Книго 

     ---------------------------------------------------------------------
     Леонид Пантелеев
     Пантелеев А.И. Собрание сочинений в четырех томах. Том 1.
     Л.: Дет. лит., 1983.
      & : Zmiy ([email protected]), 20 февраля 2003 года
     ---------------------------------------------------------------------
     В  жизни  я  много  переменил занятий.  Я  был  пастухом и  сапожником,
носильщиком и поваренком. Я делал цветы из папиросной бумаги, писал вывески,
торговал газетами... Одно время я был жуликом.
     Жулик я  был неопытный и  быстро попался.  Меня поместили в дефективный
детдом,  в Шкиду*, и там за три года я совершенно разучился воровскому делу.
Теперь-то,  конечно, я не сожалею об этом; теперь я знаю, что только честным
трудом добывается в жизни счастье, но в то время, когда случилось событие, о
котором я  хочу рассказать,  в то время я мечтал о профессии налетчика,  как
другие ребята мечтают о профессии моряка, пожарного или трубочиста.
     ______________
     *  Так сокращенно называлась школа имени Достоевского,  та  самая школа
ляп беспризорников, где учился и воспитывался Ленька Пантелеев. Подробно про
эту школу рассказано в повести Г.Белых и Л.Пантелеева "Республика Шкид".
     "Вырасту большой - непременно бандитом сделаюсь", - думал я.
     Я  целыми днями толкался по барахолкам,  дышал зловонием отбросов,  без
устали  пожирал  горячие  рыночные пирожки и  зорко  выслеживал,  нельзя  ли
кого-нибудь объегорить.
     Меня  забавляло наблюдать,  как  заправские бородатые жулики обманывают
наивных простачков,  как всучивают они вместо золотых часов медные, а вместо
цибика чаю - пакет первосортных березовых опилок.
     Я звонко хохотал,  когда покупатель,  обнаружив подделку, начинал рвать
на  себе волосы и  горевать и  плакать о  потерянных рублях.  Еще интереснее
было,  когда рыночники устраивали над  кем-нибудь шутку:  раздевали пьяного,
или подрезали ему бороду,  или продавали кому-нибудь брюки с одной штаниной.
Вместе со всеми я помирал со смеху.
     Но  однажды я  сам  сделался жертвой подобной шутки.  Я  тоже  оказался
простачком,  -  на  собственной шкуре я  вынес все  то,  над чем так часто и
искренне потешался.
     Я с грустью вспоминаю подробности этого происшествия.
     В  самый разгар душного летнего дня я  сидел на  ступеньках пешеходного
мостика против Горсткиной улицы и грыз семечки. Ступенькой выше краснолицый,
пухлый  старик  играл  на  флейте.   Ступенькой  ниже  толстоногая  девчонка
торговала жидким  чаем,  который она,  неизвестно почему,  называла лимонным
квасом.   Мутная  четвертная  бутыль  лежала  у  девчонки  на  коленях,  она
раскачивала ее,  как грудного ребенка, и тихо подпевала стариковской флейте.
Я тоже слушал музыку старика, но мне было скучно. Не знаю почему, но тяжелая
тоска давила меня, - вероятно, я объелся пирожками.
     Лениво поплевывая подсолнечную шелуху и стараясь ни о чем не думать,  я
рассеянно следил за шумным и  бурливым потоком рыночного люда...  И  вдруг я
увидел Карлушку.  Он махал мне рукой и  кричал что-то,  но слов его я не мог
расслышать,  они тонули в ровном, словно машинном, гуле толпы. Но сердце мое
задрожало.
     Я  вскочил,  выбросил семечки на  голову девчонке.  Бросился вниз.  Еще
бы!..  Карлушка,  известный вор и хулиган,  гроза питерских рынков,  предмет
уважения и не таких мелкопробных жуликов,  как я, - этот Карлушка обращается
ко мне!.. Какая честь! Какая честь для сопливого шкета!
