смысл, который  придавал  ей
Герострат.
    Ладно, Арутюнов - сбой. А топтуны?
    - Лучше объясни, зачем ты топтунов убрал?
    - Кого-кого?
    - Ну тех  двоих  следопытов,  что  уже  второй  день  вокруг  меня
околачиваются.
    - Знаешь,  Боря,  мне  кажется,  ты  принимаешь  меня  за  кого-то
другого. Я же добродушный лысоватый старичок: мухи без нужды не обижу.
А ты такие дела мне приписываешь. Арутюнова на тебя натравил, каких-то
следопытов - я их в глаза  не  видел  -  шлепнули  -  снова  Герострат
виноват. Я же не маньяк-убийца, Боренька, я  и  обидеться  могу.  Или,
может, в суд на тебя подам. За клевету.
    - Подай-подай. Кроме тебя замочить их было некому.
    - Борька, хоть  ты  и  мой  корешок,  но  скажу  тебе  откровенно:
большего нахала я в жизни своей не встречал. Мало ли шантрапы какой по
городу нашему любимому сегодня бегает. Такие и убить, и  изнасиловать,
и еще чего похуже... Им  это  раз  плюнуть.  Без  повода,  заметь,  из
спортивного чисто интереса. Что же мне, к  примеру,  приписывать  тебе
каждое убийство из тех, что в  "Криминальном  канале"  освещают?  Так,
знаешь, до чего угодно договориться можно.
    - Не вешай мне лапшу. Таких совпадений не бывает.
    - Что ты называешь совпадением?
    - Эти двое появились у меня за спиной после твоего первого звонка.
Вторые сутки они шлялись за мной, как привязанные. И убирают их  не  в
какой-нибудь случайный момент времени, а именно когда Арутюнов пытался
убить меня.
    -  Закручено  лихо,  -  отметил  Герострат.   -   Прямо   детектив
какой-то...
    Он примолк, а я сразу насторожился. Потому что пауза  эта  сказала
мне многое. А в частности: Герострат что-то знает об этом убийстве.  И
чтобы сделать такой вывод вовсе не нужно считаться гением дедуктивного
метода.
    Впрочем, остается на повестке дня по-прежнему неразрешимый вопрос:
какова степень  причастности  нашего  общего  антигероя  к  устранению
топтунов?  Минимальная:  допущение,  предположение,  догадка   -   или
максимальная:  непосредственная  организация?  По   длине   паузы   не
разберешь.
    - Даже не знаю, - Герострат как очнулся, но  продолжил  достаточно
бодро, в своей излюбленной, и  до  предела  раздражающей  меня  манере
блиц-куража, - даже не знаю, Боря, что тут сказать.  Как  тебя,  моего
недоверчивого,  мнительного,   подозрительного,   переубедить.   Этюд,
несомненно, достоин кисти  самого  Конан-Дойля,  или  на  худой  конец
кого-нибудь рангом пониже: Рекса Стаута,  например.  Действительно,  о
каком таком совпадении может идти  речь,  когда  в  радиусе  километра
вокруг одного и того  же  человека  в  одно  и  то  же  время  убивают
нескольких людей? Тем более, что эти люди участвуют - косвенно, правда
- в  одной  большой  игре.  Таков,  должно  быть,  ход  твоих  здравых
рассуждений, разрядник мой юношеский?
    - Примерно, - согласился я.
    - Но подумай, Боренька, если не ты их пришил (я так  понял,  ты  в
тот момент занимался куда более полезным делом), и не я (я вообще  уже
неделю из этой комнаты не выходил:  могу  поклясться  здоровьем  своей
матушки, земля ей пухом), то значит, в игре участвует  кто-то  третий.
Какой-то мерзавец стоит в сторонке и мешает  нам  честно,  по-дружески
скоротать денек за шахматной доской.
    - Тогда четвертый.
    - Что ты говоришь? Я не понял...
    - Четвертый. Третьего представляли следопыты.
    - А-а, понимаю. Ты,  кстати,  Боря,  не  попросил  у  них  паспорт
показать, вежливенько так, а?
    - Делать мне было больше нечего, - солгал я.
    -  Зря-зря,  такие  вещи  проверять  надо.  Вдруг  они  сотрудники
компетентных органов. Возьмут тебя через час по обвинению в  убийстве,
как доигрывать будем?
    - На Колыме доиграем, - буркнул я.
    - Меня это не устраивает, Боренька.  Я  лояльный,  законопослушный
гражданин Российской Федерации. Судимостей не  имел.  И  налоги  плачу
исправно. А ты сразу: "Колыма"... Вот и Леночка твоя говорит, что  мне
на Колыму нельзя. Верно, Леночка?
    Не знаю,  специально  ли  он  таким  вот  образом  сумел  изменить
направление беседы, но если  специально,  то  проделал  он  это  очень
ловко. Меня опять затрясло, мысли перепутались, и стало уже  вовсе  не
таким важным, кто убрал комитетчиков: он  или  некая  третья-четвертая
сила, о существовании которой, впрочем, успел сказать  мне  бородатый:
"Герострат - ноль... другие...". Все отдалилось, я  почувствовал,  как
снова  превращаюсь  в  тупую  торпеду,  которая   движется   прямо   и
целеустремленно, только вперед, по уже кем-то намеченной, просчитанной
согласно законам баллистики, траектории.
    - Твой ход, - выдавил я, испытывая отвращение к самому себе.
    - Ах да, я  и  забыл.  Все  ты  меня,  Борька-хитрец,  отвлекаешь.
Научили, небось, гроссмейстеры всякие, что шахматы - не только  борьба
высоких интеллектов, но и умелое использование  слабостей  противника.
Как там было у классиков в "Двенадцати стульях", а? "Где  моя  ладья"?
"Контора пишет"?
    Как же, подумал я с ожесточением. Главный гроссмейстер в  подобных
трюках у нас ты.
    - Ну ладно,  -  сказал  Герострат,  -  потрепаться  с  тобой  мне,
конечно, всегда приятно, но нужно и честь знать. Мой ход такой: король
Е8-F8.
    - Ферзь Н3-Е6, - объявил я и замер, затаил дыхание, ожидая, как он
ответит, потому что зависел от этого  исход  партии,  результативность
всей моей сложной комбинации: с минимумом жертв к победе. И хотя видел
я уже, что Герострат не особый умелец играть в  шахматы,  но  все-таки
сомневался, а не раскусит ли он меня  в  самый  последний  момент,  не
уйдет ли в глухую  оборону,  заставив  тем  меня  жертвовать  десятком
фигур, чтобы ее прорвать.
    - Ха, - восхитился Герострат. - Ха-ха. Ты что, мне  второго  слона
просто так отдаешь? Это  неосторожно  с  твоей  стороны,  Боря,  очень
неосторожно. Я его, конечно, ем: ферзь F4-D2.
    Я с трудом подавил вздох облегчения. И тут  же  снова  (становится
привычкой) себя одернул: ты до Герострата еще не добрался; прошлый раз
так же думал, что он не успеет. Но ведь успел!
    - Хоть ты и разрядник у меня, Боренька, но ошибки,  смотрю,  и  ты
способен совершать. Подарил мне слона, ферзь -  королева  твоя  -  под
угрозой.  Где-то  ты  просчитался.  Ну  ладно,  ты  пока  подумай  над
следующим своим ходом, осмысли свое шаткое положение, а я тем временем
со слоном разберусь. Кто у нас тут по списку слон?..
    Пряча радиотелефон, я заметил, что руки у меня мокрые от  пота,  и
пальцы оставляют на гладкой  поверхности  влажные  разводы.  Это  тоже
становится привычкой.
    Еще одна беседа с Геростратом, и смотри, Игл, он успел тебя: сбить
меня  с  толку,  напугать,  обозлить,  заставил  понервничать,   а   в
результате  выяснить  для  себя  что-нибудь  толковое  тебе  снова  не
удалось. Всей и пользы, что следующий свой ход и на шахматной доске, и
в игре "сыщики-разбойники" я знаю. Вот только нужно  еще  успеть  этот
ход сделать...


