Юрий Никитин
 Семеро Тайных     
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ



                                 Глава 1

     Таргитай со стоном перевернулся на спину.  В  синем  небе  с  востока
надвигалось  облачное  плато  с  диковинными  замками,  башнями,  высокими
стенами. Там с неспешностью  снеговых  лавин  проступали  морды  двугорбых
верблюдов, угадывались оскаленные пасти злобных  зверей,  там  страшный  и
великолепный мир, в котором все творится по его воле.
     Рядом хрипело и сипело. Олег уткнулся лицом в  траву,  задыхался,  но
руки подломились, когда попробовал  перевернуться.  Мрак  сидел,  опираясь
обеими руками о землю. Темные волосы, слипшись, торчали красным  петушиным
гребнем. Засохшая корка трескалась по всей левой щеке и шее,  отваливалась
коричневыми струпьями.
     В двух шагах траву примяла исполинская  секира.  Рядом  крест-накрест
лежали меч и посох, а еще дальше сыпало шипящими искрами белоснежное перо.
На земле пламенели капли крови. След тянулся с их пригорка вниз, в широкую
Долину с ее странной красной  землей,  словно  обожженная  глина,  кое-где
поднимаются дымки. Или же вихрики,  что  сами  по  себе  взметывают  кучки
пепла.  Посреди  Долины  темнела  широкая  каменная  плита,  массивная   и
вдавленная в эту сухую твердую землю, словно на нее только  что  опускался
целый горный хребет. Совсем недавно на свете не было белее камня, а сейчас
она стала черной, словно пропиталась человеческим ядом.
     Мрак прохрипел:
     - Что за народ пошел?.. Все руки отбил.
     - Так то народ, - ответил Олег. Его грудь поднималась  часто,  воздух
заглатывал со всхлипами, внутри хлюпало, словно бежал по болоту. -  А  это
был не совсем народ...
     - Да какая вам разница, - возразил Таргитай, который  всегда  был  за
справедливость. - Лишь бы люди были хорошие!
     - Да, хорошие, - согласился Мрак. - Насчет людей... гм... но  хорошо,
что были.
     Таргитай оглянулся по сторонам с недоверием:
     - Не может быть, чтобы мы всех... Я вроде бы вообще никого не бил  по
голове. Ну, почти не бил.
     Исполинская плита дико и непристойно  блестела  среди  вытоптанной  и
загаженной Долины, где в древности случилась битва Старых Волхвов не то  с
Новыми, не то с богами. Долину окружали пологие горы, теперь на склонах ни
целого куста, глыбы вывернуло, еще когда сюда спускались орды зверолюдей и
древочеловеков, когда на суд Рода сошлись боги и все главные твари.
     От сочной травы осталась вбитая в землю зеленая слизь,  в  которой  и
лежали все трое. Еще слышался  далекий  гул,  подрагивала  земля,  уходили
горные  великаны.  Лешие,  водяные  и  гномы  исчезли  неслышно.  В   небе
поблескивали точки, так блестят в облаке пыли начищенные  доспехи.  То  ли
неведомые птицы, то ли боги возвращаются на свою надежную небесную твердь.




     Огромный лохматый человек появился  словно  из-под  земли.  В  другое
время его бы заметили издали, запах немытого тела лягнул  по  ноздрям  как
конь копытом, но сейчас даже Мрак только отшатнулся, секира в двух  шагах,
не дотянуться, меч Таргитая еще дальше...
     Коротко и зло полыхнуло. Послышался чавкающий удар,  во  все  стороны
брызнуло. Мрак торопливо провел ладонью по лицу,  весь  в  мелких  красных
бусинках, словно выпала  кровавая  роса.  Таргитай  брезгливо  вопил,  его
золотые волосы стали грязно-красного цвета, а сам весь  покрылся  розовыми
пятнами.
     Олег, все еще лежа на животе, прошептал несчастным голосом:
     - Я его не тронул и пальцем!
     Мрак оглянулся на красные клочья, из которых  самый  крупный  был  не
больше лягушки, покачал головой:
     - Для него лучше, если бы тронул даже кувалдой.
     - Никогда не стану волхвом, - заявил Таргитай твердо. - Это плохо.
     А Мрак сказал наставительно, уже обретая прежний насмешливый вид:
     - Кто из вас  жаждал  благодарности  от  человечества?  Уже  начинаем
получать...
     Олег перевернулся, сел. На кровавые ошметки старался не смотреть,  но
глаза то и дело пугливо поворачивались в ту сторону. Вздохнул:
     - Человек был создан Родом в последний день творения. Когда  Род  уже
так устал, что не соображал, что делает.
     Голос волхва был виноватым, словно это  он  сам  сделал  человека  не
совсем удачным. Мрак небрежно потряс руками, однако длинные могучие длани,
покрытые густой черной порослью, оставались с рыжим оттенком.
     Таргитай вполголоса причитал, что негде  помыться,  словно  это  была
первая пролитая кровь, которую увидел. Если бы он мылся всякий  раз  после
кровопролития, то, по мнению Мрака, плескался бы среди океана.
     - Что теперь? - спросил Олег хрипло.
     Таргитай  искательно  посмотрел  на  ученого  волхва,   на   могучего
оборотня. Голос певца срывался неровными клочьями, словно  тающий  снег  с
крыши:
     - Вернемся в какой-нибудь город. Или хотя бы деревню...
     Мрак и Олег уставились на дударя, Мрак спросил хмуро:
     - Зачем?
     - Поесть, - сказал Таргитай жалобно. -  Я  так  давно  не  ел...  как
следует не ел.
     Мрак прислушался,  внезапно  выхватил  из-под  Олега  лук,  выстрелил
вверх, а только потом поднял голову, провожая стрелу взглядом.
     Олег с трудом  поднял  взор  кверху,  успел  увидеть,  как  в  синеве
вырастает нечто темное, зажмурился, услышал совсем  рядом  глухой  удар  о
землю. Таргитай охнул, Олег поспешно поднял веки.
     Перед  ними  бился  пронзенный  стрелой  крупный  молодой   селезень.
Изумрудная с переливами голова бессильно волочилась по траве, а крылья еще
пробовали подбрасывать тело, с каждым разом замирая сильнее.
     Таргитай сказал печально:
     - Зачем ты его так... Хотя бы  утку,  они  все  дуры.  А  этот  такой
красивый!
     - Да ладно, - буркнул Мрак. - Ты ж видишь, с какой высоты  брякнулся!
Все равно бы убился.
     Таргитай задрал голову, долго всматривался в небо, тяжело вздохнул:
     - Ну тогда ладно... Я сам ощипаю.
     Мрак передразнил с отвращением:
     - Ощипаю! Видать, ты с нами как сыр в масле.
     Даже Олег  с  осуждением  покачал  головой:  когда  же  дударь  успел
разбаловаться, разнежиться. И пока пристыженный бог разжигал костер,  Мрак
по-мужски закатал утку целиком с перьями в глину,  бросил  тяжелый  шар  в
пламя, предварительно выдрав железными пальцами из бедной птахи,  что  все
равно бы убилась, кишки, и забросил далеко в кусты. Там сразу зашуршало  и
зачавкало.
     - Вот что главное, -  сказал  Мрак  наставительно.  -  Уметь  увидеть
вовремя, прицелиться, пустить стрелу точно в цель!
     Олег сказал мирно:
     - Да иногда случается и проще. Как-то, помню, иду мимо кустов, а там:
фю-фю-фю... фю-фю-фю-фю... фю-фю-фю-фю... Я метнул  туда  камень,  смотрю:
лису пришиб!
     Мрак кивнул:
     - Такое случается. Я как-то иду, слышу из кустов: хорх-хорх... фрю...
фрю-фрю... зю-зю-зю... хорх-хорх... хрясь, фрю-фрю, я  прицелился,  сделал
поправку на ветер, на ширину куста... и - стрела кабану прямо в сердце!
     Таргитай жадно смотрел на каменный шар, что разогрелся, уже пошел пар
от высыхающей глины.
     - А я  иду,  слышу  в  кустах:  фрю-фрю...  хрясь-хрясь,  тю-тю-тю...
мня-мня-мня...   чавк-чавк-чавк...   фю-фю-фю-фю-фю-фю...   шмя-шмя-шмя...
шмя-шмя-шмя... шмя-шмя-шмя-шмя-шмя-шмя... э-э-э... о чем это я?
     Мрак толстым прутиком  с  рогулькой  зацепил  тяжелый  каменный  шар,
красный, ноздреватый, как полная луна, выкатил из костра. Таргитай,  роняя
слюни, взял секиру и легонько  стукнул.  Мрак  поморщился,  дурак  позорит
боевое оружие, но смолчал, а каменный шар с сухим  треском  развалился  на
части.  Мощным  запахом  сочного  печеного  мяса  толкнуло,   как   крупом
коня-тяжеловоза. Таргитай захлебнулся, ибо запах сшибал с ног, ни капли не
потерялось, пока утка пеклась в темнице.
     Между каменных лепестков нежно-белая пахнущая  тушка,  соблазнительно
голая, пузырилась множеством капелек сока. Перья торчали из глины, влипнув
и прикипев, когда глина высохла и окаменела.  Тушка  бесстыдно  расставила
белые голые ноги, ляжки толстые, сочные, под ними блестит  от  вытекающего
сока.
     Мрак с довольным урчанием разломил тушку  на  три  части,  две  ловко
швырнул Олегу и Таргитаю, сам тут же вгрызся  острыми  волчьими  зубами  в
пахнущую, истекающую соком мякоть.
     Олег перебрасывал свою долю из ладони в ладонь, а Таргитай и вовсе  с
воплем выронил, обжегши пальцы. Мрак посмеивался, посоветовал:
     - Во-о-он там за деревом ручеек! Можешь остудить, заодно и помоешься.
     Таргитай недоверчиво посмотрел на одинокое дряблое дерево:
     - Да какой там может быть ручей?
     - Мелкий, - объяснил Мрак, - но глубокий. Я однажды в таком вот такую
щуку поймал!
     Он  отмерил  на  руке  едва  ли  не  до  плеча.  Таргитай  посмотрел,
усомнился:
     - Брешешь! Таких волосатых щук не бывает.
     Некоторое время слышался только непрерывный треск молодых косточек на
крепких зубах. Сожрали почти целиком, если что и выплюнули, то  разве  что
прилипшее к мясу перышко.
     Таргитай еще жевал, когда Мрак поднялся,  уже  отдохнувший,  злой,  с
нетерпеливо перекатывающимися под гладкой кожей тяжелыми шарами  мускулов.
Как секира оказалась в его длинной жилистой лапе, никто не заметил, как  и
сам Мрак, она сама стремилась юркнуть в широкую шероховатую ладонь, но  на
этот раз Мрак  вбросил  ее  в  ременную  петлю  небрежно,  не  глядя.  Его
коричневые глаза смотрели поверх  голов,  одна  с  волосами  цвета  заката
солнца, другая - поспевшей пшеницы.
     - Дымком пахнет...
     - Пожар? - предположил Олег.
     - Нет, запах стряпни тоже... Тарх, мы пошли.
     Таргитай  на  ходу  запихивал  в  пасть  остатки   селезневой   лапы,
закашлялся, но никто даже не постучал по спине. Оба друга становились  все
серьезнее, напряженнее, а предчувствие беды накрыло  Таргитая  с  головой,
как холодная морская волна.
     Драгоценное Перо, из-за  которого  столько  раз  получали  по  морде,
пришлось подобрать ему, друзья о нем словно забыли.
     На выходе из Долины миновали дубовую рощу, обогнули крохотное  озеро,
спугнув стадо диких свиней, потом дорогу загородил еще  гаек,  но  легкий,
весь из молодых березок, просматривающийся насквозь.
     Таргитай начал было намурлыкивать песенку, но Мрак  шикнул,  и  певец
послушно умолк. Послышался цокот  подков,  на  тропку  впереди  выехал  на
рослом сухощавом коне богато одетый мужчина. Хотя осень только начиналась,
листья едва-едва пожелтели, он был  в  толстой  шубе,  сапоги  с  опушком,
сафьяновые, с серебряными пряжками.
     При виде троих бросил руку  на  рукоять  топора,  но  эти  шли  мимо,
внимания не  обращали,  только  коротко  поклонились.  Он,  чуть  проехав,
остановил коня,  грузно  повернулся  в  седле.  Лицо  побагровело,  словно
поднимал городские ворота, голос был зычный,  привычный  перекрывать  лязг
железа в бою:
     - Эй, вы, там! Мне нужно проехать к князю Вернигоре.
     Эти  трое  переглянулись,  остановились,   долго   думали,   а   тот,
черноволосый и самый звероватый  на  вид,  явно  старший,  наконец  махнул
рукой:
     - Ладно, мы не против. Езжай.
     Воевода опешил, поерзал в седле, но что с дураков  возьмешь,  гаркнул
снова:
     - Можно вас спросить, как доскакать до крепости Вернигоры?
     Звероватый пожал плечами, мол, вопрос-то дурацкий, молодой  парень  с
красной, как пожар, головой даже не повел бровью, за всех ответил  вежливо
золотоволосый парень, совсем отрок:
     - Конечно можно!
     Воевода плюнул в сердцах, хлестнул коня и умчался.  Видно  было,  как
колотит бедное животное под бока острыми каблуками.
     Мрак покачал ему вслед головой:
     - Если нас даже один человек не понимает, то как учить жить народы?
     Олег смолчал, стрела метила в него, шел плечо  в  плечо  с  оборотнем
угрюмый, словно поменялся с Мраком  нравом,  молчаливый,  нахмуренный.  Он
чувствовал, как на плечи  давит  нечто  невыносимо  тяжелое,  пригибает  к
земле. Краем глаза уловил странное выражение на хмуром  лице  Мрака.  Даже
Таргитай чует недоброе, искательно заглядывает  обоим  в  глаза,  едва  не
виляет хвостиком.
     За гаем дорожка разветвилась на три едва  заметные  тропки.  Все  три
одинаково прямые, одинаково уходят в дальнюю даль  и  там  исчезают.  Олег
чувствовал, как его шаги наливаются тяжестью. Чем ближе  к  развилке,  тем
труднее дышать, тем горше в горле ком, больнее в  груди.  Таргитай  что-то
заговорил быстрое и жалобное. Мрак остановился на распутье, его коричневые
глаза оглядели друзей с любовью.
     - Ладно, ребята. Сама судьба  подсказывает.  Чем  дольше  тянем,  тем
тяжелее.
     Олег вздрогнул так сильно, словно его лягнул конь:
     - Да-да, Мрак. Ты прав.
     Пальцы Мрака  бесцельно  поправили  секиру,  Олег  без  необходимости
поковырял посохом  твердую  землю.  Таргитай  жалобно  смотрел  на  обоих,
длинная рукоять меча сиротливо блестела из-за его плеча.
     - Вы что... уже?
     Мрак буркнул:
     - Да, Тарх. Мы сделали больше, чем собирались. Теперь у каждого  своя
дорога. Мне осталось, как ты слышал, до первого снега. Может  быть,  успею
повидать ту... Олег идет в пещеры. Ну, а тебе перо в... скажем, в руки. Ты
же бог, дуй на небеса.  Хотя  Числобог  и  рек,  что  можешь  и  по  земле
скитаться среди людей аки птаха небесная, беззаботная, дурная, голодная.
     Таргитай, побледнев, смотрел отчаянными глазами.
     - Но как же...
     Мрак обнял молодого  певца,  похлопал  по  спине.  Олег  тоже  обнял,
чувствуя непривычную нежность и щем в груди, хотя вроде бы все должно: они
выполнили совместное, теперь каждому своя узкая  дорожка.  Не  потащит  же
Мрака и Таргитая  в  глубь  уединенных  пещер  ломать  голову  над  умными
книгами, как и за Мраком нелепо идти на поиски не Великой Истины, а  всего
лишь женщины!
     - Прощай, Мрак. Авось свидимся.
     - Мир тесен, - ответил Мрак серьезно. - Ты уже стукался головой о его
стены!
     Ответил легко, даже чересчур легко, но  сердце  сжалось  в  комок  не
крупнее ореха от тяжелого чувства утраты. Общее дело сделано, пришло время
личных. А личные не делают скопом.
     Мрак обнял их, дыхание вылетело как из  жаб  под  колесом  телеги,  а
когда им снова удалось развести сплющенные ребра в стороны, он  уже  исчез
за стеной деревьев.
     Таргитай вздрогнул, когда Олег шлепнул по плечу. Оба  смотрели  вслед
Мраку, но когда певец повернулся к волхву, там уже опадала взвившаяся было
пыль.



                                 Глава 2

     Солнечные лучи пробивались сквозь ветви, по земле двигались  странные
кружевные узоры. Кончились драки, проплыла трезвая  мысль.  Кончилось  это
нелепое махание топорами, мечами, при котором и он вынужденно - не  стоять
же в стороне! - глупо и дико для мыслителя бил посохом мудреца по  головам
тех  людей,  вся  вина  которых  только  в  том,  что  чего-то  не  знают,
недопонимают, не умеют  добыть  на  пропитание  другим  путем,  кроме  как
выскакивать из кустов с диким воплем: "Кошелек или жизнь!"
     И все-таки ноги с каждым шагом становились тяжелее. Наконец  он  едва
отрывал подошвы от земли, а в спине появилось ощущение, что  кто-то  водит
между лопатками обнаженным лезвием.
     Зябко передернул плечами, заставил себя двигаться,  но  теперь  остро
почувствовал, что на нем ничего,  кроме  распахнутой  на  груди  волчовки,
портков из грубо выделанной кожи и стоптанных сапог. Ни лат, ни  кольчуги,
ни доспехов, что защитили бы  от  стрелы,  метко  брошенного  дротика  или
швыряльного ножа...
     Чувство нацеленного в спину острия копья стало вдруг  таким  сильным,
что невольно метнулся в сторону, обернулся, чувствуя, как бешено колотится
о ребра насмерть перепуганное сердце.
     Сиплое дыхание заглушало все звуки,  даже  в  сотне  шагов  в  кустах
совершенно  бесшумно  проломился  толстый  кабан,   посмотрел   маленькими
злобными глазками, попятился и пропал в чаще.
     На дороге позади пусто. Справа и слева - тоже. Высоко в  синеве  неба
удалось различить жаворонка. Стук сердца и  хрип  в  груди  заглушают  его
верещание, но и с небес вроде бы ничего не грозит...
     Так откуда же?
     - Черт бы меня побрал, - сказал он вслух. Во рту стало горько, словно
пожевал полыни. - Это же просто... трусость. Признайся, здесь нет  никого,
никто не услышит!.. Ты трусил даже с Мраком и  Таргитаем,  так  каково  же
сейчас, когда один и голый? Без длинной секиры Мрака, без  меча  отважного
до дурости Таргитая?
     Он с усилием заставил себя сделать  шаг.  Ноги  тряслись,  а  лопатки
пытались сомкнуться, чувствуя холод острого железа.
     Дорога  пошла  вниз,  слева  тянулся   каменный   гребень,   мельчал,
истончаясь, как хвост  огромной  ящерицы.  За  шипастым  каменным  гребнем
открылась широкая долина, а в ней привольно раскинулся город.  Хотя  домам
не тесно,  но  и  за  городской  стеной  уже  белеют  хатки  с  оранжевыми
соломенными крышами, сараи, амбары, и во всем чувствуется, что враг  давно
не появлялся в этих  краях,  народ  отвык  со  всем  добром  прятаться  за
городские стены.
     Солнце еще висело над крышами. Только что добыли Перо, но сейчас  это
в таком далеком прошлом, словно минуло десяток лет.  Может  быть,  потому,
что это для Мрака подвиги, а для него только досадные  помехи  на  пути  к
заветной    пещере,    где    он    забьется    в     угол     и     будет
постигать-постигать-постигать великую премудрость чародейства?




     На город он смотрел долго и  жадно.  А  когда  на  полнеба  заполыхал
кровавый закат, повернулся и потащился в глубь леса. Чащу чувствовал  всем
нутром лесного человека, который не только родился и прожил  всю  жизнь  в
самом дремучем лесу, но и его отцы-прадеды жили там тысячи и  тысячи  лет,
сроднились с деревьями, срослись, привыкли только в чаще искать убежище  и
безопасность.
     С этого дня он поселился в лесу. Жил  сперва  как  зверь:  разве  что
убивал не клыками, а камнями и палками, спал либо  под  деревом,  либо  на
самом дереве.
     Пояс ослабел, пришлось проткнуть еще три дырки, потом настали холода,
он однажды проснулся, наполовину засыпанный снегом. Едва  поднялся,  дрожь
сотрясала так, что кости стучали, как в тонком мешке, и грозили  выскочить
наружу. Правда, снег вскоре растаял, но Олег впервые заметил,  что  листья
не только пожелтели, но шуршат не на ветках, а под ногами.
     Холод донимал  сильнее  дождя  или  голода,  на  которые  не  обращал
внимания вовсе. А главное, сбивал с мыслей, заставлял отвлекаться,  и  он,
все еще весь в том, запредельном мире, построил землянку.  Ну,  не  совсем
построил, а просто выгнал медведя из берлоги, накрыл упавшими деревьями  и
жердями. Там хватало тепла, костер  разводил  часто,  угли  от  вчерашнего
редко доживали до утра.
     Зима тянулась медленнее и дольше,  чем  живица  за  прилипшим  к  ней
жуком. Не из-за одиночества, как страдал бы Таргитай, а что в  мучительных
размышлениях так и не нашел ответ, как сделать  людей  счастливыми  раз  и
навсегда.
     Трижды возвращался медведь. То ли забывал, что его выгнали, то ли  не
находил  другой  берлоги,  Олег  выпихивал  его   снова,   пока   однажды,
проснувшись, не обнаружил, что ногам непривычно тепло. Измученному медведю
было не до драки, ночью сумел пробраться  в  свой  бывший  дом  и  тут  же
заснул, отвернувшись от злого человека к стене.
     Весну Олег ощутил, только проснувшись в луже талой воды. Продрог так,
что нос раздуло  на  полморды,  глаза  покраснели  и  слезились,  в  груди
хрипело, как после долгого и тяжелого бега. Он кашлял,  чихал,  размазывал
сопли, не понимая, что это с ним.
     Медведь наконец  проснулся,  кожа  да  кости,  Олег  рыкнул,  медведь
опасливо убрался искать добычу попроще, и с тех пор  Олег  его  больше  не
видел.
     Чтобы не отвлекаться от настойчивых размышлений, от  которых  нередко
трещал череп, приучил тело терпеть голод и холод больше, чем даже ко всему
привычные невры, привыкшие спать как на голых  камнях,  так  и  на  снегу.
Питался как убитой птицей или зверьком, так и листьями, яйцами, благо чуть
ли не в каждом кусте по гнезду, ел жуков, кузнечиков, улиток и вообще все,
что ползало, летало, прыгало.
     За   время   тяжких   и   настойчивых   раздумий    сумел    овладеть
одним-единственным заклинанием: умел зажигать огонь, который удавалось все
же гасить, в отличие от того... Он зябко повел плечами,  вспомнив  костер,
что разжег по  дури,  даже  бог  погасить  не  сумел.  Хотя,  правда,  бог
никудышный, только играет как бог, а костры тушит так же  паршиво,  как  и
возжигает...
     Теперь перед  ним  почти  всегда  горел  костер.  В  бликах  метались
призрачные красные тени, мчались всадники, горели дома  и  посевы,  падали
сраженные люди... И  так  без  конца,  пока  пылал  огонь.  И  никогда  не
удавалось узреть, как люди мирно пашут и размножаются.
     Когда он в третий раз проснулся в  ледяной  воде,  а  сверху  уже  не
капало, а струились ручейки мутной воды, несли сор, перепрелые листья,  он
смутно  ощутил  раздражение  и  недовольство.  Все,  кто  желал  набраться
мудрости, обязательно уходили в дремучие леса, горы, забирались в пустыни,
жили в  полном  одиночестве,  только  гады  и  звери  вокруг,  только  так
отыскивались в себе мудрые мысли, когда никто  не  гавкает  под  руку,  не
просит в долг, не уговаривает на попойку... но все же три  года  коту  под
хвост, а мудрого не придумано! Двадцать три весны минуло со дня  рождения,
так и до тридцати когда-нибудь до-мчится, а  это  позор  дожить  до  такой
глубокой старости, ничего не совершив...
     Он разделся донага, вымылся в лесном ручье.  На  кучу  звериных  шкур
оглянулся с сожалением, все-таки три года на них спал и жил... а может,  и
больше, чем  три,  но  когда  снова  напялил  на  себя  уже  выполосканную
волчовку, холодную и мокрую,  то  пошел  от  своего  гнезда,  ни  разу  не
оглянувшись.




     Под ногами чавкало, воздух был холодный и мокрый.  Деревья  двигались
навстречу серые, угрюмые, но затем земля пошла  суше,  стволы  посветлели,
Олег начал замечать  зелень,  впереди  на  звериную  тропку  впервые  упал
солнечный луч.
     Наконец  деревья  начали  медленно  и  торжественно  расступаться.  В
просветы  между  стволами  блеснул  яркий  свет.  Мир   открылся   умытый,
сверкающий, уже  не  зеленый  сверху  донизу:  верхняя  половина  мира  из
темно-зеленой  превратилась  в  ярко-синюю,   а   серо-коричневая   нижняя
покрылась изумрудной зеленью.
     Далеко-далеко, почти на самом краю земли, блестели как слитки  золота
оранжевые точки. Там мир пахарей, землепашцев, ибо  только  крыши,  крытые
свежей соломой, могут блестеть так чисто и ярко. И хотя до молодой  свежей
соломы еще далеко, но народ явно  старательный,  если  по  весне  перебрал
солому, укрыл крыши заново.
     Чуть тусклее блестят крыши теремов,  их  можно  угадать  тоже,  крыты
дорогой гонтой.
     - Что доброго в вечном ученичестве? - сказал он вслух  и  понял,  что
оправдывается. -  Когда-то  надо  остановиться  и  начинать  перестраивать
мир... Иначе пока семь раз отмеришь, другие уже отрежут! Уже двадцать  три
весны, а я ничего... Что толку, если научусь всему годам к тридцати, а  то
и сорока? В той старости уже, может быть, и жить не захочется...
     На пригорке он  остановился  на  миг,  сдерживая  учащенное  дыхание.
Залитый ярким  солнцем  город  блистал  как  выкованный  из  золота,  весь
оранжевый, новенький, свеженький.  Стена  из  толстых  ошкуренных  бревен,
терема и простые дома сверкают очищенными  от  серой  коры  стенами,  даже
крыши словно  только  вчера  перестлали  новенькой  гонтой,  ровненькой  и
свежевыструганной.
     Город, сказал он  себе  с  жадным  нетерпением.  Как  говорил  Гольш,
настоящая мощь приходит из Леса, но в городах получает остроту и блеск. Он
до сих пор знает только, как  трясти  земли...  ну,  еще  пару  простейших
заклятий, почти бесполезных по своей чудовищной силе, зато не в  состоянии
сдвинуть перышко. В городе же сотни умелых  колдунов,  могучих  и  умелых,
знающих множество сложных заклятий, против таких магов он сопливый  щенок.
Эти колдуны даже в ученики примут не сразу, заставят полгода  только  двор
подметать да воду свиньям носить в их свинское корыто...
     Ладно, и пол подметет, и свиней напоит, и все-все,  что  от  слуги  и
помощника требуется. Только бы начали учить! Учиться будет жадно, взахлеб,
пока из ушей не брызнет, а глаза не выпучатся как у рака, да и тогда будет
учиться, учиться, учиться!




     Город обнесен высокой стеной из могучих ство-лов. Даже не  стеной,  а
частоколом. Бревна ставили целиком, каждое в два обхвата, одно  к  другому
прижато  плотно.  Быстрый  и  непостоянный  город!  Дерево  скоро  сгниет,
придется ставить заново, но если на  Востоке  все  навечно  из  добротного
камня, жилище иной раз высекают прямо в горе, то здесь плотная раковина не
ограничивает рост, как не дает перловице вырасти в  большого  и  страшного
зверя. Новый забор можно ставить намного дальше,  если  город  растет,  но
легко и сузиться, если народу вдруг поменеет...
     Его обогнали двое верховых, сзади  послышался  скрип,  фыркнул  конь.
Догнала пустая телега, явно в город за товаром. Возница  жестом  пригласил
Олега подсесть, ноги беречь надо, Олег развел руками  и  указал  на  небо,
мол, звезды не велят.
     Возница пожал плечами, на лице отразилось презрение. Молодой  парняга
с таким ростом и плечищами да на легкий харч в волхвы? Не по-мужски.  Кнут
свистнул в воздухе, лошадь понимающе  мотнула  головой  и  прибавила  шаг.
Плеть, правда, грозно  посвистев,  опустилась  обратно  в  телегу.  Лошадь
поняла, ну и ладно. А этому с красной головой сама жизня будет хор-р-рошим
кнутом.
     Из раскрытых ворот текли запахи свежего хлеба, мятой кожи,  почему-то
сильно пахло рыбой, словно город стоял не среди лесов, а на берегу океана.
     Он поперхнулся, только сейчас заметив, что уже давно глотает голодную
слюну. За эти бесплодные годы ни разу не ел досыта, отощал,  волчовка  как
на пугале, кости торчат, одни мослы, уже от ветра  шатается.  Хоть  волосы
подрезал, а бороду так и вовсе долой, теперь непривычно холодно...




     Створки  распахнутых  ворот  вросли  в  землю.  Олег   перевел   дух.
Благодатные края, если не запирают даже на ночь!  Значит,  здесь  мудрость
произрастает вольготно, не отвлекаясь на дурацкие воинские забавы.
     Двое стражей, толстые и красномордые, лениво взирали  на  проезжающие
подводы. Им под ноги сбрасывали по булыжнику. Олег не успел  приблизиться,
как набежали  добрые  молодцы  в  кожаных  передниках,  расхватали  камни.
Утащили во двор, где уже слышались звонкие удары железа о камень.
     Мыта с него не запросили, пеший. Он видел, как по ту сторону ворот  с
десяток  дикарщиков  обтесывают  глыбы  в  булыжники,  укладывают   взамен
сгнившей  бревенчатой  мостовой.  Телеги  объезжали  работающих  стороной,
возницы  ехидно  покрикивали,  делали  вид,  что  вот-вот  задавят  своими
смирными конягами, а те послушно всхрапывали и прикидывались,  что  готовы
понестись вскачь...
     С той стороны через ворота выезжал на толстом коне такой  же  толстый
мужчина в кожаных  доспехах,  голова  непокрыта,  сапоги  сияют,  смотреть
больно. С презрением посмотрел на Олега, зычно гаркнул стражам:
     - Почему пускаете всяких?
     Стражи на его красное лицо взирали без страха. Один отмахнулся:
     - Да брось... Смотри, какой тощий! У него в одном  кармане  блоха  на
аркане, в другом - вошь на цепи.
     - А вдруг лазутчик?
     - Да ты погляди на него, - возразил страж.
     Мужчина  недовольно   засопел.   Конь   под   ним,   воспользовавшись
остановкой, чесался, натужно сопя, всхрапывая, а когда закончил,  вздохнул
так тяжело, словно перевез гору из Родоп в Бескиды.
     - Ну и что, если рыжий? - возразил всадник. - Хотя с другой  стороны,
какой дурень пошлет ры-жего, они ж заметные... Эй, рыжий, ты  чего  в  наш
город?
     Олег ответил честно:
     - Не знаю. А какой это город?
     Мужик отшатнулся, конь всхрапнул и чуть присел, принимая  тяжесть  на
круп.  Стражи  выпятили  глаза,  один  что-то  сказал  вполголоса,  другой
ругнулся. А всадник вдруг икнул, раздулся еще больше,  внезапно  запыхтел,
словно вылезающее из квашни тесто.  Из  широкой  пасти  внезапно  вырвался
раскатистый довольный смех, больше похожий на конское  ржание,  дар  богов
людям. Пурпур утренней зари играл на  его  могучих  плечах,  переходил  на
широченную грудь, высвечивая  выпуклые  и  широкие,  как  щиты,  пластины,
внезапно выхватывал ровные валики мускулов живота, выпуклые и крупные, как
валуны.
     - М-м-молод-д-д-дец, - наконец выговорил он сквозь смех. Утер  слезы,
бросил все так же весело: - Ущучил  так  ущучил!..  Какой,  мол,  город...
Видать, тоже поскитался по свету... А здесь,  братец,  знают  только  этот
город и думают, что вот там за околицей земля вовсе кончается!
     Он проехал мимо, на Олега пахнуло конским  запахом,  ароматом  свежей
кожи седла. За воротами этот бывалый воин, который уже знал, что на  земле
помимо этого града есть еще несколько, обернулся и помахал рукой:
     - Ежели ты перешел лес и не заметил, то знай, ты уже в  Артании!..  А
этот город зовется Яблоневым.




     Олег медленно брел по  улице,  держался  под  стенами,  всем  уступал
дорогу, а когда встретил на завалинке старика на  солнышке,  дал  монетку,
чтобы тот рассказал страннику, что за город, что за Артания,  если  раньше
здесь была, как он слышал, Гиперборея...
     Похоже, дед и без монетки был рад слушателю, пусть даже рыжему.  Олег
узнал, что однажды с небес могучие боги сбросили на землю чудесные золотую
чашу, соху с упряжью и боевой топор. От них  шел  такой  яркий  свет,  что
глаза слепило, как от солнца, а от жара загорались волосы.
     Небесные вещи отыскали молодые воины,  но  долго  стояли  кругом,  не
решаясь подъехать ближе, пока не прискакали молодые  Арпо,  Коло  и  Липо,
совсем еще  подростки,  но  силой  превосходящие  взрослых  мужей.  Первым
попытался ухватить золотые вещи Арпо, но небесные дары сожгли ему кожу  на
ладонях, и он тут же выронил на землю. Вторым попытался взять Липо, однако
вскрикнул и отдернул пальцы.  И  все  услышали  шипение  и  почуяли  запах
паленого мяса.
     Тогда младший  брат,  Коло,  не  слезая  с  коня,  нагнулся  и  легко
подхватил с земли дары богов. В его руках они светили так же ярко, но глаз
не жгли, и восхищенные всадники издали восторженный клич. Коло вскинул над
головой чашу, топор и золотую соху, и все поняли значение небесных  знаков
и признали его самым великим героем и избранником небес.
     Героям, как известно, дома не сидится. Братья вскоре  разъехались,  с
каждым пошли его друзья и сторонники. Так на земле Гипербореи образовалось
три царства:  Куявия,  Славия  и  Артания,  а  братья  получили  к  именам
приставки "ксай", что на языке гипербореев значит "царь".
     Олег озадаченно качал  головой.  То  ли  герои  растут  быстрее,  чем
поднимается тесто на дрожжах, то ли в самом деле чересчур долго просидел в
лесу, пытаясь познать мир.
     - Спасибо, - поблагодарил он. - Теперь я знаю, в каком я мире.
     Старик подслеповато щурился:
     - Ты, зрю, совсем молод, а  со  старшими  так  вежественно...  Откель
такой?
     Олег уклонился от ответа:
     - Мудрость знает, что не важно откель, важнее - куда идем.
     - Да-да, - поспешно согласился  старик,  -  откель  все  мы...  гм...
известно, даже известно, куда придем в самом конце  пути...  но  вот  куда
сходим по дороге... Подвигов ищешь?
     - Ни в коем случае, - испугался Олег. - Мудрости ищу. Мне бы  мудреца
настоящего найти, поучиться!
     Старец в удивлении раскрыл беззубый рот:
     - Ну учудил... Ты ж, наверное, один такой на всем белом свете!
     - Почему?
     - А всяк жалуется то на нехватку денег,  то  на  плохой  меч,  то  на
слабого коня, даже на собствен-ную лень... но никто еще  не  жаловался  на
нехватку мозгов! А вон и худу-у-ущщий, голодный, тощщий...
     Олег сказал смиренно:
     - Тогда я - первый. Мозгов мне как раз и не хватает.
     Старик еще раз смерил его задумчивым взором, перевел взгляд на улицу,
что все больше заполнялась народом:
     - Гм... Значит, ищешь мудреца?
     - Да.
     - Вот он, - сказал старик внезапно. Его корявый палец указал в  глубь
улицы, откуда двигалась телега, две  женщины  торопливо  несли  корзину  с
бельем, а посреди шел крепкоплечий мужик с короткой черной бородой. Позади
трое носильщиков несли вязанки хвороста.
     - Кто из них?
     - Вот тот, с топором за поясом.
     Короткий топорик за поясом был только у чернобородого, и Олег  окинул
его оценивающим взглядом. Мудрец крепко сбит, со  зверской  рожей,  кулаки
как у великана, грудь словно сорокаведерная бочка.
     - А что же он сказал мудрого?
     - Сказать  что,  сказать  каждый  горазд.  Особенно  про  себя...  Но
мудрость без дела мертва. А он, когда застал жену с другим  мужиком,  тому
дал по роже, а жене свернул шею. Когда спросили, почему  не  наоборот,  он
ответил: проще убрать причину, чем пару раз в неделю убивать по мужику.
     Старик хохотнул, но Олег на какое-то время  впал  в  раздумье.  Волхв
должен уметь учиться везде и на всем, впитывать знания, как  мох  воду,  и
сейчас, похоже, тоже что-то как таракан заползло в сосудик мудрости.
     - Нет, - сказал он сожалеюще. - Конечно, это мудрец... Но  мне  нужен
мудрец не житейский, а... черт, слова-то такого не знаю!
     - Волхв?
     - Да, - согласился Олег через силу,  -  но  волхв  не  огнищанин  или
чревогадатель, а волхв ищущий... Нет, лучше -  нашедший!  Который  не  при
храме, а в искании истины. Знающий могучие заклятия.
     Старик умолк, посматривал на Олега с осторожностью. Пожевал  дряблыми
губами, надолго задумался. Олег уже начал отступать, пусть спит, но старик
сказал вдруг, не поднимая головы:
     - Там в середке... сразу за княжеским теремом и  конюшнями...  башня.
Высокая, ее всяк зрит издали.
     - Заметил, - ответил Олег быстро.  Сердце  радостно  дрогнуло.  Почти
всякий колдун возводит для себя башню. Да еще как можно выше.  -  Там  ваш
городской колдун?
     - А кто ж еще полезет на башню, как кот на дерево? Простому  человеку
звезды ни к чему.
     - Да-да, - согласился Олег счастливо. - Зачем звезды коровнику? Да  и
огороду ни к чему...
     Старик подслеповато смотрел вслед рослому парню, такому вежественному
и уважительному. И понимающему, что звезды звездами, а жизня жизнию.



                                 Глава 3

     Как хорошо, думал Олег. Забывшись, шел посреди улицы. Только из леса,
как  сразу  тебе  колдун  по  дороге!  А  у  другого  проще  научиться  на
готовеньком, чем постигать самому. Да что там  постигать,  надо  ж  сперва
найти то, что постигать...
     Он вздрогнул, совсем рядом застучали копыта, пахнуло крепким  конским
потом, а над головой прогремела грубая  брань.  Крепкий  мужик  в  кожаных
доспехах, но с голыми руками до плеч, уверенно и надменно сидел  на  коне.
Крупные глаза навыкате смотрели люто.
     - Что за невежа прет посреди улицы?
     - А что за невежа бранится? - ответил Олег раньше, чем сдержал  себя,
мудрый в уличные ссоры не ввязывается.
     Мужик развернул к нему коня. Широкая, как таз,  рожа  перекосилась  в
безмерном удивлении.
     - Кто это там внизу такой храбрый?
     - Слезай с коня, - пригласил Олег, - узнаешь.
     Мужик уже сделал движение спрыгнуть  на  землю,  но  вдруг  в  глазах
появилось  задумчивое  выражение.  Взгляд  снова  и  снова   пробежал   по
костлявым, но все равно широким плечам этого изможденного парня в звериной
шкуре, жилистой шее, оценил спокойствие, за которым что-то кроется.
     - Да пошел ты, - ответил он с натужным презрением.  -  Стану  я  руки
марать о такой шкилет!
     Конь попятился, Олег пожал плечами и пошел дальше, а  за  спиной  был
удаляющийся дробный перестук копыт. Вдоль домов в землю  втоптаны  широкие
доски, явно весной здесь непролазная грязь, сейчас от жары их  покоробило,
концы пытались стукнуть по ногам, чтобы на  потеху  другим  доскам  разиня
грохнулся мордой оземь.
     Стук копыт еще не затих, а  ближайшая  калитка  отворилась.  Выглянул
щуплый  мужичишка,  опасливо  огляделся  по  сторонам,  сказал   Олегу   с
восхищенным осуждением:
     - Больно смел, паря... Это ж сам Твердяк!
     - Мне он твердым не показался, - обронил Олег. - А что?
     Мужичонка снова опасливо огляделся, сказал тихо:
     - Кто бы ты ни был, в недоброе время ты сюда забрел.
     - Знакомо, - ответил Олег.
     - Что?
     - Куда бы я ни забрел, везде время недоброе. Может быть, так везде?
     Тот сказал обидчиво:
     - Смотри, мое дело предупредить. Уже за это у Ящера мне зачтется.
     - За такую малость?
     Тот ухмыльнулся горько:
     - Всяк норовит боднуть, лягнуть, грызануть, а я доброе слово  сказал!
Уже будто нездешний.
     - Тогда в самом деле зачтется, - согласился Олег.
     Улица тянулась ровная, словно строили не как кто хочет, а по  уговору
с соседями. А то и вовсе князь или городской голова  следит  за  порядком.
Башня медленно вырастала, на три-четыре поверха  выше  княжеского  терема,
как только тот терпит, на самом  верху  огорожено  деревянным  заборчиком,
чтобы ночью не свалиться, все колдуны по ночам разгадывают звезды...
     Он вышел на площадь, от нее во все стороны улочки, а посреди столб из
бревна в три обхвата, золотая шапка, грубо вытесанное злое  лицо,  тяжелая
нижняя челюсть, глаза неведомого бога взглянули остро и подозрительно.
     Олег на всякий случай поклонился, вежественным надо быть не только со
старшими, но на жертвенный камень внизу бросать  ничего  не  стал,  прошел
мимо, огибая княжеский терем.
     У ворот двое гридней дрались на кольях. Вокруг  собралось  с  десяток
зевак, подбадривали, вскрикивали при каждом удачном ударе,  а  оба  парня,
молодые и налитые здоровой нерастраченной силой, бились остервенело, люто,
рычали и хекали, у одного рубаха сползла с плеча, открыв широкую  кровавую
ссадину, у другого левая половинка головы была в крови, а ухо распухло.
     Олега почти не заметили, только  одна  молодая  женщина  окинула  его
оценивающим взором:
     - Ого, какая стать. Из каких голодных краев?
     - Из леса, вестимо, - ответил Олег.
     Она ухватила его за руку:
     - Погоди! Чего ты ищешь? Может быть, я смогу помочь?
     - Вряд ли, - ответил Олег мирно.
     Вокруг взревели, второй нанес  еще  один  мощный  удар,  плечо  вовсе
залило кровью, а на острие кола за-трепыхался  клок  рубашки.  Женщина  не
отрывала взгляда от странного незнакомца.
     - Что могут искать, выйдя из  леса?  Разве  что  любовь...  Тогда  ты
пришел в нужное место.
     Олег осторожно высвободил руку:
     - Любовь одна, а подделок под нее  -  тысячи.  Такую  любовь  я  могу
купить за полгривны в любой корчме.
     За спиной остались вопли, брань, стук дерева по  деревянным  головам.
Потом закричали предостерегающе  и  возмущенно,  кто-то  из  гридней  явно
попытался ухватить сложенное у ворот оружие: драться надо честно.
     С этой стороны улочка оказалась перегорожена стеной из бревен  в  два
ряда. Из башенок сюда можно  метать  камни  и  стрелы,  тупичок  явно  для
засады, и Олег, потоптавшись раздосадованно, потащился обратно. Дурак,  не
сообразил сразу, что если к князю  следует  подходить  только  спереди,  к
волхву - справа, то к колдуну надо заходить обязательно слева.  Исключение
только женщины, их надо бояться со всех сторон.
     Когда снова подошел к вратам, толпа стояла молчаливая, угрюмая.  Один
из гридней лежал на земле, кровь хлестала изо рта. Второй стоял перед  ним
на коленях. Олег услышал умоляющий голос:
     - Братан, не помирай!.. Только не помирай!.. Я ж нечаянно...
     Лицо  раненого  быстро  бледнело,  нос  уже  заострился.  Синие  губы
прошептали:
     - Только не говори... родителям, что я... умер. Скажи, что в  дальней
заморской земле женился...
     Брат ахнул:
     - Но они потребуют правду! А врать нехорошо...
     - Скажи, что взял в жены лучшую из лучших... что она горда и красива,
богата и пышна...  что  ни  перед  кем  не  склоняет  головы...  ни  перед
каганами, ни перед царями... Это и есть правда...
     Олег не был Таргитаем, но и он понял, что умирающий говорил о  земле,
которую одни называют матерью, другие - невестой, третьи - сестрой, кто-то
может придумать и еще что-то, и все будет правдой. Надо будет поразмыслить
над этим, что-то в этом есть важное, тайное, скрытое, что может дать  ключ
к разным доселе недоступным заклятиям.




     С этой стороны к башне вела дорожка  прямая,  но  очень  узкая,  двум
всадникам не разъехаться. Забор по обе стороны из толстых кольев,  кое-где
чувствуются с той стороны ступени, из-за зубьев можно по головам тех,  кто
незвано устремится к башне.
     "Не так уж тут и мирно", - подумал он. Сама башня из толстых  дубовых
бревен, небольшая дверь в таких широких полосах металла, что и  дерева  не
видать. То ли колдун не слишком силен, то  ли  не  желает  отвлекаться  на
защиту жилища волшбой, во всем положился на князя да на запоры...
     Он насторожился, ибо из башни вышли трое  уверенных  в  себе  молодых
мужиков, нагловатых, как бывают  наглыми  холопы  только  сильных  хозяев,
которые ни перед кем не гнутся.
     Все трое шли плечо в плечо, Олег прижался к забору,  но  один,  самый
низкорослый, но толстый, как молодой бычок, все равно притер к  кольям,  а
потом еще и оглянулся:
     - Ах, ты еще и пихаться?
     - Ребята, - сказал Олег тоскливо, -  у  вас  впереди  корчма,  там  и
погуляете. И подеретесь всласть. Мне не до того. Пустите...
     Двое  уже  прошли,  нетерпеливо  оглядывались,   а   этот,   которому
покуражиться было невтерпеж, до корчмы еще дойти, заорал ликующе:
     - Ах ты ж морда неумытая!.. Лось рогатый!.. Кабан худосочный!.. А ну,
снимай свое тряпье!
     Олег спросил тихо:
     - И что ты с ним будешь делать? Наденешь?
     - Ах, - вскрикнул мужик радостно, - он еще  и  дразнится!  Ты  дальше
пойдешь голым, вот что!
     Он выхватил  из-за  пазухи  длинный  нож,  которым  на  кухне  обычно
разделывают рыбу. Движение было быстрым, привычным, даже пригнулся  так  и
развел руки слаженно и ловко, явно уже не раз пугал прохожих.
     Двое других нетерпеливо ждали. Олег со злостью смотрел на нож  в  его
руке. Из глубин груди поднималась тяжелая  черная  злость.  Мужика  понять
можно: всяк недолюбливает того, кто выше ростом, шире в  плечах,  а  когда
можно побить такого, то потом и лебеда  покажется  сладким  мясом,  и  все
болезни пройдут, и даже горбатая спина выпрямится.
     Олег все это понимал, но и ему не сто лет,  когда  понять,  значит  -
простить, сам говорил его учитель Боромир, он сам  не  узнал  свой  голос,
тяжелый и полный ненависти:
     - У тебя в руке нож... Ты можешь им ранить.
     Тот захохотал:
     - Ты прав. Еще как ранить! И я это собираюсь сделать.
     Олег сказал сдавленно, глаза его не отрывались от блестящего лезвия:
     - Кто собирается ранить другого, должен быть готов к  тому,  что  ему
сломают руку с ножом. Ты готов?
     Мужик оскалил зубы:
     - Ах, ты еще шуточки умеешь? Попробуй сломай.
     - Скажем, - проговорил Олег медленно, - сломаю... Да, сломаю...
     Блеснуло лезвие. Холоп был быстр, очень быстр. Если бы  Олег  родился
не в лесу, а в этом городе, то нож бы вонзился под левое ребро, а  длинное
узкое лезвие вошло бы в сердце.
     Его пальцы перехватили запястье.  Он  с  наслаждением  услышал  хруст
костей. Сдавил без нужды еще, чувствуя, как в  ладонь  брызнуло  мокрым  и
горячим, перехватил  другой  рукой,  заломил.  Холоп  выгнулся  с  криком,
побелел, привстал на цыпочки. Пальцы  бессильно  разжались,  нож  выпал  и
звонко ударился о твердую землю.
     - Поздно, - процедил Олег с торжеством. - Поздно!
     Кость  затрещала,  острые  обломки   прорвали   белую   плоть,   края
высунулись, быстро наполняясь кровью. Молодой холоп  закричал  от  боли  и
ужаса, никто никогда не видел, чтобы руку ломали так холодно и спокойно.
     Олег перехватил  чуть  выше,  снова  треск,  кровь  брызнула  тонкими
струйками, а когда отпустил, холоп, шатаясь,  попятился,  держа  сломанную
руку  на  весу,  подвывая  от  ужаса.  Кровь  хлестала,  чвиркала  тонкими
струйками. На земле оставались кривые красные, быстро темнеющие полоски.
     Мужики, что было бросились на  помощь,  замерли,  словно  налетели  с
разбегу на незримую стену. Олег оскалил зубы, оба тут же попятились.  Лица
их стали белее мела. "Черт, что же у меня с лицом", - успел  подумать  он,
стараясь погасить нелепую и стыдную для мудреца ярость.
     - Как хорошо, - сказал он сквозь стиснутые зубы, - что вы не такие...
Или такие?
     У одного стучали  зубы  так,  что  слышно  и  за  забором,  а  второй
пролепетал жалко:
     - Нет-нет, не такие!..  Мы  две  недели  без  отдыха...  не  разгибая
спин... без бражки и баб... вот хозяин отпустил...
     - И я отпускаю, - ответил Олег.
     Он  отвернулся,  постучал  в  массивную  дверь.  Слышно   было,   как
искалеченного подхватили, бегом не то унесли,  не  то  уволокли.  Крики  и
причитания удалились и стихли. Он прислушался, постучал  снова.  Когда  не
ответили, начал настойчиво колотить  ногой.  Звуки  были  глухие,  тут  же
гасли, тонули в толстых бревнах.
     Он чувствовал, как,  все  еще  не  остыв  от  нелепой  стычки,  снова
начинает злиться.  Должны  бы  заметить,  иначе  как  приходят  зеленщики,
молочники? В такой башне колдун не один! Он уже ругался  в  голос,  когда,
наконец, с той стороны послышались размеренные шаги. Кто-то неспешно топал
подкованными сапогами по каменным плитам.
     С той стороны двери прорычал такой грубый голос, что Олег  сразу  как
наяву увидел поперек себя  шире  мордоворота,  в  кожаной  шапке,  кожаных
доспехах и в портках из толстой бычьей кожи:
     - Кто там?
     - Странник, - ответил Олег смиренно.
     - Пшел вон.
     Слышны были удаляющиеся шаги. Олег постучал снова.  Не  ответили,  он
стал бить кулаком, а потом уже  ногами.  Дверь  затряслась,  металлические
скобы жалобно звенели. Она прогнулась, толстые шляпки начали  выдвигаться,
словно грибы после теплого дождика. Наконец снова послышались неторопливые
шаги очень уверенного человека. Тот же грубый голос проревел раздраженно:
     - Кто там колотится?
     - Странник - ответил Олег, - я хочу пообщаться с хозяином.
     За дверью рык стал громче, грубый голос проревел со злобой:
     - Погоди, сейчас открою. Сам пообщаюсь...
     Звонко звякнули  запоры,  настоящий  металл,  потом  загремел  второй
засов. Дверь со скрипом пошла в сторону. За порогом стоял  грузный  мужик.
Голова вросла в широкие плечи, грудь как дубовая колода, живот ниже колен.
Свинячьи глазки вытаращились на исхудавшего  молодого  парня  с  голодными
печальными глазами.
     - Ты еще здесь?
     - Ты вышел пообщаться, - напомнил Олег. - Общайся, а затем я хотел бы
с хозяином...
     Мужик взревел, схватил наглеца за края волчовки.  Олег  не  двигался,
мускулистая рука напряглась. Мужик покраснел от натуги, затем кулак  левой
руки метнулся в лицо Олега.
     - Это ты зря, - сказал Олег.
     Он качнулся вбок, а его правый кулак погрузился в огромный живот  так
глубоко, что зашиб костяшки о позвоночник. Мужик тяжелой грудой рухнул под
ноги. Олег с натугой поднял, поставил на ноги, дал  пинка.  Мужик  кубарем
влетел в полутемные сени. Олег захлопнул за собой дверь:
     - Где хозяин?
     Опозоренный страж,  распростертый  на  полу  в  луже  своих  кровавых
соплей, прошепелявил разбитым ртом:
     - Я... счас... счас, господин... позову...
     - Лежи, - разрешил Олег. - Я сам найду.
     Переступив  через  копошащееся,  он  замедленно   вступил   в   сени,
роскошные, увешанные коврами и головами убитых  зверей.  Не  давая  глазам
привыкнуть, толкнул единственную дверь.
     Дальше было огромное круглое помещение,  а  в  самой  середине  ввысь
уходил гладко отесанный столб, а вокруг вилась лестница без перил, шириной
всего в сажень. Олег видел только нижних три кольца, а сколько еще,  чтобы
добраться до вершины...




     Он еще стоял, задрав голову, когда из полумрака выступили двое рослых
мужчин. Один еще что-то жевал, на мокрых  усах  блестели  капли  бараньего
жира. Оба одновременно ухватили его за плечи, но  Олег  тряхнул,  а  когда
руки потянулись снова, ткнул одного кулаком, а другого локтем.
     Он за спиной слышал сиплое дыхание одного, второй еще не мог  набрать
в грудь воздуха,  ползал,  пытаясь  встать  хотя  бы  на  колени.  Впереди
приближался этот чудовищный столб с жуткой лестницей-змеей, покачивался из
стороны в сторону, а когда Олег почувствовал под  подошвой  сапога  первую
ступеньку,  ощутил,  как  по  ней  сползают  странные  запахи  и   ароматы
диковинных трав.
     Только теперь различил, что в темной половине помещения  стоит  сизый
туман, в нем плавают плотные струи дыма.  В  глубине  двигаются  полуголые
фигуры, а когда всмотрелся, глаза различили троих мужчин, что мерно тыкали
медными пестиками в широких ступах.
     Все трое раскрыли рты. Олег спросил вежливо:
     - Хозяин наверху?
     Двое смотрели все так же вытаращив глаза и с отвисшими  челюстями,  а
третий проговорил неверным голосом:
     - Раз уж как-то сумел сюда войти... то хозяин там... наблюдает  полет
птиц. А если сейчас ночь, то звезды.
     - Еще не ночь, - ответил Олег, - но у меня уже в глазах темно.
     Ступенька затрещала под его сапогом. Поколебавшись, сделал шаг, потом
еще, постоял, стараясь не смотреть вниз, хотя поднялся в самом  деле  пока
что на высоту сапога. Судя по  этим  деревяшкам,  колдун  мал  и  сух,  но
колдунам могучие горы мышц вроде бы ни к чему.
     Ступеньки слегка поскрипывали, негромко, и в  другое  время  Олег  бы
сказал, что  по-домашнему.  На  полдороге  он  ощутил  сильнейшее  желание
вернуться, даже замедлил шаг, стало стыдно, что вломился грубо, Мраку  под
стать, но Мрак в волхвы не ломится. В то же время мир настолько  погряз  в
дерьме, что надо перестраивать его немедля, даже волхву можно  немножко...
грубовато, мир таков, и он  заставил  ноги  переступать  со  ступеньки  на
ступеньку.
     Винтовая лестница вела все выше, он уж начал смутно  удивляться,  как
же далеко забрался колдун, если с улицы  башня  не  выше  пятого  поверха.
Наконец за следующим поворотом показался потолок, что перекрыл  дорогу,  а
ступеньки упирались в медную ляду. Блеск показался Олегу зловещим, он даже
глаза прищурил. Острые лучики от крупных камней, вряд  ли  ценных,  кололи
глазные яблоки под опущенными веками.
     Нахмурившись, он быстро одолел последние ступеньки. Крышка  лежала  в
пазах плотно. Он постучал, выждал, постучал снова,  а  затем  пригнулся  и
ударил плечом. Медная плита  загудела,  словно  в  огромный  медный  котел
ударили тараном. В ушах зазвенело, он скривился, хотел ударить  снова,  но
ляда откинулась в сторону с неприличной поспешностью корзиночной крышки.
     Олег как можно быстрее выпрыгнул наверх, а тяжелая медь  со  зловещим
лязгом грохнулась на место. Незримые руки  с  грохотом  задвинули  широкий
металлический засов в толстые скобы.



                                 Глава 4

     Перед ним в странном полумраке расстилалась широкая круглая  комната.
Зато из  зарешеченных  окон  свет  бил  ослепляюще  яркий,  словно  солнце
находилось сразу со всех сторон  башни...  только  лучи  почему-то  гасли,
странно обрываясь на уровне окон, словно неведомая сила обрезала  их,  как
острым ножом ссекают золотые пшеничные колосья.
     Посреди комнаты громадился  широкий  приземистый  стол,  зеленоватый,
словно вырезанный из малахита. По ту сторону стоял,  опершись  кулаками  о
столешницу, высокий худой старик. Волосы его пылали огнем, а когда  открыл
рот, оттуда вырвались красные языки пламени:
     - Кто ты, вторгшийся в мой дом?
     На Олега пахнуло жаром. Воздух быстро  пропитывался  запахом  горелой
шерсти. Фигура хозяина стала крупнее, красные  полосы  забегали  по  всему
телу, расцветили халат и волосы, что уже встали дыбом. Глубокие старческие
морщины стали резче.
     Олег поклонился, чувствуя вину, сказал покаянно:
     - Прости, но твои слуги...
     - Где они? Почему впустили?
     - Они не хотели впускать,  -  ответил  Олег,  чувствуя  необходимость
защитить несчастных от хозяйского гнева. - Но останавливали.
     Его зеленые глаза смотрели кротко, но он  не  мигал,  не  пятился,  и
красные языки пламени медленно исчезли, а вздыбленные волосы колдуна легли
на место. По ту сторону стоял совсем не такой гигант,  каким  показался  в
первый миг. Лицо желтое, болезненное, морщины настолько глубокие, что  дна
не видать, беззубый рот собрался в жемок, как у старухи.
     - Останавливали? - переспросил он с недоверием.  -  Гм...  Что  нужно
доблестному воину в моем скромном доме?
     Олег поклонился еще ниже:
     - Прости еще раз, но я не воин.
     Глаза колдуна расширились, даже выдвинулись из пещер.
     - А кто же?
     - Волхв, - ответил Олег тихо. - Ищу Истину.
     Колдун отшатнулся. Брови взлетели вверх, а глаза выдвинулись,  как  у
рака.
     - Не воин? С такими кулаками?
     Олег посмотрел на свои огромные ладони, сжал и разжал пальцы. Красный
свет заката играл на его  исхудавших  плечах,  но  все  еще  круглых,  как
обкатанные морской волной валуны. Красные волосы  закрывали  шею,  уже  не
толстую, как ствол дуба, а словно бы сплетенную из толстых жил, а  сам  он
явно выглядит одним из тех дураков, что с мечом в руке ищут Змеев,  клады,
супротивников.
     - Этими руками я столько собрал трав...
     Даже голос  был  сильный,  способный  перекрывать  шум  битв,  ржание
обезумевших коней, крики раненых, стоны и ругань, лязг  железа.  Колдун  с
изумлением оглядел его могучую фигуру.  Этот  человек  явно  рожден  не  в
роскошной палате, спал не на подушках, а из тяжестей поднимал  и  побольше
ложки.
     - Если ты не воин, - сказал он с сомнением,  -  то  я  не  понимаю...
разве что какие-то скрытые болезни? Ты чем страдаешь? Падучей? Корчами?
     - Поисками истины, - ответил Олег печально. - Я пришел как младший  к
старшему, который поймет, приютит, поможет, научит, покажет. У  меня  есть
дар к волшбе, как у одного моего друга дар к пению, у другого - драться...
Но я хочу, чтобы шло не во вред, я хочу служить людям, а не хапать себе, я
хочу понять мир быстро и сразу, а не тратить на это всю жизнь!
     Колдун пристально посмотрел в суровое лицо красноволосого незнакомца.
Да, он угадал: это воин. Только замахнулся на большее, чем махание мечом и
захватывание царств и королевств. На гораздо большее...
     - Я не понимаю, как ты сумел пройти, - сказал он наконец, - но раз уж
прошел... будь гостем. Меня зовут Россоха,  я  здешний  волхв.  Но  не  на
службе, вольный. А кто ты?
     - Тоже волхв, - ответил Олег. -  И  тоже  вольный,  только  мало  что
умеющий. Зовут меня Олегом, я простой человек из дикого дремучего Леса...
     Колдун со странным именем Россоха повел сухой рукой:
     - Садись, расскажи о себе.
     Олег  не  успел  шелохнуться,  как  посреди  помещения  возник  стол,
шелестнула, расстилаясь, белая скатерть, тихо звякнула серебряная  ваза  с
роскошными цветами, высокая и гордая, а рядом, как  ее  подданные,  встали
широкие блюда, наполненные такими горками фруктов, что спелые сочные груши
скатывались на скатерть.
     Два широких кресла возникли у стола, Олег осторожно  сел,  сперва  на
всякий случай попробовав его на крепость. Колдун опустился напротив. Глаза
смеялись, этот воин, жаждущий стать магом, явно не знает даже  начал,  ибо
всяк сперва учится добывать колдовством себе  пищу,  затем  одежду,  а  уж
потом учится более отстраненному от первых потребностей.
     - Богато, - сказал Олег тоскливо, - но что  в  богатстве?  За  деньги
друзей не купишь.
     - Друзей не купишь, - согласился колдун с таким  странным  именем,  -
зато врагов можно выбрать поприличнее.
     Это было что-то новое, Олег  сделал  зарубку  в  памяти  о  некоторой
пользе богатства.




     Он не знал, почему  подробно  рассказал  о  жизни  в  Лесу  и  совсем
пропустил это страшное лето, когда каганат, маги и даже боги... Показалось
диким, что удалось столько пройти и такое свершить, кто поверит,  засмеют,
не бить же всех по головам... Теперь самому уже  не  кажутся  дикими  злые
слова Мрака, что умные да мудрые сопят на печи,  а  миром  шевелят  совсем
другие люди! Беспокойные, скажем так. И не обязательно наделенные умом или
совестью.
     - Я не хочу, чтобы миром двигали, - сказал он медленно,  -  те  люди,
которые им движут сейчас...
     - Ого! А что ты хочешь?
     - Чтобы миром двигали мудрые.
     Колдун долго выбирал грушу, хотя все и так желтые, как  липовый  мед,
налитые  соком,  просвечивают,  можно  пересчитать  зерна.  Надкусил,  сок
брызнул широкими струями, но испарился, не коснувшись ни пола, ни одежды.
     Олег, не дождавшись ответа, медленно брал груши,  подносил  к  губам,
они исчезали во рту, оставляя озера сладкого душистого сока, мягкую кожицу
и несколько зерен, брал вторую, третью, чувствовал, что  может  опустошить
весь стол, зачарованный такой роскошью.
     В  помещении  была  странная  прохлада  и  полумрак,  пахло  травами,
березовым соком. Яркое солнце, что стояло прямо за окнами со всех  сторон,
все  еще  не  слепило,  Олег  чувствовал,  как  истощавшее  тело  начинает
наполняться как жизненными соками,  так  и  чем-то  иным,  едва  ощутимым,
словно черпает силы прямо из этой блистающей бездны.
     - Ты странный отрок,  -  сказал  наконец  старик.  -  Годами  юн,  но
говоришь как умудренный жизнью муж, много повидавший и много испытавший...
Да, миром правят не те, кто мудр, а кто силен и дерзок. Но  нет  на  свете
такой магии, чтобы мудрого сделать сильным и дерзким.
     В голосе Олега впервые прорвалось жадное нетерпение:
     - Научи меня тому, что знаешь!
     Колдун неспешно доел грушу, но Олег видел, что мозг старика  работает
быстрее, чем его неспешные челюсти.
     - Учить можно любого, - ответил колдун медленно. - Но  годы  пройдут,
прежде чем научится сдвигать  хотя  бы  щепочку.  Лучше  учить  того,  кто
предрасположен... в ком есть дар к волшбе, как у другого - к пению.
     Олег сказал горячо:
     - У меня это есть! Я только не знаю, как им пользоваться.
     Россоха  встал,  жестом  пригласил  юного  героя,  пожелавшего  стать
волхвом, идти за ним. В правом углу хмуро поблескивало зеркало из толстого
металла, серого и угрюмого, словно отлитого из меди, олова и свинца.
     Колдун подвигал губами, напрягся так,  что  вздулись  синие  жилы  на
висках,  вскинул  руки,  по  комнате  пронесся   неслышный   вихрь.   Олег
чувствовал, как зашевелились его волосы, внезапно появилось ощущение,  что
кто-то стоит за спиной.
     - Взгляни вот  в  это  зеркало...  -  проговорил  колдун  напряженным
голосом. - Что зришь?
     К удивлению  Олега,  теперь  в  полированном  металле  отражалась  не
противоположная стена, а далекие  горы.  Когда  Олег  приблизился,  вместо
своей удивленной рожи увидел  серый  рассвет,  перевал,  затянутый  легким
туманом, а вдоль каменной стены  двигались  четыре  человеческие  фигурки,
сгибаясь под огромными заплечными мешками.
     За спиной Олега раздался голос колдуна:
     - Это разбойники. Только что ограбили и убили богатого торговца, а  с
ним и его слуг. Сейчас уходят от погони через перевал  в  Куявию.  Впереди
вожак, видишь?
     Присмотревшись, Олег  заметил,  что  передний  ступает  увереннее,  в
движениях чувствуется властность, привычка повелевать.
     - Заметно...
     - По всем человеческим законам,  -  сказал  колдун,  -  его  надо  бы
наказать. Зуб за зуб, смерть  за  смерть.  Ты  смог  бы  его...  скажем...
умертвить?
     Олег кивнул:
     - Смог бы.
     - Вот и хорошо, - одобрил колдун, но в его тоне звучало  сомнение.  -
Он в самом деле натворил столько бед, что всяк имеет право очистить  землю
от этого негодяя...
     Он прошептал несколько слов, щелкнул пальцами. Олег  чувствовал,  что
колдун произносит  еще  и  заклятия,  но  уже  неслышно,  чтобы  гость  не
подслушал  и  не  перехватил.  Затем  сухо  щелкнули  пальцы,  и   заметно
побледневший колдун, словно из него  выпустили  кувшин  крови,  кивнул  на
зеркало:
     - Смотри!
     Четверо двигались все так же ровной цепочкой,  затем  ноги  переднего
стали заплетаться. Он остановился, загнул  руку  за  спину,  явно  пытаясь
сбросить тяжелый мешок. Ноги подломились, он упал сперва на колени,  затем
лицом вниз. Трое подбежали, перевернули на спину.
     Олег вздрогнул, когда над ухом раздался насмешливый, но очень усталый
голос Россохи:
     - Он сейчас умрет.
     - Как ты это сделал? - воскликнул Олег пораженно.
     - Повернул в его теле потоки крови. От головы к  сердцу.  И  от  ног.
Волны сшиблись, а сердце не  из  железа...  Он  еще  жив.  В  городе,  где
искусные лекари, его могли бы спасти.
     Олег не отрывал взгляда от четырех фигурок. Уши горели, он чувствовал
на себе насмешливый взгляд колдуна. Да,  это  милосердно  по  отношению  к
троим оставшимся. Без вожака они могут опомниться  и  вернуться  к  мирной
жизни, пахать землю и сеять хлеб, а если  бы  Россоха  поручил  уничтожить
вожака ему, то он разверз бы под ними каменную плиту, а то и обрушил бы на
них скалу, где погибли бы ни в чем не повинные горные зайцы, что  торговца
не грабили, а также муравьи, бабочки...
     - Я бы так не мог, - признался он виновато.
     Когда оторвался от зеркала, перехватил взгляд колдуна, обращенный  на
его огромные кулаки. Россоха отвернулся, но Олег видел, что старик не  так
его понял.
     На столе груш и диковинных желтых яблок стало еще больше,  но  теперь
Олег жевал  без  охоты.  Умоляющие  и  преданные,  как  у  пса,  глаза  не
отрывались от колдуна. А Россоха  поспешно  насыщался,  все  еще  бледный,
выплеснув столько магии, молодого парня рассматривал с сомнением:
     - Что-то не так...
     - Что? - переспросил Олег тоскливо. - Что не так? Что дивного,  когда
человек стремится стать колдуном?
     - Все,  -  ответил  Россоха  лаконично.  -  Все!  Колдунов  боятся  и
ненавидят. Но еще дивнее, когда  колдуном  стремится  стать  вот  такой...
гм... с такой статью. Обычно в колдуны идут увечные,  больные.  Которым  в
жизни места уже нет, а сила еще есть. Не в мышцах, так в голове.
     - Но и у меня в голове, - возразил Олег. Поправился: - Хочу, чтобы  в
голове!
     - Гм... С такими мышцами, таким ростом, такой статью...  В  чем  твоя
болезнь? Пусть скрытая, но без нее не обойтись. Не  мог  же  ты  восхотеть
стать колдуном просто так! Силачи в колдуны не идут.
     Олег поник, признался хриплым голосом:
     - Тебе откроюсь в самом стыдном для мужчины. Я - трус.  Редкостный...
Я не просто боюсь, меня покрывает липким потом, внутри все холодеет,  руки
трясутся, будто курей крал, а ноги уже не ноги,  а  две  гнилые  колоды!..
Другие сородичи... в бой как на пир. Ломятся, как к столу с  вином,  глаза
полны  восторга,  морды  сияют,  каждого  прямо  распирает,  драка  рвется
изнутри! А я хоть и знаю, что должен чувствовать... э-э... упоение в бою и
бездны мрачной на краю... но трясусь и слабею все больше. Будь  я  калекой
или хилым, то еще понятно, хотя у нас и хилые не просто прут  в  драку,  а
прямо летят навстречу брани, забыв даже про сытный обед...  Я  же  здоров,
особенно среди этого люда! В Лесу я не казался здоровым. Все равно не могу
заставить себя драться даже с этими... не шибко крупными! Хоть человечек и
мелок... а может, как раз потому, он может пырнуть ножом в  бок,  швырнуть
камень в спину, а если еще и по  затылку...  Б-р-р!..  Ты  видишь,  я  уже
побледнел, а я ж только подумал!
     Кровь в самом деле отлила от лица, Олег  ощутил  холодок,  все  тепло
разом ушло вовнутрь, оставив кожу холодной,  чтобы  в  случае  раны  кровь
почти не текла, береглась, спешно заращивая поврежденное мясо...
     Колдун проронил с сочувствием, но  Олег  видел,  что  старик  отводит
взор, словно брезгует видеть труса в таком здоровенном парняге:
     - Зато на тебе раны заживают быстрее, чем на собаке.
     - Да я их не получаю! - воскликнул Олег.
     Колдун оглядел его с ног до головы с новым интересом:
     - Как же тебе удается? Ты, судя по всему, прошел немало. А не бывает,
чтобы пройти и не подраться. Даже труса бьют. Может  быть,  даже  чаще.  И
злее.
     Олег развел руками:
     - От своей трусости я творю черт-те что... Мрак бы просто вышиб  пару
зубов у дурака... был у меня такой друг, а я со страху - всю челюсть. А то
и голову, как чашку со стола... Сколько хороших людей зашиб! Они ж  только
по пьянке покуражиться хотят, перед своими девками себя  показать...  Пару
раз бы дали по шее, только и делов.  Ну,  кровоподтек  под  глазом,  а  то
рубаху бы порвали, вот и все. А из-за моей трусости то в одном селе, через
которое шел, пара увечных прибавилась, то в другом - пара  могилок!..  Все
понимаю, но до свинячьего визга боюсь, когда вижу чужие кулаки! Просто  не
могу, чтобы меня били.
     Колдун  слушал,  кивал,  глаза  из   насмешливых   стали   грустными,
понимающими. Олег с холодком видел, что от его трусости у Россохи  лечения
нет. И колдун, словно видя его понимание, сказал сочувствующе:
     - Да, это  не  та  трусость,  которую  можно  истравить  травами  или
заклятиями. Это внутри тебя... Это заложено самим Родом...
     - Зачем? - воскликнул Олег горестно.
     - Чтобы охранить.
     - Что?
     - Ценности.
     Олег удивился, оглядел себя, даже похлопал по бокам:
     - Где же эти ценности?
     - Раз твоя натура бережет твое тело, - сказал Россоха значительно,  -
то они внутри. Что это - не ведаю. Значит, ты призван свершить нечто.  Для
того и рожден, чтобы свершить! А когда свершишь, то и бояться перестанешь!
Как свершивший, как исполнивший. Как выложивший на свет  то,  что  в  тебя
вложили при рождении. Другие  храбрые  только  потому,  что  рождены  лишь
драться, защищать рубежи, быстро наплодить детей, дабы те тоже  дрались  и
защищали кордоны. А ты предназначен для чего-то. И чтобы сдуру не погиб  в
пьяной драке из-за сельской девки или даже из-за мешка золота, Род  вложил
в тебя страх!.. Тебя будет трясти, пока ты не свершишь...
     Олег слушал жадно. Из глубины души вырвалось:
     - Значит, когда я свершу, страх меня отпустит?
     - Но вряд ли раньше, - сказал колдун сочувствующе.
     Кровь бросилась в голову, Олег не мог усидеть, вскочил, вскрикнул:
     - Но что? Что от меня требуется?..
     Россоха развел руками. Стоит ли говорить этому несчастному, что  Род,
возможно, ничего и не требовал. Просто, создавая удачных человечиков,  он,
желая продлить им жизнь, наделял страхом, чтобы те избегали драк.  А  эти,
удачные, взматерев и набравшись мудрости, на то они  и  удачные,  в  самом
деле могут что-то свершить заметное для всего рода человеческого, ведь Род
не делит людей на куявов, артан или славов, он вообще может не отличать их
даже от жителей Песков, все - его дети! И тогда страх уйдет,  ибо  человек
свое творение ценит выше себя самого, он перестает беречь себя, если сумел
создать то, что переживет его и во  что  уже  вложил  душу.  Чего  так  уж
трястись за тело, если душа только что обрела бессмертие в  новом  учении,
новом способе седлать коней, если приручил, скажем, рыб, как раньше другой
такой же особо ценный приручил коров и передал это знание всем людям?



                                 Глава 5

     Небо медленно темнело. Серп  луны,  что  уже  давно  бледнел  клочком
облачка, начал наливаться металлическим блеском. Проступили первые звезды,
а вместо исчезнувших птиц заметались летучие мыши.
     Воздух посвежел, колдун все  еще  смотрел  с  любопытством,  но  Олег
чувствовал, что скоро старик потеряет к нему  интерес,  тогда  прощай  все
надежды научиться волшбе быстро, за один-два дня.
     Россоха словно познал его мысли, сказал вдруг:
     - Скажу честно... я не стану тебя учить.
     - Почему? - вырвалось у Олега.
     Россоха поинтересовался с иронией:
     - Тебе ведь надо правду?
     - Только правду, - заверил Олег. - Какой бы горькой она ни была.
     Колдун скривил губы в усмешке:
     - Когда так говорят, то ждут только похвал себе любимому,  красивому,
умному, замечательному... Ладно, вот тебе правда.  Когда  колдун  набирает
учеников, то он вовсе не думает передавать им  знания.  По  крайней  мере,
сразу. Еще  бы!  Он  годами,  десятками  лет  изнурял  себя,  докапывался,
добивался, столько прошел ложных дорог, от каких соблазнов отказался, а им
подай на золотом блюде?.. И вот  ученики  толкут  понятные  только  самому
колдуну смеси, пасут для него скот, носят воду,  топят  печь,  убирают  по
дому, готовят еду, а он в промежутках  роняет  им  по  капле  зерна  своей
мудрости. Мол, до серьезного дела еще не дозрели... Это верно,  но  только
отчасти. Это устраивает и учеников...
     - Почему?
     - А им больше нравится быть  в  подмастерьях,  когда  ни  за  что  не
отвечаешь, чем выходить на свою дорогу. Их привели родители, чтобы куда-то
пристроить лишние рты. И эти дети сами стараются  задержаться  в  учениках
как можно дольше.
     Олег пробормотал:
     - Все равно не понимаю.
     - Ты из другого теста, - сказал колдун снисходительно.  -  Потому  не
захочешь быть как все, а я, понятно, не хочу выучить за год тому,  на  что
потратил всю жизнь. За обучение надо платить, а чем можешь заплатить?.. Да
и бесполезно это все... - Его высокое чело внезапно  омрачилось,  а  голос
стал невеселым: - Война все равно все сметет.
     Олег насторожился:
     - Здесь ожидают войну?
     - Завтра к вечеру  вспыхнет,  -  подтвердил  колдун.  -  Но  на  ночь
сражений не начинают, бойня будет на рассвете.
     Олег стиснул зубы, война нарушает все планы:
     - Кто воюет и с кем?
     - Если бы кто-то с кем...
     - А как?
     - На рассвете вспыхнет  страшная  кровопролитная  война  всех  против
всех. Три года не было войны, подумать только!.. Говорят, Перун  вроде  бы
получил где-то рану, залечивал, потому не до  войн  было...  За  три  года
каких только глупостей не творили, как только князья и цари не  ссорились,
а войн так и не вспыхнуло!..  А  вот  теперь  все  отольется.  Накопилось,
собралось, теперь все дамбы прорвет, все плотины и запруды сметет.
     Олег стиснул зубы. В ушах  заскрежетало,  будто  жернова  разламывали
булыжник. В груди кольнуло.
     - Неужели, - прошептали его губы, - это так неизбежно...
     Россоха сказал угрюмо, Олег уловил боль и тревогу старого колдуна:
     - Беда не в самой великой войне... Войны всегда были. И будут. Но эта
не просто пройдет по моей земле... э-э-э... по земле княжества, в  котором
живу и за которое волей-неволей  отвечаю.  Здесь  пройдут  самые  кровавые
битвы! Сюда будут поочередно спускаться с гор то одна  армия,  то  другая,
приходить из лесов Славии, прилетать на Змеях...  Поля  вытопчут,  села  и
города сожгут, а люд  истребят.  Мне  вроде  бы  что,  я  -  колдун,  могу
перенестись хоть в горы, хоть в леса, но я сжился с этим народом, это  мой
народ!.. Не только князь отвечает за него, но и я отвечаю, хотя князь и не
знает о моей подлинной мощи... Я для него так, развлекатель...  Да,  я  не
хочу, чтобы чужие войска прошли через мою  опустошенную  страну!  Это  моя
страна!.. Но... милый мой юноша, нельзя ни войну предотвратить, ни  других
колдунов остановить. Ведь за каждой армией  стоит  могучий  колдун!  Ведет
армию князь, но победу незримо обеспечивает колдун. Остановить  его  может
только другой колдун...
     Олег спросил жадно:
     - А ты не сможешь разве?
     - Одного могу, - ответил Россоха скупо. - Даже двух,  ибо  на  родной
земле стены помогают. Но против  пяти  или  десятка  кто  сможет?  Правда,
каждый стоит за своим племенем, можно  бы  поодиночке,  но,  истощив  силы
против первых, я не смогу остановить войска других... Войска уже  идут  на
ратные поля. Короткая ночь, а затем сшибутся... Кто победит, погонится  по
пятам, убивая в спину, сдирая одежды, затем  ворвется  в  города,  предаст
огню, спалит дома и библиотеки, вырубит виноградники, засыплет колодцы или
завалит их трупами...
     Олег вскрикнул со злостью и отчаянием:
     - И опять по всем землям  горящие  руины?..  выжженные  поля?..  Тучи
воронья, что обожрались так, что уже летать не могут?
     В запавших старческих глазах была насмешка.
     - Если ты волхв, что тебя  так  беспокоит  благополучие  этих  жалких
людишек?
     Олег огрызнулся:
     - Плевать мне на их благосостояние, как и на них самих!..  Но  других
людей на свете нет. Надо этих научить жить  так,  чтобы  стали  вровень  с
богами. А как учить, когда они воют над  трупами  близких,  над  сожженным
хлебом? А потом все их мысли будут только о  том,  чтобы  отстроить  дома,
возвести новую стену вокруг места, где  построят  град...  Если,  конечно,
будет кому строить. Война всякий  раз  отбрасывает  нас,  людей,  назад  и
каждый раз приходится проходить уже ранее  пройденное  заново!  А  там  не
успеешь сделать новый шажок, как опять война!..  Нет,  я  противник  любой
войны.
     Россоха пожал плечами:
     - Конечно, войны умным ни к чему. Но войны начинают не короли и  даже
не маги.
     - Знаю, - проговорил Олег с тоской, - дело рук богов... Но  Перун,  я
верю, в самом деле был ранен. Правда, прошли годы... Неужели снова...
     Россоха покачал головой:
     - Раны бога войны заживают ровно в полночь того же дня. Я  не  думаю,
что остаются даже шрамы. Так что война неизбежна.
     - И никто не скажет, как предотвратить? К примеру, другие колдуны?
     Колдун возразил:
     - Откуда я знаю, что думают или что ведают  другие  колдуны?  Чародеи
редко встречаются. Почти не дружат. И никогда не вступают в браки. Друг  с
другом, естественно.
     Олег отшатнулся, будто получил дубиной по лбу. В ушах зазвенело.
     - Ничего не понимаю... Я  думал,  общность  душ,  интересов...  Разве
колдуну интересно с поселянкой? Не о чем  поговорить,  подумать,  поломать
головы...
     Старик горько рассмеялся:
     - Какой ты все еще ребенок!.. Любой колдун - это всего лишь  человек,
который умеет приводить в движение  силы,  неподвластные  поселянину.  Или
королю, не важно. Король - это тот  же  поселянин,  которому  подчиняются,
кроме жены и детей, еще и другие люди. А в остальном это тот  же  человек,
который страшится умной женщины, ибо та сразу  раскусит  его  бахвальство,
увидит его истинную цену. А поселянка любую глупость выслушает с раскрытым
ртом и все время будет повторять восторженно: "Какой ты  умный!"  Так  что
колдуны общаться не станут. Они такие же... да, я тоже таков.
     Олег пробормотал подавленно:
     - Это мне кажется... странным.
     Старик грустно улыбнулся:
     - Я уже сказал, самые лучшие мужья - это поселяне. А  лучшие  жены  -
селянки. У них мирный, спокойный характер, как у коров, которых они пасут.
Горожане и то сварливее... А уж у колдунов вовсе горячий характер! Но  так
и должно быть, иначе бы не стали колдунами. Но если поселянин  всего  лишь
обругает жену за неплотно притворенную дверь, то ссора между  колдунами...
да-да, из-за той же плохо прикрытой двери...  мол,  в  спину  дует,  может
вызвать гром среди ясного неба, падеж скота на соседних  улицах,  а  то  и
поджечь дом...
     Он умолк, в выцветших от старости глазах были грусть  и  сожаление  о
потерянном в молодости.
     - Да, - согласился Олег нехотя, - да, нам лучше быть осторожнее...
     После паузы старик сказал тихо:
     - Подумай. Ты отказываешься от  человеческих  радостей.  Ну,  их  так
называют, хотя на самом деле это вообще-то чисто скотские  радости...  ну,
радость от обильной еды, от семейной  жизни,  выращивания  птенцов...  это
любое животное делает. Однако это настолько мощные радости, что даже  маги
иной раз... Конечно, ты будешь общаться с женщинами, и  потомства  у  тебя
может быть больше, чем у любого царя с его сотнями жен... но будешь ли  ты
сам знать в своих странствиях о твоем семени, что взошло?
     Он говорил и говорил, слова журчали как вода  слабого  ручейка.  Олег
стискивал челюсти, терпеливо ждал, когда же  старик  выговорится.  Тот  не
знает всей мощи снедающего его желания как раз подавить эти так называемые
чисто человеческие радости, чтобы приобщиться к  более  высоким  радостям,
недоступным простым поселянам, а доступным... наверное, доступным мудрецам
и богам.
     Конечно, и боги разные, он только что расстался с одним, но должны же
быть на свете и умные?
     - Не знаю, - сказал Олег уже с неуверенностью. - Все-таки я хочу быть
колдуном. Знающим!
     Россоха сказал доброжелательно:
     - В тебя будут бросать камнями даже хорошие и  честные  люди.  Да-да,
для которых расшибаешься! Не  проще  ли  избрать  в  жизни  цели  попроще?
Заявить, к примеру, что хочешь захватить власть  в  этом  городе  и  стать
князем? А то и объявить себя сразу царем, королем или каганом?..  Это  все
поймут, даже отыщутся сорвиголовы, что примкнут. Кто из желания пограбить,
а то и в самом деле  дабы  плохого  царя  сменить  хорошим.  Так  сказать,
понятный всем путь меча!
     - Путь меча понятен всем, - пробормотал Олег упрямо. - Но я вовсе  не
стремлюсь, чтобы меня понимали даже деревенские дурачки! Достаточно,  если
поймут умные. Их меньше, зато...
     - Не поймут, - отрезал колдун. Он все  чаще  оглядывался  на  сияющие
окна, а в комнате полумрак сгущался и сгущался. -  Я  знаю  колдунов.  Как
здесь, в  Артании,  так  и  в  далекой  Куявии...  и  даже  в  странной  и
таинственной Славии!
     - А в Песках? - спросил Олег.
     Колдун переспросил непонимающе:
     - Песках?
     - Ну да. Колдуны в Песках.
     Брови колдуна двигались, на  лбу  собирались  морщинки,  углублялись,
выдавая  работу  мысли,  наконец  после  долгого   раздумья   он   спросил
непонимающе:
     - Что скрываешь под этим словом?
     - Пески, - повторил Олег беспомощно. -  Страну,  где  ветер  наметает
горы из песка! Этих гор бесчисленное множество, вся страна из  песка.  Они
идут за виднокрай, а если лететь на ковре-самолете  сутками,  и  тогда  не
узришь конца-края, а если же на верблюде...
     - А что такое верблюд? - спросил колдун подозрительно.
     Олег умолк, только разевал рот как рыба на берегу. Трудно  объяснить,
что есть еще страны, совсем  не  похожие,  дивные  и  странные,  и  совсем
трудно, если объясняет молодой старому и умудренному, который  заранее  не
верит, сомневается, даже отказывается верить.
     - Я там был, - ответил он беспомощно. - Они... они существуют!  Может
быть, те колдуны как-то могут помочь,  остановить  эти  войны?  Кто  может
ответить?
     Колдун, похоже, совсем потерял интерес к разговору с молодым волхвом,
что не смотрит в рот восторженно, склоняясь перед его  мудростью,  а  сам,
оказывается, где-то был, что-то  видел,  а  это  ущемляет  самолюбие  даже
немолодого колдуна, ибо мудрец тоже человек...
     - Кто может ответить? - Колдун задумался, внезапно засмеялся: - Разве
что тот, кто первым пришел сюда из неведомого края... От него  пошел  весь
род людской. Так говорят старики, так говорят местные мудрецы.
     - А что говоришь ты?
     Колдун развел руками:
     - Они правы. Весь здешний род людской пошел от этого человека... если
он человек. Когда-то давно он ушел в горы, и с  тех  пор  его  не  видели.
Говорят, удалился в пещеру, а вход задвинул горой...  вроде  бы  она  выше
всех... ну, за это время могли подрасти другие, но  вершинка  той  горы  в
виде шипастой булавы, а таких я еще нигде не встречал...
     Он стоял у крохотного окна, почти  загораживая  спиной.  Олег  ощутил
желание шарахнуть по стене Железным Огнем, чтобы открылось новое  окно  на
полстены, сжал  кулаки,  обуздывая  недостойное  волхва  желание,  ответил
сквозь сжатые зубы:
     - Вижу.
     - Ну ладно, я же вижу, что ты подумал. Тебе надо  научиться  скрывать
мысли.
     Олег долго всматривался в темную вершину. Зеленые глаза потемнели,  в
глубине двигались странные тени. Когда он  заговорил,  голос  был  ровным,
словно зажат в широкие столярные тиски:
     - Что задвинуто, то можно и отодвинуть.
     Колдун вскинул брови:
     - Что ты... говоришь?
     - Если, говорю, основание не вросло в землю, - пояснил  Олег.  Ярость
еще пищала и дергалась в глубине существа, но он загнал поглубже, перекрыл
выходы, а голос держал ровным и даже холодноватым. - Но  там  горы...  Под
той горой тоже каменная плита... Но еще больше я хочу узнать...
     Он осекся, ибо взгляд колдуна стал отстраненным, на морщинистом  лице
появилось не то скучающее выражение, не то он вовсе наконец забыл  о  юном
волхве из дремучего Леса, которому уделил времени чересчур много...
     Затем Россоха  небрежно  двинул  бровью,  и  Олег  ощутил  на  плечах
огромные могучие ладони, теплые, даже мягкие, но все же ладони великана.
     - Иди своей дорогой, - донесся голос колдуна.
     Могучие ладони приподняли Олега, подошвы оторвались от  пола.  Колдун
вернулся к столу, что-то бурчал, рылся в  глиняных  табличках,  о  нелепом
госте забыл как-то сразу.
     - Что ты...
     Слова застыли на губах Олега. Перед глазами возникла коричневая стена
со странными линиями. Дыхание вырвалось из груди, сжало сильнее, он напряг
все мышцы, с ужасом внезапно поняв, что странные линии не  что  иное,  как
канавки и линии на огромных ладонях!
     На миг в глазах  потемнело,  тут  же  лицо  опахнуло  свежим  ветром.
Подошвы уперлись в землю. Потрясенный, едва дыша от страха, он  стоял  под
звездным  небом  за  пару  верст  от  городской   стены!   Слева   темнеет
страшноватая стена  леса,  в  небе  холодно  и  зловеще  блестит  огромный
оранжевый серп, а  высоко  в  небе  быстро  тают,  стремительно  удаляясь,
огромные ладони.
     Его тряхнуло,  по  всему  телу  осыпало  морозом.  Уже  не  страх,  а
запоздалый  ужас  вгрызся  во  внутренности.  Колдун  мог  этими  ладонями
раздавить его, как мошку.
     - Что я за недотепа? - вырвалось из глубины души.  -  Видно  же,  что
этот Россоха не чародей и не волшебник,  даже  колдун-то  не  из  великих!
Иначе зачем ему город, слуги? А умеет то, что даже не осмыслю...
     Самое время отступиться, мелькнула мысль.  Но  тогда  так  и  жить  в
страхе... Не потому ли Род сделал его трусом, чтобы  покончил  с  войнами?
Ведь без войн пропадет повод для страха. Если никто не будет убивать...
     - Если миром начнут править колдуны,  -  сказал  он  вслух,  стараясь
выговорить слова вслух как можно  четче,  чтобы  услышать  и  закрепить  в
голове, - если перестанут воевать...
     Отвратительный  скрип  перешиб  мысль  пополам,  как   ударом   кнута
перебивают на две части молодого ужа. По лунной дороге  в  город  тащились
две телеги. Одна с кучей глиняных горшков, другую едва  видно  под  копной
сена. Возницы дремали под солнцем мертвяков и упырей и, судя по  их  виду,
не ломали головы над вопросом, кто миром правит на самом деле, кто  должен
и кто не должен сидеть наверху.
     Его не заметили, но он все же отступил  в  черноту,  дождался,  когда
минуют вовсе, произнес заклятие вихря,  зажмурился,  ибо  ветер,  кружась,
начал бросать в  лицо  всякий  сор,  прошлогодние  листья,  старые  перья,
стукнул по лбу полуистлевшей костью.
     По  телу  пробежал  озноб.  Внутри   застыло,   словно   внутренности
превратились в глыбы льда. Он чувствовал, как  страшный  вихрь  высасывает
жизненные силы, в глазах потемнело. Челюсти стиснулись до боли  в  висках,
он заставил себя смотреть сквозь стену быстро несущегося по кругу ветра.
     Незримые руки сдавили, из груди  вырвался  болезненный  хрип.  Одежду
бешено рвали струи плотного воздуха, больше похожие на водоворот. Кровь то
приливала к голове, то уходила вместе  с  душой  в  пятки.  Мутные  стенки
посветлели, засинели, и он скорее ощутил, чем рассмотрел,  что  его  несет
высоко в черном небе, потом оно непостижимо  быстро  начало  светлеть,  на
востоке заалело, мимо  начали  проскакивать  серые  размытые  комья  уток,
жаворонки, орлы, а однажды в полупрозрачную  стену  шмякнуло,  как  мокрым
комом глины, мгновенно залило красным, тут же  бешеный  ветер  молниеносно
смахнул. А внизу уже  поплыли  белые  заснеженные  вершины,  Олег  хрипел,
голова трещала, череп разламывало то изнутри, то сжимало со всех сторон.
     Почти теряя сознание, он направил вихрь по дуге вниз.  Горы  выросли,
помчались быстрее,  а  когда  опустился  на  уровень  вершин,  они  начали
проскакивать, как ветки кустарника при скачке на горячем коне.
     Сквозь пот, заливающий глаза, и  красную  пелену  он  увидел  гору  с
вершиной в виде шипастой булавы,  повел  вниз.  Затем  был  удар  снизу  в
подошвы, он рухнул на камни, на миг потерял сознание.



                                 Глава 6

     Когда снова ощутил шум в ушах, а  во  рту  соленый  вкус,  попробовал
привстать, но не смог шевельнуть даже  пальцем.  Заклятие  вихря  высосало
половину сил, а пока вел его в сторону  гор,  израсходовал  остальные.  Он
чувствовал, что жизни в нем осталось меньше, чем в догорающей  лучине,  но
сил хватило только лежать с открытыми глазами и смотреть в синее  холодное
небо.
     Солнце  выдвинулось  из-за  горы,  острые  лучи  пробежали   по   его
застывшему лицу. Он чувствовал острое покалывание. Тело медленно остывало,
ног уже не чувствовал, скоро холод войдет в сердце...
     Страх ударил в голову, ломая застывшие льдинки в  теле.  Острая  боль
пошла от висков, заломило челюсти. Грудь трещала,  словно  превратилась  в
каменную плиту, по которой бьют молотами. В глазах снова потемнело,  треск
рвущихся жил истончился до комариного писка, оборвался...
     Когда услышал свое тело, оно стонало от боли, желудок грыз от  голода
ребра, но в груди тукало сердце, а ноги и руки сводило от холода.
     Каменная стена устояла, когда он уцепился за выступ и сумел поставить
себя на ноги. Мир шатался, звуки то исчезали, то вламывались в череп,  как
орда диких кочевников врывается в тихий город.
     Почему-то пытался вспомнить прерванную мысль, еще там, возле  города,
но как половинки ужа не могут жить ни вместе, ни каждая  по  себе,  так  и
сейчас в голове было пусто и мертво.
     Горы вздымались до небес, огромные  и  могучие,  их  страшилось  само
время. Он ощутил себя настолько крохотным, настолько ничтожным,  что  душа
съежилась в страхе... еще большем, чем который терзал  его  всю  жизнь.  И
когда уже чувствовал себя  мельче  жалкого  насекомого,  когда  готов  был
упасть и уже больше не подниматься - нельзя встать из  бездыханного,  -  в
той же трусливой душе разгорелась искорка, вспыхнуло, и через мгновение  в
груди полыхал такой яростный  огонь,  что  перед  глазами  встала  розовая
колышущаяся пелена.
     Непонятная ярость жгла изнутри, а кровь вскипела и жгла внутренности.
Тело дрожало, жадно вбирая солнечный свет, накапливая... а может,  это  не
солнечный  свет,  но   что-то   накапливалось,   мышцы   твердели,   спина
выпрямилась, уже стоял твердо, и  не  просто  твердо,  а  пусть  попробуют
сшибить с ног...
     Горы высились до небес, суровые  и  вечные.  Но  в  синеве  он  видел
крохотные точки, птицы поднимаются и выше этих вершин, а он умел выше всех
известных ему птиц!
     И все-таки этот горный хребет великий Род  сотворил  первым.  Это  не
просто горы, а краеугольный камень, с которого великий Творец начал  новый
удивительный мир. Не только земля и воды были созданы позже, но и свет  от
тьмы он отделил позже,  уже  опираясь  на  крае-угольный  камень.  Правда,
другой краеугольный камень они обнаружили на  острове  Буяне...  Ладно,  с
этим потом, а сейчас у него другая цель.
     Камень Творца превратился в целый горный  хребет,  возникли  глубокие
ущелья, отвесные скалы, высокогорные долины,  глубокие  пещеры.  Появились
звери, птицы, высоко в горах возникли озера с удивительно чистой водой,  а
из людей сюда взбирались мудрецы, пожелавшие уединения.
     Сейчас он стоял на широкой каменной площадке, до обрыва  шагов  пять,
но когда представил, какая там бездна, язык присох к  гортани,  а  в  ушах
зазвенели комары. Ноги сами понесли от края, он уперся спиной  в  каменную
стену и еще потерся лопатками, пытаясь отодвинуться дальше.
     Воздух был чистый и острый, как лезвие хорошо заточенного меча.  Олег
раздвинул грудь  так,  что  за-трещали  ребра,  закашлялся,  но  в  черепе
пронеслась очищающая буря с грозой.  Немногие  крупные  мысли  засверкали,
словно умытые, а мелочь вымыло, втоптало, он повернулся к каменной  стене,
чувствуя себя опасно захмелевшим.
     - Попробуем этот камешек, - проговорил он,  не  узнавая  собственного
голоса, ибо услышал почти рык. - Это для кого-то гора, а для другого...
     В голове шумело, кожа горела, словно отстегали крапивой, а  потом  не
то осыпали снегом, не то плеснули  горячей  водой.  Или  же  кожу  содрали
вовсе! Он чует, как магические силы  вливаются  в  него  сами,  непрошено,
каждая жилка дрожит от напора, вот-вот лопнет,  переполненная  силой,  что
неподвластна человеку.
     В ушах загремел гром. Он, чувствуя, что вот-вот  лопнет,  разорванный
силами, которые двигают небесными светилами, зажмурился,  поспешно  сказал
Слово. Во всем теле вспыхнул огонь, затем грудь пронзила острая  боль.  Из
него выдрали если не сердце, то что-то горячее,  наполненное  кровью,  без
чего не жить... Ноги ослабели разом.
     Гора дрогнула. В глубинах раскатисто заворчал зверь, такой  огромный,
что он должен быть с три таких горы. Олег с облегчением выпускал  из  себя
эту мощь, одновременно вбирая всем существом разлитую в воздухе, горах, во
всем мире, сжимая в ком и направляя незримым клинком на основание  древней
горы. Дрогнуло снова, а загрохотало оглушающе уже совсем рядом.
     Его встряхивало, словно  после  долгого  плача.  Во  всем  теле  было
опустошение,  но  каменная  стена  медленно  ползла  в  сторону!  Подножие
накалилось, оттуда  выстреливались  осколки  камней,  пошел  сизый  дымок,
блеснуло. Он со страхом понял, что камни загораются так же, как вспыхивает
сухое дерево, когда невры добывают чистый огонь трением!




     От грохота дрожала каждая жилка в теле. Он привалился спиной к камню,
ноги тряслись, по лицу побежали крупные капли. В глазах защипало,  соленый
пот не выедал, а выжигал глаза.  Внутри  было  пусто,  как  в  ограбленной
могиле. Он чувствовал себя пустой оболочкой, из  которой  вытряхнули  все,
сухим коконом, из которого вылезла бабочка, остатками ореховой скорлупы...
     С невероятным усилием поднял руки и потер  глаза.  В  красном  тумане
вспыхивали молнии, затем поплыли пятна с желтыми гнилыми краями.
     Когда мир начал проступать сквозь эти пятна, гора уже  сдвинулась  на
полсотни шагов.  Открылась  отвесная  стена.  У  самого  основания  словно
гигантская раковина приоткрыла створки, там зияла темная щель. Отсюда  она
выглядела крохотной, но там проехал бы всадник с поднятым кверху копьем.
     Качаясь и хватаясь за стену,  он  неверными  шагами  потащил  себя  к
древнему входу. Мелькнула вялая мысль, что сейчас его забодает даже  заяц,
сил только держаться на ногах, да и то, если не по ступенькам...
     Судя по камням, выступающим из щели, туда  не  входили  давно,  очень
давно. Настолько давно, что камни от собственной тяжести просели в  землю,
которую не назовешь мягкой.
     От  стен  справа  и  слева  повеяло  странным  теплом.  Кожу   начало
покалывать, но мышцы стали  потихоньку  наполняться  кровью,  раздуваться.
Вздохнул всей грудью, в черепе очистилось. Похоже,  камни  хранили  старую
магию. Он пошел в темноту, а когда начал натыкаться на острые камни, после
недолгих колебаний выбросил в пространство перед собой  свернутую  в  узел
молнию. Та поплыла вовнутрь,  потрескивая  и  опасно  подмигивая,  готовая
взорваться в любой миг.
     - Не вздумай, - предупредил он,  хотя  сил  хватало  только  тащиться
следом. - Я твой хозяин, я велю...
     Ход расширялся, впереди открылась широкая пещера. Узелок молнии взмыл
кверху,  трепещущий  свет  озарил  красные,  как  кровь,  стены.  На   миг
почудилось, что попал во внутренности гигантского  зверя.  Огненный  шарик
колыхался неспокойно, и  темные  прожилки  в  красном  граните,  казалось,
пульсировали, наполнялись багровой кровью, по ним ходили утолщения,  будто
проглатывали непрошеных гостей.
     В глубине пещеры угадывалось широкое возвышение. Олег решил  бы,  что
это ложе, если бы эта каменная плита не была такой огромной. Он  осторожно
продвигался вперед, молния освещала свод, а как ее опустить, он  не  знал,
сейчас в полумраке рассмотрел на каменной плите нечто громадное,  даже  не
понял,  что  увидел,  но  по  телу  пробежал   нехороший   озноб,   волосы
зашевелились на затылке.
     Ноги с усилием переступали шаг за шагом,  он  наконец  остановился  у
края плиты, что в высоту достигала ему до пояса.
     На каменном ложе, без шкур или одеял,  прямо  на  голом  камне  лежал
исполин. Олегу почудилось, что человека, если это был человек,  прикрывает
странно-черное с тусклым блеском одеяло, только живот и ноги торчат голые,
страшно костлявые, с натруженными ступнями, где  желтая  подошва  в  палец
толщиной, явно тверже конских копыт.
     Олег переступил с ноги на ногу. Сердце стучало часто, губы пересохли.
Человек еще жив, он видел, как  медленно-медленно  поднимается  исхудавшая
грудь, ребра выступают все четче и четче, пока не кажется, что сухая  кожа
вот-вот  прорвется,  все  жилки  начинают  подрагивать...  потом  так   же
мучительно медленно - Олег успел вздохнуть и  выдохнуть  несколько  раз  -
грудь опускается, опускается, опускается, пока не становится почти ровной,
но и тогда живот кажется прилипшим к спине.
     Слова не шли, Олег не знал, как обратиться к человеку,  который  есть
прародитель всех северных народов, а  еще  раньше  стяжал  себе  славу,  о
которой говорят с ужасом и шепотом, ибо осмелился бороться с небесами.
     - Я слышал о тебе, великий, - сказал он наконец дрогнувшим голосом. -
Прости... Я думал, что...
     Он запнулся, не зная, как сказать, что ожидал увидеть его в блеске  и
грозном величии, на огромном коне,  обязательно  черном,  как  беззвездная
ночь, с горящими багровым огнем  глазами,  яростного  и  полного  звериной
силы, что некогда подвигла на вызов небесам.
     Лицо гиганта было желтым, как у мертвеца.  Олег  на  миг  решил,  что
древний герой все-таки  успел  скончаться,  пока  он  рассматривал  его  в
благоговейной тишине, но выпирающие ребра все же  медленно  проступили  на
сухой коже, долго так выступали, как толстые прутья на корзине, затем  так
же очень медленно опадали. Тяжелые надбровные  дуги  нависали  как  уступы
скалы, а глаза прятались в темных впадинах.
     Олег чувствовал боль и разочарование, ибо явился с кучей вопросов, на
миг ощутил себя снова учеником волхва, который ни за что  не  отвечает,  а
только ходит хвостиком за Боромиром.
     - Я могу что-нибудь для тебя сделать? - спросил Олег.
     Ничто не дрогнуло, не изменилось, но Олег ощутил, как тяжелый  взгляд
из-под опущенных век уперся в него с силой брошенного  дротика,  явственно
пробежал по лицу, проник вовнутрь, так же беспрепятственно ушел. Ничто  не
шелохнулось, а голос прозвучал как будто прямо в пещере:
     - Ребенок...
     - Я? - удивился Олег.
     - Ребенок... - повторил голос, в нем прозвучало слабое удивление. - А
уже старик... Много же тебе выпало...
     Голос утих, Олег ощутил, что на миг очнувшийся исполин снова уходит в
свое забытье, заговорил торопливо:
     - Великий!.. Я пришел к тебе,  как  твой  сын  в  далеком  потомстве.
Неужели ты не поможешь детям своим?.. Я не знаю, что  делать!  Мы  побили,
порушили, свергли,  растоптали,  сожгли,  уничтожили...  Но  что  строить?
Ломать - ума не надо, а что дальше?
     От отчаяния задрожали губы. Исполин явно уходит из жизни,  из  жизни,
которую не принимает, которая, судя по его затворничеству в  этой  пещере,
пошла совсем не так, как он хотел, и, судя по всему, уже  не  в  состоянии
что-то изменить, повернуть, выправить.  Олег  чувствовал,  как  угасает  в
древнем герое сознание, затем словно бы вспыхнула  слабая  искорка,  и  он
ощутил ответ:
     - Тебе двадцать... ну, чуть  больше  весен...  и  уже  ищешь,  как...
строить?
     - Да! - выкрикнул Олег. - Да!
     В  блеклом  голосе,  бесцветном,  как  рожденная  в   пещерах   рыба,
прозвучало слабое удивление или же Олегу так почудилось:
     - Мне... чтобы понять... понадобилось семьсот лет...
     Олег отшатнулся:
     - У меня нет столько времени! Время проходит...
     - Не время проходит... - прошелестело едва слышно, - проходим мы.
     Олег сделал мысленное усилие, такие слова мудрости  надо  запоминать,
чтобы понять позже. Он сказал просительно:
     - Нас было трое... сильных и... нет, просто  сильных.  И  когда  надо
было ломать, то лучше нас, наверное, на свете не было. Ломать просто,  тут
все одинаковые. А строить...
     Исполин прошептал с горечью:
     - Это мне знакомо.
     Олег поперхнулся, он вспомнил, что строил этот велет с двумя братьями
и каким страшным ударом для всех это закончилось. Для них  троих...  да  и
для всего людства, ибо эти трое и дали начало  главным  народам  на  белом
свете.
     - Нас тоже было трое, - признался он. - Мы не братья, мы... невры.
     Ему почудилось, что веки гиганта слегка вздрогнули.
     - Невры?
     Шепот стал чуть громче. Олег сказал торопливо:
     - Да, невры. К которым ты пришел в Гиперборее.
     - Вы... все еще... есть?
     - Не как народ, - признался Олег. -  После  великой  битвы...  невров
почти не осталось. Основной удар приняли они... А кто выжил  после  тяжких
ран, остался среди тех племен, где лечили. Я невр, как  и  мои  друзья,  с
которыми мы выдрали меч из руки, занесенной над новым  Яйцом.  Когда  надо
было рушить врага, мы  дрались  плечо  в  плечо,  но  когда  пришло  время
строить... мы видим грядущий мир по-разному. Я смутно чувствую... нет, это
один из нашей тройки все чувствует как бобер или муравей, а я хочу понять.
Сейчас понимаю, что надо собрать  мудрецов,  сообща  придумать  правильное
устройство мира, справедливое для всех распределение счастья...
     Исполин не двигался,  но  Олег  внезапно  ощутил,  как  нечто  теплое
коснулось всего его существа. Словно исполин с ласковой  насмешкой  слушал
лепет ребенка, любовался грустно, понимая несбыточность детских желаний  и
неизбежность жестокого взросления.
     Голос прозвучал так, словно Олегу ответил мертвец, чье тело пролежало
в могиле тысячу лет:
     - Нет.
     - Ты не поможешь?
     - У меня... не осталось... сил...
     Олег вскрикнул:
     - Ну почему? Встань, встряхнись! Ты же  боролся  с  богом!  Вы,  трое
братьев, почти построили башню до небес! Ваша мощь и доныне двигает  вашим
потомством, которого как песка в пустынях, как капель в морях...
     В пещере стало  тяжело  дышать.  Олег  ощутил,  как  лоб  покрывается
каплями влаги. Над ложем с  исполином  начало  сгущаться  темное  облачко.
Голос был таким тихим, что Олег половину слов не различил:
     - Нам тогда тоже было... почти как тебе... по двадцать... А потом...
     Голос умолк. Олег вскрикнул:
     - Что потом?
     - Потом... сейчас тебе не понять...
     Олег отступил в страхе:
     - Сейчас? Ты хочешь сказать, что и я когда-то вот так...
     Исполин не отвечал. Он был жив, но сознание ушло  в  другие  дали,  и
Олег в страхе и отвращении попятился. Его трясло, ибо  в  словах  великого
Яфета прозвучала страшная уверенность, что и  он,  юный  и  могучий  Олег,
полный сил и жажды создавать, творить, однажды вот так без сил  и  желаний
будет лежать на грубом каменном ложе, глаза бессмысленно в потолок, борода
и  волосы  отрастут  настолько,  что  можно  будет  укрывать  свое   нагое
исхудавшее тело...
     Он бросился прочь, в голове стучала  одна  мысль:  нет,  ни  за  что.
Непонятно, что сломило могучего Яфета, у которого  даже  дети  боролись  с
небом. Говорят, старший  сын  Менетий  едва  не  разнес  там  все  вдрызг,
коварством да предательством удалось во время сна ухватить его и  затащить
в тартар, да и то с помощью страшных сторуких чудовищ, которых  страшились
даже боги. Младшему, Атланту, коварством и хитростью  возложили  на  плечи
край небесного свода, он держит поневоле, ибо если свод рухнет, то выгорят
поля, во тьме заплачут вдовы, и кончится земля... Средний же, от  которого
и пошел род северных людей, у богов украл огонь для людей, за что и доныне
прикован к самой высокой горе... Правда, он, Олег, не видел, чтобы  кто-то
держал край небесного свода на плечах, но, может быть,  он  заглядывал  за
Край Мира с другого конца, как не видывал и прикованного велета на горе, а
приходилось летать над тем горным хребтом не раз...
     Впрочем, в вихре много ли узришь?



