Юрий Никитин
 Стоунхендж

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ


                                 Глава 1


     С первым колокольным звоном заскрипели все  четверо  киевских  ворот.
Бородатые стражники,  заспанные  и  злые,  с  натугой  упирались  в  землю
подкованными  сапогами,  налегали  на  крепкое   дерево.   Великий   Город
открывался навстречу миру.
     Мощный колокольный  звук,  густой,  как  овсяный  кисель  на  морозе,
неспешно тек по мощеным улицам городища, влезал в щели  запертых  ставень,
поднимал с постелей.
     К западным воротам  от  центра  города,  звонко  стуча  подковами  по
мостовой, подъехали двое. Оба на рослых боевых конях, сами как две башни в
седлах. Один, по обычаю знатных франков, от  макушки  до  пят  в  железных
доспехах, второго можно бы принять за оруженосца или слугу,  если  бы  тот
был одет получше. Ни один рыцарь не потерпит, чтобы слуга был в душегрейке
из волчьей шкуры, за плечом у него чтобы торчал простой лук,  а  из  мешка
позади седла вместо оружия выглядывала суковатая палица!
     Стражники хриплыми от бессонницы голосами приветствовали рыцаря.  Всю
ночь пьянствовали с ним в корчме, платил заморский гость, зазывали гулящих
девок и тешились с ними, орали песни, играли на деньги, оружие, сапоги,  а
к утру, перепутав кто кому должен, разобрали обратно. А что за гулянка без
доброй драки? Дрались вволю и часто, натешились, у кого глаз не смотрит, у
кого губы как оладьи, а кто и выползти из сторожевой  будки  не  в  силах.
Зато погуляли!
     Олег вяло кивнул, да ему и не орали.  Его  побаивались,  сторонились.
Молчалив, неспешен, себе на уме. Гулять не гулял, пить не пил, но и себя в
обиду такой не даст, силу непомерную в нем не заметит только  ребенок  или
слепец, а стражи ворот не были ни детьми, ни слепцами.
     Томас настороженно придержал коня. Дорогу в воротах загораживают трое
крепких мужиков  звероватого  вида.  Они  смотрели  пристально,  изучающе.
Воинами не выглядят, но в их движениях сквозит немалая сила,  а  все  трое
были, как могучие быки, выросшие на воле. Один что-то сказал и пошел прямо
на Томаса. Калика шепнул:
     -- Сразу не бей!.. Сперва вызнаем, что хотят.
     Мужик остановился перед Томасом -- рыцарю стало не по себе. Мужик был
широк в плечах, выглядел крепким, как скала,  в  руках  чувствуется  мощь,
способная раздавить рыцарские доспехи, как кору  прогнившего  пня.  Острые
глаза под  нависшими  надбровными  дугами,  тяжелыми,  как  выступы  скал,
смотрели прицельно, требовательно.
     Двое других медленно подошли и встали с боков.  От  них  густо  пахло
брагой и пивом. Все трое были похожи на лесорубов или каменотесов. Похоже,
и стволы деревьев, и глыбы камня ломал голыми руками.
     Томас беспокойно озирался. Калика хранил сумрачный вид. Зеленые глаза
загадочно поблескивали, железный обруч на лбу прижимал  рыжие  волосы.  Он
сам  выглядит  диким  лесорубом  или  каменотесом,  но  он  рядом,  а   не
загораживает дорогу.
     Мужик спросил густым сильным голосом, что напоминал рев  разбуженного
матерого медведя:
     -- Ты... никак из-за моря?
     -- Угадал, -- ответил Томас сдавленно.
     -- Раз из-за моря, -- проревел мужик, он смотрел на Томаса неотрывно,
-- видел больше, чем те, кто не слезает с печи...
     -- Кто спорит? -- ответил Томас настороженно. --  Всяк,  как  говорит
один мудрый странник, кто обошел хотя бы вокруг дома, уже мудрее того, кто
не выходит за порог.
     Мужик нервно сглотнул, громовой  голос  изломался,  в  нем  появилась
молящая нотка:
     -- Вот-вот, о чем и говорю. Скажи, гость заморский, посоветуй...  Как
обустроить Русь?
     Томас хотел плюнуть ему под ноги, ноги все  еще  трясутся,  а  сердце
колотится как у зайца, но в голосе мужика стояла такая мука, такая  тоска,
что он только буркнул:
     -- Сэр калика, давай быстрее из этого сумасшедшего края. Не понимают,
что они здесь живут, а не я? А то я им такое насоветую...
     -- Грубый ты, -- посетовал Олег. -- А исчо благородный!
     Ворота остались позади, кони по утренней росе пошли резво. Небо  было
чистое, как облупленное яичко,  и  невинно-голубое,  как  глаза  младенца.
Воздух по-утреннему свеж, но день обещал  быть  теплым,  хотя  деревья  по
краям дороги уже по-осеннему покрылись золотом и багрянцем.
     Рыцарь,  сэр  Томас  Мальтон   из   Гисленда,   благочестиво   слушал
колокольный звон,  медленно  и  старательно  перекрестился.  Олег  сдвинул
брови, зеленые глаза потемнели. Чужая  вера,  созданная  для  рабов  Рима,
укрепляется все больше среди некогда  вольного  народа.  Правда,  огнем  и
кровью, сотнями сожженных весей, распятыми и зарубленными волхвами и теми,
кто не желал называть себя рабом чужого владыки, хоть и небесного.
     Вроде бы не было раньше на Руси рабов, не было  привычки  к  рабскому
состоянию, но поди ж ты, сейчас уже мало кто ропщет открыто. Самые  смелые
таятся в деревнях, там еще осталась старая вера,  а  волхвы  вовсе  строят
капища только в лесах. Видать, в душах много намешано от рабскости,  ежели
человек уже не бросается с ножом на того, кто прямо  в  глаза  оскорбляет:
"Ты -- раб владыки небесного..."
     Конь Олега,  отоспавшись  и  отъевшись  в  Киеве,  норовил  сорваться
вскачь, приходилось сдерживать, оглядываться на Томаса. Рыцарский конь  не
для галопа, тяжел, да и  всадник  --  целая  башня  из  железа.  Только  и
проскачет полсотни саженей, дальше все, стой и рубись. А дальше и не надо,
зато как секира расколет любой строй. А в брешь влезут пешие, их всегда за
рыцарем толпа, как за разъяренным медведем.
     Навстречу  ударил  тугой  свежий   ветер.   Красные   волосы   волхва
затрепетали, словно он вскачь нес пылающий факел. За спиной Томаса вздулся
и вытянулся в  струну,  мелко  дрожа,  белый,  как  лебяжье  крыло,  плащ.
Огромный красный крест на белом  полотнище  гордо  вещал,  что  рыцарь  не
просто рыцарь, а Христова воинства,  которое  доблестно  освобождало  Гроб
Господень от нечестивых сарацин.
     -- И снова в путь, -- сказал Томас красивым мужественным голосом.  --
Для чего рождается человек, как не для странствий?
     Олег покосился на гордое лицо рыцаря. Много раз уже  слышал  за  свою
долгую жизнь этот вопрос. И много выслушивал ответов. Все убедительные, но
все разные.
     -- Чашу не пропил?
     Томас спешно пощупал мешок. Округлый бок чаши не  сразу  попался  под
пальцы, сердце екнуло от страха.
     -- Сэр калика, -- сказал он с неудовольствием,  --  я  не  только  не
пропил, даже не проиграл, хотя видал,  как  благородные  рыцари...  да-да,
самых благороднейших кровей, проигрывали в кости не только деньги, коня  и
оружие, но -- жен и родовые замки! Да что замки -- имя проигрывали! Вот до
чего Сатана силен, как умеет заманить в свои сети слабые души...
     -- Но ведь играл, -- сказал Олег, поддразнивая. --  А  все  игры,  по
вашему учению, сам сатана придумал. Поговаривают, ваш бог за то и  сбросил
его с неба, что не мог выиграть...
     Томас сказал с достоинством:
     -- Сэр калика, я не думаю, что сэр Бог не смог бы выиграть, если бы в
самом деле сел играть с мерзким дьяволом. Я думаю, он  не  сел  бы  с  ним
рядом даже потрудиться в отхожем месте. Разве что сэр  Сатана  сжульничал,
хотя это уж чересчур... Ведь сэр Сатана тогда еще  сидел  по  правую  руку
Господа нашего и не был таким, каким стал уже на земле...
     Он благочестиво перекрестился. Олег засмеялся:
     -- Ну да, пожил на земле среди людей, а с кем поведешься, от  того  и
наберешься.
     Томас выглядел озадаченным.
     -- Ты хочешь сказать, что Сатана, пообщавшись с  людьми,  стал  таким
мерзким? Впрочем, почему бы и нет? Человек не ангел,  но  он  стремится  к
свету, а дьявол от злобы опускался все ниже, пока не стал хуже человека. А
потом еще и человека стал науськивать стать хуже.
     -- Вот-вот. А игры остались в его владении.
     -- Вот я и схлестнулся с ним! Как  подобает  доблестному  рыцарю:  на
чужом поле,  да  еще  позволил  противнику  выбор  оружия.  Сыграл  в  эту
нечестивую игру, выиграл, добычу  пропил,  ибо  зазорно  на  такие  деньги
покупать что-то стоящее, сыграл снова и  опять  выиграл!  Ну,  напоил  тех
мужиков... Так я посрамил дьявола.
     Олег с восхищением покрутил головой.
     -- Здорово! Это учение... или вера, далеко пойдет, если позволяет так
трактовать рыцарские пьянки, до которых далеко даже разгулявшимся морякам.
Коня купил на выигранные деньги?
     -- Коня можно -- ответил рыцарь сурово.
     -- Почему?
     -- Я с высоты его седла утверждаю истинную веру. Такой конь не  может
быть орудием дьявола. Сэр калика, а ты уверен, что ехать через лес?
     -- Вся Европа покрыта дремучим лесом. Как и  твоя  Британия.  Это  не
сарацинские пустыни, отвыкай. Здесь куда бы ни  поехал,  все  равно  через
дремучий лес. Но сейчас осень, дороги здесь уже протоптали. Это весной  ни
пройти, ни проехать...
     -- Кто протоптал?
     -- Сперва бродяги вроде  нас,  ну  всякие  там  нищие,  странствующие
рыцари, изгои, сумасшедшие, потом и просто торговые люди.
     Томас перекрестился.
     -- В лес так в лес. Просто не  люблю,  когда  из  кустов  выпрыгивают
всякие лохматые, с ножами,  ну  вроде  тебя.  Вздрагиваю,  что  недостойно
рыцаря. Все-таки я башню Давида брал, на стенах Иерусалима дрался...
     Лес впереди вырастал дремучий, густой,  непроходимый.  Тропка  ныряла
под низкие ветви, тут же исчезала, как в барсучьей норе. От стены деревьев
за  сотню  саженей  тянуло  прохладой.   Могучие   стволы   были   темные,
приземистые, сумрачные. Даже густые кроны выглядели темнее обычного.

     Ехали весь день, только в полдень дали коням короткий отдых,  наскоро
перекусили сами, не разводя огня.
     Томас поинтересовался:
     -- А эта страна как называется?
     Олег удивился:
     -- Ну и память у тебя! Я ж говорил, Русь.
     -- Это я помню, -- отмахнулся Томас, --  но  Русь  вчера  была,  даже
позавчера... А сегодня по чьей земле едем?
     Олег хмыкнул:
     -- Тогда у тебя язык заморится спрашивать. Хоть на коне  скачи,  хоть
улитой ползи, хоть птицей  лети  --  все  одно  Русь  будет  и  завтра,  и
послезавтра, и после послезавтра. А княжества...  Они  ж  все  Рюриковичам
принадлежат. У одного брата -- одно, у другого -- другое,  у  третьего  --
третье... А все вместе -- Русь. Рюриковская Русь.
     Томас молчал, поглядывал недоверчиво. Сказал наконец с сомнением:
     -- Дивны дела твои, Господи... В нашем войске был  отряд  доблестного
сэра Родослава, отважного воителя и веселого рыцаря. Его  люди  отличались
силой, дисциплиной, воинским умением. Все дивились,  как  они  без  ропота
переносят невзгоды. Теперь припоминаю, то же вооружение и  доспехи  видел.
Эт что ж, они явились из этих земель?
     -- Скорее всего даже из этого города. Вятичи, к примеру, тоже  ходили
в те походы, но у них оснастка другая.
     Томас несказанно удивился:
     -- И вятичи из этих земель?  Никогда  бы  не  подумал.  Я  считал  их
викингами. Они стояли слева от герцога Тулебского, прикрывали фланг короля
Генриха Синезубого. Тоже отважные и свирепые воины!  Воистину  дивны  дела
твои, Господи!
     Когда седлали коней, Томас представил себе, какую дальнюю дорогу надо
одолеть, сколько лесов, болот, городов и весей впереди, вздохнул, сказал в
сердцах:
     -- Что не пойму: ты колдун немалой силы и  ты  не  пользуешься  своей
мощью! Ну разве что когда совсем припрут к стенке. Да и то ты  чаще  готов
помереть, чем колдануть. Для меня это все равно  что  иметь  двух  быстрых
коней, а идти за ними пешком, глотая пыль!  Тебе  ж  все  равно  гореть  в
геенне огненной! Так чего же страшиться еще?
     Он думал, что калика не ответит, обычно таких разговоров избегал,  но
сейчас волхв был в хорошем расположении духа. Засмеялся:
     -- Я бы сказал, что это обет, это тебе б все объяснило. Верно?
     -- Ну...
     -- Так вот, это в самом деле обет. Не перед демонами, правда, как  ты
размечтался. Перед собой.
     -- Но зачем?
     -- Как тебе объяснить... Представь себе,  что  я  тоже  хочу  достичь
царства божьего. И я иду верной дорогой.  Но  всякое  использование  магии
отбрасывает меня назад, во тьму. В магии много  нечестивого...  не  в  том
смысле, как ты понимаешь, но общий смысл  ты  уловил...  В  магии  все  от
слепой веры, а я ненавижу слепую веру, в магии рабства не  меньше,  чем  в
христианстве. Я чувствую себя опозоренным, когда спасаю свою шкуру магией.
Ты прав, иногда легче умереть,  чем  чтобы  тебя  спасали  те,  с  кем  ты
борешься...
     Томас смотрел широко раскрытыми глазами.
     -- Тогда в тебе больше рыцарства, чем в любом из  паладинов  Круглого
Стола!
     -- Томас, на самом деле я стерпел бы и стыд, и  позор,  мало  ли  что
пришлось вытерпеть раньше,  но  пользование  магией  топчет  большее,  чем
жизнь. Оно топчет грязными копытами всю цель моего бытия! То, ради чего  я
живу.
     Словно небо раскрылось  над  Томасом.  У  калики,  оказывается,  свой
квест, который ему, рыцарю и воину Христа,  даже  не  представить!  Только
самый краешек увидел, ощутил, и то оторопь берет. Опасный с ним  противник
едет, опасный...
     К вечеру ветерок стих, в неподвижном воздухе повисли ароматы  поздних
трав, опавших листьев. Огромный багровый шар  медленно  опускался  к  краю
земли. Угольно-черные  тени  двигались  по  темно-багровой  земле  впереди
всадников, удлинялись, сливались с тенями скал, камней и деревьев. Мир был
дик и неведом, только они двое да кони казались живыми в этом мире.
     Небо постепенно темнело. Сперва на нем высветился едва заметный серп,
затем заблистала одна звездочка, другая. Теперь Томас  и  Олег  ехали  под
темно-синей чашей, края которой опускались на края земли.
     К ночи в редком березняке наткнулись на торговых гостей. Те поставили
телеги с  товаром  кругом,  развели  костер,  натаскали  сушняка.  К  ночи
готовились основательно, неожиданностей избегали...
     На треноге уже булькал и звенел крышкой огромный  котел,  на  горячих
углях да тонких прутиках со снятой корой жарились  широкие  темные  ломти.
Запах жареного  мяса  с  заморскими  специями  ожег  ноздри.  Томас  шумно
сглотнул слюну, а конь под ним тут же ускорил шаг,  словно  спешил  съесть
его раньше хозяина.
     -- Приветствуем  вас,  благородные  сэры,  --  провозгласил  Томас  в
пространство, явно не зная, как обратиться к торговым людям. -- Мир вам  и
благословение Господне!
     На них смотрели с любопытством. Один из купцов поднялся.
     -- Мир и вам, ежели не шутите. Впервые вижу попа в  железе!  Ночь  на
дворе, оставайтесь с нами. Ежели что, защитим.
     Томас побагровел, начал надуваться, но Олег сказал кротко:
     -- Спасибо, добрые люди. Мы переночуем с вами.
     -- Издалека?
     -- Очень.
     Больше вопросов не задавали. Не хочет человек говорить или  не  может
-- его дело. Нельзя считать деньги в чужом кармане, как все любят,  нельзя
выспрашивать чужое, хоть и очень хочется. Захотят -- скажут.
     Томас достал из своих мешков сало и круг сыра  --  негоже  только  на
чужое рот разевать, а свое прятать, -- у купцов нашелся  кожаный  мешок  с
брагой, пустили по рукам вкруг  костра.  После  трапезы  пошел  осторожный
разговор о том, кто такие и куда путь держат.
     Вопросы задавались так, чтобы легко дать  уйти  от  ответа.  Мало  ли
чего, в лесу могут жить разные  люди,  никого  задевать  не  стоит.  Время
смутное, князья на все накладывают лапу, чужеземные миссионеры рыщут, одни
пытаются в другую веру перевербовать,  другие  склоняют  князей  к  тесным
союзам то с Казимиром, то с половцами, то еще какие  цели  у  них  темные,
далеко идущие. Что на пользу им, купцам, сразу и не  сообразишь,  так  что
лучше никого не задевать, а там  приглядимся,  прислушаемся,  принюхаемся,
где-то что -- да обломится.
     Когда мешок с бражкой опустел наполовину, пошел  степенный  и  мудрый
разговор о том, как  обустроить  Русь,  как  жить  будем,  как  наконец-то
установить мир и порядок на землях, где всегда был беспорядок, где  только
обещали порядок, куда в давние времена  зазывали  даже  немцев,  чтобы  те
навели порядок, но даже и у тех пошло вперекосяк: это  Русь,  а  не  ихняя
Неметчина.
     Калика задвигался, спросил:
     -- Немцев?.. Это Рюрик-то немец?
     -- Немчура, -- подтвердил купец. Подумал, почесал голову. -- Или жид,
теперь не дознаешься.
     В самый разгар веселья, когда Томас уже намерился попытать счастья  в
игре, ибо в игре да в дороге познаются люди, в игре да в бане  все  равны,
играть -- не воровать, как внезапно  зашумели  верхушки  деревьев.  Воздух
задрожал, вспыхнули и погасли синие искры. С треском ломая ветви, на землю
падал сук, не сук -- целая колода.
     Гупнуло,  колода  оказалась  выдолбленной  изнутри.  Люди  ахнуть  не
успели, как оттуда вылезла, как огромный жук-короед,  сухонькая  старушка.
Лицо было сморщенное, как печеное яблоко, рот беззубый, но глаза  смотрели
зорко.  Суетливо  отряхнулась,  в  растрепанных  седых   космах   застряли
древесные крошки, будто в самом деле грызла дерево.
     -- Исполать всем, -- сказала она быстро. -- Не пужайтесь, не трону. Я
сегодни чегой-то очень уже наеденная. Только у костреца погреюсь, ежели не
против...
     Старший из купцов икнул, с трудом выдавил:
     -- Не против... Совсем-совсем не против. Еще как не против!
     Старушка подошла ближе. Она была в лохмотьях, те висели на  ней,  как
крылья старой летучей мыши, что привыкла спать среди паутины. Острые,  как
булавки, глаза пробежали по неподвижным  фигурам  Томаса  и  Олега.  Томас
настороженно держал ладонь на рукояти двуручного рыцарского меча.  Там  по
самую шляпку был забит  гвоздь  из  креста,  на  котором  распяли  Христа.
Гвоздь, окропленный самой благородной  кровью,  защищает  от  всех  козней
дьявола и его слуг. Конечно, только тех, кто верует  беззаветно.  Так  ему
обещал капеллан. А, черт, это уже другой меч!
     -- О вас двоих вся земля слыхом полнится.
     Олег доедал зачерствевший ломоть сыра, возразил с набитым ртом:
     -- Ну уж и вся!
     -- Вся наша, -- уточнила старушка
     -- Садись, грей кости. Ведунья?
     -- Теперь уже кличут ведьмой. Народ ведать не ведает ни про веды,  ни
про нас, хранящих веды. И ведать не хочет.
     Олег  стиснул  челюсти.  В  мир  опять  который  раз  победно  входит
невежество. Раньше можно было силком учить грамоте, а  теперь  новая  вера
слабых  и  нищих  духом  гласит,  что  именно  они,  слабые,   грязные   и
невежественные, угодны новому богу. А грамота -- от  дьявола.  Бей  и  жги
грамотеев!
     Томас смотрел с отвращением.  Креститься  не  стал:  мужчине  зазорно
страшиться женщины, пусть даже колдуньи,  но  отсел,  чтобы  не  коснуться
невзначай хотя бы железным локтем, вдруг доспех заржавеет?
     Ведьма вскинула руки. В верхушках деревьев  снова  зашумело.  Вниз  с
треском полетели сучья. Купцы бросились в разные стороны. Расстелилась  по
зеленой траве узорчатая скатерть, на землю гупнулись  узкогорлые  кувшины,
такие Олег видел только в Элладе. Неслышно возникли две большущие братины,
одна с брагой, другая с хмельным  медом,  посыпались  ковшики,  а  посреди
скатерки, всех раздвинув, появился жареный кабанчик с яблоком во рту.
     -- Язычество! -- сказал Томас с отвращением. -- Козни дьявола!
     -- Не ешь, -- предложил Олег.
     -- Еще чего, -- оскорбился Томас.  --  Дьявол  еще  подумает,  что  я
страшусь его слуг!
     Он первым вытащил кинжал, узкий  и  очень  острый,  только  им  можно
добить сбитого с коня рыцаря, просунув острие в щель  решетки  забрала,  с
наслаждением вонзил в кабанчика,  словно  лишал  жизни  сарацина.  Пахнуло
ароматным мясом. Кабанчик был молодой, сочный. Похоже, даже не  лесной,  а
откормленный в тепле и холе молоком и свежим хлебом.
     Олег,  посмеиваясь,  таскал  из  огня  ломти  жареного  мяса.  Купцы,
переглянувшись,  потянулись  за  ковшиками.   Старший   украдкой   спрятал
нательный крестик поглубже, тут же одной рукой  зачерпнул  бражки,  другой
принял от  Олега  кус  мяса.  Пригубил,  прислушался,  на  лице  появилась
довольная улыбка.
     Купцы ели и пили ведьмино угощенье сперва опасливо,  но  когда  хмель
ударил в голову, у костра пили и орали песни  уже  прирожденные  язычники.
Один даже бабку поднял в пляс,  а  когда  из-за  деревьев  в  ночи  начали
поблескивать желтые глаза, явно не волчьи, никто не ухватился за крест,  а
старший даже сделал приглашающий жест: мол, скатерть всех  накормит,  если
бабка не брешет. В ночи да лесу все мы братья.
     Когда купцы, обнявшись, орали непотребные песни, ведьма повернулась к
Олегу и Томасу. Голос ее упал до шепота:
     -- Что вы такого натворили?
     -- А что ты слышала? -- ответил Олег вопросом на вопрос.
     Ведьма на него внимания не обращала. Острые глазки буравили Томаса.
     -- Что ты такое несешь... с собой или в себе, что о тебе говорят даже
в Высоких Горах?
     Томас мялся, поглядывал на сэра калику. Олег сказал громче:
     -- Тебе-то что? Подслушивать недоброе дело.
     Ведьма оглядела его с пренебрежением.
     -- Скажи... Ты тоже при ем?
     -- При ем. Что ты слышала?
     Ведьма снова обратила острый взор на рыцаря.
     -- Чегой-то побаиваются. Слышно плохо, но понять можно, что  посылали
вовсе тебя остановить...
     -- Останавливали, -- буркнул Томас.
     -- И что же?
     -- Сами больше не сдвинутся. Разве что черти утянут.
     Ведьма  оглядела  его  с  растущим  интересом.   Раздражение   рыцаря
игнорировала, Олег ее понимал. Невежественный англ,  каким  бы  крупным  и
сильным ни выглядел, все равно  ребенок.  Капризный,  вспыльчивый  ребенок
нового мира. Не лучшего, еще не скоро можно увидеть, чего стоит  этот  мир
на самом деле, а пока что просто нового. А как сердиться на ребенка?
     -- Зело гордо сказано... Да и сам ты спину не гнешь. Похвально.
     -- Гнет, -- сказал Олег ехидно. -- Перед драконом не  гнет,  а  перед
крестом, костями, щепками, следом  на  камне...  Еще  плюет  через  плечо,
постоянно крестится, шепчет, пальцы за спиной скрючивает, чего-то  боится,
как заяц.
     -- Такой суеверный? -- удивилась ведьма.
     -- А еще верит в сон и чох, черную кошку,  бабу  с  пустыми  ведрами,
попа на дороге и пятницу тринадцатого числа...
     Томас сердито сопел. Он не боялся зримого  врага,  Бог  свидетель,  а
также побитые им сарацины, но вера велит бояться врага незримого,  который
вообще враг рода человеческого!
     Ведьма щелкнула пальцами, воздела  руки.  Сверху  упали  две  большие
широкие чаши, ведьма ловко поймала, не дала коснуться земли.  Края  чаш  в
свете костра тускло поблескивали, Томас определил, что обе окованы  старым
серебром.
     Олег принял чашу, усмехнулся, взглянул на Томаса. Перевел  взгляд  на
чашу,   покачал   головой,   встретившись   взглядом   с    ведьмой.    Та
пренебрежительно отмахнулась: пей, не выкобенивайся!  Посмотри  на  своего
друга, тому что пнем о сову, что совой о пень...
     А Томас, осушив чашу, налил из кувшина терпкого вина: кабанчик был  с
восточными специями, во рту надо тушить пожар, выпил залпом, потом отведал
хмельного меду -- в Киеве познал вкус и  прелесть,  снова  запил  вином  и
сразу наполнил чашу.
     Говорить  при  купцах  не  хотелось,  и   так   уже   прислушиваются,
переглядываются. При их ремесле пить можно, даже напиваться, но кто теряет
голову, тот в купцах дольше одной  поездки  не  продержится.  А  эти  были
матерыми, опытными волками. Даже чересчур для  такой  простой  поездки  на
торг из одного княжества в другое.
     Олег, предупреждая новый вопрос ведьмы, спросил почтительно:
     -- Ой вы, гости далекие!  Вы  повидали  и  страны  дальние,  и  людей
заморских! Вы своими глазами зрели то, о чем мы слышим только  в  кощунах,
которых новая вера велит звать былинами. Расскажите, что дивного встретили
в последний свой торг?
     Лесть оглупляет и самых мудрых. Род зачем-то оставил и  это  уязвимое
место в человеке среди прочих. Острые глаза купцов сразу стали  масляными,
отупели. Поглаживая роскошную бороду, старший сказал важно:
     -- Мы видели высокие башни Багдада и синее, как  небо,  море,  видели
пески и странных зверей. Мы зрели мир, где не бывает снега, где люди ходят
черные, как уголья, как деготь! Мы видели могучие племена, где даже  вожди
ходят голыми и едят людей...
     Ведьма покачала головой.
     -- Страсти какие!.. Врешь, поди! Где ж такие звери живут?
     --  Далеко...  Но  самое  дивное  было,  когда  шли   обратно   через
раскаленные пески... Нас осталось  мало,  ибо  все  продали,  кроме  троих
коней, да еще были две подводы с гостинцами...  Дорога  была,  по  слухам,
пустой и безопасной, потому мы отпустили охрану. До города версты две,  мы
ехали и радовались скорому возвращению на Русь...
     Он вздохнул, вытер лоб. В глазах метнулась  тень  страха,  он  заново
переживал что-то нелегкое.
     -- И когда уже показались городские стены, на нас откуда ни  возьмись
напали разбойники. Их было две дюжины против нас троих. Не хвалясь  скажу,
что каждый из нас выстоит против двоих, а разозлись, то сдюжит и с  тремя,
но у нас третий захворал, везли на телеге, а вдвоем не сумели бы...
     -- Ну-ну!
     Купец сказал с восторгом:
     -- Нам пришел бы конец, если бы в последний момент не  явился  дивный
витязь! Он был, как грозная  молния  в  божьей  руке.  Конь  под  ним  был
вороной, грива и хвост стелились по ветру, а меч в его руке  блистал,  как
самая яркая звезда на небе Багдада. Когда он понесся на разбойников, земля
застонала, а за ним взвилась стая черных воронов...
     -- Что за вороны? -- не понял Томас.
     --  Комья  земли,  выброшенные  копытами  его  коня!  Витязь  крикнул
страшным голосом. Многие разбойники попадали, а у других ноги превратились
в воду. А когда витязь налетел с поднятым мечом, только пятеро  осмелились
броситься на него.
     -- Ну-ну, -- спросил Томас нетерпеливо.
     Купец перевел дыхание. Гордо расправил грудь, словно это он дрался  с
разбойниками.
     -- Он поверг всех пятерых тремя  ударами!  Я  не  знаю,  как  он  так
сделал, но я сам видел три страшных удара,  после  чего  траву  на  десять
саженей забрызгало кровью, а  разбойники  лежали,  как  разрубленные  туши
баранов. Богатырь даже с коня не  слез.  Улыбнулся,  вытер  меч,  повернул
коня. Напрасно кричали, хотели почтить, предлагали деньги и  богатые  дары
за чудесное спасение!.. Он даже имя свое не назвал.  К  счастью,  один  из
наших видел его раньше, признал!
     Томас спросил уважительно:
     -- Кто же этот дивный витязь, столь  доблестный,  сколь  и  скромный?
Редко на земле являются рыцари, наделенные столь чудесными  добродетелями.
Я думал, они все сидели за Круглым Столом...
     Купец сказал торжественно:
     -- Это был сам Михаил Урюпинец!
     Калика кивнул понимающе. Похоже, он  слышал  о  доблестном  богатыре.
Купец благочестиво перекрестился. Томас перекрестился тоже.  Оба  смотрели
друг на друга с  покровительственным  пренебрежением,  мол,  что  с  дурня
взять...
     Да и в самом деле каждый был невежей с  точки  зрения  другого:  один
положил крест с правого плеча, другой -- с левого. Они еще не  знали,  что
первый будет зваться православным, второй -- левославным, или католиком.

     Купцы с пьяным удивлением заглядывали в братины, что  не  становились
легче.  Младший  наконец  запрокинул  одну  вверх  дном,  оттуда  жиденько
плеснуло брагой, та исчезла, не коснувшись земли. Тут же братина опустела,
даже высохла, будто ее подержали над костром. Напрасно незадачливый  купец
пытался вытрясти хоть каплю. Ему надавали по шее, а со  второй  обращались
бережно, чуть ли не с поклонами.
     Кабанчик ухитрился насытить всех,  так  как  быстро  обрастал  сочным
пахнущим мясом, уже жареным и  нашпигованным  чесноком  и  луком.  Старший
держался дольше всех, ел и пил за дюжину, ремень сперва  распустил,  затем
снял вовсе. Друзья отвалились по одному, засыпали пьяно, один  захрапел  с
костью в руке. Ведьма осторожно высвободила кость, припрятала  в  суму  на
поясе. Олег заметил, кивнул. Оплошала ведьма, не учла, что у купцов не  ее
беззубые десны. Это она со своими желтыми пеньками снимает лишь волоконца,
а здесь крепкие зубы купцов в поисках костного мозга  перемололи  то,  без
чего кабанчика не восстановить. Придется искать заклятие посильнее, нового
поросенка  достать  труднее.  Может  и  не  получиться,   древнее   умение
волхования уходит безвозвратно.
     Когда старший сдался,  повалился  навзничь  и  захрапел,  у  чудесной
скатерки остались только Томас и Олег. Ведьма почти не  ела,  а  рыцарь  и
калика насыщались по-мужски неторопливо, степенно, умело  наедаясь  впрок,
как матерые волки.
     Ведьма огляделась по  сторонам  --  чужих  ушей  нет,  а  купцы  спят
непробудно.
     -- Так кто вас подстерегает?
     -- Подстерегали, -- поправил Томас гордо. -- Теперь  их  самих  черти
стерегут. И дрова под котлы подкладывают.
     -- Куда? -- не поняла ведьма.
     Олег объяснил снисходительно:
     -- Это из их учения о загробном мире. Не обращай внимания.
     -- А-а, -- протянула ведьма. -- Какая-то новая вера? Лады,  много  их
было... Авось, и эта долго не продержится. Одних вы  сокрушили,  а  как  с
другими будете?
     -- Других нет, -- ответил Томас сердито,  слова  ведьмы  о  святейшей
вере Христовой задели. -- Сокрушили злодеев безбожных.
     -- Они как раз и были христианами, -- не преминул уколоть Олег.
     -- Всех сокрушили? -- не поверила ведьма.
     -- Главных побили, а стадо, ежели есть, разбежится. Да и  кто  пойдет
супротив, ежели побили сильнейших?
     Ведьма сожалеюще смотрела на молодого рыцаря, гордого и  счастливого,
упоенного победой. Даже сейчас  выгнул  грудь  и  расправил  плечи,  будто
король уже благосклонно одаривает милостями. Не знает еще, что святой угол
пустым долго не бывает.




                                 Глава 2


     В корчме, каких в Киеве не меньше сотни, за дальний столик сели двое.
Один в легкой одежде степняка,  смуглолицый  и  черноусый,  каждый  в  нем
признает берендея, при кривой сабле и в кольчужной сетке, другой повыше  и
пошире в кости, белокожий и с распущенными до плеч белокурыми  с  проседью
волосами. Синие как лед глаза выдавали уроженца Севера. Он был  в  кожаных
латах, из-за спины торчала рукоять исполинского двуручного меча.
     -- Здесь платят золотом? -- спросил человек в одежде степняка.
     Голос его был высоким, гортанным, с хищным  орлиным  клекотом.  Глаза
навыкате были похожи на глаза крупной злой птицы.
     -- А  также  медью,  кунами  и  зуботычинами,  --  ответил  северянин
неспешно.
     Он двигался с ленивой грацией, голос густой и мощный, словно  говорил
из глубокого дупла. В движениях чувствовалась мощь, хотя лицо  и  открытую
грудь испещряли глубокие шрамы. Один буквально рассекал правое  плечо,  но
движений, судя по всему, не сковывал.
     Северянин пытливо всматривался в смуглое лицо с  черными,  как  терн,
хищными глазами. Степняк усмехнулся, показав белые, как снег, зубы:
     -- Ответ верен. Тогда скажи еще: какое кольцо у Слымака на мизинце?
     Северянин напрягся, его ладонь  потянулась  через  голову  к  рукояти
страшного меча.
     -- У Слымака нет мизинца на левой руке. А на правой  колец  не  носят
вовсе.
     Улыбка степняка стала шире.
     -- Тогда ты -- Неистовый Ролан. Меня зовут, как  тебе  уже  наверняка
сказали, Бадри. Что будешь пить?
     Северянин расслабился. Огляделся уже иначе, без опаски, оценивающе.
     -- А что здесь пьют? Брагу, настой мухомора?
     -- Издалека ты, --  заметил  степняк,  назвавшийся  Бадри.  --  Здесь
медовуха в чести. Хмельная. А едят... Едят все. Впрочем, и пьют все.
     Молчаливая женщина поставила перед ними глубокие  миски  с  гречневой
кашей  и  жареным  мясом,  бесшумно  удалилась.  Ели  неторопливо,  искоса
посматривали друг на друга. Когда появились чаши с  хмельным  вином,  тоже
пили неспешно,  оценивающе.  Чувствовалось,  что  Бадри  моложе,  быстр  в
движениях, в глазах светился ум и веселье. Ролан тяжелее, с крупным  телом
викинга, широк в кости, нетороплив. Вокруг глаз собрались мелкие морщинки,
не от возраста -- такие люди до  старости  выглядят  молодо  или  хотя  бы
моложаво, а от пристального всматривания то ли в огонь, то ли в сверкающие
на солнце снежные просторы.
     Наконец Ролан сказал медленно:
     -- Давно не случалось, чтобы вот так... Почему не передали с ветром?
     -- Могли перехватить чужие уши, -- ответил Бадри. Черные, как  смоль,
брови озабоченно сдвинулись.  --  А  дело  очень  серьезное...  Ты  знавал
Слымака?
     -- Командора Северо-Востока? Его все знали.
     -- Так вот, он теперь уже точно не будет носить колец.
     Ролан откинулся от стола, будто увидел на  блюде  змею.  Синие  глаза
впились в лицо степняка.
     -- Кто его сместил?
     Бадри покачал головой.
     -- Сместил? Да, можно сказать,  что  его  сместили...  Приехали  двое
диких, сместили. Мозги расплескали по всем четырем стенам. И стражу, а  ты
знаешь, какая у таких людей стража,  тоже  сместили.  Перевели  на  работу
ковриками. Чтобы ноги вытирать удобнее.
     Ролан смотрел, не веря. Но лицо степняка было серьезным.
     -- Не может... быть! Слымак... Да сильнее его не было!
     -- Как видишь, есть. Или же кому-то очень повезло. Но этому "кому-то"
повезло еще в Константинополе. Там сразили Барука! Не слыхал?
     Ролан покачал головой.  Не  слыхал  о  Баруке,  но,  судя  по  голосу
степняка, это наделало шума в тайных коридорах власти.
     -- А что Тайные передают нам?
     -- Тайные пока что решают, кому быть  на  самом  верху.  Но  в  одном
сходятся: этих двоих надо остановить во что бы  то  ни  стало!  Они  несут
серьезную угрозу.
     -- Тайным?
     Бадри сказал наставительно, голос был сухим и неприятным:
     -- Тайные ничего не делают для себя, все только для цивилизации.
     -- Хорошая формулировка, -- пробормотал Ролан. -- Но я  знаю,  откуда
она. Я читал Коран.
     -- Откуда ты знаешь, что Тайные не помогали Магомету составлять  свод
законов? Так что это вполне могла  быть  их  формулировка.  Да  и  вообще,
Ролан, ты говоришь опасно, усомнившись в высшей мудрости Тайных. Ты еще не
на высшей ступени...
     Ролан отмахнулся с беспечностью сильного человека.
     -- Но кто они? В чем угроза?
     Лицо Бадри стало непроницаемым.
     -- Кто мы, чтобы требовать разъяснений?  Для  этого  надо  быть  выше
шестой ступени, а мы на  какой?..  Впрочем,  никто  не  мешает  нам  самим
попробовать вызнать... У Тайных забота о всем человечестве,  а  мы  проще.
Нам можно сперва о своих позаботиться. Кстати, мы и поставлены следить  за
своими регионами. Я наблюдаю за степными народами, их как песка в пустыне,
а ты...
     -- За северными, -- кивнул Ролан, -- их как капель в море.  Если  эти
двое пойдут через мои земли, я могу сдвинуть с мест пару племен и  бросить
им навстречу хоть сегодня. А могу и два десятка. Они и так  передвигаются,
как стаи волков. Сегодня там один народ, завтра -- другой.
     -- Они пройдут. Но засаду выставь! И не  одну.  А  я  пошлю  вдогонку
степняков. Они на своих легких конях доскачут и до самого дальнего моря!
     Северянин кивнул, но поморщился.
     -- Не доскачут.
     -- Почему?
     -- Северные племена сильны и  свирепы.  Они  сами  начинают  посылать
своих в походы на Восток. Ты разве не слыхал о викингах? Или  о  крестовом
походе за... ха-ха... отвоевание Гроба Господня?
     Бадри кивнул.
     -- Слыхал. Думаю, я надзираю за степняками временно. Я  слышал,  меня
намереваются перевести на ступень выше: буду следить за сарацинами.
     -- Это лучше. А степные кочевники... Ни грамотности, ни даже городов,
живут разбоем... Почему Тайные не сотрут их с лица земли? Ведь давно ясно,
что цивилизация на стороне землепашцев. Будь это христиане или сарацины. А
степняки и тех и других постоянно грабят и уничтожают.
     Степняк пожал плечами.
     -- Кто мы, чтобы спрашивать Тайных? Возможно,  они  нужны  как  щуки,
чтобы  караси  не  дремали.  Возможно,  кровопускание  спасает  не  только
ожиревшего человека, но и целые народы... Возможно, у Тайных есть и другие
цели. Не забудь, эти двое, что уничтожили Слымака, очень сильны. Не только
мускулами, конечно.
     -- Они маги?
     -- Неясно. Только и знамо, что один -- невежественный  меднолобый,  а
другой вовсе калика бродячий...
     Ролан насторожился. Синие глаза потемнели.  Он  умен,  подумал  Бадри
невольно, очень умен, несмотря на мускулы и зверский вид. Непривычно  это,
словно бы боевой конь стал играть на лютне, ведь Создатель в могучее  тело
вложил мозги, предназначенные  для  слабого  и  робкого.  А  Тайные  умеют
находить ценные мозги, в каком  бы  теле  они  ни  прятались.  Находить  и
ставить себе на службу.
     -- Калика? -- переспросил Ролан задумчиво.  --  От  них  можно  ждать
любой  беды.  Под  плащами  калик  либо  лазутчики,  либо  беглые,  а   то
сумасшедшие или пророки. Даже боги, говорят, когда-то бродили по  дорогам,
прикидываясь каликами. С меднолобыми проще, хотя и среди них бывают  очень
непростые... Разве мы сами не побывали в их шкуре, когда сил было  больше,
а ума кот наплакал? Всех в молодости влечет блеск меча и воинские подвиги.
Но мне совсем не нравится, что эти двое вместе. Обычно меднолобые держатся
себе подобных, а калики бродят толпами среди таких же оборванцев.
     Бадри улыбнулся. Уже не победоносно, не ехидно, а как равный равному,
с которым есть общие секреты. Уже спокойнее допили  вино,  редкое  даже  в
Элладе, непостижимо, как местные купцы привозят из дальних стран,  да  еще
столько, поднялись.
     Ролан распахнул объятья, Бадри шагнул,  и  они  обнялись  по-братски.
Даже роднее, ибо кровные братья могут и кинжал всадить в момент объятий, а
братья по Идее стоят друг за друга по-настоящему.
     -- Клянусь Вотаном, мы их остановим! И вызнаем их тайны.
     -- Все еще клянешься Вотаном?
     -- Привычка, -- отмахнулся Ролан. -- В мои племена новую  веру  вбили
еще позже, чем в эти росские головы. Пока что  даже  конунги  относятся  к
Христу с пренебрежением, так как он не из рода богов. А безродному, да еще
бастарду, в моих землях утвердиться трудно, даже богу... А о том,  что  он
иудей, вообще стараемся не упоминать. Словом,  мы  этих  двоих  остановим.
Если они действительно идут в Британию.
     -- Остановите, -- согласился  Бадри.  --  Ежели...  мои  степняки  не
догонят их раньше.
     Они оскалили зубы, похожие на волчьи, подняли руки в прощании. Чем-то
неуловимым были похожи, хотя, на взгляд корчмаря, тайком  наблюдавшего  за
ними, трудно было найти более разных людей. Но что такое разница в  росте,
цвете волос и кожи, когда тело человека всего лишь ножны  для  блистающего
меча? А блистающие мечи этих двух выкованы в одной кузнице и служат одному
хозяину.
     Хозяином этим не был человек. Человеку, будь  тот  даже  императором,
гордый северянин не стал бы служить, как и не  менее  гордый  степняк.  Но
есть способ подчинить и самых умных, отважных и независимых. Если призвать
служить не человеку, а Идее! Самой великой и самой благородной.

     В ночном лесу послышались шаги. По шагам многое можно узнать,  и  еще
до того как подорожный вышел к костру, Томас мысленным взором  увидел  или
нарисовал молодого усталого человека, бедного и невооруженного,  иначе  бы
сам побаивался, обутого в берестяные лапти, поношенные.  Олег  даже  запах
уловил: подорожный давно не мылся, потом несет как от коня, но  все  равно
идет с той стороны -- явно даже не охотник, те в любом случае  свой  запах
прячут, как собаки кости.
     Когда он вышел к огню и встал так, чтобы его можно было осмотреть,  а
кто ждет подвоха, еще чтобы и скользнул в темноту, проверил,  не  прячется
ли там еще кто.
     Томас благожелательно помахал рукой.
     -- Иди к огню. Ты прошел дальнюю дорогу.
     Парень присел у костра, глаза у него были добрые, печальные.  Смотрел
вроде бы с какой-то надеждой. Руки, которые вытянул к огню, были жилистые,
видавшие разную работу. Спохватившись, вытащил из заплечной  сумы  ковригу
хлеба, разломил на части, протянул.
     -- Угощайтесь, чем небо послало.
     Томас кивнул благосклонно, ведьма взяла ломоть  хлеба  и  стала  есть
так, будто голодала всю  свою  некороткую  жизнь.  Олег  же  снова  ощутил
горечь: вот уже русич побаивается  помянуть  своих  древних  богов.  Но  и
нового бога называть не хочет или боится.
     -- По делу аль от дела? -- спросила ведьма деловито.
     -- Не знаю, как и сказать...
     -- Так и скажи. Сегодня ты нас видишь, а  больше  не  встретимся.  Не
стесняйся.
     -- В бане и в лесу не стесняются, -- сказал калика.
     Парень посмотрел большими кроткими глазами.
     -- Невесту ищу. Пошла в лес за ягодами и  сгинула.  Я  уже  все  ноги
истоптал, вторую  неделю  ищу...  Ежели  лютый  зверь  разорвал,  то  хоть
косточки собрать. Негоже... А ежели еще  жива,  то  принесу,  выхожу.  Сам
травы пособираю, все, что надобно, сделаю.
     Есть же и в этом проклятом мире люди, подумал Олег с горьким  теплом.
Нет чтобы другую найти, здоровую да румяную, сам-то  пригож,  но  готов  и
калеку всю жизнь выхаживать. Для  него  она  всегда  останется  молодой  и
красивой...
     Ведьма сказала задумчиво:
     -- Разве что забрела она в одно  гиблое  место.  С  виду  поляна  как
поляна, можно все лето грибы собирать, скот пасти... Но раз за лето,  а  в
прошлом году стряслось дважды, поляна становится гиблой. Кто ни ступит  на
нее, сразу как тесто расползается, сквозь землю уходит.
     Парень побелел, кровь  отхлынула  даже  от  шеи.  Томас  сочувственно
сопел, сунул чашу с медовухой. Парень взял не глядя, хлебнул,  закашлялся,
только тогда сообразил, что у него в руке.
     -- Наступает новое время, -- сказал Томас. --  И  в  эти  дикие  края
придет вера Христова... Знаю, пришла, но еще и  укрепится,  И  сметет  всю
нечисть, истребит колдунов. Не останется этих гиблых мест. Мир будет чист.
     Олег покачал головой.
     -- Каждая вера плодит своих чудищ.  И  каждая  создает  преступления,
незнаемые ране. Ладно, завтра рано вставать, вот уже заря занимается...
     Томас сказал нерешительно:
     -- Ты спи, а я еще пообщаюсь. У  нас  в  Британии  ведьм  нет.  А  я,
заполучив Крижану, из дому больше не ногой!
     -- Зарекалася свинья... гм... есть, -- буркнул Олег равнодушно.
     Ведьма хлопнула в ладоши. Из-за кустов полезли  с  готовностью  давно
наблюдавшие за  пиром  кикиморы,  лешие,  корчевники,  чугайстыри,  мавки,
исчезники. Лохматые, нечесаные, порой вовсе похожие на  гигантские  еловые
шишки,  раскоряченные  пни  или  комья  омелы.  Странная  жизнь,  когда-то
занимавшая  всю  землю,  теперь  исчезает,  дичает,  а  человек  теснит  и
истребляет ее вместе со зверьем, болотами, завалами...
     Они плясали и кувыркались вокруг костра. Томас наблюдал с  брезгливым
интересом. Придет истинная вера,  и  здесь  тоже  заблещет  свет  Христова
учения. А пока пусть покувыркаются напоследок. Не ему руки марать.
     Олег лег в сторонке от костра, осторожничал, на лесной народ  смотрел
тоскливо. Рыцарь прав: пройдут, сметут и сотрут, начертают свои  письмена.
Правда, когда сами научатся. Сейчас даже короли на Севере --  неграмотные,
суеверные. Но будущее за ними, потому что они живут жадно и яростно,  свое
доказывают с пеной у рта, готовы защищать с мечом в руке,  класть  свои  и
чужие жизни. Это они подняли полмира на освобождение гроба своего пророка.
Какие войска двинулись на Восток!  Впервые,  сколько  Олег  помнил,  война
началась не для того,  чтобы  захватить  чужие  земли,  ограбить,  набрать
пленных для продажи в рабство, а  девок  на  потехи,  а  чтобы  освободить
святую вещь от поругания...  Понятно,  что  будут  грабить  и  насиловать,
старые привычки уходят тяжко, но уже стыдятся, скрывают даже те,  кто  шел
только для грабежа... А это уже много.
     А эти жители Старого Леса знают и умеют  неизмеримо  больше  простого
люду, в таких делах даже  короли  --  простой  народ,  но  ни  к  чему  не
стремятся, ничего не жаждут. Живут как жили их прадеды, не  замечают,  что
сам мир уже другой На месте  лесов  возникает  степь,  та  превращается  в
пески, а через тысячи лет пески могут ссыпать в провал, ущелье,  а  оттуда
выплеснуться целым морем и затопить все окрест.  В  новом  мире  --  новые
люди!
     Уйдут, как постепенно ушли даже боги, сказал себе невесело. Где  они,
эти титаны, сотворенные Родом? Первые, явившиеся  на  землю?  Уходят  даже
бессмертные. Ведьма, при всем знании, не понимает, что из--за плеча  этого
молодого рыцаря на нее обрекающе смотрит будущее. Невежественного, полного
суеверий и предрассудков, нелепого с его  суждениями...  Но  рыцарь  несет
жизнь в застойное болото, в которое опять начал превращаться белый свет.
     -- Пляшите, -- сказал он вслух, -- уходить надо с пляской.




                                 Глава 3


     Просыпаясь, Томас ощутил в одной ладони рукоять меча,  другая  ладонь
была на мешке с чашей. Спать на чаше не очень  удобно,  зато  не  скрадут.
Спит чутко, сразу ухватится за меч, ежели дернут  за  мешок.  Успокоенный,
подремал еще, с трудом заставил себя открыть глаза.
     Калика сидел,  скрестив  ноги,  встречал  утреннюю  зарю.  Лицо  было
строгим и торжественным. Томас благоговейно  замер:  в  такие  минуты  сэр
калика походил на пророков. Но не тех, какими их все чаще рисуют, а какими
они были на самом деле -- могучими, полными сил, ибо сильный  дух  выживет
только в сильном теле.  Правда,  так  говорят  еретики,  но  еретики  тоже
христиане, только другие.
     Купцы запрягали коней, готовились ехать дальше.  Ведьма  не  исчезла,
что-то колдовала над горшком подозрительного вида. Скатерть была на месте,
объедки выглядывали из-под кустов, помятых и потоптанных,  а  на  скатерке
по-прежнему лежал жареный поросенок с  яблоком  во  рту,  пахло  гречневой
кашей.
     Томас, с сожалением поглядывая на все еще полную скатерть и  особенно
на полные кувшины, предложил внезапно:
     -- Послушай, красавица, а чего бы тебе не пойти с нами?
     -- Эт куды? -- спросила ведьма подозрительно.
     -- В благословенную Господом Британию. Край у нас холодный и суровый,
но лишь потому, что Господь весь жар вложил в наши сердца и души.
     Олег отвернулся, подумав, что  столько  и  выпить  невозможно,  чтобы
старая карга показалась красавицей. Сильны воины нового бога!
     Ведьма с осуждением покачала головой.
     -- Только дурни по свету шатаются.  С  Оловянных  островов  приперся,
скажи кому -- не поверят. Все беды от перемен. Похмеляться будешь?
     -- А что за ритуал?
     -- Тебе понравится, -- пообещала ведьма.
     Томас с подозрением смотрел  на  огромную  чашу,  окованную  по  краю
старым серебром. В чаше было хорошее красное вино, потому и принял из  рук
ведьмы,  хоть  в  утреннем  свете  сразу  увидел,  что  чаша  сделала   из
человеческого черепа.
     -- Это из такой я и ночью отведал?
     -- Отведал? -- не поняла ведьма. -- Ты всю ночь пил! А кто эти  кусты
потоптал, как не ты?
     Томас встревожился:
     -- Я?
     -- Да еще как лихо!
     -- С чего бы это?
     -- Показывал, как пляшут ваши нечистивые друиды,  потом  что-то  плел
про башню Давида, сарацин, Навуходоносора, геенну гадкую, сэра Горвеля  по
ноздри в землю, на дубы кидался, танцу ассасинов купцов учил, про попугаев
рассказывал, на дерево лазил...
     Несчастный Томас простонал, держась за голову:
     -- А на дерево почто лазил?
     -- А про каких-то абезьянов рассказывал. Как девок крадут и в  ветках
непотребное творят... У меня сердце чуть не выскочило, когда  ты  меня  на
самую верхушку... Фу, стыдоба какая! У нас бабы с  медведями  живут,  тоже
поневоле, когда те их всю зиму в берлогах держат, но  то  ж  медведи!  Все
одно что мужики в полной силе, да  еще  и  волосатые...  А  обезьяны  хуже
сапожников.
     Томас  понуро  опустил  голову.  Это  ж   сколько   грехов   придется
замаливать, ежели бабка не врет? Да и  пить  из  человеческого  черепа  --
простит ли капеллан? Правда, вино хорошее...
     Чаша в  его  руке  была  холодная  и  тяжелая.  Серебро  поблескивало
загадочно, красная поверхность казалась темной, как смола.
     -- Хоть хороший человек был? -- буркнул он несчастливо.
     -- Яростный воин, -- поклялась ведьма.  --  Сильный  и  неустрашимый.
Голос его был подобен рыку льва, грудь широка, как дверь, а руки  с  мечом
не знали устали. Он многих уложил под дерновое одеяльце,  прежде  чем  его
опустили на одно колено. Но и раненый он продолжал  сражаться.  Когда  ему
отсекли ногу, он стал обрубком на пень и дрался так, что еще троих  поверг
бездыханными!
     Томас благоговейно отхлебнул  вина.  Иссохшееся  тело  жадно  приняло
влагу, он ощутил, как частицы мощи неизвестного воина, вымываемые  крепким
вином  из  толстой  кости,  переливаются  в  тело,  руки,  ноги  и  сердце
христианского воина Томаса Мальтона из Гисленда.
     Конь призывно  заржал,  и  Томас  стал  нехотя  приподниматься.  Олег
сказал, не поворачиваясь:
     -- Европа  все  еще  покрыта  дремучими  лесами.  На  конях  проехать
трудно... Зато местные... гм... жители обещают помогать.
     -- А разве тут кто живет?
     -- И неплохое вино пьют.
     -- Ну, ежели та ведьма, -- проворчал Томас.
     Он  поднялся,  страдальчески  перекривился.   В   голове   раздавался
колокольный звон, хотя как сэр Томас не оглядывался, колокольни  не  зрел,
но духом не устрашился, так как миражей насмотрелся еще в  песках  Великой
Сарацинии.
     -- Ты вроде против?
     -- Нет-нет, -- возразил Томас поспешно. -- Вино было просто отменное.
Хоть и краденное.
     -- Ну, даже твоя вера не мешает грабить.
     -- Грабить и красть -- не одно и то  же.  Грабить  --  благородно,  а
красть... красть нехорошо.
     -- Даже у язычников?
     Томас задумался над трудным богословским  вопросом.  Потом  вспомнил,
как выворачивался их священник, когда ему  задавали  неразрешимые  вопросы
вроде: "Сможет ли Бог создать такой камень, который  не  сможет  поднять?"
или "Был ли у Адама пупок?", -- сказал с нажимом:
     -- Бабка сама язычница!
     -- Есть веры еще древнее, чем ее. Они для нее -- язычники.
     Томас подумал, решился:
     -- Язычников -- можно. И нехристей. И еретиков.
     Обереги в пальцах Олега постукивали, скользили, как обкатанные  водой
камешки. Всякий раз застревали только фигурки змеи и  меча.  Даже  ребенок
поймет: обереги сулят дорогу и схватки. Что ж, в эти края  еще  не  пришел
закон. Правит тот, у кого меч длиннее.
     Оседлав коней, поехали, оставив зарю за спиной. Томас  от  нетерпения
приподнимался в стременах, словно надеялся узреть туманные скалы Британии,
которую калика звал по старинке Оловянными островами. Правда, он намекнул,
что ежели он, Томас Мальтон из Гисленда, донесет чашу в сохранности, то  и
Британией звать перестанут, а всю огромную страну с народами  и  десятками
королевств назовут в честь его славного, хоть  и  малого  племени  англов.
Томас боялся и не  любил  пророчеств  языческих  волхвов  --  все-таки  от
дьявола! -- но это пусть бы исполнилось, даже если гореть  ему  за  это  в
огне.

     К полудню выбрались на берег извилистой речки. На той стороне  белели
хатки, почти скрытые  лесом.  Речка  долго  выбирала  русло,  меняла  его,
возвращалась на старые места, забросав илом  да  тиной  старую  дорогу,  а
деревья то подступали к самой воде,  то  уступали  место  густым  зарослям
осоки.
     Вдоль  берега  шла  тропка.  Томас  без  раздумий  направил  коня  по
утоптанному. Будет брод -- переправятся, брод не заметить  трудно.  Калика
на ходу свешивался с коня, срывал пучки травы,  нюхал,  даже  пробовал  на
зуб. Томас ехал недвижимый, как  башня.  В  рыцарском  доспехе  шевелиться
трудно, куда уж выкидывать трюки подобно  дикому  степняку.  Можно  только
утешиться, что степняки в царство небесное не попадут, они  все  язычники.
Иначе было бы зазорно сидеть бок о бок с узкоглазыми да желтолицыми. А  то
и вовсе с простолюдинами! Но  бог  справедлив,  такого  унижения  человека
благородного происхождения не допустит.
     Здесь, ближе к северу, уже чувствовалась близость осени.  Яркие,  как
забрызганные  кровью,  мухоморы  торчали  из  темно-зеленой  травы,   сами
просились в руки, зато грибы благородного происхождения наперед не  лезли,
скромно и с достоинством ждали, когда  их  узрит  царский  взор  человека.
Кусты терна стояли, обвешанные черными ягодами, одуряюще пахло из  колючих
зарослей малинника.
     Олег молча указал на медвежьи следы, хозяин леса не  упускает  случая
полакомиться сладким, так же молча слез с седла  и  бесшумно  углубился  в
колючие заросли. Томас поерзал, но рыцарский долг велел остаться в седле и
охранять друга. В густых ветвях перекликались птицы, тревоги в их  голосах
Томас пока что не уловил.
     -- Отведай, -- пригласил Олег, выходя из чащи. -- Скоро этих лесов не
останется.
     Томас принял горсть ягод.
     -- Почему?
     -- Вырубят, раскорчуют, а землю пустят под пашню. Потом ветер  выдует
землю, она ж распаханная, останется песок. Будут великие Пески... Я  такое
уже не раз видывал.
     У Томаса мороз пошел по коже.
     -- Сэр калика, страшно говоришь... Мы хоть успеем доехать? А  то  мой
конь в песках завязнет.
     Олег скорбно качнул головой.
     -- Мы-то успеем. Это будет лет так через восемь-десять тысяч.  А  вот
твоим правнукам придется туго...
     Томас пошевелил губами,  потом  пальцами,  подсчитывая  годы,  широко
заулыбался:
     -- Пусть спросят у сарацин, как в песках города строить. Как думаешь,
сарацины и тогда будут?
     Он с неожиданной легкостью соскочил с коня, безбоязненно углубился  в
колючие  заросли.  Слышался  треск,  хруст,  довольные   возгласы.   Затем
послышался страшный рев, ругань. Олег положил ладонь  на  рукоять  палицы,
прислушался. Сильнее запахло малиной. Рев становился  раздраженнее,  потом
уже ревели на два голоса. Олег равнодушно  отвернулся.  Было  бы  странно,
если бы сэр Томас не наступил на спящего  медведя.  Мохнатый  лакомка  так
ленив, что и спит в малиннике, чтобы, проснувшись, снова  жрать  ягоды  во
все медвежье горло.
     Олег перебирал обереги, вслушивался в тайные голоса, вчувствовался  в
смутные образы. Наконец, перебивая видения, прорезался крик:
     -- Сэр калика! Сэр калика, я медведя поймал!
     -- Ну так тащи сюда, -- ответил Олег равнодушно.
     -- Не идет!
     -- Гм... Тогда плюнь, сам иди сюда. Ехать пора.
     -- Не пускает!
     -- А-а... вырвись как-нибудь.
     -- Так он на мне сидит, проклятый! Шлем зачем-то сковыривает!
     Олег нехотя пошел в чащу. Малинник  был  в  рост  человека,  дикий  и
озверевший в тесноте. Ветви переплелись, колючки торчали во  все  стороны,
острые, как волчьи клыки. Когда осторожненько отводил ветку, другая тут же
пыталась с размаху  хлестнуть  острейшими  клыками.  В  чаще  орал  Томас,
торопил. Там слышались глухие удары, сиплое взревывание.
     Наконец через сплетение веток  Олег  увидел  горбатую  спину  хозяина
леса. Тот пытался нахлобучить  на  свою  лохматую  голову  шлем,  обиженно
взревывал. Ноги Томаса  Олег  заметил  не  сразу:  медведь  был  чудовищно
огромным, накрыл рыцаря целиком.
     -- Сэр Томас, -- позвал он неторопливо, -- ты где?
     Голос рыцаря был слабым, словно из самого медведя:
     -- Сэр калика... здесь я... под этим  дурнем...  Ишь,  в  рыцари  ему
восхотелось...
     -- Во дурень! -- ахнул Олег. -- Что в рыцарях хорошего?
     -- Ему... объ...ясни...
     -- Чего ты  туда  залез?  --  удивился  Олег.  --  Медведя  в  рыцари
посвящаешь?
     -- В рыцари... не так... Сгони его с меня. Он мне доспехи помял!
     Олег вытащил из мешочка рыбину --  все  равно  протухла,  --  швырнул
медведю. Тот с готовностью слез с рыцаря, благодарно подобрал лакомство  и
вломился  в  заросли.  Слышно  было,  как  затрещал  орешник,   вскрикнула
испуганная птица, и все затихло.
     Томас остался лежать вверх лицом, бледный и задыхающийся.  Руки  едва
шевелились, что-то искали.
     -- Чаша цела, -- успокоил Олег. -- В мешке на твоем коне.
     Томас прохрипел:
     -- В задницу чашу!.. А где...
     --  Шлем?  Вон  в  кустах.  Медведь  как  ребенок,  все  бросит  ради
лакомства.
     -- Ребенок? Эта зверюка -- ребенок?..
     Олег подумал, признался:
     -- Скорее, абезьян. Те же повадки. В наших лесах он заместо абезьяна.
     Томас с великим трудом приподнялся, сел.  Грудь  была  смята  могучей
лапой, рыцарь дышал тяжело, хватал ртом воздух, как рыба на берегу.
     -- Обезьяна... Пустить бы эту обезьяну в их леса...
     -- А что не так? -- не понял Олег. -- Он и по деревьям лазит не хуже.
Только не всякая ветка его выдержит... И не всякое дерево...
     -- Да и земля может проломиться, --  добавил  Томас  ему  в  тон.  Он
поднялся, покачнулся. -- Помоги мне вылезти из доспеха.  У  меня  в  мешке
есть инструменты, надо поправить.
     -- Сам? -- удивился Томас.
     -- А  что?  --  спросил  Томас  высокомерно.  --  Работа  кузнеца  --
благородная работа!

     Кони сами зачуяли брод, вскачь вошли  в  воду.  В  жемчужных  брызгах
повисла радуга, сказочно прекрасная и  такая  же  недолговечная,  как  все
прекрасное. На мелководье во все стороны прыснули серебристые рыбки.
     Вода едва достигала стремян, от нее тянуло бодрящим холодом. Олег  на
ходу  зачерпнул  ладонью,   отшатнулся,   чистая   вода   была   замутнена
свежепролитой кровью.
     -- Где-то близко, -- кивнул Томас. -- Поедем посмотрим?
     -- Объедем, -- сказал Олег  твердо.  --  Кто  ездит  прямо,  дома  не
ночует.
     Кони выбрались на берег, тревожно фыркали, чуя кровь. Словно сами  по
себе повернули и пошли вдоль берега  вверх  по  течению.  Тропка  петляла,
ныряла под низкие ветки деревьев, карабкалась вдоль скалистого  берега  по
узкой кромке. Когда же кони вынесли всадников  на  простор,  сердце  Олега
сжалось.
     Впереди на возвышенности горело село. Черный  дым  жгутами  завивался
над домами и сараями. Красные языки пламени блистали ярко и  страшно.  Дым
подхватывало  ветром,  снова  бросало  вниз,   к   земле,   разносило   по
окрестностям.  Мелькнули  человеческие  фигурки,  но  сражались   ли   еще
защитники  или  шел  грабеж  и  привычное  насилование,   рассмотреть   не
удавалось.
     -- Объедем? -- спросил Томас.
     Олег тяжело посмотрел направо, затем налево. С одной стороны осталась
река, где в чистом потоке примешались струйки крови, с другой  тоже  вроде
бы попахивало гарью.
     -- Прямо, -- сказал он со вздохом.
     -- А если придется кого-то стоптать?
     -- Что делать, все время нельзя сворачивать.
     Томас оскалил зубы, и его волчья усмешка напомнила Олегу  кого-то  из
очень  давних  знакомых.  Кони  привычно   пошли   рядом,   сразу   как-то
подобравшись, готовые к бешеной скачке, лязгу оружия, страшным крикам.
     Утоптанная дорога вывела к городской  стене,  повела  под  частоколом
толстых бревен с заостренными концами к городским  воротам.  На  них  были
следы копоти,  торчали  стрелы.  Разбитые  ворота  лежали  в  пыли,  трупы
защитников оттащили в стороны, чтобы не загораживали дорогу, сильно  пахло
гарью, доносились крики, ржание коней.
     -- Не Восток, -- сказал Томас сильным голосом. Его глаза  заблистали,
он потянулся к мечу. -- Даже не башня Давида...
     -- Оставь меч, -- посоветовал Олег раздраженно.
     -- Впереди еще дерутся!
     -- Это не наш бой.
     -- Разве это не наш мир?
     За воротами лежало множество убитых, сильно израненных, искалеченных,
стоптанных конями, даже обваренных смолой и кипятком. Попадались и женщины
с оружием в руках, погибшие в бою.  Они  лежали  вперемешку  с  мужчинами.
Томас хмурился, гневно сверкал очами. К этим отнеслись  как  к  воинам,  а
дальше будут попадаться уже другие женские трупы: с задранными подолами, а
то и вовсе раздетые донага, обезображенные. Многие со вспоротыми в поисках
драгоценностей  животами.  Это  он  уже   видел   в   каждом   захваченном
крестоносцами городе.
     Среди убитых попадались и люди в полосатых халатах, мохнатых  шапках.
Редко у кого была при себе кривая  сабля,  остальные  были  с  деревянными
пиками, волосяными арканами, а щиты -- плетеные из лозы, обтянутые кожей.
     -- Хазары, -- сказал Томас полувопросительно.
     -- Печенеги, -- поправил Олег. Подумал, сам поправился: -- Половцы.
     -- Чем-то отличаются?
     -- Чем-то. Но мало.
     Томас грозно потащил меч из ножен.
     -- Это я и хотел выяснить!
     Олег  молча  положил  ладонь   на   рукоять   его   меча.   Томас   с
неудовольствием задвинул полосу острой  стали  обратно.  На  узкой  улочке
попадались  тела  дружинников  в  рубашках  из  железных  колец  и   трупы
захватчиков в халатах и с дротиками. Захватчиков было  больше,  четверо  к
одному, что и понятно: защищать легче. К тому же русские  дружинники,  как
заметил Томас, всегда  лучше  вооружены  и  обучены:  дает  о  себе  знать
оседлость.
     Олег нагнулся, взял из руки убитого дружинника длинный  тяжелый  меч.
На вопросительный взгляд Томаса, нехотя буркнул:
     -- Боюсь, пригодится.
     Они видели испуганные лица, что украдкой провожали их взглядами из-за
наглухо закрытых ставень, но на улицах было пусто. Томас  удивился,  потом
встревожился. Под копытами  хрустела  посуда,  дорогу  порой  загораживали
столы, лавки.
     -- Но где же люди?
     -- Вот, -- указал Олег.
     -- А где живые?
     -- Грабят дома бояр. Здесь им делать нечего, тут одна голытьба.
     Ближе к середине города  гарью  запахло  сильнее.  Оттуда  доносились
крики, но оружие не звенело, да и крики были  вялые,  хотя  ругань  лилась
отборная. Олег намерился свернуть,  заприметил  дорогу,  что  выводила  из
города в обход площади. Томас же сказал бодро:
     -- Давай посмотрим?
     -- Драк не видывал?
     -- Просто приятно видеть, когда бьют не тебя, а других.
     -- Да, это непривычно.
     Все-таки Олег свернул в боковую улочку,  и  она,  к  радости  Томаса,
вывела на городскую площадь. По ту  сторону  блестела  маковкой  небольшая
церквушка. Десятка два воинов в халатах стояли с луками  в  руках,  еще  с
десяток под грозные крики десятника  лупили  окованным  бревном  в  двери.
Лучники по одному  пятились,  исчезали.  Грабить  приятнее,  чем  драться.
Обидно к тому же сложить  голову,  когда  пришел  наконец  сладостный  миг
победителя. Все женщины побежденного города -- твои,  все  вещи  --  твои.
Сладостен  и  восхитителен  миг  полной  власти,  когда  ты   хозяин   над
побежденными женщинами, когда ты бог, абсолютный  властелин!  Только  ради
этих минут и стоит ходить в изнурительнейшие походы, глотать  пыль  из-под
копыт, получать удары, сжиматься в смертном страхе  при  виде  разъяренных
людей и блестящих мечей...
     -- Эти спасутся, -- сказал Олег с некоторым облегчением.
     -- В церкви?
     -- А что, не веришь в защиту христианского бога?
     -- Ну... он может помочь по-другому...  гм...  взять  их  души  себе,
все-таки невинно убиенные...
     -- Да нет, просто церкви строят,  как  крепости.  Стены  из  каменных
глыб, видишь?
     Томас с сомнением покачал головой.
     -- А двери? Их все-таки вышибут.
     -- Не обязательно. Этим грабить хочется, а не драться. Уже по  одному
разбегаются. Боятся, что без них самое лучшее разберут.
     -- Не думаю, -- сказал Томас. -- Вон тот, упрямый, один может разбить
двери.
     -- У защитников и на этот случай есть два выхода. Один -- дать отпор,
они могут еще и победить, половцы уже  разбрелись,  сейчас  перепьются,  а
второй выход -- в самом деле выход за город. Через подземный ход.
     -- Откуда знаешь?
     -- Всегда роют, -- ответил Олег хладнокровно. -- А то и два в  разные
стороны.
     Томас проследил  за  взглядом  калики,  вздрогнул.  На  другом  конце
площади кучка половцев поставила деревянный крест  и  привязывала  к  нему
женщину. С нее сорвали платок, что уже считалось позором  на  Руси,  ветер
растрепал длинные неопрятные волосы.
     Подъехали трое всадников в богатых одеждах. На помосте стоял голый до
пояса половец. В руке его покачивался, как  змея  перед  броском,  длинный
кривой меч с расширяющимся  лезвием.  Один  из  всадников  что-то  крикнул
гортанно, указал на женщину. Пешие спешно начали бросать поленья и хворост
к ногам женщины.
     -- Пресвятая Дева Мария! -- ахнул Томас. -- Они ж сожгут девку!
     -- Степняки, -- буркнул Олег.
     -- Твои лесняки не лучше, -- огрызнулся Томас. -- Язычники!
     Он со стуком опустил забрало, стиснул  древко  копья.  Конь,  понимая
хозяина, пустился вскачь. Олег с досадой смотрел  вслед,  в  то  же  время
восхищаясь неудержимым порывом.  Хорошо  быть  молодым!  Все  принимает  к
сердцу. Все вновь в этой короткой жизни...
     Громкий стук подков заставил половцев повернуть головы. Рыцарь несся,
огромный и  страшный,  пригнувшись  к  гриве  коня.  Копье  было  длинное,
толстое, наконечник размером с широкий нож для разделки рыбы. Искры из-под
копыт вылетали огненными снопами.
     -- Бей язычников! -- заорал Томас. -- Бей всех, кто в Бога не верует!
     Половцы у ворот церкви выронили таран,  заорали,  хватаясь  за  ноги.
Всадники попятились, а богатырь с кривым мечом шагнул вперед, закрыл собой
женщину. Меч только  начал  подниматься,  когда  острие  копья  с  хрустом
вонзилось в середину груди. Блистающая  сталь,  обагренная  кровью,  вышла
между лопаток. Богатырь еще стоял, не веря, а рыцарь, отшвырнув  копье,  с
мечом налетел на половцев, сгрудившихся у деревянного столба.
     Натиск его был страшен  --  трое  тут  же  свалились  с  рассеченными
головами. От него шарахались,  как  от  живого  клубка  огня.  Женщина  на
помосте  смотрела  изумленными  глазами.  Ноги  ее  были   свободны,   она
ухитрилась лягнуть половца и отчаянно извивалась, пытаясь высвободить руки
из веревок. Послышался гортанный окрик, и  Томас  ощутил  сильный  толчок,
мелькнули обломки стрелы.
     Его стиснули со  всех  сторон.  Томас  рубился,  вертясь  в  седле  с
несвойственной и даже недостойной рыцаря быстротой. Его хватали  за  ноги,
перед глазами сверкали сабли. Подрезали коню  жилы,  мелькнула  паническая
мысль, сразу бы взяли... Или полоснули коня по брюху... Нет, уверены,  что
возьмут вместе с конем!
     Женщина наконец освободила одну руку. К  ней  подбежал  половец,  она
наотмашь хлестнула его по плоской роже. Он отшатнулся, зашипел от  злости,
выхватил саблю.
     -- Не сметь! -- грянул Томас. Страшный голос донесся, возможно,  даже
до башни Давида, но не до ушей половца. Он уже замахнулся на жертву, Томас
заскрипел от ярости зубами.
     Сабля блеснула, как серебристая  рыбка,  выскользнула  из  ослабевших
пальцев. В затылке половца торчала стрела с белым пером, а  сам  он  очень
медленно сгибал колени.
     Томас даже не крикнул Олегу, дыхания не хватало, озверелые рожи лезли
со всех сторон. Их было не меньше трех десятков, из соседних улочек спешно
возвращались, зачуяв  звуки  новой  битвы,  разбредшиеся  мародеры.  Томас
поворачивал коня,  теснил  их,  отвоевывая  простор.  Вокруг  него  падали
сраженные, он остервенело рубил и крушил, во рту внезапно ощутил  пену  --
доблесть берсеркера, но постыдную для  воина  Христова.  Да  черт  с  ним,
бешенством берсеркера, лишь бы перебить их  всех,  слышать  сладкий  хруст
рассекаемых костей, забрызгаться кровью, видеть страх в перекошенных лицах
и убивать, убивать, убивать...
     Олег холодно смотрел, как рыцарь продвигается,  как  медведь  в  стае
псов, к трем всадникам.  Те  подпустили  его  на  длину  меча,  но  рыцарь
опрокинул и последний заслон. Всадники попятились. Между ними  и  железным
воином возникали все  новые  ряды,  Томас  же  шел  напролом  с  упорством
англского быка. Меч его вздымался реже, рыцарь начал  выдыхаться,  но  все
еще продвигался к всадникам.
     -- Да черт с ними! -- крикнул Олег нетерпеливо. -- Поехали дальше.
     -- А враги? -- крикнул Томас бешено.
     -- Да какие они враги? У них тут свои свары.
     -- А женщина?
     -- Женщин везде приносят в жертву.
     -- У нас не приносят!
     -- Ну да, -- сказал Олег саркастически, -- не видывал я ваши обряды!
     -- То были не наши...
     Кочевники наконец поняли, что рыцаря простым натиском не взять, разом
отхлынули. Вовремя: сэр Томас уже поднимал меч,  как  ребенок  наковальню.
Все же он надменно огляделся, зычно провозгласил:
     -- Ну, кто супротив воина Христова?
     Олег  с  досадой  придержал  стрелу  на  тетиве.  Если  свои   победы
приписываешь Христу, то пусть он и помогает.
     Кочевники разом  сорвали  с  седельных  крюков  короткие  скрепленные
костным клеем турьи рога, их луки  начали  осыпать  рыцаря  градом  стрел.
Томас разъяренно ревел,  железные  наконечники  звонко  били  по  шлему  и
доспехам, нанося урон самолюбию. Его меч разом оказался беспомощным.
     Всадники  торопливо  отдавали  распоряжения,  и   к   рыцарю   начали
подкрадываться с разных сторон с баграми на длинных  рукоятях.  Женщина  у
столба уже освободилась, но бежать не решалась, везде  половцы,  пряталась
за столб. Томас отсалютовал ей мечом, едва подняв его на уровень седла.
     Пропадет  дурак,  подумал  Олег  с  досадой.   Он   спустил   тетиву,
молниеносно наложил другую стрелу  и  теперь  слышал  только  непрестанный
скрип дерева, из которого делал  лук,  и  звонкое  вжиканье  своих  стрел.
Только у знатных кочевников были  панцири  из  кожи  с  нашитыми  конскими
копытами, но  с  седел  одинаково  падали,  сраженные  насмерть,  и  самые
знатные, и самые бедные.
     Томас довольно скалил зубы. Тетива  не  успевала  вернуться,  как  ее
подхватывали сильные пальцы калики, и новые  стрелы  молниеносно  находили
цель. И били с такой силой, что будь на месте половца даже рыцарь в полном
воинском доспехе...
     Томас зябко передернул плечами. Не зря церковь налагает запрет на это
дьявольское оружие. Слишком оно смертоносное. Надо бы  при  случае  как-то
обойти запрет и научиться. Хоть и не рыцарское это  дело,  простонародное,
но в умелых руках наносит урону больше, чем целый рыцарский отряд. А стоит
намного дешевле.



                                 Глава 4


     На площади перед церковью остались  убитые.  Уцелевшие  попятились  в
переулки, постреливали оттуда. На площади лежало бревно,  бродили  кони  с
опустевшими седлами,  а  из-за  столба  на  помосте  опасливо  выглядывала
женщина.
     Томас помахал ей дланью в железной рукавице.
     -- Леди, сброд разогнан. Я бы почел за великое счастье проводить  вас
к вашему замку, но не могу оставить сэра калику. Он  бывает  так  рассеян,
так рассеян... Со святыми отшельниками это часто бывает. Вчера, к примеру,
он съел мой обед, стоило отвернуться... А потом и мою рукавицу.
     Олег не улыбнулся, зеленые глаза были холодными и неподвижными, как у
большой ящерицы. За церковью суетились, вытаскивали  повозку  на  огромных
колесах, сделанных из сбитых вместе досок.  На  повозке  высился  огромный
сундук, укрытый мехами и пестрыми одеялами.
     -- Откупаться будут, -- предположил Томас победно.
     -- Держи карман шире! Дадут, догонят и еще дадут!
     Степняки торопливо стащили шкуры и одеяла. Сундук оказался клеткой из
толстых железных прутьев. В углу лежала куча тряпья, но когда в нее ткнули
тупым концом копья, тряпье зашевелилось. Половцы разбежались как куры  при
виде лисы. В клетке поднялся мощный мужик, приземистый, поперек себя шире,
с головой, как пивной котел, грудью навыкате.  Руки  свисали  ниже  колен.
Ветер донес сильный запах давно немытого тела, но в знакомом запахе было и
такое, отчего у Томаса волосы встали дыбом. Это было нечто звериное.  Нет,
хуже, чем звериное!
     Степняки  поспешно  накрывали  головы  полами  халатов,  а   всадники
напялили мохнатые шапки по самые уши.
     -- Что это они? -- удивился Томас.
     -- Сам впервые вижу...
     -- Слава Богу, -- перекрестился Томас. -- Я уж боялся, что ты все  на
свете видел и везде побывал.
     -- Завидно?
     -- Убивать таких пора.
     Мужик в клетке оглядел всех злыми глазами, зевнул и  снова  опустился
на грязную подстилку. Всадник закричал тонким сорванным голосом.  Один  из
половцев подобрал брошенное копье, подбежал и ткнул  мужика  уже  острием.
Тот рыкнул, бросился на прутья. Клетка  затряслась,  запах  вонючего  пота
стал мощнее. Половец указал на Томаса и Олега, что-то прокричал.
     -- Никак, драться выйдет? --  забеспокоился  Томас.  --  Сэр  калика,
теперь драться тебе.  Я  не  снесу  позора,  чтобы  супротив  меня  мужика
выставили!
     -- Ты ж только что перебил дюжину!
     -- То в общем бою, а это поединок!
     Половцы снова разбежались, а пленник внезапно сунул четыре  пальца  в
рот, оказавшийся широким, как у жабы, засвистел мощно и страшно. У  Томаса
и Олега заломило в ушах. Свист нарастал, в нем появились переливы,  словно
огромный соловей со скалу размером старался перекричать соседа. Или увидел
вкусного червяка, толстого и длинного, как уж.  Конь  под  Томасом  прядал
ушами, пятился.  Томас  удерживал  железной  рукой,  но  у  самого  сердце
замерло, а вместо жаркой крови словно кто налил холодной ртути.
     Конь под Олегом пятился тоже, пока  не  уперся  в  стену.  Но  мощная
ладонь  свиста  давила  еще,  бедное  животное  задрожало,  колени  начали
подгибаться. Олег с трудом удерживал лук,  а  стрела  на  тетиве  плясала,
острый конец смотрел то в землю, то в небо,
     Поднялись пыль, пепел, закружились. Половцы попадали,  головы  укрыли
халатами, всадники скрылись за  церковью.  Затрещала  крыша  на  ближайшем
тереме, конец обломился, его  унесло,  будто  могучим  ветром.  Деревянные
дощечки черепицы, гонта, посыпались, как орехи, рассыпались без стука: все
заглушал пронзительный свист.
     -- Что делать? -- заорал Томас, покраснев от натуги. -- У меня  скоро
доспех рассыплется, как из сухой глины!
     Олег прокричал в ответ, с трудом перекрывая свист:
     -- Боишься?
     -- Это же мужик! Я покрою себя позором!
     -- Это чудовище!
     -- Чудовищный простолюдин тоже простолюдин.
     Богатырь свистел не умолкая. Олег все ждал, когда он умолкнет на миг,
чтобы набрать воздуха.
     -- Когда же умолкнет хоть на миг!  --  закричал  Томас  тревожно.  --
Должен  же  воздух  набрать!  Воздух  набираешь  ртом,   а   выпускаешь...
выпускаешь сзади. А у него все наоборот!
     -- Странные вещи узнаю о своем друге,  --  изумился  Олег.  --  Я,  к
примеру, и набираю и выпускаю одним местом. И даже не ртом, как-то неловко
даже увидеть рыцаря с раскрытым, как у простолюдина, ртом... Даже у твоего
коня есть ноздри...
     Томас покраснел, даже перья на плюмаже встопорщились.  В  смущении  и
ярости сорвал с седельного крюка боевой рыцарский топор,  размахнулся  так
широко и мощно, что раздался свист рассекаемого воздуха, а затем  и  треск
деревянных брусьев. Клетка содрогнулась, полетели щепки и обломки  дерева.
Свист оборвался, словно обрубленный острым лезвием.
     В мертвой тишине всхрапывали кони. Томас улыбнулся широко  и  светло,
повернулся к деревянному столбу. Женщина покачала головой и махнула ему  в
сторону клетки. Томас поклонился и  величаво  развернулся  к  поверженному
противнику.
     В клетке зияла дыра. Обломки брусьев торчали,  как  сломанные  мощным
ударом зубы. Чудовищный Свистун медленно поднимался с охапки гнилой соломы
и тряпок, по перекошенному лицу текла кровь. Он сплюнул красным,  погрозил
немытым кулаком размером с половецкую голову.
     -- Ну погоди же!.. Я злопамятный!
     -- Дурак, --  сказал  Томас  благожелательно,  --  уходи,  ежели  зад
пролезет!
     Свистун  поспешно  протиснулся,  обдирая  живот  и  локти.  Стражники
поспешно поднялись, бросились с саблями и пиками. Свистун оскалил  страшно
зубы, перекосился, зашипел, как разъяренный  кот.  Свиста  не  получилось,
топор даже на излете сумел своротить  челюсть,  но  все  равно  половцы  в
страхе попадали и закрыли головы халатами.
     Свистун в несколько огромных прыжков, невероятных для такого грузного
существа, домчался  до  городской  стены,  вскарабкался,  на  самом  верху
оборотился, еще раз погрозил огромным грязным кулаком, уже всем  сразу,  и
исчез.
     Половцы поднимались, растерянно поглядывали на хана. На их лицах были
стыд и решимость, в руках вместо луков появились арканы и багры.
     -- Дело худо, -- сказал Олег тревожно. -- Надо уходить.
     -- И недодраться?
     -- У нас много дел, -- сухо напомнил Олег.
     -- Ах, да... А ежели догонят?
     -- Догонят -- разберемся. А если  опоздаешь,  то  Крижана  не  только
замуж выйдет, но и родить успеет.
     Томас заскрежетал зубами. Конь под ним  всхрапнул,  подобрался.  Олег
ожидал, что рыцарь сорвется с места в  галоп  и  помчится  так  до  самого
Лондона, однако Томас рысью подъехал к столбу, протянул руку:
     -- Леди, прошу вас.
     Женщина ухватилась за железные пальцы, их взгляды встретились. У  нее
были  странные  лиловые  глаза,  таких  Томас  у  людей  не  видел,  гордо
приподнятые скулы и тонко  очерченный  нос.  Губы  были  выкрашены  желтой
глиной. Томас улыбнулся своей самой мужественной  улыбкой.  Ему  говорили,
что когда он так улыбается, даже королева добудет для него ключ от  своего
пояса верности.  Женщина  одним  прыжком  оказалась  позади  рыцаря.  Олег
одобрительно свистнул, кони пошли вскачь. Копыта загремели по сухой земле,
взвилось облачко пыли.
     Сзади хан заорал тонким визжащим голосом:
     -- Запереть ворота!
     Сразу несколько голосов заорали подобострастно:
     -- Запереть! Схватить! Не дать уйти!
     Слышно было, как половцы ловили коней  и  вскакивали  в  седла.  Олег
пропустил Томаса с женщиной вперед, наложил на тетиву стрелу. Тяжелые кони
русичей могут с ходу проломить стену, но зато  легкие  кони  половцев  без
труда догонят, а острие копья  вонзится  между  лопаток.  Или  хуже  того,
повяжут  арканами,  будут  изгаляться  долго  и  сладостно,  ведь  утех  и
развлечений у бедного степного народа мало, а потом неспешно сдерут  шкуры
на барабаны.
     Улица вывела на  перекресток,  где  возвышался  терем  --  добротный,
сложенный из толстого мореного дуба, потому  и  не  сгорел,  хотя  весь  в
пятнах копоти. Окна забраны железными решетками, дверь низкая, обязательно
пригнешься, там даже один ратник устоит супротив целого войска.
     Томас, как услышал мысли Олега, у порога  соскочил,  могучими  руками
снял женщину. И вовремя: с той стороны уже несся отряд. В  руках  были  не
сабли, а более опасное -- булавы, палицы и арканы.
     Олег влетел в дверной проем следом, быстро  заложил  в  железные  уши
деревянный брус. Томас и женщина уже поднимались на верхний  этаж.  Сильно
пахло гарью, из-под ног вздымались тучи золы. В бревнах  еще  таился  жар,
кое-где поднимались дымки. Огонь, не  одолев  с  наскоку,  пытался  грызть
мореный дуб изнутри.
     -- Погоди, -- сказал Олег досадливо, -- не отбиваться же здесь...
     -- А что, -- бодро сказал Томас и победно посмотрел  на  женщину,  --
здесь можно драться против всего войска сарацинов!  Надежные  дома  строят
твои русы. Помню, когда однажды...
     -- Надо торопиться, -- прервал Олег. -- Хрен редьки не слаще!
     -- Чего? -- не понял Томас.
     -- Половцы не слаще сарацинов.
     -- А-а, -- протянул Томас, но, судя по озадаченному виду, славянского
юмора все-таки не уловил.
     Олег повернулся спиной к стене, уперся. Лицо  покраснело  от  натуги.
Томас тут же грянулся всем весом, навалился. Под окованными сапогами,  как
молодой лед, затрещали  толстые  доски.  Бревенчатая  стена  зашевелилась.
Сверху посыпалась зола, горячие угольки. Снизу тяжело бухало, в дверь били
тяжелым.
     -- Крепко строят, -- прохрипел Томас. -- А зачем? Все равно спалят...
     Он наваливался всем весом, на миг отпускал, снова упирался  изо  всех
сил, Олег раскачивал равномернее, старался попасть  точно  в  ритм.  Стена
трещала, но стояла. Олег присел еще ниже, ухватился обеими  руками  внизу,
напрягся. Томас давил изо всех сил, готов был уже отказаться, когда  рядом
оказалась женщина.  Ее  лицо  было  перепачкано  сажей,  в  серых  волосах
застряли угольки.
     -- Ну-ка, разом! -- сказала она властно.
     Уперлись втроем,  качнули.  У  Олега  глаза  расширились,  он  уперся
сильнее. Качнули еще, а с третьего раза стена затрещала, дрогнула.  Бревна
зашевелились,  стали  проворачиваться,  оставляя   следы,   наконец   одно
выскользнуло, как на мокрой глине, и вся стена обрушилась.
     Бревна с грохотом сыпались вниз, там слышались душераздирающие крики,
ругань, дико ржали кони. Взвилось черное облако гари и дыма.
     Олег с грохотом слетел вниз, мгновенно наложил стрелу на  тетиву.  Их
кони от грохота и горячей золы рванули на другую сторону  улицы.  Половец,
который уже положил ладонь на  седло  лошади  Олега,  сполз  на  землю  со
стрелой в спине. Второй быстро и хищно повернулся. Увидев бегущих на  него
железного рыцаря и волхва, исчез так стремительно, что Томас  выругался  и
перекрестился.
     -- Прямо и налево, -- сказал Олег напряженно. -- Там выход из города.
     -- Точно? Ты здесь бывал?
     -- Этого города год назад еще не было.
     -- Так откуда знаешь?
     -- А, мир одинаков...
     Они уже сидели в седлах, когда на  порог  выскочила  женщина.  Увидев
своих спасителей в седлах, застыла, ухватившись за косяк.  Глаза  ее  были
тревожны, но она медленно выпрямилась, подняла руку в прощальном жесте.
     -- Спрячься! -- крикнул Олег. -- Ты еще можешь...
     Он сам понимал, что ей не спастись: она разделит судьбу тысяч и тысяч
других, растерзанных, поруганных, убитых или проданных в рабство. Впрочем,
разве те виноваты, что им не встретились могучий англ и умелый волхв?
     Томас бессильно выругался. Если бы женщина умоляюще протягивала руки,
с плачем просила взять с собой, он нашел бы, как  отказать,  но  она  лишь
гордо стояла и молча смотрела им вслед. Он выругался  еще,  чувствуя  себя
дураком.
     Олег покачал головой, когда рыцарь  резко  развернул  коня  и  вскачь
вернулся к терему. Женщина почему-то отстранилась от его  железной  длани.
Либо от страха помутился ее рассудок, либо огромного чужеземного рыцаря  с
закрытым железом лицом страшилась, как и половцев. Олег молниеносно  метал
стрелы, а когда колчан опустел, в его руках заблистал длинный меч.
     Женщина наконец ухватилась  за  протянутую  железную  руку.  Томас  с
седоком за спиной и Олег пронеслись  по  улице,  стоптали  двоих.  Впереди
четверо половцев насиловали  двух  женщин,  а  чуть  дальше  распинали  на
входной двери старика. Томас заскрипел зубами,  но  послушно  пустил  коня
галопом за каликой. Вслед им орали, запоздало щелкали тетивы.
     Из-за поворота словно выпрыгнули навстречу городские ворота. Половцы,
не слезая с коней, спешно вкладывали брус в железные скобы. Томас  яростно
засопел, пригнулся к гриве и опустил руку  с  мечом,  нагнетая  кровь  для
удара. Олег остро пожалел, что расстрелял все  стрелы:  успел  бы  уронить
этих вместе с брусом. А другие... пусть гонятся.
     Из  переулков  выбегали  преследователи.  Томас  оглянулся,  встретил
взгляд нечеловечески лиловых глаз.  Чувствуя  свою  полную  беспомощность,
половцы уже размахивают над головами арканами, более опасными, чем сабли и
стрелы, Томас взмолился:
     -- Пресвятая Дева! Взгляни на своего верного рыцаря!
     Олег пустил коня по кругу, оставив Томаса с женщиной в середке. Меч в
его  руке  падал  настолько  быстро  и  точно,  что  Томас  только   зябко
передергивал плечами, Что--то  в  движениях  волхва  было  нечеловеческое,
словно бы видел и чувствовал каждое движение противника  заранее.  А  что,
подумал Томас, сердясь за свою слабость,  если  бы  я  прожил  такую  тьму
веков? Так бы насобачился в воинском деле, что всех рыцарей Круглого Стола
сшиб бы одним копьем! Да еще тупым концом!
     Внезапно земля перед воротами вспучилась. Бугор быстро  вырос,  комья
полетели в разные стороны. Из норы выскочил гигантский  крот,  так  сперва
показалось Томасу. Половцы шарахнулись во  все  стороны.  Крот  оборотился
горбатой старушкой. Томас едва успел заметить, что старуха выхватила из-за
пазухи пучок травы, как тут же неведомая сила ударила  в  ворота  с  такой
силой, что створки едва удержались на железных петлях, а брус разлетелся в
щепки.
     -- Где-то я уже видел эту богородицу! -- крикнул Олег насмешливо.  --
Вперед!
     Они пронеслись в ворота, пользуясь замешательством половцев.  Старуха
отскочила проворно. Томас успел увидеть сморщенное,  как  печеное  яблоко,
лицо, губы жемком, беззубый рот в усмешке. Тут же старуха нырнула в  нору.
Полезли половцы вслед или же нора затянулась, как  тина  после  брошенного
камня, Томас не видел -- впереди блеснул спасительный простор.
     -- Все-таки позорно! -- прокричал он Олегу.
     -- Что?
     -- Показал язычникам спину! Я на стенах Иерусалима...
     -- Ты спасаешь женщину, -- напомнил Олег.
     Он начал придерживать коня, потому что конь Томаса под двойным  весом
уже хрипел и ронял пену.  Рыцарь  кивнул,  но  неожиданно  за  его  спиной
раздался женский голос, сильный, но приятный:
     -- Я тоже могу драться.
     Томас посмотрел на калику с укором: даже женщина  рвется  в  бой,  но
Олег сильно хлестнул коня Томаса.
     -- Тогда думай, что половцы видят не твою спину,  а  испачканный  зад
твоего коня!
     Он развернулся навстречу погоне.  Дробный  перестук  приближался,  из
ворот выметнулись на легких  конях  трое  всадников.  Увидев,  что  дорогу
перегородил зеленоглазый всадник с красными волосами,  передний  остановил
коня так резко, что едва не разорвал рот удилами. Другие проскочили  чуть,
стали оглядываться. Хан их не видит, зачем  класть  головы?  Этот  воин  в
волчьей шкуре перебил не меньше десятка воинов! А их только трое.
     Олег очень медленно погрозил им пальцем -- такая  многозначительность
пугает больше, чем если бы орал и угрожал мечом.  Половцы  горячили  своих
лохматых злых лошадок, но оставались на местах.
     Волхв неспешно  пустил  коня  по  следам  Томаса.  Пальцы,  перебирая
обереги, то и дело натыкались на бусину  в  виде  подогнутой  лапы.  Опять
бегство, словно вся жизнь в  том,  чтобы  убегать  или  гнаться.  Впрочем,
человек на самом деле всю жизнь убегает от беды и гоняется за счастьем.  И
либо шатается под ударами, либо наносит их сам.
     За конем Томаса следы оставались размером с тарелку. Если бы  половцы
даже ослепли, хан отыщет на ощупь и все равно заставит пойти по их  следу.
Человеком движет месть, многие в этом видят главное  отличие  человека  от
зверя.
     Томаса Олег обнаружил на краю огромной поляны. Рыцарь  слез,  оставив
женщину на коне, осматривался с  удивлением  и  тревогой.  Поляна  была  с
большое поле и вся уставлена  крохотными  домиками,  похожими  на  собачьи
будки. А на другом краю  поляны  высилась  башня  из  толстых  укороченных
бревен. Видна была дверь, но прямо перед порогом росла высокая  нетронутая
трава.
     -- Сэр калика, -- воззвал Томас тревожно, -- это дома гномов?
     Олег покосился на женщину. На ее пухлых  губах  проскользнула  слабая
улыбка.
     -- Да, -- ответил он, -- только очень маленьких.
     -- А гномы и есть маленькие.
     -- Эти скорее эльфы... только толстые.
     Томас прислушался, сорвал с седла огромный меч.
     -- Все-таки гонятся... Придется драться, мой конь вот-вот падет.
     Женщина подала голос, и снова Томас удивился, насколько чисто и  ясно
он прозвучал:
     -- Можно поискать убежище... в башне.
     -- Кто там?
     -- Волхв, который нашел уединение.
     -- Уединение находим только  в  домовине,  --  буркнул  Олег,  --  со
скрещенными на груди руками.
     А Томас поморщился:
     -- Язычник... Куда смотрит святая церковь?
     Но ухватил коня под уздцы и  потащил  через  странное  поле.  Женщина
спрыгнула, пошла с другой стороны.
     Половцы показались, когда рыцарь и женщина были уже  у  порога.  Олег
выхватил меч, погнал коня через поле, на ходу бил направо и  налево  мечом
плашмя, будочки отзывались мощным гудением. Томас оглянулся непонимающе.
     Олег подскакал, спрыгнул с волчьей усмешкой на лице.
     -- Это их задержит!
     -- Что? -- не понял рыцарь.
     Но Олег уже колотил  рукоятью  меча  в  запертую  дверь.  А  на  поле
творилось невообразимое. Кони метались, едва не  сбрасывая  всадников,  те
отмахивались,  закрывали  головы  халатами,  словно  от  жуткого   свиста.
Присмотревшись, Томас увидел черные облачка, что зло метались от одного  к
другому, надолго облепляли  со  всех  сторон,  отчего  половец  становился
похожим на будяк, пораженных тлей.
     -- Не по-рыцарски, --  сказал  он  с  невольным  восхищением,  --  но
здорово... Помню, у нас был  сэр  Ропуха,  горазд  на  трюки.  Мог  самого
дьявола заставить себе сапоги чистить...
     Он поспешно опустил забрало. О железо  застучали  крохотные  камешки,
словно внезапно посыпался град, или он попал под дефекацию  козы.  Пахнуло
кисло-сладким. Томас начал поспешно отступать, держа меч наготове. Двое из
половцев, что катались  по  земле,  сумели  выбежать  с  жалящего  поля  и
набежали прямо  на  Томаса.  Рыцарь  лениво  махнул  мечом,  один  отлетел
оглушенный, вряд ли понял, что за  ужасная  пчела  ударила  на  этот  раз,
второго Томас угостил ударом кулака. Несчастный рухнул, как бык на бойне.
     Олег отбросил стебелек разрыв-травы -- служит  один  раз,  дальше  ее
можно класть в суп и даже скармливать кролям -- пропустил женщину вперед и
пошел следом в башню. Ступеньки вели вверх, веяло  покоем,  а  запах  меда
смешивался с ароматами трав. На миг мелькнула зависть: живет себе в покое,
размышляет над судьбами мира... В покое, напомнил себе со злой иронией.  А
половцы? Видать, недавно выбился в мудрецы. Еще не научен жизнью...

     К Томасу подскочил на коне визжащий половец, в руке  сверкала  сабля.
Пчелы облепили ему голову, но один глаз все еще горел  неугасимой  злобой.
Половец ударил саблей, промахнулся, а рыцарь, жалея несчастного,  с  одним
глазом не боец,  смачно  хлестнул  плетью.  Тяжелый  ремень  с  вплетенным
свинцом с треском разрубил халат на спине. Половец  подпрыгнул,  выгнулся,
словно пряча спину, слетел с коня.
     Томас удовлетворенно повернулся, но половец перекатился через  голову
и прыгнул на железного человека. Томас  не  успел  даже  занести  меч  для
удара. Перед  глазами  мелькнуло  оскаленное  лицо,  он  судорожно  двинул
рукоятью.
     Череп хрустнул, как яичная скорлупа. Томас отступил от  падающего,  с
удивлением осмотрел рукоять, куда месяц назад вбил один  из  гвоздей,  что
скрепляли крест Господень.
     Олег был  уже  на  полпути  к  вершине,  когда  Томас  догнал  его  с
торжествующим воплем:
     -- Свершилось чудо! Пресвятая Дева  снова  явила  мне  милость!  Едва
гвоздь из креста Господнего коснулся неверного, тот сразу испустил дух!
     -- Это зовешь чудом?
     -- А что же еще? Ты снова не веришь в силу креста Господня?
     -- Я бы поверил, -- буркнул Олег, --  если  бы  ты  за  другой  конец
гвоздя не держался, как черт за грешную душу... Слушай, а  как  гвоздь  из
того меча, который ты оставил где-то в Родопах, перебежал в твой  нынешний
меч?


                                 Глава 5



     Деревянная башня тряслась,  как  стебелек,  по  которому  бежали  два
крупных жука и божья коровка. Томас страшился,  что  ветхие  ступеньки  не
выдержат настоящего англа  в  полных  доспехах.  Тогда  он  перебьет  этих
наглецов внизу, не вынимая меча.  Калика  сказал  бы,  задницей.  Подумать
только, какие грубые слова находит!
     Женщина шла впереди, затем Томас обогнал, двинулся с обнаженным мечом
первым. Что дивило, так странное несообразие. Что  внутри  роскошнее,  чем
снаружи, понятно, так и ожидал: всяк наружу выставляет свою  грубую  силу,
озлобленность, готовность ударить  первым.  Но  почему  при  таком  обилии
ковров и шкур редких зверей оружия нет вовсе?
     Томас заметил шкуры даже белых медведей, но  таких  зверей,  он  знал
доподлинно,  Господь  не  творил.  Такие  звери  обитают   разве   что   в
подземельях, где не бывает солнечного света, он сам в детстве видел  белых
червяков и тритонов. А чешуйчатые шкуры, головы и рога неведомых чудищ?
     -- А что будет, когда поднимемся  к  покои  хозяина?  --  предположил
дрогнувшим голосом. -- Только бы сразу в жаб не превратил! Это  тебе,  сэр
калика, все одно, ты мыслитель, а доблестному рыцарю будет не  по  себе...
Копье в руки не взять, скользко, щит не поднять...
     Впереди была дверь, окованная серебром и золотом. Ручка была  в  виде
львиной головы. Вместо глаз блестели крупные рубины. Томас раскрыл рот  --
такое богатство в глуши! Да на каждый из  таких  рубинов  можно  снарядить
малое рыцарское войско! Еще и обоз!
     Олег же морщился, с неловкостью отводил взор. Вид у него  был  такой,
словно здешний маг сделал нечаянно непристойность, но как-то надо  сделать
вид, что не замечает.
     Томас постучал, прислушался, толкнул дверь.  Отворилась  без  скрипа,
открылась роскошно убранная комната. Осторожно вошли все трое, огляделись.
В глубине низкое ложе, застеленное  богато  расшитым  одеялом,  на  стенах
бесчисленные ковры, на  столе  ковши,  братины,  заморская  посуда.  Томас
приподнял кубок, глаза округлились. Чересчур тяжел, чтобы быть из простого
железа.
     Женщина молчала, но при виде драгоценных камней на посуде и вделанных
в ножки стола и ложа ее лиловые глаза стали зелеными,  как  спины  молодых
лягушат, а щеки порозовели так, что видно было даже сквозь слой грязи..
     -- Богато живут русичи, -- заметил Томас с уважением. --  Наш  король
победнее...
     Он с недоумением потрогал рогатые шишки  огромных  плодов.  Яблоки  и
груши на подносе -- понятно, виноград и ананасы тоже  едал  в  сарацинских
землях, но это вовсе  нечто  несусветное.  Как  и  эти  длинные  изогнутые
огурцы, только желтые и в листьях.
     Женщина коснулась  покрывала,  нежнейшего  и  тончайшего,  сотканного
разве что из лунного света. По краю шел узор золотом, к середке  сбегались
замысловатые знаки.  Ее  пальцы  как  будто  сами  по  себе  терли,  мяли,
исследовали неведомую ткань.
     Олег прислушался, из-за стены доносились голоса. Слов он не разобрал,
но один из голосов показался знакомым. Он  ощутил,  как  недобрый  холодок
побежал по коже. Он не знал этого человека, но  интонация  была  знакомой,
даже слишком...
     Он толкнул рогатую голову зверя  на  стене,  та  подалась  с  трудом.
Пахнуло травами, щель раздвинулась, открыла потайной ход. Томас  сразу  же
вытащил меч, снова спрятал, вспомнив, что находится в чужом доме.
     Они прошли гуськом через проход среди бревен. Комната была  поменьше,
но обставлена много богаче, ярче, а от сундуков с  висячими  замками  было
тесно. При их появлении померк синеватый свет, словно они своим появлением
задули молниевую свечу, а в глубине комнаты отпрыгнул к  стене  щупленький
старик с коротко стриженной белой бородой. Глаза были испуганные.
     -- Кто вы, прервавшие...? Как сумели войти?
     Томас поклонился.
     -- Приветствуем тебя, мудрый... и богатый! Я  сэр  Томас  Мальтон  из
Гисленда, рыцарь Христова воинства.
     Олег пристально осматривался. Старик, в этой захламленной  редкими  и
дорогими вещами комнате мог  спрятать  дюжину  головорезов,  но  можно  не
сомневаться, что, кроме старика,  здесь  уже  никого  нет.  Однако  же  не
оставляет чувство, что кто--то есть еще...  И  даже  прислушивается  к  их
словам.
     -- Христиане? -- выкрикнул старик.
     Томас снова поклонился.
     --  Нет  более  верного  христианина,  чем  я,   рыцарь   похода   за
освобождение Гроба Спасителя. Спутник мой  тоже  одной  ногой  в  истинной
вере, хотя и  всячески  отрицает.  На  прекрасной  леди,  что  согласилась
почтить нас своим присутствием... на некоторое время, хоть и  нет  креста,
но, судя по ее дивной красе, она не может не быть истинной христианкой...
     Как чешет, как чешет, подумал Олег невольно. Гибкая вера!  С  большим
основанием эту женщину можно счесть орудием дьявола. За то же самое.
     -- Как вы вошли? -- потребовал старик снова.
     Вид у него был злой и  растерянный.  Томас  поклонился  еще  учтивее,
снова избегая прямого ответа.
     -- Дивно и светло  зреть  произрастающую  мудрость  среди  дикости  и
невежества, что ломится сейчас внизу в двери... Мы здесь только  проходом,
по дороге забежали, просим приютить бедную женщину! На ее глазах горел  ее
дом и гибла родня.  Наверняка  это  была  родня,  такие  же  оборванные  и
грязные. Она нуждается в защите.
     Старик отшатнулся.
     -- Женщина? В моем доме? Чтобы я сам, своими руками рушил защиту?  Вы
уйдете, как и пришли, -- вместе.
     Томас сказал осторожно:
     -- Мы прошли долгий путь, но впереди еще дольше...
     Старик прервал:
     -- Погоди.  Сейчас  посмотрим.  Кому  ведомо  прошлое,  тот  знает  и
будущее.
     Дурак, подумал Олег беззлобно. Еще у самого подножья  мудрости,  даже
не лизнул ступеньку, а такие высокопарные  речи.  Один  дурак  изрек,  сто
других повторяют. Мир меняется, в прошлом не было  ни  таких  религий,  ни
таких передвижений племен и народов. Так что  старые  решения  непригодны.
Знание прошлого не дает познать будущее, скорее мешает...
     Старик провел ладонью по зеркалу,  будто  смахивал  пыль.  В  черноте
заблистали звезды, затем  полыхнуло  зарево  пожара,  а  блики  на  саблях
рассыпались, как вылетающие из костра искры. Выметнулся храпящий конь,  на
нем огромная железная фигура рубила направо и налево длинным, как оглобля,
мечом. Люди падали, разбегались с воплями, уползали.
     Томас всхрапнул от  удовольствия,  притопнул  и  гордо  оглянулся  на
женщину. А в зеркале шла рубка, мелькали люди, затем сэр Томас с гордым  и
решительным лицом красиво пронесся из  горящего  города,  унося  на  крупе
спасенную женщину. Калика как-то малозаметно потревожил пчел,  оказался  у
ворот башни, те отворились от слабого толчка.
     Старик напряженно и подслеповато всматривался, почти водил  носом  по
ровной поверхности зеркала. Отпрянул, подозрительно уставился на Олега.
     -- Как отворил?
     -- Не заперто было, -- ответил Олег как можно будничнее. -- Разве  мы
бы зашли? Вежеству с детства учат.
     Старик подозрительно всматривался в равнодушное лицо калики.  Остался
ли удовлетворен осмотром или нет,  но  снизу  стук  стал  намного  громче,
отвлек. А Томас прислушался, изрек уверенно:
     -- Похоже, дверь высадили... Или ты не запер?
     -- На два запора, -- заверил Олег.  Усмехнулся:  --  Тоже  с  детства
учат.
     Томас медленно потащил из ножен свой великолепный меч. Олег  ожидающе
смотрел на старика. Тот подпрыгнул.
     -- Дверь? Там заклятия!..
     -- Вряд ли сэр калика прикрыл ее плотно, -- сказал Томас  язвительно.
-- Святые отшельники бывают  рассеянными.  Это  ему  только  кажется,  что
прикрыл...
     Олег вдруг вспомнил:
     -- А разве не ты шел последним?
     Топот ног по деревянной лестнице звучал, как частые раскаты грома.  В
окно влетела стрела, впилась в потолочную балку.  Старик  отшатнулся  так,
что едва не переломился в пояснице. Глаза полезли  на  лоб,  однако  Томас
видел, что старика испугала не столько сама  стрела,  как  то,  что  некто
сумел забросить ее в башню, теперь уже ясно, заколдованную.
     -- Что сталось с моей мощью?
     Томас растерянно топтался на месте. Женщина держалась за его  спиной,
молчала. Олег пожал плечами. В окно влетела еще стрела, он  поймал  ее  на
лету, внимательно рассматривал перо.
     Внезапно старика осенило.
     -- Вы не волхвы, я бы учуял... Но что у вас  есть  магическое?  Вещи,
реликвии?
     Олег показал обереги. Старик раздраженно отмахнулся.
     -- Это не магия. Что еще?
     Томас подбоченился  в  красивой  позе.  Голос  был  полон  сдержанной
гордости и силы:
     -- У меня есть христианская святыня! Уже помогла мне в  моем  трудном
квесте, клянусь лбом последнего половца!
     Старик заверещал:
     -- Что за святыня?
     -- Гвоздь из креста, на котором распяли Господа нашего Христа.
     -- Кого-кого?
     -- Их сюзерена, -- объяснил Олег, --  Главного  феодала,  у  которого
даже короли в вассалах. Да где в вассалах -- рабстве. Так что  мощь  этого
нового бога велика, учти... Гм, хотя мне кажется,  в  том  кресте  гвоздей
вовсе не было. Железных! Римляне железо берегли...  Стали  бы  тратить  на
простой крест!.. К тому же ты тот меч давно потерял...
     В дверь грянули тяжелым. Доски затрещали, дверь  едва  не  слетела  с
петель. Глаза старика выкатились, щеки стали белыми, как мел:
     -- Так это из-за него пропала моя защита! Вон отсюда!!!
     Томас взял меч в обе руки. Олег поколебался, сказал медленно:
     -- Они ворвутся сюда раньше, чем мы покинем башню... А пока не уйдем,
ты бессилен. У тебя должен быть другой выход!
     -- Нет другого выхода! -- закричал старик страшно.
     -- Тогда мы все умрем, -- сказал Олег просто. -- Но мы двое еще можем
прорваться, а ты?
     Дверь затряслась с  новой  силой.  С  той  стороны  слышались  крики,
ругань, угрозы. Внезапно в щель под дверью потянуло струйкой  дыма.  Крики
стали громче, торжествующими.
     Томас остановился в двух шагах перед дверью и стал ждать. Меч  в  его
руках чуть поворачивался, словно уже видел сквозь  доски  жертву.  Женщина
сняла с его пояса длинный узкий кинжал, встала рядом. Их плечи были  почти
вровень, хотя сэр Томас отличался ростом даже среди сильнейших рыцарей.
     -- Наверх, -- вдруг закричал старик с  мукой,  --  наверх,  остолопы!
Пусть пропадает, не пропадать же самому...
     Олег первым сообразил, схватил Томаса за локти, вытолкал на лестницу,
что вела к потолку. Крышка лаза откинулась. Томас увидел,  как  по  синему
небу плыли кучерявые барашки, похожие на безмятежные облака. Старик, пыхтя
и отдуваясь, как большой изможденный паук, выкарабкался следом.
     Возле длинной покосившейся трубы лежал свернутый ковер. Старик пинком
развернул его, и в глаза всем четверым ударили яркие, почти  не  выцветшие
краски. Пахнуло восточными цветами и пряностями.  Олег  кивнул  понимающе,
толкнул Томаса на середину. Внизу с  грохотом  вылетела  дверь.  Стремянка
затряслась, по ней кто-то уже лез, пыхтел,  его  ободряли  злые  гортанные
голоса.
     -- Во имя великого Стрибога... -- начал старик, но Олег прервал:
     -- Тогда уж лучше Борея. Нам к северу.
     -- К северо-западу, -- быстро поправил Томас. -- И невысоко.
     -- И чтоб еще не дуло? -- завизжал старик истошно. -- Садись!!!
     Из квадратного лаза  в  полу  показалась  голова  в  мохнатой  шапке.
Половец сразу завизжал страшным голосом, снизу  завыли  и  заулюлюкали,  а
первый начал  спешно  выкарабкиваться  на  крышу.  Томас  засопел,  ступил
навстречу, поднимая меч.
     Олег прыгнул, сшиб рыцаря на ковер, спасая его от брошенного дротика.
В тот же миг под Томасом заколыхалось, словно он лежал на зыбучих  песках.
Его прижало лицом к ковру. Рядом кто-то тонко вскрикнул,  он  узнал  голос
женщины.
     -- А как же старик? -- вскрикнул Томас. -- Мы ж не скифы!
     Чувствуя себя на зыбком плоту,  что  несется  сквозь  холодный  ветер
навстречу  водопаду,  он  подобрался  к  краю  ковра.  Башня  стремительно
удалялась.  Вокруг  маленькой  фигурки  старика  вспыхнул  зеленый   свет.
Половцы, охваченные огнем, метались по башне, срывались с края.
     Ковер мелко трясло. Томас сцепил зубы, те начали выбивать дробь.  Еще
не от холода, от гадкой тряски. А женщина может  подумать,  что  вовсе  от
трусости! Холод придет позже, он знал по полету на Змее. Но там хоть  края
теплые, а здесь вовсе север, осень, утки летят мохнатые, как шмели.
     -- Управится, -- успокоил Олег. -- Не думал, что в твоей  чаше  такая
сила... Или в гвозде?.. Наверное, в гвозде. Чаша  что,  а  вот  гвоздь  из
креста, в котором, козе понятно, откуда он возьмется -- железо...
     Свирепый встречный ветер трепал красные, как пламя, волосы Олега.  Он
слегка щурился, горбился, но зеленые глаза по-прежнему смотрели  вперед  с
угрюмым недоверием. Волчья душегрейка была распахнута на груди.
     Он с неудовольствием повернулся к распластавшейся на  ковре  женщине.
Старик все-таки втолкнул ее в  последний  миг!  Мог  бы  сам  защитить  от
половцев, но уж очень не хотел связываться с  бабой.  Да  это  и  понятно:
женщина в келье мага приносит несчастий больше, чем на корабле. Он  знает,
это он лучше этого доморощенного отшельника знает.
     -- Кто ты и как тебя зовут? --  спросил  он  хмуро.  --  Как  бы  ты,
девица, не попала из огня да в полымя.
     Женщина вздрогнула, ее пальцы сжались на складках ковра  еще  крепче.
Ветер трепал распущенные космы, серые и неопрятные, зато длинные.
     -- Меня зовут... Ярослава, но лучше Яра.
     Томас оглянулся на них, покачал головой.
     -- Яра... Такого имени нет. Язычница?
     -- Я родилась весной, когда сеют  яровые,  --  пояснила  женщина,  --
потому и назвали Ярославой.
     Калика хмыкнул, но смолчал. Его красные волосы  трепетали  на  ветру,
как пламя. Зеленые глаза бесстрастно смотрели  вдаль.  Женщина  приоткрыла
глаз, с удивительно лиловой сетчаткой, крупной и блестящей, покосилась  на
калику.
     -- Вообще-то все мои братья и сестры, даже двоюродные  и  троюродные,
рождались  зимой.  Моя  старшая  сестра  появилась  на  свет   с   первыми
заморозками, потому ее назвали Льдинка, другая сестра, Снежана, родилась в
день первого снега, потому у нее такое странное для вас  имя.  Я  слышала,
что моя троюродная сестра, что родилась за морем в день страшного  мороза,
когда лед сковал даже воздух, названа Изольдой,  так  как  она  словно  бы
вышла изо льда... Только самый младший братик родился весной, его  назвали
почкой, уже  набухшей  соком,  готовой  распуститься  --  Брунькой,  а  во
взрослости -- Бруниславом.
     --  Языческая  геральдика,  --  пробурчал  Томас.  --   Врет   и   не
поплевывает. Ладно... Баба с воза -- потехе час.
     Калика покосился удивленно:
     -- Это ты к чему?
     -- А так. Нравится мне русская народная мудрость!



                                 Глава 6


     Женщина держалась на летящем  ковре  без  страха,  правда,  на  самой
середине, плотно зажмурив глаза и вцепившись в  ковер  так,  что  побелели
костяшки пальцев.
     -- Неужели удалось ускользнуть? -- сказала она неверяще.
     Голос ее был низкий, чуть хрипловатый. Томас похлопал  ее  по  плечу,
она  наконец   решилась   приподняться   на   локте   и   открыть   глаза.
Странно-лиловые глаза смотрели ясно, это  было  единственно  ясное  на  ее
перепачканном  сажей  и   пеплом   лице.   Разорванный   сарафан   обнажал
ослепительно белую кожу, но руки до плеч были коричневые от солнца.  Скулы
ее были гордо приподняты, нечеловечески лиловые глаза  смотрели  прямо.  В
них таился страх, но женщина с каждым мгновением загоняла его все глубже.
     -- Кто ты? -- спросил Томас строго. -- Почему в такой стране, что уже
приняла благодатный свет христианства, имя у тебя не христианское?
     Ковер качнуло на воздушном ухабе.  Женщина  осторожно  вытянула  шею,
посмотрела вниз. Ее щеки  побледнели,  но  взор  не  отвела.  Томас  начал
смотреть на женщину новыми глазами. Когда он  впервые  поднялся  на  такую
высоту, его кости тряслись так, что стук был слышен за Рипейскими  горами,
а кровь превратилась в мелкие льдинки и шуршала в жилах,  как  будто  раки
терлись панцирями, выбираясь из корзины.
     Она бросила на него взгляд искоса.
     -- Так отец нарек... Но потом проезжал черный человек, он что-то  пел
на чужом языке и махал крестом. Нам сказали, что теперь мы крещеные.
     Томас шумно выдохнул воздух. Все-таки легче. Двое язычников на  одном
ковре было бы многовато, а так они двое против одного. Правда, упорного  в
своем безверии как медведь в родной берлоге.
     -- А как тебя назвали в новой вере?
     -- Не знаю, -- ответила она просто. -- Больше  мы  того  человека  не
видели.
     Олег хохотнул:
     -- Хороша твоя вера... Держись крепче!
     Их подбросило, затем ковер накренился и понесся, как санки  с  крутой
горки. Ветер засвистел в ушах, Томас сжал в  кулаках  мохнатую  складку  с
такой силой, что потом  все  умельцы  мира  не  разгладят.  Хотел  сказать
женщине, чтобы сделала то же самое, но она уже сама вцепилась,  как  клещ.
На этот раз побледнела, лиловые глаза расширились.
     -- Ничего, -- утешил он неуверенно, -- все равно теперь  ты  спасена.
От половцев.
     Олег услышал, крикнул сквозь свист ветра:
     -- Конечно! Брякнуться всего с пары верст!.. Сэр Томас, ты  расскажи,
как летел вверх тормашками с башни  Давида...  Сажен  сто,  поди,  была  в
высоту? А ты, никак, в полном рыцарском доспехе?
     Женщина обратила к рыцарю неверящие глаза. Томас отмахнулся, едва  не
сорвался с ковра.
     -- Ну, было, упал. Я ж  говорил,  мне  повезло.  Я  успел  взобраться
только на первую ступеньку...
     Ковер опустился до белого слоя облаков. Врезался под углом.  Холодный
туман забивал дыхание. Ковер скоро промок, скользил  под  пальцами.  Томас
держался изо всех сил, а когда наконец вынырнули из белой  мглы,  чуть  не
застонал от злости.
     Они были еще высоко, ковер все так же быстро снижался,  а  летел  над
унылым болотистым краем, словно  уже  попал  в  родную  Британию.  Деревья
торчали редкие, каргалистые, а чем дальше, тем их было меньше,  а  водяных
проплешин больше.
     --  Сэр  калика,  --  сказал  Томас  напряженно,  --  ты  бы   сделал
что--нибудь?
     -- Что?
     -- Ну, что-нибудь свое, нечестивое. Пошепчи, поплюй... Так не хочется
с высоты в такое... благоуханное, как портянки МакОгона, болото!
     Олег буркнул:
     -- Колдовать -- богопротивное дело. А ты -- воин креста.
     -- Да, но... ежели язычник поможет христианину, то уже богоугодное.
     -- А ежели и язычник при этом спасется?
     Томас подумал.
     -- Ну... тогда ничья. Опять же на мне греха не будет.
     Женщина слушала, раскрыв рот. На непонятные речи  железного  человека
еще непонятнее ответил странный человек в волчьей шкуре:
     -- Я так долго старался это забыть, что теперь вовек не вспомню.
     -- Даже болото не освежит память?
     -- А что болото? -- ответил Олег равнодушно. -- Человек всю  жизнь  в
болоте, еще  худшем,  а  привык  и  не  замечает.  Даже  квесты,  драконы,
прынцессы, сундуки злата, башни Давида -- болото...
     Ковер немного выровняло, он понесся над болотом почти  ровно,  только
подпрыгивал на невидимых кочках. Гнилостные испарения ударили в нос. Томас
застонал, почти с ненавистью посмотрел на калику.
     Ковер на скорости коснулся затхлой воды. Его подбросило, пронесся  по
воздуху и снова тяжело шлепнулся, распугав лягушек. Так  его  и  протащило
еще несколько саженей, подкидывая на волнах, сшибая мелкие болотные кочки.
     Их залепило грязью, на ковре была  грязь,  ошалевшие  лягушки,  тина,
сорванные болотные растения, пиявки. Томас не успел захлопнуть забрало,  в
лицо плеснуло такой гадостью, что невольно опустил руки.
     Он  ощутил,  что  его  сбрасывает  встречным  ветром,  нечто  тяжелое
обрушилось на спину, вмяло в залепленный грязью ковер.  Дальше  не  ощущал
что с ним и где он, пока ветер не утих, а вокруг не забулькала грязь.
     Над ухом проревело:
     -- Никак в отшельники метишь?.. Размечтался!
     Томас судорожно ухватился за стебли,  вскинул  подбородок.  Жидкая  и
густая, как сметана,  грязь  колыхалась.  Томас  выпятил  губу,  не  давая
перехлестнуться через край. Поблизости торчали две грязные, дурно пахнущие
кочки. Обе медленно начинали шевелиться. Возле ближайшей из воды поднялась
рука,  неспешно  отерла  грязь  с  листьями   болотных   трав.   Появились
блеснувшие, как два чистых изумруда, глаза, а знакомый голос со взбесившим
Томаса благодушием сказал:
     -- Черт смолоду в болоте сидит и -- ничего!
     Вторая кочка, оказавшаяся головой женщины с  таким  странным  именем,
стала медленно отодвигаться. Олег наблюдал одобрительно.
     -- Чутье есть. Там дальше сухо. Верст через двадцать.
     -- Сэр калика, -- простонал Томас, -- а поближе не можешь сделать?
     -- Я ж не бог.
     -- А жаль, -- простонал замучено рыцарь, его тянуло на дно так, будто
на нем, кроме доспехов, была еще жена, ее мать и вся ее родня. -- Ты  хоть
и богопротивный язычник...

     Олег  молча  шел  через  темную  воду.  Ощущение  было  таким,  будто
продавливался через теплое масло, вода, если  не  считать  мути,  что  они
подняли, выглядела на удивление чистой. Он зачерпнул в горсти воду, подул.
Томас смотрел подозрительно, а когда калика плеснул себе в лицо и  засиял,
как очищенное яичко, чертыхнулся, перекрестился благочестиво,  хотел  было
идти дальше, но уловил краем глаза движения спасенной  женщины.  Она  даже
опустилась с головой, видны были частые движения рук под  водой,  а  когда
поднялась, Томас ахнул и остановился.
     Разводы сажи и  копоти  исчезли,  лицо  женщины  сияло  молодостью  и
чистотой. Серые седые волосы обрели цвет спелой  пшеницы.  Томас  поспешил
сказать себе так, чтобы не  сравнить  с  расплавленным  золотом,  которого
простолюдины не знают. Теперь он видел, что ее морщины, как и серая  кожа,
были только разводами грязи и копоти.
     -- Ладно, -- сказал он с недоверием, -- эта колдовская  вода  не  для
христианских душ... Сэр калика, а что насчет ковра?
     -- А ты сможешь им пользоваться, ежели достанешь?
     -- Да нет, вернуть бы хозяину... Вещь ценная.
     -- Или продать по дороге, -- сказал Олег ему в тон,  --  ибо  идем  в
другую сторону... Ишь, как в  тебе  живет  грабитель-крестоносец!  Сможешь
достать, ищи. Только и нести тебе.
     Томас  безропотно  двинулся  вслед  за  Олегом.  По  шлему   легонько
стукнуло. Он машинально поднял  руку,  ощутил  слабый  толчок.  В  стороне
плеснуло, храбрая жаба поплыла хвастаться своим подвигом.
     Олег украдкой наблюдал за рыцарем. Крепкий и  отважный,  он  обладал,
оказывается, и редкостной силой духа. Другой бы уже расплакался, проклинал
бы всех и вся, от чаши бы отказался -- и без  того  труден  обратный  путь
крестоносца на родину, а этот прет еще и кучу  железа,  как  еще  коня  не
умудрился затащить на ковер! Правда, конь уже запалился  в  скачке,  такой
для боя непригоден, только на работах в селе... И  совершенно  чужую  бабу
спас, рискуя и жизнью, и  чашей,  и  Крижаной.  Неужто  в  мир  наконец-то
проходят другие ценности, которые он так долго готовил?
     -- А где мы оставим женщину? -- спросил Томас.
     Калика равнодушно пожал плечами.
     -- Лучше всего здесь.
     -- В болоте?
     -- А что? И в болоте люди живут.
     Томас огляделся.
     -- Люди? Не вижу людей. Нет, сэр калика, в  болоте  как-то  нехорошо.
Утопнет, так это будет на моей христианской совести. Тебе что, ты язычник.
Ты можешь сказать даже, что жертвуешь болотным богам...
     -- Это мысль, -- оживился калика. -- Боги сразу помогли бы выбраться.
Как ты находишь?
     Томас оглянулся на женщину. Она шла за ними шаг в шаг, тонкое  платье
облепило сильную развитую фигуру. Глаза ее  были  грозово-лиловыми.  Томас
заколебался.
     --  Сэр  калика...  Я  понимаю,  в  трудных  условиях  надо  идти  на
компромиссы... Но ты уверен, что болотные боги такую возьмут?
     -- Сэр Томас, да они все такие же, как она, -- грязные и страшные.  А
она достаточно молода, здорова. И все зубы целы. Как ты думаешь?
     -- Не знаю, не проверял. Меня она только исцарапала.
     -- Я бы все-таки отдал. И нам хорошо без обузы, и боги довольны...
     -- Демоны, -- поправил Томас строго. -- Бог есть один,  остальные  --
демоны. Ежели демоны ее возьмут, а нас мигом доставят на берег... да не  в
топь какую, а на сухое, да чтоб еще там и пара коней ждала...
     -- Со всадниками, чьи копья упрутся нам в глотки, пока будем вылезать
на берег? Нет, лучше уж просто на берег.
     Женщина, которая шла дотоле молча, внезапно подала голос:
     -- Ежели доставите меня к моему жениху, он заплатит вам золотом.
     Томас оглянулся.
     -- Золотом? А твой жених хоть знает, что это?
     Ее глаза были строгими.
     -- Он знает. И давно меня ждет.
     -- Кто он? -- спросил Томас. -- И где это?
     -- Он живет в северных землях. Тебе все  равно  их  не  обойти,  если
идешь в Британию. Придется идти через его земли. А  владения  его  таковы,
что за три дня не объедешь!
     -- Понимаю,  --  сказал  Томас  сочувствующе.  --  Мне  тоже  однажды
пытались всучить такую же клячу.
     Он внимательно посмотрел в лицо калики. Тот удивленно качал  головой,
рассматривал Ярославу с новым интересом.
     -- Сер калика... Кто ее жених?
     -- Знатный человек.
     -- Боярин? Князь?
     -- Нет, -- медленно ответил калика.  --  Но  через  его  руки  золота
прошло больше, чем было у киевского князя.
     -- Он ростовщик? Купец?
     -- И купец тоже.
     Томас смотрел ошарашено, потом кивнул, понимая. Странствующие  рыцари
тоже приторговывали, когда натыкались на  богатства,  равные  королевским.
Надо было одолеть лишь великана  или  дракона,  а  то  и  разогнать  лютых
разбойников, наводящих ужас даже на королей.  Бывали  сокровища  у  магов,
колдунов, рассказывали даже о Гамейне, одолевшем чудовищного паука, у того
зачем-то в норе были сундуки с золотыми монетами Александра Македонского.
     Калика сказал сокрушенно:
     --  Вот  так  всю  жизнь.  Только  придешь  к  какому-то   ясному   и
справедливому решению, как судьба предлагает мучительный выбор. Решай  ты,
сэр Томас!
     Рыцарь задумался. Он возвращался из Святой  Земли  беднее,  чем  ушел
туда. Это он знает, что война была за  Гроб  Господень,  но  соседи  будут
насмехаться над его бедностью. Если вернулся без богатой добычи, то  с  их
замков он выглядит побежденным. Честно говоря, его самого нередко посещала
эта мысль. Ведь чем  громче  заявляешь,  что  тебя  не  интересует  мнение
соседей, тем больше от него зависишь, тем больше прислушиваешься.  И  если
бы вернуться с тугим кошелем, а лучше с двумя, то и спина будет прямее,  и
взгляд тверже. А злые языки недругов втянет в задницы, где им  и  надлежит
пребывать.
     Калика подмигнул.
     -- Трудная задачка?
     -- Да почему трудная? -- оскорбился Томас. -- Рыцари издавна  спасали
прекрасных дам и отвозили на крупе своего коня их избранникам... а если те
не принимали, то родителям.
     -- И часто не принимали?
     Томас пожал плечами.
     -- Это зависит, сколь дорога длинная. Да  где  едут:  через  лес  ли,
через поле... Эта женщина хоть и  не  прекрасная  дама,  но  за  нее  дают
выкуп... А выкуп для рыцаря -- привычное дело.
     Калика поинтересовался:
     -- А как делишь на прекрасных дам и просто баб? Для  меня  это  такая
загадка, что всю жизнь... а она долгая... не разберусь.
     -- Разве не видно? -- удивился Томас.
     Калика оглянулся на женщину. Она шла злая, брови  сдвинуты  так,  что
только не сыпятся  искры.  Но  спину  держала  ровно,  с  силой  бороздила
болотную воду. В ней чувствовалась жизненная сила и достоинство.
     -- Нет, -- сказал он искренне.
     Томас сказал с чувством превосходства и жалости:
     -- Сэр калика, это ж так очевидно! Даже не нуждается в объяснениях.
     Олег покачал головой. Для него нужны были объяснения. Очевидные  вещи
на проверку нередко оказываются далеко не очевидными. А чувства  подводили
и более мудрых и осторожных.
     -- Ладно, --  предложил  Олег.  --  Сейчас  не  решим,  жабы  мешают.
Отложим, на берегу придумаем.

     -- Похоже, -- проговорил Томас задушенно, -- мы уже идем по кругу...
     Он едва успел закрыть рот от хлынувшей  воды.  Пока  вытирал  лицо  и
отплевывался, в двух шагах  из  болота  высунулся  по  плечи  желтый,  как
мертвяк, человек. Голова была голая, как  колено,  уши  торчали  остро,  а
круглые глаза смотрели не мигая.
     -- Допер, -- сказал болотный человек  удовлетворенно,  --  да  не  по
первому... Что же мне с вами делать? Сразу утопить аль потешиться сперва?
     Рыцарь, стоя по шею, безуспешно  пытался  достать  меч.  Олег  сказал
угрюмо:
     -- Дурень, мы ж тебе такой подарок  тащили...  Надо  было  на  берегу
выбросить.
     Болотник оживился.
     -- Какой? Где? Что?
     -- Ковер-самолет. В другие болота к бабам летать будешь.
     Болотник смотрел недоверчиво.
     -- Врешь?
     -- Пройди по нашему следу. Там спрятали, чтобы никто не спер.  Еще  и
ногами в ил втоптали.
     -- Ну да, не сопрут, -- встревожился болотник, -- не знаешь ты наших!
Где говоришь?
     -- Как выйти из болота?
     -- Да почитай уже вышел. Ты правильно шел, будто тут и родился. То  я
так, пошутил...
     И болотник исчез под водой. Видно было, как мелькнуло желтое,  словно
под водой размазали молнию. Олег покачал головой.
     Туман расступился, они выбрались, цепляясь за  осоку,  на  твердь,  а
чуть дальше пошла земля совсем сухая. Трава росла сочная, налитая болотной
водой. Под ногами Томаса стебли с  мокрым  хрустом  обламывались,  вжикала
мутная гнилая вода.
     Олег отыскал подъем,  пошел  кустарник,  встретились  первые  корявые
деревца. Томас со стоном упал на землю и остался лежать,  разбросал  руки.
Женщина вышла медленно, словно вырастала из воды. Когда она попала в  поле
зрения Томаса, у того перехватило дыхание.
     Мокрое платье плотно облепило фигуру, У нее была крупная, но  высокая
и очень четко очерченная  грудь.  Вместо  пояса  ей  сгодился  бы  браслет
Томаса, но в бедрах она была хоть сейчас рожать без труда и мук, а длинные
и сильные ноги с умело вылепленными мускулами годились как для  долгого  и
быстрого бега, так и для богопротивных языческих плясок.
     -- Афродита, -- прохрипел он. -- Только  почему...  Неужто  море  так
обмелело?
     Она перекинула волосы на грудь, отжала сильными  руками.  В  запястье
руки были тонкими, но когда вода брызнула струями, Томас невольно подумал,
что такая из ветки дерева выжмет сок с такой же легкостью.
     -- Э-э... Артемида...
     Ее странные лиловые глаза изучающе смотрели на рыцаря:
     -- Заморился? Уже заговариваться начал.
     -- Нет, -- огрызнулся Томас, --  с  чего  бы?  Сейчас  насмотрюсь  на
облака и вскачь побегу.
     Она кивнула:
     -- Только почистись. Водяных распугаешь.
     Томас сам чувствовал, воняет от него гадостно. С  проклятиями  воздел
себя на колени. Больше сил  не  было,  сбросил  шлем,  кое-как  расстегнул
доспехи. Стыдясь своей белой, как у женщины, кожи, разделся почти  донага,
прополоскал  доспехи  и  одежду.  Темная  вода  сразу  замутилась   серым,
любопытные рыбешки брезгливо прыснули прочь.
     Когда он вошел в воду по колени, в зарослях кувшинок нечто дернулось,
появилось зеленое пятно, белые цветы заколыхались, будто снизу дергали  за
стебли. Вынырнула  тупая  жабья  морда,  уставилась  на  Томаса  выпуклыми
глазами. Томас торопливо стирал одежду, выполаскивал, слыша за спиной шаги
женщины. Похоже, она рассматривала его критически, пофыркивала. Он злился,
не зная, что ей не так. Спина у него широкая, в буграх мышц, есть и шрамы,
которыми мужчины хвастаются.
     Жабе наконец надоело смотреть на  полуголого  мужика,  взобралась  на
лист кувшинки. Тот, широкий как плот, прогнулся под ее  весом,  закачался.
Жаба долго умащивалась, словно пес перед сном, укладывала белесое брюхо то
так, то эдак, наконец застыла, по-прежнему не сводя с  рыцаря  недвижимого
взгляда.
     Томасу надоело быть под пристальным взглядом мерзкой твари,  смотрит,
как будто что-то пакостное замышляет, как вдруг жаба проговорила скрипучим
голосом:
     -- Исполать тебе, добрый молодец...



                                 Глава 7


     Томас от неожиданности выронил рубашку. Вода  вроде  стоячая,  но  ее
начало относить от берега. Ругаясь последними словами, он догнал, пришлось
залезть в топь по самые... и глубже, переспросил, уже вернувшись:
     -- Ты мне?
     -- А больше тут... бре-ке-ке... молодцев нету... Ты можешь поцеловать
меня...
     Томас отшатнулся.
     -- Тебя? Жабу?
     -- Я не жаба... бре-ке-ке... я лягушка...
     Томас ощутил, как от злости надувается жила на шее.
     -- Ах ты, тварь!.. Да я не всякую девку в Иерусалиме хватал!..  А  уж
целовать так и вовсе не приходилось!.. Чтоб тебя, жаба мерзкая...
     Жаба переступила с  лапы  на  лапу.  Лист  кувшинки  начал  угрожающе
раскачиваться. На тупой морде проступило нечто вроде удивления.
     -- Я лягушка, не жаба... бре-ке-ке...  не  понимаешь...  Я  та  самая
лягушка...
     -- Что за та самая?
     Жаба начала раскрывать рот, когда за Томасом  послышались  шаги.  Сэр
калика взглянул коротко,  ничуть  не  удивился  --  он  вообще  ничему  не
удивлялся, как ревниво заметил Томас, -- и спросил равнодушно:
     -- Тебе мало забот с одной?
     Томас не понял, указал трясущимся от злости пальцем.
     -- Посмотри на ее гнусную рожу! Ты знаешь, что она мне сказала?
     -- Догадываюсь, -- бросил калика и оглянулся. -- Яра!  Поди-ка  сюда,
детка.
     Пришлепали быстрые босые ноги. Томас удивился злой решимости на  лице
женщины. Впервые видел ее такой рассерженной. На бегу подхватила увесистый
сук, швырнула умело и метко.
     Сук просвистел над головой Томаса, ударил  жабу  по  голове  с  такой
силой, что едва не сбросил с листа. Тот закачался, как в  бурю,  мелькнули
растопыренные лапы и белое брюхо. Брызги долетели до рыцаря.
     Злой  и  униженный,  он  выбрался  на  берег.  Женщина  смерила   его
презрительно-встревоженным взглядом, отошла к своей одежде,  та  сохла  на
растопыренных ветках. Олег, неизвестно чему скаля зубы, помалкивал.
     -- Сер калика, -- не выдержал Томас, -- я же  вижу,  ты  насмехаешься
надо мной!
     Олег покачал головой.
     -- Не над тобой. Так, вообще.
     -- Вообще?.. Ты что-то знаешь? Почему  эта  жаба  разговаривала,  как
человек? Я только сейчас сообразил!

     -- Как человек... Гм, по-моему, она больше квакала. Правда, знавал  я
одно племя, где тоже переговаривались  почти  кваканьем.  Жили  в  болоте,
понимаешь, а место всегда влияет... Да многое влияет.  Вот,  скажем,  есть
язык сильба гомеро, это когда свистуны переговариваются, а есть стукачи по
дереву...
     -- Сэр калика!
     -- Понимаешь, заклятия во всем мире одни,  но  местные  колдуны  ищут
вслепую, потому в одних землях умеют одно, в других --  другое,  в-третьих
-- третье... В этих землях освоили одно очень простое, но мощное заклятие.
Превращают виновного в лягушку. Снять заклятие тоже просто, но опять же --
надо знать как.
     -- Ты знаешь?
     -- Да стоит одному узнать, как вскоре знают все. В нашем случае нужно
только поцеловать такую лягушку.
     Женщина с силой терла камнем по своему платью,  отскребывала  остатки
грязи. Ее странные глаза украдкой следили  за  рыцарем.  Томас  задумался,
помрачнел.
     -- Тогда мы сделали злое дело...
     -- Почему?
     --  Надо  было  поцеловать.  Зажмуриться  и  поцеловать.  Пусть  даже
бородавки, но на Страшном Суде мне зачтется доброе деяние.
     Глаза женщины стали злыми. Олег посмотрел на нее, потом на Томаса.
     -- Гм... но она девица...
     У Томаса глаза стали круглыми.
     -- Да? По виду не похожа... Но тем более я мог бы!
     Олег хитро улыбался, голос стал сладким, как мед:
     -- Она еще и красивая девка. Я могу видеть сквозь жабью шкуру.
     -- В самом деле? -- спросил Томас с живейшим интересом.
     -- Очень. Молодая и  очень  красивая...  Но  здесь  нравы  строгие...
Поцеловать и не жениться -- опозорить девку. Дегтем ворота вымажут, то  да
се... Ей снова в болото,  только  уже  топиться  от  стыда  и  злой  молвы
людской. Что скажешь?
     Томас сказал со вздохом:
     -- Ты жестокий человек, но ты прав.
     Олег уже стоял, приложив ладонь козырьком к  глазам,  всматривался  в
истончающуюся стену тумана. Там  едва  слышно  хлюпало,  булькало,  кто-то
тяжелый ломился через болото, подминая пучки осоки и камыша.
     -- Не страдай, -- сказал он равнодушно, -- сейчас половина  княжества
ее ищет. Все ведают, как и что... В первый день бы  отыскали,  как  бывало
поначалу. Но так не наказание, одно баловство. Теперь колдуны  наловчились
забрасывать их в дальние болота...
     Шаги стихли, а вскоре  с  другой  стороны  послышался  легкий  плеск.
Болотник вынырнул тяжело, с трудом выволок намокший ковер.  Олегу  помахал
лапой с перепонками между пальцами.
     -- Ладно, теперь топить вас не буду. Ковер староват, но сгодится.
     -- И все? -- удивился Олег. -- Раз уж мы здесь, отведи к Хозяину.
     Болотник покачал головой.
     -- Какой хозяин? О чем глаголешь?
     -- Везде есть хозяин, -- сказал Олег.  Он  впервые  за  долгое  время
улыбнулся. -- На Руси без твердого хозяина нельзя, пропадут.
     -- Тут болото, а не Русь.
     -- К этому шли. Порядок и хозяин, что отвечает за порядок.
     -- Не доросли лицезреть его лик.
     -- Как хошь, -- сказал Олег равнодушно. -- Сами придем.  Только  тебя
выдерут, что через твое болото прошли, а ты знать не знаешь.
     Болотник подпрыгнул, вгляделся в суровое лицо волхва.
     -- Ишь... Да, ты такой, что сам доберешься.  Я  уж  думал,  таких  не
осталось. Только ждите до вечера, сейчас он занят.
     С прижатым к груди ковром без плеска  ушел  под  воду.  На  этот  раз
оранжевая молния, отягощенная ковром, скользнула много медленнее.

     Сидя у костра, Томас сказал с проникновенным удивлением:
     -- Сэр калика, я бы никогда не поверил, что у вас здесь  живут  самые
ревностные христиане, если бы своими глазами не узрел!
     --  Что  за  чушь?  --  нахмурился  Олег.  --  Такая   отвратительная
клевета...
     -- А как же? Полкняжества, как ты сам  сказал,  вышли  искать  бедную
девушку. Разве это не пример сострадания?
     Яра презрительно фыркнула. Томас сердито выгнул бровь, швырнуть бы  в
нее чем-нибудь, да под  руками  пусто,  а  Олег  сказал  с  непередаваемым
презрением:
     -- Ничего себе сострадание! В придачу к этой девке,  а  она  сама  по
себе такова, что за обрезок ее ногтя будут биться три  княжества,  хоть  и
норовистая, правда, дают еще и  полкняжества!  Тут  кто  угодно  в  болото
полезет. Сейчас  дома  опустели,  все  молодые  мужики  пиявок  кормят  по
болотам, всех жаб целуют.
     Томас спросил озадаченно:
     -- Полкняжества? Зачем?
     -- В приданое, понятно,
     Томас повернул голову, долго смотрел на болото, Спросил осторожно:
     -- А велико ли княжество?
     Олег отмахнулся:
     -- Да так себе. Чуть поболе Британии. Ну,  раза  в  два-три.  Народу,
правда, раз в десять -- земли больно богатые. Чернозем хоть на хлеб  мажь,
а сено такое накашивают, хоть попа корми. Да ты  сам  видел,  через  какие
края едем... С местным  князем  в  родстве  короли  шведские,  норвежские,
император германский, а еще и шахи и падишахи Востока. Разве что с королем
англским еще нет, что чудно...  Тьфу,  дочь  последнего  короля  Британии,
Гарольда II, Гита, вышла за Владимира Мономаха и завела кучу детворы...
     Томас потемнел, в глазах было жестокое  разочарование.  Он  с  тоской
посмотрел на ровную гладь болота, где  застыли,  как  вклеенные  в  смолу,
широкие листья, потом с ненавистью покосился на Яру. Женщина, повернувшись
спиной, усердно терла платье. Со спины она выглядела виноватой.