    Глава тридцать четвертая

    У подъезда дома Люды Ивантер я появился в 17.23.
    Огляделся украдкой вокруг.
    Обыкновенный день. Люди, спешащие с работы,  автомобили.  На  углу
мальчишка шумно с выдумкой торгует газетами.  Ничего  подозрительного.
Одно меня беспокоило: самое время вернуться домой  Людиным  родителям,
если таковые у нее имеются в числе живых и здоровых.  В  таком  случае
ситуация осложнится, чего не хотелось бы... Ладно,  сориентируемся  по
обстановке. Импровизация все-таки - великая вещь, и ни разу  меня  еще
не подводила.
    Я поднялся на четвертый этаж, вдавил кнопку звонка.
    В такие моменты непроизвольно цепенеешь: Люда  Ивантер  оставалась
моей последней ниточкой к Герострату и от нее зависело успею  я  выйти
на него прежде, чем он доберется до "слона", или не успею. Если и  эта
ниточка оборвется, тогда все - придется пойти на крайнюю меру.
    Как там ее назвал Герострат: "рокировка"? Да, именно так. Придется
пойти  на  поклон  к  любимому  товарищу  полковнику,  который  всегда
поможет, всегда поддержит. Всегда подставит. И вот  идти  к  нему  мне
совершенно не хотелось. Ни под каким видом. Только вот если в  крайнем
случае, когда все другие ниточки будут оборваны.
    Я услышал сквозь дверь поступь легких ног, и оцепенение как ветром
сдуло. Не все еще потеряно, Игл, не все еще потеряно!
    То, что я увидел за открывшейся  дверью,  просто  ошарашило  меня.
Люда Ивантер стояла в прихожей, босыми  ногами  на  пушистом  коврике,
совершенно обнаженная, протягивая навстречу мне  руки.  А  я  в  ответ
обалдел, застыл, не зная, как тут поступить. Чего-чего, но подобного я
ожидать определенно не мог.
    - Иди же ко мне, - произнесла Люда тихо,  но,  как  показалось,  с
едва сдерживаемой страстью. - Ну! Иди!
    Я шагнул в квартиру, машинально прикрыл за  собой  дверь,  а  она,
взяв меня за руку, повела дальше, в гостиную  комнату,  где  я  увидел
огромную  тахту,  застеленную   белоснежным   накрахмаленным   бельем,
маленький столик  с  выставленными  на  нем  шампанским  и  шоколадом,
включенную стереосистему, в магнитофон которой Люда сразу же  вставила
кассету,  вслед  за  чем  воздух  наполнила  полузнакомая  мелодия  из
репертуара "Пинк Флойд".
    Люда двигалась по комнате мягко, грациозно, в движении  поглаживая
свое тело: бедра, живот, грудь.
    Я же стоял, как болван, с открытым ртом.  Наконец  она,  встряхнув
копной распущенных рыжеватых волос, подступила  ко  мне,  прижалась  и
начала аккуратно расстегивать  куртку,  одновременно  увлекая  меня  в
сторону тахты. И вот тут наши взгляды  встретились;  я  все  понял  и,
сильно толкнув ее, отшатнулся прочь.
    Люда упала спиной на тахту.
    - Иди же ко мне, звала она, - вытягиваясь на  тахте,  изгибаясь  и
лаская свое тело руками.
    Я отступил еще на шаг.
    Что происходит?  Случай  Юры  Арутюнова  с  поправкой  на  женскую
специфику?
    - Я так хочу тебя! Иди...
    Она раздвинула полусогнутые в коленях ноги, и  пальчики  левой  ее
руки заскользили там, между ног, поглаживая, возбуждая. Мне  это  живо
напомнило дешевенький порнографический фильм, который довелось  видеть
в подпольном видеосалоне еще до призыва в армию.
    - Я хочу, я очень хочу...
    Все-таки Герострат обманул меня.
    Совпадений не бывает. Три случая инициации скрытых программ у трех
членов Своры в течении двух суток, и все - при моем появлении. Его рук
дело. Больше некому. А значит, все-таки смерть моя ему чем-то выгодна.
Правда, этот вот последний инцидент  -  курам  на  смех.  Неужели  наш
гениальный стратег всерьез полагал, что я брошусь на Люду, как кобель,
учуявший запах течки?
    Тем более, что игрок я стал опытный: знаю  теперь  значение  этого
пустого и словно подернутого дымкой взгляда.
    Я отступил еще на шаг и покачал головой, чтобы Люда видела. Голова
прояснилась.
    Вид Людмилы меня более не  шокировал  и  не  возбуждал.  Теперь  я
испытывал к ней лишь жалость. Игрушка, марионетка,  которой  управляет
лысый маньяк с  амбициями  египетского  фараона.  Передо  мной  стояла
проблема: как прекратить действие программы. Хорошо, конечно, что  она
не кидается на меня с ножницами, как сделал это Юра Арутюнов, и у меня
есть время подумать, попробовать различные  варианты.  Но  и  в  таком
состоянии от нее  толку  немного.  Не  устраивать  же  ей  допрос  под
мастурбацию и непрерывный стон: "Хочу тебя, хочу тебя, хочу тебя!".
    Я раздумывал, что бы мне попытаться предпринять в первую  очередь,
когда Люда, заметив, что я не собираюсь внимать ее страстным призывам,
вдруг села, выпрямившись, на тахте; рука ее юркнула под подушку, и мне
в лицо уставился черный зрачок маленького револьвера.
    Отчаяние обрушилось на меня всей массой.  Теперь  это  было  самое
настоящее отчаяние, потому что ниточка утоньшалась, последняя  ниточка
обрывалась прямо на моих глазах с появлением на сцене черной хлопушки,
дамского револьверчика. Соблазнение оказалось лишь прелюдией, основной
задачей, как и с Арутюновым, было меня  убить.  И  значит,  снова  мне
придется драться, снова придется напрягать все  силы,  чтобы  удержать
машину смерти теперь уже в  лице  миловидной  двадцатилетней  девушки,
которой я никогда не желал ничего плохого.
    И после того, как я изуродую ее (а мне придется), после того,  как
переломаю ей руки и ноги,  чтобы  обездвижить  -  что  мне  останется?
Сидеть над ней и пытаться  хоть  что-нибудь  выведать  у  полумертвого
тела, а потом обнаружить, что за все часы не приблизился к  Герострату
хотя бы на шаг?
    Я видел, что Люда готова выстрелить,  что  палец  ее  нажимает  на
курок - пока еще мягко. Я знал, что  какой  бы  ни  был  этот  дамский
револьвер, на таком расстоянии его вполне хватит, чтобы  уложить  меня
на месте. Но отчаяние было настолько сильным и  всеобъемлющим,  что  в
какой-то момент я почувствовал, что безразлично мне  попадет  она  или
нет, сумею я уйти от пули или нет. И в общем-то, не хочу я,  не  желаю
предпринимать  хоть  что-нибудь  для  своего  спасения,  и  пусть  она
стреляет, а для меня все наконец-то кончится раз и навсегда.
    Я был готов умереть, но умереть мне не дали, потому  что  знакомый
голос за спиной громко произнес:
    - ЛИТОПА НОТ!
    И ожидаемого выстрела не последовало.
    Пистолет выпал  из  рук  Люды;  глаза  ее  закрылись;  она  легла,
вытянулась и задышала тихо, ровно, как спящая.
    Медленно я обернулся:
    - Почему вы здесь?
    -  Извините,  Борис  Анатольевич,  если  помешал.  Но  дверь  была
открыта, и я вот подумал: если гора не идет к Магомету, так пусть хоть
Магомет придет к горе...
    Передо мной стоял полковник Хватов.


    Глава тридцать пятая

    Его появление поразило меня - не побоюсь банальности  -  как  гром
сради ясного неба. А особую окраску этому появлению придал немедленный
разворот моих чувств от бесконечного отчаяния к бесконечной надежде.
    Я ловил воздух открытым ртом, чтобы хоть как-то прийти в себя. Да,
такие повороты не для моей старой кобылки!
    Хватов улыбнулся.
    - Вижу, не ждали вы меня, Борис Анатольевич.
    - Как вы узнали? - не очень внятно спросил я.
    - Узнал, - ответил полковник.
    Он шагнул в  комнату,  осматриваясь,  походил,  потом  заглянул  в
соседнюю, приоткрыв дверь.
    - Так-так, - пробормотал он, покачивая головой.
    - Что там?
    Я   двинулся   за   полковником.   Хватов   вошел,   присел    над
распластавшимся  на  полу  телом,  приподнял  окровавленную  скатерть,
накрывавшую тело с головой.
    Я понял. Кто-то из ее родителей...
    И отвернулся.
    Я не мог, не хотел больше этого видеть.
    Еще одна жертва в длинном  списке.  Когда  же  мне  дадут  наконец
поставить в нем последнюю точку?!



