Юрий Никитин 


                           
Труба Иерихона
(Цикл "Русские идут", #4)
 Михаилу Егорову, который следил, чтобы я в "бизон" и 
"глушак" заряжал патроны нужного калибра:))) 
  

       Предисловие 
  

       Это заключительная часть моего цикла "Ярость". Но не последняя 
  в серии "Русские идут", которую, надеюсь, с блеском продолжат 
  молодые и сильные авторы. А начиналось все, если кто помнит, 
  давным-давно, когда только крохотнейшее издательство "Равлик" под 
  руководством Лилии Шишикиной, известной также как хозяйка знаменитой 
  Корчмы (http://nikitin.wm.ru), решилось выпустить первую книгу. 
       Она же выпустила и еще два романа из этой серии. Несмотря на 
  спрос, ведущие издательства не решались взяться за издание этих 
  вещей. А крохотный тираж рассосался на ближайших улицах Москвы. Но 
  прошло время, произошли известные события в Боснии, Чечне, Косово. В 
  стране то и дело сменялись правительства, наконец вроде бы пришло 
  нечто более устойчивое, осмеливающееся огрызаться на окрики из-за 
  океана. 
       Вот сейчас издательство "Центрполиграф" первым из крупных 
  издательств взялось выпускать эти романы. Лед тронулся! Я считаю 
  свою миссию завершенной еще и потому, что если в те годы я был 
  один-одинешенек, то теперь целая группа молодых талантливых ребят 
  взялась писать на тему... на тему, которую можно бы назвать что-то 
  вроде "Еще Россия не погибла!" (по аналогии с украинским "Щэ нэ 
  вмэрла Украiна!" и польским "Ще Польска нэ сгынэла!"). 
       Если уж не вмэрла Украiна и не сгинула Польша а им доставалось! 
  то тем более с нашей помощью удержится и встанет на ноги могучая 
  Россия. 
       Тема России и ее противостояния натиску из-за рубежа оказалась 
  не чуждой молодому поколению. Еще как не чуждой!:) Не так уж оно и 
  купилось на сникерсы и свободы для сексменьшинств! 
       Я же иду протаптывать новую дорожку. Как вытоптал незадолго до 
  этого строительную площадку для прекрасного "Княжеского пира" серии 
  о киевских богатырях, которую успешно продолжают молодые авторы. 
       До новых встреч! 
  

  Юрий Никитин 
  

       Глава 1 
  

       Через центр города, перекрыв движение, двигались сотни 
  роскошных автомобилей. Все черные, как холодный космос, все с 
  тонированными стеклами, не отличить по цвету от окраски кузова. Не 
  пяток-другой, когда перевозят главу правительства, и даже не 
  десяток, когда встречают глав государств на исторические совещания 
  по вопросам жизни всего человечества, а именно сотни породистых 
  лимузинов. 
       Десятки милицейских машин с мигалками неслись через весь город, 
  перекрывали движение. Колонна авто-мобилей двигалась медленно, 
  скорбно, с достоинством. В центре двигался катафалк, влекомый 
  восьмеркой вороных коней. Сбруя тускло и мрачно поблескивала, 
  огромные черные султаны на конских головах слегка колыхались. 
  Форейторы в высоких черных цилиндрах торжественно и скорбно смотрели 
  поверх машин и смертных людей. В руках перевернутые факелы, 
  символизирующие конец земной жизни достойного человека, которого 
  сопровождают в последний путь, на бледных лицах отрешенность... 
       Вся Москва затаилась, люди пугливо смотрели с балконов. О 
  похоронах короля местной братвы, которого милиция называла иначе, не 
  по-королевски... да и не только милиция, было объявлено заранее. Все 
  кладбище, где приготовлен роскошный склеп... ему позавидовала бы 
  иная королевская семья... весь вчерашний день и эту ночь 
  высококлассные специалисты проверяли на предмет мин и фугасов. 
  Бомжей, попрошаек, нищих вымело как метлой. За них взялась не 
  беспомощная и "самая гуманная в мире", а взялись те, кто считал себя 
  настоящими хозяевами города... Да и страны. 
       Ровно в полдень в воротах вычищенного и выметенного, как перед 
  визитом президента страны, кладбища показался первый автомобиль. За 
  ним медленно двигался автобус. Автомобиль и автобус свернули на 
  кладбищенскую стоянку. Из автобуса с несвойственной таким солидным и 
  немолодым людям торопливостью высыпали музыканты в черном. 
       Холодный ветер колыхал верхушки деревьев. Перекликались 
  встревоженные вороны. Музыканты, стараясь не смотреть друг на друга, 
  торопливо расчехляли инструменты. На лицах некоторая стыдливость, 
  все-таки все из Большого театра, хоть гримируйся, зато в глазах 
  горит решимость отработать непривычно большие деньги. 
       Разделившись, музыканты встали по обе стороны кладбищенских 
  ворот. Едва показалась траурная процессия, ее встретил рев труб и 
  звон медных тарелок. Машины проезжали медленно, сами похожие на 
  немолодых почтенных джентльменов. 
       Служители кладбища сидели в будочке, считали зеленые бумажки. 
  Быки в солидных черных костюмах указывали место для парковки: вся 
  стоянка уже освобождена от всяких жигулей и прочего мусора. 
       Лимузин с вдовой и детьми въехал последним. Двое бодигардов 
  бросились к дверцам. Высокий тучный господин с бульдожьим лицом 
  рявкнул: 
       Стоять! Я сам открою. 
       Он и открыл, поклонился с достоинством. Из темного зева 
  показалась голая нога в красной туфельке, удлинилась. Шеи бодигардов 
  вытянулись, как у жирафов. Нога продолжала выдвигаться мучительно 
  медленно, грациозно, исполняя загадочный и очень эротичный танец, 
  двусмысленный и вместе с тем очень откровенный. 
       Наконец из машины показалась вдова, прекрасная, 
  аристократичная, молодая. Она была в черном платье, плечи оставались 
  обнаженными, демонстрируя безукоризненно чистую молодую кожу. 
       Тучный господин с поклоном подал ей руку. Она приняла по-царски 
  небрежно, зябко повела плечами: 
       Спасибо, дорогой Владлен Исаевич. Какая мерзкая погода! 
       Господин, которого она назвала Владленом Исаевичем, церемонно 
  поцеловал ее тонкие бледные пальчики. 
       Мерзкая, согласился он. Синоптики хорошую обещали. Мерзавцы, за 
  что их держат! Иначе бы мы все организовали чин чинарем... 
       Она сказала капризно: 
       Мэр на праздник города и то велел разогнать тучи! 
       Владлен Исаевич поклонился. В самом деле, недоглядели. Если уж 
  паршивый мэр посыпал тучи не то серебром, не то еще чем-то, но 
  разогнал, ясную погоду обеспечил, то они могли сделать больше, 
  намного больше. 
       Из машины вылезли мальчик и девочка лет десяти и семи, одетые 
  строго, безукоризненно. Владлен Исаевич согнул руку колечком, но 
  голоплечая вдова широким жестом подгребла детей, и Владлен, все 
  поняв, сказал скорбным голосом, пряча досаду: 
       Прошу... 
       Так и пошли по центральной дороге в глубь кладбища: она с двумя 
  детьми, Владлен Исаевич, претендующий на роль Первого, и еще трое 
  сопящих ненавистью ему в спину донов. Конечно, власть захватит 
  кто-то из них четверых, только в гангстерских фильмах вдова 
  продолжает дело убитого мужа, но такая сочная телка сам по себе 
  клад, не говоря даже о ее заграничных счетах, хоромах в Подмосковье, 
  особняке в Ницце, собственном отеле во Флориде... 
       От центральной дороги, вымощенной грубым кладбищенским камнем, 
  влево ответвилась еще одна выложенная мрамором. А дальше открылся 
  простор: окрестные могилы то ли сровняли с землей, то ли участок в 
  самом центре привилегированного кладбища берегли для самого 
  президента страны, а теперь это местечко перехватили. Сейчас в 
  окружении гор золотого песка темнел четырехугольный провал. 
       Четверо здоровенных парней, мастера спорта, как каменные 
  надолбы застыли у ямы. На их широких лицах с перебитыми носами было 
  видно старание изобразить скорбь. 
       Еще четверо бодигардов, не допуская к такому священному обряду 
  простых рабочих кладбища, подошли к роскошному катафалку. Приученные 
  кони стояли неподвижно, похожие на застывшие статуи из черного 
  чугуна. Катафалк медленно и торжественно распахнул чрево. Толпа 
  разом вздохнула, по ней прокатился говорок почтительного изумления. 
       Гроб с телом покойного поражал прежде всего размерами. Не 
  потому, что покойный был великаном, все помнили маленького 
  сухонького старичка, вора в законе, растерявшего здоровье в 
  бесчисленных лагерях, но гроб выглядел громадным из-за барельефов, 
  массивных золотых ручек, что напоминали усы майского жука. Ко всему 
  прочему, из-за множества таких же массивных золотых ножек гроб 
  казался сколопендрой неимоверных размеров. 
       Бодигарды протянули руки к гробу, но Владлен Исаевич, кандидат 
  в Первые, бросил властно: 
       Отставить! 
       Он первым, а за ним и три других вожака группировок подошли и 
  сняли гроб. Оркестр заиграл еще печальнее. По толпе прокатился едва 
  слышный говорок. Называли имена этих четверых, самых известных и 
  авторитетных воров в законе. 
       Вперед выдвинулась оранжевая, блистающая золотым шитьем ряс, 
  золотыми шапками и золотыми посохами группа людей, толстых и 
  массивных, как бодигарды, но с лишними пудами дурного мяса и жира. 
  Все как один в колоколообразных рясах, что вообще делали их похожими 
  на стога прошлогоднего сена. 
       Вдова поймала быстрый взгляд старшего из этого кодла, 
  митрополита московской патриархии: оценивающий, мгновенно раздевший 
  ее, перевернувший так и эдак, раздвинувший ей ноги до треска в 
  мышцах... Этому даже ее счет в швейцарском банке не нужен, как 
  четырем донам, у него свои банки в Швейцарии. 
       Она улыбнулась митрополиту одними глазами, едва-едва, и тут же 
  уловила ответное движение век. Вожак церковной группировки пообещал 
  ей крышу и личное покровительство. 
       Четверо донов с гробом на плечах медленно разворачивались, 
  побагровели от натуги. Возникла неизбежная суматоха, приглашенных 
  набралось слишком много, бодигарды начали теснить толпу, покойнику 
  нельзя загораживать дорогу. 
       Дорога к золотым горкам песка открылась прямая, народ в черном 
  выстроился по обе стороны. Траурная музыка заиграла громче, 
  жалостливее. Четверо донов, пошатываясь, понесли гроб. 
       Вдова шла сразу за гробом, скорбная и молчаливая, ослепительно 
  красивая в траурном платье. Черная вуалька на золотых волосах 
  блестела, абсолютно не пряча их роскошь, а нежное лицо было открыто 
  как свежему воздуху, так и поцелуям будущего хозяина ее тела. 
       По ту сторону могилы уже сверкала золотыми рясами еще одна 
  группа в ризах-копнах, с высокими золотыми шапками, золотыми 
  посохами, кадилами и прочими шаманскими вещами. Все как один 
  осанистые, с могучими бородищами и широкими бандитско-холеными 
  мордами. 
       Солнце на миг выглянуло из-за туч. Золотое шитье засияло 
  ослепительным блеском. На пудовых золотых крестах заблестели 
  драгоценные камни. Сверкали золотые пуговицы, длинные, искусно 
  изготовленные за рубежом посохи. Священнослужители выделялись среди 
  одетой в черное братвы, как африканские жрецы среди голых негров. 
       Доны на подгибающихся ногах донесли гроб до могилы. Несколько 
  мгновений казалось, что уронят, но бывшие спортсмены сохранили 
  достаточно сил, чтобы собраться, удержать и удержаться самим. 
  Тяжелый черный ящик бухнулся на горку оранжевого песка, примял, а 
  золотые лапы жадно погрузились, зарылись. 
       Могучий дьякон взмахнул кадилом. Хор певчих за спинами 
  церковной братвы грянул ангельскую песнь. Сам дьякон рявкнул таким 
  могучим низким басом, что автомобили на стоянке вздрогнули и присели 
  в испуге. Старший из попов окропил гроб, вскинул крест и четырежды 
  помахал по сторонам, благословляя пришедших на проводы и 
  одновременно отпуская им грехи нынешние и будущие. 
       Бодигарды стояли спинами к могиле, удерживая толпу. Эти мелкие 
  вожаки районных и микрорайонных группировок не знают приличий, вот 
  слева по периметру наметилось вздутие, крепкие молодые парни в 
  черных костюмах властно раздвигают стражей... 
       Вперед к самой могиле вышел такой же крепкий, но уже немолодой 
  мужчина с широким лицом профессионального боксера. На скулах и 
  правой щеке остались следы от старых ран, а нос был расплющен, будто 
  ударом молота. 
       По толпе прошел шепоток: узнали Кешу Воркутинского, нового 
  вожака межрайонной группы. Он появился из воркутинских лагерей, тут 
  же собрал братву и вступил в борьбу за власть над центром города. 
       Кеша вскинул руку. Траурный марш послушно оборвался, а 
  митрополит заткнулся, словно свинья с кляпом во рту. 
       Дорогие друзья! сказал Кеша свирепо, словно прорычал. Сегодня 
  прощаемся с нашим дорогим другом, который так много сделал для всех 
  нас!.. Он умел быть умелым судьей в наших нелегких спорах, умел быть 
  любящим отцом своим детям и, не побоюсь этого слова, всем нам!.. 
  Каким он был прекрасным семьянином, могут подтвердить многие, очень 
  многие... Двери его дома всегда были широко распахнуты для друзей, а 
  такие прекрасные люди имеют многих друзей!.. Причем в самых разных 
  кругах... 
       В это же самое время в трех шагах от одной из милицейских 
  машин, что находилась в двух километрах от кладбища, остановился 
  потрепанный жигуленок. Вылез растерянный молодой парень, 
  взлохмаченный, с виновато-заискивающей улыбкой на жалком лице вечно 
  трясущегося интеллигента. 
       Ребята! Он подбежал к их машине, взмолился: Второй час кружу!.. 
  Где этот проклятый Козихинский переулок?.. Все посылают в Козицкий, 
  но на фиг мне Козицкий, я там уже три раза был... Мне Козицкий не 
  нужен, мне бы Козихинский, в конце концов бы... 
       Милиционеры засмеялись, переглянулись. Новые русские, как и все 
  уверенные в себе ребята, задают вопросы не покидая машины и цедя 
  слова через нижнюю губу с таким трудом, словно делают тебе 
  одолжение, а эти интельки вечно выскакивают, кланяются, чуть ли не 
  приседают, как пугливые или чересчур почтительные китайцы. 
       Старший патрульный профессионально зорко оглядел окрестности. 
  Тихо, в оставленном жигуленке смутно белеет лицо крашеной блондинки 
  с вытянутым, как у козы, лицом. Одета бедненько, но строго, явно 
  библиотекарша или школьная учительница. 
       Второй патрульный заржал так, что живот заколыхался, как 
  студень. Старший вытащил из бардачка карту, сказал весело: 
       Сколько этих лохов попадается с этим гребаным Козихинским! Раз 
  в месяц я постоянно кому-то да объясняю разницу. 
       Второй предложил: 
       Может, переименовать? Чтобы народ не путался? 
       Ну да, так тебе и переименуют... Иди сюда, чудило. Вот твой 
  Козихинский, видишь?.. Извилистый такой, как червяк... А Козицкий на 
  другой стороне вовсе... 
       Парень подошел ближе, глаза изумленно следили за пальцем. Рот в 
  удивлении приоткрылся. 
       Козицкий вижу... А где же Козихинский? Да нет его там... И на 
  карте нету... 
       Уже и второй милиционер наклонился над картой, оба смотрели, 
  как палец первого пополз по бумаге. 
       Да вот же он! 
       Негромко хлопнуло. На второго брызнуло горячим. Еще не поняв, 
  он вскинул голову, успел увидеть перед глазами черное дуло 
  револьвера. В тот же миг голову разорвала страшная боль. Он почти 
  успел ощутить, как череп разлетается на куски, хотя на самом деле 
  пуля лишь пробила в переносице аккуратную круглую дырочку, которую 
  тут же закупорил кровяной тромб изнутри. 
       Парень быстро сунул руку в кабину, оборвал проводки, лишь тогда 
  выхватил из кармана передатчик: 
     "Первый", я "седьмой"! Охрана спит. 
       Понял, донеслось через мембрану. Приступай ко второй части. 
       Парень спрятал передатчик вслед за револьвером. Специалист 
  узнал бы в нем ПСС, в просторечии "тишак", шестизарядный, которым 
  пользуются только люди из правительственных структур на плановых 
  операциях. При выстреле слышен только звук удара бойка по капсюлю, 
  да и то если стоишь не дальше двух шагов. 
       Одиноко стоявший жигуленок сорвался с места, подкатил. Парень 
  быстро вскочил на сиденье рядом с женщиной, у которой лицо как у 
  козы, тут же вытащил из рюкзачка пистолет-пулемет и опустил под 
  ноги, чтобы не видели из проезжавших машин. 
       Женщина с лицом козы, что медленно приобретало черты пантеры, 
  молча врубила газ. Сзади послышался рев могучей машины. Не 
  оглядываясь, оба уже знали, что из-за угла выдвигается 
  бронетранспортер. Сейчас помчится за ними в сторону кладбища. 
       И догадывались, что в эту самую минуту по всей Москве снимают 
  таких вот патрульных, из которых только часть переодетые бандиты, а 
  немалая часть в самом деле служит в рядах МВД, а сейчас, так 
  сказать, на подша-башке. 
  

       Глава 2 
  

       Бронетранспортеры съехались к кладбищу с четырех сторон. Ворот 
  только двое, к северным и южным подогнали так, что прижали створки. 
  Войти или выйти можно только через калитки для пешеходов. По одному. 
  Правда, можно прыгать с бронетранспортеров прямо через ограду. 
       На обоих бэтээрах хмурые парни направили на выходы рыла 
  крупнокалиберных пулеметов, их пальцы заученно легли на спусковые 
  крючки. 
       Остальные бронемашины распределились по всему периметру. 
  Кладбищенская ограда высока, но кое-где с той стороны либо горки 
  земли, либо толстые бревна, перескочить через забор сумеет даже 
  попадья. 
       Майор Олейник вышел из джипа, подбежал рослый омоновец, бросил 
  руку к виску: 
       Докладываю, отряд готов... 
       Приступаем, ответил Олейник коротко. 
       Дюжие парни в бронежилетах и со страшноватого вида пулеметами в 
  руках быстро просачивались через калитки, прыгали через заборы, 
  охватывая территорию кладбища уже изнутри. 
       Олейник тоже предпочел через забор, выбрав самое гиблое место: 
  толстые деревья, заброшенные могилы с массивными мраморными крестами 
  танк спрятать можно, широкими плитами, из которых только половина 
  плашмя, а другие торчат, как гребень разъяренной ящерицы. Если 
  кто-то сюда добежит, то выкуривать придется долго... 
       Под ногами шелестел и мягко прогибался толстый ковер из 
  листьев. По нему можно было бы просчитать, как по годовым кольцам, 
  когда в последний раз здесь убирали. Скорее всего, еще при Советской 
  власти... 
       За Олейником двигался Мысько, но едва в мозгу Олейника 
  мелькнула мысль, что надо остановиться, Мысько замер едва ли не 
  раньше, чем Олейник раскрыл рот. Идеальный напарник. 
       Охранник, шепнул Олейник. 
       Понял, ответил Мысько. 
       Олейник скорее догадался, чем услышал щелчок затвора. Понятно, 
  Мысько ловит в прицел снайперской винтовки с глушителем эту первую 
  жертву. 
       Говорит "ястреб", шепнул Олейник одними губами. Как обстановка? 
  
     Из микрофона в ухе послышалось: 
     "Седьмой" на исходной позиции. 
     "Третий" на исходной... 
     "Восьмой" на исходной... 
       Терпеливо выслушав всех, Олейник поинтересовался: 
       Что с охраной? 
       Снова разноголосица, все подтвердили, что да, стоят эти 
  головотяпы, но смотрят не по периметру, а вытягивают шеи, стараются 
  рассмотреть, как же идут похороны короля преступного мира. 
       Дальше по плану, велел Олейник. 
       За его спиной щелкнуло. Далекая фигура охранника, не вздрогнув, 
  начала медленно оседать за могильную плиту. 
       Теперь сопли подобрать, бросил Олейник. Промедление будет 
  стоить дорого... 
       Он знал, что по всему периметру в этот момент снайперы умело 
  посылают пули в головы наружной охраны. Но когда охраны много, то 
  кто-то может успеть вскрикнуть или же его падение заметит случайно 
  обернувшийся из толпы гость. 
       Справа и слева, зеленые и пятнистые, как гигантские ящеры, 
  омоновцы то и дело припадали к земле, бежали, пригибаясь и прячась 
  за деревьями, оградами, могильными плитами и даже крестами. 
       Наконец открылась огромная очищенная площадь. Олейник быстро 
  присел за последним деревом. Могилы здесь еще остались, но на месте 
  могучих кладбищенских деревьев сверкают свежими срезами пни. Чтоб, 
  видать, не заслоняли будущую усыпальницу, ее выстроят на месте этой 
  могилы. Наверняка уже главный архитектор города и главный скульптор 
  получили срочный заказ... 
       От прежних старых могил на сотню шагов вокруг осталась чисто 
  выровненная земля, словно ее готовили под памятник Куликовской 
  битвы. Сейчас все это пространство заняла молчаливая и неподвижная 
  толпа. Все в черном, и все как на подбор мужчины. Олейник ощутил, 
  как по спине прокатилась липкая волна не то неуверенности, не то 
  вовсе страха. Их слишком много... Не меньше тысячи человек явилось 
  на похороны своего короля! 
       Он чувствовал дрожь не от того, что придется стрелять, что люди 
  будут падать убитыми. Но все-таки... все-таки это же кладбище! Не 
  храм, но все-таки не место для пролития крови... 
       Зоркие глаза выхватили на той стороне, тоже за деревьями, 
  неприметное шевеление. Это "третий" и "шестой", а "девятый" должен 
  быть чуть левее. 
       Он поискал глазами, долго не находил, пока взгляд не зацепился 
  за край старой могильной плиты, что от старости поросла зеленью... 
  Тьфу, это же не зелень, а "девятка", уже готовая к стрельбе! 
       Огромная толпа их пока не замечает, все слушают горячие речи 
  ораторов, хвалебную речь митрополита о великом милосердии короля 
  преступного бизнеса, о всепрощении и смирении. 
       Он вытащил пистолет, передернул затвор. Один из задних словно 
  услышал щелчок, оглянулся. На Олейника в упор взглянули глаза умного 
  и интеллигентного человека. Олейник на долю секунды заколебался, но 
  рассмотрел в том бледном лице нечеловеческую жестокость, что 
  отличает патологических убийц от людей нормальных... 
       Рука этого интеллигента метнулась под полу пиджака, Олейник 
  успел увидеть вороненый ствол узи. Пистолет в ответ дернулся трижды. 
  Пистолет у него был без глушителя, но все же абсолютно бесшумный: 
  пороховые газы приводили в действие поршень, тот выталкивал пулю и 
  тут же запирал внутри гильзы пороховые газы, на корню срезая прямо в 
  зародыше звук выстрела. Однако охранника отшвырнуло прямо на черные 
  сгорбленные спины. 
       Там начали поворачиваться, огромная черная, как воронье, масса 
  пришла в движение. Тут же их затрясло, послышались крики, визг, 
  ругань. Видно было, как из пробитых пулями тел выбрызгиваются 
  красные струйки. В толпе раздались истошные крики, грязный мат, 
  угрозы, брань. Олейник зло оскалил зубы, обозвал себя идиотом. А еще 
  заколебался, придурок... 
       Гости в черном падали как скошенные. Многие в падении 
  выхватывали узи, ингремы, у некоторых в руках появились гранаты. 
  Омоновцы, не высовываясь из-за могильных плит, поливали толпу 
  смертельным градом. Пули из пистолетов-пулеметов рвали тела, 
  разносили черепа, как не смогли бы простые пули из калаша. 
       Несколько бандитов ухитрились отпрыгнуть за широкое гранитное 
  надгробие, вели оттуда огонь в три ствола. Олейник без колебаний 
  выстрелил, едва увидел, как высунулась чья-то нога. Если стреляют 
  без глушителей, то явно чужие... 
       Еще пятеро омоновцев, выбрав удобные позиции, били из 
  скорострельных снайперских винтовок. В толпе глухо грохнуло, 
  полыхнул огонь. Вверх взлетели клочья красного мяса. Явно кто-то из 
  бандитов успел выдернуть чеку из гранаты, даже успел, может быть, 
  замахнуться... 
       Не прекращать огонь! прикрикнул Олейник. Мысько, чего замолчал? 
  
     Заклинило, ответил задыхающийся голос. Щас... щас исправлю... 
       Несколько сот человек разом бросились в эту сторону. Олейник 
  привстал, выпустил всю обойму, перезарядил, но толпа хоть и быстро 
  таяла, но прорвалась через цепь... 
       Мать их, перемать! выкрикнул Мысько зло. Готово! 
       Он поднялся во весь рост, но стрелять вдогонку глупо, деревья и 
  высокие надгробные памятники уже скрыли убегающих. А на месте 
  похорон все покрыто черными телами, страшно пламенеют красные лужи, 
  куски мяса, кое-кто воровато отползает, прячется за памятники, 
  заползает в кусты... 
       Вперед, велел Олейник. Ты знаешь, куда они добегут. 
       Далеко за их спинами раздался приглушенный треск, словно над 
  крышей прорвался огромный мешок с горохом. Мысько молча двинулся 
  вперед. Снайперская закинута за спину, теперь на широком ремне с 
  плеча свисает пистолет-пулемет "бизон", очень похожий на родной 
  АКСУ, но без рожка внизу. Вместо рожка в нем шнековый магазин на 
  шестьдесят шесть патронов 9-го калибра, которые Мысько умел 
  использовать все экономно и только по назначению. Да, судя по 
  далекому треску, бандиты все же сумели добежать до кладбищенской 
  стоянки, где тесно от их бронированных лимузинов, где в багажниках 
  машин сопровождения есть гранатометы, даже противотанковые есть... 
       Омоновцы разом выступили из-за деревьев и поднялись из-за 
  надгробий. Все так же неспешным шагом пошли к зияющей яме, стягивая 
  петлю. Никто не оглянулся вслед убегающим: броневые пластины 
  лимузинов, что хороши против узи или калашей, сейчас рвутся, как 
  бумага, под пулями армейских пулеметов. Первыми явно добежали 
  крепкие молодцеватые ребята, быстрые даже в бронежилетах под 
  дорогими черными костюмами, но крупнокалиберные пули, выпущенные со 
  страшной силой, вот прямо в эту минуту разбивают кевлар вдрызг, 
  куски разорванных грудных клеток зашвыривает на деревья... 
       Мысько шел слева от Олейника, а тот поглядывал, как по всему 
  периметру кладбища к месту побоища стягиваются настороженные фигуры 
  в масках и камуфляжных костюмах. Иногда Олейник скорее угадывал, чем 
  слышал выстрел, кто-то из раненых гостей вздрагивал и тут же 
  зарывался лицом в землю. 
       Распростертых фигур попадалось все больше, но Олейник шел прямо 
  к вырытой могиле. Гроба не видать, уже в яме, а между холмиками 
  золотого песка тоже блестит золото: рясы, кресты, золотые 
  причиндалы... 
       Священник, заслышав шаги, пугливо приподнял голову. На щеку 
  прилипла прядь, длинная борода тоже в комьях земли, травы. Он начал 
  подниматься, тяжело отдуваясь, Олейник отступил на шаг, поп на 
  голову выше и раза в три тяжелее. 
       Слава Богу, выдохнул священник. Я уж думал, другие бандиты!.. 
       Мысько явно заколебался, Олейник сказал сдавленным от ярости 
  голосом: 
       Ах, ты православный?.. Тебе такое православие нужно? 
       Священник затрясся под потоком беззвучно выпущенных пуль, не 
  улетел, как любой бы на его месте. Слоновья туша выдержала десятка 
  два металлических цилиндриков, что разнесли ему грудную клетку, 
  вывернули внутренности, лишь затем покачнулся и рухнул лицом вниз. 
       Олейник ступил в сторону, чтобы эта гора не подмяла. Мысько, 
  белый как мел, прошептал: 
       В задницу такую православную... Но и мусульманином все равно не 
  стану! 
       Твое дело стрелять, напомнил Олейник. 
       Он выпустил по пуле в затылки двух крепких парней, что 
  уткнулись мордами в землю, но руки и ноги в положении, когда 
  вскакиваешь одним движением, а оружие словно само прыгает в 
  ладони... 
       Когда начали падать гости, а затем со всех сторон ударил этот 
  пугающе бесшумный смертоносный пулеметный огонь, адвокат Кураев 
  успел рухнуть, а сверху на него упал кто-то еще. А потом и еще. 
       Лежать было тяжело, страшно, а тут еще теплые струйки крови 
  потекли сверху. Его вжимало лицом в песок, сухой и чистый, а потом 
  все стало мокрым. Он ощутил на губах вкус крови. 
       Было страшно и гадко лежать вот так, а ведь он самый известный 
  в Москве адвокат, привык к высшему обществу, хорошей еде и хорошим 
  костюмам. Совсем недавно он прославился тем, что сумел не допустить 
  до суда дело Утесика, который на глазах толпы свидетелей расправился 
  с семьей инженера, который не поклонился его собаке, а вообще слава 
  его началась с процесса, когда он сумел вытащить из тюрьмы самого 
  Ноздреватого, серийного убийцу... 
       Он как сквозь толстое одеяло слышал страшные крики, 
  душераздирающие вопли. Ему наступили на руку, кто-то снова рухнул 
  сверху, страшно захрипел, начал бить, медленно затихая, ногой в бок. 
  
     Песок оседал, теплый и сырой, ставший таким податливым. Издали 
  слышались громкие злые голоса, потом он услышал даже скрип песка под 
  солдатскими сапогами. Люди с таким оружием явно не простые бандиты, 
  тем более не простая милиция, у них свои правила и законы... 
       Затем слышались только односложные слова, словно напавшие 
  переговаривались условными командами. Он определил, что офицер 
  приближается к нему, только у офицера пистолет, а автоматчики идут 
  молча, уже без выстрелов. Значит... кончилось? 
       Он медленно зашевелился, осторожно сдвинул с себя труп, этого 
  человека он не помнил, выглянул, как из дзота. 
       По кладбищу в его сторону шли люди в защитной форме. Они 
  показались чудовищами из фильмов о пришельцах: в масках, с 
  уродливыми фигурами, на которых нацеплены коробки с боеприпасами, 
  словно вся группа заброшена в далекие джунгли. 
       Изредка кто-то поводил стволом, нажимал спусковую скобу. Кураев 
  с ужасом видел, как трупы подпрыгивают, дергаются. Даже если в самом 
  деле стреляют для верности в убитых, тела от удара тяжелых пуль 
  сдвигает с места. 
       В пяти шагах от него приподнялся на колени Омельченко, тоже 
  удачливый адвокат, он вел дела солнцевской группировки. Глаза 
  Омельченко были круглые. Он вскинул руки над головой, пальцы 
  растопырены, закричал истошным голосом: 
       Не стреляйте!.. Я адвокат!.. 
       Один из зеленых повел в его сторону стволом пулемета. Голос 
  из-под маски прозвучал глухой: 
       Хороший адвокат? 
       Лучший, ответил Омельченко, это брехливое ничтожество, дрожащим 
  голосом. Самый лучший! 
       Это хорошо, одобрил человек в маске. Им адвокат понадобится и в 
  аду. 
       Выстрел из пистолета отбросил Омельченко на гранитную плиту. 
  Когда он сполз, на плите остались пятна крови, расплесканный мозг и 
  кусочки черепной кости. Кураев застыл, эти все ближе, стволы 
  автоматов не пропускают ни одного, выстрелы из-за зловещей 
  бесшумности кажутся особенно страшными. 
       Он медленно поднялся на колени, положил руки на затылок: 
       Я сдаюсь!.. Я юрист покойного. Я знаю все его тайны, могу стать 
  ценным свидетелем... 
       На него в упор взглянули в прорезь маски суровые молодые глаза. 
  И такой же молодой голос сказал резко: 
       Там и станешь. 
       Кураев в смертельном страхе видел, как черный провал дула 
  взглянул прямо в лицо. И успел подумать, что все его виллы, 
  мерседесы, яхта на Карибах, две манекенщицы, восемнадцатикомнатные 
  апартаменты в самом элитном доме Москвы... 
       Едва слышно щелкнул боек о капсюль. И все исчезло. Как это 
  кладбище, так и далекий надежный счет в Швейцарии, о котором не 
  знала даже жена. 
       Олейник снова сменил обойму. В груди были пустота и горечь. Они 
  только что искромсали пулями несколько сот здоровых, сильных мужчин. 
  Половина из них молодые и крепкие, на равных могут драться с его 
  спецназом. Да почти все они совсем недавно обучались у одних и тех 
  же инструкторов... 
       Он встретился взглядом с солидным господином, похожим на 
  банкира. Тот начал было приподниматься, но при виде грозно 
  блистающих в прорези маски глаз офицера упал лицом в землю, пальцы 
  неумело скрестил на затылке. Даже ноги попытался раздвинуть, как 
  показывают в фильмах о задержании особо опасных. 
       Олейник сказал зло: 
       При попытке сопротивления... 
       Господин опасливо вывернул голову. На него смотрело черное дуло 
  пистолета. Господин в страхе вскрикнул: 
       Но как же... я же сдаюсь! 
       Это зачтется, пообещал Олейник. Там зачтется. 
       Он всякий раз подчеркивал это "там", словно сам верил, что 
  где-то будет высший суд, где всем воздастся. 
       Сухо щелкнул выстрел. 
       От чернеющей ямы, куда завалился боком гроб, к ним торопилась 
  ослепительно красивая женщина. Обеими руками прижимала по бокам 
  мальчика и девочку. Мальчик, подросток лет десяти, смотрел на людей 
  в зеленом ненавидящими глазами. Девочка лет семи тоже зыркала 
  исподлобья. Оба уже знали, что все это менты поганые, портяночники, 
  гниль, все они скоро станут им тоже ноги лизать, как лизали их 
  отцу... 
       Женщина ослепительно улыбнулась, закричала: 
       Осторожнее! Здесь дети! 
       Олейник покосился на Мысько, тот обалдело опустил ствол, 
  завороженный красотой незнакомки, уже сра-женный. 
       Ну? сказал Олейник угрожающе. Развесил слюни? Твой ребенок... и 
  мой голодали, когда эти двое со своими гувернантками за море ездили! 
  В свой дворец, на своей яхте!.. Твоей жене и моей... два года 
  зарплату не давали, потому что... посмотри на ее шею! 
       Мысько посерел лицом. Ствол пулемета поднялся, в глазах 
  омоновца вспыхнула ненависть. Он вспомнил о своих детях. О своей 
  жене. 
       Олейник дважды выстрелил. Второй выстрел слился с очередью из 
  пулемета. Красивую женщину отшвырнуло. По ее груди пробежали красные 
  пятна. В безукоризненное лицо не решился выстрелить даже беспощадный 
  Олейник. 
       Она упала на детей, подгребла в последнем усилии, пытаясь 
  спасти, укрыть под собой. Олейник могучим пинком перевернул ее лицом 
  вверх. Глаза застыли, безукоризненно чистое лицо вытянулось. Нос 
  стал острым, и стало видно, что женщина не так молода, как выглядит. 
  Явственно проступили ниточки косметиче-ских швов, что из 
  сорокалетней сделали восемнадцатилетнюю красотку. 
       Мысько грубо выругался. Олейник передернул затвор, прицелился в 
  чистый, без единой морщинки лоб. Хлопнул выстрел, гильза блеснула на 
  солнце, теперь оно выглянуло и светит победно, во всю мощь. 
       Мысько снова сказал пару крепких слов. Все в их казарме 
  слышали, что одна такая косметическая операция обходится в годовое 
  жалованье всей их воинской части. 
  

       Глава 3 
  

       Хрюка носилась по скверу, как выпущенный на свободу лесной 
  кабан. Кусты трещали, голуби ее не боятся, но, принимая игру, 
  послушно и вроде бы испуганно взлетают, поднимаются на ветки повыше: 
  низкие Хрюка достает в прыжке. По всему скверу слышится суматошное 
  хлопанье крыльев, писк, треск, топот. 
       Через собачью площадку, что на самом деле не площадка, а 
  обыкновенный скверик, по тропкам иногда проходят к троллейбусной 
  остановке люди. Некоторые, взглянув на расписание, качают головами 
  или же разводят в огорчении руками и возвращаются той же дорогой. Я 
  знал, что если задержусь на прогулке дольше, то они снова пройдут к 
  троллейбусу. С той поры, когда Империя начала пробовать то 
  покушения, то гос-перевороты, я часто замечал поблизости неприметно 
  одетых людей, у которых под мешковатой одеждой бугрятся тугие 
  мускулы. 
       Правда, от пули снайпера такие здоровяки не спасут, а я то и 
  дело замечал, как в доме напротив сверкает солнечный зайчик. Раньше 
  я знал, что это просто открыли или закрыли форточку, но раньше я был 
  просто мирным футурологом, и на меня никто не смотрел в перекрестье 
  снайперского прицела. 
       От троллейбусной остановки через скверик шла, прикрыв лицо 
  полупрозрачной чадрой, молодая красивая женщина. От жарких солнечных 
  лучей ее спасала модная кокетливая шляпка, чадра опускается до 
  груди, колышется, полуприкрыв эти выступающие полушария от 
  нескромных взоров. 
       На женщине маечка с глубоким вырезом, полные груди кокетливо 
  выглядывают, но сквозь чадру видны только общие очертания. Между 
  маечкой и короткими шортиками осталось свободное пространство 
  шириной в ладонь, я рассмотрел широкий хвастливый пупок на здоровой 
  загорелой коже. 
       Поджаренные дочерна на солнце ноги уверенно несут по тротуару, 
  туфли на высоком каблуке, постукивание задорное, праздничное. На нее 
  должны оглядываться с удовольствием, никакого чувства опасности... 
       Редкие прохожие в самом деле оглядывались, не столько на чадру, 
  сколько на хорошую крепкую фигуру с нужными выпуклостями в нужных 
  местах. Вообще-то чадру в той или иной форме я вижу все чаще. Наши 
  русские исламисты что-то перемудрили: в большинстве исламских 
  государств про чадру уже забыли. В Турции, к примеру, днем с огнем 
  не отыщешь, но Русь на то и Русь, чтобы все доводить до конца, до 
  края, до абсурда, будь это постро-ение самого справедливого общества 
  на свете или коллективного хозяйства в отдельно взятом селе. 
       Я взял немного в сторонку, такие женщины опаснее мужчин. С ними 
  теряешь осторожность, а она может пырнуть ножом, плеснуть в лицо 
  отравой, даже успеть выдернуть из пышной прически заколку. Я уже 
  видел такие заколки, Сказбуш показывал. Стрельнет один-единственный 
  раз, но разворотит грудную клетку так, что и снаряду из танкового 
  орудия делать будет нечего... 
       Сзади послышался конский топот. Хрюка с сиплым храпом мчалась 
  прямо на меня, в пасти здоровенное полено. Щас, буду тебе бросать, 
  размечталась. Всю ночь снилась проклятая Империя. Я придумывал 
  способы, как остановить экспансию этой раковой опухоли, объяснял 
  кабинету министров что-то совсем уж нелепое... Вообще-то все верно, 
  потому и чувствую себя разбитым как корабль на Курилах: сегодня 
  предстоит непростой разговор. А они все непростые, когда с Кречетом, 
  да еще не по накатанной дорожке... 
       Завидев женщину, Хрюка притормозила, остановилась возле меня, 
  уставилась на нее в оба широко расставленных глаза. Пасть 
  распахнулась, бревно с грохотом вывалилось на сухой тротуар. Вид у 
  Хрюки обалделый, так мог бы смотреть скорее кобель, но Хрюка... 
  хотя, может быть, она так среагировала на изящную чадру. Или на 
  зовущий женский запах, который с такой неожиданной ловкостью влез в 
  мои заросшие шерстью ноздри и скользнул в мозг, что там сразу 
  возникла красочная картинка, от которой я едва не покраснел. 
       Женщина еще издали начала опасливо посматривать на Хрюку. С 
  виду это страшный пес, только близкий круг друзей знает, чем опасно 
  это чудище: если не залижет, то затопчет. 
       Хрюка, сказал я предостерегающе, играй, играй... 
       Ничего другого сказать не могу, все равно не выполнит ни одной 
  команды, но женщина как будто решила, что это условный сигнал для 
  пса-телохранителя, вытянулась, как натянутая струна, прошла по 
  тропке ровненько, не делая резких движений. 
       Итак, на чем меня прервали... Ага, предстоит напомнить 
  президенту страны и остальным в его кабинете, что Империя вырвалась 
  вперед других стран за счет того, что все свои ресурсы... 
  интеллектуальные и материальные, сосредоточила на достижении 
  простейших и примитивнейших целей. Это чисто тактические 
  преимущества. В то время как другие сражались где идеями, а где и 
  оружием за то, чья вера или идея скорее приведет все человечество к 
  царству Добра и Справедливости, в той стране просто и тупо копали 
  огороды. Да, копали огороды, строили дома богаче, еще богаче, еще и 
  еще. Если и создавали институты и университеты, то с той же целью: 
  как больше получить зерна с полей, построить жилища круче, как 
  ублажить желудок, гениталии, что придумать еще, чтобы получить все 
  радости жизни... и чтоб никаких тревог и волнений! 
       Они никогда не строили воздушные замки религиозных или 
  политических учений. Замки, в которых все человечество будет жить 
  счастливо! Они твердо знали с самого начала, что человек произошел 
  от обезьяны. И что он и есть обезьяна, только без шерсти. Это 
  доказал Фрейд, и каждый американец твердо знает, что у него, 
  американца, нет ничего важного, кроме желудка и его гениталий. Он, 
  американец, живет на земле, в отличие от всяких там русских, арабов, 
  французов, что до сих пор не поняли, где они на земле или между 
  небом и землей. И когда возникла необходимость создавать эту 
  гребаную цивилизацию, то конечно же она должна служить именно 
  желудку и гениталиям. Никаких духовных и нравственных исканий!.. 
  Никаких любовей "а-ля Ромео и Джульетта", от них одни волнения. От 
  волнений нервы, а от нервов болезни. Человек должен быть здоров, для 
  этого надо заниматься тренажерами, а не умными книжками, от которых 
  глаза портятся. 
       И вот другие страны и народы, обессилев в гонке за призрачными 
  идеями духовных исканий, падают с беговой дорожки, высунув языки и 
  тяжело дыша, а благополучная Америка гогочет и тычет в их сторону 
  пальцем. Пока они метались, искали, в Империи просто жили и ко-пили 
  денежки. Над умными книгами головы не ломали... Теперь сильная и 
  могучая Америка, которая не верит в силу идей, а верит в мощь своего 
  ударного Седьмого флота в составе двух авианосцев, показывает всем 
  этим странам-очкарикам, как надо жить и какие песни петь! Особенно 
  любит демонстрировать железные мускулы России... 
       Я посмотрел на часы, Хрюка остановилась и посмотрела на меня. 
       Сама знаешь, сказал я сварливо. Пора домой. 
       Хрюка сделала вид, что не поняла, схватила полено и понеслась с 
  ним по кругу. С ее седой мордой она похожа на поджарую профессоршу, 
  что регулярно совершает пробежки. 
       Я ухожу, объявил я. Хочешь остаться бомжиком, бегай дальше... 
       Я дошел до края площадки, когда сзади послышался тот же топот. 
  Умная собака предпочла подчиниться дисциплине, чем обрести 
  абсолютную свободу. 
       Когда мы с Хрюкой вышли на площадку, на другой стороне которой 
  высится наш дом, между соседними зданиями медленно проехал черный 
  мерс, припарковался. Когда я войду в лифт, он сдвинется с места и 
  покатит к нашему дому. В тот момент, когда выйду из лифта, мерс 
  подкатит к подъезду. 
       А в тот момент, когда я покажусь из подъезда, крепкоплечий 
  Володя, шофер и телохранитель, как раз выскочит и откроет для меня 
  дверцу. Я никогда не задумывался, как это у них получается, 
  некоторые вещи стоит принимать такими, какие есть. 
       Хрюка тоже оглядывалась на далекий мерс. Возможно, ветерок 
  донес слабый запах. А шофера она уже знает, запомнила. 
       Что от нас требуется, повторил я про себя настойчиво. Вернее, 
  от меня одного, Хрюку если и спрашивают, то обычно не о политике. 
  Что требуется сказать? Мир настолько и стремительно усложнился, что 
  человечек в нем потерялся. Любой, будь это слесарь или президент 
  страны. Хотя нет. Слесарь хоть иногда признается, что ни черта не 
  понимает, а президент признаться не посмеет... 
       Итак, еще раз. Нужно убедить Кречета, да и других, перестать 
  слепо и тупенько руководствоваться как устаревшим Уголовным или 
  административным кодексом, так и остальными... статьями, пришедшими 
  неизвестно откуда и от каких римлян или месопотамцев. Почему я, 
  грамотный и неглупый человек, у которого есть на плечах голова, 
  должен руководствоваться так называемыми "общепринятыми мировыми 
  ценностями"? 
       Если они общепринятые, то понятно, что это за ценности! У меня 
  с нашим дядей Васей-дворником и американцем есть только одно общее: 
  но это касается не искусства, юриспруденции или нравственных 
  законов, а всего лишь анатомического отличия мужчин от женщин. Но у 
  меня оно имеет меньше прав, чем у дяди Васи или американца. 
       Тупое и трусливое большинство, именуемое русской 
  интеллигенцией, пугливо живет в этих рамках "общемировых". Для них 
  шаг вправо или шаг влево попытка к бегству из интеллигенции, после 
  чего сразу следует выстрел. 
       Пусть стреляют, сволочи! Уже и так мы живем под обстрелом, но 
  меня не загнать в колонну, которую конвоируют "общемировые 
  ценности". Вчера было ценно одно, сегодня другое, а завтра будет 
  цениться третье. И все "общемировое"! Эти общемировые мне... нам 
  навязывает не бог, а всего лишь тупенькие юсовцы, сумевшие 
  быстренько построить свою империю желудка, пока другие возводили 
  воздушные замки для Счастья Всего Человечества. 
       Внезапно меня прижало к твердому. Мысли вспорхнули, как 
  испуганные воробьи. Ага, я уже сижу в машине, Володя вырулил на 
  магистраль и несется, как и все, превышая скорость. Машину занесло 
  потому, что слева пронесся лихач на потрепанном жигуленке. Как и 
  нас, подрезал еще одного, другого обогнал, на большой скорости пошел 
  вперед, ловко переходя из ряда в ряд, обгоняя сверкающие иномарки. 
  Нарушает, конечно, но красиво нарушает... Даже жаль, что такого 
  вскоре остановят, оштрафуют, а то и вовсе отберут права. Когда все 
  становятся стадом, плохо даже для стада... 
       Ближе к центру движение стало еще напряженнее, скорость 
  снизилась. Перед перекрестками возникали пробки. Володя покосился на 
  меня сердито, выставил на крышу маячок, начал протискиваться вперед. 
  Обычно я не разрешаю пользоваться подобными штуками, правительство 
  должно жить той же жизнью, что и все, но с другой стороны как будто 
  я не насмотрелся этих пробок с балкона? 
       Массивные сталинские дома узких центральных улиц уплывали назад 
  нехотя, медленно. Взамен тяжело выдвигались такие же массивные, 
  угрюмые, несмотря на кокетливые рекламы. 
       Затем как удар по нервам: заблистало, словно сверкающая под 
  солнцем глыба чистейшего льда. Я ощутил прохладу исполинская мечеть, 
  от каменных глыб площади и до самого верха изукрашенная изразцами 
  небесного цвета, смотрится как межгалактический корабль инопланетян. 
  
     Москвичи к ней привыкли в первые же дни, свойство русского 
  характера все принимать и все переваривать, но зеваки из провинции 
  ходят стадами, их видно по разинутым ртам и вытаращенным глазам. 
       Володя перестраивался из ряда в ряд, обгонял, а я все не мог 
  оторвать глаз от мечети. Огромная и блистающая, поднимается 
  по-восточному гордо и возвышенно, без всякого раболепия перед 
  Аллахом. Красочная, стены в изразцах, устремленная к небу, полная 
  противоположность храму Василия Блаженного или Христа Спасителя, 
  которые скорее походят на танки, вросшие гусеницами в родную землю, 
  приземистые, массивные. 
       Володя косился неприязненно. 
       Не понимаю, пробурчал он сердито, все равно это чужое. А чужое, 
  значит, не наше. 
       Со мной можно поболтать в дороге, я разглагольствую охотно, 
  всегда "в общем", никаких тайн не выболтаю, да и не знаю. Для меня 
  разговор с шофером, как и с Хрюкой, всего лишь огранивание мыслей, 
  смутных идей, что в процессе повторения обретают форму, теряют 
  лишние слова, становятся острее и действеннее. Я ленив на переписку, 
  там все за счет основной работы, но вот так, в быстро мчащейся 
  машине, когда все равно заняться нечем, я могу выдать в сыром виде 
  шоферу то, что вдалбливаю правительству уже не первый год. 
       А что чужое? поинтересовался я. Мухаммад? Что еврей, что араб 
  какая тебе разница? 
       Христос... К нему хотя бы привыкли. Да и заповеди его наши 
  заповеди. 
       Я покачал головой: 
       Все заповеди, которые Христос повторял, взяты из иудейского 
  Ветхого Завета. А его единственная заповедь, у него на нее копирайт, 
  это "Если тебя ударят по правой щеке, подставь левую"... нет, есть 
  еще одна, такая же нереальная: "Возлюби врага своего". Скажи, хоть 
  кто-то руководствуется этой заповедью в реальной жизни?.. Не 
  юродивый, не пациент дома сумасшедших, а нормальный человек?.. 
  То-то. Этот Христос сам бы помер от сердца, узри все то, что 
  делалось его именем: крестовые походы, обращение в христианство 
  огнем и мечом, сожжение ведьм, брунов и янгусов, давление на 
  коперников и галилеев... 
       А Магомет? 
       Мухаммад сам придумал Коран, сам и воплотил его в жизнь. Сейчас 
  треть населения земного шара живет по законам, которые создал 
  Мухаммад. А эти законы, если честно, совпадают с нашими 
  человеческими устремлениями. В этом и есть сила ислама: у него слово 
  с делом не расходятся! Это не "Возлюби врага своего"... Понимаешь, 
  Володя, в нашей России сейчас столько навоза, что мы ходим в нем по 
  колено. Накопилось даже не со времен Советской власти, а с куда 
  более дальних... Вот мы сейчас и решились разгребать. Никто не 
  решался, а мы решились. Это дерьмо ложь. Судьи выносят приговоры по 
  статьям, в которые не верят, родители и учителя учат детей истинам, 
  которым сами не следуют... а дети, что, слепые? Сила ислама в том, 
  что ему в самом деле можно следовать! 
       Пока говорил про судей и учителей, он кивал, но едва упомянул 
  про ислам, челюсти стиснул, под кожей вздулись кастеты желваков. 
       Все равно... поворот слишком крут! Как бы во что не врезаться. 
       А у нас когда иначе? спросил я горько. Либо спим, либо 
  догоняем, нарушая все правила... 
  

       Глава 4 
  

       Восемь крупных мужчин в добротно скроенных костюмах сидели за 
  огромным подковообразным столом. Глаза нацелены в экраны 
  сверхплоских ноутбуков, в огромном кабинете напряженная тишина. 
  Секретные службы многих стран отдали бы горы золота, только бы 
  добраться до содержимого этих хардов. Даже консервативный Коломиец, 
  министр культуры, преодолел страх перед техникой, с 
  удивленно-радостным лицом тыкает в клавиши, всякий раз приятно 
  изумляясь, что ничего не взрывается. Зато телеэкраны на стенах 
  темные, только на одном мелькает что-то пестрое, мне отсюда не 
  видно, да и звук приглушен до невозможности. 
       А, Виктор Александрович, произнес Коломиец задушевно, 
  здравствуйте! Черт, дернуло же меня на министра согласиться! Надо бы 
  в футурологи... Спал бы до обеда. 
       Я взглянул на огромные настенные часы. Не знаю, что за 
  аппаратура там еще, помимо самого механизма часов, но часы работают 
  исправно, все еще утро. Правда, для кого-то десять часов разгар 
  рабочего дня. К примеру, для нашего президента Кречета. 
       У меня нет за столом постоянного места, я и есть министр без 
  портфеля, а также без постоянного кресла или хотя бы стульчика. Или 
  даже не министр, а черт-те что. То ли консультант, то ли советник, 
  всегда называют по-разному. 
       А где наш железный диктатор? 
       Платон Тарасович, сказал подчеркнуто уважительно Коган, министр 
  финансов, изволят быть на встрече с делегацией ООН. Точнее, они 
  изволят принимать этот непонятный ООН. 
       Значит, сказал Сказбуш, скоро будет. 
       Пошто так? 
       Ну, была бы ООН не филиалом ЦРУ, задержался бы дольше... А то 
  они сейчас приехали на похороны академика Михлакина, видите ли! 
  Памятник ему требуют. Как академика его мало кто знал, зато смрада 
  правозащитника было на всю Россию... 
       Подошел Яузов, прислушался, пробурчал с небрежной напористостью 
  унтера Пришибеева: 
       Да плюньте на его труды. Ничего умного не написал. А что сам 
  был хорошим человеком, так разве это такая уж заслуга? В России пока 
  что хороших людей хватает. Вот на меня посмотрите! 
       Он захохотал, довольный, краснорожий, настоящий министр 
  обороны, словно сошел с антимилитаристского плаката. 
       Коломиец поморщился, сказал укоризненно, с оскорбленным 
  достоинством: 
       Павел Викторович, вы нарушаете исконную русскую традицию. О 
  мертвых либо хорошо, либо ничего... 
       Яузов умолк, только беспомощно развел руками. Даже военному 
  министру не нашлось что возразить, а я проводил взглядом, как они 
  холодновато разошлись в стороны и сели на дальние друг от друга края 
  стола. Хороши у нас министры, нечего сказать. Впрочем, откуда других 
  взять? Разве что где-нибудь на Марсе... А на земле все твердят это 
  de mortues aut bene, aut nihil, в то же время перемывают косточки 
  хоть Сталину, хоть Гитлеру, хоть Гришке Распутину. 
       Но в самом деле, разве не бред если придуманное в 
  рабовладельческом Риме, придуманное для собственных нужд, входит 
  совсем в другие миры и начинает навязывать свои догмы? Придуманное в 
  мире, где дрались насмерть гладиаторы, где процветала храмовая 
  проституция, где животных и женщин использовали для половых нужд 
  наравне, открыто, прямо на площади, где даже их верховные боги 
  постоянно совокуплялись с животными... и вот это пришло через века в 
  наш мир. Почему? 
       Да потому лишь, что это крайне выгодно власти. Любой власти 
  выгодно. Захватит какой-нибудь энергичный мерзавец трон, режет и 
  душит всех, грабит, насилует, плюет соседу в суп, но вот подходит 
  старость, у мерзавца с ужасом появляется мысль, что склеп разграбят, 
  кости выкинут из могилы, а потомство выгонят из построенных на 
  награбленное дворцов! 
       И тогда вспоминается это спасительное: дэ мортуэс аут бене, аут 
  нихиль. Мерзавец у власти вдруг понимает в озарении, что в древности 
  это придумал не замшелый мудрец, а такой же авантюрист... если 
  честно такой же энергичный мерзавец, который не только при жизни 
  давил сопротивление, но и придумал, как подавить и после смерти! 
       Я стиснул челюсти, напрягся, стараясь не упустить кончик мысли, 
  что повела, потащила дальше. Итак, та же умная сволочь... или 
  другая, неважно, но тоже умная и тоже сволочь... придумала, как 
  обезопасить не только свое имя, но даже награбленные сокровища после 
  своей смерти! Придумала с виду такой вот гуманненький постулат: дети 
  за отца не отвечают. Или за мать, неважно. Пусть живут в построенных 
  на крови подданных дворцах, ходят по награбленным сокровищам, 
  посматривают на сундуки с золотыми монетами в углах, перебирают 
  карточки со счетами в швейцарских банках, свободно ездят на свои 
  виллы и дворцы в Майами, откуда посмеиваются над рабами... все еще 
  рабами крылатых фраз, навязанной рабам морали. 
       Мир усложнился, напомнил я себе настойчиво. Простой человек... 
  а министры и президенты тоже простые, у них извилин не больше, чем у 
  слесаря, не в состоянии охватить его разом. И понять все. Не в 
  состоянии отличить истинные ценности от навязанных этими энергичными 
  мерзавцами. Навязанные честным, но туповатым и доверчивым 
  простолюдинам. Меня дед учил в детстве добывать огонь с помощью 
  огнива до сих пор помню весь этот долгий и сложный процесс, в школе 
  учили каллиграфии, дважды пересдавал экзамен по грамматике, зато 
  сейчас Word вылавливает все ошибки, подчеркивает неверно построенные 
  фразы, указывает, где не так просклонял, услужливо предлагает 
  варианты исправления... 
       Со многих понятий надо сдирать одежку за одежкой, как с кочана 
  капусты, чтобы понять, что же из них следует. Иначе не разобраться, 
  что в основе. А основа должна быть ясна каждому человеку. Каждому, а 
  не только "высококвалифицированным специалистам", для которых чем 
  больше туману тем выше жалованье. 
       Почему я, нормальный человек, у которого есть голова на плечах, 
  должен слепо руководствоваться "общемировыми ценностями"? Эти 
  ценности не телевизор, которым я пользуюсь, не понимая, как он 
  работает. Ценности я должен понимать. Но я не вижу не только 
  ценности, хоть убей, но даже смысла в "Возлюби врага своего"! Мне 
  куда ближе и понятнее более древняя формула "Око за око, зуб за 
  зуб". 
       Особенно же подозрительно становится, когда от меня требуют, 
  чтобы я возлюбил врага своего, а сами проповедники живут по формуле 
"Око за око"... 
       Министры, а также члены администрации президента шелестели 
  страницами блокнотов, еженедельников, слышался мягкий стук клавиш. 
  Я, как летучий голландец, прошелся вдоль огромного стола. Глаза то и 
  дело поворачивались в сторону единственного работающего телеэкрана. 
  Хорошенькая телеведущая красиво открывала и закрывала широко 
  нататуашенный и еще шире накрашенный ротик, играла бровками, строила 
  глазки. Я чуть тронул верньер, с экрана донесся восторженный 
  голосок: 
     "...все мечтают быть похожими на элитных топ-моделей, но только 
  избранным удается заглянуть в святая святых: мир фотомоделей. Мы это 
  сделаем для вас и покажем тех, кого боготворит весь мир..." 
     Я ругнулся, отрубил звук вовсе. Святая святых! Раньше эти слова 
употребляли в другом контексте. В разном, но никогда по отношению к 
тряпкам, обуви, вообще вещам. 
     Это Великое Упрощение наступило за океаном, теперь накатывается 
и на Старый Свет. Что это? Усталость человеческого разума? Откат во 
тьму рефлексов? 
     В команде президента слышалось сопение, тихие переговоры, 
шелест бумаг. Я наконец отыскал уютное местечко, расположился в 
удобном кресле, целое бюро дизайнеров рассчитывало все эти изгибы. 
Тело тут же расслабилось, но в животе все внутренности остались 
завязанными в тугой ноющий узел. А в виски начали стучать острые 
молоточки. 
     Даже если это откат разума не только за океаном, но и вообще, 
то все равно я буду драться, чтобы остановить тьму. Я обязан, так 
как я, человек порождение света. Стремление и движение к усложнению 
вечный закон природы. Не человеческой, а вселенской. Все в мире 
усложняется. Начиная со Вселенной, которая из Праатома выросла в 
сложнейшую структуру, и кончая высшим созданием этой Вселенной 
человеком. Человек тоже усложнялся, усложнялся... не плотью, 
разумеется, пришло время усложнения самого общества, морали, 
запретов, что призваны вычленить человека из стазы животного. 
     Человек усложнялся несколько миллионов лет на той части 
планеты, на которой вычленился из животного. Но вот и на другой 
стороне земного шара, за мировым океаном, открыли свободные земли! 
Туда хлынули простые люди, очень простые. Размножились, создали 
общество... Оторванные от культуры Старого Света, они одичали как 
люди, но продолжали совершенствоваться однобоко, только как 
существа, которые всего лишь стараются доминировать над природой. 
Пока в Старом Свете спорили, сколько же ангелов поместится на 
кончике иглы, тем самым закладывая основы научного анализа, пока 
создавали симфонии и выстраивали сложнейшие философ-ские системы, за 
океаном народ не ломал голову над сложными вещами от них голова 
болит. Сложные этические системы были отброшены за ненадобностью, 
они только мешают, когда надо вскопать огород и построить забор. А 
раз отброшены, то отныне позволено все как в области плоти, так и 
морали... 
     Да черт с ними, через пару сотен лет процесс, возможно, пошел 
бы вспять. Но этот народ с упорством простого слесаря, уверенного в 
своей правоте, сейчас старается распространить свои взгляды и на 
другие народы, на другие страны. А это наступление Тьмы. Тьму надо 
остановить. Доводами остановить не удается, Тьма доводов не 
приемлет, но остановить все же надо. Однако там царствует человек с 
простой психикой простого слесаря. Он понимает только простые 
доводы. Чем проще довод, тем поймет легче. 
     А что проще довода, чем дубиной в лоб? Если понадобится, то 
даже атомной. 
     Коломиец искоса поглядывал в мою сторону. Ему явно не терпится 
со мной поговорить, пообщаться, поспорить. Все-таки область моей 
работы теснее всего соприкасается с его ареалом, а то и перекрывает, 
что не может не задевать министра культуры. 
     Уже выкопали могилу для Империи? поинтересовался он с ядовитой 
усмешечкой. Говорят, вы на сегодня приготовили нечто особенное... 
     Так и говорят? 
     Точно, подтвердил он. Здесь стены без ушей, верно, но люди... 
гм... 
     Я ответил очень серьезно: 
     Могилу они выкопали себе сами. И тем, что приняли мощную дозу 
наркотиков, благодаря чему на коротком отрезке времени обогнали 
другие страны... и тем, что провозгласили доктрину вседозволенности! 
На первых порах это привлекло к ним всех-всех... Не только 
придурков, но даже и наших интеллигентов. Вон вы, Степан 
Бандерович... гм... тоже клюнули так, что нос увяз, а задница торчит 
к услугам каждого... 
     Коломиец поморщился, трудно быть эстетом в этом кабинете грубых 
людей, но не послал меня, как сделал бы даже сдержанный Егоров, 
который никак не привыкнет к своей роли министра внутренних дел. 
     Но что-то я не вижу, сказал он раздраженно, где у них уязвимое 
место. Да еще как раз возникшее, по вашим словам, благодаря их 
пропаганде свобод! 
     Они отменили честь, верность, благородство, сказал я. Я это уже 
  говорил, но повторю, чтобы вы запомнили. Во всех странах и во все 
  века палач считался чем-то настолько отвратительным, позорным, 
  гадким, что всегда совершал свою работу... да-да, необходимую 
  обществу!.. свою работу под маской. Вспомните, палача всегда рисуют 
  с красным колпаком на голове, с прорезями для глаз. Палач скрывался, 
  ибо ни один сосед не подаст ему руки, не одолжит хлеба, не позволит 
  заговорить со своим ребенком! Но вот сейчас косяком идут юсовские 
  фильмы, где должности палачей воспеваются, это самые лучшие люди 
  планеты: красивые и романтичные, они летают по всему свету и по 
  заданию правительства убивают и убивают неугодных. 
       Так не людев же, возразил Коломиец, а террористов убивают! 
       Да какая разница? Палачи и раньше убивали только преступников. 
  Во всяком случае, тех, кого в тот момент считали преступниками. 
  Террористов в том числе. Но морды прятали потому, что... потому что 
  я уже сказал почему! А сейчас с подачи юсовцев пришла свобода от 
  моральных норм. Воцарился прагматизм! Но Империя побеждала лишь на 
  том этапе, когда шла дорогой прагматизма, а все остальные, мы в том 
  числе, дорогой идеалов. Но теперь и мы точно так же отряхнем 
  сковывающие нас моральные нормы и... 
       Что "и"? 
       ...и увидим, что ничто нас не удерживает от запуска всех ракет 
  с ядерными зарядами в сторону Штатов. Ничто не удерживает от удара 
  химическим оружием. От подделки долларов в государственном масштабе. 
  Вообще от любых акций, от которых воздерживались раньше лишь потому, 
  что так считалось "нехорошо поступать". 
       Коломиец отшатнулся, всмотрелся круглыми от ужаса глазами, 
  пролепетал тихо, не уверенный, что я не шучу: 
       Так почему же все-таки не запускаем? 
       Только по инерции, объяснил я любезно. Только потому, что так 
"нехорошо, негуманно, бесчеловечно". Нет-нет, я не призываю тут же 
  бабахнуть по Штатам всем ядерным потенциалом! Просто напоминаю, что 
  не только Штаты, но и мы сейчас свободны... или должны ощущать себя 
  свободными от моральных норм. Иначе это будет похоже на разоружение 
  в одностороннем порядке. Я хочу сказать... и подчеркнуть, что мы 
  вольны действовать, как нам удобнее в данный момент, а не 
  оглядываться на общественное мнение. Вспомните, Штаты не 
  оглядывались, когда бомбили Югославию! Или когда смели с лица земли 
  Дрезден. И мы не будем оглядываться, когда нам надо будет провести 
  какие-то акции, которые по старой морали показались бы чудовищными. 
       Коломиец смолчал, я заметил, что и другие перестали топтать 
  клавиши, поглядывают в нашу сторону. Краснохарев наконец крякнул, 
  глаза его повернулись к экрану, а Коган, министр финансов, 
  пробормотал: 
       Начало обещающее... 
       Финал будет еще круче, пообещал я. 
  

       Глава 5 
  

       Над Вашингтоном уже второй месяц стояло ясное безоблачное небо. 
  Раз в неделю проходили короткие летние дожди с грозами. Как по 
  заказу ночью. Утром вымытая трава зеленела еще ярче, а воздух бодро 
  трещал и сыпал искрами, переполненный бодрящим озоном. 
       В Белом Доме зимой и летом поддерживалась одна и та же 
  температура и влажность, наряду с тремя десятками других 
  обязательных параметров искусственного климата, но последние три дня 
  в здании почти не прибегали к кондишенам. 
       Сегодня президент прибыл с опозданием на пару часов. Вообще, 
  мода не изнурять себя работой пошла с Рейгана. Тот являлся поздно, 
  покидал Овальный кабинет рано, а в рабочее время нередко шел в 
  личный тренажерный зал, этажом ниже, и качал железо. Его 
  критиковали, обвиняли в забвении интересов страны, но как раз такое 
  поведение президента лучше любых речей говорило о благополучии 
  страны, о ее верном курсе и устойчивости доллара. 
       Нынешний президент был жаворонком, но по рекомендации 
  аналитиков общественного мнения всякий раз являлся по тщательно 
  просчитанному графику опозданий. Что делать уже год, как в моде 
  совы, черт бы побрал этого кумира тинейджеров Жерара Гейса! Этот 
  рэп-музыкант просыпается в полдень и репетирует до полуночи. 
  Приходится походить на него, чтобы не утратить популярность... 
  Хорошо, хоть волосы пока еще не требуется красить в лиловый цвет! 
       Сотни телекамер провожали его недремлющими оками, молчаливые 
  стражи передавали из рук в руки с этажа на этаж, пока он не оказался 
  перед дверью своего кабинета. Но и тогда сперва вошел Дин Гудс, 
  глава службы безопасности, все проверил и обнюхал, отступил от 
  двери. 
       Мышей нет? спросил президент. 
       Гудс сдержанно усмехнулся. Президент великой страны не 
  замечает, что повторяет одну и ту же шутку третью неделю. 
       Кабинет принял в свои объятия ласково и вместе с тем 
  по-отечески. Сам по себе кабинет, если все еще можно т а к о е 
  называть кабинетом, был уникален не только абсолютной защитой от 
  всех видов прослушивания. В свое время он был создан особым 
  институтом по интерьеру кабинета Первого Лица. Теперь каждый, 
  вступая в это святая святых, не случайно проникался священным 
  трепетом. 
       А почему нет, подумал президент. Первые лица всегда строили 
  себе дворцы, брали лучших женщин, а неугодных казнили в подвалах. 
  Менялся только интерьер. И сумма затраченных средств. Ни один 
  восточный сатрап не мог ухлопать на свой дворец, сколько ухлопано на 
  этот кабинет. Что ж, платят не только налогоплательщики его страны, 
  но и народы тех стран, куда пришли американцы, куда принесли свой 
  образ жизни. 
       А это уже две трети населения планеты, сказал он вслух. А 
  оставшуюся треть осталось чуть-чуть дожать... 
       Во встроенном в стену зеркале отражалась высокая подтянутая 
  фигура уже седеющего мужчины с красивым удлиненным лицом. К счастью, 
  в эту декаду модно иметь интеллигентно вытянутое лицо, в то время 
  как всего десять лет назад было бы бессмысленно баллотироваться даже 
  в сенаторы: в моде были широкие квадратные лица с чугунной нижней 
  челюстью. 
       На самом же деле он был едва ли не первым интеллектуалом в 
  кресле президента этой страны. Конечно, как и прежние президенты, 
  хлопал по плечам работяг на митингах, целовал их детишек, отпускал 
  грубоватые шуточки в адрес голосовавших за него шоферов, но он в 
  самом деле читал Китса, мог вспомнить две-три цитаты из Шекспира и 
  даже без запинки произносил трудные для американца фамилии 
  Шопенгауэра или Заратуштры. 
       Более того, он был из числа тех лидеров молодежи, которые в 
  шестидесятые самозабвенно рушили устои, добивались свободы для 
  негров, равных прав для женщин, снятия запрета на профессии. Его 
  поколение вывело американский народ на невиданную ступень 
  раскрепощения человека. Можно бы подобрать и более точные слова, но 
  массы его понимали, шли за ним и отдавали ему свои голоса, а что для 
  политика может быть важнее? 
       Он и президентом стал на волне нового витка борьбы за свободу 
  для простого американского человека, костяка нации. За свободу от 
  пуританской морали, за свободу половых контактов, хоть с особями 
  одного пола, хоть с животными. Если это не мешает жить моему соседу, 
  любил повторять он на митингах, если не вредит моей любимой стране, 
  а моему здоровью только дает хороший толчок, то кому какое дело, 
  имею я соседку, соседа или их собаку? 
       Сейчас он прохаживался взад-вперед по кабинету, двигал плечами, 
  разгоняя застоявшуюся кровь. Упал вытянутыми руками на край 
  массивного стола, отжался десяток раз, в плечевом поясе приятно 
  потяжелело от притока крови. 
       Теперь у него огромный штат аналитиков, но все же основное 
  направление цивилизации задает по-прежнему он, президент самой 
  могущественной страны мира! 
       До прихода государственного секретаря надо успеть 
  сформулировать необходимость взятия еще одного рубежа. Он вспомнил о 
  нем, когда вчера вечером смотрел старый фильм о временах войны 
  Севера и Юга. Рубеж серьезный, хотя о нем в последнее время просто 
  перестали вспоминать. О нем могли бы просто забыть, но на его взятии 
  можно поднять волну новой предвыборной кампании на второй срок! А 
  раз так, то важнее задачи просто быть не может... 
       Принцип, сказал он себе почти вслух. Этот рубеж принцип. Любые 
  принципы должны быть объявлены порочными! Совсем недавно такое 
  странное... странное теперь качество, как бескомпромиссность, 
  считалось просто необходимым для человека. Бред какой-то! Если о 
  человеке говорили, что он бескомпромиссный, это было высшей 
  похвалой. Как в России, так и в Германии, Франции, Америке, Японии 
  или далекой Бирме. 
       Сейчас, в эпоху компромиссов, это слово уже употреблять 
  перестали. Ругательным пока никто не решается объявить, время не 
  пришло, его просто тихо-тихо изъяли из обихода. Пожалуй, сейчас 
  самое удобное время так же поступить со словом "принципиальный". 
  Удивительно хорошо подыграла в период перестройки в СССР некая 
  партийная активистка, опубликовав статью в центральной прессе под 
  заголовком "Не могу поступаться принципами!", где она обосновывала, 
  почему по-прежнему верна Советской власти. В тот момент Советскую 
  власть ненавидели все люто, как во всем мире, так и внутри страны 
  даже рядовые члены партии, так что слово "принципиальность" у многих 
  простых и даже очень простых людей сразу прочно связалось с устоями 
  ненавистной Советской власти... 
       Так что надо сперва ударить по слову "принцип". Да-да, именно 
  ударить, врезать, шарахнуть так, чтобы брызнули осколки этой некогда 
  несокрушимой твердыни! Развернуть кампанию в прессе, а затем 
  потихоньку слово "беспринципный" вытащить как синоним свободно 
  мыслящего человека. Свободного от оков старого мира, старых замшелых 
  понятий. Молодежь легко ловить на то, что она должна... просто 
  обязана придерживаться других принципов, чем родители. Родители это 
  прошлое, и потому их понятия и образ жизни тоже прошлое! Родители 
  это обязательно ретроградство, это обязательная тупость и 
  непонимание современных реалий жизни, несмотря на весь хваленый 
  жизненный опыт и даже их ученые степени и заслуги. Все, что пришло 
  от родителей, плохо, несовременно, устарело. Эти молодые придурки 
  никогда не замечают, что ими руководят старые монстры... 
       Итак, повторил он, посмотрим, с какой стороны атаковать эту 
  твердыню, этот железобетонный Принцип... Посмотрим, что на этот 
  вызов сумеют ответить русские! 
       На столе мелодично звякнул звонок. Сверхплоский экран 
  засветился, миловидное лицо его секретарши Мэри выступило из 
  полутьмы. 
       Господин президент, промурлыкала она, к вам государственный 
  секретарь... 
       Зови, разрешил президент. 
       Массивная дверь, строгая и без излишней роскоши, открылась 
  рассчитанно медленно, в этом здании ничто не должно двигаться с 
  недостойной поспешностью. 
       Государственный секретарь, низкорослый человек с огромными 
  залысинами, вошел, ступая неслышно, подтянутый и суховатый, с 
  выражением значительности на желтом, как старый воск, лице. Голос 
  его был, как и жесты, сдержанным и суховатым. 
       Серые выпуклые глаза смотрели пристально, но, встретившись 
  взглядом с президентом, он намеренно опустил глаза. Все в 
  правительстве знали, что президент, подобно вожаку павианов, не 
  выносит прямых взглядов, сразу усматривая в этом вызов. 
       Добрый день, господин президент, сказал секретарь ровным 
  протокольным голосом. Надеюсь, он у вас, как и у всей страны, 
  добрый... 
       Добрый, добрый, благодушно подтвердил президент. Привет, Виль. 
  Что-то ты весь какой-то серый. В серые кардиналы метишь? 
       Расхохотался своей шутке, тем более что во всем Вашингтоне он 
  один знает, что такое серый кардинал и чем он отличается от того 
  таракана в красном, который присутствовал на инаугурации. 
       Государственный секретарь на всякий случай улыбнулся осторожно, 
  положил на стол папку. 
       Господин президент, здесь рекомендации наших специалистов по 
  имиджу, а также группы ведущих психоаналитиков... 
       Президент поморщился: 
       Что они хотят? 
       Секретарь развел руками. Он знал, как и президент знает, что 
  оба лишь крохотные винтики в огромной государственной машине. Каждый 
  делает то, что надо делать, но аналитики позволяют эти эскапады, 
  когда наедине перед зеркалом или доверенным лицом можно заявить, что 
  этого он делать не будет или не хочет... 
       Предлагается организовать утечку информации, сказал секретарь 
  деловито, что вы, господин президент, являетесь гомосексуалистом. 
       Президент поморщился сильнее: 
       С какой стати? 
       Нам нужны голоса сексменьшинств, объяснил секретарь. По сути, 
  они уже являются практически большинством. Не сами гомосексуалисты, 
  а вообще... Было предложение привнести в вас... то есть в ваш образ 
  нечто более экзотичное... ну, скотоложество или мазохизм, но после 
  трех дней совещаний и дискуссий в Институте Имиджа Первого Лица 
  пришли к выводу, что наименее уязвим гомосексуализм. В этом есть 
  нечто даже мужественное, в то время как мазохизм или педофилия... 
  гм... Словом, сегодня предполагается организовать утечку информации. 
  
     Надеюсь, спросил президент сварливо, без фото или скрытых 
  съемок? Просто слушок? 
       Секретарь ответил с некоторой заминкой: 
       На первом этапе да. 
       Что, будет и второй этап? 
       Только, успокоил секретарь, если возникнет необходимость в 
  подпитке. Но и тогда вовсе не обязательно будет снимать именно вас. 
  Достаточно взять похожего на вас человека... Это послужит и 
  страховкой, всегда можно дать задний ход, опровергнуть. 
       Президент побарабанил пальцами по столу. Ногти были холеные, 
  покрытые тремя слоями лака, тщательно обработанные. 
       А не потеряю ли голоса, поинтересовался он задумчиво, 
  нормальных людей? 
       Секретарь, обычно быстрый в подборе нужных слов, снова чуть 
  задержался, и президент это заметил. 
       Нормальных людей, ответил секретарь осторожно, все еще в стране 
  больше, чем представителей сексменьшинств... но они, как бы сказать 
  точнее, на обочине. Сейчас преимущество отдается сексменьшинствам, 
  из которых группа гомосексуалистов самая влиятельная. Она имеет в 
  конгрессе и сенате около трети мест, тиражи журналов 
  гомосексуалистов растут по экспоненте, у них уже три самых 
  популярных телеканала, собственные банки и корпорации... Им 
  выделяются особые пособия, так что нормальный человек чувствует себя 
  не то что обделенным финансово, что имеет место тоже, а... как 
  совсем недавно было дурным тоном назвать негра нег-ром обвинят в 
  расизме! точно так же сейчас открыта дорога гомосексуалистам. Стоит 
  студенту назваться гомосеком, у него принимают зачет, только бы не 
  нарваться на обвинение в предвзятости. Гомосексуалистам открыты 
  высшие должности в государстве, в обход правил и в ущерб более 
  достойных граждан... Словом, сейчас в стране имеет место быть 
  настолько мощное дав-ление общественного мнения... что ни один из 
  так называемых нормальных не рискнет выразить свое не-довольство 
  президентом-гомосексуалистом. Более того, проголосует именно за 
  кандидата-гомосексуалиста, только бы не подумали о его 
  предрасположенности к расизму, не заподозрили в ксенофобии... 
       Президент фыркнул: 
       Как будто голосуют не тайно! 
       Господин президент, вы же знаете, сказал госсекретарь с мягкой 
  укоризной, девяносто девять процентов американских граждан уверены, 
  что потайные камеры следят за их бюллетенями. А потом тайные службы 
  сортируют благонадежных и неблагонадежных. Так что каждый стремится 
  проголосовать так, "как надо". 
       Президент развел руками, неожиданно улыбнулся: 
       Но об этом же не говорят? Нет. И мы не будем опровергать. 
  Главное, чтобы голосовали как надо. Как нам надо!.. Что у тебя там 
  еще? 
       Госсекретарь положил перед ним раскрытую папку. Вопрос насчет 
  гомосексуальности президента страны был деликатно опущен, что 
  означало молчаливое разрешение начать кампанию. Но осторожную и 
  деликатную. В случае провала президент с возмущением прикажет 
  отыскать виновных, распустивших о нем такие гнусные слухи. 
       Это статистика роста наших войск за рубежом... Это количество 
  кораблей в Дарданелльском проливе... Это рост активистов за права 
  человека... 
       Президент снова поморщился. Он сам чувствовал, что морщится 
  чересчур часто, а от этого закрепляются морщины, надо будет 
  последить за своим лицом. Или дать распоряжение ребятам из Института 
  Психологии Первого Лица. 
       С правами человека, сказал он значительно, пора взять некоторый 
  тайм-аут... Или хотя бы слегка затормозить. Эта великолепная 
  идеологическая бомба сработала даже мощнее, чем ожидалось! Был 
  разрушен Советский Союз, вдрызг разлетелся ужасающий по мощи 
  Варшавский блок. И вот теперь, когда для НАТО нет больше в мире 
  равных соперников, эти дурацкие права человека могут теперь вредить 
  и нам самим, ибо ими оперируют только слабые нации и слабые 
  государства. Да, теперь можно признаться: мы, США, боялись мощи 
  СССР! Дико боялись, до обморока, до визга. Теперь в мире нет другой 
  силы, кроме войск США. Так что забудем про эту химеру, которую мы 
  создали для потребления других... но не для себя! Убивайте этих 
  чертовых сербов, не считаясь, кто там с погонами, а кто без. 
  Убивайте арабов, а потом начнем так же точно убивать русских, жидов 
  и всех прочих, кто мешает... нет, даже может помешать нашей победной 
  поступи! 
       Государственный секретарь позволил себе тонко улыбнуться: 
       Я счастлив, что вы со мной разговариваете столь откровенно. Но 
  сегодня в три сорок у вас выступление перед студентами университета. 
  Туда уже съехались телеоператоры всех компаний мира. Надеюсь, там вы 
  будете более осмотрительны в выборе слов? 
       Президент расхохотался: 
       Да, я должен выглядеть и говорить настолько величественно и 
  важно, чтобы простой народ не усомнился в моей святости. И святости 
  слов, которые я изрекаю. Над этими словами сейчас работают две сотни 
  лучших специалистов в области психологии и лучшие лингвисты... Но 
  мы-то с тобой знаем, что наша главная цель проста. Настолько проста, 
  что вслух ее произносить нельзя. Иначе вся система создаваемых нами 
  ценностей... ха-ха!.. создаваемых для остального мира, рухнет! Цель 
  проста: уничтожить противника. Захватить его богатства. На примере 
  Ирака, Югославии мы убедились, что остальной мир либо слабо 
  протестует, чтобы "сохранить лицо", либо трусливо старается 
  присоединиться к победителю. Так что мы можем смело расширять арену 
  своих действий! Как там насчет движения крымских татар? Не пора ли 
  их начинать снабжать оружием? Послать туда инструкторов? Через 
  некоторое время можем начать бомбардировки, а Украина настолько 
  сейчас перегавкалась со всеми, особенно с Россией, что даже Кречет 
  не станет ее поддерживать... 
       Господин президент, я предусмотрел ваше желание... Да, такая у 
  меня работа! Специалисты обещали собрать к сегодняшнему утру всю 
  необходимую информацию. Да, хорошо бы оторвать такой лакомый 
  кусочек, как Крым... 
  

       Глава 6 
  

       Они не зря поглядывают на меня, как мыши из норы. Даже 
  язвительный Коган отводит взгляд, а Коломиец старается не коснуться 
  меня рукавом, чтобы не подхватить бациллу неинтеллигентности. То, 
  что мне сегодня предстоит, я бы не назвал легкой задачей. И трудной 
  не назвал бы. Передо мной поднимается титановая стена, а я перед ней 
  стою с пустыми руками. Правда, когда-то несокрушимые для таранов 
  стены Иерихона пали от звуков простой трубы... 
       Да, смысл старого сообщения давно утерян. Теперь все 
  придурки... а кроме меня, все на свете придурки, уверены, что труба 
  была какая-то волшебная. Размечтались, емели всех национальностей! 
  Ни фига подобного. А вот ни фига, ибо нет на свете золотых рыбок, 
  говорящих щук и волшебных дудок. Нет! 
       Но была труба, через которую тогдашний футуролог Никольский 
  выкрикивал доводы, стараясь докричаться до противника. Весомые 
  доводы. Убийственные, сокрушающие! 
       Докричался. Услышали. Задумались. И рухнула стена. Могучая и 
  несокрушимая стена, которую не могли разбить ни лихие наскоки легкой 
  конницы, ни удары сотен таранов, ни тщательная осада. Надо и мне 
  рушить, только надо уметь подбирать звуки в этой трубе 
  потщательнее... 
       Черт, тот же... ну, который дудел... то есть выкрикивал, как 
  жить правильно, в чем есть Истина и ради чего жить и умирать... он 
  же сумел? Он же отыскал те единственно верные слова, от которых 
  Стена рухнула? 
       Итак, пока Кречет еще разбирается с комиссией из ООН, 
  попытаемся сформулировать то несвязное, что я должен промычать 
  президенту и его правительству. Итак, все люди на Земле всажены в 
  определенные тела и помещены в определенные эпохи. Рожденный в 
  Древнем Риме, я, возможно, считал бы императорскую власть 
  единственно правильной, ходил бы на гладиаторские бои, а после 
  трудового дня посещал бы храмовых проституток. 
       Родись я в Древнем Киеве, то приносил бы в жертву священному 
  дубу пленных хазар, имел бы несколько жен, по вечерам бил бы палкой 
  статую бога Велеса, требуя больше приплода моим козам. 
       Но я родился здесь. В теле самца, человека, живу в конце 
  двадцатого века и тоже, как древний римлянин, привычно считаю, что 
  вот сейчас самые правильные наконец-то законы и мораль... ну 
  чуть-чуть шерохо-ватая, дает сбои, но все же самая правильная. 
  Менять уже ничего нельзя. Даже я, футуролог Никольский, то и дело 
  скатываюсь к этому привычному ощущению, а что говорить о простом 
  люде? А мы все простые-препростые... 
       Да что там Рим или Хазария! Сам еще помнишь время, когда 
  женщина просила стыдливым шепотом обязательно погасить свет, мужчины 
  стрелялись, а обесчещенные женщины бросались из окон, с крыш, с 
  моста, травились, вешались... Тогда это считалось нормальным, а как 
  же иначе, и вот сейчас ты тоже считаешь нормальным, что мир может 
  быть только таков, какой сейчас, мораль именно сегодняшняя самая 
  верная, именно таким все и должно быть, и все должны играть именно 
  по этим правилам! 
       Хотя нет, ты так не считаешь... когда встряхиваешься, как 
  выбравшийся из воды пес, и ошалело оглядываешься по сторонам. Ну да, 
  ты ж умный, ты догадываешься иногда, что надо встряхнуться и 
  оглядеться по сторонам, посмотреть как бы из другого измерения, и 
  тогда видишь все нелепости, все временности. Но весь мир, можно 
  сказать, считает, что жить и понимать надо только так и никак иначе. 
  Люди слишком мало живут! Потому всем кажется, что живут в статичном 
  неизменяющемся мире. А изменяется он как бы где-то помимо нас и сам 
  по себе. 
       Ни хрена! Мы его и меняем. 
       Только... только надо отыскать слова, перед которыми рухнет 
  Стена. 
       От окна слышится журчание серебристого ручейка. А в 
  хрустально-чистую воду время от времени какая-то свинья швыряет 
  тяжелые камни. Это гладко и красиво журчит Коломиец, на то он и 
  министр культуры, чтобы журчать, а нахальные реплики бросает грубый 
  Яузов, министр обороны. Потом всплески пошли чаще, журчание перешло 
  в шум порогов, а то и водопада, а тут еще подошел Коган, все трое 
  разгорячились, реплики пошли жестче, злее. 
       Я прислушался, поморщился. Перемывают кости Штатам... Нет, еще 
  хуже американскому президенту. 
       Я смотрел на экран, краем уха слушал их споры. Тугой узел в 
  желудке развязываться не желает. В кабинете Кречета хорошие люди, 
  честные и искренние. Более того умные. Но вот нападают по мелочам, 
  по частностям. Ах, какая благодать кости ближнего глодать... Эти 
  глодают кости дальним, но все же грызут кости не системе, а 
  личностям. Ну какая разница, подонок американский президент или 
  святой подвижник? Его конгресс и сенаторы все сволочи или же 
  сверхзамечательные люди?.. Нет на свете человеческих институтов, 
  куда бы не пробрались мерзавцы и не заняли главенствующие позиции! 
  Нет таких, чтоб не начали хапать, хапать, хапать, а властью 
  пользоваться для того, чтобы ставить в нужную позу молоденьких 
  практиканток из Израиля, или откуда там они прибыли. 
       Так же точно нет на свете политического учения или 
  религиозного, где пламенных подвижников не сменили бы практичные и 
  циничные дельцы. Так было и с коммунизмом, и с христианством, и так 
  сейчас в любой секте или обществе по спасению пингвинов. Боюсь, так 
  будет еще долго. Вот мы сейчас, в кабинете Кречета, подвижники. 
  Горим и пылаем, но на смену нам придут... кто? Как ни печально, но с 
  неизбежностью начнут приходить люди, у которых личные интересы выше 
  интересов России... 
       И что же делать? Как предотвратить?.. Увы, вряд ли это удастся. 
  Но кто предупрежден, тот вооружен. Хоть в какой-то мере... Обличать 
  пороки американского президента, его окружения, клеймить 
  гомосексуализм в штатовской армии и пинать прочие мерзости их образа 
  жизни это бить мимо мишени. Да, ответит ревнитель демократии, есть у 
  нас мерзавцы и сволочи! Да, пробираются даже во власть! Иногда вся 
  верхушка из одних мерзавцев. Но и они, скованные нашим образом 
  жизни, вынуждены вести страну прежним курсом. А если набили заодно и 
  карманы, то для такой богатой страны велик ли ущерб? Да, наши люди 
  продажны, подлы, но это не значит, что плоха сама система 
  американского образа жизни!!! 
       Так что если уж Коломиец в самом деле хочет пообличать 
  американский образ жизни, то надо обличать сам... образ. 
  Американский образ, американскую мечту, а вовсе не людей, одни из 
  которых искренне следуют этой мечте, другие прикрываются идеалами 
  демократии, чтобы грести под себя и хапать, как делали они же при 
  коммунизме, при фашизме и прочих измах. 
       Более того, обличать надо не пороки буржуазных, 
  демократических, коммунистических или прочих строев! Да, не пороки. 
  Надо присмотреться как раз к достоинствам. Не тем, против которых, к 
  примеру, в тех же Штатах ведется борьба, хоть и вяленькая, а которые 
  золотыми буквами на победно реющих знаменах. Под которыми они несут, 
  как они считают, "свободу и демократию" другим странам. 
       Вот здесь только и есть место для настоящей критики 
  американского образа жизни. А если бить по гомосекам, казнокрадам, 
  развратникам, лихоимцам то они были и в высших эшелонах церкви, и в 
  аппаратах Гитлера, Сталина, Черчилля, Мао Цзэдуна, и все 
  прикрывались либо рясами, либо партийными билетами. 
       Итак, как говаривал Козьма Прутков, надо зреть в корень. А 
  корень любого учения идеал, за которым надо идти. Точнее, 
  предлагается идти. В христианстве это подставляющий щеки Христос, в 
  коммунизме Павка Корчагин, в исламе ваххабит, в фашизме чистый 
  расовый тип. 
       А что в идеале американского образа жизни? Конечно, всем нам 
  хочется жить богато и безмятежно, но все-таки... тогда придется 
  отказаться и от той культуры, которую в муках создал Старый Свет. 
  Самый простой пример: чтобы не страдать от мук любви и ревности 
  юсовцы саму любовь заменили простым сексом. В этом случае все 
  мужчины и все женщины легко взаимозаменяемы. Трагедия Ромео и 
  Джульетты уже нелепость, вывих здоровой психики. Ну подумаешь, 
  появились сложности, родители против. Но вокруг столько свободных 
  парней и девушек! 
       И так же, как и с любовью, юсовцы упростили всю духовную жизнь 
  человека. Свели к минимуму. Сейчас это те же разумные животные, 
  какими были римляне в своем могучем и непобедимом до поры до времени 
  Риме, владыке обитаемого мира, не знающем соперников. Римляне 
  считали свой образ жизни лучшим из всех существующих, потому что он 
  наилучшим образом удовлетворял их сиюминутные потребности. 
       Но судьбу Рима знаем. 
       Только как-то не верим, что все повторяется... И что именно нам 
  предстоит разрушить этот четвертый Рим. 
       Коган прислушался, сказал вдруг: 
       А почему так категорично? А если мирно сосуществовать? 
       Я смутился: 
       Что, бормотал вслух?.. Надо же! Готовлюсь, как перед 
  выступлением на площади. Сосуществовать не получится, вы это знаете. 
  Либо они нас, либо мы их. Их не остановить, они уверены в 
  собственной правоте. 
       Звэрь, с чувством сказал Коган почему-то с кавказским акцентом. 
  
     От суматошных мыслей разогрелся череп. Я поднялся, пусть кровь 
  отхлынет в ноги, тихонько встал, чтобы не мешать работающим людям. 
       За длинным широким столом восемь мужчин горбятся за ноутбуками. 
  Как простые программисты горбятся, но никому не придет в голову 
  принять их за программистов. Те не бывают такими массивными, 
  медлительными, сдержанно величавыми. Нет, отдельные экземпляры 
  бывают, но чтоб все восемь... 
       Правда, Коган худой, как червяк, вернее как финансовое 
  положение страны, но и в нем видна эта министрость, с программистом 
  не спутаешь. Даже с самым толстым. 
       Вообще-то у каждого из этой восьмерки есть свой кабинет, свое 
  министерство с его многочисленным, как муравьи, штатом. Да и вообще, 
  правительство и администрация президента заседают отдельно... но это 
  в устоявшихся благополучных странах. Мы же третий год живем в 
  состоянии постоянного аврала, пожара, кораблекрушения. 
       Дверь без скрипа отворилась. Марина вошла с большим подносом в 
  руках. На эту простую обязанность подавать горячий кофе команде 
  президента зарятся многие дочери высокопоставленных особ, но Марина 
  много лет подавала кофе самому президенту... правда, тогда он был 
  далеко не президент, так что и эту обязанность оставила за собой. 
       Виктор Александрович, сказала она с мягкой улыбкой, ваш кофе... 
  ваш биг-мак, хотя это и не патриотично. Кстати, я вам положила 
  сахару на ложечку меньше... 
       Почему? сказал я сердито. Кофе должен быть крепким, горячим и 
  сладким!.. 
       Наш медик полагает... 
       Медицина пока еще не наука, отрубил я нарочито сварливо. Мой 
  желудок лучше знает, что он изволит. Когда мне было двадцать, я в 
  такую чашку сыпал восемь ложечек! А когда стукнуло сорок, такой кофе 
  вдруг начал казаться сладким. Я перешел на шесть. А теперь вот 
  довольствуюсь всего четырьмя!!! 
       Марина с улыбкой покосилась на моего соседа. С гримасой 
  сильнейшего отвращения на меня смотрел как на плебея, даже 
  отодвинулся брезгливо, Коломиец, министр культуры. Этот аристократ 
  пьет кофе вообще без сахара. Похоже, даже с юности, если он когда-то 
  был юным. 
       Горячий кофе взбодрил, вялые мысли потекли быстрее, побежали 
  вприпрыжку. Итак, "тайный кабинет" Кречета работает практически в 
  том же составе. Здесь люди не только честные... или сравнительно 
  честные, но, главное, не страшащиеся кошку называть кошкой. Ведь 
  сейчас достаточно указать пальцем и крикнуть "фашист" или же 
"антисемит", а теперь к этому списку бранных слов добавилось еще и 
"патриот", чтобы девяносто девять из ста тут же умолкли, 
  остановились и, растеряв все доводы, начали испуганно оправдываться, 
  что они вовсе не фашисты, не антисемиты, "даже друг еврей имеется". 
  После чего такой деятель вовсе покидает поле боя, забивается в норку 
  и дрожит в ужасе: на него такое могли подумать!!! А та сторона 
  выходит победителем только потому, что у толпы на определенные слова 
  уже выработаны, как у животных, определенные рефлексы. 
       К примеру, если германские нацисты взяли для своих знамен 
  древнейший арийский знак изображения солнца, тот самый, который 
  существовал затем в античные времена, средневековье и до наших дней 
  на церковных одеждах, то теперь этот знак объявлен запретным. Да не 
  только в законах туповатых стран, но этот рефлекс вбит в мозги 
  обывателя. Того самого, что недалеко ушел по уму от подопытной 
  обезьяны. 
       Те же эксперименты проделаны с цветом. Коричневый вызывает 
  устойчивые ассоциации с германскими штурмовиками, а модельеры 
  старательно избегают его, красный с Советской властью, знаменами 
  Октября, что тоже нежелательно, голубой сионисты и гомосеки... 
  художники всячески изворачиваются, чтобы не изображать такие 
  привычные для символики множества стран и народов предметы, как серп 
  и молот, ибо их успели поиметь на гербе СССР... 
       Плевать! Я не дрессированная обезьяна. Я свою голову загаживать 
  не даю. И не пускаю туда ничего насильно, прет ли оно как танк с 
  экрана рекламой или же заползает доверительным голосом приятеля на 
  кухне, который с позиций интеллигента кроет власть, политику и даже 
  гадов на Западе. 
       У меня есть мозг, который сам отбирает, оценивает, взвешивает. 
  И даже пусть сам господин К., лауреат и международное светило, 
  скажет мне, что дважды два равняется пяти, я скажу ему: хрен в 
  задницу, господин К.! Уже то, что вы лауреат и медалист, говорит о 
  том, что вы на службе. И отрабатываете верной службой на задних 
  лапках. 
       Коломиец с тем же ужасом на благородном лице аристократа 
  дождался, когда я сжевал непатриотический биг-мак и выцедил остатки 
  кофе. 
       Что-то у вас лицо злое, заметил он осторожно. Ничего себе не 
  прищемили? 
       Я давно уже не танцую, ответил я. Да и вообще танцевать не 
  любил. 
       Что-то мешало? осведомился он с утонченностью бывшего поэта. 
       Но глаза его оставались настороженные, цепкие. С другой стороны 
  ко мне приблизился Яузов, а Сказбуш, глава ФСБ, стоял так, что мог 
  при желании держать меня краем глаза, не поворачивая головы, и 
  прислушиваться даже к интонациям моего голоса. 
       Коган же сказал с простодушием русского крестьянина: 
       Виктор Александрович, мы все знаем, что на сегодня вы должны 
  были приготовить нечто особенное. Поделитесь, а? Когда придет 
  президент, мы ему покажемся такими умными-умными! 
       Я пожал плечами: 
       Вы все знаете, о чем пойдет речь. Империя нас почти поставила 
  на колени, теперь дожимает. Она ударила в самое больное, мы просто 
  обязаны тоже... Это называется ответить адекватно. Все об этом 
  говорят, но пока это только слова. Ответить адекватно это ударить по 
  их твердыне! Имперцы сами попались, не замечая того, в ловушку 
  собственной пропаганды. Они объявили высшей ценностью всего лишь 
  жизнь, а для этого трусость возвели на то место, где раньше были 
  отвага и доблесть. 
       И мужество, сказал Коломиец горячо, когда я слышу, как мужчин 
  называют мужиками, у меня все вскипает. Даже внутри!.. 
       А снаружи? поинтересовался Коган. 
       Везде вскипает, заявил Коломиец. Я далек от того, чтобы 
  каждого, называющего мужчину мужиком, записывать в агенты Империи, 
  все-таки дураков у нас больше, чем агентов... 
       Яузов поднял голову от бумаг. Глаза покрасневшие, прорычал: 
       Не хотите же сказать, что наш Сруль Израильевич дурак? 
       Нет, конечно, отшатнулся Коломиец. 
       И я тоже, согласился Яузов самым зловещим голосом. Он 
  повернулся к министру финансов всем корпусом и посмотрел на него в 
  упор. Я вот тоже человека в кресле министра финансов не рискну 
  назвать дураком. Но если он не дурак, то он не иначе как шпиён... 
       Коган запротестовал: 
       Я как раз никогда не употребляю этого слова! Это вы тут друг 
  друга мужикуете... Виктор Александрович, эти русиш швайн прервали 
  вас на самом интересном месте. Вы предлагаете... тьфу, сбили! Что вы 
  имеете нам сказать за этих бычков? 
       Я помолчал, давая всем умолкнуть, повернуться ко мне. Когда 
  начали смотреть уже с нетерпеливым ожиданием, сказал мирно: 
       Сказать?.. Ответить адекватно это не значит обязательно 
  раскрыть рот и поколебать воздух. Если американцы начнут терять то, 
  чем дорожат больше всего, это и будет адекватным ответом. А сделать 
  это легко, ибо они сейчас расползлись по всей планете в виде 
  туристов, миссионеров, журналистов, проповедников, красного креста, 
  полумесяца, Корпуса Мира и черт-те чего еще. Но все мы знаем, что 
  главная их миссия рушить устои тех стран, где они ползают, и 
  навязывать американский образ жизни! 
       Все молчали. Коган помотал головой, несколько озадаченный: 
       Что-то вы уж очень медленно подкрадываетесь к цели. На вас это 
  не похоже. Вам всегда плевать на мнение общественности, а сейчас как 
  будто начинаете к ней прислушиваться... 
       К общественности? спросил Яузов. 
       Он остро взглянул сперва на Когана, потом себе под ноги. Даже 
  приподнял ногу и, двигая мохнатыми бровями, посмотрел на рифленую 
  подошву. 
       В нашем лице, пояснил Коган. Итак, что вы хотите сказать? 
       Я огрызнулся: 
       Вам надо сказать прямо? В лоб? Сами постоянно напускаете тумана 
  вокруг любого пустячка, а я вам вслух и прямо? Ладно, вот вам прямо. 
  Я считаю, что пропагандистов надо уничтожать точно так же, как 
  солдат в окопах. Может быть, даже в первую очередь. А они там все 
  пропагандисты. Правда, в самой Империи это сделать проблематично, 
  зато по всей планете, где расползлись эти заразные тараканы, они 
  уязвимы! 
       Коган раскрыл рот, но ответить не успел, по кабинету прошло 
  незаметное изменение. Все разом подтянули животики, перестали сопеть 
  и чесаться. 
  

       Глава 7 
  

       На столе Первого Лица музыкально звякнуло. С экрана Мэри 
  улыбнулась именно президенту, игнорируя госсекретаря: 
       Господин президент, в приемной военный министр. Он говорит, у 
  него назначено... 
       Пропусти, разрешил президент. Мы с ним сейчас отправимся к 
  студентам. 
       Госсекретарь вскинул одну бровь, изогнув ее красиво, как 
  научили тренеры из Института Имиджа государственных деятелей. 
       А что военному министру делать у студентов? 
       Студенты это будущие солдаты, усмехнулся президент. Хотя об 
  этом еще не знают. Пока мы будем поддерживать веру в непобедимость и 
  несокрушимость нашей армии в нее будут идти добровольно и тупые 
  негры из Гарлема, и высоколобые из Санта-Рок. Армии нужны те и 
  другие... 
       Да и вообще, согласился госсекретарь с двусмысленной улыбкой, 
  наш военный министр специалист... по студентам. И студенткам тоже. 
       Президент сдержанно улыбнулся. Госсекретарь пустил тройной 
  намек: на гомосексуальные наклонности военного министра, на ту 
  практикантку из Израиля, которую он подставил предыдущему 
  президенту, и даже на то, что предыдущему президенту пришлось еще 
  хуже, чем ему, нынешнему: всего-то потерпеть намеки в его склонности 
  к однополому факанью. 
       Тогда лишь узкий круг знал, что Моника Левински всего лишь 
  выполнила рекомендованный специалистами по имиджу президента план. 
  Грандиозный скандал отвлек общественное внимание от ударов крылатыми 
  ракетами по Ираку, от глупостей в Югославии, все население страны со 
  слюнями до пола обсасывало интимнейшие подробности, сравнивало 
  фотороботы, которые нарисовала Моника, с тем самым, что президенту 
  пришлось выкладывать на стол перед многочисленной комиссией из 
  сената, конгресса, влиятельными журналистами, телеоператорами, 
  обществом защиты работающих женщин... 
       Зато в процессе долгого затяжного скандала подсознательно 
  каждый налогоплательщик убеждался, что в стране все хорошо, все 
  замечательно, вон даже президент, как школьник, стоит навытяжку 
  перед всесильным законом, других проблем нет, бюджет окей, будущее 
  окей. 
       И в самом деле, благодаря умело созданному и срежиссированному 
  скандалу, доллар на всех международных биржах принес стране свыше 
  восьми миллиардов только на скачке курса! 
       Что ж, если его гомосекство принесет стране хоть пенни, то он 
  хоть сейчас готов спустить брюки и встать в нужную позу. Избирателям 
  это понравится. 
       Дверь открылась, на пороге возникла массивная фигура. Плечи 
  военного министра перегородили проем, задница плечам под стать, а 
  глаза цепко сфотографировали всех и все в кабинете. Президент и 
  государственный секретарь чувствовали, с какой скоростью военный 
  министр мгновенно оценил обстановку, уловил настроение президента и 
  государственного секретаря. Умелый политик, он все еще не в 
  состоянии отличить танк от самолета, но как никто умеет лавировать в 
  коридорах власти, избегая малейших рифов. 
       И те и другие, подхватил он бодро. Наш президент видит будущее 
  как никто четко. 
       Лесть была настолько грубая и неприкрытая, что польщенный 
  президент все же невольно заподозрил, нет ли издевки, но военный 
  министр смотрит преданно, как верный служебный пес. 
       Да все мы видим, ответил он, лояльный к сотрудникам. Это в 
  России свои же обгаживают армию так, как не смогли бы навредить даже 
  мы! А мы свою лелеем... 
       Военный министр приблизился с широкой доброжелательной улыбкой. 
  Государственный секретарь повернулся к нему с кислой физиономией. 
  Президент с самым доброжелательным лицом протянул руку, военный 
  министр с обоими обменялся рассчитанно крепкими, но дружескими 
  рукопожатиями. Он еще перед дверью в кабинет старательно напрягал 
  пальцы, стараясь послать в ладонь добавочную порцию крови, чтобы 
  сделать свою холодную ладонь теплее, а рукопожатие горячим. 
       Президент взглянул на часы: 
       Присядьте, Келвин. У нас есть еще десять минут до выхода. Да и 
  пусть агенты хорошо перешерстят толпу этой длинноволосой сволочи. 
  Мне вовсе не хочется, чтобы кто-то запустил в меня огрызком 
  яблока!.. Как у вас дела? Мы вот только что говорили с 
  госсекретарем, что сейчас у нас, как никогда, уникальное положение. 
  Мы сумели всему миру навязать те правила, по которым с нами могут 
  воевать. Мы практически неуязвимы! Но, как я учил в университете, 
  Господь Бог всегда у самого неуязвимого оставлял хоть 
  одно-единственное уязвимое место... до которого трудно добраться, но 
  одно все-таки существовало! У доблестного Ахилла это пята, у 
  Зигфрида пятно на спине, куда прилип кленовый листок, у Сослана 
  колени... и так далее. Вы уверены, что мы защищены стопроцентно? 
       Военный министр громыхнул: 
       Армия защищена идеально! 
       Госсекретарь сказал саркастически: 
       Насколько я понимаю, назначение армии не себя защищать, а свою 
  страну. Население, так сказать. И территорию. 
       Келвин, военный министр, сказал холодновато: 
       Как вы знаете, мы давно уже защищаем свою территорию... очень 
  далеко от границ США. И даже от границ американского континента. И 
  вообще на другой половине планеты, если вы видели когда-нибудь 
  глобус. 
       Глобус? спросил госсекретарь саркастически. В наше время 
  объемные объекты лучше рассматривать на экране компьютера... Вы 
  слыхали о компьютерах? 
       Слышал, буркнул военный министр. Но вам лучше бы даже не 
  намекать на причастность к некой разрабатываемой операции. 
       Какой? спросил госсекретарь невинно. Мы все время разрабатываем 
  разные операции. Стратегическая инициатива в наших руках. А что 
  имеете в виду вы? 
       Военный министр бросил взгляд на президента, хмыкнул 
  презрительно. 
       Ладно, буркнул он, если вам в самом деле хочется услышать про 
  наши уязвимые места... что за мазохисты не понимаю... то могу 
  напомнить, что сейчас белые составляют абсолютное большинство 
  населения США... с перевесом в полтора процента. Соотношение 
  изменится уже через три месяца. Но белые будут составлять 
  большинство еще два года, хотя уже не абсолютное. На втором месте 
  негры... простите, американские граждане афро-азиатского 
  происхождения... 
       Президент раздраженно прервал: 
       Этот кабинет защищен от прослушивания! И записи здесь не 
  ведутся! 
       И хотя военный министр знал, что записи ведутся, уже самим 
  аппаратом президента, но повторил послушно: 
       Да-да, негры. На третьем латиносы, на четвертом азиаты. Через 
  пять лет белые будут оттеснены на четвертое место. Вперед вырвутся 
  азиаты. В основном выходцы из Гонконга, островов, материкового 
  Китая. Даже негры и латиносы пропустят их вперед. А через десять 
  лет... это так мало!.. наша страна превратится в территорию, 
  населенную азиатами, с небольшими вкраплениями негритянского 
  населения и совсем уж крохотными пятнышками белого меньшинства... 
  Интересно, что половина страны все еще будет говорить на 
  английском... хоть и очень скверном. Другие регионы, понятно, 
  перейдут на более привычные им языки. С точки зрения военного... это 
  крах нашей армии! Сейчас она держится на тупых неграх-сержантах, 
  которыми управляют белые генералы. На сверхсовременных самолетах, 
  которыми управляют только белые! Негров мы с трудом научили стрелять 
  из винтовок, но ни одна из этих черных обезьян не в состоянии 
  поднять самолет в воздух! Но черные военные гении в сравнении с 
  этими азиатами, папуасами, готентотами и прочими желтомордыми, 
  латиносы те или китаезы. Исходя из этого, нам крайне важно суметь 
  разрушить Россию... а она все еще могучая держава!.. до того 
  времени, когда... Америка уже не будет... гм... той Америкой, 
  которую мы знаем. 
       Президент отмахнулся: 
       Когда это случится, говорите?.. Мой срок президентства к тому 
  времени уже кончится. Да и вы успеете выйти на пенсии. Так что 
  вернемся к сегодняшним проблемам. К счастью, сейчас за штурвалами 
  новейших самолетов, в рубках управления авианосцев, подлодок, 
  ракетных станций только белые. Наши интересы мы защищаем крылатыми 
  ракетами и бомбардировщиками... ха-ха!.. с большой высоты. Так что 
  благодаря белым высококлассным специалистам у нас без потерь, а у 
  противника... то есть в умиротворяемых районах земля горит под 
  ногами! 
       Военный министр сказал примирительно: 
       Вообще-то я привел самые жесткие цифры. Но часть аналитиков 
  считает, что белое меньшинство на высших должностях... как в армии, 
  так и в правительстве, сумеет продержаться на трипять лет дольше тех 
  сроков, о которых я говорил. 
       Госсекретарь смолчал, а президент сказал благодушно: 
       Ну тогда вообще все прекрасно. Особенно сейчас, когда страна на 
  вершине могущества. Ливан, Босния, Косово... Пожалуй, наше 
  единственное уязвимое звено это те, кто все эти крылатые ракеты 
  строит, делает бомбы, оплачивает... Они имеют дурную привычку ездить 
  за рубеж, на курорты. Впрочем, это тоже часть нашей программы 
  распространять наше влияние. Дескать, смотрите, как весело и 
  беспечно живут американцы! Слушайтесь, и вы будете жить так же... А 
  насчет их безопасности... 
       Он взглянул на госсекретаря, тот понял, сказал с подъемом: 
       Должен уточнить, господин президент, что их безопасность не 
  была бы столь... абсолютной, если бы не ваша деятельность еще 
  студенческим лидером, а потом сенатором и конгрессменом! Это вам 
  удалось добиться выделения трех миллиардов долларов на систему 
  внедрения противнику новых взглядов на ведение военных действий... 
  Нет, эти правила ведения войны объявлялись обязательными для всех, 
  но, как мы знаем, что для одних благо, для других гибель. Как только 
  удалось внушить миру, что воевать можно только против тех, кто носит 
  погоны, мы обеспечили себе победу в любой будущей войне! К тому же 
  так воевать можно не против всех в погонах, а только против тех, кто 
  непосредственно воюет против вас. То есть против того, кто стреляет 
  именно в вас! Не знаю, надо ли говорить, насколько это большая 
  победа нашей идеологии, если учесть, что в современной стремительной 
  войне побеждает именно тот, кто выстрелит первым! 
       Военный министр поморщился: 
       Вы говорите слишком длинно. Я скажу проще: у араба или 
  югослава, у которого в руках только автомат, нет шансов против наших 
  крылатых ракет и умных бомб с лазерным прицелом. Вернее, против тех, 
  кто эти ракеты запускает! 
       В кабинет заглянула Мэри, ее лучистые глаза, хирургически 
  удлиненные по последней моде, лучились любовью и преданностью 
  президенту. 
       Господин президент, машина подана к главному подъезду. 
       Она неслышно исчезла, госсекретарь взглянул на часы: 
       Ну а я прервусь на ленч. Кстати, вы видели вчерашнее побоище на 
  стадионе в Эль-Риаде?.. На Панарабских играх? Впервые нашим агентам 
  влияния удалось спровоцировать крупную потасовку болельщиков. 
       Все трое поднялись, направлялись к дверям. Президент даже 
  остановился, с чувством обнял госсекретаря: 
       Виль, вы такой подарок мне поднесли к концу разговора! Спасибо. 
  Это же одна из наших побед... крупнейших побед! Нужно все сделать, 
  чтобы они и дальше били друг друга за любимые команды, за поп-звезд, 
  за рок-группы! Чтоб разбились на команды "коки" и "пепси", 
  длинноволосых и бритых, но только бы забыли про их гребаные честь, 
  достоинство, веру, обычаи! 
       Госсекретарь сдержанно и с достоинством улыбнулся: 
       Господин президент, это уже делается по всему миру. Мы как раз 
  и докладываем о самых крупных победах. 
       Усилить!.. Бросить туда лучших специалистов!.. Любые финансовые 
  вливания! 
       Уже сделано, господин президент. На эту невидимую обывателю 
  войну идет ассигнований больше, чем на всю традиционную армию, 
  военно-морской флот и военно-воздушные силы. 
       Президент опомнился, с силой потер лоб. Секретарь поклонился, 
  пряча понимающую усмешку. Даже посвященный в эту сверхважную тайну 
  президент забывает, а мир вообще еще не понял, что вступил в стадию 
  новых войн информационных! А их страна единственная, которая оценила 
  обстановку правильно и первой начала широкомасштабное наступление, с 
  каждым днем получает беспрецедентные победы! Президент страшится, 
  что в других странах опомнятся, поймут, и тогда это счастье бы-стро 
  кончится. Не страшитесь, господин президент! Отвоевывать гораздо 
  труднее... А в такой войне особенно. 
       Отвоевывать труднее, повторил он вслух. Потому что там уже наши 
  люди. Даже если они сами об этом и не подозревают. 
       Втроем покинули кабинет, Мэри почтительно вскочила за своим 
  столом, роняя из рук бумаги, умело зарделась. Ее никто не принуждал 
  к вставанию в присутствии Первых Лиц, но ее личный психолог 
  подсказал, что это будет лестно как президенту, так и его 
  высокопоставленным гостям. И даже если они будут протестовать, то 
  все равно им приятно, она-де не в силах совладать со своим 
  инстинктом почтительности, вскакивает всякий раз, трепеща от 
  счастья, что видит их, Властелинов Мира... 
       Военный министр сказал президенту напоминающе: 
       Потасовка болельщиков... гм... хорошо, но нам пора бы 
  поддержать крымских татар! Пришло время начинать расчленение 
  Украины. Россия нас либо поддержит... либо останется в стороне. 
  Украина слишком много плевала в ее сторону с нашей подачи... 
  ха-ха!.. так что теперь русские предоставят нам свободу действий. 
       Агенты безопасности неслышно отступали в тень, незаметно 
  шевелили губами, предупреждая по цепочке остальных, передавали их из 
  рук в руки. Весь огромный комплекс послушно и предупредительно 
  раскрывался перед сильнейшими людьми планеты, вел их к выходу, бдил 
  и охранял, все агенты в нем следили друг за другом, а за ними 
  следили еще другие, незримые, и все об этом знали и помнили. 
       Президент согласился: 
       Я добьюсь выделения добавочных сумм на рост национального 
  сознания различных этнических групп в России. Уже заметны 
  антирусские настроения в Татарстане. Хорошо бы их поддержать. Ну, 
  способов у нас... ха-ха!.. много. 
       Секретарь сказал осторожно: 
       Если Кречет не пошлет туда войска раньше. Или выбросит десант, 
  что тут же явится в местный парламент и скажет что-то вроде "Караул 
  устал!". 
       Президент вскинул брови: 
       Что за фраза? Что-то вроде "Над всей Испанией безоблачное 
  небо"? 
       Да, если не смысл, то последствия те же. Власть этого сильного 
  человека распространится и на Татарстан, что нам ни к чему. Я имею в 
  виду его абсолютную власть... 
       Да, надо действовать осторожнее. Надо добиться права 
  вмешиваться... ха-ха!.. под лозунгом защиты прав человека, 
  распространять на территории России бомбардировки с воздуха, удары 
  крылатыми ракетами, а потом и высадку сухопутных войск... Уже 
  по-настоящему! 
       Он стиснул кулаки. Глаза впервые загорелись яростью. Россия 
  единственный камень преткновения на пути к мировому господству! 
       Госсекретарь напомнил предостерегающе: 
       Давайте сперва закончим с операцией "Двести шесть". 
       Военный министр смолчал. Операция была засекречена до такой 
  степени, что шла под номером. О ней знал лишь ограниченный круг из 
  первого эшелона власти, и даже президент "не знал" и не должен 
  узнать... 
       ...ибо президент это улыбающееся лицо страны! 
       Я ничего не знаю, напомнил себе президент. Я озабочен только 
  своими сексуальными проблемами. Помимо голосов сексменьшинств, 
  огласка его сексуальных пристрастий еще и успокоит страну, отвлечет 
  от серьезных проблем, что уже грозно вырисовываются на горизонте. 
       Он покосился на военного министра, взгляд невольно скользнул на 
  его широкую массивную задницу. Как-то прожил большую часть жизни, а 
  с этой частью сексуального мира не ознакомился... Вообще-то в 
  гомосексуализме есть нечто оч-ч-чень эротичное... 
  

