Борис Письменный. Открыватель визиологики
---------------------------------------------------------------
© Copyright Борис Письменный
E-mail: [email protected]
Date: 09 Oct 2000
---------------------------------------------------------------
Виною тому
нью-йоркская жара, привыкнуть к которой трудно.
Задраяныокна; воздух кондиционированный, не живой; голова гудит точно летишь
всамолете. Так пролетал он короткую июльскую ночь, терзал простыни,
взбивалподушки; не спал - переворачивался из одного сновидения в другое.
Впоследнем сне дрался. На ринге. Размытые сменялись картины - в
детскойсекции бокса он работает с росльм соперником; и Сюзи там же, на
трибунахгулкой цирковой арены Крыльев Советов кричит ему вместе со всеми: -
Жми Нос!Врежь Колбасе. Режь его на пятаки!
Боксером стал случайно. В те годы дрались без разбору: от скуки -
накулачки, по-злому - камнями. Двор на Когда надоели и драки
ирасшибалка и казаки-разбойники, задумали
записаться
в Крылышки. Леха
сказал: - Мировское дело гимнастом; поскользнешься, хоп! - сальто;опять на
своих двоих. В секции вышло иначе: боксерский тренер определил: - Ствоим,
паря, носом, ты - наш человек. Кличка Нос прилепилась к нему средипрочих:
Скула, Кулак, Бельмондо... Особых спортивных заслуг не добился; затолюбили
снимать для клубных монтажей. Фотограф командовал: - Матвей,нарисуй-ка мне
стойку.
Обычно сны забывались. Москва не являлась с первых лет иммиграции,когда
многих посещал Судный День депортации и грозный глас вопрошал: - А
ты
что
тут делаешь у нас, в Америке? Теперь же, из-за дьявольской духоты он видел
сон и себя, смотревшегосон; и нарочно не хотел просыпаться, чтобы досмотреть
один момент, жаркий ивлажный, в котором они с Сюзи душили друг друга в
несуразных объятиях.Каждый, с головой был завернут в свою простыню;
барахтаясь, они вслепуюсоединялись каким-то единственно правильным складным
образом - профиль впрофиль, как в 'джиг-пазл' - в игре вырезных ф Наяву
никаких объятийеще не случалось, ни таких, ни всяких.
В мечтах, щурясь, он вышел из спальни. Ослепительное солнце било
внастенный гобелен, вышитый квартирной хозяйкой миссис Десото:
крест-накресткопья, мечи, подобие курчавой римской головы и золотом по ленте
- Vini,Vidi, Viсi. На столе - со вчерашнего вечера прели рыхлые ломти
арбуза; врозетках - мраморно растаявшее мороженое. Источал запахи сладкой
ванилипочти нетронутый торт. Вот, значит, откуда эти Крылья Советов -
тудадолетали через Ленинградское шоссе шоколадные ароматы фабрики
Большевичка.Под просвеченной насквозь бутылью джина лежал конторский блокнот
с пузыремзеленой бутылочной тени на нем и твердьм почерком бывшего тестя: -
Дочьдается на выходной до пяти без копеек.
На службу
Матвей летел: пятница - лучший день недели. Суббота тает
дообидного незаметно; а воскресение омрачено грядущим понедельником.
Именносегодня, чуяло его сердце, произойдет нечто важное: он откроет Америку
илисовершит подвиг или, на худой конец, что-то сдвинется в их отношениях
сСюзи. Не даром привиделся сон в руку. Как раз на сегодня он
собиралсяпригласить Сюзи к московским знакомым. Засомневался: наши чуть
выпьют -внаглую перейдут на русский; Сю заскучает. Имелся у него и другой,
лучшийплан.
С утра в сабвее душно. Выползали из-под хламид подземные его
обитатели;почесывались, зевали, гремели кружками навстречу прохожим.
Уворачиваясь отних, Матвей замечал отбитые кафели, унылые светильники; думал
- не зряпугают нью-йоркским сабвеем - место по виду отхожее, вроде писсуара
втюремной больничке. Ограбят, прирежут за милую душу. Верно, ужасы
принятопреувеличивать; он сам, например, не видел, чтобы при нем убивали.
Засемнадцать лет в Америке он даже обжился с клоакой, принимал как
должное:глубоко вздохнуть, зажмуриться и - вперед. На поверхность вынырнешь
вдаунтауне, в приличном месте.
У выхода на платформу тенор-саксофон, сидя на корточках, свинговал
изДжоржа Колмана, подлаживаясь под стук и шарканье ног прохожих - не
хужещеток перкуссиониста. Джаз - традиционно в подвалах, где котельные трубы
иголый кирпич; сабвей и джаз - еще одни близнецы-братья. На всхрипе
знакомого свинга у Матвея аж екнуло сердце, тревожа и ещесильнее наполняя
предчувствиями на сегодня. На ходу бросил он мелочь вмузыкантову шляпу и
кинулся к прибывающему составу. Повезло - вагонные дверираспахнулись точно
перед ним; ему досталось последнее свободное место. Содного бока -
громоздился бегемот-нигериец в черных каплях пота, с краснымиглазами; с
другого - два карманных размеров вьетнамца аккуратно помещалисьдруг на
друге, как складные перочинные ножички. Почти как мы с Сюзи, -отметил
Матвей, припоминая джиг-пазл фигуры его недавнего сна.
К моменту отправления набился полный вагон. Перед носом стоял,
вздыхая,работяга с ожерельем ключей на джинсовом ремне и девушки-латинос,
как быголые ниже пояса, затянутые в рейтузы. Они обменивались быстрыми
смешками имеждометиями так, что Матвей, как ни пытался, не мог различить
слов. Верно,иногда, чтобы развлечься, он пробовал учить испанский,
разглядывая сплошьиспаноязычные городские объявления вдоль вагонного
потолка. Спрятанный подземлю
другой
Нью-Йорк, с другим основньм языком,
напоминал ему подвальныекаморки ЖЭКов старой Москвы, где говорили
по-татарски. Громыхал состав;жарким туманом качались разговоры и звуки; за
окнами проскакивали,извиваясь, кабели, лампы -зеленые, красные... Лязгая, в
стробоскопноммелькании окон пролетел и скрылся встречный. И в нем...-
мечталось Матвею,был он - тот, пятилетний, коленками - на коленкоровые
сиденья, расплющенньмносом - в завораживающую тьму московского
метрополитена, в еще предстоящуюжизнь.
Прилизанный торговый тип, перекрикивая грохот, досаждал
убогомустарикашке: - Вилли, ты выглядишь лучше меня. Ах ты - ходок, ох ты -
жук,я-ття знаю! Напротив, косматый джанки, похожий на
волосатогочеловека-Евстахия из учебника зоологии, жадно чавкая, питался
чем-то рыбным,доставая пальцами из бумажного кулька. Противно, что острые
запахизаставляли Матвея невольно сглатывать слюну, будто его насильно
кормилирыбой. Московские элегии испарялись.
Где-то, еще
в туннеле, поезд дернулся, резко затормозив.
Нигериец,виновато закатив белки, налег на Матвея; он - дальше; так
покатился,побратался весь ряд. Остановки случались и раньше. Минута, другая,
поезддвигается опять. На этот раз все успели занять места, извиниться за
пинки итолчки, поругать машиниста, но поезд стоял. Постукивал движок. Скоро
и тотперестал. В тишине разговоры стихли. Перестали шелестеть газетами.
Комариноедребезжание свербело из чьих-то наушников. Неприятная воцарилась
тишина. Втакой - неловко двинуться, ни слово сказать; остается - ждать,
замереть.Прикрывали глаза, мол - окей, потерплю, и сразу же открывали с
вопросом: -Сколько можно стоять в этом склепе! Сквозь стену стоящих
просунулась головав завитушках. Плохо крашенная блондинка уставилась на
Матвея. Как юныйпионер, он встал, уступил свое место. - Молто грасиас, -
прошептала женщина,обмахиваясь пустым пакетом модных магазинов
Лорд-энд-Тейлор; молясь ипричитая, должно быть, тому соответственное - О,
Лорд и Тейлор, упаси нас,грешных...
Разом погас свет. Встал кондици Наступила мертвая тишина.
Отприторной парфюмерии начинало мутить. С противоположной лавки несло
рыбой.Пусть бы кондиционер только гудел, не работая, было бы за что
ухватитьсяслухом, чтобы не думать о подступающем удушье. Матвей, с его
скорымвоображением, видел себя безжизненного, на грязном полу, склоненные
над нимчужие лица, коловращение глаз... После чего они опять появились -
егоамебные фигуры сна, иероглифы странного языка. Распластанный на полу
Матвейсоставлял одну фигуру из многих. Его пытались приспособить, приладить
-джиг-пазл не составлялся: его фигура не вписывалась в окружающие, чужие.
...Вечность спустя, крякнуло радио; раз, другой. И опять -
тишина.Наконец, динамик зашуршал; появился слабый аварийный свет. Голос
снегритянскими интонациями лениво произнес: - Дамы и господа,
составтронется, когда предоставится возможность... В жарком подводном мраке
качались тени, хватали ртами спертый воздух. - В одном из вагонов... по
независящим... - продолжил голос. - В общемскончался... Значит так, тут у
нас один пассажир п Спасибо всем завнимание и
имейте хороший день
.