    Все еще покачивая головой, с удрученным видом  Хватов  вернулся  в
гостиную.
    - Никогда нельзя предсказать, во что все это  выльется,  -  словно
оправдываясь, заметил он.
    - Как вы узнали, что я здесь? - повторил я свой вопрос.
    Хватов нашел стул, уселся и посмотрел на меня  снизу  вверх  очень
внимательным, очень серьезным взглядом.
    - Первый пункт: смерть  Скоблина  и  Кириченко.  Второй  пункт:  я
навестил Михаила.  Третий  пункт:  выявление  адресов  членов  пятерки
Скоблина - чистая техника. Четвертый пункт: смерть  Арутюнова.  И  вот
пятый пункт: я здесь. Все очень просто, Борис Анатольевич. Может быть,
я не слишком расторопно искал  вас,  но,  как  видно,  успел  все-таки
вовремя.
    Я вытер ладонью губы, кивнул в сторону Людмилы:
    - Что вы с ней сделали?
    -  Я  произнес  пароль,  приостанавливающий  действие  большинства
программ Герострата. Это что-то  вроде  предохранителя.  Как  в  люфом
электроприборе.  При  необходимости  его   всегда   можно   выдернуть,
обесточить этим систему. Кстати, будь вы под  действием  программы,  и
вас  бы  этот  пароль  тоже  остановил.  Но  вот  вам   везет,   Борис
Анатольевич. Пока вы действуете  по  своей  воле.  Это  и  видно...  А
Людмила теперь спит. И спать будет очень долго.
    - Она проснется нормальной?
    - Нет, к сожалению. Ее придется лечить.
    - Откуда вы знаете пароль?
    - А вы умело ведете допрос, Борис Анатольевич, очень умело.
    - С вами научишься... Но вы не ответили.
    - Мы занимаемся Геростратом уже полгода, - объяснил  полковник,  -
кое-то удалось выяснить о его методах  и  возможностях.  В  частности,
знание пароля-предохранителя.
    - Что вам еще известно о деятельности Герострата?
    На этот вопрос полковник ответил не сразу.
    Достал  знакомый  мне   портсигар,   прикурил,   поискал   глазами
пепельницу, не нашел и свернул ее себе из блокнотного листочка бумаги.
    - Герострат попал в переплет, - сообщил  он,  затягиваясь.  -  Для
того, чтобы вы поняли, мне придется открыть  вам,  Борис  Анатольевич,
государственную тайну. Но думаю, вы заслужили право знать...
    Хватов помолчал, потеребил  в  задумчивости  кончики  усов,  потом
продолжил:
    - Так вот, Борис Анатольевич, существует некий Центр.  Этот  Центр
засекречен. Он занимается разработкой самых разнообразных  направлений
в     создании     психотронного     оружия.     Центр     принадлежал
военно-промышленному комплексу СССР, и  руководство  его  отчитывалось
непосредственно перед Министерством Обороны.  Нынче  же  в  результате
всей этой неразберихи с разделом-переделом, в результате  конверсии  и
демилитаризации, Центр как бы "потерялся". Он  выпал  из  поля  зрения
структур, которые его до сей поры контролировали.
    Вот только свято место  пусто  не  бывает.  Нашлись  люди,  сумели
поддержать Центр, поддержать его разработки. Естественно, сделали  они
это не за  красивые  глаза  или  там  из  патриотических  соображений.
Сделали они это ради  собственной  единоличной  выгоды,  как  делается
сейчас все в нашей стране. А то,  что  Центр  "потерян",  их  особенно
устроило.
    Так вот, Герострат вышел в свое время из стен этого самого Центра.
Для чего он выпущен в свет - другой вопрос, на который я и сам пока не
знаю ответа. Но он начал собирать Свору, получил  партию  специального
оружия, создал, по  сути,  боевой  отряд  камикадзе,  готовых  по  его
приказу действовать, а затем умереть.
    Возможно,  он  делал  это  в  рамках   некой   программы,   плана,
задуманного его хозяевами, нынешними владельцами Центра.  Что  это  за
план, можно только догадываться.  Но  вполне  ясно  другое:  Герострат
НИКОГДА не собирался реализовывать его до конца. Он  с  самого  начала
знал истинную цену своим возможностям.  И  ему,  что  естественно,  не
нравилось идти на поводу у людей, которые  его  и  за  человека-то  не
считают. С самого начала он задумал  побег,  но  до  поры  до  времени
прикидывался послушным болванчиком, который делает все  так  и  только
так, как ему скажут и укажут.
    Когда Геростратом занялись мы, он понял, что это и есть  тот  шанс
уйти из-под контроля. Он очень ловко, если ты помнишь, использовал нас
для реализации своего собственного плана. Мы  сыграли  для  него  роль
прикрытия, дымовой завесы, и он ушел, оставив и нас, и своих хозяев  с
носом. Точнее, он полагал, будто ушел, но очень скоро выяснилось,  что
уйти от них не так-то просто...
    Хватов притушил в бумажной пепельнице  окурок  и  тут  же  закурил
новую сигарету.
    - Вот здесь я вступаю в область догадок, - заявил он. - Вам, Борис
Анатольевич, в связи с тем, что находились вы последние  дни  в  самой
гуще событий, должно быть виднее, что происходит. Но  допущу,  что  не
зная исходной предпосылки, вы все это время выступали  в  роли  сильно
близорукого человека, у которого кто-то отнял принадлежащие ему  очки.
Я своими предположениями попытаюсь вернуть вам зрение,  а  уж  там  вы
сами разбирайтесь, где я прав, а где ошибаюсь.
    Я согласно кивнул, внимательно слушая.
    - Так вот, - продолжал Хватов, - он  скрылся,  но  хозяева  начали
охоту. И Герострат очень скоро это почувствовал. Единственным  выходом
для него было  столкнуть  лбами  своих  хозяев  с  кем-нибудь  еще.  С
каким-нибудь ведомством, равным хозяевам по  мощи  и  напористости.  И
представьте, кандидат почти сразу отыскался.
    Министерство Госбезопасности, или, если угодно, Федеральная Служба
Контрразведки  -  всегда  проявляло  определенного  рода   интерес   к
разработкам психотронного оружия. Не исключено,  они  вступили  в  эту
игру даже раньше, чем, скажем, наше ведомство. И с самого  начала  они
повели  себя  жестко,  с   уверенностью   профессионалов,   и   лучшей
кандидатуры для противостояния хозяевам Герострат не мог и  желать.  Я
думаю, у него даже получилось реализовать свою задумку. И проделал  он
это с вашей помощью, Борис Анатольевич! Не знаю точно, каким способом,
но с вашей.
    Я снова кивнул.
    Теперь мне многое стало ясным: предложение  сыграть  в  шахматы  и
сама бредовая партия (Герострат прямо указал на  меня:  смотрите,  вот
человек, который многое знает; вот человек, с которым я  постоянно  на
связи; вот человек - ниточка ко мне!); Топтуны (в ФСК понимали, что не
все так просто, но другой зацепки, кроме  меня,  у  них  не  было);  и
"третья-етвертая" сила (это конечно же,  хозяева  Герострата  из  ВПК,
решившиеся все-таки вступить в  борьбу  с  самим  Комитетом  за  право
исключительного обладания психотронным, АБСОЛЮТНЫМ, оружием).
    Я метался, как угорелый, сходил с ума, а, оказывается, служил лишь
приманкой, на которую должны были клюнуть сразу две рыбешки. И значит,
снова, как полгода назад, меня использовали, использовали мои чувства,
особенности моего характера и мое неумение доверять интуиции.
    Полюсы сменились, а методы все те же.
    Впрочем, я не собирался подробно рассказывать Хватову всю  историю
моих злоключений и на его паузу ожидания лаконично бросил:
    - У Герострата - моя девушка.
    И полковнику этого оказалось достаточно.
    - Ясно, - сказал он. - Я вам сочувствую, Борис Анатольевич. Тяжело
пришлось?
    - Все, что вы мне рассказали, - быстро вставил я, - без  сомнения,
интересно. И познавательно. Я бы с удовольствием вас еще послушал,  но
меня поставили в трудное положение. Я должен разыскать  Герострата  до
полуночи, не позже. Вы в состоянии мне помочь?
    - Я, - Хватов сделал особое ударение на местоимении,  -  не  смогу
вам помочь.
    Я едва не взорвался.
    Я  приготовился  заорать  на  него,  затопать  ногами,   вцепиться
пальцами  в  отвороты  его  пиджака,   но   полковник   сделал   рукой
предостерегающий жест и сказал так:
    - Вот послушайте меня, Борис Анатольевич. Это правда,  я  не  могу
помочь вам ДЕЙСТВИЕМ. Поймите правильно, я уже немолод;  у  меня  есть
семья, двое детей. Служебное положение, наконец. Всем этим я не могу и
не имею права рисковать.  Но  зато  в  моих  возможностях  помочь  вам
советом, указать верное направление. А вот дальше действуйте сами. Как
подскажет ваш немалый, тут трудно переоценить, опыт в этих делах.
    Я перевел дух.
    - Ну?
    - Герострат упорно добивался свободы  и  не  учел,  да  и  не  мог
учесть, одну маленькую деталь своей биографии, о которой,  кстати,  он
ничего не знает, а ему никто не расскажет.
    Еще в Центре, где он  проходил  подготовку,  где  из  него  делали
превосходное  оружие,  Герострату  в  подсознание  наряду  с   другими
потаенными программами, был установлен модуль необычайной силы. Модуль
контроля. Избавиться от него он не сумеет: модуль напрямую завязан  на
нормальное функционирование центральной  нервной  системы.  Он  служит
роль  поводка;  благодаря  ему  хозяева  Герострата  всегда  знают   о
местонахождении своего подчиненного.
    - Каким образом?
    - А очень  просто.  Каждый  вечер  в  девять  ноль-ноль  Герострат
набирает один и тот же телефонный номер, звонит, называет свой текущий
адрес, получает инструкции в виде ключевых словосочетаний, но об этом,
конечно же, ничего потом не помнит. Просто. И надежно.
    Вот Герострат удрал от нас и думал,  что  таким  образом  обставил
заодно и хозяев, избавился от контроля. А когда они снова замаячили на
горизонте, решил, что где-то прокололся,  и  следует  поступить  более
хитроумно. На самом же деле он никогда свободным не был. Все время они
держали его на поводке. Он - марионетка,  Борис  Анатольевич.  Даже  в
большей степени, чем вся его Свора.
    Это да-а! - подумал я ошеломленно. Сумасшедший узелок. Как  будет,
если  перефразировать  Дюренмата:   о   контроле   контролирующих   за
контролерами?
    - Тут очень все запутано, но мне известно кое-что еще,  -  говорил
Хватов. - Информация эта и должна будет помочь вам, Борис Анатольевич,
реализовать свое намерение.
    - Какая именно? - спросил я жадно.
    - Фактически у Герострата трое хозяев. Это те самые  трое,  что  в
свое время сумели по достоинству  оценить  разработки  Центра,  сумели
оценить  мощь,  которую  он   способен   предоставить   человеку,   им
распологающему.   Все    трое    -    высшие    офицеры.    Не    ниже
генерала-лейтенанта.  Один  из  них,  кажется,  сейчас   в   отставке,
остальные продолжают "крепить и множить рубежи", но  не  это  суть.  Я
назову вам  сейчас,  Борис  Анатольевич,  фамилию  человека,  которому
Герострат звонит на государственную дачу раз в сутки ровно в 21.00  по
московскому времени и в сомнамбулическом состоянии докладывает о месте
своего нахождения. Его зовут Проскурин.  Генерал-полковник  Проскурин.
Его дача расположена под Зеленогорском... Но предупреждаю: там высокий
забор и охрана - пятеро прапорщиков сверхсрочной  службы  и  сколько-о
рядовых. При  автоматах.  К  тому  же,  адъютанты.  В  одиночку  будет
справиться нелегко.
    - Это не проблема, - заявил я, посматривая на часы.
    - Время у вас еще есть, не рвитесь, - Хватов поднялся  и  протянул
мне руку. - Хочу пожелать вам удачи, Борис Анатольевич.
    Я ответил на рукопожатие:
    - Хочу пожелать того же: удача  и  вам  скоро  понадобится,  Игорь
Павлович.
    Он горько усмехнулся:
    - Спасибо. Но надеюсь, что не понадобится...