       Глава 8 
  

       Дверь распахнулась. Кречет вошел все такой же стремительный, 
  словно генерал-десантник перед женщинами, широкомордый, почти не 
  погрузневший за время трехлетнего президентства. Не вошел, а словно 
  ворвался, ногой выбив дверь, в квартиру террориста. 
       Прошу извинить, сказал он с порога сильным неприятным голосом, 
  задержался с ооновцами... Скоро восхотят приставить наблюдателей 
  даже к нашим постелям! Но надеюсь, вы в мое отсутствие не в покер 
  играли... 
       Он оглядел нас, как тот же десантник, который еще не решил, кто 
  из нас заложники, кто террористы. Сказбуш и Яузов, наши бессменные 
  силовики, сделали попытку вскочить, рефлекс военных, но, не 
  дожидаясь нетерпеливого знака президента, сели. Кречету плевать на 
  церемонии, он и так всех держит в железном кулаке. 
       Что у нас на сегодня? 
       Мирошниченко, глава его администрации, подскочил, заходил то 
  справа, то слева, словно забыл, на какое ухо президент хуже слышит, 
  сказал торопливым голосом: 
       Вы хотели начать с военной доктрины... 
       Мы почтительно следили, как отец народа сел, откинувшись на 
  спинку кресла, по-державному положил руки на подлокотники. Маленькие 
  глаза подозрительно оглядели всех нас из-под массивной брони 
  надбровных дуг. Квадратный подбородок, похожий на передок десантного 
  ботинка, воинственно выдвинулся вперед. 
       Верно, прорычал он, давно пора. 
       Яузов грузно повернулся, кресло беззвучно застонало. Мохнатые 
  брови поползли вверх. 
       Я что-то не слышал, чтобы мое министерство что-то делало в этом 
  направлении... 
       Кречет небрежно отмел широкой ладонью: 
       Военному министерству еще рано. Все это время мы, по большей 
  части, метались по тонущему кораблю. Где-то откачивали воду, где-то 
  выбрасывали за борт балласт... От исламского танкера приняли 
  пожарный шланг!.. Теперь, когда наш корабль на плаву, ремонт идет, 
  теперь можно наконец начать формулировать эту чертову военную 
  доктрину. Та, старая, ни к черту!.. То есть пока что сформулируем 
  для себя и других, куда же собираемся плыть по завершении ремонта. 
       А мы уже плывем, подсказал Коган услужливо. Под вашим мудрым 
  руководством! Мы ведь такие... с дырами в корпусе и днище, но прем в 
  прекрасное завтра! 
       Дыры заделываем, прошипел Яузов. Эх, когда же кончится это ваше 
  засилье... 
       Экраны ноутбуков один за другим гасли. Взамен вспыхивали либо 
  звездочки, либо фейерверки скринсэйверов, а мы все внимательно и 
  почтительно слушали президента. 
       Кречет приподнял руки и звучно хлопнул ладонями по 
  подлокотникам, словно вбил гвозди с широкими шляпками. 
       Наша задача, прорычал он, покончить с ложью!.. С той самой, 
  чисто русской. Все лгут себе на пользу, только в России лгут себе во 
  вред. Почти каждый с трибуны распинается о гуманности, доказывает, 
  что преступников надо перевоспитывать, а чикатил лечить, но когда 
  возвращается к себе домой, то на кухне орет, что всех гадов надо 
  расстреливать, пусть даже за кражу кошелька. А чикатилам так и вовсе 
  рубить головы на площади! Вон наш Виктор Александрович доказывает, 
  что дух ваххабитов и талибов потому так и силен, что у них ни слово 
  с делом не расходится, ни слово со словом. То есть днем говорят то 
  же самое, что говорили утром, а вечером в другой компании повторяют 
  то же самое... 
       Я такое не говорил, по крайней мере такими словами, но в целом 
  это было в нужном русле, не стал возражать, наклонил голову. 
  Президент всегда должен ссылаться на свой штаб советников, даже если 
  брякнул нечто только что пришедшее в солдатскую голову. 
       Коган сказал ехидно: 
       Ну, если уж сам Виктор Александрович говорил, то держись 
  Империя! Карфаген должен быть разрушен. 
       Совершенно верно, подтвердил Кречет. Карфаген надо вдрызг! 
  Правда, каждый под Карфагеном имеет свое... ага... Со всеми этими 
  бандитами, мафией в правительстве, коррупцией и прочей дрянью, в 
  самом деле, никак не доберемся до нашей военной доктрины. Ее 
  поручено было сформулировать, понятно, не военному министру... Павлу 
  Викторовичу только дай двинуть вперед танковую армию!.. а самому 
  мирному человеку на земле... нашему футурологу, Никольскому Виктору 
  Александровичу. Все верно? 
       Я поднялся, на меня устремились все взгляды. Я уже далеко не 
  мальчик, в шестьдесят лет забыл, как краснеют, но все же эти глаза 
  со всех сторон мешают плавной речи. Да и сразу забываешь придуманное 
  ранее. 
       Не саму доктрину, напомнил я сварливо, а только обозначить 
  скелетик. Да и то разборный, чтобы косточки можно было туды-сюды. И 
  не столько военную доктрину, это вовсе не по мне, а просто внешнюю 
  доктрину. Словом, вы все правильно сказали, господин президент, но 
  только рак не рыба, он не красный и не ходит задом наперед... Я в 
  самом деле хочу предложить вариант доктрины, которую, в принципе, 
  могут принять все страны, что для нас очень хорошо и... не 
  вызывающе. 
       Коломиец прошептал, но тишина стояла такая, что услышали все: 
       Вот-вот. Хоть что-то такое, что не вызывающее! Впервые. 
  Наконец-то. 
       Кречет смотрел неотрывно. Серое некрасивое лицо было 
  неподвижно, крылья расплющенного и трижды сломанного носа не 
  шелохнулись. 
       Доктрина, сказал я, надо признаться, вынужденная. Империя 
  наступает мощно, нагло, по всем фронтам. По всем средствам 
  информации, во всех фильмах и книгах бравые штатовские герои 
  изничтожают низколобых русских ублюдков. А время от времени они 
  пробуют такие акции уже и "вживую". Мы помним их помощь "хорошим 
  парням", я имею в виду попытку переворота, против "плохих парней" 
  Кречета... их высадку на Байкале... их будущую высадку... не знаю, 
  где она случится, но я уверен, что она будет еще масштабнее! 
       Коган буркнул сварливо: 
       Для такого предвидения не обязательно быть футурологом. 
       Согласен, откликнулся я. Счастлив, что это понимает даже наш 
  Сруль Израилевич. Потому надо хоть в чем-то сделать... или 
  попытаться сделать некоторое упреждение. Или встречный удар. 
       Коломиец спросил неверяще: 
       Как это "упреждение", "встречный удар" и не вызывающее? 
       Встречным ударом не обязательно убивать, любезно объяснил 
  тяжеловес Краснохарев. Можно остановить, притормозить... Простите, 
  Виктор Александрович, продолжайте. Мы все очень внимательно слушаем. 
  А если культура или финансы вмешаются, я сам им сверну хилые шеи. 
       Доктрина, повторил я, пригодна... приемлема для любой страны. 
  Как для цивилизованной, так и нецивилизованной. Ну, всяк свою страну 
  относит к цивилизованным... за исключением русской интеллигенции, 
  правда. Для нее цивилизованны все, кроме России. Однако доктрина не 
  понравится, ессно, одной державе... Правда, ей в этом признаться 
  будет трудновато. Даже на словах она вынуждена будет поддержать 
  эту... доктрину. 
       Краем глаза я видел, как Мирошниченко, глава администрации и 
  пресс-секретарь одновременно, исчезал и появлялся как бесплотный 
  дух, даже проходил как будто сквозь стены, и сейчас вот поднялся по 
  правую руку Кречета, словно прямо из пола вырос. Из папки выхватил и 
  положил листок бумаги перед Кречетом. Но не прямо перед всемогущим 
  президентом, а чуть сбоку. Захочет президент взглянет, не захочет не 
  взглянет. Дело, так сказать, государственной полуважности. 
       Кречет невольно быстро пробежал глазами, нахмурился: 
       Простите, Виктор Александрович... Уже третий раз на этой 
  неделе... Насколько это серьезно? 
       Я умолк, ждал. Кречет щелчком отправил листок через стол к 
  Сказбушу. Тот взглянул, сказал осторожно: 
       Мне тоже поступают сообщения о скоплении массы китайцев на той 
  стороне границы. Но про войска пока ни слова. 
       Кречет сказал раздраженно: 
       Но какова ситуация в реальности? Могут ли они перейти границу? 
       Все молчали. Сказбуш, по обыкновению, тщательно подбирает 
  слова, Яузов набычился: армия в развале, но пока есть атомные бомбы 
  враг не страшен. Министры уткнулись в бумажки и экраны ноутбуков. 
       Что скажете, Виктор Александрович? поинтересовался Кречет. 
  Простите, что оборвал на самом интересном месте. 
       На самом важном, поправил я. Насчет китайской угрозы полнейший 
  бред. Даже обращать внимание не стоит. Нас слишком долго пугали 
  китайской угрозой. Но эта угроза на песке. Во-первых, китай-ская 
  армия всегда в десятки раз меньше нашей по численности. У них 
  никогда не было всеобщей воинской, там одного солдата берут с десяти 
  деревень. Это для крестьян праздник... 
       Кречет прервал: 
       Дело не в армии. США нас предупреждают настойчиво, что 
  китайская армия собирается перейти границу и отхватить Дальний 
  Восток, но меня страшит другое... А что, если перейдет не армия, а 
  хлынут массы китайцев? Просто-напросто перейдут границу так это 
  миллионов сорокпятьдесят мирного гражданского населения! Женщины, 
  дети... Стрелять в них не станешь, а выдворить никаких сил не 
  хватит. 
       В кабинете наступила нехорошая тишина. Я сказал как можно 
  беспечнее: 
       Пять тысяч лет Китай придерживался единой воинской доктрины: ни 
  одного китайского солдата за Китай-ской Стеной! Сменялись веры, 
  режимы, к власти прихо-дили императоры, коммунисты, чингизиды, но 
  Китай оставался в своих границах. Я не думаю, что без всякой видимой 
  причины все так поменяется... 
       Краснохарев грузно повернулся в кресле, оно жалобно заскрипело, 
  даже взвыло под непомерным весом. 
       Причина есть, сказал он размеренно. Когда я учил в школе 
  географию... или не географию... но что-то, помню, учил, было 
  такое... то там было двести миллионов китайцев. В Китае, я имею в 
  виду. Нас сто, индийцев сто пятьдесят, у них была еще не Индия, а 
  доминион... если кто знает, что это такое... а китайцев двести... 
  Сейчас их уже миллиард двести! 
       Нехорошая тишина сгустилась. Озноб пробрался и под мою толстую 
  кожу. Я невольно повел плечами, похолодало, масса народа на границе 
  всегда пугает, ответил как можно убедительнее: 
       У них другой менталитет. Это мы, имея огромные незаселенные 
  земли в Поволжье, опустевшую после войн Украину, шли Ермаком на 
  завоевание Сибири. А потом, даже не посмотрев, что же за исполинский 
  кус отхватили, двигались на завоевание... пусть открытие, если кому 
  так больше нравится, Дальнего Востока!.. Китайцы, ни для кого не 
  секрет, издавна бывали на Дальнем Востоке, это же всего лишь на том 
  берегу реки! Но они так и не назвали его своим. Мое мнение, что 
  китайцы никуда не двинутся. Ни армия, ни народные массы. А что 
  голодные... Так они всегда жили умеренно. 
       А прокормиться? сказал Краснохарев сварливо. Им же там тесно? 
       Не настолько, возразил я, чтобы менять доктрину, которой пять 
  тысяч лет. Для этого надо быть серьезно прижатыми к стенке! А у них 
  пока что нормально. Прирост населения у них уже под контролем. Так 
  что скопление народа на том берегу может быть вызвано каким-то 
  праздником, религиозным событием... Проверьте на этот счет. 
       Кречет, нахмурившись, жестом велел вернуть ему распечатку. 
  Долго всматривался, рот сжался в узкую неприятную линию. 
       Все равно это не нравится, заявил он. Эти сведения очень 
  настойчиво идут из госдепартамента США, из ЦРУ, из их министерства 
  иностранных дел... Либо они знают что-то такое, что не знаем мы, 
  либо затевается какая-то грандиозная операция... 
       Коломиец сказал несчастным голосом: 
       Мне не нравится, что эти сведения тут же становятся достоянием 
  прессы. Народ уже волнуется! Китайской угрозы начали бояться еще при 
  царе... 
       Яузов рыкнул: 
       Помню-помню! Это же вы как-то ни к селу ни к городу 
  рассказывали про золотую рыбку! Не помните? Поймал хохол золотую 
  рыбку, та ему насчет трех желаний, а он ей первое: хочу, чтобы Китай 
  напал на Финляндию! Будет сделано, говорит золотая рыбка. Второе? 
  Хочу, говорит хохол, чтобы Китай напал на Финляндию. Будет сделано, 
  отвечает золотая рыбка. Ну а третье, последнее? Хохол подумал, 
  почесал лоб и отвечает: хочу, чтобы Китай напал на Финляндию! Рыбка 
  удивилась: да что тебе сделала эта маленькая Финляндия? Да Финляндия 
  мне на фиг, отвечает хохол мечтательно, но как здорово, когда 
  китайцы трижды по москалям туды-сюды, туды-сюды... 
       Мы поржали малость, хоть и как-то грустно, но Сказбуш сказал 
  очень серьезно: 
       Насчет китайской угрозы вы зря так легкомысленно. Конечно, 
  китайцы не попрут, но я о другом... О чем это я? Ах да, пятая 
  колонна США давно пытается перевести стрелку... 
       Коломиец аристократично поморщился: 
       Что у вас за воровской жаргон... 
       Жаргон? удивился Сказбуш. Так говорят? А я думал, это я такой 
  умный. Так вот, как вор бежит с украденным и кричит: "Держи вора!" 
  так и США давно стараются перевести стрелку на Китай. Мол, это не мы 
  собираемся захватить Россию, а Китай. В ход идут все эти приемчики 
  насчет роста населения, голода и всего прочего, что должно 
  подействовать на придурков. А они в самом деле срабатывают! 
  Придурков у нас никто вроде бы и не сеет, но каждый год такой 
  урожай... Если бы продавать на экспорт, стали бы самой богатой 
  страной в мире. Сколько статей в нашей прессе о китайской угрозе, 
  уже детективы выходят, скоро фильмы пойдут косяком... Что самое 
  гадкое: не все из этих ребят шпионы! Больше половины свои 
  доморощенные придурки. 
       Марина принесла кофе, застала правительство с неуверенными 
  усмешками на лицах, но атмосфера была подпорчена. 
       Я все собирался начать о военной доктрине, но все не мог 
  расцепить смерзшихся зубов. Все-таки страшноватая она, мы же все 
  дети этого века и тоже любим побаловаться в сауне чужими бабами. 
  Потому, призывая убивать американцев, как бы убиваем и частицу себя. 
  И хоть та частица гаденькая, подленькая, животненькая, но с ней так 
  приятно! А жить по чести и совести это как голым на холодном 
  ветру... 
       Кречет напомнил: 
       Виктор Александрович, мы вас оборвали на военной доктрине... 
       Я вздохнул, сказал обреченно: 
       На доктрине внешней политики. Вкратце это может звучать так: 
"Любая страна, претендующая на мировое господство, должна быть 
  уничтожена". 
       Ого, вырвалось у Коломийца. 
       Я бросил на него косой взгляд, сразу начал заво-диться: 
       Понятно, что многие брюхоногие предложат смягчить формулировку. 
  К примеру, заменить слово "уничтожена" на "остановлена" или 
  аналогичные, расплывчатые. Чтобы можно было понять и как 
"уничтожить", и как "направить письмо с протестом". А слово "страна" 
  предложат заменить на "режим". Но даже та страна, которая не примет 
  эту точку зрения, все же будет сочувствовать... может быть, даже 
  помогать. При случае. Разве кто хочет, чтобы над ними 
  господствовали? 
       Все молчали, переваривали услышанное. Коломиец вздохнул, бросил 
  на меня укоризненный взгляд. Даже отодвинулся. 
       Забайкалов, министр иностранных дел, сидел неподвижный, 
  грузный, похожий на большого филина. Совиные глазки, совсем 
  заплывшие, почти не открывались, но сейчас он посмотрел на меня 
  сквозь узкие щелочки. Голос пророкотал низкий, замедленный, 
  привыкший каждое слово прогонять сквозь сотни фильтров, а затем уж 
  выпускать из пасти: дипломаты лучше других знают, что слово не 
  воробей: вылетит таких поймаешь! 
       Виктор Александрович... Зная вас, я рискну предположить, что 
  вы... уж простите, предложите принять самый ястребячий вариант вашей 
  доктрины. 
       Мирошниченко выдвинулся из-за спины Кречета, вытащил из папки и 
  положил перед президентом листок. Кречет отодвинулся, дает знать 
  растущая дальнозоркость, прочел вслух: 
       Распечатка последних новостей. Только что президент Империи 
  заявил, что войска его страны готовы к активным действиям в любом 
  месте земного шара. И что если в России будут ущемляться права или 
  свободы граждан... видимо, он берет под защиту и наших граждан, то 
  войска НАТО проведут в России операцию, подобную косовской. 
       Яузов буркнул: 
       А НАТО это уже штатовские войска? 
       Они даже не подбирают обтекаемых формулировок, сказал я с 
  горечью. То есть не лгут. Да, войска НАТО это их войска. Они этого 
  не скрывают. 
       Яузов сказал кровожадно: 
       Единственное, что их останавливает, ядерное оружие. А также 
  химическое и бактериологическое... его у нас практически нет, но не 
  мешало бы заняться. А еще я считаю, что нужно поставить ядерные 
  технологии странам Востока. 
       За столом нарастал потихоньку шум. Поставить ядерные технологии 
  Востоку это "Карфаген должен быть разрушен" нашего военного 
  министра. У каждого из членов правительства есть свой Карфаген, 
  который надо разрушить, разнести вдрызг, но не каждый говорит об 
  этом при каждом удобном и неудобном случае. 
       Легкая улыбка пробежала по тонким губам Сказбуша. 
       Надо ли? спросил он. По-моему, совершенно необязательно. 
  Гораздо лучше в рамках программы внедрения экологически чистых 
  технологий... на этом сейчас весь мир помешан!.. так вот, в этих 
  рамках начать развивать у них ядерную энергетику. Помощь, так 
  сказать. Ну, инженеров их обучить, новые Асуанские плотины 
  поставить, реакторов напродавать у нас уже склады ломятся. А уж 
  свежеобученные инженеры сами разберутся, что им с их знаниями и 
  умениями делать. В смысле с реакторами да новыми технологиями. 
       Коган поинтересовался ядовито: 
       А с носителями как? 
       Все просто, ответил Сказбуш с такой же тонкой улыбкой. Для этих 
  целей придумано международное космическое сотрудничество. Мы в 
  состоянии в любой стране, хоть в Шри-Ланке, наладить массовое 
  производство транспортных кораблей класса "Протон". Ну как? 
       Коган покачал головой. В глазах было недоверие. 
       Не верю, заявил он. Существует целая куча международных 
  документов, ограничивающих подобную деятельность. Разве не так? 
       Уже все смотрели на Сказбуша. Он развел руками: 
       Нет таких трудностей... Наладили же мы в Израиле такое 
  производство, если вы слыхали о таком государстве? 
  

       Глава 9 
  

       Кречет поморщился, постучал кончиками пальцев по столу. Звук 
  был такой, словно барабанил костяшками домино. 
       Тихо, тихо!.. Доктрина, что и говорить, крутейшая. Хоть и 
  правильная, тоже бесспорно. Нам могут сказать только: вам ли о таком 
  заикаться? Ведь на самом деле все гораздо хуже, чем видит даже все 
  преувеличивающая пресса. На самом деле положение в стране вовсе 
  аховое... Кто мы партизанский отряд? Или еще хуже отчаявшиеся 
  одиночки-самоубийцы в захваченной стране? Здесь Виктор Александрович 
  уже напоминал, что наступление не начинается с пуска крылатых ракет 
  и танковых армий, а им заканчивается. Наступление идет с 
  идеологической обработки. Судя по результатам, оно прошло успешнее, 
  чем, наверное, в Пентагоне ожидали. Никого в России, как мы уже 
  говорили, не волнует и не возмущает, что русских бьют в фильмах и 
  книгах, расстреливают в компьютерных играх. То есть мы с этим уже 
  молча соглашаемся. Мы соглашаемся, что Рэмбо побивает русский 
  элитный спецназ пачками, а вот русский спецназовец такое проделать 
  не может как же, всего лишь жалкий русский! вон даже Виктор 
  Александрович играет в игры, где расстреливает русских и высаживает 
  американские десанты на Новой Земле и в Сибири... Это и есть 
  проигранная нами война. Россия уже захвачена. Почти что покорена... 
  Даже если еще и не признается в этом себе и близким. А те, кто 
  кричит об оккупации... это отдельные очаги сопротивления, быстро 
  тающие партизанские отряды! Чаще даже не отряды, а так, одиночки. 
  Уже по всей стране вывески "Магазин" сменили на "Market" или 
"Supermarket"... И вот мы, тающее сопротивление, решаемся поставить 
  вне закона Штаты, эту Империю Зла, которая уже практически завершила 
  захват планеты? 
       Взгляды впились в меня с такой интенсивностью, что я ощутил 
  жжение во внутренностях, несмотря на всю толстокожесть. 
       Да, ответил я резко, решаемся. Надо выдвинуть такой же по мощи 
  контраргумент! А еще лучше помощнее. Да, нам хуже всех в Европе. Но 
  субдоминантом никто стать не хочет. Даже самая близкая по духу 
  Англия все же хотела бы сохранять от Империи дистанцию. Англичане 
  гордятся Штатами, как интеллигентный родитель гордится своим 
  огромным сыном, что неожиданно вырос здоровяком и лупит не только 
  чужих детей, но и взрослых. Но до полного поглощения Англии Империей 
  остался крохотный шажок, и в Англии все это понимают... А уж про 
  гордую Францию и говорить нечего! К тому же не забывайте про 
  огромный мусульманский мир. Теперь это наш союзник, несмотря на всю 
  сложность отношений России с исламом. Вернее, с его экстремистскими 
  течениями. 
       Коломиец сказал осторожно: 
       Но не приведет ли это к... э-э... некоторым нарушениям 
  международных норм? Ведь если мы согласимся, что наше положение 
  настолько отчаянное, согласимся с тем, что мы партизаны в 
  собственной стране, то... просчитываете, какой может последовать 
  вывод? Не к нему ли подталкивает Виктор Александрович? Партизаны не 
  соблюдают конвенций... не помню, Женевских или Гааг-ских, когда 
  стреляешь по противнику только в крайнем случае... Партизаны не 
  пробуют сперва все мирные методы! А то вон Виктор Александрович даже 
  цитату из Льва Николаича приводил. Тот якобы призывал не брать в 
  плен французов, а убивать на месте, подумать страшно... Надо будет 
  почитать, я как-то не верю... вы уж простите, что великий гений 
  такое сказать изволил... Да не в пьяной драке с гусарами, а в 
  бессмертном шедевре "Войне и мире"! 
       Яузов сказал скептически: 
       Предлагаете стрелять только по тем, кто носит погоны? Тогда уж 
  давайте примем и другие подобные предложения. К примеру, стрелять 
  только в те места, которые надежно защищены бронежилетами! По 
  американским танкам не стрелять противотанковыми, а только из 
  пистолета. Можно еще из револьвера, но так, чтобы не повредить 
  гусеницы. В лобовую броню, например. Они по нам, как по сербам, то 
  есть как хотят, а мы из гуманных целей! только в те места, куда нам 
  укажут. А чтоб нам было не обидно, что указывают американцы, то 
  пусть велят через какие-нибудь международные конвенции. А то, что 
  они все американские, мы сделаем вид, что не знаем, верно? Дабы 
  сохранить лицо. 
       Забайкалов буркнул недовольно: 
       Какое лицо? О чем вы говорите?.. Даже задница наша голая в 
  готовности... 
       Яузов вопросительно посмотрел в мою сторону. Я вздохнул, сказал 
  терпеливо, как и надо разговаривать с меднолобыми: 
       Я имею полное моральное право убить сценариста фильма, в 
  котором американцы высаживаются в России и наводят свои порядки. Я 
  не говорю про юридические права, которые сегодня одни, завтра 
  другие! Юридические пишутся людьми, а нравственные Богом. Такое 
  грубейшее оскорбление национального достоинства можно смыть только 
  кровью! Кстати, так и надо делать. Я имею право взорвать 
  компьютерную фирму, которая выпустила игру про тупых русских, 
  которых почем зря мочат американцы. Я имею право... и хочу перебить 
  всех ее сотрудников, ибо они грязно и подло меня оскорбили, а такое 
  оскорбление, повторяю, смывается только кровью! Я имею полное право 
  убить их жен, потому что это они кормили и гладили рубашки своим 
  мужьям, когда те тиражировали по всему свету компьютерную игру, в 
  которой американцы расстреливают русских!.. Я имею право убивать их 
  детей, ибо тогда этот компьютерщик... сценарист, актер!.. будут 
  заняты их похоронами, а не наступлением на Россию, на прочие страны. 
  Повторяю самое главное: МЫ ИХ НЕ ТРОГАЛИ! Ни в одной книге, ни в 
  одном фильме мы не высаживаемся в Америке, не наводим в США свои 
  порядки. Это они начали. Они нас грязно и подло оскорбляют, 
  расстреливая в книгах, фильмах, компьютерных играх! И распространяя 
  это по всему миру. Теперь пора им расплачиваться. Жизнями, не 
  штрафами! 
       Коган сказал, хмурясь: 
       Ну тогда... может быть, ту киношную или компьютерную фирму и 
  рвануть к черту? Послать отряд наших коммандос. Пусть заложат бомбу, 
  разнесут здание. Предварительно, конечно, предупредив, чтобы люди 
  успели эвакуироваться. 
       Сказбуш сказал саркастически: 
       Да? Нет уж, Сруль Израилевич! Как правильно определил Виктор 
  Александрович, при нынешней свободе передвижения все жители страны 
  отвечают за действия ее правительства или ее армии. Исключение стоит 
  сделать только для России... 
       Коган оскорбленно вскинулся: 
       Почему это? Разве это не мы, евреи, избранный народ? 
       Избранный, избранный, успокоил со зловещей улыбочкой Сказбуш. 
  Дайте только выявить и переписать всех избранных... 
       Проскрипционные? 
       На фиг проски... прокси... всех перепишем! Даже ставших 
  Ивановыми. 
       А Кречет ответил серьезно: 
       При нищенском положении России человеку не хватает денег даже 
  на проезд в городском транспорте. Куда уж думать о выезде в другую 
  страну!.. Я согласен, что любой американец отвечает за политику 
  своего государства. 
       До этого на меня только посматривали искоса, а теперь 
  уставились, как на тюленя с мячом на носу. Ну хоть не как на 
  Савонаролу с топором в руках. 
       Еще как отвечает, ответил я, потому что Кречет умолк и тоже 
  ждал. В любой диктаторской не отвечает, а в свободных и 
  демократических странах отвечает! В этом мы признаем Штаты самой 
  свободной и демократической страной, верно? Выбор правительства и 
  выбор их курса признаем осознанным и никем не навязанным. У них то 
  самое правительство, что выбрал сам народ. Следовательно, народ за 
  политику своей страны несет полную ответственность. Гораздо более 
  полную, чем в Югосла-вии, где народ, по определению Штатов, стонет 
  под игом диктатора Милошевича. Но ведь бомбили не считаясь с 
  жертвами среди этого мирного населения! Которое не отвечает за 
  тоталитарную политику президента! Тем более мы вправе... с моральной 
  стороны, которая впоследствии обретет и юридические формы, 
  предпринимать любые акции и против так называемых "мирных граждан". 
       Я чувствовал, как в просторном кабинете словно бы сдвинулись 
  стены. Воздух стал тяжелым, запахло бензином. На меня посматривали 
  осторожно, искоса. Никто не решался проронить ни слова, я сказал 
  достаточно страшные для сегодняшнего человечка слова. 
       Коломиец завозился нервно, голос его прозвучал как выстрел: 
       И что вы конкретно предлагаете? 
       Конкретными делами занимаемся в своих кабинетах, ответил я 
  уклончиво. Сам ощутил, что подленько уклоняюсь от прямого ответа, но 
  ничего сделать не мог, я тоже наполовину человек сегодняшнего дня. 
  Туда несем в клюве решения... полученные здесь, а там... там эти 
  решения обретают плоть. Ну ладно, если вам так уж хочется, чтобы 
  именно я произнес эти слова, то вот вам: штатовцев надо убивать. 
  Везде. Как военных, так и тех, кто работает на военных. То есть 
  всех, кто живет в Штатах и платит налоги. 
       В кабинете тишина была такая, что стукни по ней молотом 
  посыплются осколки. Первым завозился Коломиец, министр культуры, 
  проговорил нервным интеллигентным голосом: 
       Но нельзя же убивать!.. В смысле вот так просто. Убивать и все. 
  
     Почему? удивился я. 
       Он отшатнулся, шокированный: 
       Почему?.. У вас такие слова, что просто... Я даже не знаю! 
  Просто нельзя! Нельзя и все тут. 
       Совсем нельзя? переспросил я. 
       Коломиец задергался, сказал еще раздражительнее: 
       Вы прекрасно понимаете, что имею в виду. Нельзя вот так... 
  просто. Только в пещерном веке так! А потом уже все оритуалилось. 
  Даже пьяные хулиганы, что пристают к вам на улице, не бьют сразу, а 
  сперва вроде бы в чем-то обвиняют! Тут неважно в чем. Но главное 
  соблюдаются какие-то неписаные правила! Нравственные, если хотите. 
       Коган хмыкнул, проклятый еврей не верит в высокую 
  нравственность русских хулиганов, Яузов сердито засопел, сионизм не 
  спит, я возразил: 
       Сейчас по всему миру катится... с юсовской подачи, ессно, так 
  называемое освобождение ото лжи. Ложью в Империи... а затем уже и у 
  нас, называют все, что выращено в человеке культурой. В противовес 
  подавленным инстинктам. В том числе и такие понятия, как честь, 
  доблесть, верность... даже супружеская. Это на тот случай, если кто 
  думает, что я говорю и думаю только о верности партии. Так что не 
  будем и мы особенно пыхтеть над обоснованиями. Дано: Империя лезет 
  во все щели. Уже почти подмяла под свою толстую задницу всю планету. 
  Остановить ее не удавалось ни протестами, ни булавочными уколами. 
  Сейчас положение уже отчаянное! На весах: быть России или не быть. 
  Для ее спасения... а также для спасения всего мира мы, русские, 
  иначе не беремся! хороши все средства. В том числе и прямые 
  устранения... черт бы побрал эти эвфемизмы! Да, прямые убийства 
  жителей Империи! Этой живой силы противника, как говорят военные. 
       Коломиец все еще упрямо качал головой. Сказбуш кашлянул, 
  привлекая внимание, сказал нейтральным голосом, но предостерегающе: 
       Виктор Александрович говорит для нас. Для внутреннего 
  потребления, так сказать. Его идеи нельзя в массы... в таком вот 
  виде. Слишком радикальны для простого населения... А вот мы можем 
  подать в нужной обертке. Даже запустить в действие, а самим 
  дистанцироваться от них, если хотите. 
       Коломиец фыркнул: 
       Будто никто не догадается! 
       Это другое дело, сказал Сказбуш спокойно. Все секретные службы 
  убивают своих политических противников... как у себя, так и в других 
  странах, но ни одна страна не берет на себя ответственность! Вот и 
  мы не будем брать. Тем более, что такую массовую работу нам самим не 
  охватить. Придется перенацеливать разные террористические группы за 
  рубежом. Если такое решение, естественно, будет принято. 
       Все оглянулись на президента. Кречет сидел во главе стола 
  массивный, как утес на Волге, неподвижный. Побитое оспой лицо было 
  каменным, без выражения, только глаза нехорошо блестели. 
  

       Глава 10 
  

       Из душевой Дмитрий вышел с пупырчатой, как у жабы, кожей. Мышцы 
  ныли от недавних перегрузок, а ноги тащились где-то далеко сзади. 
       Дверца шкафчика с готовностью распахнулась, гордо показывая как 
  рабочие костюмы десантника, так и парадный со знаками различия 
  майора после операции "Байкал" он прыгнул через звание. 
       Не хвастай, сказал шкафу Дмитрий. Нехорошо... 
       Руки жадно сорвали с плечиков обычную рубашку-джинсовку и такие 
  же неприметные брюки. 
       Последние две недели его усиленно готовили к операциям в 
  странах Востока. Еще не знал, где и что предстоит выполнять, но от 
  него требовали углубленное знание языка, местных обычаев, последних 
  толкований Корана, даже местных блюд. Меньше всего уделялось 
  рукопашной или владению оружием. Он не знал, гордиться или 
  печалиться: то ли считали достаточно крутым, то ли действовать 
  предстояло в мирной обстановке. 
       Это он сам сегодня поизнурял себя в схватке с тремя 
  противниками, а потом еще и пробежал десять километров с полным 
  набором десантника, обвешанный как грузовой осел. В памяти слишком 
  свежо, что он ушел на последнее задание в составе элитнейшей группы, 
  а вернулся один... И хотя задание выполнено, но ребята сложили 
  головы там, в проклятой Империи Зла... 
       Когда вышел, заметил у дверей штаба двух крепких парней, 
  широкомордых, с небольшими животиками и толстыми задницами. 
  Настроение испортилось сразу. Второй месяц в их учебный центр 
  присылают, кто бы подумал, "позвоночников"! Раньше только в военные 
  академии их пихали, чертовых генеральских сынков, а теперь в 
  Генштабе сообразили, что еще престижнее отдать сынка в такую вот 
  элитную спецчасть. Малость потрется, а потом всю жизнь можно 
  козырять, что служил и действовал в таких местах, о которых раньше 
  чем через сто лет и упоминать нельзя, вот так-то! 
       Зато учеба в таком центре открывает двери к званиям и 
  должностям надежнее, чем красный диплом Военной академии. 
  Руководство Центра готово застрелиться: эти генеральские сынки даже 
  на пушечное мясо не годятся, все испортят и перегадят... К счастью, 
  кто-то из умных голов посоветовал сформировать из них отделение для 
  парадов и гонять по плацу, гонять до бесконечности, шлифуя выправку. 
  
     У него теперь был свой джип, старый и неказистый, но с 
  усиленным мотором, встроенные чипы следят за тормозами и подачей 
  топлива... так что около часа несся по прямому шоссе, превышая все 
  ограничения скорости, наконец эстакада, развязка, оттуда еще минут 
  пятнадцать уже не такой гонки, знакомый переулок, вывески сменили, 
  но стена облупилась еще больше... 
       В гастрономе купил молока, полголовки сыра, хлеба. Филиппа три 
  дня как выписали из госпиталя, но этот псих недобитый все еще 
  стесняется выходить на улицу. Придурок. Ему пластическую операцию 
  сделали, еще краше стал! А если бы оставили таким, какой есть, 
  обгорелый как головешка, то бабы за ним бы косяком ходили! Это же 
  Россия, чудак. Героев все еще любят, мальчишки ими гордятся. Шрамы 
  не портят мужчину, а все еще украшают! 
       Лифт поднимался медленно, скрипел, раскачивался, как грязный 
  галстук на шее бомжа. Сквозь сетку Дмитрий увидел новенькую дверь, 
  обитую чуть ли не кожей, удивился, приготовился к неожиданностям. 
       Дверь открыл сам Филипп. Сильно исхудавший, совсем не тот 
  брызжущий здоровьем здоровяк с румянцем во всю щеку, растущим 
  животиком и складками на боках. Глаза страдальческие. 
       Ты один? спросил Дмитрий. 
       Ты чего? удивился Филипп. 
       Да так... Дверь у тебя обновилась. Ага, еще и коврик кто-то 
  постелил... 
       Филипп в смущении развел широкими ладонями: 
       Да тут одна заходила... Да не стой, двигай в комнату. Никого 
  нет. 
       Дверца холодильника на кухне расцвечена налепленными ягодками. 
  Так делает либо ребенок, либо очень молодая и жизнерадостная 
  женщина. 
       Дмитрий сделал вид, что никаких изменений не заметил: 
       Извини, что не шампанское! Тебе нельзя, а я в одиночку не пью. 
       Нет в тебе русской души, упрекнул Филипп. 
       Наверное... Говорят, мой дед хохол, а бабушка татарка. Впрочем, 
  выходит русский! 
       В комнате со стены на них весело уставился Славка: беззаботный, 
  рот до ушей, рубашка расстегнута до пояса. Переснято и увеличено с 
  любительской фотографии. Можно бы добавить компьютерных 
  спецэффектов, где-то затемнить, что-то подправить, но Филипп 
  оставил, как было снято. А в квартире все та же беднота, 
  развалившийся диван, хреновая мебель, старые паркетины, что скрипят 
  и выпрыгивают за тобой следом. Впрочем, он уже знает, как Филипп и 
  Слава истолковали понятие "новые русские, самые новые" и как 
  истратили оставленные им деньги. 
       Тащи стаканы, сказал Дмитрий. Шестипроцентное молоко это 
  круто!.. Я тоже с тобой выпью. 
       Филипп замедленными движениями достал из шкафчика стаканы. 
  Дмитрий наблюдал за другом с прикле-енной улыбкой. Здоровяк все-таки 
  Филипп. Другие с такими ожогами мрут как мухи. А он выжил, перенес 
  сложнейшие пересадки кожи, тяжелые еще тем, что кое-где выгорело и 
  само мясо. Приходилось что-то наращивать, сшивать, передвигать, 
  теперь заново учится двигать новыми мышцами и укороченными 
  сухожилиями. 
       На столе появилось три стакана. 
       Наливай, сказал Филипп надтреснутым голосом. И ему тоже. 
       Дмитрий молча срезал кончик пакета. Молоко белой струей хлынуло 
  в стакан. 
       Перестань себя истязать, сказал он тихо. Зато мы победили!.. Мы 
  заставили их убраться с Байкала. Да как заставили!.. Бежали, бросив 
  все снаряжение, технику. Филипп, как ни крути, но основная 
  способность к выживанию нации... как и отдельного человека, 
  определяется готовностью к жертвам. То есть когда идет война, 
  побеждает та сторона, где готовы больше принести в жертву своего 
  благополучия... жизни своих сограждан, близких и прочих неудобств. А 
  сдается та, где жители первыми говорят: да хватит нам голодать, да 
  пусть они нас захватывают, не поубивают же! Зато наконец перестанем 
  лить кровь. А что заберут Курилы... Судеты, Полабье, Сибирь, Вятку, 
  имена, национальность... ну и хрен с ними! Мне жизнь и мой огородик 
  дороже... Понял, Филипп? Спасая свои шкуры, они губят души. А у нас 
  ни черта нет, кроме наших душ! И вообще у человека ничего больше 
  нет. 
       А кто спорит, пробормотал Филипп. 
       Ты. 
       Я? Каким образом? 
       Сдаешься. 
       Еще нет, ответил Филипп тихо. Еще нет. 
       Глаза его уперлись в крышку стола. К молоку не притронулся. 
       Дмитрий сказал настойчиво: 
       Победитель, как известно, определяется не по количеству потерь, 
  победа может быть и пирровой. Победа за тем, за кем поле сражения, 
  увы Бородину... Но обескровленный победитель все же добивается 
  своего! Иудеи пару тысяч лет... не помню точно, не важно, добивались 
  своего государства. Да, шли на жертвы. Не ассимилировались с 
  коренным населением, как ни принуждали их короли, цари, императоры, 
  султаны, президенты. Теперь у них есть Израиль! Маленький, но свой. 
  Курды добиваются своего Курдистана с такой же настойчивостью. Да, 
  они народ проще и бесхитростнее. Но у них, как и у иудеев, есть 
  жажда своего государства. Добиваются... как могут! Но добиваются. Мы 
  в своей России знаем, что не можем добиваться ни хитростью иудеев, 
  ни автоматами курдов, потому чисто по-русски обгаживаем тех и 
  других. У меня есть уши слышу, есть глаза читаю, смотрю по 
  телевизору. Одни тупые, другие хитрые... Так ведь? Да ты пей молоко, 
  я ж пью! 
       Да пью я, нехотя ответил Филипп. Скоро вовсе на кефир перейду. 
       Я вот даже в своем... своей воинской части слышу старинное, что 
  вот если нагрянет враг, то мы все плечом к плечу вместе... Увы, это 
  только красивая отмазка! Как та, что русские долго запрягают, зато 
  потом о-го-го!.. Ни черта не будет. Как сейчас, когда на улице пара 
  сопляков избивает женщину, здоровенные мужики трусливо проходят 
  стороной и возмущаются про себя: ну где же милиция? И почему это 
  никто не вступится? Вон же сколько здоровых мужчин!.. Ну почему я 
  первый? Пусть кто-нибудь начнет, тогда и я... может быть. Только 
  чтоб на мне не порвали рубашку. И не наступили на туфли, я их только 
  что почистил... Филипп, что с тобой? Ты что, вроде бы стыдишься, что 
  пошел на жертву? Да, с нами больше нет Славки. Да, у меня, кроме 
  Славки, погибли ребята, которым я доверял жизнь... Но мы победили!.. 
  Другое тревожит, Филипп... 
       Филипп отпил треть, поморщился, опустил стакан на стол с такой 
  осторожностью, словно это была граната. 
       Что? 
       Это мы сражались, сказал Дмитрий. Мы дрались, рвали жилы, 
  жертвовали... Но много ли нас? Раньше было много, знаю. Но с каждым 
  днем нас все меньше. Меня в пот вгоняет мысль, что на нас нападет, 
  скажем, Турция. Или Шри-Ланка. Если при нападении заявит, что всех 
  русских надо перебить на месте, то мы еще... может быть!.. окажем 
  какое-то слабенькое сопротивление. Но если Турция заявит, что она 
  ввела войска как друг, что настроит у нас магазинов и завалит их 
  дубленками и куртками из их хреновой, но дешевой турецкой кожи, что 
  всем оставит огороды и приусадебное хозяйство, а изменит разве что 
  такие пустячки, как осточертевшее православие на ислам, русские 
  имена на турецкие один раз уже поменяли, почему не снова? еще 
  какие-то мелочи, но все останутся живы... ведь жизнь самое ценное?.. 
  Лучше быть живым псом, чем мертвым львом? Лучше жить на коленях, чем 
  умереть стоя?.. И что же? Если честно: окажут ли русские 
  сопротивление? 
       Филипп снова отпил, на этот раз медленно, крохотными глотками. 
  Дмитрий следил за неестественно розовым лицом друга. Внезапно понял, 
  что тому просто не хочется отвечать. Но он молчал, терпеливо ждал. 
       Не знаю, ответил Филипп наконец. И никто не ответит. 
       Почему? 
       Это раньше народ был един... Все было понятно. А сейчас... Ну, 
  предположим, Турция пришла и заявила, что ликвидирует Россию вслед 
  за Курдистаном. Но населения России, мол, это ничем не заденет! Все 
  могут все так же жить, работать, смотреть телевизор, ходить по 
  бабам. Только в паспорте будет записано, что отныне турки. И флаг 
  поменяют, как и символику. Как ты сказал, первый раз, что ли? Ну а 
  дошкольники должны будут выучить турецкий язык. А уже правнуки 
  примут ислам и прочие законы. Конечно, отдельные группки вступят в 
  драку. Но ты спрашиваешь, начнется ли всеобщее сопротивление? Или 
  через пару поколений от русских останется то же, что и от половцев? 
  Дима, спроси у меня чего-нибудь полегче. Но ты знаешь, и я знаю, что 
  мы двое встанем и будем драться. Неважно, если окажемся только мы 
  двое. 
       Они пили молоко, словно это был чистый спирт: морщась, хмелея. 
  В головах стучали злые мысли. 
       А наступает не какая-нибудь Шри-Ланка, вздохнул Дмитрий. Прет, 
  как танк, Империя. У нее в информационных бомбах заряды покруче 
  атомных... Сдается мне, что на следующей неделе я уже не смогу тебя 
  проведать. 
       Филипп насторожился: 
       Снова исчезнешь?.. В прошлый раз мы уж черт-те что думали! 
       Похоже. 
       Филипп повесил голову. Неестественно розовое лицо было 
  неподвижно, лицевые мышцы слушались еще плохо, но Дмитрий и по 
  неподвижному лицу уловил, насколько другу сейчас гадко. 
       Пока я лежал в госпиталях, проговорил Филипп глухо, много 
  думалось... Сам знаешь, когда заняться нечем, только лежи и пялься в 
  потолок, даже газету не поднять, то что еще, как не думать? Мы ж 
  думаем всегда в последнюю очередь, когда уж совсем нечем больше 
  заняться... 
       Ну, возразил Дмитрий, не скажи! Вот в нашей палате такие 
  медсестры были... гм... Когда наклонится над тобой, термометр чтобы, 
  а ее сиськи вот-вот тебе на морду, то, скажу тебе... 
       Да что медсестры, тоскливо возразил Филипп. 
       Не скажи, повторил Дмитрий. Те, кому с постели можно было 
  только через месяц, уже через три дня на костылях ковыляли! Чтоб, 
  значит, в ночное дежурство к ним в дежурку... Я уж потом подумал, 
  что главврач, зараза, нарочито таких понабрал... Чтоб мы долго не 
  валялись в постелях на даровых харчах. 
       Да, медсестры были, отмахнулся Филипп. Но не с моей же рожей... 
  Это ж не нога перебитая! Так что лежал и думал. В прошлой жизни 
  когда думать? Да и кто думает?.. Все только принимаем решения! От 
  грузчика до президента. А эти решения уже кем-то заготовлены, лежат 
  внутри нас... Думал и о том, что мы сделали. Ну, это чисто 
  по-русски: сперва сделать, потом подумать. 
       И над чем же ты ломал голову? поинтересовался Дмитрий. 
  Медсестры у вас там были... я присмотрел парочку. Сам бы ногу 
  переломал, только бы полежать там. 
       Филипп ответил без улыбки: 
       Думал о самой сути террора. 
       А что о нем думать, сказал Дмитрий легко, друг и без того 
  невеселый, как сыч в пустом сарае, террор надо делать!.. Наше дело 
  правое, гадов надо бить. 
       А не беспокоит, что мы со своим терроризмом вроде бы остались 
  одни? Ну, мы и страны Востока. Да и те не все, не все... А мир 
  сейчас помешан на компромиссах! 
       Филипп... Вчера я смотрел по ящику интервью с одним из 
  правительства. Не запомнил, кто-то из новых или мелких, но слова 
  его, как яд дяди Гамлета, запали в мои невинные розовые ухи. Он 
  говорил, как определять правильно ценность того или другого учения. 
  Или способа жизни, не помню. Надо, мол, брать не худшее в учении 
  везде есть дурь, а самое лучшее. Так что берем, сказал он, самое 
  лучшее в гомосексуализме, садизме, киллерстве, терроризме, 
  прагматизме и прочих американских сторонах жизни. И рассматриваем 
  внимательно. Цели, идеи, мечты, способы реализации... 
       Филипп медленно кивал, потом кивки становились все замедленнее, 
  а в глазах появилось недоумение. Для него было ясно, что у 
  противника надо брать как раз худшую сторону и бить по ней, 
  выставляя напоказ, высмеивая, а себя подогревая видом гада, чтобы уж 
  врезать так врезать! 
       Компромисс, сказал Дмитрий, звучит красиво. На самом деле это 
  эвфемизм... 
       Что-что? 
       Запиши, посоветовал Дмитрий. Тоже красиво звучит, да? За такими 
  словами хорошо прятать, как за высоким забором, кучи смердящего 
  дерьма... Компромисс это вежливое название трусости. А не признающие 
  компромиссов люди, увы, чаще всего террористы. Один из наших ребят, 
  Откин, хороший парень, хоть и больно хитрый, как-то сказал, что на 
  компромиссы надо идти всегда... кроме тех случаев, когда на 
  компромиссы идти нельзя. Но к сожалению, абсолютное большинство 
  людей заранее готово идти на компромиссы во всем. Тем более, что 
  есть оправдание, есть база "мировое общественное мнение"! И простой 
  средний человек, говоря о необходимости идти на компромиссы, обычно 
  прячет за этим собственную трусость, боязнь столкновения, проверки 
  на прочность крепости идеи, которую исповедует. Но себя надо уважать 
  или хотя бы делать вид... чтобы дети уважали!.. потому под 
  оправдание собственной трусости какую только базу не подтаскивают! А 
  бескомпромиссных или менее компромиссных объявляем тупыми и 
  негибкими. Вспомним: порицая других, тем самым косвенно хвалим себя! 
  
     Филипп кивал, медленно и уже без отвращения цедил молоко. 
  Проронил скрипучим голосом: 
       Люди компромиссов хорошая добыча для тех, кто на компромиссы не 
  идет. Когда сталкиваются двое, один трусливо отступает, второй 
  занимает его место... но дальше до какой-то поры не наступает, это и 
  зовется изящным словом "компромисс"... Эх, Дима! Россия что-то 
  зачастила идти на компромиссы. И все отступала, отступала, 
  отступала... 
       Отступала, согласился Дмитрий. Сейчас пробуем остановиться. 
  Надо попытаться выдержать натиск. 
       Как? 
       Иногда, сказал Дмитрий осторожно, чтобы остановить... надо 
  пользоваться встречными ударами. 
  

       Глава 11 
  

       Чтобы вывести его на улицу, пришлось едва не взрывать дом. 
  Филипп побелел, лоб его покрылся испариной, а на щеках проступила 
  смертельная бледность. Дмитрий всерьез готов был обращаться к 
  врачам, но Филипп как-то пересилил себя, голос дрожал и трепетал, 
  как свеча на холодном ветру: 
       Не надо психиатров... Мне в самом деле нечего делать на улице. 
  Но если у тебя такой каприз... 
       Каприз, подтвердил Дмитрий. Филипп, я завтра улетаю! Может 
  быть, уже не вернусь... жизнь есть жизнь. Так что ты моим капризам 
  хоть сегодня не перечь. 
       Улыбка была такой горькой, что Филипп заставил себя выйти с ним 
  на лестничную площадку, а затем и войти в лифт. 
       На улице его тряхнуло, Дмитрий с острой жалостью поглядывал на 
  сгорбившуюся фигуру друга, острые плечи, испуганный взгляд. 
       Филипп старался держаться ближе к стене зданий, словно боялся 
  идти близко к кромке тротуара, Дмитрий крепко держал за локоть, 
  поворачивал в стороны, говорил громко и уверенно. 
       Хмурые тучи двигались быстро, темные и лохматые. Когда миновали 
  квартал, солнце выскользнуло в щель, вниз ударил узкий яркий луч, 
  словно по земле шарили прожектором. 
       Оба как раз вышли на площадь. Острый, как меч, шпиль на мечети 
  вспыхнул подобно фейерверку. Дмитрию казалось, что во все стороны 
  брызжут огненные искры, а сам шпиль не уменьшается, а увеличивается 
  в объеме, усиливает блеск, как за последний год ислам усилил блеск и 
  мощь своего учения. 
       По-восточному светлая и изукрашенная яркими изразцами мечеть 
  сразу привлекала взоры. Дмитрию стало досадно, что смотрят именно на 
  мечеть, а не идут любоваться собором Василия Блаженного или Кремлем. 
  К тому же недавно закончили окончательную отделку нелепого 
  безобразия храма Христа Спасителя... нет, надо признаться честно, 
  мечеть в самом деле красивее. Понятно, ее строили не лапотные 
  строители, что возводили Покровский собор, переназванный народом 
  храмом Василия Блаженного, а дипломированные специалисты. Им кинули 
  на лапу огромные бабки, при постройке мечети использовали новейшие 
  технологии, но это все объяснение, которое на фиг простому народу. 
  Простой народ просто смотрит на это светлое чудо и говорит в 
  восторге: лепота... 
       Лепота, услышал он в сторонке восторженное. Это ж надо, какую 
  красоту отгрохали... 
       На мечеть засмотрелся русоволосый мужик, явно из глубинки, 
  только у них вот такие бесхитростные лица с обязательной лукавинкой 
  в уголках глаз, обветренная кожа, даже если горожанин, лишь в Москве 
  автобуса не ждут часами на морозе, независимая и одновременно 
  настороженная поза. 
       Нравится? удивился Дмитрий. 
       Еще бы, ответил мужик. 
       Дмитрий оглянулся на Филиппа, тот нахмурился, но смолчал. 
  Дмитрий возразил громко: 
       Но это ж... это ж мечеть! 
       Мужик хладнокровно сплюнул на брусчатку, застеснялся и растер 
  подошвой сапога, выказывая хорошие манеры, сказал довольно: 
       Так не казино ж!.. Или это, как его... где у вас голые бабы... 
       Да у нас они везде голые, ответил Дмитрий. Бордель, что ли? 
       Во-во, сказал мужик. А то ишь, салон по интиму, по услугам... 
  Моя дура чуть не вляпалась! А это мечеть!.. К богу, значится... 
       Дмитрий сказал с нажимом: 
       Так там же молятся не нашему богу! Не нашему, понимаешь?.. 
       Мужик поглядел на обоих настороженно. В глазах мелькнуло 
  подозрение. Уже суховатым голосом буркнул: 
       Да, не деньгам там молятся. Ты прав, паря. 
       Он отступил, Дмитрий в молчании провожал его взглядом. А мужик 
  в полном восторге и в то же время по-хозяйски пошел вдоль стены 
  мечети, рассматривал благородное покрытие изразцовых плиток, качал 
  головой, хватался за шапку и смотрел вверх, на крышу, на сверкающий 
  шпиль. 
       Ну как? спросил Дмитрий. 
       Да пошел ты, ответил Филипп. Ну, погуляли?.. Пойдем домой. Или 
  я сам пойду. 
       Не сердись, сказал Дмитрий успокаивающе, а то совсем красивым 
  станешь... Ты ж этого не хочешь? Давай вон там присядем, пивка по 
  кружечке... 
       Филипп попятился, если уж идти пить пиво, то в подвальчик, но 
  Дмитрий вытащил его чуть ли не к обочине тротуара. Предприимчивый 
  хозяин крохотного гастронома поставил прямо на улице полдесятка 
  столиков, вынес стулья, а двое подростков разносили пиво и 
  охлажденную кока-колу. По большей части гостям столицы: кто же еще 
  будет терпеливо сидеть возле грохочущей проезжей части улицы и с 
  благоговением смотреть на центр самой Москвы! 
       Дмитрий заказал четыре кружки пива, одну осушил сразу, залпом, 
  перевел дух: 
       Хорошо... Уверен, что и у Славки там тоже неплохое пивко. Он 
  смотрит на нас, взбодрись! Еще Россия не сгинэла! 
       За Славку, тихо ответил Филипп. 
       За всех нас... 
       И да сгинут вороги. 
       Да будет... 
       Он замер с кружкой пива, уши слегка шелохнулись. Филипп 
  повернул голову. Со стороны Белорусского вокзала по проезжей части 
  шла, мешая движению, большая пестрая группа. Две немолодые женщины с 
  насупленными сердитыми лицами несли транспарант, но так неумело, 
  раскачивая и дергая под напором встречного свежего ветерка, что 
  Дмитрий никак не мог прочесть лозунг. 
       А следом двигалось с дюжину музыкантов, они громко и неумело 
  исполняли странную музыку. Внезапно защемило сердце, он ощутил 
  сладкую боль в груди, а в глазах защипало. Еще не поняв, в чем дело, 
  встал и вслушивался молча. 
       Рядом загремело кресло, это нехотя поднялся Филипп. Дмитрий 
  чувствовал взгляды остальных сидящих за соседними столиками, 
  насмешливые, непонимающие, удивленные, презрительные. А оркестр 
  приближался, играли с энтузиазмом, лица решительные, готовые к 
  оскорблениям, мученические, заранее изготовившиеся вытерпеть всё и 
  вся. 
       За спиной заскрежетал по асфальту отодвигаемый стул. Послышался 
  сердитый женский голос: 
       Ты с ума сошел? Это же националисты... 
       И неловкий мужской: 
       А мне плевать, кто идет. Это Гимн Советского Союза! 
       Дмитрий чувствовал, что в глазах затуманилось. Грудь распирало 
  странное чувство, лицо само по себе начало дергаться и кривиться. Он 
  удержал мышцы неподвижными, зато ощутил, как запруда век прорвалась, 
  по щекам прокатились две горячие слезинки. 
       Он не знал, можно ли шевелиться, чтобы вытереть мокрые дорожки, 
  позор для мужчины, не рискнул, так и стоял, пока жалкая кучка 
  демонстрантов не прошла мимо. Филипп сочувствующе сопел рядом. 
       Дмитрий наконец торопливо вытерся, сел. Филипп подвинул к нему 
  кружку с пивом, ухватил дрожащими руками свою. Молча припали разом, 
  словно старались загасить пожар в сердцах. 
       Филипп сказал тихо: 
       Не знаю... Я ведь не застал того времени, когда при звуках 
  Гимна все вставали. Отец говорил, что это происходило в больших 
  залах, торжественно! А на сцене всегда широкий стол под красной 
  скатертью. Там восседал партком это такой десяток толстых морд, и 
  все десятеро высматривают в зале: кто не встанет к вечеру уже 
  сядет... А вот сейчас... гм... без всякого принуждения... Я встал 
  и... как будто камень с души свалился. 
       Дмитрий сказал: 
       Я тоже... как будто смыл с себя всю накопившуюся грязь. 
       Может быть, предположил Филипп, мы уже изголодались... по 
  такому? 
       Мы да. Но страна... 
       Филипп осторожно повернул голову. Через столик сидели красивая 
  женщина с довольно молодым, к удивлению Филиппа, мужчиной. Женщина, 
  пунцовая, как роза, что-то яростным шепотом доказывала мужчине, 
  пригибала голову, стыдясь посмотреть по сторонам, а мужчина сидел 
  ровно, угрюмый, видно было, как медленно накаляется. 
       Он ощутил взгляд Филиппа, покосился в его сторону. Филипп 
  подмигнул, как союзнику в неравной борьбе. Мужчина слабо улыбнулся, 
  но Филиппу показалось, что он чуть расслабился и дальше слушал 
  спутницу без растущего раздражения. 
       А мы, сказал Филипп, и есть страна. 
  

       Глава 12 
  

       В огромном кабинете Кречета чувствовался сухой жар, словно мы 
  оказались перед горнилом открытой доменной печи. Во рту у меня стало 
  сухо, а из горла вырывался горячий воздух. 
       Умом я понимал, что кондиционеры поддерживают ровную 
  температуру, та не поднимается и не падает, но сейчас я словно на 
  поверхности Меркурия перед огромным, на полнеба, диском огромного 
  Солнца. А оно все поднимается и поднимается из-за горизонта, а я не 
  смею взглянуть... 
       Да и другие елозят взглядами по столу, переглядываются, тихие, 
  как мыши в подполье. Кречет предпочитает атмосферу шумную, когда за 
  столом все жужжат и переговариваются, бумаги и папки летают с края 
  стола на другой край, а все телеэкраны на стене работают, 
  настроенные на основные каналы. Помню, Хемингуэй предпочитал писать 
  не в кабинете, а в шумном кафе, а Цезарю лучше работалось, когда 
  вокруг было полно спорящих сенаторов. 
       И хотя два из этих каналов показывают то, что было на самом 
  деле, но Кречет в курсе всего, что передают на всю страну и прочий 
  мир, не имевший счастья вовремя войти в состав России. 
       Он кивнул, предлагая мне продолжить. Я перевел дыхание, даже 
  мне нелегко сказать такое, ведь я волей случая всажен именно в эту 
  эпоху, когда принято говорить именно так, а не иначе, и чтобы 
  сказать правду, требуется сперва сломать в душе тюремную решетку. 
       Как? сказал я. Это дело специалистов. Но штатовцы сейчас 
  расползлись по всему миру. Они все воюющая сторона. Даже так 
  называемые мирные туристы. Они стреляют в нас своим образом жизни: 
  сексуальными свободами, неприятием любых ограничений, свободой от 
  нравственных оков, что нас все еще достает и от чего мы все в 
  глубине своих подленьких душ хотели бы освободиться! Я считаю 
  возможным снабжать оружием и прочими нужными средствами разные 
  террористические группы... которые будут взрывать автобусы с 
  американскими туристами, убивать одиночек. А где невозможно их 
  убивать, пусть бросают камни, плюют, выкрикивают ругань. Словом, для 
  начала надо загнать этих пропагандистов обратно на свою сторону 
  земного шара. 
       Кречет оглядел всех, рыкнул: 
       Надеюсь, никого не надо предупреждать, что будет за утечку 
  информации?.. Нет? Тогда продолжим. 
       Мне это очень не нравится, заявил Коломиец упрямо, все-таки 
  наша роль в тотальном истреблении граждан США станет известна. Пусть 
  и без явных доказательств. Я, конечно, понимаю, что США постоянно 
  нарушают все международные договоры... грубо даже нарушают! Нехорошо 
  очень, нецивилизованно. Однако же... 
       Забайкалов по ту сторону стола взглянул на министра культуры с 
  брезгливым удивлением: 
       Да что вы о нарушении договоров?.. Всерьез полагаете, что 
  международные договора выполняют из чувства... ха-ха!.. 
  порядочности? Или еще чего-то такого же нематериального, не 
  подкрепленного авианосцами и крылатыми ракетами?.. Договора, дорогой 
  мой, заключают с теми, кого боятся. И выполняют все пункты до тех 
  пор, пока боятся. А чего бояться сейчас нас, когда мы в такой... 
  простите, Сруль Израилевич, дупе? 
       А я при чем? удивился Коган. Подумал, спросил подозрительно: На 
  что вы все-таки намекиваете? 
       Это он вообще о финансах, пояснил благожелательно Краснохарев. 
  Тоже подумал, брякнул: Деньги ведь не пахнут? 
       Кто-то хихикнул, разряжая обстановку. Я сказал настойчиво: 
       Тут Степан Бандерович засомневался, в самом ли деле великий 
  Толстой призывал не брать французов в плен. Пусть прочтет, все-таки 
  министр культуры!.. Там есть еще одно важное рассуждение... Его в 
  старых школах заучивали наизусть, потом стыдливо из программ 
  выбросили. Это там, где Толстой обосновывает правоту тех, кто 
  отбрасывает все "цивилизованные нормы" ведения войны, чтобы нанести 
  противнику наибольший урон! Помните, о двух фехтовальщиках? Когда 
  русский фехтовальщик увидел, что француз превосходит его, то 
  отбросил изящную шпагу, схватил огромную дубину и стал дубасить 
  француза так, что превратил его в кусок кровавого мяса! Это 
  оправдано как Толстым, так и всем мировым сообществом, которое 
  возвело Толстого на вершину. Еще непонятно?.. 
       Коган пробормотал, но услышали все: 
       Что уж непонятного. Когда самому даже вышептать страшно, 
  прячемся за спины классиков... 
       Я кивнул холодно, продолжал: 
       Повторяю, чтобы остановить расползание этой заразы по всему 
  миру, американцев можно и нужно убивать всюду. Везде, где 
  попадаются. Туристов ли, иностранных специалистов или любых 
  эмиссаров их образа жизни! Ибо даже так называемые мирные жители, 
  которых в США так стараются вывести из-под удара, являются воюющей 
  стороной. Да это ж они платят налоги, поддерживают трудом и деньгами 
  политику их страны, их военную экспансию. А если даже сами не берут 
  в руки винтовок... то какая разница? Те, что подносят патроны, тоже 
  воюют. И те, кто подвозит бензин к танкам. И те, кто эти танки 
  строит в глубине страны. И те, кто платит налоги, работает, обучает 
  детей. Все, кто там живет, являются живой силой противника. Без 
  этого смешного разделения на тех, кто носит погоны и кто не носит! 
       Краснохарев бухнул подозрительно: 
       А как же эта... как ее... слезинка невинного ребенка? Этот 
  гребаный ребенок плачет впрямь чугунными болванками! На какую чашу 
  весов бухнет эта стопудовая слезинка, тут же перетянет... 
       Я развел руками: 
       Бомбежка юсовцев Югославии показала, что для них эти невинные 
  ребенки в реальности, а не в пропаганде! Если надо разбомбить мост, 
  то хоть весь его обвешай этими ребенками, имперцы бомбы бросали. Так 
  что, едва выпадает возможность, надо убивать как американского 
  солдата, так и его жену, его детей и его собаку... Ладно, насчет 
  собаки это я перегнул, прошу меня извинить. 
       Краснохарев красиво изогнул бровь: 
       А детей за что? Они не воюют. 
       Они часть сообщества, которое называется юсовцами. Повторяю для 
  тугодумов, когда юсовцы бомбили Югославию, они били по Югославии, не 
  разделяя заводы и детские жизни. 
       Коган заметил ядовито: 
       Как вовремя для Виктора Александровича юсовцы побомбили 
  Югославию! Теперь у него такой козырь... 
       Я кивнул: 
       Глупо было бы им не воспользоваться, верно? Теперь я везде буду 
  напоминать, как американские самолеты бомбили школы и детские 
  садики, в то же время не поразили ни единого танка, хотя гонялись 
  именно за ними!.. Ни единого, об этом писали во всем мире! Я буду 
  напоминать, что однажды был такой красивый город Дрезден, старинный 
  город музеев, где никогда не было военных заводов или военных 
  частей... Американская авиация стерла его с лица земли за одну ночь 
  страшными ковровыми бомбардировками. Не осталось ни единого дома! 
  Погибли все: мужчины, женщины, дети... И что же? Американцев судили 
  за это тягчайшее преступление? Нет, это они поспешили занять 
  судейские кресла и судили тех... кого бомбили! Как, впрочем, везде 
  захватывают эти судейские кресла и сейчас. 
       Краем глаза я видел, как Мирошниченко неслышно исчезал, 
  появлялся, тихий и бесшумный, как бесплотный дух. Сейчас появился с 
  Михаилом Егоровым, министром внутренних дел, тот скромненько сел на 
  краешек и уставился на президента. Мирошниченко положил перед 
  Кречетом очередной листок, а пока тот читал, сбегал к самому 
  крупному телевизору, включил. Замелькали кадры с плачущими 
  женщинами, взволнованные лица очевидцев, а телерепортер, 
  захлебываясь от праведного гнева, с жаром рассказывал про побоище на 
  кладбище. 
       Сказбуш сказал быстро: 
       Я не стал беспокоить вас такой мелочью, Платон Тарасович. 
  Операция, которую мы провели совместно с МВД, прошла успешно. 
       Кречет пару минут слушал льющиеся в телеэкрана взволнованные 
  речи о попрании человеческих прав, скривился: 
       Нужно ли было на бронетранспортерах? Не много ли чести? 
       Егоров кашлянул, вскочил, голос был торопливый и сбивчивый: 
       Платон Тарасович, тут важен психологический эффект. Главное 
  было не в уничтожении сотни-другой бандитов свято место пусто не 
  бывает! а в том, что ни одному не удалось уйти. И что побили даже 
  тех, кто с ними был связан: адвокаты, попы, музыканты. Наша психика 
  как у лотерейщиков: если хоть один выигрыш на тысячу, то все 
  надеемся, что выпадет нам. И потому играют, играют, играют... Но 
  если будут твердо знать, что в предыдущей лотерее не было ни одного 
  выигрыша?.. И в следующей пулю в лоб не заменят штрафом в два 
  оклада? Бэтээры это хорошее доказательство, что выигрышных билетов 
  отныне не будет. 
       Краснохарев сказал рассудительно: 
       Попов мочить дело приятное, но, увы, малополезное. А что, если 
  патриарх гвалт поднимет?.. Сейчас там новый, молодой, злющий! 
  Похоже, в самом деле верит в свое дело, что совсем уж на голову не 
  лезет... 
       Забайкалов прогудел размеренным, как паровозный гудок, голосом: 
  
     У него других дел хватает. 
       Каких? полюбопытствовал Коган. 
       Вам знать ни к чему, веско сказал Яузов. Мало того что 
  христианство специально для нас придумали, так еще другие дела вам 
  подавай? 
       Краснохарев предостерег: 
       Смотрите, как бы патриарх этих побитых попов не объявил 
  мучениками! Когда православие протухло, его можно оживить только 
  мучениками. 
       Кречет слушал, морщился, наконец кивнул: 
       Не объявят. Ни сейчас, ни... потом. Слишком уж явно они 
  обслуживали бандитов, это засняли все телекамеры. Ведь засняли? 
       Егоров скромно поклонился: 
       Лучших операторов пригласил! 
       Кречет улыбнулся одним уголком рта: 
       Сейчас в самом деле очень важно проявлять жесткость. Даже 
  выставлять ее напоказ, а не скрывать, как бывало раньше... Мы должны 
  показать, что гораздо безопаснее быть простым слесарем, токарем, 
  которых так не хватает на заводах. У бандитов, которые вроде бы 
  шикуют, жизнь должна быть короткой. Нет-нет, Сруль Израилевич, не 
  жизнь на свободе, а именно жизнь!.. Вот когда у нас преступность 
  сократится раз в сто... ладно, это я хватил, признаю, но хотя бы раз 
  в десять, тогда можно подумать о соблюдении законности, о всяких там 
"отныне вы имеете право не раскрывать рта без своего адвоката" и 
  прочих красивых вещах, которые может позволить себе сытое и 
  благополучное общество. Но не мы! 
       Коган на цыпочках отошел в сторонку, сказал нам тихонько: 
       Представляю сцену, когда милиция делает облаву, захватывает 
  троих слесарей, пятерых банкиров и десяток прочих менеджеров и 
  управляющих. В участке банкиров и прочих лупят дубинками... просто 
  так, для профилактики, зато слесарей угощают сигаретами. Чтобы, так 
  сказать, поднять престиж профессии. 
       Егоров кивнул, сказал задумчиво: 
       А что? Это идея... Сейчас запишу и разошлю по участкам. 
       Он сделал вид, что достает блокнот. Коган испуганно завопил: 
       Да пошутил я, пошутил!.. Ох уж эти диктаторские режимы! 
       Кречет не стал досматривать сюжет, отвернулся, я видел, с какой 
  скоростью его мозг переключается с одной проблемы на другую, успевая 
  одновременно подготавливать еще с десяток решений, указов, намечая 
  встречи, совещания, прикидывая варианты новых постановлений. 
       Кто-то из великих сказал, обронил он, что главное назначение 
  суровых наказаний служить предостережением тем, кто иначе мог бы 
  навлечь таковое на себя. Степан Бандерович, пусть этот материал 
  показывают по всем каналам... Вопли правозащитников мы перетерпим, 
  зато сейчас по всей стране бандитня призадумается. Увидят, что пора 
  безнаказанности кончилась! После такого показательного побоища тысяч 
  сто молодых бандюг предпочтут пойти в слесари... Хорошо, Михаил, 
  действуйте в таком же духе и дальше. Итак, на чем мы остановились? 
       Господин президент, вклинился Мирошниченко осторожно, на улице 
  Кикашвили взорван дом... То ли террористы, то ли газ по дурости. Вы 
  как-то будете реагировать? 
       Кречет насторожился: 
       Ты о чем? 
       Ну, выразить соболезнование... Заклеймить терроризм... Приехать 
  на место трагедии и пообщаться с жителями. Погладить плачущего 
  ребенка по головке, это хорошо работает на имидж заботливого 
  президента... 
       Кречет поморщился: 
       Послушай... и запомни на будущее. Я президент! Президент 
  огромной страны. Хватит нам того клоуна в президентском кресле, что 
  ездил проведать заболевшего клоуна ах, народный любимец, анекдоты по 
  всесоюзному телевидению рассказывал! в то время как страна голодала, 
  матери бросались с балконов, не имея возможности прокормить детей!.. 
  Я не поеду гладить ребенка по головке. Зато я прослежу, чтобы... 
  хотя нет, тебе это знать не обязательно. Но за каждый взрыв у нас... 
  т а м заплатят кровавыми слезами! 
       Сказбуш сказал негромко: 
       По факту взрыва нами были проведены обыски в близлежащих домах. 
  И вообще по району... А также по вокзалам, площадям, центральным 
  улицам. 
       И какие результаты? 
       Сказбуш покосился на Мирошниченко, глава ФСБ обязан всех 
  подозревать в утечке информации, пожал плечами: 
       Пока ничего не выяснено. Но одна группа арестованных попыталась 
  бежать. Прямо из милицейского автобуса, где их перевозили. 
       Задержали? поинтересовался Кречет. 
       Да. Но затем, к сожалению, они попытались обезоружить охрану. 
  Пришлось застрелить почти всех... А по-следний умер по дороге в 
  больницу. 
       Сколько человек? 
       Семьдесят, ответил Сказбуш. 
       А сколько погибло во взорванном доме? 
       Двадцать три. 
       Кречет резко махнул рукой: 
       Продолжай прочесывать город. 
       Понял, господин президент! 
       Сказбуш быстро отошел в сторону, в его ладони появился 
  крохотный сотовый телефон. Кречет зло зыркнул в нашу сторону. Мы 
  опустили головы, каждый углубился в свои бумаги. Все люди взрослые, 
  все политики, никому не нужно объяснять, что происходит. И что не 
  очень-то и скрывается. Даже есть возможность утечки информации. Чем 
  скорее т а м поймут, что за каждого убитого русского будут убивать 
  десяток их соплеменников, тем скорее эти взрывы прекратятся. 
       Для арестов не надо даже ехать в горные аулы. Достаточно 
  пройтись по московским рынкам, гостиницам, вокзалам, казино... Да и 
  квартиры все на учете! 
       Вот так и принимаются великие решения, мелькнула у меня мысль. 
  Великие доктрины, меняющие судьбы мира... Прерываемые текучкой, 
  мелочами, потом к ним снова возвращаемся, дорабатываем, сглаживаем 
  или спрямляем углы, упрощаем, чтобы философское воззрение стало 
  понятным любому слесарю. Слесарю это так, для красного словца. 
  Сейчас интеллигенция еще та, от слесарей не только не ушла, но кое в 
  чем еще и отстала... 
       А если все свести к одной ключевой фразе, заповеди, то это 
  должно звучать так: каждый православный... нет, православные ни при 
  чем, это на глаза попался телеэкран, там эти шаманы на что-то 
  брызгают водой... интересно, а что-то еще умеют делать?.. сейчас 
  православные это уже нечто такое дохлое, на что рассчитывать не 
  приходится. Православный теперь не убьет и микроба. Пусть это будет 
  заповедь каждого русского, а потом станет заповедью и каждого 
  европейца, каждого мыслящего и культурного человека: убивать 
  американцев везде, где подвернется возможность! 
       Сейчас в правильности этой заповеди надо исподволь убеждать 
  весь цивилизованный мир. Чтобы каждый понимал, что, убивая 
  американцев... будь то во-оруженные до зубов коммандос или мирные 
  туристы, они спасают мир! 
       Спасают весь род людской. 
  

       Глава 13 
  

       Жаркое аравийское солнце нежно и властно приняло Дмитрия в 
  объятия. После хмурого московского неба, низкого и сплошь затянутого 
  грязно-сизыми тучами, здесь над головой устрашающе далекая синь. 
  Даже солнце не огромное красное, а крохотный, добела раскаленный 
  диск, от которого плавится свод, а по коже бегут сладкие мурашки. 
       Справа и слева через широкие турникеты из здания аэропорта 
  выходили пестрые туристы. Империя обезличивает людей, сливает в 
  одинаковую массу, но Дмитрий все еще легко отличал неторопливых 
  финнов, все еще одинаково белобрысых, от совсем еще недавно 
  белобрысых немцев и англичан, теперь уже почерневших, а то и 
  онегрившихся... не спутает одинаковых японцев и таких же одинаковых, 
  но по-другому, иранцев... 
       Французы вывалились крохотной стайкой, но шуму от них было 
  больше, чем от впятеро большей группы шведов. Самая крупная группа 
  туристов, естественно, из Империи. Самая богатая, что проглядывает 
  не в навешанных бриллиантах, а в демонстративном пренебрежении к 
  условностям: в шортах, что запрещается местными законами, женщины в 
  маечках, что честнее называть прозрачными лифчиками... 
       Жара расплавила бы асфальт, но здесь не асфальт под ногами 
  широкие каменные плиты. По обе стороны фонтаны разбрызгивают 
  серебристые струи. Порыв ветра бросил в лицо прохладную водяную 
  пыль. Рядом счастливо засмеялась женщина. 
       На широкой площади выстроились сотни шикарных автомобилей. 
  Дмитрий слышал, что арабы считают ниже своего достоинства покупать 
  что-то помимо роскошных кадиллаков, но эта площадь впечатляла даже 
  подготовленного человека. Он не увидел ни одной машины, что стоила 
  бы меньше полусотни тысяч долларов! 
       Машины, белые как снег, серебристые, ярко-красные, оранжевые и 
  всех-всех цветов, за исключением черного, сверкали под солнцем так, 
  что глазам было больно. Дмитрий надел темные очки, те послушно 
  закрыли половину лица. 
       На небе ни облачка, от горизонта до горизонта синий-синий 
  купол. Здесь все праздничное, веселое, не по-арабски веселое. Арабы 
  любят и умеют веселиться, но сейчас в этом веселье вроде бы перебор. 
  Или это ему кажется, приехавшему из серого дождливого мира, где над 
  серым тоскливым городом висят грязные мокрые тучи, где под ногами 
  хлюпает грязь, а холодный ветер пронизывает насквозь?.. 
       Ноги понесли мимо ряда машин. Будь это в России, он сказал бы, 
  что идет мимо дворца, где происходит съезд поп-звезд. Только у них 
  автомобили круче, чем у членов правительства или глав 
  дипломатических миссий. А здесь самые неприметные это мерсы ценой в 
  полста тысяч долларов, а две трети на стоянке это роллс-ройсы всех 
  расцветок! 
       Из-за машин вышел молодой сухощавый парень, смуглый, в чалме, с 
  лихо закрученными усами. Дмитрию он напомнил магараджу из какого-то 
  старого фильма. 
       Приветствую! сказал он жизнерадостно, и Дмитрий сразу ощутил 
  пенджабский акцент. Куда изволите? 
       Дмитрий остановился, пальцы невольно взвесили в руке чемодан. 
  Легкий как пушинка в России, он показался в этом тающем от зноя мире 
  тяжелой гирей. И с каждым мгновением он не просто казался тяжелее, а 
  становился тяжелее, ибо тело сразу уловило и приспособилось к 
  разлитому в воздухе покою, благополучию и абсолютной безопасности. 
  Ладонь стала потной, ручка норовила выскользнуть, как граната с 
  выдернутой чекой. 
       Он повернулся к машине. Мерс, обыкновенный мерс, хотя с 
  позолоченной решеткой радиатора и довольно изящными фигурками 
  джейранов размером с кулак. Возможно, эти джейраны стоят дороже 
  самого автомобиля. 
       Еще не знаю. Разве что отвезешь в приличный отель. Знаешь 
  такие? 
       Знаю, господин, ответил шофер. Дмитрию показалось, что шофер 
  заколебался: то ли назвать его "мистер", то ли "мсье", но все же 
  решил ограничиться более общим. Меня зовут Муслим. Я знаю весь 
  город, знаю все веселые места, как правоверный знает мечети! 
       Он открыл багажник, Дмитрий забросил чемодан. Поинтересовался: 
       А ты правоверный? 
       Само имя Муслим, ответил шофер гордо, означает "мусульманин". У 
  нас в Пенджабе две трети мусульман! А когда я ходил в школу, было 
  меньше трети. 
       В машине было прохладно. Кондишен выдавал еще и солоноватый 
  аромат морских волн. Дмитрий погрузился в мягкое удобное кресло, 
  широкий ремень ласково и упруго щелкнул пряжкой. Сразу ощутилось 
  погружение в уют и безопасность. Щелей для подушек безопасности не 
  приметил, но не сомневался, что, если машина пусть на малой или 
  сверхвысокой скорости напорется на дерево, мгновенно появившийся 
  мягкий шар не даст ему даже клюнуть носом в переборку. 
       Чуть качнувшись, машина вырулила на широкую полосу. Под 
  колесами потянулось одинаковое серое шоссе. Ровное как стекло, ни 
  малейшей выбоинки, а прямая как стрела линия упиралась, уменьшаясь 
  до ширины иглы, прямо в горизонт. Правда, в этом вряд ли заслуга 
  строителей: в арабской пустыне трудно найти горы или холмы. 
       Значит, сказал Дмитрий, исламский мир стремительно ширится? 
       Еще как, согласился Муслим довольно. Но только маленький мир 
  может быть однородным. А исламский настолько теперь велик, что в нем 
  все цвета и оттенки... Взгляните налево, вон там целая улица отелей! 
  Есть на все вкусы. 
       Какие могут быть вкусы? удивился Дмитрий. Вкусы надо было 
  оставить там, на Родине. 
       Почему? удивился Муслим. 
       Разве это не исламский мир? 
       Исламский, согласился Муслим. 
       Так что же? 
       Я ж говорю, что исламский мир теперь огромен, пояснил Муслим 
  довольно. Есть страны, где только две краски: черная и белая, а есть 
  и вот такие... 
       Мир по обе стороны от авто в самом деле сверкал всеми красками. 
  Как и позади и спереди. Только крыша защищала от пронзительно синего 
  неба, так что преобладал больше радостно-оранжевый цвет 
  расплавленного золота. 
       Черно-белое? переспросил Дмитрий. А, фундаменталисты!.. Но это 
  же фанатики и все такое прочее!.. О тех я вообще молчу. Но в любой 
  стране ислама нельзя напиваться, нельзя в отель проводить 
  непотребных женщин... 
       Муслим фыркнул: 
       Непотребных женщин можно было всегда. А вот запрет на добрую 
  выпивку продержался дольше. 
       Дмитрий не поверил своим ушам: 
       Неужто рухнул? 
       С грохотом, сказал Муслим гордо. Ожидают падения последней 
  твердыни. 
       Это какой же? 
       Не догадаетесь? 
       Молиться по пять раз в день? 
       Нет, это уже отменено. Тихо, без грохота. Сослались на тот 
  случай, когда Аллах велел совершать молитву пятьдесят раз в день. 
  Мухаммад попросил уменьшить до двадцати. Аллах согласился. Мухаммад 
  поблагодарил, ушел, а потом вернулся и попросил уменьшить еще. Аллах 
  согласился, что правоверные обязаны совершать молитву пять раз в 
  сутки. Мухаммад хотел просить уменьшить количество молитв еще, но не 
  посмел... так вот наши муфтии, посовещавшись, решили, что если 
  таково было желание Мухаммада и что Аллах ему бы не отказал, то 
  можно ограничиться лишь одной молитвой в сутки. А если человек 
  занят, то можно без молитвы обойтись вовсе. 
       Дмитрий в восторге повертел головой: 
       Круто!.. У вас, как я вижу, богословская мысль на месте не 
  стоит. 
       Не то что в вашем христианстве, сказал Муслим с улыбкой, но 
  глаза оставались серьезными. 
       Откуда знаешь, что я христианин? 
       Не буддист же, хохотнул Муслим. И не иудей точно. 
       Почему? 
       Иудей догадался бы сразу, что здесь добиваются отмены запрета 
  есть свинину. 
       Дмитрий дернулся так, что чувствительная машина вильнула в 
  сторону, выровнялась, понеслась, тревожно мигая огоньками на панели. 
  
     Неужто дошло до... такой степени? 
       Точно, согласился Муслим так гордо, словно это он разрешил 
  иностранным туристкам ходить по улицам полуголыми. Последний оплот. 
  На самом деле, если честно, не такой уж и важный: здесь есть еда со 
  всех концов света, но вопрос принципиальный. Говорят, хохлы... есть 
  нация?.. едят только свинину, а их в какой-то там Хохляндии как 
  китайцев. Начнут у нас свинину подавать в ресторанах, вот тогда эти 
  загадочные хохлы к нам и ломанутся!.. 
       Эт точно, согласился Дмитрий. Если сало будет, то хохлы 
  набегут, точно. 
       Хотите курить? спросил Муслим благожелательно. Курите, не 
  стесняйтесь. 
       В этом стерильном мире, пробормотал Дмитрий, скоро не то что 
  курить... и пить бросишь... 
       Не стесняйтесь, повторил Муслим. Кондишен все вытянет. А 
  вообще-то вы правы! Зачем курить или обжигать желудок спиртным, 
  когда вкус от этого портится? От жизни надо брать радости, а не 
  печали!.. Хотите бутерброд?.. Нет, лучше мы остановимся вон в том 
  кафе на углу, там подают изумительные булочки собственного 
  производства... Полжизни бы отдал, чтоб узнать, как они их готовят! 
       Не спрашивая Дмитрия, подрулил к небольшому цветному домику, 
  прозрачному почти насквозь, настолько много в нем окон, а 
  непрозрачной оставалась только крыша. 
       Вышли, отпрыгнули от поливальной машины. Вода широким веером с 
  силой била по шоссе, текла по тротуару. Когда она проехала, Муслим 
  придержал Дмитрия: за первой машиной ехала вторая, такая же 
  громадная, праздничная, вода тугими сверкающими струями бьет по 
  асфальту, докатывается до стен домов. 
       Накаленный воздух сразу стал прохладнее. Дмитрий невольно 
  окинул взглядом снежно-белые громады на краю города. Опреснительные 
  установки, что стоят миллиарды. Здесь вода достается тяжко, ее 
  добывают из морской воды, но всюду фонтаны, водопады, а тротуары 
  поливают так, что просыхать не успевают... 
       В кафе было чисто, прохладно, мило. Подошла загорелая девушка 
  на длинных точеных ногах. Наклонилась, принимая заказ, Дмитрий 
  загляделся на два полушария, выглядывающие из глубокого выреза 
  маечки. Лифчики она не носит, видно. Девушка поощрительно улыбнулась 
  крепкому молодому парню, а у Муслима спросила: 
       Что обычно или что-то особое? 
       Что обычно, ответил Муслим. Пусть он увидит, что здесь 
  обычно!.. А уж потом, как-нибудь, ты расщедришься для него на 
  что-нибудь особое. 
       Девушка улыбнулась двусмысленности, снова улыбнулась Дмитрию, 
  взгляд ее оценивающе скользнул по змейке на его джинсах, затем он 
  видел только, как она удаляется на тех же длинных ногах фотомодели. 
       Булочки она принесла буквально через пару минут. Еще когда 
  приближалась, держа широкий поднос с двумя стаканами и горкой 
  крохотных бутербродов, его ноздри уловили аромат, нежный и 
  провоцирующий. 
       Глаза снова невольно прикипели к ложбинке между ее грудями. 
  Руки вслепую нащупали булочки. Они сминались под его пальцами с 
  легким хрустом, было в этом нечто и от молодого льда, и от 
  зажаренного цыпленка, когда вот такая же коричневая корочка. Пахучая 
  и лакомая... 
       Он сглотнул слюну, поперхнулся, поспешно запил из стакана. 
  Коктейль явно тоже фирменный, алкоголя почти не уловил, только 
  дразнящий намек, но желудок взвыл голодным голосом и встал в позу 
  баскетболиста, готового ухватить брошенный мяч. 
       Булочки таяли во рту, лишь крошки достигали гортани, там 
  всасывались, а голодный желудок начал бросаться на ребра. Муслим 
  посмеивался, он ухитрялся еще и запивать, а Дмитрий, как лесной 
  пожар, опустошал все, что громоздилось в широкой вазе. 
       Ну как? спросил Муслим. Умеет она готовить? 
       М-м-м, промычал Дмитрий. 
       Что-что? 
       Изумительно, промычал Дмитрий громче. Это разврат! 
       Гастрономический разврат, подтвердил Муслим. Ах, какое 
  прекрасное слово... Когда-то им обозначались многие действия между 
  мужчиной и женщиной. А сейчас уже и между мужчиной и мужчиной так не 
  зовется. Как и между женщинами... 
       Скучно? спросил Дмитрий. 
       Муслим поднял бровь, засмеялся: 
       А и в самом деле... Нечего нарушать. Все дозволено, нет 
  сладости нарушать запреты. 
       И как с этим миритесь? 
       Муслим засмеялся еще громче: 
       Кто-то мирится, кто-то нет. 
       Дмитрий насторожился, этот шофер может что-то сказать про 
  местные группы Сопротивления. 
       А что делают те, кто не мирится? 
       Муслим удивился: 
       Как что? Нарушают те остатки запретов, что еще не рухнули. Или 
  рухнули не полностью, так сказать. 
       М-да, протянул Дмитрий задумчиво. А вот когда полностью рухнут 
  и те остатки остатков... что тогда делать? 
       Муслим с самым беспечным видом развел руками: 
       А что делать? Ничего не делать. Можно считать, что мир рухнул. 
  

     Глава 14 
  

       Когда я выполз на кухню, оттуда уже опрятно пахло крепким кофе. 
  На столе кипа газет и журналов. Деятели моего ранга, теперь я не 
  просто футуролог, а деятель, обязаны следить за массмедией. 
       Жена буркнула: 
       Умойся хоть! 
       Сперва кофе, прохрипел я. Все потом... 
       Наркоман, сказала она с осуждением. 
       Точно, согласился я. Уже развилась и закрепилась зависимость... 
  
     Пока я жадно хлебал как конь, кофе приятно обжигает горло, в 
  прихожей хлопнула дверь. Теперь до полудня будет рейд по магазинам и 
  рынкам, никак не привыкнет к изобилию товаров, а я вернусь только 
  поздно вечером, когда жена будет смотреть украинско-мексиканский 
  сериал. К счастью, второй телевизор в другой комнате... 
       Допивая обжигающий кофе, я наскоро просматривал газеты. При 
  моем скорочтении достаточно их перелистывать, чтобы ухватывать все, 
  что изложено на страницах. Газеты мне доставляются самые разные: как 
  выписанные мною лично, так и присылаемые различными партиями и 
  обществами из желания повлиять на мое мнение. Желание понятное, а 
  только это влияние может оказаться и с обратным знаком... 
       В зависимости от партийной принадлежности, газеты выставляли 
  события вчерашнего дня в соответствии со своим табелем о рангах. 
  Потому вчерашнее побоище на кладбище в одной заняло всю первую 
  страницу, а в другой, не менее влиятельной, оказалось мелким шрифтом 
  на последней, почему-то среди таких важных событий, как и с какой 
  ноги знаменитый Кукакио забил свой шестой за сезон мяч и в каком 
  сете Укакилис выиграла на тай-бреке. 
       Несмотря на все различия партий, газеты одинаково поливали друг 
  друга грязью, выплескивали ушаты помоев на вожаков других 
  организаций, клеймили судей, правительство, мафию, коррупцию, 
  бандитизм, взяточничество... словом, не было такой напасти, что, по 
  их словам, не поразила бы властные структуры, народ, животных и 
  землю. Чистой от всех этих бед оказывалась только та партия, что 
  издает эту газету. 
       Это я даже не просматривал, достаточно ухватить взглядом 
  заголовки. Середина газет заполнена рассуж-дениями о валютных 
  курсах, долгосрочными прогнозами, а также объяснениями, почему все 
  их предыдущие прогнозы самые точные в мире! не сбылись в такой 
  непредсказуемой стране, как Россия. Вообще слово "непредсказуемый" 
  повторялось везде через строку. Чаще всего туманно и 
  многозначительно намекали на непредсказуемые последствия, но 
  доставалось и непредсказу-емому президенту, и непредсказуемой 
  Госдуме, и непредсказуемому русскому народу, словно обозреватели в 
  самом деле пытались навязать дикую мысль, что предсказуемость это 
  хорошо! 
       В двух-трех патриотических газетах осторожно намекали, что все 
  беды России от рук жидов. А также масонов, что тоже жиды. И что 
  хорошо бы всех жидов, кавказцев и коммунистов в Москву-реку, а 
  взамен поставить правительство из истинно православных, 
  богобоязненных, что уважают Святую матушку-Русь и Христа Спасителя, 
  истинно русского человека. Печатались отклики с мест, где тоже 
  ругали жидов и коммунистов, а кроме того, доставалось всем, кто не 
  патриот, что значило не истинно православный, крещеный и постоянно 
  целующий руку попу. 
       Но все же основная масса прессы посвящена либо перемыванию 
  костей членам правительства, либо кинозвездам, либо эстрадным 
  поп-крикунам. Когда мыли кости правительству, это называлось "из 
  неофициальных источников", а когда фотомоделям и каскадерам это шло 
  как "новости культуры". Почти треть газетной и журнальной площади, 
  естественно, отдана рекламе. Кроме импортных товаров, 
  рекламировались и свои герои: экстрасенсы, бабки-ясновидицы, ясные 
  прорицательницы, деревенские хилеры, шаманы и прочие чудотворцы, что 
  обещали вылечить от сглаза, порчи, приворота и всяких разных 
  стрессов. 
       Замечал я и прекрасно построенные, с тщательно выверенными 
  фразами рекламы об открытии новейших гуманитарных университетов. Там 
  приглашенные из-за границы преподаватели... приглашенные из лучших 
  университетов мира!.. будут преподавать основы новейшего 
  мировоззрения, которым руководствуется в жизни все цивилизованное 
  человечество. При одном взгляде я чувствовал, в каких творческих 
  муках рождалась каждая буква подобных объявлений, как тщательно 
  выверяли каждый штришок высокооплачиваемые художники, психологи, 
  дизайнеры и под какой высокой эгидой работают подобные конторы... 
       Важному сообщению, что в Эль-Рияде на съезде исламских 
  фундаменталистов произошел раскол, в результате которого 
  образовалась еще одна малочисленная группка, хоть и наиболее 
  радикальная, уделила внимание только одна газета. Да и то на самой 
  последней странице, мелким шрифтом. Вот так сообщили бы газеты 
  Древнего Рима о появлении в их столице первых христиан, 
  последователей их нелепого и не от мира сего Иисуса Христа... 
       Вообще во всех средствах информации меньше всего внимания 
  уделялось именно движениям в исламе. Восемьдесят процентов заполнено 
  снимками, статьями и интервью с дизайнерами одежды, макияжниками, 
  рок-наркоманами, знатными гомосеками, которые сегодня есть, а завтра 
  утром о них уже не вспомнят, а тех, кто уже меняет мир, не замечают. 
  Исламский мир бурлит, то и дело возникают новые партии, движения, 
  секты, почти религии. Одна другой радикальнее, одна другой круче, 
  непримиримее. Реакция на проникновение гнилья в здоровый организм! 
       Две газеты с мест сообщили о голодовке врачей, которым три 
  месяца не выплачивают зарплату. Похоже, эти голодовки уже вызывают 
  смех у всех, кроме самих голодающих. Я, к примеру, когда 
  заинтересовался лечебным голоданием, то проголодал пятнадцать дней, 
  все это время ходил на службу, никто из коллег не замечал, что я ни 
  крошки, видели только, что худею сильно. Я отшучивался, на 
  тренажерах, мол. Себя истязаю. А эти трое суток обходятся без еды 
  герои!.. 
       Я заметил, что Володя всякий раз делает небольшой крюк, чтобы 
  провезти меня мимо мечети. То ли как комплимент, это ж я жилы рвал, 
  чтобы злой ислам оттеснил в России с первого места декоративное 
  православие, то ли как упрек: смотри, что натворил! 
       Небо было затянуто грязно-серыми тучами. В одном месте 
  образовался прорыв, грозно заискрился, словно пожар оттуда упал 
  узкий луч, ударил в гордо вознесенный полумесяц. 
       Блистающий свет сполз по шпилю, мечеть засверкала, даже Володя 
  покачал головой. Заметил, значит. Мечеть выглядит чем-то средним 
  между сказочным дворцом Гарун аль-Рашида и межзвездным кораблем 
  загалактической цивилизации, странной и непонятной, с чуждыми нам 
  законами красоты. 
       В мечеть вваливался народ толпами, но даже Володя не скажет, 
  что это сплошные чурки и чучмеки. 
       Марина кисло улыбнулась, уже привыкла, что я в рубашке с 
  расстегнутым чуть ли не до пупа воротом, а не в 
  прилично-государственном костюмчике, что опаздываю, что выбиваюсь из 
  всех привычных, узаконенных... кем-то и чем-то узаконенных норм. 
       Кречета еще нет, вернее уже нет, но его команда горбатится 
  дружно. Коган и Яузов соединили компы шнурком, перегоняют друг другу 
  файлы. Видимо, эти заклятые друзья сейчас дружат против кого-то 
  опасного... 
       Это мы должны у них позаимствовать, слышался быстрый говорок 
  Когана. И это... И это!.. Здесь у них преимущество, этот вариант 
  предпочтительнее... 
       Они умолкли, уставились на меня блестящими от возбуждения 
  глазами. Мне не понравился возбужденный вид Когана, я 
  поинтересовался на всякий случай: 
       А вы не задумывались, почему вдруг США так стремительно 
  рванулись вперед, обогнав другие страны? 
       Коган ответил твердо, не задумываясь: 
       Благодаря внедрению в сознание масс общечеловеческих ценностей! 
  
     Яузов морщился, ждал, когда я уйду. Ему явно не терпелось еще 
  что-то позаимствовать у западного мира, но я побаивался, что вместе 
  с заимствованием технологии скоростной сборки башни танков он может 
  позаимствовать и образ мышления сборщиков. 
       Верно, ответил я Когану, но косился на Яузова. Распространение 
"общечеловеческих ценностей" подоб-но сильнодействующему наркотику. 
  Временно дало сильный заряд энергии и бодрости, но... Признание 
  человеческой жизни высшей ценностью не может не поро-дить 
  паразитический образ жизни, сибаритство и паразитический образ 
  мыслей. Что, не согласны? Вскоре утрачивается требовательность к 
  себе, теряется мобилизованность физических и духовных сил. Неизбежно 
  начинается отвратительный разгул животных страстей, что мы и 
  наблюдаем! Тот же разгульный Рим накануне гибели. 
       Коган поморщился: 
       Карфаген должон быть разрушен, кто спорит? Но зачем же на него 
  кидаться так часто? Я понимаю, вы опасаетесь вместе с материальными 
  ценностями подхватить и какую-то заразу. Но трус не играет в 
  хоккей... 
       Я ответить не успел, по ту сторону от Яузова шумно завозился, 
  заскрипел стулом и костями Краснохарев. А когда возился и скрипел 
  глава правительства, то все умолкали, оставляли свои неотложные и 
  смотрели в его сторону. 
       Трус как раз в хоккей играет, заявил Краснохарев веско. Чтобы 
  на передовую не попасть, они в ЦСКА пристраиваются, да еще и деньгу 
  требуют... Что, нет ЦСКА? А куда ж делся?.. Правда?.. Во как время 
  летит... Вот Кассиус Клей в девятнадцать лет олимпийским чемпионом 
  по боксу стал!.. А когда отказался в армию идти, тогда как раз война 
  во Вьетнаме, могли ж убить, я его запрезирал сразу... Трус! На ринге 
  ему ничего, он там сам больше бьет, чем достается ему, еще миллионы 
  гребет, а за страну воевать... да еще кровь проливать дудки!.. А то 
  еще эти... как их... ну, клоуны, которые не воюют, а только 
  лицедеют? 
       Каскадеры? подсказал Коган. 
       Во-во!.. Каскадеры. Теперь уже они герои. Не те, которые гибнут 
  под пулями, а эти клоуны, что изображают гибнущих под пулями... Куда 
  мир катится? 
       Коган сердито посмотрел в мою сторону: 
       Знать бы, толкали бы в нужную сторону. Чтоб уж до основания, а 
  затем... Каменными дубинами легче построить железный занавес, чем 
  ракетами класса "Тополь-М". 
       Яузов сказал подозрительно: 
       А вы откуда про наши секретные ракеты знаете? 
       Да был тут у нас один болтун, ответил Коган намекающе. 
       Вы на кого намекиваете? спросил Яузов еще подозрительнее. 
       Я сказал настойчиво, не давая разговору перерасти в шуточный 
  обмен колкостями: 
       Почему проиграл Советский Союз? Потому что принял условия 
  соревнования, предложенные ему Западом. Ну, весь этот бред о 
  приоритете личных свобод перед обязанностями перед государством, о 
  внимании к нуждам ма-а-а-аленького человечка, о сверхценности 
  человеческой жизни... Последний тезис привел к тому, что все 
  государства как бы имеют право вмешиваться в дела других стран, если 
  там по их мнению! нарушаются права этого ма-а-а-аленького человечка. 
  Опасность этого видим. Вот-вот войска Империи высадятся где-нибудь в 
  Сибири лишь на том основании, что там председатель колхоза ущемил в 
  правах какую-нибудь доярку. Мол, права отдельного человека превыше 
  даже прав государства! Кстати, под этим бредом вроде бы стоит и наша 
  подпись... Или еще не ратифицировали? 
       Ратифицировали, угрюмо ответил Краснохарев. 
       Веселье погасло, не разгоревшись. Я сказал горько: 
       Вот так... Не подумаем, потом ломаем, начинаем заново. Словом, 
  надо всем запомнить крепко и внедрить это в сознание населения, что 
  мы заранее отметаем саму возможность соревноваться на их поле и по 
  их правилам. Если бы это сделал Советский Союз, он доныне 
  разрастался бы и креп! И карта мира была бы иной... Мы той ошибки не 
  повторим... 
       Краснохарев завозился, сказал несчастливо: 
       Ага, не повторим. Щас! 
       Не повторим, подтвердил Коган бодро. Мы наделаем новых! Зато 
  много. 
  