     Спали, как коней продавши. Или без задних  ног,  как  говорил  Томас.
Ночью квакало, хлюпало, по ним прыгало что-то мокрое и склизкое, у  Томаса
пытались утащить мешок с чашей, так  ему  показалось.  Не  просыпаясь,  он
подмял что-то, придушил, а мешок снова подгреб под себя. Он  всегда  спал,
чувствуя чашу щекой и обеими ладонями.
     Утром он очнулся  от  ощущения  внезапной  перемены.  Раздался  звук,
словно кто-то незримый тронул басовую струну, но откуда она  здесь?  Разве
что шмель сердито гуднул возле уха, но шмели на ночь  замирают  полуживыми
комочками...
     Темное небо  меняло  оттенки.  Нет,  даже  цвета.  Чернота  сменилась
лиловостью, на глазах налилась грозным фиолетовым. Томас настолько  сжился
с этим миром, даже болотным, что все чувства насторожились  еще  до  того,
как проснулся, а сердце стукнуло сперва вопросительно, потом,  уверившись,
что не ошиблось, пошло стучать сильнее и чаще, нагнетая  горячую  кровь  в
мышцы, готовя к неожиданностям безжалостной жизни.
     Над болотом небо стало цвета побежалости  металла,  какая  бывает  на
лезвии перекаленного меча у нерадивого кузнеца. Казалось,  вот-вот  оттуда
посыпятся искры из-под колес боевой колесницы языческого бога.
     Шагах в пяти от  Томаса  сухо,  словно  лопались  переспелые  арбузы,
крякнули камни. Он вжался в землю, даже пальцы вогнал.
     В неподвижном темном воздухе  неслышно  возник  полупрозрачный  столб
света!
     Мир застыл. Умолкли сонные болотные птицы, волны перестали шлепать  в
берег, но мир, так показалось Томасу, словно бы  вздохнул  с  облегчением.
Наконец-то! Вернулся скрепляющий стержень, на котором держится все и  вся.
Теперь все пойдет на лад.
     Столб полыхал, сердце Томаса  сжималось  от  тоски  и  тревоги.  Свет
выглядел древним, если такое можно сказать о свете, ведь это единственное,
что не изменилось в нашем  кровавом  мире  с  момента  его  сотворения.  И
все-таки свет был не  тот,  который  он  видел  ежечасно.  В  нем  гремела
торжествующая мощь тех времен, когда мир был молод, беспечен и бесшабашен.
Когда по этим местам неслись  конные  армады  киммеров,  скифов  и  других
древних народов. А может, и еще  более  древних,  когда  по  земле  ходили
только боги, ныне ставшие демонами. И каждый оставлял частичку силы здесь,
в этом свете...
     Томас боялся шелохнуться, чтобы видение не исчезло. Яра спала  рядом,
бледное лицо было изнуренным. А в  призрачном  свете  медленно  проступило
грозное   лицо.   Глаза   полыхнули,   в   грозном   веселье   раздвинулся
кроваво-красный рот. Лик был ужасен, но Томас не мог  оторвать  глаз.  Это
был демон, огненный демон, однако в нем била ключом та неземная мощь,  что
заставляет не только восхищаться -- мы ведь признаем  достоинства  врагов,
-- но и вызывает преклонение.
     Страшный голос, сухой треск искр, проревел негромко, но  Томас  сразу
ощутил, как ослабли члены, а во рту стало сухо.
     -- Кто вы, посмевшие?
     Яра попробовала во сне натянуть одеяло, обиженно подогнула  колени  к
подбородку,  засопела.  Томас  судорожно   толкал   калику,   тот   сопел,
поворачивался на бок. Наконец прохрипел недовольно, не раскрывая глаз:
     -- Ну чего тебе?
     -- Проснись! Тут кто-то спрашивает, кто мы!
     Калика сонно огрызнулся:
     -- А ты уже и не знаешь?
     Он попытался отвернуться, но Томас вцепился, как клещ, потряс. Голова
калики болталась, он наконец открыл глаза. Мгновение смотрел на блистающие
столб с ужасным ликом внутри, зевнул и снова попытался улечься.
     Остолбеневший Томас выпустил его из  рук,  лишь  потом,  опомнившись,
поднял в сидячее положение. Заорал на ухо:
     -- Сэр калика! Это, наверное, и есть тот Хозяин,  о  котором  говорил
болотник!
     -- Это я говорил, -- проворчал калика. Он открыл глаза, зевнул, глядя
в страшное лицо. -- Доброе утро!.. Хотя какое, к черту, утро,  эти  рыцари
хуже петухов. Ты и есть здесь Хозяин?
     Лицо в столбе исказилось в страшной гримасе. Словно в  огненную  воду
бросили камень, так лицо раздробилось  и  пропало,  но  мурашке  по  спине
Томаса побежали еще гуще. Из блистающего  пламени  за  ним  наблюдали,  он
чувствовал, нещадные глаза демона.
     Голос был едва слышен из-за хрипа, треска, щелканья,  будто  лопались
мелкие угольки:
     -- Кто ты, посмевший не пасть на колени, не просящий пощадить  жалкую
жизнь?
     Калика двинул плечами.
     -- А нам жисть не дорога. Что в ней? Одни неприятности. Да и надо  же
знать, кому кланяться. Вот сэр Томас, вишь, какой красивый да статный,  не
кланяется даже королю германскому, как и султану сарацинскому, потому  что
не положено: свои хозяева обидятся. Еще высекут.
     Томас поморщился.
     -- Сэр калика, благородных рыцарей не секут. Им секут головы, а не то
место, которым некоторые... Позволь узнать, могучий дух,  ты  и  есть  тот
Хозяин, о котором нам взахлеб говорил почтенный болотник?
     Голос из пламени протрещал громче:
     -- Так меня называют местные племена.
     Все-таки от Томаса не ускользнула уклончивость  ответа.  Олег  сказал
подозрительно:
     -- Мне показалось, что мы могли бы пролететь... без помех.
     Томас замер. Столб стал намного ярче, слепил глаза.
     -- Да. Но не очень далеко.
     После тяжелого, как гора, молчания Олег сказал осторожно:
     -- Нас ждут?
     -- И очень близко.
     -- Понятно, -- сказал Олег. -- Но каков тебе интерес?
     А Томас спросил, опустив ладонь на рукоять меча:
     -- Ты на чьей стороне?
     Столб горел ярко не обжигающим огнем. Олег не чувствовал  жара,  хотя
встал совсем близко. Томас чуть пригнулся, всматриваясь в белый огонь.
     -- Я на своей стороне,  --  ответило  пламя.  --  У  меня  есть  свой
народ... нравится он вам или нет... но он мой, и я о нем  забочусь.  Когда
здесь появляются чужаки, я их, понятно, скармливаю своим.
     Томас оглянулся за помощью на волхва,  но  язычнику  такое  отношение
местного божества было явно привычным. Кивнул, подумал еще.
     -- Понятно... этих скормить не удалось?
     Столб, будто в гневе, стал выше, вспыхнул,  но  померк  и  стал  даже
ниже, чем был.
     -- Ты опять угадал, кто бы ты ни был. У них есть защита.
     -- Чья?
     -- Я знаю все в своем болоте. И могу. Но что дальше... Моя  мощь  так
далеко не простирается.
     Томас опять вмешался:
     -- Ты нам поможешь?
     Из огненного столба прозвучал холодный, как лунный свет, ответ:
     -- Я помогаю только поклоняющимся мне.
     Томас перекрестился, сказал громко:
     -- Я тверд в истинной вере.
     -- Истинная вера -- вера в меня.
     Олег прервал уже открывшего рот Томаса:
     -- Что ты хочешь от нас?
     -- Только узнать, кто вы и почему против вас брошены  такие  силы.  А
потом я вас... отпущу.
     Подозрительному Томасу показалось, что  столб  хотел  сказать  что-то
другое.  Или  последнее  слово  подразумевает  иной  смысл.  Например,  их
принесут в жертву.
     Олег посмотрел  на  столб,  как  показалось  Томасу,  с  симпатией  и
некоторым сожалением.
     -- Новые времена, новые люди... И новые боги.
     Снова наступило долгое молчание. Слышно было, как вдали хлюпала вода.
Там толпился  болотный  народ,  не  осмеливаясь  подойти  близко.  Наконец
огненный столб проговорил с сомнением:
     -- Опять новые... Разве мир рушится опять?
     Проснулась Яра, смотрела на Олега с недоумением. Томас  тоже  косился
на калику, многое в нем оставалось тайной.
     -- Нужно успеть на этот раз раньше.
     -- Ты говоришь, -- прозвучал голос угрожающе, -- словно ты из Старых.
Я превращу вас в пепел!
     Олег сказал невесело:
     -- Разуй  глаза,  Табити.  Когда-то  правила  Великой  Степью.  Самые
могучие народы, потрясавшие миры, поклонялись твоей мощи. Но пришел  новый
бог... Ты помнишь того синеглазого  с  дудочкой?  Никто  его  не  принимал
всерьез. Но он ссадил кочевников на землю, приучил пахать и сеять, а  тебя
заточил среди этих болот... А ты все еще не веришь в новых богов?
     Голос, полный гнева и ярости, упал до шепота:
     -- Разве время творения еще не ушло?
     -- Каждое время творит своих богов, -- ответил Олег невесело.  --  Не
все они удачны. Как и мы. Теперь богов творят сами люди. А  люди  слеплены
не только из  ума  и  воли,  как  хотелось  бы  волхвам...  Хватает  глины
слабости, уныния, суеверий, дурости, лени, невежества, драчливости.  Когда
эта дрянь в человеке берет верх, тогда на свет появляется  такое...  Разве
Род сотворил Корса -- бога обжорства и  пьянства?  Люди!  Дали  ему  силу,
целые племена поклонялись... Их стерли в пыль те, кто  создал  себе  богов
потрезвее.
     -- Кто он, новый бог?
     -- Ты не поверишь. Бог рабов и для рабов. Но ему охотно  кланяются  и
свободные племена, потому что в каждом человеке слишком много от раба.  За
свободу надо стоять, а когда кто-то приходит и очень сладко  говорит,  что
рабом быть проще и спокойнее, что надо  вручить  свою  судьбу  другому  --
сильному, который все видит и все знает, который придет и все  рассудит...
Многие добровольно отдают свою свободу. Сладкая ложь проходит там, где  не
прошел меч.
     -- Неужто человек пал так низко?
     Олег пожал плечами.
     -- Я видел сильного и мудрого  богатыря  Калидара,  когда  тот  оброс
грязью и спал вместе со свиньями... Но когда он выздоровел -- я думаю,  он
хворал, хотя телом был крепок и силен все так же,  --  то  снова  совершал
подвиги. Если у человека бывают болезни, то, наверное, бывают  и  у  всего
человеческого племени.
     Снова прогремел яростный, но уже полный горя голос Табити:
     -- Иная болезнь убивает вовсе. Что делаешь среди больных ты,  который
не болен?
     -- Я прозевал начало этой болезни. Или слабости, называй как  хочешь.
Когда началось, я искал Истину в темной пещере. Нас много было,  ищущих...
В пещерах, лесах, горах... Мы все  приходили  в  мир,  провозглашали  свою
Правду, иных делали верховными жрецами, иных забивали камнями,  распинали,
бросали в котлы с кипящим  маслом...  Я  создавал  правду  для  сильных  и
свободных, был опьянен  прошлыми  победами...  Но  другой,  который  искал
Правду в пустыне, придумал утешение для слабых и нищих духом,  для  калек,
уродов и рабов... Когда  я  вышел  со  своими  идеями,  оказалось,  что  я
опоздал, страшно опоздал...
     -- Навеки?
     -- Шестьсот лет, Табити! Через каждые шестьсот  лет  в  мир  приходит
пророк с новым учением и становится богом. Первый, Лосиха,  пророк  охоты,
царевич из мелкого царства на юге, плотник из  Назарета...  Последним  был
погонщик верблюдов на жарком востоке.  У  него  учение  молодое,  сильное,
злое, но и учение рабов присобачили короли Запада: объявили войну молодому
богу. Так что, не поверишь, но мы с этим молодым  рыцарем  возвращаемся  с
первых  войн,  когда  дерутся  не  за  земли,  рабов  или   богатства,   а
схлестнулись сами боги!
     После тяжелого молчания Табити снова подала голос. Теперь в нем  было
непривычное для яростного огня страх и непонимание:
     -- Но ты... из Старых? Почему ты здесь?
     -- Болезнь не сломить,  но  надо  помочь  переболеть  быстрее.  И  не
остаться роду людскому калекой. Тогда и вернем  старые  культы  и  древних
богов. Потому нам нужно как можно быстрее дойти и донести. Ты в  состоянии
задержать их?
     Голос Табити снова окреп, в нем слышался треск огня и грохот падающих
крыш горящих зданий.
     -- Тебе никто не помешает в моих владениях!
     Томас одел перевязь через плечо, подхватил  мешок.  Яра  взяла  мешок
побольше, смотрела на Олега выжидательно. Тот поднял кулак в прощании:
     -- Слава тебе, бессмертная!
     -- Пусть путь твой будет среди огня.
     Олег кивнул, благодарил, а Томас подумал растерянно: они  оба  с  ума
сошли! Или думают, что он -- саламандра?



                                 Глава 8


     К острову быстро плыли, рассекая воду, как  утки,  круглые  блестящие
головы. Следом тащился плот из тонких, но  сплетенных  в  несколько  рядов
прутьев. Томас  и  Яра  молча  ступили  вслед  за  волхвом  на  плот.  Тот
колыхнулся, но множество лап с перепонками удержали.
     Остров быстро оставался позади, а огненный столб слабел быстрее,  чем
удалялся остров. Не потому ли, подумал Олег, что истощаются болотные газы.
Причем на болоте чувствуется близость черной крови земли, что горит ярко и
страшно. Так что Табити еще долго может жить на острове...
     Плот несся так, что встречные растения срезало, как бритвой. Стебли и
чашечки кувшинок часто падали на плот, Томас  брезгливо  спихивал  ногами.
Головы иногда исчезали, их на ходу сменяли другие, Томас уважительно цокал
языком. На ходу менять коней всегда трудно, а  здесь  все  без  толчков  и
потери скорости!

     Лес был древний и нехоженый. Людская слава населила его чудищами, что
пожирают всех и вся, всяк обходил стороной, а тот, кто не всяк, въезжал  в
полной уверенности, что за  ним  не  подсмотрят  и  тайного  разговора  не
услышат.
     В лесной избушке, ветхой и малозаметной, на крохотном островке  среди
тихого лесного озера шел  неспешный  разговор.  Слова  ронялись  медленно,
обдуманно, без гнева или радости, удивления или неожиданности. Все четверо
собравшихся были неуловимо похожи: манерой речи, движениями.
     В каменном очаге догорали березовые поленья. Сухое тепло  выдавливало
озерную сырость, в проемах  окон  злобно  звенели  комары,  но  в  комнату
залетать не решались.
     -- Я тоже не люблю срываться с места, -- говорил Бадри ровным сильным
голосом, -- но прибыл ведь? Да, пришла  нужда  вмешаться  нам.  Семеро  не
простят, что мы пальцем не шевельнули.
     -- Какие Семеро? -- спросил второй, его звали Мит. --  Этот  северный
рыцарь уничтожил их почти всех... в том числе и Слымака.
     -- Семерых уничтожить невозможно, --  ответил  Бадри  тем  же  ровным
голосом. -- Как говорил тот древний разбойник Конан из Киммерии: казацкому
роду нет переводу, так никогда не переведется братство Семерых. Будет убит
один, на его место встанет другой, но Семерым -- жить! Потому  что  Семеро
-- это не люди, а Идея.
     Бадри ощутил пристальные взгляды: похоже,  долетели  слухи,  что  его
прочат в верховную Семерку. Но разве он не заслужил этого  долгим  упорным
трудом на благо всего рода людского?
     -- Ладно, -- сказал Мит, -- мы должны действовать, не дожидаясь, пока
Семеро восстановятся... Этот рыцарь идет уже по нашим землям. Чем  он  так
важен?
     -- Разве Семеро не сказали?
     -- Тот убит, кому сказали.
     -- Не лучше  ли  выждать,  --  предложил  Тивак.  --  В  наших  делах
поспешность вредна. Семерым виднее.
     Бадри придирчиво осмотрел их из-под  насупленных  бровей.  Да,  здесь
собраны самые мудрые. Из окрестных племен и окрестных земель. Но  мудрость
редко идет в ногу  с  решимостью.  Эти  будут  решать  да  прикидывать  до
скончания века, и всякий раз находить решения все лучше и лучше.
     -- Цивилизация в опасности, -- сказал он с нажимом. -- А вы  спорите,
сколько  ангелов  уместится  на  острие  иглы?  Был  ли  пуп  у   Адама?..
Подготовьте людей. Их можно захватить сонными. Ночуют  ведь  под  открытым
небом! Помните, промедление с легким делом превращает  его  в  трудное,  а
промедление с трудным превращает в невозможное!
     Он сам почувствовал, что сказал  хорошо,  но  по  вытянувшимся  лицам
увидел, что вызвал у них и растерянность.
     -- Я пошлю людей, -- вызвался Мит.
     -- У тебя большой отряд?
     -- Нет, но отъявленные головорезы. Мне самому  досаждают.  Если  даже
перебьют малость, такое кровопускание только на пользу.
     -- Хорошо, -- одобрил  Бадри.  --  Их  надо  было  уничтожить  еще  в
Иерусалиме, теперь они обрели кое-какой опыт. Но сейчас дело  пока  что...
нет, не пугайтесь! Еще не трудное. Разве что для тех, кто любое дело умеет
превращать в невыполнимое. А вообще-то дело  или  занятие,  не  содержащее
трудностей, не требующее полного напряжения ума и воли, недостойно  членов
нашего братства!
     Он обвел их пристальным взглядом.  Все  смотрели  в  ответ  честно  и
преданно. Бадри поднимается на ступеньку,  это  ясно.  Помогли  эти  двое:
рыцарь и калика, устроив вакансии. А Бадри кого-то потянет с собой наверх,
ему нужны надежные люди.
     Тем более что вакансии, об этом говорил их  опыт  и  мудрость,  будут
еще!

     Дважды трое путешественников встречали по дороге  через  лес  широкие
места, покрытые серым пеплом. Огонь бушевал такой мощи, что не  оставалось
даже углей. Сама земля была под серой ноздреватой  корой,  словно  прятала
медленно заживающую рану. Такие наросты Олег встречал  только  на  склонах
вулканов, где из жерла выливалась красная  и  жидкая,  как  масло,  земля.
Остывая, она превращалась в такую мертвую пористую губку.
     -- Дракон дохнул, -- объяснил Томас женщине.  Она  следовала  за  ним
неотвязно, хотя вид у нее был самый  независимый.  --  Я  видел  одного  в
ночи... Здоровенный гад! Как сарай у бабки.
     -- Какой бабки? -- не поняла Яра.
     -- Наверное, Олега. Он так всегда говорит.
     Олег хмурился, когда под ногами хрустела сожженная земля, помалкивал.
Потом встретили выжженное место,  где  могучие  дубы  обступали  выжженную
поляну. Ветви, обращенные к поляне, как срезало ножом, торчали  обугленные
культяшки. Даже на той стороне листья пожухли и  свернулись  от  страшного
жара.  Олег  потрогал  носком  сапога  оплавленные  камни,  задумался,  но
смолчал.
     Когда в четвертый раз встретили такое же выгоревшее место, даже Томас
удивился:
     -- Что это? Или дракон летит впереди нас... или кто-то пытается сжечь
лес!
     -- А ты думаешь, что вернее?
     Томас  озадаченно  попытался  почесать  затылок,  железная   перчатка
скользнула по железному шлему.
     -- Вот если бы пытался сжечь нас, то все  понятно.  Сколько  раз  нас
жгли, сдирали кожу, сажали на колья, просто убивали? А это жгут не нас,  а
зачем-то лес...
     -- Это как раз понятнее.
     Они миновали лощину, когда снова ощутили запах гари. На  этот  раз  к
нему примешивался сладковато-горький аромат чего-то тревожно-знакомого.
     Пятно пожара было намного меньше. Деревья сгорели  не  дотла,  стояли
почерневшие, с обугленными ветвями. В середке было  уже  привычное  черное
пятно, но на этот раз было и нечто новое. По краям поляны среди  обгорелых
ветвей лежали ржавые полоски  железа  --  изогнутые,  скрученные  страшным
жаром, но совсем недавно они были оружием.
     Томас разгреб сапогом, подняв тучу пыли, еще  теплые  угли.  Звякнула
почерневшая от жара широкая пластинка, а затем он  выругался  и  отпрянул.
Среди пепла лежала обугленная кисть руки!
     -- Здорово упились, -- сказал он с  отвращением.  --  Слава  Господу,
христианам не велено упиваться, как гнусным язычникам!
     Олег поднял с земли и молча протянул рыцарю оплавленный комок желтого
металла. Томас отшатнулся. На ладони сэра калики лежал медный крест!
     -- Гнусные язычники сожгли правоверного христианина, -- заявил  он  с
жаром, -- Принесли в жертву своим гнусным богам...
     Яра посмотрела на волхва с осуждением. Олег кивнул:
     -- И не одного. Вот за этой валежиной их пряталось четверо.
     -- От язычников?
     -- Разве что от одного. А еще от меднолобого с медной же чашей.
     Томас еще не понял, спросил растерянно:
     -- Зачем?
     -- Ну выскочили бы внезапно, чтобы ты обрадовался. Давно  не  дрался,
поди?
     Томас сказал очень медленно:
     -- Ты хочешь  сказать...  что  на  нас  сделали  засаду?..  А  кто-то
могущественный... убил их и сжег?
     -- Да  просто  сжег,  --  сказал  Олег  хладнокровно,  --  живьем.  В
четвертый раз подряд. Благочестивых христиан!
     Томас вломился в заросли, там долго хрустел,  стонал,  ругался.  Олег
кивнул Яре, вместе вышли на соседнюю поляну, где не так  пахло,  разложили
вещи на  отдых.  Томас  вернулся  бледный,  с  осунувшимся  лицом.  Сказал
обвиняюще:
     -- Ты ж знал!
     -- А что, ты бы стал спасать их?
     Томас  покосился  на  Яру.  Женщина  смотрела  сожалеюще,  точно  так
смотрела бы на юродивого.
     -- Нет, -- сказал Томас в замешательстве. -- Но не  стоило  тебе  все
брать на себя...
     Теперь Яра смотрела во все глаза на волхва. Тот отмахнулся:
     -- Я и пальцем не шелохнул. Это все расстаралась Табити.
     -- Демон, -- вскрикнул Томас в отвращении.
     -- Демонесса, -- поправил Олег. -- Какой ты грубый, как  медведь  под
дождем. Женщина ведь! Голая. Одинокая. Помогает тебе, бедная... Знала  бы,
кому помогает!
     Томас молчал, дулся, как мышь на крупу. Как все  просто  в  крестовом
походе! Здесь друзья, там враги. Вперед за истинную веру, бей язычников. А
здесь свои христиане  так  часто  устраивают  засады,  пытаются  убить,  а
язычники... даже их нечестивые боги, которых вера Христова сразу зачислила
в демоны, помогают и спасают... Не придется ли расплачиваться за  спасение
бренного тела бессмертной душой?
     Он похолодел от страшной  мысли,  с  надеждой  пощупал  чашу.  Сквозь
грубую ткань мешка пальцы ощутили затейливый узор  по  ободку.  Чаша  была
прохладная на ощупь. Никакой  яростной  раскаленности,  искр,  угрожающего
звона.
     Будь что будет, подумал он решительно. У человека ничего  нет,  кроме
души. Все остальное -- тлен. Только  о  душе  надо  заботиться.  Если  она
потеряна, потеряно все...
     Решительно, не давая себе передумать, сунул  руку  в  мешок.  Кончики
пальцев коснулись прохладного металла. Он замер, ожидая  страшного  грома,
молнии и нечеловеческого гласа, обвиняющего его в смертных грехах.
     Чаша... молчала.
     Яра, молчавшая большую часть пути, сказала рассудительно:
     -- Хорошо или плохо, но тот живой огонь... он сжигает всех  врагов  у
нас на пути. Если такова ее мощь.
     -- Если бы ее гордости... -- сказал Олег досадливо. --  Это  когда-то
ее власть не знала границ... Почти не знала. Помню, когда  схлестнулись  в
первый раз... Не признала или прикинулась, что не узнала? Нет, старые боги
не умеют прикидываться. Теперь властвует только на этих болотах...
     Женщина сказала неожиданно:
     -- Потому раньше попадался только пепел?
     -- Угадала. Но ее мощь слабеет с каждой верстой...
     Томас смотрел подозрительно на волхва.
     -- Сэр калика, ты в самом деле  намереваешься  вернуть  в  эти  земли
языческую веру? Клянусь кровью Христа, я просто обязан тебе помешать!
     Олег сказал сухо:
     -- Прогресс -- это не новое, как все думают.
     -- А что же?
     -- Лучшее, сэр Томас. Лучшее...
     Томас положил руку на рукоять меча.  Голос  был  горьким,  но  полный
решимости:
     -- Сэр калика, я глубоко  чту  тебя.  Но  я  уже  дрался  насмерть  с
противниками, которых почитал.
     Он опустил забрало. Сквозь щель блистали синие, как  небо,  глаза.  В
них блестели слезы, но взгляд был твердым. Он обнажил меч. Острие направил
в грудь Олега.
     -- Защищайся!
     Олег пожал плечами.
     -- Я могу тебя ранить в драке, ногу перебить... Как донесешь, хромой,
чашу? Но ты мог бы меня зарезать во сне. Так надежнее.
     -- Я не язычник, -- ответил Томас гордо. -- Мой Господь все зрит.  Он
не простит мне предательства даже врага. Мне отвечать на Страшном Суде.
     -- А, вот чего ты боишься, -- понял Олег. -- А я уж  было  поверил  в
эти байки про рыцарскую честь.
     -- Честь для рыцаря -- превыше всего! Сэр  калика,  ты  мне  зубы  не
заговаривай. Защищайся!
     Олег покачал головой.
     -- Не стану. Лучше ты меня зарежь, а  я  потом  буду  тебе  по  ночам
являться... Аль у христиан мук совести нету?
     Томас повращал глазами в ярости, затем в бессилии опустил меч.
     --  Сэр  калика!  Ты  поступаешь  неблагородно.   Ты   хитрее   меня,
изворотливее, как все богопротивные язычники. Я не  могу  выстоять  против
твоей сатанинской хитрости!.. Но я поступлю  иначе.  Я  доверюсь  тебе.  И
пусть, если ты меня обманешь, я буду являться к  тебе  по  ночам,  терзать
твою совесть!
     Яра  просияла,  едва,  как  ребенок,  не  захлопала  в  ладоши.  Олег
удивился:
     -- Какая ж у меня может быть совесть, если я все  делаю  по  наущению
Сатаны?
     Томас удивился еще больше.
     -- А как же? Сэр Сатана потому и был сброшен  с  небес,  потому  что,
будучи почти равен Верховному Сюзерену, хотел сместить его  и  занять  его
чертоги!  Существо  такого  ранга  должно  быть  наделено  всеми   высшими
рыцарскими доблестями. Как же иначе?
     Он говорил убежденно, с полной верой в  свою  правоту.  Олег  покачал
головой, не переставая удивляться каше в голове молодого рыцаря.
     -- А-а-а... Тогда понятно. Два медведя в одной берлоге не уживутся. А
ты, значит, перебежал на сторону победителя?  Гм...  Я  думал,  ты  только
храбрый, а ты еще и предусмотрительный!
     Томас задохнулся от такой "похвалы". К тому же молодая женщина начала
смотреть странно, отодвинулась.
     -- Я не перебежал! -- завизжал он в ярости. --  Два  небесных  войска
столкнулись давно!.. Я тогда еще копья в руки не  брал!..  И  дед  мой  не
брал!.. Еще тогда ангелы и архангелы, что пошли за Сатаной, были  сброшены
с небес и стали ангелами тьмы...
     Олег понимающе вскинул брови.
     -- Ух ты... Тогда вообще ты выбирал без промаха. А то,  неровен  час,
загремел бы вверх тормашками.  Сейчас  бы  у  тебя  рога  были  --  во!  А
хвост-то, хвост!.. Впрочем, слепней им бить  можно,  ишь  как  докучают  в
дороге...  Да  и  в  воинском   деле,   ежели   постараться,   можно   так
приспособить...
     Томас безнадежно махнул рукой,  ничего  сэр  калика  не  понимает.  В
чем-то не совсем туп, вон как гуся  зажарил,  а  самых  простых  истин  не
понимает. Да и что ждать от язычников?

     Утро выдалось холодное, неласковое. За ночь их накрыло росой,  хорошо
-- не инеем. Когда Томас раскрыл глаза, калика уже  сидел  на  пне.  Глаза
закрыты, пальцы перебирают обереги. На лице отрешенное выражение, ну прямо
божий угодник просветленный! Умеет Сатана менять личины, умеет.
     Чувствуя себя, однако, смущенным --  рыцарю  не  пристало  выказывать
слабости, -- кое-как вскочил, огляделся.
     -- А где наша женщина?
     -- Твоя-то? Пошла к ручью. Не понимаю, зачем баб так к воде тянет? Из
уток их боги лепили, что ли?
     Томас, не слушая неспешные разглагольствования, побрел к ручью. Из-за
широких и густых кустов слышался слабый  плеск.  Негромкий  сильный  голос
напевал что-то грустное, протяжное.
     Он становился, не решаясь ступить дальше. Хрустнет  сучок  или  ветка
спугнет, а дура женщина решит, что за нею подглядывают!
     Она стояла, обнаженная по пояс, в воде, неторопливо  намыливала  руки
глиной. Томас затаил дыхание. Богиня  леса  и  охоты!  Тело  было  покрыто
легким загаром, словно эта  язычница  после  купаний  бегала  голышом  под
солнцем!
     А может, и  бегала,  сказал  Томас  себе  в  смятении.  Язычники,  им
божеские заповеди нипочем.
     Постепенно он  высунулся  настолько,  что  проклятый  сучок  все-таки
хрустнул с такой силой, что Томас сам подпрыгнул от неожиданности.
     Яра оглянулась, ее брови приподнялись, а  губы  чуть  раздвинулись  в
усмешке.
     -- А, сэр Томас... Искупаться решил? А я уж было решила, что ты,  как
ваши угодники, всю жизнь не моешься и вообще воды боишься.  Да  и  панцирь
тебе сполоснуть изнутри не мешает...
     -- Да я... -- промямлил Томас. Густая кровь прилила к  ушам  с  такой
силой, что он отодвинулся от веток, чтобы не поджечь их. -- Я только...
     Она нырнула, на поверхность всплыло мутное пятно, что  тут  же  пошло
растягиваться  длинной  лентой  вниз  по  течению.   Вынырнула   она   уже
чистенькая, как облупленное яичко. Улыбнулась:
     -- Да ты, никак, в самом деле воды боишься?
     Томас стиснул зубы. Был один в войске, воды избегал,  даже  от  дождя
прятался. Оказалось, как дознался отец Квинтий, войсковой  прелат,  был  в
сговоре с дьяволом, посещал сатанинские гульбища и  лежбища,  имел  тайные
знаки на теле, подтверждающие кровный союз с врагом рода человеческого.
     -- Я христианин, -- сказал он с вызовом.
     -- Христиане тоже, бывает, моются, -- возразила она.
     Томас с  проклятиями,  но  сильно  бьющимся  сердцем,  начал  снимать
доспехи. Яра легла на воду и поплыла. В темной воде ее тело поблескивало в
струях, как серебряная рыбка.
     Зайдя с той стороны кустов, Томас поспешно вбежал в  воду.  Когда  он
был уже по горло и  достаточно  взбаламутил  илистое  дно,  Яра  повернула
обратно.
     -- Как хорошо, -- выдохнула она, -- как будто нет в мире войн, ссор.
     Томас пытался отводить глаза, но их, как колдовством,  притягивало  к
женщине. Она подплыла, встала на ноги. У Томаса перехватило дыхание, и  он
сам едва не ушел под воду, такими слабыми стали ноги.
     Вода бриллиантовыми каплями  сползала  по  ее  изумительно  ровной  и
чистой коже.  В  ключицах  колыхались  небольшие  озера,  и  Томас  тратил
нечеловеческие усилия, пытаясь  оторвать  взгляд  от  ее  высокой  сильной
груди. Она дышала ровно, грудь то  наполовину  вздымалась  над  водой,  то
погружалась, но вода была настолько прозрачная, что Томас мог видеть  даже
ее ступни с розовыми ногтями. Мог и, гореть ему в аду, видел...
     -- Что случилось, сэр Томас? -- спросила она  тихо.  --  Ты  смотришь
так, будто женщин не видел вовсе.
     -- Гм... -- выдавил он сквозь  перехваченное  горло,  --  теперь  мне
кажется, что я их в самом деле не видел.
     Ему показалось, что в странных лиловых глазах метнулось и  спряталось
смущение. Но ответила она с некоторым вызовом:
     -- Может быть, мне повернуться, чтобы ты рассмотрел меня  и  сзади?..
На, заодно потри мне спину.
     Она сунула ему в ладонь пук травы.
     Чувствуя себя окончательно погибшим, он пытался вспомнить  хоть  одну
молитву, но в голове стоял красный туман, и кровь шумела в ушах.
     Ее спина была прямая, а чтобы не  столкнуть  с  места,  другой  рукой
пришлось взять за плечо. Взял так осторожно, словно  коснулся  только  что
вылупившегося цыпленка, она даже удивленно покосилась через плечо.
     -- Ты что, никогда своего коня не купал?.. Три сильнее!
     Он провел пучком по коже, та сразу порозовела. Ничего  себе,  подумал
он смятенно. Такого коня  купать  не  приходилось  даже  королям  Христова
воинства, даже императору германскому. Да и сарацинским монархам, а они  в
таких делах знатоки и умельцы, вряд ли...
     Все  еще  придерживая,  осторожненько  водил  травой   по   лопаткам,
опустился по хребту, тер тихо, боясь повредить  нежную  кожу  без  единого
пятнышка. Женщина тоже затихла, не  двигалась.  Ее  шея  порозовела,  хотя
Томас к ней не прикасался. Он чувствовал, что  его  движения  замедляются,
пальцы слабеют, а дыхание, напротив, учащается.
     Господи, помоги мне, взмолился он в отчаянии. Какая ж она христианка,
язычница самая что ни есть. Эх, пропадай моя душа бессмертная! Зато потом,
сидя в котле с кипящей смолой, буду видеть перед глазами...
     Ее  хрипловатый,  чуть  изменившийся  голос  внезапно   прервал   его
суматошные мысли:
     -- Спасибо. Томас. Погоди малость, я выйду на берег.
     Она отстранилась, как ему показалась, с некоторым  усилием,  пошла  к
берегу, с великим трудом расталкивая плотную, как смола, воду.
     Томас отводил глаза, но все равно видел, как она вышла на  берег,  --
грациозная, сильная, тонкая в поясе и с широкими бедрами, что  удивительно
точно переходили в длинные ноги, приспособленные  для  долгого  и  умелого
бега. Ложбинка вдоль спины, как змея, изгибалась при  каждом  шаге,  и  от
этого движения у Томаса сердце едва вовсе не остановилось.
     Все-таки увидел ее и сзади, как  она  сказала,  мелькнула  суматошная
мысль. А женщина вышла на берег, кусты  сомкнулись  за  ее  спиной.  Томас
отвернулся, чувствуя, как сразу потемнело в глазах, вода стала теплой, как
похлебка, а его толстым слоем покрывает корка соленого пота и грязи.
     Когда он надраил себя до блеска, трижды окунувшись и смыв  не  только
грязь, но и клочья кожи, и наконец решился выйти  на  берег,  его  одежда,
разительно изменившая цвет, была разложена на камнях. Солнце жгло с  такой
силой, что над тканью дрожал, вздымаясь, сильно прогретый воздух.
     Томас торопливо натянул еще сырое, на нем высохнет быстрее, осторожно
зашел за кусты. Яра, уже одетая, сидя на валежине, чистила ему панцирь.  В
ее руках он уже блестел, а поворачивала его с такой легкостью,  словно  он
был из легкой кожи.
     Она подняла голову. Томас возвышался над ней, широкоплечий и могучий,
золотые волосы торчали во все стороны, в синих глазах было смятение. Он  с
неловкостью развел огромными руками.
     -- Тебе не обязательно это делать.
     Она встала, их глаза встретились. Тихо она сказала:
     -- Давай я тебя причешу.
     В ее руке появился гребешок. Томас выдавил с растущей неловкостью:
     -- Откуда он у тебя? Было такое время...
     -- Женщина, -- ответила она тихо, почти  шепотом,  --  при  пожаре...
гребешок хватает с собой первым...
     Томас наклонился, к голове снова прилила жаркая кровь. Он боялся, что
Яра обожжет о его уши руки.
     Гребешок коснулся  волос,  и  Томас  вздрогнул,  но  тело,  повинуясь
неведомой воле, начало расслабляться, словно  плавало  в  теплой  ласковой
воде. Зубья замедленно  перебирали  его  волосы,  раскладывали  на  пряди,
проходили снова, укладывая по-другому. Кожа на голове стонала  от  сладкой
истомы, волосы льнули к ее пальцам.


                                 Глава 9


     Могучий голос калики вторгся в их мир,  словно  брошенный  с  размаху
топор на стол с дорогой посудой:
     -- А где это мой посох? Сэр Томас, ты никуда его не задевал?
     Хрупкие черепки со звоном  падали  на  землю,  исчезали,  как  легкий
дымок. Яра со вздохом отступила на шаг. Они находились на берегу  речушки,
солнце нагревало головы. Волосы Томаса уже почти просохли.
     Кусты  затрещали,  за  ветвями  показалась   отвратительная   фигура.
Неприятный голос проревел:
     -- Напились?. А позавтракаем, если удастся, по дороге.
     Томас отступил на шаг, споткнулся о  доспех.  Яра  обогнула  кусты  с
другой стороны, исчезла. Калика продрался сквозь кусты,  через  плечо  уже
повесил мешок с жалкими пожитками. Зеленые  глаза  подозрительно  обшарили
лицо молодого рыцаря:
     -- Спишь стоя, как конь? Одевай свое железо. Надо идти.
     -- Мне нужен конь, -- сказал Томас с усилием.  --  В  таких  доспехах
пешими не ходят.
     -- Зазорно бла-а-а-агородному?
     -- Просто тяжело, сэр калика.
     В зеленых глазах промелькнула искорка сочувствия, но голос  оставался
холодным и неприятным:
     -- У каждого своя ноша.
     Олег  прошел  вдоль  берега,  остановился  на   пригорке,   обозревая
окрестности. Томас торопливо оделся, догнал. Он чувствовал себя так, будто
его окунули в прорубь.
     Яра появилась с заплечным мешком, быстрая и  решительная.  С  Томасом
избегала встречаться взглядом, быстро пошла вперед.
     -- Я здесь бывала однажды...
     Олег покачал головой.
     -- Во сне?
     -- Охотилась.
     Теперь Томас смотрел недоверчиво. Олег заметил, усмехнулся:
     -- Когда Топтыга расхвастался на пиру у князя  киевского,  что  он-де
всех купит, такой богатый,  князь  разгневался  и  велел  запереть  его  в
погреб. Пришлось его женке, Моряне Путятичне, переодевшись мужиком,  ехать
выручать своего дурня.  Ну,  побила  княжеских  дружинников  в  борьбе,  в
стрельбе из лука, конной скачке. А вместо дани взяла пленника из  погреба,
чтобы, значит, развлекал ее и тешил в дороге...  Есть  женщины  в  русских
селениях, Томас!..
     -- Наверное, есть, -- согласился Томас, посмотрел на Яру. -- Жаль, не
встречал еще.
     Калика спросил Яру:
     -- Эта Моряна Путятична не в этих краях охотилась?
     Яра ответила неприязненно:
     -- С ума сдвинулся, отшельник. Пустили бы ту бабищу! Там земли  князя
тьмутараканского.
     -- Грубые люди, -- посетовал  Олег.  --  Поохотиться  --  разве  дичи
убудет?
     -- Дичи не жаль, а лазутчиков да разведчиков здесь не жалуют.
     -- Их нигде не жалуют, -- пробормотал Олег. -- А зря...  Как  бы  еще
узнавали, где что деется?

     В затерянной среди дремучего леса избушке трое мужчин сидели у очага.
Смотрели не в пляшущие языки пламени, как часто сидят подле огня  мужчины,
а в огромное  блюдо,  что  лежало  на  полу.  Расписные  цветы  по  ободу,
диковинные  птицы  --  рисунок  прост,  трое  собравшихся  лишь  одаривали
пренебрежительным взглядом, видали работы мастеров, не простого люда, -- а
вот странная матовая поверхность заставляла морщины на лбу взбираться одна
на другую.
     Простой мужик сделал! И в то же время уже не простой.
     Как же просыпается в человеке эта искра,  о  которой  упорно  говорил
Великий Изгой, эта капля огненной крови их древнего бога  Рода?  Творитель
один, а тот, кто в  состоянии  придумать  что-то  еще,  по  словам  Изгоя,
становится вровень с самим Родом, богом богов, творцом всего сущего, и его
по-праву называют со-творителем. Самая опасная ересь, ибо человек -- всего
лишь раб, это надо вдалбливать в мозги и души.
     -- Ладно, -- сказал наконец Старший, -- мы сами творцы  целого  мира.
Цивилизацию творим, целые народы из грязи да дикости тащим! А что где-то в
глуши придумало нечто новое по мелочи...
     -- Да, но как придумано, -- вздохнул другой. -- Просто. Наши умельцы,
если бы такое и удалось им, то это была бы целая гора из  дорогих  зеркал,
старой бронзы, золота и редких камней.
     Третий покачал головой.
     -- А как отдал? За ковш хмельного вина. Упьется  и  сгинет,  как  пес
подзаборный. Что за народ, что за народ... Русичи, говоришь?
     Старший  потемнел.  Он  был  молодым  послушником,  когда  на  Совете
решалось: быть или не быть новому народу. Тогда они проиграли,  из  Тайной
Семерки кто-то вовсе погиб, такие ходили слухи. Новый народ теперь  топчет
землю, строит города, но еще больше пьет,  дерется,  спит  да  чешется,  а
ежели и сотворит что невиданное, то тут же и  загубит  так  гадко,  что  и
придумать трудно.
     -- Показывай, -- сказал он резко. -- Как работает?
     Второй достал из сумки крупное красное яблоко, поднес ко рту,  затем,
словно  опомнившись,  с  озорной  усмешкой  положил   на   блюдо.   Яблоко
покатилось, стукнулось, должно бы замереть, но покатилось по кругу, за ним
оставался бледный размытый след. Мелькнуло красные искры, вроде бы  что-то
пробежало...
     Двое всматривались пристально, сдвинули головы, пытаясь рассмотреть в
дымной быстро исчезающей дорожке изображение, третий  наблюдал  с  озорной
усмешкой. Когда двое старших уже утомились, легонько толкнул  яблоко.  Оно
пошло поперек, оставляя все ту же  дорожку.  Несколько  раз  пробежало  по
блюду, заполнило серебристым туманом. В глубине начало  проступать  четкое
изображение.
     Старший метнул на младшего огненный взгляд.
     -- Все забавы тебе! А управлять им как-то можно?
     -- Нет ничего проще.
     Он наклонился, всматриваясь в блюдо. Пробежали синие полосы, медленно
проступило зеленое. Вырисовался лес.  На  поляне  сидели  у  костра  трое:
крепкий молодой мужчина с красивым мужественным лицом, сгорбленный, словно
в печали, мужик средних лет, а по ту сторону костра штопала платье молодая
женщина. За их спинами блестели разобранные доспехи, меч,  небольшой  щит,
вспучивались два мешка.
     На огне жарился на вертеле заяц. Молодой  мужчина  время  от  времени
переворачивал добычу, можно было рассмотреть могучие мускулы. Двигался  он
с ленивой грацией, синие глаза смотрели остро. Старший ощутил холодок:  он
не любил таких людей. Говорят мало, поступают быстро и круто, нетерпимы  к
себе и к другим. С ними  не  договоришься,  нельзя  пойти  на  компромисс,
сделку.
     -- Они?
     -- Да. Этот, что истекает слюной, и есть тот рыцарь, которого  велено
остановить.
     -- А простолюдин и женщина?
     Младший отмахнулся.
     -- Калика пристал по дороге. Знает местные дороги, потому его терпят.
Женщину спасли от половцев... Постараются избавиться  побыстрее,  понятно.
Калика отстанет, когда доберутся до его мест... Да разве  он  или  женщина
помеха?
     -- Я просто все хочу знать, -- оборвал Старший раздраженно. -- Почему
не могли их просто устранить?
     -- Пробовали.
     -- И что же?
     -- От наших отрядов, посланных наперехват, остались только пятна.
     -- Мокрые?
     -- Наоборот, сухие и горячие. Кто-то или что-то уничтожало их раньше,
чем эти трое замечали засады. Они и сейчас, похоже, не ведают, что за ними
охотятся.
     Второй нахмурился, сказал предостерегающе:
     -- У них пытались отнять то, что они несут, еще в Константинополе,  а
они все еще не ведают?
     -- Они полагают, что уже расправились со всеми.
     -- Тогда они должны знать, что поразили самих Тайных. А могут ли  они
знать такое?
     Младший развел руками.
     -- Слишком многое мы не знаем. Похоже, им просто повезло.
     -- Я бы на это не ставил. Я бы вел себя так, будто передо мною  самые
серьезные противники.
     Полянка приблизилась. Рыцарь снял зайца, разломил. Облачко  душистого
пара на миг затуманило изображение, трое словно ощутили  аромат  душистого
мяса. А у костра уже ели быстро и весело, как  едят  здоровые  люди  после
целого дня трудной работы. Донесся удивленный голос рыцаря:
     -- Вроде у нас соли не было... Как ты сделал, сэр калика?
     -- Золой посыпал.
     -- Гм... запомню.
     -- В следующем походе против сарацин применишь.
     Было видно, как на чистое лицо рыцаря набежала тень. Он задумался,  в
зубах застыл крупный кусок мяса. Проглотил, наконец сказал:
     -- Я бы пошел... Святое дело! Но и брак освящается церковью.  А  меня
он как раз и ждет.
     -- Чистая дева на балконе?
     -- Сэр калика, если я донесу чашу, а я ее все-таки донесу, то я  могу
сказать с чистой совестью: Господи, я сделал все, что в  моих  силах!  Кто
может, пусть сделает больше, а мне предстоит трудный путь в семью.
     Старший сказал  вполголоса,  глаза  не  отрывались  от  чистого  лица
рыцаря:
     -- О какой чаше он говорит?.. Почему так важно ее донести?
     -- Мастер, он несет эту чашу из Иерусалима.
     -- Тихо!
     На поляне у костра видно было, как женщина метнула острый,  как  нож,
взгляд в спину рыцаря. Калика снял языком капли жира с ладони.
     -- Ладно, утро вечера мудренее. Завтра выйдем к реке,  а  как  на  ту
сторону, еще не знаю. Переправа далеко справа, а слева -- вовсе  за  сотню
верст...
     Свет постепенно темнел, видно было только яркое пятно костра. Старший
кивнул с мрачным удовлетворением.
     -- Переправа? Хорошо, поможем.
     Младший снял яблоко, сунул блюдо в мешок. Они  сели  за  стол,  когда
второй сказал задумчиво:
     -- Что-то странное с этим каликой...  Я  наблюдаю  за  этими  местами
давно. Переправа была уничтожена лет сто тому. Еще печенегами... С тех пор
никто о ней не слыхивал.
     -- Давно он в этих краях не бывал... -- сказал младший безучастно.
     Затем умолк на полуслове. Глаза его полезли на лоб.

     В полночь калика толкнул рыцаря, тот вскочил -- настороженный, ладонь
на рукояти меча, сразу вперил взгляд во тьму, будто и не спал.
     -- Все тихо, -- успокоил Олег. -- Не  забывай  подбрасывать  хворост.
Мелкий, прогорает быстро.
     Он улегся, накрыл голову волчьей шкурой. Женщина мирно  спала  по  ту
сторону  костра.  Ее  пухлые  губы  чуть  приоткрылись,   на   лице   было
удивленно-обиженное выражение. Томас отвернулся поспешно, показалось,  что
подглядывает, а это недостойно добродетельным воинам Христовым.
     Томас сел спиной к огню -- только безумец садится на  страже  к  огню
лицом, -- всматривался и  вслушивался.  Ночь  на  редкость  тихая,  звезды
по-северному мелкие, но острые, как  осколки  стекла,  а  на  востоке  уже
светлеет полоска. Нелегкий крест возложила на него судьба.
     Волосы  на  затылке  шевельнулись.  В  теплой  и  тихой  ночи  словно
невидимое крыло холода коснулось его с головы до ног. Коснулось и пропало,
но ощущение тревоги осталось. А он привык доверять своим ощущениям. Кто не
доверял,  уже  не  вернутся  из  великого  похода  за  освобождение  Гроба
Господня...
     В небе пронеслась хвостатая искорка.  Томас  перекрестился,  проводил
настороженным взглядом. Когда звездочка падает, кто-то умер, как  говорят,
но сейчас отдал богу душу не меньше чем король. А то даже император.
     Хвостатая  звезда  пронеслась  через  полнеба,  разрослась,  за   ней
потянулся сноп искр. Томас  углядел  даже  черное  тело  с  растопыренными
крыльями.
     Земля дрогнула от  тяжкого  удара.  В  сотне  шагов  взметнулся  сноп
пламени,  прогремел  натужный  рев.  Ревел   могучий   зверь,   немолодой,
раздраженный. В реве слышалась угрюмая мощь и беспощадность.
     Томас положил обнаженный меч на колени. Калика перевернулся на спину,
сказал сонно:
     -- Не спишь?
     -- Заснешь тут...
     -- Добро...
     Он засопел, повернулся на бок  и  попытался  натянуть  несуществующее
одеяло.  Женщина  спала  беспробудно,  лицо   выглядело   очень   юным   и
беззащитным. За лесом снова полыхнуло огнем, багровые отблески упали на ее
лицо. Томас осторожно накрыл ее своим плащом.
     Дракон взлетел, видно было, как распростер  крылья  над  лесом.  Сноп
огня вырвался из пасти. Томас наконец рассмотрел,  что  навстречу  дракону
стремительно двигается розовое пятно. Дракон был на половине пути к  нему,
когда оно превратилось в блистающее облако.
     -- Пресвятая Дева! -- взмолился Томас. -- Кто с кем дерется?
     Облако  приняло  форму  гигантского  раскаленного  копья.  Дракон   в
последний миг метнулся в сторону, но дохнул  жаром,  вывернув  шею.  Хвост
копья заискрился и рассыпался. Тут же копье обратилось в  огромного  зверя
из огня и молний, метнулись один к другому навстречу,  сшиблись  в  треске
молний и грохоте, от которого задрожала земля.
     -- Сэр калика, сэр калика!
     Волхв с неудовольствием приоткрыл один глаз:
     -- Опять не спится?
     -- Сэр калика, посмотри, как дерутся!
     -- Эка невидаль... Все время кто-то с  кем-то  бьется.  Радуйся,  что
бьют не тебя.
     -- То-то и странно. Мы рядом, а кидаются друг на друга.
     -- Вот и смотри, зато не заснешь.
     Дракон ревел и рвал когтями волшебного  зверя,  тот  неустанно  менял
форму, однако дракон как-то удерживал, хватал пастью. Молнии полыхали  так
часто, что видно было только непрерывный трепещущий, как  крылья  бабочки,
свет.
     Женщина наконец проснулась, глаза были как два блюдца.
     -- Что это?
     -- Морды друг другу бьют.
     -- За что?
     -- Сэр калика считает, наши мешки делят.
     Она смотрела непонимающе. Одна огненная стрела вонзилась в землю  уже
в десятке шагов. Противники взмыли выше, на миг исчезли  за  невидимыми  в
ночи тучами. Грохот стал глуше, молнии блистали темно-багровые, раскаляя и
поджигая облака. Сверху накатила теплая волна, их обдало  запахом  паленой
шерсти.
     Томас с завистью покосился на калику.
     -- Никогда не понять мне отшельников... Страшатся нарушить какой-либо
ритуал, а на такую драку даже не повел глазом!
     -- Может быть, ему грешно?
     -- Смотреть?
     -- Смотреть и не вмешаться -- это нехорошо. Так нас учили в детстве.
     Томас с удивлением покосился на девушку.
     -- Вас что, тоже в пещерах учили? У нас в  просвещенной  Европе  даже
короли не умеют читать и писать.
     -- Просвещенной?
     -- Ну, верой просвещенной. Это важнее, чем уметь складывать закорючки
в слова. А сэр калика... Я думаю, не просыпается нарочно. По твоим словам,
ему надо быть на чьей-то стороне... А он, судя по всему, и сам  не  знает,
кто и за что дерется.
     Лунный свет падал на ее лицо. Глаза казались темными впадинами,  кожа
неестественно бледной. Вся она показалась рыцарю непривычно тонкой, совсем
не той сильной и уверенной поляницей, какой видел ее всегда.
     -- Я вообще боюсь темноты, -- призналась она вздрогнув.
     -- Такой, -- ответил он искренно, -- я тоже.
     Из туч падали с ревом, скрежетом и в сполохах  молний  дракон  и  его
противник, что начал расплываться туманом, исчезать... Уже  едва  заметной
светящейся дымкой опустился за лесом, и вдруг там возникла темная  мрачная
гора, а на горе вырисовывался на все более  светлеющем  небе  замок  --  с
зубчатыми башнями, перекидными мостами, окруженный высокой стеной.
     Дракон поднялся в воздух выше, кинулся на замок, как падающая лавина.
Томас зажмурился и сжался в комок, когда дракон ударился грудью  о  замок.
Земля затряслась, позже донесся густой гул,  будто  ударили  в  гигантский
колокол.  Томас  видел,  как  дракон,  будучи  почти  вровень  с   замком,
перегнулся через стену, хватал страшной пастью башню.
     Вдруг замок озарился светом, будто там лишь сейчас проснулись. Дракон
яростно взревел, сшиб вторую башню, но свет слепил и жег, дракон ревел  от
боли и ярости.
     Земля тряслась, воздух стал сухим и горячим. Томас смотрел  на  битву
исполинов остановившимися  глазами.  Костер  угасал,  женщина  бросила  на
багровые угли ветку. Томас опомнился,  калика  велел  огонь  поддерживать,
швырнул  остаток  хвороста.  Не  занялось,  женщина  поспешно  встала   на
четвереньки, дула на угли, смешно раздувая щеки. Багровый свет освещал  ее
лицо снизу, оно показалось Томасу чужим и страшноватым.
     Костер наконец разгорелся, но рассвет явственно  теснил  тьму.  Томас
начал поглядывать на калику: будить, не будить? Заодно можно расспросить о
странных противниках. Томас начал догадываться, почему калика спит. Дракон
и волшебство могут драться всю ночь и весь день. Не лишать же себя сна или
обеда.
     Женщина решила за него: калика открыл от толчка  один  глаз,  другой,
сел, сладко потягиваясь.
     -- Черт-те что снится ночью.
     -- Да уж, --  сказал  рыцарь  ядовито.  Тяжелый  удар  потряс  землю,
подернутые серым пеплом угли подпрыгнули, запылали коротким  ярким  огнем.
-- Взгляни-ка туда.
     Волхв почесался, зевнул, глаза были еще сонными.
     -- А, вот почему мерещилось всякое... Ты бы испек зайчика или хотя бы
пару рябчиков. Дорога длинная!
     Томас сказал обидчиво:
     -- Испечешь! Все зверье от  страха  попряталось  под  листья,  дрожмя
дрожит.
     -- Вот и бери голыми руками. А-а, ты  ж  умеешь  только  по-рыцарски,
когда сотня загонщиков прямо на тебя выгонят оленя. Да еще и привяжут!
     -- Сэр калика, -- сказал Томас дрожащим от негодования голосом, --  я
понимаю, что ты  спал  плохо,  снилось  что-то  гадкое,  но  нехорошо  все
вымещать на мне!
     -- Нехорошо, -- признал Олег сокрушенно. -- Винюсь, сэр Томас. Как ты
думаешь, если снится коза на веревке -- к добру ли?
     Томас указал пальцем через плечо, где противники метали друг в  друга
целые реки молний.
     -- Если такая коза, то явно к  добру.  К  добру  и  радости.  Подойди
поближе, от радости запоешь и даже затанцуешь.
     Калика  достал  из  мешка  краюху  хлеба,  разломил.  На  дракона   и
сверкающий замок даже не повел  бровью.  Глаза  у  него  были  грустные  и
усталые.
     Из замка били непрерывные струи  света.  Дракон  корчился,  отступал,
бросался сбоку, бил лапами, Его черные крылья полностью  накрывали  замок,
но струи света прожигали рваные дыры, наконец крылья вовсе превратились  в
лохмотья.  С  отступлением  ночи  замок  и  дракон  бледнели,   а   молнии
становились все слабее. Гром уже не сотрясал землю, ревел  измученно,  как
старый больной зверь.
     Калика отряхнул крошки, сунул остатки хлеба в мешок и поднялся. Из-за
виднокрая полыхнул  яркий  луч,  поджег  первое  облачко.  Оно  заполыхало
оранжевым  огнем,  озарило  и  землю.   Замок   стал   вовсе   призрачным,
заколыхался, как утренний туман. Дракон рос, гигантские крылья  отделились
от грузного тела, поднялись выше и рассеялись  в  небе.  Туловище  дракона
превратилось в клочья тумана, те унесло свежим ветерком.
     -- Ну вот, -- сказал Томас с облегчением, -- пошел черт по тучу, а из
нее и стрельнуло. Не зная броду, поперек батьки в пекло не лезь!
     -- Пошли, -- сказал калика. -- Я от твоих поговорок скоро  на  дерево
полезу.



                                 Глава 10


     Томас дивился, как умело прятались росские поля в лесу. Степь грозила
набегами,   от    нее    отгораживались    диким    непроходимым    лесом.
Деревья-великаны,  корявые  ветви  опускаются  до  земли,  не  пройти,  не
проехать.  Мало  того,  деревья  валили  умело,  вершинами  крест-накрест,
человеку не пробраться,  а  вся  сила  степняка  во  внезапном  налете,  в
скорости.
     Не будь калики, Томасу не выбраться бы, сгинуть среди лесных завалов.
Тот как-то помнил, а скорее понимал, где свернуть, где сдвинуть поваленное
дерево, чтобы сразу открыть дорогу. Извилистые засеки то уводили в колючие
заросли малинника, калины, орешника, то хитро заманивали в топкие ручьи.
     И уж когда рыцарь совсем отчаивался, мог  же  и  калика  заблудиться,
неожиданно деревья расступались, впереди открывались зеленые тучные  поля.
По лугам паслись огромные стада туров. Калика убеждал,  что  это  домашний
скот, только в нем много дурьей крови.
     Пастухи большей частью были пешие, но плащи растопыривали  секиры  на
длинных рукоятях. Почти у всех  за  плечами  торчали  луки  и  колчаны,  а
рогатинами загоняли обратно отбившихся от стада животных.
     Однажды шли через странный лес, в  котором  не  было  ни  оленей,  ни
лосей, ни кабаньих стад, даже птицы не стрекотали. Земля была  голая,  мох
был только на деревьях, а те возносили к небу такие  же  голые  ветви.  За
день истратили остатки еды, а к вечеру калика  лишь  убил  палкой  большую
толстую змею. Когда он взялся сдирать с нее шкуру, Томас спросил неверяще:
     -- Ты что... собираешься ее съесть?
     -- Боже упаси, -- отшатнулся Олег. -- Как мог на меня такое подумать?
Смотри, какая здоровенная! Здесь хватит на троих.
     Он развел огонь, ибо круто изогнутый свод неба из  сверкающе-голубого
стал синим, потемнел, на нем зажглись звезды. А разгорелись  они  во  всем
блеске на черном, как бархат, небосводе. Луны не было, но  Олег  видел  по
звездам, что ночь течет к началу второй четверти. Мог бы сказать и точнее,
мог даже очень точно, но в той жизни, которую вел, почти все точные знания
были не к чему. Чаще просто вредили, либо ярили душу.
     Когда он аккуратно нарезал змею ломтиками и насадил  их  на  прутики,
Томас отстранился.
     -- Не понимаю, как ты ее будешь есть!
     Калика подумал, согласился сокрушенно:
     -- Ты прав. Ее бы с лучком да чесночком.
     Яра сказала с отвращением:
     -- У моего бати как-то свиньи  затоптали  гадюку,  что  ползла  через
скотный двор... Так сами и съели. А люди змей не едят.
     -- Человек не свинья, -- возразил калика, -- он ест все. Это верующие
налагают для себя запреты, чтобы  отличаться  от  других.  Иудеи  не  едят
свинину, до которой падки англы, англы не едят кузнечиков, которых обожают
сарацины, сарацины в пост не едят днем, а до отвала наедаются ночами...
     -- Все равно, -- сказала Яра решительно, -- я гадюку  есть  не  буду!
Боги наложили запреты на гадов.
     -- Так на гадов, не на людей же.
     -- Запрет есть гадов!
     -- Не знаю... -- сказал калика раздумчиво, -- Запреты бывают  разные.
Вот, помню, как-то двое голодных после битвы ходили среди трупов,  карманы
выворачивали, в сумках шарили... Смотрят, один трупец лежит  рылом  вверх,
живот распорот, а желудок полон... Видать, поел плотно перед  битвой,  еда
не успела перевариться, ну, разве что самую малость. Один говорит другому,
давай, мол,  съедим.  Другой  подумал-подумал,  поколебался  и  отказался.
Холодное все, говорит. Застыло!  Труп-то  вовсе  окоченел.  Если  бы  чуть
раньше... А первый взял и выел  у  того  из  распоротого  желудка  остатки
полупереваренной еды. Да только в самом конце  попался  ему  волосок.  Ну,
понятно, стошнило. Любого из нас бы... Тут второй и говорит довольно: ура,
в твоем пузе нагрелось! И подобрал с земли, поел...
     Томас сидел весь зеленый, даже покрылся пятнами, похожими на трупные.
Буравил калику ненавидящим взором. Яра прижала ладонь ко рту и пропала  за
кустами. Калика гнусно улыбался:
     -- Ну, будешь есть змею?
     От жареных ломтиков вкусно пахло. Во рту Томаса скопилась  слюна.  Он
шумно сглотнул, сказал хрипло:
     -- В поле и жук -- мясо. Буду. Но если  ты  действительно  маг,  а  я
видел тебя в деле, мог бы спереть кабанчика с чужого стола.
     Олег сказал с нерешительностью:
     -- На пользование магией все больше  запретов...  Нет,  не  боги,  не
демоны -- мы сами. Томас, страшная правда в том, что и боги, и  демоны  --
мы сами! Ладно, это для тебя пока слишком сложно.  Надо  утверждать  более
простые истины: честь, справедливость, не  укради,  не  убивай...  Словом,
если вернемся к магии, то мало того, что если простой человек будет  знать
о магии, он сложит ручки и  будет  ждать  с  неба  манны  небесной!  Он  с
радостью становится рабом, только бы кормили и чесали. А он будет  есть  и
хрюкать... И придет конец роду человеческому, как  пришел  конец  богам...
Тем тоже доставалось все очень легко.
     Томас подумал, спросил нерешительно:
     -- Ладно, верю, хоть и не понимаю... Но для себя?  Себя  лично?  Если
никто знать не будет,  то  другим  и  не  повредит?  Хотя  бы  по  мелочи.
Кабанчика спереть со стола султана, гуся с яблоками -- от шаха...
     Олег развел руками, лицо было несчастным.
     -- Есть такое слово, Томас...
     -- Какое?
     -- Безнравственно...
     Долго ели молча. Наконец Томас просветлел лицом, сказал с подъемом:
     -- Без... безндра...дравственно, это что-то вроде бесчестно, да?
     -- Ну...
     -- Тогда это соотносится с рыцарским кодексом. Все равно что  напасть
в полном вооружении на невооруженного. Или нанести удар упавшему рыцарю.

     Бабье лето, объяснил Олег рыцарю, -- неожиданное тепло.  Они  шли  по
залитому  солнцем  миру  под  безоблачным  небом.  Солнце  роняло  тяжелые
накаленные стрелы. От земли поднимался плотный жар, воздух был горячий, но
не мертвый, как в начале лета, а настоянный на запахах трав, пахучий.
     Томас вдыхал ароматы всей грудью. Скоро войдет в сырой и туманный мир
своей самой лучшей на свете страны, сплошь покрытой лесами и болотами.  Об
этом варварском великолепии будет только рассказывать...
     Яра передвигалась неслышно, и  Томас  вздрагивал  всякий  раз,  когда
стройная фигура варварки возникала рядом. Не потому, что уже забыл о  ней,
наоборот, думал чересчур часто, но воображение почему-то заносило либо  на
башню Давида, где он ломит и крушит вражью силу, а она смотрит с  надеждой
из-за решетки, либо на стену Иерусалима, где  ее,  связанную  по  рукам  и
ногам, спешно утаскивают сарацины --  ишь,  в  гарем  удумали!  --  а  он,
ориентируясь на ее жалобные крики, догоняет и рубит, как сорняки...
     Но когда она возникала рядом, гордая  и  независимая,  он  чувствовал
раздражение. Женщина должна сидеть и ждать своей участи, как овца. Правда,
сэр калика говорит, что новая вера превращает всех  в  овец,  даже  так  и
называет людей агнцами, но это он чересчур... Если он, сэр Томас --  овца,
то почему от него бежали львоподобные сарацины?
     Он покосился  на  нее  украдкой.  Яра  тут  же  поймала  его  взгляд,
нахмурилась.
     Раздражение Томаса достигло верхнего края котла. Как будто бы  он  ей
осточертел или постоянно пристает! Да иди хоть к черту! Угораздило  же  их
спасти ее от половцев... А теперь страдай, ибо раньше с каликой  все  было
просто по-мужски, никаких секретов, а  ныне  даже  по  нужде  надо  искать
уединенные места, а когда возвращается, она то ехидно спрашивает,  где  же
цветы, которые так долго собирал, то осведомляется участливо, не проглотил
ли за прошлым ужином веревку...
     -- Сэр калика, -- сказал он громко, -- а что такое бабье лето?
     -- Ну, эта неделя.
     -- Какая?
     -- В начале осени, -- ответил калика, нехотя выныривая из тяжких дум.
-- Зачем тебе?
     -- Да интересно, почему так зовут?
     -- А потому, что этому лету всего неделя. Ты  видел  голенастых,  как
цапки, девчонок-подростков? Приходит зима, они прячутся в  теплые  одежки,
пережидают, а потом приходит весна, и ты видишь чудо... Они,  как  бабочки
из коконов, выходят из теплых шкур -- красивые, оформленные,  с  торчащими
грудями и оттопыренными ягодицами! И глаза у них другие,  и  сами  они  --
лучшие цветы на свете: сочные, нежные, зовущие...
     Томас сказал задумчиво:
     -- Помню, в моем замке была одна такая...
     Ему показалась, что рядом фыркнул конь. Яра надменно смотрела  вдаль,
но ее ухо шевельнулось. Томас сказал злорадно:
     -- Ты прав, святой отец.  Я  бы  тоже  сравнил  женщин  с  бабочками.
Столько же ума! Но мой дядя с этим  не  согласен,  он  утверждает,  что  у
сверчка в ляжке ума больше...
     -- Что ум, -- сказал калика печально,  --  женщине  ум  не  всегда...
Спинного мозга хватает с избытком. То, что нам удается понять ценой долгих
раздумий и горького опыта,  она  иной  раз  понимает  просто  так...  А  с
бабочками схожи по другой причине... Лето проходит, они снова  укутываются
в теплые одежки, зимуют, а когда приходит весна, мы  с  горечью  замечаем,
что они уже не те... Грудь обвисла, спина горбится, лицо подурнело.
     Томас довольно хмыкнул. Яра вдруг сказала ледяным тоном:
     -- Не все, калика перехожая! Не все. Ты бы увидел мою мать!
     Калика ответил очень мирно:
     -- Исключения есть везде. Просто у вас род такой. Что мать, даже твоя
бабка все еще на коне по-половецки скачет. Обе твои тетки любого подростка
с ума сведут, а у них уже дети женатые... Да где там, скоро внуков  женить
пора. Я говорю вообще...
     Яра со страхом смотрела на калику. Откуда  тот  знает  ее  родню?  Но
калика уже забыл о ней, погруженный в тяжелые думы. Томас тоже не  заметил
оговорки калики, а она, подарила Томасу надменный взгляд, словно вытерла о
него ноги.
     Зверюка, подумал он мстительно.  Только  звери  хранят  молодость  до
старости. У его отца была  гончая,  которая  от  своего  праправнука  дала
лучший помет во всей Британии, всю округу снабдила  охотничьими  псами!  А
людям Господь велит стариться быстро, чтобы добрых побыстрее взять к себе,
а злых тут же ввергнуть в адское пламя...

     Они вышли из леса к крохотной веси, купили коня для Томаса. К  вечеру
вошли в Чернигов. Олег отыскал постоялый двор, устроил Томаса и  Яру,  сам
исчез, вернулся уже к ночи, в поводу вел троих коней.
     -- Одного в запас, -- сказал он хмуро. -- Раз уж с нами  женщина,  то
будет очень много тряпок, барахла...
     Яра ответила слабой улыбкой. Похоже, устала настолько,  что  не  было
сил огрызаться. Томас пристально оглядел ее с головы до ног.
     -- На Востоке женщина вообще должна идти пешком  вслед  за  конем.  В
этом сарацины правы... И поят у колодцев сперва коней, потом женщин.
     -- А потом мужчин? -- спросила она тихо, но достаточно ядовито.
     -- Сперва  благородных,  --  объяснил  Томас  высокомерно,  --  потом
неблагородных, потом коней...
     -- И как ваш бог отличает благородных от неблагородных?  --  спросила
она еще ядовитей. -- Знатных и незнатных? Если мы все его дети?
     Томас заметил, что калика спрятал усмешку.
     -- Ну, -- сказал  он  с  осторожностью,  чувствуя,  что  вступает  на
скользкую почву богословия, --  если  он  различает  красивых  и...  гм...
умных, то и знатность не должна ускользать  от  всевидящего  Божьего  ока.
Впрочем, не наше дело подавать сэру Богу советы. У  него  для  этого  есть
херувимы, серафимы, иблисы... или не иблисы?... И другие знатные ангелы!
     Томас  выбрал  себе  крупного   жеребца,   оглядел   других.   Что-то
высчитывал, морщил лоб. Неожиданно обратился к Яре:
     -- Ты когда-нибудь ездила на коне?
     -- Нет.
     -- Гм... Тогда бери вот  этого  коня.  Говорят,  на  нем  тоже  никто
никогда не ездил. Так будет по-честному.

     Остановившись у богатой лавки, купили седла.  Олег  удивился,  почему
так дорого, хозяин с виноватой улыбкой объяснил, что он на самом  деле  не
купец, а старший княжеский сын  из  Артании.  Вынужден  скрываться  здесь,
потому что младшие братья хотят его убить, чтобы захватить  престол  после
отцовской смерти. Вот он и копит деньги, чтобы нанять варягов для  охраны.
Калика кивал, но торговался, сбил цену вдвое, но седла в самом  деле  были
стоящие.
     -- И здесь у вас драки за трон, -- посочувствовал Томас калике.
     -- Где их нет, -- согласился Олег, -- только насчет княжества брешет,
как попова собака! Он боярского, а не княжеского рода.  Это,  конечно,  не
простолюдин, он владеет землями, угодьями, многими селами  и  богатствами,
кораблями, но не может держать большого войска, у него нет своего прапора,
а только прапорец.
     -- Сэр калика!.. Ты, кроме седла, ни о чем с ним не общался!
     -- А зачем? -- голос Олега был хладнокровным. -- Его зовут Бранко.
     -- Я слышал. Ну и что?
     -- По имени видно.
     -- Как?
     -- В именах своя иерархия. Есть сеньоры, есть короли, есть  купцы,  а
есть и  простолюдины.  Ни  один  смерд,  по-вашему  --  йомен,  не  станет
именовать себя Браньком, Звеньком, -- язык вырвут. Но и простому  боярину,
хоть и очень  знатному  и  богатому,  нельзя  брать  для  своего  отпрыска
княжеское имя вроде Владимира, Брячислава,  Ярослава,  Будислава...  Земли
отберут, жен и коров лишат, в черные холопья загонят. Словом, на  Руси  по
одному имени можно сказать очень многое. Откуда человек, каков он, кто он.
А если у него еще и прозвище, то тогда вовсе ложись и помирай. От прозвища
не открестишься, не отплюешься, прилипнет  навеки,  с  тобой  и  в  могилу
уйдет, а на Страшном Суде его выкрикнут, а имя забудут...
     Томас задумчиво почесал лоб.
     -- Как у вас все сложно... А у нас и король -- Джон, и простолюдин --
Джон. Гм, а то еще и соседский пес!



                                 Глава 11


     Снова над головами вместо синего неба проплывала многоэтажная  зелень
веток. Наверху скреблось, сухо стучали коготки  белок,  куниц,  на  головы
сыпались чешуйки древесной коры. Воздух был не влажный, как на море, но  и
не  обжигающе  сухой,  как  в  степи,  грудь  дышала  легко,  без   усилий
приподнимала тяжелые латы, раздвигала пластины доспеха.
     Деревья обступили приземистые,  с  растопыренными  толстыми  ветвями.
Протоптанная дорога почтительно обходила могучих исполинов, самые  древние
могли видеть еще Славена или Вандала, а то и Скифа...
     Нет, напомнил себе Олег с горечью. Слишком  много  веков  прошло.  Не
осталось тех деревьев, что помнят Секифа, Агафирса, Гелона...  Рассыпались
от старости даже внуки тех дубов, что в молодости видели скачущего по этим
местам Колоксая...
     И только горы, уже изрядно постаревшие,  еще  могут  вспомнить  троих
диких невров, что однажды вышли из Леса! И которые изменили мир.
     Томас любовно потрепал коня по шее.
     -- Крепкие кони в этом королевстве! Как, говоришь, называется?
     --  Все  равно  не  запомнишь,  --  буркнул  Олег,  недовольный,  что
выдернули из глубоких воспоминаний. -- Что за память у тебя? Видать, часто
по голове били. И крепко.
     -- Ничего, -- сказал Томас неунывающе, -- у меня голова крепкая,  как
старый англский дуб. А  кони  здесь  добротные.  Не  коротконогие  лошадки
степняков, даже не быстрые и горячие кони сарацинов, которые  умрут,  если
на них сядет достойный рыцарь в полном доспехе...
     Он пустил коня в обход целой  семьи  ежей.  Те  топали  через  поляну
по-хозяйски, домовито. У каждого на  спине  были  наколоты  грибы,  лесные
груши, даже  самый  маленький  гордо  тащил  большой  желтый  лист.  Пусть
бесполезный в хозяйстве, но вряд ли старшие об этом скажут -- пусть  малыш
приучается к труду.

     Дорожка в лесу петляла  узкая,  приходилось  ехать  цепочкой,  оружие
держать близко от ладоней. Рыцарь ехал впереди, забрало было  поднято,  но
синие глаза холодно и прицельно осматривали дорогу впереди,  а  уши,  даже
закрытые шлемом, ловили шорохи по обе стороны дороги. Яра ехали следом, он
чувствовал ее взгляд. Его спину то окатывало  холодом,  то  он  чувствовал
такое внезапное тепло, что потел,  под  мышками  взмокало.  Иногда  железо
начинало жечь, словно на спину высыпали горсть углей.
     Калика ехал, чуть поотстав. Его лицо было сумрачно,  он  мыслями  был
где-то далеко, но, как заметил Томас, руки были близко к швыряльным ножам,
он даже в глубокой задумчивости выглядел опасно, как шаровая молния.
     Томас с легкой насмешкой поглядывал  на  мелкие  села,  мимо  которых
проезжали.
     -- Чем ближе к Северу, тем проще  города.  Деревянные  частоколы!  Не
Рим, не Константинополь...
     -- Что Рим, -- ответил Олег нехотя. -- Отечество сильно людьми, а  не
крепостными стенами. Вон Спарта нарочито не ставила городской стены!  Мол,
нет лучше защиты, чем доблесть свободных жителей. А Рим блистал, пока  был
свободен, пока не принял рабскую веру. А какие из рабов защитники? Они тут
же передоверили охрану своей страны диким варварам.
     Томас нахмурился.
     -- Не таким уж варварам...
     -- Всяким там англам да  славянам,  --  сказал  Олег  язвительно,  --
Славяне Юстин да Юстиниан строили и писали законы, даже юстиция  пошла  от
Юстиниана, Доброгост создавал новый флот и новую армию, англы...
     -- Ну, не такие уж мои  пращуры  были  варварами,  --  прервал  Томас
недовольно. -- Я не силен в искусстве, даже читать  меня  не  обучили,  но
насчет воинской науки я кое-то знаю!.. Вся римская армия  была  перекроена
варварами по нашим варварским законам, отчего  стала  много  сильнее.  Сэр
калика, ты не военный человек, не знаешь, что  когда  мои  и  твои  предки
явились на службу к римлянам, то  их  дурацкие  мечи,  больше  похожие  на
кухонные ножи, пришлось убрать  --  заменили  нашими  длинными  мечами  из
добротной стали, ведь римские были из низкосортного железа, а  доспехи  --
стыд какой! -- медные, которые пальцем проткнешь.
     -- Медные?
     --  Ну,  сперва  были  медными!  Когда  только  захватили  альпийские
рудники, то освоили выплавку стали... Это  наши  предки  заменили  римский
дротик длинным копьем, они  создали  конницу,  учили  атаковать  в  строю,
управлять конем...
     -- А сами римляне не умели?
     Олег с интересом смотрел на раскрасневшегося от  возбуждения  рыцаря.
Ладно, в изящной словесности не силен,  историю  не  знает,  но  все,  что
касается воинской науки, впитывает как губка.
     -- У римлян вообще не  было  конницы!  В  битве  при  Каррах  тяжелая
конница моих предков наголову разгромила  римскую  армию,  хотя  тех  было
пятьдесят тысяч отборных воинов, то есть втрое больше.
     -- Потому Рим и стал набирать вас на службу?
     Томас отмахнулся с пренебрежением.
     -- Рим зажрался! Граждане уклонялись от воинской службы, она казалась
занятием тяжелым и малопочтенным. А у наших отцов  все  иначе!  Оружие  --
символ свободы. Быть  при  оружии  --  пользоваться  почетом.  Для  любого
молодого англа быть на службе у славного вождя -- предел мечтаний.  А  кто
самый-самый великий  вождь?  Конечно,  владыка  Римской  империи.  К  нему
массами стекались молодые англы, саксы, алеманы, которых римляне  называли
просто германцами. А  те  счастливы,  что  он  берет  на  службу.  Римский
император тоже был счастлив, и каждый -- император и германский варвар  --
считал, что выгадал при такой  сделке.  Столетиями  лучшие  воины  шли  на
службу римскому императору! А потом поступали на службу целыми  племенами,
народами!
     Олег слушал молча, с некоторым удивлением.  Томас  удивлял,  внезапно
превращаясь из лихого рубаки в человека, который хоть малость знал прошлое
и разбирался в причинах.
     -- Рим вообще, -- говорил Томас  горячо,  --  продержался  так  долго
только благодаря варварам! Без нас вся Римская империя рассыпалась  бы  на
столетия раньше. Но даже в последние дни, последние годы кто  выступал  на
защиту Рима? Римские граждане  давно  бросили  оружие,  никто  не  защищал
город, Отчизну. Но как только  одно  германское  племя  нападало  на  Рим,
другое тут же вставало на его защиту.  Готу  Алариху  противостоял  вандал
Стилихон,  яростный  защитник  города.  Вестготы  верно  сражались  против
Аттилы, защищая Рим, а позднее лангобарды защищали Рим от остготов!
     -- Здорово! -- воскликнул Олег с искренним восхищением. -- А кто  был
Катулл? Может быть, тоже помнишь?
     Томас наморщил лоб.
     -- Кажется, командовал второй римской армией на Тибре... А что?
     -- Да так, проверка слуха. И памяти. А Овидий, Гораций, Вергилий?
     --  Гм...  Гораций,  помнится,  герой,  который   защищал   мост   за
отступающими римлянами, сдерживая натиск врагов. Он  еще  велел  разрушить
мост за своей спиной, пока удерживал целое войско. Он  жертвовал  собой...
это была красивая благородная гибель... Но двух  других  не  припоминаю...
Кто эти?
     Олег отмахнулся.
     -- Не забивай голову.

     Олег подстрелил молодого кабанчика, Томас умело соорудил вертел,  сам
жарил, не допуская Яру. Не женское дело жарить мясо на углях, их  удел  --
сковороды. Настоящий  мужчина  побрезгает  есть  мясо,  приготовленное  на
презренной сковороде.
     Олег собрал камни и выстлал из  них  широкое  ложе  на  сырой  земле,
которая к утру наверняка покроется инеем. Пока Ярослава занималась конями,
они с Томасом натащили сушин,  разожгли  добротный  костер  во  всю  длину
будущего ложа. Нагретые камни, с которых ветками смести  пепел,  сохраняют
тепло до утра. На них можно  коротать  даже  длинную  зимнюю  ночь,  а  уж
сейчас, в бабье лето, не в тягость будет даже женщине.
     Должно быть не в тягость, подумал Томас.  Калика  поленился  положить
еще ряд, придется лишь спать навытяжку, либо  цепляться  друг  за  дружку,
чтобы не скатится на сырую и холодную землю.
     После быстрого, но сытного ужина --  кабанчика  сожрали  молниеносно,
будто он угодил не трем путешественникам, а в  стаю  голодных  волков,  --
калика смахнул остатки углей с камней, бросил на них мешки, шкуры.
     -- Яра, ложись посредине.
     -- Может, я лучше с краю?
     -- Придет серенький волчок, схватит за твой нежный бочок. С краю лягу
я.
     Он и лег первым, подмостил седло под голову, заснул сразу, как упал с
дерева. Яра легла вплотную сзади, прижалась щекой  к  его  широкой  спине.
Слышала, как гремел железом рыцарь, складывал доспехи вблизи  костра.  Она
ощутила его приближение по слабому запаху пота.  Странно,  он  не  казался
неприятным. Наоборот, в нем чувствовалось нечто надежное, успокаивающее...
     Слышала, как он осторожно ложился на теплые камни, сваливался с края,
она, желая помочь, сильнее прижималась к  калике,  давала  место.  Наконец
рыцарь решился обхватить ее  руками,  она  едва  сама  не  предложила  это
сделать, подгреб ее к себе, вернее, сам подгребся ближе. Она ощутила  себя
странно  защищенной  в  его  руках,  словно  улитка  втянулась  в  прочную
раковину.
     Замерев, слышала его горячее дыхание на  своей  шее.  От  него  пахло
потом, кожей и железом, руки обхватывали ее чересчур бережно,  словно  она
была хрупкая, как яичная скорлупа. Она ждала когда  его  пальцы  скользнут
выше или ниже, она знает, что сказать  зарвавшемуся  англу  --  подумаешь,
благородный! -- но рыцарь лежал  тихий,  как  мышь,  не  двигался,  и  Яра
ощутила странное сожаление, что он даже не пытался  двинуть  ладони  к  ее
высокой груди.
     Потом пришло блаженное тепло. Она сама не заметила, как провалилась в
счастливый блаженный сон.

     Утром проснулись в густом тумане. Тот,  как  небесное  молоко,  залил
все, не видели далее ближних деревьев.  Рассеивался  медленно;  пока  жгли
костер, жарили мясо,  разредился  наполовину.  Коней  седлали  все  еще  в
тумане, выехали осторожно, опасаясь не столько засады, сколько выступающих
внезапно из белой мглы веток с острыми сучьями.
     Томас ехал беспечно, только глаза чуть  посуровели.  В  тумане  могут
подкрасться незаметно, но в нем же легко и уйти, самому зайти противнику в
затылок. У кого есть уши, тот  слышит  даже  запах  немытых  тел,  хриплое
дыхание, сопение.
     -- Погоди, -- сказал Олег неохотно, -- все-таки это тебе не Лондон  с
его туманами.
     Томас удивился:
     -- А ты откуда знаешь про наши туманы?
     -- Приходилось бывать.
     -- Где, прямо в Лондоне?
     Олег покосился на юное  лицо  рыцаря,  смолчал.  Для  Томаса  на  том
туманном и болотистом берегу всегда был Лондон, всегда был король. Как ему
сказать, что даже Темза текла там не всегда? А то,  что  было,  совсем  не
было Темзой?
     Он слез с коня, бросив повод Томасу. Тот послушно  поймал,  покосился
на Яру. Заметила ли, что калика в своей рассеянности  порой  обращается  с
ним, как с мальчиком-оруженосцем? Оскорбиться бы, одна только спасительная
мысль останавливает: а не прячется ли под  личиной  калики  человек  более
благородного  происхождения,  чем  он,  Томас  Мальтон  из   Гисленда?   У
скифо-руссов тоже могут быть свои герцоги, даже короли.
     -- Знакомо, -- проговорил Олег медленно.
     Он трогал руками туман, лепил из него, как из вязкого снега,  фигуры,
что так и плавали, едва разжимал пальцы. Туман стоял плотный, но хотя  дул
довольно свежий ветерок, оставался на  месте.  Над  ним  пролетали  птицы,
озадаченно чирикали. Один воробей решился нырнул вниз,  исчез.  Послышался
прерванный писк. Томасу показалось, что на миг вспыхнул слабый огонек.
     -- У нас туманы не такие, -- заявил Томас хмуро.
     -- Ты слыхал про тьму египетскую?
     -- Я-то слыхал, -- удивился  Томас.  --  Священник  уши  прожужжал  в
походе... Но ты неужто читал Священное Писание?
     --  Ну,  не  целиком...  Его  писали  так  долго,  что  мне   надоело
заглядывать через плечо. А вот тьму  подобную  встречал.  И  не  только  в
Египте.
     -- А чего ж ее зовут египетской?
     -- А тогда только в Египте было трое-четверо грамотных. Ты  бы  слез.
Скакать через лес в таком тумане -- это даже коню шею сломать.
     Они пошли пешком, ведя коней в поводу. Яра держалась позади.
     Олег наткнулся на валежину, что перегородила дорогу, нырнул под нее и
пропал. Томас на всякий случай потыкал в дерево  копьем,  но  оно,  к  его
удивлению, не вцепилось зубами, не ударило хвостом,  вообще  не  ответило.
Это оказалось в самом деле простое  дерево...  или  же  нечто,  что  очень
хорошо прикидывается деревом.
     -- Эй, ты скоро там?
     -- Иду, -- сказал Томас твердо. -- Только ты знаешь, куда идти?
     -- Здесь перекресток. Решим.
     Сзади ощутил дыхание  крупного  зверя.  Развернулся,  как  ужаленный,
молниеносно выдернул меч. Из тумана торчали широко  раздутые  ноздри  коня
Яры. Женщина угадывалась рядом. Томас  ощутил  ее  по  неуловимому  запаху
трав.
     -- Пресвятая Дева! -- сказал Томас с сердцем. Подумал зло, что надо в
первом же селении оставить женщину с такими  лиловыми  глазами.  Наверняка
ведьму. Чачар везли с собой почти до самого Константинополя,  натерпелись,
могли бы научиться не связываться в дороге с женщинами...
     Снова подпрыгнул, когда внезапно из белого клубка высунулись  пальцы,
цапнули за руку. Голос невидимого калики проревел прямо над ухом:
     -- Перекресток... Три дороги перед нами. И еще одна -- назад.
     -- Ну и что? -- сказал Томас подозрительно. -- У нас одна дорога!  На
северо-запад. Правда, я здесь его не отыщу.
     -- Я-то отыщу...
     В руке калики блеснула монетка.  Он  швырнул  ее  высоко  вверх,  она
пропала в тумане. Томас ждал долго, монета словно  растворилась  в  вязком
воздухе. Они с каликой сделали еще  два  осторожных  шага  вперед,  и  тут
монета шлепнулась в подставленную ладонь.
     -- Ловко, -- сказал Томас с восторгом. -- Я с тобой играть не сяду!
     -- Налево. -- Калика мельком взглянул на монету.
     Томас послушно повернул, лишь затем завопил запоздало:
     -- У тебя и деньги стали языческими оберегами?
     Олег хитро сощурился:
     -- Ага. Что делать будешь? Больше не возьмешь деньги в руки? Ты прав,
деньги -- зло.
     -- Зло, -- ответил Томас сердито, -- когда их мало. Или  когда  вовсе
нет. Но я не поддамся на твои языческие штучки!
     -- Все равно на деньги будут загадывать.
     -- Не будут. Христиане -- другой народ.
     -- Ты же сам сказал, что там лучшие умы. Они могут просчитать  каждый
шаг. Работают по строгой логике.
     -- Но... могут просчитать, что ты додумаешься подбросить монету!
     -- Могут. Но чтобы все умы сказали точно, что выпадет...
     -- Все-таки пятьдесят на пятьдесят.
     Олег хмуро улыбнулся:
     -- А мы вскоре подбросим монету еще. И еще.
     Они двигались, облепленные вязким  туманом,  как  в  овсяном  киселе,
прощупывали каждый шаг. Впереди послышались беззаботные крики  птиц,  даже
кони приободрились.
     Из тумана вышли  внезапно.  Томас  вздохнул  облегченно,  глаза  были
большие. Таких туманов не знавал даже в Лондоне.
     Он провел рукой по крупу коня, покрытому крупными каплями влаги.
     -- Сэр калика, я весь мокрый.
     -- Остановимся обсушиться? -- предложил Олег.
     Рыцарь оглянулся на женщину. Мокрое платье так дразняще  обрисовывало
ее развитую фигуру, что у него пересохло во рту и ослабели  колени.  Силен
Сатана, мелькнуло у него в голове. Но и воины Христовы должны быть сильны.
Его желание -- желание всего лишь бренного тела. А тело -- это  ножны  для
его двуручного... а черт, что лезет в голову... двуручного меча его  духа.
Покинув ножны, меч может совершить больше дел, чем покоясь в ножнах. Так и
дух его, покинув тело, совершит еще больше... Гм... Но и сейчас дух должен
владеть телом, обуздывать!
     -- Еще чего! -- выдавил он с трудом. -- Не зима... Обсохнем на ходу.
     Когда кони добрели до ключа,  что  бил  из-под  корней  старой-старой
сосны, расколотой надвое молнией, Томас все же сдался.
     -- Привал всему войску! Кони не люди, им передохнуть надо.
     Ключевая вода, вызванная ударом стрелы Перуна,  грома,  как  говорили
волхвы, вкусно пахла свежей хвоей, травами, от холода ломило зубы.
     Олег сбросил  шкуру,  ополаскивался.  Томас  уважительно  смотрел  на
могучее тело язычника. Ни капли жира, весь из тугих жил, прокаленный зноем
и исхлестанный северными ветрами. Двигается неторопливо,  устало,  он  все
время выглядит усталым, словно постоянно  держит  на  плечах  целую  гору.
Сердце щемит от жалости: так хочется помочь -- обратить в истинную веру!
     -- Где, говоришь, -- обратился он к Яре, -- твоя родня?
     -- У полабов, -- повторила она терпеливо. -- Это еще недели две, если
ползти так, как мы сейчас.
     Томас издал тихий стон. Олег вытерся, крикнул бодро:
     -- И ни одного замка по дороге! Пропадешь, как свей без масла...
     -- Без замков худо, -- признался Томас. -- Я не знал, что  отсюда  до
самой Британии земли покрыты деревьями, как вепрь  щетиной.  Нас  везли  к
сарацинам морем, по окружной дороге. Хоть небо видели.
     -- Потому тут все из бревен, -- пояснил Олег. -- Даже курятники. А уж
терема, сторожевые  башни,  крепости  и  крепостицы...  Самые  укрепленные
называются кремлями. Этих кремлей здесь больше, чем муравьиных куч.
     -- От степняков?
     -- От них.
     Томас покрутил головой.
     -- Как они вообще не смели все веси мирных  земледельцев  --  ума  не
приложу.
     Олег криво улыбнулся.
     -- Сэр Томас... Когда-то  здесь  степняки  царствовали  безраздельно.
Какой потребовался переворот, чтобы ссадить их с коней  на  землю!  Теперь
ковыряют землю. И постепенно отодвигают кочевников дальше. К  краю  земли.
Пока не столкнут.
     -- Понятно, -- сказал Томас.  --  Cлезай,  мол,  с  коней  --  власть
переменилась? Молодцы против овец, а против молодца сами рак-рыба!



                                 Глава 12


     Лес был тих, ветерок спал. Изредка вскрикивала во сне  птичка,  Томас
слышал, как опал с ветки лист и, задевая за ветки,  медленно  опускался  в
темноте, словно плыл в теплой воде.
     Он сидел, поставив огромный меч между колен. Не  потому,  что  ожидал
нападения, просто оружие всегда придает уверенности. Без оружия  чувствует
себя голым, так  он  объяснял,  это  звучало  мужественно-красиво  и  чуть
иронично по отношению к себе. Это всем нравилось, на самом же деле с мечом
в руках и в железном панцире он становился вроде бы выше ростом и  шире  в
плечах. А главное, чувство собственного достоинства выпрямлялось, как  под
дождем увядший цветок.
     Над  вершинами  деревьев  поднялась  луна.  Томас  зябко   передернул
плечами, перекрестился.  Луна  --  солнце  мертвецов,  вампиров  и  всякой
нечисти.  Холодная,  злая,  светит  призрачно,  ей  поклоняются   воры   и
разбойники.
     Лунный свет, тонкий и волшебный, проникал между деревьями, высвечивал
кусты. Томас забеспокоился, не освещает  ли  такая  луна  и  его,  а  если
освещает, то не стоит ли хотя бы пересесть, а то и разбудить  калику  чуть
раньше. Это ему не повредит, он одной ногой еще в том  нечестивом,  полном
тайн и волшебств мире.
     Вдруг свет луны стал вроде бы  ярче.  Томас  отодвинулся  от  костра,
всмотрелся, не убирая ладони с рукояти меча.
     С неба падали горящие бревна!  Беззвучно,  неслышно.  Ветер  раздувал
багровые угли, языки огня трепетали, их  обрывало  встречным  ветром.  Они
казались начиненными багровыми углями, но когда  коснулись  вершины  леса,
уже полыхали оранжевым огнем.
     Донеслись  глухие  удары.  В  ночи  видно   далеко,   Томас   заметил
взметнувшиеся языки пламени. Гари еще не чуял, воздух стоял, как сметана в
погребе епископа.
     -- Сэр калика!
     Яра подхватилась первой, ее глаза смотрели  со  страхом  и  надеждой.
Томас расправил плечи, хотя сейчас особенно хотелось их сжать и залезть  в
какую-нибудь раковинку. Калика пробурчал, не раскрывая глаз:
     -- Сэр Томас... С  тобой  не  соскучишься.  Новую  историю  про  свою
Пречистую вспомнил?
     -- Нет, костер увидел, -- огрызнулся Томас. -- Вы ж, язычники, больно
любите прыгать через костры! Беспокоюсь,  как  бы  ты  не  пропустил  свое
непотребное и богопротивное бесовско-козлиное...
     -- Сэр Томас, дай покой.
     Глаза его наконец приоткрылись. Мгновение всматривался, вскочил. Лицо
его стало серьезным. Глаза не отрывались от горящих верхушек  деревьев,  а
руки уже хватали мешки, посох.
     Донесся  далекий  треск.  Испуганно  закричали  птицы,  где-то  слева
простучали копытца, потом, ломая кусты, пронеслось стадо оленей. Справа за
деревьями стоял треск: ломились дикие кабаны, сокрушая все на пути.
     В черной, как адская смола, ночи грозно и страшно  полыхали  багровые
огни. Они как бы выходили из тьмы, там были деревья, что еще не вспыхнули,
но постепенно огонь опускался ниже, захватывал землю.
     Яра быстро, но без спешки снарядила коней. Двигалась она с  экономной
расчетливостью, ни одного лишнего движения, словно давно знала о пожаре.
     -- Сэр калика, отступаем прежней дорогой? По крайней мере проверена.
     -- А как бы ты поступил на месте Тайных?
     Томас всмотрелся в стену ночи. Со  стороны  ровной  укатанной  дороги
пожара еще не было. Он смыкался со всех сторон, но там пока что был выход.
Если разогнать коней в галоп, что, правда, опасно по ночной дороге...
     -- Ладно, -- согласился он вынужденно, -- я бы как раз там и засел...
С арбалетчиками и копейщиками. А что, твои Семеро тоже  воевали  в  Святой
земле?
     -- И в Святой и досвятой, --  голос  калики  был  недобрым.  --  И  в
проклятых, и в благословенных... Строить только учатся, но воевать...
     Они пустили коней по ручью. Деревья по берегам ручья не  загораживали
лунный свет, а облачка были редкие, висели на месте.  Томас  на  этот  раз
подумал про луну с благодарностью, в темноте бы кони сразу  сломали  ноги.
Впрочем, она светила не ему, а  подлунному  язычнику.  И,  возможно,  этой
зверюке, что даже не помнит своего христианского имени.
     Подул горячий ветер, полный гари и дыма. Даже не ветер, на них давила
плотная стена воздуха. Кони испуганно ржали и ускоряли  шаг.  Темная  вода
бурлила, брызги достигали пояса.
     Томас натягивал удила, страшась, что конь  провалится  в  яму,  какие
немало выгрызают ручьи, сломает ноги.
     -- Сэр калика, в Британии я что-нибудь уже придумал бы!
     -- Богородицу позвал бы? -- огрызнулся калика.  --  Так  ее  и  здесь
можно кликнуть. Вторая вера тоже на весь мир норовит...
     -- А какая первая? -- спросил Томас оскорбленно.
     -- Гаутамья... ну, буддийская... а третья -- ислам. Четвертой нет...
     -- Уж не ты ли придумаешь? -- съязвил Томас.
     -- А почему бы и...
     Треск пожара заглушил его последние  слова.  Горячий  воздух  забивал
дыхание, высушивал ноздри. Глаза щипало от дыма, в горле першило.
     --  Вообще-то  я  бы  сделал  засаду  по  ручью,  --  крикнул  Томас,
перекрикивая рев и треск приближающегося пожара. -- Они знают, что время у
нас было, чтобы обдумать все и отказаться от очевидной дороги...
     -- Откуда они знают?
     -- Как откуда? Если я был на  страже,  то  я  не  засну,  как  пьяный
язычник. Воин войска Христова бдит, беду видит загодя...
     Калика,  не  отвечая,  пригнулся  к  гриве,  всматривался   в   слабо
освещенные лунным светом камни и валежины в ручье. Не все  из  них  камни,
подумал он мрачно, как и не все валежины. Не перед тем прикидываетесь, я ж
вас вижу насквозь... Сами сбежали от пожара, так что это не простой пожар.
Тот бы вы сами одолели.
     Внезапно потемнело. Томас выругался, не стыдясь молча  ехавшей  рядом
Яры. Клубы дыма застлали небо, лунный призрачный свет померк. Черные клубы
ползли по небу, гася звезды, заливая тьмой призрачный свет.
     В небе раздались крики страха и боли.  Стая  птиц,  пытаясь  уйти  от
лесного пожара, попала  в  столб  взметнувшегося  с  земли  черного  дыма,
пронизанного искрами. Только две-три  птицы  выскочили  живыми,  остальные
пылающими комочками рухнули на землю.
     Внизу было чуть легче. Горячий воздух стремительно  уносил  в  темное
небо жар и дым, даже мелкие угольки, а еще безопаснее было в  низине,  где
кони пробирались по ручью. В темноте они  замедлили  шаг,  да  люди  и  не
торопили. Впереди уже по верхушкам деревьев проскакивали искры, потом  там
занялось багровым чадным огнем. Пламя медленно,  словно  нехотя,  поползло
вниз по стволам.
     Томас оглянулся. Огонь медленно шел  по  их  следам,  зажав  ручей  в
клещи. С деревьев с обеих сторон ручья в темную воду падали горящие ветки.
Одно дерево уже лежало, перегородив ручей пылающей стеной. Путь назад  был
заказан.
     -- Враг нас окружил, -- крикнул он.
     -- Сдадимся?
     Томас оскорбился:
     -- Воины Христовы не сдаются!
     Прикусил язык, вдруг да язычник знает, что сдача в плен для рыцаря --
обычное дело, что их выкупают и перевыкупают, обменивают, иной раз  рыцаря
меняют на коня благородных кровей, но волхв лишь покачал головой.
     -- Ну ладно... Будем лежать, как два  осмоленных  кабана.  А  ты  еще
испеченный к тому же в железной сковороде... со всех сторон. Чтобы сало не
вытекло.
     Томас нервно глотнул, закашлялся от дыма, возразил:
     -- Какие два кабана?.. С нами женщина и три  хороших  коня!  Женщина,
ладно, их у вас жгут, как погляжу, и без того, на любой праздник, но моего
коня за что? Мы ж не степняки, чтобы коней вот так в жертву!
     Впереди, перегородив ручей и  дорогу,  с  грохотом  рухнуло  пылающее
дерево.  Горел  ствол,  а  ветви  полыхали  так,  что  жар  заставил  всех
попятиться назад. Вода кипела, превращалась в пар, а огонь  вопреки  всему
разгорался еще жарче.
     Кони жалобно  ржали,  остановились.  Жар  наступал  со  всех  сторон.
Обезумевшая рыба выпрыгивала из горячей воды, но  воздух  был  еще  жарче.
Остались только люди да умирающие рыбы, птицы либо улетели, либо  погибли,
а уцелевшие из мелких зверей схоронились в глубоких норах.
     -- Ну что, сэр калика? -- вскрикнул Томас громким голосом.  --  Будем
прорываться через огонь?
     -- У тебя шкура железная, -- возразил Олег, -- а у  нас  с  конем  --
простая, тонкая. Да и у Яры, наверное, не очень толстая.
     -- А что ты предлагаешь?
     Калика повертел головой, пощупал обереги.
     -- Пожалуй, ты прав... хоть и кланяешься какому-то незнатному богу.
     Он крепче взялся за поводья. Томас издал боевой клич,  кося  огненным
взглядом на притихшую Яру: видит ли как он ринется проламывать им путь, со
стуком опустил  забрало.  Лицу  чуть  стало  легче,  хотя  забрало  успело
накалиться, обжигало губы и подбородок. Он  пустил  коня  в  галоп,  спеша
опередить калику. В лицо  ударило  жаром,  застучали  по  шлему  и  плечам
горящие ветви, сучья.
     Конь  хрипел  и  пытался  свернуть.  Томас  держал  железной   рукой,
направлял по ручью, хотя  в  черном  дыму  уже  ручей  не  видел,  а  едва
угадывал. От жара мутилось в глазах, в голове били молоты.  Он  знал,  что
через лесной пожар  не  прорваться,  разве  что  чудом,  но  еще  страшнее
остаться и ждать смерти.
     Когда огонь был впереди вокруг, когда он сам был  в  огне,  в  голове
вспыхнули искры, и он ощутил, что падает с коня.
     Томас упал на мягкое, перекатился дважды,  остался  лежать,  хрипя  и
задыхаясь. Вскоре чьи-то руки подняли забрало. Он закашлялся, слезы  текли
из воспаленных глаз. Чье-то лицо расплывалось,  вытягивалось,  хрипловатый
голос спросил встревоженно:
     -- Сэр Томас... цел?
     Томас протер глаза. Яра вздохнула  с  облегчением,  исчезла  из  поля
зрения. Томас с трудом повернул  голову,  охнул  от  резкой  боли  в  шее.
Похоже, он приземлился на полном скаку на макушку. И хотя под ним  толстый
пружинистый мох, похожий на сарацинский ковер, но все же...
     Он вздрогнул, заставил себя сесть.  Они  все  трое  были  на  широкой
поляне, кони мирно щипали  листья  с  орешника,  калика  стоял  в  тени  и
смотрел, запрокинув голову вверх. Ровный призрачный свет мирно струился со
звездного неба. Луна была резкая и блистающая, словно ее  подняли  со  дна
морского. От пожара не было и следа. Воздух был чист, без следа дыма.
     На другой стороне поляны, скрытый  тенью  так,  что  Томас  не  сразу
рассмотрел, высился огромный утес -- серый, изгрызанный морозом и  ветром,
с оплавленным боком от удара молнии.  На  нем  росли  деревца,  кусты,  из
щелей, куда нанесло земли, выглядывала сочная трава.  А  на  уровне  груди
была поперечная расщелина, откуда едва слышно лилась  прозрачнейшая  вода,
какую Томас когда-либо видел. Из земли выступал  широкий,  как  надгробие,
камень, вода за долгие столетия выбила в нем подобие широкой чаши,  теперь
красиво переливалась через край, исчезала в траве.
     Через поляну пролетела крупная сова.  В  когтях  извивался  крохотный
мохнатый зверек. Калика проводил ее внимательным взглядом. Томас попытался
подняться, но голова кружилась, наглотался дыма, сел, прислонившись спиной
к дереву. Отпрянул, раскаленные доспехи обожгли спину. Однако  железо  уже
остывало, это было единственное напоминание о пожаре.
     Нет, не единственное. Яра походит на чертенка, только белки глаз, как
звезды блистают на черноте неба. Да и калика, отсюда видно, весь  в  саже,
будто из ада вылез. Его волчья душегрейка стала от копоти  черной,  но  не
обгорела.
     Томас перекрестился.
     -- Сэр калика... А ты не верил в чудеса!
     Калика озирался, словно колом шарахнутый по затылку.
     -- Какой сегодня день?
     Томас пытался вспомнить, но трудно  вспомнить  то,  чего  не  знаешь.
Простонал слабо:
     -- Меня суком или чем-то еще по голове задело. Не помню.
     -- Суком? -- удивился калика. -- Может быть, даже листком?
     А Яра мстительно перечислила, загибая пальцы и морща лоб:
     -- Сперва сосна рухнула на голову, к счастью -- железную, потом  дуб,
затем ты протаранил ею горящий вяз, только  щепки  разлетелись,  как  стая
вспугнутых чижей. Скажи, ворота башни Давида разбивали твоей головой?
     -- Башню штурмовали сверху, -- сухо возразил Томас. -- Сэр калика,  а
зачем календарь язычнику?
     -- Да память слабеет. Они собираются в конце весны, в последнюю  ночь
травня, по-вашему -- мая, на первый день липня... У вас эта  ночь  зовется
Вальпургиевой. А второй раз собираются вкупе осенью в день Купы...
     Томас смотрел настороженно:
     -- Кто -- они?
     Яра сказала с невыразимым презрением:
     -- Только очень-очень бла-а-ага-а-а-ародный рыцарь может счесть,  что
он лишь благодаря своей отваге проскакал через такой лесной пожар. В ночи,
через буреломы. Да еще одним скоком за десяток верст!
     Томас потянул носом. Неизвестно, что такое версты,  наверное,  что-то
амазонье мифическое, но если лесной пожар где-то и  бушевал,  то  в  самом
деле остался за десятки миль.
     -- Нет, конечно, -- ответил он с достоинством. -- Не только.
     -- А что еще?
     -- Пречистая Дева бдит за своим верным рыцарем!
     Он услышал гнусный смешок  калики.  Лиловые  глаза  Яры  сразу  стали
зелеными.  Она  исчезла,  словно  ее  унесло  на  метле,  а  Томас  заново
осматривал поляну, невольно дивясь ее нехристианской красе.
     Призрачный свет лился сверху на ровную широкую поляну. Огромные дубы,
приземистые, с наплывами, дуплами, окружали ее со всех сторон. Между  ними
можно было разве что протиснуться боком. Томас сразу подумал, как же тогда
сюда попали кони, но мысль ушла, растворилась под напором странных чувств.
Он  был  очарован,  понимал,  что  поддается  тем  силам,  которым  обязан
противостоять, как рыцарь Христова воинства, сердце раскрывается навстречу
красоте ночи, хотя известно, что такая краса принадлежит нечистым силам, а
те исчезают с первыми лучами божественного солнца.
     -- Сэр калика...
     -- Опять недоволен?
     -- Да нет, но кто нас спас?
     -- Утопающий хватается за соломинку.
     -- Утопающий хватается и за острие бритвы, как говорят у англов,  или
схватился за гадюку, как говорят саксы... Но все-таки  мне  как-то  не  по
себе.
     Калика недовольно фыркнул. Наверное,  рыцарю  было  больше  по  себе,
когда он задыхался в черном дыму, горел  вместе  с  деревьями,  выблевывал
угар.



                                 Глава 13


     Из-за  дерева,  освещенная  красным  пламенем,   выглянула   страшная
вытянутая рожа. Томасу показалась человеческой, только уши торчали острые,
волчьи, а пасть, как у медведя. Томас лапнул обеими  руками  меч  и  чашу,
начал  приподниматься  --  рыцарю  надлежит  грудью  защищать   женщин   и
отшельников, но поймал ироническую ухмылку  волхва,  заколебался,  сердито
сел.
     Яра не двигалась, расширенными глазами смотрела то на калику,  то  на
Томаса. Томас гордо  выпячивал  грудь,  но  чувствовал,  что  его  большое
рыцарское сердце колотится с ее заячьим наперегонки.
     -- Добро пожаловать к нашему огоньку, -- пригласил  Олег  громко.  --
Угостить нечем, зато погреться -- вволю.
     -- Сэр калика, -- прошептал Томас, -- звери боятся огня!
     -- А люди нет? -- удивился калика.
     -- А это кто?
     К огню вышло первое страшилище,  а  за  ним  пошли-потянулись  лесные
жители, страшнее которых Томас ничего не видел. Некоторые, правда, не были
страшными, скорее наоборот, но Томас был тверд в вере: мера прекрасного --
христианин. Все, что отличается от христианина, к ногтю, будь это  Аполлон
или Венера Милосская. Все равно это демоны, черти, нечистая сила, ведьмы.
     Он уже занес было руку, чтобы перекреститься, а то и перекрестить эту
нечисть, но спину осыпало холодом. Это же нечисть вытащила их  из  пожара!
Перекрести, а что стрясется?.. Но, с другой  стороны,  отсюда  уже  и  без
всякой помощи могут найти дорогу. Утра бы только дождаться.
     Он потрогал мешок с чашей. Нет, молчит. Пока не испепелила, а ведь он
уже запятнан. Может быть, дает время искупить грех?
     Они  подходили  к   костру,   рассаживались.   Без   боязни,   скорее
по-хозяйски, но так, чтобы не тыкать в глаза, что они здесь владыки,  а  с
любыми пришельцами поступят, как изволят.
     Напротив Олега сидел Велес, все такой же огромный и  мохнатый,  каким
Олег его помнил всегда. Черные волосы росли даже на  лице,  только  вокруг
глаз оставалось место. Глаза были голубые, у всех, как помнил  Олег,  были
голубые, кто пришел в эти места сразу вслед за отступающим Льдом. У  Даны,
Леля, Овсеня.
     На плечах Велеса была мохнатая шкура.  Мог  бы  и  без  чужой  шкуры,
подумал Томас невольно, своя не хуже, но, видно, так положено.  Справа  на
поясе  Велеса  висела   дубина   с   кремневой   головкой,   крест-накрест
прихваченной ремнями. Не дубина, а скорее помесь каменного молота с боевым
топором.
     -- Приветствую, -- сказал Олег, -- А что слышно о Перуне? Явится?
     Голос Велеса был густым и мощным, словно шел из глубокого дупла:
     -- Эт раньше не приходил... А теперь придет точно.
     -- Почему? -- насторожился Олег.
     -- В мир явились новые боги. Сперва Перун не замечал, но они вошли  в
силу быстрее, чем он думал. Начинает тревожиться.
     Олег скривился:
     -- Только сейчас? Самоуверенный дурак. Поражение от  Таргитая  ничему
не научило.
     -- От Сварога? Тот и не посягал на власть  Перуна.  Своих  халупников
защищал, как мог, ничем другим не интересовался. И не интересуется. А  эти
новые... Они пришли с мечами. И оба неотступно завоевывают новые народы.
     Загремел гром в безоблачном небе, блеснула молния.  В  центре  поляны
вспыхнул огонь. Из дыма и пламени шагнул рослый старик с седой бородой  до
пояса, а огонь за его спиной исчез.
     Старик был в кольчуге поверх белой  рубашки,  белых  портках,  сапоги
красные, на двойной подошве и с железными подковками. Седые волосы красиво
ниспадали на плечи. На поясе висел короткий меч.
     Голубые глаза быстро оглядели всех, вычленили Олега.
     -- Ты?
     Олег развел руками.
     -- Признал?
     Перун сделал было движение то ли обнять волхва,  то  ли  ухватить  за
горло. Выражение глаз ежесекундно менялось, а лицо  дергалось.  Голос  его
был хриплый, полный боли:
     -- Какие люди были... Какие люди!
     -- Мы повзрослели, -- возразил Олег. -- И в самом деле стали  людьми.
Или... подошли к ним ближе.
     Перун безнадежно махнул рукой, отвернулся. Они  обнялись  с  Велесом,
затем он хлопал по плечам и обнимался с другими демонами. Томас  заставлял
себя помнить, что  это  безобразные  и  богопротивные  демоны,  какими  бы
благообразными стариками ни прикидывались. Еще Перун  произносил  какие-то
грохочущие слова, и в небе блистали ветвистые,  как  рога  оленя,  молнии,
грохотало, пролетали огненные птицы.
     Томас с удивлением и неприязнью поглядывал  на  Яру.  Она  сидела  на
торчащем корне, толстом и покрытом мягким мхом, рядом с нею  расположились
по кругу демоны в женских личинах. Они  хватали  с  пня,  что  появился  в
середке круга, яства и питье, жадно ели, пили,  орали  песни,  хвастались,
вцеплялись друг другу в волосы.
     Яра тоже, к его ужасу, протянула руку, взяла  с  пня  мелкую  жареную
птичку. Томас широко шагнул, ухватил за руку.
     -- Не смей!
     Ее огромные лиловые глаза, в полутьме темные, холодно смерили  его  с
головы до ног. Она сделала попытку высвободить руку, но Томас удержал.
     -- Почему?
     -- Это нечистое!
     Она оглядела еду на столе.
     -- Да, это пеклось не в печи. Но разве мы уже не ели печеное в  углях
костра?
     -- Это другое, -- пытался объяснить Томас.
     Она  снова  сделала  движение  освободить   руку,   но   не   слишком
настойчивое. Ее глаза встретились с его синими, полыхающими тревогой.
     -- А... Надо, чтобы чужак в темной хламиде побрызгал на это водой?
     -- Где его взять, -- возразил Томас. -- Но если ты будешь есть эту...
это, то ты погубить свою душу.
     -- Душу? А на что она мне?
     Томас отшатнулся, но руки не выпустил.
     -- На что бессмертная душа?.. Да у нас нет  ничего,  кроме  души!  Ты
погубишь себя навеки!
     На него стали обращать внимание. Велес услышал, подсел к ним ближе.
     -- Что говоришь? Нельзя есть? Почему?
     Томас сказал гордо:
     -- Я -- христианин! И она христианка. Я верую в бога Христа!
     Он изготовился к мученической смерти, грохоту, вспышкам  молний.  Эти
мерзкие чудища, сбросив благолепные личины, должны напасть, разорвать...
     Велес отхлебнул из братины, пробасил:
     -- Христа?.. Что-то слышал... Новый бог?
     -- Новый,  --  заявил  Томас,  он  дрожал  от  напряжения.  --  Самый
справедливый и добрый!
     Велес похлопал ему по плечу.
     -- Тогда не оставляй его, коли хороший... А чо?  Давай  и  ему  столб
поставим среди наших. Хороших надо  чтить,  понял?  У  них  от  этого  сил
прибывает. Чем больше о боге думаешь, говоришь, идешь его  путем,  тем  он
сильнее. А нехороший и без помощи на небеса взберется...
     Она погубила себя навеки, понял Томас обреченно. Она пьет  их  зелье,
ест их дичь, даже пляшет с ними.  А  нигде  так  полно  не  отдается  душа
дьяволу, как в бесовских танцах. А танцы -- все бесовские... От них  кровь
становится горячей даже у  него,  который  только  смотрит,  а  ноги  сами
дергаются, пытаются идти в богозапретный пляс. Угодные богу  танцы  только
те, когда  не  касаешься  в  танце  женщины,  когда  двигаешься  плавно  и
величаво, когда все мысли о высоком, аж скулы воротит от зевоты...
     С тоской, понимая, что губит себя  навек,  он  взял  кубок  с  вином,
залпом опорожнил. Вино было не лучше, чем сарацинское, но не сказать,  что
хуже. А мясо было как мясо, какое постоянно ел в походах: грубо  спеченное
на углях и плоских камнях. Правда, на редкость сочное, тает во рту.
     На миг встретился взглядом с Ярой. Оба, словно  испугавшись  чего-то,
одновременно отвели взгляды.
     Он ощутил чье-то присутствие. Резко  оглянулся  --  к  нему  неслышно
подходила, словно плыла, женщина неслыханной красоты. У Томаса перехватило
дыхание, а во рту сразу стало сухо и горячо. Дьяволица, но теперь понятно,
почему многие славные рыцари отдали душу дьяволу.
     -- Ты пил нашу воду и ел нашу соль, -- произнесла она медленно, голос
был красивый и низкий. -- Почему вдруг?
     Томас старался держать голос ровным, полным достоинства:
     -- Да просто так. А что?
     -- А не потому ли, что твоя спутница...
     -- С чего ради? -- возмутился Томас очень горячо, даже  не  дослушав.
-- Ради нее я не  пошевельну  пальцем!  А  уж  гореть  в  геенне  огненной
вместе...  Да  если  она  даже  в  раю  окажется,  чего  Господь  в  своей
справедливости не допустит, то я чтобы не встречаться с нею, сам попрошусь
в ад!
     Глаза женщины были полны симпатии. Слабая улыбка чуть  тронула  губы.
Она оглянулась на калику, тот скалил зубы, смотрел на нее хитро, с  тайной
насмешкой.
     -- Мир не меняется, -- сказала она негромко, -- Он только сбрасывает,
как ящерица, старую шкуру. Но сердце  все  то  же.  Сильное  и  горячее!..
Спасибо тебе, боец чужого бога.
     Томас не понял.
     -- За что?
     В руках женщины с легким хлопком возник  длинный  изогнутый  рог.  По
тому, как  держала,  Томас  понял,  что  рог  полон  до  краев.  Он  хотел
отказаться, христиане пьют-де только из кубков, но руки приняли  языческое
питье будто сами по себе.
     Женщина повернулась к поляне. Голос ее стал неожиданно сильным:
     -- Если отказывается Перун, если Велес против... то все же  я,  Леля,
беру их под защиту!
     Томас видел, как вскинулся от удивления калика. Глаза его
     расширились, он непонимающе смотрел то на  языческую  богиню,  то  на
железного рыцаря. Томас подсел к калике,  тот  был  занят  куриной  ногой,
жевал неторопливо, на друга лишь покосился зеленым глазом.
     -- Кто эта демонша?
     -- Леля, -- буркнул Олег. -- Богиня, дурень... Неужто так боишься?
     -- Боюсь, -- признался Томас. -- Не гибели, а  искушения.  Что  тело,
оно бренно, а вот душу бы не запятнать.
     -- Не путай душу с совестью.
     -- Сэр калика, ты меня не путай. Есть тело, есть душа.
     Пока они были заняты  богословским  диспутом,  Леля  увела  Ярославу,
что-то нашептывая ей на ухо. На миг они показались  Томасу  похожими,  как
сестры: рослые, статные, уверенные в своей красоте и здоровье.
     Томас провожал их  взглядом,  пока  они  не  скрылись  за  деревьями.
Вздрогнул, услышав сильный голос Перуна:
     -- Ну-ка, баба-яга, чем потешишь нас на этом раз?
     Баба-яга подобрала беззубый рот, прошамкала:
     -- Чем вас тешить, когда нового зреть не  желаете,  а  старое  уже  в
печенках?.. Ну, разве что наши гости на этот раз помогут?
     Олег равнодушно пожал плечами, а Томас вскрикнул с отвращением:
     -- Я? Тешить то, что противно нашей вере истинной?.. Да  я...  Да  ни
за...
     Резкий хлопок прервал его жаркую  речь.  Костер  внезапно  взметнулся
жарким пламенем. Багровый огонь поднялся  на  высоту  в  два  человеческих
роста, вверху с языков сыпались щелкающие искры. Томас отсел от жара, если
даже демоны отодвигаются, а им, как известно, адское пламя  в  самый  раз,
смотрел на бабу-ягу с подозрением.
     Она подвигала костлявыми руками, воззвала громко и нараспев:
     -- О благословенная Табити!.. В этот день  всеобщего  примирения  яви
нам согласие, дай знак!..
     Пламя внезапно упало до самых углей, хотя жар  не  снизился,  тут  же
взметнулось еще выше, чем раньше. Баба-яга сказала еще громче:
     -- Вот и лады. В этот час всеобщего примирения, когда мы не  враждуем
и не делим, внеси свою долю в наше веселье. Яви то место, о  каком  думают
наши гости. А мы поглядим, потешимся!
     В жарком пламени возникли сгущения, тени, двигались какие-то  фигуры.
Наконец на красноватом пламени все увидели  раскидистые  деревья,  поляну,
жаркий костер.
     Перун недовольно покрутил головой.
     -- Это все, что ты умеешь? Это мы и так видим.
     Баба-яга бросила злой взгляд на волхва.
     -- А что ж делать, если он на что смотрит, о том и думает?..  Погоди,
давай другого гостя поглядим.
     В пламени очистилось, некоторое время мелькали  смутные  тени.  Затем
пламя словно бы потемнело и так оставалось до тех  пор,  пока  злой  голос
Перуна не заставил гостей подпрыгнуть:
     -- Да что ты нам показываешь?.. Ни черта ж не видно!
     Баба-яга заторопилась:
     -- Погодь-погодь! Я ж не виновата, что  его  мысли  блуждают  черт-те
где! Табити!
     Из пламени донесся голос, щелкающий и шипящий:
     -- Я могу смотреть лишь через пламя.
     Олег толкнул Томаса локтем.
     -- У вас в замках чем теперь светят: масляными светильниками или  еще
факелами?
     -- И тем и другим, -- ответил Томас, вздрогнув, -- Только светильники
теперь называют лампадами.
     -- В твоем замке есть эти... лампады?
     Томас представил себе внутренние покои барона Стоуна, где светильники
были даже в коридорах. Видение как наяву встало перед  глазами,  он  почти
услышал запах подгоревшего масла, увидел высокие  своды  залов,  массивные
поперечные балки... и тут вдруг обратил внимание, что в пламени происходят
изменения!
     Картинка возникла сперва мутная, потом налилась светом.  Похоже,  они
смотрели через один из светильников в замке барона  Стоуна.  Томас  увидел
внутренние  покои,  коридоры,  потом,  словно  чуя  его   стремление,   их
неудержимо повлекло вдоль коридоров наверх,  замелькали  крутые  лестницы,
ступени бежали по винту, загибались внутри тесной башни.
     А потом возникло бледное лицо молодой женщины,  совсем  еще  ребенка.
Она была в дорогом платье, ниспадающем до самого пола, светлые волосы были
убраны под чепец, искусно вышитый серебром и жемчугом.
     Она держалась гордо выпрямленной, глаза сверкали. Голос был чистый  и
звонкий:
     -- Оставьте эти напрасные попытки, любезный брат! Вам это  ничего  не
даст!
     Изображение  сдвинулось,  видно,  Табити   взглянула   через   другой
светильник или факел. Теперь комнату было видно целиком. Томас застонал  и
не глядя похлопал по траве, разыскивая свой меч.
     В покоях Крижаны были еще двое. Сэр Гульд и сэр  Фулк,  оба  заклятые
враги Томаса. Он постоянно сбрасывал их с коней на турнирах, и хотя  коней
и вооружение, по правилам принадлежащие  ему,  возвращал  побежденным,  их
ненависть к Томасу почему-то только увеличивалась.
     -- Сними! --  проревел  Гульд.  Он  был  похож  на  огромного  вепря,
которого Томас заколол на прошлой неделе. Даже волосы на голове напоминали
щетину. -- Сними, не позорь наш род!
     Томас наконец увидел, из-за чего Гульд готов ударить младшую  сестру.
На решетке узкого окошка ветром трепало белый платок. Крижана  махала  им,
когда он ехал мимо замка, потом ее оттащили, но  она  привязала  платок  к
решетке. Неужели все три года он висит там и ветром его треплет?
     -- Этот платок останется до возвращения сэра Томаса!
     -- У тебя свадьба через две недели!
     Ее голос был тверд, как камни Стоунхенджа:
     -- Я дала обет ждать сэра Томаса три года. Я не нарушу. Когда истечет
последний день... да, я смирюсь с судьбой. И тогда не  думаю,  что  захочу
сказать "да" сэру Мелоуну, но я скажу. Для меня тогда будет уже все равно.
     Уже сэр Мелоун, подумал Томас с  отвращением.  Редкостный  трус,  что
умер бы от ужаса, возьми его в  доблестный  поход  против  сарацин.  Когда
король набирал молодых рыцарей, этот откупился,  а  соседям  объявил,  что
король оставил  его  защищать  земли  от  врагов,  что  могут  напасть  на
Британию. Такие трусы после любой войны объявляют себя героями, твердят  о
своих подвигах так усердно, что сами начинают верить!
     Фулк, который помалкивал, сказал примирительно:
     -- Сэр Томас -- доблестный рыцарь, кто спорит? Но Господу нашему тоже
нужны такие рыцари для битв и переворотов там, наверху... Не  случайно  же
герои гибнут быстрее, чем простые воины. А никчемные йомены вовсе живут до
глубокой старости. Так  что  сэр  Томас  давно  уже  поглядывает  на  нашу
Британию сверху... Или  поглядывал  первые  год-два...  я  хотел  сказать,
день-два.
     Голос Крижаны был холодным, как лед:
     -- Объяснитесь, доблестный сэр. Я не поняла ваших намеков.
     -- Борьба за истинную веру идет как на земле, так и наверху. Небесное
воинство Христово,  под  предводительством  доблестных  рыцарей  архангела
Михаила и архангела Гавриила неустанно бьется с сарацинами и там, наверху.
Наши войска вторгаются в их магометанский рай, жгут  и  грабят,  повергают
наземь  идолов,  берут   богатую   добычу...   Но,   как   бы   выразиться
поделикатнее... в магометанском раю к каждому  праведнику  приставлено  по
десять тысяч гурий. Гурия -- эта сладкотелая дева, обученная всем  утехам,
способная дать мужчине намного больше, чем может  даже  вообразить  земная
женщина... да еще из  холодной  Британии...  да  еще  обученная  читать  и
писать...
     Томас задвигался нервно. Мерзавец говорит  правду,  тем  опаснее  его
речи. Сарацинские женщины  в  самом  деле...  Вспомнишь  иной  раз,  спина
краснеет от стыда, а чресла переполняет языческая мощь.  А  уж  в  их  раю
должны быть вовсе волшебницы по этой нечестивой, но губительной части...
     Изображение  начало  меркнуть,  словно  в  светильнике  заканчивалось
масло. Баба-яга подвигала руками, Табити что-то пробормотала,  потом  свет
стал ярче.
     Покои Крижаны были видны с другой стороны. Она стояла  теперь  слева,
Томас хорошо рассмотрело красное от  вечного  пьянства  лицо  Гульда,  его
вздутый живот, короткие заплывшие жиром руки. Фулк посматривал  хитро,  он
всегда умел добиться больше языком, чем мечом.
     -- Мы все знаем сэра Амальрика, -- сказал он вдруг. -- Он  клялся  на
Библии, что Томас упал с башни Давида. Он своими глазами  видел,  как  сэр
Томас рухнул на каменные плиты у подножья. А ведь башня Давида лишь на три
пальца ниже, чем Вавилонская!
     -- Не верю, -- отрезала Крижана. -- Разве что сэр  Амальрик  его  сам
подтолкнул...
     -- Упаси Господи!
     -- Но об этом он клясться не станет, не так ли?
     Фулку надоело препираться, отрезал, как отрубил топором:
     -- Через две недели. К свадьбе начинаем готовиться сейчас. Я не  верю
в возвращение в последнюю минуту. Если бы мог,  он  бы  вернулся  еще  год
назад. А то и два.
     Гульд добавил смиренно:
     -- А то и не уезжал бы вовсе.
     Лицо Крижаны было белым, как мел, сердце Томаса разрывалось от  горя.
Но голос ее был так же резок, как и голос старшего брата:
     -- Я верю в возвращение сэра Томаса так же,  как  верую  в  Христа  и
Пречистую Деву. Он не бросает слов на ветер. Он вернется вовремя.
     Пламя взметнулось выше, взревело, и  картины  замка  погасли.  Вокруг
костра сидели молча, даже кикиморы притихли, а мавки  перестали  хихикать,
смотрели на печального рыцаря с горячим сочувствием.
     Баба-яга молчала, и без  того  видно  --  потешила.  Ведьмы  вытирали
слезы, жалостливо хлюпали носами. Одна из мавок, размазывая слезы по  всей
морде, смотрела на молодого рыцаря покрасневшими глазами.
     -- Ба-а-атюшка!... Надо-о-о помочь...
     Велес огрызнулся:
     -- Через неделю смогем. А сейчас -- сама знаешь.
     -- Ему всего две недели осталось!
     Велес пожал плечами.
     -- На одной девке свет  клином  не  сходится.  Другую  найдет....  Ну
ладно-ладно, сходится свет! Но мы в неделю  примирения  не  можем  вредить
другим.
     Олег кашлянул, сказал негромко:
     -- Вы придерживаетесь таких правил. А противник?
     Велес сказал грозно:
     -- А что противник? Разве правила не для всех?
     -- Правила лишь для равных, -- сказал Олег внятно. -- А в мир  пришел
молодой и очень злой бог... и  болезненно  ревнивый.  Он  боится  честного
поединка. Потому он  только  себя  объявил  богом,  а  всех  остальных  --
грязными и подлыми демонами. А раз так, то  какие  могут  быть  правила  с
демонами, исчадиями тьмы? Их  надо  просто  истреблять  всеми  средствами.
Честными и нечестными. Особенно нечестными, ибо они, то бишь вы, --  враги
всего рода человеческого!
     Велес от удивления раскрыл рот.
     -- Мы?
     -- Не нравится?
     -- Но это ж брехня!
     -- Зато какая. В большую брехню верят лучше. А грандиозную  --  сразу
принимают. Так вы все просто вне правил, вне законов. Вы все -- силы тьмы,
так объявлено. И вы  еще  собираетесь  придерживаться  каких-то  правил  в
борьбе с таким противником!
     Красные сполохи костра играли на его лице. Оно  выглядело  еще  более
жестоким,  чем  их  нечеловеческие  лица.  Красные  волосы  сами  казались
пламенем. А зеленые глаза блестели, как  два  изумруда,  всегда  холодные,
бесчувственные.
     Перун двинул плечами, смотрел хмуро.
     -- Не пойму, в чем твоя сила. То, что я вижу, одни твои  поражения...
С  треском,  сокрушительные!  Но  твоя  мощь  растет.  Когда  мы  с  тобой
встретились впервые, я был самый могучий  бог  на  свете.  Помнишь?  Самый
молодой, сильный, красивый. Мне поклонялись  все  на  свете,  приносили  в
жертву самых красивых женщин, лучших коней... А ты только вышел из Леса, в
соплях путался, тени своей  пугался,  на  коня  кидался  с  вилами  --  за
безрогого лося принял... Но вот ты --  молод  и  силен,  хотя  ты  простой
смертный, а я, бессмертный бог, уже стар. И силы мои не те.
     -- Войны становятся все злее, -- напомнил Олег.
     -- Их ведут другие боги. Не понимаю,  как  получается  у  тебя?  Даже
сейчас, когда в мир пришли новые боги, могучие и ревнивые?
     Олег подумал, пожал плечами.
     -- Наверное, потому, что мой бог -- разум.  Знание.  Я  это  насаждал
всегда, всюду. А наш мир, несмотря на все зигзаги, все же умнеет. А я  как
жрец становлюсь сильнее.
     -- Не как бог? Или ты как тот  с  дудочкой...  запамятовал,  как  его
звали, теперь он Сварог?
     Олег рассмеялся, но в смехе сожаления не было.
     -- Мой мир вообще без богов. Так что богом я не стану в любом случае.
Но ты не тревожься. Это лишь сначала мне казалось  легко.  Царство  разума
выстроить во сто крат труднее, чем царство веры. Очень непросто мне даются
даже самые крохотные шажки!



                                 Глава 14


     Улучив момент, калика шепнул Томасу:
     -- Ума не приложу, как тебе удалось склонить их на  свою  сторону.  Я
уже все способы перепробовал, все доводы привел. Если в  самом  деле  Леля
поможет...
     -- Эта красивая женщина?... Она в самом деле богиня?
     -- Богиня любви и красоты.
     -- А... славянская Афродита?
     -- Афродита -- значит рожденная из пены. Ты  думаешь  случайно  в  ее
имени корень "род", "родить"?.. Словом, нам даже помощь Лели  сгодится.  А
ежели еще и других склонит помочь?
     -- Если ты, мудрый, не уболтал, что я могу?
     Калика покачал головой.
     Томас краем  глаза  следил  за  светлеющим  небом.  Звезды  померкли,
вершины деревьев видны хорошо. Это здесь, в окружении дубов  темно,  а  по
остальной земле  уже  победно  идет  рассвет.  Вот-вот  из-за  Края  Земли
вырвется божественный луч, подожжет облака, пойдет вниз...
     Когда вершины деревьев заблистали оранжевым, он сжался, изготовился к
грохоту, вспышкам... словом, нечисть должна исчезать не просто, а с дикими
стенаниями, воплями, богохульством. Так обещал  их  полковой  капеллан.  А
поляну заполонят запахи серы и паленой смолы.
     -- Томас, -- поинтересовался Олег, -- ты что  надулся,  как  мышь  на
крупу? Или живот схватило? Признаться, еда у них грубая, хоть это и  боги.
Они ничему не учатся, вот их главная беда. Потому их дни сочтены.
     -- Их дни сочтены не потому, -- нашел в себе силы возразить Томас.
     Солнечный огонь медленно сползал по стволам. Костер уже  догорел.  От
углей еще несло жаром, но багровый свет подернулся серым пеплом.
     Калика говорил еще что-то  мудрое,  но  не  очень  нужное,  но  Томас
напрягся, остановившимися глазами  следил,  как  яркий  луч  опустился  на
уровень человеческой головы...
     И тут увидел с ужасом, что из темной чащи вышли языческая богиня Леля
и Яра. Они отсутствовали почти всю ночь и сейчас все еще беседовали  тихо,
шли медленно, касаясь друг друга  кончиками  пальцев.  Но  солнечный  луч,
Томас это видел отчетливо, продырявил зеленую листву  как  раз  у  них  на
пути! В утреннем  полумраке  этот  луч  выглядел  огненным  мечом  в  руке
грозного архангела, который перегородил дорогу нечестивым.
     Томас бросился навстречу. И  с  ужасом  увидел,  что  опаздывает.  Им
оставалось два шага. Лада  на  миг  запнулась,  что-то  объясняя,  но  Яра
продолжала двигаться, ее длиннющие, как у цапли, ноги несли ее  прямо  под
карающий и всесжигающий луч...
     Томас сцепил зубы, зажмурился. В  глазах  ослепительно  блеснуло.  Он
переждал, пока перестанут плавать красно-багровые круги, обреченно раскрыл
глаза, в душе было холодно и гадко.
     Лада и Яра неспешно шагали уже по залитой солнцем поляне. Их  золотые
волосы горели, как расплавленное золото, тяжелыми водопадами ниспадали  на
прямые спины. Искорки прыгали в волосах, похожие на крохотные солнца.
     Он испустил вздох облегчения.  Значит,  это  он  зажмурился  с  такой
силой, что  посыпались  искры,  а  потом  потемнело.  Но  почему  с  этими
женщинами ничего не случилось? Даже Яра должна если не сгинуть под  ударом
солнечного бича в руке бога, то по  крайней  мере  покрыться  в  наказание
безобразными язвами. А уж языческая демоница... демонесса...
     Леля обратила внимание на встревоженный вид рыцаря:
     -- Сэр витязь, что стряслось?
     -- Это он о нас беспокоился, -- сказала Яра язвительно, -- чтобы  нас
зайцы не задрали. Он зайцев совсем не боится!
     Томас вспыхнул:
     -- Да что б я... Да пусть вас хоть медведи...
     Яра кивнула на него с пренебрежением.
     -- Я ж говорила!  Языком  молотит,  как  помелом!  И  прекрасных  дев
спасает, и зверей не страшится... А теперь видно, каков на самом деле...
     Проходя  мимо,  Леля  подарила  озверелому   от   возмущения   Томасу
понимающую улыбку. За эту улыбку он простил ей  даже  то,  что  она  самая
красивая из собравшихся демонов. Ведь красота -- это личина,  под  которой
Сатана помогает прятать мерзкое нутро. А чем красивее, тем в большей чести
у врага рода человеческого.
     Но когда он отвернулся, Яра была задумчивой, она странно посматривала
на молодого рыцаря, опускала взор. В лиловых глазах было  смятение.  Томас
отвернулся, не выказывать  же  бесчувственной  женщине,  что  беспокоился.
Обещали довезти ее жениху в целости и сохранности. Иначе не заплатит!

     Небо постепенно светлело. Костер догорал, багровые угли  рассыпались,
подергивались серым пеплом. Перун пошевелил веткой в  золе,  словно  искал
испеченное мясо.
     -- Если ты прав, то нам надеяться не на что?
     Древние боги, а ныне демоны,  как  неустанно  напоминал  себе  Томас,
чтобы душить в зародыше зарождающуюся симпатию к  этим  созданиям,  сидели
уже тихо, уставшие от бесовских плясок. Все лица были обращены  к  калике.
Тот выглядел невеселым, глаза запали.
     -- Это пройдет, -- твердил он, -- пройдет.
     -- Когда? -- спросил Перун.
     Томас ощущал, что вопрос задали все обитатели прошлого  мира.  Калика
поднял голову.
     -- Это не зима, что приходит, а затем уходит... Что сейчас с  нами  и
со всем миром -- это не само пришло, это мы, люди, сотворили... Потому что
боги и звери молчали. Как птицы, рыбы, деревья и гады с насекомыми. Только
люди меняли мир. Но каким он будет  завтра,  тоже  зависит  от  людей.  Вы
знаете, что в последнее свое творение,  людей,  измученный  Род,  чувствуя
свое бессилие, просто влил свою кровь... Тем  самым  он  отказался  больше
творить как верховный бог, это было  распределено  между  людьми.  Каждому
досталось по капле, но когда в жилах течет капля  крови  самого  Творца...
Люди стали со-творителями!
     Велес покачал головой.
     -- Да, натворили...
     -- А что, творят только разумное, доброе, вечное?.. Творят всякое. Но
все равно, это лучше, чем  ничего  не  делать.  Стоять  на  месте  --  это
сползать обратно в Хаос. Люди не стоят на месте.  Они  тянут  мир  вперед,
тянут  назад,  толкают  в  сторону,  даже  на  край  пропасти,  заставляют
двигаться быстрее или ползти как черепаха, они бьются между собой  уже  не
только за кусок мяса, но и за то, куда миру идти, каким быть!  Такого  еще
не было. Таким мир стал только теперь. Штиль хуже самой сильной бури!
     В наступившей тишине слышно было, как далеко-далеко  закричал  петух.
Томас вздрогнул, напрягся: все должно рассыпаться,  развеяться  в  дым,  а
исчадия демонов с ужасными криками обратятся в  черный  дым  и  устремятся
обратно  в  ад,  откуда  прибыли.  Даже  прекрасная  ангелоподобная   Леля
превратится в нечто жуткое, клыкастое, прежде чем рассыпаться в прах.
     Петух прокричал снова. Велес нарушил тягостное молчание:
     -- Надо чаще собираться... Авось,  будем  хоть  знать,  что  с  миром
делается. Ведь мы его тоже меняли...
     Томас спросил шепотом у Яры:
     -- Но ведь, как я понял калику, эти демоны...  эти  старые  боги,  не
меняли мир?
     -- Велес, -- ответила она таким жарким шепотом, что у него заполыхало
ухо, -- если верить калике, первый из людей, кто придумал каменный топор и
стал охотиться на зверей. И других приучил. Потом  он  стал  богом  охоты.
Вообще среди богов, созданных Родом, много богов, которые  из  людей  сами
стали богами. Ну, тоже как и Велес. Перун вон  весь  помешан  на  воинских
подвигах, воинской чести и славе, он  был  лучшим  воином  на  всем  белом
свете, он доказывал, что именно война улучшает  породу  людей,  заставляет
больше трудиться... Словом, он стал богом войны,  как  и  другие  боги  из
людей, через своих последователей.
     Прокричали и третьи петухи. Усталые боги прошлых времен  поднимались,
исчезали. Кто просто  уходил  в  лес,  кто  подолгу  прощался  с  другими,
обнимался, проливал слезу, а кто и словно растворялся в воздухе.  Ни  тебе
черного дыма, ни запаха серы и смолы. Даже адским пламенем не  пахнуло,  к
немалому облегчению и одновременно разочарованию Томаса.
     -- Петух прокричал, -- сказал Велес угрюмо, --  гулянка  кончается...
наступает время деловых людей.
     Последние двое лесных  жителей  просто  нырнули  с  мест  в  багровую
россыпь углей, словно в родное болото. Томас ощутил жар, словно  его  душу
уже жгли, пронзив вертелом, над костром.
     Теперь уже ясно, что все их ночные гости пришли из ада!
     Когда трое странников остались одни, калика еще сидел, уронил  голову
на руки, а Томас насторожился, подбежал к краю поляны.
     Их кони, на которых они прибыли сюда, исчезли. Вместо  них  с  кустов
обрывали желтые  листья  трое  самых  совершенных  созданий,  каких  Томас
когда-либо видел.  Нет,  самым  совершенным  созданием  была  его  невеста
Крижана, но следом за нею стояли эти трое сказочно прекрасных  коней.  Все
трое уже оседланные, с полными седельными сумами. Вороной  жеребец,  белый
конь и гнедая кобыла с хитрыми глазами. У всех были длинные гривы,  тонкие
мускулистые ноги и у каждого грудь бугрилась сухими мышцами.
     -- Кони... -- прошептал Томас так, словно боялся спугнуть бабочек. --
Пресвятая Дева! Это нам?
     -- Мне и Яре,  --  буркнул  калика,  поднимаясь.  Он  повел  плечами,
разминая после долгой ночи. -- Одного придется взять в запас...  Ты  ж  не
примешь в дар от демонов?
     Томас оскорбился:
     -- Думаешь, струшу?.. Я поскачу на таком коне, даже если он на полном
скаку может обратиться в дым! Да я на таком коне... Да я... Если  он  даже
от самого дьявола из рук в руки...
     Калика взял себе черного, как  ночь,  жеребца,  Ярослава  вскочила  в
седло гнедого, не дожидаясь помощи  благородного  рыцаря.  Томас  медленно
подошел к белому, как снег, жеребцу, чувствуя значимость  момента.  Белого
коня  всегда  отдают  вожаку,  предводителю.  Он,  Томас  Мальтон,  должен
вернуться в Британию на белом коне. Да и мешок с чашей демоны  приторочили
именно к седлу белого жеребца.
     Только одно смутно беспокоило.
     У всех  троих  коней  глаза  были  багровые,  словно  внутри  черепов
полыхало адское пламя.



                               ЧАСТЬ ВТОРАЯ

                                 Глава 1


     Дорога сама бросалась под ноги, а встречные деревья летели навстречу,
как брошенные рукой великана. Кони мчались, словно  северный  ветер,  люди
лишь пригибались под низкими ветками, судорожно задерживали дыхание, когда
кони-звери взмывали над мелкими оврагами, перепрыгивали разломы, валежины,
пни.
     Томас побаивался за своего белого  коня,  все-таки  несет  настоящего
рыцаря в настоящих доспехах, а они железные, но  тот  скакал  все  так  же
впереди, сухой и неутомимый. Если бы под ним  были  камни,  а  не  влажная
земля, летели бы искры. И Томас не был уверен, что не  пахло  бы  серой  и
горящей смолой.
     Яра в этих местах не бывала,  Томас  тоже,  дорогу  указывал  калика.
Правда, дорог он тоже не знал, но на Руси, как он сказал, дорог нет  вовсе
и вряд ли будут, зато  есть  направления.  Он  и  вел  маленький  отряд  в
северо-западном направлении, ориентируясь по солнцу.
     Когда дорога два дня незаметно  спускалась  ниже,  так  же  незаметно
сырая земля перешла в мокрую, а  среди  леса  все  чаще  стали  попадаться
болотца и болота. Огненные кони, готовые по твердому нестись, едва касаясь
земли, начали увязать, чистая кожа покрылась потеками  грязи.  Теперь  уже
калика ехал на расстоянии  от  Томаса,  белоснежный  конь  забрасывал  его
комьями грязи, а Яра плелась еще дальше, берегла одежду.
     Томас оглядывался, наконец сказал с беспокойством:
     -- Сэр калика, ты бы поменялся с женщиной!
     Олег в задумчивости осмотрел свою звериную, пропахшую потом шкуру.
     -- Я тоже думаю, что это ей больше к лицу...
     -- Да нет, местами.
     -- Беспокоишься?
     -- Конечно! Если ее что сцапает, какой овощ мы получим от ее жениха?
     -- От хвоста уши, -- согласился Олег. -- Жаль будет.  Столько  везли,
кормили...
     Яра с подчеркнутой неохотой поменялась с каликой местами, но, как  он
заметил, вскоре уже держалась к рыцарю ближе, чем раньше он  сам.  Видимо,
ее гнедая кобылка не на шутку заинтересовалась белым красавцем жеребцом.
     Когда болота пошли так часто,  что  приходилось  петлять,  слезать  с
седла и вести коней в поводу, Томас бурчал раздосадованно:
     -- Что за земли! То ли  дело  в  сарацинских  песках...  Сэр  калика,
почему здесь на Руси столько болот?
     -- Эт чтоб тебе было привыкшее явиться  в  Британии.  Там  болот  еще
больше. А здесь болотам пришел конец... Это раньше было Болото Настоящее.
     -- Настоящее? А это какое?
     -- Эти болота перед тем что брызги с лап не самой крупной лягушки.
     -- А как же на нем рос лес?
     -- Сэр Томас, когда-то по этому самом месту ползла  льдина.  Так,  не
самая огромная, всего высотой в две-три версты.  Не  таяла  ни  летом,  ни
зимой. И не было здесь жизни никакой вовсе... Люди? Они тогда жили на  том
месте, где сейчас сарацинские пески. Там были болота и вот такой же лес...
Потом  на  белом  свете  потеплело,  а  здесь  и  вовсе  началось  Великое
Отступление Льдины. Она таяла, отодвигаясь дальше  на  Север,  где  сейчас
царство Льда. На том месте,  где  была  Льдина,  образовалось  исполинское
Болото, которое не высыхало ни летом, ни зимой. Но шли годы... какие  годы
-- века!.. и среди пересыхающих болот появились трава, кусты, потом чахлый
лесок, а затем уже и такой Лес, что в южных странах не  поверят,  в  глаза
плюнут.
     -- Да уж, -- согласился Томас. Он  пучком  травы  попытался  обтереть
коня  от  грязи,  но  отшвырнул:  впереди  виднелось  новое  болото,  шире
прежнего.
     -- Тогда-то и пришли сюда первые охотники из южных стран, где  раньше
были цветущие долины, а сейчас  --  жаркие  пески.  Они  основывали  новые
племена среди болот, с  ними  продвигались  вслед  за  отступающим  льдом,
забирались все дальше к  северу.  Среди  них  были  славы,  давшие  начало
славянским народам, германцы, от которых пошли все западные племена,  ныне
-- народы, и... другие. Не все выжили, большая часть сгинула среди  болот.
Выжили сильнейшие.
     -- Сэр калика, что-то я не понял...  Выходит,  когда-то  и  эти  леса
переведутся?
     --  Переведутся,  --  подтвердил  Олег.   Подумав,   поправился:   --
Переведут. Это люди истребили леса в ныне мертвых песках. А без лесов, сам
понимаешь...Вспомни сарацинские пустыни. Да ты не  горюй.  Всему  когда-то
приходит конец. Даже солнце погаснет через каких-нибудь восемь  миллиардов
лет.
     -- Сколько-сколько?  --  переспросил  Томас  встревоженно.  Лицо  его
побледнело.
     -- Через восемь миллиардов.
     -- Уф, чуть сердце не выскочило! Это ж надо так пугать,  сэр  калика!
Мне послышалось, через восемь миллионов. Значит, эти болота  так  и  будут
тянуться до самой Британии?
     -- Ну, разве что для разнообразия будут прерываться болотистым лесом.
А еще придется преодолеть полоску соленой воды. И очень мокрой. Вся Европа
живет в лесу, сэр Томас!
     Они выехали на огромную поляну. Ее пересекал  широкий  ручей,  по  ту
сторону виднелось с десяток домиков, перед каждым был распаханный  огород.
Томас кивнул в их сторону.
     -- Даже они? Они землепашцы, а не охотники.
     -- Халупнику до землепашца, -- проворчал Олег,  --  что  плотнику  до
столяра... Ты найди на  свете  землепашца...  или  халупника,  который  не
охотничал бы, не ловил рыбу, не собирал в лесу хворост, не рубил  деревья,
не заготавливал  ягоды,  грибы,  уголь,  лыко  для  лаптей  и  березу  для
растопки, не ставил капканов и ловушек на зверей, силков на птиц...
     Томас поднял руки.
     -- Сдаюсь. Мы все еще лесные люди.
     -- Уже лесные!
     Яра слушала молча, в спорах не участвовала. Держалась она поблизости,
на ее чистом лице иногда возникало загадочное выражение, словно она  знала
некий секрет.
     Олег кивнул на свежепробитую тропку.
     -- Смело начали ходить.
     Томас не понял.
     -- А что тут смелого?
     -- Каждое племя огораживается засеками, сам намучался, не забудешь.
     -- Не забуду, -- содрогнулся Томас.
     -- А  здесь,  не  довольствуясь  лазами  да  скрытыми  тропками,  шли
напрямую. Это раньше мало того, что петляли, да еще  и  ходили  вразбивку,
чтобы трава поскорее зарастала на следах. Видно, сильно побили  половецкую
силу, не скоро их матери вырастят новых  бойцов,  не  скоро  отважатся  на
новый поход...
     Яра сняла с седельного крюка баклажку. Это не укрылось от Томаса:  он
командовал походом, и от его глаз ничто не укрывалось. Особенно, когда это
касалось женщины с лиловыми глазами.
     -- Зачем?
     -- Я хочу пить.
     Калика смолчал, а командующий походом сказал наставительно:
     -- Если поддаться первому же  желанию  напиться,  то  будешь  хлебать
воду, как свинья, весь день. А день только начался.
     Яра заколебалась -- надменный англ чересчур грубил, назло ему  стоило
напиться, даже больше, чем хотелось бы, пусть сам  лопнет  от  злости,  но
калика громко хмыкнул, а Томас неожиданно закончил:
     -- И кто много пьет в пути, опухает, как с перепоя.
     Яра заткнула баклажку и повесила обратно.

