Книго 

                                 (сборник)
     -----------------------------------------------------------------------
     Е.Пермяк. Избранное: Романы, рассказы, сказы и сказки
     М.: Советский писатель, 1981
      & : Zmiy ([email protected]), 22 августа 2003 года
     -----------------------------------------------------------------------
     Евгения   Пермяка   по   праву  считают  мастером  современной  сказки.
Обратившись  к  народной  поэзии,  писатель  наполнил  ее новым содержанием,
созвучным  современности,  приблизил  язык  сказки  к современному народному
языку.
     Главной  темой  рассказов,  сказов  и сказок, включенных в "Избранное",
является труд и утверждение высоких нравственных начал.
                                 Содержание
                           Кто мелет муку
                           Пропавшие нитки
                           Про торопливую куницу
                               и терпеливую синицу
                           У кольца нет конца
                           Хитрый коврик
                           Четыре брата
                           Свечка
                           Шумливое море
                           Вечный король
                           Луна, лужица и бельмо
                               на вороньем глазу
                           О трех сердцах
                           Чугун и Сталь
                           Мелкие калоши
                           Счастливый прибор
                           Про два колеса
                           Новое платье королевы

     Жил  в  мельничном  ларе  мучной червь Дармоед. Наелся он как-то свежей
муки, выполз на край ларя, зевнул и спросил:
     - А кто мелет муку?
     - Как это - кто? - проскрежетал жернов. - Я!
     - Нет,  я,  - проскрипела на это деревянная рабочая шестерня. - Я кручу
ось, на который ты, жернов, сидишь. Значит, я и мелю муку.
     - Это  еще  что?  -  заспорил главный вал мельницы. - На ком ты надета,
шестерня? Не на мне ли? Не я ли мелю муку?
     Тут мельничные крылья не утерпели и засвистели на ветру:
     - Мы,  крылья,  всех  вас  вертим, крутим и двигаем! Значит, мы и мелем
муку.
     Услыхал  это  ветер  и  сильно  разгневался.  Рванул он дверь мельницы,
выдул  прочь  мучного  червя  Дармоеда  и  так  задул,  что  только крылья у
мельницы замелькали.
     От    этого    главный    вал,    деревянная    шестерня    и    жернов
заработали-завертелись быстрее. Веселее пошел помол муки.
     - Поняли вы теперь, кто мелет муку?
     - Поняли, батюшка ветер, поняли! - ответили все.
     - Ой  ли?  -  ухмыльнулся  мельник.  - Не всем дано понимать, кто мелет
муку,  кому  подвластны  все  ветры,  все  воды,  кто строит все мельницы на
земле.
     Сказал  так  мельник  и  повернул  главный ветровой рычаг. Остановилась
работа  на  мельнице. Все замерли. И жернов, и вал, и шестерни. Потом смазал
мельник  скрипучие места, засыпал нового зерна, выгреб смолотую муку и опять
пустил мельницу.
     Плавно  заработали  крылья.  Молча  завертелись  главный  вал и рабочая
шестерня. Без болтовни, без пустого скрипа.
     - Так-то оно лучше, - молвил старый мельник.
     Запер  на  замок  мельницу,  пригрозил  ветру  пальцем: "Смотри у меня,
мели!"  -  и  пошел обедать да эту самую сказку своим внучатам рассказывать,
чтобы  они  знали,  кто мелет муку, кому подвластны все ветры, все воды, все
мельницы на земле.