                                 Глава 7

     Долго пробирался по горным тропкам, страшась попытать удачи  в  вихре
или даже на спине Змея. Когда оглянулся, гора Яфета, как  почудилось,  так
же неспешно брела следом. Если вот так, то к зиме минует горный хребет,  а
к лету отыщет другого колдуна... может быть.
     На голой каменной плите возникла расписная скатерть. Странно  и  дико
заблистала золотом посуда, широкие блюда, где исходили  паром  только  что
испеченные   тушки   молодых   гусей,   пара   узкогорлых    кувшинов    с
кроваво-красными  рубинами  по  ободку,  братина  с   выгнутыми   бортами,
окованными старым серебром.
     Он понимал, что еще более дико выглядит он сам: лохматый, немытый,  в
грубо сшитой душегрейке из волчьей шкуры, с истоптанными  сапогами.  Глаза
обыскивают синее небо, а руки  равнодушно  шарят  по  скатерти,  не  глядя
хватают горячие тушки, рвут, отламывают лапы. Ест, почти не  замечая,  что
ест, хотя князь или царь, со стола которого все это украдено,  жрал  бы  в
три горла с жадностью, захлебываясь слюной.
     - Да черт с нею, - сказал он, морщась, все-таки  спер,  хоть  у  царя
тащить вроде бы даже почетно, - этой справедливостью!  Если,  как  говорит
Мрак, сперва решать, с какой ноги сороконожке...  Когда-нибудь  и  у  царя
воровать перестанут. А пока... Что дальше?
     На миг мелькнула трусливейшая мысль, от которой скорчился, как  шкура
в жарком огне: а не бросить ли поиски истины,  не  пойти  ли  как  простой
герой завоевывать королевства, захватить побогаче,  взойти  на  престол  и
править на радость и счастье  народа...  Враги  нападут  -  перебьет,  еще
нападут  -  сам  пойдет  в  те  земли  и  захватит  для  себя,   установит
справедливые порядки...
     Какие  справедливые,  подумал  горько.  Надо  сперва  придумать   эти
справедливые. А справедливость, что висит на лезвии длинного меча,  -  это
не та справедливость, которую принимают мудрые.
     Когда пальцы гребли уже по пустой скатерти, глаза уловили  наконец  в
синеве неба зеленоватую точку. В немыслимой выси медленно двигался крупный
Змей. То ли высматривал добычу, то ли переселялся в теплые края,  но  Олег
ощутил мощь молодого зверя, зацепил, из груди выплеснулась  жаркая  волна,
тут же заныло и болезненно похолодело,  но  незримая  рука  дотянулась  до
летающего зверя, усмирила, заставила двигаться вниз...




     Свирепый холодный ветер пронизывал  даже  кости,  вымораживая  в  них
мозг. Заснеженные вершинки гор выглядели крохотными холмиками, зато  снизу
Змей не виден, меньше селяне расскажут о крылатом чудовище,  что  пролетал
над их огородами, и если бы не местный колдун...
     Змей  ломился  через  встречную   бурю,   как   брошенный   новенькой
катапультой валун. Ветер свистел,  под  ногами  Олега  костяные  пластинки
терлись и скрипели одна о другую. Он  скрючился,  изо  всех  сил  напрягал
мышцы шеи и спины, не давая холоду забираться  глубже,  вымораживать,  как
мокрую тряпку, терпел, ибо чем выше Змей забирается, тем  быстрее  мчится,
уже проверил, хотя пока не разобрался, почему так...
     Вместо бугристых горных хребтов наползла зеленая равнина, Змей  пошел
по дуге вниз. Олег вскоре  отличал  леса  от  степи  и,  когда  показалось
пятнышко с крохотными ровными квадратиками, послал Змея к земле еще круче.
Если есть распаханные поля, то есть и люди. Или могут быть.
     Когда рассмотрел крохотные домики, Змей  тоже  понял,  что  сядут  за
лесом, сам торопился, захлебывался слюнями, упорно  ломился  сквозь  стены
густого, как студень, воздуха.
     Олег заставил его пройти над самой землей, пряча от работающих в поле
за верхушками деревьев. Что  Змея  узрят,  ладно,  одной  похвальбой,  как
отогнали, больше, но не хотелось бы объяснять люду, как спасся от чудища с
размахом крыльев на три сарая и курятник.




     На диво, на дне мешка затаилось несколько золотых  монет.  Настоящих,
взятых в разгромленном дворце бога войны. Хотя можно бы таскать словно  бы
ниоткуда сундуки с золотом, но прекрасно  понимал,  что  они  исчезают  из
чьей-то казны, а богатым бывает не только мерзавец... но и это черт с ним,
но одновременно рос страх, что нарушает что-то важное  в  мире,  рвет  или
хотя бы портит какие-то нити, что держат весь мир вместе.
     Городок был даже крупным, если считать, что придвинулся так близко  к
опасным горам. С другой стороны, горы закрывают  от  чужого  нашествия,  и
городок вырос, появлялись дома под  крышей  из  гонты,  уже  богатство,  в
середке настоящий терем в три поверха, там князь или  даже  царь,  но  ему
важнее вон тот просторный дом недалеко от ворот, где ворота распахнуты,  а
во дворе ржут и чешутся у коновязи с десяток  коней,  из  кузницы  несется
веселый перестук молотков, пахнет  как  горелым  железом,  так  и  жареным
мясом, разваристой гречневой кашей...
     Хорошо, подумал он угрюмо,  если  заранее  накопил  в  себе  мощь,  а
противник вышел  не  торопясь.  Издалека  показывает  зубы  и  размахивает
дубиной. Но если кто-то выскочил из-за угла, то никакая магия  не  спасет,
не успеешь и квакнуть...
     Он знал,  что  трус,  уже  не  только  свыкся,  но  теперь  и  принял
объяснение Россохи: он ценнее других, потому так бережет себя, ибо еще  не
сделал нечто  большего,  главного,  для  чего  рожден,  потому  не  должен
ввязываться в пустые драки, где могут снести голову  так  же  просто,  как
любому деревенскому дурачку.
     Полдня провел у кузнеца,  а  когда  вышел,  ощутил,  как  внимательно
поглядывают  на  него  мужчины,  а  женщины   ослепительно   улыбаются   и
соблазнительно изгибают бедра. Он остался в той же  волчовке,  распахнутой
на груди, но теперь широкие металлические браслеты блестели на предплечьях
и на запястьях. Еще один широкий обруч прихватывал волосы на  лбу.  Кузнец
пытался всучить настоящий  шлем,  едва  отказался,  выглядел  бы  глупо  в
волчовке на голое тело, обнаженные плечи и руки, даже в руках не топор или
меч, а длинный посох из молодого деревца, выдранного с  корнями.  Ветви  и
корни обрезал, так что  внизу  осталось  нечто  вроде  булавы,  там  самое
крепкое дерево, даже для дружинников такой посох выглядит оружием, а  Олег
не собирался всем рассказывать, что еще и умеет с ним обращаться.
     Сейчас он все же, как ни прикидывайся  волхвом,  выглядел  воином  на
тропе подвигов. Железные браслеты хмуро поблескивают,  опытные  дружинники
сразу замечают, что браслеты на  запястьях  с  особой  щелью,  куда  можно
поймать падающее на голову лезвие чужого меча, ни один силач  не  удержит,
если крутнуть кистью. Толстая волчья шкура лучше железного панциря охранит
от стрелы, а такой посох в умелых руках пострашнее длинного меча.
     Олег не удивился, когда к нему начали подходить то  один,  то  другой
торговец, приглашали на службу, обещали хороший харч, а когда  он  вежливо
отказывался, понимающе кивали: парень явно нацелился в  дружину  к  самому
князю.




     В  корчме  за  широкими  столами  угрюмые   мужчины   шумно   хлебали
деревянными  ложками  борщ.  На  крепких  зубах   трещали   кости,   столы
вздрагивали от мощных ударов, когда выколачивали из толстых костей сладкий
мозг. Воздух и даже стены пропитались  густыми  запахами  гречневой  каши,
жареного мяса и лука.
     Хозяин лишь издали бросил острый взгляд в сторону пришельца,  тут  же
примчался мальчишка, вытер чистой тряпицей стол, а другой поставил хлеб  и
солонку. Олег выложил монетку, мальчишки обрадованно умчались.
     Ему что-то принесли, он видел край широкой миски, но еще четче стояли
перед мысленным взором горящие поля, полыхающие хаты, слышал треск горящих
кровель, крики людей. Война  должна  вспыхнуть  сегодня...  завтра?  Может
быть, на полях сражений уже льется кровь, массы мужчин остервенело режут и
закалывают друг друга, а потом победители на плечах бегущих ворвутся в  их
города, села, начнется то, что он видит так отчетливо...
     Его руки медленно отламывали куски хлеба, бережно  подбирали  крошки.
Последним  куском  вытер  миску,  подчищая  еще  горячие  капельки   жира.
Оставался еще кусок мяса, последний. Его оставил напоследок,  на  сладкое.
Руки двигались все медленнее: и потому, что насытился, и еще  потому,  что
мысль, даже сытая и сонная, все же ползла и ползла потихоньку,  постепенно
забрезжил свет, потом он увидел  впереди  ослепительное  сияние,  осталось
только нырнуть туда с головой и добыть блистающую истину...
     В спину ткнуло, на пол беззвучно  упал  черепок  глиняной  миски.  Он
недовольно оглянулся, только сейчас заметил, что двое здоровенных  мужиков
посреди харчевни дерутся люто, остервенело, но неумело. Сами  шатаются  от
своих  богатырских  замахов,  останавливаются  вытереть  кровавые   слюни,
бранятся, опять кидаются навстречу  друг  другу,  сшибаются,  как  лоси  в
весенний гон, трещат столы, с грохотом падают лавки. Оба  со  злости  даже
хватают со стола посуду и, как  бабы,  бросают  один  в  другого,  попадая
больше в других едоков...
     Черт бы их побрал, он поспешно отвернулся,  сердце  стучало  часто  и
радостно, мысль уже высунула из сияющего счастья узкий хвостик и  дразнила
как ящерица, но было видно, что убегать не собирается,  просто  дразнится.
Сейчас он возьмет...
     В спину и по голове грохнуло так, что перед глазами заблистали искры.
Через плечо на стол грохнулась тяжелая туша. Столешница треснула, мужик  с
воплем скатился на пол. Другой подбежал и  победно  встал  над  ним,  сжав
кулаки и пожирая глазами. Видно было, как не терпится ударить  ногами,  но
на виду у всех нельзя, лежачего  не  бьют,  потом  хоть  беги  из  города,
опозоренный и оплеванный, отвергнутый даже близкими...
     Олег с раздражением взял миску и пересел за другой стол.  Двое  селян
там зачарованно наблюдали за дракой. Хвостик мысли исчез,  но  когда  Олег
сунул в сияние руку и пошарил, по  пальцам  вроде  бы  хлестнуло,  дразня,
юрким веселым хвостиком. Он сосредоточился, сияние стало  ярче,  в  висках
закололо, он ощутил радость охотничьего пса, что уже увидел зайца, догнал,
прыгнул...
     Стол тряхнуло, он едва успел подхватить миску. В корчму  вошли  трое,
крепкие и уверенные, шли мимо,  распихивая  народ.  Один  ухватил  молодую
женщину за ворот рубашки, дернул, Олег услышал треск разрываемой  материи.
Девушка вскрикнула и в испуге прикрыла  обеими  руками  обнаженную  грудь.
Молодой парень вскочил, но  от  сильнейшего  удара  в  лицо,  короткого  и
беспощадного, завалился на стол, потом сполз на пол, оставляя капли крови.
     Черт бы все побрал, мелькнула мысль, он с испугом увидел, как  сияние
меркнет, сердце стучит все так же мощно,  но  теперь  кровь  наполняет  не
мозг, а мышцы, вздувает, те вздрагивают от  предвкушения  драки.  На  миг,
заслоняя сияние, пронеслись хаотичные скомканные видения,  как  он  крушит
этих троих, повергает на пол,  бьет  ногами,  растаптывает,  разносит  всю
корчму, бушует пламя, крики, его злой голос, что вот, мол, не хотели  жить
по-людски...
     Он  вздрогнул,  зябко  поежился.  По  плечам  ударили,  он  даже   не
оглянулся. Его дважды толкнули, он пригнулся,  накрывая  миску,  торопливо
сунул в зубы последний  кус  мяса,  жевал,  стараясь  не  слышать  криков,
хохота, треска, тяжелых ударов.
     Когда поднялся выходить,  краем  глаза  увидел,  как  трое  прибывших
ухватили молодую женщину.  Один  уже  сорвал  верхнюю  часть  платья,  она
кричала и обливалась слезами, а ее лапали, щупали, мяли, грубо хватали  за
груди.  Он  встретился  с  ее  умоляющими  глазами,   но   заставил   себя
отвернуться, пошел к выходу.
     Похоже, кто-то из селян попробовал заступиться, Олег услышал  вскрик,
падение тяжелого тела, треск, злорадный хохот всех троих. Толкнул дверь, в
лицо пахнуло свежим воздухом. Небо потемнело, на западе виднокрай был  еще
красный, словно накаленное солнце подожгло походя темную полоску.
     За спиной был женский крик, уже не возмущенный, даже не отчаянный,  а
молящий. Впереди расстилался мир,  где  далеко-далеко  виднелся  лес.  Еще
дальше пойдут горы, а  за  ними,  как  он  помнил,  бескрайние  накаленные
пески... Есть где уединиться, углубиться в себя.
     Улыбка раздвинула его губы, он мечтательно вздохнул, а следующее, что
запомнил, были красные лица с выпученными глазами, раскрытые в крике  рты,
струи крови при каждом ударе... Стены двигались,  как  ветви  в  лесу  при
сильном  ветре,  мелькали  столы,  лавки,  люди.  Он  видел  блеск  ножей,
вскинутые дубины, топор в замахе, пальцы его хватали, крушили, ломали,  он
чувствовал себя сильнее ста медведей,  а  двигался  как  богомол,  успевая
видеть все вокруг, с боков и даже за спиной.
     Потом все перестало двигаться, только колыхалось, и он сообразил, что
это тяжело вздымается его грудь, а свист и хрипы рвутся  из  него  самого.
Все помещение в корчме устлано обломками и упавшими людьми. Лужи крови  не
только на полу, но и стены так забрызгало красным, словно  здесь  забивали
стадо свиней, а те бегали в предсмертных судорогах и мотали головами.
     Молодая женщина в страхе приподнялась,  она  сидела  на  корточках  в
самом углу:
     - Боги... Что вы с ними сделали?
     Везде  зашевелилось,  люди  начали  подниматься,   Олег   с   великим
облегчением понял, что не всех убил, кто-то еще жив.
     Один мужик сказал с нервным смешком:
     - Мы все попадали, а то ты как пошел махать, как пошел... Попади  под
горячую руку, зашибешь, имя не спросишь...
     На полу остались  трое,  наконец  один  зашевелился,  приподнялся  на
дрожащих руках. Изо  рта  и  разбитого  лица  текли  красные  струйки.  Он
закашлялся, на пол посыпались мелкие камешки, что раньше были  зубами.  Он
кашлял и кашлял, хрипел, явно часть зубов были вбиты в глотку.
     - Черт бы все побрал, - проговорил Олег с тоской. - И всех.
     Из кухни вышел хозяин, смотрел с ожидательной укоризной. Олег  выудил
из кошеля горсть золотых монет, перед ним тут же  появилась  широкая,  как
лопата, ладонь. Монетки зазвенели, тут же исчезли в кулаке.
     Хозяин поклонился:
     - Заходи еще!..
     - Спасибо, - буркнул Олег.
     Он повернулся и пошел к двери. Хозяин радостно закричал вдогонку:
     - У нас каждый вечер  что-нибудь  такое  нескучное!  Заходите,  когда
возжелается насчет подразвлечься, силушку удалую выказать!
     Когда он перешагивал порог, в спину радостно кричали  мужики,  что-то
счастливо верещала женщина, он ощутил гадостное желание расправить  плечи,
он же добрый молодец, раскланяться, милостиво  и  горделиво  улыбнуться  и
уйти с прямой спиной, богатый и загадочный.
     Спина сама сгорбилась, он  поплелся  вдоль  стен,  опозоренный  самим
собой и несчастный. Только сейчас вспомнил, вовнутрь хлынула  не  холодная
волна, а целый океан: а как же та счастливая мысль? Он же был так близко к
Истине!
     Сейчас он был уверен, что то  как  раз  и  была  самая  что  ни  есть
окончательная истина, которая даст счастье всему  роду  людскому,  научит,
как жить по-человечески, как сообща идти к небесам, чтобы стать вровень  с
богами, да не такими дурными, как Таргитай, а настоящими, а это  значит  -
умными...
     Задумавшись,  споткнулся  так,  что   пробежал   вперед,   чтобы   не
растянуться, ударился о дерево, вскрикнул, выругался длинно и зло.  Вблизи
злорадно хихикнуло. Из-за забора выглядывали две детские головки.
     - Спать пора, - рявкнул, злой на себя, что заорал как тупой  селянин,
заругался при детях, а еще собирается тащить весь род людской в небеса.



                                 Глава 8

     "Что за дурак, - подумал с тоской. - Я же должен был просто уйти. Уже
уходил... Это Мрак бы  ввязался  в  драку,  да  еще  с  удовольствием.  Да
Таргитай  бросился   бы   на   защиту   обиженных...   он   это   называет
справедливостью. Но я же не драчливый Мрак, не пылкий Таргитай! Я  же  уже
уходил, я же переступал порог!
     А не переступил потому, - мелькнула трезвая мысль, - что  теперь  нет
ни Мрака, ни Таргитая. Раньше они бы вмешались, а я бы зудел, что  это  не
наше дело, что надо мир спасать, а  не  отдельных  людишек,  что  всех  не
наспасаешься, по всему миру в этот момент кого-то бьют, с кого-то  сдирают
кожу, кого-то безвинно тащат к петле,  насильники  глумятся  над  молодыми
женщинами, детишек бросают в костры, горят дома и посевы..."
     - И что же теперь? - проговорил он вслух. - Раньше я мог  мыслить  за
их спинами... Каждый из нас что-то делал свое, а теперь Мраку  придется  и
мыслить,  Таргитаю  придется  драться  чаще  и,  что  представить  трудно,
начинать думать головой, а не... Мне же, увы...
     Улица тащилась навстречу как старуха, изгибалась болезненно, из  окон
вылетали рои сытых мух, рассаживались на белых стенах. Он чувствовал, дома
проползают по-черепашьи то справа,  то  слева,  редкие  прохожие  опасливо
обходят, не понимая, что за хмель бросает этого дюжего варвара из  стороны
в сторону.
     - Что же меня гонит? - спросил он измученно вслух. - Ну, понятно  бы,
если бы у меня какой Змей Горыныч или Кощей девку увели!.. Понятно,  пошел
бы, отыскал бы, всех бы разнес: как же,  мое  тронули!..  За  свою  корову
головы посрываю!.. А тут вроде бы за чужих переживаю, когда их хозяевам до
них дела нет. Или зря Тарха дураком звал?.. Или же, тоже понятно, меня  бы
трона лишили. Или я вдруг оказался незаконнорожденным сынком какого-нибудь
князька или царишки. Тоже  народ  бы  понял,  если  бы  пошел  отвоевывать
свое... а своим можно назвать все, на что светит солнце.  Но  что  толкает
устанавливать какой-то дурацкий мир между народами, если они этого и знать
не хотят? И за это я буду получать плевки, затрещины, зуботычины?..  Добро
бы за трон или девку, а то всего лишь за счастье для всего человечества!
     "Когда мы только вышли из Леса,  -  подумал  он  горько,  -  мы  были
понятнее всем и ближе, потому что нам бы только  уцелеть,  выжить...  Даже
когда с магами дрались, хотя уже не так нравились: все  трое  поумнели,  а
когда умные нравились и кому? Ни дуракам, ни даже умным, тем тоже  хочется
быть единственными умными.
     А сейчас так и вообще... Раньше только Мрак называл меня  занудой,  а
теперь и сам вижу, что занудее меня на свете нет. Ведь на самом  деле  все
то, что говорю, всем понятно, потому  и  бросают  камнями,  что  напоминаю
некстати, мол, вы ж люди, а люди вроде бы не совсем свиньи...
     А восторгаются не мудрой мыслью, а молодецким ударом, после  которого
такой же, как и они все, вы-плевывает с кровью половину зубов!"
     Его толкнули раз-другой, он очнулся, обнаружив, что бредет бесцельно,
его все еще шатает с одной стороны улицы  на  другую.  Одетые  празднично,
люди торопливо пробираются  по  узким  улочкам  в  сторону  центра.  Когда
толкать вроде бы перестали, он понял, что его уже несет в  людской  волне.
Не как щепку, конечно, но вода тащит за собой  и  тяжелые  валуны.  Вокруг
веселые голоса, шуточки, от  многих  пахнет  либо  вином,  либо  душистыми
маслами и травами, все нарядные, особенно, что удивительно, мужчины.
     Правда, женщины тоже одеты в  лучшее,  но  чтоб  так  прихорашивались
мужчины?
     Его вынесло на площадь, где уже  наполовину  было  заполнено  пестрой
галдящей толпой. Далеко впереди  ворота  детинца  распахнуты,  там  белеет
свежеоструганными досками высокий помост.  Верх  помоста  застлан  красным
кумачом, пятеро мужчин степенно беседуют, изредка поглядывая на толпу, чьи
головы ниже их подошв.
     Из распахнутых окон терема едва не вываливает-ся народ, из  нижних  -
челядь, из второго поверха - стражники и служанки, зато все окна  третьего
закрыты...
     Едва Олег успел это заметить, как самое верхнее окошко  распахнулось.
Из светелки словно бы пошел свет, Олег ощутил, как чаще забилось сердце, а
в толпе послышались восторженные вопли.
     Рядом  здоровенные  мужики   орали   и   подбрасывали   шапки.   Олег
поинтересовался:
     - Кто эта красавица?
     Один мужик орал и даже подпрыгивал. Второй услышал, удивился:
     - Не знаешь?..
     - Нет, - признался Олег.
     - Откуда же ты такой взялся?
     - Из Леса, - сообщил Олег.
     - То-то и видно... Это же прекраснейшая невеста  этой  страны...  это
несравненная Бруснильда!
     - Ого, - протянул Олег. - А кто она?
     Теперь и второй  мужик  услышал,  посмотрел  с  недоумением,  толкнул
первого:
     - Ты что с помешанным разговариваешь?.. Если он Бруснильду не  знает,
тогда и своего имени не помнит!
     - Бывает, забываю, - согласился Олег.  -  Она  что  же,  ждет,  когда
кто-то на Сивке-бурке допрыгнет, колечко с пальца сдернет?
     Первый мужик, не отвечая, стал протискиваться ближе  к  помосту,  там
начали что-то говорить, а второй сказал словоохотливо:
     - Ты почти угадал, чужестранец. Бруснильде, юной княжне этого  города
и окрестных земель, пришло время выбирать жениха.  Если  бы  не  Крутогор,
который обещался прибыть послезавтра... и взять ее в жены, хочет она  того
или  не  хочет,  то  можно  бы  не  спеша.  Не  торопясь,   приглядевшись,
принюхавшись...
     Волна громких воплей покатилась от ворот, Олег увидел выезжающего  на
коне статного сокольничего в парадной  одежке.  Следом  на  рослых  конях,
богато изукрашенных попонами, двигались еще  с  полдюжины  слуг.  На  руке
сокольничего сидела птица, которую Олег не  сразу  определил  как  сокола.
Почти вдвое крупнее, с толстыми плечами, птица без колпачка, он рассмотрел
желтый глаз, хищно загнутый клюв. Почему-то показалось, что этим клювом  и
доспехи пробьет как гнилую кору. Непростой сокол, на  какую  только  птицу
охотится...
     Сокольничий сильным рывком швырнул сокола в воздух. Олег  не  поверил
глазам, ибо птица в два взмаха взвилась на такую высоту, что стала  меньше
жаворонка, как молния метнулась вправо, влево, сделала быстрый круг, и  он
понимал, что она видит не только толпу на  площади,  но  немыслимо  зоркие
глаза рассмотрели как всех людей на тропинках царства, так  и  вообще  все
живое, вплоть до жуков и муравьев.
     В толпе весело  орали,  пихались,  тыкали  пальцами  в  небо.  Сокол,
расставив зубчатые, как листья папоротника,  крылья,  снизился  по  крутой
дуге, внезапно пролетел над толпой совсем низко. Олег увидел  устремленные
на него круглые глаза, сперва один, потом другой.  Сокол  выставил  вперед
лапы с крючковатыми когтями, словно намереваясь вцепиться, но в  последний
миг, чего-то испугавшись, резко взмыл вверх.
     Волосы  растрепались  под  ударами  сильных  крыльев,  а  когда  Олег
отбросил их с лица, сокол сверкал в небе, как льдинка под  лучами  солнца.
Люди возбужденно говорили, а мужик пихнул Олега в бок:
     - Видал?.. Чуть в тебя не вцепился.
     - С чего бы, - буркнул Олег. - Меня ему не поднять.
     - Как знать, - сказал мужик горделиво, словно это был  его  сокол.  -
Это непростая птица. Он не обращает внимания на всякую мелочь  вроде  уток
да гусей...
     В толпе орали, указывали на сверкающую полоску, в которую превратился
сокол в своем стремительном полете. С  голов  полетели  шапки.  Женщины  с
визгом придерживали платки, а могучая  птица  снова  понеслась  в  сторону
Олега. Олег непроизвольно приготовился выдержать толчок, напрягся.  Однако
сокол явно чего-то испугался, Олег это ощутил, и резко взмыл свечой вверх.
     Под восторженные крики мужик сказал досадливо:
     - Второй раз так обмишулиться... Раньше такого с ним не бывало!
     - Да, - согласился Олег, - я в женихи не подхожу.
     - Это он понял, - сказал мужик. - Только почему-то не  сразу,  как  с
другими. Видать, ты на кого-то похож!
     - Но не на жениха, - сказал Олег. - Будь здоров.
     Пока сокол делал круги над толпой, уже  совсем  медленные,  он  начал
выбираться  из  толпы.  В  спине  было  неприятное   чувство   укора,   он
догадывался, чей взгляд неотступно следует за  ним  еще  после  первой  же
попытки обознавшегося сокола, могут даже послать стражей,  чтобы  остался,
но вроде бы тихо...
     Он услышал выкрики в толпе, по их нарастанию  догадался,  что  сейчас
будет толчок в спину, резко  обернулся,  успел  увидеть  летящую  на  него
огромную оранжевую птицу, выставленные лапы с хищно загнутыми когтями...
     Рука метнулась, закрывая лицо, он ощутил мощный удар воздуха,  словно
сокол сбил его в ком, как из молока сбивают масло,  и  гнал  перед  собой,
запах перьев, тепла, затем перед глазами была только изумленная  толпа,  а
когда он вскинул голову, оранжевая птица, как раскаленный слиток  металла,
блистала в вышине, только теперь двигалась совсем медленно, клюв  раскрыт,
концы перьев опущены, словно намокли в тяжелой холодной воде.
     - Обознался, - сказал Олег громко.
     Его провожали изумленными взглядами, в которых  он  теперь  ловил  не
столько недоумение, сколько боязнь, а то и откровенный страх.




     Постоялый двор переполнен, ноги гудят еще от лазанья по горам. На миг
возникло  стыдное  желание,  недостойное  мужчины,  своей  мощью   колдуна
очистить  помещения  от  этого  пьяного  горланящего  сброда,   в   тишине
пообедать, отдохнуть, приводя в порядок мысли...
     Горячая  кровь  прихлынула  с  такой  силой,  что  встречные   начали
оглядываться с удивлением. Он чувствовал, что уши пылают  как  факелы,  от
них можно зажигать светильники, а пролетающие  мухи  вспыхивают  и  падают
крохотными дымящимися угольками.
     - Никогда, - прошептал он яростно,  -  никогда  не  пользоваться  для
себя!.. Только для людей!.. Только  на  благо  рода  людского!..  Иначе...
иначе я не человек, а тварь лесная, дикая, неумытая!
     Не заходя, он повернул обратно. Мрак говорил, что один постоялый двор
бывает даже в большой деревне, в селе их два-три, а в городке найдется  не
один умелец, что  постарается  заработать  на  приезжих  да  местных,  что
убегают от жен выпить и пообщаться с себе подобными.
     Постоялый  двор,  который  оказался  на  соседней  улице,  был  таким
захудалым, что Олег понял: доживает последние дни. Постояльцы предпочитают
темную переполненную комнатушку в "Кабанчике", чем  пустые  палаты  здесь,
где с балок свисают космы паутины, из  углов  дует  ветер,  а  вдоль  стен
бегают мыши размером с отощавших кроликов.
     Навстречу вышел долговязый  парень  с  уныло  вытянутым  лицом.  Олег
поинтересовался:
     - Свободные комнаты есть?
     - Есть, - ответил парень недоверчиво. - Они все свободные...
     - Мне на пару дней, - сказал Олег. - Плачу вперед. И чего  бы  поесть
еще.
     Унылый парень шмыгнул носом, вытерся рукавом, уже мокрым и зеленым  с
приятной солнечной желтизной,  посмотрел  с  недоумением  сонными  рыбьими
глазами:
     - Поесть?
     - Поесть, - повторил Олег.
     - Ах, поесть...
     - Ну да, - согласился Олег, - а что, в этом городе уже не едят?
     - Едят, - согласился парень  уныло,  -  еще  как  едят...  я  слышал.
Ворчунко вчера полбыка съел... Правда, жареного, с луком...
     В животе Олега громко квакнуло.  Парень  топтался,  разводил  руками.
Олег спросил нетерпеливее:
     - Я тоже в этом городе. И есть привык хоть бы через день.
     Парень почесал в затылке, долго думал:
     - Есть только каша. Правда, вчерашняя... Или позавчерашняя...
     Олег отмахнулся:
     - Неси. Мужчинам не пристало перебирать.
     Про себя добавил, что мудрецам тем более не пристало, у  них  высокие
запросы, лишь бы жизнь поддерживать, для волхва главное -  насытить  голод
души, вернее - голод мозгов...
     Комнатка, которую ему отвели, больше походила на  чуланчик,  но  если
пригибать голову, то он не всегда будет стукаться о  потолочные  балки.  К
тому же окно хоть и без бычьего пузыря, зато со ставнями, что от  ветхости
не доживут до зимы.
     Он лег на лавку, закинул ладони под голову. Глаза уставились в низкий
потолок. Итак, первый же колдун учить отказался, сообщил  доброжелательно,
что и другие тоже... Если не сразу выпрут. Хоть у него больше силы... да и
то еще как сказать, а умения у них явно больше. Это раз. Яфет,  о  котором
даже старые книги молчат, тоже ни научить, ни подсказать...  У  него  свои
неведомые беды, перед которыми его нынешние - воробьиное чириканье.
     Оглушительно заскрипело. Он подпрыгнул вместе  с  лавкой.  Скрип  был
отвратителен, волосы встали дыбом. Парень вдвинулся боком, держа  в  руках
деревянный  поднос,  больше  похожий  на  неструганую  доску.   Ногой   он
придерживал перекосившуюся дверь,  та  болталась  на  веревочной  петле  и
норовила боднуть в спину.
     Олег с непониманием смотрел, как парень опустил поднос на подоконник,
здесь заменяющий стол:
     - Это что?
     - Каша.
     - Разве каша такая?
     - У нас такая, - подтвердил парень уныло. Подумал, почесался, сплюнул
на пол и добавил: - У нас готовят по-простому, по-селянски.
     - Даже и не по-человечьи, - добавил Олег.
     Когда парень ушел,  он  оглядел  ту  серую  горку  земли,  что  здесь
называлась кашей по-селянски, принюхался, в надежде услышать хотя бы запах
еды, даже потыкал пальцем, но едва не сломал ноготь.
     За окном слышались веселые песни. Парни и  девчата  шли  на  гулянку,
молодые и сытые. Слышно было даже уханье, кто-то плясал. А ему  кричали  и
хлопали.
     - Да черт с ним, - сказал он с раздражением, но на душе  было  гадко,
словно у сироты  отнял  последний  сухарь.  -  Я  ж  не  жареного  павлина
восхотел! Мне бы чего-нибудь попроще, я же волхв, а  не  чреволюб.  Просто
перекусить. Да, перекусить! И ничего больше.
     В желудке квакало беспрерывно, ворочалось, пихалось в бока, выпячивая
их, как у стельной коровы, колотило в ребра. Он чувствовал, как губы  сами
начинают  двигаться,  он  мог  бы  остановить,  но  не  стал,  ноздри  уже
уловили... нет, словно бы уловили запах жареного поросенка...
     На стол бухнулось расписное блюдо, на нем истекал вкусным соком  туго
зажаренный гусь, весь коричневый, с твердой, как тонкая льдинка, корочкой,
но горячий,  в  ноздри  ударила  волна  ароматного  запаха.  Гусь  опоясан
янтарным ожерельем: оранжевые комочки, в которых Олег не сразу узнал тушки
молодых перепелок, плотно прижаты один к другому, блестят, покрытые соком,
от них поднимаются тонкие струи пара, а  запах  такой,  что  внутри  Олега
взвыло, он ощутил, что уже  разламывает,  обжигаясь  и  облизывая  пальцы,
толстого нежного гуся, рвет зубами белое мясо, от вкуса и запаха  которого
в голове творится то же самое, что и в желудке.
     Когда половина гуся и все перепелки опустились в желудок,  оттуда  по
усталому телу пошла сладкая волна счастья, он пробубнил с набитым ртом:
     - Ну и ладно... Я ж не ломоть черного...  хлеба  из  руки  бедняка...
не... м-м-м...  сироту...  или  вдову...  Ломоть  черного  хлеба  часто...
м-м-м... бывает последним!.. А такой гусь... не бывает...
     Тонкие  нежные  кости  хрустели  на  зубах,  таяли  как  льдинки,  он
выплевывал  самые  мелкие  щепочки,  и  только  когда  на  столе  осталось
блестящее блюдо - когда только вылизал сладкий  душистый  сок!  -  в  душе
шевельнулось что-то вроде угрызений совести. Только что о духовном голоде,
о высоких запросах, и вот тебе высокие запросы...
     Это, конечно, слабость, мелькнуло в  голове,  но  лучше  назвать  это
мудростью,  нежеланием  переть  против  рожна,  плевать  супротив   ветра,
маленьким шажком назад для большого  шага  вперед.  Полной  справедливости
жаждать, как говорил Мрак, это с места не сдвинуться: какую-то букашку  да
задавишь, стебелек  сломаешь,  жука  спугнешь.  Так  что  же,  сидеть,  не
двигаться?
     Лавка была широкая, а на полу что-то вроде рогожи, Олег поднимать  не
стал. Крепкая и твердая, как дерево, спина опустилась  на  дубовую  доску,
узковатую для его могучего не по-городскому тела.
     Мышцы, получив приток сил, подрагивали в готовности.  Сердце  стучало
сильно и мощно. Он чувствовал себя снова готовым в путь, в бой.
     Заснул, счастливо улыбаясь.
     В комнату осторожно заглянул долговязый, поманил кого-то в  коридоре.
Послышались приглушенные голоса, в проем  заглянули  двое  мужчин,  оба  в
серых плащах, лица  скрыты  капюшонами,  сапоги  из  дорогой  кожи,  умело
сшитые, с золотыми подковками.
     - Этот? - прошептал один.
     - Он самый, - ответил парень. - Вон и  каша  стоит...  нетронутая.  А
улыбается!
     Второй  вытащил  из-за  пазухи  голубя  со  смятыми  перьями,  что-то
пошептал, на цыпочках прокрался через  всю  комнату  и  сильно  швырнул  в
открытое окно. Слышно было,  как  голубь  часто-часто  захлопал  крыльями,
затем все стихло.
     - Пусть Крутогор поторопится, -  сказал  второй,  возвращаясь.  -  Не
нравится мне затея княжны. Очень не нравится!
     - А меня больше тревожит то, - ответил первый, - что сокол не сел...
     - Да ведь деревенщина!
     - Нет, - возразил первый, - он чего-то испугался. А  испугать  сокола
княжны невозможно...
     Они отступили в коридор, уходя, голоса вскоре затихли.
     Олег лежал с глупейшей улыбкой  на  всю  рожу,  достойной  разве  что
Таргитая, губы плямкали, а пальцы уже раздирали второго  гуся.  Это  мозги
старались стать мозгами мудреца, но не желудок.



                                 Глава 9

     Ночью словно кто толкнул его в живот. Он ощутил тупую резь в  животе,
сквозь сон попытался понять, нож ли воткнули тупой или же камнем из пращи,
не сразу понял, где он и что с ним, на ощупь поднялся в темноте, подошел к
окну, толкнул ставни.
     Гнилая рама едва не вывалилась наружу, свежий холодный воздух приятно
опахнул покрытое  ночным  потом  лицо.  Не  одеваясь,  он  с  наслаждением
опорожнил за окно мочевой пузырь, резь стихла, но сон уже ушел, а за окном
лежит ночной  город,  лениво  брешет  собака,  издали  потянуло  ароматным
запахом свежеиспеченного хлеба.
     Он собрался, осторожно вывалился из окна, в падении распростал  руки,
что ударились о плотный воздух, такие внезапно широкие.  Земля  скользнула
совсем близко, он торопливо  замахал  руками,  уже  крыльями,  поднялся  в
ночное небо и подумал со злобой, что всякий раз  отчаянно  трусит,  сердце
даже не в пятках, какие пятки у птицы, а в гузне, трепещет  как  у  самого
распаршивейшего труса...




     Его неуклюжее, но сильное тело мощно разрезало плотный воздух,  более
плотный, чем вода для рыбы. В желудке словно нес тяжелую  льдину,  от  нее
шел холод и просачивался во все части тела. Он  с  усилием  бил  крыльями,
взмывал выше, заставлял себя носиться из стороны в сторону, но страх  хоть
и не поглощал с головой, как бывало раньше, но не исчезал, по телу  бегают
острые колючки, он страшился смотреть вниз.
     Темнота отступила неожиданно быстро.  Земля  внизу  из  черной  стала
серой, он заставил себя неотрывно смотреть вниз. Необычная четкость сперва
больно ударила в мозг, стало жутко,  различал  даже  черепки  от  горшков,
затем с востока по земле вдруг  пошла  оранжевая  волна,  словно  на  сушу
наступало море расплавленного золота.
     Он судорожно перевел дух,  повернул  голову,  чтобы  смотреть  другим
глазом, приходится то одним, то другим, такие  уж  теперь  у  него  глаза,
птичьи, от ужаса и странного восторга  перья  встопорщились,  а  из  горла
вырвался клекот.
     Земля внизу стала оранжевой, залитой  немыслимо  ярким  светом,  луна
вышла из-за тучи, теперь он мог отличить одну сосновую иголку от другой, и
от этого стало жутко, ведь с этой высоты весь город не  больше  маленького
села, а за ним поля, речка, далекий лес, в котором видит не только  каждое
дерево, но каждую сосновую шишку, каждый желудь, что горит  в  свете  луны
как капелька расплавленного золота...
     "Таргитай бы орал и кувыркался от  восторга,  -  мелькнула  тоскливая
мысль, - а я все трушу. Неужели  признак  ума  прежде  всего  в  трусости?
Неужели только дураки храбрые, а мудрец трус?"
     На востоке посветлело, а когда он поднялся еще выше,  рискуя  разбить
голову о небесный купол, из-за края земли  выглянуло  оранжевое  солнышко,
умытое, чистое, свеженькое, такое молодое, что  ему  захотелось  помчаться
туда и ухватить его в ладони.
     Внезапно внизу по серой земле мелькнула полупрозрачная тень,  на  миг
перекрыв его, совсем крохотную. Настолько быстрая, что он не успел понять,
птица ли пролетела над ним, хищный ли зверь, вроде огромной летучей  мыши,
или гад, вроде Змея Горыныча...
     По спине побежали мурашки, вздыбив перья, от жутковатой мысли, что  и
выше ширяют странные звери, о которых не знают ни поселяне, ни мудрецы, ни
самые древние книги...
     Земля  постепенно  увеличивалась,  он  со  стыдом  понял,  что  после
страшноватой тени начинает прижиматься  к  земле.  Вроде  бы  стремится  к
одиночеству, что присуще мудрецам, но среди люда защищено...
     Когда он, растопырив крылья, скользил неслышно над городом, там внизу
была еще глубокая ночь, только прокричал одинокий петух, предвещая  скорый
восход. В холодном утреннем воздухе чувствовались тонкие теплые струйки  с
запахом древесного угля, свежего хлеба, даже ощутил  едва  слышный  аромат
свежесдоенного молока.
     Близость жилья придала уверенности, он растопырил крылья  и  прошелся
на уровне крыш, заглядывая сверху в окна. Везде темно, но его глаза видели
четко, хотя не различали цветов.
     Когда уже решил вернуться, взгляд зацепился за распахнутое окно,  где
в  глубине  комнаты  на  стене  висела  старая  полка.  Посуда  на   столе
пощербленная, Олег сразу ощутил ужасное  запустение,  уныние,  а  пыль  на
книге ясно говорила, что хозяин либо умер,  либо...  Скорее  всего,  умер,
такие книги не кладут на полку для посуды.
     Он трижды пролетел мимо  окна,  решился,  втиснулся  в  узкий  проем,
ухватил зубастым клювом, и вскоре уже торопливо несся к постоялому  двору.
Стараясь не выронить тяжелую книгу, он примерился к распахнутому  окну,  в
последний миг сложил крылья, собрался в  ком,  больно  ударился  макушкой,
ободрал локти, но проломился через оконный  проем,  перекувыркнулся  через
голову.
     Одежда ждала на  лавке,  он  торопливо  влез  в  волчовку  и  портки,
почему-то до коликов захотелось есть. Деревянный  переплет  манил,  и  он,
вздрагивая от холода, жадно раскрыл книгу.
     Когда на этот раз на подоконнике возникло блюдо, он уже не  испытывал
угрызений  совести.  Может  быть,  потому,  что  усердно   вглядывался   в
полустертые значки, ведь это  самое  важное  для  мыслящего  человека,  не
мелочи вроде еды, одежды, обуви...




     Книга распадалась, он переворачивал страницы бережнее,  чем  если  бы
они были из перепрелой бересты. Значки почти стерлись, он всматривался  до
рези в глазах, поворачивал так и эдак, чтобы косые лучи  утреннего  солнца
выявили если не следы чернил, то хотя бы вмятины на тонкой коже.
     Когда в глазах начало двоиться, он хлопнул  себя  по  лбу.  В  городе
наверняка есть два-три колдуна, что горами не двигают, но могут  заставить
проступить стертые буквы. Это не учить,  даже  сами  могут  что-то  узнать
мудрое...
     В раскрытое окно, где на подоконник уже упали  первые  лучи,  зримыми
волнами вкатывался холодный свежий воздух, еще  не  загрязненный  дыханием
людей и животных. Пахло свежим хлебом, явно булочник повез  полную  телегу
на базар.
     Когда он вышел на улицу, солнце уже поднялось над  крышами.  На  него
оглядывались, кто-то указал  пальцем.  Олег  на  всякий  случай  пригладил
волосы, торчат, как у взъерошенной птицы гребень, и без того красные, всяк
оглядывается. Книга  в  заплечном  мешке  похлопывала  по  спине,  твердый
латунный переплет чувствуется даже сквозь толстую волчовку.
     Народ, как и  вчера,  двигался  в  одном  направлении,  Олега  сперва
толкали, потом он ощутил, что двигается тоже к центру. Где не только башня
местного колдуна, а то и чародея, но и княжеский дворец,  приземистый  дом
из толстых бревен, длинный, как гусеница, от  которого  за  версту  пахнет
крепким мужским потом, железом и  тугим  мясом,  -  помещение,  где  живут
городские и княжеские гридни.
     Один из прохожих, что шагал поодаль от Олега, бросал на него короткие
боязливые  взгляды.  Олег  не  обращал  внимания,  тогда   расхрабрившийся
горожанин рискнул приблизиться:
     - Доброго здоровья, чужеземец!
     - И тебе доброго, - ответил Олег вежливо.
     - Надейся, - сказал горожанин, -  на  этот  раз  тебе  может  повезти
больше!
     - В чем? - не понял Олег.
     - Как в чем? - удивился горожанин. - Сокола вчера то  ли  сполохнули,
то ли еще что, но за ночь он опомнится...
     - И что?
     - И сядет!
     - На меня? - спросил Олег.
     - Ну да. Он же вчера чуть-чуть не сел!
     Олег огляделся. Они снова вышли на городскую площадь, уже запруженную
народом. По ту сторону княжеский терем, в  верхнем  раскрытом  окне  милое
личико  княжны,  из  окон  ниже  снова  едва  не  вываливаются  любопытные
служанки, а  рядом  с  княжескими  хоромами  вздымается  высокая,  хоть  и
неказистая башня наполовину из камня, а дальше из бревен,  самый  верх  из
простых жердей. Олег попытался протискиваться в ту сторону, на  него  даже
не оглядывались, все смотрели вверх, расставив локти.
     Сверху упала тень. Олег вскинул голову, отшатнулся. С синего неба  на
него  падал  вчерашний  сокол.  Клюв  раскрыт  в  грозном  клекоте,  когти
выпустил, уже готов вцепиться...
     Олег задержал дыхание, ожидая сильного  толчка,  но  в  лицо  ударила
волна воздуха, по уху  царапнуло  жесткими  крыльями,  и  с  оглушительным
хлопаньем, словно на плетень собиралась  взлететь  толстая  курица,  сокол
свечой взмыл в небо.
     Через мгновение  он  уже  был  едва  различим,  Олег  пожал  плечами,
попятился, проще обойти площадь  с  другой  стороны,  чем  ломиться  через
толпу. Перед ним расступались  неохотно,  а  он,  благодаря  своему  росту
лесного человека, видел поверх голов, как от терема в толпу  врезались  на
быстрых горячих конях всадники.
     Перед ними толпа распахивалась, как  зеленые  колосья  перед  бегущим
кабаном. Олег хмурился, внимание  властей  ни  к  чему,  толпа  перед  ним
расступалась тоже быстро, он уже понял, что успевает свернуть за угол...
     ...Как вдруг со стороны городских ворот прогремел конский топот. Судя
по  грохоту,   по   улочке   неслись,   задевая   стременами   за   стены,
тяжеловооруженные всадники на грузных боевых конях. Олег отпрыгнул к стене
как раз вовремя, из-за поворота с металлическим лязгом вырвались  конники,
целый отряд, а во главе несся на огромном вороном коне такой  же  огромный
воин, весь в железе, разве что голову оставил непокрытой, длинные,  черные
как ночь волосы развеваются по ветру. Лицо его было темнее грозовой  тучи,
глаза метали молнии, а густые черные брови сошлись на  переносице  в  одну
темную гряду.
     Всадник, что едва поспевал за вожаком, вдруг завизжал:
     - Вот он!.. Вот!
     Конь под ним встал на дыбы, месил воздух  передними  копытами.  Вожак
круто развернул коня. Его горящие глаза уперлись  в  лицо  Олега  как  два
копья.  Всадники,  с   трудом   удерживая   коней,   окружили   полукругом
красноголового волхва. Спиной он упирался  в  бревенчатую  стену,  конские
морды хрипели и роняли ему под ноги клочья желтой пены.
     Вожак прогремел:
     - Это на тебя пал выбор?
     За спиной прибывших слышались крики, ругань. Всадники задвигались, их
кони нехотя отступали, а в щель с усилием вдвинулись гридни  княжны,  Олег
узнал этих толстых увальней, сытых и неповоротливых. Правда, вел их старый
грузный воин, лицо в шрамах, левая рука полусогнута, явно кость  или  жилы
срослись неправильно, но глаза смотрят сурово и вызывающе.
     - Всем стоять! - рявкнул он так мощно,  что  голос  вожака  прибывших
показался  Олегу  писком  младенца.  -  Властью,  данной  мне  княжной,  я
повелеваю всем опустить  оружие!..  Кто  ослушается,  да  будет  убит  без
второго предупреждения!
     К удивлению Олега, послышался лязг задвигаемых в ножны мечей. Похоже,
никто так вот с ходу не хотел кровавой потехи. Старый воевода привстал  на
стременах,  оглядел  всех  свирепым  взором,  будто  собирался   заклевать
насмерть. Его гридни, осмелев, оттеснили всадников от  прижатого  к  стене
чужеземца, только вожак не сдвинул своего коня с места.
     - Бранибор, - произнес он с угрозой, -  на  этот  раз  ты  переступил
черту... Я тебе этого не спущу.
     - Здесь владения княжны, - напомнил старый воевода сурово, - и  никто
не волен! Даже ты, Крутогор...
     - Ты знаешь, - сказал Крутогор с угрозой, -  как  и  все  знают,  что
княжна должна послезавтра стать моей женой.  Так  было  уговорено.  И  что
же?.. К счастью, в  этом  презренном  княжестве  все  же  нашелся  честный
человек, что тут  же  примчался,  загнав  троих  голу...  тьфу,  коней,  и
рассказал о подлейшей попытке... да-да, подлейшей! Если не нашлось  героя,
кто решился бы оспорить у меня невесту, то стоило ли  прибегать  к  такому
способу выбора жениха?
     По лицу воеводы было видно, что и ему такой способ  не  нравится,  но
верный служака глазом не моргнул, пробурчал:
     - У меня приказ доставить этого человека в княжий терем.
     Крутогор возразил:
     - Но у меня есть право вызвать его на поединок?
     - Есть, - нехотя согласился воевода.
     Гридни за его спиной с любопытством смотрели на Олега, ни жалости, ни
сочувствия в их лицах  он  не  видел.  Всадники  Крутогора  весело  ржали,
поглядывали на красноголового парня как на корову на бойне.
     - Тогда дайте ему меч! - выкрикнул кто-то из толпы сочувствующе.
     - Пусть выбирает любой, - разрешил Крутогор великодушно.  -  Мне  все
равно.
     Старый воевода вскинул руку:
     - Тихо все! Во-первых, у меня есть  приказ  доставить  его  в  княжий
терем, и я его  доставлю.  А  ты,  Крутогор,  если  так  уж  хочешь  убить
простолюдина, сразишь его позже. Когда  княжна  и  бояре  расспросят...  А
во-вторых, что для тебя важнее, золотой сокол так и не сел! Ни  на  этого,
ни на кого другого.
     Среди прибывших пробежал ропот. Вожак оглянулся на низкорослого:
     - Ты говорил...
     - Я видел, как сокол дважды почти садился на него, - заторопился тот,
выстреливая слова, как горошины из переспелого стручка. - Я не стал ждать,
промедление могло дорого стоить...
     Вожак кивнул:
     - Ты поступил верно. Вчера не сел, а что сегодня?
     Рука воеводы дернулась кверху, словно  хотел  по  селянской  привычке
почесать в затылке. Признался озадаченно:
     - И сегодня не сел. Отпрянул, будто чего-то испугался.
     - Золотой сокол? - переспросил Крутогор недоверчиво.
     - Он.
     - Разве золотой сокол может пугаться?
     - До вчерашнего дня я бы плюнул тому в глаза, кто так бы  сказал.  Но
теперь... Потому этого чужака и велели доставить перед светлы очи княжны и
бояр.
     Ястребиные  глаза  Крутогора  хищно  пробежали  по   могучей   фигуре
чужестранца, в которой, однако, нет ничего воинственного, могучими  бывают
и простолюдины, на суровом  лице  проступила  задумчивость.  Покосился  на
воеводу:
     - Ладно. Мы поедем вместе. Но не пытайся меня обмануть!  Нас  меньше,
но что может быть славнее гибели с мечом в руке?..  да  и  не  думаю,  что
погибнем. Скорее же сметем этот городок начисто,  ибо  нас  хоть  и  сорок
человек, но это сорок лучших богатырей!




     Олег послушно шагал в окружении вооруженных всадников.  Люди  воеводы
ехали  справа,  дружинники  Крутогора  слева,  Олег   невольно   сравнивал
раздобревших  на  дармовых   харчах   гридней   с   подтянутыми   суровыми
дружинниками, что и смеялись мощно и грохочуще, и  сидели  на  конях  так,
словно родились в седлах,  и  хотя  железа  на  них  столько,  что  гридни
попадали бы под таким весом, двигались легко и весело, не замечая тяжести,
а привычные богатырские кони идут тоже весело, помахивая  хвостами  и  зло
зыркая по сторонам налитыми красными глазами.
     От терема толпу оттесняли пешие гридни. Перед крыльцом был  невысокий
помост, на длинной скамье, покрытой дорогими коврами, чинно сидели  старые
бояре. Несмотря на теплый  солнечный  день,  все  были  в  теплой  богатой
одежде, то ли старческая кровь уже не греет,  то  ли,  что  вернее,  важно
показать свой достаток.
     Когда всадники приблизились к помосту,  из  распахнутых  дверей  двое
дюжих гридней спешно  вынесли  богатое  кресло,  почти  трон,  следом  шла
настолько красивая  молодая  девушка,  что  у  Олега  на  миг  перехватило
дыхание.
     Когда  кресло  поставили  на  помост,  она  грациозно  опустилась  на
сиденье. Ее крупные серые  глаза  строго  и  внимательно  оглядели  Олега.
Взгляд  стал  строже,  она  надменно   выпрямилась,   оглядела   прибывших
всадников, голос ее стал ледяным:
     - Почему доблестный Крутогор  врывается  в  пределы  моего  княжества
незваным?
     Крутогор на своем коне, огромный, как гора на другой  горе,  прорычал
обвиняюще:
     - Разве ты не была обещана мне?
     За его спиной прокатился ропот, богатыри смотрели на княжну и бояр  с
осуждением. В глазах были  вызов  и  надежда,  что  их  оскорбят  и  дадут
возможность искупать мечи в теплой крови, вдохнуть сладкий запах  гари  от
сожженных домов и горящих трупов, с диким гиком проскакать по улицам,  сея
смерть, убивая, убивая и убивая...
     Княжна сказала сдержанно:
     - Ты хорошо знаешь, что ты вырвал у моего  отца  такое  обещание  под
угрозой... И он сдержал бы слово, хотя его сердце обливалось кровью...  Он
и не пережил, ибо с каждым днем, как  приближалась  наша  свадьба...  твоя
проклятая  свадьба!..  он  угасал  от  осознания  своего  бессилия,  столь
оскорбительного для мужчины!.. Это ты убил его!..  Но  я,  вчера  став  из
княжны княгиней, попробовала изменить проклятую судьбу!..
     - С помощью этой птицы? - бросил Крутогор насмешливо.
     Ее глаза гордо блеснули.
     - Да!.. У меня не было жениха на  примете.  У  меня  вообще  не  было
мужчины, я проводила время за книгами, даже не за шитьем и пряжей, как мои
сестры!.. И тогда я сама вспомнила... никто мне не догадался подсказать!..
о старинном способе выбора жениха. Если ты знаешь, так  даже  выбирают  на
княжение!
     Крутогор смерил презрительным взором фигуру Олега:
     - Из него князь?
     - Почему нет? - возразила она. - Так выбирали. И не  только  в  нашем
княжестве! Удачно выбирали. Но я сейчас выбирала не князя,  а  всего  лишь
мужа. Но... будь ты проклят, и будь проклят этот  сокол,  не  страшившийся
хватать пардусов аки зайцев... что  всякий  раз,  выбрав  этого  человека,
отпрыгивал как испуганная мышь!
     Крутогор выпрямился в седле, рука уперлась в бок, княжеский  двор  со
всем людом оглядел уже по-хозяйски:
     - Ладно, все улажено. Став моей женой, ты научишься уважать  хозяина.
У меня всего тридцать жен, но все страшатся даже моей  тени.  Да  и  народ
твой разжирел...  ничего,  я  их  научу  воевать!..  А  этого...  ха-ха!..
избранника гоните плетьми вон из города!
     Всадники разочарованно трогали мечи в ножнах, драки не будет, зато за
плети хватались  в  охотку,  выместить  накопившуюся  злость  хотя  бы  на
этого...
     Олег сказал поспешно:
     - Я рад, что все выяснилось. Но уберите плети!.. Я при чем, если  это
летало надо мной? Не село же...
     Из-за спин княжны, теперь княгини, бояр и воеводы некстати  высунулся
возмущенный сокольничий.
     - Ты говоришь о золотом соколе!
     - Не село же... - повторил Олег тупо.
     Ближайший всадник, не  слушая,  замахнулся  плетью,  Олег  перехватил
руку, дернул. Не ожидавший сопротивления воин свалился как  куль,  а  Олег
постарался, чтобы грохнулся оземь  так,  что  железо  на  нем  звякнуло  и
сплющилось.
     Кто-то хохотнул, всадник  с  другой  стороны  замахнулся  тоже.  Олег
ухватил другой рукой за кисть, сдавил. Во внезапной  тишине  все  услышали
слабый хруст. Олег тут же отступил, а всадник с перекошенным от боли лицом
смотрел неверящими глазами на исковерканную кисть, что обильно  окрасилась
кровью, а острые косточки проткнули кожу:
     - Он сломал... он сломал мне руку!
     - Зато теперь никто не сломает шею, - поспешно утешил  Олег.  -  Сиди
себе на завалинке...
     Все вокруг застыло, словно фигуры  были  из  камня.  Очень  не  скоро
старый воевода шелохнулся, просипел:
     - Та-а-ак... не зря золотой сокол...
     - Зря, - ответил Олег.
     Уже и другие начали шевелиться, воевода спросил тупо:
     - Почему?
     - Дурак он, - объяснил Олег. - Сказано, пернатое... Откуда ему знать,
что мне не до женитьбы?
     Крутогор смотрел неверящими глазами, побагровел, Олег  ожидал  взрыва
ярости, но тот вдруг закричал радостно:
     - Так он не прост, не прост!.. Ага, странствующий богатырь!
     - Какого черта, - огрызнулся Олег. - Не богатырь я, не странствующий,
не жених, и вообще я хочу в лес подальше от этой дурости.
     Он искал глазами щелочку между  конскими  телами.  Но  могучие  звери
стояли грудь в грудь, дальше угадывались еще десятки и десятки вооруженных
богатырей, а еще дальше напирало людское море горожан.
     - Ты богатырь, - сказал Крутогор решительно, - но и меня не в капусте
нашли!
     - Аист принес? - спросил Олег, он безуспешно искал пути, как спустить
натянутую тетиву, никого не задев.
     - Меня нашли в берлоге, - прогремел Крутогор. Он раздул  грудь.  -  Я
был прав, когда сказал, что я убью тебя в поединке!
     - Да какого черта, - сказал Олег раздраженно. - Бери хоть  весь  этот
город в жены, хоть всех коров и коз, даже свиней и собак, мне без разницы!
Я только шел мимо, вот и все. И сейчас пойду.
     Суровый молчаливый воин бросил ему  меч.  Олег  невольно  ухватил  за
рукоять в полете. Крутогор легко спрыгнул с коня, огромный и  быстрый,  он
счастливо улыбался, глаза смеялись.



                                 Глава 10

     Дружинники весело орали, злорадно  указывали  на  растерянного  Олега
пальцами. Крутогор повернулся,  вскинул  руки,  со  всех  сторон  заревели
здравицу. Коня поспешно  увели,  круг  раздался,  Крутогор  выхватил  меч,
вскинул над головой обеими руками, показывая могучую фигуру воина: широк в
плечах, узок в поясе, грудь выпуклая,  спина  прямая,  а  ноги  длинные  и
мускулистые.
     Он  был  красив,  настоящий  могучий  и   сильный   зверь,   Олег   с
осторожностью повертел в руке меч, отмечая  недобрый  блеск,  жажду  чужой
крови, которой не было в его посохе... Меч тяжелее, чем  ожидал,  а  когда
перевел взгляд на воина, бросившего меч, увидел в  его  глазах  удивление.
Воин на голову выше других, тяжелее  Крутогора,  весь  как  каменная  гора
мышц, а меч длиннее и  тяжелее  обычных  мечей.  Похоже,  он  ожидал,  что
красноголовый чужак упадет под тяжестью его исполинского меча.
     Олег с осторожностью покрутил грозное оружие, лицо перекосил,  словно
едва удерживал эту тяжесть, умело вздул жилы на  лбу,  а  шею  напряг,  ее
видят все в первую очередь. Краем  глаза  зацепил  лицо  хозяина  меча,  в
глазах воина сомнение, этот чужак в звериной шкуре опоздал  прикидываться.
Олег видел, как даже толстые  губы  неумело  сложились  трубочкой,  словно
хотел то ли свистнуть своему вожаку, то ли как-то предостеречь.
     Крутогор  пошел  по  кругу,  смеясь,  вскидывая   руки,   приветствуя
дружинников, а бледной как полотно княжне послал воздушный поцелуй:
     - Я скоро!.. Этот бой не будет долгим.
     Однако, судя по его танцующей походке, он собирался драться красиво и
долго, показывая все свое искусство, напрягая мышцы, чтобы народ княжны  и
его люди могли полюбоваться статной фигурой.
     "В самом деле зарубит, - подумал Олег с холодком ужаса. - Этот  зверь
всю жизнь провел в убийствах. Да не зверей, а людей... А что я?"
     Княжна вскрикнула срывающимся голосом:
     - Это... это убийство!.. Пусть он наденет доспехи!
     А старый воевода добавил хмуро:
     - И возьмет хотя бы щит.
     Крутогор весело захохотал:
     - Почему нет?
     По знаку воеводы один из рослых гридней начал поспешно сдирать с себя
доспехи. Олег поморщился:
     - Не надо. Я же сказал, что не ищу воинской славы.
     - Но тебе предстоит...
     - Вижу, - буркнул он. - Но что за нелепость полдня пялить на себя все
это железо, а через мгновение опять снимать?
     Крутогор вскинул руки:
     - Он не трус!.. Это хорошо. Отважного сразить всегда почетнее.
     Играя плечами, он красивой танцующей  походкой  стал  приближаться  к
чужаку, что так и застыл с мечом, опущенным к земле. Дружинники  смеялись,
гридни и княжна с боярами хранили угрюмое молчание. Кто-то из молодых  все
же не выдержал, жалким голосом крикнул, чтобы защищался, меч все-таки надо
кверху, сейчас будет удар...
     Олег,  словно  послушавшись,  медленно  поднял  меч  обеими   руками.
Крутогор остановился напротив, его клинок красиво двигался  из  стороны  в
сторону, глаза смеялись, а щеки раскраснелись.
     "Убийца, - подумал Олег с  отвращением.  -  Почуял  запах  крови,  аж
дрожит от предвкушения..."
     Крутогор сделал замах. Красивый,  долгий,  рассчитанный  на  то,  что
противник успеет выставить защиту или уклониться, а меч  можно  метнуть  в
другую сторону, но красноголовый чужак стоял тупо, и кончик лезвия на лету
неуловимо быстро коснулся его локтя.
     В толпе  ахнули,  дружинники  весело  заорали.  На  руке  из  длинной
царапины выступила кровь. Крутогор ухмыльнулся, и  тут  все  увидели,  как
чужак сделал то, чего никто  не  ожидал:  с  внезапно  рассерженным  лицом
молниеносно перебросил тяжелый меч словно хворостинку в  левую  руку,  тот
взвился над головой, все успели увидеть широкую сверкающую дугу, затем был
короткий лязг, смачный удар, словно мясник рассекал коровью тушу,  тут  же
красноголовый странник с отвращением опустил залитый  красным  по  рукоять
меч.
     В гробовой тишине все смотрели на две половинки того, что только  что
было смеющимся молодым и сильным князем. Лезвие меча  рассекло  от  левого
плеча наискось через грудь и вышло справа у пояса. Красные потоки хлестали
бурно, из разреза  выпячивались  серые  легкие,  там  шипело,  комок  мышц
пульсировал и разбрызгивал кровь по вытоптанной земле, из другой половинки
выползали выдавливаемые внутренним давлением  окровавленные  внутренности,
залитые слизью и желчью.
     Олег собрал всю волю в кулак и, стараясь не побледнеть  и  дать  себе
стошнить, сказал громко и четко:
     - Ваш князь убит. Если  не  хотите  лечь  рядом  глупо  и  бесславно,
слезайте с коней! Оружие на землю.
     Воевода опомнился первым, прокричал хриплым злым голосом,  в  котором
было щенячье ликование:
     - И побыстрее!.. Эй, лучники!
     В окнах второго поверха вместо служанок уже стояли гридни с колчанами
стрел за  плечами.  Олег  услышал  скрип  натягиваемых  луков.  Дружинники
медлили, неверящими глазами смотрели на то, что  осталось  от  их  вожака.
Гридни выставили копья, к ним  подбегали  все  новые  и  новые,  окружали,
голоса стали громче, свирепее.
     Олег чувствовал  на  себе  взгляды  всего  княжества.  Стиснув  зубы,
вытянул меч в сторону дружинников:
     - Считаю до трех!.. Раз... два...
     С длинного зазубренного лезвия срывались  тягучие  капли  крови.  Они
исчезали в широкой луже, что подступала к подошвам его  сапог,  но  острие
грозно смотрело, казалось, каждому прямо в лицо.
     Мечи, топоры и даже ножи посыпались, как в грозу спелые  груши.  Олег
помедлил, его рука с отвращением  отшвырнула  меч,  он  отступил,  сколько
крови в этом разрубленном теле, за  спиной  завопили  придавленные,  когда
стена зевак разом отшатнулась, давая ему дорогу.




     Он  намеревался  исчезнуть   как   можно   незаметнее,   уже   смутно
догадываясь, что хоть и ученый вроде, а дурак редкостный, кто же  отпустит
героя без пира в его честь, и тут же знатные бояре,  пока  воевода  сгонял
пленных в кучу, подхватили под руки, пусть  не  совсем  белые,  подвели  к
княжне.
     От него ждали то ли поклона, то ли  еще  чего,  он  не  знал,  потому
вежливо поклонился:
     - Прости, светлая княжна, я как-то шел мимо... Может быть, это у  вас
игра такая, а я влез как медведь.
     Ее  красивые  глаза  расширились.  Алые  щечки  заалели   ярче,   она
вскрикнула удивленно и счастливо:
     - Шел мимо? Не скромничай!.. Уж мы-то знаем, через сколько гор, лесов
и рек приходится пройти герою, прежде чем одолеть злодея!
     Да какие горы, вертелось на языке, злодеи и так на каждом  шагу.  Бей
хоть вслепую, все равно прибьешь либо злодея, либо вора. Сказал вслух:
     - Прости, но все вышло случайно. Он же чуть на меня конем не наехал.
     Бруснильда оглянулась, хлопнула в ладони. Звонкий голос стал властным
и сердитым:
     - Где конь Крутогора?.. Привести в дар герою!.. Как  и  все  доспехи,
оружие, его одежду.
     Воевода буркнул:
     - По одежке встречают, коли  рожа  крива.  А  ему-то  зачем?  Мужчина
должон быть страшный, лохматый и потный.
     Олег сказал горячо, чувствуя поддержку:
     - Зачем одежка с мертвяка? Да и железо теперь разве что в кузницу. На
подковы или еще что...
     Один из старых бояр наклонился к ее уху, пошептал,  указывая  глазами
то на Олега, то на лужу крови,  что  осталась  после  того,  как  уволокли
сраженного. Княжна милостиво кивнула:
     - Да-да. Ты прав. Объяви, что на три дня все освобождаются от работ и
мыта. Везде пляски и песни, скачки и состязания!  Княжество  избавлено  от
смертельной угрозы, завтра с утра пир! Для простого люда  выставить  столы
на площадь, из подвалов выкатить бочки с вином!  А  на  столы  трое  суток
подавать из княжеских запасов!




     Со стен города гремели трубы, созывая народ на праздник.  Не  простые
из дерева, разбитого молнией, здесь эти трубы называют трембитами,  не  из
рогов, а из блестящей меди, звонкоголосые и радостные.
     "Я прошел, - подумал Олег, -  огонь  и  воду,  как  говорил  Мрак.  А
сейчас, похоже, настал черед медных труб.  А  это  потруднее,  потому  что
как-то рука не поднимается... ну...  Отказаться  -  это  же  плюнуть  этим
добрым радостным людям в суп  и  уйти  по  своим  делам,  которых  они  не
понимают. И не поймут".
     Это для него так важно научиться чародейству или хотя бы  колдовству,
а для них смертельная обида, если откажется стать у них князем! Кому нужны
какие-то знания, умения, когда уже бери и пользуй!
     Его усадили в кресло на помосте рядом с  креслом  княжны,  двое  бояр
стояли за спиной, положив дряблые ладони на его широкие плечи. Не удержат,
конечно, но как-то неловко вскочить, обидеть старых людей...
     Княжну отвел  в  сторонку  воевода,  быстро  и  торопливо  нашептывал
что-то, указывал в сторону гор и часто чиркал пальцем по горлу.  Еще  один
боярин, с недовольным и обрюзгшим лицом, зашел к княжне с другой  стороны,
пошептал на ухо. В сторону  Олега  не  смотрел,  но  тот  чувствовал,  что
говорят о нем. Княжна досадливо отмахивалась, боярин  настаивал,  подозвал
еще двоих, втроем убеждали, доказывали, наконец княжна  с  неудовольствием
сказала:
     - Хорошо, хорошо!.. Это можно спросить... Но, предупреждаю, каков  бы
ни был ответ, это ни в коей мере не повлияет на мой выбор!
     Боярин развел руками, а она подошла к Олегу, нежно  заглянула  в  его
напряженное лицо:
     - Витязь, тебя что-то тревожит?
     - Да так, - промямлил он. - Ничего серьезного.
     "Да разве это серьезно, -  подумал  несчастливо,  -  что  опять  надо
удирать от женитьбы, от женщин. Пора бы уже и наловчиться. Могло бы  войти
в привычку..."
     - Тогда скажу... Наш золотой сокол  никогда  не  ошибается!..  Он  не
случайно, облетев не только наш город и узрев с высоты все княжество,  все
же направил полет к тебе...
     - Он всего лишь птица.
     - Птица чародеев, - возразила она. - Он  чувствует  самых  сильных  и
отважных...
     "Дура птица, - подумал  он  с  отвращением.  -  Уж  меня-то  отважным
назовет только слепой". Но вслух ответил:
     - Народу было много. Мог сбиться.
     - Нет, - живо возразила она. - Сокол  выбрал  правильно.  Но  почему,
когда уже готов был сесть тебе на плечо... вдруг отпрянул?
     - Спугнули, - предположил он. - Как сейчас  помню,  мой  сосед  хотел
почесаться, вскинул руку... ну и спугнул.
     Она сказала презрительно:
     - Так можно спугнуть муху, но не сокола. Нет, он трижды тебя  выбирал
и отпрядывал трижды...
     Олег почувствовал,  что  забрезжила  надежда  как-то  отбояриться  от
боярства и даже княжения:
     - Издали он решил, что я такой и есть,  сверху  ж  не  все  видно,  а
слетел ниже, увидел правду... ну, его и долбануло, как  оглоблей.  Он  еще
герой, другая бы птица, попроще, вообще бы лапы кверху!
     - Какую правду? - спросила непонимающе, ее серые глаза впились в него
с такой настойчивостью, что в самом деле могла бы рассмотреть в нем  того,
кто ширял над ночными облаками. - Разве ты... это не ты?
     - Мы все не такие, какими нас видят, -  сказал  он  неуклюже,  умолк,
потому что даже самому не все казалось понятно, почему себя видишь так,  а
другие тебя зрят иначе, ждут от тебя чего-то. -  Может  быть,  эта  пташка
увидела больше?
     Она ответила с достоинством и гордостью владельца чудесной птицы:
     - Да, потому ее и запускаем. Но слова твои непонятны...  Может  быть,
тебя слишком сильно по голове стукнули?
     Воевода смотрел ревниво, сопел сочувствующе. Не утерпел, вмешался:
     - Крутогор его даже ни разу!
     - Не сейчас, а раньше, - живо возразила она. - Не мог же такой  герой
дойти до терема, ни разу не подравшись? Они же все дерутся.  Чем  сильнее,
тем дерется больше. Вот и дошел до нас уже стукнутый.
     Воевода сказал твердо:
     - Стукнутый или не стукнутый,  какая  разница?  Для  мужчины  это  не
важно. Отныне он щит и меч княжества. А что стукнутый, так даже лучше.  Не
до пиров и бесед будет. Стукнутые только и думают, как бы стукнуть других,
днюют и ночуют на кордонах, супротивников ищут...
     - Он должен править, а не спать на казачьей заставе, - возразила  она
гневно.
     Воевода прикусил язык, поклонился, отступил. Но  в  его  глазах  Олег
читал скрытую  уверенность,  что  настоящие  мужчины,  да  еще  стукнутые,
недолго остаются в женских постелях.
     Внезапно словно что-то сломилось в напряженном теле юной  Бруснильды.
На лице появился испуг, Олег даже отшатнулся, когда она с  детским  криком
бросилась ему на грудь. Ее тонкие нежные руки обхватили его шею.
     - Не исчезай!
     - Что... - пробормотал он, - что случилось?
     В ее больших серых глазах появились слезы. Пухлые губы задрожали,  на
лице выступило такое отчаяние, что у Олега запершило в горле.
     - Вдруг почудилось, - прошептала она со страхом. Из  глаз  выкатились
две крупные слезы, проползли по бледному лицу, оставляя мокрые дорожки.  -
Вдруг стало так страшно... что ты исчезнешь так же внезапно, как и...
     - Я не призрак, - пробормотал он.
     Она слегка  отстранилась,  упираясь  кулачками  в  его  твердую,  как
дерево, грудь. На мокром от слез личике проступила слабая улыбка.
     - Это я чувствую. Кто ты, герой? Какого роду-племени?
     - Не здешний, - ответил он уклончиво.
     Воевода нетерпеливо протиснулся через окруживших княжну  бояр,  глаза
его с чувством собственника осматривали чужака  в  одежке  дикого  лесного
человека. Но голос уже был деловым, хозяйским:
     - Так вот где изюминка зарыта!.. Из Леса, говоришь? Плечи  широки,  в
руках мощь, а двигаешься как рысь... Да, жить в лесу -  видеть  смерть  на
носу. Из вас выживают только такие вот, крупные да быстрые...  Как  там  у
вас говорят: береги честь смолоду, коли рожа крива. Все-таки  рыжий...  Но
все равно, обижайся или не обижайся, но  сразил  ты  Крутогора  больше  по
счастью. Он просто не ожидал от тебя ни такой силы, ни верткости.  Хоть  и
подлый был человек, но витязь великий... Завтра подберем по тебе  доспехи.
Добрый топор... можно даже меч, если княжна разрешит, и начнем, начнем...
     - Что начнем?
     - Упражняться, что же еще? - удивился воевода. - Сила еще не все, как
и  увертливость.  Витязю  надо  знать  семьдесят  приемов   боя   супротив
противника с топором и мечом, еще семьдесят пять супротив оружного  мечом,
сто четыре - супротив двух с топорами...
     Олег прервал:
     - Хорошо-хорошо. Завтра, говоришь?  Пока  подбирай  доспехи.  А  утро
вечера мудренее.
     - Ну тогда до завтра, - ответил воевода с  сомнением.  В  прищуренных
глазах было недоверие, заспится этот богатырь до полудня, даже если княжна
не допустит до него сенных девок, что уже при виде  такого  парня  взмокли
снизу. Эти простые люди потому и простые, что  останавливаются  сразу  же,
едва видят накрытый стол и спелых девок.  -  Я  пришлю  за  тобой  гридней
будить. Вообще-то я не больно жалую опоздунов...  э-э,  как  говорят  наши
культурные бояре, опозданцев.
     - Я встаю рано, - сообщил Олег.
     - Да? - ухмыльнулся воевода. - В этом  княжестве  по-настоящему  рано
встаю только я.




     Княгиня деловито распоряжалась, к ней подбегали  управляющие,  бояре,
сотники, но чувствовалось, что она умеет править умело и уверенно.  Однако
Олег то и дело ловил на себе ее взоры, то застенчивые, то умоляющие, а  то
и вовсе трусливые.
     За ним тоже гуськом  ходили  бояре,  ловили  слово,  он  в  последней
попытке отбояриться протолкался к ней:
     - Славная Бруснильда! Не делаешь ли ошибку? Все-таки я  не  княжеских
кровей!
     Она просияла:
     - Вот и прекрасно!
     - Почему?
     - Дурни, они ничего не понимают!.. Ты и будешь основателем великого и
славного рода, из которого  выйдет  много  героев,  способных  завоевывать
княжества, разорять царства, топтать поля врага и уводить в полон женщин и
детей!.. У каждого  княжеского  рода  основателем  был  либо  простолюдин,
наделенный необычайной силой, либо вообще дикий человек из гор,  леса  или
песков.  Самая  большая  слава  ему,  самые  красивые  песни  ему,   самые
героические песни и легенды - о нем!
     - Да брехня это, - отмахнулся Олег. - Мне старый Боромир рассказывал.
Это волхв, у которого я учился...
     - Так ты еще и грамотный? - спросила она  с  беспокойством.  В  серых
глазах появилась задумчивость, княжна прикусила губку, на  лбу  безуспешно
подвигалась кожа,  пытаясь  собраться  в  складки,  потом  чудесные  глаза
просияли. - Пока что можно об этом никому! И так со  всех  сторон:  почему
пеший, что за мужчина без коня...
     - А что рыжий? - осведомился он угрюмо.
     Она отмахнулась:
     - Это терпимо. И среди рыжих не все уроды. Для мужчины  внешность  не
главное. Чуть красивше козла - уже красавец.  Главное,  ты  здоровый,  как
сарай. Теперь тебя все боятся, а это в жизни главное... Эй, девки! Отвести
нашего дорогого... гос... жениха и правителя в его  покои!  Воды  нагреть,
перины взбить, подмести, пол посыпать душистыми травами!




     В тереме стояла радостная суета. Челядь спешно готовилась к  великому
пиру, во дворе пока поставили походные котлы,  жаровни,  торопливо  пекли,
жарили, варили, вечером на их место вынесут столы, он видел, как на первом
поверхе беспрерывно грели воду, как цепочкой  словно  муравьи  таскают  от
колодцев в расписных ведрах, потом за ним явились сенные девки,  щеки  как
помидоры, веселые и смешливые, глаза хитрые. Его привели в светлицу,  туда
невесть каким образом затащили огромную бадью, шел пар, вода заполняла  до
половины, а снизу воду несли еще и еще.
     Его раздели, все со смешками и шуточками, усадили в  бадью,  вода  не
горячая, а как раз чтобы расплыться от удовольствия, как тесто на  середке
стола. Его поливали из трех  серебряных  ковшиков,  со  смешками  скребли,
терли, отмывали, чесали, лезли в уши, терли, и не только уши.  Взвизгивали
и сами плескались, он терпел, сперва напряженный как струна на  степняцком
луке, потом сделал выдох и сказал себе: а почему нет?



                                 Глава 11

     А почему нет, сказал себе, когда стоял голый в светлице  возле  окна,
на него падал яркий  солнечный  свет,  а  хитрые  девки  неспешно  вносили
богатые одежды. Примеряли, советовались, заставляли снимать, а лишь  затем
отправлялись за другими.
     Почему не заниматься чародейством, будучи князем?  И  учиться  проще,
князя учить не так, как ученика... У него сотни  слуг,  готовых  выполнить
любое повеление. Враги будут страшиться, а друзья искать его защиты...
     Из раскрытого окна доносились хриплые вскрики воинов. Усталые, мокрые
от пота, как мыши, переплывшие  реку  Даны,  гридни  бросались  дружно  на
обрубки дерева, кололи и рубили, а безжалостный воевода всякий раз находил
их промахи. За что  в  бою  потеряли  бы  головы,  заставлял  кидаться  на
деревянную чурку снова и снова.
     В другое окно тянуло горьковатым запахом смолокурни. Мерно бил молот,
к запаху смолы примешивался человечий  аромат  горячего  железа.  Судя  по
ударам молота, ковали не мечи, либо плуг, либо простые подковы.
     Олег вздохнул, по телу прошла холодная волна.  Это  странник  слаб  и
голоден, как птица, но, как птица,  и  свободен.  А  князь  обязан  и  сам
упражняться с мечом, и воинов упражнять, и за боярами следить,  и  кордоны
укреплять, и подать не упустить, и  пастбища  расширить...  и  много-много
такого, что не даст голову поднять к небу, а не то что раскинуть мыслями о
вечном и нетленном. Мозгами раскинуть может, на то и воин,  а  вот  мыслью
княжеским рылом не вышел.
     Ему кланялись уже как князю, что побил самого Крутогора, это  великий
герой, конечно, но герою можно  шубу  с  княжьего  плеча  и  поди  охраняй
кордоны, чтобы чужих бил, а  в  своем  граде  не  буянил,  мужних  жен  не
бесчестил. Этого же княжна приветила,  обласкала.  Значит,  быть  под  его
рукой, так что поскорее бы присмотреться, угадать, чего от него ждать,  на
чем можно проехаться, на чем поймать.
     Олег видел везде  поклоны,  вытаращенные  в  любопытстве  и  почтении
глаза. Иные кланялись чересчур усердно, старались  попасться  чаще,  чтобы
заприметил. Он чувствовал, что ему приятно, ведь  это  он  идет  с  прямой
спиной, а кланяются все, кто попадается навстречу.
     Не поклонится только князь соседних земель... мерзавец, что он о себе
думает или не знает еще о судьбе Крутогора, что тоже считал  себя  великим
героем? Кто кланяется, к тому милость,  кто  не  поклонится  -  того  надо
наклонить так, чтобы сапоги ему поцеловал. И другие князья  узрят,  что  с
покорными да послушными он добр и ласков, а с дерзкими да гордыми,  да-да,
с теми сумеет говорить на другом языке.
     - На другом, - повторил он  вслух,  чувствуя,  как  кровь  ударила  в
голову, а кулаки сжимаются сами по себе.  Если  понадобится,  то  и  магия
поможет... Что-то умеет и без обучения! Змея вызвать ли, огненный ветер, а
то и землю трескануть...
     Трубы гремели все мощнее, громче, в медном  реве  слышались  ликующие
крики победителей, лязг мечей, сухой стук стрел о деревянные щиты,  ржание
горячих коней, крики воинов и сладкие хрипы умирающих врагов.




     Вдруг слух болезненно царапнуло. Он вздрогнул, огляделся. Он стоял  с
перекошенным лицом у окна, видно и слышно трубачей на  городских  воротах,
те покраснели от натуги, щеки раздуты,  как  переспелые  тыквы,  глаза  от
усердия выпучены, как у сов.  Один  то  ли  от  усталости,  то  ли  слюней
напустил в медное горло, как голодный пес  при  виде  сахарной  кости,  но
начал выдувать  не  в  лад  с  другими.  Чуть-чуть,  самую  малость,  Олег
чувствовал, что никогда бы не заметил, не ощутил: ну  дудят  и  дудят,  он
различает, только если дудят громко или тихо, а все остальное...
     Чертов Таргитай, мелькнула горячечная мысль. Если бы не донимал их  с
Мраком своим дудением, то так бы и не учуял сейчас крохотный сбой, что как
по сердцу царапнул и сразу разрушил те высшие  чары,  что  набрасывают  на
человека музыка или пение.
     В металлической пластине, что заменяла здесь зеркало, он увидел  свое
отражение: могучий молодой мужик, взъерошенный,  полный  ярости,  растущей
злобы, уже готовый обрушиться на  соседей  только  потому,  что  те  вдруг
когда-нибудь могут  захотеть  напасть  на  его  земли,  увести  его  скот,
насиловать его  женщин!  Которых  может  насиловать  он  сам,  как  князь,
властелин этих земель, сел, лесов, двух озер, шести мостов!
     Насиловать по праву сильного, который даст потомство более сильное  и
здоровое, чем все эти слабые людишки...
     - Черт, - сказал он вслух, - опять... Опять!
     Он закрыл ладонями уши, ноги с неохотой понесли от окна. Чувство было
такое, что отказывается от большого и сытного ужина, от сеновала с теплыми
и сочными девками, а то, ради чего отказывается, то ли будет, то ли  будет
что-то такое...
     "Трус я подлый, - подумал он с раскаянием. - Всего боюсь, но из этого
всего нет страшнее откровенного разговора с женщиной. Мужчине дать  в  лоб
могу, мозгами раскинет на  полдвора,  но  как  объяснить  этой  молодой  и
ослепительно красивой, что не хочу в  князья,  что  чего-то  бы  такого...
такого..."
     Бедная девушка тут же в слезах напрыгнет на зеркало,  что  же  в  ней
такого, ведь даже на уродинах женятся, неужто  она  такое  страшилище,  но
кони ж не пугаются, да и люди говорят, что не страхолюдина,  не  могут  же
все врать!
     Он распахнул двери в сени.  Молодая  девка  с  готовностью  вскочила,
мощно колыхнула спелыми грудями.
     - Что изволишь, господин?
     Голос был игривый, глазки стреляли по сторонам, не слышат ли,  успеют
ли, Олег посмотрел бараньим взором, велел:
     - Ну-ка, принеси мою волчовку.
     Девка от удивления распахнула рот так, что он мог рассмотреть под нею
половицы. Даже отшатнулась:
     - Это... какую?
     - Мою, - повторил он раздельно. - В  которой  я  пришел.  Из  волчьей
шкуры. Не этих серых... что как зайцы шныряют по полям, овец режут,  а  из
шкуры настоящего волка...
     Она разевала рот как рыба на берегу. Глаза от удивления  вылезали  из
пещер.
     - Но  княжна  велела...  На  тебе,  витязь,  лучшая  одежка  во  всем
княжестве! Лучшие девки-золотошвейки трудились, очи  при  лучине  портили,
старались!
     - Верю, - сказал он терпеливо. - Но сейчас принеси мне мою  волчовку!
Поняла?
     Она опасливо попятилась, витязь явно сердился, хотя непонятно за что.
Попробовала объяснить:
     - Теперь негоже в этой поганой шкуре на людях-то!.. Ведь встречают по
одежке. Кто силен да умен, кто видит? А одежду  издали  видно.  Эта  сияет
так, что как бы вороны не сперли. Только золотое да красное!
     - Это дурак красному рад, - буркнул он.
     - А умный носит, - парировала она.
     Он  повысил  голос,  эту  девку  не  переспоришь,  здесь   и   князья
подчиняются обычаям, которые только для странников да волхвов не писаны:
     - Где? Моя? Волчовка?
     Она отступила еще, перемена в голосе молодого витязя не нравилась.
     - В главной палате. Княжна по совету  бояр  велела  повесить  ее  над
престолом. Чтобы все видели, в чем пришел  человек  из  Леса,  спасший  ее
княжество! И каким князем стал.
     - В какой одежке теперь, - сказал он понимающе. - Так?
     Он  раскованно  слетел  по  лесенке,   напомаженные   маслом   волосы
растрепались, встали неопрятными красными  космами,  как  застывшие  языки
пламени. Подошвы утопали в мягких коврах и  шкурах,  на  перилах  мелькали
резные фигурки диковинных зверей, пахло душистыми травами, но он уже  чуял
за стенами простор, свежий ветер и внезапно понял степняков,  для  которых
высшее счастье вскочить на  коня  и  мчаться  по  степи,  разрывая  грудью
встречный ветер.




     Задний двор тоже полон челяди, режут  скот  для  пира,  но  хоть  нет
княжны или воеводы, Олег бегом  пронесся  к  забору,  прыгнул,  ухватился,
перебросил себя на ту сторону,  на  улице  что-то  шарахнулось,  загремели
горшки. Стены домов замелькали и слились в серую полосу быстрее, чем  если
бы мчался на коне.
     Когда возникла и начала стремительно надвигаться городская стена,  он
не стал высматривать ступеньки и лесенки,  подпрыгнул,  с  разбегу  сильно
ударился грудью и коленями, но  пальцы  зацепились  за  край,  без  усилия
встащил себя наверх, сразу соскочил на ту сторону и, пригибаясь, словно по
нему  стрелял  десяток  лучников,  метнулся  от  бревенчатой  стены  через
вырубленное место к близкому лесу.
     Еще ввиду городских стен увидел, как на опушку вышел огромный матерый
лось, брезгливо понюхал воду в  крохотном  озерке,  отхлебнул,  огляделся,
принялся нехотя, как боярин в хате простолюдина, цедить воду.
     Вроде бы мудрецу пристала неторопливость и даже величавость, Олег  об
этом вспомнил уже на спине лося. Тот несся напролом через  кусты,  колючие
ветви хлестали по голым плечам, прыгал через буреломы, и душа  замирала  в
страхе, ибо если лось грохнется, то шеи сломают оба...
     Ноги лося выдерживали, Олег дважды  тыкался  лицом  в  твердые  рога,
разбил лоб и разодрал губу. Наконец, когда  после  долгой  бешеной  скачки
вдали замаячили хатки уже не из бревен, а глиняные, он  понял,  что  земли
Бруснильды кончились, это уже другое племя, здесь другие  правители,  а  о
нем, скорее всего, пока что не слыхали.
     Освобожденный  зверь  метнулся  в  лес.  Олег  проводил   завистливым
взглядом. Хотя нет, там надо уединяться, когда наберет мешок, а лучше два,
разных разностей, что не поместятся и не уложатся в голо-ве,  а  выбросить
жалко. Тогда в пещеру, чтобы все осмыслить, приладить, понять,  придумать,
как жить дальше с тем, что узнал, как всем этим  пользоваться.  Сейчас  же
дурак дураком, какие пещеры, какое отшельничество?
     Деревья раздвинулись приглашающе. Узнав своего, повели было  в  чащу,
но вовремя почуяли его новую жажду, бросили под ноги  тропинку,  что  вела
хоть и вроде бы в глубину, но там за лесом новые распаханные  поля,  новые
веси и даже, может быть, города или хотя бы городища...
     Ноги двигались  все  быстрее,  деревья  замелькали,  он  ощутил,  что
мчится, как только что мчался лось. Бег - естественное состояние человека,
а в последние дни он ходил как старик, которому не до бега. Сейчас же даже
не разогрелся, ноги отмахивали версту за верстой, только сердце  застучало
чуть чаще, гоняло кровь, но дыхание почти не участилось, сила  в  теле  не
тает, даже прибавил в беге, стараясь изнурить свои мышцы, но сила все  еще
выплескивалась из ушей.
     Когда деревья разбежались в стороны как вспуганные куры,  впереди  на
просторе зеленели  хлебные  поля,  а  дальше  виднелся  город,  обнесенный
высоким частоколом и даже рвом. Правда, дорога к воротам не через мост, но
все же так защищаться легче...
     Он снова вспомнил о войне, мир померк, и только сейчас кровь участила
бег, дыхание стало хриплым, а тело ощутило усталость.
     На воротах стражи лишь скользнули по нему  недружелюбно  завистливыми
взглядами: ишь какой  рослый  и  широкий,  где  такие  только  и  водятся,
сотню-другую князю в дружину, и соседи бы присмирели...
     Олег, стараясь держаться незаметнее, пробирался к центру. Если есть в
городе колдун, то обязательно там. Либо при местном властителе, как думают
все, а на самом деле правит именно он, либо вовсе не вмешиваясь  в  мелкие
делишки не посвященного в высшие тайны люда.
     Куры, что как  раз  переходили  дорогу,  внезапно  с  дикими  криками
бросились обратно. От их машущих крыльев взвилась тонкая придорожная пыль,
воздух стал желтым.  На  Олега  начали  оглядываться  совсем  зло,  кто-то
пробормотал ругательство.
     "От Мрака разбегались собаки, - подумал Олег  несчастливо,  -  потому
что видели в нем огромного волка, а от меня разве что куры..."
     Вдруг в спину несильно клюнуло. Он  оглянулся,  непроизвольно  дернул
головой, и камень или комок сухой земли пролетел мимо.  Мальчишка  тут  же
скрылся за высоким забором, но  краем  глаза  Олег  видел,  как  еще  двое
воровато выглянули  в  сторонке  из-за  плетня,  в  руках  камни.  Детский
срывающийся голосок выкрикнул:
     - Рыжий, рыжий!
     - Злой колдун! - поддержал другой.
     Олег поспешно двинулся посреди улицы, не драться же с детьми.  Он  не
тот древний пророк, что  за  подобные  детские  крики  наслал  на  шалунов
медведей, и звери разорвали сорок детишек...
     Ободренные,  незнакомец  почти  бежит,  дети  погнались  с  победными
криками. Олег втянул голову в плечи. Камни и комья твердой  земли  били  в
спину, попадали по голове. Из окон и из дверей выглядывали  взрослые,  что
за крики, с любопытством и недоброжелательностью смотрели на чужака.
     Внезапно кто-то крикнул сердито, град ударов  прекратился.  Навстречу
Олегу шел молодой мужик, очень худой, одет бедно, но с веселым лицом.
     - Брысь! - крикнул он снова, стараясь сделать  голос  грозным.  -  Вы
знаете меня, Горнила Закопченного! Если  рассержусь,  то  рассержусь!..  Я
беру этого человека под защиту!
     Олег с изумлением оглянулся. Его мучителей как ветром  сдуло,  только
вдали по улице слышался стук убегающих ног, а за плетнями вовсе затихло.
     - Благодарствую, - сказал он с облегчением.  -  Я  вижу,  тебя  здесь
боятся. Кто ты?
     -  Да  не  боятся,  -   засмеялся   человек,   назвавшийся   Горнилом
Закопченным. - Просто я  единственный  кузнец  в  этой  части  города.  Их
родителям я кую подковы...
     - Родителям?
     - Их  коням,  -  поправился  Горнило  со  смехом,  -  а  детям  делаю
свистульки из глины. Детям, понятно, за так. Вот и боятся меня рассердить!
Пойдем, сегодня мне заплатили за решетку на боярском окне.  Я  купил  еды,
прошу разделить ее со мной.
     Дом его оказался  поблизости,  а  когда  Олег  переступил  порог,  он
поразился чистоте и бедности, в которой живет этот молодой кузнец,  а  еще
удивился его постоянной  улыбке,  еще  шуткам,  жизнерадостности.  Из  еды
кузнец купил только хлеб, правда  свежий,  да  головку  сыра,  но  в  доме
нашелся еще кувшин с чистой родниковой водой.
     - Люди здесь не злые, - сказал Горнило  за  трапезой.  -  Просто  наш
город стоит вдали от дорог, здесь  все  друг  друга  знают.  Когда-то  его
основали две семьи, что решили выбрать эту долину для  жилья,  потому  все
здесь одинаково длинноносые, у всех  волосы  русые,  а  брови  мохнатые  и
широкие. Ты с твоей шевелюрой как диковинка!  Мне  отец  рассказывал,  что
есть города и земли, где все люди либо с волосами  цвета  спелой  пшеницы,
либо  с  черными  как  ночь,  а  есть  даже  вот  такие  рыжие,  как   ты,
незнакомец...
     - Твой отец повидал мир, - заметил Олег.
     - Да, он был купцом, - ответил Горнило. Глаза  его  слегка  задернуло
печалью,  самую  малость,  но  Олег  заметил,  смолчал,  только   проронил
негромко:
     - Люди могут быть  всякими...  Но  как  придумать  так,  чтобы  стали
хорошими?
     Горнило скупо улыбнулся, жестом указал Олегу на хлеб и сыр.
     - Для сына купца ты живешь небогато, - заметил Олег.
     - Купцы бывают разные, - ответил Горнило. - Правда, мой был  довольно
богатым... Ты ешь, не стесняйся! Я молод и силен, завтра должен перековать
тройку коней, так что будут и хлеб, и сыр!
     На миг мелькнула мысль унести со стола далекого богача хорошие яства,
устроили бы пир с  этим  добрым  человеком,  но  посмотрел  на  довольного
кузнеца, в сердце кольнуло сомнение.
     Не стоит обесценивать дар кузнеца. Так он предложил  чужаку  половину
своего богатства, и когда тот принял, то хозяин чувствует  в  полной  силе
свою доброту и щедрость. А появись на столе  жареный  кабан,  щедрые  дары
кузнеца сразу померкнут.



                                 Глава 12

     Олег проснулся от стука в дверь, крика:
     - Горнило! Открой дверь, несчастный!
     Постель кузнеца была пуста, Олег вскочил, чувствуя себя снова  свежим
и готовым к любым  неожиданностям.  На  пороге  встал  грузный  мужчина  в
богатой одежде, отшатнулся, увидев Олега:
     - А ты кто?
     - Гость, - ответил Олег лаконично. - Что надо?
     Мужчина оглянулся, за его спиной начали  останавливаться  любопытные.
Двери  в   соседних   домах   приоткрылись,   выглянули   женщины.   Одна,
прислушавшись, указала на далекую  хижину,  откуда  уже  поднимался  сизый
дымок, Горнило пораньше разжег горн.
     Мужчина тоже понял, что кузнец спозаранку уже взялся  за  работу,  но
лишь отступил на шаг, прокричал громко, обращаясь как к Олегу,  так  и  ко
всем, кто жадно вслушивался:
     - Я хочу, чтобы сегодня же его  здесь  не  было!..  Он  задолжал  мне
двадцать серебряных монет!.. Последние пять он взял под заклад этой  своей
конуры! Теперь она моя!
     Олег удивился:
     - Зачем такому богатому человеку такая лачуга?
     - Я здесь поставлю свою конюшню, - ответил мужчина гордо.
     Он удалился, прохожие начали расходиться. Женщина, что  указывала  на
кузницу, подошла к Олегу. Глаза ее были печальные.
     - Ты его гость?.. У Горнила горе, но он такой, тебе не покажет, чтобы
не огорчать.
     - Ему придется уйти?
     - Да. А то и вовсе из города.
     - Может быть, - сказал Олег задумчиво, - это и хорошо. Человек должен
видеть мир. Особенно мужчина. Правда, Горнило не похож на тех,  кто  любит
ходить даже на соседнюю улицу. А правда,  что  у  него  отец  был  богатым
купцом?
     Женщина скорбно улыбнулась:
     - Не просто богатым.
     - Да?
     - Очень богатым! Но он оставил все свои земли, дома,  стада,  все-все
имущество - другим.
     - Он не любил сына?
     Она в растерянности пожала плечами:
     - Да нет, любил... Мне было уже двенадцать  лет,  когда  он  умер,  а
Горнилу было десять лет... Отец всегда с ним играл, учил грамоте, но когда
пришла пора помирать, он  собрал  всю  родню,  а  это  чуть  ли  не  треть
восточной части города, и сказал: "Пусть моя родня,  где  расположены  мои
земли, мои дома и мои стада, возьмет из них все,  что  пожелает,  и  пусть
все, что пожелает, отдаст Горнилу". Ну, понятно, что они взяли  себе  все,
не оставив ему ничего, кроме самого жалкого клочка земли, где  теперь  его
лачужка. Да и ту уже, считай, отобрали... И кто бы отбирал! Если чужой, то
как-то понятно, но когда родной дядя?
     Она сердито плюнула под ноги, застеснялась и, за-крыв  лицо  платком,
поспешно засеменила вдоль  улицы.  Олег  проводил  ее  задумчивым  взором,
посмотрел на небо, солнце уже высоко,  мысли  вернулись  к  книге  на  дне
мешка, и ноги сами понесли обратно в дом.