     Взметая пыль широченным клешем,  Карлушка подлетел ко мне и ударил меня
по плечу.  Признаться,  я здорово испугался.  Я подумал, что он пьян и будет
бить меня.  Но  он  спрятал руку в  карман,  огляделся и,  слегка задыхаясь,
сказал:
     - Выручай, браток.
     Невыразимая гордость сменила испуг.  Я  захлебнулся гордостью и  не мог
вымолвить слова.  Я молча смотрел на Карлушку,  который - подумать только! -
явился ко  мне  за  выручкой.  Ко  мне,  который при  одном виде милиционера
дрожал, как заяц, и пускался наутек...
     В  эту  минуту я  готов был  защищать Карлушку от  всех милиционеров на
свете.  Я  готов был пойти за  него на расстрел.  Я  готов был голыми руками
задушить собаку-ищейку, если бы эта собака вздумала преследовать Карлушку.
     Я  чувствовал себя  героем  и,  преисполненный важности,  молча  кивнул
головой.  Карлушка еще раз оглянулся,  сунул руку в бездонную глубину своего
кармана, пошарил там и вытащил на ладони - пару куриных яиц.
     - Вот, - сказал он. - Понимаешь?
     Я  ничего не понял и изумленно захлопал глазами.  Таинственно озираясь,
Карлушка нагнул чубатую свою голову и торопливо зашептал мне в самое ухо...
     А я закивал головою и вдруг громко расхохотался.
     ...Как мог я, скажите, поверить, что Карлушка украл эти яйца? Карлушка,
который  подвизался  на  миллионных  налетах,  который  органически презирал
мелкую кражу,  -  он тиснул эти два яйца у  торговки Песи,  у крикливой жены
колченогого брючника Менделя! Мендель будто бы гонится по пятам за Карлушкой
с  намерением отобрать эти  яйца.  Кто  мог  поверить такой нелепости?  А  я
поверил.  Я,  как  дурак,  закивал  головой  и  готов  был  исполнить  любое
приказание Карлушки.
     Он попросил меня спрятать яйца.
     - Куда? - спросил я.
     - Все равно, - сказал Карлушка. - Живей только. Вали в шапку.
     Я  быстро сорвал с  себя засаленную мичманку и осторожно положил на дно
ее эти злосчастные яйца. Они улеглись там удобно, как в гнезде наседки.
     Не успел я напялить мичманку на глупую свою голову, как увидел брючника
Менделя. Поддерживая на плече необъятную гору брюк и забавно раскачиваясь на
кривых своих ножках, он протискивался сквозь рыночную толпу, вытягивая шею и
испуганно тараща глаза.
     Карлушка показал мне кулак и  отошел в  сторону.  А  я  снова уселся на
ступеньке мостика и сделал скучающий вид,  хотя мне уже не было скучно,  - с
жадным любопытством я наблюдал за каждым движением Менделя.
     Вот он  заметил Карлушку и  заковылял к  нему.  Он машет руками и  орет
что-то в  самое лицо Карлушки.  Карлушка удивленно поднимает брови и  качает
головой.  Мендель наседает. На помощь ему прибегает жена его, Песя; огромная
корзина с яйцами висит у нее на руке. Она тоже визжит и тоже машет свободной
рукой.   Подходит  еще  несколько  человек.   Собирается  толпа  любопытных.
Поднимается гвалт.
     Я не выдержал и, сорвавшись с места, ринулся в самую гущу скандала.
     Презрительно сощурив глаза,  Карлушка подергивал свой  кучерявый чуб  и
говорил наседавшим на него Менделю и Песе:
     - Ну что вы ко мне привязались?!  Уйдите, пожалуйста... Не брал я ваших
яиц.
     - Брал! - кричал Мендель.
     - Брал! - визжала Песя. - Провалиться, брал!
     Оба они вертелись,  как вербные тещи,  и,  захлебываясь, перебивая друг
друга,  рассказывали толпе рыночников о  том,  как Карлушка украл у  них два
яйца.