     Жила-была  сварливая  старуха. К тому же неряха. Стала как-то она шить.
А у неряхи все нитки спутаны.
     Распутывала их, распутывала нерадивая торопыга да и крикнула:
     - Пропадите  вы  пропадом!  Чтобы глаза мои не видели вас со всем вашим
нитяным отродьем!
     А  нитки  возьми  да и пропади со всем своим нитяным отродьем: кофтами,
юбками,  платьями  и  бельем.  Ничего  нитяного  в  доме сердитой старухи не
осталось.
     Сидит старуха голышом и вопит на всю горницу:
     - Батюшки-матушки, где же моя одежда?
     Кинулась  старуха  за овчинным тулупом, чтобы себя прикрыть. А тулуп по
овчинам  на  куски  распался.  Потому  как  овчинные куски тоже нитками были
сшиты.
     Мечется  старуха  из  угла  в  угол,  а по избе пух летает. Наволочки у
подушек  тоже  из  ниток  тканые.  Не  стало в доме ни варежек, ни чулок, ни
одеял, ни половиков. Ничего нитяного не стало.
     Накинула  старуха  на  себя  рогожный  куль да и давай у ниток прощения
просить:
     - Ниточки   льняные,  ниточки  шерстяные,  ниточки  хлопковые,  ниточки
шелковые!   Простите   меня,   старуху   сварливую,  торопливую,  нерадивую.
Вернитесь в мою избу.
     И  так-то  жалобно  старуха  голосит-причитает, просит, что даже нитки,
испокон веков молчальницы, и те заговорили.
     - Назови,  - говорят нитки, - половину того, что из нас, ниток, ткется,
плетется, вьется и вяжется. Тогда вернемся, простим.
     - Только-то  и  всего?  -  обрадовалась  старуха. - Мигнуть не успеете,
назову.
     И   принялась   старуха   называть.   Назвала   десяток-другой  нитяных
изделий-рукоделий да и осеклась.
     Не  всякий, кто круто берет, далеко идет. Спотыкается. Останавливается.
Отдыхает.
     Стала  старуха  вспоминать,  что  из  ниток  ткется, плетется, вьется и
вяжется. День вспоминает, два вспоминает - десятой доли не вспомнила.
     Шелка,   бархата,  сукна,  ковры,  половики,  ситцы,  кружева,  одеяла,
скатерти. Платки, шали, шарфы, ленточки разные...
     Отдохнет  и  опять  вспоминать  примется:  пояски,  опояски, к ботинкам
завязки,  сапожные  ушки,  накидки  на  подушки,  тюлевые  шторки,  плетеные
оборки, сети-мережи и косынки тоже...
     Месяц  проходит, другой начинается. А нитки не возвращаются. Старуха из
сил  выбивается.  Другой  день больше двух-трех нитяных поделок и назвать не
может.
     Соседи старуху жалеть начали, подсказывают.
     Сороки  и  те,  как  только  выведают, где что новое из ниток делают, -
старухе  перестрекочут.  Тоже  жалеют.  И  вы ее пожалейте. Может быть, тоже
десяток-другой нитяных поделок назовете.
     Поняла  она  теперь,  что  нитки  весь  свет  одевают, нигде без них не
обходится.

                            И ТЕРПЕЛИВУЮ СИНИЦУ
     Стала  торопливая  Куница шелковый сарафан к лету кроить. Тяп-ляп! Весь
шелк  искромсала - изрезала в лоскутки. И не то что сарафан - платка из этих
лоскутков нельзя сшить.
     Стала  терпеливая  Синица  из холстины фартук кроить. Тут прикинет, там
смекнет,  сюда  подвинет, туда подвернет. Все она сообразила. Все высчитала,
все  вычертила,  потом  за  ножницы  взялась.  Хороший  фартук получился. Ни
одного лоскутка не пропало даром.
     Диву далась Куница. На фартук глядит - завидует:
     - Где ты кройке-шитью училась, Синица? У кого?
     - Бабушка меня шитью выучила.
     - А как она учила тебя?
     - Да очень просто. Пять волшебных слов велела запомнить.
     - Каких?
     - "Семь раз отмерь - один отрежь".

     Заспорила  Туча  с  Рекой,  кто  кого  породил.  Туча  ли  Реку  дождем
наполнила. Река ли Тучу из себя выпарила?
     Заспорил  Арбуз  с  Семечком,  кто  кого вырастил. Арбуз ли Семечко или
Семечко - Арбуз?
     Заспорила Рыба с Икрой, кто кому мать. Рыба ли Икре, Икра ли Рыбе?
     Глядя  на  них, и Яйцо с Курицей старинный спор подняли - кто раньше на
свет появился.
     Мать-Земля слушала их, слушала да и сказала:
     - У кольца нет конца, а у глупца - начала. Грамоты.