    Глава тридцать шестая

    Дачу генерала Проскурина я разыскал быстро.
    В запасе у меня было чуть  более  получаса  -  вполне  достаточный
срок, чтобы успеть провести самую тщательную рекогносцировку.
    Забежав домой перед отправкой  в  Зеленогорск,  я  соответствующим
образом экипировался: сменил джинсы и  куртку  на  спортивный  костюм,
ботинки - на кроссовки, отыскал  свои  кожаные  перчатки  и  отцовский
морской бинокль. Мама  наблюдала  за  моими  приготовлениями  с  немым
вопросом.
    - Есть маленькое дело, - объяснил я ей. - Много времени не займет.
Я потом тебе все расскажу.
    - Тебе звонили, спрашивали, - сказала она.
    Я остановился:
    - Кто?
    - Не представились.
    - А когда?
    - Да днем, часа в три.
    Так, это или из милиции по поводу Гуздева, но тогда почему они  не
представились? Или генерал Проскурин меня  решил  прощупать.  Вспомнил
наконец, что еще одна пешка участвует в игре. Но  тогда  вы  опоздали,
товарищ генерал. И вы опоздали, и Герострат ваш опоздал.
    Не успеете вы ничего теперь сделать. И плевать мне на ваши звонки,
потому что НЕ УСПЕЕТЕ. Теперь вам остается только ждать, вот и  ждите.
Я иду, Борис Орлов!
    - Ну если действительно буду нужен, позвонят еще, - сказал я маме.
    Она кивнула, но по  глазам  ее  я  понял:  она  чувствует,  что  я
недоговариваю, что легкомысленность моя показная, рассчитанная на нее.
Но успокоить маму я сейчас не мог: рассказать  полуправду  матери  еще
хуже, чем соврать или не рассказать ничего вовсе.
    Тайком от нее я переложил пистолет из куртки в спортивную сумку  с
самоуничижительной надписью белым на голубом: "What we are in need now
is an adventurous mind" - в самую точку! Туда  же  сунул  кусачки:  на
случай встречи с колючей проволокой.
    - Ну пока, -  сказал  я  маме  напоследок.  -  К  утру  постараюсь
вернуться.
    И снова по вгляду ее я понял,  что  хочется  ей  остановить  меня,
задержать, не пустить никуда, какими бы вескими не были причины  моего
ухода, но она только кивнула, и, выходя за дверь, я услышал ее  ломкий
шепот вслед:
    - Ты постарайся.
    Я отправился в Зеленогорск, и вот теперь, примостившись на корявой
столетней березе, разглядываю в бинокль государственную дачу.
    Первое впечатление: не ахти. Генерал-полковник  мог  бы  подобрать
себе виллу и посолиднее.
    А  так:  два  этажа,  кирпичная  кладка,  деревянная   пристройка,
приземистая банька, летняя веранда. На веранде пьют чай  из  огромного
и, должно быть, большой ценности самовара  привлекательная  девушка  и
вовсе не привлекательная мадам. Судя по всему,  дочь  и  жена.  Забор:
метр восемьдесят -  преодолим;  колючей  проволоки  не  наблюдается  -
обойдемся поэтому без  кусачек;  ворота:  массивные,  как  у  воинской
части, рядом будочка, импровизированный контрольно-пропускной пункт  -
там лениво  попыхивал  папироской  один  из  прапорщиков  сверхсрочной
службы.
    Во   дворе,   на   асфальтированной   площадке    перед    гаражом
полуподземного типа стоит ЗИС: широкий и блестящий.
    Что у нас дальше? Ага, собачья будка, в  ней  немецкий  овчар.  По
виду, не сторожевой.  Откормленный  настолько,  что  костей  за  жиром
просто не видно. В настоящий момент ведет сидячий образ жизни.
    Что еще?..
    На заднем  дворе  -  отсюда  его  видно  плохо:  закрывает  дом  -
располагаются огородики и теплицы. В огородиках что-то  зеленеет.  Это
нам   понятно,   это   нам   знакомо:   приусадебное    хозяйство    в
советско-российской  армии  всегда  ценили.  А  особенно  -   в   наши
оголтело-оголодавшие времена.
    Конечно же, разведением в этом райском саду всевозможных вкусных и
питательных овощей занимается не генералполковник. И  наверняка  -  не
его жена с дочкой. На то существует в  нашей  армии  "боец",  которого
никогда не грех  использовать  в  более  мирных  целях,  чем,  скажем,
несение караульной службы. Будем надеяться, что те рядовые, о которых,
помимо пятерых прапорщиков, говорил Хватов, на сегодня уже отразводили
свое и отправлены в родную часть на вечернюю поверку. А значит, исходя
из  данного  предположения,  направление  главного  удара  определено,
утверждено и пересмотру не подлежит.
    Что мы имеем по поводу пребывания искомых лиц в конкретное время и
в конкретном месте?
    В домике, на первом этаже, несмотря  на  то,  что  еще  достаточно
рано, светятся три окна. Я долго изучал  окна  в  бинокль,  но  ничего
полезного для себя в этом плане выяснить не сумел:  окна  были  плотно
зашторены, и лишь иногда мелькал за ними чей-то грузный силуэт.
    Здесь положимся на слова Хватова; будем действовать из  допущения,
что ОНИ там и тоже пьют чай или кофе, или что-нибудь сорокоградусное в
ожидании телефонного звонка. Стратеги.
    Осталось двадцать минут.
    Пора приниматься за работу. Я покинул свой  наблюдательный  пункт,
спустился на землю, тщательно отряхнулся, сметая ладонью  зацепившийся
за материю костюма древесный мусор. Бинокль упаковал в сумку. Пистолет
ремнями закрепил под левую мышку,  подвесив  его  в  хитроумном  узле,
которому меня научили в армии поднаторевшие в  такого  рода  придумках
старослужащие.  Очень  удобно  выхватывать  оружие  из   узла,   если,
например, лежишь, уткнувшись носом в землю под обстрелом  и  требуется
обойтись минимумом движений, чтобы добраться  до  своего  спасителя  с
вороненым стволом. Помню, у нас был целый комплект  таких  придумок  и
нигде не запатентованных нововведений. Комплект этот  имел  даже  свое
название: "школа пьяного таракана" - остроумно, на мой взгляд.
    Сумку с  ненужным  больше  инвентарем  я  припрятал  здесь  же,  в
лесочке; запомнил место, чтобы потом как-нибудь вернуться. И осторожно
под прикрытием кустов и деревьев двинулся в обход забора, заходя  даче
в тыл.
    Как всегда в экстремальной ситуации я испытывал то, что  психологи
называют "раздвоением личности": один "я" пробирался уверенно и  ловко
через  валежник,  одновременно  удерживая  в  поле   своего   внимания
положение солнца, забор - справа, припятствия пересеченной  местности,
собственную скорость, ритм - ниндзя, одним словом; второй  "я"  следил
за первым  со  стороны:  холодно,  без  скидок  оценивая  правильность
каждого шага, каждого движения руки или ноги - сэнсей, другим  словом.
И пока все, кажется, было нормально, в лучших традициях войск  особого
назначения МВД.
    Добравшись до места, определенного мною с наблюдательного пункта в
качестве оптимального для реализации стремительного броска, я взглянул
на часы.
    Итак, у нас есть еще семь минут. "Внутренние  войска,  вперед!"  Я
разбежался  и,  подпрыгнув,  оттолкнувшись  от  верха  забора  руками,
очутился на территории противника.
    Лицом  к  лицу  с  оторопевшим  солдатиком:  рядовым,  совсем  еще
мальчишкой с коротко стриженным затылком - пилотка заткнута за  ремень
- но с автоматом и штык-ножом в чехле на поясе.
    - А? - только и успел спросить солдатик.
    - Извини, друг, - ответил я, нанося ему короткий удар в  солнечное
сплетение.
    Солдатик охнул и согнулся. Я немедленно рубанул его ребром  ладони
по шее за ухом, выключая совсем.  Потом  подхватил  безвольно  осевшее
тело и осторожно положил под живописный, очень ухоженный  кустик.  Вот
тебе, Игл, и "уехали в родную часть".
    Та-ак. Что делать с автоматом? Игрушка  полезная,  выглядит  более
внушительно, чем самый внушительный стечкин. Пострелять  мне  из  него
вряд ли придется, но как фактор психологического воздействия - очень и
очень. Но тяжелый.
    Ладно, времени на размышления нет, возьму его. Я снял с  солдатика
автомат и, придерживаясь пока стены забора, стал пробираться  к  даче.
Не наткнуться бы только еще на одного: такого  же  тяжеловооруженного,
но более сноровистого,  потому  как  на  сверхсрочной  службе  и  опыт
побольше. Впрочем, пока никого не видно.
    Я обогнул теплицы, оценив мельком зеленое  огуречное  буйство  под
запотевшим изнутри полиэтиленом. Теперь открытый участок - бегом  мимо
пристройки. Ага, здесь дверь - толчок кулаком, ручку  на  себя  -  без
результата.  "Заперто,  догадался  Штирлиц,"  -  совсем   не   вовремя
вспомнилось окончание бородатого анекдота. Ломиться не будем.  Это  не
входит в наши планы.
    Присев на полусогнутых, я посмотрел за угол.  Все  как  и  прежде:
снулый  овчар,  не  менее  снулый  прапорщик,  закуривающий  очередную