     - Боже мой!  -  захлебывался Мендель.  -  Так я  же  сам,  собственными
глазами видел, как он воровал эти яйца. И все видели. И Песя видела.
     - Видела! - визжала Песя. - Провалиться, видела.
     - И не думал даже,  - спокойно говорил Карлушка. - Нужны мне ваши яйца,
как собаке зонтик. И не думал брать...
     - Так ты же врешь,  - задыхался Мендель. - Я же замечательно видел, как
ты схватил из корзинки яйца...  Или же я слеп, да? Или, может быть, моя Песя
без глаз?!
     - А  ну  вас!  -  сказал Карлушка.  -  Надоели вы мне со своими яйцами.
Катитесь колбаской.
     - Что-о?!  -  заорал Мендель.  -  Колбаской?!  Это  мне  за  свой товар
колбаской? Да? Ах ты гадюка, чтоб тебе сдохнуть. Отдай яйца!
     - Нет у меня ваших яиц, - сердито сказал Карлушка. - Отвяжитесь.
     Он  сделал попытку выйти  из  круга  толпы.  Мендель завыл.  Одноглазый
Гужбан преградил Карлушке дорогу.
     - Брось,  Карлушка!  -  сказал он.  - Не дело это своих парней обижать.
Отдай яйца...
     - Как?  -  закричал Карлушка.  -  И ты?  И ты веришь этой подлюге?.. Да
пусть он докажет сначала. Докажи на факте, что я взял эти яйца.
     - Доказать? - опешил Мендель. - А что ты думаешь - не доказать? Да? Так
я тебе докажу. Вот...
     Толпа притихла.
     Восхищенный  Карлушкиным нахальством,  я  затаил  дыхание  и,  украдкой
шевельнув ушами, почувствовал, как что-то твердое прижалось к моей голове.
     Карлушка вызывающе смотрел на Менделя.  Мендель усмехнулся и  подмигнул
толпе.
     - Вот, - повторил он, - дай мне тебя обыскать.
     - Что?  -  захохотал Карлушка. - Обыскать? Меня? Да ты что, опупел? Вот
еще! Не дам я себя обыскивать...
     - Боится! - завизжала Песя. - Ей-богу, боится!
     - Хвостом  виляет!  -  закричал  Мендель.  -  Хвостом  виляет,  гадюка!
Хвостиком!..
     Возмущенная  поведением  Карлушки,  толпа  угрожающе  шумела.  Потрясая
костылями,  хрипло  орали  безногие инвалиды-марафетчики.  Дружно петушились
маклаки.  Стрекотали старьевщицы.  Старые  жулики  смеялись  над  Карлушкой.
Гужбан ругал его последними словами,  называл копеечником, вшивым воришкой и
с  горечью  вспоминал  то  время,  когда  Карлушка  был  настоящим бандитом,
атаманом Горсткиной улицы.
     Карлушка невозмутимо выслушивал эти  нападки  и  презрительно улыбался.
Когда  шум  достиг  возможных  пределов,  когда  вся  барахолка  собралась у
пешеходного  мостика  и   в   отдалении  уже   заверещал  тревожный  свисток
милиционера, Карлушка поднял правую руку и громко сказал:
     - Ша!
     И, подойдя вплотную к Менделю, он так же громко сказал:
     - Спорим?
     Длинноносое  лицо  Менделя  вытянулось,   как   старая  резина.   Толпа
насторожилась,  множество  глаз  уставилось на  Карлушку,  который,  нарочно
помолчав минуту,  снова поднял руку и заговорил торжественно,  как оратор на
митинге.
     - Товарищи и  граждане!  -  сказал он.  -  Довольно вам  надсмехаться и
оскорблять невинного человека.  Обидные ваши насмешки,  будто я яйца украл и
хвостом виляю.  Нет,  не таков я вор, чтобы суда бояться. Были у меня дела и
повыше маркой,  а дрейфить не приходилось. Конечно, я не дам себя обыскивать
задарма всякой шпане...  Но если Мендель врет,  не краснея, что видел, как я
сунул его поганые яйца в карман, - ладно, согласен. Спорим на сто "лимонов",
что у меня нет твоих яиц. Обыскивай. Не найдешь - плати денежки. Идет?