     Умной Машенька росла, да не все понимала.
     Пошла она как-то в лес и ужалилась о Крапиву.
     - Ах  ты  такая-сякая,  колючая.  Зачем только ты на свете живешь? Один
вред от тебя!
     А Крапива рассмеялась на это и сказала:
     - Так  и  о  пчеле  можно только по жалу судить. А пчела ведь еще и мед
дает.
     Тут Маша как крикнет на весь лес:
     - Да как ты можешь, бездельница, себя с пчелой-труженицей сравнивать!
     - Вот  что, - говорит Крапива, - приходи сюда осенью, я тебе ума-разума
добавлю.
     Не  верилось  Машеньке, что у Крапивы можно ума набраться, но пришла. А
вдруг   Крапива  что-то  дельное  скажет?  А  Крапива  пожелтела  по  осени.
Состарилась. Голос у нее стал скрипучий, жесткий.
     - Добудь,  Машенька, рукавички, - говорит Крапива, - да выдергай меня и
свяжи в пучки.
     Надела Машенька рукавички, выдергала Крапиву и связала в пучки.
     - А теперь, - говорит Крапива, - вымочи меня в речке и потом подсуши.
     Вымочила Маша Крапиву, подсушила и снова спрашивает:
     - Еще что придумаешь?
     - Теперь,  -  говорит  Крапива, - ломай мои стебли, мни, выколачивай из
них лишнее. А дальше увидишь...
     Опять  Машенька  сделала  все  то,  что  Крапива  просила, и получилось
длинное, прочное крапивное волокно.
     Задумалась  Маша,  а  потом  решила:  коли  есть волокно, из него можно
нитки  спрясть.  Спряла  Маша  нитки  и  снова  задумалась. Думала, думала и
решила  из  ниток коврик выткать. Выткала она коврик и вышила на нем молодую
веселую крапиву. Повесила коврик на стенку и сказала:
     - Спасибо  тебе,  Крапива, что ты мне ума-разума добавила. Теперь-то уж
я  знаю,  что  не  все  на  свете пустое да негодное, что пустым да негодным
кажется.
     И  стала  с  тех  пор  Маша  обо  всем думать, во все вникать, везде, в
каждой мелочи для людей пользу выискивать.

     У  одной  матери  было четыре сына. Всем хороши удались сыновья, только
друг  дружку  братьями  признавать  не хотели. Ничего схожего между собой не
находили.
     - Уж  если,  -  говорит один брат, - кого я вздумаю братом назвать, так
только лебяжий пух или, на худой конец, хлопковое волокно.
     - А  я,  -  говорит  второй брат, - на стекло похожу. Только его и могу
своим братом признать.
     - А  я  белому  дыму  брат,  -  говорит  третий. - Недаром нас одного с
другим путают.
     - А  я  ни  на  кого  не похож, - сказал четвертый брат. - И некого мне
братцем назвать, разве только слезы.
     Так  и  по  сей день спорят четыре родных брата: белый Снег, синий Лед,
густой  Туман  да  частый Дождь - друг друга братьями не называют, а матушку
Воду все четверо родимой матерью величают.
     Бывает такое на свете... Не всегда брат брата узнает!

     Горела  Свечка  в  Старом  Подсвечнике,  горела да и отгорела. Погасла.
Кончилась.
     - Какая  она недолговекая, - весело сказал Таракан, выползая из щели. -
Мало пожила Свечка.
     - Да,  она  мало  пожила, - сказал, вздохнув, Старый Подсвечник, - зато
ярко горела. Многим от нее было светло и радостно.
     Ничего  на  это не ответил Таракан, уползая к себе в щель. Потому что в
Подсвечник  вставили новую свечу и зажгли. А Таракан не любил света и боялся
его.