Кто-то в отчаянии бился, сопел; кто-то приоткрывал верховину вагонногоокна.
Стало хуже - потянуло жаром и гарью. Блондинка стонала; Матвея прошибпот,
путались мысли; дышать было нечем. Поезд стоял. Взахлеб заплакалребенок;
срывался в истерику. Так же чувствовал себя каждый в вагоне.Казалось, сейчас
сорвется общая паника и тогда... Истекали одни сроки;подкатывали другие -
угроза неизвестного возрастала... На крайнем пределе,если ни что иное,
молитвы блондинки были услышаны - разом взревели моторы,вспыхнул свет.
Тряхнуло. Тронулись. Пассажиры зааплодировали, как всамолете, произведшем
посадку. Вокруг можно было видеть по-детски счастливыелица - нечастое
зрелище в Нью-Йорке, особенно в сабвее.
В этот момент широко распахнулась тамбурная дверь, и некто
долговязыйвошел, декламируя: - Братья и сестры, перед вами - круглый сирота.
Преданмамой, папой и Бельм домом... Матвей не раз уж встречал этого черного;
унего были складные тирады с фальцетом; они могли бы сработать и
вподмосковных электричках. - Помогая мне, вы спасаете себя.
Очнитесьзаблудшие души. Декламатор был в габардиновом плаще, явно с чужого
плеча,одетом, похоже, на другой плащ. Из карманов торчал Нью-Йорк Таймс и
детскаябейзбольная бита. Вслед за чтецом, когда он уже гудел в соседнем
вагоне,потянулись китайцы-коробейники с жизненноважными товарами:
гуделкамиуйди-уйди, самозвенящей телефонной трубкой, для тех, кому никто не
звонит,со жвачками и с мини-блокнотами... - Ван-далла, ван-далла... -
механическимиголосками объявляли китайцы единую, в доллар, цену.
За окном, по платформе, тащили труп умершего в черном пластиковоммешке.
О недавнем казусе, впрочем, уже позабыли. Замельтешил обычный театртеней;
закружилась карусель забот и будничных соображений. Матвей решал, некупить
ли чего у китайцев для дочки или, лучше, посмотреть в киоске, напересадке.
Чего только не было в том киоске: заразительный смех и бурчанье вживоте из
коробки, симпатические чернила для террористов, муха в кубикельда, обманные
деньги, пулевая дыра или ножевой шрам, приклеиваемые прямо налицо... Подошла
- узловая. Пересадка на Флатбуш. Матвей семенил с толпой потуннелю, чтобы
успеть на манхеттенский поезд.
Чем ближе к деловой части города, тем заметнее меняется картина. Что
быни говорили о сабвее, обобщать не стоит: глядите - уже нет той
тревогиокраинных перегонов; вместо обстановки перманентной гражданской войны
-перемирие. Люди вылезают из коконов; сворачиваются в сумки
маскировочныекуртки; женщины взбивают прически; мужчины - в консервативных
костюмах, ногана ногу, листают прессу. Какое там прессу! Вон, молодые люди,
вчера изколледжа, увлеченно читают страницу за страницей - машинный код,
сплошнуюабракадабру! Шутки в сторону, мы подъезжам к вычислительной столице
мира.Даже молоденькая девушка, почти подросток, у выходной двери, улыбается
нагазетный лист и не думайте, что над страницей сердечного
гороскопа.Выбираясь из вагона на Чамберс Стрит, Матвей нарочно подглядел -
Джиоконда -улыбалась сводке товарных индексов европейского содружества наций
в газетеУолл-Стрит Джорнел.
А наверху
разгоралось нью-йоркское утро. Чуть дымный солнечный
светслепил глаза. На углах жарились претцели и сосиски. Перезванивались
колоколакапеллы святого Павла, игрушечной церквушки, притулившейся среди
окружающихнебоскребов. Утренняя толпа шагала быстро, не обращая никакого
внимания набашни Нового Вавилона, уходящие в небо. - Там, подальше,
Мусенька, у них городское управление, - услышал Матвейна бегу; невольно
обернулся. Пожилая русская пара с открытыми ртами, наполуслове уставилась на
него. Новоприбывшие. Кто же еще смотрит в Нью-Йоркев глаза посторонним!
Матвей притворился, что не заметил и нырнул в свойподъезд.
Когда он выходит из лифта на четырнадцатом этаже Компании, он
другойчеловек - Метью Печкин, лидер проекта, профессионал компьютерного
дизайна.Ему немало польстило, когда на недавнем совещании его представили:
-Знакомьтесь - это наш Метью - наш "топ ган". Вроде, как -
"наше секретноеоружие". Вот он чирканет магнитным пропуском,
отмечая приход, захватываеткартонку кофе, включает местный софит и,
погружаясь в кресло, почтимашинально, фортепианным перебором клавиш набирает
свои коды; после чегоначинают урчать вертушки аппаратного охлаждения;
светлеет экран; бегаютстандартные маски и ярлыки и, послушно ключам его
команд, из мути экрананачинает выплывать, наконец, бесконечная паутина
заумного чертежа.
На предстоящие месяцы группе Печкина было поручена малоприятная работа-
переделать заново все ранее завершенные расчеты. Они занимались
системамимногоцелевого размещения в нефтеналивных океанских судах и, вот,
когда все,в целом, было готово, фирме-заказчику взбрело в голову чуть-чуть
сдвинутьразмерные параметры, то здесь, то там. Так бывало в пору
студенчества, когдаприносишь с гордостью свой выстраданный чертеж,
построенный из тысячитщательных линий, и профессор - доброжелатель, не
моргнув глазом, предлагает
сдвинуть
начерченное на сущий пустяк - на
полсантиметра в сторону. В случаес компьютерным черчением, сдвинуть ничего
не стоит; магнитная памятьпозволяет делать с картинкой все, что угодно:
можно, играючи, менятьмасштабы и пропорции, плавно поворачивать чертеж
танкера так, что онобрастает плотью и всплывает перед глазами, как настоящий
корабль. Пожеланию он толстеет или вытягивается, впускает зрителя в свою
мнимуюреальность, в свои еще не существующие отсеки и коммуникации.
Бедазаключалась в том, что предложенное клиентом множество
малозначительныхизменений выглядело, да и было на самом деле совершенно
беспорядочньм,непредсказуемьм хаосом. Времени на переделку не оставалось, но
иотказываться было нельзя, чтобы не потерять перспективного
заказчика.Начальство в панике устраивало совещание за совещанием, что только
отнималодрагоценные часы. В промежутках между говорильнями работать тоже
неудавалось, потому, что совещания созывались авралом, в любой
момент.Разрастался обвал - обычный производственный сумасшедший дом.
Когда в тупике
, Матвей имеет манеру терзать свои макушки, особощекотные
точки в фестончиках разбегающихся волос. - Ты будешь самыйсчастливый,
Мотька, - говорила мама. - Три макушки! Три жены будет. Ты уменя особенный.
Похоже, он сам поверил в свою особенность. В невинномдетстве ему приходили в
голову престранные иногда идеи. Например, о всеобщемпритворстве. О том, что
даже дети только
притворяются
детьми, прикидываются,зная, что от них этого
хотят. Родители прибегали к разбору малышей. За окномсинел и крепчал мороз;
а в предбаннике детского сада Мотя примерял валенкииз починки, на деревянном
ходу и подслушивал, как белокурая девочка сюсюкалас папашей - для дела
прикидывалась
; толстяк в матросске надувал губы,готовый зареветь, конечно
же, тоже добиваясь какой-то Моте неведомой цели.Как все дети, открывшие счет
годам (тебе сколько?), он принимал общееправило, что, чем старше - тем
главнее и умнее. К себе он даже этого неотносил: ему в любое время казалось,
что он-то уже знает
все
- все, чтонужно знать. Матвей помнил собственное
удивление такой способностью; ее ниоткроешь ни детям ни взрослым. Сейчас он
расценил бы ее, верно, какврожденную, вполне обыкновенную наглость недоросля
- чего не знаешь, тогонет. Мать тащила его через сугробы к трамвайной
остановке, усталовыговаривая, что Мотя опять нарушал - смешивал суп с
компотом, отрывалбретельки чулочных поясов, метал галошные мешки... На что
он отвечал: - Вот,только захочу и - буду себя вести. - Захоти, наконец,
захоти, Матвей, - повторяла мама, - горе моелуковое... У нее была привычка
повторять его имя - сначала вслух, все тише итише - потом про себя. Мотина
мама - Майя Матвеевна (в девичестве -Гельмольц) чаще всего любила повторять
про себя, как молитву, имяединственного сына- и покойного его деда),
всяческие просьбы и увещевания.Давно это было...