     Олег первым вычленил из золотых и красных листьев нечто знакомое:
     -- Кажется, повезло... Лесная избушка!
     -- Баба-яга? -- оживился Томас.
     -- Размечтался.
     -- А что? Может быть хуже?
     -- Еще как.
     -- Что?
     -- А ничо. Простая лесная избушка.
     Избушка стояла на широкой естественной  поляне.  Квадратная  клеть  с
одним окном, крыша односкатная, дверь небольшая и, как заметил  Томас,  из
толстых  досок,  с  деревянными  капами,  насаженная   на   березовые   же
вдолбленные в стену крюки.
     Олег снял колышек, которым дверь  была  закрыта  от  лесного  зверья,
шагнул вовнутрь. Томас зашел следом и понял, что избушка попросту  наросла
из обычного костра, каким пользовались они,  а  до  них  тысячи  и  тысячи
безымянных охотников. Вначале костер попросту обкладывали камнями, а  ложе
для сна выстилали камнями, потом камни поднимали  вверх,  творили  стенки,
сводили вместе. Щели придавали тягу.
     -- Таган, -- сказал Олег и  кивнул  на  очаг,  сложенный  из  крупных
камней.  --  Не  ложись  близко.   Огневушка-поскакушка   может   во   сне
пригрезиться...
     -- А что потом?
     -- Ну... кому что.
     Каменка была раскалена. Угар выветрился вместе с  угасающими  углями.
Олег закрыл кляпом дымоход в  стене,  остаток  ночи  остались  купаться  в
смоляном запахе, теплом, исцеляющем. За стенами шумел ветер, стучал дождь,
а здесь было тепло и уютно.
     Яра представила себе, как бы они  ночевали  там,  в  лесу,  не  найди
лесную избушку, плечи сами  собой  передернулись.  Тут  даже  летом  спать
защищенно от ненавистного гнуса, мошки, комаров, слепней и оводов  --  дым
изничтожит легко, а потом, судя по тому как тщательно  рубили  избу,  сюда
муравей не заползет,  не  обломав  усиков  и  не  ободрав  боков.  "Косяки
прирублены, -- подумала она, клюя носом, -- комар носа не подточит..."
     -- Все, -- донесся усталый  голос  калики,  --  пора  спать...  Утром
вставать рано.
     Томас косился на широкие нары из тесаных плах. В избушках еще мельче,
как объяснил калика, спят обычно на лавках, здесь  же  для  ночлега  места
больше, теплее. Томас ляжет с краю, привык спать чутко, да и вожак  должен
самое трудное брать на себя. Калику стоит положить к стене, пусть и во сне
слушает, что делается за стеной, там, в лесу...
     Когда Олег встал на лавку и залез на полати, Томас кивнул Яре.
     -- Теперь ты.
     Она вскинула брови.
     -- Там троим будет тесновато.
     Он хотел ответить, что ему тесно с нею  и  среди  широкой  степи,  но
заставил себя ответить учтиво:
     -- Рыцари должны охранять  сон  стариков,  увечных,  детей,  дураков,
беременных женщин...
     Ее лиловые глаза метнули молнию.
     -- А я кто, по-твоему?
     Томас широко улыбнулся, развел руками.
     -- Вообще-то я не закончил перечень,  но  раз  уж,  как  говорил  наш
полковой капеллан, если свинья перебила Кирие Элейсон, то  пусть  же  сама
богу молится... Там было что-то еще, но ты можешь закончить сама.  Словом,
я лягу на лавке возле двери. Я сплю чутко, как сторожевой пес!
     Яра кивнула, поднимаясь на полати.
     -- Тогда тебе лучше ложиться под лавкой. На тряпочке.

     Утром жарили на камнях мясо. Яра отлучилась к ручью, Томас  покосился
ей вслед опасливо.
     -- Сэр калика, это не женщина.
     Калика тоже оглянулся на закрытую дверь.
     -- Да?..  Гм...  А  мне  показалось,  что  очень  даже  женщина...  В
некоторых местах даже слишком...
     Томас вспыхнул:
     -- Сэр калика, я не об этих местах! Я против них  ничего,  даже  тех,
где слишком... Против тех, где слишком, даже очень не против. Еще  как  не
против!.. Но я считаю, что дело женщины -- сидеть и ждать.
     -- Ты считаешь или...
     -- Моя вера считает! Женщина должна сидеть в каменной башне...
     -- А у нас во тереме...
     -- Смотреть вослед отъезжающему рыцарю и махать  платочком.  А  потом
ждать его возвращения и блюсти. Можно даже в поясе целомудрия.  А  с  нами
едет не женщина, а Сатана в юбке!
     Калика оглянулся, с сомнением покачал головой:
     -- Вряд ли. Ведьма -- это точно, можешь не сомневаться, у меня на них
нюх, а насчет Сатаны -- это слишком... Вообще-то ты прав насчет  сидеть  и
ждать. Да еще чтоб  и  рта  не  открывала.  С  дурами  всегда  себя  орлом
чувствуешь. И мудрым вдобавок. Для дур, что в высоком тереме... аль башне,
мы всякие хороши. Они ж не различают!.. А  с  умной  да  такой,  что  сама
чего-то стоит, вся жизнь как на иголках. Надо еще  доказывать,  что  выше,
что умнее, сильнее, что вообще что-то стоишь... И каждый день  доказывать,
потому что она может умнеть, а тебе ж нельзя тогда топтаться на  месте?  А
то и сползать вниз? Ты прав, мне даже  нравится  вера  Христа.  Она  сразу
женщин ставит где-то между коровами и попугаями. А нас, мужчин, без всяких
трудных, хоть и честных турниров, сразу -- в победители! Верно, сэр Томас?
     Томас неуверенно кивнул. Брови его сдвинулись, взгляд  был  устремлен
вдаль. Калика исподтишка любовался непривычным зрелищем. Рыцарь думал!

     Кони шли споро, дорога пошла ровнее, утоптанная, добротная, а  болота
и топи все чаще были вымощены бревнами. Томас торопил коня, жадно  смотрел
вперед.
     -- Впереди -- Британия!
     Яра спросила у Олега преувеличенно громко:
     -- О чем это он постоянно бурчит, словно боится забыть?
     -- Это большое болото за  Муромским  лесом,  --  пояснил  Олег  очень
серьезно, -- Большое и туманное.
     Яра удивилась:
     -- Муром? Он же остался на востоке! Мы должны подъезжать к Турову или
Берестью.
     Олег поморщился:
     -- Яра... Мы же на Руси.
     Томас  уловил  что-то  в  голосе  калики,  предостережение,  что  ли,
насторожился:
     -- Что за Муромский лес?
     -- Сейчас увидишь. Он прямо перед тобой.


                                 Глава 2


     Впереди вырастал лес,  дорога  нырнула  под  сень  могучих  деревьев.
Лесные великаны стояли  друг  от  друга  поодаль,  они  не  мелочь,  чтобы
держаться стадом или стайками. Каждый из них сам по себе  кое-что  значит,
остальные деревья это знают. Как и всякие там коротко живущие люди,  звери
и птицы.
     Яркие лучи пронизывали редкую листву  огненными  стрелами.  На  земле
двигались солнечные пятна, едва успевая за ветками,  которыми,  как  щенок
тряпкой, играл ветер.
     Когда деревья раздвинулись, они  невольно  придержали  коней.  Поляна
была  с  небольшое  поле,  трава  вытоптана,  а  посредине   гордо   стоял
исполинский дуб. Такие дубы вовсе высятся на просторе или же делают вокруг
себя поляны, ветвям нужен простор, но этот дуб был особый...
     Томас выругался,  лошадь  под  Ярой  тревожно  заржала.  Вокруг  дуба
кучками лежали кости: человечьи и лошажьи,  дотлевала  конская  сбруя,  на
каждой кучке  белел  череп.  На  последнюю  не  хватило  черепа  людского,
неизвестный шутник водрузил конский.
     -- Дракон? -- предположил Томас.
     Он привстал в стременах, пальцы  щупали  рукоять  меча.  Яра  сказала
дрожащим голосом:
     -- Скорее баба-яга...
     Олег чувствовал на себе вопрошающие взгляды.
     -- Не знаю... Драконы в лесу  не  водятся,  им  крылья  растопыривать
ветки не дадут. Баба-яга вообще  мяса  не  ест.  Она  все  травами,  дурью
мается. Жизнь продлевает, мафусаилистка чертова..
     Кони,  нервно  фыркая,  продвигались  через  поляну,   под   копытами
хрустели, рассыпаясь в прах, кости. Путники были в десятке шагов от  дуба,
когда Яра вскрикнула, указала наверх.
     Все верхние ветви были увешаны оружием. На самой маковке  поблескивал
легкий длинный кинжал с узким лезвием. Томас с замиранием  сердца  признал
мизерикордию, ниже висели легкие половецкие  сабли,  короткие  акинаки  из
бронзы и плохого железа, а ниже располагался ряд длинных  мечей  викингов.
Еще ниже на  ветках  покрепче  висели  тяжелые  мечи  русичей  и  огромные
двуручные рыцарские спаты.
     Щиты были прикреплены вперемешку с мечами. Круглые, квадратные,  иные
даже в рост человека, а были и  размером  разве  что  с  блюдце.  Одни  --
плетеные из ивовых прутьев, другие из доски, обтянутой кожей, но три  щита
были из настоящего железа, к тому же  украшенные  медными  полосами,  один
даже с гербом.
     За зелеными ветками Томас узрел  почти  целый  рыцарский  доспех,  на
шлеме еще трепалось по ветру помятое перо диковинной птицы. Доспех  был  в
рыжих потеках: то ли покрылся ржавчиной, то ли его вывозили в глине..
     -- Сэр калика, -- проговорил Томас с  трудом.  --  Поистине  Русь  --
страна чудес! У нас такие деревья не растут.
     -- Это ж дуб, -- удивился калика.
     -- С такими плодами...
     Сверху зашуршало, зеленые ветки раздвинулись. На них  злобно  глядело
красное перекошенное лицо. Грубый голос проревел:
     -- А, гости... Давно не захаживали! Соскучился.
     Томас сказал вежливо:
     -- Я слыхивал, что на Руси гостя сразу в  баньку,  накормят,  напоят,
спинку почешут. А потом уже беседы...
     Человек на дереве зло хохотнул:
     -- Будет тебе банька!.. Не только спинку и ниже  спинки  почешу...  у
меня есть чем почесать, но и шею намылю. Тебе баньку по-черному аль иначе?
     Томас хотел было ответить с достоинством, что он-де не черная  кость,
а благородный рыцарь, но среди ветвей  уже  затрещало,  посыпались  сучья,
куски коры. Задев нижнюю ветку,  на  смятую  траву  упал  грузный  человек
поперек себя шире, весь как медведь, с короткими кривыми ногами, цепкий  и
увертливый. В громадном теле чувствовались и громадная  сила,  и  звериная
ловкость. Он был в лаптях, красной рубахе и серых портках с мокрым  пятном
сзади.
     -- Старый знакомый, -- сказал Олег равнодушно. -- Ты гляди,  даже  на
воле можно такую харю отъесть, что щеки из-за спины видны. Значит, назад в
клетку не восхочется...
     Томас ахнул:
     -- Свистун?
     -- Соловей отныне мое имя, -- сказал мужик зловеще. -- Ну-ка, дурачье
неотесанное... сымайте одежку, складывайте сбрую. Монеты в  кучку  справа,
доспехи и ножи -- слева.
     -- А веревку свою брать, аль ты дашь? -- спросил Олег очень тихо.
     -- Каку-таку веревку? -- не понял разбойник.
     -- Да это так, к слову... Нам куды?
     -- Да там и стойте, -- разрешил Соловей. Подумал, махнул рукой. -- Чо
вас, таких согласных, гонять туды-сюды, как клопов? Я вас  там  и  прибью.
Как жаб.
     Томас побагровел, с лязгом опустил забрало. Его пальцы сжали  рукоять
меча. Олег поинтересовался:
     -- Голых?
     -- А чо не так? Бабы соромишься? Так я вас быстро.
     Томас выругался, не стыдясь женщины, выдернул меч и  пришпорил  коня.
Соловей-разбойник торопливо сунул четыре пальца в пасть,  набрал  в  грудь
побольше воздуха, раздулся, как сарай, и свистнул.
     Конь задрожал и попятился. Томас ощутил, как зловещий свист пробирает
до костей, даже до мозга костей.  Пальцы  ослабели,  он  едва  не  выронил
отяжелевший меч. Конь отворачивал морду, приседал на круп, вперед не  шел,
несмотря на понукания и даже острые шпоры.
     Олег прикрылся полой душегрейки, его конь отступал до тех  пор,  пока
не оказался в  укрытии  за  деревьями.  Яра,  бледная  и  с  вытаращенными
глазами, хваталась за руку Томаса. Тонкие пальцы дрожали, она  вздрагивала
и беспомощно смотрела на отважного рыцаря.
     -- Дорогой друг, -- проговорил Томас с трудом, -- мой боевой  конь...
Неужто мы отступим перед какой-то жабой...
     Соловей-разбойник проговорил издевательски, не  вынимая  пальцев  изо
рта, так что изжеванные и обслюнявленные  слова  выползали  в  самом  деле
медленно и трудно, как жабы весной:
     -- Иде... виды...вал жаб на древе...
     --  У  сарацин,  --  прохрипел  Томас,  потому  что  разбойник  опять
засвистел во всю мочь, -- у халдеев... у македонцев...
     -- Счас ты увидишь халдеев, -- пообещал разбойник. --  Эт  те  не  на
каменные стены, как мартовский кот, лазить.
     Томас в бессилии стискивал зубы, но его оттесняло к  стене  деревьев.
Олег сказал свирепо:
     -- Ты какой-то новый гад, раньше таких на Руси... на земле  не  было.
Но, как говорят здесь, не по росту сук рубишь, не поймавши соколов, а  уже
перья щиплешь!
     Разбойник сузил в щелочки и без того узкие глаза.
     -- А чо ловить-то? Сами явились. Как и было обещано.
     -- Кто обещал? -- насторожился Олег.
     -- Кто знает много.
     Томас пробовал поднять меч, но тот весил  целую  гору.  Оглянулся  на
шорох: Яра, укрывшись с конем за толстенным деревом, доставала  лук.  Одну
стрелу зажала в зубах, вид у нее был лютый.
     Стыдясь, он слез с коня и, выставив  перед  собой  щит,  вышел  из-за
деревьев. Свист хлестнул по ушам, но, странное дело,  щит  все-таки  давал
защиту. Томас навалился вперед, пошел,  продавливая  тугую  волну  свиста,
будто ломился сквозь стену вязкой глины.
     Он почти ничего не видел впереди, в щит  уперся  плечом,  нажимал,  а
когда наклонился чуть  ли  не  до  земли,  свист  оборвался,  будто  ножом
отрезали.  Томас  упал  вперед,  как  подкошенный,  проклиная  хитроумного
противника. Свист тут же снова  хлестнул  по  ушам,  яростный  и  ломающий
кости.
     Волна ветра и раздирающего уши свиста  покатила  Томаса  обратно  как
перекати-поле. Только и успел вцепиться в щит и не выронить меч. Ударило о
дерево так, что в глазах потемнело,  а  во  рту  стало  солено  от  крови.
Затрещало, его вкатило в кусты, прямо перед глазами увидел  торчащие  шипы
терновника. Тут проклятый свистун просчитался, на нем доспехи не  зря.  Но
все равно в  голове  шумело,  как  сквозь  толстое  одеяло  Томас  услышал
встревоженный голос Яры:
     -- Сэр Томас, ты жив?
     -- Спроси чего полегче, -- огрызнулся он.
     -- Тогда помогай калике, -- сказал голос требовательно.
     Томас со стоном попытался подняться. Успел подумать, что, к  счастью,
в Британии женщины не такие. Сидят и ждут. Рыцари за них  дерутся,  ломают
копья и мечи, а они сидят и ждут, чтобы достаться победителю. Оно и верно,
от победителя крепче дети бывают. А на Руси, как рассказывал  сэр  калика,
они сами коня на скаку...
     Он упал бы, но сильные руки поддержали. Томас тряхнул головой, очищая
взор, от чего забрало  с  лязгом  опустилось  и  стало  совсем  темно.  Он
сковырял пальцем грязь с решетки. Яра отпустила  его,  высматривала  из-за
дерева цель. Ветер трепал ее золотые, как спелая пшеница,  волосы,  взгляд
лиловых глаз был хищным и нехорошим. В них была гроза, фиолетовые  тучи  и
злые молнии.
     -- Я сейчас, -- пообещал Томас. -- Я сейчас...
     Прячась за деревом, выждал момент. Разбойник свистел  и  свистел,  не
прекращая жуткий свист, откуда из него и лезло, напротив него качался  под
ударами невидимого ветра калика. Одной  рукой  он  закрывал  лицо,  другой
лапал то ножи на поясе, то пытался достать из-за плеча лук.
     Томас, перебегая от дерева  к  дереву,  начал  заходить  сбоку.  Кони
виднелись за стеной деревьев, они всхрапывали и пытались убежать,  но  Яра
сумела набросить узду на сучья. Разбойник следил за рыцарем налитым кровью
глазом. Не потерять бы чашу, подумал Томас  с  беспокойством.  Уже  терял,
вызволять труднее.
     Другая мысль мелькнула в разгоряченной голове. Рядом с  чашей  подлое
колдовство язычников теряет силу, это убедился еще в деревянной  башне.  А
если попытаться и здесь?..
     Он отступил, сорвал мешок с седла. Калика держался изо всех сил, ноги
его пропахали в земле две борозды, но его отжимало все дальше к  деревьям,
не давая натянуть лук.
     -- Да черт с нею, -- процедил  Томас.  --  Что  чаша,  когда  друг  в
беде...
     Он начал подкрадываться ближе. Если швырнуть мешок так, чтобы если  и
не шарахнуть врага по башке, то хотя бы попасть поближе...
     Сзади раздался треск ветвей.  Раздвигая  кусты  орешника,  на  поляну
выехал на огромном черном жеребце грузный воин. Тоже поперек себя шире,  с
окладистой бородой, в  кольчуге  из  таких  крупных  булатных  колец,  что
походила на рыбацкую сеть. Воин был в остроконечном шлеме,  в  богатырских
рукавицах. На правом локте висела на ремне булава чудовищных размеров.
     Разбойник резко повернулся к нему. Свист стал оглушительным.  Всадник
наклонил голову и прикрыл рукавицей лицо. Конь попятился. Всадник проревел
люто:
     -- Куды, волчья сыть? Свиста не слыхивал?
     Он угрожающе  взмахнул  плетью.  Конь  попробовал  остановиться,  еще
четыре канавы вспороли землю.  Всадник  с  бранью  хлестнул  коня  плетью.
Ремень с вплетенными полосками свинца распороли бок животного. Конь заржал
от боли, прыгнул вперед.
     Свист стал таким оглушительным, что Томас присел и  зажал  уши.  Конь
остановился после прыжка, свист толкнул его назад, конь опустился на круп.
Богатырь, чувствуя, что вот-вот потерпит поражение, сорвал с руки булаву и
с оглушительной бранью, перекрывшей свист, швырнул ее в разбойника.
     Булава как огромный валун понеслась через поляну.  Томас  видел,  как
она начала замедлять движение, с трудом проламываясь сквозь стену  свиста,
может быть, не долетела бы и  упала  на  землю,  но  Соловей-разбойник  не
выдержал, в последний момент метнулся в сторону. Свист на миг прервался.
     Богатырь, опытный боец, знал, когда  ковать  железо.  Сорвав  с  руки
окованную стальными полосками рукавицу, швырнул  ее  с  такой  силой,  что
Томас услышал лишь шлепок, словно о  стену  ударило  комом  мокрой  глины.
Разбойник свалился, как подкошенный, в воздухе мелькнули задранные лапти.
     Богатырь  соскочил  тяжело,   но   проворно.   Разбойник   не   успел
подхватиться, как тяжелое, как скала, колено прижало к земле:
     -- Опять буслайничаешь, волчья сыть?
     Разбойник захрипел, выдавил с трудом:
     -- Так я ж чо?.. Жисть такая, волчья, беспросветная...
     -- У всех беспросветная, -- прорычал богатырь, -- так  в  лес  же  не
идут?
     -- Так они ж не живут, а так... Ты хоть маковки с  церквей  посшибал,
потешился, отвел душу!
     Богатырь, прижал огромной ладонью шею так, что разбойник  не  то  что
свистеть, едва дышал.
     -- Ладно, отвезу в Киев. Довольно тебе буянить.
     --  И...Илья,  --  прохрипел  Разбойник,  --  мы  ж  не  первый   раз
схлестываемся... И в Киев ты меня уже... Только  нет  больше  Владимира...
Дерьмо там, а не князья... А мы с тобой еще помним настоящих...
     Богатырь сказал упрямо, но уже с меньшей уверенностью в голосе:
     -- Разбойничать нельзя даже при плохих князьях...
     -- Илья!.. Если князю можно грабить народ, почему нельзя мне?
     Томас  нахмурился,  оглянулся  на   звук   шагов.   Калика   неспешно
приблизился. Богатырь оглянулся. На Томаса внимания не обратил, мало ли их
возвращается через Русь после похода на Восток, что  они  там  назабывали,
дурни меднолобые, но при виде калики глаза расширились.
     -- Ты?
     -- Какой ты невежа, -- мягко укорил калика. -- Это вместо здравствуй?
     Илья ответил, нахмурившись:
     -- На заставе богатырской вежеству не учат. Я не  просиживал  задницу
на пирах Владимира!
     -- И я не просиживал, -- ответил Олег негромко.
     Он поднял мешок, отряхнул.
     -- Ну, сэр Томас? Поехали дальше?
     Затрещали кусты -- Яра вела под уздцы коней. Лицо ее было  надменное,
без тени прежнего испуга.
     Разбойник  под  коленом  богатыря  уже  едва  шевелил   конечностями.
Багровая рожа вот-вот лопнет, глаза вылезали на лоб.
     -- Эй... ты кто?.. Из настоящих?  Замолвил  бы  словечко  перед  этим
зверем. Он, когда трезвый, мил-человек, но вчера,  видать,  ему  два  туза
выпало...
     -- Замолчи, волчья сыть!
     -- Грубый ты, Илюша, -- сказал  Разбойник  печально.  --  И  коня,  и
такого замечательного человека, как я, кличешь одинаково.  У  тебя  других
слов нету, да?
     Томас ступил в стремя, зло покосился на русского  богатыря.  В  самом
деле,  разве  можно  и  подлого  разбойника  и  благородного  коня   звать
одинаково?
     Олег был уже в седле. Обернулся.
     -- Быстро ты из Царьграда. Как там?
     -- Долго ли умеючи, -- буркнул Илья Муромец.
     -- Умеючи -- долго, -- возразил Олег с легкой насмешкой.
     Томас не понял, почему богатырь засопел и зыркнул  зло,  явно  где-то
попал впросак на глазах калики, но Разбойник сказал с обидой:
     -- Ты иди себе, иди!  Мы  с  Илюшей  поссоримся,  мы  и  помиримся!..
Правда, Илюшенька? А то ходют тут всякие, а потом вещи пропадают.
     Внезапно глаза Олега изумленно расширились. Томас поспешно оглянулся.
Из-за дерева в блестящем доспехе, в шлеме, с легкой саблей и  кинжалом  на
поясе, за плечами  виднелся  лук  в  дорогом  чехле.  Еще  и  оглядывалась
сожалеюще: на дереве оружия оставалось на добрую дружину.
     Богатырь тяжело поднялся, вернулся к чудовищному  жеребцу.  Разбойник
тащился следом, в чем-то убеждал. Богатырь огрызался коротко и зло. Увидев
в просвете между ветками отъезжающих путников, Разбойник заорал:
     -- Эй, калика!.. А ты хто?... Ты, случаем, не из нашей породы? Не  из
старых?
     Сопляк, подумал Олег брезгливо. Увидел бы ты настоящих старых, портки
бы пришлось менять.

     Кони осторожно ступали через покрытые мхом валежины.  Калика  был  по
обыкновению задумчив, с женщиной Томас разговаривать не желал:  курица  не
птица, сиди и сопи в тряпочку, куда конь с копытом, туда и рак с  клешней,
то да се, еще подумает, что они равны. Наконец не утерпел:
     -- Святой калика!
     -- Ну?
     -- Мне почему-то кажется, -- сказал Томас  осторожно,  --  что  не  в
первый раз они схлестываются.
     Олег усмехнулся, смолчал. Томас смотрел подозрительно.
     -- Что?
     -- Да случай вспомнил...
     -- Про Муромца?
     -- И его свистуна...
     -- Расскажи!
     -- Ну, разве чтобы дорогу скрасить.  Как-то  идет  Муромец  по  лесу,
глядь -- этот Соловей-разбойник  распластался  на  дороге.  Побитый  весь,
скула сворочена, сопли кровавые... Двух слов связать не может,  губы,  как
оладьи, распухли. "Какой же Ирод тебя так!"  возопил  Муромец  жалостливо.
Подобрал побыстрее, уложил в тени  под  деревом,  перевязал  ушибы,  травы
целебные приложил... Поесть принес. Пожелал  выздоравливать,  пошел  себе.
Глядь, раненый Змей лежит. Крыло ломано,  челюсть  сворочена,  еле  дышит.
Заохал Муромец,  подобрал  Змея,  отнес  к  дубу,  где  Соловей-разбойник.
Перевязал раны и Змею, накормил, напоил...  Когда  ушел  наконец,  Змей  и
говорит Соловью со вздохом: "Добрый  наш  Илюшка,  когда  трезвый.  А  как
выпьет, то сразу: не так свистишь, не так летаешь..."
     Томас захохотал чисто и звонко. Даже слезы выступили. Олег смотрел  с
удовольствием. А Яра морщилась, сказала неприязненно:
     -- Чего зря зубы скалить?.. Дураку видно, Разбойник  не  ждал  просто
проходящих. Его посадили прямо у нас на дороге.
     -- Нас ждал, -- согласился Олег. -- Правда,  мы  сами  перли,  как  в
корчму.
     Томас сказал с неудовольствием:
     -- Но кто?.. Разве мы не перебили хребет зверю? И как  подоспел  этот
богатырь земли вашей? Не послал ли его кто-то помочь?
     -- Пресвятая Дева? -- спросил Олег насмешливо.
     -- А разве он не христианин?
     Олег пожал плечами.
     -- Если даже и крещен, то у нас знаешь, что за христиане... Пока гром
не грянет,  мужик  не  перекрестится.  А  и  перекрестится,  все  одно  не
вспомнит, зачем это делает. Мол, так велит Покон.
     Томас сказал сочувственно:
     -- То-то у вас гром даже без грозы грохочет.
     Он чувствовал на себе вопрошающий  взгляд  Яры.  Молча  злился,  даже
калика вряд ли объяснил бы,  почему  на  них  кидается  всякая  собака.  А
рассказывать ей о чаше... Калика не зря помалкивает, он ничего  не  делает
зазря. Видать, что-то чует. Женщины все предательницы, так учил его  дядя.
А он знает в них толк: из-за них потерял земли, деньги и честь. Даже собак
потерял. Не говоря уже о друзьях. Теперь живет  у  отца,  не  вылезает  из
комнатки, которую превратил в библиотеку. Стал ну совсем грамотным...
     Томас зябко передернул плечами, представив себе  некогда  могучего  и
красивого рыцаря за, подумать только, пыльными книгами!


                                 Глава 3


     Когда перед ними вырос берег малой, по русским размерам,  речушки,  а
по-европейским вполне приличной, Томас воскликнул с досадой:
     -- В Сарацинии лучше! Там дождь выпадает раз  в  сто  лет.  Если  все
мечети разом запросят. Да и то испаряется, не долетев до земли. А  уж  рек
нет вовсе.
     -- Да уж, в этом доспехе ты поплывешь, как топор.
     Томас поглядел гневно. Олег поспешил поправиться:
     -- Хороший боевой топор! Рыцарский.
     Берег был пологий, заросший камышом, осокой. Томас приволок  огромный
раскорячистый пень. Олег решил было, что рыцарь сложит на него доспехи,  а
сам поплывет голым, даже высказал такое суждение вслух, кося хитрым глазом
сразу  на  Томаса  и  Яру.  Томас  вспыхнул,   Яра   проявила   сдержанную
заинтересованность,   но   рыцарь   решительно   отмел    такое    нелепое
предположение:
     -- А если водяные звери нападут?
     -- Ты и в воде умеешь драться? -- удивился Олег. --  Чему  только  не
научишься в Сарацинии!
     Томас хотел возразить, что до похода он уже был  рыцарем,  который  в
двух соседних королевствах выбивал из седла в турнирах любого рыцаря, а до
третьего еще не добрался, но дыхания едва  хватало  тащить  пень  в  воду,
ломая заросли камыша, выдирая с корнями болотные травы,  вспахивая  берег,
как сохой.
     Они прошли почти половину реки вброд, затем поплыли рядом с конями, а
Томас еще и  пихая  перед  собой  растопыренный  пень.  Но  едва  их  ноги
оторвались от дна, как снизу по течению с плеском понеслись к ним огромные
рыбины. Олег видел только спинные плавники, подумал даже  на  акул,  очень
похоже, но откуда акулы в глухой лесной реке?
     Он  торопил  коня,  сам  плыл  изо  всех  сил,   чувствуя   полнейшую
беспомощность. Яра вскрикнула,  затем  ее  конь  всхрапнул,  взметнулся  и
ринулся к берегу уже  по  мелководью.  Олег  выдернул  девушку  вслед,  за
рукавом тащилась огромная  щука,  немигающие  рыбьи  глаза  уставились  на
волхва злобно и осмысленно.
     Олег шарахнул ее кулаком между глаз. Зубатая, как у крокодила,  пасть
не разжалась, но по крайней мере оглушенная хищница не  пыталась  схватить
девушку за руку.
     -- Как там сэр Томас? -- выдохнула она.
     -- Умен, -- сказал Олег с невольным восхищением. -- Теперь верю,  что
и в водных драках опыт есть.
     Они стояли с тремя конями, смотрели, как медленно движется через реку
раскоряченный пень. У  Томаса  выглядывала  только  голова,  он  фыркал  и
отплевывался. Вода вокруг него кипела, белые буруны поднимались выше  пня,
взмывались хвосты, зубатые пасти высовывались из воды и жутко щелкали.
     Пень застрял на мелководье.  Томас  поднимался,  падал,  его  сбивали
крупные блестящие тела.  Олег  азартно  свистел,  улюлюкал.  Яра  смотрела
сочувственно, но когда  облепленный  пеной,  ряской  и  болотными  травами
рыцарь начал выкарабкиваться на берег, достаточно крутой,  ее  лицо  стало
холодноватым и отчужденным.
     --  Цирк  увидели!  --  сказал  Томас  негодующе.  Грудь  его   бурно
вздымалась, пластины доспехов скрипели, наползая друг на друга, как  чешуя
огромного железного крокодила. -- На кого ставили, сэр калика?
     -- На победителя, -- ответил Олег дипломатично.
     Томас смотрел подозрительно: рожа калики была чересчур хитрой.  Такой
мог  поставить  и  на  рыб,  обереги  когда-нибудь  да  соврут,   это   не
христианские святыни.
     -- Что за порода?
     -- Щуки.
     -- Щуки? Щук я знаю.
     -- Я тоже думал, что знаю, -- признался Олег. -- Ты поступил отважно,
сэр Томас. Остался в реке, нарочито отстал, чтобы  своей  железной  зад...
своим железным мужеством защитить нас, тонкокожих и жалобных.
     Вода текла со всех дыр. Томас вылез  на  берег,  с  проклятиями  стал
сдирать шлем. Вдруг захохотал, начал дергаться. Олег пустил коней пастись,
уже понял, а Яра, поглядывая то на калику, то на рыцаря, собирала  хворост
для костра.
     Томас выловил наконец проклятую рыбешку, чуть не защекотала до смерти
почище ундины, кое-как содрал доспехи. Нательное белье промокло,  от  него
валил  пар.  Вокруг  Томаса  сразу  образовалась  широкая  грязная   лужа.
Придонный  ил  набился,  и  сквозь  щели  некогда  чистое  белье  было   в
подозрительных пятнах. Калика многозначительно хмыкал, смотрел намекающе.
     Яра натыкала вокруг костра прутья, приглашая рыцаря развесить одежду.
Томас не решился: христианам  грех  так  обнажаться,  сел  у  костра,  как
нахохленная мышь, сушил одежду на себе.
     От реки несло свежестью, да и лето уже переходило в осень. Воздух был
холодный, приходилось крутиться перед костром, больше сушился, чем грелся.

     Дорога пошла вниз с холма, а в низине будто ударилась о другой  холм,
пошла обиженно обходить по крутой дуге. Да еще каменистая, коня вскачь  не
пустишь, справа стена могучих дубов как на подбор, а слева косогор.
     -- Хорошее место, -- заметил Олег.
     -- Лучше не надо, -- согласился Томас. -- Сиди  за  деревьями  и  бей
стрелами двух дураков на выбор.
     -- Трех? -- спросил Олег полувопросительно.
     -- Двух, -- не согласился Томас. Олег вскинул брови:  впервые  рыцарь
признал Ярославу  умной,  но  тот,  видя,  что  его  неверно  истолковали,
поспешил поправиться: -- Женщин даже собаки не кусают. Так мир устроен.
     -- Красивых не кусают, -- согласился Олег. -- Мир  несправедлив  к...
другим.
     Чуть  в  стороне  приветливо  блестел  зеленью  мирный  лужок.   Если
хорошенько разогнать коней, то можно проскочить по лугу... но только  если
заиметь крылья и утиное пузо. Этот лужок только выглядит таким, а на самом
деле это добротное стареющее болото.
     Томас с лязгом опустил забрало.  Сквозь  узкую  прорезь  синие  глаза
заблестели строго и холодно. Голос стал звучным, как боевой рог:
     -- Я прикрою вас своей широкой спиной.  Старайтесь  не  высовываться.
Держитесь сзади.
     -- Хорошо, -- согласился Олег. -- Если обгонишь, конечно.
     Конь под ним сорвался с места, как брошенная  тугой  тетивой  стрела.
Яра чуяла, что ли, отстала всего на полкорпуса. Томас растерянно ругнулся,
пустил своего жеребца в тяжелый галоп. Пока разгонишься  в  этой  железной
броне, то и драка закончится! А потом будешь останавливать до самого моря,
натянутый как струна.
     В какой-то миг в руках калики появился лук, полдюжины стрел сорвались
с тетивы и пропали в зеленых кустах. Томас ожидал услышать крики,  шум  от
падения тел, но на  землю  лишь  посыпались  листья,  сорванные  булатными
наконечниками.
     Калика соскочил с коня сразу через кусты, словно намеревался  кого-то
догнать. Томас орал и потрясал мечом,  дабы  отвлечь  на  себя,  буде  там
враги. Обидно, но даже Яра оказалась у  опасного  места  раньше,  чем  его
взмыленный от нежданной скачки конь.
     -- Где калика?
     -- Собирает стрелы, -- ответила Яра.
     -- Попал в кого?
     -- Никого не было, -- она кивнула на землю. -- Взгляни.
     По ту сторону кустов он нашел  примятую  траву,  содранные  железными
панцирями чешуйки коры, вмятины в сырой земле. Томас хмурился: вмятины  не
от лука -- от арбалета. А железная  стрела  арбалета  пробивает  рыцарский
панцирь, как яичную скорлупу. И с такого расстояния -- навылет.
     -- У вас вроде бы не пользуются арбалетами?
     Яра наморщила нос.
     -- Самострелами? Пользуются, но без  охотки.  И  мало.  Лук  проще  и
надежнее.
     -- Значит, скорее всего в засаде ждали чужие.
     Из зарослей появился Олег. В широкой пятерне сжимал все  пять  стрел.
Лицо было хмурое. В любом краю разбойников, как чертополоха  вдоль  дорог,
но разбойники не носят одинаковые панцири, дорогие сапоги, а если и  сидят
в засаде, то не с дорогими арбалетами.
     В маленькой веси им объяснили, что этот лес еще не лес, а так, лесок,
а настоящий как раз только начинается. А вон за теми  холмами  не  то  что
кони, даже белки едва протискиваются, оставляя клочья шкуры на  сучках  да
шипах.
     Калика плюнул и, не обращая внимания  на  протесты  Томаса,  отпустил
чудесных коней на свободу. Хладнокровно  заявил,  что  тем  самым  спасает
богобоязненную душу рыцаря. Иначе, мол,  гореть  ему  в  геенне  огненной,
лизать сковороду, висеть на крюке, плавать в дерьме...  Томас  раздраженно
прервал, видя, что калика будет перечислять с большой охотой, да и  частое
напоминание, что он кого-то боится, все-таки задевало.
     Пешком через лес можно продраться за трое  суток,  а  там  выйдут  на
пробитые дороги, где можно и на конях.  Если  же  на  конях  желают  прямо
сейчас, то надо либо чистить и мостить себе дорогу, а  на  это  уйдет  лет
десять, либо объехать лес по широкой дуге, что займет чуть больше месяца.
     -- Три дня через лес, -- хмыкнул калика. -- Да нам это в  прогулку!..
А ежели с доблестным рыцарем -- только поглядите, каков в своей  скорлупе,
-- то и вовсе к вечеру выйдем. Ну, не к сегодняшнему, конечно...
     Томас отобрал вещи, которые взять необходимо, остальные связал в  тюк
и оставил. Раз уж продать  некому,  то  пусть  кому-то  достанется  даром.
Богобоязненный поступок, на небесах зачтется.  Там,  наверху,  скрупулезно
ведут  подсчет  добрых  и  недобрых  дел.  Необходимые  в  пути  вещи   он
распределил между собой и каликой, малую часть выделил Яре.
     Она возмутилась:
     -- Я могу нести почти столько же, сколько и вы!
     Калика пыхтел, взваливал тюк на плечи, а Томас  просто  посмотрел  на
нее как на пустое  место,  да  еще  заросшее  чертополохом  с  гусеницами,
улитками, тлями и мокрицами.
     -- К тому же я ем втрое меньше вас!
     Взгляд Томаса скользнул по ее развитой фигуре. В  глазах  рыцаря  она
прочла сильнейшее сомнение. Всем своим видом он говорил, что она жрет, как
корова, да еще и ночью перетирает жвачку.
     В этот день они прошли не меньше чем  верст  сорок.  Калика  и  Томас
двигались впереди, проламывая кусты, Яра тащилась сзади,  мечтая  умереть,
чтобы не двигаться дальше. Только когда начало темнеть, а под ногами корни
стали неотличимы от мха, мужчины сбросили  мешки,  остановились  перевести
дух.
     Когда Яра, пошатываясь, добралась до них,  Томас  легко  снял  к  нее
поклажу. Сказал одобрительно:
     -- Хорошо... Я слышу знакомые звуки и знакомый запах, которые люблю.
     -- Какие? -- спросила она подозрительно.
     -- Мой конь так же топал, когда на него садились втроем... и  так  же
от него несло, когда возвращался в замок, проскакав мили две-три... Только
пены у него бывало поменьше.
     Яра вспыхнула, но ответить не успела,  калика  указал  ей  за  спину.
Сзади медленно догоняла сизо-черная туча. Края от  внутреннего  жара  были
лиловыми, с окалиной, словно только что из кузнечного горна.
     Томас не оглядывался, он, как и Олег,  чувствовал  ее  приближение  в
резких порывах ветра, в глухом грохоте, а затем и слабых сполохах  молний.
На землю пала густая тень.
     Когда они после короткой  передышки  взобрались  на  невысокий  холм,
сзади уже встала стена пыли от тяжелых капель крупного дождя. Но  смотрели
не назад, Яра едва не завизжала  от  радости:  спереди  блистал,  все  еще
освещенный солнцем, город.
     Казалось, он возник внезапно. С вершины холма открылся вид на широкий
холм, перед которым первый казался кротовой кучкой.  Этот  настоящий  холм
был плотно  заставлен  домами.  Основание  холма  опоясывали  ряд  высоких
каменных стен,  а  на  самой  вершине  стоял  белый  кремль  из  множества
сторожевых башен, стен с  бойницами  и  крытым  внутренним  двором.  Между
кремлем и городской стеной дома знатных и хибары бедноты перемешивались  в
беспорядке, отсюда трудно было сказать, какая часть города богаче.
     Ветер нес запахи от города, и Томас улыбнулся. Теперь мог сказать,  в
какой части расположены кожевники, в какой -- хлебные ряды, а где... Ну, а
деньги не пахнут, если не толпятся в загонах в ожидании бойни.
     Впереди воздух был по-утреннему чист, несмотря на приближение  грозы,
прозрачен, словно гроза уже прошла. Томас мог различить каждый кирпичик  в
городской стене. Засмеялся, склоны чернели от муравьишек:  люди  носились,
суетились, что-то деловито таскали,  еще  больше  напоминая  развороченный
муравейник. Впрочем, перед грозой муравьи всегда суетятся, прячут  добычу,
закрывают входы-выходы.
     -- Придется пробежаться, -- сказал Томас и с сомнением  посмотрел  на
Яру. Впрочем, сомнение было другого рода. Похоже, не удивился  бы,  обгони
она их обоих на крыльях. Или на метле.
     -- Не успеваем, -- пробурчал калика.
     Томас сам видел сожалеюще, что гроза настигает чересчур быстро.  Олег
наметанным глазом вычленил что-то подозрительное среди груды камней.
     -- Влево и за мной!
     -- Что там? -- насторожился Томас.
     -- Пещера. До города все равно не успеем.
     Томас фыркнул:
     -- Вот уж не думал, что побуду отшельником!
     -- Конем или ослом был, -- ответил калика равнодушно,  --  почему  не
побыть и отшельником?
     -- Когда это я был конем? -- оскорбился Томас.
     -- Я сам видел, как ты однажды в Киеве нес  конскую  попону.  И  даже
седло.
     Томас подошел к Яре.
     -- Снимай сапоги.
     Она посмотрела с вызовом.
     -- Мне кажется, тебе не подойдут.
     Он нахмурился.
     -- Я не шучу.
     Она нехотя села, попыталась стянуть сапог. Он покачал головой,  умело
снял, другой рукой придерживая ее под коленом. На правой пятке  вздувалась
большая красная водянка. Томас покачал головой, осмотрел ногу  тщательнее.
Ее ступня была узкая и с нежной кожей. В его широкой ладони она  выглядела
маленькой и нежной,  ему  пришлось  напомнить  себе,  что  Яра  совсем  не
крохотная и беспомощная женщина, это его ладони похожи на весла.
     Он держал ее ступню, ощупывал растертые места. От ее розовой ступни в
его ладонь шел мощный поток странного тепла. Томас разогрелся, даже сердце
застучало чаще. Он чувствовал, как горячая кровь прилила к  щекам,  а  шея
раскалилась докрасна.
     -- Каждый солдат должен уметь наматывать портянки, -- строго  заметил
он. Его голос прозвучал хрипло.
     -- Я не солдат, -- огрызнулась она. Ее голос тоже  изменился,  звучал
ниже, с хрипотцой.
     -- Если в походе, -- возразил он, --  солдат.  А  командую  я.  А  ты
должна подчиняться... Сейчас приказ таков: смени портянку...  Нет,  дай  я
сам намотаю.
     -- Я сама, -- возразила она слабо.
     -- Не черта ты не умеешь. Собьешь ноги, а мне тащить калеку?
     Она фыркнула, а он принялся наматывать ей чистую  тряпицу.  Делал  он
это умело, бережно, прикасаясь так осторожно,  словно  держал  только  что
вылезшего из яйца птенчика.
     Калика посматривал нетерпеливо: гроза была чересчур близко. Двигается
медленно, слишком много несет, тем более лучше под нее не попадать.
     -- Скоро там?
     -- Готово, -- ответил Томас.
     Он выпустил ее ногу, поднялся --  высокий,  собранный,  снова  полный
сил, с синими глазами на загорелом лице. Покровительственно похлопал ее по
плечу,  как  молодого  солдата,   допустившего   оплошность,   не   совсем
безнадежного, вскинул мешок и  быстро  пошел,  почти  побежал  с  холма  в
сторону пещеры.
     Она смотрела с ненавистью в его прямую спину.  Калика  перехватил  ее
взгляд.
     -- Клюнула?.. Думаю, зря.
     Она даже подскочила от негодования.
     -- Я?.. Да лучше я утопну в болоте!.. Да пусть он сгорит в аду!..  Да
я...
     Он кивнул, будто именно этого и ожидал.
     -- Вот-вот, об этом и говорю.
     -- Эх, калика! -- сказала она с сердцем. -- Ты вроде бы повидал  мир,
но почему такой дурень? Хоть  знаешь,  с  кем  я  заручена?  С  тем  самым
Михаилом Урюпинцем, о котором мы слушаем всю дорогу. А ты киваешь на этого
тупого... этого...
     Олег покачал головой. Михаил Урюпинец, герой  и  подвижник,  защитник
рубежей, мог  бы  избрать  и  кого-то  лучше.  С  его  славой  богатыря  и
победителя дракона мог бы взять любую девку, знатную или не знатную. Любой
князь отдаст с радостью дочь, только бы иметь такого могучего зятя.
     Впрочем, подумал он печально, это  он  так  считает.  Вернее,  считал
тысячи лет, даже заставлял мир двигаться в ту сторону. Но  ряд  катастроф,
срывов, неожиданных провалов заставил усомниться в своей правоте.  Человек
нелеп, он не делает так, как правильно. Он поступает так, что  никогда  не
угадаешь, в какую сторону свернет и что сотворит. Так что нельзя  осуждать
ни Михаила, ни... Яру. Хорошо бы понять,  почему  так  поступают.  Его  не
устраивает премудрость вроде "Любовь зла -- полюбишь и козла"! Или козу.




                                 Глава 4


     Хоть калика сказал, что до пещеры рукой подать, но Яра уже двигалась,
почти ничего не видя сквозь завесу соленого пота, что выедал  глаза.  Ноги
стали, как две колоды, на которых рубят самые суковатые поленья, да  и  то
подкашивались, отнимались.
     Ее исцарапанные руки хватались за ветви, шершавую кору, иной раз даже
за корни, холодные и скользкие, и тогда она не могла понять, идет или  уже
ползет на четвереньках. А корни освобожденно  вздымались  из-под  толстого
зеленого ковра.
     Нога  подвернулась  на  ровном,  как  ей   показалось,   месте.   Она
непроизвольно  вскрикнула,  тут  же  возненавидев  себя   за   проявленную
слабость. Далекая спина рыцаря сразу напряглась,  он  развернулся,  и  Яра
увидела, как расширились его синие, как озера в летний день, глаза.
     Через мгновение он был рядом.
     -- Что с тобой?
     -- Нога... -- проговорила она сквозь стиснутые  зубы.  --  Да-да,  ты
говорил...
     -- Ну и что? -- усмешка на его лице была наглая. -- Я знал, что такое
случится. У моего дяди тоже была корова...
     Он быстро опустился,  умело  осмотрел  ногу.  В  сарацинских  городах
увечья бывали не только от ран, но и  от  падений,  камней,  сброшенных  с
башен и стен бревен. Он умел различать вывихи, переломы,  умел  составлять
сломанные кости не только в голени, что проще всего, но  даже  в  коленной
чашечке.
     Ее стопа начала  набухать,  наливалась  темной  кровью,  синела.  Яра
смотрела на него сердитыми глазами. Томас улыбнулся волчьей усмешкой.
     -- Больно?.. Ничего, будет еще больнее.
     -- Еще бы, -- ответила  она  затравленно.  --  Давай,  глумись!  Твое
время.
     -- Да, -- согласился он, -- это мое время.
     Она вскрикнула, потом закусила губу,  терпела.  Он  ощупывал,  тянул,
вправлял, вслушивался, снова щупал и мял сильными  пальцами.  Резкая  боль
сменилась ноющей,  но  и  та  медленно  растворялась  в  его  ладони.  Яра
чувствовала снова ту странную теплоту, что начиналась  от  его  пальцев  и
медленно, как морской прилив растекалась по всему ее телу. Она  словно  бы
погружалась в ласковую теплую воду, плавала совершенно невесомая.
     Когда она услышала голос Томаса, вздрогнула, словно  выдернул  ее  из
другого мира. К своему стыду поняла, что сидела с закрытыми глазами.
     -- Попробуй опереться на ногу!
     Она  встала,  придерживаясь  за  его  плечо.  Переход   из   сладкого
расслабления  к  острой  боли  был  так  отвратителен,  что  вскрикнула  и
ухватилась за его плечо.
     -- Не можешь, -- сказал он с сожалением. -- Ну еще бы...
     Он нагнулся, подхватил ее на руки. Она не успела вскрикнуть,  как  он
понес ее к пещере. Сперва замерла: никто не носил на руках,  разве  что  в
детстве, когда была совсем маленькой, помнила, как удобно было  в  могучих
руках отца, она тогда прижималась к его широкой груди...
     С трудом удержалась, чтобы  не  обхватить  его  руками  за  шею,  как
обнимала отца. Да и легче так -- она ж знала, что не пушинка.
     Сильный голос прогудел у нее над ухом:
     -- Это что! У нас один  был  в  отряде,  своего  коня  перенес  через
канаву. Тоже ногу подвернул. Не он, жеребец...
     Ее симпатия сразу выветрилась. Даже отстранилась от  наглого  рыцаря,
сказала сухо:
     -- Опусти на землю!
     -- И что сделаешь, поползешь?.. Правда, змеи умеют, еще ящерицы...
     Она попыталась вырваться, но он держал крепко. Его ноги шагали ровно,
и хотя сравнивал ее с конем, но еще не запыхался,  руки  не  дрожали.  Она
застыла, теперь чувствуя свой вес, остро жалея, что не родилась  маленькой
и хрупкой, таких глупые мужчины просто обожают.
     -- Кто еще ползает, -- продолжал рассуждать он, --  еще  жабы,  когда
напуганы... Интересно, обычно скачут, но если напугать, то, напротив, идут
медленно, почти ползут...
     Дыхание его почти не сбивалось, а голос был насмешливым. Она  все  же
решилась обнять его за шею, но лишь для того, чтобы  опереться  на  плечи,
переместить с его рук часть ее чудовищного веса.
     У пещеры пришлось опустить на землю: вход  слишком  узкий.  Но  рядом
стоял калика, глаза были насмешливые. Яра ощутила, как Томас  напрягся,  в
эти минуты он явно ненавидел калику. Она ощутила, что разделяет с ним  эти
чувства. Чертов волхв всегда оказывается в самом неудобном месте и в самое
неудобное время!
     -- Ага, -- сказал он таким голосом, словно ему все давно было ясно  и
он видел только подтверждение, -- я ж говорю...  А  ты  --  чаша,  чаша!..
Высокое -- оно далеко, навроде журавля в небе, а синица в  руках...  гм...
да-а, синичка -- вот она.
     Томас помог ей пройти через узкий лаз. В пещере было  сухо,  опрятно.
Под низкими сводами ни мха, ни летучих мышей -- красный гранит, блестящий,
словно только что сколотый.
     Яра, прыгая на одной ноге, добралась в угол, там  было  черное  пятно
костра и остатки хвороста.  Пещерой  изредка  пользовались.  Пастухи  либо
разбойники.
     -- Полифем сюда не влезет, -- успокоил Томас.
     -- Кто такой Полифем? Разве он еще живой?
     Теперь Томас смотрел на нее удивленно:
     -- Ты знаешь кто такой Полифем?
     Яра со слабым стоном опустилась на землю.
     -- Как хорошо... Нет, я не знала Полифема. Его знавал  один  из  моих
пращуров. Но это было не вчера.
     Томас смерил ее с головы до ног.
     -- Я думаю, что знал... Думаю, он даже с вами родня. Так, прадедушка,
а то и дед...

     Олег успел втащить в пещеру пару  сушин,  как  за  спиной  обрушилась
стена ливня. Дождь был  по-летнему  плотный,  стремительный,  мощный.  Шум
заглушил все звуки, из пещеры было видно только мерцающую  стену  падающей
воды. Потянуло холодом.
     Калика уже стучал кремнем по кресалу. Перед  ним  была  кучка  мелких
сучьев с лоскутками бересты, искры прыгали и гасли, пока одна,  сильная  и
злая, не вцепилась зубками в край бересты, не стала набирать  силу  сперва
огоньком, потом жарким огнем.
     Все как у людей, подумал Олег невесело. И там слабые гибнут,  сильные
выживают и дают потомство. Да и зачем от  слабых  потомство?  Род  людской
переведется. От людей требуется  все  больше,  задачки  приходится  решать
труднее, а беды приходят тяжелее.
     Сухое дерево разгорелось жарко, без дыма. Огонь расщелкивал  поленья,
а  толстый  ствол  сушины  грыз  с  торца,   скакал   огоньками,   норовил
протиснуться внутрь и разломать бревно оттуда.
     Томас брезгливо оглядел пещеру.
     -- Да, не сарацинская... Там всегда сухо, а то и песочку  наметет.  А
здесь одни камни.
     -- Да, -- согласился Олег, -- зато какие!
     -- Сэр калика, я не отшельник. Я могу спать на камнях, но не  ищу  их
нарочито. А здесь еще и грязь!.. -- Он покосился на Яру. -- Правда, с нами
женщина... Но голову кладу на плаху, что она и убирать не умеет.
     -- Грязь угодна вашему богу, -- напомнил Олег.
     -- Угодна?
     -- Ваши отшельнику дают обеты все жизнь не мыться, не  стричь  ногти,
не стричь волосы... Разве не так?
     -- Так то отшельники!
     -- Ну, чем грязнее, тем ближе к богу, -- сказал Олег елейным голосом.
-- Так что не ропщи, еще в гордынники  зачислят.  А  гордыня  --  смертный
грех. Ума не приложу, правда, как  это  сочетается  с  рыцарским  кодексом
чести?
     Томас нахмурился, но смолчал. Калика,  как  ни  противно  признавать,
наверное, прав. Господь в квесте позволяет нарушать строгости веры, но все
же нельзя перегибать палку. Что нельзя, то нельзя. Правда, если  ну  очень
хочется, то можно.  Только  надо  потом  покаяться  и  получить  отпущение
грехов.
     Из мешка калики появились ломти  мяса  и  коврига  хлеба.  Мясо  было
завернуто в широкие ароматные  листья,  а  затем  уже  в  тряпочку.  Томас
потянул носом, во рту появилась густая слюна. Калика так  умел  укладывать
мясо, что даже на третий день сохраняло свежесть,  а  от  трав  набиралось
запахов, что еще больше разжигают голод.
     Томас смотрел  голодными  глазами,  как  тот  раскладывает  ломти  на
горячие камни. Можно бы  и  так,  холодными,  разогревать  --  излишество,
особенно когда в животе кишки дерутся за место ближе к горлу,  но  язычник
есть язычник, живет плотской жизнью.

     Пока они спали, Яра вымыла каменный пол до блеска,  а  когда  мужчины
проснулись, сказала, вытирая пот:
     -- Сэр Томас, пол чист,  как  ты  и  жаждал  всем  своим  благородным
сердцем. С него можно даже есть. Что ты и будешь делать, я не сомневаюсь.
     Он взглянул на ее  распухшую  ногу.  Хоть  только  что  обозвала  его
свиньей или кабаном, ощутил легкий укол вины. Пробормотал:
     -- Это ты всю ночь чистила и вылизывала?
     Она сделала большие глаза.
     -- Всю ночь? Я спала, как бревно!
     Он отвернулся, в голосе проскользнуло раздражение:
     -- Похоже.
     Его широкая спина исчезла в светлом проеме, а  она  осталась  гадать:
что он имел в виду? Что спала как бревно, или что похожа на бревно?

     Гроза не обложной дождь, пришла и ушла. Солнце засияло снова, правда,
уже на закате, а листья засверкали драгоценными каплями, так  не  похожими
на простые капли дождя.
     Они вступили в город, когда солнце уже висело над виднокраем.  Ворота
были распахнуты, стражи в двух десятках шагов кидали кости. На  проходящих
и проезжающих никто не обращал внимания.  В  воротах  теснились  телеги  с
битой птицей, ободранными тушами коров, лосей,  оленей.  Везли  горшки  на
продажу, груды белого полотна, бочки меда.
     Томас негодующе покрутил головой.
     -- Какие деньги упускают!
     Калика кивнул, а Яра вскинула удивленно брови.
     -- Где ты видишь деньги?
     Томас надменно промолчал. Калика сказал наставительно:
     -- Настоящий воин Христа видит деньги везде. Запах их чует за милю.
     -- Что такое миля?
     -- Верста с вытянутой шеей.
     Томас нехотя разлепил губы:
     -- Настоящий хозяин должен  заботиться  о  хозяйстве.  Ежели  снимать
плату со входящих в город, то можно вместо этих  подгнивших  ворот  --  не
притворяйся, что не заметил!  --  поставить  новые,  а  стражу  нанять  из
настоящих воинов, а не этих...
     -- А за что взимать плату? -- спросила Яра ядовито. -- За то, что  им
не повезло жить в городе?
     -- За то, что эти  со  своими  телегами  будут  загаживать  улицы,  а
местным убирать лепешки и каштаны, будут затевать драки  с  горожанами,  а
для усмирения надо держать крепких воинов. Да  если  и  появится  какой-то
враг, то эти сельские кинутся под защиту городских стен вместе со  скотом,
женами,  детьми  и  узлами!  Так   что   и   расходы   надо   распределять
справедливо... С того, кто въехал на одной телеге, -- одна монета,  а  кто
на трех -- три. Ведь их кони  и  они  сами  пачкают  в  три  раза  больше,
согласны?

     Город уже давно не спал. Дорогу трижды  перебежали  бабы  с  ведрами,
полными  молока,  стыдливо  прятали  лица:  ленивые  хозяйки,  они  должны
вставать вовсе затемно, доить коров, кормить уже теплым пойлом, а тут  уже
разные купцы лавки отворяют, подводники разъехались по граду, развозя кому
что еще вчера было наказано.
     Попались  спешащие  на  торг  мужики,  обвешанные  с  головы  до  ног
хомутами, седлами,  конской  сбруей.  Другие  несли  огромные  корзины  на
головах, на плечах, толкали перед собой тележки.
     Олег остановился, повертел головой, словно  что-то  вспоминая.  Томас
был уверен, что калика не бывал в этом городе, сколько таких на  пути,  но
люд  везде  одинаков,  даже  он,  христианский  рыцарь,   может   в   этом
нехристианском  городе  указать,  в  какой  стороне  торг,  где  склады  с
товарами,  а  где  живут  зажиточные   и   сам   князь   с   приближенными
рыцарями-боярами.
     Миновали  еще  два-три  ряда  хоромин,  попетляли,   выбирая   дорогу
покороче, наконец вышли на широкую и ухоженную улицу. По обе стороны росли
толстые раскидистые деревья,  а  за  дубовой  оградой  высились  настоящие
терема из толстых бревен -- в два-три поверха, со светелками, голубятнями,
трубами из красного кирпича, крышами из дубовой гонты.

     В корчме воздух был горячий  и  влажный,  наполнен  ароматами  кухни,
растопленного масла, восточных пряностей, от которых печет во рту, а кровь
начинает струиться быстрее, жарче.
     За длинными столами из струганных досок ели и пили,  начинали  песни,
тянулись к кувшинам, то ли промочить горло, то ли  чтобы  скрыть,  что  не
знают слова. Крупные псы, похожие больше на волков, толклись под  столами,
рычали, грызлись из-за костей.
     Лавки были из толстых досок толщиной с руку, набитых  на  пни.  Такую
лавку не поднять над головой, сразу оценил Томас, да и стол не перевернешь
одной рукой. Верх стола из половинок  бревен,  выструганных  и  повернутых
кверху!
     Гуляли как-то мрачно,  словно  задор  выветрился  в  первые  часы,  а
гуляки, похоже, тут и жили. Кто-то спал, уткнувшись лицом в объедки, рядом
пили или боролись на руках, сцепив запястья и упершись локтями в  стол.  В
разных углах начинали орать песни, но быстро умолкали.
     Мест пустых было много, сели мирно, никого не сгоняли. Хозяин подошел
сразу -- не избалован, определил Томас, дела идут не ахти, дорожит  каждый
гостем.
     -- Нам просто поесть, -- сказал Олег.
     -- И попить, -- добавил Томас.
     Хозяин перевел взор на Яру, но она смолчала. Хозяин поклонился. Томас
понял, нехотя вытащил серебряную монетку, швырнул на стол.
     -- Поторопись.
     Хозяин поклонился, исчез. Томас пожаловался:
     -- Что за жизнь? Везде одно и то же. Хоть  в  Британии,  хоть  здесь,
хоть в Сарацинии:  будет  кланяться  все  ниже  и  ниже,  но  с  места  не
сдвинется. Неужто серебро так людей портит?
     -- А злато еще больше, -- согласился калика. -- Когда его нет.
     Мальчишка принес три тарелки, блюдо с жареным гусем,  что  истекал  в
собственном соку. Поджаренная корочка одуряюще  пахла.  У  Томаса  во  рту
набежала слюна. Вокруг гуся лежали печеные яблоки. Калика разделывал  гуся
настолько неспешно, что Томас не вытерпел:
     -- Дай я! Его нужно, как сарацина, который глотает драгоценные камни,
чтобы укрыть от нас, благородных воинов Христовых... Давай покажу, как  мы
доставали...
     Мизерикордией быстро и ловко распорол гусю брюхо, отчекрыжил  крылья,
лапы. Внутри гусь  был  наполнен  гречневой  кашей,  пропитавшейся  соком,
запахом, душистым и  сочным,  блестящими  зернами.  Из  разрезов  взвились
струйки пара, а запах стал мощнее. Желудок Томаса взвыл и стал кидаться на
ребра.
     -- Люблю повеселиться, -- пробормотал Томас,  --  особенно  поесть...
Черт! Не умеют готовить!
     -- Что не так?
     -- Горячий, как из ада!
     Обжигаясь, он вонзил зубы в восхитительно мягкое сочное мясо. Во  рту
брызнуло соком, пряности обожгли язык, но он чувствовал, как сразу  прошла
усталость, головная боль,  как  жадно  и  весело  завозился  в  нетерпении
желудок, уже видя, как по горлу вот-вот провалится в него истекающее соком
мясо.
     Яра начала с гречневой каши, черпала ложкой, но  скоро  не  утерпела,
тоже вонзила зубы, выбрав нежную грудку. Ее лиловые  глаза  встретились  с
синими глазами, в них была сконфуженность и желание помириться.
     Мальчишка принес кувшины вина, но Олег движением  руки  услал  их  на
другой конец стола. Рано. На Руси мясо не  запивают  вином.  Вино  заедают
мясом, другое дело, но сперва надо  насытиться,  на  пустое  брюхо  только
сумасшедший пьет.
     Томас спросил:
     -- Сэр калика, а как правильнее сказать в этих  краях:  "Принеси  мне
напиться" или "Подай мне напиться"?
     Голос Яры был приветливым, как дождь с градом в жаркий день:
     -- Для тебя неверно и то, и другое. Лучше скажи:  "Отведите  меня  на
водопой!"

     Из обрывков разговоров удалось понять, что не дурость да  беспечность
князя виной, если охрана на воротах дремлет. Две его дочери за половецкими
ханами, торговля идет шустро, а с нее хан Кучук получает  больше,  чем  за
одноразовый набег. И без крови и потери своих людей.
     -- А еще лучше, -- говорил один за близким столом, -- был  предыдущий
князь... Помните? Он был всем хорош, но одну серьезнейшую  ошибку  все  же
допустил. Он оставил страну без наследников.
     -- Как это? У него ведь было трое сыновей!
     -- Да, но  князь  был  в  прошлом  знатный  мореход,  потому  завещал
похоронить его в море. Сыновья утонули, копая ему могилу.
     Собеседник почесал голову.
     -- Жаль... С такими сыновьями мы бы горя не знали... Эй,  парень,  ты
что принес? В этом супе плавает таракан размером с крысу!
     Отрок подбежал, посмотрел, удивился:
     -- Где же он плавает? Он давно издох.
     Томас и калика не успели приступить к вину, когда Олег повел носом.
     -- Уйдем?
     -- Что стряслось? -- встревожился Томас.
     -- Будет драка.
     -- Впервой ли нам? -- удивился Томас.
     -- В том-то и дело. Что за жизнь: как только в корчму, там  драка.  Я
мечтаю найти  такую  корчму,  где  бы  не  дрались.  Ну  хотя  бы  в  моем
присутствии.
     Томас покачал головой.
     -- Сэр калика... Мы сами носим драку. Что ж нам, не жить?
     К ним подошел, пошатываясь, как на  плывущем  корабле,  дюжий  мужик.
Кулаки были огромные, костяшки в ссадинах. Под глазом расплывался огромный
кровоподтек. Злые глаза уставились на Томаса с  такой  лютой  злобой,  что
доспехи начали нагреваться.
     -- Мы здесь жидов не любим, -- заявил он грозно.
     Томас кивнул благосклонно.
     -- А кто их любит?
     -- И не позволим им пить кр-р-ровь наших  младенцев!  --  Его  кулаки
стиснулись так, что кожа на костяшках заскрипела. -- Бей жидов и немцев!
     Томас не успел объяснить разницу между немцами и англами, он  и  сам,
правда,  не  знал,  кто  такие  эти  немцы,  но  мужик  уже  кинулся,  как
разъяренный бык. Томас отшатнулся, а мужику дал подножку.
     Тот  как  падающее  дерево  врезался  в  гуляк  за  соседним  столом,
опрокинул вместе со снедью. Его подняли с двух сторон, дали в ухо, мужик с
ревом разбросал, он был как медведь в стае псов,  но  от  соседних  столов
подоспели еще медведи...
     Завязалась старая добрая драка. Били всех, кто подворачивался, и даже
друзья не могли удержаться от соблазна, когда кто-то из них оказывался  уж
в очень удобном месте для кулака. Били  смачно,  сопли  и  слюни  вылетали
вместе с кровью и хрипами, били в морду, в  ухо,  под  ложечку,  только  в
спину не били да лежачих не трогали,  но  и  лежачие  быстро  поднимались,
чтобы влупить от всего  сердца,  если  не  обидчику,  то  хоть  тому,  кто
оказывался ближе.
     Калика сгреб кувшин и отодвинулся в угол, Яра держалась рядом.  Томас
остался где сидел, боялся, что заподозрят в трусости. Над ним  проносились
кувшины, посуда, о его  голову  разбивались  блюда,  кулаки  и  матерщина.
Наконец остатки гуся брызнули в лицо, а вместо  блюда  на  стол  обрушился
огромный сапог с толстым слоем навоза на подошве.
     Томас оскорбленно взревел, поднялся, как сверкающая башня из хорошего
железа. Синие глаза отыскали калику. Тот  заботливо  наливал  Яре  вина  в
кружку.
     -- Сэр калика!
     Олег приветственно поднял кувшин, отхлебнул из  горла.  Яра  неспешно
пробовала  из  кружки.  Томас  ощутил  себя  обойденным.  Ругаясь,   пошел
пробиваться сквозь толпу дерущихся, получая и возвращая удары.
     -- Теперь понятно, почему хозяин берет деньги вперед!
     -- Почему они все берут  вперед,  --  согласился  Олег.  --  В  любой
стране.
     -- Да помню, помню...
     Они вышли на улицу, оставив за спиной крики и  треск  дерева.  Воздух
был свежий, с легким запахом свежего хлеба и конского навоза. Дома  стояли
по обе стороны мощеной улицы высокие,  стены  как  на  подбор  из  толстых
бревен, окошки узкие, в решетках, а ставни из дубовой доски.
     Томас внимательно рассматривал дома. Все та же Русь, но чем  ближе  к
Северу, тем дома сумрачнее, не дома, а крепости. Даже заборы  не  от  коз,
как на дальнем юге, а от недобрых пришельцев со Степи. Это сейчас князь  в
дружбе с половцами, а завтра эти стены могут быть нужнее торгового союза.
     -- Значит, -- решил он, -- есть что беречь.
     -- Шкура каждому дорога, -- согласился калика.
     -- Что шкура! Это тоже нуждается в охране.
     Он похлопал себя по поясу. Вместо привычного звона, там висел мешочек
с монетами, услышал хлопок по металлу.  Переменился  в  лице,  ухватил  за
концы веревочки. Срезаны чисто!
     Калика покачал головой.
     -- А все в драку рвался!
     -- Неужто они и драку затеяли, -- спросил Томас  горестно,  --  чтобы
деньги спереть?
     Яра сказала ядовито:
     -- Не только. И крестовые походы для того придуманы!
     Томас хотел ответить резкостью, но чувство вины  пересилило:  у  него
срезали, не у калики или Яры. Как еще чаша уцелела, могли и ее...Уж больно
он на драку засмотрелся. Так девка смотрит на новые наряды.
     Понурые,  пошли  вдоль  улицы,  заглядывая  через   высокие   заборы,
завистливо провожая лотошников с горками свежевыпеченных пирогов. Вроде бы
только поели, но когда оказались без денег, сразу снова захотелось есть.
     Навстречу бежал голопузый ребенок,  ревел  во  всю  мочь,  размазывал
кулачками слезы. Томас остановился, погладил его по головке.
     -- Откуда такое горе? Неужто и у тебя кошелек срезали?
     -- Не-а! -- ответил ребенок, заливаясь горькими слезами. -- Моя  мама
такая злая! У нашей кошечки появились  шестеро  котят,  так  она  их  всех
утопила!
     -- Бедные, -- посочувствовал Томас. -- А ты их хотел всех оставить?
     -- Я сам хотел их утопить!
     Яра скорчила гримаску, Томас отдернул руку, а калика сказал с волчьей
усмешкой:
     -- Город  как  город,  а  люди  как  люди.  Не  пропадем,  что-то  да
придумаем.
     Томас прислушался.
     -- О чем кричит этот человек?
     Внизу по улице ехали двое. Оба в дорогих одеждах,  на  баских  конях,
чванливые, с красными мордами. Один  отдыхал,  переводил  дыхание,  второй
кричал, надсаживаясь и выгибая грудь, как петух:
     -- Жители  и  гости  славного  града  Гороховца!  Достославный  князь
Доброслав кличет вас к себе на пир. Приходите знатные и незнатные, богатые
и бедные, сильные и слабые! Никто не будет забыт, никто не обижен...
     Они свернули за угол, голоса затихли. Потом слышно было, как закричал
второй, слова призыва были те же.
     -- Имеющий ухи да слышит, -- буркнул Олег.
     -- Гм... У нас  король  созывает  на  пир  только  самых  знатных  из
наиболее благородных.
     Яра лицемерно вздохнула.
     -- Правильно... Когда самим есть нечего, чего всяких звать?
     Томас вспыхнул, рука дернулась  к  мечу.  Мгновение  глазами  пожирал
женщину, резко повернулся к Олегу.
     -- Ты думаешь, надо пойти?
     -- А как ты думаешь?
     -- Мы на землях твоей Руси, ты лучше знаешь порядки.
     -- Да? А я уж думал, что воин Христа  везде  все  знает  и  обо  всем
берется судить и рубить с плеча. Что ж, на  дармовщину  и  уксус  сладкий.
Пойдем, попируем. Ежели взашей не попрут.



                                 Глава 5


     Пиры, объяснял Олег английскому рыцарю, длятся  по  неделе,  а  то  и
дольше. На них съезжаются бояре, посадники и старейшины, как свои,  так  и
из других городов. И, конечно  же,  сходятся  свои  старшие  дружинники  и
знатные люди. Знатные -- значит прославившиеся чем-то хорошим, а вовсе  не
по знатности предков. Для князя  важнее  иметь  под  рукой  умного  изгоя,
которому  можно  довериться,  чем  дурака  боярина,  который  талдычит   о
знатности рода да норовит занять место поближе к престолу.
     Каждый двор был обязан поставлять  на  княжеский  пир  поросенка  или
окорок, хмельной мед, битую птицу.
     Томас спросил озадаченно:
     -- А какой сегодня день?
     -- Пятница.
     -- Не может быть, -- не поверил Томас. -- Это я думаю,  что  пятница,
но я считаю по-человечески, а по-росски должно быть все иначе.
     -- Почему?
     -- А по средам и пятницам нельзя есть скоромное.
     -- Что-что?
     --  Мясное,  --  объяснил  Томас  громко,  как  глухому.  --  Церковь
запрещает!
     -- Почему?
     Томас отмахнулся с досадой.
     -- Я откуда знаю? Запрещает и запрещает. Им наверху виднее.
     Олег печально покачал головой.
     -- Приходит пора торжествующего невежества!.. Неужто люди так  устали
карабкаться наверх? Даже не задают вопросов. Мол,  бог  лучше  знает,  что
кобыле делать... нет, эта вера не всем понравится. Многие  все-таки  хотят
знать!.. А ты все посты соблюдаешь?
     Томас ответил твердо:
     -- Все!.. В замке есть священник, он следит за всеми  обрядами.  А  с
кухни он и не вылезает. У церковного алтаря бывает реже, чем  у  котлов  с
супом.
     Яра посмотрела на рыцаря с жалостью. Он шел  бледный  и  суровый,  со
взором, устремленным вдаль, словно бы видел там Царствие Божие.
     -- А как же ты сегодня ел дикого гуся? -- вдруг вспомнила она.
     Томас небрежно отмахнулся.
     -- Так это ж в квесте!
     -- А в квесте ты другой веры?
     -- Наш Господь не последний дурак, -- ответил Томас  с  достоинством,
-- тоже понимает, что квест -- не церковь, не все можно блюсти в дальнем и
трудном странствии!
     Олег покачал головой.
     -- Лучше бы не понимал. Тогда бы его вера рухнула скорее. Так идем мы
на пир к князю аль нет?
     Томас удивился:
     -- Но мы ж в квесте?.. А последние три года в непрерывном.
     -- Человек всю жизнь в квесте, -- согласился Олег. -- Вся наша  жизнь
-- квест. Яра, поворачиваем к двору князя!
     Все князья на  Руси,  как  понял  Томас  с  пристрастием,  закатывают
языческие пиры, даже если те приходятся на церковные праздники. Мерзкое  и
поганое действо, хотя, впрочем,  на  пирах  и  в  благословенной  Британии
решались государственные дела, так как именно там собирались  все  знатные
люди. Что делать,  люди  таковы!  На  совет  не  всякого  затащишь,  а  на
пьянку... А раз пиры длятся по несколько  дней,  то  можно  обсуждать  без
спешки, советоваться, спорить, обдумывать, перебирать варианты, а  главное
-- за кубком вина, когда за столом  все  равны,  высказывать  князю  самое
неприятное, самое болезненное, что не скажешь на трезвую  голову  и  когда
надменный правитель сидит с короной на голове на троне.

     Огромный  дворец  напоминал  полдюжины  просторных  теремов,  неумело
соединенных в одно целое. Сотни огромных комнат с разновысокими  потолками
бестолково соединялись в бесконечные  анфилады,  изогнутые  и  запутанные.
Снаружи  к  ним  подсоединялись  темные  комнаты,   кладовки,   пристройки
непонятного назначения.
     Во внутренний двор спускались беспорядочно  лестницы.  С  деревянными
полусгнившими ступенями, шаткими перилами. На перилах сушилось  белье.  Во
дворе сильно пахло кислой овчиной, худые псы с поджатыми животами  дрались
за кости, бегали за рабочими кухонь, когда те выносили ведра с помоями.
     Внизу на кузнях постоянно кипели котлы. Еду варили для слуг и  собак,
тех и других было не счесть, вряд ли сам управляющий  помнил  всех.  Запах
помоев смешивался с запахом горящих свечей,  те  расточительно  горели  во
всех комнатах.
     Работа  кипела  во  всех  дворах  замка.  В  ворота  заезжали   грубо
сколоченные подводы с битыми оленями, лосями, козами, кабанами. Везли горы
птицы, как  дикой,  так  и  домашней.  Сладко  пахло  дымом,  из  коптилен
доносился запахи мяса  --  заготавливали  на  вишневых  ветках,  сливовых,
грушевых.
     Подвалы были забиты солониной,  мешками  с  мукой  и  зерном,  солью.
Постоянно сквозь ветхую крышу кузни поднимался дым и  проскакивали  искры:
оружие нужно не только чинить, но и ковать новое. Для себя,  своих  людей,
союзников, а что останется -- для  продажи.  На  оружии  можно  заработать
больше, чем на продаже мяса и хлеба.
     Томас дивился, где же пир,  калика  молча  провел  через  эти  дворы,
которые назвал задними, на другую сторону терема.
     Столы и скамьи были выставлены во двор, за ворота на улицу и даже  на
близлежащую площадь. Томас хотел было пристроиться за  одним  столом,  где
кувшины с вином были редкой работы, будто подняли со дна моря  затопленный
торговый корабль Александра Македонского, но калика толкнул в бок.
     -- Воровать, так золотую гору, а... гм... Словом, проходи дальше, там
дешевле.
     -- Зачем мне дешевле? -- буркнул Томас подозрительно.
     -- Ну дороже.
     Если на улице пировал и веселился народ простой, то  во  дворе  столы
были уставлены куда богаче, но и пировал там народ  степенный,  осанистый,
одетый богаче.
     А перед самым входом в терем на невысоком помосте, сбитом  для  пира,
стояли три длинных стола.  За  ним  пировали  грузные  бородатые  мужчины,
некоторые в кольчугах. Томас  заметил  на  поясах  широкие  ножи  как  для
разделки рыбы.
     Князь  сидел  во  главе  центрального  стола,   такой   же   грузный,
медведистый, но в черных, как воронье крыло, волосах  блестели  серебряные
пряди. Глаза его были острые, хищные, но на  широком  лице  была  ласковая
усмешка. Несмотря на теплый день, он был в тяжелой дорогой  шубе,  которую
калика называл не то охабнем, не то плохабнем,  но  шуба  лишь  лежала  на
широких плечах, а сильные руки князя покоились на столе, голые до  локтей,
с темными, как у медведя, волосами.
     Томас привычно миновал столы, где пировал пусть не самый простой люд,
но все же не благородные воины  за  отвоевание  гроба  Христова.  Олег  же
ухватил за плечо.
     -- Постой, милок. Никак, к самому князю направился?
     Томас выпятил грудь.
     -- А как иначе? Неужто доблестный рыцарь недостоин  сидеть  за  одним
столом с мелким языческим князьком?
     -- Каких пруд пруди, -- согласился калика. -- Но учти, знатность рода
здесь мало бдят. Хотя, если по-чести, то во дворе, а не только  за  столом
князя, есть и Рюриковичи, и Олеговичи, и Славеничи, и даже Скифичи... Есть
и прямые потомки Вандала, Гота, Кия! Ну  и  что?  Боги,  потрудившись  над
героями, иной раз отдыхают на их  детях.  Потому  князь  прислушивается  к
самим героям, а не к их семени.
     -- За его столом герои?
     -- За его столом  старшие  дружинники.  То-есть  бояре  и  начальники
дружин. Кто своим умом, силой да отвагой выбился  из  серости  в  яркость.
Стол у князя не круглый, иначе до середины  не  дотянуться,  но  все  одно
никто никому рта не затыкает. Как, готов?
     Томас замедлил шаги, подумал. Тряхнул русыми кудрями.
     -- Почему нет?
     Олег, посмеиваясь, кивнул Яре, вдвоем пошли  за  Томасом.  Тот  шагал
надменный, гордо выпятив грудь и выдвинув челюсть.  Синие  глаза  смотрели
вызывающе. Шаг был широкий, но неспешный.
     Разговоры за  столом  умолкли,  глаза  всех  были  на  приближающемся
рыцаре. Доспехи блестели, на поясе болтался длинный узкий кинжал. На левом
плече металл блестел особенно  ярко:  отполировала  перевязь  с  двуручным
рыцарским мечом. Шпоры на сапогах легонько, но тоже вызывающе позвякивали.
За ним волочился длинный белый плащ с огромным красным крестом.
     Томас остановился у стола, сделал легкий небрежный поклон князю.  Тот
медленно обозревал блистающие доспехи иноземца, широкий рот  сомкнул,  как
капкан на волка. Молчание затягивалось. Все смотрели то на рыцаря,  то  на
князя, ждали.
     Олег вздохнул,  робко  потрогал  одного  по  плечу,  спрятанному  под
кольчугой:
     -- Мужик, а, мужик!.. Будь добр, подвинься!
     Теперь все взоры  повернулись  к  нему.  Пирующий  медленно  повернул
голову -- зрелище было устрашающее, будто Олег взглянул в глаза  вылезшего
из берлоги медведя.  Да  не  простого,  а  матерого,  знающего,  как  бить
всадника вместе с конем. Ярость медленно начала проступать  на  лице:  его
только что прилюдно обозвали мужиком!
     Олег вздохнул скорбно, незаметно сжал  плечо.  Кольчуга  собралась  в
комок, заскрипели кольца. Но Олег защемил и кожу, гость  князя  побледнел,
попытался вскочить. Олег, все так же смиренно  улыбаясь,  отодвинул  чуть,
втиснулся, переступив через лавку, сел. На конце длинной лавки  рухнул  на
пол крайний.
     Среди гостей пошли невольные смешки. Олег с тем  же  смиренным  видом
уперся в соседа слева,  подвинул  его,  а  с  ним  с  десяток  гостей,  на
вытянутую руку. На пол упали с руганью еще двое. Яра кивнула надменно, так
она поблагодарила, переступила через лавку, высоко задирая ноги.
     Томас понял, что  теряет  лицо,  стоя,  как  плохо  срубленный  пень,
отстранил  еще  одного  и  сел.  Правда,  было  свободное  место  рядом  с
Ярославой, но предпочел обидеть еще одного, сел рядом с каликой.
     За столом нарастал грозный гомон. Князь молчал. Зорко и тяжело глянул
на троих незваных гостей, они ощутили себя, как на  сквозняке.  Томас  еще
плотнее стиснул капкан рта, но  молчал.  Рядом  с  ним  поднялся  дородный
боярин, красный и налитый драчливой силой, взревел гулко и страшно:
     -- Эт што за бродяги незваные?.. Аль некому вытряхнуть их за ворота?
     Томас сидел с  надменным  лицом.  Что-то  происходило,  калика  лучше
знает, как реагировать. При всем своем смирении, странноватом, правда, все
же не даст вытирать о себя ноги.
     Калика придвинул к себе жареного  гуся,  обеими  руками  начал  рвать
крылья, лапы. Боярин взвизгнул от ярости. С другой стороны князя  поднялся
широкий в плечах хмурый воин. Лицо в шрамах, взгляд прицельный.
     -- Странник, -- сказал он негромко, но  услышали  все,  --  зачем  же
руками? Возьми нож!
     С этими словами он молниеносно выхватил что-то из-за пояса и метнул в
калику. Томас не успел рта открыть, как калика еще быстрее отодвинулся,  а
в его руке блеснул схваченный на лету нож -- длинный, чуть скошенный, явно
тяжелый.
     -- Неплохой нож, -- одобрил калика, -- но тупой...  И  ржавый.  Пошто
гуся позорить?
     Он взвесил нож в ладони. За столом была мертвая тишина. Калика держал
воина на прицеле зеленых глаз, лезвие в его руке хищно поблескивало. Кровь
отхлынула от лица воина.  Томас  видел,  как  все  потрясенно  смотрят  на
странного гостя. Никто из них не поймал бы нож, брошенный с такой силой  и
явно умелой рукой.
     Калика быстро и без размаха швырнул нож. Он пронесся мимо и  выше  --
на стене жалобно звякнуло. Один из  тяжелых  щитов,  круглый  и  обтянутый
красной  кожей,  подпрыгнул,  соскочив  с  колышка,  но  не  упал  --  нож
пригвоздил к бревенчатой стене.
     -- Я по старинке, -- объяснил калика с набитым ртом.  Он  рвал  гуся,
совал в пасть истекающие соком  белые  ломти.  --  Странникам  да  каликам
грешно привередничать.
     В мертвой тишине гости начали двигаться. В глазах князя Томас  уловил
одобрение. Что ж, любой владетельный барон жаждет,  чтобы  за  его  столом
собирались необычные люди, происходили странные вещи, чтобы  о  них  долго
рассказывали,  чтобы  те  слухи  обрастали  новыми,  пусть   придуманными,
подробностями.
     Слева от Томаса хмурый мужик придвинул к нему пустое блюдо.
     -- Что ж, рыцарь, вот тебе посудина... Клади себе сам.
     Томас с подозрением посмотрел на блюдо.  Другие  едят  на  серебре  и
золоте, а ему простое железное, будто псу. Пока размышлял, как  поступить,
руки сами свернули блюдо в трубочку, палец не засунешь, с грохотом покатил
обратно.
     -- Спасибо. Мне не нравится цвет.
     Он уловил улыбку  князя.  Дерзость  везде  приветствуется,  если  она
чем-то подкреплена. Иначе каждый бродяга полезет за княжий стол, да еще  и
ноги на стол. Молодой отрок по знаку князя принес и поставил перед Томасом
серебряное блюдо, богато украшенное насечками,  фигурами  зверей  и  птиц.
Томас быстро оглядел стол. На золоте ели  только  сам  князь  и  двое  его
палатинов.
     Острые глаза князя остановились на Яре. Она сидела гордая,  с  прямой
спиной, единственная женщина как-никак на  мужском  пиру,  золотые  волосы
заплетены в толстую косу, которую перебросила через плечо на грудь.
     -- Как зовут тебя, красавица?
     Она замялась, украдкой взглянула на Томаса, умоляюще на калику.  Олег
сказал с набитым ртом:
     -- Славный князь Доброслав... Ты многое уже понял,  я  вижу.  Но  нам
троим пока что лучше не называть своих имен.
     Томас важно кивнул, его глаза не отрывались от  блюд,  которые  отрок
перекладывал на его тарелку, а тарелка была размером с тазик.
     -- Мы в тяжелом квесте, ваше княжеское величество.
     -- За вами погоня? -- поинтересовался князь.
     -- Засады чуть хуже... -- ответил Олег.
     Теперь на них смотрели оценивающе-уважительно.  Олег  слышал,  как  у
некоторых скрипит в голове от старания понять, кто же они. Не все богатыри
сходятся даже к киевскому двору, а уж здесь и вовсе не каждый бывает  даже
проездом, но слыхали и здесь о многих знатных, сильномогучих, непобедимых,
великих силой и удалью. Многие дают странные обеты,  но  нет  странного  в
том, когда гость не хочет называть своего имени.



                                 Глава 6


     Яра постоянно ощущала на себе тяжелый жаркий взгляд  мрачного  гостя,
что сидел на противоположном от князя краю стола.  Вокруг  него  держались
его люди, видно сразу. Человек этот явно богат и  знатен,  лицо  человека,
привыкшего повелевать, но глаза  осторожные,  прицельные.  Такой  умеет  и
выслушать, чтобы твои же слова обратить против тебя.
     Куда бы она ни поворачивалась, Яра чувствовала, как его черные  глаза
следят за нею  пристально  и  неотступно.  Улучив  момент,  тихо  спросила
калику:
     -- Кто это?
     Тот даже не переспросил, ответил так, будто  уже  расспросил  гостей,
гридней и дворовых девок.
     -- Шахрай. Владетельный  князь  рода  Рюриковичей.  Его  земли  лежат
западнее. Богат и знатен хоть убей, а еще у него несметные табуны,  что-то
еще... запамятовал. Приглянулся?
     Она зябко передернула плечами.
     -- Еще бы. Я просто чувствую, как его глаза ползают  по  всему  моему
телу!
     -- Ну, -- сказал калика разочарованно.  --  Удивила...  Кто  на  тебя
смотрит иначе? Я знаю и такого, чьи не только глаза, но и  губы  поползали
бы...
     Она проследила за его взглядом -- калика смотрел на  бравого  рыцаря,
ощутила, как горячая кровь бросилась в лицо,  а  по  всему  телу  побежали
сладкие мурашки, ноги ослабели, а в низу живота  стало  жарко,  словно  на
солнцепеке.

     Теперь перед Томасом  стоял  прибор  из  тонкого  черненого  серебра,
массивные серебряные ножи с  богато  украшенными  рукоятями,  а  на  блюде
истекал соком жареный поросенок,  выкормленный  на  молоке  и  орехах,  на
блюдах  поменьше  зазывно  пахла  севрюга,  нарезанная  тонкими   пахучими
ломтями. В маленьких чашах желтело свежее масло, высились горки земляники,
клубники, морошки, черной смородины.
     Томас осторожно поинтересовался:
     -- Ваше княжеское преосвященство, а почему у многих  на  лице  мелкие
ямочки? У вас часто бывает оспа? Я видел однажды в Сарацинии...
     Князь отмахнулся.
     -- Лет пять тому пришла мода есть вилками. Ну, вот этими  рогульками.
Ну, понятно, это ж не стрелой подбить гуся в полете! Редко кому удается  с
первого раза попадать в рот.
     Томас удивлялся странным причудам. Ложки, вилки, щипцы... Все дурь  и
вредное излишество, если можно брать гусиную лапу руками!
     -- А чего не откажутся?
     -- Если бы князь принуждал, уже  б  за  мечи  схватились.  Головы  бы
положили, но вилками есть не стали. А так --  мода!  Это  страшнее  всего.
Всяк подчиняется, да еще и других спешит опередить.
     По другую сторону  Томаса  быстро  захмелевший  старик,  расплескивая
хмельное вино, рассказывал громко:
     -- Это была битва битв!  На  нее  съехались  сильнейшие  богатыри,  а
князья одевали одежду простых ратников и  вставали  в  первые  ряды,  дабы
добыть себе славу, а  дружине  --  честь.  Кощунники  сложили  бессмертные
кощуны, где князья напущаше... э-э-э...  белых  кречетов  на  серых  утиц,
кречеты -- это наши, а поганые утки -- не наши, где вскормленные  с  конца
копья и вспоенные, как кони, из шолома, рубили и  крушили,  добываше  себе
честь, а князю славу... ага, это я говорил. Кровь лилась ручьями, реки  от
пролитой крови вышли из берегов и  затопили  поля,  нанеся  немалый  ущерб
сельскому хозяйству! Это был пир мечей, на котором  гостей  поили  красным
вином и поили досыта!.. От рева боевых труб падали вороны на лету, а  кони
глохли, от топота дрожала земля, от конского ржанья лопались  уши,  от  их
навоза... гм... Яростно и доблестно сражались обе стороны,  смерть  в  бою
была сладостна и почетна, а бегство позорно и обло...
     Его никто не слушал. Похоже, он рассказывал уже не раз, да и описание
битвы напомнило Томасу схватки на равнинах  Британии  с  такой  точностью,
словно это рассказывал дядя.
     Он с каликой и Ярой еще насыщались как опоздавшие, а  за  столом  уже
пошли беседы. Князь провозгласил негромко, но все услышали:
     -- Что нового слышно с границ, с дальних застав богатырских?
     -- Бдят, батюшка!
     -- Неусыпную службу правят!
     Князь поморщился.
     -- Это слова. А что было сделано? Кому отворот дали, кому рога сбили,
кто бивни сложил на границе нашей?
     Переглядывались, пихали друг друга. Наконец один из старых  богатырей
заговорил неспешно:
     -- Проездом через заставу Тьмутараканскую я был свидетелем  быстрого,
но непростого боя... С края восточного и преподлейшего, откуда была  взята
наша вера христианская, -- он небрежно махнул рукой вдоль груди, похоже --
перекрестился, но Томас даже не понял, справа налево или слева направо, --
явилось чудовище озорно, стозевно...  ну,  вы  знаете  о  ком  я.  Взялось
пожирать скот, задирать девок, что в лес  за  ягодами,  и  коров,  что  на
опушках траву, рыбу воровало из сетей... Народ взвыл,  взмолился:  где  же
тот богатырь земли русской, что явится и спасет?
     Князь крякнул:
     -- А что ж сами? Вышли бы с вилами да косами!..  Знаю,  даже  мечи  и
боевые луки есть в каждой третьей хате!
     Старый богатырь с усмешкой развел дланями.
     -- Ты ж знаешь свой народ... Что можно переложить  на  плечи  соседа,
обязательно переложат. А тут еще по новой вере: все в руке бога,  ни  один
волос не падет без его воли... Это лучше, чем тонешь, а к берегу греби, на
богов надейся, а сам не плошай. Словом, молились и ждали. А зверь поел  их
скот, поел их собак, разорил огороды, по  ночам  начал  срывать  ставни  и
проламываться в хаты.  Понятно,  что  утром  находили  только  обглоданные
кости...
     -- А что же соседи? -- вскрикнул князь. На его лице  было  сильнейшее
возмущение, Олег его понимал. Даже Томас хмурился  и  сжимал  кулаки.  Яра
сердито сопела.
     -- А что соседи? Слушали. И знали, что завтра зверь проломится к ним.
Но лишь молились, вместо того чтобы хотя бы  на  ночь  подпереть  двери  и
ставни.  Пожранных  зверем  новый  бог  возьмет  к  себе,  так  сказано...
Неправедно  пострадавшие,  смиренные.  Не  пойму,   зачем   Христу   такие
неумехи?.. Короче, во всем селе остались три  уцелевшие  семьи,  когда  мы
ехали через это село. Про  зверя  мы  не  знали,  потому  дивились  пустым
разоренным избам. На ночь остановились у оставшихся. От них и узнали  все.
Те жалели нас, советовали ехать дальше. Мол,  нам  все  одно  помирать,  а
вам-то зачем?
     -- Ну-ну, -- поторопил князь. -- Ты живой, я вижу!
     -- Да разве это жизнь? -- отмахнулся богатырь. -- Считай,  что  зверь
меня съел. Или ты съел.
     -- Но-но, не заговаривайся. Как зверя убили? Аль только отогнали?
     -- Мы точили мечи, готовились к ночи. На вечерней заре  уже  услышали
его вой, смрадный  запах.  Зверь  шел  большой  и  сильный.  Мы,  охотники
бывалые, знали по запаху многое. Он шел прямо на нас.  Мы,  понятно  дело,
изготовились с мечами да копьями. Кто крещен -- молился, кто в старой вере
-- призвал богов взглянуть на славный бой, а кто ни сюды Мыкыта,  ни  туды
Мыкыта, тот сопел да чесался, ждал. Зверь уже подошел к нашей избе и начал
отдирать приколоченные ставни. Поверишь, князь, толстые доски  он  срывал,
как листья лопуха! Мы уже  видели  его  ужасную  морду,  когда  послышался
конский топот. Со стороны заходящего солнца скакал огромный всадник. Когда
он подъехал к нашему дому, зверь кинулся на него. Клянусь, прямо от нашего
дома он прыгнул саженей на пять прямо на грудь всадника! Конь едва устоял,
а был огромный, как скала, жеребец, всадник же схватился со зверем.
     -- А вы сидели и смотрели?
     -- Обижаешь, княже! Мы высыпали на улицу, едва разобрали подпорки. Но
страшный зверь уже лежал на земле бездыханный, а всадник  утирал  слюни  с
груди. Оказывается, он, не успев выхватить ни меч,  ни  даже  нож,  просто
обхватил зверя и прижал к груди с такой силой, что у того сломались  кости
и обломками проткнули сердце и все внутренности.
     -- Храбрый и находчивый, -- проворчал князь. Брови его сдвинулись. --
И сильный, не возразишь. Кто это был?
     -- Увы, княже! Это был Михаил Урюпинец.
     За столом повисло тяжелое молчание.  Томас  быстро  осматривал  лица.
Некоторые хмурились, другие прятали усмешки. Все посматривали на князя.
     -- Цыц, дурни! -- сказал князь раздраженно. -- Это не слава,  а  беда
Руси, что вместо того, чтобы самим браться за топоры, сидят и ждут  героя!
Да раньше и герои, как гуси, стаями ходили, друг  с  другом  дрались,  ибо
чужих враз зничтожали, а теперь только и остался, что Мишка Урюпинец.
     Богатырь проворчал:
     -- Он не один. Просто говорят всегда  о  сильнейшем.  А  вообще-то  с
новой верой богатыри переводятся. Да и откуда им быть? Теперь подвижниками
считают тех, кто  дольше  сопли  не  утирает,  не  моется,  из  дерьма  не
вылезает. Когда рождается богатырь, его смирению и  послушанию,  как  овцу
учат... А еще придумали это... умерщвление плоти!.. Тьфу!.. Какая же  сила
будет без могучей плоти?
     Князь встал,  ибо  пир  стал  тяжеловат,  лица  бояр  и  приближенных
мрачнели.
     -- А что скажут о своем странствии наши гости?
     Снова все взгляды были на  них.  Яра  постоянно  чувствовала  тяжелый
взгляд высокого мужчины в богатой одежде,  что  сидел  среди  своих  людей
справа  от  князя.  Он  был  хищно  красив,  лицо  в  шрамах,  в   волосах
поблескивали серебряные нити. Она видела,  как  он  запоминает  каждое  ее
движение, старается услышать каждое слово.
     Калика встал, с кубком в руке поклонился князю.
     -- Да ничто не происходит нового на  земле...  Мы  просто  странники.
Идем, никого не трогаем.
     Высокий мужчина, что следил  за  Ярой,  князь  называл  его  Шахраем,
неприятно улыбнулся. Голос его был сильным, прорезал гомон, как нож масло:
     -- Рассказывают, что намедни  через  земли  гобинцов  пришли  трое...
Тамошний князь как раз тешился охотой, а эти ему спугнули дичь. Ну,  князь
хотел в сердцах то ли затравить их псами, то ли просто выпороть... Словом,
эти трое побили столько, что князь взмолился, чтобы те хоть на семя народу
ему оставили.
     Он оглядел заинтересованные лица. Нехорошо улыбнулся.
     -- Эти трое ушли, а с поля охоты... ха-ха... два дня вывозили раненых
да покалеченных. Князю обидно  особенно,  что  среди  троих  одна  была...
женщина!
     -- Поляница, -- бросил кто-то слово, которое многим,  но  не  Томасу,
объяснило все.
     -- Да, -- согласился Шахрай, -- но с князем вместе с загонщиками были
и его воеводы, лучшие из старшей дружины! Даже Твердил и Смарко, известные
поединщики и бойцы. Их тоже вывезли на телегах.
     Воевода справа наклонился к уху князя.
     -- Если это правда, то не напасть ли нам? Пока там то да се?
     Князь отмахнулся сожалеюще.
     -- Сам так подумал. Но ежели  бы  сразу,  а  то  успели  собраться...
Шахрай, ты указываешь на наших гостей?
     Шахрай развел руками с самым невинным видом.
     -- Я ни на что не указываю  пальцем.  Но  я,  постарев  и  отойдя  от
битв...
     Кто-то хохотнул:
     -- Этот старый козел постарел? Ха-ха! Отошел?..
     -- Сижу себе в своем кремле, -- продолжал Шахрай, не обращая внимания
на смешки,  --  читаю  умные  книги.  У  меня  находят  приют  менестрели,
кощунники, барды, минизгейстеры... слово-то какое, сказители.  А  в  нашем
мире слухи расходятся быстро. Например, уже пошел слух,  что  некий  герой
натворил нечто такое в Святой  Земле,  ну,  осквернил  могилу  Христа  или
снасильничал малолетних...
     Томас с грохотом обрушил кулак на стол. Синие глаза  метнули  молнию,
калика поспешно накрыл ладонью кулак  рыцаря,  удержал.  В  темных  глазах
Шахрая проскользнула тень тревоги, он продолжил чуть поспешнее:
     -- Словом, куда бы он ни шел, за ним прет темная туча! На него падают
с неба камни, в него бьют молнии, из-под земли вылезают страшные звери,  а
ночью нападают скелеты...
     -- Вот врет, -- прорычал Томас. -- Какие скелеты?
     Яра сказала негромко:
     -- Было. Ты спал.
     -- И не проснулся? -- не поверил Томас.
     -- Ты ж на страже всегда спишь. Ничего, мы отбились.
     Шахрай не отрывал от них насмешливого взгляда. Гости тоже смотрели на
троих гостей, особенно на чужеземного  рыцаря.  На  их  лицах  был  жадный
интерес, только князь нахмурился. Ежели камни с неба, молнии, звери, а  по
ночам скелеты, то пес с ними, бродячими героями, сегодня они здесь, завтра
за тридевять земель, а в его владениях посевы потопчут.  А  то  еще  какие
звери неперебитые останутся. Опять же народ отвлекать  от  работ,  ловушки
ставить, ловчими ямами поля портить... Сражения и подвиги хороши, когда  у
соседей, чтоб с высокой башни  смотреть  и  улюлюкать,  а  у  себя  больно
дороговато.
     -- Мир уже успокоился, -- сказал князь  громко.  --  Не  осталось  ни
чудовищ, их перебили герои, ни самих героев -- вымерли сами. А народец сам
собой измельчал. Как греки.
     Томас не понял:
     -- Какие греки?
     -- Те, которые эллины, -- объяснил  князь  любезно.  --  У  них  тоже
сперва были герои, которые дрались с самими богами. Титаны их звали.  Мощь
их была  такова,  что  отличить  от  богов  трудно:  та  же  сила,  то  же
бессмертие, те же красота, ум... Потом пришло  среднее  поколение  героев.
Этим с богами воевать кишка уже тонка, зато очистили земли от чудовищ. Это
Персей, Геракл, Беллерофонт... Наконец пришло  младшее  поколение  героев.
Этим уже не по силам воевать ни с богами, ни с чудовищами. Дрались  только
друг с другом, так и перебили друг друга. Это всякие  там  Ахиллы,  Аяксы,
Одиссеи, Гекторы...  На  этом  и  перевелись  герои  на  эллинской  земле.
Остались одни греки.
     -- И русы измельчали? -- поинтересовался Томас.
     -- Все измельчали, русы -- тоже. У них были три поколения  богатырей.
Старшие тягались с самими богами,  средние  истребляли  чудищ,  а  младшие
перебили друг друга. На Руси тоже перевелись богатыри.
     -- Вы тоже стали греками? -- полюбопытствовал Томас.
     -- Кем только не станешь... Особенно сейчас,  когда  память  коротка:
младших еще помним,  про  средних  что-то  слышали,  а  про  старших  даже
кощунники не знают...
     Томас просиял.
     -- Я знаю! Сам встречал одного. Он наверняка старший. Здоровый такой,
как сарай у бабки. Ильей его зовут. Родом из Мурома.
     Князь покачал головой.
     -- Он сильнейший из младших. Но даже со средними ему  тягаться  кишка
тонка. Это у греков поколения героев  не  соприкасались,  а  у  нас  такое
бывало... Калики перехожие, которые наделили Муромца силой нечеловеческой,
предрекали: "Будешь ты великий богатырь, и смерть тебе на роду не писана",
тем  не  менее  предостерегали,  чтобы  он  не  сталкивался  с  богатырями
предыдущего поколения:
     "Только не выходи драться
     со Святогором-богатырем:
     через силу его земля носит.
     Не ходи драться с Самсоном богатырем:
     у него на голове семь власов чудесных.
     Не бейся и с родом Микуловым:
     его любит матушка-сыра земля.
     Не ходи еще на Вольгу Святославовича:
     он не силой возьмет,
     так хитростью-мудростью".
     Понял, рыцарь? Любой из богатырей старшего поколения  сильнее  самого
сильного из младших богатырей. И еще.  С  каждым  поколением  у  богатырей
падает не только сила, но и способность творить чудеса.  Младшие  богатыри
уже только люди  с  большой  силой,  но  уже  не  могут,  подобно  Вольге,
оборачиваться любым зверей, птицей  или  рыбой,  не  носят  на  плече  всю
тяжесть земли, как Микула, не творят чудеса и не видят грядущее, как Вещий
Олег...
     Томас насторожился, бросил украдкой взгляд на скромнягу калику.
     -- Он в самом деле из средних богатырей, не из младших? А то я видел,
как ваш Илья Муромец разговаривал с ним непочтительно,  сам  хотел  нахалу
дать по роже.
     Князь оживился, но в глазах было недоверие.
     -- Где ты мог его видеть? Сказывают, что он не умер от  змеи,  а  все
еще ходит среди людей, но я не очень-то верю в сказки. С чего бы  он  стал
скрываться?
     -- Ну, -- промямлил Томас уклончиво, -- сказывают, что когда мир  был
молод, сами боги ходили среди людей.
     -- Боги?.. Никто не знает, из средних он богатырей или старших. О нем
даже не говорят. Нечего! Знают только князя Олега, но разве он князь?  Ну,
побыл зачем-то князем. Так он и королем мог бы стать, если бы захотел.
     Томас задержал дыхание, глаза сами скашивались в сторону калики.  Тот
неторопливо насыщался, таскал то из одного блюда, то из другого,  пробовал
мясо в жареных орехах, рыбу  в  голубичных  ягодах,  соловьиные  язычки  в
муравьиной кислоте. Он был просто  мужиком,  любителем  поесть,  полежать,
поглядеть на людей, послушать рассказы. Уже и следа не  осталось  от  того
изнуренного отшельника, который встретился ему в жарких землях Сарацинии!
     -- А по слухам, -- спросил он осторожно, -- что он умел?
     -- Говорят, он  может  в  зверя  и  птицу  перекидываться.  Даже  без
колдовства. Но странный он, если не вовсе помешанный... Какое-то горе  ему
большое выпало, вот умом и тронулся. Ходит по дорогам в тряпках,  бормочет
что-то... А их, бродяг, сколько  вон  по  дорогам,  разве  среди  них  его
заметишь... А зачем тебе Вещий?
     Томас подобрался, ибо тон князя уже был другим, настороженным.  Томас
махнул рукой, стараясь держать голос беспечным:
     -- Да просто так... Теперь я думаю, что тот вовсе не Вещий Олег  был.
Тот был высокий, голос, как труба, взгляд гордый  и  властный,  а  за  ним
ехало двадцать слуг и оруженосцев.
     Князь сразу потерял к нему интерес.



                                 Глава 7


     Внезапно раздалось хлопанье  крыльев.  Огромный  ворон  пролетел  над
двором, над столами, сел  на  окно  второго  поверха  прямо  над  головами
пирующих.  Чересчур  крупный,  нахохленный,  он  свесил  голову   и   стал
внимательно обозревать сидящих за столами. Сразу словно  повеяло  холодом.
Ворон везде вестник беды, а этот словно бы выбирает, на кого  ее  нацелить
немедленно.
     Глаза у ворона были желтые, словно у лесного зверя, балка трещала под
крепкими когтями. Он еще смотрел на  гостей,  а  те  бледнели  и  отводили
взгляды, когда вдруг звонко звякнула тетива.
     Ворон подпрыгнул, словно от сильного удара снизу. Полетели  перья,  а
ворон медленно наклонился, когти, царапая балку, разжались.  Он  рухнул  с
высоты на середину стола с таким шумом,  словно  этот  был  матерый  волк.
Посуда подпрыгнула, ворон забился, подпрыгивая  и  царапая  стол  стрелой.
Красные капли крови брызгали из раны.
     Все взгляды, растерянно побежав по залу,  наконец  отыскали  стрелка.
Это была золотоволосая поляница, что пришла  с  рыцарем  и  каликой.  Сняв
тетиву, она деловито смотала ее в  клубок,  сунула  в  мешочек  на  поясе.
Распрямленный лук привычно занял место за спиной. Она опустилась на  лавку
и продолжала деликатно грызть крылышко гуся.
     В зале началось движение. Убитого ворона стащили  на  пол,  потоптали
ногами на всякий случай. Кто-то крикнул, чтобы стрелу не сломили, дорогая.
     Возле князя возникли двое гридней с обнаженными  мечами.  С  голодной
готовностью смотрели по сторонам, готовые отдать жизнь за любимого  князя.
Поморщившись,  князь  отодвинул  обоих:  не  заслоняйте  свет,  все  равно
опоздали, дурни. Не сплоховала только женщина... И сидит себе, ест.  Будто
ничего не стряслось. Или такое для нее привычно?
     Томас косился на Яру. Калика, сдерживая  усмешку,  подался  назад  --
пусть рыцарь подивится настоящей женщине. А что ей  еще  остается  делать,
если кони все скачут и скачут, а избы горят и горят...
     -- Хорошо готовят, -- произнесла Яра. -- Такую стряпуху беречь надо.
     На нее смотрели во все глаза. Острый взгляд князя чуть потеплел:
     -- Моя жена сама готовит.
     -- Верно делает, -- одобрила Яра. -- Готовить -- дело серьезное.  Это
не земли раздвигать мечом.
     -- Я передам жене, -- пообещал князь. -- Она будет довольна.

     Томаса раздражали откровенно бесцеремонные взгляды. Его разглядывали,
как диковинную обезьяну, едва не совали  пальцы  в  рот,  чтобы  посчитать
зубы. Но еще откровеннее рассматривали Яру: она почти не уступала мужчинам
в росте, а здесь собрались богатыри и знатные мужи, и к тому же ее  легкий
доспех никак не скрывал здоровую женскую фигуру.
     Подходили, заговаривали, натыкались на враждебный  взгляд  заморского
рыцаря, отступали с великой  неохотой.  Томас  старался  держаться  рядом,
шепнул:
     -- Ежели что, только кивни! Я им быстро шеи посворачиваю.
     -- За что? -- удивилась она.
     -- Ну как... Ходят, глаза пялят...
     -- А что, -- не поняла она, -- у меня уже и посмотреть не на что?
     -- Да нет, я не о том...
     Ее лиловые глаза стали вопрошающими. Она старалась понять, а  у  него
язык прилип к гортани -- калика бы назвал это иначе. -- не мог  объяснить,
что крещеной женщине надлежит сидеть и сопеть в две дырочки. Ждать,  когда
за нее решат, за нее поймут. А ее дело телячье -- поела и в хлев.
     -- Мы в чужом краю, -- сказал он, сердясь на  самого  себя.  --  Надо
ушки на макушке.
     -- Тебе виднее, -- сказала она. -- А у меня уши на месте.
     Пир длился всю ночь, но и утром мало кто уходил вовсе, а чаще  просто
отлучался на крыльцо или в углы  двора.  Томас  насытился  быстро,  ерзал,
вести степенные беседы не умел и не хотел учиться,  часто  вставал,  ходил
защищать Яру, но той всякий  раз  никакая  защита  не  требовалась,  и  он
разочарованно возвращался обратно.
     Олег сидел за столом в  одиночестве,  перепил  всех,  двое  не  могли
выползти из-под стола. Перед волхвом стоял кувшин с вином,  а  три  пустые
лежали на боку.
     Томас спросил горько:
     -- Сэр калика, неужто это твое единственное утешение?
     Олег удивился:
     -- Нет, конечно. В княжих подвалах таких сотни две.
     Томас тяжело рухнул на лавку  рядом,  вытянул  гудящие  от  усталости
ноги. Было горько и тоскливо. Похоже, на этот раз застряли  по-настоящему.
Это не в лесу, где только деревья да  звери,  а  в  шумном  городе.  Здесь
намного  хуже,  потому  что  люди  всегда  злее  любых  зверей,   опаснее,
недоброжелательнее.
     Яра неслышно подошла сзади.
     -- Не пора ли уходить?
     -- Куда? -- спросил Томас горько. -- Деньги срезали, коней нет...
     Вместо ответа Яра разжала кулак.  На  ладони  лежали  три  серебряные
монетки.
     -- Откуда? -- спросил калика строго.
     -- У меня нет кошеля, -- ответила Яра, чуть смутившись. --  Я  монеты
держала так... в карманах.
     Томас молчал, не зная, как отнестись к такому унижению, что они будут
жить на деньги женщины. Калика тяжело поднялся.
     -- Здесь поблизости неплохой постоялый двор. И недорогой.
     -- Зачем нам постоялый двор? -- спросил Томас тоскливо. --  Я  наелся
на неделю вперед.
     -- Отоспимся.

     На постоялом дворе они сняли маленькую комнатку под  самым  чердаком.
Калика дремал, а Томас, стоя у окна, наблюдал, как  у  ворот  остановились
три великолепных коня -- высокие, сильные, с выпуклыми мышцами. Их  держал
под уздцы маленький невзрачный человек. Настолько невзрачный, что сошел бы
за невидимого, если бы не кони. Взглянув на коней, каждый  невольно  искал
взглядом владельца.
     Оставив их у коновязи, человек  исчез  на  крыльце.  Томас  сказал  с
сердцем:
     -- Везет же каким-то дурням!
     Калика поднялся, посмотрел:
     -- Ну, дурни на таких не ездят.
     -- Ездят, -- возразил Томас. Кулаки его сжимались. --  Ты  бы  видел,
каких дурней я видывал на аргамаках!
     Раздался  стук  в  дверь.  Яра  открыла.  Через  порог  робко  шагнул
невзрачный владелец коней. Оглядел двух мужчин и женщину, откашлялся:
     -- Здесь  ли  обитает  благородный  сэр  Томас  Мальтон  Гислендский,
владетель земель в Британии, крестоносец, предводитель воинства англов при
взятии крепостей в Рациании, Мупении и Трихании,  рыцарь  меча  и  креста,
обладатель серебряного копья...
     -- Здесь, -- буркнул Олег. -- Удивляюсь, как  он  с  такими  титулами
умещается в такой тесной комнатке.
     Томас выпрямился, бросил гордый взгляд на Яру. Сам же старался вместе
с торжествующей улыбкой сдержать удивление. Его знали  в  войске  славного
Готфрида Бульонского, знали и за пределами, но все же здесь не Сарациния и
даже не Европа, а далекая и странная Русь, куда иначе, чем на драконе,  не
попасть! Если здесь его знают,  то  скорее  от  Тайных,  раньше  чем  сюда
докатилась его воинская слава.
     -- Здесь, -- подтвердил и он. -- Чем могу быть полезен?
     -- Вы можете оказать важную услугу, -- ответил человечек.
     Томас насторожился. Порой  пустяковые  и  безобидные  с  виду  услуги
заводили его в крупные и очень обидные неприятности.
     -- Кто ты и что ты? И кто послал?
     Человек поклонился:
     -- К сожалению, я не могу ответить ни на один из этих вопросов.
     -- Тогда убирайся к черту! -- сказал Томас раздраженно.
     Человечек умоляюще приложил руки к груди.
     -- Выслушайте...
     -- И слушать не хочу!
     Калика бросил мягко:
     -- Томас, ухи не отвалятся. Послушай.
     -- Выкладывай, -- буркнул Томас.
     Человечек  поклонился  калике,   затем   Томасу.   Подумал,   отвесил
нерешительный полупоклон Яре.
     -- Услуга очень проста. Вас просят принять в дар  трех  коней.  Я  их
оставил внизу. Если вы согласны, то я откланяюсь.
     Томас  ахнул,  замер  с  раскрытым  ртом.  Калика  опомнился  первым,
пробормотал Яре громко, что рыцарь  не  согласится,  ибо  на  таких  конях
только дурни ездят, а он дурнем казаться не захочет. Томас метнул  на  них
гневный взор.
     -- Ну... услуга весьма странная. А кто просит?
     Посланец мягко улыбнулся.
     -- Не велено говорить. Одно скажу: знатная дама, поручившая  передать
вам коней, пожелала остаться таинственной незнакомкой.
     Калика, гадко улыбаясь, что-то шептал на ухо Яре,  кивал  на  Томаса.
Ухо ее заалело, потом вспыхнуло ярко-красным, щеки залило нежным румянцем,
потом краска опустилась даже на  шею.  Представляю,  что  он  там  шепчет,
мерзавец, подумал Томас бессильно. Голову бы оторвать проклятому язычнику!
Потом побрызгать живой водой, чтобы приросла  снова,  затем  оторвать  еще
раз.
     -- Мы благодарны, -- сказал он и добавил с нажимом: -- Все трое.  Эта
знатная дама так и останется таинственной незнакомкой?
     Человек пожал плечами.
     -- Сегодня -- да, а завтра... Кто скажет, что будет завтра?
     Он начал пятиться к двери. Томас сказал значительно:
     -- Я благодарю... Мы все благодарим за истинно княжеский подарок.
     Посланец лишь улыбнулся от двери. Калика спросил подозрительно:
     -- А больше ничего она... или оно не передавало?
     Человек уже на пороге вдруг хлопнул себя по лбу.
     -- Ах да, совсем забыл!
     Улыбка его была натянутая. Лицо вытянулось, нехотя вытащил  увесистую
калитку, протянул Томасу.
     -- Это обязательное приложение.
     -- Ну, -- сказал Томас гордо, -- рыцари денег не берут...
     Калика прервал:
     -- Сэр Томас, считай, что ты его ограбил! А  грабить  --  благородно,
сам уверял.
     Томас взял  деньги  все  же  нехотя.  Было  что-то  неприятное,  даже
унизительное -- брать деньги от женщины, пусть даже богатой и  знатной,  у
которой куры денег не клюют, хотя Томас так и не мог понять,  почему  куры
должны клевать эти  монеты.  Тем  более  брать  под  пристальным  взглядом
лиловых глаз, не говоря уж о гнусной ухмылке калики.
     Посланец уже затворял дверь, когда Томас сделал последнюю попытку.
     -- А нет такого... гм... тайного места, где мы могли бы... где я  мог
бы поблагодарить свою благодетельницу?
     -- Пока нет, -- ответил тот, -- но еще...  совсем  забыл!..  поручено
передать просьбу покинуть город через южные врата.
     Томас удивился.
     -- Нам в другую сторону!
     -- У некоторых людей есть причины задержать вас. А всем понятно,  что
поедете через северные ворота.
     Томас помрачнел.
     -- Кто?
     -- Я слышал, ваш старый знакомый. Он же друг и родня князя.
     -- Как его зовут?
     -- Не помню. Какой-то половецкий хан, каких немало. Но вы выбили  ему
зубы где-то, теперь он хочет выбить зубы вам. По старому зуб  за  зуб,  да
еще и по-христиански: долг вернуть сторицей.
     Калика вмешался:
     -- Рыцарь не знает, но у нас и зубов-то столько нет.
     -- Хан придумает, что выдрать еще...
     Томас грозно бросил ладонь на рукоять меча. Голос  был  подобен  реву
боевого рога, зовущего правоверных христиан на штурм сарацинской крепости:
     -- С мечом да на таких конях? Да мы их, их же шапками закидаем!  Даже
не вынимая из них головы.
     Посланец все не мог закрыть дверь:
     -- Умоляю, не надо драк! Вы должны уехать тихонько!
     Когда за посланцем закрылась дверь, Олег сказал восхищенно:
     -- Томас, ты просто чудо!.. Такие кони!.. Я даже не думал, что  ты  и
здесь сумеешь то да се... что-то где-то  успеть.  Правда,  после  пира  ты
что-то чересчур долго ходил до ветру... Правда, Яра?.. Но я  ж  не  думал,
что ты успеешь побывать в княжеской спальне...
     Томас метнул на Яру  мимолетный  взгляд  --  еще  подумает  плохое  о
рыцарях Британии, -- сказал с достоинством:
     -- Сэр калика... Я не знаю, на что ты намекаешь, но, клянусь,  ничего
такого не было!
     Яра издала странный носовой звук, а калика громко удивился:
     -- Да я что? Разве я спорю? Правда, коней  же  дали...  Да  еще  всем
троим! Это ж как надо расстараться... Не задурно  ж.  Быль  молодцу  не  в
упрек. Но все равно не спорю. Не было так  не  было.  Лишь  бы  кони  были
добрые. Правда, Яра?
     Лиловые глаза молодой женщины стали зелеными. Она натужно улыбнулась,
но Томас увидел только острые клыки.
     --  И  для  тебя  старался,  --  рассуждал  калика.  --   Тоже   коня
зарабатывал. Чтоб помнила его заботу...
     Томас чувствовал себя, как уж на горячей  сковородке.  Яра,  судя  по
виду, предпочитала идти пешком. А калика все подбрасывал дровишки в огонь.
     -- А кони добрые... Да такому молодцу любая девка что хошь  отдаст!..
Поди, даже уговаривать не довелось. Верно, Томас?
     Рыцарь прорычал люто:
     -- Сэр ка-ли-ка... Клянусь, я  даже  не  видывал  здешнюю  княжну.  И
княгиню. И княженят! Даже княжью собаку не видел!
     -- Ну, за собаку я ничо не говорю... Хотя... гм... Впрочем, ты  ж  из
холодной и туманной Британии, а не Греции, где  под  жарким  солнцем  едят
слишком много жареного мяса с перцем и аджикой... Лучше пойдемте посмотрим
коней. Не порченые ли?

     Медлить не стали, ибо  люди  хана  могли  поторопить  князя,  а  тому
наскучит дожидаться у городских ворот. Выехали сразу же, благо  кони  были
свежие, отдохнувшие, сила била ключом.
     Томас ехал впереди, не мог видеть холодного  лица  Яры  и  намекающей
ухмылки калики. Народу на улицах было мало: сейчас  все  либо  на  базаре,
либо на рынке, даже ремесленники повезли свой товар на торг, а знатные  да
именитые спешат к княжескому двору показаться на глаза, выказать рвение.
     Дорога неожиданно вывела на главную улицу, а за три  боярских  терема
виднелись княжеские хоромы. Калика с интересом  взглянул  на  Томаса,  тот
заерзал в седле, чувствуя на спине две пары вопрошающих глаз. Сказать, что
совершенно случайно выехал к терему князя, не поверят, да и  оправдываться
как-то недостойно рыцаря.
     -- Никого, -- заметил калика равнодушно.
     -- А кого ты ждал? -- спросил Томас.
     -- Я? -- удивился калика.
     Окна терема были открыты навстречу теплому солнечному дню, но хотя бы
одно женское лицо появилось!
     Конь Томаса звонко бил подковами, наконец в окошко  кто-то  выглянул.
Томас тут же поднял коня на дыбы. Тот картинно забил передними копытами по
воздуху, грозно заржал, красиво  выгибая  шею.  Мышцы  перекатывались  под
лоснящейся кожей, играли, вздувались, как у сэра калики, когда тот  дрался
полуголый.
     В окнах  вслед  за  женскими  лицами  появились  мужские.  Яра  вовсе
остановилась в десятке шагов  сзади,  не  желая  участвовать  в  постыдном
зрелище, когда  взрослый  мужчина,  как  глупый  петух,  пытается  вызвать
внимание нарумяненной толстой девки.  А  калика,  перестав  скалить  зубы,
сказал с жалостью:
     -- Томас, опомнись!.. Да где это видано, чтобы на  Руси  бабы  дарили
мужикам коней?.. Даже если они княгини?
     Томас опустил коня, насторожился.
     -- На что ты намекаешь?
     -- Томас, я слышал, как гуляка в корчме орал, что здешний князь вдов,
а два сына воюют в дружине киевского князя. Так что не мечтай о  княжне  и
даже княгине.
     Двери терема распахнулись. Томас с седла  видел,  как  через  двор  к
воротами побежали с десяток стражей, у каждого в руках  было  либо  копье,
либо меч, некоторые бежали уже с натянутыми луками.
     В окнах княжеской палаты лиц как ветром выдуло, взамен  трое  увидели
суровое лицо князя, так непохожее на  прежнее,  сонно-ленивое,  каким  его
видели на пиру. Высунувшись по пояс из окна, он крикнул бешено:
     -- Только коней беречь!
     Олег свистнул по-скифски, пустил коня вскачь вдоль улицы.  Томас  без
всякой охоты последовал за ним, а за спиной звонко  стучали  подковы  коня
Яры. Она вихрем обогнала рыцаря, не поведя и бровью,  и  они  понеслись  с
каликой плечо в плечо.
     Улица изгибалась, сворачивала, наконец вывела на крупный базар. Народ
продавал прямо с телег, а мелкие  торговцы  сновали  в  толпе  с  лотками,
навязывали товар. Гвалт стоял такой, что даже грохот копыт сразу потонул в
море человеческих голосов. Отары овец и  свиные  туши  продавали  рядом  с
шелковыми тканями, мешки  с  яблоками  стояли  среди  столов  с  глиняными
свистульками.
     Дорогу загородила длинная телега с глиняными горшками. Олег заорал:
     -- Чьи горшки?
     Из-под телеги вылез старик в холщовой рубашке, загородился ладонью от
солнца.
     -- А?
     -- Сколько просишь за горшки?
     -- Ну... ежели возьмешь много...
     -- Все беру! Ну, быстро!.. А то у другого возьму.
     Старик взмолился:
     -- Мои лучшие в городе!.. Ежели возьмешь все,  то  три  серебряных...
аль половинку золотого...
     Олег швырнул ему монету.
     -- Бери целую!
     Он спрыгнул с коня, рывком перевернул телегу, тут же звериным прыжком
оказался в седле.
     -- Поехали!
     Сзади был грохот, треск, а затем вопли и  крики  стражников,  которые
попали под лавину горшков. Воз,  торча  вверх  колесами,  закупорил  узкую
улицу. Погоня долго возилась, оттаскивая воз, больше  мешали  друг  другу,
чем помогали, а трое унеслись с базара, выметнулись на тихую улицу.
     Навстречу брели нищие. Томас, стремясь тоже сделать что-то  полезное,
заорал:
     -- Эй, с сумками!.. Где дорога на Лондон?
     Нищие остановились, смотрели тупо. Один спросил дребезжащим голосом:
     -- Эт какой-такой Лондон?.. Который за болотом возле  Колупаевки  аль
что аж за речкой... аль вовсе тот, что на Оловянных Островах?
     -- Тот! -- заорал Томас. -- Который на Оловянных!
     -- Прямо по этой улочке так в него и упретесь, -- ответил  нищий.  --
Ну, там еще болота будут, лес,  море  соленое,  а  затем  и  Лондон  средь
болот...


                                 Глава 8


     Кони понеслись таким бешеным скоком, словно  Лондон  лежал  прямо  за
городскими воротами. Томас держал ладонь близко к рукояти меча,  раскрытые
ворота приближались, но, странное дело, там не  было  видно  даже  обычных
стражей.
     -- Стой! -- донесся сзади крик.
     Томас узнал голос калики, остановил жеребца. Калика и  Яра  подъехали
настороженные, Олег сразу сказал зло:
     -- Это же и есть северные ворота!
     -- А мне и надо на север, -- ответил Томас надменно. Подумал,  сказал
неуверенно: -- Ну, возможно, на северо-запад.
     -- Нас предупреждали, чтобы ехали через южные!
     -- А потом снова вокруг всего города?
     -- Потратишь час, сохранишь день.
     Томас  обозленно  озирался  по  сторонам.  В  воздухе   чувствовалась
тревога, опасность.
     -- За воротами --  Британия!  --  сказал  он.  --  Что  говорят  тебе
обереги?
     Он пустил  коня  в  галоп.  Олег  последовал  на  корпус  сзади,  Яра
держалась рядом. Обереги предупреждали об опасности,  называли  ее  сетью,
указывали на близость... Но разве они не шли каждый день через опасность?
     Конь Томаса проскакивал ворота,  когда  впереди  обрушилась  железная
решетка из толстых брусьев. Конь с размаху ударился, едва успев выворотить
морду, ногу Томаса прищемило о железо. Он начал поворачивать  коня,  когда
сзади загремело. Томас повернул голову и увидел такую же стену из железной
решетки. Калика и женщина тоже оказались в ловушке, куда он затащил их  по
дурости, решетка упала так близко, что едва не обрубила хвосты их коням.
     Ворота были двойные -- такие Томас уже встречал в южных  странах,  но
не думал, что ворота прибегут сюда раньше него. Стены были, правда, не  из
камня, а из толстых бревен, но  наверху  появились  лучники  и  копейщики.
Скалили зубы, тыкали пальцами в пленников.
     Томас заорал зло и надменно:
     --  Кто  смеет  задерживать  меня,  сэра  Томаса   Мальтона,   рыцаря
крестоносного войска?!
     Со стены лениво ответили:
     -- А чо? Мы смеем.
     -- Трусы! Слезьте и сражайтесь!
     Со стены загоготали:
     -- Мы чо, дурни? Вы уже как мыши в клетке.  Слезай,  железная  башка.
Князь вас возжелал видеть.
     -- Мы уже были у князя.
     -- Значит, понравились... ха-ха!..
     Олег подъехал вплотную, шепнул:
     -- Брось поводья. Скрестишь руки, я наступлю, ты брось меня повыше...
     -- Понял, -- шепнул Томас, а громко спросил заинтересованным голосом:
-- Неужто князь решил одарить нас на дорогу?
     Со стены ответили:
     -- Наш князь такой!.. Даст, догонит и еще даст!
     Олег с крупа своего коня прыгнул на сцепленные ладони Томаса. Двойной
толчок слился в один, калика взвился в воздух. На стене не  успели  глазом
повести, как бедно одетый человек, которого принимали за слугу,  ухватился
за край стены, мигом  оказался  на  ней.  Опять  не  успели  броситься  на
неожиданно возникшего противника, как он сам прыгнул на них, столкнул двух
со стены, у третьего выхватил топор, ударил по голове, столкнул,  а  через
пару мгновений у него в руках было по топору.
     Один бросил Томасу.
     -- Руби засов!.. А то все жалеешь меч!
     -- Не жалею, -- крикнул Томас обидчиво, -- а рыцарским мечом дрова не
рубят!
     Яра оказалась возле  деревянного  засова  размером  с  бревно  раньше
рыцаря. Он с изумлением увидел, как она спешно рубит, только  щепки  летят
-- калика швырнул ей топор еще раньше, или  же  подобрала,  --  обвешанные
оружием стражи сыпятся со стен, как груши в октябре.
     Несколько стрел ударили по доспехам Томаса. Потом сверху  обрушилось,
едва не выбив из седла, грузное тело стража. Томас крикнул рассерженно:
     -- Смотри, куда кидаешь!
     -- Не стой под... стрелами, -- огрызнулся калика.
     Он сбил еще одного, затем второго --  Томас  едва  успел  увернуться.
Нарочно он, что ли, подумал сердито. Любит выставить в смешном свете.  Все
ему хаханьки, несерьезный какой-то местами. Когда мудрый,  как  пророк,  а
когда чище шута балуется...
     В два топора перерубили брус. Томас бил мощнее, но  топор  Яры  падал
чаще, они рубили один брус в двух местах. Томас  злился  от  такой  глупой
траты сил, но и с ужасом думал, что если  она  перерубит  раньше,  ему  от
такого позора хоть на меч бросайся!
     В конце она видимо устала, рубила медленно, все время косясь на него,
и Томас последним мощным ударом перебил  толстое  дерево,  сильно  пнул  в
створки ворот.
     -- Готово!
     Сверху обрушился грузный  страж,  едва  не  вывихнул  шею.  Томас  от
неожиданности даже упал на колени, едва не клюнул  носом  землю.  Сердясь,
что в такой нелепой позе его увидела Яра, заорал:
     -- Хватит бросаться! Слезай!
     Олег как рыжий вихрь двигался по  стене,  стражи  падали  то  в  одну
сторону, то в другую. Услышав рыцаря, он прыгнул с разбега прямо в  седло.
Конь присел от внезапно обрушившейся тяжести, всхрапнул и  заспешил  вслед
за двумя сотоварищами.
     Обернувшись, Томас увидел, как сбитые со стен стражи пытаются встать,
ползают по двору, цепляются за стены. Удивленно покачал головой, прокричал
в бешеной скачке:
     -- Своих жалеешь?
     -- Все свои... -- донесся ответ.
     -- Кто?
     -- Все люди на белом свете...
     -- Но это ж твои русичи!
     -- Твой пророк изрек, что нет ни эллина,  ни  иудея,  ни  урюпинца...
Даже англы и то, как погляжу, почти люди.
     Они вырвались за ворота... успели вдохнуть свежий воздух... как вдруг
из-под конских копыт вверх ударили, разбрасывая пыль, тугие струи  жгучего
черного дыма.
     Кони поднялись на дыбы. Томас закашлялся: черный дым проник в легкие,
раздирал грудь, на глазах закипели  злые  слезы.  Он  ощутил,  что  пальцы
выпускают повод, а седло ускользает, как мокрая рыба.
     Удара оземь почти не ощутил, кашель сотрясал  тело.  Сквозь  слезы  в
глазах видел, как из дыма возникли темные фигуры  с  замотанными  тряпками
лицами. Грубые руки схватили, связали и потащили обратно в город.
     Больше он ничего не помнил.

     Выныривал из черного дыма  Томас  мучительно.  Голова  раскалывалась,
словно угорел, хотя черный дым был не простым дымом: так просто не  свалил
бы с ног. До сих пор во рту жгло,  словно  наглотался  черного  перца.  Но
перец ради его пленения даже Семеро Тайных жечь не станут, дорого.
     Олег и Яра  уже  сидели,  туго  связанные,  прислонившись  спинами  к
каменной стене. Слабый свет падал из узкого  окошка  под  потолком,  пахло
прелой соломой, мочой и гнилью.
     Олег сказал сочувствующе:
     -- Очнулся? Ты противился дольше всех... потому и наглотался больше.
     Томас приподнялся, скривился от боли: тугие веревки врезались в руки,
скрученные за спиной.
     -- Перегрызи мне веревку, -- попросил он Олега. --  Когда  придут  за
нами, мы должны быть готовы.
     -- Идет. А ты пока грызи Яру.
     Томас ощутил, как сзади его руки  дергают,  сам  лег  на  бок.  Тугие
веревки так врезались в ее нежную кожу, что та посинела, а  под  веревками
были ссадины. Он ощутил приступ такой  слепой  ярости,  что  попадись  ему
сейчас тот, кто сделал  такое,  даже  со  связанными  руками  размазал  бы
мерзавца по стенам.
     -- Потерпи, -- сказал он негромко, -- я сейчас...
     Он наклонился, но со скрученными за спиной руками двигался  неуклюже,
ткнулся лицом ей в спину, сполз к веревке. Случайно, так он себе объяснил,
коснулся щекой ее пальцев. К щеке сразу прилила кровь, он ощутил, как боль
в голове исчезает, уходит бесследно. Ведьма,  подумал  он.  Только  ведьмы
могут исцелять одним прикосновением. Гореть ему в аду вечно...
     Он заставил себя оторвать щеку, ее пальцы покраснели и  распухли  еще
больше, начал грызть веревку. Губы его несколько раз  касались  ее  нежной
кожи, он чувствовал ее нежный аромат: от тонкой кожи пахло травой, лесными
цветами и чем-то неуловимым, от чего его сердце захлебывалось  в  странной
сладкой тоске.
     Яра  не  двигалась,  он  чувствовал,  как  она  застыла,  даже  будто
перестала дышать.  Видимо,  терпела,  старалась  не  мешать.  Внезапно  он
ощутил, что ему стало легче держаться, непроизвольно уперся руками о  пол,
услышал сзади хриплый голос:
     -- Тьфу... Где они такие вонючие веревки нашли...
     Томас стряхнул остатки веревок на пол, занемевшими  пальцами  бережно
взял ее скрученные руки.
     -- Потерпи еще чуть, -- прошептал он.
     -- Да я ничего... Мы все  в  одной  яме,  --  прошелестел  ее  ответ,
странно невраждебный.
     -- То мы. А ты не должна...
     Он с яростью грыз веревку, наконец бережно вынул ее посиневшие кисти,
осторожно разминал, корчась от мысли, что  сейчас  ее  руки  колют  тысячи
невидимых иголок, когда кровь возвращается в онемевшие пальцы.
     Послышался сильный  хлопок.  Калика  встал,  с  отвращением  стряхнул
обрывки веревки. На кистях были кровавые ссадины. Похоже,  не  дождавшись,
пока гордый рыцарь перегрызет и ему, попросту разорвал путы.
     Единственная дверь была на высоте в два человеческих роста. Можно бы,
встав Томасу на плечи, дотянуться, но чтобы выбить ее, надо  упереться,  а
противоположная  стена  далековато.  Стены  из  толстых  глыб,  Олег  даже
простукивать не стал, чутье подсказало, что подземного  хода  или  тайного
лаза нет.
     -- Обереги ж предупреждали, -- пробормотал он.
     -- Что?
     -- Каменный гроб предрекли...
     Томас, все еще разминая ее распухшие кисти, сказал:
     -- Похоже, скифы сильны задним умом.
     -- Похоже,  --  согласился  Олег.  --  Наверное,  от  них  это  стало
национальной чертой и русичей.
     Томас не слушал, он видел, как закусила губу Яра, а синева на вздутых
кистях, таких нежных и тонких, переходит в багровость. Сейчас ей больно, а
помочь он не в состоянии, не знает, как взять эту боль на  себя,  ибо  он,
Томас Мальтон Гислендский, обязан заботиться о своем отряде и особенно  --
о конях, стариках, детях и женщинах...
     -- Где твой мешок с чашкой теперь? -- подумал Олег вслух.
     Томас против обыкновения не дернулся, дул на вспухшие пальцы женщины,
держа их на весу бережно, как  корону  Римской  империи,  едва  не  лизал,
дышал,  будто  его  дыхание  было  целебным.  Яра  против  обыкновения  не
вырывалось, явно сил не было. Сидит, закрыв глаза,  откинулась  на  стену,
плечи обвисли,  даже  рот  приоткрылся.  Не  так,  конечно,  чтобы  ворона
влетела, но все же, все же... Только что слюни не пустила.
     -- Святой Грааль, -- напомнил Олег.
     Томас ухом не повел, видно, черным дымом память отшибло или как-то на
мозги подействовало. Олег прошелся вдоль стен, напряг и распустил мышцы.
     Вверху дверь чуть скрипнула, отворилась. Негромкий голос произнес:
     -- Тихо. Я друг.
     Вниз опустилась деревянная лестница.  Олег  сразу  же  полез  наверх,
Томас пропустил вперед Яру, выждал, пока  они  поднялись,  иначе  лестница
рухнет под их объединенным весом.
     Когда он поднялся, Олег тихо беседовал с  незнакомцем.  Это  был  тот
самый посланец, который привел коней и принес деньги. Томасу, несмотря  на
сумрак, показалось, что их спаситель держится совсем  не  так  застенчиво,
как в прошлый раз. Хотя сейчас рисковал больше, чем в тогда.
     -- Эх, -- сказал он Томасу с укоризной, -- не послушались... Думаете,
просто было вернуть все?
     -- Все? -- не поверил Томас.
     -- Все, даже твои доспехи, сэр рыцарь. Кони ждут на заднем дворе.  Но
теперь вас уже и я  не  спасу,  ничто  не  спасет,  если  задержитесь  или
попадетесь. К князю прибыл сам хан, а чуть позже еще какие-то  люди,  явно
могущественные, которым нужны вы... и ваши вещи.
     -- Кто они? -- спросил Олег.
     -- Больше ничего сказать не могу, --  непреклонно  ответил  посланец,
отступил и скрылся в тени.
     Томас сказал неверяще:
     -- Неужто... неужто на этой проклятой земле  нашелся  хоть  кто-то...
хоть одна живая душа, кто помогает нам?
     Олег буркнул:
     -- Все равно на помощь других пасть не разевай. Когда не вредят, и то
хорошо. Где, он сказал, стоят кони?

     Это было странное бегство. Страж в  полутемном  коридоре  спал  стоя.
Томас толкнул -- тот не удержался, упал плашмя, но даже не шелохнулся. Еще
двое стражей стояли с  открытыми  невидящими  глазами.  Томас  выдернул  у
одного на ходу меч.
     Массивная дверь в конце коридора приближалась.  Томас  изготовился  с
разбега выбить плечом, но Олег опередил,  толкнул  --  дверь  распахнулась
бесшумно. На косяке блестели темные капли масла:  кто-то  заранее  смазал,
чтоб не скрипели.
     Они выскочили на задний двор. Томас огляделся. Стены с  трех  сторон,
окон нет, а на крыше в такой ранний час никого.  Трое  черных,  как  ночь,
коней лениво подбирали с земли остатки крупного овса. На них были мешки  с
поклажей, из одного высовывался длинный меч в ножнах, а железные доспехи с
беспорядке лежали на земле.
     Томас бросился  к  мешкам,  ощупал.  Олег  видел,  как  угрюмое  лицо
озарилось радостью. Значит, чаша на месте. Странно все это. Неспроста.
     Вдвоем с Ярой помогли нацепить и закрепить железо на рыцаре, затянули
ремни. Томас  одел  шлем,  жизнь  возвращалась  к  нему.  Олег  подумал  с
сочувствием, как много значит для человека защитная скорлупа. Привыкнув  к
ней, начинает без нее  чувствовать  себя  слабым,  беспомощным,  вовсе  не
человеком.
     Город был темен и тих. Огонь в домах по  наказу  князя  гасили  рано:
князь опасался пожаров. В прошлый раз полгорода  выгорело.  Томас  влез  в
седло, удивился, что конь переступил совсем бесшумно.
     --  Копыта  перевязали  тряпками!  --  поразился  он.   --   Ну   все
предусмотрено!
     Олег вскочил на коня молча. Яра уже  сидела  в  седле,  ждала.  Томас
указал направление, и они послали  коней  под  самыми  домами:  там  земля
мягче, а по бревенчатой мостовой копыта простучат даже под тряпками.  Хоть
и не так звучно.
     Выехали на площадку, ведущую к воротам.  Томас  похлопал  по  рукояти
меча.
     -- Будем прорываться?
     -- Опять за рыбу гроши...
     -- А как иначе?
     Олег пробормотал сквозь зубы:
     -- Боюсь, что посланец и это предусмотрел.
     Томас не успел спросить, чего же бояться, если все идет хорошо, с  их
пути убирают препятствия одно за другим, как кони повернули за угол, и они
оказались в десятке шагов от ворот.
     Полыхал костер, стражи  азартно  резались  в  кости.  Второй  костер,
побольше, был разведен перед  воротами.  Ночь  обещала  быть  холодной,  а
стражей, даже по меркам неподозрительного Томаса, было слишком  много  для
обычной охраны. Похоже, теперь здесь их тоже ждали.
     Он покосился на калику.
     -- Все-таки будем прорываться?
     -- Кто из нас попугай? -- спросил калика.
     Он тронул коня и неспешно выехал  на  свет.  Стражи  подхватились,  в
руках сразу блеснуло оружие. Томас уже собирался с боевым кличем  ринуться
в бой, когда из тьмы выступил высокий человек в богатой  шубе.  Голос  его
был властным, привыкшим повелевать:
     -- По приказу князя!
     Он взял коня Олега под уздцы и повел к воротам. По  его  знаку  сняли
засов, поспешно распахнули створки.  Человек  вывел  Олега,  посторонился,
пропуская коней Томаса и Яры.
     -- Желаю успешного пути!
     -- Благодарствуем, сэр, -- поклонился Томас. Он  наконец  узнал  того
согнутого застенчивого незнакомца, который привел коней. Теперь тот не был
ни согнутым, ни застенчивым. -- Мы в долгу перед вами.
     --  На  том  свете  угольками   сочтемся,   --   ответил   незнакомец
неопределенно, отступил в тень и растворился в ней.
     Томас пустил коня в галоп, спеша уйти от опасного града.  Когда  Олег
догнал, рыцарь предположил:
     -- Княжна, не иначе... Или сама княгиня.
     -- Откуда взял?
     -- Знатный человек в услужении.
     Яра бросила на скаку через плечо:
     -- Размечтался!.. У князя жены нет, а сыны далеко.
     -- Жаль, -- сказал Томас искренне. -- А так было все красиво! Княгиня
старается спровадить нас поскорее, иначе кто бы  не  вышел  победителем  в
поединке с князем, ей проливать слезы... У вас все еще жен сжигают  живьем
на похоронах мужа?
     -- Сжигают, -- ответила за калику Яра. --  Так  что  тебе,  чтобы  ее
спасти, пришлось бы погибнуть самому.
     -- Размечталась, -- огрызнулся Томас.



                                 Глава 9


     Дорога полого шла с горки, кони бежали резво. Небо было безоблачно, в
синеве блистало  по-осеннему  ласковое  солнце.  Все  выглядело  настолько
безмятежно, что даже беззаботный  Томас  снял  с  седельного  крюка  шлем,
нахлобучил на голову. Забрало пока не опускал,  но,  судя  по  всему,  был
готов к любой неожиданности.
     Яра сказала ядовито:
     -- Добрый нос за версту кулак чует?
     -- Думаю, -- ответил Томас хмуро, а Яра  иронически  вскинула  брови:
ах, он еще и думает, надо же! -- Думаю, что пакость встретим раньше чем за
версту.
     -- Почему?
     -- Спроси у сэра калики.
     Яра обратила ясные очи на калику. Олег буркнул:
     -- Давно неприятностей не было. А здесь все слишком  хорошо...  чтобы
не напортить.
     -- Давно не было неприятностей? -- удивилась она. -- А в городе?
     -- Ах да, -- согласился Томас, --  в  городе...  В  самом  деле,  сэр
калика, с той поры как встретили эту женщину, у нас дня  не  проходит  без
неприятностей. Знаю одного кормчего, который женщин  не  пускает  даже  на
причал. А уж женщина на корабле -- точно к беде! Я думаю, женщина в квесте
еще хуже.
     Впереди приближалась стена густого кустарника. Дорога  рассекала  их,
как мечом, ветви сближались, явно будут цепляться  за  стремена.  Томас  и
калика, не  сговариваясь,  свернули  по  широкой  дуге  к  пустоши.  Пусть
каменистая, зато внезапно никто не выпрыгнет.
     Яра приподнималась в стременах, зорко  всматривалась.  На  лице  было
недоумение, смешанное с легким презрением к  пугливым  мужчинам.  Она  уже
раскрыла рот, явно собираясь сказать что-то ехидное, но вдруг осеклась.
     Кусты  раздвинулись  сразу  в  пяти  местах.  Мужчины   выскочили   с
обнаженными мечами  и  кривыми  саблями.  Трое  были  в  полных  доспехах,
остальные с непокрытыми головами, но в кольчугах.  Томас  успел  подумать,
что Русь -- странная страна: ходят порой в лыковых лаптях,  но  кольчужные
рубашки из булатных колец  у  каждого  третьего  воина!  А  кольчугу,  как
известно, сделать труднее,  чем  полный  рыцарский  доспех,  и  стоит  она
намного дороже.
     Их было двенадцать. Видя, что засаду пытаются  обойти,  они  бегом  с
двух сторон понеслись к дороге. Загородили в два ряда.
     Томас со стуком опустил забрало. Рука в железной  перчатке  упала  на
рукоять меча.  Синие,  как  небо,  глаза  смотрели  через  узкую  щель  на
противников без страха.
     -- Кто такие?
     -- Сборщики налогов, -- ответил один,  самый  рослый,  одетый  богаче
других.
     -- Мы уплатили все налоги в городе, -- ответил Томас холодно.
     Калика и Яра держались позади, но коней поставили так,  чтобы  рыцарь
не мешал им метать стрелы без помех.  Калика  вроде  бы  дремал  в  седле,
унылый и  сгорбленный.  Он  как  всегда  старался  не  привлекать  к  себе
внимания.
     Воин расхохотался:
     -- Там вы могли не  платить,  нам  без  разницы.  Но  здесь  уплатить
придется.
     -- Почему?
     -- Потому что нашего хозяина очень интересует... кое-что из того, что
вы везете.
     Томас ощутил,  как  его  обдало  холодом.  Cборщики  налогов  стояли,
загораживая дорогу. Томас оглянулся. Сзади на дорогу вышли  еще  несколько
человек. Над кустами поднялись шапки, видны были дуги луков.
     -- Многовато, -- донесся голос калики. -- А у  них  кроме  луков  еще
четыре арбалета.
     -- Шесть, -- поправил старший.
     -- Четыре, -- сказал калика. Подумал,  сказал  равнодушно:  --  Хотя,
может быть, и шесть.
     Теперь на него обратили внимание.  Старший  раскрыл  рот,  закрыл,  а
когда  заговорил,  на  калику   смотрел   уважительно,   на   женщину   --
подозрительно и обращался уже ко всем троим:
     -- Там еще в овраге с арбалетами... Мы знаем, кто вы.
     Томас вытащил меч. Голос рыцаря стал мощным, в нем зазвучала ярость:
     -- Мы прошли через многие страны. Мы пройдем и здесь.
     Сзади щелкнуло, но Томас уже знал этот звук. Конь  под  ним  послушно
двинулся на ограждение из копий,  мечей  и  щитов.  Старший  требовательно
оглянулся  на  кусты,  дважды  махнул  мечом,  указывал  на  рыцаря.   Тот
надвигался, как блистающая скала  из  железа  и  ярости.  Наконец  старший
отпрыгнул с дороги.
     Томас остановился, помахал мечом.
     -- Сэр калика, пусть свободен!
     Олег сожалеюще смотрел на кусты, лук еще был в руках.
     -- Да, но стрел почти не осталось...
     -- Куда ты их дел? -- удивился Томас.
     -- Ты ж слышал, четыре, а  то  и  шесть  арбалетчиков  было...  Да  и
лучники нам ни к чему. Это ты -- железный чурбан, а мы с Ярой просто люди.
     -- Ты их всех побил? -- спросил Томас. Он  не  переставал  удивляться
калике.
     -- Какое всех... Ты ж слышал, еще в овраге... А  нам  той  дороги  не
миновать. Справа гора, слева овраг.
     -- Не проскочим?
     -- Здесь эти вороны думали,  что  их  не  заметим.  А  там  такое  не
пройдет.
     Томас мрачно смотрел на сужающиеся стены. В щелях да за камнями можно
схорониться так, что будь калика  даже  богом  лучников,  он  не  достанет
засевших. А их будут бить прицельно. Дорога же крутая, каменистая,  вскачь
не пронесешься.
     Люди, назвавшиеся  сборщиками  налогов,  отбежали  и  схоронились  за
камнями. По тому, как быстро и слаженно все сделали, Томас заподозрил, что
либо они были опытными воинами, либо это было просто пробой сил, а  отошли
на заранее заготовленные места. Или то и другое, что вернее всего.
     -- Магия? -- спросил он.
     -- Не чую, -- ответил Олег.
     -- Не Тайные?
     -- Тайным нужно просто собраться... А  здесь  пока  действуют  по  их
указке местные.
     Они ехали медленно, приближались к  засевшим.  Когда  сзади  раздался
грохот, кони затряслись, присели. Земля подпрыгнула, всадников  нагнала  и
ударила в спины волна пыли и тугого воздуха.
     Путь назад был отрезан завалом из огромных глыб. Мелкие  камешки  еще
катились со стуком, а на вершине подпрыгивали и размахивали топорами люди.
     -- В западне! -- сказал Томас  гневно.  --  Значит,  путь  наш  лежит
только вперед!
     Он красиво и  величественно  указал  вперед  мечом.  Закатное  солнце
играло на кончике, казалось, что с острого, как бритва, лезвия уже  капает
кровь. Томас поймал взгляд Яры, выпрямился  в  седле.  Она  должна  видеть
настоящего рыцаря!
     Вдали показались скачущие всадники. За ними поднималось облако  пыли.
Томас насторожился, что-то в переднем показалось знакомым. Олег  досадливо
крякнул, положил перед собой на камень стрелы. Яра пробурчала что-то,  без
нужды  потрогала  туго  натянутую  тетиву.  Жила  грозно   загудела,   как
рассерженный шмель.
     Всадники остановились  в  двух  десятках  шагов.  Передний,  это  был
Шахрай, приветственно помахал рукой.
     -- Вы именно такие, как о вас говорят!
     -- Ты еще не все о нас знаешь, -- сообщил Томас грозным голосом.
     Шахрай улыбнулся.
     -- Но кое-что уже знаю. Шестерых  вы  уложили,  а  на  вас  ни  одной
царапины!
     -- Ты потеряешь больше, -- пообещал Томас.
     Шахрай отмахнулся.
     -- Это люди моего соседа. Я им пообещал  ба-а-а-альшие  деньги,  если
вас приведут в цепях. Дурни позарились... А своих я укрыл надежнее.  Да  и
ловчих ям велел нарыть, капканы и самострелы поставил. Вам не пройти.  Это
точно.
     -- Что ты хочешь?
     Шахрай засмеялся.
     -- Что нам играть в прятки? Ты сам знаешь.
     Томас оглянулся на калику и Яру. У них были хмурые лица, руки на мече
и сабле.
     -- Приди и возьми, -- пригласил Томас.
     Шахрай вздохнул.
     -- Красивая речь... Что значит с башни Давида падать! Это не с  печи,
как у нас...
     Он махнул  рукой.  Из  укрытия  выскочили  воины.  Их  движения  были
неожиданны, стремительны. Но загудела тетива, воины мгновенно  нырнули  за
камни, двое запнулись и упали недвижимо.
     Шахрай покачал головой, в глазах было беспокойство.
     -- Я ж их предупредил... Но твой слуга чересчур быстр! О  таком  даже
не слыхивали.
     Из щели впереди выдвинулись огромные щиты из толстых жердей, их несли
по двое-трое, скрываясь сзади. Олег ударил  кулаком  по  земле.  Такое  не
пробить стрелами. А когда подберутся чересчур близко, их будет двадцать на
одного. Окружат, а от удара в спину не убережется и самый умелый.
     Томас в бессилии смотрел,  как  надвигаются  щиты.  Когда  преодолели
половину расстояния, Шахрай крикнул миролюбиво:
     -- Не передумали?
     -- Пошел ты...
     -- А еще в Святой Земле воевал, -- уязвил Шахрай. -- Это  нам  можно,
мы простые, доморощенные... Убейте их!
     Щиты поползли, царапая землю, быстрее. Томас взял меч обеими  руками,
поднялся на одно колено. Калика перебирал стрелы, щупал,  наконец  наложил
на тетиву, посмотрел на один из щитов, на верхушки  травы,  что  чуть-чуть
шевелились под ветром. На его лице было сомнение. Затем  быстро  выстрелил
почти отвесно вверх, наложил мгновенно другую, выпустил ее вслед  в  голое
небо, затем еще и еще...
     Томас непонимающе смотрел, как драгоценные  стрелы  уходят  веером  в
небо, испугался за калику: не рехнулся ли снова, Тайные могли подгадать  и
такой момент, -- но в это время  оперенные  стрелы  с  тяжелыми  железными
наконечниками повернули клювы вниз и с нарастающей скоростью  понеслись  к
земле.
     Из-за щита раздался сильнейший крик боли и  страха.  Затем  еще.  Щит
остановился, потом повалился. За ним корчились, пробитые упавшими  с  неба
стрелами люди Шахрая.
     Томас вскрикнул в восторге. Олег оскалил зубы.
     -- Преимущество простого лука перед арбалетом!...Так я лет пять  тому
выиграл состязание с лучшим арбалетчиком германцев.
     Он стрелял и стрелял в небо, а за щитами вскрикивали, щиты падали. За
уцелевшими остановились, попятились, хотя Шахрай орал и понукал  двигаться
вперед.
     Томас тоже орал, в восторге  бил  кулаком  по  железному  боку.  Даже
забрало поднял, открыв смеющийся рот. Оглянулся, встретил счастливые глаза
Яры. Отвернулся с неудовольствием: с этой злобной женщиной не  хотел  даже
разделять радость.
     -- Ну как? -- крикнул он Шахраю. -- Давай не губить людей! Сойдемся в
рыцарском бою, решим сразу!
     Шахрай метался  среди  своих,  пинал  ногами,  отдавал  приказы  злым
сорванным голосом. На призыв Томаса потряс кулаком.
     -- Думаешь, победил? Напрасно надеешься. Тебе  меня  не  побить  и  в
единоборстве. Но я был бы плохим военачальником, если бы все брался решать
сам! Надо сперва проверить на что годны мои люди.
     Томас увидел, как калика кивнул понимающе. Шахрай прав, говорили  его
глаза. А с умным воевать труднее, чем с просто рыцарски  отважным.  Шахрай
может оказаться очень трудным орешком.

