Книго 

                                Рассказы
     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: М.Пришвин. "Кладовая солнца". Повесть и рассказы
     Издательство "Народная асвета", Минск, 1980
     Художник В.П.Кадочников
      & : Zmiy ([email protected]), 5 декабря 2001
     ---------------------------------------------------------------------
     Содержание
     Паутинка
     Лесной хозяин
     Сухостойное дерево
     Деревья в плену
     Жаркий час
     Разговор деревьев
     Ореховые дымки
     Осинкам холодно
     Силач
     Старый дед
     Именины осинки
     Старый скворец

     Вот был солнечный день,  такой яркий, что лучи проникали даже и в самый
темный лес.  Шел я вперед по такой узенькой просеке, что некоторые деревья с
одной стороны перегибались на другую,  и это дерево шептало своими листиками
что-то другому дереву,  на той стороне.  Ветер был очень слабый, но все-таки
он был:  и наверху лепетали осинки, и внизу, как всегда, важно раскачивались
папоротники.  Вдруг я  заметил:  со стороны на сторону через просеку,  слева
направо,  беспрерывно там и тут перелетают какие-то мелкие огненные стрелки.
Как всегда в таких случаях, я сосредоточил свое внимание на стрелках и скоро
заметил,  что  движение стрелок происходит по  ветру,  слева направо.  Еще я
заметил,  что  на  елках  их  обычные побеги-лапки вышли из  своих оранжевых
сорочек и  ветер  сдувал  эти  ненужные больше  сорочки с  каждого дерева во
множестве великом: каждая новая лапка на елке рождалась в оранжевой сорочке,
и теперь сколько лапок, столько сорочек слетало - тысячи, миллионы...
     Мне видно было,  как одна из этих слетающих сорочек встретилась с одной
из летящих стрелок и  вдруг повисла в  воздухе,  а стрелка исчезла.  Я понял
тогда,  что  сорочка повисла на  невидимой мне  паутинке,  и  это  дало  мне
возможность в упор подойти к паутинке и вполне понять явление стрелок: ветер
поддувает  паутинку  к  солнечному лучу,  блестящая  паутинка  вспыхивает от
света,  и от этого кажется,  будто стрелка летит. В то же время я понял, что
паутинок этих,  протянутых через просеку, великое множество, и, значит, если
я шел,  то разрывал их, сам не зная того, тысячами. Мне казалось, что у меня
была такая важная цель - учиться в лесу быть его настоящим хозяином, - что я
имел право рвать все  паутинки и  заставлять всех лесных пауков работать для
моей цели. Но эту замеченную мной паутинку я почему-то пощадил: ведь это она
же  благодаря повисшей на ней сорочке помогла разгадать мне явление стрелок.
Был ли я жесток, разрывая тысячи паутинок? Нисколько: я же их не видел - моя
жестокость была следствием моей физической силы. Был ли я милостив, наклоняя
для спасения паутинки свою натруженную спину?  Не думаю:  в лесу я веду себя
учеником,  и если бы я мог, то ничего бы не тронул. Спасение этой паутинки я
отношу к действию моего сосредоточенного внимания.