       Глава 15 
  

       Приближение Кречета мы ощутили задолго до того, как он вломился 
  в кабинет. Так в природе чувствуют приближение грозы, когда вот-вот 
  гром, молния, ветер, падающая с неба масса холодной воды, а потом 
  свежий воздух, резкий запах озона, с земли поднимаются примятые 
  растения... 
       Мы все прилежно трудились, а он с порога окинул нас придирчивым 
  взглядом, будто проверял, не торчат ли у кого из кармана наспех 
  спрятанные карты: 
       А, в правительстве народа прибыло... Виктор Александрович, 
  Коган... Ну, с футуролога что возьмешь, творческий народ, а вот 
  министр финансов... 
       Он сел во главе стола, запавшие глаза исподлобья оглядели всех, 
  словно просветили рентгеном. Пальцы побарабанили по крышке стола. 
       Коган сказал обидчиво: 
       Зря вы так, Платон Тарасович!.. Финансовое дело это творчество. 
  Где-то, может быть, это и строгая наука, но в России творчество. 
  Только творчество, основанное на интуиции, озарениях и прочих 
  вдохновениях. Я вот, к примеру, полагаю, что раз уж нас постоянно в 
  чем-то упрекают да подозревают, то, может быть... в самом деле 
  взорвать один-два дома где-нибудь в Кузьминках? Надо поднять ярость 
  масс против кавказцев, а то стала что-то ослабевать... Там одна 
  пьянь да рвань, к тому же можно выбрать дома, что в скором будущем 
  на снос. В Москве не хватает места, где бы поставить дома 
  поприличнее! По новым улучшенным проектам, так сказать. 
       Сказбуш покачал головой: 
       Вы в какой строительной фирме акционером? Надо будет навести 
  справки... 
       А Кречет отмахнулся: 
       У нас хватает идиотов, что сами взорвут. Пусть только Степан 
  Бандерович держит журналюг наготове, чтобы расписать все жертвы. Я 
  вижу, что финансовое дело творчество, так как министр финансов 
  занимается чем угодно, только не своей прямой работой. Ждет 
  вдохновения? 
       Коган поспешно уткнулся носом в свои бумаги, Мирошниченко зашел 
  к президенту сбоку, деликатно покашлял, вставил осторожно: 
       Госдепартамент США сделал новое заявление. Не нам, а так, 
  вообще. Что в мире накалена обстановка, что китайские экстремисты 
  стремятся к новому переделу. Что-то не припоминаю, чтобы они 
  когда-то что-то делили... Сидят себе, как улитки, за Великой 
  Китайской Стеной... 
       И что? 
       Да так... Просто все наши газеты подхватили очень дружно. И по 
  телевизору, куда ни переключи, везде о китайской угрозе. Везде 
  передают это заявление имперцев, как будто от них нам спасение... 
       Кречет отмахнулся: 
       Да ладно, с прессой все ясно. У них корчи, когда мою рожу 
  видят. Приступы! Да и с госдепартаментом... Эта банда пользуется 
  каждым поводом, чтобы внести смуту. 
       Коган протянул Кречету лист бумаги. Я заметил, что буквы и 
  цифры набраны болтом, министр финансов учитывал растущую 
  дальнозоркость президента. 
       Что это? буркнул Кречет. 
       Нехорошая тенденция, пояснил Коган. Население России 
  сокращается на миллион человек за год. Это общеизвестно. Но вот 
  данные, которые мы не выпускаем в обнародование, так сказать: 
  количество русских сокращается за год в среднем на пять с половиной 
  миллионов. 
       Краснохарев проскрипел со своего места: 
       Чёй-то не понял. Как это, население сокращается на миллион... и 
  в то же время на пять миллионов? 
       А то, сказал Коган быстро, что взамен вымерших пяти с половиной 
  русских... чеченцы сумели нарожать только четыре с половиной 
  чеченят. Они ж тоже россияне, вы все еще не знаете? Вот и 
  получается, что... 
       В Чечне народу всего... начал Краснохарев недовольно. 
       Яузов прервал с другого конца стола: 
       Да какая вам разница! Они все чечены. Татары, башкиры, хохлы... 
  Россия издыхает, как издохло ее православие, да простит меня Степан 
  Бандерович, как издох наступательный дух... да простит Виктор 
  Александрович... Гм, что это я? У меня танков немерено, а я тут 
  заизвинялся перед штатскими... 
       В кабинет заглянула Марина. Глаза ее были круглые, как у 
  совенка. 
       Платон Тарасович, позвала она свистящим шепотом. Платон 
  Тарасович, к вам Кириллов по неотложному делу! 
       Кречет рыкнул неприязненно: 
       Все дела неотложные. Зови. 
       В кабинет вошел и остановился у порога подтянутый военный с 
  седыми висками. Чем-то он был похож на Сказбуша, хотя Сказбуша я 
  никогда не видел в военном костюме. 
       Платон Тарасович, сказал он настойчиво, я чувствую себя 
  последней свиньей, прерывая ваш отченаш, но нам срочно надо 
  установить дополнительную защиту этого кабинета... 
       Кречет насторожился: 
       Что случилось? Шпиона поймали? 
       Еще нет, сказал военный. 
       Поймаем, пообещал Яузов и кровожадно посмотрел на Когана. 
       В Детройтской лаборатории, сказал Кириллов, создали одну хитрую 
  штуку... Могу принести подробное описание, если вам нужно, но, 
  говоря коротко, новая аппаратура способна... в принципе взломать 
  защиту этого здания. 
       Коган присвистнул: 
       Быстро работают ребята. 
       Наши не уступают, ответил Кириллов холодновато. Мы разработали 
  защиту еще до того, как они закончили свою лабуду. Вчера они 
  приступили к сборке опытного образца. Значит, пора поставить защиту. 
  Мы уже экранировали здание напротив. Если вы прерветесь часа на 
  три... или на это время переберетесь туда, мы здесь все оборудуем в 
  лучшем виде! 
       Мы переглядывались, Кречет в некотором раздражении поднялся: 
       Даю час. А пока переберемся в серый зал. Мы как-то там уже 
  заседали. 
       Каменные плиты мостовой хмуро блестели, воздух был влажный и 
  прохладный. Дождь еще чувствовался, но тучи раздвигались, похожие на 
  громадные грязные льдины в ледоход. 
       Телохранители разбежались во все стороны, затерялись среди 
  туристов. По территории Кремля бродили с предсказуемостью 
  броуновских частиц пестрые группки под руководством гидов, хватало и 
  одиночек. На нашу группку почти никто не обратил внимания. Мы прошли 
  почти половину пути к зданию напротив, когда кто-то узнал, завопил, 
  в нашу сторону ринулась целая толпа. 
       Правда, несколько туристов тут же проскользнули вперед, 
  ухватились за руки. Мы торопливо двигались к цели, но Кречет начал 
  останавливаться, пожимал протянутые руки. Крепкие парни, что 
  маскировались под туристов, обливались потом, удерживая туристов и 
  одновременно стараясь углядеть злоумышленников. 
       Действительно, нелепость, хмуро подумал я. Какие деньги 
  ухлопаны, чтобы обезопасить здание, чтобы сохранить в секрете 
  передвижения президента по стране, а здесь только протяни палку и 
  стукни отца народа по голове. Правда, его голова и удар кувалды 
  выдержит, но можно ткнуть отравленным шилом... 
       Господин президент, вопила одна женщина, будет ли ревизия этой 
  наглой прихватизации? Ведь эти мерзавцы присвоили себе заводы, 
  рудники... 
       Кречет с глубоким сочувствием смотрел на изможденную женщину, 
  интеллигентную, с одухотворенным и рано постаревшим лицом. 
       Как человек, ответил он, я на вашей стороне... Всех бы этих 
  мерзавцев к стенке! Но я, увы, президент. Мне сейчас важнее 
  оздоровить всю страну. К сожалению, я пришел к власти, когда эта 
  прихватизация уже завершилась. Так что если эти энергичные 
  прихватизаторы сумеют наладить дело, платить вам высокую зарплату, 
  выпускать добротную продукцию... то так ли уж вам важно, кто 
  приватизировал ваш завод? Один мерзавец или другой? Как вы их 
  различаете?.. Ну, может приватизировать и честный человек. Допускаю 
  такую возможность. Но если этот честный не сумеет справиться с 
  заводом, то не лучше ли... словом, не лучше ли такой человек, 
  который сумеет? Это сейчас он может бесконтрольно... или почти 
  бесконтрольно набивать свои карманы, но завтра, когда система 
  налогового контроля будет работать как часы, его доход станет не 
  намного выше вашей зарплаты. А ведь это для вас самое главное, 
  правда? 
       Туристы зашумели: 
       Правда!.. 
       Верно! 
       Пусть и они поголодают! 
       Гады они все! 
       Да здравствует президент Кречет, народный президент! 
       Сквозь толпу усиленно пробивался турист с любительской 
  телекамерой на плече. Еще издали закричал: 
       Телекомпания "АСТ-Армада"!.. Господин президент, уважаете ли вы 
  верующих людей? 
       Кречет поморщился, кивнул Коломийцу: 
       Слушай... Я понимаю, что президент должен быть вежливым и 
  корректным, особенно с прессой, ибо пресса власть над дураками, а 
  дураков в любом народе большинство... да и голосовать дуракам все 
  еще разрешают... Но уж слишком больших идиотов стали запускать с 
  телекамерами! 
       А что? Что он сказал? всполошился Коломиец. 
       Он спросил, уважаю ли я людей в серых костюмах. Или что-то 
  подобное. Как будто серые костюмы не могут носить как порядочные 
  люди, так и мерзавцы. Убери! 
       Коломиец сделал повелительный знак белой рукой, но 
  корреспондент был битый, стреляный, завопил, отбиваясь локтями от 
  дюжих парней охраны: 
       Вы предали православие!.. Вы противник истинно славянской 
  духовности!.. 
       Кречет молча двинулся дальше. Поверх плеч охраны тянулись руки, 
  он пожимал, я шел следом, готовый закрыть его своим телом, сердце 
  билось часто и сильно. 
       Один из туристов прокричал предостерегающе: 
       Господин президент! Вас любят, но нельзя же на противозаконные 
  действия отвечать противозаконными... 
       Кречет остановился, голос его грянул злой, могучий, словно 
  выстрелило танковое орудие: 
       Почему?.. И что это вообще закон? Закон всемирного тяготения 
  понимаю! Он всегда одинаков. Ему плевать на смену режимов, религий, 
  идеологий. А юридические законы, которые приняли при предыдущем 
  придурке... нехорошо, говорят, так отзываться о предшественнике... 
  хотя почему? Эти законы не работали при нем, а только вредили, а 
  сейчас будут только те действия... законные или противозаконные... 
  которые на пользу России! 
       Но нельзя же, пролепетал интеллигент, нарушаются законы... 
  Нужна буква закона, нужна!.. 
       Я занимаюсь страной, отрезал Кречет. Да, пусть меня назовут 
  чудовищем! Пусть по моему приказу расстреляют... или хотя бы пошлют 
  на каторгу юнца, который всего лишь отнял сумочку у старушки. Но 
  зато по всей России перестанут нападать на беспомощных старух и 
  стариков. 
       Это с одного разу? спросил интеллигент безнадежно. 
       Я заметил, что на Кречета смотрит все же как на "своего" 
  президента, с которым можно не только спорить, дискутировать, но за 
  которого стоит и воевать. И если бы этот президент был не чересчур 
  крутым, то он был бы ну совсем правильным президентом... 
       Ну, сказал Кречет обозленно, пусть поставят к стенке двух-трех. 
  Да хоть десяток! Зато всей стране будет и безопаснее, и чище. Жить в 
  страхе будут только те, кто вот так... Говорят, что, когда злой 
  диктатор приходит к власти, он начинает свою деятельность с 
  наведения чистоты в общественных местах. Вот я этот мерзкий гад! 
  Надо бы еще указ, что тех, кто будет гадить в подъездах, тут же в 
  лагеря! Работу им найдем. А остальному населению гарантируем, что 
  они уже никогда не вернутся гадить и пакостить. 
       Интеллигент отшатнулся в ужасе, что именно он натолкнул 
  президента на такую бесчеловечную идею. 
       Мы уже поднимались по широким мраморным ступеням, я как мог 
  закрывал Кречета спиной. Глупо, конечно, моя жизнь намного ценнее, я 
  футуролог, творец, генератор идей, а этот генерал-президент всего 
  лишь инструмент, но мы живем в дикое время, сейчас человек с большой 
  дубиной и громким голосом важнее мудреца... 
       Господин президент! донесся женский крик из-за плеч охраны. 
  Господин президент! 
       Перед Кречетом уже распахнули дверь, но он обернулся, мужчина 
  не может не откликнуться на женский вопль, я отодвинулся. 
       Женщина с усталым лицом и заплаканными глазами протиснулась 
  ближе, дальше не пустила охрана, закричала плачущим голосом: 
       Господин президент!.. Господин президент!.. Что мне делать, 
  господин президент?.. 
       Кречет спросил сочувствующе: 
       У вас беда?.. Тогда вы не одиноки. 
       Но у меня сын погиб! прокричала женщина. У меня единственный 
  сын погиб в этой проклятой Чечне!.. Кто мне теперь в старости подаст 
  кружку воды?.. Что мне делать?.. 
       Наступила тишина, вся наша группа застыла, будто скульптурная 
  композиция, вырезанная из мрамора. Прошлый президент в таких случаях 
  тут же обещал взять дело под личный контроль, просителю или 
  просительнице тут же выделялась немалая сумма... 
       Кречет сказал тяжело: 
       Что сказать?.. Что ни скажи, но погибшего сына матери не 
  вернешь. Но я знаю, как боль и трагедию можно было бы... смягчить. 
  Мы в кабинете только что смотрели жалобы чеченских матерей, у 
  которых погибли сыновья... Вон некая Фатима напечатала письмо в 
  газете о своем горе, у нее погибли три сына... Об этом написали все 
  наши газеты. Но умолчали о том, что у нее осталось еще пятеро! 
  Простите, я говорю, видимо, очень жесткие слова... Я вообще очень 
  жесткий человек. Сейчас не место такое говорить, но у меня не будет 
  возможности это сказать снова... так что вот вам простая жизненная 
  арифметика: когда родители по эгоизму или себялюбию ограничиваются 
  одним ребенком, они рискуют, что даже вне зависимости от войн и 
  катастроф некому будет подать стакан воды в болезни, некому отвезти 
  в больницу, некому поправить подушку, некому окружить любовью и 
  заботой! 
       А жестокосердный Яузов проворчал ему в спину, но так громко, 
  что эхо его генеральского рева как раскаты грома пронеслось над 
  кремлевской площадью: 
       И некому будет защищать Россию, когда у Фатимы подрастут ее 
  оставшиеся пятеро... 
       Мы ввалились в оборудованное помещение, почти копию кабинета 
  Кречета. Даже громогласный Яузов двигался бесшумно, как тень отца 
  Гамлета. 
       Я с сочувствием смотрел на Кречета. Куда проще было бы ему 
  пообещать несчастной матери выделить ей денежное пособие! Как делал 
  предыдущий президент, как делали все вельможи. 
       Все еще держится, наша железяка... Сцепив зубы, бьется за 
  страну, за народ, хотя каждый придурок заучил расхожую глупость, что 
  легче, мол, любить человечество, чем отдельного человека. Заучил и 
  козыряет, не вдумываясь в смысл. Как мы все ловимся на умело 
  построенные фразы! 
       Держись, Кречет! 
  

       Глава 16 
  

       Мы рассаживались за столами, слышалось щелканье раскрываемых 
  ноутбуков. Засветились экраны. Яузов отошел в сторонку, шлепал 
  толстыми губами по решетке сотового телефона. 
       Кречет подозвал Сказбуша, что-то тихонько втолковывал. 
  Мирошниченко зашел к президенту сбоку, в руках раскрытый блокнот, 
  легонько кашлянул. 
       Господин президент, сказал он осторожно, только что на 
  Васильевском спуске состоялся несанкционированный митинг русских 
  нацистов... или националистов, я еще не выяснил. Специалисты по 
  общественному мнению за рубежом полагают, что для имиджа солидного 
  общественного деятеля надо бы запретить эти организации... 
       Кречет договорил Сказбушу, повернулся к Мирошниченко, 
  переспросил: 
       Для чего, для чего? 
       Для имиджа, выдавил Мирошниченко и опустил глазки, будто 
  сказанул нечто скабрезное. 
       Кречет стиснул челюсти. Мне показалось, что сейчас последует 
  взрыв, но Кречет выпустил из груди воздух, глаза его отыскали меня, 
  скромно исследующего возможности новой модели ноутбука. 
       Мою позицию объяснит наш футуролог, сказал он сдержанно. 
  Послушай, ты не приставай с мелочами, хорошо? 
       Мирошниченко попятился, поклонился, как восточный царедворец: 
       Как скажете, господин президент. Только я слышал, что в 
  государственных делах нет мелочей... 
       Бред, отрезал Кречет. 
       Мирошниченко послушно исчез там, а возник возле меня. Я сказал 
  отечески: 
       Не стоит на юношеский экстремизм отвечать таким же. Особенно 
  если учесть, что мы уже пожили, повидали. Даже вы, молодежь, с такой 
  собачьей жизнью успели кое-что повидать и пережить. Мы все такими, 
  как они, были!.. Я имею в виду, максималистами. Не применительно к 
  партиям или учениям, а так, вообще. В суждениях. А вот им еще 
  предстоит стать взрослыми. Вы заметили, что в экстремистских 
  организациях почти исключительно молодежь? Которая "пока свободою 
  горим, пока сердца для чести живы...". От нас зависит, какими они 
  станут. А если встать на легкий путь вычеркивания и запрещения, то 
  возможность диалога и перевербовки будет исключена заранее. 
  Достоинством националистов и подобных им организаций является 
"...мой друг, Отчизне посвятим души прекрасные порывы!". В то же 
  время девяносто девять процентов молодежи вообще намного подлее и 
  гаже. 
       Мирошниченко смотрел непонимающе: 
       Простите... чем они гаже, если не состоят ни в каких 
  экстремистских организациях? 
       Глаза его были чистые, честные. Такая же ситуация была у Петра 
  Первого при подборе кадров: то ли набрать в правительство честнейших 
  и чистейших русских бояр, то ли назвать жулье и проходимцев со всей 
  Западной Европы... которые, однако, помогут тащить Россию в 
  технический прогресс, попутно разворовывая? Может быть, Кречету тоже 
  нужно было взять не шибко честных, зато... гм... 
       А тем, сказал я терпеливо, что им по фигу: коммунисты, фашисты 
  или марсиане придут и возьмут власть. В этой нацпартии... или 
  подобных, неважно, всего полпроцента от всей молодежи России. Если 
  не меньше. Верно? Еще полпроцента им противостоит, всякие юные 
  демократики. Этим я тоже ставлю тот же высший балл, что и этим 
  националистам. За то же самое: за активность, небезразличие к 
  судьбам страны, за примат интересов Отечества над личными мелкими 
  интересиками. К сожалению, пресса на стороне этих демократиков, что 
  не прибавляет бедолагам популярности: мол, прихвостни власти, 
  лакеи... Собственно, лакеев тоже немало, но я говорю о людях чистых 
  с той и другой стороны. Понимаешь? Нет? На самом же деле нас так 
  мало! Может быть, даже меньше процента от численности населения 
  России. Всех: националистов, демократов, государственников, 
  монархистов, теократистов, зеленых... Мы все капля в этом море 
  безразличия и тупости. У этой капли общая цель: сделать Россию 
  процветающей. Правда, различия начинаются уже сразу: по одним 
  процветающая, это когда соседей бросает в дрожь уже только при слове 
"Россия", по другим когда нас любят и с нами торгуют, по третьим 
  если все будут ходить в церковь... или в мечеть, неважно. 
       Как это неважно? 
       Да так. Ну запретим нацистов. Для равновесия придется заткнуть 
  рты и их противникам: нормальное общество не терпит перегибов ни в 
  какую сторону. Лодка должна идти без крена! Настанет мир и могильная 
  тишь. Останется аморфная масса народонаселения, которую хоть на 
  четыре кости, хоть как. Которая позволит делать с собой все, только 
  бы сохранить "самое ценное жизнь", а по возможности еще и кошелек, 
  работу, квартиру, огородик... А страна... Какая страна? 
       Мы разговаривали вполголоса, я втолковывал терпеливо, 
  старательно, разжевывал так и эдак, ибо пресс-секретарь в 
  современном мире фигура поважнее танковой дивизии, ее огневая мощь 
  огромна, пресс-секретарь вот-вот станет по должности важнее военного 
  министра. 
       Мирошниченко кивал, но я видел в его глазах сдержанное 
  несогласие. Это он слышал от меня много раз, но еще чаще слышал 
  обратное со всех телеканалов и страниц газет, что подается как 
  единственно верный образ мысли интеллигента. Вообще верный образ 
  мысли гражданина демократической страны, которому даются на выбор 
  шесть-семь выверенных мнений: выбирай! Но ни в коем случае нельзя 
  иметь мнение собственное, что не прошло цензуру и обработку в 
  секретных лабораториях государства. 
       От стола донеслись злые голоса, удар кулака по столу. Там 
  Кречет рявкнул: 
       Никакого "Белого легиона"!.. Если мы будем отстреливать 
  бандитов тайком, то кто мы?.. Сами бандиты?.. Нет уж. Мы не бандиты. 
  Наша власть крепка. Поддержкой народа пользуется! Бандитов надо 
  брать открыто. Конечно, можно часть при задержании... чтобы сберечь 
  деньги налогоплательщиков на судебные расходы, содержание тюрем и 
  зарплату тюремщикам... А остальных на долгий срок и в дальние края! 
  Но стараться, чтобы их было не слишком много. Но никакой трусливой 
  политики отстреливания тайком! 
       Он бросил взгляд в мою сторону, все еще рассерженный и в то же 
  время как бы призывающий на помощь. Но так, как может призвать на 
  помощь изнемогающий богатырь-воевода сопляка-новобранца, чтобы тот 
  на миг отвлек противника, а он тем временем переведет дух и сменит 
  меч на топор. 
       Я оставил Мирошниченко, тот потащился сзади, подошел к столу, 
  заговорил громко, с той иронией наставника, за которую ученики 
  всегда готовы бросать стулья в учителя: 
       Суета, суета... За мирской суетой, в которую впадаем, не зрим 
  того, что должны зреть, как политики. 
       На меня смотрели враждебно, в самом деле готовые прибить, 
  подумаешь аятолла, духовный вождь. Ты лучше подскажи, как лучше 
  собрать налоги и выровнять бюджет. 
       Коломиец полюбопытствовал ехидненько: 
       И чего же мы не зрим? 
       Что мир все-таки движется, ответил я покровительственно. Что 
  земля вертится. Любой человечек, даже министр культуры, знает из 
  школьной программы... возможно, все-таки знает, что некогда были 
  Ассирийские царства, разные Месопотамии и Вавилоны, что возникали 
  македонские и прочие римские империи... Но это было, как считает 
  человечек, когда-то. А сейчас уже установились вечные нации, 
  границы, отношения... 
       А что, не так? спросил Егоров. 
       А Краснохарев медленно встащил на середину лба тяжелые мохнатые 
  брови, поинтересовался гулко, словно ухнул в колодец: 
       А это... при чем?.. Что-то я не улавливаю вашей... э-э... 
  мысли. 
       Древний римлянин тоже так считал, ответил я. Он же тоже был 
  нормальный интеллигентный человечек. Или не совсем интеллигентный, 
  это неважно. Считал, что раньше были всякие там потрясения, 
  складывались нации, а сейчас, при его благословенной Римской 
  империи, наконец-то все встало на свои места. И так пребудет вовеки. 
  А что? В какой-то мере он был прав. За его жизнь в самом деле ничего 
  особенного не происходило! Рост Римской империи продолжался полтыщи 
  или тыщу лет, уже не помню точно. Так же точно и нынешний человечек 
  не замечает перемен... Ему мнится, что отныне вечно будут и Россия, 
  и США, и страны Европы... Но уже сейчас политики втайне делят самый 
  огромный пирог за всю историю человечества: Россию. США всерьез 
  прикидывают: отхватить ли им Приморский край, весь Дальний Восток 
  или же рискнуть отхватить всю Восточную Сибирь? А если поднапрячься, 
  то и Западную? Правда, придется столкнуться с азиатскими странами, 
  даже со странами ислама, но с ними потом, потом!.. Сейчас главное 
  расчленить Россию, расхватать самые лакомые куски. А они все 
  лакомые. Особенно лакомые те, что достались другому. 
       Я продолжал договаривать фразу, а мысль забежала далеко вперед, 
  я ощутил внезапный холодок. Как зи-яющая пропасть мелькнуло 
  воспоминание о тревоге на русско-китайской границе. Что-то там 
  непонятное... Это Коломийцу понятно: китайцы хотят захватить Дальний 
  Восток и Сибирь, всю азиатскую часть России до самого Урала, но я-то 
  знаю, что китайцы тут ни при чем... 
       Вздрогнул, новая мысль пришла не то чтобы дикая, но 
  неожиданная, вполне конкретная, яркая, все ставящая на свои места, 
  как вдруг слева громко выругался Сказбуш, вытащил из принтера лист, 
  положил перед Кречетом: 
       Взгляните!.. Вот почему командующий Северо-Западным округом 
  уклонился от участия в маневрах! У него достраивают дачу... Вот она. 
  Это же средневековый дворец, а не дача. На ее постройку было 
  привлечено три тысячи солдат, что работали там полгода. 
       Кречет побелел, мне даже почудился зловещий скрип его зубов в 
  мертвой тишине. Коган поднял голову от клавиатуры, а его пальцы 
  красиво застыли, как у пианиста над клавишами концертного рояля. 
       Арестовать, процедил Кречет ненавидяще, судить военно-полевым и 
  расстрелять! 
       Мы молчали, а Мирошниченко легонько наклонился над плечом 
  Кречета: 
       Господин президент... Арестовать за привлечение военнослужащих 
  к незаконным работам? Господин президент, и так в вашем... нашем 
  кабинете слишком много переступаний через закон... Хоть на тонущем 
  корабле не до соблюдения этикета, но все же не стоит настолько 
  раздражать генералитет... 
       Яузов зарычал: 
       Какой такой генералитет? Генералитет это я! 
       Кречет сказал свирепо: 
       При чем здесь привлечение к незаконным работам? Если хочется, 
  присобачь и это. Где-то в конце списка обвинений. Но прежде всего он 
  виновен в гибели наших ребят на южных рубежах! Они должны были 
  учиться обращаться с оружием, а не ставить заборы вокруг 
  генеральских дач. Кстати, проследи, чтобы отобрали все эти дачи, 
  мерседесы, изъяли заграничные счета. Обратись к Илье Парфеновичу, у 
  него должны быть специалисты и для таких дел. Если же изъять не 
  удастся, то все равно выезд за рубеж родственникам проворовавшихся 
  генералов запрещен! Чтоб не попользовались. 
       Сердобольный Коломиец поморщился: 
       И что же... женщин и детей выгонять прямо на улицу? 
       Кречет рыкнул зло: 
       А чем они лучше тех, кто уже на улице? К тому же пусть и 
  остальные проворовавшиеся сволочи видят, что ждет их самих, и даже 
  родню. А то слишком уж большие льготы им, даже если и расстреляем! 
  Он успел хапнуть миллион, застрелился, и тем самым дело закрыто? А 
  семья его теперь будет жировать и поплевывать на тех, кого 
  обворовали? 
       Почти как Мирошниченко, неслышно вошла Марина. От нее веяло 
  горячим крепким кофе, но на подносе у нее была только горка 
  бутербродов. 
       Десяток пар рук тут же суетливо освободили место на середине 
  стола. Марина оставила все богатство вместе с подносом, но не успела 
  дойти до двери, как поднос опустел. Нагрузка на членов кабинета 
  Кречета как на тяжеловесов в день соревнований. 
       Справа от меня Яузов вытащил сотовый телефон, отвернулся к 
  стене и говорил вполголоса: 
       Алло, Якубцев!.. По поводу твоего расследования. Да, именно... 
  Нет, военно-полевой действует только в военное время, на то он и 
  полевой, а мы нарушать не станем... Лучше суд офицерской чести... 
  Нет, еще лучше выездная тройка! Решения ее, как помнишь, обжалованию 
  не подлежат. Там же на месте все и... гм... утрясти... Что семьям? 
  Оставить все, понятно?.. Непонятно?.. Ты что, в танке?.. Поясняю, 
  оставить все, что могло быть приобретено, согласно декларации в 
  налоговой службе... А также все то, что, согласно нашему гуманному 
  Кодексу, не может быть конфисковано. Возьми список, это в Уголовном 
  кодексе. Там, по-моему, только насчет жилплощади. Да-да, это мы 
  просто обязаны предоставить!.. Обязаны, понимаешь?.. И мы это 
  сделаем. Выполним то исть. По минимальным санитарным нормам. В новых 
  районах, светлых и красивых, с видом на лес. Где-нибудь в 
  Норильске... Нет, это слишком шикарно. В Норильской области поселки 
  есть? 
       Странное у нас правительство, мелькнула мысль. Нигде в мире 
  такого нет. Везде идет по накатанной стезе... разве что в исламском 
  мире сейчас бурное Возрождение, но у них там по всей стране, вернее 
  во всех мусульманских странах, а у нас страна думает только о том, 
  как выжить, а здесь, в кабинете Кречета, и нескованный полет мысли, 
  дичайшие фантазии и... жестокий реализм повседневности. 
       Мы залетаем мыслями в прекрасное будущее и в то же время ломаем 
  головы, как избавить от внезапного нашествия вшей население Бурятии. 
  Мы строим стены нового дворца Лучшего из Миров и отдаем распоряжение 
  стрелять бандитов вместе с их женами и детьми. Все нелепо, все 
  импровизация, все как будто впервые, снова наступаем на старые 
  грабли... 
       Марина внесла дымящиеся чашки с горячим кофе, сахарницу, на 
  которую презрительно фыркнул эстет Коломиец, мы расхватали его как 
  школьники вдруг да на всех не хватит, Краснохарев пошире расставил 
  локти и начал вкушать добротно и основательно. Коломиец взял чашку и 
  начал прохаживаться по кабинету, то ли разминая кости, то ли 
  демонстрируя, как он это делает на светских раутах с фужером 
  шампанского. 
       Я пытался вспомнить ту самую поразившую меня мысль, но мозги 
  только сладострастно потирали лапки при виде могучих расстегаев и 
  большой чашки кофе, я всегда заказываю себе большую... раз уж тут не 
  подают в стакане, во всем теле наступило блаженное расслабление, 
  словно я прихлебывал не горячий бодрящий кофе, а пивко. 
       Как сквозь вату доносился из-за спины щебечуще-убеждающий голос 
  Коломийца: 
       ...а вы отриньте эти догматы! Кто сказал, что поступать нужно 
  только так? Мы не должны сковывать свободную мысль... Вон даже наш 
  футуролог и то допер... 
       Меня передернуло. Мои слова, но в какой трактовке!.. Штатовцы 
  как раз и гордятся тем, что у них ни мысль не скована никакими 
  догматами Старого Света, ни желания, ни помыслы. 
       Это мы, русские, все еще скованы. Да еще не все европейцы до 
  конца расковались, "отринули мертвые догматы". Мне еще как-то 
  понятно, когда такой бред несет восторженный юноша. Ему бы только 
  рушить старый мир, ему нужна "раскованность от догматов старого 
  мира", но когда, как ученый попка, повторяет министр культуры, то, 
  значит, эта дурость зашла слишком далеко, проникла в такую глубь, 
  что уже вросла в кости. 
       На самом же деле никто не может жить без догматов. А если кто и 
  попытается, то в лучшем случае тут же сопьется, станет наркоманом и 
  заразится СПИДом причем получит все сразу. А в худшем сразу сойдет с 
  ума. Правда, я не знаю, что лучше... На самом же деле мы все 
  отчаянно нуждаемся в крепкой вере в правоту своего дела! Именно в 
  вере. Если эта вера есть, то рука не дрогнет, когда стреляешь во 
  врага или вытаскиваешь из пропасти друга. А если "свободен от 
  догматов", то тут же начнется: а прав ли я, а не лучше ли в самом 
  деле бросить винтовку и встать в позу римлянина, завязывающего 
  сандалии, и вообще "не быть героем"?.. 
       Наш молодой разум... а разум человека еще очень молод, отчаянно 
  нуждается в вере. Вера нужна ему, как молодому дубку нужна защита 
  под кроной старого могучего дуба. Защита и опора. Даже не как 
  молодому дубку, а как плющу, которому необходимо сильное дерево, по 
  которому можно взбираться вверх, обвивая ствол. Карабкаться к 
  солнцу. Без железобетонных догматов, в которых человек не 
  сомневается, он полное ничтожество. Несмотря на любой коэффициент 
  интеллекта. 
       Конечно, на кухне за кружками пива можно спокойно посидеть и 
  перемыть кости своим догматам. В чем-то усомниться, что-то 
  попробовать заменить. Но ни на один час не оставаться без оных! Как 
  бы мы ни относились к ваххабитам, но они прекрасные бойцы прежде 
  всего потому, что свято верят в свое дело. И готовы класть за него 
  головы. Они, конечно, гады, воюют против нас, нападают на Россию, но 
  это смелые и убежденные в своей правоте гады. И вообще, если честно, 
  то все-таки не гады. Гады это те, у кого нет ничего святого и 
  которые не только не готовы умереть за идею, но даже пальчик за 
  своего Христа, за демократию или сексуальные свободы не прищемят. 
       За спиной неожиданно снова повеяло ароматом кофе. Марина внесла 
  широкий поднос, чашки сгрудились тесно, давая место расстегаям и 
  прочим вкусностям президентской кухни. Мое настроение сразу 
  поднялось, такие неожиданные повторы я люблю, даже мысли спутались и 
  пошли по струе запаха, как понеслась бы стая гончих псов по следу 
  жирной жареной утки. 
       Теперь вы видите, втолковывал Коломиец, чем ужасны эти догматы, 
  которые так сковывают наше сознание... Слабым вера необходима, но 
  мы-то... но нам же... 
       Дурень, мелькнуло у меня в голове беззлобное. Красивый 
  образованный дурень. Надо как-то незаметно объяснить ему, не задевая 
  самолюбие, что как раз сильным догматы... или скажем по-другому: 
  вера в правоту своего дела нужнее, чем слабым и растерянным 
"православным". Не доказательства, а именно вера! Вера укрепляет 
  разум, придает ему силы, способность "копать дальше". 
       Вера в правоту своего дела дисциплинирует как в великом, так и 
  в мелочах. В исламе, самой молодой религии, это доведено чуть ли не 
  до ежедневной утренней гимнастики и занятий с гантелями. По крайней 
  мере, предписано, что с постели надо вставать с правой ноги, а в 
  туалет заходить с левой. Человечек ленив, он постоянно нуждается в 
  насилии со стороны. Дай ребенку волю, он перестанет ходить в школу, 
  а дай волю взрослому не пойдет на работу, а свернет к доступным 
  бабам. И тот и другой нуждаются, чтобы их заставляли делать "нужное" 
  для них же самих. Вера, будь это религия или учение коммунизма, 
  способна заставить это делать изнутри, не ущемляя достоинства 
  взрослого человека видом надсмотрщика с плетью. 
       Потому именно американский образ жизни гибель. Гибель человека 
  в человеке. Превращение в животное, умеющее читать и писать, даже 
  пользоваться компом, но всю мощь науки и техники поставившее на 
  службу своим животненьким инстинктам. С воцарением "американского 
  образа жизни" в человеческое общество пришло Великое Упрощение. Или 
  Великий Откат в тьму инстинктов. 
     "Американского образа жизни" как духовной силы просто нет. 
  

       Глава 17 
  

       Краснохарев медленно повел по сторонам очами, будто удивляясь, 
  откуда мы все набежали в этот кабинет такие прыткие. Медленно 
  поинтересовался: 
       Никто Усачева не видел?.. Он должен мне кое-какие прикидки 
  принести... 
       А он задержался в Храме, сказал Коган с ехидцей. Он теперь стал 
  православным. Назло исламистам. 
       В Храме? не понял Краснохарев. Каком Храме?.. А, в том самом, 
  где ставят свечки этому... как его... Павлику Морозову... 
       Коган удивился: 
       Почему Павлику Морозову? А, что отца родного предал? От его 
  веры отказался? Ну и аллюзии у вас, Степан Викторович! 
       Краснохарев благодушно отмахнулся, не отрывая взгляда от бумаг: 
  
     Сам ты эта... аллюзия. Да при чем тут вера? Молодой больно. Как 
  этот Павлик... У того мозгов было как у гайдаровских героев, что при 
  соплях до полу уже твердо знали, чем хороша Советская власть и чем 
  плоха царская... Так и этот, которого на крест... Я не приму веры 
  или учения от человека, который в тридцать три года уже был 
  повешен... или его на кол, не помню, а до этого все годы плел насчет 
  правой и левой щеки. Это ж во сколько лет такое надумал?.. Я, к 
  примеру, в двадцать был еще тупым качком, в двадцать три года 
  украинским националистом... в тридцать сайонти-стом, или 
  сциентистом, как предпочитают называть другие... 
       Мирошниченко полюбопытствовал: 
       А что это, простите великодушно, за фрукт? Вроде киви или 
  манго? 
       Вот видите, даже пресс-секретарь не помнит!.. Эх, молодежь... 
  Так называли тех, кто считал, что все проблемы решит только наука. 
  Как политические, так и моральные, философские, экономические... Да, 
  а в два-дцать пять лет я еще стремился успеть получить мастера 
  спорта международного класса. Если не звания грести, то чтоб перед 
  девками хотя бы мускулами трясти. Я тогда твердо знал, что все 
  интели дураки трусливые, что самые лучшие люди это Томми Коно, Пол 
  Андерсон... 
       А кто это? 
       Шварценеггеры тех далеких лет. В восемнадцать лет я был... 
  гм... ну, это мы углубились слишком далеко. Так во сколько лет 
  Христос создал свое учение? В двадцать? Двадцать пять? 
       Коган сказал насмешливо: 
       Но вы же не Христос. 
       Яузов пробурчал: 
       Как эти пархатые защищают один другого, подумать только... 
       Краснохарев, над головой которого завязалась нелепая дискуссия, 
  морщился и пригибал голову, а я вступился за главу кабинета: 
       Все-таки в самом деле больше веришь учению, которое создает 
  человек поживший и повидавший. Который успел побывать и драчливым 
  мальчишкой, и культуристом, и сайонтистом, и алармистом, и 
  националистом... и еще бог знает кем, прежде чем все это осмыслить, 
  понять, что так живут и думают все люди. Да еще успеть создать нечто 
  умное, пригодное как для детей, так и для стариков. Тридцатилетний 
  выше меня прыгнет, поднимет штангу потяжельше, но вот насчет 
  мозгов... 
       Коган покосился на Яузова, сказал свистящим шепотом: 
       Но если предположить, что у тридцатилетнего Христа мозгов было 
  больше, чем у пятидесятилетнего Никольского? 
       Яузов зарычал, вот он сионизм в действии, а я возразил: 
       У пятидесятилетнего Христа ума было бы больше, чем у 
  тридцатилетнего Христа. Вы с этим согласны? О присутствующих 
  умолчим, мы и так знаем, что мы самые умные на свете! Вот его бы, 
  пятидесятилетнего Христа, я бы послушал внимательнее. Да и наш 
  Степан Викторович к такому бы прислушался... а не к этому Павлику 
  Морозову, мальчишке в коротких штанишках. Хотя бы потому, что 
  пятидесятилетний знает, как мыслят и ведут себя и двадцатилетние, и 
  тридцати, и сорока, и даже смутно догадывается, что думают 
  шестидесятилетние... 
       На другое утро я проснулся с такой тяжелой головой и вязкой 
  слюной во рту, что верблюд бы позавидовал и долго бы выспрашивал, 
  как мне такое удается. А я всего-то вчера на ночь сожрал три 
  бутерброда с мясом. Увы, ночью мой желудок уже спит, не то что в 
  восемнадцать лет, когда за ночь переваривал и булыжник, а утром еще 
  и вопил от голода... 
       С полузакрытыми глазами дотащился на кухню. Почти на ощупь 
  отыскал джезву, а дальше весь привычный ритуал совершения кофе, но 
  голова начала очищаться не раньше чем неинтеллигентно выхлебал 
  чашку, из которой нормальные люди пьют чай. Правда, я крепчайший чай 
  пью из тех, из которых нормальные компоты... 
       Итак, на сегодня я договорился встретиться с Жуковским, он в 
  какой-то мере был моим учителем. Тогда, в ранние годы. Старше всего 
  на три года, но начал намного раньше: богатенькие как буратины папа 
  и мама еще с пяти лет обучали разным мудростям, готовили к великим 
  постам. Так что для меня, двадцатилетнего качка с могучими мышцами и 
  одной извилиной, тогда он казался Знайкой из детской книжки. 
       Итак, разговор с Жуковским, затем... что затем?.. Ага, все та 
  же невидимая миру война в собственном правительстве, в самом себе... 
  Почему не родился в какой-нибудь среднеевропейской стране, где 
  заранее все известно, просчитано, где никто никогда ничего не строит 
  и не собирается строить, если не считать забора вокруг своего 
  огорода? 
       Умный в гору не пойдет, сказало во мне привычное, умный гору 
  обойдет. Умный знает, что из сотни попыток что-то сделать новое 
  только одна удается. Да и то не так, как мечталось. Это не забор, 
  тот можно подсмотреть у соседа. Потому умный ни на какие горы не 
  лезет, за горизонт не заглядывает, с политическими или религиозными 
  системами не экспериментирует, даже пьесы про любовь не смотрит: от 
  нее одни волнения. 
       А вот моя страна вся из скалолазов, мать ее так. Не один 
  эксперимент, так другой, вечно стараемся добыть счастье для всего 
  света да еще и построить царство добра и справедливости прямо вот 
  тут на сраной земле! И всякий раз срываемся, чуть-чуть не добравшись 
  до вершины: рубаха подранная, руки и морда в крови, а умный сосед за 
  океаном злорадно хихикает. Пока, мол, ты рекорды ставил, я пил и ел 
  в свое удовольствие, да еще к твоей жене пару раз заглянул... 
       Резко зазвонил телефон. Я дернулся так, что едва не пролил 
  горячий кофе на колени. Черт, нервы у меня, что ли? С чего бы это, 
  откуда у меня и вдруг нервы... 
       Алло? 
       Виктор Александрович, здравствуйте, донеслось из мембраны 
  смущенное. Это я, Дмитрий Аполлонович... Мы с вами договаривались 
  встретиться сегодня... 
       Здравствуйте, Дмитрий Аполлонович, сказал я. У вас что-то 
  откладывается? 
       Нет-нет, что вы, запротестовало в трубке. Я же знаю, вы теперь 
  государственный человек, как можно... Просто мне только что принесли 
  новейшую распечатку любопытнейших материалов, обсуждаем... А если на 
  часок позже сдвинем? Если нет, то нет, я сейчас всех в шею... 
       Ладно, ответил я с благодушием не государственного деятеля, а 
  русского вельможи, что, собственно, сейчас... как и раньше, одно и 
  то же, на часок так на часок. Все равно в России никто точно не 
  приходит. Но приду обязательно! 
       Из мембраны неслись слова благодарности: мол, я вошел в 
  положение, понял, но я усмехнулся и положил трубку. Новейшие 
  распечатки любопытнейших материалов!.. Как будто в историографии... 
  или чем он там увлекается в свободное от работы время, могут быть 
  какие-то эпохальные открытия, как в науке или технике! 
       Любопытнейшие, надо же... Но хоть не спился, не ушел в йогу, 
  сыроедение, пупоглядение, буддизьм или поиски Шамбалы и прочих 
"тайных знаний древних". Нет, лучше бы "Тайные Знания Древних". Хоть 
  результатов все равно ни фига, но для придурков так красивше. 
       Сколько моих друзей ушло с прямой дороги! Я не говорю уж про 
  одноклассников, из них сразу после школы спилось две трети, не 
  говорю про институт половина спилась сразу, но даже из моего тесного 
  круга умнейших людей то один, то другой уходит в поисках чего-то 
  эзотерического, тайного, способного разом решить его проблемы, дать 
  бессмертие, власть над окружающими и прочее, прочее... 
       У Жуковского прорезалось сравнительно безобидное хобби. Не 
  знаю, каким болезненным недостатком это вызвано, но он вдруг начал 
  везде и всюду выискивать корни русского народа. Начал с Рюрика, с 
  него начинают все, спорил с норманистами, потом заявил, что этруски 
  это русские, а в последнее время копался в ариях, везде находя 
  созвучия с нашими именами, богами и местными топонимами. 
       Пытался и меня заинтересовать, но я вежливо увильнул, перевел 
  разговор на баб, который настоящий мужчина не может не поддержать. 
  Для меня лично мы, русские, арийцы или не арийцы... читай русские, 
  вопрос, может быть, в самом деле интересный. Решить его хочется 
  обязательно в свою пользу, то есть оказаться самым что ни есть 
  арийским народом, чище по крови нордических германцев и всяких 
  прочих шведов. Вот только подоплека у этого стремления к арийству 
  все-таки, на мой взгляд, поганенькая. А если разобраться, то и 
  вовсе, увы, подленькая. 
       Помню, еще в студенчестве в нашей общаге появлялся не то князь, 
  не то барон, требовал поклонения и говорил с остальными студентами 
  свысока лишь на том основании, что он настоящий барон и у него даже 
"бумага такая есть"! А мы, как быдло, должны ему смотреть в рот, его 
  мнений не оспаривать, он же голубая кровь и уже на этом основании 
  прав! Не по уму, не по знаниям, не по личным качествам, а потому 
  лишь, что его линия крови прослежена почти так же далеко, как у моей 
  собаки. 
       Ну, положим, докажем на все сто, что мы, русские, арийцы. 
  Потомки этрусков, древних ариев. Что это мы строили пирамиды тупым 
  жителям Египта, проводили каналы в Месопотамии, брали Трою а другое 
  славянское племя ее защищало, это мы построили все семь чудес света, 
  а Бородинское сражение не проиграли, а выиграли. Ну и что? Станем от 
  этого лучше? 
       Нет. Но хуже можем. Во-первых, спесь никого не украшает. 
  Во-вторых, если это мы, русские, построили им пирамиды, то почему 
  теперь все растеряли? Лежим, нежась в лучах былой славы? Увы, 
  прошлая слава это не деньги в банке: проценты не растут. Гордые 
  потомки Ассирийского царства, в существовании и величии которого 
  никто не сомневается, сейчас работают в Москве чистильщиками обуви. 
  Их на наших улицах около десяти тысяч, многие москвичи гордых 
  айсоров самоназвание ассирийцев принимают за цыган, что потомков 
  древнейшей цивилизации весьма задевает. 
       А если не для спеси, то не понимаю, зачем нам это арийство? 
  Чтобы свысока плевать на другие народы, чья линия крови прослежена 
  не так глубоко в тьму веков? Или потому, что если у нас нет ума, то 
  пусть будет хотя бы дворянство? Или желание арийскости, баронства, 
  дворянства это нежелание работать, учиться, совершенствоваться 
  самим? 
       Я еще понимаю придурка, мечтающего без учебы и трудов по 
  щучьему велению овладеть ясновидением, чтением мыслей и прочими 
  могуществами. Все-таки собирается пользоваться! Правда, у него это 
  чтение мыслей не идет дальше вызнавания у встречных девок, с кем что 
  можно, но все же мечтает знание употребить на дело! А родство с 
  этрусками? Разве что горькое признание, что просрали великое 
  наследство... 
       Окажись я дворянином, бароном или даже принцем отца не знаю, 
  все может быть, изничтожил бы те бумаги тут же, и еще трясся бы, 
  чтобы никто не узнал о моем "бла-а-агородном" происхождении. А то 
  вдруг кто-то подумает, что я требую по отношению к себе каких-то 
  льгот не по уму или личным заслугам, а лишь на том основании, что 
  мои предки Рим спасли! Или разрушили, неважно. 
       Точно так же, как арийскость русских, следует, по моему мнению, 
  оценивать богоизбранность иудеев, черный национализм негров, вообще 
  исключительность любого народа или человека по признаку породы. Я 
  понимаю, что "русские высшая раса" это реакция на дурость иудеев, 
  негров или сомалийцев, провозглашающих высшей расой свои народы, но 
  стоит ли на их дурость отвечать своей дуростью? 
       Если честно, то даже тупой качок заслуживает гораздо больше 
  уважения, чем князь, барон или ариец. Все-таки качок сам пролил 
  тонну пота, накачивая себе мышцы, то есть улучшал себя как умел, а 
  бароны, арийцы, этруски и прочие требуют уважения на том основании, 
  что такие же мышцы накачивали их прадеды! 
       Хрюка принесла поводок, глаза были честные и преданные. Я 
  покосился на часы. Ого!.. Черт, сегодня переспал уж чересчур... 
       Не могу, ответил на ее вопрошающий взгляд. Ладно, беги сама. Но 
  только чтоб через десять минут пришла обратно! 
       Хрюка дала надеть ошейник, я приотворил дверь, горячее тело 
  отпихнуло мою ногу, как полено. Лифтом она не воспользовалась, хоть 
  умеет, зато пропустит удовольствие собрать все запахи на этажах, я 
  даже не проводил взглядом этого кабана. Хрюку, в отличие от меня, 
  знает и любит весь двор. 
       Когда я брился, мелодично звякнул сотовый. Веселый голос 
  Володи, моего шофера, сообщил: 
       Виктор Александрович, я у вашего подъезда. Можете не 
  торопиться! Солдат спит, а служба идет. 
       Размечтался, ответил я. Щас шнурки завяжу и через полчаса 
  выйду. 
       Тут ваша собачка голубей гоняет, сообщил он. 
       Пусть, разрешил я. 
       Милитаристка, сказал он не то с осуждением, не то с одобрением. 
  
     Пока брился, одним глазом посматривал в телевизор. Судя по 
  телепередачам Запада, весь мир озабочен брожением в китайском 
  обществе. Там в разных экстремистских газетках одна за другой 
  выныривают, как черти из болота, статьи, обосновывающие права Китая 
  на весь Дальний Восток. Это было так непривычно для традиционной 
  политики Китая, что я пропустил сообщение мимо ушей. 
       Пока завязывал шнурки, модем дозвонился до провайдера, вошел в 
  Интернет, я всегда утром успеваю заглянуть, а там на первой же 
  брехаловке наткнулся на горячее обсуждение китайской угрозы. 
  Сетенавты взбудоражены, уже требуют выставить по границе с Китаем 
  надолбы, обнести минным полем шириной в десяток километров, 
  выставить бетонные заборы с электротоком высокого напряжения... А 
  кто-то и вовсе, такие находятся всегда, предлагает замочить ядерными 
  ракетами, пока в шахтах не поржавели окончательно. 
       Это на случай, если через границу двинутся массы мирного 
  населения. А для отпора китайской армии предлагалось перенацелить 
  ракеты с ядерными боеголовками. Мол, с массой китайцев иначе не 
  справиться. 
       Я попрыгал с сайта на сайт, но связь сегодня плохая, гроза или 
  Солнце дурит, загрузка еле-еле, дважды с предсмертным хрипом 
  обрывалась. Плюнул, вырубил, начал стоя обуваться. Обуваюсь всегда 
  стоя, так контролирую пузо. Как только начинает мешать поднять ногу 
  сбрасываю пару килограммов. 
       За дверью легонько поскреблось. Хрюка благовоспитанно сидела на 
  площадке, улыбалась. 
       Что-то ты долго, заметил я подозрительно. 
       Она проскользнула в прихожую, а когда я повернулся и закрыл 
  дверь, в ее пасти уже был поводок, а глаза самые невинные. 
       У меня недосыпание, огрызнулся я, а не склероз. Ты только что 
  погуляла. Хоть и без меня, но это тоже считается! 
       Она виляла уже не хвостиком, а всем задом, клялась вести себя 
  прилично и не бегать даже за голубями. 
       Охраняй! сказал я ей строго. Дома!.. Поняла? Ох-ра-няй! 
       Она снова повиляла задом и преданно посмотрела в глаза. Щас, 
  сказали ее глаза. Я доверчивая. А ты из меня сторожевого крокодила 
  хочешь сделать! Сам будь крокодилом. 
       Да я и так крокодил, ответил я. Это еще круче, чем ястреб. 
       Да нет, ответила она преданным взглядом. Ты не крокодил, ты 
  тоже добрый. Но если уж кому-то из нас двоих надо быть крокодилом, 
  то лучше будь им ты. 
       Придется, ответил я. Кому-то надо быть и крокодилом. Когда все 
  в обществе, как стадо обезьян, наперебой демонстрируют друг другу 
  свою доброту и беспредельную интеллигентность, то самая 
  ответственная обезьяна берет в руки палку. Иначе всему стаду хана... 
  
     Когда открывал дверь, Хрюка все же попыталась протиснуться, я 
  дал ей пинка, который болонку расплющил бы о стену, но этот кабан 
  только преданно улыбнулся в ответ на такую ласку. 
  

       Глава 18 
  

       Ночью прошел легкий дождь. Сейчас небо почти чистое, но над 
  тротуарами все еще плывут разноцветные зонтики. Яркие, как осенние 
  листья: оранжевые, алые, багровые, синие... Прохожие вышибают друг 
  другу глаза спицами, но зонтики не сворачивают. Как же, 
  размечтались! А вдруг с крыши или с дерева рухнет капля воды? 
  Висит-висит, а потом и сорвется вниз от собственной тяжести! Сказано 
  же, себя беречь надо... 
       Я посматривал в окно с брезгливой жалостью. Женщины, понятно, 
  прически берегут. Но что берегут мужчины?.. Нет, это не мужчины, 
  всего лишь мужики... Как из такого стада вытесывать людей? Увы, 
  другого нет. 
       Раньше, помню, ненавидел этих двуногих, что засыпают, едва 
  встанут на первую ступеньку эскалатора. Молодые, здоровые, но как 
  берегут себя от лишних усилий... И лишь со зрелостью пришло горькое 
  понимание, что они не виноваты. Это я не такой! Это я и сейчас готов 
  подниматься по эскалатору со ступеньки на ступеньку, а уж вниз так и 
  вовсе буду бежать, пока не откину копыта и не высуну язык. 
       Природа не в силах создать всех с таким запасом сил... нет, 
  силой это не назовешь. Я вовсе не здоровяк, просто в природе мало 
  таких вот бегущих по эскалаторам, обгоняющих время, даже когда 
  спешить вроде и некуда. Да на самом деле и не надо природе такое. 
  Основная масса должна просто работать от и до. И не стремиться на 
  большее чем отдохнуть, оттянуться, побалдеть, расслабиться... Иначе 
  цивилизация, да и весь род человеческий, могут просто не выжить, 
  если бы в нем появилось слишком много таких вот обгоняющих 
  эскалатор! 
       Но и нельзя опускать эту основную массу еще ниже, как делает 
  штатовский образ жизни. Наоборот, ее нужно тащить вверх изо всех 
  сил. И она будет пониматься. Так, по миллиметру за столетие. 
       Володя вел машину осторожно, я не разрешаю брызгать из-под 
  колес, а все выбоины залиты водой, сопел, хмыкал, сказал наконец в 
  сердцах: 
       Что ж мы молчим? Китайцы вот-вот через границу полезут! 
       Кто сказал? спросил я. 
       Все говорят, отрезал он. Даже моя глухая соседка, что свое имя 
  забывает, и то вчера как клещами вцепилась у подъезда! Я уж думал, 
  насиловать будет. Куда там, мы ж не в Империи... Потребовала: скажи 
  да скажи, когда пошлем войска. Куда, спрашиваю, хоть уже догадался. 
  Чтоб гадов обратно, отвечает... 
       Куда обратно? спросил я, как глуховатая соседка Володи. 
       В Китай! Говорят, уже целые группы переходят границу. Наши, 
  мол, молчат, потому что не решили, что делать... Если бы они с 
  танками другое дело, но двинули сто миллионов... ну, тут бабка 
  загнула, но и одного миллиона беременных баб с детишками хватит... 
       Для чего? 
       Чтобы Дальний Восток оттяпать! сказал он сварливо. Они ж 
  зарятся вон уже сколько! А сейчас вот и начали... 
       Машина вышла на магистраль, заняла средний ряд и понеслась, как 
  ракета. На другие авто брызгать можно, это я разрешал. 
       Володя, сказал я проникновенно, ничего китаезы не начали. 
  Хочешь, ставлю все свое жалованье против твоего рубля, что эти слухи 
  козни идеологических гадов? 
       Он с недоверием покосился в мою сторону: 
       Вы такой азартный? 
       Очень, признался я. Потому ни во что не играю. 
       У Кречета кабинет уже третий год напоминает полевой штаб во 
  время наступления. То и дело входят и выходят министры, члены 
  правительства, люди из аппарата президента, еще какие-то 
  неизвестные, но явно допущенные к секретам. А при прошлом 
  президенте, говорят, во всем Кремле была такая тишь да гладь... ну 
  как в какой-нибудь застойной Швеции. 
       О доктрине никто не вспоминал. Я понимал, что для того, чтобы 
  ее запустить, кроме ненависти к Империи, надо кое-что и еще. Хотя бы 
  те же деньги. Немало денег. Чтобы экстремистов за рубежом вооружить, 
  поддержать, заинтересовать, перевербовать или перенацелить, да и в 
  своей стране медленно раскрывать тупоголовой массе глазки. 
       Сейчас, в эпоху юриспруденции, не стоит так уж прямо ломиться в 
  стену. По возможности надо ссылаться на право. Обосновать 
  необходимость убивать американцев, как совсем недавно благочестивые 
  христиане убивали всех язычников, включая женщин и детей. Тем самым 
  приобщая мир к более сложной и одухотворенной вере, более высоким 
  нравственным идеалам. 
       Егоров, очень озабоченный, подошел к Кречету бочком, сказал 
  негромко: 
       Господин президент... Перекос вышел. 
       Ну? 
       Егоров отшатнулся от генеральского рыка, сказал торопливо: 
       Русской мафии нанесен непоправимый урон. Даже не мафии, а 
  криминалитету... Но тут же активизировались другие группировки. Не 
  русские, так сказать. 
       Лица кавказской национальности? 
       Они тоже. И всякие там китайцы, чечены, вьетнамцы, нигерийцы, 
  колумбийцы... 
       Так займитесь ими, ответил Кречет недовольно. Он покосился на 
  Егорова с удивлением, не узнавая в нем того молодцеватого 
  подтянутого полковника, что первым пришел на помощь в разгар 
  переворота. И поплотнее! 
       Егоров переступил с ноги на ногу. Похоже, он в самом деле лучше 
  себя чувствовал с гранатометом в руках, чем с пухлой папкой министра 
  внутренних дел. 
       Господин президент... Практически каждая диаспора в Москве 
  делится на три части: торговая, беженцы и криминалитет. Любая, будь 
  это чеченцы, азербайджанцы, китайцы или кто-то еще. Но очень трудно 
  работать с криминалитетом! Бывает, что просто невозможно получить у 
  задержанных показания на "своих"... 
       Кречет слушал нетерпеливо. Глаза его поблескивали. Сказал зло: 
       У вас что, других дел нет? У нас что, благополучная Швейцария? 
       Да нет, но... 
       Народ нас поймет, отрубил Кречет. Понятно? Пой-мет. 
       Егоров с облегчением перевел дух, козырнул и вышел, неслышно 
  притворив дверь. Мы переглянулись. Кречет все еще действует как на 
  тонущем корабле. Если вспомнить характер исполнительного Егорова, то 
  через два-три дня в Москве останется только две части всех диаспор. 
       К Кречету приблизился Мирошниченко, кашлянул, сказал 
  вопросительно: 
       В Россию прибыл с визитом сам профессор Майкл Джонсон. В 
  интервью в аэропорту сообщил, что готов посетить Кремль, помочь... 
  Это крупнейший специалист... по этим... как их... расслаблениям и 
  гармониям! Лауреат Нобелевской премии. Академик всех академий мира. 
  Наш президент прошлого созыва наградил его медалью "За любовь к 
  Отечеству" второй степени. 
       Коган спросил удивленно: 
       А что, любовь к Отечеству может быть второй степени? 
       Яузов рыкнул на слишком умного иудея: 
       Помалкивай, жидяря. Если осетрина может быть второй степени... 
  или свежести, это неважно, то и любовь может. У нас Россия, понял? 
       Не понял, признался министр финансов, но, наверное, это и 
  правильно? Умом Россию не понять... Ее понимают другим местом. Но 
  нам визит этого светила не светит. При нынешнем президенте хрен 
  расслабишься, оттянешься, побалдеешь. 
       Мирошниченко все еще выжидательно смотрел на Кречета. Тот 
  поднял глаза от бумаг, уставился непонимающе: 
       Что за... он кто, дипломат? 
       Специалист по стрессам, объяснил Мирошниченко. Мировое 
  светило!.. Сейчас все гармони... гармонизируются с окружающим миром. 
  Все наши беды, как выяснилось, происходят из-за нашей 
  дисгармонизации с окружающим миром. Стоит только пройти несколько 
  курсов гармонизации... 
       И сразу все по фигу, подсказал Коган тихонько. 
       Кожа на скулах Кречета натянулась до треска. Нижняя челюсть 
  выдвинулась, лицо приняло нехорошее выражение. Мирошниченко отступил 
  на шаг, вытянулся по швам. 
       Черт бы вас побрал, прошипел Кречет, как разъяренный змей. 
  Голос медленно креп, превращался в рык, грохочущий гром. Черт бы 
  вас!.. Какая гармония? С каким миром?.. Нет, ты скажи!!! 
       Я покосился на членов правительства. Они опускали головы. 
  Привычные слова. Привычные фразы, привычные. Но мы начали строить 
  новый мир... и нам ли уживаться со старым миром? Да еще в гармонии! 
       А Коломиец фыркнул: 
       Было бы с чем гармонизироваться!.. Я, простите, живу в 
  Кузьминках, моя старая мама не хочет покидать этот район... Так вот 
  когда бы ни вышел утром, днем или вечером, пьянь на пьяни, от мата 
  потемнел воздух и вянут листья, десятилетние шлюшки в подъездах и 
  уже прямо во дворе обслуживают наркоманов... Куда бы ни ступил, 
  вляпаешься в свежее дерьмо! Как будто уже и жильцы дома выходят, 
  простите, фекалить в подъезды и на межэтажные площадки... Да и в 
  лифте вонь, блевотина, моча, дерьмо. Нормальные дети, такие еще 
  есть, боятся без взрослых проскакивать в школу... Как и 
  возвращаться. Обязательно какие-то черные рожи норовят украсть и 
  поиметь по дороге. С этим миром гармонизироваться? 
       Словно злой холодный ветерок пронесся через огромный кабинет, 
  выдувая застоявшийся воздух. Даже вечно озабоченный Краснохарев 
  поднял голову и расправил плечи. Это прежний состав правительства 
  старался "гармонизировать", "уживаться", "соответствовать", а мы, 
  злые и дерзкие, беремся этот мир подтягивать к себе, на свою высоту. 
  Скорее всего, конечно, порвем пупки, пытаясь поднять одну только 
  Россию. Но мы хоть пыта-емся! 
       Коган нетерпеливо поглядывал на часы, взмолился: 
       Можно мне слово молвить? Как вечному диссиденту?.. 
       Ну, разрешил Яузов грозно. Брови его сдвинулись, а глаза 
  поймали сионистского шпиона на перекрестье прицела. Ну? 
       О, зохен вей, пролепетал Коган, когда же я проглядел военный 
  переворот?.. 
       Кречет тоже посмотрел на часы: 
       Ого!.. Хоть министр финансов и прожорлив... как вся наша 
  прибацанная экономика, но обед в самом деле мы прохлопали. Все 
  сионистские козни! Поторопимся, пока вахтеры все не прикончили. 
       Не прикончат, сказал я бодро. Вахтеры здесь тоже... 
  интеллигентные. 
       Мы с шумом поднимались, захлопывали ноутбуки. Коломиец подождал 
  меня возле двери, сказал с мягкой укоризной: 
       Что вы так уж нападаете на бедную интеллигенцию? От вас ей прям 
  спасу нет! 
       Он спросил так жалобно, что я остолбенело уставился на него, 
  потом сам засмеялся, потер ладонями лицо: 
       Черт... Да это так, про привычке. На самом деле я бью не по 
  интеллигенции... 
       Как же, я сам слышал! 
       Не по ней, отмахнулся я. Чесс слово. 
       А по ком? 
       По подделке, объяснил я неуклюже. Но ее-то и считают 
  интеллигенцией. Она массова, криклива, слезлива, лезет во все щели, 
  вот и... В нашей дикой стране достаточно иметь диплом об окончании 
  какого-нибудь вуза, чтобы считаться интеллигентом! Бред, но это так. 
  И вот это массовое образование, не желая и не умея работать, только 
  умеет ныть: дайте нам условия, жалованье, свободу творчества и слуг, 
  а мы тогда, может быть, и начнем даже работать... А если нет, то 
  будем ставить палки в колеса любому правительству, будь это царское, 
  советское, поповское или имперское. Да-да, имперское нашей 
  интеллигенции не понравится еще больше, там же работать заставят! А 
  здесь только уговаривают, потакают, нянчатся. Настоящая 
  интеллигенция молча трудится на благо Отчизны. Как раньше трудилась, 
  так и сейчас. Не требуя к себе внимания, не требуя условий, наград. 
  Но ее незаметно, увы, незаметно! Хотя все, что в нашей стране 
  сделано, сделано этой, настоящей интеллигенцией. Но из-за того, что 
  она в тени, а на виду именно эта массовая штамповка, то и я... 
  винюсь, бью хоть и по этой подделке, но называю ее русской 
  интеллигенцией. 
  

       Глава 19 
  

       Похоже, на такой кабинетной работе мы теряем калории, словно в 
  спортивном зале. На обед спешим заметно похудевшие, бледные, а у 
  Краснохарева так вовсе под глазами трагическая синева, как у 
  голодающего шахтера. В столовую ворвались не правительством, а 
  несерьезными школьниками, стулья расхватывали так, будто на всех не 
  хватит и кому-то придется есть, как коню, стоя. 
       Коломиец единственный, что не принялся жрать в три горла сразу, 
  а сперва развернул салфетку, поморщил нос, не тот узор, очень 
  аккуратно натаскал на свою тарелку из разных блюд, соорудив что-то 
  чудовищное, будто не министр культуры, а голодный вождь папуасов. 
       Полюбовался, протянул руку через стол: 
       Виктор Александрович, не будете ли так любезны... передать мне 
  солонку?.. Благодарю вас. Глядя на ваше одухотворенное лицо... Сруль 
  Израилевич, нехорошо так гнусно хихикать!.. глядя на ваше временами 
  одухотворенное лицо, не скажешь, что в вас есть нечто людоедское. 
       Коган опасливо от меня отодвинулся, я же назло финансам положил 
  на стол локти и расставил их пошире. 
       Это вы о доктрине? поинтересовался я. 
       О ней самой, сердешной... ответил Коломиец. Благодарю вас. Я 
  всегда полагал, что в каменной соли витаминов больше, чем в 
  поваренной... Или аминокислот, это неважно. 
       А у бога, поинтересовался я, лицо одухотворенное? 
       У бога? удивился Коломиец. Какого бога? 
       Вашего, ответил я любезно. У Когана бог безобразный... с 
  ударением на втором слоге. А у вас вроде бы куда уж одухотвореннее! 
       Ну и что? не понял Коломиец. 
       А то, что мы просто должны... просто обязаны!.. уподобиться 
  Богу. Идти его дорогой. Или по той дороге, куда он нам указал и 
  куда... послал. 
       А что он нам... указал? 
       Господь Бог, ответил я, не входил в мелочи. Это он сказал: 
  когда лес рубят, щепки летят и бьют по безвинным грибам. Но что же, 
  не рубить лес?.. Когда придет Страшный Суд, наш Господь тоже не 
  станет входить в мелочи, как сказано в Писании. Там даже картинка 
  есть, как он судит. Невиновных вправо, они пойдут в рай, а виновные 
  влево, этих в ад на вечные муки. Понял? Либо вправо, либо влево. 
       Коган сказал, натужно улыбаясь: 
       Да, наша сложная юриспруденция несколько не того... 
       Ее тоже влево, определил я. Нельзя оставаться в сторонке от 
  борьбы сил Добра и Зла. Кто пытается отсидеться, тот косвенно 
  помогает Злу. Добро должно быть в постоянной борьбе со Злом! Если 
  Добро остановится, оно перестанет быть Добром... А насчет 
  людоедства... гм... Так вот вам еще раз: был когда-то такой красивый 
  город... Дрезден назывался. Не слыхали? О Дрезденской галерее 
  искусств слыхали, а про сам Дрезден нет? Словом, город музеев, 
  университетов... Культурный и красивый город. Очень чистенький. Уже 
  говорил? А говорил, что люди в нем жили культурные и воспитанные? 
  Тоже говорил? И что с семьями жили, с детьми? Налетела авиация США и 
  в одну ночь превратила город в груду щебня. Были уничтожены не 
  только все музеи и дома, но и все население. Гражданское население. 
  Со всеми невинными, как теперь говорят, детишками. Так было? Так. И 
  что же? Увы, историю пишут и суд вершат всегда победители... Еще не 
  поняли? Если такая же ковровая бомбардировка будет проведена против 
  какого-нибудь городка на Кавказе, объявившего о священном праве 
  убивать всех русских, никто из серьезных людей и не пикнет в защиту 
  ковропокрытых. А если кто и пикнет... то что толку от пиканья в 
  защиту Дрездена? 
       Краснохарев бросил на меня осуждающий взгляд: 
       Какой-то вы непоследовательный, Виктор Александрович! То 
  чеченских боевиков считаете почти героями, то теперь готовы весь 
  Кавказ смести на фиг... Несолидно для политика. 
       Так это для политика, ответил я. А я человек с нормальной 
  психикой. Когда человек сражается лучше меня, я это признаю. Но это 
  вовсе не значит, что я ему готов отдать ключ от квартиры! А если он 
  вламывается ко мне силой, то я его застрелю без малейших угрызений 
  совести. Даже если это будет Ван Дамм, Шварценеггер, или кто там 
  сейчас из стреляющих и каратэчных звезд Голливуда... Да черт с ними, 
  застрелю даже Никиту? или любую из красивых шлюх, что ворвется ко 
  мне!.. Но главный вопрос, который мучит каждого из нас, где-то там 
  глубоко внутри мучит, это имеем ли мы моральное право убивать 
"простых людей" только для того, чтобы остановить, как мы считаем, 
  наползание их культуры? Культуры простых людей, которая не намного 
  выше культуры плесени в пробирке? И вообще, не выше ли жизнь самого 
  подлейшего и плюгавенького преступника, чем самое высокое 
  произведение искусства? 
       Коломиец оживился, культура это он, Коломиец, его ведомство, 
  ответил с достоинством, расправляя крылья: 
       Это сложный вопрос, и неверно его ставить в такой плоскости... 
       Да хоть креветкой, прервал я, футурология если и культура, то 
  несколько другая. Никто не ставил, так поставим мы. Итак, перед нами 
  выбор: убить ублюдка или сжечь "Джоконду". По всем канонам 
  навязываемой нам из-за океана морали бесспорно надо выбрать жизнь 
  ублюдка, так как человеческая жизнь... Дальше любители сами могут 
  договорить на полчаса бредятины о сверхценности любой человеческой 
  жизни, а я сразу обращаюсь к нормальным людям: если честно, не по 
  фигу ли нам десятки тысяч египтян, что погибли на строительстве 
  пирамид? Зато уже тысячи лет весь мир любуется, ахает, прикидывает, 
  сколько же каменных глыб втащили туда... А властители соседних 
  государств пару тысяч лет страшились нападать на Египет: страна, 
  которая возвела такие громады, сумеет дать отпор!.. Мы считаем, что 
  пирамиды стоили жизней тех самых простых египтян. Так? Но для 
  поддержания этих в самом деле незыблемых человеческих ценностей нам 
  придется всего лишь убивать ползущих из-за океана тараканов, которые 
  жрут нашу культуру, наш язык, уничтожают нас как народы. 
       Дальше ели в молчании, слышалось только сопение, чавканье, стук 
  и звяканье посуды. Когда подошла очередь кофе и компотов, я видел, 
  как за дальним столом встал Кречет. Вместе с ним поспешно вскочили 
  наши силовики, только Забайкалов продолжал неспешно очищать тарелку 
  ломтиком белого хлеба. Мне отсюда видно было, что перед Яузовым 
  осталась недоеденная курица, но министр обороны не смел усидеть 
  перед лицом главнокомандующего. 
       Коломиец тоже поднялся. Вот почему он во время разговора косил 
  в сторону обедающего президента. Что-то хочет узнать или попросить. 
  Лучше, если бы наш министр культуры был хапугой или казнокрадом. 
  Ущерба бы меньше. Сколько человек может украсть для себя лично? А 
  вот когда старается для человечества... 
       Мы с Забайкаловым закончили обед ноздря в ноздрю. В коридоре 
  Кречет стоял в окружении министров, все галдели, как стая галок на 
  дохлой козе. Кречет увидел нас, блекло улыбнулся. Министры 
  расступились, он вышел из круга. Его широкие ладони с силой потерли 
  лицо. Серая ноздреватая кожа слегка побагровела, приняв вид еще 
  ужаснее. Под глазами повисли темные круги, исхудавшие щеки 
  опустились, квадратный подбородок боксера стал еще массивнее. 
       Черт, сказал он устало, черт... Как трудно! И как было проще 
  тем ребятам, что правили Советским Союзом. 
       Забайкалов пророкотал благодушно: 
       Это вы о чем? 
       А то, что мы теперь сами, ответил Кречет. Одни-одинешеньки во 
  всем мире. 
       А раньше? спросил Забайкалов с интересом. Разве мы не 
  единственные, кто строил коммунизм? 
       Нет, ответил Кречет устало. Все лучшие люди мира строили вместе 
  с нами. Все самые чистые, честные, идеалистичные... Половина нашей 
  агентуры, если не больше, была добровольной. Работали не за страх 
  или деньги, а по совести, по идейной убежденности в правоте 
  коммунизма! Все атомные секреты нам перетаскали, все чертежи военной 
  техники, все-все... А теперь никто на Россию... всего лишь Россию, 
  работать не будет. Ни один американец, ни один немец, ни один 
  француз... Раньше да, но раньше у нас полным ходом строили 
  коммунизм. Со всех сторон наперебой предлагали услуги! Работали не 
  на Россию, а на страну победившего... ну побеждающего коммунизма. 
  Мечтали, что и к ним из России придет это царство равенства и 
  свободы. Конечно, более гуманное, без диких жестокостей, 
  свойственных этим диким русским, что на самом деле есть скифы, а вот 
  у них в Европе коммунизм будет в самом деле таким, о каком в их же 
  Европе мечтали все века... 
       Краснохарев вздохнул: 
       А теперь мы, увы, как все... Теперь вон даже китайцы наступают. 
  Платон Тарасович, в газетах крик стоит! А что на самом деле? 
       Подвижек войск не замечено, ответил Кречет зло. Но что-то там 
  происходит, верно. Массы народа стягиваются к границе. В газетах 
  крик насчет исконных прав Китая на земли Уссурийского края. 
       Сказбуш уточнил: 
       В провинциальных газетах. Или в мелких. 
       Но они, сказал Кречет рассерженно, покрывают основную часть 
  страны! 
       Если бы начало кампанию правительство Китая, то первая 
  публикация была бы в центральной прессе. 
       Коган вставил: 
       Хоть я и не разведчик, но полагаю, что в некоторых случаях 
  удобнее начинать с мелких газет. В случае чего можно сделать вид, 
  что это инициатива мелких экстремистских групп. До которых просто не 
  дотянулись руки власти. 
       Кречет проговорил задумчиво: 
       Может быть... Все может быть. Но я не верю, что там что-то 
  серьезное, несмотря на все предупреждения госдепартамента США. 
       Почему? 
       Потому что тон заявления госдепартамента слишком... игривый, 
  что ли. По крайней мере, как будто сами смеются над тем, что 
  говорят. Зато во всех американских газетах крупным шрифтом 
  перепечатывается все из тех провинциальных китайских газет, где 
  сообщается о скоплении народа вблизи границы с Россией. И снабжается 
  комментариями! И множество фото... Да-да, там просто кипит от 
  репортеров, операторов. Как будто весь мир старается спасти Россию 
  от вторжения голодных китайских масс!.. Ладно, что у нас с 
  подготовкой бюджета? 
       Коган сказал печально: 
       Ну вот, опять за рыбу гроши... Увы, каждый народ... это я о 
  себе, имеет то правительство, которое его потом имеет. 
       Я вошел в кабинет последним, сел за краешек. Сказбуш, чему-то 
  улыбаясь, вытащил из принтера, встроенного в его ноутбук, лист 
  бумаги. Всмотрелся с явным удовольствием, щелчком переправил по 
  столу в мою сторону. 
       Что это? спросил я. 
       На листке моей любимой гарнитурой arial Сказбуш знает даже это 
  было набрано около сотни фамилий, выделено болтом, а подле каждой 
  краткий комментарий бледным курсивом. 
       Стараюсь облегчить вашу совесть, пояснил Сказбуш. Или сознание, 
  что там у вас? В Европе некоторое время тому велись работы по 
  созданию программы, аналогичной программе "Звездных войн", а также 
  разработке различных видов электронного оружия. Судьба ученых, 
  которые занимались этой работой, весьма показательна. Взгляните, 
  взгляните... Это любопытно. 
       За моей спиной словно распахнули двери гигантского 
  холодильника. Я смотрел на эти листки, кожу опалило холодом, затем 
  холод начал забираться во внутренности. 
       На листке было напечатано: 
       1. Профессор Кейт Боуден в 1982 году погиб в автокатастрофе. 
       2. Джек Вулфенден погиб в результате катастрофы планера в июле 
  1982 года. 
       3. Эрнст Броквей покончил жизнь самоубийством в ноябре 1982 
  года. 
       4. Стефен Дринкуотер повесился в 1983 году. 
       5. Полковник Энтони Годли пропал без вести в апреле 1983 года, 
  объявлен умершим. 
       6. Джордж Фрэнкс покончил жизнь самоубийством в апреле 1984 
  года, повесился. 
       7. Стивен Оук в 1985 году покончил жизнь самоубийством, 
  повесился. 
       8. Джонатан Уош покончил жизнь самоубийством, бросившись с 
  высотного дома в ноябре 1985 года. 
       9. Доктор Джон Бриттан в 1986 году покончил жизнь 
  самоубийством, отравился. 
       10. Аршад Шариф в октябре 1986 года покончил жизнь 
  самоубийством. Сидя в машине, привязал конец веревки к дереву, 
  накинул на шею петлю и резко рванул автомобиль с места. Самоубийство 
  произошло в Бристоле, в ста милях от его дома в Лондоне. 
       11. Вимал Дазибай покончил жизнь самоубийством, прыгнув в 
  октябре 1986 года с моста в Бристоле, в ста милях от своего дома в 
  Лондоне. 
       12. Автар Синг-Гида пропал без вести в январе 1987 го-да, 
  объявлен умершим. 
       13. Питер Пиппел покончил жизнь самоубийством, задавлен в 
  гараже машиной в феврале 1987 года. 
       14. Давид Сэндс покончил жизнь самоубийством в марте 1987 года, 
  направив машину на большой скорости в здание кафе. 
       15. Марк Визнер самоубийство в результате удушения в апреле 
  1987 года. 
       16. Стюарт Гудинг убит на Кипре 10 апреля 1987 года. 
       17. Дэвид Гринхалг упал с моста 10 апреля 1987 года. 
       18. Шани Уоррен покончил жизнь самоубийством в апреле 1987 
  года, утопился. 
       19. Майкл Бейкер погиб в автокатастрофе в мае 1987 года. 
       20. Трепор Найт покончил жизнь самоубийством в мае 1988 года. 
       21. Алистер Бекем покончил жизнь самоубийством с помощью 
  электрического тока в августе 1988 года. 
       22. Бригадир Питер Ферри покончил жизнь самоубийством с помощью 
  электрического тока в августе 1988 года. 
       Сказбуш сказал негромко: 
       Академики, профессора, умнейшие специалисты по космическому 
  оружию... Так и осталась Европа без космических форпостов. Жалко, 
  правда? 
       Жалко, ответил я растерянно. Но кто их... Они или мы? 
       Сказбуш промолчал. 
  

       Глава 20 
  

       Жуковский встретил меня у лифта. Сколько я его помнил, он 
  всегда был предупредительно вежливым, даже чересчур 
  предупредительным. Если его студент, к примеру, в разговоре с ним 
  ронял карандаш или ручку, Жуковский первым успевал нагнуться, 
  поднять и подать студенту, нисколько не заботясь, что умаляет свой 
  авторитет. Эдакая инстинктивная готовность прийти на помощь, даже 
  если спасаемый может спастись сам с куда меньшими усилиями. 
       Дмитрий Аполлонович, сказал я, у меня к вам несколько необычное 
  дело. 
       Хотите подать в суд? спросил он, так как я замолчал. Да, для 
  вас это в самом деле необычное... При вашем-то характере! 
       Я отмахнулся: 
       Да нет, не совсем то. 
       Не суд? 
       Суд, суд... 
       Но вы сказали... 
       Я хочу, сказал я, чтобы в суд подали вы. От своего имени. Мне 
  неловко, я теперь в правительстве... или почти в нем. Не торопитесь 
  возражать, вы же юрист!.. Это будет в самом деле несколько необычный 
  процесс. Нужен юрист экстра-класса. А мы вам обеспечим самую 
  действенную поддержку. За процессом будут следить все газеты, 
  телевидение, в Интернете создадим специальный сайт... 
       Он слушал внимательно, лицо неподвижное, как у хорошего игрока 
  в покер. Веки приспущены, чтобы я ничего не прочел по выражению 
  глаз. 
       Выкладывайте, сказал он медленно. Я слышал, вы сейчас на 
  высокой службе... 
       Собачки служат, ответил я сварливо, я там занимаюсь тем же, чем 
  и занимался. 
       Я имел в виду адрес, откуда может исходить поддержка. Так в чем 
  заключается иск? 
       Я перевел дыхание, сказал как можно спокойнее: 
       Я покупаю игры американских фирм, где американский спецназ 
  уничтожает русских как саранчу. Массово! Где элитные войска США 
  высаживаются в России, наводят свой "новый" порядок. Кто-то скажет, 
  что я повторяюсь, но это я говорил им, вы же вообще телевизор не 
  включаете, а компа у вас вовсе нет... Я смотрю по телевидению 
  сериалы, где американские спецслужбы, уже не скрываясь, действуют на 
  территории России, кого-то убивают, кого-то выкрадывают... Я читаю 
  книги, где русские не просто выставлены подонками, но опять же те же 
  американские коммандос высаживаются в Москве, Челябинске, стреляют 
  русских, что-то захватывают, что-то увозят... Конечно, они везде 
  помогают "хорошим" русским против "плохих" русских, но вы-то 
  помните, что мы вводили войска в Чехословакию, чтобы помочь хорошим 
  чехам против плохих... даже если хорошим был один-единственный 
  Густав Гусак, а плохими вся страна с правительством и тогдашним 
  Политбюро в придачу! То же самое было в Венгрии, Афганистане... 
       Он слушал внимательно. Не вскинулся, не запротестовал сразу, 
  хотя его спокойное слушание на самом деле ничего не значило. 
       Веки наконец чуть приподнялись, на меня взглянули острые глаза. 
  
     Вы отдаете себе отчет, что такой судебный процесс обречен на 
  провал? 
       Почему? 
       В Империи никогда не сдадут своих... так по-крупному. Это 
  значило бы отказаться от всей их экспансии. Ну не от всей, но от 
  львиной доли. У меня попросту даже не примут иска... Хотя, конечно, 
  можно найти пути, чтобы приняли. Но к кому предъявлять иск? К фирме, 
  что выпустила компьютерную игру, к киностудии, что запустила 
  очередную мыльную оперу про неуловимый спецназ, или же... 
       Я кивнул: 
       Вы правы, лучше бы это "или же". Чем выше пойдет иск, тем 
  лучше. В идеале хорошо бы обвинить юсовского президента, конгресс 
  или сенат. Тем самым поставить под удар всю внешнюю политику 
  Империи. Главное здесь даже не выигрыш!.. Может быть, даже лучше, 
  если его не будет. Обиженным сочувствуют. Зато привлечем внимание 
  мировой общественности... заодно и наша прислушается. Если будет 
  квалифицированное обвинение, то многие задумаются: а в самом деле, 
  мол, наших мочат почем зря! Как это я не заметил? Это ж 
  оскорбление!!! Пойду в ответ мочить американцев! 
       Он молчал, лицо все такое же каменное, руки скрестил, ни один 
  палец не дрогнет, не шелохнется. Медитирует, кто-то сказал бы, но 
  я-то знал, какая бешеная работа идет в его мозгу. Среди юристов идет 
  негласный подсчет выигранных и проигранных дел, Жуковский стоит 
  очень высоко по рейтингу, у него проигранных практически нет, разве 
  что кто-то сверху вмешался и прикрыл дело, но все юристы о таких 
  вещах знают, дела с таким исходом сообща относят в особую группу 
"серых". Но вот сейчас я предлагаю взяться заведомо за безнадежное 
  дело... 
       Хотите сказать, проговорил он медленно, что с хорошего коня не 
  стыдно и упасть? 
       Я вздохнул с облегчением: 
       Именно. Ведь некоторые провалы значат больше, чем мелкие 
  успехи. Икар погиб, но сколько наделал шуму! Поэты говорят как о 
  подвиге, хотя на самом деле это был просто дурак, который вместо 
  того, чтобы пролететь на нужной высоте по направлению к материку, 
  сдуру поднялся к Солнцу, нарушив все полетные инструкции отца... 
       Он сказал все так же размеренно: 
       Что ж, проигрывать так проигрывать... Но лучше проиграть в 
  федеральном суде, чем в местном, когда иск против мелкой фирмы, 
  верно?.. Хорошо бы еще как-то зацепиться за международные суды... 
  Главное, чтобы приняли иск. А там начать кампанию в прессе. Сперва у 
  нас, да и там массмедия начнет сообщать об этом деле, никуда не 
  денутся... Вы пьете по-прежнему пиво? 
       Я взглянул на часы, поднялся: 
       Увы, я в самом деле на службе. Это я так, за счет рабочего 
  времени проворачиваю собственные делишки... 
       Он усмехнулся: 
       Бросьте, у вас никогда не было собственных. Я не знаю другого 
  такого человека, что был бы вот так отдан идеям... скажем, 
  платоновского мира. Так что вы и сейчас на слу... простите, на 
  работе! 
       Я дал проводить себя до лифта. Глаза его оставались 
  благодушными, веселыми, обманчиво добренькими. Но я помню его 
  бульдожью хватку по старым процессам. 
       Володя, казалось, подремывал за рулем, на коленях газета, 
  голова склонилась на грудь. Однако я знал, что он ухитряется, как 
  Аргус, видеть спереди, сзади и с боков, а под газетой может 
  оказаться автомат. И сейчас он видит, как я спускаюсь, как иду через 
  двор, расшвыривая желтые листья... 
       Ну не могу не пошуршать ими, очень вкусно шелестят, что-то в 
  этом есть древнее, упрятанное глубоко в кровь... 
       Я вздрогнул от призывного гудка. Элегантный серебристый опель 
  снизил скорость и прижался к обочине. В окошко выглянуло смеющееся 
  лицо молодой женщины. О, я узнал эти лучистые глаза! 
       Володя вскинул голову, вид у него стал еще настороженнее, тело 
  напряглось для броска. Руки оставались под газетой, но мышцы плеч 
  заметно напряглись. Я успокаивающе вскинул руку, прошел мимо к 
  опелю. Тот подрулил к самой кромке тротуара. 
       По ту сторону стекла мелькнула белая рука. Дверца распахнулась. 
  Я пригнулся, заглянул. Стелла смотрела с веселым вызовом: 
       Смотрю, кто это такой важный выходит?.. То на небо взглянет, то 
  на полметра в землю. Почвенник, наверное. Скоро попрут из политики? 
       За что? поинтересовался я. 
       Как политик, я уже научился избегать прямых ответов, встречал 
  вопросы контрвопросами. Стелла удивилась: 
       Как за что? Политик обязан смотреть по сторонам. И все время 
  улыбаться, демонстрировать благополучие курса своего правительства. 
       В любом стаде есть паршивая овца, сообщил я. 
       В ее взгляде прочел, что весь кабинет Кречета паршивейшее из 
  стад, но вместо этого она сладенько улыбнулась и почти пропела: 
       Я могла бы довезти до центра... если бы вас не страшило 
  похищение... 
       Конечно, она не случайно проезжала мимо, я в такие случайности 
  не верю, к тому же избыток половых гормонов не туманит мой мозг, 
  однако какой мужчина стерпит ядовитый намек в трусости? 
       Моя грудь выпятилась, как у голландского петуха, я махнул 
  Володе: мол, следуй сзади, сам влез на сиденье рядом. В машине было 
  свежо, пахло легкими духами. На ниточке болтался поглотитель паров 
  бензина, но, по-моему, он тоже заряжен добротными французскими 
  духами. 
       Пристегнитесь, предупредила она. 
       Будет гонка? 
       Нет, но когда рядом такой ценный представитель человечества... 
       Спасибо. 
       ...да и менты следят, чтобы ремни безопасности были на месте. 
       Фи, а еще боярыня! 
       Княгиня, поправила она сердито, если уж вас так достает мой 
  титул. 
       Простите великодушно, сказал я с глубочайшим раскаянием, чёй-то 
  эта боярыня перед глазами скачет... Ага, на санках ее Суриков вез! 
  Помню, что боярыня, точно. В кокошнике! Стелла, а почему вы без 
  кокошника? 
       Она вела машину ровно, по-женски аккуратно, по-женски 
  виртуозно, ибо мужчины по-прежнему к женщинам за рулем ревнуют, не 
  прощая им ни малейшего промаха. Я поглядывал на ее безупречный 
  профиль, аристократически вздернутые скулы, красиво вылепленные 
  ноздри. Глаза ее смотрели на дорогу, длинные загнутые ресницы 
  бросали на бледные щеки густую загадочную тень. 
       Кокошник княгини не носили, отрезала она. 
       Как же так? изумился я. Помню, у Даля... 
       Он изучал крестьянок, пояснила она высокомерно. 
  Простолюдинок!.. Вы ощущаете разницу? 
       У меня на языке вертелся ответ, что в той ситуации, в какую я 
  ее поставил... назовем это ситуацией, она мало чем отличалась от 
  крестьянки, но смолчал, нехорошо напоминать о поражении. 
       Нет, все-таки хорошо быть Никольским. Не ищу приключений, сами 
  находят. Правда, можно было не соваться в эту ловушечку... такие 
  лакомые кусочки сыра только в опасных мышеловках, но не политик я, 
  не политик! 
       Вы так далеко от своего района, заметила она ядовито, и 
  кремлевских башен что-то не вижу... По бабам шастаете, господин 
  футуролог? 
       Я сказал напыщенно: 
       Военные тайны хотите выведать? Так я вам и скажу, что в нашем 
  полку шесть танков и восемь пулеметов!.. Я был у... был... а вы что, 
  ревнуете? 
       Ее щеки от злости побледнели. 
       С чего бы? 
       Да так, сказал я мечтательно, хорошее время было... Даже 
  прекрасное. Как вспомню... 
       Теперь ее нежные щеки порозовели, зато полные губы стиснулись в 
  тонкую линию. Мне даже показалось, что машина задергалась, будто 
  вместе с хозяйкой переживала за то хорошее и даже прекрасное время. 
  Впрочем, почему-то бывает так, что одному кажется хорошим, даже 
  прекрасным, а другому не очень... даже очень не очень... 
       Я посматривал на нее искоса. Нежный, как солнце на восходе, 
  алый румянец наливается цветом. Похоже, тоже вспоминает тот 
  злосчастный день, когда первый раз поймала меня в ловушку. 
  Вспоминает во всех подробностях, хотя явно все это время старалась 
  вычеркнуть из памяти. 
       В зеркальце я видел неотступно следующую за нами машину. Иногда 
  удавалось рассмотреть глаза Володи. Он смотрел словно через 
  перекрестье прицела. На его честном квадратном лице я читал 
  сильнейшее неодобрение. Не дело любителям лезть в игры 
  профессионалов. Правда, с женщинами мы все считаем себя крутыми 
  профи. 
       Я могу вас подбросить до кремлевских ворот, предложила Стелла. 
  Мне по дороге. 
       Отлично, одобрил я. Посмотрел на часы. О, черт!.. Уже обед. 
  Этот чертов Коган сожрал все бутерброды... Куда в него столько 
  влезает? Правда, вся наша финансовая система такая же... Стелла, 
  забросьте меня во-о-он туда на уголок, в кафе. Все равно в кабинете 
  сейчас пусто. 
       Она поморщилась, совершенно натурально: 
       Что за дикость? 
       А что? 
       Человеку вашего положения... да просто нормальному... разве 
  можно в кафе? Они ж все на маргарине! С нарушением экологии. 
  Не-е-ет, этого я просто не могу вынести... 
       Машина прошла мимо кафе на такой скорости, что из патрульной 
  машины ГАИ высунулся инспектор и вскинул палочку, но тут же возле 
  него притормозил Володя, что-то сказал, и постовой нехотя втянулся 
  под скорлупу, словно голова печальной черепахи. 
       Стелла явно все замечала, на губах играла полупрезрительная 
  улыбка: вот они, привилегии, мерзавец уже начинает чувствовать себя 
  лучше других, ему все позволено... 
       Спохватившись, она затормозила возле ресторана так резко, что 
  на тротуаре отпрыгнули. 
       Сейчас припаркуюсь, предупредила она. 
       Не влезешь, предположил я. 
       Мы с моей серебряночкой худенькие... 
       Вдвинулась она виртуозно, но нам обоим пришлось вылезать через 
  левую дверь, справа навороченный додж стоит на расстоянии большого 
  пальца младенца. Похоже, моя княгиня с отличием закончила и курсы 
  экстремального вождения. 
       В ресторан мы влетели, как два смерча. Стелла с ходу помахала 
  рукой метрдотелю. Я плюхнулся за ближайший стол, не дожидаясь, пока 
  Стелла грациозно опустится, а метрдотелю объявил: 
       У меня обеденный перерыв всего сорок минут. Из него половину у 
  меня уже сперли. Если есть что готовое... сожру. Нет уйду жрать 
  пирожки на улице. 
       Метрдотель не дрогнул лицом, новорусскость приучила ко всяким 
  неожиданностям, от самой малой из которых английский дворецкий упал 
  бы в обморок. 
       Есть, сказал он оценивающе. 
       Правая рука его поднялась кверху, он выставил ладонь, словно 
  командир десанта, привлекая внимание, поднял два пальца, большим и 
  указательным сделал кольцо, и тут же в нашу сторону поспешил 
  официант. На подносе была широкая тарелка с тонкими ломти-ками 
  ветчины, буженины и всего того, что именуется холодным мясным 
  салатом. Все это было на огромных листах зелени. 
       Я взглянул на часы: 
       Ого, да тут круче, чем в кафешке. Быстро. Молодцы! 
       Стелла сидела напротив. Локти уперла в стол, подбородок на 
  кулачки, потом вспомнила, что гораздо ярче смотрится, когда свободно 
  откинется на спинку кресла, так ее высокая грудь оттопыривается 
  вообще вызывающе, тонкая талия, как у осы... 
       Я жрал в три горла, а она красиво изогнула бровь, глаза 
  насмешливо наблюдали, как я грубо разрываю мясо руками. По этикету 
  полагалось бы ножом и вилкой, вот их целый набор, да еще и 
  оттопыривать мизинец... Плевать, я не придурок, которого разбуди 
  ночью и спроси, какое вино к рыбе, какое к мясу, выпалит без 
  запинки, но путает Гегеля с Гоголем, а теократизм с 
  эмпириокритицизмом. 
       Метрдотель подошел неслышно, спросил почтительно: 
       Рыбу подавать? 
       Стелла открыла рот, но я отмахнулся: 
       На фиг рыбу. Тащи мяса. Горячего, жареного! 
       Он спросил заговорщицки: 
       С кровью? 
       Нет, ответил я. Хорошо прожаренное. 
       Стелла молчала, в глазах было непонимание и смятение. Даже те, 
  которые пальцы веером... ну, депутаты, уже знают, что сейчас надо 
  рыбу, а когда заказывают мясо, то обязательно с кровью, но... с 
  другой стороны, если такой вот... футуролог заказывает мясо, то это 
  что-то знаковое, в этом какой-то смысл. Может быть, высокое и тайное 
  знание древних или же подсказка подсознания через внесознание, минуя 
  простое знание... в том числе и обрядовое знание этикета... 
       А я жрал в три горла, ибо после трех чашек кофе и простенького 
  непатриотичного биг-мака в желудок ничего не падало, а теперь он 
  прыгал в моем брюхе, на лету, как пес, хватал полупережеванные 
  куски. 
       Мясо, произнесла она с сомнением. Это нездорово... Я имею в 
  виду, нездоровый образ жизни. Мыслители, как я слышала, предпочитают 
  вегетарианство. Чтобы мысли текли ровно, чисто, незамутненно... 
       Это те, сообщил я, кто выйогивается... Есть такое направление 
  йогизм. А я создал собственную философскую систему. 
       Ого! 
       Абсолютно верно. 
       Что же это? 
       Яректизм, ответил я важно. 
       Она вскинула брови. Я ожидал, что она понимающе кивнет, любая 
  бы женщина поступила бы так... даже большинство мужчин, но Стелла 
  поинтересовалась: 
       Яректизм?.. Это что же? 
       Ее прекрасные глаза смотрели с ленивым любопытством. Тонкие 
  пальцы поднесли к полным губам крупную виноградину, такую же налитую 
  сладким соком, поспевшую. Что ж, красивым женщинам можно чего-то не 
  знать, еще как можно... 
       Философское понятие, объяснил я. Обосновывающее правильность 
  утверждения. Могу похвастаться, хотя это и не совсем скромно, что 
  этот термин в мировую практику ввел именно я, ваш... не могу сказать 
"покорный" и тем более "слуга", но мне нравится слово "ваш". Что-то 
  в нем есть эдакое обеща-ющее... 
       Она прервала с некоторым удивлением: 
       Я была уверена, что новых слов уже не придумывают! По крайней 
  мере, в философии. Там уже все придумано и перепридумано с их 
  коммунизмами, фашизмами, идеализмами... Что означает ваш яректизм? 
       Я рек, объяснил я с некоторым снисхождением к ее тупости. Что 
  означает я сказал. То есть утверждение, которое я произнес, не 
  требует дополнительных доказательств и прочих базисных подпорок. 
  Почему? Да просто достаточно и того, что его произнес я, Никольский! 
  
     Она смотрела пристально, не понимая, где грань между моим 
  нахальством и манией величия. Я напыжился и неспешно тянул пиво. 
  Вообще-то философы вроде бы должны предпочитать коньяк, так 
  почему-то думает простой народ, но ведь все величайшие философы: 
  Кант, Юм, Фихте, Гегель, Маркс, Мабли... все не мыслили жиз-ни без 
  пива. Даже современные Кьеркегор, Камю и Ясперс употребляли только 
  пиво, хотя жили в коньячной Франции. 
       Да, произнесла она ледяным тоном, от скромности ты не умрешь. 
       Это уже было что-то: "ты" вместо "вы". 
       О да, согласился я. У меня есть более богатый набор, от чего 
  умереть! 
       Она поинтересовалась: 
       Ты под какой звездой родился? 
       Под счастливой, сообщил я. 
       Да не то, поморщилась она. В каком созвездии? 
       В шестьдесят первой Лебедя, ответил я беспечно. Если не вру. 
  Вроде бы астрономы вдвинули Солнце в это созвездие. А может быть, 
  оно и без астрономов там уже было... 
       Не то, сказала она снова с ноткой превосходства. Под знаком 
  Овна? Или Рака? 
       Я посмотрел на нее оценивающе. Помню, она была хороша в позе 
  этого астрономического знака, но и сейчас хороша, с этими внезапными 
  переходами от абсолютной уверенности аристократки, да еще красивой 
  аристократки, к сомнениям в своей правоте неглупой вообще-то, 
  несмотря на ослепительную красоту, женщины. 
       Ее глаза несколько мгновений выдерживали мой взгляд. Щеки 
  окрасились нежнейшим румянцем. Ей это очень шло. Что-то в этом 
  аристократизме есть, есть. Моя Хрюка тоже плод многолетнего 
  скрещивания пород, а потом, когда вывели этих замечательных хрюк, ее 
  всюду поддерживают в чистоте, не позволяя примешаться "нечистой" 
  породе двортерьеров... 
       Какая у тебя роль сегодня? поинтересовался я. Снова Мата 
  Хари?.. Или светская львица?.. Или эта придурка... придурица... как 
  женский род от "придурок"?.. помешанная на спиритизме? Говори 
  честно, бить не буду. 
       Она уронила взгляд. Пальцы нервно потеребили край стола. 
       Ты все равно не поверишь, ответила она изломанным голосом. Но 
  на этот раз... я сама. 
       Не поверю, честно ответил я. Не такой уж я и красавец. И не 
  князь... вроде бы. А машины у меня так и вовсе нет... 
       Она чуть взяла себя в руки, покачала головой: 
       Машина тебе без надобности, тебя возит шофер. Насчет князя тоже 
  не знаешь. Может быть, ты сын императора, ведь своего отца не 
  помнишь... А насчет красивости... Среди женщин бытует поговорка, что 
  если мужчина чуть-чуть красивее обезьяны, то уже красавец! Ты же... 
  а ну-ка, поверни голову... нет-нет, в профиль, а теперь анфас... ты 
  намного интереснее из всех знакомых мне обезьян. 
       Я кивал, соглашался. Она в самом деле сама заинтересовалась 
  мной, это ж понятно, особенно после того жестоковатого... гм... 
  продолжения знакомства в первый же день. Но мне понятно и то, что к 
  этой заинтересованности ее подталкивали долго и упорно, переламывая 
  ее обиду и понятное отвращение при звуках одного моего имени. 
       Ты мой адрес еще помнишь? спросила она. 
       Я довольно прорычал: 
       Еще бы! 
       Если вздумаешь заглянуть... я не стану звать милицию. 
       Она поднялась, я провожал ее взглядом к самому выходу. 
  Метрдотель что-то спросил на выходе, поклонился. Я остался допивать 
  пиво, в смеси с непереваренным теплым молоком это будет что-то 
  ужасное, но и отказаться нет сил... 
  

       Глава 21 
  

       Когда я вышел из кафе на улицу, серебристого опеля княгини уже 
  не было, как и доджа. Я не успел подойти к бровке, как подкатил 
  черный автомобиль, распахнулась дверца. Я сел на заднее сиденье, в 
  зеркале видел осуждающие глаза Володи. 
       Если учесть, что он же и телохранитель, то ему пришлось 
  несладко ожидать вот так, не зная, кто там в меня стреляет или 
  бросается с отравленным кинжалом. 
       В кабинет я успел до прихода Кречета, тот после обеда успел 
  съездить в Думу, сейчас он пользовался на диво крепкой поддержкой, 
  почти три четверти его предложений проходили с первой же попытки, 
  невиданное дело для его предшественника... 
       Вернулся Кречет довольный, потер ладони, поинтересовался: 
       Ну, что у нас на очереди? Начнем с главного? 
       Да, поддержал Коган льстиво, наливайте, Платон Тарасович! 
       Законопроект о выделении дополнительных средств на армию, 
  доложил Кречет, принят!.. Саудовская Аравия выделяет семь миллиардов 
  долларов на разработку военно-космического корабля "Зуль-аль-Факар". 
  Каково?.. А что у вас? 
       Зуль-аль-Факар, повторил Коломиец, губы его шевелились. Если не 
  ошибаюсь, это Меч Аллаха? 
       Верно. 
       Дожили, прошептал Коломиец убито. 
       Яузов наморщил лоб: 
       Это какого такого военно-космического? Таких не бывает. Есть 
  транспортные "Протоны", носители для спутников "Энергия", челночные 
"Бураны"... Если им нужны баллистические ракеты, то мы поможем 
  наладить выпуск транспортных. Разница только в начинке... 
       А Сказбуш ответил, не обращая внимания на печального министра 
  культуры, на его тонких губах играла двусмысленная улыбка: 
       Да так, мелочи... Но показательные. Я сейчас заехал по дороге в 
  клуб самообороны, что организовали жильцы дома по Малой Грузинской. 
  Да не тот, когда всяк за себя, а коллективный... Теперь к их дому ни 
  один пьяный не подойдет, ни одна шайка подростков не посмеет буянить 
  на детской площадке... Глядя на них, организовались и жильцы 
  соседних домов. Теперь весь микрорайон закрыт для... 
       Посторонних? спросил Кречет. 
       Нет, ответил Сказбуш все с той же двусмысленностью, но теперь 
  нашей власти там почти нет. Сами вершат суд и расправу. 
       Суд шариата? 
       Нет, но похоже. Об исламе и слушать не хотят, плюются, но 
  захваченных подростков, что били окна и расписывали стены в подъезде 
  матерными словами, пороли прилюдно. На площадке для выгула собак. 
       Кречет пожал плечами: 
       Ну и что? Ты хочешь сказать, что с этими людьми будет труднее? 
  Что с ними придется договариваться?.. Вот и хорошо. Договоримся. Они 
  же сами часть ноши, которую тащит государство, взяли на свои 
  плечи!.. А что не всегда их действия совпадают со статьями 
  Уголовного кодекса, так это кодекс должен идти за ними, узаконивать 
  их действия, а не они должны дуром идти за черт-те чем, придуманным 
  черт-те кем и для совсем другого общества, нравов и черт-те чего!.. 
  Что у вас, Виктор Александрович? 
       На меня смотрели все, я нехотя встал, хорошо бы как-то отменить 
  эту дурацкую привычку тянуться перед генерал-президентом. Если 
  суметь объявить ее немодной, все тут же врастут задницами в 
  кресла... 
       Мир изголодался по войне, ответил я. Это жутко звучит, и 
  конечно же надо этому всячески противодействовать, но нехорошая 
  правда вот она: мир просто жаждет крови! И чем больше разговоров о 
  бесценности человеческой жизни, о необходимости спасать жизнь 
  каждого безнадежного идиота... тем мощнее в подсознании человечества 
  эта жажда. 
       Кречет молчал, от меня одни неожиданности, одна другой круче, а 
  Коломиец спросил шокированно: 
       На чем вы основываете... такое... такое несколько шокирующее 
  заявление? 
       Посмотрите на фильмы, посоветовал я, что идут по нашему же 
  телевидению. Юсовские, понятно. Наши киностудии почти ничего не 
  выпускают. Вообще. Все фильмы, за редчайшим исключением, о десантных 
  операциях элитных подразделений США, что наводят порядок в России. 
  Остальные о киллерах, мафиози, разборках, серийных убийцах... В 
  каждом фильме все больше взрывается автомобилей, вертолетов, а 
  стреляют все чаще и громче. Причем калибр тоже растет... А вы не 
  забыли, что когда-то и в США главными жанрами были так называемые 
  производственные ро-маны? И фильмы? О работниках аэропортов, отелей, 
  автомобильных заводов, больниц, металлургических комбинатов? Героями 
  были те, кто умел получить более высокоурожайную кукурузу, новый 
  способ очистки бензина, кто лучше всех пахал, кто придумывал новый 
  двигатель для трактора?.. Ага, то-то! 
       Коломиец задумался, а вечный оппозиционер Коган возразил: 
       Но ведь и тогда США лезли во все дыры! Панама, Гаити, 
  Вьетнам... 
       Верно, согласился я. Но сейчас они жаждут большой крови. 
  Неосознанная потребность во всем организме нации... Ее нам не 
  погасить. Надо только сделать так, чтобы... когда дойдет до большой 
  драки, это была их собственная кровь. 
       Наступило нехорошее молчание. На меня смотрели с откровенной 
  враждебностью. Я невольно вспомнил судьбу гонцов, что приносили 
  царям недобрые вести. Всем нам больше нравятся люди, которые говорят 
  только приятные вещи... 
       Мирошниченко кашлянул, напомнил: 
       На китайской границе столпотворение все больше!.. Там устроили 
  концерт, поют про их земли по ту сторону Амура... Неизвестные фирмы 
  подвозят им на трейлерах еду и спиртное. Народ на даровое угощение 
  стягивается из окрестных провинций... 
       Сказбуш сказал упрямо: 
       Это чья-то местная инициатива. Странно, но мои люди пока еще не 
  выяснили чья. Ряд экстремистских организаций принял участие, но 
  видно, что не они зачинщики. Их самих это застало врасплох, но 
  сейчас они выходят на главные роли. 
       И что же? 
       Стремятся захватить инициативу. Явились со своими лозунгами, 
  призывами. Ну, заодно соглашаются, что в самом деле надо отобрать у 
  России незаконно захваченные русским царем исконно китайские земли 
  Дальнего Востока. 
       Я в китайскую угрозу не верил, встал, после такого небывало 
  роскошного и сытного обеда не заснуть бы прямо за столом, прошелся 
  по кабинету. Коган проводил меня завистливым взором. Я едва ли не 
  единственный человек, что ни за что напрямую не отвечает, так как ни 
  одной конкретной линии действия не курирует, не руководит, в то 
  время как он то и дело вынужден отвлекаться на дурость помощников, 
  что то ли доллар с тугриком путают, то ли статьи бюджета со своим 
  карманом, то ли ставят практиканток, вместо того чтобы ставить 
  экономику... 
       В самом дальнем уголке я выбрал экран поменьше, переключил на 
  телеканал культуры. Как и ожидалось, никакими бетховенами и не 
  пахло: как раз закончился большой показ нижнего белья киномоделей, а 
  на экране появился большой зал. В таких обычно разыгрывают призы да 
  проводят игры типа "Угадай, сколько бородавок было у Моцарта". 
       Зал забит накрашенными девушками, все искательно улыбаются 
  оператору, всякая мечтает попасть на экран крупным планом, несколько 
  прыщавых юношей, две-три дебелые матроны со строгими лицами... 
       Майкл Джонсон, красивый и с элегантной небрежностью в одежде, 
  вышел из-за трибуны, обращается прямо к залу. Говорил он с небольшим 
  акцентом, а любой акцент, что даже козе ведомо, лишь усиливает 
  внимание к словам говорящего. 
       Я ощутил, что в мое "я" заползает и дружелюбный тон, и та 
  дружелюбная манера, с которой этот доктор наук, светило мировой 
  науки, обращается к слушателям. Среди этих девочек нет ни одной даже 
  кандидатши наук, не больше трети с высшим образованием, но это 
  светило не делает различий, говорит со всеми как друг, как просто 
  старший друг, который знает больше и щедро делится своими 
  сокровищами... 
       И все-таки, подумал я невольно, расцвет этих психоаналитиков 
  возможен только в США. Только там знают и согласны, что человек 
  произошел от обезьяны, что он и сейчас на девяносто девять процентов 
  обезьяна со всеми ее похотями, инстинктами, явными и скрытыми, 
  подавленными, трансформированными, и что все болезни от подавления 
  инстинктов, и что нужно не подавлять, а выпускать их наружу, тогда 
  лишь человек будет психически здоров, полноценен, гармоничен и 
  сможет снова вернуться на дерево и жить там в гнезде в полной 
  гармонии с природой. 
       Остальной мир, даже американизированная Европа, пока еще 
  стыдится признаться вслух, что они тоже обезьяны. Да, произошли от 
  этой... твари, но сейчас надо бы как-то все же развивать 
  человеческое, а не высвобождать снова обезьянье... 
       Майкл Джонсон говорил и говорил, обаятельный, приятный, 
  улыбающийся, уютный, такого всякий жаждет в соседи, в собутыльники, 
  в напарники по игре в боулинг. Человек с низкой культурой, ответил я 
  ему мысленно, приспосабливается к жизни проще. Даже намного проще. И 
  быстрее добивается успехов. Нет, не в культуре или искусстве, но на 
  фиг ему культура, когда нужно срубить дерево, вскопать огород, 
  купить-продать, ссудить бедному соседу орехов или лягушачьих шкурок? 
  