папироску, мирно беседующие за самоваром наседки. Самый  ответственный
участок - здесь.  Риск,  конечно,  страшенный,  но  кто,  господа,  не
рискует, тот... язвенник или трезвенник.
    Все так же на полусогнутых я  заскользил  по  стене  пристройки  к
веранде, и тут меня заметили.
    Уж не знаю, что побудило дочку  генерала-полковника  посмотреть  в
мою сторону, и не берусь представить, насколько замысловатый путь в ее
головке пришлось преодолеть образу затянутого  в  трикотажный  костюм,
крадущегося с автоматом в руках  незнакомца,  прежде  чем  образ  этот
успел обрасти соответствующими ассоциациями и в конце концов  распался
на буквы в одно только слово: "ОПАСНОСТЬ!". Но результат  однозначный.
Она взвизгнула, вскочила, опрокинув плетеное кресло и указывая на меня
пальцем. Впрочем, жена генерала-полковника не успела даже повернуть  в
мою сторону свое сильно напудренное лицо, а я уже находился у  веранды
и готов был, перепрыгнув три низкие деревянные ступеньки, одним  махом
проскочить к застекленной до половины двери. Меня остановил овчар.
    Он напал молча, как делают только хорошо обученные  и  особо  злые
собаки. Он двигался неуклюже: сказался сидячий образ жизни и  обильная
кормежка  -  но  очень  самоуверенно  и  напористо.  Он  ударил   меня
вытянутыми лапами в спину, и если бы мои ноги в этот момент находились
в несколько иной позиции разбега, то не  миновать  мне  сломанного  на
ступеньках носа.
    Но я  удержался,  хотя  корпус  и  повело  вперед,  но  удержался,
скомпенсировал инерцию, согнувшись в поясе.
    Дочка генерала-полковника продолжала оглушительно  верещать,  а  я
под этот фон едва успевал уворачиваться от злобно клацающих  челюстей.
Будь овчар действительной службы: матерый, поджарый, вечно голодный  -
мне бы не сдобровать. Всетаки не один год уже прошел, как я  последний
раз принимал участие в подобной забаве.  А  с  этим  управляться  было
трудно, но вполне по силам. Уворачиваясь, я поддел его ногой,  и  хоть
кроссовка - не сапог, удар все равно получился достаточно  сильным,  и
овчар, скуля, откатился в сторону. А новый его прыжок (верный, честный
пес) я встретил прикладом.
    Я не хотел  его  убивать:  уважаю  преданных  собак  -  постарался
смягчить  движение,  но  и  этого  скользящего  удара  хватило,  чтобы
отбросить пса на метр в сторону. Он снова заскулил, попытался  встать,
однако лапы его подкашивались, из уха текла кровь - он был  больше  не
боец.  Впрочем,  из-за  него  я  потерялтаки  драгоценные  секунды,  и
проснулся наконец прапорщик в будке у ворот; он  уже  вовсю  пылил  ко
мне, вытаскивая на ходу штык-нож.
    Начиная с взвизга дочки генерала-полковника,  все  шло  вразрез  с
моими планами. Времени разбираться с этим  дармоедом  у  меня  уже  не
оставалось, но и подставлять ему спину в  самый  ответственный  момент
особой охоты не было. Нужно вырубить прапорщика и вырубить быстро.
    Я наблюдал за его бегом спокойно, выверив  мысленно  будущие  свои
движения на тот момент, когда он окажется в пределах досягаемости.
    Дочка генерала-полковника продолжала визжать -  да  прекратит  она
когда-нибудь  наконец?  Словно  в  ответ   на   мой   вопрос   к   ней
присоединилась и мамаша.
    С совершенно озверелым выражением на кавказском лице (страха в его
глазах я не увидел - только ненависть) прапорщик подскочил  ко  мне  и
замахнулся штык-ножом. Я легко увернулся  и  держа  автомат  за  ствол
въехал ему прикладом по лицу. Бил опять же не со всей силы: прапорщика
убивать не входило в мои планы тем  более.  От  удара  его  качнуло  и
повело в сторону; из разбитых губ  заструилась  по  подбородку  кровь.
Прапорщик невнятно охнул, но на ногах устоял. Заметим, что это ему  не
помогло. Я протанцевал прапорщику в тыл и вышиб из него дух на  некий,
думаю, достаточно продолжительный срок.
    Теперь путь был открыт, и я, перешагнув через распростершееся  под
ногами тело, двинулся к веранде. Краем глаза отметил  появившегося  на
шум из гаража еще одного  "бойца"  в  промасленной  хабэшке.  Но  тот,
завидев чужого с  автоматом  в  руках,  счел  за  лучшее  вернуться  к
оставленной работе.
    Да, путь был наконец открыт.
    Приоткрыв застекленную дверь, на веранде  появился  некий  капитан
(видно,  из  адъютантов,  о  которых  говорил  Хватов),   но   его   я
проигнорировал: просто отодвинул в сторону (капитан  от  неожиданности
открыл рот) и, все еще удерживая автомат  наперевес,  прошествовал  по
короткому  коридорчику  в  просторную  ярко  освещенную  комнату,  где
развалившись на кожаных диванах, восседала искомая троица:  двое  -  в
мундирах, третий -  хозяин,  в  очень  похожем  на  мой  тренировочном
костюме. Все трое, как на подбор,  грузные,  обременненые  животиками,
дряблыми щеками и многочисленными скадками под  подбородком.  Хозяина,
кроме обязательного комплекта, украшала еще  массивная  бородавка  над
левой ноздрей. В общем, компания еще та. Прямо  бери  и  рисуй  с  них
иллюстрацию для учебников будущего: "Генеральный штаб на даче, XX век,
Century FOX".
    Не успел я и глазом моргнуть, как картинка сменила название. Глаза
двух генералов в форме вдруг сделались очень  круглыми;  рука  хозяина
метнулась к столику,  на  котором  меж  восхитительного  натюрморта  -
слюнки  текут   -   в   комплекте   из   двух   бутылок   "Наполеона",
полунаполненных рюмок и вазы  с  фруктами  стоял  маленький  кнопочный
телефон. Теперь картинке очень подошло бы классическое: "Не ждали".
    Я чуть усмехнулся и покачал дулом автомата справа налево  и  слева
направо. Хозяин понял и отдернул руку.
    Я отступил в сторону от двери, чтобы, возможно, уже очухавшийся от
потрясения капитан не додумался шандарахнуть меня  чем-нибудь  тяжелым
сзади по голове. И удерживая под прицелом генералов, взглянул на часы.
    Уф! Еще целая минута в запасе.
    - Здравствуйте, товарищи заговорщики! - сказал я бодро.
    Генералы обменялись быстрыми взглядами.
    - Кто вы такой?! - загремел хозяин ("командирский"  голос  у  него
поставлен  что  надо).  -  Немедленно  убирайтесь  с  территории!  Это
государственный объект.
    - Знаю, - кивнул я, откровенно уже веселясь. - И  даже  знаю,  как
вас зовут. Вы - генерал-полковник  Проскурин.  К  сожалению,  не  имею
чести  быть  знакомым  с  вашими   коллегами.   Или   лучше   сказать,
соучастниками?
    - Вы за это ответите, - пригрозил Проскурин менее  грозно:  видно,
что-то там успел про меня понять.
    - Я уступлю вам место  на  скамье  подсудимых,  -  заверил  я  его
примирительно. - В память о вашем боевом прошлом...
    - Что тебе нужно?
    - Я жду одного звонка.
    - Мальчишка, - прошипел генерал-полковник. -  Безмозглый,  дерзкий
мальчишка!
    Я покивал сочувственно:
    - Наверное, в чем-то вы правы, но на вашем месте  я  бы  придержал
столь лестные эпитеты в адрес того, кто держит вас на мушке АКМа.
    Проскурин  заткнулся.  И  вновь  переглянулся  с  молчавшими   всю
перепалку гостями.
    Секунда в секунду, ровно в 21.00, ожил стоящий на столике телефон.
Генерал-полковник  снова  предпринял  попытку  поднять  трубку,  но  я
опередил его:
    - Извините, товарищ Проскурин, это, кажется, меня.
    Сейчас и  только  сейчас  должно  выясниться,  правду  ли  говорил
Хватов, посылая меня сюда. Сейчас и только  сейчас  должно  выясниться
то, над чем я бился двое суток бесплодных  метаний  по  городу,  из-за
чего вел сумасшедшую разрушающую психику жизнь то ли охотника,  то  ли
дичи.
    Я поднял трубку левой рукой, правую удерживая  на  автомате  и  не
спуская глаз с Проскурина. Тот откинулся на диване  и  развел  руками,
как бы давая мне понять, что никаких  эксцессов  не  будет.  Я  поднес
трубку к уху:
    - Але.
    Знакомый - да,  это  он!  -  чертовски  знакомый  голос  медленно,
отчетливо выговаривая  каждое  слово,  как  запись  на  автоответчике,
назвал адрес: город, улицу, дом, этаж, квартиру.
    "Герострат  -  ноль..."  -  вспомнилась  мне   фраза,   выплюнутая
умирающим комитетчиком. Конечно же, Герострат  -  ноль.  Марионетка  в
большей степени, чем вся его Свора.
    Я рассмеялся, я положил трубку  на  рычаг  и  продолжал  смеяться,
разглядывая    развалившегося    на    диване    Проскурина.     Глаза
генерала-полковника вдруг сфокусировались на чем-то за моей спиной.
    Ну, меня на такую элементарщину не купишь,  подумал  я  и  тут  же
получил весьма ощутимый удар по голове.
    Чертов капитан!


