Милорад Павич. Писать во имя отца, во имя сына или во имя духа братства?
---------------------------------------------------------------
Перевод с сербского: Лариса Савельева
Изд: "Иностранная литература No 6, 1998
---------------------------------------------------------------
В Греции, на последнем из ее полуостровов, Халкидики, уже более тысячи
лет существует монашеское православное государство. Число его монастырей
велико, и монахов, населяющих эти монастыри, множество: греки, сербы (их
монастырю Хиландар принадлежит половина Святой Горы), русские, болгары и
другие. Тот, кто посетит монастыри Святой Горы (Афона) узнает, что там есть
два вида монахов: киновиты (это название происходит от греческого слова
xoivos bios, что означает "совместная жизнь") и идиоритмики -- одиночки.
Таким образом, одни живут связанные святым заветом братства, объединенные в
своего рода коммуну, а другие сами по себе, почти не соприкасаясь с
остальными монахами. (Разумеется, это просто два типа монашеской жизни,
принятые на Афоне, и каждый из этих монашеских орденов -- назовем их так --
дал редкие примеры подвижников, выбирающих отшельническую судьбу
анахоретов.) Однако у этих двух, как мы их назвали, орденов есть еще одна
важная особенность, вернее, различие. Уже много столетий монахи-общежители
(те, что живут вместе) и монахи-одиночки поделили между собой разные
ремесла, виды деятельности и духовные дисциплины. Такое распределение видов
человеческой деятельности проведено с большой точностью, и они строго
придерживаются его.
Трудно сказать, когда и при каких условиях перевешивает на Афоне власть
того или другого монашеского ордена. Однако всегда, когда, к примеру, одно
поколение киновитов (общежителей) начинает пользоваться в монастыре большим
влиянием, на первый план выходит то, чем занимаются именно они. А киновиты
(общежители) охотнее и чаще становятся музыкантами (певчими в церкви),
строителями и каменщиками, ратниками (если этого требуют обстоятельства),
врачами и знахарями, астрономами, виноградарями, писателями -- все эти
занятия связаны именно с их орденом, и они углубляются в них, всегда среди
семи свободных наук, известных нам с давних времен, отдавая предпочтение
квадривиуму, а именно тем, которые относятся к математическим (арифметика,
геометрия, астрономия и музыка). Разумеется, рядом с этими наиболее
популярными дисциплинами, а прежде всего с музыкой, стоит и интерес к
сценическому искусству, театру, хотя его на Афоне, конечно, нет.
До поступления в монастырь киновиты, как правило, участвуют в крупных
народных движениях, а если им случается уйти в ересь, то они часто
становятся догматиками и иконоборцами.
И наоборот, когда в том или ином поколении перевес оказывается на
стороне идиоритмиков (одиночек) и именно они, заняв влиятельные позиции,
начинают управлять монастырем на Святой Горе, на первый план выходит то, чем
главным образом занимаются они. А одиночки становятся преимущественно
художниками, проповедниками, землепашцами, педагогами, лингвистами, рыбаками
и лоцманами. В отличие от киновитов, идиоритмики чаще принадлежат к широким
международным движениям, а впав в ересь, превращаются в идолопоклонников.
Среди семи свободных наук их обычно вдохновляет тривиум, а это значит, что
своими занятиями они выбирают устные дисциплины: риторику, грамматику
(охватывающую и осмысление литературных произведений) и диалектику как
искусство вести спор, то есть логику.
