Виолетта ПАЛЬМОВА

ИСПЫТАНИЕ

Пролетка остановилась против въезда в аллею, из нее вышел господин в сером; лихой кучер чуть ли не на месте развернул лошадей, и экипаж запылил в обратную сторону, к Гатчине. - Боря! Боря! Гости приехали! - прозвенел над садом Машенькин голос. А Борис Андреевич уже шел навстречу, хотя и стеснялся несколько, что был по-домашнему, по-летнему: в светлых брюках и белом апаше. Приезжий - стройный, безупречно одетый господин приятной наружности, был ему незнаком и поспешил представиться: - Илья Ильич Обломов. Простите за вторжение. Однако дело, приведшее меня к вам, Борис Андреевич, весьма серьезно и не терпит отлагательств. Ваш доклад в астрономическом обществе произвел на меня неизгладимое впечатление. Только вы один можете помочь мне в моем предприятии. Борис Андреевич в смятении разводил руками и не умел толком ответить на такие авансы: бормотал что-то невнятное и оттого стеснялся еще больше. Аллея была недлинной, они подошли уже к дому, и из-за неуклюжей, тяжеловесной, как и весь кудряшовский особняк, колонны портала выпорхнула Машенька в кисейном воздушно-белом платье, и Борис Андреевич, светлея лицом, представил ее: - Сестрица моя, Марья Андреевна. Машенька зарделась, натолкнувшись на горящий взор Ильи Ильича, и, запинаясь, пригласила: - Пожалуйте в беседку. Там так прохладно! Отдохнете с дороги... За столом сидели вчетвером, чай разливала хозяйка дома, жена Бориса Андреевича, Анна Васильевна. На скатерти и лицах означались и тут же таяли прозрачные, резные тени листьев дикого винограда, обвивавшего стройные, не в пример тяжеловесному кудряшовскому дому, мраморные колонны беседки. И разговор шел - легкий и зыбкий, как эти мимолетные тени. Илья Ильич тонко шутил, делал дамам изящные комплименты и очаровал их бесконечно. Особенно же Марью Андреевну, которая всякий раз, встречая его пылающие, но странно скорбные взоры, торопливо опускала ресницы и зарумянивалась нежно и пылко. Борис Андреевич тоже не избежал обаяния гостя, но тревожился каким-то смутным, тягостным чувством и, не понимая, от чего оно происходит, опасался предстоящего разговора и одновременно желал ускорить его. Когда мужчины, наконец, остались одни, меж ними возникло трудное и напряженное, словно электрическое, молчание. Гость, видимо, затруднялся началом разговора, и Борис Андреевич, будучи человеком мягким, смущавшимся чужой неловкостью более, нежели собственной, неуверенно и несвязно предложил: - Не желаете ли пиджак снять и жилетку? Жара нынче несусветная стоит. Мы б к реке или хотя бы к ручью прогулялись. Тут рукой подать. И дорога все в тени да в тени... Илья Ильич охотно согласился, кинул небрежно пиджак и жилетку, а заодно и галстух на плетеное кресло, и они отправились к реке... к ручью... словом, - к воде. Дорога и вправду была тенистой: к реке вела аллея, насаженная по приказу не то прадедушки Бориса Андреевича, не то еще более дальнего его предка: ели были громадны и стары, с мощными стволами, обильные хвоей, а понизу - замшелые ветви спускались до самой земли, и тень от них шла густая и свежая. Из глубин парка вторгались в аллею теплые и сочные веяния, напитанные ароматом сомлевшей под солнцем хвои, живицы, и трав, и цветов, и будущих, только еще нарождающихся ягод. Илье Ильичу прогулка была явно приятна, но в глазах его не затухала странная скорбь, подмеченная Марьей Андреевной. И если бы робевший Борис Андреевич набрался смелости взглянуть на гостя повнимательнее, то его неясная тревога возросла бы стократно. Молчание прерывалось лишь малыми птахами, перекликавшимися тоненькими, чистыми голосами, да мягким шорохом ветра. Борис Андреевич почти уже смирился с этим молчанием, когда Илья Ильич мучительно сказал: - Вот приехал я к вам, отдых ваш нарушил, а с чего начать, не знаю. Так-то, голубчик Борис Андреевич. Не зна-ю. Что делать прикажете? А? Борис Андреевич пожал плечами. - Да так уж, наверно... раз не начинается, то без начала, как бог на душу положил. Зачем же обиняками... - Вот в том-то и трудность вся, что без обиняков никак не возможно. Даже с вами. Была у меня, доложу вам, одна и довольно крепкая надежда. Да не сбылась... Не спросили вы меня об имени моем. Неужто странным не показалось? - Бывают ведь тезки и однофамильцы, что ж тут... - нерешительно промолвил Борис Андреевич. - Бывают, бывают... Случайные или нет, однако же бывают. Но так или иначе, а имена эти - собственные, в самом прямом, изначальном смысле. Имя же господина Обломова я сам себе присвоил. Своевольно и сознательно. И с целью совершенно определенной: укрыться, спрятаться. При последних словах Борис Андреевич содрогнулся и остановился даже, с испугом глядя на мнимого Илью Ильича. Илья Ильич засмеялся: - Да нет же, нет! Успокойтесь! Не преступник я. Не уголовный и не политический. Просто имя мое звучало б для вашего слуха непривычно и чуждо. Окончательно запутавшийся и ничего более не понимающий Борис Андреевич обескураженно улыбнулся и повлек гостя дальше по аллее, восклицая: - Глядите, глядите, а вот и ручей наш! Ручей был широк, как иная речушка в средней России; он прихотливо вилял в низких берегах и кидал в аллею ослепительный свет. Там, где кончались ели, к воде спускался пестрый лужок, а на самом берегу ручья многократно изгибалась толстая пушистая ива, представляя сразу и диваны со спинками, и прохладный полог. Борис Андреевич и Илья Ильич устроились на "диване" под сенью серебристой листвы. Борис Андреевич все так же обескураженно улыбался, а взор Ильи Ильича сделался еще скорбнее, чем прежде. - Да, - сказал он, - глупо я, видимо, все это придумал. Не дитя же вы в самом деле, чтоб с вами в жмурки играть! Давайте-ка, Борис Андреевич, оборотимся к вашему интереснейшему докладу в астрономическом обществе. Вы тогда цитировали Камилла Фламмариона. Позволю себе напомнить, какие именно отрывки вы избрали. "Плеяды, ясно видныя невооруженным глазом, в телескопе представляются группой алмазов, ярко сверкающих на черном фоне неба. В каждом из этих алмазов мы узнаем солнце, окруженное своей планетной системой, окруженное планетами, на каждой из которых, быть может, жизнь развита еще более, чем на нашей крошечной земле". И далее: "Мы говорим о звездах, как о каких-то пылинках, забывая при этом, что каждая такая звезда представляет собою солнце, представляет собою жизненный центр целой системы планет, подобных нашей земле, планет, на которых, быть может, царит жизнь... Нам снова приходится сказать, что все наши понятия относительны. Если бы каким-нибудь чудом мы могли перенестись на планету, входящую в состав одной из этих далеких мировых систем, и если бы мы стали уверять жителей такой планеты, что одна из крошечных, даже невидимых звезд, покрывающих темный небосклон, дает жизнь крошечному комочку материи, который обращается вокруг этой звезды и носит название Земли, что на этой Земле живут странные существа, воображающие, что вся вселенная создана для них, что с их смертью должна наступить всеобщая смерть... как вы думаете, какое отношение встретили бы такие бредни со стороны обитателей этой планеты?.." Борис Андреевич! Вы помните реакцию аудитории? Вспомните, вспомните! Люди ликовали! Но почему они ликовали? Потому ли, что услыхали нечто совершенно неожиданное? Нет. Нет. Нет! Ведь подобные идеи выдвигались и задолго до Фламмариона. Да что - задолго. Не найду, пожалуй, достаточно точного определения, да и не в том суть - суть в вашей пламенной убежденности, суть в вашей вере. Ведь вы и цитировали, и выдвигали свои тезисы не так, будто это предположения, а так - словно это истина, не подлежащая сомнению. Вот потому-то я здесь: лишь человек, убежденный во множественности обитаемых миров, для которого существование иных цивилизаций - не сомнительная гипотеза, а данность непреложная, не примет меня за сумасшедшего и, если даже не поверит полностью, то хотя бы постарается понять. Впервые со времени прибытия гостя Борис Андреевич стал таким, каким был всегда, и теперь перед Ильей Ильичом сидел серьезный, собранный господин с задумчивым и глубоким взглядом, в котором отражалась работа напряженной и страстной мысли. - Вы располагаете какими-то новыми данными? Или наблюдениями? - сухо, сдерживая волнение, спросил Кудряшов. Спросил и встал с ивового дивана. - Нет, Борис Андреевич. Новыми данными, в вашем понимании, я не располагаю. Однако некоторые любопытные сведения сообщить могу, а кое-что уже и продемонстрировал. - Илья Ильич тоже встал и, сунув руки в карманы брюк и наклоня голову, задумчиво прошелся по пестрому лужку - осторожно, правда, стараясь не сминать цветов. - Что? Что продемонстрировали? - нетерпеливо и ревностно спрашивал Борис Андреевич, становясь на пути господина Обломова. Илья Ильич вынужденно остановился, посмотрел прямо в глаза Бориса Андреевича и натужно произнес: - Себя. - Не оставляя времени для новых вопросов, продолжил: - Не зря сказал я вам, что имя Ильи Ильича Обломова всего лишь мое прикрытие. Назвать свое я не могу, при всем своем желании - для вас оно попросту непроизносимо, хотя отдаленный адекват и можно найти. Но сейчас это лишь затруднило бы общение. Итак, вернемся к нашим баранам. Имя мое непроизносимо на вашем языке, и причина тому - не нелепая случайность, не извращенная изобретательность моих родителей. Нет! Все гораздо проще. Дело в том... - Понимаю, понимаю... - более не скрывая волнения перебил Борис Андреевич. - Вы - посланец, вы гость от... из... Простите, все так неожиданно, я даже вымолвить не могу... Но скажите, каким же путем... Каковы должны быть средства передвижения... Ах, Илья Ильич! Дайте-ка глянуть на вас поближе! Борис Андреевич приблизился к господину Обломову и, взявши его за плечи и весь раскрасневшись, жарким взором впился в его лицо, желая, казалось, постичь его до глубин и запечатлеть навечно. Илья Ильич улыбнулся и, обнявши в свою очередь Бориса Андреевича, мягко произнес: - Не ищите, друг мой, в чертах моих чего-то такого, что выходило бы за рамки привычного вам. Есть одно лишь отличие между нами, и я мог бы его продемонстрировать, но оно в этот миг сокрыто, а для того, чтобы выявить его, а потом снова ликвидировать, понадобилось бы часа два, не менее. Однако тем временем нас с вами могут обнаружить здесь Марья Андреевна или же Анна Васильевна, или же детишки ваши - думается, это их голоса слышались в саду, когда мы пили чай. И тогда, мой друг Борис Андреевич, окажемся мы с вами в ситуации пренеприятнейшей: думаю, ни милейшие дамы, ни отпрыски ваши не привыкли к виду зеленокожих людей. К тому же не только такие ничтожные, но даже более существенные различия для нас с вами не могут играть особой роли, а я, позволю себе напомнить еще раз, прибыл к вам по делу столь же неотложному, сколь и серьезному, так что сделайте милость, выслушайте меня со вниманием. Борис Андреевич опять пришел в смущение от явной детскости своего поступка, но серьезность тона Ильи Ильича помогла ему справиться с собой, и далее он слушал гостя не перебивая, хотя сотни вопросов толпились в его мозгу и так и рвались наружу. Теперь они оба ходили по лугу, не замечая более ни зноя, ни тени, ни цветов, ни блеска широкого ручья - все сущее, сиюминутное словно бы отодвинулось, потеряло смысл и значение, растаяло, растворилось в другом, более важном и грозном. Илья Ильич сразу же оговорил, что не назовет звездной кучи - или по входившей в то время другой терминологии - созвездия, откуда прилетел его корабль. Прибытие экспедиции на Землю и цель ее тоже должны были быть сокрыты от землян, но если Илья Ильич решился сообщить Борису Андреевичу о том и о другом, пойдя на явное предательство, то уж мира своего не назовет и координат его не откроет. Корабль, на котором прибыл Илья Ильич, обращается вокруг Земли по постоянной орбите, для наблюдателей он недоступен, даже в телескоп его разлядеть невозможно, так как оболочка его, в случае необходимости - а таковая ныне и представилась - способна гасить любые световые лучи. Каким образом прибыл корабль к Земле, Илья Ильич объяснить не берется; не в обиду Борису Андреевичу будь сказано, но объяснение это в какой-то мере могло бы быть доступно только господину Циолковскому, да и опять же - не в том суть. Суть в том, что на родной планете Ильи Ильича, назовем ее, скажем, планетой Бета в системе Альфа, сделалось слишком тесно, и перед цивилизацией встала проблема срочной колонизации какой-либо еще планеты. Ученые пришли к выводу, что существуют две возможности. Первая: колонизовать вторую планету системы - Гамму, но та обладает разреженной атмосферой и климатом слишком суровым, следовательно, необходимо создать там атмосферу подходящую и искусственным путем улучшить условия. На техническом уровне цивилизации Беты такое вполне возможно, и работы уже начались: на Гамме созданы специальные города, под куполами которых вполне подходящая для... ну, скажем, людей, а еще лучше (да, да! конечно лучше!) - для бетианцев атмосфера; оттуда они руководят машинами и созданными по своему подобию автоматами. Но тем не менее полное освоение суровой планеты потребует довольно длительного времени и значительных усилий. Гораздо проще второе: отыскать планету с более подходящими атмосферой и климатом, пусть и в другой, даже очень далекой системе - расстояния для бетианских кораблей практически значения не имеют, - очистить биосферу от активных агентов (вы понимаете, что это значит?) и заселить ее. Астрономы Беты пришли к выводу, что ближайшей системой, где может обнаружится хотя бы одна близкая по параметрам к Бете планета, является Солнечная. Поэтому-то и прибыл сюда корабль-разведчик. Естественно, Илья Ильич прилетел не один - вместе с ним прибыло еще пятеро ученых; специальности их Илья Ильич не берется определить однозначно, так как каждый является знатоком в большом количестве областей - ну, как, примерно было у вас в эпоху Возрождения, только на гораздо более высоком уровне. Все пятеро разлетелись по Земле на маленьких - как бы понятнее выразиться? - катерах, с целью изучить основательно атмосферу, и биосферу, и проявления высшей органической жизни, буде таковая окажется. Следует также определить степень разумности живых существ, и, если уровень их развития ниже приемлемого, на котором возможен контакт, произвести предварительную очистку биосферы. Если же уровень цивилизации будет достаточно высок и контакт - возможным, то следует попросить совета и помощи. Но, к величайшему сожалению, выяснилось - и очень скоро! - что земляне (простите великодушно за откровенность!) как цивилизация еще находятся в стадии детства. А это значит - контакт невозможен. Бета же в рабочей силе не нуждается, ей нужно лишь пространство, удобное для жизни. Понимаете? Экспедиция соберет все необходимые сведения, сделает выводы, произведет предварительную очистку биосферы и стартует домой, а уж там все решится окончательно. Конечно, на Бете не обойдется без борьбы! Пока что второй проект содержится в великой тайне. Ведь все общество не может мыслить одинаково, наверняка найдутся и ярые противники окончательной очистки биосферы от активных агентов. Илья Ильич уверен, что подавляющее большинство населения будет против, сочтя такие меры антигуманными. Однако же победа в споре скорее всего останется за противоположным лагерем, и дело не в его численном превосходстве (наоборот, он не слишком велик!), а в его иерархическом положении. Найдутся, возможно, у второго проекта и сторонники другого сорта: тщеславные ученые, мнящие себя всемогущими, а это не такая уж мелочь. Но главное, что уважаемый Борис Андреевич должен понять: жизни на Земле грозит гибель. Чем дольше говорил Илья Ильич, тем меньше у Бориса Андреевича оставалось вопросов: они теряли смысл, и их место заступали ужас и холод грядущего небытия. К тому же - небытия всеобщего! Неверным шагом подошел он к корявой иве, привалился к ней, и стоял так, с помутившимся взором, бессильно и обреченно, ощущая лишь ледяное дыхание смерти. Илья Ильич умолк и, дожидаясь вопросов, бродил по лужку, но, так и не услыхав от Бориса Андреевича ни единого слова, едва ли не гневно воскликнул: - Отчего же вы молчите? Вам доказательства нужны? Когда вы их получите, поздно будет спрашивать! Слова господина Обломова с трудом дошли до сознания Бориса Андреевича. Не оборачиваясь, он едва слышно промолвил: - Спрашивать? О чем? Отчего один разум решился предать погибели другой? Пустое! Пустое! Земля тоже знала страшные войны, когда развитые народы в погоне за богатством и территорией уничтожали целые племена... Правда, тогда даже слабые имели способ и возможность хоть как-то защищаться. У нас же, очевидно, такового не будет. Один лишь вопрос - и то праздный - могу я задать вам, Илья Ильич. Для чего вы разыскали меня? Для чего рассказали все это? - Простите, Борис Андреевич, но слушали вы меня невнимательно, иначе другой вопрос задали бы. Неужто не помните, о чем я многократно повторял вам? Только вы можете помочь мне в моем предприятии! Борис Андреевич обернулся стремительно; казалось, сила самой Земли влилась в его мышцы, и сейчас он кинется на гостя и растерзает его. - Помочь? Помочь в вашем предприятии? Да в уме ли вы?! Илья Ильич натужно, болезненно как-то улыбнулся: - Да, помочь! Но не погубить вашу прекрасную Землю, а спасти ее. Спас-ти! Вы понимаете меня? Вы меня слышите? Борис Андреевич с трудом приходил в себя. Силы, только что, одним рывком, влившиеся в его тело, вдруг иссякли. Он опустился на траву, растрепанные светлые влажные волосы упали на вспотевший лоб. - Помочь? Я? Как? Что я могу один? Вы шутите... Мои знания... Это же просто смешно... - Нет, Борис Андреевич. Мне не до шуток. Еще не видя вашей Земли, я был противником самой идеи уничтожения разумных существ, на какой бы ступени развития они не находились. Но, как у вас принято говорить, слава господу богу, тщательно скрывал свои воззрения. Потому и попал в экспедицию. А ваши знания... Видите ли, даже вы, ученый, астроном, с трудом мне поверили, а мне прежде всего нужно, чтоб поверили. Ибо то, что вам предстоит сделать, сделал бы почти любой землянин, радеющий за свою планету. - Но что я должен делать? - Прежде всего - успокоиться. У нас с вами в запасе еще несколько дней. Мы все обсудим. Постарайтесь, чтобы ваши дамы никаких перемен в вас не заметили. И еще одна просьба: позвольте мне провести эти дни в вашем доме, я надеюсь, у вас найдется свободная комната. А за моим крайне скромным багажом можно было бы послать в Гатчину. - Да, да, конечно! О чем речь! И дом мой, и я - все в вашем распоряжении... - отвечал Борис Андреевич. - Но, знаете ли, одна мысль меня тревожит и смущает... Вы апеллируете ко мне, как к ученому... Но... Илья Ильич! Вы назвали имя господина Циолковского... Он намного ученее меня... его идеи... Почему не... - Борис Андреевич! - Илья