     Горнило вернулся перед обедом. Усталый, пропахший горячим  железом  и
покрытый копотью, обрадовался, увидев Олега:
     - Решил задержаться?.. Вот и  хорошо!  Гость  в  дом  -  бог  в  дом.
Отдохни, я сейчас принесу холодной воды из колодца, а хлеб и сыр у нас еще
остались...
     - Я воды уже принес, - сообщил Олег. - После обеда я пойду, но сперва
хочу дождаться возвращения твоего дяди.
     Горнило помрачнел, глаза его погасли. Молча подошел к кадке с  водой,
долго плескался. Смывая пот и копоть, из-за которой  и  получил  прозвище,
вытерся насухо, глаза прятал, а голос прозвучал приниженно, словно это  он
сам совершил недостойное:
     - Я все-таки думал, что мой дядя не станет вот так... Он сказал,  что
приведет власти?
     - Ровно в полдень, - подтвердил Олег.
     Горнило сел за стол, локти разъезжались на столешнице, словно держали
непомерную тяжесть. Губы раздвинула виноватая улыбка:
     - Прости, я не хотел, чтобы ты знал о  моих  бедах.  У  тебя  тяжелая
дорога, ты должен уходить с легким сердцем.
     Он умолк, брови его начали подниматься.  С  улицы  нарастали  голоса,
крики, затем послышались тяжелые шаги, когда в ногу идут гридни в  тяжелых
доспехах. В дверь требовательно постучали. Горнило медленно  поднялся,  на
лице было обреченное выражение.
     Олег встал легко, в два шага пересек комнату. Дверь распахнулась,  он
вышел за порог, щурясь от яркого солнца. Улицу запрудил народ,  а  впереди
стоял тот самый грузный человек, одетый еще богаче. За его  спиной  пятеро
стражей, а с ними немолодой  угрюмый  человек,  явно  из  числа  княжеских
управителей.
     За спиной Олега появился Горнило, вышел и встал рядом. Дядя  закричал
гневно:
     - Ты все еще здесь?.. Нет, мое терпение лопнуло! Я помогал тебе,  как
мог, но сейчас не могу больше разоряться. Этот дом и  этот  участок  земли
теперь мои, ибо ты брал деньги при  свидетелях,  уважаемых  людях,  и  они
подтверждают!
     Угрюмый управитель нехотя кивнул, он смотрел на Горнила сочувствующе,
но правда есть правда, на ней общество держится.
     Горнило развел руками, Олег ткнул его в бок, шагнул вперед:
     - А теперь послушайте меня!..
     Голос  его  был  сильный,  злой,  легко  перекрыл  шум,  даже   крики
разносчиков  на  близком  базаре.  Все   взгляды   уставились   на   этого
красноголового чужака, молодого, но с таким суровым лицом, что каждый  дал
бы ему лет вдвое больше.
     - Ты кто? - крикнул дядя рассерженно. - И чего вмешиваешься?
     - Я тот, - ответил Олег,  -  кто  умеет  слушать.  И  умеет  понимать
простые вещи. Сложные пока нет, а вот простые... Когда отец этого человека
умирал, что он сказал?
     Все непонимающе смотрели,  потом  Олег  увидел,  как  у  многих  губы
зашевелились, многие бормотали слова умирающего купца, пытаясь отыскать  в
них скрытый смысл, потом снова  уставились  на  него  с  недоумением,  что
быстро перешло в подозрение.
     Олег вскинул руку:
     - Напоминаю! Он сказал: пусть моя родня, что живет  на  моих  землях,
возьмет все то, что пожелает... так он  сказал?..  вот-вот,  а  дальше  он
сказал, что пусть то, что они пожелают,  отдадут  Горнилу.  Зачем  он  так
сказал? Да потому, что его любимому сыну Горнилу было  тогда  лишь  десять
лет, сам он распорядиться не сумел бы, а попроси  умирающий  распоряжаться
за Горнила его родне, вашей жадной стае, вы ж все равно растащили бы  так,
что у него не осталось бы и этой лачуги! Потому купец, зная вашу жадность,
а жадность ослепляет, составил свое завещание так, чтобы  вы  считали  его
имущество своим собственным, заботились о нем, берегли и умножали. Но  вот
сейчас Горнило уже окреп, умеет отличить правду от  кривды,  его  любят  в
городе за трудолюбие и честность... и, я думаю, пора вам всем, жадный вы и
слепой народ, узреть истинный смысл завещания. Повторяю,  воля  умирающего
была такова: пусть родня, что живет на его землях,  возьмет  все  то,  что
пожелает, а все то, что пожелает, отдаст Горнилу. Так что дядя  прав,  эта
лачуга - отныне его. Но все его земли, как и остальной родни,  весь  скот,
все дома и все, что в них,  отныне  принадлежит  этому  человеку!  Горнилу
Закопченному!
     Он видел, как на него смотрят как  на  сумасшедшего,  даже  по  спине
пробежал холодок, что  на  этот  раз  камни  полетят  покрупнее,  иные  не
понимают даже простых истин, но вдруг угрюмый управитель улыбнулся, весело
и удивленно посмотрел на Олега, что-то сказал стражу. Тот  вскинул  брови,
затем внезапно захохотал, толкнул другого. В толпе кто-то сообразил  тоже,
начал  возбужденно  объяснять   другим.   Головы   качались,   послышались
удивленные вскрики, аханье.  Смех,  громкие  восторженные  вопли,  а  дядя
растерянно оглядывался, все еще не понимая, ибо жадность ослепляет,  потом
к нему наклонился один из родственников. И Олег видел,  как  румяные  щеки
дяди покрыла смертельная бледность.
     Управитель шагнул вперед, повернулся к толпе лицом и вскинул руки:
     - Слушайте все!.. Как управитель и городской  судья,  свидетельствую,
что истинный смысл завещания состоял... состоит в том,  что  родня  должна
была сразу же отдать Горнилу то, что  желала  себе.  Но  они,  ослепленные
жадностью, не поняли завещание... не захотели понять,  все  забрали  себе.
Посему все надлежит вернуть кузнецу Горнилу по прозвищу Закопченный...  не
думаю, что он долго  проносит  это  прозвище...  а  также  Горнило  вправе
потребовать у ответчиков пеню за пользование своей землей, своими стадами,
своими домами.
     Горнило стоял ошарашенный, жалко хлопал глазами.  Ему  весело  орали,
лезли поздравлять. Городская  стража  сдерживала  людей,  на  случай  если
Горнилу надо отвечать, а один с длинной седой бородой сказал с горечью:
     - Как же нам должно быть стыдно, что мы такие... А со стороны-то  все
видно!
     - Со стороны всегда виднее, - крикнули из толпы, оправдываясь.
     - Но мы помнили эти слова двадцать  пять  лет,  -  сказал  старик.  -
Повторяли их, удивляясь черствости отца, обделившего собственного сына, но
не заметили второй смысл, более важный... Почему? Да потому,  что  все  мы
желаем для себя то, что должны желать для других.
     - Такова порода людская...
     - Да, но если это знать, если это помнить, то можно...
     Олег не дослушал, незаметно отступал, спина его  уперлась  в  дверной
косяк, он вдвинулся в проем, тихохонько затворил дверь.  В  комнатке  было
чисто и свежо, он на цыпочках перебежал на другую сторону, вылез  в  окно,
двор мал, зато задами можно  вовсе  выбраться  из  города,  а  когда  Олег
перелез через пару плетней и один забор, ощутил, что теперь может спокойно
предаться размышлениям, восторженная толпа не помешает.
     Из этого случая, подумал он хмуро,  можно  сделать  и  другой  вывод,
более глубокий: иные вещи даются нам только  на  время,  но  мы  этого  не
знаем. И не только вещи, но и чувства, желания, страсти... Можно и третий,
совсем уж глубокий: когда поймешь, что  владеешь  чужим,  тогда  только  и
верни истинному владельцу... Но это  уже  заумно,  а  пока  что  предстоит
самому понять какие-то  простейшие  истины,  а  потом  еще  убедить  самых
могучих колдунов им следовать!
     Он уже видел широко распахнутые ворота, оттуда из  зеленого  простора
взъезжали тяжело груженные телеги. Стражи ворот заспорили  с  возчиками  о
мыте, Олег решил было, что его уход останется незамеченным. Хоть и  рыжий,
но у всех сперва дело, а уж потом удовольствие - швырнуть камнем в рыжего,
однако сзади застучали  копыта,  он  отступил,  давая  дорогу,  но  сердце
сжалось, предчувствуя неприятности.
     Всадники  догнали,  загородили  дорогу.  Следом  подъехала   открытая
повозка, возчик рывком натянул вожжи. Кони захрапели и остановились, роняя
пену. Из повозки на  Олега  смотрел  грузный  человек,  которого  называли
управителем города, он же в случае  с  Горнилом  выявил  себя  еще  и  как
городской судья.
     - Меня зовут Миротвердом, - назвался управитель. - Я  занимаюсь  этим
городом в отсутствие князя. Да и при нем... ибо он то  расширяет  пределы,
то занят охотой, то на  скачках...  Ты  сделал  доброе  дело,  незнакомец!
Горнила все знали  и  любили  за  добрый  нрав.  Он  всегда  готов  отдать
последнюю рубашку.
     - Случайно, - пробормотал Олег. - Просто, как там сказали, со стороны
виднее.
     - Может быть, - согласился Миротверд. - Может быть,  просто  повезло.
Но может быть и так, что у тебя дар замечать то, что не замечают другие?
     - Вряд ли, - ответил Олег горько. - Скорее у меня дар не  видеть  то,
что ясно каждому.
     - Тогда ты мудрец, - сказал управитель с веселой уверенностью.
     А дружинник добавил знающе:
     - Вы ж все, глядя на звезды, в ямы падаете.
     Миротверд захохотал, словно Олег пошутил, хотя  лицо  этого  молодого
волхва было невеселое.
     - Ладно, - сказал он, отсмеявшись, - у меня есть тут  одна  заноза...
Не разделишь ли со мной трапезу?
     Олег оглянулся на рослых гридней. Не слезая с коней,  они  беседовали
со стражами ворот, но взгляды всех троих были направлены в эту сторону.
     - У меня есть выбор? - поинтересовался Олег.
     Миротверд с сожалением развел руками:
     - Увы... есть. Ты  восстановил  справедливость,  ничего  не  нарушив,
ничего не сломав. К сожалению, у меня это  удается  чаще  всего  кнутом  и
плетью, а то и виселицей. Конечно же ты волен отмахнуться от  нас  и  идти
своей дорогой, а мы только извинимся вдогонку, что побеспокоили.
     Олег всмотрелся в лицо этого явно неглупого человека. Явно  не  врет,
не станет ради минутной выгоды  портить  о  себе  мнение  как  о  человеке
справедливом. А может быть, и в самом деле не подлый, что удивительно  для
человека в его должности.
     - Ладно, - сказал Олег, - говори. Но я не могу  задерживаться.  А  из
города должен уйти прямо сейчас.
     - Понимаю, - кивнул Миротверд, - от  попоек  голова  болит,  а  после
такого случая выпить придется море... Эй,  ребята!  Коня  нашему  другу!..
Ты-то хоть на коне ездить умеешь?
     - Малость, - ответил Олег, вспоминая, как Мрак похваливал, что  волхв
умеет летать на Змее, на Рухе, на ковре, скоро и на коне ездить  научится.
- Если конь смирный.
     - Хорошо, - сказал Миротверд с огромным  облегчением.  -  А  то  если
шибко умный...
     - На коне и умный ездить может, - обронил Олег осторожно.
     - Это смотря насколько умный, - возразил Миро-тверд. - Если уж  очень
грамотный, то и ложкой мимо рта в ухо попадает.
     Коня подвели мигом, уже оседланного, не то чтобы смирного, но слишком
могучего и тяжелого, чтобы горазд был  на  выбрыки  и  пакости.  Миротверд
ответил загадочно:
     - Это совсем рядом.
     По мановению его длани одного из коней подвели  к  огромной  каменной
колоде, высота почти до пояса, Миротверд взобрался на вершину  камня,  там
были даже выдолблены ступеньки, конь  недовольно  всхрапнул,  в  следующее
мгновение управитель был уже в седле.
     - На повозке не проехать, - буркнул он.
     Олег  взапрыгнул  на  коня,  как  делал  Мрак,  в  последний   момент
сообразил, что надо бы тоже с камня,  ухитрился  даже  плюхнуться  мешком,
ухватился обеими руками за луку  седла,  что  у  всех  конников  считается
позором, все же глаза управителя расширились в удивлении.
     Конь, недовольный, что на спину плюхнулась такая  тяжесть,  попытался
пойти боком, Олег стиснул толстые горячие бока коленями,  стараясь  делать
это незаметно, на лице держал рассеянную улыбку, из-за чего  перестарался:
конь захрипел, пошатнулся. Олег поспешно разжал колени, начал  похлопывать
по шее, гладить:
     - Хороший, хороший... Ты замечательный!
     Теперь на него смотрели с удивлением не только Миротверд,  но  и  его
гридни. Олег ерзал, готовый взять несчастного коня на плечи и так идти.



                                 Глава 13

     Лес темнел впереди и справа, но Миротверд повернул коня  вдоль  левой
стены. Когда град остался позади, Олег  рассмотрел  быстро  приближающуюся
пустошь. На той стороне поднимались уродливые скалы,  древние,  изъеденные
временем.
     Миротверд скакал рядом, стремя в стремя. Лицо  его  стало  серьезным,
нос заострился, глаза рассерженно блестели из темных впадин.
     - Вон те развалины! - крикнул он. - Видишь  скалы?..  Это  не  скалы,
остатки древних стен. Там был город, очень большой город. Волхвы  говорят,
самый первый на земле.
     - Так говорят многие, - ответил Олег.
     - Наши развалины все знают! - крикнул Миро-тверд горделиво.
     - Да-да, конечно, - согласился Олег.
     Развалины самого первого города он уже  встречал  дважды  или  трижды
только за первое лето, когда вы-шли из Леса. Все в разных краях, но  лучше
помалкивать, эти люди не поверят, что по ту сторону леса тоже живут люди.
     Зелень внизу  скользнула  назад,  земля  пошла  почти  красная,  явно
железной руды вдоволь... "Может быть, - подумал Олег хмуро, - от множества
железа, что носили на себе люди".
     Земля уплотнилась, незаметно перешла в  камень,  подковы  при  каждом
шаге высекали искры. Мертвую тишину не нарушали ни крики  птиц,  ни  шорох
мелких зверьков, ни даже стрекот вездесущих кузнечиков.
     Скалы раздвинулись, всадники въехали на каменное плато. Широкие плиты
пощербило, но по  ровным  квадратам  Олег  понял,  что  древние  строители
откуда-то натащили глыб и уложили так плотно, что и сейчас почти  ни  один
стебель не протискивается в щели.
     На той стороне плато, что явно было либо  двором,  либо  вовсе  залом
дворца, высилась огромная статуя в два человеческих роста. Ветер  и  дожди
за сотни лет сгладили лицо, но на Олега все равно  пахнуло  жестокостью  и
властностью. Человек стоял с повелительно  вытянутой  рукой.  Указательный
палец указывал куда-то на восток, куда как раз направлялся  Олег,  да  все
мешали.  Ногой  древний  повелитель  попирал  невиданного  зверя,  целиком
состоящего из рогов, зубов и шипов, грудь покрывали  доспехи,  но  голова,
похоже, была без шлема.
     Гридни  поспрыгивали  с   коней,   помогли   сойти   Миротверду.   Он
отсапывался, лицо раскраснелось, а когда заговорил, все еще отдувался:
     - Если ты... грамоте обучен...
     - Не всей,  -  признался  Олег,  -  только  самому  краешку.  Краешку
краешка!
     - Это как?
     - Читать-писать умею.
     Брови Миротверда всползли на лоб, а  что  же  тебе  еще,  читалось  в
глазах, но молча подвел к  статуе.  По  основанию  причудливой  вязью  шли
наполовину стертые знаки. К  счастью,  ветер  и  дожди  в  первую  очередь
обрушивались на голову статуи, а здесь Олег мог разо-брать всю надпись.
     - Ты понимаешь? - спросил Миротверд.
     - Только слова, - ответил Олег осторожно, - но не смысл.
     - Та же беда со всеми, - вздохнул Миротверд.
     За их спинами гридни  сочувствующе  сопели.  На  широкой  плите  было
написано  просто:  "Ударь  здесь".  Присмотревшись,  Олег  различил  следы
ударов, но настолько крохотные, что удивленно покачал головой:
     - Так мало пробовали...
     - Мало? - огрызнулся Миротверд. - Да это только сегодня никакой дурак
еще не пришел с молотом! А то их тут как жуков у  навозной  кучи!  Уже  не
одно поколение как бараны стучат лбами!.. Просто сама плита черт знает  из
какого камня, другую бы давно измолотили в пыль! А как только  на  престол
восходит новый правитель, он присылает сюда  лучших  умельцев,  а  те  что
только не вытворяют!.. Но плита даже не треснула.  Да  где  там  треснуть,
царапин не зримо.  Потом,  конечно,  разочаровавшись,  правитель  отзывает
мастеров, на другие дела нужны, терема да дворцы  украшать,  но  время  от
времени возвращаются, пробуют снова...
     Олег внимательно оглядел плиту.
     А стоит ли? Если написано: ударь... А если было  бы  написано:  бейся
головой в стену?.. Или прыгай с обрыва на камни?
     Гридни хохотнули, Миротверд развел руками:
     -  Конечно,  уже  подумывали,  что  какой-то   древний   шутник   мог
позабавиться... Отыскал плиту, которую сам не смог разбить,  вот  и  решил
другим тоже свинью подложить. С другой стороны шел слух, что некий древний
правитель  запрятал  свои  несметные  сокровища!  И  кто  их  найдет,  тот
станет... если не властелином мира, то все равно кем-то станет!
     Один  из  гридней,  поколебавшись,  взял  боевой  топор  поудобнее  и
принялся долбить обухом. Другие наблюдали с жадным интересом. Похоже,  все
уже пытались не по одному разу, но все-таки вдруг да повезет...




     Олег внимательно смотрел на пьедестал, поднял взор вверх, задержал на
суровом каменном  лице.  Невидящие  глаза  вперились  в  простор  с  такой
проникающей мощью, что Олег невольно  оглянулся.  Там  темно-зеленый  бор,
могучие  деревья,  хотя  в  те  времена  там  тоже  могли  выситься  стены
соперничающего града.
     - Это был правитель, - проговорил он медленно, - а  не  землекоп.  Он
смотрел вдаль, а не под ноги.
     На него все еще смотрели с ожиданием, не понимая. Он поморщился,  ибо
сказал вроде бы все понятно, умному достаточно, но опять  забыл,  что  это
достаточно умному, но не человеку с топором в руке и не правителю, который
должен уметь править целой страной.
     - Да-да, - согласился Миротверд. - Это был не  простой  правитель,  а
могучий и богатый. И что же?
     - Правители не смотрят под ноги, - терпеливо повторил Олег.  -  Им  в
голову не может прийти, что вы станете колотиться о камень под его ногами.
     - А что он хотел?
     - Он указал, - ответил Олег коротко.
     Миротверд  даже  шею  вытянул,  оба  гридня  привстали  на  цыпочках,
смотрели в сторону леса. Там над кронами взвилась стая галок, покружились,
исчезли. Третий мерно лупил железом по камню,  не  мог  сидеть  без  дела,
молодец.
     - Но там ничего нет, - сказал наконец Миротверд. - А если и есть... Я
слышал, что мы не единственные в мире...  но  откуда  узнать,  на  что  он
указывает?
     - Он еще и сказал, - ответил Олег снова кратко.
     Под недоумевающими взглядами он медленно побрел по  каменным  плитам,
шагах в семи остановился, топнул ногой. Присмотревшись, Миротверд и гридни
увидели тень руки статуи. Указующий перст упирался в середину этой плиты.
     Миротверд ахнул:
     - Боги!.. Да что  же  это...  Неужто  все  поколения  смотрели  и  не
видели?.. Ребята, быстро топоры, веревки, ломы, ваги! Скачите в  крепость,
тащите все, охрану побольше!
     Гридень, который колотил, сказал быстро:
     - Сперва надо самим попробовать!.. Мы топорами подденем.  А  если  уж
такая тяжелая, тогда и кликнем на помощь.
     Олег смотрел  безучастно,  как  все  четверо  бросились,  торопясь  и
толкаясь, к плите, били  обухами,  но  мешали  один  другому,  пока  один,
прицелившись, не ударил обухом тяжелого топора  сильно  и  точно  в  самую
середину плиты.
     Хрустнуло, словно  проломилась  скорлупа  гигант-ского  яйца.  Черная
трещина пробежала быстрая, как ящерка, разветвилась. Обломки чуть просели,
словно внизу была пустота.
     Кто-то вскрикнул, тут же  поддели  лезвиями  топоров.  Самый  крупный
обломок вытащили, остальные  глыбы  освобожденно  рухнули  в  темноту.  Из
глубины пахнуло странно теплым воздухом,  необычными  запахами.  Миротверд
пал на брюхо, всматривался в темень. Камни словно растворились во тьме, ни
стука, ни плеска, ни шороха.
     Гридень сбегал к коням, вернулся с  длинным  арканом.  Торопясь,  ему
надели петлю на пояс, Миро-тверд зажег факел, а гридень начал опускаться в
подземное хранилище.
     Остальные  держали  веревку,  то  и   дело   с   великим   изумлением
оглядывались на молодого, все еще невеселого парня в волчьей  шкуре.  Даже
не поведет глазом в сторону открывшегося хода!
     Миротверд сказал срывающимся голосом:
     - Не знаю... даже если ничего не отыщем, все равно прославимся...
     А гридень рядом просипел простуженным голосом:
     - Да, мы сумели...
     - Он сумел, - поправил Миротверд. - Но мы все сделали!
     Веревка в их руках скользила рывками.  Из  дыры  доносились  вскрики,
желтое пятно света иногда показывалось в  темном  проеме,  все  слабело  и
слабело. Когда в руках остался  конец  аркана,  третий  гридень  сбегал  к
коням, принес  все  оставшиеся,  связали  накрепко,  веревка  снова  пошла
короткими осторожными рывками вниз.
     Олег ожидал, что, когда все четыре аркана подойдут к концу, Миротверд
опомнится, так почти и  было,  но  взгляд  управителя  зацепился  за  пояс
старшего гридня, и тот поспешно снял, пояс был длинный, шелковый, такие же
и у других, а когда связали их тоже, спуск смельчака продолжался.
     Наконец им пришлось лечь на животы, веревку держали в вытянутых  вниз
руках. Олег видел их побелевшие от напряжения лица. Веревка раскачивалась,
из темной дыры вроде бы доносился  далекий  крик,  затихал,  потом  слабые
звуки слышались снова.




     Внезапно Миротверд вскрикнул:
     - Тащим!
     Они с трудом встали на колени, держа веревку на вытянутых  руках,  на
лицах были страх и сумасшедшая надежда, словно из этой темной  норы  могло
появиться невероятное счастье для всех людей на свете.
     Веревка шла медленно. Кольца ложились одно на другое,  и,  когда  там
вырос целый холмик, Олег смутно  удивился,  что  опускаться  пришлось  так
глубоко. Наконец гридни весело заорали, в темном проеме что-то  мелькнуло,
исчезло, а еще через пару саженей веревки появилась лохматая голова.
     Гридень с трудом перевалился через край, его подхватили  и  оттащили.
Он лежал на спине, жадно хватал мокрым ртом воздух. Лицо  было  в  крупных
каплях пота, на лбу и висках надулись толстые, как пиявки, жилки. Когда он
разжал кулак, Миротверд вскрикнул.
     На ладони блистали золотые монеты  и  драгоценный  камень  немыслимой
чистоты! Монеты были странные, четырехугольные, но толстые, с  непонятными
знаками, камень походил на рубин, но только походил, от  рубина  отличался
так же, как великолепный боевой конь от мелкой селянской коняги.
     - Я только... - прохрипел воин с укором, - только сумел дотянуться...
до верхушки горы из злата... Вы  что  же,  не  могли  опустить  хоть  чуть
ниже?.. Там же этого злата и  каменьев...  цельные  горы!..  Только  внизу
темно... Сколько там... не узреть...
     - А факел? - сказал Миротверд. - Бросил бы факел!
     - Он сгорел, - прохрипел воин, с  трудом  восстанавливая  дыхание,  -
когда я увидел  вершинку  этой...  золотой  горы...  А  зачерпнул  уже  по
памяти... Раскачался и...
     Один из гридней сказал, не отрывая жадных глаз от золота  и  камня  в
ладони Миротверда:
     - Рисковый! Мог бы и оторваться. Мы ж тебя еле-еле держали! Пояса уже
начали распускаться.
     Олег смотрел на их счастливые лица, выпученные в восторге глаза, а  в
сердце были недоумение и горечь. Не потому ли он спокоен,  что  уже  видел
сокровище побольше, противников посильнее, миры диковиннее, и теперь ничто
не взволнует...
     Как заставить их пойти за ним, стучало в висках так,  что  вздрагивал
от острых уколов. Я могу  расколоть  землю,  приподнять  край  неба,  могу
сдвинуть гору... или даже горный хребет, но не могу заставить даже  самого
слабого человечка поступить так, а не иначе!
     Таргитай мог, мелькнуло тоскливое. Он целые племена ссадил  с  коней,
заставил заниматься  землепашеством.  Но  Таргитай  мог  заставить  делать
только то, во что верит сам, а верит лишь в то, что  понимает...  а  какое
понятие у дурака? Только и того, что человеческие жертвы  стали  приносить
не  Мечу  -  символу  конных  набегов,  а  теперь  живьем  закапы-вают   в
Матерь-сыру землю, чтоб-де урожай был хорош, пшеница вовремя поспела, чтоб
свиньи не потолочили...
     Потому  и  стал  Таргитай  богом,  что  дурак,  дурак  простому  люду
понятнее. Он говорит на их языке, а если язык подвешен хорошо, умеет  петь
и играть... просто божественно, то народ за таким идет, слушает, верит,  а
своим поклонением превращает в бога. Но как, оставаясь  человеком,  -  ибо
мудрый не сможет стать богом, - как убедить людей  жить  по-людски,  а  не
по-зверски?



                                 Глава 14

     Пытаясь   себя   расшевелить,   разжечь    "простыми    человеческими
слабостями", он заглянул в  темную  дыру.  Пахнет  как  из  старой  темной
могилы, тленом и запустением.
     - Это золото принадлежало не вам,  -  предупредил  он.  -  Взяв  его,
берете и всю кровь, пролитую за него.
     Гридни смотрели и слушали с великим почтением. Миротверд кивнул:
     - Да, такое золото приносит несчастья... Но оно долго не залежится ни
в руках нашего царя, ни в наших руках.
     Гридни заулыбались, по их простым честным лицам Олег видел, как будут
пить и гулять на свою долю, каких  девок  щупать,  каких  гусляров  найдут
песни петь.
     - Как знаете, - ответил он и сам подивился своему равнодушию.  -  Как
знаете...
     Миротверд внезапно сказал ему в спину:
     - Да, ты видишь совсем не так, как все мы. Ты единственный  из  всего
этого царства, кто смотрел правильно... Несчастный.
     Олег вздрогнул, ощутив, что ледяная скорлупа  отчуждения  треснула  и
рассыпалась мелкими льдинками. Тело, как  обнаженное  на  ветру,  внезапно
ощутило движение воздуха.
     - Несчастный?
     - Еще не знаешь? - спросил Миротверд. - Ничего, ты еще совсем  молод.
Все горе еще впереди.
     - Я чувствую, - пробормотал Олег.
     - А как иначе? - спросил Миротверд, что-то в его  голосе  насторожило
Олега, он всмотрелся в старого управителя и вдруг понял, что этот  угрюмый
и невеселый человек не просто  умен,  а  мудр,  очень  мудр...  но  чем-то
сломлен. Раздавлен, и Олег со страхом понял чем.
     Гридни переседлывали коней, веревки смотали в  петли  и  повесили  на
седельные крюки. Миротверд дал одному монету:
     - Скачи во весь опор! Если Колоксай еще не вернулся  с  охоты,  скачи
туда!.. Пусть бросает все и мчится сюда.
     - Сделаю, - пообещал гридень истово. - Думаю, он  бросит  даже  своих
молодых жен!
     Конь встал на  дыбы,  провизжал  что-то  на  своем  жеребячьем  языке
остальным коням, за ними остался затихающий стук копыт  и  тающая  полоска
дорожной пыли.
     Глаза Миротверда как привязанные повернулись к оставшимся  сокровищам
на ладони. Из груди вырвался тяжелый вздох.
     - Видеть дальше  других,  -  сказал  он  невесело,  -  это  выглядеть
сумасшедшим. Все, мол, не видят, а ты один  видишь?  Либо  обманщик,  либо
сумасшедший, что  чертей  по  стенкам  ловит.  Твои  речи  непонятны,  ибо
противоречат всему, на чем стоят эти люди. Такие люди уходят либо высоко в
горы, либо забираются в жаркие пески,  либо  забредают  в  самые  страшные
леса, куда не может ступить нога человека. Они становятся  колдунами!  Они
могут вмешиваться в жизнь  людей,  но  люди  не  могут  вмешиваться  в  их
жизни... Но ты, как я вижу, не хочешь забираться в горы?
     - Нет, - прошептал Олег.
     - Вот и говорю, несчастный. Уходи из мира  простых  людей...  мы  все
простые, пока не забросали камнями.
     Олег ответил ему прямым взглядом:
     -  Не  уйду.  И  не  стану  приспосабливаться.  Иначе  и  я   потеряю
способность видеть... и слышать!
     Миротверд опустил глаза, его съежило, голос стал хриплым:
     - Да, я тоже не понял  завещание.  Но  мне  его  уже  сказали  так...
словом, я уже был готов принять его таким, каким приняли все.
     Олег не стал говорить, что и он услышал как все, разговор  бесплоден.
Молча слез с коня, бросил повод джуре:
     - Прощайте.
     Уже прошел несколько шагов к  лесу,  когда  в  спину  раздался  голос
Миротверда:
     - Хоть коня возьми!
     -  Нет,  -  ответил  Олег,  не  оборачиваясь.  -  О  коне  тоже  надо
заботиться,  кормить,  расседлывать,  вытирать  пот,  поить,  следить   за
копытами...
     В спину кричали что-то еще, но он углубился в невеселые  мысли,  брел
машинально, только слышал шелест ветвей,  над  головой  стрекотали  белки,
пролетала крупная птица, в воздухе медленно кружилось, колыхаясь,  как  на
волнах, синее перышко с нежным пухом, из глубины леса  пахло  свежестью  и
прохладой.




     Ночью к нему приходил олень, подышал  теплым  на  ухо,  потом  явился
медведь, обнюхал, лизнул в нос и удалился  неспешной  косолапой  походкой.
Олег сквозь сон чувствовал их  по  запаху,  а  спал  прямо  на  земле  под
ореховым кустом, но проснулся лишь под птичье чириканье.
     Что-то смутно беспокоило, а когда наконец отыскал  причину,  поспешно
подхватился. Война! Россоха сказал, что война должна начаться на рассвете,
но это было несколько дней тому.  Пока  что  везде  мирно,  хотя  о  войне
говорят многие... Неужели колдун настолько ошибся?
     В ближайшей веси купил коня, погнал во всю мочь  обходным  путем,  не
заходить же в те земли, где чуть ли не женили,  а  когда  конь  зашатался,
весь в мыле, Олег сменял его в  ближайшем  селе,  доплатив,  снова  пустил
галопом и уже к полудню был у подножия башни Россохи.
     Привратник только рот открыл, когда на пороге выросла грозная  фигура
человека из Леса.
     - Скажи хозяину, - велел Олег быстро, - я пришел говорить о войне.
     Глаза привратника блистали злобой, но когда опустил взгляд на  кулаки
этого волхва, ответил тупо:
     - О... войне?
     - Да. Он сам позовет меня. А тебя похвалит, что впустил.
     На лице этого мужика  было  серьезное  сомнение,  что  хозяин  вообще
похвалит кого-либо  в  жизни,  но  еще  раз  посмотрел  на  кулаки  Олега,
вздохнул, не те пошли волхвы, почесался и пошел в сени.
     Олег не стал дожидаться, когда он вернется, сам тихонько двинулся  по
лестнице. Первым не стоит, колдун в гневе  может  вовсе  сплюснуть  такими
ладонями, как лягушку, но если заинтересовать...
     Когда был на середине, сверху загрохотали ступеньки. Мужик  опускался
быстро, но когда увидел поднимающегося  навстречу  человека,  который  так
грубо его в прошлый раз ударил, довольно улыбнулся:
     - Да, хозяин разрешает войти...
     Он приблизился, Олег стал к столбу, но мужик тоже хотел пройти с  той
стороны, остановился, некоторое время рассматривали друг друга.
     Олег сказал севшим голосом:
     - Не дури. У тебя все на роже написано.
     - Чего?
     - Если я упаду, то и тебя потащу. Даже если ты грохнешься сверху...
     Мужик покосился за края ступенек, вздохнул:
     - Да ладно, проходи.
     Он сам отступил на самый краешек, а Олег бочком протиснулся по самому
столбу. От мужика несло жареным луком и чесноком, а пот шибал так, что  на
столбе оставались брызги.
     Олег выдохнул, когда поднялся выше, все это время задерживал дыхание,
еще десяток ступеней, медь ляды блестит, а  когда  уперся  плечом,  сверху
донесся старческий голос:
     - Да побыстрее, ползешь, как...
     Олег выпрыгнул, прищурился от яркого света. Во все окна все так же со
всех сторон пугающе смотрят солнца, словно  башня  плавает  внутри  океана
огня, но в самой  комнате  прохладно  и  даже  сумрачно,  а  прищурился  с
перепугу. Крышка со звоном упала на место.  В  комнате  колдуна  ничто  не
изменилось,  а  сам  Россоха,  все  такой  же  иссохшийся  и  остроглазый,
повернулся от стола:
     - Ну, что ты там о войне?
     Он показался Олегу моложе, к тому  же  что-то  странное  с  лицом,  с
трудом сообразил, что глаза колдуна стали ярко-желтыми, а в прошлый раз...
в прошлый раз были явно другими. Да и сам вроде бы моложе, крепче,  только
голос все тот же нетерпеливый, с брезгливостью и раздражением.
     Олег поклонился:
     - Здравствуй, мудрец. Я вспомнил твои слова о войне,  что  разразится
утром. Но прошло уже не одно утро... Не связано ли это  с  самим  Перуном,
знаемым в разных странах под именами: Маржель, Тор...
     Россоха бросил злобно:
     - Не трать слова. Колдуны знают его  имена.  Что  ты  хочешь?  Говори
быстро.
     - Прости, что отрываю...  Мне  просто  показалось,  что  Перун...  Ты
можешь сказать, где он сейчас?
     Россоха фыркнул:
     - В вирие, конечно!
     - Разве? Если война вот-вот, то он в первых рядах. К тому  же  вообще
редко бывает на небесах. Боги его не жалуют, да ему и самому бы бродить по
земле, петь свои песни...
     Он осекся. Россоха смерил его недоверчивым взором:
     - А это в Лесу откуда знают?.. Впрочем, так оно, может быть, и  есть.
Но узнать, где сейчас бог, зримо немногим из высших чародеев.  Либо  самим
богам... ты чего вздрогнул?.. либо чародеям. А тебе зачем?
     Олег ответил сдавленным голосом:
     - Кто-то должен пойти к нему. А еще лучше, если пойдет не один.
     Россоха отшатнулся в великом удивлении:
     - Зачем?
     - Попробовать убедить... Глупо? Но что-то же надо делать?
     Россоха содрогнулся  всем  телом,  как  тонкое  дерево,  по  которому
ударили топором:
     - Я к богу войны не подошел бы и на версту. А знай, где он, перебежал
бы на другой конец света.
     - Но почему? Разве для нас не самое важное -  знать?  Прошли  дни,  а
города не пылают, кровь не льется! Войска  в  полной  готовности  стоят  в
крепостях, а то и, сняв доспехи, развлекаются охотой. Я все  это  видел  в
своем коротком странствии!
     Россоха с неохотой отвел взгляд, не в состоянии  смотреть  в  честное
лицо молодого парня.
     - Могу только сказать, что такого на моей памяти еще не было.
     В  комнате  словно  бы  сумерки  сгустились  гуще,  и  Олег   услышал
далеко-далеко едва слышное:
     - И... на... моей...
     Россоха вздрогнул, метнул острый взгляд. Олег с холодком  понял,  что
старый колдун мог тоже услышать, а  то  и  подумать,  что  это  он  что-то
затевает. А в этот миг в неведомой  дали  прозвучали  слова  на  неведомом
языке, который Олег все же понял:
     - И... на мо... ей тоже...
     В мучительном озарении, когда в мозгу словно  лопнули  все  сосуды  и
горячая кровь разлилась так, что  покраснело  в  глазах,  он  ощутил,  как
говорит некто, кто помнит еще первую пару людей, кто встречался с  Каином,
а великий потоп пережил, схоронившись в пещере  глубоко  под  землей,  где
гномы передали ему за сорок дней многие свои тайны.
     Видение погасло, он стоял, раскачиваясь от боли, посреди комнаты, где
в каждое из  окон  яростно  смотрят  огромные  солнца,  похожие  на  жерла
исполинских кузнецких горнов.
     Россоха проговорил растерянно:
     - Словно бы что-то... кто-то пытался...  Нет,  я  не  знаю,  как  его
найти,  как  увидеть,  но  я  попытаюсь...  почему-то  мне  кажется,   что
попытаться надо бы...
     Сейчас он растерял величавость, блеск непомерной мощи поблек,  колдун
суетился, морщил  лоб,  пожимал  плечами  и  все  проделывал  как  простой
поселянин, столкнувшийся с неведомым.
     Олег отступил, ждал. Отвернулся, да не подсмотрит даже случайно,  что
и как делает подозрительный колдун.  За  окнами  полыхали  страшные  недра
солнца. Свет был такой, словно светило уже рухнуло на землю, и весь мир  в
огне, но страшный свет все никак не слепил, хотя Олег с тупым непониманием
смотрел уже в пылающую бездну, не отрывая взора.
     За спиной послышался хриплый голос потрясенного старого колдуна:
     - Я зрю исполинскую пещеру... Индрикам бы там...
     Олег развернулся быстрее, чем если бы услышал за спиной  лязг  мечей.
Колдун стоял с закрытыми глазами, руки щупали воздух,  а  губы  дергались,
подбородок дрожал.
     Олег спросил шепотом:
     - Какие стены?.. Какие стены?
     - Красные...
     - Кровь? Почему красные...
     - Гранит, - вымолвил Россоха едва слышно, бы-ло видно, с каким трудом
он  старается  удержать  видение.  -  Красный   гранит...   нечеловеческой
лепости...
     Олег сказал ему в ухо негромко, но настойчиво:
     - Каков  рисунок?..  Красный  гранит  есть  в  Авзацких,  Старых,  на
Колхиде, в Бескидах и Родопах... Подцвет...
     - Красный... - прошептал Россоха,  -  просто  красный...  с  серым  и
темными полосами... Ага, вон прямо завиток как на дереве...
     - Каком?
     - На вязе...
     - Точно? - переспросил Олег. - Не подобный  наплывам  на  клене?  Они
похожи!
     - Что я, не отличу вяз от клена? -  Голос  Россохи  стал  громче,  он
открыл глаза, тряхнул головой, с досадой огляделся. -  Надо  же  под  руку
гавкать!.. Я ж ни черта не разглядел. Правда, пещера на раменах трехглавой
горы, такая нелепая, словно Змей вздыбил иглы  на  спине,  а  ему  тут  же
отрубили голову и хвост...
     Олег ощутил жар и возбуждение в душе, словно гончий пес, напавший  на
след зайца.
     - Кажется, я помню такую гору.
     - Ты-то как можешь помнить? - удивился Россоха. - Ты ж из Леса!
     - Да, но я слез с печи, - пояснил Олег скупо. - Если  те  великанские
ладони... ну, когда ты меня выставил... хорошо, пинка не дал...  если  еще
служат... Хорошо бы мне к той пещере!.. И побыстрее.
     Россоха буркнул:
     - Пока храбрость не тю-тю?
     - Пока Перун не ушел, - объяснил Олег.
     Россоха кивнул с мрачным и отсутствующим видом. По  его  озабоченному
лицу  Олег  видел,  что  старого  колдуна  больше  волнует,  кто   и   как
незаметно...  почти  незаметно  помог  ему  усилить  взор  настолько,  что
открылась пещера бога войны.
     - Я не смогу, - ответил он. Пояснил громким отчетливым голосом: -  Ни
один колдун не может протягивать  такие  ладони  так  далеко.  Ни  один!..
Хотя... я могу попытаться.
     Олег понимал, почему старый колдун говорит  так  громко,  но  молчал,
подумает на досуге, если тот будет, а пока надо сцепить зубы  и  задержать
дыхание, надо одолеть жуткий страх, когда тебя понесет в  выси,  а  ты  не
знаешь, хватит ли силы даже с помощью того, что помогает, донести  его  до
гор, не выронив...



                                 Глава 15

     Воздух уплотнился, пошел кругами. Олег напрягся, мелькнула  тоскливая
мысль, что вот бы на  Змее,  неспешно  и  не  так  жутко,  а  сейчас  надо
удерживать жуткий страх в кулаке, а  от  помертвевшего  желудка  к  сердцу
поползет холод смерти...
     Его сорвало с места с такой силой,  что  желудок  едва  не  выпрыгнул
вместе со всеми внутренностями. Сжавшись в комок, Олег успел увидеть,  как
стенки и так мутные, как нечищеная воловья шкура, быстро  обретают  плоть,
на них возникают черточки, что превратятся в линии на исполинских ладонях.
Все равно страх не дает забыть, что под ногами  жуткая  пустота,  а  самый
большой ужас придет потом, когда ладони зависнут над Бескидами...
     Он часто и глубоко дышал, очищал мозг,  наконец  собрал  всю  волю  в
кулак. Под ногами  пустота,  хотя  чувствовал,  что  подошвы  упираются  в
жутко-твердое, словно стоит на туго  натянутой  над  пропастью  шкуре,  но
глаза видели проплывающие внизу скалистые вершины, и холод смерти поднялся
к сердцу, начал всползать к голове.
     - Бескиды, - прохрипел он, перед  глазами  мутилось,  -  я  рассчитал
правильно... Держись, трус!
     Заставив себя смотреть вниз, он  начал  замерзать  от  ужаса,  сердце
почти остановилось, руки похолодели, но тут взгляд зацепился за трехглавую
гору. Вскрикнув, он вытаращил глаза, не давая устрашенным  векам  наползти
на глазные яблоки, из последних сил велел гигантским ладоням опускаться по
дуге вниз, усмотрел быстро  приближающееся  нагромождение  скал,  огромные
камни, мелькнула ровная площадка, в глазах начало темнеть,  от  напряжения
лопаются кровеносные жилки, затем в подошвы ударило с такой силой,  словно
старалось в задницу вбить ноги вместе с сапогами.
     Он перекатился по странно сглаженным, как  на  берегу  моря,  камням,
больно ударился боком и головой о стену. Везде было тихо, он  слышал  свое
сиплое дыхание, а на  голову  сыпался  мусор,  прихваченный  вихрем  из-за
тысячи верст.




     Воздух обжигал грудь изнутри. Клубы белого пара вырывались  изо  рта.
Олег остановившимися глазами рассмотрел мельчайшие льдинки, что плавали  в
воздухе, и, когда стукались краями, он слышал тончайший звон  сотен  тысяч
этих  странных  летающих  льдин.  Совсем  близко,  рукой  подать,  страшно
блистают покрытые снегом вершины. Снег настолько чист, что по спине бежали
мурашки ужаса. Нога человека не касалась этого снега. А вот бога...
     Задержав дыхание, чтобы не взвыть от ужаса, он поймал взглядом темный
зев пещеры, ноги сами понесли, как испуганного оленя. Шум в ушах  заглушал
стук подошв, но когда он влетел в пещеру, на миг ощутил себя отрезанным от
ужаса, что ждал за спиной. Впереди раскрывается пещера, а это  хоть  и  не
лес...
     Он ступил в пещеру, чувствуя, как по телу  все  еще  пробегают  волны
леденящего страха. В прошлом иногда удавалось подчинить это позорное,  как
считал Мрак, чувство, и тогда мысли метались быстрее, в  теле  добавлялось
мощи. Он  начинал  двигаться  быстрее,  заставлял  ноги  двигаться  не  от
противника, а навстречу...
     Но сейчас страх был как  ледяная  глыба,  что  сперва  наполнила  ему
желудок, заставив двигаться медленнее, как муха на морозе, а потом и  весь
словно очутился в большой льдине, что сотни лет не знала солнца.
     Зев расширился, впереди тьма,  только  стены  по  бокам,  грубые,  не
тронутые рукой человека. Олег заставил себя шагнуть во  тьму  еще  дальше.
Стены отступили, на миг  стало  совсем  темно,  но...  впереди  засветился
огонек!
     Сперва он подумал, что это светильник, но в  такой  пещере  не  могли
быть светильники, слишком изнеженно, и в самом деле он увидел  вскоре  ряд
огромных факелов, вбитых прямо в трещины и щели.
     Свет шел оранжево-красный, факелы потрескивали,  распространяя  запах
горящей смолы, хвои. Тяжелые капли шлепали на пол, там вспыхивали  красные
чадные огоньки.
     Камень под ногами пошел ровный, словно его сгладили за  века  тяжелые
мужские сапоги. Зажав не  только  волю,  но  и  всего  себя  в  кулак,  он
переставлял ноги, приближался шаг за  шагом  к  тому  страшному,  что  его
ждало.
     Впереди была широкая пещера в  красном  камне.  Олег  услышал  мерное
вжиканье  камня  по  металлу,  почти  сразу  увидел  на  массивной   глыбе
человеческую фигуру. Красный свет  падал  на  широкие  бугристые  плечи  и
бритый затылок незнакомца.  Он  мерно  двигался,  из  темноты  все  громче
доносилось мерное вжиканье. Олег сделал еще робкий шажок, из  тьмы  начали
проступать огромные руки. Одна  держала  длинный  меч,  уперев  острием  в
выемку  в  полу,  другая  водила  точильным  бруском  по  лезвию.  Адамант
поблескивал загадочно, словно зубы в пасти кровожадного зверя.
     Длинный чуб на бритой голове колебался как змея, что никак не выберет
место, где ужалить. В левом ухе блистало золотое кольцо с  кроваво-красным
камнем.
     Человек повернул голову на стук шагов.  На  Олега  взглянуло  в  упор
жестокое лицо бывалого воина. Мужественный подбородок все так же раздвоен,
губы сжались в твердую линию, в глазах блеснула  свирепая  радость.  Голос
прогрохотал негромко, но на Олега пахнуло холодком смерти:
     - Глазам не могу поверить!.. Это ты, мой враг!.. Сам пришел и  принес
голову под мой меч!
     - Здравствуй, Перун, - проговорил Олег с трудом. - Ты все точишь  это
чудовище... хотя лезвие и так острее бритвы.
     Перун раздвинул губы в злой усмешке:
     - А что еще делать воину?
     - Я бы сказал, что делать, - проговорил Олег еще тише,  -  да  ты  не
последуешь... Случилось что?
     Перун поднялся во весь исполинский рост, свирепый  и  могучий,  грудь
как наковальня, синие как небо глаза уперлись  в  волхва  как  два  острых
копья. Он взял меч обеими руками,  взглядом  провел  оценивающе  линию  от
макушки волхва до пояса с баклажкой из тыквы.
     - А почему что-то должно случиться?
     Олег напрягся, уже чувствуя короткую острую боль, когда лезвие меча с
хрустом проломит ему череп,  рассечет  лицо,  развалит  это  тело  надвое.
Застывшие в смертельном холоде губы выдавили с трудом:
     - Все мудрецы предсказали  войну.  Все  цари  собрали  войска.  Народ
торопился собрать урожай, часть хранит в амбарах, остальное уже в ямах  на
случай пожаров и грабежей. Но войны все нет...
     Перун слушал  молча,  Олегу  почудилось  в  глазах  бога  войны  злое
удовлетворение. Он поднял меч, красиво вскинул над головой, от чего  мышцы
на толстых руках вздулись, и стало видно, что руки вовсе не толстые, а это
горы мускулов, тугих и налитых свирепой мощью.
     Их глаза встретились, Перун оскалил зубы шире. Олег видел, как  мысль
бога войны, опережая руки с мечом, уже развалила  череп  надвое,  и  Перун
видит теперь нелепо высунутый язык мертвеца, что все еще стоит на ногах.
     - И ты, ищущий истину, не можешь понять?
     - Не могу, - признался Олег.
     - И тебя это грызет настолько, что решился прийти?
     Олег развел руками:
     - Ты не поверишь... но это сильнее меня. Не знаю, что во  мне  такое,
но я проклят доискиваться истины. Даже в мелочах... Меня прозвали занудой,
я сам знаю, что я скучен и надоедлив. Но я таков.
     Перун поинтересовался:
     - И что же, враг мой, ты надеешься выйти отсюда живым?
     Олег сказал осевшим голосом:
     - Нет. Я чувствовал, что здесь смерть. Я,  как  мог,  оттягивал  этот
момент.
     - Так зачем же пришел?
     - Не знаю, - ответил Олег невесело. - Наверное, потому, что иначе вся
моя жизнь будет отравлена. Я постоянно трушу, спасая  жизнь,  но  не  могу
трусить, добывая знания.
     Перун на  миг  вскинул  глаза  на  сверкающее  лезвие,  затем  смерил
расстояние до шеи волхва. Олег видел по взгляду бога войны, что  лезвие  с
легкостью рассечет его на две половинки, даже ощутил смертельный  холод  в
животе, когда смертоносная сталь перережет все кишки.
     - Я знал людей, - проговорил Перун мужественным  голосом,  -  которые
идут на смерть ради славы, ради чести, ради доблести и  геройства...  Знал
героев, что шли  на  смерть  ради  мести.  Знал  таких,  что  бросались  в
пропасть, спасая близких. Знаю дурачье, когда  гибнут  ради  женщин...  Но
чтобы кто-то шел к гибели ради знания?
     Олег склонил голову:
     - Ты видишь такого. Скажи мне, а потом убей.
     Перун взял меч в одну руку, взмахнул несколько раз, красиво и  легко,
воздух свистел и трещал, распоротый как слабое полотно.
     - Красиво?.. Эх, не понимаешь. Надо бы тебя убить прямо сейчас...  ты
без спросу вторгся в мою обитель, этого достаточно для смерти любого, будь
он царем или чародеем... но я ценю мужество... пусть даже такое странное.
     Олег слушал почти бесстрастно,  потому  что  уже  смирился  со  своей
участью, она в руках бога войны,  он  при  всей  своей  мощи  в  состоянии
тягаться с людьми, но не с богами, старался только не думать о  том  миге,
когда холодная сталь перерубит ему шею.
     - Спасибо, - ответил он. - В самом деле - спасибо.
     - Ладно, пойдем, - решил Перун. - А потом я тебя все-таки убью.
     Он поднялся во весь  огромный  рост,  широкий  и  бессмертный,  ловко
бросил меч в перевязь за спиной. В глубине пещеры горели два факела, а  на
полу под стеной что-то блестело.
     Олег пошел вслед за Перуном, глаза расширились,  он  смотрел,  но  не
понимал.
     Это был боевой шлем Перуна, в котором тот отправлялся  на  войны.  Из
шлема торчала солома, в трепещущем свете факелов Олег рассмотрел крохотное
серое тельце. На него быстро взглянул круглый  темный  глаз,  испуганно  и
осуждающе, и только тогда Олег понял, что это обыкновенная горлица,  дикая
лесная голубка, что забралась в перевернутый шлем бога  войны  и  устроила
там гнездо.
     - Понял? - спросил Перун.
     Олег долго таращил глаза на  странное  гнездо,  перевел  непонимающий
взгляд на Перуна:
     - Честно говоря, нет.
     Перун зло ткнул в сторону голубки толстым, как рукоять меча, пальцем:
     - Эта тварь воспользовалась, когда я после битвы вернулся  усталый  и
лег спать, быстро натаскала травы в шлем! Когда я собрался снова на войну,
потянулся за шлемом, она уже успела отложить яйца!
     Он умолк, злой и побагровевший, посмотрел на Олега. Тот перевел  взор
на голубку, потом снова на Перуна:
     - Ну и что?
     - Как что? - гаркнул Перун, уже сердясь. От  звуков  могучего  голоса
колыхнулось  пламя  факелов,  а  голубка  беспокойно  задвигалась.   Перун
поспешно отступил на шаг. - Как что?.. Эта тварь сидит  там  и  высиживает
птенцов!
     Олег снова спросил тупо:
     - Ну и что?
     Перун задохнулся гневом, даже в свете факелов было видно,  как  глаза
налились кровью.
     - Но как я могу взять шлем, когда она там птенцов высиживает!
     Олег переводил взгляд с голубки на бога войны, снова  на  голубку.  В
голове стало горячо. Мысли метались  все  суматошнее,  в  голове  раздался
звон. Он чувствовал, что кровь отлила от лица, побледнел, а губы посинели,
когда с трудом выдавил:
     - Прости... но я так и не понял.
     Перун покачал мечом в воздухе, красные блики хищно бегали от острия к
рукояти и обратно, всмотрелся в лицо волхва, скривился  и  бросил  меч  за
спину, ловко попав прямо в ножны.
     - Я вижу.
     Олег с мукой оглядывался на странное гнездо:
     - Я все равно не понял.
     Перун вернулся к сиденью, вытащил меч и снова взял в  руки  точильный
камень. Глаза его  придирчиво  искали  хоть  зазубринку  на  мече,  но  не
находили.
     - И что теперь со мной? - спросил Олег.
     Перун ответил вопросом на вопрос:
     - А как бы ты поступил? С голубкой?
     Олег пожал плечами:
     - Да шугнул бы эту... заразу. Яйца на хрен, а  шлем  на  голову.  Ну,
сполоснул бы, если успела нагадить. Только и делов!
     Перун всмотрелся в его умное  лицо,  изможденное  долгим  бдением  за
мудрыми книгами. Неожиданно губы бога войны  изогнулись  в  злой  победной
усмешке.
     - Иди.
     Олег стоял, ничего не понимая, таращил глаза:
     - Ты... ты не будешь убивать?
     Перун злорадно скалил зубы:
     - Да ни за какие пряники!
     - Почему?
     - А вот потому!.. Мне в сто тысяч раз больше удовольствия знать,  что
ты не понял такой простой вещи... мудрец! Которая мне понятна, как...  как
два  пальца  замочить.  И  знать,  что  будешь  ломать  голову,  мучиться,
доискиваясь. Ты ведь из тех, кто доискивается!
     Олег  шел  из  сумрака  раздавленный  и  униженный,  впереди  ширился
сверкающий выход в солнечный день, но в  глазах  было  темно,  а  вдогонку
раздавался злорадный хохот бога войны.
     Таргитай,  мелькнула  смятенная  мысль.  Это  его  чертова   дудочка.
Подействовал на Перуна, изменил бога войны... чуть-чуть, но все  же  Перун
уже не тот кровавый зверь, каким был еще в прошлую встречу.
     В черепе колотилась мысль, разбив лоб и лапы в  кровь:  почему  Перун
все же не вытряхнет эту птаху и не напялит шлем?



                                 Глава 16

     "Я бы так сделал, - думал он, взбираясь  по  крутому  склону.  -  Мне
песни Таргитая что вой голодной  собаки.  Надел  бы  шлем  и  пошел  бы...
Видать, песни действуют только на дураков.
     Но все-таки, все-таки... Что-то я извлек. Если даже не понял,  почему
не дать птахе пинка, то все же могу высчитать, сколько не  будет  войны...
Две недели на высиживание, недели две кормить в гнезде, а еще с  неделю  в
слетках, будут бегать за нею по земле и вы-прашивать  корм...  Нет,  тогда
шлем уже освободится, Перун тут же ухватит, кровавая война из-за  отсрочки
вспыхнет еще злее... но пока что в запасе есть три  недели.  Нет,  горлица
там с неделю, чародеи ожидали войну пять дней тому..."
     И многое надо успеть сделать за оставшиеся дни.




     Трое суток он спускался с гор,  а  потом  брел  через  леса,  избегая
заходить в села и города. Вот-вот составит слова так,  чтобы  понял  любой
человек, понял и пошел за ним. Остается, он это чувствует, совсем немного!
     Кто-то за тридевять земель лишился роскошного  ковра,  у  кого-то  со
стола исчезали роскошные яства: он мог бы,  конечно,  питаться  грибами  и
ягодами, даже молодой корой с деревьев, но это отвлекло бы от напряженного
думанья. И потому спал под  ореховым  кустом,  завернувшись  в  ковер,  ел
что-то  нездешнее,  но  просто  тающее  во  рту...  Чтобы  быть  наверняка
уверенным, что обобрал не бедняка, он вызывал блюда только  роскошные,  но
поглощал их хоть быстро и много, но, как и положено мудрецу,  рассеянно  и
почти не замечая, что ест.
     Иногда слышал стук топора по дереву, однажды даже видел, как  далекая
вершинка дерева затряслась, затем с шумом и треском  дерево  упало,  ломая
ветви соседок. Вовремя понял, что  просто-напросто  ветер  свалил  сушняк.
Люди же грабят лес вблизи города. Вглубь забираться и лень, и страшно.
     Однажды он сидел на пне, мыслил, опустив  голову,  что-то  отвлекало,
наконец понял, что вокруг  стоит  неумолчный  стук  копыт.  Вздрогнув,  он
вскинул голову. На него падали  тени  десятка  рослых  коней,  всадники  в
железе, а на одном могучем коне  высился  крупный  человек  с  красным  от
ярости лицом. Олег непонимающе смотрел, потом в  уши  внезапно  прорезался
вопль, и Олег  сообразил,  что  человек  уже  давно  орет,  почти  визжит,
стараясь обратить на себя внимание:
     - ...Великому и могучему! А что он велит... ему... царство... надо!
     Слух окончательно вернулся  к  Олегу,  он  медленно  встал,  подвигал
занемевшим телом.  Суставы  трещали,  как  у  древнего  старика,  а  кровь
застыла, будто  он  превратился  в  лягушку,  попавшую  на  льдину.  Мышцы
покалывало, он ухитрился отсидеть себя всего. Кровь пробивалась по телу  с
трудом. Он смутно удивился, сколько же так просидел  в  тупом  бессмыслии.
Или это свойство мудрецов, или же, что вернее, его  мозги  от  непосильной
тяжести  впали  в  оцепенение,  как  замирает  жук-притворяшка  при   виде
чудовищно огромного человека.
     Всадник на коне разъяренно гаркнул:
     - Взять его!.. Не хочет - силой доставим!
     Крепкие руки с готовностью ухватили Олега за плечи, сжали руки. Он не
противился, его отнесли к коню. Низкорослый гридень спросил с  насмешливой
благожелательностью:
     - В седло или поперек седла?
     Олег проговорил медленно:
     - В седло...
     Губы его двигались рывками, словно он не только молчал сотни лет,  но
и не ел  столько  же.  Конь  под  ним  беспокойно  задергался,  но  гридни
придерживали с двух сторон, кто за узду, кто  за  гриву,  Олег  чувствовал
цепкие руки даже на сапогах.
     Старший, с перстнем воеводы, рявкнул:
     - Так поедешь добром аль надобно связать?
     - Куда меня везете? - спросил Олег.
     - К самому кагану, - ответил воевода гордо. Поправился:  -  К  нашему
ксаю. Царю, как его кличет местный народец.
     Коней пустили шагом, а потом, убедившись, что парень в волчьей  шкуре
в седле все еще держится, понеслись галопом. Гридни опекали волхва со всех
сторон, он постепенно перестал их замечать,  отдавшись  думам,  что  из-за
грохота копыт, тряски и криков  молодых  здоровых  мужчин  тоже  стали  из
плавно мудрых странно горячечными, злыми, и вот он уже несется  не  то  на
огненном коне, не то на страшном Змее, крушит  и  повергает  тех,  кто  не
понимает его мыслей, не внимает  желаниям,  что-то  вякает  и  противится,
тварь несчастная, всех вас давить и топтать, бегают всякие, зачем и живут,
он им счастья желает, а они все  обратно  в  грязь,  да  размазать  их  по
стенам, да изничтожить...
     Он  шумно  вздохнул,  медленно  возвращаясь  в  этот  мир.  Кони  уже
замедляли бег, впереди разрасталась в стороны и  ввысь  стена  из  толстых
бревен. Над воротами с обеих сторон высокие башни, видны головы  лучников,
а створки ворот раздвигаются с  неспешностью  сытой  перловицы,  всадников
явно заметили издалека и опознали.
     В ворота въехали по четверо в ряд,  явно  гордясь  мощью  и  величием
города. Середина двора, как заметил Олег, из  бревен,  плотно  подогнанных
одно к другому, по сторонам утоптанная земля, грязь и лужи возле  колодца,
но сам дворец огромен, стены высоки, шапка упадет, а двери едва ли  меньше
чем городские врата.
     Стражи горделиво ступали по широким плитам, дикарщики сумели ободрать
камень ровно, красный  гранит  под  подошвами  поблескивает  таинственными
искорками, что выпрыгивают из глубины толстых плит.
     На него поглядывали в ожидании,  что  ахнет  и  растеряется  в  таком
великолепии, но Олег то ли потому, что успел повидать  дворцы  и  покраше,
хотя вроде бы только-только вышел из Леса,  то  ли  слишком  занят  своими
нелегкими мыслями, но воспринимал весь дворец и его людей как сотканные из
сырого речного тумана, что растворяется при солнечном свете,  а  останется
лишь то, что он придумает, потому думать надо так, чтобы голова от думанья
раскалилась, чтобы дым из ушей, ибо если не эти люди, то  их  дети  должны
жить счастливо...
     Он вздрогнул, когда за плечо ухватила грубая рука:
     - Очнись, волхв!.. Ты перед великим князем!.. Тьфу, мать его, великим
царем!
     Он стоял на толстом ковре, ноги утопали по щиколотку в мягком. Вокруг
высокие стены, под стенами почтительно замерли ярко одетые люди,  а  прямо
перед ним на высоком троне сидит молодой  мужчина  в  рубашке  с  открытым
воротом, темных портках из кожи, охотничьих  сапогах.  Золотые  волосы  на
плечах, глаза синие, он странно напомнил кого-то. Сердце Олега екнуло,  он
в удивлении раскрыл глаза.
     Похоже, это истолковали иначе, приближенные за троном заулыбались,  а
князь с явным сомнением оглядел могучую  фигуру  мудреца.  Мудрому  больше
пристал сгорбленный вид и худое изможденное лицо с  горящим  взором,  а  у
этого напротив: лицо как из темной меди, а глаза  потухшие,  словно  огонь
где-то глубоко внутри.
     На миг почудилось, что облик этого человека смутно знаком, где-то уже
видел эти красные, как пламя вечернего костра,  волосы,  странные  зеленые
глаза, эти руки, что вот-вот подхватят его и метнут высоко в воздух...
     Князь Коло, которого в этих краях  угодливо  звали  Колоксаем,  царем
Коло, со смутным раздражением смотрел на высокую фигуру молодого  мужчины,
которому бы в доспехах и с мечом в руке впереди конницы...
     - Мне все известно от Миротверда, -  сказал  он  резко,  -  ты  сумел
совершить то, чего никто не мог за три... или больше сотни лет.
     Олег пожал плечами:
     - Если ты о сокровище, то это было просто. Каждый бы понял,  если  бы
хоть на миг задумался.
     - Ишь чего восхотел!.. Ладно, я буду  выглядеть  неблагодарным,  если
отпущу тебя без награды. Говори, что ты хочешь?
     Он откинулся на спинку кресла, ждал. Олег раскрыл и  закрыл  рот.  На
миг  возникла  безумная  мысль  сказать  все,  к  чему   стремится,   чего
добивается, и тогда этот могучий правитель,  сын  богини  Даны  и  дударя,
сразу же...
     Челюсти стиснулись так, что заломило в  висках.  Он  разомкнул  губы,
чувствуя, как голос от горечи стал хриплым и тяжелым:
     - Спасибо. Мне ничего не нужно.
     Придворные зашумели, а Колоксай слегка наклонился  вперед.  Его  злые
глаза буравили человека в волчьей шкуре,  Олег  чувствовал,  как  начинает
тлеть шерсть.
     - Не нужно? Или ты хочешь сказать, что я ничего не могу тебе дать?
     Не дурак, мелькнуло в голове, понимает... А вслух ответил:
     - Это не я сказал, а ты. А теперь позволь мне уйти.
     Придворные гомонили все громче и раздраженнее, Олег  чувствовал,  как
острые взгляды втыкаются в него как отравленные стрелы. Колоксай несколько
мгновений изучал его из-под приспущенных век:
     - Так-так... ну что ж,  была  бы  честь  предложена.  Я  жаловал,  ты
отказался. Миротверд сказал, что ты из числа  искателей  истины.  Я  много
слышал о таких... странных людях. Что-то за века и века никто ее так и  не
нашел. Или ее нашел ты?
     Олег ответил тихо,  голова  кружилась  от  усталости,  в  ушах  стоял
комариный звон:
     - Истин много. Для каждого своя. Что ты хочешь?
     Колоксай рявкнул громче:
     - Истину! Говори мне ее, если знаешь, говори понятными мне словами, а
не то...
     Он подал знак, из-за спины вышел огромный обнаженный до пояса  мужик,
могучий, но уже с парой пудиков лишнего мяса. В руках  мужика  поблескивал
огромный широкий меч, явно не боевой, таким хорошо разделывать туши коров.
Он недобро ухмыльнулся Олегу, жутко подмигнул.
     - Я могу сказать истину, - ответил Олег. - Даже не одну,  а,  скажем,
четыре. Но ты должен пообещать, что когда услышишь их, то не причинишь мне
вреда и позволишь идти своей дорогой.
     Один из придворных что-то торопливо шепнул на ухо быстрому на решения
князю. Тот кивнул,  голос  его  был  красивый,  мужественный,  полон  злой
иронии:
     - Обещаю. Если, конечно, твои слова не будут против тебя самого,  как
вора или преступника. Говори же.
     В огромном зале стало тихо, слышно  было,  как  далеко  за  пределами
дворца заржал конь. Олег сказал медленно:
     - Первая истина, что ты - царь этой страны... Вторая  истина,  что  я
тот, кого ты спрашиваешь об истине. Третья, что ты обещал не причинять мне
вреда. Четвертая, что ты хочешь знать истину, которая соответствует твоему
пониманию.
     Тишина длилась и длилась, воздух внезапно стал горячим, словно  задул
жаркий ветер пустыни. Придворные склонялись все ниже, страшась встретиться
с глазами молодого и горячего царя.
     Олег стоял недвижимо, опираясь о посох. В голове немного просветлело,
он различал лица, но потолок все еще колыхался, как палуба корабля в бурю,
а звуки  то  понижались  до  медвежьего  рева,  то  истончались  так,  что
обрывались на комарином писке.
     И в этом болезненном мире прогремел разъяренный голос:
     - Никто еще меня так... Никто!..
     Олег с трудом сосредоточил глаза. Колоксай на  троне  поднялся,  рост
немалый, в руках сила, плечи широки. Когда он сбежал по  ступенькам,  Олег
ощутил, что смотрит глаза в глаза этому тирану, оба бровь в  бровь,  разве
что герой ниже на палец-другой.
     - Проваливай, - сказал Колоксай с усилием. Его трясло, губы побелели,
синие глаза метали злые колючие молнии. - Черт  бы  тебя  побрал  с  твоей
истиной!.. Теперь надо мной будет ржать вся Артания!
     Олег развел руками:
     - Я только ответил на твои вопросы.
     - Ты назвал меня круглым дураком!
     Олег развел руками:
     - Я?
     Колоксай процедил с ненавистью:
     - Ладно, я сам себя назвал. Потому что я и есть круглый дурак. Какого
черта полез умничать, когда мое дело - меч, горячий конь,  свист  ветра  в
ушах?.. Иди к чертовой матери! И не попадайся на глаза.
     Перед  Олегом  пугливо  и   почтительно   расступились.   На   выходе
повернулся, шевельнулась странная симпатия к одураченному  правителю.  Так
искренне признал себя дураком, что наверняка привлек  на  свою  сторону  и
тех, кто только что втихомолку смеялся.
     Колоксай стоял на прежнем месте, прожигал взглядом  в  спине  мудреца
огромные дыры. Если бы мог, сжег бы до кучки золы.  Но  Олегу  почудилось,
что он ждет и каких-то слов мудрости, ибо великие люди не покидают ни этот
мир, ни даже дом без  многозначительных  слов,  смысл  которых  становится
понятен много позже.
     - Мы еще увидимся, - сказал Олег медленно. -  Ты  молод,  но  станешь
воистину великим... У тебя будет трое сынов,  великих  героев,  каждый  из
которых даст начало великому народу, а те в свою очередь дадут миру  много
славных сынов и дочерей. Твой род никогда не прервется!
     Он с усилием вызвал между собой и всеми остальными  облик  небольшого
вихрика, а сам незамеченным ушел через врата, стараясь  не  шаркать  и  не
стучать о каменные плиты посохом.



                                 Глава 17

     Раньше небо  было  плоским,  края  лежали  на  камнях,  которые  боги
набросали на севере и где-то на востоке. Само небо было  так  низко,  что,
когда люди толкли просо в  ступках,  ручки  пестиков  стучали  о  небесную
твердь. Богов это раздражало, но вот родился Пуруша... говорят, не без  их
помощи, он встал на ноги и головой поднял небо. С тех пор небо выгнутое, а
на севере с той поры остались камни, на которых раньше  лежал  край  неба.
Теперь эти камни зовутся Авзацкими горами.
     Сейчас оно выгнулось еще больше, в зените была такая  синева,  словно
купол  уходил  вверх  как  конический  шлем  куявца.  Солнце   уже   почти
подобралось к вершине, но синева оставалась густой  и  темной,  будто  там
дыра, через которую смотрит ночь.
     Он шел, как ему казалось, быстро, но дальний лес так и оставался там,
а когда он оглянулся, стены города едва-едва отдалились, словно он все это
время перебирал ногами на месте.
     - Нет, - сказал себе вслух,  -  никаких  вихрей,  никаких  Змеев  или
Рухов! Мощь магии, как  и  мощь  мускулов,  ослабляет  разум.  Да,  так  и
побреду. Как все люди. Как ты будешь строить мир по  справедливости,  если
начнешь смотреть на людей как на муравьев?
     А про себя добавил, что магией еще  пользоваться  уметь  надо.  А  то
деревенский дурак, что за комаром с дубиной, рядом с ним просто мудрец.
     Безрадостные мысли оборвал резкий стук копыт. Олег оглянулся быстрее,
чем следовало бы мудрецу, словно готовился уклониться от  летящей  стрелы,
хотя тут же подумал досадливо, что стрелу в  спину  следует  ждать,  когда
копыта стучат дробно и чаще.  Тогда  звук  глухой,  копыта  степняков  без
подков, чтобы выиграть в беге...
     Его догонял огромный всадник  на  белом  как  снег  коне.  На  голове
рассыпал искры шлем, плечи блестели булатными пластинами. Руки всадника на
поводьях, однако Олег  ясно  видел  торчащую  справа  рукоять  гигантского
топора, а слева виднелись отполированные ладонями древки двух дротиков.
     Конь всхрапывал на скаку, тяжелая грива мерно вздымалась,  как  волны
морского прибоя. Пурпурные  глаза  уставились  на  застывшего  на  обочине
дороги человека. Олег видел, что  конь  начинает  брать  вправо,  стремясь
налететь на него и сбить корпусом.
     Всадник вскинул руку, другой могучей дланью натянул поводья:
     - Тпру!.. Чертов конь, ему бы только драться!..  Здравствуй,  мудрец.
Ты еще помнишь меня?
     Олег пробормотал:
     -  Что  нужно  могучему  повелителю  Артании  от  скромного  искателя
истины?.. И почему ты один?
     Конь, играя и пританцовывая, подошел ближе. Колоксай смотрел  сверху,
как коршун на цыпленка, потом, спохватившись,  легко  спрыгнул  на  землю,
поклонился:
     - Не подобает даже царю разговаривать с мудрецами свысока.  Я  догнал
тебя, чтобы ты растолковал мне значение своего предсказания. Я  уже  видел
за свою короткую жизнь... еще  больше  слышал,  что  пророчества  мудрецов
всегда сбываются... но только  мы  не  успеваем  понять  загодя.  А  когда
сбываются, то либо уже лежишь в луже крови, либо... что еще хуже, в дерьме
по уши.
     Он повел коня в поводу рядом с Олегом, а тот шел  задумавшись,  потом
вздрогнул, обнаружив, что грозный царь все еще  топает  по  пыли  рядом  и
выжидающе заглядывает ему в лицо.
     - Да  что  толковать,  -  ответил  Олег  неохотно.  -  Многое  и  без
толкования понятно, но люди все равно не делают верно, а делают так... как
хочется.
     Колоксай шел натянутый как тетива перед  выстрелом,  Олег  чувствовал
странное невесомое прикосновение, а когда поворачивал голову, синие  глаза
смотрели выжидающе и с до боли знакомой надеждой, что он, Олег,  мудрый  и
всезнающий, все разом поймет, объяснит, растолкует. Даже когда  он,  Олег,
делал ошибку за ошибкой, тот, другой синеглазый, уверял Мрака, что  хитрый
Олег нарочито заводит их  в  топи,  чтобы  потом  разом  вывести  прямо  к
накрытым столам, а преследующие их враги перетопнут все до одного.
     Он тряхнул головой, стряхивая прошлое,  невольно  ускорил  шаг.  Конь
попробовал потащить  Колоксая  в  сторону,  там  сочная  зелень,  Колоксай
досадливо дернул с такой силой, что едва не оторвал коню голову.  Колоксай
заговорил непривычно просительным тоном:
     - Ты наговорил о великом потомстве... но пока что... Понимаешь, здесь
много молодых женщин... Я, как водится правителю,  взял  несколько  жен  и
сотню наложниц, но пока что ни одна не  понесла!  А  мои  дружинники,  что
пришли со мною, уже успели обрюхатить половину тех, кто носит  юбки...  Да
что те, кто в юбках! Вот и телята начали  рождаться  двухголовыми.  Волхвы
говорят - к беде, а я-то знаю, что со мной пришло слишком много молодых  и
неразборчивых.
     Олег вздрогнул, возвращаясь в  этот  мир,  успел  услышать  последние
слова. Понял по ним предыдущие:
     - Мы меняемся, герой... И мир меняется вместе с нами... Ты не  всегда
будешь таким.
     Колоксай сказал торопливо:
     - Мудрец, но мне надо спешить!
     - Почему?
     - Когда я был совсем мал, к моей матери пришли боги. Как  водится,  с
подарками, а кроме того, спросили нас, троих братьев:  какую  жизнь  хотим
прожить - длинную и спокойную или же бурную, полную подвигов и  славы,  но
короткую? Ну, сам знаешь, это они у  всех  спрашивают.  Ритуал  такой.  Не
знаю, что выбрали мои братья, но я выбрал последнее.
     - А что последнее?
     - Подвиги, - громыхнул Колоксай громовым голосом, -  последнее  дело!
Подвиги!
     - А-а-а... Ты говори, говори.
     - Так что скоро могу погибнуть, но не хотел бы раньше... чем  оставлю
после себя сына!
     Олег повернул голову, внимательно  изучая  шагающего  рядом  молодого
богатыря. Тот смотрел под  ноги,  уже  непривычно  смиренный,  ждущий  его
решения.
     - У тебя будет великий род, - сказал Олег наконец. - Это видно...  Но
не от этого...
     - Как это?
     - Не от такого, - объяснил Олег неуклюже, - каков ты сейчас.
     - Но я всегда буду таким!
     Олег покачал головой:
     - Нам всем кажется, что вот теперь-то мы такими и останемся. Но умные
меняются. Дураки - никогда.
     Колоксай в задумчивости почесал в затылке:
     - Разве что сменить доспехи?
     - Даже шкура ни при чем.
     Зеленые глаза колдуна все чаще останавливались на  золотой  серьге  в
ухе. Некрупный зеленый камень поблескивал крохотными лучиками.  В  глубине
камешка чувствовалось движение, но он мал, даже простые  дружинники  носят
покрупнее, и Олег все не мог разо-брать, что же странное он там зрит.
     - А что нужно? - спросил Колоксай напряженно.
     - У тебя не простой камень, - заметил Олег.
     Колоксай кивнул, но взгляд отвел:
     - Да, это изумруд.
     - Очень яркий.
     - Да, чистейшей воды!
     Снова  голос  юного  правителя  показался  чересчур  поспешным.  Олег
кивнул, шел все так же неспешно, погруженный  в  думы,  затем  ход  мыслей
нарушил несколько смятенный голос Колоксая:
     - Если уж совсем точно, то это кольцо подарила мать.
     - Твоя мать - могучая богиня, - кивнул Олег.
     У Колоксая округлились глаза.
     - Ты знаешь?
     Олег кивнул, пряча усмешку:
     - Знаю.
     - Вот что значит волхв, -  протянул  Колоксай  уважительно.  -  Сразу
увидеть... Так вот, эта серьга дает мне неуязвимость! И  потому  я  совсем
запутался. Уже проверил в битвах:  мечи  врагов,  их  стрелы  и  копья  не
оставляют на мне ни царапины, могу врываться в самую гущу  сражения,  могу
повергать самых сильных богатырей, и меня могут остановить  только  стеной
из щитов... да и  то  ненадолго.  Или  схорониться  от  меня  за  крепкими
стенами.
     - Ну-ну, и что же непонятно?
     Колоксай воскликнул с мукой в голосе:
     - Но как же тогда смогу... полную подвигов? Какие же подвиги, если  я
неуязвим!.. И как моя жизнь окажется короткой, если суждено умереть только
от старости?
     Олег подумал, спросил медленно:
     - Ты неуязвим только  от  мечей,  стрел,  дротиков?  Или  и  от  яда,
болезней, горных обвалов?
     Видно было, как Колоксай побледнел, плечи его зябко передернулись.
     - Ты прав, лучше бы не был... А то завалит горным обвалом, и мне  там
лежать до самой старости? Страдая от голода и жажды?
     Олег оглянулся, стены града скрылись за виднокраем.  Позади  качались
вершинки темных сосен, лес смыкался за их спинами.
     - Не пора ли тебе возвращаться?
     - Не знаю, - ответил Колоксай.
     Олег посмотрел искоса:
     - Разве? Мне показалось, что такой могучий  правитель  все  на  свете
знает и умеет.
     Колоксай сказал с неудовольствием:
     - Готов браться за все - это не то же самое, что знать и  уметь.  Мне
надо все уметь, вот и...
     Олег стиснул челюсти. Горькую правду  говорил  звероватый  Мрак,  что
миром двигают не те, кто знает и умеет, а те, кто  берутся  двигать,  пока
мудрые да умеющие сидят на печи да сопят в тряпочку.
     - Так что же ты хочешь?
     - Возьми меня с собой, - предложил Колоксай неожиданно.
     Олег отшатнулся, даже соступил на обочину:
     - Что?
     - Возьми, - повторил Колоксай уже совсем не царским голосом.  -  Тебе
понадобится в твоем пути могучий защитник.
     Олег все еще в изумлении качал головой:
     -  Мне  -  да,  но  что  это  даст  тебе?  Чтобы   царь   сопровождал
странствующего волхва? Что скажут твои подданные?
     Колоксай отмахнулся:
     - У меня мудрые воеводы. И многоопытные советники.
     - Ты им что-нибудь сказал?
     - Немного.
     - Что?
     - Если не вернусь к вечеру, то отправляюсь с тобой. Дело в  том,  что
наш волхв зрел в ночи хвостатую звезду, что указывала на  север.  А  утром
солнце встало рогатое! Это примета, что нас посетило нечто необыкновенное.
Но никто ничего не заметил, тогда  я  решил,  что  необыкновенность  может
прийти с тобой. И уйти тоже.
     Олег покачал головой:
     -  Впервые  слышу,  чтобы  царь  вот  так  оставил   трон   и   пошел
странствовать.
     - Брешешь, - не поверил Колоксай. - Даже я слышал  такие  истории.  С
царями это как раз часто. Правда, царей как пруд пруди, в каждом селе царь
или король. Мне больше нравится зваться князем.
     - Но князья не уходят.
     Колоксай нехотя согласился:
     - Ладно, тогда я царь. За меня остался Миротверд.  Он  и  так  правил
осторожно и мудро, а я был  не  столько  царем  или  князем,  как  главным
воеводой. Всегда на полях битв, на кордонах... Он не растеряет царство!  А
я познаю нечто новое, что недоступно царю.




     Когда вошли под густую тень деревьев, Олег  определил  самый  высокий
дуб, направился прямо через кустарник, вскоре перешагнул  через  родничок,
что выбивался из-под корней дуба-исполина.
     За спиной трещали ветви, тяжело гупало. Это проламывались Колоксай  с
его гордым конем.
     Олег сел, привалившись спиной  к  дубу.  От  воды  веяло  живительной
прохладой. Неспешно  зачерпнул  ладонью,  смочил  лицо,  лоб,  лишь  затем
напился. Колоксай в нерешительности потоптался рядом,  конь  уже  принялся
объедать сочные верхушки орешника.
     - Ты угадал правильно, -  сказал  Олег  так,  словно  разговор  и  не
прерывался. - Ты ведь почти бессмертен... по  крайней  мере,  в  бою.  Так
зачем тебе дети?
     Колоксай несколько мгновений  смотрел  в  упор  на  мудреца,  который
выглядел едва ли старше его самого, если бы не мудрые усталые  глаза.  Эти
глаза изменились, когда могучая длань правителя метнулась к уху. Рывок,  и
Колоксай протянул забрызганную каплями крови золотую серьгу.
     - Теперь у меня дети будут?
     - Теперь природа обязана дать тебе детей, - сказал Олег  тихо.  Горло
сжала незримая рука, он почти прошептал: -  Ты  такой  молодой...  Ты  так
страстно хочешь иметь детей?
     - Да! - почти выкрикнул Колоксай.
     - Не понимаю, - ответил Олег.
     - Ты мудрец, и не понимаешь?
     - Не понимаю, - признался Олег. - А ты?
     Колоксай все еще держал на ладони серьгу.  По  шее  от  уха  побежала
тоненькая струйка крови.
     - Я не волхв, мне понимать нечего. А такие вещи,  как  честь,  слава,
отвага, - не понимаются, а чувствуются!
     - Да-да, - согласился Олег. - Ты прав.
     - А дети, - продолжал Колоксай горячо, - это как...  как...  даже  не
знаю... как дубы, что роняют желуди каждый год  в  надежде,  что  вырастет
молодой дубняк,  как  дождь,  что  падает  на  сухую  землю,  и  та  сразу
становится зеленой, как ветер, без которого мир умрет...
     - Да-да, - повторил Олег. - Мне это понять трудно.
     Он принял серьгу, повертел  в  пальцах.  Теперь  странные  силуэты  в
камешке различались лучше, но все же  надо  будет  рассмотреть  при  ярком
солнечном свете, когда лучи пронижут насквозь.



                                 Глава 18

     Он чувствовал себя слишком усталым, чтобы собирать хворост, а царя не
пошлешь, это не бог, потому лишь указал на  ровное  место  в  двух  шагах,
сказал Слово Огня. Вспыхнуло, затрещало, в лица пахнуло жаром,  а  к  небу
взметнулся столб оранжевого пламени.
     Колоксай отшатнулся, остановившимися глазами впился  в  мудреца.  Тот
сидел понурый,  по-стариковски  протянул  руки  к  огню,  сгорбился,  весь
несчастный, как ворона под долгим дождем.
     - Что за счастливый огонь! - воскликнул Колоксай.
     - Еще неизвестно, - проворчал Олег, - счастливый или несчастный...
     - Почему?
     - Зажигать умею, а вот гасить... - сказал  Олег,  морщась.  -  Ладно,
другой кто-то сумеет... Ложись, утро вечера мудренее. Авось передумаешь  и
вер-нешься.
     Тревога шевельнулась, залегла на дно, но он чувствовал ее там и  знал
причину. Ломать всегда проще, чем строить, и  чтобы  спалить  лес,  хватит
одной искры, ни ума, ни умения не надо. А вот загасить...
     Он пробормотал слово, Колоксай отпрянул, когда  на  колени  шлепнулся
крупный уже зажаренный гусь. Еще горячий, из раздутого  брюха  выглядывали
коричневые яблоки. Колоксай  отдернул  ладони,  гусь  тяжело  скатился  на
траву.
     - Святое небо!
     - Прости, - сказал Олег. - Задумался, не подумал, что сперва бы  стол
или хотя бы скатерть... Старею, видать.
     Колоксай с недоверием смотрел  то  на  невозмутимого  волхва,  то  на
истекающего соком гуся. Коричневая корочка лопнула, из  щелей  поднимались
тонкие белые струйки пара.
     - Сколько же тебе?
     - Я старые книги читал, - ответил  Олег  уклончиво.  -  А  во  многих
книгах много печали... Ты ешь, ешь! Я сперва стеснялся, что у кого-то  изо
рта кусок выхватил, а потом...
     - Что потом?
     Его пальцы уже осторожно подняли  гуся,  не  по-волшебному  тяжелого,
ноздри затрепетали, как занавеска на ветру.
     - Да если бы кусок черного хлеба, - объяснил Олег, глаза его смотрели
поверх головы витязя, губы двигались медленно, волхв думал о другом, - или
сухарь... А у кого откормленный орехами гусь,  у  того  это  не  последний
гусь...
     Колоксай оторвал лапку, жадно вдохнул аромат  сочного  мяса.  Он  уже
готовился ложиться спать натощак, как и положено,  говорят,  странствующим
волхвам. Теперь видно, как они странствуют...
     По пальцам побежал горячий сок. Глаза стали отсутствующими, а на  лбу
собрались морщинки, словно пробовал  припомнить,  не  исчезало  ли  с  его
княжеского стола вот так же во время пира что-нибудь особенное.




     Ночью Олега посещали смутные видения, призрачные фигуры тянули к нему
тонкие руки, жалобные женские голоса  звенели  и  после  того,  постепенно
истаиваясь, как он обнаружил себя у догоревшего костра. Над лесом медленно
поднимался холодный зябкий рассвет. Рядом скорчилась гигантская фигура, но
едва Олег шелохнулся, человек мгновенно разогнулся, сел.
     На Олега смотрели ярко-синие глаза, которые он каждый день встречал в
родной деревне, а по-следний раз видел...  когда  он  расстался  с  бедным
дударем?
     Волхв  был  грустен,  зеленые  колдовские  глаза  не  отрывались   от
оранжевых язычков огня.  Крупные  багровые  угли  светились  изнутри,  там
что-то бегало, исчезало, появлялось, выстреливало короткими острыми, как у
молодой змеи, язычками.
     Лицо Колоксая побледнело, черты стали резче, словно провел  ночь  без
сна, но голос прозвучал так, словно разговор не прерывался:
     - Я не передумал, волхв!
     После ночного бдения на лбу появилась первая морщинка,  а  складки  у
губ стали тверже.
     - Ты уверен?
     - Человек, который умеет так  зажигать  огонь...  он  сможет  чему-то
научить.
     -  Я  ж  говорю,  -  ответил  Олег  тоскливо,  -  что  иногда  важнее
загасить... или воздержаться от огня. Но это, как я вижу,  слишком  сложно
для тебя. Зато для меня еще сложнее. Я тоже хочу много и  сразу...  Ладно,
седлай своего коня... Хотя не понимаю, зачем этот с  четырьмя  ногами?  Мы
пешком.
     Колоксай  с  великим  сожалением  оглянулся  на  своего  белоснежного
красавца. Тот, неловко переступая спутанными  ногами,  передвигался  вдоль
зеленого кустарника, срывал листья, хрустел, косил в их сторону удивленным
коричневым глазом.
     - А может, - предложил Колоксай без всякой надежды, -  и  тебе  коня?
Какая разница, где мыслить? К тому же на коне мыслить труднее, а значит  -
мелкие проскочат, а крупную мыслю заметишь. Да и когда  сильно  трясет,  в
голове все бултыхается, мысли перемешиваются.
     Олег покосился на знатока по мыслителям, но смолчал. Огонь все так же
лизал багровые угли, Колоксаю почудилось, что, не будь здесь этого дерева,
все равно горело бы точно так же, но волхв  чем-то  опечален,  явно  мысли
попадаются не те, огорчение мудреца понятно, ему тоже  иногда  попадали  в
силки не черно-бурые лисицы, а ежи, а то и вовсе жабы.
     Олег поднялся:
     - В путь!
     - В путь, - откликнулся Колоксай. - И ничего, что натощак...
     Олег оглянулся через плечо с недоумением:
     - Натощак?.. Ах да!
     Он хлопнул себя по лбу, сказал что-то выразительное, похожее на брань
рассерженного  тюринца  с  примесью  слов  куявца,  но  на  смятую   траву
посыпались жареные гуси, рухнул поросенок на вертеле, падали градом мелкие
запеченные в тесте птички, мудрец снова забыл в  благородной  задумчивости
про  скатерть,  воздух  наполнился  сбивающими  с  ног  могучими  запахами
жареного мяса, птицы, острых трав  и  таких  горьких  кореньев,  что  даже
сытого заставляют жадно хватать все новые блюда...
     После короткой трапезы, когда у костра осталось еще с десяток жареных
гусей, подобревший Олег разрешил белоснежного красавца вести в  поводу,  а
сразу  за  лесом  в  маленькой  деревушке  купили  еще  лошадку.  Колоксай
приободрился, оба верховые, к тому же лошадка  оказалась  резвой,  неслась
вскачь, и хотя белоснежный жеребец успевал без труда, Колоксай косился  на
мудреца с растущим уважением: умеет выбирать коней, а сколько его воеводам
всобачивали негодных, хилых, а то и вовсе надутых, дабы выглядели толстыми
и сытыми!
     Олег держался в седле ровно, покачивался в такт скачке. Он уже забыл,
как понял Колоксай, о скудной, по мерке  волхвов,  утренней  трапезе,  для
которой в рассеянности снес с пиршественного  стола  какого-то  заморского
владыки все подряд и перебросил в дикую чащу, тем более не помнил о пещере
с сокровищами,  что  отыскал  в  руинах  древнего  города  и  с  небрежной
щедростью, что заставила бы другого владыку удавиться от зависти, подарил,
даже не глядя, незнакомым людям...
     Непривычное чувство облегчения вошло вовнутрь, растеклось. Он  ощутил
себя странно  умиротворенным,  губы  раздвинула  глупо-счастливая  улыбка.
Перехватив взгляд волхва, объяснил:
     - Впервые не я веду, а меня... Непривычно!
     - Скоро наскучит, - предостерег Олег.
     Колоксай удивился:
     - Я войско водил и на журавлевцев, и на урюпинцев, в болотах вязли, в
горах замерзали... и ничего, им не наскучило!
     - Ты из другого теста, - буркнул Олег. - Или глины. А то и  вовсе  не
глины, а дерева. Или металла.




     На  дорогах  все  чаще  обгоняли  груженые  подводы.   Немногословные
поселяне везли мешки с  зерном.  Корзины  с  яблоками,  рыбу  в  бочках  и
лоханях, везли битую птицу. Когда ехали мимо леса,  там  слышались  частые
удары топоров. Верхушки деревьев то одна, то другая вздрагивали,  медленно
валились набок, доносился треск сучьев.
     Колоксай оглянулся, кивнул на пару могучих коней, что вытаскивали  из
леса огромный ствол вековой сосны.
     - Кто-то строится...
     - Вряд ли селянин, - согласился Олег. - Ему хатки ставят попроще...
     Колоксай поморщился:
     - Если я каждому холопу будет ставить терем, то  мое  царство  быстро
пойдет прахом.
     - Прахом ли?
     - Прахом, - отрубил Колоксай.
     Впереди открылся на возвышении град,  такой  радостный,  что  даже  у
хмурого Олега посветлело на душе. Новенький, словно игрушечный, он блистал
стенами теремов и городских стен из свежеошкуренных бревен,  крыши  словно
из чистого злата,  покрытые  ровными,  любовно  подогнанными  плашками  из
гонты, даже отсюда видны затейливые коньки на крышах, изукрашенные ставни,
наличники. Даже сараи и конюшни поставлены так, словно человек не раз  еще
возвращался  к  ним,  что-то  подделывал,  украшал,  поправлял,  превращая
простой хлев в место для посиделок.
     Колоксай смотрел равнодушно:
     - У тебя есть какая-то цель? Или же скитаемся просто так?
     - Цель есть, - ответил Олег, - но к ней на коне не подъедешь.
     - А на козе?
     - Смотря что назвать козой.
     За городской стеной паслись огромные стада, таких тучных  коров  Олег
еще не встречал. Вымя каждой почти волочилось по земле, а дальше берег был
белым от гусиного стада, шумного,  но  по-барски  ленивого,  разнеженного.
Немногие еще плавали, другие же степенно выбирались на берег,  гоготали  и
топали в сторону городских врат.
     Колоксай мазнул спокойным взором, конь под ним пытался  повернуть  на
дорожку, что вела в град, но властная рука хозяина направила мимо.
     Когда они ехали почти под городской стеной, сверху закричали,  голоса
были радостными. Колоксай помахал в ответ, но глаза смотрели  прямо  перед
собой.
     Они миновали врата, когда  там  заскрипело,  вскоре  послышался  стук
копыт. Колоксай ехал, погруженный в свои думы, оглянулся Олег.
     Их догоняла на красивой гнедой лошади  молодая  девушка.  Ее  золотые
волосы растрепались по ветру, только на лбу их  прижимала  голубая  лента.
Ветер теребил конскую гриву, всадница пригнулась,  лошадь  неслась  легко,
копыта брезговали землей, тонкие мускулистые ноги красиво месили воздух.
     Олег  остановил  коня,  остановился  и  Колоксай.   Всадница   начала
придерживать свою разгорячившуюся лошадь,  та  фыркала,  трясла  гривой  и
пыталась встать на дыбы, всячески объясняя, что  готова  мчаться  хоть  на
край света.
     Девушка была в самом деле легкая, как  мотылек,  стройная  и  гибкая,
глаза смеялись, а щеки  от  быстрой  скачки  разрумянились,  как  наливные
яблочки. Когда улыбнулась, зубки блеснули такие белые,  ровные  и  чистые,
что Олег едва не сунул ей палец, чтобы куснула, как веселый щенок.
     - Муж мой и повелитель! - воскликнула она в великом удивлении.  -  Ты
ведь ехал к нам... или не к нам? Почему миновал свои владения?
     Колоксай кивнул с виноватой усмешкой:
     - Милый мой Зимородок... Прости, но меня  зовет  вдаль  что-то  очень
могучее. Я не могу противиться этому зову.
     Он покосился на Олега, но тот молчал, посматривал на  обоих.  Девушка
от удивления широко распахнула глаза, удивительно  синие,  чистые,  как  у
ребенка:
     - Зов?.. Боевой трубы?
     - Нет...
     - Но ты собрался на войну?
     - Нет, - покачал головой Колоксай. - Нет.
     Она старательно хмурила чистый лобик, даже губу закусила,  отчего  ее
милое личико стало до смешного задумчивым.
     - Конечно, не на войну, - решила она. - На войну  готовятся  задолго.
Но куда так спешно?.. Заедь, отдохни, повеселись. И твоему спутнику  будет
нескучно.
     Колоксай даже не повел бровью в сторону града, где, как  понял  Олег,
хозяйкой  эта  удивительно  милая  и  хорошенькая  девушка,  одна  из  жен
Колоксая. В глазах витязя росло злое нетерпение. Конь под ним  переступил,
сделал шажок, отодвигаясь от хорошенькой  игривой  кобылки,  что  норовила
пихнуть боком.
     - Прости, - ответил Колоксай, - я не могу. Мне надо спешить.
     - Но куда? - просила она непонимающе. - Если не на войну...
     - Не на войну, - сказал он, - не беспокойся.
     Олег видел, как в синих глазах что-то  изменилось.  Кукольное  личико
посуровело, а по-детски пухлые губы отвердели. Она спросила негромко:
     - Если не на войну... тогда к другой женщине?
     Колоксай отмахнулся:
     - Да нет же.
     - Да, - возразила она убежденно. Румяные щеки на глазах теряли  цвет,
бледнели. В глазах блеснули  слезы,  а  голос  внезапно  задрожал:  -  Мой
повелитель, я не виновата, что не могу зачать твоего ребенка!.. Но ведь  и
никто из твоих жен и наложниц не может!.. Но  мы  принесем  жертвы  богам,
воздвигнем новое капище, и боги сжалятся!.. У меня будет твой сын!
     Колоксай протянул руку, его пальцы бережно коснулись ее щеки, девушка
сделала движение прижать  его  пальцы  щекой  к  плечу,  но  Колоксай  уже
отодвинулся, спина стала прямой, а в голосе зазвучало прежнее нетерпение:
     - Все, Зимородок!.. Перестань реветь. У мужчин свои дороги.
     Олег пустил коня за ним следом,  прислушался,  но  сзади  было  тихо.
Всадница не  осмелилась  следовать  за  ними.  Он  уже  полагал,  что  все
кончилось, когда сзади раздался ее звонкий отчаянный крик:
     - Если ты едешь на войну, то пусть моя  любовь  будет  тебе  щитом!..
Если же едешь к другой женщине... то пусть на нее обрушится мое проклятие!
     Колоксай нервно дернулся, Олег утешил:
     - Успокойся. Это всего лишь слова.
     - Она из рода  колдунов,  -  пробормотал  Колоксай.  -  Ее  проклятия
сбываются...
     - Так не бывает.
     - Почти всегда сбываются, - уточнил Колоксай, но лицо его  оставалось
тревожным, словно он обязательно должен был попасть в число  тех,  на  ком
проклятие сбудется.
     Им в спины уже едва слышно донесся слабый крик, но в нем было столько
ярости и отчаяния, что Олег ощутил,  как  осыпало  морозом,  а  волосы  на
затылке зашевелились:
     - Я проклинаю ту женщину, ради которой ты оставишь меня! Да настигнет
ее смерть от руки собственного сына!..
     Конь под Колоксаем неожиданно пошел галопом. Олег  догнал  с  трудом,
его конь был в мыле, на узде повисли клочья пены, когда Колоксай придержал
своего, сказал с виноватым смешком:
     - Как в таком крохотном тельце помещается такая ярость?
     - Ворона маленькая, а рот здоровый, - отозвался Олег.
     Он старался, чтобы голос прозвучал безучастно, но  удалось  плохо,  и
Колоксай посмотрел подозрительно, пожал  плечами.  Олег  вздрогнул,  когда
молодой богатырь внезапно заорал воинскую  походную.  Конь  пошел  бодрее,
даже потряхивал гривой и зыркал огненными глазами по  сторонам,  выискивая
толпы врагов.
     Поколебавшись, Колоксай сказал:
     - Вообще-то дворцовые волхвы сказали, что я  погибну,  если  пойду  с
тобой.
     Олег изумился:
     - Так чего ты еще здесь? Немедленно возвращайся!
     Колоксай с неловкостью пожал плечами:
     - Недостойно мужчины уходить от опасности.
     - А если это непростая опасность?
     - Все равно, - ответил он упрямо. - И кроме того...
     Он осекся, бросил на Олега подозрительный взгляд, но тот в самом деле
ничего не заметил, углубившись в тяжкие думы о возвышении  рода  людского.
Колоксай посопел, поерзал, но не в его характере было оставлять хоть малую
недоговоренность:
     - И еще... Если вернусь в свой защищенный город...  то  не  получится
ли, что выбрал долгую и спокойную жизнь в безвестности?
     Олег пробурчал себе под нос:
     - Не знаю... В защищенном дворце так же легко околеть от яда,  как  в
бою от меча.
     Колоксай зябко передернул плечами:
     - Бр-р-р!.. Нет уж, только не от яда!.. Лучше уж погибнуть на  скаку,
в полете, в гуще схватки, когда кровь  кипит...  Я  видел,  как  в  битвах
воины, уже раненные смертельно, сражались так же весело и лихо, не веря  в
гибель, не принимая... и падали замертво, все еще  не  веря,  все  еще  со
счастливыми улыбками упоения схваткой!.. Нет-нет, только не от яда.



                                 Глава 19

     Широкую зеленую долину словно кто заузил вдаль, с  боков  поднимались
невысокие  старые  горы,  а  среди  зелени   гордо   и   вызывающе   стоял
дворец-башня. Олегу на миг почудились домики, сараи, сады, пятна огородов,
от небольшого пруда двигается огромное стадо коров... но тут же понял, что
это именно то, что глаза привыкли видеть, что ожидали... И что видит почти
каждый. А на самом деле  дворец-башня  брезговал  подпускать  к  себе  как
селянские дома, так и княжеские конюшни.
     Колоксай ахнул:
     - Я никогда не зрел такой красоты!
     Дворец блистал, выстроенный из странного голубоватого камня, похожего
на январский лед. По крыше, стенам и зубцам на вершинке бегали  сверкающие
зайчики, такие задорные и радостные, что Олег ощутил, как его замороженные
губы раздвигаются в улыбке. Остроконечная башня нацелилась  в  синее  небо
красными прапорцами. Между зубчиками наверху еще и деревянные перекладины,
кто-то явно любит подниматься наверх, смотреть то ли на свои владения,  то
ли на загадочное звездное небо.
     Колоксай повторил потрясенно:
     - Я такого еще не видывал!
     - Я тоже, - согласился Олег.
     Колоксай уловил в голосе молодого волхва напряженность, спросил живо:
     - Что-то не так?
     - Не знаю, - признался Олег. - Но переночевать нам лучше где-нибудь в
ином месте.
     Колоксай оглянулся с тоской на далекий лес, дальше только ровная, как
столешница, степь.
     - В чем дело? - осведомился он холодно. - Не потому  ли,  что  твоему
носу трудно без запахов  навоза,  гнили,  помоев,  старого  прелого  сена,
прокислых щей? Или же потому, что туда дальше ехать?
     - Дальше, - согласился Олег. - А волхвы, как ты уже знаешь, не  могут
без трудностей. Однако, хотя волхвы чаще  общаются  с  призраками,  чем  с
живыми людьми, я все же предпочитаю живых людей.
     Колоксай насторожился, синие глаза потемнели. Олег видел, как  витязь
беспокойно  ерзает  в  седле,  ощупывает  оружие.  Не  обнаружив   видимой
опасности, спросил настороженно:
     - Ты видишь чары?
     - Нет.
     - Так в чем же дело?
     Голос его был раздраженным,  грудь  выгнулась,  как  у  петуха  перед
утренним "ку-ка-ре-ку". Олег сказал мирно:
     - Я не воин, но и мне видно, что такой замок  не  может  существовать
без... без подпорок.
     - Каких подпорок? - не понял Колоксай.
     - Сел. Сел, весей, деревень...  Откуда  простой  люд  таскает  зерно,
гонит скот, везет рыбу, дрова из ближайшего леса... Но я что-то не вижу...
     Колоксай  тряхнул  головой,  провел  ладонью  по  лицу.  Когда  снова
всмотрелся в сказочный дворец, взгляд был острым, как у коршуна.
     Дворец  стоял  посреди  зеленой  долины,  нетронутая  трава  вздымала
зеленые стебли прямо от ворот, красные маки как  капли  крови  усеяли  всю
долину. Кустарник тянулся причудливыми петлями, а в его разрывах  зеленела
та же густая сочная трава, которую так легко сломать  не  только  конскими
копытами, но даже тонкими заячьими лапами.
     И трава зеленела за версты вокруг, сочно и  нетронуто.  Над  красными
маками порхали непуганые бабочки, а перед  конскими  мордами  стремительно
взмывали,  жутко  треща  слюдяными  крыльями  и  пугая   коней,   огромные
кузнечики, кобылки с красными и синими крыльями.
     - Ни одной дороги, - обронил Колоксай медленно, - ни одной  тропки...
в самом деле красиво! Всегда мечтал о таком. Но как обойтись  без  простых
селян, которые подвозят в крепость зерно, лес, гонят скот на  убой,  везут
рыбу, пеньку, смолу, мед?..
     "На одного человека в крепости, - подумал Олег сумрачно, - приходится
тридцать, которые его кормят, поят, одевают и снабжают оружием".
     - Или они все невидимы, - сказал Колоксай, - или же...
     Олег хмыкнул. Можно сделать невидимыми людей, можно сделать невидимым
скот и даже дома, но все равно осталась бы вытоптанная земля, темные пятна
от костров, мощный запах навоза, конских каштанов, горелого железа, аромат
свежеиспеченного хлеба...
     - Держи меч под рукой, - предупредил он.
     - У меня топор!
     - Ну топор.
     - Я с магами драться не люблю, - сказал Колоксай тревожно.  -  А  как
ты?
     - Я ни с кем не люблю, - пробормотал Олег.
     Колоксай покосился на взрослого не по годам волхва, внезапно  ощутил,
что этот красноголовый с кем только не дрался, через что только не прошел,
и уже устал, потому что все так же бредет в стоптанных сапогах, в драках и
сражениях ничего не обрел, а только терял, и теперь  по-стариковски  хочет
не то спокойной жизни, не то чего-то еще, что не понять тем, в ком горячая
кровь кипит, в чьей груди сердце стучит часто и мощно, глаза  выпучены  от
жажды заглянуть за видно-край, а пальцы жадно тянутся к рукояти топора.
     - Если нам не откроют, - сказал он красивым мужественным  голосом,  -
клянусь небом, я вышибу ворота, какому бы чародею этот терем... или  башня
ни принадлежали!
     Кони охотно  затрусили  вниз,  трава  в  долине  всегда  слаще.  Олег
всматривался в странные красные нити, что иногда просматривались в зелени,
Колоксай еще не видит, его голубые глаза устремлены на высокую  блистающую
твердыню, а на лбу углубляются морщинки.
     Солнце накаляло головы и плечи. Высоко над  головами  выгнулся  синий
купол без единого облачка. Олег хмуро подумал, что здесь лес стеной, ветви
над головой сомкнулись бы так, что этого вот неба не увидеть... но  кто-то
выпалывает даже семена деревьев, оставляя только семена трав.
     Он помнил страшные раскаленные Пески, где шныряют  ящерицы,  пауки  и
стремительные муравьи, бывал на голых  скалах,  продуваемых  острыми,  как
клинки, ветрами, там кочуют целые стада горных козлов, а сейчас вот едут к
очень странной башне, под копытами мирно  и  успокаивающе  хрустят  сочные
стебли, про-мчалась зеленая, под цвет травы, ящерка...
     С высоты седла все чаще начал замечать  муравьев,  но  дико  крупных,
красноголовых, неторопливых. Почти все замирали при виде  двух  всадников,
провожали темными выпуклыми глазами.
     Башня приближалась мерным конским шагом. Если у Гольша  из  массивных
глыб, а Краснояр предпочитает столбы в три обхвата, все  мореный  дуб,  то
эта из дивного камня, которого и мрамором не назовешь,  обидишь,  чересчур
красиво, сверкающе...
     Колоксай, судя по его озадаченному виду, наконец заметил, что к башне
тянутся красные цепочки. Кони шли в сторонке, башня медленно вырастала,  а
цепочки расширились до ручейков. Красноголовые муравьи бежали по двое-трое
в ряд,  навстречу  неслись  такие  же  быстроногие,  легонько  пощелкивали
панцири.
     Олег ощутил, что в глазах начало рябить от мелькающих  сяжек,  поднял
взор на башню. Не оставляло ощущение, что за  ними  наблюдают  уже  давно,
наблюдают внимательно, со снисходительным любопытством.
     Некоторые муравьи, особенно крупноголовые и острожвалые,  выскакивали
из потока и бросались к ним, но, словно получив неслышимый  Олегу  приказ,
останавливались,  нехотя  и  недоумевающе   поводили   длинными   сяжками,
возвращались в общую колонну.
     - Откуда там хлеб, - проговорил Колоксай, - я еще  понимаю...  каждый
муравей по зерну - все подвалы доверху! Но как оленя...
     Олег смолчал, что можно и вовсе без мяса, витязь не  поймет.  Зеленые
глаза волхва  внимательно  провожали  глазами  потоки  красноголовых,  что
устремлялись к башне. Управлять  муравьями  -  это  не  конем  и  даже  не
коровами.
     Кто бы там ни жил, это колдун немыслимой мощи.