Не следует думать, что перевес одного или другого ордена происходит в
монастыре сам по себе или же в точной последовательности, зависящей от смены
поколений. На деле эти смены суть следствие крушения тех или иных
устремлений монашеской жизни. Мне трудно оценить, при каких обстоятельствах
входят в силу, например, киновиты, а при каких -- идиоритмики. Однако
складывается впечатление, что киновиты управляют монастырем в добрые
времена, когда царит процветание, а идиоритмики выходят на первые роли в
самые тяжелые и смутные периоды, когда наступают дни бедствий. И по
отношению к себе подобным киновиты и идиоритмики существенно различаются и
ведут себя совершенно определенным образом. Идиоритмики друг с другом не
знаются, а если некоторые из них занимаются писательством, то друг друга не
читают. Киновиты же даже не замечают разделения, о котором мы говорим. Это,
однако, не влияет на то главное, что мы отметили еще в начале, а именно, что
поколения киновитов и идиоритмиков сменяют друг друга, пропуская на первый
план то один, то другой образ жизни и позволяя особенно интенсивно
развиваться то одним, то другим видам человеческой деятельности, поделенным
между двумя видами монахов -- одиночками и общежителями. Так на Святой Горе
веками все человеческие умения, объединенные в две большие группы,
попеременно то набирают силу, то отходят на второй план, позволяя наукам и
искусствам дышать в одном ритме со сменой поколений. Таким образом, мы
видим, что одна из групп дисциплин всегда остается в тени, превращаясь во
второразрядную. И значит, догадываемся мы, с помощью монахов человечество
совершенствует свои достижения, свои ремесла, искусства и знания в ритме
приливов и отливов.
Смена монашеского ордена (отшельники)
Жизнь иногда вносит изменения в выбор людей. Случается на Афоне и так,
что какой-нибудь идиоритмик, одиночка, стоящий перед Богом, становится вдруг
каменщиком (что вообще-то не свойственно духовному братству, к которому он
принадлежит, то есть идиоритмикам) или киновит делается полиглотом, что
характерно как раз для представителей другого ордена. Можно не сомневаться,
такому монаху всегда будет нелегко осуществить призвание, представляющее
собой чужую привилегию. Находясь на Святой Горе, я спросил, каким образом
идиоритмик становится киновитом? Что должен сделать монах для того, чтобы
перейти в другой орден? Он должен сменить имя, отвечали мне, отказаться от
родного языка, покинуть монастырь, в котором до этого находился, и уйти в
какой-нибудь другой... В том случае, если монах найдет в себе силы для
такого подвига -- поменять всю свою жизнь и монастырь, -- то в новой для
себя среде, в другом ордене, он сможет реализовать свое призвание без
мучений, которые ждали бы его в подобном случае в прежней жизни. С точки
зрения интересов призвания монах спасен, однако с точки зрения целостности
его души -- нет, потому что тот, кому удается излечиться от себя самого,
плохо кончает.
В этом месте придется сказать, что дальше мы не будем разбирать
практику монашеской жизни ни на Святой Горе, ни где бы то ни было еще. Ведь
все, о чем мы здесь говорили, можно найти не только среди монахов Афона, но
и на Синае, и не только сейчас, но уже в период раннего христианства. Нам же
все это интересно потому, что может быть осознано как важный опыт монашеской
мудрости, накопленный за долгую историю, которая уходит в далекие времена, и
помогающий им справиться с трудностями смены поколений и со своими
обязанностями в монастырской жизни. Таким образом, мы можем, имея в виду
опыт, вынесенный со Святой Горы, обратиться к жизни, не задумываясь больше
над тем, откуда мы его извлекли. Возьмем, например, литературную жизнь. Нам
сразу же бросится в глаза, что далеко не всегда литература оказывается в
списке "привилегированных" занятий, что и она, как и всякий иной вид
человеческой деятельности, время от времени уходит в тень каких-то других
видов, в данный момент более "важных", и, разумеется, происходит это тогда,
когда по своему значению для общества в нем перевешивает поколение
идиоритмиков, одиночек (здесь, конечно, уже не в конфессиональном значении
слова), к кругу деятельности которых (как мы уже видели) литературное
творчество не относится. Иначе говоря, положение писателя в той среде, где
он находится, во многом зависит от исторического момента, но еще больше от
того, принадлежит он к поколению идиоритмиков или киновитов. И, возможно,
было бы интересно посмотреть на литературу через эту смену склонности или
несклонности к литературному творчеству в отдельных поколениях.