Ильич помрачнел слегка. - Вы вынуждаете меня... Мне не хотелось бы вас обидеть... Поймите... Во-первых, господин Циолковский намного старше вас. Да. Но это не главное. Это, наверно, даже не во-первых, а во-вторых. Во-первых, все-таки его гениальность. Если нам с вами удастся спасти Землю, он послужит ей - своим умом, своими открытиями... Простите... - Да, да... - смущенно, униженно пробормотал Борис Андреевич. - Конечно, я понимаю... Гений... Да, разумеется, вы совершенно правы... И не вздумайте больше извиняться! - последние слова он сказал почти гневно, раскрасневшись весь, и пошел к дому. Борис Андреевич едва дождался ночи. Притворства не было в его натуре, а нынче приходилось изображать веселье и беспечность, хотя страшное известие придавило душу, придавило, словно громадный валун, из-под которого, казалось, никогда больше не выберешься. Наконец, отпили вечерний чай, Машенька спела что-то под аккомпанемент Анны Васильевны, и Борис Андреевич, сославшись на необходимость поработать, удалился в свой кабинет. Запершись на ключ, он тяжело рухнул на диван, схватился за виски - ему мнилось, голова вот-вот расколется, но тут же вскочил, заметался по просторному кабинету... Увидь его в этот момент даже кто-нибудь из близких, ни за что не признал бы: так боль, ужас и сомнения исказили обычно спокойное, доброе, чуть отрешенное лицо Бориса Андреевича. В конце концов он заставил себя сесть и собраться с мыслями. Однако же мысли никак не хотели собираться и, обретя привычную стройность, сложиться в строгую логическую систему. Борис Андреевич чувствовал, что надо сейчас же найти что-то: ну, хотя бы слово какое-либо или же фразу, зацепиться за нее, и тогда легче будет, тогда и мыслить станет возможно. И он нашел. Странно, что это было не самое пугающее из услышанного, а напротив - самое простое: имя гостя. Илья Ильич Обломов. Это имя стесняло Бориса Андреевича как слишком тесный пиджак. Стесняло не звучанием своим, но несоответствием характеров. Оно вызывало ощущение ложности ситуации, ощущение ловушки, в которую его пытаются заманить. Действительно, сколько не ссылайся на историю человечества, сколько не вспоминай захватнические войны, а поверить в то, что столь высоко, столь необычайно высоко развитый разум может посягнуть на существование другого, пусть и менее развитого, было невозможно. Слишком чудовищным это представлялось, а потому и невероятным. Значит, не для спасения Земли нужен был Борис Андреевич. Но для чего тогда? Чтобы ускорить ее погибель? Да. Но если все-таки ловушки нет? Ведь мог же чужой человек (человек?!) проникнуться сочувствием к другим мыслящим существам? Мог? Конечно, мог. Даже должен был. Значит, все, что сказал Илья Ильич, - правда? Правда, какой бы невероятной она не казалась? Окончательно измученный мыслями Борис Андреевич проглотил опиум, прилег на диван и, уже засыпая, твердо решил, что время поговорить и выяснить истину еще представится, пообещал себе быть твердым и спокойным в разговорах и ни в какие, даже самые хитроумные ловушки не попадаться. С тем он и уснул, и снились ему вероломные зеленокожие Обломовы, похожие друг на друга, как близнецы. В распахнутых шлафроках, размахивая ночными колпаками, они носились за Борисом Андреевичем по обсерватории, старались поймать его и запихнуть в телескоп. Июнь стоял жаркий, но природа обходилась с людьми с деликатностью необычайной: ночами разражались бурные, ослепительные грозы со щедрыми, плодоносными ливнями, и потому утра радовали свежестью, и деревья, и кусты, и каждая травинка к пробуждению дня стояли умытыми и чистыми; на опушках и в березовых рощах красовались толстенькие, крепкие колосовики с потрескавшимися, словно глинистая почва от зноя, шляпками, а на солнечных склонах пригорков и на вырубках краснела земляника, насыщая воздух пьяным своим, упоительным запахом. В Кудряшове эти дни проходили как никогда весело. Илья Ильич стал, казалось, вовсе своим, сменил корректный костюм на светлые брюки и апаш и по утрам вместе с Борисом Андреевичем, Марьей Андреевной и детьми - пятилетними близнецами Костенькой и Наташенькой бегал с сачком за бабочками и играл в мяч. Анна Васильевна изыскивала возможности почаще отрываться от хозяйских дел, чтобы тоже участвовать во всеобщем веселье, и только гувернантка m-lle Nadine, хотя и бегала вместе со всеми по лугу, чувствовала себя несколько шокированной, а, быть может, ее беспокоило, что после такой возни дети вовсе выйдут из повиновения. После второго завтрака Илья Ильич и Марья Андреевна отправлялись кататься на лодке, и когда они возвращались, затененное широкими полями шляпы нежное лицо Марьи Андреевны полыхало, словно обожженное солнцем, а в черных глазах Ильи Ильича какое-то, правда, краткое время не проглядывалось даже намека на скорбь. Затем Илья Ильич опять уезжал на лодке, но уже не с Марьей Андреевной, а с Борисом Андреевичем; они брали с собой рыболовную снасть, уплывали на островок и рыбачили там долгими часами. Докричаться их к обеду или же к чаю не было никакой возможности: рыбачили они по ту сторону островка, не смотря на уговоры садовника Игнатьича, утверждавшего с полным знанием дела, что по тую сторону водоросель не та, а по ету рыба в пол-воды клюеть. И хотя правда была за Игнатьичем, что со всей очевидностью подтверждалось более чем скудными уловами, которыми даже кошка Катька насытиться не могла, господа не поддавались на уговоры и избранного однажды места так и не сменили. Потому, наверно, рыбалка вскоре и приелась им - ну что за рыбалка без улова? - и Илья Ильич стал дольше кататься на лодке с Марьей Андреевной (которую, случалось, величал теперь и просто Машенькой) или же отправлялся с нею и с детьми (а чаще без них) в лес за земляникою. Пока же Илья Ильич с Машенькой отсутствовали, Борис Андреевич возился с детьми или прогуливался по парку с Анной Васильевной, становясь к ней день ото дня все нежнее и нежнее, но прогулки эти бывали недолги: Борис Андреевич скоро утомлялся, сон смаривал его буквально на ходу. Благодарная за столь неожиданно вспыхнувшую в нем влюбленность - пожалуй, более даже пылкую, чем первая, - Анна Васильевна уговаривала мужа прилечь в гамак, и он тут же засыпал. Зато по ночам, особенно, когда бушевали грозы, Бориса Андреевича мучили кошмары. Он даже боялся засыпать. Притворясь спящим, дожидался, пока Анна Васильевна задышит неслышно и ровно, осторожно вылезал из постели, накидывал шлафрок и, в зависимости от погоды, шел или в гостиную или в парк, и там, погруженный в тяжкие думы, бесшумно бродил до зари. Сверкание обнаженных деревенских молний в полнеба (таких в городе никогда не увидишь!) и кровавые дальние сполохи нагоняли на него смертельный ужас и тоску, хотя по рассказам Ильи Ильича он знал, что смерть всего живого на земле не была бы ни такой огненно-кровавой, ни обставленной с такой театральной пышностью - она была бы тихой и незаметной, как дуновение легкого ветерка. Но тем не менее, поскольку речь шла все-таки о смерти всего живого на земле, а значит - о безвозвратной гибели и забвении всех взращенных и погубленных цивилизаций, он не мог представить эту смерть легким дуновением - ведь агонию должны были ощутить и живущие ныне, и те, чей прах истлел тысячи лет назад, но чей дух дал толчок для дальнейшего развития человечества, его духовных ценностей, его культуры. Борис Андреевич не гнал от себя эти страшные мысли - сама их страшность поддерживала его, подготавливала к миссии, к Великой Миссии. А подготовка была тем сложнее, что возникшее однажды недоверие к Илье Ильичу не проходило. Случалось, правда, что оно таяло под лучами неумолимо логических выкладок господина Обломова, или под светом неподдельной его искренности, озабоченности судьбою чужого мира, но тут же вновь обретало плоть. Однако, как бы то ни было, Борис Андреевич не мог и не смел пренебречь предупреждением, отмахнуться от жутких перспектив, которые открывал перед ним Илья Ильич, и потому старался готовиться на совесть. Борис Андреевич уже знал все, что должно совершиться и что он сам должен совершить. Однажды господин Обломов уловит неким чутким приборчиком, схожим в какой-то мере, насколько Борис Андреевич понял, с аппаратами господ Попова и Маркони, сигнал командира корабля, после чего Илья Ильич сядет в невидимый катерок, спрятанный где-то возле Гатчины, и вылетит к судну, чтобы вместе с остальными учеными-бетианцами сделать выводы о состоянии и уровне земной цивилизации, наметить наивернейшие способы ликвидации активных биологических агентов, а затем - отправиться домой, на Бету. Но дожидаться сигнала, убеждал Илья Ильич, ни в коем случае нельзя. Необходимо опередить всех, и командира корабля - в том числе. Сигнал должен быть передан с третьего по пятое июля по местному времени, следовательно им, то есть Илье Ильичу и Борису Андреевичу, необходимо прибыть на корабль, скажем, тридцатого июня, когда там никого еще не будет. Дальше все просто: на судне имеется несколько капсул, в которых можно отправить экстренное сообщение на Бету в случае аварии, угрозы или чего-либо подобного. Илья Ильич заложит в капсулу сообщение, составленное как бы наспех, едва живым существом, нечто вроде: "Опасайтесь системы С-1. Неопознанное излучение. Смерть. Прощайте". Затем задаст капсуле программу - курс на Бету, поместит ее в соответствующее устройство и нажмет на кнопку "Пуск", означенную определенным символом. После