ВАДИМ ПАНОВ

И В АДУ ЕСТЬ ГЕРОИ

Новый синтетический наркотик “стим” оказался способен порождать чудовищ не только в воспаленном мозгу наркоманов. Благодаря “стиму” пришел в этот мир верный слуга Великого Господина. Пришел, чтобы возродить посеянные тысячелетия назад семена Ненависти. И снова, как уже случалось в далеком прошлом, смертельная опасность заставила нынешних хозяев Земли — людей объединиться с потомками древних магов, правивших планетой в доисторические времена. С жителями Тайного Города.

ПРОЛОГ

Москва, ВНИИПВВЧ при АН СССР, 1989 год.

— И сколько раз он уже сделал это? — зачарованно спросил Монастырев.

— Не считал, — честно признался ассистент, — точнее, сбился. Но он не слезает с турника тридцать минут.

— Невероятно.

Они сидели за столом перед огромным, во всю стену окном, открывающим вид на большой зал. Штанги, тренажеры, внушительных размеров гантели, гири — в зале было собрано “железо”, которому позавидовал бы любой спортивный клуб, а в центре возвышался турник, на котором сноровисто подтягивался среднего роста, голый по пояс мужчина, щедро расписанный синими уголовными татуировками. Его телосложение никак не соответствовало понятию “атлет”.

— Показатели? — словно подопытный мог услышать через плотное стекло, тихо поинтересовался Монастырев.

Датчики были закреплены прямо на теле уголовника, и тонкие провода шли на расставленные в зале многочисленные приборы. Ассистент бросил взгляд на самописцы:

— Он едва начал уставать.

— Невероятно, — повторил Монастырев. — Когда был сделан последний укол “ратника”?

— В субботу.

— Два дня назад! И эффект наблюдается до сих пор!

— Это прорыв, Геннадий Прокопьевич, — ассистент восхищенно посмотрел на Монастырева. — Это гениальное достижение! Это...

— Это только начало, — прошептал Монастырев, — это только начало.

Уголовник продолжал подтягиваться с равномерной неторопливостью механического поршня. Вверх-вниз, вверх-вниз, вверх... Его лицо, невидимое наблюдателям, было угрюмо, а по низкому лбу медленно стекала первая струйка пота.

— Ну, и на какой стадии разработок мы сейчас находимся, любезнейший Геннадий Прокопьевич? — Горелик, толстый, рано облысевший заведующий лабораторией, вальяжно развалился в кресле, неподвижно уставившись на подчиненного круглыми навыкате глазами.

— Я... то есть мы сейчас как раз проходим третий этап испытаний, — сбивчиво сообщил Монастырев. — Подопытные, как вы, Савелий Исаакович, знаете, принимают препарат в течение трех недель, и утвержденный план-график предполагает...

— Знаю, знаю, — зевнул Горелик. — Третий этап включает шесть недель непрерывного приема препарата и еще шесть недель последующих наблюдений.

— Да, — облегченно выдохнул Монастырев. Невысокий, хрупкий, с невыразительным лицом, главным украшением которого были, несмотря на возраст, юношеские прыщи, Геннадий Прокопьевич производил впечатление задерганного клерка, непрерывно ожидающего очередной головомойки “на ковре”. За что? Да ни за что, просто потому что подвернулся. Каждый вызов к начальству был для Монастырева психологическим шоком, и Савелий Исаакович прекрасно об этом знал. Скромный в быту, замкнутый, одинокий Монастырев не интересовался ничем, кроме науки, и вполне мог стать светилом, если бы не врожденная неуверенность в общении с людьми. Геннадий Прокопьевич панически боялся публичных выступлений, был патологически не способен на словах доказать свою точку зрения, не обладал той долей здоровой наглости, которая необходима для продвижения любых, даже самых замечательных идей. Именно поэтому, при всем своем таланте, Монастырев до сих пор служил доцентом на мелкой должности заведующего сектором лаборатории в закрытом НИИ, обслуживающем интересы имперской армии.

— Проект “Ратник”, — с хорошо отрепетированной “научной” задумчивостью произнес Горелик. — Каковы последние результаты?

Завлаб только вернулся с симпозиума в Варне, был весел, загорел и жаждал досконально разобраться в поднадзорном учреждении, “окунуться”, так сказать, в научные изыскания.

— Результаты самые замечательные, — занервничал Монастырев. — Потрясающие перспективы! Через неделю после начала приема препарата у подопытных вдвое сократилось время сна! При этом их работоспособность повысилась в три раза! Наблюдается резкое увеличение по таким показателям...

— В первую очередь заказчиков интересует изменение физических возможностей, — веско заметил Горелик. — Последние события, в частности война в Афганистане, наглядно продемонстрировали, что Советская Армия крайне нуждается в высококачественном и не вызывающем привыкания стимуляторе.

— Он у нас будет, Савелий Исаакович, будет! Проект “Ратник” - это будущее фармакологии! Под действием нашего препарата мышечная активность подопытных поразительно увеличилась! Сейчас они с легкостью справляются с нагрузками, которые раньше воспринимали как невозможные!

— Очень хорошо, — с прежней “задумчивостью” протянул заведующий лабораторией, — очень хорошо. Но вот первая неудача...

— Это в прошлом, — испуганно пролепетал Монастырев. — Мы же обсуждали это, Савелий Исаакович! Первая разработка “ратника” была слишком грубой, отнимала у клеток слишком много энергии. Именно этот факт и приводил к преждевременному старению. Клянусь, мы учли все ошибки!

— Надеюсь, — буркнул Горелик.

С первыми испытаниями “ратника” возникли серьезные неприятности: всего через неделю после начала ежедневных уколов двадцать отборных парней из спортроты военного округа превратились в трясущихся стариков, с мышечной атрофией и стремительно деградирующей нервной системой. Начиналось все тоже замечательно: повышение активности, уменьшение времени сна, выносливость, работоспособность, а закончилось двадцатью трупами. Скандал удалось замять с большим трудом, но тему сохранили — слишком хорошими оказались результаты первичных испытаний “ратника”. Фармакологам вынесли устное предупреждение и велели добиться результатов. Правда, наученные горьким опытом военные отказались предоставить для следующих испытаний “комсомольцев-добровольцев”, пришлось довольствоваться уголовниками, но это даже к лучшему: в осужденных разрешалось вкалывать все, что угодно, и в каких угодно количествах.

“А хорошо, что хмырь до сих пор боится, — подумал Горелик, глядя на поникшего Монастырева. — Хорошо, что он понимает, кому обязан своим благополучием”.

Проект “Ратник” Савелий Исаакович спасал не только для того, чтобы удержать при себе теплое кресло заведующего лабораторией и членство в передовом отряде строителей коммунистического завтра — для спасения было достаточно отдать на растерзание провинившегося завсектором. На самом деле Горелик интуитивно, по-звериному чувствовал, что скромный Монастырев оказался на пороге выдающегося открытия, и вцепился в него мертвой хваткой. Увы, сам Савелий Исаакович в фармакологии разбирался весьма поверхностно, “красный” институтский диплом получил благодаря сидению в комитете комсомола, кандидатскую писал в соавторстве, а докторскую собирался вытянуть с помощью незадачливого завсектором.

“А может быть, и Нобелевскую...”

— Не мне вам рассказывать, любезнейший Геннадий Прокопьевич, о том сложнейшем международном положении, в котором оказалась наша страна.

— Завлаб поучительно выставил вверх палец. — В эти трудные времена от нас с вами, — да-да, любезнейший Геннадий Прокопьевич, это не высокие слова, — от нас с вами зависит судьба Родины...

Монастырев тоскливо посмотрел в окно. Обуздать вошедшего в раж Горелика не представлялось возможным. Савелий Исаакович умел говорить ни о чем часами, плавно переходя от международного положения империи к производственным показателям вверенной ему лаборатории и обратно, ловко увязывая глобальные политические тенденции с планами-графиками, своевременной уплатой партийных взносов и участием в институтской самодеятельности.

— Каждый честный советский человек обязан ударным трудом подтвердить свое высокое звание строителя коммунистического общества...

Геннадий Прокопьевич закусил губу — разошедшийся Горелик затронул очень чувствительный для Монастырева вопрос. В последнее время скромный заведующий сектором, никогда не интересовавшийся ничем, кроме науки, с ужасом наблюдал за проходящими в стране митингами, с тоской читал “демократические” публикации, охаивающие все достижения империи, и с неподдельным страхом ждал, чем закончится это “пиршество духа”. Современность безжалостно перечеркивала его жизнь, цинично посмеивалась над внедренными в сознание идеалами, грубо выбивая из-под ног привычную и твердую почву.

— Надеюсь, любезнейший Геннадий Прокопьевич, вы, как коммунист, как советский человек, понимаете сложность момента?

Отвлекшийся на собственные чувства Монастырев пару секунд тупо смотрел на Горелика, пытаясь осознать вопрос, а затем послушно кивнул:

— Конечно, Савелий Исаакович.

— Тогда идите, — царственно взмахнул рукой Горелик. — И еще. Занесите мне все материалы по проекту “Ратник”. Я хотел бы более тщательно ознакомиться с результатами последних исследований.

— Конечно, Савелий Исаакович.

Выйдя из кабинета, Монастырев осторожно прикрыл за собой дверь, облегченно передохнул и тут же вздрогнул: громкий вой сирены наполнил пустой коридор института.

— Тревога! Тревога! Завсектором Монастыреву срочно прибыть на рабочее место!

— Что случилось? — Из кабинета вылетел Горелик.

— Нарушение режима безопасности! Завсектором Монастыреву срочно прибыть на рабочее место!

По коридору, на ходу расстегивая кобуру, бежал офицер внутренней охраны.

Глава 1

“Сегодня днем Общественный комитет “Народ против Остапчука” получил существенную поддержку: мэр Москвы заявил о том, что полностью разделяет позицию комитета и приложит все усилия для достижения заявленных им целей. Напомним, что Общественный комитет “Народ против Остапчука” добивается, чтобы, несмотря на объявленный Россией мораторий, в отношении Поволжского Людоеда была применена смертная казнь. На сегодняшний день комитетом собрано свыше шести миллионов подписей по всей стране, которые будут представлены Президенту...” (“Известия”)

“Как отмечают наблюдатели, широкие торжества, посвященные двухсотлетию великого магистра Ордена Леонарда де Сент-Каре были в первую очередь призваны продемонстрировать Тайному Городу мощь Великого Дома Чудь, что в принципе вполне соответствует хвастливому характеру доблестных рыцарей. Приглашенных на церемонию в Замок особенно впечатлил парад гвардии, в котором приняла участие половина боевых магов Ордена, но который тем не менее...” (“Тиградком”)

* * *

Муниципальный жилой дом.

Москва, улица Люсиновская,

29 июля, воскресенье, 22:31

Несмотря на прекрасно проведенный день, а может быть, как раз из-за этого, сон не приходил.

Воскресенье прошло очень весело. С самого утра родители повели Настю в Парк культуры, позволили от души покататься на каруселях, накормили мороженым и накупили целую охапку разноцветных воздушных шаров. Затем, наскоро пообедав (даже не стали настаивать, чтобы Настя доела суп!), всей семьей отправились на пляж и вернулись домой затемно. После ужина Настя посмотрела мультики, послушала очередную папину сказку (папа классно рассказывает сказки, гораздо лучше мамы, но только по воскресеньям) и уже почти заснула... Но сон не приходил.

Какое-то время Настя ворочалась, пытаясь поудобнее устроиться под одеялом, но это не помогало, и, в конце концов, девочка решила, что надо сходить в туалет. Для этого ей не требовалось будить родителей: ведь она уже взрослая, целых шесть лет, и в этом сентябре пойдет в школу. Настя выбралась из кровати, набросила халатик — если мама увидит ее в одной ночной рубашке, то наверняка рассердится — и осторожно выглянула в коридор.

В квартире было тихо и темно, но не настолько, чтобы испугать взрослую девочку. Настя сделала несколько шагов к уборной и остановилась — дверь в спальню родителей была открыта. Они тоже не спят? Девочка заглянула в комнату.

Папа лежал на спине, подложив под голову руку, а в его правый бок упиралась голова мамы. Девочке уже доводилось видеть спящих родителей, и картина, которую она увидела сейчас, ничем не отличалась от обычной. То же мерное дыхание, те же расслабленные тела... Вот только над кроватью нежно переливалось легкое, едва заметное, голубоватое сияние, словно кто-то рассыпал над головой родителей снежинки и подсветил их фонариком.

Сон пропал окончательно. Несколько секунд Настя удивленно смотрела на странные блестящие искорки, а затем медленно подошла к родительской кровати и прикоснулась рукой к ноге отца.

— Папа!

Ответом ей стало лишь безмятежное похрапывание.

— Папа!

— Они просто спят.

Настя ойкнула, резко повернулась на голос и снова ойкнула, изо всех сил вцепившись в ногу отца.

В дверях спальни стоял высокий румяный старик с длинной, до пояса, седой бородой и в красном тулупе. На голове старика была отделанная мехом шапка, а в руке он держал позолоченный посох.

— Они просто спят, — повторил старик густым, но очень добродушным голосом. — Это я так сделал.

Настя была достаточно взрослой, чтобы понять, что перед ней стоит Дед Мороз. Тем не менее эту мысль следовало проверить.

— Ты кто? — поинтересовалась девочка, не отпуская ногу отца.

— Дед Мороз, — не стал разочаровывать Настю гость.

— Сейчас лето, — подумав, сообщила девочка и недоверчиво прищурилась. — Что ты делаешь здесь?

— Летом я путешествую, — усмехнулся в усы Дед Мороз, — и ищу хороших девочек, которые зимой станут Снегурочками. Ты хочешь стать Снегурочкой?

— Я уже была Снегурочкой, — чуточку свысока ответила Настя. — Странно, что ты этого не помнишь. На елке в детском саду.

— Гм... — Дед Мороз смущенно кашлянул.

— Я знаю, почему ты этого не помнишь. — Девочка освоилась и спокойно взобралась на родительскую кровать. — Потому что в детском саду был не ты, а дядя Петя, наш дворник. Это он переоделся Дедом Морозом. А ты настоящий?

Слегка растерянный гость оглядел свой костюм и почесал в затылке:

— А ты как думаешь?

— Я думаю, что настоящий, — решила девочка. — Потому что дядя Петя не умел вот такие искорки делать. — Она кивнула на голубое сияние. — Он только елку сумел включить, а она электрическая.

— Логично, — пробормотал настоящий Дед Мороз. — Я дядю Петю специально к вам послал... э-э... потому что... э-э... не успевал...

— Мы не обиделись, — великодушно махнула рукой Настя. — Нам все равно было весело.

— Рад, что все э-э... так хорошо получилось, — выдохнул Дед Мороз и зачем-то посмотрел на часы.

В спальне вновь воцарилась тишина, украшенная дыханием и похрапыванием спящих родителей. Девочка, запрокинув бело-. курую голову, любовалась сиянием, а Дед Мороз переминался в дверях.

— А зачем ты приехал? — спросила Настя.

— Я... — Дед Мороз опомнился. — Я... э-э... путешествую и иногда катаю послушных детей на своей сказочной повозке. Ты была послушным ребенком?

— А повозка действительно сказочная?

— Самая настоящая, — подтвердил Дед Мороз и снова бросил взгляд на часы. — Посмотри в окно.

Настя спрыгнула с кровати, подбежала к окну, отдернула штору и восхищенно замерла: прямо за стеклом в воздухе висела расписная повозка, запряженная шестеркой белых оленей.

— Ух ты! — не удержалась девочка. — А почему она не падает?

Что такое восьмой этаж, ребенок уже понимал.

— Потому что я — Дед Мороз, — ночной гость протянул Насте руку. — Хочешь покататься со мной?

Девочка кивнула.

* * *

Москва, институт им. Сербского,

29 июля, воскресенье, 22:32

— Остапчук! — Надзиратель неприязненно смотрел в маленькое зарешеченное окошко. — Заключенный Остапчук, встать в центр камеры!

Тишина.

— Остапчук...

— Убью, сука!!!

Оскаленная морда арестанта резко вынырнула снизу. В лицо надзирателю ударило смрадное дыхание, брызнула слюна, перед глазами мелькнули крупные желтые зубы.

— Убью!!!

Когда-то давно, когда Василий Румянцев только пришел на службу, подобные фокусы еще заставляли его отскакивать от дверцы камеры, выводили из себя. Теперь ничего, привык. И даже то, что кривлялся перед ним самый настоящий зверь, не заставляло пульс надзирателя биться чаще. Работа есть работа.

— Остапчук, встать в центр камеры!

Мы поедем, мы помчимся,

На коленях утром ранним...

Заключенный, брызгая слюной и отчаянно перевирая слова, пустился в пляс. Несколько мгновений надзиратель наблюдал за разгулявшимся Остапчуком, затем с силой захлопнул окошко и злобно сплюнул на пол.

За восемь лет в институте Сербского Румянцев повидал всякого. Помнил он и хладнокровных убийц, на счету которых были десятки трупов, и педофилов-насильников, тоскливо завывающих среди бездушных серых стен, но этот кривляющийся в одиночной камере маньяк вызывал у Румянцева самую настоящую ненависть.

Как и у всей страны.

Емельян Грицаевич Остапчук, Поволжский Людоед. Почти год двуногий зверь наводил ужас на жителей приволжских городов. Почти год продолжались безумные оргии, каннибальские пиршества, кровь которых бурным потоком вливалась в воды Волги. Десятки растерзанных детей, жестокое убийство собственных родителей, несколько случайных жертв. Остапчук с каждым месяцем убивал все больше и больше, но звериная хитрость позволяла ему избегать ловушек. Его взяли два месяца назад, в Самаре, и вся страна недоумевала, почему полицейские не пристрелили кровавого маньяка при задержании. Неделю Остапчук охотно позировал перед телекамерами, с улыбкой рассказывая о своих жертвах и показывая места еще неизвестных захоронений, а затем, опомнившись, начал изображать сумасшедшего. И его привезли в Москву для психиатрической экспертизы.

“Неужели выкрутится, гнида? — Из-за железных дверей донеслись вопли маньяка. — Неужели его в психушку определят?”

Несмотря на свою должность, а может, наоборот, благодаря ей Румянцев хорошо разбирался в том, что такое права человека, что такое ценность жизни, ценность свободы. Но считать Остап-чука человеком надзиратель не мог. Не мог и все. И то, что Поволжский Людоед до сих пор жив, считал подлой гримасой демократии.

Василий опять сплюнул, растер сапогом плевок и направился к следующей камере.

— Ушел, падла? — Остапчук прислушался к шагам надзирателя и улыбнулся.

Ушел.

“Боится, потому и ушел. Меня все боятся! И будут бояться!!!”

Очень не хотелось отпускать надзирателя живым, но добраться до его горла через железную дверь не представлялось возможным. А в камеру надзиратели входили минимум вчетвером.

“Боятся!”

— Добрый вечер.

Поволжский Людоед резко обернулся и не удержался от короткого удивленного крика. Посреди камеры невозмутимо стоял очень высокий черноволосый мужчина в элегантном белом костюме. Белоснежная сорочка, дорогой, ручной работы галстук, светлые туфли... Он был настолько чужд окружающему его тюремному пейзажу, что казался призраком.

“Привидение! — Остапчук почувствовал, что у него подкосились ноги. — Привидение! Кто еще может оказаться здесь?”

Маньяк тихонько завыл. Мужчина поморщился:

— Емельян Грицаевич, не надо так бояться. У меня к вам дело.

— И... изыди. — Подбородок Поволжского Людоеда дрожал.

— Вы еще перекреститесь, — буркнул черноволосый.

Не обращая внимания на трясущегося маньяка, он подошел к дверям камеры и деловито прислушался.

— Надзиратель закончит обход нашего крыла минут через двадцать. После этого он отправится на пост и будет пить чай. В любом случае, Емельян Грицаевич, у нас есть не менее полутора часов, в течение которых вас никто не хватится.

— Зачем... — Остапчук слегка успокоился. — Зачем ты это говоришь?

— Разве вы не хотите выйти на волю?

Секунду маньяк обдумывал щедрое предложение черноволосого, затем облизнул губы:

— Подстава?

— Никаких провокаций, Емельян Грицаевич, — улыбнулся гость. — Мы на самом деле крайне заинтересованы в сотрудничестве с вами, и я могу вывести вас из этого гм... заведения.

Остапчуку очень хотелось верить этому странному, щегольски одетому франту с повадками аристократа.

“На полицейского не похож. Тогда кто? ФСБ?”

— Ты кто?

— Неважно, — легко взмахнул рукой черноволосый, и перед глазами маньяка мелькнул крупный черный бриллиант на запонке.

Одновременно с этим жестом приоткрылась массивная дверь камеры.

Черноволосый улыбнулся:

— Вы идете?

* * *

Москва, улица Пяловская,

29 июля, воскресенье, 23:23

Несмотря на то что опустившаяся на город летняя ночь была необычайно теплой и ласковая темнота, изредка прорезываемая желтым светом фонарей, манила в свои объятия потаенной романтикой, людей на улице практически не было. Поздний воскресный вечер не располагал к гуляниям. Изредка проезжали автомобили, стучали торопливые шаги и хлопали двери подъездов, откуда-то издалека доносился приглушенный шум молодежного веселья, но большая часть жителей предпочитала находиться дома, в постели, стараясь отоспаться перед наступлением новой трудовой недели.

Воскресная Москва. Добродушная, расслабленная, дремотная. И неудивительно, что никто из обитателей окрестных домов не обратил никакого внимания на черный микроавтобус, скромно стоящий у спрятавшейся среди многочисленных тополей электроподстанции. У обычной электроподстанции с серыми металлическими дверями с надписью “Осторожно, высокое напряжение” и с белыми стенами, которые местные подростки бездумно украсили дурацкими граффити во славу футбольных клубов.

Электроподстанция стояла во дворе всегда. Старожилы припоминали, что она появилась на Пяловской задолго до того, как возвели здесь муниципальные дома, хотя какая разница, что было первым — яйцо или курица? Главное, чтобы работала исправно. А о том, что своими размерами подстанция несколько превосходила подобные типовые постройки, никто и не задумывался.

— Куда вы меня привезли, суки? — Остапчук, сидящий на одном из мягких кресел в салоне микроавтобуса, беспокойно заерзал. — На нары хочу! Вези обратно!

— Емельян Грицаевич, прошу вас набраться терпения, — вежливо попросил черноволосый щеголь в белом костюме. — Мы должны провести здесь еще некоторое время, и поверьте, ваша выдержка будет вознаграждена по достоинству.

Щеголь разместился на переднем сиденье, причем его голова едва не упиралась в потолок микроавтобуса, и до сих пор молчал, внимательно глядя на здание электроподстанции. А водитель и вовсе дремал, положив голову на руль. Самое странное, что никто из них абсолютно не интересовался поведением маньяка: дверь в салон микроавтобуса не была закрыта на замок, а руки Остапчука не были скованы. Казалось — беги. Но Поволжский Людоед успел оценить легкость, с которой странный щеголь вывел его из тщательно охраняемого института Сербского, и решил не рисковать.

“Уроды! — Остапчук постепенно наливался злобой. — Истуканы проклятые! Сколько можно просто молча сидеть?”

Они даже не курили. А на просьбу дать сигарету Емельян получил корректный отказ, сопровождаемый просьбой “воздержаться на некоторое время от демонстрации этой вредной привычки”.

“Просто идиоты!”

Остапчук откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза, но тут же снова распахнул их — дверца микроавтобуса открылась, и в салон, согнувшись почти пополам, проник еще один черноволосый мужчина в костюме. На его руках безмятежно спала белокурая девочка лет шести.

— Гы, — осклабился Остапчук. — Это для меня? Пришелец молча закрыл за собой дверь, сел в ближайшее

кресло и заботливо поправил на девочке сбившийся халатик.

— Все в порядке, Ортега? — поинтересовался щеголь.

— Да, комиссар.

— Замечательно.

Остапчук, не спуская глаз с девочки, заерзал.

— Какая сладкая, маленькая... неужто и впрямь для меня? Черноволосые молчали. Оба длинные, оба темноглазые, оба в дорогих костюмах. Только тот, который “комиссар” — в белом и чуть повыше, а этот, с девчонкой — в черном.

“Братья они, что ли?” — Емельян покосился на переднее сиденье.

Щеголя маньяк побаивался, но запах ребенка сводил с ума.

— Ты, покажи мне девку! Сними с нее халат, я ведь два месяца взаперти!

Без ответа.

— Ну, я тебе говорю! Телку покажи!

Тот, кого комиссар назвал Ортегой, поднял на Остапчука холодные черные глаза. Людоед слегка смутился. Ему приходилось видеть взгляды, переполненные ненавистью, страхом, злобой, но то, что Емельян прочитал в сумрачных глазах длинного, было гораздо хуже. Полное отсутствие эмоций, никакой агрессии и в то же время — огромная сила, еще ленивая, но уже слегка раздраженная неумным поведением маньяка.

А еще Остапчук подумал, что в этих глазах было очень мало человеческого. Можно сказать — не было совсем ничего человеческого.

— Чего пялишься? Ортега продолжал молчать. И смотреть.

— Чего пялишься, сказал! — В голосе Остапчука зазвучали панические нотки. Он был не в силах оторваться от пронзительно черных глаз. — Чего...

Тоскливый вой окутал салон микроавтобуса. Побелевший маньяк схватился за голову и вывалился из кресла. Из его ушей текла кровь.

— Не надо... не надо...

Рот скривился, глаза закатились, были видны лишь желтоватые, быстро наливающиеся кровью белки, казалось, еще чуть-чуть, и резко возросшее внутреннее давление взорвет голову маньяка.

— Ортега, хочу вам напомнить, что этот чел пока нам нужен, — бесстрастно произнес щеголь в белом.

— Конечно, комиссар, — буркнул черный костюм и отвел от Остапчука взгляд. — Извините.

— Ничего страшного.

Девочка засопела во сне, и Ортега вновь поправил на ней халатик. Микроавтобус погрузился в тишину, изредка прерываемую негромкими стонами окровавленного, насмерть перепуганного Остапчука.

Возможно, жители Пяловской улицы гораздо внимательнее отнеслись бы к своей необычной электроподстанции, если бы среди них нашелся хотя бы один старожил, который помнил, что именно находилось на месте этой типовой коробки семьдесят-восемьдесят лет назад, до того, как деловитые бульдозеры начали вгрызаться в дегунинскую землю. Но таких старожилов в этом районе, увы, не было, и некому было вспомнить, что раньше, на этом самом месте, располагался большой каменный амбар, еще раньше амбар был деревянным, а еще раньше здесь высился поросший бурьяном холм. И стоит ли говорить о том, что и размеры амбаров, и размеры холма в точности совпадали с размером современной электроподстанции? Возможно, если бы люди были более внимательны, они бы сопоставили эти странные факты и попробовали бы, невзирая на надпись “Осторожно, высокое напряжение”, проникнуть наконец в расположенное в их дворе здание. И были бы очень удивлены. В электроподстанции не было и намека на сложные, высоконапряженные устройства энергетических систем. Не было никогда, ибо за разрисованными стенами электроподстанции располагался Дегунинский Оракул — одно из древнейших строений Тайного Города. Старинный артефакт, созданный еще асурами, пришедшими на берега Москвы-реки много тысяч лет назад.

Внутреннее помещение “электроподстанции” представляло собой большой зал, пол которого был покрыт великолепным лар-найским мрамором, черным, с прожилками из чистого золота, любимым камнем асуров. Каменоломни, в которых добывали этот удивительный сорт мрамора, уже давно погрузились на дно океана, а Он продолжал украшать зал, напоминая о былом величии создателей Оракула. Стены помещения были выложены плитами зеленой яшмы, а куполообразный потолок отделан нежно-голубым лазуритом, демонстрируя удачную попытку создать иллюзию небесного свода. В центре зала, на небольшом постаменте из того же ларнайского мрамора, только белого, стояли четыре изящные колонны прозрачного горного хрусталя, поддерживающие вырезанную из цельного золотистого берилла сферу. Исходящее от нее сияние освещало зал, и в его слегка мерцающем свете была отчетливо видна красноватая дымка, извивающаяся между колоннами, — сердце Дегунинского Оракула.

— Хотел бы я увидеть твои сны.

Глухой, чуть шипящий голос исходил от высокой, закутанной в черный плащ с низко надвинутым капюшоном фигуры, медленно вошедшей в зал и остановившейся в нескольких шагах от подиума. Берилловая сфера вспыхнула чуть ярче, красноватая Дымка сначала замерла, а затем переместилась к тем колоннам, которые были ближе к гостю.

— Поменяемся душами?

Оракул ответил точно таким же голосом. Абсолютно таким же. И красная дымка, сгустившись между колоннами, приняла вид высокой фигуры в черном плаще.

— Это лишнее. — Низко надвинутый капюшон качнулся. — Мне просто интересно.

— Странно, я думал, ты отдал любопытство своей кукле.

— Сантьяга не кукла, — спокойно ответил гость. — Он — это я.

— А я — это он! — Теперь между колоннами стоял высокий черноволосый мужчина в элегантном белом костюме. — И кто из нас ты?

Голос, жесты, свободная поза — хозяин идеально скопировал щеголя из микроавтобуса. Фигура в черном плаще кашлянула. Хотя, возможно, это был легкий смешок.

— Ты по-прежнему забавен, Оракул.

— И по-прежнему голоден. — Между колоннами снова извивалась красноватая дымка. — Ты пришел по делу, князь?

Вместо ответа гость медленно развел в стороны длинные руки.

— Хорошо, — прошептал Оракул, — хорошо.

Фигуру князя окутал плотный черный туман. Он продолжал поднимать руки, и облако, изредка прорезываемое сверкающими черными искрами, начало сгущаться над его головой.

— Чувствую, вопрос серьезный.

Неопытный наблюдатель мог услышать в этом замечании Оракула разве что издевку, но князь хорошо знал, что скрывается за внешней суровостью и снисходительностью Оракула. Заключенная в артефакт всезнающая и всевидящая душа тосковала в одиночестве и была искренне рада любому посетителю, способному заплатить цену за ее откровения. Князь Темного Двора — мог.

Черное облако над его капюшоном приняло форму правильного шара, не уступающего по размеру берилловой сфере Оракула. Князь запрокинул голову, свел руки над головой, и теперь испещренное молниями облако танцевало на кончиках его пальцев. В нем было достаточно энергии, чтобы снести с лица земли средних размеров город.

— Ты согласен принять мою цену? — поинтересовался князь.

— Это только часть цены, — ответил Оракул.

— Я знаю.

— Ты готов платить дальше?

— Готов.

— Тогда я согласен принять твою цену.

Князь медленно опустил руки перед собой на уровень глаз, и облако послушно поплыло к колоннам.

— Я согласен...

Красная дымка выскользнула из-за колонн и резким, стремительным броском дотянулась до облака.

— Я согласен...

Облако остановилось и стало быстро втягиваться в красноватую дымку, на глазах уменьшаясь в размерах.

— Хорошо!

Берилловая сфера запылала гораздо ярче, ее свет залил помещение, и князь, пробурчав что-то, поглубже надвинул на лицо капюшон.

— Хорошо!!!

Прозрачные колонны побелели, словно наполнившись гус-тьтм молоком. Остатки облака исчезли, красноватая дымка не спеша вернулась на свое место, какое-то время медленно покрутилась между колоннами, словно наевшаяся змея, ищущая место для отдыха, затем снова сгустилась и приняла форму толстого, самодовольно улыбающегося мужчины в ниспадающем белом балахоне.

— И о чем ты хотел спросить меня?

— Нужно посоветоваться, — глухо произнес князь. — Зеркало Нави принесло странные знаки.

— Что в них было? — осведомился Оракул. — Кровь?

— Не только, — спокойно ответил гость, — хотя знак большой крови там присутствовал. Главное, что подобное сочетание дает неопределенность. Зеркало не может вычислить источник будущих событий.

— Странно, что оно вообще дало тебе хоть какой-то знак, — усмехнулся Оракул и погладил большой живот. — Я не ожидал, что ваш артефакт сумеет уловить те робкие следы грядущего, которые вижу я. Настолько робкие, что даже лучшие маги-прорицатели Тайного Города не способны почувствовать их. Неудовлетворенность и обида дают странные всходы...

Глаза Оракула закатились, и князь понял, что его собеседник готов к пророчеству. Оракул никогда не выдавал точную информацию — только образы, способные объяснить грядущее, но сейчас даже эти расплывчатые фразы были весьма важны для князя.

— Дерзкий ум одиночки может принести только горе. Оторванный от всех, он не способен понять глубину своего разума и силу, к которой прикоснулся. Ум и глупость идут рядом...

Оракул открыл глаза и хитро прищурился:

— Ты еще не забыл о цене?

Князь, внимательно слушавший пророчества, покачал капюшоном: -Нет.

— Странно, учитывая особенности твоего характера. Гербом Темного Двора была белка. И не зря.

— Мы же договорились, — отрезал князь. — Какую душу ты хочешь сегодня?

— Какую душу?

В руках у Оракула появились два шара: белый и черный. Толстяк подбросил их к берилловой сфере, понаблюдал за тем, как шары вращались рядом с ней, а затем его толстые губы разошлись в плотоядной улыбке:

— Темную! — Шары исчезли. — Я хочу темную душу, князь!

— Хорошо, — кивнул гость, не двигаясь с места. Несколько мгновений собеседники молчали, а затем входная дверь приоткрылась, и в помещение втолкнули испуганно озирающегося мужчину в полосатой тюремной робе.

— Что? Что вы хотите?

Легкая, почти незаметная красноватая дымка, выскользнувшая из-за молочно-белых колонн, окутана голову Остапчука.

— Хорошо, — рассмеялся Оракул. — Ты приготовил хорошую темную душу, князь.