Здесь вклинивается обстоятельство, прерывающее, но только на
миг,описание обыкновенной пятницы в жизни обыкновенного молодого
человека,нового американца в Новом Йорке. Дело в том, что в тот день была
годовщинасмерти матери героя. (Матвей, признаться, забыл). В этот день
матвеина мама,видимо, повторяла имя сына каким-то особенно неистовым,
иступленным образом- таким, что породила пробойный заряд, асболютно
непредсказуемый резонанс В годовщину своей смерти мать молилась, не за
себя, конечно, - заоставленного на произвол судьбы сына. Случилось так, что
просьбы былиуслышаны. Святой Матфей - его тезоименинник и евангелист,
св.Матфей - апостол ипрорицатель, выбрал Матвея своим медиумом; избрал
очередным своимпослушником и прозелитом. Тем самым, обрушил на него, на
ничего неподозревающего русского иммигранта так называемой Третьей Волны
всевышниемозговые бури, до селе не поддающиеся инструментальному
обнаружению. Оттоговорочался Матвей этой ночью.
Как известно, автор заглавной проповеди Нового Завета Святой
Матфей(Метью -- по-гречески, Леви-бар-Алфеус по-арамейски) спокон веков
размышляетнад своим метафорическим коньком - ГЛАЗ-ЗРЕНИЕ-СМЫСЛ-ВЕРА. - Глаз,
- учит он - Есть лампа тела (Матфей,6:22); Слепой (невежда)ведет слепого
(15:10)... Причину причин он видит в зрении человека. В те дни, как всегда,
св. Метью бормотал свои визиологическиепредсказанья: -
Погибнет-Воскреснет-Прозреет... Евангелист посылалновоизбраннику своему и
медиуму на Земле неоконченные, еще невнятныеизмышления о фигурах смысла...
В глубокой задумчивости, расчесывая макушки, Матвей прогонял
накомпьютере один вариант расчета за другим. Безуспешно - срывы, абенд
заабендом. Тогда он отвернулся от экрана и принялся набрасывать эскизы от
руки- фантазии и художества, не расчеты. Рука двигалась замечательно живо,
самапо себе. Получались почти узоры, игривые перестановки ф С
непонятнойлегкостью он рисовал фигуры - амебные фигуры со шупальцами,
преследующие егос самого утра; они плавали у него перед глазами, сбивались,
распадались,кружились; иногда почти совмещались профилями, но все будто
дрожали. ИМатвей чувствовал, что это - пока еще ложное совмещение: коты в
мешкаххватают друг друга за лапу, а думают, что - за хвост. К обеденному
перерыву,на который он не пошел, ребусы, удалившись в перспективе,
сомкнулись, вдруг,застыли намертво. Будто очнувшись от навождения, Матвей
особенно сильнонажал, сломал карандашный грифель; вырвал последний листок из
блокнота иприлепил на краю монитора. В схеме была простая красота
единственногоправильного решения.
Он перевел
картинку в формулы. При первом, ограниченном тесте
компьютерза какие-нибудь полминуты рассчитал участок корабельной палубы;
обиженнопискнул, выдал безошибочный возвратный код операции -
"00". К двум часамдня, перекусив наперченным, хрустящим мусором из
ближнего, в коридореавтомата, Печкин имел уже приблизительный расчет целого
отсека. Все покачудом сходилось и, главное, если так пойдет дальше - трех
дней будетдовольно, чтобы группа его завершила проект. Итак, дело сделано.
Ужесегодня, в пятницу он мог подвести черту и забыть обо всем со
спокойнойдушой. Заинтригованный случившимся, однако, он хотел разобраться,
что,собственно, натолкнуло его на решение? Что это был за абстрактный
танецабстрактных фигур? Что означает слово 'абстракция', какова его
энтимология?За привычным термином, бывает, стоит целая притча.
Матвей заглянул к соседу и спросил словарь Вебстера или другой,потолще.
У американцев - обычные затруднения с правописанием: они держатсловари
повсюду. Сейчас же он наткнулся на поучительный сюжет: Абстракциязначило -
Удаление
. Мы, например, видим лист и его прожилки; удаляясь, будемвидеть все
дерево в целом; купы деревьев сольются в рощу; потом различимабудет только
гора, покрытая лесом, как медвежьей шкурой... Я
абстрагируюсь
от деталей,
если хочу видеть за деревьями лес.Любопытства ради Матвей стал искать
определения слов, на которых зиждетсясама логика - основа основ. Пусть,
думал он, это не по моей части; я, можетбыть, профан и ломлюсь в открытую
дверь, было, однако, ощущение Архимеда,садящегося в ванну. Словарь
подтверждал догадки - объяснения терминов логикиоказывались ни чем иным, как
почти буквальным описанием процесса видения, тоесть зрительной пантомы
ф Того, что нужно сделать в зримомпространстве, чтобы изобразить
(образ!) хотя бы метафору определенияискомого слова. - Анализировать значило
-
разделять
одну фигуру от другой. - Решать --
отрезать
окончательно. -
Условие -- есть видимое
окружение
места действия. - Сравнение -- конечно,
подравнивание краев,
наложение
одного профиляна другой. Так же выходило с
любым 'умным' словом, означающим понимание. Самослово
'понимать','андерстенд' значило -
стоять под
смыслом, т.е. внепосредственной
близи.
Матвей недоумевал - как такая элементарная вещь могла быть
емунезнакома? Говорится - великие истины слишком важны, чтобы быть
новыми.Почему же он об этом понятия не имел? Если наше мышление пародирует
зрение,в этом, не исключено, кроется объяснение прошлого и будущего, нашей
судьбы-- зрительно мыслящих существ? Почему об этом не учат в начальной
школе? Илия пропустил урок, когда, например, лежал с температурой? Вдобавок,
он проверил в словаре - как строятся в параграфы, объясняющиеидейные
концепции. И, конечно, они опять же были-
пересказанные картинки
--превращения идеи в зримый образ. Как же иначе! Попробуйте
объяснить,например -- стихию экономики без зримых символов падений и
взлетов. Длясвоей внутренней
смутной
догадки достаточно интуиции, но для
передачидругому человеку логической идеи без
четкого
зрительного образа,
видимо
, необойтись.
-Бог ты мой, - дивился Матвей, - они повсюду, эти слова! Дело совсем не
в прописной истине, что зрение -- важнейшее из чувств,Поразило его то, что в
терминах логики не содержалось абсолютно ничегодругого кроме зрительного
образа; т.е. смысл почти всегда сопряжен созрительным сопровождением.
Понимать вещи трудно, а видеть легко. Смотрите, как на глазах
меняетс Где-то яйцеголовые умники решают за нас невнятные, не
ОЧЕ--ВИД--ныепроблемы; нам же -- потребителям подавайте ленивый десерт,
знаменитую'жвачку для глаз' -- ТВ, видики, компьютерные игры, СД ...--
картинки
.
Матвей, подобно многим из наших, способный молодой человек,
программистпо судьбе, чувствовал приятное воодушевление. Он мало чего знал
ободноименном евангелисте Человеке--Матфее и его поисках истоков знания
иверы. Как и его ровесники, Мотя едва ли бы сказал, что лозунг --
Незакапывать свой талант в землю, к примеру, идет вовсе не от комсоргов
ипедагогов, но есть дословное из евангелия от Матфея (25:14); что про --
Светзнания для пребывающих во тьме -- метафоры из того же (3:16); или, что
--Хождение по мукам -- это из Богодицы, а не заголовок совписателя
А.Толстого.Матвей не ведал множество таких вещей, без понятия о которых мы
жили всегдане тужили. Как все мы, научно-популярно образованный человек
Матвейснизходительно относился к философствованию (обычно с эпитетом
--'пустому'), к пророчествам и бабушкиным сказкам. Он, если помните, еще
сызмальства
знал все
!
Матвею захотелось
услышать голос Сюзи; но они условились
созваниватьсятолько в экстренных случаях. До конца рабочего дня оставалось
четыребесконечных часа. Несколько раз он все же набрал сюзин номер, не
поднимаятрубки, довольствуясь этим бессмысленным действием как
реформированныйпьяница, поднимающий пустой бокал, или бывший курильщик,
разминающийсигарету. Сю находилась в далеком, издательском корпусе Компании,
которыйнельзя было разглядеть в жарком манхеттенском мареве.
За окном спланировал воробей и сел на конек соседнего фронтона, точнона
центральную верхушку для полной симметричности лепного барельефа. -- Откуда
у жалкого комочка перьев эстетический вкус, не оттуда ль--отверблюда, что и
мой собственный? -- пустился было Матвей в непонятно милыеему сегодня
эмпиреи, как жалюзи со стуком упали; проектный руководитель,Марвин Фукс,
протянул ему меморандум: -- В пять - всем на местах. Летучка -- о горящем
проекте! Этот невозможный человек - Фукс. Сотрудники подозревали, что
онпостоянно за их спиной; что было недалеко от истины. Он, впрочем, сам
тогодобивался. Быстрый человечек, Марвин, подобно многим
мозглякам-американцамдаже простые вещи произносил скороговоркой; не мог
по--другому. Если онзаговорит членораздельно и медленно, казалось, откроется
что--то для негострашно разоблачительное или постыдное. Фукс призывал всех
быстрее печататьна клавишах; и сам набирал коды спастическими аккордами,
подчеркивая, темсамым, до чего он ценит драгоценное рабочее время. Его
школьныедисциплинарные понукания: - Не смотреть в окно, или -- Сколько стоит
минута?- сбивали с толку. Не понятно - как их трактовать: выглядел Фукс
слишкомпрогрессивным, чтобы заявлять такое серьезно; для шутки -- это было
несмешно. -- Я--виж--Мат-вам--солнц--в-глаз, -- пробормотал он
своейскороговоркой; задернул штору; скрылся из виду.