     Как раз интель в обиходной жизни обычно в глубокой заднице. Ни 
  гвоздь не забьет, ни бартерную сделку провернуть не сумеет, а все о 
  своих гребаных симфониях, муках души, смутных томлениях по 
  Высокому... тьфу. Стоит сравнить хотя бы их дома: у интеля врос в 
  землю, крыша прохудилась, окна побиты, а у американца и стены 
  ровные, и крыша блещет золотом, и окна из чистого хрусталя, и сам 
  весел, рот до ушей, переполнен доброжелательностью, вон банку пива 
  тебе от щедрот протягивает... 
       Да, любая нормальная женщина предпочтет американца. Богат, 
  беспечен, лишних вопросов не задает, о прошлом не выпытывает, свое 
  здоровье, значится, бережет. А и расскажешь, ему все по фигу. Все, 
  мол, от обезьяны, Дарвин рассказал, а Фрейд объяснил, что можно все. 
  Что запретов нету. 
       Что компы изобрел, Интернет придумал, так это же тот же 
  вскопанный забор... тьфу, огород! Огород, а не какая-то непонятная 
  симфония, духовное учение или гребаная культура это все ни хрена не 
  дает родному огороду. Вот мощный комп эт другое дело. То же самое, 
  что надежный трактор, что развеселый телевизор или крепкое пиво. 
  Комп это для дома, для семьи. И Интернет. А вот культура непонятно 
  для чего. 
       И все-таки ты попался, Майкл, сказал я. Может быть, даже сам 
  знаешь, что все вы попались. Знаешь, но ничего не делаешь, чтобы 
  вылезти из этого болота и попытаться вытащить страну. Спасти страну! 
  Западный мир со своей демократией зашел в еще худший тупик, чем 
  Россия с построением коммунизма. В России высокие идеалы в конце 
  концов пришли в противоречие с обыденной жизнью, да еще США 
  подгадили ежедневной пропагандой, что никуда идти не надо, ни к 
  каким идеалам стремиться неча, жить надо без усилий, хорошо, дай 
  себе свободу, оттянись, побалдей, гомосеки тоже люди... 
       А в США с их Великой Американской Мечтой еще хуже, чем у нас 
  было с коммунизмом, только пока не так заметно. Юриспруденция, 
  защищающая вроде бы права человека, все усложняется, все труднее 
  мерзавцев арестовывать, еще труднее осудить, а уж казнить так и 
  вовсе низзя, в то время как народ, для блага которого вроде бы и 
  пишутся все законы, требует, чтобы казнили даже за кражу кошелька. 
       Вряд ли западный мир решится на крутой поворот даже в таком 
  простом деле. Для него это первая и единственная цивилизация, в то 
  время как Восток, неважно, Израиль или воюющие с ним арабы, 
  прекрасно знает, что культуры приходят и уходят, законы меняются, 
  только вчера они были народ хапи и поклонялись Озирису, но вот 
  пришельцы занесли другую веру, другой язык, иную культуру, и вот 
  здесь уже не хапи, а арабы, хоть по привычке зовут себя 
  египтянами... 
       Евреи сохранились только потому, что руководствовались здравым 
  смыслом, а не прекраснодушными, но несбыточными законами, а те все 
  больше и больше отрывались от жизни, пока не оторвались до нынешней 
  нелепости. 
       Пока никто не замечает, но самый твердый противник на пути 
  Империи это даже не Россия или арабские страны! Этих она хавает на 
  разминку перед настоящим боем. Уже почти схавала. Самого крутого 
  противника Империя опасливо оставляет для финальной схватки за 
  мировое господство. 
       Этот орешек Израиль. Его народ через двадцать веков пронес 
  мечту о своем государстве со своим укладом, и теперь ни за что не 
  захочет от него отказаться. Не евреи, ибо евреи в США банкиры и 
  политики, в России коммунисты и демократы, в Германии основные 
  пожиратели свинины, а именно израильтяне... 
       За локоть меня тронули, я сразу ощутил, что это деликатнейший 
  министр культуры, только Коломиец может подходить так неслышно и 
  деликатно, за спиной послышался мягкий интеллигентный говорок: 
       Виктор Александрович, а не кажется ли вам... 
       Я некоторое время прислушивался к журчащему голосу, такому 
  приятному, ну просто второй Майкл Джонсон, идеальный сосед и 
  напарник в боулинг. Разве что Коломийца время от времени удается 
  увлечь новыми идеями, и тогда он готов старый мир до основания 
  голыми руками... но если его уверенность не подпитывать, то вскоре 
  начинается типично расейское: а правильно ли, а хорошо ли, а не 
  лучше ли всем нам повеситься, чтобы другим жилось лучше... 
       С другой стороны, именно с Коломийцем удобнее всего вести 
  полемику. Своими возражениями, типичными для типичного среднего 
  интеллигента, он проявляет те самые уязвимые места потерявшегося в 
  мире информации человечка, по которым и бьет имперская пропаганда! 
       Ага, сейчас он возражает против индивидуального героизма. Что 
  это так нехорошо с гранатами под танк, грудью на амбразуру, а 
  горящие самолеты на вражеские колонны бензовозов. Что прошла эра 
  героизма, это из прошлого жестокого века... Что сейчас миром двигают 
  идеи. Лепят цивилизацию и направляют ее по тому или другому руслу. И 
  так далее, тому подобные истины... Эх, да кто с этим спорит? 
       Однако прочность и ценность идей любых идей! можно узнать 
  только по той цене, которую за них готовы заплатить. За одни человек 
  готов пойти на митинг и покричать, за другие пожертвовать червонец в 
  предвыборный фонд, а за некоторые готов рискнуть жизнью. Если надо, 
  то и отдать ее за торжество этих идей, взглядов, воззрений. 
       Дорогой Степан Бандерович, проговорил я, тем самым прервав его 
  журчание, вы можете представить себе, что с гранатами под танк 
  бросится человек за идею раскрепощенной сексуальности, свободы 
  ходить без лифчика или право употреблять матерные слова в печати? А 
  вот за свободу, независимость, право голоса, за коммунизм, фашизм 
  или папизм дело другое. 
       А что хорошего в этом бросании под танк? Лучше бы научить 
  попадать по нему из гранатомета! 
       Вот только с трудом представляю, продолжил я, будто и не слыша, 
  что кто-то готов пожертвовать жизнью за демократию. За коммунизм 
  могу представить, не везде еще в нем разочаровались, уже с трудом 
  могу представить, как жертвуют за идею поставить во главе всемирного 
  правительства Папу Римского, уже гораздо легче представить себе 
  непримиримых борцов за торжество ислама... 
       Вы не ответили, напомнил Коломиец сварливо. 
       Пожалуйста! Рейтинг идей цена, которую за них готовы заплатить. 
  Выше ценности жизни уже ничего нет. Но если за что-то готовы отдать 
  жизнь... И не надо про продажных генералов, о забрасывании трупами и 
  прочие приемчики, которыми любую дискуссию можно увести в сторону. 
  Мы говорим о ценности идей. О ценности идей, за которые человек сам, 
  добровольно, без принуждения отдаст жизнь. Никакой продажный генерал 
  не требовал, чтобы Матросов бросился на дзот! 
       А общественное мнение? напомнил он. 
     А что мнение? Плюй на все мнения и береги здоровье. Будут ли 
  юсовцы ездить со своей пропагандой по планете, если их станут 
  убивать? Не идею, ее убить невозможно, но самих носителей идеи? Если 
  юсовцы по-прежнему поедут в Африку и арабские страны, где их 
  убивают, и будут настойчиво убеждать в правоте своих идей, то... 
  несмотря на их гибель, идеи лишь станут прочнее. Идеям нужна кровь 
  праведников. Но если юсовцы отступят... самое слабое место в их 
  образе жизни сверхценность жизни отдельных существ, то для каждого 
  обнаружится гнилость самой идеи. А они отступят! 
       Он пожал плечами: 
       Конечно, отступят. Но мы от этого варварами быть не перестанем. 
  
     Это лишь вопрос терминов, поправил я. На самом деле варвары это 
  они. А мы культура. 
  

       Глава 22 
  

       Солнце опустилось за край зубчатой стены. Я вышел усталый, как 
  лошадь после скачки. Небо стало нежно-лиловым, каким бывает перед 
  наступлением темноты. 
       Володя вырулил на Красную площадь, понесся через центр, сейчас 
  никаких пробок, кое-кто уже ложится спать. Когда машина подкатила к 
  подъезду моего дома, на небе высыпали звезды. 
       Пожалуй, предложил Володя, я провожу вас до квартиры... 
       Я отмахнулся: 
       Я не каратэка и не тэнвондист. Это они панически боятся 
  получить в зубы. Ладно, один раз живем... 
       Консьержка проводила меня блестящими глазами. Все уже знают, 
  что за мной приезжает машина с кремлевскими номерами! 
       Я поднялся на лифте, привычно сунул ключ в замочную скважину. С 
  той стороны в дверь бухнуло так, что та выгнулась, как пленка 
  мыльного пузыря, затем заскреблось: ну что же ты такой 
  неповоротливый, уже час топчешься, скорее же открывай, ну не могу я 
  больше без тебя, я же соскучилась без тебя, я же умираю без тебя, 
  мне же горько и страшно без тебя, я ж еле-еле дождалась... 
       Я придержал дверь, а то сшибет, Хрюка выметнулась, как лев в 
  прыжке на бизона, я кое-как отодрал ее от груди, уже весь 
  исцелованный и истоптанный: 
       Погоди!.. Ну погоди, давай зайдем в квартиру... 
       Захлопнул дверь, пошел было на кухню, но вовремя вспомнил о 
  новых обязанностях, вернулся и отключил сигнализацию. В первые дни 
  забывал, а через две минуты в квартиру врывались черепашки-ниндзи, 
  такими эти ребята кажутся из-за вздутых бронежилетов. Только вместо 
  мечей десантные автоматы... И всякий раз штраф за ложный вызов. 
       Хрюка металась, толкала налитым, как у спецназовца, телом, 
  сбегала на кухню и постучала по пустой мисочке. 
       Худеть надо, сказал я укоряюще. Все говорят, что ты толстая. 
       Но налил и воды, и сыпанул в другую миску сухого корма. 
       Вот сейчас выпью кофе, объяснил я, и пойдем гулять. Извини, без 
  кофе я не человек. Погоди чуть, потерпи. 
       На кухне противно капает вода, словно по мозгам стучит. Значит, 
  я успел проголодаться, как волк весной, сытый я все эти житейские 
  мелочи не замечаю. Печь послушно пыхнула синеватым огоньком. Я 
  набирал воду в джезву, и тут в прихожей резко зазвенел телефон. 
       Чертыхнувшись, все же устроил посудину с водой на огонь, 
  отправился к орущему аппарату: 
       Алло! 
       Из трубки донесся тихий смешок: 
       Ой, только не укуси... Это я, Стелла. Я хотела подхватить тебя 
  по дороге, но разве ж таких людей можно вот так?.. Пришлось ждать, 
  пока телохранитель уедет, а то бы, наверное, застрелил... 
       Он такой, заверил я. Привет, Стелла. Что скажешь? 
       Спускайся, предложила она. Я уже приготовила ужин. На двоих. 
  Машину подам прямо к подъезду, как твой цербер, так что разницы не 
  заметишь. 
       Я оглянулся, вода в джезве начинает подниматься легким паром, в 
  холодильнике лишь ветчина и вареное мясо, да и не думаю, что 
  авантюры на сегодня уже исчерпались... 
       Замечу, ответил я. В твоей пахнет иначе. Но мне еще надо 
  погулять с Хрюкой. Понимаешь, я могу пропустить заседание 
  правительства, но прогулку с Хрюкой пропустить не могу. Она этого не 
  поймет. 
       Так в чем дело? удивилась она. Я мешать не стану. 
       Хрюка внимательно прислушивалась к разговору. У собак слух в 
  десятки раз мощнее, они слышат не только слова, сказанные по 
  телефону, но улавливают все оттенки тембра. 
       Спущусь через две минуты, пообещал я. Ты можешь начинать 
  раздеваться. 
       В машине? засмеялась она. Нас остановит ГАИ. Да и перед собакой 
  как-то неловко... 
       В трубке щелкнуло. Мои руки автоматически выключили газ, 
  врубили сигнализацию, заперли дверь, а в ушах звучал ее голос, в 
  котором звучало облегчение. Раньше она бы сама укусила за такую 
  грубую шуточку, но сейчас явно побаивалась, что сошлюсь на 
  усталость, загруженность государственными делами, необходимость 
  выспаться перед завтрашним тяжелым днем, а у государственных мужей 
  они все тяжелые, неподъемные... 
       Хрюка выметнулась на лестничную площадку как ураган. Пока я 
  запирал дверь, она поднялась на задние лапы и привычно стукнула по 
  выступающей кнопке вызова лифта. В недрах загудело, заскрипело, 
  неспешно пошли опускаться толстые кабели, шланги. Теперь Хрюка 
  нетерпеливо подгоняла их взглядом. Знает, я свое непонятное звяканье 
  металлом закончу раньше, чем откроются желанные двери. 
       А я, пока лифт скребся наверх, похожий на старого паралитика, 
  торопливо прикидывал, что же этим ушлым ребятам понадобилось на этот 
  раз. В самом начале, когда я только появился в кабинете Кречета, они 
  пробовали старые испытанные методы: подкуп, шантаж, угрозы, 
  компромат... Ни фига не сработало. Но отступать по-прежнему не 
  желают, не желают... Правда, сейчас ах какие цивилизованные! Судя по 
  реакции Стеллы, кладут карты на стол. Предлагают вести диалог на тех 
  условиях, которые диктую я. Заранее соглашаются с моим тоном, 
  манерами... Это не значит, понятно, что при удобном случае не 
  попытаются сесть на шею, но все равно это небо и земля в сравнении с 
  тем, как нагло начинали! 
       Конечно, правильно было бы послать их к такой матери. А то и 
  стукнуть Сказбушу, пусть переловит и всех гадов к стенке. Но это 
  тоже наши... Тоже Русь обустраивают, мать их! На этом обустройстве 
  больше всего друг друга и режем, душим, колесуем, стреляем и под 
  колеса прогресса... А всякая мразь, которой все по фигу, живет и 
  посмеивается над высокими идеями и нашим брато-убийством. 
       Дверь из подъезда распахнулась в душный теплый мир. Воздух 
  стоит на месте, как состоявшееся молоко. Серебристый опель, чистый, 
  как молодая форель в горном ручье, выдвинулся из тени широкого 
  клена, подкатил к бордюру. От него повеяло свежестью и прохладой. 
       Хрюка, не обращая внимания на привычные машины, понеслась в 
  темный скверик, там затрещали кусты. Фонари бросали туда слабый 
  свет, я видел ее лобастую голову, она внимательно следила за мной 
  большими темными глазами. 
       Я открыл дверцу, вдохнул всей грудью, спросил: 
       Что за кондишен в этом авто? 
       Стелла ответила беспечно: 
       Спроси меня лучше о косметике. Некоторые вещи лучше оставлять 
  автоматике. Как полагаешь? 
       Да, ответил я. Автоматические реакции бывают самые верные... 
  когда надо решение принимать быстро. Но когда есть возможность 
  подумать... 
       В ее прекрасных глазах промелькнула тревога. 
       Что, сказала она погасшим голосом, тебе надо сегодня еще 
  поработать с бумагами? 
       Честно говоря, я что-то подобное и собирался промямлить, но ее 
  лицо стало настолько печальным, что взамен у меня вырвалось: 
       Да нет, Хрюка по мне очень соскучилась. Мы ж с нею почти не 
  разлучались! Оба, так сказать, на творческой работе пребывали... 
       Слышно было, как в темноте Хрюка сделала два мощных гребка, 
  делая вид, что убирает за собой. Собственно, мы, люди, усилий теперь 
  делаем еще меньше, дергая за веревочку или рычажок, так что нельзя 
  винить бедную собачку... 
       Стелла сперва было отшатнулась, когда в раскрытую дверь полез 
  этот кабан с распахнутой пастью. Хрюка лизнула ее в ухо, Стелла 
  робко хихикнула, и Хрюка, обрадо-ванно полезла ей на колени, 
  принялась лизать ей нос, щеки. 
       Хрюка! заорал я. Вылезай щас же!.. Косметику слижешь, мы ж с 
  тобой заиками станем! 
       Стелла закрывалась ладонями, хихикала, затем уже хохотала, это 
  в самом деле щекотно, знаю, но, когда этот кабан топчется по тебе, 
  остаются синяки с кулак размером. 
       Я ухватил Хрюку за задние лапы, вытащил из машины. Она 
  отбивалась, снова пыталась метнуться в открытую дверь. 
       Стелла удивилась: 
       Она что, любит ездить? 
       Обожает, признался я. Особенно на заднем сиденье. Как 
  президент! 
       Тогда, может быть... 
       Она умолкла. Я переспросил: 
       Что? 
       Прокатим собачку? У меня найдется и для нее кусочек мяса. 
       Хрюка посмотрела на нее преданно и энергично повиляла обрубком. 
  В ее словаре слово "мясо" занимало место в первой десятке и было 
  вырублено болтом двенадцатого кегля. 
       Я открыл заднюю дверь. Хрюка тут же взапрыгнула на сиденье, 
  устроилась возле окна, готовая созерцать проплывающие мимо городские 
  пейзажи. 
       Какая милая, произнесла Стелла растроганно. Я даже не думала, 
  что такие страшные с виду звери могут быть такими ласковыми. 
  Подумать только, даже не укусила!.. Садись. Как насчет ужина? 
       Я плюхнулся на сиденье с нею рядом. Стелла наблюдала за мной с 
  понимающей улыбкой. 
       Да нет, ответил я. Я неплохо перекусил в том ресторанчике. 
       Она взглянула на часики: 
       Ого!.. Я не думала, что мужчины способны пережить столько... и 
  не умереть. 
       Но вообще-то, признался я, голодный обморок уже близок. 
       Запах накрытого стола я ощутил еще на лестничной площадке. 
  Хрюка чинно держалась со мной рядом, на чужой территории она 
  соблюдает все правила приличия. Стелла звякала ключами, не попадала 
  в хитрую скважину, улыбка ее оставалась тревожной. Возможно, ей 
  казалось, что я передумаю и в последний миг откажусь совать голову в 
  ловушку. 
       Не разувайся, предупредила она в прихожей. 
       И не подумаю, ответил я. 
       Вспыхнул яркий свет, даже в прихожей у нее люстра. Настоящая, с 
  висюльками. Впрочем, люблю яркий свет. Когда свет приглушен, да еще 
  всякие дурацкие свечи, я поневоле оглядываюсь в любом ресторане: где 
  бы лечь, где мое одеяло... 
       Проходи в комнату. 
       Ни фига, сказал я. Ты мне обещала ужин! 
       Хрюка раньше меня метнулась в квартиру. И хотя пахло зазывающе 
  из кухни, Хрюка тщательно проверила все комнаты, балкон и только 
  тогда отправилась на кухню, где и села у стола. 
       Я проверять комнаты не стал, пошел на кухню сразу. Она у нее 
  побольше моей большой комнаты, здесь огромный стол, куча удобных 
  стульев, не говоря уже о том, что можно созерцать, как варится 
  кофе... тьфу, это я всегда созерцаю одно и то же, а здесь мне могут 
  даже показать, как жарится мясо. 
       Стелла вошла следом несколько обескураженная: 
       Я собиралась покормить тебя в большой комнате... 
       Ни фига, снова ответил я. Пока будешь туда таскать, мы кончимся 
  от голода. А здесь буду хватать прямо с плиты. 
       Она засмеялась, тихо и мелодично. Чтобы мы с Хрюкой не 
  кончились, из холодильника появилась холодная буженина, ветчина, 
  шейка, карбонат. Белые пальцы быстро и умело нарезали тонкими 
  розовыми ломтиками, посыпали зеленью. И я начал пир! Хрюка сидела 
  рядом и старательно открывала пасть. Дескать, у нас производство 
  безотходное, она утилизирует даже кости и хрящики. А на плите тем 
  временем уже жарилось, пеклось, оттуда пошел одуряюще смачный запах, 
  намекая, что это еще не пир, настоящая жраловка впереди. 
       Стелла раскраснелась, быстро и умело переворачивала сразу на 
  трех сковородках, что-то там постукивала, тыкала ножом, вроде и не 
  княгиня вовсе. Хрюка оставила меня, предательница, благовоспитанно 
  села рядом с ногой Стеллы, посматривала ей в лицо. Польщенная Стелла 
  бросала ей ломтики мяса. Хрюка на лету ловила, глотала и смотрела 
  все преданнее. 
       Похоже, княгине в самом деле нравится возиться на кухне. По 
  крайней мере, на двух тарелках соорудила настоящие произведения 
  искусства: горячее шипящее мясо как коричневое плато, красивые горки 
  гарнира, торчащие как крохотные деревца веточки зелени... Даже жаль 
  уничтожать такую красоту, я так и сказал, Стелла польщенно 
  улыбнулась, но в следующее мгновение я начал разрушение. 
       Правда, Стелле это тоже нравилось. Я рушил кулинарную красоту, 
  мычал от удовольствия, она вытащила из холодильника небольшую 
  бутылку вина, хотела откупорить сама, я отнял, наполнил оба бокала, 
  хорошо, не кислятина, и мясо высший класс, тает во рту, и аджики в 
  самый раз... 
       Когда я отвалился от стола, отяжелевший и отдувающийся, мой 
  пояс был распущен на три дырки. Хрюка отяжелела так, что уже легла у 
  большой расписной миски из магдебургского фарфора, но ела, ела... 
  Стелла клевала как птичка, на ее тарелке впятеро меньше, а когда я 
  поинтересовался ядовито насчет диеты, она смиренно пояснила, что уже 
  поужинала, меня не дожидалась. 
       Врешь, подумал я. Хотя... кто знает. Трудно было так точно 
  рассчитать, что я пойду на зов, одурманенный запахом гормонов. В 
  моем возрасте голова уже говорит достаточно громко: а на фига тебе 
  это надо, а стоит ли, а что потом, а не лучше ли зайти к соседке 
  напротив, а то и просто... ну, посмотреть новости по телевизору и 
  лечь спать. 
       Великолепно, сказал я искренне. Давно так не пировал... А что, 
  кофе в этом доме не положено? 
       На ночь? удивилась она. 
       Не жадничай. 
       Я дал ей самой засыпать зерна в мельничку, затем отобрал, 
  делать кофе не женское дело. Стелла все посматривала в мою сторону, 
  в глазах то и дело появляется неуверенность, я спутал все карты, 
  веду себя чересчур естественно, ни тени задних мыслей, никаких 
  вопросов. 
       Аромат великолепного кофе пошел по кухне. Я жадно вдохнул, 
  сказал с чувством: 
       Хорошо... Да и ты, кстати, тоже прелесть. 
       Спасибо, ответила она язвительно. 
       Готовишь хорошо, пояснил я. Честно говоря, не ожидал. С виду ты 
  такая... такая красивая, что тебе доныне нос вытирают! Я имею в 
  виду, тебе не обязательно уметь что-то делать. А у тебя, 
  оказывается, даже мясо не шибко подгорело... 
       Она стояла у окна, ее силуэт четко отпечатывался на шторе. Если 
  она подаст какой-то знак, то его увидят во дворе с любого места. 
  Хотя в наше время это примитив, есть масса микрочипов, 
  микрофончиков. Меня снова могут, как и в прошлый раз, снимать на 
  видео. 
       Я умею не только мясо жарить, ответила она серьезно. Брось, я 
  же серьезно! Тебе в самом деле неинтересно общество людей... а это 
  целая прослойка!.. которые не приняли приход Кречета, не принимают, 
  и я не вижу способа, чтобы они приняли этого диктатора... Это не 
  пьяные бомжи, Виктор! Это цвет культуры! 
       Она говорила горячо, даже излишне горячо, чтобы интимное слово 
"Виктор" проскочило словно бы незаметно, но я все равно заметил 
  крохотную заминку и легкое изменение тембра. 
       Я убрал из своего голоса игривый и даже хамоватый оттенок, хотя 
  на языке уже вертелся ответ насчет того, что она в самом деле умеет 
  не только мясо жарить мной лично проверено, одобрено, принято. Если 
  она серьезно, то медленно переползем к серьезе, хотя после такого 
  сытного ужина и двух бокалов вина даже чашка крепкого кофе не 
  особенно и взбодрила. 
       Цвет, согласился я, она изумительно хороша, я повторил 
  невольно, цвет... еще какой цвет... Но в нашем материальном мире 
  ценится не столько яблоневый цвет, как сами яблоки. Да и вообще 
  плоды. 
       На что ты намекаешь? 
       На бесплодие, ответил я мирно, крикуны на кухне пустоцветы. Как 
  бы красиво ни выглядели. 
       А вы, значит, плоды? 
       Плоды, подтвердил я. Кислые, правда, но даже мелкое и кислое 
  яблоко лучше, чем никакого. 
       А про себя подумал, что пустоцветы пустоцветами, но плоды в ее 
  окружении есть. Да еще какие фрукты! Заморские. Кто-то настойчиво 
  ищет пути внедрения своего агента в администрацию президента. Или 
  хотя бы установить с кем-то из его кабинета прочную связь, получать 
  от него точную информацию... 
       Значит, спросила она настойчиво, все, что не дает яблоко... или 
  не даст в будущем, подлежит уничтожению? Или даст яблоко не того 
  сорта?.. Круто!.. А ты не читал одно изречение Черчилля: "Мне не 
  нравятся ваши убеждения, но я готов отдать жизнь, чтобы их 
  выслушали"? 
       Я любовался ее лицом. Сейчас она уже не играет навязанную ей 
  роль, а на самом деле защищает то, во что верит. Выпрямилась, гордо 
  вздернула голову, глаза блестят, подбородок вперед, крылья тонко 
  вырезанного аристократического носа возмущенно трепещут. 
       Эту фразу, приписываемую то Черчиллю, то Вашингтону, то 
  Вольтеру, в последнее время произносят все чаще. Все потому же 
  красиво и многозначительно звучит! А разобраться, что пустышка, 
  времени у бегущего человека нет. Да и кто станет разбираться? 
       Да хотя бы я, потому что я не из тех, кто жует пережеванное. 
  Фраза прелесть, образец блестящей пустышки, за которой никогда 
  ничего не стояло реального. Но зато как звучит! И как часто ее 
  повторяют, ссылаясь, что вот у них там демократия! Там за права, за 
  свободы... Там жизни отдают, чтобы их противнику не затыкали рта! 
  Эх, Стелла, где же на земном шаре такое место? Если в Англии или у 
  юсовцев, то почему там, к примеру, запрещено раскрывать рты 
  фашистам, куклуксклановцам, всяким там религиозным извращенцам и 
  сектантам? А ведь это люди с убеждениями! Недавно один ублюдок 
  засыпал мой сайт мерзейшими порнокартинками, так вот он может 
  прикрываться этими словами и удивляться вполне искренне: почему это 
  я не отдаю жизнь за то, чтобы позволить ему самовыражаться таким 
  образом? И вообще, почему запрещают трехбуквенные надписи на 
  заборах? А если пойманный скажет, что это не хулиганство, а 
  осознанная борьба за расширение рамок русского языка? Как звучит, 
  как звучит! "Мне не нравится... но я готов..." Классика. 
       Я перевел дух, напоминая себе, что передо мной все-таки 
  красивая женщина... очень красивая. И если я с таким жаром буду 
  думать о том бреде, что она несет, кровь будет стремиться наполнить 
  мозг, а не... словом, могу оказаться в пикантной ситуации. 
       Так что надо все-таки идти по дороге жизни, подчиняясь своим 
  здоровым инстинктам, а не на поводке заброшенной извне инфекции и 
  подхваченной нашей больной интеллигенцией. Эти попки сами не 
  понимают, что бормочут. Для них главное: западное проис-хождение и 
  красивость фразы. То же самое с бредом насчет прав человека. Тех 
  самых, которые трещат под ударами крылатых ракет Империи... 
       Я с шумом выдохнул воздух, еще раз настойчиво напомнил себе, 
  что нахожусь наедине с красивой и очень красивой женщиной, у нее все 
  на месте, она мягкая на ощупь, кожа нежная и шелковистая, а ягодицы 
  вызывающе задраны кверху. 
       Не слышал, ответил я с улыбкой. Но помню, что был "Наш ответ 
  Черчиллю". А еще раньше был "Наш ответ Керзону". И оба раза это были 
  достойные ответы. По крайней мере, больше спрашивать не решались. 
       Она открыла рот, явно для резкого ответа, уже задело, но тут же 
  стиснула челюсти, а на губах заиграла улыбка. Приходится ладить с 
  этим самоуверенным болваном футурологом! Что за дикость, снова 
  грубые люди вытирают подошвы сапог о цвет российской 
  интеллигенции... 
       У тебя на все есть ответ, сказала она натянуто. 
       Бойцовская привычка, ответил я. Повел рукой в сторону дальней 
  полки. У тебя, как вижу, помимо книг о кулинарии... там же и 
  астрология? 
       Я не очень люблю готовить, призналась она с некоторым вызовом. 
  Знаешь ли, недостойно человеку так увлекаться желудочными 
  интересами. 
       Согласен, ответил я, сыто икнул, погладил вздувшееся брюхо и 
  подтвердил с готовностью: Когда живот это... животное. А небо есть 
  небо. 
       Вот-вот! почти воскликнула она. Духовные запросы, 
  общечеловеческие искания... 
       Некоторое время я слушал этот интеллигентский бред, плод 
  ищущего разума, правда ищущего в своей же скорлупке, панически 
  страшащегося высунуть носишко за край скорлупки, словно там Край 
  Мира, потом в мочевом пузыре потяжелело, я ощутил, что в человеке, 
  судя по расчетам, шестьдесят с половиной литров жидкости. Пожалуй, 
  пол-литра уже лишние. Стоит цифру округлить... 
       Когда земля качается под ногами, сказал я серьезно, многие 
  хватаются за небо. Что вообще-то правильно. Одни за традиционное 
  небо с ангелами и дедушкой Богом... правда, теперь с компьютерами, 
  куда ж без них!.. другие за секты, аум-сенрике, астрологию, 
  вызывание духов, Бермудский треугольник, сверкающую трубу, 
  хренологию... не знаю, наверное, есть и такое. Много у нас диковин, 
  земля наша велика и обильна, кого только у нас не сеют, но они 
  каждый год рождаются в изобилии... 
       Она смотрела с недоумением, еще не зная, поддержал я ее или же 
  грубо насмеялся, по своему обыкновению, а я вылез из-за стола. 
  Кое-как подтянул выпирающийся живот и направился отыскивать туалет. 
  Там, наверное, не менее роскошно, чем в рабочем кабинете. Князья 
  устраиваться умеют при любом режиме... 
       Запахи кофе заползали даже под дверь, смешивались с ароматами 
  дезодорантов. Когда я выбрался обратно, из-за двери ванной слышался 
  плеск воды. 
       Пользуясь случаем, вышел в большую комнату, огляделся. Мило, но 
  в прошлый раз мебель была другая. А так вполне стандартный набор, 
  словно не в квартире урожденной Волконской, а так, вполне 
  интеллигентной потерявшейся молодой женщины... 
       Широкий телевизор включен. Звук приглушен, но по экрану мечутся 
  осточертевшие на всех каналах люди во врачебных халатах. Пультик сам 
  скользнул в ладонь, я для проверки попереключал каналы. Так и есть, 
  сразу по трем телеканалам идет эта самая популярная в США теледрянь, 
  о которой даже не понимают, что это дрянь. Нет, не дрянь, это 
  слишком резко, это просто... нечто очень простое для очень простых 
  людей, потому и сразу по всем ка-налам, так как все люди простые, и 
  чем они проще, тем для любого правительства проще, управляемее, 
  понятнее. 
       Этот сериал, естественно, собрал все мыслимые премии, его жадно 
  смотрела вся Империя, его доснимают и продолжают показывать по всем 
  телеканалам Империи, а теперь уже и России, снова и снова. Понятно, 
  что за сериал... Конечно же не о душе, культуре, искусстве или еще 
  каких непонятных нормальному американцу трехомудиях! Всего лишь 
  сериал о врачах скорой помощи. О людях, что занимаются телами. 
  Плотью. Высшей ценностью, что есть у жителей Империи. Ценностью 
  настолько великой, что ради нее можно жертвовать любой другой. И 
  даже всеми вместе разом. И не колебаться, потому что это не просто 
  высшая ценность, а для американца вообще единственная. 
       Попробовал переключить на четвертый канал, там красочный фильм 
  о проститутке и конечно же наемном убийце. А чтоб красивше, то не 
  убийце, а киллере. Ессно, благородном, с какими-то понятиями о 
  чести, что, по замыслу авторов фильма, должно его оправдывать. Как 
  будто в любой воровской шайке не существует этих "правил чести", 
  воровских законов! 
       Да и проститутка хороша... Миленькая, смазливенькая, прямо 
  передовичка труда. Нужно же чем-то зарабатывать себе на жизнь, так 
  объясняет свою профессию горизонтального промысла. А в голову не 
  приходит, как и создателям фильма, что могла бы пойти на завод. Не 
  обязательно таскать лопатой цемент, хотя, судя по тому, как швыряет 
  мужиков, могла бы и каток таскать вручную. Но и на сборку микрочипов 
  не хватает людей, еще на часовом заводе недобор туда как раз нужны 
  нежные чуткие пальчики... 
       Прислушался, плеск воды прекратился. Значит, вытирается, сейчас 
  выйдет. Интересно, в халатике или же без? Ей можно и без, фигура 
  восхитительная, настоящая... 
       На полках блестят глянцем видеокассеты с яркими обложками. 
  Треть из них боевики, где красивые мышцатые парни бьют монголовидных 
  придурков с низкими лобиками. Понятно, мочат русских... Их сейчас 
  истребляют во всех фильмах, книгах, анекдотах... Их надо бить, 
  потому что каждый человек, кроме законченного подонка, нуждается в 
  оправдании своих не совсем хороших действий. 
       То есть противник должен быть виноват, чтобы его можно было 
  повозить мордой по битому стеклу. Потому русские заранее виноваты во 
  всем. У нас очень огромная и богатейшая страна, но чтобы ее отнять и 
  поделить, надо какое-то законное основание. А когда законного нет, 
  то надо подвести хотя бы видимость закона. Придраться хотя бы к 
  тому, что некоторые русские бьют своих жен или носят не того фасона 
  туфли, а это уже повод, чтобы ввести свои войска... конечно же 
  международные, а дальше по накатанной... 
       Стукнула дверь, Стелла вышла целомудренно: в запахнутом 
  длиннополом халате, на голове тюрбан из махрового полотенца. Чистое 
  от косметики лицо стало еще моложе и ярче: татуашь в нужных местах 
  только подчеркивает изящные линии. 
       Я на всякий случай набираю тебе воды, сообщила она. Можешь 
  полежать, расслабиться. Только не медли, у меня полная ванна 
  набирается за три минуты! 
       На фиг лежание, ответил я. Душ у тебя есть? 
       Есть... 
       Исправен? 
       Она оскорбилась: 
       Исправен! 
       Вот и хорошо, ответил я. Не тюлень же... 
       Но когда переступил порог и узрел такое великолепие, пена уже 
  поднимается до краев, аромат кружит голову, махнул рукой и решил 
  малость потюленить в пенистых волнах разврата. 
       Княгиня не догадалась зайти потереть мне спинку, тем более 
  помыть, что проделывают все женщины просто по своему инстинкту, а ее 
  инструкторы не догадались подсказать такое, уверенные, что уж это 
  она сама знает. Я лениво соскребал ногтями грязь, нежился, во всем 
  теле расслабление, балдеж, я чувствовал себя свободным животным, и 
  это мне откровенно нравилось. 
       Вообще-то помню время, когда появился лозунг: "Я хочу, чтобы 
  меня воспринимали таким, какой я есть!" Молодежные массы это 
  откровение восприняли с восторгом... Я, понятно, встретил в штыки... 
  ну такой вот, не в ногу... своим нюхом идеологического сапера сразу 
  увидел идеологическую мину, заложенную умелыми имперскими 
  террористами. 
       Для меня это было то же самое, что Митрофанушкино: "Не хочу 
  учиться, а хочу жениться". Не хочу совершенствоваться, принимайте 
  меня естественным, то есть похотливой обезьяной, что хоть и 
  поднялась на задние лапы, но пока еще обезьяна, и это пора бы 
  признать... И вести себя подобно обезьяне. 
       В те годы умер лозунг: "Лучше умереть стоя, чем жить на 
  коленях!" а на смену пришел: жизнь самое дорогое, ничего нет ценнее 
  жизни, так что лучше остаться трусом, чем умереть героем, и вообще, 
  когда вас поставят на четыре кости и начнут трахать не 
  сопротивляйтесь, а то еще и по морде можно схлопотать, лучше 
  расслабьтесь и постарайтесь получить удовольствие. Черт, как это у 
  меня навязло, как заезженная пластинка... Нет, нужно повторять, как 
  повторяют противоположное, насчет сверхценности жизни, тогда что-то 
  да западет в чьи-то доверчиво подставленные розовые ухи... 
       Из ванны вылезал в самом деле отяжелевший, словно ком ваты, 
  пропитанный теплой водой. Из десятка полотенец едва выбрал нужное, 
  наконец выбрался в комнату, Стелла уже сидела в большой комнате у 
  стола. Хрюка лежит у ее ног, предательница. Даже не 
  поинтересовалась, не утонул ли я в ванной. А дома стоит чуть 
  задержаться там, уже скребется за дверью. 
       Через раскрытую дверь на кухню виднелся край стола с грязной 
  посудой. Стелла не использовала время, пока я трудился в туалете и 
  ихтиандрил в ее ванной, чтобы переодеться, скажем, в более 
  откровенный халат, а то и вовсе лечь в уже разобранную постель. У 
  нее наверняка целый гардероб халатов, один другого роскошнее, 
  пленительнее и зазывнее. 
       Она оставалась в том же длинном и наглухо запахнутом халате. 
  Лицо ее несколько побледнело, брови трагически взлетели на середину 
  лба. В больших прекрасных глазах стояло недоумение: что я делаю? И 
  то ли делаю? 
       То, ответил я взглядом. У тебя это получается еще великолепнее, 
  чем духовные искания. 
       В конце концов, сказал я себе, забираясь в постель, мы оба 
  сейчас приносим жертву для Отечества. Сближение культур требует и 
  таких усилий. 
  

       Глава 23 
  

       Запах крепкого кофе витал даже в ванной. Я скреб бритвой щеки, 
  из зеркала на меня смотрел здоровенный дядя, угрюмый, невыспавшийся. 
  Хрюка всю ночь топталась по ногам, а когда соскучилась, то полезла 
  прямо к нам и попыталась лечь посредине. Чтоб мы, значит, чесали ее 
  с обеих сторон. Пока вытолкал, а она упрямая, наработался так, 
  словно разгружал вагон со строевым лесом. 
       Вообще-то, когда я пребывал на творческой работе, мог спать 
  вволю, вставать, когда вздумается, а брился так и вовсе пару раз в 
  неделю. А чаще, так если куда нужно было на встречу. Но вот теперь 
  то Кречет, то княгиня... Хорошо, Хрюке моя щетинистая харя без 
  разницы, верная собака смотрит прямо в душу... 
       Из кухни доносится веселый голос. Судя по мелодии, это 
"Надежда" Пахмутовой, а по запаху ветчина с яйцом. И конечно же 
  кофе. Мой любимый сорт. Похоже, что и мои пропорции: три ложки на 
  чашку. Впечатление такое, что у противника досье на меня разрослось 
  уже на пару мегабайтов. А если с фотографиями и видеовставками, то 
  кому-то пришлось раскошелиться на хард-диск среднего размера... 
       Вообще-то княгиня поет неплохо, очень неплохо. Голос хорош, к 
  тому же наверняка музыкальное образование... Нет, все-таки приятно, 
  когда тебе готовит завтрак такая вот красивая поющая женщина. 
       Не успел вчера поинтересоваться, подключен ли ее комп к 
  Интернету. По утрам я привык заглядывать на сайт, просматривать 
  почту. Если Интернета у княгини нет, то сегодня у меня шанс явиться 
  на службу даже раньше Коломийца. А то и самого Кречета. 
       У тебя комп подключен к Интернету? крикнул я. 
       У меня выделенка... донеслось с кухни. 
       Ого, вырвалось у меня. Хорошо быть кня-гиней! 
       Хрюка начала прыгать, скакать, указывать на дверь. Вчера, мол, 
  перебрала со жратвой, пора бы и на прогулку поторопиться. Минуя 
  обычную рутину с непонятным кофе. 
       Жди, сказал я сварливо. Никаких исключений! Пока не попью кофе, 
  с места не сдвинусь. 
       Пока модем дозванивался, а сервер подозрительно проверял пароли 
  и степени допусков, я вспоминал, что же мне нужно посмотреть в 
  первую очередь... Ага, террористические организации. Да и вообще, 
  состояние терроризма в данное время. Сколько этих организаций по 
  свету, что они могут, каковы их цели. 
       Вообще-то вряд ли кто-то скажет точно, когда именно возник 
  терроризм. Наши патриоты называют его основателями Бакунина и 
  Кропоткина, но, насколько я помню, еще в первом веке в Иудее успешно 
  действовала секта секариев... Красноречивое название, кстати. Сека 
  короткий меч! Не оттуда ли пришло наше "сечь, сеча"? Эти секарии 
  изничтожали своих же квислингов, коллаборационистов из числа 
  еврейского правительства, что сотрудничало с проклятой Империей Зла, 
  тогда она звалась не Америкой, а Римом. 
       Отец церкви, Фома Аквинский, как и другие отцы этого нового 
  института, допускали идею убийства правителей, которые правят не 
  так, как желает народ. Да и все эти террористы древности, из которых 
  простой народ помнит разве что Брута, убившего узурпатора Цезаря, 
  убивали тиранов, не чувствуя угрызений совести. Более того, общество 
  их обычно оправдывало, так как, к примеру, Цезарь совершил переворот 
  и захватил власть незаконно, а Брут лишь совершил акт правосудия. 
       Террористы были всегда, просто память сразу перескакивает к 
  секте ассасинов, что в средневековье на протяжении веков убивала 
  калифов, эмиров, префектов. Судя по документам, политическим 
  террором вовсю пользовались в Индии, Китае, по всему мусульманскому 
  миру, а затем это перешло и в менее развитую Европу. 
       В девятнадцатом веке Карл Гейцен утверждал, что запрет убийства 
  неприменим в политической борьбе, вообще обосновал "философию 
  бомбы". Эту философию углубил и развил Бакунин, усилил Кропоткин, а 
  затем немало для пропаганды терроризма сделал Иоганн Мост, который 
  обосновал "варварские средства борьбы с варварской системой". 
  Прогремели террористические убийства Карла Либкнехта и Розы 
  Люксембург, югославского короля Александра, премьера Франции Барту, 
  но затем терроризм поднялся на небывалый уровень и стал... 
  государственным. Фашистская Германия на глазах у всех отнимала земли 
  у Франции, Чехии, Польши, все терпели, только вздыхали. Пример был 
  подан, теперь очередная страна с тех же позиций силы совершает 
  теракты крылатыми ракетами в Ливии, Ираке, Боснии, Гренаде, 
  Косово... 
       Правда, сами террористические организации теперь тоже не похожи 
  на русских народников, что бросают в проезжающих на коляске царей 
  самопальные бомбы. Ныне это мощнейшие организации, бюджет их сравним 
  с бюджетом Майкрософта, а личные счета как у Билла Гейтса, есть сеть 
  осведомителей даже в правительстве, имеются свои банки, газеты, 
  телеканалы, сенаторы и конгрессмены. 
       Увы, эти деловые ребята мало подходят для операции 
"Возмездие"... фу, какое штампованное название, нам бы лучше как раз 
  старомодные бледные юноши с горящим взором. Ибо наше дело в самом 
  деле правое, здесь можно потрудиться и на голом энтузиазме, чистой 
  идее, самопожертвовании, борьбе с тиранией... Все-таки секарии, как 
  и Брут, убивали не за деньги, а за торжество справедливости! 
       Я вошел в Интернет, ввел в поиске "Террористические 
  организации", некоторое время тупо всматривался в экран. Несколько 
  тысяч всяких разных, надо отсортировать по группам, как-то: 
  религиозным, политическим, экономическим и даже гринписовским. 
       Черт, сказал я себе вполголоса, это уже лишнее... 
       Перескочил на сайт Памелы Андерсон, тщательно стер адрес, где 
  побывал. Не исключено, что, если кто-то сейчас за мной наблюдает, он 
  при увеличении рассмотрит, куда я заглядывал и что читал. Но пусть у 
  них создается впечатление, что уже начинают получать от меня 
  какую-то информацию, хотя бы косвенную. Я в любом случае смогу 
  получить больше нужной мне информации уже по тем вопросам, которые 
  княгиня начнет задавать в постели... 
       Черный мерс подкатил к бордюру точно в момент, когда я вышел из 
  подъезда. А пока я спускался по ступенькам, Володя вышел отворить 
  передо мной дверцу в машину. Я уже перестал протестовать против 
  этого открывания, на самом деле открывание ему тоже по фигу, он по 
  инструкции в это уязвимое время прикрывает меня своим бронежилетным 
  телом. 
       Небо хмурое, ветер холодный, северный, промозглый. Я поспешно 
  юркнул в прогретый сухой мир. Хрюка дисциплинированно влезла на 
  заднее сиденье. Дверца захлопнулась, мелькнули ноги, снова хлопок 
  уже с другой стороны, Володя ввалился на сиденье, машина тут же 
  тронулась с места. Хрюка встала на задние лапы и положила передние 
  ему на плечи, лизнула ухо, но он даже не шелохнулся. 
       Куда? поинтересовался он. 
       На работу, ессно, удивился я. 
       А-а... простите. У вас, как я слышал, свободный график... 
       Только сперва завезем бедную собачку, уточнил я. Не стоит ее 
  тащить еще и в кабинет президента. 
       Марина сделала большие глаза, неужели и она в курсе, где я 
  ночевал, я улыбнулся во все сто зубов, толкнул дверь кабинета. 
       Тишина, по матовой поверхности стола слабо мечутся блики от 
  работающих телевизоров на стене напротив. Звук, правда, отключен, на 
  экранах беззвучно мечутся клоуны, идут дурацкие шоу, 
  переворачиваются и взрываются автомобили, вертолеты, самолеты, 
  линкоры... 
       За столом всего трое: Мирошниченко что-то спешно набивает в 
  ноутбуке, переписывает в блокнот, два серых человека поглядывают на 
  него с опаской, что-то шепчут с обеих сторон. Помощники или 
  консультанты, я до сих пор не разобрался. 
       Чтобы не мешать занятым людям, не стал садиться, стена с 
  экранами манит бурной жизнью, там видно, что жрет страна, что желает 
  жрать, ибо теперь-то народу ничего не навязывают, теперь угодливо 
  подают то, что желает основная масса... 
       Предшественник Кречета телевизор не смотрел: глава страны-де 
  получает информацию более достоверную, зачем опускаться до обычного 
  обывателя, но Кречет прекрасно понимает, что телевидение это власть, 
  значит надо постоянно видеть, чему учит эта власть, куда ведет, куда 
  зовет. 
       Сразу с двух центральных каналов неслись бодрые крики зазывал в 
  лотерею "Везет же людям!". Меня уже трижды встречали на улице, 
  предлагая вытащить билетик беспроигрышной, а по телевизору почти на 
  каждом канале лотереи, лотереи, лотереи... Народу всегда хватает, а 
  где народ, там и жулье. 
       Но черт с ним, жульем, им пусть милиция занимается. Меня больше 
  заботят те массовые граждане, из которых и состоит страна, народ, 
  государство. Вот они с жадными блестящими глазами толпятся у 
  лотерейных столов. Играют, надеются за рупь получить миллион. Играют 
  и бесплатно, уплачивая только присутствием. Играют в наперсток, но 
  вопль о жульничестве поднимают только тогда, когда спустят все 
  деньги, но никогда если за свой рупь получат тысячу. 
       Чем ужасны лотереи? Развивается, холится, удобряется и всячески 
  культивируется психология схватить незаработанное. От этого один шаг 
  к прямому грабежу. То есть там тоже "везет же людям". Выхватили у 
  одиноко бредущей старушки сумочку, а в ней тысяча долларов! Зачем 
  они старухе? Зато мы всего за одну минуту риска пока выхватывали и 
  бежали проходным двором получили такие бабки! 
       Потом, когда жабьи шкурки кончились а они улетают быстро! 
  приходится искать другую старуху. Или старика. Правда, на этот раз в 
  лучшем случае в сумке оказываются остатки жалкой пенсии. Так что 
  приходится искать еще и еще. А так как старики редко отдают свои 
  копейки без крика и сопротивления, то приходится... Ну они свое 
  отжили, можно и замочить эту старую рухлядь. Одна старушка, по 
  Раскольникову, всего лишь жалкие двадцать копеек, но пять старушек 
  уже рупь! 
       А кроме того, чего ограничиваться одним старичьем? Можно 
  пошарить по квартирам в отсутствие хозяев. Можно подстеречь 
  подвыпившего работягу после получки. Многое можно, если не хочешь 
  работать. Но работать, если честно, никто из нас не любит. Но, 
  сцепив зубы, работаем. И другие работают. Но все же на всех нас 
  действует эта сволочная пропаганда легкой жизни, когда можно не 
  горбатиться за крохотную зарплату, а получить на халяву. Выиграв ли 
  в лотерею, украв ли... 
       Может быть, подумал я хмуро, взять этих устроителей лотерей... 
  да всех к стенке? Нет, к стенке слишком благородно. В петлю, за 
  растление. 
       Вздохнул глубоко, возвращаясь к действительности. Не пойдет. Не 
  потому даже, что человек по натуре все еще подлейшая скотина, ему 
  обязательно надо дать что-то подобное... какую-то отдушину. 
  Возможность получить халяву таким вот законным путем. А если у него 
  эту возможность отобрать, то треть из этих надеющихся на халяву, 
  пока еще играющих в наперсток, сразу пойдут грабить старушек, 
  врываться в квартиру в отсутствие хозяев... а если хозяева окажутся 
  там, то тем хуже для хозяев. 
       Первым из команды Кречета заглянул Забайкалов, но он сказал 
  хмуро, что придет после обеда, в его министерстве пахнет паленой 
  шерстью. Коломиец и Яузов явились вместе. По крайней мере, в дверь 
  кабинета вошел Коломиец, Яузов его вежливо пропустил, словно с 
  министром культуры готовился поменяться должностью. 
       Кречет пришел хмурый, лицо серое, рассерженное. Мы выждали, 
  пока он обогнул стол и почти рухнул в свое кресло, осторожно 
  опустились. 
       Отец народа буркнул: 
       День добрый... если он добрый. Что у нас сейчас... 
       Мирошниченко вскрикнул, отшатнулся. Глаза его впились в экран 
  ноутбука. Прохрипел: 
       Что?.. Не может быть!.. Включите, включите скорее телевизоры! 
       Я вскочил, мои пальцы мазнули по пульту. С ближайшего экрана 
  импозантный теледиктор радостно вещал: 
       ...госдепартамент США, обеспокоенный угрозой новой 
  нестабильности для всего человечества, принял решение послать войска 
  быстрого реагирования в район русско-китайской границы. Осознавая, 
  что, если массы спровоцированного китайского населения пересекут 
  русскую границу, это может вызвать серьезный прецедент для нового 
  мирового передела... а также понимая, что русские войска находятся 
  вдали от русско-китайской границы и не в состоянии быстро 
  переба-зироваться в нужный район... войска американского 
  правительства спешно десантируются в районе Благовещенска и берут 
  под охрану участок границы протяженностью в тысячу километров... 
  Таким образом, как мы видим, налицо неформальное сотрудничество 
  наших стран, основанное на доверии... 
       Кречет скрежетнул зубами. Лицо его стало страшным. Такой, 
  наверное, являлась смерть павшим на поле воинам. 
       Быстро, велел он свистящим шепотом, распечатку заявления 
  госдепартамента мне на стол! 
       Сейчас-сейчас, сказал Мирошниченко поспешно, дело в том, что 
  они сперва высадили войска, заявление вот только сейчас передают для 
  прессы. 
       Яузов с нецензурной бранью грохнул кулаком по столу. Заорал: 
       Понятно, что им правительство России!.. Теперь они заигрывают с 
  населением напрямую. Забыли, сволочи, что ядерного оружия у нас 
  предостаточно. Пора перенацелить ракеты на прежние объекты! 
       Все еще не перенацелили? прорычал Кречет. 
       Яузов вытянулся: 
       Виноват, господин президент! 
       Он отошел в сторону и, выудив из кармана сотовый телефон, 
  бросил несколько загадочных слов, шлепая губами по мембране. Я сидел 
  как оглушенный бревном по голове. 
       Как могло такое случиться? Даже я знаю, что вдоль 
  китайско-российской границы понатыкано столько войск, что дальше 
  ехать некуда. Одних пограничников не меньше трех дивизий. Уже не 
  говоря о таких прелестях, как ракетные войска, до США оттуда гораздо 
  ближе. Кроме этого дивизия "Уссурийских тигров", а это вовсе не 
  дети, что строят генеральские дачи. И еще непонятное... Каким 
  образом США перекинули свои войска к нам на территорию, да еще в 
  таком количестве? Войти в территориальные воды России большая 
  проблема, пролететь через границу еще большая! У нас что, ПВО 
  отменили или морских погранвойск больше нет? Да их на подлете бы 
  заметили, да посбивали бы к черту. Уже не говоря о том, что сообщили 
  бы в МО. Это уж обязательно. А при такой организации дела, когда о 
  пересечении войсками чужого государства президент и министр обороны 
  узнают по телевизору! Яузова со всем МО просто обязаны уволить. На 
  тот свет. Да и Кречета погнали бы в шею. Туда же. Это такой бардак, 
  какого просто не бывает. Это все называется вооруженным вторжением. 
  Его невозможно провести незамеченным. Тревога должна быть объявлена 
  моментально, а соответствующие войска немедленно приведены в боевую 
  готовность, а пограничные силы и ПВО начнут действовать в штатном 
  режиме. Так устроена любая армия. Даже такая засраная, как наша... 
       Все эти мысли хаотично проносились в моем разгоряченном мозгу, 
  а тело охватывала холодная дрожь, внутренности замерзали. Операция 
  проведена штатовцами поистине грандиозная. Можно себе представить, 
  какие деньги вбухали в подготовку! Какие силы брошены на отвлечение 
  наших ПВО, на их подготовку... да-да, подготовку, что нельзя же вот 
  так сразу шарахнуть по самолетам, пересекающим границу, изо всех 
  зенитных комплексов! Ведь союзники, вместе боремся против мирового 
  терроризма, вместе наводим порядок в Косово. Да, мы не успели 
  сговориться с вашим правительством, но вы же знаете, что китайцы 
  вот-вот перейдут границу всей жуткой массой, вам одним не удержать, 
  дорога каждая секунда, наше ЦРУ докладывает, что они уже двинулись к 
  мостам и берегам, где у них миллионы крохотных лодок и плотов, мы 
  вам помо-жем все это остановить, ваш Кречет будет не против, даже 
  рад... 
  

       Глава 24 
  

     "Shariah Continental" блистал, как айсберг. Дмитрий слышал, что 
  пара местных фирм наловчилась буксировать эти ледяные горы из 
  Арктики или Антарктиды. Каждый айсберг гора чистейшей пресной воды, 
  здесь она на вес серебра, и вот этот "Shariah Continental" выглядит 
  как эта серебристая гора, приплывшая из снежной Арктики. 
       Перед отелем на площади бьют фонтаны. Высокие, как в 
  Петродворце, мощные струи колышутся под ветерком. Видно, как туман 
  мельчайшей водяной пыли колышется вдоль широкого проспекта. Плиты не 
  успевают высыхать под безжалостным солнцем. 
       Он знал, что регистрация не займет времени, но все равно 
  удивился простоте оформления. С него не спросили документов, а в 
  книге регистрации он поставил просто "Джон Смит", после чего ему 
  вручили ключи, и он в сопровождении горничной поднялся на седьмой 
  этаж в свой номер. 
       Если и оставалось напряжение, то, едва переступив порог, 
  ощутил, как незримые руки уюта сняли с его души доспехи, переодели в 
  пижаму, усадили в мягкое кресло и сунули в руку кружку с холодным 
  пивом. 
       Номер был великолепен. Невелик по арабским стандартам, всего 
  две комнаты и спальня, не считая разных служебных, толстый ковер от 
  стены до стены, толстые шторы, отгораживающие от яркого света, 
  чистый прохладный воздух, мебель тоже стандартная, отдыхай где хошь 
  и как хошь, примет любую форму, полное отсутствие письменного стола 
  примета времени, зато на странного вида сооружении красуется 
  непременный атрибут каждой уважающей себя гостиницы комп с большим 
  плоским монитором, а на подставочках торчат принтеры, сканеры, 
  дигитайзеры... 
       Горничная, деловитая и вместе с тем очень раскованная, быстро 
  двигалась по номеру, выдвигала и задвига-ла ящики, перевернула 
  подушки на диване, отодвинула шторы и показала решетку жалюзи. 
  Всякий раз, когда она наклонялась, что-то поднимая или поправляя, ее 
  вздернутый зад оказывался в дюйме от его ладоней с растопыренными 
  пальцами, и Дмитрий следил, чтобы не поддаться естественному 
  импульсу, не ухватить обеими руками, не дернуть на себя. 
       Она оглянулась, засмеялась, правильно истолковав его смущенное 
  выражение: 
       Вам здесь понравится! Наслаждайтесь. Кстати, я на службе до 
  утра. Так что, если понадоблюсь... 
       Дмитрий поспешно сказал: 
       Я что-то не заметил даже выключателей. А если я захочу вырубить 
  эту чертову люстру... 
       Вот пульт управления, прощебетала девушка. С этой стороны 
  телевизор, магнитофон и комп, а вот здесь кондишен, освещение, 
  музыка... Вообще-то компьютер сам следит за всем, но на случай, если 
  у вас вдруг появятся и собственные запросы... 
       А что, проворчал Дмитрий, компьютер знает даже, какую мне 
  музыку включить? 
       Конечно, удивилась горничная. 
       Как? 
       Все на этой неделе слушают "Ай лав сонофабич", объяснила она с 
  недоумением и даже некоторой насто-роженностью. Дмитрий увидел в ее 
  глазах опасение, что он вот-вот бросится на нее и покусает. Второй 
  записан сингл "Ай лав фак", он занял на хит-параде второе место, а 
  следом идет... 
       ...сингл, который занял третье место, прервал Дмитрий. Видишь, 
  лапочка, я быстро схватываю. Записи обновляются автоматически? 
       Конечно, ответила она с гордостью. Это в программе компа. Как 
  только происходит изменение в рейтинге, у вас тут же меняется 
  ассортимент. 
       И так по всему городу? 
       Да. Но скоро эту услугу распространят и по всей стране. Стоит 
  она до смешного дешево, почти даром. Правительство заинтересовано, 
  чтобы население получало все самое лучшее, самое правильное.... 
       Она говорила с гордостью неофита, вдруг разом приобщившегося к 
  цивилизации. Глаза блестели, а когда вздыхала, половинки крепких 
  молодых грудей просились на свободу, в его ладони. 
       Когда она ушла, он лег навзничь на диван, расслабил тело. Под 
  опущенными веками поплыли данные, что успел прочесть за неделю перед 
  вылетом. Итак, здесь Империя укрепилась настолько прочно, что юсовцы 
  живут как в новом штате. Совсем недавно это арабское княжество 
  раздирали противоречия, здесь происходили перевороты, сюда 
  вторгались то с одной стороны, то с другой: шла непонятная 
  неарабскому миру борьба между шиитами и суннитами, а может, и какой 
  третьей сектой, верой, или как их там называют, этих толкователей 
  строчек Корана. 
       Империя долго подбиралась к этому лакомому кусочку. Сперва 
  посольствами, консульствами, свободными представительствами, 
  совместными фирмами, миссионерами, культурными программами, а потом, 
  спровоцировав конфликт и резню между двумя фундаменталистскими 
  группировками, быстро высадила десант, подавила резню и тут же во 
  всей мощи развернула пропаганду американского образа жизни. Для 
  этого на несколько миллиардов долларов было завезено и роздано 
  бесплатно компьютеров, телевизоров, бытовой аппаратуры, были 
  провозглашены все свободы, все запретное объявлялось отныне 
  незапретным... 
       И... дрогнула исламская душа! В княжестве, где традиции ислама 
  блюлись несколько веков свято и нерушимо, появились женщины с 
  открытыми лицами, а затем и сами арабы начали разгуливать в шортах, 
  пренебрегать положенными обращениями к Аллаху, художники начали 
  рисовать людей и животных, а скульпторы поддержали нарушение 
  запрета. 
       Это была свобода, свобода от запретов, в то же время в 
  княжестве потрясенно замечали, что мир не рухнул, все живут все так 
  же хорошо... даже еще лучше, свободнее, раскрепощеннее... 
       Немногие группки Сопротивления тают, как снег на горячем 
  арабском солнце. Имперские тайные службы знают о них, но силовых 
  акций не предпринимают. Иначе те станут героями, а если не трогать, 
  то постепенно общечеловеческие ценности проникнут и в души этих 
  твердолобых, и они тоже вздохнут свободнее, станут просто жить, 
  наслаждаться жизнью, ни о чем не думать, а после недолгой и 
  необременительной работы просто развлекаться, пить пиво, такое 
  запретное раньше, расслабляться, отдыхать, ни о чем не думать, 
  трахаться, благо южное солнце предрасполагает к повышенной 
  активности на этом поле. Снова балдеть, посещать дискотеки... 
       И все-таки, подумал он напряженно, группы Сопротивления есть. 
  Самые разные от ваххабитов до коммунистов. Разрозненные, люто 
  ненавидящие друг друга, даже враждующие, но все они еще больше 
  ненавидят обрушившееся на них бездумное существование. 
       К кому обратиться, пока неясно. Здесь у него полная свобода 
  выбора. Но если уж выбирать, то интуитивно ближе ваххабиты или любые 
  группы, основанные на Коране, чем на "Капитале" Маркса. Просто уже 
  тем, что Коран доказал свою жизнеспособность, а "Капитал" нет. Ряды 
  ислама пополняются новыми бойцами, а ряды коммунизма увы. Продолжают 
  редеть во всем мире, где были на взлете всего несколько десятков лет 
  тому... 
       Зазвонил телефон. Дмитрий прислушался, снял трубку после пятого 
  звонка. Веселый женский голос поинтересовался, не нужны ли ему 
  услуги молодых красивых женщин. 
       Дмитрий буркнул: 
       Насколько молодых? 
       Настолько, насколько нужно, ответили игриво. Есть совсем юные. 
  Жильеза, к примеру, совсем ребенок, ей всего восемь... 
       Это уже старуха, ответил он насмешливо. А у вас есть юный Тиль, 
  обязательно рыжий? 
       Голос в трубке стал задумчивый: 
       Тиль?.. Почему обязательно Тиль? 
       А я предпочитаю по утрам Тилей, сказал Дмитрий саркастически. А 
  по вечерам Джонов. Лучше Джонов Булей. 
       Женщина засмеялась: 
       Ого!.. Какие запросы. Вы будете удивлены, но мы попробуем 
  удовлетворить ваши запросы. Пока что прогуляйтесь по нашему 
  замечательному городу, а к вечеру что-то придумаем. 
       В трубке послышались гудки. Дмитрий подошел к окну. Прогуляться 
  по городу значило, что ему надо убедиться, что за ним нет слежки. А 
  вечером уже состоится контакт. А может быть, и не вечером, а кто-то 
  подойдет во время прогулки, назовет условную фразу. Или рядом 
  остановится автомобиль, после обмена паролями его отвезут в нужное 
  место. 
       Он заказал обед в номер, ел почти не глядя, быстро просматривал 
  местные газеты. На журнальном столике целая пачка этого красочного 
  многоцветного мусора, высококачественная печать, труд многих тысяч 
  людей, который в основном уходит впустую... 
       Листал, отбрасывал, хватал другую газету. Уже начал злиться, 
  здесь этого мусора не меньше, чем в России. Если не больше. 
  Создавалось впечатление, что арабов боятся больше, чем русских: у 
  русского нет врага худшего, чем он сам, а здесь как будто все 
  средства информации и развлечения в руке одного человека: сильного, 
  умелого, безжалостного, умеющего разглядеть остатки былой гордости 
  или ростки нарождающегося протеста и быстро вкатить туда дозу 
  наркотика развлечений и американской философии: плюй на все, береги 
  здоровье и гениталии единственные источники радости. 
       В разделе городской хроники, опять же после фото местных 
  дизайнеров и визажистов, отыскал заметку, что вчера на площади перед 
  университетом один из сумасшедших облил себя бензином и поджег. 
  Когда его попытался спасти наряд полиции, он отбивался, убегал, 
  вырывался, а когда его наконец удалось повалить и затушить на нем 
  огонь, было уже поздно: скончался по дороге в больницу. 
       Дальше шел комментарий специалиста по половым перверсиям, 
  доктора наук Ахмат-бека Юсуп-низа. Доктор глубокомысленно разбирал 
  различные случаи мазохизма, когда человек получает половое 
  удовольствие от боли. И чем выше и изысканнее боль, тем интенсивнее 
  и острее оргазм. В данном случае пострадавший был, по его глубокому 
  убеждению, мазохистом и эксгибиционистом вместе, так как сжег себя 
  при стечении народа. Следовательно, для его полового возбуждения 
  было очень важно, чтобы за его страданиями наблюдало как можно 
  больше народу... 
       Дмитрий читал, скрипя зубами. В конце был намек, что, возможно, 
  вся группа, к которой принадлежал погибший, состоит из половых 
  извращенцев. Они располагаются в старом здании университета. Местная 
  быстро растущая группа из фэнов местного футбольного клуба уже 
  заявила права на это помещение, так что скоро эти больные люди без 
  всякого вмешательства властей будут рассеяны по квартирам. А там, 
  находясь среди нормальных людей, не возбуждая себя речами и видом 
  друг друга, они быстро обретут безмятежность, которой так отличаются 
  от всех прочих люди свободного мира. 
       Портье взял ключ не глядя. Дмитрий все старался уловить 
  оценивающий взгляд, все портье смотрят как профессиональные 
  контрразведчики, а треть из них в самом деле работает на 
  контрразведку, а то и на разведки разных стран, но этот в самом деле 
  больше интересовался, кто же кому даст мяч в пасе у своих ворот, чем 
  всякими там приезжающими и уезжающими. 
       Сумасшедший город, мелькнуло в голове. Здесь никто ни с кем не 
  воюет. Никто никого не ненавидит. Как они живут, эти существа? Как 
  быстро они из людей превратились в... черт знает... нет, шайтан 
  знает во что! 
       Воздух показался на удивление свежим, даже прохладным. Потом 
  лишь сообразил, что это мощные, как ураганы, вентиляторы раздувают 
  мельчайшую водяную пыль. 
       Он удалился от отеля на несколько сот метров, пересек 
  автомобильную стоянку и площадь. Мельчайшая пыльца все поблескивала 
  в воздухе, успевая испариться еще до того, как коснется кожи. Зато 
  он шел как по берегу Эгейского моря, с удовольствием вдыхал, 
  оглядывался на красивых женщин, успевая заметить еще очень многое, 
  рассматривал в витринах образцы товаров, удивленно качал головой: 
  богато, оказывается, теперь живут бедуины! 
       Центральная часть города вымощена широкими плитами. Все 
  подогнаны так тщательно, что в щель не просунуть лезвие ножа. Это 
  сделано еще до прихода янки, как выстроены и все эти роскошные 
  здания: бедуины на своей нефти разбогатели давно. Американцы лишь 
  добавили неряшливую крикливость, что называют свободой выражения 
  чувств, штатовскую безвкусицу да развесили огромные яркие рекламы. 
       Он шел не спеша, типичный турист, что впервые вырвался в 
  зарубежный вояж, но старается выглядеть солидным. Через каждые 
  полсотни шагов из стен в мраморные чаши била широкая струя чистейшей 
  ледяной воды, некоторые туристы задерживались, совали пальцы под 
  струю, со смехом плескали друг в друга. 
       Он тоже два-три раза не утерпел, попробовал воду ладонью, 
  всякий раз с неловкой улыбкой оглядывался, не видят ли его 
  ребячества, отряхивал ладони и ускорял шаг. 
       Дальше дорога расширялась, снова площадь с огромным фонтаном, 
  на той стороне стоянка автомобилей, а за ней вздымается массивное 
  здание дворец какого-то богатенького араба, который янки выкупили и 
  приспособили под отель высшего класса. 
       К отелю подъезжали роскошные авто, двухэтажные автобусы, из 
  которых всякий раз высыпают одинаково пестрые и крикливые туристы. 
  Дмитрий шел было через площадь, но при одной только мысли, что 
  соприкоснется с этим, с туристами, по коже пробежала дрожь, буд-то 
  облили нечистотами, поспешно свернул, намереваясь обойти по широкой 
  дуге... 
       Сердце предостерегающе стукнуло. Сделало паузу, вдруг застучало 
  часто, заторопилось. Он еще не понял, что произошло, но горячая 
  кровь пошла по всему телу. Глаза шарили по головам пассажиров, те 
  пестрыми струйками разливались к стоянкам такси, к экскурсионным 
  автобусам, даже к навесу, где постукивала по асфальту разукрашенная 
  кобылка, впряженная в двухместную коляску. 
       Четверо в пестрой одежде отделились от общего потока. Мужчина 
  вскинул руку. Одно из такси тут же сорвалось с места, подъехало к 
  обочине. С мужчиной были две молодые женщины, четвертым было нечто 
  непонятное, Дмитрий не решился бы сразу отнести это к мужскому или 
  женскому полу, хотя и волосы длинные, и лицо рыхло-бабье. Но 
  женщины... 
       Одна была яркая и сочная, в цвете лет, хорошо развитая фигура, 
  пышущая здоровьем, а вторая... Сердце Дмитрия стучало все громче, с 
  надрывом, в желудке появилась ноющая пустота. Только бы не 
  ошибиться... 
       Девушка, что шла следом за пышной красавицей, вздрогнула и 
  повернула голову, словно его взгляд прижег, как сфокусированный 
  линзой солнечный луч. Ее большие карие глаза удивленно распахнулись, 
  а хорошенький ротик приоткрылся. 
       О!.. Быть того не может... Смит? Джон Смит? 
       Дмитрий шагнул к ней навстречу. Она поставила чемоданы на 
  тротуар, со счастливым вскриком ринулась ему на шею. Он подхватил, 
  закружил, в голову ударил сладкий запах ее здоровой чистой кожи, в 
  ушах слышался ее радостный визг. 
       Трое ее спутников тоже опустили чемоданы и сумки. Таксист 
  выскочил, поднял крышку багажника. Пока богатые туристы не 
  передумали, надо успеть все уложить, распахнуть перед ними дверцы. 
  Хоть американцы и говорят о равноправии, но очень любят, когда им 
  кланяются... 
       Дмитрий с неохотой опустил Виолетту. Ее каблучки звонко 
  стукнули по асфальту. Она все еще обнимала его за шею, глаза 
  смеялись. 
       Представь себе, я только сегодня утром о тебе думала!.. Ты мне 
  снился, вот и подумала. И надо же, едва вышли из самолета ты здесь! 
       Она обернулась к своим спутникам. Все трое наблюдали за нею и 
  Дмитрием с добрыми улыбками. Виолетта помахала рукой, другой все еще 
  обнимала Дмитрия за шею, чтобы не исчез, не пропал, как исчез тогда, 
  когда ее яхта вошла в территориальные воды США... 
       Когда трое приблизились, она прощебетала счастливо: 
       Это Джон Смит!.. Мы с ним познакомились... словом, в одной 
  стране. Латиноамериканской. Джон, это Себастьян Гротерман... 
       Мужчина протянул Дмитрию руку, сказал с дружелюбной улыбкой: 
       Зовите меня Себ. 
       Как собаку, подумал Дмитрий, но руку пожал с удовольствием. 
  Пожатие у этого Себа было открытое, дружелюбное, искреннее. Женщина 
  мило улыбнулась Дмитрию, в этой улыбке был и намек, и обещание, 
  сказала воркующим голосом: 
       А меня Кэт. 
       Третий протянул руку и сказал бабьим голоском: 
       Константин, но это никому не выговорить, так что Кон! 
       Привет, Кон, сказал Дмитрий, пожал руку. 
       На него смотрели как на давнего друга. Виолетта обнимала его за 
  шею, победно посматривала на всех, особенно на Кэт. Себ кивнул на 
  поджидавшее их такси: 
       Рад был встрече, Джон. Нам надо ехать, мы остановились в 
"Fujairah Hilton". Если что, заходи. Успеем пропустить стаканчик, 
  завтра у нас трудный день. 
       Виолетта с неохотой начала высвобождаться из рук Дмитрия, 
  пояснила виновато: 
       Мы из Корпуса Мира. Завтра уже предстоит не то кормить 
  беженцев, не то раздавать им листовки... Позвони мне, хорошо? 
       Сразу же, пообещал Дмитрий. Не успеешь войти в номер. 
       Виолетта рассмеялась: 
       Позволь хотя бы принять ванну!.. Впрочем, я захвачу телефон с 
  собой. 
       На него посматривали ожидающе, Дмитрий с улыбкой вскинул руки: 
       Нет-нет, я не совсем коллега! Я не из Корпуса Мира, клянусь. 
       Глаза Себа весело блеснули. Он сказал негромко: 
       Виолетта как-то рассказывала про один удивительный эпизод в 
  одной латиноамериканской стране... Мне кажется, она даже упоминала 
  имя Джона. Или похожее на это имя... Да, я чувствую, из какого 
  именно вы Корпуса Мира! 
       Он засмеялся, снова пожал руку, уже крепче, усадил в машину 
  женщин и влез следом. Дмитрий смотрел на отъезжающую машину, веселое 
  личико Виолетты постепенно смазывалось в заднем стекле. 
       Улица двигалась навстречу неровными толчками. Дома 
  покачивались, люди мелькали мимо как призрачные тени, пестрые, но 
  все как будто происходило в другом мире. Перед глазами стояло 
  смеющееся лицо Виолетты, ее полные губы, прекрасные лучистые глаза. 
  Когда она смотрела на него сейчас, в них то зажигались звездочки, то 
  прыгали чертики. 
       Похоже, она в самом деле не только вспоминала его, но и 
  говорила о нем этим... из Корпуса Мира. Не зря он сразу ощутил то 
  тепло, с которым смотрел на него Себ. Да и все из этого отряда, 
  Корпуса Мира, как они называют себя, смотрели на него дружелюбно и 
  весело. 
       Возможно, по рассказу Виолетты легко сопоставили его бегство из 
  Колумбии с жестокой расправой над королем наркомафии. 
  Демонстративной жестокостью, которая, однако, резко сократила 
  поставку героина в США... 
       Задумавшись, он не сумел миновать столкновения с веселой толпой 
  туристов, веселых и восторженных дикарей не то из Швеции, не то из 
  какой-то еще раскрепощенной страны. Во всяком случае, когда он 
  выбрался, рубашка его была расстегнута, на щеках пламенели поцелуи, 
  он украдкой проверил пальцем, не расстегнута ли "молния" на брюках, 
  и тут только обнаружил, что в ладони зажат клочок бумаги. 
  

       Глава 25 
  

       Побывав за кордоном, ему стало казаться, что только в России 
  знать живет в центре городов, а беднота на окраинах. Здесь центр 
  города был великолепен, богат, фасады домов отделаны мрамором и 
  цветными изразцами. Но когда он выбрался на окраину, ощутил, что все 
  состоятельные живут именно здесь, а центр... это что-то вроде 
  негритянского гетто. 
       Опрятные особняки тянулись вроде бы одинаковые, везде ажурные 
  заборы, за ними просторная зелень лужаек размером с футбольное поле, 
  опрятные коттеджи, как сказали бы в России, индивидуальной 
  постройки, крохотные телекамеры на воротах. 
       Особняк, к которому он направился, от соседних не отличался 
  ничем. Подчеркнуто не отличался. 
       Дмитрий толкнул дверь, почему-то показалось, что не заперто. 
  Калитка отворилась без скрипа. Не спеша, настороженно он пошел по 
  вымощенной камнем дорожке. По бокам время от времени взлетали 
  серебряные струи фонтанов. Зеленая трава блестела сочными, хоть 
  сейчас в салат, листьями. 
       С боков к коттеджу примыкали фруктовые деревья. Дмитрий почти 
  дошел до крыльца, когда сбоку вышла молоденькая женщина. Обеими 
  руками прижимала к животу корзинку с фруктами, милое курносое лицо 
  было добрым, чуть раскосые глаза сузились еще больше, а на губах 
  сразу заиграла приветливая улыбка. 
       Здравствуйте, сказал Дмитрий. Извините, что я вот так вошел... 
  Калитка не заперта... 
       Женщина засмеялась: 
       Мы ее никогда не запираем!.. Вы к Джорджу? 
       Если не слишком потревожу, сказал Дмитрий. 
       Он перед телевизором, снова засмеялась женщина. Сейчас матч на 
  кубок Панарабских игр. С Джорджа сейчас можно снять штаны, измазать 
  его ваксой, постричь, даже взять его пиво, он все равно не оторвется 
  от экрана! 
       Я все это проделаю, пообещал Дмитрий. 
       Обязательно сделайте, напутствовала женщина в спину. 
       Комнаты открывались одна за другой. Воздух был настолько 
  прохладный, что Дмитрий невольно покосился на широко распахнутые 
  окна. Там дикий зной, как ухитряются поддерживать среднемосковскую 
  температуру? 
       Из пятой или шестой комнаты по счету несся рев заполненных 
  трибун, свистки судей, торопливая скороговорка комментатора. 
  Телевизор огромный, как киноэкран, стоит посреди просторной комнаты, 
  а грузный мужик в кресле сидит прямо перед телевизором, касаясь его 
  ногами. 
       Мужик голый до пояса, обрюзглый, с лежащим на коленях животом. 
  Справа под рукой передвижной столик, на нем две бутылки пива пустые, 
  три еще полные. Ни тараньки, ни креветок, что понятно можно 
  подавиться, если мяч влетит не в те ворота... 
       Вильям? сказал он нетерпеливо, головы не повернул. Бери стул, 
  садись. Пиво в холодильнике... Черт, да разве же так передачу 
  принимают? 
       Действительно, сказал Дмитрий громко, не так. 
       Он стоял, не садился. К хозяину наконец дошло осознание, что 
  что-то не так. Он быстро зыркнул в сторону незнакомца, буркнул: 
       Что там?.. Счет за телефон?.. Оставь на столе и убирайся. 
       Джордж, сказал Дмитрий внятно Это не телефон. Это я. Это 
  Верона, если хочешь. 
       Некоторое время Джордж тупо смотрел в экран, где метались 
  футболисты. Казалось, до него не дошло сказанное, потом краска 
  начала покидать багровое лицо. Он бледнел и бледнел, пока лицо не 
  стало нездорового синюшного цвета, а сам не уменьшился почти вдвое. 
       Когда он посмотрел на Дмитрия, в лице не было ни кровинки. А в 
  глазах... нет, не страх, а какая-то глубоко упрятанная тоска. 
       Верона? повторил он. Ах да, нет жизни без Вероны... 
       Как сказал Уленшпигель, сказал Дмитрий. 
       Уленшпигель? переспросил вяло Джордж. Это сказал Данте! 
       Дмитрий придвинул ногой стул и сел. Если бы Джордж сказал, что 
  эти слова часто повторял Ромео, это значило бы, что за домом ведется 
  наблюдение, а их речи пишутся. 
       На экране один из смуглокожих футболистов сделал рывок, двое 
  защитников пытались перехватить, но мяч ушел на передачу, голова 
  Джорджа начала поворачиваться в ту сторону. 
       Дмитрий смотрел с брезгливой жалостью. Им там, на Родине, 
  намного проще. Трезвеннику легче держаться среди трезвенников, а 
  бросившему курить среди некурящих. Но Джордж должен был жить этой 
  жизнью. И не отличаться... 
       Встряхнись, Джордж, сказал он негромко. Пришла пора. 
       Джордж проскрипел простуженно: 
       Что тебе надо? 
       Помощь. 
       Деньги? поинтересовался Джордж с внезапно вспыхнувшей надеждой. 
  Паспорта, визы? 
       Дмитрий покачал головой: 
       Это у нас есть. Нам нужен будешь ты. 
       Я? 
       Целиком, уточнил Дмитрий. 
       Черт, сказал он растерянно. Потер ладонью небритый подбородок. 
  Дмитрий услышал скрип щетины. Как не вовремя... Мне завтра 
  уезжать... Так, дела фирмы, но довольно важные... Да знаю, знаю, но 
  дела важные... Так как же... Ты подожди, я сейчас оденусь. Это 
  рядом, в соседней комнате... 
       Дмитрий прошелся от стены до стены, высматривая место где 
  сесть, а на самом деле оценивая расположение дверей их три, окон все 
  зеленоватые, как аквариумы, выходят в сад. Богато живет Джордж, 
  здесь на песке ничего не растет, надо было привезти не один грузовик 
  с хорошим черноземом, чтобы вырастить такой роскошный сад. 
       При всей расхлябанности дел, что пока еще творится в России, 
  все равно разведчик не станет вводить в дом женщину без разрешения 
"сверху". Имеется в виду, надолго. Это уже не говоря о том, что 
  человек, находящийся в режиме "консервации", вообще старается 
  выглядеть попроще. 
       Из-за окна со стороны сада доносился негромкий женский голос. 
  Сквозь прозрачную занавеску видно было ту самую молодую женщину. Она 
  напевала что-то задорное, а когда забывала слова, просто 
  намурлыкивала громко и с удовольствием. Руки ее непрестанно 
  подвязывали ветки, отягощенные крупными румяными яблоками. 
       Сильный аромат донесся через занавеску. Дмитрий шумно вздохнул, 
  точно так же пахло в саду его деда, он никогда не забудет этот 
  запах. Женский голос оборвался. Дмитрий поймал испуганный взгляд. 
  Женщина на короткий миг смотрела абсолютно беззащитно, но через 
  мгновение на ее лице появилась приветливая улыбка. 
       Нехорошо подслушивать! крикнула она задорно. 
       Дмитрий отодвинул занавеску. Женщина улыбнулась ему открыто и 
  приветливо. 
       Я только подсматривал, объяснил он. 
       А почему не слушали? спросила она с наигранной капризностью. 
  Что, я плохо пою? 
       Я не знаю слов, признался Дмитрий. Я европеец, владею немного 
  арабским. Вот и все... 
       Она засмеялась: 
       Я пела на японском. Мы с Джорджем познакомились через Интернет. 
  Месяц общались по чату, потом встретились. Вот уже второй год живем 
  вместе! 
       Она приблизилась к дому, чуть запрокинула голову. Дмитрий 
  смотрел на нее слегка сверху, и она выглядела еще более миниатюрной 
  и японистее, чем все японцы. Волосы были ярко-красные, того оттенка, 
  какой бывает только у иссиня-жгучих брюнеток. Только брови она 
  оставила широкими и черными, что удивительно шло к ее юному и 
  чистому личику. 
       Вы кто? спросила она с простодушным интересом. Тоже археолог? 
       Еще какой, ответил Дмитрий. Только я чаще роюсь в отчетах 
  предшественников. 
       Бедненький, пожалела она и смешно сморщилась. А вот Джорджу 
  удавалось ездить на какие-то раскопки! 
       Интересные? поинтересовался Дмитрий. 
       Она пожала плечами: 
       Не знаю. Он никогда меня не брал. 
       Зверь, посочувствовал Дмитрий. 
       Она расхохоталась: 
       Да мне никогда не хотелось рыться в земле, перебирать кости и 
  черепки. Или даже готовить на костре. Я умею только в микроволновке! 
  
     В микроволновке, согласился Дмитрий, это здорово. И когда он 
  последний раз ездил? 
       Она хитро улыбнулась: 
       Когда познакомились, два раза успел съездить. А те-перь решил, 
  что можно жить и без его черепков. Наверное, он прав. Я зарабатываю 
  достаточно. 
       Дмитрий обвел взглядом комнату. Движение его глаз было 
  выразительным, женщина весело расхохоталась. 
       Я работаю в научно-исследовательском институте, сообщила она. 
  Только что выстроили новый корпус! Теперь у нас четыре тысячи 
  сотрудников. Это вместо полутора тысяч всего полгода назад! 
       Это круто, сказал Дмитрий, он в самом деле был потрясен. Такое 
  обходится не в один доллар, верно? 
       Она отмахнулась: 
       Сам корпус обошелся всего в триста миллионов долларов. А вот 
  оборудование потянуло уже на восемьсот. Ну а жалованье и всякие 
  расходы обойдутся в сто тысяч долларов в месяц, это немного. 
  Основные расходы, как вы понимаете, уходят на эксперименты, на 
  покупку новейшей аппаратуры, на переманивание ведущих медицинских 
  светил из всяких там хирургических и терапевтических центров. 
  Представьте себе, мы сумели вытащить из Швейцарии самого Римальда, а 
  из Германии к нам приехал знаменитый Штазер с двумя самыми 
  талантливыми сотрудниками! Они раньше работали как раз над 
  проб-лемой дешифровки ДНК. Всякие наследственные болезни лечили, так 
  что у нас оказались, как вы понимаете, на месте. Всем троим поручена 
  деликатнейшая из операций: разработка новейших методов нанесения 
  татуаши на верхнюю губу... 
       А на нижнюю? спросил Дмитрий. 
       Ему стало весело, он чувствовал себя как в чудовищном сне, из 
  которого в любой момент может выйти. 
       Она взглянула укоризненно: 
       Что вы! По нижней губе у нас другая лаборатория!.. Там совсем 
  другая кожа... на нижней губе, не в лаборатории, иное строение 
  капилляров... она как бы нижнечелюстная, почти автономна в сравнении 
  конечно! от мозга. О, специалисты по нижней губе мечтают перейти в 
  более элитарный коллектив исследователей возможностей верхней губы, 
  как... Даже не знаю, но мечтают страстно!.. Вообще у нас большие 
  возможности, но по верхней губе написано двенадцать монографий, 
  семьсот восемьдесят научных работ и несколько тысяч статей! Из них 
  около трети проблемы нанесения татуаши. И только две трети касаются 
  способов нанесения помады и питательных кремов. 
       Она смотрела блестящими глазами, и Дмитрий, чувствуя, что 
  сказать что-то надо, промямлил глубокомысленно: 
       Две трети... о, это немало! 
       Всего полгода назад их было больше, сказала она с жаром. Но 
  темп внедрения татуаши идет так быстро, что ее проблемы выходят в 
  первый ряд самых важных задач человечества. Таких, как новый дизайн 
  одежды, причесок и даже, простите, формы унитазов! 
       Дмитрий согласился: 
       Да, на унитазах мы проводим столько времени, если посчитать за 
  всю жизнь, что им надо уделять больше внимания, чем каким-нибудь 
  театрам, куда заглядываем два-три раза за всю жизнь. 
       Она светло улыбнулась: 
       Я в театре ни разу не была. И что, я чем-то несчастнее тех, кто 
  там бывает каждый месяц?.. У меня три телевизора, два компа с 
  подключением к Интернету, откуда все время в реальном времени идут 
  самые новейшие шоу. Зачем мне театр? И Джордж перестал о нем 
  вспоминать. 
       Дмитрий взглянул в ее чистое свежее личико с тем уважением, с 
  каким посмотрел бы на могучего и опасного тигра. В досье о Джордже 
  было сказано, что в Москве он не пропускал ни одной театральной 
  премьеры. А тогда был период, когда в театры билеты не покупали, а 
"доставали". Сейчас же, когда в любой театр, в любое время... гм... 
       Да, Джордж не просто изменился. Он очень-очень изменился. 
  Знакомство по Сети с последующим совместным проживанием... пока это 
  излишне экзотично даже для простого обывателя. Как и вообще 
  знакомства по переписке, объявлениям и т.п. Этот способ пока не 
  вошел в широкий обиход. Но даже когда войдет, то и тогда разведчики 
  к нему будут прибегать в последнюю очередь. 
       Кстати, даже при неожиданной встрече со старой знакомой, 
  которую узнал во время одной из операций, необходимо немедленно 
  уведомить об этом свое руководство. 
       Если связи нет знакомую немедленно "стереть". Во избежание. Но 
  вряд ли Джордж доложил даже о таком изменении своего семейного 
  статуса... 
       За спиной хлопнула дверь. Дмитрий быстро обернулся. Джордж 
  вошел в комнату уже одетый, но щетина по-прежнему торчала в 
  обрюзглых щеках. Взгляд был затравленный, исподлобья. 
       Ну что? спросил Дмитрий. 
       Джордж покачал головой: 
       Я связывался с Центром. 
       И что? 
       Полный отлуп, ответил Джордж. Мне приказано оставаться в тени. 
       Дмитрию показалось, что он не верит собственным ушам. Такого 
  просто не могло быть. Что у них там за игры? Ему было передано четко 
  и ясно, что этот человек поступает в его полное распоряжение. И все 
  его наработки, его запас оружия. 
       Не понимаю, проговорил он. Ладно, я сам свяжусь, потребую 
  дополнительных инструкций. Извини, Джордж, что побеспокоил. 
       Ничего, ответил Джордж с явным облегчением. У нас слишком 
  большая контора. Накладки бывают чаще, чем бы хотелось. Ты где 
  остановился? 
       В частном коттедже, ответил Дмитрий, только на другом конце 
  города. 
       Адрес не помнишь? Так, на всякий случай. Вдруг чем смогу... 
       Улица шейха Алиля, ответил Дмитрий, не моргнув глазом, 
  семнадцать... Там красные такие ворота, заметные... 
       На этот раз не врал, когда ехал от аэропорта, в самом деле 
  заметил этот коттедж и даже запомнил номер. Джордж проводил его до 
  выхода из дома. Дмитрий распрощался сердечно, но на обратном пути 
  проверялся как никогда тщательно. 
  

       Глава 26 
  

       От входа послышался шум, веселые вопли. Гирей Мухутдинов, 
  дежурный по части, поморщился: до смены всего десять минут, как раз 
  можно успеть перемыть кости футболистам, продувшим такой важный матч 
  с Перу, страной, которую и на карте не отыщешь! 
       В приемную ввели пятерых гогочущих подростков. Все как на 
  подбор крупные, налитые здоровой неистраченной силой. За ними шел 
  хмурый, как осень в Подмосковье, Бондаренко. Вечный сержант, вечно в 
  разводе, вечно на подмене. 
       Набросились на парочку, доложил Бондарен-ко, избили, отняли 
  сумочку... Парню выбили два зуба. Щас он на экспертизе, весь в 
  кровоподтеках. По-хоже, сломаны ребра... Девушка в шоке, на ней 
  порвали платье и трусики. Похоже, пытались изнасиловать прямо при 
  парне... 
       Гирей сказал одобрительно: 
       Парень провожал до самого дома?.. Вот я своему балбесу говорю, 
  что девушек надо провожать, а он хохочет: это в твое допотопное 
  время! А теперь равноправие. Встретились, поимелись, каждый бежит в 
  свою сторону. 
       Подростки, нагло хохоча, рассаживались на стульях вдоль стены. 
  Один ухитрился закинуть ноги на обшарпанный стол, который сдвинули в 
  угол. Второй, по манерам сразу видно вожака, сказал весело: 
       Это ты теперь этому защитничку расскажи! Больше провожать не 
  станет. 
       Гирей покачал головой: 
       Эх, Головань... Сколько я тебя знаю, ты все такой же... Еще в 
  песочнице копались, ты уже чужие ведерки отнимал. Ну скажи, за что 
  ты их? 
       Подростки заржали. В голосе дежурного офицера чувствовались 
  усталость и безнадега. Мигом вспомнил, падла ментовская, что они 
  подростки, Уголовный кодекс еще бессилен! 
       Головань под смех дружков сказал еще наглее: 
       А мужчина должен уметь защищать своих женщин, верно? Вот мы его 
  и потренировали малость. 
       Вы его покалечили, сказал Гирей. 
       Ага, ответил Головань довольно. Тебе не ндравится, чурка? Пошел 
  на фиг из Москвы. Это наш город. 
       Подростки заржали. 
       Гирей улыбнулся: 
       Парень, которого вы побили, чистокровный русак. А насчет 
  чурки... Моему прадеду Иван Грозный оставлял Москву в управление, 
  когда отлучался... Целый район носит имя моего деда. Да и не один. 
  Так что это я москвич, а вот ты... Тебя поучить бы, что такое быть 
  москвичом, что такое быть русским, что такое вообще быть человеком. 
       Ну и хрен ты нам что сделаешь, заявил Головань. У меня старший 
  брат в юридическом, так что я законы знаю!.. Я среди ребят самый 
  старший, а мне только четырнадцать лет! 
       Гирей задумчиво оглядел здоровенного парнягу. Да, акселерация, 
  о которой узнали лет сорок назад, все еще на марше. Когда ему, 
  Гирею, исполнилось четырнадцать, он был вдвое мельче, о девках еще и 
  не думал, зато каждое лето исправно таскал кирпичи в бригаде 
  каменщиков, подрабатывал, помогал родителям. 
       Какой это уже у тебя привод? поинтересовался Гирей. И, не 
  дожидаясь ответа, сказал голосом школьного учителя: Ты прав, мужчина 
  должен защищать свою женщину. Кстати, парень это и сделал... А кто 
  не может защитить, для этого существуем мы. Милиция. 
       Головань заржал: 
       Ну, дед, ты даешь!.. Вы защищаете! Класс! 
       Гирей кивнул. Лицо его оставалось на удивление спокойным. 
  Головань оборвал гогот, маленькие глазки впились в лицо дежурного. 
  Обычно на лицах этих ментов крупными буквами написано, как им все 
  это охренело, опять приходится заниматься безнадежными делами: этих 
  подростков выпустят на следующий день, а им еще долго оправдываться, 
  объяснять, что ничего особенного в обращении с детьми не превысили. 
       Да, что-то идет не так, как всегда. Раньше все сходило с рук. И 
  грабежи, и разбои, и квартирные кражи. Даже одно изнасилование было, 
  тоже сошло ведь они еще дети! Так что надо будет взять на заметку, 
  что одиноких девок можно ловить и трахать, шалея от безнаказанности, 
  напоследок бутылку водки затолкать, а потом еще и пинка, чтобы 
  стекло хрустнуло... 
       Гирей кивнул сержанту: 
       Позови Иванчука. Нет, еще Кленова... У него такие вот орлы 
  домик в деревне сожгли. Он постара-ется... 
       Бондаренко недобро посмотрел на подростков, медленно поднялся. 
  От его недоброй улыбки они насторожились. Головань уже не ржал, с 
  широкой рожи медленно сползала улыбочка. 
       Я еще Медведева кликну, сообщил Бондаренко. У него сынишка в 
  больнице. Третьеклассник! У него какие-то орлы повадились отнимать 
  деньги, что на школьный завтрак... Попробовал раз не отдать, избили 
  так, что... 
       Позови, разрешил Гирей, только сам проследи, чтобы он не 
  увлекся... 
       Да это было не вчера, успокоил сержант, он уже себя 
  контролирует. 
       Дверь отворилась, вошли четверо милиционеров. В комнате повеяло 
  грозой. Гирей сказал торопливо: 
       В шестую комнату, понятно? Нет, лучше сразу в подвал. Здесь у 
  меня чисто... ну, сравнительно чисто. 
       Головань поспешно встал. Подростки, поглядывая на вожака, 
  торопливо поднимались. 
       Бондаренко оглядел их сузившимися глазами: 
       Что-то вы вдруг почтительными стали... С чего бы? Руки за 
  голову, шагом марш вот за этим... Михаил, показывай дорогу. А ты, 
  Костя, смотри, чтобы не ломанулись к двери. 
       Взяв их в коробочку, вели по длинному коридору, потом по 
  ступенькам вниз, снова по коридору. По-хоже, опустились в бывшее 
  бомбоубежище. Затем тот мент, которого назвали Михаилом, отпер 
  железную дверь, отступил: 
       Заходите, орлы. 
       Головань с надменным лицом переступил порог. В голове вертелась 
  спасительная мысль, что всего лишь отсидка до утра. Ничего им не 
  пришьют, такой статьи нет, они подростки, утром выпустят, да еще и 
  принесут извинения. Брат может потребовать, чтобы все было на 
  бумаге... 
       Комната оказалась вовсе без мебели. Даже без стульев. Простые 
  серые стены, бетонный пол. От стен веяло могильным холодом. 
       Он пугливо обернулся. В руках у ментов уже были дубинки, а один 
  вовсе держал в руках настоящую бейсбольную биту. Явно отняли у 
  какой-то группы, Головань и сам собирался приобрести такую же. 
       Ну, ребята, сказал сержант, вы там, наверху, слушали плохо. 
  Сейчас, как вижу, слушаете хорошо. Очень даже внимательно. Ни слова 
  не пропускаете, верно? И запоминаете... 
       Второй, который с бейсбольной битой, прорычал люто: 
       Кончай языком трепать. Им это до фени... 
       Нет, сказал сержант. Наше дело ведь предотвращать преступления, 
  так? Вот я и объясняю им, что обижать людей нехорошо. А ты сразу 
  мстить! Мы, милиция, не мстим. Мы защищаем покой мирных граждан. Вот 
  и сейчас мы всего лишь предотвращаем... Утром их придется выпустить. 
  Но мы сделаем все, чтобы они завтра никого не ограбили, не избили, 
  не изнасиловали. А теперь приступаем! 
       Головань завизжал. Подростки завопили. Четверо двинулись на 
  них, пятерых, но ни сам Головань, ни кто-то из его команды и не 
  подумал сопротивляться: четверо здоровенных ментов это не трепещущие 
  от ужаса жертвы. 
       Бетонные стены и толстая железная дверь глушили жуткие вопли, 
  хрипы, стоны. Трое месили дубинками, упавших били ногами, а 
  четвертый ходил с битой и высматривал особенно ловких, что, упав на 
  спину и подогнув колени к подбородку, берегли живот и гениталии, 
  умело укрывали почки, а также прятали лица. 
       Опытные, определял он. Ничего, мы тоже не с дерева свалились... 
  
     Взмах биты, хряск костей, невольный вопль, перемежаемый с 
  хрипами. Кровь брызгала на стены. На полу сперва появились капли, а 
  потом все пятеро катались по залитому кровью бетонному полу. 
       Били долго, умело, зло. Пятеро орлов перестали прятаться от 
  ударов, только стонали, хрипели, вздрагивали. Бондаренко в последний 
  раз ударил Голованя ногой под дых, носок сапога вошел глубоко, вроде 
  бы даже сломал какие-то хрящи. 
       Все, сказал он, дыхание вырывалось с хрипами у самого, 
  довольно... Михаил, прекращай!.. 
       Константин перехватил руку Михаила, тот с битой в руке 
  внимательно присматривался к поверженным. 
       Стой. Тебе ж говорят, хватит! 
       Бондаренко сказал: 
       Михаил, успокойся. На первый раз хватит. Это был для них первый 
  раз, понял? Если урока не поймут, то в следующий раз будет не просто 
  сопротивление властям, а... посмотрим. Может быть, попытка 
  обезоружить ми-лицию... с целью завладения... или овладения, как 
  правильно? 
       Овладения, сказал Михаил с тяжелым дыханием, это когда бабу... 
  А когда тебя... 
       Тоже овладение, вмешался Константин. Это когда с целью 
  овладеть... тьфу!.. завладеть нашим личным оружием, то это... 
       Михаил опустил биту. Он тоже тяжело дышал, глаза налились 
  кровью. Это была не та усталость, когда устал, он мог с мешком песка 
  пробежать километр и не запыхаться, но сейчас его душила ярость. 
  Впрочем, сержант тоже ловит ртом воздух. 
       Вот что, подонки, сказал он громко. Слышите?.. Слушайте... Да, 
  еще нет закона... чтобы вы получили... не по этому дурацкому закону, 
  а по заслугам!.. Но все меня-ется, ребята. Мы начинаем защищать тех, 
  кого обязывались защищать! А Дума... или еще кто-то... примет 
  законы, которые нужны людям, примет! Иначе мы их тоже... так же... 
  Дума она или Бездумье за дело! Все поняли? 
       В ответ слышались стоны, хрипы. Он с силой пнул одного в ребра: 
  
     Слышал? 
       Избитый попробовал скукожиться, но покрытое кровоподтеками тело 
  едва слушалось. Прошептал разбитым в кровь ртом: 
       Да... 
       Что я сказал? 
       Что... будете метелить... 
       Он закашлялся, изо рта на пол вылетел сгусток крови вместе с 
  выбитыми зубами. Второй сипел разбитым горлом, один глаз уже заплыл, 
  лицо превратилось в безобразную маску. 
       Сержант пнул его, заодно хрястнул битой по хребту. Переступил, 
  наступил на шею Голованю. Тот лежал щекой на полу, изо рта текла 
  темная кровь, в кашице блестели осколки выбитых ударом биты зубов. 
       Повтори ты, гнида, потребовал сержант. Громко и ясно! 
       Головань что-то прохрипел. Бондаренко нажал сильнее, сказал 
  зло: 
       Не слышу! 
       Головань сипел, лицо начало синеть. Бондаренко сказал с 
  угрозой: 
       Не слышу. Придется еще и шею сломать... 
       Головань, собрав все силы, просипел: 
       Больше не будем... Клянусь! 
       Бондаренко снял ботинок, брезгливо вытер о широкую спину этого 
  вожака. Трое милиционеров отступили к двери, убирали дубинки за 
  пояс. Сержант обернулся с порога: 
       А если будешь, то помни: в следующий раз сопротивлением 
  властям, как сейчас, не отделаешься. Понял?.. Будет попытка к 
  бегству. Или лучше: вооруженное нападение на милицию. 
  Проконсультируйся у брата-юриста, что в этом случае мы имеем право 
  предпринять... Кстати, скажи, им тоже займемся. За сотрудничество с 
  бандитами. 
       Дверь недобро лязгнула. С громким звоном, что отозвался болью в 
  черепах, задвинулся массивный засов. 
       Долгое время никто не двигался, только слышались стоны, оханье, 
  двое ревели громко, не сдерживая слез. Сперва началось как веселое 
  приключение: били стекла на троллейбусных остановках, пугали 
  прохожих, приставали к одиноким парочкам, хмелели даже не от двух 
  бутылок слабого вина на пятерых, а от сладкого чувства 
  вседозволенности... и вот чем кончилось? 
       Сука ты, Головань, прохрипел один. Ты что обещал?.. Я родителям 
  сказал, что ушел к Генке заниматься по алгебре!.. 
       Подставил, гад, сказал второй. Охнул, выплюнул осколки зубов. 
  Кто-то из этих ментов каждому врезал по зубам битой. Нарочито, гад, 
  выбивал, калечил, ставил отметины. Ты ж сказал, что твой брат 
  юрист... Нет такого закона, да? 
       Головань задвигался, с усилием сел, прислонившись спиной к 
  бетонной стене. Широкое лицо опухло, стало похожим на переспелую 
  дыню. Глаза спрятались в щелки. Его трясло, он сдерживался, чтобы не 
  стучать обломками зубов, и так боль стегает по всему телу. 
       Нет такого закона, ответил он, едва двигая губами. Брат все 
  знает... Мало ли что там у них лежит в Думе на рассмотрении!.. Пока 
  закон не принят, его нет. Против нас... незаконно. 
       Пятый из его группы, самый младший, плакал навзрыд, хлюпал 
  разбитым носом. Ему досталось меньше всех, но он видел, как зверски 
  избивали Голованя, как лупили его друзей, и сейчас в мозгу была 
  только одна безумная мысль: только бы выпустили отсюда живым! Только 
  бы выпустили. Никогда больше, никогда-никогда... Ни за что не пойдет 
  кого-то грабить, к кому-то приставать, никогда в жизни не напишет на 
  стене лифта словцо, от которого у взрослых перекашиваются рожи... 
  Пусть будет по-ихнему, но только бы больше не били, не калечили... 
  Ясно же видел в глазах этих людей, что в следующий раз отсюда им 
  дорога только в морг... 
       Лязгнул засов. Дверь с жутким скрипом отворилась. На пороге 
  появился хмурый немолодой мент, под мышкой раструб пожарного шланга. 
  С порога крикнул зычно: 
       Коля, открывай!.. Дай напор побольше. 
       Из раструба полилась вода, хлынула потоком, затем ударила с 
  такой силой, что мент прижался спиной к косяку, чтобы не вынесло в 
  коридор. Струя ледяной воды била, как водяная пушка. Головань 
  застонал, попробовал закрыться от твердой, как деревянный кол, 
  струи. Руки едва двигались, тело не слушалось вовсе. 
       Сильная струя двигала тела, вымывала кровь, смывала брызги со 
  стен, уходила в зарешеченное отверстие в полу. Кто-то простонал, 
  стуча зубами как в лихорадке: 
       Довольно... Мы замерзнем! 
       Мент, продолжая поливать, холодно удивился: 
       Так рано?.. До утра еще далеко. А ночи и правда здесь холодные. 
  
     Еще минут пять жесткая ледяная, как смерть, струя безжалостно 
  била в тела, разбрызгивалась от стен. На полу и стенах уже ни капли 
  крови, блестят, со всех пятерых смыло даже намеки на что-то красное. 
  
     Наконец плеск прекратился. Снова лязгнула дверь, прогремел 
  засов. Головань поднял голову. Его трясло как в лихорадке, мокрая 
  одежда прилипла, отбирала остатки тепла. 
       Салажонок, самый младший, снова ревел, но уже беззвучно, 
  безнадежно. Крупные детские слезы выкатывались из чистых глаз. 
  Только скула разбита кованым сапогом, меньше всего получил, гаденыш, 
  но все равно скулит, стонет, воет... 
       Головань хотел сказать, чтобы умолк, но самого жуткий страх 
  сковал так, что все тело пронизывало как электрическим током. 
       Бетон...ный... пол... прошептал кто-то рядом. Мы... все... 
  воспаление легких... как минимум... 
       Головань кое-как заставил себя собраться с силами. В этой 
  страшной комнате, когда они лежат в лужах ледяной воды, голос 
  прозвучал неестественно громко: 
       Дождемся утра. Нас выпустят, обещаю! Всегда выпускают утром. 
  Для нас нет статьи, брат обещал... 
       Из дальнего угла Шмендрик сказал хрипло: 
       Шука ты, Головань. Што мне ш того, што выпуштят?.. У меня вше 
  шубы вон на полу... И колено перебито... 
       Брат им иск вчинит, пообещал Головань. 
       А што мне ш твоего ишка, ответил Шмендрик. К тому ше... мы не 
  то напали на них шами... не то шопротивлялишь... 
       А Зямик, гнида мелкая, добавил мстительно: 
       Он сказал, что и братом твоим займутся. 
       Он юрист, сказал Головань, бодрясь. У него все законы! 
       Ша наш тоше вше шаконы, сказал Шмендрик. Вон привешут твоего 
  брата шюда, отделают так ше... ша шопротивление... Нет, ша нападение 
  на ми-лишию... 
       Не посмеют, хотел сказать Головань, но язык внезапно примерз. 
  Посмеют, мелькнула паническая мысль. С ними уже посмели. На силу 
  начали отвечать силой. 
       Утром их вышвырнули. Начальник отделения напутствовал с 
  крыльца: 
       Это было, как вы понимаете, цветочки. Чтоб запомнили. В 
  следующий раз... а я вас всех знаю как облупленных, так легко не 
  отделаетесь. 
       Головань шел, стиснув зубы, хромая на обе ноги. Избитый, 
  униженный, он понимал, что должен бы гореть жаждой мести, но вместо 
  этого его трясло, одежда все еще не высохла, ледяной холод вгрызся в 
  кости, заморозил там костный мозг. 
       А желудок оттягивала глыба льда. Тело помнило, как его били, 
  распростертого на бетонном полу. Били лежачего, били беззащитного, 
  били дубинками, топтали сапогами. 
       Сволочи! Сволочи. Сволочи. Неужели в самом деле придется 
  отказаться от таких ночных развлечений? Эти сосунки, что с ним, уже 
  струсили. Уже вечерами будут усердно сидеть за книжками, учить 
  уроки. Но он настоящая круть! 
       Но с холодком понимал, что страшно будет даже выйти на улицу. 
  Его бритую голову запомнили. Могут навесить и то, чего не делал. На 
  кого-то, тихого да смирного, не навесят, а ему, крутому и 
  непокорному, присобачат. И загремит на всю катушку. 
  