     Мендель заежился,  покраснел,  лицо его  еще больше вытянулось и  стало
похожим на  редьку.  Он нерешительно переглянулся с  Песей!  Толпа одобряюще
загудела:
     - Вали, Мендель!.. Спорь! Не бойся!
     - Чего там! Даешь! Не робей!..
     - Крой, Мендель!
     - Спорь!..
     - Спорим!! - заорал Мендель. - Идет! Спорим!
     И  в  безудержном порыве  он  бросил на  пыльную мостовую свой  монблан
клешей и галифе и протянул Карлушке руку.
     Но Карлушка, чтобы затянуть комедию, представился смущенным.
     - Как?  -  спросил он.  - Ты и вправду хочешь спорить? Серьезно? На сто
"лимонов"? Ты подумай сначала. Гляди, просчитаешься.
     - Нет!  - заерепенился Мендель. - Нет! Ты таки хвостом не виляй. На сто
"лимонов" спорили. Под свидетелей. руку.
     - Ну ладно, - вздохнул Карлушка. И, крепко сжав тщедушную руку Менделя,
он внезапно повернулся ко мне и сказал:
     - А ну-ка, плашкет... Разними.
     Мне показалось, что он подмигнул мне. Затрепетав всем телом, я выскочил
в середину круга и ребром ладони разорвал роковое рукопожатие.
     - Обыскивай, - сказал Карлушка, ухмыльнулся и поднял руки.
     Так,  наверное,  поднимали руки  его  многочисленные жертвы,  когда  он
выхватывал из кармана наган и командовал:
     - Руки вверх!
     Наступила тишина.  Многоликая толпа  затаила  дыхание;  ругань,  споры,
выкрики торговцев прекратились,  и  только старик музыкант,  который один из
всей  барахолки  не  заинтересовался скандалом,  продолжал  наигрывать  свою
грустную музыку.
     Мендель приступил к обыску. Он сунул руку в карман Карлушкиного клеша и
сказал:
     - Здесь!
     Но вытащил пустую руку.
     - Значит, здесь, - сказал он и сунул руку в другой карман. Но и там яиц
не оказалось.
     Все  больше  и  больше  волнуясь,  он  обшарил карманы бушлата,  ощупал
Карлушку спереди и сзади, залез за пазуху майки - яиц не было.
     Надо было видеть его лицо.  Я  до  сих пор не могу забыть лица брючника
Менделя,  когда,  безуспешно закончив поиски яиц,  он  взглянул на Карлушку.
Глупее лица я не видывал.  Он вытаращил глаза, раскрыл рот... Мне показалось
даже, что волосы его встали дыбом от ужаса, который охватил его.
     - Где ж таки яйца? - спросил он.
     - Не знаю, - ответил Карлушка.
     Ужасная ругань посыпалась на голову бедного Менделя.
     - Кляузник! - заревела толпа.
     - Дурак!
     - Арап московский!
     Несчастный Мендель не  знал,  куда  деваться от  этого потока выкриков,
ругательств и ядовитого смеха. Вся барахолка издевательски смеялась над ним,
который так позорно проспорил свои сто "лимонов", и больше всех заливался я;
я чувствовал себя соучастником Карлушкиной аферы и радовался за успех нашего
с ним мошенничества.
     Оглушительный хохот долго колыхался в  воздухе,  будто чудовищные птицы
хлопали громадными крыльями.  Смех толпы опьяняюще ласкал меня,  как ласкает
он,  вероятно,  клоунов и комических актеров в театре. Но скоро мне пришлось
убедиться, что не всегда смех бывает приятным. Скоро я услышал смех погромче
и пооглушительнее этого, но он не доставил мне радости.
     Слишком уж грустно мне вспоминать окончание этой глупой истории.