Один Матвей пока знал, что работа готова. Как было ему
поступить?Проявить рвение и бежать хвалиться начальству? Или, как учат люди
бывалые,дать бумаге отлежаться, пустить сок? Отдай он проект сегодня --
какой жеудар он нанесет руководству! Во--первых, получится, что они глупее
его, раз столько важничали ипаниковали. Во--вторых, не станут же они ему
аплодировать; тем самым, ронять своеруководящее достоинство. В--третьих, им
придется немедленно отыскивать новую головоломку дляотдела, на чем,
собственно, держится их престиж перед еще более высокимначальством. И
в--четвертых и в--пятых...
Матвею ничего не оставалось как, продолжая имитировать
занятость,придумать способ потратить оплаченное время с пользой. Это сущий
парадокс --свободное время в рабочем офисе. Сначала, будто бы за кофе, он
отправилсяпроведать бывших соотечественников. Елизарию Шпольнику из
Закарпатья посекрету намекнул, что проект -- в шляпе; высказал пожелание -
пятница - Фуксмог бы отпустить программистов пораньше. -- К'мон, ты крези?
-- зашептал Елизарий, пользуясь лексикономдоступных ему языков. -- Фукс не
будет давать пермита. Генук и шекет.- Онприложил палец к своим пунцовым
толстым губам. Налив кофе, Матвей заглянул в другой русский кубик -- к Лайзе
Речниц;спросил что--нибудь почитать из ящиков ее стола, которые она,
хитроумновыдвигая--задвигая, обращала в потайную читальню. Лайза дала ему
пачкурусских газет; сказала со вздохом: -- Если б ты знал, как я любила
читатьдома, в Минске! Почему теперь не могу найти книги, чтобы умнее меня?
-- А людей умнее встречала? -- Лю--ю--ди -- другое дело.., -- начала Лайза,
растягивая свой локон.- Но Матвей спешил дальше; решал -- не отправиться ли
в публичнуюбиблиотеку на соседней улице? -- там был русский отдел, но
передумал - долгоискать: русские книги вечно попадают на полки других, так
же трудно читаемыхдля американцев языков -- туда, где иврит, хинди или тао.
Итак, попивая кофе, поддерживая видимость активности на своем
экране,даже барабаня вхолостую по клавишам для пущего озвучивания картины,
онпринялся за газеты. По привычке Матвей листал слева--направо: так
емупредставлялось удобнее. На иврите он не читал -- откуда странная эта
манера?Сказать -- зов крови -- слишком помпезно. Скорее, решил -- средство
преодолеть угрозу многословного чтива. Всегда начинать с конца,особенно
когда попадался толстый фолиант: вот, мол, все одолел, а теперь, неспеша,
посмотрим сначала. При первом, с зада--наперед перелистывании
Матвеязаинтриговала выноска крупньми литерами: -- Галина Вишневская заявляет
- НаЗападе нужно платить за свои покупки! Снова разыскал статью, перелистав
вперед; увидел, что обманулся -- былосказано за
поступки.
Жаль, первый
вариант ему нравился больше. Читать не стал.
Совещание
, устроенное из чистой вредности в конце рабочего дня, к
томуже в пятницу, задержало Матвея; все равно он был готов примчаться
кусловленному месту черезчур рано. Чтобы занять время, пошел прогуляться
отгенерала Шермана -- золотого всадника Великой Армии вдоль шикарных отелей
-до бродвейского зигзага у площади Колумба. Он шел и видел, как
спускаютсяпервые сумерки. Как на улице наступает вечер, пока верхние этажи
еще вполном разгаре дня сверкают на солнце. Рядом с ним фыркал
конно--каретныйбизнес в золотой, красно--черной кайме похоронных расцветок.
Цокали подковы;туристы выглядывали из фиакров, стараясь перехватить взгляд,
чтобыудостоверится в своем напрокатном счастье. За отелем Плаза, Матвей
пересекулицу,обогнул мемориал Мейна и вышел на театральный полуостров
Бродвея. Нанем - фонтан Линкольн-центра - условленное место встречи.
Встречайтесь вцентре ГУМа, у фонтана -- выпрыгнул у него в голове пружинный
болванчик,когда он решал, где назначить встречу. Без пяти семь он был у
фонтана.Обошел кругом, разглядывая живые скульптурные группы ожидающих;
остановилсяв проходе, ближнем к Эвери Фишер Холлу. Он всматривался в лица
мельтешащейтолпы так пристально, что одной силой взгляда мог вызвать Сю из
сгущающихсянью--йоркских сумерек; он уже
видел
ее; только она сама еще не
появилась.
(Матвей сегодня был гениален. Не ведая о небесном евангелисте,
сегодня,как никогда, Матвей мог с легкостью разглядеть - что угодно; не мог
тольковидеть судьбу - свою близкую смерть или близкое прозрение. Будущего
знать недано.)
...Познакомились они недавно. Матвей как--то заметил ее на пересадке
всабвее. День выдался мокрый и продувной. Сюзи была в прозрачном дождевике,
иу него заныла душа. Он следовал за ней, как сомнамбула, пока не очутились
ввестибюле его же Компании, у дверей его всегдашнего лифта. С тех
порперезванивались, не встречались. Матвей, собственно говоря, мог бы ее
неузнать при встрече. Ничто так не распаляет мужское воображение,
какнеясность объекта. Сюзи оставалась для него загадкой, смутно
просвечивающей,дразнящей; впору было засомневаться - не мираж ли она, плод
распаленноговоображения? Матвей приготовился ждать долго и безнадежно, но
тут его потянули сзадиза палец, и Сюзи сказала: -- Выбираю вас, незнакомец.
Выгоревшие волосы, веснушки, отвага в глазах -- она была, как Том Сойерв
плессированной клетчатой юбке. -- Рад вас видеть, мадам, -- растерянно
произнес Матвей, открывая себе,что не был уверен, не шутит ли Сюзан,
согласившись на встречу. -- Я не могла не прийти, что ты. Когда ты
оправдывался, что несобирался преследовать меня в сабвее, я даже
расстроилась: почему нет! Влифте моя подружка Бетси ахала какой ты
"кьюти", какое у тебя смешное лицо.Если в России такие мальчики,
неплохо туда прокатиться. -- Ты много ездишь? -- -- Не--а. В Европе - в
Лондоне, с последним классом школы. Успеется...Па всегда говорил --
ретируюсь в отставку - объедем весь И знаешь, что?Из первого трипа
родители вернулись до срока: соскучились по Лонг--Айленду,по своему садику,
своим играм в бридж. -- Раз так, чтобы тебе не расхотелось -- летим завтра.
Иностранныеязыки знаешь? -- Не--а. Бетси говорит все иностранцы имеют
ужасную амбицию.Ужасную... Они хотят всего сразу, не собираются ждать ни
минуты. -- Это не про меня. -- Не обижайся Мат, ничего плохого,
наоборот...-- Сю взяла его теснопод руку и легонько, но чувствительно,
подтолкнула плечом, как в хоккее: --Смотри, у тебя опять стало смешное лицо.
Они пили невкусное шампанское из длинных бокалов в буфете нижнегоэтажа, о
чем--то оживленно говорили - несли, пожалуй, всякий вздор,глупости; главное
- выходило легко и просто. В подтверждение слов они всевремя дотрагивались
друг до друга; Матвей решил, что это -- хороший знак.Как и то, что Сюзи,
похоже, была заинтригована его русскостью, неприступнойдля нее территорией.
Тут все зависит от контекста и доброй воли, Обычно, этоминус -- быть в
Америке иностранцем; не повезет -- будешь чувствоватьнеловкость и
непреодолимый дефект, а захотят, вот как Сюзи, и сразу ты --загадка. Сразу -
к тебе повышенное внимание и интерес. Легко растаять,поверить в свою
уникальность человека с другой планеты, прожившего двойнуюжизнь. Матвей,
впрочем, не обольщался.
...В зале темнело; свет перемещался из зрительного зала на
сцену;поднимался занавес. Опоздавший джентельмен с седым бобриком волос
прошелсяпо Матвею своими негнущими артритными коленями; Матвей не успел
привстать(их профили не совпали). -- В Москве проходят спиной, по рельефу
сидящих, -- шепнул он Сю. В полумраке зала она сверкнула глазами: -- Окей,
мы строгоконсервативны, у нас -- лицом к лицу, положение мама--папа. --
Некультурные янки.. Ему пришлось объяснять слово
"некультурный",потому что оно, как многие похоже звучащие слова,
таило подвох смысла. -- Это вы "анкалчуред", -- подытожила Сюзи;
двинула Матвея плечом.