— Тогда бери его, и продолжим разговор, — предложил гость.

— Нет, — Оракул с улыбкой выставил перед собой ладони. — Ты сам. Я так хочу.

Остапчук со страхом переводил взгляд с Оракула на фигуру в темном плаще.

— Ладно, — после короткой паузы кивнул князь. — Я сделаю все сам.

Мягким, неуловимо быстрым движением он приблизился к маньяку и откинул с головы капюшон.

Внутреннее пространство Дегунинского Оракула прорезал длинный, полный дикого, первобытного ужаса крик.

Железная дверца электроподстанции отворилась, выпуская в теплую летнюю ночь закутанную в черный плащ долговязую фигуру. Стоявший у микроавтобуса мужчина в элегантном белом костюме не спеша подошел к повелителю Темного Двора.

— Что-нибудь действительно интересное?

— Мне еще предстоит обдумать услышанное, — негромко ответил князь. Справа от него набирал силу вихрь портала. — Ты нужен. Заканчивай здесь и немедленно ко мне.

Повелитель Темного Двора вошел в портал.

Сантьяга задумчиво посмотрел на вихрь, сдул с плеча несуществующую пылинку и перевел взгляд на подошедшего помощника. Точнее, на белокурую девочку, мирно спящую на его руках.

— Ортега, верните, пожалуйста, ребенка домой и проследите насчет вознаграждения за беспокойство.

— С удовольствием. — Ортега помялся. — Комиссар, разрешите вопрос?

— Разумеется.

— Как вы узнали, что Оракул потребует темную душу? Вопрос был понятен: в отличие от своего помощника, Сантьяга не стал утруждать себя погружением подопечного в сон и позволил Остапчуку видеть все происходящее. В Тайном Городе, ревностно оберегающем свои секреты от челов, это считалось преступлением, а значит, комиссар был уверен, что Поволжский Людоед никому ничего не расскажет.

Сантьяга усмехнулся:

— Я почему-то был уверен, что сегодня Оракул выберет именно зверя.

И тоже скрылся в портале.

— Я хочу услышать отчет о военно-политическом положении в Тайном Городе, — глухо произнес князь, усаживаясь в простое деревянное кресло с прямой высокой спинкой. — Включая прогноз на ближайшее будущее.

Кабинет повелителя Темного Двора не отличался особой изысканностью. Грубо говоря, он вообще ничем не отличался, поскольку представлял собой лишь простенькое кресло князя, окруженное непроницаемым мраком, живой, пульсирующей тьмой, принимающей в свои объятия всех входящих. Именно здесь могущественный лидер Нави предпочитал проводить большую часть времени, и именно здесь современный человский покрой элегантного костюма комиссара, а особенно его белый цвет были более неуместны, чем в каком-либо ином помещении Цитадели. Они были чужды окружающей тьме до рези в глазах, противны самой ее природе, но мрак был вынужден мириться с ярким пятном.

Сантьяга огляделся и недовольно протянул:

— Здесь раньше был стол?

— Мне надоело, что ты вечно усаживаешься на него.

— Надо учиться быть более терпимым, — буркнул комиссар. — Неужели вы заставите меня стоять?

— Ты потерял форму?

— Я с кем-то соревнуюсь?

Повелитель Темного Двора издал неразборчивое клокотание, и рядом с Сантьягой появился грубый деревянный табурет.

— Не пойдет, — покачал головой комиссар.

— Я услышу сегодня то, что меня интересует?

Табурет преобразовался в венский стул. Сантьяга поставил его перед креслом князя и уселся, положив локти на спинку:

— Насколько полным должен быть отчет?

— Можешь ограничиться ключевыми моментами, — ответил князь. — Хочу оценить ситуацию в целом.

— Занятно, что вы заговорили об этом, — улыбнулся комиссар. — Я планировал провести развернутый доклад для вас и советников Темного Двора на следующей неделе, но знаки, которые вы увидели в Зеркале Нави, заставили меня приостановить работу. Сейчас мои аналитики ждут эти данные, чтобы продолжить расчеты.

— Избавь меня от своего словоблудия, — холодно попросил князь. — Развернутый доклад представишь потом. Я хочу услышать главное.

— Хорошо. — Сантьяга потер подбородок. — Главное заключается в том, что Темный Двор начинает терять лидирующее положение в Тайном Городе. Пока это незаметно, но тенденция прослеживается очень отчетливо.

— В чем это заключается?

— Как вы знаете, для нашего собственного спокойствия мы стараемся поддерживать принятое соотношение сил шесть к четырем. То есть в случае затяжной войны с любым Великим Домом Темный Двор одерживает победу с вероятностью шестьдесят процентов. Сейчас это соотношение сохраняется, но, по моим прогнозам, в ближайшие десять лет оно снизится до пятидесятипятипроцентной вероятности успеха, а еще через пять-шесть лет — до полного паритета. Пятьдесят на пятьдесят. Дальше мы стремительно покатимся вниз. Примерно в это же самое время, то есть через десять-пятнадцать лет, к власти в Великих Домах придет новое поколение. Почти гарантированно лишится своего поста великий магистр Ордена. Старику Леонарду на днях стукнуло двести...

— Я послал ему поздравления?

— Я послал ему поздравления от вашего имени, — успокоил повелителя Сантьяга. — И присутствовал на торжествах с одним из советников Темного Двора.

— И что?

— Чуды все больше и больше пропитываются осознанием своего могущества. Гвардия разрастается, ложи богатеют, новые рыцари жаждут славы. Леонард слишком умиротворен и слаб для них, ему осталось править недолго.

— Он может попытаться вспомнить былую прыть.

— К сожалению, да, — согласился комиссар. — Но это лишь отсрочит его уход. Сейчас великий магистр окружен целой плеядой молодых и толковых магов. В Ордене и гвардии сменились почти все лидеры, и возведение на трон нового вождя — вопрос времени.

— А Зеленый Дом? Королева Всеслава слишком молода, чтобы отдать власть.

— Здесь ситуация обратная: она плотно занимается своим окружением. С момента воцарения Всеславы сменились "уже три из семи жриц Зеленого Дома. На очереди еще две. У дружины Дочерей Журавля новая воевода, я рассказывал вам о ней: Милана, молодая и весьма энергичная особа. Через десять лет вокруг королевы будут только такие и Всеслава будет вынуждена учитывать их амбиции. А амбиций у них много уже сейчас. Новое поколение лидеров Великих Домов не будет отягощено воспоминаниями о наших прежних подвигах и захочет проверить на зуб крепость Темного Двора.

— Разве твои усилия не достаточны для подтверждения этой крепости?

В обязанности комиссара Темного Двора входило обеспечение безопасности Великого Дома Навь, и, по мнению всего Тайного Города, Сантьяга был лучшим комиссаром за всю историю Темного Двора. Его хитроумные комбинации не раз заставляли Великие Дома скрежетать зубами. А то и терять их.

— Интриги, локальные операции, — пожал плечами Сантьяга. — Не хочу хвастаться, но я демонстрирую наш ум, а молодые вожди захотят увидеть наши мускулы.

— К каким же выводам ты пришел?

— Через десять-пятнадцать лет Тайному Городу угрожает затяжная война Великих Домов, — жестко произнес комиссар. — Причем разразится она в самый неблагоприятный для Темного Двора момент. Этот прогноз учитывает даже вероятность непредвиденных событий, которые могут произойти за это время.

— Ты хочешь сказать, что мы проиграем?

— Только в том случае, если Орден и Зеленый Дом объединятся, а вероятность этого около трех процентов. В любом случае нам будет очень тяжело.

Князь помолчал, обдумывая заявление своего комиссара, а затем задал следующий вопрос:

— В чем причина нашей слабости?

— В длительном отсутствии серьезных конфликтов, — разъяснил Сантьяга. — Последняя война Великих Домов была очень давно. А в мирное время развитие Ордена и Зеленого Дома идет гораздо быстрее, чем у нас. Грубо говоря, они нарожали столько магов, что скоро попробуют закидать нас шапками.

— Опять человское выражение, — недовольно пробурчал повелитель Темного Двора. — Нав должен говорить: “Пойдут в бой с тупыми клинками”.

— Мощь Источников магической энергии неизменна, но за десять лет наши соседи сделают большие запасы боевых артефактов, которыми и смогут воевать. — Комиссар не обратил на замечание князя никакого внимания. — Сейчас мы опережаем и людов, и чудов в знаниях, но это не стратегический перевес. Нам нужно совершить нечто такое, чтобы пришедшее к власти молодое поколение вплотную занялось восстановлением утраченных позиций и не помышляло о ратных подвигах.

— Война сейчас?

Сантьяга поморщился: его излюбленным оружием был стилет, а не дубина.

— Необязательно война, князь. Я имею в виду, что необязательно воевать Темному Двору. Но смысл вы уловили правильно: нам нужно придать развитию Тайного Города новый импульс. Желательно, пожестче, так, чтобы и Орден, и Зеленый Дом оказались в нокдауне. Если дадите свое разрешение, я немедленно займусь выбором.подходящей причины для серьезного конфликта между рыцарями и Людью.

— Разумеется, у тебя есть заготовки?

— Только наброски. Затеем заварушку к концу ноября, потом соберем уцелевших на Карнавале Темного Двора, и вы их там помирите. Это станет хорошим украшением праздника.

Повелитель Нави помолчал, наблюдая за тем, как Сантьяга раскачивается на стуле, издал негромкий клокочущий звук и сообщил:

— Подходящая причина уже есть.

— Это связано с тем, что сообщил Оракул? — уточнил комиссар.

— Да, — коротко ответил князь. — Но мне надо подумать.

— Что ж, в безделье тоже есть свое очарование, — протянул комиссар и, заметив недовольное движение капюшона, тонко улыбнулся: — Это я о себе. Пока стратеги мыслят, тактики предаются утехам.

— Сантьяга, — устало буркнул князь, — мне надо серьезно обдумать слова Оракула. — Он помолчал. — А чтобы ты не скучал, проверь все, что связано с Золотым Корнем.

— Все?

— Все. Оракул сказал, что Золотой Корень — ключ к предстоящим событиям.

— Хорошо. — Комиссар покладисто поднялся со стула. — Пошел проверять.

— И еще... Почему ты опять в белом?

— Когда я вытаскивал из тюрьмы Остапчука, — улыбнулся Сантьяга, — мне пришлось прикинуться привидением — не успел переодеться.

И растворился во мраке.

“Ты стоишь на склоне горы и видишь, как с вершины начинает соскальзывать камень. Ты знаешь, что этот огромный валун вызовет мощный камнепад, безжалостный и неукротимый. У тебя есть два варианта: либо ты побежишь наверх, стараясь предотвратить эти события и рискуя быть погребенным под камнями, либо ты отойдешь в сторону, не препятствуя естественному ходу вещей”.

“Это зависит от того, что находится под горой”.

“Под горой стоят три дома, один из которых принадлежит тебе”.

“Тогда я постараюсь предотвратить камнепад”.

“Ты не уверен в крепости своих стен?”

“Чтобы проверить прочность алмаза, не стоит бить по нему кузнечным молотом”.

“Это относится только к алмазам. Крепость стен, руки и духа надо проверять постоянно. — Оракул выдержал паузу. — Но мы забыли о соседях, ради которых ты готов оставить свой дом без хозяина. Уверен ли ты, что, оказавшись в подобной ситуации, они поступят так же?”

“Я думаю о своем доме”.

“Но под горой их три. Возможно, кто-то из твоих соседей больше тебя уверен в прочности своих стен”.

“И, пробравшись на вершину, сам столкнул камень?”

“Зачем же так прямолинейно? Мы приняли за аксиому утверждение, что камень сорвался сам по себе, но мощь лавины завораживает наблюдателя. Делится с ним ощущением колоссальной силы”.

“И, завороженный могуществом, он захочет оседлать ее?”

“Подчинить своей воле, — кивнул Оракул. — В надежде, что стены именно твоего дома окажутся слабыми”.

“Останутся крепость духа и руки”.

“Не лучше ли сделать выбор раньше?”

“Позволить начаться камнепаду...”

“И собрать все камни внизу”.

“Посмотреть, что будут делать соседи”.

“Освободить вершину от подозрительных камней”.

“Чтобы не было больше лавин”.

“По крайней мере, из этих камней”.

“Потом спуститься вниз...”

“И посмотреть на стены”.

“Или на то, что от них осталось”.

“Останется, — проворчал Оракул. — Если с хозяином ничего не случится, дом всегда можно отстроить заново. — Он снова выдержал паузу. — Первый камень уже покатился, и у тебя очень мало времени”.

“Ты предлагаешь опасный выбор, — угрюмо произнес князь, — но видишь дальше меня”.

“Не надо мне завидовать. Даже Спящий удивляется, наблюдая в своих снах мои мучения”.

“Вряд ли ему снятся такие кошмары...”

Камень, сорвавшийся с вершины. Камнепад, неумолимо приближающийся к стоящим под горой домам. Сегодня витиеватая речь Оракула была на редкость прозрачной, но князь все еще не принял окончательного решения:

— Оседлать лавину или предотвратить ее?

Как бы ни старались индустриальные гиганты, ежеминутно выбрасывающие в атмосферу десятки тонн пыли, с какой бы интенсивностью ни засоряли прилегающие районы отработанными шлаками металлургические комбинаты, сколько бы тонн сырой нефти ни выливалось из дырявых нефтепроводов и налетевших на рифы танкеров, все равно на земле не было места, похожего на это. Даже если бы все машиностроительные заводы и химические комбинаты, все танкеры и нефтепроводы мира были сосредоточены на одном поле, все равно это поле не стало бы столь мертвым и безжизненным. Все равно нашлось бы растение, которое пробилось бы к солнцу через горы шлака и химических отходов, которое научилось бы соседствовать с нефтяными прудами и подставлять листья кислотным дождям, которое сумело бы переработать этот мусор, с тем чтобы через тысячу или десять тысяч лет, когда тупые и оборотистые “цивилизаторы” вымрут, вернуть планету в ее нормальное состояние. Нашлось бы такое растение, - ибо, несмотря на все усилия челов, они не сумели и не сумеют преодолеть главный закон своего мира — стремление давать жизнь.

...Это место не могло находиться на земле: ведь ни в черной пыли, покрывающей его поверхность, ни в мрачно нависающем над ним мраморном небе, ни в неистовом, непрерывно дующем ветре не было и намека на жизнь. На то вечное, хаотичное движение, которое не признает никаких правил и ограничений, которое всегда побеждает любого врага только ради того, чтобы жить, и которое невозможно вычислить или просчитать — его можно только почувствовать.

В Глубоком Бестиарии не чувствовалось ничего подобного. А еще в нем не чувствовалось времени.

А еще казалось, что тяжелое мраморное небо только потому не падает на поверхность, что уже соприкоснулось с нею на линии горизонта, да так и застряло.

А еще все это место было покрыто мельчайшей черной пылью, каждая частичка которой была тверже алмаза и настолько маленькой, что увидеть ее можно было лишь в электронный микроскоп. Если бы кому-нибудь пришло в голову притащить его в Глубокий Бестиарии.

Но при этом, как ни странно, непрерывно дующий ветер не поднимал пыль вверх, не заставлял ее клубиться под мраморным небом, и единственное, на что у него хватило сил, — создать из черных частичек невысокие дюны, которые неторопливо мигрировали по Глубокому Бестиарию. Невысокие черные дюны.

Казалось, ничто и никогда не сможет изменить царящий здесь порядок. Слишком уж безжизненными выглядели дюны, слишком тяжелым — небо, слишком постоянным — ветер. Но это только казалось. С тихим шорохом по мрамору небесной тверди пробежала тоненькая молния, золотистая змейка, нарушающая привычное постоянство Глубокого Бестиария. Прочертив на небе длинную ломаную кривую, она бесшумно ударила в одну из черных дюн, образовав в пыльной поверхности маленькую воронку, и одновременно из-под сводов тяжелого неба послышался негромкий голос:

— Ктулху!

Миллиарды черных песчинок взлетели в воздух и, подчиняясь чьей-то воле, оказавшейся гораздо сильнее мощных порывов ветра, закружились в причудливом танце вокруг воронки, из которой устремился вверх узкий лучик золотистого света.

— Твое время пришло!

Пыльный смерч становился все больше, скорость движения песчинок возрастала, из легкого облачка, напоминающего рой черных насекомых, они превратились в плотный, подобный веретену, вихрь, полностью поглотивший золотистый луч. Постепенно внутри смерча возникли новые завихрения, его основание распалось на три части, а еще два отростка образовались примерно в шести футах над поверхностью. Когда плотность пыли достигла максимума, вихревые движения прекратились и черная фигура стала быстро приобретать окончательную форму: складки серой кожи, острые клыки, длинные жилистые руки, и вот...

— Великий Господин! Я вернулся!!!

Ослепительная золотистая вспышка озарила безжизненную равнину Глубокого Бестиария, и, когда она погасла, на том месте, куда ударила молния, стояла массивная, семи футов ростом, тварь с необычайно широкими плечами и мощными ногами. Ступни чудовища представляли собой длинные и острые шипы, поэтому при остановке ему приходилось поддерживать равновесие при помощи толстого хвоста. Круглая голова монстра была абсолютно лысой, рот, растянутый от уха до уха, наполнен кривыми желтыми зубами, а маленькие, глубоко проваленные глаза горели ярким золотистым огнем так, словно впитали в себя давешнюю молнию.

— Великий Господин! — взревела тварь. — Твой Ктулху вернулся! Погонщик рабов твоих!!

* * *

Ночной клуб “Лунная заводь”.

Москва, улица Большая Пироговская,

29 июля, воскресенье, 23:51

Музыка гремела отовсюду. Огромные колонки, установленные в каждом свободном уголке, наполняли помещение грохочущими звуками “рейва”, призывая к максимальному отключению от всех насущных проблем. Потный диджей хрипло выкрикивал в микрофон невразумительные лозунги и все более ускорял ритм танцпола. В мерцании огней его круглая, украшенная модными очками голова напоминала гримасничающий воздушный шар.

— Эстебан классно зажигает, — вздохнула Валя Пенкина, кивнув на диджея.

— Но тебя не заводит, — уточнила Вероника.

Валя провела указательным пальцем по влажной стойке бара.

— Не заводит.

На лбу девушки выступила испарина. Для насквозь прокуренной и пропахшей потом “Лунной заводи” в этом не было ничего необычного, но Валя пришла совсем недавно, и Вероника догадалась об истинной причине ее состояния:

— Ломает?

— Да, — почти крикнула Валя и тут же нервно огляделась. Было непонятно, проверяет ли она реакцию окружающих на свой возглас или ищет драгдилеров. — Почему никого нет? Где Вагиз?

— Появится.

Подруги были совершенно не похожи друг на друга. В отличие от тощей, узкоплечей Вали, которая красила короткие волосы под блондинку и имела привычку часто облизывать тонкие губы, высокая Вероника, с копной черных, густых и длинных, до плеч, волос, производила впечатление на мужчин. У нее было узкое продолговатое лицо с высоким чистым лбом, несколько удлиненным подбородком и тонким, хищным носом, тоже длинноватым, если быть до конца честным, но совсем не портившим девушку. Наоборот, в сочетании с большими черными глазами и полными губами он придавал ей очаровательную загадочность. Девушка была даже слишком высока — метр восемьдесят пять босиком, но вряд ли кто-нибудь мог назвать ее “жердью”, для этого Вероника Пономарева была слишком хорошо сложена. Длинные стройные ноги с подтянутыми бедрами, тонюсенькая, четко очерченная талия, хорошо развитая грудь, изящная шея, а если добавить, что девушка никогда не сутулилась, то становилось понятным, почему мужчины оценивали ее рост восхищенными взглядами, а не саркастическими улыбками.

— Родители, кажется, пронюхали, что я ширяюсь, — скривилась Валя. — Папашка деньги зажимает, а я опять на мели. Еле уговорила его выделить полтинник в счет будущих карманных денег.

“Полтинник — один болик героина, — машинально отметила про себя Вероника. — Или “стима”.

Ее собственное материальное положение тоже было плачевным, но сегодня девушка была богаче подруги.

— “Геру” ищешь?

— Ага. — Валя снова огляделась. — Ну где они все? Драгдилеров в клубе действительно не наблюдалось. Вероника пожала плечами и повторила:

— Появятся.

— Пойду в туалете посмотрю. — Валя отлипла от стойки. “Действительно, где же этот проклятый Вагиз? — Вероника

тоже немного занервничала. — Обычно он и его ребята появляются гораздо раньше”.

Девушка поднесла к губам бокал. Пиво выдохлось. Оно и так немножко кислило, а теперь, согревшись, стало совсем неприятным на вкус, но Вероника не отставляла бокал, продолжая тянуть противный напиток малюсенькими глотками. Местные бармены, заметив, что клиент опорожнил дозу, немедленно предлагали ему повторить процедуру, а цены у них, несмотря на то что “Лунная заводь” не считалась элитным клубом и не была рассчитана на богатую молодежь, очень кусались. Денег же у Вероники было впритык, только на самое необходимое.

Девушка снова пригубила пиво и покосилась на шумевшую неподалеку пышную красноволосую девицу с близко посаженными глазками. Людочка Пупырышкина. Шапочное знакомство не позволяло Веронике присоединиться к компании этой красноволосой толстухи, но она точно знала, что деньги у Людочки водились: получившие богатое наследство родители не считали расходы взрослого чада.

“Почему все так несправедливо? — завистливо подумала Вероника, глядя, как Пупырышкина размахивает толстыми пальцами, украшенными многочисленными кольцами. — Чем эта крашеная стерва лучше меня? Почему она пьет дорогой коктейль, а я эту мочу?”

Вкус пива стал не просто неприятным — отталкивающим, и Вероника раздраженно опустила бокал на стойку бара.

“Наверняка у этой сучки никогда не бывает проблем с Вагизом! Не то что у меня...”

Вероника с особой тоской вспоминала недавние события. Идиоты родители влезли в долги и купили новую машину.

 “Кому нужна эта долбаная тачка? Всего-то последняя модель “Жигулей”, а визгу было, словно “Мерседес” купили!”

И на долгих три месяца основной статьей семейного бюджета Пономаревых стало обслуживание долга. Веронике существенно урезали содержание, в результате она задолжала Вагизу и, чтобы расплатиться, целую неделю провела в сауне с его дружками бандитами, насочиняв родителям, что уезжала в дом отдыха. С долгом расплатилась, но...

“А тебе, сучка, приходилось лечиться от триппера? — с неожиданной злобой подумала Вероника, глядя на Пупырышкину. — Тебе приходилось обслуживать за раз шестерых пьяных бандитов? Тебе...”

Дикая ненависть охватила девушку. Она судорожно сжала бокал и уже готова была запустить его в визгливую красноволосую девицу, когда в зеркале бара отразилась знакомая фигура. Вероника резко обернулась и радостно взмахнула рукой:

— Вагиз!

— Короче, пацаны, несмотря на то что Управление по борьбе с наркотиками перестало трясти нашу любимую “Лунную заводь”, в ближайшее время мы должны быть осторожны.

— Почему, Вагиз? — поднял брови Рахмет. — Туркан сразу свистнет, если кто из них появится. Ты же знаешь, какой у него нюх!

Двухметровый Туркан служил в “Лунной заводи” вышибалой и чувствовал переодетого полицейского спинным мозгом.

— Рахмет, закрой пасть, — угрюмо попросил Вагиз. — Я не хочу плохо спать по ночам из-за твоей жадности. А если мы загадим точку, то смотрящий нас наизнанку вывернет. Это понятно?

Рахмет понял, что зарвался. Он покрутил головой и кивнул:

— Конечно, понятно, Вагиз, извини.

— Так-то лучше. — Вагиз помолчал. — Всю следующую неделю мы будем продавать дурь только старым клиентам. Никаких новичков!

— Понятно, Вагиз, — дружно подтвердили остальные, но один из них, Эльдар, поднял руку:

— Можно вопрос?

— Валяй.

— Ты поделил товар, очень хорошо. — Эльдар запнулся. — Колеса, “герыч”, “зайчики”... это хорошо, но я не нашел “стим”. У нас его нет?

Вагиз поморщился:

— Это была опытная партия. Я спрашивал у поставщика — производство “стима” только разворачивается.

— Жаль, — протянул Эльдар. — Торчки в восторге от “стима”.

— Знаю, — буркнул Вагиз, — знаю. У меня есть еще несколько доз, так что, если кто-то будет очень настаивать, посылайте ко мне.

— ОК.

— Еще вопросы есть? -Нет.

— Тогда по местам! — рявкнул Вагиз. дите? Вечер в разгаре!

Торговцы выскочили из кабинета.

“Вот так с вами надо, — усмехнулся Вагиз, глядя, как закрывается дверь за последним из них. — Одной рукой сопли вытирать, следить, чтобы из песочницы не вывалились, а другой — нож у горла держать, а то того гляди...”

Вагиз подошел к зеркалу и с удовольствием подмигнул своему широкоплечему, белозубому отражению, одетому в дорогущий костюм “от кутюр”.

“Что-то Рахмет в последнее время стал много себе позволять. — Вагиз поправил лацкан пиджака, подумал и вставил в кармашек черный шелковый платок. — Забурела сявка? Второй сезон в столице, а уже зубы выросли? Напильником их! Напильником! Ишь, чего удумал — Управление по борьбе с наркотиками ему не указ! А когда они тебя за кости подвесят?”

О том, на что способны полицейские, Вагиз знал не понаслышке — именно в полиции он начинал свою московскую карьеру. Тогда, в начале девяностых, она еще называлась “милиция” и с радостью приняла в свои далеко не блестящие ряды молоденького, только после армии, паренька. Вагизу в той милиции нравилось, порядки дембельские: кто не проявил уважения — дубинкой по спине, попробовал качать права — в кутузку “для выяснения личности”, и никакой ответственности, знай себе собирай дань с расплодившихся палаток да мелких торговцев. Не гнушался он и грабежами: не один выпивоха после встреч с новоявленным “стражем порядка” просыпался в околотке обобранный до нитки, а самое главное — Вагиз старательно закрывал глаза на торговцев наркотиками и содержателей борделей, “живущих” на его участке. Они-то и пригрели старого знакомца после того, как власти, ошарашенные размахом уголовного беспредела, воцарившегося на обломках империи, провели реформу, упразднили Министерство внутренних дел и полностью передали полицию в ведение местных властей. В этой организации Вагизу делать было нечего.

Разницу между новой жизнью и милицейской вольницей Вагиз не особенно почувствовал: просто с плеч исчезли погоны, а пистолет приходилось носить не в кобуре на поясе, а под пиджаком. Зато криминальный мир открывал куда более широкие возможности, чем насквозь пронизанная родственными связями милицейская среда, и Вагиз, как он считал, воспользовался этими возможностями довольно умело: в настоящее время он контролировал продажу наркотиков в ночном клубе “Лунная заводь”, двух соседних барах и на окрестных улицах. Сумел скопить неплохой капиталец и даже подумывал о строительстве собственного домика на Гавайях. Весьма довольный тем, что он увидел в зеркале, драгдилер вышел в зал клуба, на секунду остановился, привыкая к шуму и мельканию огней, лениво улыбнулся, заметив, как к Эльдару приблизился паренек в белой майке — “клиент пошел”, — и повернулся на призывный крик:

— Вагиз!

Вероника, сидящая у стойки бара, активно размахивала рукой. “Что, сучка, прижало?”

— Вагиз, привет!

— Здравствуй, моя радость. — Драгдилер уселся на соседний табурет, кивнул бармену: “Как обычно” — и с улыбкой посмотрел на девушку. — О чем горюешь?

Вероника придвинулась ближе и прошептала:

— Вагиз, мне нужен “стим”.

Драгдилер прищурился, глядя в лихорадочно горящие глаза девушки, и задумчиво побарабанил длинными, с ухоженными ногтями пальцами по стойке.

— Понравился?

— Ага, — подтвердила Вероника.

— Хорошая вещь, — согласился Вагиз.

Драгдилер взял поданный барменом бокал, потянул напиток, ожидая, пока парень не отойдет подальше, и притворно вздохнул:

— Хорошая вещь, но редкая.

— У меня есть деньги, — заторопилась девушка. “Повезло же родителям с дочкой!”

— Неужели?

— Честно. Как раз на две дозы.

Руки Вероники едва заметно дрожали от нетерпения. Пока от нетерпения — Вагиз хорошо различал состояние клиентов. Ломка еще не началась, она просто предвкушает кайф.

“А девочка ничего, еще свеженькая, — драгдилер внимательно окинул взглядом аппетитную фигуру Вероники, едва прикрытую коротеньким платьем. — Подтянутая, но совсем не плоская, ножки длинные, да и ребята из сауны ее хвалили. Пожалуй, надо попробовать”.

Вагиз медленно сделал большой глоток коктейля, наслаждаясь возбуждением Вероники, поставил бокал на стойку и склонился к уху девушки:

— “Стим” есть. За две дозы — сто шестьдесят.

— Как сто шестьдесят? — выдохнула Вероника. — Ведь было сто!

— Товар ходовой, — пожал плечами драгдилер. — Поставщик это оценил и поднял цену. Восемьдесят за дозу.

— Но у меня только сто, — расстроенно пробормотала девушка.

— Печально, — усмехнулся Вагиз. — Возьми одну дозу.

— Одну? Всего одну? — На глазах Вероники выступили слезы. “Проклятый Вагиз!”

— Или возьми “герыча”, — безмятежно продолжил драгдилер. — У тебя денег как раз на два болика.

— Мне нужен “стим”.

— “Стим” по восемьдесят, — отрезал Вагиз. — Решай быстрее, у меня бизнес.

Драгдилер сделал вид, что собирается подняться с табурета, и Вероника отчаянно вцепилась в его руку:

— Вагиз, миленький, пожалуйста, давай что-нибудь придумаем, а?

Драгдилер упивался подобными моментами. Ощущение тотальной власти над клиентами, ощущение бесконечного, безнаказанного могущества... в эти мгновения Вагиз чувствовал себя богом. Или как минимум суперменом. Он позволил Веронике вернуть себя на табурет, улыбнулся и небрежно провел рукой по щеке:

— И что мы можем придумать на шестьдесят монет?

Метро должно было закрыться через четверть часа, и электрички собирали последнюю жатву с полупустых перронов. Уставших, сонных перронов, несущих на себе следы дневного вторжения людей: пустые бутылки, обрывки газет, оторванные пуговицы.

Ночное метро — это особый мир. Мир безлюдных пещер, изредка наполняемых ревом железных червей и механическими голосами: “Осторожно, двери закрываются, следующая...” Голоса разносятся по станциям, отражаясь от мраморных сводов и ускользая вверх по эскалаторам, стараясь долететь до таких же пустынных, как перроны, московских улиц. Ночное метро — это победа холода над душой, это стальной механизм, живущий по своим законам, действующий безо всякого вмешательства человека, но пока еще подчиняющийся ему. Пока, потому что ночное метро слишком хорошо разбирается в людях, оно видит то, что они стыдливо скрывают днем, оно может читать правду по их усталым лицам.

И вряд ли ночному метро нравится то, что оно видит. — Осторожно, двери закрываются, следующая станция — “Электрозаводская ”.

Вероника подняла голову, огляделась, почувствовала взгляд сидящего напротив мужчины и машинально поправила слегка задравшийся подол коротенького летнего платья.

“Подонок, делает вид, что спит, а сам пялится на мои коленки!”

Клевавший носом пассажир заерзал — кино закончилось.

“Вот так-то лучше”.

Похотливый мужичок напомнил Веронике Вагиза. Даже не Вагиза, а комнатку за баром, в которую ее привел драгдилер. Маленькую комнатку, заставленную ящиками со спиртным. Почему Вагиз не отвел ее наверх, где есть уютные “кабинеты”, специально предназначенные для подобных целей? Вероника наклонилась и осторожно погладила ссадину на икре. Поморщилась.

“А на бедрах наверняка появятся синяки! Грубое животное!”

Вагиз был совсем не ласков. Его стальные пальцы с ухоженными ногтями яростно впивались в кожу девушки до тех пор, пока, удовлетворенный, он не оттолкнул от себя Веронику и брезгливо достал из кармана носовой платок.

“Ну и пусть! — Спрятавшиеся на дне сумочки ампулы заставили Веронику непроизвольно улыбнуться. — Зато у меня есть “стим”. Целых две дозы!”

* * *

Москва, институт им. Сербского,

30 июля, понедельник, 03:18

— Как он это сделал? — мрачно спросил Хвостов.

Приземистый мужик с большой круглой головой, он был начальником смены, и именно ему предстояло отвечать за произошедшее перед директором.

Румянцев виновато развел руками:

— Не представляю.

— Ты хоть понимаешь, сколько стоит твое “не представляю”? — с тихой злобой поинтересовался у надзирателя Хвостов. — Ты знаешь, в чем нас могут обвинить?

— Догадываюсь, — глухо буркнул Румянцев.

— За этой тварью цистерна крови! Его вся страна ненавидит! Что мне теперь прикажешь делать? Все ведь решат, что мы его специально замочили, чтобы он сумасшедшим не прикинулся!

— А я что могу?

— “А я что могу”! — передразнил Румянцева Хвостов и устало прислонился к распахнутым дверям камеры номер тридцать семь.

Емельян Остапчук лежал на спине, неестественно вывернув голову и вытянув руку так, словно пытался схватиться за привинченную к полу ножку нар. И серые стены, и бетонный пол камеры были залиты кровью и украшены быстро остывающими внутренностями маньяка, а его тело представляло собой кошмарное месиво мышц и костей. Если бы Хвостов или Румянцев были поклонниками стиля “фэнтези”, то они могли бы подумать, что несчастного Остапчука пожевал и выплюнул случайный дракон. Но надзиратели не читали сказки.

— Такое впечатление, что он в центрифугу попал, — буркнул начальник смены, пытаясь справиться с дурнотой. — Или в машину какую-то.