чего Илья Ильич и Борис Андреевич сядут в свой катерок и, отойдя на безопасное расстояние, с помощью особой аппаратуры нацелят на корабль некое оружие невиданной мощности (вольно господин Обломов перевел его название на русский как средний лучемет) и уничтожат его. Вот и все. Спрашивается: разве Илья Ильич не смог бы прекрасно справиться со всем этим в одиночку? Разумеется, да, но только при благоприятной ситуации. Может ведь случиться и по-другому. Предположим, раньше назначенного срока какие-то важные дела или непредвиденные обстоятельства приведут на корабль командира или кого-то из членов экипажа, а возможно - и сразу нескольких. Тогда действовать придется по второму, куда более сложному, опасному и неприятному, а если быть честным - то и далеко не гуманному варианту. А план второго варианта таков. Борис Андреевич будет представлен по-французски (международный все-таки язык) командиру или тем членам экипажа, которые окажутся на корабле, как ученый-астроном, пожелавший познакомиться с дальним разумным миром и, возможно, установить с ним контакт. По-бетиански же Илья Ильич сообщит командиру или членам экипажа, что захватил этого самца для столичного зоопарка. Борис Андреевич, хотя и виду не покажет, но поймет и это, так как в ухо его будет вставлен крохотный, похожий на жемчужинку, аппаратик - транскоммуникатор, который станет переводить чужую речь. С Борисом Андреевичем все, конечно же, будут обходиться крайне вежливо и говорить с ним будут на изысканнейшем французском языке, - еще бы, ведь это же так развлечет всех! Обращаться, как с вельможей, с будущим экспонатом обезьянника! Единственное, что ему определенно запретят, так это входить в рулевую рубку и рубку связи и трогать какие бы то ни было кнопки в каютах и коридорах. И вот тут-то они с Ильей Ильичом начнут работу. Илья Ильич, по праву хозяина (ведь это же он привез на корабль экспонат!), проведет его по всем помещениям, но проведет особым образом: покажет все возможные пути, которые ведут к одному-единственному отсеку, под "полом" которого проходят трубы с топливом. Илья Ильич не объяснял подробно, что это за топливо, сказал только, что состоит оно из двух компонентов, идущих по разным трубам, и, когда они смешиваются, возникает взрыв громадной силы - эти-то взрывы и используются для ускорения и торможения корабля. Дело Бориса Андреевича несложно: как только прозвучит сигнал тревоги, вызванный кем-то из экипажа, заподозрившим неладное, проникнуть в тот самый отсек корабля и малым лучеметом, который спрячет там Илья Ильич, вскрыть "пол" и проходящие под ним трубы. На этом кончится все: исчезнет опасность для Земли, исчезнут Илья Ильич и Борис Андреевич, исчезнут корабль и все те, кто окажется на нем в этот миг. Да, Борис Андреевич мучился и сомневался не зря: его задание было просто лишь в, так сказать, техническом смысле. В смысле же психологическом и нравственном... Но ведь Илья Ильич оказывался в еще более трудном положении, тем паче, что его часть работы выполнить было гораздо сложнее. На всякий случай, если прогулки по кораблю будут по какой-либо причине запрещены, Илья Ильич нарисовал подробную схему звездолета и обозначил на ней кратчайший путь к нужному отсеку. Каким образом корабль может достигнуть системы Альфа за два с четвертью года, а капсула - всего лишь за шесть земных месяцев, - это Борис Андреевич понял, хотя и чисто приблизительно, - кое в чем ему помогло знакомство с геометриями Лобачевского и Римана, но вот каким образом Илье Ильичу, числившемуся по корабельной роли штурманом, удастся столь основательно похозяйничать в рубке связи, где находились капсулы, этого пока не знали ни тот, ни другой. Была, конечно, надежда, что все как-то устроится на месте, но а что - если нет?! Решили на всякий случай взять с собой опиума и морфина. Был, конечно, и более простой выход: использовать какой-либо быстродействующий яд, ведь все равно, спустя несколько секунд после отделения капсулы от корабля, все погибнут, в том числе и они - виновники и зачинщики. Но на такое ни Илья Ильич, ни Борис Андреевич пойти не решались. Вот такова была его Миссия, вернее - Их Миссия. И Борис Андреевич, бродя ночами в гостиной или по аллеям парка, прислушивался к грому, глядел на блистанье необычно приближенных и низких молний или призрачно-грозное сияние сполохов над горизонтом и прощался с женой своей, с детьми и сестрой, с учениками своими и - со всей Землей. И начинала тогда его мучить совесть: ведь никогда, за всю свою жизнь, не отдавал он столько внимания ни людям (близким ли, далеким), ни Земле, по которой ходил, которая питала его и хлебом, и красотой своей, и простиралась перед ним абсолютно не изведанная, знакомая лишь по учебникам географии - отдаленно и смутно. Теперь, за оставшееся ему и все уменьшавшееся время, он еще мог попытаться постичь родных своих и особенно - жену: ощутив в нем трогательную перемену, она похорошела и лицом и сердцем (или так только казалось ему? или прежде он не замечал всей ее трогательной прелести?) и тянулась к нему навстречу, и раскрывалась вся, до самых потаенных уголков души, и молчала, когда чувствовала - надо молчать, и уходила, когда знала - лучше уйти. Все ему было теперь о ней известно. Не известно было лишь одно: она "засыпала", когда догадывалась - надо уснуть, но едва он вставал, тихонько поднималась с постели и простаивала ночь у окна, прислушиваясь к его почти бесшумным шагам в гостиной или улавливая изредка его силуэт в темной аллее на фоне брызнувшего вдруг сполоха, и роняла на подоконник, на руки, на грудь тихие, жгучие слезы. Да, многое он узнал об Анне Васильевне, об Аннушке. А Земля, его родная планета (о, теперь он понимал, что значит - его родная планета!) так и останется навсегда заслоненной от него алмазами Плеяд, рубиновыми, зелеными и голубыми лучами других звездных куч, которые всегда влекли его, казались чище, прекраснее, нужнее всего остального. Казались. Как это верно! К а з а л и с ь... Теперь он должен был искупить свою вину перед людьми, перед Землей. И он ее искупит. Конечно, умирать было страшно и умирать не хотелось. Тем более, что никто на Земле никогда не узнает, что грозило планете и кто ее спас. А иначе нельзя. Но ведь, быть может, в том и состоит искупление - не столько в самой смерти, сколько в безвестности подвига. В покое для Земли, в покое, которого никто и ничто не нарушит? Так рассуждал сам с собою Борис Андреевич и постепенно обретал равновесие и спокойствие, необходимые для совершения Миссии. И, возможно, обрел бы, наконец, их вполне, если бы не наплывали на него порой прежние сомнения. Тогда опять виделась ему ловушка, в которую он уже сунул руку, а еще чуть-чуть - сунет и голову. Даже в обоих вариантах их с Ильей Ильичем плана находил он какие-то пугающие неясности и неувязки и думал: а не потому ли они допущены, что слишком энергичный господин Обломов считает его, Кудряшова, то ли глупым дитятею, то ли законченным простофилею, готовым очертя голову броситься на любую приманку, в любую авантюру, которую Илья Ильич гордо поименовал бы "предприятием". Даже то обстоятельство, что господин Обломов ни одного лишнего раза не заговорил ни о грозящей им обоим смерти, ни о предстоящих - даже в лучшем варианте! - неминуемых опасностях, настораживало Бориса Андреевича. Однако же, насторожившись, он тотчас принимался корить себя, упрекая в несправедливости и безжалостности: ведь и Илье Ильичу грозили и те же опасности, и та же смерть, но если Борис Андреевич шел на это ради спасения своей родной планеты, то Илья Ильич, при всей гуманности его побуждений (если таковые действительно имелись), решался на предательство своего мира. Более того: окажись на корабле капитан или кто-либо из экипажа, ему пришлось бы погубить их, своих сотоварищей. И ради чего? Ради гуманизма? Ради спасения чужой планеты? Но тут Борис Андреевич спотыкался в своих размышлениях, подставляя себя на место Ильи Ильича. Случись с ним такая оказия, разве пожалел бы он себя и еще двух-трех злодеев во благо спасения пусть и чужой, но разумной жизни? Нет, не пожалел бы. Пусть и мучительно было бы, однако решился б на все. Что ж? Значит, Илья Ильич не кривит душою? Выходит, что так. А о смерти он, быть может, не заговаривает лишь потому, чтоб не бередить душу Бориса Андреевича. И себя. Ему ведь тоже должно быть жутко в преддверии небытия. Но коли все так и есть, то, видно, очень силен и крепок духом господин Обломов. Без колебаний готов пойти на верную гибель, да еще в такой момент, когда для любого мужчины жизнь становится сокровищем бесценным: прозревший на пороге небытия Борис Андреевич видел, как зарождается любовь между господином Обломовым и Машенькой. Ах, сильный все-таки человек Илья Ильич! И силой своей (возможно, сам того не сознавая) крепко поддерживает Бориса Андреевича, исцеляет, пусть хотя бы на время, от сомнений и помогает проникаться сознанием величия предстоящей Миссии. Твердо о дне предприятия они не договаривались, и Борис Андреевич, когда его не терзали сомнения и он не видел во всем подвоха, умел оценить чуткость и деликатность господина Обломова: зачем заранее подсчитывать часы и минуты, остающиеся до, возможно, вечной разлуки, зачем позволять сердцу заранее и бесполезно истекать кровью, а глазам - с тоскою следить за любимыми существами и - не приведи господи! - натолкнуть их на мысль о грядущей