     Башня приблизилась, заслонила весь мир. Вместо массивных врат широкий
проем  перегораживали  толстые  железные  прутья.  Со  всех  сторон   сюда
стекались красные шелестящие потоки муравьев, сливались в  единую  широкую
реку. Колоксай растерянно смотрел, как  красная  река  свободно  вливается
вовнутрь, спохватился, потянулся за рогом. Олег перехватил его руку, сжал.
     Решетчатая стена ворот заскрипела и медленно поползла вверх. Конь под
Колоксаем трясся как лист на ветру,  прядал  ушами.  Олег,  поколебавшись,
коснулся каблуками теплых боков своего коня. Тот дрожал тоже  всем  телом,
большие глаза не отрывались от страшного красного ковра.
     - Поедем, - сказал Олег наконец. - Кто бы там ни сидел, он видит, что
мы потопчем малость...
     - Только бы не закусали, - отозвался Колоксай быстрее, чем обычно.  -
Говорят, муравьи могут напасть на бегущего оленя и загрызть...
     - Брехня, - отмахнулся Олег. - Не такая же мелочь?
     Конь  под  его  крепкой  рукой  вошел  в  ворота,  ногами  переступал
часто-часто, храпел, ронял пену, Олег сидел ровный  как  свеча.  Помещение
было круглым, а посредине, как  стебель  полевого  вьюнка,  по  массивному
столбу вверх уверенно поднималась широкая лестница. Все,  как  у  Россохи,
только здесь ступени из надежного камня, а шириной почти в сажень,  кольца
уходят ввысь одно за другим ровно и уверенно.
     Муравьи исчезали в  темных  дырах  подпола.  Царила  суета,  слышался
неумолчный шорох, шелест, сильно и возбуждающе пахло муравьиной  кислотой.
Красные потоки текли в полумраке медленнее, жутковатые, как горячие потоки
крови.
     Колоксай спрыгнул, но Олег остался в седле, и витязь,  поколебавшись,
снова взобрался в седло, ибо негоже царю идти пешим, когда простой  волхв,
хоть и мудрец, едет верхом.
     Колоксай снова потянулся за рогом, уже  приложил  к  губам,  но  Олег
покачал головой:
     - Ну и невежи в этой Артании...
     - Почему? - спросил Колоксай оскорбленно.
     - Требуешь хозяина к себе вниз.  Это  же  не  дурной  царь,  которому
делать нечего! Здесь наверняка мудрец, человек занятый,  старый,  а  то  и
вовсе древний...
     Его конь ступил на первую  ступеньку,  нервно  всхрапнул,  но  пошел,
пошел. По лестнице все же не так страшно, как переступать  через  страшных
кусачих муравьев.
     Колоксай направил коня следом. Уже на уровне второго-третьего поверха
сказал язвительно:
     - Зато ты вежа!
     - А почему нет?
     - По такой лестнице на коне!
     Олег буркнул отстраненно:
     - А что конь? Конь тоже человек.
     В  тишине  звон  подков  разносился  таким  грохотом,  словно   дюжие
молотобойцы били по наковальне. Конь под Олегом трясся все сильнее. Он сам
тоже старался не смотреть  в  сторону,  ибо  перил  нет,  а  совсем  рядом
пропасть между краем ступеней и внешней стеной башни.
     Наверху светлело. Рискнув вскинуть голову, он успел увидеть расписной
потолок, ступеньки шли по кругу, он уже  видел  расписной  потолок,  здесь
никакой ляды, ступеньки  выводят  прямо  на  самый  что  ни  есть  верхний
поверх...



                                 Глава 20

     Когда самая верхняя ступенька слилась с полом, конь  задышал  чаще  и
заторопился. Голова Олега поднялась над  полом,  он  мгновенно  рассмотрел
широкий зал, каменные стены, все пусто, если не считать стола  у  дальнего
окна и... молодой женщины в легком кресле.
     Она улыбнулась светло и чисто:
     - Ого!
     Конь шумно вздохнул. Бока были влажными, но дрожь быстро  уходила  из
тела. За спиной Олега застучали копыта.  Колоксай  выехал  следом,  быстро
посмотрел на женщину, поклонился,  сердито  взглянул  на  Олега,  поспешно
спрыгнул, поклонился снова.
     Олег с седла огляделся, а что такого, если на ко-не, мужчины на такие
мелочи внимания не обращают. Правда, здесь  женщина,  но  если  уж  занята
таким неженским делом, как чародейство, то и привычки должны быть попроще.
     Колоксай поклонился снова:
     - Приветствуем тебя, госпожа!
     В голосе витязя было смущение глубиной с  пропасть  в  горах.  И  что
въехали  верхом,  и  что  не  знает,  как  обращаться,  все-таки  даже  не
княгиня...
     Женщина легко обогнула стол, простое недлинное платье легко  облегало
ее стройную фигуру, волосы коротко подстрижены, улыбка простая и  до  того
бесхитростная, что по спине Олега побежали предостерегающие мурашки.
     Молодая, очень стройная, даже грациозная, хотя, присмотревшись,  Олег
уже не назвал бы ее юной девушкой, как решил  с  первого  взгляда.  Волосы
держала на диво короткими, настолько короткими, что у него,  Олега,  и  то
длиннее, что, странное дело, делало ее только моложе и обаятельнее.
     Она заговорила, он некоторое время слушал только ее голос,  ровный  и
непривычно рассудительный для такой милой женщины. Она разговаривала с ним
как с другом, которого знает много лет, с которым росла, от  которого  нет
тайн и который не станет смеяться над ее неженскими увлечениями.
     - Вы не  только  смелые,  -  сказала  она  спокойным,  рассудительным
голоском, - но и совсем неглупые люди. Я не слышала, чтобы  вы  наговорили
дури... столь обычной, когда видят моих муравьев.
     - Ты подслушивала? - спросил Олег.
     - Да, - ответила она без тени смущения. - Сразу видишь...  и  слышишь
ваши планы... Вы устали с дороги. Садитесь, отдохните. Меня зовут  Хакама,
я здесь единственная хозяйка... и вообще единственный жилец. Остальные, вы
их видели, мои приходящие работники. А кто вы и что вы?
     Колоксай огляделся, куда же сесть, но  за  спиной  уже  возникли  два
стула.  Он  опустился,  ноги  с  осторожностью  держал  под  стулом,  если
исчезнет, то не опрокинуться бы на спину, нелепо задирая ноги.
     На середине стола появилось широкое блюдо из чистейшего  золота.  Под
взглядом хозяйки возникли крупные гроздья винограда, каждая ягода едва  не
лопается от распиравшего ее сока,  краснобокие  яблоки,  груши,  потом  ее
взгляд зацепился за вытянувшееся, как у коня, лицо Колоксая, едва заметная
улыбка скользнула по ее красиво очерченным губам.
     Перед витязем стали появляться тарелки с жаренной на вертелах  дичью.
Когда блюд набралось с полдюжины, на столе выросли два кувшина с вином.
     Колоксай приободрился:
     - Ого!.. Неплохо. Для воина важнее всего мясо, вино и женщина!
     Она оглянулась на двух коней, что в недоумении стояли на другом конце
комнаты:
     - Я уж думала, мясо, вино и лошадь...
     - Ну, - ответил Колоксай, не отрывая взгляда от роскошных блюд, - это
у кого какие вкусы. Я все-таки  предпочитаю  женщину.  Конечно,  красивую,
иначе уж лучше лошадь.
     - Красивую?
     - Это женщины бывают некрасивые, - ответил Колоксай уверенно, - но не
лошади!
     Не дожидаясь, пока хозяйка начнет трапезу, он по-царски первым выдрал
кабанью ногу, обнюхал, довольно оскалил зубы.
     Олег сел свободнее, признался:
     - Я струхнул! Муравьев видел и покрупнее... но чтоб вот так двигались
во множестве... все в  эту  башню,  все  при  деле...  Да  они,  стоит  им
захотеть, эту башню  разнесут  во  мгновение  ока,  стоит  только  каждому
отщипнуть по песчинке!
     Она мягко улыбнулась:
     - Чисто мужское понимание. Отщипнуть, разнести, уничтожить,  убить...
А то, что это не столько верные слуги, но и друзья,  никому  в  голову  не
приходит. Слуги взбунтоваться могут, но друзья не предадут. Кстати, они  и
охраняют меня лучше  всех  заклятий.  Я  могу  спокойно  предаваться  там,
наверху, размышлениям, а они у основания всегда бдят.
     Кони покусывали один  другого,  жеребец  Колоксая  попытался  лягнуть
смирного конька Олега. Хакама не  повела  и  бровью,  но  в  дальний  угол
рухнула огромная связка душистого сена. Затем сено исчезло,  взамен  перед
конями появились ясли, полные отборного овса.
     Олег поежился:
     - Если бы только у основания! Я чувствовал на протяжении версты,  что
меня не разорвали только по приказу их владычицы.
     Хакама засмеялась:
     - Не люблю хвастать, но это верно. Все, что мои  шестиножки  видят  и
чувствуют, я вижу и  чувствую  тоже.  Когда  захочу,  понятно,  иначе  еще
свихнулась бы. Их мир такой... странный...
     Последние слова она произнесла задумчиво,  отстраненно,  щеки  слегка
побледнели, а взор ушел вдаль. Ему почудилось на миг, что  у  колдуньи  по
всему телу открываются крохотные поры, какие есть у всех насекомых, но это
видение ушло так же быстро, как и возникло.
     Кони звучно  хрустели  овсом,  на  всякий  случай  отгоняли  хвостами
невидимых мух. Колоксай ревниво смерил взглядом ширину яслей,  конь  жрать
здоров, можно наперегонки, а Хакама обратила задумчивый взор на Олега:
     - Я понимаю, вы заехали сюда не просто...
     Колоксай сказал бодро:
     - Почему? Нам здесь нравится.
     Он поковырял ножом в зубах,  послышался  скрип  железа.  Губы  Хакамы
снова дрогнули:
     - Вы не знали, что вас ждет.
     - Догадывались!
     Олег проглотил ком, в груди  стало  тесно,  а  в  комнате  сгустилось
напряжение. Наступил самый важный миг, а он все не мог  уложить  хаотичные
чувства и мысли в ясные фразы. Куда проще обосновать бы права на  престол,
на земли соседнего княжества или королевства, на спрятанное любым  царьком
сокровище.
     - Я урод, - сказал он и ощутил, что говорит совершенно искренне. -  Я
хочу счастья всем людям! Говорят, что такое могут восхотеть только дураки.
Всем людям - это не просто своему племени... моего племени уже нет, теперь
мое племя - весь род людской!
     Колоксай сказал непонимающе:
     - Но как могут быть счастливы все? Всегда  кто-то  счастлив  за  счет
несчастий другого!
     Олег сказал с отчаянием в голосе:
     - Пусть даже  так,  хотя  в  этом  что-то  неправильное...  Но  пусть
несчастья будут другими. Все-таки несчастья  богатого  и  здорового  легче
терпеть, чем несчастья и без того несчастного, больного, нищего!  Я  хочу,
чтобы  народы  только  строили.  И  так  созданное   нами   рушат   грозы,
землетрясения,  ливни,  наводнения...  не  надо,  чтобы  рушили  люди.  Мы
смертны, живем ничтожно мало,  потому  хочу,  чтобы  успевали  прожить  до
старости, успевали сделать то, что задумали. А для этого надо  всего  лишь
покончить с войнами!
     Колоксай едва не удавился, глаза стали  как  у  окуня  -  круглыми  и
недвижимыми.  Даже  на  спокойном  личике  Хакамы  отразилось  насмешливое
удивление. Всего лишь, как сказал это юный волхв, всего лишь  покончить  с
войнами!
     - И как же это сделать? - спросила она  с  легкой  насмешкой.  Увидев
непонимающее лицо волхва с зелеными глазами, пояснила: - Не  может  такого
быть, чтобы ты уже не придумал!
     Колоксай смотрел то на нее, то на него. Олег кивнул:
     - Ты права.
     - Так что же?
     - Нам, колдунам, - сказал он, не заметив насмешливого  огонька  в  ее
глазах, когда он к колдунам  причислил  и  себя,  -  нам,  колдунам,  надо
объединиться!
     - Как? Мы даже не дружим.
     - Дружить не обязательно, - сказал он. - Нужно только вместе решить.
     - Колдунов слишком много, - предостерегла она.
     - Достаточно, чтобы вместе собрались сильнейшие, - сказал он  горячо.
- Остальные... хотят того или не хотят, подчинятся.
     - Иначе?
     - Иначе им придется плохо, -  сказал  он  жестоко.  -  Я  видел,  как
гибнут... как гибнут целые народы. Никакая цена не слишком...  если  можно
прекратить все войны на всем белом свете!
     Она смотрела с удивлением.
     - Ты это всерьез?
     - Да.
     - Но как же... - воскликнула она невольно, - есть же  далекие  дивные
страны! Никто из колдунов наших стран... я говорю  об  Артании,  Куявии  и
Славии, никогда не общались с  теми  людьми.  Мы  не  знаем,  что  там  за
страны...
     - Я знаю.
     - Ты? Откуда?
     - Знаю, - повторил он просто. - Там тоже  люди.  Такие  же  смелые  и
трусливые, мудрые и глупые... И тоже  бьются,  бьются,  бьются.  Их  можно
остановить точно так же, как и здешних.
     До нее, наконец, начало доходить, что молодой волхв говорит убежденно
и напористо, в глазах опасный огонь, такой не  отступит,  такой  точно  не
отступит.
     - Нет, - сказала она. -  Хотя  мне  нравится  твоя  идея,  юноша.  Но
помогать... ведь ты за этим пришел?.. Помогать не стану.
     - Почему?
     - У меня уже есть целый мир. А если я что-то могу улучшить, я тут  же
улучшаю... Зачем мне уходить от него?
     Олег опешил:
     - Но это... это всего лишь букашки! Насекомые! А там люди!
     Ее лицо слегка омрачилось, хотя губы все еще улыбались.
     - Это не просто букашки. Это целый народ муравьев... который во  всем
лучше людей. Люди их превосходят только в силе. Согласна, в мире людей это
решающий довод. Но как раз потому я предпочитаю мир муравьев.
     Олег наклонил голову, соглашаясь, понимая, но когда заговорил  снова,
голос был все таким же злым и упрямым:
     - Твое умение и твои знания нужнее всех колдунов, вместе  взятых!  Ты
уже  знаешь,  как  сделать  мир  лучше.  Ты  уже  проверила   на   этих...
восьминогих.
     - Шести, - обронила она.
     - Что? - не понял он.
     -  Шестиногих,  говорю,  -  пояснила  она,  глаза  ее   смеялись.   -
Восьминогие только пауки.
     - Да какая разница, сколько ног, лишь бы люди были хорошие!
     Колоксай слушал Олега с неудовольствием, неожиданно вмешался:
     - Прости его, чародейка. Он из Леса, не понимает, как разговаривать с
людьми, которые что-то знают и умеют. В руках которых есть власть...  хотя
бы над муравьями.
     Олег огрызнулся:
     - А ты понимаешь?
     - Конечно, - удивился Колоксай. - Я  все-таки  был...  да  и  остаюсь
правителем Артании!
     - Тогда скажи ты, - предложил Олег ядовито.
     Хакама посмеивалась, взгляд  ее  коричневых  глаз  живо  перебегал  с
одного на другого. Колоксай как башня тяжело развернулся в ее сторону:
     - Скажи мне, чародейка, что мы должны для тебя сделать, чтобы вовлечь
тебя в эту затею?
     Она засмеялась:
     - Почему ты уверен, что так можно на меня подействовать?
     - Потому, - ответил  Колоксай  убежденно.  -  На  этом  держится  все
управление, все договорами между князьями и царями!
     Олег хмурился, но чародейка неожиданно для него сказала:
     - Ты прав, доблестный Колоксай... Ты юн, я знаю, насколько ты  юн  на
самом деле, но ты уже постиг грязное умение править  людьми.  Это  простые
витязи могут позволить себе роскошь быть честными... даже к противнику, но
не цари, не каганы, не императоры...  Ладно,  слушайте.  Где-то  на  белом
свете есть Жемчужина... Перловица, как была названа Родом  в  первый  день
творения. Самая первая на свете перловица, мать всех перловиц,  которые  и
дали миру удивительные перлины,  сказочной  красоты  перлы.  Век  жемчужин
недолог, они высыхают, сморщиваются, как горошины, теряют блеск и красоту.
Но первая жемчужина, Первожемчужина сохранила свой блеск  и  красоту!  Еще
бы, она создана самим Родом... Так вот, с годами усилилась  не  только  ее
красота, но и магическая мощь...
     Ее глаза стрельнули на замерших героев. Витязь зачарованно  слушал  о
дивной красоте, даже рот раскрыл, а красноголовый  заинтересовался  только
сейчас, когда упомянула о магии.
     Она сделала паузу, а красноголовый, как она и ожидала, не утерпел:
     - А что за мощь?
     - Исполнение желания, - ответила она просто.
     Теперь ее глаза не отрывались  от  их  лиц.  Глаза  вспыхнули,  брови
поднялись, кожа натянулась на скулах, словно  оба  уже  мчатся  по  ровной
степи навстречу ветру, облака несутся над головой, земля грохочет и стонет
под копытами, а впереди  на  красном  от  зари  небе  начинает  проступать
прекрасный  замок,  где  принцесса,  молодые  служанки,  спелые  девки  на
сеновале, сдобные девки в темных коридорах, даже в подвалах, где  полно  и
вина...
     - Жемчужина? - переспросил Олег. - Какое именно желание?
     Хакама сказала с трепетом в голосе:
     - Любое! Так говорят волхвы.
     Колоксай тихонько свистнул, Олег пробормотал:
     - В это поверить трудно.
     Она удивилась:
     - Ты волхв, и не веришь?
     - Насчет любого,  -  поправился  он.  -  К  примеру,  она  не  сможет
уничтожить Рода, из ничего сделать что-то...
     Она кивнула, глаза стали очень внимательными:
     - Ты прав. Конечно, может сделать не все... но очень много.
     - И почему ее не вытащили до сей поры?
     Ее губы дрогнули в презрительной усмешке.
     - Герои мелковаты. Кто не сумел, а кто  подумал:  чего  рисковать?  К
тому же только одно желание выполнимо. Затем от жемчужины только дымок...
     Колоксай подумал, сказал понимающе:
     - У каждого хотений на три сарая хватит, да еще  и  полхлева  займут.
Если уж рисковать головой, то либо ради красивой женщины,  либо...  а  там
нет еще таких жемчужин? Пусть даже  помельче,  на  полжелания?..  Но  чтоб
много.
     Красиво выгнутые губы дрогнули в понимающей усмешке.
     - Отказываетесь?
     Колоксай повернулся к Олегу:
     - Что скажешь? Я, к примеру, могу намыслить, что  иду  ради  красивой
женщины. Все-таки это ж женщина, хоть и умная, а  ты  вообрази,  что  ради
толстой книги.
     Зеленые глаза Олега в упор  смотрели  в  ее  безмятежно  милое  лицо,
пытались заглянуть в глубину  коричневых  глаз,  но  их  поверхность  была
темной и прочной, как кора молодого дерева.
     - Но ты же сказала, - заметил он осторожно, - что никто  из  чародеев
не смог...
     Она обольстительно улыбнулась:
     - А разве я сказала, что хочу участвовать в вашей безумной затее?
     Колоксай похлопал волхва по плечу:
     - Она права. Если бы хотела, то задала бы задачку полегче.
     - Но задала бы все равно, - добавила Хакама.  Ее  глаза  смеялись.  -
Колдуны ничего зазря не делают. Пока что я не вижу  ничего,  кроме  пустых
слов о счастье  для  всех  людей.  Мы,  чародеи,  разговариваем  только  с
равными. Мало ли люда, что хотят с нами  пообщаться,  вести  беседы...  Но
скажи, интересно  ли  нам  слушать  их  бесхитростные  рассказы  о  дойных
коровах, выпечке хлеба, проклятых лисах, что  повадились  в  курятники,  о
зайцах, что ободрали деревцо в саду?
     Колоксай возразил с достоинством:
     - Разве мы говорим о зайцах? Ни хрена себе зайцы!
     Она прервала все  тем  же  мелодичным  голоском,  в  котором  впервые
прозвучал металл:
     - Сперва докажи, что ты чего-то стоишь.
     - Как?
     Она наморщила лоб:
     - Если сумеете доставить мне Жемчужину, то это само скажет  за  тебя,
герой. Тебе не придется бить себя в грудь кулаком и рассказывать  о  своей
силе.
     Колоксай откинулся на спинку кресла, выпрямился, а ладони опустил  на
поручни, готовый вскочить с той легкостью, словно не он съел полбарана:
     - Если я добуду, примешь ли ты участие в объединении мира?
     Она выпрямилась, лицо ее было чистым:
     - Ну посмотри на меня! Разве я могу обмануть?
     Колоксай смотрел, смотрел и Олег, и хотя оба знали, что  все  женщины
слеплены из вранья и обмана, но с другой стороны... если не верить, то что
они смогут одни?



                               ЧАСТЬ ВТОРАЯ




                                 Глава 21

     В лицо упруго давил встречный ветер, мир двигался  навстречу  быстро,
только огромная синяя чаша неба оставалась неподвижной. Колоксай  держался
на  огромном  жеребце,  как  закрепленная  поверх  седла  каменная  глыба,
неподвижный и молчаливый, он страшился спугнуть размышления волхва.
     Конь Олега несся в сторону леса, чуя прохладу. Всадник словно забыл о
нем, и конь шел ровным галопом, страшась тряхнуть хоть чуть сильнее, чтобы
его, опомнившись, не повернули в другую сторону.
     - Куда мы едем?
     Олег оглянулся  непонимающе,  рыжие  брови  взлетели,  словно  только
сейчас обнаружил рядом всадника.
     - Едем?
     - Да, - повторил Колоксай терпеливо, - едем. На  двух  лошадках.  Вот
они под нами копытцами, копытцами... И задними, и передними.
     Олег опустил взор на гриву своего коня, в  зеленых  глазах  мелькнуло
удивление:
     - В самом деле едем.
     - А куда? - повторил Колоксай с  бесконечным  терпением.  -  Куда  мы
едем?
     Олег подумал, подвигал кожей на лбу, губы его шелохнулись:
     - Похоже, куда глаза глядят.
     - Здорово, - восхитился Колоксай со злым сарказмом. - Я-то думал, что
куда глаза глядят идут и едут совсем другие люди! Их  посылают,  вот  и...
Ну, не обязательно мудрецы. Правда, я слышал, что мудрость  и...  то,  что
совсем не мудрость, где-то сходятся. Ну, тогда  что  будем  делать?  Какие
подвиги свершать или не свершать по дороге к этой... Первой Жемчужине?
     Олег некоторое  время  ехал  молча,  понурый  и  погрустневший.  Лицо
осунулось, стало старше. Колоксай внезапно подумал, что волхв  вернулся  в
их мир из другого, где у  него  все  получалось,  где  он  был  сильным  и
красивым, скакал на белом коне, где кричали ему славу.
     - Не знаю, - ответил Олег подавленно. - Ничего не  знаю...  Когда  мы
вышли из Леса, было все просто: дают - бери, а бьют - беги...
     Колоксай нахмурился:
     - Беги?
     - Ну да. На того, кто  бьет.  А  едва  его...  Ну,  чтобы  больше  не
замахивался, как  кто-то  еще  выпрыгивает!  Размажешь  по  стенам...  или
разбрызгаешь по пескам, если на знойном юге, как тут же  еще  гавкнут  под
руку... Сейчас же, когда ни друзей, ни врагов... живых, разумеется, ибо  с
той стороны двери преисподней меня ждет огро-о-о-о-омная толпа - то сейчас
страшно и одиноко, как будто голый стоишь на вершине самой  высокой  горы,
ветер холодный и злой, а у тебя одна ступня висит в воздухе... Я  пробовал
уйти в пещеры! Несколько лет углублялся  в  себя,  искал  Истину...  дурак
набитый, какая истина может быть в душе двадцатилетнего, если ее не  знают
мудрецы и в сто лет? Сейчас вышел только для того, чтобы хоть что-то, хоть
как-то...
     Колоксай спросил осторожно:
     - А какова твоя цель вообще? Если не считать этого бреда  о  всеобщем
счастье? Что ты хочешь, если не подобрать себе какое-нибудь королевство?..
И стать в нем королем?
     Олег ответил сумрачно:
     - Нет, что ты... Я на своем  веку  насмотрелся  на  эти  королевства,
царства, каганства... Я в самом деле хочу, чтобы на земле правил не кулак.
Для того подумываю, как бы собрать самых могучих чародеев, создать  власть
умных...
     Колоксай удивился:
     - Когда ты говорил об этом колдунье, я думал,  ты  ей  просто  голову
морочишь!
     - Почему?
     - А потому, что дурь. Сейчас же тот, у кого в кулаке меч, нападет  на
того, у кого книга!
     - На всей земле установить власть умных, - объяснил Олег кротко. - Во
всех странах, языцях, ойкуменах и в заморье. Ведь чародеи... я говорю не о
деревенских колдунах, что  не  умнее  коров,  которых  лечат...  настоящие
чародеи могут общаться друг с другом, не покидая своих нор.
     Колоксай удивился:
     - А наш жил в высокой башне! Да и эта... с коричневыми глазами,  тоже
в башне. Когда я коня стаскивал  по  ступенькам,  поверишь,  только  тогда
рассмотрел, как высоко нас занесло!
     - Да, -  согласился  Олег.  -  Это  был  первый  случай,  когда  вниз
оказалось труднее, чем наверх... Понимаешь, если прийти  к  согласию,  как
строить жизнь на  всем  белом  свете,  то  разом  прекратились  бы  войны,
смертоубийства, дурости...
     Колоксай поерзал в седле. Тень первых деревьев упала  на  их  головы.
Кони переглянулись и так  же  мерно  затрусили  в  сторону  прохлады,  где
угадывался лесной ручеек.
     - Да, - проговорил Колоксай, голос его был странным, -  ты  вышел  из
Леса, чтобы свершить действительно хоть что-то,  хоть  как-то...  Что  там
захватывать королевства перед твоим "хоть что-то". Я боюсь и  представить,
если захочешь больше, чем хоть что-то!
     Олег сказал кротко:
     - Разве я хочу так уж много?
     Кони разом остановились у ручейка.  Олег  соскочил,  движением  длани
возжег костер, дунул,  плюнул,  пошептал,  на  траве  развернулась  чистая
белоснежная скатерть. Колоксай не успел стреножить  коней,  как  на  белом
возникли изысканные яства, запахло сдобными пирогами,  вареной  рыбой,  но
все перебивал мощный запах жареного мяса.
     Начиная привыкать к такой магии, -  человек  ко  всему  привыкает,  -
рискнул поинтересоваться:
     - Скатерть-самобранка?
     - Откуда? - удивился Олег. - Разве она существует?
     - Мне няня рассказывала...
     - Брехня, - отрезал Олег уверенно. -  Нянькины  сказки  для  детей  и
дураков. Ничто из ничего не  берется!  Что  появилось  здесь,  то  исчезло
где-то. Этот закон не обойдет никакой маг.
     Колоксай сел у костра, блюдо с крохотными  жареными  птичками  поднял
уже без опаски:
     - Да, теперь вижу, что лучше грабить богатых, чем бедных.
     - Лучше, - согласился Олег. -  К  тому  же  сам  себя  не  чувствуешь
свиньей. Да и поддержка от народа...
     Народ быстро и хищно бросал обжаренных перепелок  в  широкий  рот,  с
хрустом сжевывал, мелкие косточки  сперва  выплевывал,  потом,  увлекшись,
глотал все, ибо незнаемый  властитель  жарил  совсем  птенчиков  с  такими
нежными косточками, что и не косточки вовсе, а хрящики, нежнейшее мясо  же
просто тает во рту, зубы не успевают сомкнуться...
     - И что ты ищешь, выйдя из Леса?
     - Подсказки, - ответил Олег просто. - Когда  сам  не  можешь,  бывает
так, что круглый дурак ляпнет либо  в  самую  точку,  либо,  возмутившись,
говоришь: с ума рухнул? Не так, а вот так и так... Глядишь, и  додумаешься
с помощью дурня.
     Народ, а теперь еще и помощник, который помогает додумываться, кивал,
соглашался, ибо  перепелки  появились  и  на  другом  блюде,  а  затем  их
раздвинул, как большой корабль раздвигает лодки, откормленный гусь.  Брюхо
лопнуло, с облаком  пахучего  пара  выдвинулись  обжаренные  тушки  совсем
крохотных птичек, не крупнее орехов, словно жарили новорожденных птенцов.
     Красноголовый отодвинул блюдо раньше, чем челюсти Колоксая заработали
в полную мощь. Тот наблюдал  краем  глаза,  как  волхв  насыщается,  снова
подивился, что человек с такими звериными повадками стал  не  воином,  для
стаза которых просто рожден, а как больной или увечный  отправился  искать
Истину.  Даже  у  ручья,  готовясь  напиться,  пал  на  четвереньки,  явно
собираясь сунуть рыло в воду, но в последний момент будто вспомнил, что он
уже человек, стал на колени и зачерпнул ладонями.
     - Да, - промычал Колоксай с набитым ртом, - жизнь, как этот ручей...
     Олег поднял из ладоней ковшиком мокрое лицо:
     - Почему?
     - Откуда я знаю? - удивился Колоксай. - Я что, мудрец?
     Олег поплескал холодной водой в лицо. Красные волосы на лбу прилипли,
а на затылке торчали таким жутким гребнем, что даже конь шарахнулся.  Олег
положил ладони на седло, задумался. Конь и Колоксай застыли в надежде, что
волхв одумается, мыслить лучше неспешно на боку у костерка,  вернется,  но
послышался вздох, мелькнули  красные  волосы,  волхв  взлетел  на  конскую
спину, теперь уже вздохнул конь, а за ним вздохнули горестно белый жеребец
и Колоксай.
     Земля откликнулась стуком под  конскими  копытами.  Небо  на  востоке
стало оранжевым, цвета расплавленного золота. Сперва грозно блистало,  как
огромный щит, разгорались и медленно тускнели узкие, как  клинки,  полосы,
что пересекали половину неба, а когда  Колоксай  повернулся  в  седле,  по
всему телу пробежала дрожь.
     На  западе  половину  небесного   свода   залило   оранжево-багровым,
пурпурным, и только  узкие  клинки  с  восточной  половины  просекали  его
трепещущую плоть. Устрашенный Колоксай рассмотрел  на  клинках  закипающие
капли крови то ли богов, то ли самого неба. Эти страшные капли сползали по
стенкам небосвода, виднокрай уже потемнел и набух от крови. Там поднимался
красный туман, словно переполненная кровью земля уже не принимала больше.
     - Что это означает? - воскликнул он дрогнувшим голосом.
     Олег ехал погруженный в  думы,  конь  сам  выбирал  дорогу.  Колоксай
повторил вопрос, Олег покосился по сторонам:
     - Где?
     - Да не в степи, здесь нам защита мой длинный меч...
     Олег наклонился вбок, разглядывая мелькающую под ногами  коня  землю.
Трава стегала по конским ногам, сок забрызгал почти до брюха.
     - Думаю, не ядовито, - изрек он наконец.
     - Разве ты волхв? - гаркнул Колоксай. - Все  в  небо  смотрят,  своей
дури не зрят, на ровном месте спотыкаются! А ты куда смотришь?
     Олег безразлично покосился на небо,  снова  устремил  взгляд  зеленых
глаз поверх конских ушей. Губы его нехотя разомкнулись:
     - К дождю.
     - К дождю?
     - Мелкому, - уточнил Олег. Снова взглянул на небо. -  А  то  и  вовсе
пройдет стороной.
     Колоксай ощутил, как в груди закипает целый котел смолы, какой ставят
над главными городскими вратами:
     - Ты скажи, как насчет войны, мора, конца света?
     Олег нахмурился:
     - Война, мор, даже конец света... это все наших рук дело. При чем тут
небо?
     - Волхвы говорят...
     - Зазнались, - буркнул Олег. - Кто они, чтобы их замечало  небо?  Кто
для неба князья, цари, короли, каганы?.. Так,  меньше  муравьев...  Меньше
блох, что на муравьях.
     Колоксай поежился, странный  холод  пробежал  по  телу  и  проник  во
внутренности. Страшно даже подумать, что никто большой и сильный не следит
за каждым твоим шагом, не заботится, не направляет...
     Он насторожился, бросил ладонь  на  рукоять  топора.  Нижняя  челюсть
воинственно выдвинулась вперед,  в  глазах  заблистало  страстное  желание
встретить противника, пусть волхв увидит, какого могучего защитника обрел!
Да и страшноватые мысли как ветром сдуло...



                                 Глава 22

     На лесной  тропке  впереди  безбоязненно  стоял  высокий  сутуловатый
человек, длинные седые волосы на плечах, серебряная борода до пояса,  одет
в простую белую рубаху, такие же белые портки, сапоги стоптанные,  в  руке
посох. Даже Колоксай безошибочно узнал еще одного  искателя  истины,  Олег
слышал,  как  рядом  раздался  свист  выдавливаемого  сквозь  сжатые  зубы
воздуха.
     Старый волхв взглянул на молодого воина с насмешливым сочувствием:
     - Ничего, в другой раз повезет... Если  ехать  и  дальше  прямо,  там
целый отряд разбойников. А если взять отсюда влево, наткнетесь  на  гнездо
крупного Змея. Там три детеныша, каждый уже с быка. Пара Змеев захекалась,
таская им каждый день по две коровы...
     Колоксай начал разворачивать коня:
     - Спасибо! Сейчас же едем!
     Олег бросил с досадой:
     - Перестань...
     - Ты что? Это же подвиг!
     - Подвиг, - сказал Олег наставительно, - это когда  людей  подвигнешь
на что-то доброе или хотя бы великое. А ты - бедного Змея жизни  лишить...
Скажи нам, мудрец, тайну твоего появления здесь...
     Лицо старого волхва дышало скрытой силой и неспешным умением  тратить
эту силу. Сухощавое тело двигалось легко, он сохранил  не  только  живость
тела и жил, но и в глазах его, острых, как у орла, Олег видел глубокий  ум
и глубокое понимание.
     - Вот моя хижина, - ответил старик. - Воспользуйтесь моим  кровом  на
эту ночь. Хотя скажу сразу: тайны, увы, нет. Простое любопытство.
     Хижина оказалась в двух десятках  шагов,  просторная,  но  так  умело
сплетенная из живых ветвей, что даже Олег прошел  бы  рядом,  не  заметив.
Разочарованный Колоксай занялся лошадьми, Олег осторожно вошел под зеленую
крышу. Пол посыпан только  что  сорванной  душистой  травой,  Олег  уловил
незнакомый запах, в голове стало очищаться, а в усталом теле  кровь  пошла
быстрее.
     Когда вошел Колоксай, мудрецы уже сидели прямо на полу напротив  друг
друга, спинами упирались  в  стены,  а  посреди  хижины  быстро  возникали
накрытые скатерти,  удивительные  яства,  яркие  кувшины,  золотые  кубки,
голову кружили запахи диковинных вин. Все сменялось с такой скоростью, что
он  лишь  глупо  раскрыл  рот  и  таращил  глаза,  пытаясь   хоть   что-то
рассмотреть, а мудрецы, старый  и  молодой,  хмурились  и  только  двигали
бровями, заставляя появляться диковины и пропадать еще быстрее.
     Наконец Колоксай взмолился:
     - Остановитесь! Иначе я иссохну!
     Он сам посмотрел себе под ноги, ожидая, что там будет лужа слюней,  а
мудрецы впервые посмотрели в  его  сторону.  Старший  сказал,  улыбнувшись
одними глазами:
     - Герой прав. Остановимся на том скромном кушанье, что  предлагаю  я.
Меня зовут Хызр, я простой странник по жизни.
     Мудрецы насыщались молча, степенно, сдерживая себя, Колоксай крепился
недолго, в дальних походах приходилось и голодать, он как всякий воин умел
наедаться про запас, сейчас он делал эти запасы как  хомяк,  как  медведь,
которому до весны только лапу сосать.
     Хызр насыщался неспешно, мелкими глотками  отхлебывал  из  серебряной
чаши дорогое вино с пьянящим  запахом,  прислушивался.  Закрывал  глаза  и
замирал надолго, Олег вино выпил залпом, не ощутив вкуса, только в  голосе
появилась некая легкость, взглянул на отважного молодого царя, тот пробует
из всех кувшинов, сказал осторожненько:
     - Весьма дивно повстречать человека вот так в лесу...
     Хызр мягко улыбнулся:
     -  Даже  твоему  другу  понятно,  что  я  вышел  встретить  вас.   Из
любопытства, как я сказал. Я странник,  а  когда  шел  через  ваши  земли,
услышал много интересного. А три дня тому и вовсе  рассказали  о  юноше  с
горящей головой, который не о подвигах грезит, а о счастье для всего  рода
людского. Это дивно, ибо и убеленные сединами мужи чаще всего  ведут  себя
как драчливые юнцы... Да они и есть драчливые дети. Не по силе, по уму.
     Олег пробурчал неохотно:
     - Я урод, да?..
     - Может быть, - ответил Хызр спокойно. - А может быть, тебе  довелось
пережить много, а есть чуткие души, которым не надо повторять даже дважды,
хотя всем долбится одно и то же на протяжении  всей  жизни...  По  крайней
мере ты идешь достойной дорогой. Понятно, что отыскать тебе, скорее всего,
ничего не удастся...
     Колоксай  одобрительно  хмыкнул  с  набитым  ртом,   Олег   вскрикнул
горестно:
     - Почему?
     - Если бы ты вздумал отыскать свободное королевство, - продолжал Хызр
невозмутимо, - или же завоевать пару новых... Ага, вижу по тебе,  что  уже
слышал такое! И не раз? А что удивляться, люди -  звери  простые.  Цели  у
них, как и мечты, до безобразия одинаковые... Но ты замахнулся  на  такое,
что просто непонятно, где его искать. И существует ли вообще. А  свободные
королевства... их хоть пруд пруди. И подвигов совершать не надо. Разве что
по дороге пришибешь пару драконов, разгонишь горных великанов или  вобьешь
в землю древнего демона, что проснулся и жаждет жертв... Ну, да это  ты  и
так по дороге, не ради королевств, а чтобы под ногами  не  сновала  всякая
мелочь...
     Колоксай выронил кабанью ногу, остановившимися глазами смотрел то  на
Хызра, то на грустного волхва. Олег сказал невесело:
     - И все же искать буду. Ты можешь что-то...
     Хызр перебил:
     - Нет. Но я расскажу один грустный случай... Видишь  ли,  я  живу  на
этом свете давно, очень давно...
     Колоксай ел жадно, но прислушивался, а Олег, который уловил в  голосе
старого мудреца странную нотку, сказал быстро:
     - Я понимаю.
     - И вот однажды мне открылось...
     - Как? - перебил Олег. - Во сне?.. В дороге?.. Созерцая полет птиц?
     Хызр покачал головой, в глазах не было недовольства, что юнец перебил
степенную речь, а скорее  грустное  любование  ребенком,  который  еще  не
знает, с какими разочарованиями придется столкнуться в жизни взрослого:
     - Не помню. Мысль приходит, как  и  откровение,  странными  путями...
Словом, открылось, что запасы старой воды на небесах кончились. Потому Род
решил заменить всю воду на земле на  другую,  которая  будет  лишь  внешне
похожа на прежнюю. Но всякий, кто отведает  ее,  перестанет  быть  прежним
человеком, забудет даже свое имя. Поверишь ли, у меня было много  времени,
я исходил белый свет вдоль и поперек, я не только ходил, но и ездил, и...
     - Понимаю, - снова сказал Олег быстро.
     Они посмотрели на поглощенного едой Колоксая, Хызр сделал  незаметное
движение пальцами, и сбоку от  главного  блюда,  уже  наполовину  пустого,
возникло еще одно, с грудами жаренных в своем соку молодых птиц.
     - Но лишь один волхв, - продолжил Хызр, - звали его  Магабхана,  внял
предостережению.  Хотя  теперь  сам  не  знаю,  зачем   я   это   говорил,
предостерегал? Магабхана решил сделать себе большой запас воды.  Где-то  в
глубине Авзацких гор он отвел в сторону ручей, заполнил огромный водоем  в
глубокой пещере, а затем пустил ручей на прежнее место.
     Колоксай промычал:
     - М-м-м... Умно сделал! А если еще и сам...
     - Сам, - подтвердил  Хызр.  -  Ошибаются  те,  кто  считает  мудрецов
обязательно хилыми. Словом, однажды настал страшный день, когда  все  реки
иссякли, все колодцы и ручьи, даже лужи пересохли. Небо  стало  чистым  от
облаков, ибо облака тоже  вода...  правда,  правда!..  Но  прошло  немного
времени, и снова наполнились реки, колодцы, а  в  небе  появились  облака.
Тогда Магабхана спустился с гор к людям и обнаружил, что все  они  говорят
на другом языке, одеваются иначе, у них иные законы, странные  и  нелепые,
смешные обычаи и неверное представление о белом свете. Он пытался говорить
с ними, объяснять, но все смотрели как на сумасшедшего и вместо восхищения
его мудростью выказывали ему  либо  сострадание,  как  сумасшедшему,  либо
враждебность... Магабхана удалился в горы, пил свою  воду  и  размышлял  о
старом и новом мирах, но настоящий мудрец не живет без  людей,  он  вообще
живет только для людей, и Магабхана снова спустился к людям, говорил, пока
в него не стали бросать камнями.
     - Наш мир, - согласился Колоксай. Он с трудом проглотил огромный  кус
мяса, добавил: - К нам тоже, когда заходят чересчур умные...
     - В последний раз, - продолжал Хызр, - он пробыл в горах  почти  год,
многое осмыслил, но для настоящего мудреца важны лишь те  знания,  которые
может передать ученикам, а не те, которые умрут  с  ним.  Он  спустился  к
новым людям, напился новой воды... Он начисто  забыл  все  старое,  старые
знания, старый мир, начал понимать  язык  и  обычаи  новых  людей.  А  они
смотрели на него как на безумца, который  наконец-то  излечился  от  своей
болезни.
     Хызр умолк, Олег долго молчал,  ждал  продолжения.  Но  Хызр  молчал,
седая голова подрагивала,  плечи  опустились,  словно  заново  пережил  те
страшные времена.
     Внизу медленно темнело, а верхушки деревьев вспыхнули  ярким  красным
пламенем. На землю упали багровые блики, на сердце стало тяжко и  тревожно
в ожидании близкой беды.
     Олег с усилием воздел себя на ноги. Лицо побледнело, в  глазах  страх
боролся с отчаянной решимостью.
     - Спасибо. Я понял, зачем ты мне это сказал.
     Колоксай удивился, но тоже поднялся, выпрямился с достоинством,  хотя
живот упорно выпячивался, позоря мужественного витязя. Хызр смотрел на них
с печальной улыбкой родителя, который и рад бы удержать в гнезде,  но  как
удержишь, если крылышки отрастают, требуют полета?
     - В добрый путь, - сказал он.  -  Но  задумал  ты,  вижу  по  глазам,
страшное. Я не к этой мысли тебя подталкивал.
     Олег свистнул, кони подбежали оба. Он легко прыгнул в седло,  вскинул
руку:
     - Спасибо и прощай. Ты подталкивал меня к мысли, что  я  должен  быть
как все. Иначе, мол, меня ждет страшное и невыносимое одиночество.
     - Верно.
     Олег сказал тяжело:
     - Я знаю теперь, как сделать свою жизнь еще более одинокой.
     Конь прыгнул, понесся через кусты, ломая ветви. Колоксай вскинул руку
в прощанье, его конь понесся следом за красноголовым волхвом.
     Хызр вскинул обе руки:
     - Да будет вам дорога... нет, легка не будет, но хотя бы, хотя бы...
     Издалека из затихающего треска и стука копыт донеслось слабое:
     - ...И еще невыносимее!



                                 Глава 23

     Конь волхва несся через кусты, перепрыгивал валежины, ямы, на  каждом
прыжке рискуя сломать  шею  себе  и  всаднику.  Темнота  сгущалась,  затем
впереди возник свет, земля уносилась под конскими копытами назад,  а  свет
все оставался впереди.
     Колоксай рассмотрел, что впереди волхва с его конем несется оранжевый
шар с кулак. Искрами брызжет, но мох и сухие листья  не  вспыхивают,  зато
когда шар задел ствол толстого дуба,  люто  грохнуло,  вспыхнула  слепящая
молния. Колоксай начал в страхе придерживать коня,  ибо  и  в  наступившей
тьме видел полуослепшими глазами расколотый надвое дуб, паутину  молнии  и
перекошенное лицо Олега.
     Конь шумно дрожал. Его трясло так, что Колоксай ощутил себя вовсе  не
трусом, приободрился, отыскал убежавший из этого страшного леса голос:
     - Олег!
     Из кромешной тьмы прозвучало:
     - Стой там.
     - Да я и так как мышь в норе.
     Голос Олега был все еще злым и растерянным:
     - Я не зря ускакал на ночь  глядя.  Надо  сейчас,  а  то  завтра  уже
струшу... Я чем больше думаю, тем больше у меня отговорок. Завтра  уже  не
решусь.
     Колоксай поглаживал дрожащего коня, шептал  на  ухо  ласковые  слова,
слышно было, как конь пугливо прядает ухом, слыша горячее дыхание хозяина.
     - А чего мы ждем?
     Голос Олега прозвучал напряженно:
     - Слезай, слезай.
     Чернота начала рассеиваться, перед глазами плавали серые пятна.  Одно
пятно фыркнуло,  там  затрещали  кусты.  Конь  Олега,  уже  без  всадника,
вломился в чащу.
     - Ты где? - вскрикнул Колоксай.
     - Слезай, - донесся голос из темноты совсем близко. - Я не смогу  еще
и коней...
     Он послушно слез, звучно шлепнул коня по мокрому от пота крупу.  Конь
обрадованно побежал вслед за лошадкой волхва, и Колоксай смутно подивился,
как же поймают снова, нестреноженных.
     - Коней? Что коней?
     Слова застряли в горле. На лес опускалось  нечто  страшное,  давящее,
душа застыла в страхе. Вершинки тревожно зашумели,  затрещало,  он  смутно
видел, как верхушку самого высокого дерева переломило как лучинку, сорвало
и унесло, а страшная мощь опустилась прямо на него,  захотелось  взвыть  и
помчаться в ужасе куда глаза глядят, как убегают даже  самые  храбрые  псы
при первых же ударах грома.
     А затем его смяло, сжало, выдавило душу.  Рядом  жутко  заржал  конь,
блеснули оскаленные зубы, почему-то огромные, как колья частокола, красная
пасть надвинулась и проглотила. Страшные зубы  дробили  доспехи,  хрустели
его костями, но из-за страха и беспомощности почти не чувствовал боли, сам
скрипел зубами, напрягался изо всех сил...
     Медленно начал проступать красноватый свет. Желудок то обрывался, все
тело тяжелело, словно влили в пасть пару ведер  расплавленного  олова,  то
внезапно начинал карабкаться  по  горлу.  Приходилось  стискивать  зубы  и
напрягать все мышцы, чтобы блевотиной не опозориться тому, кто  выдерживал
самые дикие загулы в захваченных городах.
     А потом от удара в подошвы он упал и покатился  по  широкой  каменной
плите. Все вокруг было розовым, даже камень  под  ним  блистал  крохотными
красными искорками, небо тоже розовое,  а  на  востоке  разгорается  самое
страшное и красивое зарево, какое он только видел.
     Ошалев, он приподнялся на дрожащих  руках.  Олег  сидел  привалившись
спиной к камню. Волхв выглядел так, словно его пожевал Змей,  выплюнул,  а
потом еще и прихлопнул лапой.
     Воздух был странно  морозный.  Колоксай,  который  взмок  от  страха,
закашлялся, когда вдохнул  слишком  глубоко.  Горы  возвышались  так,  что
остальные вершинки остались далеко внизу. Отсюда это выглядело так, словно
несметное стадо Змеев расположилось на отдых, выставив  шипастые  панцири,
жуткие гребни.
     Из-за далекого виднокрая, он  никогда  не  видел,  чтобы  край  земли
оказался так далеко, поднялся сверкающий, как раскаленная поковка  боевого
топора, краешек солнца. Багровый свет перешел в алый, а тот  начал  быстро
сменяться оранжевым.
     - Так это же... -  прошептал  Колоксай,  -  меня  всю  ночь  терзало,
давило, мучило?.. А я столько вытерпел?
     Олег, словно очнувшись от глубокого обморока, начал ощупывать бока. У
волчовки оторвало петли, а с плеча свисал обрывок  веревки  от  заплечного
мешка. Исхудавшее за время перелета лицо болезненно дернулось.
     - Не льсти себе. Тоже мне, герой! Мы сюда добрались во мгновение ока.
     Даже голос его был изломанный, хриплый, а из  груди  рвались  сипы  и
клокотанье, словно внутри порвало легкие. Колоксай обвиняюще ткнул пальцем
в восходящее солнце:
     - А это что?
     - Пряник.
     Колоксай опешил:
     - Какой же пряник, если это солнце?
     - Знаешь ведь, - удивился Олег, словно могучий витязь  в  самом  деле
мог не знать в силу занятости царскими делами. - Чего спрашиваешь?
     - Так откуда солнце, если нас подхватила эта... черт  бы  ее  подрал,
сила, когда солнце только что  зашло?  Правда,  летом  ночи  с  воробьиный
хвост, но не с комариный же!
     Олег недовольно буркнул:
     - Так бывает, когда залетишь слишком далеко от дома.
     Колоксай не поверил:
     - Брешешь!
     - Хочешь - верь, хочешь - нет.
     - А почему?
     - А потому, - огрызнулся волхв еще раздраженнее. -  Ты  не  в  волхвы
намылился?
     Колоксай отшатнулся:
     - Упаси... Я и читать-то не умею.
     - Когда-нибудь узнаю и такое. Или другие подскажут. А  сейчас  портки
горят, мир рушится, а я тебе о восходах солнца?.. Ты все еще  лежишь?  Еще
один лежун на мою голову... Вставай, замерзнешь.
     Колоксай попытался встать, охнул,  замахал  руками,  словно  пробовал
взлететь. От сапог остались изорванные голенища, голые  ступни  безуспешно
искали место, свободное от острых камней.
     В испуге его ладонь метнулась за спину,  он  перекосил  рожу,  щупал,
потом из груди вырвался мощный вздох:  топор  на  месте!  А  с  ним  какой
настоящий мужчина останется долго без сапог?
     - Где мы?
     - В горах, - ответил Олег терпеливо.
     Он стоял к нему спиной, рассматривал  дальние  вершины  гор.  В  двух
шагах зиял обрыв, у Колоксая зачесалась нога, так восхотелось  дать  пинка
человеку, объясняющему, что они сейчас, видите ли, в горах.
     - Это ты нас сюда занес? - поинтересовался он враждебно.
     - Нет...
     - А кто?
     - Моя дурость, - ответил Олег, не оборачиваясь.  -  Если  бы  все  по
моему желанию, то мы бы сейчас... гм...  Во-о-о-он  там  вроде  бы  что-то
дымится?
     Колоксай присмотрелся:
     - Ни черта не зрю. Дымится как раз вон с той стороны! Там в небо гора
плюется камнями. А с этой только ветер.
     Ноздри Олега раздувались, дергались,  будто  пробовали  взлететь.  Он
вытянулся, застыл, весь превратившись в слух.
     - Дымится, - повторил он. - Правда, это не дым...
     - Пар?
     - И не пар...
     - Тогда что?
     Олег повернул к нему серьезное побледневшее  лицо.  Губы  дрогнули  в
сдержанной усмешке:
     - Ты как насчет узнать?
     Колоксай ответил с достоинством:
     - Всякое вызнавание недостойно воина. Ты не воин,  тебе  можно.  А  я
могу охранять тебя.
     Олег, не слушая, шептал, двигал руками, на лбу  вздулись  жилы,  тело
вздрагивало, как под ударами невидимых камней. Колоксай  напрягся,  сцепил
зубы и втянул голову в плечи. Добро, если  на  этот  раз  только  голенища
сорвет, а если ноги...
     На всякий случай он выдернул топор, пригнулся и развел  руки.  Лезвие
разбрасывало солнечные зайчики. Олег  шумно  выдохнул,  но  глаза  его  не
отрывались от двух красных точек, что разрастались в синем небе.
     Колоксай ахнул, отступил, пока спина не уперлась в промерзшие  камни.
С  неба  быстро  падали,  распустив  неправдоподобно  яркие  крылья,   два
пламенных  коня.  Сами  красные,  будто  порождение  утренней  зари,   они
потрясали длинными роскошными гривами, пышные хвосты  стелились  по  ветру
как снопы искр, раздуваемые сильным ветром.
     Олег наконец посторонился, кони с тяжелым  грохотом  ударились  всеми
четырьмя и побежали, растопырив крылья и гася встречный ветер. На Колоксая
пахнуло жаром. Олег сказал буднично:
     - Без седла не свалишься?
     Колоксай не отрывал восхищенных глаз от чудесных коней. От них  сочно
пахло солнечным потом, как от молодых женщин  в  летние  ночи,  оба  легко
пробежали мимо, остановились. Бока раздувались, красиво вырезанные  ноздри
трепетали.
     - Что?.. - Он встрепенулся, но смотрел только на коней. - Это... нам?
     - Ненадолго, - предупредил Олег. - Приручить не удается, а держать  в
такой узде... незримой, конечно, удается недолго.
     - Как  жаль,  -  прошептал  Колоксай.  -  Из  тебя  колдун  никчемный
все-таки, да?
     - Самый никчемный, - согласился Олег.
     - Это хорошо, - сказал Колоксай. - С чересчур умными совсем гадко.  А
ты с такими кулаками никогда не станешь чересчур...
     Олег  с  ненавистью  посмотрел  на  свои  кулаки,  подошел  к  коням,
пошептал, прикоснулся к красному, как пламя,  боку.  Колоксай  видел,  как
дрогнула кожа, а конь пугливо скосил  большой  красивый,  как  у  женщины,
глаз.
     - Они не живут  в  неволе,  -  ответил  Олег  уязвленно.  Он  красиво
вспрыгнул, сжал бока коленями, конь послушно повернулся. - В неволе  редко
протягивают дольше суток.
     Колоксай отпрянул:
     - Так слезай!
     - Отпустим еще до обеда, - ответил Олег сухо. - Быстрее, если в самом
деле не желаешь...
     - Да, не желаю, не желаю!
     - Тогда поторопись.
     Колоксай взобрался с опаской, неумело, ни седла,  ни  узды,  коленями
управлял последний раз в детстве, когда взбирался на  жеребенка,  но  конь
держался ровно, только  уши  подрагивали  в  испуге,  а  в  глазах  стояло
недоумение, почему позволяет этим странным зверям топтаться по его спине.




     Когда, разбежавшись, рухнули вниз, Колоксай начал сползать по конской
шее в надвигающуюся пропасть. Холодок смерти сковал тело. Встречный  ветер
стал таким упругим, что Колоксай, к своему страху  и  непониманию,  уперся
как в стенку. Затем конь выровнялся, по бокам  трещали  крылья,  удары  по
воздуху взвихряли воздух. Колоксая бросало то в жар, то в холод,  но  конь
под ним уже несся как огромная птица, ноги  либо  поджал,  либо  встречным
ветром прижало к брюху.
     Конь с Олегом несся далеко впереди, похожий на огромную яркую бабочку
с наростом на спине. Крылья били по воздуху часто,  со  стороны  казалось,
что по бокам переливаются два блистающих полушария.
     Они трудно выбирались по кругу из ущелья, красная стена вставшего  на
дыбы  гранита  скользила  быстро,  а  когда  конь  понесся  рядом  с  этим
мелькающим пестрым ужасом, в глазах Колоксая зарябило. Ветер срывал  слезы
и уносил, но он упорно старался за всем следить из-под опущенных век.
     А потом он услышал дикий восторженный вопль. Не сразу сообразил,  что
вопит он сам, а кони без воплей и даже  ржания  стремительно  несутся  над
вершинами сверкающих гор. Подножия с  роскошными  долинами  еще  в  ночной
мгле, города и села спят, народ застыл в ночи, а он, Колоксай, несется  на
божественном коне! Конская спина горяча, словно этот крылатый как вынырнул
из  красного  утреннего  солнца,  так  и  мчится,  огненный  и   храпящий.
Заснеженные вершины проплывают  внизу  медленно,  а  когда  он  исхитрился
посмотреть вниз, рискуя свалиться, потрясенно  ощутил,  что  если  бы  там
внизу на конях, то пару суток только на то, чтобы вот  от  той  долины  до
этой!.. А то  и  куда  больше,  это  ж  они  сейчас  по  прямой,  а  внизу
напетлялись бы, напетлялись...
     Вершины начали подниматься, впереди конь медленно уходил вниз. Справа
мелькнула острая вершина, ветер стал злее, бил кинжальными ударами в бока,
даже в спину.
     Олег впервые оглянулся, указал рукой влево и  вниз.  Сбоку  поднялась
отвесная каменная стена, Колоксай замер от страха  и  восторга.  Навстречу
пугающе быстро приближалась стена из красного гранита, плавно изо-гнулась,
пошла убегать слева, медленно вырастая до самого неба, а конь  несся,  как
показалось Колоксаю, еще стремительнее.
     Далеко впереди и внизу показалась широкая каменная  плита.  Ровная  и
гладкая, в отвесной стене чернел вход. Летящий впереди красный  конь,  чья
грива сливалась с распущенными волосами  волхва,  с  разбегу  пробежал  по
каменному козырьку, остановился у самого входа. Колоксаю даже  почудилось,
что конь волхва ударился о скалу, но тут уже  каменная  плита  надвинулась
стремительно и на него, копыта  застучали,  свирепый  ветер  взвыл  дурным
голосом. Колоксай стиснул зубы,  напрягся,  готовый  скатиться  на  камни,
выдерживать ломающие кости удары...
     Внезапно стих как ветер, так и стук копыт.  Шумно  дышал  конь,  бока
раздувались, подбрасывая его ноги. Колоксай сам  шумно  выдохнул,  еще  не
веря, что все кончилось. От мрачного входа донесся цокот копыт,  захлопали
мощно крылья другого коня.
     Красный конь, который раньше был под волхвом, разбежался и,  на  этот
раз без падения с  края  плиты,  взмыл  в  воздух.  Под  Колоксаем  нервно
подрагивали тугие мышцы, конь храпел,  уши  прядали.  Колоксай  вздрогнул,
соскочил, крылатый зверь в тот же миг пошел от скалы боком,  разбежался  и
взмыл в небо.
     От темной щели Олег нетерпеливо махал рукой:
     - Ты что, заснул?
     Колоксай прохрипел, чувствуя, как болит все тело, а горло перехватила
железная рука:
     - Самую малость... Так, задремал...
     Мышцы  от  страшного  напряжения   трещали,   словно   пролежал   как
замороженная лягушка в глыбе льда всю зиму. Олег кивнул, даже не посмотрев
вслед чудесным коням, исчез в темном проеме. Сердце  Колоксая  бухало  как
молот  в  руках  чересчур  усердного  молотобойца,  дыхание  вырывалось  с
хрипами, но если он собирается защищать этого... этого...
     Он застонал и бросился на чугунных ногах в темный зев,  надеясь,  что
если там и есть что-то, то не кинется сразу, а сперва хотя бы принюхается.
     А тогда, может быть, уже и не кинется.



                                 Глава 24

     Свет впереди время от времени заслоняла широкая в плечах  фигура,  но
свет ширился во все стороны, и когда Колоксай догнал Олега, тот уже входил
в огромный зал, вырубленный в горе. Это была  пещера,  но  человеческие...
возможно, человеческие руки убрали выступы, теперь это роскошнейшая палата
из красного камня, от которого веяло  теплом  и  защищенностью.  Высоко  в
стенах загадочно  поблескивали  крупные  драгоценные  камни.  Чем  выше  -
крупнее, под самым  сводом  сгустилась  тьма,  там  чувствуется  движение,
хлопают невидимые крылья. Иногда Колоксай ловил на себе  взгляд  и,  когда
вскидывал голову, успевал  увидеть  пару  красных  угольков,  что  тут  же
исчезали, явно под плотными веками.
     - Есть здесь кто-нибудь? - спросил Олег громко.
     Эхо раздробилось под темным сводом, его собственный  голос  прозвучал
грозно и пугающе.
     Внезапно прямо из стены, на которую  упорно  смотрел  Олег,  медленно
вышла молодая женщина в длинном платье, но с голыми плечами  и  обнаженной
грудью.  Волосы  роскошной  волной  падали  на  спину,  женщина  выглядела
бледной,  у   Колоксая   сердце   застучало   еще   громче,   ибо   такого
безукоризненного лица не видел ни в своем царстве, ни в соседних.
     - Есть, - ответила  женщина  ясным  чистым  го-лосом.  -  Меня  зовут
Минакиш, я хозяйка этих гор. Ты это знаешь, красноголовый. И ты видел, где
я была.
     - Я только предполагал, - признался Олег. - Я  не  силен  в  видении.
Меня зовут Олег, я волхв из Леса. Это благородный Колоксай, витязь и  царь
одной... очень далекой страны.
     Она подошла ближе, вступая в полосу света. Дыхание Колоксая вырвалось
с хрипом, будто стальной кулак ударил в живот. У волшебницы  Минакиш  было
три груди, три в ряд, все полные, круглые, с выступающими красными сосками
и оттопыренными кончиками, словно ощутили свежий ветерок или  его  горячий
взгляд.
     Кожа ее была чиста как  мрамор,  живот  блестел,  словно  только  что
умащенный дорогими маслами, талию охватывал не по-женски широкий и  грубый
ремень с металлическими бляхами, те со странными  знаками,  от  которых  у
Колоксая зарябило в глазах, а голова сразу пошла кругом.
     Глаза Олега как завороженные то и дело опускались с ее  лица,  взгляд
отыскивал роскошные груди. Он делал титанические усилия, поднимал взор, но
легче перетащить Авзацкие горы, чем удержать глаза, смотреть  ей  в  лицо,
кивать, соглашаться...
     Минакиш  смотрела  с  понимающей  улыбкой.  Ее  полные  губы   слегка
раздвинулись,  рот  был  влажный  и  алый,  зубы  восхитительно  неровные:
передние крупнее, дальше частокол помельче, отчего  улыбка  была  чарующей
без всяких чар и даже простого колдовства.
     - Вы не простые люди, - сказала она наконец.  -  Воспользуйтесь  моим
гостеприимством. И расскажите, если захотите, что вас сюда привело.
     Колоксай  расправил  грудь,  приятно,  когда  женщина  замечает,  что
мужчина перед ней непростой, а калика внимательно  смотрел,  как  из  пола
поднимается  глыба  камня,  на  ней  медленно  оформляются  блюда,  сперва
каменные, потом перетекают  либо  в  золото,  либо  в  серебро,  из  боков
выпячиваются пупырышки, превращаются в камешки, внутри возникает  чарующий
свет, искры, огоньки.
     Олег с неловкостью отвел глаза в сторону.  Любой  колдун,  с  которым
сводит судьба, знает больше, чем он.
     Улыбка не покидала полные губы волшебницы. В глазах был смех, но явно
чувствовала их замешательство, одно дело - стол из камня,  другое  -  если
вот так и яблоки, что могут в желудке снова в камни,  Олег  услышал  тихие
слова, язык незнаком, пытался запомнить, но волшебница говорила  быстро  и
шепотом, а какие  знаки  в  это  время  делала  под  столом,  какую  мысль
переплела с другой, все не схватишь, он сдался и только пытался  прощупать
мыслью и чутьем колдуна эти пахнущие яблоки,  гроздья  винограда,  медовые
груши, а затем наконец и жареную птицу, молочного поросенка...
     Увы, он чувствовал себя глухим, потому  протянул  к  столу  руку  без
охоты, принужденно. Колоксай, глядя на Олега, тоже замешкался. Этим  двоим
что, колдуны, а он - простой и честный, вдруг да  обломает  свои  красивые
зубы...
     Минакиш царственно взяла виноградную кисть, ее тонкие длинные  пальцы
небрежно обрывали налитые солнцем ягоды, Колоксай невольно смотрел, как те
с легким хрустом лопаются, брызгают соком, но  тут  же  бесстыдно  таращил
глаза на удивительные груди волшебницы.
     Олег ел вяло, брови сошлись на переносице, едва не терлись рогами.  С
глазами кое-как совладал, напомнив себе, что так на нее смотрит каждый,  а
вот он - не каждый, он стоит больше, а значит, и смотреть должен иначе.
     Похоже, волшебница уловила изменение в этом  незнакомце  с  красными,
как костер, волосами и удивительно зелеными глазами.
     - Ты отважен, - заметила она, глаза ее внимательно пробежали  по  его
могучей фигуре. - И силен.
     - Я? - удивился он. - Отважен?.. Я дурак, который раньше считал  себя
умнее всех, да и то всех нас тогда было трое. Не обижайся, но  дурость  за
отвагу принимают часто.
     Она усмехнулась краешком губ:
     - Зачем обижаться? Это ты не меня называешь... не совсем  мудрой.  Но
ты в самом деле... Что-то в тебе странное. Во всяком случае непростое.  Ты
первый, кто вот так по своей воле явился...
     Колоксай перестал жевать, насторожился:
     - Ты настолько свирепа?
     Она улыбнулась краешком тщательно вырезанных губ:
     - У меня правило: никаких гостей. Ни званых, ни  незваных.  Никто  из
попавших сюда еще не вернулся.
     Рука Колоксая дернулась кверху, словно он хотел почесать затылок, там
же торчала рукоять боевого топора.
     - Это негостеприимно, - сказал он.
     Она вскинула брови:
     - Разве? Вторгаясь без приглашения, вы  должны  были  быть  готовы  к
любому приему.
     Колоксай оглянулся на волхва. Олег пожал плечами:
     - Ко всему нельзя быть готовым. Но ты могла бы  сперва  удовлетворить
наше любопытство...
     - Его любопытство, - поправил Колоксай. - Я что, мне ничего не  надо.
Я могу и вернуться...
     Говорил он легко,  но  глаза  настороженно  следили  за  волшебницей.
Схватить бы за горло, чтоб из хорошенького ротика ни одного заклятия...  А
потом и руки связать, а то волшебницы и пальцами насылают порчу. Но  между
ними широкий стол, такую глыбу не  опрокинешь,  а  пока  выберешься  из-за
такой же каменной лавки, вросшей в пол... выросшей из пола...
     Олег с сильно бьющимся сердцем всматривался в ее лицо. В  отличие  от
Колоксая он видел почти прозрачный странный лиловый занавес, что отгородил
их от  волшебницы.  Молодой  царь-герой  напрасно  мечтает  дотянуться  до
хозяйки.
     - Ты давно здесь? - спросил он.
     Ее голос был ровным и тяжелым:
     - Можно сказать, вместе с этими горами. Конечно,  горы  Род  сотворил
раньше, но я пришла  сюда  первой.  И  горы  признали  меня  сперва  своим
ребенком, потом учеником, а теперь я здесь хозяйка.
     Олег сказал, волнуясь:
     - Тогда ты должна знать... или слышать о неком  мудреце,  что  собрал
где-то в недрах гор большой запас воды.
     - Просто воды? Не живой или мертвой, а просто воды?
     - Да. Но просто воды, но не простой,  а  той...  старой.  Допотопной,
скажем так.
     Ее  брови  поднялись   еще   выше.   Несколько   мгновений   изучающе
рассматривала их  обоих,  Олег  затаил  дыхание,  но  по  лицу  волшебницы
скользнула тень скуки, а голос похолодел:
     - Нет, я не слыхивала. Горы велики, за каждым  уголком  не  уследишь.
Можно бы спросить у Миш... это моя младшая сестра.  Она  совсем  юная,  но
старые книги прочла, все о моих горах знает.
     Олег сказал умоляюще:
     - Так спроси!
     - Зачем?
     - Мне так надо узнать!
     - Зачем? - повторила она. - Сейчас оба  умрете.  А  сестру  по  таким
мелочам тревожить не стану. Тем более, что живет теперь не  со  мной.  Она
поселились в далеком саду золотых яблок чуть ли не на краю света...
     Колоксай наконец вытащил топор, поднялся  во  весь  рост,  статный  и
красивый, с синими глазами, золотые волосы до плеч,  жизнь  выплескивается
даже из ушей, такие не верят в гибель, даже поднятые на вражеские копья.
     Олег огляделся:
     - Ты нас забьешь здесь? Как коров на бойне?
     Она повела плечом, не отрывая от них взгляда.  Лиловый  занавес  стал
плотнее, заподозрила в Олеге какую-то  мощь,  к  старости  все  становятся
осторожнее, подозрительнее, а если она стара, как эти горы...
     В глубине зала раздался треск. От темного свода  по  стене  пробежала
черная полоса. Края трещины с жутким треском поползли в стороны.
     - Идите, - велела Минакиш. - Идите.
     Олег кивнул Колоксаю:
     - Пойдем. Здесь она хозяйка.
     Колоксай медленно выбрался, одной рукой держал топор  наготове.  Олег
первым шагнул в сторону  трещины.  До  нее  оставалось  с  десяток  шагов,
Колоксай чувствовал, как взмокла спина, лоб стал горячим, а сердце едва не
выпрыгивало.
     Когда до трещины оставалось два шага, Олег обернулся, помахал  рукой.
Колоксай напрягся так, что за-трещали суставы, но Минакиш так же  спокойно
и небрежно махнула в ответ.
     Олег шагнул в темноту, от стен  несло  сухим  жаром.  Впереди  возник
трепещущий свет, Колоксай на миг  воспрянул  духом,  затем  сердце  упало,
впереди двигалась такая  же  свернутая  в  узелок  молния,  только  совсем
крохотная.
     - Она задавит нас камнями? - спросил он.
     Голос его стал сиплым, хотя он изо  всех  сил  старался  держать  его
ровным и мужественным.
     - Не сейчас, - ответил Олег.
     - Как здорово!.. А когда?
     - Еще шагов десять пройдем. А то и пятнадцать.
     Сердце Колоксая оборвалось. Пятнадцать шагов до конца жизни...
     - Ого, - сказал он как можно небрежнее, с натужной веселостью. -  Так
это же целая вечность!.. Если человек за один миг перед  смертью  успевает
прожить всю жизнь, то что можно за пятнадцать шагов?
     - Может быть, только десять, - остудил Олег. - А  то  и  пять,  мы  ж
идем. А что?
     - Да так... Я бы тоже не стал забрызгивать свой порог.
     Он ощутил, что считает шаги, теперь взмок уже весь, как  медведь  под
дождем, горячий воздух не успевает сушить,  во  рту  сухо,  начал  считать
вслух, а высокая фигура впереди  замерла,  волхв  что-то  говорил,  двигал
руками, воздел их и хищно потряс.
     За спиной раздался грохот, перешел в страшный треск, словно сто тысяч
гроз разом  обрушились  на  эту  гору.  Невидимые  руки  ломали,  трепали,
отдирали   целые   скалы.   Колоксай   согнулся,   оглушенный,   ошалелый,
уничтоженный. Смутно чувствовал, как сильная рука повлекла, в  бок  больно
ударило. Хриплый задыхающийся голос прокричал зло:
     - Да быстрее же, корова!
     В голосе волхва был не только страх, но и ярость,  Колоксай  помчался
через тьму и грохот на светящийся шарик. Острые выступы  с  хрустом  рвали
бока, били в плечи, в черепе звон, словно снова в шлеме и доспехах,  а  по
голове бьют молотами. Он  сам  кричал,  ругался,  заставлял  усталое  тело
бежать вперед, в спину толкало, и он с усилием старался ускорить бег,  там
сзади беспомощный волхв...




     Он не смог бы сказать, час или год  пробирались  бегом  по  щели,  но
вдруг жар сменился свежестью. Впереди блеснуло, он на подгибающихся  ногах
вывалился на широкую каменную равнину. В спину ударило, он упал, ничего не
слыша, кроме хрипа в собственных легких.
     Сзади был страшный треск, грохот, потом затихло,  только  в  глубинах
потревоженно ворчало, все глуше и  глуше.  Хрипя,  он  с  трудом  повернул
голову. Каменная  стена  еще  подрагивала,  а  в  том  месте,  откуда  они
выскочили, из щели шириной в палец с треском выдавливались мелкие камешки,
сыпалась горячая пыль. Олег стоял у стены как  прилипший,  дергался,  лицо
красное, как волосы, глаза выпучены, ладонями упирался за спиной в стену.
     Колоксай со стоном попробовал приподняться на колени.  Олег  внезапно
отделился, упал, а из почти  незримой  трещины  в  стене  остался  торчать
кончик ремня.
     - Едва... - просипел Олег, он тоже жадно хватал воздух. - Едва...  но
мешок жаль... там две книги...
     - Не... было... - прохрипел Колоксай.
     - Что?
     - Не было... говорю... у тебя ни черта...
     - А-а... значит, потерял еще раньше.
     Он сел, спиной прислонился к стене. Рядом от основания  и  к  вершине
просматривалась  трещина.  Уже  не  шире  волоса.  Промедли  чуть,  оттуда
выплеснулись бы тонкие красные струи. Волосы волхва слиплись и походили на
грязные сосульки. Лицо раскраснелось, распухло, будто покусанное комарами.
     Колоксай не успел восстановить дыхание, как Олег уже  встал.  Правда,
цеплялся за стену.
     - Пошли.
     - Куда? - спросил Колоксай тупо.
     - К ее младшей сестре, куда же еще? - удивился Олег.
     Колоксай с трудом воздел себя  на  ноги.  Волхв  пошел  вдоль  стены,
внимательно посматривая то под  ноги,  то  вглядываясь  в  небо.  Колоксай
однажды видел из глубокого колодца звезды среди бела дня, но, может  быть,
волхвы умеют их видеть и днем?
     Оглянулся, сказал с мрачной гордостью:
     - Все-таки просчиталась! Не думала, что мы про-мчимся по  ее  трещине
как два испуганных таракана!
     - Да, - согласился Олег.
     Он не смотрел на витязя, Колоксай насторожился:
     - Что-то не так?
     - Так-так, - сказал Олег поспешно. - Просто обвал помог.
     - Так то... не она гору трясла?
     - Пойдем, - сказал Олег. - Солнце уже высоко.
     Колоксай вскинул  голову,  устрашенный,  перевел  дух.  На  этот  раз
огненный шар остался на прежнем месте,  разве  что  чуть  вскарабкался  по
скользкому небосводу. Прямые лучи проникали в трещины, высвечивали.
     Когда они прошли по каменной плите вдоль  края,  Колоксай  оглянулся,
ощутил некоторое беспокойство.  Заснеженные  горы  все  так  же  угрожающе
нацелили острые шпили в небо, в расщелинах и впадинах снег скапливается  и
твердеет до плотности камня, но что-то  странное  в  острых  ребрах  скал,
чересчур острых, о которые ветер долго  будет  обламывать  зубы,  пока  не
сгладит.
     Он вздрогнул, зябко поежился. Когда подлетали на конях, совсем  рядом
была исполинская темная гора, единственная без снега, хотя едва ли не выше
других, но теперь взору открывались даже дальние горы, вершины, пики...
     - Надеюсь, она погибла сразу, - сказал он сурово. - Хоть и  хотела...
но все-таки красивая! А на красивую даже пес не гавкнет.
     - Мы не псы, - буркнул Олег, не оборачиваясь. - Мы если  гавкнем,  то
гавкнем. Вон вся гора гавкнулась.
     Он сунул в  рот  четыре  пальца,  жутко  перекосил  рожу,  по  голове
Колоксая словно шарахнули боевой дубиной: свист вырвался из  пасти  волхва
чудовищный,  оглушающий,  распарывающий  воздух,   как   медведь   когтями
холстину.
     Олег огляделся, довольный, все еще не вынимая пальцев, воздел очи, на
миг задумался, но  не  успел  Колоксай  перевести  дух,  как  волхв  снова
побагровел от усилий, раздул щеки. В  глазах  у  Колоксая  потемнело,  ему
почудилось, что обрушилась и эта гора.
     Когда волхв в третий раз  выпучил  глаза,  Колоксай  присел  и  зажал
ладонями уши. В голове стоял треск,  словно  сто  тысяч  узелочных  молний
лопались, разрывая череп.
     Когда наконец отшебуршалась тишина, он внезапно  услышал  недовольный
голос:
     - ...ще ждать?
     Олег поглаживал шею красного коня. Рядом нервно  переступал  точеными
ногами другой,  с  такой  же  оранжевой  гривой,  оранжевым  хвостом,  сам
красный, словно как вынырнул из утренней зари, так и не остыл.
     - Что? - простонал Колоксай.
     - Долго ли, говорю, мы тебя все трое ждать будем?
     Ноги  Колоксая  тряслись,  как  камышинки  в  бурю.  Только   бы   не
соскользнуть в полете, коленями не удержит и щепочку, а у этих коней  бока
крутые, на широкие груди смотреть страшно. Не убиться страшно, а  позор  с
коня упасть, хоть и с крыльями, таким любой гусь позавидует...
     - Черт... - еле вышептали его губы, - что же  ты  своим  чародейством
своих бьешь...
     - Каким чародейством? - не понял Олег.
     - Свистом...
     - Эх ты... А как же в Лесу переговариваться?
     - Свистом, - простонал Колоксай, - свистом можно, но не  этим...  что
как дубиной по голове... Ладно, куда теперь?..
     - Яблоки как раз поспели, - ответил Олег уже с конской спины.
     Он гикнул, свистнул, уже не оглушительно, но конь под ним сорвался  с
места как ужаленный. Крылья мощно ударили по воздуху, Колоксая  подбросило
уже на третьем скоке, потом копыта едва задевали землю, словно брезговали,
через  полсотни  сажен  неровный  стук  копыт  оборвался,  крылатый   конь
замедленно пошел к далеким облакам.



                                 Глава 25

     На этот раз восторг прихлынул, когда Колоксай вскинул голову и увидел
наверху бескрайнее снежное поле. Крылья мощно  сминали  воздух,  с  каждым
взмахом его бросало выше,  потом  ворвались  в  полосу  тумана,  не  сразу
Колоксай сообразил, что это и есть облака, не  такие  уж  и  плотные,  как
выглядят с земли!
     Сперва в разрывах облаков впереди еще мелькало красное,  затем  туман
сгустился, одежда отсырела, но конь  шел  ровно,  словно  чуял  в  облаках
своего собрата. Колоксай повизгивал  от  восторга,  а  когда  наконец  под
конскими копытами возникла бездна, между конем и землей версты пустоты, он
все равно не взвыл, хотя сладкий ужас захлестнул с ног до головы.
     Горы остались далеко за спиной, мелкие и незнакомые. Может быть,  это
были вообще другие горы. Зеленые долины попадались чаще, подминали  редкие
горные цепи.  Все  чаще  виднелись  крохотные  домики,  Колоксай  различил
небольшой городок,  каменные  башни,  высокие  стены,  коричневые  ниточки
дорог.
     Горы медленно уползали под конскими копытами,  а  впереди  все  стало
зеленым, даже мелкие озера и  то  казались  по  краям  зелеными.  Колоксай
смутно удивился, что в таком благодатном краю нет поселений,  но  крикнуть
не смог, ветер рычал в ушах, срывал слова и уносил так далеко, что мог  бы
услышать их на обратном пути.
     Конь Олега  растопырил  крылья,  огромные  и  широкие,  острые  когти
блестели под солнцем как ножи. Планируя, как гигантская летучая  мышь,  он
медленно  снижался,  впереди   разрасталась   роскошная   роща,   Колоксай
рассмотрел два маленьких озера, песчаный берег,  песок  блестит  так,  что
глазам больно, красные и оранжевые цветы на кустах...
     Вершинки деревьев под конскими копытами замелькали быстрее,  выросли,
Колоксай сжался, собрался в тугой ком, слева и справа  замелькали  уже  не
верхушки, а кроны. Коричневые стволы слились в серую стену, снизу ударило,
тряхнуло, копыта застучали часто, но неровно. Конь то  и  дело  взмывал  в
воздух, хрипел, трещали сухожилия,  суставы,  крылья  гнулись,  выдерживая
напор ветра. Стук копыт стал ровнее, реже, конь вломился в  стену  высоких
цветущих кустов, в ноздри ударил сильный аромат диковинных цветов, а  сами
цветы начали спешно ронять лепестки.
     Олег в трех саженях соскочил с коня, хлопнул по крупу, и конь, как ни
был измучен, отбежал и пошел вскачь, на ходу выбрасывая в стороны  крылья.
Колоксай  соскользнул  по  горячему  боку,  тоже  шлепнул,  а  когда  конь
брезгливо отодвинулся, невольно растопырил руки, хватаясь за воздух.
     В глазах еще мелькали вершинки, сердце билось  часто-часто,  а  голос
прозвучал замученно:
     - Где же твои яблоки?
     - Ты же не хочешь, чтобы мы попали в руки стражам?
     Колоксай мотнул головой, впервые  не  чувствовал  в  себе  готовности
рубить, прыгать на врага, сокрушать:
     - Лучше бы обойтись. А что, близко?
     - Лучше не шуметь, - сказал Олег. -  Песни  не  горланить,  кусты  не
ломать. Если поймают, шкуру сдерут.
     - А ты, как волхв, пошепчи...
     Олег вздохнул, Колоксай уловил в голосе не по годам мудрого зависть:
     - Здесь нам так пошепчут... Куда ни плюнь, любой колдун  больше  меня
знает и умеет! Даже всякие там бабки-шептухи, деды замшелые...
     Колоксай ахнул:
     - Ты? Да сильнее тебя нет  на  свете!  Вон  ты  как  гусей  таскал!..
Припоминаю, припоминаю, то-то у меня раньше то одно со  стола  как  корова
языком, то другое...  Я  на  постельничего  грешил,  а  теперь,  если  все
вспомнить... И терем когда-то  занялся  как  сноп  соломы,  еле  выскочить
успели... служанка моей жены забрюхатела, как говорит, от ветра...
     Он говорил непривычно быстро, двигался, на щеках  горел  лихорадочный
румянец. На лицо падала густая тень, дубы вздымались непривычно высокие  и
стройные, не дубы, а будто сосны, но ветки по-дубьи раскидывали  далеко  в
стороны. В густой листве янтарными каплями блестели крупные, как сос-новые
шишки,  желуди.  Было  их  столько,  что   деревья   казались   празднично
обвешанными золотыми слит-ками.
     - Ни звука, - предупредил Олег. -  Я  чую,  попали  удачно...  Ты  не
заметил, какие там заставы?
     - Заметил, - пробормотал Колоксай. - И заставы, и сторожевые башни, и
конные отряды в балках... Они тоже готовы к войне. И чего-то ждут...
     Олег отвел взгляд.  Все  ждут  ту  самую  истребительную  войну,  что
опустошит земли, зальет кровью села и города.  И  только  он  один  знает,
почему этой войны все нет. Но вслух такое  сказать  -  заплюют,  затюкают.
Люди же вполне люди... как и он.
     - Пойдем, - сказал он негромко.
     Когда шагнул в куст, Колоксай изумленно  покрутил  головой.  Ни  один
сучок не треснул, ни  одна  ветка  не  шелохнулась,  словно  красноголовый
состоял из тумана, так и протек сквозь куст как туман,  подумал  смятенно,
что опять колдовство, ни один человек не сможет... разве что родился и жил
в Лесу.
     Трава под ногами, к счастью, шелковая, Колоксай чувствовал ее  нежные
стебли даже через толстую кожу сапог. Он двигался, вытянув шею  как  гусь,
ноздри раздувались, как у голодного волка. В их сторону  катились  тяжелые
волны запахов, Олег чувствовал, как  бьют  в  колени,  переливаются  через
голенища, где смешиваются с добротным мужским потом его портянок.
     На  деревьях  щебетали   красивыми   голосами   яркие   птицы.   Одна
безбоязненно слетела Олегу на плечо, поехала на нем, как грач  на  корове,
крепко вцепившись коготками в толстую кожу волчовки. На Олега с удивлением
смотрел круглый глаз, в нем отражались его красные всклокоченные волосы.
     - Это и есть вирий? - спросил сзади Колоксай шепотом.
     - Нет, - буркнул Олег. Подумав, добавил: - Говорят, из вирия  однажды
упал ком небесной земли. Из него и образовалась Гиперборея,  как  частичка
вирия на земле.
     Колоксай тоже подумал, просиял:
     - Тогда моя Артания - в самой середке!
     - Тихо...
     Деревья медленно расступались. Запахи стали  свежее,  резче.  Впереди
блеснул свет, за деревьями открылся оранжевый мир. Олег  проморгал,  блеск
показался нестерпимым, а когда на солнце набежало облачко, рассмотрел, что
дальше тянется широкая полоса золотого  песка,  а  дальше  идет  чистейшее
озеро. Шагов за пять от края по колено в  воде  три  девушки,  визжат  как
молодые поросята, брызгаются водой.
     Дальний берег зеленеет чуть ли не за версту.  Там  такие  исполинские
сосны, что Олег мог рассмотреть каждую  веточку.  Справа  и  слева  только
деревья, но отсюда берег пологий и песчаный. Одежда на песке в беспорядке,
девушки резвятся беспечно, еще одна заплыла чуть ли не  на  середину,  там
лежит на спине, раскинув руки и ноги,  солнце  высвечивает  ее  обнаженное
тело, уже тронутое легким загаром.
     Колоксай по знаку Олега  присел  за  деревом,  но  Олегу  приходилось
придерживать  витязя  за  плечо.  Тот  то  и  дело   зачарованно   начинал
подниматься, но пятерня волхва давила, как  падающее  небо,  под  пальцами
волхва  плечо  Колоксая  скрипело  и  сминалось,  кровоподтеки   останутся
размером с тарелки.
     Девушка на середине озера внезапно ушла под воду.  Колоксай  задержал
дыхание. Плечо трещало под рукой волхва, витязь снова  начал  подниматься,
когда в трех саженях от  визжащих  хохотушек  забурлила  вода,  серебряной
рыбкой выпрыгнуло тело, плюхнулось, взметнув тучи брызг, и девушка красиво
поплыла к берегу.
     Те, что резвились, разом перестали плескаться,  вы-строились  в  ряд.
Девушка встала по грудь  в  воде,  Колоксай  охнул,  Олег  молчал,  сопел,
встревоженный. Девушка медленно шла к берегу, сдвинув узкие плечики  назад
и разгребая воду руками. Дно повышалось, озеро уходило  вниз,  обрисовывая
упругую крупную грудь...
     Колоксай охнул снова, затем ахнул. Олег  засопел  громче.  Под  парой
упругих чаш у девушки оказались  еще  две,  чуть  поменьше,  но  такие  же
упругие, торчащие, с вызывающе  оттопыренными  кончиками  посреди  красных
кружков. Живот  плоский,  с  едва  заметными  валиками  округлостей,  кожа
светится чистотой и свежестью.
     Колоксай прошептал потрясенно:
     - Я никогда не видывал такой красоты!.. Это не человек...
     Олег всмотрелся, заверил буднично:
     - Человек, человек... Хотя, конечно, четыре вы-мени...
     - Так это ж прекрасно!!!
     - Да, - согласился Олег, против очевидного не поспоришь, - но  ты  же
слышал, это и есть наверняка сама Миш. А ты помнишь ее старшую сестру?
     - Сестра за сестру не отвечает, - возразил Колоксай горячо. -  А  что
опасна... Конечно, простолюдинка не опасна, но разве я не рожден для  битв
и опасностей?
     - Ой, Колоксай... На черта тебе такие битвы?
     - Нет, ты не понимаешь, -  сказал  Колоксай  восторженно,  -  она  же
соткана из солнечных лучей!.. Это живой  цветок,  это  живая  вода...  Это
лучшее, что создано Родом... в лучший его день!
     Олег смолчал, женщина  как  женщина,  правда,  молодая  и  достаточно
красивая, но уж слишком утонченная,  изнеженная,  хотя  от  этой  странной
изнеженности внезапно пахнуло холодком.
     - Ее гибкость подобно веревке из шелка, - заметил он.
     - Она так хрупка!
     - Адамант, - ответил Олег, - из которого куют оружие для богов,  тоже
с виду хрупок. А их мечи такие тонкие...
     - Что ты говоришь!
     - Говорю, что она не из простых селянок.
     - Я это вижу!
     - И вообще не из простых, - предостерег Олег. - Тебе лучше  держаться
от нее в сторонке.
     - Тебя послушать, от всех женщин надо держаться в сторонке!
     - Ты мудреешь на глазах, - сказал  Олег  одоб-рительно.  -  Ладно,  я
попробую выйти из  укрытия.  А  тебе  лучше  посидеть  здесь.  На  страже,
понимаешь?
     Колоксай прошептал, не отрывая взора от обнаженной девушки:
     - Я хочу ее себе в жены!
     - Ого.
     - Мудрый волхв, ты этого не понимаешь!
     - Не понимаю, - согласился Олег. - За этим ли шли?
     - Ты, быть может, не за этим, но я теперь знаю, зачем  шел  я,  зачем
живу, зачем вообще топчу эту землю!
     Олег внимательно следил за ее движениями, неожиданно вздохнул:
     - Я бы тебе этого не советовал.
     - Да что мне твои советы, - вспылил Колоксай. - Это лучшая из  женщин
мира, это самая драгоценная жемчужина, и она должна принадлежать мне!
     "Никогда не пойму этой дурости, - подумал Олег с отвращением. - Рядом
сотни молодых красивых женщин, добрых и  честных,  но  почему-то  начинаем
разбивать дубины о головы друг друга только ради одной из них, не  замечая
других. Потом идут в ход  мечи,  топоры,  затем  вовсе  собираем  дружины,
начинается кровавая резня, горят поля, дома, села, потом - города, наконец
огромные войска заливают кровью целые страны, и вот уже  исчезают  с  лица
земли племена и народы..."
     - Ладно, - сказал он тяжело, - против этой болезни есть  только  одно
средство.
     - Какое?
     - Потеряв голову от первого же взгляда на  женщину,  надо  посмотреть
еще разок.
     Колоксай, не поняв замаскированного жала, ответил честно:
     - Я смотрел! И душа моя воспламенилась, как сухая береста в огне!
     - Тогда ты безнадежен, - вздохнул Олег.
     - Я чувствую, что это и есть моя судьба!
     Олег сказал тяжело:
     - Мне кажется, я начисто лишен того, что  все  называют  чутьем...  Я
признаю только то, что на знании. На понимании! Но все же... чутье это или
предвидение, но эта женщина приведет тебя к гибели.
     Колоксай, не слушая, жадно смотрел сквозь ветки.
     - Она прекрасна...
     - Это твоя гибель, - повторил Олег. - И, боюсь, не простая.
     - Не простая?
     - Не от меча, - пояснил Олег. -  Не  в  бою,  когда  смерть  приходит
мгновенно, в пылу схватки. Бывают и гадкие смерти.
     - И пусть! - воскликнул Колоксай. -  Эх,  не  понимаешь...  Да  разве
может быть на свете более славная гибель, чем  из-за  красивой  женщины?..
Это же выше, чем драться за престол, за земли, за богатства!.. Потому  что
и престол, и земли, и богатства бросаем  к  ногам  женщины,  чтобы  только
улыбнулась нам!
     Олег смотрел хмуро. Когда дуб  роняет  желуди  -  понятно,  но  когда
человек тоже дуб, хотя Род вроде бы  для  человека  готовил  место  повыше
дуба...
     - Нам надо узнать от нее кое-что, - напомнил он. - И уйти.
     В голосе его чувствовалась безнадежность. Колоксай даже  не  повернул
головы, но от него пахнуло волной презрения:
     - Да, в этом весь ты... Подойти к самой красивой женщине мира  только
затем, чтобы спросить у нее дорогу до соседнего села!
     - До села я знаю, - ответил Олег серьезно, - при чем тут село?  Разве
мы в село шли?
     Колоксай простонал сквозь зубы от великой  тупости  этих  людей,  что
зовутся мудрецами.
     - Да не в село... Черт бы тебя... Пусть до сокровища! Пусть до самого
великого сокровища, чуда, что еще есть на свете...  но  если  она  и  есть
высшее сокровище?
     Олег сказал деловито:
     - Тебя убьют ее слуги.
     - Если сумеют.
     - Сумеют, - заверил Олег. - Как ни велика  твоя  доблесть,  но  здесь
собраны тоже лучшие богатыри их царства. А ни один герой не выстоит,  если
навалятся со всех сторон... да еще утыкают стрелами с крыш домов,  завалят
бревнами. А я видел на крышах даже старые мельничьи жернова.
     Спина Колоксая на миг пошла буграми мускулов, но  те  разом  исчезли,
как волны в лесном озере.
     - Это будет прекрасная смерть, - прошептал он.  -  Надеюсь,  когда  я
буду умирать, она подойдет и взглянет на меня... Хотя бы для  того,  чтобы
понять, кто же такой этот чужак, что погиб,  чтобы  обратить  на  себя  ее
внимание... Если ты в самом деле желаешь мне счастья, помоги мне!
     - Как? - буркнул Олег.
     - Соедини нас!
     - Как? - повторил он.
     - Не знаю, но ведь ты волхв? Я хочу, чтобы она стала  моей  женой.  Я
согласен умереть в первую же ночь,  но  чтоб  успеть  взять  ее  за  руку,
смотреть глаза в глаза,  сказать  все,  что  у  меня  на  сердце...  А  ты
наконец-то отделаешься от меня. Я же вижу, не спутник тебе, не  защита,  а
только помеха.
     - У нее четыре груди, - сказал Олег безнадежно.
     - Да, - согласился Колоксай мечтательно.
     - Лучше бы остался у Минакиш, - вздохнул Олег, - у той всего три.
     - Нет, - возразил Колоксай, - ты ничего не понимаешь!
     - Как не понять, - пробормотал Олег. - До четырех и я  считать  умею.
Эх, Колоксай...
     "Чего я с ним нянчусь, - сказал себе зло. - Этот крепыш с румянцем во
всю щеку тоже урод: плод любви дурака и богини. Только его уродство... или
необычность где-то внутри..."
     - Ты поможешь? Помоги, ты же волхв!
     - Ладно, Колоксай. Ты решил, я отговаривать не  стану.  У  меня  своя
дорога, что мне до тебя?.. Издохнешь так издохнешь. Здесь, где  ни  ступи,
могила героя. Или просто меж кустов белеют кости самых  отважных  и  самых
сильных...
     Что-то бормоча, он отполз, все  так  же  неслышно  растворился  среди
кустов. Колоксай за нарочито грубыми словами уловил нежность, которой этот
красноволосый старается не дать дорогу.



                                 Глава 26

     Олег вернулся вскоре, обеими руками прижимал к груди  спелые  яблоки.
Колоксай смотрел с надеждой и недоумением. Олег хладнокровно выбрал  самое
спелое, поднес ко рту, захрустел. Брызнуло соком. Душистый запах потек  по
воздуху, над головой закружилась пчела.
     - На, - сказал Олег, - жрякай пока.
     - Что ты задумал?
     - Хитрость, - ответил Олег. Подумав, добавил: -  Можно  сказать  даже
совсем гордо: военная хитрость! Хотя вообще-то обычная житейская подлость.
     Колоксай вонзил зубы в яблоко, но застыл, видя, как  волхв  брезгливо
отобрал самое невзрачное, даже червивое,  сосновой  иголкой  накорябал  на
блестящем боку какие-то значки.
     - Что это?
     - Надеюсь, она грамотная, - буркнул Олег. - Хотя... гм,  царевна,  им
же ни к чему... А если нет... вон как ты, то придумаем что-то еще.
     - Яблоко для нее?
     - Да.
     Колоксай вскипел:
     - Так почему выбрал такое?
     - Так остальные ж съедим мы, - удивился Олег. -  А  этому  все  равно
пропадать.
     Колоксай  задохнулся  от  возмущения,  волхв  же   пригнулся,   долго
всматривался, затем внезапно широко и сильно взмахнул рукой.
     В воздухе шелестнуло, словно испуганная птица ударила крыльями, затем
возник и удалился короткий шум, похожий на свист летящей стрелы с лебяжьим
оперением. Девушки резвились на  берегу,  затем  ветки  кустарника  за  их
спинами дрогнули, дважды качнулись и застыли.
     Колоксай затаил дыхание.  Из  кустов  по  траве  на  песок  выкатился
зеленый комок, обогнул ямку от ступни Миш, во второй застрял. Видно  было,
как служанка, оборвав смех, уставилась удивленными глазами.  Миш  спросила
что-то, ветерок относил слова, служанка пищала, тыча пальцем в яблоко.
     Миш снова  что-то  сказала,  служанка  послушно  нагнулась,  Колоксай
видел, как вертит  яблоко,  рассматривает.  За  спиной  Колоксая  негромко
выругался Олег. В голосе волхва были злость и разочарование.
     Низко склонившись  в  поклоне,  служанка  протянула  яблоко  госпоже.
Колоксай слышал, как волхв непонятно  чему  вздохнул  с  облегчением.  Миш
повертела яблоко в тонких длинных  пальцах.  На  красивом  лице  мелькнуло
отвращение, и Колоксай готов был прибить чересчур мудрого волхва за худшее
из яблок. Затем ее брови удивленно взлетели, взгляд был прикован к яблоку.
     До затаившихся в кустах донесся льстивый голосок служанки:
     - Что там написано, госпожа?
     Миш весело расхохоталась:
     -  Нацарапано  как  курица  лапой...  Но  разобрать  можно.   Сейчас,
погоди... Ага!.. Клянусь великим Родом и своей честью, что я  выйду  замуж
за Колоксая... Гм, что бы это значило?
     В синем чистом небе,  где  ни  облачка,  неожиданно  прогремел  гром.
Только одна из девушек удивленно вскинула  голову,  остальные  непонимающе
смотрели на свою царицу.
     Олег,  незаметно  подавшись  назад,  дал  Колоксаю  могучего   пинка.
Огромный витязь, проламывая кусты, как могучий тур,  вылетел  на  открытое
место. Девушки с визгом попятились, одна вовсе спряталась за свою госпожу.
     Миш  гордо  вскинула  голову,  прекрасная  настолько,  что   Колоксаю
захотелось разрыдаться от восторга, разорвать свою грудь и  бросить  к  ее
ногам трепещущее любовью сердце.
     - Кто ты, дерзкий?
     Она не смутилась своей наготы, слишком величественная  и  прекрасная,
чтобы стыдиться, ее темные глаза смотрели строго, в  глубине  зрачков  уже
начали разгораться гневные искорки.
     Колоксай ощутил, как от ее чарующего голоса по  его  телу  промчалась
странная дрожь. Ноги  одеревенели.  Он  с  трудом  заставил  себя  сделать
несколько шагов и, остановившись перед ее светлым ликом, сказал хриплым от
страсти и любви голосом:
     - Я тот самый Колоксай, за которого ты  только  что  поклялась  выйти
замуж.
     В небе снова едва слышно прогремело. Одна из  служанок,  опомнившись,
торопливо набросила на  плечи  хозяйки  длинный  цветной  халат.  Страшась
незнакомца, она никак не  решалась  встать  между  ним  и  царицей,  чтобы
завязать шнурок на ее поясе, и Колоксай все не мог оторвать жадного  взора
от четырех(!!!) прекрасных грудей.
     Миш удивленно распахнула нежный розовый ротик:
     - Что?
     - И никакие силы на свете, - сказал он еще более  хриплым  сдавленным
голосом, - не заставят меня отказаться от тебя!
     Кто-то  из  служанок  вскрикнул,  остальные  смотрели   испуганно   и
зачарованно. Колоксай опустился на колено. Теперь халат был туго запахнут,
и его влюбленные глаза пожирали ее нечеловечески прекрасное лицо.
     Она отшатнулась, в глазах появилась тревога. Олег вышел  медленно  из
кустов, двигаясь осторожно, чтобы не напугать молодых девушек обликом двух
крупных мужчин, налитых силой.
     Его голос был мягок и виноват:
     - Да, ты дала нерушимую клятву.
     Ее лицо медленно покидала краска. Даже губы из розовых превратились в
синие, в глазах мелькнула паника. Только сейчас начала  понимать  страшную
цену своих неосторожных слов. На миг запрокинула  лицо  к  небу,  так  вот
какой клятве там гремело подтверждающе, ее темные, как спелые сливы, глаза
метнули оранжевые молнии.
     - Кто вы?
     Колоксай все  еще  стоял  на  коленях,  влюбленные  глаза  с  рабской
преданностью ловили ее взгляд. Олег развел руками:
     - Ты узнаешь все. Но стоит ли вести разговор здесь?
     Он не добавил, что она разговаривает уже с мужем, но Миш стегнула  по
нему таким огненным взглядом, что будь он в самом деле рожденным в  городе
волхвом... однако этот красноголовый зыркнул на служанок, все  потупились,
почесался и снова посмотрел на нее ожидающе.
     Мертвым голосом она сказала:
     - Да-да... Пожалуйте в дом... Ах, что я... Девушки, бегите в  палаты,
быстро приберите. Пусть Твердохлеб приготовит стол для гостей.
     Служанки унеслись по золотой дорожке, а когда их скрыли высокие кусты
роз, она вопросительно посмотрела на Олега,  старательно  обходя  взглядом
Колоксая. Это было трудно, ибо он и коленопреклоненный был почти вровень с
нею, но ее темные глаза замечали его не больше чем дерево.
     - Добро, - сказал Олег. - Мы в самом  деле  проголодались.  Яблоки  -
какая еда?
     Ее лицо дернулось, Олег подумал,  что  у  красивой  царицы-волшебницы
теперь на всю жизнь останется оскомина даже на сладкие груши.