    Глава тридцать седьмая

    Все-таки вырубил он меня неумело. То  ли  неверно  рассчитал  силу
удара, то ли просто переоценил возможности рукоятки  своего  макарова.
Сразу видно, что из штабных стратегов. Так или иначе, а через минуту я
прочухался, но вида, конечно, не подал.  Требовалось  сначала  оценить
обстановку: кто где стоит, кто чем занят.
    Падая,  я  опрокинул  стол  с  телефоном  и  натюрмортом.  Коньяк,
естественно,  разлился  по  всему  полу,  и  трикотаж  моментально  им
пропитался. Веселенькое дело - заявиться под утро домой, распространяя
вокруг себя известные ароматы. Что подумает мама?! Хотя сейчас это  не
важно, сейчас для меня важно сосредоточиться.
    Капитан "шуршал" справа: звенел осколками, отволакивал  в  сторону
столик. Один из генералов - уж не знаю  кто  -  вполголоса  матерился.
Видно, все-таки напугал я их. И напугал здорово.
    - Да перестаньте вы, Владимир Миронович, - оборвал его  Проскурин.
- Нужно решать, что с этим наглецом делать.
    Интересно, у кого из них автомат?
    - Что делать, что делать, - отозвался  матерившийся.  -  Придавить
суку и дело с концом.
    Знакомые разговорчики, ох знакомые!
    - Легко сказать, - снова Проскурин. - А если мы уже под  колпаком?
А он - подсадной.
    - Да е... ть я хотел всех сраных гэбешников. Что  они  нам  теперь
могут сделать? Они же теперь Ф-С-К, - аббревиатуру Владимир  Миронович
воспроизвел с особым презрением.
    Они вдруг замолчали. И Проскурин после небольшой паузы спросил:
    - Что это у него за узел под мышкой?
    Медлить больше было нельзя. Я оттолкнулся руками (в ладонь тут  же
впился  зазубренный  осколок)  и  вслепую  лягнул  возившегося   рядом
капитана. Тот покатился вместе со столиком. И  еще  в  этом  прыжке  я
выхватил из узла пистолет и выпустил очередь в том расчете, чтобы  она
прошла над головами генералов. Раздался дребезг разлетающихся  оконных
стекол.
    После этого я чуть приоткрыл один глаз.
    Генералы лежали вповалку. Осколков на  полу  заметно  прибавилось.
Прямо взрыв в мастерской стеклодува. В углу  под  выключенным  цветным
телевизором тяжело ворочался поверженный капитан. Я шагнул  к  нему  и
наступил на ищущие пистолет пальцы.
    - Где у вас книга жалоб и  предложений?  -  поинтересовался  я  со
смешком, когда капитан взвыл от боли.
    Проскурин поднял голову. Я заметил, что у  него  под  рукой  лежит
автомат и для  острастки  выстрелил  одиночным  в  его  сторону.  Пуля
вжикнула и  застряла  в  обивке  под  дерево,  проделав  там  изрядное
отверстие.  Проскурин  уткнулся  носом  в  пол.   Крики   на   веранде
возобновились.  Истерики  в  них   поприбавилось.   Хотя   женщины   у
генерала-полковника подобрались благоразумные: ни  одна  пока  еще  не
рискнула появиться в поле моего зрения. Как бы там  не  оклемался  наш
решительный прапорщик.
    Я надавил на пальцы капитана посильнее  и  чуть  повернул  каблук.
Хоть я и не садист,  но,  сознаюсь,  получил  некоторое  удовольствие,
слушая, как он завывает. В  конце  концов,  и  ты,  штабист,  принимал
участие в веселенькой травле Бориса  Орлова.  Конечно,  вина  твоя  не
доказана, и, скорее всего, мала, как маковое зерно, но и наказание  не
столь велико, как можно подумать, слушая твои вопли: походишь недельку
с забинтованной рукой, а там смотришь - и орден дадут. За храбрость.
    Я убрал наконец ногу, поднял макаров. Засунул его за пояс.  Потом,
осторожно  ступая,  приблизился  к  генеральской  свалке.  Мечта  двух
незабываемых кошмарных лет - увидеть подобное зрелище.
    -  Передайте  мне,  пожалуйста,  автомат,  товарищ  Проскурин,   -
попросил я мягко. - Одной  рукой  и  прикладом  вперед,  если  вас  не
затруднит.
    Проскурин послушно исполнил мое  распоряжение.  Довелось  хоть  на
минуту почувствовать себя маршалом.
    Я получил  автомат  и  сразу  стал  этаким  вооруженным  до  зубов
советским коммандо в тренировочном костюме, пропитанный коньяком  и  с
кровоточащими  ладонями.  Но  времени  любоваться  собой  у  меня   не
оставалось.
    - Мальчишка, - прохрипел генерал-полковник. - Тебе  все  равно  не
успеть.
    Я пожал плечами.
    - Может быть, и не успею.  Кстати,  чуть  не  забыл  спросить:  вы
автомобиль водить умеете?