— Или его человек сто топтало, — угрюмо выдвинул свою версию Румянцев.

— Ну, тебе виднее.

Легкое удивление вызывало лишь то, что не пострадала голова Поволжского Людоеда. На ней даже не было крови, зато был дикий ужас, застывший в вытаращенных глазах. Ужас такой, словно Остапчук увидел все свои жертвы сразу.

“Нет, — поправил себя Хвостов. — Если бы этот гад увидел все свои жертвы, он бы только посмеялся”.

Тогда что могло так напугать Остапчука?

Толпа уголовников с заточками? Хвостов знал, что криминальный мир с яростью следил за кровавыми похождениями Поволжского Людоеда и сразу после его поимки по зонам прокатился приказ при первом же появлении убрать выродка. Но вряд ли бандиты вызвали бы у маньяка такой страх. Да и сколько их здесь ждет освидетельствования? Десяток? Два десятка? Хвостов покосился на Румянцева. Мог ли надзиратель допустить в камеру Остапчука уголовников? Теоретически...

Да какая, к чертовой матери, теория?! Чтобы притащить в это крыло криминальных отморозков, Румянцеву пришлось бы вступить в сговор еще как минимум с тремя надзирателями, как-то обмануть камеры видеонаблюдения...

“Кстати, о видеокамерах!”

Хвостов включил рацию:

— Двадцать первый, двадцать первый, это ноль второй, как слышите?

— Двадцать первый на связи, — отозвался дежурный на пульте видеонаблюдения.

Начальник смены помолчал, глядя на переминающегося с ноги на ногу надзирателя, и поинтересоватся:

— Степаныч, ты видеозапись проверил?

— Проверил, — подтвердил дежурный, — все чисто.

— Что значит “все чисто”?

— В тридцать седьмую камеру никто не входил и не выходил, вплоть до того момента, как Румянцев поднял тревогу.

— Это точно?

— Абсолютно.

— Хорошо. Отбой. — Хвостов выключил рацию и снова посмотрел на Румянцева: — Пиши рапорт, Вася.

— А что писать?

* * *

Муниципальный жилой дом.

Москва, улица Люсиновская,

30 июля, понедельник, 08:01

“В настоящий момент проводится тщательное расследование происшествия, и единственное, что известно на сто процентов, это то, что Емельян Грицаевич Остапчук, известный как Поволжский Людоед, — мертв. Заявление администрации института Сербского весьма невнятно. Предполагается, что известный маньяк покончил жизнь самоубийством, но адвокаты убийцы уже заявили...”

— Да выключи ты эту передачу, — попросила Тамара. — Ни к чему ребенку слушать.

Анатолий кивнул, выключил радио и посмотрел на вошедшую на кухню дочь:

— Доброе утро, цыпленок!

— Доброе утро! — Настя взобралась на стул, задумчиво посмотрела на остатки яичницы в тарелке отца и внезапно выпалила: — А я сегодня ночью каталась с Дедом Морозом! Честно!

— Дед Мороз приходит под Новый год, — заметил Анатолий, прихлебывая кофе, — а сейчас лето. Так что, цыпленок, не обманывай.

— А он сказал, что летом путешествует, и покатал меня на своей повозке. — Настя поковыряла ложкой манную кашу. — У него такая повозка красивая. И запряжена белыми оленями. Они такие смешные, все время колокольчиками звенят, честно!

Родители переглянулись.

— И где же вы катались? — улыбнулась Тамара.

— А везде-везде! Только не по улицам, а прямо по облакам! Мы весь город объехали! — Настя помолчала и гордо закончила: — А еще Дед Мороз сказал, что когда я вырасту, то стану настоящей Снегурочкой! Вот!

— Конечно, ты станешь Снегурочкой, дорогая. — Тамара поцеловала белокурую макушку дочери. — Ты у нас самая красивая в мире.

Чуть позже, когда Анатолий уехал на работу, а Настя занялась своими куклами, в дверь квартиры Ермоловых позвонили. ' — Тамара Викторовна? -Да.

— Ортегов Иван Иванович. — Высокий черноволосый мужчина в элегантном костюме вежливо склонил голову. — Я представляю благотворительный фонд “Умное будущее”. Вы позволите войти?

Тамара некоторое время разглядывала пришельца, а затем неуверенно кивнула:

— Проходите, но если вам нужны пожертвования, то хочу сразу предупредить, что...

— Ни в коем случае, — обворожительно улыбнулся Ортегов. — У меня совершенно иная цель.

Он уверенно прошел в гостиную, расположился в кресле, отказался от предложенного кофе и раскрыл на журнальном столике тоненький кейс.

— Хочу предупредить, Тамара Викторовна, что цель моего визита довольно необычна, поэтому прошу вас не удивляться и внимательно выслушать краткую предысторию.

— Да, конечно. — Тамара присела в соседнее кресло.

— Наш фонд “Умное будущее” образован десять лет назад. Основное направление деятельности: организация получения достойного образования для наиболее одаренных детей России. Мы хотим, чтобы талантливый ребенок мог раскрыть свой дар, независимо от благосостояния родителей. Взносы в наш фонд поступают от крупных российских компаний, от людей, которые думают о будущем страны. — Ортегов улыбнулся. — Мы не ходим по квартирам с протянутой рукой.

— Извините.

— Ничего страшного. — Гость выложил на стол несколько листов бумаги. — Мы разработали целую программу поиска одаренных детей. Наши специалисты проводят многочисленные тесты в детских садах и школах, но в основном в садах, поскольку мы заинтересованы в том, чтобы ребенок начал получать хорошее образование как можно раньше.

— Честно говоря, мне уже захотелось пожертвовать вашему фонду пару десяток, — улыбнулась Тамара.

Первоначальный холодок исчез, и теперь гость вызывал у Ермоловой полное доверие.

— В этом нет необходимости, — покачал головой Ортегов. — Я счастлив сообщить вам, Тамара Викторовна, что ваша очаровательная Настя показала во время тестов замечательные результаты и, таким образом, попала в сферу нашего внимания. Фонд “Умное будущее” готов официально предложить грант на обучение вашей дочери. Мы поможем подобрать подходящую школу... Насколько я знаю, девочка собирается в первый класс как раз в этом сентябре?

— Да, — кивнула Тамара.

— Так вот. Вы сможете выбрать любую школу, а затем любое высшее учебное заведение, в том числе и за рубежом. Фонд полностью оплатит обучение вашей дочери.

— Это... это... — Тамара ошарашенно смотрела на гостя — Вы что, Дед Мороз?

— Зачем же? — снова улыбнулся Ортегов. — Я понимаю, что вам необходимо посоветоваться с мужем, обдумать мое предложение, все взвесить. Я оставлю вам документы, информацию о нашем фонде и рекомендации. - На столе появились отпечатанные на дорогой бумаге красочные буклеты. - Вы не первые, к кому мы приходим, Тамара Викторовна, так что сможете проверить каждое мое слово. Если вы решите принять предложение — просто позвоните по указанным телефонам, и к вам подъедут наши специалисты.

— Мама, мама, смотри, что я нарисовала! — В комнату вбежала Настя, но, увидев незнакомца, остановилась. В ее глазах мелькнуло...

— Прекрасный ребенок, - улыбнулся Ортегов, закрывая кейс, помедлил и неожиданно добавил: — Когда вырастет она станет настоящей Снегурочкой.

Глава 2

Московское полицейское управление.

Москва, улица Петровка,

30 июля, понедельник, 09:34

Еженедельное совещание полицейских руководителей города всегда проводилось по понедельникам и всегда в восемь утра. Это железное правило, введенное генералом Шведовым, не было ни разу нарушено за все годы, которые он возглавлял Московское полицейское управление. Даже в отпуск генерал отправлялся после проведения совещания и обязательно возвращался к следующему, чтобы немедленно войти в курс дел. Недельная отлучка, причем не чаще чем раз в год, — максимум, что мог позволить себе Шведов.

Состав участников совещания был столь же строг и неукоснителен, как и время его проведения: сам генерал, его заместитель, руководители городских и окружных управлений. Вот и сейчас за длинным столом в кабинете Шведова расположились полковник Звонарев, руководитель криминальной полиции города, полковник Кузьмин, отвечающий за борьбу с экономическими преступлениями, полковник Савельев, занимающийся преступлениями в сфере высоких технологий, полковник Ярцев, возглавляющий полицию общественной безопасности, полковник Важенин, командир полицейского спецназа, полковник Федотов, работающий с наркотиками, и десять руководителей окружных управлений. Единственным не полковником и, соответственно, не начальником какого-либо управления был майор Корнилов, невысокий худощавый мужчина с редкими, неопределенного цвета волосами и полусонными глазами. К тому же он, единственный из всех присутствующих, не был одет в форму, предпочитая носить вместо уставного синего мундира довольно мятый серый костюм. Однако ни сонный вид — Корнилов был “совой” и с трудом терпел ранние подъемы, — ни затрапезный внешний вид не вводили хорошо знающих его участников совещания в заблуждение: о профессионализме майора в полицейском мире России слагали легенды. Андрей Кириллович Корнилов возглавлял отдел специальных расследований. При этом, несмотря на то что структурно отдел входил в Управление криминальной полиции, подчинялся майор непосредственно генералу Шведову. Отдел занимался разработкой организованных преступных сообществ, а также самыми громкими преступлениями, и Корнилов прославился тем, что за последние пять лет раскрыл все дела, которые ложились ему на стол. Он отправил на каторгу Саню Пушкина, самого одиозного лидера московских уголовников, он поймал Вивисектора, наводившего настоящий ужас на жителей города, он... Список побед Корнилова можно было продолжать до бесконечности, и золотой полицейский жетон, полученный им из рук президента страны, был лишь одной из форм признания заслуг майора. Достаточно сказать, что больше подобной чести не удостаивался ни один полицейский. Однако заслуги и награды не вызвали у Андрея ярко выраженного понимания собственной исключительности: он по-прежнему был всего лишь начальником отдела, всего лишь майором, одинаково ровно общался и с полковниками, и с простыми патрульными и, как следствие, не вызывал у коллег отрицательных эмоций. Разве что зависть. У некоторых.

К утренним совещаниям у Шведова Андрей относился без энтузиазма, просто как к одной из составляющих профессии, и единственное, что его по-настоящему раздражало, был запрет на курение. Генерал терпеть не мог табачного дыма, и для Корнилова, обычно смолящего одну сигарету за одной, полтора-два часа в кабинете начальника Московского управления полиции не были праздником.

— Итак, господа, в целом круг проблем мы с вами обрисовали. — Шведов посмотрел на часы. — Василий Игнатьевич, ты вроде хотел обсудить еще какой-то вопрос?

Полковник Бурцев, начальник Управления полиции Западного округа, кивнул и, покопавшись в своем портфеле, выложил на стол пакетик с разноцветными таблетками.

— “Химики” вернулись.

— Черт! — вырвалось у Федотова.

Все сочувственно посмотрели на главу Управления по борьбе с наркотиками.

Около года назад Москву захлестнула мощная волна синтетических наркотиков, изготовленных на высоком профессиональном уровне. Некоторые осведомители даже сообщали, что в городе заработала подпольная фабрика, но Федотов напрочь отверг эту информацию, убедив всех, что “химия” пришлая и он уже прорабатывает ее изготовителей. Действительно, в течение некоторого времени Управление по борьбе с наркотиками совместно с коллегами из Питера и Варшавы накрыло два подпольных производства синтетической дури в этих городах, сумев существенно снизить поток “химии” на Москву. Федотов принял поздравления и вплотную занялся своим любимым проектом — разработкой трансконтинентального “героинового” канала из Азии. Информация Бурцева стала для него неприятным сюрпризом.

Шведов нахмурился, и его пальцы выбили на столешнице замысловатую дробь.

— Что значит “вернулись”, Василий Игнатьевич? Вы проверили состав таблеток?

— Да. — Бурцев бросил на стол несколько листов бумаги. — Мы изъяли партию в пятницу, во время рейда, провели экспертизу, и она подтвердила, что эти “колеса” полностью идентичны предыдущим. Тем, которые вызвали прошлую волну. — Руководитель Западного округа чуточку виновато посмотрел на Федотова. — Я получил результаты экспертизы только вчера, так что не мог передать информацию раньше.

— Полностью идентичны?

— Абсолютно. Эксперты клянутся, что это тот же изготовитель.

— Значит, питерскую и польскую лаборатории нам сдали конкуренты? — Генерал посмотрел на Федотова, тот развел руками. — Валерий Михайлович, вы проводили экспертизы вновь поступающих наркотиков после того, как были накрыты фабрики в Питере и Варшаве?

Федотов кивнул:

— “Колеса” были другими.

— Возможно, местные какое-то время гнали товар на экспорт, — высказался Бурцев, — а на наш рынок шла наркота из третьего источника. Теперь они решили, что все улеглось, и вернулись. Кстати, по нашим данным, в городе появился новый синтетический наркотик — “стим”.

— Мы знаем о нем. — буркнул Федотов.

— А его производителя?

— Нет. — Полковник помолчал. — У нас нет даже образцов для анализа. Наркотик совершенно новый.

— Совершенно новый “стим” и хорошо забытые таблетки, — протянул Шведов. — Одни и те же люди?

— Почему нет? — пожал плечами Бурцев.

Федотов сидел как оплеванный. Корнилов, до этого практически не подававший признаков жизни, перегнулся через стол, взял пакетик с таблетками и начал лениво вертеть его в руке, словно пытаясь понять, из-за чего разгорелся сыр-бор.

— Если выяснится, что информаторы были правы, — тихо сказал Шведов, — и в Москве действительно работает подпольная фабрика, налогоплательщики с нас шкуру спустят.

При достаточно развитой фантазии можно было услышать скрип кресла, закачавшегося под начальником Управления по борьбе с наркотиками.

— И все равно мне трудно поверить, что кто-то решился создать производство у нас под носом, — проворчал Федотов.

Его резоны в принципе были понятны: подразделение считалось самым жестким из всех аналогичных структур страны. И самым умелым. Операции, подобные разгрому питерской и варшавской фабрик, были обыденными: спецы Федотова славились своим умением проследить цепочку любой длины и никогда не ограничивались только арестами распространителей. Создание подпольной фабрики в Москве полковник мог расценить только как личное оскорбление.

— Если кто-то пошел на создание производства, — продолжил свою мысль начальник Управления по борьбе с наркотиками, — то он наверняка заручился поддержкой одной из местных группировок.

Теперь все посмотрели на Корнилова. Андрей бросил пакет с таблетками на стол, снова откинулся на спинку стула и согласился:

— Наверняка.

— И что? — буркнул Федотов.

— Попробую навести справки, но, думаю, что мне будет трудно отыскать следы. — Майор покопался в кармане, вытащил зажигалку, вспомнил, что курить нельзя, и раздраженно крутанул колесико. — Учитывая затраты, которые необходимы для создания подпольной фабрики, понятно, что ее ставят надолго. Это не фасовочная лаборатория, а производство, которое должно окупиться. Значит, системы безопасности для нее предусмотрены самые надежные. Я думаю, что непосредственно изготовление курирует самостоятельная команда, которую “крышует” одна из московских группировок, но взаимодействие между ними осуществляется исключительно на самом высоком уровне. По крайней мере, ни один из моих информаторов ничего не знает о фабрике.

— Пойдем по цепочке, — подал голос Федотов. — Не впервой. Рано или поздно доберемся.

— Или они сами допустят ошибку, — негромко добавил Корнилов.

* * *

Складской комплекс компании “Центрмедпереработка”.

Москва, Проектируемый проезд,

30 июля, понедельник, 10:12

Со времен работы в закрытом институте в должностных обязанностях Геннадия Прокопьевича Монастырева не произошло существенных изменений. Все так же не обласканный научными степенями, званиями и известностью, он по-прежнему занимался любимой фармакологией, правда, с практическим уклоном. Теперь в ведении Геннадия Прокопьевича находились не только научные исследования, но и производство, что подразумевало и составление смет, и подготовку персонала, и контроль качества, и... Новая должность Монастырева только называлась “директор департамента изысканий”, заниматься приходилось многими вопросами, но Геннадий Прокопьевич не жаловался. Платили в “Центрмедпереработке” отменно, и если бы не некоторые детали, то можно было бы с уверенностью сказать, что жизнь удалась.

А о деталях Монастырев предпочитал не задумываться.

— Как вы себя чувствуете, Виктор?

Геннадий Прокопьевич бросил на подопытного быстрый, внимательный взгляд. Ответом послужило невнятное бормотание.

— Повторите, пожалуйста.

Виктор, сидящий на стуле угрюмый, плохо выбритый мужчина лет тридцати, одетый в тонкий серый комбинезон, сглотнул и нехотя проворчал:

— Когда ханка будет?

— Начиная с субботы подопытные требуют “стим” два раза в день, — деловито сообщил Монастыреву ассистент. — Сначала мы отказались увеличить им дозу, и к вечеру "у всех испытуемых было констатировано состояние наркотической абстиненции.

Виктор, внимательно прислушивавшийся к разговору, но не понимавший ни слова, недовольно скривил рот:

— Какие мы тебе гомики, сука? Не было ничего такого! — Что именно он понимал под словом “абстиненция”, осталось загадкой.

Монастырев поморщился: интеллектуальный уровень подопытных оставался крайне невысоким. Опять отличия в деталях: в институт для экспериментов присылали уголовников, а в лабораториях “Центрмедпереработки” предпочитали бродяг. Впрочем, Геннадий Прокопьевич с трудом улавливал разницу между этими понятиями, ведь обе социальные группы находились за пределами общества, а увлеченный наукой Монастырев даже в структуре государственной власти разбирался с большим трудом. Единственное, что для него было по-настоящему важно, так это наличие среди подопытных представителей трех типов: относительно здорового человека, насколько может быть здоровым бродяга, алкоголика и наркомана со стажем. Мужчина, сидящий перед ним сейчас, относился к третьему типу: он давно подсел на героин и до вынужденного прихода в большую науку промышлял на московских вокзалах мелкими кражами.

— Скажите, Виктор, — полюбопытствовал Монастырев, — ломало вчера сильно?

Испытуемый снова скривился:

— Сильно. Я-то еще привычный, бывало, и сильнее крутит, а вот Васильевичу совсем плохо было. — Внезапно в глазах Виктора мелькнул страх. — Слышь, хозяин, а ханку нам еще дадут?

— Мы попробовали снять синдром метадоном, — негромко добавил ассистент, — но их организмы требовали “стим”. Реакция была неожиданной: признаки абстиненции усилились, у всех подопытных наблюдались обильная рвота, резкое повышение температуры, а самый старший из них даже потерял сознание. После этого я распорядился дать еще по одной дозе “стима”.

— Вы поступили абсолютно правильно, — кивнул Монастырев. — Мы не можем позволить себе потерять подопытных. Исследования вступают в самую интересную фазу. — Он замолчал, рассеянно почесал кончик носа и усмехнулся: — Значит, им нужен только “стим”...

Холодные пальцы Геннадия Прокопьевича задрали веко Виктора, и Монастырев внимательно изучил голубые глаза испытуемого.

— Странно.

— Что-то не так? — Ассистент отвлекся от своих записей.

— Да нет, все нормально, — медленно ответил Монастырев. Зрачок Виктора приобрел золотой оттенок. В пятницу, когда

Геннадий Прокопьевич осматривал подопытных в последний раз, этого странного блеска не было. “Из-за “стима”?”

— Сегодня вечером вместо “стима” дадим героин, — решил Геннадий Прокопьевич. — Обязательно предупредите меня перед уколами: я хочу лично наблюдать реакцию.

— Вы думаете, она будет такой же? — прищурился ассистент. Монастырев помолчал, затем слегка улыбнулся:

— Возможно. Ассистент покачал головой:

— Вы понимаете, что это значит?

— Не хуже вас, молодой человек, не хуже вас. — Геннадий Прокопьевич отошел к стене. — Возьмите у Виктора и у всех остальных кровь на анализ.

— А мне дадут ханку? — снова подал голос испытуемый.

— Безусловно.

“Что же это за золотистый блеск?”

С тех пор как его выгнали из института, в жизни Геннадия Прокопьевича Монастырева случалось всякое. Первые после увольнения дни запомнились постоянным гнетущим страхом. Монастырев не мог есть, пить, даже передвигаться. Голодный, немытый, он в полной прострации неподвижно лежал на диване, ожидая, что вот-вот распахнется дверь и невыразительный, как и сам Геннадий Прокопьевич, человек в штатском устало предложит ему проследовать в тюрьму. Шутка сказать — такое ЧП! В ночных кошмарах Монастыреву снились обколотые “ратником” уголовники, громившие лабораторную зону. Безумные глаза, оскаленные рты и, самое главное, — нечеловеческие сила и скорость. Шесть убитых охранников, уничтоженное оборудование, исчезновение ценнейших записей... Взбунтовавшиеся бандиты подожгли третий этаж института, вырвались во двор, но там их уже ждала вызванная по тревоге комендантская рота.

Длинные автоматные очереди Геннадию Прокопьевичу тоже снились. Что происходило во дворе института, он только слышал, но позже, когда сотрудников выводили из здания, Монастырев успел разглядеть, как хмурые солдаты окатывали асфальтовый пятачок мощной струей воды из пожарного рукава.

А неприметный серый фургон, в который грузили покрытые синими татуировками тела, уехал еще раньше.

Возможно, Геннадию Прокопьевичу удалось бы выкрутиться и на этот раз: в конце концов, бунт уголовников стал возможен исключительно благодаря “ратнику”, и результаты, которые этот препарат показал, превзошли самые смелые ожидания. Но тщательное исследование тел подопытных вновь подтвердило ускоренный процесс старения. “Ратник” буквально насиловал организм уголовников, и, если бы не бунт, они бы умерли от старости в течение двух-трех дней.

Это была катастрофа.

Тем не менее за Монастыревым никто не пришел: перепуганное руководство института, стараясь прикрыть себя, приложило максимум усилий, чтобы спустить дело на тормозах. Поняв, что следствие ему не грозит, Геннадий Прокопьевич попытался устроиться на работу — надо было налаживать новую жизнь, — но очень скоро понял, что в качестве прощального подарка бывшие работодатели выписали ему “волчий билет”. Монастырева не брали ни в один институт, ни в одну лабораторию, он не мог устроиться даже провизором в провинциальную аптеку — полный негласный запрет на деятельность, даже близкую к прежней профессии. А вскоре империя развалилась, и Геннадий Прокопьевич окончательно перестал понимать происходящее вокруг. Жизнь превратилась в унылую череду одинаковых серых дней, ведущих в никуда. Ее единственным смыслом был поиск пропитания на ближайшее время. Монастырев брался за любую работу: торговал газетами, подрабатывал грузчиком в магазине, разносил рекламные буклеты и до сих пор удивлялся, как получилось, что он не спился. Тем не менее о самоубийстве Геннадий Прокопьевич подумывал, но... не успел.

Езас Раймондович Крысаулас отыскал Монастырева на барахолке, в которую после развала империи на некоторое время превратился знаменитый на весь мир олимпийский стадион “Лужники” и где бывший заведующий сектором секретного научного института брал уроки мелкой торговли у полуграмотного азербайджанца. Появление энергичного и богатого владельца крупной медицинской компании, который выразил глубокую заинтересованность в услугах опытного ученого, Монастырев расценил как чудо и, ни секунды не колеблясь, принял сказочное предложение. На голову Геннадия Прокопьевича неожиданно свалилось все, о чем он только мог мечтать: собственная лаборатория, невероятный доход — за один месяц Монастырев заработал столько же, сколько за полтора предыдущих года, и самое главное — возможность заниматься любимой наукой. Те задачи, которые первое время ставил Крысаулас, Монастырев решал налету, вовсю используя свободное время для собственных изысканий. Геннадий Прокопьевич мечтал модернизировать “ратник”, создать наконец идеальный стимулятор, но у Езаса Раймондовича были свои соображения насчет нового подчиненного.

Три месяца Крысаулас приглядывался к Монастыреву, а затем, в один прекрасный день, предложил разработать план производства нового препарата. Маленьких таблеток с вытисненным на них смешным изображением кролика. В те времена “экстази” только входил в моду, но энергичный Езас Раймондович был уверен, что у этого наркотика большое будущее. И не ошибся. Крысаулас вообще редко ошибался и в бизнесе, и в людях.

Известие о том, что основным видом деятельности компании “Центрмедпереработка” является производство синтетических наркотиков, Монастырей воспринял достаточно спокойно. Он хорошо помнил и “волчий билет”, и развал империи, и пьяных грузчиков, и поучения азербайджанца, и многие другие ситуации, которые ему довелось пережить. Общество не смогло обеспечить ему нормальную жизнь, и Геннадий Прокопьевич без колебаний ответил обществу встречной любезностью.

Разработанный Монастыревым план производства “экстази” давал десять процентов экономии по сравнению с мировыми аналогами, а учитывая то, что Крысауласу не приходилось тратиться на транспортировку, он мог предложить дилерам настолько низкие цены, что меньше чем за месяц стал монополистом в этом сегменте московского рынка. Выросли и производственные возможности компании. По заданию Крысауласа Геннадий Прокопьевич запустил производство целого ряда синтетических наркотиков, по-настоящему увлекся этой областью фармакологии и теперь готовился к производству своего собственного детища — “стима”, принципиально нового синтетического наркотика, не имеющего аналогов в мире. Этот препарат был прямым наследником “ратника” — Монастырей не мог отказаться от своих старых идей.

“Откуда же у него этот золотистый блеск? Что могло дать такую странную реакцию?”

Монастырев снова подошел к Виктору, молча поднял ему веко и еще раз осмотрел глаз: блеск не проходил. Казалось, что где-то в глубине зрачка испытателя разгорается золотистый пожар.

— Что-то не так? — поинтересовался ассистент.

— Нет, все в порядке, — пробормотал Геннадий Прокопьевич. — Мне нужны результаты анализа крови как можно быстрее, и еще...

— Да?

Монастырев провел рукой по волосам:

— Как вы оцениваете физическое состояние подопытных? Молодой человек пожал плечами:

— Как совершенно удивительное, Геннадий Прокопьевич. Испытуемые демонстрируют поразительное здоровье: у них улучшился аппетит, замечательный сон, вообще нервная система, которую, по идее, наркотик должен был поразить в первую очередь, в полном порядке. Единственная аномалия, которую я наблюдаю, — это стойкая зависимость от “стима”. — Ассистент с уважением посмотрел на Монастырева. — Я уверен, Геннадий Прокопьевич, что ни один врач не назовет наших подопытных наркоманами.

— Пока не увидит ломку.

— Да, пока не увидит ломку, — согласился ассистент. — В остальном эти люди вполне нормальны.

“Миллионы, — Монастырев, пытаясь скрыть волнение, опустил руки в карманы белоснежного халата, — миллионы! Два, максимум три приема, и абсолютно здоровый человек полностью наш! При этом он сохраняет все производительные функции... Откуда же взялся этот золотой блеск?”

Дверь приоткрылась, и в кабинет заглянул массивный охранник в черной форме:

— Геннадий Прокопьевич, вас вызывает Езас Раймондович.

— Нет, я считаю, что мы вернулись абсолютно вовремя, — спокойно произнес Крысаулас. — Часть товара мы все равно будем отправлять по твоим каналам в регионы, но ты должен понять: Москва — необъятный рынок, испытывающий потребность в нашей продукции. В конце концов, я должен развивать производство или нет? — Езас Раймондович помолчал, затем улыбнулся: — Да, повышенные обязательства. Я рад, что мы понимаем друг друга. Увидимся.

Он положил трубку и посмотрел на Монастырева.

— Извините, Геннадий Прокопьевич.

— Ничего страшного. Крысаулас потер руки.

— Что же, ваш доклад о состоянии производства на фабрике меня впечатлил.

По-русски Езас Раймондович говорил очень правильно, четко выговаривая каждую букву, грамотно ставя ударения, но эта академическая точность лучше всякого акцента указывала на то, что русский не был для Крысауласа родным.

— Хочу добавить, Геннадий Прокопьевич, что разработанный вами “стим” очень благожелательно принят на рынке, и мы планируем уже в этом квартале перейти к его производству в промышленных Масштабах. Соответственно, ваша личная премия, Геннадий Прокопьевич, существенно возрастет.

— Очень рад, — скупо поблагодарил босса Монастырев. Рабочий кабинет Крысауласа был подчеркнуто аскетичен: два заурядных стола, письменный и длинный, для совещаний, недорогие кресла и скромная, не привлекающая внимания картина Пикассо на стене. Разумеется, подлинник. Езас Раймондович не стремился к показной роскоши и не бравировал своим богатством. Так его воспитали.

Карьера Крысауласа начиналась незадолго до распада империи. В те времена Езас, второй сын третьего секретаря провинциального прибалтийского “кома” партии большевиков, занимал непыльную и сытную должность первого заместителя старшего помощника начальника отдела Панамского перешейка в Институте Центральной и Южной Америк. Подобная синекура в биографии любого человека означала одно: либо это небольшая пауза, позволяющая запастись необходимыми связями перед гигантским прыжком вверх, либо ссылка. Крысаулас был молод, честолюбив, поэтому всей душой рассчитывал на первый вариант. Он старательно дружил с руководством, обзаводился полезными знакомствами, но крушение империи едва не поставило крест на его планах. После распада Союза Езас быстро сообразил, что для толкового человека открываются огромные возможности, и сделал правильный выбор, примкнув к одному из либеральных движений. Толковые речи молодого демократа привлекли внимание. Искренний пыл, задор и политическая зрелость быстро сделали сына третьего секретаря депутатом Верховного Совета. У Крысауласа появились влияние и харизма стойкого демократа, он не лез в нефтяные разборки и аферы с кредитами, он считался честным политиком, что позволило ему раз за разом переизбираться в парламент. Он умел хорошо говорить, и никто не задумывался, откуда у него деньги.

— Кстати, Геннадий Прокопьевич, а почему мы до сих пор не избавились от подопытных?

Вопрос был задан вскользь, но серые глаза Крысауласа внезапно похолодели. Впрочем, Монастырев был уже совсем не тем запуганным завсектором, что несколько лет назад.

— Я счел необходимым продолжить наблюдения, Езас Рай-мондович.

— Вы что-то подозреваете? — ровным голосом осведомился Крысаулас. — Вы обнаружили что-то, способное расстроить наши планы?

Монастырев покачал головой:

— Ни в коем случае, Езас Раймондович. Просто у “стима” нет аналогов. Я делал его, основываясь на своих старых опытах, давних уникальных разработках, и мне нужно понять весь механизм воздействия препарата на организм человека.

— “Стим” дает кайф? — поинтересовался Крысаулас.

— Да.

— Он вызывает привыкание?

— Да.

— Он вызывает ломку?

— Да.

— Тогда что вам еще проверять?

Монастырев улыбнулся:

— Я хочу знать, к чему приведет человека употребление “стима”.

— К смерти, разумеется, — в голосе Крысауласа мелькнули веселые нотки. — Разве это не очевидно?

— Не факт, — поднял указательный палец Геннадий Прокопьевич, — совсем не факт. У всех подопытных наблюдается улучшение общего состояния: прекрасный аппетит, прекрасный сон. Никаких расстройств, в том числе и половых. Более того, один из подопытных, наркоман, сидевший на героине и ставший из-за этого полным импотентом, теперь...

— Избавьте меня от подробностей личной жизни этих отбросов, — выставил перед собой ладони Крысаулас. — Вы что, Геннадий Прокопьевич, хотите сказать, что наш “стим” лекарство?

— Все гораздо лучше, Езас Раймондович. — Монастырев придвинулся ближе к боссу. — “Стим” обладает всеми свойствами наркотика. Но при этом не оказывает губительного воздействия на организм.

— Ломка есть, — Крысаулас тоже подался навстречу ученому, — а разрушения нервной системы нет?

— Вот именно! — воскликнул Монастырев. — “Стим” не станет причиной смерти! Человек сможет жить и работать до старости и все это время будет покупать “стим”. И только “стим”, потому что... — Геннадий Прокопьевич выдержал паузу. — Потому что, Езас Раймондович, “стим” вызывает привыкание только к себе!

— Что?

— Ломка снимается лишь после приема новой дозы “стима”! — Монастырев торжествующе посмотрел на босса. — Теперь вы понимаете, насколько я был прав, что продолжил наблюдения?

— Если это действительно так... — Крысаулас вскочил и нервно прошелся по кабинету. — Если это так... Вы представляете, что это значит?

— Миллионы, — спокойно произнес Монастырев. — Нет. Миллиарды. Подобный наркотик не может стоить дешевле.

— Продолжайте исследования, Геннадий Прокопьевич. — Возбужденный Крысаулас вернулся в кресло. — Если ваши подозрения подтвердятся, то... — Он развел руками. — Мы будем не просто обеспечены — мы будем неуязвимы. Ни одно правительство не рискнет преследовать нас, напротив, они будут умолять продать им лицензию на производство “стима”. — Крысаулас помолчал. — Ведь это не наркотик, Геннадий Прокопьевич, это инструмент власти.

* * *

Офис компании “Неприятные Ощущения”.

Москва, улица Большая Лубянка,

30 июля, понедельник, 10:15

Самый большой супермаркет Торговой Гильдии, краса и гордость богатейшей организации, практически монополизировавшей все торгово-финансовые операции Тайного Города, располагался в центре Москвы, на Большой Лубянке. Официально, то есть для обычных жителей столицы, магазин занимал лишь первый этаж, в залах которого были выставлены классические для любого современного супермаркета товары: продукты, вина, деликатесы и разная бытовая мелочевка. Благодаря удачному расположению магазин делал неплохой оборот, но основную прибыль его владельцы получали от других торговых площадей, расположенных на втором этаже и предназначенных исключительно для обитателей Тайного Города. Здесь можно было купить все, начиная от наперстков и заканчивая спутниками связи — интересы семьи Шась, основателей Торговой Гильдии, не имели границ. Но самое главное, здесь торговали магией, магическими артефактами, созданными в Тайном Городе, и оказывали любые услуги его обитателям. Последние несколько этажей оборотистые шасы превратили в современный бизнес-центр, сдавая офисы исключительно фирмам, так или иначе связанным с Тайным Городом. В том числе и неприметной компании, основным видом деятельности которой, как следовало из устава, был экстремальный туризм.