     Деревья расступились, открылся простор, далеко  впереди  блистал  как
драгоценный камень сказочный  дворец.  К  нему  вели  уже  не  дорожки  из
золотого песка, а широкие каменные плиты из серого гранита. На сотни шагов
во все стороны землю прикрывали эти отесанные глыбы,  плотно  подогнанные,
одинаковые, дальше зеленели деревья.
     Олег горестно вздохнул, во дворе  прогуливаются  кучками  разряженные
бездельники, молодые бояре, всяк с утра здесь, старается обратить на  себя
внимание, сюда же мамки выводят девок, дабы ловили знатных женихов, вон их
красные рожи, а молодые бояре все  разом  повернулись,  смотрят,  стараясь
понять, кто же эти двое рядом с царицей...
     Колоксай шел, не отрывая влюбленного взора от царственной  Миш.  Пару
раз споткнулся на ровном  месте,  Миш  брезгливо  оттопырила  губу.  Бояре
заметили чужаков, один из старых кивнул крупному  молодому  великану,  что
стоял за его спиной,  он  отступил  и  удивительно  незаметно  для  такого
крупного парня исчез.
     Молодые  смотрели  настороженно,  враждебно.   Олег   чувствовал   их
ощупывающие взоры. Его пока что во  внимание  не  принимали,  но  Колоксая
возненавидели сразу и крепко.  Чересчур  красив,  просто  непристойно  для
мужчины быть таким красивым.
     Колоксай двигался как во  сне,  снова  споткнулся,  кто-то  хихикнул.
Толпа расступалась, царице кланялись, но  царица  против  обыкновения  шла
быстрее обычного, расступаться не успевали. Колоксай  одному  наступил  на
ногу, другого задел плечом.
     Молодой красивый боярин, широкий в  плечах,  весь  кровь  с  молоком,
румянец - во всю щеку, крикнул срывающимся голосом:
     - Что за невежа!..
     Колоксай быстро повернулся:
     - Это ты мне, червяк?
     Боярин вскипел, но в глазах вспыхнула радость:
     - Вы видели?.. Все слышали? Он оскорбил меня!.. Я имею право  вызвать
его на честный бой! А он, ежели не трус, не может отнекиваться!
     Миш  спрятала  довольную  улыбку.  Толпа  разом  образовала   кольцо,
добровольные помощники мигом оттеснили толпу, очертили круг, за который не
могли переступать поединщики, а в сажени от  него  еще  один,  за  которым
должны стоять зеваки, а буде кто перейдет, да примет суровую кару.
     Боярин радостно расправлял плечи, выпячивал грудь.  Был  он  высок  и
силен, весь как молодой дуб, выросший на просторе, когда ветки привольно в
стороны, корни идут  как  вглубь,  так  и  вширь,  в  нем  кипела  молодая
неистраченная сила. Его похлопывали по плечам, подбадривали, но, как  Олег
заметил, все были в победе местного силача не  просто  уверены,  а  скорее
пытались угадать, каким  ударом  тот  поразит  невесть  откуда  взявшегося
наглеца.
     Олег взглянул на Колоксая, покачал  головой.  Теперь  без  серьги  он
уязвим, как все, но не растерял ли за время неуязвимости навыки бойца?
     - Ты уверен, - спросил он шепотом, - что тебе это надо?
     - Ты посмотри на них, - процедил Колоксай. - Чернь не понимает слова,
ей нужна кровь для доказательств.
     - Эх...
     Он ощутил скользящее движение по его  коже,  словно  коснулся  легкий
ветерок, а когда быстро посмотрел на Миш, волшебница уже отвела взгляд.
     Красавец силач вышел в круг. В правой он угрожающе  покачивал  мечом,
длинным и с зауженным лезвием,  левой  прикрывал  бок  и  грудь  небольшим
щитом, целиком выкованным из железа. На нем  были  легкие  доспехи,  глаза
смотрели весело и задорно из-под конического железного  шлема,  зауженного
так, что любой удар соскользнет, можно только оглушить боевым молотом...
     Колоксай вздохнул, медленно вдвинулся в круг, осведомился холодно:
     - Готов?
     - Готов, - ответил витязь радостно. - Теперь ты, мерзкий и...
     - Брось, - прервал Колоксай, морщась, - ты вышел не на  брань,  а  на
двобой. Еще раз  повтори,  готов  ли  ты,  чтобы  не  сказали,  что  вышел
неготовым, что у тебя болел бок или сломался меч!
     Витязь вскипел:
     - Я готов! А вот готов ли ты?
     Колоксай пробурчал:
     - Надеюсь, все слышали этого дурака.
     - Начнем! - вскричал богатырь и сделал  два  быстрых  шага  навстречу
противнику.
     - Лучше закончим, - ответил Колоксай мрачно.
     Его шаг навстречу был  настолько  быстрым,  что  все  увидели  только
смазанное движение. Блеснуло, сверкающий луч превратился в дугу. Коротко и
неправдоподобно  глухо  стукнуло  словно  по  дереву.  Тут  же   чужеземец
отступил, в руке все тот же широкий топор, но уже  с  красным  лезвием  по
всей ширине, тяжелые капли срываются на землю.
     На середине круга повалились два огромных  окровавленных  куска.  Меч
Колоксая прорубил железный шлем как тонкую ткань, рассек  череп,  развалил
не только грудь до пояса, но рассек окованный железными  бляшками  широкий
кожаный пояс и разделил туловище на две ровные половины.
     Кровь хлестала освобожденно, выбрызгивала горячими красными  струями,
растекалась по серым плитам, заполняя впадинки, и все хлестала и хлестала,
словно в краснощеком богатыре ее скопилось озеро. Толпа  все  еще  стояла,
застыв, не веря, не понимая, не соображая, что  вместо  долгого  поединка,
после которого их любимец повергнет этого заезжего  невежду,  было  что-то
настолько короткое и нелепое...
     Колоксай вытер кровь с лезвия о полу,  его  мощная  рука  перебросила
вперед ременную  петлю,  топор  нехотя  опустился  на  место.  Рука  героя
небрежно перебросила легкие ножны за спину. Олег хлоп-нул  его  по  плечу,
Колоксай перевел взгляд на волшебницу:
     - Надеюсь, я зарубил не лучшего из слуг?
     Жестокое выражение уже слетело с его лица, оно снова стало  по-детски
восторженным. Миш смотрела на Колоксая неверящими глазами. Олег чувствовал
во рту горечь, будто  сжевал  толстый  лист  полыни.  Чтобы  отбить  охоту
поединщиков, ведь дураков на свете много, двобой в самом деле должен  быть
коротким, жестоким, кровавым. Чтобы языки втянуло  в  задницу,  тем  самым
сберегая шкуры своих хозяев, а приезжему не мешая ходить с прямой спиной.
     Да и кто бы осуждал, но не тот, кто сам всего пару дней назад зарубил
такого же... нарочито грубо и жестоко.




     Во дворце им отвели роскошнейшие покои, прислали  десятка  два  слуг,
дабы увеселяли и все такое. Олег не стал уточнять, зачем им прислали  еще,
отыскал Миш. Царица сидела в тронном зале в окружении десятка  бояр,  все,
как  один,  с  длинными  бородами,  дородными,  словно  худых  не  считали
достойными подавать советы.
     На  нем  скрестились  два   десятка   пар   глаз,   настороженных   и
недружелюбных.  Олег  как  можно  смиреннее  приблизился  к   трону.   Миш
напряглась, их взгляды скрестились. Несколько мгновений  она  ломала  его,
пустив в  ход  мощь  волшебницы,  но  зеленые  глаза  смотрели  с  мрачным
спокойствием.
     Один из бояр спросил осторожно:
     - Кто ты, в звериной шкуре?
     - Волхв, - ответил Олег. - С вашей царицей волхвы здесь ни чему,  так
вам в диковину и моя шкура, и мои волосы. Но царица меня уже знает.
     Бояре повернулись к ней. Миш наклонила голову, в глазах был гнев.
     - Да, я чую... он волхв. Что ты хочешь на этот раз?
     Он переступил с ноги на ногу.
     - Владычица... прости, не знаю, как тебя здесь величают, мне от  тебя
нужен совсем пустячок.
     - Говори, - велела она коротко.
     Он показал глазами на бояр:
     - Твои советники... люди немолодые. Стоит ли утомлять их  разговорами
о волховстве?
     Бояре недовольно  загомонили,  как  рассерженные  гуси.  Миш  на  миг
замялась, Олег снова ощутил  легкий  холодок,  теперь  словно  бы  уже  во
внутренностях. Он напряг мышцы, на миг ощутил, как  будто  защемил  чей-то
скользкий палец, прижал посильнее, увидел, как царица  охнула  и  закусила
губку.
     Расслабил, чувствуя,  что  открыл  в  себе  что-то  новое,  а  царица
перевела дух и молвила с царственной медлительностью, в которой только  он
уловил нотку колебания:
     - Да, конечно... Мы прервем нашу беседу ненадолго. Я  оповещу,  когда
соберемся.
     Бояре недовольно потащились из палаты. Но не  к  выходу,  как  ожидал
Олег, а отступили гурьбой к ближайшей двери, еще там потолпились, окидывая
его с головы до ног враждебными взорами. Олег все  время  чувствовал,  как
все тело покалывает словно острыми  сосновыми  иголочками.  Похоже,  здесь
хоть в малой мере, но магию знают очень многие.
     - Я просто волхв. - Он поклонился. - Зовут меня  Олег.  Я  прослышал,
что только ты знаешь о хранилище древней воды где-то глубоко под горами.
     Она невольно оглянулась  на  дверь,  но  слуги  уже  плотно  прикрыли
тяжелые створки за боярами.
     - Кто тебе такое мог сказать?
     - Твоя сестра.
     Она слегка оживилась:
     - Сестра? Вы двое были у моей сестры?
     - Да, - ответил он скромно. - Только что оттуда.
     В ее темных глазах мелькнуло удивление. С сомнением  оглядела  его  с
головы до ног, но он ответил честным взглядом зеленых  глаз,  чистых,  как
молодая трава.
     - Гм... Не узнаю сестру. Как она там?
     - Да как, - ответил он уклончиво.  -  Все  в  глубине  своих  гор,  в
глубине...
     - Вы ее видели под горой с большой снежной вершиной? - уточнила она.
     - Нет, та  гора...  была  с  раздвоенной,  -  уточнил  он,  осторожно
подбирая слова, ибо не представлял, во что превратилась после их ухода,  а
врать не хотелось. - А зал ее... был весь красным, с летучими  мышами  под
сводом.
     Она раздвинула губы в радостной улыбке:
     - Да, это ее любимое место. Но все-таки... не узнаю сестру!
     - Да, - согласился он с осторожностью, - ее узнать будет трудно.  Она
сказала, что ты сможешь сообщить...
     Брови Миш сдвинулись на переносице.
     - Это тайна, которую на всем свете знаю только я.
     Сердце его тряслось,  ноги  дрожали,  только  голос  прозвучал  почти
натурально:
     - Сейчас нас с Колоксаем двое. А так я уйду.
     Она  смерила  его  пристальным  взглядом.  Он  чувствовал,  как  взор
волшебницы пронзил его насквозь, ее  щеки  слегка  побледнели,  то  ли  от
усилий, то ли узрела что-то непотребное.  Когда  заговорила  снова,  голос
стал нетвердым:
     - Я не поняла, кто ты.
     - Я тот, кто хочет добраться до той воды.
     - Зачем?
     Он повторил:
     - Я тот, кто хочет добраться.
     Длинные пушистые ресницы, за один взмах которых Колоксай готов отдать
жизнь, снова затрепетали. Во взгляде  сквозила  неуверенность,  волшебница
чуть отстранилась, на миг блеснули белые зубки.
     Олег смотрел на ее задумчиво прикушенную губу затаив дыхание. То, что
он повторял одно и то же, выглядит как твердость, как несгибаемая  мужская
дурость, именуемая уверенностью в своих силах, на самом же деле внутри все
трясется от страха, он сам не знает, зачем ему эта вода.
     - Ты предлагаешь мне... в обмен?
     - Я слышал, что в вашем мире никто ничего не делает за доброе слово.
     По ее ровному взгляду он уверился, что для нее  это  не  оскорбление,
правители в самом деле не знают ни чести, ни долга, а только выгоду, иначе
станут хорошими людьми, но перестанут быть хорошими правителями.
     - В Бескидах есть гора,  -  сказала  она  тихо,  -  которую  называют
Черной...
     - Везде полно гор, которые народ зовет Черными, -  ответил  он.  -  Я
думаю, в тех же Бескидах их сотни. Из каждого села видно по такой горе...
     - Эту не спутать с другими, - ответила  она.  Он  снова  ощутил,  как
легкий ветерок пронесся сквозь его тело, заставил затрепетать жилки. -  Ты
ведь не пешком пойдешь... как сюда не  пешком,  иначе  бы  вас...  еще  на
кордонах. А сверху увидишь разницу.
     Он кивнул:
     - А как отыщу саму воду?
     Она пожала плечами:
     - Если она еще осталась там. Теперь уходи.  Я  обещала  сказать  тебе
где.
     - А я обещал уйти, - ответил он с тяжелым сердцем. - Спасибо. Похоже,
за всю свою жизнь еще ни разу не получал полный ответ.
     Он кивнул, поклонился, а когда уходил, чувствовал  между  лопаток  ее
острый, как лезвие узкого ножа, взгляд. Похоже и то, что полных ответов не
бывает. Неполные - уже победа.



                                 Глава 27

     На выходе из дворца его никто не встретил, а когда он пошел в сторону
сада мимо группки молодых  нарядно  одетых  людей,  те  поспешно  уступили
дорогу. Неслышимые приказы волшебницы бежали впереди него, он  видел,  как
за сотню шагов садовник внезапно замер с острым ножом в руке и  отрезанной
веткой в другой, прислушался к слышимому только ему слову, внезапно поднял
голову и посмотрел на идущего в его сторону незнакомца в звериной шкуре.
     Когда Олег прошел там, среди кустов было  пусто.  На  срезах  веточек
выступили янтарные капли, а огромные, как  воробьи,  бабочки  уже  порхали
вокруг, на лету высовывая длинные спиральки язычков.
     Он удалился в глубину сада, стараясь  отгородиться  от  любых  взоров
толстыми стволами деревьев, зарослями цветущих кустарников, но  неотступно
чувствовал прикосновение к коже  похожего  на  холодный  и  острый  клинок
взгляда.
     Наконец, озлившись, сказал Слово прямо посреди  роскошнейшей  клумбы,
пошире расставил ноги, напрягся. Он тоже не давал слово не топтать  цветы.
Ветер закружил вокруг него почти сразу. Головки  цветов  сперва  испуганно
наклонились, затем облетели лепестки, тут  же  роскошные  головы  срывало,
ветер выдирал с корнями, с ревом носил по кругу. Последнее, что видел Олег
сквозь мутную стену вихря, была черная земля, из которой вихрь рвал  целые
глыбы. Роскошные кусты  роз  полегли  на  сотню  сажен,  глазам  же  стало
радостно, как кочевнику в родной степи.
     Рвануло с такой силой, что желудок рухнул вниз, кровь ушла в ноги. Он
ощутил себя таким тяжелым, что опустился на корточки, но страшная  тяжесть
расплющивала, он чувствовал себя жуком под твердой  подошвой  охотника.  В
голове застучало, в глазах стало темно.
     На остатках магической мощи направил кокон вниз. Сквозь темно-красную
пелену в глазах успел увидеть степь с редкими островками леса, до гор  еще
далеко, но не дотянет, не дотянет...
     Навстречу бешено неслась рыжая глинистая земля, он дернулся вверх, но
недостаточно быстро. Страшный удар бросил во тьму, оглушил  острой  болью,
расплескал на сотни кровавых ошметков.




     Со всех сторон холодная тьма. Вверху словно  бы  тусклое  пятно,  это
могла быть луна  за  плотными  тучами.  По  телу  стегнуло  острой  болью.
Похолодел, страшно  умирать  вот  так  среди  степи  в  темноте...  вообще
страшась умирать, не в силах пошевелиться, кое-как собрался  с  силами  и,
превозмогая боль, начал осторожно двигать пальцами, руками.
     Больнее всего в спине. Не сразу вспомнил, что с ним, никогда  еще  не
был так близко от гибели по своей же дурости. Вихрь вызвать  непросто,  но
еще не проще управлять им, постоянно подпитывать  силой,  а  он  то  ли  в
злости и обиде на Миш, то ли чересчур стремился  попасть  на  Бескиды,  но
вихрь, подгоняемый только его чувствами, едва-едва не расплющил...
     "Все, - сказал себе вяло. - Если не подохну сейчас, то больше никаких
вихрей. На простых Змеях, Рухе, тихоходных коврах, а то и вовсе  на  коне.
Либо пешим, как надлежит искателю истины".
     Воздух был холодный, но от прогретой глины шло  тепло,  собранное  за
солнечный день. Он  ощутил,  что  может  приглушить  боль,  силы  медленно
возвращаются, жадно впитывают мощь этой  земли,  вылавливают  частички  из
воздуха, даже каким-то неведомым ему образом - он чует! - поглощают силу и
мощь, что рассеивают в пространстве небесные светила.
     Еще  час  приходил  в  себя.   Внутри   скрипело,   порванные   жилки
сращивались, кости потрескивали, иногда боль становилась такой острой, что
выл, скреб камень, как волк в ночной тоске. А когда  ощутил  себя  хоть  и
опустошенным, как выброшенный винный бурдюк, но исцеленным, тут же  мыслью
начал обшаривать тьму, замечая вышедших на ночную  охоту  ящериц,  волков,
лис, над головой мерцающими огоньками исчеркивают небосвод летучие мыши  и
совы. За  ними  остается  тепловой  след,  раздражающе  заметный,  мешает,
отвлекает от настоящих, которые едва просматриваются в темной бездне...
     Перебирал долго, поднимался мыслью все выше, в  сознании  проносились
светящиеся  точки,  шарики,  огоньки,  чаще  всего  оранжевые,  но  дважды
проплыли лиловые, вытянутые как гусеницы. Олег, не раскрывая глаз,  послал
полумысль-получувство в это святящееся, вошел, смутно ощутил сопротивление
призрачного ветра, напряжение мышц, даже  услышал  пощелкивание  натянутой
кожи на кончиках растопыренных пальцев...
     Так могла ощущать еще летучая мышь,  но  не  бывает  мышей  на  такой
высоте, да еще с перепонками между пальцев в  сажень-другую.  Он  заглушил
стук сердца, сбивает, медленно повел сознание  летающего  зверя  по  кругу
вниз, сломил сопротивление, снова повел,  еще  разок  усмирил,  повел  уже
жестче, не давая опомниться.
     Наконец над головой мощно бухнуло, вниз обрушилась  воздушная  волна.
Он отпрыгнул под защиту стены.  На  каменное  плато  тяжело  упала  темная
масса. Из-под острых  когтей  выметнулись  снопы  оранжевых  искр.  Крылья
утаптывали воздух, удерживая тушу гигантского Змея,  не  давая  с  разбегу
сверзиться через край в бездну.
     Олег  поспешно  взобрался  по  огромной,  как  дерево,   лапе.   Руки
ухватились за костяной шип.
     - Пошел, - сказал он хриплым от страха и волнения голосом.  -  Пошел,
зверь!
     Если бы так же и с людьми, мелькнула злая мысль. Вошел в  их  головы,
заставил жить как надо... Эх, не получится. И потому, что  не  знает,  как
надо, и еще потому, что в головы людей зайти не так просто, как  в  черепа
этих ящериц.




     Змей несся как сапсан за уткой. За широким гребнем ветер  донимал  не
люто, костяной шип со свистом разрезал встречный, а  с  боков  кусало  уже
ослабленно, как мелкие щенки. Холодные струи почти не морозили, напротив -
в тело  продолжала  вливаться  та  неведомая  пока  мощь,  что  и  зовется
магической. От страха и возбуждения кожа пошла  пупырышками,  внутри  жар,
кости едва не плавятся, со лба вот-вот начнут срываться мелкие капельки.
     Да, лучше всего на Змее, сказал себе успокаивающе. На  крылатом  коне
того и гляди свалишься, душа в пятках, ибо все время видишь  далеко  внизу
землю. На птице Рух тоже места мало, к тому же задница скользит по перьям,
птица все-таки, не этот летающий сарай...
     На ковре еще, подумал невольно, но на них удел летать тем, кто умеет.
Он однажды спер, воспользовался, назвавшись чужим именем, но как эти ковры
получать или создавать самому, как заставить хотя бы ползать,  как  вообще
докарабкаться до такой ступеньки, когда постигаешь сложные заклятия?
     Глубоко задумавшись, он краешком сознания  отметил,  что  в  рассвете
далеко из-за  виднокрая  начала  вы-двигаться  спина  старого  Змея,  шипы
затуплены, сглажены, вершинки побелели от старости...
     Он тряхнул головой, отгоняя глупое видение. Как дураку  Таргитаю  уже
начинает мерещиться черт знает что, это не спина большой ящерицы, а горная
цепь, уже старая,  с  покатыми  горами,  сглаженными  ветрами  и  ливнями,
изгрызенная  временем,  а  седина  не  от  старости,  кое-где   серебрится
настоящий зимний снег, хотя вроде бы еще лето...
     Змей летел ниже облаков, здесь  теплее.  Внизу  среди  зелени  синели
жилки рек, голубые глаза озер,  и  когда  блеснул  огонек,  Олег  невольно
зацепился взглядом,  начал  всматриваться.  Змей,  повинуясь  чувственному
наказу, пошел ниже, Олег рассмотрел крохотные домики, половина уже  объята
огнем, мечутся как муравьишки люди... То ли пожар, то ли соседи напали...
     Земля приближалась, скользила быстрее, деревушка  разрослась,  быстро
мелькнула и осталась позади. Затем Змей зачем-то пошел по  кругу,  горящие
домики все приближались.  Между  ними  носятся  всадники,  хватают  пеших,
других  рубят,  сверху  хорошо  видно  красные  пятна,  в  которых   лежат
неподвижные тела.
     Приближение Змея  заметили,  всадники  бросились  врассыпную,  как  и
жители деревни. Змей пронесся так низко,  что  от  взмахов  крыльев  пламя
колыхнулось, взревело торжествующе и с новой силой набросилось на  домики.
Олег успел увидеть застывшую фигурку мужчины с топором в руке, он стоял на
пороге, в другой руке деревянный щит, глаза вытаращены,  рот  раскрыт,  но
когда Змей развернулся и снова пролетел над селом, мужчина  уже  лежал  на
пороге в луже крови.
     - Да черт бы вас всех побрал, - выругался Олег. - Да на  кой  вы  все
мне...
     Земля мелькала так быстро, что слилась в серое грязное полотно.  Олег
успел подумать, что дурак Змей решил сесть, чтобы чем-то  поживиться,  тут
же снизу тряхнуло, подбросило, Змей уже стонал и кряхтел, выставив  крылья
как паруса против встречного ветра, лапы били по земле все громче.
     Не дожидаясь, когда остановится, Олег прокричал злое заклятие, из его
кулаков вырвались огненные шары, понеслись, треща и разбрызгивая искры,  в
разные стороны.
     На пригорке,  наблюдая  за  грабежом,  находился  могучий  всадник  в
окружении еще троих, статных и хорошо вооруженных. Огненный шар  ударил  в
самую середину.  Там  страшно  закричали  кони,  выметнулись  с  пылающими
хвостами и гривами. Люди катались  по  земле,  тоже  кричали,  второй  шар
ударил следом, расстелившись в широкую полосу, и крики сменились  хрипами,
стонами.
     Остальные шары прошли мимо, село и так горит, но  всадники  перестали
гоняться за поселянами,  в  страхе  и  недоумении  поскакали  к  пригорку.
Военачальники  полыхали,  будто  облитые  горючей   смолой,   и   Олег   с
наслаждением ударил по новой мишени всей  мощью  огня,  что,  оказывается,
кипит в нем.
     Их смело, разметало, сожгло. Змей уже лежал,  разбросав  лапы,  дышал
тяжело. Из ноздрей вырывались струи пара, вылетали мелкие брызги.
     Женщина выбежала из сарая, за ней подросток, на ходу подхватили ведра
и кинулись к горящей хате. Олег  вскинул  руки,  помахал,  призывая  народ
спасать свое добро. Из подполов начали высовываться головы, кто-то тут  же
закричал, руки указывали на другой край села.
     Оттуда неслись пятеро всадников. Трое тащили  на  длинной  веревке  с
десяток молодых девок, петли уже на шее, руки связаны, но  двое  вырвались
вперед с блистающими саблями в руках. Один закричал отважно:
     - Вот он, проклятый колдун!
     Олег в последний миг ступил в сторону,  двигался  по-лесному  быстро,
сабля просвистела мимо, едва не  срубив  ухо,  руку  дернуло  со  страшной
силой, но пальцы не выпустили  сапог,  конь  пронесся  дальше,  а  всадник
ударился головой о землю раньше, чем понял, что за сила вырвала из седла.
     Пригнувшись от второго  всадника,  Олег  подхватил  саблю,  парировал
удар,  кулаком  шарахнул  коня  по  умной  морде,  зачем  дураку   служит,
оглушенное животное село на круп, а сабля  Олега  концом  воткнулась  вниз
живота второго всадника.
     Крик раздался нечеловеческий, Олег же прыгнул на коня,  тот  все  еще
дрожал, с места не двигался, мотал головой. Олег  развернул  к  оставшимся
троим, нехорошо улыбнулся.
     Двое рисковать добычей не стали, подались в стороны, волоча за  собой
несчастных. Третий же оказался то ли  героем,  то  ли  среди  убитых  была
родня, с диким визгом налетел на зеленоглазого колдуна.  Сабли  зазвенели,
искры, треск, хриплое дыхание, степняк нападал люто, бил быстро и  сильно,
но Олега, пусть неумелого  с  оружием,  жизнь  в  Лесу  научила  двигаться
быстро, силой же не уступал, явно не уступал, степняк начал бледнеть, губу
закусил, в глазах начала появляться  обреченность,  наконец  кончик  сабли
волхва задел его шею в том месте, где проходит главная жила...
     Олег отвернулся, чтобы не видеть, как струей бьет драгоценная  кровь,
брызжет, заливая  конский  бок.  От  села  доносились  крики,  плач,  злые
выкрики. В одном месте мужики люто  вбивали  кого-то  в  землю,  слышались
смачные чавкающие удары, словно палками били по разделанной конской  туше.
Рядом развязывали молодых девок,  подростки  ловили  коней  степняков,  те
храпели и в руки не давались.
     Змей все еще лежал на околице, лапы в стороны, язык вывалил, даже  не
повел глазом на разбежавшихся  коров.  Олег  уже  повернул  коня,  как  от
мужиков отделились трое, подбежали, пали на колени:
     - Спаситель наш!
     - Да ладно, - сказал Олег с неловкостью, - просто я  оказался  рядом.
Бывайте здоровы!
     Конь начал поворачиваться, но один ухватился за узду:
     - Да как же так? Ты ж нас спас, а мы че,  не  люди?  Нас  же  совесть
заест, если спасибо не скажем!
     - Уже сказали, - возразил Олег.
     Два других мужика махали руками, спешно созывая народ. Олег не  успел
повести бровью, как его коня со всех сторон окружили  уцелевшие  поселяне,
кто с разбитой головой, кто в изодранной рубахе с пятнами крови, множество
молодых женщин, девушек, все смотрят со страхом  и  надеждой,  косятся  на
страшного Змея, что уже повернул голову и смотрит в их сторону.
     Олег ощутил, что поворачивается в седле и глупо раскланивается во все
стороны. В толпе плач и смех вперемешку, горевали о  погибших  и  раненых,
ликовали о чудесном избавлении. Обидчики, что грабили уже не  первый  год,
убиты все до единого. Появился наконец могучий витязь, освободил,  перемог
насильников, теперь все здесь его, они под его могучей дланью...
     И здесь то же самое, мелькнуло в голове. Только помельче, попроще. Но
везде идти бы вот  так  простеньким  путем  героя!  Истреблять  чудовищ  и
злобных  злодеев,   спасать   принцесс,   подыскивать   себе   осиротевшее
королевство, а если наскучит искать, то можно захватить силой уже готовое,
даже не возиться, создавая из ничего. Все равно будут славить  его,  а  не
прошлого правителя, ведь он будет самым справедливым... хоть  строгим,  но
справедливым, будет карать и миловать по закону, а если и не по закону, то
по справедливости...
     Он развернул коня, далеко на околице редким частоколом торчит гребень
замученного Змея. Бока раздуваются мерно, уже отдышался, но  не  взлетает,
все еще под его незримой дланью.
     Вперед протолкался старик с длинной седой бородой, вскричал слезно:
     - Спаситель!.. Кормилец! Ты  что  ж  покидаешь  так?  А  пир  в  твою
честь?.. У нас хоть и бедно, но все вы-ставим на стол, ничего  в  подполах
не утаим!.. А девок наших тебе на потеху?
     Олег поморщился:
     - Я ж не грабить явился.
     - Да это не только для тебя, - объяснил  старик  поспешно.  -  У  нас
столько молодых мужиков погибло, столько детишек померло...  И  зима  была
суровой, весна голодной, а потом болезня злая половину села выкосила... От
тебя же такое крепкое племя пойдет...  вон  ты  какой!..  что  мы  оживем,
оживем!
     Второй сказал с надеждой:
     - И рашкинцы притихнут...
     Старик подхватил радостно:
     - Да что рашкинцы, на сто верст все  племена  нас  стороной  обходить
будут! А наши парни станут девок умыкать отовсюду, вот и взвеселится  наша
земля, расцветет, пойдет песнями!
     Сдаваясь, Олег указал на околицу села:
     - Там мой... э-э... мое... Словом, пару  коров  пригоните.  Оголодал,
пока летели.
     Мужики  со  страхом  косились  на  громаднейшего  Змея.  Один  сказал
просительно:
     - Не сочти за обиду, но ты уж сам, ладно?.. Мы подгоним коров,  а  ты
уж ему сам. Мы  ж  их  только  в  небе  видели,  да  кобзари  о  них  думы
рассказывают. А вот так близко... У нас и так ноги трясутся.
     - Выбирайте коров, - согласился Олег.
     - Уж не обессудь, - повторил старик. - Слыханное ли  дело,  чтобы  на
Змее ездили, как на лошади! Скажи кому, засмеют. И кобзари петь не станут,
не поверят. Так что мы коровенок подгоним к этому месту, а  дальше  у  нас
храбрых не отыщется, прости. Не витязи мы, халупники.



                                 Глава 28

     Ночь прошла в сладком угаре, но к  утру  он  едва  сдерживал  злость,
глядя на спелых девок, что приводили ему как телок на случку к  племенному
бычку. Пугливые, покорные, они  одинаково  покорно  раздевались,  смотрели
влажными добрыми глазами, теплые и сочные, вскрикивали,  закусывали  губы,
улыбались сквозь слезы, а он с  тоской  смотрел  на  полоску  рассвета,  к
счастью, не зима, ночи короче воробьиного носа... хотя сейчас уже  так  не
кажется.
     Разложив его на медвежьих шкурах, голые девки  разминали  ему  плечи,
спину,  гоняли  кровь  по  тяжелым   группам   мышц,   в   комнате   пахло
кисло-сладким, из соседней  комнаты  потек  возбуждающий  запах  мяса.  От
усталости, даже  не  мышечной,  а  черт  знает  какой,  что  все  вот  так
наперекосяк, что куда бы ни пошел, обязательно получает по  ушам,  всплыла
трусливенькая мысль...
     А что, если вот так и остаться? Все девки  племени  -  его  жены.  По
крайней мере, может отобрать себе лучших, а что поплоше - оставить  другим
парням. Правда, на всех не хватит, но можно организовать пару  походов  на
соседей. Другим добыть, да и свое стадо пополнить свежатиной...
     Мышцы затрещали от натуги, когда заставил себя  подняться  сперва  на
руках, потом воздеть себя на ноги. Другой Олег, тоже  сильный,  удерживал,
говорил убеждающе, что против рожна не попрешь, сила солому ломит, один  в
поле не воин, плетью обуха не перешибешь, но  он  шагнул  в  сени,  пинком
распахнул дверь.
     Свежий предутренний воздух ударил в лицо, грудь  поспешно  раздулась,
спеша захватить, пока есть что хватать, ребра затрещали, но в голове сразу
прояснилось. Уже не убеждая себя, что он выше того, кто  мыслит  тем,  что
ниже пояса, он сбежал по ступенькам по двор.
     В  слабом  рассвете  громадная  туша  выглядела  холмом   с   широким
частоколом. Ноздри уловили запах свежей  крови.  Под  подошвами  хрустнули
кости. Голенища до колен промокли, не столько от росы, сколько  от  капель
крови, повисшей на уцелевших стеблях.
     Похоже, расхрабрившиеся от  выпивки  селяне  скормили  Змею  не  пару
коров, а чуть ли не десяток, если судить по вздутому  брюху  чудовища.  На
Олега взглянул недовольный  глаз,  размером  с  тарелку,  снова  затянулся
пленкой, Олег попинал, стараясь бить по ноздрям, единственному  месту  без
плотных чешуек.
     Змей засопел и прикрыл морду лапой. Храп  стал  громче.  Рассерженный
Олег обеими руками отодвинул зеленую пятерню  с  перепонками  между  тремя
пальцами, пнул каблуком в мягкий нос и сказал зло:
     - Вставай, жаба. Или подождешь, когда прижгу огнем?




     Воздух даже над облаками был сырым и  холодным.  Олег  съежился,  как
ворона под  дождем,  крылья  Змея  хлопали  мерно,  неспешно,  от  сытости
разогнаться не мог, да Олег и не торопил, мысли текли  такие  же  серые  и
вялые, как неопрятные облака.
     Какого черта ввязался  в  схватку  степняков  и  земледельцев?  Такое
всюду, везде не поспеешь. А то,  что  гасил  пожар  здесь,  отодвинуло  от
гашения всех пожаров разом по крайней мере еще на день. И  это  сто  тысяч
пожаров, что вспыхнули за ночь,  тысячи  и  тысячи  убитых,  искалеченных,
ограбленных и уведенных в полон на потеху  и  надругание  -  тоже  на  его
совести.
     Он замычал, ударил себя по лбу кулаком. В  глазах  заблистали  искры.
Умнее не стал, а может, и стал, подумал же,  что  не  только  он  во  всем
виноват, может быть, виноваты еще и те, кто  убивает,  поджигает,  грабит,
насилует?
     Змей хрипел, крылья хлопали медленнее. До гор осталось рукой  подать,
вон они рядом, но этот сарай вот-вот рухнет... Под  ногами  плиты  трутся,
скрипят, словно перемалывают жерновами мелкие камешки. Сцепив  зубы,  Олег
направил чудовище вниз, пробил тонкий  слой  облаков,  широкая  проплешина
между массивами леса начала разрастаться, земля черная, а когда Змей пошел
по косой вниз, Олег рассмотрел торчащие черные пики обгорелых стволов.
     Заколебавшись, не погубить бы Змея, он  застыл  неподвижно,  а  Змей,
которому дали  свободу  выбора,  понесся  как  ящерица,  виляя  не  только
хвостом, но и всем телом, проскользнул между острыми пеньками, бухнулся  в
тучу пепла, побежал, почти ослепленный тучей золы.
     Олег скрепя сердце выждал, когда чудовище бухнется брюхом оземь, слез
по чешуйкам, чувствуя, что теперь до конца жизни не отмоется от въевшегося
пепла и запаха гари.
     Воздух был еще теплый, от земли поднималось тепло.  Обгорелые  стволы
еще хранили багровые угли, готовые разгореться при сильном  ветре.  Ноздри
Олега уловили запах паленой  плоти.  Потянул  носом  снова,  посмотрел  по
сторонам. Запах шел от  огромной  серой  туши,  что  совсем  недавно  была
изумрудно-зеленой, вымытой небесными дождями.
     - Дурак, - сказал он с отвращением, - брюхо припалишь!
     Серый неопрятный  Змей  приоткрыл  один  глаз,  посмотрел  с  укором,
всхрапнул и закрыл морду лапой.
     - Да черт с тобой, - сказал Олег. - Твое толстое брюхо прижечь  -  не
одно бревно спалить...
     Он  разделся,  наскоро  сложил  одежду  в   мешок.   Змей,   чувствуя
непривычное, убрал лапу и смотрел вытаращенным глазом на странную  зубатую
птицу, что неловко растопырила широкие кожистые крылья с острыми  когтями,
пыталась  ухватить  мешок  зубами,  потом  просунула   голову   в   лямку,
подпрыгнула, разбежалась, снова подпрыгнула, крылья лупили  по-воробьиному
часто, наконец оторвалась от  земли  и  пошла  в  сторону  леса,  медленно
набирая высоту.
     Змей вздохнул довольно, крылья медленно съехали со спины. Земля такая
теплая, нежная, стоит поспать, переварить сытный обед, поваляться в пепле,
чтобы повывести блох и прочую гадость.




     Ремень тяжелого мешка пригибал голову, сам мешок бил по  груди.  Олег
взмахивал крыльями без торопливости, осматривался, наконец додумался резко
пойти вниз, встречный ветер закинул ремень выше, так лететь  проще,  и  он
растопырил крылья, уловив теплые потоки снизу, то ли от недавнего  пожара,
то ли где-то наверх прорвался подземный жар.
     Вскоре лесистая земля пошла уступами. Холмы то пробовали  выпрямиться
в горы, то в бессилии опадали, как всходящее тесто, что теряет воздух.  На
виднокрае из холмистой зелени начали подниматься настоящие  горы.  Уже  не
зеленые, заросшие лесом, а круче,  выше,  лес  уже  не  карабкался  вверх,
только кусты, а затем и те остановились, пропустив мхи и лишайники.
     Трещины и провалы цвели красными и  коричневыми  пятнами.  Из-за  них
поселяне начинают рассказывать  о  битвах  горных  великанов.  Сами  скалы
красиво и грозно блистали красными жилками в граните, оранжевыми  пятнами,
черными уступами.
     Он высматривал ту особую Черную гору, одновременно повторял  заклятие
возжигания простого огня, не забыть бы,  перебирал  по  слову  разговор  с
Минакиш и ее красавицей сестрой, вспоминал все случаи из жизни, только  бы
голова работала напряженно, только бы  не  пропустить  вперед  тот  жуткий
леденящий страх высоты...
     По телу прошла дрожь, крылья внезапно ослабели. Он застонал в злости,
услышал полуклекот-полурык, напрягся так, что тело затрещало, изогнул  шею
и вцепился зубами в когтистую лапу.
     Боль пронзила  такая  острая,  что  взвыл,  захрипел,  он  всегда  не
переносил боли и боялся, а тут как будто раскаленные иглы вогнали!  Крылья
захлопали чаще, снизу горы  перестали  приближаться,  а  он  поднимался  и
поднимался на такую высоту, что, будь здесь облака, уже летел бы  как  над
заснеженным полем.
     Горы двигались внизу с  неспешностью  заходящего  солнца,  массивные,
неторопливые, вечные, безжизненные, уже покрытые  снегом...  Одна  из  гор
вызывающе  чернела.  Олег  с  сильно  бьющимся  сердцем  снизился,  крылья
колотили так, словно пытался из воздуха  взбить  масло.  Ветер  свистел  и
пытался выдрать шерсть, такую же рыжую, как его волосы.
     Горы медленно поворачивались вокруг оси,  черная  вершина  близилась.
Стали видны мелкие трещинки, блестящие уступы. Если другие  горы  медленно
переходили одна в другую, то эта держалась особняком, злая и неприступная,
с острыми краями, ветер обломал о грани все зубы,  Олегу  даже  почудились
внизу крошево зубов и комья застывшей крови.
     Гора приближалась, стена прошла  сбоку,  пахнуло  промерзшим  камнем.
Мелькнули выступы, скалы, затем снизу стала  быстро  увеличиваться  темная
плита, Олег выдвинул лапы, распустил крылья...
     Удар о землю был болезненным, но на этот раз  язык  цел,  задницу  не
отбил, кости даже не хрустнули. Он поднялся уже в личине человека, кое-как
оделся, воздух холодный, свежий и острый, как молодой  протертый  хрен  из
погреба.
     В горле запершило. Он закашлялся, выплюнул коричневый  комок,  откуда
кровь, перевел дыхание. В душе ликование, рискнул  обернуться  птицей  без
крайней  нужды!  Раньше  только  если  нож   к   горлу...   И   еще   злое
удовлетворение, что сумел найти то, чего даже не попытались колдуны, маги,
волшебники и чародеи всего белого света.
     Если, конечно, там еще осталась вода. Та, допотопная.




     Холод пробирал до костей, ветер трепал волчовку,  на  руках  вздулись
пупырышки размером с некрупного жука. В то же самое  время  он  чувствовал
внутренний жар такой мощи, что если вырвется, то испепелит гору  напротив.
Если не напрочь, то прожжет в ней дыру, куда можно спрятать табун коней.
     Он поежился, несколько раз вдохнул, очищая голову и кровь. Внутри все
трясется,  но  не  от   холода,   от   готовности   свершить,   сотворить,
подвигнуть...
     Медленно и внятно он произнес Слово.
     Исподволь в теле возникла  боль,  прошлась  волной,  но  не  исчезла,
осталась. Следом накатила вторая волна. Он услышал свой стон, плотнее сжал
губы. Третья волна заставила скрючиться,  будто  получил  удар  копытом  в
живот. Боль росла, свирепела, начала терзать внутренности. Он почти видел,
как почернела печень, начала лопаться, брызнули струйки крови...
     В глазах потемнело, потом  залило  красным.  Он  боялся,  что  лопнут
глаза, такое  лечить  не  умеет,  а  слепцу  остаться  одному  в  горах...
Четвертый  приступ  боли  заставил  бесстыдно  закричать,  заплакать,   он
почувствовал сильный удар, щекой ощутил холодное и шероховатое, явно  упал
и катается по камням, но боль все злее, уже заныли кости  головы,  а  зубы
раскалились и ноют так остро, что плакал  навзрыд  и  пытался  отыскать  в
голове заклятие, чтобы все это остановить, закончить, отступить,  не  надо
ему никакой древней воды...
     А когда он отыскал это заклятие, разом возвращающее его к началу,  он
закричал как смертельно раненный зверь и выкрикнул  Слово  еще  раз.  Горы
дрогнули, раздался оглушающий грохот, словно рушился весь мир,  земля  под
ним заколебалась, и он провалился в черное забытье.




     Очнулся от дикой рези в глазах. Во рту было сухо и  горько,  а  когда
попробовал подвигать тяжелым, как колода, языком, ощутил соленые комья.  В
голове били молоты, он чувствовал себя размазанным по  всем  Бескидам.  Из
последних сил прошептал Слово Лечения, переждал  волну  тошноты.  По  телу
прошла слабая дрожь. В сумеречном сознании ощутил с ужасом, что истратился
весь.
     Второй раз очнулся от холода. Вокруг  было  черно,  а  когда  решился
приоткрыть глаз, рядом отсвечивала лунными бликами каменная плита.  Воздух
был холодный, но с оттенком странной гари,  словно  запахи  горящей  земли
пробились из дальних глубин.
     В голове пульсировала боль, тело задубело. Он  старался  не  потерять
сознания и рассудка, мысленно повторил Словцо Лечения, тело как в огне,  с
трудом пошевелил губами, повторил... Чуть затихло. Совсем малость,  но  он
сумел вздохнуть, ощутил, что  у  него  есть  грудь,  там  теплится  жизнь,
полежал недвижимо еще, истратил накопившиеся капли мощи на себя, в  глазах
прояснилось, а боль перестала пожирать целиком, а только кусала за  печень
и внутренности.
     Уже занимался рассвет, на востоке серая полоска стала ярче,  заалела.
Привыкшие к темноте глаза наконец  узрели  длинную  узкую  щель,  что  как
исполинским мечом расколола гору надвое. Щель заполнена тьмой доверху,  из
этой бездны поднимается дрожащий  воздух,  наполненный  странным  животным
теплом, словно там совсем близко спят огромные звери.
     Он подполз к краю, глаза безуспешно пытались  проникнуть  взглядом  в
черноту. Когда в небе зажглись облака, он уже заглушил боль. Хотя  руки  и
ноги дрожали от слабости, перевалился через край, медленно начал ощупывать
ногами выступы.
     Если  тот  мудрец,  Магабхана,  спускался  к  своей  воде,  а  потом,
напившись, поднимался наверх и шел  в  село  говорить  с  людьми,  то  ему
проделать то же самое будет совсем просто...
     Он спускался и спускался, страшась посмотреть вниз. Перед его глазами
стена скользила вверх, а когда он рискнул вскинуть голову,  на  немыслимой
высоте края трещины почти сомкнулись, от неба осталась узкая полоска.
     Внезапно край заискрился, блеснуло. Он поспешно опустил голову, пряча
глаза от солнца. Выходит, он опускается уже полдня?  То-то  руки  онемели,
ноги трясутся. Каким бы мудрецом  Магабхана  ни  был,  но  чтобы  вот  так
опускаться, а потом еще и карабкаться наверх...
     Сперва казалось, что чудится, но воздух стал влажнее, а  когда  через
пару десятков сажен он все же рискнул  скосить  глаза  вниз,  там  темнело
целое озеро. Поверхность была темная и густая,  как  застывшая  смола.  Он
подумал в  страхе,  что  зря  пробивался  сквозь  гору,  могло  высохнуть,
испариться за века и  тысячелетия,  но  воздух  снизу  поднимался  все  же
чересчур влажный, а  когда  из-под  ноги  сорвался  камешек,  внизу  глухо
булькнуло.
     Здесь было настолько темно и мрачно, что он решился создать свернутую
в шарик молнию, очень злую и своенравную. Она сразу же зло зашипела, пошла
сыпать колючими искрами. Стены казались мертвенно-бледными, а красные жилы
гранитной стены выглядели лиловыми, как вены утопленника. Сдерживая дрожь,
он медленно сползал, камни под ногами держались крепко,  но  от  испарений
стали скользкими, обросли мхом. Подошвы соскальзывали,  он  несколько  раз
повисал на кончиках пальцев, взмок. Сердце пыталось выпрыгнуть из горла, в
глазах мутилось.
     Он сам не помнил, как опустился целым, трусость оберегла не только от
ссадин, упал на камни возле самой воды, жадно хватал широко раскрытым ртом
воздух. Глаза не отрывались от темной  поверхности.  Неужели  вода  раньше
была черной? Или же это только в полумраке...
     Совсем недавно, а кажется, что очень давно,  пришлось  столкнуться  с
живой и мертвой водой, но это ни  та,  ни  другая,  это  вода  того  мира,
предыдущего, странного и непонятного, ибо зачем Род решился  заменить  всю
воду, как не затем, чтобы попробовать таким образом заменить  одних  людей
другими?



                                 Глава 29

     Когда дыхание перестало вырываться с хрипами, а грудь  поднималась  и
опускалась почти как  всегда,  он  первым  делом  выпотрошил  мешок.  Этот
камень, где двоим было бы тесно, единственное  место,  куда  мог  положить
пергамент и две баклажки с той, обычной водой.
     Сердце все равно стучало так часто, что ему не  хватало  воздуха.  Он
дышал все еще часто, уже не от усталости, но если даже забыть, что  он  на
самом дне глубокой расщелины, которой ничего не стоит сомкнуться...
     Он  вздрогнул,  покрываясь  липким  потом.  Дрожащие  пальцы  кое-как
расстелили пергамент, придавил баклажками, дабы не свертывался, а  сам,  с
листочком в руке поменьше, опустил ноги в воду. На малом листочке  чернели
крупные значки, которые он придумал сам. Неизвестно что и как писали  люди
того, староводного времени, а здесь он просто нарисовал себе, что  делать,
когда напьется воды, как делать и в каком порядке.




     Через трое суток жители Бескид услышали далекий грохот. Земля  слегка
вздрогнула: раз, другой, третий,  затем  все  стихло,  хотя  чувствовалось
неспокойствие: собаки тревожно выли и  боялись  заходить  в  конуры,  скот
мычал, а птицы покинули гнезда.
     В самой середине одна из гор, которую  называли  Черной,  дрогнула  и
развалилась на части. Огромные скалы  рушились  в  провал,  разбивались  в
щебень, засыпали подземные пещеры. Иногда слышно было, как булькает вода в
незримых глубинах, но камни все сыпались и  сыпались,  пошли  даже  лавины
мелкого щебня и песка, наконец на месте высокой горы  образовался  пологий
холм, открыв взору множество остроконечных пиков до самого виднокрая.
     Олег, исхудавший как скелет, стоял под защитой каменной стены.  Глаза
ввалились, скулы выпирают, грозя прорвать кожу. Сухие губы  полопались  от
жажды. Взгляд, которым он обвел горы, был дик и странен, словно  этот  мир
увидел впервые и ужаснулся.
     За спиной в  мешке  лежали  свитки,  испещренные  древними  знаниями.
Тогда, испив древней воды, он  попросту  выбросил  кусок  пергамента,  что
держал в кулаке. Лишь по чистой случайности  взор  упал  на  белеющий  ком
между камнями, а когда поднял и расправил, то долго старался понять  смысл
странных значков, ибо после глотка старой воды начисто забыл не только все
прошлое, но и умение понимать подобные знаки.
     Даже записи на листах делал лишь потому, что  хотел  сохранить  самые
важные заклинания, самые дивные случаи, не полагаясь на  память.  Лишь  на
третьи сутки все же разгадал смысл значков, ужаснулся, торопливо  заполнил
листы до конца, осторожно попил воды из баклажки...
     ...И мир перевернулся снова. Теперь знаки  на  пергаменте  показались
странными и непонятными, хотя узнавал  свою  руку,  а  вода  в  подземелье
показалась более страшной, чем мертвая вода подземного мира.
     Остаток дня раздумывал, как  поступить,  но  когда  от  жажды  начало
мутиться в голове, а воду из подземного озера пить не решался, он все-таки
выбрался наверх, а гору раздробил и обрушил, навсегда  уничтожив  основной
источник.
     Теперь в мешке за спиной бесценные записи, смысл которых  еще  понять
бы.  Возможно,  там  величайшие  тайны  бытия,  а  возможно,  всего   лишь
перечисление древних царей, их походов  и  восхваление  нелепых  подвигов.
Правда, зачем бы он тогда записывал, на него не похоже...
     С пугающим холодком пришло осознание, что на воду древних  понадеялся
чересчур. Не Таргитай же, а трезвый волхв! Должен понимать, что  в  лучшем
случае получит половину, а то и треть от ожидаемого. А этот случай явно не
лучший...
     - Еды, - прохрипел он. - Любой! Пусть даже  со  стола  бедняка...  За
всех, черт бы вас побрал...
     Тупо смотрел на камни, где ничего не появлялось,  спохватился,  начал
вспоминать заклятия. С пятого или шестого раза  в  двух  шагах  затрещало,
возник нелепый в продуваемых всеми ветрами камнях ажурный столик с резными
ножками, сверкающие блюда с жареной птицей, ломтями жареного мяса...
     Он сглотнул слюну, как зверь, едва не опрокинул, хватал обеими руками
еще горячие тушки, разрывал, обжигая пальцы, жадно вгрызался, глотал куски
мяса  как  волк  и,  лишь  ощутив  тяжесть  в  желудке,  начал  есть   как
изголодавшийся человек: быстро, жадно и много.
     Когда утолил голод, начал есть просто в угоду аппетиту: очень уж  все
вкусно, нежно, сдобрено жгучими травами, острой солью. И  лишь  когда  еще
позже начал есть в  запас,  что  привычно  для  любого  охотника,  который
сутками бегает по дебрям,  некогда  развести  костер,  то  спохватился,  с
недоумением и стыдом посмотрел на пустой  стол,  где,  казалось,  пировала
голодная орда степняков.
     - Кой черт, - вырвалось у него невольно,  -  мне-то  зачем  наедаться
впрок?




     Из десяти листков девять оказались все еще непрочитанными.  Возможно,
это в самом деле записи о походах, завоеваниях, перечнях убитых  врагов  и
сокрушенных народов. На прочтенном, правда, отыскал крохотное заклятие,  а
когда сумел повторить,  путаясь  в  жестах  и  шипящих  звуках,  в  пещере
возникло широкое мерцающее в полумраке зеркало. От его серебристого  света
посветлело даже под сводами, Олег с удивлением увидел  там  целые  гроздья
летучих мышей. Все висели вниз головами и смотрели на него  красными,  как
угольки, глазами.
     В светящейся поверхности двигались смутные  тени.  С  правой  стороны
возникло красное пятно, а  когда  он  сосредоточился,  рассмотрел  горящие
дома. Чем больше всматривался,  чем  яснее  и  резче  становились  образы,
возникающие картины.
     Он смотрел, смотрел, смотрел...




     От зеркала он оторвался, когда в голове  послышался  предостерегающий
звон.  В  глазах  потемнело,  видел  только  пугающую  черноту,  а  редкие
звездочки гасли...
     Все страны, все народы, племена и земли - клубок  кровавых  раздоров,
противоречий, разделов и переделов, захватов земель  и  власти,  свержения
сыновьями отцов, братьями братьев, убийств, грабежей, засухи и  недородов,
великих и бессмысленных подвигов,  трусости  и  предательства,  роскоши  и
нищеты.
     Из-за  края  приходили  степные  неведомые  народы,  как   наводнение
выплескивались на цветущие нивы,  оставляя  после  себя  только  пепел  да
разжиревших воронов. Деревья срублены, дома сожжены, колодцы  засыпаны,  а
кто  не  убит  -  уведен  в  рабство.  Но  если  кочевники  оставались  на
захваченных землях, то превращались в господ и настолько быстро  жирели  и
забывали, с какого конца браться за  оружие,  что  уже  внуки  становились
жертвой новой волны свирепых кочевников, что  появлялись  внезапно,  жгли,
разрушали, убивали, оставляя после себя безжизненную пустыню.
     И снова. И снова. И снова.
     Как положить этому конец? Это для Мрака разве интересно, да и то вряд
ли, еще Таргитаю для песен: скачки на диких  конях  через  ночь,  схватки,
вопли  раненых,  тайные  подземелья,  прыжки  с  высоких  башен,   спальни
принцесс, победа в схватке, могучий  удар  топора,  звон  мечей,  ликующие
крики, пир победы... и так всю жизнь, из поколения в поколение, из века  в
век? И несть тому числа?




     Боровик когда-то был самым удачливым охотником. Он забирался в лесные
дебри дальше всех, приносил богатую добычу, добывал меха и шкуры, и,  если
бы не огромная родня, которую надо кормить, жил бы безбедно.
     Однажды по первому снегу он собрался на  охоту  и  подошел  к  столбу
Велеса с просьбой, чтобы тот сумел сохранить его сапоги  до  весны,  когда
переобуется во что-нибудь полегче. Едва вошел с мужиками в лес,  как  одно
подгнившее дерево внезапно обрушилось, задело суком, едва не сломав спину.
Его увезли на розвальнях, думали, помрет. Нет, выжил, но не вставал с ложа
всю зиму. Лишь в конце кое-как оправился, стал выходить на улицу, как  раз
наступила весна.
     Подошел к столбу Велеса, сказал с упреком:
     - Какой ты скотий бог? Ты сам скотина!
     Волхв, который следил за неугасающим огнем, сказал сурово:
     -  Не  гневи  бога.  Он  выполнил  твою  просьбу.  Что   ты   хочешь,
косноязычный, не умеющий излагать свои желания?
     Спина болела, работать в полную силу так и не смог, но лес  знал  как
никто, начал приносить волхву редкие лечебные травы,  нашел  однажды  перо
жар-птицы, яйца редкой птахи Сирин, отыскал  полянку  с  разрыв-травой,  и
волхв постепенно взял его в помощники, хотя по возрасту Боровик  был  едва
ли моложе самого волхва. В  деревне  посмеивались,  но  однажды,  когда  в
морозную зиму откуда-то пришла стая невиданных белых  волков,  огромных  и
страшных, он сумел одним заклятием отогнать их  прочь,  после  чего  волхв
торжественно посвятил его в колдуны.
     Боровик взялся за новое дело с утроенной силой.  Его  природная  мощь
требовала выхода, он вскоре обогнал по умению своего наставника,  а  затем
колдуны соседних и дальних деревень признали его сильнейшим.
     Сейчас перед Олегом стоял располневший седой старик с розовым  лицом,
в котором уже нельзя было  увидеть  охотника  с  его  цепким  взглядом,  а
широкие плечи, на которых перенес не один десяток убитых оленей, стали  не
так заметны, ибо брюхо свисало через узкий пояс, на боках наросли  толстые
колоды дурного мяса, а широкой заднице позавидовала бы купчиха.
     - Кто ты? - спросил Боровик  приятным  мягким  голосом.  -  И  почему
пришел ко мне?
     Кто бы  ни  был  этот  молодой  парень,  но  обращаться  с  ним  надо
осторожно, что-то знакомое  в  крепкой  стати,  цепком  взоре,  врожденной
настороженности и точности движений, что дается лишь тем,  кто  родился  в
опасности и жил с нею рядом.
     Олег  огляделся,  где  бы  сесть,  ноги  не  держат,  тут  же   стены
раздвинулись  и  заблистали  золотом,  деревянный  стол   преобразился   в
роскошный под  тремя  скатертями,  а  вместо  табуреток  возникли  удобные
кресла.
     - Благодарствую, - сказал он. - Я простой  лесной  волхв.  Ничего  не
знаю, ничего не умею. Зовут меня Олег. Вчера  я  добыл...  гм...  узнал...
Словом, я могу теперь видеть... хоть и очень смутно,  хоть  и  очень-очень
вблизи... но все же видеть сгустки той силы, что пропитывает  колдунов.  Я
не искал тебя, я просто несся... гм... а когда увидел этот голубой свет, я
пошел на него.
     Боровик спросил недоверчиво:
     - Это у меня голубой?
     - Я так увидел, - ответил Олег, защищаясь. - Может быть, у меня глаза
неправильные. Но я помчался как бабочка на огонек, и вот я  здесь.  Я  уже
знаю, что колдуны друг друга не любят. Не общаются. Не дружат. Но  почему,
я подумал, это должно мешать общей работе?
     Боровик осторожно сел за стол напротив. Его глаза не  отпускали  лицо
молодого волхва, сильное и жестокое,  лицо  человека,  который  не  сможет
свернуть курице шею, но без колебаний затопит вешней водой пару сел,  если
это нужно будет для создания нового заклинания.
     - Так-так, - проговорил он настолько мягко, что брови Олега  взлетели
вверх, слишком не соответствует голос этого тучного человека его облику. -
Что за общая работа?
     - Общая...
     Олег рассказывал подробно, повторялся и объяснял на пальцах,  но  сам
удивился, как это прозвучало буднично, коротко и просто. Настолько просто,
что непонятно, почему чародеи не сделали это уже давно сами.
     Боровик сидел с приятной улыбкой на лице,  вокруг  него  пульсировало
незримое для простых людей облако,  но  Олег  угадывал  смутные  очертания
чего-то неприятного и страшного.
     - Кажется, я что-то понял, - проговорил колдун.  -  Это  интересно...
Тебе стоит переговорить с самим Беркутом.
     Олег спросил с надеждой:
     - Это кто?
     - О...  впрочем,  что  рассказывать?  Сейчас  мы  попробуем  до  него
дотянуться.
     Каменная глыба скатилась с груди Олега. Он шумно вздохнул:
     - Наконец-то...
     - Что? - быстро спросил колдун.
     - Я только и слышу, что никто друг с другом не общается!
     - А-а-а... Впрочем, это почти верно. Колдуны не общаются, не  дружат,
даже не встречаются. Если  увидишь  колдунов  вместе,  это  не  друзья,  а
сообщ-ники.
     В голосе колдуна слышалась не то горечь, не то злорадство.  Он  стоял
лицом к стене, трогал ее, что-то шептал. В глубине стены  появился  слабый
свет, расширился, вышел наружу и растекся по поверхности, образовав что-то
среднее между окном и зеркалом в стене.
     Олег ожидал, что в волшебном зеркале сейчас появится изображение,  но
оттуда выметнулся короткий луч, коротко блеснул и утонул в противоположной
стене. Там в глубине возник слабый  свет,  будто  за-жгли  слишком  тонкую
лучинку. Огонек был красный, почти багровый, так и ширился во все стороны:
трепещущий, как крылья бабочки на ветру. Вот-вот угаснет, и Олег  невольно
подумал, что вот так и жизни колдунов  легко  прервать  не  только  ударом
меча, а даже простой палкой!
     Свет охватил всю стену. Олег ожидал, что багровый  свет  сменится  на
оранжевый  или  белый,  но  в  этом  багровом  тумане  появились   фигуры,
проступили стены. На миг почудилось, что попал в огромную  кузницу,  виден
даже горн с пылающими углями, но человек, проступивший из красного тумана,
был кем угодно, но не простым колдуном.
     На Олега глянули пронизывающие глаза, крупные и навыкате, не то глаза
рептилии, не то большой хищной птицы. Не отрывая от него взгляда,  человек
прорычал странным металлическим голосом:
     - Что понадобилось тупому грибу от птицы, летающей выше облаков?
     Олег открыл рот для ответа, прежде чем сообразил, что  спрашивают  не
его. Боровик ответил мягким, очень приятным голосом, в котором Олег все же
прочитал невысказанное пожелание возить воду для Ящера:
     - Не мне. Что может заинтересовать знающего в детской копилочке?.. Но
вот этот юноша пристал с ножом к горлу, чтобы я сообщил тебе о нем...
     Незнакомый колдун, которого  Боровик  назвал  Беркутом,  всматривался
так, что едва не продавил лбом зеркало:
     - И ты сразу решил...
     Недоверие в его голосе было настолько сильным, что  Боровик  поспешно
возразил:
     - Почему сразу? Но потом я подумал: а почему бы и нет? Пусть  и  этот
напыщенный дурак позабавится.
     - Это ты обо мне?
     - А разве среди магов есть еще... скажем, недоумки?
     Видно было, как лицо Беркута стало цвета  заходящего  солнца.  Волосы
поднялись, в них заблистали грозные искорки.  И  хотя  пещеру  Боровика  и
жилище Беркута разделяли  земли,  горы,  леса  и  несколько  царств,  Олег
передернул плечами и с  трудом  удержался,  чтобы  не  отступить  на  шаг,
постыдно прячась за спину старого мага.
     Боровик покосился с ухмылкой, но Олегу почудилось в выцветших  глазах
удивление. Правда, от зеркала пахнуло  жаром,  Боровик  поспешно  бормотал
заклятия, рассыпал  щепотки  сухой  травы,  жар  бесследно  исчез,  взамен
прогремел страшный голос Беркута:
     - Я понял больше, чем ты, сам недоумок, страшишься вымолвить!..
     - Что ты мог понять, - ответил Боровик надменно, но Олегу послышалось
в голосе колдуна смущение. - Ты, горный червяк...
     Голос прервал:
     - Давай его сюда!
     - С удовольствием, - пробормотал Боровик.
     Олег  по  его  знаку  встал   прямо   перед   зеркалом.   Изображение
раздваивалось, он видел и темную пещеру, где  могучий  Беркут  раздраженно
швырнул в огонь горсть красной пыли, видел и Боровика, тот за  его  спиной
тоже бросил в очаг сухие красные листья. Губы шевелились, но слов Олег  не
слышал. По поверхности зеркала пробегали странные  мимолетные  тени,  Олег
угадывал себя, иногда с посохом, иногда  с  длинным  мечом,  однажды  даже
узрел  себя  в  богатой  княжеской  одежде,  но  всмотреться   не   успел,
одновременно спереди и сзади прозвучали голоса:
     - Я произношу Слово Перехода...
     - Я принимаю Слово Перехода...
     Олег чувствовал шум крови в ушах, стало жарко, на миг почудилось, что
голова вот-вот лопнет от притока горячей крови. За спиной Боровик закричал
громко и пронзительно,  в  ответ  что-то  рыкнул  Беркут.  Неведомая  сила
дернула Олега с такой силой, что от рывка едва не оторвались руки и ноги.



                                 Глава 30

     Сотни острых ножей пронзили тело. Он стиснул зубы, чтобы не  заорать,
а когда боль исчезла так же внезапно, как  и  возникла,  в  подошвы  снизу
ударило твердым. Он покачнулся,  нелепо  выставил  руки  с  растопыренными
пальцами, удержался. Расширенные глаза в страхе оглядывали темную пещеру.
     Воздух был холодный, сырой. Олег стоял внутри горы.  Сердце  сжалось,
он ощутимо чувствовал всю  массу  камня,  что  наверху,  откуда  угрожающе
смотрят серые с красным огромные зубы  гранита.  Из  стены  напротив,  как
лезвия великанских  секир,  нацелились  каменные  ребра.  Пещера  выглядит
нежилой, хотя пол сглажен...
     За  спиной  послышался  удивленный  смешок.  Олег  резко  повернулся.
Массивный колдун, Беркут,  смотрел  насмешливо.  Толстые  надбровные  дуги
выдвигались  так  круто,  что  лоб  сползал  к  затылку,  нос   безобразно
расплющен, словно ударом тарана, серые глаза расставлены широко, но  из-за
широко раздвинутых скул казались запавшими и мелкими, как упавшие  в  пыль
горошины.
     В этих  глазах  таилось  и  нечто  странное,  что  Олег,  боясь  себе
поверить, расценил почти как некоторое уважение.
     - Теперь понимаю,  почему  он  тебя  отправил  ко  мне!  Да  еще  так
поспешно.
     - Что, я такой противный?
     - Еще какой, - подтвердил чародей. - Противный - от  того  же  слова,
что и противник.
     - Я никому не противник, - проговорил Олег с  тоской.  -  Я  как  раз
хочу, чтобы везде был мир, никто ни с кем не воевал...
     - Хорошее желание, - одобрил Беркут. - За такие желания всегда больше
всего крови льется!.. Что ж, садись, располагайся. Рассказывай, кто  ты  и
что.
     Олег  недоумевающе  огляделся,  в  такой  пещере  ни  удавиться,   ни
зарезаться нечем, но сзади под ноги мягко толкнуло. Он осторожно опустился
в глубокое кресло, толстая  шкура  черного  медведя  была  теплой,  словно
только что сняли с печи. Под ногами уже был толстый  ковер,  Олег  не  мог
понять, когда его успели подсунуть под его подошвы. Разве что  образовался
прямо из камня.
     Чародей опустился на огромный валун, что возник так же внезапно,  как
и кресло с мехами. Олег приподнялся, желая уступить  старшему  мягкое,  но
чародей нетерпеливым жестом остановил:
     - Сиди. Меня все это делает ленивым. Так кто ты?
     - Человек, - ответил Олег с тоской. Он как можно короче  рассказал  и
этому о  жизни  в  лесу,  опустив  их  подвиги  по  спасению  мира,  снова
показалось и неловко о таком рассказывать, и страшновато, что не  поверят,
закончил совсем просительно: - У меня кое-что получается в волшбе... Но  я
не знаю, как пользоваться, я боюсь навредить... но я хочу эту силу,  да  и
все силы отдать роду людскому! Нас и так мало, зверья вон сколько,  а  еще
деремся, изничтожаем друг друга, хотя сообща такое бы  могли  отгрохать!..
Хоть башню до неба...
     Он осекся, вспомнив героя, который с братьями строил башню до небес и
чем это кончилось.
     - Из Леса, - повторил Беркут. - Да, в Лесу чего только не  водится...
Даже невры какие-то. Ладно, парень, убивать тебя не буду...
     Олег дернулся:
     - А что, меня надо было убивать?
     Чародей удивился:
     - А зачем еще Боровик тебя послал?..  Он  знает,  что  я  крут,  зол,
дураков не терплю, сразу в пыль, в жаб, за  тридевять  земель...  Там  уже
немалая община собралась моими усилиями! Из слишком умных.
     Олег пробормотал:
     - А может, не надо было слишком умных...
     Беркут раздраженно отмахнулся:
     - Это они считают себя слишком умными! Я-то вижу, что каждый из них -
пустое место. Это ты вон все твердишь, что дурак да неумеха, но я ж  вижу,
что собираешься перехитрить старика!
     Олег вскрикнул:
     - Я? Да и в мыслях такого... как вы можете!
     - Верю-верю, - сказал чародей загадочно, и снова Олег не мог  понять,
верит в самом деле или просто успокаивает. -  Ты  еще  прост,  как  лесной
дрозд, а вот когда наволхвишься... Так чем же ты напугал старика? Вот он в
самом деле старик, хотя на тридцать лет моложе меня!.. Трухлявый пень,  ни
к бабам, ни в  драку,  только  свои  книги  да  глиняные  таблички,  будто
мудрость позади... дурак!.. а не впереди. Но чутье у  него  есть,  есть!..
Хотя это не в похвалу, чутье и у зверья есть,  а  ум  только  у  человека.
Верно?
     - Верно, - подтвердил Олег.
     Беркут чем-то нравился, хотя грубостью и бесцеремонностью  раздражал,
а еще и тем, что вроде бы в любой миг мог стереть его с  лица  земли,  как
тлю, размазать по стенам.
     - Чем ты его так напугал? - пробормотал Беркут задумчиво.  -  Ведь  у
него есть чутье, есть...
     - Я напугал?
     - А от кого ж он так спешил отделаться? Да и  за  собой  чуял  что-то
непотребное, для тебя опасное... Давай говори!
     - Что говорить?
     - Что ты ему показал, сказал, пригрозил?
     Колдун сопел, как лось перед  боем,  глаза  налились  кровью,  только
землю не рыл копытом. Голова сидела на плечах без  всякой  шеи,  а  теперь
словно вовсе просела, а плечи угрожающе приподнялись.
     Олег сжался в ком,  предчувствуя  неприятности,  заговорил  медленно,
выталкивая слова с трудом. Те упирались и не шли, чувствовали  его  страх,
но он говорил и говорил, с усилием одолевая темный  ужас  при  мысли,  что
сделает с ним рассвирепевший колдун:
     - Я хочу, чтобы колдуны... самые могучие колдуны объединились!
     Тот спросил непонимающе:
     - Во-первых, это немыслимо. Да и зачем?
     - Для счастья людей, - сказал Олег. Внутри все  сжалось  в  ком,  как
рыхлый снег безжалостная рука сминает в  ледышку,  грубо  ломая  узорчатые
снежинки. Он видел  растущую  ухмылку  колдуна,  чувствовал  себя  дураком
почище Таргитая, продолжил с упрямством отчаяния: - Пока что каждый строит
свой собственный мир... упиваясь властью над каганами,  царями  и  разными
императорами, что наивно полагают владыками мира себя. Но, расширяясь, эти
миры сталкиваются, начинаются войны колдунов, которые опять  же  считаются
войнами народов или племен. И так из века в век, из колоды в  колоду.  Мир
все таков же, каким его создал Род... или почти таков.
     - И ты, - спросил чародей неверяще, - хочешь его переделать?
     Олег наткнулся на его изумленный взгляд. Пахнуло холодком, подумал  с
отчаянием и раскаянием: в самом деле, кто я? Есть же более  мудрые,  более
знающие... И тут же вспомнил Мрака с его злым объяснением всех  нелепостей
этого мира: умные да знающие читают умные книги да  сопят  в  тряпочку,  а
миром правят просто  наглые,  которые  набрались  смелости  вести  народы,
ломать и строить, править и карать...
     - Хочу, - ответил он с усилием. - В мире потому столько дури, столько
нелепостей, что правят не мудрые да знающие, а... черт знает кто.
     Он поморщился от стыда и унижения, вспомнив недавнюю победу, странную
и нелепую, когда они спасли мир. Вернее,  спасли  человечество.  Как  сами
вырвали победу у более мудрых, более знающих, более умеющих.
     Беркут подумал, одобрительно прогудел:
     - А что? Мысля достаточно безумная, чтобы быть верной. В самом  деле,
неплохо  бы   всех   этих   тупоголовых,   именуемых   волхвами,   магами,
волшебниками, чародеями... собрать в один кулак! И сдавить, конечно. Чтобы
потекло, потекло... В мире  должен  быть  порядок!  И  одна  голова.  Моя,
конечно. Давай, парень! Если чувствуешь в  себе  силы,  сгоняй  всех  этих
гусей в одно стадо.
     Олег смотрел исподлобья. На скулах  до  скрипа  натянулась  кожа.  Он
чувствовал, как  вздулись  рифленые  желваки,  а  зубы  сжались  так,  что
перехватили бы топорище.
     - Сгонять? Я намеревался как-то убедить.
     - Убедить? - изумился Беркут. - Разве колдуны не люди?
     - Но есть же мощь доводов...
     Беркут хмыкнул так гадко, что Олег поперхнулся, умолк.
     - Мы не просто в соперничестве, - объяснил Беркут покровительственно.
- Мы в постоянных войнах! Да-да, не всяк это скажет, все они  юлят,  но  я
тебе скажу правду. Каждый из великих колдунов, а таких не так уж и  много,
уже расширил свою власть на все  земли,  до  которых  смог  дотянуться.  И
расширял бы дальше, но там уже было захвачено другими колдунами. И  каждый
ревниво не пускает другого. И  тогда  началось  сперва  давление  один  на
другого, прощупывание мощи, а потом и попытки уничтожить... Сейчас  каждый
колдун дышит ненавистью к соседям. Но каждый в своем  замке,  норе  или  в
горах неуязвим, ибо укреплял все вокруг себя не один год.  Как  говорится,
дома стены помогают. Даже если стены из глины или болотной воды.
     - Разве такие есть?
     Беркут посмотрел с интересом:
     - Не знал? Пожалуй, пора тебе пообщаться и с такими. Может быть, дурь
пройдет. Если же нет, то тебя начнут принимать серьезно.
     Что-то в голосе могучего чародея насторожило Олега:
     - Это как?
     - Начнут опасаться, - объяснил Беркут. - А у нас, сам понимаешь, кого
опасаешься, того бьешь первым. Из-за угла, из-за стены... у  колдунов  нет
правил чести, как у тупоголовых воинов. Правда, застать  колдуна  врасплох
почти невозможно. Да и не покидают своих нор, где, как я говорил, им стены
помогают.
     - Это все говорят, - сказал Олег, было горько и  стыдно,  что  уцелел
пока что лишь потому, что никто его не считает хотя бы чуть-чуть  опасным.
Так, дурачок... Только что слюни не роняет, в соплях  не  путается.  Зачем
такого обижать, он уже богами обижен... - Но что же делать? Что делать?
     Беркут хмыкнул:
     - Кто виноват и что делать - два вечных  вопроса  чародеев...  Ладно,
меня ты почти  убедил.  Всех  колдунов  в  мешок,  а  я  -  сверху!  Такое
объединение принимаю. А сейчас давай я тебя отошлю к чародею, каких ты еще
не зрел! Только не подпрыгивай. Ишь, подумал... Я вижу, что подумал. Ты же
мечтал побывать у настоящих чародеев? Тебе и так повезло.  Другой  за  всю
жизнь одного не увидит. Поговори с ним, ладно?
     - Я, - прошептал Олег, он боялся верить удаче, - я скажу  все,  чтобы
убедить!
     Беркут буркнул:
     - Ну-ну. Стань вот там. Нет, лучше сядь. Задержи дыхание...
     - А как же тот, другой?
     - Мне это не нужно, - отмахнулся Беркут с великолепным  высокомерием.
- Я силен по-настоящему!.. Закину хоть на другой  конец  Артании.  Даже  в
Куявию могу, понял?




     Олег  шагнул  из  сухой  полутемной  пещеры  Беркута  прямо   в   мир
распыленной горячей воды. В  клубах  пара  угадывались  изогнутые,  как  в
корчах, стволы деревьев, какая же сила их  так  скрючила,  в  горло  сразу
хлынул горячий туман, закашлялся, стиснул челюсти.
     Волчовка отсырела, в сапогах чавкало, хотя еще не сделал шага, только
переступал с ноги на ногу. Волосы намокли и  свисали  сосульками.  Крупные
капли повисли и на щеках, ползли по шее, а между лопаток пробежала струйка
неприятно теплой воды.
     Оглянулся, но вместо убежища Беркута, с его холодным сухим  воздухом,
за  спиной  уже  лес,  странный  и   причудливый.   Деревья   застыли   на
растопыренных корнях  над  водой,  словно  брезговали  прикасаться.  Серые
склизкие корни напомнили Олегу паучьи лапы. Вода серо-зеленая, мутная,  из
глубины постоянно всплывают коричневые  облачка  мути,  и  он  с  холодком
понял, что там кто-то плавает, роется, грызет, закапывается.
     - Эй, - сказал он громко, - есть здесь кто-нибудь?
     В двух шагах мутная вода забурлила, словно там забил мощный источник.
Мелкие листья разбежались, разогнанные невидимой рукой. Олег  отступил  на
шаг, а из бурлящей воды неспешно поднялась голая, как колено, голова. Олег
поежился, глаза не только без бровей, но и без век, смотрят  немигающе,  а
мутные потоки, бегущие по лицу, вроде бы не мешают...
     Толстогубый рот задвигался, но сперва  Олег  услышал  только  хриплые
квакающие звуки, словно колдун не мог вспомнить человеческую речь.
     - Кто ты, смертный?
     - Все смертно, - ответил Олег мирно. - Даже  бессмертные  боги.  Меня
зовут  Олег,  я  младший  волхв,  что  вознамерился  достигнуть   мудрости
побольше. Но одни мне отказывают,  другие  перебрасывают  друг  другу  как
игрушку.  Или...  забавного  дурака.  Видать,  жизнь  у  колдунов  скучна,
позабавиться не над кем.
     Вода ручьями сбегала с  лоснящегося,  как  у  вымытого  кабана,  тела
колдуна. Запах шел мерзостный.  Олег  непроизвольно  отодвинулся.  Чародей
буркнул насмешливо:
     - Что, не нравится?
     - Если ты живешь так, - ответил Олег уклончиво, - значит, это  чем-то
вызвано. Я слишком мало знаю, чтобы судить.
     Чародей  на  миг  ушел  под  воду,  а   когда   вынырнул,   пробурчал
недоверчиво:
     - Ух ты... Я привык, что всяк сразу же решает, как правильнее,  будто
он здесь прожил, а не я. Ладно, не морщи нос. Меня зовут Ковакко, я  здесь
хозяин. Но я не зрел, как ты прошел!
     Олег сказал осторожно:
     - Ты мыслил о высоком, не заметил...
     - Скорее о глубоком, - буркнул колдун. - В Лесу или в  горах  так  не
переплетаешься с миром... Здесь я чую кожей, где  и  что  происходит!  Как
будто через мой пот, мою мокрую кожу в  меня  входит  не  только  болотная
вода... слышу не только голоса людей, зверей и подземных  гадов,  но  рост
травы, движение корней за тридевять земель. Я заранее знаю, когда  дрогнут
горы! Я даже не колдун или чародей, как меня зовут, я просто  часть  этого
мира. Но я не зрел, когда и как ты прошел!
     Олег медленно наклонил голову:
     - Чтобы вывести реку наверх, сдвинуть гору или  заставить  в  пустыне
появиться еще одному оазису, тебе стоит  только  захотеть  и  пошевелиться
самому... Так?.. А здешняя земля отзовется.
     Ковакко сказал польщенно:
     - Ты слишком... но вообще-то все верно. Только тут гор нет, как  и...
что такое пустыни? Но реку в самом деле могу... Если  тебе  это  важно,  я
могу взять тебя в ученики. Через тридцать - сорок лет уже что-то  сможешь.
Может быть, сможешь. Если, конечно,  тебя  влечет  такая  мощь.  Тебя  как
звать?
     - Олег.
     - Олег? Странное имя.
     - Почему?
     - Не знаю. Все имена что-то да значат, потому и даются. А что  значит
Олег?
     - Это знают только мои родители, - ответил Олег.  -  Тридцать  лет...
это страшно. Но ты первый, кто сказал, что можешь взять меня в ученики.
     Колдун хмыкнул:
     - Могу. Так как, говоришь, ты прошел?
     - Я не говорил... Меня сюда перебросил или  перенес,  словом,  открыл
дверь в твой мир колдун Беркут.
     От  мокрого  колдуна  пошла  волна  гнусного  запаха.  Олег  задержал
дыхание. По болоту  кое-где  высовывались  мокрые  головы,  он  чувствовал
упорные немигающие взоры, затем ощущение исчезало,  но  хлюпало  в  другой
стороне, он находился под  прицелом  выпуклых  глаз  и  все  время  был  в
досягаемости зеленых перепончатых лап.
     - Опасно близко, - пробормотал Ковакко, - опасно...  В  двух  саженях
начинается моя первая защитная полоса... У  всех  колдунов  такие!  Каждый
окружает себя в два-три ряда, чтобы никто не вторгся незваным. Но то,  что
этот Беркут не прибил сразу...  гм...  я  слышал  о  нем  разное...  Гм...
Наверное, в самом деле чем-то... Ладно-ладно! Я  же  вижу,  не  рвешься  в
болото. Молчи, видно. Если такой уживчивый, то я мог бы направить  тебя  к
Сосику! Это единственный, кто мог бы научить на самом деле.
     Мир качнулся под ногами. Олег ощутил боль в груди,  прямо  из  сердца
вырвалось отчаянное:
     - И даже ты... даже ты спихиваешь меня  куда-то,  кому-то!  Никто  не
хочет, все только перебрасывают меня один другому. У меня уже в голове все
смешалось, все ваши гнусные рожи... э-э... прекрасные лица путаю!
     Ковакко на миг опустился в грязную воду, а когда  его  мокрая  голова
поднялась на поверхность, на лысину прилипли мелкие листочки ряски, к  ней
прижался брюхом крохотный лягушонок.
     - Ты даже не зришь своего везения, -  пробулькал  болотный  колдун  с
отвращением в голосе. - Тебя не остановили!.. Дали пройти так далеко!..  А
ты ждал, что принесут на печь? Или что  сразу  же  за  порогом  счастье  и
справедливость? Ты прошел от одного к другому... как тебе  зрится,  зазря,
но каждый что-то дал... даже сам того не желая!..  Вернее,  ты  сам  взял,
если не полнейший пень, каких в лесу... да и среди людей хватает. Если  не
хочешь... смотри, была бы честь предложена.
     Сапоги Олега погрузились уже почти до колен. Болотная  жижа  медленно
поднялась до краев голенищ, застыла, вздуваясь валом, как вокруг городища,
Ковакко шелохнулся, может быть, нарочито, и мерзкая теплая грязь хлынула в
сапоги.



                                 Глава 31

     - Благодарю за честь, - сказал Олег. - Я  уже  вижу,  что  не  всякую
дверь откроешь,  а  откроешь,  то  либо  по  рогам  получишь,  либо  кукиш
поднесут... Но ломиться в двери надо. Иначе уж точно ничего  не  получишь.
Как добраться к этому великому мудрецу и учителю?
     Говорил он вроде бы правильно, но в  голосе  звучало  такое  глубокое
разочарование, что Ковакко только сочувствующе булькал, разводил  по  воде
короткими  сильными  руками.  Между  пальцами  тонкая  пленка  отсвечивала
оранжевым.
     - Я помогу, - сказал он наконец. - Хотя это и против моих правил.  Но
Сосику - настоящий мудрец. И уж он-то учить не откажется. Это точно.
     Олег, который уже то обжигался, то падал голым в  снег,  то  стукался
головой о все деревья, спросил недоверчиво:
     - А все остальные? Они себя называют самыми что ни есть настоящими.
     Ковакко нырнул, под водой протянулся след из  пузырьков,  наконец  он
высунул мокрую блестящую голову шагах в трех:
     - Одно дело, как оценивают себя они, другое - как  оценивают  другие.
На этом можно бы наторговать горы золота! Покупать по  настоящей  цене,  а
продавать  по  запрашиваемой...  Сосику,  так  его  зовут,   единственный,
которого и другие считают  мудрецом.  Зато  всех  остальных,  кроме  себя,
недоумками.
     Олег признался:
     - Да, это уже признание...
     - Сосику,  -  продолжил  Ковакко  уважительно,  -  единственный,  кто
догадался... а потом и сумел отыскать связь между всем живущим на земле  и
звездами, морем, лесом, горами...
     Олег опешил:
     - Как это? Не понимаю.
     - Многие колдуны стараются узнать твое имя, чтобы  как-то  влиять  на
тебя. Даже причинять вред, насылать порчу. А Сосику сделал  другое...  Ему
не нужно твое имя, ему достаточно сказать, когда родился, и он  предскажет
тебе твое будущее.
     - Разве это возможно?
     - Сосику это может. Он никому не вредит,  никогда  не  пользуется  во
вред своими знаниями. Если скажешь ему еще и месяц, а  то  и  день  своего
рождения, то он предскажет тебе твою жизнь с точностью каждого камешка  на
твоей дороге!
     - Невероятно, - пробормотал Олег. Сердце застучало, в измученном теле
затеплилась слабая надежда. Хоть кто-то не во зло,  не  пользуется  своими
знаниями даже себе во благо! Может быть, эта белая ворона и есть  то,  что
он искал... - Где этот Сосику?
     - Он живет в тридесятом царстве, - сказал Ковакко мечтательно,  голос
стал тише. - В сказочно красивом месте. Хоть и не болото, конечно. В самой
красивой долине... в самом цветущем месте этой долины... у  него  чудесный
сад... Там даже озеро! Лет через сорок могло бы стать прекрасным  болотом,
но пока что простое озеро. И ни зверь, ни человек, по молчаливому уговору,
не нарушают покой мудреца, который никому не вредит, а всем желает  только
блага. К нему часто приезжают другие мудрецы, ведут степенные и  неспешные
беседы. Он всем рад... но тебе туда не стоит, парень.
     Это было так неожиданно, что Олег отпрянул, взбаламутив гнилую  воду.
Ряска вошла волнами.
     - Почему?
     - А ты посмотри на себя, - посоветовал Ковакко. - Из тебя мудрец  как
из моего... гм...
     Олег сжал кулаки:
     - Я пока что не мудрец. Пока что я могу размазать  по  стене  любого,
кто откажется указать мне дорогу. И еще я  могу  возжечь  костер,  который
высушит половину этого болота.
     Ковакко крякнул со странным для Олега удовлетворением:
     - Вот-вот! Что я говорил? Чуть не так, сразу  в  рыло.  Да,  из  тебя
будет еще тот  мудрец!..  Ты  даже  не  подумал,  что  стоит  тебе  только
шелохнуть пальцем или губой... стоит мне только заподозрить, что ты что-то
замыслил...
     Из  воды  прямо  у  ног  Олега  со  всех  сторон  поднялись  огромные
крючковатые лапы.  Пальцы  коснулись  пояса,  вода  блестела  на  страшных
когтях, тут же опустились обратно.
     - Да, - шепнул он побелевшими губами,  -  вы,  колдуны,  умеете  себя
обезопасить. Прости, с языка  сорвалось.  Просто  уже  осточертело  ходить
туда, не знаю куда, отыскивать то, не знаю что. А когда  добуду,  принесу,
мне же этим по голове и настучат.  Приходилось  махаться...  ну,  с  очень
разными, я тогда думал, что уж труднее быть никак, дурак!.. я вот сейчас в
темноте, весь в плевках и в собственных соплях, пальцев на одной  руке  не
сочту... и вообще уже не знаю, пальцы ли это...
     Колдун молча скрылся под водой, но Олег не двигался, чувствовал,  что
произойдет что-то еще, мудрецы не уходят даже из жизни, не  сказав  мудрых
слов, и в самом деле: вода забурлила, медленно поднялась блестящая лысина,
выдвинулась вся голова, а толстые губы промолвили квакающе:
     - Растешь. Дураки уверены всегда.
     Олег плюнул, стараясь не попасть на лысину, вот тебе и мудрость.  Еще
один такой полет в вихре, и от него останется пустая шкурка с перемолотыми
костями, но иначе, похоже, отсюда не выбраться... Беркут отправил его если
не на верную смерть, но все же...
     Поверхность болота оставалась долго недвижимой. На него с недоумением
смотрели жабы, тритоны, даже протеи. Гнилая вода  поднялась  до  пояса,  в
сапоги что-то забралось скользкое и мерзкое, копошилось, устраивая лежбище
под его большим пальцем.
     В трех шагах вода забурлила. Ковакко поднялся  по  грудь,  могучий  и
широкий, как корыто для свиней.  По  блестящему  телу  сбегали  коричневые
струйки ила, но глаза сразу уставились на Олега с холодной враждебностью.
     - Я уже жалею... но слово  дал,  надо  держать.  Когда-то  я  не  был
колдуном... Я не знаю, где этот Сосику обитает. И  никто  из  колдунов  не
знает! Может быть, он вовсе не на этом свете. Больно чудная у него страна.
Но он единственный, кто держит свои двери открытыми для всех. Тебя отнесет
туда мой старый друг. Он там бывал, дорогу знает.
     Резко, оборвав себя на полуслове, не прощаясь, Ковакко ушел под воду.
Грязная поверхность сомкнулась, ряска подергалась  и  застыла,  зеленая  и
плотная настолько, что издали болото сошло бы за ровный зеленый луг.
     Олег с недоумением озирался. На  болоте  внезапно  стало  тихо.  Жабы
попрыгали в воду, а что потрусливее, сползли в грязь тихонько, стараясь не
брызнуть, не выдать себя плеском, забились под самые глубокие коряги.
     Он оглянулся, чувствуя затылком опасность. Волосы  встали  дыбом,  он
раскрыл рот для крика, но слова застряли в перехваченном судорогой горле.
     Прямо на него падал ночной ужас, какой однажды посетил его в детстве,
когда он метался в жару, а отпаивали горьким зельем. Горящие, как  крупные
угли под  ветром,  глаза  уставились  с  нечеловеческой  злобой,  а  когти
нацелились вырвать замершее сердце.




     Колдун не сказал, где найти Сосику,  единственного  мудреца,  который
берется  учить,  но  когда  болотная   тварь   под   Олегом   разогналась,
разбрызгивая воду, и прыгнула в воздух, отчего брызги грязной воды окатили
его с головы до ног, она повернула на юго-восток, пошла резко,  словно  ее
хозяин незримо поворачивал ей острый клюв в нужную сторону.
     Олег скорчился на загривке, терпел  пронизывающий  до  костей  ветер,
стучал зубами. Мелькнула мысль, что ни Мрак,  ни  тем  более  Таргитай  не
страдают, оба живут в свое удовольствие, всем довольны, они тоже для  всех
рубахи-парни, потому что живут просто, как все люди, а  людью  свойственно
жить как траве, просто и бездумно,  что  растет,  роняет  семена,  а  если
уцелеет и не сожрут коровы, то уронит семена и на следующее лето...
     Странная болотная птица, от которой даже в под-небесье пахло тиной  и
лягушками, неслась как гигант-ская  стрела.  Ветер  свистел,  закручивался
крохотными вихриками, холод начал проникать под кожу,  мышцы  застыли.  Он
чувствовал, как слабеют руки, а  ноги  сжимают  бока  все  слабее,  колени
скользят по гладким перьям.
     Смотрел  либо  вперед,  либо  зажмуривался,  подошвы  проплывают  над
крохотными зелеными островками в серо-зеленом мареве, это уже не степи,  а
бескрайнее море, далеко же забрался этот мудрец...
     Впрочем, это же и он может сказать, он на месте, а вот все  остальные
забрались черт-те куда, некоторые даже в Гиперборею...
     Медленно выдвинулся остров не остров, птица  пошла  по  длинной  дуге
вниз, а превратившийся в ледышку Олег закрыл глаза, чувствуя себя дураком,
что не рискнул на  перелет  в  вихре.  Вот-вот  руки  разожмутся,  вот-вот
полетит вверх тормашками. Надо было бы самому обратиться в птаху.  Правда,
сам летает как черепаха бегает, да и дорогу ему показывать труднее...
     Тряхнуло, бросило вперед через голову. Он собрался в ком, ощутил, что
летит в стену запахов цветов, душистой травы.  По  голым  плечам  хлестали
ветви, затрещало. Он перекатился, завис в кустах  и  только  тогда  открыл
глаза.
     Вокруг  изломанные  его  падением  цветущие  кусты,  тонкие  ветви  с
ажурными зелеными листьями и огромные пурпурные цветы,  множество  цветов.
Из надломов медленно выступают прозрачные капли.
     В стороне хлопнуло раз-другой, пахнуло ветерком. Даже не  поворачивая
головы, он ощутил, что болотная птаха не стала переводить дух в  отвратном
саду, где нет болота, разбежалась и взвилась  в  синеву,  напоследок  сбив
ударами крыльев изящные лепестки оземь.
     Воздух горячий, песок под  ним  накален,  а  солнечные  лучи  прижгли
ласково и нежно.




     Он все еще лежал, оттаивая, по телу прошла судорога, внутри трещали и
дробились льдинки, кололи острыми краями.  Он  чувствовал,  как  врезаются
иглы, но сразу истаивают, внутри все еще бьет холодная дрожь,  но  снаружи
со всех сторон идут горячие волны, разогревают кровь...
     Сперва он был глухим, потом в ушах загремели водопады, но  стихли,  и
когда Олег с трудом сел, с той стороны цветущих  зарослей  услышал  мелкие
старческие шаги.
     Он так и сидел, опершись руками  позади  себя,  когда  из-за  дальних
кустов роз старческой походкой выдвинулся человек  в  белом.  Его  дряблая
рука опиралась на посох, и было видно, что это не просто знак  волховского
ранга, а необходимость, вроде третьей ноги.
     Олег собрался с силами, встал, а когда старик приблизился, поклонился
в пояс:
     - Прости, что я вломился так неожиданно...
     У старика, седого как лунь, лицо было  удивительно  чистое,  а  глаза
ясные и светлые. Взор, как заметил Олег,  не  только  чист  и  светел,  но
просветлен, словно этот человек в самом деле ухитрился найти путь  жить  в
единстве со всем миром, ни  с  кем  не  драться  и  не  кусаться,  и,  что
удивительно, его никто не кусает тоже.
     Непривычно добрые глаза смотрели на  Олега  приветливо,  по-дружески,
словно на любимого племянника, которого видел последний раз в  детстве,  а
теперь разглядывает с радостным изумлением.
     - Я слышал, - сказал Олег с поклоном,  -  что  ты,  великий,  отыскал
путь, как сделать людей счастливыми...
     Старик светло улыбнулся:
     - Невозможно сделать людей счастливыми, если они того не  хотят.  Или
им не нравится такой путь к счастью. Но у меня, верно, есть такой путь.
     Сердце Олега часто-часто забилось. Он спросил жадно:
     - Ты смог бы научить?
     - Если захочешь, - ответил мудрец с ласковой улыбкой.
     - Еще как, - вырвалось у Олега. - А что... какую службу тебе за это?
     Старик укоризненно покачал головой. В голосе прозвучали укор и печаль
одновременно:
     - Вижу, ты уже столкнулся с жизнью... Мудрость  не  иссякает  оттого,
что ею делятся. Может быть, приумножается даже. Если хочешь, я смогу  тебя
учить...
     Грохот ста тысяч барабанов не смог бы заглушить вопль,  что  вырвался
из измученной, истерзанной груди Олега:
     - Научи!




     Над головой удивительно чистое голубое небо, справа и слева невысокие
стены из хрупких цветов, настолько нежных и беззащитных, что любой  дикарь
остановится, залюбуется, а потом робко отойдет, напролом не попрет, это не
толстая стена из бревен или камня, эту стену проломить  -  все  равно  что
воткнуть нож в собственную грудь...
     Голос старого мудреца звучал грустно и размеренно:
     - Что может знать варвар, который идет на поводу своих чувств,  а  не
разума?
     Олег поперхнулся, проглотил заготовленные слова. Голос дрогнул помимо
воли:
     - На поводу... Я иду на поводу?
     - Лишь тот человек, - сказал Сосику, - что умеет  смирять  себя.  Так
образуется человеческое общество, где правит... в отличие от волчьей стаи,
старый  умудренный  жизнью  человек,   которого   даже   подросток   может
прихлопнуть ладонью. В волчьей стае правит самый сильный! Но потому волкам
никогда не сравняться с человеком... нет, с одним справится даже  одинокий
волк, а вот если волчье общество на человеческое...
     Олег кивал, сердце колотилось. Мудрец говорил ему то же самое, что он
сам твердил себе постоянно, что говорил Мраку  и  Таргитаю,  а  те  только
смеялись и отмахивались.
     -  Да-да,  мудрый...  Но  что  делает  человеческое  общество   столь
сплоченным и сильным?
     - Подчинение, - ответил Сосику неспешно. В глазах блеснула  насмешка.
- Легко подчиняться более сильному,  это  могут  и  волки.  А  вот  суметь
заставить себя подчиниться более слабому...  С  виду  более  слабому,  ибо
мудрец никогда не  бывает  столь  силен,  как  деревенский  кузнец.  Зверь
подчинить себя не может, но и люди могут далеко не все... Увы, человек тот
же зверь, он ведом чувствами...
     Олег воскликнул трепетно:
     - Да-да, мудрый! Ты говоришь божественные вещи! Научи меня...
     Он упал перед ним на колени, обхватил ноги мудреца,  такие  слабые  и
по-старчески высохшие, без сильных мышц, но он, Олег, в отличие от  Мрака,
знает, что настоящая мощь человека не в мышцах ног, как у коня, не в  силе
рук, как у медведя, вообще не в силе мускулов,  а  в  той  неведомой  силе
разума, что дадена только человеку, но и человеки умеют пользоваться  лишь
немногие...
     Его трясло, он наконец-то нашел, нашел!
     Сосику с трудом поднялся, высохшие кости хрустнули.  Олег  вскочил  с
готовностью. Дорожка петляла между кустами роз, иногда пряталась в  густой
траве, Олег ощутил влажный воздух раньше, чем увидел изящный  пруд.  Вдоль
берега, как спины гигантских черепах, шли плотно прижатые  одна  к  другой
массивные глыбы красного гранита.  Темная  вода  стояла  почти  вровень  с
камнями, половину пруда закрыли широкие мясистые листья.
     Сосику кивнул на середину пруда:
     - Здесь полное единство со всем миром. Прислушайся, ты  ощутишь  всем
сердцем, всей душой.
     Его одухотворенное лицо излучало свет, Олег невольно подумал,  что  в
этом старике жизни  больше,  чем  в  встреченных  ранее  молодых  мужиках,
которым бы только поскорее дотерпеть до старости, чтобы на печь, а молодые
чтоб кормили. Не Сосику черпает силу и молодость из этого сада, а эти  все
деревья, травы, цветущие розы подпитываются его силой, его жизнью. Или  же
и он, и этот сад поддерживают друг друга, дают силы, мощь.
     - Что нужно делать? - вырвалось у него нетерпеливое.
     -  Научиться  терпению,  -  сказал  мудрец  мягко.  Глаза  его  стали
грустными. - Я сколько и скольких потерял из-за своей...  Молодость  хочет
всего и сразу, а на  этом  ее  и  ловят  те,  кто  поопытнее.  Ослепленные
великими возможностями, вы легко  попадаете  в  ловушки,  из  которых  нет
возврата... Вы всегда готовы на первое же, что приходит в голову,  но  что
приходит в голову и любому зверю, но недостойно человека...
     - Что это?
     - Вы всегда готовы дать сдачи,  -  сказал  Сосику  невесело.  -  Даже
заранее. Даже тогда, когда вам только показалось, что на вас хотят напасть
или чем-то задеть. Вы не успеваете осмыслить... ибо то,  что  вам  кажется
нападением, давлением, зачастую как раз и несет  благо.  Увы,  дать  сдачу
легко! Можно еще и гордо оглядеться по сторонам:  вот  какой  я  лихой!  А
слово "лихой" ведь от "лихо"...
     - Что я должен? - повторил Олег нетерпеливо.
     Он косился по сторонам, готовый прыгнуть хоть в пруд с этими  сонными
кувшинками и жабами, только бы  начинать  быстрее  овладевать  мастерством
чародея.
     - Научиться смирению, - ответил мудрец. Он с сомнением оглядел Олега,
его широкие плечи, пудовые кулаки. - Смирение - это победа над собой,  над
своими звериными привычками! Нам дано многое, а  вот  смирение  мы  должны
воспитывать сами. Смирение - самое  трудное  для  человека.  Особенно  для
молодого и сильного. Но только смирение раскрывает тайники  души,  придает
силы...
     Олега затрясло от нетерпения, выпалил:
     - Говори, что делать? Что? Я сделаю все!
     Сосику помедлил, его взор обежал поверх верхушек сада, затем вернулся
к ласкающему взор пруду:
     - Видишь вон корягу?
     - Да!
     - Ты можешь за нее держаться. В воде тебе надо пробыть... пробыть...
     Он задумался,  губы  шевелились,  высчитывая  точные  сроки,  а  Олег
взмолился:
     - Сколько скажешь!
     Мудрец вздохнул:
     - Ладно. Я сам приду и скажу тебе, что испытание ты выдержал.
     Он отшатнулся, ибо красноголовый волхв скакнул  как  козел  с  места,
обрушился на пугающе  неподвижную  поверхность,  словно  та  из  застывшей
черной смолы, но вода приняла его без плеска, и  только  потом  выметнулся
столб застоявшейся воды, коричневой от толстого слоя ила.
     Олег вынырнул, ухватился за корягу, плавать  еще  не  научился,  лицо
счастливое, в глазах восторг, красные волосы прилипли, закрывая глаза,  он
смахнул ладонью, не отпуская другую от коряги, прокричал:
     - Я понял! Но для меня это слишком легкое испытание! Вода теплая  как
молоко!
     Сосику смотрел с удивленным одобрением. Покачал головой:
     - Это только кажется, что легкое.
     Олег провожал взглядом его сухощавую фигуру, пока тот не  скрылся  за
красными от обилия цветов кустами. Коряга на расстоянии протянутой руки от
камней на краю пруда, можно вылезти в любой миг, если передумает. Ноги  не
касаются дна, но вода в самом деле как  только  что  сдоенное  молоко,  на
листьях лягушек почти нет, пиявок вроде бы тоже...



                                 Глава 32

     Уже приходилось висеть над бездной,  когда  далеко  внизу  камни,  но
тогда напряжение всех жил, спертое дыхание, ноги судорожно ищут  опору,  а
сейчас в теплой воде, правой рукой придерживается за  лозу,  что  неспешно
заползла по колонне на крышу и там распустила широкие зеленые  листья,  но
корни свисают в воду, его  пальцы  скользят  по  этим  белесым  щупальцам,
похожим на огромных подземных червей, не видевших света, другую  руку  уже
начал совать под мышку, грел, вода  только  вначале  казалась  теплой,  но
наступила ночь, из воздуха ушло тепло, к утру остыла и вода,  а  когда  на
востоке посветлело, он  уже  едва  сдерживался,  чтобы  жалко  не  лязгать
зубами.
     В доме вроде бы скрипнули ставни. Ему почудился внимательный  взгляд,
затем  ощущение  исчезло,  он  снова  висел,  не  касаясь  дна,  в  полном
одиночестве, угрюмый и озябший.
     Затем ноздри уловили запах жареного мяса. В  за-стывшем  теле  что-то
дрогнуло, Олег ощутил боль, словно в желудке шевельнулся нож.  Мясо  пахло
горькими травами. Он как наяву увидел запеченного в  своем  соку  барашка,
коричнево-янтарную корочку, что покрывает нежное  молодое  мясо,  пузырьки
кипящего сока, трещины в этой корочке, через  которые  проглядывает  белое
сочное мясо, что тает во рту раньше, чем успеваешь впиться зубами...
     Он судорожно глотнул, по  горлу  пробежала  струйка  зловонной  жижи.
Выплюнул с отвращением и, высунувшись повыше, с жадностью хватил раскрытым
ртом воздух, хоть и наполненный запахом гниения водяных растений,  но  все
же чище этой болотной воды.
     Это смирить нетрудно, сказал  себе  мрачно.  Это  всего  лишь  голод.
Животное на его месте уже  выскочило  бы,  а  он  человек!  Человек  может
заставить себя пропускать эти запахи мимо себя.
     Правда, пропускал не равнодушно, все-таки это он человек,  а  желудок
от волка, но все-таки ощутил смутную гордость от своей стойкости.
     С полудня к Сосику прибыли гости. Он  слышал  приветствия,  потом  их
увели то ли на мудрые беседы, то ли на обильный  обед,  а  он  все  висел,
глотая голодные слюни.
     После обеда мудрецы прогуливались по саду.  Он  слышал  их  неспешные
журчащие голоса. Иногда кто-нибудь  проходил  по  самой  кромке,  по  воде
двигалась  перевернутая  фигура.  Стоило  Олегу  шевельнуться,  по   пруду
пробегали острые зигзаги, рассекали  так,  что  по  отдельности  двигались
голова, туловище и ноги.
     Воздух медленно прогревался, но вода осталась ледяной. Тело  застыло,
он чувствовал, что весь как огромная  колода,  даже  как  каменная  плита.
Пальцы не слушались, вот-вот выпустит эти слизкие корни...
     Медленно пришли озлобленные мысли о своем унижении, когда эти сытые и
тепло одетые люди сейчас роются в библиотеке, жадно вчитываются  в  старые
свитки, постигают древние тайны, как будто им их мало,  а  он,  молодой  и
жаждущий знаний, висит по горло в гнилой  воде,  вокруг  лягухи,  болотные
травы, широкие листья кувшинок,  темно-коричневые  тела  гниющих  коряг  с
лохмами ряски, темно-зеленой тины...
     Он вздохнул, волна пошла от его губ, ударилась в корягу, колыхнув ее,
и пока он смотрел на нее, волна пошла обратно, плеснула в лицо, едва успел
сжать губы.