     И  о  чем  только  не  рассказывает  Говорливый  камень на реке Вишере!
Хорошая  у  него  память.  Он  знает даже и то, что было много миллионов лет
тому  назад.  Вот  что рассказал он как-то прибрежным хвойным лесам и крутым
берегам Вишеры.
     Может  быть,  вы  не  поверите,  только  там,  где  сейчас растут леса,
высятся  Уральские  горы  и  наливаются колосья ржи и пшеницы, было Пермское
море.  Оно  было  достаточно  велико,  но  мелководно,  и  поэтому  шумливо,
чванливо и заносчиво.
     Заносчивость  Пермского  моря  переходила  всякие  границы.  Оно  стало
грубить родной матери - Земле.
     - Кто  ты  такая? - однажды сказало Море. - Зачем ты нужна? Из-за твоих
берегов и островов негде разгуляться моим волнам.
     - Перестань  дерзить, - предупредила его Мать-Земля. Я породила тебя. Я
- твои берега, твое дно. Я - чаша, в которую ты налито.
     - Что-о?  Что ты сказала? - вскипело Пермское море. - Да я тебя дочиста
затоплю и смою твои негодные леса вместе с холмами, горами и полянами.
     Сказав  так,  Море  заключило  союз  с  морским  разбойником  Ветром  и
кинулось на Землю.
     Увидев  это,  деревья, звери, травы, птицы и насекомые очень испугались
и с плачем бросились к своей матери-Земле.
     - Родимая!  Не  дай  нам пропасть! Что будет с нами, когда Море затопит
тебя. Мы не хотим превращаться в рыб и морские растения.
     - Не  буйствуй,  глупец!  -  еще  раз  предупредила  Земля. - Перестань
водить  дружбу  с  этим бездомным бродягой Ветром. Расти вглубь, а не вширь.
Иначе у тебя не хватит воды и ты обмелеешь, а обмелев - высохнешь.
     А  Море  в  ответ на это подняло свою бесчестную мутную волну на родную
мать и крикнуло, угрожая:
     - Молчи, старуха! Готовься к своему последнему часу.
     Тогда  мать-Земля распрямила свою грудь. Возвысилась Уральскими горами.
Потом  она  сделала  глубокий  вдох, и дно Пермского моря поднялось выше его
мутных и шумливых волн.
     Вскоре  Море стекло Печорой, Камой, Вычегдой, Вяткой и другими реками в
разные  моря.  На  его  месте  зазеленели  леса, поселились звери и птицы. А
много  тысяч  лет  спустя  появился  человек,  построивший  деревни,  села и
города.
     Вот  что  рассказал Говорливый камень, который высится и по сей день на
реке Вишере.

     Один надменный король сказал другому королю:
     - Как  ты  смешон  и  мал!  Тебе никто не воздает королевских почестей.
Тебя даже не называют "ваше величество". Какой же ты король?
     - Увы,  -  ответил  тот,  -  между  тем  я  король.  К  тому же я самый
известный  из  всех  королей!  Меня знает весь свет. Обо мне написаны тысячи
книг.  Я  беспрерывно  нахожусь  в  сражениях...  Но  меня  никто не назовет
кровавым  королем. Побеждая в битвах, я не проливаю ничьей крови. Оказываясь
побежденным,  я  остаюсь  невредимым.  Пусть  моя армия малочисленна, но она
бессмертна.  Пусть в моем флоте всего лишь два судна, но они непотопляемы. Я
единственный  из  королей,  которого  нельзя  свергнуть.  Я  единственный из
королей, кому революции приносят новую популярность в народе и признание...
     Так  говорил  при общем молчании, ничего не преувеличивая, не произнося
ни  единого  слова  неправды, всемирно известный король, стоя рядом со своей
королевой в окружении свиты на... шахматной доске.

                         И БЕЛЬМО НА ВОРОНЬЕМ ГЛАЗУ
     Однажды ночью одна одноглазая Ворона сделала крупные открытия.
     Вечером над лесом поднялась полная румяная Луна.
     - Посмотрите, какая я большая! - сказала Луна. - Я больше Солнца.
     - Да,  это так! - подтвердила одноглазая Ворона, заночевавшая на дереве
близ болота.
     К  полуночи  Луна  отразилась в маленькой болотной Лужице. Тогда Лужица
обрадованно воскликнула:
     - Смотрите,  а я, оказывается, больше Луны! Луна полностью уместилась в
моих берегах, да еще осталось достаточно места для звезд.
     - Да,   это   верно,   -  согласилась  одноглазая  Ворона  и  принялась
размышлять.  -  Если  Луна, отразившись в тебе, уместилась в твоих берегах и
осталось еще место для звезд, ты больше ее. Но мой глаз больше тебя.
     - Это каким образом? - спросила болотная Лужица.
     - Очень  просто,  - сказала одноглазая Ворона. - Ты, Лужица, умещаешься
в  моем  глазу  вместе  с  Луной  и  звездами,  да еще остается место, чтобы
уместить все болото.
     Бельмо, сидевшее на левом глазу Вороны, важно сказало:
     - Самое  большое  в  мире  -  это я. Стоит мне пересесть на твой правый
зрячий глаз, Ворона, и я закрою не только Лужицу с Луной, но и весь
     - Да,  это  правда,  -  еще  раз  согласилась  Ворона и снова принялась
рассуждать о величайших открытиях, которые были ею сделаны в эту ночь.
     И  пусть  себе  мелет  чепуху,  а  мы  тем  часом новый памятный узелок
завяжем.