     Солнце уже село, длинные черные тени  слились,  на  землю  опустились
сумерки. В расположении противника, как наблюдал Томас, наступило затишье.
Что-то готовилось: Шахрай не из тех, кто  отступится  так  просто.  И  его
хозяева не дадут отступить. Тайные могут бросить  в  топку  целые  народы,
если им это понадобится.
     Калика разжег огонь в яме. Хвороста мало,  на  всю  ночь  не  хватит.
Томас беспокоился за коней, с ними осталась Яра, но еще дальше на  камнях,
перегородивших  дорогу,  уже  появились  люди  Шахрая.  Громоздили  камни,
строили укрепления. Собираются воевать здесь до зимы?
     Томас сказал с беспокойством:
     -- Похоже, они обожглись серьезно... Это его люди, а своих он  терять
не любит.
     -- А что ему? Сиди и жди.
     -- Мы может пойти сами!
     -- Нас встретят арбалеты. Против них твои доспехи  что  лист  лопуха.
Наступает время новых технологий!
     Голос Олега был бодрым, словно он  радовался  такому  времени.  Томас
недовольно всхрапнул, бессильно похлопал ладонью по рукояти меча.

     Утро застало их,  усталых,  невыспавшихся  и  едва  не  околевших  от
ночного холода, все в той же каменной щели. В слабом рассвете видно  было,
как на кострах готовили еду, варили в котлах похлебку. Подошли  еще  люди.
Спереди и сзади расположились целые укрепленные лагери.
     Томас, стуча зубами, просипел со злым торжеством:
     -- Похоже, эти ценят нас всерьез.
     -- Шахрай не любит проигрывать.
     -- О меньших подвигах менестрели слагали песни!
     Олег пробурчал:
     -- Лучше быть живым псом, чем дохлым львом...
     -- Сэр калика!
     -- А чо? Я ж не рыцарь.
     -- Я не знаю, кто ты, может, ты -- сам черный ангел, одно  не  пойму,
зачем прячешь свое благородное происхождение?
     -- Считай это обетом.
     Лицо рыцаря стало торжественным  и  понимающим.  Больше  вопросов  не
задавал. Обеты давали самые разные, причудливые, порой совсем дикие, и  по
самым разным поводам. Давать обеты было делом благородным, к давшим  обеты
относились с почтением, рассказывали о них, а менестрели слагали песни.
     Яра подала голос:
     -- Если будете есть, осталось немного мяса. Воды нет.
     Томас покосился на ее  побледневшее  за  ночь  лицо.  Глаза  ее  были
серьезными, но страха в них не было.  Ему  показалось,  что  она  украдкой
взглянула на него, словно бы даже с надеждой,  но  Томас  в  этом  не  был
уверен. Все же плечи сами расправились, а сердце застучало чаще.
     Он, с трудом разминая застывшие за  ночь  мышцы,  кое-как  нахлобучил
шлем, повернулся к сэру калике спиной. Если  уж  дал  обет  скрывать  свое
благородное происхождение, то он, сэр Томас  Мальтон  Гислендский,  просто
обязан помочь другу в его выполнении.
     -- Сэр калика, -- пригласил он, -- затяни мне ремни  панциря.  Да  на
одну дырку дальше, я что-то похудел за эту ночь.
     -- Ты спал подле Яры? -- предположил Олег.
     Томас оскорбился.
     -- Еще что! Она бы стаскивала одеяло  и  лягалась  во  сне.  А  то  и
храпит...
     Яра взглядом расплющила его вместе с панцирем. Калика всматривался  в
шевеление во вражеском лагере. Прибавилось не только конников, но и -- что
хуже -- арбалетчиков. Половина уже сидит за камнями, укрылись  надежно  от
его стрел, сверху либо навес из жердей, либо выглядывают из  нор  в  самой
скале. Другие неспешно хлебают горячую похлебку, греются.
     -- Холодные здесь ночи, -- сказал Томас и зябко  передернул  плечами.
-- Сегодня надо что-то делать. Если они захотят взять нас измором...
     Он покосился на Яру. Олег хмуро закончил:
     -- ...то возьмут.

     Ближе к полудню были две атаки. Как полагал Томас, пробные, Шахрай не
желал в рубке потерять много людей. Но и после пробных они едва  держались
на ногах, их шатало от усталости, холода и голода. Оружие выскальзывало из
ослабевших пальцев. Шахрай закричал сильным голосом:
     -- Эй! Сдаетесь?
     Томас подумал, крикнул:
     -- А на каких условиях?
     Шахрай обрадованно закричал:
     -- Да все на тех же! Вы едете дальше, вам  будет  оставлена  поклажа,
кони, оружие и все, чем владеете.
     Брови Томаса полезли вверх. Он посмотрел на калику, снова на  Шахрая.
Заорал подозрительно:
     -- Не понял. Вы пропускаете нас со всеми вещами?
     Шахрай помахал рукой.
     -- Со всеми. Мы не собираемся проверять ваши  мешки.  Мы  понимаем...
ха-ха... что в Святых землях вы могли прихватить кое-какие безделушки.
     Томас набычился.
     -- Это точно? Вы даже не заглянете в мешок?
     -- Это нас не интересует, -- ответил Шахрай. -- У кого владения,  при
виде  которых  короли  зеленеют  от  зависти,  тому  не   нужны   мешки...
странствующих рыцарей.
     Калика шепнул:
     -- Он говорит искренне. Это я чувствую.
     -- Я тоже, -- огрызнулся Томас.  --  Но  тогда  я  вообще  ничего  не
понимаю... Доблестный Шахрай, так из-за чего же вся эта война?
     Шахрай помахал рукой.
     -- У вас сокровище, которое не должно принадлежать таким... гм...  не
хочу оскорбить вас, но все же вы не короли. И у вас нет с собой войска.  И
та жемчужина, которую везете, достойна более пышной и надежной охраны!
     Томас смотрел выпученными глазами. Наконец проследил за его взглядом,
медленно обернулся. Волосы зашевелились на затылке.
     Яра стояла с луком на пригорке. Золотые волосы  были  перехвачены  на
лбу обручем, падали на спину. Лиловые глаза смотрели поверх голов.



                                 Глава 10


     Ноги Томаса подкосились, наверное, от усталости, он с размаху сел  на
задницу. Сердце заколотилось. Рыцарь чувствовал себя  так,  будто  бревном
ударили по голове. А потом еще поплевали и вытерли ноги.
     Услышал довольный голос калики:
     -- Вот повезло!.. Одним камнем двух собак разогнать. Сэр  Томас,  это
как раз то, чего ты желал всем своим рыцарским сердцем!
     Томас поднял голову.  Калика  улыбался  во  весь  рот.  Томас  ощутил
неслыханное облегчение: кончится его  нелепый  затянувшийся  спор  с  этой
неукротимой женщиной. Шахраю нужно еще и  доплатить,  что  забирает  этого
зверя в женском платье. Да где там в женском! Вряд  ли  она  умеет  вообще
носить платье.
     Томас помахал рукой.
     --  Сэр  Шахрай!  Мы  согласны.  Соблаговолите   выйти   вперед   для
переговоров.
     Шахрай, оставив меч, пошел  по  дороге.  Двое  воинов  пытались  идти
следом, он движением руки отправил обратно.  Томас  тоже  без  меча  пошел
навстречу.
     Они встретились  посреди  дороги.  Томас  смотрел  в  довольное  лицо
владетельного князя, чувствовал странное чувство, где наряду с облегчением
странно смешивались досада, горечь и уязвленное самолюбие.
     --  Мы  согласны,  --  повторил  он.  --  Когда  вы   уберете   своих
арбалетчиков?
     -- Сразу, -- сказал Шахрай, -- как только получим женщину.
     Томас ответил без колебаний:
     -- Берите.
     Двое воинов по знаку Шахрая заспешили к ним. Томас насторожился, но у
воинов вместо мечей в руках была дорогая длиннополая шуба. Шахрай принял у
них шубу, с Томасом вернулись к их костру, где Шахрай почтительно набросил
шубу на плечи Яры. Она метнула на калику и рыцаря  взгляд,  что  не  задел
Олега, но как  кнутом  стегнул  Томаса  по  лицу.  Он  ощутил  ожог,  щека
запылала.
     Шахрай преклонил колено. Яра как будто  знала,  что  и  зачем,  легко
вскочила на него, едва коснувшись сапожком из  тонкой  кожи,  оказалась  в
седле. Воины Шахрая крепко держали коня под уздцы.
     В седле, гордо выпрямленная и с распущенными по спине  волосами,  она
показалась Томасу невыносимо красивой.  Возможно,  потому  что  больше  не
будет их ссор. Таких в язычестве приносили в жертву их поганским богам,  а
ныне,  в  благословенные  христианские  времена,  их  уносили,  уводили  и
воровали драконы и злые колдуны, в которых превратились древние боги.
     Воины увели коня с прекрасной всадницей  прочь.  Шахрай  проводил  их
взглядом.
     -- Ну, дело сделано... Каждому свое. Кто любит попа, кто  попадью,  а
кто и попову дочку. Похоже, вы отдали ее без сожаления?
     Калика сказал с насмешкой в голосе:
     -- Еще бы и доплатили, скажи ты сразу!
     Шахрай внимательно всмотрелся.
     -- Я вижу, что ты говоришь искренне... И мои колдуны подтверждают.
     -- Разве ты не христианин? -- крикнул Томас зло.
     Шахрай пожал плечами.
     --  Конечно!  Но  мудрый  правитель  старается  уживаться  со   всеми
соседями. Тем более со старыми  богами,  что  еще  ходят  по  этой  земле.
Кстати, поп подтверждает тоже... Я понимаю, вы сами увидели:  сопровождать
такую женщину должны люди более высокого ранга. Если не короли, то хотя бы
князья.
     -- Да, -- согласился калика, -- в князья мы рылами не вышли.
     Шахрай поднял руку.
     --  И  еще.  День  был  тяжел...  для  обеих  сторон.  Я  обещаю  вам
гостеприимство, свежих коней и безопасный ночлег. А утром вы отправитесь в
свою Британию. Хотя ума не приложу, на какого... гм, ангела  эти  холодные
острова калике?
     Олег смиренно развел руками.
     -- Дурни и юродивые угодны новому богу.
     Шахрай махнул рукой.
     -- Впрочем, это ваши трудности.

     Каминный зал в замке Шахрая  был  так  же  огромен,  как  все  в  его
владениях. И камин оказался под стать: целые дубы можно  было  бы  сжигать
без труда.
     Пестро одетые по моде западных стран слуги  быстро  и  умело  накрыли
праздничный стол. Стены были в гобеленах, где  на  зеленых  полях  скакали
всадники, единороги, летали жар-птицы, все было  ярко  и  красочно.  Томас
поморщился: безвкусицей пахнет, но признался невольно, что  в  таком  зале
чувствуешь себя лучше, чем под мрачными сводами замка его отца или даже  в
покоях Крижаны. Там чересчур торжественно и безукоризненно, а здесь словно
бы хозяин старается жить и радоваться каждую минуту, тащит,  как  хомяк  в
свою нору, все красивое, нимало не заботясь, как  это  сочетается  одно  с
другим.
     Калика довольно крякнул, когда перед ним поставили блюдо с зажаренным
в сметане молочным  поросенком.  Умело  действуя  ножом,  вспорол  грудку,
потянул носом одуряющий запах. Шахрай явно закупал пряности на Востоке,  а
купив, не скопидомничал, все тащил на стол, добавлял в  жареное,  печеное,
вареное, тушеное.
     -- Сэр Томас, -- воззвал Олег, -- в Сарацинии такого не  встретишь...
Только на Руси! Свиненок, которых сарацинам есть Аллах не велит, и аджика,
что аж слезу вышибает, которой здесь вроде бы не место...
     Томас кивнул невпопад, глаза были отсутствующие. Перед ним  поставили
блюдо с гусем. Над гусем, прорываясь в щели жареной  корочки,  поднимались
струйки ароматного пара. На румяной корочке  призывно  блестели  капельки,
гусь на глазах грузно оседал, разваливаясь от своей сочной тяжести.
     -- Она могла бы попрощаться, -- сказал он вдруг.
     -- А зачем? -- удивился Олег. -- Вы ж ехали, как кошка с псом в одном
мешке.
     -- Все же...
     -- Она ушла, как принято у вас в Британии. Не прощаясь!
     Томас буркнул:
     -- Клевета. У нас так никогда не делают.
     -- Достопочтенный Шахрай, --  спросил  Олег,  --  а  сколь  безопасны
дороги отсюда к северу? Ежели поехать через Типцы, а потом на Ляпцы?
     Томас метнул быстрый взгляд на калику. Темнит калика. Или уверен, что
среди слуг Шахрая есть тот, кто сейчас же доложит  Тайным,  какой  дорогой
они поедут? Потому сразу направляет в другую сторону?
     Шахрай,  ничего  не  подозревая,  рассказал  подробно,   не   забывая
отправлять в рот жареных перепелок, горстями хватал лущеные орехи, запивал
водопадами вина. Рядом пили и ели старшие челядины, к  хозяину  обращались
почтительно, но когда кувшины опустели наполовину, разговоры  пошли  между
собой, беседа пошла бессвязная, разбились на кучки, про Шахрая забыли.
     Шахрай раскраснелся, живые черные глаза блестели. Гости  его  слушали
внимательно, в отличие от своих, и он в охотку развивал,  судя  по  всему,
свою любимую идею:
     -- Что бы там не говорили, а все войны из-за женщин. Вы помните,  как
было в Трое?
     Олег наморщил лоб:
     -- Ну-ну, что именно?
     -- Когда греки осадили доблестный Илион,  вспыхнули  бои,  город  был
взят в осаду, пошли бить тараны, начались пожары... Когда стало ясно,  что
греки от своего не отступятся, что либо огромнейшее войско со всей  Эллады
погибнет, либо будет взята и  разрушена  Троя,  а  жители  истреблены,  то
почтенные старцы, отцы города, велели подать пред их светлы очи  виновницу
войны -- Елену. Раньше они ее еще не видели и склонялись к тому, что, мол,
выдадим ее грекам,  они  ж  приехали  только  за  нею,  и  войну  на  этом
закончим...
     -- Ну-ну, -- подтолкнул Томас, заинтересованный.
     -- Понятно, что старцам, чья кровь была  чуть  теплее  льда,  красота
Елены была до одного места. А ее пороки уже известны. Так что  можно  было
ожидать, что... Словом, расселись, как  вороны...  Нет,  они  все  были  в
белом, и сами белые, как голуби. Ждали. Елена вошла в одну дверь,  прошла,
никого не заметив, через комнату, вышла в другую. И все...
     -- Почему?
     --  Ну,  все  делалось  как   бы   невзначай,   не   осматривать   же
благородную... гм... пусть не совсем благородную, но зато  очень  красивую
женщину как лошадь? К любой красивой надо относиться  как  к  благородной.
Неважно, какого она происхождения на  самом  деле.  А  чем  красивее,  тем
благороднее... Недаром же короли женились  на  пастушках,  это  никого  не
удивляло. Понимали, корона одного и  красота  другой  уравновешивает  друг
друга. Словом, после ухода Елены старцы  посовещались  и  решили:  да,  за
такую красоту воевать стоит!
     Калика с неодобрением хмыкнул, покачал головой. Томас слушал, раскрыв
рот. Шахрай развел руками.
     -- Вот так. Даже старцы, давно равнодушные к  женщинам,  решили,  что
из-за красивой женщины воевать стоит. Даже если будут гибнуть люди, гореть
город. Даже если все они будут убиты вместе со своими родными, детьми.  Вы
знаете, что осада Трои длилась десять лет. Погибли почти все герои Эллады,
а Троя была взята, разрушена, сожжена, жители перебиты. От города остались
одни руины, где боялись селиться даже мыши.
     Томас спросил благоговейно:
     -- А что случилось с Еленой?
     -- Ее увез муж. Она  ему  наплела,  что  Парис  держал  ее  насильно,
Менелай, это ее муж, охотно поверил, потому что очень  хотел  верить.  Они
жили сравнительно счастливо, хотя она еще не раз переходила из рук в руки.
Понятно, красота -- эта та великая ценность, которой хотят обладать все.
     Калика покачивал головой. Шахрай спросил вежливо:
     -- Ты не согласен, странник?
     -- Красота тела преходяща... и вообще быстро вянет.  А  красота  духа
нетленна.
     -- Ну, красу духа еще надо увидеть! Попотеть, потрудиться. А  красоту
тела видно даже простому пастуху.
     Шахрай заботливо  наполнил  им  кубки.  Калика  несогласно  покачивал
головой.  Шахрай  обратился  к  Томасу,  в  котором   видел   благодарного
слушателя:
     -- Вообще-то еще до Менелая красотой Елены был очарован великий герой
Тезей.. Он ее похитил и увез к себе в Афины. Там она жила с ним  в  любви,
пока за ней не появились ее братья, великие герои Кастор и Поллукс,  и  не
освободили ее из замужества-плена.
     По дороге обратно они оставили Елену у старшей  сестры  Клитемнестры,
жены Агамемнона, потому что Елене пришел  срок  родить.  Ее  дочь  назвали
Ифигенией, которую вернувшийся с войны Агамемнон признал своей дочерью.
     После этого вернувшись в Лакедемонию,  Елена  была  выдана  замуж  за
одного из героев -- царевича Спарты юного и отважного Менелая. Едва  Елена
успела родить ему дочь Гериону, как к ним в гости приехал красавец  Парис.
Елена, которая после близкого... гм... очень близкого знакомства с лучшими
героями Эллады... это была такая страна  в  древности,  теперь  там  живут
невежественные греки... Елена тяготилась  скучной  семейной  жизнью.  Едва
Менелай  уехал  по  делу,  она  уговорила  Париса  взять  ее  с  собой   в
блистательную Трою, тогда -- величайший город на  свете.  Ну,  вы  знаете,
какая война началась... Когда Парис погиб, Елена тут же стала супругой его
брата Деифоба. Понятно, красивая женщина не может быть одинокой!
     -- Разве женщин можно в чем-то винить?
     -- Гм, -- произнес калика саркастически. -- В самом деле.
     -- Красота стоит выше любых обвинений! Так и  Елена  была  невинна  в
тягчайших преступлениях, совершаемых вокруг нее, за нее, во имя  ее,  ради
нее.
     Калика пробурчал:
     --  Добро,  что   хоть   под   старость   повесили.   Хоть   какое-то
предостережение ее последовательницам.
     Шахрай отмахнулся:
     -- Ну, какое предостережение! Сколько народу вешают лишь за  то,  что
сорвали яблоко в чужом саду? А погибла... такой нехорошей  смертью...  уже
после  смерти  своего  мужа  и  защитника  Менелая,  а  тот  скончался  от
старости... Так что думаю, многие бы женщины согласились быть  повешенными
под старость, как сказал странник, хотя и в этой так  называемой  старости
она сохраняла красоту и молодость.
     Отворилась дверь, и в зал вошла, ведомая под белы руки, Яра.  За  нею
девки несли ларцы с румянами, ожерельями, жемчугами. Шахрай вскочил, глаза
его блестели, как у большого кота. Яра  не  изволила  переодеться,  только
распустила волосы по спине, а на лбу перехватила голубой лентой.
     -- Позволь, сокровище...
     Шахрай подал ей руку, подвел к столу, усадил, лишь потом сел сам. Яра
держалась надменно, на Томаса и калику не повела и глазом. Шахрай налил ей
в хрустальный стаканчик красного вина, она сделала  жест,  мол,  занимайся
своим делом, не обращай на меня внимания.
     Томас ощутил, как чувство вины ушло, взамен  пришла  злость.  Что  он
терзается, если ей здесь намного лучше и она это сразу продемонстрировала?
     -- Хорошо, -- сказал он громко, --  что  нашей  Яре  не  грозит  быть
повешенной. Хотя я знаю таких, кто собственными руками затянул бы узел  на
ее шее, даже с удовольствием повис бы на  ногах,  чтобы  петля  затянулась
надежнее, а потом бы еще и оставил для надежности на пару недель висеть...
но ей не грозит быть повешенной, не грозит...
     Яра холодно игнорировала оскорбление. Томас раскраснелся от гнева, не
понимал, как она  может  с  таким  королевским  величием  принимать  знаки
внимания  Шахрая,  игнорировать  его,  Мальтона   Гислендского,   спокойно
пробовать вино, словно бы ничего не случилось.
     Новую глупость совершить не успел: в зал вошел отрок, что-то пошептал
на ухо Шахраю. Тот кивнул, обратился с широкой улыбкой к гостям:
     -- У меня остановились багдадские  купцы  по  дороге  в  Германию.  К
счастью, я успел вовремя, когда на них напали разбойники... Ну, не  совсем
разбойники, а люди моего соседа,  который  не  очень  соблюдает  законы...
Теперь они набираются сил, завтра тронутся в путь. Если вы не против,  они
присоединятся к нашему столу.
     -- Мы будем рады, -- сказал Томас. -- Я  уже  целый  месяц  не  видел
Багдада.
     Шахрай удивленно вскинул брови. Мгновение внимательно всматривался  в
спокойное лицо англа, пожал плечами, хлопнул в ладоши. Отрок исчез.  Гости
не успели закончить новый кувшин вина, когда  дверь  отворилась,  и  вошли
двое смуглолицых в тюрбанах.
     Часто  кланяясь,  но  без  подобострастия,  с   достоинством,   гости
приблизились к столу. Они были одеты  так  необычно  и  ярко,  что  у  Яры
вырвался  вздох  удивления,  она  с  жадностью  начала  пожирать  голодным
взглядом их цветные халаты, гладить взглядом нежную раскраску.
     Шахрай широким жестом пригласил купцов к столу.
     -- Простите, что не запомнил ваших имен... их сам черт  не  запомнит,
язык колом встанет, но боги любят смелых, что берется преодолевать дальние
дороги и связывать народы воедино узами дружбы... А  мы  любим  тех,  кого
любят боги. Располагайтесь и за этим столом, как дома.
     Смуглолицые  подошли,  вежливо  поклонились  Шахраю,  гостям.   Томас
помахал дланью, в которой была зажата полуобглоданная  кость  с  остатками
хрящей и мяса.
     -- Садись, садись, Афитул, сын Имаметдина!.. У тебя всегда был  хорош
аппетит, и как жаль, что вина все еще не пьешь. Или сменишь веру  хотя  бы
на этот вечер?
     Смуглолицый купец улыбнулся, покачал головой.
     --  Аллах  не  велит.  Я  рад  встретить  тебя  снова  Томас  Мальтон
Гислендский. Я удивлен, что с тобой нет тех двух чернооких дев, которые...
Гм... помогали тебе познать особенности нашей веры.
     Купец опустился за стол, улыбка была хитрая. Он  заметил,  как  сразу
изменилось лицо красивой женщины с  золотыми  волосами,  как  пухлые  губы
дрогнули и застыли, от его внимания  не  ускользнули  ни  пугливый  взгляд
рыцаря на эту женщину, ни злорадный оскал зеленоглазого дервиша.
     Лицо Шахрая вытянулось.
     Калика поднялся навстречу второму купцу.  Тот  был  старше,  выше,  в
черных, как смоль, волосах блестела седина. Острые, как у  коршуна,  глаза
вдруг спрятались между щелочек, настолько улыбка была широкой.
     -- Имам с Высокой горы!
     -- Здоров ли, Бадрутдин сын Мохаммеда?
     Они обнялись, лицо Шахрая вытянулось едва ли не до пола.  Смуглолицый
Бадрутдин, высвободившись из медвежьих объятий волхва, восхищенно  тряхнул
головой.
     -- Никто не думал, что я вообще выживу!.. Но ты излечил меня так, что
я могу скакать на коне, подниматься на гору с бараном на плечах,  посещать
молодых женщин!.. В  моем  племени  тебе  поставили  столб,  старики  тебе
приносят каждую  весну  молодого  барашка.  Даже  ревнители  веры  Пророка
оставили этот столб. Мол, стариков надо уважать, а столб упадет  вместе  с
уходом в рай последнего старика.
     Он сел рядом с Афитулом, а когда перед ним поставили блюдо с жареными
птицами, он показал, как умеет есть спасшийся от смерти человек. Его живые
черные глаза часто перебегали на лицо надменного рыцаря, словно удивляясь,
что общего у мирного лекаря с кровожадным воином, вторгшимся в его  страну
с неведомых северных земель.
     Когда пришел черед наполнить кубки, Шахрай,  который  чуть  пришел  в
себя, обратился к гостям:
     -- Вы прибыли из дальних и неведомых...
     -- Гм, -- сказал Томас громко, он  шумно  отхлебнул  и  посмотрел  на
Шахрая в упор.
     -- Да, -- поправился Шахрай кисло, -- нашим гостям, как я понял, ваши
страны уже ведомы. Как и тамошние пороки. Но вы прошли дальний путь, могли
видеть странные и дивные вещи, которые нам,  обитателям  земель  северных,
мало ведомы. У нас свои чудеса, у вас свои. Запад есть Запад, Восток  есть
восток, и с мест они... Поведайте за неспешной трапезой о делах и  случаях
ваших стран.
     Бадрутдин отставил кубок, пожал плечами.
     -- У меня самое дивное связано с этим  человеком,  что  сейчас  ведет
себя за  столом  как  неугодное  Аллаху  животное,  чье  мясо  правоверным
запрещено даже касаться. Но у нас его знали совсем другим. Так что я лучше
умолчу, раз он сам молчит. Если есть что рассказать моему другу Афитулу...
     Афитул разгладил усы, на лбу собрались морщинки. Черные, как маслины,
глаза стали задумчивыми.
     -- В дальней дороге случается  разное...  И  приятное,  и  гадкое,  и
доблестное, и трусливое... Но я расскажу, пожалуй, про наш  переход  через
пустыню близ Кокупо. Наши верблюды были истощены, вода  кончилась,  но  мы
были бодры и не тревожились. На горизонте уже виднелись пальмы оазиса, где
был источник с холодной и чистой водой.  Мы  там  всегда  отдыхали,  поили
животных и наполняли бурдюки. Так мы шли беспечно,  верблюды  уже  зачуяли
воду и ускорили шаг, когда вдруг страшный рев потряс воздух...
     Он перевел дыхание, побледнел, заново  все  переживая.  Томас  сказал
нетерпеливо:
     -- Дальше, дальше! Кто это был?
     -- Огромный и страшный дракон. Откуда он появился, лишь Аллах ведает.
     Яра спросила тихонько:
     -- Кто такой Аллах? Еще один вещий калика?
     Купец взглянул на нее строго и торжественно:
     -- Нет Аллаха, кроме Аллаха, и Магомет -- пророк его!
     -- Молодой и строгий бог, -- объяснил калика Яре негромко. -- Они все
по молодости злые и непримиримые, берутся  перевернуть  мир,  очистить  от
зла,  установить  царство  справедливости  за  одну-две  весны...   Потом,
конечно, сталкиваются с реальностью, нашим нежеланием вылезать  из  грязи,
такой теплой и привычной... Боевой пыл угасает, как уже угас,  почти  угас
пыл его старшего брата Христа.
     Томас подскочил.
     -- Сэр калика! Да мы против такого  младшего  Христова  брата  водили
войска всей Европы!
     -- А что, у вас в Британии братья не водят войска  друг  на  друга?..
Аллах моложе  Христа  на  шестьсот  лет,  он  полон  задора,  стремительно
набирает сторонников. Где проповедью, где огнем и мечом... то бишь  кривой
саблей. Ладно, что там с драконом?
     Купец развел руками.
     -- Дракон расположился у самого источника. В его пасти поместился  бы
мул вместе с поклажей! А когти были не короче наших ножей. А зубы  --  как
сабли. Своим длинным телом он обвил источник, замкнув  его  в  кольцо.  Он
спал, но уши дергались, ловили каждый шорох. Я сам видел, как открыл  глаз
и посмотрел на пробежавшую мимо ящерицу. Глаз был с человечью голову!
     Калика  видел  на  лице  Томаса  задумчивое  выражение:  рыцарь   уже
высчитывал размеры и общий вес дракона.
     -- В караване поднялся плач и стенание. Мы знали, что обречены. У нас
не осталось воды на обратный путь, как и не могли идти  дальше.  Проводник
предложил отдать дракону одного-двух верблюдов в жертву, но все мы видели,
что  дракон,  когда  проснется,  сожрет  нас  всех...  Когда   зной   стал
невыносимым, а наши губы лопались от жажды, уже хотели разбудить  дракона,
и пусть на все будет воля Аллаха! Лучше быстрая смерть в  пасти  чудовища,
чем долгая мучительная от жажды...
     Его слушали жадно. У Томаса глаза блестели.
     -- Но Аллах услышал мольбу своих людей. Когда мы начали  приближаться
к дракону, внезапно показался скачущий всадник. Он увидел все, сразу понял
и, не давая коню передохнуть, повернул его прямо к чудовищу.
     -- Храбрый  малый!  --  вырвалось  у  Томаса.  --  Истинно  рыцарский
поступок!
     -- Он налетел на дракона, как блистающий сокол. Его копье ударилось в
голову зверя и разлетелось в щепки. Дракон проснулся и взревел так, что  у
верблюдов подкосились ноги, а люди попадали на землю. Отважный воин  легко
спрыгнул на землю и с мечом в руке напал на чудовище.  Конь,  весь  дрожа,
отбежал и стоял в стороне.
     -- У меня тоже однажды был такой, -- сказал Томас мечтательно.
     -- Но  меч  отскакивал  от  крепкой,  как  стальные  пластины,  чешуи
дракона. А воин едва увертывался от страшной пасти. Он прыгал  в  сторону,
бил мечом, падал, переворачивался  через  голову,  едва  избегая  страшных
зубов...
     -- Огромные звери неповоротливы, -- не выдержал Томас.  Глаза  рыцаря
горели, а руки дергались, он словно бы повторял каждое движение  отважного
воина. -- Но уж если не промахнется...
     -- Да, воин был не только отважен, но и очень быстр.  Он  всякий  раз
избегал  страшной  пасти,  тогда  дракон  попытался  сбить  его   хвостом.
Поднялись тучи песка, мы едва видели сражающихся. Меч сверкал, как молния,
но если грозе когда-то приходит конец, то рука воина не  знала  усталости.
Мы слышали страшный звон, а когда меч ударялся  о  броню  дракона,  видели
красные искры. Земля вздрагивала от рева и ударов тяжелых лап.
     Когда песок чуть осел, мы увидели, что дракон уже  ухватил  пастью  и
сжевал щит воина, а шлем катится по земле. Волосы воина были  золотыми,  и
мы  поняли,  что  Аллах  в  своей  милости  и  чтобы  показать  нам   свою
безграничную мощь, послал нам могучего франка!
     Они сражались уже грудь в грудь, ибо дракон устал и только огрызался,
стараясь поймать хотя бы его руку с мечом. Мы видели, что  оба  изнемогают
от жажды. Наконец дракон не выдержал, повернулся  и  пополз  к  источнику.
Чешуя на шее раздвинулась, и все мы вскричали: "Бей,  бей  в  голую  шею!"
Увы, воин проявил  благородство  даже  к  дракону.  Он  выждал,  пока  тот
напился, а затем они сразились снова. Дракон нападал с  новыми  силами,  а
воин быстро слабел...
     Томас хватил себя кулаком по боку. Глаза горели, как  звезды,  он  не
мог сидеть, подскакивал, ходил кругами вокруг рассказчика.
     -- Наконец воин вонзил свой длинный меч прямо в  пасть  дракона.  Тот
взревел страшно, сомкнул пасть, и меч сломался.  Но  обломки  вонзились  в
мозг зверя, и он издох в страшных конвульсиях. А воин упал на песок,  весь
залитый ядом дракона и его зловонной кровью...
     Томас подскочил:
     -- Погиб?
     -- Разве мы могли такое допустить? Мы бы сами отдали жизни  за  него.
Наши лекари осмотрели его раны, перевязали,  наложили  благовонные  травы.
Трое суток наши девы и лекари врачевали его, все это время мы оставались в
оазисе, хотя дела требовали присутствия в другом месте. Наконец воин сумел
сесть на коня, попрощался с нами. Мы предлагали дорогие дары, но он ничего
не взял... Он даже отказался провести ночь с прекрасными  девами,  которых
ему предлагали матери,  надеясь  стать  бабушками  полубога.  Дескать,  он
хранит верность своей женщины, самой лучшей и самой красивой  в  мире.  Мы
долго смотрели, как его вороной конь, таких огромных  мы  еще  не  видали,
скачет вдаль, к новым подвигам...
     Томас спросил восторженно:
     -- Как звали этого героя?
     -- Имя его было странное, как у всех франков, но мы запомнили,  чтобы
рассказывать детям и правнукам. Его звали Михаил  Урюпинец,  и  прекрасный
лик его был подобен воину близкого к самому Аллаху.
     Томас снова стукнул себя кулаком в бок.
     -- Ну, доблестный рыцарь, о котором  я  уже  наслышан,  дела  твои  и
подвиги дивны настолько, что их могли творить лишь сильнейшие  из  рыцарей
Круглого Стола!
     Олег покосился на Яру. Ее щеки пылали, а глаза победно блестели.  Она
растерла взглядом рыцаря в пыль, потоптала и брезгливо отряхнула сапожки.



                                 Глава 11


     На рассвете Томас и калика покинули кремль Шахрая. Одного коня Шахрай
любезно заменил, тот прихрамывал,  а  местный  коновал  брался  за  неделю
подлечить его травами.
     Томас старался не  думать  о  женщине,  которую  оставили  гордому  и
владетельному князю. Конечно, ей просто повезло,  будет  жить  в  чести  и
холе,  но  паскудненькое  чувство  не  оставляло,  будто  совершил  что-то
нехорошее. А что? Сдал против ее воли? Но  разве  всех  женщин  не  выдают
против их желания? Даже королевских дочерей?
     -- Я должен думать о Крижане, -- сказал он вслух, -- и о чаше.
     Он заметил, что калика поглядывает на  него  с  каким-то  болезненным
интересом. Гораздо большим, чем того требовали обстоятельства.
     -- Что-то случилось?
     -- Нет, -- ответил калика, -- просто меня очень занимает  соотношение
между "надо" и "хочу". Я всегда живу по "надо"...  или  почти  всегда.  По
крайней мере, стараюсь жить всегда.  Уверен,  что  если  бы  все  жили  по
"надо", мы бы уже стали вровень с богами. Но так умеют жить только волхвы,
да и то не всегда, а остальной народ  все  еще  чересчур  близко  к  своим
пращурам -- волкам.
     Томас сказал нравоучительно:
     -- Сэр калика, Господь сотворил человека по своему облику и  подобию!
Из простой глины.
     -- Тогда почему он себя ведет, как  зверь?  Тебе  лучше  поверить  во
что-то другое. Например, твой господь, возжелав сотворить  человека  и  не
найдя под рукой подходящей глины, превратил в людей стаю  волков.  А  что?
Величия и мощи твоего бога не умаляет, зато многое в человеке объясняет.
     Мысли Томаса были все еще на оставленной женщине. Спросил хмуро:
     -- И женщин из волков?
     -- Из обезьян, если судить по повадкам. Так вот, все люди знают,  что
должны жить разумом. Даже самый тупой, что в соплях путается, и тот знает.
Но и тупой и умный  одинаково  живут  чувствами,  как  собаки,  кошки  или
гусеницы. Даже когда думают, что сейчас-то  идут  по  уму,  а  на  поверку
оказывается, что вожжи все равно держит либо похоть, либо  жадность,  либо
еще что похуже!
     Томас сказал невпопад:
     -- Сэр калика, а хорошо ли мы сделали?
     -- Не строй церкви, -- ответил калика, -- пристрой сироту! Вот  мы  и
пристроили. Что тебе еще?
     -- Не знаю, -- ответил Томас угрюмо. -- Гадко мне как-то.
     -- Но разве у нас был другой выбор?
     Томас вспомнил нацеленные в его грудь копья и арбалетчиков за дубами,
передернул плечами.
     -- Ты прав.
     -- Разве ей не лучше в замке, чем глотать пыль и грязь с нами?
     -- Ты прав.
     -- Так чего тебе еще?
     -- Гадко мне, -- сказал Томас со злостью.  --  Мало  ли  что  умом  я
понимаю? А может, нам ум даден вовсе дьяволом? Не знаю, сэр калика.
     К исходу второго дня Томас начал поворачивать коня. Олег, словно чуял
что, насторожился.
     -- Куда?
     -- Знаешь, -- буркнул Томас.
     -- Возьмешь кремль штурмом аль осадишь?
     -- Не скаль зубы, сэр калика. Ум говорит, что мы  сделали  верно,  но
рыцарская честь сказала, что я сподличал. Еще: если обещались довезти ее к
жениху, то и должны выполнить, хоть кровь из носа.
     Он пустил коня обратно. Калика, нахмурившись, поехал сзади.  На  лице
его было странное выражение.
     Они проехали не больше двух верст, когда  Томас  ругнулся  и  натянул
поводья. Навстречу несся галопом всадник на взмыленном коне. Конь под  ним
шатался. За ним скакали еще пятеро. Судя по крикам и  выражению  лиц,  они
догоняли убегающего.
     Томас пришпорил коня, выхватил меч.
     -- Кто бы ты ни был, рыцарь всегда на стороне слабейшего!
     Он наклонился к шее скачущего коня, тот перешел в тяжелый галоп, руку
Томас начал  медленно  заносить  для  страшного  разящего  удара.  Всадник
приблизился, ветер сорвал капюшон с головы. Томас ахнул и едва не  выронил
меч.
     Яра пронеслась мимо,  не  подарив  его  взглядом.  Томас  едва  успел
перегородить  дорогу  ее  преследователям,  обрушил  меч  справа   налево,
действуя, как славянский мужик  оглоблей.  Удар  пришелся  плашмя,  одного
вышиб, как чурку в лапте, тот улетел за дорогу, а второго  достал  концом,
благо двуручный рыцарский меч размером в самом деле с оглоблю.
     Двое успели подать коней в стороны, проскочили. Пятый,  раздирая  рот
коню удилами, поднял его на дыбы перед Томасом.  Рыцарь  чуть  подал  коня
назад, с мечом в руке приглашал к бою.
     Однако противник, глядя через  плечо  Томаса,  ахнул,  конь  под  ним
опустился на все  четыре.  Томас  крикнул  оглянулся,  снова  обернулся  к
пятому.
     Тот повернул коня и погнал его прочь.  Конь  под  ним  шатался,  бока
ходили ходуном.
     Томас швырнул меч в ножны. По дороге ползали,  роняя  кровавые  сопли
двое, а еще двое лежали, как после косьбы на солнцепеке, будто  в  сладком
изнеможении разбросав руки и ноги. Калика держал коня Яры  под  уздцы,  да
тот и не пробовал вырваться -- хрипел, ронял пену,  дико  вращал  налитыми
кровью глазищами.
     -- А, это ты, -- сказал Томас.
     -- Это она, -- подтвердил калика.
     Томас посмотрел мимо Яры.
     -- Прости, если помешал вашей охоте...
     Она посмотрела холодно вдаль, но не мимо, а сквозь железного рыцаря с
его доспехами, выкованными в лучшей миланской оружейной.  Он  ощутил  этот
холодный взгляд у себя  внутри,  сердце  дрогнуло  и  застыло,  схваченное
ледяными пальцами.
     -- Я просто ехала в земли бодричей, -- сказала она. -- Куда ехали эти
люди, я не знаю.
     -- Их беда, что неслись сломя голову, -- вмешался калика.  --  Нельзя
так! Вот и сейчас налетели сослепу, едва с ног не сбили.
     Томас поглядел вслед последнему уцелевшему. Тот удалялся  уже  шагом,
конь едва плелся. Вид у надменного Томаса был таков, что знай он,  за  кем
гонятся эти пятеро, ни за какие пряники не стал бы вмешиваться.
     -- Шахрай вышлет новую погоню, -- заметил  калика.  --  На  этот  раз
настоящую.
     -- Он узнает нескоро, -- бросил Томас. -- Конь последнего  уцелевшего
вот-вот падет. А пешком до замка еще версты три.
     -- Если Шахрай уже не скачет вдогонку.
     -- А он может?
     Калика кивнул, да Томас и сам видел,  что  спрашивать  глупо.  Шахрай
бросит все силы, чтобы вернуть Яру.
     -- Догоняем, -- ответил Олег.
     Яра виднелась уже далеко впереди. Она ехала не оглядываясь, конь  под
ней медленно приходил в себя после  скачки.  Калика  изловил  трех  коней,
Томас поймал четвертого. Кони были измучены долгой скачкой, но  еще  могли
послужить, если чаще пересаживаться с одного на другого.
     Догнали Яру, калика крикнул:
     -- Твой конь запалился. Томас предлагает пересесть на... полусвежего.
     Оба, Томас и Яра, посмотрели на него с великим удивлением, а Яра  еще
и с недоверием Все же пересела, а Томас, похлопав  заморенного  конька  по
взмыленной шее, посочувствовал с фальшивым лицемерием:
     -- Ты прямо дракон!.. Такое нести...
     Яра уже удалялась, ее конь шел бок о бок с  конем  калики.  Держались
они так слаженно, что у Томаса зачесались руки сбросить  друга  наземь,  а
самому ехать рядом со змеей с лиловыми глазами, вот так же  касаясь  своим
стременем ее, где пламенеет красный сапожок из мягкой кожи.
     Лес впереди стоял черной непроходимой стеной. Олег  лишь  смерил  его
сумрачным взглядом, а в ближайшей веси хладнокровно продал коней. Яра лишь
поморщилась, а Томас сказал с благородным негодованием:
     -- Сэр калика!.. Иногда мне казалось,  что  ты  человек  благородного
происхождения, а теперь за версту вижу, что ты даже не рус вовсе!
     -- А кто?
     -- Цыган! -- заявил Томас убежденно. -- Это они постоянно продают  да
покупают коней.
     Калика пожал плечами.
     -- Я продаю с выгодой. Мы продали восемь простых, а когда минуем  лес
с его буреломами, купим на эти деньги четверых добротных.
     -- Я и говорю, что ты цыган.
     Калика замедленно запустил пятерню в рыжие волосы на затылке, почесал
с наслаждением.
     -- Кто знает?.. Может, и цыган тоже.
     Яра сказала ядовито:
     -- Не англ, точно. У цыгана так кошелек с деньгами не срежут.
     Томас потемнел, полдня шел через лес такой подавленный и  молчаливый,
что даже Яре вроде бы стало жалко молодого рыцаря. Калика вел через  чашу,
прислушивался.  Дважды  они  слышали  стук  копыт,  ругань,  затем  голоса
преследователей стихли.
     Отдыхать калика не давал, гнал и гнал через  лес.  Яра  снова  стерла
ноги, но терпела, не желала унижающей человека жалости. Тем более от этого
отвратительного надменного бесчувственного англа, который весь  в  железе,
как перловица в раковине, словно такой же слизняк и неумеха...
     Она вспомнила его белую, нетронутую загаром  грудь,  густые  кудрявые
волосы на широких пластинах мышц, два узких  шрама  слева  от  ключицы,  и
кровь прилила к щекам, а ноги потяжелели еще больше.
     Привал был, как отпущение всех грехов. Яра ощутила такое  облегчение,
что едва не потеряла сознание. Мясо  выпадало  из  ослабевших  пальцев,  а
челюсти едва двигались. Она засыпала от изнеможения с куском хлеба в руке,
когда донесся приглушенный голос:
     -- Они близко.
     -- Оставили коней? -- спросил Томас.
     -- Шахрай все оставит, кроме этой женщины. Вот дурак, а?
     -- Ты сам говорил, на дураках мир держится. Затаимся или...?
     -- Ты затаись, присмотри за Ярой. А я схожу посмотрю.
     Послышалось шуршание, затем голос Томаса:
     -- Я пойду... Мы пойдем по твоим следам. Пока сможем, конечно.
     -- Лады. Как потеряешься, сразу схоронись и жди.
     Шаги калики удалились, стихли. Яра с усилием  разомкнула  слипающиеся
веки. Вздрогнула: темнота была такой, словно она не  раскрывала  глаз.  Из
тьмы медленно выступали деревья, а  на  темнеющем  небе  уже  поблескивали
звезды.
     Томас властно поднял ее на ноги.
     -- Надо идти. Я помогу.
     Яра вяло отстранилась, вложив в это движение  все  душевные  силы.  И
остаток телесных. В голове гудело, виски начало ломить  тупой  болью.  Она
чувствовала, как рыцарь вешает и ее мешок на свои плечи, но  сделала  вид,
что не заметила. Пришлось бы благодарить, а кто знает, какой благодарности
возжелает  этот  наглец,  которому  там  какие-то  на  Востоке  доказывали
преимущества ислама.
     Они шли в темноте, и она стукнулась о  его  спину  так,  что  думала,
собьет с ног. Наконец его сильная рука ухватила ее за локоть, удержала.
     Несколько мгновений слушали ночь. Тишина  стояла  мертвая,  даже  она
чувствовала что-то противоестественное в такой тиши. Наконец она  решилась
освободиться от его руки,  шевельнулась,  но  пальцы  стиснулись  с  такой
силой, что едва не вскрикнула.
     Почти одновременно донесся волчий вой. Томас  пригнулся,  потянул  ее
вниз. Яра сжалась, понимая, какой дурой оказалась и что в самом деле могла
погубить их всех. Томас прижал ее к земле, она слышала его дыхание. Он был
тяжел, как скала, хотя она чувствовала, что опирается на локти.
     Потом в ночном воздухе что-то произошло. Она ощутила легкое движение,
словно огромная сова бесшумно пролетела над ними. Томас вжимал ее в землю,
пальцы второй руки накрыли ей рот. От него тоже пахло потом, а у  нее  был
хороший конь, она любила его купать и чистить, любила его запах...
     Она расслабилась, это было незнакомое  приятное  чувство.  И  приятно
было ощущать его сильные пальцы на губах.
     В ночи раздался другой волчий вой. Томас напрягся, шепнул:
     -- Оставайся здесь. Не двигайся!
     Он неслышно исчез, но с ним ушло и ощущение защищенности, надежности.
Теперь она лежала на спине, открытая всем опасностям.

     Его не было долго,  она  издергалась  в  ожидании.  Волком  выл,  без
сомнения, калика. Удивительно,  что  Томас  понимал.  Или  у  всех  воинов
похожие знаки?
     Когда  Томас  возник  рядом,  она  ощутила  такое   облегчение,   что
непроизвольно ухватила рыцаря за руку. Он был слишком занят  разговором  с
каликой -- тот явился тоже, не заметил даже,  она  же  сразу  ощутила  уже
испытанное чувство защищенности.
     Они двигались через лес зигзагами. Яра  сразу  потеряла  направление,
ибо  сворачивали   часто,   иногда   затаивались,   без   всякой   причины
останавливались, нюхали воздух. Один раз ей показалось, что уловила  запах
дыма, но ощущение сразу же исчезло. Ветки  скрывали  небо,  она  не  могла
понять, как находят дорогу, однако мужчины часто задирали  головы,  что-то
высматривали.
     Постепенно ноги  стали  тяжелыми,  а  мешок  на  спине  таким,  какой
собиралась нести. Потом еще тяжелее и еще. Наконец она тащила целую  гору,
а ноги были тяжелыми как наковальни, и такими же поворотливыми.

     Следы ночевки засады они  нашли  за  две  версты  от  костров.  Томас
объяснил, что имеют дело с опытными воинами. Только  неумелые  спят  ночью
возле костров. Умелые возле костров лишь ужинают, а спать уходят далеко.
     Дорога вышла из леса, а дальше в двух-трех верстах  на  крутом  холме
виднелся грозный замок. Именно замок, а не  терем,  а  холм  явно  насыпан
человеческими руками. Боги  создавали  холмы  для  красы  или  забавы,  не
думали, что будущие людишки даже их приспособят для обороны. Да и  пустошь
вокруг замка не сама по себе возникла: лес здесь рубили и жгли нещадно,  а
каждую  весну  выпалывали  молодые  дубки  и  березки,  даже  кусты,   под
прикрытием которых можно подобраться к замку.
     При взгляде на замок Томас ощутил мурашки по коже.  Среди  оранжевого
мира поздней осени, на фоне синего чистого неба он был как вызов красоте и
небу. Он был мертв, от него несло смертью. Крепостная  стена  из  каменных
глыб, ни одного бревна, сам замок похож на гигантскую серую глыбу с узкими
щелями бойниц, глубокий ров вокруг холма, второй ров  вокруг  замка  прямо
под  крепостной  стеной,  блестят  натыканные  в  землю  обломки   кос   и
острозаточенные колья, узкий подъемный мост, ныне поднятый, тяжелые  глыбы
камня на стенах, готовые обрушиться на голову  осмелившегося  постучать  в
ворота....
     Томас с неудовольствием покачал головой.
     -- Без замков и крепостей не обойтись, но зачем  свое  жилище  делать
таким нарочито страшным, неприятным?
     Калика предположил:
     -- Я знаю жуков, что едят только траву, а прикидываются звероедами...
Есть мухи, что от жалящей осы не отличишь...
     -- Боюсь, что это не тот жук. Как собаки похожи на своих хозяев,  так
и замки. Я по облику замка могу сказать, каков здесь хозяин.
     Калика с любопытством посмотрел на рыцаря.  Томас  перехватил  взгляд
Яры, приосанился.
     -- Он высок ростом, худ, черен, как ворон... жилист, ему около сорока
лет, в полной силе...
     -- Ну-ну, -- подбодрил калика, -- а нрав?  У  собак  и  нрав,  как  у
хозяина!
     -- Он свиреп, лют, но осторожен. Тоже окружает себя защитным  рвом  и
валом из стражи, а пробраться к нему можно только через подъемный мост  --
его личного дворецкого. Однако при нужде он сам хватается за  меч...  нет,
похоже, пользуется боевым топором... и орудует им быстро и умело.
     -- Откуда видно?
     -- Человек, который  так  тщательно  строил  замок,  проводит  больше
времени в упражнениях с оружием, чем за пиршественным столом.  Думаю,  ему
предложи две, а то и три телеги наших Ярослав, он  и  не  посмотрит  в  их
сторону. Это не тупоголовый слюнтяй Шахрай, который...
     -- Ладно-ладно, -- прервал калика, видя что рыцарь мгновенно вскипел:
по лицу пошли красные пятна гнева, а жилы на лбу вздулись,  --  ты  скажи,
как нас примут.
     Томас долго думал, мерил взглядом высоту стен, смотрел на едва видные
бойницы. Ответил неожиданно:
     -- Нам лучше идти мимо.
     -- Ого!
     -- Я не жду ничего доброго от хозяина этого замка.
     Неожиданно раздался голос Яры:
     -- Мудрый  калика,  лучше  послушать  этого  железного  чурбана.  Сам
знаешь, ворон ворону глаз не выклюет, а дурак дурака видит издалека... Ему
виднее. Если говорит, что там опасно, то лучше давай-ка мимо.
     Томас хотел было сказать, что их спутник  такой  же  калика,  как  он
сарацин, но смолчал. Все-таки  злая  женщина,  хоть  и  с  оговорками,  но
поддержала, что было неожиданно приятно.  Не  так  льстило,  когда  король
похвалил его за штурм сарацинского лагеря и захват гарема султана... гм...
     -- Вот видишь, -- сказал он калике, -- даже женщина  с  ее  крохотным
умом, а его, как  говорит  мой  дядя,  меньше,  чем  у  сверчка  в  ляжке,
понимает.
     Он свернул на тропинку, ведущую по опушке  леса.  Дорожка  словно  бы
сама опасалась грозного замка,  кралась  по  самому  краю,  изредка  вовсе
ныряла в лес, лишь завалы и заросли ее заставляли выходить из чащи.
     Так прошли с полверсты, когда Томас насторожился.
     -- Либо мне чудится, либо...
     -- Не чудится, -- ответил калика невесело. -- За нами погоня. Я давно
чую стон земли.
     -- Шахрай?
     -- Кто еще... За  нами  десятка  три  всадников.  Кони  идут  тяжело,
дружинники в полном доспехе и вооружены до зубов.
     -- И есть запасные кони, -- проговорил Томас медленно.
     -- Да что решать, -- сказал калика  с  досадой.  --  Надо  спешить  к
замку. Каков там хозяин, бабка надвое сказала,  а  Шахрай  с  живых  шкуры
теперь сдерет...
     Томас ни слова не говоря повернулся и побежал к  замку.  Они  были  к
нему на полпути, когда из леса выметнулись всадники.  Калика  как  в  воду
глядел: кони были огромные, а всадники  в  полном  доспехе,  с  копьями  в
руках, мечами на поясах, щиты и  луки  приторочены  к  седлам.  У  каждого
третьего за плечами торчал арбалет.
     Заорали, увидев, но трое уже во всю мочь неслись к замку. Яра  начала
прихрамывать, лицо ее  было  страдальческим.  Томас  оглядывался,  наконец
приотстал, заорал бешено:
     -- Да проснись же!.. До замка рукой подать!
     Яра бежала, закусив губу. Глаза ее были  вытаращены,  раскрасневшееся
лицо некрасиво лоснилось от пота.
     Калика остановился с луком с руках, шире  расставил  ноги.  Его  руки
замелькали так быстро, что Томас видел только смазанное  движение.  Стрелы
ушли одна за другой, первая еще не достигла  цели,  как  ее  догоняли  еще
пять.
     Томас, сцепив зубы, оставил  калику  прикрывать  их  бегство,  а  сам
тащил, понукал, чуть ли не волочил Яру за  собой  по  земле.  Она  однажды
споткнулась, упала ему на руки. Он попытался подхватить ее и нести, но она
кое-как высвободилась, упершись обеими руками ему в грудь.
     Томас заорал рассерженно:
     -- Быстрее!
     Они бежали, держась за руки. На стенах уже появились головы.  На  них
смотрели заинтересованно,  орали  подбадривающе.  Сзади  нарастал  конский
топот, крики. Томас боялся оглядываться.
     Взбежали  на  гребень  рва.  Впереди  был  еще  один  глубокий   ров,
заполненный водой, а за ним -- запертые ворота с  поднятым  мостом.  Томас
поспешно обернулся, едва успел выхватить меч. Сбоку блеснула сабелька Яры,
но Томас постарался закрыть своим телом, принять нападающих на себя.
     Он знал, что бой будет короткий, и рубил яростно, остервенело, ибо за
спиной была Яра и глубокий  ров  со  зловонной  водой.  Лучше  упасть  под
ударами боевых топоров, чем рухнуть в зловонную воду -- еще ни один рыцарь
не выплывал в полном доспехе.
     Внезапно в той толпе, что лезла на него, толкая и мешая  друг  другу,
начали падать с криками ярости.  Прямо  перед  Томасом  молодой  гигант  с
оскаленным лицом и вскинутым топором вдруг дернулся,  топор  вывалился  из
ослабевших рук. Во лбу торчала короткая арбалетная стрела.
     Заскрипело. Яра закричала:
     -- Мост!.. Опускают мост!
     Она ударила саблей могучего дружинника. Тот рубился с Томасом,  сабля
помешала вскинуть щит вовремя, и двуручный меч англа разрубил богатыря  до
пояса.
     Яра дернула Томаса за пояс.  Тот  начал  отступать,  нащупывая  ногой
твердь. Окованные железом бревна подъемного моста опустились точно в стык,
оба пятились, отражая удары. Сзади заскрипело еще мощнее, пахнуло  запахом
коней, попон, конской сбруи.
     Томас мгновенно понял, закричал:
     -- За перила!.. Быстро!
     -- Зач...
     Ворота замка распахнулись, оттуда  выметнулся  конный  отряд.  Бревна
застонали под тяжестью десятков тяжело нагруженных коней. Всадники были  в
рыцарских доспехах, с длинными копьями, за плечами развевались плащи.
     Томас и  Яра  едва  успели  прыгнуть  за  тонкие  перила  моста.  Там
оставалось место разве что  зацепиться  кончиками  пальцев.  Висели,  мост
содрогался. Затем раздался страшных лязг и грохот, две дружины сшиблись  в
сече.
     Из ворот выплескивались все новые всадники, уже  разрозненные.  Когда
начали выбегать простые ратники с топорами, а то и мужики с вилами,  Томас
хотел перелезть обратно через перила,  но  все  силы  истратил  на  жаркую
схватку. Руки дрожали и не слушались.  Он  цеплялся  за  истертое  дерево,
молил Богородицу, чтобы не дала сорваться в зловонную воду сейчас, если уж
сумел уцелеть в бою, где дрались с женщиной  спина  к  спине  против  двух
десятков!
     Рыцари из замка оттеснили дружинников  Шахрая,  а  на  мост,  избегая
схваток, выбежал калика. Он был  растрепан,  на  щеке  пламенела  кровавая
царапина, лик был диким, но сразу же стал спокойным, когда увидел Томаса и
Яру целыми.
     Яра перескочила через перила, подбежала к Томасу и  подала  руку.  Он
сцепил зубы -- неужто дожил до такого позора, женщина спасает! -- собрался
с силами и полез, полез сам,  перевалившись  через  перила,  как  мешок  с
отрубями.
     В воротах стояли трое. У них была осанка людей, привыкших повелевать.
Томас вскинул руку.
     -- Спасибо!
     Крупный тучный человек, с  расплющенным  носом  и  шрамами  на  лице,
отмахнулся.
     -- Не стоит благодарности. Они вторглись в наши земли!
     -- Да, это серьезно, -- согласился Томас.
     Калика и Яра подошли и стали  рядом.  Человек  с  расплющенным  носом
рассматривал пристально, взгляд был неприятен, затем неожиданно улыбнулся.
     -- Если хотите, можете перевести дух в замке. Или даже заночевать.
     Томас открыл было рот, глупо отказываться, как  неожиданно  вмешалась
Яра:
     --   Конечно,   конечно!..   Мы   обязательно   воспользуемся   вашей
любезностью. Я смертельно устала,  мы  переночуем,  а  в  путь  отправимся
утром.
     Томас раздраженно пожал плечами. Час назад ее пришлось  бы  тащить  в
этот замок на веревке, а сейчас сама рвется  в  раскрытые  ворота.  Вот  и
пойми женщин! Впрочем, он  сам  идет  на  ватных  ногах.  Никогда  доспехи
столько не весили!
     Они пошли через ворота  вслед  за  хозяевами  замка.  Калика  толкнул
Томаса.
     -- Все как ты сказал! Высокий, худой.
     -- Черный, как ворона, -- добавила Яра нежным голоском.



                                 Глава 12


     Томас сердито засопел. Яра громко фыркнула. Их провели через  широкий
двор, вымощенный серыми глыбами,  подогнанными  так  плотно,  что  стебель
травы не протиснулся бы.
     У дверей замка их  встретили  придирчивые  взгляды.  У  Томаса  росло
тревожное чувство, не сразу понял, в чем дело. В  этом  замке  недоставало
тех, кого он обычно  не  замечал,  скользя  высокомерным  взглядом  поверх
голов, -- челяди. Простых мужиков и  баб,  их  по  шесть-семь  человек  на
каждого знатного. Это на них держится двор, кухня, все заготовки соленого,
печеного и копченого, но здесь всюду только угрюмые лица воинов, блестящее
железо доспехов, звон металла.
     Единственным признаком работы, который видел  во  дворе,  был  черный
угарный дым из щелей в крыше и стенах кузницы. Но сомнительно, что в таком
зловещем мире куют лопаты.
     Их провели по лестнице сразу вверх, в небольшую палату. Стены увешаны
топорами, мечами, кинжалами, это для всех троих привычно, такое  в  каждом
тереме, замке, дворце, но здесь ни ковров, ни гобеленов -- только оружие и
трофеи охоты на вбитых  прямо  в  щели  между  каменными  глыбами  крюках:
оскаленные кабаньи морды, оленьи рога, шкуры медведей, пардусов.
     Их поставили посреди палаты, под дальней  стеной  высилось  кресло  с
резной спинкой и  позолоченными  подлокотниками.  Нелепо,  успел  подумать
Томас, рукам скользко и холодно, но внимание отвлекли люди,  что  неслышно
входили и становились вдоль стен. Они все были рослые, тяжелые,  на  лицах
-- угрюмое недоброжелательство.
     Слева от кресла, похожего на трон, распахнулась дверь.  Быстро  вошел
высокий рыцарь с непокрытой головой.  Длинные  черные  с  проседью  волосы
падали на плечи. Лицо было темным от палящего солнца, закаленное стужей  и
битое ветрами. Длинный нос  свирепо  загибался,  близко  посаженные  глаза
смотрели пронизывающе. Он был похож на большую хищную птицу, что не успела
сбросить личину человека.
     Он сел в кресло, со стуком бросил  руки  на  подлокотники.  Звякнуло,
воины у стен выпрямились. Томасу даже  показалось,  что  они  сделали  шаг
вперед.
     -- Кто такие? -- спросил он сильным  властным  голосом  человека,  не
только рожденного повелевать, но и привыкшего повелевать.
     Томас сдержанно поклонился.
     -- Мы просто странники. Я -- Томас Мальтон из  Гисленда,  благородный
рыцарь Христова войска за отвоевание Гроба Господня, а это  мои  спутники,
святой пилигрим Олег и женщина Яра. Мы идем в северные земли, здесь никого
не трогаем, местных законов и обычаев не нарушаем. Осмелюсь спросить имя и
титул хозяина замка,  что  так  вовремя  вырвал  нас  из  рук  нечестивого
преследователя...
     Человек на троне небрежно отмахнулся.
     -- У меня много титулов, как унаследованных, так и пожалованных.  Еще
больше имен. Одни зовут меня бароном-разбойником,  другие  --  грабителем,
третьи -- клятвопреступником.... Но я не гонюсь за этими названиями. Здесь
в замке меня знают как Ночного Сокола... Женщина тоже была в Святой Земле?
     -- Нет, -- ответил Томас сдержанно. В душе поднималась злость, что их
спутнице придается слишком много значения. Им только  недоставало  второго
Шахрая. Надо будет с ее жениха взять выкуп побольше: попила  с  них  крови
вдоволь. -- Она местная, из земель южной Руси. Господь в своей  непонятной
милости отдал ее нам под защиту, пока не достигнем Северной Руси.
     Ему показалось, что на  узких  губах  человека  промелькнуло  подобие
усмешки. Это было так же  невероятно,  как  если  бы  улыбнулся  трон,  на
котором он сидел. Голос его прозвучал вроде бы небрежно, но  Томас  ощутил
подспудный смысл:
     -- Мне кажется, она для вас только обуза.
     -- Это верно, -- согласился Томас и бросил на Яру злой взгляд, --  но
раз уж я дал обет...
     -- Какой?
     -- Довести ее до Северной Руси.
     Ночной Сокол заметил:
     -- Властью, данной мне его святейшеством, я  волен  освободить  тебя,
благородный рыцарь, от данного обета, как я  пронимаю,  произнесенного  не
подумав, в горячке или под давлением.
     Он показал в доказательство перстень с печатью папы  римского.  Томас
сделал вид, что  колеблется,  краем  глаза  смотрел  на  Яру.  Она  стояла
бледная, смотрела в пол. Что-то очень не нравилось в этом бароне-грабителе
Томасу. И как говорил, и то, что говорил только о Яре, как если бы  ничего
на свете не существовало.
     -- Увы, -- сказал он со вздохом, -- это  тот  обет,  над  которым  не
волен даже сам папа римский.
     -- Почему?
     -- Он дан себе, а от такого обета могу освободить только я сам.
     Ночной сокол смотрел заинтересованно.
     -- Так освободи!
     Томас переступил с ноги на ногу, кровь хлынула в голову:  никогда  он
так напряженно не думал. На лице появилось выражение недоумения.
     -- Уже пробовал... Не могу. Это как будто есть во мне высший сюзерен,
который приказывает мне, вассалу, выполнять все его повеления, пусть  даже
через свою смерть, муки.
     Ночной Сокол сказал озадаченно:
     -- Я бы счел, что мне дурачат  голову,  если  бы  не  видел,  что  ты
говоришь искренне. Какой сюзерен? Какому вассалу? Это же все ты!..  Или  в
тебе живет две человека? Тогда ты одержим дьяволом, и тебя надо немедленно
сжечь.
     Калика и Яра посматривали на  Томаса  с  беспокойством.  Но  на  лице
калики Томас заметил жадный, почти болезненный интерес. Калика вслушивался
в слова Томаса так, будто искал в них вопрос жизни и смерти  существования
Руси, а то и всего рода человеческого.
     Томас развел руками.
     -- Выходит, так... Но я не могу ослушаться высшего сюзерена.
     Хозяин  замка  несколько  мгновений  пристально  смотрел  на  рыцаря.
Вздрогнул, провел ладонью по  лицу,  словно  смахивая  наваждение,  сказал
громко и властно:
     -- В моем замке оружие носят только мои люди. Предлагаю вам  положить
свои мечи и ножи на пол.
     Томас напрягся. В зале наступила натянутая, как тетива лука,  тишина.
Слышно было хриплое дыхание  людей  под  стенами.  Их  стало  больше,  они
смотрели на троих прицельно и как на добычу.
     -- Я с мечом не расстаюсь, -- сказал Томас.
     -- Это опасно, -- предостерег человек на троне.
     -- Опаснее остаться без меча, -- парировал Томас.
     Томас и Олег быстро  встали  спиной  друг  к  другу.  В  руке  рыцаря
угрожающе поблескивал  меч,  а  калика  взял  обеими  руками  палицу.  Они
настороженно  посматривали  по  сторонам,  а  из   дверей   появлялись   и
становились под стенами все новые воины, некоторые  еще  тяжело  дышали  и
сжимали окровавленные топоры: явно  преследовали  людей  Шахрая.  Дверь  с
грохотом захлопнулась, на стенах в нишах появились арбалетчики.
     -- Вам лучше бросить оружие! -- велел Ночной Сокол.
     -- Приди и возьми, -- предложил Томас.
     Яра стояла за их спинам, они чувствовали ее частое дыхание.  Внезапно
что-то сжало руки Томаса. Он видел, как бросились воины,  пытался  поднять
меч, но на нем откуда-то появилась плотная рыбацкая сеть,  сзади  дернули.
Громко и страшно ругался калика.
     Стражи набежали, сбили с ног. Томас не мог размахнуться мечом. Лишь с
усилием повернувшись, увидел, как Яра с холодным  лицом  быстро  и  сильно
дергает за край сети, не давая ему и калике освободиться.
     На них набежали, сбили с ног, быстро запутали в сети.  Томас  ощутил,
как сильные пальцы вырывают меч, ухватился крепче,  но  сзади  ударили  по
голове. В глазах померкло. Последнее, что  услышал,  был  довольный  голос
Ночного Сокола:
     -- Прекрасно, Ярослава! Ты верная дочь Ордена.
     И ее уверенный, чуть хрипловатый голос:
     -- Это было совсем нетрудно...

     Томас очнулся, когда его тащили  связанного  по  лестнице,  все  тело
невыносимо болело. Похоже, его били и впавшего в беспамятство.
     Перед глазами вспыхивали цветные огни, в ушах звенело. Его бросили  с
размаху, он ударился лицом о каменную плиту, расцарапал скулу. Прямо перед
глазами увидел добротные сапоги  из  телячьей  кожи  на  двойной  подошве,
прошитой дратвой. От них пахло протухшим жиром и навозом. Сверху слышались
голоса, но не сразу Томас сумел придти в себя, чтобы понимать их смысл.
     В сторонке услышал сдавленные проклятия.  Калика  пытался  подняться,
его руки были туго скручены за спиной.
     Этот зал был намного больше, здесь были столы  с  резными  ножками  и
широкие лавки со спинками, под стенами сундуки  и  скрыни,  даже  плетеные
корзины.  В  помещении  было  около  десятка   стражей.   Они   вполголоса
переговаривались,  чесались,  звякали  оружием.  От  них  пахло   кровяной
колбасой с чесноком. Под стеной высился трон. Томас видел, не отрывая щеки
от пола, как в зал вошел Ночной Сокол, сел на этот трон. Он был все в  той
же черной одежде, только теперь на нем была еще и золотая цепь, а в  поясе
он почему-то подпоясался простой веревкой. Глаза пронизывающе смотрели  на
пленников.
     Рядом с троном в  богатом  кресле  сидела  Яра.  Теперь  она  была  в
роскошном платье, полностью скрадывающем фигуру, золотые волосы убраны под
странный головной убор. В руке у нее был кубок, она неспешно прихлебывала,
вполголоса переговаривалась с  Ночным  Соколом.  В  ее  глазах  Томас  мог
прочесть лишь холодное торжество.
     Ночной Сокол с презрением взглянул на связанного  рыцаря.  Голос  его
был таким резким, словно он бил мечом плашмя по листу железа:
     -- Выходит, это тот самый меднолобый, что сорвал замысел  половецкого
хана выявить заговорщиков?..
     -- Тот, -- кивнула Яра. -- Он так храбро бросился рубить  и  крушить!
Это надо было видеть.
     -- Представляю, -- сказал  Ночной  Сокол  насмешливо.  --  Сверкающая
безмозглая башня с  длинным  мечом...  Но  нет  худа  без  добра.  Там  он
напортил, но зато быстрее доставил тебя ко мне.
     Горше плена было сознание, что, оказывается, и не  спас  от  половцев
вовсе, а она, находясь под защитой хана в полной безопасности, играла роль
приманки в каком-то сложном заговоре, ниточки  которого  держали  в  своих
руках здесь -- и наверняка слуги Тайных!
     -- Прекрасно, -- повторил Ночной Сокол. Он откинулся на спинку трона,
с холодным сочувствием кивнул женщине. -- Бедняга, тебе  пришлось  вынести
так много!
     -- Я могла бы это сделать раньше, -- ответила  она  тем  же  холодным
ровным голосом, которого Томас от нее не слышал раньше, -- но они держатся
скрытно, а мне нужно было узнать у них все.
     -- Прекрасно, -- повторил человек, у которого  было  много  имен.  --
Итак, чем эти двое так опасны?
     Томас повернулся к калике. Тот хмуро смотрел в пол. Он не  был  похож
на человека, у которого зреет план, как вырваться из рук врага.
     -- Опасны напоминанием об истоках, -- сказала она. -- Если  бы  Иисус
узрел то, во что мы превратили его учение, согласился бы он?
     Ночной  Сокол  быстро  взглянул  на  связанных  пленников.  В  близко
посаженных глазах блеснула тревога, голос стал предостерегающим:
     --  Думаю,  что  только  возрадовался  бы!  Мы  лишь   продолжили   и
углубили...
     Яра успокаивающе подняла ладонь.
     -- Они уже покойники. С ними можно не считаться... Главное в том, что
первохристианство совсем другое, чем то, что несем мы. А эта чаша содержит
кровь самого Христа! Всякий, кто берет ее в руки, проникается теми идеями,
которыми жил сам учитель. А нам это не просто нежелательно...
     Сокол Ночи кивнул. Лицо было угрюмое.
     -- Вопрос щекотливый... Это о благородной  войне  за  Гроб  Господень
надо кричать на всех перекрестках, но не о том, что  мы  от  имени  Христа
воюем и с ним же! Об этом должны  знать  лишь  самые-самые  посвященные!..
Страшно подумать, если об этом узнает простой народ.
     -- Только простой?
     Он небрежно отмахнулся.
     -- Они все простые, будь то короли или простолюдины.
     Томас лежал, сцепив зубы. Было горько, потому что в последние дни уже
начал смотреть на эту простолюдинку как на  равную  человеку  благородного
происхождения. Но подлая порода рано или поздно  скажется,  как  учил  его
отец.
     Он поймал пристальный взгляд калики. Похоже,  тот  спешно  вспоминал,
что они сказали женщине или  о  чем  говорили  при  ней.  Томас  попытался
вспомнить сам, но мысленно махнул  рукой.  Было  так  горько,  что  сердце
заболело. Да обо всем говорили! И все эта змея знает о чаше!
     Ночной Сокол что-то вспомнил, засмеялся:
     -- Ты сделала больше, чем  ожидали.  Он  дал  такой  прочнейший  обет
защищать и оберегать тебя, что ни король, ни папа римский, ни сам  Бог  не
заставили бы его нарушить! Даже сам не мог бы! Каково?  Такого  я  еще  не
встречал.
     Ее лиловые глаза скользнули по лицу рыцаря, тут же ушли. Ему  на  мог
почудилось смятение, даже сочувствие.
     -- Это было очень умно, -- продолжал он  с  похвалой.  --  Ты  сумела
наложить на него нерушимейшие путы!
     Яра сказала -- глаза долу:
     -- Это получилось... если это правда... случайно.
     -- Какие случайности в нашем великом деле? -- голос  ночного  хищника
был насмешливым, затем похолодел, стал ледяным: --  Стража!  Убейте  этих!
Обоих!
     Томас ахнул. Глаза от изумления полезли на лоб.
     -- Меня? Как простолюдина? Даже без поединка?
     Страж, широко оскалясь, вытащил из-за пояса  широкий  нож,  вразвалку
подошел к пленникам. В глазах Томаса  не  было  страха,  только  безмерное
удивление.
     Страж схватил Томаса за  грудь,  приподнял.  Властелин  замка  бросил
брезгливо:
     -- Рыцарские поединки?..  Условности  чести?..  Дурак,  пришло  время
новой веры. И новых людей... Зарежь этого дурака, как свинью!
     Страж занес нож, но в этот момент  раздался  холодный  и  злой  голос
женщины:
     -- Стой!.. Этот дурак умрет гордо и красиво. Он так и не  поймет.  Он
умрет, считая себя победителем.
     -- Ну и что? -- спросил Ночной Сокол неприятным голосом.
     -- Он будет думать, что моральная победа за ним!
     -- Мне все равно, что он будет думать. Но он окажется в могиле,  а  я
буду ходить по этой земле. Режь эту англскую свинью!
     -- Погоди! -- снова сказала женщина  настойчиво,  --  Во  имя  пользы
брось их в свою каменоломню. Эти два быка могут делать  работу  десятерых.
Уже через неделю они будут совсем не такие гордые! И поймут, что настоящая
победа все-таки за тобой.
     Воин с зажатым в кулаке  ножом  смотрел  то  на  нее,  то  на  своего
хозяина. Тот поколебался, нехотя кивнул.
     -- Ты мыслишь верно, но слишком эмоционально. А нам завещано  Великим
Основателем более простые решения...
     На них надели цепи, повели, подталкивая, прочь из замка.
     -- Попался бы мне их Великий Основатель! -- прорычал Томас яростно.



                                 Глава 13


     Калика опустил глаза, лицо его было  серым,  как  земля,  несчастным.
Когда заговорил, голос прерывался, словно незримая рука сжимала горло:
     -- Когда дом строит один человек... он строит его таким, каким хотел.
А представь себе, что яму под основание копали  прадеды,  камни  да  глыбы
таскали деды, утрамбовывали,  утаптывали,  стены  первого  поверха  начали
возводить отцы, стены второго -- сыновья... А когда дело дойдет до  крыши,
то будет ли она такой, какую рисовал их пращур, который начинал?
     Томас подумал.
     -- Ну, сохранились же рисунки... На папирусе так долго не  сохранишь,
но если на пергаменте, да еще если эту телячью кожу хорошо  выделать...  и
не давать писцам соскабливать...
     -- Даже так! Но дети всегда считают себя умнее родителей, а уж  дедов
вообще за людей не чтут. При всем уважении к предкам, захотят  подправить,
улучшить, сделать современнее... Красивше даже.
     Томас сказал раздраженно:
     -- Так то замок! Сам хозяин на ходу  что-то  изменит.  А  это  Орден.
Сколько ему лет? Год-два?
     Глаза калики были страдальческими.
     -- А если от начал... прошли не годы... а тысячи лет?
     В деревянной бадье, связанных, их опустили на дно  каменной  впадины.
Стены  отвесные,  как  сразу  отметил   Томас   с   горечью.   Невольники,
изможденные, кожа да кости, едва  ворочают  тяжеленные  глыбы,  с  усилием
поднимают кирки. Долго здесь не выжить...
     Надсмотрщик, поперек себя шире, злой и хмурый  детина,  развязал  их,
прорычал:
     -- Здесь мое слово -- закон!.. Первое нарушение -- выпорю. Второе  --
прикую на ночь. Третье -- забью насмерть. Все ясно?
     Томас угрюмо кивнул, а Олег сказал радостным голосом:
     -- Наконец-то!.. А я уж думал, нигде не отыщем каменоломню. От самого
Иерусалима искали!.. Все лес да лес, иногда -- степь...
     Надсмотрщик смотрел подозрительно.
     -- Бывал уже?
     -- А как же, -- ответил Олег гордо. -- Я лучший откалыватель глыб.  А
этот бугай, что при мне, как муравей  таскает  их  наверх!  По  три  штуки
сразу.
     У надсмотрщика складки на лбу  двигались,  слышно  было,  как  внутри
черепа что-то скрипело. Наконец он неуверенно махнул рукой.
     -- Тут легче... Таскать нужно только до бадьи.  Без  вас  подымут.  И
вообще вылезать не надо. Тут все ночуют.
     Кивком отправил  их  к  стене,  где  ломали  камень  трое  рабов,  Те
встретили новых изумленными взглядами.  Впервые  свирепый  надсмотрщик  не
проводил новичков ударами хлыста!
     Олег привычно взялся за  деревянные  клинья,  бадья  с  водой  стояла
поблизости. Голос калики был задумчивым:
     -- Не знаю, сэр Томас...
     -- Что еще? -- спросил Томас подозрительно.
     -- Стоило ли  уезжать  от  барона  Оцета?  Та  же  ломка  камня...  А
предаваться размышлениям можно везде.
     Томас подскочил, глаза были затравленными.
     -- Сэр калика, я простой благородный рыцарь. Твои  изгаляния  мне  не
понять. Ты сразу говори, когда шутишь, а когда мне надо  сперва  сесть,  а
потом слушать.
     -- Шучу? -- удивился калика. -- Да, здесь самое место  для  шуток.  И
шутников с плетками полно.
     Весь день Томас, весь покрытый потом, несмотря на  холодный  день,  а
сверху еще и серой каменной пылью, так что был похож на человека из камня,
мрачно ворочал глыбы, затаскивал их на поддоны.  Те  поднимали  наверх,  а
Томас отправлялся за другой глыбой.
     Он  работал  один  там,  где  другие  суетились  по  трое-четверо,  и
надсмотрщик посматривал одобрительно, плетью не  порол,  разве  что  перед
обедом огрел пару раз, да и то лишь чтобы напомнить, что плеть -- вот она,
если что не так, если забудется...
     Олег откалывал глыбы. Надсмотрщик и даже розмысл  сразу  признали  за
ним умение и даже  чувство  камня,  когда  по  едва  уловимым  напряжениям
человек может сказать, как лучше колоть -- вдоль  или  поперек,  по  какой
жиле расщепится, а какую не заденет.
     Томас, улучив момент, приблизился, шепнул:
     -- Ну как?
     -- Что? -- удивился калика.
     -- Придумал, как выбраться?
     Брови калики взлетели еще выше.
     --  А  что,  будем  выбираться?..  Я  только-только  вроде  бы  начал
нащупывать путь к праведной и чистой жизни... Надо только не есть  мяса  и
молока, отказаться от растительной пищи, а также не есть мучного...
     -- Сэр калика!
     -- А на рыбу  и  все,  что  плавает,  даже  не  смотреть...  Эх,  сэр
рыцарь... Здесь нет мирской суеты, никто  не  мешает  предаваться  высоким
мыслям. Ни тебе продажных девок, ни сладкого вина, ни жареного  мяса...  с
луком... перцем... нашпигованного орехами...
     Томас шумно сглотнул слюну.
     -- Сэр калика!..
     Олег почесал голову.
     -- Впрочем, мне кажется, этот путь  к  истинно  праведной  жизни  уже
кто-то пробовал... Я даже могилку его видел. Не пути, а пророка пути... Да
и путь был похоронен с ним, ты прав. Ладно, в самом деле хочешь выбраться?
     Томас заскрипел зубами.
     -- А ты... ты уже не хочешь? Хоть  убей  меня,  хоть  растопчи,  хоть
размажь по стенам -- не пойму вас, славян. То тебе не по нраву, что  зовут
рабом божьим, гордость у него, видите ли,  играет,  как  конь  на  молодой
траве, а то готов горбатиться в рабах паршивого местного князька.
     Калика удивился:
     -- Так это ж не я горбатюсь!
     -- А кто? Ты сам-то где?
     -- Всего лишь моя бренная оболочка. Плоть, так сказать.
     -- Ах, плоть, -- процедил Томас, едва не взревев от душившей  ярости.
-- А сам ты где?
     -- А сам я мыслею растекаше по древам и миру...  возлеташе  душой  по
белу свету. В глубоком рассуждении, как обустроить Русь...
     Плеть свистнула в воздухе, Томас вздрогнул от свирепого  удара.  Кожа
лопнула, алые капли крови упали на землю, сразу свернулись в  пыли  серыми
комочками. Надсмотрщик взревел, а Томас поспешно подхватил глыбу, потащил,
покатил, спеша заполнить поддоны. Он англ,  напомнил  себе.  Не  его  дело
вмешиваться  во  внутренние  дела  других  стран.  Никто  не  спорит,  как
обустроить Британию. Сама как-то обустраивается.
     Ладно, сказал он себе люто. Когда выберемся, а выберемся обязательно,
он нещадно отомстит.  Люто  отомстит!  Всю  дорогу  будет  рассказывать  о
славных рыцарских турнирах, прекрасных дамах, молодецких ударах,  а  то  и
вовсе расскажет свою родословную, затем родословную барона Шпака, а она  у
него длиннее, чем язык его жены, а  потом,  если  калика  еще  будет  жив,
начнет перечислять всех родственников Крижаны...

     Ночью, когда невольники спали, Томас подполз к калике.
     -- Ну что, придумал, как выбраться?
     Сам еще раз оглядел отвесные стены, костры наверху, блестящие  острия
копий стражников.  Те  сидят  возле  края,  пьют,  хохочут,  швыряют  вниз
обглоданные кости. Лестницы подняты, веревки тоже. Стражи следят, чтобы  у
рабов не было лишнего клочка ткани. Умелый всегда может попытаться сплести
веревку, а терять рабов даже убитыми в назидание жалко.
     Калика лежал  на  спине,  смотрел  на  темное  звездное  небо.  Когда
заговорил, голос был мечтательным:
     -- Вранье это все...
     -- Что вранье?
     -- Что ангелы небесные прибивали серебряными  гвоздиками  небо.  Хоть
тебе и неприятно  слышать,  но  небо  было  все-таки  раньше,  чем  пришел
Христос... А старых богов с приходом любой новой веры -- сколько их  было!
-- принято объявлять демонами. Но и объявить,  что  небо  создали  демоны,
тоже не хочется... Верно?
     Томас прорычал:
     -- Сэр калика... Приедем в Британию, я тебя  сведу  с  умниками,  что
ночи напролет спорят, сколько ангелов помещается на острие иглы, был ли  у
Адама пуп...
     -- У Евы точно был, -- прервал калика, -- но если Адам в  самом  деле
жил с Евой девятьсот лет, то у нее нету... Стерся.
     Томас раздраженно отмахнулся, даже  не  желая  вдаваться  в  тонкости
славянского юмора.
     -- Как выбраться?
     Калика сожалеюще пожал плечами.
     -- Еще не передумал? Ведь все это суета сует и ничего,  окромя  суеты
житейской. В человеке нет ничего,  кроме  души.  А  о  душе-то  мы  меньше
всего... Ладно, не мешай, я буду думать.

     Ночь была на исходе, когда Томас толкнул калику.
     -- Ну, что придумал? Как будем выбираться?
     Калика вздрогнул, открыл глаза. Увидев нависшее над ним лицо  рыцаря,
разочарованно скривился, потянулся, зевнул с волчьим подвыванием  и  жутко
оскалив зубы.
     -- Ох-хо-хо... Не спится? Небось, все девки  снятся?..  Надо  смирять
свою плоть, надо... Это неплохо твой Христос придумал. Ну, не придумал, но
брать у других тоже надо умеючи, а то такого нагребешь... Знавал я  всяких
пророков... Ох-хо-хо!... Может быть, убегем завтра?.. А то  вон  уже  заря
занимается. Погоня будет, то да се...
     Томас стиснул челюсти так, что  рифленые  желваки  едва  не  прорвали
кожу.
     -- Нет.
     -- Гм... Ну да можно и сегодня. Хотя древняя мудрость гласит, что  не
надо откладывать на завтра то, что можно отложить на послезавтра...
     -- Сэр калика, в древности жили одни язычники.
     Калика лениво повернулся, постучал  костяшками  пальцев  по  каменной
стене.
     -- Сам такой, -- сообщил Томас.
     -- Ну вот, везде намеки видишь... Значит, неспроста. Я хочу  сказать,
что если выломать здесь камни...
     -- Эти не годятся, -- возразил Томас. -- Этот дурак для замка  ломает
только серые, а это в тех двух стенах...
     Калика почесался, снова лег и закрыл глаза.
     -- Как хошь, -- сказал он равнодушно.  --  Меня  как-то  меньше,  чем
тебя, волновала стена замка. Я думал, тебе  нужна  пустота,  что  за  этим
камнем...
     Томас вскочил, как подброшенный катапультой. Глаза  были  дикими.  Он
отпихнул  калику,  тот  лишь  перевалился  на  пузо,  лежал  с  задумчивым
выражением, явно мыслил.
     -- Откуда знаешь?
     -- Чую...
     -- Без магии?
     -- Ты ж без магии тоже кое-что чуешь, хоть и  с  трудом.  К  примеру,
когда надвигается черная туча, когда молнии слепят,  а  от  грома  глохнут
уши, а то и  видишь  впереди  стену  падающей  с  небес  воды,  то  можешь
догадаться, что, наверное, пойдет дождь...
     Томас все  еще  неверяще  пощупал  камень  --  тот  был  все  так  же
монолитен, темен в ночи.
     -- Ага, -- сказал он, -- ты как дятел, да? Тот  тоже  чует,  где  под
корой пустоты... Правда, он и червяков так же чует. Эти колья ты вбил?
     Он нащупал влажные деревяшки, вбитые в высверленные дырочки по  самые
уши. Кончики пальцев ощутили  напряжение  в  камне.  Разбухая,  деревянные
колышки уже напрягли жилки в камне так,  что  вот-вот  лопнут.  Стражи  не
спят, им слышен каждый  шорох.  Авось,  не  обратят  внимания,  что  треск
раздастся от этой стены. А камни лопаются всю ночь, вечером набили  кольев
много.
     -- Лежи тихо, -- шепнул калика.
     Томас услышал настойчивую нотку в голосе,  упал  ничком.  Через  пару
мгновений раздался оглушительный треск.  Камень  в  стене  качнулся.  Рабы
поблизости заворочались, застонали во сне. Томас лежал  недвижимо,  только
сердце колотилось так, что его подбрасывало. Наверху  послышались  голоса,
сверху сбросили горящий факел.
     Он ударился, рассыпая искры, Томасу чуть прижгло  голую  кожу.  Когда
снова все стихло, Томас коснулся  плеча  калики,  потряс.  Тот  вздрогнул,
посмотрел непонимающими глазами:
     -- А?.. Что?.. Сэр Томас, что стряслось?
     -- Не спи, -- прошипел Томас. -- Сон  в  родне  со  смертью...  Давай
проверять твою пустоту.
     Калика поскреб затылок.
     -- Сдается мне, что там вовсе не обязательно выход...
     -- Как это?
     -- Ну, просто пещера... А то и пещерка.
     Томас подполз к камню, ухватился, уперся. Голос его  был  тяжелым,  с
придыханием:
     -- Пусть даже норка. Я сам ее пророю дальше. Зубами,  когтями!  Когда
ждет Крижана, то стойкое британское  сердце  англа  из  племени  германцев
ничто не остановит!
     С легким скрежетом глыба поддалась по  каменному  основанию.  Изнутри
пахнуло теплом: каменная стена за день вобрала  много  солнца,  но  дальше
Томас ощутил струю холодного воздуха.
     -- Гореть мне в аду, если там не выход, -- прошептал он горячо.
     -- Выхода нет, -- прошептал калика грустно.
     Ноги Томаса примерзли к земле. В  сердце  кольнуло,  как  будто  туда
всадили нож по самую рукоятку.
     -- Знаешь точно?
     -- Ну, надежда всегда есть... Еще Гильгамеш искал выход,  а  потом  и
Аристотель, великий Пифагор искал в  математике,  а  гениальный  Гиппократ
видел в идеальном здоровье, но тоже...
     Томас заскрежетал зубами. Когда-нибудь  он  придушит  этого  философа
собственными руками.
     Ноги его исчезли в тени.  Калика  пригнулся,  пополз  за  ним.  Через
десяток саженей пустота в камне расширилась,  он  сперва  смог  встать  на
колени, затем пошел за Томасом, сильно пригнувшись. Темнота  была  полная,
он слышал впереди  только  проклятия  и  ругань  рыцаря.  Томас  торопился
выбраться, похоже, не было выступа, о который  он  бы  не  шарахнулся,  не
стесал, не закруглил, не затупил.
     Они были мокрыми от усилий, и струйка воздуха чувствовалась  сильнее.
Калика наконец дождался местечка шире, обогнал Томаса. Гора была пронизана
пустотами, как многие старые горы в этой части света  --  это  не  молодые
горы Гималаев.
     -- Постой, -- велел калика.
     -- Погоня?
     -- Не шуми.
     Томас прислушался, сказал нетерпеливо:
     -- Сэр калика, здесь только один ход. Один конец ведет вперед, другой
-- назад в каменоломню.
     Голос калики был полон ядовитого восхищения:
     -- Хотел бы я, чтобы у меня тоже все было так просто!
     -- А что не так? -- насторожился Томас.
     -- Ну... шарахнись со всей  дури  в  стенку,  перед  которой  стоишь.
Нет-нет, не поворачивайся, я же чувствую.
     Томас обиделся.
     -- Ты на что намекаешь? На меднолобость?
     -- Я даю ответ.
     В  жажде  посрамить  оппонента  Томас  повернулся,  ощупал  стену  --
гладкая, глаза не выбьет о наросты и выступы -- отступил и,  оттолкнувшись
от стены сзади, ринулся в стену.
     В плече хрустнуло, как  кнутом  стегнуло  болью.  Стена  проломилась,
Томас рухнул вместе с градом мелких камней, повис,  как  мокрое  белье  на
плетне. В голове был грохот, он расчихался  от  удушливой  пыли.  А  сзади
калика уже хлопал по плечу.
     -- Ну, хватит висеть, как убитая гадюка на ветке... Развесился!.. Мне
на ту сторону надо, а тут висят всякие...
     -- Сэр калика, -- простонал Томас, -- ты жесток.  Теперь  вижу,  куда
там всяким сарацинам перед славянами...
     Он перевалился через тонкий край, упал по ту сторону.  Пещера  --  но
здесь был слабый рассеянный свет. Далеко  вверху  Томас  разглядел  слабое
пятно.
     -- Почему я не летучая мышь? -- сказал он с досадой.
     -- Превратить? -- предложил калика.
     Томас замахал в испуге обеими руками:
     -- С тебя станется! Как я общаюсь с таким человеком?
     -- Как хошь, -- ответил калика хладнокровно, -- тогда нам  не  больше
версты по прямой.
     -- Как ворона летит?
     -- Как гадюка ползет.
     -- К зиме выйдем?
     -- К большой или к малой?
     -- А чем они различны?
     -- Малых ты несколько уже пережил, а большая наступит, когда с севера
вернется Большой Лед. Это такая льдина, верст шесть  в  высоту,  что  прет
себе и прет, стирая с лица земли леса,  холмы,  засыпая  реки,  болота,  а
потом промораживая под собой землю на версту вглубь... Аль я  тебе  о  ней
уже говорил?
     Томас шел следом, все еще натыкался на  выступы,  хоть  уже  и  реже,
немного воспрянул духом. Свет становился сильнее, а движение  воздуха  уже
чувствовалось всей кожей.
     -- Избавь меня от своих воспоминаний детства... Не знаешь,  куда  ход
выведет? Уже день, не хотелось бы вот на солнечный свет на глазах у  целой
толпы.
     -- Да брось ты!.. Не один ты голый, вон у меня как-то был козел...
     Томас фыркнул:
     -- Здесь нет достойных женщин, чтобы я прятал от них свои чресла.  Но
кроме дам здесь есть и стражи. А я только без меча чувствую себя голым.
     -- Да ладно тебе... В каменоломне уже все знакомо. И заботятся о нас.
Еду прямо на веревке опускают, как императорам.
     Свет становился ярче. Наконец блеснуло ослепительное  небо,  неровные
края скалы на выходе выглядели раскаленными. До выхода осталось не  больше
десятка саженей, но стены смыкались, обдирали плечи, бока. Томас  покрылся
липким потом от страха. Все тело кровоточило,  ссадины  саднило,  покрытые
грязью и кровью, замешанные на соленом поту.
     Он поморгал слезящимися глазами, заставляя их побыстрее привыкнуть  к
солнечному свету, осторожно выглянул.



                                 Глава 14


     Перед глазами была сухие стебли травы, ползали жуки и муравьи. Сильно
пахло клевером. Чирикали воробьи. Серые неопрятные глыбы наползали одна на
другую, как исполинские черепахи в брачный период, только что не  стонали.
Легкие ветерок посвистывал в стеблях, стряхивал перезревшие семена.
     За ноги что-то ухватило. Томас подпрыгнул от  неожиданности  и  сразу
увидел, что каменная россыпь находится неподалеку от стены  замка.  Калика
высунул голову следом, сказал саркастически:
     -- Разочарован?
     -- Ну, почему же...
     -- По роже  вижу.  Мечтал  вылезти  прямо  в  спальне  этого  ночного
дятла!.. Или хотя бы на кухне.
     Томас сказал с достоинством:
     -- Сэр калика, я нахожу эти инсвинуации в мой адрес неуместными. Если
и мечтал, то попасть в оружейную, куда утащили мой доблестный меч!
     -- Ну да, а пошто ухи  покраснели?  Да  еще  так,  что  о  них  можно
светильники возжигать. Вернемся?
     Томас спросил холодно:
     -- В каменоломню?
     -- Здесь холодно, -- объяснил Олег, -- есть нечего...  А  там  о  нас
заботились! Кормили. Работу давали... Ты  пригнись,  а  то  что-то  стражи
забегали. Ищут кого-то. Все-таки приятно,  когда  кому-то  нужен  на  этом
свете, кто-то ищет тебя... Совсем ты бесчувственный, сэр Томас!
     Томас не знал, что ответить: тон калики  был  уж  очень  серьезен,  а
славянскую душу понять трудно, лучше и не пытаться.  Зато  как  переползти
незамеченными через ров, а вода холодная и грязная, пахнет гадостно, потом
уйти в лес, что отсюда едва чернеет... Без чаши, без оружия, доспехов?
     Калика приложил ухо к земле, долго слушал, сказал удовлетворенно:
     -- Шустрый здесь народ... Уже погоня. Здесь даром хлеб не едят.
     Томас напрягся. Если люди  из  замка  пройдут  по  их  следу,  а  они
наверняка с факелами, так что не проползут, а пробегут, то двое безоружных
вряд ли устоят.
     Калика прислушивался, лицо смягчилось. Томас изнывал от нетерпения  и
тревоги. Долго не решался прервать размышления волхва, наконец заподозрил,
что тот думает не о спасении шкуры, а о спасении души, ищет новые  пути  к
Истине.
     Он проследил за его мечтательным  взглядом,  вздрогнул,  будто  сзади
пырнули шилом. Калика заслушался крохотного кузнечика, что  пиликал,  сидя
на стебельке перед его носом, свою нехитрую песенку! Кузнечик аж  трепетал
от вдохновения, верещал  счастливо  и  самозабвенно  --  наверняка  вокруг
сидят, разинув рты, зеленые кобылки, очарованные менестрелем с сяжками, --
но калика, калика! Вот и верь теперь, что ищет  пути  спасения  для  всего
человечества!
     Калика краем глаза уловил, как менялось лицо Томаса.
     -- Грубый ты человек. Душа должна раскрываться навстречу прекрасному.
     -- Сэр калика...
     -- Ладно, пойдем. Нет, поползем. Как червячки, только зад  сильно  не
вздымай, не вздымай. Вдоль стены,  сюда  не  смотрят,  а  затем  по  башне
наверх...
     -- Сэр калика, из меня плохой лазун, -- предупредил Томас. -- Мне эти
самые... убеждения мешают.
     -- Тогда ты и танцевать не умеешь? Ладно, я полезу сам, потом  затащу
тебя.
     -- Я и сам залезу, только скинь веревку.
     -- Скину, -- пообещал Олег. -- Оба конца!
     Они прокрались  под  стеной,  наверху  стражи  перекликались,  лениво
посматривали через выжженное и вытоптанное поле в  сторону  темного  леса.
Только  оттуда  может  появиться  опасность,  но   пока   одолеет   чистое
пространство, можно успеть собрать свое войско.
     Основание башни под тяжестью вдавилось в землю, хотя и  там  не  сыра
земля, а камни, скалы. Цепляясь за крохотные выступы, калика пополз вверх,
а, на взгляд  Томаса,  так  побежал  вовсе.  Неотесанные  глыбы  выступали
краями, даже не особо опытный лазун взобрался бы на самый  верх,  если  не
будет оглядываться вниз, а калика, судя по всему, мог брать призы на любой
ярмарке.

     Олег притаился за выступом, выждал, когда  страж  повернулся  спиной,
прыгнул и оглушил кулаком по голове.
     -- Снимай сапоги, -- прошептал он распростертому телу, -- и ножи  дай
сюда...
     Он торопливо сбросил веревку, выждал, пока дернули за конец, быстро и
сильно потащил наверх, перебирая руками так быстро, что Томас вынырнул над
краем стены, как пробка, выброшенная со дна моря.
     Вдвоем пробежали по верху стены, как два волка напрыгнули на  стража,
что только-только сел обедать, ободрали,  как  липку,  оставили  голого  и
связанного, зато Томас оделся и забрал оружие.
     -- В конюшню? -- предположил калика
     -- Что у тебя за страсть к конскому навозу, -- не понял Томас,  --  а
мой меч, доспехи, а сама чаша?
     -- Да ладно! Я думал, ты о них уже забыл.
     Солнце уже поднялось над башнями.  Они  быстро  спустились  на  крышу
подсобных строений, калика отыскал лаз на чердак, опустились в  темноту  и
крепкую, как рыбацкую сеть, паутину, замерли. Снизу доносился шум  прялок,
женские голоса.
     Когда глаза привыкли к темноте,  калика  прокрался  на  другой  конец
чердака. Томас путался в паутине, отплевывался, потом его едва не оставила
заикой кучка летучих мышей -- кто их только назвал мышами,  здоровые,  как
кабаны, едва не стоптали, как их крылья носят, хоть и кожаные.
     Калика  приподнял  крышку,  исчез  в  светлом  квадрате.  Томас   без
колебаний полез  следом.  Лестница  вела  в  большой  захламленный  чулан,
заставленный чуть ли не до потолка рухлядью. Томас  расчихался,  ступеньки
трещали так громко и отвратительно, что не только  сам  Томас,  но  и  его
краденые доспехи покрылись гусиной кожей.
     --  Куда  теперь?  --  спросил  калика.   Он   озирался   растерянно,
пригнувшись слегка, похожий на готового к прыжку зверя, в руке поблескивал
короткий нож из плохого железа.
     -- Я думал, -- удивился Томас, -- ты все знаешь!
     -- Тебе лучше знать как строят замки, что в них и где...
     -- Да разве это замок? Это какой-то каменный терем!
     -- Каменных теремов не бывает.  Их  тогда  зовут  уже  кремлями.  Или
кромлехами, как у вас в Британии... Интересно, правда? Ладно, потащимся по
этажам... или тут еще поверхи? Оружейная должна быть справа внизу, а покои
хозяина замка в левой башне. А чаша, скорее всего, попадет в сокровищницу.
     -- Нет, -- возразил Томас. -- Сперва она настоится  в  покоях  самого
главного мерзавца: побахвалиться должен. Знаешь, сколько наврет?
     Калика кивнул.
     -- Догадываюсь, я сам с одним таким иду...
     Он пробрался среди сундуков, скрынь и мешков к дверям. Томас, злой за
несправедливое обвинение, он в самом деле  брал  штурмом  башню  Давида  и
дрался на стенах Иерусалима, спросил язвительно:
     --  Неужто  нет  жажды  порыться?  Вдруг  да  какие  магические  вещи
отыщутся...
     -- Омниа мэа мэкум порто, -- ответил калика.
     -- Вот-вот, для таких же дьявольских заклинаний.
     Дверь заскрипела немилосердно. Похоже, властелин  замка  очень  редко
приходил в чулан. Даже если любил рыться в поисках магических вещей.
     Калика  остановился,  давая  глазам  присмотреться  к  свету.   Томас
нетерпеливо сопел в затылок, едва не слюнявил волосы. При попытке почесать
затылок калика сразу попал пальцами в его  раскрытый  рот.  Томас  гадливо
сплюнул.
     -- Ты где ими ковырялся?
     -- Все тебе скажи. Лучше не спрашивай.
     Он пробрался в дальний угол, отодвинул шкаф.  За  ним  была  потайная
дверь. Томас покачал головой. Калика знал, куда шел. Если такому учатся  в
отшельничестве, то понятно, почему в пещеры идет все больше  народу.  Если
его дядя Эдвин оставил боевого коня и меч ради вот такого умения,  то  его
причуда теперь хотя бы понятна...
     Эта комната была побольше, обставлена богато. Калика сразу прыгнул  и
прижал к стене перепуганную служанку. Томас быстро смастерил кляп,  калика
зажимал ей рот, вдвоем связали и  бросились  к  широким  дверям.  Служанка
извивалась в путах, ее тело было молодым и  зовущим,  а  глаза  возмущенно
следили за двумя сильными мужчинами. Оказывается, это  гнусная  ложь,  что
грабители жадно набрасываются на таких хорошеньких, не стоит даже морочить
себе голову, в ночных грезах воображая всякое, мир не таков,  а  настоящие
мужчины перевелись вовсе...
     Томас на ходу заглянул в шкаф  с  одеждой,  фыркнул,  чересчур  много
пестрого тряпья, вслед за каликой выскользнул за дверь. В коридоре  тускло
горели светильники, запах растопленного масла был горьковат.  Снизу  сонно
залаяла собака. Калика как огромная тень пронесся на цыпочках вдоль стены,
возле огромной  двери,  похожей  на  ворота,  остановился,  указал  Томасу
глазами.
     Они ворвались, как два быка. В просторной комнате было немало  вещей,
столов под стенами, но в самой середине стояла  кровать  с  балдахином  из
желтого шелка и с тяжелыми занавесями со всех сторон. Калика кивнул Томасу
на дальний стол, там стояла блистающая чаша, а сам бросился к постели.
     Томас поспешно отвернулся. Сердце замерло, словно вмороженное в глыбу
льда. На  глаза  навернулись  слезы.  Чаша,  сказал  он  себе  настойчиво.
Наконец-то  отыскал,  потому  и  слезы.  Слезы  благодарности  Всевышнему,
который вел, направлял его самого  и  его  руку,  как  и  все  члены.  Все
остальное тлен, в какие бы одежды ни рядилось...
     Он сорвал штору, завернул чашу,  стараясь  не  обращать  внимания  на
звуки, что доносились со стороны  постели.  Лучше  пусть  калика:  ему  не
обязательно  вызывать  врага  на  поединок,   раскланиваться,   обмениться
любезностями, соблюдать все правила вежливого обхождения с противником.
     Взгляд упал на тускло поблескивающее железо в углу. Томас подпрыгнул.
Ночной Сокол велел принести доспехи англа в свои покои! Пробовал  напялить
на свои тощие кости? И пытался поднять одной рукой его меч?
     Когда калика вернулся от постели, такой же невозмутимый, словно вылез
из-под одеяла, Томас был уже в своем доспехе. Калика затянул ему на  спине
ремни, стукнул кулаком.
     -- Вылитая перловица!.. Только перл из тебя, как из моего...
     Томас  косился  на  задернутый  занавес  постели.  Крови  оттуда   не
вытекало, но это не значило,  что  Ночной  Сокол  остался  цел.  Вместе  с
женщиной, если он допускает их в постель.
     -- Как там?
     -- Как должно, -- отозвался калика лаконично.
     -- Он... был один?
     Глаза калики  были  темно-зелеными,  словно  листья  клена,  а  голос
ровный, без эмоций:
     -- У него широкая кровать, но подушка одна. Похоже, он  не  допускает
баб в постель. Да и верно делает.
     -- Да, они все предают.
     Томас ощутил себя так, словно гора упала с плеч,  а  тяжелые  доспехи
стали невесомыми. Он не желал, напомнил себе строго, чтобы  хоть  какая-то
женщина пострадала. Даже если она делит ложе с этим  извергом.  Даже  если
она предательница. Калика  говорит,  что  они  все  предательницы,  но  не
убивать же их всех?
     Он постарался придать своему голосу сарказма:
     -- А ты так и пойдешь голым?
     -- Разве я голый? -- удивился калика.
     -- Ну, по европейским меркам.
     -- Какая в лесу Европа?
     Томас не решился напомнить, что они в замке, а не в лесу, хотя  замок
в самом деле посреди такого дремучего леса, что только  в  кошмарных  снах
видывал, а в любом лесу, росском или англском, медведь хозяин. Здесь же на
медведя похож калика. А в темноте особенно.
     Они выждали, пока  шаги  за  дверью  удалились,  --  утренняя  стража
обходила замок, -- выскользнули, на цыпочках перебежали  на  поверх  ниже.
Замок заполнялся голосами,  скрипами.  С  нижнего  этажа  потянуло  мясной
похлебкой, воздух оттуда поднимался влажный, полный запахов.
     Томас удивлялся как им удается пробираться  по  замку  незамеченными.
Если бы не отвращение калики к убийствам, которое Томас начинал понимать и
в чем-то при известных обстоятельствах разделять, то они  бы  усеяли  свой
путь трупами в лужах крови,  пробились  бы  вниз,  имея  на  пятках  толпу
размахивающей оружием стражей и  челяди,  а  во  дворе  их  бы  уже  ждали
набежавшие люди Ночного Сокола.
     А так они сумели пробраться, прячась и затаиваясь,  к  самим  входным
дверям. Лук калика все же захватил, не удержался... Со двора  в  щель  под
дверью тянуло холодным утренним воздухом.  Похоже,  за  ночь  выпал  иней.
Калика бесшумно подбежал, распахнул осторожно, поддерживая створку  снизу,
чтобы не скрипела. Томас выскользнул, остановился благоразумно. Когда дело
доходит до драки, калика хорош, еще как хорош, а если нужно  проскользнуть
незамеченным да еще по  дороге  зарезать  кого  втихую,  то  калика  вовсе
незаменим. В любом войске ему б цены не было. Знать бы,  в  каких  пещерах
этому учат...
     Выбирая тень, они от крыльца  пробежали  вдоль  каменной  стены,  при
малейшем звуке падая за бочки, телеги,  груды  корзин.  Конюшня  была  уже
близко, когда навстречу вышел, зевая и потягиваясь, огромный страж.  Глаза
его выпучились, он непонимающе уставился  на  бегущего  к  нему  рыцаря  в
блестящих доспехах и полуголого дикаря с красными волосами.
     Его рот начал раскрываться для истошного вопля, а  рука  метнулась  к
мечу. Томас с безнадежной яростью понимал, что на  крик  сбегутся,  а  тут
надо время, чтобы найти коней, оседлать, вывести, да еще как-то  пробиться
к главным воротам...
     Калика  на  бегу  взмахнул  рукой.  Послышался  глухой  стук,   страж
поперхнулся, из горла вырвалось  глухое  рокотанье.  Мгновение  он  стоял,
покачиваясь. На лбу появилось кровавое пятно, а булыжник упал под  ноги  и
покатился по плитам. Калика кивнул  Томасу,  промчался  мимо  и  пропал  в
раскрытой двери. Томас  подхватил  обмякшее  тело,  не  давая  с  грохотом
рухнуть, затащил в конюшню.
     Калика уже бегал  вдоль  конских  ясель,  выбирал.  Томас  крикнул  с
отвращением:
     -- Почему я?
     -- Железо не так пачкается.
     Томас  уложил  стража  в  канавку,  забросал  соломой.  Доспехи  были
забрызганы кровью так, словно  он  неделю  работал  на  бойне.  Похоже,  у
простолюдина столько же крови, сколько и у  благородного.  Калика  наконец
выбрал коней, быстро седлал, готовил мешки.
     Томас пучками соломы вытирал кровь, прорычал:
     -- Уже и зарезать по-человечьи не умеешь!  Чему  вас  только  учат  в
пещерах...
     Калика, не отвечая, исчез в глубине конюшни. Слышно было, как  падали
тюки сена, всхрапывали кони. Блеснул красноватый свет. Из дальнего  стойла
нерешительно выдвинулся конь, дверка была распахнута.
     Запыхавшись, калика выбежал с другой стороны. Желтая солома торчала в
рыжих всклокоченных волосах.
     -- Все! На коней и -- к воротам!
     Томас увидел, как красноватое пламя  охватывает  дальнюю  стену,  где
сена было до потолка. Немедля вскочил в седло, галопом  вынесся  во  двор.
Сонная челядь шарахнулась во все стороны. Раздались испуганные крики.
     Стражи у ворот дремали. Калика на полном скаку хладнокровно всадил  в
обоих по стреле. Томас, не слезая с седла, сбросил запоры с ворот. Раненым
стражам не до ворот, кричали и хватались за торчащие древка.
     Томас налег, ворота начали медленно отворяться. Спина его напряглась,
он  чувствовал,  как  арбалетные  стрелы  уже  прошибают  доспехи.  Калика
прогудел успокаивающе:
     -- Им пока  что  не  до  нас...  Удивляюсь,  как  можно  быть  такими
беспечными! Мало их  эта  ночная  сова  порола.  Окромя  сена,  там  полно
промасленных тряпок, да еще и бочка с дегтем почти полная. Не по-хозяйски!
     Копыта  звонко  стучали  по  замерзшей  почве.  Край  земли  озарился
оранжевым, солнце вставало медленно, неохотно. Иней  начал  исчезать,  под
конскими копытами серебристая земля почернела, обнажила грязь.
     Калика свернул с дороги в лес. Проскакали  немного,  снова  свернули,
потом сворачивали и петляли столько, что Томас уже вовсе не  соображал,  в
какую сторону едут. Наконец калика сказал с облегчением:
     -- Похоже, со следа стряхнули.
     -- Если они вообще за нами гнались, -- обронил Томас сумрачно.
     К нему снова вернулась подавленное настроение. Калика пожал плечами.
     -- Разочарован?
     -- Да нет, я думаю, им есть чем заняться.
     -- Есть.
     Томас покосился на калику. Встречный ветер трепал красные волосы,  но
на недвижимом лице не дрогнули даже ресницы. Он смотрел вперед спокойно  и
безрадостно, в отличие от молодого рыцаря не ожидая ни жар-птицы  впереди,
ни принцесс, ни сказочных богатств.
     -- Он... точно мертв?
     Калика буркнул:
     -- Увы, да.
     -- Почему увы?
     -- Один мой знакомый, мы  его  дураком  считали,  говорил,  что  убив
противника, мы проигрываем сами... Мы смеялись над ним. Лишь  в  последний
день мы увидели, насколько он прав...
     Томас раздраженно тряхнул головой
     -- Сэр калика, оставь премудрости. Если я убил в честном поединке, то
я победил, чтобы там ни возражали философы.  Хотя,  по-моему,  здесь  даже
философы не спорят. Я рад, что эта ночная ворона свое  получила.  Жаль,  я
сам не подержал его за горло! Ну ничего, в аду еще подержат.
     -- Что значит иметь всюду друзей, -- позавидовал калика.
     -- А вот эта, с лиловыми глазами... Где она, как ты думаешь?
     -- У женщин чутье, -- объяснил калика. -- Как у  зверей.  Знала,  что
сэр Томас как медведь разворотит все осиное гнездо,  побьет  ос  и  пожрет
мед... хотя какой у ос мед?.. Словом, пожрет  все,  что  найдет,  перебьет
всех, кого догонит, возьмет с собой все, что отыщет...  Потому  и  сбежала
раньше. Прихватив самое ценное.
     Томас пощупал мешок с чашей.
     -- Да?
     -- Ну, не знаю, не знаю... Может, в этой чаше не осталось святости. И
мощи. Учти, столько уже ехать с нами, да чтоб не запортиться!
     Томас встревожился, даже кровь отхлынула от лица.
     -- Сэр калика, ты не шути так страшно. Это что же,  все  мои  мучения
напрасны?
     Калика равнодушно пожал плечами.
     -- Никакое усилие на свете  не  бывает  напрасным.  Сизиф,  например,
развивал мускулатуру.

     Кони шли  резво,  день  был  сухой  и  теплый.  Томас  ехал  мрачный,
предавался размышлениям, в то время как его спутник  беспечно  посматривал
по сторонам, чесался, нетерпеливо ерзал в седле.
     -- Снова, как прежде, -- сказал вдруг Томас. Голос его  был  громким.
-- Только я и ты, сэр калика!.. Никаких баб, никакого предательства.
     -- Эт точно, -- подтвердил калика.
     -- Шахрай расписывал их красоту и прелести... А упомянуть забыл,  что
все  предательство  от  женщин!  Самсона  предала   Далила,   Геракла   --
собственная жена... Джона прелестная Ровена...
     -- Кто такая Ровена? -- полюбопытствовал Олег.
     -- Это мои соседи. Даже дома женское предательство и вероломство!
     -- Эт точно, -- снова сказал калика.
     -- Как хорошо, что с нами ее больше нет!
     -- Точно.
     -- И если встретим врага, а это точно, как ты заладил, будто попугай,
то враг будет спереди, а не за спиной.
     -- Точно, -- подтвердил калика. Добавил: -- И не внутри.
     -- И не внутри, -- сказал Томас звучно.  Потом  посмотрел  на  калику
подозрительно: что-то слишком охотно поддакивает. Явно  замыслил  какую-то
языческую пакость. И что он имел в виду под этим "внутри"?
     Укладываясь на ночь, он видел перед собой  камни,  на  таких  же  она
спала, он видел багровые угли костра, в такой же она подбрасывала веточки,
а багровое пламя подсвечивало ее лицо.
     А когда  лег  и  закрыл  глаза,  увидел  ее  лицо,  услышал  ее  чуть
хрипловатый голос. И вспоминал все, что говорила, повторял  про  себя.  Ее
слова оставляли сладость во  рту  и  легкое  кружение  в  голове,  подобно
хорошему вину, и еще оставляли  печаль,  от  которой  сжималось  сердце  и
появлялся холодок, как от льдинки.
     Она всего лишь женщина, напомнил он себе отчаянно. Они  все  предают.
Она всего  лишь  обычная  женщина,  которая  будет  кому-то  принадлежать,
которая постареет.
     Он чувствовал,  как  эти  мысли  сделали  его  слабым,  сжал  кулаки,
стараясь, чтобы калика не заметил его метаний. Но даже под плотно  сжатыми
веками ее образ жил, двигался. Да, она уже поселилась в его  мозгу,  и  он
понимал, что этот свет никогда не оставит его. Или ее. А возраст не сумеет
ее испортить. Она будет молодой и красивой вечно.



                                 Глава 15


     Утром Томас был  еще  мрачнее,  чем  в  каменоломнях.  Огрызнулся  на
калику, ударил коня. Поехал  злой,  наполненный  тяжелой  яростью.  Калика
попробовал отвлечь его на разговоры о местах, по которым  ехали,  здесь-де
проходили бесчисленные войска, рыцари древних времен, но Томас лишь угрюмо
огрызался.
     Олег с грустной насмешкой посматривал на бравого рыцаря.  Хорошо  или
плохо, что нынешнее поколение не помнит прошлого? Может быть, даже хорошо,
не висит тяжкой гирей на ногах. А вот он  не  может  забыть  их  победного
похода под началом Скифа, когда во всех землях, где они побывали, остались
не только их могильные курганы, но и дети, обычаи, слова...
     Когда он встречает слово "дон",  "дно",  то  для  него  это  скифское
"вода". На Руси сохранилось в названиях: Дон, Днестр, Донец,  Дунай,  а  в
краях, откуда скифы все же потом ушли, остались такие названия, как Лондон
-- болотная вода, Армагеддон -- река уничтожения, Аваддон -- дно,  бездна,
а уж по именам богов и героев можно заметить,  как  немало  ушло  скифских
героев в чужие мифы: скифский речной бог Посейдон у  греков  стал  могучим
морским богом, старшим братом Зевса,  сохранив,  правда,  свой  славянский
трезубец, Данаиды и в преисподней наполняют бездонную бочку  водой,  да  и
сам Плутон, владыка дна земного, носит титул Аидонея...
     А каким образом крупнейший город Финикии, основанный за четыре тысячи
лет до рождения Христа, бога, которому кланяется  Томас,  назван  Сидоном,
что означает "место для рыбной ловли"? Древний герой, рожденный  в  бочке,
которая плыла по морю, был назван Гвидоном все потому же, дескать, в воде,
как и германский Доннар, бог грома и дождя...

     К ночи выехали на излучину  небольшой  реки.  Крохотная  весь  в  три
домика спряталась в изгибе, как в раковине, отгородившись от  леса  ветхим
частоколом. Правда, через этот частокол перепрыгнет любой  волк,  а  речку
перейдет  вброд,  но  весь  как-то  защищалась  от  леса.  Или   хотя   бы
загораживала дорогу своим курам.
     Калика постучал в первый же домик, договорился о  ночлеге.  Чтобы  не
стеснять радушных хозяев, взял два матраса, набитых душистым сеном,  хотел
уйти на сеновал, но их отвели в маленькую комнатку  с  крохотным  окошком,
свободную от мебели. Когда-то здесь  жили  дети,  но  выросли,  оперились,
улетели. Хозяйка принесла ворох шкур: ночи уже были холодными.
     Томас лег сразу, отвернулся. Когда Олег заговорил с ним,  рыцарь  уже
спал или же старательно притворялся. Олег  пожал  плечами,  от  расспросов
воздержался: иногда лучше предоставить дело  времени.  Есть  такие  мудрые
слова, которые радуют и печалят одновременно: "Все проходит..."
     В полночь тревожно завыли собаки. Олег умел спать крепко, умел  спать
чутко, обычный собачий лай его бы не  разбудил.  На  этот  раз  проснулся,
очень уж жутким был вой. Ничего общего с тем брехом, когда  одна  начинает
лаять на запоздалого или подгулявшего  прохожего,  а  ей  из  солидарности
подгавкивают по всему селению.
     Донесся еще  звук,  который  заставил  насторожиться.  Птичий  щебет!
Мощный, разноголосый -- он будил его каждое утро, когда спал в лесу, поле,
в селе или на окраине города. Но чтобы в глухую полночь?
     Не зажигая света, кинулся к окну. Почему так страшно  воют  псы?  Так
бывает только перед большой бедой. Когда земля трясется в лихорадке, когда
в земной коже прорываются  гнойные  прыщи,  выплескивают  наружу  огонь  и
горящие камни, или  перед  приходом  огромной  волны,  выше  любого  леса,
которая смоет целые города, как уже бывало...
     Быстро перебрал обереги. Те молчали. Либо в самом деле нет опасности,
либо, что вернее, не могут дать те ответы, которые он не заложил в копилку
ответов заранее.
     На всякий случай высек огонь, раздул трут. И тут  увидел  такое,  что
остатки сна слетели, как клочья тумана под ударом сильного ветра. Из  всех
щелей в стенах, из пола выползали насекомые, стремглав бежали к  открытому
окну. Под окном их уже были сотни: жуки, тараканы, муравьи --  все,  забыв
вражду, карабкались к подоконнику, срывались в спешке,  падали  на  пол  и
снова ползли вверх.
     Олег разжег факел, но яркий свет не остановил насекомых, не  отогнал.
Их гнало из обжитого дома нечто более  страшное,  чем  гибель  под  ногами
огромного человека.
     -- Томас! -- рявкнул Олег яростно. -- Быстро из дома!
     Рыцарь вскочил, еще  не  проснувшись,  шарахнулся  головой  о  низкую
притолоку. Умело и витиевато выругался, лишь тогда проснулся.  Калика  уже
сгреб их вещи, прыгнул к дверям. Не  расспрашивая  --  время  будет,  если
останутся живы, -- Томас схватил свои доспехи, меч, тоже выпрыгнул следом.
     Небо было звездное, полная  луна  освещала  мир  холодным  призрачным
светом.  По  темной  земле  вроде  бы  стелилась  черная   поземка.   Ноги
подогнулись, Томас ощутил, что земля под ним  едва  заметно  дергается  из
стороны в сторону.
     -- Колдовство! -- заорал он на бегу.
     -- Бери выше! -- крикнул Олег, не поворачиваясь. -- Это волшба!
     Томас стиснул зубы, бежал за Олегом молча. Колдуны, волшебники,  маги
-- даже различать грешно, все порождение дьявола! Все надлежит  истребить,
чтобы мир был чист и светел для кротких  агнцев  истинной  веры.  Особенно
жаждется истребить сейчас, ну просто до колотья в боку, до хрипа в горле!
     -- А кони? -- крикнул он, -- Как же без коней?
     -- Как раз возле коней тебя и ждут, -- крикнул  калика  в  ответ.  --
Непонятно?
     Томасу было понятно, но только когда бросал коней, сердце всякий  раз
обливалось кровью. Он углубился за каликой в чащу, проломился через кусты,
долго бежал по жутковатым  полянам,  а  земля  все  время  дергалась,  как
пугливый конь, из темноты высовывались  жуткие  когтистые  лапы,  хватали,
из-за деревьев сверкали желтые глаза, а страшные  голоса  выли  свирепо  и
кровожадно.
     Он потерял направление, начал задыхаться,  когда  калика  перешел  на
шаг. Небо начало светлеть,  Томас  сперва  решил,  что  глаза  привыкли  к
лунному свету, но это серело небо.  К  своему  изумлению  понял,  что  они
бежали почти всю ночь. Или немалый клок ночи.
     -- Ночная Ворона? -- спросил он.
     -- Может быть, -- пришел издалека ответ. -- Но вряд ли...
     Томас сказал со злостью:
     -- Странное у тебя чувство юмора. А почему бы и Ночной  Вороне  землю
не потрясти?
     -- Извини, сэр Томас. Я думал о другом.
     -- О Высоком и Вечном?
     -- Как унести свои шкуры.
     -- Еще не унесли?
     -- Если верить оберегам...
     -- Черт бы побрал твои обереги! Уж и соврать не могут.
     Они не прошли еще и полмили, когда Томас  ощутил,  как  земля  начала
вздрагивать снова. В этот раз  дрожала  словно  бы  от  тяжелого  конского
топота. Если, конечно, еще существуют на земле кони размером со  скалы.  И
таких коней-скал, судя по земной дрожи,  двигалось  в  тяжелом  галопе  не
меньше дюжины.
     Калика снова побежал. Томас не отставал, крикнул на бегу:
     -- Лес не остановит?
     -- Таких ничто не остановит.
     -- Кто... они?
     -- Знать бы, что за силы из преисподней вызвали Тайные на этот раз.
     -- А мне бы не знать, -- крикнул Томас, от него шли клубы пара, --  и
не видеть! Что-то с каждым днем все радостнее жить...

     Лесная тропка, по которой бежали, вывела  к  стене  особенно  толстых
приземистых деревьев с опущенными до  земли  ветвями.  Когда  протиснулись
между стволов, весь дремучий лес неожиданно остался за спиной,  а  впереди
распахнулся непривычный простор. Впереди  было  чистейшее  из  всех  озер,
какие Томас только видел на своем веку. Вода была  ровной,  зеркальной,  в
ней плыли по синему небу оранжевые облака, с криками носились ласточки.
     В другое время даже у Томаса, равнодушного  к  красотам  природы,  он
чувствовал, защемило бы сердце от сказочной красоты озера с его прозрачной
водой, розовыми скалами, блестящими камнями на берегу, похожими  на  спины
неведомых зверей...
     Но в горле  хрипело,  сердце  колотилось,  выламывая  ребра.  В  боку
кололо, будто при  каждом  движении  там  шевелился,  углубляясь  в  живую
печень, острый наконечник копья. Ноги подламывались, он не понимал,  зачем
калика его тащит, зачем понукает, кричит злым сорванным голосом на ухо.
     Надо драться  до  конца,  орал  калика.  До  конца,  по  Томасу,  это
повернуться к преследователям и  вытащить  меч,  пока  может  вытащить.  И
умереть красиво, хоть никто и не  видит,  что  печалит  больше  всего.  По
калике, что Томас понимал умом, но не сердцем, надо убежать, чтобы уцелеть
и победить чуть позже...
     Чистейшая вода разлетелась под их ногами осколками  хрусталя.  Брызги
едва не зашипели на раскаленных лицах и  доспехах.  Они  неслись,  вздымая
холодную мокрую пыль, вода разлеталась с такой мощью, что бежали почти  по
сухому.
     -- Мель... -- прохрипел Томас.
     -- Дальше...
     -- За...чем...
     -- Чую...
     Они пробежали еще сотни две шагов, прежде чем вода достигала коленей.
Преодолевая  сопротивление  воды,  они  двигались  вглубь   озера.   Томас
оглядывался, выворачивая голову  на  преследователей,  как  вдруг  возглас
Олега заставил обернуться.
     В глубине озера сквозь толщу воды виднелся резной конек, какой русичи
ставят на крышах. Присмотревшись, Томас различил даже крышу. В  прозрачной
светлой воде можно было пересчитать гонту --  деревянные  дощечки,  плотно
подогнанные одна к другой внахлест,  чтобы  дождь  сбегал,  не  попадая  в
жилище...
     -- Вперед! -- потребовал Олег сорванным голосом.
     -- Это... чары?
     -- Это больше чем чары!
     Вода еще не дошла до пояса, когда Томас  увидел  впереди  обрыв,  что
уходил в темную глубину.
     -- Я не смогу плыть в доспехе!
     -- Надо...
     Томас остановился, повернулся к преследователям и с  усилием  потащил
через голову свой страшный двуручный меч. Враги  бежали  по  воде  широкой
цепью, охватывая их с боков.
     Вдруг сильная рука ухватила Томаса за плечо. Он  потерял  равновесие,
невольно сделал шаг назад, еще один и... под ногой не оказалось опоры!  Он
повалился навзничь, расплескал волны, а  когда  холодная  вода  хлынула  в
шлем, забарахтался в страхе утопнуть, как мышь  в  бочке  с  вином,  когда
рыцарь должен гибнуть в жестокой схватке в красивой позе и с именем лучшей
из женщин на замирающих устах...
     Он падал в бездну, тяжелые доспехи тянули,  как  наковальню.  Дыхание
задерживал сколько мог, но после такого бега  его  надолго  не  хватит,  и
грудь наконец взорвалась, он непроизвольно вздохнул, в рот  хлынула  вода,
он закашлялся, и понял, что умирает позорной смертью, недожив,  недолюбив,
недодравшись...
     Очнулся, когда те же руки  трясли  его  за  плечи.  Томас  закашлялся
снова, выплюнул остатки воды. Выблевался, словно с великой пьянки, подумал
вяло. Голова кружится, ноги все еще дрожат. Где он?
     Застонал, поднялся на колени. Он был в  каком-то  непривычно  светлом
помещении со стенами из свежеотесанных бревен.  Приятно  пахнет  древесной
смолой, лесным медом. Похоже на полдень летнего жаркого дня.  Доносятся  и
запахи леса, трав. Краем глаза он замечал какие-то полупрозрачные  фигуры,
что немедленно исчезали, едва он начинал всматриваться. От них шел  чистый
ясный свет.
     Томас обеими руками придержал голову, ее качает, как будяк на  ветру,
выговорил с трудом:
     -- Где я?
     Не удивился, услышав знакомый голос. Удивился бы, не услышав:
     -- Во граде Китеже, сэр рыцарь.
     Томас потряс головой, как собака, выбравшаяся из  воды.  С  него  еще
текло, но в доспехах вода не плескалось, хотя за  панцирем  что-то  слегка
щекотало,  запутавшись  в   мокрой   рубахе.   Под   ногами   была   лужа,
свежеоструганные доски приятно поскрипывали. На стыках  блестели  янтарные
капельки смолы.
     -- А как же... Мы вроде бы тонули...
     -- А мы и есть на дне озера, -- услышал хладнокровный ответ.
     Свет раздражал глаза, Томас  прикрыл  глаза  ладонью.  Полупрозрачные
фигуры одна за другой исчезли, словно растворились в слепящем свете,  зато
запахи  стали  еще  сильнее.  В  потускневшем  мире  Томас  наконец  сумел
рассмотреть свое окружение.
     Он был в  залитой  радостным  солнечным  светом  палате.  Стены  были
простые, рубленые, от  них  пахло  живицей.  Вообще  воздух,  к  удивлению
Томаса, был пропитан ароматом  березового  сока,  запахом  лесных  цветов,
клевера, будто они были не на дне, а на лесной поляне. И весь терем,  если
это был терем, выглядел так, будто его срубили только вчера.
     В палате нет окон, своды  высоки,  но  свет  льется  прямо  из  стен,
покрытых янтарными капельками, светлых. Палата  уходит  вдаль,  дверь  еле
видна, но и там светло -- без факелов, светильников.
     Калика осторожно двигался  подле  одной  из  стен,  щупал  бревна.  С
всклокоченными  рыжими  волосами,  грязный,  пахнущий  потом,   он   резко
выделялся в чистом просветленном мире. Странно, это вернуло Томаса с грани
безумия на твердый, хотя до сумасшествия чистый пол странного терема.
     -- Сэр калика... это твои штучки?
     Калика огрызнулся:
     -- Сэр Томас, разве можно быть таким подозрительным?
     -- Можно, -- ответил Томас убежденно. -- С тобой все можно.  Ты  если
правду скажешь -- все раки перемрут от свиста. Кстати, куда  девать  этого
пескарика?
     -- Положь, откуда взял.
     -- Я его...
     Он умолк на полуслове. Вокруг дальней двери вспыхнули полоски  света,
словно по ту сторону полыхал белый огонь, просачиваясь в щели. Затем  свет
померк: то ли неизвестный ушел, то ли решил пощадить гостей.  Затем  после
долгой паузы дверь распахнулась.
     Томас выпрямился, помня, что он благородный рыцарь,  умеет  и  должен
держать себя с  достоинством.  Даже  если  в  руке  не  меч,  а  маленькая
трепещущая рыбка.
     Олег впервые увидел, как надменный рыцарь шагнул вперед  и  преклонил
колено. Не перед прекрасной дамой. Перед ними остановились три  старца.  В
белых одеждах, сами белые, как голуби, с падающими на  плечи  белыми,  как
снег, волосами, длинными бородами до пояса. Даже лица  их  были  бледными,
давно не видевшими солнца.
     Олег ощутил невольную дрожь, встретившись с их глазами.  В  них  было
слишком много мудрости, а мудрость несет в себе слишком много горя.  Глаза
были понимающими, скорбными, вопрошающими в муке: а ты что-то сумел?
     -- Дивное свершилось, -- проговорил первый старец; голос был слаб, но
исполнен внутренней силы. -- Сюда нельзя  попасть  извне...  Кто  вы,  что
сумели проникнуть в наш зачарованный град?
     Томас поднялся, учтиво поклонился снова.
     -- Благородные... э-э-э... благородные! Меня зовут Томас  Мальтон  из
Гисленда, я простой странствующий рыцарь, сейчас в  своем  квесте.  Я  был
уверен, что это вы спасли нас от рук злобных врагов...
     Он с недоумением развел руками. Передний старец спросил, в  то  время
как два  других  только  изучающе  и  с  немалым  изумлением  смотрели  на
закованного в железо рыцаря:
     -- Простой не сумел бы попасть сюда.
     Томас виновато развел руками.
     -- Я, конечно, не простой, я -- благородный рыцарь, но во мне в самом
деле нет ничего необыкновенного. Ну, такого, что могло бы  отворить  чужие
двери. Гм... может быть, мой сотоварищ что-то скажет? Он может, он  многое
может.
     Взоры всех обратились на Олега. Он пристально  всмотрелся  в  старца,
сказал внезапно севшим голосом:
     -- Здравствуй... дедушка Панас.
     Старцы не удивились, это Томас даже подпрыгнул, смотрел  дико,  затем
-- подозрительно. Старец спросил колеблющимся голосом:
     -- Кто ты, идущий в волчьей шкуре?
     -- Волхв.
     -- Значит, по праву... Но даже волхв не может знать наших имен.
     Томас потрясенно смотрел  на  всегда  угрюмого  и  желчно  ироничного
калику. В зеленых  глазах  заблестели  слезы,  а  суровое  лицо  размякло,
кривилось, словно калика удерживался от плача.
     -- Да, дедушка, -- прошептал он, -- никакой волхв этого не может...
     Он упал на колени перед  старцем,  тот  медленно  опустил  ладонь  на
всклокоченные волосы, с опаской погладил рыжие, давно  не  чесаные  пряди.
Томас видел, как пальцы старца оживали, трогали голову  Олега,  опустились
ниже, ощупали лицо, глаза, брови.
     -- Олешек?
     -- Я, дедушка...
     Он уткнулся лицом в старца, сгорбился, словно пытался стать ребенком,
у которого на плечах  нет  тяжести  взрослого.  Томас  до  боли  в  сердце
сочувствовал, разрывалось сердце от желания помочь, поддержать.  У  самого
бывали страшные минуты, даже дни, когда мечтал уйти от  жестокого  мира  в
спасительное детство, когда все за тебя решают взрослые, а ты беззаботен и
весел...
     Плечи Олега тряслись. Старик гладил и гладил его по голове, перебирал
волосы. У него у самого в глазах стояли слезы, но  лицо  было  счастливое,
просветленное.
     Томас ощутил, как в глазах предательски защипало. Человеческие фигуры
расплылись. Он шмыгнул носом, глубоко вздохнул, заставляя  себя  придти  в
себя. Да и бедный пескарик хватает ртом воздух, задыхается.
     Второй из старцев сказал осторожно:
     -- Тем более дивно... Панас, ты забыл? Ни один смертный...
     Панас все  еще  гладил  коленопреклоненного  калику  по  голове.  Тот
цеплялся обеими руками за колени старца, не отпускал,  тыкался  лицом,  не
желал возвращаться в реальный мир жестокости и трудностей.
     -- Ни  один,  --  повторил  едва  слышно  старец,  которого  называли
Панасом. -- Ну и что?.. Это моя кровинка... Мое дите...
     -- Но запреты...
     -- Это мое дите, -- повторил Панас упрямо. --  Что  мне  запреты?  Он
спасался  от  каких-то  врагов.  Он  сумел...  Или  сам  город   раскрылся
навстречу?
     Томас снова ощутил на себе пронизывающие взоры старцев.  В  них  была
неведомая мощь, более властная, чем  взоры  королей  и  даже  императоров,
которых он встречал в жизни. Но в этих трех было и глубокое понимание.
     Он видел, как нехотя, с великими трудностями  калика  отдирает  себя,
словно рвет по  живому,  от  старца  Панаса.  Лицо  старика  дрогнуло,  он
мгновение удерживал внука, потом руки бессильно упали.
     Олег поднялся, и  Томас  содрогнулся.  По  щекам  калики  бежали  две
блестящие дорожки. Губы  вздрагивали.  Даже  голос  дрожал  и  прерывался,
словно после долгого плача:
     -- Деда... Я пришел, потому что увидел.  А  город  раскрылся,  потому
что... принял нас.
     Томас снова ощутил себя под перекрестьем трех  пар  испытующих  глаз.
Наконец второй старец сказал тихим голосом:
     -- Следуйте за нами. Мы отведем вас к нашим. Там послушаем...  что  в
мире сейчас.
     Они двинулись бесшумно, словно невесомые, но Томас все же  чувствовал
силу. Так двигались бы шаровые молнии, тихие и неслышимые, лишь  озаряемые
призрачным светом.
     Олег кивнул Томасу, и они пошли  следом.  Пол  под  ногами  был  сух,
никакой воды, но все  же  Томас  чувствовал,  что  они  находятся  на  дне
глубокого озера. Пахло чем-то неуловимым, но все же пахло озером.
     -- Что за город? -- спросил он шепотом Олега. -- Кто эти люди? Это  в
самом деле твой дед?
     --  Все  узнаешь,  --  шепнул  Олег   одними   губами,   взгляд   был
отсутствующий. -- Все узнаешь... От нас не будет тайн.
     Томас зябко передернул плечами.  Он  знал,  когда  раскрывают  тайны.
Когда стоишь с петлей на шее или голова на плахе, а палач  уже  замахнулся
огромным топором!
     -- На, -- сказал он и злорадно сунул калике в  ладонь  пескарика.  --
Хоть для него сделай что-нибудь хорошее.



                                 Глава 16


     Их было  целое  племя,  как  понял  потрясенный  Томас  из  короткого
рассказа Олега. В древнее-древнее время, когда и Христа  еще  не  было  --
здесь Томас всегда ощетинивался, не мог вообразить  такие  времена,  --  в
дремучем лесу жило племя невров. Жили как лесные звери. Кроме леса  ничего
не видели, считали что таков весь мир. Свою  крохотную  деревушку  считали
миром...
     Но однажды пришли враги. Тут речь калики становилась  бессвязной,  он
пытался в сложных словах и понятиях и даже на пальцах  объяснить,  что  за
враг и почему невры предпочли не драться, а уйти всем племенем  вместе  со
всей деревней на дно озера. И почему сюда.
     Когда-то в очень давшие времена два брата, Словен и  Рус,  вместе  со
своими племенами двигались на север, искали  новые  земли  для  заселения.
Добрались до озера, которое назвали Мойско. Из озера вытекала река. Волхвы
раскинули кости, глас с неба велел занять именно эти земли.
     Так и поселились у истока реки. Озеро переименовали  в  честь  дочери
Словена в Ильмень, а реку по имени сына  Словена  Волхва  назвали  Волхов.
Именем младшего сына  Словена  был  назван  городок-крепость  Волховец.  А
срубленному им большому городу дали назвали Словенск.
     Рус же поселил свое племя поблизости, у соляного колодца,  и  основал
город еще больше и краше -- город Руса. Одной из  рек,  протекающей  через
город, дал имя жены -- Порусья, а  другой  имя  своей  любимой  сестры  --
Полисть. И здесь им прошлось вести тяжелую и страшную  борьбу  с  Извечным
Злом, потому что оно пришло и сюда. Не все могут сражаться от рождения  до
старости, тем более что в старину  люди  жили  гораздо  дольше  и  воевать
приходилось неизмеримо больше.  Кое-кто  устал.  Не  мышцами,  это  быстро
проходит, но усталость души остается надолго... Так и ушли  от  борьбы  на
дно ближайшего озера с чистой водой, основали  там  град  Китеж,  незримый
мирскому глазу.
     Так и жили там -- века, тысячелетия. На поверхности возникали  другие
племена, приходили иные народы, исчезали, сменялись, уходили. Вместе  леса
стала степь, а потом снова нарос лес,  такой  же  дремучий,  как  на  себе
убедился Томас. Никто, за редким исключением, не мог попасть  в  подводный
град Китеж...
     -- Но все же есть,  --  заметил  Томас,  с  жадным  вниманием  слушая
рассказ калики. -- Большинство в звериных шкурах, как  вот  ты!  А  другие
вполне люди, как я, скажем.
     -- Хорошо, не в доспехах.
     -- Слушай, а почему в шкурах? Тоже калики?
     Им отвели небольшую комнатку, тесноватую,  но  чистую.  Кроме  стола,
двух лавок и широкого ложа ничего лишнего.  Томаса  беспокоило  отсутствие
окон, но свет шел как будто бы прямо из толстых бревен. Капельки оранжевой
смолы навыступали блестящими бусинками,  от  них  по  комнате  шел  густой
аромат. Томас потрогал пальцем, покачал головой. Все еще не застыли!
     Странно он чувствовал себя,  неловко  и  непривычно.  Как  пескарь  в
лохани с водой, куда сердобольный калика пустил плавать его пленника.  Еще
и песку насыпал, чтобы тот мог  зарыться,  ничего  не  видеть,  ничего  не
слышать. А  тут  не  спрячешься,  не  зароешься.  Или  это  отдельный  рай
маленького племени? Вечное убежище?
     Не  дожидаясь,  пока  их  участь  будет  решена,  калика  сам  что-то
прикидывал, высчитывал -- Томас видел  по  нахмуренному  лбу  друга.  Даже
решился на короткую прогулку по терему, благо им выходить  из  комнаты  не
запрещали. Беспрепятственно спустились по  деревянным,  будто  только  что
срубленным лестницам вглубь терема. Там чувствовалась сырость еще  больше,
хотя, по мнению Томаса, вода везде одинаково мокрая.
     Даже коридоры выглядели  просторными,  но  Томас  усмотрел  и  совсем
крохотные палаты, а чем ниже спускались,  тем  проходы  становились  менее
торжественными, палаты превратились в  комнаты  с  низкими  потолками,  на
поперечных балках сушилась одежка, лапти, висели ремни  и  веревки.  Внизу
пахло кожей,
     -- Еще не понял? -- спросил Олег тихо. -- Кто прибывает позже, просто
надстраивают для себя. Потому здесь такое разное.
     Томас подумал.
     -- Не  опасно?  Верхний  этаж  завалится.  Торчат,  как  скворешни  и
голубятни!
     -- Здесь нет ветра. Не треплет стужа,  зной,  не  бьют  дожди.  Здесь
вечность, Томас. Вечность.
     Томас задумался. Олег решил,  что  рыцарь  пытается  осмыслить  такое
понятие, как вечность, однако рыцарь лишь кивнул.
     -- Ты прав, в воде не рухнет. Разве  что  всплывет.  Ты  уверен,  что
Семеро Тайных сюда не доберутся?
     -- Сюда?
     -- Их мощь велика.
     Олег покачал головой.
     -- Не думаю. Есть вечные крепости, которые не одолеть.
     -- Ну, если здесь магия тоже велика...
     -- Не магия, Томас. Как есть ценности, что нерушимы... Я говорю не  о
яхонтах, рубинах, алмазах, как сам понимаешь, есть и  крепости  духа,  что
будут стоять, пока люди -- люди, а не что-то другое.
     Томас пробормотал:
     -- Что-то мудрено говоришь. А я рыцарь простой, доверчивый.
     -- Когда мы были медведями да волками,  у  нас  были  одни  ценности,
когда станем богами ну-ну, не вскидывайся как  конь!  --  пусть  не  когда
станем, а если станем, то у нас будут другие. А сейчас -- эти.
     Томас шумно поскреб голову,  став  похожим  на  мужика  из  глубинки,
озабоченного, как обустроить Русь.
     -- Все равно не понял, но  что-то  смутно  улавливаю...  Мозги  жаль,
сдвинутся. Как нам отсюда выбраться?
     -- Еще не говорил.
     Олег заметно помрачнел. Томас встревожился:
     -- Не захотят отпускать?
     -- Понимаешь, такого еще не было, чтобы кто-то  покидал  град  Китеж.
Вообще-то тайный град открывается лишь избранным. Гм, с твоей-то рожей...
     -- А что не так? -- не понял Томас.
     -- Да так... Не похож ты на тех,  кто  навеки  решил  уйти  из  этого
мира...
     -- Таких много, -- заметил Томас. --  Монастыри  растут,  как  грибы.
Увечных душ больше, чем увечных тел.
     -- Там еще ряд условий. Человек должен быть чист душой,  непорочен...
словом, замечателен во всех отношениях! Теперь  понимаешь,  почему  старцы
едва не попадали, когда увидели тебя.
     Томас огрызнулся, но выглядел польщенным:
     -- Это когда тебя узрели!.. А я  просто  ангел,  овечка.  Впрочем,  в
каждой обороне рано или поздно возникает щелочка. Так  и  в  стенах  этого
незримого града... После нашего ухода ее найдут и законопатят.
     -- Да уж после нашего ухода здесь все проверят  и  перепроверят.  Еще
одна-две такие овечки, -- и от пречистого града ничего не останется. А  то
и пойдут  гулящие  девки,  пьянки,  игра  в  карты  с  дьяволом  во  славу
Господа... Думаю, это еще не все, что ты умеешь?
     Рыцарь с достоинством выпрямился.
     -- Сэр калика! Твои языческие инсвинуации...  до  такой  степени,  до
такой... что я просто и не знаю!
     Язычник гнусно скалил зубы. Вид был хитрый. Он,  как  заметил  Томас,
быстро приходил в себя после любой беды,  а  в  завтрашний  день,  хоть  и
называл себя вперед глядящим волхвом, не особенно заглядывал.