     То было в  солнечный день,  а то расскажу,  как было в лесу перед самым
дождем.  Наступила такая  тишина,  было  такое напряжение в  ожидании первых
капель,  что, казалось, каждый листик, каждая хвоинка силилась быть первой и
поймать первую каплю дождя.  И  так  стало в  лесу,  будто каждая мельчайшая
сущность получила свое собственное, отдельное выражение.
     Так вхожу я  к  ним в  это время,  и  мне кажется:  они все,  как люди,
повернулись ко мне лицами и  по глупости своей у  меня,  как у бога,  просят
дождя.
     - А ну-ка,  старик,  -  приказал я дождю, - будет тебе всех нас томить,
ехать, так ехать, начинай!
     Но дождик в  этот раз меня не послушался,  и  я  вспомнил о своей новой
соломенной шляпе: пойдет дождь - и шляпа моя пропала. Но тут, думая о шляпе,
увидел я необыкновенную елку.  Росла она,  конечно, в тени, и оттого сучья у
нее  когда-то  были  опущены вниз.  Теперь же,  после выборочной рубки,  она
очутилась на свету,  и  каждый сук ее стал расти кверху.  Наверно,  и нижние
суки  со  временем поднялись бы,  но  ветки эти,  соприкоснувшись с  землей,
выпустили корешки и  прицепились...  Так под елкой с поднятыми вверх сучьями
внизу получился хороший шалашик.  Нарубив лапнику,  я  уплотнил его,  сделал
вход,  устелил внизу сиденье.  И только уселся,  чтобы начать новую беседу с
дождем,  как вижу,  против меня совсем близко пылает большое дерево.  Быстро
схватил я с шалашика лапник, собрал его в веник и, стегая по горящему месту,
мало-помалу пожар затушил раньше,  чем  пламя пережгло кору  дерева кругом и
тем сделало бы невозможным движение сока.
     Вокруг дерева место не было обожжено костром,  коров тут не пасли, и не
могло быть подпасков,  на  которых все валят вину за  пожары.  Вспомнив свои
детские разбойничьи годы,  я  сообразил,  что смолу на  дереве поджег скорей
всего  какой-нибудь мальчишка из  озорства,  из  любопытства поглядеть,  как
будет гореть смола.  Спустившись в свои детские годы,  я представил себе, до
чего же это приятно взять чиркнуть спичкой и поджечь дерево.
     Мне  стало ясно,  что вредитель,  когда загорелась смола,  вдруг увидел
меня и  скрылся тут же  где-нибудь в  ближайших кустах.  Тогда,  сделав вид,
будто я  продолжаю свой  путь,  посвистывая,  удалился я  с  места пожара и,
сделав несколько десятков шагов вдоль просеки, прыгнул в кусты и возвратился
на старое место и тоже затаился.
     Недолго пришлось мне ждать разбойника. Из куста вышел белокурый мальчик
лет семи-восьми,  с рыжеватым солнечным запеком, смелыми, открытыми глазами,
полуголый и  с отличным сложением.  Он враждебно поглядел в сторону просеки,
куда  я  ушел,  поднял  еловую  шишку  и,  желая  пустить  ее  в  меня,  так
размахнулся,  что  перевернулся  даже  вокруг  себя.  Это  его  не  смутило;
напротив,  он,  как настоящий хозяин лесов, заложил обе руки в карманы, стал
разглядывать место пожара и сказал:
     - Выходи, Зина, он ушел!
     Вышла девочка, чуть постарше, чуть повыше и с большой корзиной в руке.
     - Зина, - сказал мальчик, - знаешь что?
     Зина глянула на него большими спокойными глазами и ответила просто:
     - Нет, Вася, не знаю.
     - Где тебе!  -  вымолвил хозяин лесов.  - Я хочу сказать тебе: не приди
тот человек, не погаси он пожар, то, пожалуй, от этого дерева сгорел бы весь
лес. Вот бы мы тогда поглядели!
     - Дурак ты! - сказала Зина.
     - Правда, Зина, - сказал я, - вздумал чем хвастаться, настоящий дурак!
     И  как  только я  сказал эти  слова,  задорный хозяин лесов вдруг,  как
говорят, "улепетнул".
     А  Зина,  видимо,  и  не  думала отвечать за  разбойника,  она спокойно
глядела на меня, только бровки ее поднимались чуть-чуть удивленно.
     При виде такой разумной девочки мне захотелось обратить всю эту историю
в шутку,  расположить ее к себе и потом вместе обработать хозяина лесов. Как
раз  в  это время напряжение всех живых существ,  ожидающих дождя,  дошло до
крайности.
     - Зина,  - сказал я, - смотри, как все листки, все травинки ждут дождя.
Вон заячья капуста даже на пень забралась, чтобы захватить первые капли.
     Девочке моя шутка понравилась, она милостиво мне улыбнулась.
     - Ну,  старик, - сказал я дождю, - будет тебе всех нас томить, начинай,
поехали!
     И  в этот раз дождик послушался,  пошел.  А девочка серьезно,  вдумчиво
сосредоточилась на  мне и  губки поджала,  как будто хотела сказать:  "Шутки
шутками, а все-таки дождик пошел".
     - Зина,  -  сказал я  поспешно,  -  скажи,  что у  тебя в  этой большой
корзине?
     Она показала:  там было два белых гриба. Мы уложили в корзину мою новую
шляпу,  закрыли папоротником и направились от дождя в мой шалаш. Наломав еще
лапнику, мы укрыли его хорошо и залезли.
     - Вася, - крикнула девочка. - Будет дурить, выходи!
     И хозяин лесов, подгоняемый проливным дождем, не замедлил явиться.
     Как  только мальчик уселся рядом с  нами и  захотел что-то  сказать,  я
поднял вверх указательный палец и приказал хозяину:
     - Ни гу-гу!
     И все мы трое замерли.
     Невозможно передать  прелести пребывания в  лесу  под  елкой  во  время
теплого летнего дождя.  Хохлатый рябчик, гонимый дождем, ворвался в середину
нашей густой елки и  уселся над самым шалашом.  Совсем на  виду под веточкой
устроился зяблик. Ежик пришел. Проковылял мимо заяц. И долго дождик шептал и
шептал что-то нашей елке. И мы долго сидели, и все было так, будто настоящий
хозяин лесов каждому из нас отдельно шептал, шептал, шептал...