     Жил  да  был  стал  Вдовец.  Большого огня ма А сердце у него
было  еще  больше.  Пока  его  дочь-малолетка  не  подрастет,  он  решил  не
жениться.  Любила  дочь  отца.  Как  братца  старшего  любила,  как  верного
советчика. Невылюбленную любовь к матери на него изливала.
     Когда  же заневестилась дочь, сталевар ввел в дом жену. Хорошую женщину
взял.  Полюбила  она доброго мужа незнамо как. Пылинки сдувала, волосу с его
головы  упасть не давала. Первой не уснет, второй - не проснется. Работница,
Мастерица. Красавица.
     Лучше придумать нельзя, а счастья не было.
     То  мачеха  на  падчерицу  жалуется, слезьми обливается. То дочка ревмя
ревет, мачеху клянет.
     - Сердце  мое выскочить готово, на части разрывается, - причитает жена,
- пожалей меня, сокол ясный.
     Жалко  сталевару  милую  жену.  Сердце  болит  за  нее  и против дочери
закипает. А та:
     - Слушай  ты  ее...  Околдовала  она тебя. Приворожила чарами. Кровь из
меня  пьет.  Сердце  мое  леденит.  Без тебя я круглая сирота. Ты мне отец и
мать.
     Больно  сталевару за дочь. Любит он ее. Сердце за обиженное дитя против
жены закипает. Перебои дает.
     Начнет  он  жене  внушать  да  втолковывать. А та ему на дочкину правду
свою  правду  выкладывает. Опять его сердце болеть за жену начинает и против
дочери стучать.
     Долго  ли,  коротко  ли так кипело сталеварово сердце между двух огней,
двух сердец да и откипело. Остановилось. Не выдержало.
     Зарыдали  тогда  на  весь белый свет по любимому мужу, по дорогому отцу
мачеха  с  падчерицей. Все теперь они поняли. Да уж поздно было. Хоть в семь
ручьев слезы лей - сердца не оживишь.
     Кончился  богатырь-стал  И  сказка  кончилась,  которую мне ой как
нелегко  рассказывать.  А  что  сделаешь, коли она сама собой сказывается, в
народ  просится.  И  наверно,  не  зря.  Не  перевелись  ведь на свете такие
сердца,  которые только для себя стучат и других, даже самых близких сердец,
не жалеют.

     Пролилась  огневой  струей  из  жаркой  печи  горячая Сталь. Засверкала
золотыми  звездами,  остыла  дорогими  слитками  и  зазналась.  Перед  серым
Чугуном так стала себя выхвалять, что тот чуть не изоржавел со стыда.
     - Я,  - говорит Сталь, - нержавеющая, нетемнеющая, хитро сваренная! Как
алмаз  крепка,  как  змея  гибка.  Закалюсь - не отколюсь! Пилить, сверлить,
резать  - все могу, на все пригодна. Хочешь - булатом стану, хочешь - иглой!
Мостом  лягу.  Рельсами  побегу.  Машиной  заработаю. Пружиной совьюсь. А ты
что,  Чугун?  На  сковородки,  на  утюги  только и годен. Ну да разве еще на
станины  второсортные  да  на  шестерни  молотильные!  Не  ковок,  не ловок,
хрупок, как лед. Не модный металл.
     Говорит  так  Сталь,  на  весь  цех  себя  славит.  И  самолетом-то она
полетит,  и  кораблем-то  поплывет,  и чем только, чем она не станет... Даже
перо  писчее  не  забыла. Часовую стрелку и ту не пропустила. Все перебрала.
Столько  наговорила  про  себя,  что  в  семи  коробах  не свезти. Но ничего
лишнего не прибавила. Была в ее стальном звоне правда.
     Конечно,  Чугуну  далеко  до Стали. Только об одном ей забывать не надо
бы:  о  том,  что  Чугуну  она  родной  дочерью доводится, что она ему своей
жизнью обязана...
     Ну,  а в остальном все правильно, если, конечно, совесть во внимание не
принимать.