     Вечером, так здесь это называлось, хотя Томас  не  уловил  разницы  с
утром, они предстали перед вуйком. Так именовали здесь то ли князя, то  ли
волхва, то ли и то и другое разом. Палата была низкая, по углам стояли две
широкие  печи,  а  на  полатях  лежали  ребятишки,  боязливо  разглядывали
пришельцев из  другого  мира.  У  двери  сидели  еще  трое  стариков,  все
благостные и тихие. От них струился  чистый  ровный  свет.  Белые  головы,
бороды, белая одежда, только лица темные, как кора дерева, но  и  та  чуть
побелела за тысячи лет без солнца. В одном из них Томас узнал деда Панаса,
к коленям которого припадал калика. Дед Панас смотрел на внука с  тревогой
и любовью.
     -- Так как же вы попали сюда? -- спросил вуйко.
     Это был едва ли не самый древний из старцев, но это был дуб,  который
выстаивал под грозами и молниями, один среди  поля  принимал  удары  бурь,
засухи, лютые морозы, и  заботливо  растил  под  своими  широкими  ветвями
молодняк...
     Белая, как снег, борода его была короче, чем у троих,  что  встречали
Томаса и калику, глубоко посаженные глаза смотрели не по-старчески живо  и
оценивающе. Это был вождь, который умел решать и все еще решал. И  у  него
был голос человека, который знал, на каком свете он находится.
     Томас видел, как калика тяжко вздохнул:
     --  Не  знаю...  Этим  вы  займетесь,  когда  мы  уйдем.  Нас  другое
тревожит... Как уйти так, чтобы эти степняки, обложившие  наверняка  озеро
со всех сторон, не взяли нас еще мокренькими?
     Вуйко подумал, поинтересовался:
     -- Вы все еще намерены уйти из нашего благословенного града?
     -- Кто-то заслужил отдых, -- ответил Олег,  --  а  кому-то  еще  надо
заработать.
     -- Вы знаете хоть, куда попали?
     Томас невольно двинул плечами, он не знал и боялся дознаваться --  на
христианский рай не больно похоже, а за то,  что  побывал  здесь...  может
быть, это чистилище?... как бы не пришлось на том свете горячую  сковороду
лизать.
     Калика сумрачно кивнул.
     -- Знаю.
     -- Что знаешь? -- допытывался вуйко.
     -- Может быть, лучше не говорить? -- предложил Олег.
     Белые, как иней, брови вуйко поползли вверх.
     -- Почему?
     -- Ну... я могу сказать правду.
     Старцы, что прислушивались к каждому слову, загомонили  между  собой.
Томас ощутил,  как  начал  накаляться  воздух.  На  калику  поглядывали  с
неодобрением.
     -- Говори, -- пригласил вуйко недобрым голосом.
     -- Вы те, кто когда-то были  сильны  и  отважны...  На  ваших  плечах
держалось столько, что вы наконец не смогли нести тяжесть все  матереющего
мира. И вы ушли...  ушли  в  это  тихое  обиталище,  тихую  обитель.  Там,
наверху, бушуют войны, мрут, как мухи люди, исчезают целые народы, но  что
вам до этого? Сюда не капает их кровь, сюда не падают всепрожигающие слезы
сирот, сюда не слышно крика истязаемых женщин...
     Лица всех троих темнели. Томас видел нарастающий гнев в глазах вуйко.
Дед  Панас  сделал  предостерегающий  жест,  но  калика  не  замечал,  сам
напрягся, как струна на боевом луке.
     -- Я знаю, знаю!.. Отсюда выхода нет? Ошибаетесь!
     Вуйко  сделал  глубокий  вдох,  смиряя  гнев,  вспомнил,  что  он  не
драчливый воин с верхней земли.
     -- Да?
     -- Один мой друг, Мрак, говорил, что из самого безвыходного положения
есть по крайней мере два выхода...
     Вуйко насторожился.
     -- Мрак?.. Об этом герое мне рассказывал дед.  А  тому  --  его  дед,
который однажды видел Мрака.
     Олег покосился на Томаса, сказал просто:
     -- Ты мог бы многое узнать у деда Панаса. Он тоже видел Мрака, а  тот
с друзьями походил по свету.  И  бывать  им  доводилось  глубже,  чем  дно
мелководного озера с жабами и лягушками.
     Панас приблизился к  вуйко,  шепнул  пару  слов.  Тот  застыл,  потом
перевел  изумленный  взгляд,  в  котором  была  тревога  и  недоверие,  на
смиренного калику, в котором сейчас как раз смирения  не  было,  а  только
печаль и глубокое сочувствие.
     -- Ты... из Первых?
     Олег покачал головой.
     -- Я из тех, кто все еще  не  уходит.  Ни  в  подводный  град,  ни  в
подземный, ни в пьянство, ни даже в разгул и  хмельных  баб.  Как  и  этот
молодой рыцарь, что тоже тащит на своих плечах тяжесть, которую мог бы  не
тащить. Он богат и знатен, мог бы лежать на печи...  если  у  англов  есть
печи, пить и таскать дворовых девок на сеновал...  Нет,  вуйко,  никто  ни
слова упрека. Вы сделали все, что могли, а могли очень  много.  Теперь  вы
ушли из нашего мира...
     -- Мир грязен и жесток, -- сказал вуйко горячо.
     -- Мир... Ладно, не  стоит  о  том,  каков  мир.  Уйдя  из  мира,  вы
придумали себе оправдание. А ведь вы не нуждаетесь в оправдании! Вы герои,
которые всю жизнь, а она была не короткой, дрались за Правду. А теперь  вы
отдыхаете...
     Голос вуйко прогремел, как гром:
     -- Мы не отдыхаем! Мы живем праведно, живем по-настоящему!..  А  весь
остальной мир, погрязший в грехе и разврате,  утонувший  в  крови,  должен
быть уничтожен богами!.. Только  мы,  единственные  избранные,  выйдем  на
очищенную землю, и воцарятся вечный мир и счастье!
     В зале нарастал  радостный  гул.  Глаза  сверкали  фанатичным  огнем.
Старцы вздымали костлявые руки, потрясали кулаками.
     Олег вздохнул, повернулся к двери.
     -- Ну, мы пошли?
     Вуйко вперил в него глаза, что налились кровью.
     -- Куда?
     -- Очищать землю от мерзостей.
     -- Вы... ничтожные... ставите себя наравне с богами?
     Олег печально развел руками.
     -- Боги поручили эту землю нам, людям. Можно всю жизнь надеяться, что
явятся боги и уберут за нами горы навоза, грязи и мусора,  но  если  будем
этого ждать всерьез, то нам и нашим внукам придется жить в этом навозе.  И
в конце концов либо жрать его, либо захлебнуться в нем.
     Вуйко молчал долго. Тишина была мертвой, даже запахи свежей древесины
исчезли. Дед Панас подавал калике какие-то  знаки.  Наконец  вуйко  поднял
голову.
     -- Ждите в своей комнате. К утру мы решим вашу... участь.

     Томас вздрогнул, когда сильная рука выдернула его из сна.
     -- Что?.. Яра нашлась?
     -- Какая, к дьяволу  Яра,  --  сказал  грубый  голос  с  досадой.  --
Вставай, разлежался!
     Томас сел, протер кулаками глаза. От бревен струился все тот же свет,
здесь день не отличить от ночи, но спать  хотелось  немилосердно.  Калика,
одетый и с посохом в руках, смотрел на него сердито и требовательно.
     -- Куда в тебя столько сна влезает?
     -- Не больше трех часов за двое суток! -- поклялся Томас с чувством.
     -- Ого, это ж можно лопнуть.
     Томас быстро оделся, влез в железо, а калика затянул ремни  сзади  на
его доспехе. Томас нахлобучил шлем, быстрым взглядом отыскал перевязь. Меч
стоял в углу, ножны  тускло  поблескивали.  Рукоять  горела,  просилась  в
ладонь.
     Калика был хмур, лицо побледнело и вытянулось. Он выглядел так, будто
не ложился вовсе.
     -- А нас выпустят? -- спросил Томас осторожно.
     -- Да.
     -- Ты... уверен?
     -- Надеюсь.
     -- Сэр калика, но вчера они говорили, что...
     -- Мы за ночь о многом переговорили, -- оборвал калика. --  О  смысле
жизни, великих ценностях, высоком и вечном, словом, о разном, о чем  редко
говорят в обыденной жизни. А сейчас мы просто уходим в мирской мир.
     -- Может быть, надо попрощаться, как-то поблагодарить?
     -- Не надо, -- остановил калика. -- Не надо. Я уже попрощался.
     В его  словах  была  недоговоренность.  Томас  насторожился.  Похоже,
разговор о высоком не был легким. И отпустили без  охоты,  если  никто  не
вышел проводить. Ведь не каждый день из их благостного мира человек уходит
наверх, к солнцу, в мир крови и смерти!
     Они вышли в сени, а  затем  калика  просто  открыл  дверь  и  шагнул.
Впереди было песчаное дно, торчали редкие  водяные  травинки.  Серебристые
рыбки метнулись в разные стороны. Томас поспешно набрал в  грудь  воздуха,
ступил следом. Холодная вода обожгла, ноги оторвались от земли. Он ощутил,
что  медленно  взлетает,  парит  над  песчаным  дном,  где   в   состоянии
рассмотреть мелкую гальку, зарывшихся пескарей, заблудившегося рака...
     Затем рука схватила его за голову, потащила. Грудь  начала  судорожно
дергаться, спертый воздух душил изнутри.  Томас  запоздало  понял,  что  в
доспехах не поплаваешь, но калика помнит, тащит, как акула, к поверхности,
хотя какие тут акулы, тут и щук, наверное, нет...
     Голова Томаса выскочила наверх, он судорожно хватил свежего  воздуха,
снова скрылся под водой. Руки калики тащили, подталкивали,  наконец  Томас
ощутил под ногами дно. Встал, воды оказалось по плечи.
     Калика с шумом вынырнул рядом.
     -- Ну и конь!.. Что в тебе  такое  тяжелое,  Томас?  Ты  перегрузился
ужином и с тех пор никуда не ходил?
     -- Рука у меня тяжелая, -- предупредил Томас мрачно.  Вода  текла  из
доспехов тонкими струйками, он был похож на фонтан  в  саду  венецианского
дожа. -- А где... погоня?
     -- Из Китежа погони не будет.
     -- А те, что землю трясли?
     -- Сплюнь, -- посоветовал калика тревожно. -- Могли  решить,  что  мы
утонули... но тогда искали бы трупы, их хозяевам нужны  доказательства,  а
еще пуще чаша, или же вернулись за подмогой.
     Томас оглянулся на середину озера.
     -- Думаешь, потревожат старцев? Неловко, мы на них беду накликали.
     -- Не думаю. Град Китеж сами боги не возьмут,  не  по  зубам.  Только
сами китежане могут выйти, по своей воле.
     К берегу брели долго, одолевая сопротивление  воды.  Промокший  Томас
начал стучать зубами. Кристально чистая  вода  была  к  тому  же  ледяная.
Осенью, да еще поутру, в любом озере вода любого сведет корчами, а тут еще
бьющие ключи!
     -- Надо было остаться... -- прошептал он синими губами.
     -- Надолго?
     -- А что, -- огрызнулся Томас, -- думаешь, не усидел бы?
     -- Да нет, они сами не усидят вечно. Однажды целое племя невров  ушло
в глубокие леса, чтобы там жить вдали от людских свар, войн...
     -- Ну-ну!
     Олег вздохнул.
     -- Тысячи лет так жили, но когда разгорелась самая страшная битва  со
Злом, они вышли. Они знали, что погибнут, но все же вышли.
     Томас оглянулся на ровную гладь озера. Носились стрекозы с  радужными
крылышками, жуки-плавунцы стремительно скользили по гладкой  пленке  воды,
красиво  огибали  торчащие  кувшинки,  распластанные  листья,  толстые   и
мясистые.
     На лице Томаса было сомнение. Вряд ли такие благостные старцы выйдут.
Разве что их дети, ведь там видел мужиков  и  помоложе.  Они  не  стареют,
иначе без войн и болезней друг
     на друге бы сидели. А дети не растут, сотни лет в детских рубашках...
     Он содрогнулся.
     -- И долго бы мы ждали?
     Олег наморщил лоб, подвигал губами, почесал в затылке.
     -- Не думаю. Люди есть люди. Долго не усидят. Даже  на  самом  лучшем
месте.
     -- Ну-ну?
     -- Так все одно вылезут на солнышко через тыщу-другую годков. А то  и
на год-два раньше.
     Томас буркнул:
     -- Благодарю покорно. Моя Крижана успеет состариться, а женщины этого
боятся больше всего. К тому же мне осталось всего недельку,  чтобы  успеть
до ее замужества.
     Он поспешил вверх по берегу. Мешок успокаивающе колотил по спине.



                               ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

                                 Глава 1


     С редких полей, которые они встречали  в  пути,  спешили  до  холодов
убрать все, вплоть до соломы. Начнутся дожди, будет сосать  под  ложечкой,
что то не успел, то не сделал, то пропало... Кто убрал, потянулся в лес по
рыжики да ягоды. Если первую землянику по обычаю -- детям, то за брусникой
и  клюквой  выезжают  на  лошадях,  возвращаются   с   десятками   доверху
загруженных плетеных  корзин.  Малину  и  смородину  собирали  еще  летом,
попутно со жнивьем
     Томас видел, как спешили  до  прихода  дождей  выдергать  и  обрезать
репчатый лук и чеснок. А в дожди можно  будет  дергать  репу,  капуста  же
может простоять до самых заморозков. Томас вспомнил, с каким  наслаждением
грыз капустные кочерыжки, зажмурился, во рту появилась сладкая слюна.
     К какой деревушке ни подходили, слышали стук молотильных цепов, пахло
дымом овинных теплинок. Стога огораживали, а скот пускали пастись уже и на
поля. Пастухи,  как  понял  Томас,  свое  отработали,  понадобятся  только
весной, не раньше. На полях уже всяк за своим скотом присмотрит.
     Кое-где пахали зябь. Женщины поднимали лен,  ставили  торчком,  пусть
сохнет, потом свяжут в большие тюки, уберут под крышу.
     С первым морозом, как помнил Томас  по  своему  хозяйству,  и  здесь,
чтобы сохранить сено, будут  резать  лишних  овец,  коз,  телят,  баранов.
Останется до весны только то, что отобрано на  завод,  на  племя.  Молодым
петухам рубят головы, те бегают по дворам, разбрызгивая кровь...
     Замков  и  городищ  избегали,  двигались   большей   частью   лесными
тропинками, пробирались  по  опушкам  леса.  За  едой  заходили  только  в
маленькие веси, да и то большей частью питались сбитыми с  веток  птицами,
зайцами. Калика дважды подстреливал молоденьких кабанчиков, умело  пек  на
раскаленных камнях, сдабривал лесными грушами и  яблоками,  поливал  соком
малины и других лесных ягод. Получалось так вкусно, что  Томас  уже  и  не
знал, чему святой отшельник учился в пещерах усерднее: поклонялся  дьяволу
или  пробовал  поочередно  рецепты  древних   язычников,   что   славились
отвратительными оргиями чревоугодия.
     Они шли по широкой лесной дороге,  залитой  ярким  солнечным  светом,
когда сверху с деревьев прыгнули дюжие, как медведи люди. Томаса и  калику
мгновенно вжали лицами в нагретую солнцем землю, заломили руки  за  спину.
Томас орал и ругался, но ему позволили встать уже со связанными за  спиной
руками.
     Двое подобрали мешки пленников, остальные стояли наготове с  оружием.
То ли это были не разбойники, то ли у разбойников был лютый вожак, который
требовал дисциплины.
     Подошел рослый немолодой воин -- калика определил в нем  воеводу,  --
сорвал с рыцаря шлем. Мгновение смотрел в лицо  Томаса  такими  же  синими
злыми глазами.
     -- Мы не жалуем бродяг... Впрочем, на  княжей  каменоломне  еще  есть
места.
     Томас  едва  удержался  от  бессильных  проклятий.  Рядом  послышался
гнусный смешок человека, у которого было очень странное чувство смешного.

     Их увезли, перебросив, как мешки с тряпьем,  через  крупы  коней.  По
поведению и разговорам Томас понял, что замок не близко,  а  люди  хозяина
забрались далековато. Возможно, залезают даже в чужие владения. Хорошо бы,
если бы местный владетель не щелкал хлебалом, как очень сложно  выражается
калика, а снарядил погоню, отбил бы пленников...
     Он вздохнул. От тряски мысли путаются, иначе не стал бы мечтать,  как
слабая женщина, что кто-то придет и спасет. Настоящий англ верит только  в
свои силы. Ну и в Христа, конечно. Точнее, в Пресвятую Деву. Если сам себе
не поможешь, то кто еще?
     Когда выехали из леса, открылась широкая долина, а в ней  на  высокой
скале высился мощный замок из белого камня. Единственная  дорога  шла  над
краем пропасти, извиваясь в опасной близости от высоких стен. Оттуда могли
сбивать всадников не только стрелами, но даже камнями и бревнами.
     Воевода поравнялся с пленниками. Конь под ним был крепкий,  жилистый,
с горячими живыми глазами. Он нервно перебирал ногами, просился в галоп.
     --  Взгляни,  --  предложил  воевода,  в  голосе  была  гордость.  --
Соколиное гнездо!..
     -- Только живут в нем вороны, -- прохрипел Томас.
     Воевода с силой, но без злобы ударил его по лицу. Томас сплюнул кровь
с рассеченной губы на роскошный сапог врага.
     -- Здесь живет сокол,  --  повторил  воевода  громче.  --  Со  своими
соколятами. Это наш князь -- пан Кичинский. Но ты увидел этот замок первый
раз и... последний. Из темницы, что глубоко  под  замком,  не  видно  даже
решетки на двери.
     Томас снова сплюнул соленое, молчал. Тоска, что  не  покидала  с  той
минуты, как попали к  плен  к  Ночной  Вороне,  что  тоже  именовала  себя
Соколом, начала разъедать уже не только душу, но и кости. Даже показалось,
что пришло заслуженное  наказание.  Он,  вспылив  из-за  пустяка,  оставил
Шахраю  доверившуюся  ему  женщину.  Это   великий   грех   --   предавать
доверившихся тебе, небо должно покарать  нечестивца.  Вот  оно  и  карает,
нечего роптать, надо наказание принимать как заслуженное...
     "Даже смиренно, как  сказал  бы  калика,"--  напомнил  Томас  себе  с
сердитой издевкой.-- "Этого калику не  поймешь.  О  смирении  да  умалении
почище их войскового капеллана может поговорить,  а  сам  то  человека  по
стене размажет, то жрет, как лесной кабан, то с  налитыми  кровью  глазами
всех девственниц племени под себя гребет, никогда не прощу ему того заезда
на Змее к половцам..."
     Он слышал, как копыта застучали по камню, заскрипел  подъемный  мост,
послышались голоса.
     Их сбросили с коней на каменные плиты. Томас больно ударился  плечом,
зло скрипнул зубами. Все герои, когда стоят над человеком, у которого руки
скручены за спиной.
     Они  с  каликой  оказались  в  центре  широкого  круга.  Их  окружали
вооруженные люди, ухмылялись. С десяток копий были направлены  остриями  в
их сторону. За спинами людей высилась стена замка. Узкие окна были надежно
забраны  железными  решетками,  глыбы  выглядели  как  выкованные  тяжелым
молотом. От стен веяло мощью, уверенностью и подозрительностью ко  всякому
входящему.
     Со ступенек легко сбежал рослый  человек  с  нервным  лицом  и  тонко
сжатыми губами. Он был одет в  коричневый  кафтан,  коричневые  портки,  а
коричневый цвет, как помнил  Томас,  во  всей  Европе  считался  признаком
честности, добропорядочности, здоровья и  здравомыслия.  Его  предпочитали
умудренные жизнью рыцари, удалившиеся от битв, каким был его  дядя  Эдвин,
почтенные отцы семейств, уважаемые отцы города...
     -- Пан Кичинский!.. Пан Кичинский!
     Перед человеком в коричневом быстро расступились.  В  глаза  смотрели
восхищенно и преданно. Томас понял, что это и есть князь, хозяин  замка  и
окрестных владений. И к тому же это человек, которому служат не из  страха
или подачек с хозяйского стола, а всей душой и телом.
     Надежда затрепетала у Томаса в сердце, а  человек  встал  перед  ним,
пытливо взглянул в  глаза.  Глаза  у  пана  Кичинского  были  острые,  как
наконечники стрел, и блеск был тот же, что на закаленной стали.
     Мгновение смотрел в лицо рыцаря, глаза словно смотрели прямо в  душу,
он все, казалось бы, разом понял, охватил, почувствовал, а когда разомкнул
губы, голос был полон удовлетворения:
     -- Давно жидов не тряс...
     Томас шатнулся, будто его лягнул подкованный слон.
     -- Но мы вовсе не иудеи!
     -- Все вы так говорите, -- сообщил пан Кичинский. --  В  темницу  их!
Нет, сперва к мяснику. Пусть потешится, а мы их послушаем.
     Ошеломленных, их потащили через двор к  замку.  Справа  от  входа  на
крыльцо  виднелась  массивная  дверь  в  подвал  --  окованная   железными
полосами. Возле нее  стояли  два  могучих  стража.  Пленников  держали  за
связанные руки, пока старший страж гремел железом, перебирал ключи.
     Наконец дверь натужно подалась. Томас ожидал,  что  пахнет  могильным
холодом, подвалы здесь пообещали глубокие, но воздух был сухим и  горячим,
в нем ясно слышался запах гари и паленого человеческого  мяса.  Волосы  на
затылке Томаса зашевелились -- из глубины подвала пахло свежей кровью.
     Придерживая за связанные руки, их свели по каменным стертым  ступеням
вниз. Это был выдолбленный в сплошной  скале  каменный  мешок  с  неровным
полом и скошенными стенами.  В  углу  полыхали  угли  в  большой  жаровне.
Грузный мужик, прикрытый одним кожаным передником, неспешно  помешивал  их
раскаленной кочергой. Распаренное красное лицо лоснилось от пота,  крупные
мутные капли сбегали по  груди,  плечам.  За  его  спиной  на  стене  были
развешаны щипцы для вырывания мяса, крючья, пилки.
     Сверху послышались  шаги.  Пан  Кичинский  спустился,  сопровождаемый
двумя звероватыми стражами. Томаса и Олега приковали  к  стене,  там  были
толстые цепи и многое другое, что пока  пану  Кичинскому  не  требовалось.
Томас попробовал напрячь мускулы,  но  проще  легкой  мошке  вырваться  из
паутины матерого паука, чем бедному еврею из рук пана Кичинского.
     Палач  поклонился  хозяину,  пошевелил  угли.  На  жаровне  вспыхнули
крохотные багровые язычки. Железный прут начал наливаться багровым, словно
заполнялся свежей кровью жертв.
     Томас передернул  плечами.  Глаза  его  не  отрывались  от  пылающего
железа.
     -- Разве мы похожи на иудеев?
     Кичинский захохотал:
     -- А жиды пошли разные! Есть и такие, как ты:  белобрысые  и  даже  с
голубыми глазами. Эти гады самые опасные!
     Томас воскликнул:
     -- Но я -- рыцарь! Где ты видывал, чтобы иудея принимали в рыцари?
     Пан Кичинский задумался. Потом махнул рукой.
     -- Ты мог купить это благородное звание. У вас, жидов, куры денег  не
клюют. Все продаете и покупаете. Даже Христа продали. Добро б за деньги, а
то за тридцать серебреников!
     Олег предположил:
     -- Может быть, то были не иудеи? Те бы запросили  больше...  Впрочем,
они не последние дурни: он в те годы больше и не стоил. А я б и сейчас  не
дал.
     Огонь в жаровне разгорался ярче.  На  лбу  Томаса  выступили  крупные
капли пота. Дрогнувшим голосом предложил:
     -- А как начет поединка? Иудеи, как известно,  трусливая  нация.  Они
драться не любят и не умеют. Я с оружием в руках докажу, что не иудей!
     Пан Кичинский морщил лоб, взвешивал такую возможность. Развел руками:
     -- Они, с их деньгами, предпочитают драться чужими руками. А  сами  в
сторонке. Мы бьемся за их  интересы,  порой  того  не  замечая.  Но  когда
прижмет, когда не будет другого выхода, думаю, иудей будет драться не хуже
любого рыцаря. А то и лучше!
     -- Почему же? -- вздыбился оскорбленный рыцарь.
     -- Из трусости, -- пояснил пан Кичинский любезно. -- Вы  так  боитесь
быть побитыми, что дни и ночи можете  проводить  в  зале  для  упражнений.
Можете научиться драться так, что никакой рыцарь не выстоит!
     Томас попробовал зайти с другого конца:
     -- Но зачем бы мы явились лазутчиками?
     -- А вы, проклятые жиды, мечтаете о восстановлении вашего Израиля!  И
все делаете, чтобы восстановить царство жидов, а потом еще и накинуть ярмо
на все другие народы. У вас как написано: вы, мол,  единственно  избранные
богом, а все остальные народы -- рабочий скот для  вас.  Только  говорящий
скот. Друг у друга вам красть нельзя, а у нас -- можно!
     -- Да, но зачем...
     -- А вы следите за теми, что вас насквозь видит  и  разоблачает!  Все
ваши хитрости рассеиваются, как дым, когда звучат слова пана Кичинского. И
вам никогда не захватить власть во всем мире, пока я на  страже  интересов
людства!
     Палач смерил взглядом могучую фигуру Томаса, затем перевел  глаза  на
калику.
     -- Каких здоровенных быков привели!..  А  у  меня  на  дыбе...  гм...
ладно...
     Томаса, что орал и сыпал руганью,  растянули  на  дыбе.  Палач  начал
поворачивать ворот. Заскрипело, натянулись ремни. Лицо Томаса побагровело,
вздулись жилы. Пан Кичинский  велел  подать  ему  стул,  из  другого  угла
принесли -- высокий, с резной спинкой  и  высокими  подлокотниками.  Страж
смахнул пепел, пан Кичинский опустился легко  и  настороженно,  готовый  в
любой миг вскочить.
     -- С какой целью, -- спросил он негромко, но властно, -- заслали  вас
в мои земли?
     -- Мы... сами... -- прохрипел Томас.
     Палач по знаку Кичинского нажал на ворот сильнее. Томас сцепил  зубы.
Пан Кичинский чуть подался вперед.
     -- Ну-ну!.. С порванными жилами ты будешь годен  разве  что  на  корм
собакам. Но сперва я еще сдеру шкуру. Медленно!.. Говори,  что  тебе  твои
верховные жиды велели сделать в моем замке?
     -- Ка...кие... жиды? -- прохрипел Томас сквозь стиснутые зубы.
     -- Пархатые! Которые хотят весь мир захватить. Думаешь,  не  знаю,  о
чем мечтаете?
     -- Ты безумец....
     Пан Кичинский откинулся на спинку  кресла,  вытянул  вперед  руку  со
стиснутым кулаком, оттопырил большой  палец.  Некоторое  время  смотрел  в
синие глаза рыцаря. Потом улыбнулся и резко повернул оттопыренным  пальцем
вниз. Пан Кичинский, как понял калика, был образованным  человеком.  Знал,
какой жест подавали римские патриции, чтобы победивший гладиатор прикончил
раненого собрата.
     Томас вскрикнул, жилы на лбу, на шее, по всему телу страшно вздулись.
Несколько мгновений слышно было надсадное сопение палача,  он  налегал  на
ворот все сильнее, изо всех сил, но рычаг  не  поддавался.  Крупные  капли
пота побежали по лицу, он напрягся так же,  как  и  Томас,  жилы  вздулись
толстые, как морские канаты.
     Пан Кичинский несколько мгновений  смотрел,  глаза  полезли  на  лоб.
Вскочил с проклятием, ухватился за ворот, вдвоем налегли всем весом.
     Послышался треск. Жилы лопались одна за другой, сухо,  как  будто  бы
пастух звучно бил кнутом, загоняя скот на  дорогу  в  село.  Палач  и  пан
Кичинский повалились на пол, барахтались, орали и ругались.
     Кичинский вскочил первым, безумным взором обвел  дыбу  и  растянутого
пленного  рыцаря.   Могучая   грудь   англа   вздымалась   часто,   словно
освобожденная от тяжести. Лицо все еще было багровым, крупные  капли  пота
стекали, оставляя мокрые дорожки. В глазах все еще было недоверие.
     Палач, стоя на коленях, заголосил жалобным плачущим голосом:
     -- Я ж говорил, менять надо жилы и ремни!.. Исхудились,  истерлись!..
Какого слизняка растянуть -- милое дело, а для этих быков надо  новенькое,
неизношенное!..
     Кичинский плюнул, резко повернулся и пошел вверх по  ступенькам.  Уже
от двери повернулся, бросил резко:
     -- Я пойду посмотрю с башни, нет ли за  этими  двумя  хвостов.  Когда
вернусь, чтоб все было готово! Даже если у него вместо жил стальная тетива
для арбалетов, чтобы они рвались, как паутина!
     Дверь за ним захлопнулась, двое стражей остались  на  ступеньках.  Их
глаза следили  за  каждым  движением  скованных  цепями  пленников.  Палач
суетливо развязывал узлы, скрепляющие  части  дыбы,  торопился,  обламывал
ногти, ругался, срезал их ножом. Новые ремни нашлись  тут  же,  он  спешно
менял истертые,  потел  от  страха,  выпученными  глазами  оглядывался  на
закрытую дверь.
     Томас следил за палачом налитыми кровью глазами. Калика не  двигался.
То ли заснул, то ли мыслил о высоком,  то  ли  полагал,  что  его  очередь
придет не скоро.
     -- Сэр калика, -- сказал Томас замученным голосом, -- а ты... в самом
деле не иудей?
     Олег очнулся, пробурчал:
     -- Теперь уже я сам в этом не уверен.
     -- Вот-вот! Этот зверь обладает таким даром убеждения, что я уже  сам
засомневался. А что, как я могу проверить, были или нет в моем роду иудеи?
Скажем, поколений пять тому?
     -- Не можешь, -- подтвердил Олег. -- Это только сами иудеи  наверняка
скажут, не замутила ли их чистопородную линию  кровь  какого-нибудь  англа
или же, упаси боже, сакса. Они все грамотные, им религия велит, а вот  ты,
который пальцев на руке не сочтешь, не сможешь.
     -- Тогда я, выходит, не иудей?
     -- Не чистокровный. Но пану Кичинскому все одно, одна капля в тебе их
крови или ведро.
     -- Гм, он оскорбляет всех неевреев, придавая такое значение одной  их
капле. Может быть, он сам иудей?
     -- Скажи ему, -- предложил Олег.
     Томас подергался в цепях.
     -- Сэр калика, я ж не сомневаюсь  в  твоей  храбрости.  Я  думаю,  ты
захочешь это доказать, сказав ему в глаза самому.
     -- Зачем доказывать, -- удивился калика, -- если ты не сомневаешься?
     Палач закончил затягивать последний  узел,  когда  дверь  с  грохотом
распахнулась. Кичинский явился в сопровождении  мрачных  молодых  стражей.
Они были в черном, угрюмые и злые. Оружием обвешались  с  головы  до  ног,
чтобы за версту было видно, что они молодые и не шибко  опытные.  Если  их
захватить, подумал Томас невольно, целый  отряд  можно  вооружить,  еще  и
останется.
     Глядя с удовлетворением, как разжигают огонь в жаровне, пан Кичинский
сам перемешал угли. Его лицо, освещенное снизу багровым светом,  выглядело
не просто жестоким, а мордой дикого зверя.
     -- Сейчас вы мне все расскажете, -- пообещал он  зловеще,  --  будете
рассказывать наперебой... Будете умолять выслушать...
     Томас с усилием повернул голову.
     -- Сэр калика... Какой сегодня день?
     -- Понедельник, а что?
     -- О Господи... Тяжко начинается неделя.
     -- Ерунда, -- прохрипел Олег. -- Все наши несчастья начались  с  того
дня, когда ты, дурень, взял с собой эту женщину...
     -- Сэр калика... Христианин должен прощать своих врагов.
     -- Ну, разве что зарубив сперва.
     -- Я не смог бы зарубить женщину, даже так подло предавшую нас.
     -- Еще бы, -- сказал Олег саркастически. -- С такими лиловыми глазами
и таким странным именем!
     Палач подошел к пленникам с  расплавленным  железом.  Пан  Кичинский,
насторожившись, спросил:
     -- С какими-такими странными?
     -- Тварь с лиловыми глазами? Ее звали Яра, я хотел бы,  чтобы  она  и
тебе встретилась!
     Кичинский смотрел на него с нехорошей улыбкой.
     -- Я бы тоже хотел... Эй, позвать сюда вещуна! Или вещунью.
     Страж выскочил опрометью, вскоре вернулся с неопрятной старухой.  Она
тряслась всем телом, ее вели под руки. Палач тем временем приложил  железо
к груди Олега. Тот стиснул зубы, зашипело, по всему  подвалу  пошел  запах
жареного мяса.
     Кичинский обернулся.
     -- Погодь, я не хочу ничего  пропустить.  Эй,  ведьма,  поищи-ка  мою
племянницу. Не найдешь -- кожу сдеру и на барабан натяну!
     Старуха начала бормотать, двигать в воздухе  руками.  Возникло  серое
облачко, к нему двигались смутные  тени.  Кичинский  от  нетерпения  начал
притоптывать, сопел зло.  Донесся  слабый  свист,  словно  они  стояли  на
высокой башне.  Кичинский  вскинул  руку,  все  замерли,  почти  перестали
дышать. Едва слышный голос сказал досадливо прямо из воздуха:
     -- Это ты, старая Ива... Что ты хочешь на этот раз?
     Кичинский сказал торопливо:
     -- Яра, дорогая! Это я, твой любящий дядя...
     -- Дядя, мне очень некогда, -- произнес  голос,  в  котором  Томас  с
бьющимся сердцем узнал голос спасенной им, а теперь уже выяснилось, что  и
не спасенной, женщины.
     -- Яра, -- сказал он умоляюще, -- ты обещала навестить меня,  но  вот
уже пять лет...
     -- Дядя, я не смогу появиться у тебя еще столько же. Я очень занята.
     Кичинский сказал печально:
     -- Столько же... Это значит, что вообще меня не увидишь. А у меня нет
наследника, все готовил для тебя...
     Томас повернул голову  к  калике,  тот  скривил  губы,  кивнул,  мол,
оказывается, еще в хорошее время попали сюда, Хуже, когда  эта  зверюка  с
лиловыми  глазами  была  бы  хозяйкой.  Дай  тебе  бог   здоровья,   лютый
князь-разбойник.
     -- Дядя, мне некогда...
     Ее голос стал отдаляться, облачко  рассеивалось  в  спертом  воздухе.
Старуху еле держали, она тряслась и пыталась опуститься на пол.  Кичинский
сказал потерянно, извиняющимся тоном:
     -- Да я что, я не хотел тебя тревожить... Знаю, ты избегаешь  меня...
Эти двое бродяг растревожили душу...
     В мертвой тишине донесся слабый возглас, затем едва слышное:
     -- Двое?.. Они кто?..
     -- Один -- калика, другой -- куча железа...
     Томас изо всех сил напрягал слух, но, как и князь, ничего не  слышал.
Старуху трясло, воздух на месте облачка чуть посерел. Кичинский заорал:
     -- Яра? Говори еще!
     Голос был едва слышен, но в нем Томас различил ликование:
     -- Дядя! Я так давно тебя не видела!.. Почему-то я так соскучилась...
Я сегодня же...
     Старуха рухнула без памяти. Голос  прервался,  облачко  растаяло  без
следа. Стражи  смотрели  на  пана  Кичинского  остолбенело.  Тот  медленно
повернулся к пленникам. Глаза вылезли на лоб, челюсть отвисла до колен.
     -- Не знаю... Не знаю, кто вы и что вы есть... но  если  моя  любимая
племянница... прибудет ко  мне...  то...  Эй,  стража!  Расковать,  одеть,
искупать, накормить, напоить, пятки почесать. Нет, сперва искупать,  потом
обедать... Для меня нет дороже гостей, чем те,  ради  которых  Яра  готова
приехать навестить своего старого дядю.



                                 Глава 2


     Прямо в пыточном подвале с них сбили железо. В баню повели под  руки,
как почетных гостей, но вооруженных стражей стало втрое больше. По  дороге
им то и дело встречались  арбалетчики,  чьи  механические  луки  уже  были
натянуты. Они провожали взглядами, словно  выбирали  места,  куда  всадить
железные стрелы.
     Томас прошептал калике:
     -- Не думал, что так повернется. Что скажем ей?
     -- "Скажем"... -- передразнил Олег. -- А если не придет?
     Томас вздрогнул, представив, что сделает с ними разъяренный князь.
     -- Не думал, что эту предательницу...  эту...  эту...  буду  ждать  с
таким нетерпением!
     Когда их, распаренных и  натертых  по-восточному  душистыми  маслами,
вынули из бани, был поздний вечер. Под стражей привели  в  главные  покои,
где пан Кичинский в честь дорогих гостей устроил пир.
     Пир  был  по-славянски  безалаберен  и  по-русски  обилен  чрезмерно.
Огромные дубовые  столы  ломились  от  яств,  напитков  и  фруктов.  Кроме
Кичинского были еще дюжины две крепких кряжистых мужиков,  больше  похожих
на дровосеков, чем на воинов, но Томас по их нарочито  ленивым  движениям,
взглядам угадывал медвежью силу и опытность профессиональных ратников.
     Никто не повел и  бровью,  завидя  их  рядом  с  Кичинским  целыми  и
невредимыми. Видать, сказал он себе, у этого князя со странностями  бывают
резкие перепады в настроении.
     Калика ел и пил вяло, лениво вслушивался в разговоры, часто впадал  в
задумчивость. Его пытались разговорить, рассказывали о  святых  местах,  а
мощах угодников, о постах и великих истязаниях плоти,  великих  аскетах  и
юродивых, что спят в дерьме, едят дерьмо и умываются  дерьмом,  тем  самым
посрамляя дьявола...
     Калика раздраженно пересел за другой край стола. Разговоры за едой  о
дерьме как-то слабо настраивали на любовь к новому  богу.  На  этом  конце
стола говорили о том, как обустроить Русь. К своему  удивлению,  Томас  не
услышал спора: звать немцев или не звать. Здесь знали точно, что немцев  и
без того на Руси под завязку, а на самом деле  они  никакие  не  немцы,  а
проклятые жиды, немцы на своей земле сидят и сами не знают, как  от  жидов
избавиться.
     -- Очень просто! -- горячился один  молодой  и  красивый  витязь.  --
Очень просто обустроить Русь и все русские земли!.. Выгнать всех немцев, а
мы все знаем, какие они немцы... Поскреби любого --  жида  найдешь,  и  на
Руси сразу все будет, и все станет хорошо!
     Ему орали подбадривающе, тянулись через стол с кубками  вина.  Калика
молча сопел и резал ножом поросенка. Томас чувствовал симпатию к  молодому
и горячему витязю. Простые и понятные решения! И пусть калика бурчит,  что
простых решений не бывает вовсе, но это он говорит от ума, а когда человек
жил по уму, а не по сердцу?
     А во главе стола пан Кичинский  ел  и  пил  за  троих,  но  умудрялся
просвещать тупого англа в запутанной славянской истории.
     -- Князьями начинается история всех славянских народов,  --  объяснял
он горячо. -- У хорватов -- пять братьев: Клюкас, Любель, Козенец,  Мухло,
Хорват. Еще, правда, две сестры: Туга и Буга. У сербов -- два брата, имена
их затерялись, вот что значит бесписьменные, у хорутан -- Борут,  у  ляхов
-- Попел, у чехов -- Чех...
     -- Погоди, -- прервал Томас. Теперь, когда владетельный князь показал
себя обычным сеньором, а у всех свои маленькие причуды, пытать  и  сдирать
шкуры с пленников --  еще  не  самое  худшее,  он  уже  не  опасался  пана
Кичинского. -- Откуда взялся какой-то Попел? У руссов -- Рус, у  чехов  --
Чех, а куда делся Лях?
     -- Увы, -- сказал пан Кичинский скорбно.  Лик  его  омрачился,  князь
уронил скупую мужскую слезу. На столе, куда она упала,  зашипело,  взвился
легкий дымок,  образовалась  оспинка.  --  Ваш  Рус  успел  побыть  князем
несколько дней перед гибелью. А Лях погиб раньше, чем одел княжью корону.
     Томас не стал доказывать, что среди англов не было Руса, спросил:
     -- Ну, а как ты думаешь начать создание всеславянской империи?
     Пан Кичинский грохнул кулаком по столу.
     -- Не создать, а восстановить! Она была от можа и до можа!
     Томас не расслышал:
     -- От можа... Это от мужика и до мужика?
     -- От моря и до моря! От гиперборейского, где только белые медведи...
бывают такие, бывают!.. и до горячего, где вода кипит у края земли. Это за
Индией, куда доходили наши предки и где создали ее храмы,  обряды,  касты,
варны и ковроткачество. Все это была Русь,  которая  распалась  на  тысячи
племен и народов. Одно племя создало Египет, другое -- гиксосов, третье --
Ассирию... Троянцы тоже были русы, да будет вам известно,  а  их  осаждали
тоже русы с примкнувшими к ним какими-то греками...  Словом,  передрались,
как у нас заведено, а всякие там дикие племена, вроде иудеев, тем временем
создали свои королевства и захватили все земли.
     -- Гм, -- сказал  Томас  озадаченно,  --  но  я  убедился,  что  Русь
все-таки есть.
     Пан Кичинский отмахнулся.
     -- Да разве это Русь? Так, ошметки.
     -- Ну, -- сказал Томас раздумчиво, -- может быть, как раз  именно  ты
сумеешь навести порядок. На Руси и в нашем сумасшедшем  мире  вообще.  Ты,
как я слышал от сэра калики, Рюрикович...
     Пан Кичинский пренебрежительно отмахнулся.
     -- Мне плевать, что мой отец князь, а мать -- хорватка.  Этому  я  не
мог ни помешать, ни помочь. Гораздо важнее, что сами  воины  меня  выбрали
гетманом! Этим я горжусь. Мне верят, за мной идут!
     Томас поднял кубок до уровня глаз.
     -- Достойно  сказано,  князь!..  Что  происхождение,  родина,  род?..
Главное, чего стоим мы как люди, как мужчины. Когда приходит испытание, за
княжескую родословную не спрячешься. Хоть мы и разные, ты  --  рус,  я  --
англ, но нет Востока и Запада нет -- что  племя,  родина,  род?  --  когда
сильный с сильным у края земли встает...
     Кичинский хмуро кивнул.
     -- Ты сказал еще лучше. Даже не верится, что это ты... Но  красиво  и
гордо сказанное не всегда верно.  Увы,  в  мире  все  больше  томасов,  не
помнящих родства. Как бы они удивились, узнав правду, что они  никакие  не
англы, а чистокровные русы!
     Томас, будучи  одним  из  этих  "томасов",  в  самом  деле  удивился,
покрутил пальцем у лба, потом приставил большой палец к  виску  и  помахал
остальными, стараясь проделать это по-благородному изящно.
     Кичинский огляделся.
     -- Время есть, ночи уже длинные.  Вам  неплохо  бы  поведать  истину,
тщательно скрываемую лютыми ненавистниками своего народа.
     -- Буду слушать, как откровение, -- пообещал Томас.
     Кичинский хлопнул в ладоши. Отрок подбежал, выслушал, исчез и  вскоре
вернулся с худым сгорбленным молодым человеком, у  которого  были  длинные
волосы, горящий взор и поджатые губы. Кичинский жестом  пригласил  его  за
стол.
     -- Это пан Валевич. Он новый отец нашей истории, потому  что  ее  всю
надо  пересматривать  заново,  переосмысливать  и  переписывать.  Враги  и
завистники слишком долго писали историю, пользуясь  неграмотностью  нашего
народа, чтобы ее можно  было  принимать  в  нынешнем  виде.  Пан  Валевич,
промочи  горло  и  поведай  нашим  гостям  правду.  Нашу  правду,   а   не
какую-нибудь там ненавистную и очерненную.
     Пан Валевич отхлебнул прямо из кувшина, Томас переглянулся с каликой,
Кичинский выгнал за другие столы расшумевшихся гуляк, и пан Валевич  начал
рассказывать страстно и горячо, словно древний  пророк,  излагающий  слово
Истины.
     Рассказ пана Валевича.
     Да будет тебе известно, благородный рыцарь,  что  русы  были  первыми
людьми на всем белом свете, которых сотворил  Господь.  Сперва  его  звали
Родом,        потом         с         годами         имя         менялось:
Род-Рода-Роде-Родве-Рохдве-Охдве-Ухты-Ухве-Яхве.  Ну,  сам  знаешь,  имена
видоизменяются до неузнаваемости. Русского Рода всегда изображали  колесом
с шестью спицами, затем шестилучевой звездой в круге, так его изображают и
сейчас. Только уже не мы.
     Так вот, первые люди жили в той узкой полоске, что  оставалась  между
двумя Льдами. Лишь  когда  Лед  начал  отступать,  русы  начали  двигаться
вослед. Понятно, не все, на старых землях  остались  их  братья,  которые,
однако, за века потеряли связи с ушедшими  племенами,  язык  изменился,  а
ввиду общего потепления на всем свете оставшиеся загорели так,  что  стали
черными, как головешки, а их золотые волосы закурчавились, как у овец.
     Лед таял, отступая, и воды набралось столько,  что  произошел  первый
потоп, когда затопило все земли возле теплых  морей  и  рек.  Так  погибли
древнейшие народы, целые страны и государства. С исчезновением  прародины,
что ушла под воду, оборвалась связь между разбредшимися в  разные  стороны
племенами. Погибли жившие до потопа великаны, хотя  одна  семья,  говорят,
сумела уцелеть на одном из плотов, погибли большие и страшные  звери,  при
поступи которых дрожала земля,  погибли  драконы,  Змеи,  смоки,  грифоны.
Правда, есть сведения, что некоторым как-то удалось спастись, но  они  уже
не хозяева земли, как  было  раньше,  а  гонимые  и  истребляемые  героями
чудовища.
     В самом лучшем месте на свете наши русы основали могучее  государство
Варнов, от нее сейчас осталась только маленькая крепость Варна. Русы-варны
открыли, как выплавлять медь, научились делать из нее как  оружие,  так  и
многие другие вещи. Они же придумали, как делать бронзу, в  то  время  как
другие племена, все еще россов, так и остались дикими. У них  были  только
каменные топоры и дубинки.
     Русы-варны  придумали  письменность,  из  которой  пошла   египетские
иероглифы и финикийский алфавит, а  именно  на  этом  алфавите  пишут  все
просвещенные европейские  страны,  в  том  числе  и  сильно  отставшие  от
Киевской Руси всякие там франки, галлы и прочие немцы.
     А потепление на свете продолжалось дальше. Хлеб уже сеяли в Швеции  и
Норвегии, в Гренландии росли пальмы, на островах в Северном  море  дрались
обезьяны и кукарекали страусы. На этих землях, где мы  сейчас,  земледелие
стало невозможным, пришлось снова вернуться к  кочевому  скотоводству.  Но
для разведения скота потребовалось гораздо больше  земли,  потому  племена
разом начали расселение. Часть ушла на Север,  заселив  попутно  Оловянные
острова, там и доныне их города Кумберленд и Стоунхендж... их уже нет? Вот
чертовы жиды, уже и там русам навредили!.. Часть заселила нынешнюю  Данию,
дав ей и само название от одного из  племен  русов-данов,  часть  заселила
великие земли по всему течении Волги. По Дону русы  сидели  и  раньше,  их
звали черными болгарами. Все  они  являются  предками  таких  племен,  как
гунны, готы, скифы, урюпинцы, ацтеки, лемки и гуцулы.
     Часть племен ушла в Среднюю Азию. Оттуда пошли  за  солнцем  прямо  в
Индию, страну чудес, дали тамошним диким племенам, которые были  одичавшей
ветвью другого племени русов, земледелие, медеплавильни, искусство езды на
колесницах -- дикие индусы до сих пор ездят на колесницах,  так  как  русы
ушли оттуда раньше, чем пересели на коней верхами, -- а  также  разделение
на варны. Таким образом чистокровные русы, будучи арийцами, оградили  себя
от хилого племени местных туземцев.
     А  тем  временем  малые  городки,  их  звали  коло,  превратились  из
маленьких крепостей, в которых не жили и лишь  хоронились  от  набегов,  в
большие, как все на Руси, города-государства. Соседние  народы,  глядя  на
высокоразвитых русов, пыталась, обезьянничая, создать свое  письмо,  таким
образом получилась мертворожденные  иероглифы,  в  то  время  как  славяне
распространяли по миру созданную их умом киммерийцу, из которой  развились
клинопись и, как я уже говорил, прафиникийское письмо...
     Когда гениальная киммерийца  сталкивалась  с  иероглифами,  возникали
всякие там санскриты, хеттское письмо, алфавиты Библоса  и  прочее-прочее,
что в подметки не  годится  прафиникийцам,  которые,  как  всем  известно,
называя себя куммерами, явились  с  острова  Бахрейн,  что  лежит  посреди
русских морей и земель, и потому есть самые что ни есть чистейшие русы!
     Да будет тебе известно, доблестный рыцарь, что именно в эту эпоху шло
развитие двух русских культовых систем:  культа  предков,  что  дало  миру
индуизм, брахманизм, буддизм, зороастризм и язычество  Киевской  Руси,  на
основе которого родились и расцвели славянские культуры греков и римлян, и
еще одного культа, не при даме будь сказано... гм... его основой  являются
тайны времен года,  цикличности  событий,  зарождения  жизни.  Этот  культ
особенно процветал  у  русов-шумеров  в  Месопотамии,  где  они  настроили
зиккураты, огромные пьедесталы для этого самого, что является их  культом,
гедонисты чертовы. А потом русы, чтобы сплотить окрестные  дикие  племена,
взялись поставить в пустыне великие пирамиды. На хрен они были кому  нужны
как  гробницы,  все  это  брехня,  главное  --   чтобы   народ   трудился,
перемешивался,   осознавал   общность,   сплачивался   в   великую   нацию
славян-хаттов. Так называли себя те народы, которых мы зовем египтянами.
     Ну, а те русы, которые строили  зиккураты  для  этих  своих  странных
культов,  двинулись  на  Восток.  Сперва  создали  мощное  государство  на
Мальдивских островах близ Индии, затем захватили  Бирму,  Парму,  Пермь  и
Филиппины со всеми островами в Тихом  океане,  высадились  на  островах  в
океане. Там они создали государства ацтеков, тольтеков, хрентеков и всяких
там инков. В Японии и доныне самый лучший  праздник  --  в  честь  высадки
арийцев-русов.
     Но вот где-то пять-семь тысяч лет тому,  а  это  пустяк  для  истории
русов, потомки русов-киммеров начали возвращаться на свою древнюю  родину.
Индия под их правлением стала цветущей  страной,  где  выросли  крупнейшие
города, где были выстроены дворцы и храмы,  туда  были  завезены  из  Руси
слоны... Словом, когда русы двинулись обратно,  а  их  и  тогда  было  как
муравьев, то началось великое столпотворение или смешение языков.  Дело  в
том, что  языками  тогда  называли  отдельные  племена  и  народы.  А  при
возвращении часть русов поперла вокруг -- с двух сторон -- Каспия, что как
раз разлился прямо на дороге, другие двинулись через  Шумер,  Месопотамию,
Малую Азию и Босфор, перемешали местных русов, уже забывших родной язык...
Слово "Месопотамия" означает "Междуречье", то  есть  смешалась  речь,  как
потом объяснили в священной книге тогда еще диких друзей степей -- кочевых
иудеев.
     Понятно, что в те времена только русы умели добывать  и  обрабатывать
металлы, ловить рыбу, выращивать благовонные  растения,  добывать  со  дня
моря жемчуг, ломать кораллы. По  достоверным  данным,  они  умели  строить
воздушные колесницы, так записано в Ведах, они  делали  железо  немыслимой
чистоты, когда еще железа не знали вовсе.
     А Палестина, где ваше крестоносное  войско  сражалось  с  сарацинами?
Три-пять  тысяч  лет  тому  русы-финикийцы  проникли  через   море   Рода,
называемое также Красным, чисто русское слово,  ибо  у  нас  все  красное:
красна девица, красно слово, красная площадь, красная ложь, ныне именуемая
дипломатией, и эти руссы построили такие русские города  как  Тир,  Сидон,
Библос, Бейрут, Пермь и другие. Они же, как и все русы, не сидят на месте,
а расширяют владения, строят колонии на берегах тогда  еще  дикой  Европы.
Там от колонистов произошли  народы,  даже  в  названии  которых  слышится
знаменитое русское Коло: сколоты, кольты, кильты, кельты,  гельты,  геллы,
галлы, готы,  баварцы  и  прочие.  Так  что  все  нынешние  народы  Европы
развились из небольших колоний русов на их берегах.
     В Аравии и во всей Ближней  Азии  жили  русские  племена,  называемые
ханаанами. Их истребляли, уводили в плен, переселяли, рассеивали, но они и
поныне живут по всей Палестине, разве что забыли свой  язык,  веру,  стали
черными и помельче.
     Четыре тысячи лет тому в славянском племени долечан сумели  добыть  и
обработать новый металл железо. Вскоре они научились  ковать  харалуг  или
харалужное железо, названное в народе булатом, в западных краях -- сталью.
Началось новое победное шествие русов,  теперь  уже  долечан,  ибо  другие
народы очень туго обучались новому, и русы в  железных  доспехах  казались
бессмертными и неуязвимыми, что нашло отражение  в  рассказах  об  Ахилле,
Зигфриде, Сослане, Батарадзе и Степане Железном.
     Три с половиной тысячи лет  тому  сдвинулось  с  места  племя  русов,
известных под именем мидийцев. Они вытеснили из  горных  долин  Курдистана
полудикие племена аланов-эллинов,  позже  названные  греками.  Те  в  свою
очередь  вторглись  в  земли  мирных  пелазгов,  живших  морским  разбоем,
разрушили их города и захватили их земли.  Но  русы-пелазги  были  намного
выше по культуре, потому греки невольно приняли их веру, язык и  культуру,
а сами пелазги стали знатью среди полудиких греков. Ну, совсем как пришлые
турки-болгары среди покоренных славян, которым они навязали даже свое имя,
свою знать и правление.
     Греки же напали на киммерийскую Трою, разрушили в десятилетней войне,
а часть троянцев со своим вождем  Энеем,  что  означает  "венет"  и  "рус"
передвинулись в Италию, где  поселились  близ  племени  славянских  племен
антов и сабинов. Блюдя чистоту крови, они взяли  в  жены  дев  из  племени
сабинов,  что  среди  не  знающих  обычаев  русов  называлось   похищением
сабинянок. Это было не похищение, а женитьба  по  древлянскому  обычаю  --
методом умыкания.
     Так что и Римская империя была создана племенем русов. Это было видно
хотя бы по тому, что, как и Русь, она была велика и обильна, но порядка  в
ней долго не было, и только пришедшие с севера свежие русы, вроде  Юстина,
Юстиниана и прочих, наводили на время порядок, а затем все гнило  снова  и
рушилось.
     Часть ильмерских племен  проживала  в  Заморье,  которое  зовется  то
Двуречьем, то Пятиречьем, то Семиречьем, в зависимости  от  того,  сколько
рек удается захватить. Это покрывает всю нынешнюю Европу. Даже сейчас  там
города с  исконно  русскими  названиями:  Венеция,  Ложди-Руссу,  Лютеция,
Берлин... Не  вскидывай  брови,  рыцарь,  ибо  Берлин  означает  по-русски
ленивого медведя. То-есть, бер ленивый. Логово бера уже  знаешь,  то  бишь
бер-логу, а герб Берлина еще  не  видел,  где  изображен  толстый  ленивый
медведь?
     В  11003  году  часть  племен,  движимая  охотой  к  перемене   мест,
свойственная русам,  о  чем  выражено  даже  в  сказке  про  Емелю-дурака,
тронулись в дальний путь на свою прародину, откуда произошли все  люди  на
свете. Шли со скотом, табунами, перемалывая по пути тех, кто не убрался  с
дороги. Конечно, это  было  счастьем  для  племен,  через  чьи  земли  они
проходили, ибо эти русы несли тем русам более высокую культуру,  учили  их
ковать железо, вышивать крестиком, варить квас  и  приносить  человеческие
жертвы не устаревшей богине воды, а более прогрессивной и нужной богине --
матери-сыра земля.
     В 11925-ом году был Великий Отход от Райской горы, ныне гора  Триглав
в Альпах, приход в долину, где жили местные племена. Взяли их жен и детей,
принесли им более высокую культуру. Там жили около ста лет.
     В 12825-м передвинулись с область Двуречья между Тиссой и Дунаем, где
в то время жили сербы-дулебы. Взяли их жен и молодых женщин,  учили  более
высокой культуре еще около ста двадцати лет.
     В это же самое  время  в  северное  причерноморье  вторглись  потомки
русов-мидийцев, уже именуемых скифами.
     В 13700-м расселились по Закарпатью, дав свое русское имя этим горам,
что звались раньше Бескидами. А уж с этих гор хлынули вниз в  долины,  дав
начало всем славянским племенам, что живут по всей Европе и Азии.  С  того
времени празднуют "красные горки" в честь  перехода  через  Бескиды,  ныне
Карпаты.
     В 14512-м Дарий Гистасп, повелитель русского царства Персии,  где  за
сотни лет обособленного развития язык россов изменился до  неузнаваемости,
вторгся с огромным  войском  в  Северное  Причерноморье,  начав  войну  со
скифами. Но в скифах осталось больше от русов, чем у  персов,  потому  они
разбили Дария наголову, тот едва успел убежать за Дунай.
     В 14850-м скифы и русы распространяют свою власть среди других племен
русов.
     В 15250-м война с племенем костобоков, коими были резко  возросшее  в
численности племя ильменских славен. Они взяли  на  вооружение  доспех  из
нашитых на кожаные панцири искусно выточенных костей и копыт коней, отчего
любой меч или сабля скользили, не причиняя вреда.
     В 15250-м поражение от союза племен  костобоков.  Уход  в  леса,  где
незаметно плодились и распространялись по всей Европе. На юге при  попытке
выхода из леса к Азовскому морю столкнулись с готами.
     В 16353-м боярин Сегень убил готского императора Германариха.  Начало
войны с готами и черными болгарами, именуемыми также гуннами.
     В 16375-м нападение союза гуннских племен. Смерть Германариха.
     В 16378-м нападение гуннов на крымских готов, а затем на придунайских
и приднестровских. Отход племен русов на реку Рейн, где  они  впоследствии
создали Германскую империю.
     Русский князь Аттила во главе русо-гуннов подчиняет себе всю  Европу.
Часть готов бежит в русские земли Дании и Скандинавии. Тамошние русы,  уже
века обходившиеся без войн, стали легкой добычей готов. Однако дикие  готы
приняли язык и более высокую культуру покоренных данов.
     Сам Аттила был из  русского  племени  урюпинцев,  настоящее  имя  его
Богдан Гатило, что означает богом данную дубину. В Европе  его  переводили
на свой лад: Бич Божий, а родня его звала Тила, Тилак, потому что  он  был
крупный, телесый, дородный. Некоторые говорят, что его имя  происходит  от
реки Волги, в нижнем течении именуемой Итиль, а его звали Итилла.  Но  так
говорят те, кто хочет доказать, что главную роль в союзе  гуннских  племен
играло племя русов,  именуемые  черными  болгарами,  хотя  на  самом  деле
верховенство принадлежало урюпинцам.
     16400-16450 года, время князей Кия, Хоря, Щека, Оря, Венда. Хорь, Щек
и Венд со своими племенами уходят на Запад с Аттилой.
     В 16430-м Кий ставит свой град на месте  древнего  города  Колограда.
Ранее он поставил город Киевец на Дунае, затем реке Рось, на  Донце  и  на
месте слияния Оки в Волгу. Уцелел только  град  на  Днепре,  став  центром
очередного собирания русских земель.
     В 16450-16470 князь Лебедин по кличке Сегень правил к Киеве. Приручил
большого Змея, который вырос, оборвал цепь  и  пожрал  находившихся  рядом
коров. Молва приписывает  ему  похищение  княжеской  дочери,  но  историки
сомневаются, разве что глупый зверь принял раздобревшую на  пышных  хлебах
дочь князя за корову.
     В 16470-16490-х правит Верен из Великоградья. Первым из  новых  русов
осело там племя Оря, но затем он  еще  дальше  на  Запад,  а  племя  Венда
осталось. После к Орю присоединились другие русы, шедшие из-за Волги.  Они
поглотили, как разлив моря, все крохотные племена,  что  мелкими  очажками
находились в Восточной Европе.
     Часть заняла земли на востоке Руси,  они  создали  хазарское  войско,
активно  участвуя  в  строительстве  Хазарского  каганата.  Сокрушительный
разгром каганата Святославом объясняется тем, что хазарское войско,  почти
полностью  состоящее  из   русов,   просто   отказалось   воевать   против
единоутробных и одноязычных братьев.
     В  16490-16500-х  князь  Сережень  основывает  постоянно  действующий
совет: "Как жить будем?" и "Как обустроить  Русь?"  Пригласил  из-за  моря
князя Трояна с дружиной и деньгами.
     В 16500-16530-х правит князь Троян, построены его знаменитые Трояновы
валы против конницы кочевников. Невероятно большой объем работ  заставляет
предположить,  что  русскими   князьями   использовался   труд   плененных
кочевников, захваченных в превентивных набегах.
     В 16530-м -- князь Всеслав. Смутное время... Стон  и  плачь  по  всем
землям, разгул лихоимства, попытки обустроить Русь иначе, справедливее.
     В 16650-м участие русов и их флота на нападении на Царьград в составе
экспедиции аваров и скифов. Захват гавани Золотой Рог.
     В 16750-17850-х уплата дани хазарам по белке с дыма.
     В 17861  году,  а  ежели  тебе,  заморский  рыцарь,  понятнее  другое
летоисчисление, которое вы ведете от рождения вашего пророка Христа, то  в
862 году князь Рюрик является на зов  Новгорода  обустроить  Русь.  Строит
крепость Ладогу. Понятнее? Тогда буду дальше говорить по вашим годам, хотя
мы умеем перечислять и годы мусульман, что считают годы от рождения своего
пророка, и урюпинцев, которые... гм...
     Словом, с 879 года княжил Олег  Вещий.  Объединяет  племена  древлян,
полян, урюпинцев и дряговичей в Киевскую  Русь,  в  отличие  от  множества
Русей:  Северной,  Червоной,  Белой,  Малой,  Тьмутараканской,  Артанской,
Западной, Паннонской и других.
     В 913-м начал княжить  Игорь  Старый.  Продолжает  политику  Олега  и
своего отца Рюрика.
     В  945-м  --  княгиня  Ольга  Прекраса.  Принимает  христианство   по
католическому обряду. Смещена в результате военного переворота своего сына
Святослава.
     В 964-м князь Святослав.
     Ну,  а  после  геройской  гибели  доблестного  Святослава   княжество
унаследовал его сын от рабыни, подло  убил  остальных  братьев,  настоящих
княжичей. Лизоблюды называют его Первоапостольным и даже Святым, хотя  это
был самый большой предатель на земле Русской. Да и что от него ждать, если
доказано, что мать его была иудейкой-шпионкой, засланной в княжеский  двор
грозного Святослава! Хоть и в виде рабыни. Но красота ее была велика, надо
признать, если мудрый Святослав не устоял  и  тем  самым  навлек  на  Русь
великие беды... Словом, это тот самый Владимир, который военной силой ввел
на Руси чуждое ей христианство!

     Когда пан Валевич умолк,  за  столом  была  еще  долго  торжественная
тишина. Кичинский поинтересовался:
     -- Ну, сэр рыцарь, теперь ты убедился в величии Руси?
     Томас потрогал голову,  вытянул  руку  и  посмотрел  на  оттопыренный
палец, трижды поплевал через плечо.
     -- Одно не понимаю, -- проговорил он ошалело.  --  Ежели  все  мы  на
свете русы, даже все слоны отсюда родом, то из-за чего деремся?
     Кичинский мягко, по-отечески улыбнулся на  эти,  наивные  заблуждения
ребенка.
     -- В том все и дело! Будь мы чужими племенами и народами, разве стали
бы воевать? С чужаками нет ничего общего, так что и спорить не из-за чего.
А вот со своими родственниками... Разве у  вас  не  бьются  особенно  люто
братья за отцовский замок? Разве сыновья короля не убивают друг друга,  не
насылают войска одно на другое даже в те дни, когда чужеземцы высаживаются
на ваши берега? Разве у вас не важнее победить или убить своего,  а  уж  с
врагом дальним как-то можно и договориться?
     Томас убито молчал. Кичинский спросил Олега:
     --  А  что  скажет  святой  калика  о  былом  величии  Великой  Руси,
прародительнице всех языков, народов, родине богов и героев?
     Олег пожал плечами.
     -- А ничо.
     -- Как? -- опешил Кичинский. -- Разве не была Русь самым  древним  на
свете государством? Разве ее разбредшиеся по свету  дети  не  дали  начало
целым народам?
     -- Ну и что?
     -- Но ведь даже эта свинья, которую ты уже доедаешь... уже вторую,  к
слову сказать, на всех  языках,  пошедших  от  русского,  все  еще  звучит
одинаково: swine -- по  вашему,  англскому,  swinne  --  по  германсмкому,
swinja -- по-хеттски, swininia -- по-скифски, swinya -- по-ассирийски,  не
говоря  уже  о  новоиспеченных  языках  Европы,  которых  уже  больше  чем
тараканов в хате смерда!
     Олег хладнокровно обгрызал остатки мяса с кости, солил обильно, снова
вгрызался. Кость трещала под зубами, сок брызгал пахучий, жирный.
     -- Ну и что? -- сказал он снова с набитым ртом.



                                 Глава 3


     Только под утро Томас попытался сомкнуть глаза, но тут дикий рев труб
заставил подскочить на роскошной постели.  Не  попадая  в  рукава  --  пан
Кичинский не дал пажа, побаивался, что рыцарь из сарацинских земель привез
нехорошие привычки, -- Томас кинулся к окну.
     В  распахнутые  ворота  замка  въезжали   всадники.   Сердце   Томаса
подпрыгнуло и остановилось в горле. Он закашлялся, ухватился за  прутья  с
такой силой, что те заскрипели в каменных гнездах.
     Впереди на великолепной  лошади  гордо  восседала  женщина  с  прямой
спиной и высокой грудью. Она ехала с непокрытой головой, что  все  еще  не
считалось непристойным в этой  стране,  не  заметившей,  что  уже  приняла
учение Христа, она смотрела  прямо  перед  собой,  конь  под  ней  ржал  и
вскидывал голову, гордился, что несет такую великолепную всадницу.
     Томас, сшибая по дороге мебель,  ринулся  к  бочке  водой,  торопливо
умылся, пригладил волосы, так и сяк всматривался в  обломок  венецианского
зеркала -- презент  пана  Кичинского.  Из  потускневшего  куска  стекла  с
серебряной подложкой на  него  растерянно  смотрело  вытянувшееся,  как  у
голодного коня, лицо молодого мужчины. Глаза чуть запали,  скулы  торчали,
выгоревшие брови то взлетали так, что прятались под светлыми  прядями,  то
опускались настолько низко, что глаза рассерженно блестели, как булавки.
     Он не помнил, как оделся, как очутился на  пять  этажей  ниже.  Дверь
метнулась навстречу, он ударился о  створки,  вылетел  на  крыльцо.  Сзади
кто-то заорал всполошенно:
     -- Ирод  сумасшедший!  Дверь  чуть  не  вынес!  Вон  на  одной  петле
болтается!
     По каменным плитам она ехала на красивом коне, вся  залитая  солнцем,
что целовало ее волосы и подсвечивало плечи так, будто за  ними  прятались
прозрачные, как у стрекоз, крылышки.
     Томас вздохнул глубоко, задержал в груди, успокаивая  тот  ураган,  в
котором металось, как воробей, сердце, очень медленно стал  спускаться  по
ступенькам.
     Ее лицо было в тени, зато он видел, что ее глаза заблестели, как  две
яркие звезды. Голос ее был ликующим от счастья:
     -- Сэр Томас!.. Я так счастлива! Я так счастлива, что ты жив!
     Она соскочила на землю, бросилась к  нему.  Томас  удивленно  вскинул
брови, проговорил холодно:
     -- Я, впрочем, тоже. Живым быть неплохо.
     Ее словно ударили по лицу.
     -- Сэр Томас... -- вскрикнула она жалобно. -- Ты все еще сердишься на
меня?
     Ее большие удивительные глаза с надеждой и отчаянием  обшаривали  его
холодное надменное лицо. Она явно ниже ростом, подумал Томас.  Или  как-то
усохла. Он воскликнул в удивлении:
     --  Я?..  За  что?..  Наоборот!  Так  давно   никто   не   набрасывал
предательскую сеть, не бил по голове...
     Большие лиловые глаза наполнились слезами.
     -- Сэр Томас... Я должна была показать, что я на их стороне!
     Томас потрогал голову, поморщился.
     -- Думаю, ты их убедила с легкостью.
     -- Сэр Томас!
     -- И с удовольствием, не так ли?
     Сзади раздался рев, грохот, звон  оружия,  топот.  Отшвырнув  Томаса,
выскочил полуодетый пан Кичинский, за ним бежали  его  бравые  стражи.  Не
останавливаясь, он сбежал вниз, подхватил Яру на руки, прижал к груди.
     Ее ноги болтались в воздухе. Томас ощутил страстное желание размазать
пана Кичинского по стене замка, а потом еще и по  всей  крепостной  стене.
Яра смеялась, обеими кулачками упиралась бравому  князю  в  грудь.  Он  то
отстранял ее и всматривался жадно и неверяще, то снова прижимал к груди  с
такой силой, что она вспикивала и отбивалась.
     Когда он опустил ее на землю, золотые волосы Яры были  в  беспорядке,
но глаза смеялись. Она обратила счастливый взгляд на Томаса.
     -- Дядя!.. Как чудесно, что ты пригласил погостить у себя сэра Томаса
и его друга. Они прошли долгий путь из Сарацинии...
     Пан Кичинский бросил на Томаса взгляд, в котором была мольба  пополам
с предостережением. Томас развел руками.
     -- Ну... гм... он пригласил. Так пригласил, что вроде бы и отказаться
было трудно.
     Яра сказала счастливо и гордо:
     -- Дядя такой! Когда ему кто нравится, все готов отдать.
     -- А потом догнать и еще дать, -- пробормотал Томас.
     На крыльцо вышел, потягиваясь и зевая, волхв. Увидев Яру,  совсем  не
удивился.
     -- А, девка... Ты через перевоз ехала?
     -- Через, -- ответила Яра.
     Томас видел, как она насторожилась. Калика спросил заинтересованно:
     -- Там на перевозе все еще Лешак?.. Старый такой,  кривой,  весь  как
покрученное дерево, борода до пояса...
     -- Есть такой, -- согласилась Яра. -- И два помоложе.
     --  Ну,  молодые  меняются  часто...  А  этот,   гм,   удивительно...
Здоровенный, зверюга....
     Он зевнул и, почесываясь, вернулся в  дом.  Томас  и  Яра  озадаченно
смотрели вслед мудрому отшельнику. Угадывался какой-то  смысл,  но  калика
держался всегда настолько странно, что даже  в  простых  словах  и  жестах
искали и находили глубокий смысл, которого калика вовсе не вкладывал.
     Кичинский обнял Яру и  Томаса  за  плечи  и,  похлопывая,  потащил  к
крыльцу. Он смеялся, счастливый, глаза блестели. По  виду  готов  был  все
отдать, только бы длить этот момент встречи с любимой племянницей.

     В главной палате замка  был  устроен  пир  в  честь  Яры.  Томас  был
потрясен, ибо такого дикого расточительства еды,  вина,  шелков  не  знали
даже короли Британии. И о таком не пели  барды,  трубадуры,  менестрели  и
бродячие шпионы в драных плащах странствующих монахов.
     Из всех подвалов выкатывали бочки с вином,  вытаскивали  окорока,  во
двор въезжали телеги, доверху груженые оленями, кабанами,  зайцами,  битой
птицей. С ближних озер везли тяжелые кадки  с  водой,  откуда,  высовывали
морды крупные сомы, щуки, лини, смотрели мутными глазами на приближающийся
замок.
     Все кухни работали во всю мочь,  а  несколько  жаровен  поставили  во
дворе, там жарилось и пеклось мясо, рыба. В отдельном  котле  грели  вино,
ибо воины, пришедшие с севера, жаждали показать, как там пьют горячее вино
с перцем и солью.
     Кичинский сиял, как медная монета. Он сидел во главе стола, по правую
руку была Яра, по левую -- Томас. Калика  мелькнул  сперва  среди  знатных
гостей, затем Томас видел фигуру в  волчьей  шкуре  во  дворе  у  жаровен,
калика беседовал с челядью, затем исчез вовсе.
     Пан Кичинский после первого же кубка за  здравие  любимой  племянницы
заговорил с жаром о всемирном жидовском заговоре. Он был похож на  Катулла
или Сципиона, Томас не помнил кого именно, который любую  речь  заканчивал
фразой насчет  Карфагена,  который  надобно  срыть  и  растоптать,  только
упертый римлянин этим  заканчивал  любой  пир,  чтобы  не  портить  гостям
аппетита напоминанием о работе, а Кичинский --  начинал.  Наверное,  чтобы
добавить перцу и соли.
     Томас бросил короткий взгляд на Яру, спросил невинно:
     -- Всемирный заговор? Я слышал, что его замыслили не то тамплиеры, не
то германский кесарь...
     -- Иудеи, -- возразил Кичинский убежденно. -- Они!  Тамплиеры  только
прикрытие, как и  германский  император.  Они  стоят  на  нижних  ступенях
пирамиды, им не дозволено подняться выше десятой. А там, от десятой  и  до
первой, одни иудеи. А подлинная их  цель  --  создать  Великий  Израиль  с
иудейским царем для всего мира!
     -- Значит, -- спросил Томас  коварно,  --  всякие  те,  кто  помогает
строить пирамиду Власти, помогают иудеям взять власть во всем мире?
     -- Точно сказано, -- воскликнул Кичинский. -- Таких надо  не  то  что
гнать в три шеи из наших рядов, а изничтожать как самых худших врагов!
     -- Надо, -- сказал Томас лицемерно, -- ох как надо... Знаю одну такую
змею. Своими бы руками удавил!
     Он показал, как стискивает пальцы на  нежном  горле  этой  змеи,  где
бьется пугливая жилка, толчками подбрасывая кожу, точно  крохотный  ключик
пытается пробиться на поверхность и замирает, не имея силы,  но  стучит  и
стучит, маленький, но упорный...
     Он вздрогнул, приходя в себя, а пан Кичинский сказал одобрительно:
     -- Вижу, ощутил!.. Меня самого  в  дрожь  бросает.  А  я  человек  не
робкий. И давно они это замыслили, очень  давно.  Второй  раз  собирались,
когда придумали, как по-новому обуздать весь мир  с  помощью  нарочно  для
гоев придуманной религии. Это у них происходило на так  называемом  тайном
вечере...
     Явился калика, сел напротив и сразу же потащил на себя жареного гуся.
От него с неудовольствием отодвинулись воеводы, он-де в звериной  шкуре  и
дик обликом, а калика что-то промычал с набитым ртом, с трудом  проглотил,
запил, поинтересовался хриплым голосом:
     -- Тайная вечеря?..  Да  помню,  помню...  Они  тогда  еще  ушли,  не
заплатив.  Ну,  не  думаю,  что  нарочно,  скорее  всего  из-за  какого-то
скандала,  что  разгорелся  между  ними...  Кто-то   кого-то   обвинил   в
предательстве, как всегда бывает у заговорщиков, слово  за  слово,  дошло,
как водится, до непотребного... Хозяин корчмы до сих пор их ищет. Я как-то
встречал его уже в Европе. Агасфер его зовут.
     -- Знакомое имя, -- пробормотал пан Кичинский, нахмурившись. --  Жид,
наверняка.
     -- Имя вроде бы не совсем...
     -- Все корчмари -- жиды! -- сказал пан Кичинский убежденно.
     Калика обернулся к Томасу.
     -- Говорят, он приходил к  вашему  папе  римскому  как  наследнику  и
продолжателю тех заговорщиков. Тот сперва согласился  оплатить,  чтобы  не
было скандала, теперь те из заговорщиков стали  уже  святыми,  как  у  вас
водится, но когда увидел, какие проценты наросли за это  время,  пришел  в
ужас и велел Агасфера взашей. Теперь тот корчмарь ищет тех, кто вечерял.
     -- Точно, жид, -- решил пан Кичинский. -- Кто, как не  жид,  за  грош
удавится, умирать не станет, только бы со своих должников получить?
     Калика пробурчал равнодушно:
     -- Но, думаю, дело дохлое. Они  и  сами,  наверное,  не  помнят,  кто
должен был платить. А тот, кто должен, знает и не признается.
     -- Потому что  жиды,  --  заявил  пан  Кичинский.  --  Разве  человек
благородного происхождения откажется платить по счету?  Хоть  зуботычиной,
но отдаст. Даже больше, чем должен. А это точно жиды. Жид у  жида  копейку
украл, а весь мир об этом должен помнить! Что за нация?
     -- Удивительная, -- согласился калика.  Про  себя  подумал,  что  пан
Кичинский еще удивительнее. Клянет христианство, как  придуманное  иудеями
лишь для того, чтобы закабалить весь мир, а сам выстроил роскошную церковь
при замке, всех гоняет к попу на исповедь, крестится  и  бормочет  "Славен
наш бог в Израиле". Что за каша в голове?
     Томасу наскучила дискуссия о далеких и непонятных вещах. Он за спиной
князя наклонился к уху Яры.
     -- А где ты была, когда мы искали тебя у твоего Ночного  Филина?  Ох,
как искали, как искали...
     Он мечтательно вскинул глаза к своду, губы зашевелились. Руки сошлись
на невидимом, словно пальцы отжимали, выкручивая, мокрую рубашку.
     Яра сказала деловито:
     -- Я поехала в соседнюю деревню, чтобы там купить  хороших  коней.  И
вообще приготовить все к дальней дороге. Я была уверена, что нам  все  это
понадобится через день-два... Только вы ушли еще раньше.
     Томас бросил косой взгляд.
     -- А если бы мы не выбрались из каменоломни?
     Глаза Яры распахнулись, как  две  лесные  поляны,  заросшие  цветущим
клевером.
     -- А чего бы вы там сидели?.. Сэр Томас, для тебя  оттуда  выбраться,
что хрюкнуть в свое удовольствие.
     Томас вспомнил, чего стоило выбраться из каменоломни, ощутил, как  по
коже побежали холодные кусачие мурашки размером с майских жуков.
     --  Да,  конечно,  --  подтвердил  он  дрогнувшим  голосом,   --   мы
нахрюкались вволю. До сих пор по ночам хрюкается.


                                 Глава 4


     Томас не знал замка в Британии, где бы не появлялись  менестрели.  Их
длинные  носы  чуяли,  где  можно  поживиться,  туда  и  тянулись.  Просто
скитались с одинаковыми песнями всюду, а самые умелые знали,  чем  угодить
владетельному сеньору.
     Томас не удивился вовсе, что в разгар  пира,  когда  первый  голод  и
жажду все утолили, ели и пили  дальше  неспешно,  вели  степенные  беседы,
появился менестрель. Правда, здесь его звали сказителем и былинником, хотя
кое-кто называл по старинке кощунником.
     Разговоры умолкли, Томас понял, что кощунника знали,  чтили.  Церковь
запрещала кощуны, а само  кощунство  в  устах  церковников  стало  бранным
словом, но не только темный народ с неохотой расставался с  родной  верой,
даже  князья  и  бояре  хмурились,  когда  приходилось  кланяться   чужому
иудейскому богу и его воинству.
     -- Поклон тебе, старец, -- сказал Кичинский почтительно.
     Кощунник не  был  стариком,  на  взгляд  Томаса,  скорее  уставшим  и
разочарованным разбойником, который сменил меч на лиру, ну, на эту доску с
натянутыми тетивами. Как он будет на ней играть?
     Гости  подсаживались  ближе,  окружали  сказителя.   Томас   старался
держаться с иронической отстраненностью, он-де из  просвещенной  Британии,
но старец запел о временах столь отдаленных, что сердце  Томаса  сжималось
помимо воли, а  разум  отказывался  вмещать  дела  странные  и  непонятные
современному рыцарю, лишенному старых предрассудков.
     Сказитель, мерно ударяя по  струнах,  пел  о  славных  временах  царя
Таргитая, когда на землю пали с небес золотые вещи: орало,  чаша  и  ярмо.
Три сына было у Таргитая: Колоксай, Липоксай и Арпоксай, но  золотые  вещи
вспыхивали жарким пламенем, когда их пытались взять в руки.  Лишь  младший
брат, Колоксай, сумел взять их. Таргитай этот знак  богов  понял,  передал
ему власть. С тех времен народ принял орало и начал пахать землю, а дотоле
только путешествовал и воевал...
     Томас пробурчал недоверчиво:
     -- Так в один день и стал из кочевника земледельцем?
     Кичинский услышал, сказал шепотом:
     -- Пахали и раньше, только их было  мало,  считались  юродивыми...  А
когда с неба рухнули эти вещи, то был знак, чтобы весь народ принял  новых
богов.
     -- Понятно, -- сказал Томас. -- Это как сейчас, да?  Христиан  у  вас
много, но вся страна ею еще не стала?
     Калика  слушал,  хмурился,  шумно  хлебал  вино.  Кичинский   наконец
заметил, спросил любезно:
     -- Разве не так?
     -- Не так.
     -- Гм... А как было?
     -- Как всегда, когда приходит новая вера. Плач и стон стоял  по  всей
Руси... Впрочем, она тогда не звалась еще Русью. Почему не сказать правду,
что не бывает так, чтобы весь народ взял да отказался от  родной  веры,  с
ходу взял чужую?.. Разве не с огнем и мечом вошла вера Христова  на  Русь,
не залила кровью земли, сожгла села и веси, а волхвов старой веры  распяли
на воротах их храмов?.. Так и тогда, пятнадцать столетий тому, стон  стоял
и плач, когда отец расставался с сыном, мать с дочерью, братья с  сестрами
и друг с другом!.. Сколько народу ушло с Арпоксаем, чтобы сохранить старую
веру, сохранить душу своих предков!
     -- А куда ушли? -- спросил Томас.
     Калика взглянул остро, как ножом кольнул.
     -- Удивишься,  когда  узнаешь.  Они  шли  через  нынешнюю  Нормандию,
добрались до моря, перешли на северную землю, срубили города и веси... Эти
земли назвали Оловянными  островами,  там  много  олова.  Когда  научились
добавлять в печь, стали первыми ковать бронзовые мечи... Еще не  понял,  о
каких землях я говорю?
     -- Догадываюсь, -- сказал Томас осевшим голосом.
     -- Другие ушли на юг,  их  стали  называть  "парфянами",  что  значит
"изгнанники". Много новых народов образовалось из тех, кто ушел.  Вот  так
больше всего крови и людей потеряли без всяких битв, поражений или  побед.
Всего лишь принимали новую веру!
     Кичинский уже не слушал кощунника. Его глаза подозрительно обшаривали
калику с головы до ног.
     -- Постой, постой!  Что-то  ты  больно  много  хулишь  нашу  исконную
православную веру!
     -- Исконную?
     -- Ну, да. Нашу русскую веру. За веру, князя и отечество!
     -- А Христос тут при чем? --  спросил  Олег  ехидно.  --  Он  же  был
иудеем. Самым настоящим.
     -- У меня другие сведения, -- сказал Кичинский с неудовольствием.  --
Он был скифом! Разве не знаете, что когда-то  скифы  захватили  всю  Малую
Азию и вдобавок всякие другие страны? До Египта дошли, но фараон Псамметих
вышел навстречу с богатыми дарами, откупился. Но в Палестине скифы правили
двадцать девять лет! Всех баб под себя гребли, свои города поставили,  там
жили где отдельно от иудеев, а где и  вперемешку.  Так  вот  Иисус  именно
оттуда родом. Из Назарета! Сам город скифы ставили, на заре это было,  вот
потому так и назвали. Жителей Галилеи,  это  где  скифы  Назарет  срубили,
никогда в Иудее настоящими  иудеями  не  считали.  Христос  так  от  этого
страдал, что придумал такую веру, чтобы сравнять с настоящими иудеями.  Он
так и сказал: "Нет ни эллина, ни иудея". Разве иудей так мог  бы  сказать?
Так мог сказать только тот, кого в иудеи не пускали,  а  как  проще  всего
вскарабкаться к тем, кто сидит высоко? Правильно, стащить  их  за  ноги  к
себе в гря... ну, в равноправие. Это учение всем понравилось,  потому  что
без трудов и мук сразу становишься вровень не только с избранными иудеями,
но даже с королями, императорами!.. Мол, все рабы божьи...
     Томас смолчал, такое вольное объяснение происхождения Великого Учения
коробило. Впрочем, он не был силен в религиозных диспутах, потому наполнил
кубок снова, осушил, прислушался к ощущениям.
     -- Словно  огненный  шар  провалился  в  желудок!..  Но  силы  только
прибавилось. И голова еще яснее, чем раньше.
     -- Нравится?
     -- Не то слово. Я в восторге.
     -- У нас особые земли, --  сказал  Кичинский  довольно.  --  Исконные
славянские. И травы здесь особые, лечебные. Волхвы-травники сюда изо  всех
земель съезжались, собирали то мох, то чагу, то  болотные  листья.  Здесь,
если верить старикам, когда-то целые луга были  под  одолень-травой,  а  в
лесах на каждой поляне росла разрыв-трава...  Были  травы,  что  заживляли
такие раны, от которых умирали сразу, да так заживляли,  что  человек  был
еще моложе и краше, чем до болезни. Увы, многих трав уже нет,  перевелись,
но  кое-что  сохранилось.  Умельцы  на  этих  травах   вина   да   наливки
настаивают... Эй, Хома! Скажи, откуда эта наливка?
     Один из челяди, немолодой степенный старик, поклонился.
     -- Не вели казнить... но это наливка, настойка... из моего сада.
     -- За что казнить? -- удивился Кичинский. -- Что твоя  настойка  хуже
заморской?
     -- Знамо, лучше, -- согласился челядник. -- На грань-траве  настояна,
через кору гроно-дерева пропущена! Другой такой на белом свете нет.
     Кичинский победно расправил плечи.
     -- Слыхали?
     Челядник поклонился снова.
     -- Этой зимой настойки будет больше. Черного коня наконец поймали.
     Кичинский чуть не подпрыгнул, с горящими глазами потер ладони.
     -- Ну-ну!.. Чего сразу не сказал? Как это случилось?
     -- Все знали, -- объяснил челядник, -- что трава у нас особая, но  на
беду знали и наши вороги. И даже чудо-юды всякие! Как  ты  знаешь,  княже,
повадился в наши луга огромный черный конь. Говорят, он вышел из моря,  но
другие клялись, что своими глазами видели, как явился прямо из ночи как ее
сын. Да и сам он черен, как ночь, глаза блестят, как звезды, во лбу  месяц
блестит, а грива и хвост развеваются по ветру, как  волны.  Никто  не  мог
подступиться даже близко, ибо он был огромен и  лют,  рвал  зубами  и  бил
копытами, оставляя искалеченных и убитых, а когда на него мужики  выходили
всем селом, убегал, сразу исчезая с глаз... Говорят, он скачет ниже облака
ходячего, но выше леса стоячего.
     Все  слушали  внимательно,  даже  чавкать  перестали.  Только  калика
буркнул скучающе:
     -- Везде одно и то же... Там  Геракл  ходил  воровать  яблоки,  здесь
черный конь... Скоро их будут мыши таскать. Ну и чем кончилось?
     Челядник всплеснул руками.
     -- Слыша наш плач и стенания, явился сильномогучий богатырь,  который
железной рукой ухватил коня за гриву, прыгнул ему на спину. Тот  закричал,
как дикий зверь, но богатырь так сдавил ему  бока  коленями,  что  мы  все
слышали, как затрещали ребра. Мы поняли, что он из тех старых россов,  что
управляют конями только ногами, а обе руки свободны для  сражения...  Конь
попрыгал, побрыкался, но из пасти вместе  с  пеной  уже  пошла  кровь.  Он
сдался наконец, а воин накинул узду, оседлал и сказал громким голосом: "Не
красть тебе отныне яблок, зверюга! Не сиротить малых детушек!"
     -- Он оставил коня себе? -- поинтересовался Томас.
     -- Сперва хотел отдать нам, как за  потраву,  но  мы  боялись  такого
зверя, и он наконец взял себе. Так и уехал, огромный и  красивый,  встречь
солнцу... Спина его была прямая, как сосна, а  золотые  волосы  падали  на
широкие, как просторы Руси, плечи...
     Томас прервал:
     -- Черный конь, золотые волосы... Кажется, я уже знаю, как его зовут.

     Они выехали ранним утром на трех конях, которых пан Кичинский отобрал
для них сам. И запасных  коней  с  добром  и  припасами  сам  подобрал  --
крепких, выносливых, в которых Томас, знаток  лошадей,  повидавших  всяких
разных: от тяжелых, как горы, германских битюгов до  тонконогих  и  сухих,
как тростник, арабских скакунов, не сумел найти изъянов.
     Пан Кичинский проводил за ворота.
     -- Ладно, -- сказал он со вздохом, -- хоть вы и иудеи... но  все-таки
Яра с вами дружит. А ее друзья -- мои друзья.
     Томас в невыразимой муке посмотрел на  калику.  Тот  воздел  глаза  к
нему, двинул плечами.
     На опущенном подъемном мосту пан Кичинский обнялся с  Ярой.  Томас  с
изумлением  видел,  как  суровое  лицо  князя  совсем  размякло,  а  глаза
предательски заблестели.
     -- Бывай чаще, -- шепнул он. -- А еще  лучше,  когда  закончишь  свой
странный квест... приезжай. Твой старый дядя ждет тебя!
     -- Спасибо, дядя.
     Когда трое всадников уже сливались  со  стеной  леса,  пан  Кичинский
повернулся к кастеляну.
     -- Что-нибудь узнал еще?
     Кастелян,   маленький   неприметный   человек,    сказал    негромко,
предварительно оглянувшись по сторонам:
     -- К довершению к тому, что они рассказали во сне...
     -- Напиток был крепок? -- прервал пан Кичинский.
     -- Тройная доза, -- заверил кастелян. -- Они еще говорили, когда были
уверены, что никто не слышит...
     Он прошептал несколько слов на ухо хозяину. Брови Кичинского взлетели
вверх, и он непроизвольно сделал  знак,  отгоняющий  злую  силу,  а  потом
повторил этот знак  на  языках  иудеев,  исламистов,  буддистов  и  прочих
врагов, мечтающих задавить исконно русскую православную веру,  придуманную
их  земляком  Христом,  скифом,  чьи  корни,  как  ему  удалось  выяснить,
находятся здесь, в соседней деревне.

     Калика скалил зубы. Томас и  Яра  изо  всех  сил  отчаянно  старались
держаться порознь. Томас  помнил  жуткое  предательство,  все  женщины  --
предательницы, это у них крови,  ни  одной  верить  нельзя,  она  смиренно
избегала его гнева, но то дорога становилась чересчур узкой, то повороты в
лесу опасно скрывали их друг  от  друга,  а  поодиночке  любые  разбойники
перебьют и ограбят, так что рыцарь надменно хмурился, но  бдил  за  слабой
женщиной, а она на  привале,  ненавидя  и  презирая  высокомерного  англа,
хлопотала у  костра,  готовила  горячее  варево,  подкладывала  ему  самые
лакомые куски, ибо мужчинам нельзя без похлебки и жареного  мяса,  а  этот
англ что-то совсем исхудал и какой-то бледный...
     И наливала ему сама, чтобы  он  поберег  силы  для  будущих  боев.  И
выбирала побольше миску --  а  то  одни  глаза  да  скулы  остались.  Надо
обрастать мясом!

     Лес не становился ни гуще, ни дремучее,  только  было  ощущение,  что
хоть и очень медленно, но удаляются из теплых краев в земли севера.
     Томас заметил, что калика оглядывается чаще обычного, посматривает на
небо, прислушивается к ветру. Да и сам  ощущал  некое  напряжение,  словно
перед грозой.
     -- Погоня?
     Калика раздраженно дернул бровью. Томас  в  самом  деле  ощутил  себя
глупо. Хорошо, Яра не смотрит в его сторону. Погоня сидит у них на хвосте,
или, как говорит калика, заносит им хвост на поворотах еще с момента,  как
Томас в разрушенном Иерусалиме вынул из тайной ниши  чашу.  Только  ей  --
погоне, а не чаше! -- с хряском сшибли рога в Константинополе,  но  сейчас
разбитый наголову враг собирает силы,  настигает  их,  благо  продал  душу
дьяволу. А кому помогают демоны, тому вечно гореть в геенне огненной.
     -- Маги?
     -- Тебе впервой?
     Томас покосился на Яру, гордо раздвинул плечи.
     -- Что может устрашить воина, у  которого  сердце  горит  отвагой,  а
чудесный гвоздь торчит в рукояти меча?
     -- И шило в другом месте, -- проворчал  калика.  --  Будь  настороже,
Томас, враг не дремлет. А меч твой с гвоздем остался в Болгарии.
     Он все замедлял ход коня, наконец остановился  вовсе.  Томас  спросил
нетерпеливо:
     -- Засада?
     -- Похоже.
     Томас посмотрел на Яру, двинул плечами так, что панцирь  заскрипел  и
смялся на спине, прищемив кожу.
     -- Так чего мы стоим? Кинемся на них, пока не убежали!
     Калика покосился на бравого рыцаря, неожиданно согласился:
     -- Кинемся.
     Он сделал движение послать коня вперед, но рыцарь вскрикнул:
     -- Сэр калика, а разумно ли самим лезть врагу в лапы?
     -- Но ты же сам предложил...
     -- Мало ли что я предложил от избытка рыцарской удали!  А  ты  должен
действовать мудро. Иначе стоило ли в пещерах отшельничать?
     Калика, хмуро ухмыляясь, слез с коня, пробежал, пригибаясь, вперед  к
каменной гряде. Томас и Яра слезли с коней.
     --  Ты  жаловался,  --  сказал  калика,  не  поворачиваясь,  --   что
осточертело таскать тяжелый щит?
     -- Сэр калика, я не употреблял таких слов. Я знаю: позови черта, он и
придет...
     Калика требовательно протянул руку, заглядывая в щели  между  камнями
на гребне. Томас послушно подал щит. Калика поднял его над головой,  держа
за самый краешек.
     Через мгновение раздался страшный звон. Щит вырвало из  руки  калики,
отшвырнуло на десятки шагов.  Томас  сбегал  за  щитом,  поднял,  не  веря
глазам. Позади ахнула Яра, она держала их коней в поводу.
     Это был не щит  --  похоже  больше  на  кастрюлю.  Что-то  ударило  в
середину щита с такой силой, что вывернуло  его  наизнанку,  согнуло  края
навстречу удару.
     -- Светлые боги! -- прошептала Яра.
     К ее ногам докатился этот гладкий  валун  с  человеческую  голову,  с
одной стороны осталась краска с рыцарского щита. Им только стены в  замках
разбивать, а не рыцарские доспехи!
     Томас побелел, сразу подумав о великанах. Он много  слышал  о  них  в
рассказах про рыцарей Круглого стола, но готов ли сам сразиться  с  такими
чудовищами?
     За гребнем было широкое поле, дальше густые кусты. За ними шевелилось
нечто огромное, с торчащим кверху зеленым частоколом гребней.
     -- Пресвятая Дева! -- вскрикнул Томас, лег рядом с каликой, смотрел в
щель между камнями. -- Это драконы?.. Или Змеи? А где великаны?
     -- Тебе еще великанов подавай, --  проворчал  калика.  --  Мало  тебе
плюющихся крокодилов.
     -- Плюющихся?
     -- А как, по-твоему, они камни пуляют? Набирают  в  зоб  побольше,  а
потом стреляют, как вон ты горохом в детстве. Ну, это еще ничо... Я  видал
жуков-бомбардиров, те тоже стреляют, только из другого места...
     -- Я не стрелял горохом, -- оскорбился Томас, -- Никаким местом!  Это
забава простолюдинов. А если нам перебежками?
     -- Высунь голову, -- предложил калика. -- Или хотя бы шлем на палке.
     -- У меня нет другого шлема, -- ответил рыцарь,  подумав.  --  Как  и
другой головы. Это у вашего Змея Горыныча....
     Над головами раздался свист. Два булыжника пролетели один за  другим.
Первый сорвал перья со шлема  рыцаря,  второй  чиркнул  по  железу.  Томас
вжался в землю еще больше.  Тут  же  грохнуло,  а  валун,  за  которым  он
прятался,  качнуло,  в  нем  появилась  трещина.  Томас  поспешно  отполз,
следующим попаданием разнесет вдрызг, стреляет такими же валунами!
     -- Что делать, сэр калика?
     -- Спроси Яру, -- огрызнулся калика, --  и  поступи  наоборот.  Я  не
думал, что эти звери  еще  сохранились.  Когда-то  их  было  много,  потом
перебили...
     -- Как перебили? -- не поверил Томас. -- Таких чудовищ!
     -- Как... Каменными топорами! Другого оружия тогда еще не было. Как и
всех  других:  саблезубых  тигров,  мамонтов,  пещерных  львов,  панцирных
носорогов, драконов, смоков, Змеев, грифонов.
     Томас в задумчивости почесал железной дланью шлем в затылке:
     -- Ну, где теперь возьмешь каменный топор...



                                 Глава 5


     Яра вскрикнула, а кони забились, пытаясь вырваться из ее рук.  Далеко
позади возникли три столба огня, пали на землю, словно нюхая  их  след,  и
помчались по дороге, повторяя  ее  изгибы.  Дорожки  стали  багровыми,  на
глазах потрясенных людей по ней следом бежали вздутия,  земля  трескалась,
словно в горне.
     Лицо калики стало серым.
     -- Они решились прибегнуть к магии!
     -- Тебе нельзя! -- вскрикнул Томас предостерегающе. -- Ты дал обет!
     Яра дрожала, глаза были, как у испуганной  серны.  Она  оставалась  в
двух десятках саженей от мужчин, сейчас это казалось  чересчур.  Лучше  уж
слышать их конский пот и выслушивать грубые шуточки...
     -- Что это мчится на нас? Мы погибнем?
     Багровые дорожки исчезли на миг, огибая холм по их следам,  выскочили
наружу и помчались на них уже  по  прямой.  Над  землей  взвивались  сизые
дымки, редкая трава вспыхивала и сгорала.
     Олег простер вперед руки, сказал несколько слов.  Дорожки  мчались  с
той же быстротой,  вспрыгнули  на  их  плато,  кинулись  под  ноги.  Томас
задержал дыхание, ожидая сильного жара, мучительной смерти, но земля стала
лишь багровой, словно превратилась в красную глину. Он с укором  посмотрел
на калику, тот безнадежно развел руками.
     -- Теперь они знают, -- сказал Томас  угрюмо.  --  Отступать  некуда.
Будем драться.
     Над головами пролетели целые  глыбы,  выпущенные  из  луженых  глоток
страшных зверей.  Гребень  защищал,  но  теперь  они  были  в  ловушке.  А
вернуться -- напороться на догоняющих их посланцев Семи Тайных.
     В сером небе появилось светлое пятно. Тучи  расступились,  но  вместо
синего неба на землю глянуло черное  с  блистающими  звездами.  Пронеслась
хвостатая звезда, за ней две  другие.  Затмевая  звезды,  ринулись  темные
тени, исчезли в тучах, затем вынырнули уже снизу --  огромные,  хищные,  с
растопыренными крыльями, похожими на крылья летучих мышей,  просвечивающие
настолько, что толстые жилы видно было четко и страшно.
     Яра упала на колено, бросив поводья. Лук в ее руках согнулся в  дугу,
а тетива зазвенела часто и грозно. Стрелы веером ушли вверх. Над  головами
раздались яростные  крики  боли  и  отвратительной  злобы.  Томас  яростно
замахал мечом, но не был уверен, что задел  хоть  одно  чудище.  Затем  за
спиной блеснул и погас короткий страшный  свет.  Словно  ветвистая  молния
ударила из земли в небо!
     Крики как ножом отрезало. На землю в  мертвой  тиши  медленно  падали
черные хлопья сажи. Пахнуло горелой плотью, но тут же развеяло  в  ожившем
воздухе. Томас перестал вращать мечом,  повернулся  к  Яре.  Она  удержала
стрелу на тетиве, смотрела вопросительно. Кони отбежали, но дальше  дорогу
преграждала каменная стена.
     -- Это не последняя напасть, -- обронил он  невесело,  --  Наконец-то
они сами догнали нас.
     -- Кто они?
     -- Те, перед кем ты на задних лапках.
     -- Я никому  не  служу,  --  огрызнулась  она.  --  Это  был  простой
перехват. У нас в княжестве знают, что издавна кто-то  пытается  подкупить
наших людей, склонить работать тайно на них. Вот и  подставили  им  людей,
готовых работать на них, за обещание богатства, славы, власти...  Зато  мы
вызнавали их тайны!
     Калика стоял лицом к дороге, по которой  они  шли.  Багровые  дорожки
медленно гасли, но земля там осталась  в  трещинах,  волдырях  от  ожогов,
покрытая золой от сгоревшей травы.
     --  Последний  бой?  --  спросил  Томас,  подходя,   нижняя   челюсть
воинственно выпячена. -- Это же  замечательно!  Наконец-то  схлестнемся  с
самим дьяволом! А то все лупим его вассалов, даже как-то неловко. Достойно
ли звания благородного рыцаря?
     -- Вассалы тоже не с дуба рухнули. Крепкие парни, ты мог заметить.
     Томас зябко повел плечами. Еще зудят  шрамы  от  ран,  полученных  от
вассалов. А что-то будет, когда встретят сеньора? Одно дело храбриться при
Яре, другое -- самому знать свои силы.

     Он услышал предостерегающий вскрик.  Яра  показывала  ему  под  ноги.
Томас поспешно отпрыгнул. Из крохотной щели в  земле  вздувался  слизистый
горб  с  прилипшими  комочками  грязи.  Он  вырос   до   щиколотки,   стал
грязно-голубым, быстро начал раздуваться в стороны.
     Меч сам прыгнул ему в руки. Томас замахнулся,  выжидающе  смотрел  на
калику.
     -- Рубить?
     Тот пятился от уродливых грибов. На лице было сильнейшее отвращение и
страх. Серая шерсть на волчьей душегрейке встала дыбом.
     -- Это нарывы... -- проговорил он сдавленным голосом. -- Там ядовитый
гной... Земля тоже болеет, Томас.
     -- Какой враг отравил ее?
     -- Ты знаешь его. И скоро увидишь.
     Отвратительные волдыри выросли уже до уровня коленей.  Томас  и  Яра,
держась вместе, пятились, пока не оказались на свободном  чистом  пятачке.
Только с одной стороны не  было  растущих  грибов,  но  там,  за  каменной
грядой, нетерпеливо бросались на стену и  зло  ревели  стреляющие  камнями
звери.
     Свободное от грибов пространство сужалось. Вздувались новые  волдыри,
земля раздвигалась, и слизистые шляпки высовывались, меняя цвет, на  свет.
Томас и  Яра  прижались  спинами  друг  к  другу,  смотрели  с  ужасом  на
приближающееся кольцо смерти.
     Калика остался на краю дороги. Плечи его безнадежно опустились. Когда
он медленно повернулся, Томас поразился внезапно постаревшему лицу волхва.
В глазах было отчаяние, губы трагически сжаты.
     -- Олег! -- крикнул Томас. Сердце болезненно сжалось  в  предчувствии
беды. -- Грибы подобрались к тебе!
     Калика безнадежно махнул рукой. Отвратительные шляпки почти  касались
его ног. Они окружили  его  плотным  кольцом,  медленно  раздувались,  уже
соприкасаясь подрагивающими, как холодец, боками.
     -- Сделай что-нибудь! -- заорал Томас. -- Да дьявол с ним,  обетом!..
Пресвятая Дева поймет, простит... Да и твои боги, которым ты  отдал  душу,
тоже ведь не совсем звери, иначе б ты им не  присягал...  Плюй  на  все  и
береги шкуру!.. Примени магию!
     Калика покачал головой. Яра закричала тонким голосом:
     -- Святой Олег!.. Не дури, побей этих  слизняков!  Любой  колдун  это
сумел бы!
     -- Зови демонов! -- орал Томас яростно. -- Зови! Пусть я попаду в  ад
за такой совет, но не хочу, чтобы этот гной в пузырях тебя коснулся!
     Шляпки сомкнулись, Томас видел  только  сплошное  бугристое  поле.  В
волдырях  двигались  сгущения,  волокна,  размытые  тени.   Не   в   силах
раздвигаться вширь, они начали  выпячиваться  вверх,  угрожающе  вздулись,
готовые лопнуть, забрызгать все гнилостным ядом.
     Калика был отрезан от  всего  мира,  ибо  земные  нарывы  уже  заняли
пространство на много шагов во все стороны. Но  двигаться  они  перестали,
как и увеличиваться в размерах. Воздух застыл, утихли крики птиц.
     В мертвой тишине послышался нарастающий свист. На  востоке  высоко  в
небе блеснула хвостатая звезда, но не упала, а понеслась к ним -- усиливая
блеск, разрастаясь, рассыпая крупные шипящие искры.
     Томас замер, держа  перед  собой  меч.  За  ухом  часто  дышала  Яра,
выглядывала из-за плеча. Ее грудь касалась спины Томаса, он сквозь панцирь
и вязаную рубашку чувствовал, как накаляется в том месте железо.
     Звезда ударилась о дорогу, закрытую  грибами,  там  вспыхнуло  пламя,
повалил дым, Томас ощутил резкий запах горящей  слизи.  Сзади  закашлялась
Яра, ухватилась ему за плечи. Томас незаметно раздвинул  ноги  для  лучшей
опоры: Яра не пушинка, каких любят мужчины, а настоящая женщина,  как  она
говорила, для настоящих мужчин.
     Из пламени и быстро рассеявшегося дыма поднялся человек. Был он высок
и широк в  плечах,  на  широком  лице  с  чуть  раскосыми  глазами  играла
торжествующая улыбка. Он был немолод, матер,  с  высоким  лбом,  в  глазах
светились ум и уверенность в своих силах.
     -- Вот как это делается, -- сказал он вместо приветствия.
     Вокруг него была сожженная земля на три шага во все стороны, а дальше
простиралась слизь, что дрожала, как желе, медленно просачивалась в землю.
Даже вокруг Томаса и Яры грибы обратились в  слизь,  что  подползла  к  их
сапогам.
     Олег ответил медленно:
     -- Значит, тебе это в новинку?
     -- Полет в магическом коконе -- да, --  ответил  человек.  --  Но  не
наказывать  ослушников.  Меня  зовут  Бадри.  Я  покарал  уже  троих  тебе
подобных.
     -- Хорошо знать, что я не один, -- ответил Олег. -- Но  тебе,  как  я
вижу, нравится роль палача? Ведь в ваших заповедях сказано: "Не убий".
     -- Ого, ты что-то знаешь о нашем братстве и ты не  наш?  Тогда  ты  в
самом деле должен умереть. Но убивают не только палачи,  ты  не  тем  ухом
слушал наши заповеди. На войне тоже убивают, но на солдатах нет вины.  Нет
и на мне.
     Он протянул руку к Олегу. Пальцы начали светиться синим огнем.
     -- Погоди! -- вскрикнул Олег. Голос его был слабый, дрожащий. -- Тебе
хоть сказали, почему ты нас преследуешь?
     -- Я не спрашивал, -- ответил Бадри  с  достоинством.  --  Послушание
старшим -- разве не высшее из достоинств? И оно  вознаграждается.  Ты  сам
видел, какая мощь в моих руках!
     Уже вся кисть светилась, словно окутанная в полупрозрачную слизь.  От
нее начал вытягиваться язычок по направлению к Олегу. Волхв стоял,  словно
пригвожденный к месту.
     Томас с проклятиями  попытался  сделать  шаг:  друга  надо  выручать,
одного демона  уже  зарубил  в  Константинополе,  сгинет  и  этот,  --  но
узкоглазый Бадри сделал повелительный жест другой  рукой,  и  ноги  Томаса
прилипли к месту. За спиной жалобно  вскрикнула  Яра,  ухватилась  за  его
плечи.
     -- Вы не должны были использовать  магию,  --  сказал  Олег  погасшим
голосом. -- Это противоречит всему...
     -- Братству дозволено все! -- возразил Бадри торжественно. -- Если на
благо большинству.
     Синий огонь, бьющий из руки Бадри,  почти  касался  его  груди.  Олег
сказал отчаянным голосом:
     -- А судьи кто?
     -- Даже мне знать не дано.
     Шерсть на волчьей душегрейке начала дымиться. Олег  чуть  отшатнулся,
прищурился от жара.
     -- Не я это начал...
     -- А что ты можешь? -- захохотал Бадри.
     -- Увы, немного... Все забыто, кроме самого простого. А самым простым
я научился раскалывать землю.
     Под ногами качнулось, раздраженно заворчало. Томас не удержался, упал
на колени. Земля качнулась снова, затрещала. Внезапно лопнула, как  спелый
арбуз, трещина была с руку шириной, туда устремилась пыль и пепел.
     Бадри шатался, пытаясь устоять, взмахивал руками. Синий огонь  погас,
пальцы были растопырены, словно он пытался  ухватиться  за  воздух.  Томас
заорал радостно:
     -- Так его!.. Бей Тайных и Явных!.. И всех, кто в Бога не верит!
     Трещины побежали в разных местах. Бадри оглянулся, обратил  к  калике
бледное лицо.
     -- Ты... ты погубишь нас всех!
     -- Все когда-то умрем, -- ответил калика.
     Он стоял и смотрел, как  вся  земля  пошла  льдинами,  что  шатались,
двигались, некоторые опускались. Из глубины вылетели клубы  легкого  дыма.
Томас ощутил, как потеплел воздух.
     Бадри заорал, перекрывая грохот:
     -- Но умрешь и ты!
     -- А ты мне приготовил другое?
     Края осыпались, в бездну падали целые глыбы. Бадри и  Олег  оказались
на одной, что быстро уменьшалась.  Посланец  Тайных  стиснул  челюсти,  во
взгляде была ненависть. Он простер к Олегу стиснутые кулаки.
     -- Надеешься спастись? Не выйдет!
     Он потряс кулаками.  Прогремел  гром.  Томас  вскрикнул  в  ярости  и
отчаянии -- земля под ногами злого демона и калики превратилась в песок.
     Оба одновременно взмахнули руками и обрушились вниз вместе с  грудами
песка. Взметнулось облако удушливой горячей пыли.
     Ноги Томаса внезапно отклеились от земли. Он упал  от  неожиданности,
вскочил, подбежал к краю пропасти. Внизу было только облако пыли и  пепла,
туда все еще обрушивались камни. Земля подрагивала, края пропасти медленно
сдвигались, словно края раны под рукой умелого лекаря.
     Томас с ужасом смотрел в раскаленный провал.  Оттуда  вылетали  клубы
дыма, выстреливались столбы огня. Края почернели, оплавились, как воск  на
солнце. Под ногами стоял затихающий гул.
     Яра дрожала, как осиновый лист. Глаза ее были большими  и  пугливыми.
Она косилась на провал, но отшатывалась при клубах черного дыма.
     Томасу  показалось,  что  слышит  запах   горелого   мяса.   Страшное
одиночество пришло и навалилось с такой  мощью,  что  захотелось  плакать.
Вздрогнул, сказал хрипло:
     -- Я не думал... что ад так близко!
     -- Что такое ад?
     -- Пресвятая Богородица! -- прошептал Томас. --  Ты  не  знаешь,  что
есть ад? Бедный калика... Он был стоек в своих заблуждениях. Хоть  за  это
ему можно чуть меньше углей...
     Он отступил, потому  что  глыбы  все  еще  откалывались,  исчезали  в
пропасти. Опустошенно вдвоем наблюдали, как  из  желтого  пыльного  облака
вынырнули  острые  верхушки  изломанных   камней.   Стоял   хруст,   стены
сдвигались, перемалывая глыбы.
     Вскоре стены сомкнулись. Сжатие  было  таково,  что  наверх  выдавило
горячее крошево камней, песка и пыли. От них несло  гарью.  Теперь  бывший
разлом  еще  больше  напоминал  затянувшуюся  рану  с  застывшей  корочкой
наверху.
     Томас без сил опустился на землю. Яра подошла и встала  рядом.  Томас
ощутил,  что  страшное  одиночество  все  же  начинает  рассеиваться,  как
утренний туман под  солнцем.  Она  коснулась  его  плечом,  и  одиночество
исчезло. Были только боль и горечь от потери  верного  друга  и  отважного
компаньона.
     -- Прощай, -- прошептал Томас. -- Пусть  зачтутся  тебе  твои  добрые
дела, калика... Ты жил, как язычник, но доброго сделал  больше,  чем  иные
христиане...
     Он повернулся к Яре. Мокрые  дорожки  блестели  на  ее  щеках,  голос
прерывался, но в нем была крепнущая сила:
     -- Сэр Томас, я знаю, что ты хочешь сказать. Нет! Калика предвидел  и
это. Он мне велел строго-настрого, если с ним что-то случится, я не должна
оставлять тебя... пока ты не довезешь меня к моему жениху. А это  тебе  по
дороге. Ты проедешь прямо через его земли..
     Томас отшатнулся.
     -- Мы вдвоем тебя едва-едва защищали!..  Прости,  но  со  мной  ты  в
большей опасности, чем одна. Или с кем другим.
     -- Томас, -- она впервые назвала его по имени,  --  святой  отшельник
мне вчера рассказал о чаше. И о том, как  важно  для  тебя  и  всего  мира
принести ее в Британию. И рассказал,  что  за  тобой  охотятся  сильные  и
беспощадные враги. Ну и что же? Все равно ты самый сильный. При  тебе  мне
надежнее.
     -- Калика так и сказал?
     -- Он знал, что  может  умереть...  Боюсь,  он  даже  предвидел  свою
гибель. Потому он так...
     -- Предвидел? -- не понял Томас. -- Но зачем? Может,  лучше  было  бы
как-то избежать?
     Молчание было тягостным. Яра опустила голову. Слезы снова побежали по
еще мокрым дорожкам.
     -- Думаю, он просто устал. Устал жить.  Он  все  время  нес  какую-то
тяжесть. Нам даже не вообразить  какую.  И  у  него  все  время  рушилось,
ломалось, получалось  не  то,  к  чему  стремился.  Он  устал  от  неудач,
разочарований. Он уже хотел  уйти!  Но  сумел  уйти  так,  чтобы  даже  не
потратиться на свои похороны. И унес с собой твоих главных врагов.
     Томас остро взглянул на нее. Она кивнула.
     -- Но остался еще один... Пусть проще, но ты его не знаешь.  Он  ждет
тебя где-то впереди.
     -- А ты знаешь?
     -- Калика дал мне свои обереги. И показал, как пользоваться. А помогу
тебе так, как никто не поможет. Я укажу на того, кто попытается ударить  в
спину!
     Томас потряс головой.
     -- Ни за что! Подвергать твою жизнь такой опасности? Да что я буду за
мужчина? Что за рыцарь? Тебя саму охранять надо, а  ты  берешься  охранять
меня! Да я со стыда сгорю,  мне  другим  рыцарям  на  глаза  нельзя  будет
показаться!
     -- Меня охранять? -- не поняла Яра. -- Что, я выгляжу такой слабой?
     -- Конечно, -- сказал Томас убежденно. -- Ты слабая женщина,  хрупкая
и нежная. А я, мужчина, должен тебя защищать.
     Яра оглядела себя, посмотрела на  рыцаря  с  подозрением,  подозревая
злую шутку.
     -- Хрупкая?
     -- Хрупкая! Вон у тебя какая нежная, как шелк, кожа. Сколько едем  по
солнцу, ветру, сколько спим на земле, сколько тебя царапали ветки, а  кожа
все такая же нежная и тонкая, как у сказочной принцессы. И  кости  у  тебя
тонкие, как у птички. И росту ты... лишь с недомерками  что-то  стоишь,  а
рядом с настоящими... как я или сэр калика, все равно тонкая, как березка,
и стройная, как сосенка. Сильный удар тебе перешибет, как соплю,  все-таки
жалко...
     Яра, которая слушала с открытым ртом, опомнилась так резко, что  даже
вздрогнула. Смягчившееся лицо снова затвердело,  а  в  низком  хрипловатом
голосе, от звуков которого сердце Томаса екало, снова зазвенел металл:
     -- Сэр Томас, я не хрупкая и не слабая, какими жаждешь видеть женщин.
Наша женщина, росская, коня на скаку остановит, в горящую  избу...  А  как
иначе? Если кони все скачут и скачут, а избы горят и горят?



                                 Глава 6


     Томас покачал головой.
     -- Не могу. Рыцарская честь не позволяет.
     -- Сэр Томас! Я не из племени англов. Ты не отвечаешь за меня.  Я  из
племени росичей, а у нас женщины все еще свободные. Какими были у  вас  до
прихода веры Христа. Ты не отвечаешь за меня, пойми! Я  сама  по  себе.  Я
женщина -- слабая, когда готовлю обед мужчине, но если сажусь на  коня  --
воин! Разве ты не слыхивал про амазонок?
     Томас проворчал, чуть поколебавшись:
     -- Кто о них не слышал. Но это в том мире... гнусном язычестве.
     Яра прямо взглянула ему в глаза.
     -- Ты настолько не хочешь меня взять с собой...  что  готов  рискнуть
чашей?
     Томас ощутил, как будто его стукнули по голове боевым  молотом.  Чашу
он обязан донести любой ценой. От этого зависит больше,  чем  человеческая
жизнь, даже многие  жизни.  Быть  или  не  быть  целому  народу,  которому
начертано совершить... перевернуть... создать... Словом,  от  усилий  его,
Томаса Мальтона, зависит будущее целого народа, а то и всего мира.  И  тут
никакая добавочная помощь не будет лишней.
     Томас решительно отстранил обереги и посох в ее руке.
     -- Нет. Мне, воину Христа, не гоже знаться с язычеством.
     Она сказала потерянно:
     -- Тогда мы погибли. И чашу не донести. Он доверил посох только тебе.
И только ты можешь вызвать к жизни те заклятия, которые он вложил в посох.
     Томас покачал головой.
     -- Неужели он и это предвидел? Он не мог  обращаться  к  магии...  по
своим рыцарским принципам. Я их так называю, а он именовал  как-то  иначе,
сложнее. А я, не будучи связанным его обетами, могу...
     -- Так чего же тебе еще?
     Томас вскрикнул в муке:
     -- Но не могу по своим обетам!.. Я -- воин войска Христова!
     Она посмотрела пристально, внезапно предложила, вспомнив калику,  его
насмешки, даже воспроизведя его интонации:
     -- Церковь лишь возрадуется, когда ты вызовешь демона... и  подчинишь
его. Заставишь выполнять богоугодные дела.
     Томас смотрел с сомнением.
     -- Да?.. Но если бы  я  знал,  как  с  ними  общаться.  Рассказывают,
благородный рыцарь Денелон с ними даже в кости играл и пьянствовал,  когда
его настоящие друзья оставили... А я только драться могу. Даже с  демонами
готов, хотя их, как я слышал, кроме святой воды и креста ничего не берет.
     -- Надо попробовать.
     -- Но как?
     --  Не  думаю,  чтобы  калика  оставил  тебе  посох,  которым  трудно
пользоваться. Покажи... Видишь, тут вырезаны значки...
     Томас с неудовольствием отстранился.
     -- Я и своей-то  грамоты  не  очень...  а  тут  еще  буквы  вовсе  не
людские...
     -- И не кириллица, -- сказала Яра со вздохом. -- Те бы я прочла...
     Томас с сочувствием смотрел на  ее  помрачневшее  лицо.  Яра  закрыла
глаза, шевелила губами.
     -- Это черты и резы. Мой старый учитель знал этот язык. Но  меня  уже
не учил, этот остался языком волхвов и ведунов. Но я  была  любопытная,  я
подсматривала тайком... Неужели вещий Олег и это предусмотрел?
     Томас смотрел неверяще.
     -- Ты сумеешь прочесть?
     -- Вряд ли... Но я попытаюсь.  И,  сэр  Томас,  разве  ты  не  видишь
двойную выгоду? Я могу быть тебе полезной в дороге, а когда  ты  доставишь
меня  по  пути  во  владения  моего   жениха,   то   получишь...   богатое
вознаграждение. И сможешь  рассказывать,  что  захватил  его  при  разделе
добычи в захваченном Иерусалиме!
     -- Что ж, -- сказал он, ненавидя себя за такое решение, -- я вынужден
согласиться. Но этот путь намного опаснее, чем был раньше...
     -- Я выдержу, -- пообещала она.
     Он выругался про себя, с ненавистью глядя на ее  нежную  шею.  Пальцы
заныли от желания  схватить  эту  шею  и  стиснуть  так,  чтобы  хрустнули
позвонки. Неужели она не понимает, насколько это все опасно?
     -- Там ждут не только сбитые в кровь пятки, --  пообещал  он.  --  Но
если даже распорешь свое толстое брюхо, не приходи за помощью.
     -- А разве приходила я? -- удивилась она. Глаза ее были невинные,
     Их короткому миру пришел конец, оба это знали.

     Вдвоем они изловили коней, третьего взяли как запасного,  сложили  на
него запасные мешки. Времени в обрез, даже если больше ничего не случится.
Тайным нанесено лишь временное  поражение.  А  ответный  удар  может  быть
страшным. Теперь там знают их настоящую мощь.
     -- Хорошо, -- повторил Томас тяжело,  чувствуя,  что  делает  роковую
ошибку. Может быть, смертельную. -- Ты едешь  со  мной  до  земель  твоего
жениха. Но будешь выполнять все мои желания. Понятно?
     В ее глазах мелькнул испуг, тень колебания.  Он  поднял  руку,  чтобы
отправить ее обратно, но она сказала быстро:
     -- Я согласна. Если только твои желания не будут касаться...
     -- Стоп! -- сказал он яростно. -- Я сказал, все желания. Значит,  все
желания. И выполняешь их беспрекословно. Быстро, сразу.
     Она посмотрела в его суровое лицо долгим взглядом. Томас был  уверен,
что  откажется,  он  только  сейчас  понял,  что  его   требование   можно
истолковать совсем иначе -- дуры-женщины  ухитряются  понять  иначе,  даже
если ясность требований исключает неверное толкование.  Но  в  ее  лиловых
глазах блеснули странные искорки.
     -- Хорошо, сэр Томас, -- сказала она ровным  голосом.  --  Я  клянусь
выполнять все твои требования. И желания.
     Он стиснул зубы. Все еще надеялся,  что  откажется,  но  просчитался.
Ответил, пряча глаза:
     -- Клятва вассала принята. В свою очередь клянусь, что с моей стороны
не будет никаких действий... которые... гм... можно было бы истолковать...
как порочащие честь и достоинство... моего вассала.
     Опять в ее странных глазах он  прочел  то  же  непонятное  выражение.
Сердясь на себя, вдвинул меч в ножны, забросил перевязь через плечо.
     -- Аминь, -- сказала она. --  Поспешим,  сюзерен?  Кони  есть,  можно
выбрать. Калика был бы очень недоволен, не поспей мы в твою Британию.  Его
жертва была бы напрасна.

     Некоторое время ехали по опушке леса. Когда далеко замаячили  высокие
башни замка, дорога резко свернула в лес, а  дальше  пошла  петлять  среди
самых жутких буреломов, завалов, продиралась  сквозь  чащи,  пряталась  по
низинкам и лесным овражкам.
     Томас удивленно покачал головой.
     -- Представляю, что здесь за хозяин!.. Один человек  такую  тропу  не
проложит. Это ж сколько народу избегает  такого  владетеля?..  Нет,  такое
можно встретить только на Руси.
     Яра наморщила лобик.
     -- По-моему, мы уже вышли из Руси... Иль не вышли? Говорят здесь  так
же, мы племена одного корня -- "от  можа  и  до  можа",  как  говорит  мой
дядя...
     Томас передернул плечами.
     -- Не напоминай мне о своем дяде!
     -- Странно, ему понравилось с тобой общаться.
     Томас вскинул руку, призывая  ее  к  молчанию.  Впереди  спрыгнул  на
тропинку, загораживая путь, крепкий мужик  в  зеленой  одежде.  Из  кустов
справа  и  слева  вышли  еще  двое.  Томас  быстро  оглянулся.  Дорогу   к
отступлению загородили двое с топорами.
     Первый, спрыгнувший с дерева, вытащил  из  ножен  короткий,  но  явно
острый, судя по блеску лезвия,  меч.  Он  был  вожаком,  чувствовалось  по
движениям, по тому, как смотрели на него другие.
     -- Кошелек или жизнь? -- предложил он насмешливо.
     -- Так сразу не решишь, -- ответил Томас. -- Жизнь такова, что вопрос
трудный... Может быть, мы посидим у  костра  за  кувшином  вина,  отведаем
подстреленного вами оленя, поговорим?
     -- У тебя есть еще и вино? -- обрадовался вожак.
     -- Я говорил о вашем вине, -- объяснил Томас, закипая.  --  Один  мой
друг научил  меня  не  брезговать  общением  с  разной  рванью.  Мол,  все
человеки, но мое христианское смирение не простирается  так  далеко  и  не
длится так долго. Если есть у вас вино, отдавайте, а за это я  отпущу  вас
целыми.
     Вожак захохотал. На рыцаря  смотрели  с  интересом.  Вожак  предложил
миролюбиво:
     -- Люблю смелых людей. Но я уже вижу, что ты настоящий мужик!  А  это
значит, что пока ты дрался на войне, тебя обобрали до нитки.  Только  бабы
все еще вешаются тебе на шею, но тут мы помочь завсегда рады.
     Томас грозно сдвинул брови.
     -- О чем ты лепечешь?
     -- Оставь женщину, а сам можешь уйти целым.
     Томас с неудовольствием покосился на Яру:
     -- Они что, маленькие шахраи?
     -- По-моему, -- проговорила она медленно,  --  это  не  самая  худшая
болезнь...
     -- Но заразная!..
     -- Ну, -- протянула она, -- и кроме Шахрая есть  на  свете  настоящие
мужчины. Которые замечают!
     Он вытащил меч, огрызнулся:
     -- На свете слишком много  свихнувшихся!  Только  скажи  слово  --  и
оставлю тебя им!
     Яра внимательно смотрела на вожака разбойников.
     -- Он высок и красив, -- сказала задумчиво, -- у него длинные сильные
руки... и широкая волосатая грудь. А глаза, как у самого дьявола!  А  лицо
звероватое, злое, мужественное... Похоже, это все-таки настоящий мужчина.
     Томас посмотрел на свои руки, длинные и мускулистые, скосил взгляд на
грудь,  где  могла  бы  поместиться  косуля.  Ощутил,  как   непроизвольно
выпрямляет спину, даже чуть приподнялся на носках и вытянул шею.
     -- Да? -- спросил он раздраженно. -- Одно только слово! Остаешься?
     Она поколебалась, в  задумчивости  наморщила  носик.  В  глазах  была
нерешительность. Наконец вздохнула:
     -- Они какие-то все немытые... Не  люблю,  когда  от  мужчины  сильно
пахнет.
     Томас шумно выдохнул воздух. Только теперь сообразил, что  задерживал
дыхание,  пока  она  водила  огромными   лиловыми   глазами,   колебалась,
сравнивала.
     Голос его прогремел, как боевая труба:
     -- Прочь, немытая мразь!
     В руке блеснул огромный  двуручный  меч.  Вожак  отпрыгнул,  но  двое
придвинулись, как и двое сзади, и Томас с Ярой оказались в кругу. На лицах
разбойников появились злобные усмешки, они начали заходить с боков.  Томас
чуть пригнулся, смотрел через прорезь забрала во все стороны.
     Он уже заносил меч, когда сзади звонко щелкнуло. Вожак отшатнулся  --
в горле торчала стрела, струйка крови брызнула тонким горячим фонтанчиком.
Ноги  вожака  подогнулись,  он  рухнул.  Четверо  разбойников   растерянно
попятились.
     Томас раздраженно оглянулся. Яра держала  другую  стрелу  на  тетиве,
острие заинтересованно рассматривало голую грудь ближайшего разбойника. Он
пятился, бледный, с дрожащими губами, глаза были умоляющими.
     -- Брысь! -- велел Томас и со стуком вдвинул меч в ножны. --  Встречу
еще раз, буду рубить, как камыш!
     Разбойники, как тени, исчезли в кустах, оставив незадачливого вожака,
только листья зашелестели. Томас со злым лицом повернулся к Яре.
     -- Вмешаешься еще раз без разрешения -- выпорю!
     Она виновато опустила ресницы.
     -- Если уж я выбрала из двух мужчин одного...
     -- Да? -- Томас смотрел подозрительно. -- А если бы выбрала его?
     -- Ну... Ты бы явно остался цел.
     Томас ощутил себя слегка польщенным.
     -- Почему.
     -- Стрелы от тебя отскочут... Лоб-то у тебя медный!

     Они давно миновали замок,  который  жители  обходили  стороной,  сами
обошли до дуге две крепости, стараясь держаться под сенью  леса,  а  когда
заслышали стук копыт, тут же привычно спрятались в кустах.
     По дороге, с той  стороны,  откуда  они  шли,  двигался  целый  отряд
всадников. Передние были с  копьями,  на  легких  конях,  дальше  ехали  с
арбалетами, затем воины в тяжелом вооружении, за ними кони  тащили  легкую
крытую повозку. Томасу показалось, что за кружевными занавесками мелькнуло
милое девичье лицо. За повозкой ехали опять тяжелые всадники, в доспехах и
с топорами, а замыкали отряд легкие конники.
     Томас поднес Яре под носик огромный кулак, давая хорошо обнюхать, сам
вслушивался в разговоры. Двое обсуждали  карточный  долг  товарища,  среди
тяжело вооруженных шла неспешная беседа о новых типах  арбалетов,  церковь
их  тоже  объявила  изделием  Сатаны,  сиречь  вне   закона.   Тем   самым
распространение этого оружия врага рода человеческого замедлилось,  но  не
остановилось. А это на руку бесчестным, ибо они сразу обрели  преимущество
над благородными, что послушались церковь...
     -- А наша хозяйка говорит, -- сказал один, -- если  что  создано,  то
его применят обязательно, хоть умри. Такова подлая природа человека.
     -- Ну, твоя хозяйка говорит  дело...  Только  почему  подлая?  Просто
ничего не создается зазря.
     -- Еще бы!.. Столько голов придумывали, столько сил потрачено на этот
арбалет, хоть ножной, хоть рычажный, и чтоб перестали применять?
     -- Вот высокородная Гульча и велела...
     Голоса удалились, смолкли. Яра  перестала  обнюхивать  кулак  рыцаря,
ведет себя, как грубый мужлан, сиречь,  простолюдин,  а  Томас  задумался.
Где-то уже слышал это имя... И что-то очень недоброе с ним связано!
     Яра проломилась через кусты на дорогу. Красиво вырезанные  ноздри  ее
тонкого носа подергивались. В лиловых глазах Томас увидел ревнивый блеск.
     -- Что стряслось? -- спросил он встревоженно.
     -- Ты чуешь запах?
     Томас добросовестно потянул носом. Пахло свежими конскими  каштанами,
от них еще  поднимался  легкий  парок,  коней,  судя  по  запаху,  кормили
отборным овсом и ячменем, конским еще он ощутил  мужским  потом,  ароматом
старой кожи на седлах.
     -- Чую, -- ответил он.
     -- Какая она? -- спросила она напряженно.
     -- Кто? -- спросил он, теряясь в догадке, о какой из кобыл спрашивает
женщина с лиловыми глазами.
     -- Ну, та женщина, --  бросила  Яра  нетерпеливо,  --  чей  запах  мы
услышали. Мне кажется, она маленькая и черноволосая, ибо  только  чернавки
пользуются такими духами, от которых мухи дохнут на лету,  а  жуки  падают
без памяти, еще она злая и своевольная, ибо мало кто рискнет  пользоваться
вечерними благовониями в полдень, не рискуя быть осмеянной...
     Она говорила еще, а  Томас  ошалело  кивал,  соглашался,  поддакивал,
наконец, когда с ее слов у него начал прорисовываться знакомый  образ,  он
едва не заорал, что вспомнил. Это ж она, мать знаменитого богатыря  Турка,
от которого пошел сильный и злой народ, и которому предначертано потеснить
веру Христа... Бедный калика! Хорошо хоть не узнает, если  та  злополучная
ночь в пещере под Киевом опять дала начало каким-нибудь новым туркам!
     Он огромным усилием воли заставил себя смолчать.  Ей  не  обязательно
знать жуткие и сверхъестественные  тайны.  Иначе  больше  будет  чтить  не
Христа, а богопротивных демонов, те выглядят сильнее.
     -- И еще у нее темные глаза, -- добавил он небрежно.  --  Коричневые,
но такие темные, что почти черные...
     -- Это ты по духам определил? -- спросила Яра уважительно.
     -- Да нет, по запаху.
     Они вывели коней из кустов и пустили по свежему следу. Теперь  Томасу
казалось, что и он улавливает едва слышный аромат  женщины  --  восточной,
теперь, может быть, даже ставшей сарацинкой, знатной  и  богатой,  и  этот
запах может рассказать очень многое тому, что умеет читать такие следы.



                                 Глава 7


     Когда Яра проснулась, край неба уже алел. Томас  лежал  как  мертвец,
лицо было бледным, скулы заострились. Он спал  крепко,  и  она  без  помех
могла рассмотреть его. Бородка курчавилась, ей показалось, что среди волос
блеснула серебряная  нить.  Высокомерный  и  невежественный,  он,  однако,
выглядел воплощением силы и мощи, но теперь она  со  страхом  видела,  что
сила рыцаря все-таки на исходе.
     Странно, таким он не казался слабее или униженнее. До этого был,  как
железная статуя, смех был подобен  реву  быка,  а  движения  размашисты  и
небрежны. А теперь лежал исхудавший, выжженный солнцем.  Кожа  была  цвета
темного  дерева,  темно-коричневая,  но  гладкая  и  чистая.  Ресницы  его
затрепетали, он что-то видел во сне, пальцы сжались, а с губ слетел вздох.
     Яра насторожилась. Почудилось или в самом  деле  он  произнес  чье-то
имя? Женское?
     Она наклонилась, вслушиваясь в  его  неровное  дыхание.  Губы  иногда
двигались, но, к ее разочарованию, больше он ничего не сказал.
     В маленькой веси, куда зашли купить еды и соли, была даже  корчма  на
развилке дорог. Томас заплатил за мясо, спросил, как побыстрее перебраться
через перевал. Горы были невысокие, старые, но он не  хотел  терять  целый
день на поиски короткой дороги.
     В  корчме  на  них  смотрели  как  на  обреченных.   Яра   улавливала
жалостливые  взгляды.  Томас  хмурился,  знал,  что  будут   отговаривать,
рассказывать, какие ужасы у них впереди. Местные не знают,  что  у  них  в
самом деле впереди ужасы, и эти ужасы намного серьезнее,  чем  их  детские
страхи перед горными гномами и лешими.
     Когда они наскоро обедали,  Томас  обостренным  чутьем  уловил  нечто
сзади. Быстро обернулся, схватил мальчишку хозяина. Тот  как  раз  снял  с
решетки его сапоги, которые он поставил сушиться.
     -- Ты куда?
     -- Ну... --  прохрипел  мальчишка:  ворот  давил  ему  горло,  --  на
улицу...
     -- А сапоги зачем унес?
     -- Вы не дойдете даже до перевала... А хорошие сапоги пропадут...
     Томас сердито выдернул сапоги, дал пинка маленькому вору. Тот вылетел
в раскрытые двери. На рыцаря смотрели неодобрительно. Кроме сапог, которые
сгниют зазря, еще и железа  сколько  унесет  на  себе.  Все  поржавеет!  А
сколько бы можно сковородок наделать, кастрюль,  подков  и  даже  гвоздей!
Глупые люди по свету шатаются. Умные дома сидят.
     Но мальчишка был прав. Они не дошли даже  до  перевала,  когда  сзади
услышали  грохот  копыт.  Земля  затряслась,  со  скал  посыпались  мелкие
камешки. Томас привстал в стременах, выглянул через заросли орешника, мимо
которого ехали.
     По их следам скакали всадники, каждый из которых был впятеро  крупнее
человека, а вместо коней под ними были чудовищные звери, больше похожие на
носорогов. На великанах не было доспехов, но Томас с тоской понял, что  их
толстую шкуру стрелами не прошибешь, а на длину меча с их длинными  руками
они сами не подпустят.
     -- Прячься! -- прошипел он, спрыгивая с коня.
     -- Драться не будешь?
     -- Не с такими же мордоворотами! -- огрызнулся он. -- Калика говорил:
не плюй в колодец бодливой корове!
     Они завели коней в щель между скалами, там был каменный навес, зажали
им ноздри. Вскоре прогремели копыта. Не только  кусты  --  деревья  бы  не
скрыли скачущих носорогов с великанами на спинах. У  каждого  в  руке  был
зажат топор, Томас ощутил, как кровь превратилась в мелкие ледяные шарики.
Такими топорами можно рубить столетние сосны, как хворост!
     Когда грохот утих, Яра сделала попытку шевельнуться, но тяжелая  рука
придавила к земле. Она покосилась на его напряженное лицо.
     -- Что-то случилось?
     -- Воздух, -- ответил он лаконично.
     Она  понюхала  воздух,  посмотрел  на  рыцаря  подозрительно.  Ничего
нового, кроме мощного запаха мужского пота, а  это  похоже  на  то,  будто
табун коней после долгой скачки валялся здесь на траве.
     -- Вверх смотри... женщина, -- процедил он.
     По земле  промелькнули  огромные  тени  с  растопыренными  когтистыми
крыльями. Яра даже пригнула голову -- такой мощный  запах  рыбы  обрушился
сверху. Прямо перед лицом звякнуло. На камне подскочило и свалилось в щель
перо, больше похожее на оперенную стрелу. Еще три стрелы, просекая  листву
на кустах, вонзились в землю на шаг дальше.
     -- Кровь Господня!  --  выругался  Томас.  --  На,  прикройся  щитом,
женщина!
     -- Ты считаешь, что мое  платье  слишком  коротко?  --  спросила  Яра
негодующе. -- Или у меня кривые ноги? Или волосатые, как у тебя?
     -- С ногами все в порядке, как и с платьем. Ум короток!
     Она успела подумать о конях: только  бы  не  вышли  из-под  каменного
козырька, -- как вдруг рыцарь схватил ее в  объятия,  бросил  на  землю  и
навалился сверху. У нее перехватило дыхание. Даже сквозь  железо  доспехов
она чувствовала жар его сильного мужского тела, чувствовала сильные мышцы,
слышала биение сердца, учащенное и страстное. От него пахло крепким  потом
как от табуна жеребцов, что скакал с утра  до  вечера  по  жаре,  а  потом
катался здесь  по  траве  и  камнях.  Дыхание  его  было  горячим,  и  она
успокоенно расслабилась, чувствуя, как тепло разливается  по  всему  телу,
наполняет мышцы, тело становится тяжелым и  горячим,  а  руки  наполнились
настолько странным теплом, что кончики пальцев слегка пощипывало.
     Она услышала свой стон, тело ее непроизвольно выгнулось, прижимаясь к
нему сильнее,  ибо  рыцарь  все-таки  держался  на  растопыренных  локтях,
упершись ими в землю, не давил со всей дури. Его толстое железо  не  могло
скрыть того жара, что  разгорался  в  нем,  и  Яра  понимала,  что  доспех
сбросить так же легко и быстро, как и одежку попроще...
     Внезапно рыцарь сдавленно выругался сквозь зубы. Она  услышала  звон,
потом еще звонкий щелчок, стук и шорох покатившихся камешков.
     -- О Томас, -- сказала она тихо, -- Томас...
     -- Так они нас достанут тоже, -- ответил он зло. -- Быстро спрячься в
той нише!
     Он вскочил и быстро подхватил с земли меч. Другой рукой толкнул ее  к
скале. Яра укрылась под нависающим каменным козырьком, все еще  оглушенная
нахлынувшими чувствами.
     Тут же на землю обрушилась новая волна зловония. Перья-стрелы ударили
в камни и землю, а птицы шумно пронеслись  над  головой  Томаса.  Он  едва
успел пригнуться, но одна успела вытянуть костистые лапы, и он качнулся от
толчка, по шлему отвратительно скрипнули острые когти. Еще одна  выставила
перед собой крылья, гася встречный ветер, тяжело обрушилась на землю шагах
в пяти от Томаса.
     Он  едва  успел  взять  меч  наизготовку,  как  она  развернулась  и,
балансируя крыльями, пошла на него, выставив зубастый клюв. У Томаса стало
сухо во рту. Птица была покрупнее волка, но клюв ее был таков, что  только
доспехи им долбить, а то и эту скалу в поисках червяков.
     Птица издала жуткий крик. Пасть распахнулась жутковатая, как  пышущая
огнем жаровня. Блеснули острые волчьи  зубы.  Томас  сразу  понял,  какими
червяками может питаться такая птица.
     Он замахнулся мечом, птица умело увернулась, но он уже ударил точно и
быстро. Лезвие упало на спину с такой силой, что  рассекло  бы  пополам...
будь на ее месте бык, но сейчас стальное  лезвие  соскользнуло  по  плотно
подогнанным перьям, и Томас едва удержался на ногах.
     Птица выбросила вперед клюв. Томас ощутил удар в плечо, скрежет.  Его
с силой дернуло, он отмахнулся мечом, со страхом и недоверием  смотрел  на
вмятину в доспехе.
     Внезапно сзади щелкнуло, и унеслась прочь, едва не задев его, стрела.
Он сердито заорал, требуя, чтобы прекратила дурость: и так видно, что даже
лезвием не просечь плотные перья, а уж  стрелой  и  подавно...  разве  что
зайти сзади и пустить стрелу так, чтобы прошла между перьями, но последние
слова задавил в себе, а то дура в самом деле выбежит  из  укрытия  и  сама
получит клювом, как кроль меж ушей.
     Яра крикнула сердито:
     -- Теперь попробую попасть в глаз!
     -- Ты попадешь в глаз, -- закричал он зло, -- если его нарисовать  во
всю эту скалу! Не высовывайся!
     Он представил, как тетива бьет  ее  по  тонкой  нежной  коже,  а  там
вспухает багровая полоска, заорал еще громче:
     -- Это приказ, корова!
     -- Я только хочу помочь...
     -- А какой была клятва вассала?
     -- Да молчу, молчу...
     Новая волна вони накатила с  такой  силой,  что  Яра  закашлялась,  а
стрела  соскочила  с  тетивы.  По  камням  звякали  стрелы   с   железными
наконечниками, затем она  услышала  шум  крыльев,  заскрежетали  когти  по
валунам.
     Томас  рубился  с  птицей.  Бой  был  страшным  и  нелепым,  ибо  меч
соскальзывал с перьев, а птица звонко долбила клювом  в  доспехи.  Однажды
пробив толстое железо, как гнилую кору, больно ухватила  клювом  вместе  с
рубашкой и кожу.
     Приловчившись, он уже не старался зарубить  ее  острым,  как  бритва,
лезвием, а бил, как молотом, бил по голове и  шее,  пока  птица  не  стала
промахиваться: голову ей залило кровью.
     Три птицы  одна  за  другой  с  жуткими  криками  рухнули  на  камни.
Растопырив крылья, они развернулись к прижатому к скале  рыцарю.  Томас  в
последнем усилии нанес сильный удар. Птица упала, снова поднялась --  один
глаз вытек, другой смотрел яростно и неукротимо.
     Томас крикнул:
     -- Не высовываться!.. Если я не встану, то беги вдоль стены обратно.
     -- Зачем?
     -- Жить совсем неплохо, дурочка!
     -- Томас...
     Птицы бежали на человека, но, наткнувшись по дороге на залитую кровью
первую, внезапно набросились на нее с  неистовой  яростью,  словно  волки,
добивающие  раненого  собрата,  начали  клевать  и  рвать  когтями.  Перья
полетели во  все  стороны,  брызнули  струйки  горячей,  дымящейся  крови.
Обнажились внутренности: сизые, слизкие, пахнущие еще отвратительнее.
     Яра с брезгливостью отвернулась.

     Эти летающие  твари  убрались,  оставив  между  камней  окровавленные
перья,  раздробленные  кости,   даже   череп   раздолбили.   Томас   зябко
передергивал плечами, представив себе, как  такие  клювы  долбили  бы  его
доспехи.
     Запад неба был покрыт розовой корой заката.  Томас  перевел  дыхание,
снял с помощью Яры  доспехи,  осмотрел.  Как  будто  черти  на  нем  горох
молотили -- весь во вмятинах! Нет хуже для рыцаря, чем  разбитые  доспехи.
Одно утешение: закрыл собой коней и женщину.
     Яра, отважная  и  стойкая  женщина,  развела  костер,  собрав  жалкие
хворостинки и сучья, жарила на вертеле  зайца.  Мол,  даже  если  придется
ночью умереть, то лучше умирать не голодными. Томас не удержался, осмотрел
придирчиво.. Освежевала по всем охотничьим правилам, жарит умело, так  что
вряд ли очень врет, что знает охоту. Впрочем, в дикарских племенах женщины
вынужденно умеют больше, чем в цивилизованных. Там мужчины ни к черту.
     Он с тоской смотрел на звездное  небо,  где  мелькали  крупные  тени.
Глаза летающих зверей следили за ним неотрывно, и он видел, как проносятся
всякий раз по два багровых уголька. Не простые птицы, те с заходом  солнца
слепнут. А ночные не летают днем...
     Дорога назад отрезана хищными птицами.  Их  расположилась  там  целая
стая. Слева отвесная скала, а справа в двух шагах бездонная пропасть. Идти
только вперед, но там слышно тяжелое громыхание. Похоже, за поворотом  уже
широкая долина, где великаны на носорогах вытаптывают ее вдоль и  поперек,
заглядывая в каждую мышиную норку.

     Они  сидели  у  костра,  когда  грозный  топот  стал   ближе.   Земля
содрогалась, словно на дорогу обрушивались скалы.  Великаны,  обыскав  все
окрестности, возвращались. У Томаса волосы встали дыбом. Те  промчатся  по
этой узкой полоске между отвесной стеной из гранита и пропастью! Их вобьют
в землю, растопчут, а его железный панцирь расплющат так, что превратят  в
тончайший лист, в который можно будет заворачивать солонину...
     Томас вскрикнул в отчаянии:
     -- Неужто все? Неужто мы погибли, и никто нам не в состоянии  помочь?
И чашу уже не принести в Британию?
     Яра смотрел в его бледное изможденное  лицо,  слышала  только  грохот
своего сердца. Потому  глыбы,  что  раздвинулись  в  трех  шагах  прямо  в
каменной стене,  раздвинулись  для  нее  бесшумно.  Поднялась  исполинская
фигура в два человеческих роста, массивная, ноги до колен утопали в земле.
     -- Кто... звал... меня? -- донесся тяжелый, как обвал, вздох.
     Томас отпрянул в ужасе, закрыл собой Яру.
     -- Не знаю. Я не звал! Кто ты?
     Человек смотрел на него безучастно, вместо глаз блистали две  звезды.
Томасу показалось, что и сквозь тело слабо просвечивают звезды.
     -- Я есть Гот... Так что же пробудило меня?.. А, эта  чаша...  Почему
она у тебя в мешке?
     Томас неверными движениями вытащил чашу. Боялся, что опалит священным
огнем, -- с кем только не якшался, не до благородства, уцелеть бы,  --  но
пальцы   ощущали   только   гладкий    металл,    отполированный    чужими
прикосновениями.
     -- А где ее держать еще?
     Глаза ужасного призрака заблестели ярче. Томасу показалось,  что  все
огромное тело пошло синеватыми искорками, как быстро гаснущие звезды.
     -- Узнаю... -- донесся тяжелый голос, словно шел из глубин земли.  --
Что за история опять с этой чашей?.. Впрочем, это неважно... Зачем  ты  ее
несешь?
     Огромная рука потянулась к чаше. Томас отпрянул, но спина уперлась  в
стену. Он с ужасом смотрел на огромного человека, если  это  был  человек,
что двигался по земле так, будто шел по колено в воде. Томас  вскрикнул  в
отчаянии:
     -- Калика сказал, что если она будет в Британии, то... народ, который
ею обладает, станет величайшим... принесет справедливость во всем мире...
     Рука призрачного человека остановилась перед  чашей.  Звездные  глаза
смотрели прямо в лицо Томаса. Голос громыхнул, как гром:
     -- Что за калика?
     -- Обыкновенный, -- промямлил Томас. -- Рыжий...
     Пальцы призрака почти сомкнулись вокруг чаши. Томас ощутил,  как  его
тело покалывает, словно весь призрак был огромной шаровой молнией.
     -- Как его зовут?
     -- Олег... -- пробормотал Томас, чувствуя себя глупо. -- Язычник...
     Призрак стал еще выше ростом, от него веяло  мощью.  Пахло  сыростью,
подземными водами. Голос стал глуше:
     -- Язычник... Да, он всегда был  язычником...  Веры  менялись,  а  он
оставался в той, самой забытой... Он где?
     Томас сглотнул комок в горле.
     -- Он велел донести чашу...
     Призрак слегка повернулся.
     -- Иди через эту гору... Не сворачивай, а то заблудишься,  сгинешь...
И не раскрывай рта... Олегу поклон...
     Его  рука  прошла  мимо  чаши,  указала  на  отвесную  стену.   Томас
оглянулся, хотел сказать горько, что он не  привидение,  сквозь  камни  не
ходит, но когда повернул голову, призрак уже слился с ночью.
     Яра сказала тихо:
     -- Я ничего не поняла... Но он обещал помочь.
     -- Я не могу идти сквозь эту проклятую гору!  --  вскрикнул  Томас  в
отчаянии.
     Он ударил кулаком по камню... и сжатые пальцы прошли сквозь плиту. Он
в  ужасе  выдернул  руку,  смотрел  неверяще  на  кисть  руки.  Она   чуть
покраснела, пальцы пощипывало. Яра сказала тихо:
     -- Он уже помогает!
     Томас вскочил, прижимая чашу к груди. Тяжелый топот  слышался  ближе.
Великаны уже  выезжали  из  долины  на  дорогу.  Костер  догорал,  освещал
отвесную стену, дикое нагромождение камней у основания, мелкие  булыжники.
Яра бросила пару хворостин на багровые угли, вспыхнули слабые огоньки.
     -- Не верю я древним демонам...
     -- Сэр Томас! Ты обещал калике, что отнесешь чашу в Британию. А  путь
лежит только сквозь эту гору.
     Ее взор был требовательным.  Томас  озирался  в  отчаянии.  Насколько
проще с англскими девами, что сидят и  ждут.  Нет,  не  нравятся  ему  эти
славянские женщины. С  ними  никогда  не  почувствуешь  себя  уверенным  и
несокрушимым.
     Он скомандовал, держа голос сильным и властным:
     -- Брось остатки хвороста в костер.
     -- Зачем?
     -- Пусть видят, что мы все еще здесь.
     Яра поспешно сгребала веточки, а он,  наблюдая  как  она  суетится  и
торопится, незаметно перевел дыхание. Хорошо, она не видит, в  какой  узел
завязались его кишки и как овечий хвост трепещет его душа.
     -- Все взяла?
     Он старался не встречаться с ней взглядом, но перед самой стеной  она
взяла его за руку, и они взглянули глаза в глаза. Искры пробежали  по  его
руке и сладко  кольнуло  сердце.  Он  ощутил  тепло,  против  которого  не
помогала никакая молитва.
     -- Я боюсь, -- сказала она тихо.
     -- Ну чего там, -- сказал он, сразу чувствуя себя могучим и  сильным.
-- Только бы не сбиться... Звезды вряд ли светят сквозь камни.
     -- Узнаем...
     -- Коней только оставлять жалко!
     Из-за поворота, закрывая  звезды,  с  грохотом  выметнулись  огромные
тени. Багровые искры летели  снопами  из-под  копыт  в  обе  стороны.  Они
завидели костер,  заорали  страшными  голосами,  завыли,  как  исполинские
волки. Грохот копыт стал чаще.
     -- Пора, -- сказал  Томас  тоскливо.  --  Ладно...  Двум  смертям  не
бывать, а дураком помрешь!
     -- Пусть ищут ветра в поле, -- сказала Яра.
     Ему почудилось злорадство в ее голосе. Показалось даже,  что  женщина
высунула язык  приближающимся  великанам.  Со  страхом,  чувствуя,  как  в
желудке завязался болезненный узел, он шагнул к  стене.  Напрягся,  ожидая
сильный удар в лоб. Вместо этого словно  окунулся  лицом  в  черную  воду.
Стиснув пальцы Яры, сделал второй шаг.
     Они оказались в полной вязкой тьме,  более  полной,  чем  беззвездная
ночь. Он ощутил, как дрожат пальцы в  его  ладони.  Яре  должно  казаться,
подумал он в тоске, что мы замурованы в гробу. И что нас закопали  живыми.
Если уж ему такое мерещится...
     Темная вода,  сказал  он  себе  настойчиво.  Он  идет  всего  лишь  в
ненастную ночь через болото. И ведет с собой испуганную женщину. А он  уже
ходил беззвездными ночами по болотам, убегал и догонял, а рта нельзя  было
раскрыть, потому что сотни врагов прислушивались к каждому шороху камышей,
плеску... А тут даже плеска не надо страшиться, иди себе  да  иди,  нечего
страшиться... Только и того, что идти прямо...
     Его осыпало морозом. В полной тьме стоит чуть-чуть,  всего  на  палец
свернуть, а через десяток шагов еще на палец,  и  уже  пойдут  не  поперек
горного хребта, а вдоль...