     Небо медленно темнело, наливалось синевой, что перешла  в  фиолетовый
оттенок. Звезды высыпали непривычно яркие и в таком количестве,  что  луна
совсем ни к чему, но она тоже всплыла медленно и неспешно, словно  со  дна
озера поднялся огромный блистающий пузырь.
     Внизу  все  сверкало  и  искрилось,  только  вода  в  пруду  осталась
страшновато темной. Олег пытался напрягать плечи, гоняя кровь по телу,  но
мышцы постепенно слабели. Ему казалось, что он впадает в забытье,  чудятся
голоса, иногда поднимал голову и натыкался на внимательный взгляд  Сосику.
Такое случалось редко, мудрец следил за ним издалека... если  следил,  как
чудилось ему все чаще.
     На третье утро он очнулся от забытья, услышал молодые звонкие голоса.
По саду  медленно  двигались,  беззаботно  переговариваясь,  две  красивые
молодые девушки. Олег видел их стройные  ноги,  слегка  тронутые  солнцем,
нежную кожу, а  когда  обе  приблизились,  даже  ощутил  аромат  чистой  и
здоровой кожи, не умащенной маслами и  благовониями,  а  просто  чистой  и
свежей, какая бывает  только  у  очень  молоденьких  девушек,  здоровых  и
спелых, как наливные яблоки.
     Не замечая его голову среди таких  же  неподвижных  коряг  и  водяных
лилий, они хохотали, щебетали весело и беззаботно, как небесные пташки,  а
когда оказались у самой воды, одна сказала:
     - Лейлина, сбегай в дом за фруктами!..
     - Госпожа будет здесь?
     - Да, я посижу у воды.
     - Может быть, принести и кресло?
     Красавица наморщила носик, тонкие брови красиво приподнялись.
     - Пожалуй, - протянула она. - Здесь тень, прохладно...
     Служанка поспешила в дом, а Олег смотрел вытаращенными  глазами,  как
девушка грациозно села на  край  бассейна  и,  опершись  обеими  руками  о
нагретый камень, беззаботно опустила ноги в воду, поболтала, пошли  круги.
Волна, обогнув корягу, плеснула Олегу в  рот,  он  нечеловеческим  усилием
задавил кашель, заставил себя даже не хлопать глазами, чтобы  не  привлечь
внимание.
     Девушка продолжала болтать ногами, брызги  взлетали  блистающие,  как
жемчужины.  Она  хохотала,  потом  за  ее  спиной  раздался  дробный  смех
служанки. Она подбежала, держа в одной руке легкое кресло, в другой  несла
огромный  поднос  с  крупными  кистями  винограда,   оранжевыми   грушами,
краснобокими яблоками.
     - Чудесно! - воскликнула юная госпожа. Она вспорхнула  в  кресло,  на
длинных ногах блестели жемчужины воды. - Давай сюда!
     Служанка держала перед ней поднос. Хозяйка знаком велела опустить  на
камни, рот полон, вдвоем ели виноград,  груши,  смеялись,  затем  служанка
подхватила опустевший поднос и умчалась в дом.
     Юная госпожа сидела в  кресле  над  самым  краем  пруда.  Взгляд  ее,
устремленный в  дали,  стал  рассеянным.  В  задумчивости  она  стала  еще
прекраснее, у Олега перехватило дыхание. Он чувствовал, что вот-вот пойдет
ко дну, но даже если бы сумел раскрыть рот, то не позвал бы на помощь.
     В голове шумело, он чувствовал, что застыл так, что  умирает.  Он  не
услышал шаги и, только когда сверху упала тень, смутно ощутил, что  кто-то
стоит на краю пруда и смотрит сверху.
     Донесся сквозь шум крови в ушах мужской голос:
     - Цинция, разве не на что любоваться в саду?.. Ты решила  посмотреть,
как утонет этот раб?
     И ее испуганный голос:
     - Раб? Какой раб?.. Ой, там в пруду за корягой мужчина!
     Олег с трудом согнал пелену с  глаз.  На  каменном  ограждении  стоял
высокий мужчина, сухощавый, лицо надменное, в глазах привычка  повелевать,
взгляд подозрительный и оценивающий.
     - Ты его не видела?
     - Нет, - донесся ее голос. - Что с ним? Почему он... в таком виде?
     Мужчина проговорил все еще подозрительно:
     - Ты слишком рассеянна. Я человека  разгляжу  за  версту,  даже  если
схоронится в траве или в лесу.
     - Ты воин, Семизал!
     - Я чародей, - возразил  он,  но  в  голосе  было  самодовольство.  -
Правда, и среди воинов я не встречал себе равных.
     - Семизал, - сказала она, в голосе послышались умоляющие нотки. -  За
что его так?
     Он отмахнулся:
     - Не знаю.
     - Он утонет?
     - Наверняка, - согласился Семизал равнодушно. - Какого-то раба Сосику
решил наказать таким образом... Что ж, кто-то бросает  в  яму  к  голодным
псам, кто-то сажает на кол, а Сосику предпочитает топить, чтобы корни  его
болотных лилий получали корм из разложившихся трупов. Пойдем в дом?
     Она поднялась, легкая и грациозная, как пушинка, большие внимательные
глаза не оставляли лица Олега. Он чувствовал ее сострадание, но в ответ не
мог даже пошевелить омертвевшими губами.
     - Раб совсем замерз, - определил Семизал.  -  Даже  если  его  сейчас
вытащить, он не выживет. У него все застыло внутри.
     - Жаль, - прошептала Цинция.
     Она подошла к Семизалу, еще раз оглянулась на человека среди коряг  и
болотных растений. В ее глазах было сострадание, Олег видел, что и Семизал
это  заметил.  Брови  чародея-воина  сошлись  на   переносице.   Несколько
мгновений он изучал бледное лицо обреченного, неожиданно захохотал:
     - Он мечтает согреться! Сейчас я ему помогу...
     Олег не  понимал,  что  тот  задумал,  но  девушка  вдруг  вскрикнула
возмущенно:
     - Семизал, как ты можешь! Да еще при мне!
     Он захохотал:
     - Это и есть власть!.. Это свобода!
     Горячая струя хлестнула Олега по лицу, намочила  волосы.  Вода  перед
лицом вскипела, брызги обжигали щеки, ноздри, уши. Ноздри забил  зловонный
запах крепкой мужской мочи.
     Олег жмурился, вонючая горячая струя наконец  истощилась,  но  он  не
открывал глаз, ибо и сквозь  опущенные  веки  видел,  с  какой  брезгливой
жалостью девушка смотрит на него, и без того грязного и жалкого, а  теперь
еще и опозоренного, над которым надругались настолько подло и мерзко...
     - Семизал, ты просто гадок сам...
     Хохот звучал могуче, в нем чувствовалась  власть,  мощь  мужчины  над
женщиной, а значит - и над всем миром:
     - Это зависит от того, где находишься... ха-ха!.. Если там, внизу...
     Тело Олега пронзила судорога. Он  закричал,  боль  страшная,  суставы
выворачивало, он чувствовал треск связок, острые ножи вонзились в тело  со
всех сторон. В животе  разгорелся  огонь,  словно  туда  насыпали  горящих
углей, что сжигают внутренности...
     Крик был страшен, в  нем  не  осталось  ничего  человеческого,  горло
сжимало, он выталкивал ком и не мог протолкнуть,  в  глазах  потемнело  от
удушья.
     Не понимая, что делает, он барахтался, скрылся с  головой,  вынырнул,
снова погрузился, а когда голова его показалась в третий  раз,  последний,
как чувствовал он, пальцы зацепились за твердое, гладкое, покрытое слизью.
     Потом его грудь проползла по этому покрытому мхом камню, и он  смутно
понял, что как-то вытащил себя из пруда, и сейчас лежит на  самой  кромке,
жадно хватая широко раскрытым ртом воздух.
     Над ним колыхались две тени, затем  мужской  хохот  начал  удаляться.
Боль внутри начала утихать, зато  все  тело  встряхнула  дрожь.  Он  снова
ощутил, насколько промерз в этом  чертовом  пруду,  насколько  все  в  нем
задубело, насколько он жалок и близок к незавидной смерти.
     Долгую звенящую тишину наконец  разорвали  торопливые  шаги.  Донесся
стонущий голос:
     - Что ты натворил, что натворил!
     Олег с трудом повернул голову.  К  нему  подбежал  сгорбленный  седой
человек, не сразу узнал Сосику, в глазах все еще плыло,  дергалось,  время
от времени застилало, как в снежную бурю.
     - Я... я...
     Горло не слушалось, а Сосику вскрикнул с горечью:
     - Ты все испортил!
     - Но я...
     -  Испортил,  -  повторил  Сосику  печально.  -  Это  было  последнее
испытание... Ты выдержал одиннадцать, но на последнем,  двенадцатом...  Ты
достаточно силен, чтобы почти всегда держать себя в руках,  словно  ты  не
могучий полнокровный юноша, а умудренный жизнью старец, но все же то,  что
так глубоко в тебе сидит, иногда будет прорываться на волю. И тогда...
     Он умолк, но по его глазам Олег понял, что тогда  добра  не  жди.  Ни
окружающим, ни ему самому.
     - Ладно, - прошептал он, тело  еще  сотрясали  судороги,  зубы  жалко
лязгали, а руки дергались, как у больного падучей. - Как  получилось,  так
получилось... Только пусть тот Семизал мне не попадается!
     Сосику сказал печально:
     - Он всего лишь выполнял мои пожелания.
     Олег остро взглянул на престарелого  мудреца,  проглотил  слова,  что
рвались из глотки, сказал только:
     - Он выполнял слишком хорошо.
     - Он хороший ученик...
     - За что и прибью, - сказал Олег, - как только встречу!
     Он  с  трудом  распрямил  спину,  в   позвоночнике   за-трещало.   Он
перекосился от боли во всем теле, но  удержался  в  распрямленном  облике,
когда плечи широки, грудь выпукла, а по рукам видно, что умеют держать  не
только посох, чтобы отгонять собак.
     Сосику сказал скорбно:
     - Но что ты можешь? Ты  не  достиг  ни  глубин  смирения,  ни  вершин
мудрости!
     Олег покачал головой, яростный огонь в зеленых глазах разгорался  все
ярче:
     - У меня были два друга... Я вижу, что пока что они  научили  больше,
чем все мудрецы белого света... Нельзя сидеть и  ждать,  когда  поумнеешь.
Нельзя всю жизнь поглощать мудрость, чтобы потом,  когда  овладеешь  всеми
знаниями, начинать  приносить  пользу...  ибо  познание  бесконечно.  Надо
когда-то  остановиться,  выйти  из  библиотек...  пусть  знания  поглощают
другие, а я начну возвращать полученное...
     Когда он уходил, Сосику вдруг сказал негромко:
     - Погоди.
     Олег обернулся. Старик  протягивал  ему  толстый  свиток  пожелтевших
пергаментных листков. Тонкая красная ленточка перетягивала  посредине,  но
Олег не заметил ни колдовской печати, ни признаков заклятия.
     - Что это?
     - Возьми, - произнес Сосику грустно. - Это мои звездные карты. Многие
бы отдали половину своего умения... а то и все, только бы заглянуть в  них
хоть одним  глазом.  По  этим  картам  ты  можешь  видеть  будущее  любого
человека.
     Олег покачал головой:
     - Я не могу принять этот дар.
     - У меня нет учеников, - сказал Сосику грустно. -  Почему,  не  знаю.
Мои знания могут умереть со мной. А я хочу,  чтобы  эти  карты  знало  все
человечество. Чтобы каждый человек мог посмотреть,  прочесть,  найти  свою
звезду в темном небе и определить свое место на земле. Я тоже, как  и  ты,
хочу людям счастья.
     Ветер легонько шевелил его волосы, редкие и прозрачные. Он  весь  был
прозрачен, он истаивал, как тонкая пластинка льда на жарком солнце.
     Олег протянул руку:
     - Я не знаю, как отблагодарить тебя... Но если надо,  чтобы  о  твоих
звездных картах узнали все люди на свете, я это обещаю!



                                 Глава 33

     Он вызвал вихрь, будь что будет, но все же рисковать сильно не  стал,
как только в ушах начинался предостерегающий звон, тут же бросал смерч  на
землю, отдыхал, жадно  пил  магические  воды  хоть  из  камня,  земли  или
воздуха, а когда начинало выплескиваться из ушей, снова вызывал крутящийся
ветер.
     Прочесал горы, а когда, кроме трех десятков колдунов,  что  не  могут
пальцы сосчитать на одной руке,  не  увидел  ничего  стоящего,  пошел  над
лесами и долами к югу.
     Вихрь терзал, это не  на  Змее,  зато  быстро,  а  его  сжигало  злое
нетерпение. Война все не начинается, колдуны грызут локти, он тоже пальцев
не сочтет, а что ни пытается делать... лучше бы не делал вовсе.
     Сквозь яростный вихрь под ногами видел  проплывающие  зеленые  пятна.
Города и селения попадались так редко,  что  порой  сутками  на  тысячи  и
тысячи верст ни распаханного  поля,  ни  табунов  кочевников.  И  все-таки
ухитряются натыкаться  друг  на  друга!  Набрасываются  тут  же,  убивают,
убивают, убивают...
     Долго тянулась степь, он только один  раз  успел  заметить  небольшое
стадо, всадников не больше десятка, потом снова  мир  перегородила  горная
цепь, снежные вершины поднимались  высоко,  рвали  в  клочья  проплывающие
облака, пришлось подняться еще выше.
     С той стороны гор начинался лес, зеленые кроны сомкнулись так плотно,
что он не видел полян на сотни верст вокруг. Вихрь нес все медленнее, Олег
чувствовал, что выдыхается, тело похолодело, а в животе  противно  дрожали
мелкие жилки.
     Чувство опасности пришло, когда горы уже скрылись,  усилилось,  затем
начало ослабевать.  Олег  заставил  вихрь  повернуть  и  снизиться,  страх
волнами ходил по телу, но сквозь стиснутые  зубы  твердил  себе,  что  это
всего лишь ощущение большой силы, а страх того же  порядка,  что  и  страх
пса, который в грозу визжит и забивается под лавку...
     Вихрь едва держал. Олег обливался потом, нигде  ни  полянки,  наконец
завис над одним раскидистым  деревом,  напрягся  и  вывалился  из  кокона,
растопырив руки.
     Его с треском понесло сквозь зелень,  листья,  царапало,  наконец  он
ухватился за толстую ветвь. Та с треском переломилась, но уже не  несся  к
земле как падающий с небес камень,  ухватился  за  следующую,  повис.  Его
раскачивало, как  подвешенную  к  дереву  шкуру  лося,  зацепился  ногами,
перевел дыхание.
     Потом спускался через многоповерховую зелень, ветви  становились  все
толще, стволы массивнее, наконец слезал по  старому  стволу,  цепляясь  за
оттопыренные, как серые уши, чешуйки коры.
     Под ногами прогнулся толстый ковер. Мир шатнулся: то Пески, то  Горы,
отвык от человечьего Леса, под подошвами пискнуло, слой листьев  свеж,  но
толстый, как взросший на жирных желудях кабан. Воздух по-лесному  влажный,
застойный, недвижимый, по запахам можно понять не только что и где сейчас,
но и что было неделю назад.
     Долго  лежал,  приходя  в  себя  и  восстанавливая  силы.   Пока   не
магические, потом спешно набрал и магии, теперь он хорошо чуял, когда  это
неведомое вливается через его кожу. Еще  лежа,  кое-как  разжег  костерок,
навис над ним, вбирая огонь в замерзающее  тело,  магия  всегда  уносит  с
собой и тепло, а когда отогрелся, стянул откуда-то жирного гуся,  долго  и
старательно уничтожал, пока с приятной тяжестью  в  желудке  не  ощутил  и
такую же тяжесть магии.
     Все еще обессиленный, достал  свитки  Сосику.  Долго  всматривался  в
значки, линии, поднимал взор к небу, звезды все равно там, хоть и незримые
из-за нещадного слепящего света, но память услужливо подсказывает,  где  и
что, какая из них на  карте  отображена  красным  зловещим  знаком,  какая
синим, какая сулит мор и смерть, а какая предвещает долгую жизнь...
     Голод  наступил,  когда  едва-едва  начал  улавливать   связи   между
небесными светилами и  жизнями  людей,  зверей  и  трав,  бездумно  догрыз
полуобглоданные лапки с  клочьями  застывшего  мяса,  поднялся,  пока  еще
слабый, как муха на морозе...
     Из темной чащи по-прежнему несло угрозой, которую он ощутил еще  там,
в вихре. Из-за которой и вломился в этот лес. Сцепив зубы, нагнул голову и
пошел в ту сторону.
     Деревья при его приближении неохотно  расступились.  Ветки  угрожающе
тянулись в его сторону, но Олег, человек Леса, смотрел уже на  ту  сторону
широкой поляны. Чудовищной толщины дуб, просевший от неимоверной  тяжести,
зиял черным дуплом.
     Олег судорожно вздохнул. Из дупла несет родным запахом свежей  трухи,
словно там  семья  короедов  денно  и  нощно  перемалывает  древо  мощными
челюстями, старой живицей и ароматом человеческого тепла, так привычного с
детства...
     Поляна приблизилась, Олег остановился посредине. Его все  еще  трясло
от тяжелого чувства непонятного страха,  ноги  вздрагивали.  Он  набрал  в
грудь воздуха, в этом мире нужно  выглядеть  грозным,  закричал  хрипло  и
страшно:
     - Есть здесь кто-нибудь?.. Или можно зажигать лес?
     Ощущение тяжелого взгляда стало таким гнетущим, что затрещали  кости.
Он напрягся,  сказал  как  можно  ровнее,  стараясь  не  выдать  страшного
напряжения:
     - Ага, нету... Тогда зажигаю. Страсть как люблю жечь!
     Огненный шар по движению его руки метнулся в темное чрево. Шар  исчез
без следа, тут же  наваждение  исчезло,  стало  так  легко,  что  едва  не
подпрыгнул. Из дупла высунулось нечто  мохнатое,  длинноволосое,  а  когда
человек отбросил со лба волосы, Олег увидел широкого в плечах мужика.
     Серые волосы мышиного цвета падали до  середины  спины,  а  такая  же
грязная борода опускалась ниже пояса. Он был в шкуре из  молодой  козы,  с
волосатой грудью и длинными волосатыми  руками,  а  ноги,  напротив,  были
короткие и толстые, тоже густо поросшие шерстью.
     Он зло рявкнул на  Олега  хрипловатым  и  в  то  же  время  неприятно
скрежещущим голосом:
     - Я те дам жечь!.. Я тебе так пожгу, что пепла не останется!
     Олег развел руками:
     - Я что, оторвал от благочестивых размышлений?
     Мужик вышел, разогнулся во весь рост. Олег  ощутил,  что  на  могучую
фигуру чародея смотрит с опаской. Огромный, широкий в  кости,  нос  сломан
так, что чуть  не  провалился  вглубь,  лицо  в  шрамах,  надбровные  дуги
выступают вперед такие толстые и массивные, что  лоб  стыдливо  пятится  к
затылку, лицо круглое, длинная борода не может скрыть, что нижняя  челюсть
воинственно выдвинута вперед. Такому и чары  ни  к  чему,  кулаками  любую
стену проломит.
     - Ты меня побеспокоил! - рыкнул мужик люто. - Меня!
     Олег ощутил, что злится и отвечает в том же духе:
     - Да? Тогда лезь обратно. Мудрецы  не  должны  обращать  внимание  на
огонь, дождь и всякие там камни с неба.
     Чародей раздул волосатую грудь, стал еще выше ростом,  Олег  невольно
отступил на шажок. Похоже, этот здоровяк и чародей родился от медведицы  и
удалого охотника. Неизвестно как он научился говорить и колдовать, но  жил
явно в лесу.
     - Кто таков? - прорычал чародей. Голос его был словно огромный жук  с
хрустом  перемалывал  древесину,  а  слова  складывались   из   треска   и
непрерывного шуршания. - Чего надо?
     Челюсть выдвинулась, голову пригнул, стойка для короткого боя,  после
чего непрошеный гость должен полететь вверх тормашками.
     Олег тоже вобрал голову в плечи:
     - Какого черта? А может быть, я просто иду мимо?
     Чародей погрозил пальцем, толстым и корявым, как кора дерева:
     - А откуда знаешь, что я чародей?
     - На дереве написано.
     - Ах, на дереве, - протянул  чародей  насмешливо.  -  Так  ты  еще  и
грамотный?
     - Крупными резами, - объяснил Олег.
     - Ну, от грамотных одни беды, - сообщил чародей. -  Придется  тебя  в
жабу...
     Олег ощутил, что пора менять разговор, а то как два дурака стоят друг
напротив друга и швыряются сосновыми шишками.
     - Я твой гость! Ты, невежа, не знаешь, как  принимать  гостя?  Так  я
тебя обучу!
     Чародей на миг даже растерялся от такой наглости:
     - Гость?.. Не так принимаю?
     - Ну да, - отрезал Олег. - А где накормить, напоить, баньку истопить,
пятки почесать?
     Чародей взревел как раненый бык, нагнул голову и бросился  на  Олега.
Тот быстро  шагнул  в  сторону,  ребром  ладони  врезал  по  толстой  шее,
прикрытой, как конской гривой, длинными жесткими волосами.  От  ладони  до
самого плеча стегнуло болью, словно ударил по бревну.
     Чародей  развернулся  с  немыслимой  скоростью.  Олег  успел  увидеть
бешеные глаза,  напрягся,  на  него  обрушился  град  тяжелых  ударов.  Он
закрылся локтями, сам ударил несколько раз. Впечатление было такое, словно
бил в толстое дерево, но все же чародей покачивался, вздрагивал,  а  когда
Олег готов был уже отступить и сдаться, вдруг опустил руки:
     - Так кто ты, говоришь?
     Он запыхался самую малость, глаза  блестели  буйным  весельем.  Плечи
двигались, словно от нетерпения  притопывал,  заслышав  музыку,  и  теперь
вот-вот ринется в удалой пляс.
     - Гость, - буркнул Олег. - Меня зовут Олег. Я  тоже  чародей,  только
еще... необученный.
     Чародей захохотал, показав огромный рот с двумя рядами жутких  зубов.
Пасть его была красная, как вход в преисподнюю, а хохот напоминал  львиный
рык.
     - Это ты... чародей?
     - Чародей, - подтвердил Олег угрюмо.
     - Чародей?
     - Что, не видно?
     Чародей расхохотался еще громче, Олег незаметно перевел дух.  Похоже,
он не просчитался. На грубость надо отвечать еще большей грубостью. Тихоню
этот зверь вышвырнет,  а  то  еще  сперва  ноги  вытрет,  а  потом  только
вышвырнет.
     - Ча... ро... дей! - прогрохотал тот, давясь от смеха.  -  Малец,  ты
мне нравишься!.. Надо тебя другим  показать.  А  то  всех  собак  на  меня
спускают! Пусть посмотрят  на...  ха-ха!..  еще  чародеистого...  ха-ха!..
Давай заходи в мои хоромы.
     Он ударил Олега  по  плечу,  с  размаху,  но  уже  по-дружески.  Олег
удержался от вопля, почудилось, что хрустнула ключица.
     - Хоромы... это в дупле?
     - Что, не нравится?
     Не отвечая, Олег перенес ногу через край. В лицо  пахнуло  с  детства
знакомыми запахами. Он сделал шаг, оглянулся, край дупла  зиял  светящейся
точкой уже за пару саженей позади. Он сжал  кулаки,  едва  удерживаясь  от
жажды  создать  скрученную  молнию,  когда  рядом  во  мраке   послышалось
скептическое:
     - Чародей, говоришь?.. Может быть, может быть... Трясешься как овечий
хвост, душа в пятках, но пищишь храбро.
     Полыхнуло огнем. Стены огромной пещеры отступили еще  дальше,  сверху
свисают рыжие сосульки, а под ногами слой  пахучих  опилок,  даже  кое-где
шевелятся, словно древесные черви копают норы.
     Чародей руки в бока, массивный, как  неопрятная  копна,  насмешливый,
сказал все тем же неприятным скрежещущим голосом:
     - Что, не нравится мое жилище?
     Олег пожал плечами:
     - Жилище как жилище. Только зимой вода снизу  подступает,  весной  по
стенам плесень, летом из-за сырого воздуха  всегда  мокрый,  а  осенью  из
каждой щели белые черви лезут...
     Чародей поперхнулся, умолк, после паузы буркнул из необъятной бороды:
     - А про червей как узнал?
     - Там они в жуков делаются, - объяснил Олег как малому дитяти. - Тоже
колдуны! Яйца отложат,  потом  всю  зиму  спят.  Весной  много  на  голову
сыплется?
     Колдун помолчал, сказал нехотя:
     - Давай садись, рассказывай, кто ты и что ты.  Раз  такое  про  жуков
знаешь... Хотя убей меня гром, не понимаю, откуда?
     Олег многозначительно смолчал. Из опилок медленно поднимались  грубые
сиденья, колдун небрежно махнул в их сторону:
     - Мне здесь нравится. Меня зовут Короед. А ты кто?
     - Волхв Олег, - ответил Олег, он чувствовал,  что  начинает  говорить
затверженное, как диковинная птица попугай. - Я за последние дни обошел  с
десяток колдунов... настоящих, сильных. Мелочь, что умеет лечить коров, не
в счет. Я всех убеждал объединить силы, чтобы покончить с войнами.
     Короед удивленно зыркнул из-под нависших бровей:
     - Зачем?
     - Войн не будет - люди будут богаче. Люди богаче -  колдунов  больше.
Колдунов больше - за-клятий больше, а сами заклятия мощнее.  Мы,  колдуны,
станем настолько могучими, что сможем править не народами, а всем миром. А
кому править, как не нам?
     - Значит, - протянул Короед ошеломленно, - на свете есть и  другие...
Может быть, даже сильнее?.. Ну, сильнее вряд ли, не поверю. Но  вот  чтобы
всех свести в одну кучу... Это ты загнул, брат.
     - Почему? - спросил Олег тоскливо. Везде одно и то  же.  Не  пора  ли
бросить эту дурацкую затею. - Почему?
     - Наверное, по дурости да по наглости, которой больше, чем у меня.  Я
еще мог бы как-то общаться... Да и то, чтоб мне никто пикнуть не смел!  Но
другие...
     Олег попробовал возразить:
     - Ты их даже не знаешь.
     - Я окрестных знаю, - сказал Короед убежденно. - Мелочь, конечно,  но
порода одна! Всяк толкует свое, других слушать не желает, всяк друг  друга
ненавидит. Нет, ты ничего не сможешь. А тебя не послушают. Хотя  б  борода
до пояса, да и то... Человек всегда ненавидит того, кто лучше его  самого.
Пусть даже выше ростом, шире в плечах,  красивше...  А  уж  если  и  знает
больше, то такого готовы  прибить  скопом.  Ты  вот  и  ростом  удался,  и
молод... Только рыжий разве что.



                                 Глава 34

     Стол Короеда оказался на редкость простым,  зато  обильным.  Олег  ел
машинально, Короед все допытывался,  где  еще  бывал,  что  видел,  с  кем
общался, ахал и дивился, сам он не покидал своей чащи, и вдруг в разговоре
обронил задумчиво:
     - ...А вот про Первую Жемчужину, что тебе задали  найти,  я  случайно
знаю...
     Олег  подпрыгнул,  в  груди  взорвалось  сердце,  затопило   горячим.
Все-таки не зря скитался, тыкался во все стороны, даже  без  цели!  Но  не
стоял, не сидел, не лежал, ведь под лежачий камень  вода  не  течет,  Мрак
прав, а побеждает и находит только тот, кто не сидит...
     - Где она?
     Колдун отшатнулся от его крика:
     - Ты чего? Я даже не знаю, зачем тебе это сказала эта...  как  ты  ее
обозвал?
     - Хакама, - повторил Олег. Добавил, защищаясь: - Вообще-то она  очень
хорошая. И умная.
     - Ну, колдун и должен быть умным, иначе разве что в певцы... Но умный
не обязательно хороший. То, что она тебе задала, гм... Совершенно случайно
я знаю, что это такое. И даже где.
     Олег сказал сдавленным голосом:
     - Где? Скажи, где?
     Колдун смотрел насмешливо:
     -  Ого,  сразу  так?  А  как  же  насчет  того,  что  сперва   службу
отслужить?.. Задаром никто  слова  не  скажет!..  Ладно,  ты  и  так  весь
службами опутан, непонятно какими.  Сам  на  себя  возложил...  Скажу,  да
только ты там точно голову сломишь. Не за тем ли посылала?
     Олег вспомнил ее чистые глаза, спокойное лицо, покачал головой:
     - Не думаю.
     - Смотри, - предостерег Короед, - что-то нечисто.
     Олег  промолчал,  ибо  трудно  прожить  до  старости   и   не   стать
подозрительным, недоверчивым ко всем и всему.
     - Жемчужина находится, - сказал Короед медленно, глаза его закатились
под лоб, он долго думал, двигал бровями, внезапно просиял: - Последний раз
о ней было упоминание... ага... она была в горах Бескид!
     - Бескид? - удивился Олег. - Что это они всюду выпрыгивают...
     - А что случилось?
     - Да я в эти Бескиды хожу чаще, чем...
     Колдун снисходительно ухмыльнулся:
     - На языке первых людей любые горы звались бескидами. Так что Бескиды
можешь встретить где угодно...
     На лбу Олега морщинки стали глубже, зеленые глаза потемнели.
     - Тогда другая странность. Еще непонятнее.
     - Да ну?
     - Если Жемчужина, - рассуждал Олег, - то должна быть в  море.  Или  в
реке. А если она такая древняя, то ныне на самом  дне  моря!  Или  на  дне
самой глубокой реки, раз уж до сих пор не выловили.
     Короед  кивал,  глаза  были  довольные,  приятно  видеть,  как  дурак
рассуждает жирно и  глубокомысленно,  да  еще  и  любуется  своим  умом  и
проницательностью. Когда  Олег,  чувствуя  неладное,  начал  говорить  все
медленнее, Короед вроде бы сжалился, прервал:
     - Ладно-ладно. Вон наш князь свою старшую жену называл жемчужиной,  а
это, надо сказать, была  довольно  увесистая  жемчужина...  Пудов  так  на
восемь! А царь Куявии, говорят, свою  столицу  кличет  жемчужиной  мира...
Понял? Ладно, не красней. Эта, о которой говорим, в самом деле  Жемчужина.
И в самом деле родилась на морском дне. И в самом деле до  сих  пор  лежит
там, где родилась.
     Олег обескураженно смотрел на  довольное  наглое  лицо  колдуна.  Тот
откровенно скалил зубы.
     - Но если она там  же,  -  сказал  Олег  непонимающе.  Он  чувствовал
подвох, но не мог отыскать, - то при чем тут Бескиды...
     Короед насладился его беспомощностью, расхохотался:
     - Да, надо было бы отпустить тебя полазить по всем морям, чтобы рыбой
пропах, ряска на ушах... Эх, долго тебе еще карабкаться,  чтобы  перестать
думать задницей, как все люди, а начать головой, как принято у колдунов!..
Я ж ясно сказал, что это самая древняя жемчужина на всем  белом  свете!  И
та... Хамада... Хамука...
     - Хакама, - подсказал Олег.
     - Хакама, - согласился Короед. - Ишь, имечко... И она сказала, верно?
     Он замолчал, смотрел ожидающе, однако Олег только  беспомощно  развел
руками:
     - Все равно не понял.
     - За это время старые моря высохли, а  на  их  местах  выросли  горы.
Потом и горы рассыпались в пыль, там были болота, затем леса, а когда леса
вывелись,  долго-долго  голая  степь...  что  постепенно  превратилась   в
нынешнюю пустыню.
     Олег молчал,  пристыженный.  Когда  все  объяснял,  все  кажется  так
просто, и думаешь с досадой, как же сам не догадался.
     - Как я ее найду?
     Короед свистнул, в дупло влетел  темный  комок,  расправил  крылья  и
бухнулся на плечо колдуна. Олег отшатнулся,  на  него  враждебно  смотрела
красными глазами летучая мышь. В красной  пасти  блестели  острые  длинные
зубы, небо и язык красные как пламя.
     - Она укажет, - сказал Короед. - Но остался один пустяк, который пока
одолеть некому... да-да, некому.
     - Какой?
     - С той поры как высохло море, - пояснил Короед буднично, но в голосе
слышалось злое торжество, - да-да, у морей такая дурная привычка! Вроде бы
глубокое, вроде и воды хватит, чтобы перетопить всех дураков на свете,  но
почему-то высыхает... Так  вот,  когда  вдруг  высохло,  то  ветрами  туда
нанесло пыли, та уплотнилась, стала такими камешками, что просто...  гм...
Камни за тысячи лет уплотнились, теперь это один литой камешек.  Где-то  в
полверсты толщиной. Или в версту, теперь не угадаешь. А может, и  в  пять.
Ни один чародей мира не в состоянии проникнуть к той Жемчужине!
     Олег смиренно  потупил  взор,  стараясь  держать  на  лице  выражение
смирения и отчаяния:
     - Что ж... Если великие колдуны не могут, то  куда  мне  с  кувшиньим
рылом. Я только побываю там,  погляжу  хоть  на  место,  под  которым  сия
драгоценность! Мне дивно и возвышенно будет от мысли, что под моими ногами
такое чудо из чудес.
     Короед на миг опешил:
     - Так ты... еще не передумал?
     - Я ж говорю, - признался Олег смиренно, -  для  меня  великая  честь
просто побывать там. Может быть, это и будет  мое  самое  великое  деяние?
Может быть, мне потом всю жизнь не слезать с печи!  Зато  буду  помнить  и
гордиться... А уж нарассказываю!
     Короед  нахмурился,  уже  жалел,  что  предложил  этому  неотесанному
увальню в поводыри свою летучую мышь, что наверняка умнее.  Ишь,  жмурится
как кот, предчувствует, как будет рассказывать своим и чужим внукам.
     - Ну давай, - буркнул он, - паломник! Паломничай.




     Могучий дуб остался далеко за  спиной,  но  он  еще  долго  брел  как
простой странник, вдруг да Короед следит за ним,  а  потом  и  вовсе  сел,
разжег костер, приготовил поесть и снова  разложил  карты.  Что-то  смутно
тревожило, на  всякий  случай  решился  просмотреть  звездные  карты  всех
встреченных колдунов, начиная от Россохи.
     ...По спине пробежал смертельный холод. Он ощутил себя уже не на краю
могилы, а на дне, связанного и беспомощного,  когда  сверху  уже  начинают
сыпать землю. Этот  лесной  колдун,  к  которому  начал  было  чувствовать
симпатию, его смертельный враг. С его помощью через три  дня  его,  Олега,
убьет Россоха. Это так же точно и неотвратимо, как само движение звезд.




     Тоненький голосок, тоньше комариного, прозвучал у самого уха:
     - Ты в самом деле пойдешь искать Жемчужину?
     Олег шарахнулся, но голосок раздавался почти над ухом. Там на веточке
смешно разевала крохотный  ротик  летучая  мышь.  Зубки  блестели,  темные
бусинки глаз сверкали как огоньки на изломах камня.
     - Это ты верещишь? - изумился Олег.
     Мышь пропищала:
     - А что, видишь кого-то еще?
     - Да нет, - пробормотал Олег. Он силился вспомнить,  ковырялся  ли  в
носу, жутко перекосив харю, где и как чесался. - А ты, значит, и  говорить
умеешь?
     - Да нет, - пропищал голосок, - это тебе только чудится.
     - А-а-а-а, - понял Олег. - Мара!.. Тогда я эту мару...
     Он протянул руку к мыши, пальцы растопырил. Мышь с  визгом  взлетела,
пошла кругами над его головой:
     - Какая тебе Мара? Меня зовут  Калантина  Золотоволосая.  Когда  меня
привели к этому... он сказал, что слишком длинно, и назвал меня  Калашкой.
Под этим гнусным именем я и жила. Его ученицей!..  Потом  перепутали  пару
заклятий... Ну, он меня так и оставил.
     Олег изумленно наблюдал за меленьким зверьком. Тот наконец  осторожно
сел ему на плечо, но крылья держал растопыренными,  царапая  щеку  острыми
коготками, готовый взлететь в любой миг.
     - Ничего себе, - пробормотал он снова. - Так ты мышью и останешься?
     - Не знаю, - пропищал тонкий голосок.  -  Сначала  я  донимала,  чтоб
обратно... А теперь и не знаю. Так тоже хорошо. Только он,  похоже,  решил
заодно и от меня избавиться.
     Олег насторожился:
     - Как?
     - Ясно же, что не вернешься. То  ли  сгинешь,  то  ли  заблудишься  в
дальних странах. Это ж только туда сколько лет добираться!
     Олег пробормотал:
     - Они что, сговорились? Все только и думают, как  с  глаз  долой.  Да
так, чтоб состарился, пока только в один  конец...  Впрочем,  еще  Россоха
сказал, что все колдуны одинаковые.




     Поляна  вышла  навстречу  просторная,  с   густой   травой,   деревья
почтительно разошлись в стороны, словно  зеваки,  наблюдающие  за  дракой.
Возможно, здесь по ночам танцуют лешие или мавки, с детства  наслышан  про
их колдовские пляски, но, скорее всего, дерутся. На мечах  или  рогах,  но
дерутся. Все на свете с кем-нибудь да бьется...
     В груди жар быстро угасал, пришли  пустота  и  холод,  но  вихрь  уже
мчался по кругу, срывал верхушки трав, а потом уже ломал сочные  стебли  и
носил с бешеной скоростью  по  кругу,  наконец  выдирал  траву  с  корнем,
выламывал комья земли, но Олег уже ничего не  видел,  ноги  оторвались  от
земли, он напряг грудь и задержал дыхание. Особенно  давит  вначале,  чуть
зазевайся - позавидуешь лягушке под колесом перегруженной телеги...
     Сперва несло в зеленом вихре,  похожем  на  узкогорлый  кубок,  потом
траву и комья земли растеряли по дороге, сок смыло встречным ветром, стены
стали пугающе прозрачными, он с содроганием видел,  как  далеко-далеко  со
звездной неторопливостью проплывают лесные массивы, пятна  степей,  горные
цепи, снова степи, что постепенно  теряют  зеленый  цвет,  превращаются  в
выжженно желтые...
     В груди стало совсем пусто,  сердце  билось  все  слабее.  Он  ощутил
привкус крови, напрягся, как мог, усилием  воли  послал  вихрь  ниже,  еще
ниже...
     Когда вершины барханов замелькали  всего  в  сотне  саженей,  тяжелая
глыба льда во внутренностях заставила вскрикнуть  от  острой  боли.  Почти
теряя сознание, он заставил вихрь почти замереть в  пространстве,  вслепую
снизил еще, еще, затем вихрь распался на острые струи,  что  зашипели  как
змеи и пропали в горячем песке.
     Ужас высоты ударил как молотом. Он падал в бездонную пропасть,  голое
плечо обожгло сухим и горячим, засыпало лицо, он чувствовал горячий  песок
со всех сторон, а когда,  наконец,  его  перестало  вертеть  как  щепку  в
кипящей воде,  он  долго  лежал  недвижим,  приходя  в  себя,  прежде  чем
осторожно раскрыл глаза.
     Слева было синее-синее небо, а справа высилась пологая стена  бархана
и был виден след, как от упавшей с неба глыбы, когда  катился  по  склону,
врываясь то плечом, то тупой головой, то подогнутыми коленями.
     А если бы упал не на склон, мелькнуло  в  голове,  и  от  этой  мысли
потемнело в  глазах.  Страшась  потерять  сознание,  он  судорожно  развел
сдавленную грудь. Кости затрещали, а горячий сухой воздух хлынул в  глотку
как водопад.
     В знойном оранжевом мире во все  стороны  уходили  исполинские  волны
оранжевого песка. Вершинки барханов горели как  расплавленное  золото,  но
даже в тени между этими горбами была высвечена каждая песчинка.
     Сухой воздух жадно выпил крупные  капли  пота,  стер  мокрую  пленку.
Сухие струи жадно вливались в грудь, впитывали сырость и мокроты.
     Олег закашлялся, сплюнул комок слизи, в котором была кровь.  Полет  в
вихре конечно же быстрее, чем езда на верблюде, но  это  стойка  на  одной
руке над пропастью. Он уже истратил свою удачу на две жизни вперед.
     В горле неприятно царапался ком, а когда в  кашле  вылетел,  в  песок
шлепнулся сгусток темной  крови.  На  груди  под  волчовкой  зашевелилось,
высунулась острая мордочка с непомерно  большими  ушами.  Хищная  мордочка
летучей мыши была жалкой, помятой, шерстка слиплась.
     Олег вытащил бережно, удивился:
     - Ишь, не обгадилась... Да ты храбрая.
     Мышь жалобно пискнула. Измятые крылья  поползли  в  стороны,  знойные
лучи мигом прожгли насквозь. Олег сквозь тонкую пленку  видел  канавки  на
своей ладони. Мышь тряслась, щурилась, втягивала голову в плечи.
     - Тебе-то что? - удивился Олег. - Ты как у  Рода  за  пазухой,  могла
спать всю дорогу. А  теперь  не  спи,  показывай.  Крылышками,  крылышками
помаши!
     Крохотные коготки наконец отыскали его палец, Олег  ощутил,  как  обе
лапки утвердились, как будто на пальце сидела синичка, мышь посмотрела  по
сторонам, прищурилась. И то удивительно, что как-то держится, они  ж  днем
спят, только по ночам жуков ловят...
     Тоненький прерывающийся голосок наконец пропищал потрясенно:
     - Это что?
     - Пески.
     - Те... самые?
     - Посмотри лучше, - пригласил Олег. - Но куда дальше, тебе указывать.
У тебя чутье, Короед сказал.
     Калашка топталась на плече, расправляя  крылья,  те  мигом  просохли,
кожа натянулась так, что почти звенела.  Небо  едва  не  плавилось  как  в
горне, а раскаленный добела шар сыпал искрами, едва не сжигая даже  песок,
как раньше сжег болота, леса, степь.
     - Да, - прошептал тоненький комариный голосок над ухом, - я чую... но
та древняя земля еще далеко.
     - Как далеко?
     - Не знаю... Несколько верст... или десятков.
     - Или сотен, - проговорил Олег, но сердце радостно прыгало, как  заяц
весной.
     Все-таки живой, все-таки снова в Песках!



                                 Глава 35

     Калашка летела впереди, обозначала направление, а в  остальное  время
либо сидела на плече, либо вовсе спала, забравшись за пазуху.  Она  вообще
большую часть дороги спала. Олег вскользь выяснил, что это  не  Короед  ее
превратил, а она  сама  неудачно  воспользовалась  отсутствием  Короеда...
Старый колдун намеренно затягивал учение: то подмети, то  сор  вынеси,  то
истолчи кору дерева в медной ступе до посинения, и  Калашка,  которая  уже
все знала и умела, попробовала одно верное заклятие...
     Но проклятый колдун, оказывается, что-то  недосказал  или  сказал  не
так. Калашка, налетавшись летучей  мышью,  как  ни  пыталась  превратиться
обратно в молодую девушку, так и не сумела...
     Олег  с  сомнением  посмотрел  на  сгорбленного  уродца  с   кожаными
крыльями:
     - Ты в самом деле была молодой девушкой?..  Гм...  Оставайся  в  этой
личине. Так ты краше.




     По Лесу не ходят, а бегают, но они трое привычно бегали и по Степи, в
Горах, в Долине, а  теперь  он  несся  по  горячему  песку  под  сжигающим
солнцем, сперва очень быстро, потом  перешел  на  ровный  бег,  под  таким
солнцем нетрудно спалить легкие.
     Дважды он видел вдали между барханов мелькающие головы антилоп,  один
раз  мелькнул  мохнатый  горб.  Олег  заорал,  торопливо   выкрикнул   все
подходящие по случаю заклятия, а когда бегом обогнул песчаную гору, на том
месте серела горстка золы, а высоко в небе носилась  как  стрела  насмерть
перепуганная Калашка. Как раз ветер подхватил  пепел  и  унес  без  следа.
Успей позже, решил бы, что верблюда остановить не смог.
     - Сила есть, - сказал он со злостью, - так зачем еще и мозги?
     - Так ты и такое умеешь? - заверещала Калашка с высоты. -  Ты  что  ж
ты... так мы ж сейчас... Ты можешь сразу любое княжество! Тебе будут пятки
чесать, а мне жуков ловить, крылья их жесткие обламывать...
     - Ага, - сказал Олег, - у тебя с мозгами тоже не больно.
     Снова месил песок, раздраженно всматривался  в  синее,  как  лепестки
волошки, небо, но ни Змеев, ни Рухов,  ни  даже  когда  в  синеве  коротко
блеснуло что-то вроде наконечника золотой стрелы, даже не смог  прошептать
подходящее заклятие: то ли пронеслась  Анка,  дивная  птица,  которую  Род
сотворил на заре творения, а потом сам же и уничтожил,  то  ли  еще  какая
диковина...
     Когда  Калашка  снова  упала  ему  на  плечо,  острая  грудка  быстро
вздымалась, Олег чувствовал, как  бешено  бьется  крохотное  сердечко,  но
зверек облизывался, явно и в таком сухом воздухе находятся  летающие  жуки
или мухи.
     - Отдыхай, - велел он острой мордочке.  -  Что-то  мне  вон  за  теми
барханами мерещится...
     На этот раз он  подкрался,  залег,  очень  осторожно  выглянул  из-за
песчаного гребня. В распадке между золотыми горами стадо верблюдов голов в
дюжину деловито обгладывало  странные  кусты.  На  ветвях  вместо  листьев
длинные иглы, каждый ствол уходит в землю  тремя  корнями.  Олег  заставил
свое сердце успокоиться, несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул,  очищая
сознание, затем медленно и внятно  проговорил  нужное  заклятие.  Верблюды
продолжали пастись, затем один внезапно начал вместо колючек жадно хватать
широко раскрытой  пастью  песок,  задохнулся,  упал  и  задвигал  длинными
голенастыми ногами.
     Пока Олег спешно шептал,  перебирая  спасательные  заклятия,  верблюд
подергал ногами, вытянулся и за-стыл. В синем небе сразу появились  темные
точки стервятников.
     - Черт, недоучка, - выругался Олег. - Да если бы недоучка, а то вовсе
неучка!..
     - Это еще что, - пропищала Калашка. - Ты мог бы его вовсе...
     - Что вовсе?
     - Ну, превратить в льва... А то улетел бы...
     Второе заклятие подбирал долго,  вышептал  так  осторожно,  что  едва
услышал сам. Ничего не произо-шло, пришлось выждать, повторил громче. Один
из верблюдов внезапно раздулся,  бока  прорвались,  полезли  внутренности.
Зверь закричал от боли, понесся вскачь, из боков лезли  кишки,  волочились
по горячему песку.
     Олег с закушенной губой следил, как животное грохнулось, подняв  тучу
песка. Уродливые кони взбивали песок, струи  взлетали  как  брызги  желтой
воды.
     - Ничего, ничего, - возбужденно пищал на  ухо  тоненький  голосок,  -
хоть что-то ж да получилось?
     Морщась, Олег торопливо отвел  взор,  перевел  взгляд  на  оставшихся
верблюдов, прошептал заклятие...
     Раздался дикий рев страха и боли. Верблюдов раздувало, бока лопались,
внутренности вываливались сизыми  парующими  комьями,  кровь  и  сукровица
брызгали  щедрыми  струями,  с  силой  били  в  горячий  песок,   тут   же
впитывались.  Верблюды,  обезумев  от  боли,  носились  между   барханами,
забегали даже на песчаные горы, где одни оставались, расставшись с жизнью,
а другие уносились вдаль...
     Над головой раздалось хлопанье  крыльев.  Трое  стервятников  кружили
низко, всматривались, а еще с десяток опустились прямо из сияющей  синевы.
Калашка вниз головой кинулась за пазуху, свернулась в ком и затихла.  Олег
чувствовал, как судорожно стучит крохотное сердечко.
     - Что же я за дурак! - закричал он в отчаянии. - Поспешишь -  дураков
насмешишь! Заклятие не переменил... Теперь опять пешком, дурак проклятый!
     Песок сочувствующе шуршал, горячий и сухой, а внизу земля звенела под
сапогами. Он не стал переходить на  ту  сторону  барханов,  мерзко  видеть
следы своей дурости, потащился злой и насупленный, разочарованный, все еще
дурак, все еще не умеет...
     Калашка однажды насторожилась, что-то заверещала  в  ухо.  Олег  стал
прислушиваться,  уловил  запах  животного,  чуткие  ухи  лесного  человека
поймали эхо хруста. Только тень хруста,  но  уже  все  понял,  снял  пояс,
намотал на кулак.
     Одинокий верблюд беззаботно  дожевывал  куст  чертополоха.  От  куста
ничего не осталось, но копытами удавалось выбить из песка толстые жилистые
корни, и верблюд  самозабвенно  рылся  мордой,  став  похожим  на  кабана,
подрывающего корни дуба.
     Олег сбежал с бархана как лось через мелководье, разбрызгивая по  обе
стороны тучи песчаных брызг. Верблюд вскинул голову, глаза  недоумевающие,
но на всякий случай повернулся и бросился наутек.
     Олег знал по опыту, как быстро умеют бегать верблюды,  но  этот  явно
был лучшим. Он несся как утка  над  озером,  даже  шею  вытянул,  разрезая
словно летящая стрела плотный воздух, Олег мчался как  гепард,  расстояние
сокращалось медленно, тело разогрелось, раскалилось, в груди уже был горн,
внутренности горели, голова наполнилась горячими угольями,  но  и  верблюд
начал уставать, несся тяжело, словно медведь через чащу...  но  редко  кто
знает, что верблюд способен бегать не  только  быстрее  медведя,  но  даже
быстрее скаковой лошади.
     Худой зад приближался, приближался, Олег  из  по-следних  сил  сделал
рывок, ухватился за шерсть на боку,  в  кулаке  остался  клок,  со  второй
попытки захватил в горсть кожу. Верблюд захрипел от  боли,  замедлил  бег.
Олег на ходу закинул пояс на морду, сдавил, верблюд вытаращил,  задыхаясь,
глаза.
     Потом они стояли, оба тяжело дыша. Сверху на плечо Олега тяжело упала
Калашка. Грудь помощника колдуна вздымалась так же тяжело, внутри хрипело.
Не успев отдышаться, полезла по Олегу вниз головой, цепляясь за  шкуру,  к
баклажке.
     Олег выдернул пробку, зверек  едва  не  втиснулся  туда  весь.  Худое
тельце дрожало,  лапки  тряслись,  воду  лакал  с  таким  остервенением  и
жадностью, словно это были последние капли в его жизни.
     - Смотри, - предостерег Олег, - в рыбу превратишься.
     Калашка в страхе отпрянула:
     - В рыбу? Здесь, в песках?
     - Да не я, - ответил Олег с неловкостью. - Я в рыбу не умею.




     Калашка   уносилась   ненадолго,   определяя    направление,    затем
устраивалась  на  плече,  а  то  и  вовсе  забиралась  за  пазуху,   долго
копошилась, устраиваясь, сворачивалась в комок,  вскоре  Олег  уже  слышал
тихое сопение.
     К концу второго дня  Калашка  начала  верещать,  улетала  надолго,  а
вернувшись, оставалась на  плече.  Олег  тоже  чувствовал  возбуждение,  а
что-то звериное, что Род вложил в человека в самом начале,  предупреждало,
что приближаются к их цели.
     Наконец зверек снялся в воздух, но  не  улетел,  а  сделал  круг  над
головой Олега и снова плюхнулся на плечо. Глаза сверкали,  он  беспрерывно
верещал, белые зубки блестели хищно, во рту было  красно,  как  в  горящей
печи.
     - Прибыли? - переспросил Олег. - Черт, я даже не верил...
     Он спрыгнул, погрузившись в горячий песок  почти  до  колен.  Верблюд
стоял  рядом  мохнатый  и  надменный,  его  широко  расставленные   копыта
удерживали толстую тушу с той же легкостью, с какой вода держит  огромного
жука-плавунца.
     - Брысь, - сказал Олег. - Твое счастье, что я  все-таки  достал  тебя
своими клешнями, а не магией...
     Верблюд явно все понял, потому что ринулся сломя голову  прямо  через
бархан. Песок взлетел так мощно,  словно  верблюд  пытался  забиться,  как
ящерица, с головой. Прошелестели  по  песку  копыта,  а  Олег  уже  гладил
зверька по гладкой головке. Зеленые глаза обшаривали  барханы  в  каких-то
признаках, что здесь иначе, что под ними погребено величайшее сокровище...
А может, не величайшее, но все же диковинка, которая может изменить  жизнь
на земле...
     - Начнем, - сказал он вслух. - Короед во многом прав...  может  быть,
даже во всем. Но одного просто не знал. Я дурак  и  неумеха  во  всем,  но
землю портить умею как никто другой.




     Он сам удивился, с  какой  легкостью  его  губы  вышептали  то  самое
заклинание, которое усвоил первым. Успел подумать,  что  каких  же  усилий
потребовалось бы, чтобы научиться что-то создавать, а не  рушить.  А  пока
что он тот герой, у которого силы горы, а ума с маковое зернышко, да и  то
не самое крупное...
     Земля дрогнула, раздался треск, словно  под  ногами  лопнул  становой
хребет огромной горы. Под ногами за-двигалось, закачалось, словно он встал
в лодке на середине бурной реки. В трех шагах песок  внезапно  потек,  все
быстрее и быстрее, проваливаясь в незримую яму. Этот быстро раздвигающийся
провал протянулся в обе стороны на версты, Олег со  страхом  подумал,  что
как бы не до края мира, он же спешил пользоваться, еще не зная всего,  чем
аукнется... да вообще-то черт с ним, чем аукнется, ему позарез  нужна  эта
Жемчужина, вот и все.
     Сильный удар под ногами бросил его на землю. Глаза  засыпало  горячим
песком, во рту захрустело. Оглушенный,  он  лежал,  раскинув  руки,  земля
подпрыгивала как взбешенный  конь,  внизу  были  мучительный  крик,  стон,
жалобы на нечеловеческом языке.
     Он лежал, пока толчки и тряска прекратились, только далеко в  глубине
слышалось глухое ворчание, словно неведомый зверь уходил  подальше  вглубь
от солнечного света.
     Трещина была уже не в трех  шагах,  а  начиналась  почти  от  правого
локтя. Он пугливо отполз, страшась за-глянуть за оскаленный край красного,
как залитого кровью, гранита. Солнечные искорки прыгали по сколотому краю,
сотни маленьких солнц прыгали в глаза и больно кололись.
     Другая сторона трещины отстояла сажени на три.  Олег  посматривал  на
такой же красный край, там такие же искорки, вот почему  треск  и  грохот,
ломалась не сухая веточка, а каменная гора хрен  знает  какой  толщины.  С
края струятся жиденькие ручейки  песка,  совсем  тонкие.  Дальше  песчаные
горы, до самого виднокрая, а то и дальше, над  головой  небо  без  единого
облачка.
     - Надеюсь, - сказал он вслух,  и  сам  поразился  севшему  голосу,  -
верблюд убежал в нужную сторону... Не все же уроды, как  я?  Ну,  Калашка,
сиди здесь...
     Летучая мышь непонимающе смотрела, как он  сбросил  одежду,  разулся,
все сложил в мешок. Широкие ладони подхватили ее крохотное тельце,  зверек
протестующе пискнул, но пересел на мешок.
     Темные бусинки глаз пробежали по его могучей фигуре,  задержались  на
широких плечах, еще дольше - ниже,  Олег  отвернулся,  торопливо  мастерил
петлю из пояса, которым ловил верблюда.
     - Ты крепкий парень, - прошептала Калашка.
     - Негоже так говорить молодой девице, - огрызнулся Олег. -  Если  ты,
конечно, в самом деле молодая и непорочная, как говоришь.
     - Ну, насчет непорочности я вроде бы не гово-рила...
     Олег задержал дыхание, ударился оземь, песок  неприятно  ожег  и  без
того разгоряченное тело, но поднялся он  еще  более  горячим:  его  птичье
тело, как он заметил, всегда намного теплее его же человечьего.
     Калашка запищала, крылья забили по песку. Коричневый комок взвился  в
воздух, один из стервятников  пытался  перехватить,  крылья  летучей  мыши
мелькнули, на миг закрыв солнце, Олег завис над расщелиной, поток горячего
воздуха вздымался с такой силой, что его поднимало против воли, он сомкнул
крылья, но и тогда горячая ладонь пыталась не пропустить в расщелину.
     Сжавшись в страхе, он нырнул головой  вниз  и  пошел  резать  плотный
воздух, помогая крыльями. Справа и слева шли вверх красно-пурпурные стены,
все темнее и темнее, наконец  стали  почти  черными,  он  опускался  почти
вслепую, жар стал таким нестерпимым, что воздух обжигал горло, а пленка на
крыльях трещала, на ней скручивались и чернели волоски.
     Когда он решил, что дальше опускаться  не  сможет,  внизу  словно  бы
забрезжил свет. Сжав зубатые челюсти, он с усилием месил крыльями  воздух,
проламывался, шел все глубже и глубже, жар стал нестерпимым...
     Справа стена резко ушла в сторону. Там был негромкий мерцающий  свет,
глаза едва не лопались от жара, крылья почти горели, но в подземной пещере
воздух уже не врывался в горло, как пламя костра.
     Пещера, которую открыл разлом, была размером с хлев. На своде темнели
каменные капли, такие же потеки застыли на стенах, а каменная  плита  пола
как однажды пошла волнами, словно в  серую  воду  бросили  камень,  так  и
застыла.
     Олег упал на теплый камень, от удара на миг  потемнело  в  глазах,  а
когда снова посветлело, он уже был в человечьей личине.
     За спиной мелькнула тень, острые коготки  вцепились  в  голое  плечо.
Олег зашипел и непроизвольно смахнул крылатого зверька на пол.  Тот  успел
расправить крылья над самым полом, мелькнул  и  пропал  в  тени,  а  затем
растопыренные крылья мелькнули над мерцающим огоньком.
     Олег поднялся, держась  за  стену.  Ноги  дрожали,  хотя  весь  полет
прижимал к пузу. От Жемчужины шел мерцающий, как крылья бабочки на  ветру,
свет, чистый и ясный. Олег потрясенно понял, что вся пещера образовалась и
все еще расширяется за счет давления этого удивительного света на потолок,
стены, даже пол, что истаивают как лед вблизи небольшого,  но  постоянного
огня.
     Темная тень пометалась над потолком, ясный свет не  прерывался.  Олег
жадно всматривался в чудо.
     - Как ты летел, - донесся потрясенный писк, - как ты летел!
     - Умолкни, - огрызнулся Олег.
     - Ты просто прекрасен! - верещал голосок восторженно. - Ты  оставайся
тем, волосатым! Какие  крылья!  Каков  клюв!..  А  когти,  когти?..  Ты  -
прекрасен!
     От  вздрагивающего  огня  свет  шел  странно  щекочущий,  словно   по
обнаженной коже водили легким перышком. С каждым осторожным шагом ощущение
радости усиливалось, а когда пальцы нависли над пылающим ядром размером  с
лесное яблоко, Олег чувствовал ликование, плечи раздвинулись, а обожженная
кожа умолкла.
     - Осторожно, - не унимался голосок, - ты теперь должен беречь себя!..
Человеков не жалко, их как муравьев, а такая огромная и волосатая птица...
да еще с такими зубищами...
     Свет не жег, а когда кончики пальцев коснулись Жемчужины,  он  ощутил
только ласковое  тепло.  Жемчужина  легко  отделилась,  он  чувствовал  ее
свежесть  и  молодость,  Род  умел  создавать  не  только  бессмертное   и
неуничтожимое, но и вечно юное.  По  телу  Олега  пробежала  волна,  мышцы
напряглись, налились силой, вот прямо сейчас  готов  разогнуться  во  весь
рост, поднять на плечах горный массив, а  с  ним  и  все  накопившиеся  за
тысячи лет песчаные горы...
     Размером с яблоко, она и весила как яблоко, он перекатил с ладони  на
ладонь, смутно подивился, что же в этих жемчужинах  находят  особого,  эта
хоть светит, а другие и вовсе просто застывшие комки слизи  в  перловицах,
болезнь какая-то, осторожно положил на пол, не разбилась бы, если выронит,
стиснул зубы - как не любит это гроханье оземь, да еще о  камни!  -  упал,
больно зашибся локтем, в голове помутилось, замелькало,  нахлынули  другие
чувства, образы, по стене метнулась угрожающе зазубренная тень, уже от его
крыла, и он взглядом отыскал светящийся  комок,  приходилось  смотреть  то
одним глазом, то другим, кое-как зацепил клювом и взял в пасть, только  бы
не повредить острыми как бритвы зубами...
     Наверху металась и пищала крохотная тень, теперь  он  слышал  намного
лучше, не только писк,  но  и  массу  оттенков,  но  жилистые  лапы  мощно
толкнулись, крылья сами по себе оперлись о вязкий  воздух,  толкнулись,  и
его выбросило из пещерки в расщелину.
     Немыслимый жар охватил как в горящей печи.  Из-за  Жемчужины  не  мог
закрыть пасть, горячий воздух тут же высушил  рот,  хлынул  в  глотку  как
растопленное олово. Не помня себя  он  судорожно  молотил  крыльями,  мимо
стремительно неслась пурпурная стена, затем сменилась синим, он сообразил,
что быстрее стрелы выметнулся из расщелины и взлетел чуть ли не на  версту
над песками.
     Расщелина с высоты походила на толстую раскормленную змею.  Голова  и
хвост, истончаясь, исчезали в  барханах,  он  сложил  крылья,  страшновато
падать головой вниз, но пересилил себя и растопырился  только  за  десяток
саженей от песчаных гор.
     Одежда на прежнем месте, он ударился о горячий песок, застонал,  кожа
как ошпаренная, закашлялся, мог бы запихивать эту  драгоценность  и  не  в
самую глотку, поднялся в личине человека, сразу чувствуя себя измученным и
совсем старым, так лет уже на сорок, а то и сорок пять.
     Жемчужина лежала, полузарывшись в песок.  Не  сводя  с  нее  угрюмого
взгляда, он торопливо подобрал одежду, все-таки злое солнце не так сжигает
кожу, а когда снова взял в руки,  из-за  края  расщелины  вылетел,  тяжело
хлопая натянутыми крыльями, летучий зверек.
     - Ты... - прохрипел  он,  задыхаясь  от  усталости,  -  уже  снова...
зачем... птицей прекрасен...
     Олег буркнул, не поворачивая головы:
     - Мне надо было захлопнуть трещину чуть раньше.
     - Эх ты... ты всего лишь человек!
     - Это точно, - согласился Олег невесело.
     - Ты мог бы остаться птицей... Или не мог?
     Олег обшаривал небо в поисках Змея, Руха или  любой  летающей  твари.
Сейчас мог бы заставить опуститься и ковер-самолет, а хозяина  сковырнуть:
ведь заботится ж о счастье для всех людей, но синее небо было пустым, а на
перелет в вихре не осталось даже капли магической мощи.
     - Я многое не могу, - ответил он трезво. - Многое.




                               ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ




                                 Глава 36

     Сверху это был зеленый  мир  с  редкими  синими  пятнами,  в  которых
отражалось небо, с коричневыми  проплешинами  глины  или  черными  пятнами
пожарищ. Иногда эти черные полосы лесных  пожаров  пролегали  на  сотни  и
сотни верст, но при его полете на широкой спине Змея  даже  они  выглядели
безобидными.
     Когда показалась степь Хакамы,  он  напряг  зрение,  беспокоясь,  что
просмотрит башню волшебницы. Это с седла коня, пусть даже самого  рослого,
башня, надвигаясь, просто подавляет, а со спины этого  невзрачного  серого
Змея ее можно просмотреть, как со спины того же коня  не  всегда  заметишь
мелкий камешек.
     Крылья Змея внезапно встали к ветру под острым углом.  Голова  и  шея
наклонились, он  начал  медленно  приближаться  к  земле  в  стремительном
полете. Хвост задрался, Олег уже скатился бы по  спине  на  шею,  если  бы
навстречу на давила плотная стена встречного ветра.
     Похоже, Змей чувствовал беспокойство седока, шел так низко, что  Олег
отчетливо видел стада сайгаков, диких коней с короткими гривками, даже мог
рассмотреть выглядывающих из норок сусликов.
     Башня вычленилась резко и неожиданно,  словно  раньше  скрывалась  за
радужной водяной пылью. Олег вздрогнул, а чуткий, как конь,  Змей  тут  же
повернул крылья так, что ветер  засвистел  и  завыл,  скручиваясь  за  его
толстыми  растопыренными  пальцами,  между  которыми  кожистые   перепонки
надувало как паруса.
     Земля  приближалась  стремительно,  Олег  напрягся,   первый   толчок
подбросил так, что опустился уже на другую  пластину,  с  острыми  шипами,
взвыл сквозь стиснутые зубы. Лапы мощно стучали по  сухой  земле,  по  обе
стороны словно взвились по облачку прошлогодних сосновых иголок.
     Змей пробежал еще с полверсты, крылья на ходу стянул на  спину.  Олег
оглянулся, рассерженные муравьи, которых смело крыльями,  остались  далеко
позади, а эти вроде бы не слишком потревожены, хлопнул Змея по холке:
     - Свободен!
     Огромная туша словно вросла в землю, бока часто и с костяным  скрипом
выпирались  и  опадали.  Рогатая  голова  повернулась  к  человеку.  Пасть
распахнулась, за двумя рядами страшных зубов пламенело адово жерло.
     - Свободен! - крикнул Олег дрогнувшим голо-сом. - Лети  в  гнездо,  в
нору... или куда ты летел!
     Он попятился, а когда отвернулся и побежал к башне,  затылок  сверлил
тяжелый взгляд  чудовищного  зверя.  Как  он,  такой  могучий,  подчинился
козявке, словно какая-то корова или бык... Впрочем, коровы тоже  могли  бы
любого человека на рога, но дают себя теребить даже детям...
     Башня раздвинулась, вблизи не такая невесомая, знакомое основание  из
тяжелых каменных глыб, ворота все так же распахнуты, здесь  красные  струи
муравьев сливаются в шуршащую  реку,  тащат  добычу,  соломинки,  почти  у
каждого брюшко раза в три толще, чем у тех, кто выскакивает навстречу.
     Олег присмотрелся, зябко повел  плечами.  Муравьи,  что  выбегают  из
замка-башни, не только со сморщенными брюшками, но  и  словно  растерявшие
пурпур, поблекшие, вялые, не в пример тем, что азартно вливаются  потоками
в ворота: горячие, впитавшие лучи солнца, красные как  маки,  с  раздутыми
брюшками настолько, что жесткие  пластинки  хитина  раздвинулись,  обнажая
прозрачную пленку, в которой не то земляной мед, не то  диковинные  тайные
зелья из глубин...
     А что пурпур теряют... то не капельки ли  магии  собирают  и  относят
этой Хакаме?
     В воротах ноги сами сделали гигантский прыжок,  ибо  сзади  угрожающе
нахлынула целая волна маленьких чудищ с блестящими жвалами. Оттолкнулся  и
в два прыжка оказался у лестницы, а красные шелестящие потоки все с тем же
неумолчным шелестом вливались в широкие щели в полу.
     По лестнице он  поднимался  на  этот  раз  бегом,  прыгал  через  три
ступени, мог бы и через четыре, но страшновато оказываться слишком  близко
к краю, перил нет, лестница, как винт с  узкими  лезвиями,  уходит  вверх,
вверх, вверх...
     На вершине все залито солнцем, серые плиты нагрелись, воздух  дрожит.
Хакама в красном платье раскладывала на широком, как огород, столе  мелкие
листочки. Настолько мелкие, что их могли принести только муравьи.
     На Олега подняла глаза, брови чуть приподнялись.
     - Я видела, ты прилетел на Змее.
     Он поклонился:
     - Только потому муравьи меня и не тронули?
     - Потому, - согласилась она. Глаза ее смеялись. - А первый раз  -  из
любопытства... Скорее даже из-за твоего  мужественного  спутника.  Кстати,
где он?.. А сейчас - из-за этого крупного  чудовища  с  крыльями.  Я  знаю
немногих колдунов, которые в силах подчинить себе Змея. Ведь  у  них  мозг
размером с моего муравья...
     - У колдунов?
     Она засмеялась весело и беззаботно:
     - Бывает, что и у колдунов.
     Олег поклонился снова:
     - Великая Хакама, я не хочу тратить зря  твое  время.  Да  и  великая
война на носу... Я добыл то, что ты велела.
     Она вскинула брови так, что они убежали на макушку. Коричневые  глаза
распахнулись и стали круглыми, как два блюдца. Олег запустил руку в мешок,
простой мешок из шкуры, пошарил на дне и в складках, будто ловил убегающую
мышь, с будничным лицом что-то ухватил.
     Замерев, она смотрела, как рука этого лесного человека появляется  из
мешка, мышцы толстые, боевые браслеты в царапинах, а еще  не  воин,  вдруг
блеснуло чисто и радостно, свет шел с ладони, чистые лучи пронизывали даже
пальцы, что  придерживали  Жемчужину,  розовый  свет  живой  плоти  бросал
призрачные движущиеся блики на стены.
     Ее голос изломался:
     - Как?.. Невероятно!.. Ведь никто-никто...
     - Теперь уже кто-то, - сказал он серым от усталости голосом.
     - Но как ты мог?.. Самые могучие маги, самые знающие чародеи...
     Он признался:
     - Если честно, просто повезло.
     Даже не отводя изумленных глаз от блистающей  Жемчужины,  она  видела
его честное лицо, чересчур  чистое  для  колдуна.  Только  везением  можно
объяснить такое, когда никто из могучих и умелых не  смог,  а  простак  из
Леса пришел и взял, случайно выбрав время, когда стража  либо  спит,  либо
перепилась, ловушки сломались, а огнедышащие  звери  улетели  на  сезонное
спаривание.
     - Ты счастливец, - сказала она убежденно.
     Он протянул ладонь, на которой блистал и рассыпал радостные лучи Свет
Первых Дней Творения:
     - На, раз тебе это нужно. Мне главное, что нас теперь  двое!  У  тебя
есть мудрость, понимание... а у меня...  ну,  хотя  бы  везение!  Это  уже
что-то. Кого бы еще привлечь, как думаешь? И как?
     Она  вздрогнула,  с  величайшей  бережностью  приняла  в  обе  ладони
величайшую драгоценность.  Свет  упал  на  ее  лицо  снизу,  оно  внезапно
показалось Олегу намного старше,  жестче,  словно  вырезанное  из  темного
камня, а в зрачках заблистали багровые огоньки.
     Глаза как впились в Жемчужину, так и не отрывали взора.
     - Что? О чем ты?.. Ах да, двое.
     - Ты же обещала, - напомнил он.
     - Ах да... - повторила она совсем рассеянно.
     - Мы должны как-то объединить магов, - напомнил он. - Хотя  бы  самых
сильнейших.
     Она кивнула:
     - Да-да, помню... У тебя была такая странная идея...
     - Ее надо осуществить, - напомнил он. - Ты обещала.
     По спине прошел холодок дурного предчувствия. В  роскошном  помещении
словно повеяло северным ветерком, а под сводами жалко пискнуло.
     Ее глаза наконец  обернулись  в  его  сторону.  Брови  были  все  еще
вздернуты, хорошенький ротик приот-крылся в удивлении, но  глаза  медленно
теряли восторг юной девушки, суровели. Пухлые губы чуть отвердели, с обеих
сторон проявились жесткие складки.
     -  Ты  счастливец,   -   повторила   она.   Голос   ее   менялся   от
удивленно-восторженного к холодному, расчетливому, от которого у  него  по
спине пробежали мурашки. -  Но  тебе  повезло  настолько  крупно,  что  ты
исчерпал везение на сто лет вперед.
     Он пробормотал:
     - Я не думаю, что столько можно прожить...
     Ее веки чуть дрогнули, но голос качнулся лишь самую малость:
     - Ты конечно же столько не проживешь.  Уже  потому,  что  решился  на
такую глупость.
     - Это не глупость, - возразил он. - Это совсем не глупость...
     - Но сродни глупости?
     - Может быть, - согласился он. - На многое замахнуться -  это  всегда
сродни глупости. Так вот, ты обещала...
     Она покачала головой, не сводя с него насмешливого взгляда:
     - И ты поверил обещаниям женщины?.. Да ты еще глупее, чем я думала.
     Виски начало покалывать, словно изнутри били крохотными копьями.  Жар
пошел из груди, тяжелая кровь наполнила шею, первая тяжелая волна  ударила
в голову с силой тарана, разбивающего городские ворота.
     - Ты обещала, - повторил он изменившимся голосом.
     Она смотрела с любопытством:
     - Ого, птенчик начинает сердиться... Дело вовсе не в твоей мощи. Тебе
повезло добыть Жемчужину Желаний, потому  что  никто  не  ожидал  подобной
дерзости от какого-то лесного бродяги, понял? А что  касается  силы...  то
даже если ты силен... в чем я все еще сомневаюсь,  если  ты  очень  силен,
повторяю, то что сила против искусства?.. Даже если  ты  умеешь  подчинять
себе Змеев...
     Он прохрипел, глядя в ее невинное личико:
     - Но ты тогда сказала... Колоксаю... что будешь с нами...
     Ее тонкие брови взлетели вверх.
     - А ты при чем?
     - Мы были... вместе...
     - Ну и что? Я обещала ему.
     Он поник головой, неожиданно вырвалось:
     - Скажи... только правду!.. Если бы Колоксай был  со  мной...  ты  бы
пошла с нами?
     Она уже кивнула, но глаза волхва были такие умоляющие,  непонимающие,
что она едва ли впервые в жизни вдруг ощутила потребность сказать в  самом
деле правду, хотя не видела острой необходимости. Или же не посчитала  его
достойным лжи.
     - Нет, конечно. Но тогда бы я нашла другую причину. Я так... вот тебе
мой ответ. А теперь...
     Она щелкнула пальцами.  Лицо  ее  стало  жестоким.  В  следующий  миг
страшный порыв ветра сбил его с ног, Олег успел увидеть, что  несет  прямо
на каменную стену, сжался  в  смертельном  страхе,  не  успевая  ни  Слово
Защиты, ни даже найти такое слово... но в  последний  миг  стена  исчезла,
сверкнул свет, пахнуло горячим...
     Он упал на горячий песок, сухой и  накаленный.  В  ярком  синем  небе
полыхал яростный оранжевый диск. Воздух сухой, горячий, и Олег, поднявшись
на колени, потрясенно  увидел  пологую  гору  оранжевого  песка,  вершинка
которой словно бы дымилась - ветерок срывал песчинки, тем самым передвигая
всю песчаную гору.
     Песчаная гора загораживала весь мир, и, оглянувшись, он увидел  сотни
и тысячи этих песчаных гор, одинаковых, округленных, похожих на  застывшие
волны золотого океана. От них несло сухим жаром, он чувствовал всей кожей,
что на сотни верст нет ни родника, ни оазиса, ни живой души...
     Глаз ухватил мимолетное движение, у подножия бархана как легкая  тень
пронесся муравей-бегунок, с поднятым кверху брюшком, чтобы не так накалило
на солнце, весь оранжевый, как и песок, на ходу подхватил не  то  щепочку,
не то что-то живое, унесся такой быстрый, что глаз не успевал  следить  за
его движениями.
     -  Пески,  -  произнес  Олег  вслух,  заставляя  разжаться   челюсти,
заставляя двигаться, шевелиться,  чтобы  не  лопнуть  от  ярости,  злости,
разочарования, что его так обманули, унизили, насмеялись.
     Голова раскалывалась от жара, горячая кровь победно хлынула  в  мозг,
пальцы сами метнулись к голове, сжали, удерживая,  чтобы  не  разлетелась,
как спелая тыква под копытами скачущих коней.
     Раскаленный  воздух  ворвался  в  легкие  как  кипящая  смола.   Олег
задохнулся, ощутил,  что  сейчас  умрет,  сгорит  в  своей  ярости,  такой
недостойной мудреца, присущей только диким воинам...
     В глазах багровый свет сменился темным. Он ощутил резкую боль, словно
в глазные яблоки воткнули по ножу. Колени  подогнулись,  сбоку  навалилось
горячее, сыпучее. Гаснущим сознанием он понял,  что  скатился  к  подножию
бархана.



                                 Глава 37

     Он замерзал в снегу, кожу сек  северный  ветер,  колючие  снежинки...
нет, даже мелкие острые льдинки больно  впивались  в  лицо,  кололи  щеки,
замораживали губы.
     Затем он услышал стон, хриплый и нечеловеческий. Поток колючего  льда
разом оборвался. Но тело тряхнуло, выгнуло  дугой.  Стон  повторился,  его
стон, затем он услышал голоса, с трудом поднял тяжелые веки.
     Высоко-высоко расплывались огромные лица, он видел выпученные  глаза,
огромные зубы. Когда зрение прочистилось, он рассмотрел восторженные  лица
подростков, загорелые, похожие на головешки после пожарища, остроносые,  с
черными как воронье крыло волосами.
     В руках крупной девчушки было ведро, с него еще капало, Олег  кое-как
сообразил, что его поливали холодной водой. Голоса донеслись ближе, в поле
зрения появились морщинистые суровые лица.
     Он кое-как сел, огляделся. Он был в  тени  огромного  дерева,  больше
похожего на гигантский стебель травы,  еще  с  десяток  подобных  бурьянин
шелестели огромными узорными, как у папоротника, листьями в десятке шагов,
но за их  стволами  страшно  блистали  расплавленным  золотом  все  те  же
бескрайние  пески,  пески,  оранжевые  барханы,  сейчас  уже  подсвеченные
красным, ибо солнце склоняется к закату.
     - Спасибо, - пробормотал он.
     Из горла вырвался только жалкий  сип,  но  люди  закивали,  на  лицах
появились улыбки. Это было похоже словно кора старого дерева  задвигалась,
Олег почти услышал, как трутся и шелестят сухие чешуйки.
     Его руки упирались в мокрый холодный песок. От пальм спешили еще  два
подростка с полными ведрами, с краев срывались прозрачные  капли.  Мужчина
вскинул руки, подростки остановились, глаза горели  любопытством.  Мужчина
прикрикнул, и они нехотя повернули к пальмам. Там в тени  лежали  мохнатые
звери, Олег поморгал, глаза  наконец  сошлись,  он  разглядел  неподвижных
верблюдов.
     Мужчина всматривался пытливо, Олег угадал хозяина каравана,  а  то  и
главу племени, увидел, как сухие руки раздвинулись в приглашающем жесте:
     - Мир тебе, чужеземец с красными, как огонь,  волосами.  Старые  люди
говорят, что встреча с таким человеком предвещает большую беду.  Когда  мы
наткнулись на тебя...  уже  умирающего,  кто-то  сказал,  что  не  следует
вмешиваться в волю небес.
     Олег прошептал:
     - И почему же вы...
     - Но другой мудрец, - сказал мужчина, пояснил с иронической усмешкой,
- у нас все мудрецы...  сказал,  что  небо  именно  нам  нарочито  послало
испытание. Мы должны выбрать:  идти  ли  своей  прежней  дорогой,  хоть  и
бедной, но спокойной, или же рискнуть пройти через беду. Ибо  беда  ломает
слабого, а сильного только очищает от коросты, делает  крепче,  показывает
его себе и другим, каков он на самом деле...
     Олег зябко повел плечами:
     - Спасибо. Но разве  вы  рисковали?  На  моем  месте  даже  злой  дух
отблагодарил бы спасителей.
     Мужчина сказал серьезно:
     - Не все подарки стоит принимать. Если ты способен подняться, мы ждем
тебя у нашего костра. Если нет, тебе принесут еду.
     Олег с трудом поднялся, только сейчас чувствуя, что воздух все  такой
же горячий, а от песков веет сухим жаром, как из открытых дверей  кузницы.
Похоже, ему на голову вылили половину родника, а в  небе  образовалось  не
одно облако из кипящей на нем воды.
     У костра сидели пятеро. Все сухощавые, как один, жара и  сухие  ветры
вытопили жир до последней  капли,  черные,  как  обгоревшие  головешки,  с
длинными  ногами,  придававшими  всем  печальный  вид.   Олега   встретили
сдержанными кивками.
     Он сел на свободное место. Сбоку появилась рука с небольшим кувшином.
Прохладная жидкость приятно обожгла  горло,  он  чувствовал,  как  оживает
гортань, пищевод, в животе разлился приятный холодок.
     - Спасибо, - сказал он дрогнувшим голосом. - В самом деле  спасибо...
Вы спасли меня не только от смерти... но,  может  быть,  и  от  чего-то...
худшего.
     Он чувствовал,  что  говорит  путано,  но  хозяин  каравана  спокойно
кивнул:
     - Да, для настоящих людей нет ничего хуже  смерти,  а  для  настоящих
мужчин... есть много такого, что страшнее и гаже.
     - Спасибо, - прошептал Олег, в горле стоял ком, он глотал и  не  смог
проглотить. - Спасибо... Меня предали те,  кому  верил,  меня  бросили  на
смерть те, для кого сделал все, что от меня  требовали...  И  сейчас  меня
спасли те, для кого я должен принести беду...
     Его  слушали  внимательно.  Олег  чувствовал   на   себе   осторожные
ощупывающие взоры. Хозяин сказал со вздохом:
     - Ты молод, но говоришь достойно  и  мудро,  как  человек,  проживший
долгую жизнь и познавший добро и зло.  Тем  более  нам  горько,  что  беда
должна прийти от тебя, ибо это значило бы, что если ты достоин и чист,  то
мы - недостойны и погрязли...
     Второй, подумав, сказал медленно:
     - Или же ты - ложный  пророк.  Тому  дано  будет  говорить  настолько
близко к правде, что люди пойдут за ним, а он уведет с дороги Истины...
     Олег помотал головой, сказал поспешно:
     - Нет-нет, в пророки я не гожусь. Ни рылом не вышел, ни  годами.  Мне
только перевести дух, понять... почему я других  считал  дураками,  а  сам
дурак куда больше... и тогда,  может  быть,  я  смогу  сдвинуться  хоть  в
какую-то сторону.




     Как он понял чуть позже, это был не караван, а  целое  племя.  Народ,
как они назвали себя с достоинством. Он с удивлением и завистью смотрел на
этих бедных и одетых в  тряпки  людей,  что,  в  отличие  от  его  родного
племени, постоянно двигаются через весь белый свет. Если невры не выходили
из Леса, да не просто Леса, а из своего пятнышка, именуемого Светлолесьем,
ни шагу в сторону Чернолесья, Темного Леса, Чужой Стороны  за  Ручьем,  то
эти остаются на месте лишь для  короткого  отдыха,  ужинают  под  звездным
небом, спорят и доискиваются, почему небо  куполом,  а  не  плоское,  куда
уходит солнце на ночь,  сколько  джиннов  поместится  на  кончике  волоска
верблюда, нимало не заботясь, что можно  бы  остановиться  в  какой-нибудь
цветущей долине, еще не заселенной, поставить  добротные  домики,  разбить
сады и огороды, копать, сеять, собирать, чинить, шить, тачать...
     Правда, тогда уже  некогда  будет  посмотреть  на  небо.  Будут  жить
богаче, зажиточнее, но о смысле бытия уже думать не будут, а больше о том,
как отелится корова, не ударят ли заморозки по яблоням, пора отвести  козу
к соседскому козлу, прополоть огород, поставить курятник на столбы,  а  то
лиса повадилась таскать цыплят...
     Нет, сказал себе почти вслух  и  понял,  что  наткнулся  на  одно  из
правил, что останутся в нем если не навсегда, то очень надолго,  для  них,
может  быть,  и  хорошо  бы  осесть  на  землю,  как  все,  но  для   рода
человеческого это будет потеря. Пусть народы идут разными путями! Они тоже
ищут истину. А чем больше нас пойдет ее искать...




     Он попытался предложить им золото, драгоценности, трудно ли натаскать
для таких людей, но старейшины племени качали головами, благодарили, снова
качали, да он и сам видел, что не примут  ценности  другого  мира.  Не  из
гордости, а просто куда ценнее выяснить, был ли пупок у первого  человека,
- у первой женщины, понятно, был, но стерся, - сколько же все-таки джиннов
уместится на кончике  волоска  верблюда  и  сможет  ли  всемогущий  Творец
создать такой камень, который не в состоянии поднять?
     - Спасибо, - сказал он с неловкостью. - Я возвращу вам долг так,  как
вы хотите. Я все понял!
     Потом они видели, как этот человек, стоя на вершине золотого бархана,
вскинул к небу  руки,  песок  закружило,  взвился  страшный  вихрь,  здесь
именуемый самумом, старики тут же заговорили, что все же пески дают  приют
злому духу, но самум унесся, забрав с собой весь бархан, а  на  его  месте
обнажилась голая земля, где тут же появилось и начало расплываться  мокрое
пятно.
     - Если это злой дух, - сказал старейшина в затруднении,  -  то  зачем
ему было открывать новый родник?




     Крупные красные, как алая заря, облака висят  все  на  том  же  небе,
яркие птицы в саду с золотыми яблоками верещат во все  луженые  глотки,  в
ушах трещит, по дорожкам, посыпанным  золотым  песком,  прыгают  заморские
зверьки.
     Деревья расступились, открылось ровное зеленое поле, а на той стороне
высился блистающий дворец из белого камня, настолько чистый,  что  казался
игрушкой, вытесанной из одного куска белоснежного мрамора.
     Едва Олег вышел  на  поле,  дорожки,  странно,  нет,  как  от  дворца
понеслись всадники.  В  руках  блеснули  узкие  длинные  клинки.  Олег  не
остановился, хотя сердце екнуло, а ноги стали ватными. Ни один  не  станет
рубить безоружного одинокого человека раньше, чем узнает, кто он  и  зачем
идет. А в его случае, как еще и попал в сад, куда комар не  мог  пролететь
незамеченным... но все-таки ноги с каждым  шагом  тяжелее,  а  спина  сама
начинает горбиться, будто так нарастает черепаший панцирь.
     Всадники, их пятеро, взяли его в кольцо. Двое держали в  руках  луки.
Один вскричал гневно:
     - Что за невежа осмелился...
     Второй толкнул  его  под  локоть,  что-то  горячо  зашептал.  Всадник
смотрел вытаращенными глазами, потом поспешно  спрыгнул  и  уже  на  земле
поклонился:
     - Прости, не признали друга нашего правителя... будущего правителя...
князя Колоксая!
     Олег  сдержанно  кивнул,  не  признаваться  же,   какое   неслыханное
облегчение ощутил, когда мечи опустились обратно в ножны. Похоже, Колоксай
все еще не заменил местную стражу своими людьми, что удивительно.
     - Ведите, - велел он коротко. И  добавил:  -  Надеюсь,  он  в  добром
здравии.
     Он чувствовал неслыханное облегчение. Оставляя Колоксая  одного,  шел
на риск, ибо Миш  явно  не  смирится  с  участью,  захочет  избавиться  от
непрошеного жениха и мужа. Будь он рядом, уберег бы, но  оставив  Колоксая
одного...
     И только смутное предчувствие,  что  Колоксай  выживет,  что  свадьбе
быть, заставило его пойти на сделку с царицей.
     Старший  дружинник  сам  подал  своего  коня,  сам  повел  в  поводу.
Остальные почтительно держались по бокам и чуточку позади.  Кони  фыркали,
настороженно прядали ушами, чувствуя некоторое напряжение. Даже стук копыт
по дороге показался Олегу недобрым. Старший сказал услужливо:
     - Князь велел, что буде ты, великий герой, объ-явишься в  его  краях,
немедленно просить к нему, соскучился, дескать!
     - Я пришел, - сообщил Олег. - Почему зовете царя князем?
     Старший опасливо посмотрел на всадников, те смотрели вдаль  и  делали
вид, что родились глухими.
     - Он царь в своей стране, - ответил старший, приглушив  голос.  -  Но
здесь... пока что князь, да и то по милости нашей  хозяйки.  Подготовка  к
свадьбе закончена, завтра все свершится, вот тогда-то...  возможно,  он  и
будет зваться царем.
     У Олега вырвалось невольно:
     - Подготовка к свадьбе! Сколько же времени прошло?
     Старший долго считал, смотрел в небо,  морщил  лоб,  загибал  пальцы,
наконец сообщил с глубоким удовлетворением:
     - Да уже неделя почти!
     - Неделя, - повторил Олег потрясенно. Его тряхнуло, ибо  за  эти  дни
прожил целую жизнь. - Всего-то неделя?
     Старший взглянул с недоумением:
     - Неделя... Что-то стряслось?
     Олег погладил встревоженного коня по шее, пробормотал:
     - Да нет. Ничего особенного.
     Если не считать, добавил про себя, что  исколесил...  правда,  не  на
колесах, весь белый свет, двигал горами на севере, разрывал  земную  плоть
на юге, был в сердце западных лесов, замерзал в краю  вечных  льдов!  Если
исколесил...  э-э-э...  искрылил,  искрыластил  гряду  горных  хребтов   и
бескрайнюю степь.
     На стене блестели железные шапки двух стражей. Один  крикнул  хриплым
от пьянства голосом, ворота без скрипа медленно и величаво растворились.
     Прямоугольник входа показался темным на фоне  яркого  света  там,  во
дворе, и когда кони проехали  под  аркой,  всадники  попали  в  сверкающее
великолепие, ибо все пространство двора было вымощено  плитами  из  белого
мрамора. Солнце дробилось в изгибах стен дворца, надстройках, переходах на
уровне второго и третьего поверха, отблески падали вниз, здесь  вспыхивали
с новой силой.
     Старший посматривал на Олега с усмешкой, неделю назад плиты  были  из
простого гранита, но  человек  в  звериной  шкуре  лишь  сдвинул  тяжелыми
глыбами плеч:
     - Слишком слепит. Отвыкнете видеть дичь в лесу.
     Старший сказал разочарованно:
     - Так эти ж в лес не ходють... Да и где тут лес?
     Олег соскочил с коня, в голосе было презрение:
     - Вот-вот, что за страна, даже леса нет!
     Он пошел вперед, а  за  спиной  старший  тихонько  бурчал,  что  леса
вообще-то есть, но далеко, у них  не  какая-то  там  дикая  земля,  у  них
царство, до которого всем остальным как до Края Земли, здесь даже по ночам
не всегда слышно, как в лесу голодные волки воють...




     Колоксай, все такой же красавец великан с золотыми волосами до  плеч,
бросился навстречу, распахивая огромные руки:
     - Наставник!.. Учитель!
     На них смотрели с недоумением. Красноголовый не  выглядел  умудренным
старцем, да и вообще на старца не тянул, а с виду оба по возрасту  близки.
Конечно, Колоксай так много  пролил  крови  за  свой  короткий  срок,  что
захмелел, и в душе проснулась жажда к тому, что достигается не мечом, чего
железом вообще не добыть.
     Олег вытерпел  бурные  объятия,  красавец  витязь  скачет  и  прыгает
вокруг, как щенок, сдавил в ответ, отстранился:
     - Ладно, всего обслюнявил. Так ты все еще в женихах?
     - Все еще, - ответил Колоксай со вздохом.
     Теперь Олег видел глубокие  линии  на  лице,  складки  на  лбу,  даже
морщинки, что мужчины привыкли не замечать  друг  у  друга.  Глаза  слегка
запали, нос заострился, а скулы обозленно  выдвинулись  вперед,  вызывающе
натягивая кожу.
     Не сумев вывернуться от вопрошающего взора Олега, он сказал неохотно:
     - Это у нас, простых...  тяп-ляп  и  вся  свадьба.  А  то  еще,  если
умыкнешь, то и вовсе... Здесь же пока все не освятят,  не  побрызгают,  не
сошьют особые платья, не созовут родню со всех концов света...  Видишь,  к
свадьбе даже двор перепахали!
     Он говорил быстро, оправдываясь, обоим же ясно, что невеста идет  под
венец по принуждению,  нехорошо,  только  Колоксай  все  еще  уверен,  что
стерпится - слюбится, что она еще не почувствовала, как он смел,  отважен,
нежен, добр, как умеет развеселить, как он будет любить и на руках носить,
терпеть любые ее капризы!
     - А когда свадьба?
     - Да завтра уже, завтра, - почти выкрикнул Колоксай.  -  Как  я  ждал
этого дня!
     Олег кивнул:
     - Тогда я вовремя.
     - Еще как вовремя, - просиял Колоксай. - Ты будешь по мою праву руку!
Главным боярином. Хоть один из моих краев!
     - Да-да, - согласился Олег,  хотя  насчет  одних  краев  -  это  если
понимать как от Края и до Края, но  странное  недоброе  чувство  билось  в
груди и холодило кровь, что в самом деле в день свадьбы побыть  бы  вблизи
отважного  влюбленного  дурака.  -  Интересно,   какие   здесь   свадебные
ритуалы... Гм, я видел и весьма... весьма необычные.
     Колоксай отмахнулся:
     - Да зачем мне необычные? Мне  бы  сгрести  ее  и...  Свадьба  -  это
множество оберток, а мне бы добраться до жемчужинки внутри! Пойдем, я  сам
отве-ду тебя в палаты близь моих, а по дороге... а потом  и  за  пирком  в
твою честь поведаешь, где был, о чем мыслил!
     - А ты, - спросил Олег с недоверием, - так  и  сидел  здесь,  свадьбу
ждал?
     - Точно, - согласился Колоксай. - Пару раз только отлучился.
     - Куда?
     -  Да  так,  -  отмахнулся  Колоксай.  -  Тюринцев  смирил,  багнюков
примучил, воеводу Гнилозуба из полона освободил... Да это было просто! Ну,
еще отыскал в пещере чудище трехголовое, прибил, сокровища достал,  народу
раздал в возмещение убытков... Это все рядом!  Тут  хоть  и  сад  с  этими
золотыми, но за оградой Змей на Змее, кощеи стаями, нежить,  навьи...  Кто
хочет славы, только за ворота выйди!
     Олег прикусил язык. С героем что-то происходило. Неделю тому  он  еще
доказывал, что Змея прибить -  подвиг  из  подвигов,  а  сейчас  в  глазах
странное ожидание чего-то еще ярче, что ждет в той, другой жизни, что ждет
его за свадьбой.
     - Да, - согласился он с неловкостью, - пустячки... Но  что  ж  тогда,
по-твоему, народ называет жизнью, полной подвигов?
     Колоксай в затруднении пожал плечами. Он сам чувствовал,  что  с  ним
что-то происходит... начинает происходить, но чтобы это осмыслить сразу  и
полно, надо в пещеры, а какая свадьба в пещере?
     - Это хорошо, - сказал Олег с великим облегчением, -  что  ты  это...
освобождал, завоевывал... э-э... примучивал к дани. Это хорошо.
     Колоксай смотрел с удивлением. Темны движения души мудреца,  а  мысль
их непонятна вовсе. Во всяком случае, он говорит о чем-то другом, а  не  о
завоеваниях или подвигах.



                                 Глава 38

     В окно падал рассеянный бледный свет.  Медный  лик  луны,  изъеденный
пятнами, смотрел через решетку мертвыми  колдовскими  глазами.  Узкий  луч
высвечивал плотно подогнанные дубовые половицы.
     Олег неслышно подошел к  окну.  Железные  прутья  толщиной  в  палец,
каждый кован искусно, лепестки из металла, набухшие почки... Многое  сумел
передать умелец кузнец, жаль, что  за  пару  лет  все  равно  все  изойдет
ржавчиной. Ну, пусть не за пару, но все же...
     По спине прошла волна холодка, хотя он знал, что сзади дверь  закрыта
да еще и подперта. А если бы и распахнулась, изнутри  повалит  теплый  дух
человеческого жилья, разогретых тел челяди, что спят вповалку внизу.
     Колоксай, как он уже знал, в своих палатах спит с мечом у  изголовья.
Не дурак, понимает, что слишком многие хотят избавиться от  чужака,  но  в
открытом  поединке  мало  кто  рискнет  сойтись  грудь  в  грудь.  А   вот
прокрасться в опочивальню с острым ножом в зубах...
     - Какие поединки, - пробормотал он,  -  какие  мечи...  Здесь  правит
женщина. Значит, и ответ должен быть женским... Без железа.  А  то  и  без
крови вовсе... Хотя за последнее я бы голову не положил. Даже палец...
     Смутная угроза шла от темного приземистого здания далеко за садом. Он
чувствовал тяжелые волны, что катятся неспешно, одна  за  другой.  Высокие
настолько, что накрывают дома и даже весь дворец. Только птицы... а сейчас
жуки и летучие мыши носятся поверх незримого половодья чар.
     Уже заалел на востоке небосвод, но понять угрозу  не  мог.  С  каждым
часом, а теперь с каждым мгновением там  накапливалось  нечто  враждебное,
огромное, наливалось злой мощью.
     В отчаянии он перебрал все, что знал, но душа съежилась от  стыда  за
такую скудость. Он чувствовал унижение, словно на глазах всего люда облили
помоями да еще и хохочут, указывая пальцами. Ну, не обучен хитросплетениям
заклятий, когда одним уколом иглы можно  перетряхнуть  устои  государства,
сменить одно племя другим, когда умело сказанное заклятие поменяет в груди
человека сердце на селезенку,  и  тот  внезапно  рухнет  как  подрубленное
дерево на глазах изумленных соседей...
     Громко пропел петух, в ответ заорали, перекрикивая, во  всех  дворах.
Перекличка прокатилась по всему граду, где-то замычала разбуженная корова.
С заднего двора послышался скрип колодезного ворота.
     Внезапно он ощутил, как унижение  уже  давно  перерождается  в  нечто
злое, оскорбленная душа пытается разогнуться, стряхнуть помои, а еще лучше
- смыть эти помои кровью того, кто обрушил на него всю эту бадью.
     - Перестань, - сказал он себе, морщась. - Не  пристало  волхву  вести
себя как задиристый мальчишка или как... просто человек. Не пристало! И  я
не стану...
     В слабом рассвете  он  видел  над  домиком  колышущееся  как  студень
облачко. Прозрачное, так дрожит нагретый  воздух,  в  нем  любят  толктись
безобидные комарики, прозванные толкунцами, но этот воздух не поднимается,
словно вокруг дома незримый шар из бычьего пузыря...
     Он  словно  ощутил  в  груди  злое  жжение.  Плечи  раздвинулись,  он
чувствовал, как от гнева перехватило дыхание. Несколько мгновений боролся,
затем вдруг как молния блеснула мысль: а почему нет? Пока  он  добивается,
чтобы никому пальчик не прищемить, власть захватывают, как  говорил  Мрак,
просто сильные... даже не столько сильные, как уверенные, наглые, идущие к
цели напролом, наступая другим не только на ноги, но и на головы.
     - Да черт с тобой, - вырвалось у него обозленное. - Мог  бы  остаться
поселянином, пас бы коров, никто бы...
     Он чувствовал, что оправдывается, а в груди затрещало, незримая  рука
начала  выдирать  внутренности.  Боль,  тянущая  пустота,  а  под   ногами
дрогнуло, раздался сухой треск, грохот. На том месте, где виднелся  домик,
взвился столб огня, побежал  как  огненная  ящерица  с  высоким  пламенным
гребнем по извилистой линии.
     Дом исчез, на его месте зияла страшная  трещина.  С  десяток  саженей
вширь, в длину не угадать, концы уходят, постепенно  сужаясь,  за  пределы
сада. Треск умолк, только земля еще вздрагивала.  Стали  слышны  отчаянные
крики, плач, мычание испуганного скота. Зато тяжелое давящее ощущение беды
исчезло, словно это не он только что... да ладно, тот напросился.
     За садом взвились струи темного дыма. Медленно поднялся темный  столб
и за садом. Олег, натужившись, медленно свел края  трещин  вместе.  Воздух
наполнен гарью и дымом, когда же узнает, что горит в недрах...
     Края соприкоснулись, затрещало, снова грохот, гул, что прокатился под
ногами. Когда утихло, за садом огонь разгорелся сильнее,  а  крики  оттуда
доносились хоть и далекие, но страх звучал в каждом вопле.
     Через двор промчался человек:
     - Пожар!.. Пожар!
     Олег крикнул:
     - Что горит?
     - Летние палаты царицы!.. Все туда с ведрами!
     Олег проводил его долгим взглядом,  двор  качался,  а  перед  глазами
плыло. В теле была такая  слабость,  что  на  ощупь  отыскал  край  лавки,
опустился как куль с отрубями. Можно бы попробовать  дождь,  но  по  всему
телу вскакивают волдыри, когда вспомнит, как вместо дождя то рыба с небес,
то жабы, то вовсе раки и тина...
     Дверь вылетела с петель, снесенная мощным ударом.  Колоксай  выскочил
как ярый тур, в глазах ярость и отвага, голый  до  пояса,  мышцы  блестят,
весь в буграх мускулов, руки развел в стороны, как для схватки.
     - Олег?.. Что там?
     -  Тряпки  горят,  -  ответил  Олег   слабым   голосом.   -   Видать,
девки-рукодельницы лучину обронили...
     Из-за деревьев вздымался  уже  не  только  черный  дым,  но  и  языки
багрового огня. Колоксай не сводил взгляда с зарева.
     - Да нет, что за грохот был? Земля тряслась, как перепуганный конь.
     - А, это, - протянул он слабым голосом. - Это все, видать,  их  новый
колдун. Они все пробуют  новые  заклятия,  вот  и...  допробовался.  Земля
расторглась, а сам он с домом, челядью, собакой... я видел собаку,  добрая
была, хорошая, всегда хвостом виляла и никогда не гавкала! А теперь это  в
диковину,  всяк  норовит  ухватить,  грызануть,  цапнуть   или   хотя   бы
обгавкать...
     За садом багровые языки медленно скрывались в  черном  дыме.  Высокий
столб, в котором уносились и снопы искр, все  еще  упирался  в  голубеющее
небо. Колоксай спросил с беспокойством:
     - Так, говоришь, сами управятся?
     - Сами, - утешил Олег. - Не жениховское это дело!
     - Чертов колдун, - вырвалось у Колоксая, - сколько зла натворил.
     - А  сколько  еще  собирался,  -  добавил  Олег,  потому  что  насчет
натворенного зла не был уверен. Может быть, это  первая  гадость,  которую
собирался делать, но, как говорят старые люди, чего не следует делать,  не
делай даже в мыслях. - Не простынешь?.. Ночи здесь свежие, а утром  так  и
вовсе по росе... Будешь сопли  размазывать  в  венчание.  Что  про  такого
жениха скажут?
     Он говорил, чувствуя, что повторяет манеру  Мрака,  но  если  у  того
получалось грубовато-мужественно, то у него какое-то натужное,  нарочитое.
Странно, иной дурак за словом в карман не лезет, сыплет шуточками  направо
и налево, все складно и к месту, а он, вроде бы умный, тужится-тужится,  а
выдаст такое, что самому  неловко...  Но  лучше  так,  иначе  пришлось  бы
сказать такое, что и на голову не налезет вовсе.




     Утром обширный двор кипел, как наваристый борщ, всеми  красками,  был
полон повозками, конными. А пахло там как  от  борща:  сильно  и  в  такой
смеси,  что  свербило  в  носу.  Гостей  подхватывали   под   белы   руки,
препровождали в палаты, коней и повозки спешно уводили, ибо в  распахнутые
настежь ворота с песнями и веселыми воплями нескончаемо  въезжали  князья,
бояре, воеводы, прославленные герои, силачи, богатыри, владетели  соседних
княжеств, независимых, но дружественных, а также их богатая свита.
     Самых знатных размещали  в  главном  дворце,  остальных  расселяли  в
домиках прислуги,  что  по  роскоши  превосходили  княжеские  терема  иных
государей. В конюшнях было тесно, коней запоздавших  гостей  разводили  по
боярским дворам.
     Колоксай, наткнувшись в тереме на волхва, поразился:
     - Ты чего мокрый, как мышь под дождем?
     - Да так, - ответил Олег.  Добавил  с  чувством:  -  Глядя  на  тебя,
вижу... Только в петле дотащат на женитьбу. Да и то... либо  петля  долой,
либо голова оторвется.
     Колоксай счастливо расхохотался:
     - Ты просто не встретил настоящую!
     - Пусть везет и дальше, - ответил Олег, плюнул через плечо,  потрогал
обереги. - Когда же наконец...
     - Думаешь, я не жду? - ответил Колоксай с  чувством.  -  Сейчас  всех
гостей расставят в зале, здесь соблюдают места строго, это не наша простая
Артания...
     В голосе витязя впервые прозвучала нотка горечи. Глаза  посерьезнели,
но сказать  ничего  не  успел:  пришли  парадно  одетые  слуги,  увели  на
переодевание.




     Свадьба осталась в памяти Олега как тяжелое и нелепое  представление.
Ни один человек не думал то, что говорил, ни один не делал то, что  хотел,
но все улыбались, говорили, двигались, раскланивались, смеялись  звонко  и
весело, столы ломились от невероятных яств, в золотых  кубках,  больших  и
совсем крохотных, подавали лучшие вина.
     Палаты постепенно наполнялись как запахами кушаний, так  и  ароматами
от женских притираний, травяных настоев и душистых мазей.
     Вдоль всех стен полыхали смоляные факелы. От них  шли  густые  запахи
ароматных масел. Свет был чист и ярок, но сколько Олег ни  присматривался,
все, как один, горели, не сгорая. Он не ощутил магии, как ни вострил  уши.
Магия, просто тонкая и умелая, а  он  в  состоянии  ощутить  только  магию
простого деревенского колдуна, который сам ушел от него недалеко. А  то  и
не ушел...