     Ах!..  Вы  даже  не можете представить, как мне не хочется рассказывать
эту  прескверную историю о мелких калошах. Она произошла буквально на днях в
передней  нашей большой квартиры, в которой так много хороших людей и вещей.
И мне так неприятно, что это все произошло у нас в передней.
     Началась  эта  история  с  пустяков.  Тетя  Луша  купила полную кошелку
картофеля, поставила ее в передней, подле вешалки, а сама ушла.
     Когда  тетя Луша ушла и оставила кошелку рядом с калошами, все услышали
радостное приветствие:
     - Здравствуйте, милые сестрички!
     Как вы думаете, кто и кого приветствовал подобным образом?
     Не  ломайте  голову,  вы  никогда  не  догадаетесь.  Это приветствовали
розовые крупные Картофелины новые резиновые Калоши.
     - Как  мы  рады  встрече  с  вами,  милые  сестрички!  - перебивая одна
другую,  кричали  круглолицые  Картофелины.  -  Какие  вы  красивые!  Как вы
ослепительно блестите!
     Калоши,   пренебрежительно   посмотрев  на  Картофель,  затем  надменно
сверкнув лаком, довольно грубо ответили:
     - Во-первых,  мы  вам  никакие  не  сестры.  Мы  резиновые  и  лаковые.
Во-вторых,  общего  между  нами  только  первые  две  буквы  наших  имен.  И
в-третьих, мы не желаем с вами разговаривать.
     Картофелины,  потрясенные  высокомерием Калош, умолкли. Зато вместо них
стала говорить Трость.
     Это  была  весьма  уважаемая  Трость  ученого.  Она, бывая с ним всюду,
очень  многое  знала.  Ей  пришлось  походить  с  ученым  по разным местам и
повидать  чрезвычайно  интересные вещи. Ей было что рассказать другим. Но по
своему  характеру  Трость  была  молчалива. Именно за это ее и любил ученый.
Она  не  мешала ему размышлять. Но на этот раз Трость не захотела молчать и,
ни к кому не обращаясь, сказала:
     - Бывают  же  такие  зазнайки,  которые,  попадая всего лишь в переднюю
столичной квартиры, задирают носы перед своей простой родней!
     - Вот   именно,  -  подтвердило  Драповое  Пальто.  -  Так  и  я  могло
возгордиться  моим  модным  покроем  и  не  узнать  своего  родного  отца  -
Тонкорунного Барана.
     - И  я, - сказала Щетка. - И я могла бы отрицать свое родство с той, на
хребте которой я росла когда-то щетиной.
     На  это  легкомысленные  Калоши, вместо того чтобы задуматься и сделать
необходимые  для  себя  выводы, громко расхохотались. И всем стало ясно, что
они не только мелки, надменны, но и глупы. Глупы!
     Трость  ученого,  поняв,  что  с такими гордячками церемониться нечего,
сказала:
     - Какая,  однако,  у  Калош  короткая  память!  Ее,  видимо,  затмил их
лаковый блеск.
     - О  чем  ты  говоришь,  старая  суковатая  палка?  -  стали защищаться
Калоши. - Мы все очень хорошо помним.
     - Ах  так!  -  воскликнула  Трость. - Тогда скажите, сударыни, откуда и
как вы появились в нашей квартире?
     - Мы  появились  из магазина, - ответили Калоши. - Нас там купила очень
милая девушка.
     - А где вы были до магазина? - снова спросила Трость.
     - До магазина мы пеклись в печи калошной фабрики.
     - А до печи?
     - А  до  печи  мы  были  резиновым  тестом,  из которого нас слепили на
фабрике.
     - А  кем  вы  были  до резинового теста? - допрашивала Трость при общем
молчании всех находившихся в передней.
     - До  резинового  теста,  - слегка заикаясь, отвечали Калоши, - мы были
спиртом.
     - А  кем  вы были до спирта? Кем? - задала Трость последний, решающий и
убийственный вопрос высокомерным Калошам.
     Калоши  сделали  вид,  что  они  напрягают память и не могут вспомнить.
Хотя та и другая отлично знали, кем они были до того, как стать спиртом.
     - Тогда  я  напомню  вам, - торжествующе объявила Трость. - До того как
стать  спиртом,  вы  были картофелинами и росли на одном поле и, может быть,
даже  в  одном  гнезде  с вашими родными сестрами. Только вы росли не такими
крупными  и  красивыми,  как  они,  а  мелкими, плохонькими плодами, которые
обычно отправляют в переработку на спирт.
     Трость  умолкла.  В передней стало очень тихо. Всем было неприятно, что
эта  история  произошла  в  квартире,  где  жили очень хорошие люди, которые
относились с уважением к окружающим.
     Мне  больно рассказывать вам об этом, тем более что Калоши не попросили
извинения у своих родных се
     Какие мелкие бывают на свете калоши. Фу!..