— Значит, “Неприятные Ощущения”, — повторил Кортес, стоя посреди самой большой комнаты.

Широкоплечий, с коротким ежиком каштановых волос и холодными глазами, он, несмотря на то что не был магом, считался лучшим наемником Тайного Города и возглавлял небольшую, но весьма эффективную команду. Последние несколько недель Кортес и Яна провели вдали от Москвы, наслаждаясь бездельем под пальмами нецивилизованных островов, и вернулись оттуда этой ночью. Оказавшись в столице, они с удивлением узнали, что Артем, третий член команды, за время их отсутствия ухитрился организовать легальную фирму и снять на год офис в одном из самых дорогих бизнес-центров Тайного Города. Дело в общем-то не стоило и выеденного яйца: при выполнении контрактов Кортес регистрировал в год десятки фирм и снимал десятки офисов. Но Биджар Хамзи, управляющий супермаркетом и зданием в целом, успел раструбить на весь Тайный Город, что отныне лучшие наемники снимают у него помещение, и это вызвало недовольство Кортеса.

— По-моему, весьма подходящее название для фирмы, специализирующейся на экстремальном туризме, — заметил Биджар. — Довольно остроумное.

— И хорошо отражает мое мнение на этот счет, — добавил Кортес и покосился на Артема. — Что скажешь?

Молодой человек уныло вздохнул:

— Я же говорил, для чего мне потребовался этот офис. Инга сказала своим родителям...

— Если для знакомства с будущей тещей тебе потребовалось легальное прикрытие, ты бы мог снять помещение на неделю, — проворчал Кортес.

— На неделю вышло бы дороже, — тут же встрял Биджар. — В абсолютных ценах, разумеется.

— На неделю он бы тебе сдал его бесплатно, — перебил наемник шаса. — В рекламных целях. А вместо этого ты согласился на годовую аренду.

— На очень выгодных условиях, — пробурчал Биджар. — Этот юноша прекрасно научился у тебя выкручивать руки деловым партнерам.

— Позволил себя закабалить да еще согласился приплачивать его пройдохам-бухгалтерам. О чем ты думал, Артем? Зачем нам...

— А мне здесь нравится! — В дверях одной из маленьких комнат офиса, выходящих в главный зал, появилась Яна. Высокая, стройная, ослепительно красивая брюнетка с огромными ярко-синими глазами, она не спеша прошла мимо мужчин, провела рукой по письменному столу и улыбнулась Артему: — Хороший офис. И мебель хорошая. Нам давно пора завести приличную контору, а не шептаться с клиентами по кабакам и подворотням.

— Яночка, ты просто чудо! — оживился Биджар. — Именно это я говорил Артему, когда убеждал его снять офис на год.

И носатый шас перевел хитрые черные глаза на Кортеса. Учитывая отношения между наемником и очаровательной брюнеткой, мнение Яны могло стать решающим.

Кортес плюхнулся в глубокое кожаное кресло, задумчиво посмотрел на девушку, затем на Артема, потянулся и вытащил из кармана малюсенький мобильный телефон:

— Сегодня я получил интересное сообщение: “Бухгалтерская компания “Хамзи Баланс” имеет честь предложить...”, ну, дальше ненужные подробности... Вот! “В числе наших клиентов самые именитые жители Тайного Города, а с недавнего времени даже Кортес, лучший наемник, предпочитает пользоваться услугами наших специалистов. Делайте правильный выбор!”

— Неужели ты против того, что тебя назвали лучшим? — невинно спросил Биджар.

— А утром по каналам “Тиградком” шла реклама твоего бизнес-центра, где тоже упоминалось мое имя.

— Это деловые мероприятия, — осторожно заметил шас. — Реклама — двигатель, так сказать, паровоз продаж.

— Но я не уголек для топки, — отрезал Кортес. — Другими словами, если ты намерен и дальше эксплуатировать мой светлый образ в своих махинациях, то нам надо серьезно обсудить цену аренды. Счет, который ты выставил Артему, катастрофически велик. Ты хочешь нас закабалить?

Яна и Артем весело переглянулись: Кортес сломался!

— Цена очень хорошая для офиса в центре города, — проворчал Биджар, — и...

— Цена приличная, не спорю, — усмехнулся наемник. — Но она не учитывает мои расходы на рекламу.

— Можем обсудить скидки на первый год...

— Не скидки, а новую цену. В два раза меньшую, чем сейчас.

— Это грабеж!

— И передай бухгалтерам, что к ним это тоже относится.

— Кстати, Томба как раз рекламирует свой новый бизнесцентр, — добавила Яна.

— Максимум, на что я могу пойти, это уменьшить аренду на десять процентов, — недовольно пробубнил Биджар.

— На сорок.

— У вас еще четыре места в подземном гараже!

— А почему так мало?

— Меньше на пятнадцать процентов.

— На тридцать пять!

— А у вас действительно неплохо, господа! Прекрасный офис.

Присутствующие дружно повернулись на голос. В дверях стоял высокий черноволосый мужчина в элегантном белом костюме.

— Доброе утро!

— Господин комиссар! — Биджар приветливо заулыбался. — Какими судьбами?

— Услышал, что Кортес снял офис в вашем бизнес-центре, и не смог удержаться, чтобы не посмотреть. — Сантьяга перевел взгляд на наемника. — Насколько я помню, Кортес, вы всегда были противником излишеств.

— Все меняется, — проворчал тот.

— Это к лучшему, — серьезно заметил комиссар. — Уверен, клиентам понравится рассказывать о своих проблемах в столь солидном помещении.

— А я что говорил? — добавил Артем. Кортес махнул рукой.

— Может быть, заодно навестите супермаркет? — взял быка за рога Хамзи. — У меня появилась масса интересных новинок.

— Может быть, — вежливо кивнул Сантьяга.

— Вот видишь, Биджар, — немедленно среагировал Кортес. — Одно мое имя привлекает к тебе новых покупателей! Так что радуйся, что я еще не требую доли от доходов твоего магазинчика.

— Не сомневаюсь, что эта мысль приходила тебе в голову, — сварливо заметил Хамзи. — Я подумаю насчет скидок.

— Не скидок, Биджар, а новой цены.

— Кажется, я не совсем вовремя, — улыбнулся Сантьяга.

— Мы уже закончили, комиссар, извините.

Кортес посмотрел на управляющего, который безмятежно разглядывал дорогой костюм Сантьяги, не выражая ни малейшего желания покидать помещение. Любопытство было еще одной семейной чертой шасов, и Хамзи буквально сочился желанием разнюхать, для чего комиссар появился в офисе наемников.

— Мы закончили, — мягко повторил Кортес. — И Биджар, увы, собирался нас покинуть.

— Как жаль, — в тон ему произнес Сантьяга.

— Простите, господа, я очень спешу. — Хамзи медленно поднялся и уныло поплелся к выходу. — Комиссар, жду вас в супермаркете. Вы обещали.

— Я помню.

Двери закрылись.

— Прекрасный офис, — снова одобрил Сантьяга, расположившись в глубоком кресле напротив Кортеса. — Яна, это была ваша идея?

— Артема.

— Артем, вы молодец.

— Благодарю вас, комиссар. Кортес засопел.

— А теперь, — продолжил Сантьяга, — я бы хотел перейти к сути моего визита. У меня есть контракт для вас. Надеюсь, вы сейчас не связаны никакими обязательствами?

— Вы же знаете, комиссар, что для вас мы всегда свободны.

— Приятно слышать. — Сантьяга помолчал. — Но вынужден вас огорчить, Кортес, мероприятие, которое я планирую осуществить с вашим участием, крайне простое и не требует серьезных усилий. Соответственно и оплата контракта...

— Будет всего лишь по обычным расценкам, — плавно закончил наемник.

— Может, поговорим о скидках? — осведомился нав.

— Я бы с удовольствием, комиссар, но мы на грани разорения, — горько вздохнул Кортес. — Приобретение офиса, а также непомерные расходы на его содержание съели всю прибыль.

— Я помню выражение лица Биджара, когда вы обсуждали с ним расходы на содержание офиса, — усмехнулся Сантьяга. — Впрочем, я согласен с вашими условиями.

Комиссар оглядел комнату и вопросительно поднял брови.

— Помещение надежно, — понял его наемник. — Я проверил. Вы можете говорить абсолютно свободно.

— Чудесно. — Теперь Сантьяга окончательно перешел на деловой тон. — Мне нужно, чтобы вы осуществили проверку системы безопасности плантаций Золотого Корня.

— Далеко же вы решили нас отправить, — пробормотал Артем.

— Далеко, — согласился комиссар. — Но мне необходимо осуществить квалифицированную инспекцию хванов.

Артем имел довольно смутные представления о Золотом Корне, которые ограничивались тем, что выращивание этого редкого и полностью запрещенного к свободной продаже растения было одним из двух бизнесов семьи Хван. Вторым видом деятельности были заказные убийства. Четырехрукие хваны считались лучшими киллерами в Тайном Городе, даже навы с большим уважением относились к их боевым способностям, так что расположенные на Алтае плантации Золотого Корня считались надежно защищенными. Или уже нет?

— Имели место случаи контрабанды? — поинтересовался Кортес.

— Пока нет, — покачал головой Сантьяга. — Имеют место подозрения.

— Тогда почему инспекция поручена нам?

Для проверки систем безопасности плантаций логично было бы отправить боевого мага высшего уровня — обычным грабителям там точно ничего не светило.

— В том-то и дело, что посылать туда мага бессмысленно, — пояснил комиссар. — Я лично руководил построением охранных сетей для хванов и уверен, что мага любого уровня они засекут за сто километров. Кроме того, подобная проверка проводилась меньше года назад: Великие Дома направили на Алтай воеводу дружины Дочерей Журавля, и хваны взяли ее с поличным.

— Молодцы, — оценила Яна.

Дружина Дочерей Журавля считалась элитой боевых сил Зеленого Дома, и если четырехрукие сумели обезвредить саму воеводу, то это только добавляло им очков.

— Кажется, после этого она подала в отставку, — припомнил Артем.

— И ее место заняла Милана, — подтвердил нав. — Но мы не об этом. Сейчас меня интересует следующее: возможна ли ситуация, при которой группа самых обыкновенных челов проникнет на плантацию и соберет урожай, оставив хванов в блаженном неведении?

— Без использования магии, — уточнил Кортес.

— Никакой магии.

— Какое количество корешков мы должны принести?

— Если сумеете унести оттуда ноги, будет достаточно любого количества, — развел руками комиссар. — Главное для меня — убедиться в принципиальной возможности хищений.

— Понятно. Сантьяга улыбнулся:

— Понимаю, что задание простенькое, но должен же я дать вам возможность поправить свои дела после приобретения нового офиса. Вы согласны с условиями контракта?

— Разумеется.

— Значит, мы договорились, — подвел черту комиссар. — Контракт заключен, и ваши жизни будут залогом его исполнения.

Это была стандартная формула заключения договоров с наемниками. Сантьяга поднялся с кресла:

— Кортес, я жду отчет послезавтра утром, надеюсь, вам хватит времени на проведение столь несложной операции?

— Вне всяких сомнений, — кивнул наемник.

— Вот и славно. До свидания, господа. — Комиссар направился к выходу. — Еще раз хочу заметить, что у вас прекрасный офис.

— Рад, что он так сильно понравился вам, — проворчал Кортес.

Когда за Сантьягой закрылась дверь, наемник тоже покинул кресло и задумчиво прогулялся по прекрасному офису.

— Не слишком ли пустяковое дело для комиссара Темного Двора? — подал голос Артем. — Чтобы заказать проверку системы безопасности плантаций, хватило бы одного звонка кого-нибудь из его помощников.

— И звонил бы он не нам, а более дешевым наемникам, — поддержала молодого компаньона Яна.

— Комиссар не хочет огласки, — медленно протянул Кортес.

— Он никогда не хочет огласки, — пожал плечами Артем. — Он же нав.

— Да, он нав, — не стал спорить Кортес и посмотрел на компаньона. — Артем, займись организацией нашей поездки. Билеты, снаряжение, но только тихо.

— Разумеется.

— Никогда не была на Алтае. — Яна достала из сумочки тюбик губной помады и зеркальце.

— Тогда проведем там следующий отпуск, — хмыкнул Кортес.

— То есть я не еду? — Помада замерла в воздухе.

— Я хочу, чтобы ты подняла всю доступную информацию по Золотому Корню: историю, текущее состояние дел, в общем, все подробности, — приказал Кортес. — Было бы неплохо понять, что именно взволновало Сантьягу.

Девушка прищурилась:

— И подумать, как можно заработать на предполагаемом кризисе?

— Совершенно верно! — радостно воскликнул Артем. — Как еще могут заработать честные наемники?

— Никак, — негромко согласился Кортес и, подойдя к окну, рассеянно посмотрел на шныряющие по Большой Лубянке автомобили. — Сантьяга насторожен и явно озабочен.

— Даже наш офис похвалил три раза, — вспомнила Яна. — Обычно за ним не наблюдается такой рассеянности.

— Какого же зверя он ждет?

Его подняли в самом дальнем уголке Глубокого Бестиария, совсем недалеко от линии, где мраморное небо сходится с черной землей, порождая бесконечный, не стихающий ни на мгновение ветер. Его подняли, значит, он нужен, но по тому, что его подняли одного, да еще так далеко от замка, Ктулху понял, что это не Возвращение, что мечта, с надеждой на осуществление которой он рассыпался в пыль Бестиария, еще не осуществилась: Великий Господин не вернулся.

Горе было настолько сильным, что захотелось выть. Тоскливо, безнадежно, как выли пленники, медленно умирающие во имя благодатной ненависти Азаг-Тота. Ктулху лучше всех знал этот вой, ибо он был Погонщиком Рабов, палачом и надсмотрщиком Великого Господина, и именно его бич вырывал из их душ этот пронзительный крик. Но Ктулху никогда не думал, что сам захочет повторить этот вой.

Он уселся на землю и угрюмо подбросил вверх горсть черной пыли, мрачно наблюдая за тем, как ее микроскопические частицы, несмотря на пронзительный ветер, медленно возвращаются обратно.

— Ктулху, ты мне нужен!

Погоншик Рабов узнал раздавшийся из-под сводов мраморного неба голос — это был Носящий Желтую Маску, правая рука Великого Господина.

Неподалеку от Ктулху в землю ударила еще одна молния, и завертевшаяся вокруг воронки пыль сформировала Нерга — закатную саранчу, ездовое животное Погонщика Рабов.

— Ты мне нужен.

Ктулху поднялся с земли, подошел к недоуменно хрипящему Нергу и ласково провел ладонью по его панцирным пластинам:

— С возвращением.

Саранча повела головой, один из ее огромных фасеточных глаз уставился на хозяина, а длинные задние лапы нетерпеливо заерзали по черному песку.

— Соскучился... — Ктулху взобрался на спину Нерга, и шипы, которыми заканчивались ноги Погонщика Рабов, привычно скользнули в щель между панцирными пластинами, добравшись до спрятанного под ними мягкого тела. — Вперед, саранча! Вперед!!

И Нерг прыгнул, с легкостью преодолев около ста ярдов.

В самом центре Глубокого Бестиария, в той точке, где мраморное небо было максимально удалено от черной пыли, а яростный ветер не так сильно трепал невысокие дюны, мрачно возвышались двадцать башен замка Кадаф, резиденции Азаг-Тота, Великого Господина Гипербореи. Сейчас пустующей.

Ктулху прекрасно помнил времена, когда острые шпили замка упирались не в мраморное небо Глубокого Бестиария, а блестящими черными иглами тянулись к ослепительному солнцу, горделиво вырисовываясь на фоне причудливых облаков. Времена, когда гиперборейцы, в союзе с другими магическими кланами, безжалостно крушили Великие Дома, отвоевывая для людей землю, и слава северных монстров опережала страх, который они внушали.

Ктулху помнил.

А еще Погонщик Рабов помнил, как этот страх превратился в ненависть, как вчерашние союзники заключили сделку с потрепанными, но все еще могущественными Великими Домами и как рушилась под ударами предателей Гиперборея. Ктулху помнил поля, усеянные трупами, Азаг-Тота, ведущего в бой последние легионы, и замок, озаренный пламенем многочисленных пожаров.

Ктулху помнил.

Для рассеянного в пыль Погонщика Рабов не было Времени, и то, что по земному исчислению случилось тысячи лет назад, он помнил так, словно это произошло вчера. Великий Господин исчез, его верные воины пылью рассеяны по Глубокому Бестиа-рию, а замок, вечный замок Кадаф, подпирает мраморное небо, не позволяя ему упасть на то, что осталось от Гипербореи.

Ветер в этом месте действительно был слаб, напоминая лишь бледное подобие самого себя. Он не огибал замок, не разбивался о его неприступные стены, а плавно умирал, докатываясь до черного оникса легким, едва уловимым дуновением.

Ктулху осадил саранчу, спрыгнул на землю, встал на колени и опустил лицо в черную пыль:

— Великий Господин, я испрашиваю разрешения нарушить покой твоего замка.

Несмотря на то что Азаг-Тота не было в Глубоком Бестиарии и он не мог видеть своих подданных, Ктулху скрупулезно выполнил ритуал посещения замка Кадаф. Он постоял на коленях положенное время, поднялся, сделал три шага и, вновь опустившись на колени, поцеловал землю. Теперь прозвучал гулкий голос Носящего Желтую Маску:

— Ты можешь войти!

Погонщик Рабов сделан еще один шаг и оказался прямо перед гладкой стеной. Вблизи черный оникс уже не казался таким монолитным, как издали. Нет, он был таким же гладким и блестящим, он был камнем, но камнем живым, тихонько дышащим, охраняющим покой своего повелителя. Ктулху протянул руку, и она плавно погрузилась в вязкую тьму стены. В замке Кадаф не было ворот, как не было коридоров, окон и дверей. Он представлял собой единый организм, и каждый, кто приходил в него, в буквальном смысле поглощался живым ониксом.

— Я жду! — нетерпеливо напомнил ключник.

Ктулху сделал шаг в стену и, чувствуя, как его тело растворяется в ониксовой твердыне, инстинктивно закрыл глаза. Он не любил это ощущение. Он боялся его. Погонщик Рабов опасался, что однажды его тело навсегда останется растворенным в черных камнях замка, как это случилось с Ситри, и ветер будет играть с его стонами.

— Зря ты боишься отдать себя замку, — услышал Ктулху тихий смешок Носящего Желтую Маску ключника. — Ситри благодарит судьбу за то, что Великий Господин уготовил ему именно такую участь. В противном случае ветер играл бы не с его стонами, а с воплями ужаса.

Погонщик Рабов вздрогнул: как он мог забыть, что, растворяясь в замке Кадаф, он открывает для его обитателей все свои мысли и страхи!

— Великий Господин мудр в своей ненависти к нам, — пробормотал Ктулху и торопливо опустился на колени. — Прими мою покорность, Носящий Желтую Маску, посмейся над моим скудоумием и просвети, если сочтешь нужным, о причинах моего пробуждения.

В былые времена ключник замка не удостаивался таких почестей, но здесь, в Глубоком Бестиарии, в отсутствие Азаг-Тота, он был верховным иерархом Кадаф, имеющим право казнить и миловать по своему усмотрению. Так повелел Великий Господин.

Носящий Желтую Маску принял Погонщика Рабов на открытой террасе Спаккской башни, названной так в честь горы Спакк, на которой Великому Господину сошло Озарение. Ключник, внимательно глядя на преклоненного Ктулху, стоял у балюстрады, и его маска, которой враги Гипербореи пугали своих детей, ничуть не изменилась с тех пор, как Погонщик Рабов видел ее последний раз. Она полностью закрывала лицо ключника и имела лишь два небольших выреза для глаз. Два абсолютно черных выреза. А о том, что скрывал Носящий Желтую Маску под тяжелым пурпурным плащом и массивным золотым шлемом, не знал никто. Кроме Великого Господина.

— Поднимись.

Ктулху с готовностью выполнил распоряжение.

— Мне показалось, что ты устал, Погонщик Рабов.

— Я устал не быть погонщиком, — медленно, взвешивая каждое слово, ответил Ктулху. — Моя кровь бурлит и...

— Прибереги словеса для Господина, — бесстрастно оборвал его Носящий Желтую Маску. — Он любит, когда ты мелешь языком.

— Прости меня.

Носящий Желтую Маску отвернулся и несколько мучительно долгих мгновений смотрел на черную поверхность Бестиария.

— Как тебе понравилось быть пылью, погонщик?

Ктулху яростно скрипнул зубами, но взял себя в руки и постарался ответить с максимально сдержанной язвительностью:

— Это было не так скучно, как пялиться на мраморное небо все это время.

— Великий Господин опасался, что обратная трансформация может привести к изменению его воинов, но я вижу, что этого не произошло, — с прежней бесстрастностью произнес ключник. — По крайней мере, ты остался таким же кретином, что и раньше.

Помимо маски не изменилось и то, что она скрывала: ближайший помощник Азаг-Тота был высокомерен и презрителен, как и тысячи лет назад.

— Мудрость не всегда является залогом долгой жизни, — туманно ответил Ктулху, но тут же прикусил язык: Ситри тоже враждовал с Носящим Желтую Маску, и теперь его боевые заслуги вплавлены в черные стены замка Кадаф.

— Тем не менее, погонщик, я решил даровать тебе шанс послужить Великому Господину, — продолжил ключник, не обратив внимания на дерзость Ктулху. — При должной расторопности ты сможешь даже стать героем.

— Что я должен сделать?

— Отправиться на Землю.

— А-ха! — резко выдохнул Ктулху. — Ты смог открыть врата?

— В этом случае героем был бы я, — невозмутимо ответил Носящий Желтую Маску. — Врата откроются извне.

— Великий Господин вернулся? — с надеждой поинтересовался Погонщик Рабов.

— Нет, — золотой шлем ключника качнулся. — Господин по-прежнему томится в плену.

— В плену?!!

— Со времени гибели Гипербореи прошло очень много времени, — пояснил Носящий Желтую Маску. — Об основных событиях я расскажу тебе после, а сейчас главное. Я видел грядущее: будут открыты младшие врата — врата Наина. Причем очень ненадолго. — Ключник помолчал. — Из всех старших иерархов Кадаф через эту щель сможешь выскользнуть только ты.

— Затем я открою следующие врата, — подхватил Ктулху, — и тогда...

— Если получится, — кивнул Носящий Желтую Маску, — но в этом я не уверен. Грядущее слишком изменчиво. В любом случае ты должен будешь сделать следующее...

* * *

Муниципальный жилой дом.

Москва, улица Гольяновская,

30 июля, понедельник, 19:49

Это была типовая трехкомнатная квартира в белом панельном доме, одном из тех, что сотнями строили в Москве в семидесятых годах, не очень-то заботясь о том, как будут выглядеть безликие коробки на улицах столицы. Как и большая часть этих памятников массовой застройки, дом на Гольяновской медленно умирал. Некогда белые панели потемнели от времени, стекла в подъезде заменили кусками фанеры, а сам подъезд навсегда пропитался дивной в своей отвратительности смесью запахов грязи, испорченных продуктов и мочи. Причем за последний ингредиент отвечали не только собаки, которых нерадивые хозяева не успевали вовремя вывести на прогулку, и облюбовавшая подвал многочисленная колония бродячих кошек, но также прыщавые подростки, постоянно упивающиеся пивом на площадке последнего этажа, и бомжи, периодически забегающие в гостеприимно открытые двери. Но заселявший дом конгломерат случайных людей относился ко всему этому с уникальным безразличием. Некоторые, потому что расценивали свое пребывание на Гольяновской как временный факт, короткий этап, перед переселением в более престижные районы, а другие, хозяева собак и родители подростков, только умилялись, глядя на облегчившееся животное или на разрисованный логотипами футбольных клубов лифт. Лифт, кстати, в этом году поджигали уже три раза.

Но когда-то, когда дом только отправлялся в свое печальное плавание, семье Пономаревых остро завидовали: трехкомнатная квартира почти в центре столицы! Комнаты не смежные! Санузел раздельный! А кухня целых восемь метров! Пономарев-папа, служивший экономистом на военном заводе, гордо надувал щеки, Пономарева-мама, кассир в большом универмаге, трясла хрустящим перманентом и на вопрос, как им удалось получить такое богатство, лишь закатывала глазки. Не рассказывать же, в самом деле, о крупной сумме, плавно перетекшей из сумочки мадам Пономаревой в карман заместителя председателя райисполкома, крупного партийного и хозяйственно/о деятеля городского масштаба?

Вероника была единственной дочерью пронырливых Пономаревых. Любимой. Ненаглядной. Был, правда, один неприятный момент: высокая черноволосая девушка с узким лицом, темными глазами и довольно длинным прямым носом, была абсолютно не похожа ни на полного, щекастого отца, ни на светло-русую, курносую мать. В свое время это послужило поводом для грандиозного семейного скандала, но, на счастье, мадам Пономарева вовремя вспомнила о своей бабушке, которая тоже отличалась от остальных членов семьи. Извлеченная из старых альбомов фотография подтвердила полное, можно даже сказать, уникальное сходство Вероники с прабабушкой, и семейная лодка Пономаревых отправилась в дальнейшее плавание. Пономарев-папа, отбросивший мысли об адюльтере, принялся безоглядно баловать единственную дочь, которая, не зная ни в чем отказа, прекрасно научилась этим пользоваться. Вероникина комната была самой большой в квартире, Вероникины интересы — самыми главными, Вероникины желания — обязательными к исполнению. Пономаревы не спрашивали, куда она исчезает по ночам, и закрывали глаза на то, что вот уже третий год Вероника не может покинуть второй курс не самого престижного московского института.

Для них она была самой умной и самой красивой.

Девушка зажгла стоящую на трюмо свечу, подождала, пока огонек хорошо разгорится, подошла к окну и тщательно задернула плотные шторы. Проклятое летнее солнце никак не хотело исчезать за домами, дразнящими лучами проникало в московские окна, и его озорной свет мешал Веронике. Теперь же в комнате установился необходимый полумрак. Девушка сняла с полки одну из книг, достала из нее фотографию улыбающегося молодого человека, нежно поцеловала ее, поставила рядом с зеркалом и присела на диван.

— Лешенька мой... — К горлу Вероники подкатил комок. — Почему ты ушел?

Полгода без него. Полгода одиночества.

Лешенька Бурляев... Они познакомились на пляже в Серебряном Бору, когда Веронике было восемнадцать, а ему — двадцать четыре, и девушка сразу же попала под обаяние молодого человека.

Лешенька был восхитительным юношей, тонким, чувственным, мечтательным, он окончил Литературный институт, был блестяще эрудирован и серьезно увлекался мистикой. Благодаря Лешеньке в комнате Вероники впервые появилась полка с книгами, правда, их подборка полностью отражала пристрастия Бурляева: “Молот ведьм” и Блаватская, Алистер Кроули и Еремей Парнов. Вероника не очень понимала заумные тексты этих томов, но ради своего друга она бы могла прочитать даже “Войну и мир”. Сам Лешенька писал стихи, и большинство из них Вероника помнила наизусть:

И, как подброшенный снаряд,

Огонь взметнулся к облакам,

И Сатаны настал обряд,

На радость преданным жрецам...

Замечательные, тонкие стихи. Вероника улыбнулась, но тут же нахмурилась.

“Почему мир несправедлив? Почему никто так и не понял, насколько гениален был Лешенька? Почему никто не оценил его талант? Все так жестоко! Холодно! Мир убил Лешеньку! Мир заставил его сделать тот роковой шаг с крыши!”

О том, что, согласно официальному полицейскому заключению, Алексей Алексеевич Бурляев совершил самоубийство, находясь в состоянии сильнейшего наркотического опьянения, девушка не думала. Лешенька был замечательный! Гениальный поэт, первый любовник и первый... Именно он дал Веронике наркотик. Сначала простую травку — Лешенька еще в школе считался опытным “сенокосом”, — затем последовали “винт”, солутан, а примерно за год до своей трагической гибели молодой человек впервые сделал любимой инъекцию героина.

Но “стим” был гораздо лучше.

“Жаль, что Лешеньке не довелось попробовать его!”

Вероника медленно поднесла к ноге одноразовый шприц — “чай, не дура, что такое СПИД, понимаем!” — выбрала веку и, тихонько ойкнув, сделала укол. Девушка уже давно не боялась самой процедуры, могла без содрогания смотреть, как быстро окрашивается кровью бесцветная жидкость в шприце, но по-прежнему тихо ойкала каждый раз, когда игла проникала в вену. Как будто в первый раз, с Лешенькой. Привычка.

— Хорошо.

Вероника выдернула шприц и блаженно откинулась на диванные подушки. “Стим” мягко обволакивал сознание, проникал в каждую клеточку тела, наполняя их восхитительным трепетом, а мозг — изящными и причудливыми образами.

“Какой там “герыч”, — пронеслось в голове девушки. — Он и рядом не валялся с этой прелестью”.

Вероника немного полежала, давая возможность наркотику полностью овладеть ею, затем лениво потянулась и села перед зеркалом. Еще после самого первого приема “стима” девушка заметила, что действие нового наркотика резко отличается от любого другого препарата. “Стим” мог вызвать галлюцинации, а мог просто добавить бодрости, мог полностью расслабить, а мог моментально уйти, как это произошло два дня назад, когда родители некстати нагрянули с дачи. Не ожидавшая визита Вероника как раз вмазалась и с большим трудом услышала звук открываемой двери, но не успел из нее выветриться страх разоблачения, как девушка с огромным удивлением поняла, что полностью контролирует себя! “Стим”, словно почувствовав неладное, прекратил действие! Более того, он наполнил тело девушки непередаваемой силой, энергией и удивительной легкостью! В “стиме” была заключена загадка, какая-то тайна, и Вероника собиралась ее разгадать. Именно сегодня! Родители вернулись на дачу, дверь в квартиру надежно закрыта, и она может делать все, что хочет.

Дрожащий огонек свечи был не в силах осветить все зеркало. Девушка посмотрела на фотографию.

— Лешенька, любимый мой, где ты?

Когда-то, вскоре после смерти друга, Вероника уже пробовала вызывать его при помощи свечи и зеркала. Она тщательно изучила все способы общения с умершими, и этот способ показался ей наиболее правильным. По крайней мере, в тех книгах, которые читала девушка, рекомендовали именно его. Тот опыт оказался неудачным, но сейчас Веронике казалось, что “стим” сможет помочь ей услышать ушедшего Лешеньку. Хотя бы ненадолго! Хотя бы перекинуться парой фраз! Вновь услышать его голос! Вновь услышать, как сильно он ее любит!

Если бы Вероника внимательнее взглянула на свое отражение в зеркале, то, возможно, она бы заинтересовалась странным золотистым блеском, появившимся в ее черных глазах, но все внимание девушки было приковано к фотографии и огоньку свечи.

— Лешенька, ответь мне. Ей показалось или...

Язычок пламени отбрасывал обманчивые тени, но окружающий мрак стал еще плотнее, а образы, появляющиеся в голове, — более реалистичными. Теперь они казались не плодом фантазии, но воспоминаниями. Они стали более отчетливыми, узнаваемыми, и они оживали.

Золотистый блеск становился все сильнее. Он уже поглотил радужную оболочку и теперь размывал ее границы, пытаясь добраться до белков.

— Лешенька. — У Вероники потекли слезы. —Лешенька, милый мой.

Каждая частичка ее пропитанного “стимом” тела жаждала встречи с любимым. И не просто жаждала, могла это сделать! Энергия, переданная ей наркотиком, бурлила в жилах и подтверждала: это возможно! Еще чуть-чуть... Вероника собрала в кулак всю свою волю.

— Лешенька...

Пламя свечи взорвалось, на мгновение охватив все зеркало, а затем холодная поверхность стекла наполнилась ровным золотистым светом, в котором медленно проявились контуры фигуры.

— Лешенька!

Он был возвышенно прекрасен. Его одежды свободно струились по телу, черные волосы были гладко зачесаны назад, открывая высокий лоб, а за его спиной трепетали пышные перья белых крыльев.

— Лешенька, ты стал ангелом, — прошептала Вероника. Его глаза ласково обежали девушку.

— Ты хочешь прикоснуться ко мне? — услышала она. “Этого не может быть!” Жгучее желание захватило Веронику.

Лешенька, чудесным образом явившийся к ней в зеркале, был воплощением мечты.

— Очень.

— Тогда просто протяни руку.

— Я боюсь, — тихо сказала девушка. — Я боюсь, что это сон.

— Ты звала меня, и я пришел.

— Я не могу поверить.

— Но ты любишь?

— Люблю.

— Тогда просто протяни руку.

Вероника чувствовала в себе новую, неведомую силу. Каждая клеточка ее тела дивно вибрировала, даруя удивительное, прекрасное ощущение могущества и наполняя душу колоссальной уверенностью. Казалось, что стоит лишь захотеть, стоит собрать в кулак волю, и любое желание будет исполнено!

— Надо просто захотеть.

Девушка с улыбкой посмотрела на своего друга, окутанного золотистым сиянием:

— Я могу!

— Я знаю, любимая!

Ее рука проникла в черную поверхность зеркала и дотронулась до чего-то теплого, нежного, желанного.

* * *

Цитадель, штаб-квартира Великого Дома Навь.