                                 Глава 8


     Он сделал не  больше  трех  десятков  шагов,  как  внезапно  вязкость
исчезла. Томас выпал в пустоту. Не удержавшись, растянулся,  как  лягушка.
Доспехи зазвенели. Сзади испуганно вскрикнула Яра.
     В просторной пещере светящаяся плесень освещала высокий свод, весь  в
известковых сосульках. С пола  навстречу  поднимались  такие  же  сосульки
остриями кверху. Где-то журчал невидимый ручеек.
     -- Теперь мы точно заблудимся, -- предположила она за  спиной.  --  Я
уже не помню, из какой стены мы выпали.
     -- Не каркай, -- оборвал он. -- Раньше смерти еще никто не умирал.
     -- Да? Я умираю всякий раз, когда вижу что-то страшное.
     Я тоже, сказал он себе угрюмо. Только сперва это было очень остро,  а
теперь страх зажат в его железной рыцарской перчатке. Но я не  бесстрашен,
как выгляжу для всех. Сам-то я знаю, что я  не  бесстрашен.  Просто  когда
рыцарская честь велит броситься одному на целое войско -- брошусь. Или  на
дракона. И никто не узрит во мне подлого страха.
     Слова гулко отдавались под сводами пещеры. Томас осторожно  прошел  в
другой  конец,  огляделся.  Пещера  сужалась  так,  что  едва  можно  было
протиснуться, но дальше ход опять расширялся.
     -- Может быть, -- сказал он, -- это не совсем то направление, но  мне
как-то проще идти, как человеку, а не как призраку.
     -- Так иди как человек, -- донесся сзади ее нетерпеливый голос. --  А
еще лучше, как мужчина!
     Томас всхрапнул, не зная, что кроется  за  ее  словами,  похвала  или
оскорбление, от женщины  с  лиловыми  глазами  можно  ждать  всего,  молча
двинулся между сталагмитами к переходу в другую пещеру.
     Ход был тесен, но впереди уже было видно расширение. Томас  вышел  во
вторую пещеру, задержал дыхание, ошеломленный. За спиной ахнула женщина  и
ухватилась за его плечи. Томас тут же расправил спину,  но  глаза  его  не
отрывались от внутренностей этой пещеры.
     Это был гигантский зал для великанов. И он был полон воинов!

     Томас медленно выпустил воздух из груди. Воины  спали  мертвым  сном.
Кто сидел, прислонившись к стене, кто лежал, подложив под голову щит,  кто
устроился, положив голову  на  ноги  товарища.  Все  в  полном  вооружении
древних времен. Томас не обнаружил ни  одного  в  рыцарских  доспехах,  но
топоры и мечи, пусть странные на вид, были устрашающего размера,  а  воины
выглядели  отборными  --  все  матерые,  крепкие,  со  вздутыми   мышцами,
нарощенными долгими упражнениями с оружием.
     -- Тихо, -- шепнул  он  одними  губами.  --  Не  приведи  Господь  их
разбудить...
     -- А что будет?
     -- Что будет, что будет, -- передразнил он. -- Не знаю, что будет. Но
спят они до назначенного часа.
     -- Какого?
     -- Откуда я знаю? У каждого свой. Благороднейший  король  Артур  спит
вот так же в Авалоне. Встанет и спасет Британию, когда та будет в  большой
беде. Калика говорил, -- голос Томаса прервался, дрогнул, но  после  паузы
рыцарь поборол слабость, -- говорил, что по всему свету в скалах  и  горах
полно народу дожидается своего часа. Мгер Младший ушел в скалу, я, правда,
не знаю, кто это, придет помогать своему племени, Святогор  спит  в  горе,
Скиф удалился в каменную стену Рипейских гор,  выйдет,  когда  беда  будет
угрожать его скифам, войско Ядвиги спит под костелом... ну и много  других
еще, я не запомнил и малого, что  перечислял  калика.  Понял  только,  что
никто не явится спасать человечество. Все явятся спасать  свое  племя  или
народ от другого народа.
     Она зябко передернула плечами.
     -- Ходи и боись, что наступишь на чью-то голову!
     -- Если верить Хайяму, как говаривал опять же калика, то мы все время
ходим по чужим черепам...
     -- Кто такой Хайям?
     -- Не знаю. Наверное, иудей, что ускользнул из рук Кичинского.
     На цыпочках и очень  осторожно  они  пробирались  между  спящими.  Те
казались мертвыми, даже грудь не вздымалась, но когда Томас задел  одного,
у того рука шевельнулась мягко, а  у  трупа  застывает  быстро  --  Томасу
приходилось бродить по полю брани, отыскивая павших друзей,  знал  разницу
между погибшим только что или полдня назад.
     Яра сказала вдруг негромко, голос был тихий, непривычный:
     -- Они счастливые...
     -- Почему?
     -- Проснутся  в  мире,  где  не  будет  войн,  убийств,  даже  лжи  и
предательства...
     -- А  кому  они  будут  нужны?  --  фыркнул  Томас.  --  Сами  станут
разбойниками. Пахать землю не умеют и не захотят, а с мечами  расставаться
не станут.
     Он услышал сзади сожалеющий вздох:
     -- Жаль... А мне захотелось тоже заснуть с ними... И  не  просыпаться
до лучших времен. Когда весь мир станет чист и  светел.  И  тогда  бы  мы,
Томас, вышли вдвоем...
     -- Времена не выбирают, -- ответил он,  не  оборачиваясь.  --  В  них
живут и умирают. Мы все  расставлены  Богом  на  стенах  в  нужных  местах
огромной крепости, куда  сносятся  великие  человеческие  ценности,  вроде
чести, благородства, ну и всяких других, и мы  должны  защищать  ее  через
века от врагов! Все защищать -- мужчины, женщины, дети.
     Уже  когда  перебрались  в  другой  конец   пещеры,   Яра   сожалеюще
оглянулась. В глазах было странное выражение.
     -- Да, ты прав. Да и кто знает, что их ждет?..  Мир  может  погибнуть
раньше, чем они проснутся.
     -- Но разве их не призовут при опасности?
     Томас мотнул головой, приглашая двигаться  за  ним,  и  Яра  послушно
полезла через камни, обломки сталагмитов. Когда  щель  сузилась  так,  что
дальше двигаться было нельзя, Томас буркнул невесело:
     -- Кто призовет?
     -- Ну... кто знает. Потомки.
     -- Даже я вижу, что мир изменился... Калика сказал бы, насколько. Эти
воины в такой одежде, с таким оружием, что я в глаза не  видывал.  Кто  их
позовет, если уже нет таких народов?

     Щель сужалась, наконец исчезла, словно рассосался старый шрам.  Перед
ними была каменная стена. Мелкие трещинки были не в счет, их сплющило  под
тяжестью так, что края плыли, как воск на солнце.
     Факел догорал, Яра смотрела отчаянно. Копоть оседала на ее лице,  она
казалась Томасу печальным чертенком.
     -- Калика оставил тебе свой волшебный посох! -- напомнила она.
     -- Если ты все же сумеешь прочесть те руны...
     -- При этом свете? -- огрызнулась она.
     Факел догорел, вспыхнул напоследок, и у Томаса заныло сердце. Женщина
смотрела на него беспомощно, но в ее глазах было нечто такое, что  у  него
вся кровь бросилась в конечности. Это последнее, что он видел, и она  явно
хотела, чтобы это было последнее.
     Яра в полной тьме слышала его яростное дыхание. На миг ей показалось,
что сейчас он возьмет ее  в  объятия,  прижмет  к  сердцу,  а  его  сердце
забьется в унисон с ее сердцем, их дыхания сольются,  и  она  ощутит  себя
надежнее в его  могучих  руках,  а  он  почувствует  себя  нужным,  утешая
испуганную женщину...
     Рядом грохнуло с такой силой, что она подпрыгнула, ударилась  головой
о низкий свод. "Убился, -- мелькнула паническая мысль. --  Боится  умирать
медленно и страшно..."
     -- Томас!
     -- Замри и не двигайся! -- велел в темноте хриплый страшный голос.
     Снова гремело и звякало, будто рыцарь со всей дури кидался на  стены.
Наконец затрещало.  В  лицо  пахнуло  удушливой  пылью,  Яра  закашлялась.
Внезапно она ощутила движение воздуха.
     Блеснул слабый свет. Яра, согнувшись от кашля и  протирая  слезящиеся
глаза, увидела, как рыцарь, перекосившись от натуги, налегал на  волшебный
посох. Другим концом всадил в щель, раздвигал ее, а  навстречу  пробивался
лучик света.
     Вскрикнув, она бросилась ему на помощь. Когда глыба  вывалилась,  они
проползли в отверстие, где было сухо и был свежий  воздух.  Томас  остался
заталкивать глыбу на место, пусть богатыри спят и  дальше,  а  Яра  сперва
ползком, потом на четвереньках выбралась на свободу.
     Над головой было звездное небо,  луна  светила  ярко,  и  их  глазам,
отвыкшим от света,  показалось,  что  светло,  как  днем.  Томас  выбрался
следом, упал на камни, тяжело дыша.
     -- Ну, калика... Все предусмотрел!
     -- Ты о посохе?
     -- Ну да. Он сам разве пользовался иначе, чем боевой палицей?
     Она лежали, переводя дыхание, прислушивались к ночным звукам. Похоже,
они находились в незаселенной местности,  но  чуткое  ухо  Томаса  уловило
далекий лай.
     -- Местные не отыщут ход? -- спросила она тихо.
     -- Надеюсь, -- ответил он замученно. --  Но  дети  и  пастухи  лазают
везде. Что ты хочешь? Чтобы  я,  полуживой,  приладил  камень  там,  чтобы
муравей не пролез? Отыщут их, так отыщут.

     Они  спали,  измученные,  когда  половина  звездного  неба  озарилась
сверкающим сиянием. Яра вскрикнула, едва сквозь веки  пробился  трепещущий
свет. Ее руки ухватились за Томаса -- она спала,  положив  голову  ему  на
грудь, -- но тряхнуть не решилась. Он  спал  так  крепко,  его  губы  чуть
раздвинулись, напухли, он не  выглядел  могучим  рыцарем,  а  был  большим
ребенком, который нуждался в защите.
     Свет поднялся над деревьями. Медленно  в  нем  проступила  блистающая
человеческая фигура. Над головой был нимб, лицо  человека  рассмотреть  не
удавалось.
     Яра дрожала. В этой фигуре было больше силы, чем во всех чудовищах  и
богах, которые они встречали раньше. Нимб мерцал нежно, но по  всему  краю
вспыхивали крохотные дымки. Сгорали ночные жуки и бабочки, что  стремились
на свет.
     -- Дщерь моя... -- раздался тихий ласковый голос.
     Яра судорожно кивнула, соглашаясь. Хотя  эта  исполинская  светящаяся
фигура мало походила на ее погибшего отца. Да и голос  был  не  тот.  Отец
начал бы с  брани,  назвал  бы  коровой,  у  которой  костер  почти  угас,
поинтересовался бы ядовито, что за волосатый мужик лежит под нею и что она
с ним сделала.
     -- Я слышу, -- ответила она дрожащим голоском. -- Говори...  глаголь.
Ты кто?
     -- Я -- Вечный... Дщерь моя, вы несете чашу,  в  которой  была  кровь
моего сына...
     Яра  ахнула,  торопливо  потрясла  Томаса.  Рыцарь  замычал,  но   не
проснулся.
     -- И что ты желаешь? -- спросила Яра помертвевшими губами.
     -- Чтобы чаша достигла Британии.
     -- Но мы туда и несем.
     -- Но не вам, увы, предначертано принести ее в те северные земли.
     Яра помертвела.
     -- Не... нам?
     -- Да.
     -- А кто?.. Кому?
     -- Потомку славного Иосифа Аримафейского. Того самого, в чьем  склепе
захоронили моего сына. Его семени было предназначено эту чашу  принести  в
Британию.
     Яра яростно трясла и  теребила  Томаса.  Тот  всхрапывал,  отбивался,
поворачивался на другой бок, натягивал на  голову  несуществующее  одеяло.
Наконец он уловил нечто необычное, вскрикнул:
     -- Пожар?.. Опять нас к языческим богам?..
     Он раскрыл глаза, ахнул,  отшатнулся  так,  что  если  бы  не  уперся
руками, упал бы на спину. Глаза были круглые,  как  у  совы.  Яра  сказала
торопливо:
     -- Он говорит, что чашу должен нести не ты!
     Томас испуганно пощупал мешок, перевел дыхание. Голос его со сна  был
хриплым, но страх уступил место подозрительности:
     -- Почему?
     -- Предначертание, -- сказал блистающий человек без лица.  Голос  был
грустным и ласковым. -- Так надо.
     -- А почему надо так? -- ощетинился Томас.
     Он  чувствовал  страх  и  благоговение,  он  был   свидетелем   чуда,
настоящего  чуда,  христианского,  в  этом   не   сомневался,   только   в
христианстве может быть такой чистый незалапанный свет, но все же отдавать
чашу просто так больно.
     -- Все было определено, измерено и решено... за много лет... эонов...
до этого момента... Можно сказать,  до  создания  самой  земли,  солнца  и
звезд, зверей и людей... Ни волосок с головы ребенка,  ни  перо  из  крыла
птицы, ни блоха с хвоста пса -- ничто не падет без моего ведома.
     У Томаса волосы встали дыбом.
     -- Так ты... тот самый?.. Всевышний?
     Голос был могучим, рокочущим,  в  котором  чувствовалась  неслыханная
мощь:
     -- Я, сын мой.
     Томас судорожно перевел дыхание. Локтем ощутил теплое тело  Яры,  она
крепко цеплялась за него, дрожала. Ее страх придал ему смелости:
     -- Но почему я тебя вижу?
     Блистающий человек произнес тихо:
     -- Разве не видел меня Моисей в  горящем  кусте?..  Разве  не  видели
другие?
     Томас упрямо тряхнул головой.
     -- Не видели. Ты без образный бог, язычники тебя называют из-за этого
безобразным, тебя нельзя увидеть и нарисовать. Моисей только слышал  голос
из горящего куста, а я вижу твой облик. Ты не Всевышний!
     Голос был негромким, с ласковой насмешкой:
     -- А кто же?
     -- Ну, демон какой-нибудь. Может быть, даже сам сэр Сатана.
     -- Почему? Я похож?
     -- Не знаю. Но  Сатану  можно  увидеть,  он  зрим,  а  наш  Верховный
Сюзерен... он такой... такой...
     Томас разводил руками, показывая, каким должен быть, по  его  мнению,
сам Господь Бог. Это было нечто необыкновенное, что невозможно ни увидать,
ни описать, не вообразить.
     Блистающий человек слегка померк. Возможно, щадил глаза  рыцаря:  тот
щурился, закрывался ладонью. Лик незнакомца яснее не стал, он был весь  из
блистающего света.
     -- Ладно, -- сказал  наконец  голос,  в  нем  была  грусть  и  легкая
насмешка, -- все-таки чашу отнесет потомок Иосифа Аримафейского...  Но  ты
не будешь возражать... Не будешь...
     Сияние  начало  меркнуть.  Сперва  исчез  блеск  вокруг  еще   больше
потускневшей огромной фигуры, затем и она быстро таяла, но, странное дело,
свет  не  становился  темнее,  его  было  только  меньше.  Наконец  и   он
растворился в ночи совсем.
     В полной тьме, даже звезд не видно, послышался дрожащий голосок Яры:
     -- Это был сам... Бог?
     -- Вряд ли, -- огрызнулся Томас. Его била дрожь, он  чувствовал  себя
маленьким,  потерянным,  клял  себя  на  все   корки,   что   посмел   так
разговаривать, возможно, в самом деле с самим Верховным Сюзереном. А  ведь
он не только милосердный, но и карающий. Иначе вряд ли покорил бы полмира,
да и какой из  рыцарей  захочет  подчиняться  слюнтяю?  Прибьет,  как  бог
черепаху, для такого здорового это  раз  плюнуть!  Даже  если  он  не  сам
Господь, а кто-то из его близких вассалов. -- Ты бы  спала  лучше,  а?  От
тебя одни неприятности.
     -- С вами заснешь, -- сказала она жалко.  --  Один  храпит  и  одеяло
стягивает, другой будит и в глаза светит...



                                 Глава 9


     Крестоносцы продвигались  уже  десятый  день  по  землям  славянского
народа пруссов. Дорога все еще шла среди вековых деревьев, но  чаще  стали
попадаться болота, лесные озера. Деревья стояли в желтых и красных листья,
ветер срывал и бросал в лицо, а когда пошли  дожди,  дорога  стала  совсем
непроходимой.
     Дважды встретили покинутые  селения,  обнесенные  частоколом.  Жители
покинули загодя, даже скарб нехитрый унесли: явно приближение крестоносцев
было замечено  задолго.  Вымещая  злобу,  село  сожгли,  хотя  намучились,
пытаясь в проливной дождь зажечь дома, разбили на мелкие камешки  изваяние
языческого идола.
     На тридцатый день, пройдя земли пруссов по краешку  и  не  вступая  с
ними в кровопролитные бои, вторглись  в  земли  лютичей,  самого  опасного
врага.
     Рыцари и латники крестоносцев в ожидании подхода подкреплений  встали
лагерем на берегу Вислы. Собрались, кроме  войска  самого  Ордена,  еще  и
рыцари германских княжеств, прибыли поляки, чехи, даже  венгры  и  франки.
Зелень широчайших лугов скрылась под разноцветьем шатров, повозок,  знамен
-- каждый род держался обособленно, ревниво.
     Ядром войска была дружина Ордена, которую возглавлял Гваделуп,  самый
могущественный из рыцарей, он же магистр Ордена. Отряд его был лучше  всех
вооружен, кони были рослые, могучие, воины все как на  подбор  похожие  на
столетние дубы -- крепкие, умелые, закаленные в боях,  ни  одного  старого
или слишком молодого. Они держались обособленно, только из  их  лагеря  не
слышно было песен и пьяных выкриков.
     Другие с опаской  посматривали  на  их  серебряные  шлемы,  блестящие
доспехи, одинаковые мечи в кожаных  ножнах,  треугольные  щиты,  обтянутые
темно-красной кожей. Только они были одеты  одинаково,  словно  оружие  им
ковали у одного оружейника. Так оно и было: их оружие и доспехи изготовили
в  далекой  Римской  империи,   той   половинке,   что   со   столицей   в
Константинополе, а там могли изготовить и десять тысяч таких доспехов в их
исполинских оружейнях.
     Проводники, сами набившиеся в помощь из  племенного  союза  бодричей,
умело вели огромное войско через дремучий лес, находили брод через болота,
тайные тропы вдоль завалов. Гваделуп с горечью, а потом с  яростью  видел,
как целые отряды отбиваются, уходят искать добычу сами, а то  и  остаются.
Ударом был уход хорошо вооруженной дружины  франков.  У  них  были  лучшие
лучники, они на ходу без промаха били рябчиков,  горлиц,  а  то  и  просто
белок.
     Последним ушел граф Манфред, а ним и тяжелые конники. Как  ни  ярился
Гваделуп, но графа понять мог. Тяжелая рыцарская конница гибла в  болотах,
ломала ноги в завалах, а чаще всего застревала среди  нарочито  устроенных
засек.
     С его уходом осталось только пешее войско,  немалый  обоз  да  рыцари
охраны. Но этого было немало,  одной  рыцарской  охраны  набиралось  около
тысячи человек, да еще около десяти тысяч тяжело  вооруженных  кнехтов.  К
тому же в обозе около тысячи совсем не слабых воинов.  Против  сарацин  не
всегда ходили такой силой, но сарацины далеко, туда еще добраться надо,  а
эти земли под боком!
     Лес становился все гуще, дремучее, непролазнее. Обитали  в  нем,  как
казалось, одни медведи, волки, лоси и  олени,  да  стада  свирепых  лесных
кабанов.  Проводники-бодричи  понукали  идти  дальше,  они   больше   всех
старались, чтобы поход увенчался успехом, чтобы  проклятые  немцы  нанесли
поражение еще более проклятым лютичам. Немцы, хоть  и  враги,  но  дальние
враги, а лютичи, хоть и соседи-славяне, но рядом, а все знают, что во всех
бедах всегда виноваты соседи, и если их перебить  и  взять  их  земли,  то
сразу жить станет легче и веселей.
     Наконец стена леса расступилась, дальше была  ровная  зеленая  гладь,
березки торчали редко, да и то каргалистые, чахлые, а снова лес  начинался
почти  на  горизонте.  Передние  рыцари,   несмотря   на   предостережение
проводников, сдуру  пустили  коней  вскачь.  Зеленая  гладь  толстого  мха
прорвалась без треска, всадники исчезли в глубине вместе с конями.  Темная
вода сомкнулась, а разорванные края зеленого ковра  медленно  стягивались,
закрывая рану.
     -- За этим болотом, -- поспешил сказать старший проводник, -- и  есть
стольный град лютичей! Всего их союза!
     Гваделуп схватился за меч, огромным усилием сумел обуздать гнев. Если
обезглавить проводников, предателей  своего  славянского  народа,  то  все
войско останется в этих лесах, усеет костями и доспехами берег болота.  Он
казнит их потом, когда возьмет и сожжет  столицу  лютичского  союза,  куда
входят сотни славянских племен!

     Томас чувствовал, что эти деревья никогда не кончатся. Калика обещал,
что лес будет  тянуться  до  самого  Лондона  и  дальше,  только  придется
перебраться через полоску холодной воды морского пролива.
     Лес не только не кончался, а становился все дремучее, угрюмее.  Ветви
поднялись, можно идти, не пригибая головы, зато наверху ветви  сомкнулись,
неба не видно, только желтеющая с красным багрянцем листва и шорох  лесных
зверей, что живут на ветвях, следят за ними, спрятавшись за листвой.
     Одно лишь было на пользу: они сумели оторваться от погони. Сколько бы
народу  или  чудовищ  Тайные  ни  бросили  на  их  поиски,  они  не  могут
прочесывать всю Европу, заглядывать в каждое дупло  и  покинутые  берлоги.
Если и сторожат, то главные дороги, а они пробираются такими тропками, что
не всякий медведь знает про них.
     Переждав мелкий дождь под ветвями раскидистой сосны, Томас кивнул Яре
и выполз  наружу.  Воздух  был  сырой,  под  ногами  чавкал  толстый  слой
промокшей хвои. На кустах матово поблескивали крупные капли воды.
     Томас выломал длинный  прут,  пошел  впереди,  хлопая  им  по  ветвям
кустарника. Вода стряхивалась наземь, все же лучше, чем через  каждые  сто
шагов ложиться на спину и трясти задранными к небу ногами, вытряхивая воду
из сапог.

     Их схватили во сне. Набросили крепкую  сеть,  обрушили  град  тяжелых
ударов окованными дубинами. Томас взревел, пытался порвать сеть из прочных
веревок, но били так сильно, что вскоре упал на колени, в голове  звенело.
Слышал отчаянный крик Яры, потом мир померк, и он погрузился во тьму.
     Когда очнулся, лежал  в  углу  бревенчатой  избушки.  На  руках  были
железные браслеты, из соединяла  короткая  цепь.  Звенья  были  под  стать
корабельным. Он был в своей вязаной рубашке, доспехи сняли и унесли, как и
мешок с чашей.
     Яра сидела, скорчившись, напротив. Ее трясло. Томас рассмотрел  белое
лицо, и сам ощутил под собой леденящий холод. Земля была сырая и  едва  ли
не  мерзлая.  Платье  на  Яре  было  разорвано  на  груди,  но  руки  были
свободными.
     Он шевельнулся, застонал. Тело пронзила острая боль. В лиловых глазах
блеснули  слезы  --  она  смотрела  на  него  с  состраданием.  Теперь  он
рассмотрел на ее нежном лице ссадину на скуле и кровоподтек под глазом.
     -- Господи... -- прошептала она. -- Они так  страшатся  тебя,  что  и
потом... когда ты потерял сознание... еще били своими страшными дубинами!
     -- Кто они? --  прошептал  он,  ощутив  как  тяжело  двигать  языком.
Челюсть болела, во рту был привкус крови.
     -- Как я поняла из разговоров, местное племя...  Им  обещали  большие
деньги, если они схватят нас. А на эти деньги они  намереваются  купить  у
немцев много оружия, чтобы сражаться против своих соседей...
     -- Значит, за нами скоро явятся Тайные?
     -- Или их посланцы, -- сказала она несчастным голосом.
     -- Посланцы, я думаю, уже явились.
     При каждом движении головы его пронзала боль, словно все  кости  были
сломаны. Правый глаз почти не видел: его закрывала опухоль, в черепе стоял
звон, скрежетали камни.
     -- Чашу все равно отобрали, -- сказал он поникшим голосом. -- Недаром
этот...  в  сиянии...  рек,   что   ее   предназначено   принести   Иосифу
Аримафейскому...
     -- Тогда мы им не нужны? -- спросила она с надеждой.
     Томас огрызнулся:
     -- Размечталась! Я ихнего главного  прямо  в  ад  отправил!...  Черт,
может зря? Недаром калика говорил: не плюй в колодец бодливой корове.
     Бревна в стенах были толстые, отборные, здесь леса не жалели даже  на
курятники. Дверь почти из таких же стволов, тараном  разве  что  взять,  а
Томас чувствовал себя так,  словно  его  самого  толкли  тараном  долго  и
усердно. Яра, едва не плача от сочувствия, разминала ему плечи,  растирала
мышцы, разгоняя кровь из кровоподтеков.
     Когда послышались приближающиеся голоса, Томас  чувствовал  себя  еще
хуже. Мышцы восстановили кое-какую силу, но боль стала только острее.
     Дверь распахнулась -- в проеме  возник  лес  копий,  потом  показался
приземистый человек в плаще из хорошо  выделанной  кожи.  На  поясе  висел
длинный нож в богато изукрашенных ножнах. Человек подозрительно оглядел их
из-под насупленных бровей.
     -- Крестоносец с женщиной?... Крестоносцы -- наши враги.
     -- Мы никому не враги, -- ответил Томас и ощутил, как его  сильный  и
звучный голос хрипит и срывается. -- Мы ехали, никого не трогали...
     Человек сказал с презрением:
     -- Крестоносцы -- слабые воины. Но почему-то шлют и  шлют  сюда  свои
войска. Мы всякий раз заполняем их трупами болота... Как наши отцы и деды.
Выходи! Прибыл человек,  который  за  твою  голову  дает  столько  золота,
сколько ты весишь.
     Томас поймал на себе уважительный взгляд Яры. Он был крупный мужчина,
весь из костей, тугих жил и твердого мяса, а это  даже  без  доспехов  был
настоящий вес. А если бы его еще подержали пару недель да покормили?.
     Перекосившись от боли -- самое бы время  в  самом  деле  полежать  да
подкормиться, -- он  начал  подниматься.  Яра  подхватила  его  под  руку,
помогла встать. Пошатываясь, они двинулись к выходу. Лес  копий  сломался,
вид избитого до беспамятства  человека  был  страшен.  Двое  дюжих  парней
подошли к  Томасу,  отстранили  Яру.  Томас  ощутил  сильные  пальцы.  Его
подхватили под руки, потащили, ноги полуголого крестоносца  волочились  по
земле.
     Сердце Яры разрывалось: никогда гордый англ не был таким беспомощным.
Ее почти не охраняли, поняли, что без пленного мужчины она не  сделает  ни
шагу в сторону. А тот в таком виде, что как бы не испустил дух раньше, чем
передадут в руки пожелавшего заплатить такую цену... Он  оказался  не  так
страшен, как предупреждали.
     Они были на середине деревенской площади, шли к самому крупному  дому
-- два поверха! -- там стояли в ожидании стражи, от которых  веяло  чем-то
неуловимо чужим, когда обессилевшего англа словно скрутили корчи. Он повис
на руках стражей, подгреб их ближе, и Яра услышала сухой треск, когда  они
хряснулись головами, а Томас словно бы  взорвался,  как  надутый  воздухом
бычий пузырь!
     Двое, уже  трое,  рухнули,  сбитые  его  ногами.  Он  что-то  крикнул
хриплое, свернул и, перебежав полянку, вломился  в  чащу  за  домами.  Яра
растерялась лишь на мгновение, но, когда Томас сделал второй шаг, она  уже
мощно оттолкнула ближайшего стража, выхватила у него  из  ножен  на  поясе
нож, ринулась следом за рыцарем.  Сзади  был  топот,  крики,  но  они  уже
вбежали в лес.
     Из кустов наперерез выскочили  пятеро  мужчин.  В  легких  одинаковых
доспехах, на ходу выдергивая мечи,  они  молча  и  одинаково  стремительно
бросились на них. Эта одинаковость и молчаливость испугала Яру больше, чем
обнаженная сталь в их руках. Ей даже показалась, что земля не гудит под их
подкованными сапогами, а мелкие камешки не разбрызгиваются в стороны.
     Томас вскрикнул сразу:
     -- Налево!
     И тут же вломился в заросли,  только  ветки  затрещали,  да  верхушки
березок затряслись, указывая  его  путь.  Яра  не  успела  понять,  почему
налево, придется пробежать опасно близко  к  этим  пятерым  с  обнаженными
мечами, но треск удалялся, и она бросилась следом со всех ног.
     На просторной поляне стояли кони. Отрок, присев на корточки, рылся  в
седельном мешке. Он удивленно вскинул голову, слыша треск,  будто  ломился
озверелый лось, начал приподниматься, в страхе отшатнулся и упал на спину,
нелепо задрав ноги. Вид разъяренного человека с залитым кровью  лицом  был
страшен; рука отрока судорожно искала рукоять меча и не находила.
     Томас с разбегу ударил ногой в  лицо,  сам  упал,  перекатился  через
голову, бросился к коням с криком:
     -- Быстрее, дура!..
     У его ног ползал, пытаясь подняться, несчастный страж. Вместо носа  и
рта было кровавое месиво, откуда сочилась на траву  тяжелая  густая  кровь
пополам со слизью.
     Яра кое-как сдернула поводья с сучьев. Рыцарь  все  еще  стоял  возле
оседланного коня, глаза были отчаянные. Яра не сразу сообразила, что  надо
делать, но руки сами подхватили Томаса за  колено,  на  мгновение  ощутила
непомерную тяжесть, но та сразу же исчезла, а злой голос проревел сверху:
     -- Хватит спать!
     Она ухватилась за седло, всползла наверх.  На  поляну,  топча  кусты,
выбежали преследователи. Передний бешено заорал,  указывая  в  их  сторону
мечом, сам бросился, как разъяренный зверь. Конь под Томасом уже  сорвался
с места. Сзади блеснул меч, конь завизжал и стрелой  бросился  вперед.  На
крупе осталась кровавая полоска.
     Она била коня пятками в бока, но догнала с трудом, едва не свалилась,
хватая за повод коня, на  котором  скакал  англ,  остро  жалея,  что  руки
скованы у Томаса, а не у  нее.  Высокородный  рыцарь  не  умел,  как  она,
мчаться на коне, управляя только ногами.
     -- Говори, куда! -- вскрикнула она, задыхаясь.
     -- Левее еще... а потом вниз!.. Все время вниз!..
     Кони  неслись  через  кусты,  чудом  минуя  рытвины,  корчаги,   пни,
валежины. Яра сжалась в комок, ежеминутно ожидая, что конь на полном скаку
попадет в яму, ее швырнет через голову в лесной завал,  где  сучья  торчат
приглашающе, острые, как острия копий.
     Они выметнулись на поляну. У Яры вырвался короткий вздох  облегчения:
здесь хоть видно, что впереди, но через пару мгновений  кони  вломились  в
кусты, снова сердце сжалось от ужаса. Так неслись  еще  долго,  потом  она
ощутила, что крики и конский топот сзади стихли.
     Еще немного погодя кони  выметнулись  на  узкую  тропку,  пусть  даже
пробитую зверями, но все же тропку. Яра помчалась впереди,  пригнувшись  к
самой шее коня, а над головой проносились ветки, норовили  сдернуть  ее  с
седла, швырнуть на землю, где  ее,  полуживую,  с  переломанными  костями,
отыщут преследователи.
     Томас скакал,  сцепив  зубы  и  молясь  всем  святым,  чтобы  помогли
удержаться в седле. Он не дикий скиф,  он  благородный  англ,  не  приучен
выкидывать на коне фиглярские  штуки,  скакать,  не  держась  за  поводья,
взапрыгивать ногами на седло, подныривать под живот скачущего коня,  ехать
со связанными руками...
     Когда проскакивали полянку, Яра заметила, как  промелькнула  огромная
тень. Она испуганно вскинула голову,  сердце  оборвалось.  Над  верхушками
деревьев,  почти  задевая,  пронеслось  что-то  огромное,  тяжелое,  ветви
зашумели от удара ветра  сверху.  Посыпались  сорванные  листья  и  мелкие
веточки.
     -- Что это? -- закричала она в страхе.
     -- Ослепла? Дракон!
     -- Дра... -- крикнула она. -- Дра... Настоящий?
     --  Игрушечный!  --  рявкнул  он.  --  Сверни  еще  влево...   теперь
направо...
     Она сама наконец поняла, что дракон если и не  рассмотрит  их  сквозь
плотное переплетение ветвей, то у него хватит ума продолжить  их  путь  по
прямой и ждать впереди. На ближайшей поляне.
     Снова была скачка вслепую через кусты, заросли высоких папоротников с
узорными листьями, медвежьи ямы. Томас начал  клониться  в  седле  --  Яра
бдила, успела поддержать. Он открыл залитый  кровью  глаз,  другой  закрыл
кроваво-синий кровоподтек, прохрипел:
     -- Перестань меня щупать, женщина... Я сохраню  невинность,  несмотря
на все твои происки...
     -- Дурак!
     Неслись рядом, рискуя разбиться вместе. Она убрала руку  лишь  тогда,
когда на обезображенном  лице  рыцаря  проступило  осмысленное  выражение.
Когда кони вынесли на простор -- поляна была просто гигантская, --  сердце
ее сжалось, а кровь застыла в жилах.
     В небе слышался далекий страшный крик. Слева пронеслось крупное  тело
дракона. Черные крылья часто били по воздуху, вершины деревьев  швыряло  в
разные стороны. Даже когда скрылся, еще долго слышался треск и шум.
     Кони проскочили поляну как  раз  в  момент,  когда  снова  послышался
нарастающий рев. Яра поняла, что,  не  обнаружив  их  в  ожидаемом  месте,
дракон начал ходить кругами над лесом, просматривая все открытые места. Он
даже поднялся выше, чтобы одновременно видеть все поляны в радиусе мили.
     Томас заскрипел зубами. Были бы руки свободны  да  доброе  копье  при
себе, показал бы крылатому чудищу, что не  только  рыцари  Круглого  Стола
отваживались биться насмерть с крылатой нечистью!
     -- Еще левее!.. Быстрее вперед!.. Быстрее!
     Подстегнутые криком  кони  рванулись  так  мощно,  что  Яра  едва  не
завалилась на круп. Томас держался, несмотря на скованные руки, чувствовал
коня по напряжению мышц. Может быть, он все-таки немного скиф?  Или  среди
далеких предков были скифы?
     Дракон пронесся над головами снова.  Увидел  или  учуял  их,  свернул
круто, задевая крылом верхушки деревьев, ринулся вслед. Здесь  ветви  были
редкими, скрывали слабо. Дракон мощно взревел, дохнул огнем. Сноп  жаркого
пламени  растворился  среди  листвы,  что  тут  же  скрючилась  и   начала
осыпаться. Яра ощутила жаркое дыхание, но и только.
     Томас прохрипел яростно:
     -- А что? Высушит волосы...
     Дракон заревел в  злости  и  бессильном  бешенстве.  Он  не  рисковал
кинуться на жертвы, ухватить когтями, сожрать вместе с конями -- это не  в
чистом поле, а деревья крылья порвут, а без них в дремучем лесу его  любая
волчья стая сожрет.
     Он  унесся  вперед,  развернулся,  снова  кинулся,  опустив   голову,
выпуская снопы жаркого огня. А я еще кляла дождь, подумала Яра  с  ужасом.
Не будь этой сырости, все бы занялось, а второй раз из лесного  пожара  не
выскочить, чудо да удача бывают только по разу.
     -- Левее! -- велел Томас. -- И прямо!..
     -- Мы пойдем по кругу!
     -- Еще нет.
     Она послушно послала обоих коней левее, хотя все  ее  нутро  кричало,
что совершает непростительную ошибку. Кони уже хрипели, через валежины  не
прыгали, огибали, на груди и  боках  пламенели  царапины,  а  когда  снова
ломились через густые кустарники, на  сломанных  ветках  оставались  капли
крови.
     Дракон ходил над ними кругами,  раздраженно  ревел.  Огонь  из  пасти
вырывался багровый, с клубами дыма,  но  лишь  сжигал  верхушки  деревьев.
Крыльями взмахивал тяжелее, только глаза смотрели с прежней злостью.
     Внезапно кони выметнулись на широкую поляну, больше похожую  на  поле
для турнира. На той стороне высился темный сосновый  бор,  деревья  стояли
исполинские, массивные, суровые, но до них добраться  было  непросто.  Яра
свернула поспешно, намереваясь  проскочить  по  опушке  и  при  первой  же
возможности снова углубиться в чащу, но Томас неожиданно заорал:
     -- Прямо!!!
     -- Но...
     -- Прямо, ухорылое!
     Стиснув зубы, она повернула коней, чувствуя себя голой и беззащитной,
лишившись ненадежного покрова ветвей. Навстречу понеслась высокая трава, а
сверху на плечи обрушились  солнце,  небо,  и  тут  же  раздался  страшный
торжествующий рев. Дракон наконец-то увидел свою жертву на открытом месте!
     Он развернулся, тяжело  и  беспорядочно  хлопая  крыльями.  Затрещали
ветки,  а  дракон  с  раскрытой  пастью  бросился  вдогонку.  Яра  слышала
нарастающий рев, в спину внезапно  ударила  волна  жара.  Кони,  обезумев,
рванулись к стене леса с удвоенной силой.
     Яра, оглянувшись, увидела, как настигающий  дракон  распахнул  жуткую
пасть и  выставил  вперед  две  страшные  когтистые  лапы.  Огонь  уже  не
выпускал, зато острые, как ножи, зубы были нацелены на беглецов.
     Земля грохотала под копытами, земля бросалась навстречу  и  пропадала
под брюхом коня, а сзади настигла тугая волна смрадного воздуха.  Яра  уже
чувствовала на спине когти дракона, как вдруг сзади что-то  произошло,  но
она не успела понять, ибо навстречу стремительно неслись деревья.
     Кони  проскочили  между  могучими  стволами,  понеслись,   постепенно
замедляя бег, а сзади прогремел рев, страшный треск, снова рев, в  котором
были ярость и боль. Томас оглянулся, сказал страшно:
     -- Левее!.. Быстро, иначе сейчас умрем!
     -- Опять левее...
     Кони свернули, а через мгновение на то место,  где  они  были  только
что, обрушился огромный ствол дерева, а чуть погодя  еще  один  --  полный
сил, с зелеными ветвями. А всего в десятке шагов позади стоял  жуткий  рев
смертельного раненого зверя, треск ветвей и целых деревьев.
     Томас перевел дыхание, бросил:
     -- Теперь можешь сдать вправо.
     Она  дрожала,  оглядывалась  пугливо.  Огромный   дракон,   увлекшись
погоней, с такой страстью пытался ухватить убегающие жертвы,  что  позабыл
про свои уставшие крылья, а те не смогли круто поднять его в воздух, когда
впереди выросла стена вековых сосен.
     -- Не выберется? -- спросила она слабым голосом.
     -- Разве что без крыльев, -- буркнул он. -- А без них  лесное  зверье
не посмотрит на его пасть. Дракон в небе, а в лесу медведь хозяин!
     Они некоторое время ехали шагом. Кони на ходу устало срывали листья с
кустов. Яра спросила нерешительно:
     -- Что теперь?
     -- Придется оставить коней.
     -- Коней? Ты с ума сошел!
     -- Дракон не сам по себе охотился за  нами.  Я  уверен,  что  за  ним
следили. Погиб он или нет, но его хозяева уже знают наше направление. Если
мы будем ехать дальше по этой тропке, то вскоре напоремся на  засаду.  Они
сумеют выслать отряд навстречу! Единственный наш шанс --  оставить  коней,
свернуть в такую чащу, куда на конях  не  пробраться,  а  там,  даст  Бог,
отыщем какую-нибудь лесную деревушку. Деревенский кузнец сумеет сбить  эти
оковы!
     Сама мысль оставить коней ужасала ее до такой степени,  что  тряслись
ноги. Куда можно уйти в дремучем лесу, когда по пятам мчится погоня,  а  у
ее отважного спутника едва душа в теле?
     Она продолжала смотреть на  него  жалобно,  однако  проехали  еще  не
больше версты, когда Томас решительно соскочил на землю. Он  не  удержался
со скованными руками, упал, но поднялся быстро, ожег  негодующим  взглядом
Яру, что бросилась помочь.  Она  под  его  строгим  взглядом  увела  коней
подальше от тропки, замела конский след ветками. Томас кивнул, говорить он
не мог, губы распухли еще больше, почернели, и Яра  послушно  свернула  за
ним в темную и страшную чашу.
     Карабкаться  приходилось  через  валежины,  лесные   завалы,   крутые
косогоры, возникшие среди леса непонятно почему, а еще Томаса чутье влекло
к буреломам, мелким лесным озерам и болотцам,  в  которые  он  обязательно
влезал, чтобы собаки, на случай если будут собаки, потеряли след.
     Яра измучилась, смотрела уже с ненавистью в широкую спину. Он казался
нечеловеком: чересчур неутомимо карабкался, двигался, не замедляя  шаг  ни
на мгновение.
     -- Погоди, -- прохрипела она пересохшим ртом, -- дай перевести дух...
     Он остановился, посмотрел на нее через плечо.
     -- Ладно... Перевела? Пошли.
     И снова зашагал, широкий и сильный, но если бы у нее  в  глазах  было
хоть сколько-нибудь силы, она прожгла бы в нем большую дыру.



                                 Глава 10


     Лесную весь они обнаружили раньше, чем ожидали. Томас  нахмурился  --
сюда обязательно явится погоня. Могут застать за расклепыванием цепей, тут
же оденут новые. А то и оставят старые.
     Яра оставила его  в  кустах  дожидаться,  сама  отправилась  в  весь.
Изнеможение навалилось на Томаса с такой силой, что он едва успел увидеть,
как за ее спиной сомкнулись ветви.
     Вернувшись, Яра похолодела, не обнаружив  рыцаря  на  прежнем  месте.
Тайные,  мелькнула  ужаснувшая  мысль.  Молниеносные  и  бесшумные  убийцы
Тайных, что могут пройти всегда и везде. Они все-таки догнали!
     Она поворошила листья, пошла по примятым опавшим листьям.  Левее  был
густой куст орешника. Яра раздвинула ветви и обнаружила торчащие  ноги.  В
ужасе она вломилась в кусты, бросилась на неподвижное тело рыцаря.
     Тот спал. Обезображенное лицо было страшной маской, лопнувшие губы  и
разбитые места затянуло коркой  крови.  Потертая  вязаная  рубаха  была  в
темных коричневых пятнах.

     Томас проснулся,  ощутив  пристальный  взгляд.  Яра  поспешно  отвела
глаза, в них читалось что-то странное, сказала поспешно:
     -- Я кое-что принесла.
     Она выложила на сломанные ветви ломоть хлеба и жареную курицу.  Томас
продолжал смотреть вопросительно, и Яра вытащила из мешка молот с короткой
ручкой.
     -- И это купила?
     -- Весь слишком близко, сам сказал! Я просто украла... меня никто  не
видел. Не смотри так! Я оставила монету, но  засунула  ее  в  щель,  чтобы
нашли не сразу, а дня через два-три.
     Томас положил скованные руки на камешек.
     -- Давай, бей.
     Яра замахнулась, обрушила молот на цепь. Томас вскрикнул,  подскочил,
затанцевал. Глаза рыцаря испепеляли ее на месте.
     -- Ну ладно-ладно, -- сказала она поспешно, -- не  была  я  кузнецом,
ясно?
     Да и чего орать, добавила про себя виновато. Мужчина не должен орать,
он должен быть стойким. Мы, женщины, не все же на свете умеем...
     Томас с замученным видом положил руки на камень снова.  Глаз  его  не
было видно из-за вздутых кровоподтеков, но ей показалось,  что  в  них  не
просто проскальзывает беспокойство, а настоящая паника.
     -- Давай еще, -- сказал он дрогнувшим голосом.
     -- Прости, -- буркнула она. -- Наверное, съела что-нибудь.
     Страшась снова попасть  ему  по  пальцам,  она  ударила  молотом  так
осторожно, что не убила бы и муху, разве что испугала. Томас фыркнул,  она
снова вскинула молот, ударила, потом била снова, а на блестящем металле не
появлялось и царапины. Усталое тело ныло, просило пощады. Мышцы стонали, а
пальцы едва удерживали тяжелый молот.
     Томас, наблюдая за ее посеревшим лицом, сказал вдруг:
     -- Представь себе, что ты бьешь не по безвинному железу,  а  по  моей
голове!
     Она обрушила удар, звякнуло, цепь распалась. Томас облегченно  развел
руками, но тут же поспешно положил на камень левую руку с  обрывком  цепи.
На правой остался только широкий железный браслет.
     -- Давай еще, -- предложил он. --  Представь  себе,  что  я  заметил,
какие у тебя кривые ноги! И вдобавок волосатые.
     Яра вскинула молот и в самом деле  едва  не  обрушила  ему  на  тупую
голову. Наглый рыцарь прекрасно знает, что у нее не кривые ноги и вовсе не
волосатые! Если бы не его жалобный вид...
     После трех сильных ударов крайнее звено цепи  расклепалось  так,  что
стала тоньше кленового листка. Томас ухватил за конец, с  усилием  потянул
руки в стороны, напрягся. Яра видела, как вздулись тугие мышцы, окаменели.
     Так длилось пару  мгновений.  Затем  цепь  со  звоном  отлепилась  от
стального браслета. Томас тут же зашвырнул ее в кусты. На  руках  остались
широкие металлические кольца. Томас хмуро улыбнулся:
     -- Ничего... Украшает! Как осла поклажа.
     Корочка крови на губе лопнула. Выступили крупные темно-красные капли.
Яра едва не вывернула себе шею,  стараясь  не  видеть  его  обезображенное
лицо.

     Темнело сильнее. Яра плелась тяжело, смотрела  под  ноги.  Томас  уже
стоял, повернувшись к ней, и она ткнулась лицом в широкую грудь, не  сразу
сообразила, скала это или  только  широченное  дерево,  как  могучая  рука
обхватила ее, не давая ни упасть, ни даже отшатнуться.
     -- Пожалуй, пора переспать.
     -- Что? -- рванулась она из его руки.
     -- Лучше вон в той валежине, -- продолжал он. -- Видишь, толстая, как
росская дева на выданье? Там завал, видно его хорошо и насквозь,  так  что
никто не пойдет шарить, разве что в  прошлую  осень  обронил  там  монету.
Валежина внутри пустая. В дупле поместимся,
     Она высвободилась из его рук.
     -- Думаешь, не найдут?
     -- В этой тьме египетской -- нет. Пройдут мимо  и  не  заметят.  Если
вообще будут искать ночью.
     Он подвел ее к  завалу  из  старых  полусгнивших  деревьев.  С  одной
стороны валежины было переплетение корней,  а  комья  глины  как  застряли
много лет тому, так до сих пор ни дожди, ни ветры не смогли их  выбить.  С
другого конца ствола висел толстый ковер мха. Томас бережно отодрал снизу,
кивнул:
     -- Лезь.
     Не споря, сил не осталось, она влезла в дупло. Сзади услышала  шорох,
потом стало темно так, что она не видела даже пальца перед глазами.  Томас
еще пыхтел сзади, укладывал мох, она же уткнулась головой в твердое. Дупло
было неглубокое. И в ширину  не  очень,  подумала  она  со  злостью.  Бока
обдерешь. Только этого не хватало!
     -- Нет, -- сказала она решительно, -- я не буду ночевать здесь.
     Голос в дупле стал глухим и гулким, шамкающим, словно  у  нее  выпали
зубы.
     -- А где? --  голос  Томаса  вовсе  напоминал  рев  медведя,  который
пытается говорить шепотом.
     -- Не знаю. Но не здесь.
     Она попробовала пятиться, но дорогу обратно  загораживал  Томас,  она
чувствовала его запах. Голос его был злой:
     -- За нами послана большая погоня. Может быть, среди них есть маги  и
колдуны. Мы можем погибнуть  каждую  минуту,  в  ты  ворчишь,  как  старая
бабка... э... Боромира!
     -- Как ты сказал, негодяй?
     Она дышала часто, ненавидя его всем своим существом.  Томас  повторил
со сдержанной яростью:
     -- Как старая, злая, больная и очень уродливая женщина!
     Дыхание остановилось у нее в  груди.  Ярость  душила,  а  голос  стал
хриплый и с такими острыми краями, что стань он плотнее, Томаса  разрубило
бы надежнее, чем секирой.
     -- А ты... ты...
     Она искала и не находила слов. Внезапно он сказал с сердцем:
     -- О чем мы спорим, двое идиотов?
     Прежде чем она успела заметить изменение в его голосе, он протиснулся
за ее спиной по дуплу, прижимая к стенке, обхватил ее обеими  руками.  Она
отчаянно  засопротивлялась,  но  с  одной  стороны  упиралась   к   рыхлую
древесину, с другой -- его руки и без доспехов были железными.
     -- Не дури, -- сказал он негромко прямо в ухо. -- Нравится  тебе  или
не нравится, но надежнее ночь переспать здесь. К тому же здесь скоро будет
тепло.
     Она попробовала негодующего дернуться еще, но он держал крепко, а его
дыхание за ее затылком стало ровнее. Он быстро засыпал, измученный намного
больше, чем она. Его рука была горячая, твердая, держала  ее,  прижимая  к
своей груди. Еще повозилась чуть  и  замерла,  чувствуя  его  твердое  как
дерево, тело сзади. От  него  уже  пошло  тепло,  воздух  в  дупле  быстро
нагревался, щелочка на выходе осталась совсем крохотная.
     Через пару мгновений он уже спал, она чувствовала по  его  руке.  Его
дыхание шевелило ей волосы на затылке, нагревало мочку уха.  От  него  шло
надежное тепло. Усталость наконец  взяла  верх,  Яра  ощутила,  как  глаза
закрываются сами по себе, тело стало тяжелым, и она провалилась в сон.

     Проснулась она от дикого сорочьего крика. Ей было тепло и  защищенно,
тело ныло от вчерашнего бега. Не  поднимая  головы,  увидела  перед  лицом
кисть руки с золотистыми волосами, которая заканчивалась широкой  ладонью.
Пальцы были в твердых мозолях, линии на ладони были глубокими и резкими.
     Сообразила со смущением, что ее голова все еще  лежит  на  его  руке.
Другая его рука обнимала ее, обхватывая всю. Если бы она не подсунула свою
руку, то его пальцы лежали бы на ее груди. А  так  он  держал  в  огромной
ладони обе ее кисти, которые она прижала к груди. Спиной она  прижималась,
непроизвольно сберегая  тепло,  к  твердому  и  горячему  телу  сзади,  от
которого шла защищенность, надежность. Она чувствовала его твердые  мышцы,
чувствовала каждый бугорок.
     Сорока протрещала громче. Яра вскинула голову. То ли во  сне,  то  ли
как-то еще, но Томас проломил прогнивший  верх.  Сверху  падал  рассеянный
свет раннего утра. Она заставила себя отодвинуться, уж очень плотно она  к
нему прижата, от затылка до пят,  и  сразу  холодный  воздух  пробежал  по
спине.
     -- Доброе утро, -- прогудел над ее ухом густой хриплый голос.
     -- Утро доброе, -- ответила она нехотя.
     Повернулась, закусила губу. Он выглядел еще страшнее, чем раньше.  По
всему лицу расползлись пурпурные и  желтые  пятна,  вздутые,  болезненного
вида. Вокруг глаз были черные пятна, лоб и скула были все еще в  ссадинах,
покрытых свежей корочкой крови. Губы  оставались  черными,  толстыми,  как
оладьи. В самом углу темная корочка отлипла, сочилась алая кровь.
     -- Надо идти, -- сказал он.
     Она встала первой, перекосилась от тянущей боли. Насколько  вчерашний
день был тяжелым, ощутила только сейчас, когда в холодном осеннем  воздухе
мышцы вовсе отказывались повиноваться.
     Томас морщился, разминал обеими руками грудь,  левый  бок.  Синяки  и
кровоподтеки с лица опускались на шею, исчезали под воротником рубахи. Яра
запоздало поняла, что синяки и кровоподтеки еще не самое худшее  из  того,
что получил рыцарь Святого Грааля.
     -- Ты... -- сказала она нерешительно, чувствуя себя виноватой, --  ты
сможешь дальше?.. Очень больно?
     -- Я жив, -- ответил он.
     Повернулся и пошел, ни мало не сомневаясь, что за таким мужчиной она,
как собачка, побежит следом.  Сострадание  разом  уступило  место  прежней
неприязни.
     Она заставила свое тело  двигаться.  С  каждым  шагом  боль  уходила,
наконец ее тело снова обрело силу и прыгучесть.

     Лес поредел. Просветы становились все шире,  наконец  блеснуло  серое
небо. Огромное очищенное от деревьев пространство было отдано под поле. По
другую сторону были домики, сараи, изгороди для скота,  конюшни,  огороды.
Стадо коров паслось в сторонке, от ручья шли, грозно гогоча,  серые  гуси.
Коза пыталась взобраться на похляпое дерево, а еще три  козы  с  козлятами
следили за ее отважным деянием.
     -- Ты сиди здесь, -- велел он. -- Не высовывайся. Я загляну  в  село,
вдруг да куплю поесть.
     Она искоса посмотрела на его обезображенное лицо.
     -- Может быть, лучше мне?
     -- Ну да, тебя дождешься. Схожу я.
     -- А твоя разбитая морда?
     Томас равнодушно двинул плечами.
     -- Ну и что?.. За русского примут, еще лучше.
     Он исчез, пробираясь  ради  осторожности  за  кустами,  по  распадку,
приближаясь к домам незамеченным. Боится, поняла она, и у самой  по  спине
пробежала холодная ящерица страха. Люди Тайных уже  могли  проехать  через
это село, оставить приметы. А то и объявить награду  за  поимку,  как  уже
было.
     Пользуясь возможностью уединиться,  она  попятилась,  отыскала  кусты
погуще. С Томасом стеснялась признаться, что нуждается в таких минутах,  а
сейчас едва дождалась, пока осталась одна.
     Грохот копыт заставил ее подпрыгнуть. Ломая кусты, к  ней  на  поляну
продрались двое коней. На передней восседал Томас, другого  коня  тащил  в
поводу.
     -- И что это там делаешь? -- удивился он. -- Садись быстрее!
     Она торопливо задвинула за  собой  ветви,  запоздало  сообразив,  что
рыцарю с коня все равно все видно.
     -- Ты... купил даже коней?
     -- Даже, -- согласился он.
     Оно торопливо полезла в седло, желая как можно  быстрее  отъехать  от
этого места. Томас сразу пустил коня в галоп. Яра  услышала  сзади  крики,
конский топот. Она спросила подозрительно:
     -- За сколько ты их купил?
     -- Дешево! -- крикнул он, не оборачиваясь.
     -- У тебя денег не было!
     -- Вот как раз и хватило.
     Кони неслись, как две стрелы, выпущенные сильной рукой. Томас  украл,
теперь Яра в этом не сомневалась, сильных и быстрых коней. У его  коня  на
крупе была раздутая седельная сумка, и  у  Яры  во  рту  появилась  слюна.
Возможно, он успел подумать о том, что они со вчерашнего дня не ели.
     Преследователи вскоре отстали. То ли не решились нестись через  чащу,
сломя голову, то ли в самом деле Томас украл самых лучших коней, но  когда
лес кончился и впереди раскинулась долина с  пожухлой  травой,  погони  за
ними уже не было.
     Томас взял правее, там виднелись холмы. Ей показалось, что его темное
от кровоподтеков лицо стало еще темнее.
     -- Что-то случилось? -- спросила она.
     Дорога позволяла ехать по двое,  и  она  пустила  коня  рядом.  Томас
буркнул, не поворачивая головы:
     -- А как  тебе  это  покажется?..  Мы  с  тобой,  оказывается,  ночью
вырезали три семьи, в том числе и приютивших нас на ночь, а также сожгли в
сарае женщин и детей... И всего-то за три медных денежки!
     Она охнула, закусила губу. Потрясающий по жестокости и простоте  план
Тайных был безукоризнен. Даже не надо  объявлять  награду.  Разъяренные  и
потрясенные таким чудовищным преступлением жители окрестных сел и  городов
будут их вылавливать, а выловив, убьют тут же на месте страшно и жестоко.
     -- Если так, --  сказала  она  дрогнувшим  голосом,  --  мы  вряд  ли
доберемся до соседнего села. Они уже знают, где мы.
     -- Тайные?
     -- Те, у кого ты украл коней. А  если  собьются,  Тайные  наведут  на
след.
     Дорога пошла  вдоль  холмов,  иногда  петляла,  уходила  то  к  ручью
напиться, то стремилась промчаться по самой опушке леса. Томас долго ехал,
погруженный в свои думы. Яра вздрогнула, когда он сказал внезапно:
     -- Я не прочь, чтобы они напали на след. Не  сегодня,  а  через  пару
дней. А дня через три я сам выйду их искать.
     Она зябко передернула плечами. Его лицо было холодным и жестоким.  Он
выглядел  в  самом  деле  готовым  на  все,  в  том  числе  готовым,  если
понадобится, сжечь в сарае живых людей.

     Томас гнал коней, пока  те  не  начали  шататься  от  усталости.  Яра
чувствовала, что он готовится оставить коней, потому  и  выжимает  из  них
все, но старалась не думать, как снова придется где идти  через  лес,  где
бежать, а где ползти, как змея, под нависшими над  самой  землей  толстыми
стволами.
     -- Здесь, -- сказал он.
     Яра спрыгнула с седла следом, стегнула коня по крупу.
     -- Ждите на той полянке!.. Ты уверен, что их найдут скоро?
     Томас уже направился, конечно же,  через  самые  густые  заросли.  Не
оборачиваясь, бросил равнодушно:
     -- Найдут, найдут. Если не люди, то волки.
     Она пошла следом, кипя от злости.
     -- Ты жестокий! Не знаю, тебя не дразнили в детстве людоедом?
     Он сказал размеренно, не поворачивая головы:
     -- Удивляюсь, как это тебя не задушили еще в детстве...  Правда,  эту
ошибку я могу поправить. Прямо сейчас.
     Она пошла молча. Слова роились, как муравьи, но так же и разбегались,
а ей хотелось выбрать самые острые, самые злые, самые ранящие.
     Потом ей показалось, что она что-то слышит.
     -- Что это?
     Томас прислушался, бросил нетерпеливо:
     -- Ветер в вершинках.
     -- Да нет, прислушайся!
     Томас остановился, придержал ветки. Лицо его помрачнело.
     -- Да, твое кошачье чутье не подвело. Это собаки!
     -- Если охотники...
     -- Это не охотники, -- отрубил он жестко. -- А собаки не на поводках.
     Он  бросился  головой  вперед  через  поляну,  топча  пышные   сочные
папоротники. Яра неслась следом, как испуганная серна. Если  собаки  бегут
далеко впереди охотников... хотя за ними гонятся  не  охотники,  то  лучше
оказаться в руках Тайных: собаки попросту разорвут их, сожрут  живыми.  Их
нарочито держат голодными, чтобы были злее и лучше брали запахи.
     Томас бежал,  как  она  заметила,  петляя  между  деревьями,  выбирал
лощинки. Он прыгал через ямы, валежины и уже не берег силы, не  расходовал
экономно, как было раньше. Собачий лай прозвучал снова, на этот раз ближе.
     -- Ручей! -- прокричала она на бегу. -- У нас, чтобы сбить  собак  со
следу, бегут по ручью или по реке!
     Он молчал, но она заметила, что он сворачивает по  распадку  вниз,  а
там как раз и можно наткнуться на ручей. Возможно, в Британии собак так же
стряхивают со следа. Если там, конечно, есть леса и ручьи.
     -- Да побыстрее же! -- крикнул он на бегу. --  Что  ты  топчешься  на
месте, как беременная корова?
     Яра была уверена, что она несется сквозь  лес,  как  смазанная  жиром
молния, рыцарь просто бахвалился своим мужским превосходством. Их, как  он
рассказывал, в юности заставляли бегать в полном вооружении  вокруг  замка
да еще с камнями на плечах, и сейчас он  только  благодаря  этому  ломился
сквозь лес, как огромный лось, за ним  оставался  след,  будто  пронеслась
тяжелая рыцарская конница.
     Собачий лай стал громче. Яра уловила в нем ликующие ноты, псы  почуял
их свежий след. Вскарабкаться на дерево, мелькнула паническая мысль.  Если
догонят псы, разорвут в клочья, а с людьми как-то можно договориться...
     Томас был далеко впереди. Внезапно он остановился, махнул ей рукой.
     -- Быстрее же, улитка!.. Ручей!
     Он с разбега влетел в воду и, не замедляя  шага,  понесся  по  руслу,
разбрызгивая воду, вниз по течению. Это было глупо, бежать надо вверх, она
знала это, но сейчас была чересчур измучена,  чтобы  спорить.  Собаки  так
собаки. Она так устала, что не почует даже собачьих зубов...
     Бежали,  мокрые,  как  рыбы,  перескакивали  небольшие  деревья,  что
перегораживали ручей, оскальзывались на камешках. Яра  догнала,  спросила,
задыхаясь:
     -- Я... больше... не могу...
     -- Надо, -- сказал он непреклонно. -- Если нам повезет, то они пойдут
вверх по ручью. Пустят собак по обе стороны воды, чтобы найти след,  когда
мы выберемся из ручья. Так им придется идти до самого  истока...  на  беду
такие ручьи не бывают длинными.
     Они бежали, поворачивали, наконец лай отдалился настолько,  что  даже
Томас оглядывался со злым удовлетворением.
     -- Кажется, мы оторвались...
     Он даже не запыхался, отметила она с яростью. Сейчас Яра готова  была
бы стать такой тощей, как ее старшая сестра, кости да тугие жилы,  или  ее
средняя, что  после  замужества  и  родов  стала  худой  как  доска,  зато
выносливой.
     Яра всхлипнула:
     -- Я больше не могу...
     Он остановился, в синих глазах было отвращение.
     -- Надо же так разжиреть... Сбросить бы тебе пару пудов, была бы  как
человек.
     Она без сил опустилась прямо в  воду.  Та  едва  не  зашипела  от  ее
разгоряченного тела. "Насчет двух пудов я тебе еще  припомню,  --  сказала
себе  сквозь  частые  судорожные  вздохи.  --  Сейчас  нет  сил,  а  потом
припомню".
     Томас стоял, прислонившись к  толстому  дереву,  что  росло  на  краю
ручья. В глазах было нетерпение, он словно бы вовсе не  запыхался.  Сказал
брезгливо:
     -- Ты еще не померла?.. А то вид у тебя... Пошли, не то заснешь.
     Не ожидая ответа, повернулся и снова  побежал  --  не  пошел!  --  по
ручью, следуя за потоком. Яра молча застонала так, что будь  стон  слышен,
от жалости и сочувствия даже горы уронили бы горючие слезы.
     Они шли и бежали до тех пор, пока Яра не  начала  натыкаться  на  все
препятствия, которых раньше не замечала. Томас схватил ее за  руку,  тащил
некоторое время, потом и он начал дышать тяжело, с хрипами.
     Она готовилась  упасть  и  умереть,  как  вдруг  ручей  ускорил  бег,
свернул, а там открылась широкая река. Ручей счастливо  юркнул  в  широкие
воды, а Яра остановилась, прошептала:
     -- Что... те...перь?
     -- В рыбу превратиться можешь? -- спросил Томас.
     -- Н-нет...
     -- Гм... а в жабу?
     -- То... же н-нет...
     -- Странно... Тогда придется искать другой путь.



                                 Глава 11


     Она опустилась прямо в середину ручья,  не  чувствуя,  какая  ледяная
вода. Томас вошел в реку, пробежал, рассыпая  брызги,  вдоль  берега.  Яра
слышала только шум крови в ушах, грудь ее вздымалась так  высоко,  что  не
видела Томаса. Наконец она начала чувствовать, что вода холодная,  приятно
охлаждает ее раскаленное тело,  и  тут  раздался  отвратительно  довольный
голос:
     -- Кое-что нашел!
     Томас брел по колено в воде, толкал перед собой  небольшой  плот.  На
таких плотах мальчишки переправляются с берега на берег,  ловят  рыбу.  Но
выдержит ли такое сооружение взрослого?
     -- На этот раз ты украл у детей, -- сказала она с отвращением.
     -- Точно, -- согласился он довольно. -- Красть у детей  лучше  всего.
Сдачи не дадут. Правда, у них есть родители... Но если хочешь, можешь идти
пешком через лес. А там и собачки вернутся, поиграешь с ними.
     Ее плечи передернулись. Он внезапно подхватил ее на руки,  повернулся
и опустил на плот. Она подпрыгнула, плот заходил ходуном. Вода  плескалась
между бревнами. Томас начал толкать плот на  середину  реки.  Яра  сказала
нервно:
     -- Ты уверен, что он выдержит двоих?
     -- Ну... если бы ты не растолстела, как дракон, был  бы  уверен...  А
теперь что ж, проверим.
     Когда вода дошла до пояса, он  кивнул  ей,  чтобы  переползла  на  ту
сторону плота, уравновесила, навалился  на  край  и  осторожно  взобрался.
Несколько мгновений Яра барахталась,  удерживаясь  за  плот,  что  пытался
стать торчком и перевернуться, слышала сдавленные  проклятия  рыцаря.  Тот
тоже двигался, наконец они сошлись на  середине.  Вода  плескалась,  почти
покрывая ноги. Плот едва-едва выдерживал их объединенный  вес.  Упади  еще
песчинка, наверняка пойдут ко дну.
     Течение было сильное, плот несло посредине, а когда начало сносить  к
берегу, Томас молча взялся за длинное весло. Сперва использовал как  шест,
а когда дно исчезло, умело выгреб на стремнину.
     -- А куда река течет? -- спросила она.
     Он пожал плечами.
     -- Ну, скорее всего, в море. Может быть, по  дороге  впадает  в  реку
побольше.
     Она начала стучать  зубами.  Уже  остыла  от  бега,  а  вода  в  реке
оказалась не теплее, чем в ручье.
     -- Спасибо, -- сказала она язвительно, -- Никогда бы не подумала!
     Он греб, не поворачиваясь к ней. Голос его ровный, размышляющий:
     -- Это ничего... Глупых женщин берут замуж еще охотнее, чем умных.  У
тебя еще не все потеряно. И ты не такая уж и старая.
     Она стиснула кулаки. Он еще брался утешать ее!
     -- Мне всего двадцать один год, -- процедила она с ненавистью.  --  У
меня было больше женихов, чем деревьев в этом лесу.
     -- Гм... ну, в это я... верю.
     Она устремила прожигающий взгляд ему в спину.
     -- На самом деле!
     -- Дивны дела твои, Господи, -- ответил он тем  же  ровным  тоном,  в
котором  она,  однако,  уловила  издевательские  нотки.  --  Впрочем,  мне
кажется, тебя еще могли  бы  взять  замуж.  Только  надо  умываться  чаще,
одеться лучше, ну и, конечно, сбросить пуда два  жира.  А  мужчины  бывают
разные... И вкусы разные. Я сам знавал одного, который... ха-ха... Словом,
кому-то можешь даже очень понравиться.
     Она дергалась от его любезностей, словно ее били плетью.
     -- Спасибо. Такое услышать от меднолобого --  можно  решить,  что  он
хотел сказать что-то приятное.
     -- Я и сказал, -- удивился он.
     Она схватила вне себя  другое  весло,  с  яростью  замахнулась.  Плот
сильно качнулся, Яра с силой ударила по белому облаку, потеряла равновесие
и упала в воду. Хлопок был таков, что рыбу оглушило на версту вверх и вниз
по течению, а брызги взлетели выше вершинок деревьев по обеим берегам.
     Она опустилась до самого  дна,  а  когда  вынырнула,  отплевываясь  и
захлебываясь, Томас ржал, как боевой конь перед битвой, раскачивался  так,
что она надеялась, что тоже свалится в реку. Но он  лишь  лег  и,  вытянув
руку, поймал потерянное весло.
     Яра барахталась, пыталась приблизиться к плоту,  а  прилипшие  волосы
закрывали глаза. Что-то ткнуло ее в  плечо,  она  ухватилась  за  твердое,
скользкое, больно ударилась грудью о бревно и  только  тогда  поняла,  что
держится за весло, а другой конец в руках смеющегося Томаса.
     Одежда намокла, а сама Яра слишком изнемогла за последний  день,  так
что лишь повисла, ухватившись за  торцы  бревен.  После  двух  безуспешных
попыток подтянуться и влезть за  плот  бессильно  повисла,  ее  тащило  за
бревнами.
     -- Поймала что-нибудь? -- спросил  Томас  с  интересом.  --  Я  видел
во-о-он такую рыбину!
     Он ухватил ее за руку  и  за  ворот,  втащил  на  плот.  Вода  такими
могучими струями хлынула из ее одежды, словно она вобрала в себя  половину
реки... или добавила своей влаги, как явно подумал,  судя  по  его  наглым
глазам, англ с разбитой рожей.
     Яра отползла от края, села, обхватив колени руками. Ее трясло, воздух
был таким же холодным, как и вода.
     -- Боги видят, -- сказала она, -- как я ненавижу тебя!
     -- Ладно-ладно, -- успокоил он. -- Я же знаю, ты хотела лишь привлечь
мое внимание. Для того и в воду бросилась.
     -- Дурак!
     -- Так зачем же стараешься? Разве что сама...
     Он  снял  через  голову  вязаную  рубаху,  швырнул  ей.  Голос   стал
повелительным:
     -- Переоденься. В мокрой одежде замерзнешь до смерти.
     Ее губы уже не шевелились, а тело тряслось так, что раскачивало плот.
В другое время она нашла бы, что сказать  по  поводу  его  старой  вонючей
рубахи, которую он не снимал неделями,  но  сейчас  понимала,  что  помрет
раньше, чем плот пристанет к берегу.
     Он отвернулся, с безучастным видом работал веслом. Яра  заколебалась,
хоть и замерзла уже  до  полусмерти,  но  раздеваться  донага  в  шаге  от
молодого мужчины... Зачем она помогла ему избежать страшной участи в руках
Ночного Сокола, попадись он снова -- сама замучает  до  смерти,  сдерет  с
живого шкуру.
     Наблюдая за ним подозрительно, --  как  же,  не  повернется!  --  она
торопливо снимала платье, ветерок ожег и без того синюю в пупырышках голую
кожу, а мокрая ткань прилипала,  не  желая  отделяться,  а  мужчина  стоял
совсем рядом, она задевала его локтем, неспешно двигал веслом, вот-вот ему
наскучит и повернется, наконец она содрала липнущее платье,  швырнула  под
ноги. Боги, до чего же теплая эта пропахшая потом рубаха, до чего же в ней
хорошо!
     Только теперь  Яра  поверила,  что  в  самом  деле  замерзла  бы,  не
освободись от мокрой одежды. Рубаха достигала ей почти до колен,  а  когда
Яра села, удалось натянуть до  самого  пола.  Томас  медленно  повернулся,
оглядел ее с головы до ног.
     -- Оказывается, ты не такая уж и толстая...
     -- Зато ты... -- простучала она зубами, -- зато ты...
     -- Да нет, правда.
     -- Скотина, все-таки подглядывал!

     Летом день еще тянулся бы долго, но на убранный  желтыми  и  красными
листьями лес сумерки  опустились  рано.  На  потемневшем  небе  заблистали
звезды, над вершинами деревьев всплыла крупная луна. Она  осветила  темные
тучки, что  ползли  неутомимо  и  ночью,  по  реке  пробежала  серебристая
дорожка. Звезды отражались в воде размытые, пляшущие из стороны в сторону.
     Воздух стал холоднее, и теплая рубаха  уже  не  спасала.  Яра  сперва
стучала зубами, потом тряслась всем телом. Наконец перестала ощущать ноги,
а затем и руки, холод начал вгрызаться в самые внутренности. Вода плескала
о край плота, лизала ее голые ноги.
     -- Я замерзаю, -- прошептала Яра.
     Томас быстро посмотрел, отвернулся.
     -- Надо уплыть как можно дальше.
     -- Но я... замерзну.
     -- Что ж, баба с плота, плотнику легче.
     Она стиснула зубы,  чувствуя,  как  лютый  холод  грызет  ей  печень,
замораживает  кровь,  начинает  останавливает  сердце.  В  кишечнике  было
тяжело, она терпела уже давно, но не решалась облегчить  хотя  бы  мочевой
пузырь, хотя наглый рыцарь снова отвернулся, усиленно работал веслом.
     -- Ладно, -- сказал он внезапно. -- Дальше плыть опасно. Они уже явно
добрались до истоков ручья. Кто-то догадается искать нас по реке.
     У нее уже не было силы радоваться, когда он повернул плот  к  темному
берегу. Едва различимые деревья приближались  мучительно  медленно.  Когда
оставалось до них две-три сажени, Томас соскочил в воду,  потащил  плот  к
берегу. Яра едва удержалась при таком стремительном скольжении по воде  --
догадалась вцепиться, когда под днищем заскрипел песок.  Она  соступила  в
темноту, вскрикнула. Воды по лодыжку, но ожгла,  как  ледяным  огнем.  Яра
даже не думала, что, и без того озябнув как никогда в жизни, может  ощутил
холод еще сильнее.
     Томас пыхтел, вытаскивал плот на берег. Она видела, как он с  натугой
перевернул его под деревом, укрыл ветками и даже набросал  охапки  опавших
листьев. Потом исчез в темноте. Некоторое время слышала  его  шаги,  затем
слышны были только плеск воды да сонная перекличка птиц.
     Она думала, что уже умерла, когда он появился из ночи  внезапно,  как
призрак.
     -- Я отыскал шалашик... Не такой, как  у  русов,  но  крупная  собака
влезет.
     Под ногами хрустело, шелестело, что-то хватало за лодыжки. Она  брела
за ним, почти ничего не чувствуя, а когда ударилась  лицом  о  его  спину,
едва не ухватилась обеими руками. От него шло тепло, внутри  англа  словно
полыхала жаровня. Возможно, у него от побоев начался жар.
     Глаза чуть привыкли к ночному лесу. Крохотная избушка  прилепилась  к
толстому дереву, единственное окно было забито досками, а  дверь  вдобавок
еще и подперта колом. Томас пинком убрал подпорку.
     Затрещало, изнутри избушки  пахнуло  спертым  воздухом.  Томас  исчез
внутри,  Яра  поспешно  ступила  следом.  Под   ногами   захрустело,   она
споткнулась и упала бы, не ухватись за Томаса.  Его  спина  и  плечи  были
горячими, она стиснула зубы и с великим  трудом  заставила  себя  оторвать
руки от блаженного тепла.
     Томас едва удержался на ногах от мощного толчка.
     -- Ты грациозна, как...
     Он шелестел в темноте, бурчал  под  нос,  затем  послышался  знакомых
хруст сухих  ветвей.  Не  дожидаясь  его  новой  реплики,  вряд  ли  менее
оскорбительной,  она  на  ощупь  шарила  по  стене,  под   пальцами   были
шероховатые бревна, затем она отыскала выемку. Окоченевшие пальцы с трудом
сомкнулись на малом узелке. Чувствуя, что  на  большее  она  не  способна,
сказала с той же язвительностью:
     -- На!.. А то тебе придется зажигать огонь, стукаясь головой о камни.
     Из темноты протянулась рука, отобрала огниво. Послышался стук, треск,
наконец после пятой или шестой попытки искры упали на трут, Томас  опустил
кресало с довольным вздохом.
     -- На что-то и ты пригодна... Чутье?
     -- Знание, -- прошептала она мертвыми губами.
     Томас встал на четвереньки, раздувал крохотную искру. Яра неосознанно
двигалась поближе к еще слабенькому огоньку, который сам дрожал от  холода
и робко хватался за тоненькие прутики, утоляя голод. Это напомнило ей, что
она тоже проголодалась, как волк зимой.
     -- А-а... все славянские племена одинаковы?
     Он исчез в едва видном дверном проеме. Ярослава закоченелыми пальцами
подкладывала в огонь щепочки, прутики, багровые язычки вгрызались в  плоть
дерева и расщелкивали с сухим треском,  как  спелые  орешки.  Пламя  стало
оранжевым, Яра едва не спалила себе брови, но все не могла согреться.
     Томас вернулся сравнительно быстро, в  руках  было  птичье  гнездо  с
белеющими яйцами, а за поясом болталась убитая птица.
     -- Здесь печи нет, -- сказал он с порога. -- Камни приготовила?
     -- Здесь нет... камней.
     -- В лесу есть. Иначе яйца придется пить сырыми.
     У нее руки тряслись, когда он поставил гнездо на землю. Во рту  сразу
появилась слюна. Она сказала укоряюще:
     -- А птицу зачем убил?
     -- Она сама покончила с собой, когда я отобрал яйца.
     Яиц было шесть штук, она выпила свои три с такой скоростью, что  едва
не проглотила и скорлупу. Томас швырнул ей птицу.  Обрывать  перья  с  еще
теплой было мучением, пальцы почти не гнулись, а холод забился вовнутрь  и
время от времени тряс ее, как разъяренный медведь грушу..
     Томас жарил, насадив тушку на длинный прут,  Ярослава  поворачивалась
то одним боком, то другим. Его вязаная рубашка  дымилась,  в  воздухе  уже
угрожающе пахло паленой шерстью.
     -- Спалишь рубаху, -- пообещал он, -- убью.
     Она  отодвинулась,  глаза  не  отрывались  от  птичьей  тушки.  Запах
жареного мяса уже потек по тесной избушке. Она шумно сглотнула слюну.
     -- Уже готово...
     -- Внутри мясо сырое.
     -- Но она все время ужаривается, вон какая маленькая!
     Он подумал, сдернул с вертела тушку.
     -- Ты права. Пожирать с кровью тебе подходит больше.
     Мощным рывком разорвал птицу. Яра почти выхватила свою  половину.  По
пальцам побежал сок, она жадно  подхватила  струйку  языком,  с  чмоканьем
облизала. Мясо обжигало пальцы, аромат был одуряющим. Она слышала рычание,
когда вгрызлась в мясо, не сразу сообразила, что рычала сама.
     Томас сожрал свою половинку мгновенно. Ей показалось, что не осталось
даже самых мелких косточек. Потом он на миг исчез из круга света, а  голос
из темноты велел:
     -- Держи!
     Она не успела понять, что держать, как ей прямо в  лицо  полетел  ком
мокрого белья. Мокрого  и  отвратительно  холодного.  Она  задохнулась  от
возмущения.
     -- Что это?
     -- Твое платье, -- объяснил он любезно. -- Ты собираешься жить в моей
рубахе? Если не развесишь  свой  мешок  для  просушки,  завтра  пойдешь  в
мокром.
     Он опять был  прав,  хотя  свою  правоту  выказал  в  своей  обычной,
по-мужски свинской манере. Яра поспешно  проглотила  последний  кус  мяса.
Платье было отвратительно холодное, с него все еще текло. Она распяла  его
на стене -- жар от очага, сложенного из широких камней достигал хорошо,  к
утру высохнет.
     Когда  обернулась,  Томас  невозмутимо   раздевался.   Она   замерла,
возмущенная и восхищенная в то же время. Его  широкая,  как  дверь,  грудь
блестела в капельках влаги.  Пластины  мускулов  были,  как  латы  римских
легионеров, и в поясе он был тонок, но и там тугие мышцы теснились крутыми
валиками. Узкие бедра переходили в длинные стройные ноги. Он был  чересчур
по-мужски силен.
     -- Ты как хочешь, -- сказал Томас, стягивая сапоги, --  но  я  сейчас
завалюсь спать.
     Она оторвала  взгляд,  чувствуя  себя  виноватой,  пошла  расправлять
платье по бревенчатой стене, хотя оно висело как нельзя лучше.  За  спиной
слышала, как шелестели его брюки:  намокли  и  стягивались  с  трудом,  он
ругался сквозь зубы.
     Отвернувшись, он прилаживал на стене брюки, цепляя за выступы, а  Яра
снова обратила взор к очагу. Однако  его  спина,  покрытая  буграми  мышц,
как-то снова оказалась  перед  ее  глазами,  и  сейчас,  когда  эти  мышцы
двигались, шевелились, жили своей жизнью, она ощутила, как  наконец  кровь
ее разогрелась, прилила к щекам.
     Томас наконец повернулся, а Яра поспешно уронила взгляд.  Еще  решит,
что она бесстыжая.  Томас  пощупал  камни,  скривился,  но  лег,  потом  с
облегченным вздохом растянулся во всю длину. Руки закинул  за  голову,  от
чего могучие мышцы груди вздулись, а живот провалился. На волосатых  ногах
исчезали, испаряясь, капельки влаги.
     Яра спросила настороженно:
     -- Ты собираешься спать на этих камнях?
     -- Нет, если ты придумаешь что-то лучше.
     Она обвела отчаянным взглядом тесную избушку. Летучая мышь смогла  бы
зацепиться под потолком, а жуки-дровосеки находят приют прямо  в  бревнах,
но ей больше придумать вот так сразу что-то трудно.
     -- А где лягу я?
     -- Ну... несмотря на твои объемы, мы можем кое-как уместиться на этих
камнях.
     Она зло посмотрела на его очень серьезное лицо, где  в  синих  глазах
поблескивали насмешливые огоньки.
     -- Я не лягу с тобой!
     -- Как  хочешь,  --  сказал  он  безучастно.  --  Хотя  костер  скоро
погаснет, а ночь холодная. Ты даже  не  прогрелась  как  следует.  К  утру
будешь кашлять кровью.
     Внезапная дрожь прошла по телу. Яра ощутила, что в самом  деле  холод
не весь ушел из нее. Но каменная постель была так узка, что рядом  с  этим
самонадеянным мужиком, наглым и неотесанным, несмотря на свое высокомерие,
осталась узкая полоска. А тут еще не может оторвать глаз от  его  могучего
тела, твердого, как будто  вырезали  из  старого  дуба  и  отполировали  и
покрыли лаком, горячего, пахнущего зовущим  мужским  ароматом,  ее  сердце
начинает  стучать  чаще,  а  кровь  переполняет  вены,  горячей   тяжестью
отзывается в низу живота!
     -- Дура, -- сказал он устало, -- У меня есть дама сердца. У меня есть
даже невеста! Настоящая благородная леди, которая ждет.
     Она ощутила, как по сердцу прошла холодная волна. Непослушными губами
сказала глухо:
     -- Ну и что? Ты ведь мужчина.
     -- Я едва жив, поняла?.. Я устал, чтобы даже  думать  о  тебе  как  о
женщине. А самое главное, в моих глазах ты совсем не женщина.
     Рассерженная, она подошла ближе, избегая смотреть на него,  осторожно
опустилась на край. Он со  вздохом,  выказывая  терпение  по  отношению  к
тупоголовой дуре, протянул руку и подгреб ее ближе. Ее голова оказалась на
его плече, он придерживал ее обеими руками. Его тело было горячим,  и  Яра
напомнила себе, что только для этого она и легла:  сохранить  тепло,  ведь
костер уже угасает, и чем они ближе друг к другу, тем теплее.
     Ее грудь упиралась ему в бок, а ноги касались его горячих мускулистых
ног, покрытых жесткими  волосами.  Запах  мужчины  обволакивал  ее,  кровь
бросилась к щекам, а уши запылали так, что он мог  ощутить  жар.  Ее  щека
чувствовала его плотную кожу. Обе руки она держала  между  ними,  все-таки
какой-то барьер, но и там она чувствовала кончиками пальцем тугие волоски.
     Костер уже догорел. От россыпи багровых  углей  вся  избушка  была  в
темно-красном свете. Тени двигались,  перескакивали  со  стены  на  стену,
тянули к ним угрожающе растопыренные лапы. Воздух  был  чуть  теплый,  но,
если сравнить с тем холодным ужасом за стенами, просто горячий. К тому  же
снаружи доносилось то пугающее уханье филина, то чей-то  жуткий  крик,  то
треск, словно медведь уже ломился в избушку.
     -- Ты спишь? -- спросила она тихо.
     -- О Пресвятая Дева! Что ты хочешь?
     -- Да так... Спи.
     Он  недовольно  хрюкнул,  но  глаза  не  открыл.  Яра  не  двигалась,
чувствовала, что ее тело все еще напряжено до предела.  Лицо  Томаса  было
совсем рядом, она всматривалась в него без помех. Он уже  заснул,  твердые
складки у губ слегка  смягчились.  Он  не  красавец,  напомнила  она  себе
настойчиво. Даже в спящем слишком много силы,  звериной  мощи,  готовности
дать сдачи. Ресницы длинные, как у женщины, но один шрам рассекает  бровь,
другой идет через левую скулу, а третий, самый глубокий, портит щеку.
     И челюсти слишком широки, сказала себе злорадно. Нижняя выпячена так,
что даже у спящего сохраняется выражение надменности  и  упрямого  желания
ломиться через жизнь, несмотря на все препятствия, помехи,  многочисленных
врагов. Только губы выглядят человеческими.  Они  уже  почти  вернулись  к
прежним размерам.
     Она не заметила, когда напряжение ушло из  ее  тела.  От  камней  шло
тепло, но еще больше тепла она брала от горячего  тела  мужчины,  на  чьем
плече лежала ее голова. Как-то сама собой,  почти  засыпая  и  устраиваясь
поудобнее,  она  закинула  ногу  на  его  тело,  ощутила,  как  наконец-то
окончательно ушли из нее остатки холода. Внутри разлилось блаженное тепло.
Она  лежала,  прижавшись  к  его  боку,  положив  голову  на  его   плечо,
чувствовала как ее нежную кожу почти царапают его жесткие волосы, и все же
чувствовала себя так, будто наконец-то заняла свое  настоящее  место.  Под
нею камни, хотя она знала  постели  помягче,  за  стенами  избушки  темный
враждебный лес, хотя опять же знала окружение и  лучше,  за  ними  гонятся
нанятые убийцы, драконы, маги  и  колдуны,  впереди  земли  с  враждебными
племенами, а за каждым их шагом могут следить Тайные,  но  все  равно  она
почему-то ощутила себя в безопасности и очень счастливой.
     Дура, напомнила она себе, засыпая. Он так и сказал.


                                 Глава 12


     Просыпалась она с трудом, не в силах оторваться от подушки, теплой  и
набитой волосами. От нее шел хороший  обволакивающий  запах,  в  ней  была
надежность и безопасность, и Яра вжималась в нее, потому  что  воздух  был
холодный, негостеприимный, а она цеплялась за остатки ночного тепла.
     Обе ее руки лежали поверх подушки,  держались  за  дубовый  столб,  к
которому прикреплена ее роскошная кровать, ноги куда-то  соскользнули,  но
тоже лежат на теплом, надежном, слегка щекочущем ее нежную кожу.
     Наконец она с великой неохотой  открыла  глаза.  Ей  пришлось  слегка
повернуть голову, потому что волосы торчали из подушки так часто, будто та
порвалась. Ее щека лежала не на подушке. Замерев,  она  старалась  понять,
что же случилось, и тут разом поняла, что она, спасаясь от холода, во  сне
вскарабкалась на Томаса целиком, спала на нем, обхватив обеими  руками  за
шею, приняв ее за дубовый столб, а ноги ее лежали поверх его ног. А живот,
она ощутила с ужасом, горячий, как огонь, и мягкий, как горячий воск,  был
прижат к его твердому, как дерево, брюху.
     В ужасе, чувствуя, что рубаха на ней задралась так, что не только  ее
голый живот, но и грудь прижата к нему, Яра начала потихоньку  сползать  с
него, моля всех богов, в том  числе  и  нового,  Христа,  чтобы  Томас  не
проснулся.
     Не удержавшись на краю ложа из камней, упала на землю,  отвратительно
холодную и сырую. Вскрикнула, а сверху раздался голос, в котором не было и
намека на сон:
     -- Доброе утро!.. Ты где?
     -- Здесь, -- пропищала она, отчаянно натягивая рубаху до коленей.
     -- А, -- сказал он, зевнул  и  потянулся.  Она  слышала,  как  сладко
захрустели суставы. Похоже, он не двигался всю ночь. Спал, как убитый.  --
Ты там и спала всю ночь?
     -- Да, -- вымученно ответила она, прекрасно зная, что  он  знал,  где
она спала и как спала. Хуже того, знает, что она знает, что он знает!
     Томас приподнялся, сидя, потер кулаками глаза.  Яра  опять  не  могла
удержать глаз, что сами поворачивались, следили за каждым  его  движением.
Вот на этой волосатой груди она спала сладко, а ее руки, которые она перед
сном держала как барьер перед ними, обхватывали его за шею, а то и гладили
по мохнатой, как у зверя, груди!
     Он поднялся, пощупал на стене развешанную  одежду.  Яра  не  отрывала
взгляда от его широченной мускулистой спины. Он спал на камнях, да еще она
навалилась, как колода, но на спине не отпечаталось и полоски.  Его  спина
мало уступала камню по твердости, под гладкой кожей перекатывались  тугие,
как корни старого дуба, мускулы.
     -- Готова? -- спросил он, не  оборачиваясь.  Снял  с  колышка  брюки,
повернулся, брови взлетели вверх. -- Ты так  и  собираешься  жить  в  моей
рубахе?
     -- Нет, конечно, -- ответила она сердито. -- Отвернись!
     -- Я уже отворачивался, -- буркнул он, но повернулся лицом к стене.
     Наблюдая за ним подозрительно,  она  поспешно  стащила  через  голову
рубаху. Ее шелковистая  нежная  кожа  от  холодного  воздуха  сразу  пошла
крупными пупырышками, и Яра испугалась, что вдруг он обернется  и  увидит,
какая у нее отвратительная кожа. Еще подумает, что она болеет коростой,  а
то и вовсе шелудивая.
     -- Уже? -- спросил он, когда она  отбросила  рубаху  и  потянулась  к
платью.
     -- Нет!!! -- заверещала она в панике.
     --  Почему  нет?  --  удивился  он  и  сделал  вид,  что   собирается
повернуться.
     Она, как дикая кошка, ухватила платье, отпрыгнула  и,  испепеляя  его
взглядом, стала поспешно натягивать платье, что как на зло село и налезало
туго, застряв в плечах, а она, с таким чехлом на голове, ничего не видела,
сжималась от стыда и унижения, ибо он  мог  повернуться  и  таращить  свои
бесстыжие глаза на ее посиневшую как у гусыни на морозе пупырчатую кожу.
     Когда голова наконец пролезла в  вырез  платья,  Томас  стоял  к  ней
спиной. Уже или все еще. Плечи его подрагивали, будто удерживал смех.  Яра
стиснула зубы. Может быть, он и подглядывал, а потом, чтобы не лопнуть  от
смеха, отвернулся. У них, мужчин, вся порода такая -- бесстыжая, наглая.

     Когда вышли к реке, осеннее солнце упало на плечи, и Яра ощутила хоть
какое-то тепло. Томас спихнул плот на воду, Яра села посредине, а он встал
с веслом у края. От воды несло холодом, и Яра  сжалась  в  комок,  стучала
зубами. Постепенно воздух  теплел,  но  вода  не  нагревалась  от  бедного
осеннего солнца, и холод пробирал до костей.
     Течение все ускорялось. Томас уже не греб, а только  отталкивался  от
берега, если подносило слишком близко, отпихивал  плывущие  рядом  бревна,
выворотни, трупы зверей. Однажды Яра взвизгнула,  когда  к  плоту  прибило
раздутый труп коровы. Томас обернулся, с невозмутимым видом ткнул  шестом,
корова уплыла вперед.
     -- И куда мы? -- спросила она.
     -- На север, -- ответил он. -- Даже на северо-запад.
     -- Не думаю, что эта река течет по Британии!
     Он невозмутимо двинул плечами:
     -- Все реки впадают в море. А за этим морем лежит моя Британия.
     Она наблюдала  за  ним  с  ненавистью.  Слишком  самоуверен,  слишком
высокомерен,  чтобы  к  нему  можно  было  чувствовать  хотя  бы  малейшую
симпатию. Надменность, которая якобы обязательно должна быть врожденной  у
человека благородного происхождения, брызгала у него из каждой поры. А это
портило его еще больше, чем  лицо,  испещренное  шрамами,  или  квадратные
плечи.
     Он прислушался, голос был тревожный:
     -- Впереди неприятность...
     -- Люди?
     -- Ну, ты сразу берешь худшее...
     Она тоже прислушалась, голос сорвался на писк:
     -- Пороги?
     -- Что такое пороги?
     -- Ну, это такое... такое...
     Она показала обеими руками, какие пороги, едва не свалилась с  плота.
Томас покачал головой.
     -- Ага, понял. Похоже, но не совсем. Там водопад. И немаленький.
     Он стал  поворачивать  плот  к  берегу.  Теперь  их  несло  быстро  и
стремительно, плот качало и вскидывало. Она хваталась за мокрые  скользкие
бревна обеими руками, едва ли не зубами. Томас  отчаянно  греб  веслом  --
лопасть была слишком узкой, чтобы быстро уйти с середины реки.
     Яра замерла, а когда впереди вынырнули камни -- все-таки  пороги!  --
даже закрыла глаза. Снизу  страшно  ударило,  грохнуло,  ее  подбросило  в
воздух. Обрушилась уже в ледяную воду, ушла с  головой  так,  что  на  миг
ощутила под ногами дно.  Ее  потащило  в  потоке,  швыряло,  крутило,  она
держалась изо всех сил, показалось, что услышала голос  Томаса,  потом  ее
плечо сжали жесткие пальцы. Мелькнуло перекошенное лицо, глаза  прищурены,
в волосах белеют клочья пены.
     -- Набери воздуха! -- услышала его крик. -- И сожмись в комок!
     Воздух дрожал от рева, а течение было стремительным,  как  бег  коня.
Река впереди обрывалась, Яра с ужасом поняла, что там водопад,  о  котором
говорил Томас. В следующий миг ее швырнуло в пропасть -- она  едва  успела
набрать в грудь воздуха и поджать колени к груди.
     Ее швырнуло в высоту в бездну, вода поглотила с  головой.  В  глубине
давило, крутило, мяло, она  изо  всех  сил  стремилась  выбраться  наверх,
отчаянно работала руками и ногами. Когда грудь уже разрывалась от  удушья,
ее выбросило наверх, как щепку,  она  вынырнула  по  пояс,  жадно  хватила
воздуха, окунулась, ее понесло в бешеном течении.
     Рев водопада становился глуше, но теперь  ей  почудился  другой  рев,
злой и торжествующий. А водяные брызги швыряло в лицо то с одной  стороны.
то с другой. В какой-то миг ее повернуло, и она  увидела,  как  над  рекой
пронеслось темное исполинское тело. Крылья били  тяжело,  вздымая  высокие
брызги. Ей показалось, что на драконе, если это был  дракон,  а  не  Змей,
темнела человеческая фигурка.
     -- Хватайся за  веревку!  --  услышала  она  лютый  крик  Томаса.  --
Хватайся, дура!
     Отплевываясь, выныривая из бушующих волн, она с пятой попытки увидела
сквозь брызги пронесшуюся мимо толстую веревку с широкой петлей на  конце.
Томас орал на нее, он держался среди волн на расстоянии длинного копья.
     Когда петля пронеслась, задевая волны, в очередной раз,  Яра  собрала
остатки сил и подпрыгнула, вытянула руки. Петлю ветер относил  в  сторону,
но она сумела уцепиться одной рукой.
     Ее дернуло с такой силой, что затрещали суставы.  Яра  вскрикнула  от
боли, едва не разжала пальцы, но тут дотянулась другой рукой. Ее  потащило
по волнам с такой  скоростью,  что  гребни  били  по  ногам,  как  твердые
булыжники. Затем вода осталась внизу, она ощутила свой вес, ветер  свирепо
дул в лицо, и она поняла, что ее тащат наверх.
     Пальцы разжимались, она должна была упасть раньше, чем ее подтащат  к
брюху летящего чудовища. Яра из последних сил подтянулась,  ее  ослабевшие
пальцы разжались в тот самый момент, когда она сумела вдвинуться в петлю.
     Веревка сдавила ей плечи и локти, врезалась, но  она  ощущала  только
лютый ветер, который пронизывал  ее  в  мокрой  одежде  насквозь,  леденил
каждую косточку. Она почти теряла  сознание,  когда  ударилась  головой  с
такой силой, что услышала  голоса  за  Авзацкими  горами  и  увидела  свет
первого дня творения.
     Сильные руки подхватили ее, кто-то ударил по голове, но мокрые волосы
смягчили удар. Яра распласталась неподвижно, желая только умереть и ничего
больше не чувствовать, особенно пронизывающий холод. Ее грубо привязывали,
она поняла -- к гребню чудовища, голоса были злые, уверенные.
     Внезапно  она  увидела,  как  сбоку  появилась  облепленная   мокрыми
волосами голова. Синие, как небо Руси, глаза остро  взглянули  на  нее,  в
следующее мгновение мощная рука с железным браслетом на запястье  ухватила
одного из тех, кто привязывал ее, за лодыжку, дернула. Тот исчез с  долгим
криком, а Томас запрыгнул, борясь с ветром, в его руке уже был кривой меч.
     Второй и третий оставили Яру, бросились на врага, шатаясь и  хватаясь
за толстые, как частокол, иглы гребня. Томас  встретил  их  атаку  --  они
начали заходить с двух сторон:  широкая  спина  дракона  позволяла.  Томас
вертел головой, попав в трудное положение. Яра, чувствуя, что ее руки  уже
привязали, потянулась на спине за ними вдогонку, с  силой  ударила  ногами
одного под колени. Тот вскрикнул, зашатался, замахав руками.
     Она с ужасом наблюдала, как он почти  выровнялся,  но  сильный  порыв
ветра ударил в грудь, и он, взмахнув руками еще  раз,  отчаянно  закричал,
уже видя проносящиеся далеко  внизу  деревья.  Томас  свирепо  отбил  удар
второго, сделал выпад, и тот вскрикнул, выронив меч и  ухватившись  обеими
руками за живот.
     Яра дотянулась до его меча, прижала ногой.  Томас  кивнул,  в  глазах
было одобрение. На загривке дракона сидел последний из седоков, видно было
только его согнутую спину. Он что-то  делал,  но  дракон  внезапно  нырнул
вниз, словно провалился. Крылья собрались, прижались к бокам,  похожие  на
тяжелые кожаные шторы. Томаса подбросило. Яра с  ужасом  видела,  как  его
перевернуло вниз головой, он держался  только  одной  рукой  за  скользкий
гребень чудовища.
     -- Удержись! -- крикнула она умоляюще.
     Его лицо побагровело, несмотря на лютый встречный ветер, что старался
сорвать его со спины дракона. Яра в страхе видела, что  рыцарь  не  сможет
держаться долго, пальцы его соскальзывают, держатся только за самый кончик
гладкой иглы...
     Земля  стремительно  приближалась,  но  внезапно  появилась  тяжесть,
Ярославу прижало к жестким чешуйкам, а Томас рухнул вниз лицом. Не  медля,
он вскочил на четвереньки, пополз, хватаясь за выступы костяной  брони,  к
загривку дракона. На  шее  дракона  был  хомут,  в  нем  торчали  кинжалы,
впиваясь в щели между чешуйками.
     Видя Томаса уже за своей спиной, последний из  седоков  ухватился  за
рукояти кинжалов, и дракона бросило вправо, влево, затем  тяжесть  прижала
Яру так, что она  бездыханно  распласталась  на  жестких  колючих  плитах.
Крылья били по воздуху часто и  мощно.  Их  стремительно  вздымало  вверх,
уносило от земли. Томас дополз, щерясь от  упругого  ветра,  короткий  меч
блестел, зажатый в зубах. Враг оглянулся, побелел, голос сорвался на визг:
     -- Погоди!.. Не убивай!
     Томас стиснул пальцы на рукояти, другой рукой держался за выступы.
     -- Почему?
     Дракон раскинул крылья во всю ширь, парил. Плиты под ногами людей  то
раздвигались, открывая толстую розовую кожу,  то  сдвигались,  поскрипывая
краями. Из глубины слышалось тяжелое дыхание. Человек вскрикнул:
     -- Я могу усмирять дракона!
     -- Только ты?
     -- Да! Он сожрет вас обоих!
     Томас мощно рванул его за шиворот.  Яра  в  ужасе  видела,  как  ноги
человека отделились от темно-зеленой плиты.  Растопырив  руки,  он  исчез,
подброшенный свирепым ветром, остался долгий затихающий крик.  Томас  даже
не посмотрел вслед, дракон согнул  шею,  окинул  недобрым  взглядом  новых
седоков. Глаза стали наливаться желтым хищным огнем.
     -- Томас!
     -- Сиди, -- велел Томас, не оборачиваясь.
     -- Я привязана!
     -- Хоть кто-то догадался...
     Он сел на место последней  жертвы,  ухватился  за  рукояти  кинжалов.
Дракон  недовольно  хрюкнул,  отвел  горящий  взор.  Теперь  он  взмахивал
крыльями  размеренно,  неспешно,  поддерживая  себя  в  слабых   воздушных
течениях. Яра вскрикнула:
     -- Что ты делаешь?
     -- Сиди, женщина!
     Спина Томаса  горбилась,  он  что-то  делал.  Яра  даже  не  решалась
дергаться, ноги соскальзывали с гладкой чешуи, если бы не привязали сразу,
уже упорхнула бы следом за несчастными.
     -- Ты берешься... управлять драконом? -- крикнула она неверяще.
     -- Плевое дело,  --  ответил  он.  --  Это  не  конем!  То  на  землю
грохнешься, то о дерево зацепит, то за ветку головой на полном  скаку,  то
еще что... А здесь -- небо! Лечу, куда хочу.
     Она знала, что он наглый до невозможности, но чтобы оказаться  наглым
настолько, даже не могла вообразить и поверить. А он что-то бурчал веселое
под нос, трогал рукояти кинжалов, дергал, постукивал,  и  дракон  послушно
сворачивал, поднимался и снижался.
     Внизу проплывал лес, реки и озера, показался  горный  хребет.  Дракон
сделал полукруг, Томас наклонился, едва не падая, что-то высматривал.  Яра
спросила в страхе:
     -- Ты... уже бывал на драконах?
     --  Я  даже  на  верблюде  ездил,  --  ответил  Томас  гордо.  Он  не
оборачивался. -- А дракон -- что, большая корова с крыльями.
     -- Тогда ты маг?
     -- Еще какой! -- ответил Томас с еще большей гордыней. -- А  ручки-то
вот они... ха-ха!
     Она не поняла последнего заклинания, но явно оно было мощное, так как
Томас  заметно  воспрянул  духом,  повеселел.  Дракон  растопырил  крылья,
скользил в воздушных струях, слегка покачивался с боку на бок.  Яра  почти
видела идущие снизу мощные потоки, на которых держался  огромный  зверь  и
среди которых лавировал. Если бы не прилипшая к  телу  мокрая  одежда,  то
полет сквозь встречный ветер мог бы понравиться!

     Яра потеряла  счет  времени,  не  знала  сколько  она  просидела  под
пронизывающим ветром на спине  дракона.  Гребень  был  слабой  защитой  от
ледяных струй воздуха. Томас горбился на загривке, и она не могла  понять,
как это он управляет страшным зверем, но от холода мысли текли вяло.
     Внезапно Яра ощутила, что дракон широкими кругами направляется  вниз.
Ей казалось, что это земля вращается, как в водовороте,  в  желудке  стало
холодно, она чувствовала подступающую тошноту.
     -- Очень озябла? -- донесся сочувственный голос Томаса.
     -- Спа...си...бо... -- простучала  она  зубами.  --  Но  я  могла  бы
потерпеть еще чуть...
     Дракон подобрал крылья, пошел вниз круче. Воздух свистел в ушах,  Яра
пряталась за гребнем от пронизывающего ветра. Томас бросил  ей  удивленный
взгляд.
     -- Ты решила, что я сажаю дракона ради тебя? Чтобы не околела вовсе?
     -- А... нет?
     Он отвернулся, Голос был напряженный:
     -- Ты забыла, что чаша пока что в руках твоих друзей.
     Яра ощутила злость -- бесчувственный зверь,  бесчувственнее  дракона!
-- но и чувство вины кольнуло в сердце. Она сжалась в  комок,  воздух  уже
наполнялся запахами  земли  и  леса,  затем  мелькнули  и  побежали  назад
верхушки деревьев.
     Их подбросило, затрясло часто и  сильно.  Дракон  остановился,  часто
дыша, потащил крылья на спину. Томас быстро разрубил веревку на руках Яры.
     -- Беги в лес.
     -- А ты?
     -- Беги, говорю!
     Она послушно прыгнула, упала, перекатилась и,  вскочив,  побежала  на
подгибающихся ногах к деревьям. Уже оттуда бросила испуганный взгляд через
плечо. Томас что-то  делал  с  ярмом,  дергал,  ломал,  наконец  отшвырнул
обломки и прыгнул на землю.
     Дракон медленно поднял голову, оглядел окрестности. В огромных глазах
загорались огоньки, он словно просыпался ото сна. Упершись всеми  четырьмя
в землю, встряхнулся, как огромный пес, из пасти вырвался дым.
     Томас бегом вломился в лес вслед за Ярой. Она спросила, тяжело дыша:
     -- Ты его... отпустил?
     -- А что, ты хотела сделать из него жаркое?
     Они углубились в лес, ушли подальше. Яра поинтересовалась язвительно:
     -- А... зачем? Ты, мол, добрый?.. Людей бьешь, а зверей гладишь?
     Томас буркнул через плечо:
     -- Лети мы дальше, нас могли бы  догнать  уже  на  трех  драконах!  А
сломал ярмо, чтобы враги не могли и его приспособить для охоты за нами.
     Снова шли через  вырубки,  пробирались  по  опушкам  леса.  Опускался
вечер, в полной тьме проскользнули  через  поля  и  огороды,  ибо  селения
теснились  плотно,  а  через  равные  промежутки  были  видны  укрепленные
городища.
     Когда на рассвете миновали пятую весь, Томас выругался  сквозь  зубы,
остановился. Дорогу загораживал целый отряд. Впереди стоял рослый воин,  в
доспехах, без щита, но с мечом. Он улыбался, его  лицо  показалось  Томасу
знакомым.
     Яра  оглянулась.  Отрезая  отступление,  позади   появились   шестеро
вооруженных до  зубов.  Все  рослые,  широкие  в  плечах,  в  пластинчатых
доспехах..
     -- Что вам надо? -- спросил Томас.
     Воин, игнорируя его вопрос,  указал  на  них  мечом.  Голос  его  был
жестоким и холодным:
     -- Убейте их!
     Воины, сомкнув щиты, двинулись  на  беглецов  в  мокрой  одежде.  Яра
видела только немигающие глаза в узких щелях между краями шлемов и  верхом
щитов. Длинные копья с широкими лезвиями смотрели прямо в их лица.
     Яра  чувствовала,  как  Томас  задержал  дыхание.  Глаза   его   были
отчаянными. Он сильным рывком  отбросил  ее  к  стене,  загораживая  своим
телом. Он был с голой грудью, в правой руке блестел кривой меч,  на  левую
быстро намотал свою изорванную рубаху.
     -- А если мы сдадимся? -- крикнул он торопливо.
     Воин игнорировал, смотрел пристально. Яра ощутила болезненный холод в
животе, словно железные острия копий уже с размаху вошли в ее тело.  Томас
внезапно сделал выпад, быстро ударил крест-накрест, хрустнуло, наконечники
двух копий упали на землю. Тут же Томас молниеносно шагнул вперед,  достал
одного кончиком меча, оттолкнул левой рукой древки копий и ударил еще.
     Двое упали, обливаясь кровью, а Томас быстро отпрыгнул, закрывая Яру.
     -- Похоже, -- прохрипел он, -- здесь нам придется задержаться.
     На них нахлынули с двух сторон. Томас вертелся, как  угорь,  его  меч
блистал с такой скоростью, что  сливался  в  сверкающую  полосу,  но  одно
острие ударило в грудь, другое задело плечо, еще одно метило прямо в лицо.
Томас успел дернуться, острие рассекло скулу, кровь побежала по щеке.
     Яра пыталась выбраться из-за его спины,  но  Томас,  израненный,  все
равно закрывал ее собой изо всех сил.  Железо  звенело,  слышались  крики,
топот, надсадное дыхание.
     Вдруг ей показалось, что нападающих становится  меньше.  Она  наконец
выскользнула из-под руки Томаса, бросилась на  одного,  повалила,  сильным
ударом разбила лицо и выхватила меч. На нее бросились тоже, она  рубила  и
что-то кричала, пока последний нападающий не упал,  сраженный  ее  ударом.
Две стрелы торчали у него в горле.
     Сверху спрыгивали звероватого  вида  люди,  с  непокрытыми  головами,
бородатые. Некоторые были в простых доспехах: кожаных, копытных или даже с
нашитыми медными бляхами, другие были в звериных шкурах. Почти все держали
в руках громадные  дубины,  некоторые  утыканные  гвоздями  или  окованные
железом, но наверху на скале Яра заметила десятка два стрелков из луков.
     Пока добивали раненых, к ним подошел огромного роста молодой мужчина.
Ростом он был даже выше Томаса, в плечах шире, белокурые волосы  ниспадали
на плечи, а глаза были синие и глубокие.
     -- Кто такие? -- спросил он дружелюбно.
     Повинуясь  движению  его  руки,  к  Томасу  подскочили  двое  воинов,
поддержали под локти. Томас, обливаясь кровью, прошептал:
     -- Мы просто странники... Но кто вы... и почему нам помогли?
     Воин пожал плечами.
     -- Я не знаю ни вас, ни тех, кто напал на вас. Но  когда  две  дюжины
вооруженных мужчин нападает на такую семейную пару, а  вы  просто  созданы
друг для друга, то не надо долго думать, на чью сторону встать.
     -- Спасибо, -- прошептал Томас.
     Он чувствовал, как  заботливые  руки  кладут  его  прямо  на  дороге,
перевязывают  раны,  затем  поднимают  и  куда-то  несут.  Затем  слабость
нахлынула с такой силой, что все погрузилось во тьму.



                                 Глава 13


     Племя лютичей, как он узнал на другой день,  владело  всеми  здешними
землями от реки Лабы  до  самого  Северного  моря.  Вернее,  не  племя,  а
объединение племен, куда входило около  сотни  племен,  они-то  и  приняли
название лютичей. У них не было короля, в во главе каждого  племени  стоял
князь. Когда десяток  племен  объединились  в  союз,  князь  над  князьями
именовался  уже  великим  князем,  а  когда  десяток   таких   объединений
собирались в сверхсоюз, князь над  великими  князьями  именовался  светлым
князем.
     Звенько, который со своими  людьми  спас  Томаса  и  Яру,  был  сыном
светлого князя. Когда Томас прикинул размер владений  светлого  князя,  он
лишь удивился, почему тот не провозгласит себя королем.  Звенько,  который
почему-то ощутил  к  англскому  рыцарю  горячую  симпатию,  объяснил,  что
племена тут же выйдут из союза. Все ценят свою свободу  превыше  всего,  а
признать власть короля -- это отказаться от независимости племен!
     --  Пусть  бодричи  выбирают  себе  короля,  --  сказал  он  со  злой
насмешкой. -- Те жабоеды лучшего не заслуживают!
     -- Жабоеды?
     Лекарь пришел перевязать ему раны, переложил ароматными листьями.  Он
же был и кощунником, от него  Томас  узнал,  что  он  находится  в  землях
западных  славян,  которых  со  времен  похода  Карла  Мартелла   называли
вильцами, а с десятого века лютичами. Удачный поход  против  них  совершил
Карл Великий в 789 году, если считать от рождества  их  нового  бога.  Его
войска дошли даже до крепости короля племенного союза  лютичей  Драговита,
где и были разгромлены. Правда, вряд ли Карл Великий продвинулся  бы  хоть
на шаг от  границы,  если  бы  с  ним  не  шли  войска  бодричей,  другого
племенного союза западных славян. Те вели нещадную многовековую  войну  на
истребление  с  лютичами,  а  жабоедами  наперебой  называли  друг  друга.
Потому-то есть жаб казалось самым обидным, хотя есть, говорят,  народы  на
берегах Сены и Тибра, которые жаб едят и пальчики облизывают.
     Сотни племен ближе к западу объединились в  четыре  племенных  союза:
вагры, полабы,  бодричи  и  варны,  а  те  вошли  в  сверхсоюз,  именуемый
бодричами со столицей в Велиграде. Каждая пядь этой земли  полита  кровью.
Бьются два могучих союза славян, которые поклоняются одним богам,  говорят
на одном языке. Что ж, это  уже  веская  причина,  чтобы  ненавидеть  друг
друга.
     В каждом доме, как отметил  Томас,  парили  и  гнули  дубовые  доски,
готовили под щиты. Малые, средние, большие.  С  малыми  круглыми  ходят  в
короткие набеги, со средними -- в дальние, а большие  щиты  хороши  только
для обороны, боя на городских улицах, в своих домах.
     Долгими зимними вечерами при свете лучин вытачивались бляхи из  копыт
коней, своих и диких, из лобных костей коров, быков, туров. Из них умельцы
так искусно набирали доспех поверх кожаного панциря,  что  костяная  чешуя
лежала как на большой рыбе. Легкие  сабли  скользят,  стрелы  отскакивают,
даже сильный удар копья уходит мимо.
     Томас, весь перевязанный чистыми тряпицами, обнял Звенько.
     -- Спасибо! Ты спас наши шкуры. Если что понадобится, только свистни!
     -- Вряд ли свидимся, -- ответил Звенько и сдавил Томаса в объятиях  с
такой мощью, что у того затрещали кости. --  Ох,  прости...  Ну,  на  тебе
заживает быстро! Раны победителей заживают быстрее, чем раны  побежденных.
А ты их уже сам побивал, я зря вмешался.
     Он ухмыльнулся. Оба знали, насколько Томас побеждал.

     В родном краю и стены помогают, но войско крестоносцев было  в  чужом
краю. В сарацинских степях они видели мир во всю ширь, видели, как садится
тяжелое, багровое солнце, запоминали, за каким холмом  исчезает.  А  здесь
прямо перед глазами только лес, всюду лес. Справа, слева, спереди,  сзади,
даже над головой чудовищно низкие ветви закрывают небо.
     Хуже того, из-под земли, прорывая толстый мох, лес вылезает  толстыми
отвратительными корнями, на которых не только кони, но и люди ломают ноги.
То, что  выглядит  слегка  холмистой  дорогой,  оказывается  переплетением
скользких, за которые  не  ухватиться,  белесых  корней,  умело  прикрытых
толстым зеленым мхом. Прорывался мох беззвучно,  рыцарь  порой  исчезал  с
головой, приходилось останавливаться  всему  отряду,  выволакивать  наверх
попавшего в западню леса.
     Эти  земли  издавна  пытались  захватить  магдебурские  и  бременские
маркграфы. К ним стягивались, как волки в готовую к набегу стаю, рыцари со
всей Европы в надежде получить захваченные земли в  удел.  А  когда  после
крестовых походов вернулись уцелевшие рыцари,  то  папа  римский  их  тоже
бросил в кровавую бойню на  славянские  земли,  благословил  на  захват  и
грабежи.
     Они-то, закаленные ветераны сарацинских битв, сумевшие выжить, и были
на острие похода. У себя на родине могут стать зачинщиками  смут,  ибо  за
время их отсутствия земли  прекраснодушных  подвижников  уже  захвачены  и
поделены теми, кто твердо знает, в каком мире живет. А здесь можно сгинуть
да еще и пользу принести, отвоевав  часть  земель,  или  хотя  бы  ослабив
сильного противника.
     И вот грозное войско тяжело двигалось через дремучий лес. Поляны,  на
которых отдыхают кони, а люди видят небо, почти  не  встречались.  Тяжелые
рыцарские кони увязали во влажной земле, столетиями не видавшей не то  что
солнца -- неба. Корни выступали из земли,  прикрытые  толстым  слоем  мха,
кроты и барсуки рыли подземные ходы так близко к  поверхности,  что  около
десятка коней  с  переломанными  ногами  оставил  великий  магистр  Ордена
благородный рыцарь Гваделуп позади войска. Да и  сам,  спешившись,  почуял
внезапно, как земля ушла из-под  ног.  Провалился  всего  по  колено,  под
ногами в норе что-то страшно завизжало и вцепилось острыми зубами в сапог,
но выбрался весь белый от испуга, сердясь на  рыцарей,  прятавших  ехидные
усмешки.
     Даже проводники постоянно оглядывались, примечали деревья,  повороты,
ручьи, медлили, отчего магистр гневался и грозил  страшными  пытками.  Ему
объясняли, да и сам знал,  что  каждую  весну  такой  лес  меняется.  Если
дубы-великаны еще стоят, то на месте прошлогодней тропки  может  появиться
болотце, ручей изменит русло, старых тропок  нет,  а  завалы  из  огромных
деревьев возникают совсем в других местах.
     Ценой огромных усилий вышли к засеке из поваленных деревьев. Гваделуп
застонал от злости, поклялся когда-нибудь сжечь этот лес вместе с мерзкими
язычниками, что живут в нем аки звери. Наваленные крест-накрест вершинками
встречь чужаку,  деревья  образовали  непроходимую  преграду.  Еще  полдня
истратили, пока нашли тайные проходы. Долго рубили и  растаскивали,  чтобы
могли пройти и тяжелые рыцарские кони.
     Едва ступили на найденную тропу, как  в  дальнем  краю  поляны  резко
взметнулась листва. Донесся резкий щелчок спущенной  тетивы.  Гваделуп  не
успел схватиться за щит, как конь рухнул, будто ему подрубили ноги.
     Магистр успел выдернуть одну ногу из стремени, но его тоже бросило на
землю. С бранью поднялся, красными от гнева глазами оглядел поляну. Пятеро
воинов, прикрываясь щитами, спешно бросились на ту сторону. Раздались  еще
два щелчка, двое воинов рухнули. Трое добежали целыми, один сразу заорал:
     -- Здесь никого!.. Одни арбалеты!
     Проводник подбежал к магистру, покачал головой:
     -- Не арбалеты... Самостpелы.
     В листве искусно прятались гигантские луки, наглухо  закрепленные.  В
траве скрытно тянулись жилки, закрепленные за колышки.  Нечаянно  задевший
жилку сам спускал тетиву, нацеленную ему в грудь. Лишь  магистру  повезло,
он был в седле, но не повезло его коню.
     Раненых уже раздевали,  осматривали.  Лекарь  угрюмо  качал  головой.
Стрелы били страшно, даже щиты не спасли. Оба были ранены тяжело, умрут  к
концу дня.
     -- Такие ставят на лося,  --  пояснил  проводник.  Он  подал  длинную
стрелу, вместо привычных  перьев  торчали  деревянные  пластинки,  искусно
заточенные, тонкие. -- Простой стрелой, что бьем уток, его не свалишь.
     -- Значит, у них нет боевых стрел, только охотничьи?
     В голосе магистра было столько  презрения,  что  проводник,  смиренно
опустив глаза, пояснил со скрытой издевкой:
     -- Бодричи говорят, что лосей бьют в осень, а дураков -- всегда. Даже
простыми палками.

     Гваделуп знал, что от этого похода зависит вся его дальнейшая судьба.
Его избрали  магистром  большинством  в  один  голос.  Но  если  поход  не
завершится взятием стольного града лютичей, он  потеряет  не  только  этот
голос.
     Он привел с собой горсточку рыцарей даже с островов, в том числе трое
приплыли из Британии. Остальные присоединились в Германии,  многие  отряды
уже ждали, явившись на клич  папы  римского.  Поход  был  объявлен  против
язычников, а рыцари и папа делали  вид,  будто  не  знают,  что  лютичи  и
бодричи, как и весь славянский мир, давно  приняли  учение  Христа  и  что
Пресвятая Дева должна защищать славян так же, как саксов или германцев.
     Да, от этого похода зависело, быть Гваделупу владетельным бароном или
не быть. По итогам этого похода решится, останется он магистром Ордена или
же более умелый займет это кресло. Точнее, седло боевого коня, ибо  он  не
собирался  протирать  зад   в   скучных   прениях   о   судьбах   мира   и
культуртрегерстве германцев.
     Но от этого похода зависело много больше. У Гваделупа сердце начинало
стучать чаще, когда перед ним возникал образ белокурой красавицы. Она жила
в туманной Британии, ее замок был на берегу Дона. Могучая река в том месте
делает излучину, там роскошный лес, полный дичи,  в  реке  кишит  рыба,  в
зарослях камыша тесно от птицы.  У  нее  мягкие  и  добрые  родители,  там
хорошие соседи, а с такой красавицей женой он  был  бы  принят  при  дворе
короля и занял там подобающее ему место.
     При одном ее имени у Гваделупа кровь приливала к чреслам. За  нее  он
готов сражаться хоть копьем и мечом, хоть зубами и когтями, за  нее  готов
пойти на ложь и вероломство, в борьбе за нее ударит  в  спину  или  нальет
яда.
     Ее даже звали звучно и необычно, в ее  имени  он  слышал  звон  льда,
шуршание снежинок.
     Звали ее -- Крижана!

     В поисках тропы  проводники  вывели  на  гигантское  открытое  место,
окруженное  стеной  все  того  же  дремучего  злого   леса.   Крестоносцы,
возрадовавшиеся было при виде деревянных стен, взвыли от разочарования.
     Это была не крепость, а языческий храм, такие уже видели. Капище, как
называют их славяне. За высоким частоколом из заостренных  жердей  высился
навес на четырех столбах, под ним полукругом расположились камни. В центре
был очаг, багровые угли еще дымились. А  вокруг  навеса  стояли  языческие
идолы, вырезанные из стволов старых дубов.
     Разбив топорами ограду, пешие  воины  ринулись  вовнутрь.  Магистр  с
конными рыцарями наблюдали, как крушили и ломали, потом подрубили столбы и
свалили в кучу. Много усилий затратили,  чтобы  поджечь  пусть  сухое,  но
твердое, как камень, дерево. А когда капище запылало, почти  каждый  вытер
пот с чувством глубокого удовлетворения.
     Господь дал им меч, чтобы повергать  чужих  богов  и  утверждать  Его
власть. А так как нечестивые боги существуют только в дереве и  камне,  то
сейчас их власть исчезает, взамен приходит власть Господа. Владыки всех  и
вся. И те, кто его  не  признает,  --  злостные  мятежники,  которых  надо
истреблять без жалости и милосердия.

     Гваделуп знал, что, как медведи в лесу, так и  грады  лютичей  похожи
один на другой, как капли воды. Магистр Говард Синий,  который  возглавлял
предыдущий поход, был самодовольный дурак, он погубил не одно войско,  сам
едва унес ноги, но знатность рода давала ему право повести  новое  войско,
если он, Гваделуп, потерпит поражение. Но он не  Говард  Синий,  он  почти
сохранил  войско,  а  уже  три  града  сожжены,  несколько  мелких  племен
оттеснены в самую глубь леса.
     Подойдя к этому граду, он густо выставил стрелков из лука,  Те  часто
метали стрелы, и над тыном не  решались  подниматься  защитники.  Не  один
получил стрелу в лицо или в руку. Камни метали  вслепую,  смолу  лили,  не
глядя. Арбалетчиков Гваделуп берег, их редкие выстрелы понадобятся позже.
     Под прикрытием стрел пешие быстро забросали  ров  жердями,  бревнами,
вязанками хвороста. Когда края рва сравнялись, быстро набросали щиты.  Под
ним к стене сразу подбегут сотни воинов, уже с крючьями, умелые,  знающие.
Многие из них не первый раз карабкались на чужие стены, рубили защитников,
врывались в грады, сея ужас и смерть.

     Перед крепостью-градом лютичей выстроились цепью метательные  машины.
Их соорудили здесь же на месте,  после  того  как  убедились,  что  прямым
штурмом крепость не взять, а на осаду уйдут месяцы.  Гваделуп  благословил
небо, что надоумило его взять в  обоз  не  столько  цепей  для  сковывания
попарно  невольников,  как  настаивали  короли  французский  и   император
германский, а жгуты, запасные части и вороты для баллист.
     По  знаку  Гваделупа  взвились  в  воздух  тучи  камней.  Возле  двух
камнеметалок горели костры, там  калили  булыжники,  выхватывали  из  огня
клещами, опускали в деревянные ложки и зашвыривали через  стену,  стремясь
вызвать пожары.
     Рыцари спешились, в три ряда подступили к стенам. За ними  колыхалась
темная масса кнехтов -- тяжеловооруженных,  озлобленных,  готовых  тяжесть
похода и гибель боевых друзей выместить на всех, кого встретят за  стенами
города, будь это женщины, дети или собаки.
     Гваделуп велел нести свое знамя к главным  воротам  крепости.  Войско
рыцарей разделилось,  три  отряда  пошли  к  сторожевым  башням  по  краям
крепости, а центр  под  знаменем  Гваделупа,  угрожая  небу  лесом  копий,
подступил к главным воротам. Ров в том месте  уже  забросали,  там  стояла
таранная машина. Укрытые навесом от стрел и  камней  воины  мерно  грохали
окованным железом концом бревна в створки ворот, выбивали бревна.
     В воротах уже зияли  щели.  Оттуда  летели  стрелы,  дротики.  Рыцари
прикрывались щитами, готовились ворваться как только ворота рухнут. С  той
стороны створки подпирали бревнами, строили заслоны, но к полудню все-таки
защита обессилела. Пешие вломились, растащили остатки укреплений с дороги,
и в город ворвались конные отряды.
     На  тяжелых  конях,  закованных  в  железо,  они  убивали  всех,  кто
попадался на дороге, но за  убегающими  не  гнались,  стремились  к  самым
богатым  теремам.  Князья  и  знатные  люди  лютичей   обладали   немалыми
богатствами. Из одного терема можно нагрести  столько,  что  можно  нанять
большой отряд, купить всем доспехи и оружие, коней.
     Гваделуп ворвался в числе первых. Он не  бросался  к  богатым  домам,
дело великого магистра -- сокрушить врага и захватить  князя  с  семьей  в
полон. За него можно получить немалый выкуп, а пытками  вынудить  раскрыть
сокровища, отдать все ценное до последней монеты.
     Рыцари и простые кнехты врывались в дома, рубили всех язычников,  тут
же всем распарывали животы и рылись во внутренностях.  Ходили  слухи,  что
язычники заглатывают золото и драгоценные камни, чтобы уберечь от грабежа,
потому надлежало убивать даже женщин  и  детей,  хотя  их  можно  было  бы
продать в рабство.
     Немногих молодых девушек оставили  в  живых,  только  сорвали  в  них
одежды и привязали к длинной веревке. Даже если они и  проглотили  золото,
но ничто не ускользнет от их хозяев -- первые дни они  будут  прикованы  к
ложам победителей.
     Пожары вспыхнули уже после захвата города.  Скорее  всего,  поджигали
отчаявшиеся лютичи. Крестоносцы,  оставив  избиение  последних  уцелевших,
усердно тушили огонь: в пламени могла погибнуть богатая добыча. А та,  что
погибнет, кажется особенно богатой.
     После того как в городе не  осталось  ни  живой  души,  трупы  убитых
стащили в огромные кучи, облили маслом и горячими смесями, сожгли.  Черный
дым  заволок  окрестности,  а  запах  горелого  мяса  распространился   на
несколько верст. Со стороны могло бы показаться,  что  крестоносцы  отдают
последний долг  чести  погибшим  противникам,  отправляя  их  в  вирий  по
славянскому обычаю, если бы после всего именитые крестоносцы, как голодные
псы, не рылись в еще горячем пепле, разбрасывая  черепа  и  кости,  искали
оплавившиеся комочки золота.
     Когда из  крепости  вывели  последних  пленников,  это  были  молодые
девушки и мальчишки не старше четырнадцати лет, всех  остальных  вырезали,
крепость подожгли с четырех сторон.
     Уходя, крестоносцы развернули знамена  и  хором  мощно  запели  хвалу
Иисусу Христу, который даровал  победу  над  язычниками.  Великий  магистр
Гваделуп ехал во главе головного отряда. Мерно покачиваясь в седле,  думал
о великой роли, которая выпала на его долю.
     Да, император германский полагает,  что  земли  прибалтийских  славян
отойдут ему. Польские князья мечтают урвать кусок  от  этих  земель  себе.
Сброд под знаменами крестового похода против славянства  думает  только  о
великой добыче,  грабежах,  насилии  над  беззащитными,  когда  победителю
позволено все! Только Гваделупу во всем войске  ведома  настоящая  причина
похода.
     Низшие культуры должны уступать место высшим, а народы, проигрывающие
бой, должны исчезать с  лица  земли,  оставляя  ее  сильнейшим.  Война  --
двигатель прогресса. Женщины должны рожать от победителей, слабые не имеют
право на воспроизводство.
     Все земли полабских славян, будь это бодричи, лютичи или воинственные
пруссы, должны стать землями Германии. Может быть, часть отдать Польше  за
ее верную  службу  прогрессу.  Эти  две  страны  не  лучше  полабов,  надо
признать, но они раньше их приняли новую веру, а  с  нею  и  правила  Семи
Тайных, которые направляют судьбы всего человечества.
     Раньше  признали  их  власть  --  первыми   получат   вознаграждение.
Одновременно  Тайные  уничтожают  последние  очажки  сопротивления,  гасят
последние искры старой веры.



                                 Глава 14


     Томас седлал коня, когда прозвучал  сигнал  тревоги.  Лютичи  обещали
показать прямую дорогу до самого моря, по которой конь пройдет  легко,  не
встречая завалов. А там за морем и лежат острова, которые  Томас  называет
Британией.
     Тревога не показалась Томасу серьезной.  Что  могло  повредить  такой
укрепленной крепости, да еще затерянной  в  дремучем  лесу?  Но  когда  из
длинных сараев, которые  он  называл  казармами,  начали  выходить  рядами
вооруженные воины, он ухватил за плечо пробегающего подростка.
     -- Бодричи?
     -- Нет, заморские тепличи!
     -- Кто-кто?
     Но мальчишка уже унесся. Яра седлала своего коня, а на двух  запасных
уже были навьючены мешки  с  мешками,  едой,  походным  котлом  и  прочими
необходимыми в походе вещами.
     -- Тепличами, -- пояснила она, --  зовут  рыцарей.  Не  понимаю,  что
могут тут делать рыцари?
     Что делают, подумал он зло. Папа римский объявлял крестовый  поход  и
против этих людей. Ишь, владеют огромными пространствами  прямо  в  сердце
Европы! Они приняли христианство, но не признают власть папы, за  что  его
верные вассалы  стараются  если  не  уничтожить  непокорных,  то  хотя  бы
потеснить с их земель.
     -- Рыцарям до всего есть дело. Надо уезжать поскорее.
     -- Думаешь, они перехватят дорогу?
     -- Не знаю. Просто не хочу тут быть, когда начнется война.
     -- Война?
     -- А  для  чего  еще  рыцари?  Где  рыцари,  там  и  война,  подвиги,
самопожертвование, воинская доблесть. Здесь такое скоро заварится!
     Они были в седлах, когда в ворота вбежал запыхавшийся молодой воин.
     -- Крестоносцы!
     Томас пришпорил коня.
     -- Вперед! Мы должны успеть!
     Ворота еще были открыты, но за ними  были  конные  дружины.  Звенько,
завидев Томаса и Яру, подбежал, утирая пот со  лба.  Он  был  в  кольчуге,
одетой на голое тело, в руке вместо дубины на этот раз держал меч.
     -- Томас! Они окружили крепость. Тебе лучше выехать  через  восточные
ворота. Ты можешь сделать вид, что не знаешь нас, просто ехал мимо.
     Томас оскорбился.
     -- Зачем мне врать?
     -- Если узнают, что ты дружен с нами...
     -- Но я в самом деле дружен с вами!
     Он увидел устремленные на него глаза воинов-лютичей. Они были  рослым
народом. Таких рослых Томас еще не видел, настоящие гиганты, но как многие
очень сильные люди они росли наивными и добродушными. Ломая медведя голыми
руками, они не чувствовали нужды в оружии. И  когда  пришли  закованные  в
железо рыцари, мелкие в кости, но выученные убивать многими способами, что
благородно именовалось воинской наукой, эти  добродушные  дети  просто  не
выстоят!
     Яра видела, что на Томаса  смотрят  уважительно.  Он  был  в  шрамах,
владел, как никто, мечом. Звенько им рассказал о  его  подвигах  в  землях
таких дальних, что они казались сказочными, и сам Томас казался героем  из
сказки...
     -- Да что там, -- вдруг сказал Томас и безнадежно  махнул  рукой.  --
Яра, отведи запасных коней в конюшню.  А  я  посмотрю,  вдруг  да  удастся
собрать отряд для контратаки.
     Звенько расплылся в широчайшей улыбке.
     -- Я был прав... Мы очень похожи! Я не утерпел, когда на тебя  напали
целой толпой, так не утерпел и ты...

     Крестоносцы были поражены, приступив  к  осаде,  когда  со  стены  им
прокричали, что их боевой вождь вызывает их вождя  на  поединок.  А  чтобы
показать, насколько они, великие и непобедимые лютичи,  лучше  как  воины,
предлагают драться по всем рыцарским правилам!
     Крестоносцы смеялись, переговаривались, но Гваделуп заметил,  что  на
него посматривают насмешливо и ожидающе. Он вспыхнул, велел герольду:
     -- Передай, что я, великий магистр Ордена, встречу их воина так,  как
он заслуживает!
     -- Но поединки с язычниками...
     -- Это будет поединок воина с воином!
     Некоторое время герольд  сновал  между  воротами  крепости  и  шатром
магистра, затем заинтересованным рыцарям сообщили, что поединок  состоится
вблизи ворот -- там широкое утоптанное место,  дабы  и  со  стен  крепости
народ мог  видеть,  как  их  воин  повергнет  ненавистного  крестоносца  и
заставит наглотаться грязи.
     Боевые действия прекратились полностью. Слухи о предстоящем  поединке
облетели весь лагерь. Отовсюду к воротам  крепости  стягивались  даже  те,
кому нельзя было покидать свой пост.  Рыцарь  в  полном  вооружении  будет
сражаться с полуголым гигантом-лютичем, вооруженным исполинской дубиной!
     А в это время в самом  крепости  Звенько  с  двумя  могучими  воинами
помогали Томасу с доспехами. Тяжелые,  скромно  украшенные,  они  были  из
хорошей стали и так искусно прилажены, что муравей не протиснется в  щель,
не то что острие копья.
     -- Не жаль? -- спросил Томас. -- Этим доспехам цены нет!
     Звенько отмахнулся:
     -- Если одену я -- засмеют!.. У нас обычаи другие. Мы бросаемся в бой
с открытой грудью. А в бою приходит  священная  ярость,  у  нас  прибывают
силы. Закрыться такими доспехами... гм... у нас это расценят совсем иначе.
     -- Как добыл?
     -- Думаешь, первый раз рыцари  пытаются  покорить  наши  земли?  Наши
деды-прадеды рассказывают, что они через каждые пять-шесть  лет  повторяют
походы. А им рассказывали их деды. Но тогда немцы были вооружены,  правда,
попроще... А самые первые шли с голой грудью, вроде нас. Но не получилось,
вот и начали прятаться в железные панцири, как улитки... Этот рыцарь погиб
вовсе по дурости. Завяз в болоте, тонул. Его спасли.  Ну,  доспехи  и  его
боевой конь, как у вас принято, переходят к победителю.
     Томас кивнул.
     -- Коня я видел. Похоже, он привычен к турнирным боям.
     -- Не знаю, но конь огромен, как гора. Вот  его  в  самом  деле  жаль
отдавать! Но уж очень хочется посмотреть, как крестоносец будет побит  его
же оружием на глазах всего войска! А если это окажется, как  нам  обещают,
сам магистр их разбойничьего Ордена...
     Яра  привела  в  самом  деле  огромного  жеребца,  тяжелого,   но   с
мускулистыми сухими ногами, мощной грудью и крутой  шеей.  Хищно  раздутые
ноздри выдавали крутой нрав, а в глазах угрожающе вспыхивали искорки.
     -- Мы с тобой подружимся, -- сказал ему Томас. -- Я обещаю повергнуть
рыцаря, а ты можешь покусать его коня.
     Конь посмотрел, фыркнул, но не презрительно, а словно бы сказал: я-то
свою часть сделаю, а вот если и ты сумеешь, не покатишься,  сбитый  ударом
копья, захватывая пригоршни грязи, то тогда и подружимся. Но не раньше.

     Протрубили трубы, ворота крепости распахнулись.  Среди  крестоносного
воинства, которые собрались так тесно, что доспехи  трещали,  как  панцири
раков в корзине, пронесся единый вздох изумления.
     По спущенному подъемному мосту  ехал  великолепнейший  рыцарь,  таких
даже в их войске было поискать. Огромный жеребец-зверь выступал  надменно,
словно сам был рыцарем, а в седле возвышался воин в великолепных рыцарских
доспехах. В плюмаже шлема развевались яркие перья. В  правой  руке  рыцарь
держал длинное копье из ясеня, таким доблестный Ахилл поверг Гектора, а на
локте левой висел треугольный рыцарский щит с необычным гербом: меч и лира
на звездном поле.
     Справа от себя Гваделуп услышал озабоченные голоса:
     -- Кто бы это мог быть?
     -- Неужели сам Звенько?
     -- Ежели и пруссы начинают одевать  доспехи,  тогда  нам  с  ними  не
справиться...
     -- Это не пруссы, те левее, это лютичи!
     -- Какая разница, все одно русы, славяне.
     -- Только и надежды, что этот дикарь  не  знает,  как  управляться  с
копьем...
     Рыцарь выехал на середину, отсалютовал копьем,  затем,  умело  орудуя
шпорами и  поводьями,  заставил  коня  попятиться,  освобождая  место  для
противника.
     Со стен раздались одобрительные крики. Хуже  того,  Гваделуп  услышал
такие же возгласы в своем лагере. Нахмурившись, он взобрался в седло и уже
там принял из рук оруженосца шлем.
     Рыцарь  лютичей  ждал  с  поднятым  забралом.  У  него  были  типично
славянские голубые глаза, он был широк в плечах, как истый лютич, высокого
роста, и Гваделуп ощутил слабость в коленях. Пруссы,  лютичи,  как  и  все
полабские славяне, были известны как свирепые  воители.  С  голой  грудью,
вооруженные только дубинами,  бросаются  на  закованных  в  железо  воинов
Христовых,  крушат  их  громадными  дубинами.  До  сих  пор,  несмотря  на
столетний, если не больше, натиск всей Европы, они защищают свои земли. Но
если они наденут доспехи, как вот этот, то как бы не пошли в ответный рейд
по их землям!
     Гваделуп надел шлем, опустил забрало  и  пустил  коня  вперед.  Копье
опустил,  нацелив  в  шлем  противника,  затем,  чтобы  не   промахнуться,
приготовился ударить в щит, выбить дурака из седла, а на земле уже  добить
мечом.
     Рыцарь  лютичей  медленно  опустил  забрало.  Его   конь,   повинуясь
неслышной команде, сорвался с места  и  понесся  навстречу.  Его  бег  был
настолько стремителен, что он одолел две трети всего турнирного поля.  Они
сшиблись с таким лязгом,  словно  огромные  наковальни  ударились  одна  о
другую, кони заржали, грязь взлетела из-под копыт.
     Рыцарь лютичей пронесся дальше, на скаку отшвырнув обломок  копья,  а
на месте удара барахтался в грязи  опрокинутый  конь,  а  магистр  Ордена,
вылетев из седла, как из пращи, не меньше десяти раз перевернулся в грязи,
всякий раз захватывая полные пригоршни.
     Над стенами крепости прозвенел радостный крик, а  в  рыцарском  стане
было гробовое молчание, если не считать чей-то  невольный  вскрик,  то  ли
ужаса, то ли восхищения искусным ударом. Великий магистр  лежал  недвижимо
лицом вниз. Оруженосцы и слуги бросились  на  помощь,  а  рыцарь  лютичей,
отсалютовав  мечом  крестоносцам,  повернул  коня  и  медленно  поехал   к
раскрытым воротам.
     В рыцарском стане началось волнение. Либо невежа лютич не  знал,  что
бой еще не окончен, ведь когда копья сломаны -- остаются еще мечи, либо он
знал больше, чем они...
     Оруженосцы  перевернули  неподвижное  тело,  о   чем-то   возбужденно
поговорили между собой. К ужасу  рыцарей,  могучего  Гваделупа  подняли  и
понесли в лагерь. В грязи осталось красное пятно.
     -- Ранен? -- вскрикнул один рыцарь во весь голос.
     -- Если и ранен, то смертельно, -- ответили слуги.
     Они опустили магистра на землю.  Примчался  лекарь,  суетливо  поднял
разбитое страшным ударом забрало. Лицо магистра было  смертельно  бледным,
изо рта  текла  кровь.  Рыцари  подавленно  молчали.  Магистра  знали  как
победителя турниров, искуснейшего воина, а здесь он был выбит из  седла  в
первой же схватке. Да как выбит!
     Раздался звук рога. Рыцарь лютичей повернулся  у  моста,  ему  подали
новое копье. Он бросал вызов следующему противнику!
     Из ворот вывели крупного коня, покрытого  белой  попоной,  предложили
рыцарю пересесть. Судя по знакам, в лагере поняли, что он будет  сражаться
пока на этом, а когда тот устанет, пересядет на запасного.
     Гутенап, старый и опытный воин, поседевший в битвах, сказал резко:
     -- Всем оставаться на местах! Кто примет вызов, будет отвечать передо
мной!
     Среди рыцарей раздались возмущенные возгласы:
     -- Но как можно терпеть?
     -- Он же вызывает!..
     -- Это позор, если я не приму бой...
     -- Наглые пруссы возгордятся...
     -- Это не пруссы...
     -- Да какая разница!.. Мы должны сражаться!
     Гутенап гаркнул, перекрывая шум:
     -- Следующий в командовании после Гваделупа -- я! Пока он не придет в
сознание, если придет, я командую войском.  А  я  повелеваю  не  принимать
вызова этого прусса... ну, пусть лютича. Или бодрича, нам  все  равно.  Не
понятно? Это худо подействует на воинский дух, если еще кто-то будет выбит
из седла.
     Один из рыцарей крикнул негодующе:
     -- Хуже быть уже не может!.. Великий магистр сокрушен, а падение  еще
одного или двух рыцарей ничего не изменит. Но если проклятый язычник будет
повержен...
     -- Запрещаю!
     -- Пошел ты... со своими  запретами.  Я,  благородный  сэр  Нибел,  у
которого насчитывается семь колен благородных предков, сочту  за  унижение
выполнять приказы человека, у которого в роду не больше  пяти  благородных
предков! А этому варвару я сейчас покажу...
     Гутенап хмуро наблюдал, как со страшным  грохотом  Нибел  вылетел  из
седла вместе со всеми благородными предками. Следом за  ним  вылетели  еще
четверо, и только у одного хватило сил подняться на ноги и выхватить  меч.
Рыцарь лютичей ударом копья опрокинул его на спину, но добивать  не  стал.
Побежденного в стане рыцарей, однако, наградили аплодисментами: он хотя бы
ухватился за меч. Но, к счастью, до мечей не дошло, рыцари  видели,  какой
громадный меч приторочен справа от  седла  воина  лютичей.  Если  и  мечом
владеет, как копьем, то живым с поля не уйти.
     Этот день был днем  славы  лютичей  и  позора  крестоносного  войска.
Магистр Ордена Гваделуп умер, не приходя в сознание. Среди рыцарей начался
разброд. Когда  исполняющий  обязанности  магистра  Ордена  Гутенап  велел
готовиться к завтрашнему штурму крепости, среди рыцарей пошли разговоры, а
когда наступило утро, Гутенап не досчитался трети рыцарей.
     Ушли люди Нибела, им нечего было искать  в  дремучих  лесах  лютичей,
такие же дремучие леса и на их землях,  ушли  без  оповещения  два  отряда
миланских рыцарей -- лютичи, оказываются, сопротивляются. Да и взять, судя
по виду их крепости, здесь мало что удастся, а жизни потерять можно.  Ушли
арбалетчики норманнов, а это была серьезная потеря.
     Утром,  хмурые  и  неуверенные  в  своих  сильно  поредевших   силах,
крестоносцы пошли на приступ. На стенах, напротив, кроме воинов  появились
даже женщины, старики и дети. Все с  веселыми  возгласами  бросали  камни,
сталкивали бревна, лили смолу и вар из котлов. Казалось, для  них  это  не
кровопролитное сражение не на жизнь, а насмерть, а развлечение.
     Гутенап бессильно стискивал  кулаки.  Вот  бы  где  пригодились,  как
никогда, арбалетчики! Сбить стрелами несколько человек нетрудно,  но  зато
можно без помех разбивать ворота, карабкаться на стены...
     Штурм захлебывался, когда  ворота  распахнулись,  и  оттуда  вырвался
небольшой отряд во главе  с  тем  проклятым  лютичем!  Гутенап  просто  не
поверил своему счастью.
     -- Взять! -- закричал он страшно. -- Ударить на него со всех  сторон!
Победа уже за нами!
     Воин потеснил напиравших  на  ворота,  сбросил  их  с  моста,  орудуя
тяжелым мечом  с  невиданной  легкостью.  Крестоносцы  отступали  под  его
яростными ударами, второй  лютич,  что  держался  рядом,  быстро  выпускал
стрелы из простого лука, стреляя, как дикий степняк, прямо с седла. Однако
его стрелы находили щели в доспехах, ибо воины роняли мечи, зажимали раны.
     С двух сторон бежали крестоносцы, однако лютич не стал ввязываться  в
тяжелый бой.  Гутенап  не  верил  глазам,  когда  он,  прорвавшись  сквозь
поредевший лагерь, устремился со своим оруженосцем прямо в чащу.
     Бежит? Это не укладывалось в  голове.  Такой  отважный  воин  не  мог
бежать, тем  более  когда  чаша  весов  заколебалась.  Или  все  же  правы
проповедники, что только воины Христовы крепки духом, а язычники, несмотря
на крепость рук и огромный рост, не могут выстоять  в  долгом  и  затяжном
сражении против крепких в вере?
     -- Пусть уходит, -- сказал он с удовлетворением. -- Даже если это  не
вождь, они лишились своего сильнейшего воина. Теперь нам можно воевать  на
равных!
     Он не видел, что граф Гугенот, сводный брат погибшего от руки  лютича
сэра Гваделупа, быстро  отошел  к  своим  людям.  Вскоре  весь  его  отряд
незаметно вышел из сражения и оттянулся в лес.