...Медленно и печально вступил орк Высоко, с надрывом
пропелапервая скрипка; вслед за нею заволновалась, глубоко задышала
ТретьяШотландская Мендельсона. Матвей держал Сюзи за руку, но волны
музыки,поднимаясь, увлекали его в совершенно другие времена; он видел
совершеннодругое место. Тесное от гостей и громоздкой мебели московское
коммунальноежилище, где вечно крутилась именно эта, заезженная пластинка. На
сундуке,крытом ковром, застыл длинный дядя Володя -- Вельзевул Пинчик -
буддийскийбожок. Другой папин брат -- Ичи Пинчик, коротышка, не давал никому
слушать:он отбивал такт руками и ногами, восхищался в голос на собственный
лад: --От, мерзавец! От, сочинил! Кардинальная вещь. Берет за грудки и
держит! Родня, среди которой имелись Пинчики и переделанные
невнимательной
паспортисткой -- Печкины, терпели Ичины эксцессы и не
возмущались. Ичи иВельзевул родились двойней, сложенные валетом. По
семейному преданию, Ичисплющил брату лицо, отчего получился маодзедунистый с
вида любитель выпить,бабник и страстный меломан. В ответ, Вельзевул придавил
Ичин район нижепояса, оставив его на всю жизнь бездетным. Ичи, болезненный
чистюля исквернослов, приживальщиком провел свою жизнь при семье фертильного
брата; снеизменными скандалами они двигали что--нибудь тяжелое,
какой--нибудь шкаф;под ругань и трескотню Ичи в коммуналке разворачивалась
далеко нешотландская драма; крутилась любимая их пластинка.
...Когда в зале стали покашливать, сначала осторожно, потом вовсю,точно
вечером собаки в деревне, Матвей очнулся от своих видений. Сю сказала: -- Ты
хорошо слушаешь. Хороший медиум -- мне передается. Они разглядывали сидящих,
и Матвей развлекал Сю своей придумкой детскихвремен -- как определять
меломанов? - Смотреть на просвет. У кого ушикрасные -- кровь приливает,
человек -- слушает музыку. Другие -- толькождут, когда можно захлопать,
когда кончится морока и шум. -- Вот это некультурные, -- сказала Сю, -- стыд
и п -- Зато воспитанные, -- сказал Матвей, продолжая словесные
дефиниции.
Некультурный
у нас был отставник Прохоров, Тот возбудился в
Большом театре,на танцах маленьких лебедей. -- Как это -- 'возбудился'? --
стала уточнять Сю; не моглауспокоиться... На них зашикали, потому что музыка
продолжалась.
В перерыве снова пили шампанское и гуляли кругами по вестибюлю как
нашкольной перемене. Встречные дарили их понимающими, ироническими
взглядами.Сверхчувствительный сегодня Матвей видел как образуется это
несомненноеоблако притяжения, обвалакивающее его и Сюзи. Он определенно
чувствовалзаряженые ионы, кружащие вокруг них. Во втором отделении давали
Равеля и Дебюсси. От импрессионистов в залестановилось будто прохладнее. Под
занавес, Сюзи, несколько даже церемонно, поблагодарила Матвея заприятный
вечер и сказала, что приготовила кое--что сама и, если он непротив,
приглашает к себе. -- Время детское, можем не торопиться. -- Держась за
руки, они шли, неспеша, к сабвею на площади Колумба; рядом,в Центральном
Парке, бешенно заходились сверчки, стригли, как тысячи ножниц.-- Чем громче
стрекочут, тем будет жарче, -- сказал Матвей. -- Что обещалисиноптики на
викенд?
В ночном сабвее
поезда ходят реже. Схлынула дневная спешка и
духота.Усталым вздохом распахиваются двери подошедшего состава. Вагон
полупустой.Спит женщина со шваброй в руках; в ногах у нее сума - что
керосинная лавка,полная моющих средств. В углу шепчется группа пожилых
корейцев; дальше --девочка с подарочными коробками. На отдельной лавке
какой--то бомж влежку,может быть не один -- неопознанная фигура, закутанная
с головой в стеганоепокрывало.
Сюзи сначала листала программку из филармонии, потом положила голову
наплечо Матвея и закрыла глаза. Чувствуя ее тепло и слабый жасмин духов,
онсидел счастливый и гордый, как юноша в осьмнадцать лет. Шелохнуться
боялся,чтобы не потревожить подругу. Собирался задремать сам, но то ли
возбуждение,то ли предчувствие того, чем закончится день, делали его
совершенно бессонным. Пусть эйфория длится еще и еще! Матвей не могдумать ни
о чем связном. Не хотелось. Стучали колеса. Сю прижималась крепче,
устраивалась удобнее, неразмыкая глаз, пристроив за спиной сумочку со
складным зонтом.
Открылась дверь из межвагонного тамбура. В баскетбольном наряде
иженской шляпе вошел плечистый парень и встал, покачиваясь, в дальнем от
нихуглу. Потом, оглянувшись по сторонам, шагнул к девочке с коробками; зажал
ейрот; армейский тесак, приставил к горлу. Произошло моментально.
Матвейвидел, что девочка в ужасе боялась дышать, не то что -- крикнуть;
покагромила, покалывая ножом шею, потрошил ее сумочку и коробки,
повязанныеподарочными бантами. В вагоне было тихо; только колеса стучали на
стыках.Казалось, -- никто ничего не видел или не хотел видеть. Кроме него,
Матвея.Колеса стали стучать у него в голове, громче и громче. Он не знал,
что емупредпринять; решать надо было быстро, но мысли, как назло, путались.
В самомделе -- он почти что дремал, как Сюзи, как все остальные. И сейчас
ещечувствовал - веки его смежаются сами собой, естественно и легко. По
чистойслучайности глянул он вглубь вагона. Что теперь? Броситься на помощь?
Чтосможет он сделать против рослого черного парня с ножом, а может быть -
спистолетом! Выйдет по--идиотски: проснется и страшно испугается Сюзи;
онокажется жалким посмешищем; выколют глаз или прирежут; громила бросится
наСюзи...
О таком обороте событий Матвею даже не хотелось думать. О том, что онне
сумеет защитить ни ее ни себя, что никто, конечно, не придет к ним напомощь.
Это не были связные мысли, скорее животный страх и паралич
воли.Припоминались всегдашные здесь советы - не обострять ситуацию,
неразыгрывать из себя героя. Это в кино красиво и складно; не
вздумайтеповторять -- говорится в универсальном американском рецепте. Лучше
остатьсяживым и полезным свидетелем, чем мертвой жертвой. Все это так. И не
так...Такой, еще минуту назад замечательный сегодняшний день; жизнь -
уютная,многообещающая, обращались в нелепость и тоску. -- Смотри, -- убеждал
он себя; убеждать себя он умел, -- на минутузакрой глаза; Только минуту.
Пройдет дурной сон; смоется тип с ножом. Нестанет же он убивать девчонку.
Она поплачет и успокоится. Невелика потеря.Так просто! Поезд пойдет, как ни
в чем не бывало, скорым ходом к станции --домой к Сюзи, где она старалась,
приготовила что-то специально для меня...
И, тогда он, действительно, чтобы забыться, закрыл глаза, но лишь
намгновение. Что было дальше, как в кино или во сне, видел со стороны. Как
скриком по--русски -- Ур--р--ра! или -- Дур--р--рак! (имея в виду,
конечно,себя самого), он вскочил на ноги, выдернув из--за спины сюзин зонтик
дуломвперед. Он ринулся, сам еще не зная, что, собственно, собирается
делать, наэтого парня. Тот опешил; криво ухмыляясь, уставился на Матвея.
Разгляделсмехотворный зонтик, хохотнул, щелкнул фиксатором и, тыкая вперед
раскрытымножом, стал приближаться к Матвею. -- К'мон, мэн, хэй, мэн... Он
быстро резанул Матвея в кровь по левойруке с зонтом, потом по колену;
крестил ножом перед лицом Матвея, которыйпытался, как мог, уворачиваться от
лезвия. Смазанный блеск ножа - большеничего он не видел, не слышал.
Загипнотизированный блеском Матвей застыл наодном -- следил, как болтаются
руки противника. Мешал пот, заливал глаза.Матвей терпел; не моргая, следил,
ждал все чего-то, пока ему доставалисьдостаточно чувствительные уколы... И
-- дождался. Правая сторона нападавшего приоткрылась. Тогда, Матвей вложил
все, чтомог, чему научился сто лет назад в секции бокса; все свои силы
вложил он вбыстрый аперкот правой снизу в левую челюсть. Как в съемке
рапидом, черныйзакатился под дверь. Тогда же вернулся звук; Матвей услышал
победный,оглушительный гонг; и Сюзи кричала ему вместе со всеми.
Он с любопытством отметил, что его зонтик действительно выстрелил.