Москва, Ленинградский проспект,

30 июля, понедельник, 20:17

— А что ты скажешь вот об этом всплеске? — поинтересовался Тамир, указывая на монитор.

Доминга, высокий нав, к которому обращался Тамир, молча подошел к столу и прищурил черные глаза:

— Ты специально ищешь самые слабые проявления магической энергии?

— Ты сам поспорил, что сможешь определить, какое заклинание работает, только по показаниям монитора, — ухмыльнулся Тамир. — Девять случаев из десяти, и две сотни на кону. Один прокол у тебя уже был.

— Поспорил, поспорил, — проворчал нав, потирая виски. Доминга, опытнейший маг-предсказатель, и шас Тамир Кумар, специалист по теории вероятностей и математической логике, а также великолепный компьютерщик, составляли знаменитую пару “ласвегас” — команду личных аналитиков комиссара Темного Двора. Двухъярусный кабинет в Цитадели, который они занимали, представлял собой удивительно запутанное сочетание компьютерной барахолки и антикварного склада. Многочисленные мониторы, серверы и системные блоки мирно уживались в нем с бронзовыми конструкциями, ретортами, порошками в причудливых колбах и старинными манускриптами. “Ласвегасы” работали на сочетании магии и современных технологий и считались лучшими в Тайном Городе специалистами в этой области.

Сейчас они занимались в общем-то несвойственным для себя делом: маялись дурью со скуки. Доминга высказался в том смысле, что сможет сам, без помощи “железа”, вычислить, на какое заклинание расходуется магическая энергия в любой точке Тайного Города. При этом нав неосмотрительно не уточнил нижний предел мощности всплеска, и Тамир, жаждущий проучить напарника, запустил все сканеры и тщательно следил за всеми строящимися в Тайном Городе арканами, выдергивая для Доминги самые незначительные импульсы. Тотальное сканирование стоило очень недешево и использовалось крайне редко, в исключительных случаях, но в Темном Дворе не считали расходы “ласве-гасов”, и аналитики могли себе позволить легкое развлечение в качестве тренировки.

— Ну что? — Шасу надоело ждать. — Записываем прокол? Наличные у тебя с собой?

— Размечтался! — Доминга открыл глаза. — Кто-то решил скрасить вечерок и вызват инкуба.

— Инкуба? — недоверчиво переспросил Тамир. — Кому нужны инкубы? Только энергию зря переводить!

Любвеобильные духи, временно обретающие плоть под действием несложного заклинания, пользовались большой популярностью в Средние века. В последнее время маги, как правило, предпочитали натуральных партнеров.

— Нельзя быть таким меркантильным, — покачал головой нав. — Во-первых, натурам, склонным к романтике, свойственно искать идеал, а когда таковой не находится, создание инкуба — единственно возможный выход.

— Тоже мне выход.

— Я же сказал, натурам, склонным к романтике. Тебе этого не понять. — Доминга потянулся. — А во-вторых, качественно вызванный инкуб имеет массу достоинств по сравнению с реальным любовником.

— Каких же?

— Например, он не храпит после секса, — засмеялся нав. — Просто делает свое дело и растворяется.

— Много ты понимаешь в сексе, — проворчал шас. — Нет ничего более приятного, чем всхрапнуть часок после любви. Самый сладкий сон, между прочим, эрлийцы очень рекомендуют.

— Ты лучше проверь всплеск, герой-любовник, — предложил Доминга. — И деньги заодно приготовь.

— А чего их готовить, надо сначала проверить. — Тамир постучал по клавиатуре, запуская программу обработки магического импульса, увеличил мощность сканеров и тщательно разложил полученный с Гольяновской улицы.сигнал. Стоимость энергии, которая ушла у шаса на эту хитрую операцию, в восемь раз превышала стоящую на кону сумму. Получив результат, Тамир пару секунд изучал таблицу, а потом вздохнул: — Ты прав, действительно инкуб.

— Никогда не спорь с навом на деньги, — поучительно произнес Доминга, бережно пряча в бумажник полученные от шаса купюры. — Тем более с навом-предсказателем.

— Знаю я твои предсказания. — Кумар побарабанил пальцами по столешнице. — Что это за идиотка живет на Гольяновской? Не могла нормального мужика в гости позвать?

— Какая разница? — махнул рукой Доминга. — Может, удвоим ставки?

...Он был напорист и робок. Он был агрессивен и нежен. Он был неутомим. Он был таким, каким Лешенька никогда не был. Он был таким, каким Вероника хотела Лешеньку видеть. Он был ее мечтой, ожившей мечтой. Он раз за разом выводил Веронику на пик блаженства. Он вдыхал ее сладкие стоны и дарил ей свое тепло. Он целовал ее губы и шею, он целовал ее волосы и плечи, он целовал ее руки и глаза. Ее прекрасные глаза, наполненные густым золотистым сиянием.

Он был мечтой.

Он не мог быть чем-то другим.

* * *

Клуб “Ящеррица”.

Москва, Измайловский парк,

30 июля, понедельник, 22:48

Отмечать возвращение Кортеса и Яны наемники отправились в клуб “Ящеррица”, самое шумное и самое праздничное заведение Тайного Города. Если торговлю и финансы прочно держали в своих руках шасы, то вся сладкая жизнь: азартные игры, проституция и прочие милые развлечения, наполняющие наше существование подлинным смыслом, — контролировалась концами, небольшой веселой семейкой, входящей в Великий Дом Людь. Невысокие, склонные к полноте, абсолютно лысые концы инстинктивно находили подходящее развлечение для представителя любой расы: одним предлагались карточные столы “Реактивной Куропатки”, другим — гурманское меню огромного ресторана “Для желудка”, третьим — гладиаторские бои в “Красном Колледже”, и даже отпетые меланхолики, склонные к маниакально-депрессивному психозу, охотно тратили деньги в баре “Угрюмая Пауза”, наслаждаясь суицидальными балладами осов. Законы шоу-бизнеса концы впитывали с молоком матери, но даже среди них управляющий клубом “Ящеррица” Птиций считался непревзойденным специалистом по организации экстравагантных и необычных шоу. Как и все концы, он обладал легким характером, неутомимым сексуальным аппетитом, обожал яркую одежду, драгоценности и, разумеется...

— А женщины там были? — жадно поинтересовался он. — Полинезийки? Такие, знаешь, губастенькие дикарки.

— Откуда женщины, Птиций? — улыбнулась Яна. — Это необитаемый атолл. Мы прилетели туда на гидросамолете.

— А где вы жили? В гамаках под пальмами?

— Там есть бунгало.

— С полинезийскими горничными?

— Никаких аборигенов. Только я и Кортес. Птиций недоуменно покрутил круглой лысой головой:

— А кто вам заправлял постели? Кто готовил еду?

— Мы сами.

— Форменное безумие.

— Иногда горничные ужасно достают, — зевнул Артем. Управляющий поправил ярко-красный галстук, приятно

дисгармонирующий с нежно-голубой рубашкой и оливковым пиджаком, и бросил на Яну долгий взгляд: загорелая девушка, одетая в плотно облегающее подтянутую фигурку максимально открытое белое платье, выглядела необычайно соблазнительно.

— Яна, неужели ты настолько боишься конкуренции, что вынуждена прятать Кортеса на необитаемых островах?

— Мы ездили отдыхать, Птиций, а не развлекаться, — пояснил наемник, лаская в руках бокал с коньяком. — Но в любом случае конкуренции Яна не боится. — Он помолчал. — Я тоже.

— Не сомневаюсь. — Конец отвел взгляд от девушки и, звякнув многочисленными кольцами, поднялся из-за стола. — Приятно видеть, что вы, вернувшись из медвежьего угла, первым делом навестили мое скромное заведение. Если что-нибудь потребуется, я к вашим услугам.

И его невысокая пухлая фигурка растворилась в полутемном зале.

— Звук выключи, — пробубнил ему в спину Кортес, но было поздно.

Звуки, доносящиеся со сцены, были действительно своеобразными: в славящейся яркими шоу “Ящеррице” шло выступление хора поющих химер “Каменные ноты”. Несколько месяцев назад неугомонный Птиций, вечно изобретающий, чем удивить посетителей, взял в аренду у чудов два десятка истуканов помельче, пригласил толкового хормейстера и обучил уродцев стройно попискивать в такт музыке. Учитывая, что последний раз живые химеры появлялись в городе около двухсот лет назад, народ валом повалил в клуб, но первое выступление хора ознаменовалось большим конфузом: истуканы ужасно застеснялись публики, постоянно выпадали из ритма, и если бы не развеселившие посетителей трепыхание декоративных каменных крыльев и жалобные ужимки, дебют можно было бы признать провальным. Птиций решил было преподнести труппу как комическую, но химеры неожиданно распелись, перестали теряться на сцене, а их необычайно высокие голоса нашли своих поклонников, обеспечивающих на редких выступлениях уродцев полный аншлаг.

Кортес к числу любителей каменного писка не относился.

— Варьете сегодня предусмотрено? — недовольно поинтересовался он, поморщившись, когда солист хора взял особенно высокую ноту и компания рыжеволосых чудов за соседним столиком разразилась бурными аплодисментами.

— Варьете здесь предусмотрено всегда, — ответила Яна, потягивая коктейль. — Но оно не имеет ничего общего с искусством. Прислушайся, постарайся понять прекрасное.

— Надо было спросить у Птиция, где он хранит это прекрасное в перерывах между концертами, — проворчал Кортес. — В подвале?

— Украшает ими парк вокруг “Ящеррицы”, — рассмеялся Артем. — Химерам-то до лампочки, где стоять, а публике приятно — искусство.

— Не сомневаюсь, что ты поступил бы именно так, — протянула Инга.

Хрупкая, тоненькая девушка была отчаянно похожа на школьницу, непонятно каким образом попавшую в ночной клуб. Это впечатление особенно усиливали заведенные за уши гладкие рыжие волосы и невинный взгляд темных, почти черных глаз, и в принципе оно было справедливым: Инге еще не исполнилось и двадцати. Но девушка являлась неплохим магом и даже успела поучаствовать в одной очень опасной и запутанной авантюре, из которой сумела выбраться лишь благодаря заступничеству наемников. Ее положение в команде было двойственным: с одной стороны, рыжая являлась подругой Артема, принимала участие в нескольких несложных операциях, но ничем особенным себя еще не проявила, и все понимали, что в глазах Кортеса Инга пока еще “свободный агент, периодически привлекаемый к выполнению контрактов”. Не более.

Пищание со сцены усилилось.

— Может, поедем в “Три Педали”? — предложил Кортес.

— Мне, кстати, тоже не нравятся эти, с позволения сказать, артисты, — прогудело за его спиной. — Вы позволите к вам присоединиться?

Рядом со столиком наемников, отгородив его от сцены, подобно Кавказскому хребту, появилась массивная, как пассажирский трамвай, фигура приставника. Косматая голова гиганта, поросшая длинными спутанными волосами и густой бородой, гордо возвышалась примерно в восьми футах над полом, а его длинные руки могли украсить собой экскаватор средней мощности.

— Христофан, — улыбнулся Кортес. — Рад тебя видеть.

— Взаимно, дружище, взаимно.

Приставник уселся на скрипнувший стул — наемникам пришлось слегка потесниться — и щелкнул толстенными пальцами, сухой треск напомнил пистолетный выстрел и на мгновение заглушил хор. Ожидавший знака официант немедленно выставил на стол бутылку дорогого коньяка.

— Если вы не против, господа, хочу угостить вас лучшей выпивкой, которая нашлась в этом заведении. — Христофан ловко откупорил бутылку и разлил по бокалам янтарную жидкость.

В воздухе поплыл чудный аромат выдержанного напитка. — Коньячку почти сто лет!

Артем удивленно кашлянул: их последняя встреча с приставником не давала оснований полагать, что он первым протянет наемникам руку. Скорее, наоборот, Христофан вполне мог считать себя обиженным достаточно жестким поведением челов. Правда, это было давно.

— Выпьем и забудем все маленькие эпизоды, которые омрачали нашу дружбу! — провозгласил гигант и, отправив коньяк в длительное путешествие по своему необъятному животу, удовлетворенно крякнул.

Кортес и Артем вежливо последовали его примеру, в отличие от девушек, которые, переглянувшись, не стали отказываться от выбранных ранее напитков. Впрочем, приставник сделал вид, что не заметил этого.

— Приятно вот так, с душевной теплотой и ненавязчивостью обрести, казалось бы, давно утерянных друзей, — принялся разглагольствовать гигант. — Вы не будете против, если я оплачу ваш ужин?

— Знаешь, Христофан, — пробурчал Кортес, — будет гораздо лучше, если ты прямо скажешь, чего тебе от нас надо.

На фоне косматого здоровяка атлетичные формы наемников потеряли большую часть внушительности, Кортес и Артем выглядели рядом с ним зелеными юнцами. А хрупкая Инга и вовсе стала похожа на хорошенькую куколку, которую Христофан зачем-то вытащил из кармана.

— Почему ты решил, что мне от вас чего-то надо? — немного обиженно поинтересовался приставник.

— Мама воспитала меня циничным, — признался Кортес. — Мне действительно было приятно, когда ты предложил забыть тот маленький эпизод, который омрачил нашу дружбу. И я с удовольствием забуду о нем. Но... — Наемник пошевелил пальцами и улыбнулся. — Ты плохой актер, Христофан.

— В самом деле? — уныло вздохнул гигант.

— В самом деле, — подтвердил Артем. — Колись, Христофан, что надо?

Приставник медленно обвел взглядом наемников, задержавшись на изящных антикварных сережках, украшавших уши Яны, и проворчал:

— Моя семья хочет предложить вам контракт. Очень хороший контракт, дорогой. Ради того, чтобы вы взялись за это дело, мы приняли решение отойти от корпоративных правил и предложить вам суперплату!

— Это какую же? — поднял брови Артем.

— Любой клад по вашему выбору, — серьезно ответил Христофан. — Абсолютно любой.

Семейным бизнесом приставников, входящих в Великий Дом Людь, была охрана зарытых в землю кладов. За это им причитались десять процентов от спрятанных сокровищ, и косматые гиганты считались в Тайном Городе весьма денежными мужиками. Но чтобы они пошли на нарушение собственных порядков! Суровые корпоративные правила запрещали приставникам распоряжаться кладами по своему усмотрению, и тем удивительнее было щедрое предложение Христофана. С другой стороны, наемники не страдали от отсутствия заказов. Чтобы заставить Кортеса отложить все свои дела и вплотную заняться новым контрактом, требовалось нечто большее, чем заурядные деньги, а значит, семья приставников была крайне заинтересована в участии наемников.

Первой установившуюся за столиком тишину нарушила Инга:

— Ухты!

— Гм, клад, — протянул Кортес, недовольно покосившись на рыжую, — знаю я ваши обещания. Сначала посулите груды сокровищ, а потом приведете к маленькой кубышке с серебряной мелочью и будете пыхтеть от гордости, что подарили клад.

— Когда это мы приводили тебя к кубышке? — возмутился приставник. — Клад сам выберешь, какой пожелаешь! Мы тебе даже примерную оцр'-'^чную стоимость подскажем.

— Во-во, оценочною, — не унимался Кортес. — А потом вы-' яснится, что вы сами его и оценивали. На глазок. Знаешь, как я намучился с нашими предыдущими сокровищами?

— И как у тебя совести хватает об этом вспоминать? Массивный кулак Христофана со всего размаху опустился на столешницу, вызвав легкое землетрясение в окрестностях: у меломанов за соседним столиком подпрыгнули тарелки, проходящий мимо официант споткнулся, а завывающий на сцене солист сфальшивил. Но на Кортеса агрессия гиганта не произвела особого впечатления.

— А почему бы не вспомнить, если уж зашел разговор? — пожал плечами наемник. — Я ведь еле-еле те побрякушки пристроил, с трудом нашел идиота...

— Уж не меня ли ты имеешь в виду? — прищурилась Яна, на шею и пальцы которой Кортес и “пристраивал” извлеченные с помощью приставника драгоценности.

Инга прыснула, Артем закусил губу и отвернулся, Кортес понял, что увлекся.

— А в общем, ты прав, Христофан, — задушевно проворковал он, дружески стукнув приставника кулаком в бок. — Чего ворошить прошлое? Мы ведь просто шутим.

Кортес жалобно посмотрел на Яну. Девушка демонстративно отвернулась.

— Чего только не скажешь, когда говоришь о деньгах...

В Тайном Городе открыто судачили о том, что в умении торговаться Кортес на голову превосходил даже прирожденных торговцев — шасов. Те особо не спорили, но указывали на то, что наемник слишком много времени проводит с известными своей жадностью навами, а челы вообще быстро учатся. Особенно плохому.

Гигант крякнул, покрутил косматой головой, налил себе еще коньяку и грустно вздохнул:

— Не были бы вы лучшими наемниками, никогда бы к вам не обратился.

И, подтверждая эти слова, янтарная жидкость радостно провалилась в глубокую глотку приставника.

— Не были бы мы лучшими, мы бы себя так не вели, — рассудительно заметил Кортес. — Так в чем проблема, Христофан?

— То есть вы согласны?

— Не делай вид, что искренне считаешь нас идиотами, — вставил свое слово Артем. — Мы можем обидеться.

— Мы не возьмемся за контракт, пока не узнаем, в чем он заключается, — закончила Яна. — Ни за какие деньги.

— Совсем ни за какие?

— В чем проблема, Христофан? — повторил Кортес. Приставник погладил косматую бороду, вытащил из кармана

черную пирамидку оберега Темного Двора и повернул ее вокруг основания. Теперь столик наемников был абсолютно защищен от любых методов прослушивания, включая даже чтение по губам — навы давали полную гарантию на свои артефакты.

— Вы когда-нибудь слышали об Этнических Яйцах? Наемники отрицательно покачали головами.

— Поразительная безграмотность, — вздохнул Христофан. — А фамилия Фаберже вам о чем-нибудь говорит?

— Говорит, говорит, — кивнул Кортес. — Ты решил открыть ювелирный магазин?

— Не в этом дело... — Приставник задумчиво повертел в руках пустой стакан и отставил его в сторону. — В позапрошлом веке Карл Фаберже был очень знаменит...

— Он и в этом веке ценится.

— Я знаю. — Христофан пожевал губами, отчего густая копна волос на его подбородке пришла в движение. — Все работы Фаберже наперечет. Оно и понятно — гений ведь! Но об одной его коллекции мало кто слышал...

— Этнические Яйца. — Артем налил себе сок. — Странное название.

— Зато точное. — Приставник, недовольный тем, что его перебили, стрельнул в наемника глазами. — Это пасхальные яйца, сделанные из белого золота и украшенные драгоценными камнями. Их шесть, по числу континентов. Внутри каждого яйца находится символическая фигурка жителя континента: негр, китаец, индеец...

— С названием понятно. — На этот раз несчастного гиганта перебил Кортес. — Чем они ценны? Помимо того, что их делал Фаберже?

Христофан упрямо засопел:

— Фигурки выполнены с замечательным мастерством, даже одеты в соответствующие одежды, отражающие...

— Если у тебя есть фотографии этих штучек, этого'будет вполне достаточно. — Кортес был настроен на деловой лад, хотя, возможно, его просто раздражало непрекращающееся пищание химер.

— Фотографий нет, — буркнул приставник, — поэтому и описываю так тщательно. — Он налил себе еще коньяку и выпил. — Эх, челы, челы, понимания в вас нет. Один голый расчет. А ведь тут искусство! Красота неописуемая, и сделано гениально! Вы все на деньги меряете, а ведь такими вещами наслаждаться надо! Фигурки эти как живые! Чуть не дышат!

— Здорово, — прошептала Инга. — И сколько они стоят?

— Один клад, — так же негромко ответил Артем. — Один любой клад.

— Мне довелось видеть Этнические Яйца — прелесть необычайная. — чежно продолжил гигант. — Поэтому я и хочу собрать у себя “^ шесть штук.

— Из любви к искусству, — с улыбкой обронил Кортес.

— К великому искусству, — поправил Христофан наемника. — Ты, чел, еще гордиться должен тем, что творения твоего соплеменника так ценятся среди разумных рас.

— А почему об этой коллекции мало кто знает? — осведомилась Яна.

— Карл Фаберже делал ее для частного лица, — скупо ответил приставник. — И клиент запретил ювелиру упоминать об этом заказе где бы то ни было.

— Христофан, — вздохнул Кортес, — я тебе уже говорил сегодня, что ты отвратительный актер?

— Ты говорил, что я плохой актер.

— Это то же самое, — махнул рукой наемник. — Врать ты не умеешь.

— Почему?

— Откуда мне знать? — рассмеялся Кортес. — Ты уже проговорился, что нас хочет нанять семья. Вряд ли все приставники так озаботились твоим отношением к великому искусству.

— Все знают, что корпоративные правила запрещают вам раздавать клады направо-налево, — вклинился в разговор Артем. — И вдруг ты приходишь, просишь найти шесть заурядных побрякушек, которых у вас в каждом сундуке сотни, и с легкостью предлагаешь за них любой клад.

— И при этом еще смеешься над разумом челов, — поддакнула Инга.

— Ну, это мелочи, — великодушно улыбнулся Кортес. — Не сходится, Христофан, ты запутался, но это только подогревает мой интерес. Зачем вам Этнические Яйца?

— А тебе не все равно? — насупился приставник. — Я тебе хороший контракт предлагаю, чего ты в душу лезешь?

— Мы уже говорили, что не беремся за работу до тех пор, пока не будем полностью уверены в ситуации, — спокойно ответил Кортес. — Как ты понимаешь, Христофан, мы можем себе позволить не бросаться за каждой костью, которую нам предлагают. Во многом благодаря этому, — наемник веско поднял указательный палец, — мы всегда выполняем свои контракты.

— И поэтому ты лучший.

— Мы лучшие, — поправил приставника Кортес. — Мы — команда. И если ты хочешь сотрудничать с нами, то расскажи, пожалуйста, всю правду.

— Правду... — Христофан тоскливо оглядел челов, вздохнул и сжал громадный кулак. — Это корпоративная тайна. Вы готовы официально подписаться под ее неразглашением?

— Христофан, — устало пробурчал Кортес, — ты же знаешь, что официальная подпись может появиться только в случае заключения контракта, а мы пока лишь обсуждаем эту возможность. Максимум, на что ты можешь рассчитывать, — наше слово, что все сказанное тобой останется между нами. Мы заботимся о своей репутации.

Приставник снова оглядел наемников и решился:

— Этнические Яйца — это часть сборного артефакта. Есть еще Рунный Атлас, но что это такое, никто не знает. Собранные вместе и расставленные в правильном порядке Яйца укажут на Рунном Атласе все клады, когда-либо зарытые в землю.

— Оп-па! — снова не удержалась Инга и удостоилась от Кортеса очередного недовольного взгляда.

— Карл Фаберже был не просто талантливый ювелир, — продолжил Христофан. — Он был настоящий гений. Может быть, он был магом, я не знаю, но он не просто работал, он чувствовал душу золота, душу камней. Его произведения — сказка, и только он мог сделать Этнические Яйца. Только его гений мог заставить землю рассказать обо всех сокрытых в ней сокровищах. К счастью, мы успели узнать об этой работе и предприняли меры, чтобы последнее Яйцо не досталось заказчику.

— Кто заказал Фаберже коллекцию? — тихо спросил Кортес. Приставник молчал. Судя по всему, в этом-то и заключалась главная опасность контракта, и наемник нахмурился:

— Христофан, кто из Тайного Города догадался использовать талант Карла Фаберже?

— Старый Юрбек Томба, — нехотя буркнул приставник. — Спящий еще накажет его за такую жадность.

Кортес хрюкнул, Яна разочарованно присвистнула и откинулась на спинку стула, Артем цокнул языком, и только Инга, облизнув тонкие губы, молча прищурила темные глаза.

Томба были известнейшими представителями семьи Шась. Юрбек Томба занимал пост одного из директоров Торговой Гильдии, и трогать его было чревато большими неприятностями: за спиной шасов стоял грозный Темный Двор. Теперь стало понятно, почему Христофан обратился именно к Кортесу — наемник дружил с навами, и только он при желании мог рискнуть пойти против Юрбека.

— Не понимаю, зачем вам контракт с наемниками, — после затянувшейся паузы произнес Кортес. — Артефакт подрывает ваш семейный бизнес, и Великие Дома этого не допустят. Если есть доказательства, надо обратиться к людам или в Темный Двор, они как следует прижмут Юрбека, и он еще извиняться будет. Вопрос не стоит таких расходов.

— У нас нет доказательств, — грустно признался Христофан.

— А шестое Яйцо?

— У нас... мы... оно... — На приставника было жалко смотреть лы его потеряли. Когда ворова... гм... забирали его. Мы... в оощем, мы не сами этим занимались...

Пару секунд Кортес изумленно смотрел на Христофана, явно раздумывая, не стоит ли ему засмеяться, но сдержался и ограничился лишь тем, что многозначительно покашлял.

Несмотря на внушительные габариты и колоссальную физическую силу, недалекие и добродушные приставники были совершенно не приспособлены к агрессивным действиям, предпочитая в случае необходимости обращаться к Великим Домам или наемникам. Видимо, в тот раз их надули.

— Вы знаете, где шестое Яйцо?

— Нет, — покачал головой гигант. — Воришка как сквозь землю провалился, но мы твердо уверены в том, что он не продал его Юрбеку.

— Что было дальше?

— Томба был очень недоволен потерей шестого Яйца, — вернулся к своему грустному повествованию Христофан, — но поправить что-либо было не в его силах: Яйца изготавливались единой коллекцией, и просто так заменить одно из них невозможно, надо переделывать все, а Карл Фаберже вскоре после их создания умер.

— И вы вздохнули спокойно.

— Относительно. — Приставник почесал косматую боро-ДУ- — Мы предложили Юрбеку купить у него Этнические Яйца, но прохиндей потребовал такую плату, что корпорация стала подумывать о том, что дешевле его убить.

На этот раз Кортес не удержался от смеха:

— Сколько он захотел?

— Полпроцента от наших доходов.

— Какой молодец, — одобрила Яна.

— Мы долго торговались, а потом у челов случился переворот. — Христофан снова взялся за стакан. — Об этом вы должны помнить — в одна тысяча девятьсот семнадцатом. У Юрбека сожгли пару домов, и он потерял оставшуюся часть коллекции.

— Это уже лучше, — пробормотал Артем. Молодому наемнику не очень хотелось связываться с шасом.

— Мы тоже так думали, — поспешил разочаровать его Христофан, — но Юрбек не унимался и начал поиски похищенного. Неделю назад мы узнали, что он приобрел одно из Яиц на аукционе Кристи.

— Всего одно, — усмехнулся Кортес.

— Еще три он заполучил в последние двадцать лет, — вздохнул Христофан и выпил. — Мы сумели узнать об этом из очень достоверных источников.

— Наябедничайте Великим Домам, — предложила Яна.

— Никто не будет обыскивать квартиру Томбы без веских оснований, — вздохнул Артем. — Он вассал Темного Двора, и навы не позволят его трогать.

Инга задумчиво потянулась за долькой ананаса и снова промолчала.

— Значит, у Юрбека четыре Этнических Яйца, — подвел нехитрый итог Кортес. — Осталось вычислить местонахождение еще двух.

— Видишь, как все несложно! — обрадованно подхватил приставник. — Я даже могу сказать, где находится одно из них! Вам надо только забрать его!

— Где? — немедленно поинтересовалась Инга.

— В Оружейной палате, — машинально ответил Христофан и тут же прикусил язык.

Лица наемников снова вытянулись.

Московский Кремль и прилегающие к нему набережную, Красную площадь и Александровский сад в Тайном Городе называли зоной Кадаф, и по соглашению между Великими Домами использование там магии было строжайше запрещено. Артем никогда не задумывался, из-за чего было введено это правило, но знал, что эту территорию постоянно контролировали боевые маги Ве-. ликих Домов, имеющие приказ на уничтожение любого нарушителя запрета. Поэтому, для того чтобы похитить Яйцо из Оружейной палаты, можно было использовать лишь обычные воровские приспособления, и вероятность удачного исхода подобного визита в тщательно охраняемую ФСБ резиденцию президента страны была крайне невысокой.

— Христофан, — произнес Кортес после небольшой паузы, — давай сделаем выводы?

— Давай, — кивнул окончательно погрустневший приставник.

— Ты предлагаешь нам контракт, который подразумевает следующее... — Чтобы быть более понятным, наемник, перечисляя пункты, стал загибать пальцы. — Первое: надо обокрасть весьма известного и весьма уважаемого в Тайном Городе шаса и поссориться с Темным Двором.

— Да.

— Второе: надо выкрасть ценный предмет из Оружейной палаты, что, при невозможности использования магии, очень и очень непросто.

— Да, — снова подтвердил приставник.

— Третье: надо найти последнее, шестое Этническое Яйцо, о котором никто не слышал с прошлого века, и Рунный Атлас, о котором вообще никто ничего не слышан. Я все перечислил?

— Да, — прогудел Христофан. — И за все это мы предлагаем целое состояние.

— Любой клад... — зачарованно прошептала Инга.

Кортес внимательно посмотрел на рыжую, насупился, но опять ничего не сказал и повернулся к приставнику:

— Увы, Христофан, я вынужден отказаться от твоего щедрого предложения.

— Не хочешь связываться с шасами?

— Не хочу, — признал Кортес. — Они мои друзья.

— Я могу рассчитывать на ваше молчание? — угрюмо спросил приставник.

— Разумеется. Все, что ты сказал, останется строго между нами.

Христофан кивнул, отключил оберег Темного Двора и молча поднялся из-за стола.

* * *

Складской комплекс компании “Центрмедпереработка”.

Москва, Проектируемый проезд,

30 июля, понедельник, 23:33

Витек оторвался от тарелки и посмотрел на сокамерника. — Васильевич, а Васильевич, ты бы покушал, а?

— Не хочу, — еле слышно пробурчал самый старый из подопытных Монастырева.

Вот уже четыре часа со времени последнего укола он неподвижно лежал на койке, уткнувшись носом в стену, не среагировав даже на выданный ужин.

— Ты ведь ничего не ел! — удивился Витек.

— А тебе бы все жрать, — разозлился третий обитатель камеры, невысокий и одутловатый Хомяк. — Куда только все девается?

Несмотря на превосходный аппетит, Витек оставался тощим как вобла, и серый комбинезон болтался на нем словно на вешалке.

— Это я впрок наедаюсь, — объяснил он, приканчивая порцию. — Поголодали бы с мое... Васильевич, можно, я твою порцию съем?

— Ешь, — так же тихо ответил старик.

— Мы свое отголодали, — буркнул Хомяк. — Не тебе рассказывать, молокосос.

— Тогда чего спрашиваешь? — Витек придвинул к себе тарелку старика, но есть не стал, а закурил и сыто рыгнул. — Я вот вообще не понимаю, чего вы боитесь? Чего ноете? Одели, помыли, кормят от пуза да еще ханку вкалывают — житуха!

— Житуха! — передразнил молодого бродягу Хомяк. — А что тебе за ханку вкалывают, ты спрашивал? А что с тобой потом будет, когда они эту ханку проверят?

Васильевич глухо застонал.

— Да ничего не будет, — махнул рукой Витек. — Отпустят с миром и все. Опять на вокзал вернемся. А может, еще и денег дадут.

— Чего бы это им тебе денег давать?

— А почему нет? — удивился Витек. — Ты, Хомяк, знаешь, где мы находимся? Куда нас привезли? — Бродяга покачал головой. — Вот и я не знаю. Так чего им бояться? Ханку свою проверят и выбросят нас на все четыре стороны.

— Твоими бы устами мед пить, — после паузы проворчал Хомяк.

— Наливай, выпью! — Витек довольно захохотал, затушил сигарету и взял в руку ложку. — Васильевич, последний раз спрашиваю: есть будешь? Слышишь?

Мужчина застонал и перевернулся на спину. Хомяк вздрогнул, у Витька удивленно отвисла челюсть:

— Васильевич, ты чего сотворил?

В воздухе над головой старика плавал маленький золотой шарик.

Глава 3

“Алир Кумар снова в Москве! Всемирно известный художник и скульптор остался верен своему обещанию устраивать премьерные показы новых работ исключительно на Родине, и послезавтра в Манеже открывается его очередная персональная выставка. Как обычно, помимо российских ценителей искусства, выставку собираются посетить многочисленные коллекционеры со всего мира...” (“КоммерсантЪ”)

“Алир Кумар, гордость семьи Шась, наконец-то покинул флорентийскую мастерскую, чтобы лично представить на выставке свои новые работы. По этому случаю Торговая Гильдия устраивает грандиозный прием в честь Алира, на который соберутся...” (“Тиг-радком”)

* * *

Муниципальный жилой дом.

Москва, улица Гольяновская,

31 июля, вторник, 1:00

По своим меркам Вероника проснулась довольно рано, в одиннадцать утра. В другие дни, когда не требовалось идти в институт и не было никаких дел, она позволяла себе спать до полудня, а то и дольше, тем более после такой бурной ночи. Но сегодня этого не произошло, и виной тому была именно бурная ночь, точнее, то прекрасное настроение, с которым девушка провалилась в сон в объятиях любовника. Счастливая, утомленная, Вероника готова была петь от радости: Лешенька, ее Лешенька снова был рядом! Ласкал с прежней страстью, с невероятной неутомимостью, раз за разом приводя ее к восхитительному взрыву чувств. Она сумела обмануть смерть! Она сумела вернуть любимого, и ничто в мире не сможет больше их разлучить!

Не открывая глаз, девушка блаженно потянулась, попробовала прижаться к телу Лешеньки, которое должно было находиться слева... И едва не свалилась с кровати — рядом с ней никого не было!

Вероника резко распахнула глаза и привстала.

Никого!

“Не может быть!” — Девушка растерянно провела рукой по смятой подушке.