                                 Глава 15


     Теперь они ехали вдвоем на великолепных конях, а еще двух навьюченных
коней вели в запасе. Томас был в полном  рыцарском  доспехе,  меч  и  даже
мизерикордия на месте, копье в руке. Жеребец  под  ним  шел  уверенно,  на
хозяина посматривал одобрительно:  они  опрокинули  в  турнире  с  десяток
рыцарей, а еще вдвое больше выбили из седел и потоптали  в  бою.  С  таким
седоком воевать не совестно, перед другими рыцарскими конями показаться не
стыдно.
     Под Ярой была гнедая кобылка, стройная  и  очень  быстрая.  Яра  сама
выбирала, Томас вынужден был признать, что женщина в лошадях толк знает.
     -- Мне как-то неспокойно, -- призналась она.
     Над головой пролетела большая птица, уронила  перо.  Яра  вздрогнула,
пугливо оглянулась. Глаза ее стали большими и круглыми.
     -- Все  хорошо,  --  успокоил  Томас.  --  Лютичи  теперь  отобьются.
Благодаря турниру мы выиграли время. Сейчас подошла  помощь  от  земгов  и
галков, крестоносцы сами окажутся в кольце! Звенько  довершит  разгром.  А
нам надо спешить в Британию!
     -- Да нет, я за них не особо тревожусь.
     -- А что еще?
     -- Неспокойно, -- повторила она.
     Томас недовольно хмыкнул:
     -- А что, у нас был хоть один день  спокойным?  Калика  говорил,  что
счастливой жизни не бывает вовсе, бывают только счастливые дни. А у нас  и
вовсе -- часы!
     Она задумалась, в  глазах  появилось  мечтательное  выражение.  Томас
чувствовал  в  ней  какую-то  тайну,  все-таки  странная  женщина   что-то
недоговаривала.
     Лес иногда прерывался полянами, трава росла густая, уже  пожелтевшая,
чертополох грозно растопыривал колючки. Только  ели  оставались  зелеными,
весь же лес стоял в желтом и пурпурном убранстве всех цветов  и  оттенков.
Небо было чистое, синее, но от него веяло холодом.
     Яра первая услышала конский  топот.  Тронула  рыцаря  за  рукав,  тот
остановил  коня,  прислушался.  Сперва  негромкий,  стук  множества  копыт
становился громче с каждым мгновением. По дороге  за  ними  вслед  неслись
десятка два, если не больше, конных всадников. И, судя по стуку копыт, это
были тяжелые кони, и всадники на них были тяжелые.
     -- Погоня, -- понял Томас. -- Дурак, он снял с осады людей, послал за
нами! Ну, теперь ему точно крепость не взять. Унесет ли сам ноги...
     Яра взмолилась:
     -- Томас! Тут нам бы унести!
     -- Попробуем, -- сказал он, трогая поводья.
     Но было уже  поздно.  Из-за  деревьев  выскочили  кони,  роняя  пену.
Передний всадник, видя, что беглецы на хороших конях  да  еще  по  свежему
запасному, закричал отчаянно:
     -- Стой, трус?!
     -- Это я трус?! -- грозно осведомился Томас.
     Он начал разворачивать коня. Яра схватила его за руку.
     -- С ума рухнулся?..
     Томас с неохотой повернул коня,  только  пришпорил,  как  настигающий
всадник заорал диким голосом:
     -- Трус!.. Подлый трус!.. Если в тебе есть  хоть  капля  от  мужчины,
остановись и сражайся!
     Томас остановил коня. Яра схватила его коня  за  повод,  потащила  за
собой. Томас ворчал, но повиновался. Преследователи  начали  отставать,  и
передний всадник, рыцарь в блестящих доспехах, закричал страшно:
     -- С тобой женщина, трус!.. Неужто ты будешь бежать даже при ней?
     Томас выдернул повод из руки Яры. Лицо его было  бледным  от  ярости,
челюсти плотно сжаты. Он со стуком опустил забрало,  синие  глаза  метнули
через узкую щель молнию.
     -- Я жду тебя, кто бы ты ни был!
     Всадники, это были рыцари с опущенными копьями, неслись на  него,  не
сбавляя хода. Томас запоздало понял ошибку: они не собирались  драться  по
очереди, -- но поворачивать коня уже не было времени. Он быстро  соскочил,
выхватил меч и метнулся за ближайшее дерево.
     Три копья с силой вонзились в дерево,  разлетелись  с  треском.  Яра,
схватив его  коня,  отъехала  и  сорвала  с  седла  лук.  Часть  всадников
спешилась,  начала  обходить  дерево  с  двух   сторон.   Томас   двигался
молниеносно, один рухнул  под  ударом  его  меча,  второй  выронил  меч  и
ухватился за окровавленную руку. Еще несколько  человек  начали  оттеснять
его от дерева, а всадники объехали с другой стороны, окружили.
     Томас вскрикнул бешено:
     -- А где твоя честь, трус?
     Рыцарь ответил надменно:
     --  Перед  язычником   всякие   клятвы,   как   и   перед   женщиной,
необязательны, потому что женщина -- не человек. Как и язычник.
     Он всхлипнул, умолк на полуслове, вскинул  обе  ладони,  хватаясь  за
лицо. Из узкой щели забрало торчало тонкое древко с белым пером.
     -- Так его, Яра! -- вскричал Томас. -- Клятвопреступник! Гореть  тебе
в аду!
     -- Он уже горит, -- ответила Яра холодным злым голосом. --  Это  тебе
за отношение к женщинам!
     Вторая стрела быстро и хищно  щелкнула  в  плечо.  Томас  думал,  что
стрела  отскочит,  но  отточенный  клюв  нашел  зазор  в  доспехе,  стрела
погрузилась до половины, а  несчастный  сводный  брат  Гваделупа  вскричал
страшно и рухнул с коня. При падении он ударился  лицом,  и  стрела  вошла
глубже в мозг.
     Но положение Томаса было отчаянным. Рыцарей было три десятка, да  еще
прискакали легко вооруженные  воины,  в  руках  были  короткие  дротики  с
широкими лезвиями. Томаса уже окружили, он вертелся, как вьюн,  и  рубился
во все стороны. Удары сыпались на него со всех сторон.  Он  сражался,  как
медведь в стае собак, ревел, сыпал проклятиями,  а  каждый  удар  повергал
нового противника на землю бездыханным.
     Даже Яра не заметила, как появились новые всадники. На  легких  конях
они пронеслись косым строем,  у  каждого  в  руке  был  топор  на  длинной
рукояти, с узким лезвием, похожим  на  клюв  дятла.  Даже  несильный  удар
пробивал шлем, что не всегда мог достичь страшный удар рыцарского меча,  и
противник замертво падал на землю.
     Томас наконец опустил залитый кровью меч. Он задыхался, грудь  ходила
ходуном, но все еще старался выкрикивать оскорбления в адрес  трусов,  что
нападают скопом. Доспехи его из светлых превратились в пурпурные, даже  на
шлеме были красные брызги.
     Новые всадники быстро и  умело  добили  раненых.  Соскочив  с  коней,
шарили по  карманам,  выворачивали  седельные  сумки.  Их  вожак  на  коне
приблизился к Томасу. Тот ахнул -- на него  смотрело  жестокое  лицо  пана
Кичинского!
     -- Не ждали? -- спросил князь.
     Он соскочил  с  коня,  обнял  подбежавшую  Яру,  благосклонно  кивнул
Томасу.
     -- Здорово сражаешься. Англ, говоришь?
     Томас перевел дыхание, прохрипел:
     -- Он самый...
     -- Хороший, наверное, народ... Хотя надо  посмотреть  по  книгам,  от
кого род ведете. Может быть, все-таки от жидов поганых.
     Томас застонал сквозь зубы. Стараясь сменить тему, спросил торопливо:
     -- Откуда вы взялись?
     -- Разведка  донесла,  а  затем  и  лазутчики  доложили,  что  войско
крестоносцев идет на лютичей. А это же тоже россы, только они об  этом  не
знают! Вот я быстро и собрал  добротный  отряд,  поднял  по  дороге  племя
земгов, привел на помощь Звенько. Они хоть и не чистые арийцы, как  мы,  у
них скулы шире, но кровь почти такая же чистая. А тут узнал, что ты с моей
племянницей  только-только,  прорвав  осаду,  уехал!  Ну   разве   я   мог
расстаться, не повидавшись еще раз?
     Яра обняла, поцеловала.
     -- Спасибо, дядя! Ты удивительный!
     -- Ну вот, я же знал, что не рассердишься.
     Томас подтвердил:
     -- Она не рассердится. Еще как не рассердится!  Но  как  с  ходу  все
поняли, мгновенно приняли решение... Это достойно великого полководца!
     Пан Кичинский скромно отмахнулся.
     -- Да что тут особенного? Надо же  православных  христиан  спасти  от
проклятых жидов!
     Томас оглядел поле, покрытое трупами, где бравые с клевцами  в  руках
потрошили убитых. Содрогнулся.
     -- Это все жиды?
     -- До единого! -- поклялся пан Кичинский. -- Даже если они об этом не
все знают. Кругом одни жиды!
     Томас огляделся, передернул плечами, как в ознобе:
     -- Дьявол!.. Действительно, страшная сила.
     Он влез на коня, а Яра уже была в седле. Еще раз обнялись,  прощаясь,
а когда Томас уже отъехал, пан Кичинский вдруг хлопнул себя по лбу:
     -- Эй, погоди! Чуть не забыл!
     Томас остановил коня, чувствуя озноб при  виде  приближающегося  пана
Кичинского. За ним неотступно держались два звероватых гиганта,  при  виде
которых у Томаса всяких раз по спине бегали мурашки.
     Пан Кичинский пошарил сзади, отвязал и швырнул Томасу серый  потертый
мешок.
     -- Не твое ли?
     Томас, обмерев, трясущимися  пальцами  развязал  веревочку,  заглянул
вовнутрь. Не веря глазам, сунул  руку,  пощупал.  Знакомое  покалывание  в
кончиках пальцев подсказало, что не ошибся.
     В мешке был Святой Грааль!

     К проклятым лютичам подоспела помощь от соседей. Гутенап велел  снять
осаду; на этот раз с ним не спорили. На военном совете  решили  отступить,
но чтобы это не выглядело бегством, идти было  решено  обратно  по  другой
дороге, находя и уничтожая мелкие веси и городища ненавистных язычников.
     Как нарочно,  не  попалось  ни  одного  жилого  села.  Проводники  из
бодричей исчезли, разочарованные в мощи крестоносного войска. Когда  люди,
измученные до предела, брели,  не  в  силах  поднять  головы,  а  ноги  не
отрывали от вязкой земли, впереди и сзади раздался долгий протяжный треск.
Деревья валились крест-накрест, перекрывая дорогу как вперед, так и  назад
к отступлению. Ряд деревьев рухнули на  обоз,  убивая  и  калеча  людей  и
животных, некоторые упали на рыцарский отряд.
     Убитых было немного, но воинский строй был сломлен, деревья  отрезали
одну группу воинов от другой. Только слышались  крики,  ругань,  стоны,  а
дрались с деревьями или уже напали лютичи, никто сказать не мог.
     Гутенап успел собрать вокруг себя небольшой отряд, когда с  воинскими
криками из-за деревьев выскочили лютичи. Они были обнажены до  пояса,  эти
белокурые гиганты, в руках только  дубины,  но  когда  в  страшной  ярости
прыгнули на рыцарей, схватка стала равной. Своими страшными  дубинами  они
крушили панцири, разбивали головы в железных шлемах, как яичную  скорлупу,
без  страха  лезли  на  острия  копий,  но  и  покрытые  страшными  ранами
ухитрялись бить и  крушить  до  тех  пор,  пока  не  падали  бездыханными.
Берсеркеры, вспомнил Гутенап с дрожью, умирают не от ран, а  от  истощения
сил.
     Хуже того, целые отряды лютичей,  укрывшись  за  деревьями,  били  из
луков рыцарей на выбор,  изредка  стреляли  простых  кнехтов.  Арбалетчики
выстрелили в ответ быстро и страшно, сразу  несколько  лютичских  стрелков
упали,  пробитые  насквозь  железными  стрелами-болтами,   но   пока   они
перезаряжали  да  натягивали  воротами  стальные  тетивы,  их  почти  всех
пронизали тремя-пятью стрелами  обозленные  лучники.  Их  скорострельность
была в десятки раз выше, да и самих их собралось, как листьев в лесу.
     Последним пал, отчаянно сражаясь, сэр Бульгиль из Нормандии, отважный
рыцарь и хозяин обширных угодий в своем  благодатном  крае.  Единственное,
чего ему недоставало, это громкой воинской славы. Ее он и пришел  получить
в суровом походе против гигантов-варваров.
     Когда он  лежал  распятый  на  земле,  кровь  сочилась  из  ран,  пан
Кичинский остановился над ним, сказал брезгливо:
     -- Дурак!.. Обманутый этими пархатыми... Зачем тебе слава?
     Раненый прошептал:
     -- Чтобы сложить ее к ногам самой красивой девушки  в  мире...  Самой
нежной и недоступной...
     -- Такие разве есть? Кто она?
     -- Ее зовут Крижана. Она живет в туманной стране Британии...
     Пан Кичинский на  миг  задумался.  Британия,  Британия...  Ага,  туда
отправился этот храбрый англ. Молодой, кровь с  молоком.  Горячий.  Такому
жену скоро подбирать. И чем меньше у него будет соперников, тем лучше. Так
что старый вояка еще разок поможет... ха-ха...
     -- Добейте парня,  --  указал  он  на  сэра  Бульгиля.  --  Пусть  не
мучается.



                                 Глава 16


     Томас ехал смутный: обреченность этих славянских племен видел, а  чем
помочь, чтобы овцы целы и волки  сыты,  не  знал.  Понятно,  что  западные
племена, раньше успевшие сбиться в стаи, именуемые королевствами, вот  уже
несколько столетий наступают, давят,  теснят.  Время  от  времени  удается
наложить ярмо на славянские племена,  те  периодически  сбрасывают  его  и
истребляют гарнизоны, но натиск лишь усиливается. И вот уже славянский мир
сокращается, сдает земли. Но теперь на захваченных землях  население  либо
поголовно истребляется, либо уцелевшие онемечиваются.
     А он, навоевавшись досыта, не должен становиться  на  ту  или  другую
сторону. Он на стороне культуры, так обещал калике. В ней решение какой-то
великой задачи. Правда, натиск  ведут  силы,  которые  больше  на  стороне
прогресса,  а  прогресс  во  сто  крат  хуже  дикости,  если  не  взнуздан
культурой.  Но  это  опять  же  по  словам  калики,  а  у  него  от   этих
мудрствований голова трещит, как после добротного удара булавой.  Прогресс
злее, неразборчив в средствах, он всегда впереди. Культура отстает всегда.
Важно только, чтобы не отставала сильно. Но не его дело определять, как ей
идти.

     Томас подпрыгнул, когда в одной  маленькой  веси  сообщили,  что  еще
через два дня, а ежели поедет шибко, то и на следующий день уже  выедет  к
морю. А по ту сторону моря, что и морем-то назвать нельзя,  берег  с  этой
стороны видно, лежит страна дождей и туманов,  именуемая  Британией.  Там,
говорят, водятся дивные чудища, драконы крылатые, колдуны  целыми  стадами
ходют, а гномами кишмя кишат горы. А уж от злых волшебниц отбоя нету.
     -- Все правда, -- подтвердил Томас счастливо. --  Все  там  не  такое
хорошее, как здесь, но это моя страна! И она самая лучшая на свете.
     Он заметил, что Яра тревожится, посматривает на  него  искоса.  Томас
догадывался, а помалкивал. Где-то здесь на  побережье  лежат  владения  ее
жениха. Богатого, который заплатит за  эту  женщину  любые  деньги.  Дурак
стоеросовый! Не догадывается, что он и  сам  бы  приплатил,  лишь  бы  эту
ведьму с лиловыми глазами сняли с его шеи!
     Кони  шли  резво,  лишней  поклажи  не  было,  а  пересаживались   на
отдохнувших часто. К вечеру выехали  в  долину,  где  на  той  стороне  на
пологом холме белела свежеоструганным частоколом огромная крепость.
     -- Там, -- кивнула Яра.
     Томас насторожился. Глаза женщины сухо блестели,  спину  она  держала
неестественно прямо. Ее  золотые  волосы  пышным  водопадом  ниспадали  на
спину, красная ленточка опоясывала лоб.  На  Томаса  не  смотрела,  вперив
взгляд вдаль.
     -- Что?
     -- Я просто... хотела предупредить. Это владения моего жениха.
     Томас присвистнул.
     -- Ого!... Не соврала, как вижу. Он не беден, скажу честно. Не беден.
Спасибо, что  предупредила.  Теперь  я  увеличу  сумму  втрое.  Хоть  одна
выгодная сделка! А то все слава да слава...
     Жизнь собачья, зато слава казачья, вспомнил он слова калики. Эх,  уже
нахлебался этой славы досыта. Через губу льется, хоть и стоит на цыпочках.
     Чем   ближе   подъезжали,   тем   больше   Томас   замечал   странное
несоответствие. Город выглядит богатым и беспечным. Вокруг немало  врагов,
одни крестоносцы чего стоят, да и соседи бьются насмерть, только выйди  из
дому,  как  разграбят,  а  горшки  перебьют.  Городище  выглядит  чересчур
беззащитным. Ни высоких стен, ни  глубокого  рва  с  ледяной  водой,  лишь
частокол, но через него ребятня переберется, коза перепрыгнет!
     На въезде в городские врата он спросил с улыбкой стража:
     -- Не слишком ли легко живете?
     Страж, молодой  мужик  в  длинной  рубахе,  подпоясанный  веревочкой,
распахнул рот:
     -- Чо?
     -- Укрепить бы свой город, -- сказал Томас с легкой укоризной.
     Они въехали в город, а страж, опомнившись, со смехом кричал вдогонку:
     -- Укрепить?.. А на кой нам стены?.. В нашем городе князь --  Михайло
Урюпинец!
     Томас ощутил, как небо обрушилось на плечи. Это имя преследовало его,
вызывая то восхищение, то досаду, то зависть с того  дня,  как  выехал  из
Киева. Сказочный богатырь, рыцарь без страха и упрека, храбрейший  витязь,
герой сражений в пустынях и на море, благородный воин и защитник слабых...
Но ко всему еще теперь, как выясняется, и жених Яры,  которому  он,  Томас
Мальтон, обязался передать ее из рук в руки за солидное вознаграждение!
     Яра взглянула искоса.
     -- Нам направо.
     -- Здесь улица горшечников, -- фыркнул Томас. -- Этот герой на досуге
не лепит горшки?
     Яра  надменно  смолчала,   а   он   сам   устыдился   грубой   шутки,
оскорбительной для героя и недостойной благородного рыцаря. Переулок,  где
жили и работали горшечники, вывел  на  главную  улицу,  а  та  привела  на
центральную площадь.  Посредине  стояли  столбы  местным  богам,  Томас  с
возмущением увидел и фигурку Христа на кресте, святого Николая-угодника  и
трехголового бога  со  слоновьими  ушами,  явно  привезенного  с  Востока,
привелось однажды видеть подобную непотребность.
     На той стороне, огороженный невысоким заборчиком до пояса, не выше, в
глубине огромного, как поле, двора стоял княжеский  терем.  Во  дворе  был
колодец, коновязь на две дюжины коней, росли цветы, стояли широкие столы и
длинные дубовые лавки.
     Яра, не слезая с  коня,  отворила  ворота.  С  Томасом  старалась  не
встречаться взглядом. Они въехали бок  о  бок  во  двор.  Набежали  слуги,
разобрали коней. Старший челядник, кланяясь, объяснил:
     -- Княже будет утром. Вчерась сообщили, что крестоносцы  вторглись  в
земли кацапов. Князь взял с собой малую дружину и поскакал в  чем  был  на
супостатов...
     Томас буркнул:
     -- Зачем же в чем был? С врагом надо драться умело.
     Челядник поглядел на статного рыцаря с жалостью.
     -- Он знает, с кем как. Это на людоеда огненного он одевал  кольчугу,
а когда шел супротив великанов, то брал еще и  меч,  а  войско  этих  зайд
приблудных он размечет просто деревом...
     -- Каким деревом? -- не понял Томас.
     -- А любым, -- объяснил челядник любезно. -- Какое попадется под руку
по дороге. Хоть столетний дуб вырвет с корнем, хоть ясень... Вы  проходите
наверх, там светлицы. Князь велел гостям отдавать лучшие покои, верхние. А
раз уж прибыла сама блистательная Яра, то занимайте весь верхний поверх.
     Их отвели в огромные светлые  палаты.  Небогато,  отметил  Томас,  но
здесь все говорит, что хозяин за богатством не гонится. Зато все  украшено
затейливой  резьбой,  даже  решетка  на  окнах  выкована   мастерами.   Не
поленились и цветы отлить в металле, и завитушки сделать, и  разные  узоры
переплести. На стенах развешено оружие, половину которого Томас не  только
не видел, но даже не подумал бы, что такое существует.
     Из дальних квестов привозит, подумал он с ревнивой завистью. Еще  бы!
Имея крылатого коня, можно во всех концах света побывать и к  обеду  домой
вернуться. Тут не только на воинских подвигах можно разбогатеть, на  одной
торговле легко сколотить состояние...
     Яра ушла на женскую половину, больше Томас ее не видел. Ему  принесли
лохань с горячей водой, он помылся. Спину ему потерли лыком, еле вытерпел,
а потом переодели заморского рыцаря в чистое.
     Он ожидал, что  его  пригласят  на  ужин  в  нижний  зал,  но  то  ли
выказывали особое уважение, то ли опасались нарушить какие-то ритуалы,  но
стол ему накрыли в той же комнате, которую отвели для сна и отдыха.
     -- Я столько не съем, -- ахнул он: за стол можно было  усадить  малую
дружину, а может, ее и сажали, до того как бравый князь увел  с  собой  на
лютых ворогов. -- Впрочем, не убирайте, если здесь так едят ведь  в  чужой
монастырь со своим уставом не ходят?

     Он спал чутко.  Под  утро  скрипели  ворота,  слышались  возбужденные
голоса,  звон  железа.  Дважды  прозвучал  сильный   мужественный   голос,
победный, похожий на звук боевого  рога,  от  которого  по  жилам  быстрее
струится кровь. Михаил Урюпинец, понял он. С победой, судя по голосам.  Не
осталось в прусских лесах крестоносцев даже на семя.
     Повернулся на другой бок, но сон не шел. Отрок явился с  лоханью  для
умывания, подивился великой  лености  заморского  воина.  С  виду  бывалый
витязь, весь в тугих мышцах, сухой, жилистый, ни капли жира, шрамы на лице
и на теле, а валяется в постели, как ленивая девка.!
     А черт с тобой, ответил Томас мысленно. Было так горько, что жить  не
хотелось, а почему -- понять не мог. Вроде бы  до  родного  берега  только
рукой подать. А там его  ждет  несравненная  Крижана,  за  которую  бьются
лучшие рыцари Британии, там его суровый отец и любящий дядя, там его тихая
милая мать...
     -- Да встаю, встаю, -- сказал он с досадой. -- Яра уже встала?
     Отрок пожал плечами.
     -- Я не был на женской половине.
     -- А... ну ладно. Я бы хотел, чтобы моего коня оседлали  сразу  после
завтрака.
     Отрок сожалеюще покачал головой.
     -- Уезжаешь, заморский герой?
     -- Надо.
     -- Там тоже великие подвиги?
     -- Там мой дом, -- ответил Томас сердито.
     Он наскоро ополоснулся, ему подали вышитое петухами  полотенце.  Пока
вытирался досуха, внесли стол, накрыли едва ли меньше, чем в прошлый  раз,
когда ужинал за всю отсутствующую дружину. Но  сейчас  дружина  вернулась,
может быть, это для нее?
     Снизу доносились шум и песни. Потом через окно Томас увидел,  как  по
двое-трое люди в кольчугах и при оружии покидают княжеский терем.  Дружина
быстро отпировала с князем, а то и вовсе пили стоя, как кони, пошли делить
добычу. У крестоносцев можно было поживиться. Вот уж те пошли за  шерстью,
вернулись стриженными.
     Потом он бродил по палате взад-вперед, при каждом шорохе выглядывал в
окно. Яры не видно, по двору изредка проходила то девка с ведрами,  то  из
кузницы выносили охапками косы и вилы. Вдруг  сердце  застучало  так,  что
горячая кровь бросилась  в  голову,  опалило  жаром.  С  дальнего  крыльца
сбежала Яра, она была в своем прежнем платье, только  добела  выстиранном,
быстро пошла к колодцу. Там уже сверкала  желтыми  янтарными  боками,  как
медовые соты, огромная поленица,  вчера  ее  еще  не  было.  Заготавливают
загодя, ясно.
     Томас сломя  голову  выскочил  из  палаты,  прогрохотал  сапогами  по
лестнице и только перед дверью наружу остановился, перевел  дух  и  пихнул
створку неспешно, с ленцой, как и должно быть свойственно северному  англу
из туманных и вечно сырых земель.
     А в самом деле, ему, северному человеку, здесь даже жарко. Ну  и  что
если осень? Это местным  осень,  а  ему  даже  жарко,  а  в  колодце  вода
ключевая. Взять полную бадью одной рукой, как делают  хвастливые  молодцы,
опрокинуть  себе  на  голову...  Даже  не  снимая  рубашку.  Его   сильное
мускулистое тело  воина  видно  будет  и  сквозь  намокшую  ткань.  А  что
неподалеку беседуют у поленицы дров Михаил и Ярослава, так это их дело. Он
не собирается подслушивать, но в такую жару ополоснуться ну  просто  нужно
до зарезу.
     Русский богатырь был обнажен до пояса, темная от солнца кожа блестела
капельками пота.  Левой  рукой  он  небрежно  облокачивался  на  березовые
поленья, в правой держал топор. Томас оценил взглядом  вес  топора  --  по
спине побежали нехорошие мурашки.
     Они повернули головы, заслышав шаги. В ее лиловых  глазах  он  увидел
неудовольствие и опасные искорки. Не лезь, говорили они,  это  мой  жених,
мои дела. Я не лезу, ответил он независимо, я только вышел к колодцу. Я не
виноват, что торчите на дороге, как две вороны на дохлой корове.
     -- А... -- сказала Яра натянутым голосом. -- Мы как  раз  говорили  о
тебе, сэр Томас, и вещем волхве...
     -- Желаю здравствовать, -- поклонился Томас учтиво, --  я  видел  как
вы, сэр Михуил, въехали в замок на большой такой лошади  странного  цвета.
Оказываются, цыгане и хороших коней продают, никогда бы не подумал!
     Свинья ты, а не благородный рыцарь, сказал ему взгляд лиловых глаз.
     Богатырь смотрел на него в упор. Они были одного роста,  может  быть,
русич на бровь выше, но в плечах он явно шире англа, шея, как ствол  дуба.
По ней, как и по всему телу, выступали похожие на  корни  могучего  дерева
толстые жилы. Он весь был переплетен этими жилами.
     -- Это и есть тот человек, -- сказал он густым могучим голосом, --  с
которым ты ехала от самого Киева?
     -- Я ехала с двумя сильными мужчинами, -- сказала Яра, защищаясь,  --
святым отшельником Олегом Вещим и благородным сэром Томасом.
     -- Сэр Томас -- это я, --  сказал  Томас  и  дружески  улыбнулся.  --
Доброго здоровья тебе, Михуил, как говорят здесь на Руси.
     В синих глазах богатыря блеснули опасные искорки.
     -- На Руси так не говорят! А меня всяк знает как Михаила Урюпинца.
     -- Вот здорово! У нас тоже один был, которого все знали... Гм...
     Михаил отвернулся к Яре, игнорируя англа.
     -- Я завоевал земли типичей, я наложил дань на прасолов... Все соседи
присмирели, на западе я мечом раздвинул пределы.  Все  сделано,  как  твой
отец и требовал. Теперь ничто не может помешать нам призвать  Лелю...  или
встать под венец, если тебе ближе новый бог. Мне все равно.
     За плетнем начали собираться парни  и  девки,  подростки,  дети.  Все
жадно смотрели, из  ближних  домов  выбегали  даже  домохозяйки,  на  ходу
вытирая ладони о передник. У всех вид такой, словно чего-то ждали.
     Яра избегала взгляда Михаила.
     -- Все равно я должна еще вернуться и испросить благословения батюшки
и матушки...
     -- Они его уже дали, -- настаивал Михаил. -- Ты же знаешь, что  дали.
Только поставили ряд условий. Я  все  выполнил!  Даже  молодильные  яблоки
добыл, жар-птицу привез из заморья.
     Томас похлопал его по плечу.
     -- Молодец, парень!.. Яра, Михуил только выглядит странно, а ведь  он
свершил подвиги! Жар-птицу довезти из земель короля  Хесболлы  не  просто.
Кормить часто, поить только вином, а клетку чистить постоянно...  А  гадит
она так, что  даже  Хесболла  держит  их  только  с  подветренной  стороны
дворца...
     Михаил тряхнул плечом. Томас и так чувствовал, что его пальцы хлопают
по гладкому валуну, а сейчас словно гора шевельнулась.
     -- Сэр Томас, -- сказала Яра, -- не вмешивайся!
     -- Да я что, -- удивился Томас. -- Я только  сказал,  что  Михуил  --
молодец.
     Богатырь  повернулся  к  нему  всем  телом.  Томасу  показалось,  что
развернулась гора. В синих глазах русича искры сменились пламенем.
     -- Похоже, ты никак не запомнишь мое имя...
     -- Плохая память, -- пожаловался Томас. --  Яра  подтвердит,  что  не
всех ее родственников я запомнил...
     -- Всех ее родственников сами боги не сочтут,  --  медленно  произнес
богатырь, -- Но мое имя ты запомнишь...
     -- Конечно, Михуил! Ты только повторяй его чаще.
     Он  чувствовал,  что   зашел   слишком   далеко,   отчаянно   пытался
остановиться, но словно дьявол вселился в его плоть и двигал  его  языком.
Если этот здоровяк протянет к нему руку, то переломит, как соломинку.
     -- Михаил! -- вскрикнула Яра испуганно. -- Перестань!
     -- Гостей встретили по-доброму, -- сказал Михаил, не  сводя  горящего
взора с рыцаря. -- А провожать сейчас будем, как заслуживают...
     -- Сэр Томас! -- вскрикнула она еще испуганнее. -- Прекрати!
     Я бы рад, подумал он отчаянно. По-дурацки веду себя, не  по-рыцарски,
даже не по-христиански. Но христианского на мне, оказывается, только кожа,
а сам я еще дикий язычник...
     Все-таки чувство вины пробилось наверх, он сказал, отступая:
     -- Да ладно, не будем ссориться... Ты прав, это твой огород. Я ухожу.
     Он повернулся, чтобы уйти, но сзади раздался разъяренный рев:
     -- Он обозвал меня козлом?.. Козлом в огороде?
     Томас снова обернулся, раскинул руки.
     -- Я не хотел тебя обидеть. Так говорят у нас в Британии.  Мол,  я  в
твои дела не вмешиваюсь, на твоих полях не охочусь. Я ухожу, будь  здоров,
Михуил.
     Он не прошел  и  двух  шагов,  как  среди  парней  и  девок  раздался
предостерегающий крик. Томас резко обернулся, нырнул под просвистевшее над
головой бревно, так показалось. Михаил не выпускал из  рук  огромный  кол,
упал, перекатился через голову и подхватился на ноги  с  такой  легкостью,
что у Томаса похолодело сердце.
     -- Мишка! -- орали от плетня. -- Заморский щеголь безоружный!
     Михаил отшвырнул кол, словно только что обнаружил в руке. А  кол  был
размером со столб, на которых сарацины распинали грабителей.
     -- Мне не нужно оружие, -- сказал он и прыгнул на Томаса.
     Томас и не подумал встретить  эту  летящую  на  него  каменную  гору:
раздавит, как жабу. Качнувшись в сторону, сильно и страшно ударил по  шее,
как учили юных рыцарей старые воины.  Пальцы  онемели,  а  Михаил,  быстро
развернувшись, бросился снова, уже не так стремительно,  просто  не  желая
промахнуться. Похоже, что он и не заметил смертельного  рыцарского  удара.
Зато пальцы Томаса ныли, будто со всей дури врезал по стволу дуба.
     Томас быстро ударил  дважды,  целясь  в  надвигающееся  лицо.  Михаил
двинул головой, и Томас едва не заорал, когда костяшки пальцев  треснулись
о медвежий лоб русича.
     Огромные руки захватили Томаса. Воздух с орлиным клокотанием вырвался
из груди, затрещали кости. В ребрах закололо. Когда в глазах стало темно и
замигали звездочки, Томас, почти не помня уроков рукопашного боя, изо всех
сил топнул, надеясь попасть каблуком по голым пальцам.
     Страшный медвежий рев почти оглушил, но схватка ослабела.  Томас  тут
боднул головой и услышал хруст. Рев перешел в вопль, а пальцы на его спине
разжались.
     Томас отступил на шаг. Перед  глазами  плыло,  он  молил  Богородицу,
чтобы не дала упасть. В кровавом тумане возникла чудовищно мощная  фигура.
Михаил орал, сыпал проклятиями и угрозами, обеими руками зажимал  разбитый
нос. Кровь хлестала между пальцами узкими горячими струйками.
     --  Ну  как...  --  прохрипел  Томас.  Он  заставил  онемевшие   губы
растянуться в злой усмешке. -- На этом закончим... Михуил?
     Он осекся, но слово -- не воробей, сам не поймаешь, но Михаил  поймал
и, хуже того, видел, что  поймали  и  заулыбались  зеваки  по  ту  сторону
плетня.
     С ревом пошел на Томаса. В его синих беспощадных глазах Томас  прочел
свою смерть. Кровь из  перебитой  переносицы  текла  по  лицу  и  заливала
потоком широкую грудь. Однако богатырь оставался в полной силе, в то время
как ноги Томаса еще дрожали, а дыхание вырывалось с всхлипами.
     Томас замахнулся правой, ударил левой. Получился не удар, а шлепок по
лицу. За  плетнем  заорали,  подбадривая  Михаила.  Синие  глаза  налились
кровью, пощечина хуже, чем удар, это -- оскорбление, теперь уже до  конца,
теперь уже на смерть...
     Словно из-за далеких гор донесся вопль Яры:
     -- Растащите их!.. Они убьют друг друга!..
     И чей-то ликующий крик:
     -- Эт турниром у них зовется... Обычай такой.
     Михаил замахнулся. Томас ожидал подвоха, так  и  случилось:  богатырь
ударил другой. Наставники твердили, что быстрота в бою важнее,  чем  сила,
Томас это усвоил крепко и  потому  часто  выживал  там,  где  гибли  более
сильные, но, похоже, Михаила обучали  те  же  наставники.  Увернувшись  от
удара в челюсть, Томас получил его в плечо. Боль пронизала  все  тело,  он
ощутил, как повисла рука, а плечо словно отсидел, перестал ощущать.
     Повинуясь чутью, он изо  всех  сил  ударил  правой,  почувствовал  на
пальцах мокрое. Михаил отшатнулся, кровь  брызнула  гуще.  Налитые  кровью
глаза не отпускали лица рыцаря.
     Краем глаза Томас видел белое  платье  Яры  --  девушка  прижала  обе
ладони ко рту. Парни улюлюкали и дергали кулаками, избивая воздух.
     -- Ну что сопли жуешь? -- сказал Томас приглашающе. --  Иди  сюда,  я
обломаю тебе рога.
     Когда сражаться уже невозможно, учили наставники, благородный  рыцарь
должен уметь  умереть  красиво.  В  этом  разница  между  простолюдином  и
рыцарем. Он должен пасть  в  красивой  позе  и  сказать  последнее  слово,
которое  всегда  ждут  от  умирающего.  Этому  слову  придается   огромное
значение, оно бывает вещим, так как в последний  миг  открывается  царство
небесное... не всем, правда. Некоторые, опасаясь, что их  подхватят  вовсе
не ангелы, а если ангелы, то с рогами, заранее  придумывают  это  слово...
Все равно они умирают по-рыцарски.
     -- Ты... умрешь... -- прохрипел Михаил.
     -- Все мрут, -- ответил Томас словами  калики,  --  Только  я  сперва
посажу цветочки на твоей могиле... Ты какие любишь?
     Михаил наступал, глаза следили за каждым движением чужака. Не  считая
перебитого носа, он был все так же силен, а Томас чувствовал, что еще один
такой удар в плечо оставит его калекой на всю жизнь.
     Михаил быстро и сильно ударил. Томас поднырнул...  хотел  поднырнуть,
но, избегнув удара в лицо, снова получил в плечо,  уже  другое.  В  глазах
заплясали искры. Он подумал, что сейчас умрет, но  все  не  мог  вспомнить
красивую фразу, которую  однажды  придумал  на  стенах  Иерусалима...  ну,
хорошо, подслушал, уж больно было  здорово  сказано:  гордо,  с  рыцарским
достоинством и с чисто англским юмором.
     Отступая, ощутил, что левое плечо отошло, пальцы  снова  сжимаются  в
кулак, хотя боль стегала  при  каждом  движении.  Двигаясь  из  стороны  в
сторону, он остановил богатыря, тот  подозрительно  наблюдал  за  чужаком,
высматривая подвох, а когда так и не обнаружил, двинулся снова. Томас, уже
приловчившись, нанес три коротких и сильных удара в лицо. Впечатление было
такое, что лупит в гранитную скалу. Костяшки  пальцев  саднило,  там  была
кровь, но и Михаил остановился, выбрасывал вперед руки, парировал удары.
     Томас чуть воспрянул духом: в кулачном бою англам нет  равных,  да  и
второе плечо постепенно отходит от оцепенения, как вдруг Михаил  с  криком
бросился вперед, обхватил Томаса обеими руками.
     Не ожидавший такого Томас  только  вспикнул,  как  мышь.  Михаил  дал
подножку, и оба рухнули на землю. Томас оказался внизу, от удара хрустнули
кости, а воздуха не осталось вовсе.
     -- Все, -- сказал Михаил свирепо, -- ты кончился, чужак!
     Из последних сил Томас прошептал:
     -- Ты что? Моя северная кровь только начала разогреваться...
     Он надеялся, что Михаил приподнимется, чтобы бить его сверху могучими
руками, огромными, как наковальни, --  можно  попытаться  хоть  что-то  до
того, как первый удар обрушится на его голову, тогда конец  всему.  Однако
богатырь решил не искушать судьбу, свирепо давил его в медвежьих объятиях.
Кровь текла по его лицу и капала в глаза Томасу.
     Томас, чувствуя, как потемнело в  глазах,  в  последней  попытке,  за
которой уже смерть, ударил лбом, хрустнуло, страшный крик едва не разодрал
ему перепонки. Хватка ослабела, Томас вывернулся, расцепил  руки,  кое-как
поднялся на ноги.
     Михаил шатался в двух шагах,  кровь  хлестала  ручьями  из  разбитого
лица. Обеими руками он зажимал рану.
     -- Жених, -- сказал Томас с отвращением. -- Кто пойдет за такого, кто
дважды наступает на одни и те же грабли?
     Михаил качнулся, но пошел на него, растопырив  огромные  руки.  Томас
отступил, дважды ударил, это подействовало, тогда он  начал  из  последних
сил  осыпать  ударами.  Пальцы  онемели,  но  лицо  богатыря  уже  было  в
кровоподтеках, глаза заплыли. Огромный кулак задел  Томаса  по  голове,  в
черепе словно раскололась глыба из каменоломни. Он упал, перекатился через
голову, чувствуя, как острая боль рвет все  тело.  Откатился  еще,  ожидая
страшные добивающие удары ногами. Однако  русич  лежачего  не  бил  --  не
подлый Восток! -- и Томас сумел встать, увернулся  от  просвистевшего  над
ним кулака, поднырнул, входя в  кольцо  огромных  рук  и  мощно  ударил  в
подбородок.
     Михаил всхрапнул и остановился. Руки разомкнулись и неуверенно  пошли
вниз. Томас, задержав дыхание, бил и бил  короткими  сильными  ударами:  в
лицо, под ложечку, нанес два сильных удара в ухо.
     Богатырь качнул и снова двинулся на него. Каменный он в  самом  деле,
что ли, подумал Томас в отчаянии. Он отступил на  шаг,  спина  уперлась  в
стену. Конец, понял он обреченно.  Сил  не  осталось  ни  капли.  Все.  Он
раздавлен.
     Михаил сделал шаг на подгибающихся ногах и рухнул вниз лицом.  Томас,
не веря глазам, заставил себя поднять руки и скрестить пальцы  в  победном
жесте. Если умирать надо красиво, то и побеждать красиво.
     Сквозь шум крови в ушах слышал крики,  возгласы.  Кто-то  хлопнул  по
плечу -- Томас едва  не  заорал  от  боли.  Повернулся,  чтобы  разглядеть
дурака, но от этого движения в шее будто лопнула жила, в  глаза  хлестнуло
горячим.
     Яра вырвалась из чьих-то рук, выбежала  на  поле  битвы.  Ее  лиловые
глаза лишь на миг остановились на залитом кровью лице Томаса -- она раньше
него поняла, что это кровь из разбитого носа Михаила, --тут же бросилась к
Михаилу.
     Он лежал, как сброшенная с небес скала. Яра с  трудом  повернула  его
лицом вверх. Руки его бесцельно шарили по земле, загребали  пыль,  а  губы
что-то шептали.
     Она резко повернулась к Томасу. Лиловые глаза метнули молнию.
     -- Сэр Томас! Как ты... как ты мог так гадко поступить?
     Томас отклеился от стены. Его поддерживали, все  еще  похлопывали  по
спине, плечам. Со всех сторон он видел улыбающиеся  лица.  Похоже,  где-то
сумел переломить симпатии на свою сторону.
     Томас кивнул на склонившуюся над распростертым бойцом Яру.
     -- Почему она...
     -- Русская женщина, -- ответил ему кто-то таким  тоном,  словно  этим
было все сказано.
     -- И что?
     -- Всегда на стороне поверженного.


                                 Глава 17


     Михаила увели, поддерживая под руки. Отрок подал  Томасу  оседланного
коня. Томас огляделся, чувствуя, что оставляет  здесь  часть  себя.  Может
быть, лучшую часть.
     -- Подержи коня чуток. Я наброшу на себя доспехи.
     Мальчишка смотрел на рыцаря исподлобья. Глаза были серьезными:
     -- А сможешь сам? Такие надо застегивать сзади.
     -- Ну, если ты знаешь, как это делается...
     -- Подумаешь! Рыцари есть и у нас.
     Он бросил поводья на крюк коновязи.  В  комнате,  где  Томас  оставил
оружие, мальчишка восторженными глазами смотрел на длинный меч.
     -- Ух ты! Такой громадный! Это твой?
     Томас схватил  меч,  повертел  одной  рукой,  с  неожиданной  яростью
рубанул по толстому столбу. Лезвие вошло наискось и  рассекло  столб,  как
тонкий прутик. Верхняя половинка соскользнула  с  нижней,  упала  с  таким
грохотом, что затряслись стены, а стол и ложе подпрыгнули.
     -- Ого! -- вскрикнул мальчишка. -- Такого еще никто не делал!
     -- Никто?
     -- Никто! -- поклялся мальчишка, добавил после  минутного  колебания:
-- Даже наш князь!
     Боль в разбитом лице Томаса ослабла,  но  осталась  в  груди,  словно
могучие кулаки Михаила раздробили ему грудь и ранили  сердце.  Он  напялил
доспехи, поворачивался, пока мальчишка, упираясь ногой,  затягивал  ремни,
стягивал стальные пластины.
     -- Пора.
     Когда вышел на крыльцо, возле коновязи рядом с  его  жеребцом  стояло
еще трое коней. На одном сидела Яра.

     Они уже выехали за ворота, а Яра все еще убеждала:
     -- Не будь меня с тобой, разве мой дядя бросился бы нам на помощь?  И
привез бы тебе вдогонку потерянную чашу? Калика вообще хотел,  если  вдруг
погибнет, чтобы я пошла с тобой  до  Британии!  Одному  не  дойти.  Одному
вообще не выжить, когда столько врагов...
     Томас молчал, чувствовал, будто его привязали за ноги к диким коням и
погнали их в разные стороны. Ее доводы нелепы, хотя какая-то правда,  надо
признаться, есть, да и пользы от ее лука тоже, но он ни за какие сокровища
не взял бы женщину в столь трудное путешествие... хотя тут осталось  разве
что переплыть  морской  пролив  да  вручить  чашу  первым  же  встреченным
священникам... если бы это была женщина. Но и  ее,  красивую  и  отважную,
самоотверженную и -- надо же  такое  несчастье!  --  умную,  не  взял  бы,
благородством друзей нехорошо пользоваться,  если  бы  не  железная  рука,
сжимавшая его сердце с момента приезда в оставленный за спиной град.
     Он уже думал, что колдовство убьет его, едва выедет за ворота, уже  и
так было горько и гадко, что жить не хотелось, но едва увидел ее в  седле,
солнце засияло и сожгло тучи, птицы запели,  а  сердце,  освободившись  от
тяжести, начало скакать, как ополоумевший заяц.
     Он и сейчас с величайшим трудом давил ликование,  сдерживался,  чтобы
не вскочить с ногами на седло и заорать что-нибудь восторженно-глупое. Они
снова едут за солнцем, ну пусть не совсем, они же едут на северо-запад, но
все равно к солнцу, счастью. А что ему еще нужно помимо  этой  бесконечной
дороги, синего неба и степи, которую он  видит  на  кончиках  ушей  своего
коня?
     Дорога вывела к небольшой  речушке,  маленькой  и  невзрачной,  но  с
берегами,  способными  выдержать  удары  океанских  волн.  Возможно,  реки
мельчают и покрываются тиной, как и люди, подумал Томас.
     Кони неспешно двигались по высокому берегу,  воздух  был  по-осеннему
холоден, чист и свеж.  Томас  сдерживал  радостную  дрожь  во  всем  теле:
чувствовалась близость большой воды.  Река  впадает  в  море,  за  которым
зеленеют холмы Британии!
     Яра сказала негромко, с печалью в голосе:
     -- Везде кровь и разор...
     Навстречу по  дороге  двигался,  по-стариковски  опираясь  на  палку,
белоголовый мальчонка в драных заплатанных портках, ветхих настолько,  что
сквозь них видно было серую от холода грязную  кожу,  босой,  с  нищенской
сумой через плечо. Он был худ настолько, что  кости  торчали  даже  сквозь
ветхую одежонку. Босые ступни были красными от холода, в цыпках.
     Томас наклонился, всматриваясь внимательно. В мальчишке  было  что-то
тревожное. Бредет  неспешно,  глазеет  по  сторонам.  Такому  не  очень-то
доверят отлучиться от  своего  двора,  разве  что  гусей  пасти,  а  здесь
ближайшая весь далековато...
     -- Ты кто такой отважный, -- спросил он ласковым  голосом,  чтобы  не
напугать своим устрашающим видом, -- что не боишься  уходить  так  далеко?
Здесь дикие звери, здесь страшные рыбы, а птицы  так  вовсе  с  клювами  и
крыльями!
     Мальчишка поднял на рыцаря серьезные глаза.
     -- А я боюсь.
     -- Боишься? -- Томас оглянулся на Яру.  --  Тогда  ты  очень  смелый.
Только герои, преодолевая страх, умеют совершать подвиги.
     Яра смотрела на мальчишку с любовью и жалостью. Томас успел подумать,
что она, должно быть, очень любит детей.  А  так  как  с  виду  вон  какая
здоровая и краснощекая, то нарожает их, как крольчиха, не  меньше  дюжины,
будет вылизывать, как корова и защищать, как волчица.
     -- Нет, -- ответил мальчишка чистым голосом, -- я очень несмелый.  Но
мне было велено.
     Томас насторожился, быстро посмотрел  по  сторонам.  Везде  тихо,  от
ближайших кустов далеко, засада не страшна. Но словно бы в  самом  воздухе
разлито что-то особенное...
     -- Кем?
     -- Не знаю.
     -- Гм... А как было велено?
     -- Просто был голос в ночи.
     -- Тебе привиделось? -- спросил Томас с облегчением. -- У детей часто
бывают ночные страхи.
     Мальчишка покачал головой. Вид у него был несчастливый.
     -- Нет. Был голос, затем было сияние в ночи. А голос не был страшным.
Он говорил, как мой дедушка, ласково. Но строго. Велел придти сюда и ждать
огромного рыцаря в блестящих доспехах. Я здесь уже с утра, замерз совсем.
     Яра смотрела  то  на  мальчишку,  то  на  Томаса.  Рыцарь  спросил  с
подозрением в голосе:
     -- Постой, как тебя зовут?
     -- Иосиф, сын Богдана.
     Что-то словно пронесло невидимой ладонью над головой Томаса, он  даже
ощутил тепло. Спросил внезапно охрипшим голосом:
     -- Ты откуда родом?
     -- Из Аримафейска. Аримафейск тут недалече, прямо за Урюпинском...
     Томас даже покачнулся, словно громом пораженный в самое сердце. Иосиф
Аримафейский? Вот что имел в виду тот... Голос... когда сказал, что  когда
встретит настоящего Иосифа, то, несмотря на всю свою отвагу и доблесть, не
откажется отдать ему чашу!
     Яра смотрела с тихой жалостью, затем  перевела  умоляющий  взгляд  на
рыцаря. Томас ощутил укол в сердце. Вот что и как было начертано в  высших
небесных   чертогах...   Да,   должен   принести   чашу   потомок   Иосифа
Аримафейского, того самого, в чьем склепе нашли покой останки сына Бога --
Христа, пришедшего спасти мир. Ему, за заслуги его великого  предка,  дана
честь принести чашу с кровью Христовой...  Но  как  может  ребенок  пройти
через пустыни, горы, болота, леса, переправиться через  реки,  к  тому  же
постоянно  пробиваясь  через  земли  враждебных  племен   и   народов?   А
разбойники, чудовища ночи,  драконы?  Провидение  из  всего  крестоносного
войска избрало именно его, Томаса Мальтона,  чтобы  своим  мечом  защищать
этого чистого душой мальчишку. И он в состоянии это сделать!
     Он  чувствовал,  как  обида  на  неведомого   узурпатора   его   чаши
испарилась. Он передавал ее не в руки более сильного воина, не в руки мага
или властителя, а в тонкие ручонки ребенка,  которому  не  выжить  в  этом
страшном мире без защиты его длинного меча.
     -- Яра, -- велел он, -- дай ему моего запасного  коня.  Он  поедет  с
нами.
     Она покачала головой.
     -- Томас, он же ребенок...
     Наклонившись, легко подняла к себе в седло. Глаза ее сияли,  и  Томас
снова подумал, что она, несмотря на свой звериный нрав и  умение  стрелять
из лука, будет хорошей матерью. Вон руки дрожат от желания вытирать сопли,
тетешкать,  а  губы  уже  складываются  трубочкой,  будто   сейчас   будет
насюсюкивать в оттопыренное ухо колыбельную.
     -- А что скажут родители? -- спросил Томас  на  всякий  случай,  хотя
чувствовал, что Провидение могло предусмотреть всякие мелочи.
     Мальчишка ответил чистым грустным голосом:
     -- Они померли. Я сирота.
     -- Бедолага... Как ты живешь?
     -- Да так... Сегодня у одних поработаю, завтра  у  других.  Покормят,
дадут что-то одеть с хозяйских детей, мне много не надо.
     Томас угрюмо кивнул. Провидение в самом деле позаботилось  обо  всем.
То ли прибило родителей, чтобы не помешали мальцу  отправиться  в  дальний
путь, то ли само как-то случилось. Хотя само  ничего  не  случается,  ведь
даже лист с дерева не падет без повеления свыше.  Впрочем,  ради  великого
дела можно и придушить пару простолюдинов. Их же  как  листьев  в  росском
лесу.
     Будь я Богом, сделал бы вовсе просто, подумал  он  отстраненно.  Если
тот древний Иосиф был не размазня, то наверняка оставил не одного  чахлого
сына, а поболе. Вон у него дядя, до чего ученый, что и на женщин вроде  бы
не глядит, но, кроме четырех сыновей, у него в каждой деревне  по  десятку
бастардов бегает. А  у  древнего  Иосифа  только  прямых  потомков  должны
набраться тысячи. Среди  них  есть  и  богатые,  и  бедные,  и  смелые,  и
пугливые. Есть и сироты. Только и делов, что такого мальца  на  пару  миль
переместить вправо или влево... А то и просто вовремя разбудить и  вывести
на дорогу.
     Мальчишка был тих, как мышь, робок  и  послушен.  Жизнь  среди  чужих
людей научила не ждать тепла, а когда Яра погладила по голове, он  засиял,
как солнышко, потянулся к ее руке, стараясь продлить ласку.



                             ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

                                 Глава 1


     Дыхание северного моря становилось все мощнее. Еще  через  милю  река
словно конь, почуявший близкий отдых, с новыми силами  устремилась  вперед
по прямой. Дорога вывела  к  высокому  обрыву.  Еще  издали  они  услышали
тяжелый равномерный гул. Воздух стал влажным, словно предгрозовым.
     Томас с  такой  страстью  рвался  увидеть  море,  что  Яра  понимающе
придержала коня. Мальчишка сонно завозился в ее объятиях.
     -- Уже приехали?
     -- Почти, -- успокоила Яра. -- Спи.
     Томас  остановил  коня  на  краю  обрыва.  Долго   стоял   в   гордом
одиночестве, смотрел, на лице блестели капельки влаги. Яра решила бы,  что
слезы, будь на месте рыцаря слабая женщина, у которой то слезы, то  сопли,
но над обрывом стоит и смотрит на Британию железный рыцарь! Неужто  брызги
взлетают так высоко?
     Блестящая металлическая статуя приглашающе поманила  ее  дланью.  Яра
тронула коня каблуками. Берег был крут и высок, на его основание тяжело  и
мощно обрушивались высокие  медленные  волны.  Они  были  серого  цвета  и
казались свинцовыми.  Они  тянулись,  постепенно  измельчаясь,  до  самого
виднокрая, где с ними сливалось такое же  серое  небо  со  свинцово-серыми
облаками.
     -- Там Британия, -- сказал Томас тихо.
     -- Счастливый... -- ответила она так же тихо. -- Но если  вплавь,  то
после такого плотного обеда тяжко.
     Томас тряхнул головой, стряхивая сладкие  грезы.  Затуманенные  глаза
снова стали пронзительно-синими, холодными, как Британия.
     -- Здесь порты должны быть на каждом шагу.
     -- Хочешь найти корабль сегодня?
     --  Горбатого  баба  с  воза  до  Киева  доведет,  --  ответил  Томас
значительно.
     Яра с печалью отвела взор. Рыцарь пользовался даже словами калики, не
мог смириться с потерей. Тот словно  бы  шел  рядом,  говорил,  смеялся  и
шутил, подавал мудрые, редко когда понятные советы.
     Они не проехали и двух миль вдоль берега,  когда  встретили  рыбацкую
деревушку. Там объяснили,  что  еще  чуть  дальше  лежит  городок,  откуда
корабли уходят почти каждую неделю. А если бы они поехали вдоль  берега  в
другую сторону, то наткнулись бы на город с таким огромным портом,  откуда
корабли уходят каждый день.
     Томас выругался, но поворачивать коня не стал. Судьба наконец  начала
улыбаться им, так что может повезти и там, куда едут.
     Городок был невелик. Томас сперва приуныл, но когда  подъехал  ближе,
сердце застучало радостнее. Порт впятеро больше города, горожане  кормятся
благодаря кораблям. От мачт рябит в глазах. Пока приближались, два корабля
как раз подходили к причалу. А сколько приходит, столько должно и уходить,
даже Яре понятно. Правда, морякам  надо  дать  время  на  загул,  драку  в
корчме, здесь именуемые уже тавернами,  на  веселых  девок,  но  скитальцы
морей так же быстро  спускают  деньги  и  награбленное  богатство,  как  и
скитальцы  песков,  лесов  или  гор.  Так  что  корабли  здесь  не  должны
задерживаться.
     Томас хотел  ехать  сразу  к  кораблям,  Яра  заикнулась  об  отдыхе,
мальчишка устал, спал на ее руках, но рыцарь дрожал от нетерпения.
     -- Сперва к причалу, -- сказал он твердо,  --  а  постоялый  двор  не
отплывет!
     Они поехали в  порт.  Здесь  было  не  так  пестро  и  шумно,  как  в
восточных, куда привезли крестоносцев, но все-таки жизнь кипела, мокрые от
пота рабочие таскали  мешки  с  грузом,  здесь  же  перекупщики  щупали  и
рассматривали товар, ссорились между собой, пьяные моряки и ворье затевали
драки. Здесь была жизнь, а чем дальше от порта, чем больше она походила на
прозябание.
     Из всех кораблей только два готовились выйти на  этой  неделе.  Томас
отыскал хозяина, тот обещал уйти хоть сейчас,  если  ему  доставят  шелка,
обещанные еще неделю назад. На втором корабле объяснили,  что  моряки  уже
пропили деньги, вырученные за мечи из Британии,  теперь  осталось  собрать
их,  а  для  этого  надо  лишь  вытащить  из  теплых  постелей.  Если   бы
собственных, то собрал бы в один миг, а то из чужих, а они  сегодня  одни,
завтра другие...
     Томас уже жалел, что не поехал в другую сторону, но хозяин  посмотрел
внимательно, оскалил зубы в широченной усмешке.
     -- Вижу, торопишься тоже в чужую?..  Приходи  завтра  с  утра.  Не  с
самого раннего, а так, когда солнце, как обезьяна,  уже  вскарабкается  на
треть мачты. Если сумеет с такого похмелья.
     Постоялый двор был огромен, а Томасу еще на входе объяснили,  что  на
этой же улице есть еще два,  и  если  ему  здесь  не  нравится,  то  может
убираться  ко  всем  чертям.  Постояльцев  и  без  него   хватает,   впору
пристраивать еще комнаты.
     Томас посопел, но Яра дергала за рукав:  перестань,  здесь  всего  на
ночь, ты же на камнях спал!
     На ужин предложили рыбу, правда, самую  разную,  вареную,  печеную  и
жареную, к  тому  же  почти  даром.  Томас  потребовал  мяса,  чем  вызвал
недовольство, но желаемое получил, хотя пришлось выложить в  двадцать  раз
больше. Похоже, если рыбу ловили прямо на месте, то  мясо  покупали,  а  в
военное время платить приходилось не только монетами, но и головами.
     Томас осмотрел комнату Яры, проверил запоры, решетки  на  окнах.  Яра
уложила усталого мальчишку на постель,  укрыла  ветхим  одеялом.  Он  лишь
слабо улыбнулся, попытался удержать ее руку, но  крепкий  сон  сделал  его
пальцы вялыми.

     Томас пробовал ложиться, вскакивал, подбегал к единственному  окошку.
Сердце колотилось, сон не шел. За окном чернота, две-три  тусклые  звезды,
но в той стороне -- Британия. До нее  рукой  подать  в  сравнении  с  тем,
сколько пришлось пройти, проехать, пролететь, проползти, обдирая локти!
     За тонкой перегородкой, где расположились Яра с мальчиком, было тихо.
Умаялись оба. Все-таки женщина тоже ребенок, как бы ни старалась выглядеть
взрослой. И относиться к ней надо всегда, как к ребенку, какую бы ношу она
ни пыталась сама взвалить на свои плечи. И оберегать, как ребенка.
     Он лег, заложил руки за голову, но сна все равно ни в одном глазу.  В
возбужденном мозгу  проскакивали  радостные  минуты  возвращения,  всплыло
любящее лицо матери, совсем  некстати  увидел  сцену  захвата  Иерусалима.
Сердце все еще колотилось часто и сильно, словно размахивал  мечом,  а  не
пытался погрузиться в сон.
     Он долго лежал в ночной тишине, дышал ровно и глубоко. Наконец  мышцы
расслабились, он ощутил, как руки отяжелели... и в  это  же  время  ощутил
чье-то присутствие в комнате. Глаза уже привыкли к слабому свету луны, что
заглядывала в окошко, но в комнате помимо  стола,  двух  лавок  и  грубого
ложа, где Томас лежал, ничего не было.  В  то  же  время  он  чуял  чье-то
присутствие.
     Дышал все так же ровно, всматривался  из-под  приспущенных  век.  Меч
справа от руки, почти касается пальцами, а  веревочка  от  мешка  с  чашей
накинута на кисть левой. Если бы не  научился  звериным  чутьем  угадывать
опасность раньше, чем она возникала воочию, то сгинул бы  еще  на  пути  к
Святой Земле, не  говоря  уже  о  полной  опасности  жизни  крестоносца  в
захваченных землях.
     Из стены выступили две фигуры. Обе были в плащах  до  полу,  капюшоны
надвинуты на лица, скрывая глаза. Томас  разглядел  только  подбородки:  у
одного квадратный, тяжелый, в обвисших складках кожи, у другого острый, но
тоже упрямо выдвинутый вперед. Оба походили  больше  на  рыцарей,  чем  на
монахов.
     -- Крепко спит? -- спросил один шепотом.
     -- Крепкий сон наступает через два часа, -- ответил второй  таким  же
шепотом, наставительно, -- тогда все бесполезно... А сейчас самое время.
     Первый приблизился  к  ложу.  Томас  напрягся,  готовясь  молниеносно
ухватить меч, ударить,  прыгнуть,  парировать  удар  второго,  пригнуть  и
ткнуть острием меча как копьем в живот первого. Сердце застучало еще чаще,
но дыхание он удерживал ровным,  расслабленным.  Даже  рот  приоткрыл  для
убедительности.
     -- Сэр Томас Мальтон, -- заговорил первый негромко, но таким властным
голосом, что Томас ощутил невольный импульс стать  перед  незнакомцами  на
колени. От них исходила мощь королей. -- Сэр Томас Мальтон из  Гисленда!..
Ты совершил великий подвиг, прославив не только свое имя и  свой  род,  но
все англское рыцарство! Сейчас же ты не должен  успокаиваться,  ты  должен
быть готов к сражениям и схваткам, ибо дом близок, но путь к нему  труден.
Ты должен доставить Иосифа Аримафейского с чашей в  Британию,  ибо  именно
тебя Провидение избрало своим орудием, а там ты обязан  сразу  же  отвезти
чашу в часовню святого Дункана и передать в руки  святых  отцов.  Укрепись
духом, ибо путь твой еще не окончен!
     Он перевел дыхание, посмотрел на второго, словно  спрашивая,  так  ли
сказал и все ли. Тот кивнул.  Первый  сказал  все  тем  же  негромким,  но
властным голосом, от которого дрожал воздух:
     -- Когда ты проснешься, то  сядешь  на  корабль  со  статуей  святого
Дункана  на  борту.  Там  надежная  команда,  вас  отвезут  на  тот  берег
немедленно.  Проснувшись,  ты  будешь  помнить  только  страстное  желание
исполнить это повеление. Спи крепко, а утром встанешь полным сил  и  жажды
выполнить все, что тебе было сейчас сказано!
     Они медленно отступили и, сколько Томас ни всматривался, без стука  и
скрипа ушли прямо в стену. Он еще долго лежал, успокаивая сердце,  готовое
выпрыгнуть. В ушах звучал властный голос,  и  Томас  чувствовал  страстное
желание выполнить все  до  мельчайших  деталей,  хотя  оставалась  в  душе
горечь. Он и собирался все сделать именно так. Неужто в  нем  сомневаются,
не верят? Или сочли, что выдохся?
     Медленно встал, на цыпочках пробежал вдоль  стены,  где  половицы  не
скрипели, ощупал то место, куда они исчезли. Стена была абсолютно гладкая.
Молча выругавшись, так же осторожно вернулся, лег. Когда церковь уничтожит
все колдовство, жить будет проще.
     Теперь сон не шел вовсе. Томас лежал, мрачно  смотрел  в  потолок.  В
ушах звучал властный голос, заставляющий  его  потупить  так,  как  угодно
святой церкви.

     Утром он промолчал о ночных гостях.  Быстро  позавтракали,  вышли  на
холодную сырую улицу. Иосиф зевал, тер кулачками глаза, но  шел  послушно,
смотрел преданными чистыми  глазенками.  Томас  вручил  ему  мешок,  велел
строго-настрого беречь. Яра посмотрела обеспокоенно.
     -- Не рано ли?
     -- Но сказано ведь, что именно Иосиф должен принести в Британию чашу.
     -- До Британии еще надо море переплыть. Вот и  дал  бы  ребенку  чашу
перед тем, как ступить на берег!
     Томас успокоил:
     -- Мешок не тяжелый. В нем нет ничего лишнего, кроме...  одной  очень
важной вещи.
     Первое, что бросилось в глаза,  когда  пришли  в  порт,  был  большой
корабль.  Он  стоял  у  самого  причала,  на  борт  грузили  мешки.  Томас
пристально смотрел на нос корабля, где стояла с поднятым  крестом  в  руке
деревянная статуя  святого.  Если  он  правильно  догадался,  это  и  есть
корабль, на который ему надо сесть.
     Он ощутил, что ноги сами задвигались, а сердце  застучало  радостнее.
Наконец-то он не бьется в одиночку против всего света,  наконец-то  пришла
помощь! Как всегда запоздалая, он  и  без  нее  уже  завершает  квест,  но
все-таки приятно знать, что и его душа не лишняя на свете.  О  нем  знают,
помнят, заботятся.
     С одного корабля окликнули весело:
     -- Эгей!.. Ты уже собрался?.. Молодец! А  я  собрал  больше  половины
команды. Этого достаточно, чтобы выйти в море.
     На него смотрел, скаля зубы, хозяин судна.  Под  глазом  у  него  был
кровоподтек, на костяшках пальцев ссадины, но глядел  он  лихо,  довольный
собой и жизнью. Ветхая рубашка была разорвана  до  пояса,  холодный  ветер
топорщил рыжие волосы на груди. Он был типичный англ, крепкий и не робкий,
таких Томас встречал на каждом шагу в Британии, но сейчас он смотрел  так,
будто встретил родного человека.
     Томас кивнул сочувствующе.
     -- Здорово тебя отделали.
     -- Это что, -- заржал хозяин. -- Ты бы посмотрел на тех, кого отделал
я!.. Ха-ха!.. Ну, с тебя три золотых и три медных. Медные за вас троих,  а
золотые за коней.
     -- Что ж за коней так дорого? -- буркнул Томас  и  перевел  взгляд  с
грязного суденышка на  прекрасный  корабль,  где  его  уже  ждали,  он  не
сомневался.
     -- А что люди? Люди мало чего стоят. А кони -- ого-го!  Да  еще  если
вдруг ветер поднимется? Кони, испугавшись, могут разнести корабль в щепки!
Их надо связывать, а вы и так потерпите. Кони у вас знатные,  давно  таких
не видывал... Могу дать десять мешков муки за каждого! Меняемся?
     Томас слушал, а глаза настороженно следили  за  группой  мужчин,  что
шли, мирно беседуя, по набережной. Не  вооружены,  хотя  под  их  длинными
плащами можно укрыть целый арсенал, держатся спокойно, в его сторону вовсе
не смотрят. Но что-то насторожило Томаса. То ли их  прямые  плечи,  то  ли
слишком уверенная походка, то ли еще что. С виду торговцы средней руки, но
уж слишком все как на подбор. Такими  были,  по  рассказам  деда,  древние
викинги, его далекие предки. Они брали с собой товар, но больше нападали и
грабили всех, кто оказывался слабее, а у  кого  силы  оказывалось  намного
больше, с тем обменивались товарами.
     -- Яра, -- сказал он одними губами, -- бери  мальчика  и  отступай  к
во-о-н тому кораблю. У которого на носу статуя.
     Яра лишь тревожно взглянула, руки ее прижали к себе мальчонку, повели
вдоль набережной. Томас, не выпуская странных  торговцев  из  виду,  начал
медленно отступать вслед за нею. Странно, ему показалось,  что  они  сразу
потеряли к нему интерес. Остановились, беседуя,  один  указывал  на  серые
волны, что-то говорил, с ним спорили, некоторые смеялись.
     Что за дьявол,  подумал  Томас  рассерженно,  ничего  не  пойму.  Или
почудилось, что они что-то затевают?
     Яра и мальчик уже стояли на причале  перед  большим  кораблем.  Томас
подошел, крикнул:
     -- Эй, на борту!.. Куда путь держите?
     Хорошо одетый мужчина, седой и с приятным лицом, помахал рукой.
     -- Домой! В благословенную Богом Британию.
     У Томаса сердце стукнуло чаще. Взволнованно спросил:
     -- А когда отправитесь?
     -- А вот-вот. Погрузка уже заканчивается.
     -- Возьмете меня, женщину и ребенка на борт? Хорошо еще бы коней,  но
если у вас с этим трудности...
     Мужчина заулыбался, губы расплылись в улыбку, показывая ровные  белые
зубы.
     -- Можно и коней. Это когда сюда шли, то щепку нельзя было приткнуть,
а теперь все распродали, взамен купили только муки. Так что места много. Я
возьму с вас три серебряных монеты вместе с конями.
     Это было неслыханно дешево. Да еще на  таком  чистом  и  великолепном
корабле! Но Томас покачал головой, спросил разочарованно:
     -- Эх, этот длинный путь поистощил мой кошелек. За две возьмешь?
     Хозяин судна благодушно махнул рукой.
     -- Беру!.. У меня была настолько удачная поездка,  что  я  сам  готов
заплатить за вас. Две серебряных монеты, договорились.
     -- Спасибо, -- поблагодарил Томас.
     Мужчины, стоя у причала, переговаривались, в их сторону  ни  один  не
повернул головы, но Томаса не оставляло ощущение, что  за  ним  пристально
наблюдают. А то и читают их разговор по губам, он знавал таких умельцев.
     Он подтолкнул Иосифа.
     -- Ну, не боишься пройти по такой узкой доске на корабль?
     Мальчишка обиделся:
     -- Какая же она узкая? По ней две коровы пройдут рядом!
     -- Ну тогда иди. Не вырони мешок, в нем очень ценная вещь. В  деньгах
она стоит мало, но... для  меня  ценная.  Понял?  --  Последние  слова  он
говорил нарочито громко, краем глаза следя за торговцами. Мальчик двинулся
по причальной доске, Томас пошел следом, вдруг изменился в  лице,  хлопнул
себя по лбу. -- Постой, а как же твои платья, Яра?  Я  ж  их  велел  вчера
отнести на ту дырявую посудину. Мы, -- он обратился к хозяину корабля,  --
собирались отправиться на ней, вашего корабля еще не было...
     Яра смотрела тупо, потом что-то прочла в лице Томаса.
     -- Да, платья... мои замечательные  платья.  На  них  одного  жемчуга
больше, чем стоит тот корабль.
     Хозяин корабля покивал сочувствующе.
     -- Надо забрать, вы правы... Мальчик, ты иди сюда, я пока покажу тебе
каюту, где вы побудете, пока приплывем.
     Иосиф, неуверенно оглядываясь на Томаса и Яру, пошел по трапу. Хозяин
протягивал к нему руки. Он улыбался, но  Томасу  показалось,  что  в  лице
проступило что-то волчье.
     -- Ты поторопись, -- велел Томас. -- Туда и обратно, поняла?
     Яра неуверенно кивнула, попятилась, пошла по причалу. Томас смотрел с
недовольным видом вслед, потом лицо его стало озабоченным.
     -- Дьявол!.. Там одно ворье, разбойники. Как бы не  обидели  женщину.
Да еще когда узнают, что мы с ними не поплывем.
     -- На похмелье они тихие, -- возразил хозяин.
     -- Может, и так, -- согласился Томас, -- но на  всякий  случай  лучше
пусть они видят за ее спиной мои кулаки и мой меч. Так уж точно  никто  ее
не обидит.
     Он решительно пошел за Ярой. Торговцы  разом  колыхнулись,  им  нужно
было сделать всего пять шагов, чтобы  загородить  ему  дорогу,  но  то  ли
хозяин судна подал им условный  знак,  то  ли  еще  почему,  но  помялись,
остановились в замешательстве.
     Томас взял Яру под руку, заговорил громко:
     -- Да, на этом чистильном корабле мы в один миг окажемся в  Британии!
Хорошо, что вчера не заплатили этому разбойнику вперед!  Плакали  бы  наши
деньги.
     Они прошли совсем рядом, почти задевая  их.  Томас  встретил  два-три
равнодушных взгляда, но когда прошел мимо, словно десятки ножей  вонзились
в  спину.  Он  чувствовал  холодные  враждебные  взгляды,   полные   такой
ненависти, словно это были не люди, а змеи в людской личине.
     Поднявшись на корабль, он сказал хозяину быстро:
     -- Ты смог бы на своей посудине обогнать вон тот красавец?
     Хозяин прищурился.
     -- Понимаешь, парень, у нас торговля  такая,  что  нам  бывает  очень
нужна скорость... ха-ха!.. Тот корабль лучше выглядит, кто спорит? И людей
на нем много. И отбиться он может от любого врага. Если схлестнется с  кем
в морском бою, то скорее всего победит. В драке нам с ним не тягаться, как
и в богатстве. Но что можем удрать, так это я голову кладу на плаху!
     Томас вытащил кошель с золотом, полученный от Звенько.
     -- Видишь? Здесь хватит, чтобы купить  три  таких  корабля.  Если  ты
сумеешь сейчас же отплыть к берегам Британии, то эти деньги твои.  И  так,
чтобы нас никто не перехватил!
     Хозяин как завороженный протянул руку. Томас спрятал кошель под полу.
     -- Когда будем подплывать к берегу. А если попытаетесь отнять раньше,
то выброшу за борт.
     -- Боже  упаси,  --  ужаснулся  хозяин  и  внезапно  заорал  страшным
голосом: -- Поднять парус! Если мы отплывем  раньше,  чем  у  меня  лопнет
терпение, а  оно  прочное,  как  мыльный  пузырь,  повыбрасываю  за  борт,
бездельники!
     Наверху послышался топот. Бегали, орали, но Томас почти сразу  уловил
свист разворачивающегося паруса. Корабль тряхнуло.
     -- А коней? -- спросил Томас.
     Хозяин покачал головой, в глазах было одобрение.
     -- Зачем тебе кони, когда у тебя такие деньги? Этих тебе не взять.
     -- Почему?
     Хозяин молча кивнул на купцов. Те  встревоженно  рассредоточились,  у
некоторых уже ладони были на рукоятях мечей. Они ждали сигнала.
     -- Нравишься ты мне, -- сказал  хозяин  неожиданно.  --  Ты,  хоть  и
благородный рыцарь, но все-таки не дурак и не трус.  К  тому  же  явно  за
тобой кое-какие грешки водятся. И очень немалые! Недаром же столько народу
набежало в этот забытый Богом городишко.
     Томас поморщился при мысли, что пьяный разбойник считает его  ровней,
да еще подает это как похвалу, но в  это  время  под  ногами  дощатый  пол
закачался, в борт ударила волна. Сверху раздался испуганный голос:
     -- Хозяин, беда!
     Томас едва успел дернуть хозяина назад, а над головой с мертвым сухим
стуком ударились в дерево три металлические стрелы из арбалета. По причалу
к ним бежали, выхватив мечи и  отбросив  плащи,  самые  рослые  и  могучие
воины, каких Томасу только приходилось видеть.
     Яра вскрикнула:
     -- Томас, опомнись! А как же мальчик... Иосиф  Аримафейский?  Ты  его
бросишь?
     Еще одна стрела ударила в мачту  между  ними,  прищемив  край  плаща.
Томас зло заорал:
     -- Да что мне пророчества!.. Что мне звезды!.. Раз  напрорекали,  что
отвезет он, вот пусть и везет!
     Она смотрела отчаянными глазами, не веря, не понимая. Лицо  ее  стало
белым. И ты туда же, подумал он с мстительной  радостью.  Думаешь,  я  уже
поверил, что ты не работаешь на  Тайных?  Иначе  чего  бы  так  настойчиво
добивалась ехать со мной? Даже Михуила Урюпинца оставила вытирать кровавые
сопли самому.... а то и  другие  девки  утрут.  А  звезды,  как  говаривал
калика, выстроятся на небе так, как надо сильному! Звезды водят слабых,  а
сильные сами двигают звездами.
     Яра слышали крики, палуба под  ними  ходил  ходуном.  В  лицо  ударил
свежий ветер. Томас сдернул ее вниз под защиту  борта.  Лицо  рыцаря  было
темным, как грозовая туча, и надменным, словно он сам превратился в  злого
языческого бога. В глазах стоял вызов. Мол,  мало  ли  что  напрорекали  в
темные века! Почему он, Томас  Мальтон,  должен  слушаться  звезд,  ведьм,
колдунов или пророков, когда есть он сам?
     -- Но ведь тебе являлся сам Бог...
     -- Бог?.. А если то был Сатана?.. Как их различить по внешнему виду?
     Две стрелы ударили по его панцирю. На счастье, скользнули, арбалетная
стрела  пробивает  любые  доспехи.  Различия  надо  чувствовать   сердцем,
вспомнил он слова калики. Внешность для того и  дадена,  чтобы  обманывать
глаза, а язык вырос для того, чтобы обманывать умные головы. Только сердце
не брешет, как попова собака.
     С двумя выбежавшими вперед работниками он  сбросил  причальную  доску
вместе с тремя самыми быстрыми, что уже заносили на  бегу  боевые  топоры.
Раздался шумный всплеск. Томас встал впереди, закрывая работников собой  и
щитом от стрел. Сзади раздался звон тетивы. Передний  из  арбалетчиков  на
пирсе выронил самострел  и  рухнул  навзничь.  Стрела  торчала  из  горла,
всаженная очень умело: на палец выше кольчужной рубашки.
     Корабль, покачиваясь под ветром, уже отходил от берега. Еще несколько
стрел ударилось в борта,  мачту,  продырявили  парус.  Вскрикнул  и  упал,
обливаясь кровью, один из матросов. Хозяин заорал, потрясая кулаком.
     Плотник ухватил его за плечо, развернул, указал  трясущимся  пальцем.
На большом корабле спешно поднимали оба паруса. Томас видел,  как  посерел
хозяин. Чтобы уйти от берега на полной скорости, им  надо  проскочить  под
самой кормой опасного противника,  а  что  это  противник,  уже  никто  не
сомневался. Там уже бегали, блестя оружием, натягивали ремни  катапульт  и
баллист.
     -- Быстрее, собачьи дети! -- заорал хозяин и исчез в маленькой каюте.
Томас не успел моргнуть, как появился снова,  уже  в  просторной  кольчуге
поверх  драной  рубашки,  с  узким  сарацинским  мечом,  кривым  и   остро
отточенным, и огромным щитом в другой руке. -- Если  не  проскользнем  без
схватки, они увидят, как умеют драться свободные англы!
     Томас покосился на его разбитое лицо, кровоподтеки и распухшие губы.
     -- И любят тоже.
     -- А что? Какая же это пьянка без доброй драки?
     Томасу показалось, что уже где-то  слышал  эти  слова.  Когда  хозяин
бросился к борту, Томас крикнул Яре:
     -- Ты стреляешь хорошо, но сейчас тебе лучше уйти вниз!
     -- Почему?
     -- Они готовятся метнуть в  нас  греческий  огонь.  Если  хоть  капля
упадет на тело, его прожжет насквозь.
     -- Детские сказки, -- ответила с презрением. --  Я  знаю,  что  такое
греческий огонь. Он стекает вниз, там как  раз  самое  опасное  место.  Но
разве что ты посылаешь меня туда нарочито...
     Крики заглушили его возмущенный ответ. Томас развернулся  и  бросился
наверх. Там звенело оружие. Когда он выскочил на  палубу,  борта  кораблей
промелькнули рядом  так  близко,  что  чудом  не  столкнулись.  На  палубу
полетели стрелы, веревки с абордажными крючками. Но, к счастью, на большом
корабле не были готовы к такому  маневру,  а  на  лохани  --  даже  очень.
Абордажные крючья были обрублены сразу, в ответ на редкие  стрелы  ударили
из десяти длинных луков,  и  когда  корабли  разошлись,  на  большом  было
полдюжины убитых и раненых, а на лохани у одного сорвало стрелой  перевязь
меча.
     --  Так  держать!  --  заревел  хозяин  страшно.  Оглянулся.  --  Эти
разряженные свиньи, если и погонятся, то им легче поймать дельфина в море!
     -- Здесь плавают дельфины? -- удивился Томас.
     Хозяин огрызнулся:
     -- Что, мы кроме этого пролива ничего не видели?
     Томас с  сомнением  оглядел  ветхое  суденышко.  Каким-то  чудом  оно
набрало скорость и неслось, как выпущенная рукой Яры стрела.
     -- Правда, плавали?
     -- Дерьмо плавает, -- огрызнулся хозяин, добавил  высокомерно,  --  а
моряки ходят! Можете, благородный сэр, сменить штаны -- опасность позади.


                                 Глава 2


     Томас швырнул щит и меч на палубу,  там  уже  валялось  в  беспорядке
оружие, сам бросился  поправлять  парус.  Моряки  работали  споро,  мокрые
мускулистые спины блестели от брызг  и  от  пота.  Волны  ходили  тяжелые,
мрачные, но корабль несся уверенно.  Томас,  не  будучи  моряком,  наконец
понял, что если одни корабли строят в расчете на перевоз через море  целое
войско крестоносцев или стадо скота, другие для свирепых битв  в  открытом
море, то этим торговцам с мечами в руках для выживания  нужны  скорость  и
увертливость. Похоже, они их получили.
     Яра спросила внизу убитым голосом:
     -- Значит, все напрасно?
     -- Почему?
     Он смотрел внимательно за ее лицом. Она покачала головой.
     -- Но если тебе не суждено принести чашу... то что  будет,  когда  ты
ступишь на берег? Сгоришь в огне?  А  чаша  исчезнет?  Или  мы  просто  не
доплывем, утонем раньше?
     Он несколько мгновений следил за ее лицом. Яра явно убита горем.  Или
прикидывается? Осторожно подбирая слова, сказал:
     -- Если пророчество велит принести чашу Иосифу Аримафейскому, то  ему
и нести... Я положил чашу в его мешок.
     Она смотрела неверяще, потом в глазах появился гневный блеск, а  щеки
покраснели.
     -- И мне не сказал?
     -- А что особенного? --  удивился  Томас.  --  Мы  шли  втроем,  груз
делили.
     Их глаза встретились. Томасу стоило усилий не отвести  глаза.  Злость
сменилась гневом, она вспыхнула, набрала в грудь  воздуха,  чтобы  сказать
что-то очень злое. Томас уже напрягся, готовый защищаться,  оправдываться,
но не отступать, однако  плечи  Яры  внезапно  поникли.  Ярость  в  глазах
погасла, а голос дрогнул от страдания:
     -- Понятно... ты мне все-таки не веришь.
     -- Ну, Яра, зачем же так грубо! Я ж молчу, не  напоминаю,  что  ты  в
какой-то тайной секте...
     -- Была!
     -- А где видно, что ты оттуда ушла?
     -- Я могу поклясться!
     Томас развел руками.
     -- Яра... Я человек, который никогда не нарушает клятвы.  Но  я  могу
поклясться в чем угодно перед  сарацином,  язычником  или  индуистом  и  с
чистой совестью ее нарушить. Или дать клятву  благородному  рыцарю,  потом
отказаться с легкостью...  ну,  пусть  с  не  такой  уж  легкостью,  затем
покаяться войсковому капеллану. Он отпустит  мне  грех,  разве  что  велит
поставить лишнюю свечку в часовне. Понимаешь?
     Она спросила подавленно:
     -- Но разве нет нерушимых клятв?
     -- Есть, -- ответил он с невеселой усмешкой, -- но такие клятвы  дает
себе сам человек. Их легче всего нарушать, но как раз  они  бывают  самыми
нерушимыми.
     Избегая ее взгляда, достал из мешка ломоть ржаного хлеба и завернутое
в пергамент сало. Есть еще не хотелось, просто  надо  было  чем-то  занять
себя, но когда нарезал ровные белые ломти и по тесной каюте поплыли густые
ароматы старого сала, выдержанного с солью и перцем, в желудке квакнуло, а
во рту появилась голодная слюна. На рыжеватых ломтях хлеба  белое  сало  с
розовыми прожилками мяса и красными крапинками  перца  выглядело  чересчур
соблазнительно. Как-то само собой получилось, что умял почти половину. Яра
беспокойно завозилась, затем, избегая смотреть на него, схватила ломоть  и
вонзила белые зубы. Аромат свежего хлеба и старого сала стал одуряющим.
     Когда остался последний кусок, их  руки  встретились.  Оба  отдернули
одновременно, уступая друг другу. Посмотрели  наконец  друг  на  друга.  В
глазах Томаса было смущение. Яра рассмеялась:
     -- Я даже не думала, что проголодалась, как волк!
     -- Не сердись, -- попросил он.
     -- Да ладно, -- сказала она. -- Ты прав. Я даже не  знаю,  почему  ты
все-таки принял мою помощь. Ведь  ты  ждешь,  что  я  могу  тебя  зарезать
сонного?
     Томас несколько долгих мгновений  смотрел  в  ее  колдовские  лиловые
глаза. Вдруг бесшабашно махнул рукой, Яра безошибочно узнала жест калики.
     -- Авось, рука не подымется на  такого  молодого  да  красивого...  А
зарежешь так зарежешь... Меня уже сто раз могли зарезать.
     Ее глаза внезапно сузились.
     -- Тоже женщины?
     -- Нет, сарацины. Но тоже такие же злые и коварные.
     Он говорил беспечно,  но  глаза  оставались  грустными.  Яра  сказала
сочувственно:
     -- Ты все еще... из-за пророчества?
     Он огрызнулся:
     -- Ты все-таки ведьма! Знаешь, куда пырнуть ножом. В свежую рану. Да,
я знаю, что сам сэр Бог разделил мир на знатных и  незнатных.  У  него  на
небе тоже возле  трона  стоят  Силы  и  Престолы,  ниже  на  ступеньку  --
херувимы, серафимы, еще ниже -- архангелы,  а  в  самом  низу  --  ангелы,
что-то вроде челяди на побегушках. Знаю и радуюсь,  что  родился  в  замке
благородным сэром, а не в хижине простолюдина среди навоза...  Но  либо  я
урод среди своих... или это калика на  меня  так  подействовал,  но  я  не
понимаю, с какой  стати  какой-то  знатный  дурак,  дрянь  и  ничтожество,
садится выше меня лишь потому, что его далекий предок хорошо сражался  при
Ардах,  заслужил  титул  от  короля...  пусть  даже  предок  был   великим
человеком,  признаю.  Но  его  праправнук,  который  лезет  впереди  меня,
ничтожество! Да, сэр Бог установил именно такой обычай.  Но  я  верю,  что
когда-то сэр Бог в своей великой мудрости решит награждать человека по его
личным заслугам, а не деяниям его далеких предков!
     Яра спросила тихо:
     -- Ты все оправдываешься, что не взял мальчика?
     Томас вспыхнул, хотел возразить, но внезапно сник, признался:
     -- А хоть и так. Я  жизнью  рисковал,  кровью  полил  всю  дорогу  от
Иерусалима до Британии!.. А мне говорят, ты, мол, простых кровей,  а  этот
-- благородных. Ему и нести. Я ж не спорю, ежели  это  был  бы  сам  Иосиф
Аримафейский, тот самый, который... А  кстати,  он  что-нибудь  достойного
свершил, или ему лишь повезло, что в его гробнице  захоронили  Христа?  Ну
ладно, это другой разговор. Я понимаю, как человек становится знатным,  но
в моей простой рыцарской голове не укладывается,  как  можно  унаследовать
знатность! Можно унаследовать землю, замок, деньги,  даже  рост  и  ширину
плечей, но знатность?
     -- Однако пророчество, -- напомнила Яра. -- Если бы  ты  решился  сам
везти чашу,  без  мальчика,  то  ты  выступил  бы  против  самого  Божьего
повеления!
     Томас ответил подавленно:
     -- Сэр калика был прав. Что-то в нас внутри не позволяет делать  одно
или не делать другое. Внутри меня рождается другое повеленье, я его считаю
тоже Божьим. И если  оно  противоречит  прежнему  повелению,  которое  мне
передают люди, будь они священники или епископы... пусть  даже  повелению,
сказанному призраком в ночи, то я выбираю то, что внутри меня. Этот  голос
не врет.
     Сверху топот ног слышался все громче. Ветер над головой выл, свистел.
Их бросало от стенки к стенке. Яра начала беспокоиться, кровь отхлынула от
щек, глаза стали тревожными.
     -- Небо затянуло черными тучами!
     Томас буркнул:
     -- Мы в Британии. Здесь другого неба почти не бывает.
     -- Но ветер уже поднял волны огромные, как горы!
     Томас ощутил беспокойство.
     -- Нам только бури еще недоставало.
     Небо с севера  заволокло  такими  черными  тучами,  что  хмурое  утро
превратилось в сумерки. Ветер посвежел, на тяжелых волнах появились  белые
гребешки пены.
     Когда ветер начал срывать эти гребешки, хозяин судна заорал:
     -- Убрать парус!
     Томас предположил:
     -- Здесь всегда ветер. Нам не добраться.
     -- Идите вниз, -- огрызнулся хозяин.
     Томас выпрямился с великим достоинством.
     -- Со мной даже короли разговаривали вежливо...
     Хозяин развел руками, в глазах была насмешка.
     -- Под нами двести футов холодной воды. Король так же  хорошо  тонет,
как и простолюдин. И даже как простая корова.
     Томас отрезал с достоинством:
     -- Рыцари тонут иначе, чем простые коровы!
     Он взял Яру за руку, увел с  мостика.  Ветер  усилился,  воздух  стал
холодны и колючим. В небе грохотало, потом пошли вспыхивать темно-багровые
сполохи, словно там работали небесные кузнецы.
     Корабль швыряло из стороны в сторону, потом  внезапно  поднимало  так
высоко, что волны исчезали. Томас видел справа только серое небо, а  слева
надвигающийся горный хребет черных туч.
     Ветер крепчал, люди суетились,  Томас  видел  в  лицах  страх.  Здесь
постоянно были тучи, ветер порой рвал паруса, но сейчас надвигалось что-то
небывалое, это замечал по бледным перекошенным лицам.
     Мимо Томаса пробежал плотник с мотком каната. Губы его шевелились, он
вскрикивал:
     -- Только бы не утонуть... Только бы доплыла эта посудина...
     Второй матрос выхватил канат, крикнул с удивленной злостью:
     -- Чего трясешься? Ведь корабль не твой!
     Корабль трещал, начал тонуть. Капитан заорал, торопя, а когда  решил,
что надежды на спасение нет, собрал матросов в круг.
     -- Ну, бездельники, прочтите хоть какую-то молитву!
     Никто не мог вспомнить ни слова.  Как  и  сэр  Томас.  Тогда  капитан
заорал:
     -- Бездельники! Ну-ка ритуальную пляску в честь богов!
     Опять никто не шелохнулся, прятались  друг  за  друга.  Хозяин  судна
плюнул, пустил шапку по кругу.
     --  Мы  должны  успеть  сделать  хоть  что-то  богоугодное!   Быстрее
собираете деньги на постройку храма!
     Кто-то успел бросить монету, но порывом бури шапку вырвало из рук,  а
несчастный вскрикнул, когда его  метнуло  через  всю  палубу,  едва  успел
ухватиться  за  переплетение  канатов.  Рядом  с  Томасом  трясся  матрос,
которого хозяин именовал священником, потому что у  него  на  шее  блестел
большой золотой крест.
     --  О  могучие  боги  моря!  Не  губите!  Если  нам  позволено  будет
спастись... я принесу вам в жертву стадо коров!
     Томас, удерживая одной рукой Яру, чтобы не сдуло за борт, поразился:
     -- Святой отец, ты сбрендил? Где у тебя на судне стадо коров? А  если
ты думаешь на моих коней, которых я оставил там на берегу...
     Матрос с крестом неумело перекрестился, прошипел сквозь зубы:
     -- Умолкни, сын мой! Только бы сейчас спастись, а там поглядим!
     Томас вытаращил глаза. Сглотнул, покачал головой.
     -- Говорили мне, не грызи с англом орехов... Ишь, сэра  Бога  норовит
надуть! Что ждет Британию, ежели тут такой народ...
     Ледяной ветер пронизывал до костей. Тяжелая волна ударила  в  борт  с
такой силой, что корабль затрещал. Гребень волны обрушился на палубу.  Яру
подхватило, как перышко, она едва успела вскрикнуть, как железная  рука  с
такой мощью ухватила ее поперек туловища, словно благородный рыцарь  ловил
свою улетающую душу.
     -- Благо... дарю...
     Грохот волн и рев бури заглушили  ее  слова.  Он  только  видел,  как
распухшие от холода губы шевельнулись, затем ее с силой прижало всем телом
к его груди. Томас напрягся, задержал дыхание. Тяжелая волна ударила,  как
лавина, едва не расплющила вместе с панцирем.
     Чувство полнейшей беспомощности охватило Томаса с такой силой, что  в
глазах  потемнело.  Волны,  как  живые,  озверевшие  горы,  ветер  швыряет
полуразбитый корабль, как  щепку.  Нет  противника,  с  которым  можно  бы
сразиться и красиво погибнуть. Мачты уже  сломаны,  паруса  унесло  бурей,
борта разбиты...

     Сквозь рев бури они услышали страшный треск. Их  швырнуло  на  доски,
Томас  едва  не  вылетел   вслед   за   волнами,   что   без   препятствий
перехлестывались через разбитый корабль. Руку едва не выдернуло из  плеча:
он намотал на нее канат, другой рукой прижимал к груди Яру.
     Ветер ревел, волны швыряли в лицо  злые  брызги,  но  Томас  внезапно
ощутил, что уже слышит свой сорванный голос. Буря явно ушла  дальше,  море
начало успокаиваться.
     В полной темноте он услышал свой сиплый голос:
     -- Похоже, нас выбросило на камни... Еще повезло!
     -- Если следующая волна не смоет... -- донесся едва слышный голос  от
его груди.
     -- Не дадимся, -- заверил он, но с чувством  полнейшей  беспомощности
понимал, что от него ничего не зависит. Тьма, хоть глаза выколи, не видно,
что рядом.
     В небе блеснул просвет, затем тучи снова сомкнулись,  но  просветлело
сразу в двух местах, наконец блеснули мелкие холодные звезды. Небо  начало
очищаться.
     -- Смотри! -- вскрикнула Яра.
     Край тучи озарился ярким светом, выглянула луна. У Томаса перехватило
дыхание. Они на обломке корабля висели высоко над  бушующим  морем.  Волны
перекатывались далеко внизу, а корабль висел, зажатый между двумя  темными
скалами. Вдали виднелась темная масса берега.
     -- Не шевелись, -- предупредил Томас, -- и даже не дыши!
     Яра была прижата к его груди щекой,  он  не  видел  ее  глаз,  только
ощутил едва заметное движение, словно она хотела кивнуть.

     Когда наступил слабый рассвет, Томас спустил на  веревке  Яру,  затем
слез сам. Вода здесь доходила до пояса. Волны прибоя били с силой, он  сам
дважды падал, но в доспехах сшибить труднее,  а  Яру  отнес  к  берегу  на
руках. Она попробовала высвободиться, он пригрозил:
     -- Брошу!.. Не понимаешь, что так я устойчивее?
     Он вышел, преодолевая волны, упал месте с нею  на  камни.  Задубевшее
тело не слушалось, он чувствовал, что душа расстается с телом.
     Яра потрясла его за плечи.
     -- Смотри!
     Ближе  чем  в  полумиле  горел  огонек  в  окнах  рыбацкого   домика.
Поддерживая друг друга, они потащились, едва передвигая ноги.
     Томас был в глубоких царапинах, что саднили от морской воды, половину
лица занимал кровоподтек. Из разбитой о  камни  губы  сочилась  кровь.  Но
голос его был полон злой силы:
     -- И все-таки... Все-таки мы добрались до Британии!
     Яра смотрела жалостью и сочувствием.
     -- Да, ты сделал больше,  чем  дано  человеку.  Ты  не  просто  сумел
вернуться целым... гм... живым из Святой Земли, но ты добыл Святой Грааль,
ты пронес его через весь огромный белый свет и вручил Иосифу, когда  через
пролив уже видны были скалы твоей родины!
     Томас прислушался к свисту ветра -- на лице появилась волчья  улыбка.
Вид у рыцаря был упрямый и злой.
     -- Я сделал больше, чем дано человеку. Я кое-что взял и  сам!  Калика
говорил, что звезды  указывают  дорогу  слабым,  а  сильные  сами  двигают
звездами. Пророчества -- для слабых, нищих и трусливых!
     Она смотрела непонимающе. Оскал на разбитом лице рыцаря стал шире:
     -- Дело в том, что чаша в моем мешке на поясе. Хочешь посмотреть?
     Она ахнула:
     -- А что... а что в мешке у Иосифа?
     -- Ну... я спер старую чашу на постоялом дворе. Ей грош цена, на  ней
видны зубы всякой  дряни,  что  пьянствует  там  дни  и  ночи,  но  я,  не
беспокойся, оставил за нее серебряную монету.
     Он остановился,  с  трудом  развязал  тугую  веревку.  Святой  Грааль
заблистал в его мощно  вскинутой  руке.  Яра  не  могла  оторвать  от  нее
зачарованных глаз. От чаши исходила неведомая  мощь,  более  сильная,  чем
магия, колдовство или волшба.
     -- Зачем... зачем ты это сделал?
     Его улыбка была жестокой.
     -- Не знаю. Показалось, что так лучше. Не люблю, когда мне указывают,
как жить, куда идти, что делать. Только и всего.

     Их отогрели, напоили горячим, высушили одежду. Но и накормленные, они
дрожали и лязгали зубами. Ужас пережитого, войдя в  самые  кости,  выходил
медленно, по капле. Лицо Яры было  совсем  бледным,  под  глазами  повисли
темные мешки, острые плечи зябко вздрагивали.
     Хозяин, низкорослый неопрятный человек, весь пропахший рыбой, смотрел
вытаращенными глазами, дети прятались, как испуганные зверьки. Только жена
хозяина  хлопотала  вовсю,  отхаживала  спасенных,   отпаивала   целебными
отварами из рыбьей печени, от которой Томаса и Яру едва не  вывернуло,  но
сил, правда, прибавилось сразу.
     Томас, жадно глотая горячий грог, втолковывал хозяину:
     -- Как называется этот край?.. Далеко ли до Лондона?
     -- Лондона?
     -- Да. Какая дорога ведет к Лондону?
     Хозяин медленно покачал головой.
     -- В мире нет никакого Лон... дона.
     Сердце Томаса превратилось в лед. И от этой льдинки  пошел  холод  по
всему телу, сковал руки и ноги. Замерзающими губами прошептал:
     -- Как... нет?
     -- Просто нет. Я знаю весь мир. Лондона в нем нет...
     Томас уронил голову на руки. Услышал напряженный голос Яры:
     -- Ты уверен... Нет, что ты называешь миром?  Как  можно  знать  весь
мир? Ты маг?
     И хриплый голос рыбака:
     -- Мир -- это мир. Вокруг него вода. В мире три поселка. В каждом  по
пять-восемь домов. Все мы живем рыбной ловлей.
     Наступила тишина. Томас медленно поднял голову. В глазах был ужас.
     -- Нас выбросило! выбросило на островок! Откуда нет выхода.
     Еще больший ужас был в глазах Яры. Она неотрывно смотрела на  мешочек
на поясе Томаса. Ей показалось, что там издевательски блеснуло.
     -- Значит, чаша так и не  попадет  в  Британию,  --  прошептал  Томас
раздавленно. -- С Богом драться -- зубы не соберешь...
     Яра судорожно перевела дыхание. Щеки были  еще  бледные,  как  старый
пергамент:
     -- Они ловят рыбу, -- указала она. -- Но, похоже, лодок не знают.
     Хозяин сказал:
     -- Я не знаю, о чем вы говорите... Но к  нам  иногда  выбрасывают  на
камни остатки больших плавающих домов. И трупы.
     -- Значит, какой-то выход в настоящий мир есть, --  прошептал  Томас,
он так и не мог заговорить в полный голос. -- Или... только вход сюда. Как
в царство мертвых, откуда нет возврата?
     Хозяин повторил тупо:
     -- Не знаю, о чем вы говорите. Но за миром живут только демоны.


                                 Глава 3


     Жена рыбака сказала, застенчиво улыбаясь:
     -- Рубашка ваша уже подсохла... Я  еще  заштопаю  дыру,  если  вы  не
против.
     Томас спросил безразлично:
     -- А велика ли дыра?
     -- Ну, воротник уцелел...
     После скудного ужина оба без сил повалились в углу на тряпки, что для
них постелили бедные рыбаки. Томас провалился в сон сразу,  а  Яра  лежала
рядом, чувствовала его жар, все еще несломленное упрямство.
     Она изо всех сил отводила глаза от изнуренного лица  рыцаря,  но  они
как заколдованные снова поворачивались к нему, куда бы она ни поворачивала
голову. Он держался из последних сил, это видно было по  запавшим  глазам,
желтой коже. Нос заострился, как у покойника, глаза запали, сухо блестели.
Губы были плотно сжаты даже во сне, словно рыцарь по-прежнему был  нацелен
на трудный, хоть и безнадежный бой.
     Утром он без слов поднялся, вышел из хижины. Берег  был  обрывист,  а
внизу волны разбивались об острые, как зубы,  камни.  Здесь  корабли  явно
приставать не могли. Томас двинулся по кромке, зубы сцепил,  будто  держал
их на горле злейшего врага. Глаза у него были  такие  отчаянные,  что  Яра
ощутила боль в сердце.
     По дороге они поднялись на холм, и  Томас  в  бессилии  опустился  на
землю. Отсюда остров был виден  весь.  Три  крохотные  деревушки  на  всем
острове. Одна на восточной стороне, две -- на  западной,  а  вокруг  этого
мира бедных рыбаков серое, как свинец, грозное море.
     -- Берег обрывист всюду, -- сказала Яра, -- корабли  сюда  просто  не
могут приставать... Но могли бы лодки. Если  бы  нашелся  смельчак,  чтобы
проскочить между торчащими из воды скалами.
     -- А с кой стати он сюда приплывет?
     -- Ну, мало ли сумасшедших на свете? Я знала даже такого, что ездил в
дальние страны отвоевывать гроб!
     Томас вытащил меч и воткнул  перед  собой  в  землю.  Взгляд  его  не
отрывался   от   блистающего   лезвия.   Глаза   странно    блестели    на
смертельно-бледном исхудавшем лице.
     -- Что ты задумал? -- спросила Яра напряженно.
     -- Я не хочу умереть, как рыба, выброшенная на берег. Я человек.
     -- Никто не хочет...
     Она  умолкла,  взгляд  ее  был  прикован  к  двум  темным  точкам  на
грязно-сером небе. Они двигались, росли. Томас, не замечая их,  проговорил
изменившимся голосом:
     -- Только зверь стремится сохранить жизнь любой целой. Но у  человека
есть еще гордость, честь, достоинство. А если он еще и рыцарь...
     -- То у него эту жизнь попытаются отнять, -- закончила Яра угрюмо.  В
ее руках появился лук. Она торопливо накинула петлю тетивы на угол, уперла
в землю и, согнув  с  усилием,  набросила  петлю  на  другой  конец.  Туго
натянутая тетива зазвенела.
     Томас оглянулся, едва успел пригнуться, схватил, падая, меч. Над  ним
пронесся огромный крылатый зверь. На людей пахнуло  запахом  гнилой  рыбы,
водорослей. Звонко щелкнула тетива: Яра обернулась и  быстро  послала  еще
две стрелы вдогонку крылатым чудовищам.
     Они развернулись в воздухе и снова ринулись на людей. Томас встал  во
весь рост и вскинул меч. Глаза его сверкали  счастьем.  Он  погибнет,  как
отважный рыцарь!
     Стрелы Яры, ударившись об оперение,  со  звоном  отскакивали.  Томасу
показалось, что он видел искры, когда булатный наконечник с  силой  бил  в
серебристые перья.
     -- Нагнись! -- заорал он.
     -- От креветки слышу, -- ответила она зло.
     Они встали плечом к плечу. Она пускала  стрелы,  Томас  подался  всем
телом вперед и замахнулся мечом. Чудовищные  птицы  растопырили  когти,  а
лапы были, как жерди,  когти  были  с  наконечники  копий,  а  клювы,  как
короткие мечи древних римлян.
     В последний миг Томас дал подножку Яре -- та и не  думала  прятаться,
-- упал на колени, одновременно ударив мечом по  пронесшейся  над  головой
тяжелой туше.
     Меч со звоном выбило из рук. Ему показалось,  что  он  со  всей  дури
рубанул по скале. Вверху раздался раздраженный удаляющийся крик. Торопливо
перекатившись в сторону, он  подхватил  меч,  ахнул.  Лезвие  выщербилось,
словно он в самом деле ударил по камню.
     Яра вскочила, но не разъяренная, а встревоженная.
     -- Цел?
     -- Ненадолго, -- успокоил ее Томас, -- Эти вороны всю стаю созвали...
     В западной  части  небо  пестрело  темными,  быстро  увеличивающимися
точками. Чудовищные звери, покрытые железными перьями,  быстро  снижались,
Томас уже различал горящие багровым огнем круглые глаза.
     Первые две птицы сделали короткий круг и  снова  ринулись  на  людей.
Томас встретил доблестно, с мечом,  Яра  выпустила  оставшиеся  стрелы.  В
последний миг оба бросились на землю, но и  птицы  как  будто  ожидали  их
маневр: одна ухватила Томаса когтями за плечо и шлем,  подняла  в  воздух,
вторая бросилась на женщину.
     Яра  в  страхе  ткнула  луком  в  раскрытую  пасть.  Тетива  лопнула,
напоровшись на острый, как бритва, зуб, хлестнула птицу по языку  и  небу.
Птица страшно вскрикнула. Яра, едва живая от страха, не  успела  проводить
взглядом чудовище, как в десятке шагов грохнуло металлом -- в когтях птицы
остался шлем рыцаря и стальной наплечник.
     Томас с трудом поднялся, золотоволосый, с царапиной на бледном  лице,
безоружный: меч остался далеко. Яра подбежала встревоженная.
     -- Ты ранен?
     Сердце его сжалось от боли и тревоги  за  нее.  Платье  на  ее  плече
пропиталось кровью, в ее глазах была боль, но она спрашивала, не ранен  ли
он, сэр доблестный рыцарь!
     Воздух был  пропитан  запахом  рыбы.  Томас  стоял,  выпрямив  спину,
смотрел гордо и бесстрашно. Яра встала рядом.
     Но птицы почему-то не нападали. С  суматошными  криками,  от  которых
лопались уши, носились над головами, орали, на землю падали  металлические
перья, шерсть, экскременты. Томас вскинул голову, хотя в  шею  стрельнуло,
словно отсидел вместе с ушами.
     С востока быстро приближалась... нет, не точка, а стремительно  падал
по крутой дуге огромный Змей! Крылья его были, как у  исполинской  летучей
мыши, все тело  покрыто  толстыми  плитами,  Томас  знал  их  несокрушимую
крепость.
     Змей был похож на дикого кабана, только размером со скалу с крыльями.
Пасть его была, как пещера, в которой полыхает  пламя.  Томас  успел  даже
разглядеть блестящие искорки на зубах, как вдруг Яра  вскрикнула,  указала
на спину летящего чудовища.
     Там сидел, прячась за гребнем от встречного ветра, человек в звериной
шкуре. Ветер трепал ярко-рыжие волосы.
     Змей с наслаждением врезался в стаю гадких  птиц,  послышался  глухой
удар. В разные стороны полетели перья, брызги. Змей дохнул огнем, еще пара
птиц закричала в муке и пошла горящими факелами к земле.

     Змей тяжело рухнул на остров. Под  ногами  Томаса  и  Яры  качнулось,
будто на землю обрушилась  луна.  Змей  пробежал,  тормозя  растопыренными
крыльями, вспахивая каменистую почву лапами.  Человек  спрыгнул,  пошел  с
широкой улыбкой навстречу рыцарю и Яре, раскрывая объятия.
     Яра бросилась  со  счастливым  криком  навстречу.  Калика  обнял  ее,
погладил по голове. Его зеленые глаза стали еще  ярче,  а  худощавое  лицо
заострилось, скулы выпирали сильнее. Он встретился взглядом с  Томасом  --
тот шел навстречу солидно, сдерживая ликующую щенячью радость, но губы все
равно неудержимо раздвигались в улыбке.
     -- Как там, в аду?
     -- Сухо, -- ответил калика.
     -- Чтоб ты да не нашел, где промочить горло? -- удивился Томас.
     Они обнялись, не выпуская Яру, что  счастливо  цеплялась  за  калику,
словно тот мог исчезнуть снова.
     Вблизи раздавался  страшный  хруст,  треск,  чавканье.  Змей,  тяжело
скакал,  волоча  хвост,  по  острову,  ловил  и  давил  передними   лапами
трепыхающихся птиц, хватал страшной пастью.  Растерзанные  птахи  исчезали
вместе с перьями.
     Томас вскинул брови.
     -- Как он ест такую гадость?
     -- Организм требует, -- заметил калика равнодушно.  --  Для  летания,
наверно... Как собака иной раз траву жрет. Ну, как у вас тут?
     Томас отстранился, держал калику за плечи, глядя в  глаза.  В  глазах
волхва старой веры было понимание. А спросил просто так. Он сам лучше  них
знал, как и что у них. Сумел же как-то отыскать на богом забытом  островке
среди северного моря!
     -- Как удалось? -- спросил он негромко.
     -- Удалось? -- удивился калика. -- Неужто я уже стал похож на слабого
да ленивого?
     Томас  прикусил  язык.  Вспомнил,  что  когда  калика   желает   кого
оскорбить, то желает удачи. А сильным да умелым удача лишь  оскорбительна.
Они умеют добиваться успеха.
     Он внезапно вспомнил:
     -- Тебе один поклон велел передать.
     -- Кто? -- заинтересовался калика.
     -- Темный такой демон... Ночь была, не рассмотрел. Но мужик,  видать,
был когда-то крепкий. Когда я упомянул о тебе, сразу заинтересовался.  Что
значит быть с демонами в дружбе! А то и в родстве. Хоть потом тебе  гореть
в вечном огне, но пока что живешь в свое удовольствие.
     -- Как звали?
     -- Гм... Кажется, он сказал, что его имя Гот...
     Калика кивнул.
     -- Прав, это родня. А тебе этот демон... так ты его  назвал?..  вовсе
прапрадедушка.
     Томас вытаращил глаза.
     -- Этот демон... мой пращур?
     -- Тогда Христа еще не было, -- напомнил Олег. --  Значит,  все  были
демонами и язычниками. Начиная с Адама и  Евы.  Этот  демон,  как  ты  его
называешь, доблестный Гот, водил победоносные войска по нынешней Европе  и
вторгался в Азию. Великий герой был!
     Томас чувствовал себя польщенным. А Яра сказала ядовито:
     -- С собственным прадедом не поздоровался!
     Томас пробурчал посрамленно:
     -- Я ж не сарацин!.. Это им вера велит знать всех предков  не  меньше
чем до шестого колена.
     -- Сарацины чтят отцов, -- сказал калика  негромко,  --  иудеев  вера
принуждает к поголовной грамоте... а чему  конкретно  хорошему  учит  вера
Христа?

     Яра впервые видела близко такого огромного Змея. Ее пальцы дрожали  в
ладони Томаса, когда он помогал  взобраться  на  спину  чудовища.  Сапожки
скользили по гладким пластинам, Томас подхватывал, тащил, дважды его  рука
касалась ее груди, и Томас сам от неловкости дергался  так,  что  едва  не
ронял девушку Змею под ноги.
     Змей лежал сытый, осоловелый. Под ним было мокро, остатки  изжеванных
перьев. Птиц сожрал с потрохами, костями, когтями и клювами. Молодой  еще,
решил Томас. У его отца охотничьи собаки в щенячьем возрасте что только не
жевали!
     Калика проследил, чтобы Томас и Яра ухватились покрепче,  Томас  даже
привязал Яру к иглам гребня.  Оба  выжидательно  смотрели  на  калику.  Он
сказал: "Поехали!" и махнул рукой. Змей подвигал  спиной,  показывая,  что
услышал, все понял, вот уже  собирается,  вот  уже  разбегается,  вот  уже
летит, парит, несется под облаками во всю мочь...
     Яра услышала храп, сказала с наигранной бодростью:
     -- У моего отца был такой же хитрый мерин...
     --  Загнал  зверя,  --  сказал  Томас  сочувствующе.  --  Сэр  калика
безжалостен даже к зверью, а что говорить о людях? Ты  бы  знала,  как  он
меня достал своим "Надо идти!"
     Олег  потолкал  посохом  в  рогатую  голову.  Змей  сладко  жмурился,
поворачивал щеки, двигал ушами, подставляя новые места для чесания. Томас,
стремясь показать себя перед испуганной женщиной, перелез к калике,  огрел
Змея мечом, не вынимая из ножен, меж ушей, как большого кролика.
     Змей замурлыкал от удовольствия -- это было  похоже  на  рев  медного
быка. Яра затрепетала, как лист на ветру, прижала ладоши к  ушам.  Она  не
отняла их до тех пор, пока Змей не поднялся, встряхнулся, как собака после
купания. Ее швырнуло в сторону, ремень затрещал. Громко кричали и ругались
Томас и калика.
     Наконец Змей побежал широкими прыжками, все ускоряя  и  ускоряя  бег.
Яра дрожала, вцепившись в гребень. Земля мелькала  уже  быстрее,  чем  под
брюхом скачущего коня.
     Впереди в полусотне шагов показался быстро приближающийся край земли.
Она услышала, как вскрикнул Томас:
     -- Сэр калика!.. А сколько этой ящерице нужно для разгона?
     -- Шагов сотню...
     -- Моему коню достаточно десяти!
     -- Куда куцему до зайца.
     Яра вцепилась в иглу гребня до хруста в суставах. Змей несся тяжелыми
прыжками, край стремительно метнулся навстречу. Змей прыгнул в пустоту  --
у Яры остановилось сердце и отхлынула кровь от лица.
     Змей падал, но в  падении  с  ленцой  растопырил  кожаные  крылья  на
жестком каркасе костей и толстых жил, Яру  прижало  к  спине.  Змей  гулко
ударил крыльями по тугому, как сметана, воздуху, вздохнул так,  что  людей
подбросило, и пошел молотить крыльями часто и сильно.
     Яра старалась не отводить взор от спины калики, который  сидел  прямо
перед нею. Томас сидел сзади, одной рукой в железной перчатке  придерживал
ее за пояс. По бокам была пустота, а  когда  Яра  скосила  глаз  вниз,  то
побелела и поклялась больше никогда не глядеть в такую пустоту.
     Серое море, покрытое  мелкими  волнами,  находилось  далеко  внизу  и
ускользало назад, как раньше ускользала земля под брюхом скачущей  лошади.
Остров остался далеко позади, маленький и неприметный, а домики  выглядели
собачьими будками, потом уменьшились и пропали вовсе.
     Калика похлопал Змея  по  шее.  Тот  накренился,  круто  пошел  вниз.
Желудок Яры прыгнул вверх, а сердце оборвалось. Томас понял или ощутил  ее
состояние,  что-то  прокричал  в  ухо,  преодолевая  свист  ветра,  указал
железным пальцем.
     Змей снижался к  большому  острову,  а  может,  это  была  уже  земля
Британии, главного острова Оловянных островов. Там показались игрушечные с
такой высоты дома, городские стены, дороги, а когда Змей снизился еще, Яра
рассмотрела даже блестящий купол церкви.
     -- Что-нибудь важное? -- прокричал Томас.
     -- Пустяк, -- ответил калика. -- Надо захватить кое-что.
     Змей пронесся над полем, и Яра увидела крохотные  фигурки  людей,  те
задрали головы и указывали на них пальцами.
     Их тряхнуло, когда Змей обрушился на землю и побежал, выставляя перед
собой все четыре лапы, вспахивая воздух и землю. Яра  оглянулась,  услышав
треск, плечи ее передернулись уже не только от  пронизывающего  ветра.  За
Змеем тянулись борозды  вспаханной  лапами  земли,  где  сверкали  острыми
краями свежевзломанные валуны крепчайшего гранита!
     -- Слезайте, разомните ноги, -- предложил калика.
     Он спрыгнул, едва удержался на ногах, а Томас слез осторожнее: он  не
дикий скиф, а благородный рыцарь, ему недостойно  прыгать,  как  волосатая
обезьяна, да еще при какой-никакой, но все же даме... А если честно, то  в
таком доспехе не распрыгаешься, как зеленый кузнечик.
     Он снял Яру со  спины  зверя,  взяв  ее  под  мышки,  снова  нечаянно
коснувшись ладонями груди, но сердца их колотились  так  сильно,  что  они
просто не заметили, ну совсем не заметили и не обратили никакого внимания.
Хотя его пальцы дрогнули, а ее щеки заалели.
     Змей остался лежать, разбросав крылья и вытянув шею. Морду положил на
передние лапы. Яра боязливо отвела взгляд. Клыкастая пасть, где зубы,  как
ножи, да еще тут же под мордой страшные желтые когти каждый  с  наконечник
копья!
     Калика пошел, чуть прихрамывая, со Змея сигать -- не с печи,  хоть  и
без панциря. Впереди приближались массивные каменные плиты. Их можно  было
бы принять издали за надгробие, если бы плиты под тяжестью веков не вросли
так глубоко в каменистую землю.
     Томас и Яра смотрели,  как  волхв  ходит  вокруг  плит,  наклоняется,
трогает пальцами, губы шевелятся.
     -- Пойдем к нему, -- предложила Яра, -- а  то  этот  что-то  на  меня
смотрит...
     Томас покосился на Змея. Тот повернул к ним морду,  в  огромных,  как
тарелки, глазах медленно проступал голодный интерес.
     -- На тебя все смотрят, -- сказал Томас. -- Даже деревья и камни.
     Он сам не  знал,  почему  так  сказал.  Просто  само  сказалось.  Яра
посмотрела странно, затем опустила голову и быстро пошла к  калике.  Томас
поспешно шагнул следом. Самому не нравилось чувствовать на  спине  упорный
взгляд дракона, пусть даже это Змей, а не дракон..
     Калика  опустился  на  колени.  Взгляд  его  скользил  по  изъеденной
временем плите. Томас вытянул шею, смотрел через его плечо.
     -- Там кто-то погребен?
     -- Угадал.
     -- Человек?
     -- Теперь уже... нет.
     Томас всмотрелся в едва заметные  насечки  на  камне.  Дожди,  грозы,
ветры и вьюги почти отполировали плиту, через сотню-другую лет будет вовсе
как зеркало. А кто-то был уверен, что надпись останется навечно!
     -- Тоже неграмотный, -- заметил он с удовлетворением.
     -- Почему так?
     -- Думаешь, я не видел, какие бывают буквы!
     --  Гм...  латинские?..  А  сарацинские  видывал?  А  урюпинские?   А
неврские?... Ладно, помоги поднять этот камешек.
     Он вогнал пальцы в землю, нащупал что-то,  жилы  на  шее  напряглись.
Томас поспешно сунул пальцы в разрыхляющуюся землю, нащупал холодный  край
плиты.
     Вдвоем они потащили вверх. Яра пыталась ухватиться тоже, но калика  и
Томас -- один мотнул головой, другой  попытался  отпихнуть  ее  ногой,  --
отогнали: то ли, мол, рожать не будешь, то ли без сопливых скользко.
     Земля  трещала  и  осыпалась  крупными  обледенелыми  комьями.  Снизу
пахнуло могильным холодом. Донесся глухой вздох, и Томас едва  не  выронил
плиту.  Почудилось,  что  освобождают   древнего   демона,   накрытого   и
запечатанного тяжелой плитой по Божьему промыслу.
     -- Тяни, -- прохрипел калика. -- До чего же, зараза, крепко держит...
     Томас воспрянул духом.  Если  демон  держит  плиту  оттуда,  то  надо
тянуть, пусть хоть жилы рвутся, они совершают богоугодное  дело,  открывая
его темную нору божественному свету!
     Пыхтя и сопя, они отодвинули плиту и уронили ее  на  край  ямы.  Там,
выдолбленное в цельной скале из красного гранита,  похожего  на  застывшую
кровь, было широкое ложе. Но скелет  богатыря,  который  лежал  на  нем  в
старинном панцире, был шире и длиннее. Ноги свешивались,  длинные  руки  в
богатырских рукавицах, упав с ложа, опустились  на  пол.  Грудь  его  была
широка, как щит пешего воина, а справа от ложа, прямо  на  каменном  полу,
стояли золотые  кубки  и  кувшины,  пахло  дорогим  маслом.  Слева  стоял,
прислоненный к стене, такой огромный щит, что Томас ахнул. Человеку  такой
не поднять, но этот древний воин  явно  поднимал  его  одной  рукой.  Кожа
истлела, дерево рассыпалось в прах,  но  уцелел  бронзовый  обод  и  узкие
полоски из тусклого серого металла.
     Томас с изумлением посматривал на калику. Лицо волхва кривилось, губы
вздрагивали. Глаза слегка увлажнились. Он вздохнул тяжело, словно  вез  на
гору телегу с дровами.
     -- Снова свиделись, дружище... Ты был прав, я пришел к тебе.
     Медленно присел, взял обеими руками за  края  могилы.  Повис,  двигая
ногами в воздухе, наконец прыгнул. Кувшин хрустнул и рассыпался на  мелкие
черепки. Калика поднялся рядом с мертвым героем.
     -- Прости, но я чуть потревожу твой покой.
     Томас не выдержал, вскрикнул:
     -- Сэр калика! Может, не надо? Не знаю, что  можно  взять  здесь,  но
грабить могилы -- последнее дело!
     Яра поддержала:
     -- Олег, мы и без денег и оружия стоим больше, чем многие  с  мешками
золота.
     -- Надо...
     -- Золото? -- спросил Томас с неудовольствием.
     -- И золото не помешает, -- ответил калика отстраненно, -- но  золото
я отыскал бы и поближе.
     Он  осторожно  приподнял  голову  богатыря.   Тот   смотрел   пустыми
глазницами, но Томасу почудились багровые огоньки в темных впадинах.  Даже
в мертвом в нем, казалось,  осталось  больше  жизни,  чем  в  иных  живых,
которых он встречал как в Британии, так и по свету.
     Рука калики скользнула под спину усопшего, пошарила. Томас следил  за
лицом  волхва,   видел,   как   на   нем   появилось   чувство   глубокого
удовлетворения.
     Очень  медленно  рука  калики  начала  появляться   из-под   мертвого
исполина. Пальцы были  стиснуты  на  крестообразной  рукояти  меча.  Томас
затаил дыхание, потому что лезвие меча все  длилось  и  длилось,  а  когда
наконец показался узкий конец, Томас мог поклясться,  что  не  видел  меча
длиннее.
     Калика встал во весь рост. Меч в его руке внезапно вспыхнул  голубыми
искрами. Ржавая короста осыпалась, он заблистал радостно и  победно.  Лицо
калики осветилось, в нем  чувствовалась  сила,  превышающая  человеческую,
только в глазах не было ликования.
     Когда он вытряхнул золотые монеты из чаши в  карман,  Томас  протянул
ему руку. Калика ухватился, вылез, не выпуская  меч,  а  Томас  зашипел  и
подул на пальцы. То  ли  калика  сдавил,  не  рассчитав  силы,  то  ли  от
странного меча через калику хлестнула странная мощь...
     -- Как зовут этот меч? -- спросил он.
     -- Громобог.
     -- Странное имя.
     -- Хозяин этого меча однажды сразил... даже бога.
     Томас ощутил священный трепет. Любовь  к  оружию  в  крови  настоящих
мужчин, любовь к  хорошему  оружию  может  превозмочь  любовь  к  женщине,
власти, королевству, но что  может  сравниться,  когда  видишь  абсолютное
оружие?
     -- Кто им владел?
     -- Твой предок, -- ответил Олег просто. -- А теперь ты.
     Он протянул ему меч. Томас отшатнулся, смотрел  потрясенно.  Услышал,
как вздохнула Яра. Очень медленно опустился на одно колено, бережно принял
обеими руками меч своих предков, коснулся губами лезвия.
     -- Клянусь... -- сказал он дрогнувшим  голосом.  --  Клянусь...  Всем
сердцем и бессмертной душой клянусь...
     Он не мог продолжить, голос задрожал так, что боялся  сказать  слово,
но, похоже, его поняли. Как калика, так и Яра.
     -- Когда-нибудь я расскажу тебе, -- пообещал Олег.  --  У  него  была
страшная  и  красивая  жизнь,  полная  подвигов  и   печали...   любви   и
предательства... всего хватало, всего было с избытком!
     -- Как звали этого древнего героя?
     -- Англ, сын Гота.



                                 Глава 4


     Потрясенный, Томас молчал, будто на голову падали не  осенние  листья
со столетних дубов, а сами дубы. В ушах гудело, будто  деревья  падали  на
голову без шлема. Неужели он коснулся святыни святынь -- меча легендарного
прародителя всего племени, когда-то  крохотного,  а  теперь  уже  могучего
народа англов?
     Пальцы робко коснулись рукояти старинного меча. Голос был слабенький,
таким Томас никогда раньше не разговаривал.
     -- Этим мечом... все еще можно сражаться?
     -- Это не простой меч. Когда Англа положили в эту простую гробницу...
я когда-нибудь расскажу, почему мы похоронили его так просто... то, как ты
знаешь, герои не уходят из жизни, не сказав последних слов мудрости,  и...
Ладно, об этом тоже потом. Но даже в могиле герои остаются  героями.  Даже
свершают великие деяния.
     Томас слушал так, как не слушал никогда  даже  священное  писание.  В
этот момент с него можно было снять доспехи, отобрать чашу и даже  раздеть
догола на пронизывающем британском ветру.
     Калика сказал с уважительным удивлением:
     -- Я не знаю, как это ему удалось, у героя  свои  пути,  но...  часть
души Англа перешла в его любимый меч.
     Томас ахнул, с  бережной  опаской  коснулся  рукояти  меча.  Та  была
теплой, несмотря на встречный холодный ветер.
     -- Я его понимаю... Но что это значит теперь?
     -- Это честный меч. И от других требует того же.
     Томас смотрел непонимающе. Яра спросила тихо:
     -- Требует?
     -- С простым мечом бьется как меч простого воина. Когда  сталкивается
с зачарованным оружием, он... перестает быть таким простым!
     Когда  опустили  могильную  плиту  на   место,   Томас   благочестиво
перекрестился, не очень-то веря калике, что прародитель англов жил в такое
время, что Христа -- страшно подумать! -- еще не было  на  свете.  Но  все
равно, пусть почиет в мире и благодати. Даже если язычник.
     Томас мгновение постоял с опущенной головой, стараясь вспомнить слова
молитвы. Войсковой капеллан говорил, что латинских фраз одна иль две в его
пустой застряли голове, но то, что Томасу приходило на ум, мало напоминало
молитвы.
     К счастью, он услышал стук копыт.  Нет,  даже  звон  подков  тяжелого
рыцарского коня. Это было знакомо, и Томас, сразу повеселев, бросил ладонь
на массивную рукоять меча своего предка.
     -- Семеро!
     Калика прислушался.
     -- Скорее, четыре.
     -- Четверо из Семерых? -- спросил Томас, загораясь.
     -- Четыре копыта... Один конь.
     Томас прислушался, недоверчиво покачал головой.
     -- Слишком тяжело идет.
     Из-за холма на их каменистую дорогу выехал рыцарь на серой измученной
лошади. Сзади на крупе сидела молодая женщина.  Конь  выглядел  не  просто
усталым, он едва передвигал ноги.  Рыцарь,  завидев  на  дороге  Томаса  в
полном вооружении и Яру с луком в  руках,  опустил  забрало  и  взялся  за
копье.
     Томас поднял руку.
     -- Мы с миром!.. Не будет же драться доблестный рыцарь, когда у  него
за спиной дама?
     Рыцарь смотрел через плечо Томаса. Глаза его, было хорошо видно через
щель забрала, расширились, а из тесного шлема  вырвался  сдавленный  крик.
Женщина ахнула и закрыла глаза. Ее бледное лицо стало совсем белым. У  нее
были золотые волосы и лиловые глаза,  при  взгляде  на  которые  у  Томаса
подпрыгнуло сердце. Он узнал эти глаза, способные растопить самое  твердое
сердце. Оглянулся, но Яра с ее лиловыми глазищами была здесь, за спиной.
     -- Сэр рыцарь, -- сказал он твердо. -- Я полагаю, что вы похитили эту
даму. Если вы не дадите достойный ответ, почему она с  вами,  мы  скрестим
копья, а затем и мечи.
     Конь вздохнул, уронил голову почти до  земли.  Рыцарь  перекрестился,
что-то прошептал. Томас уловил несколько  слов  на  латыни.  Это  были  те
слова, которые он старался вспомнить только что. Томас остро пожалел,  что
не обучен грамоте. Попросил бы переписать.
     У рыцаря были голубые глаза, выглядел он сильным  и  крупным,  но  не
крупнее Томаса. Щит его был раздроблен в двух местах, конь прихрамывал.
     -- Мне не приходилось сражаться с демонами, -- проговорил он  слабым,
но исполненным решимости голосом, -- но я не отступлю.
     -- Где он видит демонов? -- удивился Томас.
     Он проследил за взглядом рыцаря. Там среди  камней  Змей  катался  на
спине, когтистые лапы что-то хватали в воздухе. То ли игрался, то ли давил
о камни змеиных блох.
     -- Это Пегас, -- объяснил Томас высокомерно.
     Рыцарь смотрел пристально и недружелюбно.
     -- Пегас был конем. Крылатым конем!
     --  Это  тоже  крылатый  конь,  --  сказал  Томас   с   еще   большим
высокомерием. -- Только зеленый... и ящерица. Большая.
     Рыцарь вытащил меч, раздробленным щитом прикрыл левую сторону  груди.
Голос уже перестал дрожать, обрел надменность:
     -- Неважно. Даже конь был языческим. Значит, противный нашему миру.
     Томас обнажил меч. Длинное, как оглобля, лезвие сверкало, на  нем  не
было ни пятнышка. Женщина за спиной рыцаря умоляюще воскликнула:
     -- Не надо драться! Я с ним по своей воле.
     Томас смотрел подозрительно.
     -- Это верно? Ты говоришь не потому ли, что страшишься за свою жизнь?
     Женщина воскликнула со странным смехом:
     -- Благородный сэр, в твоем  присутствии  любая  женщина  почувствует
себя в безопасности. Этот  рыцарь,  его  зовут  Тристан,  убил  дракона...
Маленького такого, с когтями, зубами и крыльями...  и  спас  целый  город.
Пегасик ел скот за  воротами,  путешественников,  бродяг  и  странствующих
рыцарей. Но сейчас он едва держится на ногах...  Драться  с  ним  было  бы
неблагородно. Я говорю о благородном рыцаре, конечно.  Дракон  убит.  Меня
зовут Изольда, я дочь здешнего правителя.
     Яра внезапно выдвинулась вперед. Лицо ее было таким же белым,  как  у
Изольды. Рыцарь лишь устало повел головой,  а  Яра  уже  оказалась  рядом.
Мгновение они смотрели с Изольдой глаза в глаза,  затем  обнялись.  Томасу
показалось,  что  обе  расплакались,  и  он  дергался,  разрываясь   между
сочувствием и подозрением. Она предала их однажды у Ночной  Вороны,  может
сотворить что-то и сейчас...
     Томас увидел заговорщические взгляды, которые обе женщины  бросали  в
его сторону. Они  показались  Томасу  похожими,  как  ни  дико  сравнивать
благородную Изольду  в  одежде,  соответствующей  ее  положению,  с  дикой
амазонкой в мужском одеянии, с луком и стрелами за плечами, с  потемневшим
от солнца лицом, злую и грубую.
     Томас пробормотал про себя:
     -- Мне показалось, они знали друг  друга  раньше.  Или  я  становлюсь
подозрительным, как калика?
     Нашептавшись, женщины наконец  разжали  объятия.  Рыцарь  с  Изольдой
проехали мимо. Томас не двигался с места, а Тристан,  судя  по  его  виду,
больше заботился о том, чтобы не выпасть из  седла.  Калика  вдруг  словно
очнулся от тяжелого транса.
     -- Эй, ребята!.. Не пейте из сосуда, что подаст служанка.
     Рыцарь не обернулся, он прилагал огромные усилия, чтобы не  крениться
к конской шее. Из погнутых доспехов сочилась кровь, стекала по бокам коня.
Изольда повернула голову.
     -- Почему?
     -- Не знаю... Просто чувствую.
     Рыцарь с женщиной удалялись, пока не скрылись за скалой. Похоже,  они
были так измучены, что не слышали или не поняли.
     Томас смотрел вслед, нахмурившись.
     -- Что-то меня тревожит... Яра, кто они?
     Яра смолчала. Томас повернулся к калике. Тот пожал плечами.
     -- Ты же видел, смелый и... самый  несчастный  на  свете...  Пошли  к
пегасику.
     Томас возмутился:
     -- Ничего себе, несчастный! Половина  рыцарей  Британии  сразится  за
руку такой красавицы!
     Яра презрительно фыркнула, круто повернулась, так  что  ее  солнечные
волосы как ветром занесло за  спину,  пошла  первой  к  Змею.  Тот  лежал,
положив морду на лапы, следил за норой, где мелькало белое рыльце барсука.
Похоже, Змей охотился.
     Томас раздраженно дернул щекой. Что он не так сказал? Яра шла впереди
со злым и надменным лицом.
     -- Красавицы! -- повторил он ей в спину с  нажимом.  --  С  закрытыми
глазами видно, что ее неописуемая красота освещает мир, согревает  душу...
э-э... поэты готовы...
     Змей попытался сделать вид, что  спит  и  ничего  не  слышит.  Калика
проверил, надежно ли Томас и Яра закреплены между гребнем, потыкал  жезлом
между ушей. Змей блаженно жмурился, двигал ушами, показывал, где  почесать
еще, а лишь убедившись, что все уловки давно разгаданы,  тяжело  вздохнул,
даже земля качнулась, поднялся и побежал сперва грунью, затем иноходью,  и
лишь перейдя на могучий галоп, начал выпрастывать крылья.
     Когда он прыгнул в воздух, и у  Яры  замерло  сердце,  Томас  спросил
буднично:
     -- Так кто же этот рыцарь? И почему он,  несмотря  на  победу  над...
гм... драконом, все же сумрачен, как вечер над Темзой?
     Ветер уже взревывал в ушах, калика не слышал или был целиком в  своих
думах. Томас прокричал громче, калика нехотя ответил через плечо:
     -- Увы. История печальная и сумрачная, как сто  вечеров  на  Темзе  в
ненастную погоду... В соседнем  королевстве,  во-о-о-он  на  том  острове,
смотри налево, жил был доблестный король Марк.  Он  был  бездетен,  потому
бароны настаивали на его женитьбе, чтобы оставил  наследника.  Мол,  иначе
будет обязательная война  за  престол.  Королю  Марку  очень  не  хотелось
жениться, он искал предлог для отказа. А тут то  ли  ветер,  то  ли  ворон
занес золотой волос королю Марку, и он сказал, что возьмет в  жены  только
эту красавицу... Рыцарь Тристан, из любви  к  своему  благородному  королю
сумел выполнить и этот трудный квест. Красавица  Изольда  не  подозревает,
что Тристан завоевал ее не для себя...
     Томас молчал, Яра скосила глаз, лицо рыцаря было скорбно-потрясенное.
Похоже, он не был последним пнем в самом глухом лесу. Если не сам  ощутить
столь незнаемое чувство, как любовь, то хотя бы сочувствовать мог.
     Яра пересилила страх перед бездной, рискнула  посмотреть  вниз.  Змей
несся стремительно, уже не только фигурки  на  лошади,  но  и  сам  остров
уменьшились до размеров ладони и остались далеко внизу и позади.
     Томас вспомнил, спросил подозрительно:
     -- А что ты бормотал начет... то ли надо, то ли не надо...
     -- Сэр Томас, много знания -- много горя. Я чую, что их ждет беда, но
если  предупредить  их...  захотят  ли  слушать?  Бедный  Тристан,  бедная
Изольда...

     Яра, скорчившись, стучала зубами. Ветер свистел,  тучи  нависали  так
низко, что Змей, стараясь не задеть их острым  гребнем,  несся  почти  над
верхушками волн. Томас, сам замерзая в железной  скорлупе,  обхватил  Яру.
Сейчас он остро пожалел, что весь в железе, все-таки тепло в его груди еще
сохранилось, и если она прислонится к нему, то вспыхнет такой  пожар,  что
высушит и море под ними...
     Берег  показался  очень  скоро,  острова  были  разделены  небольшими
проливами. Томас ощутил, что они приближаются к  самому  большому  острову
Оловянных островов, как  их  иногда  по  забывчивости  именует  калика.  К
острову, на котором расположены  королевства  Британии,  ныне  захваченные
пришедшими из-за моря доблестными племенами англов и саксов.
     Ветер стал еще злее. Змей, как-то  почуяв,  что  его  плену  приходит
конец, заработал крыльями так, что воздух вокруг  него  пошел  смерчами  и
тугими струями. Ветер едва не срывал троих со  спины,  хотя  прятались  за
иглами гребня и цеплялись, как демоны, если  верить  Томасу,  держатся  за
грешные души.
     Волны мерно набегали на берег. Круглые камни  торчали  из  воды,  как
спины огромных черепах. Томасу показалось, что Змей готов плюхнуться прямо
на мелководье. С его ростом и толстой шкурой купание в  ледяной  воде  что
псу в теплой луже. Может, он так и намеревался,  но  калика  стукнул  Змея
жезлом по голове, выкрикнул сердитое заклинание. Томасу почудилось, что он
такие уже слышал от сарацин в разгар жарких схваток, даже сам  произносил,
громко и с чувством, когда летел вверх тормашками с башни Давида...
     Змей пронесся, задевая  пузом  и  поджатыми  лапами,  над  блестящими
камнями, взрыхлил мокрый серый песок и  остановился,  едва  не  ударившись
головой в крутой скалистый берег.
     Сзади угрюмо ревел прибой, седые волны перекатывались через  камни  и
нехотя растворялись в песке. Калика спрыгнул, зябко передернул плечами.
     -- Давно здесь не бывал! Уже забыл, что здесь воздух пополам с водой.
     -- Воздух как воздух, -- возразил Томас обидчиво.
     Он  слез  сам,  помог  спуститься  закоченевшей  Яре.  Змей   смотрел
выжидающе. Калика почесал ему за  ухом,  прошептал  несколько  слов.  Змей
лизнул его в плечо, повернулся и побежал вдоль берега.
     Трое смотрели, как он на бегу расправил крылья, подпрыгнул и  взвился
в воздух. За три могучих  взмаха  набрал  высоту,  там  сделал  поворот  к
востоку и понесся уже без спешки, как и положено большому сильному зверю.
     -- Ладно-ладно, -- сказал калика примирительно, -- Поскорее доставить
чашу в Стоунхендж, а там можно и вернуться... А еще  лучше,  заскочить  по
дороге в теплые края. Еще лучше -- в жаркие! Слякоть выжечь.
     Осторожно  выбирая  места,  они  начали  карабкаться  наверх.   Томас
спросил:
     -- Одного не пойму... Все-таки в чаше  кровь  самого  Христа.  Нашего
бога, который уничтожил ваших богов, попрал вашу веру! А ты  бьешься,  как
рыба о камни в нерест, чтобы помочь мне.
     Он с опаской видел, как лицо волхва старой  веры  потемнело,  зеленые
глаза опасно блеснули. Но калика, похоже, уже переболел поражение и,  если
не смирился, то стерпелся. Но голос его был все же хриплый и злой:
     -- Да не в том ценность Чаши, что в нем кровь полубога и  она  якобы,
если верить словам Ночного Сокола...
     -- И Яры, -- добавил Томас.
     Она метнула на него злой взгляд, мол, за что купила, за то и  продаю,
а Олег продолжил:
     -- Якобы возвращает к истокам подлинной веры! Незамутненной  поздними
учениями,  наслоением  других  идей,  влияния  более  поздних  религий,  к
примеру, ислама...  На  самом  же  деле  в  этой  чаше  слишком  много  от
язычества.
     -- Язычества? Чаши, в которой кровь Христа? -- возмутился Томас.
     Олег пожал плечами.
     -- По-твоему, белый свет начался с Христа?  А  как  же  твой  любимый
Александр Македонский, прозванный Великим? Он жил за двести-триста лет  до
рождения твоего бога!.. Чаша языческая, но не просто языческая. Ее  создал
в давние-давние времена маг огромной силы... Теперь уже  видно,  что  мощь
его была... словом, таких уже нет. Он был последним из великих.  И  в  эту
чашу вложил слишком много...  нет,  на  самом  деле  не  слишком...  своей
страсти и веры.
     Томас смотрел, набычившись.
     -- Выходит, я принес... своими руками принес... вместо святыни Христа
-- лишь усиление язычества?
     -- Томас, ты влил живую горячую кровь свободных людей в жилы  народа,
которого хотели -- и все еще хотят -- сделать  рабским!  Отныне  ничто  не
превратит англов в  рабов.  Как  и  их  потомков.  Да,  будут  креститься,
поминать Христа, даже ходить в церкви, построенные на  местах  их  древних
святынь, и называть себя рабами божьими, но в душах, несмотря ни  на  что,
останутся свободолюбивыми язычниками!.. И в этом --  заслуга  сэра  Томаса
Мальтона.
     Томас долго молчал, хмурился. Наконец спросил с надеждой:
     -- Думаешь, будут помнить?
     -- Вряд ли... Памятники ставят короли. Себе и своим слугам. Но  разве
мы каторжаним себя ради памятников?
     -- Нет, конечно... Но все-таки жаль...
     Яра сказала вдруг раздраженно:
     -- Запись день, перепись день!
     Калика изумленно оглянулся. Спросил, словно не веря себе:
     -- Что ты сказала?
     -- Говорю, -- буркнула Яра, -- запись  день,  перепись  день.  Сперва
шьем, потом порем. День пишем, день переписываем! Хотим  одно,  получается
другое... Задним умом крепки.
     -- А-а-а, -- протянул калика с непонятным Томасу облегчением, --  Да,
пора спать. А то уже такое в  уши  лезет!  Что  значит  чересчур  в  слова
вгрызаться... Когда еще волшбить бросил, а дурная привычка осталась.



                                 Глава 5


     Впереди был город. После великолепия Киева и сарацинских  городов  он
показался Томасу маленьким и грязным даже издали.
     С них  даже  не  взяли  плату  в  городских  воротах.  Томас  ревниво
нахмурился: если налоги здесь не взимают, то не  смогут  содержать  войско
для защиты города.  А  город,  что  на  берегу,  --  просто  приманка  для
викингов, что все еще рыскают по северным морям, да и  легкая  добыча  для
норманнов с материка. Они уже высаживают отряды для грабежа,  а  некоторые
закрепились на побережье Британии. Пока что их сбрасывают в море, но  если
калика прав, -- хотя в это трудно поверить, что  англы  и  саксы  когда-то
тоже явились в Британию с материка, потеснив, а затем и уничтожив бриттов,
-- то и нынешние норманны могут так же точно поступить с англами. Если  те
будут жить так же беспечно...
     Калика наблюдал за лицом Томаса, угадал, вернее прочел, ибо у Томаса,
по его словам, все на лбу написано крупными буквами.
     -- Ничо... Наведешь пор-р-р-рядок!
     -- Что? -- вскинулся Томас, разбуженный от дум.
     -- Ты уже прибыл. Это Британия. Действуй.
     Томас пощупал чашу в мешке.
     -- Мне бы только доставить ее в святой храм Дункана, и дело с концом.
     -- Ну, у конца дела другие. А чашу, боюсь, придется нести не  в  храм
святого Дункана, а чуть дальше.
     Томас насторожился. Глаза калики были  печальные,  понимающие.  Томас
спросил, чувствуя холодок по спине:
     -- А... куда?
     -- В храм святого Дункана принес  бы  потомок  Иосифа  Аримафейского.
Тогда чаша, в которой столько скрытой мощи, стала бы просто  коллекционным
экспонатом в богатейшей сокровищнице... Тайных.
     Их обгоняли нарядно одетые горожане, несли детей. Лотошники спешили с
нехитрым товаром,  переговаривались  весело  и  возбужденно.  Томас  начал
посматривать по сторонам уже горделиво, показывал Яре, что живут вообще-то
неплохо, если смеются и одеваются лучше.
     Улица вывела на площадь, что уже  до  половины  заполнилась  народом.
Посреди высился деревянный помост, в центре которого стояли три ошкуренных
заостренных столба. Троих миниатюрных, очень красивых женщин  привязали  к
столбам, носили хворост, связки поленьев. Все было до  отвращения  знакомо
Олегу, разве что на верхушках столбов были наспех привязаны по  кресту  из
перекрещенных прутьев.
     -- Жертвы для теплой зимы? -- спросил Олег.
     Томас оскорбился.
     --  Как  ты  можешь!..  Неужто  мы  непросвещенные  язычники?  У  нас
цивилизация!.. Это ведьмы, их сжигают за колдовство,  вызов  грозы,  порчу
коров...
     Олег равнодушно покачал головой.
     -- Темный народ!.. В жертву принести -- это честнее.
     -- Ну да, -- возразил Томас, -- разве можно жечь невиновных?
     -- А, тогда понятно... По вашей вере, надо сперва опорочить человека,
чтобы оправдаться перед своей совестью.
     -- Сэр калика, ты не понимаешь. Сжигая ведьм, тем самым их спасаем. К
тому же действуем на благо народа, чтоб ему ведьмы не вредили.
     Олег оценивающе посмотрел на женщин, приготовленных  для  мучительной
казни.
     -- А все-таки самых красивых выбрали... А говоришь, не в жертву!
     -- Они ведьмы!
     -- Зачем им быть ведьмами, когда они такие красивые?  Им  и  так  все
отдадут, без колдовства. Ведьмами становятся некрасивые, им ничего  больше
не остается, как стать умными.
     Томас смотрел озадаченно.
     -- А как же... Я слышал, что все ведьмы могут быть красивыми!
     -- Это другое дело. Умная женщина сумеет быть красивой.
     Томас покосился на Яру. На мужественном лице  рыцаря  было  сомнение.
Женщина, что едет с ним, очень красивая.  Настолько,  что  у  него  сердце
болит, когда она отводит взор или хмурится. А кончики  пальцев  жжет,  как
огнем, если невзначай коснется ее руки или -- помоги Пресвятая Дева! -- ее
груди, как уже случалось. Но она явно ведьма!
     Иначе почему каждую ночь ему  снится  такое,  такое...  что  за  одно
воспоминание днем можно угодить навечно в геенну огненную?