       Глава 27 
  

       После высадки штатовского десанта в Приморье как-то не до 
  шпионских игр с княгиней. Я из тех уродов, которые не только женщин 
  любят, но и Россию. Правда, странною любовью... но все же люблю. А 
  когда ей хреново, как вот сейчас, то даже больше люблю, чем женщин. 
       Эти мысли вяло толклись в черепе, когда далеко за полночь вылез 
  из машины, отказался от услуг Володи все проверить, однако он все 
  равно поднялся со мной на лифте, дождался, пока я пытался попасть 
  ключом в замочную скважину, время все-таки позднее, опасное. 
       Хрюка вылетела как пушечное ядро. Я успел заслониться дверью, а 
  Володя мужественно принял ее на грудь, подхватил, чем она тут же 
  воспользовалась и взобралась ему на голову. 
       Домой, велел я строго. Володя, отпустите песика... 
       Песика... пролепетал Володя. Песик это ко-гда песик, а не 
  верблюд с клыками! 
       Он бережно опустил этого маленького носорога на площадку. Хрюка 
  повиляла ему хвостиком, улыбнулась и понеслась на кухню показывать 
  свою пустую миску. 
       До завтра, сказал я слабым голосом. 
       Голова гудит, почти на ощупь включил комп, открыл почтовый 
  ящик. Устал, поздно, решил письма идиотов сразу в мусорную корзину. 
  Все равно читать не буду, даже если появится время. Хотя вот говорю 
"открыл почтовый ящик", уже давно так говорю, но кто-то поймет это 
  по старинке, что в подъезде открываю ржавым ключиком железный ящик, 
  счастливый, что подростки не бросили в щелочку окурок и не сожгли 
  там все... 
       На самом же деле и почтовый ящик открываю щелчком мыши по 
  пиктограмме на экране компа, и конверты вскрываю таким же щелчком, и 
  в мусорную корзинку отправляю такую же, нарисованную. Но две трети 
  все же бросаю в корзину без щелчка открывания: по одному обратному 
  адресу или по адресанту, которого считаю придурком. 
       С рекламными листками понятно, это все в корзину, откуда только 
  узнают мой электронный адрес, а вот с придурками чуть сложнее. 
       Их отсеиваю по простому признаку: все, кто взял себе пышные 
  ники, люди... не совсем умные, если говорить дипломатически. А 
  придурков мне хватает и в Кремле, там общаешься по необходимости, 
  зачем же еще и дома по доброй воле? 
       Я, например, еще в детстве из понятного только мне чувства 
  протеста называл себя жабой, и даже для емэйла взял frog@, а когда 
  все вокруг звали себя и друг друга лапушками, кошечками, барсиками, 
  птенчиками, я себя гордо называл жабой, а для женщин... гм... 
  находил менее затасканные штампы, чем всякие там лапушки. 
       Сейчас же вот две трети конвертов подписаны никами: Сократ, 
  Евпатий Коловрат, Рюрик, Тор, Бальдур, Супермен, King, God, 
  Ланселот, Карл Великий, Барон, Заратустра, Будда, Конунг... Конечно, 
  не все из этих придурков совсем уж клинические идиоты, но я не врач, 
  пусть клинических от неклинических отсеивают те, у кого больше 
  времени. Я просто отправляю одним щелчком мыши, не вскрывая 
  конверты, в нарисованную корзинку. Понятно же, что если некто 
  подписался Аристотелем, то в письме одна дурь, если Пушкиным то двух 
  слов связать не может, если Ньютон то у такого дважды два равняется 
  стеариновой свече, а если Супермен то сам шнурки себе не завяжет. 
       Письма, где ники английскими буквами, просматривал, хоть и в 
  последнюю очередь. Уровень этих корреспондентов тоже понятен, но 
  исключений здесь больше. Некоторые идут еще с тех времен, когда в 
  Сети шрифты воспринимались только латинские. 
       В голове потяжелело, перед глазами поплыли буквы. Похоже, устал 
  настолько, что впервые не стал разбирать почту до конца, кое-как 
  добрался до постели, рухнул. Но в ночном забытьи перед глазами стоял 
  победный оскал наступающего варварства с авианосцами и 
  самонаводящимися бомбами... 
       С такой же гудящей головой поднялся, холодильник битком набит 
  продуктами: жена уехала на дачу, проторчит там с месяц, если не все 
  лето. К счастью, я не привередлив... 
       Горячий кофе, бутерброд с холодной ветчиной, машина у подъезда. 
  Впервые Володя не решился заговорить со мной, слишком у меня злое 
  лицо, мешки под глазами, челюсти стиснуты, словно уже вцепился в 
  глотку Империи. 
       У Марины тоже бледное похудевшее лицо, а когда я отворил дверь 
  кабинета, оттуда пахнуло как из склепа. Кречет сидит во главе 
  огромного стола, все места по обе стороны подковы заняты. Несколько 
  человек с блокнотами или ноутбуками на руках устроились под стеной. 
       Воздух был пропитан яростью и бессилием. Империя нас переиграла 
  снова. Даже Коломийцу ясно: демонстрации и митинги на китайской 
  территории, кампания в нашей прессе по раздуванию китайской угрозы 
  всего лишь работа спецслужб Империи. 
       Что им стоило истратить пару миллионов долларов, чтобы 
  организовать десяток нужных статей в мелких китайских газетках? И 
  гораздо меньше, чтобы организовать то же самое в наших газетах? В 
  наших можно вообще бесплатно. Нашим идиотам только пальцем укажи, на 
  кого лаять и бросаться... 
       Вообще-то проверить, откуда воняет, в любой стране дело пары 
  дней. Просто спросить у редактора той газеты, которая орет громче 
  всех. Если не захочет ответить добром... ну, значит, спросить более 
  иначе. Ответит. И это тоже азбука. Чтобы подобное прошлепала даже 
  разведка Бурунди такого просто не бывает. А уж российская... Значит, 
  либо разведку развалили до конца и края, что не так, уже знаю даже 
  я, либо те ребята сумели провести уникальную операцию... 
       Да, уникальную еще тем, что на русско-китайской границе войск, 
  как вшей на бомже. Если лениво из Уссурийска тащить в Кяхте стоит 
  отдельный развернутый полк ВДВ, заточенный аккурат на подобный 
  случай. Уже не говоря о трех развернутых дивизиях, расквартированных 
  под Читой, Благовещенском и Хабаровском. Учитывая железнодорожные 
  войска на БАМе... понятно, не строителей, а охрану, и по меньшей 
  мере дивизию МВД, что стоит в том же регионе, говорить, что там нет 
  войск, все равно что говорить, что в США не жуют "бубль-гум". Это 
  граница с Китаем, которого все-таки побаивались всегда. Там даже во 
  время Отечественной войска в полной готовности держали и не трогали, 
  хотя на западном направлении их здорово не хватало. 
       Так что США провели уникальную операцию. И похоже, дивиденды 
  получат в любом случае... 
       Они не хотят упускать инициативу, сказал Кречет с ненавистью. И 
  они ее не упускают... Пробуют влезть то там, то здесь. Пока что мы 
  ухитряемся давать ответ, но инициатива все равно у них. А у кого 
  инициатива, за тем в конце концов будет и победа... Что ж, 
  сантименты в сторону. Давайте срочно думать, что можно предпринять. 
       Краснохарев пробурчал: 
       А они за это время другую пакость придумывают. Может быть, уже 
  решили, под каким соусом высадиться в Поволжье! Мол, Екатерина 
  Вторая туда пригласила переселяться немецких колонистов, а их 
  потомки позже выехали в Америку. Следовательно, Поволжье по праву 
  принадлежит Империи. 
       Пока что они пытаются оттяпать Дальний Восток, напомнил 
  Забайкалов педантично. С его несметными запасами золота, урана, 
  алмазов... Сразу прибрать к рукам сундук с сокровищами! 
       Краснохарев развел руками: 
       Простите это я так... размечтался о решении, чтобы остановить 
  их разом. 
       Коган кивнул в сторону Яузова: 
       Если дать на запуск все наши стратегические ракеты... то 
  Империя в Россию уже не сунется. Правда, и наша земля уже никому не 
  понадобится. 
       Я слышал, как в сторонке, где стояли бледные Коломиец и Егоров, 
  Егоров выдавил вымученную улыбку: 
       Говорят, тараканы выживут. 
       Коломиец с таким же трудом, глаза отчаянные, прошептал: 
       Разве что выживут русские тараканы. Сибирские! В Империи даже 
  тараканы спидоносцы и ослабленные гомосеки... 
       Забайкалов сказал саркастически: 
       В самом деле? Вы сняли с моей души камень. Тогда запускаем все 
  ракеты. 
       Не все, напомнил Коган. Половины хватит. 
       А вторую куда? 
       На Украину, ессно. 
       Но шутки не получилось, гробовое молчание снова накрыло всех, 
  как газовой волной. 
       Сказбуш проговорил медленно: 
       Похоже, они не поняли намека с Байкалом. Почему-то решили, что 
  это была единственная бомба. И что она то ли утоплена, то ли 
  разобрана на части... ничего подобного! Более того, если позволите, 
  Платон Тарасович... 
       Кречет кивнул: 
       Говори. 
       Помните, когда Империя начала развертывать программу "звездных 
  войн", мы загадочно промямлили нечто о несимметричном ответе. Тогда 
  это поняли как признание поражения. Мол, у русских нет силы на 
  аналогичную программу. Все верно, мы не могли выбрасывать столько 
  денег на вообще-то липовую программу, но мы сделали кое-что намного 
  более эффектное. На тер-риторию США были завезены так называемые 
  ядерные чемоданчики. Или, проще говоря, ядерные бомбы. Так-тические 
  ядерные бомбы. Часть расположена в крупных городах, остальные... я 
  не хочу указывать даже сейчас, но такие бомбы предназначались в 
  первую очередь для разрушения крупных дамб, высотных автострад... 
  Словом, я полагаю, что пришло время воспользоваться этим планом. 
       Коган посерел лицом, а голос упал до шепота: 
       Вы что предлагаете? Ядерную войну? 
       Сказбуш отмахнулся: 
       Если бы мы этого захотели, то... если взорвать эти бомбы все 
  разом, от Империи ничего не останется. Разве что сплошной Чернобыль 
  по всей Северной Америке. Нет, я предлагаю просто воспользоваться! А 
  как именно воспользоваться, решит наш президент, он же 
  главнокомандующий. 
       Взгляды обратились в сторону Кречета. Тот с таким же серым, как 
  у министра финансов, лицом жестом велел всем вернуться за стол. 
       Давайте подумаем, сказал он твердо. Возможно, это наш 
  единственный шанс. Давайте подумаем, как извлечь как можно больше 
  пользы. По возможности не доводя дело до ядерной войны. 
       Лицо его было каменное, но в глазах горел дьявольский огонь. 
  Жилы на висках вздулись и пульсировали. Несмотря на накаленную 
  атмосферу, все мы чувствовали холод космического пространства. 
       Он сказал "по возможности". Но Империя нас прижала к стене. Мы 
  у того предела, когда либо сдаются, либо бьют, не думая о 
  последствиях. 
       Яузов сказал осторожно: 
       Господин президент, позвольте доложить... Новейшие системы 
"Тополь-М" развернуты и встали на боевое дежурство. От этих ракет 
  вся противоракетная оборона США абсолютно беззащитна! Они еще на 
  подлете к границам способны подавить всю противоракетную оборону в 
  границах, впятеро превышающих необходимую, а затем... вы понимаете, 
  что затем! А кто не понимает, могу показать, что за ядерная 
  боеголовка выросла на этом деревце! 
       Он бросил на стол целую пачку распечатанных на цветном принтере 
  неприлично красочных до игривости листков. Коган взял один с такой 
  опаской, словно это была кобра, обвешанная скорпионами. Остальные 
  члены правительства даже не притрагивались, смотрели с некоторой 
  брезгливостью. 
       Все-таки, подумал я, мы люди еще из той эпохи. Старой. Когда 
  убивать считалось неприличным. Когда нужно было убивать противника 
  только доводами. Когда можно было разить его наповал смертельными 
  аргументами, после чего от противника остается лишь выжженное место, 
  а он сам, после распыления на атомы, вновь возникает, ошарашенный и 
  потрясенный, и лепечет, что он-де был не прав, ошибался, а теперь 
  вот полностью признает правоту оппонента... 
       Но мы упустили из виду, что сражаемся со страной, где не знали 
  и доныне не знают такого оружия, как доводы и аргументы. Противник 
  Империя Зла, страна лесорубов и шоферов в сюртуках! Они умеют 
  производить самые лучшие в мире дубины... так полагают, и пользуются 
  только ими. 
       А единственный аргумент, который знают, это: примите наш образ 
  жизни и нашу крышу, а то как вдарю! 
       Сказбуш сказал негромко: 
       Седьмой флот изменил курс. Вместо объявленных маневров в 
  Персидском заливе... видимо, теперь это их залив, он прошел через 
  Дарданеллы. Как сказано в закрытых документах, чтобы обеспечить 
  Турции необхо-димую крышу. 
       Кречет поинтересовался: 
       Так и написали "крышу"? 
       Так точно, господин президент, отрубил Яузов. Штатовский флот 
  прибывает к берегам Турции, чтобы обеспечить ей крышу. Точно так же, 
  как юсовский десант в Приморье обеспечивает, по их словам, крышу 
  дальневосточным русским от натиска китайцев. 
       Гм, сказал Коган саркастически, а как вот американский десант 
  собирается сдерживать китайцев? Если бы в самом деле поперли 
  массами? Без оружия, с женщинами и детьми? 
       Яузов хохотнул: 
       Они бы позалезали, как обезьяны, на деревья. Чтобы их не смяли. 
  
     Они это понимают, буркнул Забайкалов. Это лишний раз говорит 
  лишь о том, что такого развития событий не может быть в принципе. В 
  принципе! Для неграмотных объясняю, что на той стороне умело 
  руководят их люди. И они не только накаляют страсти, но и вовремя 
  охлаждают. То есть крики криками, а через границу китайцев не 
  пустят... чтобы не ставить десант в неловкое положение. 
       А они подадут это, сказал Коломиец несчастливо, как свою 
  победу! Мол, успели высадить десант, сорвали наползание китайских 
  масс. За это русские должны целовать нас в задницу. 
       И отдать половину Дальнего Востока, предположил Забайкалов. За 
  крышу. 
       За крышу, откликнулся Кречет. Хорошо... Выводим Черноморский 
  флот. У юсовцев запланированы маневры еще и в Крыму. Пусть наш флот 
  встретит. 
       И... что? спросил Яузов. 
       Просто встретит, ответил Кречет свирепо. Глаза его блеснули, а 
  дыхание участилось. И остановит. А там посмотрим. 
       Яузов захватил в столовую ноутбук, ел не глядя, с другой 
  стороны заглядывал Сказбуш, оба силовика сталкивались головами, а по 
  экрану плыли полупрозрачные подлодки, переворачивались, 
  выстраивались ряды цифр. 
       Я слышал возбужденный голос Яузова, что, мол, на смену 
  устаревающим РПЛ СН третьего поколения как раз заканчивают строить 
  серию в 1216 единиц новых АПРК четвертого поколения проекта-955 
"Борей" и что Ракетные войска стратегического назначения (РВСН) РФ в 
  обновленном составе по-прежнему являются основой Стратегических 
  ядерных сил РФ. Имея в своем составе 60 процентов носителей и 
  боезарядов, они решают 50 процентов задач СЯС в ответном ударе и не 
  менее 90 процентов в ответно-встречном. 
       Сказбуш вместо того, чтобы ошалеть от такой тарабарщины, 
  поинтересовался составом, и Яузов тут же с готовностью объяснил, что 
  боевой состав РВСН 4 ракетные армии (города Оренбург, Владимир, 
  Омск, Чита), насчитывающие в своем составе 19 ракетных дивизий. РВСН 
  имеют на вооружении 756 ПУ МБР и 713 МБР. На всех носителях, стоящих 
  в настоящее время на боевом дежурстве, размещено 3543 (по другим 
  источникам 3610) ядерных боезарядов с учетом БГ ракет РС-12М 
"Тополь-М", стоящих на боевом дежурстве. А крупнейшие ракетные базы 
  МБР в шахтных ПУ Алейск (Алтайский край), Домбаровский (Оренбургская 
  обл.), Карталы (Челябинская обл.), Козельск (Калужская обл.), 
  Татищево (Саратовская обл.), Ужур (Красноярский край). Ракетные 
  гарнизоны в Алейске, Карталы, Козельске и Ужуре только что 
  перевооружили на новые РК РС-12М2 "Тополь-М"... 
       С другого конца стола начал прислушиваться Кречет, поморщился, 
  бросил резко: 
       Получается, что у нас там вблизи совершенно нет войск? 
       Яузов развел руками: 
       Когда начался развал армии, мы делали все, чтобы сохранить хотя 
  бы ядерные силы. Те копейки, которые попадали от бюджета, 
  направлялись в ракетные войска... Что делать? Работа по 
  восстановлению армии только началась. Нам нужна передышка, Платон 
  Тарасович! 
       Передышка, прорычал Кречет. Когда их пальцы на горле России, с 
  чего бы они дали эту передышку? Нет, надо где-то срочно ударить. 
  Тогда и пальцы разомкнутся. Хотя бы на время... А нам ничего сейчас, 
  кроме времени, и не нужно. 
       Яузов сказал осторожно: 
       В настоящее время закончены работы по созданию новой БРПЛ на 
  базе наземной МБР... "Тополь-М" (РС-12М вариант 2). Ну, 
  проектирование провел разработчик ракет серии "Тополь" Московский 
  институт теплотехники под руководством Юрия Соломонова в кооперации 
  с ОКБ имени Макеева (группа Юрия Величко). Морской вариант уже на 70 
  процентов унифи-цирован с наземным. Новая ракета значительно легче 
  Р-39 (стартовая масса которой 90 тонн, у "Тополя-М" 47,2 тонны), 
  дальность пуска превышает 10 тысяч километров. Ракета способна 
  преодолевать эшелонированную систему ПРО. И в США об этом уже 
  знают... 
       Кречет прервал нетерпеливо: 
       Зачем ты мне все это говоришь? 
       Яузов сказал с неуверенностью: 
       Перевооружение только началось. Ракетами нового класса оснащена 
  только одна подлодка. Сейчас идет установка на вторую... Может быть, 
  рискнуть, вывести их на боевое дежурство? 
       А что они могут? спросил Кречет нетерпеливо. Только коротко и 
  ясно! 
       Яузов вытянулся на стуле, на вилке ломоть котлеты, отчеканил: 
       Эти две подлодки решают 10 процентов задач СЯС в ответном ударе 
  и не менее 40 процентов в ответно-встречном. Если же встанут на 
  боевое дежурство еще две-три, то в ответно-встречном удастся решить 
  9095 процентов. 
       Краснохарев тщательно вытер губы салфеткой, внимательно 
  осмотрел пятна, хмыкнул недовольно, на его пасть салфетки могли бы 
  сделать и покрупнее, сказал громогласно: 
       А говоря попросту, от всей Америки уцелеет только Большой 
  каньон... да пара оплавленных каменных глыб на месте Нью-Йорка. 
  Да... хорошая перспектива! Увы, в Империи не поверят, что пойдем на 
  такое. Все знают, что СССР еще при Брежневе потерял острые зубы. 
  Нет, не зубы, эти сейчас отрастают... но нрав у России уже не 
  волчий, а побитособачий... Не поверят нам, Платон Тарасович! 
       Так что же нам, в самом деле запустить ракеты? 
       Вот-вот. Ракеты мы запускать не станем... Разве что такой же 
  десант выбросят прямо на Москву, да и то, гм... а таких же мобильных 
  боевых групп у нас почти нет. 
       Есть, сказал Егоров резко. 
       Он оглянулся на Сказбуша. Тот кивнул: 
       Есть. 
       Кречет с горечью отмахнулся: 
       Все, что мы можем в данном случае, это заявить резкий протест. 
  Как Китай, помню, заявил пятьсот решительных протестов против 
  нарушения штатовскими самолетами воздушного пространства КНР... А 
  спецназ нам понадобится для других целей. В том районе, насколько я 
  помню, располагается слишком близко база мобильных МБР наземного 
  базирования... Дровяная, так? Я не думаю, что штатовцы сунутся 
  слишком близко, но... 
       Яузов сказал напряженно: 
       Послать спецназ для дополнительной охраны? 
       Кречет кивнул, потом спохватился: 
       Нет! Лучше передай приказ... если спецгруппы США атакуют базу 
  ракетных войск, тут же произвести немедленный запуск по территории 
  США. Не думаю, что они решатся на такую глупость, но все же... 
  Заодно надо организовать утечку информации из кабинета президента. 
  Пусть знают, что на этот раз они зарвались слишком... И если грянет 
  война с применением атомного оружия, то вызвали ее США. 
       Сказбуш прислушивался, вдруг просветлел лицом, сказал с 
  нажимом: 
       Господин президент! Один штришок по поводу военной доктрины. 
  Возможно, будучи заняты разгребанием... да-да, разгребанием, вы 
  забыли... или не знаете, что у нас в России отсутствует один пункт, 
  который есть в военной доктрине США. Я говорю про пункт о 
  превентивном ядерном ударе. Не знали?.. Гм... Вот если его ввести, 
  случай больно удобный, сегодня же объявить о реорганизации СЯС, то 
  за океаном спать перестанут! А пункт совершенно невинный: "...в 
  случае нарушения территориальной целостности, ущемления национальных 
  или геополитических интересов России". Это конкретнее, чем 
  расплывчатые фразы насчет мирового господства... 
       Я сказал сердито: 
       Я не настаивал на святости своих слов! 
       Извините, сказал Сказбуш. Мне показалось, что он извиняется в 
  самом деле искренне. Мне ваша доктрина очень нравится. Я просто 
  уточняю один пунктик именно в вашей военной доктрине! 
  

       Глава 28 
  

       Далеко внизу лес проносился стремительно, словно летели на 
  бреющем полете, хотя скоростной вертолет шел на большой высоте. 
       Верхушки деревьев колыхались под сильным ветром, словно трава. 
  Лес казался безжизненной тайгой, хотя какая, к черту, безжизненность 
  граница Московской области! Велика и необжита еще Россия... 
       Наконец проступила далекая трещина в сплошном зеленом массиве. 
  Расширилась, Егоров увидел далекое железнодорожное полотно, похожее 
  отсюда на бесконечную "молнию". 
       Слегка прижало к сиденью, вертолет сделал поворот, теперь они 
  шли вдоль железной дороги. 
       Внезапно пилот вскрикнул, выругался. Егоров увидел далеко 
  впереди ровный ряд крохотных вагончиков. Пилот бросил машину резко 
  вниз. Вагончики вырастали, тянулись один за другим ровные, 
  чистенькие, все еще игрушечные... 
       Искорежены и лежат на боку локомотив и три передних вагона. С 
  высоты они все еще казались игрушечными. Егорову на миг 
  представилось, что его могучая рука великана сейчас вот осторожно 
  поднимет их и поставит на колею... ее тоже подправит чуть-чуть... 
       Но вертолет опускался, стало видно множество человеческих 
  фигурок. Некоторые лежали на простынях, обязательной принадлежности 
  поездов дальнего следования, красные пятна видны отчетливо даже с 
  вы-соты... 
       Пилот сделал круг над местом катастрофы. Везде вокруг 
  поваленных вагонов пестрые пятна расстеленных одеял, простыней, что 
  натащили из уцелевших вагонов, везде, как муравьи, беззвучно мечутся 
  люди, но пока что они предоставлены сами себе, даже вертолет МЧС не 
  прибыл... ага, вот он ищет место для посадки, но он, министр 
  внутренних дел, поспел раньше. 
       У него свои задачи. 
       Винт еще крутился, когда Егоров выскочил из кабины и, 
  пригибаясь и придерживая фуражку, побежал к месту крушения. 
       Товарищ генерал!.. Товарищ генерал!.. Господин министр! 
       За ним бежал, тоже придерживая фуражку, лейтенант. В руке 
  трепетал на ветру листок бумаги. Егоров выхватил, быстро пробежал 
  глазами. 
       Это подтверждено? переспросил он. 
       Да! прокричал лейтенант. Заявление террористов пошло во все 
  средства массмедии! 
       Егоров смял в кулаке бумагу. Текст остался гореть перед 
  глазами, словно буквы были из раскаленных пуль: "...ответственность 
  за взрыв берет на себя Народно-Освободительная Армия Кавказа. Мы 
  заявляем, что эти взрывы будут продолжаться до тех пор, пока русские 
  захватчики не уйдут с Кавказского хребта..." 
     Со стороны поезда послышался треск. Один из дымящихся вагонов 
просел под своей тяжестью, страшно закричали придавленные люди. Из 
вертолета МЧС выскакивали люди, бегом тащили домкраты, разматывали 
кабели, выкатывали портативные машины для скоростной резки 
металлических конструкций. Добровольцы из числа пассажиров, рискуя 
жизнями, ползали под просевшими вагонами и пытались вытащить 
придавленных людей через днище. 
     Дальше набежали спасатели, действовали быстро и слаженно, 
гасили огонь. Засверкали огни электрорезки. Портативные машины умело 
расчленяли массивные металлические балки, раздвигали. Придавленных 
высвобождали и спешно уносили на носилках. И все-таки, подумал 
Егоров угрюмо, кто-то умрет по пути в больницу, а кто-то, выжив, на 
всю жизнь останется калекой... 
     Он поднес к губам коробочку телефона, бросил: 
     Илья Парфенович, все подтвердилось. 
     Голос Сказбуша донесся чистый и сухой, словно глава ФСБ стоял 
рядом: 
     Какой ущерб? 
     Ущерб? переспросил Егоров люто. Ущерб? Тот самый, который 
только кровью! 
     Не горячитесь, посоветовал Сказбуш. Вы же профессионал. Я 
понимаю, что рекомендуете операцию "Азиат". Так? 
       Только "Азиат"! Осточертело... 
       Вот и все, ответил Сказбуш угрюмо. Я только хотел, чтобы вы 
  лично побывали на месте катастрофы, засвидетельствовали. А 
  ответственность мы разделим. 
       Внизу под днищами десантных вертолетов проплывала поверхность 
  безжизненной угрюмой планеты. Суровые голые горы, где не уцепиться 
  даже траве, снег и лед на вершинах, а далеко внизу между горами, в 
  распадках, бегут злые ручьи. Мелкие горные реки плюются пеной, тащат 
  камни, грызут гранитные стены, рушат целые скалы, запруживая себе же 
  путь, снова ищут выход... 
       Шпак, командир десантной группы, напряженно всматривался, 
  сердце сжало непривычной тоской. Как они здесь живут? Не потому ли 
  так озверели... 
       В наушниках раздался негромкий голос: 
       Говорит "восьмой"!.. Мы готовы. 
       В ответ раздался командирский бас, густой и уверенный, это 
  говорил Скворцов, ответственный за операцию: 
       Погодите... Без обработки не начинать. 
       Но где же они? 
       Сейчас будут... 
       Черепахи, донесся другой злой голос. У меня что, топлива 
  запасные цистерны? 
       Шпак усмехнулся, но улыбка получилась горькой. Из-за 
  несогласованности и слабого взаимодействия частей наши войска всегда 
  несут основные потери... 
       Внезапно он услышал высоко в небе грохот, хотя на такой высоте 
  ни облачка, все внизу. Две тройки самолетов зашли против солнца. 
  Было видно, как от них выстрелило, словно водяными струями: белые 
  нити, быстро распушаясь от трения о воздух, потянулись к аулу. 
       В суровом бело-черном пейзаже внезапно расцвело красным, 
  багровым. Пурпурные с нездоровой багровостью шары росли и ширились 
  на месте, где был аул. Видно было, как ударная волна сметает жалкие 
  домишки. Высоко в небо взлетели обломки балок, древесная щепа, и 
  лишь тогда донеслась глухая волна взрыва. 
       Пять десантных вертолетов поспешно заходили на посадку. Еще 
  шесть штурмовых вертолетов барражировали у выходов в ущелье. 
       Земля подрагивала, воздушная волна колыхала вертолеты, и пилоты 
  поспешно выравнивали машины, удерживали на незримой поверхности 
  воздушного океана. Внизу ширился ад. Вакуумные бомбы страшной 
  разрушительной силы, напалм и три кассетные бомбы все, что нашлось 
  на ближайшей авиабазе, все было сброшено вперемешку, и теперь там 
  горело, взрывалось, поднималось черным дымом. От деревьев за сотни 
  метров в округе остались только расщепленные пни, а сами стволы 
  унесло взрывной волной, измельчило, расщепило, превратило в муку и 
  развеяло по ветру. 
       Шпак бросил в микрофон: 
       Готово. Высадка! 
       Пилот послушно бросил машину вниз. Сержант Воловик швырнул за 
  борт связку линя, метнулся следом. За ним один за другим молча 
  прыгали десантники, скользили по линю, внизу расцепляли руки и 
  откатывались в стороны, а на их место падали следующие. 
       Вообще-то можно было бы не падать и не перекатываться: никто в 
  этом аду не выживет, но Шпак держал своих орлов в строгости, 
  благодаря чему за последние два года имел всего троих раненых и ни 
  одного убитого. 
       В наушниках через треск помех донесся бодрый голос: 
       Докладывает лейтенант Зарубин. Мы на месте! 
       Хорошо, бросил Шпак. Следите, чтобы даже мышь не выскользнула. 
       По его знаку бойцы медленно двинулись вперед. Страшная ревущая 
  стена огня уменьшалась с каждой минутой, в ауле гореть особенно 
  нечему, но жар опалял лица, а когда ветер внезапно менял 
  направление, все невольно прикрывались локтями или отворачивали 
  лица. 
       Никого не выпускать! прикрикнул Шпак на всякий случай, хотя в 
  таком аду не выживет и земляной червяк. Щас остынет чуть, двинемся! 
       Земля, раскаленная до тысячи градусов, представляла из себя 
  почти лаву, что выплескивается из жерла вулкана, а черный удушающий 
  дым с ревом и треском уносился в ставшее черным небо. 
       Сквозь разрывы в красном стали видны остатки построек из камня. 
  Взрывная волна как бритвой срезала с поверхности все. Даже массивные 
  валуны, что вмерзли в каменистую почву со времен древних богов, 
  вывернуло, укатило, а кое-где с такой силой швырнуло в каменную 
  стену, что раздробило, как орехи. 
       Вижу тела! вскрикнул один из десантников. Черт... Что с ними 
  сделалось... 
       Шпак прикрикнул строго: 
       Ты лучше подумай о телах, которые сгорели в поезде из Рязани!.. 
  
     Он почти почувствовал, как десантник стиснул челюсти и пошел, 
  обгоняя других, палец на спусковой скобе, а в сердце теперь одно 
  желание, чтобы уцелел хоть один, чтобы очередью в упор... 
       Когда были уже посреди места, где четверть часа тому был аул, 
  за спиной Шпака глухо треснула, словно отодрали доску от забора, 
  короткая очередь. Он инстинктивно метнулся в сторону, развернулся, 
  автомат готовый к бою. 
       В трех шагах, на том месте, где он только что прошел, зияла 
  дыра. В ней исчезло что-то темное, он даже не успел рассмотреть, а 
  сержант Куницын, который со Шпаком прошел от Афгана до этого аула, 
  быстро закинул автомат за плечо, выхватил гранату и забросил в 
  подвал. Чеку щелчком ногтя отправил следом. 
       Глухо прогремел взрыв. Шпак кивнул, бросил остальным: 
       Крышки подвалов может присыпать обломками. Проверьте все! 
  Кто-то мог в момент бомбежки как раз полезть за водкой... 
       Или за русскими рабами, хмуро добавил Куницын. 
       И хотя знали, что после последней тотальной зачистки по всей 
  России не отыскать места, где бы остались заложники или пленники, но 
  напоминали себе и другим, что эти пленники были, что над ними 
  измывались, их калечили, им отрубали головы и снимали все это на 
  пленку, уже уверенные, что русские настолько впали в скотство, что 
  сдачи не дадут, не осмелятся... 
       Шпак видел, что бомбовый удар был настолько мощный, что не 
  осталось даже трупов. На месте аула чернела выжженная взрывами и 
  напалмом каменная земля, кое-где торчали на ладонь, не выше остатки 
  кирпичной кладки, но уже не угадать: стен ли, печей или мастерских. 
       Кое-где попадалась забившаяся в щель, обугленная кость. Точно 
  так же взгляд замечал торчащую из щели кость черепа, но никто не 
  видел следов крови. Если при крушении рязанского поезда люди 
  погибали долго, придавленные, с вытекающими внутренностями, кричали 
  в муках, то здесь все произошло мгновенно. Никто не понял, что 
  сейчас он живет, а через мгновение его уже не будет. Как и всего 
  села. 
       Подвал был в каждом доме. Кое-где настолько глубокие, 
  просторные, с железными дверьми, непривычными для бедного горного 
  аула, разбитые на секции и снабженные железными решетками, что Шпак 
  только крутил головой, десантники хмуро переглядывались, а лейтенант 
  Осина вытащил из вещмешка телекамеру и тщательно заснял как вещдок. 
  Всякий, кто увидит эти кадры, признает, что в этом горном 
  труднодоступном ауле держали заложников. 
       Теперь уже не будут, проронил Шпак с мрачным удовлетворением. 
  Ни заложников держать, ни своим детям показывать русских рабов в 
  своем хозяйстве... 
       Лейтенант поинтересовался, продолжая снимать: 
       А как наша акция будет объяснена? 
       Шпак отмахнулся: 
       Как удар по боевикам... или нечто подобное. Командование 
  причину найдет! Но не в этом главное... 
       Лейтенант молча снимал. Он знал, что не в этом главное. 
  Главное, что удар был нанесен сразу же после взрыва в поезде. На 
  хвастливое заявление шейха Низрака, что русским нанесен удар и что 
  моджахеды будут поступать так и впредь, поступил ответ молчаливый, 
  но красноречивый. 
       На каждый взрыв в России, сказано вот сейчас, будет взрыв 
  впятеро мощнее на территории противника. Если эти дети гор думают, 
  что их будут ловить по всему миру, а потом, если еще схватят, пять 
  лет искать стопроцентные и неопровержимые доказательства 
  причастности к взрыву, то они несколько просчитались. Вы дети гор, а 
  мы дети леса. И наш волчий оскал еще не потеряли... 
       Десантный вертолет уже стоял на окраине, раскорячившись на 
  прочных лапах. В синем небе мелькали темные точки: боевые вертолеты 
  на всякий случай прочесывали окрестности. Если кто ушел пасти коз 
  или собирать хворост, пусть и он ответит за взрыв рязанского поезда. 
  
     Шпак у вертолета оглянулся, процедил: 
       Надеюсь, доблестные ребята из Народно-Освободительной Армии 
  намек поймут. 
       Лейтенант крикнул из чрева вертолета: 
       Шейх в Гарварде учился!.. Может и не понять. 
       Повторим, ответил Шпак зло. Хватит играть в подставление щек... 
  Я уже не христианин! Не мусульманин, правда, но уже и не этот... 
  которой возлюбливает врага своего. Хрен я его буду возлюбливать! 
  Пора повернуться к миру азиатской рожей! 
  

       Глава 29 
  

       Ночное небо черно, без единой звездочки. Машина резво мчалась 
  по мокрому от дождя асфальту, колеса подминали перевернутый город с 
  его освещенными домами, рекламами, фонарями. 
       Олейник не мог отделаться от странного ощущения, что едут в 
  самом деле по толстому стеклу, а под ним город, особый, ночной. 
  Тряхнул головой, проверил автомат на коленях, шлепнул себя сзади по 
  пристегнутой кобуре скрытого ношения. Привычные действия вернули к 
  реальности. 
     Водитель по его знаку остановил машину на въезде на Манежную 
  площадь, огляделся. Полночь, в лужах и на мокром тротуаре отражаются 
  огни фонарей. Небо без звезд, темное, черное, словно вывернутый 
  наизнанку угольный мешок. 
       Перед массивным зданием казино площадь забита до отказа 
  дорогими машинами. Здесь обычно паркуются осторожно, тесно, дверь не 
  удается открыть полностью, даже тузы и банковские воротилы 
  выскальзывают бочком, словно одноглазые камбалы. 
       Зато перед самым входом оставлена площадка метров в полсотни. 
  Если везде серый асфальт, то здесь под ногами широкие цветные плиты, 
  празднично, чисто. Крепкие ребята прогуливаются вдоль всего 
  квартала, посматривают. Свобода свободой, но ни один панк, металлист 
  или бомж не устроится на тротуаре пообедать или почистить ноздри. 
  Крепкие ребята несут свою службу по духу... черт, как бы это 
  сказать... а не по форме, за что Олейник ставил им немалый плюсик. 
       Он выпрыгнул из машины легко, хотя еще вчера ночью просыпался 
  от боли в старых ранах. В Крыму их не чувствовал, но здесь, в 
  сумрачном московском климате, при каждой перемене погоды, к добру 
  или к худу, всякий раз вспоминает ту красочную прогулку юсовских 
  коммандос по крымской земле... 
       Вчера была плохая погода, а сейчас... Он взглянул на низкое, 
  затянутое тучами небо, по-волчьи улыбнулся: еще хуже! Серый дождик 
  хорошо. Даже покурить не выходят на улицу эти тузы преступного 
  мира... 
       Впрочем, что он все меряет на свой аршин? Это его бы поперли в 
  шею курить на задний двор, где багор на красном щите и грязный ящик 
  с песком под этим щитом. Им неважно, что он майор внутренних войск, 
  для них и генералы не дороже лакеев. А вот они тузы, на то и тузы, 
  что дымят в обе ноздри хоть за столом, хоть в спальне министра. 
       Какой бы охраной этот Вася Пупкин... или как его там, Гогик 
  Дербентский, ни окружил себя, сейчас его не спасут ни громилы, ни 
  продажная милиция. Впрочем, не вся она продажная... Вон им придана 
  группа милиционеров, которые готовы грызть гадов живыми, таких ребят 
  ничем не купишь... 
       Начали, велел он. Лещук, Мысько со мной. Остальные по плану. 
       Из трех автомобилей посыпались, как горох, раздутые от 
  бронежилетов фигуры в защитных комбинезонах. Черные маски делали их 
  похожими то ли на террористов, то ли вовсе на инопланетян. 
  Согнувшись, быстро побежали вдоль стены. 
       Сам Олейник направился прямо к входу в казино. Не оглядываясь, 
  он знал, что сейчас по всей территории хватают и вяжут охрану. Кто 
  сопротивляется, тот получит так, что очнется в больнице, но таких 
  идиотов остается все меньше и меньше. Сами падают на асфальт, боятся 
  даже дышать. Знают, что виноваты уже тем, что пошли в охрану, а не 
  крутить гайки на заводы. 
       Перед дверью стоял массивный мужик в расшитом мундире, похожий 
  на опереточного генерала царских времен. Да и борода у него веником 
  до середины груди, а там толстые золотые шнуры толщиной с цыганский 
  кнут. 
       Определив, куда направляется этот невысокий худощавый человек, 
  он сделал шажок, загородив собой дверь. Сквозь стекло было видно, 
  как в холле по ту сторону двери с готовностью выросли еще двое, 
  могучие, как дубы, с низкими лобиками, но одетые в костюмы чуть ли 
  не как графья. 
       Лещук и Мысько сразу скользнули мимо Олейника и швейцара. Оба 
  такие же дубки, но это наши дубки и особенно люто ненавидят себе 
  подобных, которые пьют и едят на серебре, катаются в долларах, как 
  сыры в масле, обвешаны бабами, а в саунах пьют дорогое пиво. 
       Милиция, буркнул Олейник швейцару. Тот, вместо того чтобы 
  качать права, тут же отшатнулся к стене, побелел, поднял руки. Знает 
  уже, зараза, что с новой властью шутки плохи. Так и стой! 
       Качки, похоже, не успели понять, что врываются не просто 
  подвыпившие гуляки. Олейник лишь скользнул взглядом, как Лещук 
  показывает свой коронный удар, когда зубы вылетают веером, а Мысько 
  торопливо ломает противнику кости, "пока можно", быстро влетел в 
  роскошный холл. 
       С пистолетом наголо, напряженный, взъерошенный, он невольно 
  остановился, потрясенный и ошеломленный роскошью обстановки. На миг 
  показалось, что попал не то в Версаль, не то в Зимний дворец, хотя 
  ни разу ни там, ни там не бывал. Мраморный мозаичный пол, огромный 
  зал, люстры на высоком, как в церкви, своде каждая побольше, чем в 
  Большом театре, а посреди огромного, как стадион, зала фонтан! 
       Когда-то в детстве его повели в ГУМ, он там был потрясен, что в 
  магазине фонтан, да еще такой большой, так вот тот, гумовский, 
  просто нищий недомерок рядом с этим, казиношным! 
       Ах, сволочи, мелькнуло в мозгу взбешенное. Здесь хоть на коне 
  вояжируй... у них и кони явно есть, не только мерсы и роллс-ройсы, а 
  мы по пять человек в тесных комнатушках ютимся! Здесь все в золоте, 
  все кричит о несметном богатстве владельцев, а были бы все тут такие 
  роскошные, в то время как страна голодает, если бы мы, в милиции, 
  работали? Работали, а не искали подработки в этих же казино?.. 
       В зал врывались ребята в защитных костюмах, огромные и толстые 
  из-за устаревших бронежилетов. Только у него бронекостюм улучшенной 
  и облегченной конструкции, трофейный, настолько тонкий, что с 
  первого взгляда не заметить под комбинезоном. И еще ребята в масках, 
  только он упорно ходит с открытым лицом, несмотря на приказы, не 
  считает нужным скрывать лицо. Эти гады все еще уверены, что менты в 
  масках лишь потому, что боятся их мести. Ха! Это все, как говорится, 
  для более успешного следствия. 
       Но ему плевать на более успешное, он не будет позориться лишь 
  для того, чтобы чуть облегчить работу следователей. Больше работать 
  согласен, но терять лицо нет. Пусть все гады знают, с кем имеют 
  дело. 
       На пол! страшно кричал Мысько. Всем на пол! 
       Он мчался в цепи, но орал только он, такое дело передоверяли 
  ему. Сержанту самурая-смертника бы играть: не голос, а истошный 
  пронзительный визг доведенного до бешенства получеловека. Такому 
  только дай шанс тут же всадит в тебя все пули из автомата... Только 
  свои знают, что на самом деле проще раздразнить гренландский ледник, 
  чем их Мысько, но зато от его крика на пол плюхаются без звука даже 
  самые непробиваемые быки охраны. 
       Прекрасно одетые господа шлепались на паркет, как падающие со 
  стола жирные пельмени. Женщины взвизгивали, пытались прижаться к 
  стенам, но их же собственные кавалеры грубо валили на пол, эти 
  молодцы, спасают, а вон те красивые шлюшки остались брошенными... их 
  самцы распластались на дубовом узорном паркете, боятся не то что 
  шелохнуться, дышать страшно... 
       Мысько на бегу наступил тяжелым ботинком на вытянутые пальцы. 
  Даже не просто на бегу, а в прыжке, чтобы услышать хруст 
  раздавленных фаланг. За спиной донеслось сдавленное шипение, можно 
  было бы обернуться и врезать ботинком еще и в зубы, но эту забаву 
  придется оставить тем, кто останется их сторожить, а сейчас вперед и 
  вверх, вверх по лестнице! 
       Наверх пронеслись настолько молниеносно, что трое быков с 
  микрофонами в ушах не успели и повернуться в их сторону. А ведь с 
  самого начала парни в масках должны были попасть в объективы 
  следящих телекамер... 
       Ложись! страшно крикнул Олейник и тут же врезал ближайшему 
  рукоятью револьвера в зубы. 
       Охранник откачнулся к стене, лицо залило кровью, красные 
  струйки плеснули на белоснежную рубашку и дорогой костюм. Все верно, 
  сволочь, большие бабки отрабатывать надо. Ты ведь не из пионерского 
  отряда сюда явился, явно же служил в рядах, а то и в ВДВ бок о бок 
  тренировался, с парашютом прыгал, но теперь продался, паскуда! Тебя 
  надо мочить в первую очередь, чтоб другим соблазна не было... 
       Последние ступеньки, сдавленное дыхание, разом открылся широкий 
  коридор, где от стены до стены и во всю длину красный ковер, на 
  стенах портреты в массивных рамах и еще более массивные канделябры. 
  И несколько богато украшенных и стилизованных под старину дверей. 
       Коридор пуст во всю длину, но возле одной дежурят сразу четверо 
  крепких лбов. Каждый как шкаф, даже без бронежилетов чудовищно 
  широки, всех четверых явно взяли прямо с последнего чемпионата по 
  вольной или классической борьбе. 
       Олейник на бегу успел заметить их злобные взгляды, однако все 
  четверо поглядывают друг на друга. Ага, руки все время находятся 
  вблизи поясов. Бодигарды враждующих вожаков? 
       Олейник с бегущим следом Мысько одолел половину пути, когда 
  охрана услышала топот, в его сторону начали поворачиваться головы. 
  Сразу четыре ладони упали на пояса, он чувствовал, как пальцы 
  смыкаются на рукоятях... 
       Что за нравы, мелькнула свирепая мысль. Что у них, 
  металлодетекторы не работают? Все оружие сдается в гардероб казино. 
  В любой стране, а в нашей так и вовсе... 
       Всем на пол! прокричал он. Всем! А то стреляем! 
       Палец начал было нажимать спуск, но четверо быков поспешно 
  плюхались на пол, закидывали сцепленные пальцы на затылки. Олейник 
  видел, как все напряглись, сцепили зубы, готовясь к ударам. Редкий 
  спецназовец не воспользуется случаем врезать сапогом в бок сволочи, 
  что променяла ряды оперативной группы на лакейскую службу у богатых 
  коммерсантов. 
       Олейник ногой распахнул дверь, за ним влетели Мысько и Лещук, 
  встали справа и слева от прохода, автоматы держат под прицелом 
  четверых мужчин. Те застыли, как статуи, руки на столе, карты вверх 
  рубашками. 
       В комнату врывались один за другим фигуры в маскхалатах. 
  Олейник слегка сдвинул автомат в сторону коренастого мужика. Двое в 
  масках подскочили к жертве. Тот всхрапнул, лицо налилось тяжелой 
  кровью. Глаза страшно выкатились. 
       Суки! заорал он. Менты позорные!.. 
       Ему заломили руки, но он сумел подняться, спецназовцы висели на 
  нем, как бульдоги на медведе. Он сдвинул их, пытаясь сшибить лбами, 
  одновременно пальцы тянулись к рукояти пистолета за поясом. 
       Третий в маске ударил его прикладом в затылок. Удар был точный 
  и отмеренный. Голова вора в законе упала на грудь с такой силой, что 
  лязгнула челюсть. Его бросили лицом на стол, заломили руки. 
       Олейник поморщился: 
       В таком блестящем обществе... и такие лагерные слова! "Суки", 
"менты"... Взять остальных!!! 
       Один из игроков, солидный господин в прекрасно сшитом костюме, 
  вскрикнул негодующе: 
       Но меня за что? Я управляющий банком "Кристалл"! 
       Олейник повел бровью. Управляющему заломили руки с такой силой, 
  что он ударился лицом в поверхность стола, будто упал с высоты 
  двухэтажного дома. Оставшиеся двое бледнели на глазах, лица 
  вытягивались. Пальцы дрожали мелкой дрожью. 
       Олейник взял у одного карты, перевернул. Все одной масти, флэш. 
  Неплохо. Но все четверо игроков вляпались в препаршивую игру. 
       Щелкали наручники. Последний из задержанных взмолился: 
       Хотя бы дайте накинуть плащ!.. 
       Зачем? поинтересовался Олейник. 
       Чтоб не увидели на выходе... Мое фото с железом на руках это же 
  крах! Все мои акции, моя нефть, мои рудники, никель... 
       Олейник спросил Мысько: 
       А корреспонденты разве приглашены? 
       Да н-нет... 
       Упущение, сказал Олейник. Быстро звони в редакцию. Пусть 
  пришлют побольше этих придурков с телекамерами. К выходу! 
       Задержанный, который нефть-рудники-никель, простонал, словно 
  рука Олейника сжимала ему горло. Двое жалко всхлипывали, а 
  задержанного вора в законе вытащили из-за стола, как мешок с песком. 
  Даже оглушенный, он выглядел страшным, пугающим. 
       Управляющего банком толчком отправили к двери. Он простонал: 
       Но за что? 
       Олейник улыбнулся: 
       Хорошо, адвоката не требуешь... Уже грамотный. Сколько раз 
  попадался? Ладно, скажу. Сперва проверим, вы у него, вот этого, 
  всего лишь шестерки на побегушках, подневольная скотинка... или же 
  полноправные партнеры? 
       Мы не... партнеры... 
       Подневольные? поинтересовался Олейник. Если окажется так, ваше 
  счастье. Иногда подневольным рабом оказаться лучше, чем партнером. 
       В коридоре четверка охраны лежала в той же позе, лицом вниз, но 
  на завернутых за спину руках блестели стальные браслеты. Гогика 
  вывели первым, его толстые, как у слона, ноги волочились по полу. 
  Двое дюжих спецназовцев не столько вели его, сколько тащили. Мысько 
  время от времени тыкал стволом в бок, намекая, что тому можно бы 
  попытаться оказать сопротивление... К примеру, сшибить одного, 
  другого, броситься бегом к выходу, где дружки, охрана... у такого 
  человека не может не быть собственной охраны, помимо этой, что 
  приписана к казино. 
       Сокращая дорогу, так он объяснил, Олейник повел задержанного 
  через общий зал. Ударом ноги распахнул дверь, на миг замер, 
  ослепленный тысячами ярких ламп. Это было пиршество света, как от 
  огромных люстр, так и от огромных светильников на стенах. Огромный 
  зал блистал роскошью, но от грохота двери все разом потускнело, и в 
  этом мире стали реальностью только ворвавшиеся в зал фигуры в 
  камуфляжных костюмах. Роскошные женщины и солидные мужчины из 
  властелинов судеб превратились в бледные полупрозрачные тени. 
       Мысько заорал люто: 
       Все в стороны!.. К стенам, твари! 
       Он был страшен, с перекошенным лицом, оскаленными зубами. Палец 
  его дрожал на спусковом крючке, и все в диком ужасе бросились к 
  стенам, освобождая середину зала. Кого-то сбили с ног, кого-то 
  стоптали, острые женские каблучки с разбегу наступали на руки, 
  одному распороли щеку до кости. 
       Олейник с трудом сдерживал усмешку. Как этот сонный медведь 
  изображает ярость, как изображает... Какого артиста мир потерял! 
       Короля криминального мира полувели-полутащили через зал мимо 
  опустевших столов. Когда он начинал приходить в себя, Мысько с 
  удовольствием стучал прикладом по голове, похожей на гранитный 
  валун. Не то чтобы сильно, но король понимал, что для этих людей он 
  не король, сам не пойдет поволокут лицом о землю, все ступени 
  пересчитает, а потом закинут в "черный ворон" с выбитыми зубами и 
  переломанным носом. 
       От стен пугливо провожали их взглядами игроки. Олейник видел в 
  глазах облегчение: не за ними. И не налет, что могло случиться 
  тоже... Их даже не обыскивают, не проверяют документы. Акция 
  направлена на задержание всего лишь одного человека. Не простого, 
  очень не простого, но одного-единственного... 
       Мысько шагал за спиной Гогика, ствол время от времени тыкался в 
  спину, но Мысько не забывал и про удары прикладом... Король 
  криминального мира наконец выбрал линию поведения, шел молча, лица 
  не прятал, телекамер нет, даже криво улыбался уголком рта. 
       И тут случилось то, чего никто не ожидал: у одного из игроков 
  явно сдали нервы. Он развернулся, одной рукой сгреб стоявшую рядом 
  молодую женщину, другой молниеносно выдернул из заплечной кобуры 
  пистолет. 
       Все назад! закричал он бешено. Сейчас же! Иначе этой суке 
  вышибу мозги! 
       Олейник остановился как вкопанный. Лещук сделал еще два шага, 
  встал. Автомат Мысько уже был направлен на дурака, захватившего 
  заложницу. 
       Женщина повизгивала в ужасе, а потом уже почти хрипела. Бандит 
  грубо захватил ее локтем за горло, косметика смазалась, словно на 
  хорошенькое личико плеснула грязь из-под колес пролетевшего мимо 
  мерса. 
       Пуговичка на полупрозрачной блузке лопнула. И без того едва 
  прикрытые груди бесстыдно вывалились. Олейник убедился, что с такой 
  фигурой бюстгальтеры в самом деле ни к чему. Коротенькая юбочка 
  задралась, обнажая розовые трусики с выпяченным, как челюсть 
  боксера, массивным лобком. 
       Олейник оценивающе посмотрел на бандита, на заложницу, снова на 
  бандита. Тот прокричал: 
       Все назад!.. Иначе... 
       Да все понял, прервал Олейник. У тебя какой пистолет? А, 
  магнум... сурьезная вещь... Но всего семь патронов, восьмой в 
  стволе... Верно? Маловато. Хочешь, дам автомат? И два запасных 
  рожка?.. 
       Бандит смотрел ошалело. Женщина хрипела, прекрасные глаза 
  умоляюще смотрели на подтянутого молодого майора с жестоким, как у 
  ангела смерти, лицом. 
       Чего? спросил бандит тупо. 
       Автомат дам, повторил Олейник любезно. Чтобы ты и остальных сук 
  положил вместе с их хозяевами. Хочешь? 
       Бандит смотрел ошалело. Пугливо огляделся по сторонам, но 
  омоновцы с мест не двигались. Все гости с восковыми, как у 
  мертвецов, лицами молча дрожали за столами. Даже роскошные женщины с 
  холеными телами и безукоризненными лицами не визжали, не хлопались в 
  обмороки. 
       Ты чё? сказал бандит. Ты чё? 
       Ну, решайся, сказал Олейник нетерпеливо. Тебе ведь можно, а вот 
  мне нет. Может, отведешь душу? Перебьешь всех этих вшей? Ты ж тоже 
  ненавидишь! 
       Глаза бандита округлились. Майор омоновцев говорил очень 
  серьезно, в голосе звучала горечь. 
       Ты чё? повторил бандит неуверенно. Ты не дури. Просто все 
  сдайте назад... и все. Малость, на пять шагов... Я сейчас выскользну 
  через заднюю дверь, а там ее отпущу... 
       Кого? спросил Олейник. Дверь?.. Дурак, ничего не понял. Мысько, 
  убей. Постарайся обоих одной пулей. 
       Бандит выронил пистолет, как будто тот жег ему пальцы, но 
  опоздал: Мысько не сдвинул автомат ни на миллиметр, только лишь 
  нажал на спусковой крючок. В напряженной тишине выстрел грянул, как 
  из танкового орудия. В правом глазу бандита образовалась клокочущая 
  дыра. Женщина с визгом сбросила волосатую руку. Кровавая борозда 
  обезобразила ей скулу, половину уха сорвало пулей. 
       В казино кто-то вскрикнул, несколько человек рухнули вниз 
  лицом, руки заученно забросили на затылки. Остальные стояли 
  неподвижно, лица белые как мел, руки и ноги тряслись. В глазах и 
  голосе этого беспощадного майора была просьба дать ему шанс хоть 
  что-то расценить как сопротивление, попытку к сопротивлению, хотя бы 
  к бегству... 
  

       Глава 30 
  

       Это очень далекий от Москвы край, где тигра называют тигрой, 
  кедр кедрой, где не знают слова "пятьдесят", а только "полста" и где 
  даже школьники считают: полста один, полста два, полста три... 
       Это край, где заросли бамбука, выросшего за ночь, 
  перегораживают дорогу в тайге. Это край, где чудовищно толстые 
  тропические лианы, на которых можно перебрасывать не только Тарзана, 
  но и танки через пропасти, обвивают совсем уж чудовищной толщины 
  сибирские кедры. Это край, где встречаются на одной поляне леопарды, 
  тигры, медведи и северные кабаны... где по болотам и берегам рек 
  среди кувшинок и лилий растут священные индийские лотосы... 
       Словом, это Уссурийский край. С нашего берега хорошо видно 
  китайские домики на том берегу Амура, крестьян, скот. Рыбаки то и 
  дело заплывают на нашу сторону, ловят рыбу у самых берегов, иногда 
  тут же и продают, а когда проносится катер пограничников, прячутся 
  на том берегу, к которому окажутся ближе. 
       На этом, к примеру, их знают как облупленных. Иной раз в самом 
  деле прячут, ибо симпатии всегда на стороне догоняемых. Китайцы 
  народ хитрый, но работящий и благодарный. Кто к ним хорошо, того 
  отблагодарят сторицей. Так что жители пограничных земель знают 
  китайцев. Хорошо знают. И хитрых, и подлых, и честных, и 
  придурковатых, и всяких-всяких... 
       Савелий неспешно снимал чистой тряпицей последние следы смазки. 
  Было время, когда он сам изготав-ливал жаканы, заливая свинец в 
  пробки от одеколона. Одеколон, естественно, выпивали за его 
  дешевизну, зато отлитые в пробках жаканы получались страшными: 
  резьба позволяет наносить страшные раны лось или медведь сразу 
  падает, сраженный наповал. Все внутренности всмятку, не приходится 
  бегать по кровавому следу. Да и зверь не мучается. 
       Сейчас же у него отличная снайперская винтовка. Вообще-то у 
  него нет на нее документа, но охотники Уссурийской тайги всегда 
  пользовались прекрасным нарезным оружием, в то время как остальным 
  охотникам в европейской части России позволялось только 
  гладкоствольное. Но там охотники просто любители, а здесь 
  профессионалы, кормятся охотой. Потому здесь для охоты всегда было 
  разрешено нарезное оружие. Еще мальчонкой он купил пятизарядный 
  карабин "Лось", не расставался до тех пор, пока не удалось купить в 
  расползающейся воинской части пару хороших снайперских винтовок... 
       Снайперская окупила себя в первый же сезон. С любого расстояния 
  бил зверя наповал, не повредив шкуры, не раздробив черепа, на 
  которые так падки городские любители. 
       Он вздрогнул от истошного вопля за окном. Слышно было, как 
  громко хлопнула калитка. Испуганно закудахтали куры, послышался 
  скрип ступенек на крыльце. Дернули дверь, в сенях загремело сбитое 
  пинком ведро. 
       Савелий опустил винтовку, ждал. Дверь распахнулась, на пороге 
  возник высокий сутулый мужик с изрезанным глубокими морщинами лицом 
  и длинными волосами. Игнат, его сосед, втрое моложе, но из-за 
  пристрастия к чифиру выглядит едва ли не ровесником. 
       Ну что, заорал он с порога, все копаешься? 
       Тише, сказал Савелий недовольно, всю рыбу распугаешь. 
       Игнат с недоумением огляделся: 
       Рыбу?.. Какую рыбу?.. Сам ты рыба. Пошли быстрее, народ уже 
  бежит к хате Бурундука. 
       Савелий буркнул: 
       Что стряслось? Врываешься, как пьяный хунхуз в хату китайца, 
  орешь, как весной лось... 
       Ты даешь, изумился Игнат. Ты чё, даже радио не включаешь? 
       А там все брешут, отмахнулся Савелий. Только лес не брешет. Так 
  ты пойдешь со мной завтра? Надо встать на зорьке. Я такое стадо 
  свиней вчера видел прямо у Черной балки... 
       Игнат в великом возмущении всплеснул руками: 
       Дикий ты человек! Ладно, радио не слушал, так пойдем, сам 
  увидишь. Своими глазами. Если не лопнут! 
       Небо дрожало и качалось от гула тяжело груженных транспортных 
  самолетов. Из чрева высыпались темные комочки, в воздухе за ними 
  тянулись тонкие следы, затем над головами раскрывались серые купола, 
  под цвет неба. На особых парашютах десантировались танки, ящики с 
  оружием. 
       Огромные транспортные вертолеты появились со стороны Японского 
  моря последними. Поляны им казались тесными, они опустились на 
  берегу Амура, присели на коротких лапах. Откинулись пандусы. На 
  землю быстро скатывались быстрые юркие десантные танки, 
  бронетранспортеры, самоходные орудия. 
       Генерал Джон Ковалеф на джипе быстро поднялся на холм. Каждое 
  движение он мог сверять с картами, по-лучаемыми со спутников, вот и 
  сейчас на экране видно, как движется его точка из квадрата ДВ-28 в 
  квадрат ДВ-29, это предупредительные компы докладывают о 
  перемещениях его джипа, но он предпочитал осматривать все по 
  старинке, на глазок 
       Возможно, это нежелание во всем полагаться на электронику и 
  задержало его надолго в полковниках, хотя во всем остальном он был 
  блестящим офицером. Но когда встал выбор, кого назначить командующим 
  десантом, вспомнили чувствительность туземцев к продвижению здесь, 
  за океаном, "своих". Поляки впадают в восторг при имени Бжезинского, 
  грузины ликуют, что во главе объединенных штабов стоит грузин, а 
  русские легче примут оккупацию, если во главе высадившихся войск 
  будет стоять их соотечественник. 
       И вот теперь он, спешно произведенный в генералы, гордо 
  осматривает окрестности. За спиной непомерная ширь Амура, на той 
  стороне китаезы тоже ломают головы, из-за чего же их экстремисты 
  вдруг так вскипели, едва ли не вплавь хотят одолеть Амур и вернуть 
"исконные земли", в далекой Москве тоже сопят и чешут репу и еще 
  долго будут чесать, а когда опомнятся, уже весь Дальний Восток будет 
  говорить на английском, а Восточная Сибирь будет умолять, чтобы 
  американский десант высадили и у них... 
       Танки развернулись, двинулись цепью в сторону Благовещенска. 
  Самый большой мост через Амур там, надо ха-ха! выставить мощное 
  заграждение на самом мосту, чтобы успеть остановить толпу оголтелой 
  китайской экспансии... 
       Еще один мост, построенный уже в эпоху перестройки, соединяет 
  русский и китайский берега Амура чуть севернее. Там всего лишь 
  пропускной пункт с десятком пограничников, у которых нет ничего, 
  кроме обычного стрелкового оружия. Тоже надо не меньше двух-трех 
  танков, вроде бы в помощь русским. Но у кого танки, у того и власть. 
  
     От колонны танков отделился маленький юркий джип, на большой 
  скорости понесся к машине Ковалефа. Генерал с удовольствием смотрел, 
  как водитель умело преодолел склон, красиво промчал по косогору, 
  минуя валуны и упавшие деревья, подъехал на скорости и встал как 
  вкопанный в двух метрах. 
       Возле водителя стоял Ляхич, майор. Его родители, не то 
  югославы, не то чехи, перебрались в Штаты еще лет сто тому, но 
  Ляхича тоже взяли в эту операцию лишь благодаря славянской фамилии. 
       Господин генерал, отрапортовал Ляхич. Мы готовы водрузить 
  звездно-полосатое знамя на ближайшей сопке! 
       Он заржал, показывая на всякий случай, что это шутка: чем выше 
  чин, тем меньше понимает юмор. 
       Ковалеф сказал строго: 
       Никаких звездно-полосатых знамен! Идем в ближайший поселок, 
  надо успокоить народ. 
       Думаете, они обратили внимание? 
       Нас было слышно за сто миль! 
       Ляхич сказал с презрением: 
       Русские тупой и равнодушный скот. В лучшем случае подумают, что 
  маневры. Их войска часто проводят маневры, здесь же одни 
  милитаристы! 
       Ковалеф отмахнулся: 
       Уже давно не проводят. У них бензина хватает только на 
  генеральские кадиллаки. Но со мной кинооператоры, они должны 
  запечатлеть ликующий народ, что встречает спасителей. 
       Ляхич кивнул понимающе: 
       От коммунистов? 
       Дурак, от китайцев. От коммунизма они, к счастью, отказались 
  сами... 
       Он зябко передернул плечами. Этот коммунизм был страшным 
  призраком для всего западного мира, так как лучшие люди брались 
  помогать Советскому Союзу совершенно бескорыстно, воровали для него 
  ядерные секреты, новейшие технологии, шли за это на каторгу, даже на 
  электрический стул, но помогали... в ущерб своей собственной стране! 
  
     И к нашему счастью, подтвердил Ляхич угодливо. Да-да, к нашему. 
  
     Ковалеф сказал благодушно: 
       Миссия ваша будет легкой. Это непростая деревня... Лакомый 
  кусочек для нас! Староверы. 
       А что это? 
       Бежавшие от злого царя, объяснил Ковалеф с усмешкой, потом от 
  злого Советского правительства... И те и другие их уничтожали. А 
  староверы только хотели, чтобы им не мешали молиться так, как они 
  хотят. 
       Что-то особое? Сатанисты? 
       Генерал поморщился: 
       Да нет, бред какой-то... Как на Востоке возня с суннитами и 
  шиитами. Эти староверы всего лишь хотят креститься двумя пальцами, а 
  не тремя. Мол, если тремя, то два пальца раздвигаются... такие они 
  косорукие!.. а третий пролезает между ними. Кукиш получается! 
       Ляхич захохотал. Так вместе поржали всласть, есть же на свете 
  придурки, которым так важно, с какого конца яйцо разбивать, какую 
  религию исповедовать, какие флаги носить. 
       Колеса постоянно увязали в мокрой земле. Синоптики сообщили, 
  что здесь уже с месяц не было дождей, однако под колесами чавкало, 
  чвиркало, коричневая грязь выплескивалась вроде бы на сухом месте. 
       На проселочную дорогу, что шла по берегу Амура, а потом резко 
  уходила в чащу, Ковалеф смотрел с ужасом. Глубокая колея, по 
  сторонам отброшенные, словно рукой великана, огромные деревья с 
  вывороченными корнями. Такие зовут "сушинами", но эти сушины 
  разваливаются рыхлыми мокрыми комьями, будто под Уссурийской тайгой 
  огромное болото с доисторических времен... 
       Воздух влажный, недаром вон среди сибирских кедров желтеют 
  заросли бамбука, да такого крупного, что и в Индии не встретишь! 
       Джип Ляхича укатил далеко вперед. Водитель матерился, едва 
  удерживая руль, всех четверых, включая двоих десантников на заднем 
  сиденье, подбрасывало так, что лязгали зубы. 
       Наконец лес расступился, дорога пошла мимо старого кладбища с 
  покосившимися крестами, а дальше виднеются такие же старые и 
  подгнившие домики. Дорога стала еще гаже, вездеходный джип то и дело 
  чиркал днищем, как же ездят эти чертовы русские, наконец домики 
  выросли, дорога привела на окраину. 
       Домики стоят покосившиеся, вросшие в землю, такие же, как дома 
  и сараи, подгнившие заборы, а кое-где вовсе повалились на землю. 
  Ощущение такое, что деревня вымерла. Однако в бумагах написано, что 
  в деревне хоть и мало молодежи, но мужчин все же достаточно, чтобы 
  поднять забор или починить выбитые ветром окна!.. Русские, подумал 
  он с отвращением. Тупые и ленивые, не желающие работать. Одним 
  словом, русские. 
       Давай вперед, велел он водителю. Там, в середке, должна быть 
  площадь. 
       Площади в середке, конечно, не оказалось, но перед одним домом 
  было вытоптанное место, где копались куры, а выбитая до твердости 
  камня земля пестрела шелухой от семечек. 
       Он видел сперва только бледные лица за окнами домов, потом из 
  домов начали осторожно выходить люди. Все в серой неопрятной одежде, 
  никаких ярких красок, и сами серые, как будто посыпанные пылью. Они 
  останавливались по ту сторону низеньких заборчиков, что едва 
  доходили им до груди, смотрели исподлобья, как бродячие собаки, что 
  ежеминутно ожидают пинка. 
       Сюда! весело кричал Ляхич. Я буду говорить!.. Мы друзья, что вы 
  там прячетесь? 
       За его спиной десантники переговаривались, он слышал, как 
  скрипят под широкими задницами кожаные сиденья, все трое уже 
  высматривают молодых женщин. А то и подростков. 
       Сюда, пригласил Ляхич, он развел руки широким жестом и низко 
  поклонился, как делал русский боярин в одном из голливудовских 
  фильмов. Мы вам привезли подарки!.. 
       Какой-то босоногий ребенок попытался выскочить за калитку, но 
  женщина с такой злостью дернула его обратно, что мальчишка заревел 
  от боли и обиды. Женщина загородила его широким подолом, сама 
  смотрела на Ляхича с откровенной враждой. Сквозь широкие щели в 
  полусгнившем заборчике, который она наверняка считает надежной 
  защитой от вторжения американской армии, были видны ее голые ноги. 
       Скрипнула калитка с другой стороны улицы. Медленно, осторожно 
  выходили люди. Ляхича удивило, что на улицу выдвигаются только 
  древние старики и старухи, женщины средних лет пугливо держатся за 
  заборами, а молодых так и не видно вовсе. 
       Высокий костлявый старик осторожно приблизился к джипу. Ляхич 
  видел коричневое от старости, изборожденное глубокими морщинами 
  лицо, беззубый рот, запавшие слезящиеся глаза. Брови торчали седыми 
  пучками длинных и жестких, как у кабана, волос. Глаза поймали 
  довольное лицо Ляхича, старик сказал шамкающим голосом: 
       Что вы хотите, герр комендант? 
       Ляхич засмеялся, десантники за его спиной довольно, даже 
  счастливо захохотали. Как это здорово, вот так прийти к этим 
  напуганным несчастным людям, которые от могучей армии ожидают 
  тотального избиения, а вместо этого получат бесплатно сникерсы, 
  памперсы, елочные украшения, бройлерных цыплят в рамках гуманитарной 
  помощи! 
       На смех Ляхича начали выходить из калиток и другие жители. 
  Сперва старики и пожилые женщины, потом появились женщины средних 
  лет. Детей держали сообща, к чужакам не подпускали. Ляхич досадовал, 
  потому что это были бы шикарные кадры: он с русским ребенком на 
  руках... надо взять только самого замызганного, тогда их 
  спасательная миссия будет выглядеть ярче. Пресса растиражирует по 
  всему миру, его увидят и в родной Алабаме, а в штабе вынуждены будут 
  повысить ему жалованье и поднять в чине. 
       Старик оглядел десантников, лейтенант Браузерс привстал на 
  заднем сиденье, ловит старого туземца в объектив телекамеры. 
       Голос старика стал нетерпеливее: 
       Что вы хотите, герр комендант? 
       Ляхич сказал со смехом: 
       Какой герр, какой герр?.. У нас обращаются "сэр", но можешь 
  говорить "мистер"!.. Да и что за формальности? Меня зовут Джон 
  Ляхич, я сам славянин... почти что русский, хоть и родился в 
  Америке. Я хочу напомнить вам те славные времена, когда наши народы 
  плечом к плечу дрались как против немцев, так и против японцев, что 
  хотели у вас отобрать эти земли!.. 
  

       Глава 31 
  

       Жители села окружали молчаливые, чисто по-русски настороженные, 
  зыркали исподлобья. Кинооператор встал ногами на сиденье, Ляхич 
  слышал его довольное сопение. С такого ракурса русские выглядят еще 
  униженнее, а сейчас с надеждой смотрят вверх, в небо, где ныне 
  Америка, слушают голос американского офицера. Слушают молча, 
  признавая, что именно Америка говорит сверху, говорит с небес, 
  говорит от имени Бога... 
       Ляхич сделал паузу, показалось, что старик хочет что-то 
  сказать. Старик на его жест, приглашающий спрашивать, пугливо 
  покачал головой. Ляхич заулыбался как можно шире и дружелюбнее, из 
  толпы что-то выкрикнули, и старик, тяжело вздохнув, повторил с 
  покорностью судьбе: 
       Что хочет от нас герр комендант? 
       Ляхич расхохотался. От старости старик уже и забыл о разрешении 
  называть его просто "мистер", или же по русской тупости это до него 
  дойдет на третий день, какой же здесь тупой народ... 
       Я знаю, сказал он весело и с душевным подъемом, что у вас тут 
  были настроения... Дескать, чем такая свинская и голодная жизнь, то 
  пусть эти Курильские острова и весь Дальний Восток заберет себе 
  Япония! Хоть какая-то работа будет, зарплата появится!.. Друзья, 
  ничего этого не надо. Ни Японии эти земли отдавать не надо, ни 
  Китаю, что сегодня должен был перейти границу и затопить эти земли 
  своими... тьфу!.. Эта земля останется вашей, русской. Мы сюда 
  прибыли, чтобы помочь вам. Мы берем эту часть под защиту, сюда не 
  посмеют ступить ни китайцы, ни кто еще! 
       Его слушали по-прежнему в молчании. Русские народ 
  заторможенный, скованный, запуганный. В присутствии начальства рот 
  боятся открыть, но когда расползутся по своим домам, что и домами 
  назвать оскорбить уютные американские домики со всеми удобствами, 
  тогда начнут перебирать его речь слово за словом. До самых тупых 
  дойдет наконец, что прибывшие на джипе люди принесли им счастье. 
  Выбегут на улицу... а на улице уже снег, прошло полгода, пока они 
  чесали репу и думали по-русски долго, упорно и тупо над ясными 
  вопросами. 
       Джозеф Клитор, уполномоченный по связям с местным населением, 
  ревниво толкнул в бок, Ляхич умолк, отодвинулся к борту. 
       Друзья, сказал Джозеф, сограждане!.. Да-да, мы все сограждане 
  одной великой страны, имя кото-рой Земля! Я родился и жил в Чикаго, 
  но я живу на одной с вами планете, а теперь вся планета это одно 
  большое село. Так что можете считать меня своим односельчанином... а 
  село... ха-ха!.. американским. Ну, если кто еще не готов, то можете 
  не считать, это роли не играет... в данный момент. Итак, 
  сограждане!.. Через полчаса сюда прибудет грузовой вертолет с 
  гума-нитарной помощью. Это вы уверены, что живете как люди, но мы ж 
  видим, что вы ничем не отличаетесь от животных!.. Вам раздадут 
  микроволновые печи последнего поколения, цифровые телевизоры!.. Это 
  все бесплатно!!! 
       За его спиной вздохнул один из десантников. Ляхич услышал 
  глухой звук удара, словно второй ткнул приятеля в закрытый 
  бронежилетом бок. Не завидуй, говорил его толчок. Эти русские сидят 
  на золоте. У них прямо под сараями золотые жилы выходят на 
  поверхность со спутников хорошо видно! за ближайшей сопкой несметные 
  залежи урана, а у реки, где они выгрузились из транспортного 
  самолета, драгоценнейшей танталовой руды на триллионы и триллионы 
  долларов! Это все теперь наше, можно раскошелиться на сникерсы... 
       Второй хмыкнул, и снова обостренное чутье Ляхича поняло ответ: 
  все верно, мы эту руду еще и копать заставим этих волосатых обезьян. 
  Сами даже пачкаться не будем, русскими нужно руководить, указывать, 
  прикрикивать, наказывать, пороть, иметь... 
       Джозеф рассказывал громко и подробно, что с приходом 
  американских войск сюда пришло благополучие, а насчет их 
  собственности пусть не беспокоятся, Америка никогда не захватывает 
  чужие территории, она только устанавливает более тесные контакты, 
  чтобы торговля шла по правилам, по их правилам, так как только в 
  Америке могут установить самые правильные правила... 
       Теперь уже из домов повыходили все, кто был в селе. По крайней 
  мере, ни Ляхич, ни десантники не замечали, чтобы в оставленных 
  жилищах мелькнула чья тень, если не считать голодных собак и 
  облезлых кошек. 
       Среди слушающих Ляхич отметил несколько зрелых мужчин. Именно 
  они послушали, молча переглянулись и ушли. Мужчины. Tough men, что 
  переводится примерно как "крутые", хотя это, конечно, не круть, а 
  именно tough, кость любой нации, твердые мужчины. Подростки никогда 
  не бывают tough, а tough правильнее было бы переводить как 
"матерые"... 
       Эти мысли внесли некоторый диссонанс в радостное настроение, он 
  уже не слушал разглагольствования Джозефа о мире и демократии, о 
  незыблемых американских ценностях. Чуть отлегло, когда услышал 
  нарастающий могучий рокот. 
       Рокот доносился сверху, затем в хмуром небе появилась 
  растопыренная железка, выросла в размерах. В направлении села 
  двигалось, постепенно снижаясь, огромное, как ангар для больших 
  самолетов, сооружение из металла. Над ним с грозным рокотом сверкали 
  лопастями металлические винты. Было жутко, что такая машина держится 
  в воздухе, ведь даже когда она сядет, земля прогнется... 
       Ляхич прокричал громко: 
       Все оставайтесь на местах!.. Не беспокойтесь! Вертолет 
  опустится за селом... Ага, на околице! 
       Сельчане со страхом смотрели, как огромный вертолет, куда все 
  село могло бы поместиться не только с людьми и скотом, но даже с 
  домами, сараями и огородами, медленно завис в двух метрах от земли. 
  От винта по земле пошел такой ураган, что траву вырывало с корнем. 
  Сваленные в кучу сухие бревна разметало, как спички, а пыль почти 
  скрыла его из виду. 
       Потом вертолет рывком опустился еще на метр, ураган стал 
  свирепее. Металлическая громада исчезла в облаке пыли. Ляхич видел, 
  как многие женщины попятились к домам, подосадовал, что вертолет 
  посадили слишком близко к домам, явно кое-где вылетят стекла, а у 
  коров пропадет молоко, надо будет сразу же компенсировать убытки, 
  туземцы должны доверять и любить своих господ... 
       Оставайтесь на местах! прокричал Ляхич. 
       Джип по его команде развернулся, телеоператор ловил в объектив 
  попеременно то потрясенные лица этих диких людей, а русские все 
  дикие, то сверхмощный вертолет, который за одну заправку выпивает 
  цистерну лучшего бензина, поставляемого в США из такой же страны на 
  Востоке, как и Россия, с которой "торгуют"... ха-ха... 
       Широкие шины вертолета просели, набит грузом до отказа, хотя, 
  как Ляхич знал, самой гуманитарной помощи в его чреве едва ли треть, 
  остальное боеприпасы, палатки для десантников, полевая кухня... 
       Джип подкатил ближе. Широкий пандус в задней части вертолета 
  откинулся. Военный крытый грузовик медленно выкатился по настилу, 
  остановился в десятке шагов от вертолета. Коммандос выпрыгивали, 
  руки привычно на автоматах, сами как шагающие танки в массивной 
  броне, что закрывает даже лица. 
       Ляхич прокричал весело: 
       Расслабьтесь, ребята!.. Туземцы встретили нас как богов, 
  прилетевших с неба. Вы бусы привезли? 
       Он не видел их лица, только ощутил, как напряжение 
  улетучивается. Они вот так же высаживались на многих островах и 
  везде начинали чувствовать себя хозяевами. Да их и встречали как 
  хозяев. 
       Ляхич слышал довольное сопение, вздохи. Звякали доспехи, все 
  поднимали щитки, жадно вдыхали такой чистый и свежий после тесного 
  вертолета воздух. 
       За спиной Ляхича Джозеф проговорил с беспокойством: 
       Не спешили бы... 
       Что? Высаживаться? 
       Нет, открывать хари. Надежнее быть в полной готовности. И не 
  отходить далеко от вертолета. 
       Ляхич с удивлением оглянулся. Толпа послушно темнела на прежнем 
  месте. Ни один не осмелился сойти с места, как он и велел. 
       В чем дело? спросил он с удивлением. Ты что-то чуешь? 
       Просто неспокойно мне... 
       Ляхич засмеялся: 
       Что значит русских книг начитался! Достоевский, Мопасан, 
  Чехин... Наверное, теперь у тебя психика подпорчена. Только у 
  русских еще остались такие книги, что могут испортить настроение. 
  Дикари, о психоаналитиках не слыхали... Расслабься, Джозеф! Нам 
  точно известно, что здесь за тысячу километров не осталось ни одной 
  боеспособной части. Да и вообще... пока они запрягут, весь Дальний 
  Восток можно бы присоединить к США. 
       А не присоединим? 
       А на фиг он нам? 
       А я думал... 
       Дурак, мы выкачаем все здешнее золото их же руками! Так куда 
  дешевле. А им на прокорм хватит и ящика сухарей со сникерсами. 
       Коммандос выстроились в две шеренги, огромные и массивные, как 
  вырубленные из камня статуи. Бравый подтянутый полковник с крашеными 
  бровями прошелся вдоль строя, одному ткнул в живот, заставляя 
  подтянуться, сказал сильным зычным голосом: 
       С туземцами быть вежливыми, понятно?.. Не спорить, не 
  возражать! Понятно?.. Мир любой ценой. Даже если какой-нибудь 
  туземец начнет пороть оскорбительную чушь... например, что их 
  Дальний Восток больше нашего Техаса, то не хватайтесь за пистолет, 
  понятно?.. Вы соглашайтесь, соглашайтесь!.. 
       Десантники угрюмо сопели, переглядывались. Что ж, за то немалое 
  жалованье, что они получают, плюс полетные и двойной оклад за 
  высадку на территории опасной России можно стерпеть любое 
  оскорбление... Это ненадолго. Потом, когда эти с телекамерами уйдут, 
  они тут покажут, кто здесь настоящие хозяева. 
       Мы всегда задерживались в кабинете Кречета допоздна. Это если 
  говорить мягко, интеллигентно. На самом же деле мы собирались здесь 
  после утреннего завтрака... если кто успевал, я не называю завтраком 
  чашку крепкого кофе и наспех сделанный бутерброд. Расползались же из 
  Кремля поздней ночью. А отец народа все еще оставался бдеть и 
  корпеть. 
       Теперь же, после неожиданной высадки штатовского десанта, 
  готовы были оставаться и ночевать в кабинете. Все вдруг остро 
  ощутили свою уязвимость в этом жестоком средневековом мире. 
  Уязвимость своей страны. Ишь вздумали строить прекрасный светлый мир 
  будущего среди стаи хищников! 
       Экономика едва-едва поднялась на ноги, каждый год идет прирост 
  на десятьдвенадцать процентов, уже заговорили о "русском чуде", но 
  пока армия еще не перевооружилась, новейшие технологии из институтов 
  не успели выйти в массовое производство... а волки уже вцепились! 
  Снова. И снова. 
       В кабинете гул голосов, народу втрое больше, все пробиваются к 
  Кречету, в основном силовики. Я тихонько поднялся, побрел вдоль 
  стен. Я не столько присматривался и прислушивался к этим людям, 
  каждый из которых повелевает массами людей, зачем это мне, я ведь 
  аятолла! сколько все время старался не забыть, как забывает все 
  человечество, в какой момент времени и геологической эпохи мы 
  возникли и в каком мире живем. 
       Чтобы усилить впечатление, в дальнем уголке включил телевизор, 
  убрав звук. Естественно, сразу же полыхнуло огнем, полетели клочья 
  окровавленного мяса. Это снова взрываются боевые вертолеты, 
  автомобили, причем взрываются так, словно каждый фордик в момент 
  взрыва превращается в заполненную до краев цистерну с бензином... 
  нет, даже колонну бензовозов, так вот взрывается и взрывается, клубы 
  огня поднимаются к небу, как ядерные грибы, а бравые американские 
  парни идут через этот огонь и стреляют, стреляют в жалких русских, а 
  те только вопят и падают под выстрелами, а американские герои идут и 
  идут, не получая даже царапины... А если второстепенный герой и 
  получает пару царапин, то такого обязательно спасут, после чего 
  обязательно покажут, как с ним цацкаются в госпитале для 
  миллионеров: пушечное мясо должно верить, что о нем позаботятся и 
  потом... 
       Переключил на другой канал, но там убийца и киллер, убивая 
  направо и налево по найму, вдруг влюбился в свою жертву... гм... А 
  на третьем, что на третьем... Черт, и на третьем, и на четвертом, на 
  семи подряд центральных каналах российского телевидения идут 
  голливудовские фильмы и сериалы, где американский спецназ бьет 
  жалких русских на их же территории! 
       Только на двенадцатом вроде бы французского или канадского 
  производства, но с теми же наемными суперубийцами, благородными и 
  соблюдающими некие пра-вила... 
       Мысль зацепилась, пошла разматываться неспешно, лениво, 
  переползая через кочки и надолго застревая в рытвинах. Человеческой 
  психике претит все абсолютно правильное, потому робин гуды, 
  скарамуши и кармалюки издавна были любимцами в народе, как и Степка 
  Разин или Пугачев. Не потому ли штатовская пропаганда, скрепя 
  сердце, стала выдавать десятками фильмы и сериалы про наемных убийц, 
  которые тоже, оказывается, благородные, только бы не допустить в 
  печать абсолютно ничего о террористах? Разумеется, ничего с их точки 
  зрения. 
       Да-да, среди двух-трех сотен фильмов о благородных киллерах, о 
  благородной мафии, о замечательной якудзе и прочем-прочем, я не 
  встретил ни одного фильма или романа о террористах! О благородных 
  террористах. От фильмов о благородных киллерах уже трещит мой ящик, 
  не помещаются, но о террористах ни-че-го... 
       Странно? 
       Ничего странного. 
       Киллеры, мафиози, маньяки, садисты, наркобароны это свои. Они 
  не покушаются на основы. Они только потрошат отдельных потребителей. 
  А во всем остальном типичные американцы, законопослушные, 
  респектабельные. Политический строй менять ни-ни! Более того, готовы 
  вкладывать любые деньги, только бы он устоял. Да любой наркобарон 
  скорее отдаст все свое состояние, только бы сохранился строй США, 
  чем позволит их строю эволюционизировать выше. 
       Еще несколько экранов показывали центральные улицы и важные 
  перекрестки улиц. Наподобие тех потайных, что установлены 
  контрразведкой, дабы следить за неразрешенными да и разрешенными 
  митин-гами. 
       Везде народ одинаково спешит по своим муравьиным делам. Я 
  ощутил внезапный приступ тоски. На каж-дом экране их тысячи человек, 
  и все стараются "гармонизироваться" с этим дерьмовым несправедливым 
  миром. Ма-а-а-аленькие люди. Им страшно, им неуютно высовываться. 
  Они все хотят ужиться, устроиться, уцелеть. 
       Но как же нам нужны те, кто осмеливается не уживаться в 
  дерьмовом мире, а пытается сделать его лучше! До крика нужны, до 
  зарезу. Наши плечи трещат, а смена все не идет... 
       Сказбуш, проходя мимо, сказал доброжелательно: 
       Хотите свежую распечатку о рашентаунах? 
       Он сунул мне в руки листок бумаги, исчез, я некоторое время 
  смотрел вслед. Прямая спина мастера по тайным операциям слегка 
  горбится. Впервые. Он сам не замечает, что сдает. Это он думает, что 
  сказал мне прежним благожелательным голосом, вежливым и нейтральным, 
  но я чувствовал, что сунь ему между зубов в этот момент гвоздь, 
  перекусит, даже не заметив. 
       Рашентауны... Понятно, Сказбуш пытается найти там людей для 
  массовых операций против расползшихся по всей планете имперцев. 
  Вроде бы все правильно, любая страна всегда старается опереться на 
  свои диаспоры. Увы, это срабатывает абсолютно со всеми странами, 
  кроме... России. 
       Действительно, рашентауны возникают в любой стране, куда разом 
  переселяется огромная масса русских. Но вскоре они исчезают. А вот 
  чайнатауны остаются. Как и курдотауны. 
       Чайнатауны не прерывают связи со своими странами, их обитатели 
  часто ездят взад-вперед, а нередко и возвращаются. Но русские за 
  рубежом стараются как можно быстрее забыть о своей русскости, 
  стыдятся ее. Их дети уже не русские, языка не знают... И Сказбуш 
  пытается найти там кого-то, кто поучаствовал бы в операции? 
       Я посмотрел вслед директору ФСБ. Вряд ли... Скорее всего, он 
  бросит туда ложный след. Убивая, так сказать, сразу двух зайцев. 
       От места, где столпились вокруг Кречета, донесся гул голосов. Я 
  видел раскрасневшиеся лица, мелькали листки бумаги, графики, 
  диаграммы. 
       Без жалости, напомнил я себе. Без того слюнтяйства, которое 
  многие ошибочно полагают интеллигентностью. Наш враг страна, где 
  никогда не было любви. Не было даже самого простого естественной 
  любви к женщине! Только дешевая и доступная для всех подделка секс. 
  Не было любви к своему Отечеству, потому что своя шкура дороже, всяк 
  за себя, и еще плюй на все и береги здоровье. Не было любви к своей 
  вере, идее... Ибо если народ исповедует терпимость, то это значит: 
  исповедуй любую веру или идею, только не мешай мне и моему огороду. 
  Слесарю это конечно же кажется хорошо и правильно. Единственно 
  правильно... 
       Я подошел к окну, уставился на внутреннюю кремлевскую площадь. 
  Толстые стекла, что выдержат попадание любого снаряда из тяжелого 
  оружия, не искажают перспективу, мир чист. 
       На миг перед глазами встала Стелла. Такая, какой она была утром 
  в постели, когда я пересилил себя и встал первым. Нам противостоит 
  страна, напомнил я, которая уже многих поймала на своего сладкого 
  червячка. Страна упрощений. Да-да, страна, где любви нет... и 
  никогда не было. Страна, где вообще никогда не было высоких 
  страстей. Где никогда никого не жгли за веру, за любовь, за 
  женщину... Или наоборот никто никогда никого не убивал за веру, за 
  идеи, за любовь, за женщину. За деньги да, за скот, за земли, за 
  наследство! Но не за веру, идеи, любовь. 
       Даже Война за независимость всего лишь война людей, которые не 
  хотели платить налоги. Отделившись от Англии, большинство было 
  уверено, что налогов платить не будут вовсе. Разумное меньшинство 
  понимало, что платить все же придется, но надеялось, что платить 
  придется меньше. А главное, что собирать будет именно оно, разумное 
  меньшинство, затеявшее эту войну, а не другие люди, люди с 
  острова... 
       Да и как могла возникнуть в такой стране даже любовь к женщине? 
  Ведь туда ехали авантюристы в погоне за золотом и сокровищами, туда 
  ссылали каторжников. Туда же ссылали шлюх и преступниц. Из них 
  устраивали бордели. Привлеченные слухами, что на землях за океаном 
  нашли золото, туда хлынули женщины легкого поведения из всех стран 
  Европы. Золотоискатели, вернувшись с прииска, находили новые бордели 
  с услужливыми женщинами, что за сутки успевали обслужить весь 
  прииск. 
       И вот таких брали в жены, за неимением лучшего. Брали в жены, 
  чтобы получить право трахать самому, без соседей и собутыльников. И 
  чтобы кто-то готовил обед и мыл посуду. Вот так у этого создающегося 
  народа с самого начала складывалась своеобразная мораль, очень 
  своеобразная... Та самая, что живет и в каждом из нас, но у нас она 
  подавлена воспитанием, культурой, искусством. 
       Тем несчастным было не до культуры. Да и не слыхали о ней, а 
  потом, когда нарыли золота, когда построили банки и создали 
  авианосцы, то сказали: а на фиг нам культура вообще? Вы со своей 
  культурой где? А мы и без культуры ставим вас на четыре кости и 
  пользуем. Так что обойдемся без этой гребаной культуры!!! От нее 
  одни не-приятности... 
       Рядом раздались настолько громкие голоса, что я вздрогнул, 
  вернулся в действительность, в кабинет. Голос Краснохарева, всегда 
  барский, покровительственный, благодушный, сейчас за моей спиной 
  ревел не-узнаваемо зло, словно у воеводы, которому пощипали заставы. 
  
     Они сыграли беспроигрышно!.. услышал я его рык. Если бы 
  закрепились на Дальнем Востоке, то... понятно что, но даже если мы 
  их оттуда вышибем... а мы вышибем!.. то сейчас же заявят на весь 
  мир, мол, смотрите, какие мы гуманные! Прилетели, затратив сто 
  миллионов баксов, поохраняли границу для русских тюленей, пока те не 
  подтянули свои войска, а китайцы не остыли, завидев их автоматы, и 
  вот теперь уходим обратно. И никакой платы не требуем. Вот какие мы 
  добрые!.. А в сознании рядового дурня закрепится, что они чужих 
  земель не захватывают. Просто помогают блюсти справедливость. 
       Яузов прорычал еще свирепее: 
       Если бы этот рядовой дурень был только там. На той стороне! А 
  то и у нас их до фига... 
       Я повернулся, Краснохарев смотрит подозрительно, не намекивает 
  ли министр обороны на его тугодумие, но разъяренный Яузов сейчас на 
  шуточки не больше способен, чем бронетранспортер, на котором любит 
  ездить по гарнизонам. 
       Хорошие вы мои! Держитесь. 
  

       Глава 32 
  

       Десантный вертолет снизился, по канату вниз быстро скользнули 
  фигуры в камуфляжной форме. Вертолет тут же поднялся, пошел по 
  кругу, а двое пулеметчиков застыли за крупнокалиберными пулеметами. 
  Глаза и длинные стволы высматривали во впадинах и редких зарослях 
  травы хоть что-то, что может оказаться спрятавшимися боевиками. 
       Майор Шмелевич упал на землю, привычным перекатом ушел в 
  сторону, уходя от линии возможного выстрела и освобождая место для 
  десантирования следующего, а если Глушенко прыгнет на спину, то даже 
  спина слона хрустнет... 
       В десятке шагов горел бронетранспортер. Пятеро десантников 
  ринулись со всех ног, пальцы на ходу разрывали медпакеты, Глушенко 
  на бегу достал шприц. 
       Фугас, судя по всему, рванул прямо под ходовой частью. Механик 
  и лейтенант, командир отделения, что ехал с ним рядом, погибли на 
  месте. Еще двое, тяжело контуженные, застрелены чуть позже. 
       Хорошо воюют, хмуро определил Глушенко. Ушли без потерь. 
       Наши погибли все? 
       В бэтээре да... 
       Один из десантников вскрикнул. В десятке шагов от 
  бронетранспортера, в низинке за бугорком, лежали двое молодых ребят 
  в гимнастерках. Настолько молодых, что Шмелевич усомнился, что будто 
  все воюющие части комплектуются только прослужившими не меньше года. 
  
     Он услышал страшный скрежет, словно бронетранспортер 
  развернулся на брусчатке, но это отдался в черепе скрежет его 
  собственных зубов. У обоих расстегнуты брюки, кровью залит низ 
  живота и ноги, но издали видно, что гениталии вырезали... нет, 
  вырвали еще у живых. И только потом, насладившись криками и муками, 
  добили выстрелами в упор. Оба буквально искромсаны, изорваны, 
  патронов не жалели. 
       Ехали на броне, определил Глушенко. Сбросило взрывом, оглушило. 
  А когда очнулись... 
       Лейтенант Мороз выкрикнул: 
       Гады!.. Майор, что будем делать?.. Я не хочу возвращаться вот 
  так... 
       Шмелевич окинул быстрым взглядом белые от ярости лица 
  десантников. Вот у Глушенко даже губы дрожат, весь трясется. Таких 
  отчисляют перед серьезными операциями. Почему-то принято считать, 
  что холодный профессионал предпочтительнее того, кто принимает все 
  близко к сердцу. 
       А кто сказал, бросил Шмелевич резко, что враг не будет наказан? 
  
     Глушенко поднял глаза, недоумевающие, хоть и пелена ярости 
  заслоняет взор, а Мороз сказал быстро: 
       Следы указывают, что отступили вон туда! 
       Километрах в десяти виднелись дома. Аул по горским понятиям 
  велик, в горах охотой прокормиться трудно, здесь селиться стараются 
  друг от друга подальше. 
       Бери всех, велел Шмелевич. Со мной останется только команда 
  вертолета. 
       Мороз козырнул, а Шмелевич принялся высвобождать из разбитого 
  бронетранспортера трупы. Вертолет по сигналу снизился, сделал круг и 
  опустился неподалеку. Один из пулеметчиков выпрыгнул, взялся 
  помогать грузить убитых на борт. 
       Когда от аула показалась большая группа, вертолет из 
  предосторожности поднялся, облетел всех, заодно осматривая и 
  окрестности. Мороз и пятеро его десантников конвоировали целую 
  толпу, состоящую из одних мужчин. Шмелевич быстро пересчитал: сорок 
  человек. Разного возраста, угрюмые, зыркающие исподлобья, они и 
  здесь старались не терять достоинства: смотрели гордо, спины прямые, 
  взгляды надменные. 
       При виде подбитого бронетранспортера все сдержанно заулыбались. 
  У двух подростков вид был такой, что прямо сейчас поднимутся на 
  носки и пойдут в огненной лезгинке, празднуя поражение врага. 
  Мужчины постарше прятали довольные усмешки в усы, переглядывались, 
  глаза довольно блестели. 
       Один из задержанных сказал красивым гортанным голосом: 
       Ну и зачем нас сюда привели?.. Мы будем жаловаться в обэ... 
  обээсэс... В НАТО будем жаловаться! 
       Второй, осанистый, в красивой высокой папахе, сказал еще 
  громче, с возмущением: 
       Как можно хватать невинных людей?.. Если ваших побили, то ищите 
  тех, кто их побил! 
       Подросток сказал дерзко: 
       Полазайте по нашим горам!.. 
       Его друг, такой же красивый и с дерзкими глазами, поддержал уже 
  со смехом: 
       Да-да, полазайте!.. И соберите все улики, чтобы могли доказать, 
  кто их замочил!.. 
       Шмелевич, у которого дыхание из груди вырывалось сдавленное, с 
  хрипами, а то и вовсе со свистом, трясущимися руками сунул пистолет 
  в кобуру. Горцы надменно смотрели, как он сдернул с плеча автомат, 
  снял с предохранителя. Остальные десантники по-прежнему молча и 
  угрюмо держали на прицеле всю группу. 
       Огонь! скомандовал Шмелевич. 
       Треск автоматов смешался с испуганными криками. Передние упали 
  сразу, но те, кто стоял за ними, попытались бежать. Пули настигали 
  их в спины, головы. Поднялся страшный крик. Раненые кричали, 
  подростки растеряли гордость и пробовали уползать на брюхе, 
  прятались за трупами, кричали уже жалобно, по-детски. 
       Десантники, суровые и молчаливые, как киборги, шли следом. 
  Черные дула автоматов расцветали огнем, откуда со страшной скоростью 
  вылетали свинцовые осы. Кое-кто на ходу выдергивал сдвоенный рожок и 
  быстро вставлял другим концом. Сапоги ступали по лужам крови, что 
  быстро впитывалась в сухую землю. 
       Потом лишь Глушенко ходил среди убитых, пинал, изредка слышался 
  одиночный выстрел. Иногда после выстрела тело дергалось, Глушенко 
  что-то бурчал, переступал, глаза придирчиво шарили по сторонам. 
       Десантники заканчивали собирать в бронетранспортере остатки 
  документов, жетоны. Шмелевич бродил вокруг места схватки, круги все 
  расширялись, всматривался под ноги. 
       Вернулся он последним, десантники уже ждали в точке сбора. С 
  почерневшим лицом, Шмелевич тяжело дышал, пальцы то и дело дергались 
  к рукояти пистолета. 
       Высоко в небе то приближался, то отдалялся шум вертолета. 
  Боевая машина барражировала над группкой людей, готовая прикрыть 
  огнем двух крупнокалиберных пулеметов. Видны были фигурки в проемах 
  на месте дверей, что прикипели к длинным стволам. 
       Шмелевич указал в сторону аула, сделал знак, что вся группа 
  погрузится на борт там. Вертолет качнулся, пошел боком, затем 
  выровнялся и начал удаляться в сторону аула. 
       Глушенко спросил настороженно: 
       Что случилось, майор? 
       Ты сколько привел? спросил Шмелевич. 
       Сорок... 
       А надо еще десятерых, отрубил Шмелевич. Посмотрел в 
  непонимающее лицо старого друга, с которым прошел еще кампанию в 
  Афгане от начала и до конца, бросил зло: Когда вы ушли, мы здесь 
  обнаружили еще одного... Похоже, к нему привязали толовую шашку. 
  Парень потерял голову, бросился убегать... Ну, гады позабавились, 
  дали отбежать, потом рванули... Только номерной знак остался да 
  ошметки мяса на ошметках сапог. 
       Не прибегая к уловкам, скорым шагом, кое-где переходя на бег, 
  они направились к селу. С вертолета передавали, что в селе спокойно, 
  пока никто ни о чем не подозревает. Хоть село и небольшое, сказал 
  командир вертолета, но убили мужчин незаметно. Зато детворы много, 
  ими все кишит... Подрастают новые бойцы! 
       Глушенко зло ругался на бегу, выкрикнул: 
       Будь моя воля... 
       Ишь чего восхотел, огрызнулся Мороз, он был известен среди 
  десантников тем, что имел два высших образования, от службы не 
  косил, а сам напросился в ВДВ. Не дал бог свинье рога... А то б всех 
  перебодала! 
       Сам ты... сказал Глушенко и выматерился. Они ж плодятся, как 
  крысы!.. Жлобится наш майор, сентиментальничает!.. Я бы по сорок за 
  каждого нашего убитого. А то бы и всех, кого встречу, в распыл! 
       Продвигались привычными тройками. Слева от Шмелевича Мороз на 
  бегу ухитрился передернуть плечами, словно не вспотел от бега, а, 
  напротив, озяб: 
       Черт, а я еще как-то хотел поучаствовать в совместных с НАТО 
  операциях... Мне бы там поучаствовали! 
       Чего? не понял Глушенко. А что, ты рожей не вышел? 
       Не принято там, пояснил Мороз. Ну, расстреливать... 
       Что не принято? удивился Глушенко. Кем?.. Империей? А с каких 
  пор она стала у нас командовать?.. 
       Ну... это ж принято... 
       Они оглянулись на Шмелевича. Майор шел сосредоточенный, 
  взведенный, как курок перед выстрелом. 
       Поймав на себе вопрошающие взгляды, отмахнулся: 
       Плюнь. И сейчас, и вообще. Делай так, как правильно, а не так, 
"как принято". Хрен знает, кем принято и для чего принято! Если враг 
  не сдается его уничтожают. 
       Хорошее правило, ответил Глушенко, повеселев. За наших убитых 
  мы будем убивать их, а не пи-сать жалобы в ООН. Как скажете, майор? 
       Шмелевич отмахнулся на ходу: 
       Жалобы правильнее, законнее. Вот только бандиты не понимают, 
  что жалобы законнее. Даже не пошатнутся, заразы, когда в них летят 
  не пули, а жалобы. Приходится нашим могучим жалобам помогать этими 
  вот слабенькими пулями. 
       А Мороз сказал утешающе: 
       Тут новых нарожают. Мы ж все видели, что у каждой бабы по 
  десять детей! А то и больше. Если их не стрелять, то их внуки 
  отберут у наших внуков всю Россию. 
       А что у них такая рождаемость... начал Глу-шенко. 
       Плодовитость, поправил Мороз. 
       Ну пусть плодовитость. 
       У них вера запрещает аборты, понял? И предохраняться тоже 
  нельзя. Аллах, мол, велел плодиться. 
       Глушенко думал-думал и брякнул: 
       Хорошая у них вера. Нужная. Вернусь со срочной, тоже ислам 
  приму. И бабу заставлю принять. И родню всю, а то у моего старшего 
  брата только один ребенок... Ты знаешь, какой у меня братишка? По 
  две подковы гнет! Коня на плечи берет и вокруг хаты ходит. Грузовик 
  в грязи застрянет, он в одиночку вытаскивает... Таким бы плодиться 
  да плодиться! 
       Дома приблизились, десантники начали растягиваться в цепь, 
  перешли на медленный шаг. За это время там могут успеть поставить 
  растяжку, а то и какой джигит сейчас ловит кого-нибудь из них, 
  проклятых русских, на мушку... А потом бросит винтовку и смешается с 
  односельчанами, которых принято называть "мирными жителями". Эти 
  мирные конечно же своих не выдадут. Будут, посмеиваясь, наблюдать, 
  как тупые русские беспомощно рыщут в саклях. Даже если найдут 
  брошенные винтовки, на тех не написано, кто стрелял... Никакой 
  криминалист не отыщет хозяина! Да и кто будет присылать из Москвы 
  криминалистов? Так что убитые останутся неотомщенными... 
       Словно подслушав горькие мысли майора, Глушенко сказал очень 
  серьезно: 
       Месть не наш принцип. Мы должны быть гуманными... Но... Вы ж 
  знаете, я всегда жидов ненавидел! Иначе какой я тогда буду хохол? Но 
  после одной встречи кое-что передумал... Сейчас переписываюсь по 
  емэйлу с одной. Да, из Тель-Авива. Она рассказала, как они 
  расправляются с террористами... у меня слюнки текли! Что их 
  жидовский народ такие расправы поддерживал, это понятно, у нас народ 
  тоже "за", но там и правительство "за". Более того, она рассказала 
  про интифаду... 
       Что это? поинтересовался Шмелевич. 
       Понимаешь, израильтяне террористов вообще в плен не берут: 
  стреляют на месте. Так вот арабы придумали такой метод борьбы: 
  пацаны до четырнадцати лет выходили на улицы и забрасывали 
  израильские патрули камнями. Забрасывали бронемашины, бэтээры, 
  вообще любые войска, даже гражданских... Ну, тут бы наши вообще руки 
  опустили и вышли из оккупированных районов, верно? 
       Мороз в затруднении почесал лоб: 
       Да, с детьми не повоюешь... А что же израильтяне? 
       А их глава правительства... не помню, президент или премьер... 
  или еще кто, заявил: если хоть один из наших попадет в больницу, 
  двести ваших попадут на кладбище! 
       Мороз хохотнул в восторге: 
       Так и сказал? Во дает!.. Можно я за него проголосую?.. Нам бы 
  его в правительство! 
       А Шмелевич бухнул: 
       Если там его не переизберут, пусть идет к нам. Хоть и еврей, я 
  за него проголосую. 
       Мороз напомнил: 
       И чем кончилось? 
       А израильские патрули, продолжил Глушенко, начали врываться в 
  дома, где могли быть подозреваемые... учти, только подозреваемые!.. 
  а там прикладами и сапогами так месили всех подростков, что те 
  отдавали Аллаху души либо сразу, либо по дороге в больницу. Месили 
  всех, у арабов семьи многодетные. Но не стреляли, ведь арабы ж не 
  стреляли, а тоже так: те камнями эти прикладами. В результате 
  интифада закончилась так же, как и все взрывы. Вообще, как она 
  написала, а я ей верю, израильтяне стараются этих ребят не 
  арестовывать вовсе. Зачем? Чтобы продажные адвокаты нашли лазейки в 
  законе, дабы выпустить на свободу? И никаких расследований. Разве 
  что внутреннее, своими силами. 
       Но это же, сказал Мороз с усмешкой, как бы... несправедливо. 
       Тю на тебя! удивился Глушенко. Весь мир уже давно 
  справедливость понимает только как благо себе. Только мы, русские, 
  еще говорим о какой-то всеобщей справедливости для всех, всего 
  человечества! Это синдром строителей коммунизма, да? Не-е-ет, нам 
  нельзя находиться в сторонке от общемировых процессов! 
       На ходу вставив диски с патронами, вошли в село. Сверху 
  угрожающе лопотал лопастями вертолет. Оба пулеметчика смотрели на 
  единственную улицу и разбегающихся жителей сквозь прорези прицелов. 
  Они уже получили приказ от Шмелевича не оставаться в сторонке от 
  общемировых процессов. 
  