Вероника отчетливо помнила, как засыпала в крепких объятиях Лешеньки, чувствуя его знакомое дыхание, наслаждаясь запахом его родного тела и ощущая бурлящую в нем силу. Лешенька был готов продолжать любить ее и дальше, никогда раньше он не был столь ненасытен...

“Неужели это был сон? — Вероника готова была разрыдаться от обиды и разочарования. — Нет!”

Пятна на простыне грубо, с откровенной пошлостью намекали на то, что визит умершего друга не был плодом фантазии. Лешенька был здесь, любил ее, и постельное белье еще хранило запах его тела. Девушка понюхала наволочку, обхватила подушку руками, прижала ее к себе и, сидя в таком положении на кровати, задумалась.

“Что произошло? Что, черт возьми, произошло? Я приняла “стим” и попыталась вызвать дух Лешеньки при помощи свечи и зеркала. И он пришел”.

В памяти всплыла окутанная золотистым сиянием фигура, спокойно проходящая через холодное стекло. Это не могло быть сном. Пятна на простыне не могли взяться из ниоткуда.

Рассеянный взгляд Вероники остановился на полке с книгами. Блаватская, Кроули... В свое время она прочла их все, даже обсуждала с Лешенькой, но в глубине души девушка никогда не верила ни одному написанному в них слову. Магия, колдовство, гадания-предсказания... после гибели друга Вероника попыталась применить перечисленные в книгах “заклинания” и “обряды”, но безрезультатно. Тщательно нарисованные круги и пентаграммы оставались пусты, “могущественные” амулеты бессмысленно пылились в шкафу, а пение “древних” гимнов вызывало разве что головную боль. Даже когда девушка в свое время увлеклась ЛСД и вовсю “клеила марки”, ей приходилось видеть гораздо более реалистичные чудеса, чем после использования этой “магии”. Но это была реакция на психоделики, плод воображения.

Девушка посмотрела на простыню с засохшими пятнами и нервно хихикнула:

— Хорошенький плод! А может, я дверь не закрыла и какой-нибудь юнец, да хотя бы Петька с третьего этажа, а то еще со всей своей компанией...

Воображение Вероники быстро нарисовало неприглядную картину: ей, одурманенной “стимом”, кажется, что она любит Лешеньку, а на самом деле ее с гоготом насилует шайка прыщавых подростков.

— Нет! Только не это!

Девушку едва не вырвало от отвращения. Охваченная нехорошими предчувствиями, она вскочила с кровати и, выбежав в коридор, толкнула входную дверь. Металлический прямоугольник не шелохнулся.

— Слава богу! — Вероника проверила тяжелую задвижку, погладила дерматиновую обшивку и облегченно улыбнулась. — Так можно и с ума сойти.

“Но кто оставил пятна на простыне?”

“Лешенька”.

“А откуда он взялся?”

“Ты его вызвала”.

“Но как? Я ведь уже пыталась, и каждый раз неудачно”.

“Но вчера ты приняла “стим”...”

Вероника медленно прошла по коридору, остановилась перед высоким, в рост человека, зеркалом и, любуясь собой, развела в стороны руки и свела их над головой. Коричневые соски послушно поднялись вверх, резко обозначилась тонкая талия, а длинные волосы защекотали спину.

“Не все ли равно, откуда пришел Лешенька? Он был здесь, и это главное! Я научилась вызывать его и смогу сделать это еще раз”.

Девушка осеклась.

“Странно...”

Она вплотную подошла к зеркалу и внимательно посмотрела в свои глаза, черные, глубокие, красивые. Вероника очень гордилась ими, но теперь радужную оболочку окантовывал странный золотистый круг.

“Откуда он взялся?”

“Ты приняла “стим”, и тебе удалось вызвать Лешеньку”.

“Но этот круг?”

В памяти всплыло золотистое сияние, возникшее в зеркале при появлении Лешеньки. “Стим” — удачный вызов — золотистый круг в глазах. Цепочка замкнулась.

Девушка прошла на кухню, включила электрический чайник, достала банку растворимого кофе, вытряхнула из пачки сигарету и закурила.

“Стим” делает меня другой. “Стим” делает меня сильной!”

“Стим” — это ключ”.

Вероника вздрогнула и испуганно оглядела кухню:

— Кто это сказал?

Ответом ей было лишь негромкое шипение закипающего чайника. Фраза прозвучала у нее в голове. Это была ее мысль... чужая мысль... ее...

— Ключ к чему?

“Стим” делает тебя другой”.

Девушка судорожно раздавила в пепельнице сигарету:

— Кто ты?

“Я — это ты”.

— Я схожу с ума? “Ты обретаешь себя”. Вероника нервно рассмеялась:

— А я еще считала, что “стим” лучше героина. Надо все-таки завязывать с наркотиками.

“Тогда забудь о Лешеньке”. Девушка поджала губы:

— Я люблю его. Лешенька, сильный, нежный, ласковый. Как можно бросить его там, по ту сторону зеркала? Я люблю...

“У нас есть еще одна ампула “стима” — прими ее!”

— Зачем?

“Прими. Мы должны быть вместе”.

Чайник щелкнул, сообщая о том, что вода закипела, но Вероника уже не хотела кофе. Она вернулась в свою комнату и задумчиво достала из сумочки последнюю ампулу “стима”.

* * *

Чуйский тракт. Алтай,

31 июля, вторник, 11:37 (время московское)

Подержанный “пазик” с обреченной покорностью слепой цирковой лошади совершал привычный маршрут: не спеша преодолевал бессчетные версты Чуйского тракта, с каждым часом все более удаляясь от центров цивилизации. Вся жизнь маленького автобуса прошла на этой дороге, и его бело-зеленое тело настолько примелькалось, что уже не выглядело инородным предметом на широкой груди могучих алтайских просторов. И даже потом, через несколько лет, когда лошадиные силы окончательно покинут железный скелет машины и бело-зеленый кузов окажется на безжалостной свалке, даже тогда он будет органично вписываться в окружающий ландшафт, даже тогда он будет своим для этой земли, которая пережила не одну тысячу автобусов. И будет жить дальше.

— Наслаждаешься красотами? — Кортес открыл бутылку минералки и сделал маленький, расчетливый глоток.

Артем молча кивнул.

Пассажиров в автобусе было немного, человек двенадцать. Наемники расположились в самом конце салона, и ближе всех к ним находились трое: пышнотелая тетка лет пятидесяти, хли-пенького вида мужичок в дешевом коричневом костюме и плечистый бородатый егерь в отутюженной зеленой форме. Не то чтобы все они, как это говорится, пялились на наемников, но Артем постоянно ловил на себе любопытные взгляды: яркие туристские куртки и огромные рюкзаки сразу же выдавали чужаков.

“А вдруг кто-нибудь из них работает на хванов? Зачем только Кортес выбрал эти дурацкие куртки?”

Артем бросил взгляд на напарника, но тот был абсолютно безмятежен.

— Впервые у нас? — не выдержал наконец егерь.

— Ага, — с готовностью кивнул Кортес и тут же улыбнулся: — А что, заметно?

— Случайно догадался, — поддержал шутку егерь.

— Сами кем будете? — поинтересовалась тетка, разглядывая массивные рюкзаки наемников. — Геологи?

— Да нет, туристы. Путешествуем. — Кортес кивнул на пожитки. — Палатка, костерок, звездное небо — лучший отдых в мире.

Наемники специально выставили в проход свои громадные, самого что ни на есть туристского вида рюкзаки, чтобы ни у кого не вызывала сомнений цель их путешествия. На самом деле колоссальный объем поклаже придавали специальные муляжи, собственно багажа у наемников было немного.

— И откуда путешествуете? — вклинился в разговор мужичок в костюме.

— Из Ярославля.

— Издалека, — пожевал губами егерь.

Теперь Артем понял, почему еще в самолете Кортес начал подозрительно “окать”, и поздравил себя с тем, что до сих пор не открывал рот — его московское “аканье” вряд ли подтвердило бы ярославское происхождение “туристов”.

Артем завистливо покрутил головой, слушая, как Кортес легко тараторит с волжским выговором, и отвернулся к окну. В знании языков напарник, много лет прослуживший в имперской военной разведке, мог дать молодому наемнику сто очков вперед. В зависимости от обстоятельств Кортес умел представиться выходцем и из Москвы, и с Волги, и из Краснодара, с легкостью “включая” нужный выговор и пересыпая речь характерными для той или иной местности словечками. И не только на русском, который, как надеялся Артем, был для его напарника родным. Кортес говорил на английском (йоркширский и австралийский акценты), на испанском и французском языках. И, разумеется, Кортес умел использовать сочетания основных языков', говоря, например, на английском с французским акцентом и наоборот. Как все это помещалось в голове наемника, Артем не понимал.

— Туристы? И что в наших краях ищете? — заинтересовался обладатель коричневого костюма.

— Ничего не ищем, — покачал головой Кортес. — Просто смотрим, любуемся. Мы с приятелем, — он толкнул Артема в бок, — почти всю Россию-матушку объехали. На Байкале были, на Енисее, на Камчатке...

— Где эти, как их, — мужичок наморщил лоб, — гайзеры?

— Гейзеры, — поправил его Кортес. — Очень красивые.

— Охотиться не будете? — строго спросил егерь. — Зверь-то у нас есть, да не сезон сейчас.

— Мы не охотники. — Наемник снова кивнул на'рюкзаки. — Даже ружей нет. Можете проверить.

— У нас места хорошие, — решительно сообщила тетка.

— Поэтому мы и здесь, — обаятельно улыбнулся Кортес. — Алтай ведь на всю Россию знаменит. И лесами, и горами, и людьми.

— И то верно, — подбоченился мужичок в костюме.

В общем-то, Кортес не сказал ничего особенного, похвалил природу, похвалил людей, вовремя улыбнулся, а первоначальный холодок, с которым пассажиры автобуса рассматривали чужаков, исчез.

— Малинки не хотите? — Тетка протянула наемнику туесок, наполненный отборной ягодой.

— С удовольствием!

— И вы угощайтесь.

Артем благодарно кивнул, взял несколько ягод и увидел в окно автобуса указатель: “Мусаево, 40 км”. Стрелка была направлена на аккуратную асфальтированную дорогу, уходящую вправо от Чуйского тракта.

— А в Мусаево автобусы ходят? — осведомился молодой наемник, когда автобус проехал мимо поворота.

Артем отчаянно старался грамотно “окать”, но, судя по кислой гримасе Кортеса, получалось не очень.

— А вы в Мусаево собрались? — прищурился мужичок.

— Думали пройти через него, — немедленно спас положение Кортес. — Чтобы в горы напрямую выйти. — Наемник помолчал. — Что-то не так?

Пассажиры переглянулись.

— Лучше вам кругом обойти, — неуверенно произнесла тетка. — В Мусаево чужих не привечают.

— Да мы к ним в гости и не набиваемся, — объяснил Кортес. — Просто расположено село удобно, проще всего к горам выйти. Ну, в магазин там зайдем, может быть. Есть у них магазин?

Коричневый костюм пожал плечами:

— Кто знает, что у них есть? Кортес удивленно поднял брови.

— Как интересно... Вы в Мусаево бывали?

— Не довелось, — честно признался мужичок.

— Я в Мусаево был, — нехотя протянул егерь. — Село как село. Только дома очень хорошие. И асфальт кругом очень хороший, у нас это нечасто. И машины у всех очень хорошие. — Он помолчал. — Нет там магазина. — Снова пауза. — И школы нет. Церковь есть, небольшая, только меня туда не пустили. Издалека видел.

Артем с интересом прислушивался к разговору. Ну, насчет школы понятно: хваны отправляли своих отпрысков в Москву, в школу Великого Дома Чудь. По крайней мере, у всех четырехру-ких, с которыми уже доводилось общаться молодому наемнику, с образованием все было в полном порядке, как минимум читать и писать умели. А вот что же у них магазина нет? Удивительная оплошность Торговой Гильдии.

— Неужели там и колхоза не было?

— Это при советских? — Егерь задумчиво посмотрел в окно. — Может, и был. Кто знает?

Он почти слово в слово повторил фразу коричневого костюма.

— Бирюки они, — высказался тот.

— Бирюки бирюками, — слегка понизила голос тетка, — а насчет колхоза я так скажу: не было у них колхоза никогда. И даже сельсовета не было.

— Вы-то откуда знаете? — встрепенулся мужичок. — Вы в Мусаево бывали?

— Нет, не бывала, — с достоинством ответила тетка. — Но бабушка мне рассказывала, что, когда краснопузые продразверстку в наших краях делали, в Мусаево целый эскадрон поехал да два комиссара в придачу, коммунисты, между прочим. Один, Перетц Яковлевич Аронзон, начальник “чики”, он до революции в наших краях в остроге сидел за контрабанду, а второй не знаю, кто был, тоже, наверное, из бандитов, он в Мусаево милиционером должен был остаться. Хотели они, стало быть, у мусаевцев продовольствие отнять и колхоз сделать.

— Вот видите! — не выдержал мужичок в костюме. — Сами себе противоречите.

— Только не получилось у них ничего, — усмехнулась тетка. — Аккурат через два дня их всех на Чуйском тракте повешенными нашли. На деревьях вдоль дороги. Бабушка сказала, что больше в Мусаево коммунисты не ездили.

Представив возмущение хванов, у которых два уголовника при поддержке кавалерии попытались отнять продовольствие, Артем едва удержался от улыбки. Бедняга Аронзон и представить себе не мог, что выходцы из нелюдимого алтайского села еще тысячи лет назад зарекомендовали себя как самые жестокие воины Великого Дома Чудь, и даже грозные навы относились к хванам с большим уважением.

— Сказки! — махнул рукой мужичок.

— Сказки сказками, — тихо, в тон тетке, произнес егерь, — а сельсовета я в Мусаево не видел. И полицейские там не часто бывают.

— Все это ерунда, — коричневый костюм решил быть категоричен. — Секта в Мусаево. Се-кта. Вот и все. Хлысты. В девятнадцатом веке из Воронежской губернии бежали. Мне директор краеведческого музея точно рассказал.

— В девятнадцатом веке, может быть, ваши предки на Алтай перебрались, — рассудительно сказал егерь. — Только мы здесь давно живем, с восемнадцатого века свой род поименно ведем, и мне говорили, что мусаевцы старообрядцы. От Петра Первого сюда ушли.

— А если старообрядцы, то почему они с бураевцами не дружат? — завелся мужичок. — В Бураево все старообрядцы! И колхоз там был!

— Все равно Мусаево на Алтае очень давно появилось, — стоял на своем егерь. — Не в девятнадцатом веке точно. Мусаево — самое старое село во всем Алтае! Это все знают!

— Мужики у нас горячие, поспорить им завсегда охота. — Тетка посмотрела на наемников. — Не хлысты мусаевцы и не старообрядцы, а кто — никому не ведомо. Люди они приветливые, но чужих к себе не пускают. А как приезжают в город — ничего, приветливые. Шутят.

— В том году, когда Рябиновка от паводка пострадала, мусаевцы денег им собрали и пятьдесят коров подарили, — добавил егерь.

— Коровы в Мусаево знатные, — поддакнул мужичок в костюме.

Артем покачал головой: молодцы хваны. Революции, продразверстки, сельсоветы... Просто скажи “нет”, убей всякого, кому это не понравится, и живи себе спокойно. Строй дома, выводи коров на зависть соседям и выращивай Золотой Корень. Разумеется, учитывая важность плантаций для Тайного Города, трудно представить, чтобы Великие Дома позволили кому-нибудь слишком уж досаждать четырехруким, но вот продотряд хваны наверняка вырезали по собственной инициативе, не посоветовавшись ни с кем. Артем с улыбкой подумал, какие усилия пришлось приложить Великим Домам, чтобы сгладить перед имперскими властями шалость четырехруких.

— Вы лучше Мусаево стороной обойдите, — доверительно предложила тетка Кортесу. — Там речка будет небольшая, так ее не переходите, идите по берегу и как раз к горам выйдете. Крюк, конечно, получится, но так надежнее.

Наемник кивнул:

— Спасибо за совет.

* * *

Муниципальный жилой дом.

Москва, улица Гольяновская,

31 июля, вторник, 1:41

“Я не знаю, кто помог Лешеньке влюбиться в путешествия по северу России. Когда мы познакомились, он говорил, что ездит туда каждый год столько, сколько себя помнит, и всегда находит новые впечатления, которые помогают ему прожить до следующего лета. Лешенька хвастается, что знает Карелию лучше, чем ее жители, что был на Соловках, что купался в Белом море. Я ему верю: он прошел пешком и проплыл на байдарке весь север, он... (неразборчиво) ...главное, он никогда не берет в эти путешествия “гер”, только траву. Он говорит, что “гер” оскорбляет северную землю, поэтому мне кажется, что он любит ее больше, чем меня. Конечно, это ерунда...”

(пропущена страница)

“...год мы поехали на Кольский полуостров, на Сейдозеро. Лешенька уверял, что в его окрестностях, а может быть, на дне, должен находиться затерянный город. Что сюда устраивали и до сих пор устраивают научные экспедиции... (неразборчиво) ...думаю, что затерянные города можно найти гораздо ближе, и не стоит тащиться из-за этого на край света. Учитывая, сколько метров культурного слоя нанесло на нашу планету за последние тысячи лет, можно не сомневаться, что...”

(неразборчиво)

“...увидела Сейдозеро, мне стало совершенно наплевать, что мы проехали эти тысячи километров. Чтобы полюбоваться этой красотой, не жаль было бы проехать гораздо больше. Ровная поверхность воды, налитой в резную чашу, окруженная массивными скалами, и голыми, и покрытыми лесом. Здесь все дышит древним, не тронутым цивилизацией величием, сохранившимся с незапамятных времен. В шуме деревьев я слышала сказки, которые читал мне папа, когда я была маленькой, и эти сказки оживали. Мне казалось, что на поляне должна стоять избушка на курьих ножках, а из-за могучих скал вот-вот вылетит Кощей Бессмертный.

Особая прелесть — облака. Здесь они...”

(пропущена страница)

“— Зря ты затеяла купаться, — пропыхтел Лешенька, выпустив облако вонючего дыма. Ненавижу траву. — Холодно.

У меня действительно зуб на зуб не попадал, но я чувствовала, что должна была это сделать. Спокойная гладь Сейдозера манила меня, как огонек свечи привлекает бабочку. Я ничего не могла поделать с собой.

Г!

— Заболеешь.

— Не заболею.

Вдруг я поняла, что в воде мне было намного теплее, чем здесь, на воздухе. Я сбросила полотенце и снова вошла в озеро.

— Что ты делаешь? — Лешенька попробовал подняться, покачнулся и захихикал: — Утопиться решила?

Это показалось ему настолько остроумным, что Лешенька задергался от смеха. На “хи-хи” пробило.

— Тебе не понять!

Я снова доплыла до островка, но теперь выбралась на него. Как я и предполагала, внутри этот каменный утес оказался полым, и его стены образовывали самый настоящий бассейн, в котором скопилась дождевая вода. Чистая дождевая вода. Чудесная ванна посреди озера.

Почему я предполагала, что найду ее здесь?

С берега что-то кричал Лешенька, но я не обращала на него внимания. Мне показалось, что я должна окунуться в эту ванну. Я сбросила купальник — ребята на берегу засвистели — и осторожно погрузилась в нее.

Вода в этом странном бассейне не была застоявшейся. Она была чистой, прозрачной и... (неразборчиво) ...стало холодно, как на воздухе — вода в бассейне была еще холоднее, чем в озере! Я поняла, что в бассейне бьет ключ”. , (неразборчиво)

“...выкла к обжигающему холоду воды и теперь ощущала ее просто как освежающую прохладу. Передо мной возвышалась массивная и важная, как главарь гангстеров, скала, на камнях которой не было видно ни единой травинки.

Хороший слог! Может, надо стать писателем?

Но при всем своем величии скала выглядела ужасно незаконченной. Ее вершина не должна была заканчиваться так скоро. И так ровно. Там явно не хватало...

Я прикрыла глаза и увидела!

Замок! Огромный, поражающий воображение, блестящий и абсолютно черный замок! Я видела каждую его башню! Заходящее солнце играло на его стенах, и красные лучи казались кровавыми подтеками, следами принесенных жертв и казненных предателей. Я видела широкие лестницы, спускающиеся прямо к воде. Я видела факелы, горящие синим огнем. И когда вода в бассейне стала совсем горячей, я увидела...”

(пропущена страница)

“Лешенька сказал, что я не сдержала слово и взяла с собой “гер”. Ребята тщательно осмотрели мои веревки, но дырки от новой вмазки не было, да и не могло быть. Я не брала с собой “гер”, а то, что я видела...”

 (текст обрывается, следующая сохранившаяся запись не имеет отношения к путешествию на Сейдозеро)

Из дневника Вероники Пономаревой. Обнаружен при обыске в ее квартире на Гольяновской улице, сильно поврежден при пожаре, собственность королевского архива Великого Дома Людъ. Не предназначен Зля свободного доступа.

— Зачем ты напомнила мне эту историю?

Пустой шприц лежал на раковине рядом со вскрытой ампулой. Вероника стояла перед зеркалом ванной комнаты, и все ее внимание было приковано к глазам. Ее огромным, прекрасным, черным... Нет, уже далеко не черным. Совсем не черным глазам. “Стим” залил их тяжелым золотом, залил полностью, поглотив и зрачки, и радужную оболочку, и белки. Это зрелище пугало и завораживало одновременно, удивляло и наполняло энергией.

“Как называлась та массивная скала?”

— “Подошва Кадаф”! — Слова слетели с языка, прежде чем Вероника осознала смысл вопроса. — Что это значит? Почему я так сказала?

“Ты должна понять, что мы были вместе всегда. Но между нами была дверь. Запертая дверь”.

— А “стим” — это ключ?

“Ты повернула ключ в замке. И, если захочешь, можешь открыть дверь”.

— И что тогда? “Подумай о Лешеньке”. -Что?

“Представь себе нашего любимого”.

Вероника сосредоточилась, вызывая в памяти образ друга, его высокий лоб, кудрявые волосы, полуулыбку... Новая, еще неведомая, но уже все более и более знакомая сила забурлила в теле девушки. Поверхность зеркала залил золотистый свет.

— Он пришел.

Белые одежды, крылья за спиной...

“Если ты не откроешь дверь, он всегда будет уходить обратно”. Вероника вздрогнула, и в зеркале вновь отразилась ее обнаженная фигура.

— Что я должна сделать? “Постарайся вспомнить”.

— Вспомнить?,

“Как это было на озере. Почувствуй свою истинную суть”. Девушка задумчиво накрутила на палец длинный черный локон.

— Я должна измениться. “Внешность — это только первый шаг”.

— Но обязательный.

Вероника решительно взяла в руки ножницы и срезала прядь волос. Затем еще одну и еще... Каких-то несколько часов назад ей показалась бы дикой сама мысль избавиться от густых, блестящих волос, но теперь они только уродовали ее в сочетании с новыми, золотыми глазами. Покончив с длинными прядями, девушка взяла бритву, не маленькую, свою, с пластмассовой ручкой, а острую, как дамасский клинок, опасную бритву отца, намылила голову и стала осторожно убирать остатки волос.

“Я красивая”.

Вопреки ожиданиям кожа на голове оказалась не белой, как это можно было предположить, а такой же смуглой, как на всем остальном теле. Казалось, волос на голове никогда и не было и девушка просто сняла парик.

— Нам нужны печати.

Какие печати? Почему она это произнесла? Слова слетели с губ сами собой, но голос явно обрадовался:

“Умница! Вспомни, мы уже видели их!”

Перед глазами Вероники появились бронзовые таблички, покрытые замысловатыми письменами.

— Я знаю, у кого они. “Мы сумеем их получить?”

— Думаю — да.

Девушка стряхнула в раковину последние волосы и посмотрела в зеркало. Странно, но новый облик не был ей непривычен. Напротив, красивая форма черепа в сочетании с золотыми глазами будила какие-то смутные воспоминания. Даже не воспоминания, а образы. Чужие образы, но знакомые до боли.

И придающие еще большую уверенность в собственных силах.

Вероника не спеша приняла душ, смыв с себя остатки волос, завернулась в махровое полотенце и вышла из ванной.

— Чтобы добраться до печатей, нам потребуются деньги. “Они должны быть здесь”.

— Я знаю.

Пономаревы всегда держали в квартире наличные, но где именно, девушка не знала.

“Постарайся сосредоточиться...”

— Не мешай!

Вероника прикрыла глаза, и перед ее внутренним взором предстала освещенная легким золотистым сиянием квартира: шкафы, серванты, белье на полках, одежда на плечиках, старые фотографии в альбоме... Девушка видела все, и эта способность уже не вызывала у нее удивления.

Деньги были спрятаны во внутренний карман убранной до зимы дубленки отца. Вероника вытащила небольшую пачку купюр, пересчитана — ровно тысяча — и улыбнулась.

— Нам везет!

О том, каким образом она будет оправдываться перед родителями, девушка даже не задумалась. “Мы сумеем получить печати?”

— И печати, и “стим”.

“Очень хорошо! Нам нужно много “стима”!” Вероника бросила деньги на стол, взяла телефон и набрала знакомый номер:

— Алло, Валюсик? Миленький, приветик, как у тебя делишки? Можем увидеться сегодня?

* * *

Чуйский тракт. Алтай,

31 июля, вторник, 13:10(время московское)

Почему Кортес решил покинуть автобус именно в этом месте, Артем так и не понял. На его взгляд, поганый, покрытый мхом валун, возле которого они расстались с последними благами цивилизации, был ничем не лучше всех остальных. Более того, возле него не было никакого указателя или хотя бы верстового столба. Ничего. Только Чуйский тракт, замшелый камень и непроходимый лес, начинающийся прямо за ним. Артем уныло оглядел подозрительно молчаливые деревья и почесал в затылке. Только сейчас до молодого наемника дошло, что в лесу могут оказаться опасные хищники, например, медведи и... Тут получилась небольшая заминка. В голову упорно лезло слово “лиса”, но Артем не был уверен, что это опасный для человека зверь. А вот тигры на Алтае, кажется, не водились.

“Пазик”, выпустив в наемников щедрую порцию выхлопных газов, укатил по своим автобусным делам, и Артем повернулся к напарнику:

— А почему именно здесь?

— А почему бы и нет? — пожал плечами Кортес, уплетая малину — к концу поездки тетка окончательно прониклась симпатией к “ярославскому” туристу и на прощанье отсыпала наемнику целый кулек спелых ягод. — Переодеться можно за камнем, там нас никто не увидит.

— И кто нас здесь может увидеть? — проворчал Артем. — Следующий автобус будет через неделю.

— Не через неделю, а через три часа, — въедливо поправил его напарник. — Надо было внимательнее читать расписание.

Спорить с Кортесом в Тайном Городе считалось таким же бесперспективным занятием, как и торговаться, но Артема это не смущало.

— И нам бы не хватило этого времени?

— Будут и другие машины.

— Неужели? — Артем демонстративно посмотрел на пустынное полотно шоссе. — Когда?

— Чуйский тракт весьма оживленная дорога, — с полной серьезностью сообщил Кортес. — Автобус каждые три часа — это много, поверь, я знаю, что говорю.

— Смотря с чем сравнивать.

— Вот именно. — Кортес доел малину, аккуратно сложил и убрал в карман бумажный кулек, взглянул на часы и нахмурился. — Хватит болтать, напарник, переодеваемся и в путь.

Артем поплелся за пресловутый валун.

Если бы добрая тетка из автобуса увидела манипуляции веселых “ярославцев”, она бы вряд ли отнеслась к ним с прежним дружелюбием. Яркие туристические куртки исчезли, уступив место плотным комбинезонам довольно странного покроя и цвета: это был не военный камуфляж и не сделанный “под военный”, ткань мягко переливалась на солнце, причудливо меняя оттенки: белые пятна, желтоватые, серые/зеленые, черные... Эти комбинезоны шили в Тайном Городе по древней технологии хва-нов, которых в армии Великого Дома Чудь не зря называли маршалами-хамелеонами. Наемники вывернули наизнанку рюкзаки, их внутренняя сторона была сшита из той же ткани, что и комбинезоны, выпустили воздух из симулирующих объем свертков, и в результате у каждого оказался небольшой ранец, едва выступающий из-за плеча. Закончив с переодеванием, Кортес достал небольшую коробочку спутникового навигационного устройства, быстро проверил местонахождение и удовлетворенно хмыкнул:

— До плантации хванов тридцать три километра и четыреста метров. Выйдем на нее к вечеру и сразу же приступим к делу. — Кортес убрал навигатор в рюкзак и оглядел напарника. — Готов?

— Готов, — подтвердил Артем.

— Тогда попрыгай.

— Зачем?

— Попрыгай, попрыгай.

“Фильмов он, что ли, насмотрелся?” Артем послушно выполнил приказ.

— Ты брякаешь, — заметил Кортес. — Чем?

Молодой наемник достал из кармана комбинезона коробок спичек.

— Вот этим.

— Я думал, ты бросил курить.

— При чем здесь курение? — удивился Артем. — Как же в лесу без спичек?

— Для чего?

— А вдруг мы заблудимся? Будет чем костер разжечь. Кортес несколько мгновений осмысливал заявление напарника, затем поморщился:

— Если мы заблудимся, то просто позвоним, и нас вытащат.

— Кому позвоним?

— Да тем же хванам. — Кортес поднял с земли свой рюкзак. — Спички переложи чем-нибудь, чтобы не гремели, и вперед.

* * *

Муниципальный жилой дом.

Москва, улица Академика Анохина,

31 июля, вторник, 14:16

— А Вагиз сказал своим, чтобы без денег мне “герыча” не давали.

Они сидели на диване в маленькой комнате Вали Пенкиной, окна которой выходили в зеленый двор. Наспех убранное постельное белье — из-за полуприкрытой дверцы шкафа торчал уголок простыни, разбросанная по письменному столу косметика вперемешку с какими-то таблетками, недопитый стакан крепкого, почти черного чая... Валя пыталась держать себя в руках, но получалось не очень. Худенькое тело девушки била крупная дрожь, лоб, на который сосульками свешивались грязные волосы, покрывала испарина, под глазом наливался синяк, а изо рта доносился неприятный запах — незадолго до прихода подруги Валю вырвало.

Ломка. В другое время Вероника отнеслась бы к проблемам Пенкиной с сочувствием, но сейчас она даже порадовалась, насколько удачно сложились обстоятельства.

— Тут на Покрышкина ниггеры “герой” торгуют, — протянула Вероника.

— Знаю, — скривилась Валя. — Я хотела договориться с ними, а эти грязные свиньи в подъезде меня вдвоем... — Она закашлялась. — А потом выгнали. Смеялись еще.

Теперь Вероника поняла, откуда у подруги фонарь под глазом.

— Слушай, Валя. — Девушка небрежно откинулась на спинку дивана и закурила. — Я ведь к тебе по делу зашла.

— Не до дел мне сейчас, — честно призналась Пенкина.

— Помнишь, ты мне показывала таблички? Ну те, которые у вас еще от деда остались?

— От прадеда, — безучастно поправила подругу Валя и снова закашлялась.

— Неважно, — махнула рукой девушка. — Дашь их мне на пару дней?

В свое время Валя, услышав, с какой гордостью Вероника повествует об увлечении своего Лешеньки мистикой, похвасталась, что ее родители владеют семью древними бронзовыми табличками, доставшимися в наследство от прадеда. Лешенька страшно заинтересовался ими, приезжал, смотрел, но дальше восхищенных взглядов дело не пошло — вряд ли бывший студент Литературного института смог бы расшифровать загадочные письмена, оказавшиеся не по зубам ученым. Это произошло почти год назад, и с тех пор Вероника ни разу не вспоминала о табличках.

Пенкина вытерла слезящиеся глаза и удивленно воззрилась на Веронику. Как ни странно, но до терзаемого наркотическим голодом мозга Вали только сейчас дошли изменения, произошедшие во внешности подруги.

— Ты что с собой сделала? — Девушка оторопело уставилась на бритую голову Вероники.

— Заметила? — иронично осведомилась та.

Сбритые волосы, черные солнцезащитные очки, которые Вероника почему-то до сих пор не сняла, странная просьба... Валя пыталась разобраться в происходящем, но разъяренный отсутствием наркотика мозг не позволял ей сосредоточиться.

— Зачем ты это сделала?

— Мне так больше нравится, — беззаботно улыбнулась Вероника, проведя рукой по лысому черепу.

— А для чего тебе таблички?

— Таблички... — Девушка заранее готовила ответ на этот вопрос, но в последний момент немного сбилась. Впрочем, трясущаяся Валя не отслеживала интонации подруги. — Я познакомилась с одним мужиком, археологом, хочу ему показать. Вдруг он их переведет? Совершим научное открытие.

— Их нельзя перевести! — Валю затрясло особенно сильно, и она обхватила себя руками. — Родители пытались... показывали их... они мне не разрешают их брать...

— Да, я помню, — согласилась Вероника.

— Они древние... ценные...