беде? Нет, лучше уж так, как предложил Илья Ильич: однажды он подаст знак, и они тотчас соберутся и уедут. И вот роковое утро настало: Илья Ильич вышел к завтраку, повязавши под апаш зеленый шелковый платочек наподобие галстуха. Борис Андреевич нашел в себе силы с достаточным спокойствием и не торопясь скушать яичко всмятку и, принявшись за кофе со сливками и гренками, промолвить без малейшей дрожи в голосе: - А не пора ли нам, Илья Ильич, совершить, наконец, поездку в обсерваторию? А то вот все бегали по лугу за бабочками и летнее солнцестояние пропустили. Теперь, грозы, видно, миновали. Ночи, похоже, ясные будут, а мы все прыг да скок, и опять время упустим! Марья Андреевна возмутилась: а как же дамы? им что - разве не интересно? Анна Васильевна промолчала. Костенька и Наташенька дуэтом пропищали: "И мы хотим!". M-lle Nadine шикнула: "Plus bas, les enfants!", и Борис Андреевич, уже окончательно взявши себя в руки, велел заложить пролетку сразу после завтрака. Борис Андреевич, готовый, казалось, решительно ко всяким невероятностям сказочно развитой техники, все-таки воспринял прибытие на корабль как чудо, хотя не признался в этом ни Илье Ильичу, ни даже самому себе. Да и мог ли он среагировать на происшедшее по-иному? Когда они в катере, похожем на громадную ампулу, могущую при необходимости становиться абсолютно невидимой, вознеслись высоко-высоко в небеса, покружили там, а Илья Ильич поколдовал над какими-то странными приборами, перед ними, на пустом, казалось, месте возник вдруг серый продолговатый проем, и они, скользнув в него, очутились внутри округлого, слабо освещенного зала, где в прозрачных отсеках стояли два катера - точные копии того, на котором они прилетели. Борис Андреевич увидел, как под их суденышком сдвигаются узкие створы, образуя пол отсека. По краям его замерцали тревожные багровые огни, и Илья Ильич, ласково и успокоительно коснувшись руки Бориса Андреевича, сказал, что с выходом надо погодить, пока огни не погаснут - сейчас сюда подается воздух. Потом Илья Ильич откинулся устало на спинку пилотского кресла и проговорил с каким-то удивительным вздохом: - Ну вот. Опоздали. Не мы первые. Борис Андреевич не понял, чего больше было в его вздохе и словах - облегчения или горечи, но тем не менее былые сомнения опять шевельнулись в нем. Багровые огни уже погасли, рядом с катером заструилась, блекло переливаясь, рифленая лента из какого-то непонятного материала. Илья Ильич тоном приказа сказал: - Выходить, быстро! Борис Андреевич выскочил вслед за ним на медленно скользившую дорожку. На душе у него стало совсем смутно от резкости Ильи Ильича, но тот, пока лента везла их к выходу из эллинга, говорил уже обычным своим тоном, правда, не без некоторого напряжения: - Капитан уже здесь. Земное имя его - Пол Китс. Он работал в Англии. Вон тот катер - его. Второй связист Натти Бумпо тоже прибыл. Он исследовал Соединенные Штаты Америки. Так что, как видите, действовать нам придется по второму варианту. Дорожка привела их в небольшую камеру, и здесь им пришлось недолго обождать: из крошечных отверстий в стенах их обдувало плотными струями воздуха, содержавшими, как пояснил Илья Ильич, некоторые добавки, освобождавшие путешественников от микроорганизмов чужой планеты. Наконец внутренняя дверь раздвинулась, и они вышли в коридор. - Ну, друг мой, - сказал господин Обломов, - теперь приготовьтесь; я постепенно приобретаю свой натуральный вид. Вглядитесь: очевидно лицо мое уже утратило румянец. - Он выдержал небольшую паузу и усмехнулся: - Ну как? Замечаете? Борис Андреевич кивнул - щеки Ильи Ильича и вправду стали зеленовато-серыми. - Еще раз напоминаю вам, - продолжал тот, - когда станете принимать через транскоммуникатор бетианскую речь, постарайтесь не подавать виду. Никаких реакций! Иначе погубите все! Илья Ильич говорил уже шепотом, так как они подходили к кают-компании. При их приближении дверь в стене раздвинулась, и они, переступивши порог, застыли: вместо двух мужчин там было трое, все рослые, крепкие, но у двоих кожа отливала изумрудной зеленью. На лицах сидевших в салоне дружно отразилась целая гамма чувств: недоумение, раздражение, недовольство. Первым нашелся Илья Ильич: - Разрешите доложить, капитан! - отчеканил он по-французски. - Штурман Илья Ильич Обломов прибыл. Задание выполнено. Позвольте представить вам нашего гостя, астронома Бориса Кудряшова, его убеждения таковы, что я решился пригласить его к нам. Месье Кудряшов выдающийся ученый, и ему интересно и полезно будет ознакомиться с нашим миром. Капитан, седовласый красавец, кивнул. Лицо его уже было спокойным, - но и только: удовольствия оно не выражало. - Знакомьтесь, - сказал капитан. - Натти Бумпо, наш второй связист, и его американский друг Эдди Скотт. Эдди занимается проблемами беспроволочной связи и желает пополнить на Бете свои знания. Пока не прибыли остальные, прошу вас, угощайтесь! - Пол Китс указал на столик, где были расставлены высокие бокалы с разноцветными напитками. - Не беспокойтесь: алкоголя - ни капли. Просто - укрепляющие, взбадрива... - Тут капитан прервался и глянул на небольшой, усыпанный разноцветными кружочками и кнопками пультик в стене кают-компании. Остальные невольно посмотрели туда же. В верхнем ряду пультика горели три кружочка, теперь ритмично мерцал четвертый. - Итак, прибывает Тацуо-сан, по судовой роли - второй пилот. Интересно, тоже в компании с другом или в гордом одиночестве? - то ли насмешливо, то ли заинтригованно промолвил капитан; во всяком случае на лице его мелькнуло некое подобие улыбки. Остальным, видимо, вообще было не до веселья: Эдди сжал свой стакан в мощной ладони так, что, казалось, вот-вот раздавит, Натти Бумпо и Илья Ильич все больше наливались зеленью, а у Бориса Андреевича даже похолодело внутри от надвигавшейся и теперь неминуемой уже беды. Спустя несколько - секунд? минут? - дверь кают-компании раздвинулась, послышалось приглушенное японское лопотание - в коридоре, очевидно, спорили. Наконец в салон один за другим вошли двое японцев примерно одного возраста, оба в кимоно, гэта и таби - все, как положено, только один был повыше, цвет лица имел серовато-зеленый и черты его постепенно будто бы расплывались, менялись едва уловимо, - несомненно, то и был второй пилот. Оба поклонились на японский манер. - Сёта-сан, всемирно известный физик и математик, - представил Тацуо-сан своего гостя. Сёта-сан опять поклонился и ответил: - Вы слишком добры ко мне, сэнсэй! - Рад приветствовать вас, Сёта-сан, на нашем корабле! - едва заметно ухмыляясь сказал Пол Китс. - Должно быть, Тацуо-сан уговорил вас понаблюдать, как изменяются законы физики при больших скоростях? Милости просим! Прошу вас к столу. Пока прибудут остальные члены экипажа, надеюсь, тоже с гостями, подкрепимся напитками, а там и обед подадут. Следующим прилетел Жюльен Сорель, первый пилот, элегантный молодой человек. Его появление в салоне предварило прелестное белокурое создание в безукоризненном дорожном платье жемчужно-серого цвета. Уж этого-то никто не ожидал! Скорее они готовы были увидеть здесь негра верхом на белом медведе, индейца с копьем или ожившую мумию фараона, но только не женщину. И тем не менее ее приход несколько снял напряжение. Мужчины вскочили, отрекомендовались. - Мадемуазель Жермен Пуатье, ученица Камилла Фламмариона, - представил свою спутницу Жюльен Сорель. - Мадемуазель изъявила желание познакомиться с астрономией поближе. Так сказать, пощупать звезды своими ручками. Кое-кто из мужчин вежливо хохотнул, а Борис Андреевич так и расплылся в улыбке, хотя и запутался вовсе, не зная, радоваться ему встрече или наоборот. Жермен тоже его узнала, и в ясных ее глазах отразилось почти все то, что испытывал он. И все же с завидным хладнокровием она протянула ему руку: - Месье Кудряшов! Какая приятная неожиданность! Сколько же мы с вами не виделись? Почти полгода... Профессор до сих пор вспоминает ваш доклад... Мадемуазель Жермен хотела сказать еще что-то, но ее прервал негромкий, но строгий окрик по-бетиански, и опять в ее глазах и в глазах Бориса Андреевича отразилось одно и то же чувство. То был испуг. Транскоммуникатор четко донес до Бориса Андреевича смысл окрика: "Сидеть на месте!" Стараясь не выдать себя, он окинул взглядом кают-компанию. Очевидно, приказ командира относился к Илье Ильичу - тот с виноватым видом усаживался в кресло, а Пол Китс продолжал уже по-французски и совсем другим тоном: - Прошу простить меня за резкость. Но, дорогие гости, строгая дисциплина - первая заповедь на корабле, а приказ командира - что слово божие. Поэтому все же дождемся Вильгельма Мейстера, второго нашего связиста, а уж потом покажем всем корабль. Однако слова Пола Китса не сняли напряжения, охватившего кают-компанию. Жермен Пуатье опустилась на диван между Борисом Андреевичем и Жюльеном Сорелем, никто больше не вставал, не шевелился. Разговор велся по-французки и очень вяло - просто перебрасывались редкими репликами о вкусовых качествах разноцветных, не знакомых землянам напитков. Борис Андреевич был крайне удручен. Очевидно, его прежние опасения имели под собой почву, а он, отринув врожденную свою рассудительность, как последний глупец попал в западню. То, что угодил в ловушку не он один, а и другие земляне, угнетало еще сильнее. Ему почему-то казалось, что он ответствен за всех и оттого тяжесть на сердце возрастала стократно. Предпринять