     Нож  и  Вилка  долго  служили  хорошим  столовым  прибором.  У них были
красивые  костяные  ручки, затейливая резьба. Их подавали к столу даже после
того,  когда  они  несколько  устарели.  Потому  что  все  любовались  ими и
говорили:
     - Ах, какая это заслуженная антикварная пара!
     И  все было бы хорошо, но Нож начал портиться. Или годы, или что-то еще
подействовало на него, только он в пылу раздраженности сказал Вилке:
     - Ты  мне  не  пара,  трехрогая  отсталость. Теперь в моде четырехрогие
вилки из нержавеющей стали, с ручками из пластической массы.
     Вилка,  как  известно, остра от природы. И она тотчас же больно уколола
Нож:
     - Ты  посмотри  на  себя в никелированный поднос, молодящийся тупец, и,
может быть, тебе будет над чем задуматься.
     С  тех  пор  она его колола ежедневно. Нож от обиды чернел и покрывался
ржавчиной.  Его  сделали  кухонным ножом. Им чистили рыбу, щепали лучину для
растопки  плиты,  а  иногда  открывали консервные банки. Нож вскоре пришел в
негодность, и его выбросили на свалку.
     Вилка  злорадствовала,  но недолго. Ее перестали подавать к столу. И ей
стало ясно, что без ножа она не может быть столовым прибором.
     Тоскуя,  Вилка  долго  валялась  в буфетном ящике. Валялась до тех пор,
пока  с  горя  у  нее  не  лопнула ручка, после чего и она была выброшена на
свалку.  Там-то  и  произошла  печальная встреча Ножа и Вилки. Там-то и были
произнесены слова признания, полные отчаянья.
     - Ах!  -  плача,  сказала  Вилка.  -  Я так была несправедливо колюча к
тебе...
     - Ох!  -  рыдая, воскликнул Нож. - И зачем только я обратил внимание на
эту  штампованную,  четырехрогую  ширпотребную вилку. Мы могли бы до сих пор
жить  счастливым прибором, и нас бы по-прежнему подавали к веселому столу. А
теперь  уже  ничего  нельзя  изменить. Все кончено! Все кончено, Дженни... -
Так он называл ее в юности.

     В  одном  новом  велосипеде  жили-были  два колеса. Переднее и Заднее -
ведущее  и  ведомое.  Так  как  ведущего  от  ведомого отличить иногда очень
трудно  и  на  этой  почве нередко возникают споры, велосипедные колеса тоже
заспорили.
     Заднее Колесо утверждало:
     - Если  я двигаю велосипед, если я его веду, - значит, я и есть ведущее
колесо.
     Переднее Колесо на это резонно отвечало:
     - Где  видано,  чтобы ведущий шел позади, а ведомый спереди? Я качусь и
веду тебя по моему следу. Значит, я и есть ведущее колесо.
     На это Заднее Колесо приводило пример с пастухом и баранами.
     - Когда  пастух  гонит  баранов,  он тоже находится позади, но никто не
скажет, что бараны ведут пастуха.
     - Если  ты  позволяешь  себе сравнивать меня с животными, - возмущалось
Переднее  Колесо,  -  то  не лучше ли представить себе осла, который, идя на
поводу за хозяином, стал бы утверждать себя ведущим, а хозяина ведомым.
     - Как  тебе  не  стыдно?  - взвизгнуло на повороте Заднее Колесо. - Это
нелепое  сравнение  по  внешнему  сходству. Нужно смотреть глубже. Мои спицы
напряжены  до  предела. Я, изнашивая преждевременно мою шину, привожу тебя в
движение.  И  ты бежишь налегке. На холостом ходу. Да еще виляешь, куда тебе
вздумается, и при этом называешь себя ведущим колесом.
     - Перестань  говорить  глупости, - снова возразило Переднее Колесо. - Я
не  виляю, куда мне вздумается. Я веду тебя, выбирая лучшую дорогу. Я первым
принимаю  на  себя толчки и удары. Моя камера в проколах и заплатах. Кому бы
нужно  было  твое  прямолинейное  ограниченное  движение,  если  бы  не  мое
лавирование?  Я  веду тебя. Я! - кричало, дребезжа щитком, предохраняющим от
грязи, Переднее Колесо. - Без меня нет Велосипеда. Велосипед - это я!
     - Тогда  отвинтись  и  катись! - предложило Заднее Колесо. - Посмотрим,
каким  будет  твое качение без моих усилий... Посмот... - не договорило оно,
свалившись  набок,  потому  что  в  этот  миг  Переднее Колесо отвинтилось и
покатилось  в  одиночку... Оно катилось метр, два, три... тридцать метров, а
затем свалилось набок.
     Пролежав  некоторое  время  на  обочине  дороги, колеса поняли, что без
ведущих колес нет движения, как и без ведомых.
     Они  убедились  на  собственном  опыте,  что  ведущим  и  ведомым  быть
одинаково  трудно  и  одинаково  почетно  даже  в  таком простейшем колесном
объединении,  как  велосипед, не говоря уже об автомобиле, поезде, а также о
более  сложных  содружествах  других  колес,  шестерен,  маховиков  и прочих
деталей,  составляющих единое целое в разумном и сознательном взаимодействии
всех для успешного продвижения.