Прадед Вали, действительный тайный советник Николай Сергеевич Пенкин, был известнейшим в Москве археологом-любителем и большую часть своих доходов и свободного времени тратил на поиск и приобретение раритетов. Его личная коллекция, занимавшая три комнаты в огромной квартире Пенкиных на Покровке, славилась на всю Россию, а ведущие музеи мира считали за честь консультироваться у Николая Сергеевича. Семейное предание гласило, что был в этих комнатах особый шкаф, в котором тайный советник хранил совершенно уникальные, не имеющие аналогов раритеты. Революционные бури не пощадили ни заботливо собираемую коллекцию, ни ее обладателя. Пьяные матросы, проводившие обыск в квартире Пенкина, то ли в шутку, то ли всерьез сказали, что древностям этим место на помойке, поскольку все, что было до октябрьского переворота, Советская власть отменила как придуманное попами и политически вредное. На резонное замечание Николая Сергеевича, мол, зачем тогда вообще забирать коллекцию, ему был продемонстрирован внушительных размеров “маузер”, а чтобы старик не “выпендри-вался”, из этого же “маузера” была расстреляна редчайшая скифская статуэтка, созданная человеком за много веков до появления на земле марксистов. О том, что было дальше, точных рассказов нет. Толи обезумевший от горя Николай Сергеевич сам набросился на коммунистов, то ли матросики решили не обременять себя лишней заботой и решить вопрос прямо на месте, но факт остается фактом: пожар на Покровке полыхал всю ночь. Николая Сергеевича марксисты пристрелили, как классово чуждый элемент, а его малолетнего сына спрятала кухарка. Она даже ухитрилась вытащить из огня кое-какие вещи: шкатулку с драгоценностями, принадлежавшими умершей еще в 1915 году супруге Николая Сергеевича, да семь бронзовых табличек, покрытых непонятными письменами. Драгоценности впоследствии проели, а вот таблички остались — спекулянты не соглашались менять хлеб на старую бронзу. Василий Андреевич, отец Вали, одно время обращался в различные музеи, пытаясь определить ценность раритетов, но ни в одном не смогли не то что расшифровать письмена, но даже внятно сказать, к какой цивилизации они относятся.

— Так что, — повторила Вероника, — дашь мне таблички?

— Пусть твой друг приедет сюда, — через силу ответила Валя. — Потом...

Вероника жестко усмехнулась и открыла сумочку:

— Ты не поверишь, подружка, что у меня есть. Валя насторожилась, а затем широко улыбнулась:

— Болик!

Вероника вертела в пальцах дозу героина, купленную на родительские деньги у негров с Покрышкина.

— Дай! — Глаза Пенкиной вспыхнули. — Дай!

— Я купила его для тебя, Валя, — медленно произнесла Вероника. — Для тебя.

Для себя девушка купила “стим”, четыре ампулы — больше у драгдилеров не было.

— Дай мне!

Вероника достала из сумочки еще два болика “геры” и одноразовый шприц.

— Это все для тебя, Валя. Но я надеялась, что ты поможешь мне с табличками.

— Дай мне “геру”, сука! — почти заорала Пенкина.

— Таблички, тварь! — рявкнула в ответ Вероника. — Гони таблички!!

— А-а!! — Валя вскочила с дивана и бросилась в гостиную. Оттуда послышались звуки торопливого обыска.

— Все семь! — крикнула Вероника.

— Получай! — Вернувшаяся в комнату Валя швырнула на колени подруги бронзовые прямоугольники. — Подавись, сука!!

И, не дожидаясь разрешения, Пенкина стала торопливо распаковывать болик.

— Господи, это они! — Вероника сняла очки и внимательно вгляделась в древние письмена. Ее руки задрожали не слабее, чем у Вали.

“Печати у нас! Ты умница!”

— Передай своему археологу, — сквозь зубы процедила Пенкина, — что последний хмырь из музея сказал папе, будто письмена эти, скорее всего, древнефинские.

— Это азам, — прошептала Вероника, нежно поглаживая поверхность табличек,

Откуда к ней пришло это слово? Что оно означает?

“Ты вспомнишь...”

Отрывистые, похожие на руны знаки, изначально показавшиеся бессмысленным узором, легко сложились в слова: “Врата Наина”, “Северная Сторожевая Башня”, “Восточная Сторожевая Башня”... Надписи были выполнены на азаме — языке настолько древнем, что стерлась даже память о тех, кто назвал этот язык “мертвым”.

— Откуда я знаю азам? “Ты вспомнишь...”

— Ты что-то сказала? — Валя оторвалась от приготовления наркотика и бросила взгляд на подругу. — Вероника, что у тебя с глазами?

“Проклятье!” Девушка совсем забыла вернуть на нос солнцезащитные очки, и теперь ошарашенная Пенкина разглядывала золотые глаза подруги.

— Классно, да?

— Что это? — Впечатление от глаз Вероники, лишенных зрачков, белков и радужной оболочки, оказалось настолько сильным, что Валя забыла даже о героине.

— Это новые контактные линзы. — Вероника заставила себя непринужденно рассмеяться. — Купила, но показываться в них на улице пока не рискую.

— А зачем тогда надела? — резонно спросила Валя.

— Привыкаю.

Пенкина подошла поближе, зачарованно посмотрела в холодное золото, затем так же внимательно, словно только что увидела, осмотрела всю подругу: бритую голову, резко подведенные губы, какую-то новую, еще более уверенную, чем обычно, осанку.

— Мне кажется, ты изменилась.

— Еще нет. — Вероника улыбнулась. Небрежно, свысока. Кивнула на шприц: — “Гера” остывает.

— Да. — Валя вернулась к наркотику. — Когда ты отдашь таблички?

— Дня через два.

— Только не позже.

— Договорились.

* * *

Книжный магазин Генбека Хамзи.

Москва, улица Арбат,

31 июля, вторник, 14:50

Если остановить на улице любого жителя Тайного Города и задать ему вопрос: где, по вашему мнению, находится самая лучшая, самая полная библиотека, то девять из десяти опрошенных, не задумываясь, назовут магазин старого Генбека Хамзи, расположенный на Арбате. И вряд ли будут не правы.

Да, собрания Великих Домов были куда обширнее. Да, они собирались тысячелетиями, в то время как старый шас был коллекционером лишь в восемнадцатом поколении. Да... Да к чему перечисления? У Генбека Хамзи имелось лишь одно преимущество — его библиотека была открыта для всех, и это преимущество напрочь перечеркивало все превосходство хранилищ Великих Домов, изрядная часть книг в которых проходила под грифом “не для общего пользования”.

Скромная букинистическая лавка встречала постороннего посетителя лишь малой частью огромной коллекции, занимающей несколько тщательно охраняемых этажей здания и содержащей труды лучших умов Тайного Города. Не было такой области знания, по которой у старого Хамзи не нашлось хотя бы десятка книг, и поэтому, получив приказ Кортеса разузнать как можно больше о Золотом Корне, Яна направилась именно сюда. Тем более что у девушки давно сложились хорошие отношения с хозяином магазина.

— Яна, вы нашли то, что вам было нужно?

Услышав знакомый голос, девушка оторвалась от книги, которую читала, сидя за маленьким столиком в глубине хранилища, и подняла глаза:

— Честно говоря, я несколько разочарована.

Генбек, сухонький шас, одетый в коричневые брюки и бордовую рубашку, присел на соседний стул и пригладил волосы.

— Увы, моя дорогая, большая часть информации о Золотом Корне тщательно охраняется Великими Домами. Тайны, знаете ли, секреты. Без них они не представляют себе жизни.

— Но даже при этом ваша коллекция весьма полна, — решила подсластить пилюлю Яна. — Признаться, я рассчитывала на меньшее.

Старик расплылся в довольной улыбке:

— Книги, моя дорогая, это великое изобретение. Иногда между строчек можно упрятать такое, за что Великие Дома без разговоров лишают головы. Если вы проявите несвойственную челам усидчивость и внимательно просмотрите все труды, которые я вам рекомендовал, то наверняка соберете нужную вам информацию.

Хитрый шас брал повременную плату за пользование библиотекой и никогда не отказывал себе в удовольствии подбросить клиенту пару книг потолще. Так было и на этот раз.

— Обратите внимание на этот раритет, Яна. Очень интересный труд брата Сыктуса, виднейшего фармаколога в истории семьи Эрли. Он вплотную занимался Золотым Корнем, а его работу по недосмотру выпустили в свободную продажу. — Генбек тихонько засмеялся. — Вы не представляете, какую бучу подняли тогда Великие Дома. Весь тираж был изъят... В общем, ужас!

— Как же у вас оказался экземпляр?

— Успел купить.

— А...

— Я отказался продать его Великим Домам, — коротко объяснил шас. — Хотя сделка, которую предлагал Сантьяга, могла бы стать самой прибыльной операцией за всю историю нашей семьи.

— И у вас хватило духу отказаться?

— Я коллекционирую книги, а не перепродаю их, — вздохнул старик.

— Обязательно посмотрю этот поистине уникальный том, — покорно кивнула девушка, подозрительно разглядывая оказавшуюся перед ней толстенную книжищу.

— А я пока поищу еще чего-нибудь по данной тематике, — обрадованно закончил шас и скрылся среди стеллажей.

Яна вздохнула и открыла книгу.

Эрлийцы — прирожденные врачи и уникальные зануды. Если бы вместо штрафов за мелкие правонарушения суды приговаривали к чтению их научных опусов, порядок на улицах был бы идеальным. Но делать нечего, Кортес приказал собрать всю доступную информацию по Золотому Корню, а значит, надо идти на Голгофу.

Яна перелистнула несколько страниц, пробежала глазами по строчкам, хмыкнула — сведения действительно оказались весьма интересными — и взялась за книгу по-настоящему.

Если отбросить в сторону научное словоблудие, которым щедро пропитал свое сочинение брат Сыктус, то его исследования были посвящены воздействию Золотого Корня на организмы членов главных семей Тайного Города: навов, людов и чудов — основателей Великих Домов. В книге речь шла о последствиях применения различных лекарств, изготовленных на основе запрещенного растения, но Яну заинтересовали первые главы, в которых брат Сыктус рассказывал о воздействии чистого Золотого Корня. Большую часть выводов эрлиец сделал чисто теоретически — проводить испытания на себе никто бы не позволил, — опираясь при этом на известную ему биохимию обитателей Великих Домов и свойства Золотого Корня. Кроме этого, брат Сыктус использовал старые рукописи эрлийских врачей, написанные в те времена, когда Золотой Корень был широко распространен на земле.

Яна придвинула к себе блокнот и аккуратно записала:

“Чуды. Золотой Корень для рыцарей Ордена является сильнодействующим наркотиком. Привыкание возникает после первого же приема. Способы употребления: курение, вдыхание порошка, закапывание в глаза. Стойкая (необратимая) зависимость наступает после семи-восьми приемов. Нарушается деятельность головного мозга и центральной нервной системы. Фиксируется значительное снижение способностей у магов любого уровня, тем не менее среди жертв Золотого Корня были даже командоры войны.

Навы. Золотой Корень смертелен. Единственный известный препарат, полностью разрушающий их сердечно-сосудистую систему. Правда, требуется большая доза — до пятидесяти граммов, зато смерть наступает в течение тридцати секунд. Говорят, что в целях самосохранения навы сумели выработать умение распознавать присутствие Золотого Корня в любом продукте и даже фиксировать его дозировку, но это лишь гипотеза. Тем не менее за последние четыре тысячи лет не зафиксировано ни одного случая отравления нава Золотым Корнем.

Люды. Единственная раса, действие Золотого Корня на представителей которой имеет как отрицательные, так и положительные стороны. Он вызывает привыкание и ведет к полному истощению организма (в зависимости от дозировки и частоты применения полный упадок сил и преждевременное старение наступают в течение шести-девяти недель), но при этом у людов наблюдается резкое усиление магических способностей. Более того, под влиянием Золотого Корня эти способности проявляются у муж-чин-людов, генетически не расположенных к магии.

Золотой Корень обладает уникальными лечебными свойствами и применяется эрлийцами и Великими Домами для создания целого ряда сложнейших лекарственных препаратов”.

Яна отложила авторучку и задумчиво почесала бровь. Если для Ордена и Темного Двора Золотой Корень в чистом виде — гибельный продукт, то Зеленый Дом потерял на его запрещении очень много. Превращение во время войны многочисленных дружинников в боевых магов, пусть даже среднего уровня, это мощный фактор, способный перевернуть весь ход военных действий. Не в этом ли кроется причина повышенной секретности в отношении Великих Домов к Золотому Корню? И причина его запрета?

Девушка откинулась на спинку стула. Почти бессмертные навы умрут, если выпьют рюмку Золотого Корня. Несгибаемые рыцари, герои Ордена, становятся законченными наркоманами, не в силах преодолеть подсознательной тяги к яду. А не имеющие магических способностей люды превращаются в боевых магов, расплачиваясь, правда, истощением организма. Но кого это волнует во время войны? Все эти данные, разумеется, серьезный повод для запрета растения, но ведь Золотой Корень не просто запрещен. В одной из старых хроник Яна наткнулась на упоминание о тотальном уничтожении Великими Домами плантаций и семян растения по всей земле. Сжигались поля и целые деревни, причем люды принимали в истреблении данной культуры самое живое участие, хотя, если отталкиваться от исследований брата Сыктуса, должны были бы грудью встать на защиту растения. Не встали. Даже не пикнули. Нестыковочка.

Единственные плантации Золотого Корня сохранились на Алтае, у хванов, но меры безопасности, предпринятые там, превосходили все, о чем доводилось слышать девушке. Великие Дома охраняли эту территорию так же внимательно, как свои штаб-квартиры и офис “Тиградком” — самые важные объекты Тайного Города. А уж каждый грамм конечного продукта контролировался прямо-таки с маниакальной тщательностью.

Яна чувствовала, что собранная информация неполна. При всем внимании, с которым Великие Дома относились к своим членам, они бы не пошли на такие меры ради заурядного наркотика.

“Надо искать дальше. Читать между строк, как предложил Генбек”.

* * *

Частный жилой дом.

Москва, улица Остоженка,

31 июля, вторник, 15:42

Юрбек Томба, один из директоров Торговой Гильдии, обитал на Остоженке всю жизнь. Шасы вообще неохотно меняли привычные места, и Юрбек не был исключением. Давным-давно его предки воздвигли на улице красивый особняк, а затем, чувствуя веление времени, построили на его месте большой доходный дом, оставив для себя шикарные двенадцатикомнатные апартаменты. Несколько лет назад здание было в очередной раз реконструировано, и Томба переехал в роскошный пентхаус, из окон которого открывался великолепный вид на Москву-реку и храм Христа Спасителя. Помимо этого, Юрбеку принадлежал большой загородный дом в одном из уютнейших уголков Подмосковья, но Инга, прикидывая, где Томба мог хранить Этнические Яйца, решила остановить выбор именно на пентхаусе. Загородная резиденция Юрбека периодически мелькала в светской хронике “Тиградком”: в гостях у Томбы частенько собирались видные деятели Тайного Города. В то же время пентхаус был закрыт для посторонних, и это наводило на мысль о том, что именно на Остоженке Юрбек хранил свои секреты.

Конечно, Томба мог прятать Этнические Яйца где угодно: в сейфе своего офиса, в банке, в загородном особняке, в конце концов, но Инга старалась не думать об этом. И о том, как отреагирует Кортес на подобное самоуправство. Именно Кортес. Да, плата, которую предложил приставник, была высока и романтична, рыжая давно мечтала отыскать старинные сокровища, лучше всего пиратские. У нее захватывало дух, когда она представляла, как идет с Артемом по берегу теплого моря, а прямо перед ними высится потемневший от времени корпус испанского галеона. Но все-таки не только золото привлекало девушку в этом контракте. Инга отдавала себе отчет в том, что Кортес не доверяет ей полностью, не считает полноправным членом команды, и удачная операция против хорошо охраняемой квартиры шаса должна была, по мнению рыжей, изменить отношение к ней наемника. Кортес сможет убедиться в том, что она опытный и самостоятельный чел, способный выполнить самые сложные задания!

Дом Юрбека и его окрестности Инга изучила заранее, приехав на Остоженку утром, сразу после того, как заскочила в книжную лавку Хамзи — девушка не смогла удержаться и не посмотреть, какие еще клады, помимо неопределенного, но ужасно романтичного галеона, могут привлечь внимание серьезного искателя сокровищ.

Как и предполагала рыжая, семиэтажное, старой постройки, но добротно реконструированное здание тщательно охранялось. Прилегающая территория была обнесена изящной кованой оградой, на каждом углу виднелись камеры видеонаблюдения, а возле ворот отирались белокурые люды: в мирное время силачи-дружинники охотно подрабатывали охранниками у зажиточных шасов. Список жильцов дома, который рыжая выудила из базы данных “Тиградком”, подтвердил худшие опасения: соседи у Юрбека были исключительно из Тайного Города, а значит, здание наверняка подключено к магической системе безопасности. Но отступать девушка не собиралась.

Покончив с предварительной разведкой, Инга направилась в офис “Неприятных Ощущений”, в подсобном помещении которого Артем свалил самое разнообразное снаряжение, и провела там несколько часов, тщательно разрабатывая план операции. Яна, к счастью, была крайне занята полученным от Кортеса заданием, и подготовке рыжей никто не помешал.

Незадолго до четырех часов дня Инга вновь вернулась на Остоженку и незаметно пробралась на крышу соседнего дома.

* * *

Книжный магазин Генбека Хамзи.

Москва, улица Арбат,

31 июля, вторник, 15:44

— Любопытная книга. — Несколько часов в библиотеке не вызвали у Яны отвращения к печатному слову. Девушка уже собиралась уходить, расплатилась с Генбеком за пользование хранилищем, но все-таки не удержалась, взяла с прилавка толстый том и вслух прочитала название: — “История кладов”. А в ней приведены карты и схемы проезда? — полюбопытствовала Яна.

— Это было бы замечательно, — тоненько захихикал Ген-бек. — Но, к моему глубокому сожалению, никому еще не удалось уговорить приставников на издание подобного труда. В этой книге приводятся лишь соображения, где могут находиться наиболее богатые клады, указаны истории похищенных сокровищ и их примерная стоимость.

— Теория, одним словом. — Яна вернула том на прилавок.

— Но весьма любопытная. — Шас недоуменно посмотрел на девушку. — А я, признаться, думал, что вы ею заинтересуетесь.

— Почему? — насторожилась девушка.

— Ее сегодня утром изучала ваша подруга. И когда вы позвонили, я решил...

— Моя кто? — не поняла Яна.

— Инга, — поднял брови Генбек. — Она приехала почти к открытию и очень долго листала “Историю кладов”. Я был уверен, что этот интерес связан с вашим контрактом.

— Инга? — Яна беспомощно хлопнула глазами. — Нет, она, видимо, просто решила развлечься...

— Яна, — дружески рассмеялся шас, — мы так давно знаем друг друга, и вы должны были привыкнуть к мысли, что старый Генбек умеет хранить секреты. Можете не волноваться, я никому ничего не скажу.

“Идиотка! — Выскочив из книжного магазина, Яна вытащила мобильный телефон и быстро набрала номер Инги. Занято. — Идиотка! Неужели она решила обокрасть Юрбека? Иначе зачем ей было изучать историю кладов? Хочет выбрать кусок пожирнее! Идиотка!”

Телефон Инги по-прежнему не отвечал.

“Неужели она уже у Юрбека? Что делать?”

Яна добежала до своего “Ауди ТТ”, включила компьютер и отыскала в базе данных “Тиградком” список принадлежащей Юрбеку Томбе недвижимости.

“Кортес меня убьет!”

Один из директоров Торговой Гильдии оказался на редкость скромен: единственная квартира и загородный особняк. Яна посмотрела на адрес — Остоженка, тщательно охраняемый дом, в котором жили многие видные деятели Тайного Города.

“Но ведь там наверняка мощная система безопасности! Куда она полезла? Одна?!”

* * *

Частный жилой дом.

Москва, улица Остоженка,

31 июля, вторник, 16:12

— Это лучше, чем можно было ожидать, — пробормотала Инга, тщательно сканируя крышу соседнего дома.

Магическая охрана, примененная Юрбеком для защиты своего здания, была не объемной, при которой накрывался не только объект, но и пространство вокруг, а контурной — тонкие энергетические линии шли вдоль постройки, реагируя лишь на прямое вторжение. Для дома, расположенного в центре города, это был оптимальный вариант, иначе охрана была бы вынуждена без конца реагировать на многочисленных окрестных птиц. Более того, сама крыша лишь просматривалась видеокамерами, а защита была установлена только на пентхаус.

“Завтра, ребята, вы пересмотрите свое отношение к мерам безопасности”, — улыбнулась Инга и еще раз оглядела свое снаряжение.

Черный комбинезон плотно облегал миниатюрную фигурку девушки, оставляя открытым только лицо. Рыжие волосы тщательно убраны под капюшон, а брови и ресницы обработаны специальным лаком. Маги Тайного Города могли провести генетический поиск и найти злоумышленника по любой оставленной на месте преступления частице: волоску, ресничке, капельке крови или слюны, и Инга не собиралась предоставлять им такую возможность. Сам комбинезон был артефактом, “Накидкой пыльных дорог”, делающим своего обладателя незаметным для любых технических методов слежения. Под его тканью Инга была невидима ни для видеокамер, ни для каких-либо лучей. На поясе девушка закрепила черный навский нож, искреннее надеясь, что он ей не потребуется, а вся остальная амуниция пряталась в маленьком рюкзаке, плотно притянутом к спине. Точнее, не вся — оставался еще “Обжора”, тяжелый артефакт, напоминающий средних размеров ведро. Его Инга взяла в руки.

— Готова? — спросила она сама себя и тут же ответила: — Готова! Рыжая разбежалась и, мощно оттолкнувшись, легко перепрыгнула на крышу соседнего дома. Кроссовки, в подошвы которых был вмонтирован артефакт “Кузнечики”, не подвели, обеспечив Инге полет более чем на тридцать метров.

Стремительная ревизия, проведенная Яной в офисе, подтвердила ее самые худшие опасения — Инга действительно направилась к шасу. В подсобном помещении, которое хозяйственная Яна тщательно изучила вчера днем, не хватало одного комбинезона, сшитого по технологии “Накидки пыльных дорог”, и целой кучи артефактов, подбор которых не оставлял никаких сомнений в намерениях рыжей.

К счастью, взбалмошная девчонка не добралась до главного сокровища наемников — боевого “Умника”, компьютера, способного контролировать магические поля в радиусе двухсот метров, не хуже самых могущественных магов Тайного Города. Владеть подобными устройствами имели право исключительно Великие Дома, но Кортес, пользуясь своими широкими связями, сумел раздобыть один из них, утерянный Орденом во время памятного штурма Замка Красными Шапками. “Умник” хранился в сейфе, шифр которого Инга не знала, а взламывать не рискнула.

Проанализировав взятое рыжей снаряжение, опытная Яна не только окончательно убедилась в том, что Инга отправилась именно на Остоженку, а не в загородный особняк Томбы, но даже рассчитала план действий неугомонной подруги.

 “На крышу она перепрыгнет с соседнего дома. Мощности “Кузнечиков” для этого более чем достаточно, а навык работы с ними у Инги есть. Сигнализация не среагирует, поскольку она защищена “Накидкой пыльных дорог”, а чтобы никто не заметил сам прыжок, девчонка наведет морок. Дом Юрбека наверняка потребляет массу магической энергии, значит, дополнительный всплеск никто не заметит. Но что будет дальше?”

Яна взяла в руки свой комбинезон и задумчиво прищурилась.

“Кортес меня точно убьет!”

В доме Юрбека Томбы, помимо двухэтажного пентхауса, находилось всего двенадцать квартир, и к каждой из них была проведена отдельная линия магической энергии. Богатые соседи не сумели договориться, какие именно заклинания ставить на охрану своего добра, поэтому каждый из них выбрал то, что ему по душе, и платил только по своим счетам. Экономично, но неразумно. Если бы в здании действовали единые нормы безопасности, Инге пришлось бы намного труднее — работать с мощными потоками ей доводилось нечасто, а вот маленькие контуры рыжая щелкала, как орехи. Тщательно просканировав пентхаус, девушка просчитала заклинание, с помощью которого Юрбек планировал защищаться: на двери, выходящей на крышу, на всех окнах и даже в дымоходе стояли “Кольца саламандры” четвертой степени — мощный аркан, способный сжечь мага любого уровня. Но лезть напролом девушка и не собиралась. Она спокойно вычислила корневой энергетический канал, по которому шло питание “Колец” — канал входил в здание рядом с вентиляционной вытяжкой, — рассчитала его параметры, ввела их в “Обжору” при помощи клавиатуры, закрепленной на крышке, аккуратно установила ведро на пути канала так, чтобы он попадал четко в приемное отверстие, и активизировала артефакт.

Принцип действия “Обжоры” был прост как апельсин: в сущности, это был обычный, хотя и очень емкий, аккумулятор магической энергии. Однако хитроумное приспособление — прерыватель, разработанный хакерами Егора Бесяева, вице-президента “Тиградком”, — позволяло незаметно подключать артефакт практически к любому энергетическому каналу. “Обжора” определялся источником как “свой” объект и начинал азартно поглощать чужую энергию, полностью отрезая от питания работающие на этом канале артефакты. Прерыватели были выпушены мизерной партией и, по приказу Великих Домов, почти полностью осели на складах “Тиградком”. Как это устройство удалось раздобыть Кортесу, Инга не представляла.

“Обжора” издал несколько коротких щелчков, вздрогнул и мерно загудел, словно автоматическая стирапьная машина. Рыжая просканировала окна и довольно усмехнулась: оставшись без магической энергии, “Кольца саламандры” отключились, и пентхаус теперь защищен исключительно техническими способами. Не надолго — “Обжора” переполнится через двадцать семь минут, но этого должно хватить.

Инга натянула на лицо плотную маску — даже без прорезей для глаз, ведь все тело должно быть скрыто под “Накидкой пыльных дорог” — и соскользнула в широкую дымовую трубу, перечерченную лучами охранной сигнализации.

— Сбой! — Оператор, сидящий у монитора слежения, поднял руку.

— Где? — Радомир, начальник смены, немедленно оказался рядом. — Где сбой?

— Клянусь Спящим, он был! — Оператор растерянно смотрел на идущие в здание тонкие энергетические линии — все они были ровными и спокойными. — Возникла помеха на входе в пентхаус.

— Просчитай ситуацию, — распорядился Радомир. Пальцы оператора забегали по клавиатуре.

— Режим потребления не изменился, интенсивность потока прежняя...

— А что на крыше?

Оператор покосился на картинки с видеокамер:

— Все в порядке.

— Мониторы у нас слабые, — решил Радомир, возвращаясь к кроссворду. — Надо предложить Юрбеку раскошелиться на новое оборудование.

— Ему предложишь, как же.

Инга осторожно выбралась из огромной пещеры камина, сняла маску и огляделась. Внутреннее убранство пентхауса впечатляло характерной для шасов скромной роскошью. Люстра горного хрусталя, мебель красного дерева, текинские ковры на мозаичном паркете, обстановка неброско, без лишней навязчивости указывала на колоссальные доходы одного из директоров Торговой Гильдии.

— Очень недурно! — Рыжая по-хозяйски, не таясь, прошлась по коллекционным коврам, мимоходом заглянула в китайскую вазу — не здесь ли Юрбек прячет свои сокровища? — и открыла дверь в соседнюю комнату. — Если уж начинает везти, то это надолго!

Небольшое помещение оказалось личным кабинетом Томбы. Более того, вежливый Юрбек позаботился о том, чтобы грабителям не пришлось тратить много времени на поиск сейфа: массивная, не менее пяти футов высотой, громадина гордо стояла в углу, поблескивая сверхпрочным сплавом. Магическая защита была отключена, и между Ингой и содержимым скрытного ящика оставался лишь электронный замок.

— Четыре с половиной минуты, — презрительно усмехнулась рыжая, распаковывая рюкзак. — Время пошло!

Она осторожно просверлила в панели замка два маленьких отверстия и через них подсоединила к микросхеме электронное устройство, радостно замигавшее диодами.

Каминный зал и кабинет располагались на первом этаже пентхауса, а со второго этажа, куда Инга не посчитала нужным заглянуть, донесся негромкий, но вполне отчетливый шорох. К сожалению, рыжая, с увлечением вскрывающая железный шкаф, не обратила на него никакого внимания.

Ровно через семьдесят три секунды перебор комбинаций закончился, и из чрева сейфа послышался приветливый щелчок. На всю операцию потребовалось чуть больше четырех минут.

— Кушать подано! — прокомментировала девушка и открыла дверцу. — Где мои сокровища?

Четыре Этнических Яйца, заботливо упакованные в небольшую деревянную коробочку, терпеливо лежали на самой нижней полке сейфа, по соседству с толстой пачкой наличных и какими-то документами. Рыжая аккуратно переложила артефакты в свой рюкзак — коробочка могла содержать следящее устройство, так что лучше не рисковать, — собрала инструменты, прикрыла сейф, вышла в гостиную и...

Таких тварей ей доводилось видеть только во время экскурсии в подвалы Ордена. Давным-давно, когда Инга посещала магическую школу, их группу возили в штаб-квартиру чудов для демонстрации древних существ, которых рыцари с непонятным трепетом спасали от вымирания. Разумеется, ученикам не показали ангары драконов, стойла единорогов и гнезда василисков, но зато мелкий зоопарк был представлен во всей красе: шипящие камелопарды, флегматичные тараски, крикливые сирены и в том числе... В том числе то, что стояло сейчас посреди гостиной, перекрывая рыжей путь к камину.

“Господи, мантикора! Она же ядовитая! Я должна была предвидеть, что Юрбек не станет полагаться только на охранные системы, а обязательно предусмотрит дополнительных сторожей!”

“Обжора” должен был отключиться через пятнадцать минут. Если она не успеет, то выход закроется, и охрана... на лбу рыжей выступила испарина.

“Что делать? Шарахнуть мантикору “Эльфийской стрелой”? Или воспользоваться ножом? “Стрелой” нельзя — охрана засечет боевой аркан и сразу же поднимет тревогу!”

— Мур-рр, — сообщило чудовище, делая шаг к девушке. — Мур-рр...

Инге еще не приходилось убивать. Тем более животных. Она растерянно нащупала на поясе нож.

— Мур-рр...

Мантикора медленно — кажется, она была изрядно перекормлена — переставила лапы. Рыжая, пытаясь выдержать прежнюю дистанцию, торопливо шагнула назад и, зацепившись за ковер, с грохотом рухнула на пол.

“Проклятье!!”

Девушка попыталась вскочить на ноги, но тварь с неожиданной прытью вперевалку подбежала к ней и уперлась в грудь толстыми лапами.

“Все!” Инга зажмурила глаза.

— Мур-рр...

Длинный липкий язык с противной дотошностью облизал рыжей лицо, заставив девушку скривиться от отвращения — запах от мантикоры мог соперничать с солдатскими портянками любой свежести. Не помогал даже дурманящий аромат дезодоранта, которым, судя по всему, Юрбек обильно поливал сторожа. Но вот сторожа ли? Инга скосила глаза на морду чудовища.

— Мур-рр...

Мантикора ткнулась носом в подбородок рыжей и тихонько заурчала. В приоткрытой пасти виднелись кривые желтые зубы. “Да она же старая!” — приободрилась девушка.

— Мр-ммр-мммр... — Мантикора, уютно устроившись на рыжей, еще раз дружелюбно лизнула ее в лицо, прикрыла глаза и умиротворенно всхрапнула. Она явно собиралась провести ближайший часок в блаженной дремоте.

До отключения “Обжоры” оставалось тринадцать с половиной минут.

— Ты не сторож, — поняла девушка, стараясь не принюхиваться к одуряющей вони от шкуры чудовища. — Ты просто домашнее животное. Попугайчик.

Инга попыталась спихнуть с себя мантикору, но безуспешно: весило чудовище совсем немало, судя по давлению — фунтов двести.

— Мньяр-рр-г... — выдохнула старая тварь, но глаз не открыла.

— Не просыпайся, — прошептала рыжая. — Только не просыпайся!

Ей удалось освободить правую руку, и, почесывая мантикоре подбородок, девушка стала медленно выползать из-под туши.

— Баю-бай, баю-бай...

— Мньяр-рр-р... — Когтистые лапы чудовища довольно заскребли по паркету. — Мньяр-рр...

— Кхер-рр!

Инга резко обернулась на новый звук и едва не вскрикнула: в комнату, расправив крылья, важно вплыл грифон. Вот он-то, судя по всему, и был у Юрбека попугайчиком.

Здание выглядело солидно, богато и удивительно безмятежно. Плечистые белобрысые люды неспешно прогуливались вокруг ворот, дворник старательно подметал и без того почти вылизанные дорожки, а из подземного гаража выехал блестящий “Ягуар”, за рулем которого сидела молодая женщина.

— По крайней мере, рыжей хватило ума остаться незамеченной, — пробормотала Яна, паркуя свой ярко-красный “Ауди ТТ” неподалеку от дома Томбы.

В нескольких ярдах стоял черный “Круизер” Артема, на котором приехала Инга.

“Посмотрим, что там происходит”. Яна взяла в руки спортивную сумку и выбралась из машины.

— Кхерр-ррр... — Грифон подошел к распластанной под ман-тикорой Инге и с интересом ткнулся в нее клювом. — Кх-кх-ррр...

Урчание было весьма ласковым, можно даже сказать — игривым. Под львиной шкурой перекатывались крупные мышцы, а орлиная голова была гордо вскинута вверх.

— Ты тоже не сторож, — догадалась Инга. — Ты тоже ручной. Она отвлеклась от спящей мантикоры, провела ладонью по львиному телу грифона и нащупала ошейник: “Микеланджело”.

— Тебя зовут Микеланджело?

Тварь выгнула спину и хлопнула крыльями. - Кх-ррр...

— Будь умницей, Микки, постой в сторонке, пока я не выберусь отсюда. А потом мы поиграем.

На лестнице послышались шаги.

— Кто там еще?

— Микеланджело! — раздался скрипучий голос. — Микеланджело, сидеть!

Инга похолодела. Грифон безразлично посмотрел на открытую дверь и снова принялся обнюхивать девушку.

“Неужели наконец сторож? Или смотритель этого зоопарка?” Инга судорожно спихнула заворчавшую мантикору и встала на колени.

— Микеланджело, дай лапу!