     Когда дождик прошел и  все вокруг засверкало,  мы  по  тропе,  пробитой
ногами прохожих,  вышли из леса. При самом выходе стояло огромное и когда-то
могучее дерево,  перевидевшее не  одно  поколение людей.  Теперь оно  стояло
совершенно умершее, было, как говорят лесники, "сухостойное".
     Оглядев это дерево, я сказал детям:
     - Быть может,  прохожий человек, желая здесь отдохнуть, воткнул топор в
это дерево и на топор повесил свой тяжелый мешок. Дерево после того заболело
и  стало залечивать ранку смолой.  А  может быть,  спасаясь от  охотника,  в
густой кроне этого дерева затаилась белка,  и  охотник,  чтобы выгнать ее из
убежища,  принялся тяжелым поленом стучать по стволу. Бывает довольно одного
только удара, чтобы дерево заболело.
     И много, много с деревом, как и с человеком и со всяким живым существом
может случиться такого,  от чего возьмется болезнь.  Или, может быть, молния
стукнула?
     С чего-то началось,  и дерево стало заливать свою рану смолой. Когда же
дерево стало хворать,  об этом,  конечно, узнал червяк. Закорыш забрался под
кору и  стал там точить.  По-своему как-то о червяке узнал дятел и в поисках
закорыша стал долбить там и тут дерево.  Скоро ли найдешь? А то, может быть,
и так,  что, пока дятел долбит и раздолбит так, что можно бы ему и схватить,
закорыш в это время продвинется, и лесному плотнику надо снова долбить. И не
один же закорыш,  и не один тоже дятел.  Так долбят дерево дятлы,  а дерево,
ослабевая, все заливает смолой.
     Теперь поглядите вокруг дерева на  следы костров и  понимайте:  по этой
тропе люди ходят,  тут останавливаются на отдых и, несмотря на запрет в лесу
костры разводить,  собирают дрова и  поджигают.  А чтобы скорей разжигалось,
стесывают  с   дерева  смолистую  корку.   Так  мало-помалу  от   стесывания
образовалось вокруг дерева белое кольцо,  движение соков вверх прекратилось,
и  дерево  засохло.  Теперь скажите,  кто  же  виноват в  гибели прекрасного
дерева,  простоявшего не  меньше двух столетий на  месте:  болезнь,  молния,
закорыш, дятлы?
     - Закорыш! - быстро сказал Вася.
     И, поглядев на Зину, поправился:
     - Дятлы!
     Дети были, наверно, очень дружны, и быстрый Вася привык читать правду с
лица спокойной умницы Зины.  Так,  наверно, он слизнул бы с ее лица и в этот
раз правду, но я спросил ее:
     - А ты, Зиночка, как ты, милая дочка моя, думаешь?
     Девочка обняла рукой ротик,  умными глазами поглядела на  меня,  как  в
школе на учителя, и ответила:
     - Наверное, виноваты люди.
     - Люди, люди виноваты, - подхватил я за ней.
     И,  как настоящий учитель,  рассказал им о  всем,  как я  думаю сам для
себя:  что  дятлы и  закорыш не  виноваты,  потому что  нет  у  них  ни  ума
человеческого,  ни совести,  освещающих вину в  человеке;  что каждый из нас
родится хозяином природы, но только должен много учиться понимать лес, чтобы
получить  право  им  распоряжаться и  сделаться настоящим хозяином леса.  Не
забыл  я  рассказать и  о  себе,  что  до  сих  пор  учусь  постоянно и  без
какого-нибудь плана или замысла,  ни  во  что в  лесу не вмешиваюсь.  Тут не
забыл я  рассказать и  о недавнем своем открытии огненных стрелок,  и о том,
как пощадил даже одну паутинку.
     После того мы вышли из леса,  и так со мною теперь постоянно бывает:  в
лесу веду себя как ученик, а из леса выхожу как учитель.