Читатель, не расходующий энергию, накопленную благодаря чтению, похож
на человека, который толстеет оттого, что не тратит энергию, приобретенную
за счет пищи. С писателем дело обстоит иначе. Однако писателей с читателями
роднит описанная выше универсальная модель со Святой Горы, которая может
быть распространена на все виды человеческой деятельности и которая, таким
образом, охватывает общей концепцией все виды искусства и все отрасли науки
(с чем, кстати говоря, мы не сталкивались после эпохи Просвещения). Уместно
даже сказать, что каждый из нас мог бы задаться вопросом, к какой группе
принадлежит он сам -- к одиночкам или к братству людей, связанных друг с
другом, и, найдя ответ, получить возможность чуть больше понять себя и свое
время, свои занятия, неудачи, вероятные трудности или достижения. Исходя из
описанной модели поведения при смене поколений, легко вообразить себе некую
"Сравнительную историю искусства и науки". В будущем после возможных
исследований этой области в каком-нибудь труде такого плана нашелся бы ответ
на вопрос: к какой группе принадлежали, например, Уильям Шекспир и
Сервантес? Или Юнг и Эйнштейн?..
Для начала я попытался бы отметить некоторые отдельные случаи, которые
можно представить себе в области литературы при таком подходе к жизни и
творчеству.
К этой группе принадлежат счастливчики, потому что среди членов их
ордена расцветают именно те виды деятельности, к которым они чувствуют
склонность. Если речь идет о литературе, то это случаи, когда писатель
относится к братству киновитов и пишет в духе своего святого братства. (Еще
раз напомню, теперь мы уже не употребляем слова и выражения в
конфессиональном смысле.) Беру на себя смелость высказать уверенность в том,
что сюда и по военному, и по писательскому призванию относится Сервантес,
так же как Платон или Толстой, тоже солдаты и писатели или философы, и всем
им удалось осуществить свое писательское призвание без особых препятствий на
жизненном пути, то есть они смогли самореализоваться, оставаясь в той же
группе, к которой естественным образом принадлежали и они сами, и их
творческие склонности. Им не нужен был никакой отец, достаточно было
принадлежности к братству, и им не стоило никакого труда клясться слабыми
отцами, которых не нужно было бояться. Так, например, делал Платон, клянясь
Сократом, одним из настоящих одиночек, обладавшим настоящим эдиповым
комплексом, который и привел его к смерти. Потому что зачем и насколько мог
быть нужен Платону -- писателю, солдату и члену братства -- какой-то
проповедник, высказывающий умные мысли? Он был для него всего лишь
оправданием, объектом клятвопреступления, так же как Христос для
евангелистов.
Ведь писательское мастерство -- напомним еще раз -- относится к
области, где правят киновиты, и Платон -- как человек, принадлежащий к
братству, -- использует lege artis и не чувствует никакой необходимости
подчинять свою личность таланту и мастерству учителяодиночки, относящегося к
тому поколению, с которым писательство не имеет никакой связи. Более того,
Платон даже выступает против подобного дара, дара поэтического, и чувствует
свое право на это -- ведь дар принадлежит ему и его братству, поколению
тесно связанных между собой людей, правда, он оставляет возможность защищать
его Аристотелю, тоже одному из одиночек, которому этот дар не принадлежит ни
по тому, каков порядок вещей, ни по тому, к какому поколению он относится,
так что Аристотель обращается к нему "не имея на это права". Аналогичным
образом Сервантес не обязан был сочинять восхвалений своим боевым товарищам.
Он, напротив, занялся одним-единственным солдатом, превратив его в Дон
Кихота -- самого известного в мире ратника.
Писать во имя отца (anti-oedipus)
Если первая группа писателей требует проведения подробнейших
исследований, то со второй, видимо, все гораздо яснее. Для начала возьму на
себя смелость предположить, что Аристотель принадлежал к поколению одиночек
и оказался зажатым между двумя мощными братствами в поколении отцов и в
поколении детей его рода, говоря конкретнее, между учителем Платоном и
учеником Александром Македонским. В таком положении он не имел права на
литературное творчество по принадлежности к поколению и должен был его
завоевать или же выпросить у поколения отцов, которые жили в духе братства,
согласно чему (вспомним о разделении родов деятельности у киновитов)
литературный труд "отходил" к ним. Мы сказали выпросить или завоевать право
на литературный труд. Известны и те и другие случаи. Остановимся здесь
только на первых -- когда право на свое призвание нужно было выпрашивать у
всемогущих отцов, которым оно принадлежало по традиции, если речь шла о тех
отцах-киновитах, которые обладают "непосредственным правом" заниматься
литературой. Ибо одни и те же науки, искусства и умения в руках одиночек
становятся вассальными по отношению к таким же наукам, ремеслам или умениям,
когда их практикуют члены спаянного поколения киновитов, если это дисциплины
из их сферы и если они, то есть их братство, в настоящий момент представляют
собой в обществе преобладающий фа Отсюда становится ясно, что в
какой-то период некоторые виды искусства, умений и наук делаются
"запрещенными" одной группе людей и становятся привилегией другой группы. В
таком положении писатель, оказавшийся, подобно Аристотелю, как между молотом
и наковальней, между двумя могущественными поколениями киновитов, может,
будучи идиоритмиком, решиться начать писать (на что он не имеет права по
своей принадлежности к поколению) в пусть выпрошенной им, но все же
открывшейся перед ним писательской сфере "во имя отца". Это те случаи, когда
у писателей проявляется антиэдипов комплекс.