Матвей почувствовал подслащенный металлический вкус; грязный,затоптанный пол
вагона с силой ударил его по лицу... С этого момента, Матвея как бы не
стало; жизнь продолжалась без егоучастия. Он лежал на полу в натекающей
крови, не подавая признаков жизни.Рука с зонтиком была вытянута в сторону
тамбура, куда уволок напарникавторой, не замеченный им человек,
размахивающий железной гантелью. Сюзи сидела рядом на полу, плакала. Никто
не решался приблизиться.Худая очкастая женщина на расстоянии вскрикивала
по--птичьи: -- Сэр, вы окей? Вы окей, сэр? -- За окном, притулившись к
станционной колонне, черный саксофонистсвинговал в одиночестве сам для себя.
По платформе полицейские велизадержанных нарушителей. Людей пересаживали в
другой, подошедший состав.Сюзи была готова сойти с ума, когда в опустевший
вагон явились деловитыелюди с носилками и черным пластиковым мешком на
длинной застежке.
Который день
он лежал, забинтованный, в трубках и проводах; соображал
-отчего так странно он дышит; пока не понял, что это -- кислородная
помпа.Двинуться он не мог. Когда впервые узнал сюзин голос, Матвей уже
понимал,что он в реанимации. Сюзан же, убедившаяся за это время, что он ее
слышатьне может, повторяла: -- Мат, ты только не надо...совсем, живи Мат. -
Онавсхлипывала, как по умершему, заклинала: -- Не надо, Мат, пожалуйста...--
Матвей напугал ее, сказав, вдруг, сквозь бинты в полный голос, что онне
может
совсем
умереть. Хотя бы потому, что, как объясняла мать, у него -три
макушки, значит, полагается столько же жен; а было лишь две... - Он
выговорил это и снова потерял сознание.
...Однажды Матвей почувствовал, что больничный кризис миновал;
меньшесаднила голова; он свободно двигал руками и ногами; становился обычным
самимсобой, лучше чего, оказывается, нет ничего на свете. Его охватывала
щенячьярадость -- хотелось много говорить, что--то немедленно делать...
Глаза ещебыли под повязкой, но из мути и хаоса качающихся амебных пятен он
опознавалграницы тени и света и догадывался -- окно! Он лишь дотрагивался
допредметов на прикроватном столике, распозновал, не глядя; глазами
сталикончики пальцев. Пришедшему на очередной осмотр нейрохирургу,
докторуМортису Печкин с гордостью заявил, что, кажется, не ослеп, --
Надеюсь, что нет, -- сказал доктор, беря руку Матвея. -- Неплохойпульс; швы
наложены прекрасно. Хотя, знаете, затылочная доля мозга -- неместо для
экспериментов.-- В своем возбуждении, разговорчивый, как никогда, Матвей
принялсядокладывать доктору, что
всегда интересовался медициной
.
(В тот
момент емутак хотелось думать. Матвей все еще продолжал верить в свой
необыкновенныйинтерес к загадкам зрения и организации мозга).
-- Прекрасно,
коллега, -- сказал доктор Мортис. -- Теперь и у вас естьшанс обогатить нашу
науку. -- Не желая отпускать доктора, Матвей говорил без умолку.
Припомнилось,что описанные в литературе опыты на дефективных и на раненных,
вроде него,напоминают анекдот про таракана, который слышит ногами, потому
что, еслиноги оторвать -- таракан уже не бежит от стука, как положено.
Доктор смеялся или кашлял: -- Не нужно специальной литературы, мистерПечкин.
Художественная литература, беллетристика -- столь же любопытноесборище
симптомов и фобий авторов. Известно, что энцефалитные больные
бредятсовершенно по текстам Гертруды Стейн. Матвей упомянул знаменитого в
60--х нейрохирурга Амосова, мечтавшего,чтобы после кончины его голову
сохранили -- подвели бы аппаратаминеобходимое питание, и он бы - жил вечно.
-- Что--то не так, -- сказал доктор Мортис. -- Мозг, не одна голова, нои
спинной и вегетативный... Напомнив, что Печкину сегодня снимут повязку,
онудалился.
К вечеру
, когда за окном начинался дождь и сгущались сумерки,
Матвейвпервые за многие дни лежал с оголенной, по--солдатски бритой
головой,чувствуя приятную невесомость. В глазах, их еще было нелегко
держатьоткрытыми, дрожали огни и качались тени. Так, дурманя,
покачивалисьвзад--вперед кисти оранжевого абажура его детства, когда в
полусне ему,бывало, чудилось, что у него страшно вытягиваются, раздуваются
руки и ноги.Он рос. Вслед за абажуром покачивалась и кружилась вся комната
вокруготкрытой коробки патефона и его блестящего никелированного коленца.
Крутилсядиск Апрелевского завода - крутился Мендельсон. Мотя, употевший
отказаков-разбойников, прибегал со двора на высокий пятый этаж в любимой
своейфутбольной кепке с разрезом и с неприличным названием. Звякали
чайныеложечки; пахло корицей. Между буфетом и родительской кроватью с
горкойподушек на ней сидел дядя Ефим - подполковник войсковой связи, по
общемумнению, самый умный в родне. - Дядь-Фим, - делился с ним на бегу Мотя
своими оследнимисоображениями, - правда фигово быть евреем? Соседка, которую
никто не спрашивал, встревала: - Типун на язык. Мал для таких слов. Прежде
всего ты - пионЭр! Там были, конечно, и Вельзевул и Ичи и мамин неудавшийся
хахаль - БорисМарголин по прозвищу "простой суп" - в красивой
форме морского офицера спотрясающим кортиком. Марголин любил по секрету
увещевать Матвея, что, еслибы все сложилось иначе, он мог бы, в принципе,
быть его папой; а матвеиновапапу учил жить: - Как зубы почистить с утра,
просматриваю передовицу"Правды", и знаю все на сегодня. Вот так-с!
На что папа парировал: - Вранье. Одни агитки. Ваши газеты и радио...
Бывала в гостях, кстати, и самая настоящая американка,
маминаинститутская подруга - Лия К Ее семья приехала из Америки
помогатьстроить социализм. Лия обычно восклицала: -...потом, мы все вместе
поедем в Индию, кататься на белых слонах! -...белыx слонах, - повторил
Матвей себе вслух и услышал как сильноколотит дождь за больничным окном. Нет
ничего лучше, чем так лежать ислушать шум дождя: он возращает тебя к себе. В
нью-йоркской спешке некогдадумать. Как тут говорят - не слышишь собственной
мысли. Верно, Матвей никак раньше не мог вспомнить это имя - Лия К
Онабыла первым человеком из направдободобной страны Америки, которого
онувидел. Купер была знаменита еще и тем, как она сдавала экзамены.
Оченьубедительно говорила: - Профессор, я ВИЖУ предмет так ясно перед
моимиглазами; как сказать по-русски не знаю... И она показывала жестами,
каквидит и только не может подыскать русских слов. По маминым
восхищеннымвоспоминаниям, находчивой американке все замечательно сходило с
рук. Теперь, сам американец, привычно думающий по-английски, Печкин виделэту
проще. Лия вовсе не собиралась объясняться цветисто. I see - для нее
неметафора. Не только не английском, на многих языках Понимать=Видеть
обычныеэквиваленты. Почему, собственно?
Нет, не просто
слова-синонимы, - вдохновленно решал Матвей, - мы,
можетбыть, в самом деле понимаем таким же
путем,
как видим. Та же
логика-ВИЗИОЛОГИКА! Не оттуда ли преследующие его амебы, вырезные
фигурывоображения? Когда фигуры смыкаются, интуиция кричит - Бинго!
Черезумозрение, через эстетику простого и точного узора совпадений мы
интуитивноопознаем идею. Через красоту опознаем истину! На этом месте своих
размышлений Матвей аж присел в кровати.
Он живо вообразил что связывались
концы каких-то его личных постоянныхпоисков. ВоОБРАЗил - понятия не имея ни
о св. Матфее, ни о пророчествах ипоисках библейского евангелиста. Его - не
Матвея.)
Находки сыпались одна за другой:- Осязание - форма
пространственногозрения-представления. Когда я был под повязкой, глаза
переместились накончики пальцев. Звук - то же самое осязание, только через
давление среды.Нос 'геометрически', т.е. 'зрительно' опознает запах: в
зависимости от тоготреугольные или, например,овальные молекулы химиката
западают в эпительныелунки... Так что - запах тоже! Любые собираемые нами
сигналы стекаются в зрение - Умо-Зрение. - ВИЗИОЛОГИКА! - шептал, махал
руками возбужденный Матвей. Медсестраподбежала к нему, помогая улечься
обратно. - Сэр, вы окей? Но Матвеюобязательно хотелось немедленно поделиться
своими откровениями, которыеразрастались с каждой минутой. С кем поделиться?
Кому скажешь такое?Отодвинув белую штору, он мог видеть только угол палаты
наискосок; оттуда,как всегда, доносилось идиотское "Колесо
Фортуны", записанные аплодисментытелезрителей. Было и другое место,
куда бы он хотел добраться, если бы могвставать. Откуда-то издалека, по
коридору доносилась русская речь, голос, толи жалующийся, то ли
рассказывающий старый анекдот. Чудилось - Матвея зоветприятель из детской
секции бокса, припоминая его всегдашнее прозвище - Нос.