     Весна сияла на небе,  но лес еще по-зимнему был засыпан снегом. Были ли
вы снежной зимой в молодом лесу?  Конечно, не были: туда и войти невозможно.
Там,  где летом вы шли по широкой дорожке,  теперь через эту дорожку в  ту и
другую сторону лежат согнутые деревья,  и  так  низко,  что только зайцу под
ними и пробежать.
     Вот что случилось с  деревьями:  березка вершинкой своей,  как ладонью,
забирала падающий снег,  и такой бы идти по такой дорожке,  самому не сгибая
спины.  В  оттепель падал опять снег и  прилипал к тому кому.  Вершина с тем
огромным комом все гнулась и  наконец погрузилась в  снег и примерзла так до
самой весны.  Под  этой  аркой всю  зиму  проходили звери и  люди изредка на
лыжах.
     Но я знаю одно простое волшебное средство, чтобы идти по такой дорожке,
самому не сгибая спины.  Я выламываю себе хорошую увесистую палочку, и стоит
мне только этой палочкой хорошенько стукнуть по склоненному дереву, как снег
валится вниз, дерево прыгает вверх и уступает мне дорогу. Медленно так я иду
и волшебным ударом освобождаю множество деревьев.

     В полях тает,  а в лесу еще снег лежит нетронутый плотными подушками на
земле и на ветках деревьев, и деревья стоят в снежном плену. Тонкие стволики
пригнулись к  земле,  примерзли и  ждут с часу на час освобождения.  Наконец
приходит  этот  жаркий  час,  самый  счастливый для  неподвижных деревьев  и
страшный для зверей и птиц.
     Пришел жаркий час,  снег незаметно подтаивает,  и  вот в  полной лесной
тишине как будто сама собой шевельнется еловая веточка и  закачается.  А как
раз под этой елкой,  прикрытой ее широкими ветками,  спит заяц.  В страхе он
встает и прислушивается:  веточка не может же сама собой шевельнуться. Зайцу
страшно,   а  тут  на  глазах  его  другая,  третья  ветка  шевельнулась  и,
освобожденная от  снега,  подпрыгнула.  Заяц  метнулся,  побежал,  опять сел
столбиком и слушает: откуда беда, куда ему бежать?
     И  только стал на  задние лапки,  только оглянулся,  как  прыгнет вверх
перед самым его  носом,  как  выпрямится,  как закачается целая береза,  как
махнет рядом ветка елки!
     И  пошло,  и пошло:  везде прыгают ветки,  вырываясь из снежного плена,
весь лес кругом шевелится,  весь лес пошел.  И  мечется обезумевший заяц,  и
встает всякий зверь, и птица улетает из леса.