Но это отнюдь не тот случай, когда клянутся слабым отцом, как это было
с Платоном, который клялся Сократом. Это случай, когда клянутся сильным
отцом, как это было с Христом, являющим собой первый пример поведения,
выражающего антиэдипов комплекс. В конце XII -- начале XIII века на Афоне
жили два монаха, отец и сын, позже причисленные сербской православной
церковью к лику святых. Отец, Неманя, был знаменитым военачальником,
основателем сербской царской династии Неманичей и правителем сербского
государства. Его младший сын, принц, а позже святитель, Савва воспитывался и
рос в тени собственного могущественного отца. Принявший еще в молодости
постриг, святой Савва стал одним из крупнейших писателей в сербской
литературе. Исходя из рода деятельности и направленности интересов этих двух
святых, можно сделать вывод, что Неманя должен был принадлежать (в
соответствии с изложенной здесь схемой) к поколению, которое крепко связано
узами братства, в то время как его сын мог быть только идиоритмиком, причем
не в монастыре, а по принадлежности к поколению. Проблема возникла в тот
момент, когда Савва, сын царя и монах, решил заняться литературой, делом
киновитов, то есть группы или поколения, к которому он не имел и не мог
иметь отношения именно "по принадлежности". Таким образом, он начал
заниматься таким видом искусства, которое соотносилось не с его группой
крови идиоритмика, а с группой крови его собственного отца и его же
ровесников, то есть братства. У святого Саввы было два пути, две
возможности. Он мог остаться послушным своему отцу и мог отказаться от
послушания. Он выбрал первое. И подчинил свое литературное призвание
идиоритмика литературному призванию и целям братства своего отца, то есть
киновитов, проявляя тем самым антиэдипов комплекс. Жертвуя индивидуальным
призванием писателя-идиоритмика ради интересов содружества, святой Савва
поставил свое литературное творчество на службу прославления отца и династии
Неманичей и помог тем самым возрождению сербского государства в XIII веке, в
результате чего в XIV веке оно превратилось в царство. А свой монастырь
Хиландар на Святой Горе он устроил по образцу киновитских греческих
монастырей и ввел там устав общежителей...
Благодаря таким выводам мы можем сделать еще несколько шагов по нашему
полному предположений пути...
Писать во имя сына (oedipus)
Теперь мы можем задаться вопросом: кем бы стал святой Савва, не подчини
он свое писательское призвание общим интересам, интересам отца и его
братства киновитов? Он мог избрать тяжелый путь и не согласиться поставить
талант на службу нуждам монахов-киновитов, которые занимались литературой по
долгу, как своей официальной профессией. И в числе этих монахов был и его
собственный отец, Неманя, тоже писатель. В таком случае, выбрав путь
неповиновения, святой Савва проявил бы эдипов комплекс. Он этого не сделал.
Но были такие, кто поступал именно так. Тут мы подходим к вопросу о
Шекспире. Надо сказать, что Шекспир очень хорошо вписывается во все
особенности, характерные для поколений, названных нами идиоритмиками, или
одиночками. Хотя ему и приходилось время от времени -- оказывая услуги --
хвалить крепко спаянное в братство поколение киновитов, он смог несмотря ни
на что сохранить собственную литературную самобытность. Шекспир -- по моему
впечатлению -- представляет собой чрезвычайно редкий случай писателя, не
захотевшего подчинить свое творчество литературному давлению объединенных в
братство старших современников-киновитов. Это как раз один из тех редких
случаев, когда монах выбирает ценности другого монашеского ордена, но
соглашается на вассальное положение, которое влечет за собой такой выбор, и,
заплатив исключительно высокую цену, реализует свое призвание, невзирая на
обстоятельства и не соглашаясь подчинить свою дисциплину или призвание
ценностям, которые культивируются в кругу тех, кто считает себя вправе
воспринимать и развивать эти ценности в качестве собственности.