В трубках и проводах, ходить еще не решался, Матвей присел к свету
и,найдя поблизости бланки больничного меню, стал записывать на обороте
своискрижали, свои Десять Заповедей. Точнее - Евангелие он Матфея. В пылу
вдохновения спешил Матвей записать то, что, как мы полагаем,совершенно
случайным образом ему было ниспослано свыше. Небычайный душевный подъем ему
был понятен. Он был счастлив уже потому,что остался жив. Ему объяснили, что
роковой удар лишь "чуть-чуть сместился"от смертельной зоны. Опять,
как и во всем, преследующие его
смещения
- егомакушки, его судьба,его
корабельный проект... Не тот ли самый удар протрясмозги, натолкнул его на
идею? Не ту ли отгадку, чудилось ему, он ждал сдавних пор? Есть от чего
поддаться суеверию! Человеческий мозг не может безобъяснений. Матвей находил
свои рациональные объяснения происходящему. - Не может все сводиться к
абсурду. Должен быть смысл, - думал Матвей.- Меня--малого мира сего для
чего-то избрала Природа. Может быть для того,чтобы через меня, через глаза
моего мозга взглянуть на самое себя.
На следующей неделе
, сразу после завтрака, к Матвею заявилась
целаяделегация -- семейство его недавней, второй жены Серафимы. (Брак
распалсяуже в Америке по случаю пропажи искры в цилиндрах. В дороге было
неплохо,но, кроме желания уехать, общего между ними не оказалось. Не помог
иребенок.) ...Сначала вбежала дочка - Люсенька, затем Тарас Гордеевич, теща
иСерафима с полными сумками. -- Молодцом, молодцом...-- тряс ему руку Тарас
Гордеевич, пока спораяСерафима, развернув циркулем накроватный столик,
выкладывала свежуюклубнику, виноград и печенье хворост домашнего
изготовления. Оксана Филиповна увидела радио и тут же включила: -- Ты что,
Матюша,лежишь, как в могиле, скучаешь. Вон, у всех в палатах телевизор
играет.Слушай, настрою тебе мое радио. Из приемника раздалось бодрое, с
нажимом на"р": -- Со всем светом мы говорим по--русски... -- Куда
тебя угораздило? Больно еще? -- интересовалась Серафима. -- Кто спрашивает у
больного здоровье! -- гоготал тесть. -- Смотри,моряк красив сам собою; у
него меню в сто страниц, назаказал себе жратвы,как в ресторане. Или, ты что
-- вредителей в белых халатах нашел? Какуюжалобу на них строгаешь? Давай, не
боись! -- Ешь, Матюша, кушай, ни кого не слушай, -- приглашала
ОксанаФилипповна.
Заглянул доктор Мортис с экскортом накрахмаленных сестер,
разрешилподниматься, с помощью, если потребуется; обещал вскоре вернуться.
-- У вас, Метью, сегодня будет много гостей, телевизионный канал ЭнБиСи--
так что будем готовы. Снаружи, в коридоре, царило возбуждение, больше
похожее на эвакуациюгоспиталя, чем на обычный час посещений -- тянули
провода, бегали люди;сквозь суматоху доносилась знакомая дразнилка про
'Нос'. Матвей не сдержался -- впервые за многие дни спустил ноги на пол;
и,держась за колесное кресло и за тестя, встал слабый, на чужеватых
ногах.Смог все--таки, сделал два шага; для начала - выключил русское
радио:чепуха, произносимая на родном языке почему-то раздражала сильнее
английскойречи. Казалось, будто шкодники из посторонних залезли в
радиорубкупрофсоюзного дома отдыха и несут что попало. Лучше, решил Матвей,
попытатьсвои силы - отправиться к дразнильщику.
Выйдя с тестем наружу, Матвей добрался до распахнутой двери
дальнейпалаты. В кресле--каталке, в одиночестве сидел желтый, изможденный
человек;закинув голову, с закрытыми глазами вопил, на все лады повторял
слово 'Нос'. -- Могу вам помочь? -- спросил Матвей по--русски. Человек
уронил голову на грудь и притих. -- Не обращайте внимания, -- сказала
проходившая филлипинка--уборщица. - Он всегда зовет медсестру
--
nurse;
ему
ничего не надо.
В палате
уже установили добавочный свет. Кругом были горы
цветов,подарки; открытки разбросаны веером по постели. Дочь Люся,
бегая,споткнулась о протянутый кабель, плакала навзрыд. Матвей прижимал ее к
себе,успокаивал... -- Ни с места, мотор! -- раздался фальцет режиссера; весь
свет и трикамеры направились на Матвея и его рыдающую дочь. Режиссер
выкидывал ввоздух пальцы, один за другим; когда он растопырил всю пятерню,
камерыразвернулись в сторону довольно известной дикторши 4--ого
каналанью--йоркского телевидения, которая, сияя счастьем, информировала: --
Дочь мистера Печкина и его семья до сих пор переживают случившееся.Удар
предполагаемого преступника, недавно выпущенного из заключения,чуть--чуть
сместился от опасной зоны мозга, что чудом спасло жизнь Метью. Тысячи писем
и поздравлений приходят со всей Америки. Герою желаютскорейшего
выздоровления. После короткого сообщения местных станций мы ещевернемся к
Печкину; увидим его встречу со спасенной девушкой -- иностраннойстуденткой,
а также встретимся с друтими, очень интересными людьми, так что- сюрприз! --
оставайтесь на нашем канале.
В перерыве Матвею предложили несколько текстов на выбор; навели
грим,картинно рассадили семью Тараса Гордеевича. Серафима слюнявила
палец,смотрелась в карманное зеркальце. Явился помощник мэра города и
шефнью--йоркской транспортной полиции. От жарких ламп несло марганцевкой.
Черезслепящий свет Матвею показалось на миг, что в дверях промельнула Сюзи,
но, когда он пригляделся -- никого не было; телесъемки продолжались.
Полицейский чин говорил о значительном снижении преступности за
текущийпериод: убитых на целых два процента меньше того же периода прошлого
года.Помощник мера называл Печкина настоящим героем и подчеркивал
значениеосторожного участия самого населения в поддержании городского
порядка.Матвея наградили бляхой почетного полицейского; снова брали интервью
иснимали впрок. Дикторша жала ему руку, благодарила за материал: -- Лето
--отпускной застойный период; трудно, знаете, делать новости из одной
погоды.
Вечером
Матвей многократно видел себя в хронике; камера наплывала
нанего, демонстрировала его высокие скулы, боксерский нос и скромную
улыбкуюбиляра. -- Когда научился я так торговать рожей! -- поражался он сам
себе. У него, оказывается, был приятный тембр голоса и неплохой английский.
Матвей даже не воспользовался предложенными текстами. На вопросы
просамочувствие отвечал: - Никак...не знаю. - Сказал,- ему кажется,
всепроисходит с кем--то другим. В то же время, будто он на
церемонииприсуждения голливудских Оскаров и скоро приведут награждать также
иударившего его парня -- "за успешно исполненную вспомогательную
роль". С девушкой, студенткой из Страсбурга, Матвей, не удержался,
сказал паруфраз по--французски ко всеобщему умилению. Медсестры
аплодировали, нестолько самому Печкину, сколько замечательному
телерепортажу, гдефигурировал их госпиталь и попадались знакомые физиономии
и кровати.Заскочивший на минутку доктор Мортис шепнул Матвею, что он родился
врубашке, что, говорят, сам Фил Донахью включает его в следующую передачу.
Эти слухи подтвердились назавтра. Америке нравился герой Метью
Печкин.Он делался нарасхват; упоминался в телесюжетах и в печати.
Происходилаобыкновенная в таких случаях цепная реакция: исходный пузырек
события уже неимел значения; он раздувался усилиями миллионов
людей--потребителейновостей, часто вне их собственной воли. Чем больше
произносили имя Печкина,тем громче оно звучало и делалось неоспоримей, а
потому произносилось ещечаще. Пузырек славы раздувался в аэростат и плыл над
страной, толкаясь встаде с подобными ему раздутыми сооружениями... Матвей
уже замечал, чтодумает о Печкине в третьем лице; это того --
знаменитого
склоняли повсюду.Как это Америка жила раньше без столь необходимого
персонажа?
В газетах попадались карикатуры, в которых Печкин сзонтиком--пистолетом
обращал в бегство торговцев наркотиками и прочихнехороших "бэд
гайс"; даже побеждал химеры инфляции и национальногодефицита. И только
в русской газете один известный своим злопыхательствомочеркист упоминал
Чехова и обывателя, ставшего знаменитым лишь потому, чтодуриком попал под
тарантас. Конечно появилась кукла и эскиз --'Метью--Рейнджер'; их в спешном
порядке стали штамповать на майках, штанах,на коробках с геркулесовой
кашей... В эти дни -- кто только ни посещал Печкина. Больничная его
палатапревратилась в зал приемов. Марвин Фукс принес поздравительный адрес
отфирмы; сообщил об успехе корабельного расчета и приятную новость о
повышенииПечкина по службе. Фукс разрешал не стесняться и упоминать
"нашу Компанию" винтервью без всякого смущения. Появлялись и
цепкие адвокаты; каждыйконфиденциально убеждавший Матвея подать иск на город
Нью--Йорк, сначала --миллионов на двадцать.