     Почки раскрываются,  шоколадные,  с  зелеными хвостиками,  и  на каждом
зеленом  клювике  висит  большая  прозрачная  капля.  Возьмешь  одну  почку,
разотрешь между пальцами,  и  потом долго все  пахнет тебе  ароматной смолой
березы, тополя или черемухи.
     Понюхаешь черемуховую почку и сразу вспомнишь,  как,  бывало, забирался
наверх по  дереву за  ягодами,  блестящими,  черно-лаковыми.  Ел их горстями
прямо с косточками, но ничего от этого, кроме хорошего, не бывало.
     Вечер  теплый,  а  такая тишина,  словно должно что-то  в  такой тишине
случиться.  И  вот  начинают шептаться между  собой деревья:  береза белая с
другой березой белой издали перекликаются;  осинка молодая вышла на  поляну,
как зеленая свечка, и зовет к себе такую же зеленую свечку-осинку, помахивая
веточкой;  черемуха черемухе подает ветку с раскрытыми почками.  Если с нами
сравнить - мы звуками перекликаемся, а у них - аромат.

     Барометр  падает,  но  вместо  благодетельного теплого  дождя  приходит
холодный в  И  все-таки весна продолжает продвигаться.  За  сегодняшний
день  позеленели лужайки сначала по  краям  ручьев,  потом по  южным склонам
берегов,  возле дороги,  и к вечеру зазеленело везде на земле.  Красивы были
волнистые линии пахоты на полях -  нарастающее черное с поглощаемой зеленью.
Почки  на  черемухе сегодня превратились в  зеленые копья.  Ореховые сережки
начали пылить, и под каждой порхающей в орешнике птичкой взлетал дымок.

     В  солнечный день осенью на  опушке леса собрались молодые разноцветные
осинки,  густо одна к  другой,  как будто им там в  лесу стало холодно и они
вышли погреться на солнышко, на опушку.
     Так иногда в  деревнях выходят люди посидеть на  завалинке,  отдохнуть,
поговорить после трудового дня.

     Муравьи разрыхлили землю,  сверху она поросла брусникой,  а  под ягодой
зародился гриб.  Мало-помалу, напирая своей упругой шляпкой, он поднял вверх
над собой целый свод с брусникой и сам, совершенно белый, показался на свет.

     У старого огромного пня я сел прямо на землю, пень внутри - совершенная
труха, только эту труху держит твердая крайняя древесина. А из трухи выросла
березка и  распустилась.  И  множество цветущих трав  поднимается с  земли к
этому огромному пню, как к любимому деду...
     На  самом пне,  на одном только светлом солнечном пятнышке,  на горячем
месте,  я сосчитал десять кузнечиков,  две ящерицы,  шесть больших мух,  две
жужелицы.  Вокруг  высокие  папоротники собрались,  как  гости.  А  когда  в
гостиную у старого пня ворвется самое нежное дыхание ветра,  один папоротник
наклонится к  другому,  шепнет что-то  и  тот шепнет третьему,  и  все гости
обменяются мыслями.
     И снова тишина.

     Шиповник,  наверно,  с  весны еще пробрался внутрь по стволу к  молодой
осинке,  и вот теперь когда время пришло осинке справлять свои именины,  вся
она вспыхнула красными благоухающими дикими розами. Гудят пчелы и осы. Басят
шмели.  Все летят поздравлять осинку и на этих больших именинах роски попить
и домой медку захватить.

     Скворцы вывелись и  улетели,  и давно уже их место в скворечнике занято
воробьями.  Но до сих пор на ту же яблоню в  хорошее росистое утро прилетает
старый скворец и поет.
     Вот странно!  Казалось бы, все уже кончено, самка давно вывела птенцов,
детеныши выросли и  улетели...  Для чего же  старый скворец прилетает каждое
утро на яблоню, где прошла его весна, и поет?
Книго
[X]