     Где-то к полночи царица, наконец,  изволила  подняться.  Изнемогающий
Колоксай вскочил под крики гостей так  поспешно,  что  едва  не  опрокинул
стол. Послышались смешки, по столу застучали  кубками.  Никто  не  крикнул
здравицу, но недобрых взоров было брошено  вслед  столько,  что,  если  бы
взгляды царапали, от Колоксая остался окровавленный скелет.
     Для челяди стола, понятно, никто не ставил, и  Олег  просто  смиренно
пристроился в уголке,  стараясь  как  можно  меньше  привлекать  внимание.
Сейчас  он  просто  хотел  незаметно  оберегать   Колоксая,   но   начинал
чувствовать, что в личине незаметного человека жить вообще-то проще.  Всяк
мужчина ненавидит того, кто выше ростом и шире  в  плечах,  любая  женщина
втайне желает окриветь всем красивым  девушкам,  но  если  он  вот  так  в
волчьей шкуре, да не за царским столом,  то  вражды  нет,  всяк  чувствует
превосходство и даже готов  чем-то  помочь  по  мелочи.  Или  хотя  бы  не
вредить.  Зато  Колоксая  ненавидят  как  все   мужчины,   чувствуя   себя
обманутыми, так и женщины с детьми: их царевна досталась какому-то чужаку!
     Первую  половину  ночи  он   простоял   у   окна,   прислушиваясь   и
принюхиваясь, но ближе к утру, когда сон особенно крепок,  а  любой  страж
теряет бдительность, выбрался через окно,  прополз  по  крышам,  а  там  с
терема на крышу строения для челяди, конюшни, оружейной для охраны  ворот,
наконец соскочил на землю уже в саду.
     Воздух свеж, сапоги сразу  заблестели  от  росы.  В  правом  противно
чавкало,  подошва  слегка   отстала.   Любопытные   пальцы   уже   пробуют
высовываться, надо не забыть...
     С веток срывались холодные капли. Ежась, он осмотрел  сад,  а  затем,
перебегая от тени к тени, луна вон какая, вернулся во двор.  Главный  двор
весь залит лунным светом, не  схоронишься,  перевел  дух  и  прокрался  на
задний, где и так тесно от пристроек.
     С Колоксая причитается, мелькнула мысль.  Придется  его...  Не  успел
додумать, мимо  неслышно  скользнула  тень.  Привыкшие  глаза  рассмотрели
приземистого человека, что подошел, крадучись, к стене, потрогал  каменную
кладку. Олег уже начал протягивать руку, как вдруг из темноты появился еще
один, более рослый, тоже двигался бесшумно, как летучая мышь.
     Волосы на загривке приподнялись, такого с ним еще не было,  чтобы  не
уловил чужой запах. Тем более двух здоровых мужчин. Явно прикрыты волшбой,
и кто знает, что у них там еще...
     Первый ухватился за крохотные выступы,  повис  на  кончиках  пальцев,
явно примериваясь. Второй тихонько шепнул:
     - Ну как?
     - Щели  глубокие,  -  ответил  первый  негромко,  -  подняться  легче
легкого.
     - Там на окне решетка...
     - А что нам решетка?
     По стене распласталась тень второго,  похожая  на  огромного  темного
паука, а первый подтянулся выше. Сердце  раскачивало  Олега,  он  прыгнул,
руки метнулись сразу к двоим. Сдернул, упал под их тяжелыми телами, кулаки
его били в мягкое, вминаясь как в разогретый на солнце  воск,  дважды  или
трижды костяшки ожгло болью, он слышал хруст, но  бил  до  тех  пор,  пока
чужие пальцы перестали хвататься за его одежду.
     На земле распластались два тела. Темная лужа  расползалась  медленно,
но когда сомкнулась с тенью от кустов, Олег попятился, отступил  за  угол.
Задний двор наполовину в темноте, Олег поколебался, но рисковать не  стал,
поднялся по задней лестнице для прислуги, наскоро смыл  кровь  с  ладоней.
Пальцы дрожали, все случилось чересчур  быстро  и  жестоко.  Эти  двое  не
просто пришли убить Колоксая. Они пришли издалека, явно  наняты  кем-то  в
спешке, ибо знают, из каких плит стены. Хуже  всего,  из-за  чего  он  так
спешил, оба прикрыты колдовством, кто бы прошел незамеченным  через  двор,
полный стражи?
     Сердце колотилось бурно. Просто повезло,  что  оказался  в  тени,  не
заметили, не отвели глаз, как всем остальным. И еще повезло, что  даже  не
попытался против магии магией, что он может, пень  лесной,  а  вот  против
молодецкого удара, который он хоть и презирает, однако... однако...




     Миш явилась в пиршественный зал заметно  побледневшая,  с  вымученной
улыбкой. Глаза чуть запали, а покусанные губы припухли и потемнели. Гуляки
радостно  заорали,  поднялись  дружно,  кубки  взлетели  над  головами  во
вскинутых руках.
     За царицей по лестнице сходил неспешно Колоксай. Его щеки тоже слегка
потеряли цвет, но глаза сияли, а грудь  гордо  выдавалась  вперед,  словно
готов был взлететь на плетень и закричать победное "кукареку".
     Бояре поспешно расступились, царицу подхватили под руки, проводили  к
ее трону. Колоксай опустился в кресло рядом, богато украшенное, с  высокой
спинкой, не царское,  однако  именно  Колоксай  теперь  выглядел  царем  и
повелителем, и это ощутили все за пиршественными столами.
     Олег, держась за  спинами,  неслышно  приблизился.  К  Миш  склонился
грузный воевода. До слуха Олега донеслось:
     - Под вашими окнами, пресветлая княжна... э-э... княгиня,  нашли  два
растерзанных тела.
     Миш вскинула красиво изогнутые брови:
     - Чьи?
     - Двое мужчин.
     Она слушала несколько отстраненно,  ибо  рядом  устраивался  в  своем
кресле Колоксай, все  видели,  что  отныне  он  здесь  князь,  царь.  И  -
единственный, кто будет отдавать приказы, повелевать и править.
     - Семьям осиротевших помочь, - наконец  проговорила  она.  -  Скотом,
рабочими руками.
     Воевода сказал осторожно:
     - Да только как узнать, кто там осиротел...
     - Как это?
     - Похоже, не наши они вовсе. А были бы и  на-ши,  то  этот  неведомый
зверь так их... что не только мать родная, но и волхв не узнает. Только  и
видно,  что  оба  крепкие,  рослые,  но  растерзаны  раньше,  чем   успели
вспикнуть. Иначе там бы и кровь этого чудовища...
     Она смотрела удивленно:
     - Откуда здесь звери? Да еще неведомые?
     Воевода выглядел несчастным:
     - Ты права, пресветлая... э-э... Тем более, что  звериных  следов  не
найдено. То ли сразу улетели, то ли обернулись кем, но двое мужчин  забиты
так, словно по ним долго били бревном. У одного рука выдернута из плеча!..
Странно, не изгрызена.
     - Спугнули, - предположила она.
     - Надеюсь, - сказал он, бодрясь. - Мои стражи всю ночь ходили  вокруг
дворца, как коты вокруг кувшина со сметаной. Все прислушивались...  э-э...
не стрясется ли что-то. Звезды предрекали беду.
     Олег уловил несколько подозрительных  взглядов.  Во  всем  теле  была
смертельная усталость, ноги казались  чугунными.  Медленно  выбравшись  во
двор на свежий воздух, постоял, оглушенный гамом, шумом, яркими  красками.
Грудь жадно вбирала утренний воздух, но в голове была тяжесть, а  в  груди
тянущая пустота.
     Его  толкнули,  слуги  торопливо  несли  широкие  подносы  с  грудами
жареного мяса. Кто-то выругался, Олег тряхнул головой, в ушах  непрерывный
шум нарастал. Глаза слипаются, без сна уже двое суток! Да и  до  этого  от
сна обрывал жалкие клочья.
     Он неслышно отступал, пока не оказался в коридоре. Отосплюсь,  а  там
вместе с Колоксаем...



                                 Глава 39

     Колоксай обвел глазами палату.  Раньше  он  сразу  выхватывал  цепким
взором рослую, как ни прячь, фигуру красноголового  волхва.  Среди  пышных
одеяний он выделяется как крик в ночи, как ястреб среди  воробьев,  но  по
дурости, свойственной мудрецам,  упорно  носит  на  голом  теле  волчовку,
уверенный, что так в ней незаметнее.
     За столами шло непрерывное веселье, все ели  и  пили  так,  словно  в
своих землях голодают, от пестроты и ярких цветов  сворачивало  скулы,  но
серого пятнышка нигде не было.
     Незаметный служка приблизился к царице слева, она приняла из его  рук
небольшой медный с прозеленью  кувшин.  Пахнуло  тиной.  Царица  наполнила
большой золотой кубок, с улыбкой протянула Колоксаю:
     - Теперь тебе пора и, как говорят у вас в Артании, похмелиться.
     Колоксай коснулся кубка, их пальцы встретились:
     - Полагаешь, мое похмелье будет горьким?
     Загадочная улыбка тронула ее искусанные губы:
     - Чем слаще пир, тем горше похмелье.
     Он принял кубок, его синие как небо глаза пронзительно заглянули в ее
темные как бездны, а голос прозвучал тихо и со странной нежностью:
     - Из твоих рук я приму и чашу с ядом.
     Она вздрогнула, напряглась, в глазах метнулся страх и  колебание,  но
Колоксай уже встал с кубком в руке, рослый и широкий, брызжущий  весельем,
белозубый, сказал сильным  мужественным  голосом,  от  которого  по  жилам
мужчин пробежала дрожь, словно услышали призывный рев боевого рога:
     - А теперь поднимем заздравные чаши!.. И сдвинем во  славу  тех,  для
которых живем, за которых отдаем жизни, за  которых  принимаем  удары,  но
шрамами гордимся!
     За столами мужчины медленно поднимались, одни  с  охоткой,  бездумно,
другие с натугой, уже не смея перечить этого свирепому воителю, по  глазам
видно, что и здесь зажмет все в железный кулак, не даст почивать на боку.
     Колоксай  обвел  палату   орлиным   взором.   Круглые   глаза   хищно
всматривались в гостей, и все эти удельные князья,  независимые,  поспешно
вздергивали кубки. Вино плескало через края, но  они  ловили  его  взгляд,
улыбаться начинали уже иначе, уже как подданные, верные государю.
     По всей палате от края до края прокатилась волна голосов:
     - За красоту!..
     - За наших женщин...
     - За них, проклятых...
     - Пьем до дна, как пьем...
     Колоксай  с  победной  усмешкой  поднес  кубок  к  губам,  глаза  его
напоследок стрельнули по залу, и все поспешно припали к своим  чашам.  Миш
внезапно ухватила его за локоть:
     - Не пей!
     Он вскинул брови, синие глаза с такой открытой влюбленностью смотрели
ей в рот, что она ощутила желание  тут  же  прибить  этого  мужествен-ного
дурака, такого бесцеремонного, наглого и красивого.
     - Что случилось? - удивился он.
     - Ты, - прошептала она, - ты...  уже  вчера  выпил  достаточно.  Тебе
станет плохо...
     - Не станет, - сказал он уверенно.
     - ...От этого вина, - добавила она с усилием.
     Его взгляд был острее кинжала, но голос прозвучал так же нежно:
     - Что я буду за князь... да что вообще за мужчина, если, провозгласив
тост, сам не пью?.. Да еще не за каких-то богов или царей, а за женщин?
     Его кадык мерно задвигался, она почти видела, как  вино  переливается
из огромного кубка в его тело, расходится, смешиваясь с кровью.
     В ее глазах страх перешел в ужас, который никто  не  заметил,  каждый
занят своей чашей, а Колоксай  уже  с  натугой  сделал  последний  глоток,
вскинул над головой золотой кубок:
     - За наших женщин!
     По всей палате прокатилось:
     - За женщин...
     - За всех женщин...
     - За красоту, ради которой...
     Колоксай вздрогнул, пальцы на кубке судорожно сжались.  Все  услышали
скрежет сминаемого  металла.  Затем  пальцы  разжались,  кубок  замедленно
выпал, ударился о колено, отскочил и покатился по каменным плитам,  звякая
тонко и плачуще, подпрыгивая, наконец завертелся вокруг своей оси.
     Побледневший Колоксай ухватился за живот, его согнуло, было видно,  с
каким усилием он заставил себя выпрямиться, даже выдавил  бледную  улыбку.
Лицо его стало усталым, словно после трехдневной  битвы.  Пальцы  поползли
вверх, Миш видела, как кончики с силой вдавились в  левую  сторону  груди,
словно пытались остановить прыгающее сердце.
     Воевода подпрыгнул, глаза стали круглыми:
     - Колоксай!.. Эй-эй!.. Где чертов лекарь?.. Что с мужем нашей царицы?
     Колоксай зло оскалил зубы, со вчерашнего дня он уже не только муж  их
царицы, но отныне он... Дыхание вырывалось с хрипами, грудь ходила  часто,
нагнетая воздух в отравленную грудь.
     Царица  медленно  поднялась,  лицо  ее  было  белее  снега.   Воевода
посмотрел на нее, на Колоксая, в глазах мелькнула  злость,  заорал  мощно,
перекрывая шум и гам:
     - Лекаря!.. Лекаря, а то я...
     Подхватил Колоксая, похлопывая по широкой спине,  словно  тот  просто
поперхнулся, но воевода, похоже, другого лечения просто не знал.  На  лице
старого воина был страх, что, если этот воитель  помрет,  тогда  не  будет
победных походов в соседние земли, не будут гореть чужие хаты, не приведут
богатый полон, не вытопчут хлебные поля гнусных соседей!
     Придворный лекарь, несмотря на седую бороду до пояса,  примчался  как
мальчишка, упал на колени, быстро ощупал лоб  Колоксая,  заглянул  в  рот,
отшатнулся:
     - Да  там  все  черно!..  Неужто  отравлен?..  Данько,  быстро  князю
рвотное!
     Один из молодых гридней  бегом  сорвался  с  места,  следом  побежали
добровольные помощники. Дружинники подхватили Колоксая под руки,  встащили
обратно на трон. Витязь задыхался, его синие глаза побелели от  боли.  Миш
знаком велела нести мужа за ней, а сама почти бегом метнулась из палаты.




     Во дворе на свежем воздухе герою стало  чуть  легче.  Ветер  слизывал
крупные капли пота, синие жилы напряглись на висках, распухли.  Всем  было
видно, как толчками по ним двигается кровь, а синие вены потемнели,  стали
похожими на пиявок, что насосались крови.
     Гридня со рвотным все не было, хотя слуги метались в его поисках, как
муравьи за сбежавшим тараканом. Колоксай лежал на спине, глаза смотрели  в
синее небо, снова ставши ярко-синими, но теперь в  них  просто  отражалось
безоблачное небо.
     Миш  стояла,  заломив  руки,  в  ногах  Колоксая.  Он  попробовал  ей
улыбнуться, губы уже почернели. Она вскрикнула тонким птичьим  голосом,  в
глазах заблестели слезы:
     - Керкодуба отыскать, быстро!.. Он знает все яды.
     - Но Керкодуб вчера  уехал  в  соседнее  княжество,  -  напомнили  ей
торопливо. - Ты сама изволила отослать...
     - Вернуть! - вскрикнула она с отчаянием в голо-се. - Вернуть!!!




     Олег очнулся как от удара. Вздрогнул, вскочил,  кулаки  сжаты,  перед
глазами еще скачут призрачные  кони,  в  голове  затухающий  лязг  железа,
крики, стоны, ржание, треск горящих домов.  Когда  зрение  очистилось,  он
обнаружил, что стоит в готовности к схватке  в  каморке  для  прислуги.  В
единственное окошко бьет солнечный свет, а крики из-за окна в  самом  деле
звучат так, словно идет резня.
     По телу прошла  холодная  волна.  Стены  пронеслись  мимо,  грохнула,
ударившись о стену, дверь. Он вылетел во двор, залитый ярким солнцем  так,
что словно вбежал прямо в солнце.
     На той стороне двора толпился народ, празднично одетые гости.  Вокруг
носились челядины, стражи воинственно хлопали по рукоятям мечей  и  злобно
озирались, но Олег ощутил, что воздух пропитан страхом и безнадежностью.
     Гости распахивались, как колосья  перед  бегущим  через  житное  поле
кабаном. В середине круга лежал на спине Колоксай, Миш стояла на  коленях,
ее ладони бережно придерживали ему голову.
     - Что с ним? - спросил он и тут же осекся.
     Колоксай с трудом раздвинул запекшиеся губы,  лицо  стало  желтым,  а
глаза запали как у смертельно больного:
     - Похоже, что... я... добрался...
     Сквозь толпу протолкались гридни, в середке тащили  щуплого  старика,
плешивого, с длинной бородой, заткнутой за  пояс.  Его  стоптанные  сапоги
почти не касались мраморных плит.
     - Лекарь, - заговорили в толпе гостей, - главный над травниками...
     При виде распластанного, как рыба на столе, человека он  оживился,  с
неожиданной силой отпихнулся от дюжих рук, упал на колени и прильнул  ухом
к груди Колоксая. Олег видел, как розовое старческое лицо стало серьезным,
брови взлетели на середину лба.
     - Что там? - рыкнул воевода.
     - Тихо!
     На воеводу зашикали со всех сторон, толкали,  только  Миш  стояла  на
коленях недвижимая, бледная, с закушенной губой. Олег в странном  озарении
понял и ощутил ее боль, раздвоение, страх  и  жалость,  желание  повернуть
время вспять, сделать свершенное несвершенным, запоздалое раскаяние.
     Лекарь медленно поднял голову. Глаза стали удивленными и обиженными.
     - Этот яд... этот яд я не знаю!
     Воевода рыкнул громче:
     - Как такое может быть? Ты же знаешь все!
     - Я тоже так думал, - пробормотал лекарь. - Но...
     Он замялся, на лбу появились глубокие морщины.
     - Что? - заорал воевода. Он схватил колдуна за воротник, потряс люто.
- Говори быстрее!.. Он уже умирает!
     Олег опустился на колени, его  пальцы  осторожно  пробежали  по  лицу
Колоксая, ощупали шею,  грудь.  Везде  он  чувствовал  смертельный  холод,
нечеловеческий холод. Это был  не  просто  холод  умирающего,  остывающего
тела, в нем чувствовалась странная мощь, злая  и  нечеловеческая,  которую
останавливать не человеку.
     В сердце остро кольнуло, он задохнулся, едва вышептал:
     - Это не яд...
     - Я ж говорил, - вскрикнул лекарь обрадованно, но тут же ахнул: -  Но
тогда что это?
     - Вода, - ответил Олег обреченно. - Я чую, как она разливается по его
телу... Вода, просто вода... но это вода из подземного царства мертвых!
     Затуманенные  глаза  Колоксая  с   трудом   отыскали   лицо   волхва.
Красноголовый смотрел с болью, словно его самого замораживала единственная
на свете вода, которую нельзя ни вскипятить, ни даже нагреть.
     - Но как же, - донесся прерывающийся  шепот,  -  ты  же...  мудрый...
обещал... потомство...
     Олег стиснул челюсти. Его трясло, словно на лютом морозе стоял голым,
а еще и обливали водой  из  колодца.  По  телу  пробегали  ледяные  струи,
просачивались под кожу, морозили сердце.
     Непослушными губами прошептал раздавленно:
     - Ничего не понимаю... Разве что ты успел...
     - Что?.. А-а-а... -  Голос  Колоксая  прерывался,  по  бледному  лицу
катились крупные капли. - Как говорится... я трижды взошел на  ее  ложе...
хотя, если правду, я с него и не слезал...
     Толпа, судя по вскрикам, росла,  в  тесный  круг  волнами  опускались
тяжелые запахи жареного мяса, печеного лука, рыбы,  пахучих  трав.  Лекарь
кивнул воеводе, тот знаком велел оттеснить толпу.
     Миш закрыла глаза, бледное лицо  пошло  желтыми  пятнами.  Ее  ладони
бережно поддерживали голову Колоксая, золотые волосы разметались и закрыли
ей руки до локтей.
     Лекарь проговорил безнадежным голосом:
     - Был только один на свете человек, который знал, как...  не  лечить,
вылечить это нельзя, но тра-вами  да  настоями  можно  было  отсрочить  на
неделю-другую. А если такой вот здоровяк, то и на месяц...
     Воевода зло буркнул:
     - Что месяц! Месяца мне мало. Хотя бы до зимы.
     Олег сказал быстро:
     - Говори, говори! Только бы сейчас спасти, а за  месяц  многое  можно
свершить.
     - Этот колдун, - ответил лекарь невесело,  -  умер  пять  лет  назад.
Единственное, если кому успел передать свое умение, это своей  дочери.  Но
ее нет среди колдунов, нет среди волшебников, нет среди чародеев. Когда-то
ее пытались отыскать даже среди аводников или акудников, но...
     Миш крикнула зло:
     - Но что-то о ней известно?
     - Не успеем, - ответил колдун тоскливо. - Она хорошенькая, но мало ли
на свете хорошеньких? Среднего роста, с волосами цвета спелой  пшеницы,  а
таких большинство, у нее синие глаза, а у кого не синие?.. Имя ее какое-то
птичье...
     Олег, который слушал как никогда жадно, выпалил:
     - Не Зимородок случайно?
     Лекарь подпрыгнул:
     - Да! Ты тоже о ней слышал?
     Олег быстро оглянулся на умирающего. С витязя стащили доспехи,  сняли
сапоги, он лежал обнаженный до пояса, прекрасный и  могучий,  только  лицо
смертельно-бледное, на лбу и щеках блестели крупные бисеринки пота.  Синие
как небо глаза стали белыми от боли.
     - Жди меня, - бросил Олег. - Не вздумай околеть!
     Все смотрели с недоумением, когда этот  человек  с  зелеными  глазами
колдуна быстро растолкал народ, но побежал не к коням,  а  в  пустой  угол
двора.  Там  возник  вихрь,  пошел  по  кругу,  все  быстрее  и   быстрее,
завертелся, стал почти непрозрачным. В него втянуло сухие  листья,  кто-то
вскрикнул, потеряв шапку.
     Внезапно вихрь опал на землю, разом растеряв  силы.  Листья  и  ветки
сыпались с сухим шелестом, выросла горка,  а  сверху  плюхнулась  шапка  с
красным верхом. На белоснежной плите осталось выжженное страшным верчением
пятно, поднимался черный дымок, а сама плита оплавилась в середке.
     Люди тупо смотрели вверх, у всех  отвисли  челюсти.  Наконец  воевода
проговорил осевшим голосом:
     - Вот это волхв... Это ж может вот так и к моей жене... Нет, лучше  к
жене Кобылки, а потом обратно, никто не увидит...
     Кобылка, самый  большой  ревнивец  в  боярской  дружине,  нахмурился,
пощупал  рукоять  большого  ножа  на  поясе.  Воевода,  сопя  от  жалости,
наклонился над Колоксаем:
     - Твой друг оказался сильнее, чем мы думали.
     - Он... мудр, - прохрипел Колоксай.
     - Что в мудрости, - ответил за воеводу лекарь. - Он силен!.. Потерпи,
не сдавайся мертвой воде. Такие люди если говорят, что скоро вернутся...
     - Таких не остановит даже Ящер, - добавил воевода. Он опустил  ладонь
на раскаленный лоб Колоксая, озабоченно покачал головой. При таком жаре он
испекал на углях костра рябчиков, однако грудь витязя была холоднее  глыбы
льда. - Потерпи. Если  он  мужчина,  то  вернется.  Даже  если  ничего  не
получится.
     - У него получится, - сказал лекарь, но  в  его  голосе  было  меньше
уверенности, чем хотелось са-мому.



                                 Глава 40

     Олег, рискуя сломать шею, а то и разбиться всмятку,  опустился  прямо
во дворе самого богатого терема. Тот стоял в самой середке городка,  здесь
должен обитать правитель, и когда ударился пятками о землю, упал,  то  тут
же, несмотря на страшную слабость и тупую боль в  голове,  подхватился  и,
хромая, не обращая внимания на острую боль в лодыжке, бросился к крыльцу.
     С дороги метнулась визжащая  девка.  Глаза  ополо-умевшие,  в  глазах
ужаса больше, чем при виде  волчьей  стаи.  На  ступеньках  он  сшиб  двух
молодых мужиков, что вышли то ли помочиться с крыльца, как принято в  этом
племени, то ли поплескаться у колодца в большом широком корыте.
     В сенях его попытался задержать ничего не подозревающий гридень, Олег
на ходу пихнул его ладонью, промчался вверх по лестнице на второй  поверх.
Сзади были  стук,  грохот,  падение  тяжелого  тела,  ругань,  но  он  уже
промчался по коридору, толчком распахнул дверь, из-под  которой  весенними
ручейками вытекали самые свежие и легкие запахи. Запомнил с  той  встречи,
когда Зимородок догнала их возле ворот своего городка.
     В палате сидели за вышивками три  молодые  хорошенькие  девки,  почти
подростки. Смех оборвался, глаза округлились, но смотрели еще без  страха,
только с любопытством на могучего парня, что ворвался так неожиданно.
     - Где Зимородок? - крикнул Олег.
     Дыхание вырывалось из груди с хрипами,  он  поперхнулся,  закашлялся.
Девушки  смотрели  все  еще  с  открытыми  ртами,  наконец  самая  быстрая
промямлила:
     - Это... а... это... боярыню, да?
     - Да, - бросил Олег торопливо. - Где она?
     - Боярыня-то? - повторила  девушка  замедленно.  Он  вскинула  брови,
подвигала, изображая глубокие размышления. - Боярыни здесь нету...
     - Вижу, - бросил Олег резко. - Где она сейчас?
     - Боярыня-то?
     - Быстрее ответствуй, - прорычал он люто. - Где она?
     Девка  обомлела  от  свирепого  лица,  начала  расстегивать   платье,
торопливо потащила через голову:
     -  Да  нет  ее,  не  скоро  вернется!..  Пользуйся,  аспид.  Чтоб  ты
подавилси...
     Ее пышное белое тело было сочным и  мягким  с  виду,  кук  у  личинки
майского жука, что три года не видит солнечного света.  Олег  захрипел  от
ярости, девка торопливо изготовилась, понятно, от чего  мужики  хрипят,  а
Олег, с перекрытым красной пеленой ярости взором, отступил  по  ступенькам
на ощупь.




     Он промчался на простом деревенском коне, не  до  вихрей  или  Змеев,
внутри тряслась и жалко дребезжала каждая жилка, вихрь уже  не  получится,
не удержишь в кулаке, самого размажет по незримым стенам, к тому  же  надо
хоть каплю силы накопить на обратно. Ступеньки дробно простучали  под  его
сапогами, перила разлетелись вдрызг, ибо к конюшне метнулся напрямую.
     Из ворот долговязый мальчишка тащил упирающегося коня. Рядом с  конем
шел гридень, похлопывал  и  поглаживал,  поправлял  потничек  под  узорным
седлом. Олег на бегу отпихнул, вспрыгнул в седло,  развернул  коня.  Когда
простучал стук копыт, сзади разозленно заорали, вроде даже звонко щелкнула
тетива.
     Дорожка вилась как  слепая  змея,  дважды  делала  петли,  как  заяц,
убегающий от лисы. Олег свирепел, здесь живут очень уж  неторопливо,  коня
посылал через кусты, рискуя сломать шею себе и животному, а когда за  гаем
показался  легкий  теремок,  огороженный  частоколом  из  свежеоструганных
кольев,  не  стал  искать  ворота.  Конь  задрожал,  но  послушно  ринулся
напрямую.
     Во дворе с истошным криком  метнулись  во  все  стороны  куры.  Стадо
свиней с визгом бросилось к  хлеву,  а  челядины  застыли  с  распахнутыми
ртами: красноголовый всадник появился словно с небес.
     Конь грянулся копытами, с трудом удержался, остановился, дико  вращая
глазами. На широком резном крыльце три молодые женщины пряли шерсть.  Олег
с огромным облегчением узнал в одной ту золотоволоску, что бежала за конем
Колоксая, хваталась за стремя, брызгая на конский бок горючими слезами.
     Он соскочил, в несколько широких шагов пересек двор. Женщины смотрели
блестящими любопытными  глазами.  На  лицах  было  больше  изумления,  чем
страха.
     Он вскочил на крыльцо, глаза впились в лицо золотоволоски:
     - Зимородок?.. Колоксай умирает от яда!
     Девчонки ахнули, Зимородок напряглась, от  лица  отхлынула  кровь,  а
голос задрожал:
     - Что... что с ним стряслось?
     - Отравлен! - крикнул он. - Ты знаешь зелья от ядов?
     - Если знать  какое,  -  ответила  она  невольно,  ее  пальцы  нервно
перебирали шерсть. - Если ты знаешь...
     - Мертвая вода, - сказал он с дрожью в  голосе.  -  Вода  из  царства
мертвых!
     Она побледнела, проговорила медленно, закусив губу:
     - Против мертвой воды нет отворота.
     - Не лечения, - поправился он быстро. - Хотя бы замедлить чуть! Я  не
сказал другим, но вода тянет в свой подземный мир, а с нею борется  только
солнце. Но как только скроется за краем земли...
     Она прошептала:
     - Я попробую... Отец оставил мне маленькую баклажку...  Говорил,  что
там зелье, против которого бессилен любой яд. Правда, мертвая  вода  -  не
яд, но... Кто отравил?
     Он сказал со злостью:
     - Женщина! Женщина, которой он доверился.
     Зимородок смотрела расширенными глазами, лицо стало белее снега. Олег
ожидал, что она с криком  бросится  торопить  его  мчаться  быстрее  к  ее
любимому, спасать, тем более что докажет свою любовь и  преданность,  ведь
цену той женщины он  уже  видит...  но  она  вдруг  ответила  похолодевшим
голосом:
     - Та, ради которой он бросил меня?
     - Он не бросал тебя ради женщины, - ответил Олег искренне.  -  Он  ее
тогда не знал вовсе.
     Она медленно покачала головой:
     - А сейчас он лежит там. Терзается в муках...
     - Да!
     - И вспоминает, - сказала она с нажимом в голосе. - Вспоминает,  кого
оставил! И теперь видит, что потерял...
     Олег торопливо согласился:
     - Да-да! Теперь видит. Поспешим! Теперь понимает, какая  ты  ценность
для него и чего стоят все женщины мира в сравнении с тобой.
     И опять она, против ожидания, не бросилась ему на шею, не завизжала в
радости, что Колоксай ее любит... или полюбит снова, и в страхе, что может
не успеть, надо лететь, нестись, мчаться к ее умирающему мужу...
     Медленно, очень медленно она отступила на шаг. Олег  не  верил  своим
глазам, когда она покачала головой:
     - Он бросил меня. Он предал меня и мою любовь.
     - Зимородок! - воскликнул Олег в  страхе  и  непонимании.  -  Что  ты
говоришь?.. Он же там мучается! Страшный яд отравил  ему  кровь,  выжигает
мозг,  терзает  внутренности!..  Сто  тысяч  распинаемых  преступников  не
чувствовали того, что переносит он сейчас!
     На ее лице отражалась борьба  чувств,  но  это  дрались  торжество  и
ненависть, и не было в ее глазах ни раскаяния, ни жалости.
     - А я не терзалась? - спросила она сдавленно. - А меня  не  распинали
мои страхи? Разве он не распял мою любовь?.. Нет,  волхв,  я  не  пойду  с
тобой.
     Он чувствовал, как в ее тонком  хрупком  теле  звенят  от  напряжения
невидимые струны, а голос натянут так, что порвется, если вздрогнет.
     Он вскрикнул в ужасе:
     - Он умирает!.. Ты понимаешь?
     - Понимаю, - ответила таким голосом, что у  него  по  спине  побежали
мурашки. -  Его  никто  не  заставлял  бросать  меня!..  А  теперь  он  не
достанется ей тоже. Как и мне.
     Он всмотрелся, отступил на шаг. Страх и ярость начали  подниматься  в
его груди, он давил недостойные волхва чувства, а когда она гордо  задрала
подбородок, вызывающе и дерзко, он уже знал, что это всего лишь, чтобы  не
выронить слезы.
     - Зимородок!
     - Сила на моей стороне, - сказала она жестоко. - Я не поеду! А  ты...
убирайся, пока цел.
     Он стиснул зубы с такой силой, что заломило в висках. Глаза  застлало
пеленой гнева. Как охотно все прибегают к силе, даже вот  такие  нежные  и
хрупкие знают, что сила решает все!
     - Сила решает не все, - сказал он. - Но если признаешь  только  силу,
то поедешь со мной, даже если мне для этого придется разорить твой  город!
Поедешь, даже если смету с лица земли весь этот край! Поедешь...
     Ее глаза гордо блеснули, он уловил недоверие, но  Колоксай  терзается
от нечеловеческой боли, и он, сцепив зубы, сказал  Слово  Огня  и  простер
руку в сторону города.
     Слепящий столб вырвался из его ладони. Деревья с  треском  вспыхнули,
на землю медленно падали горящие вершины. Воздух стал горячим,  пропитался
гарью и копотью. На внезапно возникшем черном просторе торчали  обугленные
пни, а в  воздухе  кружил  черный  пепел.  Далеко  на  том  краю  внезапно
возникшей просеки блеснуло солнце над полем, еще дальше оранжево  блестели
стены города. Край вспыхнул, там  поднялся  столб  черного  дыма,  и  даже
отсюда были видны багровые языки пламени.
     - Я чуть промахнулся, - проговорил он мстительно.
     Все тело вздрагивало, словно он не истощил силы в вихре, а, напротив,
вобрал в себя, и теперь его  раздирает  накопленная  мощь.  Он  чувствовал
странную жажду рушить, ломать, крушить и даже на миг пожалел, что в  самом
деле только задел выступ городской стены, а не ударил в самую середину.
     Она вскрикнула, а он снова поднял руку, чуть сместил в сторону, и она
по его сузившимся нечеловечески зеленым глазам поняла, что сейчас огненный
таран пробьет стену леса и ворвется в ее город...
     - Нет! - закричала она. - Не смей!
     - Я посмею, - пообещал он.
     Губы его вздрагивали, он едва удерживал сладостное чувство, с которым
вымолвит прекрасное слово, а потом огонь, пламя до облаков,  крики  жалких
людишек, треск горящих кровель...
     - Я сделаю все, что хочешь, - взмолилась она.
     - Поедешь со мной, - сказал он.
     - Да-да, - сказала она угасшим голосом. Судя по  ее  глазам,  которые
воровато отвела в сторону, она что-то замыслила. - Как скажешь!
     - И вылечишь Колоксая!
     На этот раз она запнулась, даже  выпрямилась  гордо,  на  губах  явно
вертелся отказ, но ее синие глаза встретились с  его  безумным  взором,  в
которых было наслаждение и сладостное предвкушение,  с  которым  уничтожит
целый город. Она сказала погасшим голосом:
     - Я это сделаю.
     -  Тогда  летим,  -  велел  он.  И  добавил  в   приступе   внезапной
подозрительности: - Если он умрет, то, клянусь, умрешь и ты.
     Ее взгляд стал гордым и высокомерным.
     - Ты что-то медлишь.
     Олег выкрикнул Слово Вихря с такой яростью, что их смело,  как  сухие
листья сильным ветром. Деревья затрещали,  верхушки  сламывало,  сорванные
ветки понеслись было за страшным вихреворотом,  но,  обессилев,  упали  на
землю в сотне шагов от леса.
     Вихрь трепал их в  жестоких  ладонях,  рвал  одежду,  волосы.  Голова
трещала от свиста, воя,  странного  треска,  словно  проламывались  сквозь
стены из сосулек. Олег слышал в свисте вихря стон. Зимородок закрыла  лицо
ладонями, бледная  и  трепещущая.  Олег  усилием  воли  приглушил  боль  в
позвоночнике, ухватил девушку, она прижалась к нему как к толстому дереву,
губа закушена, дрожит, но когда свист начал стихать, она  уперлась  ему  в
грудь кулаками, отстранилась.
     - Ты в самом деле чародей?
     - А ты надеялась, что мы не успеем до захода солнца?
     - Ты угадал, проклятый...
     Голос ее был тонок, тонул в реве  вихря,  Олег  сделал  вид,  что  не
слышит,  напряженно  всматривался,  а  когда   зеленые   пятна   сменились
оранжевыми, повел вихрь вниз, весь собранный как перед прыжком с  моста  в
холодную воду. Незримые руки щипали за волосы,  затем  рев  затих,  а  еще
через мгновение их пятки ударились в рыхлый песок.
     Зимородок  от  неожиданности  присела,  но  мощная   рука   человека,
оказавшегося чародеем, не дала позорно завалиться  на  спину,  бессовестно
задирая юбку на потеху множества молодых и немолодых мужчин.
     Воины, опомнившись от неожиданности, подскочили с двух  сторон.  Олег
ощутил сильные,  но  дрожащие  руки,  с  облегчением  повис,  почти  теряя
сознание  от   нечеловеческой   слабости.   Зимородок   хлопала   глазами,
ошеломленная внезапным и быстрым перемещением из сурового мрачного леса  в
мир раскаленного песка, раскаленного синего неба, горячего, как  из  печи,
воздуха.
     Колоксай уже лежал на ложе, что вынесли для него  на  свежий  воздух.
Возле изголовья немолодые  воины,  гремя  железом,  шуршали  приглушенными
голосами. Воевода держал героя за руку, а Миш уже исчезла, словно знала  о
прибытии Зимородка. Колоксай был настолько  желт,  нос  заострился,  глаза
ввалились во-внутрь черепа, сухая кожа обтянула череп настолько туго,  что
Олег с дрожью представил себе, какими будут кости этого человека...
     Зимородок вскрикнула. Олег не успел сжать пальцы, как  она  выдернула
руку. Все видели, как золотоволосая девушка подбежала к  ложу,  колени  ее
подломились, она рухнула на колени, головка ее нежно опустилась  на  грудь
героя, все еще широкую и могучую, хотя  кости  угрожали  прорвать  кожу  и
истончившиеся мышцы.
     Все ждали, не решаясь сказать слово или сделать движение. Зимородок с
усилием приподняла голову, руки ее все еще обхватывали грудь Колоксая.
     - Это не яд, - проговорила она, щеки ее покрыл смертельный холод,  но
в глазах была решимость. - Я все еще надеялась... Но это в самом деле вода
из мира мертвых!
     - Но как...
     - Она где-то могла пробиться на поверхность.  Или  кто-то  знал,  где
копать. Быстрее принесите березовой коры...  лучше  со  столетней  березы,
лист папоротника и ветку омелы!
     Старенький лекарь пугливо потрогал Олега за локоть:
     - Мне чуется, что мы не успеваем... А солнце  почему-то  двигается  к
закату быстрее, чем обычно.
     Слышно  было,  как  заскрипели  сотни  доспехов.  Воеводы,  бояре   и
дружинники поворачивались посмотреть на заходящее солнце.  Оно  уже  почти
коснулось темного края земли.
     Зимородок бросила быстро:
     - Ты прав, мудрый. Солнце вливает в него силы, потому  он  жив...  Но
когда эти лучи прервутся, длинные руки мира мертвых... Но мы успеем.
     Воевода за их спинами прорычал:
     - Черт... мы должны успеть!.. Такой воин, такой воин!.. А  кулаки,  а
плечи...



                                 Глава 41

     Воины с криками  бежали  обратно,  одни  несли  пучки  свежесодранной
бересты, как хорошо, что березы  растут  по  всему  белому  свету,  другие
прижимали к груди листья папоротника, Олег успел  смутно  подивиться,  где
нашли в пустыне, а двое, с поцарапанными лицами, примчались  и  бросили  к
ногам Зимородка ветки омелы.
     Всадники носились взад-вперед на  конях,  воздух  трещал  от  топота,
крика, всполошенных воплей. Омелы  натаскали  едва  ли  не  целый  воз,  а
бересту таскали пока с молодых берез, столетней пока не отыскали.
     Вода в котле вскипела, но Зимородок велела толочь листья и веточки  в
ступке. Губы  Колоксая  двигались,  Зимородок  опустилась  возле  него  на
колени. Олег напряг слух, с пересохших губ Колоксая сорвалось:
     - Все равно... все равно... я люблю...
     Зимородок  счастливо  улыбнулась,  ее  тонкие  пальцы   гладили   его
безжизненную ладонь:
     - Потерпи еще чуть... Сейчас ты будешь здоров и силен, как прежде.
     Его губы двигались, кадык дергался. После паузы он прохрипел:
     - Все равно люблю... и буду вечно любить тебя, Миш...
     Зимородок  отшатнулась,  словно  ей  плюнули  в   глаза.   Брови   ее
сомкнулись, она остановившимся  взором  смотрела  в  бледное  лицо.  Воины
замерли,  чуя  неладное.  Олег  сжался,  предчувствие  беды  стало   таким
неминучим, что едва не вскрикнул, а под левым ребром возникла тупая боль.
     Он положил ей на плечо руку,  и  Зимородок  поднялась,  двигаясь  как
кукла, которую ведут чужие руки. Олег в самом деле  отвел  к  воинам,  что
толкли смесь, в ступке чавкало, выбрызгивала зеленая слизь. Краем глаза он
все время видел огромный красный диск, что наполовину погрузился за темный
край, багровые лучи еще питают жизнь Колоксая, но солнце опускается так же
быстро, как яичный желток сползает по горячей сковороде...
     Ей подали приготовленный кубок. Она  быстрыми  движениями  переложила
слизь в кубок, ее пальцы ловко сняли с шеи крохотную серебряную  баклажку.
Олег часто дышал, молча указал на заходящее солнце.
     Баклажка была полна, воины затаив дыхание смотрели, как  выплеснулась
струйка  удивительно  чистой  воды,  в  сумерках  возникло  чистое  ровное
свечение. Когда струйка  ударила  в  кубок,  оттуда  вырвался  клуб  дыма.
Блеснул огонь, все потрясенно увидели, как кубок заполнился  красным,  как
кровь, зельем.
     Красный край солнца опускался стремительно. Зимородок  направилась  к
ложу. Ее глаза не отрывались от распластанного беспомощного мужа. Олег шел
рядом, в груди был такой  страх,  что  он,  неожиданно  для  самого  себя,
напомнил:
     - Если он умрет, то умрешь и ты...
     От нее пошла такая ледяная волна презрения, что он съежился и  втянул
голову в плечи, чувствуя себя полнейшим ничтожеством. А Зимородок  сказала
чистым ясным голосом:
     - Колоксай!.. Колоксай, узри меня!
     Тяжелые веки, красные и  распухшие,  приподнялись  с  таким  усилием,
словно герой голыми руками поднимал решетку  на  городских  воротах.  Олег
вздрогнул, ибо глаза были красные, обезумевшие от  боли,  незрячие.  Синий
безгубый рот дернулся, из почерневшего рта выползло медленное, как улитка:
     - Миш, я все равно люблю...
     Зимородок споткнулась. Олег, который смотрел на Колоксая, не успел на
крохотный миг,  рука  метнулась  перехватить  кубок,  но  Зимородок  резко
дернула его книзу, разжала пальцы. Из падающего кубка выплеснулась широкая
струя, мигом вошла в горячий песок,  а  пустой  кубок  подкатился  к  ложу
Колоксая и там замер.
     Олег вскрикнул:
     - Ты... ты это нарочно!
     Она молча указала глазами на виднокрай. Красный горбик  медленно  шел
вниз, оставался лишь самый краешек.
     В великой печали Олег присел  рядом  с  Колоксаем  на  ложе,  опустил
ладонь на раскаленный, как болванка на огне, лоб. Из черного,  как  уголь,
рта рвались хрипы, желтое лицо дергалось, кровь текла изо рта и стекала на
грудь. С другой стороны встал воевода, собственноручно, никому не доверяя,
вытирал куском чистого холста ему рот. Олег чувствовал, как холодеет  тело
богатыря.
     - Бу... будет... ли... - прохрипел Колоксай.
     Олег кивнул, голос был полон печали:
     - Будут. Черт, неужто не увидишь?.. Хоть ты провел одну ночь,  однако
родишь... у тебя родятся три сына, три богатыря,  равных  которым  еще  не
было на всем белом свете...
     Колоксай улыбнулся, глаза смотрели на Олега с любовью и  надеждой.  В
этот миг тени слились и покрыли весь мир. Выждав чуть, Олег ласково провел
ладонью по неподвижному лицу, надвинул веки, но  губ  не  коснулся,  пусть
герой войдет и в вирий с радостной улыбкой победителя.
     Бояре столпились возле ложа.  Воевода  всхлипнул,  не  стыдясь  слез.
Колоксай упорно смотрел в темнеющее небо. Олег с великой печалью  в  груди
прошел мимо Зимородка, но она неожиданно ухватила его за руку:
     - Ты сказал, что убьешь меня. Ну?
     Гордая и прекрасная, она  смотрела  гордо  и  надменно.  Синие  глаза
блеснули горькой насмешкой.
     - Тварь, - сказал Олег с отвращением.
     - Ты дал слово, - напомнила она с вызовом.
     - Я сказал, - возразил он, - что если он умрет, то и  ты  умрешь.  Он
умер, теперь и ты умрешь... когда-нибудь. Я не говорил, что убью тебя.
     Она расхохоталась громко и жестоко,  совсем  не  похожая  на  прежнюю
хрупкую и нежную девушку.
     - Лицемер!.. И дурак. Как ты мог подумать,  что  меня  испугают  твои
угрозы? Смотри же!
     В ее руке блеснул спрятанный в рукаве узкий длинный кинжал.  Лицо  ее
стало светлым и прекрасным. Глаза сияли как утренние звезды. Олег прыгнул,
пытаясь перехватить руку с ножом, но  лезвие  уже  сместилось,  он  увидел
сверкающую дугу, что  оборвалась  внезапно  и  страшно  под  левой  грудью
Зимородка.
     Она побледнела, но сияние  глаз  стало  торжествующим.  Тонкие  руки,
сцепившись на рукояти,  погружали  лезвие  все  глубже,  пока  рукоять  не
уперлась в ребра.
     - Колоксай, - сказала она ясным чистым голосом, - лишь та твоя  жена,
что пошла за тобой!
     Перед ней расступились, в глазах воинов был почтительный восторг. Она
приблизилась к ложу и легла, положив голову ему на грудь. Ее  тонкие  руки
обхватили его за шею, и так замерла, счастливая и  тихая.  Золотые  волосы
рассыпались по широкой груди, ее синие глаза  начали  тускнеть.  Последним
усилием  она  опустила  веки,  последний  тихий  вздох  вышел   из   груди
замедленно, и больше она не шевелилась.
     Воины трижды ударили рукоятями мечей в окованные медью щиты.  Тяжелый
звон прозвучал скорбно и тягуче, повис в неподвижном воздухе.




     Его шатало, когда он уходил,  волосы  сзади  подсвечивало  гигантское
багровое пламя. На краде из двух сотен дубов сжигали тело Колоксая  и  его
верной жены Зимородка, затем скачки и стрельба из лука, победители получат
по золотому кубку из рук скорбящей царицы.
     Он чувствовал себя так, словно сам вышел  из  крады.  Душа  выгорела,
оставив в груди томящую пустоту, а в теле же, напротив -  взамен  страшной
слабости после перелета в вихре, - мышцы вздрагивали,  поры  раскрывались,
кожу жгло, неведомые силы вливаются отовсюду, словно пчелы, избравшие  его
тело своим дуплом, сотни тысяч незримых молний  вползают  и  сворачиваются
крохотными узелками в его  груди,  теснятся,  но  в  груди  все  теснее  и
теснее...
     Что-то опасно нарушил в себе, он понимал, раньше после вихря приходил
в себя сутками, а теперь после тех слез, что позорно для мужчины  вскипели
в глазах и тут же высохли, в нем  что-то  раскрылось  миру  и  звездам,  и
теперь весь мир наполняет его мощью, как работник вливает в бурдюк молодое
вино, а бурдюк все раздувается и раздувается под тяжестью...
     Он чувствовал, как от него  непроизвольно  пошел  жар.  Мошкара,  что
пыталась  поплясать  над  ним  столбиком,  вспыхивала  и  сгорала  мелкими
искорками. Когда загорелись крылья чересчур близко пролетевшей бабочки, он
торопливо свернул, отыскал уединенное место среди камней,  лег  на  спину.
Над головой медленно проплывали темные, как преступление,  облака.  Звезды
проступили мелкие и злые, но от них  тоже  протянулись  узкие  лучики,  по
которым в его тело пошла злая дикая сила звезд.
     Надо научиться держать себя в руках, сказал он себе, пробиваясь через
вихрь суматошных злых мыслей. Перед глазами мелькали  отрубленные  головы,
горели  стены  городов,  рушились  башни,  кричали  в  смертельном  страхе
женщины, пытаясь спасти детей из-под горящих обломков,  и  в  груди  росла
тяжесть от осознания, что все это натворит он.
     Это и много больше, если не научится владеть собой. Из-за спины Мрака
хорошо  бурчать  на  кровожадность  оборотня,  свысока  посмеиваться   над
дуростью певца, который ведом дурацкими чувствами, а  вот  он,  волхв,  ну
прямо чистая мудрость и сдержанность!
     И все потому, что первые удары принимали на себя Мрак и  Таргитай.  А
теперь увидел с ужасом, что ненамного  ушел  дальше  Мрака,  для  которого
глав-ный довод - кулаком в рыло, или от Таргитая,  ко-торый  сидя  говорит
одно, стоя - другое, а лежа - третье.




     Рассвет застал его все так же распластанным в  траве.  Небо  медленно
светлело, звезды истаивали, на востоке робко заалела утренняя заря, начала
медленно наливаться красками.
     По  коже  пробегал  волнами  озноб,  но  жар  еще  переполнял  грудь.
Удивительно, сколько в нем скопилось жара. Всюду блестят прозрачные капли,
но вокруг него на два шага трава пожухла от его злости и жара.
     Он с трудом поднялся, мышцы  все  застыли,  в  животе  тянущая  боль,
тяжело и холодно, словно это он хлебнул воды из мира мертвых.
     - Сегодня, - сказал он вслух, и сердце сжало болью. -  Сегодня  Перун
наденет... или, в крайнем случае, завтра. А что я сделал?
     Он зарычал от стыда и злости. С того дня, как расстался  с  Мраком  и
Таргитаем, только и делал глупость за глупостью.  Да  такие,  что  назвать
глупостью - это еще похвалить себя.
     Он снова сел, сжал ладонями голову. Как бы  поступил,  скажем,  Мрак?
Простой грубый и бесхитростный Мрак? Он сунул  бы  колдуну  под  нос  свою
секиру, предложил бы обнюхать и посоветовал бы тут же начинать работать на
человечество. Иначе...
     Дурость, конечно,  пронеслась  в  голове  злая  мысль.  Не  силой  же
заставлять такое?
     Солнце высунулось краешком,  но  по  ровной  степи  яркий  луч  сразу
стрельнул в  лицо,  запрыгал  красными  пятнами  под  плотно  зажмуренными
веками.  Он  повернул  голову  прямо  навстречу  солнцу,  пятна  сменились
пурпурным заревом, что объяло весь мир...
     Он вздрогнул, ноги подбросили его с такой силой, что подпрыгнул.  Это
пурпурное зарево вот-вот охватит весь мир,  все  страны  и  народы!  А  он
сидит, мыслит, ищет бескровные  решения...  Если  не  знаешь,  как  делать
правильно, то хоть что-то делай!  Да  и  не  бывает  абсолютно  бескровных
решений.




     Сердце едва не разламывало грудь. В  голове  стоял  неумолчный  звон,
словно там  одна  за  другой  рвались  туго  натянутые  жилки.  Пламя  под
опущенными  веками  полыхало,  завивалось  жгутами.   Возникали   странные
пляшущие очертания, а он в странном бессилии и оцепенении,  не  зная,  что
делать, всматривался в них подобно дурному  Таргитаю,  замечал  диковинных
зверей, странные башни и причудливые деревья.
     Зачем-то удержался от желания  восстановить  ясность,  чувствуя,  что
нащупал в себе нечто, чего раньше не было. Блеск медленно разросся, слабый
и трепетный, вот-вот угаснет, там двигаются неясные  тени,  Олег  задержал
дыхание, весь ушел в этот блеск, смутные очертания обрели ясность, он  как
в сумерках увидел помещение, стены терялись в  волнах  тумана,  в  комнате
человек, лицо смазано, фигура колеблется, он начал слышать голоса,  сперва
неразборчивые, затем все яснее и яснее...
     - Это все... дурость...  -  донесся  голос,  непонятно,  мужской  или
женский, слова доходили искаженные, то едва слышным ревом,  то  истончаясь
до комариного писка. - Если даже... случайность...
     Другой голос звучал глухо и невнятно, словно в самом  деле  доносился
из-за тридевяти земель, проник сквозь толстую стену башни, а оттуда еще  и
донесся до его ушей:
     - ...Тревожно... Не люблю...
     Голоса продолжали звучать, ровные и монотонные, как осенний дождь:
     - Никто... определение...
     - ...Не знал... Доселе...
     - ...Наша мощь...
     - Сила Леса...
     Олег насторожился, говорят либо о нем, либо  о  его  друзьях,  голоса
стали звучать чуть громче, медленно обретали оттенки:
     - Боровик всегда тревожится... нет определенности...  Если  здесь  мы
уязвимы...
     - Беркут сказал верно: мы уязвимы только вне стен своих башен... но у
себя дома, где все пропитано защитной магией...
     - У меня не только стены, но и земля на версту вокруг моей башни!..
     - А у меня и над башней... грифы  и  грифоны.  Все  чародеи  мира  не
смогут...
     И еще один голос, который показался смутно знакомым:
     - Я не понимаю, что у вас за тревога? Ну удалось ему уцелеть три раза
кряду. Бывают такие случайности!.. Вы же  смотрели,  он  выкарабкался  без
магии!
     И  чей-то  новый  голос,  совсем  старческий,  вот-вот  погаснет   от
собственной немощи:
     - Странно и дивно, что могучие маги говорят... да, просто  говорят...
без брани и угроз...
     Сильный голос рыкнул:
     - Кто там еще прется?
     И тот же голос:
     - Тоже... которому неспокойно...
     Он услышал злое рычание, смутно удивился, где же волк,  только  тогда
понял, что рычит от стыда и злости он  сам,  ибо  наконец-то  узнал  милый
голос, вспомнил  и  свой  восторженный  вид,  распахнутый  от  умиления  и
восторга рот,  как  же  -  удивительная  женщина,  такая  умная,  даже  не
замечаешь, что еще и достаточно красивая, но умная, умная!
     Голос Хакамы прозвучал мирно и спокойно, но Олег теперь уловил  страх
в голосе волшебницы:
     - Великий Беркут, ты должен быть особенно... осторожен.
     - Почему?
     - Мне ведомо, что это  именно  ты  знаешь,  где  из  подземного  мира
выбился источник мертвой воды! И ты  не  только  не  засыпал  его  землей,
камнями и целыми скалами, но и черпаешь воду для неведомых целей...
     Голос другого колдуна прозвучал с глухим озлоблением:
     - Можно подумать, ты поступила бы не так!
     - Ну я же не поступила?
     - Просто никто не нашел, а я нашел.
     - Что ты с ним делаешь?
     Голос стал еще злее и подозрительнее:
     - Я пытаюсь дознаться, в чем мощь этой воды. Так делал бы  каждый  из
нас.
     Голос ее был сладкий как мед под горячими лучами солнца:
     - Да я ничего... Просто друг  этого  красноголового  из  Леса...  был
отравлен мертвой водой.  А  эти  люди  Леса...  дикари!..  считают  личным
оскорблением, если кого из их друзей убивают.
     К своему удивлению, Олег услышал в голосе грозного  колдуна  страх  и
неуверенность:
     - Я никого не боюсь... Просто я не хочу отвлекаться от...  от  мудрых
деяний на безобразные драки с пьяными дикарями!
     - Но тому витязю  с  золотыми  волосами,  -  прозвучал  едва  слышный
голосок Хакамы, - поднесли кубок с мертвой водой...
     - Кто поднес - тот и  отравил,  -  донесся  еще  более  слабый  голос
колдуна, - я только сделал услугу своей  дальней  родственнице.  В  обмен,
конечно. Я получил...
     Голоса истончились, раздался  тончайший  звук,  словно  лопнула  нить
паутины, в ушах Олега били барабаны среди оглушающей тишины.
     Грудь, словно  скованная  булатными  обручами,  начала  раздвигаться.
Усилие было такое, что  затрещали  ребра.  Он  не  понял,  откуда  чувство
облегчения, пока в сознании не всплыло, что о нем говорят, о  нем  помнят,
за ним следят. Он что, в самом деле что-то стоит или что-то значит?



                                 Глава 42

     Горе и ликование сшиблись с такой силой, что  грянулся  оземь,  начал
барахтаться в волчовке и веревке заплечного мешка, потом только сообразил,
что в лихорадочном нетерпении что-то  делать  немедля  обратился  в  птаху
раньше, чем сбросил одежду.
     Тело сотрясала дрожь, он едва затолкал клювом одежду в мешок,  злясь,
что все так медленно и неуклюже, не зря Род поставил людей над птицами,  а
не наоборот, сунул голову в петлю, разбежался.
     Мешок цеплялся за высокую траву, бил  по  ногам.  Однажды  Олег  даже
грянулся мордой оземь, поцарапал шею и едва не проткнул  крыло  об  острый
сучок, но со второй попытки сумел подпрыгнуть вовремя, прямо перед кустом,
где мешок застрял бы намертво, крылья ударили по воздуху  с  такой  силой,
что жилы затрещали даже в лапах.
     Его бросило по дуге  вверх,  он  бил  крыльями  часто  и  мощно,  уже
чувствовал по свисту встречного ветра, что несется со скоростью выпущенной
стрелы, но все тело дрожало от возбуждения, и он  ломился  сквозь  плотный
воздух, словно крушил каменную стену чужой крепости.




     Степь время  от  времени  рассекали  узкие  клинья  леса,  сливались,
переходили в широкие массивы, затем снова ровная как стол равнина с густой
сочной травой, где только редкие табуны диких коней, едва  заметные  норки
сусликов.
     Своими немыслимо острыми птичьими глазами он замечал даже  муравьиные
кучи, совсем не такие крупные, как  в  лесу,  но  замечал,  как  и  редкие
цепочки самих муравьев, особенно когда втроем, впятером тащили в коре жука
или кузнечика.
     При виде муравьев вспомнил  и  хозяйку  самого  крупного  муравьиного
племени, кровь ударила в голову, он услышал свой яростный клекот, а крылья
ударили с такой силой, что едва не вывернул в плечах суставы.
     Степь, двигаясь навстречу, внесла с виднокрая  башню,  заметную  даже
издали. Сквозь красную пелену ярости он вычленил ее сразу,  ощутил  смутно
знакомое, снизился и пошел чуть ли не над верхушками деревьев, не  отрывая
от нее взора.
     Со всех сторон к ней прилепились каменные здания,  что  придавало  ей
устойчивость, Олег рассмотрел даже стадо коров, медленно бредущее с поля к
открытым воротам хлева.
     Это не могла быть башня могучего колдуна, те  не  нуждаются  в  сотне
поселян, полях, садах и огородах, но теперь то странное чувство,  которому
Олег раньше не доверял, смутно указывало, что он эту башню смутно ощущал в
том странном подслушанном разговоре...
     Он стиснул челюсти,  услышал  жутковатый  лязг,  а  затем  еще  более
страшный скрип. Это с превеликой готовностью сомкнулись все его две  сотни
зубов. Неприятно поддаваться чувству, которому не доверяешь, он  вообще-то
никаким чувствам  не  доверяет,  но  сейчас,  пока  что,  только  пока  не
разберется...
     Крылья уже встали ребром, он шел вниз по крутой  дуге.  Земля  быстро
приближалась, стадо коров рассыпалось  на  десяток  коров,  двух  телят  и
могучего быка, за ними тащится пастух с кнутом через плечо, острые  птичьи
глаза позволили рассмотреть даже кольца в ременной плети.
     Из осторожности он опустился за группкой деревьев, вернулся в  личину
рыжеволосого парня, влез в волчовку, и, едва перекинул через плечо  мешок,
за кустами послышался дробный стук копыт.
     Пригнувшись за кустами, он видел, как пронеслись верхом двое  молодых
парней. Волосы развевались по ветру,  оба  в  легких  рубахах  с  открытым
воротом, не-оружные, только у одного в руке длинная плеть, которой ленивую
корову можно достать хоть в середке стада.
     На всякий случай  он  обогнул  деревья  с  другой  стороны,  а  когда
открылся простор с удаленной башней, что с поверхности земли выглядела еще
устрашающе, он неспешно зашагал в ее сторону.
     Негромкий смешок заставил  вздрогнуть.  Он  обернулся  медленно,  уже
глупо раскрывая рот, глаза вытаращил, на лице изумление, кто  же  это  так
незаметно подкрался...
     С травы, где был расстелен роскошный ковер, поднялся невысокий  сухой
человек с начисто выбритой головой. Был он смуглый, как горшок  из  старой
глины, на чисто выбритых щеках блестела синева, глаза были коричневые, под
ними висели мешки, которыми можно было бы ловить рыбу.
     - Приветствую,  -  проговорил  он  высоким  гортанным  голосом,  лицо
расплылось в широкой улыбке, но глаза оставались цепкие, настороженные.  -
Меня зовут Автанбор, я хозяин вот той башни... Пока я предавался неспешным
размышлениям, в моих землях начали ходить странные люди...
     Олег переступил с ноги на ногу. Колдун, это явно был колдун, подозвал
его повелительным жестом. Олег, все  еще  сохраняя  глуповатое  выражение,
подошел, поклонился:
     - Я просто иду. Я не знал, что за топтание земли здесь берут пеню.
     - Я не беру, -  ответил  Автанбор,  его  глаза  быстро  пробежали  по
могучей фигуре парня, остановились  на  лесной  одежде.  -  Ты  не  видел,
случаем, странной птицы, что пронеслась над лесом?
     - Не видел, - ответил Олег.
     Автанбор всплеснул руками:
     - Да что это я... Кто  ж  видит  себя  со  стороны,  ежели  не  перед
зеркалом, а в полете?.. Добро пожаловать,  человек  с  красными  волосами.
Тебе много и удивительно везло. Я слышал от могучей  волшебницы  Хакамы  о
твоих странных замыслах...
     Олег стоял уже злой, колдун видит его насквозь,  из  груди  вырвалось
помимо воли:
     - Они не странные. И я их исполню.
     Автанбор с интересом оглядел его с головы до ног. Он не пригласил  ни
присесть  на  ковер,  ни  позвал  в  свою  чудовищную  башню,  он   просто
рассматривал, как диковинного жука.
     - У тебя был могучий  защитник,  -  наконец  промолвил  он  как-то  с
сожалеющим пренебрежением. - Сын могучей  богини  и...  человека,  который
вскоре сам стал богом. Но герой погиб странно и глупо. А  что  можешь  ты,
кроме умения превращаться в эту странную птицу?
     - А если смогу? - обронил Олег угрюмо.
     Колдун скептически скривил губы:
     -  Да,  ты  силен.  Пожалуй,  я  не  выставил  бы  против  тебя  даже
Зверогрома, а он у нас лучший боец в городе. Мы знаем, что из темных лесов
иногда выходят удивительные звери и люди... Я слышал,  ты  вышиб  дверь  в
башне Россохи, выбил ворота в крепости Конеглава... Наверняка лбом? Это  у
варваров самое крепкое место. А вот как насчет магии?
     - Это мое самое слабое место, - признался Олег. - Откуда ты  все  это
знаешь?
     В глазах Автанбора мелькнуло злое удовлетворение.
     - Ты, как все деревенские колдуны... колдуны  по  натуре,  не  умеешь
пользоваться своей силой. Любой колдун, не говоря уже о чародеях, в первую
очередь старается себя обезопасить. А это значит укрыть  себя  так,  чтобы
никто не видел, не слышал. А ты топаешь по свету как подкованный  медведь.
Даже когда крылышками, крылышками...
     - Верно, - ответил Олег. Он повернулся в сторону башни. - Это у  тебя
для наблюдения за звездами?
     - И крепость - тоже.
     - Хорошо. Ты укрепил ее магией?
     - Нет нужды, - ответил Автанбор горделиво. - Эти камни не сдвинут  ни
ветры, ни ливни, ни время.
     Олег кивнул:
     - Да. Так было. Но теперь пришел я.
     Он стиснул зубы, не усиливая мощь заклятия, а  уменьшая,  ибо  ярость
рвалась из груди настолько ослепляющая, что он готов был выть, кататься по
земле, царапаться и кусаться, а  испепеляющим  огнем  сжечь  все,  на  что
хватит силы.
     Полыхнул ослепляющий багровый свет, цвет неудержимой  ярости.  Воздух
стал  горячим,  запахло  паленой  шерстью.  Олег  с  головы  до  ног  стал
ярко-оранжевым, словно раскаленный слиток железа в горне кузнеца. От  него
отскакивали длинные шипящие искры, а когда он  вытянул  руку,  Автанбор  с
ужасом увидел полупрозрачные ручьи небесной  мощи,  что  вливаются  в  эту
властно протянутую руку.
     Олег сжал кулак. Его трясло, перед глазами полыхал  красный  занавес,
он с трудом прочистил  взор,  увидел  вдали  темнеющую  башню,  мстительно
выбросил вперед кулак.
     Со сжатых  пальцев  сорвалось  огненное  копье.  Оно  было  не  толще
обычного древка, но быстро расширилось, а в  основание  башни  ударил  уже
огненный таран, едва ли не шире самой башни.
     Исполинская башня словно бы  вздрогнула.  Свет  исчез,  умчавшись  на
другой край мира. Автанбор, оцепенев, смотрел вслед огненному  тарану.  Он
успел вздохнуть с облегчением, вроде бы ничего не стряслось, и в этот  миг
башня медленно пошла  вниз.  Вздрогнула,  ударившись  новым  основанием  о
землю,  по  стене  прошла  черная  трещина,  каменная   стена   замедленно
раскололась  надвое.  Половинки  очень  медленно,  словно  опавшие  листья
дерева, пошли вниз.
     Оцепенев, колдун смотрел, как огромные глыбы камня раскалываются  под
своей  тяжестью,  дробятся,  куча  расползается  безобразно  пологая,  как
песчаный холм, и только тогда докатился  тяжелый  грохот,  скрежет,  скрип
гранитных глыб.
     Смертельно бледное лицо Олега медленно порозовело,  словно  выплеснул
сгусток яда и теперь начал  приходить  в  себя.  Рядом  тонко  и  визгливо
закричало, заверещало, он поморщился, спросил резко:
     - Где этот...  который  единственный  из  колдунов,  кто  знает,  где
источник с мертвой водой?
     Колдун трясся, смуглое лицо стало  совсем  черным,  с  губ  срывалась
желтая пена. Олег на миг устрашился, колдун знает неведомые заклятия, но в
груди все еще оставались такие злоба и горечь, что, подобно Мраку,  махнул
на все рукой: авось от этой тряски не сможет составить заклятие,  для  них
покой надобен, а тут покой только снится...
     - Ты... ты... разрушил...
     Олег поднял длань, указательный палец уперся в грудь колдуна:
     - Ответствуй быстро. Ты не башня...  тебя  размечет  по  всему  свету
смрадными брызгами.
     Автанбор взвизгнул:
     - Ты... уничтожил!!! Ты...
     Он закричал тонко и визгливо, из-за деревьев выскочили  трое  сильных
мужчин с кривыми мечами. Все трое бросились  на  Олега  быстро  и  с  трех
сторон.
     Лишь его звериная жизнь в лесу спасала от  быстрых  страшных  ударов.
Мечи свистели над головой, он пригибался, проскакивал, пытался перехватить
хоть одного, но все трое тоже двигались быстро, пока наконец он не толкнул
одного, тот потерял равновесие, и мгновения Олегу хватило,  чтобы  вырвать
из его руки меч, ударил локтем в грудь, короткий треск, словно наступил на
сухую корзину, локоть ударился, как в мягкую глину.
     Теперь  в  ладони  приятно  лежала  рукоять  кривого  меча,  чересчур
легкого, и он задвигал им с легкостью прутика.  Воздух  засвистел,  завыл,
лезвие исчезло, превратившись  во  множество  смазанных  полос.  Он  успел
увидеть их застывшие  лица  с  выпученными  глазами,  одно  разлетелось  в
красных брызгах, второй с закушенной  губой  бросился  как  бык,  наклонив
голову,  меч  держал  впереди  себя  словно  копье.  Туловище  Олега  само
откачнулось назад, мышцы резко скрутились, он только успел увидеть длинную
блистающую дугу за своей рукой.
     На спине стража возникла глубокая трещина, еще не заполненная кровью,
он успел увидеть обломки разрубленного позвоночника, концы ребер,  и,  уже
зная, где тот рухнет, заливая пол красным, быстро  повернулся  к  колдуну.
Меч, с которого капало по всей длине,  а  с  рукояти  сбегала  непрерывная
красная струйка, протянулся к середине груди, где блистала странная звезда
с двумя хвостами.
     Вытаращенные глаза Автанбора в ужасе смотрели то на страшное  лезвие,
с  которого  кровь  уже  перетекла  на  его  роскошный   халат,   обагрила
серебристую звезду, то на жестокое лицо человека с красными волосами.
     Олег люто прохрипел:
     - Меня убить не так-то просто...
     Колдун вскрикнул тонким голосом:
     - Погоди! Я дам тебе все, что хочешь!
     - Мужчины берут сами, - ответил Олег.
     Автанбор отшатнулся, спиной  вжался  в  ствол  дерева.  Губы  колдуна
спешно задвигались,  слова  вылетали  странные,  шипящие,  но  рука  Олега
напряглась, лезвие погрузилось в грудь колдуна на ладонь, только тогда тот
закричал тонким заячьим голосом, ухватился за острую полосу железа  обеими
руками, кровяня пальцы. Колени подогнулись,  он  начал  было  сползать  по
дереву, но Олег надавал с силой, полоса вошла в грудь, уперлась в твердое,
Олег нажал со всей силы, и колдун перестал опускаться. Рукоять торчала  из
груди, а лезвие, выйдя из спины, на локоть вошло в дубовую стену.
     Глаза колдуна стали белыми от боли и ужаса.
     - Я... я умираю... Ты не можешь оставить меня так!
     Олег обернулся:
     - Почему?
     - Колдуны... так... не... поступают...
     - А кто говорил, что я не колдун, а варвар?
     Он отошел, переступая через тела, в спину догнал задыхающийся крик:
     - Тогда убей... Я буду долго...
     Колдун корчился, нанизанный, как рыба  на  вертел.  Изо  рта  стекала
тонкая алая струйка, он выплевывал, захлебывался, глаза не  отрывались  от
роскошного ковра, где на самом краешке  сиротливо  приютилась  потрепанная
сумка, очень непривычная для такой роскоши.
     Олег развязал тугой шнурок, из мешочка  пахнуло  лекарскими  травами.
Автанбор хрипел, угасал, на лезвии висел уже всем телом. Олег швырнул  ему
мешок, колдун, к его удивлению, подхватил на лету, дряблые пальцы  юркнули
вовнутрь, он не дышал, стараясь не выронить последние искорки сознания,  а
когда из мешка показалась пузатая баклажка, прижал ее к губам, все еще  не
дыша.
     Через  несколько  мгновений  лицо  порозовело.  Олег,  чувствуя  себя
мерзавцем, что как простой селянин поддался  животному  гневу,  подошел  и
дернул за рукоять меча. Из раны толчком выплеснулась  алая  струя.  Колдун
ухватился обеими руками за грудь,  глаза  были  незрячими  от  боли,  губы
двигались, Олег ждал, а когда Автанбор  наконец  отнял  ладони,  на  груди
темнела корка запекшейся крови.
     - Ого, - сказал Олег  громко,  он  не  знал,  как  сказать,  что  уже
сожалеет,  ведет  себя  в  самом  деле  не  как  колдун,  -  этому   стоит
научиться...
     Он отшвырнул меч. Автанбор прошептал:
     - Я признаю твою мощь!..
     - Тогда, - сказал Олег, - назови того мерзавца, что черпает  воду  из
подземного источника мертвых.
     - Я?
     - Ты.
     - Но... откуда... могу знать?
     Олег повысил голос:
     - А ты думал, я снес твою башню просто так? Показать свою силу?
     - Да...
     - Я слышал ваш разговор! Когда ты назвал меня лесным дурнем, когда вы
все... эх!.. Говори быстро. Я могу и без меча, ты уже видел.
     Автанбор с ужасом смотрел снизу  вверх  в  суровое  лицо  с  зелеными
глазами:
     - Пощади, величайший!.. Я знаю  чародея,  столь  же  могущественного,
который как-то обмолвился, что дважды общался с волшебником, черпающим  из
источника мертвых...
     - Где обитает этот?
     - Он в горах!.. Авзацких!.. В северной части кольцо  серых  гор,  там
вход...
     - Видел, - прервал Олег. - Пролетал, зрел. А  подробности  мне  ни  к
чему. Я эти Авзацкие скоро буду знать лучше, чем свои карманы.  А  второй,
который грозился вместе со скотом продать меня в неведомые южные страны...
хотя что там неведомого?
     Колдун прошептал раздавленно:
     - Этот тоже  в  Авзацких...  Только  в  долине,  что  окружена  тремя
кольцами заклятий, где стерегут огненные змии...
     Олег отмахнулся,  к  черту  подробности,  отступил,  вызвал  вихрь  и
рывком, от которого едва не лопнула голова, рванулся вверх. Перед  глазами
была тьма, а когда чуть просветлело, он ощутил мокрое на губах,  лапнул  -
на ладонь щедро капала кровь из носа.
     Позже, перебирая этот день,  он  морщился  и  прятал  глаза  от  себя
самого. Колдуны в самом деле так не поступают, он тоже  так  не  поступал,
прячась за спинами Мрака и Таргитая. Кровавую бойню устраивали они,  а  он
морщился, осуждал их грубость,  сам  благочестиво  нашептывал  заклятия  и
заговоры. Но когда нет Мрака и Таргитая нет, а по голове все равно бьют...



                                 Глава 43

     Сладоцвет трудился долго и успешно. Война все не начиналась, что дало
ему возможность после третьей линии защиты заняться четвертой.  Он  уже  и
так перекрыл все долины,  пусть  чужие  войска  достигнут  третьей  защиты
обескровленными, откуда до второй доберутся только самые великие  герои...
А если и там кто-то уцелеет, то самые мощные ловушки ждут вблизи жилища.
     Трудность  в  любом  колдовстве  в  том,  что  чем  дальше  пытаешься
дотянуться, тем слабее видишь, хуже чувствуешь, а твоя мощь  ослабевает  с
расстоянием чересчур  резко.  Конечно,  хватило  бы  и  одной-двух  линий.
Четвертая - это так, от вынужденного безделья и напряженного ожидания. Она
никого не остановит, разве что напугает или  поцарапает.  Зато  первую  не
пройти даже чародею.
     "Впрочем, - подумал он хмуро, - как и мне не войти  ни  к  одному  из
числа сильнейших. Хотя кто знает... Где-то есть  неведомые  земли,  а  там
иные чародеи, иное колдовство".
     Из глубины горы донесся странный треск. Он на миг замер, вслушиваясь.
Горы тоже стареют, как и люди, но человеку не дано заметить их морщины.
     Треск  повторился,  а  затем  стена  качнулась,  по   ней   пробежала
вертикальная трещина. На пол посыпались мелкие камешки. Сладоцвет застыл в
страхе: пещера окружена десятком самых мощных заклятий, что из года в  год
усиливаются, старательно выбирая частички магической  мощи  из  окружающих
гор, воздуха, света. Ни один чародей...
     Под ногами дрогнуло.  Края  трещины  пошли  в  стороны,  треск  пошел
непрерывный, мучительный, словно рвались каменные жилы, а гора кричала  от
боли. Он отступил, отступил еще. Мелькнула мысль, что это просто гора, они
тоже стареют, раз в  тысячу...  или  в  сто  тысяч  лет  появляется  новая
морщина... как вот сейчас...
     Он бегом метнулся в  дальний  угол.  Там  в  пламени  вечного  факела
блистала толстая дверь, перегораживая доступ в другую пещеру, поменьше,  с
которой он когда-то начал обживаться в этой горе.
     И уже когда захлопывал дверь, сзади  загрохотало  оглушающе.  Тяжелые
удары падающих глыб сотрясали  даже  воздух.  Он  чувствовал  себя  мышью,
которую запихнули в корзину и пинают ногами.
     Грохот приближался, стены начали подрагивать. Он  принялся  связывать
новое заклятие,  с  ужасом  чувствуя,  что  не  успевает,  что  разрушение
приближается чересчур быстро...
     От металлической двери раздался звон, Сладоцвет присел, оглушенный, в
черепе словно взорвалась бочка с кипящим маслом.  Уши  вспыхнули  в  огне,
даже кости заныли от металлического звука.
     Дверь тряхнуло второй раз, и, он  не  поверил  глазам,  литая  медная
доска в руку толщиной внезапно  выдулась  как  пленка  бычьего  пузыря,  в
которую с той стороны  швырнули  булыжником.  В  следующий  миг  там  зиял
провал, а дверь пронесло через всю комнату, как осенний лист, подхваченный
ураганом.
     В черном зияющем проеме возник человек. Сладо-цвет, который уже начал
было подниматься, вскрикнул и снова опустился на пол. Через порог  ступила
сама смерть в облике пылающего огня. На голове было косматое пламя, сквозь
страшные нечеловеческие глаза извергалось зеленое пламя.
     Сладоцвет никогда не видел таких шкур, да неужто на свете могут  быть
такие громадные волки, а этот  страшный  запах  лесного  зверя,  когда  не
удается разделить запахи от шкуры и от этого человека...
     Грудь незнакомого волхва тяжело вздымалась, ноздри раздувались, как у
хищного зверя. Нечеловеческий взгляд уперся в Сладоцвета  с  такой  силой,
что он ощутил, как начинает дымиться одежда.
     - Кто ты... - проговорил  он,  собирая  все  мужество,  -  кто  ты...
могучий...
     Человек с горящей головой прорычал:
     - Я тот... которого ты назвал  болваном...  Я  тот,  который  пришел,
чтобы ты сказал это мне в глаза!
     Сладоцвет сказал, дрожа как лист на ветру:
     - Ты... пришел убить меня?
     - А ты того стоишь? - осведомился незнакомец грозно.
     - Теперь уже не знаю, - ответил Сладоцвет,  собрав  все  мужество.  -
Если бы ты посмотрел на меня вчера... или сегодня утром...
     Олег смотрел бешеными глазами. Грудь тяжело вздымалась,  голые  плечи
блестели, словно политые маслом.
     - Кто, - спросил Олег сдавленным голосом, - доставил мертвую  воду  в
царство царевны Миш?
     Сладоцвет грянулся на колени:
     - Я даже не знал, что это возможно!
     - Почему?
     - Нет чародея, сумевшего бы пройти  в  царство  мертвых  и  вернуться
живым!
     Олег несколько мгновений смотрел подозрительно:
     - Да? А если источник мертвой воды пробился наружу?
     Сладоцвет трясся, чувствуя холодок смерти:
     - Я... никогда... не слышал! Не знал!..  И  не  знаю  таких,  кто  бы
знал!.. Пощади! Что ты... хочешь? Я  признаю  твою  мощь,  я  стану  твоим
слугой, если ты оставишь мне жизнь!
     Олег исподлобья оглядел помещение. Уютно, широкие столы с  множеством
древних книг, глиняных пластинок, бронзовых дощечек, даже плоских каменных
глыб с дивными колдовскими знаками. Колдун в тиши, вдали от суетного  мира
предается изысканиям,  как  хотелось  и  ему  самому.  Но  вот-вот  грянет
истребительная война... Неужели он тоже смог бы вот так, не глядя, что  по
всему свету горят дома, рыдают вдовы, а кони топчут хлебные поля?
     "А что я делал три года",  -  сказал  он  себе,  вслух  же  произнес,
морщась от стыда:
     - А кто мог слышать?
     - Не знаю!
     - Кого знаешь из колдунов, чья мощь выше твоей?
     Сладоцвет всхлипнул, развел  руками,  но,  взглянув  в  грозное  лицо
человека Леса, запричитал:
     - Я никого не считаю сильнее... но если тебе нужен  другой  колдун...
то ты его отыщешь за тремя реками к северу... Он ушел  далеко  под  землю,
чтобы ничто не отвлекало от... ха-ха!.. мудрых мыслей,  как  будто  что-то
мудрое придет в голову под землей, как будто мудрое не высоко в горах...
     Страшный человек посмотрел пронзительными зелеными глазами.  Кожа  на
скулах  напряглась,  желваки  вздулись  и   не   исчезали.   Голосом,   не
предвещающим ничего доброго, процедил:
     - Я отыщу его и под землей. А не отыщу, приду за тобой.
     - Но что я... -  пролепетал  Сладоцвет,  он  снова  рухнул  в  пучину
отчаяния. - Меня за что, могучий?
     - За  сговор,  -  процедил  Олег  ненавидяще.  -  Старый  седобородый
козел!.. Да, я привык в Лесу чтить стариков, но не все старики заслуживают
почтения. Ты и другие... вы кучка  драчливых  детей,  что  деретесь...  не
понимая, что есть нечто выше, чем та мелочь, ради которой бьетесь!
     Сладоцвет пробормотал осторожно:
     - Но чтобы понять, надо прожить долго, очень долго.
     Олег закричал зло:
     - А я не могу и не буду ждать! Мне  уже  двадцать  весен...  да  нет,
больше, а что я умею? И ничего не сделал!.. Так  и  тридцать  когда-нибудь
стукнет, совсем старость, а я  буду  ходить  и  просить,  чтобы  разрешили
пошевелить хоть пальцем!..
     Сладоцвет с великим изумлением понял,  что  этот  разъяренный  гигант
выше его ростом не на версту, а разве что на полголовы,  а  годами  совсем
ребенок. Что еще скажет,  когда  исполнятся  те  самые  немыслимо  далекие
тридцать лет... А на голове вовсе не жаркий огонь, а  удивительно  красные
волосы!
     Но из глаз в самом деле  идет  колдовской  свет,  ибо  самые  могучие
колдуны бывают как раз с зелеными глазами, к  умению  прибавляется  еще  и
врожденное, как умелому воину нужно еще и крепкое сложение, что зависит не
столько от него, как от его отцов-прадедов.
     Когда этот странный чародей повернулся, Сладо-цвет смотрел  вслед  со
страхом, как на зверя или женщину, ибо от тех и  других  не  знаешь,  чего
ждать, ни те, ни другие не слушают разума... у них его просто нет,  ведомы
низменными чувствами...




     На поверхности Олег затянул потуже поясной ремень. Пришлось проткнуть
еще дырку. Постоянный голод терзает внутренности, как волк по  весне,  что
готов глодать даже кору с деревьев. Руки стали тоньше, браслеты болтаются,
как после долгой хворобы.
     С ним что-то происходит, каждая  жилка  трясется,  в  тело  вливаются
неведомые силы, он смутно ощущал их мощь, хотелось то плакать, то  визжать
по-детски, без причины наворачивались слезы, уже потерял всякую  скорлупу,
душа настолько голая, чувствительная... что будет чудом, если  через  пару
дней не рухнет от истощения.
     Раздражение, что терзало последние дни, наконец-то  прорвалось.  Если
не получается уговорить, то остается либо отступить,  как  вообще-то  надо
сделать, либо тупо переть вперед, как сделал бы, скажем, Мрак.  Но  именно
Мрак их вел, с ним все получалось, в  то  время  как  его  мудрость  часто
заводила в топь...
     Переводя дух, он на всякий случай  почистил  ножны  обоих  швыряльных
ножей. Он  привык,  что  из  ножен  выходят  с  легкостью,  но  еще  когда
пробирался через лес, набилось чешуек коры,  сухих  листьев,  и  в  нужный
момент может потерять то мгновение, в какое  оценивается  жизнь  человека,
будь он даже трижды магом.
     Он тупо уставился на быстро приближающийся смерч. Не сразу сообразил,
что это он вызвал, а если не он, то это горячее сердце  подмяло  под  себя
мозги и возопило о крови и сладком отмщении за Колоксая, за свое унижение,
за насмешки!
     Кольцо серых гор увидел уже сквозь бешено вращающиеся  стенки  вихря.
Тот несся расширяющейся воронкой, круглые стены сходились  в  узкую  щель,
где страшно  выла  пугающая  чернота,  и  когда  среди  искаженных  вершин
показались те, что напомнили кольцо, он решился на глупость, которая могла
разом покончить со всеми его  планами.  Собрал  всю  волю,  закрыл  глаза,
представил кольцо гор яснее, чем видел сквозь стенки вихря,  послал  Слово
Разрушения.
     Из груди вырвало сердце, он  закричал  от  боли,  его  понесло  вниз.
Стенки стали мутными, расплылись розовым. Он знал, что это кровь хлещет из
носа, изо рта, может быть, даже из ушей, потому что слышит только страшный
грохот в голове...
     Внизу горы рушились, очень медленно взвились тучи снега,  похожие  на
облака. Его несло высоко, и, оглянувшись, успел увидеть, что вместо кольца
высоких гор медленно двигается серая масса, похожая на плывущую грязь.
     Дальше  в  глазах  померкло,  он  страшным  усилием  воли   удерживал
сознание, иначе вывалится из вихря... а чтобы убиться с такой высоты,  как
говорил Мрак, вовсе не надо пяти верст, хватит и четырех...




     В окна светили сто тысяч солнц, но в помещении оставался полумрак,  и
когда там повисла слабо светящаяся точка, Россоха сразу насторожился.
     Держа защитные заклятия наготове, он отступил в дальний  угол,  ждал.
Серые точки разрослись до пятен, медленно  сдвинулись,  начали  натыкаться
друг на друга, сливаясь в пятна побольше, начали светиться.
     Он с нарастающим  раздражением  смотрел,  как  в  полутьме  выступило
человеческое лицо, бросил неприязненно:
     - Достаточно!.. Ты же знаешь, что есть для меня яркий свет!
     Толстые губы неизвестного медленно шевельнулись,  шепот  донесся  как
сквозь стену, но отчетливо:
     - Крот и то видит больше...
     Россоха вскинул руки, стиснул кулаки, и  свет  начал  меркнуть.  Лицо
отступало в тень, размывалось, он прошипел с ненавистью:
     - Никогда больше не вторгайся ко мне!  Иначе  я  отучу,  сам  слепец,
никогда больше не раскроешь глаз!
     На стене остались серые  пятна,  что  измельчались,  тускнели,  стена
быстро возвращалась к черноте. Уже из самой глубины камня  донесся  слабый
вскрик:
     - Погоди!.. Это очень важно!
     - Проваливай.
     Стена  стала  совсем   черной,   только   одно   пятно   в   середине
сопротивлялось. На его краях вспыхивали лиловые  искры.  Издалека  донесся
затихающий глас:
     - Опасно... гибель...
     Россоха разжал пальцы, сказал сухо:
     - Говори, но быстро. А рожу твою грибью видеть не желаю.
     Пятно подергалось, пыталось расползтись, но заклятия черноты  держали
крепко.  С  хмурым  злорадством  наблюдал,  как  пятно  наконец  перестало
дергаться,  застыло,  как  раздавленная  сапогом  жаба.  Донесся   сладкий
приятный голос, чересчур мягкий для мужчины,  Россоха  понял,  что  с  ним
пытается говорить та безобразно растолстевшая копна с грибьим именем:
     - Прости, я не думал, что ты вспылишь так сразу...
     - Извинений не принимаю, - отрезал Россоха. - Говори, иначе сейчас же
закрываю!
     - Над тобой нависла беда, - торопливо сказал голос. -  В  нашем  мире
объявился волхв из Леса. Ну, ты  его  должен  помнить...  Ты  знаешь,  что
только Лес остался местом, которое мы  так  и  не  смогли  ни  понять,  ни
увидеть... Этот колдун могуч...
     Россоха прервал резко:
     - И ты, тварь, решился побеспокоить меня...  меня!..  только  потому,
что появился еще один колдунишко?.. Такое же жалкое  ничтожество,  как  ты
сам?
     Голос торопливо прокричал:
     - Он уничтожил  Автанбора!..  Стер  с  лица  земли  весь  его  замок,
смотровую башню... Я на другом конце земли ощутил грохот, земля подо  мной
дрогнула. Я сразу понял где, а когда посмотрел - волосы встали дыбом!..
     - Ну-ну, - буркнул Россоха все еще недоверчиво.
     - Там, где была цветущая долина... ты ее хорошо помнишь, теперь  куча
горячих камней. От них сейчас только жар, словно только что насыпали углей
из небесного горна! Если знаешь, кто способен на это, скажи!
     Рука Россохи  уже  вскинулась,  чтобы  стереть  изображение  наглеца,
медленно пошла вниз. Он сжал губы, складки на лбу стали резче.
     - И почему ты решил, - сказал он зло, избегая называть вторгшегося по
имени,  -  что  это  свершил  этот  человек  из  Леса?  Мне  он  показался
простоватым дурнем.
     Из стены прозвучало:
     - Он приходил к Сладоцвету. Никто бы не узнал, но Сладоцвет  поспешил
рассказать сразу же после его ухода о дурне,  что  хочет  объединить  всех
самых  сильных  колдунов,  чтобы  сделать...  ха-ха...  счастливыми   всех
людей...
     - Такое может возжелать либо  очень  сильный  чародей...  либо  очень
большой дурак, - заметил  Россоха  своим  резким,  как  скрип  напильника,
голосом. - В последнее, понятно, верится больше.
     - А если то и другое?
     - Хуже смеси не бывает, - признался  Россоха.  -  Но  я  все-таки  не
верю... Что еще?
     - И когда Сладоцвет рассказывал, был треск,  словно  рушились  стены,
крики слуг, грохот, затем услышали  страшный  крик...  ну,  того  колдуна,
дальнего, с которым никто не знается,  но  который,  поговаривают,  ведает
источником воды из подземного мира. И даже вроде бы берет...
     Пятно потускнело еще больше, почти не выделяясь из  черноты.  Россоха
нехотя  позволил  ему  увеличиться,   но   пятно   оставалось   таким   же
безжизненным, словно потрясенный Боровик никак не мог собраться с силами.
     - А в чем опасность для меня? - спросил Россоха враждебно.
     - Он настойчиво спрашивал о других чародеях... Ему назвали  тебя  как
самого сильного... после него, конечно.
     - Конечно же! - сказал Россоха язвительно. - Что ж, если  тот  лесной
человек явится еще разок, он встретит настоящего чародея, а не копну жира.
И не дряхлого деда, которого он видел в прошлый раз.
     Снизу  донеслись  крики,  шум,  грохот.  Россоха   прислушался,   еще
удивленный, что кто-то посмел нарушать его тишину, а из стены прозвучало:
     - Не упоминай бера к ночи...



                                 Глава 44

     Стена разом стала черной, словно всю залило  густой  горячей  смолой.
Россоха чувствовал, как там уплотняется добавочная стена из заклятий.
     Он замер, заклятие застыло на губах, ибо стряслось то, что  не  могло
произойти: мир сотряс грохот, затрещал пол под ногами, а стена, где только
что высвечивалось пятно с  гнусной  рожей  Боровика,  задрожала,  как  под
порывами ветра дрожит грязный холст,  рассыпалась  в  серые  глыбы,  а  те
медленно обрушились... в пропасть, которой не могло там быть!
     С той стороны полыхнул  немыслимо  яркий  свет.  Россоха  отшатнулся,
закрыл лицо ладонями, но и сквозь  пальцы  проникал  режущий  глаза  свет,
впивался в мозг. Под пальцами стало мокро, слезы побежали по щекам.
     Он  смутно  видел,  как  в   блистающем   свете   возникла   огромная
человеческая фигура, черный силуэт  без  лица.  Страшный  голос  прогремел
обвиняюще:
     - Я слышал!
     Россоха прокричал, не  видя  ничего,  кроме  яркого  света  и  смутно
очерченной человеческой фигуры:
     - Но разве я скрывал?
     - Да! - грянул голос еще громче. - Да, я  выгляжу  дураком!..  Да,  я
непонятен, потому что всяк зверь гребет к  себе,  а  только  я  да  курица
гребем от себя... Да, вы бы понимали меня  и  сочувствовали,  если  бы  я,
скажем, взялся отвоевывать огород у  соседа,  жену  у  кума  или  земли  у
другого князя!.. А если бы у меня еще  и  хоть  какие-то  права  на  чужие
земли, то даже взялись бы помогать... конечно, чтобы  урвать  для  себя  в
кровавой неразберихе. Когда двое дерутся, пользуется третий... Но в  любом
случае меня бы понимал весь простой народ от кузнеца до  его  князя!..  Но
это же простой народ!.. Они же все, хоть конюх, хоть князь, хоть царь,  не
зрят дальше своего брюха... и дальше... да-да, не  дальше!  Но  вы  же  не
простые! Вы - умные! Даже, может быть, мудрые, хотя теперь  я  сомневаюсь,
ибо мудры лишь те, кто уже  наелся,  а  теперь  живет  для  других,  чтобы
накормить и одеть весь род людской!
     Россоха усиленно мигал, омывая  слезами  обожженные  глазные  яблоки.
Из-под ладони в глаза бил режущий свет.
     Он прокричал, стараясь отсрочить удар, который вот-вот  обрушится  на
его голову:
     - Ты не столько непонятен... Ты хуже!
     Из темного силуэта грянуло:
     - Что может быть хуже?
     - Ты зануда, - сказал он как можно отчетливее, чтобы тот, который так
жадно  охотится  за  любым  знанием,  начал  слушать,  остыл,   постепенно
заглатывая крючок. - Хочешь, чтобы все жили высоким... а  это  невозможно.
Всяк человек бывает способен на высокое... Но редко кто это совершает хоть
раз в жизни. А если делает такие поступки два-три раза за  жизнь,  то  его
считают чуть ли не праведником! Если чаще - то вовсе святой. А ты по своей
детской нетерпимости жаждешь, чтобы все жили только высокими идеями? Забыв
о том, что великий Род сотворил первого человека  из  медведя,  а  медведь
тоже гребет к себе, нападает как спереди, так и  сзади,  совокупляется  со
своей медведицей, но смотрит и на чужих, гадит как за кустами,  так  и  на
дорожке...
     Олег сказал зло, но колдун ощутил в голосе надрыв и страдание:
     - Ты по крайней мере меня понимаешь.  А  я...  устал  убивать.  Устал
крушить направо и налево. Устал сносить башни и трясти землю. Но  если  ты
не поклянешься в верности... да не мне, а  верности...  черт,  я  даже  не
успел придумать, как это назвать!.. Словом, ты должен прилагать все  силы,
чтобы собрать всех сильнейших в один могучий Совет. А когда мы вместе,  мы
увидим, что нам нечего драться по мелочам... а нынешние как раз и  дерутся
по  мелочам!..  сможем  править  всем  миром.  Всеми   царями,   королями,
императорами. Мы будем указывать народам, как жить без  войн,  как  просто
жить.
     В нестерпимом свете колыхался плоский черный  силуэт,  страшный  и  с
нечеловеческим голосом, но затем на голове незнакомца  вспыхнуло  багровое
пламя. Судорога скрутила Россоху,  он  не  сразу  понял,  что  это  просто
волосы, волосы цвета кровавого заката, а сердце колотится часто и жалко, в
груди хрипит, он судорожно хватал ртом воздух, стараясь не умереть,  начал
приходить в себя, в свете из разлома в земле стоял просто человек, это его
черный силуэт...
     ...Как вдруг из черноты блеснули два  неправдоподобно  зеленых  огня,
чистых и пронзительных. Волны ужаса захлестнули с головой, но в  последний
миг вспомнил, что эти колдовские огни - глаза  этого  странного  человека,
неправдоподобные глаза, и эта искорка позволила удержаться в сознании,  он
вложил в нее все оставшиеся силы, от слабости рухнул, но дрожь ушла, а шум
в голове утих.
     С изумлением он чувствовал, что земля уже не дрожит. Глубоко в недрах
слабо ворчало и поскрипывало, скреблось,  медленно  затихая.  Из-за  спины
огромного человека все так же бил в глаза режущий свет, но его великанская
фигура стала  меньше.  Уже  смутно  различались  крутые  плечи,  блеск  на
мускулах толстых рук, браслеты на бицепсах.
     Огромный человек стоял неподвижно,  но,  несмотря  на  его  слова  об
усталости ломать и крушить, Россоха чуял и  без  колдовства,  что  если  у
этого с зелеными глазами хватило  мощи  расколоть  его  башню,  то  хватит
обрушить здесь все до преисподней.
     - Да, я понимаю, - сказал  он  торопливо.  -  Понимаю,  понимаю!..  И
клянусь в верности... во всем, чем хочешь поклянусь!..
     Клятвы, вырванные силой, недействительны ни перед человеком, ни перед
богом. Но этот дикарь, похоже, не знает даже этой простой истины.




     Солнце уже опустилось, темные тени на  земле  слились,  покрыли  там,
внизу, сумерками, а здесь,  в  башне,  Жемчужина  освещала  все  помещение
радостным трепещущим светом.
     Даже высоко под сводами, где  на  длинных  балках  колыхались  черные
космы закопченной паутины, было непривычно светло и чисто.  Летучие  мыши,
чьи силуэты Хакама с трудом различала даже днем, сейчас висели в  ряд  как
спелые плоды. Их уши шевелились, а красные глаза без  страха  смотрели  на
Жем-чужину, что не слепила, не пугала, не изгоняла  нещадным  светом,  как
гнали их сжигающие лучи солнца.
     Хакама с трудом оторвала взор от Первожемчужины,  из  груди  вырвался
полувздох-полустон. Пальцы ее задвигались, в руках  была  дрожь,  пришлось
опустить на столешницу, но  и  тогда  трижды  промахивалась,  два  раза  в
кадушке вскипала  вода,  а  на  третий  -  кадушка  разлетелась  с  мокрым
чавкающим звуком.
     В стене появилось серое  пятно.  Тени  двигались,  медленно  возникли
шорохи, наконец выросла человеческая фигура, налилась очертаниями.  Хакама
узнала Сосику, хотя его лицо все еще оставалось в тени.
     - Мудрец, - сказала она негромко, - как я знаю, ты всю  жизнь  мечтал
заполучить это?
     Она повела рукой в сторону источника света, но глаза Сосику и так уже
устремились к полыхающей Жемчужине. Брови его  взлетели  так  высоко,  что
исчезли в седых волосах. Рот приоткрылся:
     - Невероятно... Это... неужели она и есть?
     - Ты маг, - ответила она. - Тебя не обмануть.
     - Да, но... Никто даже не знал! А те слухи,  что  она  погребена  под
краеугольным камнем, с которого Род  начинал  творить  мир...  Невероятно,
невероятно.
     Она проговорила ласковым мурлыкающим голосом:
     - Еще невероятнее, если я скажу, кто ее добыл.
     Он быстро взглянул в ее насмешливое лицо.
     - Неужто... тот варвар, у которого голова в огне?
     Теперь удивилась она:
     - Ого! Значит, ты ощутил в нем силу?
     -  Слишком  дикую,  -  ответил  он  нехотя,  глаза  как  прилипли   к
драгоценной Жемчужине. - Чересчур...
     - Но ты первым назвал его! Хотя могучих чародеев на свете немало.
     Он уклонился от ответа:
     - Как ты сумела отнять?
     Она расхохоталась весело и звонко:
     - Отнять? Фу, как ты груб. И недостойно умных людей. Он добыл, принес
и отдал мне в белы руки. Потому что он... всего  лишь  он,  а  я...  Но  я
потревожила тебя не потому, что решила побахвалиться.  Самое  невероятное,
что я готова отдать тебе эту Жемчужину.
     Его не по-старчески острые глаза блеснули.  Он  дернулся  и  задержал
дыхание так резко, что она на миг пожалела о своем предложении.
     - Отдать?
     - В обмен, - пояснила она. - Кое-что хочу получить взамен.
     - Если не мою жизнь, - прошептал он, - то... все, что угодно. Но  что
за варвар! Если бы только знал, что эта Жемчужина может! Так что ты хочешь
за нее?
     Она прямо посмотрела в его сразу посерьезневшее лицо:
     - Всего лишь твои звездные таблицы.
     Он отшатнулся:
     - Ого! Это же труд всей моей  жизни!..  И  труд...  многих  поколений
чародеев до меня!
     Она переложила Жемчужину  из  ладони  в  ладонь,  любуясь  переливами
внутреннего света. Отблески играли на ее чистом милом личике.
     - Жаль. Но мне хотелось только  этого.  Все  остальное  либо  у  меня
есть... либо мне не нужно.
     Он смотрел исподлобья. Проговорил, колеблясь:
     - Ты могла бы получить с помощью этой Жемчужины.
     - Могла бы, - согласилась она. - Но я уже сталкивалась с  выполнением
желаний... И думала, лучше бы не загадывала. Что, если получу, но не  буду
знать,  как  пользоваться?  Ты  старше,  опытнее.  Ты   сумеешь   и   себя
обезопасить, и получить от нее все, что она может дать. Отдам сразу,  если
научишь понимать свои звезды.
     Он поколебался, кивнул:
     - Твое личико обманчиво, женщина. Ты мудрее, чем выглядишь.
     - Спасибо.
     - Скажи только...  Почему?  Почему  ты  предпочитаешь  Жемчужине  мои
таблицы?
     Она прямо посмотрела в его старое сморщенное лицо:
     - Мне не надо так спешить, как  тебе.  Я  могу  разобраться  в  твоих
таблицах, вычислить жизни и будущее каждого из людей... Ну, каждый меня не
интересует, но я смогу видеть те звезды, что движут  королями,  царями  и,
самое главное,  колдунами,  которые  пока  что  для  меня  недосягаемы!  Я
просмотрю их будущее, увижу, кто на что способен,  кому  что  грозит,  кто
когда умрет или погибнет... Эта власть больше, чем может  дать  Жемчужина,
если хочешь всю правду.
     Он медленно кивнул. Она  замедленно,  чтобы  он  не  видел,  перевела
дыхание. Похоже, она выбрала верную линию, сказав всю правду.  Он  слишком
опытен, сразу заподозрил бы в чем угодно,  если  бы  в  голосе  или  жесте
допустила хоть малейшую фальшь.
     - Клянусь великой клятвой, что я передам все без обмана и обучу,  как
читать небо.
     Она перебрасывала Жемчужину из ладони в ладонь, глаза ее смеялись:
     - А я клянусь передать Жемчужину сразу же, как только ты  передашь  и
обучишь. Поручителем пусть будет тот, кому доверяем мы оба.
     - Это не должен быть колдун, - сказал он торопливо.
     - Согласна, - ответила она охотно. - Ни колдун, ни чародей, ни маг, а
человек честный и простой, кто еще верен слову чести и верен клятве. Таких
много в мире. Как князей, так и простолюдинов. Мы быстро отыщем.
     Его глаза не отрывались от чудесного комка света в  ее  руках.  Узкие
лучики просвечивали между  пальцами,  а  плоть  светилась  нежным  розовым
светом, внутри которой темнели тонкие, как у птички, косточки.
     - Я готов тебе отдать таблицы прямо сейчас.
     - Я готова принять.
     - А Жемчужину?
     Она раскрыла рот для ответа, но застыла: совсем близко донесся слабый
треск. Звук был  такой,  словно  полумертвая  мышь  скребется  под  полом,
пытаясь дотащиться до выхода из норки. Тревога  не  успела  проявиться  на
лице волшебницы, как ее губы скривила презрительная улыбка.  Кто-то  очень
могучий пытается проломиться сквозь ее защиту. Самое большее, что удается,
вот так попищать, поскрестись. Она подняла вопрошающие глаза на Сосику, но
старый мудрец повел глазами в сторону:
     - К тебе кто-то пытается попасть?
     Она удивилась:
     - Тебе слышно?
     - Нет, но я вижу твое лицо.
     - От тебя ничего не скроешь,  -  сказала  она  льстиво,  а  про  себя
подумала, что верно сделала, не солгав даже  в  мыслях,  этот  старик  все
равно бы заметил. - Кто-то пытается, но нам не нужны свидетели.
     Он сказал серьезно:
     - Допусти. Сейчас в мире творится что-то странное. Я никогда  еще  не
видел такого расположения звезд! Они предвещают великое потрясение...
     Она поколебалась, ведь услышит и он, а вдруг  ей  собирались  сказать
что-то стоящее, но с другой  стороны  -  сейчас  важнее  всего  заполучить
звездные карты, а для этого надо не терять расположения этого старца.
     В стене напротив светлого пятна, где светилось лицо Сосику, возник  и
налился светом неровный квадрат, проступили  огромные  глаза,  толстогубый
рот. Губы задвигались, хриплый голос прорычал:
     - Хакама... Не скажу, что рад тебя видеть, но есть  общее  дело.  Это
кто там на той стороне? Чье рыло?
     - Говори, - обронила она сухо. - И не оскорбляй моих  гостей,  или  я
прерву твою нить.
     Из глаз брызнули красные искры, а губы  изогнулись  в  примирительной
усмешке:
     - Ладно-ладно. Его это тоже касается. По  нашим  крепостям  идет  тот
красноголовый!.. Да, который шумел так, что его даже  деревенские  колдуны
разглядели со всех сторон. Ты знаешь, что он расколол землю  под  убежищем
одного чародея... черт, забыл его имя... что-то отвратительное, как вон  у
тебя или у того рыла, что на той стене... Еще он, пролетая... да-да, всего
лишь пролетая над кольцом гор, где устроил свое царство Грибоед... или  не
Грибоед... тоже мне имечко!.. ведь люди грибы  не  едят,  это  жвачка  для
оленей... так вот он одним движением обрушил  горы  так,  что  теперь  там
камень на камне не выше  чем  фига!..  Кто  захочет  посмотреть  на  кости
Незнаемого, тому придется поднять целый горный хребет.
     Она ощутила, как медленно холодеет  лицо.  В  желудке  стало  тяжело.
Непослушными губами прошептала:
     - Быть того не может... Он не настолько силен!
     - Те тоже так думали!
     - Не может быть, -  повторила  она  мертвым  голосом.  -  Ему  как-то
удалось... гм... ему удалось нечто такое, что другим было не под силу,  но
это просто случай... Я была слишком потрясена находкой...
     Голос прервал:
     - А что у вас там за странный свет?  Это  не  за  этой  штукой  ходил
красноголовый? Тогда твои дела плохи.
     - Почему?
     Голос хмыкнул:
     - Он стер с лица земли Автанбора только за то, что тот его  за  глаза
назвал болваном. А Грибоеда уничтожил вообще просто так... Если же ты  его
обидела хоть взглядом, он придет. И спросит за все.
     От дальней стороны донесся голос Сосику:
     - Кажется, только я его ничем не обидел.  Только  учил...  Но  Беркут
прав, нам нужно подумать над этим сообща.
     С правой стены донесся недовольный голос колдуна-воина:
     - Разве я такое сказал?
     - Подумал, - спокойно констатировал Сосику. - И явился только потому.
Страшно, да? Еще бы... В наш размеренный и понятный мир явился этот...  Но
раз в тысячу лет земля рождает нечто невообразимое. Однако как бы  кто  ни
был силен, великий Род всегда оставляет щель, через которую проникнет либо
лезвие ножа, либо колдовство, либо яд... А этот красноголовый  всего  лишь
силен. Но он прост, как дрозд, не умеет защищаться, почти не знает  магии,
если не считать двух-трех заклинаний...