что-либо немедленно и в одиночку было невозможно, так же, как и сговориться со своими. И что же теперь? Теперь "зеленые" повезут их на свою планету, посадят в зоопарк или начнут изучать в лабораториях, как морских свинок, а тем временем армады военных кораблей ринутся к Земле... Боже правый! Попасться так нелепо! "Спокойно! - прозвучало у него в мозгу. - Произошло какое-то недоразумение. Все уладится. Только спокойно!" Борис Андреевич глянул на Илью Ильича (или как его там?!), но тот смотрел в сторону. Тем временем зажегся ровным алым светом последний в верхнем ряду кружочек: прибыли второй связист Вильгельм Мейстер и математик, создатель еще одной неевклидовой геометрии Курт Келлер. Представление происходило до нелепости торжественно, так как в салоне было совсем тихо, только Сёта-сан едва слышно и очень быстро и взволнованно шептал что-то на ухо Тацуо. Тацуо-сан теперь совсем уже не походил на японца - лицо его приобрело черты обычного среднеевропейского типа и, как и у других его однопланетян, отливало изумрудной зеленью. По всему было видно, что Сёта-сан говорил ему что-то чрезвычайно неприятное, с чем Тацуо никак не мог согласиться. Когда Вильгельм Мейстер и Курт Келлер сели, Пол Китс обратился к собравшимся: - Дорогие гости, прошу вас оставаться на местах. Механические слуги, или как мы их называем, автомы, сейчас накроют стол для обеда, а затем мы покажем вам корабль. Экипажу перейти в рубку управления! Капитан первым покинул кают-компанию, за ним, не очень-то охотно, потянулись остальные "зеленые". "Спокойно, спокойно!" - принял по транскоммуникатору Борис Андреевич. Переборка рядом с пультиком раздвинулась, оттуда выкатились два странного вида зеленых создания; спереди на их круглых головах имелось по две щели - верхняя была длиннее и голубовато светилась. Создания (видимо, это и были автомы) бесшумно, не обращая внимания на гостей, принялись хозяйничать в кают-компании. Земляне, стараясь сохранять спокойствие, сидели на своих местах. Только Сёта-сан отошел в дальний угол и отвернулся к стене. На расстоянии транскоммуникатор воспринимал и передавал речь не так четко - возможно, мешали слишком плотные и, скорее всего, герметичные переборки, но как бы то ни было, а до Бориса Андреевича доносилось далеко не все, причем почти ничто не воспринималось в словесном выражении, чаще слова были размыты эмоциями. Он напрягался, стараясь понять, о чем идет речь в рубке. На лицах других землян тоже проступало напряжение, Жермен коснулась его руки, и ему показалось, что глядит она затравленно и обреченно. Из транскоммуникатора изливался гнев, бурный гнев. И тут Борис Андреевич впервые подумал, что такие же крошечные устройства, наверно, спрятаны в ушах и у остальных землян, и потому они напряжены так же, как и он. У Эдди ходили желваки на щеках и опять были стиснуты кулаки, более сдержанный и скрытный Курт просто плотно сжимал губы, и его красивый пухлый рот превратился почти в ниточку, а Сёта-сан, все еще стоявший спиной к остальным, распрямился и словно стал выше ростом, по шее его к затылку медленно ползла краснота. Гнев, передаваемый транскоммуникатором, начал постепенно стихать, и теперь чаще и отчетливее проступали слова. Жермен крепче сжала руку Бориса Андреевича, шея у Сёта-сан была уже багровой, а у Курта даже и глаза сузились, словно он пытался разглядеть, что происходит там, в рубке. Эдди же так и сверлил глазами переборку. - Глупцы... Звание ученых... Не достойны... - прорывалось из транскоммуникатора. - Развести на корабле целый зверинец... Недомыслие... Никакого чувства ответственности... Затем слова зазвучали тише, плавнее и с другой интонацией: должно быть, кто-то из экипажа попытался ответить Полу Китсу, объясниться с ним. - Но гости и в самом деле заинтересуют наших биологов, а психологов - тем более. У землян очень развито чувство гуманности и долга. На таком низком уровне трудно ожидать столь тонких чувств. В Столице они вызовут сенсацию... По каким-то необъяснимым признакам Борис Андреевич уловил, что говорит именно Илья Ильич, и хотя говорил он почти так, как они условились, разница все-таки была и довольно существенная. То, что прежде собирался сказать Илья Ильич, походило скорее на шутку, пусть и грубую. Сейчас же его слова звучали вполне серьезно, вполне продуманно, и оттого холод, так недавно охвативший душу Бориса Андреевича, стал превращаться в свою противоположность. Тихий, прекрасно воспитанный, всегда отличавшийся уравновешенностью Борис Андреевич воспламенился, как сухое сено, теперь он почти не сомневался в предательстве Ильи Ильича и теперь с не меньшей, чем у Эдди, пылкостью вперился взором в переборку, за которой - близко ли? далеко ли? - располагалась рубка управления. И уже вполне осознанная мысль стучала с четкостью метронома: надо что-то делать, надо предпринять что-то, пока не поздно! Но тут вступил в разговор еще кто-то, по всей вероятности - Тацуо, потому что Сёта-сан повернулся вдруг к своим однопланетянам бесстрастным, неподвижным как маска лицом; в узких глазах его стыла тоска. А из транскоммуникатора звучало насмешливо: - Нет, лучше всего поместить их в зверинец. Детишки будут в восторге, когда эти мартышки начнут разглагольствовать о проблемах физики! Такого еще не бывало! А биологи и психологи пусть сами туда приходят и изучают экспонаты на месте. Сёта-сан прошептал что-то, едва шевеля губами, и опять отвернулся. - Не выйдет! - это вмешался в разговор Сорель. - Свою самочку я в зверинец не отдам! Не для того... Его прервали грозные раскаты командирской речи: - Прекратите лгать! Я всех вас насквозь вижу! Но земляне больше ничего не слышали: как только бросил свою реплику Сорель, Жермен рванулась с места и громко зашептала: - Действовать! Немедленно! Мы в ловушке! Пусть мы погибнем... Но и они!.. Она заметалась по салону, натыкаясь на мебель, на зеленых автомов, которые спокойно, не обращая ни на кого внимания, накрывали на стол. Эдди Скотт и Курт Келлер настигли ее почти у двери в рубку, схватили за руки. - Нельзя действовать наобум. Так никому и ничему не поможешь! - захлебываясь, шептал Курт. - Давайте подумаем... - Да, да, надо сперва обдумать, - вторил ему Эдди, и оба они старались усадить Жермен на диван. Зеленый слуга уже нес ей стакан с розовым напитком. Словно оглушенный, смотрел Борис Андреевич на происходящее. Что они делают? Усмиряют Жермен? Значит, и они... Значит, они пособники "зеленых"! А японец? Кудряшов посмотрел на Сёта: тот вдруг стал странно оседать, заваливаясь набок, и тихо, пристойно, как и подобает японцу, упал у переборки - со вспоротым животом. Это было для Бориса Андреевича последней каплей, последним толчком к действию. Он выскочил в коридор. Да, Илья Ильич, или как его там, не совершил с ним обещанной прогулки по кораблю, но в памяти хорошо сохранилась схема, по которой они разрабатывали второй вариант. И Борис Андреевич помчался по коридору к кормовым отсекам корабля, и его душили гнев и хохот одновременно - должно быть, у него начиналась истерика - то, чего с ним никогда не бывало и, конечно, никогда не случилось бы, не сложись так обстоятельства. Обломов! Уж каким бы ни считали его россияне и российская критика, не способен он был на предательство, а этот, этот... зеленый!.. Договориться обо всем, сыграть на самых высоких чувствах, затронуть самые нежные струны души... А за бабочками бегал, да за Машенькой ухлестывал только для того, чтоб время оттянуть. Иначе зачем было все это? Должно было сразу лететь на корабль... А он-то, он-то! Борис-то Андреевич! Каков простак! Мог бы и догадаться... Ладно, чего уж теперь-то! И черт с ней, с капсулой! Все-таки у Земли еще будет время. Возможно, проклятые зеленые бетианцы, не дождавшись ни корабля, ни капсулы, решат, что делать тут им нечего, или опять пошлют разведку, и даст бог, попадутся этим разведчикам люди более рациональные, более разумные, чем собравшаяся на корабле земная компания... А сейчас - все к черту! Жаль, конечно, Жермен. Попалась, как наивная простушка! И этот несчастный Сёта-сан. Доверчивый, чистый человек. Какую шутку сыграл с ним зеленый дьявол! Тацуо-сан! Сэнсэй! Подлецы все, негодяи! Задыхаясь, Борис Андреевич добежал до нужного отсека, на двери которого красовалась запомнившаяся по схеме закорючка. Дверь отворилась перед ним, и он мигом нашел тот самый шкафчик справа, а в нем ту штуку, название которой мнимый Илья Ильич вольно перевел как "лучемет". Когда Борис Андреевич взялся за оружие, руки его дрожали. Нет, милейший господин Кудряшов! - сам себе сказал Борис Андреевич. Так дело не пойдет! Извольте успокоиться! Ведите себя достойно! Вы же пока еще не экспонат в обезьяннике! Усилием воли он унял дрожь в руках, отыскал люк, едва приметный на гладком покрытии пола. Люк отворился легко, и там, в мерцающем полумраке, Борис Андреевич разглядел проходящие внизу трубы. Повертел лучемет. Ага, вот желтая кнопка - предохранитель. Ее нужно утопить, потом продвинуть по желобку вперед и вправо. Так. Теперь прицелиться и нажать синюю кнопку - пуск. Желтая кнопка легко прошла назначенный ей путь. Борис Андреевич встал на колени, тщательно прицелился, нажал пуск. Ничего не последовало. Тот всесокрушающий луч, который должен был вырваться из дула и перерезать вены корабля, не вырвался почему-то. Борис Андреевич нажимал еще и еще. Все было бесполезно. И тогда он понял: вот последнее доказательство