    Глава тридцать восьмая

    Я посадил генерала-полковника за руль.
    Он, что вполне понятно,  долго  отказывался.  Но  я  популярно  на
пальцах объяснил ему, что все равно  поехать  со  мной  ему  придется,
только  не  на  месте  водителя,  а  сзади,  на  мягком  диванчике,  с
простреленными ногами. Прозвучало это  убедительно,  и  Проскурин  без
охоты, но согласился.
    За полчаса мы добрались до города, минут  пятнадцать  колесили  по
улицам на приличной скорости: благо светофоры перешли на режим ночного
желтоглазого перемигивания, а автомобильных  пробок  в  это  время  не
встретишь.
    Гаишников я не опасался: кто из  них  рискнет  тормознуть  ЗИС  за
превышение скорости? Превышает - значит, положено.
    -  Вон  туда  во  двор  сверните,  пожалуйста,   -   подсказал   я
генералу-полковнику.
    Проскурин послушно свернул.
    - Ну, желаю всяческих благ, -  усмехаясь,  сказал  я  и  полез  из
машины.
    - Ты покойник, - бросил напоследок Проскурин.  -  Можешь  заказать
себе венок на могилу.
    - Не стройте из себя второсортного крестного отца,  -  посоветовал
я. - Вам это не к лицу, - и, засмеявшись, добавил: - Вы  же  советский
офицер.
    Генерал-полковник сердито газанул, разворачивая неуклюжий  ЗИС  на
маленьком пяточке.
    Я же, не оглядываясь,  устремился  к  нужному  дому.  Пятый  этаж,
квартира двадцать семь. Действовать быстро, на максимальных  оборотах.
Чтобы этот выдумщик не успел состряпать очередной фокус. Да-а,  довели
тебя, Игл: не человек - машина смерти.
    Я с разбегу высадил хлипкий замок, проскочил  махом  прихожую,  но
когда впереди показался свет, что-то  вдруг  больно  ударило  меня  по
ногам чуть ниже колен.
    Неумолима сила инерции. Я совершенно бездарно растянулся на  полу.
Автомат вылетел из рук; чуть подсохшие раны на ладонях  раскрылись.  А
когда я услышал над собой жизнерадостный смех,  то  понял  с  чувством
полной опустошенности: кажется, все, последняя твоя карта бита.
    Я медленно встал.
    Наверное, существует в  мире  нечто,  называемое  ясновидением.  Я
попал в ту самую комнату, которую видел в моменты  паники  и  во  сне:
неухоженная, пыльная, без мебели, словно хозяева выехали отсюда давно,
и никто больше не пожелал ее заселить.
    На полу здесь кое-где  валялись  скомканные  бумажки,  а  у  стены
напротив меня стоял одинокий предмет мебели, старенький и  простенький
письменный стол. Я увидел и  узнал  угол  правее  стола:  пыльный,  со
сгустившейся там тенью, и как будто действительно  была  там  натянута
паутинка, а над ней чернел точкой на потертых обоях паучок. И  главное
- фигуры горкой лежали там, шахматные фигуры: черные и  белые,  как  в
моем сне, заброшенные туда Геростратом.
    Сам он восседал за столом, и перед ним  была  шахматная  доска,  а
рядом -  телефонный  аппарат  сложной  конструкции,  изящный  образчик
передовых японских технологий.
    И тут же я понял,  что  есть  все-таки  отличие:  второй  двери  с
надписью "ARTEMIDA" в комнате не было: за спиной Герострата  я  увидел
глухую стену.
    - Да, Боренька, - с язвительной ноткой в голосе начал Герострат, -
не ожидал я от тебя. Попасться на такую элементарную уловку.
    Я обернулся, чтобы взглянуть, что имеется в виду. Поперек дверного
проема на уровне колен оказалась натянута стальная проволока. Куда  уж
элементарнее.
    Я, прикидывая, посмотрел в сторону автомата.
    - И не думай даже об этом, - в руках Герострата появился пистолет.
-  Я  не  промахнусь:  был  в  армии  как-никак  отличником  боевой  и
политической подготовки.
    - Политической - особенно ценно, - вставил я из  соображения  хоть
что-нибудь сказать.
    - А все ж вышел ты на  меня,  -  похвалил  Герострат.  -  Молодец.
Поздравляю. Не расскажешь, как это у тебя получилось?
    - Где Елена?
    -  А  ее  здесь  никогда  и  не  было.  Еще  одна,  дорогой   мой,
элементарная уловка. Я, как ты знаешь, компьютерному миру  человек  не
чужой: организовал ей командировку. А голос - он голос и есть - запись
на ленте. Не было нужды мне с ней возиться. В конце концов, не  она  -
ты мне нужен был.
    Да, подобного потрясения я давненько  не  испытывал.  Оказывается,
все это время он блефовал, водил меня за нос, как мальчишку! ФОКУСНИК!
Но откуда мне было знать?
    - Такие хорошие планы ты разрушил, Боренька, - с укором  продолжал
Герострат. - Все было так тщательно продумано, и  ты  поначалу,  вроде
бы, вполне оправдывал доверие. Шел верным путем,  как  предписывалось,
все делал правильно, а тут надо же... Хватов, небось, подсобил? Мы  же
договаривались: никаких рокировок...
    - Я с тобой не договаривался.
    Что бы предпринять? Он же сейчас  меня  пристрелит,  как  рябчика.
Покуражится и пристрелит. Я снова скосил глаза на автомат. Нет, далеко
- не успеешь.
    - Ну и что ты этим добился? Ну отыскал меня, а дальше? Партия твоя
все равно проиграна, - Герострат кивнул на доску. - Ферзь под угрозой,
на левом фланге "вилка", через три хода тебе  мат.  Увы,  и  юношеским
разрядникам свойственно ошибаться!
    - Ты в этом уверен?
    - В чем?
    - В том, что партия мной проиграна.
    - Сам смотри.
    - За мной еще ход.
    - Ты думаешь, это тебе поможет?
    - Просто я вижу то, чего ты замечать не хочешь.
    - Ну, Борька, ты  нахал.  Давай  топай  сюда.  Посмотрим  на  твою
агонию, полюбуемся. И без глупостей.
    Я шагнул к столу и аккуратно переставил ферзя: Е6-D6.
    - Мат, - сказал я, чувствуя, что совершенно по-идиотски ухмыляюсь.
    Герострат дернулся. Глаза у него полезли  на  лоб,  сразу  утратив
однонаправленность взгляда. В бешеном темпе менялась мимика.  Рот  его
искривился, а пятна на голове (возможно,  мне  это  показалось)  вдруг
стали темнее. Это был очень подходящий момент для действия,  и  я  уже
собрался, внутренне напружинился, но  Герострат  вполне  осмысленно  и
многозначительно помахал дулом пистолета, не отпуская пальцем курка. И
момент оказался упущен.
    Наконец  лицо  Герострата   разгладилось,   приобрело   болееменее
устойчивое выражение.
    - Мат, - произнес он, словно бы прислушиваясь к тому,  как  звучит
это слово. - Мат!
    Он засмеялся. Захохотал, да так громко, что я невольно отступил на
шаг, опуская руки. Герострат смахнул фигуры с доски; они покатились по
полу, а он продолжал смеяться.
    - Мат! Мат! Нет, Борька, ты все-таки самый замечательный противник
из всех, с кем мне приходилось иметь  дело.  Принять  условия  игры  и
выиграть! ВЫИГРАТЬ! Недооценил я тебя, недооценил. Каково? Мат!
    Он оборвал смех. Взгляд его снова на  мне  сфокусировался.  Теперь
это был твердый жестокий взгляд.
    - Ты был самым достойным противником на моем многотрудном пути,  -
сказал Герострат. - Мне жаль тебя убивать.
    Я понял, что сейчас он выстрелит. Умирать вот так, стоя безоружным
лицом к лицу с мерзавцем от его руки было глупо. До  омерзения  глупо.
Но еще я понимал, что шанса спастись, как-то избежать пули у меня  нет
ни  малейшего:  Герострат,  когда  надо,  способен  невероятно  быстро
передвигаться, и уж чего-чего, а продырявить он  меня  успеет  прежде,
чем я доберусь до автомата или до двери.  И  все-таки  в  тот  момент,
когда я осознавал, что смерть близка, когда чувствовал каждой  клеткой
своего измученного тела  ее  неумолимое  приближение,  все-таки  я  не
испытывал страха, как бывало раньше. А наоборот даже, испытывал  некий
эмоциональный  подъем,  повышение  тонуса,  какое  испытываешь  порой,
охватывая взглядом только  что  выполненную  трудную  и  ответственную
работу. И ХОРОШО выполненную работу. Герострат  готовился  пристрелить
меня, но несмотря на  это,  я  был  победителем:  я  выиграл  дурацкую
партию,  которая  вполне  могла  довести  меня  до   сумасшествия,   я
справился, я победил!..
    Мелодично промурлыкал образчик новейших японских технологий.
    - Отсрочка, - сообщил мне Герострат перед тем, как поднять трубку.
    А я с трудом сдержал ликующий возглас.
    Да теперь я не просто выиграл: теперь я  выиграл  и  остался  жив.
Потому что сейчас, сейчас...
    Он - ноль, он - марионетка...
    Он - ноль...
    Мне показалось, я слышу, как голос на том конце провода произносит
короткую  и  маловразумительную  фразу.  Лицо  Герострата   окаменело;
исчезла уникальная подвижность черт; глаза будто затянуло пленкой, они
обессмыслились, опустели. Я видел уже  это,  я  научился  распознавать
этот взгляд. Теперь передо  мной  был  не  человек,  не  фокусник,  не
изворотливый ум с богатой фантазией и умением просчитывать  сложнейшие
комбинации на много ходов вперед, передо мной  был  робот,  машина,  у
которой запустилась на  выполнение  очередная  программа.  И  в  таком
состоянии он был  ничем  не  лучше,  но  и  не  хуже  Эдика  Смирнова,
расстреливающего  встречающих  в  аэропорту;   Кириченко,   убивающего
Веньку; Юры Арутюнова, ползущего ко  мне  с  ножницами  в  руке;  Люды
Ивантер, ласкающей свое послушное тело.
    Ноль. Марионетка.
    Герострат встал, выронив пистолет, медленно пошел к выходу.  Я  не
пытался его  остановить  или  преследовать:  догадывался,  что  сейчас
произойдет. И даже выключил свет, чтобы лучше  было  видно.  Шагнул  к
окну.
    Герострат появился внизу через минуту и  остановился  у  парадной,
ожидая. Во дворе  было  пусто,  потомучто  время  все-таки  достаточно
позднее, завтра - рабочий день,  и  любителей  прогуливаться  в  сером
сумраке  белых  ночей  не  наблюдалось.  И  он  стоял  там:  одинокий,
безучастный к окружающему миру, не имеющий воли к  сопротивлению.  Его
только что лишили этой воли, а он-то полагал себя свободным.
    Ноль. Марионетка.
    Тарахтя двигателем, во  двор  въехал  крытый  армейский  грузовик.
Через задний дворик один за  другим  посыпались  на  асфальт  солдаты:
никак не меньше стрелкового взвода. Зачем так  много?  Выскочивший  из
кабины лейтенант уверенно распоряжался. Отсюда, из  комнаты  на  пятом
этаже,  мне  его  команд  слышно  не  было,  но  видно,  как   "бойцы"
рассредотачиваются в цепь, берут автоматы на изготовку.
    Действовали они быстро, слаженно, и вот лейтенант махнул рукой и -
да они что, с ума посходили? - цепь открыла огонь.  Отсветы  выстрелов
наполнили двор смертельной иллюминацией. На  одиноко  стоящей  фигурке
Герострата схлестнулось сразу несколько огненных пунктирных линий. Его
отбросило на асфальт, и он остался лежать, а  стрельба  еще  некоторое
время продолжалась, и пули выщербливали стены  дома  вокруг  парадной.
Офицер снова махнул  рукой,  стрельба  прекратилась,  и  двое  солдат,
закинув автоматы на ремне за плечо,  бросились  к  неподвижному  телу,
подхватили его и, пока их товарищи грузились в кузов,  бегом  пронесли
тело через двор и забросили его туда же. Ногами вперед. При этом лысая
голова Герострата мотнулась, ударившись виском о край бортика.
    Грузовик  уехал.  Мне  тоже  было  пора  отчаливать.  Я  последним
взглядом окинул комнату. Выходя, заметил валявшегося  на  полу  белого
ферзя и, сам не зная зачем, поднял его и положил в карман.