                                 Глава 45

     Светлое пятно на миг померкло,  словно  в  своих  неприступных  горах
Беркут собирался с силами, потом оттуда донесся его рык:
     - Двух-трех? Он ими рушит горы!
     - Но не сдвинет пера, - парировал Сосику. - Он был у меня учеником, я
знаю.  Правда,  не  знал,  что  горы...  Тогда  он  единственный,  кто  не
бахвалился. И что ты предлагаешь?
     Беркут поколебался, проворчал с неудовольстви-ем:
     - Если ты все знаешь, вот и предложи. Одно  вижу:  никому  с  ним  не
совладать в одиночку.
     Сосику сказал терпеливо:
     -  Это  верно,  хотя  и  странно  от  тебя  услышать  что-то  верное.
Во-первых, сообща мы можем  придумать  что-то,  а  во-вторых...  если  нас
соберется трое-четверо, то даже его мощь окажется бессильной. Мы  сами  не
сможем рушить горы, но и ему не дадим.
     На стене пятно расширилось, лицо Беркута  выдвинулось  как  барельеф,
глаза выпуклые, а толстые губы задвигались как мельничьи жернова:
     - Тогда предлагаю...
     - Нет, - прервал Сосику неожиданно властно. - Это не пойдет.
     - Ну, тогда...
     - И это ошибочно.
     - А если... - начал Беркут раздраженно.
     Сосику кивнул:
     - А вот это можно... Хакама, нам всем лучше собраться в твоей  башне.
По крайней мере, не предашь и не убьешь... ибо тебе этот варвар  страшнее,
чем любому из нас. К тому же ты - единственная женщина из могучих магов, а
к женщине как-то меньше вражды. Не у него, у нас. Сюда может даже  прибыть
сам Ковакко, хотя он не покидал своих болот уже лет сто.
     Она поморщилась:
     - От него пахнет дохлыми лягушками!
     - Да, но он  знает  глубинную  магию,  в  которой  несведущ  даже  я.
Конечно, я знаю другую, более сильную, но  вдруг  именно  глубинной  можно
остановить этого варвара?




     Звезды в самом деле сошлись необычно. Впервые в башне Хакамы в  стене
свет разросся, там  трепетало  зеленое  пламя,  предвещая  проход  другого
колдуна через магические двери. Хакама, бледная и натянутая, как тетива на
луке, едва сдерживалась, чтобы не за-крыть эту опасную дверь, откуда может
полыхнуть пламя звездного огня или синего болотного глаза, против  которых
у нее защиты нет. Можно  еще  за-крыть  дверь  в  тот  миг,  когда  колдун
перенесет  одну  ногу  через  зеленый  порог,  и  тогда  вторая  половинка
останется истекать кровью за тридевять земель в его вонючем лесу...
     Единственное,  что  удерживало,  это  тот  страх,  который  заставлял
могучего Беркута довериться ей, которой, как все знали,  доверять  нельзя.
Как и другим чародеям. Это простые люди не в счет, их как листьев в  лесу,
да они и сами свои жизни не ценят, а колдуны всегда оберегают себя как  от
мечей и стрел, как от ядов и падающих деревьев, так и от незримого, но еще
более опасного колдовства проклятых завистников.
     Если же Беркут решился прийти, то там, в его лесах, он  видел  судьбу
еще ужаснее, чем смерть от ее руки.




     Зеленый свет затрепетал, по ту сторону  обозначилось  смутное  пятно,
медленно  выступила  человеческая  фигура,   начала   наливаться   светом,
тщедушная и сгорбленная, из зеленого круга выступила корявая клюка,  затем
выдвинулся Сосику, бледный и хватающий ртом воздух.
     Увидев Хакаму, вымученно улыбнулся:
     - Второго такого перехода уже не пережить.
     Ее глаза не отрывались от  свитков  под  его  правой  рукой.  На  миг
мелькнуло страстное желание убить старика сразу,  ведь  свитки  уже  в  ее
башне, а с записями разберется, это просто, зато и Жемчужина  останется  в
ее руках...
     В зеленом овале смутно проступила еще фигура, на этот раз крупная,  с
квадратными плечами. Волосы на огромной  голове  вздыблены,  зеленый  свет
сразу начал дрожать и прогибаться, тот неведомый уже ломился  нетерпеливо,
явно Беркут, кто же еще...
     Хакама светло улыбнулась старому мудрецу:
     - Все. Мне все понятно. Жемчужина твоя.
     Он жадно смотрел, как  она  откинула  крышку  ларца.  Оттуда  блеснул
голубоватый свет, заиграл на потолке лиловыми и  оранжевыми  бликами.  Она
медленно погрузила пальцы в ларец, свет померк, в нем появились розовые  и
пурпурные тона, когда проникал сквозь тонкую кожу.
     Когда она протянула ладони, а в них играла всеми  цветами  Жемчужина,
Сосику не вытерпел:
     - Ты знаешь, что эта Жемчужина может дать жизнь, равную  жизни  самых
долгоживущих деревьев!
     Она кивнула:
     - Знаю.
     - И почему ж ты...
     Ее ясные глаза смотрели чисто и честно.
     - Сейчас меня больше волнуют таблицы,  ибо  с  ними  я  смогу  видеть
судьбы людей, влиять на них. А это власть, абсолютная власть!.. А жизнь...
Мне даже до старости далеко, а уж до смерти... С такой  властью  я  что-то
смогу и без Жемчужины. А то и больше. И жизнь могу  добыть  долгую,  очень
долгую... У меня еще есть время.
     Он кивнул, уже спокойно принял Жемчужину. Голос его был невеселым:
     - Ты права. У тебя еще все впереди. Но когда вот так,  как  я,  когда
одной ногой в могиле, надо торопиться...
     В тот миг, когда  Беркут  прорвал  паутину  зеленого  огня  и  грузно
ввалился, Сосику уже тщательно упрятал в  заготовленный  ящик  драгоценную
Жемчужину,  а  Хакама,  загадочно  улыбаясь,  раздвинула   стену,   оттуда
появились когтистые лапы, драгоценные свитки ушли с ними в темноту.
     Беркут,  слишком  взволнованный  переходом,  буркнул   что-то   вроде
приветствия, остановился в углу, словно оберегал от ударов спину. Хакама и
Сосику обменялись взглядами, Хакама сказала сладким голосом:
     - Дорогой Беркут, ты прибыл первым, как и должен поступить не  только
могучий маг, но и отважный воин.
     - Ладно-ладно, - проворчал Беркут. - Если ты сама не воткнешь нож под
ребро, то опасаться нечего.
     - Да? - промурлыкала она. - Погоди, еще другие не прибыли...
     - А кто будет еще? - насторожился Беркут.
     Сосику поспешно вмешался:
     - Могучий Беркут, Хакама пригласила  еще  с  десяток  колдунов...  из
самых сильных, но ты же знаешь этих трусов! Вряд ли кто прибудет  еще.  Но
мы и трое стоим немало, верно?
     Беркут открыл рот, но через комнату пронесся  незримый  ветер,  а  из
стены медленно вышел, разрывая ее как паутину, приземистый человек, весь в
зеленом. На зеленом лице выпуклые немигающие глаза смотрели  пристально  и
подозрительно. С ним вошел запах гнили, рыбьей икры.
     Хриплый квакающий голос разорвал тишину  с  таким  хлопком,  что  все
вздрогнули:
     - Все вы трое не стоите и... У меня лягушки  больше  знают  и  умеют.
Приветствую тебя, Хакама.
     Хакама сладко улыбнулась:
     - Ты уже все знаешь?
     - Мои уши, как и твои, по всему свету.
     Беркут пробурчал:
     - Ее ухи только там, куда пробираются муравьи, а твои - где жабы.  За
мой защитный круг из них пока никто не прополз.
     Хакама примирительно вскинула ладони:
     - Успокойтесь, великие! Конечно же мы не можем видеть, что творится у
других колдунов. Но мы зрим и  слышим  по  всему  миру  достаточно,  чтобы
сейчас вот слегка...  только  слегка!..  встревожиться.  В  мире  появился
странный человек из Леса. У него  красные  волосы  и  зеленые  глаза,  что
указывает на колдовскую природу еще по  рождению.  К  тому  же  он  что-то
узнал, чему-то успел научиться... Пусть крохи, но это могут быть  как  раз
те опасные крохи...
     Она прервалась на полуслове, глаза ее  следили  за  старым  мудрецом.
Сосику уже набросил на плечи дорожный плащ, поднял посох и, постукивая  по
струганым половицам, медленно двинулся к лестнице.
     Беркут спросил удивленно:
     - Ты что же, старик? Думаешь, он тебя пощадит?
     Лицо Сосику было просветленным, глаза сияли, как две звезды. По губам
скользнула мечтательная улыбка:
     - Да.
     - Да ты от старости рехнулся!
     Сосику покачал головой, посох  его  опустился  на  первую  ступеньку,
старый мудрец с кряхтеньем начал опускаться. Глаза его  не  отрывались  от
ступеней, колдунов он уже не видел и не слышал.




     Голова Сосику еще не скрылась, а Беркут сказал нетерпеливо:
     - Давайте о деле. Мне как-то не по себе, лучше поскорее все закончить
и разойтись... Еще надо будет думать, как  разойтись,  не  получив  нож  в
спину! Но пока давайте об этом  парне  из  Леса.  Я  с  ним  встречался  и
разговаривал. Он, в силу  своей  молодости,  просто  еще  не  способен  на
хитрость. А то, что может считать хитростью,  для  нас  просто  детскость,
которую видим насквозь с другого конца света.
     - К тому же силен, - добавил Ковакко. - А сила всегда... Даже мудрый,
имея силу, предпочитает противника долбануть по голове, чем убеждать долго
и занудно. А чего еще ждать от молодого и дикого полузверя из Леса?
     Колдуны опустили  взоры,  когда  Ковакко  прошелся  насчет  удара  по
голове, все люди, все предпочитают решения проще, пусть даже трижды мудрые
и старые, а Беркут рыкнул нетерпеливо:
     - Да-да, жаба права. Давайте решим, что делать.
     На их лица внезапно  пал  зеленый  свет.  На  стене  снова  пробежали
зеленые молнии,  образовали  круг,  а  свет  там  стал  сразу  изумрудным.
Невиданное дело, в двух шагах тоже возникло зеленое  пятно,  будто  кто-то
еще пытался докричаться до волшебницы Хакамы!
     Беркут и Ковакко переглянулись, а Хакама, косясь на  них,  прошептала
заклятие. Пленка зеленого огня разом прорвалась, в комнату из  обоих  окон
ввалились двое. Один не удержался, растянулся  с  хриплым  криком,  второй
сделал два торопливых шага, оглянулся в страхе.
     Зеленые окна растаяли, колдун с облегчением перевел  дыхание.  Одежда
его в лохмотьях, лицо в ссадинах, копоти, а пахло горелым  камнем.  Беркут
озабоченно хмыкнул. Хакама видела, как губы лесного колдуна  шевельнулись,
но Беркут только сжал поплотнее. Здесь нельзя пользоваться  своей  магией,
чтобы самому не превратиться в гигантский факел.
     - Красноголовый, - прохрипел человек, в нем узнали  Автанбора.  -  Он
уничтожил мою башню!
     Хакама озабоченно покачала головой, а Беркут сказал сварливо:
     - Наверное, какой-нибудь курятник?
     - Моя башня... моя башня была из каменных глыб!
     -  Песок  выдуло,  -  хладнокровно  предположил  Беркут.  -   Вот   и
рассыпалась. А как он ее?
     Второй со стоном поднялся, лицо  искривилось,  волосы  покраснели  от
засохшей крови.
     - Приветствую тебя, Сладоцвет, - сказала Хакама. - Это тоже он?
     Колдун,   которого   она   назвала   Сладоцветом,   дико    огляделся
вытаращенными глазами,  посмотрел  наверх,  словно  страшный  человек  уже
смотрел на него оттуда. Голос прерывался, слова вылетали хриплые:
     - Он... Нет, ударился головой я сам, когда убегал... но  он  разрушил
горы, он сотрясал землю, он...
     Он сам трясся как лист на ветру, глаза  безумно  блуждали.  Хакама  с
брезгливым опасением поинтересовалась у Беркута:
     - Ты полагаешь, Сладоцвет тут ничего не спалит?
     - Вряд ли. Но помощи от него ждать не придется.
     Сладоцвет с трудом выпрямился, сквозь страх на лице проступили  злоба
и ненависть. Шипящим, как у змеи, голосом произнес медленно:
     - Помощи... нет... не дождетесь... верно... Но если он придет сюда...
а он придет... я обрушу всю свою мощь! Теперь я буду готов.
     Беркут скептически выпячивал губу, Хакама же, напротив,  одобрительно
кивнула. Гордость не позволяет побитому чародею признаваться в  поражении,
но поддержку примет с радостью. А четыре пары кулаков лучше одной.
     Беркут присвистнул, его лицо было подсвечено снизу  зеленью,  ибо  до
пояса высунулся из широкого окна. Внизу показалась  крохотная  сгорбленная
фигура, сверху совсем жалкая и приплюснутая. Сосику заметно хромал, в  его
возрасте даже вниз по такой  лестнице  непросто,  но  все  же  удалялся  с
несвойственной мудрецу торопливостью.
     - Не понимаю, - сказал Беркут, - мог  бы  вернуться  так  же,  как  и
явился.
     - И потом сутки копить силы? - ответила Хакама загадочно.
     - Ну и что?
     - Есть дело, которое он не хочет откладывать на сутки.
     Беркут покосился удивленно, снова поймал  взглядом  старого  мудреца.
Оба видели, как он покачнулся, ухватился рукой за сердце. Затем  торопливо
перебросил мешок со шкатулкой со спины на грудь, вытащил крохотный ящичек,
раскрыл, торопливо шарил внутри.
     Беркут непонимающе хмыкал,  а  Хакама  загадочно  улыбалась.  Дряхлый
старец страшится, что не успеет добраться  до  своей  башни,  вон,  спешно
роется, в его пальцах блеснул свет, это Жемчужина, вот что-то шепчет...
     Ее внезапно тряхнуло. Воздух смялся, пошел тугими волнами.  Вдали  на
месте  мудреца  возникло  огромное  толстое  дерево.  Воздух  дрожал   как
перегретый. Хакама впилась  глазами  в  странный  силуэт,  что  растопырил
ветви, странно дряблые и безлистные, ствол  раздался  и  стал  еще  толще.
Таких деревьев она никогда не видела, даже не думала, что могут быть такие
толстые, массивные, от которых веет уверенностью и... долголетием.
     - Дерево... - прошептала она, - дерево, которое  живет  десять  тысяч
лет!.. О нем когда-то писали... Так вот во что превратился Сосику!
     В глазах был страх, ведь могла и она... Но хоть чудесные вещи  всегда
выполняют желания людей, но иногда  странно  выполняют.  Не  так,  как  те
задумали, а как оформили в слова...
     Она  посмотрела  на  каменные  плиты  стены,  где  в  тайном   месте,
защищенном  заклятиями,  спрятала  звездные  карты.  Вот  оно,   настоящее
сокровище! Кто обладает им, тот обладает всем. А у  нее  еще  есть  время,
чтобы с их помощью получить не только долгую  жизнь,  равную  жизни  самых
долгоживущих деревьев, но и бессмертие богов... если это только возможно.
     Правда, надо выбрать время, чтобы пересмотреть хотя  бы  линии  жизни
этих...  что  собрались   в   ее   башне.   Таким   сборищем   нельзя   не
воспользоваться.  Может  быть,  даже  в  самом  деле  прийти  к  какому-то
соглашению?.. И создать что-то вроде союза чародеев, о котором все твердил
тот, с зелеными глазами?
     Но только править будет она.
     Одна.



                                 Глава 46

     Из окон башни магическая  скорлупа,  незримая  для  простого  народа,
блестела лиловыми искорками. Она накрывала башню куполом, легким  и  почти
прозрачным, похожим на  пузырь  из  пленки  молодого  бычка,  но  в  башне
собрались не простолюдины, а чародеи, каждый видел, что  эту  скорлупу  не
пробить и самыми могучими таранами, не разрушить камнями из баллист...
     Беркут  посопел,  внезапно  его  густой  неприятный  голос   разорвал
напряженную тишину:
     - Хакама, я ставлю свою скорлупу поверх твоей!
     В помещении стало тихо. Глаза всех были обращены в  их  сторону.  Она
медленно наклонила голову, чувствуя  смятение  и  торжество.  Все  колдуны
укрепляют свои гнезда, но такого еще не было, чтобы кто-то укреплял гнездо
другого. Правда, сейчас сам укрывается в нем, но все же...
     Воздух  стал  суше,  в  окна  блеснуло  цветными  искрами.  Казалось,
многоцветная радуга повисла прямо за  башней.  Все  видели,  как  медленно
проявился широкий купол, который накрыл башню вместе со скорлупой  Хакамы.
Пока что он был  цветной,  как  радуга,  но  быстро  уплотнялся,  матовел,
становился даже на вид толще, непроницаемее, потом испрозрачнился и словно
растаял. Даже колдуны не сразу могли сказать, что  новый  купол  созрел  и
стал настоящей скорлупой, о которую разобьются любые стенобитные орудия.
     Скорлупа Беркута отстояла от купола Хакамы на три шага, ближе нельзя,
магические силы соприкоснутся, начнут перетекать  одна  в  другую,  купола
где-то станут впятеро толще, а где-то истончатся до кленового  листка,  но
Ковакко, Автанбор и сама Хакама видели, что скорлупа Беркута даже толще  и
прочнее, хотя площадь ее больше. Лесной колдун оказался неожиданно  силен,
это надо учесть на будущее... если оно будет.
     Ковакко недовольно булькнул:
     - Ну, если это необходимо... Наша хозяйка...  э-э-э...  хозяйка  этой
башни не решается попросить нас помочь, но на всякий случай все же  стоит,
стоит... э-э-э... стоит. Я не верю,  что  человек  из  Леса  настолько  уж
силен, но... э-э-э... стоит...
     Его короткие руки с перепонками между пальцев  задвигались,  кваканье
стало громче. По всему  помещению  потек  запах  гнили,  лягушек,  тины  и
разлагающихся рыб. За окном коротко блеснуло. Радужные  отблески  пали  на
лица, испятнали пол, задвигались, как цветные жуки на сером дереве.
     Его скорлупа накрыла купол третьим слоем. Все так же, на три шага  от
скорлупы Беркута, спер-ва радужная,  потом  матовая  и  тут  же  неуловимо
прозрачная, она словно остановила время, потому что все стояли неподвижно,
оглушенные свершившимся.
     Никогда еще за все века ни одна  башня  не  бывала  окружена  тройным
слоем защиты!




     Широко расставив ноги, Олег угрюмо рассматривал башню Хакамы. Она уже
не казалась точеной, изящной, а когда западная часть неба стала наливаться
пурпуром, вовсе стала похожа на вбитый в тело  земли  огромный  деревянный
кол.
     Внезапно красное по небу пошло волнами. Складки стали темными,  между
ними  полыхнуло  оранжевым,  словно  на  расплавленном  металле   нарушили
застывающую корку. С запада по небу  пронеслись  алые  стрелы,  длинные  и
прямые, пересекли небосвод и растаяли уже почти у самого края на востоке.
     Среди  сумятицы  на  небе  проглянула  скачущая  четверка  коней.   В
колеснице на миг показался человек в блистающих грозно  доспехах.  Красные
кони несли по небу неистово, из-под копыт летели длинные искры.
     Голубка, пронеслось в голове. Голубка освободила шлем! Жаждущий крови
бог, уже в нетерпении облаченный в боевые доспехи, наконец-то ухватил шлем
и с мечом наперевес вскочил на боевую колесницу. Быть большой крови,  быть
пожарам, быть лязгу мечей, стуку стрел о щиты, крикам умирающих...
     Неистовый Перун снова начинает великую войну!
     Он быстро посмотрел на башню, в груди стало жарко, запекло,  яростная
мощь жгла, но он еще чуть помедлил, все ли колдуны там, покончить со всеми
разом, и наконец выплеснул всю ослепляющую ярость в единый  всесокрушающий
удар...




     Хакама быстро переходила от одного колдуна к другому. Не все общались
друг с другом, воздух пропитан ненавистью,  надо  смягчать,  служить  даже
толмачом, что удобно вдвойне, можно вязать сложную сеть интриги, пусть все
так и общаются только через  нее,  она  от  роли  хозяйки  убежища  быстро
переходит к роли хозяйки вообще...
     Решетка на окне  внезапно  налилась  багровым.  Пошел  тусклый  свет,
решетка мигом превратилась в оранжевую, потекли тяжелые капли металла.  За
пару мгновений все истаяло как воск под жаркими лучами, на  полу  медленно
застывали красные наплывы, темнели, бугрились.
     В тесный оконный проем втиснулась огромная птица. Все молча ждали,  а
птица рухнула на  пол,  затрепыхалась,  роняя  перья,  поднялся  некрупный
человек с суровым напряженным  лицом,  сухой,  жилистый,  черноволосый,  с
небольшой  сединой  на  висках.  Дыхание  вырывалось  частое,  он   быстро
посмотрел на оборванные рукава, на перья,  что  остались  даже  в  оконном
проеме, перевел взгляд на остальных. В круглых птичьих глазах была злость.
     - Что за окна?..
     Вокруг него заструился воздух. Хакама проговорила мягко:
     - Приветствуем тебя, мудрый  и  могучий  маг!..  Не  спеши  укреплять
доспехи на своем теле. Здесь все союзники...
     - Союзники?
     - Пусть сообщники, -  поправилась  она,  такая  же  чувствительная  к
словам, как и все маги. - Но сейчас все здесь  заинтересованы  в  жизни  и
здоровье другого. Пусть это впервые, но это случилось...  ибо  чем  больше
нас, тем лучше отразим угрозу. Потому не спеши укрываться от нас,  взгляни
на стены.
     Новоприбывший обвел всех подозрительным взором, осмотрел еще  раз,  а
потом еще и магическим оком просмотрел все, что  казалось  подозрительным.
Почти все без магических щитов, зато вокруг башни тройной заслон из  магии
настолько плотной, что пущенная в  ее  сторону  стрела  сгорит  не  только
мгновенно, но даже пепел исчезнет без следа.  Да  что  там  стрела:  метни
целую гору, все равно сгорит, песчинки не долетит...
     - Ладно, - сказал он хмуро. - Меня зовут Россоха, я с этим  человеком
встретился раньше вас всех. И  могу  подтвердить,  что  он  в  самом  деле
страшен... Страшен для всех нас.
     Беркут разглядывал его подозрительно:
     - Россоха?.. Я слышал, тебя зрели в облике большого и тучного.
     - Я принимаю различные обличья, - отмахнулся Россоха, -  но  сути  не
меняю... как многие из вашей породы. С ним  я  впервые  общался  в  облике
старца... Почему нет? Я в самом деле древний старец для двадцатилетних. Он
испугал меня еще в первую же  встречу.  Не  силой,  нет.  Но  я  давно  не
встречал таких порывов души... Он жаждет  осчастливить  весь  свет,  а  мы
знаем, в каких  случаях  начинаются  самые  кровавые  войны,  самые  лютые
потрясения, когда насмерть бьются не только люди, но и маги, а то  и  сами
боги!
     Ковакко булькнул брезгливо:
     -  Прекраснодушных  много.  Обычно  они  мрут  еще  во  младенчестве!
Остальные не доживают до отрочества, ибо их бьют даже куры.
     Россоха бросил предостерегающе:
     - Этот не просто выжил. Первый  раз,  желая  от  него  отделаться,  я
послал его спросить у  Яфета.  Не  помню  что,  сами  знаете  эти  детские
вопросы, на которые отвечать труднее всего!..  А  второй  раз  отправил  к
самому Перуну.
     В помещении повеяло зимней стужей. Чародеи ежились,  переглядывались.
Хакама спросила нервно:
     - И что же... он побывал у него?
     Россоха развел руками:
     - Похоже на то. С его упрямством он мог решиться  вломиться  в  покои
самого бога войны! Но почему остался жив, ума не приложу.
     С другого конца комнаты Беркут прорычал:
     - Да и наша хозяйка... тьфу на ее голову, хозяйка этой башни!..  тоже
посылала его не за пряниками. Но это воины из дальних походов возвращаются
обессилевшие, изнемогающие от ран, а колдуны либо  гибнут,  либо  обретают
новую мощь. Что он умеет теперь?
     - Мудрость предпочитает переосторожничать, - сказал Россоха серьезно.
- Беспечные маги до мудрости не дожили.
     Он уже спешно бормотал странно щелкающие для колдунов  равнин  слова,
вздымал руки и приглаживал ладонями незримые стены.
     Хакама бросила быстрый взгляд за окно. В двух-трех шагах  от  третьей
скорлупы заискрилась черная как ночь стена, выгнулась, накрыла куполом.  В
помещении внезапно стало темнее, чем в погребе.  Кто-то  вскрикнул,  голос
Россохи  пробормотал  что-то  успокаивающее.   Тьма   медленно   сменилась
сумерками, затем посветлело вовсе,  а  купол  медленно  ушел  от  простого
взора.
     - Черт, - сказал Беркут с нервным смешком, - да он  покрепче,  чем...
Как же ты его сумел так...
     - Потому что умею, - ответил Россоха, но чувствовалось по голосу, что
колдун собой доволен. - Когда имеешь дело с таким,  то  ничто  не  лишнее.
Хакама, я на твоем месте пригласил бы всех, кого достигают твои нити.  Или
хотя бы тех, кого этот лесной волхв задел или напугал.
     Хакама кивнула, улыбаясь загадочно, что не укрылось от Россохи:
     - Ты прав. Кого ты советуешь?
     - Хотя бы Короеда, Боровика, Сладоцвета, Беркута...  Ах,  Беркут  уже
здесь? Никогда бы не подумал, что могучий  Беркут  может  сидеть  тихий  и
мелкий, как воробей под дождем. Короед, конечно, дурак... как и все здесь,
но он знает кое-что из древесной магии, которая неведома  даже  мне.  Если
тебе нужна помощь в отыскании...
     - Нужна, - ответила Хакама светло. - Вместе мы их не  только  отыщем!
Стоит им увидеть нас впятером, прибегут без страха.




     Короед, едва переступив через магическое окно, сразу  натянул  шатер,
похожий на  свою  неопрятную  бороду,  поверх  защитного  купола  Россохи.
Утолщаясь, он в то же время таял с виду, а когда исчез, Короед  еще  долго
шептал и двигал руками, уплотняя стенки, усиливая, укрепляя. Даже если его
скорлупа и слабее той, что натянул Россоха, но  все-таки  основание  шире,
магии ушло на создание больше,  а  поддерживать  такой  панцирь  под  силу
только великому магу.
     Боровик набросил свой магический щит, теперь  башня  Хакамы  блистала
как драгоценное зернышко, упрятанное  в  восемь  скорлупок,  по  прочности
превосходящих алмаз.
     Хакама, напряженная, как тетива на луке,  неспешно  обходила  гостей,
стараясь держать пальцы на виду, не колдует, улыбалась, про красноволосого
волхва почти забыла, ибо  в  ее  башне  самые  сильные,  самые  могучие  и
знающие... Как воспользоваться, как завладеть их  знаниями?..  А  если  не
удастся с чужими знаниями... если останется одна, то что  ж,  у  нее  есть
своя голова, есть звездные карты.
     Колдуны стояли и сидели порознь, исподтишка следили друг за другом. У
каждого брови сдвинуты,  над  каждым  сгущается  облачко,  мысль  работает
бешено, каждый не прочь воспользоваться случаем...
     Все услышали тяжелый грохот. Не сговариваясь, одновременно  бросились
к окнам. Степь выглядела ровной  и  спокойной,  вокруг  башни  блистали  и
вспыхивали искорками сгорающие пылинки, которых ветром бросило на незримый
панцирь.
     Тишину разорвал нервный смешок Боровика:
     - Фу, я уж думал...
     - Да, это ему не горы ломать, - согласился Беркут.
     Даже Хакама нервно улыбнулась, на щеках появился слабый румянец:
     - Похоже, он разбил нос.
     - Хорошо бы лоб, - бросил Беркут.
     - Ну, это вы уж чересчур! - возразил Россоха. - Лоб у варвара - самое
крепкое место.
     - А не зад?
     Россоха ответить не успел, тяжелый гул повторился. Радужная  скорлупа
начала  подрагивать,  появилась  вмятина,  словно  туда  уперли  невидимое
бревно.  Несколько  мгновений  пузырь  подрагивал,  затем  вмятина  начала
расширяться, невидимое бревно давило сильнее,  пленка  магического  пузыря
натянулась, послышался тонкий звон, словно в комнате разом за-звенели  сто
тысяч комаров...
     Хакама инстинктивно собрала и бросила магическую мощь в  пленку,  это
оказалось  странно  легко,  а  когда  оглянулась  в  недоумении,   увидела
закушенную губу Беркута, напряженное лицо Россохи, их губы двигались, маги
впервые в жизни не только  не  вредили  друг  другу,  но  крепили  оборону
вместе.
     Раздался резкий пронзительный звон. Хакама дернулась, на миг заболели
все зубы, тут же затихло, но в груди остался страх, а когда подняла  глаза
на панцирь, страх вздыбил кожу мелкими бугорками.
     Скорлупа исчезла! Невидимый таран уперся во второй  слой.  Хакама  не
успела укрепить слабое место, как снова по  ушам  резко  щелкнуло,  острая
боль стегнула уже не только в зубы, но защемила глаза.  Непроизвольно  она
бросила все силы на тре-тий слой, теперь уже он  стал  внешним,  справа  и
слева хрипело и булькало во впалых грудных клетках магов, кто-то  бормотал
вслух, не  обращая  внимания,  что  могут  услышать  и  запомнить,  кто-то
ругался... а может, это тоже заклятия, очень мужские и крепкие.
     - Да помогите же!
     Она услышала свой вскрик, больше похожий на стон. Боровик, что  стоял
посреди, как полусгнившая копна соломы, все  обозревал  и  ни  во  что  не
вмешивался, вздрогнул и двинулся к ее окну. Она ощутила  волну  жара,  что
пошла  от  его  тела,  скорлупа   сразу   задрожала,   вмятина   перестала
углубляться, медленно-медленно начала вытеснять незримый таран.
     В помещении было влажно и  жарко,  как  в  натопленной  бане.  Хакама
захлебывалась, грудь жадно прогоняла нечистый воздух через легкие. В узкие
окна вливались жалкие струйки, тут же тонули, ибо восьмеро магов разогрели
воздух и даже стены, как раскаленные слитки металла.
     Внезапно треск разбитой скорлупы ударил по  ушам  резко,  до  боли  в
зубах. Она ощутила соленый вкус во рту. В помещении стояла ругань,  кто-то
во весь голос призывал богов, рядом воздух  дрожал  от  рук  Россохи,  что
мелькали как крылья ветряка.
     - Он проломил и эту скорлупу! - прозвенел чей-то тонкий,  как  лезвие
острого ножа, голос. - Он проломил...
     Беркут гаркнул люто:
     - Ну и что? Остались  еще  четыре!  Быстрее  всю  мощь,  пока  он  не
собрался...
     Пот бежал по  бледным  лицам.  Она  слышала  хриплое  дыхание,  всюду
вытаращенные  глаза,  бледные  лица.  Сцепив  заклятия,   они   удерживали
скорлупу, уплотняли, наращивали слой за слоем, выкладывали всю  мощь,  уже
не оставляя ничего для защиты друг от друга.
     Когда скорлупа дрогнула, все ощутили, что это  только  пробный  удар,
затем тряхнуло, еще и еще, но скорлупа  держала.  Они  боялись  посмотреть
друг на друга, и не зря: скорлупу затрясло, удары  обрушивались  с  разных
сторон.



                                 Глава 47

     Багровое солнце медленно опускалось. Башня слегка вздрагивала, но уже
глухо, а дыхание колдунов, напротив, выравнивалось. Хакама первая ощутила,
что  хотя  от  усталости  едва  может  пошевелить  губами,  однако   напор
выдержали.
     - Сколько? - прошептала она.
     Воздух был горяч, пропитан запахом пота, хриплое дыхание  раздавалось
сразу из восьми глоток, но ее услышали,  Россоха  выругался,  задыхаясь  и
хрипя, как загнанный конь, бросил люто:
     - Одна!
     - Чт-т-то?
     - Последняя, - повторил он сипло. - Теперь мы крепим твою...
     Мир  покачнулся  перед  ее  глазами.  Когда  зрение  очистилось,  она
рассмотрела, что башню окружает ее скорлупа, а дальше по степи  расходятся
семь выжженных кругов, где земля  спеклась  в  отвратительную  ноздреватую
массу.
     Семеро мужчин, бледных и взмокших, стояли у  окон.  Она  видела,  как
дрожит над ними воздух, все держат  последний  барьер  всеми  силами,  все
вливают свою мощь в ее скорлупу!
     - А где он?
     - Сейчас взгляну, - ответил Россоха. - Пора...
     Несмотря на потрясение, ее сердце радостно  екнуло.  Могучий  колдун,
полный силы, которой никто не знает даже теперь, уже  начал  выполнять  ее
повеления. Пока бездумно, а потом...
     В десятке  шагов  от  скорлупы  на  траве  распластался  лицом  вверх
человек. Он бессильно раскинул руки, голая грудь часто вздымалась, а когда
Россоха приблизил магический глаз, лицо лесного  колдуна  выросло,  уже  и
другие увидели нечеловечески зеленые глаза, потемневшие от  усталости,  на
лбу крупные капли пота, побледнел как мертвец,  а  скулы  вот-вот  прорвут
сухую кожу.
     - Так вот он каков, - проговорил Беркут задумчиво. - Я  его  видел...
но не таким.
     Сейчас, когда  опасность  миновала,  он  уже  вовсю  старался  понять
источник его мощи. Без злобы, без недоброжелательства.
     - Он опасен, - обронила Хакама. -  Если  бы  я  знала,  насколько  он
опасен!
     В ее сладком голосе проскользнули тонкие булатные нити. От края стены
на лицо Беркута падали тени, она не могла рассмотреть выражение его  глаз,
но голос не понравился, когда Беркут все  всматривался  и  всматривался  в
крохотную фигурку с красной головой.
     - Он же совсем мальчишка!
     - Мальчишка, - согласилась Хакама. - Тем и опасен.
     - Старик бы так не рискнул, - согласился Беркут. - Старик  вообще  бы
махнул рукой на весь белый свет. Мне хорошо и ладно. А  у  молодого...  мы
все когда-то хотели все исправить, все переделать, всех осчастливить...
     В жарком воздухе потекли запахи гнили, рыбьей икры, все ощутили,  что
открыл рот Ковакко, а потом услышали его булькающий голос:
     - Он просто туп. Все еще торчит, пень! Понятно же, что теперь  только
лоб раздробит. Мы, если честно, сперва растерялись, но сейчас даже  Хакаму
на испуг не взять.
     Колдунья скользнула по нему прохладным взором. Беркут ощутил, как  по
всему его телу пробежали сотни муравьиных лапок.
     - Он выдохся, - предположила она. - Сейчас его муха собьет с ног.
     - Потому и не поднимается, - засмеялся Боровик.
     - Лучше бы так и лежал...
     - А жратаньки?.. Когда я был помоложе, меня все время терзал голод.
     Беркут предположил осторожно:
     - А он не сможет куда-то быстренько сбегать, поесть и вернуться?
     Хакама покачала головой:
     - На сотни верст корм только  для  моих  муравьев.  Это  не  нарочно,
просто я заботилась о своем муравьином народце.
     Боровик сказал задумчиво:
     - А что  толку?..  Он  уйдет  за  едой,  мы  разбежимся,  а  если  он
вернется?.. Сотрет с лица земли эту башню, одной Хакаме его не удержать. А
потом отыщет и нас.




     Автанбор и Сладоцвет держались ниже травы тише  воды,  даже  к  окнам
подошли, когда остальные колдуны попадали в кресла без сил, шумно  дышали,
старательно набирая магической мощи из пространства.
     К ним дважды подходила Хакама. Все видели, как оба колдуна  в  первый
раз даже отпрянули, но она говорила и говорила, наконец Автанбор кивнул, в
глазах блеснула  свирепая  радость.  Сладоцвет  наклонил  голову  с  явной
неохотой, но когда вскинул руки к  потолку,  донесся  далекий  гром:  небо
подтвердило нерушимость его клятвы.
     Все услышали сдавленный  возглас  Автанбора.  Он  стоял  возле  окна,
багровый свет заката падал изнутри на его худое лицо.
     -  Что  там?  -  спросил  Беркут  настороженно.  Он  сделал  движение
подняться, закряхтел, поморщился и остался в кресле.
     - Вам не придется решать, - ответил Автанбор, не поворачивая  головы,
- не придется решать, что делать, когда он уйдет...
     Голос его был мрачным. Чувствуя беду, потащились к окнам. Варвар  уже
нашел силы перевернуться на живот, затем  вовсе  сел,  опираясь  руками  о
землю. Перед ним прикрыла траву широкая белая скатерть, а на ней теснилась
еда. Можно было различить жареных лебедей, глубокое блюдо с рыбой, а рядом
на траве стояли два кувшина с толстыми боками.
     Хакама слышала тяжелое дыхание,  снова  учащенное,  потом  сдавленный
голос Беркута:
     - Черт... Как я забыл, он умеет... Эта оборона совсем мозги вышибла.
     "Нельзя вышибить то, чего нет, - подумала она мстительно, - а если  и
есть, то вышибу я... попозже", - а вслух произнесла рассчитанно испуганным
голоском:
     - Он может сторожить нас вечно!
     Россоха откликнулся:
     - Захочет ли?
     Беркут буркнул:
     - Почему нет? У него в запасе молодость.
     - Молодость как раз нетерпелива.




     В молчании смотрели, как неспешно ест варвар, словно  чувствует,  что
за ним наблюдают восемь пар глаз. Ноги протянул, нимало не  заботясь,  что
стоптанные подошвы на скатерти, мясо запивает  водопадами  вина  из  обоих
кувшинов.
     Россоха сказал мечтательно:
     - Если бы можно было... На миг снять защиту!  Я  бы  сам  достал  его
огнем. Или Стрелой Заката.
     - То, что так долго крепилось, - ответил благоразумный  Короед,  -  в
одночасье... тем более в одномигье не снимешь. А  он  заметит  сразу,  что
скорлупа тает. Тут же шарахнет со всей дури!
     По комнате  пронесся  ледяной  ветер.  С  потолка  посыпалась  мелкая
снежная крупа, что тут же превратилась в блестящие капельки.
     Беркут морщился, колдуны слишком нервничают, не держат себя  в  узде,
могут  натворить  что-то  и  похуже,   чем   вьюга   в   комнате.   Сказал
рассудительно:
     - Если со скорлупой едва не смял, то без скорлупы... даже  не  берусь
представить, что здесь будет.
     Россоха смотрел в окно не отрываясь:
     - А точно заметит?
     Беркут буркнул:
     - Пощупай скорлупу!
     Лицо Россохи стало отстраненным, губы зашевелились,  глаза  ушли  под
лоб. Внезапно вздрогнул, посмотрел дико:
     - Ощущение странное... как будто  на  куполе  огромная  лапа.  Снимем
защиту, нас если даже не сомнет... тут же удар другой лапищей.
     В помещении пронесся холодный  призрак,  разросся,  охватил  всех  и,
поднявшись на потолочную балку, смотрел оттуда мертвыми жаждущими глазами.




     В помещении становилось все жарче. Мелкие капельки пота  усеяли  даже
зеленое лицо Ковакко. Россоха сам дышал тяжело, часто. Он не  раз  находил
на дне кувшинов мертвых мышей, которые погибли, как сперва  казалось,  без
всякой причины. Он потратил годы, пытаясь отыскать неведомую  магию,  пока
не понял,  что  мышки  просто  задыхались  в  загаженном  воздухе.  Свежий
оставался наверху, а тот, который прогнали через  свои  крохотные  мышиные
легкие, становился вскоре ядовитым.
     Беркут взглянул коротко, буркнул:
     - Это все кажется. Хоть воздух не выходит, но и под скорлупой  хватит
на десяток лет. А этот столько не высидит даже на зеленой травке.
     Россоха отвел взгляд в сторону. Неприятно, что тебя  видят  насквозь,
но, похоже, они все думают об одном и том же. И  Беркута  тоже  трясет,  а
говорит чересчур громко и напористо.
     - Она недолго будет зеленой, - пробормотал он.  -  Но  вряд  ли  этот
станет ждать до наступления снега.
     - А что он может?
     - Кто знает. Мы знаем, что можем мы.
     Беркут проговорил угрюмо:
     - Ты хочешь сказать, что мы можем... не так уж и много?
     Россоха сказал нехотя, никто не любит признаваться в неумении  что-то
делать:
     - Мы соперничаем...  но  черпаем  из  одного  источника.  Наша  магия
построена на долгом овладении  тайнами  слова,  на  отыскании  сокровенной
связи звука с сутью вещей. Мы наращиваем мощь терпеливо из года в года  по
каплям, мы умело приучили камни наших башен вбирать магию из воздуха,  как
трава умеет из ночного воздуха  пить  влагу  и  создавать  чудодейственные
капли,  в  народе  пресно  именуемые  росой!  А  если  мы  так   же,   как
простолюдины... и великие могут заблуждаться!.. прошли  мимо  мощной  реки
магии, что изливается на весь мир, а мы не замечаем?
     - Дикость, - бросил Короед ядовито.
     Россоха смолчал, только  кивнул  за  окно.  Строгое  лицо  мага  было
выразительным, плечи зябко вздрогнули.  По  ту  сторону  защитного  пузыря
находится тот, что стоит в своей реке по колени, и, похоже, может  черпать
столько, сколько сумеет.
     Беркут переходил от одного окна к  другому,  словно  так  скорее  мог
отыскать уязвимое место.
     - Возможно,  -  сказал  он  скорее  из  упрямства,  недостойного  его
возраста, - он просто умеет больше впитывать. Учение  учением,  но  чтобы,
скажем, петь, надо, чтобы голос, слух, луженая глотка... а герою нужны  не
только умение владеть мечом, но  и  высокий  рост,  широкие  плечи,  масса
мышц...
     Россоха бесцельно бродил по комнате, голову опустил, глаза шарили  по
каменным плитам так усердно, словно в них  пряталось  решение.  Неожиданно
спросил:
     - А кто нам мешает узнать?
     - Что? - не понял Беркут.
     Спина Россохи медленно удалялась, видно было, как под ветхим  халатом
двигаются острые лопатки. Возле окна  он  на  миг  остановился,  скользнул
взглядом, и снова пошел мерить шагами  комнату.  Беркут  фыркнул.  Россоха
вздрогнул, выходя из глубокой задумчивости:
     - Что? А?.. А-а, я говорю, он ведь как раз и добивается поговорить  с
нами. В чем-то убедить.
     - Додобивался, - буркнул Короед.
     - А сейчас?
     - Посмотри за окно! Где остальные пять скорлуп? Или их было восемь?
     Россоха покачал головой:
     - Но если говорить правду, мы ж разговаривать с ним отказались вовсе!
     Короед не сдавался:
     - И что с того? Если со мной откажутся, я отвернусь и  займусь  своим
делом.
     - То ты. А это - человек из Леса!
     А Ковакко скептически фыркнул:
     -  Мудрый  Короед  несколько  красуется...  Если  с   ним   откажется
разговаривать простолюдин, тому доживать век жабой. А то и вовсе  как  вот
нас сейчас... в пыль!
     Россоха сказал неожиданно:
     - Так мы впускаем его?
     Колдуны ощетинились, Хакама спросила враждебно:
     - Уж не хочет ли мудрый Россоха такой ценой... купить свою жизнь?  За
счет наших?
     Россоха моргал, не понимая смысла обвинения, в мыслях он уже забрел в
какие-то дали, а Хакама поинтересовалась ядовито:
     - А что, мудрому Россохе было видение?
     Россоха в нерешительности развел руками. Вид  был  сконфуженный.  Все
насторожились, мудрец что-то скрывает, а при его умении  прятать  концы  в
воду проще было бы носить воду решетом.
     - Видение... - проговорил Россоха невесело.  -  Сегодня  я  зрел  его
изможденного и в цепях, прикованного к стене... зрел бредущего под знойным
солнцем в рубище, голодного и всеми гонимого...
     Ковакко жадно прервал:
     - А мы? Что с нами?
     Россоха развел руками:
     - Не понимаю. Совет Тайных... вроде бы есть... даже  правит  миром!..
Всем миром, представляете? Но этого... который трясет нашу крепость, в том
Совете нет.
     В долгом молчании они смотрели на молодого и здорового парня, что все
еще лежит на траве. Мировые ручьи магии изогнули  воздух  и  пространство,
пытаются влиться в его тело, но он от усталости не видит их, не  слышит  и
не открывает им поры, перед ним всего лишь жалкая снедь  простых  королей,
он пока что беззащитен...
     И все  же  оставалось  ощущение,  что  он  трогает  незримой  ладонью
скорлупу, ибо над  головами  шелестело,  словно  мириады  муравьев  Хакамы
грызли стены.



                                 Глава 48

     - А зачем  ему  мы  теперь?  -  поинтересовался  Беркут.  Он  говорил
вызывающе, насмешливо, но в  голосе  прозвучала  неуверенность  и  скрытая
мольба,  чтобы  возразили.  -  Мы  наконец-то  вместе,  как  он  и  хотел.
Объединились даже. Общность интересов, цели... Вот теперь нас и... разом.
     - И все-таки у него больше шансов, - сказал Ковакко  невпопад.  -  Мы
заперты, он - на свободе. Сколько мы здесь  продержимся?  Пусть  даже  всю
жизнь. А если учесть, что странные видения Россохи сбываются...
     Короед возразил сварливо:
     - Это  мы  не  знаем.  Он  чаще  всего  зрит  нелепости,  которые  ни
подтвердить, ни опровергнуть никто не может. Как и он сам. Но я согласен с
Россохой, надо вступить с ним в переговоры.
     Россоха удивился:
     - Разве я такое предлагал? Впрочем, я тоже за переговоры.
     На миг настала звенящая  тишина.  Слышно  было,  как  за  их  спинами
вздохнул Автанбор:
     - Это могут быть не переговоры, а истребление! Но  мы  с  Сладоцветом
тоже готовы рискнуть.
     Ковакко  и  Боровик  тоже  кивнули,  только  Хакама   кривилась.   На
безукоризненно чистом лобике проступила легкая морщинка. Глаза потемнели.
     - Я против. Тем более я здесь хозяйка... Но  если  мы  в  самом  деле
хотим держаться против этого варвара вместе, я... соглашаюсь.  Только  вот
переговоры через скорлупу невозможны. Но если снимем...
     По комнате снова  пронесся  холодный  ветер.  Под  сводами  зашумело,
посыпались  колючие  снежинки,  на  лету  сцеплялись,  широкими   хлопьями
опускались на головы и плечи, быстро таяли, оставляя блестящие следы.
     Беркут быстро взглянул на Хакаму:
     - Давайте поверим мудрому Россохе. Он говорит,  что  видит!  Мы  сами
виноваты, что не всегда понимаем. Я снимаю свои запоры.
     Короед сказал тут же:
     - Я тоже. И пребудет с нами удача.
     - Да, на успех рассчитывать трудно, - согласился Боровик. - Только на
удачу. Я снимаю.
     - Я снимаю, - сказал Ковакко.
     Автанбор только кивнул. Хакама не промолвила слова, однако  блестящая
скорлупа начала быстро истаивать, как тончайшая льдинка на жарком  солнце,
взвился пар, и она исчезла.  На  земле  вокруг  башни  возникло  еще  одно
выжженное кольцо в ладонь  толщиной,  словно  там  дремала  толстая  змея,
заглотившая хвост.




     Олег  успел  увидеть,  как  высокая  башня  снова  возникла  во  всей
прекрасной и устрашающей красе, тут же перед ним  появился  полупрозрачный
старик в длинной одежде с развевающимися по  ветру  белыми  волосами  и  с
такой же серебряной бородой, хотя ветра здесь нет и вряд  ли  сильно  дует
там, в башне.
     - Благородный воин и великий маг! - вскричал  старец.  -  Пощади,  мы
сдаемся на твою милость, твое великодушие!.. Покорно просим  пожаловать  в
эту башню... что теперь твоя.
     Олег едва удержался от ликующего вопля, но лицо оставил  все  так  же
мрачным, а голос сохранил преж-ним:
     - Что там еще приготовили эти... мудрые?
     - Они ждут твоего победного появления, - заверил  старец.  Голос  его
посвежел, а согнутая спина чуть вы-прямилась, словно начинал верить в свое
спасение. - Они в восторге... гм... да-да, в диком восторге от твоей мощи.
Наконец-то на  белом  свете  появился  чародей,  который  способен  трясти
горами, который может... и готов стать властелином всех земель!
     Башня мрачно маячила за его спиной.  Теперь  она  казалась  не  такой
высокой. Может быть, потому, что уже не была  овеяна  духом  победы.  Олег
чувствовал, как по нему ползают  колючие  взгляды,  а  сам,  ощетинившись,
готов был выплеснуть в ее сторону всю мощь, если только хоть пикнут с  той
стороны, хоть косой взгляд, не говоря уже об оскаленных зубах. Правда,  во
всем теле пока что чувствовал только злую немощь, даже встать на  ноги  не
решился, чтобы колдун не увидел, как дрожат его ноги.
     - Ладно, - сказал он. - Только ты прими свой вид.
     - А что, - спросил старик встревоженно, - что-то не так?
     - Да что-то смазывается...
     Старик развел руками:
     - Если бы я помнил свой вид!
     - Ну тогда, - сказал Олег, сердце его бешено колотилось,  -  хотя  бы
тот, в каком я тебя  зрел  последний  раз.  Что-то  мне  сдается,  мы  уже
виделись. И общались!
     Старик развел руками, на миг  вокруг  него  образовалось  облачко,  а
когда ветер смахнул как паутину, перед Олегом стоял Россоха.
     Олег не успел раскрыть рот, как Россоха опередил:
     - Эх, молодость... Как вы обращаете внимание на личины! А для мудрого
разве это значимо?
     Голос его был  полон  укоризны.  Олег  нахмурился,  у  него  начинают
перехватывать инициативу, вскочил, а Россоха  невольно  отметил,  с  какой
легкостью измученный варвар из сидячего положения перешел в  почти  боевую
стойку. Если с такой же быстротой перехватывает брошенные  в  его  сторону
заклятия...
     - Пойдем, - сказал Олег тяжелым голосом. - Пора с этим заканчивать.
     - Если позволишь...
     - Не позволю, - отрезал Олег. - Я сам. Ножками, ножками!
     Полупрозрачный Россоха засеменил следом, что-то бормотал,  но  теперь
двигался рывками, ноги порой не касаются земли, а то по щиколотку уходят в
нее, словно тот,  кто  его  ведет  и  кто  разговаривал,  сейчас  в  башне
отвлекся, готовит что-то еще...
     Чертовы искусники, мелькнуло завистливое.  Наверняка  на  такое  идет
совсем капля магии, но призраки - дело тонкое, это не горами трясти. А еще
Россоха намеревался, судя по его тону, как-то  передвинуть  его  в  башню,
прямо к колдунам, не задев за стены, пройдя через  решетку  на  окнах,  не
промахнувшись, не врезавшись лбом в каменные глыбы...
     Башня вырастала, закрыла полнеба, раздвинулась  в  стороны.  Огромные
врата уже зияли чернотой,  словно  внутри  была  непроглядная  ночь.  Было
непривычно видеть черную землю вокруг башни, все муравьи  попрятались  как
во время грозы. Он  сжал  кулаки,  захотелось  метнуть  в  каменную  стену
скрученную  молнию,  сразу  все  озарится,  а  что  огонь   и   дым,   так
до-просились, знают же...
     Костяшки заболели. Он покосился на кулаки, с холодком  понял,  что  в
самом деле пытался метнуть огонь, но во всем теле  не  осталось  ни  капли
магии. Если маги догадаются, что он сейчас беззащитен...
     За воротами тут же  осветилось  трепещущим  оранжевым  огнем,  словно
факелы  горели  на  ветру,  остроконечные  блики  выметнулись   наружу   и
заметались под его ногами. В напряжении  он  пересек  линию  ворот,  мышцы
стонали от готовности дать сдачи. Никакое колдовство не  бьет  внезапно...
по крайней мере, чародей ощутит  раньше,  чем  оторвется  голова.  Но  что
делать, если нападут?




     Знакомая лестница обвивалась вокруг массивного  столба,  как  полевой
вьюнок. Олег видел только нижние два кольца, на этот раз показалось легче,
хотя все те же мраморные плиты ступеней. Мелькнула мысль, что  птахой  бы,
но оказаться потом голым даже перед стариками не очень-то хотелось, это не
баня, когда все одинаково голые. Тем более перед этой, с серыми глазами...
Непонятно,  как  вести  себя  с  нею,  преспокойно  забросившей   его   на
мучительную смерть...
     Он  поставил  ногу  на  ступеньку,  внезапно  пахнуло   холодом.   Он
пригнулся, над головой что-то пролетело, больно дернув за прядь, он  упал,
перекатился через бок, кого-то сшиб в темноте, к запахам  трав  примешался
крепкий запах мужского пота.
     По этому запаху он понял, сколько здесь человек, почему так напряжены
мускулы, что затевают и даже кто куда прыгнет.
     Руки сами задвигались, он ощутил сильный удар  в  плечо,  кольнуло  в
бок, на него набрасывались с острым  железом,  а  он  двигался  как  можно
быстрее, пока  в  руке  не  хрустнули  тонкие  кости,  а  другая  рука  не
подхватила короткий меч с широким лезвием.
     О,  сладчайший  миг!  Он  чувствовал,  как  из  груди  рвется  дикое,
звериное. Сам прыгнул навстречу, чего никто  не  ждал.  Страшный  яростный
крик потряс мир, это кричал он, враги застыли, оцепенев, а меч в его  руке
тут же забрызгало красным. Он чувствовал сладостное ощущение, когда полоса
тяжелого железа врубается в лицо врага,  успевал  увидеть  вытаращенные  в
ужасе глаза, тут же справа и слева  падали  под  его  ударами  рассеченные
тела, красное и теплое брызгало ему в лицо.
     Когда мир перестал дергаться как умирающий кролик, Олег слышал только
предсмертные  хрипы,  шорох  и  бульканье  вытекающей  крови  из   страшно
разрубленных тел.
     Глаза привыкли, даже в полутьме он различал, как по  всему  огромному
помещению вокруг столба слабо барахтаются, застывая в темно-красных лужах,
человеческие тела, но ему показалось, что он покидает городскую бойню  для
скота.




     С каждой ступенькой чувствовал напряжение  и  растущую  вражду.  Ноги
тяжелели, хотя раньше мог бы оленем  взбежать  на  вершину  десятка  таких
башен, не сбившись с дыхания. Меч не бросил, с лезвия  продолжало  капать,
словно в железо впитались ручьи крови. С плеча из глубокой  раны  сползала
широкая красная полоса.
     На середине лестницы совершенно бесшумно появились две тени,  холодно
блеснуло железо. Он инстинктивно отшатнулся, меч будто сам прыгнул вперед.
Звякнуло, он услышал сдавленный вскрик, одна тень  зашаталась,  но  второй
нападающий так стремительно размахивал саблей, что  перед  Олегом  мерцала
полосатая стена из острого железа.
     Он на ощупь отступил,  страшась  сделать  лишнее  движение,  пропасть
совсем рядом, голова дергалась из стороны в  сторону,  нападающий  пытался
достать его лицо концом длинного узкого меча, оказывается, все  это  время
руки Олега угрожающе держали его на расстоянии с помощью чужого меча...
     Он сделал вид, что отступает еще, меч метнулся  острием  вперед,  как
копье. Противник успел парировать удар, и острие  попало  не  в  грудь,  а
намного ниже.
     Был хриплый вопль, стон, Олег в  самом  деле  отступил,  ибо  первый,
удержавшись, наступал, прижимаясь к столбу. Олег сделал еще  шаг,  выбирая
дистанцию, чтобы меч уж точно не достал,  снова  ткнул  острием  быстро  и
сильно...
     Тускло блеснуло, в кистях тряхнуло и отдалось болью. Стало неожиданно
легко, он увидел зажатый в руках обломок меча не  длиннее  ложки.  Даже  в
темноте  видел,  как  противник  радостно  сверкнул  глазами.   Не   давая
воспользоваться преимуществом, Олег прыгнул вперед сразу на две ступеньки,
обломком отбил удар меча влево, а правый кулак угодил в лицо.
     Второй еще хрипел, ухватившись руками за раненое место.  Олег  пинком
швырнул его на первого, тот ухватился обеими руками, и оба, еще не  поняв,
что уже мертвы, соскользнули в бездну.
     Он тяжело дышал, уже не в груди, но и в голове бурлила ярость. На миг
мелькнуло: а не разнести ли все к такой матери,  это  же  змеиное  гнездо,
потом посмотрел на обломок в руке, усмехнулся, швырнул вслед упавшим.
     Поднимался,  чувствуя,  что   все   тело   исполосовано   царапинами,
ссадинами, но из раны на плече сочится теплая сукровица,  совсем  бледная,
как у червяка. На груди при каждом движении открывается длинная трещина, с
готовностью выступает темно-багровая густая кашица, совсем не  похожая  на
кровь в боку, словно у него не одна и та же чашка  крови  обмывает  мудрую
голову, горячее сердце и не такую уж мудрую задницу, которой  он,  похоже,
мыслит чаще, чем головой.




     Колдуны стояли тесной группкой. Только один, сгорбленный старик, весь
в  длинных  волосах,  даже  борода  до  пояса,  сидел  за  столом,  голова
вздрагивала. Олег поднялся с последних ступеней неподвижный, как  каменная
статуя, с грозным лицом, глаза старался  держать  так,  как  умел  держать
Ковакко... он тоже здесь, рядом с Беркутом!
     Сам Беркут уже сдвинулся в сторону,  правая  рука  за  спиной.  Глаза
лесного колдуна  цепкие,  внимательные,  но  едва  встретился  взглядом  с
Олегом, веки тут же опустил, пряча взгляд.
     Глаза колдунов скрестились на Олеге,  а  он  сразу  отыскал  взглядом
Хакаму. Она тут же мило улыбнулась:
     - Приветствуем тебя, герой! Второй твой поход,  как  видим,  тоже  на
пользу. Ты вернулся еще сильнее...
     - Третьего не будет, - ответил Олег мрачно. Перед глазами пронеслось,
как он умирал от палящего солнца, как лопались губы и горели внутренности,
внутри больно прижгло, как угольком, он повторил с яростью: - Не будет! Мы
решим все сейчас.
     Колдуны, не сводя с него осторожных взглядов, медленно рассаживались.
Щелкали суставы, Олег слышал  старческое  покряхтывание,  все  усаживались
по-стариковски основательно,  но  он  уловил  и  нарочитую  замедленность,
насторожился так, что заломило в висках.
     Россоха взглянул на Хакаму,  надо  бы  говорить  ей,  хозяйка,  но  у
красноголового в зеленых глазах ярости больше, чем зелени в лесу.
     - Скажи, могучий, - спросил он осторожно, - когда мы разговаривали...
там, внизу... у тебя ведь не было этой ужасной раны на плече?
     Олег посмотрел в упор:
     - А ты не знал, что мне придется входить в башню?
     Россоха быстро взглянул в сторону хозяйки башни. На ее  губах  улыбка
застыла как примороженная.
     - Я предлагал быстрее, - напомнил он, - но  понимаю  твое  недоверие.
Ладно, давай о деле. Ты загнал нас в  эту  нору...  э-э...  башню.  Ты  не
можешь ее разрушить, а мы не можем... э-э... одолеть тебя. Скажи, чего  ты
хочешь. Теперь, когда ты показал свою мощь, тебя будут слушать иначе,  чем
слушали раньше.
     Олег остался стоять, только  прислонился  к  стене,  чтобы  никто  не
попытался зайти сзади. Магия не страшна, почует  сразу  и  ответит...  так
ответит, что мало не покажется. Они это знают, и если попробуют,  то  либо
ножом в бок, либо еще какой-либо дрянью...
     - Стоит ли повторять? - возразил  он.  Голос  чуть  сел,  с  тревогой
ощутил, что от усталости и потери крови начинает слегка кружиться  голова.
- Вы все  знаете,  чего  я  хочу.  Я  не  хочу  спорить  и  доказывать,  в
словоплетениях вы сильнее меня. Но вы все же собрались  здесь  для  низкой
цели... ладно, малой цели, а это недостойно великих  чародеев!  Недостойно
самых мудрых людей на всем белом  свете.  Я  вас  все  еще  считаю  самыми
мудрыми... Так неужто же вы не сумеете  вместе...  чтобы  мир  стал  чище,
добрее, справедливее?..
     Ковакко пыхтел, пытался за  спинами  вязать  сложные  узлы  заклятий.
Беркут, набычившись и глядя исподлобья, прогудел:
     - Не думаю...
     - Почему?
     - Чтобы прибить тебя... уж прости, но на прямоту  я  тоже  прямо,  мы
могли потерпеть общество друг друга... недолго.  А  вот  мир  не  улучшишь
одним ударом.



                                 Глава 49

     Чародеи обменивались  злобными  понимающими  усмешками.  Олег  сказал
горько:
     -  Для  себя  лично  вы  готовы  потерпеть  неудобство.  Даже   такое
непомерное, как видеть друг друга! А вот для спасения мира, для всех людей
на свете вы не дадите себе даже пальчик прищемить. Так?
     Беркут сказал размеренно:
     - Так, юноша. И ты ничего с этим не поделаешь.
     - Но вы же... Зрелые мужи, облеченные  умом  и  даже  мудростью,  или
драчливые дети? То ли от большой мудрости в старческое слабоумие впадаете,
то ли в самом деле недобрали в детстве драк, больно рано умными стали!
     Ковакко отступил за спины, Олег видел только осторожные движения рук.
По коже прокатилась холодная волна, волосы  встали  дыбом,  кожа  вздулась
пупырышками, словно  голым  стоял  на  холодном  ветре.  Еще  один  колдун
сдвинулся в сторону, губы шевелились,  а  на  висках  подрагивали,  быстро
наливаясь кровью, синие жилки.
     В кресле задвигался Боровик, пошаркал ногами,  скрипом  и  шевелением
привлекая внимание на себя, сказал хмуро:
     - Да, ты силен, если сумел так смести горы Автанбора, а затем  пройти
Стальные Стены могучего Сладоцвета. Кстати, как тебе это удалось?
     Вопрос задан неспроста, чтобы польстить ему,  дать  похвастать  своей
мощью, редкий мужчина откажется, и все же он поймал себя на том,  что  все
же попал в эту сладкую ловушку, хоть и знает, что попал.
     - Стальные Стены? Какие Стальные Стены?
     - Когда шел через Выжженную Долину, - прогудел Боровик. - Ты  не  мог
не заметить. Ни один колдун не в состоянии пройти. Даже ни один из нас.
     - Гм...
     - Потому что Сладоцвет единственный, кто умеет ставить такие Стены!
     Олег собрал морщинки на лбу:
     - Там были ваши Стены?.. Нет там больше никаких Стен. Ни стальных, ни
деревянных. Даже собачьей будки нет.
     Их лица были непонимающими, Боровик спросил осторожно:
     - Сладоцвет их ставил, это точно...
     - Я не знаю, что там было, - ответил Олег как можно беспечнее,  но  в
груди наливалось тяжелым  и  горячим,  словно  туда  залили  расплавленное
олово, - но я знаю, что там сейчас... Стальные Стены, говорите?..  В  моей
деревне плетни крепче. Вас и сейчас заботит, как бы меня вбить в землю, да
снова в свою жалкую жизнишку! Как вы, которым дано так много, можете жить,
как все?
     Сладоцвет, самый недалекий из всех, сказал с достоинством:
     - Но мы не живем, как все!.. Мы живем... кто  в  удивительной  башне,
кто на самых высоких горах... Мы вкушаем  особые  яства,  у  нас  слуги...
зачастую вовсе не люди...
     Боровик отвел взор, Россоха поморщился, а Олег гаркнул  так  яростно,
что под сводами загремело, вспыхнул короткий злой свет, длинная  молния  с
шипением вонзилась под ноги и дрожала  как  причудливое  дерево,  рассыпая
шипящие искры.
     - Это не как все?
     - Но мы...
     Он заорал, его трясло от ярости, губы прыгали, а зубы стучали, как  у
голодного волка при виде молоденького ягненка:
     - Слушайте меня вы... ленивые толстые твари! Вы,  по  своей  тупости,
вежливость и  нежелание  спорить  принимаете  за  слабость,  но  здесь  вы
ошиблись!.. Вы  меня  разозлили,  твари!..  Да-да,  твари,  а  не  могучие
чародеи, если  живете  как  твари,  таскаете  в  свои  гнезда  как  вороны
блестящие камешки, если как кроты забиваетесь  в  свои  норы  или  подобно
летучим мышам прячетесь в высоких башнях, дабы  не  видеть  света!..  Если
вас, как тварей, больше волнует ваше положение в стае, а не... я не  знаю,
как это выразить, но если нам, чародеям, больше дано, то с  нас  больше  и
спрашивается!.. Если умнее остального стада, то должны вести это стадо  на
лучшие пастбища, а не довольствоваться тем, что в состоянии каждого  козла
забодать и забрать его коров или кобылиц!
     Его бросало то в жар, то в холод, не сразу понял, что это не чародеи,
спохватившись,  пытаются  заморозить  или  сжечь.  В  глазах   помутилось,
заволокло красным. Он скрипнул зубами,  и  в  ответ  раздались  испуганные
крики.
     Сквозь  красную   пелену   он   увидел   человеческие   фигуры,   что
распластались на каменном полу. Воздух был настолько  горяч,  что  у  него
затрещали волосы.  Стены  накалялись  на  глазах,  стали  темно-вишневыми,
пурпурными. Колдуны кричали в страхе, на  Боровике  загорелась  одежда,  а
Сладоцвет катался по полу, объятый пламенем.
     С трудом заставил застыть мышцы, жар тут же сменился холодом.
     - Сдержи свой гнев! - прокричал чей-то голос. - Мы ведь  не  пытаемся
тебе что-то сделать...
     Он заорал, его трясло, он чувствовал, как надуваются жилы на  шее,  а
от прилива горячей крови череп за-трещал.  От  ярости  слетели  запоры,  и
небесная магия вливалась в  его  дрожащее  тело,  грозя  разорвать  его  в
клочья. Глаза застлало красным, казалось, что он, прижавшись лбом, смотрит
через стекло, по которому стекают потоки крови.
     Колдуны отшатнулись,  он  был  страшен.  Боровик  что-то  пролепетал,
выставил дрожащие руки, но воспользоваться заклятиями не посмел, уже видел
страшную мощь этого дикого человека из Леса.
     - Не пытаетесь? - гаркнул Олег. -  Ты  хоть  одного  человека  сделал
счастливым? Это я говорю, которому двадцать весен и  который  доселе  чтил
старших!.. Но ты не старший, ты вообще не  человек,  а  тварь  ненасытная,
жадная и тупая! Как ты мог, дожив до семидесяти... или не  знаю,  скольких
лет, все еще тлеть как простой  селянин,  которому  ничего  не  надо,  как
только нажраться, поиметь жену соседа, а другому плюнуть в суп?
     Колдуны вжимались глубже в кресла, опускали  глаза,  ежились,  но  он
видел с болью и яростью, что все равно его крик и горечь  не  пробиваются,
они думают если не о том, как  сокрушить,  то  хотя  бы  как  оправдаться,
выкрутиться, чтобы снова вернуться к  своей  простенькой  жизни,  так  как
другой не знают и знать не хотят.
     Беркут, который легче других  переносил  его  ярость,  вытер  со  лба
тыльной стороной капли пота.
     - Ну ты и зверь!.. Откуда у тебя, столь юного, такая мощь? Мы никогда
ни о чем подобном даже не слыхивали!
     Олег огрызнулся:
     - Вы все слышали о воде... той воде, прежних  людей.  Но  только  мне
пришло в голову отыскать ее.
     Беркут ахнул:
     - Ты... побывал в тех горах?
     - Да.
     - И ты...
     Оба видели, как  все  застыли,  даже  Сладоцвет  перестал  превращать
обгорелые лохмотья в красочный халат с диковинными золотыми звездами.
     - Да, я спустился в те мрачные  пещеры,  там  уцелело  озеро.  Мудрец
намеревался пользоваться ею долго... Там нет ни солнца, ни холода, так что
вода не испарилась, не вымерзла. Ее почти столько, сколько и было.
     В гробовой тишине Беркут прогрохотал:
     - Так вот откуда у тебя такая мощь!
     - Я захватил с собой этой воды, - сказал  Олег  су-хо.  -  И  мог  бы
поделиться со всеми... Но с чародеями, а не тараканами, что сидят в норах,
ненавидят и боятся друг друга!
     Беркут встал, походил взад-вперед. Колдуны посматривали то  на  него,
то на грозного пришельца, как отнесется, звероватый колдун вышагивает так,
что оказывается почти за спиной волхва с зелеными глазами.
     - Допустим, - сказал Беркут, - только допустим, что мы... Но что  это
даст лично для нас? Я никогда не поверю, что кто-то  бескорыстно  шелохнет
хоть пальцем! Либо защищает родню, либо тех, кем  попользуется,  либо  еще
какие личные страстишки... Что движет тобой? На самом деле?
     Олег ответил зло:
     - Да, движет! Иногда я сам начинаю думать, а на кой мне, не лучше  ли
все к черту, и вон как свиньи или как вы, что одно и то же... Но я в самом
деле хочу больше! Лично для себя!
     Все оживились, заулыбались, в глазах понимающий блеск. Он сказал  еще
злее:
     - Ну стану я могучим магом! И что? Да деревьев не хватит, чтобы таких
магов перевешать!.. Все это уже  было,  было...  И  что  хорошего  править
народами, что почти не отличаются от того скота, который пасут? Как  легко
чувствовать себя умным и знающим! А я хочу, чтобы все  люди  стали...  как
боги! И тогда мне будет с кем тягаться.
     Беркут вытаращил глаза:
     - И как же ты собираешься всех сделать колду-нами?
     - Да не колдунами! В городе, откуда ты пришел, даже  женщины  и  дети
таскают камни на городские стены, варят смолу, втыкают во рву обломки кос,
строят ловушки... Да, там во рву погибнет часть мужчин из другого  города.
А остальные проломят стену, ворвутся, еще половина  поляжет,  залив  улицы
своей кровью, а оставшиеся победно разбегутся по улицам и начнут  резню...
Еще половина погибнет в уличных схватках поодиночке, где  каждый  защищает
свой дом, но в конце концов город будет сожжен, разрушен, а на том  месте,
где он был, плугом пропашут полосу... Но  что  получит  победитель,  когда
вместо   десятитысячного   войска   с   победой   вернется   два   десятка
искалеченных?.. Все еще непонятно? Да какие же вы  мудрые...  Если  каждый
город будет знать, что никто не нападет, то  люди  смогут  все  оставшееся
время после работы истратить на... на все то, что делает нас людьми!  Если
головы не будут забиты страхом, как бы укрыть своих близких в новую войну,
люди смогут...
     Он говорил быстро, захлебываясь, перескакивая с одного на другое, ибо
легко доказывать свои права на престол, пусть даже только что придуманные,
это звучит  весомо,  но  забота  о  благе  всех  людей  звучит  все  равно
неискренне.
     - Да черт бы вас побрал! - заорал он, озлив-шись. - Мы будем  править
не племенами, не народами, а всем миром! Вы даже не знаете, что он в самом
деле шире ваших огородов!.. Вы только слышали о заморских странах, а так и
заморье будет тоже вашим! Вы будете их незримыми правителями!  Пусть  хоть
ваша жадность подтолкнет вас! Все  сокровища  мира  -  ваши!..  Все  тайны
древних народов, скрытые в их пещерах, все древние книги, которые  они  не
смогли прочесть, все золото,  все  камни,  весь  жемчуг,  все  диковины  и
чудеса!
     Воздух оставался горячим и насыщенным, лица тоже не  менялись,  глаза
злые, но он  ощутил,  как  нечто  изменилось,  душа  обнажена,  как  ветка
молодого  деревца  с  содранной  корой,  малейшее   движение   чувствуется
болезненно.
     Снова первым пошевелился Беркут, пророкотал:
     - Не знаю, что другие... Наверняка возразят, ибо у меня  всегда  было
не так, у этого сброда... но в твоем сумасшествии нечто такое... Наверное,
я сам сумасшедший...
     Колдуны переглядывались, Хакама спросила сладким голоском:
     - Но если в тех странах есть свои маги...
     - Они не сильнее, - ответил Олег горячо. - Я видел, общался,  знаю!..
Но если вы устояли против моего напора, то весь мир - ваш!..  Они  так  же
дерутся друг с другом, как и вы. Если так же, объединившись, скажете: либо
вы маги и будете вести себя как маги, либо придем и сметем вас к... просто
сметем.
     - А как вести себя, как маги? - полюбопытствовала Хакама все  тем  же
сладеньким голоском, в котором яду  было  больше,  чем  во  всех  змеях  и
скорпионах белого света.
     - Каждый из вас заботился о своем племени, - процедил Олег зло.  -  О
своем народе! Крепит его мощь,  блюдет  интересы,  заботится  о  здоровье,
помогает с дождями... Это достойно мага... но только простого мага. А  вы,
став Высшими Магами, узрите все народы и племена. И будете володеть всеми!
     Лохматый Короед, покряхтев в длинную бороду, как-то стыдливо  зыркнул
из-под огромных лохматых бровей, посмотрел на всех по очереди:
     - Если честно... не поверю, чтобы каждому из вас хоть раз в жизни  не
приходила мысль... стать самым первым  из  чародеев!  Показать  себя  так,
чтобы все согнулись. И тогда весь  мир  будет  твоим...  Весь,  а  не  тот
клочок, который гордо именуем страной, вроде других нет вовсе.  Разве  что
двое-трое соседей, а больше на всем белом свете  ничего...  На  картах  за
Гипербореей - пусто, только надпись: "Там странные звери". Но  именно  там
могут быть самые древние книги, самые мощные заклятия! Кто знает?
     Олег  затаил  дыхание.  Колдуны  переглядывались.   Хакама   спросила
напряженно:
     - Короед, что ты предлагаешь?
     - Я скажу, что он хочет предложить, - вмешался Олег торопливо. - Вы в
ярости, я вломился как медведь, что-то поломал и теперь хочу всех  себе  в
челядь... Нет! Я не хочу Первым Чародеем. Я не  хочу  никого  наклонять...
Довольно крови и разбросанных кусков мяса, от  которого  звери  жиреют,  а
вороны перестают летать от тяжести. Мы составим Совет из сильнейших, чтобы
следили  за  странами  и  народами.  Мы  будем  вмешиваться,   когда   это
необходимо... на благо самих народов. Мы будем строить города,  зная,  что
никто их не собирается разрушать, будем отправлять караваны с  товарами  в
дальние страны без охраны, потому что никто  не  посмеет  остановить,  тем
более - ограбить! Мир, освобожденный от наших распрей,  станет  неслыханно
богат! А богатство - это магов как муравьев в трухлявом пне, это  мудрецы,
учителя, странствующие пророки! И все отыскивают тропинки, а то и  дорожки
к новым мудростям, новым знаниям, новым заклятиям, что  когда-то  приведут
человека на те сверкающие вершины... откуда мы достанем... достанем...
     Его дыхание участилось так, что из груди вырывался  только  свистящий
хрип. Кулаки сжимались, он снова ощутил стыдное стремление  зверя  кого-то
разорвать, сплющить, доказать свою мощь.
     Беркут поинтересовался с плохо скрываемой заинтересованностью:
     - Положим, осуществимо. Кто будет в этом Со-вете?
     Олег развел руками:
     - Возможно, мы не самые лучшие, не самые знающие, не самые умелые. Но
если будем искать поумнее... Словом, мы и станем этим  Советом!  Никто  не
будет главным, мы так и останемся каждый... главным.  Сколько  нас  здесь?
Восьмеро? Так и создадим Совет Восьмерых. Мир о нас не будет знать,  зачем
простолюдинам... будь они деревенские кузнецы или короли, знать о тех, кто
ими незримо правит?
     Он обвел горящим взглядом всех, Россоха протестующе выставил руки:
     - Я ничего не сказал!.. Мне вообще не нравится...  править.  Я  редко
считаю себя правым, вправе... Да еще правило в руки!.. Без меня!
     Что-то важное почудилось Олегу в словах  мудреца,  которого  встретил
первым  на  пути,   предостерегающе   грозное,   но   остальные   смотрели
затравленными глазами, на лицах страх и жадность, уже слышно, как  скрипят
мозги у Беркута, хлюпают у Ковакко,  шуршат  у  Хакамы,  всяк  прикидывает
выгоды и невыгоды, но, похоже, жажда выгоды перевесит, к тому же у каждого
есть подленький страх, что если не войдет в этот Совет чародеев, то  будет
их не Восемь, а Семь, а то и Шесть или Пять...  Мир  в  самом  деле  будет
принадлежать тем, кто согласится с этим полузверем, тогда не получить и те
крохи от пирога, которые сейчас полагаешь своим неслыханным богатством...
     - Ты говоришь, - сказала Хакама задумчиво, -  не  будет  главного.  А
кому принимать решения?
     - Нам! Если заспорим, будем убеждать  друг  друга.  Если  не  убедим,
то... как решит большинство.



                                 Глава 50

     И все-таки колдуны переглядывались, отводили взгляды. Он ощутил,  что
все чего-то  ждут,  а  взгляды,  которые  бросают  как  стрелы,  в  чем-то
странные... Внезапно на  затылке  зашевелились  волосы,  по  спине  прошла
ледяная волна.
     С абсолютной  ясностью  понял,  что  в  помещении  есть  еще  кто-то.
Незримый для него. Незримый даже для других, но это человек или колдун  из
их круга, о нем уже знают.
     С колдунами что-то странное, он еще раз скользнул  по  ним  взглядом.
Вроде бы их стало меньше... Так и есть! В помещении на него  с  застывшими
улыбками, полными  ожидания  каких-то  событий,  смотрят  Беркут,  Хакама,
Короед, Ковакко, Боровик, Автанбор...  Кого-то  недостает,  их  явно  было
больше. Так и есть, исчез  Россоха,  не  видно  того  дурака  в  расписном
халате, как его... Сладоцвета!
     - Не слушаете, - сказал он горько. - Как драчливые селяне... только о
том, как сдачи... Прав или не прав, но  главное  -  дать  сдачи!  Как  мне
убедить? Как?
     Голос его сорвался на крик. Горло сжало,  он  закашлялся,  на  глазах
выступили слезы.
     Справа пахнуло холодом, какой может идти только от острого железа. Он
на миг представил, как лезвие врубится в мягкую  теплую  плоть,  рассечет,
перерубит кости, толстые и  тонкие,  и  лишь  потом  брызнут  тугие  струи
горячей крови...
     - Россоха, - сказал он, - не тяни... Довольно! Что делаешь - делай.
     Колдуны  зашептались,  их  вытаращенные  глаза   не   отрывались   от
смертельно-бледного лица молодого волхва. Олег повел дико глазами по всему
помещению. На миг всем почудилось, что попытается схватиться с невидимкой,
но тут же застыл напряженный как  тетива  перед  выстрелом,  с  закушенной
губой, в глазах страх и мольба, чтобы все поскорее кончилось.
     Затем все услышали свист рассекаемого воздуха. Даже  успели  увидеть,
как закрутился небольшой вихрь и метнулся вслед за невидимым лезвием.
     Автанбор вздрогнул, глаза выпучились. От его шеи по воздуху через всю
комнату протянулась нить красных бусинок, а когда они достигли стены,  там
возникли крохотные красные пятнышки.
     Руки Автанбора метнулись вверх, пальцы ухватили голову.  Все  видели,
как голова осталась зажатой в ладонях, а тело начало медленно оседать.  Из
обрубка шеи на плечах ударили кипящие бурунчики  крови,  но  из  головы  в
руках кровь полилась как из ведра.
     Олегу да еще Беркуту послышался новый свист меча, глухой удар  железа
по живой плоти, но тут тело Автанбора тяжело грохнуло на пол, руки все еще
сжимали отрубленную голову. Кровь хлестала бурно, красная лужа  растеклась
по полу, заполнила щели и медленными волнами потекла  под  стол,  достигла
лестницы и освобожденно устремилась по ступенькам.
     Колдуны вжались в глубину кресел. Их трясло, глаза вылезали из орбит.
По полу тяжело протопали широкие ступни, оставляя кровавые следы.  Цепочка
протянулась в  дальний  угол,  где  вода  в  широкой  бадье  заколыхалась,
послышался плеск, хлюпанье.
     Короед вскрикнул, его трясущийся палец указывал в  место,  где  стена
соединялась с полом. Там расплывалась красная лужа, кровь текла  прямо  из
пустоты.  Чуть  позже  начало  проступать  скорченное  тело  человека.   В
полупрозрачной руке блестел такой же едва  видимый  нож  с  длинным  узким
лезвием. Тело медленно наливалось цветом, Короед первый воскликнул:
     - Сладоцвет?.. Так Россоха и его?..
     Хакама  со  страхом  и  ненавистью  смотрела   в   изможденное   лицо
зеленоглазого волхва:
     - Но как... как ты сумел... предугадать?
     - По вашим же... дурацким, - прошептал  Олег  измученно,  -  звездным
картам. Не Сосику, правда, и не твоим ныне... я сам посмотрел на  звездное
небо, на людей, снова на звезды... Кое-что понял.
     Его трясло от запоздалого страха. Он изо всех сил стискивал  челюсти,
пусть не увидят прыгающие губы, чувствовал, как вздуваются  желваки,  лицо
становится суровым, как у действительно сильного и бесстрашного, хотя душа
верещит по-поросячьи и старается забиться под стельку стоптанных сапог.
     Хакама закричала пронзительно и гадко, перекосив красивое личико:
     -  Но  так  не  могло  быть!  Почему  Крыса  не  сумел,  Обезьяна  не
перехитрила и не ударила в спину? Павлин  должен  был  убить  тебя,  а  не
Автанбора! Звездные карты - безошибочны!
     Олег стер ладонью кровь с плеча,  поморщился,  кровь  засохла,  пошла
безобразной коркой. Он снова провел ладонью, коричневые струпья посыпались
на пол. Теперь там  пульсировал,  медленно  опадая,  безобразный  багровый
шрам,  на  глазах  стал  лиловым,  опал,  побелел,   но   на   большее   у
красноголового волхва сил то ли не хватило, то ли счел, что шрамы в  самом
деле украшают не только мужчину, но и волхва.
     Хакама с ужасом следила вытаращенными глазами. А волхв оглядел  себя,
буркнул с неприязнью:
     - Сейчас ты даже красивой не кажешься.
     - Что?
     - Какая же из Беркута Обезьяна, если родился в  северных  лесах,  где
отродясь обезьян не было? И где не знают, что такое  обезьяна?..  Мало  ли
что там, на далеком жарком юге, в эти дни обезьяна на обезьяне! А у нас  в
тот час зима, в берлогах появляются медвежата, весной вылезают на  свет...
Он - Медведь! Во всем медведь, а медведи - звери честные, на  хитрости  да
удары в спину не больно идут. У них и своей силы хватит, чтобы встретиться
с врагом лицом к лицу. Это мог бы Горностай, но ты его почему-то  обозвала
Девой... ну, какая из него дева?.. и подговорила перехватить  меня  еще  в
горах.
     Хакама спросила глухо:
     - Где он?
     Олег удивился:
     - А где бы ты думала?
     Она опустила голову:
     - Глупый вопрос, признаю... Он там, в горах?
     - Только кости, - поправил Олег. - Только кости.
     Спины Ковакко и Беркута горбились в дальнем углу. Олег услышал  слова
заклинаний, по телу пробежала зябкая волна, затем  словно  окатили  теплой
водой пополам с березовым соком. Он чувствовал, что, если сейчас  на  него
свалится хоть перышко, он рухнет под его тяжестью. Но когда поднял голову,
со стен исчезли красные капли, а на полу  не  осталось  и  следа  от  двух
убитых. Широкие плиты блестели, словно их усердно очистила дюжина слуг.
     Боровик кашлянул, привлекая внимание:
     - Можно мне спросить?.. Почему Россоха не  убил...  гм,  понятно.  Но
почему он убил Автанбора? И Сладо-цвета, который... как я понимаю,  должен
был вместе с Россохой убить тебя?
     - Чтобы этого не сделал я, - ответил Олег хмуро.  -  Автанбор  достал
воду из подземного источника  и  принес  царевне  Миш.  Из-за  него  погиб
друг... Россоха взял на себя кровь, чтобы ее не было на мне.
     Короед опасливо поинтересовался:
     - Прости нас, могучий. Любой бы на твоем месте уже крушил бы  направо
и налево... Но ты сохраняешь твердость, как  подобает  настоящему  мужу  и
воину. Объясни, разве не одни и те же  звезды  зрят  и  на  Хакаму,  и  на
Беркута?
     Колдуны уже стояли под стеной, как присмиревшие отроки. Олег сказал с
презрением:
     - Но по-разному возжигают сердца рожденных в знойных странах,  где  в
десять весен уже замужем, и сердца рожденных  в  северных  лесах,  где  до
двадцати лет играют в песочке! Будь  Россоха  родом  из  Песков,  его  меч
обрушился бы на мою голову, но в его  жилах  течет  кровь  гиперборея!  Он
должен был поступить так, как поступил. Он не хотел, чтобы по  его  землям
двигались чужие армии... а я -  единственный,  кто  хотел  остановить  эти
армии. Вы считали его Павлином... слово-то какое, а он по звездным  картам
- Росомаха. А это зверь, который, как никто, охраняет свои земли.  Чужакам
не позволяет не то что селиться или охотиться, а даже  проходить  мимо.  Я
сам из Леса, росомах знаю. С  ними  ни  один  охотник  по  своей  воле  не
связывается. Взять удается мало, но своего можно лишиться сразу...
     Половицы заскрипели, он переступил с ноги на ногу, в виски стрельнуло
болью. Похоже, кровь отлила от лица сильнее, Хакама  начала  всматриваться
так, словно пыталась прочесть час его смерти.
     Ковакко сказал негодующе:
     - Этого не может быть! Великий Сосику не мог ошибиться! Я не  поверю,
что его звездные карты неверны!
     - Может быть, и верны, - ответил  Олег.  -  Для  тех  земель,  откуда
Сосику. Но не для наших северных, гиперборейских... Он передал мне  карты,
а я обещал, что не буду их таить,  как...  некоторые  из  вас,  а  передам
людям. Я выполню! Но сам я не такой уж круглый дурак, чтобы верить...  или
пользоваться. Что еще?.. Хоть вы и чародеи,  но,  как  и  простые  селяне,
признаете только палку. Что ж, будете  работать  из-под  палки!  А  потом,
когда придут другие, уже создастся молва  среди  колдунов,  волшебников  и
чародеев, что существует некий Совет Восьми  Тайных...  сейчас  уже  Семи,
сильных и  благородных,  которые  живут  и  работают,  чтобы  сделать  мир
счастливым. Не для себя живут, для всех людей. Для рода людского!
     Беркут, самый быстросхватывающий, неожиданно растянул толстые губы  в
кривой ухмылке:
     - А ты знаешь... это может получиться.
     - Из-под палки?
     - Обман. Мы будем делать вид, что мы чистые души, все  для  народа...
только без замка, власти, огорода... гм... и придут в  самом  деле  чистые
души. И постепенно нас, неисправимых, заменят в  самом  деле  достойные...
Которые уже не из-под палки.
     Колдуны переглядывались, но уже  не  отводили  взоры.  Только  Хакама
поморщилась, спросила мурлыкающим голоском:
     - А ты, герой, в каком году родился?
     Предостерегающая улыбка раздвинула его твердые губы, блеснули  острые
зубы, Хакама вздрогнула, такими клыками да если в ее горло...
     - В несчастном для тех,  кто  попытается.  Теперь  нас  семеро?  Зато
голоса не разделятся поровну.
     Хакама отступила на шажок:
     - Семеро, семеро! Прости, я просто пошутила.
     От улыбки осталась одна тень. Однако он сказал  так  неожиданно,  что
колдуны вздрогнули:
     - Я скажу не только год, но день и час.
     Беркут сказал предостерегающе:
     - Э-э, парень! Мы только-только начали грабить весь мир... хотя бы  в
мечтах, не потерять бы твою нахальную голову!
     - Вам же важен какой-то залог? - сказал  Олег  просто.  -  Я  родился
двадцать три года тому в седьмой  день  весны  в  тот  миг,  когда  солнце
выглянуло из-за виднокрая. Вот здесь.
     Его палец уперся на карте Хакамы в середину пустого пространства, где
была надпись: "Здесь водятся дивные люди и дивные звери".  Беркут  кивнул,
от уже понятной Славии дальше тянутся дремучие леса, в которые не  ступала
нога человека.
     Глаза Хакамы быстро скользнули за его пальцем, лицо напряглось, будто
она пыталась в считанные мгновения вычислить  его  жизнь,  успеть  увидеть
слабые места. Но Беркут, Россоха  и  даже  Боровик  смотрели  укоризненно,
зачем же отдавать вот так просто ключи к своей  жизни?  Ковакко  и  Короед
тоже покачали головами, но на карту взглянули, глаза стали цепкими,  потом
оба наперебой заговорили о целях Совета Семи Мудрых.
     Россоха тщательно вытирал руки, уже растер докрасна, но все отыскивал
видимые только ему пятнышки крови, снова вытирал  чистым  полотенцем.  Для
всех его голос прозвучал неожиданно:
     - А почему тебя, зеленоглазый, называют Великим Изгоем?
     Олег опешил:
     - Так называют?
     Россоха вдруг  смутился,  глаза  опустились  к  полу,  словно  искали
мышиную норку. И без того сморщенное лицо съежилось,  как  яблоко  в  огне
костра.
     - О, черт!.. Вечно путаю... Это не о  тебе...  Так,  почудилось...  Я
ошибся, ошибся!
     - Ничего, - ответил Олег, по спине пронесся холодный ветерок,  волосы
на затылке зашевелились в предчувствии беды. - Ничего страшного...
     Он не понял, почему эти  слова  так  заледенили  кровь.  Может  быть,
потому, что Россоха частенько путал настоящее с будущим.
     И то, что назвал ошибкой, завтра уже не будет ошибкой.





                             Звездная карта,
                 составленная Олегом Вещим для рожденных
                      в северных странах и дошедшая
                    в записях на бересте до наших дней


     Росомаха - зверь, с которым ни один охотник не связывается  по  своей
воле. Росомаха, как никто, охраняет свою землю, ревниво  следит  за  всеми
чужаками, что проходят через его территории, и не терпит тех, кто пытается
поселиться на его землях, охотиться, рыть норы, разводить детенышей.
     Рожденные  в  период  Росомахи  ревностнее  остальных  людей   ставят
интересы племени выше своих личных интересов.
     Росомаха не тетерев, на виду бывать не любит, открытых мест избегает,
к себе относится критически, не заблуждается  ни  насчет  своего  ума,  ни
насчет своей внешности, из-за чего у Росомахи оказывается больше верных  и
преданных  друзей,  чем  у  более  ярких  и  звонкоголосых  самовлюбленных
собратьев по Лесу.
     У Росомахи опрятные норы, сами  Росомахи  могут  похвастаться  чистой
шерстью, крепкими когтями. Росомаха  тот  редкий  зверь,  у  которого  нет
ненавидящих его, потому что его уважают  даже  враги  и  противники,  зная
кодекс чести Росомахи, заранее знают, чего от Росомахи ждать, и не  боятся
повернуться к Росомахе спиной.
     (С 10 января по современному летосчислению по 10 февраля)


     Ворон - мудрая птица, но мудрая не по  научению,  а  по  своей  сути,
изначально мудрая и понимающая. Про людей-Воронов говорят язвительно,  что
головной мозг им ни к чему, спинного довольно, но шутка богов в том, что в
самом деле Ворон  просто  понимает  то,  для  чего  мудрецу  надобны  годы
мучительных размышлений.
     Ворон сразу правильно отвечает на вопрос,  над  которым  пришлось  бы
трудиться  многим  колдунам.  Он  лучше  чувствует,   чем   понимает,   и,
перескакивая логические цепочки, сразу выдает верный ответ, но как к  нему
пришел,  объяснить  не  может.  Вороны  крайне  редко  достигают  высот  в
управлении и руководстве. Как раз потому, что зрят очень далеко,  а  народ
далеко не пойдет, ему и на шаг  подвинуться  -  ломать  исконно-посконное,
расставаться с традициями,  заветами  таких  же  неграмотных  отцов-дедов,
предавать Отечество...
     Если же изредка Ворон залетает наверх, то это просто потому,  что  он
не говорит обо всем, что видит его зоркое око, иначе побьют и выгонят  как
безумца.
     Обычно Вороны неторопливы и спокойны, ибо истинная мудрость не терпит
суеты. Они видят все наперед, и если  им  нужно  клюнуть  яблоко,  они  не
спешат за катящимся по дороге,  а  сразу  летят  к  тому  месту,  где  оно
остановится.
     (10 февраля - 10 марта)




     Горностай -  зверь,  который  чувствует  в  себе  ве-ликую  силу.  Он
переполнен ею так, что она выплескивается из ушей. Он не сидит на месте ни
часа,  всегда  в  движении,  а  если  его  кто  застанет   недви-жимым   и
развалившимся,  то  глубоко  ошибется,  полагая,  что  наконец-то   увидел
Горностая  на  покое:  тот  лихорадочно  придумывает  либо   сразу   сотню
изощренных каверз, либо как проникнуть в соседний лес и обворовать  других
Горностаев, либо в планах уже передушил всех противных белок в своем  лесу
и в соседних.
     Горностай настолько уверен в себе и своей правоте, что его не заботят
нормы, правила, законы. Он искренне убежден, что делает  доброе  и  нужное
дело, когда обворует бурундука - ишь какой толстый! - или придушит белку -
не так верещит, - что его любят и что им  восхищаются  не  только  за  его
ловкость, но и за его поступки.
     Впрочем, Горностай в самом  деле  оказывается  чаще  всего  человеком
бескорыстным и отзывчивым,  охотнее  других  приходит  на  помощь.  Причем
одолжить нуждающемуся может как свое, так и чужое одинаково искренне.
     (10 марта - 10 апреля)




     Жаба - пожалуй, самый удивительный зверь, ибо может жить как на  воде
и под водой, так и на берегу. Жаба живет даже  в  лесу  на  деревьях.  Эта
удивительная приспосабливаемость дает человеку, рожденному в период  Жабы,
возможность как работать на самых простых работах, скажем, в  поле  или  в
лесу дровосеком, так и занимать высшие  посты  в  государстве,  руководить
войсками, достигать высот в музыке, литературе, искусстве, науке.
     Жабы меньше других склонны к упадку духа, ибо им везде хорошо, но это
имеет и другую  сторону:  Жабам  везде  настолько  уютно,  что  они  редко
стремятся  куда-то  еще.  Человек-Жаба  может,  к   примеру,   всю   жизнь
проработать огородником, прекрасно понимая, что мог бы,  если  бы  попотел
немножко больше,  стать  управителем,  воеводой  или  даже  царем  в  этом
государстве.
     А зачем, отвечает обычно Жаба. Мне и  так  хорошо.  А  царю  от  всех
отгавкиваться, шкуру беречь, царь  всегда  виноват,  на  царя  всех  собак
вешают...
     Жаб ценят за их золотые души, что  укрыты  невзрачными  шкурками,  но
сами Жабы  неохотно  сходятся  с  людьми,  ибо  душа  не  одежка,  ее  еще
рассмотреть надо!
     (10 апреля - 10 мая)




     Кузнечик - больше,  чем  кто-либо,  не  любит  выказывать  усталость,
поражения,  несчастья.  Он  всегда  поет,  всегда  расправляет   крылышки,
прихорашивается под солнышком. Люди  улыбаются,  глядя  на  Кузнечиков,  в
каждом Кузнечике светится по крохотной капельке солнышка.
     Кузнечик очень легок на подъем, и хотя сердечко  трепещет  от  страха
перед каждым прыжком, но все же прыгает, растопыривает крылышки  и  летит,
летит, трепеща от страха  и  восторга.  На  новом  месте  могут  поджидать
большие страшные звери, там могут быть хищные пауки, но может оказаться  и
прекрасная поляна с сочной травой, сладкими ягодами и... другими красивыми
Кузнечиками, Жуками, Бабоч-ками!
     Едва ли не самый большой трус на свете, Кузнечик  признается  в  этом
только самым близким, а для всех других это беспечное и веселое  существо,
которому все дается легко, без усилий, которое  легко  сходится  со  всеми
существами на свете, как Кузнечиками, так и всеми-всеми.
     Кузнечик нетрудолюбив в том смысле, что неусидчив, он хватается то за
одно, то за другое. Он часто бросает начатое, но для  других  удивительно,
что успевает он много, даже часто больше других,  усидчивых.  А  секрет  в
том, что Кузнечик, бросив на полдороге массу дел, к половине из них все же
возвращается  и,  устыдившись  своего  малодушия,  заканчивает  быстро   и
успешно.
     А если учесть, что Кузнечик все быстро схватывает, то можно  сказать,
что великой Род создал его в  один  из  своих  лучших  дней  и  в  хорошем
состоянии духа.
     (10 мая - 10 июня)




     Хомяк - существо, которое спит едва ли не девять месяцев в году, но в
оставшиеся развивает бешеную активность, успевая собрать хлеба с  полей  и
набить кладовочки до потолков.
     Человек-Хомяк способен трудиться  день  и  ночь  без  отдыха,  наспех
глотнуть горячего кофе и снова уйти с головой в работу.  В  такие  дни  он
успевает сделать столько, сколько рожденный Муравьем делает за  месяц.  Но
затем Хомяк, выдохшись, падает с высунутым языком и долго-долго приходит в
себя, а Муравей все работает, работает, работает, а когда  приходит  время
сравнить результаты, то еще неизвестно, кто успевает больше!
     Хомяков любят за незлобивый характер, неторопливость и добродушие. Их
видят чаще всего на отдыхе, а отдыхать Хомяки любят  и  умеют,  даже  если
отдых - это просто полежать на травке под солнышком.
     (10 июня - 10 июля)




     Равлик - отличается особой чувствительностью. Они очень тонко и точно
чувствуют других людей, из Равликов могут  получаться  прекрасные  вожаки,
так как знают, как зажечь и повести за собой  людей,  чем  воздействовать,
чтобы  бросились   хоть   в   пропасть.   Но   эта   сверхчувствительность
оборачивается и другой стороной: они то  готовы  отдать  чужому  все,  что
имеют, то, спохватившись, отгораживаются стеной даже от близких, все время
твердя себе, что их столько раз обманывали, сколько можно, пора и  о  себе
подумать...
     Эта сверхчувствительность делает их болезненно  уязвимыми.  Спасаясь,
они уходят в раковину, оттуда лишь поводят сяжками, озирая  мир,  стараясь
ни во что не вмешиваться. Эти люди живут в наполовину придуманном мире, им
там намного лучше, чем в реальном, а возвращаясь, они всякий раз с  тоской
говорят, что опоздали родиться, что им бы на пару сотен лет назад, а то  и
тысячу, почему-то считая, что в прошлом они были бы обязательно  князьями,
а не холопами!
     Для общения нет лучше собеседников, чем Равлики,  ибо  из  врожденной
сверхчувствительности всегда  видят  настроение  собеседника,  никогда  не
скажут грубость, всегда придут на помощь,  помогут  выйти  из  щекотливого
положения.
     Равлики умны, хотя их ум почти  никогда  не  приводит  к  обогащению,
удачной карьере, процве-танию своего  дела.  Никто  лучше  Равликов  не  в
со-стоянии придумать иллюзорные миры, но как много у них пропадает на пути
от сладкой грезы к реаль-ности!
     (10 июля - 10 августа)




     Муравей - едва ли не единственное на свете создание, которое  никогда
не боится перетрудиться. Муравья редко можно увидеть без дел, но  и  тогда
либо чистит лапы и уши, вылизывает  свои  блестящие  доспехи,  а  человек,
рожденный Муравьем, не только в минуты отдыха планирует день наперед, но и
упорнее остальных старается выполнять.
     Муравей постоянно в работе, даже если  это  выглядит  как  бесцельное
скитание по  зарослям.  Он  либо  пасет  скот,  заодно  охраняя  от  чужих
Муравьев, либо строит, тащит в дом добычу.  Он  никогда  не  скажет  себе:
довольно, я сделал достаточно. Он всегда старается сделать больше, за  что
его ценят, уважают, хотя и стараются на такого взвалить  работы  побольше,
перебросить на него и часть своего труда.  Муравей  тащит,  ропщет  совсем
изредка.
     Такое  трудолюбие  вознаграждается:  Муравья  замечают,  повышают  по
службе, работу дают все  сложнее,  ответственнее.  И  пусть  говорят,  что
Муравей берет не умом, а трудолюбием, но ведь гений  -  это  один  процент
таланта и девяносто девять трудолюбия!
     (10 августа - 10 сентября)




     Хрущ - никто не испытывает таких резких перемен в  жизни,  как  Хрущ.
Когда червяком роется в земле и грызет корни, он уверен, что так будет всю
жизнь.  Когда  превращается  в  куколку  и  застывает  в  великом   покое,
восклицает в озарении: "Какой же я раньше был дурак!",  подразумевая,  что
вот теперь-то наконец-то понял, как надо жить,  теперь  знает,  как  жить,
теперь будет жить только так...
     Но приходит время, и кокон лопается, молодой жук выползает из  земли,
расправляет крылышки...
     Хруща  больше,  чем  кого-либо,  мучает,  что  нельзя   своим   детям
объяснить, как будут жить, не поверят, вообще нельзя никому объяснить, как
надо  жить,  чтобы  сумели  превратиться  в   Настоящих-С-Крыльями,   ведь
большинство так и помрет толстыми слепыми червями...
     В работе Хрущ с легкостью достигает любых высот, если его не уведут с
легкого для него пути карьеры более сложные  искания  истины,  философские
или религиозные тропки, поиск морально-этических врат в правильную жизнь.
     (10 сентября - 10 октября)




     Бобер - стремление Бобра к порядку и покою привело  к  тому,  что  он
научился строить плотины, поднимать уровень ручьев и рек, делать  запруды.
Все звери приспосабливаются к погоде, только Бобер  приспосабливает  ее  к
себе, подгоняет под свой характер и распорядок.
     У Бобра всегда все под  рукой,  он  никогда  не  торопится,  работает
спокойно и уверенно.  Другие  звери  завидуют,  но  жизнь  Бобра  для  них
чересчур сложна. Быть Бобром - это много знать и много уметь.  Зато  когда
звери в панике бегут от грозы или лесного пожара, Бобру достаточно нырнуть
в свой подводный домик и спокойно переждать пустячок, который  для  других
катастрофа. Бобер умеет обставить свою жизнь так, что  рядом  с  ним  всяк
чувствует себя спокойно и защищенно, даже если весь остальной мир рушится.
     (10 октября - 10 ноября)




     Пес - отличительная черта - верность и бесстрашие. В мире, где  никто
не держит слова, Пес  единственный,  кто  все  еще  придерживается  старых
канонов чести, верности слову, он никогда не ударит лежачего, в спину  или
ниже пояса, каких бы выгод ни сулило и как бы над ним ни смеялись  за  его
старомодные привычки.
     Друзьям  он  верен  до  слепоты,  до  дурости,  и  никакие  измены  и
предательства не могут отучить его верить людям, защищать их.
     Но, странное дело, даже противники ему  доверяют  больше,  чем  своим
друзьям и соратникам. Псу  можно  доверить  деньги,  тайну  и  собственную
жизнь. Если другу будет грозить  беда,  Пса  не  испугаешь  ни  ножом,  ни
властью. Он не будет, как Кот, спокойно умываться, когда  хозяина  убивают
рядом, он прыгнет и вцепится в горло, даже если будет знать, что  это  его
последний прыжок.
     Для Пса в жизни гораздо важнее жить в ладу с совестью, чем с законом,
который сегодня один, завтра - другой.  Он  не  стремится  к  карьере,  но
нередко его видишь на вершинах бизнеса, политики, систем  управления,  ибо
Псу доверяют даже его противники.
     (10 ноября - 10 декабря)




     Медведь - хозяин леса, но не царь зверей, не царь всех лесов, степей,
пустынь и гор... и все потому, что раньше Медведя родилась его  непомерная
лень. Он это знает, с этим свыкся и сжился, сам может  рассказать  о  себе
что-нибудь такое, что выставляет в смешном виде.
     Только немногие знают, что с  виду  неповоротливый  Медведь  обгоняет
скаковую лошадь, в состоянии задушить лося и нести в передних  лапах,  что
чует мышиное гнездо под плотным слоем твердой  земли  и  способен  достать
оттуда мышонка раньше, чем самый ловкий кот успеет сказать  "мяу".  Но  не
сила и ловкость делают его хозяином леса.
     Его считают главным потому, что при всей своей мощи удивительно прост
и  беспечен,  снисходителен  к  слабым,   не   обижает   мелочь,   а   сам
довольствуется на диво малым: достать меду, полежать  в  зарослях  малины,
нежась и лакомясь от пуза...
     Медведь на зависть многим зверям и птицам лютую зиму  спит  в  теплой
берлоге, что говорит о его великом уме и умении  устраиваться...  если  уж
это ему сильно потребуется.
     (10 декабря - 10 января) 

  Книго
  




        

            
[X]