       Глава 33 
  

       Коммандос, как муравьи, быстро вынесли десятка два 
  звездно-полосатых мешков с подарками для русских туземцев, забросили 
  в кузов армейского грузовика. Приехал генерал Ковалеф, с 
  беспокойством и отвращением посматривал в сторону домов. Вот в таких 
  местах жили его предки? 
       Сперва его беспокоило, что жадные до подарков русские набегут 
  такой толпой, что придется разгонять прикладами, а теперь сердце 
  стиснулось тревогой: ни один не сдвинулся с места! Матери 
  по-прежнему придерживают детей. Все просто смотрят. Как-то странно 
  смотрят... 
       Джозеф Клитор, по роду деятельности особенно чувствительный к 
  окружению, все больше дергался, вертел головой. Встречаясь взглядом 
  с Ляхичем, искательно улыбался, расправлял плечи, но, когда смотрел 
  в сторону русского села, бледнел, на глазах покрывался потом. 
       Тревога! вырвалось у него вдруг. Нам лучше убраться! 
       Коммандос начали с беспокойством оглядываться. Ляхич 
  успокаивающе похлопал Джозефа по плечу, бросил солдатам с ленцой: 
       Не обращайте на парня внимания. Перед высадкой он начитался 
  русских авторов. Чтобы, значит, лучше понять русских! Ну не идиот 
  ли? 
       Ковалеф с улыбкой посмотрел на юного лейтенанта. 
       Сынок, сказал он отечески, мы никого не должны понимать, ясно? 
  Это весь мир должен понимать нас! Америка превыше всего. Америка 
  должна править миром. Мы даже не учим иностранные языки, ибо весь 
  мир должен изучить наш язык, взять наш образ жизни! Понял? 
       Джозеф вытянулся: 
       Так точно! 
       Генерал испытующе всмотрелся в его юное, покрытое краской стыда 
  лицо. Похоже, мальчишка в самом деле горд своей страной настолько, 
  что уже забыл о страхе, который и у него, генерала, заползает под 
  кожу, запускает острые коготки во внутренности. 
       Мне передали, сказал он уже спокойнее, что ни одной воинской 
  части поблизости нет... А какие-либо войска быстрого реагирования не 
  перебросить так уж незамеченными... 
       Так точно! 
       Генерал помолчал, спросил негромко: 
       Но что именно тебя беспокоит? Я привык доверять чутью своих 
  солдат... 
       Меня уже ничто не беспокоит, отчеканил Джозеф. Америка превыше 
  всего! 
       Ковалеф кивнул, поинтересовался: 
       Но что-то беспокоило? 
       Да, господин генерал! 
       Что? 
       Просто иррациональное чувство, господин генерал. Просто 
  чувство. 
       Гм... А как оно тебе представлялось? 
       Он спрашивал настолько настойчиво, что Джозеф сказал после 
  минутного колебания: 
       Мне показалось, что надо уходить... Почему-то почудились их 
  церкви... старинные пушки... человек в треуголке и старинном 
  камзоле... 
       Так-так, ответил Ковалеф с интересом. Джозеф вдруг увидел, что 
  у генерала глаза умного и много повидавшего человека. Это 
  интересно... моя жена тоже увлекается спиритическими сеансами. Но 
  при чем тут те люди? 
       Надо уходить, сказал Джозеф тихо. Мы снова повторяем все ту же 
  ошибку. 
       Какую? переспросил генерал. Разве русские не такие же люди, как 
  джапы или шведы? 
       Пока не такие... ответил Джозеф торопливо. Он попятился к 
  вертолету. А пока не такие... 
       Ляхич смотрел с неудовольствием, разговор выглядит нелепым и 
  непонятным. Да и генерал поморщился. Подошел офицер связи с листком 
  бумаги, раскрыл рот, красивый и красногубый, Ляхич увидел 
  белоснежные пепсодентовые зубы... Затем ровный ряд зубов изломался. 
  Ляхич, как в замедленной съемке, увидел во рту быстро растущий 
  фонтанчик темно-красной крови. Из горла выплеснулся алой, дымящейся 
  на солнце струей. 
       Ладони офицера в инстинктивном жесте накрыли пораженное место, 
  но это уже были ладони мертвеца. Пуля вышла из затылка, разворотив 
  дыру, в которую пролез бы кулак. 
       Джозеф стоял как замороженный. Теперь только уши уловили звуки 
  далеких выстрелов. Справа и слева наземь тяжело грохались коммандос. 
  Кто-то ранен или убит, но большинство целехонькие, обалдевшие, но 
  быстро сориентировавшиеся. 
       Ляхич повернул голову. Они лежали рядом с убитым офицером, 
  потом сбоку тяжело рухнул Джозеф. Ему повезло, в него не стреляли. 
  Потом Ляхич сообразил, что перво-наперво отстреливали офицеров. 
  Следовательно, на них напала совсем крохотная группа. Любой 
  десантный отряд обладает достаточной огневой мощью, чтобы залить 
  здесь все свинцом за две-три секунды. 
       Это местные! выкрикнул Джозеф с изумлением и злостью. 
  Какие-нибудь местные активисты! Недобитые коммунисты... 
       Ляхич повернул голову, не отрывая ее от земли. Щека 
  перепачкалась в сырой земле. В глазах были страх и изумление. 
       Здесь все еще водятся такие идиоты? 
       Да, ответил Джозеф, стреляйте же!.. Мы здесь как на ладони. 
       Ляхич бросил взгляд в сторону вертолета. Видно поникшего 
  пилота, а из полуоткрытой двери торчат ноги пулеметчика. 
       Я могу вести вертолет, сообщил он, но мне не дадут вскочить в 
  кабину... Я знаю, что такое охотники. Мой дед все еще стреляет лучше 
  меня! С полумили бьет кролика на бегу... 
       Прорваться в деревню? предложил Джозеф быстро. Решайте быстрее! 
  Не станут же они стрелять по своим! 
       К деревне нам как раз и не дадут прорваться, сказал Ляхич. В 
  дальневосточной деревне все мужики охотники. 
       То и дело слышались глухие проклятия, вскрики. Десантники 
  залегли, поливали пулеметным огнем заросли. Патронов не жалели, 
  туземцев можно ошарашить нещадной огневой мощью. 
       Сержант Йохансон непрестанно выкрикивал ругательства. Он люто 
  ненавидел этих тупых русских, которым принесли свет, культуру, 
  сникерсы, пусть их не спрашивая... но как спрашивать о культуре тех, 
  кто в ней ни ухом ни рылом?.. но эти тупые ни черта не понимают... 
       Прикройте меня! гаркнул он. 
       Ты куда? выкрикнул Ляхич. 
       На вертолете крупнокалиберный... 
       Не договорив, он вскочил и, делая перебежки, падая и 
  кувыркаясь, бросился к вертолету. Видно было, как по его фигуре 
  вспыхивают короткие злые искорки: пули бессильно рикошетили о 
  бронекостюм. 
       Дверь уже была приоткрыта, сержант одним движе-нием выдернул 
  еще теплое тело пулеметчика. Из горла вырвалось злое рычание, руки 
  жадно ухватили за рукояти, тяжелое рыло пулемета повернулось в 
  сторону леса. 
       Град крупнокалиберных пуль ударил по ветвям далекого леса. 
  Видно было, как падают срезанные словно бритвой крупные ветки. 
  Зашаталось и рухнуло молодое деревцо, перерубленное пополам. 
       Там им и конец! прокричал Ляхич неистово. 
       Почему? спросил Джозеф. 
       Он лежал распластавшись на земле, как камбала на морском дне, 
  даже голову не повернул. 
       Охотники, ответил Ляхич. 
       В его голосе звучало нескрываемое презрение к существам, что 
  гоняются по тайге за зверем, когда в любом супермаркете можно купить 
  целую тушу. Уже освежеванную, порезанную, разложенную в целлофановые 
  пакетики и заклеенную вакуумной пленкой. 
       Ну и что? 
       А то, ответил Ляхич злорадно, что охотники, какими бы ни были 
  меткими, все же стреляют в медведя или лося не прячась за укрытиями! 
  Ведь лось не ответит очередью из автомата... 
       Джозеф в ответ только постарался глубже зарыться в мох. Он 
  знал, что охотники, понятно, не прячутся от пуль, однако к зверю все 
  равно нужно подкрадываться. А если учесть, что у зверя как зрение, 
  так и нюх не в пример человеческому, то скрываться охотники умеют не 
  хуже армейских снайперов высшего класса... 
       А сержант в кабине вертолета палил остервенело. Крупные гильзы 
  со звоном вылетали из полуоткрытой двери, а из ящика нескончаемой 
  лентой текла в патронозаборник смерть, смерть, смерть для русских. В 
  боку занемело, он не сразу понял, что серьезно ранен. Еще одна пуля 
  нашла щель между щитками в плече. Но там совсем царапина, кровь 
  почти не течет... 
       Он рычал, ругался, поливал свинцовым дождем лес. Когда патроны 
  кончились, быстро сменил ящик с лентой. В этот момент еще одна пуля, 
  выпущенная с невероятной силой, разбила щиток и разворотила нижнюю 
  челюсть. 
       Сволочи... прохрипел он. Но я вас, гадов, достану и здесь, в 
  России... 
       От потери крови в глазах потемнело, но он продолжал строчить, 
  не замечая, что ствол пулемета постепенно задирается к небу. 
       Последнюю очередь выпустил в зенит, но вцепившиеся в рукояти 
  пальцы уже были пальцами мертвеца. 
       Десантники тоже стреляли и стреляли, пока Ляхич не крикнул: 
       Прекратить огонь! 
       Воцарилась тишина, один из коммандос рискнул вскочить, 
  перебежками бросился к вертолету. Сержант застыл в кресле 
  пулеметчика, как каменная глыба. Руки вцепились в рукояти, ствол 
  пулемета задрался к небу, и сам сержант слегка сполз на сиденье, так 
  что теперь он словно ожидал нападения сверху, атаки небесных 
  ангелов, и готовился защищать от них свою Америку, страну половых 
  свобод и всяческих раскрепощений. 
       Столкнув сержанта на пол, десантник быстро перезарядил пулемет, 
  развернул стволом к лесу и открыл ярост-ный огонь. Видно было, как 
  его трясет, не столько от отдачи, сколько от ярости, и даже Ляхич 
  вспомнил, что этот молодой белобрысый парень и огромный сержант-негр 
  нередко уединялись, после чего сержант выходил, застегивая "молнию" 
  штанов, а этот всегда довольно ощупывал свою задницу... 
       Остальные наблюдали опасливо. Парень сумасшедший, подставился 
  под выстрелы. Видать, у них с сержантом было серьезно. Такие могли 
  даже пожениться по возвращении, вон как теперь трясется от горя и 
  отчаяния... 
       Когда грохот выстрелов умолк, слышно было, как грохнулся ящик с 
  патронами, Ляхич поднялся на колени, закричал: 
       Прекратить огонь!.. Прекратить! 
       Двое по его знаку бросились к вертолету. Коммандос сделал вид, 
  что не слышит, он рвался выпустить в сторону леса патроны из всех 
  ящиков, но его вытащили, успокаивали, хлопали по плечам. 
       Джозеф сказал дрожащим голосом: 
       Их всех убили? 
       Или они отступили, ответил Ляхич. Какой дурак станет прятаться 
  под таким огнем? Эй, Лоранс и Жерар!.. Соберите свою группу, 
  проверьте место, откуда по нам стреляли. Пепен пусть сядет за 
  пулемет, он у нас лучший стрелок. 
       Коммандос угрюмо ворчали, косились по сторонам, привыкли 
  появляться в опасных местах только после массивной бомбардировки 
  крылатыми ракетами и самонаводящимися бомбами. Наконец погрузились 
  на бронетранспортер, унеслись, оставшиеся быстро заняли круговую 
  оборону. 
       Раненые спешно вкалывали себе и друг другу антишоковые вакцины, 
  делали перевязки. Полевой медик, приданный каждому отряду, тут же 
  разложил походный стол. Раненому лейтенанту вкатили усыпляющее, и 
  уже через десять минут медик вскрыл черепную коробку и с торжеством 
  показал расплющенный кусочек свинца. 
       Вот она!.. Мозг задет, но... 
       Что "но"? крикнул Ляхич нервно. Что я его матери скажу? 
       Он сам скажет, успокоил медик. Еще и приврет. Мозг задет, я 
  удалил почти четверть, но, к счастью, эти области человеку не нужны. 
  По крайней мере, американцу. Он сможет не только жить, но и 
  дослужиться до кресла президента... 
       Слава Америке! 
       Сержант Игленс с задумчивым видом принес от хирурга 
  окровавленный комок металла. Брови поползли вверх, он тихонько 
  присвистнул. Ляхич спросил раздраженно: 
       Что там такое? 
       А взгляните... 
       Ну? 
       На широкой черной ладони пуля выглядела безобразно: 
  расплюснутая о кости черепа, смятая, с рваными краями. 
       Сержант покачал головой: 
       Если бы я был в своей Алабаме... 
       Мы не в Америке, напомнил Ляхич нервно и оглянулся. 
       ...я бы сказал, продолжил сержант задумчиво, что это пуля моего 
  отца. Он с такими точно выслеживает оленей... 
       Ляхич сказал раздраженно: 
       Что вы несете? По-вашему, в нас стреляли охотники? 
       Сержант кивнул: 
       Сэр, я боюсь, что именно так. Местные охотники на зверя. К тому 
  же их там не отряд, а намного... намного меньше. Охотники не ходят 
  отрядами. 
       Ляхич повернулся, смотрел в сторону леса. Джип сиротливо темнел 
  на опушке, в сторонке залег, выставив пулемет, один из коммандос. 
  Остальных видно не было. 
       Простая пуля охотника, проговорил сержант горько. Правда, из 
  хорошего охотничьего ружья. 
       Ляхич зло сжал челюсти, боль тут же кольнула в виски. 
       Еще бы! Охотник скорее останется без штанов, но ружье старается 
  приобрести помощнее. 
       От этого зависит их корм. 
       Мальчишки! 
       Подошел Джозеф, услышал, возразил почтительно: 
       Сэр, осмелюсь заметить, но это вряд ли... Мы все знаем, что 
  мальчишки уже на нашей стороне. Их прикормили сникерсами, боевиками, 
  порнухой, рассказами о свободе секса... Нет, это кто-то из стариков. 
  Кто-то из вымирающего племени коммунистов! 
       Сержант прорычал люто: 
       Ну со стариками-то наша армия справится! 
       Он зло захохотал, молодой и здоровый, похожий на гориллу в 
  бронежилете. 
       Бронетранспортер вернулся через полчаса. Десантники молча 
  выпрыгивали из машины, почти все тут же отправились к вертолету. 
  Сержант Лоранс, который командовал поиском террориста, хмуро кивнул 
  Ляхичу на джип: 
       Мы привезли труп террориста. Вы будете смеяться... но в лесу 
  прятался всего один! 
       Ляхич отшатнулся: 
       Один?.. Всего один неграмотный дикарь сумел убить двоих и 
  ранить четверых? Не смешите! 
       Лоранс буркнул: 
       Сэр, вам станет еще веселее, когда вы увидите труп этого 
  террориста. 
       В голосе его звучал неприкрытый сарказм. Ляхич, чувствуя 
  недоброе, заспешил к джипу. На заднем сиденье лежал простреленный в 
  грудь и живот парнишка лет четырнадцати. Раны от пуль 
  крупнокалиберного пулемета разворотили грудь, а из живота все еще с 
  шипением выходил воздух. Парнишка был мертв, однако Ляхича поразило 
  сосредоточенное и упрямое выражение на почти детском лице. Мальчишка 
  умер, стреляя, это было видно по его плотно сжатым губам, по вздутым 
  желвакам, по суровой складке на лбу. Возможно, он уже был серьезно 
  ранен, но продолжал стрелять, преодолевая боль. 
       Вы все проверили? 
       Сержант услышал, козырнул: 
       Сэр, я был не последним следопытом в группе "Дельта". Но здесь 
  следы никто не прятал, ясно даже слепому. Он там затаился один. И 
  все пули выпустил он! Если их собрать, то ясно будет и без 
  экспертизы. 
       Ляхич нагнулся, поднял из джипа залитый кровью охотничий 
  карабин. Мощный, дальнобойный, с оптическим прицелом, но все-таки 
  пули не боевые, рассчитанные разве что на толстую шкуру медведя или 
  лося, но не бронежилет. Мальчишка это знал, стрелял только в головы, 
  не защищенные касками. Насколько же меткий стрелок мог бы вырасти из 
  этого... этого... 
       Ляхич с отвращением швырнул карабин под колеса 
  бронетранспортера. 
       Армейский грузовик доставил гуманитарную помощь в поселок. 
  Акция была подпорчена тем, что пришлось привезти и труп убитого. 
  Ковалеф, спасая положение, велел в село, откуда террорист, отвезти 
  все, что предполагалось распределить по трем ближайшим населенным 
  пунктам. Жители, увидев такое богатство, забудут про 
  ублюдка-односельчанина. 
       К тому же, сказал он с презрением, русские самый неродственный 
  народ на свете! Это чечены за своего пойдут мстить, а русские... Им 
  всегда наплевать на своих. Так что дайте на мешок сахару больше в 
  семью убитого, там вам сами станут предлагать прирезать еще 
  кого-нибудь из своей родни! 
       Ого, это бизнесмены! заметил Ляхич. 
       Да нет, это мы такое бы из соображений бизнеса... А русские... 
  гм... даже не знаю, что у них за гадость в крови. Так что дуй в село 
  смело. Сперва разгрузи все добро прямо на площади, увидишь, как 
  будут расхватывать, передерутся, а потом хлопнешь себя по лбу... 
       Зачем? 
       Да вроде бы только вспомнил, дубина. Расскажешь, что вот, мол, 
  так получилось. Парень принял слишком большую дозу героина... наши 
  медики это обеспечат, не волнуйся, сорвался, обезумел. Пришлось 
  принять меры по самозащите. 
       Ляхич спросил осторожно: 
       А говорить им, что он двоих наших положил насмерть? 
       Ковалеф запнулся, словно спринтер в вольном беге, нервно 
  пожевал губами: 
       Какие ты неудобные вопросы задаешь! Никакого уважения к 
  старшему по званию. Не зря все еще майор. Мог бы решение взять на 
  себя... 
       Еще бы, подумал Ляхич. И отвечай в любом случае сам. Нет уж, 
  лучше оставаться майором, чем потерять и эти погоны. 
       Ковалеф сказал раздраженно: 
       Если скажем о потерях, то убийство преступника будет более 
  оправдано! Но с другой стороны, не хочу выказывать нашу слабость. 
  Наша пропаганда миллиарды и миллиарды долларов тратит на то, чтобы 
  образ непобедимого и несокрушимого американского солдата 
  тиражировался по всему миру, отпечатался в слабых мозгах подростков! 
  И что же, нам подрывать такую работу? Пусть наших коммандос 
  ассоциируют с теми суперменами, не знающими поражений, которых они 
  видят в голливудовских фильмах! 
       Ляхич прищелкнул каблуками: 
       Будет сделано! Но если со стороны русских будет выказано 
  возмущение... 
       А нам их возмущение, ответил Ковалеф, как говорят сами же 
  русские, до лампадки. Мы лампадок не ставим. Но вы не дергайтесь, 
  они о своем убитом и не вспомнят. Они вообще друг друга ненавидят... 
  Беспричинно. Достоевщина! 
  

       Глава 34 
  

       Тяжело нагруженный грузовик вкатил в село. На вытоптанном 
  месте, которое Ляхич определил как место для собраний, сгрудилось с 
  десяток неопрятных баб, судачили. Он издали услышал визгливые вопли, 
  даже мат. 
       Перед машиной не то что расступились, а даже разбежались, как 
  вспугнутые куры. Ляхич улыбался как можно шире, кланялся, разводил 
  руками, изображая искренние чувства. 
       Грузовик остановился, солдаты тут же начали вытаскивать мешки с 
  сахаром, огромные картонные коробки сникерсов, брикеты с бройлерными 
  цыплятами. Джозеф громко обратился к угрюмой толпе: 
       Это все вам!.. Гуманитарная помощь!.. Разбирайте! 
       Ляхич крикнул с машины: 
       Они не верят. Объясни, что это все бесплатно. 
       Халява, сказал Джозеф. Халява, сэр... Тьфу! Это все вам 
  бесплатно и безвозве... бездвоздмезд... словом, берите все, 
  отчитываться не надо. Мы сюда пришли защитить вас от вторжения 
  китайцев, но не можем же видеть, что вы тут голодаете! 
       Солдаты быстро и слаженно вытаскивали груз. Гора ящиков и 
  мешков росла, но русские тупо смотрели на баснословные подарки, 
  слишком яркие, красочные, праздничные, чтобы поверить в свое 
  счастье. Одна сверкающая пленка, которой упаковано печенье, кстати с 
  давно просроченным сроком годности, наверняка кажется им чем-то 
  волшебным, а уж что внутри этих ящиков, боятся и поверить... 
       Ляхич выбрал момент, когда ящиков в грузовике осталось мало, но 
  еще продолжали появляться из недр перед глазами изумленного народа, 
  сказал громко: 
       Кстати, совсем забыл... Когда мы грузили для вас эти мешки, из 
  леса в нас начали стрелять. Солдаты открыли ответный огонь и убили 
  несчастного маньяка. Наша медицинская экспертиза, самая точная в 
  мире, определила, что маньяк был под сильным воздействием 
  наркотиков... Приносим искреннее соболезнование семье погибшего! 
  Командование экспедиционных сил готово выделить необходимую сумму, 
  связанную с похоронами и местными ритуальными услугами. 
       Двое коммандос по его знаку быстро подали с машины тело 
  убитого. Его положили в сторонке от гуманитарной помощи. Ляхич 
  развел руками в жесте сожаления и сочувствия, на всякий случай 
  попятился к машине. Когда подобное случалось при американизации 
  горских народов, то обычно приходилось спасаться бегством. 
       И снова он поразился реакции местных. Смотрели тупо, как 
  животные. Наконец-то кто-то опознал, начали замедленно 
  поворачиваться, переговариваться. Говор рос, однако Ляхич не уловил 
  ни гнева, ни ярости, ни даже удивления. 
       Одна женщина толкнула своего ребенка. Тот нехотя попятился, не 
  отрывая восторженного взгляда от огромной армейской машины, помчался 
  к одной из хат. Видно было, как ворвался в калитку, на звонкий голос 
  выбежал крупный пес. Мальчишка отпихивался, пес лизался, пытался 
  повалить. Наконец на крыльце показалась толстая женщина в драном 
  неопрятном платье. 
       Мальчишка прокричал ей что-то, женщина слушала недоверчиво, 
  потом всплеснула руками, мальчишка объяснял долго и торопливо, затем 
  выбежал на улицу, спеша вернуться в этот удивительный мир, где 
  огромные машины, где люди похожи на инопланетян, а женщина снова 
  всплеснула руками... 
       Ляхич ожидал, что она с криком метнется вслед за мальчишкой, но 
  она попятилась и пропала в доме. 
       Чего это она? спросил Джозеф рядом. Настолько нас боится? 
       Нет, буркнул Ляхич с отвращением. Пошла переодеваться... 
       Может быть, то не ее сын? 
       Просто русские равнодушны к потерям, ответил Ляхич. Они не 
  ценят ни свои жизни, ни жизни родных... 
       Все это время толпа стояла настороженная, угрюмая. Старик, 
  который упорно называл Ляхича "герром комендантом", по-хозяйски 
  обошел гору неслыханного богатства, оглядел. Ляхич подумал, что вот 
  и отыскался первый квислинг, этот будет служить даже ревностнее, чем 
  его коммандос. Квислинги всегда забегают вперед, выслуживаются, 
  именно на их плечи можно переложить всю грязную и непопулярную 
  работу... 
       В условленное время Дмитрий вышел на связь. Там попросили время 
  для перепроверки, снова он ждал два часа до нового сеанса. Держался, 
  выходил, перепроверялся, время тянулось медленно, а чувство страха и 
  неуверенности росло с каждой минутой. 
       Когда пришло время связи, он уже знал, что ему скажут, но все 
  же вздрогнул: агент ошибся, он поступает в полное распоряжение 
  Дмитрия. Никакого иного задания на данное время у него нет. Сейчас 
  задание у него, Дмитрия, предельно ясное: ликвидировать 
  потенциального предателя. Это дополнительное задание ни в коей мере 
  не отменяет его основного задания... 
       Он вышел из отеля ошарашенный. Глаза шарили по сторонам, он не 
  сразу понял, что инстинктивно наде-ется заметить стройную фигурку 
  Виолетты, а в голове стояла тяжелая мысль, как болото: Джордж не 
  враг и не предатель. Он просто слишком хорошо вжился в эту жизнь. 
  Когда здесь были гордые и независимые арабы, он тоже был горд и 
  независим. Пришла Империя, пришли имперские ценности, Джордж одним 
  из первых сделал вид, что приспособился. Но беда в том, что 
  имперские ценности: "Плюй на все и береги здоровье", "Бери от жизни 
  все" и прочие подобные зацепили такие мощные струны в дочеловеческих 
  инстинктах, что слабенькому пласту культуры оказалось не по силам 
  сдержать напор животного начала. 
       Но вот является он, Дмитрий, напоминает о существовании другого 
  мира, другой культуры, что вся состоит из запретов, подавления, 
  требований... Бедный вжившийся в этот мир шпион растерялся. Он не 
  враг, он только не хочет ни за что бороться. Он просто хочет жить 
  спокойно и мирно. Не напрягаясь. Так и не узнав, на что он способен 
  на самом деле. Прожить без усилий, благополучно состариться, а потом 
  еще с десяток лет побыть под капельницей, с принудительной 
  вентиляцией легких, с инъекциями через каждые полчаса, 
  поддерживающими жизнь... 
       За отелем отыскался прокат автомашин, Дмитрий выбирал как можно 
  более неприметную модель, но это все равно оказался огромный 
  кадиллак, управление автоматическое, арабы другого не признают, и 
  уже через полчаса подъезжал к коттеджу Джорджа. 
       Калитка снова открылась при первом же прикосновении. Дмитрий 
  вошел, предчувствие поражения охватило с такой силой, что по коже 
  побежали пупырышки. Фонтанчики все так же выбрасывают по зеленому 
  полю серебристые струйки воды, дверь почему-то приоткрыта, сбоку 
  пустые коробки, раздавленный картонный ящик... 
       Предчувствие перешло в уверенность. Когда он вошел в прихожую, 
  стало ясно: Джордж попросту бежал. Рассказал или нет своей японке, 
  неизвестно. Возможно, даже пытался его выследить, сходил к коттеджу 
  с красными воротами, не нашел, понял, что ждет его самого, в страхе 
  собрался, уехал. То ли в другой город, то ли вообще из страны. 
       Он прислушался к себе, покопался в ощущениях. Нет, непохоже, 
  что Джордж донес на него властям. Не только потому, что тогда ребята 
  из ФСБ отыщут его и на дне морском, а потому что он не враг... а 
  просто трус. Нет, даже не трус, тут надо другое слово. Он просто не 
  хочет воевать, он ощутил радость от сидения перед орущим ящиком, где 
  мечутся футболисты, косяком идут бездумные шоу, где красотки 
  соревнуются на приз "Самая крупная грудь"... 
       Виолетта выскочила из парадного веселая и чистая, как 
  серебряная рыбка в чистой воде. Глаза ее сияли, на нее оглядывались 
  как мужчины, так и женщины. Длинные загорелые ноги несли ее легко, 
  как жизнерадостного олененка. Короткие волосы развевались, а 
  небольшая упругая грудь слегка колыхалась под тончайшей маечкой, не 
  закрывающей живот, тоже загорелый и чистый. 
       Привет, сказала она. Привет, Джон Смит!.. Быстро же ты меня 
  отыскал! Или тебя надо называть как-то иначе? 
       Он подумал, согласился: 
       Вообще-то я... Джим Блэксмит. А Джоном Смитом назвался, чтобы 
  тебе больше понравиться. 
       Она расхохоталась: 
       Джим Блэксмит?.. Еще круче!.. Ты уже пообедал? Пойдем вон в ту 
  кафешку. Там изумительные гренки с мармеладом. Даже не знаю, как они 
  так делают. Обязательно вызнаю секрет! 
       Когда ты успела узнать? удивился он. 
       Сразу! сказала она весело. Не буду же я полдня распаковывать 
  чемоданы! 
       В самом деле, согласился Дмитрий. Никчемное это дело 
  распаковывать чемоданы. 
       Кафешка оказалась, на взгляд Дмитрия, не совсем кафешкой. 
  Кафешки он представлял несколько иначе. Сперва ему почудилось, что 
  он вошел в фойе не то Большого театра, не то в Ла Скала или 
  Метрополитен-опера. Он не был ни в Ла Скала, ни в Метрополитен, даже 
  в Большом, к своему стыду, еще не побывал, но представлял их именно 
  такими, как вот то, во что сейчас вошел рука об руку с самой 
  красивой в мире девушкой. 
       И еще ему чудилось, что он двигается внутри пирамиды Хеопса. В 
  просторных нишах застыли статуи витязей в полных доспехах 
  воинов-сельджуков, а если не самих сельджуков, то все равно 
  каких-нибудь сельджуков. Снизу этих сельджуков подсвечивали умело 
  спрятанные лампы, вдоль стен шла затейливая лепка. 
       Если это кафешка, пробормотал он, то что здесь ресторан? 
       Она оживилась: 
       Хочешь в ресторан?.. Там столы прямо среди озера! Понимаешь, 
  здесь вода стоит дорого, потому самый шик, если много воды. Между 
  столами утки плавают, лебеди всякие, а официанты бродят, как цапли, 
  по колено в воде. 
       Нет, сказал он твердо. Не хочу как Иван Иванович с Иваном 
  Никифоровичем... 
       А кто это? 
       Да двое русских, один из них, не помню кто, любил пить чай в 
  такой просторной ванне, что там тоже плавали утки... 
       Ого, произнесла она с уважением. Новый русский? 
       Да нет, старый... 
       Они вошли в зал, где свет был настолько приглушен, что к 
  свободному столику пришлось пробираться едва ли не на ощупь. Дмитрию 
  почудилось, что у каждого столика своя атмосфера: где холоднее, где 
  теплее запахи варьировались от просмоленного морского до знойного 
  пустынного. 
       Виолетта тащила его, как бычка, в глубь этой араб-ской ночи. 
  Под ногами попеременно то шуршали циновки, то ступни утопали по 
  щиколотку в коврах, то хрустели мелкие ракушки. 
       Может, предложил Дмитрий, подождать метрдотеля? Или здесь как в 
  Макдональдсе? 
       Здесь, решила Виолетта, она его не слушала. Вот здесь удобно. 
  Правда удобно? 
       Стол оказался из благородного черного дерева. В темной 
  поверхности, как в ночном озере, отражались звезды. Дмитрий невольно 
  вскинул голову. Потолок похож на свод планетария. Только эти 
  многочисленные светильники изображали не планеты, а создавали, так 
  сказать, настроение. Как понял Дмитрий, настроение расслабления, 
  балдежа, оттяжки и прочего фрейдизма потакания обезьяне в человеке. 
       Виолетта, пренебрегая всякой грацией и манерами, плюхнулась в 
  роскошное кресло, тоже из черного дерева, ее тонкие ладони с 
  удлиненными пальцами ласково погладили подлокотники. 
       Здесь хорошо кормят, сообщила она, тебе понравится. 
       Кресло приняло Дмитрия с ласковой предупредительностью, сразу 
  подстроилось под его твердый зад, выгнулось валиком под поясницей, а 
  подлокотники опустились, чтобы ему не приподнимать плечи ни на 
  миллиметр. Все было настолько выверено, что он сразу вспомнил про 
  научно-исследовательские институты по новым способам нанесения 
  татуаши. И про десятки конструкторских бюро по разработке новых 
  щеточек для подкрашивания ресниц, чтобы "сделать их кокетливыми и 
  флиртующими". Значит, не меньше институтов по дизайну и 
  конструированию кресел для бездельников. А так как бездельников 
  гораздо больше, чем, скажем, космонавтов, то и кресла для 
  бездельников конструируются тщательнее, и денег в разработку новых 
  конструкций для бездельников вкладывается не в пример больше. 
       Породистый солидный господин, настолько респектабельный и 
  строго одетый, что Дмитрий едва подавил импульс вскочить и 
  поклониться, подошел неспешно, поинтересовался бархатным голосом: 
       Что будете пить? 
       Дмитрий потянулся к меню, а Виолетта сказала весело: 
       Два фирменных коктейля. А перекусить... 
       Дмитрий вмешался, в России женщинам только дают смотреть меню, 
  а заказывают все-таки мужчины: 
       Мне рюмку водки... но большую. Даме что-нибудь помягче и 
  послаже. 
       Официант или метрдотель, хотя, на взгляд Дмитрия, это был сам 
  президент страны или, на худой конец, министр иностранных дел, 
  откланялся и отступил в тень. 
       Когда на столе появились высокие бокалы на длинных ножках, 
  Виолетта предупредила: 
       Не глотай сразу! Не распробуешь. 
       Дмитрий послушался, коснулся одними губами. Первые капли 
  растаяли на языке, ощущения были странные и дразнящие. Нёбо приятно 
  защекотало. В глазах словно бы прояснилось, он увидел в полумраке 
  все помещение, даже рассмотрел узор на дальней стене, хотя зрение 
  адаптируется к сумраку еще минут через тридцать, не раньше. 
       Ну вот, услышал он саркастический голос. Вылакал как голодный 
  верблюд!.. Ладно, я это преду-смотрела... 
       Из полумрака выступила фигура, в руках поднос, два тонконогих 
  фужера, на блюдах с монограммами горки ассорти из ценных пород 
  рыбы... или не рыбы, но пахнет вроде бы рыбой. Или лягушками. 
       Извини, сказал он смущенно. 
       Да ладно, отмахнулась она. Это оба тебе. Тебе кувалдой в лоб, 
  тогда что-то почувствуешь. Из какого ты мира, Джон? Прости, я уже 
  забыла твое новое имя... 
       Настоящее имя, поправил он с улыбкой. 
       Она посмотрела, засмеялась и повторила чересчур серьезно: 
       Да-да, твое настоящее имя. А вообще-то смешно, верно? 
       Что именно? 
       Что приходится вот так... ну, трудно пробивать в жизнь, что 
  жить надо просто. Что надо жить весело и ни о чем не думать. Просто 
  жить! 
  

       Глава 35 
  

       Дмитрий выпил содержимое второго фужера, к своему стыду едва ли 
  не залпом, хотя старался тянуть, но за третий взялся с твердым 
  намерением смаковать, смаковать, смаковать, то есть тянуть из клопа 
  резину там, где проще и умнее одним махом. 
       Из сумрака доносилась мягкая обволакивающая музыка. Напряженные 
  мускулы постепенно расслаблялись. Он впервые встретил ресторан... ну 
  пусть кафе, где музыка не грохочет, не взвинчивает. В России, к 
  примеру, всегда такой ор, что от рева динамиков звенит посуда. Если 
  в детстве он наивно полагал, что в ресторанах музыка играет, чтобы 
  заглушить чавканье и сёрбанье, то в московских ресторанах не 
  услышишь и выстрелы из гранатомета, а в этом... этом кафе музыка не 
  перебьет и жужжание комара. 
       Нравится? 
       Он вздрогнул от ее неожиданного вопроса, ответил искренне: 
       Конечно! Еще бы такое не понравилось. 
       То-то, сказала она довольно. Ты бы видел, какие они дикари 
  были! Я еще застала в первый приезд... Представляешь, сидят на улице 
  в пыли двое старцев, спорят, спорят, едва друг друга за бороды не 
  рвут!.. И как ты думаешь, о чем спорят?.. Если скажешь, что о 
  преимуществах жареного карпа перед жареной форелью, то ты 
  ошибаешься! 
       Она смотрела торжествующе. Дмитрий принял озабоченный вид: 
       А о чем же спорят? 
       Не поверишь! Толкуют какую-нибудь строчку из своего вшивого 
  Корана! Поворачивают ее то так, то эдак. Седьмой смысл ищут. В 
  каждой строке, дескать, заключено семь смыслов. Шесть нашли, 
  седьмого отыскать не могут. К ним подходят люди, включаются в спор, 
  находят вроде бы, но тут кто-то находит и восьмой, начинается спор, 
  какой смысл вернее. Вспыхивает драка, кто-то исчезает и возвращается 
  с оружием... Представляешь? 
       Он посмотрел в ее чистые негодующие глаза и ответил, как 
  требовалось: 
       Нет, не представляю. 
     Тогда просто поверь. Они ж тут жили, как... Как не знаю кто! А 
  сейчас здесь везде весело и не нужно ни о чем думать. Расслабляйся в 
  любом месте, отдыхай. Балдей, оттягивайся. Мы убрали здесь все 
  конфликты, все кочки, из-за которых могут возникнуть споры, 
  неудобства! Теперь здесь всем весело и ни о чем не нужно думать. 
       Он спросил искренне: 
       Как убрали? 
       Она победно улыбнулась: 
       Да очень просто: внедрили им наш образ жизни! Достаточно было 
  вдолбить, что самое ценное в мире это человек, его жизнь, а жизнь 
  его состоит не из прыганья за облака, а из ежедневного поглощения 
  пищи, хождения на работу, из отдыха... то сразу же произошел 
  перелом. Мы даже не думали, что это произойдет так легко! 
       На плечи Дмитрия словно сыпануло снежком. В полумраке кафе 
  распахнулась черная щель, заглянул холодный мертвый космос. 
       Да, сказал он искренне. Я тоже не думал. Американский образ 
  жизни самое убойное оружие. Можно даже сказать самое убойное оружие 
  для человечества! 
       Она помахала невидимому официанту. Тот вынырнул, как сказочный 
  джинн, величественный, бесшумный и невозмутимый. 
       А теперь мы будем есть, объявила она. Тащи все, что нужно для 
  двух здоровых и бодрых. Желудки у нас в порядке, кишечники тоже... 
  Джон, у тебя как с запорами?.. Эй, бой, не забудь захватить 
  чего-нибудь... Ну, запить все это тоже чем-то придется, понял? 
       Когда официант исчез, она мило улыбнулась Дми-трию: 
       Извини, что не стала листать это дурацкое меню. В каждом 
  ресторане свои особенности. Я не знаю и не хочу допытываться, что 
  они готовят лучше, а что хуже. Пусть тащит то, чем могут 
  похвастаться! 
       Рационально, согласился он. Ты умеешь устраиваться. 
       Мы, американцы, ответила она гордо, умеем упрощать жизнь. 
  Верно? 
       Еще как верно, снова согласился он. Еще как. 
       На столе, как по волшебству, начали появляться блюда с едой. 
  Конечно, он замечал и руки, что держали поднос, но официанты умели 
  держаться незаметно, ненавязчиво, и вся атмосфера была такой 
  ненавязчивой, что он в самом деле ощутил себя способным развалиться 
  на этом удобном сиденье, словно мешок с отрубями, распустить пояс, 
  ковыряться в зубах и вообще получать удовольствие даже от еды. 
       Виолетта счастливо наблюдала, как он ест. Всегда приятно 
  смотреть, когда ест здоровый и сильный мужчина. Здоровый и сильный 
  мужчина со здоровым и прожорливым желудком. Или путь не прожорливым, 
  но запасливым. Помнящим, что в джунглях Колумбии... или песках 
  Аравийского полуострова не везде встретишь такие вот закусочные... 
       Дмитрий опустошил последнюю тарелку, странное ощущение покоя 
  медленно заползло во все поры его тела, расслабило мышцы. Он 
  откинулся в кресле, глаза бездумно скользнули поверх столов, узорных 
  подсвечников с пригашенными огоньками. Он знал и даже чувствовал с 
  утра, что его тело полно бодрости, сильное, отдохнувшее, как три 
  крокодила в нильской воде, но сейчас ощутил, как каждая жилка 
  потягивается, зевает, устраивается поудобнее. Наступил момент н а с 
  т оя щ е г о отдыха, какого он никогда в жизни не знал. И даже не 
  предполагал, что такое может быть. 
       Она следила за его лицом, поинтересовалась: 
       Что-то случилось? 
       Да нет, ответил он замедленно, глупая довольная улыбка 
  растягивала его губы в стороны. Просто... 
       Что? 
       Хорошо... Я даже не думал, что может быть так хорошо. 
       Она фыркнула: 
       То-то у тебя вид как у подростка, что впервые испытал оргазм... 
  Обалделый малость. И растерянный: не верит, что такое еще когда-то 
  повторится. 
       Он сказал несколько смущенно: 
       Ну... в какой-то мере. Я просто никогда так... И в самом деле 
  не верится, что когда-то еще такое будет. 
       Будет, заверила она. 
       Точно? 
       Клянусь, заверила она очень серьезным голосом, но не выдержала, 
  расхохоталась. Я для тебя очень-очень постараюсь! 
       Официант возник, как джинн из бутылки, неслышный и 
  почтительный. Виолетта придирчиво проверила счет, пока Дмитрий, 
  сгорая за нее от стыда, отсчитывал купюры, потом она подхватилась, 
  резвая, как олененок, Дмитрий взял ее сумочку, и, провожаемые 
"всегда к вашим услугам, приходите еще", пробрались к далекому 
  выходу. 
       Солнце ослепило, а горячий воздух на миг забил дыхание. Дмитрий 
  с усилием сделал шаг, в этот момент мощная струя далекой водяной 
  пушки донесла облако мельчайшей пыли. Он шумно вздохнул, Виолетта 
  взяла его за руку и вытащила наружу. 
       Чудится мне, сказала она насмешливо, что ты не Джеймс Бонд, а 
  скорее Джон Ромеро... 
       Дмитрий пожал плечами: 
       А в чем между ними разница? 
       Всего одна, ответила Виолетта. Джон Ромеро в некоторых делах 
  уступает инициативу женщинам. 
       Она ухватила его крепче, сжала локоть. Дмитрий даже не пытался 
  упираться, Виолетта тащила его по направлению к своему отелю. 
       Ее номер в гостинице оказался на удивление мал. Не апартаменты, 
  как он опасался, а в самом деле простенький двухкомнатный номер, с 
  ванной, биде и душем Шарко, в одной комнате спальня, в другой 
  крохотный стол с мощным компом, плоским экраном на двадцать два 
  дюйма и подключением к Интернету-2. 
       Располагайся, сказала она весело. Тебе джин, виски или что-то 
  покрепче? 
       Он не понял, что она имеет в виду под покрепче, отмахнулся: 
       Покрепче. Я имею в виду тебя. 
       Она обернулась от бара. Тонкие брови удивленно вспрыгнули на 
  середину лба. 
       Как, ты еще не в постели?.. Или ты задумал прямо в кресле? 
       В кресле? пробормотал он. Да, я много чего задумал. Но все 
  потом, на закуску. 
       Почему-то ощутил неловкость, но разделся, рухнул на мягкое 
  ложе. Снова ощутил неназойливое внимание конструкторов и дизайнеров, 
  сконструировавших такое чудо. Все тело, напряженное, с бухающим 
  сердцем, начало расслабляться. Из глубин на периферию пошло тепло. 
       Он вытянулся, раскинул руки. Тело снова отдыхало, словно он 
  пробежал десяток километров в полной нагрузке десантника. 
       Она подхватила маечку снизу, глаза загадочно блеснули. На 
  мгновение эти два чудесных озера полускрылись: сквозь тонкую ткань 
  он видел ее смеющиеся глаза, затем последовал каскад быстрых 
  движений, вслед за маечкой на соседнее с ним кресло полетели 
  шортики. Трусики она отправила тоже следом. Бесцеремонно, без всяких 
  замедленных эротичных танцев, с непосредственностью молодой дикарки, 
  не понимающей условностей цивилизации. 
       Дмитрий наблюдал за нею из-под полуопущенных век. Грациозная, 
  крепкая, как свежее спелое яблочко, она легко двигалась, нимало не 
  смущаясь наготы, вытаскивала из бара фужеры, тарелочки, ложки и 
  ложечки, вилки и ножи всех форм и размеров. 
       Что это будет? спросил он. 
       Сейчас узнаем, ответила она. Погоди... 
       Он наблюдал, как она отправилась в другую комнату: с прямой 
  спиной и тонкая в талии. Оттопыренные ягодицы эротично двигаются, 
  ноги длинные и такой совершенной формы, что ему захотелось хотя бы 
  родинку, пятнышко, только бы нарушить это словно бы компьютерное 
  создание, компьютерный спецэффект... 
       Слышно было, как хлопнула дверца холодильника. Виолетта 
  негодующе вскрикнула, через мгновение Дмитрий увидел ее в дверном 
  проеме с бутылкой шампанского. 
       Представляешь, сказала она возмущенно, в этом номере нет ничего 
  поесть! Только коньяки, водка, вина, мерзкое пиво собственного 
  изготовления... 
       Жуть, согласился он. Какое пиво могут сварить арабы? 
       Она села на край ложа. Ноги она раскованно держала 
  раздвинутыми, и Дмитрий никак не мог удержать взгляд на бутылке 
  шампанского, такой огромной в ее тонких руках. 
       Лежи, лежи, предупредила она. Я сама откупорю. 
       Да это вроде мужское дело, сказал он с неловкостью. 
       Она засмеялась, он осекся. Женским делом стали даже бокс, 
  футбол и поднятие тяжестей, что за глупости он вякает. Будто даже не 
  из России, а из Сибири вовсе. 
       Пробка негромко хлопнула. Шампанское оказалось охлаждено ровно 
  настолько, насколько нужно. Дмитрий наблюдал, как умело она 
  наполнила оба фужера, взял один. 
       Виолетта... Ты даже не представляешь, как я счастлив! 
       Представляю, ответила она хитро. Здесь на этом солнце такая 
  бешеная радиация! Половая активность повышается впятеро. 
       Дурочка, при чем тут активность... 
       Не дослушав, она двинула свой фужер навстречу. Звякнуло, звук 
  был такой же чистый и серебристый, как ее смех. Дмитрий, затаив 
  дыхание от нежности, смотрел, как она пьет, как ее губы прикасаются 
  к стеклянному краю, почти видел, как оранжевое искристое вино 
  двигается по тонкому, почти прозрачному горлу... 
       Не допив, она нащупала трубку телефона. 
       Алло, дежурный?.. В моем номере только вино, это безобразие!.. 
  Через десять минут жду обед на двоих... Нет, ничего определенного, 
  на ваш выбор. Жду! 
       Она повесила трубку. Дмитрий сказал с мягким упреком: 
       Зачем ты их пугаешь? Да и поели мы неплохо... 
       А что? Им здесь хорошо платят. Пусть работают. 
       Да нет, им бы проще выполнить определенный заказ. А когда на их 
  выбор, будут трястись, как бы угодить... 
       Она наморщила лобик: 
       Да? Ну тогда обязательно к чему-нибудь придерусь. 
       В дверь осторожно стукнули. Виолетта тронула пультик, дверь 
  распахнулась. Человек в униформе вкатил трехэтажный столик. Дмитрий 
  дернулся, они оба голые, покрывало на том конце комнаты. 
       Виолетта велела весело: 
       Тащи сюда!.. Та-а-ак, а это что?.. А, мясо по-гурски... Ставь 
  посредине... 
       Молодой араб, стараясь не смотреть на обнаженную белую женщину, 
  неуклюже переставлял на стол возле ложа блюда с мясом, рыбой, 
  деликатесами, путался с зеленью, руки подрагивали, от молодой 
  женщины идет сильный чувственный запах, ноги она держит 
  раздвинутыми, золотые волосы способны свести с ума. Молодой франк 
  вон застыл, ему неловко, эта женщина словно бы послана самим 
  Иблисом... 
       Пухлые коралловые губки Виолетты капризно изо-гнулись. 
       Что такое?.. Разве салат из маукрии можно класть к мясу?.. 
       Это, пролепетал посыльный, это не маукрия... 
       Я же вижу красные полоски! заявила Виолетта. Вон! Разве это не 
  маукрия? 
       Это фицелия, выдавил посыльный. Пот крупными каплями стекал по 
  лицу, капал на белоснежную рубашку. У нее тоже... полоски. Их часто 
  путают, уж простите... Но это фицелия, клянусь! 
       Виолетта закусила губку, на лбу образовалась едва заметная 
  складка. В глазах появилось задумчивое выражение. 
       Гм... Ладно, оставь, сказала она. Я расставлю все сама. 
       Она приподнялась, вытащила из сумочки банкноту. По лицу бедного 
  араба текли крупные капли пота, губы вздрагивали, а вытаращенные 
  глаза стали отчаянными. 
       Когда за ним закрылась дверь, Дмитрий выдохнул: 
       Ну, ты даешь... 
       Она удивилась: 
       А что не так? 
       Да ты ж ему теперь будешь сниться всю жизнь! Не жаль парня? 
       Она капризно надула губки: 
       Не одеваться же ради тех двух минут, пока он вкатит столик с 
  обедом? А потом снова раздеваться... Не слишком ли много чести для 
  простого посыльного? 
       Дмитрий перевел дыхание: 
       Вообще-то он, конечно, не король... Гм, ты уверена, что здесь, 
  на Аравийском полуострове, уже настолько американизировалось... 
       Она расхохоталась: 
       Нет, ты же знаешь, что даже у нас еще не настолько... Но почему 
  бы не обшокировать этих лаки-рованных обезьян? К тому же они, эти 
  туземцы, от комплекса неполноценности всегда стараются забегать 
  вперед. Как это называется... быть королистее... м-м-м... 
  папистее... 
       Быть большим роялистом, сказал Дмитрий, чем король. Или большим 
  папистом, чем Папа Римский. Да ты, оказывается, еще умница. Не 
  только здесь стараются забежать вперед в раскрепощенности! Я знаю по 
  крайней мере еще одну такую страну... 
       Виолетта села, умело разложила мясо на тарелочках. Дмитрий 
  снова засмотрелся на ее ладное тело. 
       Она показала язык: 
       Что?.. Это вот мясо по-гурски... 
       Дмитрий только сейчас обратил внимание на тарелки с горкой 
  блестящих ломтиков, похожих на студень, выплеснутый в декабре за 
  окно. Кроме этого, которое по-гурски, тоненько позвякивали широкие 
  фужеры, а бутылка шампанского искрилась инеем. 
       К черту это гурское, ответил он грубо. Я знаю мясо послаже. 
       Она счастливо пискнула в его сильных руках. Дмитрий жадно 
  бросил ее на ложе, Виолетта со смехом обхватила его за шею. 
  

       Глава 36 
  

       Дыхание еще не вернулось к нему, когда в сердце кольнуло, 
  словно заноза, а в мозгу тут же оформился неприятный вопрос. 
  Виолетта лежала рядом, раскинув руки и ноги, в полном изнеможении, 
  на белом нежном теле медленно исчезают красные пятна от его рук и 
  полосы... ага, это он ее так загибал, на верхней губе блестят 
  мельчайшие капельки пота. 
       Она смотрела на него с радостным изумлением. Он спросил хриплым 
  голосом: 
       Извини, это не мое дело... но ты сейчас так далеко от своего 
  дома. А как же твои... домашние? 
       Она перевела дух, вскинула бровки в искреннем удивлении: 
       Хочешь спросить, что делает муж? Работает, как обычно, в 
  страховой компании. Два месяца тому его повысили. Сейчас получает на 
  двести долларов в неделю больше. У него хорошая работа, он не может 
  ее оставить, чтобы ехать со мной... А у меня тоже хорошая работа. 
  Так приятно, понимаешь, быть цивилизаторшей! Гасить их дурацкие 
  споры, нести свет в дикарские души, не слыхавшие о Фрейде! У нас 
  женщины давно перестали сидеть квочками возле работающих мужей. Мой 
  контракт закончится через два месяца. По возвращении мы 
  запланировали ребенка. 
       Он выпустил из груди задерживаемый воздух, стараясь сделать это 
  понезаметнее. Прекрасная новость, ее от мужа отделяет еще два 
  месяца! 
       И Тихий океан в придачу. 
       А меня, подумал он со сладкой дрожью в теле, ничего не 
  отделяет. И можно многое придумать, многое решить, многое повернуть 
  иначе. 
       Виолетта, сказал он с трудом, ох, Виолетта... 
       Что с тобой? 
       Дмитрий с трудом заставил себя слезть с великолепной постели. В 
  огромном зеркале отразилась сухощавая мускулистая фигура. На чистой 
  коже выступили крохотные капельки пота. Сейчас бы еще в одну руку 
  виноградную гроздь, а в другую... в другую... что там было в другой 
  у Диониса, бога пьянства и разгула? Пьянства и этого... как его, 
  расслабления? Бога оттяжки, балдежа? 
       Сегодня у меня встреча, ответил он с усилием. Черт... 
       Во сколько? спросила она деловито. 
       В шесть... О, дьявол! Уже опаздываю. 
       Одевайся, предложила она, а я пойду подгоню к подъезду машину. 
       Он испугался: 
       Голая? 
       Она смешливо наморщила носик: 
       А что, у меня плохая фигура? Ладно, для твоих пуританских 
  взглядов уж оденусь. А ты можешь выпрыгнуть прямо из окна, там 
  ближе. Ты в окна прыгать умеешь? 
       И в окна, и через окна... Ух ты! Оставайся так, пока не 
  приду!!! 
       Обнаженная, чистая, как рыбка, и свежая, как земляничка утром, 
  она в грациозной позе стояла у окна в садик. Солнечные лучи 
  пронизывали ее кожу по краям, она казалась окруженной розовым 
  ореолом. 
       Что? переспросила она непонимающе. Что ты... Ах вот ты о чем!.. 
  
     Он слышал ее счастливый смех, когда кубарем скатывался по 
  ступенькам. Машина стояла у подъезда. 
       Молчаливый погонщик верблюдов, которого Дмитрий тут же окрестил 
  Магометом, вел его на окраину города. Дмитрий подозрительно 
  посматривал в сгорбленную спину, какие только люди не работают на 
  зарубежные спецслужбы, но шел послушно: этот человек назвал пароль 
  правильно. 
       Инстинктивно ожидал увидеть хрущобы с плоскими крышами, 
  услышать кричащих ишаков, собирался проталкиваться сквозь массу 
  голопузых детишек на улице насмотрелся в Душанбе, но здесь на 
  окраине располагались такие дворцы, что он понял: в центре города 
  ютится едва ли не беднота. И хотя беднотой трудно назвать пузана, 
  что занимает квартиру в шесть комнат, но здесь частные имения... Или 
  виллы, как их все чаще зовут. 
       Высокий забор с ажурным рисунком, ни намека на живое, строгие 
  геометрические узоры, телекамера слежения, массивные и вместе с тем 
  словно бы воздушные ворота... 
       За забором простирается зеленое поле, словно бесконечная 
  площадка для гольфа, а в глубине к синему небу устремился 
  белоснежный дворец. На фоне чистого неба он выглядел как будто 
  сотканный из пены, легкий и воздушный. Мавританский, почему-то 
  мелькнуло в голове. 
       От ворот к дворцу повела прямая, как стрела, дорога, идеально 
  чистая и ровная, а по обе стороны тянулись пешеходные дорожки. По 
  всему полю время от времени прямо из земли выбрызгивались сверкающие 
  струи. 
       Араб бросил несколько слов в коммуникатор. Бесшумно и быстро 
  поднялась дверь. Что поразило Дмитрия, что металлическая дверь 
  наматывалась на железный штырь, словно полотно, однако бесшумно и 
  плотно. 
       Размеры дворца впечатляли даже сейчас, когда преуспевающий 
  бизнесмен мог выстроить хоть небоскреб, а на месте бедных лачуг 
  местных жителей протянулись аккуратные коттеджи. 
       У дверей стояли крепкие парни в традиционной одежде бедуинов, 
  но с современными десантными автоматами в крепких загорелых руках. 
  Рослые, подтянутые, они именно стояли по обе стороны двери, а не 
  сидели, играя в кости или уставившись в ящик. 
       Дмитрий увидел на их лицах жадную надежду, что он окажется 
  диверсантом, и тогда они могут доказать свою нужность, преданность 
  вождю племени. К тому же наверняка старшему из их огромного рода. 
       Дмитрий назвал пароль, постоял, пока телекамера сканировала его 
  лицо. Один из стражей всмотрелся в экран, палец замедленно коснулся 
  кнопки. Дверь медленно и торжественно отворилась. 
       Навстречу пахнуло пряными ароматами. Тысяча и одна ночь, 
  подумал Дмитрий невольно. 
       За спиной голос произнес: 
       Ждите здесь. 
       Дмитрий не двигался, здесь ценят спокойствие и выдержку. 
  Мужчина должен встречать с неподвижным лицом и прямой спиной все, 
  что уготовила судьба. 
       Минут через пять вверху послышались голоса. По широкой 
  мраморной лестнице быстро спускался человек в белой одежде. Длинные 
  полы почти касались ступеней, на голове белый бурнус, лицо смуглое, 
  торчащие усы, белые зубы в сдержанной улыбке. 
       Следом двигались двое крепких бедуинов, но по знаку хозяина 
  остановились на полдороге. 
       Меня зовут аль-Касим, сказал усач светлым голосом. Я не знаю, 
  откуда вы, но друзья просили принять вас, как брата. 
       Дмитрий дал себя обнять, проводник откланялся и неслышно ушел. 
  Шейх обнял Дмитрия за плечи, рука твердая и горячая, лестница повела 
  обоих наверх, а затем Дмитрий ошалело смотрел по сторонам, поражаясь 
  великолепию залов, доспехов средневековых воинов в нишах стен. 
       У дальней двери, богато инкрустированной драгоценными породами 
  дерева и самоцветами, стоял крепкий па-рень, резко контрастирующий с 
  обстановкой современным десантным костюмом и ультрасовременным 
  автоматом. 
       Шейх подвел Дмитрия ближе, парень с почтительным поклоном 
  отворил перед ними дверь, ухитрившись не отвести автомат от груди 
  гостя ни на миллиметр. 
       Эта комната, сказал шейх, усы приподнялись в горделивой улыбке, 
  уж точно не прослушивается. 
       А остальные? 
       Жучков нет, объяснил шейх, дважды в день все проверяется. Но 
  теперь такая техника, что можно прослушать издали... Но только не 
  здесь. Эта аппаратура влетела в три миллиона, но она того стоит. 
       Дмитрий осторожно опустился в мягкое кресло. Воздух в комнате 
  свежий, чистый, с неуловимым запахом оазиса. Компьютер на столе, 
  широкий плоский экран, даже клава самого последнего дизайна шейх 
  только в одежде придерживается традиций. Да еще конечно же ни на шаг 
  от предписаний Корана. 
       Мне нужно в помощь хотя бы троих-четверых, сказал он. Завтра 
  прибудет некий груз... 
       Оружие? спросил шейх с интересом. 
       Да, подтвердил Дмитрий. Подумал с завистью, что этим ребятам 
  ничего не надо, кроме оружия, в то время как нашим куда нужнее вера 
  в правоту своего дела. Хорошее оружие. Нестандартное. 
       О, для коммандос, сказал шейх понимающе. Прекрасно! Я сам 
  отберу лучших бойцов. Если надо, можно даже втрое больше. 
       Нет, троих будет достаточно, ответил Дмитрий. Четверых, но не 
  больше. 
       Почему? 
       Дмитрий улыбнулся: 
       Больше не поместится в легковом автомобиле. 
       Шейх воскликнул: 
       Если дело только в этом, то возьмите хоть трейлер! 
       Есть данные, что юсовцы и здесь отслеживают со спутников 
  движение всех крупных крытых машин. Если мы на трейлере приблизимся 
  к охраняемому объекту, туда сразу же пойдет сигнал тревоги. 
       После шейха он уже почти привычно побродил по городу. На то он 
  и турист, чтобы бродить и щелкать хлебалом на местные 
  достопримечательности, заодно проверится и на предмет хвостов. 
       Городок даже по понятиям среднего американца утопает в роскоши. 
  Многоэтажные дома состоят из просторных квартир, у самых бедных 
  арабов квартиры из трех-четырех комнат, а основная часть жителей 
  предпочитает собственные коттеджи. Он уже знал, что на каждую семью 
  приходится по два роскошных авто. Японских малолитражек арабы 
  почему-то не признают, на каждого ребенка по мощному компьютеру: в 
  княжестве развернута сеть юсовских фирм, что постоянно апгрейдивают 
  компы, в каждой семье два-три широкоформатных ящика по приему 
  цифрового телевидения через спутники. 
       В стране имперцами развернута сеть ресторанов, кафе, баров, 
  дискотек, борделей, казино. Срочно выстроены стадионы, куда 
  заманивается молодежь: пусть бьют друг друга за проигрыши своих 
  команд, чем сообща бросятся изгонять, по сути, захватчиков. 
       Макдональдсы на каждом углу, но еще больше дорогих ресторанов. 
  Княжество богато нефтью, Империя за все платит, хотя Дмитрий 
  подозревал, что пока что Империя платит тройную цену, чтобы 
  ошеломить привыкших к простоте арабов, сломить, разрушить старые 
  ценности, и как можно быстрее. А пока не опомнились, всобачить свои, 
  юсовские. 
       Впрочем, это уже почти их страна, так что деньги вкладывают в 
  самих же себя... 
       Впереди дверь казино распахнулась, двое молодцев в безупречно 
  белых костюмах вывели под руки третьего. Тоже в шикарном костюме, но 
  помятый, а черные волосы растрепались жидкими мокрыми прядями. 
  Дмитрий на миг встретился глазами с этими двумя, первым отвел 
  взгляд. 
       В глазах этих парней, красивых джигитов с яростными лицами, 
  увидел такой стыд за третьего, что едва не сказал им что-то 
  успокаивающее вроде: да ладно, все мы немножко свиньи... но 
  спохватился: это для русского быть свиньей привычно, а для некоторых 
  из мусульман все еще страшнейшее из оскорблений. 
       Пьяный почти висел на руках друзей. Один, высокий, черноусый, с 
  худым жестоким лицом, тащил зло, дергал, вполголоса ругался сквозь 
  стиснутые зубы. Второй, смуглый толстячок с выбритым до синевы 
  лицом, поддерживал пострадавшего почти нежно. Дмитрий видел, как 
  толстые губы двигаются размеренно, готовые сложиться в 
  снисходительную усмешку. 
       Пьяного джигита тащили, вели, он выделывал ногами кренделя, 
  потом резко остановился, перегнулся в поясе. Изо рта под сильнейшим 
  напором, как из брандспойта, хлынул поток мутной жижи. Парня 
  крючило, мышцы сокращались с такой силой, что едва не рвались от 
  натуги, а дрянь с отравой впополаме выбрасывалась порциями на другую 
  сторону улицы. 
       Черноусый брезгливо отпустил джигита. Толстячок не удержал в 
  одиночку, несчастный упал на колени, согнулся до самой земли, 
  уткнулся лицом в дурно пахнущую блевотину. Тут уже не выдержал и 
  второй друг, отпустил, отпрыгнул. 
       Джигит глухо стонал, взревывал. Черноусый сказал с отвращением: 
  
     Какой стыд!.. Что сказал бы отец... 
       Толстячок сказал с нервным смешком: 
       Ему что, а вот у меня отец жив... Когда наберусь, приходится у 
  подружек ночевать. 
       В голосе черноусого отвращение перешло в гнев: 
       Он что, даже свинину ел? 
       Не уверен... ответил толстячок с колебанием. 
       Тогда с чего же его так? 
       Перебрал просто. Последняя рюмка лягается, как необъезженный 
  конь... 
       Пьяный простонал в землю, голос был упрямый: 
       Я могу... и вдвое больше... выжрать!.. Просто крабы несвежие... 
  шайтан их... и родителей... и само море... 
       Черноусый сказал с внезапной тоской: 
       Чем гордимся? Чем гордимся, а? 
       Пьяный прокричал в землю: 
       Могу!.. Сам могу всю бутылку!.. Мо... о-оп... Бэ-э-э... Ничего 
  не стыдно!.. Что естественно, то... не позорно... А это... 
  естественно... 
       Черноусый с неожиданной злобой ухватил его за плечо, пьяный 
  зашатался, черноусый поднял его рывком, с силой толкнул вдоль улицы. 
  Пьяный пробежал на подгибающихся ногах, Дмитрий видел, как его 
  занесло в сторону, растянулся, как раздавленная жаба. 
       Двое брезгливо обогнули лужу. Даже до Дмитрия доносился резкий 
  запах спиртного пополам с желчью. Толстячок сказал укоризненно: 
       Зачем ты так?.. 
       Он опозорил наш род! 
       Какой род, удивился толстячок. Ты все еще в прошлом веке? 
  Вспомни еще про кровную месть или умыкание невест!.. Мы уже 
  цивилизовались. Даже ты, несмотря на твою твердолобость... 
       От него волнами шли довольство и сытость. За версту было видно, 
  что он хорошо поел, без ограничений поел, в свое удовольствие выпил 
  причем! законопослушно, не нарушая законов, теперь бы еще по дороге 
  сочную женщину сграбастать... Да не одну из четырех, которые 
  разрешены по Корану, а новенькую, что было немыслимо до пришествия 
  имперцев. С их появлением все стало доступно. Даже женщины, за 
  которых раньше воевали, которых умыкали, из-за которых разгоралась 
  вражда между кланами, что переходила в кровавые войны. 
       А теперь, подумал Дмитрий сочувствующе, их мир обнищал еще и на 
  соперничество из-за женщин. 
       За три часа обошел весь город, от струй фонтанов трижды 
  промокал насквозь, но одежда высыхала раньше, чем успевала нагреться 
  от его тела. 
       Перед "Shariah Continental" тоже нарочито прошел под самой 
  струей, швейцар с понимающей улыбкой посторонился: да, день сегодня 
  жаркий... 
       В номере за его отсутствие пополнили холодильник. Учли спрос на 
  пиво и шампанское, весь нижний ящик забит до отказа. 
       Усмехнувшись, он налил воды из-под крана, напился, снова 
  наполнил и поставил на столик подле дивана. Ага, ворох свежих газет, 
  программа кабельного телевидения... 
       На широком и растянутом в стороны экране телевизора появились 
  цветы крупным планом, отодвинулись. Стало видно, что это куст роз на 
  клумбе, растущий в окружении других цветов. Розы показались 
  настолько живыми, естественными, что появилось желание коснуться 
  пальцами. Он даже уловил запах роз, догадался, что здесь уже ввели 
  новый стандарт телевидения, пока что безумно дорогой, но теперь 
  изображение на экране неотличимо от изображения в чистом зеркале... 
       Распахнулась дверь, толстяк с трясущимися щеками помчался прямо 
  на клумбу. Его вытянутые руки уже коснулись розы, как в задницу 
  вонзились шипы другой ветки. За экраном раздался подсказывающий 
  утробный хохот. Толстяк заорал, дернулся, шипы вонзились еще и 
  сбоку. Он попытался попятиться, споткнулся, но неловко повернулся и, 
  сопровождаемый взрывом гогота за экраном, рухнул в середину куста. 
  Оттуда выскочил совсем голый, исцарапанный и, сверкая задницей, 
  понесся к дому. Телевизор начал подрагивать от дикого хохота за 
  сценой. 
       Дмитрий поспешно переключил на другой канал. По первой же фразе 
  ощутил, что идет французский фильм, но уже той эпохи... вернее, 
  этой, когда фильмы с тонким французским юмором заменили более 
  массовые, с дешевым клоуном Луи де Фюнесом и Ришаром, которые 
  постоянно шлепаются то в ванную с мыльной пеной, то в чан с пивом 
  или краской, то выпрыгивают из поезда навстречу столбу... и 
  жестикулируют, жестикулируют, ибо гримасничать проще, чем острить. 
       На третьем, четвертом, пятом все то же кувыркание, 
  поскальзывание на банановой кожуре, смех за экраном. 
       Дальше пошли музыкальные каналы. В основном музыки было мало, 
  только неумолчный грохот, вместо пения бессвязные выкрики, зато само 
  шоу поставлено на загляденье: красивые девушки, большей частью 
  обнаженные вовсе, но мелькали часто, не позволяя всмотреться, и он 
  поймал себя на том, что ловит взглядом одну из подпевающих солисту, 
  стараясь понять: в самом ли деле у нее сиськи болтаются с такими 
  острыми кончиками, или там что-то наклеено? 
       Перескочил сразу в группу спокойных, как он полагал, каналов по 
  природе, путешествиям, для любителей-натуристов. Как предполагал, 
  пошли стада розовых фламинго, потрясающей красоты закаты, а 
  вкрадчивый голос натуралиста начал рассказывать, что все это 
  находится в заповеднике Вольганг, рядом роскошный отель, тоже 
"Вольганг", услуги высшего класса, зверей можно кормить с рук, с 
  некоторыми можно совокупляться за отдельную плату... 
       Не дрогнув ни единым мускулом на лице, переключил еще, но 
  остальные восемнадцать каналов оказались спортивными. Отыскивать 
  методом тыка, где же каналы, рассчитанные на людей, а не двуногих 
  обезьян, не стал: время есть, но нет мочи на все это смотреть. 
  Гордые арабы не поняли, что они побеждены, покорены, но не силой 
  оружия, а жвачкой и отменой понятий того, что человека делает 
  человеком. 
  

       Глава 37 
  

       Не выдержал, выключил телевизор вовсе, взялся за стопку газет. 
  Даже и не газеты вовсе, ведь газеты на один день, а это роскошество 
  многоцветной печати просто рука не поднимется отправить в мусорную 
  корзину... 
       В центральной газете первые шесть полос та же лабуда с 
  властителями дум: пространные интервью с актерами, дизайнерами, 
  визажистами, длинная статья с предположениями, какую из своих 
  секретарш вице-премьер имел, а какую только лапал, серия фотографий 
  одной популярной певицы, где она "не подозревает", что ее 
  фотографируют, а также масса рекламных объявлений о новых средствах 
  для похудения "без трудов и забот", о новой краске для мужчин и 
  новой разновидности духов для "сильных и мужественных", которым духи 
  прибавят сексуальной привлекательности. 
       Международные события оказались на предпоследней странице, но и 
  там по большей части вести с вы-ставок накладных ресниц или ногтей, 
  конкурсов кто дальше плюнет, кто сильнее пукнет, кто угадает слово 
  из трех букв. Дмитрий не нашел сообщений о событиях, которые в самом 
  деле меняют мир: о запуске Интернет-2, о сверхдешевом чипе для 
  компов или о способе передачи энергии без проводов и кабелей, а дома 
  он часто слышал об испытании крохотного аккумулятора, который 
  вмещает в себя энергию работы целой гидроэлектростанции за месяц. 
       О России отыскал только две заметки, все та же заснеженная 
  страна с белыми медведями на улицах. Если Империя в своих изданиях 
  ведет пропаганду против России упорно и злобно, лучшие пропагандисты 
  в поте лица изощряются в обвинениях, то здесь араба пока что не 
  беспокоили, убаюкивали. Его разум только-только заснул, нельзя 
  будить слишком рано, может не то подумать или не на ту сторону 
  встать... 
       Ага, вот заявление американского президента. В личном обращении 
  к Саддаму Хусейну говорит: вы не можете пренебрегать мнением всего 
  мира! Говорит красиво и величественно, и если эту информашку 
  прочесть и бежать взглядом по странице дальше, то в подсознании 
  остаются правильные слова и закладывается кирпичик будущего мнения, 
  что американский президент всегда говорит от имени всего мира. Что 
  именно он выражает мнение всего мира... и даже действует от имени 
  всего мира. И даже когда, не спрашивая мнения этого мира и не 
  считаясь с ним, наносит удар по мелким арабским странам, по 
  Югославии или все активнее вмешивается в дела России, то это как бы 
  все же согласовано с этим миром. Хотя бы мысленно. А вообще-то, 
  ребята, Империя принесла вам покой, благополучие, вы свободны от 
  любых измов и прочих идей, у вас свобода секса, никто не сажает за 
  прелюбодеяние, за связь с животными, за потворство инстинктам, вы 
  узнали шокирующую правду Фрейда и Дезмонда Морриса, так что 
  наслаждайтесь жизнью, а работу по переустройству мира сделаем мы 
  сами... 
       Ага, вот еще фотографии непальских беженцев. За их спинами 
  белеет надпись корявыми буквами на стене, словно бы попала 
  невзначай, но тщательно высвечена прожектором: "Американский 
  президент король всего мира!" Он помнил, что первыми эту надпись 
  сделали еще албанские сепаратисты в Косово. Имперским властям это 
  так понравилось, что они дали негласное распоряжение своим агентам 
  распространять этот лозунг через различные группы по всему миру. 
       Вообще-то Егоров еще тогда, когда она появилась на экранах 
  впервые, сказал с уверенностью, что ее и придумали в кабинетах 
  имперской разведки. Мол, среди албанских сепаратистов немало 
"военных инструкторов" из Империи и что за каждой такой надписью 
  стоят немалые деньги. И вот теперь эта надпись то там, то здесь 
  появляется на страницах газет, мелькает с экранов, ненавязчиво, но 
  при частом повторении упорно залезает в сознание простого, очень 
  простого человека, даже если он с двумя дипломами и гордо называет 
  себя мыслящим интеллигентом. 
       Он выругался, пальцы сжались в кулаки. Сердце стучало часто и 
  сильно. Вот еще снимки, словно рекламные: американская эскадра 
  движется от одного континента к другому. Боевые самолеты вьются над 
  авианосцами, как москиты над потеющим гиппопотамом, бензина не 
  жалеют, вот эти арабские придурки и снабжают их нефтью, чтобы по ним 
  же и выпускали крылатые ракеты... На снимках сделан акцент, 
  смотрите: все солдаты сыты и довольны. Высокое жалованье, спецпайки, 
  выслуга лет, а они только и делают, что играют в бильярд и дартс, 
  слушают концерты прилетающих специально для них поп-звезд, пьют пиво 
  и ждут конца контракта, после чего сойдут на берег миллионерами. 
       Звякнул телефон. В надежде, что звонит Виолетта, он ринулся 
  через комнату, сшибая мебель. Пальцы жадно цапнули трубку. 
       Алло! 
       Хорошо, сказал игривый женский голос опытной сводни. 
  Чувствуется, что мужчина одинок и что ему остро нужна женщина... а 
  то и не одна! 
       Дмитрий ощутил разочарование, спросил зло: 
       А сколько у вас есть? 
       Ну, если только для вас... 
       Для меня, пообещал Дмитрий, никому больше не отдам. 
       Тогда три, сказала женщина. Но сейчас они приводят себя в 
  порядок, а завтра с утра будут к вашим услугам! 
       Спасибо, поблагодарил Дмитрий и положил трубку. 
       Подумал, что для случайно подслушавшего разговор может 
  показаться странным: он лопается от избытка гормонов сейчас, а 
  женщин откладывает на утро... К счастью, он вложил в "спасибо" 
  достаточно сарказма, чтобы его можно было принять за ядовитый отказ. 
  
     Надеюсь, подумал он зло, эти девочки придут с хорошей 
  косметикой. По крайней мере, понадобится хотя бы одна снайперская 
  винтовка. Десантные автоматы и взрывчатку раздобыть проще. 
       Телефон звякнул снова. Он схватил трубку, крикнул "алло", в 
  ответ раздался тихий смех, настолько близкий, словно крохотная 
  Виолетта сидела за решеткой мембраны. 
       У тебя трубка прикреплена к уху? 
       У меня микрофон в ухе, ответил он. Ты где? 
       У себя. Если хочешь... 
       Еще бы! вырвалось из него. 
       Она снова засмеялась тихо и таинственно: 
       Я имела в виду, поужинать у меня. На этот раз я сама 
  распорядилась, что и как приготовить. Сколько можно жить на их 
  стандартных наборах? 
       Он подумал, что на арабских стандартных наборах готов 
  перебиваться всю жизнь, но смолчал, только подтвердил торопливо: 
       Я тоже все... и это имел в виду. 
       Тогда приезжай, разрешила она. А то завтра с утра я уезжаю на 
  раскопки. 
       Бегу! крикнул он. Ночи здесь ужас какие короткие! 
       Дверь открылась, едва он поднес палец к кнопке звонка. Виолетта 
  стояла на пороге, кокетливо изогнувшись, в глазах смех, а полные 
  губы приоткрыты в ожидании поцелуя. 
       Маечку она набросила на голое тело, она ее называла почему-то 
  платьем. Это платье опускалось едва-едва ниже пояса. Он помнил, что 
  ее трусики дразняще мелькали даже при ходьбе, а уж когда она 
  садилась, всякий мог рассмотреть покрой как трусиков, так и 
  вызывающе выпяченный лобок, выбившиеся из-под узкой полоски трусиков 
  золотистые волоски. 
       Ну что? спросила она довольно. Что застыл? 
       Я потрясен, только и мог он вымолвить. 
       Еще бы, ответила она гордо, я сама готовила! 
       Она отступила, он вступил через стену запахов в комнату и... 
  ахнул. Стол был накрыт... сказать по-царски ничего не сказать. При 
  царях не умели готовить так восхитительно, ни одному царю не могли 
  положить на стол свежие бананы и поставить кубок с римским вином, в 
  котором плавают кубики льда. 
       В середине стола блестел, как лакированный, раздутый гусь. На 
  коричневой корочке выступили мелкие капельки сока. Дмитрий 
  представил, как отломит корочку, из гуся вырвется струйка сладкого 
  пара, восхитительный аромат ударит в ноздри... Он шумно вздохнул, 
  сглотнул слюну. Глаза не отрывались от гуся, только боковым зрением 
  замечал приткнувшиеся к запеченной тушке коричневые комочки мелких 
  птах, обжаренных в тесте, зелень, красные горки аджики, белые и 
  красные тонкие ломтики дорогих рыб... 
       Виолетта уже возлегла на ложе. Маечку сняла и забросила за 
  ненадобностью подальше, поглядывала хит-ро, с многообещающей 
  улыбкой. Ее тело, покрытое едва заметным загаром, слегка блестело, 
  тоже покрытое мелкими капельками пота. Грудь ее была безукоризненной 
  формы, идеальные выпуклые чаши, увенчаны, как здесь говорят, 
  бутонами красных роз, а оттопыренные ягодицы так и просятся в его 
  жадные ладони... 
       Он ощутил, как дрогнули и непроизвольно сжались пальцы. 
  Виолетта тихонько рассмеялась, полные алые губы приоткрылись. Она 
  дразняще показала острый язычок. Он мелькнул между белых зубов, как 
  язычок огня, Дмитрий чувствовал, как кровь сразу воспламенилась, 
  понеслась по телу горячей волной, ударила в голову. 
       На миг в мозгу промелькнула странная картина. Почудилось, что 
  уже переживал подобное, что вот так же самая прекрасная женщина 
  протягивала к нему руки, обещала все блаженства, которые он только 
  возжелает получить, стол прогибался под тяжестью обильных яств, а 
  он, грязный и в рубище, в испуге отодвигается в глубь пещеры, 
  глотает голодную слюну, старается не смотреть на голую женщину и в 
  то же время не может оторвать от ее зовущего тела жадный взгляд... 
       Ах да, это было не с ним, это он вспомнил картину "Искушение 
  святого Антония", где бедному голодному отшельнику-аскету являются в 
  голодных видениях то голые пышные бабы, то накрытые столы! 
       Он шумно выдохнул воздух, сказал потрясенно: 
       Ну, даешь... 
       Нравится? спросила она довольно. Жрякай. А потом я тебя угощу 
  кое-чем еще... 
       Она промурлыкала таким сладеньким голосом, что и без того 
  горячая кровь вскипела, он готов был прыгнуть от порога на постель. 
  В мозгу промелькнули постыдные картинки, кипящая кровь раздула 
  гениталии. 
       Виолетта засмеялась счастливо: 
       Вижу, вижу!.. Но пока не слопаешь все, в постель не пущу. 
       А ты? 
       Я уже поела. Стану я тебя дожидаться!.. Впрочем, за компанию... 
  
     Грациозно соскочила, красиво, как балерина, прошла к столу. 
  Полные груди слегка колыхались, ярко-красные соски смотрели в разные 
  стороны. Смеющиеся глаза хитро скользнули по его напряженной фигуре. 
  
     Дмитрий наконец опустился за стол. Одуряющие запахи кружили 
  голову. Из глубины души прорывался дикий зверь, что сейчас сожрет 
  все, сгрызет с косточками, а потом набросится на эту сочную и 
  зовущую самку. 
       Виолетта села по ту сторону. Глаза ее задумчиво пробежали по 
  роскошным блюдам, пальчики на миг зависли над ломтиками рыбы. 
       Советую, сказала она, начать вот с этого... Сперва разжечь 
  аппетит... 
       Разжечь? воскликнул он. Куда еще? У меня уже голодные спазмы... 
  
     Так ешь же, сказала она с некоторой ноткой удивления. Какой 
  ты... Не сдерживайся, не стесняйся. Никаких манер, ничего 
  сдерживающего!.. Освободись от этих комплексов!.. Почувствуй себя 
  свободным, раскованным! 
       И Дмитрий начал пир. Он в самом деле вскоре ощутил, как 
  улетучиваются все эти комплексы, глупые правила, когда надо помнить, 
  в какой руке вилку, в какой нож, под каким углом держать, мясо 
  срезать ровными красивыми ломтиками, да на фиг все эти манеры, 
  сдерживающие природные инстинкты человека, искажающие его натуру, 
  его естество... 
       Он хватал обеими руками, рычал от удовольствия, пожирал мясо, 
  запивал красным вином, пожирал рыбу и запивал ее тоже красным, и на 
  фиг правила, что к мясу красное, а к рыбе обязательно белое, на фиг 
  все, что придумывалось в королевских замках от нефига делать, под 
  эти пританцовывания и нелепые размахивания шляпами! Он мужчина, он 
  жрет, как зверь, он и есть зверь! 
       А потом он прыгнул к ней прямо от стола, рычащий и распаленный. 
  Даже не вытер лоснящиеся от жира пальцы, схватил, бросил на ложе и 
  взял быстро, грубо, неистово. И тут же, еще не восстановив бурное 
  дыхание, ощутил новый прилив звериной силы, похоти. Теперь начал 
  наслаждаться медленнее, ничего не пропуская, стараясь взять все от 
  этой самой древней и самой мощной страсти... 
       А потом он лежал на спине, бездумно глядя в потолок. В его теле 
  что-то происходило. Просыпались жилки, какие-то спящие органы, 
  которых он раньше не знал и не чувствовал, по всему телу растекалось 
  ощущение сопричастности с этим миром, сродненности с ним. 
       Это было странное чувство. Приятное, очень приятное и 
  одновременно тревожащее. Он не понимал, что может тревожить, ибо 
  организм явно стал богаче, он больше чувствует и больше 
  воспринимает. Теперь он словно бы мог понимать язык зверей и птиц, 
  как говорится в сказках, понимать насекомых... 
       Насекомых, мелькнуло в мозгу. Почему подумалось о насекомых? 
  Кто еще говорил о насекомых? Достоевский? Почему Достоевский, о 
  насекомых говорили многие. Сладострастное насекомое... Это говорил 
  не только Достоевский, любой биолог говорит... 
       Тело сладко вытянулось, из глотки вырвался довольный рык. Мышцы 
  напряглись, расслабились, он с ликованием чувствовал, как отозвалась 
  каждая жилка, как шелохнулся каждый хрящик. 
       Ну как? послышался рядом веселый голосок. 
       Он прорычал: 
       Жизнь хор-р-р-роша... 
       Тихий смех был ответом. Он повернул голову. Она смотрела ему в 
  лицо, чистая и светлая, на щеках ямочки, в глазах веселье, губы 
  полураскрылись. Он поцеловал долго и неторопливо, упиваясь сладостью 
  ее полных и горячих губ. 
  

       Глава 38 
  

       Солнце защекотало в носу. Он скривился, с трудом удержался от 
  чиха, открыл глаза. Виолетта мирно и чисто спала рядом, бесстыдно 
  раскинув ноги, одну и вовсе закинула ему на живот. Солнечный луч 
  соскользнул на ее растопыренные пальчики, красные ногти заблестели, 
  как драгоценные рубины. 
       На будильнике для звонка отмечена цифра шесть, а сейчас стрелка 
  подбирается только к четырем. Дмитрий как можно неслышнее 
  соскользнул с постели. Сердце сжималось от нежности. Самая лучшая на 
  свете женщина... пусть спит, пусть наслаждается каждым мгновением 
  сновидений. А они у нее должны быть такие же ангельские, как она 
  сама... 
       Еще через час он входил в конспиративную квартиру прямо в 
  центре города. Все верно, в центре затеряться легче, но, когда он 
  увидел на пороге рослого золотово-лосого парня... нет, мужчину лет 
  под тридцать пять, за-хотелось выругаться. Если это один из тех, кто 
  пойдет с ним на акцию, то проще сразу повеситься. Высокий и широкий 
  в плечах, тот похож на былинного богатыря, пере-полненного силой 
  настолько, что та открыто переливается через края, выплескивается 
  широкой улыбкой и готовностью рубить голову Змею, помогать старушкам 
  переходить улицу, взрывать имперские самолеты или по-тимуровски 
  искать заблудившуюся козу подслеповатому бедуину. 
       Вот только золотые волосы богатыря были перехвачены на лбу 
  ярко-зеленой повязкой, что придавала ему хищный вид. В комнате 
  помимо золотоволосого богатыря находилось еще трое. Поджарые и 
  смуглые арабы, все трое с черными, как спелые маслины, глазами. 
  Разница лишь в том, что одному явно за сорок, второму не больше 
  тридцати, а третий совсем мальчишка, вряд ли старше чем 
  семнадцатьвосемнадцать. А если учесть, что южане обычно выглядят 
  старше своих лет, то ему может быть и вовсе пятнадцать. 
       Все четверо встали, приветствуя его как старшего. Арабы слегка 
  поклонились. Совсем чуть-чуть, но уважительно, как человеку, 
  которому подчиняются не за его звание, а из-за его высоких 
  достоинств. 
       Золотоволосый сказал сильным мужественным го-лосом: 
       Меня зовут Иван... Тьфу, Карлом меня зовут, Карлом!.. А это, 
  естественно, Ал-Мас, Моджади и, конечно, Ас-Зайдин. 
       Дмитрий не понял, почему естественно и конечно, кивнул всем, 
  жестом позволил сесть, поинтересовался сердито: 
       А ты хоть язык знаешь?.. Или только эту фразу заучил? 
       Он и любовался богатырем, и злился, что прислали такого вот 
  картинного Иванушку, в араба перекрашивать бесполезно: манера 
  держаться и фигура не те. 
       А чё? ответил Иван на чистейшем арабском. А вдруг я швед или 
  немец? Тут их как муравьев!.. Местные платят хорошо, а все 
  нефтевышки обслуживают только европейцы. Понятно, командуют арабы, 
  но всякие там инженерики, слесаришки... Вот я и есть слесаришка. 
       Арабский его был слишком хорош для слесаришки из Швеции, что 
  приехал по найму. Скорее он был так же хорош, как у Лоуренса, что с 
  его внешностью голубоглазого викинга сумел настолько внедриться к 
  арабам, что стал у них шейхом. 
       Дмитрий с изумлением покачал головой: 
       Ладно. Сейчас по дороге примешь груз. Каким оружием владеешь? 
       Любым, ответил Иван не задумываясь. 
       Дмитрий вздохнул чуть завистливо. Есть же уроды, которым все с 
  ходу дается, как языки, так и любая техническая новинка. Такой вот 
  возьмет в руки увиденный впервые пулемет или новейшую бормашину, 
  повертит, сразу ухватит принцип, увидит, как пользоваться, и сразу 
  предложит пару приспособлений, что в самом деле на порядок апгрейдят 
  штуковины... 
       Двое суток ушло на то, чтобы съездить на место, куда был 
  доставлен груз, перегрузить к себе в машину. Еще когда прибыли в 
  этот уголок пустыни, Дмитрий успел заметить совсем свежие отпечатки 
  протектора грузовика-вездехода. А пока вскрывали ящики, придирчиво 
  осматривали оружие и боекомплект, ветер успел наполовину занести 
  песком следы. 
       Хорошая синхронизация, подумал он со смешанным чувством. Минута 
  в минуту. Некто доставил груз в это место, мы тут же забрали, никто 
  из посторонних наткнуться не успеет. Век компьютерных технологий с 
  их точнейшими расчетами! Только бы со спутников, откуда уже можно 
  читать номера автомобилей, не обратили на нас внимания... 
       Однако чувствовал, что эта тревожная мысль, которая должна бы 
  заставить его насторожиться, утроить бдительность, сейчас вяло 
  проползла через мозги, растворилась в радостном ожидании, что вот 
  часа через три он въедет в город, сразу же позвонит... Навстречу 
  выбежит самая прекрасная и замечательная... Нет, лучше пусть ждет у 
  себя, а он сам вбежит в ее номер, схватит ее в объятия... какой душ, 
  какая еда, хочу целовать тебя, любимая... 
       Хочу видеть твои глаза, проговорил он молча. Хочу упиться 
  ароматом твоих теплых ласковых губ. Хочу ощутить тебя в своих руках, 
  такую дразнящую, чистую, невинную, самую лучшую женщину в мире, ибо 
  лучше нет и быть просто не может... 
       Он остановил машину перед отелем, хотел броситься сразу в 
  номер, сердце стучит в радостном ожидании, как наяву стоит ее 
  прекрасное лицо и смеющиеся глаза, более реальные, чем эти мраморные 
  стены, массивные двери, чем огромного роста швейцар, одетый под 
  Саладдина. 
       С трудом заставил себя метнуться сперва к телефону, трубка 
  пыталась выскользнуть из потных дрожащих пальцев, а голос дрожал: 
       Алло!.. Алло?.. Виолетта!.. Фу, а я уже струсил, что тебя вдруг 
  нет!.. Я здесь, внизу. Сейчас буду! 
       Мимо швейцара пронесся как метеор. Замелькали стены, лифт 
  ползет, как будто продавливается к поверхности через массу густого 
  клея, огоньки этажей зажигаются с астрономической неспешностью... 
       На этаже он пробежал мимо удивленной горничной. Торопливо 
  постучал в дверь, но та послушно открылась при самом легком 
  прикосновении. Виолетта умница, ждет, чувствует, что ему и секундная 
  задержка что переждать новый ледниковый период! 
       В передней комнате чистый прохладный воздух, чуть ли не с 
  морозцем, а из второй комнаты слышатся голоса. Дмитрий вбежал, на 
  пороге остановился, словно вмороженный в айсберг. 
       Виолетта, наполовину обнаженная, лежала на ложе, сладко 
  потягивалась. Крепкая грудь задорно торчала в стороны, на ней только 
  узенькие розовые трусики. В кресле сидит молодой араб... это же 
  Ас-Зайдин! в белых брюках и белой рубашке с короткими рукавами, 
  босые ноги утопают в ковре. 
       О! вскрикнула Виолетта счастливо. Как ты быстро! 
       Дмитрий стоял как столб, Виолетта вскочила, словно резвый 
  зайчик, ее пронесло через комнату, как пушинку, подхваченную сильным 
  ветром. Дмитрий ощутил, как ее гибкие горячие руки обхватили его за 
  шею. Она жарко поцеловала его, отстранилась, всмотрелась в покрытое 
  загаром лицо, снова жадно и крепко поцеловала. 
       Как долго тебя не было! сказала она. Садись, сейчас выпьем за 
  твое возвращение. 
       Она отстранилась, на ходу цапнула со спинки кресла маечку, 
  небрежно напялила. Крепкие груди все так же оттопыривали ее острыми 
  и твердыми, как камешки, сосками. 
       Ас-Зайдин наблюдал за ними с неловкой улыбкой. Избегая взгляда 
  Дмитрия, торопливо поднялся. 
       Извините, сказал он потерянным голосом, но у меня очень срочное 
  дело... Надо бежать. 
       Виолетта обернулась от холодильника. В ее руках были бутылки с 
  пивом, поверхность стекла покрылась мелкими капельками. Брови ее 
  удивленно взлетели. 
       Ты чего? Ты не говорил, что у тебя что-то срочное... 
       Ас-Зайдин попятился к двери: 
       Я только сейчас вспомнил... Извините! Еще раз извините. 
       Дмитрий не нашел силы даже отступить в сторону, и Ас-Зайдин 
  протиснулся между ним и косяком двери. Слышно было, что по коридору 
  он пошел быстро, потом почти побежал. 
       Виолетта выставляла на столик уже чистые тарелочки, деловито 
  вскрывала пакеты с вакуумной упаковкой, на свет появлялись ломтики 
  экологически чистой ветчины, буженины, в воздухе появились пряные 
  ароматы сочного мяса, специй, приправ... 
       Дмитрий заставил себя сдвинуться, деревянные ноги кое-как 
  дотащили его к столику. Виолетта с сочувствием следила, как он 
  тяжело опустился в кресло. 
       Тяжелая работа? сказала она участливо. Ничего, сейчас поешь, 
  как положено есть мужчине... Тебе пива или сразу бренди?.. 
  Отдохнешь, расслабишься. Я тебе сделаю массаж, все нервы придут в 
  норму... 
       Дмитрий молчал. Виолетта щебетала, чистая, с блестящими 
  глазами, любящая, нежная. Под ее руками, как по волшебству, 
  появлялись на тарелочках искусно украшенные даже не блюда 
  произведения искусства: мясо утыкано веточками пряных трав, ломтики 
  красной и белой рыбы разложены как лепестки подсолнуха... Красиво, 
  симметрично, такую тарелку хоть на стенку вешай для красоты. 
       Ешь, разрешила она наконец. Начни с холодной буженины, потом 
  займись ветчиной. А я пока что закажу горячее мясо... 
       Не надо, проронил он наконец. 
       Что не надо? 
       Горячего не надо. 
       Ну как хочешь... Я думаю, тебе сейчас лучше пива, чем бренди. 
       Оранжевая струя полилась в высокий хрустальный бокал. От пива 
  веяло такой живительной прохладой, а в голове был такой сумбур, что 
  он увидел только, как его рука поставила на столик уже пустой бокал. 
  
     Виолетта засмеялась: 
       Ты молниеносен!.. Всегда такой?.. Ладно-ладно, это я просто 
  дразнюсь. Я же знаю, что ты можешь быть и ме-е-е-едленным... когда 
  это нужно. 
       Она села напротив, раскрасневшаяся, с живыми веселыми глазами. 
  Он схватил бутылку, пальцы приятно обожгло холодом. Спасительная 
  жидкость полилась в горло. Там шипело, словно пивом плескали на 
  раскаленные камни. Ему даже показалось, что из гортани вырываются 
  клубы пара. 
       Что здесь делал Ас-Зайдин? выдавил он. 
       Сердце остановилось. Он мучительно ждал, что она как-то 
  объяснит, что присутствие Ас-Зайдина окажется недоразумением, все 
  выяснится, все уладится... Пусть даже Виолетта соврет... да-да, 
  пусть лучше соврет... 
       Ее красиво изогнутые брови взлетели выше. В глазах заиграло 
  удивление. 
       Ас-Зайдин?.. А, этот милый мальчик!.. Да просто тебя так долго 
  не было, а здесь из-за солнечной радиации такое жуткое... ну просто 
  жуткое!.. гормональное давление... 
       И что же? 
       Это просто для здоровья, объяснила Виолетта беспечно. Просто 
  секс, ничего больше. 
       Она деловито положила на свою тарелку пару ломтиков буженины, 
  нагребла жареной картошки. Он тупо смотрел на ее изящные тонкие 
  пальчики. Вилка мелькает, как стальная бабочка, с хрустом накалывает 
  экологически чистые ломтики. Полные губы принимают с готовностью и 
  картошку, и мясо, и рыбу, все уже приготовлено по новейшим 
  технологиям, когда не теряются ни витамины, ни аминокислоты... 
       Вдруг она остановилась на миг, ее глаза блеснули живейшим 
  интересом. 
       О, ты вроде бы ревнуешь?.. 
       Да есть нечто, пробормотал он. 
       Она расхохоталась: 
       Чувствуется, слишком долго шлялся по слаборазвитым странам! 
  Набрался их морали собственников. Глупый, это же просто секс. А 
  люблю я только тебя, это же видно. 
       Его сердце слабо трепыхнулось. Виолетта сразу заметила 
  изменения в его лице, сказала весело: 
       Тебе кажется, что я все гормоны истратила на этого мальчика? 
  Ошибаешься. Ты доедай буженину, вон еще осталось, а я приму душ. 
  Если тебе еще и чудится, что на моем теле остались следы его 
  пальцев, то я сейчас все смою!.. Ха-ха, и вообще все вымою, даже 
  изнутри... 
       Она подхватила снизу маечку, лукаво посмотрела ему в глаза, 
  рывком подняла и задержала так, на минуту превратившись в испуганную 
  гурию, которая прячет лицо от незнакомого мужчины, оставляя на 
  обозрение развитую грудь с очень красными и слегка распухшими от 
  жадных поцелуев сосками. 
       Дмитрий задержал дыхание. Сердце колотилось учащенно, в груди 
  нарастала боль, странная и щемящая. Он сам не знал, чего в ней 
  больше: горечи или предчувствия потери. 
       Ты очень красивая, прошептал он. 
       Он прикусил язык, на нем вертелось: как ты можешь, ты же 
  красивая, но и сам не понимал, почему именно эти слова всплыли из 
  глубины сознания. Как ты можешь, ты же красивая! Как ты можешь... 
       Да, согласилась она задорно. Я ничего! Даже очень ничего. 
       Нарочито двигая ягодицами, она двинулась в сторону ванной. 
  Дмитрий не отрывал от нее взгляда, чувствуя, как часть его души с 
  чмоканьем оторвалась от его "я" и прилила к ней, такой свободной и 
  раскованной. Стройная, тонкая в талии и с широким вздернутым задом, 
  она шла с прямой спиной, узкие плечики гордо отведены назад, длинные 
  ноги легко и красиво несут по-женски развитое тело. 
       Дверь за ней захлопнулась, но он не мог оторвать взгляда от 
  матового стекла, на котором, как на зана-весе, четко обрисовывалась 
  ее утонченная фигура. Из ванной донесся шум льющейся воды, затем он 
  услышал, как Виолетта завизжала, расхохоталась, наверное, вместо 
  горячей воды открыла ледяную, затем запела звонко, немузыкально, но 
  с энтузиазмом. 
       Он представил себе, как она стоит, обнаженная, под душем, 
  смывает с себя пот, прикосновение чужих рук, вымывается вся, 
  попеременно ставит красивые сильные ноги на бортик, сильная струя 
  под напором бьет снизу, затем эта принцесса из волшебной сказки еще 
  и присаживается на биде... словом, из ванной комнаты выйдет 
  кристально чистая, благоухающая, смывшая даже память о чужих руках! 
  

       Глава 39 
  

       Он лежал на спине, сердце все еще колотилось о клетку ребер, 
  словно запертый лесной зверек, не знавший неволи. Колотилось так, 
  что дыхание выходило болезненным: то ли ребра измочалены, то ли 
  сердце уже в лохмотьях... 
       Ее гибкий силуэт двигался по ту сторону матового стекла. Чистый 
  звонкий голос смешивался со звоном струй, таких же звонких, чистых. 
  Он знал, что если даже опустит веки, то ее гибкая фигура будет 
  соблазнительно двигаться перед глазами, а в черепе отдаваться ее 
  смех, заткни он уши или не заткни... 
       Он представил, как мощные струи смывают с ее тела пот, как она 
  сильным напором вымывает себя всю, снова чистая и крепкая, как 
  поспевшее яблочко, сейчас выйдет, он услышит ее голос, она прыгнет к 
  нему на постель, шаловливо ухватит зубами... 
       А что я хочу, мелькнуло в мозгу отчаянное. Что я усложняю 
  жизнь? Ведь она сейчас выйдет, ласковая и любящая... уже забывшая 
  про этого мальчишку... это для нее как глоток воды, как для него 
  несколько раз отжаться от пола. 
       Он позволил этой подленькой трусливенькой мысли выползти, не 
  удавил сразу, и сразу сердце вроде бы стало колотиться не так 
  отчаянно. Позволил расползтись по черепу, дыхание стало не таким 
  сдавленным. Мышцы расслабились, он ощутил свое тело уже не как 
  сведенное для прыжка в единый монолит, а теперь это был огромный 
  организм с множеством функционирующих органов, где вздохнули 
  свободно и начали приводить себя в порядок, выравнивать пульс, 
  поправили щелочной баланс, кислотность, расправили напряженные 
  нервы... 
       Хорошо, мелькнула мысль. Мне хорошо... Как только посмотрел на 
  это с такой вот стороны, сразу стало лучше. Это ведь не грех, не 
  допущение греха! Это как тот случай, когда во всем мире яростно 
  боролись, к примеру, с курением. В Турции курильщикам рубили головы 
  и насаживали их на колья с трубками во рту, дабы народ видел и 
  ужасался, а в цивилизованной европейской России всего лишь рвали 
  ноздри, выжигали на лбу клеймо, били кнутом и ссылали на вечное 
  поселение в Сибирь... Но в какой-то миг кому-то пришла в голову 
  здравая мысль махнуть на все рукой, есть дела и преступники 
  поважнее, теперь сигареты можно купить в каждом киоске... 
       Виолетта... Он беззвучно повторил ее имя, и во рту странно 
  ощутился налет ментоловой жвачки. Виолетта, сказал он, двигая одними 
  губами. Аромат во рту дироловой жвачки, от которой зубы чище и 
  белее, стал заметнее. Зимняя свежесть, чистота дыхания, здоровые 
  гланды, ни следа налета в горле, розовая гортань и легкие без 
  патологических изменений... 
       Шум льющейся воды за дверью ванной стих. За стеклом мелькала 
  огромная темная бабочка, это Виолетта вытирается огромным, как 
  скатерть, полотенцем. Ее женственная фигурка грациозно извивается, 
  но вытерлась явно небрежно, на спине остались крупные капли, ну и 
  пусть, высохнут сами... 
       Остатки напряжения покинули его тело. Он раскинулся на постели, 
  чувствуя странное облегчение. Жизнь не простая штука, как говорят 
  некоторые, она намного проще. И если понять это, если э т о принять, 
  то жить станет намного легче. А все болезни, как известно, от 
  нервов. Потому американцы уже сейчас самый здоровый народ в мире. 
       Она вышла из ванной, смеющаяся, лучистая, грациозно ступая 
  длинными ногами спортсменки, юная и в то же время зрелая, с ее 
  мягким животиком, едва заметными жировыми складками на боках, 
  чуть-чуть, всего в палец, но которые так мучительно хочется 
  куснуть... 
       Ты еще не очистил тарелки? удивилась она. Ну, что у тебя с 
  аппетитом?.. А-а, догадываюсь! 
       Да я не голоден, пробормотал он. 
       Мужчина всегда голоден, ответила она категорично. Села рядом с 
  ним, капли воды сползали по спине и по ягодицам, впитывались в 
  простыню. Он видел, как она схватила не глядя трубку телефона: 
  Алло!.. Примите заказ. В двадцать седьмой номер полный обед... 
  ладно, по своему выбору, но на двоих здоровых и сильных мужчин!.. 
  Все, выполняйте. 
       Он проследил взглядом, как она положила трубку, пробормотал: 
       Для двоих?.. У тебя еще кто-нибудь под кроватью? 
       Она расхохоталась: 
       Это ты так шутишь?.. Зачем бы я кого-то сгоняла, здесь кровать 
  широкая. Все поместятся. Просто такой мужчина, как ты, должен есть 
  за двоих. Я же догадываюсь, какие у тебя бывают нагрузки! Когда я 
  тебя увидела в первый раз, я сразу заметила, что ты потерял 
  килограммов пять всего за пару дней. У женщин на такие вещи глаз 
  острый... Поправиться, похудеть, сбросить или набрать вес снова нас 
  не проведешь! 
       В дверь постучали, Дмитрий уже без особой неловкости смотрел, 
  как молодой парень вдвинул столик на колесах. В комнате сразу 
  растекся запах жареного мяса, печеной рыбы, аромат душистых и 
  возбуждающих трав. Смуглые руки быстро снимали и переставляли на их 
  стол глубокие тарелки. Араб старался не поднимать глаз на обнаженную 
  женщину, которую хоть сейчас в джанну ублажать героев, руки начали 
  подрагивать, лицо покрылось мелкими капельками пота. 
       Когда он попятился со своим неуклюжим столиком, глаз все еще не 
  поднимал, Дмитрий подумал, что, в самом деле, стоило ли Виолетте 
  одеваться на это короткое время? Допотопные условности... 
       Дверь деликатно захлопнулась, он посмотрел на девушку и подумал 
  еще раз, что в самом деле не стоило. 
       Она покорно пришла в его объятия. 
       Она беспокойно шевельнулась, придвинулась к нему и, не 
  просыпаясь, закинула на него ногу, обняла за шею, положила голову на 
  плечо и вообще чуть ли не вскарабкалась на него, предпочтя его 
  жесткое, как дерево, тело мягкой постели и подушкам. 
       В глазах внезапно защипало. Он со страхом и недоумением ощутил, 
  что видит как сквозь пелену, а сердце щемит, в нем такая нежность, 
  что заплакать можно... Черт, это с ним как раз и стряслось! 
       Он едва дышал, чтобы излишним колыханием груди не разбудить, не 
  потревожить ее сон. Она счастливо и успокоенно сопит, ее тонкие 
  пальчики расслабленно обнимают его шею, но когда его грудь поднялась 
  чересчур высоко, пальчики тут же напряглись и зацепились за шею, как 
  за ствол дерева. 
       Нежность переполняла сердце, но он лежал смиренно, не позволяя 
  себе шевельнуться. Это чистейшее создание всем своим существом 
  держится за него так, словно именно здесь для нее самое надежное 
  место, а соскользнуть с него в теплую дизайнерскую постель рухнуть в 
  пропасть... 
       Виолетта не пробудилась, когда он миллиметр по миллиметру 
  вытаскивал из-под нее свое тело, руки, когда тихонько оделся и на 
  цыпочках выскользнул из номера. 
       Коридорная понимающе улыбнулась, он обулся уже в коридоре, в 
  лифт вошел все еще влюбленным мальчишкой, и только когда на выходе 
  из гостиницы вступил в раскаленное жаркое утро, почти с тоской 
  вспомнил... кто он. 
       Держась в тени, медленно побрел к "Shariah Conti-nental". 
  Фонтаны бьют ровно, сильно, но сегодня нет шаловливого ветра, что 
  разносит мельчайшую водяную пыль по всей улице. Дети толпятся возле 
  холодных струй, брызгаются, визжат... 
       Далеко впереди его глаза выхватили из толпы старого араба в 
  традиционной одежде скитальца по пустыне. Старой одежде, 
  заплатанной, такой непривычный в мире, где все блестит и сверкает, 
  одежда каждого с иголочки, а обувь прямо от модельеров. Этот старик 
  лучше бы смотрелся на таком же стареньком сером ишачке, и Дмитрий, 
  поискав взглядом, в самом деле отыскал ишака. Длинноухий стоял в 
  двух десятках шагов от супермаркета, повод наброшен прямо на столб с 
  ящичком для оплаты за парковку. Роскошные кадиллаки окружили бедного 
  ишака с трех сторон. Водители смеялись, кто-то на ходу потрепал 
  ишака по холке, другой похлопал по карманам, вернулся в машину, 
  видно было, как он там разрывает большой пакет, вскоре вынырнул с 
  грудой печенья на ладони. 
       Ишак невозмутимо сожрал, а осчастливленный владелец печенья 
  пошел к супермаркету, смеясь и вытирая ладонь о бедро. 
       Дмитрий приблизился как раз в момент, когда старик неспешно 
  приблизился к роскошному входу в супермаркет. Шесть дверей время от 
  времени открывались, нарядно одетые юноши выносили за покупателями 
  корзинки с покупками, помогали складывать в багажники. 
       Старик ухватил охранника за рукав: 
       Сынок, позови Ахмата. 
       Охранник, к удивлению Дмитрия, низко поклонился: 
       Ваш сын, благородный Ахмат, будет счастлив видеть вас в своем 
  офисе! Он вас ждет, уже велел подать туда лучшие кушанья... 
       Старик выпрямился, глаза грозно блеснули. 
       Тебе надо повторять? 
       Охранник исчез. Огромный, грузный, он исчез, как джинн из 
  бутылки, молниеносно и бесшумно. Заинтересовавшись, Дмитрий 
  придвинулся чуть ближе, глаза сканировали площадь, в отражении 
  банковского автомата видел, как распахнулась дверь супермаркета, 
  вышел элегантный господин. За ним торопился прежний охранник. 
       Охранник остался у дверей, элегантный господин поспешил к 
  старику, поклонился, поцеловал руку. Дмитрий с удивлением уловил в 
  голосе этого явно преуспевающего человека неподдельную нежность: 
       Отец, я люблю вас!.. Вы проделали такой путь, чтобы навестить 
  своих непутевых детей! 
       Старик сурово всмотрелся в лицо Ахмата. Дмитрий посматривал 
  искоса, старик явно рассержен, настоящий глава семейства, властный, 
  но справедливый, что не оспаривается многочисленными женами, детьми, 
  всей родней. А сын почтительный и любящий, будто все еще не вышли из 
  средневековья... 
       Эх, Ахмат, Ахмат... 
       Отец, взмолился Ахмат. Что мы здесь разговариваем, как нищие? 
  Пойдем, это мой магазин, здесь все мое! 
       Старик грозным орлиным взором окинул сверкающее витринами 
  здание. Осанка его была величественная, настоящий патриарх, бросил: 
       Там дурно пахнет! 
       В магазине? удивился Ахмат. Отец, вы только скажите, изменим 
  все запахи! 
       Старик покачал головой: 
       Все это пахнет дурно, Ахмат. Ты не должен идти так рьяно по 
  пути неполноценных. 
       Ахмат отшатнулся: 
       Отец, что вы говорите? Это американцы неполноценные? 
       Они, ответил старик строго. Недочеловеки. Эти обезьяны так и не 
  успели стать людьми... 
       Отец, сказал Ахмат, Дмитрий уловил, что почтительный сын 
  начинает терять терпение: американцы не столь почтительны со 
  старшими, а этот молодой араб уже наполовину американец. Отец, у вас 
  на руке часы, в которых компьютер!.. А что за программы в нем? Не 
  американцами ли созданы? А тот кадиллак, который у вас стоит и 
  которому вы предпочитаете ишака? Не в Империи их наловчились клепать 
  так, что стали доступны не только королям? Вы даже по Интернету 
  начали бродить, за что я люблю и горжусь вами перед всеми друзьями! 
  Письма и фото отправляете по проводам, а это все в Империи 
  придумано! 
       Старый араб пожал плечами: 
       Видишь, вон мой старый осел? Он лучше меня умеет носить 
  тяжести. А как ходит на мельнице, вращая жернов!.. Но значит ли, что 
  я сочту его лучше себя? И приму его образ жизни? 
       Ахмат беспомощно оглянулся: 
       Отец, у вас какие-то странные образы. Извините, их смысл от 
  меня ускользает. 
       Старик покачал головой: 
       Нет подсказывающего хохота за экраном, да? Если мой осел, 
  добрый и трудолюбивый, умеющий молоть зерно, еще сумеет изобрести и 
  Интернет, то значит ли, что я должен признать также его образ жизни, 
  его философию, его ослиные крики и так же, как он, гадить посреди 
  дороги? Даже если будет уметь сам расставлять эти хитрые крючочки на 
  бумаге или на экране... Даже если он сам создаст новый Интернет или 
  совсем новый мотор для кадиллака. Человек, сын мой, должен не только 
  уметь затачивать мечи, работать в Интернете или расставлять эти 
  крючочки и закорючки, что двигают турбинами и большими машинами. Это 
  умеет и мой осел или американец. Что, Ахмат, я слишком сложно 
  объясняю? 
       Ахмат тоскливо оглядывался на магазин. От широкого навеса 
  падала спасительная тень. 
       Наоборот, сказал он упавшим голосом, слишком просто. 
       Старик горько усмехнулся: 
       Приходится. Все так быстро упростилось, что уже никто не ищет 
  смысла в Коране или вообще в книгах. В любой газете или на любом 
  телеканале предлагается готовое мнение. Или несколько на выбор 
  выбирай любое! Самому думать не надо, бери готовое, подготовленное 
  докторами наук, специалистами. Зачем тебе думать самому, дорогой?.. 
  Эх, Ахмат... Я остановился у нашего общего друга Надир-бека. Он был 
  твоим учителем в медресе. Заходи вечером... если отыщешь время. 
       Он повернулся уходить, Ахмат с жалобным воплем ухватил отца за 
  широкий рукав: 
       Отец!.. Почему вы не остановились в моем доме? 
       Мне больше по сердцу общение с умным человеком, ответил старик 
  очень серьезно, чем с твоим телевизором во всю стену. 
       Он пошел к своему ослику, Ахмат шел следом, попробовал самый 
  убийственный довод: 
       Отец, американцы пришли во все страны! И сюда пришли. Их принял 
  народ. Их понимают, их никто не гонит. Они простые и 
  доброжелательные люди... 
       Старик сказал почти мирно: 
       Американцы люди желудка. А когда человек ест это всегда 
  заметнее и понятнее, чем когда мыслит. Каждый из нас ест, а вот 
  мыслит... Наш пророк Мухаммад... пророк Иса, именуемый неверными 
  Иисусом... великий Хызр все они проиграют в сравнении с их 
  современниками. Не буду трогать память Мухаммада, в Империи больше 
  знают Ису, у них он зовется Иисусом... Ах да, это я уже сказал... 
  Так вот, великий пророк Иса был странен и нелеп не только для 
  богатых и красивых римлян, но даже для его соплеменников. Он нелеп 
  был речами, нелеп подставлением левой щеки, когда били по правой, 
  нелеп даже в своей смерти: кто бы из нынешних американцев не отрекся 
  бы? Потому они предали своего Ису... Иисуса, ибо давно уже на 
  стороне тех, кто распял его на кресте! 
       Он отвязал ишака, вытащил его на тротуар, сел в старое потертое 
  седло. Ахмат стоял покорно рядом, красный от стыда, в костюме от 
  Шарля, галстуке от Верденса, туфлях от Кардучелли, но почтительный и 
  почти послушный сын, ибо на них смотрят, а он не должен терять 
  лицо... 
       Я не понимаю вас, отец, сказал он тихо. Я приду вечером к 
  учителю. Передайте ему, что я чту его речи... 
       Старик подобрал поводья, ишак переступил с ноги на ногу. Старик 
  сказал хриплым каркающим голосом: 
       Запомни, сын мой: американцы это не новый народ! Они были 
  всегда... это они распяли Христа. Только тогда они звались 
  римлянами. Лучшими людьми в их Империи считались те, кто изобрел 
  Интернет... или новый способ затачивать мечи... что для них бедный 
  пророк Иса? Что для них идеи сердца?.. Идея желудка проще... 
  понятнее... 
       Они удалялись, сгорбленный старик на смешном ишаке и семенящий 
  сбоку человек в дорогом костюме, что пытался то поправить на 
  престарелом родителе халат, то подержаться за стремя. Голоса 
  затихали, Дмитрий уловил только обрывистые слова: закат... пожары... 
  из пепла... 
       Закат, подумал он хмуро, пожары... А вот из пепла... Впрочем, 
  здешние народы перемололи не одну напасть. Империя Зла для их 
  многотысячелетней истории что-то вроде стремительно расплодившейся 
  шайки разбойников за океаном. Вчера их не было, сегодня они напали и 
  грабят, завтра их не станет снова. А Восток пребудет всегда... 
  