Однажды, с букетом алых роз, явилась пожилая русская дама со
страшнознакомыми глазами. Матвей не сразу узнал в ней первую, еще
институтскихвремен, краткосрочную жену Софку, которую он не видел с России.
Софка быстроосвоилась и вела себя будто они виделись только вчера. Она
измазала Матвеяпудрой и помадой и, пока оттирала, говорила, смеясь: --
Прости, тяжелая косметика, как понимаешь, нужна от врага, которыйразглядит
дефект и в королеве красоты. Для тебя бы я не штукатурилась,поверь. Ты--то
меня любишь - я знаю, -- продолжала она.
-- Сейчас тысвободен и -- какое совпадение -- я тоже! То есть,
практически, могу бытьсвободна в любую минуту...--
Все побывали у него, кроме Сюзи, которая, хотя и виделась не раз
втолпах визитеров, но никогда не осуществлялсь. Он ей звонил,
оставлялпослания на автоответчике, довольствуясь ее записанным на пленку
голосом. Вдень, когда Матвей выписался из госпиталя; стоял в круге
провожающих людей иуже привычных ему репортеров; жмурился в фотовспышках
немеркнущей славы иуже был готов идти к ожидающему его лимузину, кто--то
взял его сзади запалец и вытянул из круга. -- Выбираю вас, незнакомец, --
сказала Сюзи. Они сели в ее антикварный Фольксваген и сделали провожающим
ручкой.
Сначала, чтобы переодеться, заехали на его снятую квартиру. Солнце, как
обычно, освещало хозяйкин гобелен. Матвей перечиталсверкающие золотом
вышитые на нем слова -- Пришел, Увидел, Победил.-- Согласно его визиологике,
это не столько 'Увидел', сколько -- 'Познал'. - Пришел. Познал. Победил. -
Так это же наш любимый комсомольскийзавет: -- Знание--Сила. Вот, что хотел
сказать Марк Плиний или, неисключено, сам Кай Юлий Цезарь! Все это время,
снизу, с улицы, азбукой морзе -- точка-тире-точка...--клаксонила из машины
Сюзи. Вдруг, она прибегает сама и кричит: -- Мат, тытолько послушай, что они
говорят там, по радио: -- Старушка костылемобезвредила опасного
исламиста--фундаменталиста в аэропорту Кеннеди. УНью--Йорка теперь --
другой, новый герой! -- Матвей посмотрел на нее, не шутит ли? Его притянуло
магнитом; профилиих совпали. -- У меня машина не запаркована...-- мычала,
косила Сю глазом. -- Ничего, -- говорил Матвей. -- Ты моя третья, последняя
макушка...мыим тикет... мы им штраф...и они рухнули на груду наваленной на
полу одежды.
Матвей захватил
с собой из палаты листочки больничного меню,исчерканные
с тыльной стороны. Первое время пытался объяснить ВизиологикуСюзи, знакомым;
убеждал, кипятился - Как же так! Может быть, здесь разгадкасознания -- если
логика имитирует процесс зрения, то откровения нашииллюзорны, как и ошибки.
Речь - пересказ видения; кино - подмена жизни. Чегоне представить - того для
нас НЕТ! Другие миры - не в ином пространстве ивремени - в ином, не
зрительном способе восприятия. Никто к нему не прислушался. В лучшем случае,
ему задавали не имеющийответа, сакраментальный вопрос -- Ну и что? Мне что с
того? Матвей сникал: - Подумайте, столько последствий! Уж не знаю...я
непророк-. Он признавался мне: - К кому только не обращался! Ни у кого не
нашлось охоты вникать в его "заумности". Подумаешь --хобби у
программиста! Пруд пруди дилетантов; каждый пишет поэму, великийроман или
грандиозную научную работу. Вот, когда бы всем известного
человекаопубликовали - академика Х или писателя У или лауреата Z, когда был
бы шумна весь мир - тогда бы... Через какое-то время Матвей сам с легкостью
позабыл, оставилнесвойственную ему тематику, переболел, будто коклюшем или
свинкой. Увлеченный своею Сюзи, он целиком дышал и жил ее жизнью; оторвался
отрусских знакомых. Американское англоязычное существование, кстати, само
посебе, излечивает от свойственных нам непрактичных витаний в эмпиреях. Не
обратили внимание - не беда! Главное, действительный автор идеи -евангелист
Матфей порадовался своему результату и взял на заметку. Теперь унего --
новые идеи, новые прозелиты. Матвеины заметки, кажется, затерялись.Впрочем,
один случайный списочек (по памяти я записал) сохранился; вот, онвкратце,
если не скушно:
ЕВАНГЕЛИЕ ОТ МАТФЕЯ
(
из записей на обороте больничного меню)
1. Мы -- зрительная цивилизация
. Передаем идеи видиосимволами,
изкоторых слово -- самый главный. До недавнего времени сохранялись
толькознаки зримой культуры; так сложилась наша логика - ВИЗИОЛОГИКА.
Объяснитьумеем только переводом сообщения в образ. Увидеть = Понять, если не
глазами,то - умом (умо-зрение). Новая техника, сохраняющая невидимую
информацию,звук или запах, (пока?) не способна отменить зрительную
организацию мозга.
2
. Видимое невооруженным глазом называем
здравым смыслом.
Остальное: --
Наука
-- то, что можно увидеть инструментами -- микроскопом,телескопом,
математикой... --
Вера--Надежда--Любовь
-или --(
Бог--Спасение--Блаженство
)
--
то, что
видеть
просто не имеет смысла. Зачем верить, если знаешь-видишь)
наверняка? Любопытно проследить, что помещается в невидимое (в темноту): --
Голем у чешских крестьян - Избранность у евреев - Аристократизм уНитцше -
Супергерои в американской масскультуре. Культ отсутствующего.
3
. Зрительный минимум (ничто) -- есть точка, бесплотный
символпристального внимания. Точка в перекрестии - Крайст - символ
христианства.Из этого
ничто
, точки -- весь остальной зримый мир получается
одним ее движением (временем): линия - движением точки;поверхность -- линии;
тело -- поверхности.
Все получается из ничего
!
4
.
Граница
между одним и другим
есть условие
любого
понимания
.
Чтобы
понять,
зрением и своим поведением мы испытываем (сканируем) границы,
т.е.поставленные пределы. Только в стремлении - наперекор -
постоянновибрирующим глазом (и характером) мы удостоверяемся в наличии
границ.
5
.
Вне сознания -- границ нет
. Процесс познания, который
естьусловность, как бы разрез по живому (т.е. без-граничному),
искусственнообразует противоположности. Из прежде единого - образует
диалектику. Она -не закон природы, как считал Энгельс, но лишь - продукт
нашей собственнойаналитической деятельности.
6
. Вся сумма знания накоплена в Языке=Мозге Смысла. Автоматически,из-за
визиологической своей природы
, язык (как и мозг) приспособлен
длядоказательств.
Мозг рефлекторно ищет повсюду причины и связи - наводит
хотябы видимость порядка даже там, где его нет впомине. Каким бы складным
никазалось доказательство того, что А
связано
с Б --
оно тавтологично. Визначальном, без границ, мире все связано со всем.
Наше анализирование, ничто иное, в первую очередь, начертило эти (условные)
разделительные границы.
7
. Поэтому,
почти всякое, не противоречащее явным фактам,
грамматическизаконное высказывание - верно
; хотя бы в каком-то смысле оно
будет содержатьи правду и ложь, пропорции которых зависят от злобы дня и от
царствующих насегодня мнений, от вкуса, от пользы - от идеологии.
(Пререформисты считали, что в сперматозоиде сидит,
сложившись,микроскопический человечек. Оказалось -
сидит
генная запись
человека.)
8
. Из предыдущего следует, что
все верное - верно и наоборот
. Не в
этомли фокус
проницательных
точек зрения; вода в ступе идейных дискуссий
илегкость эффектных парадоксов. Например, что мудрость есть особым
образомрафинированная глупость (Б.Расселл) На каждую пословицу, как
известно, естьне менее мудрая -- наооборот.
9. Понятное - неудивительно
; и, в силу нашей природы,
делаетсяскучноватым. Что всегда перед глазами, перестаем замечать. Тогда как
радинеожиданности и каприза готовы на все:
тьмы скучных истин нам дороже
насвозвышающий обман.
10
. Хочется верить, что мы не случайны. Не есть ли наше сознание
-средство Природы (Бога)
увидеть самое себя
, чтобы круг замкнулся? Не
головали была библейским
яблоком раздора
? Уже, наверное, не секс, присущий
всемуживому, невинный и немудреный; не секс, а, именно, разум, рефлексия
человекабыла его первородным грехом.
За умствования был изгнан человек из
рая!
1994
Первая версия - в книге "Охота к Перемене Мест" Нью-Йорк,
1995. Library of Congress Cataloging-in-Publication Number: 00-191672
E-mail:
[email protected]