В дверях комнаты появилась фигура в распахнутом махровом халате. У рыжей отлегло от сердца: баггейн! Тощий ублюдок с козлиной бородкой, длинными заостренными ушами и кривыми ножками, заканчивающимися лошадиными копытцами. Это не сторож! Тупой зверек, умеющий идеально имитировать связную речь, сделал два шага и высокомерно посмотрел на грифона:

— Микеланджело, паршивец, куда ты дел мои тапки?

— Действительно, — повеселела девушка. — Куда ты дел... Но у “попугайчика” были свои планы относительно Инги.

Мощные львиные лапы грифона прижали рыжую к полу, и она с ужасом почувствовала, что Микки пытается стянуть с нее комбинезон. По плотной ткани скользнули орлиные когти.

— Микеланджело, веди себя прилично, — брезгливо проскрипел баггейн.

До отключения “Обжоры” оставалось семь минут. Инге удалось извернуться и ногой отпихнуть от себя фривольного грифона.

— Кхерр-рр!

Резкий толчок только раззадорил Микки. Он весело взмахнул крыльями, подпрыгнул и снова бросился к девушке. К сожалению, рыжая не знала, что сопротивление есть непременный атрибут брачных игр грифонов. Она рванулась к спасительному камину, но очередной удар заставил ее покатиться по полу.

— Ках-ках-ках-ках-ках!!!

Микки, опрокинув по дороге пару стульев, сделал попытку овладеть девушкой прямо через ткань комбинезона. Мантикора засопела во сне, баггейн лениво зевнул и поправил халат:

— Микеланджело, голос!

Пять минут до отключения “Обжоры”. Инга отбросила любвеобильного грифона, вскочила и выхватила нож:

— Вон отсюда, скотина! Если ты не отстанешь, я тебя действительно убью!!

— Между прочим, грубое обращение с животными наказывается существенным штрафом и общественным порицанием! Ты можешь подмочить свою репутацию.

Инга радостно вскрикнула — из пещеры камина, неторопливо снимая маску, вышла Яна.

— Микеланджело, чужой, — флегматично заметил баггейн. Грифон томно посмотрел на вновь прибывшую девушку и распушил перья.

— Он пытался тебя соблазнить? — прищурилась Яна.

— Скорее изнасиловать. — Приободренная Инга убрала нож.

— Ничего удивительного, — усмехнулась Яна. — Посмотри на цвет когтей — он ведь совсем молодой, только-только вступил в половую зрелость и готов набрасываться на кого угодно.

— Откуда ты все знаешь? — вздохнула рыжая.

— Кх-рр... — Микеланджело, отчего-то решив, что новый объект будет более податлив, приятно заурчал и направился к Яне. — Кх-рр...

— Цып-цып-цып! — не стала разочаровывать его девушка. — Иди сюда, моя птичка.

— Кахр-рр! — Грифон неуклюже взлетел, и в этот момент Яна ловко набросила на него сдернутую со стола скатерть. — Ках!!!

Разочарованный вопль Микеланджело стал для Инги лучшей музыкой на свете. Запутавшийся в ткани грифон шлепнулся на пол, и Яна тут же навалилась на него, не позволяя вырваться из западни.

— Веревку!

Инга срезала с карниза крепкий витой шнур и помогла подруге спеленать похотливое чудовище.

— Микеланджело, чужие. — Баггейн уныло побрел прочь. Мантикора сладко потянулась.

— Еще кто-нибудь есть? — поинтересовалась Яна.

— Кажется, нет.

— Товар взяла? -Да.

— Тогда уходим. — Яна деловито направилась к камину. — Твой “Обжора” вот-вот лопнет.

Тату-салон “У Железного Страуса”.

* * *

Москва, Большая Филевская улица,

31 июля, вторник, 18:24

Внешне тату-салон “У Железного Страуса” ничем не отличался от множества аналогичных заведений, обильно разбросанных по московским улицам. Яркие образцы всевозможных рисунков на стенах, цветные фотографии довольных клиентов, обязательный флаг Конфедерации, агрессивная музыка и невыветриваемый аромат пива делали его очередным штампом боди-культуры, предлагающим испытанным бойцам и модной молодежи нанести несмываемые картинки на любые участки тела. Однако на самом деле заведение пользовалось большой популярностью. Железный Страус, стоявший у истоков русского байк-движения, был легендарной личностью. Одну часть своего прозвища он получил благодаря верной любви к джинсам известной фирмы, а другую — в силу невероятной способности поглощать огромное количество пива. Плечистый байкер, предпочитающий бороде шикарные усы и пышные бакенбарды, на спор перепивал любого, а то еще и двух-трех претендентов по очереди. Но самое главное, Железный был талантливым художником, получившим классическое образование в Суриковском, и его татуировки пользовались большим спросом. Вероника Пономарева уже успела оценить мастерство Железного — именно он делал искусный узор, охватывающий правую лодыжку девушки, поэтому, когда ей потребовалось сделать качественную и необычную татуировку, она направилась именно сюда.

— Не шевелись. — Железный потянулся, взял со стола бутылку минералки — на работе он не позволял себе любимого напитка, — сделал маленький глоток и придирчиво осмотрел работу. — Отлично.

— Она должна в точности повторять рисунок, — напомнила Вероника.

— Грубоват был твой рисунок.

— Но ты же лучший.

— Я знаю. — Железный осторожно провел пальцами по бритой голове девушки, на правую сторону которой он только что нанес замысловатый символ. — Все в порядке, мать, не трясись.

Оригинал, который представила Вероника, действительно оставлял желать лучшего. Девушка скопировала знак с одной из бронзовых табличек, существенно увеличила его, и качество полученного изображения оказалось невысоким. Тем не менее Железный после почти получасового изучения рисунка и таблички сумел мастерски воспроизвести символ.

— И все-таки, мать, что это за знак? Кельтский? -Нет.

— Индуистский? Девушка покачала головой:

— Не угадаешь.

— Ладно, — махнул рукой Железный. — Слушай, я, пожалуй, вплету его в какой-нибудь узор. Уж больно он занятный.

— Не стоит, — негромко ответила Вероника. Девушка взяла в руки зеркало и внимательно осмотрела татуировку. — Это древний символ, который может украшать очень немногие головы. Всем остальным он принесет несчастье.

— Даже так? — хмыкнул Железный.

— Поверь.

Художник задумчиво посмотрел на девушку: высокая, длинноногая, с тонкой талией и весьма заметной грудью. С такой неплохо покувыркаться, но в голове у нее явно тараканы бегают, да и нос мог бы быть чуточку поменьше.

“Странная девица, — вздохнул про себя Железный. — Странный знак. А уж глаза...”

Больше всего художника удивляли контактные линзы клиентки.

“Надо же додуматься — золотые глаза! Чего она только видит через них?”

— Я могу идти?

— Подожди, еще пара штрихов.

Железный повернул голову Вероники и поправил лампу.

“В конце концов, какая разница? Золотые линзы, идиотские знаки... Ее проблемы”.

Он взял в руки машинку и принялся вносить незначительные коррективы в идеально нанесенный на кожу символ: черную заковыристую печать Великого Господина. Личную подпись Азаг-Тота, повелителя Гипербореи.

— У себя? — В салон вошел невысокий байкер в красной бан-дане. — Я хочу, чтобы Страус мне вот тута ястреба подправил.

Коротышка продемонстрировал густо украшенную татуировками руку.

— Занят он, — небрежно ответил один из помощников художника. — Хочешь, я подправлю?

— Не, я подожду Страуса, — подумав, решил коротышка. Он немного шепелявил, отчего имя Страус в его устах звучало как Штраус, но никто из сидящих в салоне не стал подтрунивать над вновь прибывшим. Охота связываться? Маленькие злые глазки коротышки не предполагали покладистого характера, а быстрые движения мускулистого тела выдавали завзятого драчуна.

— Тебя как звать?

— Иголка.

Коротышка вытащил из кармана плоскую фляжку и сделал несколько глотков. По салону распространился запах дешевого виски.

— А Страус...

Дверь в мастерскую художника распахнулась, и через салон величаво прошествовала высокая, абсолютно лысая девица, голову которой украшала свежая татуировка.

— Мля! — Иголка поперхнулся виски. — Теперь понятно, что они так долго там делали! Эй, сестра, хочешь виски?

Девица, не удостоив коротышку даже взглядом, вышла на улицу.

— Где их только штампуют? — вздохнул Иголка и почесался о дверной косяк.

* * *

Вдали от Чуйского тракта. Алтай,

31 июля, вторник, 23:07 (время местное)

— Ты бы не мог перестать хрипеть? — Кортес неожиданно остановился и повернулся к Артему. — Я, конечно, ценю, что ты подаешь признаки жизни, но до плантации осталось километра два, и хотелось бы, чтобы ты издавал поменьше шума.

— Хорошая шутка, — слабо улыбнулся молодой наемник. Воспользовавшись остановкой, Артем прислонился к дереву и вытер со лба пот.

— Я не шучу.

— Тогда надо передохнуть.

— Пять минут хватит? — деловито осведомился Кортес, взглянув на часы.

— Вполне. — Артем сполз на землю. — Душевно пробежались.

— Надо было тебя побольше гонять, — изрек Кортес. — Вернемся в Москву, будешь каждое утро бегать по пять километров. — Наемник поправил лямку рюкзака. — Привыкать.

Сам он, в отличие от Артема, не выказывал никаких признаков усталости. Несмотря на то что за плечами остался почти тридцатикилометровый марш-бросок через алтайские дебри, включивший в себя и продирание через лесные заросли, и прыжки по скалам, и форсирование небольшой речки, о которой предупреждала тетка из автобуса, дыхание у Кортеса оставалось ровным, комбинезон — относительно чистеньким, а на лбу — только легкие следы пота. В имперской военной разведке из наемника сделали не только полиглота.

— Надо было поближе подъехать, — буркнул Артем, разглядывая свои грязные кроссовки. — Был же автобусный маршрут почти до Мусаево.

— А можно было просто взять тачку напрокат и приехать к хванам, — усмехнулся Кортес. — Мол, здравствуйте, ребята, мы офицеры из штаба округа, прибыли с проверкой.

— Это был бы идеальный вариант, — согласился Артем.

— Для тебя. — Марш-бросок все-таки подействовал на Кортеса: у него отказало чувство юмора. — Но Сантьяга вряд ли бы заплатил нам за такую работу.

Наемник так и не присел. Вместо этого он вытащил из рюкзака спутниковый навигатор, проверил их местонахождение и посмотрел на напарника:

— До плантации две тысячи сто десять метров. Постарайся пройти их как можно тише.

— Тогда дай мне еще пять минут на отдых.

Кортес вздохнул, убрал прибор в рюкзак и прищурился:

— Итак, еще раз. Нам нужно поле, на котором Золотой Корень цветет белым. Это его предурожайное состояние.

— Словечко сам придумал? — ехидно поинтересовался Артем. — Ты вообще сеялку от тяпки отличить можешь, предурожайный?

— Судя по голосу, ты уже достаточно отдохнул, — сделал вывод Кортес, —и лишних пяти минут тебе не надо. Подымайся, мы идем дальше.

Все, что Артем думал относительно своего длинного языка, так и осталось невысказанным: заниматься самобичеванием перед напарником у молодого наемника не было никакого настроения. Артем беспрекословно вскочил на ноги и подтянул лямку рюкзака.

Два километра, конечно, больше одного, но гораздо меньше тридцати. Артем успел даже слегка отдохнуть во время этого перехода, поскольку Кортес благоразумно не стал взвинчивать темп, а перемешался с осторожностью вышедшего на охоту тигра: уверенно, но не спеша, тщательно прислушиваясь к каждому шороху ночного леса. Один-единственный раз, в самом начале пути, под ногой Артема сухо треснула ветка, и молодой наемник удостоился такого взгляда от напарника, что его движения моментально приобрели балетную легкость. Благодаря этому на финишный отрезок наемники затратили около часа и, как и рассчитывал Кортес, вышли к плантации почти в полной темноте.

К большому удивлению Артема, хваны не огораживали свои бесценные огороды каким-либо забором, хотя то, что молодой наемник краем уха слышал о Золотом Корне, предполагало наличие как минимум трех рядов колючей проволоки под напряжением и пулеметные вышки с мощными прожекторами каждые триста футов. Вместо этого вдоль опушки леса шла неширокая травяная дорожка, сразу за которой начиналось поле. Ни вышек, ни колючей проволоки, ни прожекторов, только сова где-то ухает да еще доверчиво поглядывает сверху новорожденный месяц.

— Пойдем сразу? — осведомился Артем.

Змеиное шипение напарника ясно показало молодому наемнику, что вопрос задавать не следовало.

Кортес выудил из рюкзака ночной бинокль и внимательно оглядел плантацию. Ничего подозрительного. Высокие, в рост человека, стебли Золотого Корня мерно покачивались под тихим дуновением ночного ветерка, напоминая группу задремавших в вагоне метро пьянчужек. Сходство тем более усиливалось, что пышные цветы, которые украшали растения, на ночь свернулись в огромные бутоны и поникшими головами свесились вниз. Опознать, какого они цвета, не представлялось возможным.

Кортес убрал бинокль и задумчиво посмотрел на скучающего напарника.

— Допустим, что они все-таки белые.

Артем удивленно поднял брови, но промолчал. С одной стороны, ему уже было глубоко безразлично, на какое именно поле они вышли, а с другой, скажешь чего, Кортес взъестся, что нарушил тишину. Судя по тону напарника, в собеседниках он не нуждался.

— Решаем так. — Кортес говорил очень тихо, но Артем слышал его прекрасно. — Я зайду на плантацию с противоположной стороны. — Наемник едва заметно кивнул, указывая направление. — Чтобы выйти на точку с соблюдением всех мер предосторожности, мне потребуется сорок пять минут. Ты остаешься здесь, выжидаешь один час, а затем выходишь на грядки и начинаешь собирать урожай.

Хваны слетятся на нарушителя, как мухи на мед, а в это врем<: Кортес постарается набить рюкзак корнем и уйти. Не самый хитрый в мире план, но другого у них не было. Молодому наемнику не в первый раз приходилось играть роль живца, и он не видел ничего плохого в таком распределении ролей, прекрасно понимая, что у Кортеса гораздо больше шансов провести сторожей.

— Если тебе удастся смыться, — едва слышно прошептал Артем, — будь другом, позвони хванам и предупреди их, что убивать меня не надо.

— Ты, главное, в драку не лезь, — посоветовал Кортес. — Это собьет их с толку, и у тебя будет шанс.

Он улыбнулся, продемонстрировал напарнику оптимистически вздернутый большой палец и растворился в темноте.

* * *

Цитадель, штаб-квартира Великого Дома Навь.

Москва, Ленинградский проспект,

31 июля, вторник, 21:00

— Это ужасно! Ужасно!! — Разгневанный Юрбек Томба тигром метался по кабинету комиссара. — Сантьяга, я опозорен! Я оплеван! Я унижен!

Сидящий в кресле нав меланхолично покачивал головой, словно отсчитывая эпитеты, которыми бросался ограбленный шас.

— Я выставлен на посмешище! Я... — Юрбек помахал в воздухе рукой. — Я разорен!!

— А я уж думал, что вы этого не скажете, — мягко улыбнулся комиссар.

— Вам весело? — окрысился Томба. — Вас забавляет террор, развернутый против Торговой Гильдии? Дикое преступление против устоев общества вызывает у вас улыбку? Если Темный Двор ТАК относится к своим вассалам, то мне остается лишь застрелиться! Моя бесценная коллекция разграблена! Моя квартира разгромлена!! А мой бедный Микеланджело! У него нервное потрясение!

— Микеланджело — это баггейн? — осведомился Сантьяга.

— Грифон. — Шас плюхнулся в кресло напротив комиссара и вытер пот со лба. — Баггейна зовут Рафаэль, и он совсем перестал улыбаться. Мантикора кричит во сне! А у Микеланджело начались припадки, он ничего не ест, жалобно хлопает крыльями и укоризненно смотрит на меня. А я? А я отвожу взгляд, потому что в эту тяжелейшую минуту я остался один. Совсем один!

— Насколько я помню, — проворчал Сантьяга, — сразу же после сообщения о преступлении к вам была направлена большая группа...

— Они только окончательно напугали Микеланджело! — всплеснул руками шас. — Они ходили по квартире и что-то искали! Они задавали вопросы!

— А как, вы думаете, должно выглядеть расследование преступления?

— Вот именно! Должно выглядеть! Это же — просто “выглядело”! Надо работать! Надо оберегать...

— Кстати, Юрбек, — плавно перебил разгоряченного шаса Сантьяга. — В отчете, который представили мои сотрудники, не было указано, что именно похищено. Вы уже провели инвентаризацию?

Томба отчего-то замолчал.

— Зная, что именно унесли преступники, мы могли бы поймать их гораздо быстрее.

— Я... — Юрбек побарабанил-по столешнице пальцами. — Я еще не закончил проверять... что именно могло быть похищено.

— А вообще что-нибудь пропало? — прищурился комиссар.

— Разумеется, — по-прежнему осторожно произнес Томба, и в его голосе вновь появились сварливые нотки. — Иначе для чего бы им было громить мою квартиру и взламывать сейф?

— Преступников могли спугнуть.

— Может быть, — посветлел шас. — Возможно, мой храбрый Микеланджело действительно спугнул этих гнусных преступников. Но я все равно хочу...

— Безусловно, мы их найдем, — поднял ладонь комиссар. — А заодно выясним, что они у вас украли.

Томба мрачно кивнул.

* * *

Вдали от Чуйского тракта. Алтай,

1 августа, среда, 00:18 (время местное)

Никогда еще время для Артема не тянулось столь медленно и тоскливо. Конечно, наемнику и раньше приходилось подолгу ожидать чего-либо, например, появления объекта слежки, но обычно он занимался этим, сидя в автомобиле, прислушиваясь к негромкой музыке, доносящейся из магнитолы, а то еще и перекусывая дежурным гамбургером, запивая его теплым кофе, и никогда при этом не соблюдал абсолютную неподвижность. Памятуя о предупреждениях Кортеса, Артем старался быть максимально осторожным: он дышал очень тихо и совсем не двигался, позволив себе осторожно сменить позу только два раза. Чтобы хоть как-то отвлечься от мыслей о ноющих мышцах, Артем считал про себя и на цифре три тысячи четыреста пошевелился в третий раз: взглянул на светящийся циферблат часов. С момента ухода Кортеса прошли пятьдесят четыре минуты — совсем неплохая погрешность.

Еще через шесть минут наемник медленно приподнялся и тщательно оглядел расстилающееся перед ним поле: никого. Только приветливо покачивались длинные толстые стебли Золотого Корня. Тщательно охраняемый огород четырехруких выглядел идиллической картинкой, готовым пейзажем для журнала “Фермерские новации”.

“Кажется, Кортес переоценил хванов!”

Стараясь не думать о возможных магических линиях защиты, которыми четырехрукие наверняка снабдили плантацию, Артем нащупал нож — надо же чем-то срезать корни, — встал на ноги и сделал шаг к полю. То, что произошло далее, он еще долго вспоминал безо всякого удовольствия.

Левую ногу наемника, чуть выше ступни, грубо стянула веревочная петля. Короткий, сильный рывок, и через мгновение, вскрикнув от неожиданности, Артем болтался в воздухе, нелепо размахивая руками. Нож и рюкзак, в который предполагалось складывать добычу, лежали на земле.

— А ты терпеливый, чел. — Перед глазами наемника появ^ лось улыбающееся лицо хвана. — Мы с ребятами поспорил! сколько раз ты пошевелишься, так я проиграл. Думал, что буде! менять позу каждые десять минут.

Из темноты черными призраками вынырнули еще двое сторожей.

— Зря мы продали шасам лицензию на пошив наших комбинезонов, — проворчал один из них, разглядывая одежду наемника. — Сами теперь страдаем.

— Вы-то страдаете, как же, — сварливо ответил Артем, всеми силами стараясь уменьшить амплитуду раскачивания. — Давайте лучше обсудим, как вы будете меня снимать. Я хочу, чтобы вы осторожно...

— Не все сразу, чел, не все сразу, — рассмеялись хваны и уселись под болтающимся в воздухе наемником. — Прояви терпение.

Их было трое, и единственное, что мог сделать Кортес, — не шевелиться. Он прекрасно понимал, что любое, даже самое легкое движение выдаст его с головой, поэтому замер в той самой позе, в которой увидел идущих вдоль опушки сторожей: лежа на животе, с едва приподнятой над землей головой. Нахальные травинки щекотали шею и подбородок, но наемник не замечал их, полностью подавив желание почесаться.

— Это шестой, у нас тихо, — пробасил один из хванов. Видимо, он связывался с кем-то по радио. — Да, я уверен. — Он помолчал, затем резко поднялся. — Понял!

— Что случилось?

— Нера говорит, что во втором секторе попытка прорыва. Велел нам прочесать соседнее поле.

— Помчались!

Троица молниеносно растворилась в темноте.

“Артем влип, — понял Кортес. — Значит, у меня есть не более двух минут”.

Наемник по-кошачьи мягко поднялся, выскользнул из-за деревьев, бесшумно добрался до ближайшей грядки Золотого Корня и бережно взялся за толстый стебель.

— Кортес, ты хоть представляешь, сколько стоит корешок, за которым ты потянулся? — Размеренный, почти ленивый голос дивно гармонировал с ласковой тишиной летней ночи. Он не разорвал ее, не нарушил, он просто прожурчал так, словно бы где-то поблизости неожиданно появился ручеек.

Наемник отдернул руку от стебля и обернулся. На нижней ветке дерева, как раз того, под которым прятался Кортес, сидел хван, небрежно покачивая в воздухе ногой. Если бы не это движение, то силуэт сторожа заметить было бы невозможно.

— Муба! — Узнав старого знакомца по голосу, Кортес улыбнулся и выпрямился во весь свой рост. — Тебя все-таки сослали на плантацию?

— Ага! — подтвердил хван, не покидая дерева. — Если у тебя есть оружие, пожалуйста, положи его на землю.

Дружба дружбой, но наемник прекрасно понимал, что четы-рехрукий держит его на прицеле. Хваны очень трепетно относились к своим грядкам.

— У меня только нож. — Кортес медленно развел в стороны руки, демонстрируя висящий на поясе клинок. — Все-таки через лес шли, мало ли что. С вами воевать мы не собирались.

— Разумно, — согласился Муба и легко спрыгнул на землю. — Добрый вечер, Кортес. Сумеешь объяснить свое появление здесь? Или...

К счастью, никаких “или” не предвиделось. В отличие от нахрапистых коммунистов, наемник мог оправдать свой визит на землю хванов. И остаться в живых.

— Проверка системы безопасности. — Кортес, по-прежнему очень медленно, вытащил из кармана табличку с печатями Великих Домов и протянул ее хвану. — Вы Артема не убили? — Мы никого сразу не убиваем, — махнул правой верхней рукой Муба, а левой передвинул к губам микрофон. Лека, как там чел? — Пока дышит, — раздался в наушнике веселый голос. Муба повертел в нижних руках табличку, задумчиво изучая печати, затем вернул ее Кортесу и вздохнул:

— Все в порядке, Лека, это проверка. Их наняли Великие Дома.

Наемник слегка расслабился.

Хван отключил передатчик, отдал табличку Кортесу и, присев на корточки, заботливо поправил стебель, к которому прикасался наемник.

— А что, Великие Дома перестали нам доверять? — В голосе Мубы звучала легкая досада.

— Рядовая проверка, — пожал плечами Кортес.

— А почему прислали вас?

— Сантьяга сказал, что мага вы засечете еще в аэропорту.

— Правильно сказал, — пробурчал Муба. — А вас засекли, когда вы речку форсировали. Это рубеж.

— А что сразу не взяли?

Не то чтобы Кортесу было трудно пробежать лишние двадцать километров, но все-таки...

— Были бы вы туристы — взяли бы сразу, — зевнул хван. — Но мы вас опознали, и Нера сказал: надо посмотреть, чего это наемников сюда занесло. Мы вычислили точку, где ты будешь выходить на плантацию, ребята развлекли тебя разговорами и ушли. А я остался.

Просто и ненавязчиво. В общем-то, Кортес и не ожидал ничего другого от своего вояжа, поэтому не сильно расстроился.

— А если бы мы сделали портал прямо на поле?

— Мы такие помехи ставим, — Муба снова зевнул, — что вас бы разорвало на выходе. Через портал сюда точно не добраться.

Он внимательно осмотрел один из стеблей, аккуратно срезал с него бутон, Кортес даже не успел заметить, откуда в нижней руке хвана появился нож, вскрыл его и протянул наемнику пару белых лепестков:

— Будешь?

— А челам можно?

— Если не злоупотреблять, то можно все, — подмигнул Муба. — По мозгам цветок тебе не даст, а лишнее напряжение снимет. Вроде легкого стимулятора. Только не жуй и не глотай сразу — пусть в слюне растворится.

Кортес положил на язык бархатистый лепесток и кивнул:

— Спасибо.

Глава 4

Складской комплекс компании “Центрмедпереработка”.

Москва, Проектируемый проезд,

1 августа, среда, 00:36

— Васильевич, справа, справа! — истерично заорал Витек, заметив выбегающего из коридора охранника.

Старик резко остановился, развернулся к противнику, и из его глаз вылетела короткая молния. Раздался пронзительный, полный боли крик, и охранник, так и не успевший поднять автомат, рухнул на пол. Его грудь была разворочена огненной стрелой.

— Какого ты орешь, скотина?! — рявкнул Васильевич на молодого. — Сам не мог стрельнуть?

— Я не успел, — плаксиво ответил Витек, стараясь не смотреть на обожженный труп.

— Не успел, твою ...! — Старик презрительно сплюнул и прищурился. Его лишенные белков и зрачков глаза сияли агрессивным золотым светом. — Сопляк!

“Проклятый старикашка! Идиот! — Витек уныло вздохнул. — И черт меня дернул с вами связаться! Теперь все ляжем!”

Ведь все было так хорошо: бесплатная жратва, чистая одежда, халявная ханка. А то, что не выпускали никуда, — так это ерунда. Ну и что, что не выпускали? В КПЗ, что ли, никогда не сидели? Нет, Витек был положительно доволен своим существованием на фабрике. Пусть эти очкарики испытывают на нем свою химию. Пусть! Главное, что кормят и не бьют. А что на воле? Опять по вокзалам шакалить? Но Витек был одинок в своей радости. Хомяк, а особенно Васильевич упорно рвались на свободу и воспользовались первой же подвернувшейся возможностью. Вот и доигрались! Вырвались! И даже заблудились в бесконечных коридорах фабрики. Сначала беглецы держались вместе, но во время первой стычки с охраной Хомяк, отсеченный автоматными очередями, скрылся в каком-то боковом коридоре, и теперь их было только двое.

Витек злобно посмотрел на сутулую спину старика.

“А может, того... замочить его и сдаться? Может, тогда не убьют?”

Внутри молодого человека, словно услышав его желание, забурлила мощная, неведомая сила. Каждая клеточка организма завибрировала, готовясь отдать часть энергии, а перед глазами поплыла тончайшая золотистая пелена.

“Хочу огненный шар!”

Витек видел, как такую штуку делал Хомяк. Круглый, пылающий, размером с футбольный мяч, шар взрывался с оглушительным грохотом, сметая все на своем пути. Как граната. Молодой человек был уверен, что сможет повторить этот фокус, — глаза ведь у него тоже стали золотыми, как и у сокамерников.

“Взорву ему голову! — решил Витек, с ненавистью глядя в спину старика. — И сдамся!”

Молодой человек остановился и, чувствуя, как откуда-то из глубин организма начинают подниматься плотные золотые волны, протянул вперед руки. Между пальцами озорно запрыгали огненные искорки, быстро слипающиеся в пылающий шар. Его горячее дыхание обжигало лицо Витька, но при этом руки, как ни стран-, но, не чувствовали огня. Не чувствовали ничего, кроме потоков энергии, вылетающих прямо через кожу.

“Все, — решил молодой, когда огненный шар достиг размеров гандбольного мяча. — В голову!”

Пылающий снаряд с визгом слетел с его рук и устремился к Васильевичу, но в этот момент из дверей пожарной лестницы в коридор вынырнули два рослых охранника, и старик резко пригнулся:

— Шухер!

Витек, на губах которого еще играла кривая ухмылка, с ужасом увидел, как созданный им шар взрывается прямо между автоматчиками, превращая их головы в разбитые вазы, фонтанирующие кровью и мозгами.

“Пропал!”

— Молодец, Витек!

Васильевич, так и не догадавшись, какая опасность ему угрожала, упрямо пошел по коридору, туда, где, по расчетам беглецов, должна была находиться дверь на улицу, а Витек, скривившись, свернул в первый же попавшийся проход.

Молодой бродяга не хотел покидать фабрику, не желал расставаться с теплой камерой и бесплатной едой, не хотел возвращаться на вокзалы и помойки. Он очень хотел договориться, хотел объяснить, что не виноват в случившемся, что...

Когда пуля, выпущенная перепуганным охранником, пробила его голову, на лице Витька застыло выражение безмерного удивления.

Остались позади крики и выстрелы, испуганные лица и удив-яенно вытаращенные глаза, и, самое главное, остались позади трупы.

Сколько?

Хомяк не помнил точно. Возможно, четверо, а скорее всего — шестеро. Насчет четверых он был уверен: трое погибли, когда в комнате взорвался огненный шар, а последнего, того, что хотел прыгнуть в окно, прикончил Васильевич. Пустил в него молнию из глаз. Но это произошло в самом начале побега, когда они только вырвались из камеры и искали выход на улицу. Дальше все было как в тумане: стрельба, вопли ярости, вопли боли и плотный автоматный огонь, который заставил беглецов разделиться.

Хомяк осторожно приподнялся с земли и огляделся. Никого.

“Молния из глаз! Ха! Скажи кто-нибудь об этом неделю назад — ни за что бы не поверил. А теперь — само собой разумеющееся! Молния из глаз? Ерунда! Огненный шар гораздо лучше! Мощнее! Сразу можно двоих-троих завалить”.

Как получались эти молнии и шары, Хомяк не знал, но началось все с Васильевича, точнее, с того самого момента, как он вчера вечером сотворил самый первый, маленький огненный шарик, а его глаза заплыли тяжелым золотом. Сначала они испугались, хотели даже вызвать охрану, но передумали. Вдруг чего не так — убьют ведь сразу. Тем более что старик чувствовал себя отлично, а к утру его глаза вернулись в обычное состояние.

После утреннего укола вялость, которую испытал ранее Васильевич, овладела Витьком, а чуть позже и самим Хомяком. К счастью, сегодня не было предусмотрено никаких тестов, и им удалось спокойно дотянуть до следующего укола. Вечером над заключенными тоже не стали издеваться — сразу дали “стим”, а не метадон или героин, после которых организм начинало выворачивать наизнанку. Вкололи от души, прямо в камере, и ушли, не обратив внимания на то, как почти сразу же, в течение одной-двух минут, после приема “стима” изменились глаза подопытных. Как под напором золота исчезали белки и зрачки.

Хомяк криво ухмыльнулся:

“Наблюдатели хреновы. То каждый чих записывали, а тут...”

Послышался шум мотора. Беглец приподнялся и сразу же нырнул обратно: по пустырю медленно ехал джип с включенными фарами.

“Они? Они, больше некому”.

Встречаться с преследователями сейчас Хомяку было не с Руки. Несмотря на то что он не мог видеть цвет своих глаз, беглец чувствовал, что почти исчерпал запас энергии, полученный благодаря инъекции “стима”, а той силы, которая у него осталась; хватит разве что на самый маленький огненный шарик.

 “Мне нужен “стим”! — Следующая мысль вызвала у него холодный пот: — А где я его теперь возьму?”

Но думать об этом не хотелось. Тем более сейчас. Джип остановился метрах в тридцати от беглеца, и преследователи осматривали пустырь при помощи небольшого прожектора.

— Да он наверняка уже свалил отсюда! — подал голос один из охранников.

— Не пыхти, — ответил ему красивый баритон. — Ребята все обложили и говорят: точно не уходил.

“Это обо мне, — понял Хомяк. — Сейчас они меня найдут”.

Что будет дальше, беглец мог себе представить очень отчетливо.

“Скольких охранников мы завалили? Четверых? Шестерых? Хватило бы и одного. Хорошо еще, если просто пристрелят, без издевательств”.

Хомяк осторожно попятился назад, и его ладонь нащупала рифленую металлическую поверхность.

“Люк! Канализационный люк!”

Не веря своему счастью, беглец просунул в отверстие чугунного диска указательный палец. Никогда раньше он не смог бы даже предположить, что сумеет открыть люк вот так, как пивную банку, но сила, все еще остающаяся в организме, позволила ему сделать невозможное. Крышка люка, удерживаемая одним-единственным пальцем, медленно приподнялась.

— Я говорю...

— Заткнись! — осадил напарника баритон.

— Что случилось?

— Вроде скрежет какой-то?

Хомяк откинул в сторону тяжеленную крышку в ту самую секунду, как в него уперся луч прожектора.

— Вон он!

Беглец отчаянно бросился в спасительную тьму открывшегося лаза, но, прежде чем ему удалось скрыться под землей, тело Хомяка прошила автоматная очередь.

* * *

Алтай,

Село Мусаево. августа, среда, 04:40 (время местное)

Четырехрукий аккуратно наполнил граненые, толстого стекла стаканы прозрачным медицинским спиртом, взял со стола маленькую склянку и добавил в каждый по три капли находящегося в ней густого золотистого сиропа. Жидкость приобрела насыщенный оранжевый цвет, и одновременно исчез резкий запах спирта.

 — А что это будет? — поинтересовался Артем, внимательно следя за манипуляциями Мубы.

— “Алтайский коктейль”, — пробормотал Кортес и посмотрел на Неру. — Польщен вашим гостеприимством, уважаемый.

Глава семьи Хван с достоинством кивнул:

— Мне было приятно познакомиться со столь знаменитыми воинами.