     Если  вы  не  станете упрекать меня в сюжетной контрабанде из Дании, то
я,  пожалуй, расскажу вам сказку, противоположную той, которую вы все хорошо
знаете.
     Некогда  на  свете  жили  два  ткача,  два портных. Они пряли из ничего
чудесные  нити,  ткали  из  них  потрясающе  выдуманные  ткани, а затем шили
поразительно сказочные, но не существующие платья.
     Двум   ткачам,   двум   портным   жилось   худо.  Их  нередко  называли
обманщиками,  наказывали  плетьми, лишали гражданских прав, и они, голодные,
бездомные,  странствовали  по  белому  свету  в  поисках  волшебной  работы,
которая  приносила  бы  людям  радость.  Но  всюду  их  встречали  смехом  и
провожали палками.
     Все  это  было  в  те  стародавние времена, когда певцов приравнивали к
шутам,  поэтов,  сочинителей  -  к  лжецам и обманщикам, а гениев сжигали на
кострах.
     Долго  скитались  ткачи,  все  же однажды судьба улыбнулась несчастным.
Они забрели в удивительное королевство.
     Королевство,  где  очутились  два ткача, не имело границ, каменных стен
или   каких-то  других  ограждений.  Оно  не  располагало  войсками  и  даже
пограничными  отрядами.  Между  тем  оно  было могущественным, независимым и
непобедимым.  Оно  и  не  могло  стать  иным,  потому  что  это было Великое
Королевство  Мечты  и  Воображения.  А  как  известно,  еще никому в мире не
удавалось поставить на колени Мечту и поработить Воображение.
     Такое  королевство,  такая  свободная  страна  вполне  устраивала  двух
ткачей, и они представились королеве.
     Королева  Мечты и Воображения была одета в нежно звучащее симфоническое
платье.  С  ее  плеч  ниспадала  эпическая мантия из пятистопных ямбов, а на
голове красовался классический венок сонетов.
     - Что вы хотите, незнакомцы? - прозвенела невидимая арфа королевы.
     - Мы   хотим   стать  полноправными  гражданами  этого  королевства,  -
ответили ткачи.
     - А  что  дает  вам право стать гражданами Великого Королевства Мечты и
Воображения? - проиграла королева на скрипке, сделанной из чистого эфира.
     Тут  два  ткача рассказали о своем искусстве ткать из ничего прекрасное
и  шить  из  него  вечное.  Рассказывая,  они  плавными жестами нарисовали в
пространстве  ткацкие  станки, затем натянули нити-основы из солнечных лучей
и  принялись  ткать образным языком из утонченных словосочетаний поэтическое
отображение   звездного   неба   для   вечернего  платья  королевы  Мечты  и
Воображения.
     И  когда  тончайшее  из  всех  самых  тонких  платьев  было готово, они
нарядили в него королеву.
     Раздался вопль восхищения!
     Великие  и  малые  граждане Королевства Мечты и Воображения на все лады
прославляли   новое   платье  королевы.  Одни  увековечивали  его  волшебной
музыкой,  другие  - нежными красками, третьи выражали свой восторг чарующими
танцами.  В  чистых  и  окрыленных  душах  каждого из граждан этой свободной
страны мастерство двух ткачей, двух портных нашло свой живой отклик.
     Всех  и  даже  не  лишенных воображения мальчиков, сидящих на деревьях,
потрясло  это  новое платье королевы, когда она шествовала по улицам столицы
страны  Бессмертия,  страны  Мечты и Воображения. И никому, абсолютно никому
не  приходило  в  голову, что королева гола, что на ней нет никакого платья,
как,  впрочем, нет и ее самой, а есть сказка. Эта сказка, в которой и по сей
день живут изумительные мастера, создающие из ничего вечное и прекрасное...
Книго
[X]