       Глава 40 
  

       Перед "Shariah Continental" с автомобильной стоянки его 
  окликнули. Улыбающийся Ал-Мас, одетый празднично, махал от 
  роскошного до нелепости автомобиля с открывающимся верхом. 
       Ого, сказал Дмитрий весело, твой? 
       Наш, ответил Ал-Мас довольно. Все девочки поместятся, верно? 
       С шуточками и смешками, так они как все, незаметные, 
  погрузились в авто, Ал-Мас лихо выкатил на дорогу, чудом избежав 
  столкновения. Тоже "как все" из арабов пока не удается сделать 
  дисциплинированных водителей... 
       В городе несколько раз останавливались, закупали шампанское, 
  цветы, дорогие конфеты. Со стороны выглядело, что крепкие веселые 
  мужчины, дорвавшись до выходного, закупают все для веселья, после 
  чего сразу к женщинам, чтобы всем стало легко, еще легче, еще и еще, 
  чтобы вовсе ни о чем не думать, чтобы расслабиться и оттянуться... 
       Дмитрий подумал с грозным весельем, что они в самом деле 
  дорвались до праздника. Для животного нет выше радости, чем 
  взгромоздиться на самку, а для мужчины повергнуть в пыль противника. 
  Да еще такого, что уже пирует в твоем доме, вводит свои законы, 
  бесчестит твоих женщин! 
       В северной части города к машине подошел дряхлый старик в 
  одежде дервиша. Дмитрия не удивило, что Ал-Мас разговаривает с 
  дервишем с великим почтением, но показалось еще, что за поклоном 
  Ал-Маса стоит что-то еще. Правда, если вспомнить, что во все века 
  под личиной дервишей по странам ходили шпионы и диверсанты всех 
  стран и народов... 
       Однако дервиш не делал никаких тайных знаков, не шептал пароли, 
  пугливо оглядываясь по сторонам, не вел их загадочными тропами и 
  закоулками к тайникам, где в кустах саксаула сидели вооруженные до 
  зубов моджахеды. Дервиш отвечал коротко, Ал-Мас слушал и кланялся. 
  Потом дервиш ушел, благословив Ал-Маса, а тот, сразу распрямив спину 
  и повеселев, провожал его счастливыми блестящими глазами. 
       Друг детства? спросил Дмитрий. 
       Ал-Мас взглянул с некоторым удивлением. Потом, решив, что 
  человек в далекой северной стране мог и не слышать про их дервиша, 
  есть же такие дикари, сказал уважительно: 
       Святой человек! 
       Много знает? спросил Дмитрий. 
       Ал-Мас покачал головой: 
       Святой тот, кто знает не многое, а нужное. 
       Гм, это в чем-то верно... согласился Дмитрий. По-пробовал зайти 
  с другого конца: А чем он занимается? 
       Ал-Мас удивился: 
       Странствует, несет слово Истины. 
       Он ее обрел? 
       Ал-Мас чисто русским жестом почесал затылок, даже рожу 
  перекосил от наслаждения или усилий мысли: 
       Полагаю, что да. 
       А как узнать? 
       Узнать может только готовый к Истине, ответил Ал-Мас. Нельзя 
  учить высшей математике того, кто не усвоил арифметику. 
       Тоже верно, согласился Дмитрий снова. Он так и родился 
  дервишем? 
       Нет, конечно, удивился Ал-Мас, не уловив насмешки. Он, как и 
  большинство дервишей, был из богатого и знатного рода. Более того, 
  он был главой могущественного рода, он был владельцем земель... из 
  которых самый мелкий клочок был в триста квадратных миль, настоящий 
  участок рая, где были дворцы, сады... А на других клочках земли 
  выкачивали нефть, доставали из пещер золото, драгоценные камни. 
       И что случилось? 
       Ал-Мас с некоторым непониманием посмотрел на Дмитрия: 
       Как у всех. Он начал думать про Истину, но Истина избегает 
  дворцов. Вот он передал власть старшему сыну, а сам переоделся в 
  рубище нищего, пошел по дорогам, стал искать бесед с мудрыми. Теперь 
  он мудр, к нему шейхи идут за советом и поддержкой. 
       Сумасшедший мир, подумал Дмитрий. Даже в самой сумасшедшей из 
  стран, в России, уже не понять таких подвижников. Особенно в наше 
  рыночное время, когда всяк гребет к себе и только курица от себя. А 
  здесь все еще могут бросить дворцы и уйти в хижины. Даже не в 
  хижины, а просто уйти скитаться по дорогам... 
       Ал-Мас уже медленнее вел машину, пробираясь по узкой улочке. 
  Сказал негромко: 
       Нам подали знак. Везде чисто. Ныряем вон в ту калитку! 
       За спиной остались металлические двери, низкий забетонированный 
  проход, еще одни двери, а затем они спустились в подвал. 
  Металлические ящики стояли под стеной, у Дмитрия перехватило дух. 
  Богато живут арабы!.. Как они сумели закупить спецоружие для элитных 
  подразделений израильских коммандос, новейшие французские автоматы, 
  русские "калаши", бельгийские снайперские винтовки с глушителями? 
       В благоговейной тишине они подбирали оружие, проверяли, в 
  подвале слышалось только деловитое сопение, щелканье затворов. 
  Дмитрий в первую очередь подобрал себе по руке тяжелый армейский 
  пистолет, автомат подобрать намного проще, искоса поглядывал на 
  боевиков. 
       Минут через десять пришли остальные: Иван, Моджади и Ас-Зайдин. 
  Все трое одеты для легкой загородной поездки, когда впереди игра в 
  непривычный гольф, вино, купание с бассейне... можно прямо в одежде, 
  любовь с женщинами под ясным звездным небом. 
       Дмитрий заметил, что самый старший из арабов, Ал-Мас, 
  по-прежнему с недоверием присматривается к зеленой косынке на голове 
  Ивана. Белобрысый, широкомордый, с россыпью веснушек и курносым 
  носом, Иван и сам знал, что его хоть сейчас на плакаты, какими 
  изображают типичных русских. Командир его части часто говорил, что 
  такие вот чистые русаки встречаются разве что в дальних сибирских 
  деревнях, куда убежали староверы и куда чужих не допускают. 
       Слушай, сказал Ал-Мас, не вытерпев, у тебя такая красивая 
  косынка!.. Но почему... зеленая? 
       Иван довольно улыбнулся: 
       Красиво? Мне тоже нравится. Черная не годится солнце голову 
  напечет. Белая заметно, да и пачкается. Коричневую нельзя фашистом 
  обзовут. Голубой цвет еще красивый, но будут пялиться то как на 
  сиониста, то как на гомика. Нелюбо! Красный бы классно, но в 
  коммунисты запишут, не спрашивая... А вот зеленый в самый раз! 
       Ал-Мас потоптался на месте. Видно было, что ответ не шибко 
  удовлетворил, зашел с другого конца: 
       У нас такие косынки носят борцы за дело ислама. 
       Иван удивился: 
       А я кто? Вот он я борец! 
       Ал-Мас оживился, симпатия к русскому сразу усилилась, ощутил 
  даже нежность, как к старшему брату. Каждому приятно иметь старшего 
  брата под два метра ростом и с такой широкой грудью. 
       Вот здорово! Я слышал, что Россия принимает ислам, но, честно 
  говоря, не шибко верил. Про вас что только не болтают. А ты кто: 
  шиит или суннит? 
       Иван смотрел с подозрением: 
       Суннит? А это куда?.. Ты меня такими словами не путай. Не 
  путай, понял? Я ж тебе говорю, что я борец! Скворца с трехсот метров 
  на лету бью. Чего тебе исчо? 
       С трехсот метров... прошептал Ал-Мас восхищенно. Да у нас даже 
  доблестный Назир-бек так не сможет, а он у нас лучший снайпер!.. Ты 
  герой. Аллаху такие герои нужны. Их потом сразу в джанну. Ты ж 
  знаешь, там каждого героя встречает десять тысяч прекраснейших 
  женщин! Молодых и девственных. А к утру их девственность 
  восстанавливается! 
       Иван подумал, сплюнул под ноги, аккуратно затер подошвой: 
       Вообще-то баба девки слаще... Но если у вас такие порядки, то и 
  девственницы сойдут. А можно чтобы девственность не 
  восстанавливалась? 
       Ал-Мас ответил с сомнением: 
       Вряд ли. У нас вера строгая! Что записано в Коране, то и 
  делается. 
       Жаль, сказал Иван искренне. А то учить их заново... 
       Ал-Мас просиял: 
       Ах вот ты о чем! Нет, опыт сохраняется. 
       А, сказал Иван, тогда это хорошо. Я люблю, чтобы все умели. А 
  по правде, в нашем исламе можно и девственность отменить. 
       Ал-Мас насторожился: 
       Каком вашем? 
       Русском, объяснил Иван гордо. У вас сунниты и всякие там шииты, 
  а у нас вообще русский ислам! С нашими национальными особенностями. 
       Ал-Мас заинтересовался: 
       Ты знаешь, я высшую суннитскую школу заканчивал в Пешаваре. 
  Изучал разные течения... Вы какой трактовки больше придерживаетесь? 
       Какой такой трактовки? возразил Иван раздраженно. Я же говорю 
  тебе, чурбан ты сосновый, у нас русский ислам! Ислам, но с 
  национальными особенностями. Понял? Вот как раньше христианство было 
  с национальными особенностями. 
       Ал-Мас спросил жадно: 
       А с какими особенностями было ваше христианство? 
       Русскими, ответил Иван твердо. Национальными! 
       С оружием в багажнике они не рисковали показы-ваться в городе. 
  Авто весело мчалось в сторону песков, там несколько нефтяных 
  магнатов устроили себе оазисы, одинокая машина вряд ли вызовет 
  подозрение у случайного патрульного вертолета. 
       За рулем на этот раз сидел Моджади, а Иван на заднем сиденье 
  затеял богословский спор с Ал-Масом на тему, был ли у Адама пупок. 
  Дмитрий посмеивался, горячий встречный ветер все же охлаждает кожу, 
  а если припечет сильнее можно закрыть верх и включить кондишен... 
       Прибавь скорость! сказал Ас-Зайдин. Эта машина может обогнать 
  птицу! 
       Моджади даже поленился пожать плечами. Машина неслась ровно, 
  чуть-чуть подрагивала, только добрый Иван прогудел: 
       До ночи еще далеко. 
       Не люблю тихую езду! заявил Ас-Зайдин задиристо. Мы могли бы на 
  месте оказаться через два часа! 
       И что мы там будем делать? осведомился Моджади. 
       Как что? ответил Ас-Зайдин и тут же умолк. 
       Оранжевый песок по обе стороны дороги слился в море 
  расплавленного золота. От него и жар шел такой, словно от горящего 
  металла, Дмитрий чувствовал этот знакомый привкус. 
       Ему нравились все трое, от них веяло надежностью и 
  уверенностью. Смутная тревога возникала, лишь когда переводил взгляд 
  на Ас-Зайдина. Слишком восторжен, слишком блестят глаза. Шейх 
  сказал, что ни один из его людей не употребляет наркотики, даже 
  привычный гашиш под запретом, но на кого-то и обстановка может 
  подействовать как наркотик... 
       За спиной слышался гордый голос Ивана: 
       Ты, Абдул, чего-то недопонимаешь в исламе!.. Вот у меня двое 
  детей, погляди фотку... Вишь, какие мальчишки? Оба растут 
  богатырями! Настоящие русы. Я их и назвал мусульманскими именами. 
  Старший Рустам, он здоровее, а младший Руслан. Тоже здоровяк 
  будет... А ты мне сунниты, шииты! Сам ты... 
       Дмитрий посмеивался, в зеркальце видел озадаченное лицо 
  Ал-Маса, но вмешаться не успел, рядом Моджади сказал вполголоса: 
       Машина. Наперерез... 
       Дмитрий схватился за бинокль. Под углом к ним далеко-далеко 
  неслась машина... нет, даже две, впереди тяжелого военного грузовика 
  катит легкомысленный порше, скоростной, но такой непрактичный в этих 
  песках... 
       Дороги сошлись, порше и грузовик остались позади, можно бы 
  легко оторваться, но Дмитрий дал знак сбросить скорость. На этот раз 
  оружие у всех рядом, Иван опустил под ноги крупнокалиберный пулемет, 
  готовый к бою, а Моджади прикрыл полотенцем связку взрывчатки. 
       Это штатовцы, проговорил Ал-Мас с ненавистью. Им мало, что они 
  сделали с моей страной... Еще что-то ищут, позорят могилы моих 
  предков... 
       Дмитрий опустил бинокль. Уже и невооруженным глазом было видно, 
  что их догоняет автомобиль, за рулем которого Себастьян, который 
  вместо имени предпочитает собачью кличку Себ, рядом второй штатовец 
  из Корпуса Мира, а на заднем сиденье... 
       Сердце стучало гулко и часто. Он чувствовал, как покраснели 
  щеки, потом ухи, наконец, краска разлилась даже по шее. 
       Порше поравнялся с ними, Себ приветливо улыбнулся. Он понял, 
  что друг Виолетты нарочито снизил скорость, а Кон помахал рукой. 
  Виолетта вскочила и радостно завизжала. 
       Моджади остановил машину. Виолетта выскочила, бросилась Дмитрию 
  на шею, жарко поцеловала, нимало не смущаясь своих коллег и арабов, 
  ухватила его снизу и слегка сжала: 
       Ого, ты уже снова в форме?.. Ха-ха!.. Куда направляетесь? 
       Да тут один пригласил, ответил Дмитрий смущенно. Такая 
  откровенность ошеломила, хотя было одновременно приятно, что такая 
  красивая девушка держит его за причинное место на виду у всех. 
  Ненадолго... в гости... 
       Себ покосился в сторону боевиков, что выдавили натужные улыбки. 
  
     Вам везет, согласился он. А нам работа, работа... 
       Иван зачарованно смотрел на Виолетту, вздрогнул, как от толчка 
  в бок: 
       А в чем дело?.. Можем поделиться. 
       Не дожидаясь разрешения от Дмитрия, он открыл багажник, вытащил 
  три бутылки шампанского. Себ смотрел на него с улыбкой. Широкоплечий 
  викинг с зеленой повязкой моджахеда выглядит комично. 
       Кон перегнулся через борт, принял шампанское. Иван вернулся к 
  машине, а Себ кивком подозвал Дмитрия, сказал негромко: 
       Ваш друг и по дороге в гости держит спину прямой, словно лет 
  десять ходил только в наглухо застегнутом мундире!.. Посоветуйте ему 
  расслабиться. 
       Виолетта фыркнула, попыталась обнять Дмитрия. Он с трудом 
  оторвал ее тонкие пальцы, рывком подхватил на руки и посадил через 
  борт на заднее сиденье. Виолетта возмущенно вскрикнула. 
       Себ засмеялся, пустил машину вперед. Следом медленно покатил, 
  постепенно набирая скорость, грузовик. Когда он проехал, стало 
  видно, что битком набит арабскими рабочими в спецовках. 
       Дмитрий проводил взглядом машины, в голове мелькнуло злое, что 
  Себу проще, в их тайных службах мундиры не носят, к строевому шагу 
  не приучают, с чего пришлось начинать Ивану. Эти сразу в плаще и с 
  кинжалом в руке... 
       Иван, сказал он вполголоса, этот корпусник заметил, что ты 
  слишком уж не штатский... Ходи как-то иначе! Горбись, виляй задом, 
  животик выпячивай. Эти, которые себя на тренажерах изнуряют, все 
  равно ходят как-то развинченно, заметил? 
       Иван скривился, но кивнул. Снова погрузились, раскаленные на 
  солнце барханы помчались по обе стороны машины. За спиной Иван и 
  Ал-Мас снова погрузились в бесконечный богословский спор. Что-то 
  робко вякнул Ас-Зайдин, сослался на янки с их открытием, что все 
  люди свиньи. Снова негромкий убеждающий голос Ал-Маса, что, мол, все 
  верно, янки правы: люди свиньи. По крайней мере, рождаются свиньями 
  все. Гадкими, подлыми, грязными, похотливыми свиньями. Но... Но 
  свиньи свиньям рознь. Одни стараются зарыться в дерьмо еще глубже, 
  там тепло и по-свински пахнет, другие ухитряются взглянуть на небо. 
  А взглянув, начинают грезить о звездах, мечтают отрастить крылья, 
  взлететь... И что же? Ну, свиньям взлететь трудновато, однако мечта 
  о звездах позволяет хотя бы выбраться из дерьма. А потом, глядишь, 
  уже и не свинья вовсе, а нечто с крыльями, что в самом деле может 
  летать между звездами и галактиками... 
  

       Глава 41 
  

       В воздухе висела мельчайшая пыль, горячая и сухая. Синее небо 
  плавилось от зноя, стало голубовато-серым, а солнце, как слепое 
  пятно, стало совсем крохотным, но жар от него шел нещадный. 
       На самом востоке горная цепь уперлась в небо, вершины 
  вспыхнули, горели оранжевым огнем. Машина неслась по шоссе настолько 
  плавно, что Дмитрий время от времени встряхивал головой, чтобы не 
  задремать. Дорожное покрытие идеально ровное, как зеркало, ни 
  песчинки, словно их удерживает незримый силовой барьер, встречных 
  машин нет, как и попутных... 
       Моджади начал клевать носом, благоразумно остановил машину, 
  вылез. 
       Ал-Мас похлопал Ивана по спине, собрата по вере: 
       Я расскажу о мудром Хызре на обратном пути! 
       Садись за руль, сонно буркнул Моджади. 
       Сажусь-сажусь, ответил Ал-Мас. А ты расскажи ему основы веры... 
  
     Он же лучший снайпер, удивился Моджади. Какие еще основы? 
       Снова колеса пошли наматывать мили, Дмитрий часто посматривал 
  на людей, которые, как и он, словно не чувствуют впереди взрывов, 
  грохота автоматов, криков умирающих. Как они покажут себя? Ивану 
  верит безоговорочно, у того на лице написано, что он таков, каков 
  есть, остальные же... Нет, остальные тоже ребята надежные. Он видит 
  их впервые, а чувствует себя так, словно прошел с ними уже не одну 
  сотню миль и побывал не в одном бою. 
       Шейх в самом деле дал лучших людей. Трудно поверить, что у него 
  все такие. Ал-Мас, к примеру, чересчур велик и широкоплеч для араба, 
  это чуть-чуть уменьшенная копия Ивана, только Ал-Мас с орлиным 
  носом, смуглый и с черными, как маслины, глазами, остальные 
  помельче, но все как будто выкованы из железа, жилистые, без капли 
  дурного жира или даже лишнего мяса, поджарые и собранные. 
       Моложе всех юный Ас-Зайдин, восторженный, с блестящими глазами, 
  красивый, как принц из сказки. Такому бы читать стихи перед 
  восторженными поклонницами, но он лучший снайпер в группе, прошел 
  два тренировочных лагеря, участвовал в боевых вылазках на территорию 
  Израиля. 
       Третьим на заднем сиденье дремлет Моджади, похожий на 
  коричневый валун. Самый старый, он из числа тех боевиков, что не 
  мыслят свою жизнь без борьбы за справедливое дело Аллаха. Даже шейх 
  не мог сказать, в каких сражениях Моджади участвовал, по каким 
  дорогам ходил и чьи самолеты взрывал. Он исчезал, как рассказал 
  шейх, иногда на недели, иногда на целые годы, несколько раз 
  возвращался с новыми шрамами, трижды попадал к врачам, но ему везло, 
  хотя грудь прострелили навылет по меньшей мере трижды, на спине 
  остались четыре шрама в виде звездочек, такое бывает от выстрелов в 
  упор, зато в глазах голодный блеск на некоторое время исчезал. 
       Он был, как рассказали о нем, лучшим подрывником на сотню миль 
  в любую сторону, мог в любом моторе мгновенно отыскать поломку, а 
  испорченную деталь заменить подвернувшимся камушком или щепочкой, 
  однако у него все работало, срабатывало, а если и взрывалось, то 
  только в нужное время и в нужном месте. 
       Сейчас он дремал, не обращая внимания на беседы о вере, на 
  горячий встречный ветер. Весь расслабленный, равнодушный, на 
  иссеченном морщинами лице полнейшее равнодушие к окружающему миру. 
  Седые брови покрыты... Дмитрий сказал бы, что снегом, если бы в этих 
  краях знали, что это такое. Худая жилистая шея тоже изрезана 
  морщинами, среди которых острый глаз Дмитрия различил и узкие шрамы 
  от ножа. 
       Солнце, постепенно багровея, коснулось далеких горных вершин. 
  Те заискрились, но синее небо на глазах становилось красным, 
  багровый свет разлился на половину небосвода. 
       Едва краешек солнца опустился за горы, сразу наступила ночь. 
  Багровый свет за секунды сменился звездным пологом, из сухого 
  воздуха так же быстро начал уходить дневной жар. 
       Машину остановили далеко за барханами. Дмитрий взял бинокль и 
  пополз за вершину. За ним увязался Ас-Зайдин, остальные неспешно 
  ужинали, только Иван отказался: получить пулю в сытый желудок 
  дерьмовое дело. Вообще-то в серьезных частях вообще перед важным 
  заданием ставят клистир, но этим арабам про такое не скажешь, 
  засмеют... 
       Дмитрий, неотличимый от песка, в который зарылся, медленно 
  водил биноклем. Электронный, с встроенными чипами, он сам менял 
  резкость, указывал расстояние, засекал теплые точки, указывая их 
  параметры... В основном это были песчаные мыши. 
       Юсовцы устроили свою станцию и не на горе вовсе, а так, на 
  каменном холме. Горой была еще пару миллионов лет тому, но горячие 
  ветры днем и лютый холод ночью растрескали камни, превратили в 
  крупнозернистый песок. Но на вершине того, что осталось от горы, 
  стоит серьезная станция. 
       Не просто стоит, а господствует над всей долиной. С виду просто 
  научно-исследовательская станция франков, что вечно что-то ищут в 
  земле, меряют температуру воздуха, наблюдают за звездами. Только 
  допущенные к секретам знают, какое мощное оборудование за этими 
  стенами и что янки наблюдают не только за движением в долине... да 
  еще как наблюдают: мышь не пробежит незамеченной!.. но и отслеживают 
  движение самолетов, принимают сообщения со спутников-шпионов... 
       Он попытался сглотнуть слюну, но потрескавшаяся глотка 
  отозвалась болезненным стоном. А там, внутри станции, работает 
  кондишен, воздух холодный, напоенный морской влагой... 
       Что мне не нравится, сказал он, так это вон тот грузовичок... 
       Ас-Зайдин сказал отчаянным шепотом: 
       Но почему он здесь... По договору янки не имеют права держать 
  здесь войска. 
       Они и не держали, подтвердил Дмитрий. Но только сегодня, когда 
  нам приспичило пройти здесь, на станцию прибыло неизвестное число 
  людей. Военных. Неизвестно, сколько их, как и чем вооружены... Да, 
  подарочек! 
       От кого? спросил Ас-Зайдин быстро. Думаешь, это не случайно? 
       А ты бы как подумал? 
       Ас-Зайдин сказал нехотя: 
       Я бы подумал, что их предупредили... 
       Но не думаешь? 
       Скорее совпадение. Бывает же такое совпадение? 
       Дмитрий сказал тихо: 
       Бывает. Еще и не такое бывает. Я слышал, что однажды из мешка 
  наборщика высыпался шрифт и сложился в стих Хайяма. Такое по теории 
  вероятности возможно, знаю. Но не поверю! 
       Ас-Зайдин спросил тихо: 
       Рисковать будем? 
       Когда спадет жара, решил Дмитрий. Мы ведь нормальные бедуины, 
  верно? 
       Он оглянулся. Далеко внизу неспешно насыщались за такой же 
  неспешной беседой Ал-Мас и Моджади. Иван дремлет, привалившись 
  спиной к автомобилю. Да, автомобиль у них был чисто бедуинский: 
  огромный, просторный, с мощным мотором, дорогой в Аравии не могут 
  прижиться дешевые японские автомобильчики, юркие и удобные на тесных 
  дорогах Японии, но здесь простор, здесь обожают машины огромные, 
  будь это легковые или трейлеры, чтобы можно было погрузить всех жен 
  и домашний скот. 
       Сколько же их там? пробормотал Дмитрий. Знать бы... 
       Вряд ли больше троих-четверых, ответил Ас-Зайдин. Больше просто 
  не поместится на станции. 
       Там поместится два десятка! 
       Солдаты Зла не терпят неудобств, объяснил Ас-Зайдин с 
  презрительной усмешкой. У них на каждого должно быть не меньше 
  двенадцати метров пространства... 
       Дмитрий кивнул: 
       Верно. Но это если ночевать, жить. А если они всего на пару 
  часов? Только встретить нас? 
       Глаза Ас-Зайдина округлились. 
       Ты все-таки считаешь, что кто-то нас предал? 
       Я не верю в случайности, напомнил Дмитрий. 
       Они сползли обратно в полной темноте. Боевики сидели на 
  корточках, прислонившись к машине. Автоматы в руках, уже готовые к 
  бою. Огня не зажигали, хотя барханы от станции закрывают надежно, но 
  со спутника могут засечь, послать на станцию сигнал-предупреждение о 
  странных соседях... Дмитрий хотел привычно сесть на землю, вовремя 
  напомнил себе, что Восток дело иное. Как ни манит присесть на 
  горячий песочек, а низзя. Днем задницу спалишь, а ночью простудишь. 
  Потому на Востоке так часто сидят на корточках, а для молитв 
  используют особые коврики. Особые тем, что толстые. 
       Ал-Мас смотрел на небо, что-то высчитывал, губы шевелились. 
  Ас-Зайдин нервно ежился, настораживался при любом шорохе. А здесь 
  даже муравьи-бегунки шелестят песком. 
       Дмитрий поинтересовался: 
       Со штатовскими коммандос еще не сталкивался? 
       Нет, ответил Ас-Зайдин честно. Мы по большей части умельцы по 
  войнам друг с другом. А с янки... Мороз по коже... Столько о них 
  наслышан! 
       Плюнь, посоветовал Дмитрий. Пропаганда. Это они сами так о 
  себе... А другие все над ними смеются. Они сильны только крылатыми 
  ракетами, а вот когда глаза в глаза, лицом к лицу кишка тонка. 
  Трусливая нация! И шкуры больно бережет. Ты знаешь, какой у них 
  самый популярный телесериал сейчас? 
       Ас-Зайдин покачал головой: 
       Я имперские фильмы не смотрю. Брезгаю. 
       Я смотрю, ответил Дмитрий. Так вот, в той проклятой Стране Зла 
  я еще ни разу не встретил фильма, где американцы спасали бы честь, 
  любовь, достоинство, так что ты понимаешь, что в том здании за люди. 
  Они приехали сюда вооруженные до зубов, сидят и дрожат, как мыши, 
  молятся своему богу, чтобы дождаться утра живыми, а потом их сменят, 
  они вернутся героями из этих страшных песков, больше не увидят этих 
  страшных людей... нас с тобой!.. получат медали и повышения в 
  чинах... 
       Ас-Зайдин сказал нерешительно: 
       Нам показывали в лагере учебный фильм... Там эти, коммандос, 
  проходят еще и высшие школы этого... как его... восточных 
  единоборств... 
       Сунь-хуньства, подсказал Дмитрий. 
       Что-то похоже, согласился Ас-Зайдин неуверенно. По шесть лет 
  учат. А до этого проходят подготовку в особых элитных школах, где 
  занимаются по двенадцать часов в сутки! Могут разбивать кирпичи не 
  только рукой, но даже пальцем... 
       Дмитрий восхитился: 
       Здорово. Иван-бек, а ты владеешь этим сунь-хуньством? 
       Слышно было, как Иван улыбнулся в темноте: 
       Увы, Аллах миловал. 
       А своим пулеметом? 
       В тиши слышен был легкий скрип, незримая ладонь Иван-бека 
  погладила вороненый ствол пулемета. 
       Лучше сказали бы те, в кого он стрелял... но уже не скажут. 
       Не скажут? 
       Да. И в карты уже играть не сядут. 
       Дмитрий спросил: 
       А сколько тебе понадобилось, чтобы овладеть? 
       Два урока. 
       Дмитрий кивнул в сторону красных огоньков: 
       Мы с Ал-Масом зайдем с той стороны. Сверим часы: сейчас 
  половина второго. Через двадцать минут начинай продвижение к 
  воротам. Как только поднимется тревога, действуй. Пленные нам ни к 
  чему, так что руки у тебя свободны. И посмотрим, что эти сунь-хуньцы 
  против пулемета, у которого в рожке достаточно пуль, а 
  скорострельность... тоже достаточная! 
       Слышно было, как боевики зашевелились, песок едва слышно 
  заскрипел. Дмитрий подхватил снайперскую винтовку, рядом пахнуло 
  теплом от Ал-Маса. Дмитрий уже отличал каждого по запаху, а если 
  учесть, что Ал-Мас плотно поужинал... 
       Песок шелестел, ноги погружались до голени, бархан 
  сопротивлялся, не пускал на вершину. Наконец Дмитрий упал на брюхо, 
  последние метры прополз на брюхе. 
       Непривычно тяжелая винтовка высунула длинное рыло и нацелилась 
  в темное небо. Вместо мушки на ней сидело нечто нелепое, вроде 
  старинного радиопередатчика. Провод тянулся к палмтопу, на темном 
  экране носились, как в бреду сумасшедшего математика, километровые 
  ряды цифр. 
       Рядом послышалось движение. Ал-Мас тихохонько подполз, черные 
  как ночь глаза с великим уважением следили за цифрами. Он был 
  наслышан, что иной русский слесарь, не найдя денег на похмелку, 
  может на скорую руку смастерить прибор, который не в состоянии 
  разработать оборонные институты Империи Зла, и тут же продаст его за 
  бутылку водки. 
       Винтовка русского друга была соединена с прибором, сделанным 
  одним из таких умельцев, простым слесарем, которого поймали на 
  изготовлении уникальных инструментов для бандитов. Теперь он сидит в 
  закрытом КБ, работает на оборонку... 
       На экранчике цифры замерли, только последние в ряду постоянно 
  сменялись, хотя винтовка лежала на песке недвижимо. Ал-Мас 
  уважительно прошептал: 
       Она смотрит на звезды... 
       А они, заразы, не стоят на месте, шепнул в ответ Дмитрий. 
  Чертова астрономия, тоже сошла с ума... Показывай, а то буду шарить 
  до утра. 
       Палец Ал-Маса уперся в границу между звездным небом и залитым 
  лунным светом песком. Дмитрию показалось, что послышался скрип, а на 
  небосводе осталась царапина. 
       Слева от башни... Нет, возьми еще на два градуса левее... Выше, 
  выше, сам понимаешь, что с высоты охват больше... 
       Тепловые локаторы юсовской станции за три мили засекали любое 
  теплокровное существо, будь это человек или джейран. За две мили уже 
  выдавали изображение на экран. Если масса в самом деле была близка к 
  массе человека, то никогда не спящие и не играющие в кости автоматы 
  поднимали тревогу. 
       Дмитрий помнил, что уже дважды группы бедуинов пытались 
  приблизиться к станции без разрешения. Оба раза по ним открывали 
  огонь. Оба раза оказывалось, что это просто гуляки или 
  путешественники, безоружные. Местные власти приносили извинения, а 
  юсовцы лишь больше утверждались в своей безопасности. 
       Конечно, индикаторы, настроенные только на тепло, это архаика. 
  Уже давно существуют комбинезоны, которые отсекают тепло. Детекторы 
  массы обманывает модернизированная модель комбинезона. Есть еще 
  датчики, реагирующие на движение, но, как говорится, на всякий газ 
  есть свой противогаз... 
       Он просто чувствовал, что на этой станции пока не установили 
  очень сложных датчиков. Здесь вообще никогда не было крайних течений 
  ислама, а к Западу традиционно относились терпимо, без вражды. 
  Потому их и смяли в первую очередь. 
       Дмитрий наконец поймал в прицел инфрадатчик. На крохотном 
  экранчике цифры словно сошли с ума, лезли друг на друга целыми 
  группами, наконец померкли, а в центре экрана засветился багровый 
  круг. Дмитрий подкрутил винт, багровый круг начал уменьшаться. 
  Ал-Мас возбужденно дышал рядом, песок под его толстыми губами 
  вздымался крохотными фонтан-чиками. 
       Поймал, прошептал он возбужденно. Ты поймал его, да? 
       Сейчас проверим, шепнул Дмитрий. 
       Не дыша, он чуть-чуть коснулся не спусковой скобы, а клавиши 
  ввода команды. Некоторое время на экране багровый кружок оставался 
  таким же зловещим, словно налитый кровью глаз чудовища, затем 
  медленно сменился алым цветом, незаметно перетек в оранжевый. 
       Он не погас, сказал Ал-Мас встревоженно. Получилось что-нибудь? 
  
     Еще как, шепнул Дмитрий, словно юсовцы могли его услышать. 
  Гасить нельзя, на пульт сразу поступит сигнал о неисправности. Тут 
  же заменят! А так он у них работает, сканирует, подает на общий 
  экран сигналы... но только теперь он замечает массу не мельче 
  слонов. 
       Уже без дрожи поворачивая винтовку, отыскал своим устройством, 
  которое называл просто антилокатором, еще два, прихлопнул, то есть 
  перепрограммировал, а тем временем у подножия бархана уже едва 
  слышно заработал двигатель машины. 
       Ал-Мас попятился, отполз, вскочил и понесся к боевикам. Он так 
  подпрыгивал и размахивал руками, словно превратился в юного 
  Ас-Зайдина. 
       Получилось! выкрикивал он вполголоса. Чувствовалось, как ему 
  хочется заорать во весь голос. Быстрее в машину. Пока не 
  опомнились... 
       Не скоро заметят, хотел сказать вдогонку Дмитрий, но смолчал. 
  Удар надо нанести немедленно, хотя вероятность того, что кто-то из 
  техников вздумает провести глубокую проверку инфралокатора, 
  ничтожна. На станции слишком привыкли доверять своей технике, 
  электронике, кибернетике. Еще не знают, что русский слесарь в 
  подвале на коленке в состоянии сделать то, что не в состоянии 
  сделать их оборонные заводы. Вернее, это они знают, но почему-то 
  уверены, что всех переманили длинным долларом к себе за океан. А кто 
  еще не перебежал, тот только и мечтает, чтобы его туда взяли... 
       Все уже сидели в машине с оружием в руках, ждали. Он забросил 
  винтовку в багажник, сменил ее на автомат, прыгнул на сиденье рядом 
  с Ал-Масом. Тот повернул руль, машина бесшумно покатила по 
  серебряному песку, при виде которого Дмитрий никак не мог отделаться 
  от ощущения, что едут по снегу. 
       Вскоре Ал-Мас выключил двигатель, машина неслась по инерции. 
  Когда начала замедлять бег, Иван прыгнул через борт, понесся рядом, 
  уже с чудовищным мини-ганом в обеих руках. Ал-Мас затормозил, все 
  быстро выскакивали, пригибались, пальцы на спусковых крючках. 
       Бегом, велел Дмитрий. Теперь все от скорости. 
  

       Глава 42 
  

       Ал-Мас хищно улыбнулся Ивану. Худой и жилистый, быстрый, как 
  газель, он перебросил сумку с запасным боекомплектом, сделал 
  глубокий вдох и понесся вверх по крутому склону. В лунном свете он 
  казался огромной серой ящерицей. 
       Силенка тоже не вредит, буркнул Иван. 
       Песок взлетел под его ногами. Земля загудела, а сам Иван как-то 
  уменьшился... нет, это он уже догоняет быстроногого Ал-Маса, чертов 
  слон... 
       От каменного холма все еще шел сдержанный сухой жар, словно от 
  накаленных в бане валунов. В сторонке, в лунном свете приглашающе 
  блестят широкие ступени, но кто знает, какие там могут быть 
  вмонтированы датчики... 
       Продвигались черные, как тени между барханами, но с торчащими 
  резкими, словно ветви саксаула, стволами автоматов, пулеметов. 
       Высокое здание из белого камня приближалось неровными толчками. 
  Вокруг него палатки, в лунном свете блестят широкие навесы, Дмитрий 
  на бегу успел рассмотреть столы и несколько стульев, посуда на 
  столе... 
       Мелькнула мысль подкрасться к двери, открыть бесшумно, а там 
  всех прикончить ножами... Патроны расходовать не раньше, чем кто-то 
  проснется и поднимет крик, но в этот момент впереди темная фигура с 
  повязкой на лбу чуть приподнялась, Дмитрий увидел предостерегающе 
  поднятую ладонь с растопыренными пальцами. 
       Под лунным светом чувствовалось движение. В тишине донесся 
  легкий вздох. Дмитрий вгляделся, глаза с трудом вычленяли смутные 
  силуэты на темном фоне. Поднес к глазам бинокль, нахмурился. Два 
  обнаженных тела двигались в согласованном ритме, сверху вроде бы 
  женская спина... все верно, лунный свет захватил на миг колышущуюся 
  грудь, вытянутую, как целлофановый пакет, наполненный молоком. 
       Сбоку чуть шелестнул песок. Ас-Зайдин осторожно выдвинулся, 
  сразу же все понял, шепнул: 
       Женщины во всем берут верх... 
       В голосе чувствовалась зависть. Дмитрий сказал сожалеюще: 
       Снайперскую оставил в машине... 
       Обойдемся, ответил Ас-Зайдин. 
       Слышно было, как он потащил из ножен нож. Дмитрий перехватил 
  его за кисть: 
       Нет. Пусть лучше Иван. 
       Но... 
       Ты не доверяешь своему побратиму? 
       Ас-Зайдин шепнул сердито: 
       Доверяю! Но я лучше знаю пески... 
       Пески в наших краях тоже есть, ответил Дмитрий. В наших краях 
  есть все. 
       Иван уловил его движение, припал к земле. Все видели, как его 
  тень растворилась в лунном свете, а на том месте, где лежал Иван, 
  смутно забелели камешки. 
       Несколько мгновений ничего не происходило. Дмитрий поднес к 
  глазам бинокль: 
       Пошли! 
       Но... заикнулся Ас-Зайдин беспомощно... и заткнулся. На том 
  месте, где двигались потные сопящие тела, сейчас тоже двигалось, но 
  теперь это был Иван. Он смотрел в эту сторону и подавал им знаки. 
  Шайтан!.. Когда же он успел... 
       Они подхватились и понеслись все четверо разом, как здоровенные 
  жеребцы. Иван первым пересек двор, с разбегу ударился в закрытую 
  дверь. 
       Дмитрию почудилось, что дверь пошла рябью, словно в воду 
  бросили камень. Грохнуло, в мертвенном свете холодно блеснули щепки, 
  металлические скобы. Иван исчез в темном провале. 
       Оглушительно загрохотал пулемет. Дмитрий вышиб соседнюю дверь, 
  швырнул гранату, отступил за дверной косяк. Грохнуло, из проема 
  вылетели клочья одежды, мусор и нечто неоформленное, что мягко и 
  влажно шлепнуло о противоположную стену. 
       Дмитрий ворвался в помещение. Черное дуло автомата настороженно 
  смотрело по сторонам. Из соседних помещений слышались длинные 
  автоматные очереди. Прорвался одинокий вскрик, тут же сменился 
  хрипом и оборвался. 
       Дважды грохнуло, рвались гранаты. В одной из комнат закричали 
  женские голоса, следом бабахнул тяжелый взрыв. 
       Распахнулись двери, сразу двое мужчин выметнулись навстречу. 
  Дмитрий успел увидеть вытаращенные глаза и раскрытые в беззвучном 
  крике рты. Но может быть, они и кричали, грохот выстрелов заглушил 
  все, автомат в руках тряхнуло дважды. 
       Убитые еще не успели сползти по косякам на пол, а он кувырком 
  влетел в помещение, падая, выстрелил трижды, еще трое бессильно 
  откинулись в креслах, а один, как тесто, сполз на пол, растекся 
  неопрятным комом. 
       В этом огромном овальном зале так дико рябило от огромных ярких 
  экранов, что на противоположной стене метались стаи зайчиков. Ему с 
  разбегу почудилось, что они шелестят, как груды крабов в большой 
  корзинке. На стене напротив не меньше двух десятков экранов, а 
  посредине зала, как огромная подкова, прямо из пола вырос пульт 
  управления в полукруге метров шесть-семь, сотни циферблатов и 
  индикаторов, все выглядит как космический центр по запуску 
  межпланетных ракет. 
       На экранах двигалось, мелькало, скакало. Звук отключен, 
  сторожевые сенсоры все еще сигнализируют, что все в порядке, если не 
  считать периметра, а так чуткая автоматика сторожит, бдит. 
       Сердце бешено гнало кровь в голову. Виски трещали от ударов 
  изнутри. Сволочи, надеетесь на технику? Сейчас увидите... 
       Пинком отшвырнул одну залитую красным тушу от пульта. Жаль, не 
  увидите, как горит вся ваша техника... 
       Руки быстро приклеивали взрывчатку, пальцы автоматически 
  ставили таймеры, а уши ловили каждый звук. 
       Автоматные очереди теперь звучали с перерывами, короткие, злые, 
  похожие на отрывистый лай. Когда он установил последнюю мину, в 
  дальних помещениях грохнули два одиночных выстрела. 
       Простучали тяжелые ботинки, в проем было видно, как пробежал с 
  автоматом на изготовку Ас-Зайдин: оскаленный, озверелый. Лица 
  Дмитрий не рассмотрел, но, похоже, юноша не успел даже выстрелить. 
  Там, где пронеслись Иван да Ал-Мас, уже ничто не шевельнется... 
       Оставалось еще с десяток зарядов, он пробежался по комнатам, 
  Ал-Мас выскочил навстречу, глаза дикие. 
       Ты видел, что в подвалах? 
       Догадываюсь, выдохнул Дмитрий. 
       Вниз вела широкая железная лестница. Ал-Мас побежал следом, 
  ступеньки грохотали, словно неслась колонна танков. 
       Двумя пролетами ниже расположился еще один зал, что вполне 
  тянет на подземный завод. Стен не видно из-за великанских силовых 
  установок, огромные двигатели гудят ровно, мощно, воздух насыщен 
  электричеством. 
       Ал-Мас метнулся все проверить и осмотреть, Дмитрий присел, 
  размещал мины. Пол едва слышно подрагивает, там еще ниже явно 
  емкости с топливом, юсовцы народ запасливый. 
       Я наверх! крикнул Ал-Мас. 
       Не заблудись, ответил Дмитрий. 
       Вверх по лестнице Ал-Мас пронесся еще быстрее, чем спускался. 
  Там все еще иногда слышались выстрелы, звон и грохот. Похоже, Иван 
  крушит аппаратуру. Он как-то признался, что в душе одухотворенный 
  поэт, бредберианец... или бредбериец, и потому ненавидит технику. И 
  крушит ее, аки луддист, где возникает случай. 
       Когда он поднялся, наверху в самом деле почти все экраны были 
  разбиты, пульт разворочен, словно в него угодила крылатая ракета, а 
  сам Иван осматривался, что бы попортить еще. 
       Из коридора в зал вбежал Ас-Зайдин. Лицо серое, а красивые 
  глаза трагически расширены. Дмитрий успел заметить, насколько на 
  автомате побелели сжимающие его пальцы, косточки вот-вот прорвут 
  кожу. 
       Командир! выкрикнул он. Там в дальней спальне... 
       Что? 
       Женщины, с крика на шепот сорвался Ас-Зайдин. Женщины и дети... 
  
     Откуда дети? удивился Дмитрий. Сейчас же... ах да, каникулы! 
  Ничего себе поездочку устроили!.. Ну и что? 
       Ас-Зайдин сказал жалко: 
       Но... Невоюющая сторона как бы... Так не принято... 
       Дмитрий сказал зло: 
       Кем не принято? Ими? А почему играть по их правилам?.. Эти 
  имперские дети вырастут и станут солда-тами, а женщины... именно 
  эти... схоронившиеся в той спальне, стягивают кольцо баз вокруг 
  наших стран! Да-да, эти женщины проголосовали за имперскую власть и 
  ее политику! Это руками этих женщин посылают сюда солдат, рассылают 
  их по всему миру, разносят заразу... К тому же эти твари нарожают 
  новых солдат! А те, возможно, убьют твоих детей. 
       Он пробежал по коридору, за спиной слышался топот тяжелых 
  ботинок. Ас-Зайдин забежал вперед, указывая дорогу. Дмитрий ногой 
  ударил в дверь, в помещении испуганно закричали. Это была спальня, 
  роскошная спальня. На широкой постели сидели три женщины, одна 
  прижимала двоих детей, выставив их перед собой, как щит от пуль. Ни 
  одна не спросила о судьбе своего мужа, хотя треск автоматов и крики 
  слышны до самых глубоких подвалов. Понятно, своя шкура дороже, а 
  партнеры все заменяемы... 
       Узкое скуластое лицо Ас-Зайдина напряглось, ноздри раздулись. 
  Долгое мгновение он пылал гневом, как пышет огнем паровозная топка, 
  затем грудь разом опала, а звонкий голос упал почти до шепота: 
       Нет, я так не могу. Давайте уходить. 
       Дмитрий бросил на него короткий взгляд, но ничего не сказал. 
  Они выбежали из помещения, и лишь тогда Ас-Зайдин, словно 
  устыдившись, сорвал с пояса гранату, сжал, высвобождая чеку, и 
  швырнул за спину. Ноги вынесли его за дверь, руки захлопнули, 
  отрезав, как ножом, дикий женский крик, и быстро задвинули засов. 
       Почти сразу по ту сторону глухо громыхнуло. Под ногами слегка 
  дрогнуло, а металлическую дверь в середине выгнуло, будто в нее с 
  размаху ударили обломком скалы. 
       Дмитрий удовлетворенно хмыкнул. Теперь дети этих женщин никогда 
  не возьмут в руки автоматы. И не будут стрелять в русских или 
  арабов. Ни всерьез, ни в компьютерных играх. 
       Уходим! крикнул он. Черт знает, что у них за система 
  оповещения. Возможно, на ближайшей базе сейчас к десантным 
  вертолетам уже бежит их сраная "Дельта". 
       Иван сказал бодро: 
       Может, задержимся и примем бой? А то как-то уходить без 
  драки... 
       Ал-Мас смотрел на гиганта с великим уважением. На его глазах 
  этот силач срубил из пулемета с десяток выскочивших солдат охраны, а 
  потом несся, как древний герой, сокрушая на своем пути двери, 
  стражей, разбрасывая гранаты, разбивая кулаками головы, и это он 
  называет "без драки"? 
       Дмитрий покачал головой, в голосе было великое сожаление: 
       Нельзя. 
       Почему? Сколько в том отряде дельтовцев? Я их бивал не раз. 
       И я бивал, признался Дмитрий. Но им страшнее, когда на их людей 
  напали, побили и ушли в неизвестность. А если мы их встретим и 
  перебьем, все равно кто-то наверху у них запишет как победу, что, 
  мол, его люди успели настичь террористов и дали бой... Соврут, что 
  мы все уничтожены. 
       Иван вздохнул и побежал в ночь. Дмитрий оглядывал отряд, все 
  возбуждены, горячка короткого боя еще не прошла, адреналин в крови, 
  а пальцы при каждом звуке дергаются к спусковым крючкам автоматов. У 
  Ас-Зайдина кровь на щеке, расцарапало обломком щепы после взрыва 
  первой гранаты. Мальчишка счастлив, теперь всю жизнь будет 
  хвастаться шрамом. Но это хорошо, когда хвастаются шрамами, а не 
  кольцами в носу... 
       Благословенны народы, вырвалось у него вместе с жарким 
  дыханием, где женщины чтут мужчин за шрамы, а не за... 
       Что? переспросил бежавший бок о бок Моджади. 
       Дмитрий ответить не успел, из темноты вынырнула машина. Иван 
  даже сейчас не зажигал фар: со спутника могут заметить и проследить 
  их путь, Дмитрий подтолкнул Моджади, Ас-Зайдин и Ал-Мас молча 
  нырнули в открытые двери. 
       Дмитрий вскочил последним, рука одним движением выдернула из 
  нагрудного кармана пластмассовую коробочку, а ноготь большого пальца 
  сковырнул защитный колпачок. 
       Пора, выдохнул он. Теперь уходим! 
       Кончик указательного почти нежно коснулся черной кнопки. Ал-Мас 
  запустил двигатель, машина вдруг качнулась от могучего толчка. Кулак 
  сжатого воздуха ударил в спины с такой силой, что Ас-Зайдин вовсе не 
  удержался, боднул в спину Ивана. 
       За спиной страшно треснуло, донесся тяжелый грохот, что рос с 
  каждым мгновением. Черная пустыня впереди внезапно стала зловеще 
  красной, словно выступила кровь всех погибших в этих песках народов. 
  
     Дмитрий оглянулся. На месте станции был грохочущий, 
  взрывающийся ад. Даже холм исчез, на его месте в небо бил толстый 
  столб оранжевого огня. Земля тряслась, как испуганный мул, небо из 
  темного стало багровым, а звезды померкли. Взрывы грохотали один за 
  другим. Казалось, что взрываются цистерны с авиационным бензином. 
  Воздух горячими волнами накатывался с места катастрофы. Взрывы 
  грохотали и грохотали, зарево становилось все громаднее. Воздух 
  накалился, от грохота трещал череп, а в ушах стало больно и горячо. 
       Ас-Зайдин прокричал в восторге и страхе: 
       Что же они там хранили? 
       Иван сразу погнал по прямой, машину вел уверенно, словно всю 
  жизнь ездил по этой дороге. 
       Через полчаса гонки машина остановилась, Ас-Зайдин выскочил с 
  Ал-Масом, быстро закопали автоматы в горячий песок, при себе 
  оставили только пистолеты, на которые есть разрешение. Ас-Зайдин уже 
  был в машине, а Ал-Мас деловито положил приметный камень. Он не 
  племянник шейха, для простого бедуина такое оружие стоит дорого, он 
  за ним еще вернется... 
  

       Глава 43 
  

       Рассвет окрасил небо в алый цвет. Автомобиль наматывал мили на 
  колеса, Моджади сменил Ивана, тот перебрался на заднее сиденье, 
  вломившись, как грубый слон, между по-восточному изящными 
  Ас-Зайдином и Ал-Масом. 
       Моджади держал руки на баранке спокойно, хотя от горячего 
  встречного ветра лобовое стекло почти что прогибалось, как рыбий 
  пузырь. Хотя, подумал Дмитрий, сто пятьдесят миль в час разве много, 
  здесь и тысячу можно, если бы позволил мотор. Широкая полоса из 
  ровных бетонных плит асфальт здесь бы расплавился и утек в пе-сок, 
  идеально ровная, тянется от одного края горизонта к другому. Ни 
  одной машины навстречу, как и рядом! 
       Солнце выглянуло из-за горизонта, верхушки барханов вспыхнули 
  золотым огнем, и через пару мгновений тени словно исчезли. Они 
  мчались в мире растопленного золота, Моджади опустил щитки, все 
  надели солнцезащитные очки, но блеск и сверкание все равно 
  заставляли щуриться, пригибать головы. 
       Дмитрий почти не отрывался от бинокля, осматривал горизонт, 
  верхушки крупных барханов. Дважды пересекали такие же на диво 
  ухоженные дороги, лишь раз встретили автобус с туристами. 
       По спине внезапно побежали мурашки. В квадратном, непривычном 
  для стандартного бинокля окне появился совсем близко тяжелый 
  армейский грузовик. Судя по посадке, до отказа набит солдатами. 
  Следом за грузовиком пронеслись две пожарные машины. 
       Он поспешно взглянул поверх бинокля. Параллельная дорога 
  проходит черт-те где отсюда, а грузовик и остальные машины видны 
  едва заметными точками. 
       Ас-Зайдин поинтересовался: 
       Что там? 
       Закопошились, процедил сквозь зубы Дмитрий. Как быстро... 
  значит, у них автоматическая связь через спутник. Едва перестал 
  подавать сигналы, со спутника сразу же бросили взор свысока, 
  зафиксировали повышение температуры, пожар... Современная аппаратура 
  засекает огонек сигареты с любой орбиты! Тут же передали в свой 
  Центр, а те распорядились здесь... 
       Ас-Зайдин сказал уязвленно: 
       Наше правительство не выполняет волю франков! 
       Но почему так быстро? 
       Потому что... Думаешь, Хантарчан успел вовремя? 
       За нами не гонятся, ответил Дмитрий с заминкой. Значит, 
  успел... 
       Огромный трейлер Хантарчана должен был минут через десять после 
  нападения пройти мимо разгромленной станции, вызвать подозрение и 
  увлечь погоню за собой. А когда его после долгих безуспешных попыток 
  все же сумеют остановить, то обнаружат, что в трейлере пусто, а 
  удирал Хантарчан лишь потому, что у него просроченные водительские 
  права... 
       А на заднем сиденье Ал-Мас искоса посматривал на широкое и 
  неподвижное, словно вырубленное из розового мрамора, лицо Иван-бека. 
  Тот с интересом любовался белым кварцевым песком, замечал 
  прошмыгива-ющих ящериц, долгим взглядом проводил тонконогого 
  джейрана на верхушке бархана. 
       Ты герой, сказал Ал-Мас почтительно. Но вот про христианство с 
  вашими особенностями я так и не понял. Чем знаменито было 
  христианство? 
       Иван посмотрел с некоторым удивлением. Среди своих русаков он 
  привык говорить о бабах, водке, ругать правительство и генералов. В 
  оставшееся время, если такое оставалось, все интересовались, в самом 
  ли деле над Землей летают инопланетяне. Но никогда никто из бойцов, 
  даже из офицеров, не заводил раз-говоры о таких туманных вещах, как 
  вера, религия... А эти чурки чуть что о своих пророках, о своей 
  миссии, как ее понимать, так ли надо толковать эту строчку Корана 
  или эдак... Целые школы у них возникли на разных толкованиях того 
  или другого слова! Смертным боем между собой бьются! Целые армии 
  принимают сторону тех или других... Да что там армии, вон Иран и 
  Ирак смертельные враги только потому, что какую-то строчку в Коране 
  толкуют каждый по-своему. Последний раз десять лет спорили по 
  толкованию этой строчки с применением танковых армий, авиации, 
  тяжелой артиллерии, десантных дивизий. Пару сот цветущих городов 
  превратили в развалины, все занесло песком... он сам видел белеющие 
  черепа и уходящие в песок подбитые танки... но так и не пришли к 
  единому мнению, какое же толкование вернее отражает суть сказанного 
  Мухаммадом. 
       Но Ал-Мас друг, показал себя хорошо. Вместо того чтобы послать 
  куда подальше, своего бы уже послал, Иван подумал, сказал твердо: 
       У нас церкви. Понял? А у вас мечети. У нас попы. Они ходють и 
  кадилами машут. Как только дом какой подрядчики сдают или мост, 
  сразу же поп в золотой рясе приезжает, кадилом машет, водой на всех 
  брызжет... Еще просвирками торгуют! И нательными крестиками. У меня 
  тоже был, на рынке как-то за рупь купил. Где-то в драке потом 
  оборвали. 
       Ал-Мас слушал, морщился, ерзал, словно сидел на остром, наконец 
  спросил умоляюще: 
       А какой символ вашей веры? Ну, той, от которой отказались? Не 
  вообще христианской, а той, что с вашими, русскими особенностями? 
  Право... так правильно?... православной! 
       Иван долго морщил лоб, спросил подозрительно: 
       А что такое символ?.. А-а-а, понял! Крест. У коммунистов 
  красная звезда, у христиан крест. 
       У коммунистов серп и молот, поправил Ал-Мас мягко. 
       А красная звезда? 
       Красная звезда у китайцев. 
       Да пошел ты! 
       Ал-Мас сказал, защищаясь: 
       Я кино видел, у них везде красные звезды. 
       Иван отрубил с твердостью: 
       Значит, наши там воевали! У меня есть фотка моего деда, когда 
  он дрался с немцами. Там на каске красная звезда. 
       Может быть, предположил Ал-Мас, трофейная? 
       Сам ты трофейный! Или подкинутый с Марса. У ко-го трофейная, 
  дурак? С немцами воевали! А у тех крест, понял? Прямо на каске 
  кре-е-е-ест! 
       Ага, коммунисты воевали, значит, с христианами? 
       Иван наконец заподозрил, что Ал-Мас просто дурачится. Не может 
  быть, чтобы не знал таких вещей. С другой стороны, столько времени 
  прошло и столько нового нахлынуло, что войну с немцами даже 
  отличники в их родной школе путают с войной с французами. И та и 
  другая Отечественные, всенародные, супротив иноземных захватчиков. 
  Только в одну из них Москву взяли, а в другую фиг. И кончились 
  одинаково, только имена другие, но все равно трудные... Так чего ж 
  от тупого чурки требовать? 
       Он пыхтел, сопел, сердился, старался смотреть только в окно, но 
  там, как назло, только раскаленный песок, в то время как Ал-Мас 
  снова спросил так настойчиво, словно от этого зависело спасение его 
  души. Или более того: пустят или не пустят в джанну, где встретят 
  десять тысяч на все согласных девственниц. 
       Ну, что есть православие? Как у вас сказано в ваших святых 
  книгах? 
       Иван оскорбился: 
       Думаешь, я читал?.. Ты за кого меня имеешь? Ты знаешь, сколько 
  этих... нет, у нас вроде бы одна святая книга... Знаешь, какая 
  толстая? У нас ее даже попы не читают. Зовется, я помню, Библия. 
  Думал, не знаю?.. Хотя нет, Библия вроде бы у жидов... Или у нас?.. 
  Черт, вечно эти жиды напутают. А Евангелие это тоже Библия или 
  что-то другое? 
       Ал-Мас ответил с тоской: 
       Я понял, дорогой друг, что такое христианство с русским 
  уклоном. Догадываюсь, что ислам у вас будет... таким же. С уклоном. 
       Ас-Зайдин первым заметил крохотный походный лагерь. Наверное, 
  он просто знал, куда смотреть, а затем и Дмитрий навел бинокль, 
  сердце его учащенно забилось. Три человека о чем-то спорили, 
  размахивали руками. Мужчин он сперва не узнал, но между ними 
  двигалась, как серебристый чистый лучик, самая лучшая на свете 
  женщина, самая женственная и... самая-самая! 
       На его глазах она повернулась и ушла в палатку. Его сердце 
  заныло, он опустил бинокль. 
       Оружие не показывать, сказал на всякий случай Дмитрий. 
       Какое оружие? удивился Иван. Все спрятали. У меня только нож. У 
  Ал-Маса пистолет... 
       Три просторные палатки находились у подножия полуразрушенной 
  каменной гряды. От самой крупной к ним бежали, размахивая руками, 
  два человека. Ас-Зайдин снизил скорость, и оба бегущих тут же 
  остановились, только белые кисти рук мелькали в воздухе. Из палатки 
  вышла женщина, сердце Дмитрия тут же сбилось с ровного ритма. 
       Ас-Зайдин свернул в их сторону, машина медленно покатила, 
  увязая в песке по самые-самые. Мужчины расступились, автомобиль 
  въехал на расчищенное место. Здесь вместо песка на сотню метров в 
  периметре простиралось каменное основание. Широкие ступени древнего 
  камня сходили вниз. Там на таком же каменном дне виднелись брошенные 
  в беспорядке лопаты и кирки. 
       Себ заговорил еще до того, как Дмитрий выпрыгнул через борт: 
       Как хорошо, что вы подвернулись! У нас ката-строфа!.. 
       Что случилось? 
       Одним глазом он смотрел на Виолетту. Та осталась у входа в 
  палатку, на губах играла двусмысленная улыбка. Она не казалась ни 
  взволнованной, ни встревоженной. 
       Себ сказал возмущенно: 
       Я не знаю, что подействовало на этих дикарей! Вдруг собрались 
  все, погрузились на грузовик и уехали!.. У нас работало двенадцать 
  этих лакированных обезьян. То ли праздник у них какой, то ли жара им 
  мозги... или то, что у них вместо мозгов, плавит?.. Тогда мы, 
  американцы, покрепче, чем эти макаки. 
       Дмитрий спросил: 
       Что вы хотите? Взять вас с собой? 
       Нет, испугался Себ, тут мы такого накопали, тянет на пару 
  миллионов долларов!.. Просто нам нужен грузовик и пара бочек 
  бензина. Если вы сумеете сообщить... Нет, лучше пусть с вами поедет 
  Виолетта, если это вообще возможно... Она знает, что и кому сказать. 
  
     Глаза его хитро сощурились, губы поползли в стороны. Дмитрий 
  ощутил, как по телу прошла теплая волна. Он повернулся к Виолетте. 
  Пронизанная солнцем, она тоже смотрела на него хитро и намекающе. 
       Разве что сядет на колесо, проронил он. Нет, я лучше одного из 
  своих людей оставлю с вами. А Виолетта займет его место. 
       Себ довольно кивнул, а Виолетта протянула разочарованно: 
       Ну, настоящий мужчина предложил бы место у себя на коленях... 
  Или ты боишься, что я помну тот бугор, что уже начинает 
  выпячиваться? 
       Себ и Кон захохотали. Моджади и Ал-Мас переглянулись, в черных 
  глазах росло презрение к этим существам. Ни мужчина, ни женщина не 
  смеют говорить вслух, о чем кричат ишаки. Они могут только 
  подумать... но даже мысли должны гнать. 
       Он тебя поднимет, как на домкрате, захохотал Себ. Смотри, как 
  бы ветром не сдуло! 
       Дмитрий сказал торопливо, скрывая смущение: 
       Ал-Мас, останешься. 
       Ал-Мас поинтересовался лениво: 
       А потом? 
       Догонишь, ответил Дмитрий. Понял? 
       Ал-Мас кивнул: 
       Понял. Где? 
       В вашем убежище. 
       Себ посмотрел удивленно, но Ал-Мас уже прыгнул через борт, 
  глазами указал Виолетте на свое место. Она с легкостью степного 
  мотылька вспорхнула на заднее сиденье. Глаза боевиков выкатились, а 
  щеки густо покраснели. 
       Мини-юбочка юной американки заканчивалась на уровне бедер, и 
  когда она перебиралась через борт, игнорируя дверцу, сидящим арабам 
  открывались не только длинные красивые ноги, но и тончайшие трусики. 
  Вообще-то Виолетта предпочла бы обходиться без трусиков, так 
  свободнее и раскованнее, ближе к природе, но из-за необходимости 
  всяких там прокладок трусиками все же пользовалась... Время от 
  времени. 
       Дмитрий ощутил тепло на затылке, решил, что почудилось, но 
  оказалось, что Виолетта, дразнясь, дует изо всех сил, смешно 
  раздувая щеки. 
       Ал-Мас вскинул руку в прощании. Он понял безмолвный приказ. А 
  чтобы догнать боевиков, вон у этих археологов стоит джип. Бензина в 
  баке, как он успел заметить по стрелке, достаточно, чтобы домчаться 
  до города. 
       Еще Дмитрий услышал, как Иван со знанием дела вполголоса 
  втолковывал юному Ас-Зайдину: 
       Где черт... это такой шайтан, не сумеет сам, туда бабу шлет. Не 
  понял? Говорят, где дьявол не справляется, там справляются красивые 
  женщины. 
       Горячий воздух завихрялся почти зримыми смерчами. Дмитрий хотел 
  было опустить тент, но Виолетта запротестовала, предпочла ехать в 
  открытой машине. Солнце жгло затылок и плечи, но она весело щебетала 
  обо всем на свете, беспечная и раскованная, красиво закидывала 
  хорошенькую головку, смеялась. На щеках появлялись милые ямочки. 
       Справа от шоссе появилась невысокая каменная гряда, неспешно 
  поднималась, а через полчаса там уже вздымалась древняя крепостная 
  стена. Трещины исполосовали ее сверху донизу, вдоль и поперек, вниз 
  скатывались огромные глыбы. Дмитрий подумал, что, если бы от дороги 
  не отгораживал глубокий ров, движение оборвалось бы через пару 
  дней... 
       Он поймал себя на том, что глаза трусливо шарят по сторонам, а 
  мозг лихорадочно ищет новую информацию, только бы не переваривать 
  ту, которой он владеет сейчас. А Виолетта смеется, хохочет 
  счастливо. Боевики криво улыбаются, но она их скованности не 
  замечает, это ведь лакированные обезьяны, они всегда скованные, они 
  о Фрейде не слыхали, они не умеют расслабляться, балдежиться, ни о 
  чем не думать... 
       Он вздрогнул от ее удивленно щебечущего голоса: 
       Почему свернули?.. Эта дорога прямее. 
       Боевики молчали. Дмитрий ответил после паузы: 
       Мы не едем в город. 
       А куда? 
       И снова Дмитрий ответил после паузы, борясь с собой: 
       У нас тоже есть лагерь. 
       Лагерь? 
       Не такой большой, как у вас... археологов, но есть. 
       Он чувствовал за спиной настороженное молчание, затем ее голос 
  снизился до трагического шепота: 
       Это связано... как-то связано с твоей работой?.. Настоящей 
  работой? 
       Дмитрий видел в зеркальце заднего обзора, как переглянулись 
  Иван и Ал-Мас. Глаза Виолетты были широко раскрыты. На щечках 
  проступил румянец, а загар так и не сумел сильно затемнить ее нежные 
  щеки. 
       В самую точку, ответил Дмитрий мрачно. В самую точку. 
       Каменная гряда медленно поворачивала на север. Автомобиль 
  съехал с дороги, Ас-Зайдин вел медленнее, их покачивало на ухабах и 
  рытвинах. Стена выросла и заслонила небо. 
       У самого подножия белели две выгоревшие палатки. Навстречу 
  машине побежал худой парнишка в бурнусе, весь в белом, похожий на 
  средневекового ангела. Он был без оружия, все выглядело мирным, как 
  и стена казалась монолитной, хотя именно в ее толще находились 
  склады с оружием, радиоаппаратура, взрывчатка, даже обмундирование и 
  фальшивые документы. 
       Мир вам! закричал юноша. Его узкое смуглое лицо расплылось в 
  улыбке так, что стал похож на монгола. О, нас посетила пери... 
       Он умолк в растерянности. Хотя он играл восторженного поэта, но 
  это был сам Хаджи, умелый и беспощадный боец, фанатично преданный 
  делу возрождения старых традиций ислама, именно тот, о ком было 
  сказано: "Пока свободою горим, пока сердца для чести живы..." Он как 
  чувствовал, что с возрастом ему придется остепениться, как и старшим 
  братьям, вести дела своей фирмы, вовремя жениться на указанной 
  роди-телями невесте и жить дальше остаток жизни в простейших 
  радостях, радостях раба: обильной еде, среди послушных женщин, в 
  развлечениях, услаждениях и бесконечном бездумном ничегонеделании... 
  Возможно, в самом деле чувствовал, потому лез в самую гущу схваток, 
  сражался, как молодой лев, но все никак не удавалось отдать жизнь за 
  святое дело. 
       Виолетта легко выпрыгнула из машины. Еще двое крепких мужчин 
  появились из палатки. При взгляде на них не скажешь, что они избрали 
  жизненный путь, полный наслаждений плоти: оба сухие, жилистые, 
  прокаленные солнцем и горячими ветрами. Оба уставились на Виолетту 
  пристально, испытующе. 
  

       Глава 44 
  

       К ним подошел Ал-Мас, его выслушали, не сводя с юной американки 
  взглядов, исчезли. Вскоре посреди площадки вспыхнул костер. 
  Вообще-то еду давно готовили в палатках, современная технология 
  позволяет перевозить целую кухню в уголке багажника легкового 
  автомобиля, но когда взметнулось оранжевое пламя, Виолетта счастливо 
  захлопала в ладоши: 
       Как здорово!.. Давно не видела такого ритуала! 
       В самом деле нравится? 
       Еще бы! Будем плясать вокруг огня? 
       Ну... может быть. 
       Она засмеялась: 
       А это не смутит их чувства?.. Все-таки дети Востока не такие 
  сдержанные... 
       Он не сразу врубился, что она не представляет танцы вокруг 
  костра иначе как голыми. Хотя понятно, с ее великолепной фигурой, 
  чувственной и одновременно спортивной, это в самом деле зрелище... 
       Что меня к ней так тянет, спросил он себя яростно и в то же 
  время беспомощно. Ведь это же просто тоска по простому миру... 
  Подспудный страх перед сложностями. Ведь она же не только любви не 
  знает, у них даже секс упрощен! 
       Он кое-что вспомнил, в щеки бросилась краска стыда, однако 
  волна горячей крови пошла изнутри. Он с удивлением ощутил, как при 
  одном только воспоми-нании о ее теплом и таком податливом теле в 
  брюках потяжелело, набухло. Его тело вовсе не возражает против 
  упрощенного секса. Совсем напротив, совсем напротив! 
       Она тихо засмеялась: 
       Ты бы видел свое лицо... 
       Он встрепенулся: 
       А что на нем? 
       Бедненький, пожалела она. Как ты можешь быть в таких... 
  спецвойсках? Ты же весь как на ладони! У тебя крупными буквами 
  написано, что ты меня хочешь, что ты бы меня сейчас раздел, 
  поставил, повернул, попользовал, развернул еще как-то... не поняла, 
  дай всмотрюсь получше... 
       Дмитрий перехватил ее руки: 
       Эй-эй! Ты слишком хорошо нас понимаешь. 
       Еще бы. Ее смех был тихий, затаенный, полный древнего понимания 
  сути мужчин, этих вечных самцов и только самцов. Я все понимаю... 
  Пойдем в палатку. Я сделаю все, что ты хочешь. 
       Он в смущении оглянулся на боевиков. Все занимались делами, на 
  них никто не смотрел, но Дмитрий представил, как они будут возиться 
  в палатке, сопеть и вздыхать, а по тонкому полотнищу будут скользить 
  тени молодых мужчин, что будут ходить мимо, слышать, чувствовать... 
       Нельзя, сказал он с усилием, неудобно. 
       Она засмеялась, ухватила его за руку: 
       Ты что? Ну совсем дикий!.. Как будто они не понимают! 
       Да, понимают, хотел он сказать. Но не о всех вещах, которые 
  делаем, принято говорить вслух. О чем-то и умалчивается. Правда, это 
  же скованность традициями, а юсовцы молодцы, они наплевали на 
  традиции, что пришли из викторианской Англии, из эпохи парусных 
  кораблей и пышных жабо. Сейчас жабо не носят, не нужны и эти 
  жабо-манеры... 
       Все эти мысли суматошно и смятенно носились, сшибались, 
  сталкивались в голове, а за это время он, оказывается, дал себя 
  втащить в палатку, раздеть. Виолетта повалила его на пол, прижала 
  плечи: 
       Сдаешься? 
       Под толстым покрывалом, что заменяло ложе, сминался и принимал 
  нужную форму горячий песок, мягкий и шуршащий. Дмитрий лежал 
  навзничь, снизу шло сухое тепло, а сверху нависало девичье тело, 
  гибкое и женственное, с мягкими валиками жирка в нужных местах и в 
  то же время четко видными ребрышками на боках. 
       Это еще посмотрим, ответил он с усилием. 
       Тогда сразимся! сказала она весело. Но я тебя побью! 
       Ее тело рухнуло, прижав его к горячему песку сильнее. 
       По ту сторону палатки слышались шаги, приближался и удалялся в 
  другую сторону разговор, а если кто-то проходил с солнечной стороны, 
  то по освещенной стене проходила угловая гротескная тень. 
       Да черт с ними, мелькнула раздраженная мысль. Почему, в самом 
  деле, надо соблюдать эти смешные табу? Почему он должен стыдиться 
  того, что лежит с обнаженной женщиной? Наоборот, пусть завидуют. В 
  Ви-олетте словно бы воплотились все женщины мира: красивая, 
  чувственная, ласковая, не требующая ничего взамен, готовая 
  развлекать его, чесать и гладить, выполнять любые сексуальные 
  прихоти... даже жаль, что у него их нет, а все так по-простому, без 
  выпендренов. И хотя сейчас она показывает ему все, что имелось в 
  секс-арсенале человечества, он все равно чувствовал, что словно бы 
  обманывает ее, притворяясь насытившимся... 
       А затем, после новой опустошающей тело волны, в черепе 
  забрезжила другая мысль, слабенькая, но другая. Ни фига, пискнула 
  она, здесь не отыщешь нового. Да, мощнее этой страсти нет... 
  наверное, нет, но это уже потолок. Ты уже достиг потолка. Сколько в 
  него ни стучись, ни черта нового не создать, не придумать. Не 
  потому, что человек еще слишком туп или нечуток это для прыжка по 
  звездам он еще слишком туп, а потому, что здесь... ни хрена больше 
  нет. Хоть так ее поставь, хоть иначе, а оргазм все тот же... 
       По ту сторону палатки прошли двое. Сильный насмешливый голос 
  Ивана произнес громко и отчетливо: 
       Обед готов?.. 
       Заканчиваю, ответил другой голос, а ты смели пока кофе. 
       Сделаю, сказал Иван. А кто не успел, тот опоздал. 
       Да, ответил голос от костра, тогда поедим без опоздателей... 
       Опоздунов, поправил Иван. Или опозданцев... черт, не выйдет из 
  меня лингвиста... 
       Шаги удалились. Дмитрий с усилием поднялся, Виолетта лежала 
  навзничь, раскраснелась. По всему телу пламенеют пятна от его 
  безжалостных пальцев. Глаза сияющие, накусанные губы и груди 
  разбухли и стали вдвое крупнее. Вытянутые соски торчат, как 
  наконечники пуль, кожа блестит от влаги. 
       Встаем, сказал Дмитрий. Слышала, что задумали эти мерзавцы? 
       Обед без нас? 
       Да. 
       В самом деле мерзавцы, согласилась она весело. У меня тоже 
  волчий аппетит. И хотя во всем моем теле не осталось ни единой целой 
  косточки... ты просто зверь!.. к вашему котлу я поползу хоть на 
  брюхе! Зато ух и наемся... 
       Костер горел, как показалось Дмитрию, особенно ярко. Солнце уже 
  склонялось к закату, долина оказалась в гигантской тени. В 
  накаленном воздухе чувствовалось ожидание ночи, поэтому огонь из 
  бесцветного превратился в насыщенное золотом бешено полыхающее 
  пламя. 
       Боевики сидели и лежали вокруг костра. Ал-Мас примостил на 
  треноге кофейник. Так готовили кофе их далекие предки, открывшие 
  целебные свойства этого напитка, пусть же и теперь так. 
       Иван настраивал гитару. Он тоже застыл и смотрел на 
  приближающихся почти восторженными глазами. Они были просто красивы: 
  мужественный и смуглый, как араб, Дмитрий, золотоволосая и чистая, 
  как пери, Ви-олетта. Ее крохотная юбочка не скрывала ее наготу, она 
  подходила к костру молодая, но уже созревшая, спелая, все ощутили 
  зов молодой самки, готовой тут же раздвинуть ноги. 
       Едва Дмитрий с Виолеттой подошли к костру, Иван запел сильным 
  красивым голосом. Пел он по-арабски, на ходу подставляя слова. То ли 
  в нем умер великий лингвист, то ли такой шедевр никаким переводом не 
  испоганишь, но слова звучали красиво и торжест-венно: 
       Люди посланы делами, 
       Люди едут за деньгами, 
       Убегая от обиды и тоски. 
       А я еду за туманом, за мечтами 
       И за запахом тайги... 
       Слушали его удивленно, только Ал-Мас переспросил, что такое 
"тайга". Иван объяснил, что это такая пустыня, на которой 
  тесно-тесно растут огромные и толстые деревья, высокие настолько, 
  что низкое небо опирается на их верхушки, а вместо раскаленного 
  песка снег, и жара такая, что птицы замерзают на лету и падают на 
  промерзшую землю комочками льда. 
       Дмитрий похлопал Ас-Зайдина по плечу, тот откатился в сторону, 
  Дмитрий и Виолетта сели в круг. Боевики смотрели круглыми глазами. 
  Глаза Ас-Зайдина заблестели, он старался вообразить ту дивную 
  сказочную землю, где птицы от жары на землю комками льда... 
       А я еду за туманом, повторил он мечтательно, за... мечтами... и 
  за запахом тайги... Как здорово! 
       Ал-Мас сказал саркастически: 
       Тебе хорошо, у тебя счет в банке за миллион долларов. Тебе за 
  мечтами можно!.. 
       Ас-Зайдин спросил быстро: 
       А ты? Ты бы за деньгами поехал? 
       Ал-Мас пожал плечами: 
       Сейчас нет. Но шайтан может подстеречь, когда я не так тверд. 
       Дмитрий перехватил его быстрый взгляд, слишком скользящий, 
  чтобы быть случайным. Да Иван тоже покосился в сторону своего 
  командира. Виолетта переводила непонимающий взгляд с одного на 
  другого. 
       Пожаловалась Дмитрию: 
       Ничего не понимаю! А почему ехали в эту тайгу? 
       Великая стройка, объяснил он с неловкостью. 
       Виолетта просияла: 
       А, все понятно! Туда были брошены большие деньги из бюджета! 
  Еще направлены финансовые потоки разных фирм, у людей появилась 
  возможность заработать быстро и много. Конечно, поедут многие! 
       Иван повернулся в сторону красивой американки, сказал 
  осторожно: 
       Однако в этой песне как раз про тех, кто ехал не за деньгами. 
       Она удивилась: 
       А за чем же? 
       За туманом, объяснил он очень серьезно. Тайга это дикое место. 
  Там надо было спилить деревья, выкорчевать пни, проложить дороги, 
  заасфальтировать, лишь потом завозить оборудование... А дома и 
  удобства намного позже. 
       А где жили? спросила она недоверчиво. 
       В палатках, ответил Иван спокойно. В которых летом нет спасения 
  от комаров и мошки, а зимой от морозов. Да и жрать никогда не 
  подвозят вовремя... Как раз то, что надо. Ведь ехали не за 
  длинным... хе-хе... долларом. 
       Она смотрела непонимающе, потом вдруг догадалась, глаза 
  заблестели: 
       За золотом? Большие залежи? 
       Крупнейшие, подтвердил Иван. Дмитрий наконец уловил в голосе 
  напарника не холодок, а даже нечто вроде отвращения. Золотые 
  самородки валялись на поверхности, размером с кулак! А уж с орех или 
  горошину так повсюду, где жилы выходят на поверхность. 
       Арабы переглядывались. На их лицах читались то озадаченность, 
  то смятение, но в их черных глазах Дмитрий начинал улавливать и 
  некое понимание. Он ощутил тянущую пустоту. В сердце натянулась 
  тонкая струна, тонко-тонко звенела. 
       Так бы и сказал, засмеялась Виолетта. А то "за туманом"! 
       Дмитрий проговорил тихо: 
       Виолетта... они в самом деле ехали за туманом и за запахом 
  тайги. Золотые самородки блестели под их ногами! Но люди смотрели не 
  под ноги, а на звезды, на вершины кедров. Золото втаптывали, не 
  глядя... Туда, где ему место: в грязь... 
       Она рассудительно покачала головой: 
       Если не поднимали золото, то, значит, это было запрещено. Но 
  если все-таки ехали в эти дикие места, то им платили очень много. 
  Так? 
       Нет, ответил он, отвел взгляд, не мог смотреть в ее красивое 
  непонимающее лицо. Нет... там платили не больше. А если и больше, то 
  не настолько, чтобы из-за этого бросать квартиры в Москве, Питере... 
  А ведь бросали. Был закон: кто ехал в тайгу терял прежнюю квартиру. 
       Она сказала сердито: 
       Что-то ты говоришь не так. Разве каждый не старается заработать 
  много и быстро? Каждый должен зарабатывать побольше, чтобы отложить 
  денег на спокойную старость. Чтобы в последние годы жизни могли 
  подключить к системе с принудительной прокачкой кислорода через 
  легкие, к капельнице. Это обходится недешево, но если у вас в 
  молодости был хороший заработок, если вы регулярно откладывали часть 
  денег... 
       Она щебетала, просвещала, ее голосок звенел чисто и мелодично, 
  а вокруг повисло долгое тягостное молчание. Она сидела среди них, 
  юная и чистая, и в то же время словно инопланетянка или существо, 
  выращенное в пробирке: умное, правильное, рациональное. 
       Наконец Иван сказал с двусмысленной улыбкой: 
       О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не 
  сойдут, покуда не призовут на страшен Господень Суд... 
       Виолетта удивилась: 
       Но ведь сейчас общемировые ценности пришли и сюда, на Восток... 
  
     Дмитрий напрягся, горло сжало спазмами, но на этот раз выдавил 
  то хриплое, что упиралось все это время, вцеплялось когтистыми 
  лапами в глотку и не желало выходить на свет: 
       Он хочет сказать, Виолетта, что мы... из России. 
  

       Глава 45 
  

       Она вздрогнула, обвела боевиков расширенными глазами. В тишине 
  было слышно, как щелкают в костре мелкие угольки. 
       Виолетта спросила потрясенным шепотом: 
       Как?.. Вы... все? 
       Все молчали, смотрели на Дмитрия. Он покачал головой: 
       Только мы с Иваном. 
       Она перевела дыхание: 
       Фу, а я думала... откуда в России такие черные? У вас же там 
  всегда зима! 
       Боевики тихонько переглядывались. Все двигались медленно, 
  словно опасаясь спугнуть нечто, что сейчас взмахнет крыльями и 
  пугливо улетит. Или упадет и разобьется с хрустальным звоном. 
       Дмитрий тоже молчал, ошарашенный. С какой легкостью она 
  приняла, что он из России! Но должна же понимать, что он не простой 
  турист. Еще тогда, когда уничтожили наркобарона! 
       Тогда все понятно, заговорила она со светлой улыбкой. А то 
  когда я рассказала о тебе одному знакомому, он все не мог понять 
  такой жестокой расправы с наркобароном. В газетах писали, что вся 
  семья была убита зверски... Теперь понятно, что это сделали русские, 
  вы же звери! Правда, вы спасли тысячи американских школьников от 
  смерти, так как поставки героина в мою страну почти прекратились... 
  А тот, что все-таки завезли, стоил так дорого, что не всякий 
  взрослый мог купить... 
       Иван сердито покосился на Дмитрия. Он не знал, что его напарник 
  когда-то спасал чертову Америку от наплыва наркотиков. 
       Теперь я понимаю, сказала Виолетта радостно. Ее лицо 
  раскраснелось, глаза блестели. Наши спецслужбы сотрудничают! Наши не 
  могут выполнять некоторые... особо деликатные работы, у нас законы, 
  общественное мнение, а вот вам, русским, можно... А вообще-то у 
  наших стран много общего! У нас точно так же ехали осваивать Дикий 
  Запад! А у вас Дикий Восток. Или Дальний Восток. А так все похоже, 
  даже все одинаково! 
       Иван с облегчением перевел дыхание. Похоже, он тоже удивился 
  легкости, с какой американка приняла, что они из другого блока. Или 
  она в самом деле считает, что весь мир уже пляшет под дудку Империи. 
  
     Да, это точно... согласился он поспешно. Даже золотишко у нас в 
  копях одной пробы. У вас ехали в Колорадо, а у нас по всей Сибири 
  мыли, копали, самородки доставали... Только одна особенность есть, 
  есть... 
       Говорил он настолько загадочным тоном, что Ал-Мас тут же 
  спросил жадно: 
       Какая? 
       Золото в Колорадо и в Сибири одинаковое, сказал Иван 
  неторопливо. И ехали его добывать тоже совсем не дворянчики... 
  Копали, отказывая себе во всем. Спали на камнях, ели всякую дрянь, 
  погибали от цинги... Отбивались от бандитов, хунхузов, многие так и 
  не выбирались из своих ям, гибли. Верно? Верно. Все одинаково, ты 
  права. Что в Сибири, что в Колорадо. Но вот когда наконец выкапывали 
  те самые золотые самородки... гм... что у вас делали? 
       Она сказала счастливо, словно сама своими руками достала из 
  земли пригоршню бесценных золотых самородков: 
       Кто-то клал в банк и жил на проценты. Но таких было мало. Все 
  остальные покупали либо магазин, либо ресторанчик, либо основывали 
  свои фирмы. 
       Иван переспросил: 
       Все? 
       Все, ответила она. 
       Иван оглядел боевиков странно заблестевшими глазами. 
       А теперь скажу вам, сказал он медленно, как поступали у нас... 
  Вот наш мужичишка копал, замерзал, терял зубы от цинги, но наконец 
  отыскал эти золотые самородки. Накопал, набил полную сумку. 
  Возвращается из тайги в город... Ну, вот он входит в город. Грязный, 
  голодный, с выпавшими зубами и кровоточащими от цинги деснами. Весь 
  в лохмотьях, подошвы сапог под-вязаны веревками. Первым делом 
  бросает в первую же лавку золотой самородок, берет взамен мешочек 
  золотых монет и разбрасывает по улице. За ним бежит толпа народу, 
  понятно. Теперь надо одеться мужичку, понятно... Но не пойдет же он 
  просто так по улице? Да еще по грязной?.. Понятно, ему тут же стелют 
  под ноги лучшие шелка, всю дорогу устилают коврами. Самые богатые 
  купцы выбегают навстречу, кланяются, зазывают в свои магазины. А он 
  идет, денежки разбрасывает направо и налево... Вот остановился перед 
  одним магазином. Но не станет же входить как все люди? Тут же купец 
  велит рушить стену для дорогого гостя, для почетного покупателя! 
  Мужик милостиво заходит. Через пролом в стене. Смотрит. Выбирает 
  самые дорогие ткани. Те, которые патриарху всея Руси на рясу, он 
  берет на портянки. Тут же садится, снимает сапоги и на свои вонючие 
  лапы наматывает ткань, за метр которой можно купить имение!.. 
  Приобувшись, идет дальше... И так в каждом магазине: пробивают в 
  стене для него особый проход... за все платит, ессно... покупает 
  только лучшее, лучшее... наконец добирается до лучшего в городе 
  кабака. Понятно, за ним валит вся голытьба, которую он угощает. 
  Неделю-другую вовсю гудит, поит коней шампанским, разбрасывает 
  деньги пачками. Все гулящие девки его обхаживают... 
       Он умолк на миг, американка смотрит потрясенно, усмехнулся. Она 
  широко распахнула прекрасные глаза: 
       Но это... это немыслимо! 
       Да? 
       Нелепо! Так не может быть! Вы придумываете такое... такое, что 
  я даже не знаю! 
       Иван покачал головой: 
       Практически каждый золотоискатель... я говорю о русских 
  золотоискателях, вот так входил в город. За пару недель спускал 
  миллионы, затем снова возвращался в тайгу гнить заживо, в надежде 
  найти снова золотую жилу. Иногда находил и во второй раз, и в 
  третий, и даже в десятый. Но всякий раз заканчивалось одинаково. Не 
  знаю, что уж в нашем характере? 
       Арабы переглядывались, посмеивались. Но в смехе, сдержанных 
  улыбках, одобрительных взглядах Дмитрий видел странное понимание. 
  Эти люди, ушедшие из благополучного города в эту продуваемую 
  горячими ветрами пустыню, где днем камни лопаются от зноя, а ночью 
  вода замерзает в ямках на песке, эти люди его понимают. 
       Чуть подбодренный, он возразил: 
       Да что там времена дореволюционные! Мой отец работал геологом в 
  Уссурийской тайге. Платили тогда бешеные деньги... ну, помимо 
  жалованья получали еще всяческие надбавки за таежные и прочие 
  неустрои. А деньги выдавали только после выхода из тайги, сразу за 
  восемь месяцев. И всякий, получая деньги, клялся, что вот на этот 
  раз не пропьет, не прогудит, а сразу бегом же в сберкассу, положит 
  на счет, будет снимать только на полезное и нужное... Куда там! У 
  конторы уже вьются разнаряженные девчонки, доступные и такие 
  сладкие, мягкие, теплые, податливые, на все согласные... И вот мой 
  батя, как и все, говорит себе, что вот только с этой разок, а потом 
  сразу на почту... Через пару недель очнется от загула, весь пуст, 
  как в голове, так и там, ниже... И снова в тайгу! 
       Иван сказал со смехом: 
       А я жил во Владике... 
       Где-где? 
       Владивостоке, дурень. Там у нас всякий знает, что такое 
  возвращение китобойной флотилии, кальмароловной или любой 
  сейнерской... Несколько месяцев в море, шутка ли!.. Я сам застал это 
  время, мальчишкой прибегал на причал. Мой отец на сейнере рыбу 
  ловил... На причале оркестр, родня, а также все шлюхи не только с 
  Владивостока, но из других городков в это время стягиваются на 
  причал. Даже на конкурсах красоты не увидишь разом столько молодых и 
  красивых женщин! Все одна к одной красотки, веселые, улыбающиеся, 
  готовые скрасить тебе жизнь, готовые, как ты говоришь, выполнить все 
  твои желания, даже самые-самые... Милиция тоже не дремлет: за 
  несколько минут до того, как корабли причалят, она делает массовую 
  облаву, всех эти красоток хватает и рассовывает по "черным воронам", 
  везет на выяснение. Понятно, что предъявить ничего не могут, да и не 
  предъявляют, тут важно дать моряку сразу на трапе не попасть в их 
  загребущие лапы. Дать ему шанс... 
       Ну и как? спросил Ас-Зайдин жадно. Срабатывает? 
       Видно было, что он очень переживает за русских моряков. Хотя бы 
  один поступил по-американски! 
       Иван осмотрел его с головы до ног, с превосходством 
  бессмертного бога над Ванькой-придурком, обронил с брезгливым 
  удивлением: 
       Как могло сработать? Это значило бы сменить натуру. Свинья, 
  дружок, грязь найдет! Не этих шлюх, так других найдут. Пусть власти, 
  жалея моряков, ближние к порту кабаки закрыли на санитарный день, 
  так все равно наши орлы пройдут мимо сбербанка, найдут способ 
  прогудеть до последней копейки, а потом будут бичевать в порту до 
  следующего рейса! 
       Дмитрий проговорил тоскливо: 
       Что такое в нашем характере? Воровать так миллион, а иметь так 
  королеву? Понятно, что только мы могли взяться строить коммунизм. 
  Светлое будущее всего человечества!.. Другие пили и жрали в свое 
  удовольствие, а мы для всего мира горбатились, пупки надрывали, для 
  всех же строили!.. Хотя бы одна тварь помогла. 
       А если бы все же построили, добавил Иван со смехом, то они 
  первые вломились бы в это здание! Нас бы, обессиленных, оттерли. А 
  когда мы попытались бы войти следом, нам бы сказали, что мест, 
  значится, уже нет... 
       Снова у костра было молчание. Но не тягостное, а торжественное, 
  словно минутой молчания почтили доблестных предков, что ехали за 
  туманом, строили пирамиды и коммунизм, несли ислам через Пиренеи, 
  зачем-то поднимались на самые высокие горы, пешком добирались до 
  Северного полюса, чтобы там погибнуть... 
       Дмитрий поднялся, в груди нарастала щемящая боль. Виолетта 
  вскинула на него прекрасные глаза, доверчиво улыбнулась. Он протянул 
  руку: 
       Встаем. 
       Она легко подхватилась на ноги, едва коснувшись его руки, 
  словно получила заряд силы. Юный Ас-Зайдин взглянул на нее, щеки 
  мгновенно залило краской, он с такой поспешностью опустил голову, 
  что лязгнули зубы. На этот раз Виолетта пренебрегла трусиками, 
  Ас-Зайдин успел увидеть тончайшие золотые волосы вокруг интимного 
  места, даже не волосы, а детский пушок, хотя все остальное было 
  потерто и набухло кровью. 
       Она прощебетала: 
       Как скажешь, мой загадочный принц! 
       Ого, сказал Дмитрий. Ты знаешь такие слова... 
       Еще бы, ответила она лихо. Перед поездкой нам прочли краткую 
  лекцию о нравах и обычаях этой страны. 
       Он уже уводил ее от костра, чувствовал, как разговоры умолкли. 
  Спиной, затылком, всеми чувствами ощущал, что все смотрят им вслед. 
  В неподвижном воздухе остался мощный зов молодой и созревшей самки. 
  Сильный и властный зов. Край микроюбочки едва прикрывает ее ягодицы 
  до половины, все видят, как красиво и ритмично двигаются обнаженные 
  полушария юной американки, словно мерно пережевывают жвачку. 
       Ему даже почудился мощный вздох, что вырвался разом из всех 
  боевиков, когда он сворачивал за каменную стену. 
       Зачем? спросил он. 
       Что "зачем"? переспросила она. 
       Зачем, говорю, вам знать нравы и обычаи чужих стран? Разве США 
  в чужие монастыри не заходят со своим уставом? 
       Она поняла, просияла, ответила с гордостью: 
       Конечно, со своим! Надо же просвещать эти дикие народы. Наш 
  устав самый лучший и правильный! Но мы не жадные, несем по всему 
  миру и совершенно бесплатно даем его всем. Учим, как жить. 
       Он пробормотал: 
       Ну, не совсем и бесплатно... 
       Она удивилась: 
       Ты о чем? 
       Говорю, что иногда этот устав приходится подкреплять ударом 
  крылатых ракет... 
       Она просияла еще сильнее, кивнула: 
       Да-да, ты прав! Моей стране приходится идти на большие расходы. 
  Каждая крылатая ракета стоит недешево... 
       Стена снизилась, ушла в землю, только кое-где остались 
  ноздреватые камни. Если на родном севере глядя отсюда, Украина тоже 
  север! все валуны обязательно гладкие, как бараньи лбы, как огромные 
  окаменевшие яйца доисторических зверей, здесь же словно окаменевший 
  сыр с его крупными неопрятными порами... 
       Дмитрий направился к длинному камню, похожему на ложе, Виолетта 
  с готовностью устроилась первой, а когда Дмитрий сел, улеглась к 
  нему на колени и положила узкую ладонь на змейку джинсов. Камень за 
  день напитался теплом, ладонь Виолетты тоже была теплая, ласковая, 
  по всему телу началось ленивое шевеление, струйки крови потекли в 
  направлении ее пальцев. 
       Всю западную половину неба охватил закат. Сперва небо просто 
  стало алым, а потом краски наливались и наливались пурпуром, в 
  России уже давно бы перешел в багровый цвет, затем небо буднично 
  потемнело бы, уступая беззвездной ночи, а здесь проступают все новые 
  оттенки красного, ярко-красного, дрожь пробегала по телу, когда он 
  поднимал глаза и охватывал взглядом это зрелище богов, этот багровый 
  занавес, который вот-вот раздвинется... 
       Красиво, прошептал он. Устыдился, что со своим бедным языком 
  горожанина не мог найти других слов, только это стандартное, 
  повторил с усилием: Как красиво... 
       Зрелище! согласилась она. Жаль, фотоаппарата не захватила. За 
  такой снимок можно бы пару сотен долларов отхватить хоть в "Чикаго 
  трибюн", хоть в самом "Манхэттен". 
       Да нет... просто красиво... 
       Зрелище, повторила она одобрительно. А чтобы такое повторить на 
  Силиконе, надо два десятка программистов, неделю работы и с 
  полмиллиона долларов на прибамбасы! А тут все бесплатно. 
  

       Глава 46 
  

       Подарки и гуманитарную помощь свалили посреди села, но солдат 
  Ковалеф велел тут же вывести. Дескать, покой жителей им дорог, 
  тревожить никого не хотят, но на самом деле он панически страшился 
  заразы. Местные могли приспособиться не только ко вшам, но и к 
  сибирской язве, а его солдаты, даже привитые, могут оказаться 
  легкими жертвами. 
       В полумиле от села, на открытой и хорошо просматриваемой 
  местности, устроили временный лагерь, развернули полевую кухню. 
  Вместе с Ляхичем он с удовольствием смотрел на крепких здоровых 
  парней, белозубых и не обремененных проблемами, как обременены все в 
  этой гребаной России. Они знают, что за них думают и решают в 
  Пентагоне, так что самим можно жить свободно и раскованно, жить 
  проще, над проблемами головы не ломать. А жизнь и без того сложная, 
  незачем ее усложнять еще больше. 
       После обеда, объявил Ковалеф, возвращаемся в расположение наших 
  войск. Там отдохнете, а потом такой же точно рейд по намеченным 
  селам. Помните, нам очень важно расположить жителей к себе. 
       И побыстрее! добавил Ляхич. 
       И побыстрее, согласился генерал. 
       Ляхич добавил еще: 
       Господин генерал говорит, что к тому времени, когда президент 
  Кречет сумеет собрать свои войска и скажет нам: спасибо, наша армия 
  уже готова принять охрану русско-китайской границы на себя, все 
  жители Дальнего Востока должны умолять нас не уходить! 
       Кто-то спросил невпопад: 
       А китайцы в самом деле попрут? 
       На дурака зашикали, что возьмешь с придурка, негр, а Ковалеф 
  сказал с нажимом: 
       Пусть это вас не тревожит. Понятно? Этой проблемой занимаются 
  наши политики. Само ваше присутствие остановит любого агрессора. 
  Ваша задача расположить местное население. 
       А русские войска скоро подойдут? 
       Ковалеф развел руками: 
       Русские непредсказуемы. Могут прокопаться еще не один год, а 
  могут уже сегодня как снег на голову. Десантом! В любом случае вы 
  должны добиться, чтобы население русскую армию приняло с 
  отвращением... наша пропаганда уже успела в этом направлении 
  поработать!.. и чтобы здесь умоляли нас не уходить. Естественно, мы 
  выполним волю местного населения, а не далекого московского 
  президента! 
       И снова Ляхич добавил многозначительно: 
       Мы выполняем волю простых людей, а не волю чужого 
  правительства. 
       Но ведь... заикнулся кто-то, умолк, поперхнулся, закашлялся. 
       Права человека, сказал Ковалеф с нажимом, превыше всех прочих 
  прав и законов! И мы, армия США, стоим на страже этих 
  общечеловеческих прав. Если жители этой деревни восхотят остаться 
  под нашей защитой, то мы ее предоставим, понятно? Неважно, что по 
  этому поводу скажет далекое правительство из Москвы. 
       Все десантники были как один широко раскрытый рот. Происходило 
  то, давно ожидаемое, к чему так долго и старательно подходила их 
  страна. К чему подталкивала другие страны, к чему готовила 
  общественное мнение внутри своей страны и в других странах, для чего 
  сумела развалить могучий СССР, а теперь даже ценой изощренной 
  пропаганды переманила на свою сторону немалую часть населения 
  России, пообещав легкую безбедную и бездумную жизнь. 
       Лейтенант Браузерс встал, бодро отдал честь: 
       Господин генерал, разрешите вопрос. 
       Валяйте, лейтенант, разрешил Ковалеф. 
       Ему нравилось, что его то и дело называют генералом, а эти 
  шельмы, похоже, почуяли и теперь при каждом удобном случае... 
  Подхалимы. Но как с подхалимами хорошо и удобно! 
       Господин генерал, повторил Браузерс. А как насчет 
  сопротивления? 
       Ковалеф развел руками: 
       Лейтенант, где вы увидели сопротивление? Тот мальчишка, как вам 
  объявили, просто перекурил травки. У нас в стране тоже случаются 
  немотивированные убийства... К тому же я верю нашим аналитикам. 
  Всеамериканский центр по изучению проблем России выдал восемнадцать 
  сценариев развития событий, но ни в одном из них не 
  предусматривается сопротивление со стороны русских! 
       Браузерс сказал осторожно: 
       Россия слишком огромная страна... 
       Ковалеф тонко улыбнулся, ответил с той же многозначительной 
  улыбкой: 
       Я знаю. Даже слишком огромная. Потому и стараемся ее урезать... 
  
     Десантники из числа продвинутых довольно загоготали. Остальные 
  тупо молчали, для них вершина юмора, если генерал поскользнется на 
  банановой кожуре. И чтоб сверху еще вылилось ведро краски. 
       Ляхич постучал ложкой по тарелке: 
       Тихо, тихо! Господин генерал говорит, что мы высадились в самом 
  трудном районе. Москва бы уже сдалась! На руках бы внесли наши танки 
  прямо на их вонючую Красную площадь. Разве что националисты оказали 
  бы сопротивление, но их мало, к тому же тают, как снежный ком. В их 
  рядах тоже люди, молодежь, а для нее наши сексуальные свободы... 
  хе-хе... привлекательнее лозунгов отдать жизнь за Отечество. 
       Сержант Зибельман, белобрысый гигант, свирепо прорычал: 
       Так и надо было сразу в Москву! 
       Ковалеф с отеческой улыбкой покачал головой: 
       Увы, пока нельзя. Европейские страны встревожатся. Понимают, 
  что следующие они. 
       Но мы же пробовали и в Москве! 
       Ковалеф сделал паузу, затем покачал головой, а Зибельману 
  погрозил белым холеным пальчиком: 
       Вы что, сержант? С Марса упали? Разве в Москве высаживалась 
  наша армия?.. Нет. Так о чем речь? Мало ли какие террористы, 
  владеющие английским языком, пытались там что-то устроить. К 
  счастью, президент Кречет расстрелял всех, не доводя до арестов. 
       К счастью для нас, проворчал Ляхич. Но что мне сейчас делать? 
  Мне кажется, население этого села встретило нас враждебно. К тому же 
  убили одного из них... Не знаю, хоть они и тупые скоты, но за это 
  нас любить не станут. Я вообще-то могу послать отряд и сжечь дотла 
  их деревушку. Но ведь нам надо завоевывать их любовь? Как? 
       Ковалеф посерьезнел, сказал отчетливо: 
       Командование задачу нам определило ясно и четко. Любой ценой 
  завоевать доверие и расположение туземцев. Любой ценой! Подчеркиваю 
  любой. Сейчас сюда начнут перебрасывать гуманитарный груз... не 
  совсем стандартный. В него войдут телевизоры новейшего поколения, 
  компьютеры высшего класса, холодильники, электрогрили, лучшие 
  продукты, ковры... словом, все, чем можно подкупить даже чиновника в 
  нашем правительстве, а любого американца заставить продать и 
  перепродать свою страну. Если все это изобилие обрушить на русских, 
  они тут же станут бо?льшими американцами, чем мы сами. 
       Десантники ворчали, угрюмо переглядывались. Сержант Зибельман 
  вскинул руку: 
       Сэр, а пули в наших автоматах не дешевле? 
       Другие поддержали его слитным довольным ревом. 
       Ковалеф ответил без улыбки: 
       Ребята, я понимаю ваши чувства. Сам бы... Мы, американцы, 
  потому и богаче всех в мире, что не бросаем деньги на ветер. Но 
  здесь вложения один к миллиарду. Даже к триллиону! В здешних землях 
  такие богатства, что все окупится в первый же месяц эксплуатации. 
  Помните историю с Аляской? Ее купили у русских за пять миллионов, но 
  в первый же год только золота выкачали на пятьсот миллионов! А в 
  этих землях, прямо у нас под подошвами наших американских ботинок, 
  не только золота больше, чем на Аляске. Здесь уран, никель, алмазы, 
  молибден... Эх! Мечтательное выражение сменилось злым, решительным. 
       Зибельман спросил осторожно: 
       Сэр, а когда будет основан концерн по эксплуатации этих 
  территорий... будут ли какие-то льготы для солдат, которые первыми 
  вступили на эту землю? 
       Ковалеф ответил решительно: 
       Уверен! Правительство заинтересовано, чтобы мы были лично 
  заинтересованы в расширении сферы своего влияния... и своих шахт. 
  Ибо за Дальним Востоком придет очередь Сибири, Урала... Даже те 
  страны, что мечтают отсидеться в наших приятелях, попадут под наш 
  каток... К примеру, я слышал о планах превратить Украину в свалку 
  наших радиоактивных отходов, так как больше ни на что она не 
  годится: там все недра истощены... Но это дальние перспективы, 
  ребята. Хотя вы еще успеете я вам обещаю! успеете прошагать победно 
  и по Сибири, и по Украине!.. Но сейчас перед вами стоит 
  первостепенная задача завоевать доверие туземцев! Понимаете?.. Любой 
  ценой. Не спорьте с ними, поддакивайте. Объясняйте снова и снова, 
  что мы пришли помочь. Что правительство Кречета не в состоянии 
  сейчас перебросить массу войск на охрану китайско-русской границы. 
       Зибельман развел руками: 
       Сэр, но они же знают, что мы Кречета почти что не признаем как 
  законного президента!.. 
       Неважно! Кстати, это используйте тоже. Мол, мы не любим 
  Кречета, но не можем позволить, чтобы Китай поглотил Россию. 
  Считаете, это чересчур? Тогда говорите, что не можем позволить Китаю 
  оторвать от России такой жирный кусок. Русские, мол, сами долж-ны 
  распоряжаться своими ресурсами. И не смейтесь при этом! 
       Постараюсь, пробормотал Зибельман. Но что-то у меня плохое 
  предчувствие... 
       Что не так? 
       Голос его посуровел, Зибельман тут же вытянулся, щелкнул 
  каблуками: 
       Все так, господин генерал! Я верю, что все проверено и 
  перепроверено. И что наши аналитики просчитали эти сценарии сотни 
  раз. А то, что сейчас мы не на Гаити, а в непонятной и 
  непредсказуемой России... Мы ее поставим в нужную нам позу, она 
  станет понятной и предсказуемой! 
       Коммандос захохотали. Голоса их были грубые, полные силы и 
  мужской звериной мощи. Улыбался отечески и Ковалеф. Он любил этих 
  солдат, простых и даже очень простых, с хорошими реакциями, 
  доведенными до автоматизма. Во всем как в рукопашном бою, так и в 
  житейских ситуациях, где все упрощено, чтобы легче программировать, 
  предсказывать, управлять, создавая идеально слаженную 
  государственную машину под звездно-полосатым флагом. 
       Солдаты хохотали, генерал хохотал, довольный и краснорожий... 
  Затем его лицо смялось в один кратчайший миг. Переносица исчезла, 
  словно ее вбил в череп невидимый кулак. Из затылка выплеснулись 
  красные струи вперемешку с кусками кости, прилипшими волосами. 
       Мгновение он стоял на ногах, уже мертвый, с такой дырой в 
  голове, что пролез бы танковый ствол. Смех застыл на губах 
  десантников, они еще смотрели на генерала, не веря глазам, и эта 
  крохотная заминка стоила жизни еще одному: пуля ударила в стриженый 
  затылок. 
       Остальные рухнули, кто где сидел, расползлись за укрытия, 
  спешно начали отстреливаться, держа на прицеле стену темного 
  недоброго леса. Зибельман нашелся первым, в кувырке ушел далеко в 
  сторону, прыгнул в бронетранспортер, тот взревел и через две секунды 
  пронесся по месту трапезы. Полевая кухня отлетела в сторону, 
  наваристый суп потек через края широкой жирной струей. 
       Бронетранспортер оказался между залегшими коммандос и лесом, 
  лейтенант Браузерс выкрикнул команду, солдаты под защитой брони 
  перебегали, подхватывали оружие, защитные костюмы. 
       Выкурим этого ублюдка! прокричал Ляхич люто. Даже если захватим 
  живым... живым не довезем! 
       Едва все сиденья оказались заняты, Зибельман развернул боевую 
  машину, из-под колес полетела грязь. Темная стена распалась на 
  толстые деревья, темно-зеленая хвоя опускается почти до земли, 
  граница между лесом и нелесом проведена четко, словно это два разных 
  мира разных планет. 
       Ляхич первым прыгнул через борт, чутье подсказало, что стрелять 
  в них не будут, упал, перекатился под защиту толстого упавшего 
  дерева. Рядом плюхались тяжелые тела, кусты трещали, слышалось 
  хриплое дыхание. 
       Вперед! прикрикивал вполголоса Браузерс. Не дайте ублюдку уйти! 
  
     Прикрывая друг друга, вламывались в чащу, залегали, 
  продвигались перебежками. Ляхич первым обнаружил место, откуда 
  стреляли. Террорист вовсе не пытался скрыть следы: в сырой земле 
  отпечатались ямки от локтей и колен, даже видно, где ерзал пузом. Ни 
  одной стреляной гильзы, из чего Ляхич с суеверным ужасом понял, что 
  здесь все еще тот древний век, когда охотники сами набивают гильзы, 
  сами отмеряют порох, сами готовят пули, отливая их из свинца в 
  пластмассовых крышечках из-под духов или микстур... если тут знают, 
  что такое духи или микстуры. 
       Догнать, велел он хриплым от бешенства голосом. Никаких 
  арестов! Уничтожить на месте! 
       Ляхич и Джозеф, стоя плечом к плечу, следили, как 
  бронетранспортер на полном ходу остановился у кромки леса. Коммандос 
  красиво ушли за деревья, Ляхич тут же перевел взгляд на экран 
  телелокатора. 
       Пять крохотных светящихся точек двигались слаженно. Изредка 
  замирая, как в танце, одновременно начинали движение другие, затем 
  замирали они, а ранее неподвижные так же разом стремительно 
  продвигались дальше. Ляхич надел шлем, в крохотных вмонтированных 
  наушниках перекличка десантников звучала четко, словно они залегли 
  рядом. 
       Они его отыщут, проронил Джозеф. Камикадзе чертов... 
       Не камикадзе, огрызнулся Ляхич. С тех пор как мы пришли в 
  Японию, мы вытравили эту дурь с самопожертвованием, патриотизмом, 
  честью, преданностью и верностью слову... Не осталось в Японии 
  людей, которые теперь дрались бы за свою Японию. Ни самураев, ни 
  камикадзей... За свой огород разве что? Нет, даже за огород не будут 
  драться, здоровье дороже. Япошки свое здоровье теперь берегут. А 
  здесь, в России, положение хуже. 
       Исламистские мюриды? 
       Ляхич поморщился: 
       И это тоже. Но и старое уходит с трудом. Нам надо успеть 
  вклиниться в эту щель! Когда старые понятия чести и жертвенности за 
  Отечество почти ушли... вместе со стариками, а новые идеи русского 
  ислама еще не охватили молодежь всерьез. 
       Но я слышал, что русские принимают ислам чуть ли не массово... 
       Ляхич отмахнулся: 
       Цирк. У русских это реакция на застой в православии, на дурость 
  власти... вообще в этом выборе больше хулиганства, чем осознанного 
  выбора. Да-да, многие выбрали ислам сознательно, но Россия в 
  целом... ох, не верьте тем сведениям! 
       Джозеф охнул, глаза его не отрывались от экрана. Ляхич 
  выругался. В наушниках донесся вскрик, слабый треск. Еще треск, в 
  котором не сразу различил выстрел, настолько это было не похоже на 
  привычную скороговорку десантных автоматов. На экране три точки 
  замерли, а остальные двигались в хаотичном беспорядке. 
       Огневую бы поддержку с воздуха! закричал Джозеф. Эх, не по 
  правилам... 
       Какая поддержка, процедил Ляхич. Там нет русских войск! 
       Треск в наушниках становился громче. Ляхич ругался все 
  яростнее, а голоса в наушниках звучали отчаяннее, растеряннее, 
  обрывались на вскрике. Последняя точка отчаянно двигалась по 
  направлению из леса. Джозеф поднял еще группу, но Ляхич крикнул с 
  горечью: 
       Отставить!.. Не успели. 
       Точка застыла, в наушниках после криков о помощи воцарилась 
  мертвая тишина. Джозеф спросил растерянно: 
       И что теперь? 
       Ляхич вздохнул: 
       Теперь... возьми грузовик. Они сейчас отступают, павших и 
  раненых можно подобрать без помех. Я не думаю, что там был одиночка. 
  Похоже, что одиночный снайпер был просто провокатором. А когда 
  погнались за ним, напоролись на засаду... 
       Джозеф, ругаясь совсем не как профессорский сын, погнал 
  четверых коммандос и медика на грузовик. Ляхич тускло смотрел вслед, 
  в груди шевелилось недоброе чувство. По слухам, в Пентагоне каждый 
  сценарий развития событий прогнали по сто раз. Но, наверное, для 
  России его надо было прогнать и в сто первый. 
       Или же специально для России нужно было писать совершенно 
  другой сценарий. 
  