Когда речь идет о Шекспире, ясно, что современники сделали все для
того, чтобы предать его забвению. В заключение можно было бы еще сказать,
что литература безусловно была первым призванием Шекспира, но не была и не
могла быть первым призванием его поколения одиночек, идиоритмиков. Именно в
этом смысле можно толковать и понимать сонеты Шекспира. Что же касается
киновитов эпохи Шекспира, то они так и не простили ему, что он смог стать
первым среди писателей и поэтов, не принадлежа к их братству, для которого
литература была привилегией. Он должен был бы стать одним из них. Одним из
членов братства. А не оставаться одиночкой. Но кроме этого Шекспир вошел и
еще в одну область, бывшую привилегией лишь мощных братств. Он вошел в
театр, да так и остался в нем по сей день. И за это ему пришлось заплатить
киновитам. Потому что сама природа одиночек не позволяет им иметь друг с
другом много общего, становясь писателями, они не читают друг друга и
обращаются исключительно к будущим поколениям, пишут во имя сына, а не во
имя Отца и не во имя святого духа своего братства. Между тем писать во имя
Сына -- отнюдь не гарантия ни скорого понимания, ни быстрого признания,
этого вообще может не произойти. Обычно между двумя поколениями киновитов
находится одно поколение идиоритмиков -- одиночек, испытывающих давление как
со стороны братства своих отцов, так и со стороны собственных детей. Итак,
следует иметь в виду, что и в отношениях с сыновьями существует та же
проблема, с которой писатель сталкивается в отношениях с отцами. Для
писателя вовсе не безразлично, предшествовало ли ему поколение слабых
сыновей (идиоритмиков), какое было перед победителями во второй мировой
войне (именно онито в значительной степени и сделали его "слабым",
поколением одиночек), или поколение сильных, крепко спаянных сыновей, какое
было, например, перед нами, родившимися около 1930 года и оказавшимися
слишком молодыми для войны и слишком старыми для 1968 года, который был
делом рук наших сыновей. Победители во второй мировой войне произвели пару
поколений нас, идиоритмиков, слабых сыновей, и они держали нас в покорности
до тех пор, пока мы не оказались совершенно определенно вытесненными со
сцены новым поколением киновитов, "святым братством" 1968 года. В Германии
же, Японии, Италии война и поражение в ней вывели на сцену одно-два
поколения сильных сыновей, которые смогли объединиться в братства и -- без
помех со стороны отцов, проигравших войну, -- создать германское, японское и
итальянское экономическое чудо. Все они были на одно поколение моложе тех,
кто руководил странами, победившими во второй мировой войне.
Литература, так же, разумеется, как и все остальное, не могла остаться
не затронутой этими обстоятельствами, и одиночки, которые выбрали для себя
писательское будущее, были вынуждены выпрашивать или же завоевывать у
сильных отцов и сильных сыновей право на жизнь. И тут уже история, конечно,
просто повторялась.
Возможно, самые интересные случаи встречаются тогда, когда в один и тот
же период сосуществуют сильный отец, киновит, крупная, значительная фигура,
политик и военный, как, например, Толстой или Гете, а в предыдущем или
следующем поколении, в поколении слабых отцов или слабых сыновей, то есть
идиоритмиков, какой-нибудь великий писатель, ставший таким вопреки тому, что
его "ордену" не соответствовало lege artis писательское призвание, как это
было с Достоевским или Гельдерлином. По аналогии с такими парами нужно было
бы искать и "сильную" киновитскую пару Шекспиру, какого-то писателя,
которого характеризовало бы (неосуществленное) патерналистское отношение к
Шекспиру и которому не удалось навязать ему свою литературную волю, как это
не получилось у Толстого по отношению к Достоевскому или у Гете по отношению
к Гельдерлину.