    Эпилог

    То,  что  успел  рассказать  Герострат  перед  смертью,  оказалось
чистейшей правдой. Он действительно не похищал  Елену:  она  вернулась
через два дня из Одессы, ничего не подозревая о моих злоключениях.
    Мишка Мартынов пошел на поправку, и хотя я предпочел с ним  больше
не  встречаться,  новость  об  этом,  переданная   общими   знакомыми,
признаться, меня порадовала.
    В общем, как видите, все закончилось хорошо,  в  лучших  традициях
хеппи  энда:  зло  наказано,  добро  торжествует,  белые  начинают   и
выигрывают.
    Только есть один момент, нарушающий всю стройность  благополучного
финала: маленькая такая неувязочка. Ночью я покинул дом  через  черный
ход.  Во  избежание  встречи  с   представителями   правоохранительных
органов. Но потом, на следующий  день,  обдумывая  происшедшее,  я  на
некоем  глубинно-интуитивном  уровне  понял  вдруг,  что  слишком   уж
зрелищной была расправа в сумеречном дворе, слишком уж рассчитанной на
постороннего наблюдателя. Живого свидетеля, если угодно.
    И тогда я вернулся, чтобы непринужденно прогуляться  по  двору.  И
тут  же  нашел  подтверждение   своему   неуверенному   сомнению:   ни
закатившихся гильз, ни пятен крови, ни главное - выбоин в стене дома я
не увидел.
    И вот тогда я снова почувствовал озноб, потому что понял,  в  моей
голове снова кто-то копался, вычищая ненужные воспоминания  и  заменяя
их другими: убедительными,  яркими,  подробными,  но  ненастоящими.  А
значит, по-прежнему я - член Своры, и где-то есть люди (рассказывал же
Хватов о существовании Центра), которые знают, что нужно  сделать  или
сказать, чтобы я превратился в послушный чужой воле механизм.
    В Свору легко вступить, но есть ли хоть шанс из нее выйти?
    Единственным предметом, который доказывает мне, что,  наверное,  я
видел реальность - повернутую ко мне под особым углом, но реальность -
остается маленькая  шахматная  фигурка:  ферзь,  королева,  которую  я
подобрал и унес с собой.
    Когда мне особенно  страшно,  и  мысль  о  гипотетическом  Центре,
навязчиво возвращаясь, не дает покоя, я  достаю  фигурку  и  глажу  ее
пальцами, разглядываю потертую замшу на основании, трещинки  на  лаке,
чтобы еще и еще раз убедиться в том, что фигурка эта существует. И она
помогает моему разуму удержаться на  плаву,  не  сгинуть  в  лязгающем
мраке паранойи. К тому же  маленький  ферзь  -  лучшее  доказательство
того, что я все-таки победил.
    Но, видите ли, это всего лишь шахматная фигурка. Шахматная фигурка
и ничего больше...


  Книго
  




        

            
[X]