       Глава 47 
  

       Грузовик вернулся, весь облепленный грязью. Коричневые подтеки 
  достали даже до крыши, а сами коммандос выглядели как толстые 
  болотные жабы. Один из первого отряда, лейтенант Браузерс, был жив, 
  стонал в забытьи, хотя ему вкололи обезболивающее вместе с 
  противошоковыми сыворотками. Остальные уже остыли: метко пущенные 
  пули охотников нашли уязвимые места... 
       Джозеф торопливо объяснил, что, по словам Браузерса, они в 
  самом деле напоролись на засаду. По меньшей мере семь человек 
  затаились за пнями, поваленными деревьями. Когда десантники, 
  уверенные, что надо догнать и схватить одного-единственного 
  человека, вломились в лес, как стадо свиней, то с двух сторон 
  начался кинжальный огонь. Конечно, одиночные выстрелы из охотничьих 
  ружей не назовешь кинжальным, но охотники били настолько точно и 
  безжалостно, что огонь был равен кинжальному. Каждого поразили с 
  одного выстрела, только в лейтенанта Браузерса попало больше двух 
  пуль: он успел отпрыгнуть за огромный толстый пень. Его 
  расстреливали наугад, сквозь трухлявое дерево. 
       А сами русские? спросил Ляхич. 
       Исчезли, как будто сквозь землю провалились, доложил Джозеф. 
  Сэр, это их лес!.. Они здесь каждый пень знают, каждую мышиную 
  норку. 
       Ляхич зло и растерянно смотрел на трупы солдат, но видел 
  бесконечное расследование, после которого комиссия обязательно 
  найдет "ошибки и просчеты", и, чтобы успокоить общественность, с 
  него сорвут погоны, ушлют куда-нибудь в Канзас... 
       Вернемся на базу, решил он. Пусть генерал Макланс разбирается. 
  Он нас сюда послал! Да-да, вернемся на базу. 
       Коммандос оживились, Ляхич услышал возгласы облегчения. Одно 
  дело, когда из года в год красиво прыгаешь через макеты, 
  вламываешься в нарисованные дома и лихо бьешь с разворота ногой в 
  челюсть спарринг-партнера, и все это под вспышки фотоаппаратов и 
  жужжание телекамер, другое когда все наяву, когда в тебя стреляют... 
  
     А Джозеф скомандовал: 
       Сворачиваем лагерь! 
       Солдаты с криками бросились к палаткам. Веревки даже не 
  отвязывали, а просто рубили, Ляхич следил за ними со смешанным 
  чувством. Самому бы поскорее с этого опасного места, но в то же 
  время как-то неприятна эта нескрываемая трусость, эта поспешность, 
  ведь бегут закованные в доспехи огромные несокрушимые парни... 
       Быстрее, быстрее! покрикивал Джозеф. Он нерв-но оглядывался в 
  сторону леса, тот чересчур близко. Мы свою миссию уже выполнили!.. 
  Гуманитарную помощь доставили! 
       Дурак, подумал Ляхич зло. Ладно, парни не вдумываются, что 
  покрикивает этот осел. Для них главное сильный уверенный голос. И 
  чтобы звучали команды. Неважно какие. Главное, чтобы команды... 
       Широколицый сержант, которого Ляхич называл то Гонсалесом, то 
  Легонсисом, вдруг остановился, резко выпрямился, словно в спину 
  вонзили шило. Из рук выпал ящик, и только тут Ляхич уловил далекий 
  звук выстрела. 
       Он понял все мгновенно, глаза повернулись в орбитах, взгляд 
  сразу ухватил место, откуда стреляют, и тут же услужливо указал 
  место, куда еще можно добежать, скрыться, спастись от гибели. Уже 
  потом Ляхич сообразил, что подсознательно ждал и страшился 
  повторного нападения, а мозг уже проработал пути бегства. 
       Все это пронеслось в мозгу в доли секунды. В следующее 
  мгновение он ощутил, как навстречу бьет ураган, он ломится сквозь 
  эту ревущую бурю, ногам уже горячо, но и деревья вырастают, 
  приближаются стремительно... 
       В спину сильно ткнуло, но он удержался на ногах, только 
  некоторое время бежал настолько сильно наклонившись, что вот-вот на 
  бегу зароется носом. Судя по всему, пуля ударила под левую лопатку. 
  Так его отец всегда бил оленя. Да и вообще любого крупного зверя 
  бьют под лопатку. Медведя, к примеру, в голову бить глупо: любая 
  пуля срикошетит о скошенный клином медвежий лоб, только разозлит... 
       Вторая пуля ударила его, когда он был в десятке шагов от 
  спасительного леса. Голову тряхнуло так, словно со всей дури ударили 
  молотом. Оглушенный, почти потерявший рассудок, он несся в 
  смертельном страхе, уже не человек, а комок инстинктов, зная каждым 
  нервом, что следующая пуля будет послана точнее... 
       Лес надвинулся, темные ветки с узорчатой мелкой хвоей 
  опускаются до земли, Ляхич прыгнул головой вперед, проломился, под 
  ним что-то трещало, рассыпалось, но инстинкт сообщил, что темные 
  ветки сомкнулись за его спиной как занавес. Тот же инстинкт заставил 
  сменить место. Возможно, в это место преследователи выстрелили, 
  здесь все качается и шевелится, хотя вряд ли: охотники обычно 
  расходуют патроны скуповато... 
       Он заполз поглубже, упал лицом вниз. Легкие разрывались, требуя 
  воздуха, тело стонало, умоляло сбросить тяжелый бронежилет, но ведь 
  это он спас ему жизнь, как спас от второй пули шлем и еще спасет... 
       С великим трудом заставил себя подняться. Ноги дрожали. 
  Поковылял между деревьями, вот что такое тайга, не видишь, куда 
  поставить ногу, все в трухлявых разлагающихся стволах, поросло диким 
  папоротником, везде снуют огромные муравьи, на стволах сидят 
  великанские жуки. Даже бабочка пролетела абсолютно черная, мохнатая 
  и толстая, как воробей... 
       Некоторое время соображал, откуда доносится шум и писк, 
  напоминающий человеческий голос, потом сообразил, что из-за 
  собственного хриплого дыхания и клекота в легких почти не слышит 
  голоса в наушниках. 
       Есть кто живой... звучал прерывающийся голос. Есть кто... 
       Есть, ответил Ляхич. Я в лесу, севернее от деревни. Ты где? 
       Сэр, прозвучал голос Джозефа, он сразу налился такой щенячьей 
  радостью, что Ляхич невольно подбодрился, я тоже отступил в лес. Со 
  мной Гарриман и сержант Гудвин, но они без шлемов, говорить с вами 
  не могут... Где вы? 
       Ляхич беспомощно огляделся. Без палмтопов, без огромных и 
  бронированных машин он чувствовал себя голым и беззащитным. Взглянул 
  на часы, они показывали, кроме времени во всех основных городах 
  мира, еще и расписание бейсбольных матчей, порнокартинки с 
  Интернета, цены на пиво в Гамбурге, еще массу полезных примочек, но 
  ни компаса, ни локатора в них не оказалось. 
       Я сейчас выхожу к огромному дереву, сообщил Ляхич. Похожему на 
  гигантскую секвойю... Оно настолько огромное, что вокруг даже ничего 
  не растет, я могу рассмотреть даже его вершинку... 
       Сэр, послышался нервный голосок Джозефа, я не знаю, как 
  выглядит секвойя, хотя, говорят, они растут в полумиле от моего 
  дома... Какие еще приметы? 
       Ляхич задрал голову. В немыслимой высоте ствол становился 
  пестрым, а вершинка вовсе белела бесстыдно голая, с обвалившейся 
  корой, сухая, а сам шпиль, на который хоть надевай рождественскую 
  звезду, почернел, обуглился. Видимо, это дерево не один десяток лет 
  принимает удары молний на себя, как самое сильное и высокое... 
       Джозеф выслушал, слышно было, как он велел Гарриману залезть на 
  дерево повыше, высматривать секвойю с сухой вершинкой. Ноги Ляхича 
  все еще дрожали. Он опустился на землю, та пружинила, как дорогой 
  диван. Пальцы нащупали мягкий прогибающийся ковер, толстый и 
  настолько плотный, что вряд ли пропустит воду. Наверное, потому 
  здесь все тонет в грязи: стоит гусеницами прорвать это покрывало, 
  открывается настоящая топь... 
       Донесся треск, затем приглушенная ругань, шум, снова треск 
  веток. Он расслабил сведенное было напряжением тело. Местные 
  охотники наверняка ходят бесшумно. Это ломятся его люди, как сказал 
  Джозеф про отряд Браузерса, словно стадо свиней. Хотя именно 
  коммандос должны уметь двигаться через любой лес бесшумно, как 
  тени... 
       Но, видимо, дальневосточная тайга это не любой лес. Как Россия 
  не любая страна, действия которой можно просчитать на компьютере. 
       Ветви раздвинулись, первым вышел Джозеф, тупо огляделся. Он 
  едва не наступил на вытянутые ноги Ляхича, руки сжимают автомат, 
  пальцы на спусковой скобе. Еще шаг и споткнется о его ноги, и Ляхич, 
  опасаясь, что с перепугу юный лейтенант тут же выпустит автоматную 
  очередь куда глаза глядят, сказал торопливо: 
       Эй, я здесь... 
       Джозеф подпрыгнул, на какой-то жуткий момент черное дуло 
  смотрело прямо в лицо Ляхича, затем лейтенант сказал с облегчением: 
       Ох, это вы, сэр!.. Вы так замаскировались... 
       За ним вышли Гарриман и Гудвин, тоже "замаскированные": в грязи 
  с головы до ног, потеках липкого гадкого сока местных растений, 
  потные и несчастные. 
       Это все? спросил Ляхич. Да, невесело. 
       Сэр, сказал Джозеф, я не думаю, что спасся кто-то еще. Нас 
  расстреливали без всякого предупреждения. Это местные террористы, 
  они не соблюдают правил... 
       Ляхич отстегнул клапан нагрудного кармана. Все молча смотрели, 
  как пальцы майора выудили крохотный серый шарик. Ляхич ногтем 
  большого пальца сковырнул колпачок, нажал такую же серую кнопку и 
  швырнул под куст. В командном центре тут же примут сигнал бедствия, 
  и на сигнал этого маячка вскоре прибудет транспортный вертолет в 
  сопровождении одного-двух боевых... 
       Сэр, сказал дотоле молчавший Гудвин, а как же... 
       Он дернулся, левая половинка лба исчезла, словно на нее 
  обрушился топор мясника. На Ляхича плеснуло горячей кровью. Гудвин 
  еще стоял, открывая и закрывая рот, а Ляхич, как и все остальные, 
  метнулся в чащу, понесся, ломая кусты, перепрыгивая валежины, 
  задевая деревья, натыкаясь на страшные растопыренные корни упавших 
  деревьев. 
       Как хорошо, мелькнуло у Ляхича в разгоряченном мозгу, что 
  первый из преследователей не стал дожидаться остальных, как сделал 
  бы любой профессионал, а поторопился выстрелить! Иначе они бы так 
  полегли все... 
       Он на бегу завис в переплетении толстых лиан, в сторонке 
  мелькнула коренастая фигура Гарримана, в наушниках слышалось 
  надсадное дыхание Джозефа. 
       Левее! крикнул Ляхич. Уйдем выше по склону... 
       Сэр, не лучше бы вниз, мы задыхаемся... 
       Вверх, отрезал Ляхич. Люди всегда селятся... и ходят внизу. Как 
  и звери. К тому же сверху... нас легче будет увидеть с вертолета... 
       Он осекся, вспомнив, что его маячок остался далеко, вертолету 
  придется потратить немало времени, пока отыщет их под этим толстым 
  зеленым покровом тайги, дикой и злой. 
       Склон повышался медленно. Все дальневосточные сопки так здесь 
  называют нечто среднее между горами и холмами похожи на перевернутые 
  чаши, густо поросшие лесом. Даже на острых вершинах, если попадаются 
  острые, деревья стоят настолько тесно, что сверху никогда не увидеть 
  пятнышка земли... 
       Джозеф догнал его на полпути к вершине, за ним вскоре вынырнул 
  и Гарриман. Он прихрамывал, на щеке пламенела широкая ссадина. 
       Поцеловался с деревом, сказал он хрипло. Черт, нам же нарочно 
  дали уйти! 
       Почему? спросил Джозеф растерянно. 
       Боялись, что ворвемся в их деревню и учиним резню... Как во 
  Вьетнаме! Тупые сволочи... 
       Он сплюнул на землю, темный комок беззвучно утонул в слое 
  гниющих листьев. Джозеф похлопал себя по карманам, предположил: 
       Если они идут по следу, то оставим им записку, что ли? 
       Ляхич удивился: 
       Что же напишете? 
       Ну, предложим деньги... 
       Гарриман внезапно бросился к дереву в три обхвата, они видели, 
  как он торопливо спустил штаны. Воздух наполнился вонью, Гарриман 
  освобожденно сопел и крякал, тужился. Слышно было, как шипит 
  нейтрализующая запахи смесь, ни одна собака не возьмет такой след, 
  все коммандос приучены закапывать или как-то прятать свои отходы. 
  Ляхич подумал невольно, что все это глупости с маскировкой следов: 
  где не сможет пес, там след удержит человек. 
       Это их лес, сказал Джозеф с тоской. Как бы далеко мы ни ушли, 
  они в поисках пропитания уходят дальше... Здесь знают каждое 
  деревце! 
       В поисках пропитания? спросил Гарриман. Какого же черта? Мы им 
  привезли это пропитание! Только лежи и жри в три пуза! 
       Это же русские... 
       Тем более! Они ж самые ленивые в мире! 
       Да, но... 
       Джозеф в затруднении умолк. Что русские не просто ленивые, но 
  даже самые ленивые в мире он знал твердо. Но в то же время 
  чувствовал, что вот так привезти сникерсы тоже ошибка. Это не 
  оскорбленное достоинство, как у горских народов, у русских нет ни 
  гордости, ни достоинства... но все же их десант в эту деревушку был 
  ошибкой. 
       Французы! вырвалось у него. 
       Ляхич оглянулся. Распухшее лицо было страшным: пуля прочертила 
  глубокую борозду, теперь щека распухла, он страдал от боли, хотя 
  рану залил анестезирующим клеем. 
     Какие французы? 
       Мы французы, сказал Джозеф торопливо, культурные, образованные, 
  демократичные!.. Что пришли в Россию с Наполеоном и принесли 
  освобождение от крепостного права! Принесли конституцию, защищающую 
  их права и уравнивающую со всеми слоями общества!.. Французы не 
  понимали, почему подневольные крестьяне, вместо того чтобы встретить 
  их, как освободителей, нападали на их отряды, а пленных всегда 
  зверски убивали... 
       Как зверски? невольно спросил Ляхич. 
       У них есть старый обычай, сказал профессорский сынок с дрожью в 
  голосе. Они пленных привязывают за ноги к вершинках двух деревьев... 
  предварительно пригнув к земле, а потом отпускают! 
       Ляхича передернуло. 
       Тупоголовые, процедил он на бегу с ненавистью. Тупоголовые 
  русские свиньи! Не понимают, что мы им несем мир!.. Чертовы 
  русские... тупые грязные свиньи!.. Даже негры, эти тупые грязные 
  свиньи, не такие тупые и грязные... 
       Я говорил, ответил на бегу Джозеф, я предупреждал... 
       Что ты предупреждал? 
       Что вот так же обожглись французы. 
       Ляхич на бегу начал сворачивать, уже видел, что на вершине 
  сопки сосны стоят так плотно, что с вертолета их не увидеть, не 
  сбросить лестницы, нужно попытаться найти поляну, в любом лесу 
  всегда есть поляны, проплешины, пустоши, на которых почему-то 
  никогда не растут деревья, даже не решаются пустить корни 
  кустарники... 
       С сопки, хоть и наискось, бежать было намного проще, но в 
  распадке с разгону влетели в настоящее болотце. Помчались как три 
  огромных бизона, гнилая вода взлетала выше головы. Ляхич видел, как 
  на бегу оступился Гарриман, исчез в туче брызг, а когда начал 
  подниматься, вода была уже выше пояса. 
       Ляхич пробежал еще с десяток метров, пока понял, что Гарриман 
  так и остался, барахтается, Джозеф упал впереди за широкий пень, 
  выставил ствол автомата. 
       Они видели, как Гарриман погружается в гнилую воду. Похоже, там 
  оказалась трясина. Для любого человека немыслимо утонуть в трясине, 
  как и вообще утонуть: человеческое тело легче воды, тем более 
  трясины, достаточно лишь не стараться выпрыгивать, после чего тело 
  под действием гравитации уходит в воду еще глубже. Любой может 
  просто лечь на воду, на трясину или зыбучие пески... и без спешки 
  подползать к надежному твердому берегу... Но на Гарримане не меньше 
  пятнадцати килограммов бронедоспехов, а снять так быстро уже не 
  успевает... 
       Гарриман в последнем усилии подпрыгнул, пальцы достали ветку 
  нависшего над болотом дерева. Видно было, как все застыло в зыбком 
  равновесии. Веточка натянулась, едва-едва не переламываясь, но 
  Гарриман не пытался выбраться рывком, как сделал бы любой испуганный 
  за свою жизнь человек: тянул медленно, точно рассчитывая усилия. 
       Ляхич сделал движение высунуться, но Джозеф ухватил его за 
  плечо. На дальней стороне широкой поляны из-за дерева легко выскочил 
  поджарый мужик с длинноствольным охотничьим ружьем в руках, похожим 
  на винчестер куперовского Зверобоя. Из-под нелепой старой кепки 
  ветер трепал седые волосы. За ним следили оба автомата, но мужик 
  вовремя юркнул за толстый кедр, словно ощутил их запах или как-то 
  определил близость врага. 
  

       Глава 48 
  

       Тут же следом выбежали еще двое, помоложе, но тоже с 
  изрезанными морщинами лицами, оба простоволосые, с тронутыми сединой 
  волосами. Заметив Гарримана, они присели за толстой валежиной, и 
  только тогда из-за деревьев выбежали мужчины совсем молодые, почти 
  подростки. У двоих головы были перевязаны белыми тряпками, свежая 
  кровь выступала на бегу. 
       Один подбежал к Гарриману, плюнул ему на голову. Гарриман 
  протянул к нему свободную руку, что-то говорил, Джозеф догадывался, 
  что тот повторяет понятное на любом языке: доллары, много долларов, 
  он даст много долларов... 
       Парень на бегу захватил растопыренными пальцами ветку. Та 
  хрустнула, переломилась. Гарриман, что находился над грязной жижей 
  по плечи, ушел под воду. 
       Ляхич зарычал, его автомат пророкотал коротко. Парень на бегу 
  споткнулся, ружье выпало из рук. По тому, как он падал, Джозеф уже 
  видел, что парень не поднимется. 
       Зачем... прошептал он. 
       Вскрикнул, острая боль пронзила ногу. Он с ужасом увидел, как 
  чуть выше щиколотки сапог разворотило. Из лохматой безобразной дыры 
  толчками выплескивается кровь. Непроизвольно пошевелил ногой, 
  закричал, заплакал от дикой режущей боли. 
       Все, прокричал он, нас окружают! 
       Мы отобьемся, рыкнул Ляхич, мы... 
       Он вскрикнул раньше, чем Джозеф услышал звук второго выстрела. 
  Ляхич с перекошенным от боли лицом подтягивал ногу. На голени 
  расползалось красное пятно. 
       Надо сдаваться! выкрикнул Джозеф. 
       Нет, отрезал Ляхич. Помощь уже идет! Я слышал рокот 
  вертолета!.. Нас ищут, нас найдут... 
       Не успеют, прошептал Джозеф, эти нас изрешетят раньше. Они уже 
  заходят и со спины... И тогда все. 
       Ляхич выругался, еще одна пуля ударила в край пня, срубила 
  щепку и больно ткнула в бронепластину на плече. Джозеф плакал, 
  автомат уже у ног, обеими руками нянчит раненую ногу. Мальчишка... 
  Такие сцены в голливудовских фильмах не показывают. Там любой 
  рядовой и необученный солдат США идет через огонь и воду, пачками 
  побивает тупых и не умеющих стрелять русских свиней, а сам ну ни 
  царапины, ни соринки, прическа всегда на месте... 
       Он выругался еще, придавая себе твердости, охнул, начал 
  подниматься. Руки он вскинул над головой, пальцы растопырил, 
  показывая пустые ладони. 
       Мы сдаемся! крикнул он. Мы сдаемся! 
       Джозеф прошептал: 
       Сэр, вы... уверены? 
       Разве ты не этого хотел? ответил Ляхич одним уголком рта. 
  Ладно, надо тянуть время. Не может такого быть, чтобы нас не 
  отыскали и не освободили... пусть даже в последнюю минуту... Мы 
  сдаемся, сда-емся! 
       Джозеф поднял руки, начал медленно подниматься. Он тоже верил, 
  что в последнюю минуту в небе появятся могучие неуязвимые машины, 
  зальют все огнем, уничтожат врагов, а их поднимут на борт, где 
  командующий армией вторжения снимет со своей груди высшие ордена 
  страны и перевесит на их забрызганные грязью и кровью боевые 
  костюмы. 
       Все тело Ляхича осыпало морозом. Он чувствовал себя таким 
  беззащитным, словно с него содрали одежду и выставили привязанным к 
  столбу на холодном ветру. 
       Через некоторое время из темной зелени прозвучал грубый голос: 
       Выходите!.. Вперед на открытое место. 
       Ляхич заковылял вперед. Джозеф попытался поддержать его, тот 
  прошипел: 
       Не прикасайся!.. Могут что-то подумать, не так истолковать... 
       Тот же голос скомандовал: 
       А теперь лечь! Рылами вниз. Оба! 
       Джозеф поспешно рухнул, он видел в кадрах телепередач, как 
  русские обращаются с захваченными, если те замешкаются выполнить 
  все, что от них требуется. Ляхич из-за ранения в самом деле чуть 
  замешкался, Джозеф услышал болезненный всхлип, майор согнулся от 
  удара прикладом в низ живота. Уткнувшись лицом в мох, он слышал над 
  головой глухие удары, затем рядом рухнуло тело Ляхича. 
       Ляхич всхлипывал, задыхался. Из разбитого рта вытекала струйка 
  темной крови. Джозеф хотел прошептать что-нибудь подбадривающее, но 
  не рискнул, за переговоры можно получить ногой в голову. Эти 
  охотники хоть явно не проходили службу в рядах русского спецназа, но 
  действуют так же грубо и без оглядки на общемировые ценности. 
       Сильные руки похлопали его по карманам, сорвали бронекостюмы, 
  снова обшарили, из тайных карманов вытащили пачки долларов. Ляхич 
  сказал торопливо: 
       Это аванс. Остальные получите, когда передадите нас нашему 
  командованию. 
       Старший из охотников смотрел на пачку долларов на своей ладони 
  со странным выражением. На миг Джозефу показалось, что старик плюнет 
  на пачку зеленых бумажек и швырнет в болото, однако старик деловито 
  сунул деньги в оттопыренный карман. 
       Ладно, сказал он, пора идти... Васятка, готово? 
       Откуда-то сверху раздался звонкий голос: 
       Тащите! 
       Вниз упала, раскачиваясь, веревка. Конец болтался в метре от 
  земли, а другой конец исчезал в зеленой кроне. Мужчины, отложив 
  винтовки, ухватились за веревку. Деревце затрещало, с великой 
  неохотой начало наклоняться. 
       Джозеф всхлипывал, его трясло, лицом уткнулся в землю, страшась 
  повернуть голову. Ляхич проговорил громче, стараясь сделать голос 
  как можно убедительнее: 
       Мы оба ранены. Понимаете? Нас нужно перевязать, пока мы не 
  потеряли слишком много крови. За это мы вам дадим еще доллары... 
  Понимаете? 
       Верхушку дерева пригнули к самой земли, привязали к вбитому в 
  землю колу. Только тогда подросток с ловкостью обезьяны вскарабкался 
  на другое дерево. Мужчины за опущенную веревку притянули и вторую 
  вершинку к земле, закрепили. 
       Ляхич повторил громче: 
       Вы поняли? Мне нужно перевязать ногу. Я истекаю кровью... 
  Джозеф, ты что молчишь? 
       Джозефа трясло. Черный ужас пронизал тело с такой силой, что 
  язык примерз к гортани, а перед глазами мелькали черные мухи. Он 
  слышал голос майора, но горло перехватило судорогой. 
       Затем из темноты выступила поляна. Мужчины подошли с веревками 
  в руках. Он видел, как дернулся Ляхич, когда его здоровую ногу 
  начали привязывать к нагнутой вершинке дерева. Джозеф старался 
  отвернуться, но глаза как завороженные смотрели, как вторую ногу 
  Ляхича точно так же привязали к другой вершинке. 
       Старый охотник отступил на пару шагов. Глаза его с крестьянской 
  обстоятельностью оглядели привязанного за ноги американца. 
       Готовы? сказал он. На счет "три", поняли?.. Раз... два... три! 
       Двое парней ударили острыми ножами по туго натянутым веревкам. 
  Вершинки взметнулись, унося майора. На доли секунды деревца 
  поднимались вместе, потом вершинки начали расходиться в стороны. 
       Джозеф услышал душераздирающий крик. Крик начался еще на земле, 
  задолго до того, как ужасающая боль рванула Ляхича за ноги в разные 
  стороны. 
       Сверху полетели широким веером красные брызги. Деревья 
  раскачивались, на вершинках болтались окровавленные половинки туши, 
  похожие на те, что вывешивают на рынке. Вниз по листьям стекали 
  красные потоки, сыпались внутренности, а кишки вывалились и 
  растянулись вниз едва ли не до земли, похожие на спутанные пожарные 
  шланги. 
       Старший охотник деловито посмотрел через голову Джозефа: 
       Готовы? 
       Джозеф оглянулся. Молодые охотники со злыми лицами заканчивали 
  пригибать к земле вершинки молоденьких березок. Настолько 
  молоденьких, что могут не разорвать его пополам... 
       Он представил себе, как его взметнет, жуткая боль рванет в 
  паху, как его тело раздерет пополам... и закричал жутко, дико, 
  нечеловечески. 
       Когда десантный вертолет наконец добрался до места, с которого 
  засекли сигнал маячка, на экране локатора еще мигал огонек. Пилот 
  кружил над поляной, выбирая место, полковник лично сидел за 
  крупнокалиберным пулеметом, пальцы вцепились в рукояти, а глаза 
  цепко сканировали зеленую поверхность. Верхушки деревьев 
  раскачивались под напором воздушной струи. 
       С другой стороны вертолета, где майор Кугельц точно так же 
  вцепился в рукояти пулемета, донесся потрясенный вопль: 
       Что это? Езус Кристос, я не могу поверить! 
       Кабину качнуло, на мгновение открылась крохотная полянка. Шум 
  лопастей поднял целую стаю крупных ворон. На вершинке дерева 
  закачалась окровавленная туша непонятного животного. Мороз проник в 
  тело с такой неожиданной силой, что пальцы на рукоятях умерли и 
  разжались. Всего секунду майор видел э т о, верхушки деревьев тут же 
  качнулись обратно и закрыли поляну, лишь теперь он понял, что видел 
  еще точно такую же тушу, похожую, как отражение в зеркале, и понял, 
  что на верхушках молодых деревьев болтаются разорванные пополам 
  человеческие тела... 
       Вниз! закричал он бешено. Что же... Вниз, как угодно вниз! 
       Вертолет зависал, приподнимался, вершинки торчат слишком 
  высоко, сесть не удастся, придется десантироваться по линю, 
  полковник уже ухватил связку, как вдруг майор закричал 
  предостерегающе: 
       Вверх! 
       Грохот заглушал его слова, но пилот услышал, прокричал в ответ: 
  
     Да все в порядке, ветер слабый! Я удержу, не дам линю 
  шарахнуться о деревья... 
       Вверх, придурок! выкрикнул майор. Им уже не помочь. 
       Но снять... взять их номера... 
       Вверх!!! 
       Полковник застыл, потом повернулся, следил за их перепалкой. 
  Майор с перекошенным лицом указывал со своей стороны вниз, пилот 
  внезапно выругался, ухватился за рычаги. 
       Вертолет послушно качнулся, и пуля, предназначенная для пилота, 
  ударила полковника в скулу. Этот комок свинца был рассчитан на 
  медведей, на пилота плеснуло горячим, как из ведра с разогретыми для 
  скота помоями. Куски черепной кости с силой падали на пульт 
  управления, залили кровью, слизью, залепили окровавленными волосами 
  с брызгами мозгов. 
       Вертолет бросало из стороны в сторону. Трижды громко звякнуло, 
  по обшивке сверкнули искорки. Пилот, защищенный пуленепробиваемым 
  стеклом, выровнял машину, вертолет начал подниматься, затем ушел в 
  сторону. 
       Майор дотянулся до пульта, отпихнув труп полковника, ухватил 
  микрофон. 
       Вызываю группу поддержки!.. прокричал он сорванным голосом. 
  Вызываю группу поддержки! 
       Четкий сильный голос произнес так, словно говорящий находился 
  рядом: 
       Майор Кдулс слушает. Говорите. 
       Срочно вариант "Шторм"! прокричал майор. Срочно! 
       Голос в мембране стал холоднее: 
       Вы понимаете, что говорите? 
       Майор заорал: 
       Нас здесь убивают!.. Убивают, понимаете?.. Вся группа, которую 
  мы разыскиваем, уже погибла. Последние схвачены и растерзаны... В 
  буквальном смысле растерзаны, сэр! 
       После паузы майор услышал шум голосов, там совещались, затем 
  прозвучал новый голос: 
       Генерал Макланс на связи. Что у вас происходит? Там нет русских 
  войск! 
       Майор закричал, срывая голос, готовый разорвать этих идиотов: 
       Нас расстреливают местные охотники!.. Простые мужики, мать 
  их... 
       Вы всерьез? 
       Да, мать вашу! 
       Голос стал почти строгим и одновременно сочувствующим: 
       Вы не в состоянии справиться с каким-то отдельным 
  коммунистом?.. Вы здоровы? 
       Майор прошипел: 
       Я попросил группу поддержки. Нужен "Шторм", иначе я не поручусь 
  за жизни тех, кто находится вблизи этого села! 
       Генеральский голос сказал отечески: 
       Майор, возвращайтесь в расположение экспедиционных войск. Вам 
  нужен психоаналитик. Хороший психиатр обследует вас, мы вам поможем. 
  Понимаете, все мы хотим вам только помочь... 
       В голосе звучала бархатная уверенность, покровительственное 
  благодушие. Майор ощутил, как от гнева в глазах стало красно, словно 
  смотрел сквозь бутыль с бычьей кровью: 
       Слушайте вы... идиот! Я уже сказал, что те, с кем мы явились 
  спасать, уже полегли под пулями русских снайперов. Да не войска, 
  даже не парашютисты!.. Местные охотники привыкли охотиться на 
  тигров, понятно? И лягут те, кто сейчас еще собирается привезти 
  гуманитарную помощь! Погибнут, понимаете? Все погибнут, если вы 
  будете задавать дурацкие вопросы о моей психике!.. 
       Генерал умолк. Майор почти видел его насупленное лицо. Генералу 
  наплевать, что полягут и остальные, но разговор фиксируется на 
  пленку, там прослушают ее еще не раз, спросят, почему он не 
  среагировал сразу, и... полетят генеральские погоны. 
       В мембране раздалось сухое: 
       Высылаю. Скорректируйте огонь с самолетов. 
  

       Глава 49 
  

       Лейтенант Чернов устроился на дальней лавочке, на колене 
  толстый томик Чейза, сразу шесть романов под одной обложкой, в 
  затылок греет теплое косовское солнце. Со стадиона шум и гам, его 
  ребята гоняют мяч на площадке, а ему в лом нелепое пинание мяча... 
  На томике Чейза листок бумаги, начал было письмо Лене, незаметно 
  поймал удачную рифму с ее именем, пошли наматываться строчки стиха. 
       Эй, Чернов! крикнули из одной группы. У нас одного не хватает! 
       Он вяло отмахнулся. Бегайте, дикари, визжите от счастья. Силы и 
  здоровья много, а ума вам и не надо: и так счастливы. От ума, как 
  говорят классики, одно горе. А вот он не откажется... 
       Некоторое время перекладывал мысль так и эдак, упиваясь 
  сознанием, что он не такой, как остальные во всей этой части 
  российских миротворцев, расквартированной в захваченной албанцами 
  Липовой Роще и переименованной в Плугатти. Остальные визжат от 
  счастья, что получают в десять раз выше инженеров, что остались в 
  России, прикидывают, какие иномарки купят, когда вернутся со службы, 
  а ему это по фигу: машина у него уже есть, отец подарил почти 
  новенький фольксваген, а местное жалованье не шибко впечатляет, он 
  из семьи, где достаток гораздо выше среднего, гораздо... 
     "Штатовцы рядом, пробормотал он, диктуя сам себе, они тоже 
  приходят на этот стадион. Ничего парни, хоть и тупые... Правда, у 
  нас тупых тоже хватает..." 
     Остановился, писать шариковой ручкой немыслимый труд для 
человека, который буквы учил на экране компа, а первые слова 
написал, тыкая крохотным пальчиком в клавиши. 
     Передохнул, проще сделать марш-бросок, чем написать письмо, 
пусть Лена знает, на какой труд он способен для нее, повел дальше: 
   "Мне до конца срока службы еще два месяца и четыре дня... Я 
  прикинул, что можно будет купить однокомнатную в новостройках, там 
  дешевле. Если что, отец поможет. А ты, наконец, сможешь расставить 
  свои цветы..." 
     Со стадиона донесся многоголосый шум. Он поморщился дикари, 
мячик не нагоняются, но шум рос, голоса стали громче, появилась 
разноголосица, послышалась английская речь. Вернее, жутко 
исковерканная, оглупленная, пересыпанная таким диким жаргоном, что у 
него все перевернулось внутри. Воспитанный в спе-циализированной 
школе с английским уклоном, он выучился читать и писать на 
английском еще в первом-втором классе, Шеридана читал в подлиннике, 
восторгался английской поэзией, и теперь всякий раз корежит, как на 
столе пыток, едва услышит эту жутко изуродованную речь. Впечатление 
такое, что некогда высокая цивилизация рухнула после некоего 
атомного удара, а по ее руинам бродят низколобые одичавшие потомки, 
сжимая в руках высокотехнологическое оружие. 
     Он видел, как на стадион высыпала группа солдат в юсовской 
униформе. Все орали, подпрыгивали, у многих в руках бутылки с пивом, 
вином, а один откупорил шампанское, видно, как хлещет пенистая 
струя. Все орут, визжат, поднимают к небу кулаки. 
     Русские солдаты остановили игру, слушали. Чернову показалось, 
что все как-то стали меньше ростом. Вообще рядом с американцами 
проигрывают в росте и весе. Хотя русские это не вьетнамцы, но все же 
проигрывают. Если крепкие ребята в России умеют отмазаться от 
службы, остаются в охранных фирмах, телохранителях, то в проклятой 
Империи все здоровяки и уголовники стремятся и попадают именно в 
армию. 
     Настроение сразу испортилось, рифмы выпорхнули. А тут еще в его 
сторону пошел Вакуленко, потный и в пыли, туповатый сержант из 
Рязани. Чернов поспешно спрятал письмо в книгу. 
     Что там стряслось? 
     Вакуленко рассерженно проскрипел: 
     Сволочи... Брешут всякое... 
     Голос у него был сиплый, вечно простуженный, хотя последний раз 
Вакуленко болел всего лишь расстройством желудка, да и то в детстве. 
  
   Что? 
     Вроде они высадились на Дальнем Востоке!.. 
     Что? вскрикнул Чернов. 
     Их десант уже в Приморье, объяснил Вакуленко раздраженно. Черт, 
не понимаю... 
     Чернов поспешно вытащил из сумки крохотный приемник, врубил. На 
первой же волне поймал торопливый захлебывающийся голос: 
     ... экспедиционный корпус был с ликованием встречен местными 
жителями! В миротворцах все справедливо увидели единственную 
реальную защиту. Элитные части заняли оборону по берегу Амура, взяли 
под охрану мосты. Местное население помогает, чем может... 
     Оцепенев, оба дослушали до конца, а когда пошла бравурная 
музыка, Чернов торопливо поискал новости других станций, отыскал без 
труда: все информационные службы передавали сенсацию, 
комментировали, высказывали суждения, мнения специалистов, строили 
прогнозы дальнейшего развития событий... 
     Ну не сволочи? просипел Вакуленко. 
     Чернов ощутил, как сердце стиснула горечь. Сказал с трудом: 
     Но это ведь... от китайцев. Ты ж слышал, они вот-вот перешли бы 
через мосты на нашу сторону!.. Да им и мосты ни к чему. Переплыть 
реку долго ли?.. На лодках, плотах... Эту массу не остановить... 
     А юсовцы остановят? спросил Вакуленко зло. 
     Юсовцы? переспросил Чернов. Сам знаешь, что остановят. Они 
только на словах все о миролюбии да о невинной слезе ребенка! Ты ж 
видел, что они здесь бомбежками сделали. Мы трупы мирных жителей 
бульдозерами сгребали!.. Они могут, не моргнув глазом, и китайцев 
встретить пулеметным огнем, пусть там хоть одни бабы с детьми 
попрут. А вот мы не решимся. 
     Вакуленко опустил голову. Лицо темнело, наливалось дурной 
кровью. Прошипел с ненавистью: 
     Но что? Что с нами случилось? 
     Вымираем, ответил Чернов. 
     Что ты сказал? 
     Что слышал. Дело не в сокращении рождаемости, ответил Чернов. 
Мне дед говорил, что вырождаемость начинается с момента, когда свою 
шкуру начинают ценить выше, чем шкуру... или даже сердце своего 
народа. 
     На стадионе американские солдаты пустились в пляс. Хватали за 
руки и русских, приглашали разделить веселье, но те вырывались, 
пошли к скамейкам, как проигравшая команда футболистов. 
     Вечером Вакуленко напился, устроил безобразную драку с 
юсовцами. Старшие офицеры вмешались, погасили ссору. Вакуленко 
  отправили на гауптвахту, а юсовцам мягко попеняли, что не стоит так 
  уж бурно выражать свою радость. Русские медведи тупые, они не всегда 
  понимают, что высадка в Приморье это спасение для самих же русских. 
  Ну тупые они, тупые! Принимайте это во внимание. 
       Утром все вроде бы успокоилось, но к полудню снова схлестнулись 
  уже на стадионе. По расписанию в этот день русские миротворцы могли 
  заниматься своим футболом, но американцы то ли перепутали день, то 
  ли решили воспользоваться ситуацией, но заявились всей бейсбольной 
  группой с полусотней болельщиков, таких же крепких и плечистых 
  парней. 
       Угнетенные плохими вестями с родины, русские растерянно 
  погалдели, как рассерженные гуси перед стадом быков, но благоразумно 
  начали уступать поле. Юсовцы сперва тренировались на одной половине, 
  разделили стадион по-братски, затем их капитан бейсбольной команды 
  сказал бесцеремонно: 
       Ладно, ребята! Вам сейчас разве до игры?.. Валите отсюда. 
  Скажите спасибо, что мы вас еще и от албанцев защищаем! 
       Чернов стиснул зубы. Юсовец прав, албанцы русских ненавидят, 
  постоянно пакостят, а иногда даже постреливают из темноты. Юсовцы в 
  самом деле нередко становились между русскими отрядами миротворцев и 
  разъяренными албанцами, гасили страсти. 
       Значит, спросил он, теперь мы вам обязаны зад лизать? 
       Чернокожий сержант захохотал: 
       Лизать не надо. Но подставить свой зад можешь! У нас многие 
  белое мясо любят. Да и я не откажусь... 
       Чернов знал себя как интеллектуала и поэта. Он вырос сильным и 
  крупным, заслуга крупных родителей, но в душе оставался зайчиком. 
  Сейчас в черепе сверкнула красная молния. Он увидел изменившееся 
  черное лицо с расширенными ноздрями, ударил в этот плоский нос, 
  услышал страшный звериный визг, понял, что кричит он... 
       Как потом ему рассказали, драка завязалась сперва между ним и 
  чернокожим сержантом, затем по всему полю. Он успел разбить негру 
  нос и выбил передние зубы, после чего озверевший миротворец поверг 
  его наземь двумя страшными ударами, а затем еще и поносил на носках, 
  почти поднимая тяжелыми ударами ботинок в воздух. 
       На негра набросились наши, юсовцы с готовностью вступились за 
  своих. После короткой схватки русских вышвырнули за пределы поля. 
  Там они путались в кровавых соплях, грозились в бессильной ярости, 
  ругались и вопили, и юсовцы, чтобы закрепить победу, сыграли два 
  бейсбольных матча, а потом, когда пришла ночь, зажгли прожектора и 
  вовсю гоняли в регби здоровенные, накачанные, неутомимые, как 
  настоящие боевые машины, нацеленные на победу. 
       Русские же до поздней ночи маялись в лазарете. Никто не 
  обошелся без ссадин и кровоподтеков, но у четверых были сломаны 
  ребра, у Николаева треснула челюсть, а Семенчуку пришлось 
  накладывать гипс на руку. У юсовцев, как удалось узнать, никто 
  серьезно не пострадал, если не считать сержанта-негра, которому 
  Чернов выбил зубы. 
       Воздух в казарме был пропитан унынием. Стены сдвинулись, а 
  потолок опустился, все дышали тяжело. Кто-то без конца глотал 
  аспирин. Когда рядовой Пищенко попробовал взять гитару, на него 
  окрысились и зашикали со всех сторон. 
       Чугунную тишину наконец нарушил сержант Тюпцев. Прокашлялся, 
  сказал глухо: 
       И что теперь? 
       Никто не спросил, о чем он, отводили взгляды. Только Уляев 
  бросил зло: 
       Сволочи... 
       Их тренируют круче, сказал Шевчук с унынием. И стероидами 
  пичкают, все по закону. У них мясо нарастает, как будто надуваешь 
  камеру! А у нас анаболики только из-под полы... 
       Их капитан сказал, бросил кто-то из глубины казармы, что больше 
  нас на стадион не пустят! 
       Это капитан Мюллер? 
       Нет, капитан регбистов. И если албанцы захотят кого из нас 
  пристукнуть, они отвернутся. 
       Стены угрюмой казармы медленно, но неуклонно сдвигались, словно 
  русских миротворцев запихнули в мусоросборочную машину, а теперь 
  упаковывают в нечто компактное и не такое бесформенное. Дышать стало 
  тяжелее. 
       Чернов старался двигать только верхушками легких. При глубоком 
  вздохе в сломанных ребрах вспыхивала острая боль, но от злости 
  вскоре забывался, грудь вздымалась сама по себе, как волна в бурю, 
  он вскрикивал и неумело ругался. 
       Солдаты сидели на койках, на подоконниках, серые и 
  нахохлившиеся, как вороны под дождем. 
       Они нас за людев не считают! сказал кто-то обиженно. 
       Сволочи! бухнул другой голос. 
       Гады... 
       Зажрались. 
       Поубивал бы гадов... 
       Голоса звучали все обиженнее, жалобнее. Чернов чувствовал 
  тянущую пустоту в груди. Накостыляли, да еще и вывозили в грязи. И 
  насмеялись. Теперь в самом деле на стадион не пустят. Разве что 
  засыпать жалобами свой штаб, а те сперва долго будут отмалчиваться, 
  с юсовцами не хотят портить отношений, тем только бровью повести и 
  русские миротворцы вылетят отсюда, как ангелы в тихое рождественское 
  утро. Можно пожаловаться в Объединенный комитет, там больше шансов, 
  могут проявить демонстративную объективность. Своим попеняют, 
  русским откроют доступ на стадион... 
       Но будут ли они чувствовать себя победителями, выиграв спор 
  жалобами? 
       Давайте спать, прервал он. Что мы воем? Не стыдно? 
       Тюпцев окрысился: 
       Ты что, за юсовцев? Ты ж первым начал! 
       Шевчук добавил угрюмо: 
       Если бы ты не попер на негра, нас бы не поперли со стадиона! 
  Это ты во всем виноват! 
       Голоса стали еще злее. Чернов всюду видел рассерженные лица. 
  Обрадовались, нашли виноватого. Чисто русское: кто виноват? Да кто 
  угодно, только бы не сам... 
       Да, конечно, ответил он. Это я во всем виноват. 
       Отвернулся, лег на свою койку и повернулся к стене. Голоса на 
  какое-то время умолкли. Наверное, он был единственным русским не 
  только в этом албанском анклаве, но и во всей России, который 
  произнес вот такие непривычные и невыговариваемые для русского 
  слова. 
       С закрытыми глазами он долго лежал, делая вид, что спит. 
  Казарма снова загудела, забурлила, голоса то затихали, то 
  раздавались громче. Заснуть никто не может вот так сразу, в мечтах 
  почти каждый сейчас изничтожает юсовцев, растирает их по стенам, 
  растаптывает по асфальту, вбивает в грязь по ноздри, кровь в ушах 
  шумит победно, и каждый старается на этой радостной нотке забыться, 
  заснуть, хоть во сне ощутить себя сильным и непобедимым... 
       Утром несколько человек, свободные от дежурств, были снова 
  биты. Они сунулись на стадион, решив, что инцидент решится сам 
  собой. Побазарят еще, погавкаются, а затем все вернется на 
  прежнее... 
       Но юсовцы, судя по всему, не собирались уступать и здесь. Их 
  десант в русском Приморье! Москва проглотила и это оскорбление, а их 
  гневными протестами в ООН можно подтереться: со слабыми не 
  считаются! Так что иванам можно и нужно накидать здесь тоже. 
       Накидали. Крепко. Чернов на этот раз не почтил присутствием 
  даже стадионные скамьи, все пытался закончить письмо. Стадион его и 
  раньше не очень-то привлекал, а теперь врожденное чувство 
  интеллигента, избегающего опасности, заставило не выходить из 
  казармы. 
       Пришли побитые, с кровавыми соплями, разбитыми харями. Снова 
  вокруг галдеж, базар, гневные вопли, что быстро перешли в 
  растерянное хныканье. Уже было ясно, что и здесь проиграли, что 
  стадиона им не видать до скончания срока службы в этом анклаве. 
       Он ушел в библиотеку, но теперь письмо не шло вовсе. Пробовал 
  читать, но буквы расплывались, как в кино, появлялись ухмыляющиеся 
  рожи штатовцев. 
       А затем за окном был топот бегущих людей, щелканье затворов, 
  резкий голос майора Осипенкова. Прозвучал сигнал общего сбора. 
       В большой зал во все двери вбегали солдаты. Уже с полной 
  выкладкой, с автоматами в руках, в бронежилетах. 
       Чернов с разбегу кого-то почти снес, быстро встал в строй. 
  Майор, плотный коренастый рязанец, похожий на немолодого, но полного 
  сил быка, стоял перед строем, перекатываясь с носков на пятки и 
  обратно. Лицо его было бледным, под кожей застыли рифленые желваки. 
       У нас чепе, сказал он резко. В связи с этим объявляю запрет 
  выходить на стадион!.. До тех пор, пока не разберемся! 
       На него смотрели непонимающе. Чернов на мгновение встретился 
  взглядом с майором. Тот быстро отвел взгляд. Чернову почудился в 
  глазах командира глубоко упрятанный стыд. 
       Если еще кто не знает, сказал Осипенков, разъясняю!.. Полчаса 
  назад рядовой Уляев взял автомат и вышел на стадион. Когда его там 
  попытались остановить, он открыл огонь!.. Семь человек убито, 
  восемнадцать ранено. Не довольствуясь этим, он сменил рожок и 
  двинулся к американским казармам. Ну, там уже часовые. Он вступил в 
  бой, никого не сумел даже ранить, а его самого изрешетили в 
  клочья... 
       Строй застыл, словно их разом окунули в жидкий гелий. Чернов 
  неверяще смотрел на майора, покосился на соседние лица. Все 
  вытаращили глаза, не понимают. Уляев... это тот неприметный, 
  молчаливый, весь в себе, белобрысый мальчишка? Крепенький, но не 
  слишком: еле-еле выполнил нормы, чтобы переползти барьер для 
  зачисления в миротворцы. Тихий, даже ни с кем ни разу не подрался... 
  
     Всем ясно? прорычал майор. Никто не должен покидать казарму. До 
  особого распоряжения, ясно?.. А с Уляевым тоже все ясно: свихнулся 
  от непривычных условий, стрессового состояния, вызванного 
  погружением в... иноязыковую среду. Так сказал наш медик, и это 
  отныне официальная точка зрения. Ясно? 
       По рядам прокатился многоголосый ропот. Майор сделал зверское 
  лицо, посверкал глазами. Когда он ушел, чересчур поспешно, Чернов 
  вышел из строя команду "вольно" майор все же успел отдать. Так вот 
  как, Уляев... Ты, оказывается, был сумасшедший? А все остальные 
  нормальные... 
  

       Глава 50 
  

       Три дня их не выпускали из казарм. Приезжали комиссии, даже из 
  Москвы явились трое экспертов, все выспрашивали, вынюхивали, так и 
  уехали, подтвердив учеными званиями диагноз "помешательство". 
       Дважды являлись подчеркнуто вежливые и корректные люди из 
  международных организаций. Тоже расспрашивали, причем их расспросы 
  выходили далеко за рамки обычной медицинской экспертизы. Ничего 
  вроде бы не записывали, но у Чернова осталось ощущение, что его 
  просветили до последнего эритроцита, сфотографировали во всех видах 
  излучений и даже просканировали сеть нейронов во всем теле. 
       Лишь на четвертый день им разрешили покидать казарму в 
  неслужебное время. На стадионе юсовцы выставили охрану, угрюмо 
  заявили, что иванам теперь сюда лучше не соваться. 
       В тот же вечер четверых солдат, заглянувших в город во время 
  увольнительной, встретил отряд крепких коммандос. У парней не было 
  шансов, хотя они сами подтвердили, что юсовцы пошли на них 
  вчетвером, остальные встали кругом и только смотрели, но бежать не 
  дали бы. 
       Четверо юсовцев, настоящие чудовища, черные, как смола в 
  преисподней, огромные, как слоны, изметелили так, как гориллы побили 
  бы мартышек. А когда русские на земле глотали кровавые сопли, их 
  долго и безжалостно били ногами. Заветы русских мужиков, которые 
  лежачих не бьют, юсовцам незнакомы, у них лежачих топчут с особой 
  охотой и удовольствием. Четверо русских очнулись только в лазарете, 
  где двоих тут же пришлось подключить к капельницам, а одного к 
  аппарату искусственной вентиляции легких. 
       Снова, как стало известно, юсовцам мягко попеняли. Их-де понять 
  можно, святая месть за своих, это же простые и естественные чувства, 
  но все же надо помнить, что хоть русские и последние скоты, но все 
  здесь миротворцы, на них смотрит весь мир, они должны прекращать 
  драки между албанцами и сербами, а не затевать схватки сами... 
       На этот раз Чернов дописал письмо быстро и решительно. Он 
  чувствовал вдохновение, слова рождались сами, с готовностью ложились 
  на бумагу, рифмовались, звучали красиво и возвышенно. 
       Ты куда? спросил дневальный сонно. 
       Чернов помахал конвертом: 
       Пойду брошу в ящик. 
       Наконец-то закончил? спросил дневальный. Смотри, если неделю 
  будешь таскать в кармане... как вон я, то измусолишь так, что на 
  почте выбросят. 
       А я прямо к ящику, сообщил Чернов. 
       Возьми конверт в зубы, посоветовал дневальный. Так и иди! Пусть 
  смеются, зато точно не забудешь, куда идешь. 
       Воздух был чистый и свежий, чувствовалась близость огромного 
  теплого моря. В синеве пронеслась стая мелких птах. 
       Точно не забуду, сказал Чернов тихонько. Это уж точно... 
       Ноги легко и свободно понесли через плац, дальше пара домов, 
  длинный забор с надписью "Американский президент король всего 
  мира!", которую с подачи американских миротворцев албанцы регулярно 
  подновляют, и наконец открылся вид на райский уголок, где все 
  почищено, вымыто, надраено до блеска. 
       Сектор, где располагались коттеджи для штатовских войск, 
  блистал. Здание, которое язык не поворачивается назвать казармой, 
  весь комплекс, включающий столовую, бассейн, спортивный зал, 
  собственный кинотеатр и еще массу зданий непонятного неизбалованному 
  русскому человеку назначения, а помимо всего дорожки, ювелирно 
  выложенные брусчаткой, аккуратные и невероятно зеленые, словно 
  свежевыкрашенные, газончики с по-солдатски ровной прямой травой, 
  площадки для баскетбола, волейбола, тенниса... 
       Со стадиона доносился довольный рев: "быки" теснят "носорогов", 
  русские в глубокой дупе, им показали, иванам свихнутым... 
       Автомобильную дорогу в их сектор перекрывал шлагбаум, а за ним 
  еще и крепкие ворота с ажурной решеткой. Из будочки вышел массивный 
  негр, на голову выше Чернова, крепкий, накачанный. Еще один остался 
  в будке за пуленепробиваемым стеклом. Видно было, как снял трубку и 
  что-то говорит, поглядывая в их сторону. 
       По какому делу? спросил негр отрывисто. 
       Чернов открыто и чисто улыбнулся. 
       По дружественному, ответил он на чистейшем английском языке 
  уроженца аристократических семей. У нас случился неприятный казус... 
  Мне бы хотелось, чтобы как-то... ну, словом, так не должно было 
  быть, вы же понимаете! 
       Негр смотрел пристально. Русский улыбается дружелюбно и чуть 
  заискивающе. Автомат свисает стволом вниз. Да и не похож он на того 
  припадочного, который, говорят, трясся и орал как резаный. Этот 
  грамотный. И говорит по-английски, как сама английская королева... 
       Оставь оружие в караулке, распорядился он. Сейчас ребята на 
  стадионе, но с десяток ты найдешь в пивном баре... Вон то здание с 
  неоновой вывеской! 
       Чернов поблагодарил, красиво и изысканно. У него все сегодня 
  получалось красиво и изысканно. Он чувствовал, что двигается красиво 
  и легко, соображает так, что положи перед ним задачу сформулировать 
  общую теорию относительности ему понадобится не больше чем десять 
  минут. 
       По зеленому, безукоризненно ровному газону двигались две 
  ярко-красные газонокосилки. За ними брели двое, едва-едва держась за 
  металлические, красиво изогнутые ручки. 
       Он чувствовал взгляды обоих, даже стрекотание машинок стало 
  суетливее. Черт с вами. Он шел к бару, чувствуя, как его спина 
  выпрямляется, плечи разведены, а ровная брусчатка прогибается под 
  его чугунно-балетными шагами. 
       Стены бара дрожали от рева, похожего на работу турбин 
  взлетающего самолета. Дверь распахнулась, оттуда вывалились двое в 
  камуфляжной форме. Их шатало, как в бурю стебли подсолнуха, пошли в 
  сторону кинотеатра, поддерживая друг друга. Герои, явно выпили по 
  рюмке водки. Больше американец не вынесет, с копыт долой... 
       Привет, ребята, сказал Чернов приветливо, там пиво еще 
  осталось? 
       Они проводили его осоловелыми взглядами. Он толкнул дверь, 
  волна рева и тяжелого запаха слабого алкоголя, мяса и сыра ударила в 
  грудь с силой огромного кулака. 
       У стойки тянули пиво трое парней в камуфляжных костюмах. Еще 
  десятка два мужчин в военной форме устроились за щедро накрытыми 
  столами. С ними сидели всего четыре женщины, ярко накрашенные, уже 
  пьяные. Чернов успел подумать, что албанцы своих женщин отпускают 
  неохотно даже к тем, кого считают спасителями от русских. 
       К нему повернулись как-то разом все. Он ощутил себя под 
  прицелом двух десятков пар глаз. На него смотрели профессионалы, 
  двадцать человек, которых долго и старательно учили убивать. Музыка 
  оборвалась, словно ей под дых всадили нож. 
       Чернов вскинул руку: 
       Привет!.. Ребята, у нас осталось незаконченное дело. 
       Его рука скользнула под куртку. Никто не успел моргнуть глазом, 
  а две "лимонки" холодно блеснули в его ладони. 
       В баре все замерло. Даже лопасти вентилятора, казалось, 
  застыли. В помещении, где собралось два десятка американцев, этих 
  двух погремушек достаточно, чтобы в живых никого не осталось. Да, 
  бар будет вдребезги, а осколками достанет еще и газонокосильщиков. 
  Метнуться бы к двери, но этот сумасшедший загораживает дорогу, не 
  успеть... 
       Первым среагировал офицер с погонами полковника. Не поднимаясь, 
  не двигая руками, закричал торопливым срывающимся голосом: 
       Погоди! Погоди!.. Какие у тебя требования?.. Давай поговорим! 
  Мы все выполним! 
       Чернов жутко улыбнулся и, не сводя с них гипнотизирующего 
  взгляда, свободной рукой вытащил третью Ф-1. 
       Какие требования? повторил он почти мечтательно. Да самые 
  простые... Чтобы все вы передохли. Чтобы планета, наконец, 
  очистилась от мрази... 
       Ты нас не понял! закричал полковник. Что тебе нужно? Доллары? 
  Наркотики?.. Отпустить кого-то из тюрьмы? 
       Чернов страшно улыбнулся. Он чувствовал себя выше, намного выше 
  этих рослых парней с каменными бицепсами. Он и был выше, даже если 
  бы сидел в углу, а они все стояли бы над ним с гранатами. Странно, 
  как это он раньше не чувствовал... 
       Возьми телефон, велел он. Возьми... Теперь скажи им, что сюда 
  пришел русский... 
       Полковник дрожащими пальцами достал из нагрудного кармана 
  сотовый телефон: 
       Кому... кому сказать? 
       Кому угодно, разрешил Чернов. Чтоб не подумали, что у вас взрыв 
  случился по нечаянности... 
       Я сейчас, пролепетал полковник. Сейчас!.. Все ваши 
  требования... 
       Только быстрее, велел Чернов. Кончики пальцев уже поддели 
  холодные кольца на гранатах. Еще быстрее!.. Я не буду ждать долго. 
       Полковник торопливо нажал три кнопки. В мертвой тишине 
  неторопливо и мелодично позванивало в коробочке. Послышался грубый 
  мужской голос. Полковник прокричал сбивчиво: 
       Тилтонс, к нам в бар зашел русский!.. У него три гранаты... 
       Снова донесся голос, Чернов вздохнул глубоко, зачем-то задержал 
  дыхание. Музыка в черепе звучала мощно, заглушая все звуки. 
       Я приду к вам снова, сказал он. И буду приходить всегда! В 
  разных личинах. 
       Он разжал кулаки. 
       Сказбуш положил на стол перед Кречетом распечатанные листы. 
       Господин президент... вы уже наверняка слышали про волну 
  терроризма, что прокатилась по всему миру. Мирошниченко уже готовит 
  соболезнование и выражение озабоченности... а моя служба 
  отсортировала все случаи терроризма по ряду признаков. Ну, начиная 
  от типов оружия и кончая национальностью террористов. Но гораздо 
  интереснее национальность пострадавших... 
       Мелким убористым шрифтом, как было мне видно, шли цифры, цифры, 
  цифры. Пущенные с обрыва автобусы с американскими туристами, 
  потопленные пароходы, яхты, катера, взорванные самолеты... Некоторые 
  сопровождались жертвами со стороны самих террористов. К примеру, вон 
  один ухитрился взорвать пассажирский "боинг" ценой жизни. Ценно не 
  тем, что отдал одну жизнь за семьсот сорок, а тем, что, отдав всего 
  лишь жизнь, обрел вечную славу, а американцы потеряли все, ибо, как 
  и животные, ничего, кроме жизни, не имеют... 
       Что говорит госдепартамент? спросил Кречет. 
       После первых взрывов разослал очередное предупреждение своим 
  согражданам за рубежом. Обычные, стандартные, они время от 
  времени... Но сегодня, как стало известно, собрались на экстренное 
  заседание. Что-то ощутили нехорошее. Уж слишком одновременно по 
  юсовским туристам, миссионерам, иностранным специалистам, инженерам 
  и даже студентам в иностранных универах... простите, университетах 
  был нанесен удар. Сперва предполагали, что это приурочено к некой 
  дате, перерыли все картотеки, сопоставили все юбилеи 
  террористических организаций... 
       Ну и?.. прервал Кречет нетерпеливо. 
       По-моему, они просто долго отказывались понимать. Не хотели! 
  Это в газетах первыми завопили, что террористические организации во 
  всем мире начали охоту за американцами. Но не это главное, господин 
  президент... 
       Сказбуш умолк, его пальцы простучали дробь по клавиатуре. 
  Теперь все на пиктограммах, но глава ФСБ предпочитал команды 
  подавать компу напрямую, заодно демонстрируя свою грамотность. 
       На экране начали высвечиваться длинные столбики цифр. Сказбуш 
  ощутил наше нетерпение, объяснил: 
       Вы не поверите... Но все больше несчастных случаев с 
  американскими туристами, к которым террористические организации не 
  имеют никакого отношения! 
       Краснохарев не понял: 
       Что же, самоубийством кончают? Так у них психика не та... 
       Но остальные молча переглядывались. Я увидел блестящие от 
  возбуждения глаза Егорова. Похоже, миру надо было только подать 
  пример. Нарастающая ненависть наконец-то прорвалась! 
       Дмитрий все еще сидел у костра, повесив голову, рядом блаженно 
  нежилась Виолетта, а в сотне миль от них через ночь ползли по 
  барханам четверо из группы "Аль-Инисса". Они понятия не имели о его 
  группе, о захвате станции слежения, вообще о Никольском или каких-то 
  планах по сдерживанию Империи. 
       Их организация отваживалась на протесты, митинги. Однажды 
  забросали автобус с американскими туристами гнилыми фруктами. Но 
  сейчас как-то словно в атмосфере пронеслось, что час расплаты 
  пробил. Неверных убивают даже те, что раньше дорогу перед собой 
  прометали веником, дабы не наступить на жука или муравья. Жук и 
  муравей создания Всевышнего, а штатовцы те из его созданий, которые 
  отринули Всевышнего, отдались Нечистому. Их можно и надо убивать... 
       И вот сейчас Хейла, Фатима и Мерилин, сдружившиеся за последние 
  полгода, подкрадывались к посту охраны. Проклятые штатовцы живут в 
  красивом отдельно стоящем домике, шестеро здоровенных парней по двое 
  сменяются, охраняют, не спят, отрабатывают высокое жалованье, псы 
  проклятые, позор... 
       Четвертый, Иссагил, пробрался к самой будке, затаился. Один из 
  охранников высунулся заинтересованно, в дальнем конце улицы 
  показалась тоненькая фигурка Хейлы. Девушка слегка покачивалась, 
  размахивала сумочкой, а когда остановилась поправить туфельку, то 
  едва не упала. 
       Когда она проходила мимо, охранник позвал игриво: 
       Красавица, погоди!.. Веселая ночь еще не кончилась! 
       Хейла отмахнулась, пьяным голосом ответила весело: 
       Мне мама не разрешает разговаривать с незнакомыми мужчинами. 
       А мы не будем разговаривать, откликнулся охранник. 
       Хейла удивилась: 
       А что же мы будем делать? 
       Она уже прошла мимо. Коротенькая юбочка едва прикрывала 
  трусики, тугие ягодицы красиво переливались из стороны в сторону. 
       Охранник застонал от желания, выскочил, догнал ее в два прыжка, 
  схватил за руку. 
       Погоди, красавица, взмолился он. Ты красивая, зачем красоту 
  прячешь в ночи? Дай смотреть в твои глаза. 
       Хейла попыталась выдернуть руку, но дергала слабо: 
       Ты рыжий. Не люблю рыжих... 
       Я рыжий? изумился охранник. Да мои волосы чернее гривы вороного 
  коня! Меня зовут Гасан, мы все черные... 
       Иссагил неслышно скользнул в будку. Второй охранник следил за 
  напарником заинтересованно, отшатнулся, когда перед глазами возникло 
  злое мужское лицо. Иссагил с силой ударил в нижнюю челюсть, его 
  пальцы схватили падающего за волосы. Голова охранника откинулась, 
  оголяя горло. Кадык под ударом хрустнул, как яичная скорлупа. 
       Огоньки на пульте погасли. На всякий случай он отключил 
  сигнализацию по всему дому и даже связь с ближайшим полицейским 
  участком, выскользнул и перепрыгнул решетчатый забор. 
       Хейла и Мерилин втащили первого охранника в будку. Следом 
  скользнула Фатима, в ее руках была большая сумка. Гасан еще не 
  разобрался, что напарник не дышит, при выключенной сигнализации хоть 
  глаза выколи, сказал игриво: 
       Девушки... Если это военные действия, то почему бы вам не 
  поступить с нами по праву победителей? 
       Хейла смолчала, а Мерилин, американка, дочь профессора 
  Гарварда, переспросила: 
       По праву победителей? Это как? 
       Да изнасилуйте нас, напомнил Гасан со смешком. Это же 
  неотъемлемое право победителей... 
       Мерилин фыркнула и отвернулась, Хейла бросила гневно: 
       Мерзавец! В то время, как твои братья томятся в израильских 
  тюрьмах, ты сидишь здесь, обвешанный оружием... 
       А Фатима хладнокровно предложила: 
       А почему нет? 
       Солдат обрадованно хихикнул, толкнул в темноте ногой напарника: 
  
     А зря я отказывался идти в дозор. 
       Тот молчал, не двигался. Гасан подмигнул Фатиме: 
       Надеюсь, ты не передумаешь? 
       Что ты, сказала Фатима низким грудным голосом. Нет, конечно же, 
  дорогой... Я никогда не останавливаюсь на полпути. 
       Она вытащила из сумки огромный нож. Ее темные, как маслины, 
  глаза любовно пробежали по острому как бритва лезвию. Оно нехорошо 
  блестело в лунном свете. Затем ее взгляд задумчиво опустился на 
  облегающие солдата бриджи, отыскал змейку. 
       Он вскрикнул дрогнувшим голосом: 
       Что ты хочешь делать? 
       Как что? промурлыкала она. По праву победителя... 
       Он осторожно перевел дыхание: 
       Фу, я уж подумал... 
       Только я садистка, закончила она тем же мурлыкающим голосом. 
       Глядя на ее нож, он задвигал ногами, отодвигаясь, заговорил 
  быстро и сбиваясь: 
       Нет-нет, я пошутил!.. Я не стану! Да и не смог бы... 
       Ах, сказала она возмущенно, это уже оскорбление. Предложить 
  такое честной советской девушке, добиться ее согласия, а потом 
  отказаться? Тем самым опозорив ее?.. Нет, это смывается только 
  кровью. Закон гор... тьфу, песков! 
       Хейла и Мерилин быстро вытащили из сумки короткие десантные 
  автоматы, взрывчатку. Надо спешить, Иссагил уже начал избиение этих 
  штатовских свиней! 
  

       Глава 51 
  

       Деревья неслышно скользили навстречу, расступались, под ногами 
  пружинил слой перепрелых листьев, смешанных с кедровыми иголками, 
  над головой часто мелькали черные беличьи хвосты. 
       Тропка знакомая с детства, хоженая и перехоженная. Еще с 
  полверсты и впереди покажется родное село, а за спиной останется 
  воронью на расклевывание мясо чужих людей... 
       Савелий, несмотря на свои шестьдесят восемь лет, бежал ровно, 
  дыхание если и участилось, то чуть-чуть. Охотники в тайге почти не 
  ходят бегают как лоси. Кто не бегает по таким просторам останется 
  голодным, семью тоже оставит голодной. За спиной слышалось такое же 
  ровное дыхание, это Васятка, внук, чуть в сторонке бегут мужики из 
  охотничье-промысловой артели. 
       Васятка на бегу подхватил кедровую шишку, лущит орешки. Савелий 
  на бегу так вот не нагнется, да и не до орехов... В голове как 
  молоточками стучит тяжелая мысль, что беда докатилась наконец и до 
  их села. По радио все про олигархов, про натиск из-за океана, но вот 
  волна дошла и до их тайги. Хунхузы проклятые... Ладно, сейчас 
  отбились, но сердце вещует, что ненадолго. Это молодые все твердят 
  про международное право, про правила войны, как будто можно 
  придумывать правила, как убивать людей! Их либо не убивать, что 
  лучше, конечно... а если уж убивать, то какие уж тут правила? 
  Убивать надо так, чтобы другим не захотелось быть врагами... 
       Через час знакомая с детства тропка вывела в бамбуковую рощу, 
  пересекла ее наискось. Заросли распахнулись, словно с гигантского 
  окна отдернули пеструю занавеску. Полыхнул яркий свет на редкость 
  солнечного дня. Старенькие дома с покосившимися заборчиками на миг 
  показались новенькими, праздничными, какими были в тот день, когда 
  первопоселенцы срубили их всего за двое суток... 
       Охотники вышли из леса, в тот же миг Савелий услышал высоко в 
  синем, почти безоблачном небе быстро нарастающий свист. В следующую 
  долю секунды землю качнуло. В сотне шагов впереди вспыхнуло пламя, 
  словно выметнулось из земли. Савелию показалось, что небо 
  раскололось от грохота, а в землю врезался новый Тунгусский 
  метеорит. 
       Ядовито-багровое пламя, похожее на гнойный нарыв, пошло во все 
  стороны страшным огненным валом. Дома и сараи рушились странно и 
  жутко: загодя рассыпались, как спичечные, а вал огня затоплял уже 
  груды битых досок, изломанных столбов. Страшно кричали сбитые 
  взрывной волной коровы, козы, овцы, кудахтали куры, встревоженно 
  гоготали гуси и пытались взлететь. 
       Дом на окраине, самый добротный и массивный, раскатился, 
  остался только остов кирпичной печи. Мелькнули далекие человеческие 
  фигуры, Савелий успел увидеть, как из груды щебня и битого кирпича 
  поднялся здоровенный дед Семен, но в следующий миг волна огня 
  накрыла и его. 
       Донесся жуткий грохот. Земля качнулась так, что Савелий не 
  удержался на ногах, даже Васятка ухватился за дерево. Один из 
  охотников, Игнат, со страшным криком метнулся к селу, его дом на 
  глазах вспыхнул, словно факел. 
       Назад! заорал отчаянно Василий, его двоюродный брат. Назад! 
       Там все мои... донесся удаляющийся крик. 
       Василий завопил вдогонку, попытался рвануться следом, но 
  удержали Савелий и Пескарь, тоже дальний родственник Игната. Они 
  кое-что слышали о современных бомбах страшной взрывной силы, о 
"точечных ударах", когда уничтожается все село или даже город, а 
  пушка, в которую целились, остается невредимой. 
       В ясном небе ничего не мелькнуло, но потом вроде бы оттуда 
  что-то блеснуло. Все происходило так быстро, что разум не успевал 
  понять. Незримые самолеты пронеслись на страшной высоте, едва ли не 
  за пределами атмосферы, как космические корабли инопланетян. Ракеты 
  или крылатые бомбы выстрелили с такой скоростью, что за полетом пули 
  проще уследить простым взглядом, и тут же село целиком, все эти 
  десятки домов, сараи, конюшни, больница, кузница, все это 
  подпрыгнуло, приподнялось, словно рука Бога пыталась забрать это 
  сверкающее чудо к себе на небо... 
       Догоняя поднимающиеся дома, выметнулась черная волна мертвой 
  земли. Догнала, утопила в черноте, а следом полыхнул белый неживой 
  огонь. Из черной волны замедленно начали подниматься обломки 
  стропил, крыши, красными точками мелькал на солнце битый кирпич. 
       Только сейчас донесся тяжелый грозный грохот. Земля вздрогнула, 
  качнулась взад-вперед, словно лодка посреди озера. Деревья 
  затрещали, вершинки тревожно колыхались. Над головой сухо щелкнуло, 
  Савелий видел, как одну вершинку ударной волной все же сломило, она 
  улетела по косой дуге дальше, зависла на ветках. 
       Прощай, Игнат! горько выкрикнул Василий. Ты защищал свой дом... 
  
     А Евтандилыч, последний из охотников, почти такой же старый, 
  как и Савелий, присел в испуге, раскрыл щербатый рот: 
       Что это?.. Что? 
       Савелий прокричал яростно: 
       Самолеты! 
       Евтандилыч задрал в недоумении голову: 
       Но где же... 
       Савелий закричал, перебивая всех: 
       Уходим! В лес! 
       Он столкнул Васятку, ухватил за рукав Василия и силой потащил 
  обратно в чащу. За спиной донесся глухой удар. Невольно оглянувшись, 
  все увидели кратер с оплавленными краями на месте остатков дома 
  Игната... Даже не остатков, а того места, где дымились развалины. 
  Оттуда в небо била струя лилового огня, словно глубоко в недрах 
  вспыхнул горючий газ. 
       Савелий бежал за Евтандилычем неспешно, поглядывал на небо. 
  Старики плохо понимают перемены, Евтандилычу все еще кажется, что 
  самолеты должны налетать и бомбить так, как однажды бомбили его пять 
  лет в войну с немцами. А когда бомбы кончатся, будут гоняться за ним 
  и строчить из пулеметов... 
       Взрывная волна догнала его, смяла. Савелий видел, как старика 
  швырнуло вперед, пронесло по воздуху метров десять. Дерево, что 
  росло по дороге, дрогнуло от удара, затем тело исчезло в маленьком 
  заросшем травой овражке. Савелий видел, что, когда он ударился о 
  землю, он уже был мертв, с переломанными костями, перемешанными 
  внутренностями. 
       Взрывная волна вломилась в чащу, рассосалась. Савелий выскочил 
  из-за могучего кедра, Евтандлыч лежал в траве, раскинув руки, грудь 
  его сплющило, словно попал под удар гигантского молота. Внутренности 
  вывалились через лопнувший живот, кровь выплеснулась из ушей и рта. 
  Савелий спустился к нему, поспешно закрыл старику глаза. На душе 
  было горько, а в висках стучало, как мо-лоточками, одно и то же: все 
  равно, все равно, все равно... 
       Кусты затрещали, послышались шаги. В овражек скатился Васятка. 
  Весь облепленный грязью, кровь на скуле, одежда в лохмотьях, но 
  ружье висит за спиной. 
       Что это было? вскрикнул он дико. 
       Ковровая бомбежка, ответил Савелий, поправился: Нет, точечный 
  удар... 
       Точечный?.. Ты с ума сошел? 
       Точечный, повторил Савелий. 
       Что-то его встревожило, он повертел головой. Страх холодной 
  волной залил тело, нерассуждающий ужас ударил в голову. На 
  четвереньках он ринулся вверх по склону. 
       Ты чё? крикнул Васятка вдогонку. 
       Быстрее! заорал Савелий, не поворачиваясь. Быстрее оттуда! 
       Он перевалился через край, вскочил на ноги. Деревья замелькали 
  перед глазами. Он несся, перепрыгивая толстые валежины, затем сзади 
  тяжело вздохнуло нечто огромное. В спину, смягченная деревьями, 
  ударила горячая волна. Стволы затрещали, в вышине с хлопками 
  срывало, как ураганом, вершинки. 
       На миг оглянувшись, он увидел страшное багровое зарево. Из 
  овражка, откуда они выскочили, бил в небо столб оранжевого огня. 
  Земля горела и плавилась, окружающие деревья вспыхнули, как смоляные 
  факелы. 
       Из-за деревьев выметнулась фигура Васятки. Быстроногий, он 
  догнал Савелия, как молодой олень, глаза дикие, рот раскрыт в крике. 
  
     Нас засекли! крикнул ему Савелий. 
       Но... как? 
       С самолета, дурень! И бросили бомбу. 
       Он видел, что в голове Васятки, простого здорового парня и 
  прекрасного тракториста, не укладывается, что с такой немыслимой 
  высоты их могли заметить, понять, кто они такие, да еще и так точно 
  направить бомбу. 
       Ах, сволочи, сказал Васятка. Они ж... 
       Бегом, оборвал Савелий. И не выходи на открытые места. 
       Страх накатывался холодными волнами. Сердце пугливо дергалось, 
  чуя близость ледяных игл. Все инстинкты проснулись, он чувствовал 
  себя как с содранной кожей, когда малейшее дуновение ветерка 
  воспринимается как ураган, а тихие лесные запахи бьют, будто рядом 
  лопнули бочки с аммиаком. Его организм ощутил присутствие огромной 
  злобной мощи, закованной в несокрушимое железо, что кружит в небе, 
  высматривая сладкое мясо, и теперь его душа старается предугадать 
  новое движение ловца, чтобы успеть метнуться в безопасное место... 
       Град бомб, каждая размером с хлев, обрушился на лес. 
  Высокоточные бомбы, что обладают своим собственным интеллектом, что 
  наводятся по лазерному лучу, сейчас тупо и страшно взрывались среди 
  деревьев, разносили в щепы могучие кедры, поднимали к небу тучи 
  сырой земли. 
       Везде трещало, грохотало, вспыхивал короткий жуткий огонь. 
  Земля колыхалась под ногами, дергалась. Савелий мчался сквозь 
  ревущий ураган из обломков деревьев, падающих глыб земли и веток, 
  раздробленных камней. Свистели стальные осколки, куски дерева, 
  камня. На голову и плечи обрушивались ветки. 
       Исполинские кедры трещали, их раскалывало, разбивало вдрызг. В 
  воздух взлетали белые щепки размером с лодки, а мельчайшие обломки 
  металла распарывали воздух с гневным лопотанием. 
       Затем грохот внезапно оборвался. Еще шелестели срубленные 
  осколками ветви, опускаясь на землю, зависали на других деревьях, 
  сыпалась зеленая крошка листьев, но земля перестала трястись, как 
  вагонная полка. 
       Впереди на землю упала птица. Савелий не сразу узнал тетерева в 
  облепленной грязью и почему-то в болотной тине птице. Крыло 
  подвернуто, кровь на спине и шее, одна лапа ссечена начисто, а 
  вторая висит на жилке... 
       Тетерев тяжело дышал, на человека смотрел с немым укором. 
  Савелий стиснул зубы. Птица не понимает, что его искалечили другие 
  люди. Для нее это все пришло от него, Савелия... 
       Он упал на землю, грудь бурно вздымалась, легким не хватало 
  воздуха. Он закашлялся, выплюнул комки вязкой слюны, смешанной с 
  землей. Почему-то зеленой, но в слюне была и кровь, словно от натуги 
  порвались легкие. 
       Сволочи, прохрипел он. Сволочи... На моей земле... На моей 
  земле... 
       Его трясло, из груди вырвались всхлипывания. Он вогнал пальцы 
  раскинутых в стороны рук глубоко в землю, попытался подтянуться, но 
  только подгреб к себе полные пригоршни земли, сырой дальневосточной 
  земли, в которой кровь Невельского, первых переселенцев, могилы 
  Хабарова и его казаков, защищавших ее от хунхузов, японцев, от 
  десантов французов и англичан в Крымскую войну, а теперь вот кровь 
  его односельчан, пролитая американцами... 
       Внезапно в самом деле остро ощутил, что вот эта земля, которую 
  всегда считал чужой, так как государственная, на самом деле его 
  земля. Государство зовется то Российская империя, то СССР, то СНГ, 
  то Российская Федерация, но все это пустые слова, а реальность в 
  том, что это его земля, он должен и будет ее защищать, зубами и 
  когтями рвать того, кто попытается прийти сюда и указывать ему, как 
  жить и каким богам молиться. 
       То же самое чутье, что заставило его вскочить тогда, зачуяв 
  первую бомбежку, сейчас подняло и бросило дальше в лес. Он не 
  пробежал и двух десятков шагов, как точно на то место, где он лежал, 
  обрушился удар с неба. 
       Если бы он не бежал, петляя между кедрами в десять обхватов, 
  его бы расплющило взрывной волной. А так он несся, оглушенный 
  грохотом, а за спиной кричали погибающие деревья. Бомбы ужасающей 
  взрывной мощи ломали столетние деревья, как сухие спички, вырывали 
  сосны-великаны с корнями и швыряли над верхушками деревьев. 
       Его догонял и свирепо бил в затылок грохот, а горячие волны, 
  огибая толстые деревья, зло обжигали спину, валили деревца и 
  кустарник. Позади гибла тайга, кричали звери, над головой стоял 
  несмолкающий треск. Огромные ветки падали, ссеченные осколками. 
       Он несся, как испуганный лось, прыгал, подныривал, проскакивал 
  между сросшимися деревьями. Впереди падали толстые деревья, сверху 
  трещало, он едва успевал прошмыгнуть под зависшим на миг стволом 
  кедра, как тот тяжело падал на землю, вдогонку цвиркала темными 
  струйками влажная земля. 
       Грохот не прекращался. Череп разламывало от грохота, он 
  чувствовал, что из ушей идет кровь, барабанные перепонки лопнули... 
  или лопнут, а бомбы падают по его следу, где-то высоко в небе кружат 
  огромные самолеты, пилоты ловят его в прицелы самонаводящихся бомб, 
  по нему бросают и бросают тонны, тысячи тонн смертоносного металла, 
  что взрывается, разносит все вокруг, размалывает деревья в древесную 
  муку, а на месте падения оставляет кратеры, как на Луне... 
       Часто в момент удара бомбы вспыхивали пожары. Или же это с 
  самолетов сбрасывали особые бомбы, что поджигали тайгу. Огонь 
  догонял, заходил справа и слева, однажды довелось с разбегу влететь 
  в пламя, скатился в огромную яму, куда поместился бы весь двор с 
  домом и сараями. Почва горячая, руки обожгло о мелкие кусочки 
  металла. Земля дымится, а когда он на четвереньках выкарабкался, 
  ахнул и замер на месте. 
       Сопка, что в версте впереди, зияла голая, словно с нее сняли 
  шкуру из деревьев. Вместо суровой тайги широкое пространство, 
  засыпанное белой щепой и зелеными листьями. Даже мелкие веточки 
  посечены так, что не отыщешь длиннее, чем карандаш. Везде 
  поднимаются дымки, это от раскаленных осколков бомб и крылатых ракет 
  начинает загораться лес. 
       Мать моя... сказал он потрясенно. Что же это... 
       Боковым зрением увидел движение в посеченных осколками кустах. 
  Остро ощутил свою беспомощность, из оружия остался только охотничий 
  нож на поясе, но через пару шагов увидел, как, пятясь, человек в 
  забрызганной грязью одежде вытаскивает из кустов другого, 
  за-брызганного кровью. 
       Человек оглянулся, Савелий узнал Васятку. Тот опустил раненого 
  на землю, это был Пескарь, с которым последние тридцать лет делили 
  зимовки. Из рваных ран на груди широко текла кровь, лицо старого 
  охотника было желтым, нос заострился. Веки затрепетали, поднялись. 
       Пескарь простонал, старик держится в живых явно с трудом, 
  заставляя себя жить, в глазах стоит мука. Внезапно он закашлялся, 
  кровь хлынула изо рта. Веки медленно опустились. Васятка заплакал, 
  плечи затряслись. 
       Савелий положил ладонь на плечо молодого парня, предостерегающе 
  сжал. Это простые люди умирают просто, а таким людям, как Пескарь, в 
  последний миг открывается будущее. Они успевают сказать последние 
  слова, в которых великая мудрость... 
       Губы Пескаря зашевелились. Он прохрипел с натугой: 
       Не смеют крылья черные... над Родиной летать... Поля ее 
  просторные... не смеет враг топтать... 
       Голова его откинулась, он умолк. Глаза остановились. Савелий 
  молча провел ладонью по залитому кровью лицу. Последние слова, слова 
  мудрости. Правда, он слышал их и раньше, но тогда в одно ухо 
  влетало, из другого вылетало. 
       Но теперь эти слова останутся с ним навсегда. 
  

       Глава 52 
  

       Командующий эскадрой, адмирал Донатонитолупулос, сокращенно 
  Дон, с мостика гордо посматривал на узкую полоску горизонта. 
       Ему впервые доверили столь серьезный поход. Прошлый раз 
  высадкой в Крым руководил адмирал Кребс, но что-то прошло неудачно, 
  были допущены какие-то серьезные ошибки, неудачу замяли так умело, 
  что даже во флоте были уверены, что маневры американской армии на 
  территории Крыма прошли успешно, дикари встречали с цветами, а 
  моряки перетрахали всех русских, их скот и собак. 
       Но для этих маневров тщательно отобрали состав. Чтобы не попал 
  ни один человек из того, неудачного. Словно бы один человек может 
  заразить вирусами неудачи весь победоносный флот! 
       В капитанской рубке он чувствовал себя как Господь Бог за 
  пультом управления Вселенной. Это был зал с тремя сотнями дисплеев, 
  на которых высвечивается работа как всех узлов огромного организма, 
  вернее, огромного скопления металлических органов авианосца, так и 
  всего, что может иметь отношение к эскадре: постоянно обновляющиеся 
  снимки русского флота, берега Крыма, суета на палубе русского 
  головного крейсера, данные о движении обнаруженных русских 
  подлодок... 
       Да и сотня офицеров, которые обслуживают эту громаду 
  сверхмощных компьютеров, это не пьяненький штурман Джон, с которым 
  он начинал свою морскую карьеру. Сидят, голубчики, чистые и 
  наглаженные, шампунем и дезодорантом за милю прет, глаз не отрывают 
  от экранов: сверхтонких, жидкокристаллических, зрениесберегающих. 
       Вахтенный офицер доложил: 
       Сэр, русский флот в самом деле загородил дорогу. 
       Дон сказал веско: 
       У нас есть договоренность с правительством Украины. Никто нам 
  не помешает... тем более русские, сделать высадку в Крыму. На этот 
  раз полномасштабную! 
       Вахтенный заметил: 
       Прошлый раз мы потеряли группу отборных коммандос. Это как-то 
  замяли, но мы-то знаем, как они нам рады! 
       Прошлый раз мы не приходили всем флотом, возразил Дон. Полный 
  ход! 
       Минуту спустя за дверью послышался топот. Вбежал Андрирос, 
  блестящий офицер, которому карьера обеспечена не только потому, что 
  он любимый племянник Дона, но и тем, что он в самом деле любит флот 
  и умеет в нем устраиваться. 
       Сэр! Сообщение с русского крейсера! 
       Дон буркнул презрительно: 
       Ну? 
       Наглость, сэр! Они сообщили: "Вы приблизились к нашим берегам. 
  Требую остановиться. Иначе открываю огонь". 
       Дон отмахнулся: 
       Даже не отвечайте. У них, говорят, нет ни бензина, чтобы 
  двигаться, ни хлеба, чтобы поднять руки к пусковым установкам. Тем 
  более не хватит духа. 
       Вахтенный попятился. Он слушал не только передачи для 
  победоносного флота, а в общих новостях проскальзывало, что бензина 
  у русских уже хватает, как и хлеба. А духа на безумства и нелепые 
  поступки у них всегда хватало. А с той поры, когда население России 
  начало принимать ислам, строить мечети, у них фанатиков стало 
  намного больше, намного... 
       А если они вдруг выстрелят? поинтересовался он тихо. 
       Не выстрелят, ответил адмирал безапелляционно. 
       А вдруг? 
       Оглянись, посоветовал Дон добродушно. За нами такой боевой 
  флот, который был разве что в СССР... Но не в этой жалкой России. А 
  у них тоже есть глаза. Уже пересчитали не только корабли, но и все 
  самолеты у нас на авианосце! И крылатые ракеты под крыльями. 
       Они долго молча смотрели на экраны, затем за спиной Дона 
  послышалось деликатное покашливание Андрироса. 
       Еще сообщение, сэр. "Последнее предупреждение. Если не 
  повернете и не покинете наши воды, открываю огонь на поражение". 
       Дон хохотнул: 
       Мне это нравится. Помню, я был еще мальчишкой, когда наши 
  самолеты все время пролетали над Китаем. Те всякий раз заявляли 
"гневные и самые решительные протесты". И даже нумеровали! Первый 
  протест, второй, третий... помню, мы в школе устроили вечеринку по 
  поводу пятисотого "гневного и самого решительного". Не знаю, сколько 
  их было всего, но потом пришла эра спутников, дешевле стало 
  фотографировать с орбиты, и наши самолеты перестали нарушать их 
  границы... Когда этого захотели мы, а не из-за протестов вшивого 
  Китая! 
       Сэр, это же русские, а не китайцы. 
       Адмирал изрек: 
       Для нас они все китайцы. Весь мир всего лишь китаезы, ха-ха! 
       Тяжелый далекий удар колыхнул воздух. Вздрогнула сама 
  поверхность моря, а весь мир дернулся, застыл. Над далеким русским 
  крейсером вспыхнул короткий огонек и тут же погас. Адмирал замер, он 
  видел такие огоньки на маневрах, когда стреляли из орудий главного 
  калибра. Но русские наверняка холостыми... 
       Страшный грохот едва не разорвал барабанные перепонки. Снаряд 
  размером с железнодорожный вагон ударил в середину палубы авианосца, 
  проломил переборки, ушел в глубины, круша и ломая все на пути... не 
  скоро донесся глухой взрыв. Из пролома выметнулся столб черного дыма 
  и багрового, как гной, огня. 
       Отсюда, с мостика, было видно, как вспыхнули обломки двух 
  истребителей. Жаркое пламя перекинулось на соседний самолет, но 
  пожарная команда уже быстро и слаженно выскочила из всех нор, в 
  воздух взвились широкие пенистые струи. 
       Адмирал стоял, вцепившись в перила, бледный и растерянный. 
  Впервые в жизни он не знал, что делать. Вы-стрел, ясное дело, 
  предупредительный. По-русски предупредительный: даже такой снаряд 
  для авианосца что для человека укус комара... 
       Второй удар, еще тяжелее, ибо пришелся ближе, потряс авианосец. 
  Адмирал в страхе смотрел на палубу, но пожар почти потушили, огонь и 
  густой черный дым полыхают только из жуткого пролома. 
       Рядом вахтенный прокричал: 
       Пробоина в правом борту! 
       И это не страшно, мелькнуло в черепе панически. Там переборки, 
  такими пробоинами авианосец не скоро потопишь. Но что делать дальше? 
  
     Приготовиться к бою! велел он. Поднять в воздух все 
  истребители!.. 
       Андрирос спросил быстро: 
       Прикажете атаковать русский флот? 
       Адмирал заколебался, спросил: 
       Каков его состав на это время? 
       Всего лишь добавились две подлодки, торопливо сообщил 
  вахтенный. Правда, класса "Морской царь", обе несут ракеты с 
  ядерными зарядами. Предполагается, что на них установлены "Тополь-М" 
  нужной модификации. 
       Что же, сказал Дон зло и растерянно, они собираются засыпать 
  нас атомными бомбами? 
       Вахтенный заколебался, сказал совсем тихо: 
       Нет, сэр. Я же сказал, что на подлодках могут быть ракеты 
  класса "Тополь-М". Те самые. 
       Адмирала обдало холодом. В газеты это не допускалось, но в 
  кругах высшего состава прошли слухи о новых русских ракетах, что 
  способны без помех пройти любую ПВО США и обрушить ядерные заряды на 
  любой город страны. 
       Значит... пролепетал он. Значит... А что сейчас делают эти 
  подлодки? 
       Вахтенный бросил быстрый взгляд на экраны: 
       Ого!.. Простите, сэр, они в боевом положении. Готовность к 
  запуску номер один. То есть, сэр, ключи уже вставлены, пальцы на 
  ключах. Достаточно лишь повернуть... 
       Холод проник во внутренности. Если на огонь русского крейсера 
  ответить огнем всей эскадры, то от русского флота останутся только 
  обломки. Однако русские подлодки тут же нанесут удар уже по 
  Вашингтону, Нью-Йорку... русские никогда не понимают, где надо 
  остановиться. Они идут до конца, для них не существует чувства меры, 
  рациональности! 
       Третий тяжелый удар тряхнул авианосец. Палуба качнулась, 
  донесся жуткий крик рвущегося, как полотно, железа метровой толщины. 
  И почти сразу же пошли толчки послабее, но заметные, а по всему 
  стальному полю палубы вспыхивал огонь, взрывались самолеты, рушились 
  палубные надстройки. 
       Крейсер открыл огонь из всех орудий! закричал вахтенный. 
  Господи, они пустили торпеды!.. Что делать? Что делать? 
       Адмирал опомнился, закричал дико: 
       Стоп!.. Стоп всем машинам!.. Задний ход!.. 
       Что ответить русскому крейсеру? 
       Ничего!!! 
       Вахтенный, уже с синим, как у повешенного, лицом, вскрикнул: 
       Но они обстрел не остановят! 
       Авианосец... прокричал адмирал сквозь треск разрывов, не 
  утонет! В переговоры не вступать... Ничего не случилось. Ни-че-го!.. 
  
     Вахтенный вскрикнул, как истинный военный, еще не понимая 
  дипломатических сложностей: 
       Но так избежим новых жертв! 
       Он ухватил микрофон, все еще полагая, что не так понял 
  адмирала, тот сейчас свяжется с командующим русским флотом, попросит 
  прекратить обстрел, сообщит, что уже разворачивает флот в обратную 
  сторону, но Дон ударил его по руке: 
       С ума сошел? Массмедики не должны услышать хоть единого слова 
  американского адмирала!.. А повреждения можно будет подать... еще не 
  знаю, то ли как наши маневры, то ли как неспровоцированное нападение 
  русских в нейтральных водах... 
       Вахтенный отступил, зажал ладонями уши. Разламывающий череп 
  скрежет, грохот, бухающие удары, воздух наполнился запахами горящего 
  металла, дизельного топлива. 
       Огненные шары быстро и страшно вырывались из пробоин и 
  уносились вверх. Авианосец вздрагивал, стонал. В огромном организме 
  рвались снаряды, вспыхивали пожары, но он, как допотопный динозавр, 
  все еще шел, не чувствуя, что хищники вцепились в его хвост. 
       На дисплеях во всех проекциях поворачивались полупрозрачные 
  чертежи огромного судна. Сейчас отдельные узлы заливал красный цвет, 
  а механический голос докладывал о неполадках, повреждениях, 
  перебоях. Ремонтные команды бросались на спасение авианосца, но уже 
  не так слаженно, как на учениях. 
       Авианосец явно замедлил ход, уже и дураку видно, что мощные 
  турбины работают в режиме "полный задний ход", но русский крейсер 
  тупо долбил из всех орудий, пока авианосец не замер, а затем не 
  двинулся в обратную сторону. 
       Дон приказал: 
       Развернуться и следовать подальше от этого бе-рега! 
       Андрирос сказал робко: 
       Сэр, следовало бы сейчас остановиться... Ремонт, спасение 
  раненых... 
       И делать все это на виду у русских? огрызнулся Дон. Эх, 
  мальчик, никогда ты не станешь политиком... А без политики не видать 
  тебе адмиральских звезд! 
       Выждав нужное время, пусть думают, что знакомился с состоянием 
  исполинского корабля, он вышел на верхнюю палубу. 
       Тяжелая громада медленно двигалась по серой глади. С высоты 
  капитанского мостика волны кажутся настолько мелкими, что авианосец 
  выглядит катком, утрамбовывающим асфальт. И запах бьет в ноздри 
  такой же: чадный, словно горит асфальтовая смола, горький, временами 
  вовсе удушающий... 
       Вот так мы выглядим со спутников, подумал он горько. Черное 
  облако дыма, сквозь которое едва-едва просматривается корабль. 
  Холодок за это время превратился в лютый холод, зубы постукивали, а 
  черный ужас затапливал сознание всякий раз, когда он представлял 
  пальцы русских подводников на кнопках запуска ракет "Тополь-М". Тех 
  самых, с разделяющимися боеголовками. 
       Эти тупые русские скоты поставили мир на грань ядерной войны! 
  Они готовы запустить ракеты по городам Америки! И хуже всего, у 
  русских именно те ракеты, что достигнут этих городов... 
       Ладно, сказал он вслух, ладно... Мы вас дожмем, русские скоты! 
  А пока пусть поработают политики, журналисты, разведчики, наша пятая 
  колонна... Обработаем так, что сами позовете и дорожку для нас 
  коврами... да-да, коврами... 
       Авианосец двигается с легким креном на правый бок. Три 
  серьезные пробоины, самая крупная ниже ватерлинии. Спасательные 
  бригады работают без отдыха, но работы не на один месяц... 
       В палубе восемь дыр, любой небоскреб провалится. Из трехсот 
  самолетов уцелело только семьдесят, да и то в трюме, а на палубе 
  сгорели и взорвались все. Лазарет переполнен ранеными, убитых 
  складывают в трюме. 
       В Объединенном штабе тоже сволочи... Теперь понятно, почему 
  вдруг вместо Шеллинга, опытного ад-мирала, героя войны "Буря в 
  пустыне", послали его, Дона. Шеллинга не так просто снять, как 
  сейчас вы-швырнут его, приписав неудачу с высадкой неумению 
  командовать флотом, неспособности разобраться в обстановке! 
       Ну ничего, сказал он себе угрюмо. Мне тоже не так просто дать 
  пинка под зад. У меня связи в конгрессе, добьюсь рассмотрения на 
  сенатской комиссии, дам материалы всем журналистам... даже пронырам 
  из третьих стран, если понадобится. 
       И, главное, расскажу и докажу, что русские уже не то 
  растерянное и лижущее наш зад стадо, какими были в начале распада 
  СССР! 
  

       Глава 53 
  

       Звезды высыпали на темное, как смола, небо по-южному крупные, 
  сверкающие. Если на севере они все как крохотные кристаллики льда, 
  то здесь одни сияют багровым, словно рубины, другие 
  изумрудно-зеленым, а виднелись и вовсе немыслимых цветов, от алого 
  до темно-лилового. 
       Он сидел опустив голову. В сердце была горечь, в висках стучали 
  молоточки. Виолетта игриво толкнула его в плечо. 
       Ну, пойдем? спросила она деловито. 
       Что? вздрогнул он. Куда? 
       Она расхохоталась, белые ровные зубки красиво блестели в 
  оранжевом пламени костра. 
       Куда? Да еще зачем?.. Это я слышу от мужчины? 
       И она сказала простым и ясным языком, куда, и зачем, и что 
  будут там делать. Дмитрий даже смутился, все не мог привыкнуть, что 
  из такого хорошенького ротика вылетают такие откровенные слова. 
       Он медленно поднялся. В висках пульсировала боль, сердце 
  стучало часто и сильно. 
       Да, проговорил он, пойдем. 
       Она живо вскочила на ноги. Дмитрий взял ее за руку. Тонкие 
  теплые пальцы потонули в его широкой ладони. Она шаловливо поскребла 
  ногтем его твердую от мозолей поверхность. 
       Мне нравятся твои копыта, заявила она. 
       Копыта? 
       Да. У тебя такие руки... Я всегда таю, когда ты хватаешь меня 
  такими копытами. Мужчина должен быть сильным и грубым. Куда ты меня 
  ведешь? 
       Песок скрипел так странно, что Дмитрию на миг почудилось, будто 
  идет по молодому снежку. Кварцево-белый, да еще под темным небом, он 
  и кажется снегом, да и все в этом подлунном мире выглядит странно и 
  нереально. 
       К завершению, ответил он тихо. 
       В горле был комок. Тяжелый пистолет в кобуре сзади за поясом 
  неприятно тянул к земле. 
       Ого, сказала она с интересом, ты возжелал оргазм под этими 
  звездами?.. Да ты... этот... как это... забыла это смешное слово... 
       Кто? 
       Ну, протянула она с капризным смехом, что-то связанное с 
  архитектурой... не то барокко, не то доризм... 
       Романтизм, подсказал он. 
       Она обрадовалась: 
       Вот-вот! Ты романтик. 
       Он остановился. Виолетта тут же осмотрелась, деловито сбросила 
  платье. Ее тело заблестело в лунных лучах, уже не мраморное, а 
  словно тоже сотканное из небесного серебра, чистое и прекрасное. 
       Ну, сказала она с веселым требованием. Снимай штаны! 
       Он замедленным движением опустил пальцы на пояс. Глаза Виолетты 
  смеялись. Полные губы раздвинулись, дразнящий язычок мелькнул, как 
  язычок пламени, дразня, провоцируя, призывая, заставляя кровь 
  отхлынуть не только от головы, но и от мозга, направиться туда вниз, 
  где самые мощные радости... 
       Пальцы Дмитрия наконец доползли по ремню до кобуры. Тяжелый, 
  как крылатая ракета, пистолет едва не выскользнул из ладони. 
  Виолетта ахнула, хорошенький ротик раскрылся в безмерном удивлении. 
       Ты что?.. Стал садистом?.. Или это у тебя такая игра? 
       Дмитрий сцепил челюсти. Мышцы трещали, он все никак не мог 
  поднять пистолет. Подхватил другой рукой, пистолет начал подниматься 
  с таким усилием, будто отрывал от земли нагруженный грузовик. 
       Виолетта смотрела расширенными глазами. Дмитрий стиснул челюсти 
  до хруста в висках. Заломило скулы. Пистолет наконец поднялся, 
  черное дуло смотрело на Виолетту. Прямо в левую половину груди. 
       Дмитрий пытался поднять его выше, но руки не слушались. 
       Что у тебя за игры? спросила Виолетта недоверчиво. Ты весь 
  побелел... 
       Он с силой нажал на спусковой крючок. Грянул выстрел, пистолет 
  едва не вырвало из ослабевших ладоней. Виолетта отшатнулась, сделала 
  шажок назад. Глаза ее неверяще смотрели в лицо Дмитрия, затем взгляд 
  опустился на свою грудь. Прямо под грудью чернело отверстие, 
  толчками выплескивалась черная, как кипящая смола, кровь. 
       Прощай, прошептал Дмитрий. Прощай... 
       Она опустилась на песок медленно, невесомая, как чистый лунный 
  свет. Дмитрий застыл словно каменный столб, между двумя биениями 
  сердца проходила вечность, а Виолетта все падала, опускалась, 
  наконец легла навзничь. Ее нежное зовущее тело распростерлось в 
  провокационно-зовущей позе. Ему даже почудилось, что она по-прежнему 
  смотрит на него с двусмысленной улыбкой. 
       Пальцы разжались, пистолет выпал и уткнулся в песок. Он был 
  похож на крохотного темного страуса, что спрятал голову, не желая 
  видеть, что натворил. Дмитрий не отрывал тоскующего взгляда от ее 
  прекрасного лица, которое ни один мужчина не посмеет обезобразить 
  контрольным выстрелом. 
       Когда он с трудом заставил себе повернуться и двинуться назад, 
  пистолет все глубже зарывался в песок. 
       Боевики сидели у костра, когда в кругу света показалась 
  сгорбленная фигура. Дмитрий видел, как краска отхлынула у всех от 
  лиц, на него смотрели со страхом. Иван прошептал: 
       Дима... что случилось? Ты... у тебя голова как в снегу! 
       Ас-Зайдин толкнул, Иван умолк. Все задвигалось, зашевелилось, и 
  когда Дмитрий тяжело опустился у огня, фигуры бесплотно исчезли, у 
  костра остался только Ал-Мас, тоже словно нереальный, с большими 
  темными впадинами на месте глаз, худой, со струящимися, как 
  перегретый воздух, чертами лица. 
       Шайтан искушал пророка Ису, заговорил Ал-Мас тихим голосом, 
  Дмитрий не сразу сообразил, что он говорит про Иисуса Христа. Шайтан 
  искушал Мухаммада... Шайтан искушает всех, но мало находится тех, у 
  кого хватает сил дать ему отпор... 
       К чему ты? спросил Дмитрий тускло. 
       Он чувствовал, что из него выдрали какие-то важные жилы, отныне 
  жизнь навсегда потеряла какие-то важные краски. 
       У тебя хватило сил, проговорил Ал-Мас совсем тихо. Голос его 
  прерывался, Дмитрий с удивлением понял, что суровый воин едва не 
  плачет от жалости и сочувствия к нему. Ты сильный... Шайтан тебя не 
  одолел!.. Не одолел, а ведь ему служат уже большие и богатые 
  страны... Даже в моей стране очень многие ему служат, ибо он сумел 
  их победить: кого соблазнив, кого обманув, кого купив... 
       Какой шайтан, сказал Дмитрий тоскливо. На губах стало солоно, 
  он ощутил, как по щекам катятся, обжигая кожу, крупные жгучие капли. 
  Она ничего не требовала!.. Ни к чему не склоняла... Только отдавала 
  все, что у нее есть... 
       Пророку Исе, сказал Ал-Мас тихо, в его суровом голосе 
  проступила великая нежность и жалость, тоже... шайтан от него ничего 
  не требовал. Шайтан только предлагал! Самых красивых женщин, 
  богатство, обещал сделать царем всего мира... Но прими пророк, 
  которого мы чтим и который у вас вообще бог... прими дары шайтана... 
  сумел бы стать... свершить то, что свершил? 
       Дмитрий молчал. На Руси народ никогда не сушил головы над 
  тайнами бытия, мироздания, выбора путей. Всегда хватало забот с 
  огородом, сенокосом, а если оставалось время, то скоморохи, ряженые, 
  цыгане с медведем... 
       Всех нас Аллах... сказал Ал-Мас, тут же поправился торопливо, 
  или Яхве... или просто Всевышний сотворил из глины, которую взял 
  из-под ног. То есть сотворил из грязи. Вот мы и живем как эта грязь. 
  Но Всевышний вдохнул в нас и часть себя, бессмертную душу... Всего 
  лишь искорку! Ты просто не давай ей погаснуть. 
       Дмитрий раскачивался, как от дикой боли. В голове стоял грохот, 
  а сердце разрывалось от боли. Надо бы корвалол или что-то от сердца, 
  но здесь никто не знает, что такое сердечное, все здоровые как быки. 
  Рухнет от инфаркта, опять же не поймут, что с ним... 
       Ал-Мас говорит правильно, но что ему от этих правильных слов? 
  Да, в Империи тешат грязь в человеке. Это намного проще и легче. Да, 
  в этой чудесной девушке не было и следа божественной искорки, что 
  обезьяну делает человеком. Но что ему до этой искорки, когда перед 
  глазами стоит ее удивленное лицо, расширенные глаза! 
       И будет стоять до конца его жизни. 
       Обычно я ползаю по Интернету дома, но сейчас в кабинете Кречета 
  вошел во всемирную Сеть, торопливо сканировал самые последние 
  новости. 
       Ага, на всех сайтах, во всех средствах массовой информации ужас 
  перед новой волной терроризма. Взрывы автобусов, паромов, авто, 
  убийства отдельных граждан. Мелкие организации, у которых 
  недоставало сил на более крупные акции, взялись с энтузиазмом 
  уничтожать американцев-одиночек. 
       Меня даже удивила истерическая торопливость всех этих взрывов, 
  убийств, поджогов. Накипело, у многих накипело... Нужен был только 
  толчок, оправдание. Возведение убийства нечистых в акт служения 
  правде, Богу, Истине. Мы дали этот толчок. Обосновали необходимость 
  очищения мира от скверны. И мир начал очищаться! 
       Да, я помнил, что еще албанцы, встречая Олбрайт, расписали 
  стены надписями: "Американский президент король всего мира!" 
  Возможно, то была инициатива самих албанцев, хотя подозрительный 
  Сказбуш и здесь видит работу специально засланных агентов... или 
  хотя бы самих албанцев, работающих на ЦРУ. Мне это до лампочки, не 
  люблю увязать в деталях, ибо за рассматриванием листьев перестаешь 
  замечать контуры леса. Главное, что Империя перешла в наступление по 
  всему фронту. 
       Но немаловажно и то, что Россия перестала отступать по всем 
  фронтам. А кое-где решается на контратаки. Как вот эта новая идея 
"Встретил юсовца убей!", проповедуемая... правда исподтишка, по 
  всему миру. 
       Мир вступил в новую фазу конфликта. 
       Мирошниченко поспешно положил на стол перед Кречетом листок: 
       Только что получено заявление госдепа Империи. Они полагают, 
  что задача, поставленная перед экспедиционным корпусом, выполнена 
  полностью! Поэтому корпус отзывается на базы постоянной дислокации. 
  Уже готовят торжественную встречу, ордена, награды... 
       По кабинету прокатился полувздох облегчения, полумат. 
  Металлические шторы, казалось, мгновенно превратились в мягкие, 
  уютные, домашние. Коломиец вздохнул, Коган потер ладони, а Яузов, 
  напротив, злобно прорычал: 
       Как эти сволочи умеют любое поражение превратить в победу! 
       Мастера, согласился Забайкалов с завистью. Это у нас даже 
  победы обязательно обгадят, вываляют в грязи. Я не знаю, куда 
  смотрят Сказбуш и Егоров... 
       А в чем дело? насторожился Егоров. 
       Да так... На телеканале, который, кстати о бабочках, 
  принадлежит государству, телеведущий распространялся о том, что 
  Александр Матросов просто поскользнулся на молодом льду и потому 
  лишь брякнулся на амбразуру!.. И что вдрабадан пьяный Гастелло 
  совершенно случайно на колонну немецких бензовозов... И про геройски 
  погибших панфиловцев молол какую-то гадость. 
       Сволочи, прорычал Яузов. 
       Враги, уточнил Сказбуш и достал блокнот. 
       Хуже, возразил Кречет. Если бы иностранные шпионы, а то свои же 
  стоеросовые идиоты! Которых хлебом не корми, только дай 
  поразоблачать, обгадить, принизить, втоптать в грязь наше знамя, 
  наши святыни, наше имя... 
       Дыхание его участилось, кожа на скулах натянулась до скрипа. 
  Сквозь мясистое лицо немолодого человека внезапно выглянул молодой и 
  свирепый боец, который сам на амбразуры и под танки, но, уцелев, не 
  утратил ни ярости, ни жажды отдать себя до последней капли крови 
  своему роду, племени, народу. 
       Яузов в сомнении покачал головой: 
       Не знаю, не знаю... Правильно ли, что даже не заявили протеста? 
  Они ж, по сути, совершили вооруженное вторжение!.. А мы смолчали. 
  Эти сволочи целую деревню уничтожили, а мы снова смолчали! 
       Кречет вздохнул, огромные кулаки сжались до скрипа кожи. 
  Сказбуш обронил: 
       Молчание выглядит более... зловеще. К протестам они готовы. У 
  них заготовлена целая куча объяснений, оправданий, контробвинений, 
  доказательств ущемления в России прав человека... Позвольте 
  напомнить, когда террористы однажды захватили наших дипломатов в 
  Ливане и что-то потребовали, мы захватили их людей и молча начали 
  присылать им отрубленные головы и... Марина Павловна далеко?.. и 
  другие пикантные части тел. Те тут же отпустили наших. И больше 
  никогда не трогали. Виктор Александрович жестоко и очень 
  неинтеллигентно, но... прав: давно пора было повернуться к ним своей 
  азиатской рожей. Вот только сейчас повернулись. И эти с авианосцами 
  тут же отступили. Не только потому, что за уничтоженную 
  дальневосточную деревню придется оправдываться перед мировым 
  сообществом... 
       Кречет хлопнул ладонью по столу. 
       Да все понятно, сказал он резко. Но они зря надеются, что 
  отступили временно... И только здесь. Цивилизация слишком долго 
  отступала перед варварами. Но теперь эти... узнают, что 
  цивилизованные еще не разучились... убивать!  
  

  
Цикл "Русские идут" Ярость
  Империя Зла
  На Темной Стороне
  Труба Иерихона 

  Книго
  




        

            
[X]