того, что так называемый Илья Ильич предал его - лучемет был или вовсе негодный, или попросту не заряженный. Едва подавив очередной приступ гнева, Кудряшов принялся обдумывать положение. До труб не дотянуться. Спрыгнуть в нижний отсек? Бесполезно. Снизу до них тоже не дотянешься. К тому же вряд ли эти трубы, несущие в себе жизнь и гибель корабля, так тонки и непрочны, чтобы их можно было сокрушить рукояткой лучемета. Что же делать? Под полом, почти у самого люка, он разглядел какую-то коробку, от которой в разные стороны тянулись толстые и тонкие кабели. Что это? - размышлял Борис Андреевич, Илья Ильич, зеленая, подлая бестия, ни о какой коробке ему не говорил. Так, может, в ней и заключено сердце корабля? О проклятый подлец! Больше Борис Андреевич себя не сдерживал: что есть силы принялся он колотить рукояткой лучемета по боку странной коробки, колотить так, будто перед ним был лютый его враг, грозивший смертью всему самому дорогому для него, самому святому. А в это время в кают-компании висело густое, перенасыщенное разноречивыми чувствами молчание. Сёта-сан лежал, прильнув к переборке - его тихая смерть прошла незамеченной; Жермен, Эдди и Курт сидели на диване, держась за руки, смотрели невидящими глазами и, обратившись в слух, ловили слова, доносившиеся из транскоммуникаторов. Говорил Пол Китс, маленькие приборчики четко передавали его жесткие командирские интонации: - Прекратите лгать! Я всех вас вижу насквозь! Не знаю точно, что каждый из вас замыслил, но не зря все вы явились с помощниками! Нет, вам не удалось меня обмануть! Не для биологов, не для зверинца и не для любовных утех привезли вы на корабль себе подобных! Я предполагал, что кто-то из вас сделает какую-нибудь непоправимую глупость, потому и дожидался здесь задолго до назначенного времени, потому и принял всяческие меры, чтобы вам не удалось навредить ни самим себе, ни Земле, ни собственной планете. - Тут, видно, кто-то попытался возразить или уточнить, но капитан резко окрикнул: - Молчать! Сейчас говорю я! Извольте выслушать! Все вы знали, что этот полет не просто разведывательный, все вы знали, что для каждого он - испытание. Но не должны были знать, какого рода испытанию подвергаетесь. Все вы - кандидаты в совет межгалактической Ассоциации и должны были заменить часть нашей делегации - тех, кому по возрасту пора уже на покой. Да, вы выдержали экзамен. Вы единодушно пришли к выводу, что нельзя уничтожать разум, даже если он находится на низкой ступени развития. Но как вы его выдержали, этот экзамен? Какими методами решили бороться с несправедливостью? Варварскими, дикарскими. Не мне, конечно, судить, что скажет о ваших действиях Главная комиссия Ассоциации. Не уполномочен, да и ума моего на это не хватит. Однако... И тут грозный, резкий вой сирены прервал капитана. Сидевшие в кают-компании земляне вскочили с мест, ничего больше не понимая. Зеленые автомы, заканчивавшие приготовления к обеду, застыли на местах. Борис Андреевич все колотил и колотил по коробке. На боку ее образовалась вмятина, но дальше этого дело не шло. Глаза Кудряшова заливал пот, он раскраснелся и тяжело дышал, рука онемела от усталости. Борис Андреевич уже отчаялся достичь чего-либо, но последнее неловкое движение, которое он сделал почти ничего не видя, действительно оказалось последним - коробка резко сместилась, в боку ее образовалась глубокая брешь, раздался раздирающий уши визгливый и грозный вой сирены. В тот же миг кисть Бориса Андреевича словно опалило. Он выпустил застрявший в пробоине лучемет и, закричав от боли, вскочил, прижался спиной к переборке. По корпусу, как по телу раненого животного, прошла мелкая дрожь, а потом корабль залихорадило. Его трясло и качало, он весь содрогался - резко, неравномерно, словно готов был вот-вот развалиться на куски: это мощный и невидимый луч, выскользнув на свободу из покореженного генератора экстра-поля впился в главный узел автоматической системы, обеспечивавшей жизнедеятельность корабля. Искалеченный мозг посылал в систему противоречивые и нелепые приказы, и они выполнялись, и выходило из строя даже то, что еще могло бы функционировать нормально. Включилась аварийная система, но и ее мозг был поражен, поэтому вместо того, чтобы блокировать взбесившуюся автоматику, она принялась самостоятельно готовить корабль к старту, межпространственному скачку и посадке одновременно. Борис Андреевич, естественно, ничего не понимал, но боль в руке и вой сирены погнали его прочь из отсека, к людям. Он выскочил в коридор, навстречу уже мчались зеленые автомы-ремонтники, а за ними бежали люди, и впереди всех - Илья Ильич. Сейчас меня убьют! - равнодушно подумал Борис Андреевич. Илья Ильич схватил его на бегу и, задыхаясь, закричал, перекрывая вой сирены: - Что же ты наделал! Что ты наделал, Боря! Тут сирена вдруг умолкла, захлебнувшись очередным жутким воплем, и в наступившей тишине по коридору прокатился мощный командирский голос: - Экипажу и землянам немедленно ко мне! Приказываю - немедленно! Когда они добрались до рубки управления - теперь туда набились все - и бетианцы, и земляне - корабль лихорадило уже заметно меньше: автомам удалось отключить генератор от питания, изолировать накопитель энергии. За главным пультом сидел Пол Китс, принимая рапорты ремонтников и тех автономных систем, которые еще действовали. Илья Ильич шепотом объяснял Борису Андреевичу ситуацию. Остальные молча ждали, что скажет капитан. И он, наконец, сказал по-французски: - Генератор удалось отключить от питания. Накопитель энергии - изолировать. Ремонтники пытаются отключить аварийную и большую автосистемы. С некоторыми узлами им уже удалось справиться. Однако положение крайне тяжелое. Корабль практически неуправляем. - А ручное управление? - спросил Жюльен Сорель. - Ручное? - переспросил Пол Китс. - Ты задаешь странные вопросы, Жюльен. Без главного экстра-генератора корабль беспомощен и совершить скачок не может. Хорошо еще, если приборы не врут и малый генератор и его система не повреждены. Иначе не удасться послать даже капсулу за помощью. Натти, Вильгельм, ступайте в рубку связи, уточните ситуацию на месте. Если малый генератор в порядке, задайте капсуле программу и запишите следующее сообщение: "Экзамен выдержали. Корабль терпит бедствие. Нужна помощь. Экипаж будет дожидаться на Земле. Позывные те же". Выполняйте! Месье Обломов, рассчитайте курс для капсулы! Связисты и штурман еще не успели выйти, как Тацуо спросил: - А где же Сёта-сан? Корабль совсем угомонился, но покой был недобрым, настораживающим; бетианцы и земляне оглядывались, ища Сёта-сан. Борис Андреевич, не решаясь посмотреть в глаза Тацуо и прижимая к груди нестерпимо ноющую руку, тяжело выдавил: - Сёта-сан умер... - Как? Почему? Где? - воскликнул Тацуо. - Он тоже поверил в предательство, сэнсэй... Он там, в салоне... в дальнем углу... Харакири... Все, кто находился в рубке управления, за исключением Пола Китса, колыхнулись, кинулись беспорядочно и бесцельно кто куда и - застыли. Тацуо-сан медленно двинулся к двери в кают-компанию. Капитан приказал: - Связистам и штурману выполнять задание! Всем остальным оставаться на местах! Натти, Вильгельм и Илья Ильич ушли в рубку связи. В командирской рубке опять была тишина. Страшная, грозная тишина. Руки Пола Китса лежали недвижно на большом пульте, глаза неотрывно следили за приборами. Бетианцы и земляне стояли затравленной кучкой. Курт молча опрыскивал руку Бориса Андреевича какой-то пенящейся жидкостью из полупрозрачного флакона, но, наверное, лекарство не приносило Кудряшову облегчения - он смотрел на своего врачевателя тоскливым измученным взглядом. Сорель стоял перед Жермен Пуатье прямо, словно на параде, и неслышно шептал что-то - убежденно и убедительно. И в этой напряженности раздался мощный гул - приглушенный расстоянием и переборками, он шел откуда-то из кормы корабля. Командир привалился грудью к пульту. Никто ничего не успел сообразить, как гул умолк, люди обрели свободу передвижения. Пол Китс медленно оторвался от пульта, и глаза его, насыщенные болью новой беды, которую он уже угадал, скользнули по шкалам приборов. Жюльен Сорель приблизился к капитану. Тот посмотрел на него и кивнул. - Да, автомы не успели. Сработали тормозные. Второй космической мы уже лишились. Теперь скорость и впредь будет падать. Жюльен сказал что-то на родном языке, и дальше беседа велась уже по-бетиански. Транскоммуникаторы добросовестно передавали землянам содержание беседы, но они понимали только слова, а не смысл их, или же слишком мало, или же вовсе ничего - теория космических полетов еще только разрабатывалась на Земле, была в зачаточном состоянии. - Попробуем включить маршевые двигатели. Раз уж домой уйти невозможно, надо хотя бы вернуть орбитальную скорость, - предложил Жюльен. - А что это даст? Что ж теперь? Так и болтаться в космосе? Кто может поручиться, что все это не будет чревато последствиями? Почти вся автоматика отказала. Как знать, что теперь будет? Корабль может взорваться, или опять врубятся тормозные, и тогда наш подарок свалится на голову землянам. На тот же Париж, скажем... - возразил капитан. - Нельзя поручиться и за то, что удастся успешно включить маршевые. Что наделала взбесившаяся автоматика, никто не знает. Корабль может разнести в клочья. Что же касается Парижа... то сбрасывать такие подарки даже на небольшой населенный пункт, пусть там живет всего