Возможно, именно в появлении подобных "пар" и реализуется закон
герметической мысли у евреев, который требует, чтобы при каждом посвящении в
любую из высших тайн в нем участвовало не одно, а два лица.
Писать во имя Пресвятой Девы Марии
Читатель с полным правом может задать вопрос, почему этот раздел не
отражен в названии нашей работы. Ответ очень прост: несмотря на то, что вся
Святая Гора посвящена Богородице Троеручице, монахи, живущие там, не могли
ввести женщину в рамки своего распределения людских профессий и смен
поколений по той простой причине, что женщинам присутствовать на Афоне не
разрешено. С другой стороны, и у меня самого нет ответа на этот вопрос,
оставшийся открытым на Святой Горе. Рассмотреть роль женщины в смене
поколений, в делах киновитов и идиоритмиков очень трудно. Каким ритмом
развивается жизнь женщины, к сожалению все еще пребывающей в тени стремлений
и интересов мужчины? Мне кажется, по отношению к женщинам вряд ли применимо
разделение, характерное для монахов, хотя многие из читательниц "Пейзажа,
нарисованного чаем" говорили, что чувствуют себя одиночками, и мне ни разу
не довелось услышать от женщины, что она воспринимает себя как частицу
братства киновитов. Распятые или между сильными отцами и слабыми сыновьями,
или -- в каком-то другом поколении -- между сильными сыновьями и слабыми
отцами, они всегда были вынуждены заботиться о "слабой части" своей семьи
(это, правда, не значит, что они всегда становились на ее сторону).
Возможно, у нас есть основания сказать, что и в литературе, как на Святой
Горе, женщина представляет собой и самый заметный, и самый незаметный
фа И с этой точки зрения, как мне кажется, писатели пока еще не
отдавали себе в должной мере отчета в том, для кого они пишут и какое место
в написанном ими принадлежит читателю-женщине. Тем не менее некоторые авторы
как в нашей, так и в мировой литературе считаются "женскими писателями". У
нас это Воислав Илич, Йован Дучич -- поэты, но сюда же относят и написавшего
эти строки, то есть того, кто преимущественно занимается прозой. Мне
известен один случай, когда некая особа женского пола видела во сне мужчину,
оплодотворявшего ее со всех сторон, через все поры тела, причем мужчина был
писателем, с которым она хотя и была знакома, но никогда не имела каких-либо
близких контактов. Для нее это было своеобразным "погружением в литературное
семя", оплодотворением без дефлорации. Также можно было бы сказать: в
каком-то ином смысле каждая книга имеет своих родителей и писателю следовало
бы хорошенько подумать, кто отец, а кто мать тому, что он написал. И
вспомнить, что наряду с женами писателей, которые пишут во имя своего отца,
сына и духа братства мужчин, и они и он пишут и во имя Пресвятой
Девы-Матери. А еще вспомнить знаменитую защитницу Святой Горы, Богородицу
Троеручицу, третья рука которой, как известно, принадлежит одному из самых
великих в истории человечества поэтов -- Иоанну Дамаскину.
Вместо заключения скажу, что модель поведения, о которой здесь шла
речь, помогает, как мне кажется, понять отношения между искусством и наукой
в ходе смен поколений. Возможно, монахи с Синая и Афона открыли маленькую
"систему Менделеева" в области, относящейся не к химии, а к целому комплексу
видов человеческой деятельности, к которому принадлежит и литература. Однако
на исследование этих сложных отношений потребовалось бы более двадцати лет.
Так что вместе с другими вопросами, правильно и неправильно поставленными
нашей эпохой, предложим следующему столетию решать и эту задачу.
Если в XXI веке наши потомки прочтут эти строчки, часть из них
отреагирует на них как киновиты, а именно -- сделают вывод, что все
рассуждения о двух типах и двух группах людей не имеют смысла, ибо для них
деления на поколения не существует. Другие же, то есть идиоритмики XXI века,
скажут, что все написанное здесь совершенно верно, однако тем дело и
кончится, они забудут об этих строчках, потому что идиоритмики друг другу
никогда не помогают.
А раз так, то зачем им поддерживать гипотезу какого-то идиоритмика XX
века по имени Милорад Павич?