     Немного придя в себя,  Мендель растерянно высморкался в рукав, вздохнул
и, взвалив на плечо груду перевалявшихся в пыли брюк, собрался уходить.
     - Куда? - закричал я. - А деньги?
     - Куда? - закричала за мной вся толпа. - А деньги платить надо?
     Мендель плюнул в сторону,  с остервенением вытащил бумажник и, отсчитав
сто миллионов, протянул их Карлушке.
     Ко всеобщему удивлению, Карлушка отказался взять деньги.
     - Не надо, - сказал он. - Совестно брать от такого дурака.
     - От дурака? - растерялся Мендель.
     - Ну да,  от дурака,  -  сказал Карлушка.  -  Разве ты не дурак?  Самый
настоящий вислоухий дурак. Столько времени искал яйца и не мог найти. Гляди!
Гляди, раззява! Вот они где твои яйца!!!
     И  тут  случилось нечто ужасное.  Карлушка размахнулся и  изо всей силы
ударил меня сверху по шапке.
     Что-то  хрустнуло у  меня на  затылке,  и  тотчас же беспросветный мрак
окутал меня. Теплая, липкая жижа залила мне лицо, нечеловеческий ужас сковал
мои руки и  ноги,  -  мне показалось,  что я умер и мозги мои текут по моему
лицу.  Кто-то толкнул меня в  середину круга,  я  чуть не упал,  закачался и
закричал от страха.
     Страшный хохот оглушил меня.  Я  протер глаза и  увидел дико оскаленные
пасти  хохочущих  людей.  Вся  барахолка  сотрясалась от  неудержимо-буйного
смеха.
     Закинув голову,  хохотал коварный Карлушка.  Хохотал одноглазый Гужбан.
Хохотал Мендель. Визгливо хохотала жена его Песя, и яйца перекатывались в ее
корзине.
     К  сожалению,  я не могу сказать,  был ли в действительности так смешон
этот Карлушкин фокус. Но потом мне рассказывали, что мое лицо было похоже на
хорошую яичницу с  салом.  Не думаю,  чтобы яичница была хорошей:  одно яйцо
оказалось тухлым - страшная вонь душила меня. Я заплакал.
     Я  закрыл руками лицо  и,  пошатываясь,  дошел до  ступенек мостика.  Я
опустился на ступеньки и, оцепенев, просидел там до вечера.
     Когда я очнулся, было уже темно. Я сколупнул с лица затвердевший яичный
желток и огляделся.
     Барахолка пустела.  Погасли фонари.  Все жулики,  торговцы и покупатели
ушли спать. Ушла домой и девчонка с квасом.
     И  только за  спиной моей пухлолицый старик невозмутимо играл на  своей
флейте...



     Первые  рассказы  молодого  писателя написаны на  жизненно близком  ему
материале.
     1920-е   годы  -   время  войны  и  разрухи  -   породили  целые  армии
беспризорников.  Группами и в одиночку они бродяжничали по стране,  являлись
грозой  базаров.   Судьба  этих   изломанных  жизнью  детей  стала  вопросом
государственной важности.  Была организована специальная комиссия во главе с
Ф.Э.Дзержинским по борьбе с безнадзорностью подростков.
     Л.Пантелеев,  сам  переживший в  детстве  годы  скитаний,  хорошо  знал
беспризорников, их душевный В своих ранних рассказах он показывает, как
происходит высвобождение этих мальчишек из-под власти улицы.

     В  основе рассказа -  случай из жизни "барахолки" 20-х  годов.  Здесь и
сочно  выписанные  персонажи,   и  характерный  г   Но  Л.Пантелеев  не
ограничивается жанровой зарисовкой, он развенчивает романтику блатного мира,
жестокого  и  бесчеловечного.  Карлушкин  фокус  положил  конец  преклонению
мальчика перед героем улицы.
     Впервые рассказ был напечатан в журнале "Пионер", 1928, Э 10.
                                                      Г.Антонова, Е.Путилова
Книго
[X]