десятка два человек - тоже не слишком благородно, да и не разумно. В дальнейшем это может затруднить контакт... Корабль опять содрогнулся, но на этот раз несильно: командир довольно кивнул: - Пошла. - И, обернувшись, пояснил по-французски: - Ушла аварийная капсула. Тут же в рубку явились связисты и штурман. - Задание выполнено! Капсула с сообщением отправлена! - доложил первый связист. И бетианцы продолжали совещание. Земляне сидели рядком, прислушиваясь к коммуникаторам, сидели, совсем присмирев. Борис же Андреевич, отчаянно ощущавший всю меру собственной громадной вины и ответственности, устроился в стороне. Только сейчас он со всей полнотой постигал, что натворил своим опрометчивым поступком, и душевная боль его была так велика, что физическая почти не чувствовалась. Будь его воля, он превратился бы во что угодно: в автоматическую систему, в генератор этого чертова поля, да хоть во все сразу. Но что он мог? Ничего. И именно сейчас, когда на самом деле решалась судьба и инопланетного корабля, и его экипажа, и землян. Наконец, Пол Китс заговорил опять по-французски: - Экипаж и гости наши земляне! На мой взгляд, имеется лишь один выход. Разведывательные катера не пострадали. Экипаж и гости отправятся на них на планету. Земляне постараются обеспечить экипажу возможность дождаться спасательного судна. Наш же корабль неуклонно теряет скорость и в ближайшее время превратится в метеорит, который врежется в Землю. Спрашивается: в какой ее пункт? Задать ему определенный курс, чтобы соприкосновение с Землей было минимально болезненным для планеты, мы не в состоянии. Как вам известно, автоматика выведена из строя, и доверять ей мы не можем. В связи с этим корабль следует посадить на планету на ручном управлении. Штурману необходимо в кратчайший срок рассчитать оптимальный курс, после чего экипаж и гости эвакуируются. Корабль на планету поведу я. Но всем - и бетианцам и землянам - запомнить строго-настрого: никто никогда не должен проронить ни единого слова о нашем визите. Земля не готова еще к контакту с высшим разумом. Он, этот контакт, может вызвать лишь осложнения между враждующими земными державами. И так - бетианцы и земляне: не единого слова! Иначе вы станете провокаторами и преступниками. И это будут еще слишком нежные клички для вас. Вот последнее мое капитанское напутствие. Штурману - выполнять задание. Остальным дожидаться в кают-компании. Мертвый Сёта-сан все так же лежал в дальнем углу салона. Тацуо стоял перед ним на коленях и что-то тихо бормотал по-японски. Остальные бетианцы и земляне сидели тесной скорбной группой. Каждый был погружен в свои мысли. Только Борис Андреевич опять был один, и никто к нему не подходил - то ли из деликатности, то ли из презрения. Он, естественно, считал, что именно по последней причине, и прощался с Землей, решившись искупить свою вину перед всеми, кто здесь был и кому он, хоть и не желая того, причинил и беду и горе. Возвратиться домой и опять с любовью разглядывать в телескоп звезды он больше не мог. Он не смог бы теперь смотреть даже на звезды! А уж взглянуть в глаза жены своей и детей у него и вовсе не достало бы силы. Ибо он был хоть невольным, но преступником. Да, то что он сделал, он совершил в момент аффекта, в приступе страшнейшего отчаяния и безысходности, но оправдания в том себе не находил, да и не могло быть у него оправданий! Ему оставалось лишь одно: разделить судьбу командира и хотя бы этим, хотя бы частично, искупить свою слишком тяжкую, непосильную для слабой человеческой души вину. Когда капитан опять приказал всем явиться в рубку управления, Борис Андреевич все уже для себя решил и готовился принять свою участь. Вместе с командиром в рубке был и штурман. Пол Китс (каково же его настоящее имя?) поднялся от пульта и сказал своим твердым командирским голосом: - Экипаж и гости-земляне! По расчетам штурмана, наш корабль должен приземлиться в Азии, в районе, называемом Сибирью. К счастью, район этот не густо населенный, и я надеюсь, если система ручного управления не откажет, мне удастся сманеврировать и благополучно посадить судно на Землю вдали от даже самых малых населенных пунктов. Земляне! Теперь из гостей вы становитесь хозяевами. Помогите бетианцам дождаться спасательного корабля. Второй пилот, Тацуо-сан, полетит вместе с Ильей Ильичом и Борисом Андреевичем, это мой приказ! Я считаю, что в Японию ему возвращаться будет слишком тяжело. Найдите для него другое имя, более подходящее для России. Остальные катера уйдут с теми же экипажами, с какими прибыли сюда. Но все - все! - запомните: ни одного слова, ни одного намека о нашем посещении! Ясно?! А теперь... - Нет! - тонким, непохожим голосом выкликнул Борис Андреевич. - Нет, командир! Я останусь с вами! Я виноват во всем... Я должен... - Астроном Кудряшов! На корабле приказывает только капитан! Да, вы виноваты. Вот и искупайте свою вину! Умереть - не самое трудное! Помогите Тацуо пережить смерть друга и дождаться отлета на Бету. К тому же вам придется заботиться и об Илье Ильиче. А я буду не один. Со мной остается Сёта-сан. Он тоже был виноват в том, что случилось, и мы все виноваты в том, что случилось с ним. Поэтому ему предоставляется возможность и честь погибнуть вместе с кораблем и его капитаном. Прощайте, бетианцы! Прощайте, земляне! Срочно всем перейти в эллинг и занять места в катерах. Старт - через пять минут по корабельному времени. Рапорта принимаю, начиная со второго катера. Выполнять задание! Командир резко отвернулся к пульту. - Выполнять задание! - не оборачиваясь, повторил он, и бетианцы, и земляне молча покинули рубку управления. Ровно через пять минут раздвинулся нижний шлюз эллинга и четыре ампулообразных катера зависли в небе, постепенно теряя четкость очертаний, пока не стали совсем невидимыми. "30 июня 1908 года в 7 часов утра по местному времени сейсмографы в Иркутске и ряде мест Западной Европы зарегистрировали сейсмическую волну. Воздушная взрывная волна была зафиксирована на барограммах, полученных на многих сибирских метеорологических станциях, в Петербурге и ряде метеорологических станций в Великобритании". "Большая советская энциклопедия", М.: Советская энциклопедия, 1977; т. 26, с. 303 "И все-таки обе эти надежно определенные траектории, южная и восточная, не исключают одна другую. По-видимому, Тунгусское тело двигалось по обеим траекториям и где-то сманеврировало. Мы снова опираемся на показания свидетелей. До Кежмы тело перемещалось по южной траектории, а затем, перелетев в район Преображенки, перешло на восточную. Ни в Вановере, ни в других местах между эпицентром и Кежмой полета никто не заметил - видели только заключительный взрыв. Некоторые факты наводят на мысль, что Тунгусское тело маневрировало не только по азимуту, но и по высоте, двигаясь не с монотонно убывающей, а со сложно меняющейся скоростью. Такой маневр естественный объект проделать, разумеется, не может". Ф. Зигель, "Был ли маневр над Тунгуской"; в кн.: "Тайны веков", М., 1977, с. 38 __________________________________________________________________________ П310. Пещера отражений: Фантаст. произведения / Сост., вступл. В. Семеновой; Ил. Г. Захарычева. - Р.: Лиесма, 1988. - 494 с.; - (Приключения, фантаст., путешествия). ISBN 5-410-00334-9 В третий сборник фантастических произведений авторов, живущих в Латвии, входят рассказы и повести как известных писателей (В. Михайлов, Л. Алферова, Н. Гуданец), так и печатающихся впервые (А. Вязов, Р. Виксниньш, В. Пальмова и др.); всего - 21 автор. Затрагивая широкий круг проблем, касающихся развития науки и техники будущего, основное внимание авторы уделяют взаимоотношениям людей, вопросам нравственности, ответственности за свои поступки, за свой мир. Тираж 60 000 экз. Цена 2 руб. 70 коп. С о д е р ж а н и е: СВОИ: Гуданец Н. Ягненок Билли; Морочко В. На грани; Михайлов В. Приглашение на ночную охоту; Иванов С. По ту сторону Моста; Юфряков В. Свои. ЦЕНА ЭТОГО МИРА: Пальмова В. Испытание; Алферова Л. Пещера отражений; Винник И. Лесное озеро; Касянич Ю. Сауна; Кричевский В. Цена этого мира. ЧРЕЗВЫЧАЙНЫЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА: Качалова И. И даже камень говорит...; Вязов А. Хахаль; Левкин А. Командор ордена; Винник И. Подарок; Левкин А. Старинная арифметика; Гуданец Н. Петля; Чепуров В. Чрезвычайные обстоятельства; Виксниньш Р. Цивилизация в яйце; Гудков В. По моему хотению. КЛУБНИКА В ЯНВАРЕ: Гуданец Н. Клубника в январе; Сильное чувство к зеленым человечкам; Машина счастья; Гацура Г. Наблюдатель; Неудачная поездка; Гудков В. "Опыт Р-2"; Гвин Л., Тренко З. Последняя надежда; Качалова И. Ковар; Сычеников В. Перчик; Зайканов П. Камни преткновения; Вязов А. Летун. НЕПОВТОРИМОСТЬ: Виксниньш Р. Доколумбовы истории; Под сенью Тенитлана; Пытка; Трускиновская Д. Вечность для Джульетты; Морочко В. "Пыль"; Кавский В. Кольцо желаний; Морочко В. Неповторимость; Кавский В. Братья и сестры; Гуданец Н. Тройное навечное заклятие. ИБ № 4981 Составитель В. Семенова. Редактор Л. Усачева. Художественный редактор Д. Брейкшс. Технический редактор И. Барвиге. Корректоры И. Грузнова, Е. Грузнов. __________________________________________________________________________ Текст подготовил Ершов В. Г. Дата последней редакции: 29.07.2003 О найденных в тексте ошибках сообщать по почте: [email protected] Новые редакции текста можно получить на: http://vgershov.lib.ru/

Книго

[X]