     Они не стали рассматривать сожжение, не до зрелищ, Томас на ближайшем
постоялом дворе купил, по-рыцарски не торгуясь, трех коней и они  проехали
городок насквозь. За северными воротами лежала ровная утоптанная дорога.
     Томас указал дланью:
     -- За тем холмом лежат владения сера  Огдина.  Он  в  родне,  хоть  и
дальней, с нашим родом Мальтонов.
     -- Хорошие места, -- согласился Олег. Он потянул носом,  прислушался,
в голосе прозвучало сожаление. -- Нет, медом не пахнет...
     -- Медом? -- изумился Томас. -- Здесь может пахнуть кровью,  железом,
горящим лесом или селами, но -- медом?
     Яра смотрела на калику с любопытством. Ее конь шел рядом, а  ее  нога
касалась сапога калики. Томас пустил коня с другой стороны,  чтобы  видеть
калику, а что взгляд то и дело соскальзывает на эту надменную женщину,  то
это по чистой случайности.
     -- Медом, -- ответил Олег, взгляд зеленых глаз  стал  задумчивым,  --
настоящим вересковым медом.
     -- Вересковым? -- воскликнул Томас. -- Сэр калика, ты заговариваешься
от великой учености.
     -- Вересковым, -- повторил Олег. -- Настоящим вересковым.  Волшебным,
возвращающим молодость, здоровье, силы.  Его  умели  варить  пикты...  был
такой народ на  Оловянных  Островах,  которые  они  назвали  Альбионом,  а
высадившиеся на берег  захватчики  бритты  -  Британией.  Пикты  сражались
отважно, но бритты были сильны и свирепы. В долгих сражениях сломили  мощь
пиктов. Те не желали попасть под чужое господство,  погибли  почти  все...
Однажды король бриттов Владибор объезжал страну, уже постаревший, больной,
раздраженный. Он помнил вкус верескового меда, его  угощали  пикты,  тогда
высадился вроде бы мирно...  Но  пикты  погибли,  с  ними  ушел  и  секрет
верескового меда.
     Томас  слушал  зачарованно,  калика  рассказывал  о  далеких  славных
битвах, он слышал ржание коней, звон мечей и свист стрел, зов боевых труб,
а Яра сказала тихо:
     -- Больше никогда-никогда...
     -- Почему? Один из отрядов наткнулся в лесу на дряхлого деда,  что  с
внуком жил в лесной хижине. У  них  отыскали  кувшин  свежего  верескового
меда! Привели обоих к королю,  тот  спросил,  неверяще:  умеют  ли  варить
вересковый мед? Да, ответил старик. Мы -- последние медовары. Король велел
тут же приготовить мед, пообещал горы золота. Когда те  гордо  отказались,
велел привязать к деревьям, а палач начал разводить костер.  Долгие  пытки
способны ослабить любую гордость...
     Томас, что уже дышал учащенно и хватался за меч, возразил горячо:
     -- Не любую!
     -- Старик,  видимо,  так  не  считал.  Глядя  на  раскаленные  щипцы,
которыми  палач  приготовился  рвать  куски  мяса,  взмолился:  король,  я
приготовлю! Но только... только мне стыдно смотреть в глаза своего  внука.
Молодость  не  понимает  ценности  жизни,  будет  презирать,  обвинять   в
предательстве!.. Король подал знак, внука тут же  пронзили  мечом.  Старик
посмотрел на убитого, разогнул спину и засмеялся в лицо грозного короля: я
не верю в стойкость молодых, потому и просил его убить. А сам я из старых,
что и под пытками не кричат, а поют боевую песнь пиктов о твоей погибели!
     Томас долго молчал, сопел, брови грозно  сшиблись  на  переносице,  а
пальцами, как видел Олег, давил горло проклятого короля. Не  проговориться
бы, щадя благородные чувства молодого рыцаря, что  вожак  высадившихся  на
берег завоевателей бриттов был не то его прапрапрапрадедушкой, не  то  еще
несколько раз "пра".
     Внезапно Томас встрепенулся:
     -- Сер калика! Мне одна мысль пришла...
     -- Если одна, -- откликнулся калика, -- то хорошо, выдержу.
     -- Ты ж бывал у пиктов! Я в жизнь не поверю, зная тебя, что не знаешь
все их замашки, языческие ритуалы, что не улучшал породу... я  тебе  вовек
половцев не забуду!.. и что не знаешь как варить вересковый мед!
     Калика долго молчал, конь под ним шел ровно,  потряхивал  гривой,  на
рыцаря косился умным глазом кротко и с немым укором.
     -- Томас... -- сказал калика наконец,  его  взгляд  был  устремлен  в
туманную даль, -- Ты же слышал, за что эти двое погибли?
     Томас ощутил как тяжелая горячая кровь прилила к лицу. Щеки защипало,
уши раскалились и потяжелели.
     -- Ох, прости, -- сказал он с раскаянием.  --  Я  просто...  с  языка
сорвалось!
     Они не успели даже проголодаться,  вдали  показались  башни  и  стены
замка. Замок был стар, под ним угадывался холм,  уже  осевший  и  размытый
дождями. Вокруг замка шел вал, тоже едва заметный. Ворота были закрыты,  а
подъемный мост поднят.
     Подъехали ближе, Томас протрубил в рог. С крепостной стены крикнули:
     -- Кто и по какому делу?
     Олег кивнул  Яре  на  блестящие  шапки,  что  едва  высовывались  над
каменным краем. Их держали под прицелом арбалетов.
     Томас крикнул звучно:
     -- Томас Мальтон из Гисленда!
     Слышно было, как стражи  переговаривались,  кто-то  посылал  кого-то,
кто-то сопел, шумно чесался, вздыхал. Наконец после долгого  ожидания  тот
же голос проревел уже с угрозой:
     -- Томас Мальтон?.. Томаса Мальтона вовсе нет в Британии!
     Томас крикнул страшным голосом, от которого дрогнули стены:
     -- Скажи тому, кто послал тебя, что он вернулся из  Святой  Земли.  И
ничто его не остановит, чтобы взять свое и наказать врагов.
     На этот раз ждать пришлось намного дольше. Но  страж  уже  ничего  не
спрашивал. Затрещало, заскрипело, подъемный мост начал опускаться.
     Когда  толстые  дубовые  бревна  коснулись  каменного  берега,  Томас
бесстрашно пустил коня вперед. Олег и Яра ехали следом, насторожившись.
     Некоторое время их рассматривали через смотровое окошко. Томас  видел
красную испитую  рожу,  наглые  навыкате  глаза.  Наконец  страж  пробасил
довольно:
     -- С вами женщина?.. Вот здорово! А у меня  есть  запасной  матрас  и
кувшин вина.
     Яра посмотрела на него как на пустое место.
     Заскрипело еще надсаднее, застонали толстые канаты.  Тяжелые  створки
ворот медленно распахнулись.
     В проеме во главе дюжины вооруженных воинов стоял приземистый человек
с красной бородой. Его шлем держал в руках изящный  паж.  Завидев  Томаса,
краснобородый расплылся в улыбке.
     -- Глазам не верю! Томас!
     -- Огрин!
     Он пошел вперед, распахивая объятия. Томас спрыгнул с  коня,  поводья
бросил стражам. Они обнялись со звоном и дребезгом. Воины некоторое  время
смотрели, как оба хлопают  друг  друга  по  плечам,  хохочут,  лишь  потом
заметно расслабились, а на стенах вроде бы опустили арбалеты.
     Краснобородый Огрин отстранился, провозгласил  громким  торжественным
голосом:
     -- Дорой сэр Томас, мой замок в твоем распоряжении!
     Томас повел дланью в сторону Олега и Яры.
     -- Позволь представить моих благородных спутников, сэра калику  Олега
Вещего и Яру, дочь степей и  леса.  Оба  оказали  мне  неоценимую  услугу,
сопровождая из их лесной страны в нашу страну лесную.
     Огрин сделал широкий жест.
     -- Ваш путь был долгим, доблестный сэр и очаровательная  леди.  Слуги
позаботятся о ваших конях, а для вас приготовят комнаты в замке.  Каэрдин,
распорядись!
     Один из воинов, немолодой и с проницательным взглядом,  поклонился  и
ушел, захватив с собой двоих. Огрин, хозяин замка, оставив Томаса,  учтиво
взял Яру за руку, поднес к своему страшному лицу, сделал зверскую гримасу.
Яра удержалась, не отдернула.
     -- Благородная леди,  --  сказал  он,  --  я  давно  не  видел  таких
женственных рук. Прошу вас чувствовать себя в моем замке как дома.
     Олег видел, как побагровел Томас. Рыцарь явно удерживался от  желания
поправить хозяина, что перед ним не благородная леди, что сидит и сопит  в
тряпочку, а всего лишь злобная  амазонка,  с  которой  лучше  не  заводить
шуточки.
     Огрин, продолжая обнимать Томаса одной рукой,  кивнул  Олегу,  и  они
пошли в замок.
     -- Скажите, сэр Томас, а за что ты получил этот знак отличия на своем
доспехе?
     Томас сказал гордо:
     -- Я спас целое войско герцога баварского!
     Огрин гордо подбоченился, орлом поглядел на всех. Он  не  сомневался,
что его двоюродный племянник будет героем:
     -- А как это случилось?
     -- Я зарубил их повара.
     Навстречу  вниз  по  лестнице,  стуча  высокими   каблуками,   бежала
пухленькая молодая женщина. У нее был глубокий  вырез  на  платье,  высоко
взбитые волосы и вздернутый носик на кукольном личике. Глаза были голубые,
опять же как у куклы.
     Она распахнула руки для широкого объятия.
     -- Сэр Томас!..
     Томас расплылся в улыбке, подхватил ее. Ноги ее оторвались от  земли,
она счастливо завизжала:
     -- Ах, сэр Томас!.. Милый сэр Томас!
     Отец смотрел с доброй улыбкой. Олег и Яра  остановились,  ждали.  Яра
едва не грызла взглядом спину Томаса. Олег ждал равнодушно, едва не дремал
на ходу.
     -- Милая Кэтрин, -- сказал Томас галантно,  --  я  только  ступил  на
берег Британии и, как видишь, сразу заехал в ваши владения!
     Он осторожно опустил ее, но она все еще держалась за  него,  смотрела
блестящими глазами, щечки заалели:
     -- О благородный сэр Томас!.. Все-таки вы обещали бывать у нас чаще!
     -- Из Сарацинии трудно наезжать часто,  --  объяснил  Томас,  а  отец
сказал ласково -- Кэтрин, ты успеешь еще поговорить  с  сэром  Томасом.  А
пока отпусти нас...
     Кэтрин только тогда заметила,  что  загородила  дорогу,  вспыхнула  и
прижалась спиной к перилам. И без того  крупная  грудь  стала  торчком,  а
глаза увлажнились.
     Олег слышал, как пренебрежительно фыркнула Яра. Они поднялись на этаж
выше, служанки помчались готовить комнаты для гостей, калика и Яра пошли с
ними, а Томас с хозяином замка пошли в каминный зал. Томас чувствовал, что
за его отсутствие в Британии кое-что изменилось, вряд ли к лучшему. И  чем
быстрее он узнает, тем целее будет его шкура.
     Им поставили на стол еду и вино. Огрин смотрел пытливо на рыцаря, что
сел по ту сторону стола. Уезжал юным и прекраснодушным идеалистом вернулся
мужчиной. В глазах появилось новое, даже тревожащее. В черных  зрачках  до
сих пор видны отблески горящих городов, великих битв,  которые  только  со
стороны великие, а для их участников -- кровавые, тяжелые, изнурительные.
     -- Пока мои спутники отдыхают, --  сказал  Томас,  --  расскажи  мне,
доблестный  сэр  Огрин,  что  за  это  время  здесь  произошло.  Мне  даже
показалось, что и  твои  великолепные  земли...  урезаны.  Я  видел  чужих
охотников, когда мы ехали через твой лес. Я не рассмотрел их цвета, но мне
показалось, что это люди Мангольда.
     На  лицо  Огрина  на  миг  набежала  тень.  Избегая  взгляда  Томаса,
отмахнулся с наигранным благодушием.
     -- Земель у меня еще достаточно. Надо трое суток, чтобы объехать  мои
владения!
     Томас посочувствовал:
     -- Мне тоже как-то пытались всучить такую же клячу...
     Огрин вспыхнул, сказал торопливо:
     -- Томас... Ты устал с дороги. Тебе приготовили постель,  отдохни,  а
утром на свежую голову поговорим. А то сейчас, когда на твоих сапогах пыль
странствий, наши слова могут быть слишком горячими и... опрометчивыми.

     Олег зевал, дорога была  долгой,  смотрел  на  молоденькую  служанку,
которая быстро и ловко стелила ему постель.
     -- Спать, что ли?
     Она оглядела могучего варвара, у которого были такие необычные глаза,
зеленые, как молодая трава, потупилась:
     -- Давай сперва "что ли", а потом спать...
     Олег подумал, почесался.
     -- Ну... ежели здесь ритуалы такие...
     Томас после разговора с Огрином  шел  наверх  задумчивый,  тягостный.
Огрин почему-то не хочет рассказывать о делах королевских. Надо  дождаться
утра, все узнает дома. Коней Огрин обещал дать свежих.
     Он подумал с раскаянием, что Огрин его  друзей  поместил  если  не  в
помещение для слуг, то все же не в залы для людей  благородного  сословия.
Надо бы навестить перед сном, пообщаться.
     Подойдя к помещению, куда поместили Олега,  уже  занес  кулак,  чтобы
постучать, как услышал из-за двери игривый женский голосок:
     -- И как ты находишь мою грудь?
     И хрипловатый голос калики:
     -- М-м-м... еще не нашел.
     Томас опустил кулак, удалился на цыпочках.  Если  правильно  понимает
калику, то в следующий  раз  ответит,  что  находит  с  трудом,  а  еще  в
следующий, что сам удивляется, как находит...
     Сходил в комнаты стражей замка. Как и ожидал, их было  втрое  меньше,
чем раньше, когда уезжал в поход: самые опытные ушли, сэр Огрин явно не  в
состоянии платить как раньше,  а  оставшиеся  больше  похожи  на  сельских
землепашцев, чем на воинов. Да и то, что рассказали, не обрадовало. Огрина
теснят со всех сторон, а король на его жалобы  внимания  не  обращает.  За
поддержку платят землями, а где их взять в давно распределенных землях?
     Ему показалось, что в дальней лестнице мелькнула  знакомая  фигура  в
волчьей  шкуре.  Похоже,  калика  решил  отправиться  по  лесной  привычке
отшельника спать на свежий воздух. Или же решил, как и он, что-то  вызнать
перед дальней дорогой.
     Полночи  Томас  бродил  по  замку,  разговаривал  с  людьми,  узнавал
новости. Даже на кухню спустился, там все еще пекли и жарили, несмотря  на
позднее время. Готовили еду для тех, кто уедет утром. Судя по всему, Огрин
намеревался  снабдить  его  целым  отрядом.  Это  не  обрадовало,   скорее
встревожило Томаса.
     Когда уходил, прибежал заспанный ребенок, кинулся к  подолу  дородной
служанки на кухне.
     -- Мама, у нас на сеновале голые!
     -- Да ладно, -- отмахнулась женщина, --  это  дикие  варвары  сегодня
прибыли...
     -- Это дяденька дикий, а сестренка -- наша...
     Томас вышел на цыпочках. Калика говорил, что если не  хочешь  умереть
от жажды, надо научиться пить из всех кружек. А полезные сведения собирать
отовсюду. Иной раз служанка знает больше, чем король.



                                 Глава 6


     Томас сквозь сон слышал зов трубы,  скрип  и  звон  цепей  подвесного
моста. Простучали копыта. Голоса звучали возбужденно, но без тревоги.
     Томас быстро оделся, впервые не стал облачаться в доспехи.
     Чувствуя себя непривычно легким, спустился  по  лестнице  в  каминный
зал. С непривычки промахивался мимо ступенек,  едва  не  упал,  потому  не
сразу заметил, как от камина поднялся высокий человек с голубыми  глазами.
Волосы были седыми, до плечей не доставали, подбородок  по  обычаю  англов
был чисто выбрит. У губ  лежали  твердые  складки,  но  взор  был  чист  и
просветлен.
     -- Дядя! -- вскричал Томас. -- Пресвятая Дева, как ты оказался здесь?
     Обнялись, и Томас с удивлением  ощутил,  что  дядя  стал  еще  меньше
ростом, усох,  а  некогда  толстые  кости  стали  тонкими,  как  у  птицы.
Свирепость ушла из лица, теперь он чем-то неуловимым напоминал калику.  На
сердце Томаса легла светлая печаль. У его благородного друга  Олега  жизнь
очень не сладкая. Неужто и дядя из одной войны ушел не на покой, в лишь  в
другое сражение? Невидимое простому глазу?
     -- Двух коней загнал, -- сказал дядя, он же сэр Эдвин Мальтон,  граф,
герой битвы под Лацком. -- Едва мы узнали,  что  ты  высадился  на  берег,
МакОгон хотел броситься тебе навстречу...
     -- Зачем? -- спросил Томас смущенно. -- Сегодня к обеду я буду  дома.
Ты так спешил...
     Дядя, продолжая обнимать его за плечи, увел к камину, усадил. На лице
его было радостное возбуждение, но  и  странное  смущение,  словно  что-то
скрывал от племянника.
     -- Ничего, ничего! С того времени, как я  оставил  меч  и  взялся  за
науки, я почти не садился на коня. Для меня это возвращение в молодость.
     Томас с неловкостью смотрел на дядю. Тот оставил меч не  в  старости,
как другие, не от поражений или болезни.  В  расцвете  мужских  сил  вдруг
воспылал страстью к книгам, старым пожелтевшим листам пергамента, а  то  и
папируса, искал и рылся в старых книгах, жадно собирал новые.
     -- У  тебя  молодость  была  лучше,  --  сказал  Томас,  предотвращая
неловкий вопрос, который обязательно  должен  последовать  сейчас.  --  Ты
ходил даже на соседей, а возвращался с богатой добычей. Я  пошел  в  самые
дальние страны, какие только есть, но вернулся, как и был:  на  коне  и  с
мечом, но с пустым кошелем.
     Дядя покачал головой.
     -- Ты уезжал юношей, вернулся мужчиной.  Это  видно  в  каждом  твоем
движении. Это лучше, чем вернуться с полным мешком золота.
     Томас слушал в удивлении. Дядя, как и все рыцари, раньше был жаден на
золото и прочие драгоценности.
     Сэр Эдвин властно хлопнул  в  ладоши.  Появился  слуга.  Эдвин  велел
принести кувшин пива и ветчины. Когда повеление было исполнено,  он  налил
себе и Томасу  в  кружки,  придвинулся  ближе  к  камину.  Похоже,  скачка
холодной промозглой ночью далась ему труднее, чем он говорил.
     -- Слава Христу, -- сказал он, поднимая кружку, -- что на  земле  еще
есть Сарациния и другие страны. Не  будь  их,  не  знаю,  что  было  бы  с
Британией. Слишком много людей, как среди благородного сословия, так  и  в
простонародье, недовольных всем и вся. Они источники всяческих смут!..  Но
Господь надоумил своего наместника на земле, папу римского,  собрать  всех
смутьянов, вроде тебя, и отослать из Британии воевать в чужие страны. Мол,
если завоюют что-то, то это во славу Британии, если не  завоюют,  то  хоть
ослабят чужие, не христианские страны. А просто так сгинут, в море утопнут
или песками засыплет - и то замечательно...
     Томас вскрикнул с горечью:
     -- Дядя, что ты говоришь!
     -- Милый племянник, политика -- грязное дело. Непосвященным лучше  не
знать тайные пружины. Вы шли воевать за благородную  идею  --  освобождать
Гроб Господень от нечестивых сарацин. Но с вашим уходом,  с  уходом  самых
чистых и благородных людей, в стране наступил мир, тишь, перестали гибнуть
направо и налево люди.
     Томас уронил голову, сказал подавленно:
     -- Неужто это правда?
     -- Это жизнь.
     -- А я... где?
     -- Ты в той жизни, какую хотел  бы.  Но  на  земле  жизнь  та,  какая
получается. И когда, не приведи Господь, Сарацинию завоюют, то надо  будет
найти еще земли, хоть за таинственным океаном, куда  удастся  сплавлять...
или сманивать самых буйных. Пусть там трясут основы королевств, низвергают
властителей, завоевывают, переделывают, творят, рушат...
     -- Зачем?
     -- Каждый норовит драку перенести из своего  дома  в  чужой.  Если  и
побьют посуду, то не жалко. А мебель порушат, тогда и вовсе  приятно.  Для
любого правителя важно отыскать такие  черные  дыры,  куда  бы  сбрасывать
излишнюю энергию молодежи... и не только молодежи.
     Томас спросил хрипло:
     -- Дядя, ты все говоришь о политике, общемировых делах, черных дырах,
куда утекает... и должна утекать наша буйная мощь.  Но  почему  молчишь  о
моем отце, моем замке?
     Сэр Эдвин покачал головой.
     -- Что говорить... Я уже сказал. Когда все буйные головы ушли воевать
в чужие края, здесь остались те, кто обеими ногами стоит на земле. И  они,
которые боялись ваших мечей и вашего буйного нрава, осмелели  и  принялись
захватывать земли ушедших.
     -- Как посмели? -- воскликнул Томас яростно.
     -- Рассуждали правильно. Немногие из вас вернутся живыми... И  некому
будет возвращать владения. А кто и вернется, тот столкнется с новой силой.
Эти, оставшиеся, окрепли и укрепились, а к тому же  заключили  союз  между
собой. Чтобы,  значит,  приходить  на  помощь.  Вас  всегда  ненавидели  и
боялись, а теперь -- особенно.
     Томас спросил, грозно сведя брови:
     -- Что с нашими землями? С владением рода Мальтонов?
     -- Если сказать по правде, то от них остался только наш скотный двор.
Не считая укрепленного замка. А скоро и того не останется.
     Томас вскочил в ярости, бросился к  мечу,  что  стоял  в  углу.  Дядя
догнал, повис на руках.
     -- Стой!
     -- Я убью их всех!
     -- Томас!.. Томас, это тебе не сарацины!
     Синие глаза рыцаря налились кровью.
     -- Они хуже!
     -- Хуже, -- согласился дядя, -- но они покрепче сарацин. И  если  там
ты еще как-то справлялся, то здесь... нет, не уверен. Настоящие противники
-- здесь. Они -- настоящие!
     Томас набычился.
     -- А сарацины?
     -- Картонные. Или воздушные. А то и  вовсе  миражи,  сотканные  твоей
мечтой о дальних путешествиях и подвигах.
     Томас потрогал шрам на груди, доставшийся от таких "миражей",  сказал
хриплым, полным решимости голосом:
     -- Завтра с утра я выступлю против мерзавцев,  посмевших  захватывать
наши земли!
     -- Как?
     -- Пошлю им вызов! -- удивился Томас.
     -- А они так тебе и примут! Томас, настали другие  времена.  Тебя  по
судам затаскают. Не докажешь, что это твой меч и твои сапоги.  Судьи  тоже
на их стороне, как и король, что укрепился на троне только с вашим уходом.
Я просто не знаю, что можно сделать... А поспешил я сюда,  загоняя  коней,
потому, что боюсь за тебя! Ты сгоряча  бросишься  в  схватку,  а  на  тебя
приготовлен уже не один меч, не один нож, не одна стрела!
     -- И что советуешь ты, мудрый и ученый дядя?
     Дядя развел руками.
     -- Отступиться.
     Томас смолчал. Сэр Эдвин видел по глазам рыцаря, что если и задумался
молодой рыцарь, то разве что о том, когда выступить: рано утром или  прямо
сейчас, среди ночи.

     Огрин  привел  с  собой  Яру,  а  чуть  позже  явился  калика.  Томас
представил их дяде. Тот покровительственно кивнул калике, Яре  почтительно
поцеловал руку, приняв ее за женщину благородного звания.
     -- Меня тревожит тот паломник, что  просидел  весь  вечер  у  камина,
слушая наши речи, --  сказал  калика  задумчиво.  --  А  потом  исчез  так
неожиданно.
     -- Торопился, -- предположил Огрин безучастно.
     -- Да, но к кому? --  спросил  калика.  --  Ручаюсь,  появление  сэра
Томаса здесь -- что камень в тихое болото с лягушками.
     Огрин и сэр Эдвард переглянулись. Яра увидела по их глазам,  что  это
был не камень, а глыба. И волны от этой глыбы пробегут высокие.
     Огрин спросил раздраженно:
     -- Его хоть рассмотрели?
     Все разводили руками. Томас наморщил лоб.
     -- Ему приносила кружку пива и ломоть хлеба молодая девчушка... Может
быть, она его рассмотрела лучше? Такая хорошенькая куколка,  что  попалась
нам уже трижды то на лестнице, то в коридоре... Яра, ты заметила ее?
     -- Та перезрелая яловая телка? -- спросила  холодным  тоном  Яра,  ее
лиловые глаза с подчеркнутым удивлением смерили рыцаря с головы до ног. --
От которой, как от коня, несет потом, потому что моет только в  бесстыдном
вырезе платья, где все равно нечего показать?.. Эта?..  Ну,  которая,  как
ворона, одела все яркие тряпки, потому что свою  серую,  как  земля,  рожу
тоже размалевала мелом, румянами  и  сажей,  как  ряженая?  С  наклеенными
ресницами из шерсти своих тощих собак, покрытых лишаями? Нет,  конечно,  я
ее не видела, с какой стати я буду замечать такую?
     Дядя спрятал усмешку, а Томас развел руками.

     Огрин настоял, чтобы сэр Томас взял его доспехи. Когда-то  сэр  Огрин
был неплохим воином,  одерживал  победы  на  турнирах,  но  в  этой  жизни
отяжелел чересчур быстро, на боках наросли  валики  жира,  живот  выпирал,
словом, пришлось заказать новые  доспехи  по  изменившейся  фигуре.  Томас
принял доводы,  дяде  этот  панцирь  уже  не  носить,  к  тому  же  только
одалживает на время, померил, приятно удивился. Огрин если бывал  небрежен
с  женщинами,  то  к  доспехам  относился  с   большой   осторожностью   и
тщательностью. Панцирь был  из  закаленной  стали,  чуть  ли  не  в  палец
толщиной, сочленения подогнаны так тщательно,  что  никакая  самая  острая
стрела не найдет щель, а забрало шлема не своротить и ударом молота.
     -- Новые доспехи, -- сказал Томас с легкой грустью. -- А  все-таки  я
так привык к старым! Я в них на башню Давида...
     -- В одной шерсти даже собака не живет, -- утешил калика.
     -- Сэр калика! -- оскорбился Томас.
     -- А чо? И гусь, и конь линяют. Даже блохи, наверное, линяют, хотя не
присматривался. А то и те блошки, что живут на простых блохах. Вот  и  ты,
считай, облинял. Я твои доспехи уже как твою кожу принимаю. Ты в  них  был
толстокожее носорога. Даже рожей стал носорожистее.
     -- Как это? -- спросил Томас подозрительно.
     -- Твердость во взгляде, -- объяснил калика  уважительно.  --  Гордая
надменность, одухотворенность... Ты говорил, что в  твоем  роду  все,  как
доски в заборе, сплошь солдаты и поэты?
     -- Это на моем гербе!
     Калика покосился на щит со звездным небом, где крест накрест были меч
и лира, похожая на павлиний хвост.
     -- И носороги линяют, -- утешил он. --  Ты  не  видел,  как  носороги
поют?..
     Огрин отправил десяток своих воинов провожать их до  границ  владений
Мальтонов. Томас отказывался, но Огрин настоял, да и дядя был  не  против,
еще как не против. Оба уверяли, что людям  Огрина  приятно  побыть  в  его
обществе подольше, по дороге послушают о подвигах в Святой Земле, но в  их
голосах проскальзывала неясная тревога.
     Томас был не суеверен, но когда после плотного  завтрака  выехали  из
замка, на душе  было  тяжело  и  горько.  Не  таким  он  представлял  себе
возвращение на родной берег!
     Отдохнувшие за ночь кони шли резво. Сырые туманы  наконец  поднялись,
кони  шли  по  сырой  земле,  через  промозглый  воздух.  Воины  перестали
досаждать Томасу расспросами, убедились,  что  рыцарь  погружен  в  тяжкие
думы.
     Томас  в  самом  деле  только  раз  очнулся,  тихонько  сказал  Олегу
обеспокоенным тоном:
     -- Сэр калика, ты ж знаток по чарам...
     -- Ну-ну.
     -- Я заметил, что странные глаза нашей спутницы... я говорю о Яре.  Я
к ним, правда, привык... Даже нахожу нечто привлекательное... но я  видел,
как они становились зелеными!
     Олег удивился:
     -- Разве такое возможно?
     -- Я об этом и говорю. Не обошлось без  чар,  верно?  Зеленые  бывают
только у ведьм. Ты вон тоже ведьма, только самец.
     -- Гм... А в каких случаях они зеленели?
     -- Ну... Я оба раза беседовал с благородной  Кэтрин.  Мне  надо  было
кое-что узнать...
     Олег задумчиво покачал головой.
     -- Человек с зелеными глазами предрасположен к колдовству...  Как,  к
примеру, трус -- к монашеству, дурак с мускулами -- к рыцарству, человек с
тонкой душой -- к менестрельству, калека -- к работе  мозгами...  Но  если
глаза только на время становятся зелеными... не завидую тебе, сэр Томас!
     -- Что случилось? -- встревожился Томас.
     -- Она может становиться ведьмой  только  в  моменты  ярости.  А  сам
знаешь, в ярости мы мало создаем, а вот рушим...
     Томас опасливо перекрестился.
     -- Пресвятая Дева, спаси и помилуй! Надеюсь, она только  может  стать
ведьмой, но не станет.
     -- Не знаю, не знаю,  --  сказал  волхв  задумчиво.  --  Разгневанная
женщина способна на многое. На очень многое. Когда  они  счастливы,  тогда
круглые дуры, нич-ч-чего не замечают! А когда злы, то увидят  и  то,  чего
нет.
     Томас перекрестился еще усерднее.
     -- Пречистая Дева, заступись за своего рыцаря!
     Олег вздохнул:
     -- Только и надежды. Но больно не уповай, не уповай... Пречистая, сам
знаешь, тоже в юбке... Могут сговориться. Тогда тебе вовсе каюк.
     Томас растерянно смотрел на равнодушное лицо  калики.  В  синих,  как
небо, глазах стояли боль и растерянность.

     Дорога некоторое  время  шла  по  опушке  леса.  Когда  вынырнула  на
простор, там сошлись три дороги. Из далекого города  навстречу  шла  целая
процессия священников.  Во  главе  шествовал  епископ,  по  бокам  прелаты
держали в руках священные  реликвии  местного  значения.  Рослый  монах  в
черном нес большой раззолоченный ларец.
     Томас  поспешно  спешился,  преклонил  колено.  Епископ   перекрестил
рыцаря, в глазах священнослужителя была любовь и гордость за Томаса.
     -- Благословляю тебя, сын мой! Ты совершил великое деяние, великое  и
угодное Богу! Сколько героев уходили на  поиски  Святого  Грааля,  сколько
праведников, сколько подвижников! Но Господь в  своей  милости  вручил  ее
тебе, храбрый воин.
     Священники кивали, на Томаса  смотрели  с  обожанием.  Калику  и  Яру
вниманием обошли, все видели только коленопреклоненного рыцаря.
     Томас встал, еще раз перекрестился, сказал благочестиво:
     -- Господу было угодно избрать меня для этой нелегкой  работы.  Но  я
счастлив, что именно мне пришлось пронести Святой Грааль через  пустыни  и
леса, болота и реки, пробиваться через засады и западни, ибо  все,  что  я
делал, для любимой моей Британии!
     Епископ кивнул.
     -- Достойно сказано, сын мой. А теперь ты можешь передать драгоценную
чашу в наши руки. Мы поместим ее в часовню святого  Дункана.  Как  и  было
завещано Пророчеством.
     Монах  открыл  ларец  и  шагнул  к  Томасу.  На  лице   монаха   было
почтительнейшее благоговение, он не решался коснуться  чаши,  ждал,  когда
рыцарь опустит ее в ларец, а он только закроет и почтительно унесет.
     Томас взялся  за  мешочек.  Увидел  предостерегающий  взгляд  калики,
настороженное лицо Яры. Она ничего не подсказывала, только смотрела.
     Томас вздохнул:
     -- Не знаю, как ваших ушей достигла весть о моем прибытии...
     Сделал паузу, епископ кивнул понимающе.
     -- Пусть тебя это не тревожит. У церкви есть свои пути.
     -- Тайные для непосвященных?
     -- Есть вещи,  которые  родители  не  говорят  детям...  пока  те  не
вырастут. А вы все -- дети церкви. И ты, сын мой.
     Томас кивнул, его пальцы уже развязывали мешочек.
     -- Да ладно, разве я не спешу расстаться с вещью, из-за  которой  моя
жизнь все время висит на волоске? Только всем было ведомо,  что  настоящая
чаша у Иосифа Аримафейского, который поплыл на другом корабле!
     Среди священников пронесся  общих  вздох.  Монах  с  ларцом  медленно
повернулся к епископу, взгляд был грозен. Теперь он стоял выпрямившись,  и
Томас невольно подумал, что когда-то это был могучий боец.
     Епископ покачал головой.
     --  И  все-таки  нам  нужна  именно  эта  чаша.  Предначертание  было
нарушено, но Святой Грааль все-таки в Британии. Он у тебя в руках.
     Пальцы  Томаса  кое-как  распутали  веревку,   скользнули   вовнутрь.
Задумчивые глаза блеснули, лицо озарилось. Он несколько мгновений побыл  в
недвижимости, наконец вытащил пальцы и быстро завязал мешочек.
     Голос рыцаря был силен и резок:
     -- Сожалею, но я не понимаю, почему я должен поставить чашу именно  в
часовне святого Дункана!
     Епископ ахнул:
     -- Но... Пророчество... Предначертание!
     -- Почему я, нарушив одно, должен слепо следовать другому?
     За спинами монахов появились люди, в их лицах была мрачная угроза.  В
руках появились длинные ножи. Томас поднял руку, сзади послышался знакомый
свист мечей, которые выхватывают из ножен десятки рук.
     --  Нас  больше,  --  сказал  он.  --  Но  я  не  хочу   лить   кровь
соотечественников. Будем считать это ничьей.  Расступитесь!  Я  не  привык
сворачивать!



                                 Глава 7


     Дорога вывела на широкий луг. Слева журчал крохотный ручеек,  деревья
медленно  роняли  багровые  листья.  В  двух   десятках   шагов   впереди,
загораживая дорогу, высился на огромном коне могучий рыцарь. Он был весь в
стальных доспехах,  забрало  опущено,  длинное  копье  размером  со  ствол
молодого дерева было нацелено в сторону приближающихся всадников.
     В сторонке от дороги стоял шатер.  Слуги  и  оруженосец  вскочили  на
ноги, тыкали пальцами  в  сторону  Томаса.  На  шатре  развевался  красный
флажок. Рядом на дереве висел щит с гербом, при виде которого Томас грозно
сдвинул брови.
     -- Что-то знакомое? -- спросил Олег вполголоса.
     -- Подай-ка мне копье, -- ответил Томас.
     Олег поморщился.
     -- Опять задержка... Забыл,  что  сегодня  истекает  последний  день?
Давай я его сшибу одной стрелой. Ну, двумя.
     Яра услышала, подъехали ближе.
     -- Какой день?..
     Томас сказал торопливо:
     -- Это  поединок  рыцарей.  Мы  будем  драться  на  копьях,  если  те
сломаются...
     -- Сломаются, -- заверил калика, -- У таких  ребят,  как  ты,  всегда
ломаются. И в первый раз, и во второй, и в третий... Так что сразу  берись
за меч.
     Томас угрюмо наклонил голову.
     -- Я думаю, он тоже схватится за меч.
     -- Кто это?
     Сзади застучали копыта.  Подъехали  люди  Огрина  во  главе  с  сэром
Эдвином.  Лица  были  угрюмые,  глаза  зло  и  потерянно  сверкали  из-под
насупленных бровей. Сэр Эдвин был бледен, под  глазами  темные  круги.  Он
сразу постарел, сгорбился.
     -- Сэр Мангольд Сокрушающий, -- проговорил он потрясенно.  --  Откуда
он узнал, что ты уже здесь? Его меч на две ладони длиннее самого  длинного
меча в Британии. Его щит, как дверь, он в одиночку  ломает  ворота  замка,
пока на него бросают со стен камни и бревна!
     Яра смотрела с недоумением.
     -- Если он так силен, почему остался с детьми и стариками в Британии?
Он мог бы завоевать славу в походах, где ты завоевал славу!
     Сэр Эдвин сказал хрипло:
     -- А Мангольд тем временем прибрал к рукам их земли. И  не  только...
гм... земли.
     Яра смотрела непонимающе, как отважный Томас  потемнел  лицом,  плечи
опустились. Видно было как из шатра выскочил довольно высокий человек,  но
согнутый, суетящийся, заспешил к коням, что-то прокричал  оруженосцу,  тот
глазел  на  приближающийся  всадников,  снова   метнулся   к   шатру,   от
торопливости запутавшись в широком пологе.
     -- Марзельд, -- проговорил Томас медленно.
     В голосе рыцаря звучало такое отвращение, словно он проглотил толстую
жирную жабу. А сэр Эдвин с гадливостью поморщился:
     -- Понятно, что эта... эта мерзость здесь.
     -- А где ему быть еще? -- сказал Томас язвительно. -- Мерзавец. Такой
редкостный, что вон даже всезнающий сэр калика с ним не сталкивался.
     -- Не сталкивался, -- признался Олег.  --  Что  он  натворил?..  Сжег
сиротский приют? Устроил в пресвятой церкви коровник?..  Нарушил  верность
королю?
     Рыцари угрюмо и неприязненно  молчали.  А  Томас  покосился  на  Яру,
сказал нехотя:
     -- Заметил, что он одноглазый?
     -- Еще  бы  не  заметить.  Глаз  вытек,  всю  рожу  перекособенило...
Страшная харя, но внешность -- это для баб. Мы с любой хороши.
     Яра посмотрела на него холодно, а Томасу сказала мягко:
     -- Расскажи. Я чувствую, что здесь замешана женщина.
     Томас удивленно покосился на ее разрумянившееся лицо:
     -- Ну, как сказать... Вряд ли так, как думаешь. Просто у  предыдущего
короля была красивая и очень добрая жена.. Да что  там  добрая,  она  была
справедливая! Звали ее Годива. Не однажды упрекала мужа, что  тот  обложил
простой люд непомерными налогами. Тот посмеивался, но однажды, когда прямо
на пиру бросила такой упрек, он  заявил  со  смехом,  что  на  словах  она
добрая, но на самом деле пальцем не шелохнет,  чтобы  что-то  сделать  для
простого люда. И тогда Годива поклялась при всей знати, что готова сделать
все, чтобы народу жилось легче. Король увидел, что многим рыцарям  горячая
речь его жены понравилась. Он нахмурился, объявил  громко,  что  освободит
все земли на три года от  налогов,  если  его  дерзкая  жена  в  ближайший
воскресный день проедет на коне через весь город... голая!
     Яра  ахнула,  глаза  распахнулись  во  всю  ширь.   Калика   выглядел
заинтересованным.
     -- Ну-ну. Проехала?
     -- Не дал слово -- крепись, -- сказал Томас, -- а  дал  слово..  Ведь
Годива была не просто женщиной, им можно быть лживыми, она была королевой.
     Яра чуть нахмурилась, но смолчала. Олег скептически  хмыкнул,  он  не
замечал разницу между королевами  и  простолюдинками.  Томас  продолжил  с
подъемом:
     -- Королева объявила народу, что в воскресенье ровно  в  полдень  она
проедет обнаженной через весь город, и тогда король освободит всех на  три
года от налогов. И если они в самом деле ее любят, то знают как поступить.
И вот, когда настал этот день, весь город  опустел,  словно  прошла  чума,
холера, а оставшихся увели гунны. Всюду  закрывались  окна,  захлопывались
плотные дубовые ставни. И когда настал полдень, на красивом  вороном  коне
выехала королева. Ее волосы были распущены и ниспадали  до  пояса,  но  не
могли скрыть ее  блистающего  снежной  белизной  тела.  Она  ехала,  гордо
выпрямившись, ее маленькая ручка твердо держала поводья. По пустым  улицам
проехала через город до городских ворот, повернула коня  и  так  же  шагом
проехала обратно к замку.
     Он умолк, все молчали, даже Олег сочувствующе  посапывал.  На  глазах
Яры блеснули слезы.
     -- Добрая и прекрасная королева, -- прошептала она. -- И  никто-никто
не оскорбил, подглядывая?
     Томас зло усмехнулся:
     -- Разве я не сказал? Один решил обхитрить всех. Провертел дырочку  в
ставне -- крохотную! -- а когда королева поехала по  его  улице,  прильнул
одним глазом. Мы узнали на другой  день,  он  явился  ко  двору  с  навеки
перекошенной рожей и вытекшим  глазом.  А  слуги  рассказали  про  дыру  в
ставне. Вот так некогда красивый и могучий рыцарь был с позором изгнан  из
рыцарского братства. Его, одноглазого урода, не приняли купцы,  отказались
от него ремесленники, даже простолюдины погнушались, ибо из  них  никто...
Да что простолюдины! Ворье и разбойники в тот день в  город  не  являлись,
чтобы не  встретить  всадницу...  Но,  как  я  вижу,  этот  гнуснейший  из
мерзавцев нашел себе родственную душу!
     Они видели как оруженосец по взмаху руки  черного  рыцаря  подал  ему
копье. Черный гигант потряс  оружием  над  головой,  рука  была  со  ствол
дерева, в железе.
     -- Сэр Томас! Ты прошел долгую дорогу, чтобы найти  гибель  от  моего
копья!
     -- Сэр Мангольд, -- ответил Томас сдержанно, -- я не думаю, что найду
гибель от твоего копья.
     Он заставил коня попятиться. Несколько мгновений они смотрели в  упор
друг на друга. Тишина стояла такая,  что  даже  кузнечики  умолкли,  ждали
исхода поединка.
     Ринулись  одновременно.  Яра  была  потрясена  скоростью,   с   какой
понеслись друг другу навстречу тяжелые рыцарские кони. Всадники  выставили
копья, со скоростью выпущенных стрел  сблизились.  Удар  был  такой  силы,
будто сшиблись две стальные скалы.
     Коней отбросило назад, они упали на крупы, едва-едва не опрокинулись.
В воздух взлетели десятки обломков, на которые разлетелись копья рыцарей.
     Яра присела, зажимая ладонями уши. Лицо  ее  исказилось:  звон  стоял
такой, словно тысяча кузнецов одновременно грянули молотами о наковальни.
     Когда пыль развеялась, кони уже поднялись, дрожа,  всадники  смотрели
друг на друга в упор  через  узкие  прорези  забрал.  Синие  глаза  Томаса
метнули пламя, но в прорези шлема Мангольда было черно, и  пламя  погасло,
как одинокий огонек в ночи.
     Громовой голос Мангольда прогремел, как львиный рык:
     -- Копье!
     От шатра с готовностью  помчался  оруженосец.  Копье  нес  на  плече,
сгибаясь от тяжести. Томас вспомнил слова калики.
     -- Эй, сэр Мангольд! Давай сократим турнир!
     Мангольд взревел яростно:
     -- Трусишь?
     -- Доставай меч, дурак! -- бросил Томас.
     Он медленно и сладострастно потащил из ножен исполинский  меч.  Глядя
на блистающую полосу стали в руке черного рыцаря, подумал вдруг, что много
слышал о мече Мангольда, но не мерил со своим. А так с виду  его  нынешний
меч, меч Англа, не короче...
     Они пустили коней навстречу, но теперь кони шли  медленнее,  всадники
готовились к бою. Если в Сарацинии Томас дрался против  легких  и  быстрых
сабель, доспехи защищали, то теперь вышли меч на меч, сила на силу, добрый
англский удар на такой же удар.
     Они сшиблись на том же месте. От лязга зазвенело в ушах. Синие  искры
разлетелись, зажигая воздух, а мечи  снова  взвились  над  головами.  Кони
остановились, поворачивались боками, давая седокам позицию для удара, сами
приседали, когда тяжкий меч обрушивался на щит. Сила  удара  была  такова,
что копыта коней погружались в землю на ладонь.
     Обменявшись градом ударов, Мангольд оглянулся, что-то яростно крикнул
своим слугам. Те глазели на бой  во  все  глаза,  один  кинулся  в  шатер,
скрылся.
     Томас отшвырнул разбитый щит, ухватил меч обеими руками.
     -- Умри, крыса!
     Он нанес страшный удар -- Мангольд легко отбил щитом, но от удара  от
щита  осталась  одна  половинка,  и  черный  рыцарь  тоже  отшвырнул  его,
ухватился обеими руками, как и Томас, за меч.
     Мечи сшиблись в воздухе. Удар был страшен, Томас едва удержал  меч  в
руке, пальцы занемели. Мангольд яростно выругался: в руке его была  зажата
рукоять с обломком меча. Другая половинка взлетела в  воздух,  сверкая  на
солнце, с лязгом обрушилась на камни.
     Томас крикнул победно:
     -- Предлагаю сдаться!
     Мангольд бешено вскричал:
     -- Тебе? Сегодня я притащу твой труп на скотный двор! Свиньи изгрызут
твое лицо, сожрут... ха-ха!.. и она, ты знаешь,  о  ком  я  говорю,  будет
смотреть из высокого окна!
     Он громко и внятно, держа высоко руку с  обломком,  произнес  длинное
слово на чужом языке. Обломок на миг блеснул, затем словно  сгусток  мрака
опустился на него. Мрак вытянулся, и Томас ахнул, как ахнули и люди Огрина
на дороге.
     В руке Мангольда заблистал черным огнем длинный зловещий меч. Он  был
весь будто выкован из тьмы, более темной, чем сама ночь. По нему пробежали
искры, словно в ужасе гасли звезды, а сам меч зазвенел холодно и алчно.
     Даже конь под Томасом задрожал, попятился. Томас  люто  смотрел,  как
изменилось само лицо Мангольда. Глаза из  темных  стали  багровыми,  через
решетку забрала вылетело облачко дыма. Железные доспехи затрещали,  словно
их изнутри распирало нечто более крепкое, чем железо.
     Томас услышал крики людей Огрина:
     -- Колдун!
     -- Бегите!
     -- Мы узнали его тайну!
     -- Он всех убьет!
     Послышалось дикое конское ржание, словно лошадям выворачивали удилами
челюсти, затем сухо и дробно простучали копыта. Томас не  отрывал  взгляда
от преобразившегося воина-колдуна. Сердце стучало быстро и сильно.  В  нем
самом он чувствовал неведомую мощь,  более  сильную,  чем  он  сам.  Более
сильную, чем она был раньше.
     С торжествующим ревом Мангольд бросил страшного  жеребца  на  Томаса.
Яре показалось, что синие глаза молодого рыцаря потемнели. Левой рукой  он
прикрыл половинку груди, правой вскинул меч.
     Кони столкнулись, взвились на дыбы. Воздух зазвенел от дикого ржания.
Мангольд с криком обрушил меч.
     Черная полоса мрака прорезала воздух с жутким ревом. Томас  попытался
парировать мечом, с ужасом и отчаянием понимая, что опять же не  успевает,
удар черного меча слишком страшен...
     Зрители содрогнулись, когда черная полоса мрака обрушилась на Томаса.
Он успел подставить меч, жутко лязгнуло.
     Томас едва удержался в седле. Полуоглушенный -- его стукнуло по шлему
собственным мечом, к счастью, плашмя, -- он подал  коня  назад,  с  ужасом
понимая, что сейчас самое время  для  противника  насесть,  обрушить  град
ударов и добить.
     Но Мангольд не нападал. Томас тряхнул головой,  очищая  взор.  Черный
рыцарь непонимающе смотрел на свой меч,  потом  перевел  горящий  взор  на
Томаса и его сверкающий белым огнем меч. Во всей его  фигуре  Томас  видел
потрясение.
     -- Эй, -- сказал Томас хрипло, -- заснул?
     Мангольд страшно вскричал, язык был  незнаком,  бросил  коня  вперед.
Томас с блистающим мечом встретил яростный натиск.
     На холме затаили дыхание, когда мечи, черный и светлый, столкнулись в
воздухе. Звон раздался больше похожий на крик,  а  искры  разлетались  как
сверкающие, так и черные. Мангольд рубил, орал  что-то,  а  Томас  отражал
удары, к нему возвращалась уверенность, он сам начал выбирать  момент  для
разящего удара.
     Мангольд,  напротив,  оглядывался  все  чаще  на  свой  шатер,   даже
попробовал, умело орудуя поводьями, попятиться к нему и своим людям.
     Томас захохотал:
     -- Отступай, отступай!.. Через сотню миль будет обрыв, искупаешься  в
море...
     Мангольд проревел страшным голосом:
     -- Я только хочу не тащить далеко твои доспехи!
     Из шатра выскочил слуга, лицо  белое.  Развел  руками,  ухватился  за
голову. Мангольд попятился сильнее.
     -- В чем дело, сэр Мангольд? --  осведомился  Томас.  --  Если  живот
схватило, то я могу подождать...
     Оба услышали крик с пригорка, где остались сэр Эдвин с людьми. Калика
успокаивающе махал руками.
     -- Все хорошо!.. - донесся до Томаса его крик. - Там какой-то  колдун
пытался... не знаю, что... но сейчас грызет стрелу,  что  застряла  в  его
кишках!
     Даже  сквозь  прорезь  в  шлеме  Томас  увидел,  как  побелело   лицо
Мангольда. В  его  огромной  фигуре  ясно  проступил  страх,  и  он  начал
поворачивать коня.
     -- Еще один колдун? -- вскричал Томас звонким  страшным  голосом.  --
Так вот как достаются  тебе  победы,  презренный!..  И  такое  ничтожество
добивалось руки Крижаны?
     Он вскинул меч обеими руками и с такой силой обрушил на врага, что  в
плечах хрустнули суставы. Мангольд пытался уйти из-под удара, но одна рука
дергала поводья, а другой не успел вскинуть меч, закрыться от удара.
     Блистающее широкое лезвие коснулось середины  шлема  черного  рыцаря.
Раздался скрежет, лязг, грохот.  Меч  развалил  Мангольда,  как  трухлявый
пень, обернутый  жестью.  Лезвие  обагренного  меча  остановилось  уже  на
дорогом седле боевого  жеребца.  Разрубленные  половинки  рухнули  по  обе
стороны дрожащего животного.
     Слуги, что бросились было к ним, остановились.  Глаза  были  круглые,
как у сов. Томас дышал тяжело, у самого глаза  вылезали  на  лоб,  горячая
кровь шумела так, что едва услышал предостерегающий крик Олега:
     -- Яра!
     От шатра метнулся черный, рассыпающий багровые искры  шар  с  конскую
голову. Калика, почти не целясь, выпустил  три  стрелы.  Яра  нырнула  под
коня, шар пронесся над  седлом,  вынырнула  с  другой  стороны,  а  стрелы
пронзили тонкую ткань шатра и пропали.
     Раздался  страшный  крик.   Шатер   заколыхался,   шест   с   треском
переломился. Ткань медленно опустилась,  под  ней  забарахтались  какие-то
странные фигуры, потом все затихло.
     Калика снял тетиву, смотал в клубок и спрятал за голенище сапога.
     -- На сегодня хватит...
     Эдвин смотрел на человека в звериной шкуре ошеломленно. Люди  Огрина,
из тех, что остались, не спускали с калики вытаращенных глаз.
     Томас махнул слугам Мангольда.
     -- Ваш хозяин, знаете это или нет, продал душу дьяволу.  За  это  тот
помогал ему одолевать рыцарей, что дрались честно. Но в рукояти моего меча
вбит гвоздь из креста, на котором распяли Христа!.. Да-да, сэр  калика,  а
может, я вытащил из старого меча и забил в этот?
     Старший слуга попятился.
     -- Я не хочу к нему прикасаться! Он... он был с силами ада?
     Томас заверил:
     -- Эту душу уже уволок дьявол. А плоть всего лишь мясо для  червей...
Доспехи пригодятся кузнецу. На подковы или на гвозди.
     Он вытер меч о попону коня Мангольда. Жеребец косился налитым  кровью
глазом, хищно раздувал ноздри. Возможно, это был не конь, а демон, который
обязан служить продавшему дьяволу душу, так пусть им займется калика: он с
демонами на короткой ноге.
     Томас благоговейно поцеловал рукоять, на которой помещались  обе  его
широкие ладони, бережно засунул в ножны.  Сэр  Эдвин  повелительно  сказал
слугам Мангольда:
     -- Возвращайтесь  в  замок.  Сегодня  к  вам  приедут  от  нас  люди.
Захваченные земли снова вернутся законным хозяевам.
     Один спросил тупо:
     -- Это значит... Мальтонам?
     -- А тебе советую, -- сказал Эдвин строго, -- поскорее убираться в те
места, откуда прибыл. Иначе с тобой будет то же, что и с твоим хозяином.
     Слуги смотрели  на  разрубленное,  как  туша  барана,  тело  все  еще
неверяще. Уже не огромный рыцарь, а груда железа с мясом внутри  лежала  в
луже крови. Оруженосец наконец отыскал убежавший на другой конец  островов
голос:
     -- Но эти земли нам дал король...
     Эдвин сказал строго:
     -- По настоянию  Мангольда  и  его  родни.  Но  сейчас  король  может
пересмотреть свое решение. Вернулся сэр Томас!
     Он кивнул в спину удаляющегося Томаса. Калика  и  Яра  пустили  коней
следом. Спина рыцаря стала еще прямее, а плечи  раздвинулись.  Победа  над
непобедимым Мангольдом больше, чем  победа  над  другим  рыцарем,  подумал
калика, внимательно глядя в спину молодого рыцаря. Для Томаса это  намного
больше.
     Сэр Эдвин ехал темный, как туча.  С  возвращением  Томаса  нарушилось
хрупкое равновесие британского мира. Мангольд убит, что просто невероятно,
но Мангольд был верным королю. Тот и поднялся на престол только  благодаря
тому, что в крестовый поход ушли почти все противники!
     Ответный удар нанесет не только родня Мангольда.  Король  не  захочет
отдавать земли Мальтонам. И не станет. Хуже того -- не сможет.



                                 Глава 8


     Дорога шла мимо монастыря. Томас,  увлеченный  разговором  с  Ярой  и
Олегом, не заметил, как подъехали к воротам. Огрин сказал настойчиво,  что
надо бы отслужить мессу о благополучном возвращении из Святой Земли. Томас
нехотя согласился, и вчетвером они вошли в большой зал,  оставив  коней  с
воинами.
     Шла служба. Томас сразу заметил, с какой яростью  калика  смотрит  на
пышное богослужение. Спросил сочувствующе:
     -- Очень не нравится?
     Волхв буркнул:
     -- А неужто нравится тебе?
     Томас оскорбился, наежился.
     -- Это мой бог!
     -- А ты послушай, что они поют.
     Отсюда было слышно плохо, но хор  пел  великолепно.  Чистые  жалобные
голоса вознеслись под сводами, и толпа подхватывала припев:
     -- Господи помилуй!.. Господи, помилуй!
     Томас ощутил что-то не то,  но  слова  были  привычные,  не  задевали
сознание. Ощутил затем раздражение. Калика слишком  вслушивается  во  все,
всматривается. Конечно, если  вслушаться,  то  слова  гадкие.  Недостойные
благородного рыцаря. Для простолюдинов еще кое-как, да и то не  для  всех.
Свободным йоменам тоже просить милости  у  кого-либо  недостойно.  Даже  у
Бога. Богу тоже не нужны  неумехи...  Впрочем,  в  святом  писании  что-то
сказано по этому поводу. Мол, как раз такие и  угодны.  Неисповедимы  пути
Господни!
     -- Не знаю, -- сказал он раздраженно. -- Я никогда не просил милости.
Ни у людей, ни у... тех, кто выше.
     -- Гордый, значит, -- сказал калика понимающе. -- А  это  смертельный
грех в глазах вашего хозяина. Гордый раб опасен.
     -- Я не раб... -- начал Томас угрожающе, но осекся. Хор в этот момент
как  раз  запел:  "Спаси  раба  своего".  Калика  ехидно  улыбался.  Томас
исповедовал правило: "На бога надейся, а к берегу греби".
     Огрин повернул к ним озабоченное лицо:
     -- Что-то случилось?
     -- Да, -- отрубил Томас. -- Надо спешить,  а  мы  тут  хвалы  Господу
слушаем! Делами надо доказывать, делами! А не льстивыми языками.
     Он резко повернулся и вышел. Когда из ворот  показались  ошеломленный
Огрин и хитрый Олег с недоумевающей Ярой, он уже был в седле.
     Сердце Томаса трепетало от счастья, ибо дорога выбежала  на  знакомый
холм. Дядя смотрел с нежностью, но разговором  занимал  калика.  Почему-то
волхв старой веры очень заинтересовался увлечением сэра Эдвина.
     -- Не библиофил, -- донесся голос дядя, -- я библиотаф...
     Люди Огрина придерживали коней. С холма видно замок  Мальтонов,  если
дорога свободна, можно вернуться сразу. У  старого  Мальтона  и  без  того
хлопот полон рот, не до гостей.

     У Томаса вырвался крик. Он въехал первым  на  вершину  холма,  дальше
расстилалась равнина. А еще дальше, на вершине  высокого  круглого  холма,
стоял огромный замок  рода  Мальтонов.  Утреннее  солнце  освещало  стены,
башни, крышу из красной черепицы. Ярко блестело  металлическое  кольцо  на
воротах.
     Он был все еще огромен и величествен, этот замок Мальтонов, но  Томас
не думал даже, что за такой  короткий  срок  придет  в  такое  запустение.
Словно тяжкая  болезнь  посетила  владения  гордых  рыцарей.  Даже  стены,
казалось, осели и постарели, а камни из серых стали седыми, дряхлыми.
     Но хуже того, на дороге перед замком стояли три  шатра,  ворота  были
закрыты, подъемный мост поднят, а перед самими  створками  лежало  трое  в
лужах крови. Со стены сыпался град камней  и  стрел,  отгонял  смельчаков,
пытавшихся вынести убитых.
     -- Дядя! -- вскричал Томас отчаянным голосом. -- Что стряслось, дядя?
     На холм въехал сэр Эдвин. Лицо вытянулось, он выругался:
     -- Негодяи!.. Как-то дознались, что я уеду, воспользовались  случаем.
Я не великий воин, но рука моя все еще способна держать меч... Томас,  это
Герман  и  Бодман,  братья  Мангольда.  Они  попытались  захватить   замок
врасплох, явно ночью. Но МакОгон...
     -- Старый МакОгон еще жив? -- воскликнул Томас.
     Сэр Эдвин взглянул на племянника искоса:
     -- Он еще не так стар, как тебе кажется. И в состоянии  предусмотреть
многие козни врага.  Как  видишь,  не  дал  захватить  врасплох!  А  осаду
взбешенным братьям с такими силами вести не по зубам.
     Томас заскрипел зубами, выхватил меч. Он был страшен, как  воскресший
древний бог войны, которому поклонялись англы-язычники.
     -- Смерть! -- прохрипел он. -- Никого не щадить!
     Земля загрохотала под копытами, а  вскоре  добавился  грохот  десятка
конников. Все в едином порыве неслись на дерзнувших осаждать  замок  среди
белого дня, в полной уверенности, что все здесь принадлежит только им..
     До замка было еще далеко, но  отдохнувшие  за  ночь  кони  неслись  с
холма, а потом по равнине резво, тяжело задышали не скоро, но со  стен  их
уже заметили, засуетились.
     Из шатров начали выбегать сверкающие доспехами рыцари, когда  тяжелая
конница обрушилась на них. Томас рубил быстро и страшно, словно в руке был
не двуручный рыцарский меч, а легкая сарацинская сабля. Олег и  сэр  Эдвин
неслись, как два демона смерти, справа и слева за ними  оставались  только
поверженные, опрокинутые, распростертые, оглушенные.
     Они домчались  до  рва,  развернулись  и  понеслись  снова,  рассыпая
страшные удары во все  стороны.  Подъемный  мост  начал  опускаться.  Цепи
скрипели, подрагивали, мост  опускался  рывками.  На  воротах  были  следы
ударов, выжженные пятна, а в стенах каменные  глыбы  кое-где  выщербились.
Тяжелые створки поползли в стороны, и  из  ворот  выметнулись  всадники  с
копьями, а следом выбежали пешие с топорами и дротиками.  Во  главе  несся
громадный рыцарь с непокрытой головой, длинные седые  волосы  развевались,
как крылья. В его вскинутой руке был окровавленный меч. Воин был  страшен,
лют, полон звериной силы.
     -- Руби! -- ревел он. -- Пленных не брать!
     Калика крикнул Томасу с упреком:
     -- Вот у кого ты научился такой немягкости!
     Сражение было жестоким, но коротким.  Кто  и  пытался  драться,  того
раздавили с двух сторон. Томас и МакОгон мгновение смотрели друг на  друга
через горы трупов, затем Томас бросился к седому воину в объятия.
     -- Наставник!
     Они обнимались, но Томас ощущал напряжение  в  МакОгоне  и  не  сразу
вспомнил рассказы рыцарей о нем, Томасе Мальтоне, который  с  каждым  боем
становится все страшнее,  а  лик  его  бывает  так  ужасен,  что  способен
перепугать даже зеркало. И после боя еще долго остается ужасным. Томас  не
раз хотел взглянуть на себя, но откуда взяться зеркалу на поле боя,  разве
что теперь можно спросить у Яры, раз она не расстается с гребешком...
     Наконец МакОгон чуть отстранился.
     -- Я слышал, что ты высадился на берег. А раз так, то ударишь  сразу,
даже если будешь один и без меча. Потому я посадил на коней всех,  у  кого
были, а пешим велел стоять  у  ворот  с  топорами  наготове.  Как  видишь,
получилось! А кто эти доблестные...
     Взгляд его упал на Яру, он поперхнулся, глаза выпучились, как у совы.
Томас хмуро улыбнулся. В Британии не привыкли видеть женщину  в  седле  да
еще с саблей в руке и луком за плечами.
     Яра мило улыбнулась МакОгону и сказала раздельно:
     -- Меня зовут Яра, я приехала из далекой Руси. Меня  здесь  никто  не
знает. Здесь я ненадолго, скоро отправлюсь обратно.
     МакОгон медленно поклонился. Томасу показалось,  что  они  обменялись
долгими многозначительными взглядами. Похоже, старый воин что-то  понял  в
женщине-воине, и между ними установилось какое-то взаимопонимание.
     Подошел сэр Эдвин. Лицо его было несчастным:
     -- Надо было все-таки брать в плен, потом взять  выкуп...  А  так  мы
поссорились сразу с тремя владетельными сеньорами. Все трое потеряли здесь
кто сына, кто брата!
     -- Скоро потеряют и головы! -- свирепо сказал Томас.  --  Пойдемте  в
замок. Я хочу обнять отца и поцеловать мать. А этими  займутся  вороны  да
волки, если их еще не истребили более хищные звери вроде сэра Мангольда!
     Томас  заставил  коня  ступить  на  ветхие  доски,  те   подрагивали,
излохмаченные железными подковами.
     На стенах люди с оружием радостно кричали, потрясая оружием.  Сколько
Томас ни  всматривался,  знакомых  лиц  не  увидел.  Тяжелое  предчувствие
закралось в душу.
     Открылся широкий вымощенный каменными плитами необъятный двор.  Плиты
были подогнаны  так,  что  стебель  травы,  как  подметил  Томас,  не  мог
протиснуться, но теперь поверхность напоминала мшистое болото: плиты  одни
просели, другие задрались краями,  трава  пробивалась  злая,  если  бы  не
стаптывали, то заполонила весь двор.
     На том конце двора двери замка  распахнулись.  По  ступенькам  сбежал
высокий человек с такой же седеющей  головой,  как  у  Эдвина,  широкий  в
плечах, все еще быстрый. За сэром Торвальдом едва поспевали телохранители.
     Он еще издали раскинул руки. Томас, как  на  крыльях,  пересек  двор,
упал в объятия отца, как всегда падал, счастливый и визжащий, знающий, что
попадает в защищенное ото всех бед и детских несчастий место, где тепло  и
уютно... И сейчас счастливо обнимался, целовал седую голову отца, не сразу
понял потрясенно, что не он прячется в объятиях отца, а сам обнимает  его,
постаревшего и сгорбившегося, и что уже отец, его  всегда  несокрушимый  и
уверенный в собственной мощи отец, ищет в его объятиях защиты.
     Глаза защипало, Томас ощутил, как задрожали губы. Он  с  новой  силой
обнял отца, поцеловал, прижал к груди и так застыл, не в силах  отпустить,
расцепить руки. Щеки обожгло, он не думал, что  слезы  могут  быть  такими
жгучими и горькими.
     -- Отец...
     -- Сынок...
     В груди была сладкая  боль  пополам  с  щемящей  тоской  и  привкусом
страха. Он врывался в горящие  города,  прыгал  с  высоких  башен,  убивал
драконов и спасал принцесс,  но  за  спиной  все-таки  оставался  огромный
надежный отец-великан, оставались теплые руки, что  сразу  превращались  в
уютное гнездышко, убежище. Отец был реальным миром, куда он возвращался из
того, где водил победоносные армии и скакал на красивом коне.
     Теперь же он стоит на этой земле. И некуда  укрыться.  Теперь  он  на
полголовы выше своего отца, выше дяди Эдвина, это они ищут в нем  надежды,
утешения. Может быть, даже спасения.
     Он стиснул челюсти, все еще прижимая к груди  исхудавшее  тело  отца.
Слезы прожигали щеки, Томас часто моргал, стараясь, чтобы  мокрые  дорожки
быстрее высохли. Поверх головы, где за его  отсутствие  прибавилось  много
седых прядей, увидел обеспокоенное лицо Яры.
     Она украдкой подала ему знак.  Держись,  сказали  ему  ее  глаза.  Ты
можешь все. Ты настоящий.
     Судорожно вздохнув, словно после  долгого  плача,  он  заставил  себя
отстраниться. Мгновенно пришло чувство одиночества, абсолютной потери.
     Ты не одинок, возразили ему лиловые  глаза.  Когда-то  надо  покидать
родительские объятия. Родители не вечны... Они были бы  счастливы  держать
нас в объятиях, защищая от жестокого мира, но их руки постепенно слабеют.
     Да, так же глазами ответил он. Зато сильнее стали мои. Теперь это мой
долг их охранять, защищать от жестокого мира, дать возможность чаще бывать
в том мире, где мы все находим счастье и утешение...
     -- Как мама? -- спросил он хриплым голосом, в котором все еще  стояли
слезы.
     -- Ждет. Она... нездорова.
     -- Что с ней? -- встревожился Томас. Сердце  в  страхе  сжалось,  как
заяц под кустом при виде коршуна.
     -- Слабеет. Она жила надеждой  на  твое  возвращение...  Но  о  твоем
приближении не было слухов. А потом пришел еще вчерашний день...
     Сэр Торвальд покачал головой. Томас спросил быстро:
     -- Они... повенчались?
     -- Нет. Крижана заявила, что ее поведут  к  алтарю  только  в  цепях.
Сейчас там решают, что делать... Ну, родители, что  выкручивают  ей  руки,
братья, жених....
     Томас, чувствуя себя непривычно огромным, обнял отца и дядю за плечи,
пошел с ними через двор к раскрытым дверям замка. Оттуда  уже  выбегали  с
ликующими воплями дети, дворовые люди, челядь, повара, истопники.
     Уже на крыльце сэр Торвальд спохватился:
     -- Дорогой сын, ты в чужих странах набрался и странных обычаев...
     -- Я?
     -- Ты не представил своих спутников,  --  напомнил  отец.  Его  синие
глаза с трудом оторвались от лица сына, такого мужественного и  красивого,
обратились к калике и Яре.
     Томас виновато хлопнул себя по лбу.
     -- Прости!.. Мы настолько неразлучны, что когда ты обнимал меня,  мне
казалось, что обнимал их тоже. Это сэр калика, его зовут  Олег  Вещий.  Он
великий отшельник, знаток старины, дядя с ним, как я вижу, уже снюхался.
     Сэр Торвальд чуть наклонил голову.
     -- Будь гостем в нашем доме, сэр Олег. Здесь все к твоим  услугам.  И
библиотека, которую натащил мой ученый брат... А кто эта юная леди?
     -- Боевой друг, -- ответил Томас быстро.  --  Ее  зовут  Яра.  Мы  не
однажды дрались спина к спине... А где сейчас МакИтра?
     -- Уехал к западному берегу. --  Сэр  Торвальд  оглядел  Яру,  сказал
неожиданно: -- Она понравится твоей матери.
     Широким жестом пригласил их  в  дом,  где  уже  возбужденно  метались
слуги, с нижнего этажа донесся запах от разжигаемых очагов, там  на  кухне
уже ставят котлы на печи, огромные кастрюли.

     За обедом сэр Торвальд вспомнил:
     -- Да,  я  послал  гонца  к  доблестному  барону  Стоуну.  Там  будут
счастливы узнать о твоем приезде. Ну, конечно, не все. Сам барон понимает,
что твое положение шаткое, а сыновья его тебя ненавидят и  боятся...  Зато
это даст жизнь Крижане.
     Томас торопливо кивнул.
     -- Да-да, конечно. А как насчет...
     -- А кто такая Крижана? -- поинтересовалась Яра.
     -- Да это все наши друзья, -- ответил Томас еще торопливее. -- Так ты
говоришь, МакИтра уехал на запад?
     Торвальд посмотрел удивленно, перевел взгляд на Яру. В глазах старого
воина мелькнула странная искорка.
     -- Нам нужны союзники, -- проговорил он медленно, -- но где их взять?
Все  либо  куплены  королем  подарками  да  раздачей  чужих  земель,  либо
страшатся  потерять  и  то,  чем  еще  владеют.  МакИтра  ищет   хотя   бы
одного-двух, кто мог бы помочь людьми, оружием.
     -- Одного-двух? А сколько против?
     -- Увидишь, -- пообещал сэр  Торвальд.  --  Завтра  в  долине  Тарана
начинается ежегодный турнир. Съедутся сильнейшие рыцари со всей  Британии.
Король увенчает венком сильнейшего, герольды  занесут  его  имя  в  списки
победителей. Возможно, если ты сумеешь себя показать на турнире...
     -- Я покажу, -- пообещал Томас грозно.
     -- ...то мнение владетельных сеньоров изменится. А король, как бы  он
ни относился к тебе сам, вынужден считаться с мнением знатных людей.
     Калика шумно почесал грудь, хмыкнул:
     -- Конечно, изменится! Особенно после того, как он этих  владетельных
посбрасывает с коней в грязь. Они прямо возлюбят его.
     Сэр Торвальд с сомнением похрустел пальцами.
     -- Боюсь, что наше христианское возлюбление не  заходит  так  далеко.
Неужто и турнир не поможет?
     Яра увидела, что дядя Эдвин смотрит на брата с любовью  и  нежностью,
как на большого ребенка. Сэр Эдвин раньше оставил меч, раньше начал искать
иную правду, помимо правды меча, и уже мог посмотреть на брата со стороны.
     -- Все равно я еду на турнир, -- сказал Томас упрямо.
     -- Придумал что-нибудь?
     -- Нет.
     -- Но тогда...
     -- Под лежачий камень, как говорит калика, вода не течет. Я выеду  на
турнир, а там решим. Мне с добрым копьем в руке всегда думается  лучше!  А
когда еще и длинный меч в руке, то какие только умные мысли не приходят!

     Утром Томас  сквозь  сон  услышал  какую-то  суматоху.  Рука  тут  же
метнулась к мечу, но нащупала лишь подушку. Он открыл глаза.  Возбужденные
голоса доносились со двора. Томас бросился к окну, ахнул.
     Окруженные остолбенелой челядью, посреди  двора  стояли  трое  коней.
Томас сразу их узнал, и стало понятно, почему никто не лезет вперед. Таких
коней здесь не видели, он сам не видывал, пока не побывал  в  ту  странную
ночь на сборище славянских богов.
     Белый жеребец блистал, как серебро, длинная пышная грива и  такой  же
роскошный хвост струились в утреннем ветерке, но  глаза  горели  багровым,
словно внутри черепа были угли. Черный конь казался вылепленным  из  ночи,
ни единого светлого пятнышка, только багровые глаза роднили  с  серебряным
жеребцом.  А  гнедая  кобылка  была  просто  ожившим  пламенем,  ее  грива
развевалась, она нервно переступала с ноги на ногу, грызла удила,  готовая
сорваться в любой миг и унестись на край света. Олег держал  их  всех  под
уздцы. Он выглядел сонным и неторопливым.
     Томас сбежал вниз, одеваясь на ходу, едва не  вышиб  двери.  Холодный
воздух на крыльце не отрезвил, сердце застучало еще сильнее.
     -- Олег!.. Откуда?
     Калика поднял на него насмешливые глаза.
     -- Кто рано встает, тому бог дает.
     -- Но... Ладно, я не спрашиваю, кто тебе дал их здесь.  Или  как  они
перебрались через море. Их можно... взять?
     Калика почесал голову, задумался. Ответил с неуверенностью в голосе:
     -- Ну, ежели хочешь. А то принуждать тебя как-то  нехорошо.  Яра  еще
спит?
     -- Не знаю, -- ответил Томас, его руки дрожали от  желания  коснуться
своего коня. -- Вряд ли она пьянствовала всю ночь с солдатами.  Смотри,  и
седла те же!
     Он поставил ногу в стремя и с некоторым  усилием  поднялся  в  седло.
Жеребец был огромен, весь из толстых жил и тугих мускулов, в нем клокотала
звериная сила. Томас коленями чувствовал напряжение -- жеребец  был  готов
сорвать с места, ждал только  сигнала.  Он  был  послушен,  но  он  жаждал
двигаться.
     -- Сказочно! -- выдохнул Томас. -- Этот конь понесет тяжелого  рыцаря
в полном вооружении, как ребенка!  Сэр  калика,  у  меня  есть  меч  моего
предка, есть конь твоих богов  и  доспехи  сэра  Огрина.  Осталось  только
укрепиться духом... а об этом я позабочусь сам.
     Калика бросил поводья вороного и гнедого коня слугам.
     -- Пусть напоят коней ключевой водой, иную не пьют, а  я  пока  пойду
поговорю с сэром Эдвином. У него есть интересные книги...


                                 Глава 9


     Турнир должен был состояться в долине Тарана. Так называли  неширокое
вытоптанное поле, даже трава не  росла  на  твердой,  как  камень,  земле.
Справа и слева высились дубы-великаны. Огромные ветви опускались до  самой
земли, в глубоких дуплах жили филины, дикие пчелы  прятали  мед,  а  стада
крупных жуков с огромными, похожими на оленьи, рогами собирали сок.
     Ровное утоптанное поле обнесли новой оградой, старая сгнила за  зиму,
а в противоположных сторонах этого цирка, если считать рыцарский  поединок
ближе к гладиаторскому бою,  или  стадиона,  если  принять  его  за  более
позднее развлечение, были  поставлены  красивые  ворота,  увитые  цветными
лентами и гирляндами цветов. Через них должны въезжать рыцари, уже  издали
разглядывая противника, горяча коней, крепче сжимая копья.
     У ворот стояли пышно одетые герольды, трубадуры, толпились оруженосцы
и слуги, готовые бегом принести хозяину щит или копье взамен поврежденных.
     Вблизи от турнирного поля уже стояли шатры --  остроконечные,  как  у
саксов, круглые, как у  англов  и  славян,  с  распорками  и  без,  как  у
сарацинов. Томас решил, что кто-то помимо него уже  вернулся  из  славного
квеста, привез с собой добычу.
     Калика молча кивнул на двух смуглокожих слуг в пестрых тюрбанах.  Они
были вооружены кривыми саблями, в зеленых шароварах, подпоясаны  шелковыми
поясами.
     -- Слуги из пленных сарацин!
     -- Это не может быть сэр Хольтман, -- сказал Томас убежденно, --  тот
не покидал Британию!
     -- Ему могли подарить их.
     На другой стороне турнирного  поля  возвышался  огромный  шатер.  Его
приготовили для рыцарей победнее, что приедут без шатров, а то и вовсе без
слуг и оруженосцев. Вокруг  в  готовности  полыхали  жаровни,  в  походных
кузнях раздували угли, оружейники  готовились  чинить  доспехи  как  можно
быстрее. В сторонке на столах разложили еду, питье как для  состоятельных,
так и для самых бедных.
     Турнирное поле было окружено крепкой оградой, а за ней возвышались  в
несколько рядов скамьи из свежевыструганных досок. Передний ряд был  отдан
людям простого звания -- знатным не к лицу сидеть  ниже  простолюдинов,  к
тому же в разгаре боя нередко тяжело вооруженный рыцарь проламывал  ограду
и валился, истекая кровью, на зрителей.
     Два  ряда  выше  обычно  занимали  свободные  йомены,  а  еще  дальше
располагались места для людей благородного звания. Места для короля и  его
свиты были украшены пышно и кричаще-ярко, словно он  с  окружением  только
что явился из восточных стран,  привыкнув  к  сарацинской  изнеженности  и
роскоши. Ему даже устроили трон, по бокам поставили два кресла, широкие  и
с резными спинками, для канцлера и казначея. Над этими тремя  местами  был
поставлен балдахин, на острых концах шестов трепетали по  ветру  флажки  с
королевским  гербом.  Вокруг  трона  уже   толпились   пажи,   оруженосцы,
телохранители, бароны из мелкопоместных, которых оттеснит  свита,  которая
явится вместе с королем.

     Группа воинов, что явились с Мальтонами,  не  заметили,  как  прибыли
король и его близкие, настолько были заняты  подготовкой  к  турниру.  Тот
обещал  быть  непростым.  Когда  трубы  протрубили   начало   турнира,   с
королевской стороны на арену выехали трое зачинщиков,  сторонников  партии
короля. Их кони были покрыты белыми попонами, рыцари выглядели одинаковыми
в блистающих доспехах, с опущенными забралами. С  другой  стороны  выехали
один за другим рыцари, принявшие вызов.
     Снова протрубили трубы. Рыцари  помчались  друг  на  друга,  в  самой
середине арены сшиблись с таким  лязгом,  словно  столкнулись  наковальни.
Двое из принявших вызов вылетели  из  седел,  грохнулись  оземь,  поднимая
пыль. Третий удержался, но потерял стремя, и, когда вернулся к  герольдам,
его тоже признали побежденным.
     Зрители орали, свистели, топали ногами,  бросали  в  воздух  шлемы  и
колпаки. Калика заметил, что сэр Торвальд с осторожностью  присматривается
к  толпе.  Похоже,  королевская  партия  уже  осточертела.  Новый   король
бесчинствами и нарушением прав как знатных,  так  и  простых  йоменов  уже
восстановил против себя многих. Правда, это  ничего  не  значит.  Народ  и
множество владетельных сеньоров могут возмущаться сколько угодно.  Король,
несмотря на его бычью силу, не глуп.  Он  удержал  старых  сторонников,  а
новых осторожно покупает, самочинно раздавая земли и  владения  ушедших  в
крестовые походы. Так что он крепок, как никогда, а поддержка  сторонников
позволят ему бесчинствовать и дальше.  И  сейчас  ему  ничто  не  помешает
стереть Томаса в порошок. Ему только надо придать этому вид законности.
     Пока шел торг -- за пределами арены побежденные выкупали своих  коней
и доспехи, что по условиям турнира стали добычей победителей, -- на  арены
тем временем выехали еще трое от партии короля. Сердце Томаса заколотилось
чаще. Он увидел, как из шатра медленно вышел огромный рыцарь в черных, как
ночь, доспехах. Он был  почти  на  голову  выше  других,  грудь  его  была
настолько широка, что никакие латы ему не были бы впору, а эти ковали  ему
лучшие  оружейники.  Это  был  грозный  и  непобедимый  Торкзельд,   гроза
побережья, победитель Морского Змея. И это был тот, кто обязательно выйдет
победителем турнира.
     Когда рыцари сшиблись, снова был треск ломаемых копий, грохот,  звон,
крики боли, дикое ржание. Выбежали оруженосцы и слуги,  кого  увели,  кого
унесли. Зрители приуныли -- выигрывали только рыцари из окружения короля.
     В третий круг выехал Торкзельд. С ним были еще двое, но  Томас  видел
только этого непобедимого рыцаря, который ко всему еще был сыном короля!
     -- Пора, -- сказал Томас.
     Ему подвели коня, калика держал его под уздцы, глаза были серьезными:
     -- Ты знаешь, что он постарается не просто выбить тебя из седла?
     -- Догадываюсь, -- ответил Томас.
     Вид у него был повзрослевший, угрюмый. Помимо  рыцарской  чести  есть
еще и стремление убрать помеху с пути. Земли Мальтонов король  уже  роздал
троим соседям, усилив их лояльность, осталось захватить лишь  замок.  Если
бы не его неожиданное появление, король уже  прибрал  бы  замок  к  рукам.
Похоже, он оставил бы его себе или передал бы Торку, наследнику  престола.
Слишком  хорошо  замок  стоит.  И  укреплен  хорошо,  и  места   сказочной
красоты...
     Томас взобрался в седло, взял в руку копье,  синие  глаза  потемнели.
Рядом похрустывало кожей новенькое седло  под  МакОгоном,  он  изготовился
драться с рыцарем, что ехал слева от Торкзельда. МакОгон сам был огромен и
силен, его герб на щите необычной формы знали  рыцари  всей  Британии.  Он
только сидел не на своем коне, которого тоже знали, а на тонконогой лошади
рыжей масти. Она не выглядела такой же мощной, как  его  конь,  но  то  ли
МакОгон решил поберечь силы своего уже немолодого коня,  соратника  многих
битв, то ли поддался уговорам Яры сражаться на ее коне.
     Справа от Томаса с помощью двух оруженосцев  взобрался  в  седло  сэр
Торвальд. Под ним был огромный жеребец, которого уступил для  боя  калика.
Вид у отца был виноватый, униженный.  Не  нашлось  третьего  бойца,  чтобы
выйти против троих из партии короля. Из всех рыцарей, толпившихся на  этой
стороне турнирного поля, съехавшихся со всех концов Британии, не  нашлось,
едва завидели несокрушимого Торка и его двух  друзей,  таких  же  могучих,
свирепых, не брезгующих ничем ради победы.
     Яра  вполголоса  разговаривала  с  МакОгоном,  но  Томас   видел   ее
обеспокоенные взгляды, которые она бросала в его сторону. МакОгон,  старый
и опытный ветеран многих битв, слушал ее, к удивлению Томаса,  внимательно
и уважительно. Кивнул, соглашаясь, приложил пальцы к шлему.
     Трубы зазвучали неожиданно громко и резко. За шатрами грянула  резкая
сарацинская музыка.  С  западной  стороны  на  арену  из-под  арки  выехал
Торкзельд. Он был настолько громаден  и  грозен,  что  два  других  рыцаря
оставались словно бы в тени, хотя оба были сильнейшими рыцарями Британии.
     -- Наш день, -- сказал сэр Торвальд, лицо его помолодело. --  Сегодня
мы покроем себя славой... чем бы ни кончился бой!
     -- Тони с надеждой, что выберешься на берег,  --  сказал  Томас.  Его
глаза не отрывались от могучей фигуры  Торкзельда,  лишь  бросил  короткий
взгляд на калику, тот постоянно твердил эту поговорку. -- Мы еще на конях.
И копья у нас целые.
     Он пустил  коня  вперед.  Втроем  выехали  на  арену,  разъехались  в
стороны. Снова прогремели трубы. Томас страшно  вскрикнул,  нагнетая  свою
ярость в коня, а на трибунах замерли. Рыцарь в сверкающих доспехах несся с
такой скоростью, что в мгновение ока преодолел две трети турнирного  поля,
и они сшиблись, когда конь Торкзельда сделал первые два скачка.
     Торвальд и МакОгон почти не отстали. Удар был  страшен,  на  трибунах
умолкли, оглушенные грохотом,  будто  сто  тысяч  кузнецов  разом  ударили
молотами по наковальням.  Взвилась  желтая  удушливая  пыль,  закрыла  все
облаком.
     Из облака пыли к западным воротам  выскочили  трое,  к  восточным  --
один. Все узнали исполинскую фигуру Торкзельда. Он был без  копья,  как  и
трое его противников.
     Когда пыль осела, все увидели  двух  рыцарей.  Один  лежал  недвижим,
раскинув руки, другой  пытался  подняться.  Выбежали  оруженосцы,  помогли
выбраться  с  поля  раненому,  другого  вынесли  на  руках.  Слуги  ловили
обезумевших коней.
     Трое развернули коней. Оруженосцы с готовностью побежали через  поле,
держа копья. Их глаза сияли. Явно не ждали, что их хозяева выстоят  против
таких противников.
     -- Пресвятая Дева! -- прошептал сэр Торвальд.  Он  был  потрясен,  но
глаза сияли. -- Мы вышибли таких... таких рыцарей!
     МакОгон проворчал:
     -- И мы не лаптем щи хлебаем.
     -- Что? -- не понял сэр Торвальд.
     -- Говорю же мы тоже  не  лыком  шиты,  --  ответил  МакОгон  так  же
загадочно, словно говорил на другом языке. -- Честно говоря,  если  бы  не
этот конь-зверь, могло бы случиться иначе. Я успел ударить раньше, чем мой
противник прицелился.
     -- Я тоже, -- признался сэр Торвальд.
     На том конце арены  оруженосцы  подали  новое  копье  Торкзельду.  Он
развернулся и в бешенстве, не  дожидаясь  сигнала  герольда,  помчался  на
троих. Томас запоздало пустил коня навстречу.
     Они сшиблись в середине поля. Удар был такой, что дрогнула  земля,  а
под королем подломился трон. С проклятиями он рухнул на спину, а на  арене
снова взвилось облако желтой пыли. Но всадники вылетели из облака такие же
грозные и неуязвимые, только у каждого в правой руке были  обломки  копий,
что разлетелись от удара вдрызг по самые рукояти.
     Им подали новые копья, и они, дав коням  отдохнуть  несколько  минут,
ринулись снова. На этот  раз  они  сшиблись  грудь  в  грудь.  Над  ареной
прогремел сухой треск ломаемых копий, те разлетелись в мелкие щепки.  Кони
взвились на дыбы, попятились. Томас и Торкзельд удержали коней,  пустив  в
ход шпоры и удила, а на  трибунах  все  затаили  дыхание.  Впервые  кто-то
выстоял против Торкзельда, впервые кто-то не уступает!
     Внезапно Торкзельд взревел от ярости. Его рука метнулась к  бедру,  и
Томас дрогнул, когда в руке гиганта блеснул огромный меч.
     --  Защищайся  или  умри!  --  крикнул  Торкзельд  так  страшно,  что
оруженосцы и герольды дрогнули, остановились.
     Сэр Торвальд крикнул, срывая голос:
     -- Ваше величество, это не по правилам!
     На трибунах раздались крики:
     -- Это турнир, а не бойня!
     -- Остановить!
     -- Куда смотрит король!
     -- Бесчинство!
     Томас поспешно потащил меч. Пальцы дрожали, без нужды сжимали рукоять
с такой силой, что вминались, как в глину. Сквозь узкую прорезь  он  видел
огромную фигуру мрачного рыцаря. Тот вскинул меч и послал коня вперед.
     -- Смерть ублюдкам! -- раздался такой страшный голос,  что  у  Томаса
похолодело сердце.
     -- Живи, Британия! -- вскрикнул он и бросил коня навстречу.
     Они сшиблись, как две брошенные навстречу одна другой железные  горы.
Кони поднялись на  дыбы,  бились  передними  копытами,  рвали  друг  друга
зубами. Это были уже не кони, а звери, которым передалась ярость седоков.
     Торкзельд ударил мечом со всей яростью. Щит Томаса лишь смягчил удар,
но в голове зазвенело. Кусок щита просвистел  мимо,  с  силой  вонзился  в
землю. Томас поспешно вскинул меч, но лишь сумел отпарировать новый удар.
     На трибунах  в  это  время  приближенные  короля  умоляли  прекратить
поединок. Драться мечами на турнире против правил, к тому  же  доблесть  и
умение Томаса вызвали симпатии  даже  у  тех,  кто  не  одобрял  искателей
приключений, что ушли воевать в чужие страны.
     Король поколебался, но в это время его сын обрушивал удар  за  ударом
на рыцаря  в  серебристых  доспехах,  у  того  разлетелся  щит,  погнулись
доспехи, он шатался, конь под ним пятился.
     -- Нет! -- отрезал король с той  же  свирепостью,  с  какой  его  сын
наступал на противника. -- Пусть закончат свой спор!
     -- Но прольется кровь!
     -- На каждом турнире ломают руки и ноги, ломают спину, вышибают зубы.
     По его жесту герольды, уже вступившие на турнирное  поле,  попятились
назад за ограду. Зрители не дыша  поднялись  с  мест.  Торкзельд  наседал,
рыцарь  в  серебристых  доспехах  уже  шатался  в  седле.  Внезапно   конь
Торкзельда дико заржал, ржание перешло в хрип. Конь Томаса вцепился зубами
в горло черного жеребца -- на землю брызнула красная струйка.
     -- Проклятие! -- вскричал Торкзельд бешено.
     Конь под ним пошатнулся, и он едва успел качнуться в  сторону,  когда
конь упал, забил ногами в  воздухе.  Торкзельд  успел  выдернуть  ноги  из
стремян, упал, покатился в пыли и грязи, но мощь его  была  столь  велика,
что он вскочил на ноги, словно на нем и не  было  тяжелых  доспехов.  Щит,
звеня и подпрыгивая, укатился на край поля.
     Томас повернул коня, крикнул мощно:
     -- Ты побежден!
     -- Нет! -- закричал Торкзельд таким голосом, что на  трибунах  сердца
мужчин похолодели. -- Пока в руке меч, я только победитель!
     Томас слез с коня. Раздробленный щит он стряхнул с руки,  меч  в  его
руке тускло поблескивал. Шаги рыцаря были нетверды, но с каждым мгновением
он, казалось, восстанавливал силы.
     С мечами в поднятых руках они сшиблись снова, и удар и грохот металла
были  таковы,  будто  снова  ударились  две  железные   горы.   Противники
вскрикивали, нанося удары, тяжелые  мечи  со  свистом  вспарывали  воздух.
Доспехи  стонали,  прогибались,  а  самые  сильные  удары  разрубали  даже
стальные пластины. Серебристые  доспехи  забрызгало  кровью.  На  трибунах
жалобно  вскрикивали  --  к  серебристому  рыцарю  все  испытывали  острую
симпатию.
     В окружении короля снова начали уговаривать прекратить жестокий бой.
     -- Ни за что! --  взбешенно  рявкнул  король.  --  Вы  хотите  лишить
Торкзельда заслуженной  победы?..  Здесь  сражаются  настоящие  мужчины!..
Впервые видите кровь на турнире?
     -- Но, ваше величество...
     -- Нет!
     С турнирного поля  неслись  частые  тяжелые  удары.  Два  рыцаря  уже
шатались, почти не двигались с места. Мечи поднимались медленно,  а  когда
обрушивались, у противника не было сил уклониться или парировать.  Доспехи
забрызгало кровью, они погнулись, полопались, торчали острыми краями.
     Король побледнел,  закусил  губу.  Похоже,  уже  сам  жалел,  что  не
прекратил жестокий бой, но теперь отступать  было  поздно.  Незаметно  для
подданных он сунул руки под мантию и  делал  там  странные  знаки.  Сперва
ничего  не  ощущал,  затем  услышал   далекое   громыхание,   вздохнул   с
облегчением.
     Прямо над турнирным полем сгустилось темное облако.  В  нем  блистали
молнии, гремел гром. Большинство зрителей не отрывали  глаз  от  жестокого
поединка, но кое-кто вскинул голову, со страхом тыкал пальцем вверх.
     Томас шатался, серая жгучая пелена соленого пота  выедала  глаза.  Он
задыхался от жары, доспехи давили, он чувствовал, что умирает.  Руки  едва
поднимали меч, но черный рыцарь, которого он видел в узкую прорезь  шлема,
тоже шатался, черный меч едва не выскальзывает из потных пальцев...
     Внезапно над  головами  глухо  прогремело.  Люди  вскинули  изумленно
головы -- откуда гром в безоблачном небе? -- в тот же миг сверкнула черная
злая молния. Томас знал, что черных молний не бывает, но это  была  черная
молния. Она ударила в поднятый  меч  Торкзельда.  Меч  вспыхнул,  рассыпая
искры. Томас и все на трибунах увидели, как преобразился черный рыцарь.
     Раны закрылись, края трещин в панцире сдвинулись и  слились  воедино.
Он уже не шатался, а словно бы стал выше ростом. В движениях его появилась
мощь и звериная свирепость.
     Он замахнулся и нанес  страшный  удар  с  неистовым  криком,  который
потряс, казалось, саму землю:
     -- Умри!
     Томас, видя неминуемую смерть, ударил мечом навстречу. Но слабо,  без
прежней мощи, только вскрикнул:
     -- За честь и славу англов!
     Мечи сшиблись в воздухе. Звон оглушил зрителей, но был  еще  и  дикий
крик, словно кричали сами мечи. Серебристый меч рассек черный меч, как луч
света   рассекает   тьму,   но   брызнула   кровь,    черная,    ядовитая,
распространяющая  зловоние.  Где  она  падала,  там  вспыхивали   огоньки,
вздымался черный ядовитый дым.
     Зрители вскрикнули. Серебристый меч ударил острием по черному  шлему,
как уже бил, но раньше только срубил все перья,  сейчас  же  со  скрежетом
рассек шлем, рассек череп, проник до нижней челюсти, где и застрял.
     Торкзельд медленно повалился на спину. Меч выдернуло из  рук  Томаса,
он едва не упал от изнеможения. Шатаясь, опустился на колено, но  заставил
себя встать, подошел к упавшему  и,  упершись  ногой  в  грудь,  ухватился
обеими руками за рукоять меча Англа, с силой потянул на себя.
     Меч вышел нехотя, но уже был чист, кровь черными каплями скатилась на
землю.
     Томас оперся мечом о землю. Послышался  крик,  быстрые  шаги.  Чьи-то
руки сорвали с него шлем, сквозь пелену пота он увидел встревоженное  лицо
Яры. Она спешно вытерла ему платком лицо, велела кому-то:
     -- Быстро снять с него доспехи!.. Если он ранен...
     Я не ранен, хотел ответить Томас, но язык от смертельной усталости не
повиновался. Плечо Яры было  сильное  и  от  прикосновения  к  нему  Томас
ощутил, как возвращаются силы. Он дышал часто, с хрипами,  но  теперь  уже
мог выталкивать горящим ртом какие-то слова.
     -- Победа!.. Я сразил Торкзельда!
     -- Томас, ты не ранен?
     -- Яра... что это было?
     Над  головой  раздраженно  прогремело,  словно  в   пещеру   уползал,
огрызаясь,  огромный  зверь.  Темное  облако  быстро   таяло   и   наконец
растворилось без следа.
     Меч в руке Томаса рассыпал белые радостные искры. С трибун  казалось,
что весь серебристый рыцарь окружен сиянием.
     -- Меч Англа -- меч воина, -- напомнила Яра. --  А  воины  не  терпят
колдовства.
     На поле выбежали оруженосцы, пажи, слуги. Торкзельда подняли,  кто-то
закричал сорванным голосом, полным ужаса:
     -- Великий и непобедимый Торкзельд мертв!
     Взоры собравшихся со всей Британии рыцарей, знатный людей,  торговцев
и свободных йоменов обратились к королю. Он  медленно  поднялся  на  ноги.
Такой же громадный, как Торкзельд, широкий в плечах, только  тяжелее  и...
много опаснее.
     Его горящий ненавистью взор,  как  раскаленное  лезвие,  воткнулся  в
победителя, который стоял над трупом его убитого сына. И  во  взгляде  его
было обещание гораздо более страшной смерти.



                                 Глава 10


     Они вернулись в замок на взмыленных конях. МакОгон остался  у  ворот,
отдавал приказы, укреплял вороты,  послал  подводы  в  окрестные  села  за
припасами, на случай если осада будет долгой, а что осада будет, никто  не
сомневался.
     К вечеру замок жужжал, как растревоженный улей. Все уже знали  о  том
подвиге, который совершили трое из замка,  и  о  том  переполохе.  Но  сэр
Торвальд ходил чернее тучи. Турнир окончился не так, как  он  рассчитывал.
Что предпримет король? Мстительный и своевольный, не терпящий прекословия,
разве такой простит гибель единственного сына?
     Начали  прибывать  подводы  с  ветчиной,  солониной,  мешками   муки,
пшеницы. Все  стаскивали  в  подвалы,  из  соседних  сел  пришли  кузнецы,
походные горны поставили прямо во дворе. Без всякого  зова  явились  около
двух дюжин рыцарей-соседей. С ними пришли опытные воины, около сотни. Сэру
Торвальду доложили, что через  два-три  дня  пришлют  помощь  владетельные
бароны, которых  теснят  приближенные  короля.  Бесчинства  короля  и  его
подданных  переполнили  их  чашу  терпения.  Нужен  только  вожак   --   с
возвращением молодого Томаса им оказались Мальтоны.
     Уже  к  ночи  загремели  звонко  трубы,  которые   заставили   Томаса
вздрогнуть.  Ворота  распахнулись,  въехала  группка  всадников.  Рядом  с
немолодым воином в богатой одежде ехала на красивой молодой лошадке  очень
юная девушка с золотыми волосами. Они были  убраны  под  вышитый  жемчугом
убор, глаза девушки были скромно опущены, но алые щечки горели.
     Калика быстро взглянул на Томаса. Тот, покраснев, беспомощно взглянул
на отца, на сэра Эдвина. Те переглянулись и, как сговорившись,  посмотрели
на Яру. Она сидела по другую сторону  стола,  смаковала  пирог  с  лесными
ягодами. Рядом калика своим ножом деловито резал жареного гуся на части.
     Наконец дверь распахнулась. Герольд стукнул о пол и провозгласил:
     -- Благородная леди Крижана, дочь барона....
     Его оттолкнули, и Крижана, как вихрь,  влетела  в  зал.  Ее  огромные
глаза сияли,  белые  нежные  руки  были  вытянуты.  У  Томаса  перехватило
дыхание, настолько она была хороша. На полголовы  ниже  Томаса,  она  была
стройная и легкая, ее фигура еще больше округлилась в нужных местах,  а  в
поясе она была настолько тоненькой, что ободок бокала мог бы  заменить  ей
пояс. Она вся выглядела нежной и чистой, как ангел.
     -- Томас!
     Томас едва успел выбраться из-за стола и подхватить ее. Она вцепилась
в него и вскарабкалась выше, как на дерево. С радостным визгом целовала  и
обцеловывала, отстранялась, чтобы  видеть  его  мужественное  лицо,  снова
прижималась счастливо.
     Все в зале цвели улыбками, видя  такое  неподдельное  счастье.  Почти
все.
     --  Я  так  счастлива...  Так  счастлива!  --  девушка  захлебывалась
словами, глаза ее сияли. -- Ты успел... ты спешил!.. Я бы и так  не  пошла
за него, но все равно так счастлива, что ты загнал коней, но успел за день
до свадьбы...
     Томас  краем  глаза  увидел,  что  Яра  смотрит  на  них  с  жестоким
выражением на лице. Она медленно  опустила  надкушенный  пирог  на  блюдо.
Калика ухмылялся, смотрел на молодого рыцаря, как смотрят на  канатоходца,
что идет по туго натянутой тонкой веревке между двумя высокими башнями.
     Отец улыбался от уха до уха. Глаза были просто подлые и хитрые. Томас
кое-как оторвал от себя Крижану, что цеплялась за него,  как  обезьяна  за
дерево, бережно  опустил  на  пол.  Она  поправила  прическу,  лишь  тогда
повернула сияющее лицо к присутствующим:
     -- Простите, сэр Торвальд!.. Простите, сэр Эдвин!
     От ее сияющего лица и глаз светлели лица присутствующих. Она  наконец
заметила калику и женщину в одежде воина.
     -- Это твои друзья?
     Томас сказал неуклюже:
     -- Да, леди... милая Крижана. Это вот мудрый отшельник из  славянских
земель, а это... гм... благородная Яра.
     Крижана светло и чисто улыбнулась им обоим.
     -- Приветствую вас! Спасибо, что прибыли  вместе  с  Томасом.  Дороги
кишат разбойниками, а втроем безопаснее. Если бы я знала, что по  прибытии
сразу ты отправишься на турнир, я бы обязательно поехала туда.
     Олег кивнул, Яра  смотрела  хмуро  и  зло.  Она  вытащила  свой  нож,
придвинула к  себе  ближе  блюдо  с  поросенком.  Крижана  улыбнулась  ей,
женщина-воин и должна выглядеть злой, повернулась к Томасу:
     -- Ты счастлив, дорогой?
     -- Дальше некуда, -- пробормотал  Томас.  Он  рванул  ворот,  в  зале
что-то  стало  так  жарко,  что  у  него  горели  уши,  полыхала  шея,  он
чувствовал, как по спине текут крупные, как жуки, капли пота.
     Крижана прижалась к Томасу, не чувствуя стыда, потому что все  знали,
как она ждет, и что будет, если он успеет вовремя.
     Отец приблизил губы к уху Яры, но  сказал  достаточно  громко,  чтобы
слышали все:
     -- Не правда ли, счастливая пара? Все ждут, когда они поженятся.
     Голос Яры был, как раскаленное железо, когда его опускают  в  ледяную
воду:
     -- Они обручены?
     -- С детства!
     -- Я никогда об этом не слышала, -- сказала она, и Томас увидел,  что
ее глаза из лиловых стали зелеными, а  воздух  заблистал  крохотными,  как
обломки стекла, искрами.
     -- Ну, -- выдавил он, чувствуя себя, как христианин в руках  сарацин,
-- забот было много,  кто  говорил  о  домашнем?  Да  и  не  носят  у  нас
обручальные кольца до того, как святой отец обручит в церкви.
     Яра сказала низким голосом, к которому примешивалось шипение змеи:
     -- Очень удобный обычай.
     -- Да в чем дело? -- возмутился он. -- У нас были стычки  с  врагами,
великанами, колдунами. Нас били, клевали, топтали, бросали в  темницы.  Мы
срывались с высоких башен, тонули в седых океанах, и алою кровью  своею...
гм... Разве было время говорить о мелких домашних делах?
     Глаза Крижаны стали тревожными. Она спросила робко:
     -- Неужто... неужто ты ни разу не упомянул обо мне?
     Сэр Торвальд сказал звучно:
     -- Я уверен, ты была в его сердце!
     -- В самой глубине, -- добавил сэр Эдвин.
     Томас простонал беззвучно. Крижана, ласкаясь, заглянула ему в глаза.
     -- А как же... ты обещал идти в бой с моим именем на устах... Ты взял
меня своей прекрасной Дамой Сердца...
     Стон внутри Томаса стал громче. Отец нагло улыбался от  уха  до  уха,
зубы выставил как крокодил.
     -- Так и было, -- сказал Томас затравленно. -- Просто я не кричал  об
этом на каждом углу.
     -- Томас!
     -- Ну что?.. Я безгрешен, как десять тысяч ангелов, что помещались на
острие иглы!
     Яра фыркнула громче. Крижана оглянулась на нее.
     -- А кто все-таки эта женщина? И почему ты все  время  оправдываешься
перед ней?
     Томас хватал ртом воздух, как рыба, выброшенная штормом на  берег,  а
шторм был нешуточный. Дядя скалил зубы, отец улыбался хитро и противно.
     -- Разве я оправдываюсь?
     -- Ты все время оглядываешься на нее!
     -- Я вообще молчу, как калика... как рыба об лед!
     -- Я вижу, -- сказала она таким жалобно-обвиняющим тоном, от которого
у всех сжалось сердце, -- что пока я ждала его годы и годы, он скитался по
восточным землям, искал утех встречных женщин, не  пропускал,  как  теперь
вижу, ни одной девки...
     -- Девки? -- спросила Яра опасно спокойно.
     -- Это у него от меня, -- сказал отец гордо  дяде.  Улыбка  раздирала
рот. -- Я умел!  Но  дети  пошли  хлипкие.  У  Томаса  скоро  и  последняя
ускользнет, как песок меж пальцев.
     Томас  метнул  на  "пророка"  гневный  взгляд.  Слезы  заблестели   в
прекрасных глазах юной невесты.
     -- Я ждала... Я  так  ждала!  Мой  рыцарь  был  самый  смелый,  самый
отважный. Он придет и спасет меня... Но когда пришел, он уже был с пожилой
женщиной....
     Томас искоса бросил взгляд  на  Яру.  Она,  похоже,  поперхнулась,  и
некому постучать по спине: лицо угрожающе побагровело,  глаза  полезли  на
лоб. Ее голос был таким тихим и тонким,  словно  вылезал,  обдирая  ногти,
из-под упавшего дерева:
     -- Пожилой?
     -- Что  мне  теперь  делать?  --  вопрошала  Крижана.  Слезы  наконец
прорвали запруду и брызнули,  потекли  жемчужинами  по  прекрасным  нежным
щекам. -- Я  готовилась  растить  его  детей,  воспитывать  их  такими  же
отважными и благородными, как их отец...
     Она с мольбой обратила свои лучезарные глаза,  ныне  озера  слез,  на
Томаса. Ее нежные руки поднялись чуть  и  застыли,  не  решаясь  коснуться
Томаса. В глазах была боль.
     -- Томас... сэр Томас...
     Томас чувствовал себя распятым над костром. Голым. А пламя  прижигает
так, что...Он мог водить войска в  бой,  сам  сражался  отважно  и  умело,
встречал врага грудь в грудь и не отводил взгляд  даже  от  страшных  глаз
василиска. Но сейчас топтался на месте, наконец выдавил:
     -- Ну... гм... ну...
     Отец, чья хитрющая рожа едва не лопалась  от  усилий  сдержать  смех,
сказал дяде самым серьезным голосом:
     -- Как мне нравится его скупая мужская речь!
     Кто-то из гостей на цыпочках, пятясь,  отыскал,  как  сарацин,  задом
дверь и выскользнул из зала.  За  догадливым,  им  оказался,  как  всегда,
управляющий МакОгон, -- надо ему повысить жалование,  подумал  отец,  пока
сам не повысил другими путями, -- спешно последовали, отводя взоры и пряча
усмешки, другие.
     -- Томас, -- потребовала она уже едва не плача, -- почему ты молчишь?
     -- Ну... -- промямлил Томас, -- я... гм... ну...
     Отец гордо оглянулся на дядю.
     -- Настоящий рыцарь! Я ж говорил: главное -- владеть мечом.
     Олег посматривал на Яру. Она резала молочного  кабанчика  так,  будто
вместо него видела другое нежное горло, даже не  заметила,  что  вместе  с
дичью развалила пополам и бронзовое блюдо и вовсю пилит стол. А нож держит
так, будто готовится метнуть.
     -- Сэр Томас! -- Крижана наконец топнула ногой и  гордо  выпрямилась.
Мокрые дорожки еще блестели на щеках, но влажные глаза  смотрели  достойно
дочери могучего барона. -- Ты мне все еще не ответил!
     -- Ну, -- сказал Томас так, будто трудился в  каменоломне.  --  Это..
гм... я же что?.. ну...
     Отец в полном восторге ткнул ученого дядю кулаком в бок.
     -- Он скоро и писать разучится!.. А там, глядишь, и корону  примерять
можно...
     Яра грохнула рукоятью ножа о стол.  Все  обернулись,  она  встала  --
гордая, свирепая,  с  ярко-зелеными  глазами.  Вид  у  нее  был  настолько
внушительный, что все разговоры и перешептывания разом оборвались.
     Голос был сильный и властный:
     -- Давайте сперва закончим с тем, о чем сэр Томас едва не позабыл.  С
чашей! Олег говорит, что ее нужно отвезти к развалинам древнего языческого
храма. Это можно  сделать  сегодня.  Мне  бы  хотелось...  Очень  хотелось
сегодня же выехать в обратный путь.

     Утром на рассвете Томаса разбудил МакОгон. Суровое лицо старого воина
было хмурым. Он кивком велел одеться, Томас послушно  бросился  напяливать
на себя одежду и доспехи. МакОгон, хоть и был пришлым наемником, но служил
в замке много лет, был его наставником в воинской науке, и Томасу в голову
не приходило ослушаться.
     -- В Стоунхендж?
     -- Какой Стоунхендж! -- буркнул МакОгон. -- Они обложили весь  замок.
Мышь не проскользнет. Теперь вышли из леса, продвигаются к стенам.
     Томас бросился к окну. За решетками ничего  не  было  видно.  МакОгон
прогудел сзади:
     -- Я еще вчера оставил людей на дорогах. На всякий случай. Вернулись,
говорят, что со всех сторон подходят войска верных королю людей.
     -- Но как он мог так скоро? -- пробормотал Томас.
     -- Значит, готовился давно и выступил еще два-три дня назад. Когда ты
был еще за морем. Так что с чашей придется повременить.
     В северной башне братья Мальтоны уже стояли у  зарешеченного  окошка,
смотрели. Сэр Торвальд обернулся к  вошедшим  Томасу  и  МакОгону,  кивком
ответил на приветствие, движением руки отправил к окну.  Через  решетчатое
окно   видно   было,   как   из-за   деревьев   выходят   ровными   рядами
легковооруженные воины, большей частью -- лучники, пращники,  арбалетчики.
За деревьями поблескивала сталь рыцарских доспехов.
     Сэр Эдвин покачал головой:
     -- Нас опасаются. Они  несут  огромные  щиты,  чтобы  избежать  наших
стрел.
     Он высунулся из окна, протрубил в рог. Стражи забегали, бросились  на
стены. Сэр Торвальд покачал головой.
     -- Нас мало, придется поспевать  везде.  Я  возьму  на  себя  оборону
главных ворот. Эдвин, тебе придется отложить свои книги и снова взяться за
меч... Еще не забыл, как им пользоваться?
     -- Вспомню, -- пообещал сумрачно Эдвин. -- Это что-то  доброе  трудно
вспомнить, а такое...
     -- Томас опытен в боях с сарацинами, -- продолжал сэр Торвальд, --  и
возьмет на себя защиту наружных  укреплений.  Он  молод  и  быстр,  сумеет
отступить, когда они прорвут внешнюю стену,  а  они  прорвут,  а  мы  свои
старые кости таскаем уже не с такой прытью. МакОгон будет со своими людьми
защищать восточную  стену.  Надо  помнить  одно:  нас  так  мало,  что  мы
постоянно должны видеть, что творится у соседа, и поспевать на помощь.
     Из окна видно было, как быстро воины короля перебегали  от  дерева  к
дереву,  укрывались  за  кустарником,  окружали  замок.  Томас  и   рыцари
разошлись, каждый увел с собой свою группу воинов.
     Яра с тревогой наблюдала, как замок окружили, как прекратилась суета,
все заняли свои  места.  Наступила  щемящая  тишина,  затем  неожиданно  и
страшно прогремел боевой рог. Она узнала, хотя никогда не слышала,  сигнал
к штурму.
     В ответ со стен затрубили во всю  мочь,  ударили  в  медные  литавры,
поднялся шум и крик. Орали и гремели оружием с двух сторон, но на  приступ
пока никто не ринулся. Осаждающие выпустили стрелы из арбалетов,  а  когда
принялись перезаряжать, вперед выступили  стрелки  из  луков  и  принялись
осыпать стены градом тяжелых  стрел,  длинных  и  оперенных,  с  булатными
наконечниками.
     Она услышала крики и ругань, стрелы иногда залетали в узкие  бойницы,
трое были ранены, а одному стрела попала в глаз, он упал замертво.
     Часть защитников замка, укрывшись на крыше за щитами, умело  отвечала
из луков, арбалетов, метала  камни  из  пращи.  Нападавшие  несли  большие
потери, ибо защитники выбирали мишени лучше и точнее.
     Замок был окружен таким количеством лучников, что от летящих стрел  у
Яры рябило в глазах. Она чувствовала  себя  беспомощной,  ибо  против  них
двинулась вся Британия, а что может  горстка  защитников  полуразрушенного
замка?
     -- Когда же кончатся у них стрелы! -- вскрикнула она. --  Похоже,  их
подвозят на телегах!
     -- Зачем? -- возразил волхв. -- Стрелами да камнями из  пращ  немного
сделаешь даже против таких ветхих стен. Если бы они  только  стреляли,  то
спать можно было бы спокойно.
     -- Да? А осада?
     -- Такому огромному  войску  надо  что-то  есть  и  пить.  Они  скоро
разбредутся.
     -- У них хватит сил, чтобы треть отправить на грабежи окрестных  сел,
трети дать отдых, а третью осаждать замок непрерывно, не  давай  нашим  ни
спать, ни есть!

     Два рыцаря огромного роста, действуя плечом к  плечу,  вели  отряд  к
внешней ограде. Они, одолевая сопротивление,  валили  частокол,  подрубали
столбы, забрасывали остатками  забора  пересохший  ров.  Прорубив  широкую
брешь в ограде, прорвались было к самой стене, но затем Яра  увидела,  как
распахнулись ворота, выметнулся на тяжелом коне рыцарь в сверкающей броне.
На шлеме развевался пышный плюмаж из страусиных перьев.
     Он повел за собой совсем небольшой отряд.  Натиск  их  был  настолько
страшен и стремителен, что нападавших потеснили, оба рыцари  шатались  под
ударами Томаса, отступали шаг за шагом. Напрасно они призывали  держаться,
люди короля падали, как переспелые груши, а  когда  двое  остались  против
Томаса, даже их объединенная мощь дала трещину.
     Яра вскрикивала  от  счастья,  бледнела,  сжимала  кулачки,  визжала,
подпрыгивала, закусывала губки. Калика, даже не выглядывая в окно, мог  по
ее лицу сказать, что и как происходит за стеной.
     Вот Томас наступает, вот  он  оступился,  вот  наносит  три  страшных
удара, от которых противники шатаются, как тростник на ветру...

     Сломив сопротивление, люди короля прорвались за  ограду.  Горстку  во
главе с Томасом  прижали  к  стене,  а  другие  поспешно  несли  лестницы,
приставляли к стенам, торопливо карабкались. Стена здесь  была  невысокой,
некоторые даже лезли друг на друга, становились на плечи, третий  уже  мог
ухватиться за край стены.
     Со стен  сбрасывали  камни,  бревна,  лили  кипящую  смолу.  Лестницы
рубили, отталкивали баграми.  Раненых  оттаскивали,  на  их  место  с  той
стороны рва перескакивали новые  бойцы.  Рога  ревели,  не  умолкая.  Звон
оружия заглушал крики раненых, угрозы и брань.
     Наконец защита на стенах начала ослабевать, но пыл  нападавших  остыл
чуть раньше. Под стенами везде лежали горы трупов, иные  воины  с  жуткими
ранениями отползали, волоча перебитые ноги и вывалившиеся кишки,  лестницы
были сломаны тяжестью падающих  тел.  Новые  не  решались  карабкаться  по
трупам своих товарищей, а уцелевшие в яростном  натиске  теперь  пятились,
отступали, держа перед собой разбитые щиты.

     Олег был на стене замка,  под  которой  кипело  лютое  сражение.  Под
стрелы не высовывался, но особенно и не прятался. У  калики,  как  заметил
МакОгон, было чутье опытнейшего  воина.  Он  чувствовал,  откуда  и  когда
полетит стрела, где будет схватка, куда враг нанесет основной удар, а куда
обманный.
     -- Дьявол! -- вскричал МакОгон рассерженно. -- Они все еще  бьются  в
ворота, а у нас кончились камни, бревна и даже кипящая смола!
     Олег свесил голову, поглядел на  ворота.  Там  с  дюжину  здоровенных
воинов били тараном в окованные железом створки. Те трещали и прогибались.
Одна доска уже лопнула, оттуда высунулось острие копье, кольнуло одного из
бьющих тараном. Тот заорал,  а  воины,  охраняющие  таранщиков,  мгновенно
метнули в дыру дротики. Оттуда донесся крик.
     -- Пусть святые помогут, -- буркнул калика.
     МакОгон огрызнулся:
     -- Пусть священник молится! Мы потом, ежели уцелеем!
     -- При чем тут молитвы, -- удивился  калика.  --  Я  говорю  про  эти
изваяния.
     МакОгон проследил  за  его  взглядом.  Над  стеной  на  крыше  стояли
массивные статуи из камня. У  них  были  строгие  худые  лица,  но  весила
каждая, судя по массе, с доброго рыцарского коня в доспехах  и  с  рыцарем
вместе.
     -- Ты предлагаешь...
     -- Угадал.
     -- Но это кощунство!
     -- Кощунство их держать здесь, -- сказал  калика.  --  Вера  Христова
запрещает изображать святость... ибо она духовна. Да  и  сами  эти  святые
лишь похвалят, увидев, как они и в камне давят нехороших христиан.
     МакОгон оскалил зубы в волчьей усмешке.  На  его  вопль  сбежались  с
десяток защитников. Взмахом руки  послал  наверх,  вскоре  там  затрещало,
каменная фигура святого Дункана накренилась и полетела вниз.
     Внизу таранщики как раз  изготовились  к  последнему  удару.  По  обе
стороны бревна сгрудились воины, чтобы ворваться в разбитые ворота. Мечи и
топоры были зажаты в руках, щиты наготове, даже дыхание затаили, как вдруг
сверху затрещало, завыло...
     Лишь двое успели вскинуть головы, когда с неба  обрушилось  огромное,
тяжелое. Святой Дункан ударил и по бревну,  оно  выскользнуло  из  рук,  и
сразу двенадцать глоток закричали от боли и страха.
     -- Да, -- сказал МакОгон, -- спасибо, святой отец. Святой Дункан  был
бы доволен.
     -- Еще бы. Я слышал, он был удалой боец.
     -- Лучший, -- заверил МакОгон. -- Дункан  Мальтон  был  сильнейшим  и
благороднейшим рыцарем, но под старость ударился в  святость,  то  да  се.
Правда, и там стал лучшим. Но, говорят, и черт под  старость  в  монастырь
идет?



                                 Глава 11


     Они переглянулись, чувствуя полное взаимопонимание. Наверху  орали  и
прыгали, едва не падая с крыши, радостные  защитники.  С  удвоенной  силой
начали раскачивать другие статуи,  призванные  оберегать  замок  семейства
Мальтонов.
     Внизу уцелевшие разбежались,  раненых  оттаскивали,  но  под  бревном
осталось много побитых  и  покалеченных.  Атака  захлебнулась,  нападающие
спешно высвобождали раненых. МакОгон громко велел придержать стрельбу, тем
более что стрелять  было  нечем,  благородно  позволил  противнику  унести
убитых и раненых.
     Томас думал не о благородстве, а о том, как выжить  и  нанести  врагу
урон побольше. Собрав тех, кто  еще  мог  держать  оружие,  он  неожиданно
ударил в спину отступающим.
     Бой был страшен и жесток. Грохот металла был так резок, что звенело в
голове. Воины набрасывались друг  на  друга  с  мечами  и  топорами,  били
копьями, щитами, боевыми палицами.  Ноздри  Томаса  раздувались,  он  чуял
всюду кровь, и знакомая ярость берсеркера захлестнула сердце.
     Он оттеснил врага в сторожевую башню, окружил  копьеносцами  и  велел
поджечь. Массивные каменные стены, конечно, не горели, но  крыша  занялась
жарким красным пламенем, с треском и снопами искр рушились тяжелые  балки.
Из-за  стен  слышались  крики,  стоны,   крики   немногих,   кто   пытался
восстановить боевые порядки.
     Томас видел, как стрелки и копьеносцы отступали от массивного здания.
Стены уже были накалены. МакОгон  привел  еще  арбалетчиков,  и  когда  из
горящего провала повалили объятые  пламенем  фигуры,  их  расстреляли  без
пощады.

     Выросшие на лугах молоденькие деревца и кустарник подходили к  стенам
замка чересчур  близко.  Люди  короля  могли  и  делали  переброску  войск
незаметно, после первого неудачного штурма накапливая силы  для  решающего
удара. Торвальд и Эдвин наблюдали с бессильной яростью.  Когда-то  хватало
сил, чтобы весной проводить вырубку заново, а траву  сжигали,  чтобы  даже
мышь не подобралась к стенам незамеченной. Теперь же не хватает  рук  даже
для работ в самом замке...
     Под прикрытием деревьев привезли  и  детали  странных  машин.  Томас,
единственный  из  защитников,  побывавший  вне   Британии,   сразу   узнал
чудовищные баллисты.  Такими  обстреливали  стены  Иерусалима,  забрасывая
через стены тяжелые камни и бочонки с горячей смолой.
     Откуда их привезли? Видно, очень кто-то хочет,  чтобы  замок  пал.  У
короля раньше не было баллист, кто-то ему привез...
     В лунном свете они выглядели чудовищами, которые  населяли  землю  до
потопа. Если бы у  Ноя  ковчег  был  побольше,  он  бы  захватил  с  собой
наверняка, раз уж взял всякую гадость вроде змей и вонючих обезьян.
     Подошел МакОгон, взглянул хмуро.
     -- Я понимаю, что ты думаешь. Не пытайся. Эти катапульты сторожат как
ничто другое.
     -- Когда их соберут, а на это понадобится не больше дня,  нас  сомнут
за сутки. Они разнесут стены, как разбили ворота. И тогда ворвутся в замок
с разных сторон. А у нас слишком мало защитников.
     -- Что хорошего, если ты погибнешь?
     -- Если успею сжечь катапульты, то это спасет  замок...  Может  быть,
спасет.
     Он ушел  резко,  его  душил  бессильный  гнев.  МакОгон  слышал,  как
перекликались  голоса.  Томас  отбирал  самых  надежных,  самых   быстрых.
Простучали копыта, затем все стихло. МакОгон  вздохнул,  он  видел  каждое
движение Томаса наперед. Сейчас тот послал за  факелами,  велел  захватить
горшки с горящей смесью.  Потом  обернет  копыта  коней  тряпицами,  чтобы
захватить защитников катапульт врасплох. Беда в том, что так же просто как
его понял он, МакОгон, Томаса поймет и опытный в воинском искусстве  барон
Нэш, которому поручено командовать захватом родового гнезда Мальтонов.

     Олег выныривал  из  сна  тяжело,  нехотя.  Смутные  видения  все  еще
клубились перед внутренним взором. Под шкурой было жарко. Вспотел,  потому
в видениях были и теплые сочные женские тела, и полет над  крышами  домов,
но странно и жутко вторгались обрывки полузабытых дней, когда Ящер  топтал
землю, когда странные птахи дралась с грифонами...
     Только  не  забывать,  что  он  только  человек.  С  его  слабостями,
ограниченным опытом, не знающим прошлого, не думающим  о  дне  завтрашнем.
Иначе с ним будет то же, что произошло с бессмертными богами, хотя  он,  в
отличие от богов, вовсе  не  бессмертен.  Боги,  созданные  великим  Родом
неотличимыми  от  людей,  но  бессмертными,  с  течением  веков  неуловимо
менялись. Кто жил в реках и морях, постепенно стали похожи на рыб, а потом
и вовсе превратились в них кто  полюбил  лес,  тот  за  тысячелетия  жизни
проникся лесом настолько,  что  стал  от  него  неотличим.  Даже  те,  кто
оставался среди короткоживущих людей,  вскоре  начинали  чувствовать  свое
превосходство настолько, что насильно вели племена по тому или иному пути,
возводили на вершины славы и могущества... и не могли понять, почему все в
конце концов рушилось. Но это они изменились, потому что жили поколения, и
тем самым видели и знали больше окружающих.  И  думали  иначе,  и  ставили
перед собой цели, чуждые и непонятные людям, среди которых жили.
     Разочаровавшись, такие боги в конце концов тоже удалялись  от  людей.
Одни уходили в аскетизм и, будучи бессмертными, настолько  изменяли  себя,
что становились неотличимы от камней,  деревьев.  Их  мысли,  изменяясь  в
течении тысячелетий,  становились  настолько  причудливыми,  замкнутыми  в
себе, что они как бы вовсе исчезали из этого мира. Олег хоть с трудом,  но
смутно их понимал: трудно и отвратительно жить в  повторяющемся  дне,  как
живут люди. Каждое поколение все начинает заново,  и  так  тысячелетие  за
тысячелетием!  Даже  самый  равнодушный  бог  взвоет  от   тоски,   начнет
придумывать новое сам.
     Правда, он знал и таких, что  уходили  не  в  аскетизм,  а  в  другую
крайность. Одни становились постепенно пожирателями плоти,  другие  искали
наслаждение в изысканных цветах и  запахах,  третьи...  Все  выродились  в
странных существ, странных и одиноких. Некоторых Олег еще встречал, другие
исчезли из виду вовсе. Во что они переродились, он не  мог  и  не  пытался
даже вообразить.
     Даже  он,  смертный,  который  держит  себя  среди  людей  постоянно,
чувствует, насколько глубокая пропасть отделяет его от  остальных.  Только
потому, что он живет дольше и видел больше. Но  он,  сознательно  оглупляя
себя, отказывается от многих соблазнительных путей, потому  что  постоянно
твердит себе во сне и наяву: то, что нетрудно для  меня,  для  большинства
людей просто не по силам. Нельзя их ненавидеть или презирать  за  то,  что
кто-то не умеет читать, кто-то не владеет мечом, а кто-то и вовсе  впервые
видит запряженного коня...
     Очень острое воспоминание выплыло в сознании, когда трое  в  звериных
шкурах и при каменных топорах вышли из Леса. Каково им было увидеть коров,
на которых не надо охотиться, увидеть бронзовые мечи и железные гвозди? Но
за свою короткую жизнь все трое поднялись очень высоко и сумели многое!
     Он встал, чувствуя себя усталым, прислушался. Со стен, а теперь уже и
из сторожевой башни доносились крики, звон  мечей,  ругань,  дикое  ржание
коней. Все одно и то же, сколько видел за тысячи лет? Может быть, заметные
перемены наступят после этой ночи?
     Он умылся, набросил  волчью  душегрейку,  которая  служила  предметом
пересудов -- и в самом деле, не пора ли заменить на  более  привычное  для
местных? -- схватил на кухне ломоть хлеба и кус мяса, вышел во двор замка.
     Из криков понял, что Мальтоны все еще держат оборону на самых опасных
местах, а МакОгон  с  лучниками  защищает  главные  ворота.  Олег  отыскал
Томаса. Яра крутилась рядом, лицо испачкано сажей.  Он  кивнул  им,  чтобы
следовали за ним. Вместе нашли Торвальда и Эдвина.
     --  Мне  кажется,  --  сказал  калика  задумчиво,  --  главная  битва
развернется все-таки не здесь...
     Все  глаза  смотрел  на  него,  ждали   объяснений.   Томас   спросил
напряженно:
     -- Но если они возьмут замок, то какая нужна еще битва?
     -- Семеро, -- напомнил калика. -- Семеро! Они еще не вмешивались.  По
крайней мере прямо. Лично. Потому что мы застряли. Если замок  возьмут,  а
это вопрос времени, то угроза их планам исчезнет.
     Томас нахмурился. Любое упоминание о  взятии  замка  кололо  прямо  в
сердце.
     -- Это козе понятно, как говорят на Руси.
     -- Даже сейчас мы, вместо  того  чтобы  отвезти  чашу  в  Стоунхендж,
застряли здесь и занимаемся никчемной драчкой с соседями. Как  и  положено
мелким феодалам, увязшим в своих дрязгах. То ли нас  прибьют,  что  скорее
всего, то ли за время осады и боев чаша куда-нибудь исчезнет...
     Томас ахнул, суетливо пощупал мешок. Некоторое время  глаза  едва  не
вылезали из орбит, но наконец  облегченно  вздохнул,  покрутил  пальцем  у
виска. Мол, чуть сердце не выскочило.
     -- А что? -- удивился калика. -- Если  у  вас  в  замке  нет  шпионов
короля, чему я верю, хоть и с трудом, но чтобы Семеро Тайных  не  отыскали
щель...
     В зале повеяло холодом. Потемнело, словно ночной зверь влетел в  окно
и сел под потолком на поперечную балку.  Все  с  опаской  посматривали  по
сторонам, косились друг на друга, старались сесть так, чтобы спиной быть к
стене, а глазами держать всех, кто находился в зале.
     Сэр Торвальд первым нарушил гробовое молчание:
     -- Святой отец, что ты предлагаешь?
     -- У вас старый замок... Он знал разные времена. А строился вовсе  на
чужой, только что захваченной земле.
     Томас оскорбленно вскинулся:
     -- Мальтоны никогда ничьих земель не захватывали!
     -- Свои бы удержать, -- добавил сэр Торвальд мрачно.
     Сэр Эдвин быстро взглянул на калику, вмешался быстро:
     -- Мне кажется, сэр... э-э... калика имеет в виду  то  темное  время,
когда здесь жили те племена, по имени которых страна и названа Британией.
     Калика кивнул.
     -- В яблочко. Сюда с материка постоянно  переплывали  разные  народы,
всякий раз завоевывали предыдущих. Если вы, англы, будете так  же  хлопать
ушами, то вас не только норманны, но и какие-нибудь алеманы захватят.  Они
пока лишь прощупывают ваше побережье... Так вот,  когда  замки  строят  на
захваченных землях, среди враждебного населения, то  укрепляют  не  только
стены. Вы понимаете, о чем я говорю, сэр Эдвин?
     Сэр Эдвин наморщил лоб, но теперь первым догадался сэр Торвальд:
     -- Подземный ход?
     -- У  Мальтонов,  --  сказал  калика,  --  есть  будущее.  Среди  них
попадаются сообразительные.
     Однако Торвальд покачал головой.
     -- Но в нашем замке нет подземного хода!
     Настала тягостная тишина. И в этой тишине калика сказал просто:
     -- Тогда мы погибли.
     Все смотрели друг на друга. Эдвин развел руками.
     -- Мы... мы будем искать. Если вы так уверены...
     -- Я помогу, -- предложил калика. -- Я знаю, как думали в те  времена
первые англы. И как строили.

     Все англы строили подземные хода, объяснял калика, когда он  с  тремя
Мальтонами ходил с факелами по подвалам, щупал камни, стены.  Как  до  них
бритты, кельты, пикты. И все хотели строить их так, чтобы  никто  даже  не
заподозрил, что они есть. Но  люди  все  одинаковы,  почти  одинаковы.  Не
сговариваясь, каждый в отдельности,  они  приходят  к  одному  и  тому  же
решению. И в великой тайне, с великими предосторожностями роют  совершенно
одинаковые ходы, прячут их на поверхности в одинаковых местах...
     Так, разговаривая, он привел их в старый винный погреб, самый  старый
и с настолько просевшим потолком, что бочки можно было  ставить  только  в
один ряд, из-за чего им уже почти не пользовались, трудно выкатывать.
     В подвале  сразу  стало  дымно  и  чадно  от  факелов.  Сырой  воздух
прогрелся,  пропитался  запахами  смолы.  Калика  прошлепал  по  грязи   к
противоположной стене, указал на серую глыбу, торчавшую на  высоте  пояса.
Она ничем не отличалась от других.
     -- Если не за этим камнем... то за соседним. Справа или слева.
     Томас и Торвальд ломами и  рычагами  выворотили  камень,  отпрыгнули.
Глыба шлепнулась в грязь, обдав их брызгами. Один  из  факелов  зашипел  и
погас. В красном свете видна была темная дыра. Возможно, это был не ход, а
глубокая тайная ниша, куда прятали ценности жители осажденного замка.
     Томас взял факел.
     -- Я полезу проверю!
     Сэр Эдвин ухватил его за рукав.
     -- Погоди!.. Теперь я, к своему стыду, должен признаться,  что  среди
нас есть человек, который лучше нас знает куда может вывести ход  в  нашем
собственном замке!
     Даже в слабом свете было видно, как побледнел от гнева Томас.
     -- Дядя! Ты  подозреваешь,  что  благородный  отшельник  выведет  нас
из-под земли в расположении войск короля?
     Сэр Эдвин воскликнул раздраженно:
     -- Томас, дальние скитания укрепили  твои  мышцы  и  ослабили  мощный
мозг, который был не крупнее, чем  у  муравья  средних  размеров.  Я  хочу
сказать, что это ты можешь вылезти из-под земли прямо среди войска короля!
А святой отшельник, как ты его называешь, вовремя  почует,  отыщет  другой
ход. Или развилку хода.
     Томас засопел, передал факел волхву. Олег неторопливо полез в дыру, а
Мальтоны  следили  за  красным  светом,  что  медленно   удалялся,   блики
становились то ярче, то слабее. Когда остался едва  заметный  свет,  Томас
взял последний факел, поспешил следом.
     В полной тьме голос сэра Эдвина прозвучал успокаивающе:
     -- Я бывал в этом подвале. Обратно выберемся и ощупью.
     -- Мы-то выберемся, -- послышался из темноты  сдавленный  голос  сэра
Торвальда. -- Но куда выберутся эти двое?

     Томас вернулся один. Взмокший, весь в потеках  грязи  и  в  ссадинах,
сказал хрипло:
     -- Калика остался там. Выход в таком потайном месте, что и муравьи не
отыщут. Я вернулся за чашей.
     Сэр Торвальд, что ждал уже при свете факела, встревожился:
     -- Уходите вдвоем?
     -- Отец, чашу нужно доставить в Стоунхендж. Калика полагает, что даже
осада может прекратиться, если чаша встанет в свое святилище.
     Сэр Торвальд нахмурился.
     -- Какая связь  между  чашей  и  осадой?  Там  какие-то  мутные  идеи
святости, а мы люди трезвые, нам не до религии... в такой  мере,  а  осаду
ведут такие же трезвые, как и мы. Им важно успеть задушить росток протеста
против короля. Пока не поднялись другие бароны.
     Томас беспомощно развел руками.
     -- Отец, я тоже мыслю, как и ты... Вернее, мыслил.  Но  я,  к  своему
великому изумлению, в своих странствиях столкнулся с силой,  превосходящей
мощь королей и даже императоров. Да, есть  демоны,  которые  правят  миром
через своих преданных слуг, среди которых  есть  рабы,  жонглеры,  рыцари,
священники и короли. Этих демонов зовут Семеро Тайных!
     -- Ты... ты говоришь страшные вещи. Уверен, что это правда?
     Томас опустил ладонь на рукоять меча.
     -- Отец, вот этим мечом... ну, почти этим, раз в нем теперь гвоздь  с
креста Господня, я сразил самого главного демона из Тайных Тьмы!
     Сэр Торвальд отшатнулся, но лицо сына было торжественным и серьезным.
Глаза смотрели грозно.
     -- Тогда, -- сказал сэр Торвальд, -- кто же помешает теперь?
     -- Отец, у Тайных нет королевства, которое  можно  захватить.  И  тем
самых уничтожить их власть. Их королевство -- весь  мир.  Если  уничтожить
всех Семерых, на другой день из демонов рангом ниже  выберут  новых.  Этих
демонов великое множество. Точно так, как множится рыцарская рать Христова
воинства, так же растет и число демонов. Вскоре  состоится  великая  битва
между силами Света и Тьмы. Уже и место выбрано для битвы, это такая ровная
долина в левой излучине реки Армагеддон, там сойдутся оба  войска.  Я  сам
смотрел это поле, похоже на турнирное поле Тарана, только много больше,  а
въезд в долину справа и слева широкий и удобный.  Никому  преимущества  не
будет, все по-честному. Правда, мне показалось, что наши  должны  въезжать
слева, а как известно, все зло на  левой  стороне,  как  Господь  сотворил
дьявола из левого уха, женщину из левого ребра, черт сидит на левом плече,
неверные мужья ходят налево... Но, возможно, я сам перепутал левую руку  с
правой, ибо тогда у меня гудела и кружилась голова, словно я все еще падал
с башни Давида.
     Они вышли из подвала, навстречу бежал встревоженный сэр Эдвин. Увидев
Томаса целым, вздохнул облегченно, обнял. Томас нетерпеливо отстранился.
     -- Дядя, я спешу. Тебе и отцу придется на время  остаться  без  меня.
Отец все объяснит.
     Бегом он поднялся к своей комнате. Стражи стояли  наготове,  на  полу
пламенели лужи крови. Томас спросил быстро:
     -- А где Джон и Айвен?
     -- Айвен убит, Джону перевязывают раны, -- ответил один  из  стражей.
Это был суровый крепкий  воин,  он  даже  Томаса  встретил  подозрительным
взглядом. -- Тут кто-то сумел залезть в окно.  К  счастью,  Айвен  был  не
такой гордый, как Джон, что сражался молча, поднял крик, прибежали снизу.
     -- Узнали, кто был?
     -- Нет, все трое погибли. Но дрались  люто,  наших  полегло  четверо,
трое ранены. Повезло, что Айвен позвал на помощь,  повезло,  что  случайно
оказались близко  люди  МакОгона,  повезло,  что  первой  на  крик  Айвена
прибежала та женщина, что приехала из далекой Руси... а главное,  повезло,
что вы, сэр Томас, почему-то захотели  выставить  стражу  у  дверей  своей
комнаты. Теперь никто не будет смеяться.
     У Томаса оборвалось сердце. Холодными губами, будто весь день целовал
льдину, прошептал:
     -- А как та... женщина?
     Страж пожал плечами.
     -- Не знаю. На ней была кровь, но чья? Когда прибежали люди МакОгона,
она была прижата к двери и дралась яростно, защищая раненого Джона.
     Томас, мрачный, как туча, метнулся вверх, добежал до двери Ярославы и
едва не вышиб с разбегу.
     Дверь распахнулась до того, как он успел  постучать.  Она  стояла  на
пороге  бледная,  с  расширенными  глазами.  Увидев  его,   прошептала   с
облегчением:
     -- Слава богам, цел...
     Гора рухнула с плеч Томаса. Он схватил ее за плечи.
     -- Ты... не ранена? Слава  Пресвятой  Деве!  Яра,  мы  с  каликой  на
день-два покинем замок. Прошу тебя, держись подальше от сражений. Даже  не
подходи к окнам, не высовывайся! Сюда могут  залететь  стрелы.  Я  вернусь
быстро!
     Она покачала головой. Лиловые глаза стали строгими.
     -- Что вы задумали с каликой?
     -- Мы должны доставить чашу в Стоунхендж. Ты узнаешь про это  первой,
потому что осада, возможно, будет снята. Калика говорит,  что  это  как-то
связано.
     Она кивнула, не отпуская взглядом его лицо.
     -- Хорошо. Надеюсь, ты прав... на этот раз. Но я иду с вами.
     -- Яра! -- вскрикнул он в испуге. -- Ты не представляешь...
     Она покачала головой.
     -- Ты не доверяешь мне?
     -- Да нет, я этого не сказал...
     -- Тогда я иду с вами.



                                 Глава 12


     Когда Томас и  Яра  спустились  в  подвал,  там  при  свете  факелов,
согнувшись в три погибели,  горячо  спорили  сэр  Торвальд  и  сэр  Эдвин.
Услышав шаги, Торвальд повернулся, голос был полон отвращения:
     -- Томас!.. Твой сумасшедший дядя тоже собирается с нами...
     Он умолк на полуслове -- за сыном шла молодая женщина.  Томас  мрачно
кивнул, подтверждая его худшие  догадки.  Сэр  Торвальд  задвигал  губами,
богохульствовал молча, но яростно.
     -- Ну вот, -- сказал сэр Эдвин торжествующе,  --  все  решилось  само
собой. А охранять замок  я  оставил  воина,  который  получше  меня  знает
воинскую науку обороны и нападения. Не родился  еще  в  Британии  капитан,
который лучше МакОгона знает воинское дело!
     -- Эх, -- сказал Торвальд досадливо, -- кто спорит? Просто ты был  бы
целее под присмотром МакОгона, чем с нами.
     Томас уже влез в дыру, исчез. Яра последовала за ним, затем Эдвин,  а
Торвальд, вдвинувшись в дыру, едва не  порвал  жилы  от  натуги,  задвигая
камень на прежнее место. Пусть даже МакОгон не знает, каким именно образом
они исчезли из замка.

     Ход был древним, и чувствовалось, что им  не  пользовались  столетия.
Под ногами хлюпало, на головы срывались  тяжелые  капли.  Факелы  освещали
нависшие серые камни, были видны следы от зубил и тяжелых молотов.
     На удивление, подземный ход тянулся по прямой довольно долго. Ближе к
выходу, когда заблестела узкая полоска света, Томас сказал Яре:
     -- Передай отцу и дяде, что на эту плиту наступать нельзя!
     Она бы не отличила эту плиту от остальных. Подумала хмуро, что расчет
строителей верен: устав идти в согнутом положении, да еще  завидя  близкий
выход, каждый забудет об осторожности,  ямах  и  ловушках,  кинется  сломя
голову...
     Дядя подождал Торвальда, а когда вылезли, Томас и Яра уже ждали их  с
каликой. Вокруг был густой лес, на поверхность пришлось прорываться  через
толстый слой мха. Торвальд тут же заложил  плитой  выход,  накрыл  мхом  и
щедро посыпал опавшими листьями. Отвернувшись на миг, похолодел, уже и сам
не мог бы найти, откуда только что вылез.
     Подошел  калика,  равнодушный,   медленный   в   движениях.   Зевнул,
почесался, буркнул:
     -- Там за кустами... четверо коней. Чашу не потерял?
     Томас похлопал по мешку.
     -- На месте. Откуда четыре коня, когда нам нужно было  двое?  Или  ты
предвидел и это?
     Калика равнодушно пожал плечами.
     -- Просто попалось четверо.
     Торвальд с обнаженным мечом в руке пробрался к кустам,  выглянул.  На
широкой поляне в самом углу стояли, тесно прижавшись,  как  овцы,  один  к
другому, четверо коней. Уши были прижаты, глаза дико блестели.
     Торвальд  оглядел  поляну,  свистнул  слегка.  Вышли  Эдвин,  тут  же
отшатнулся, затем Томас и  Яра.  Они  пошли  прямо  к  коням,  не  обращая
внимания на траву, забрызганную красным,  на  трупы  четверых  воинов,  на
разбросанные мечи, стрелы.
     Торвальд переглянулись с Эдвином. Эдвин спросил шепотом:
     -- Неужто он их всех... один?
     -- Похоже, что для этой троицы такое не в новинку. Он еще и карманы у
всех вывернул, чтобы на разбойников думали.
     -- Ну, я думаю, он вывернул  карманы  не  для  того,  чтобы  запутать
следы. Я не очень доверяю славянам. А русам  --  в  особенности.  Я  много
прочел про Рюрика Ютландского, основателя их нынешнего государства. До сих
пор в дрожь бросает!
     Торвальд спорить не стал.
     -- Да, стоит поглядеть на его рожу -- мурашки по всему телу бегут.  А
бедный Томас его еще святым отшельником зовет!
     -- Действительно, бедный...

     Четверо мужчин разобрали коней, а Яре пришлось  сесть  на  круп  коня
Томаса. Калика сразу погнал своего в галоп, и Яра едва  успела  ухватиться
за Томаса. Ее пальцы скользили по железным доспехам, она наконец прижалась
к нему сзади, обхватила обеими руками, сцепив пальцы чуть выше  пряжки  на
поясе.
     Олег мчался суровый и мрачный. Краем глаза  посматривал  на  молодого
рыцаря -- у того в глазах были растерянность и  острое  сожаление.  То  ли
страдал, что придется расставаться с драгоценной чашей, то ли мучился, что
железо панциря отделяет его от тонких пальцев золотоволосой женщины.
     Они скакали весь остаток дня.  Томас  молился,  чтобы  МакОгон  сумел
продержаться до их  возвращения.  Отец  и  дядя  спорили  о  баронах,  что
поддерживали короля, о чаше как-то снова забыли, ибо чаша -- это святость,
а  топчут  грешную  землю,  общаются  с  грешными  людьми,  любят  грешных
женщин...
     Потом как-то разом все разговоры смолкли. Впереди на  фоне  багрового
неба черными  колоннами  грозно  и  торжественно  вырисовывались  каменные
столбы.  На  крохотных  людей  пахнуло  внезапным  холодом.   Эти   столбы
вытесывали и ставили не люди -- древние великаны! Теперь нет  такой  мощи,
чтобы притащить издалека, а то даже из-за моря,  такой  камень  и  воздеть
стоймя. А на многих  колоннах  неведомые  гиганты  еще  и  каменные  плиты
водрузили как крыши.
     Часть  мегалитов  казалась  чудовищными  грибами  на  высоких  тонких
ножках. Они стояли широким кругом, в середине тоже  были  каменные  плиты,
вбитые в землю, где в самом центре был выложен  круг  из  массивных  белых
камней.
     В северной части каменные столбы стояли плотно, образуя стену, где на
немыслимой высоте виднелись широкие каменные плиты. Ни грозы, ни ураганные
ветры, ни войны не могли их сдвинуть, сбросить.
     Только так кажется, подумал Олег  невесело.  Когда-то  они  выглядели
совсем-совсем иначе. Это был настоящий храм,  храм  древней  мощи.  Теперь
даже нельзя представить, каким он был...
     Копыта внезапно застучали сухо  и  страшно.  Томас  напрягся,  сердце
сжали холодные пальцы страха: в  развалинах  языческого  храма  еще  могут
гнездиться старые демоны!
     -- Сэр калика, -- спросил он уже в который раз, -- ты уверен, что...
     --  Сам  убедишься,  --  ответил  калика.  --  Я  тебя   когда-нибудь
обманывал?
     -- Вот это и тревожит... Как раз время надуть так надуть!
     Сэр Эдвин сердито хмурился, ерзал в седле. Племянник и его спутник  в
звериной шкуре шутят в таком месте, где  даже  дышать  страшно  и  опасно.
Древние места везде хранят темные тайны. Под тяжелыми глыбами  камня  спят
могучие и злобные демоны темных  времен.  Они  ушли  вглубь,  спасаясь  от
блистающей чистоты и святой невинности Пресвятой Девы, но сон их чуток!
     На вымощенной плитами равнине воздух был сухой и горячий, словно  эта
часть Британии принадлежала другому миру. Сэр  Эдвин  напомнил  себе,  что
каменные плиты вбирали солнце целый день, сейчас расстаются  с  теплом,  к
утру будут такими же холодными, как и окружающая сырая земля, но ум  одно,
а чувства кричали про огненных демонов, близком аде с кипящими на  кострах
котлами, уши тревожно ловили шорохи, а  глаза  уже  намечали  места  среди
плит, откуда полезут безобразные чудовища ночи.
     -- Здесь одни развалины, --  сказал  Томас  напряженно,  --  ты  хоть
помнишь, куда надо ее поставить?
     -- Ты еще не видел развалин.
     -- Я не видел?
     -- Но ты их увидишь.
     Голос калики был суров и мрачен. Кони прошли между огромных  каменных
столбов. Томас оглянулся, посерел лицом. За их  конями  тянулись  багровые
отпечатки копыт. Томасу даже послышалось шипение горячего камня. Отпечатки
оставались только за конями Томаса и калики, а темнели и  гасли  медленно,
нехотя.
     Чем ближе приближались к середине круга, священному капищу, тем  ярче
становились оттиски копыт. Наконец стали совсем оранжевыми, а ноздри людей
уловили жар  и  запах  горения.  Кони  тревожно  прядали  ушами,  суетливо
перебирали ногами. Глаза были дикие, непонимающие.
     Олег кивнул на  середину  белого  круга.  Там  высился  круглый,  как
жернов, камень. В середине была неглубокая ямка,  диаметром  как  раз  для
ободка чаши. Томас чувствовал, как холодок пополз по спине. Неужели высшие
силы,  языческие  или  богоугодные,  уже   все   приготовили?   Или   даже
предусмотрели эти его шаги сотни или тысячи  лет  назад,  когда  неведомая
сила обтесывала эти чудовищные камни?
     -- Это... для чаши?
     -- Для жертв, -- ответил калика равнодушно.
     -- Ж...жертв?
     -- Вон еще канавка для стока крови.
     Томаса передернуло от отвращения. На этот  богопротивный  камень  для
дьявольских жертвоприношений,  наверняка  человеческих,  поставить  святую
чашу?
     Он остановился, немеющими пальцами  взялся  за  мешок.  Веревка  была
затянута так туго, что едва не обломал  ногти.  Вокруг  стукали  головами,
заглядывали, сопели, дышали луком и мясом. Нетерпеливо вздыхали,  подавали
советы.
     Сэр Эдвин наконец сказал в нетерпении:
     -- Дай я развяжу!
     Калика подал нож.
     -- На!.. Все равно не носить тебе чашу больше.
     Томас с неудовольствием разрезал ремешок: жалко хорошую вещь портить,
служила всю дорогу. Все не отводили  взоров,  когда  он  запустил  руку  в
мешок, пошарил, будто ловил крупную улитку.
     На миг Яре почудилось, что сейчас он  вытащит  пустую  руку:  слишком
странным было лицо Томаса. Но в следующее мгновение яркий блистающий  свет
озарил его лицо!
     Общий вздох изумления раздался под сводами Стоунхенджа. Томас вскинул
чашу -- полыхающую чистым светом, настолько чистым, что даже  первый  снег
показался бы рядом с нею дегтем. Сумерки  за  кругом  света  стали  чернее
самой черной ночи.
     -- Скажи что-нибудь, -- попросил сэр  Торвальд  хриплым  от  волнения
голосом, -- Это же великий миг!
     -- У англов есть будущее, -- сказал сэр Эдвин. --  Скажи  что-нибудь,
Томас.
     Томас  беспомощно  переступил  с  ноги  на  ногу.  В  их  войске  был
священник, мог говорить часами  так,  что  даже  старые  воины  заливались
слезами и шумно утирали сопли. Но сюда его не затащить, ведь Святой Грааль
принес не в храм святого Дункана, а в страшное место демонов...
     -- Да ладно, -- сказал он  досадливо,  чувствуя  странную  пустоту  и
жалость, словно бы без той горы, что давила на  плечи,  будет  чувствовать
себя не человеком, а так, простолюдином. -- Дело сделано, чего еще?
     Он начал опускать чашу на плиту, что  призывно  светилась  навстречу.
Все глаза были прикованы к его руке, никто не заметил, как из-за  каменных
колонн неслышно вышли темные фигуры с  арбалетами.  Они  взяли  Томаса  на
прицел, а сзади появились еще четверо в плащах, капюшоны надвинуты на лоб.
     -- Не двигаться!
     Голос был  настолько  властный,  привыкший  повелевать,  в  нем  было
столько нечеловеческой  мощи,  что  рука  Томаса  застыла  в  воздухе.  Он
похолодел, смотрел беспомощно, как  из  тьмы  в  освещенный  круг  выходят
четверо незнакомцев. От них излучалась мощь, движения их были неторопливы,
но исполнены властности.
     Оказавшись в кругу света, передний откинул капюшон. Он был стар, худ,
запавшие глаза смотрели в упор,  бледные  бескровные  губы  плотно  сжаты.
Глубокие морщины, похожие на шрамы, избороздили лицо. Голос был силен,  не
терпящим прекословия, но в нем теперь была и насмешка:
     -- Все-таки донесли!.. Правда, мы помогали изо всех сил.



                                 Глава 13


     Томас не нашелся, что ответить так сразу, он пристально  всматривался
в четвертых, а калика выступил вперед, кивнул.
     -- Спасибо за деньги. Пригодились.
     -- Да и не только деньги... Вы получили кое-что еще.
     -- И это пригодилось, -- ответил калика кротко. -- Ты и есть нынешний
Глава Семи Тайных? Думай, что делаешь. Иначе не долго тебе им быть.
     Человек окинул его брезгливым взором, повернулся к Томасу. Голос  его
был исполнен нечеловеческой мощи:
     -- Меня зовут Аслан Маздон. Я повелеваю  силами,  о  которых  вы  уже
слышали. Теперь вы можете отдать мне чашу, а я обещаю не  мстить  вам.  Вы
уже достаточно знаете о нас, чтобы поверить. Месть нам несвойственна,  как
и  бессмысленная  жестокость.  Мы   вообще   не   любим   убивать...   без
необходимости.
     Один  из  четверых  резко  сбросил   капюшон.   На   Томаса   глянуло
перекошенное яростью лицо короля. Губы тряслись, глаза вылезали из орбит.
     -- Целыми?..  Я  оказал  вам,  проклятым  колдунам,  свое  высочайшее
покровительство, я дал помощь... в ответ на услуги, а вы -- отпустить?  Да
ни за что! Он будет казнен страшной смертью! Я сам его убью! Он виновен  в
гибели моего единственного сына!
     Томас гордо выпрямился.
     -- Я на турнире дрался честно. А как дрался он, сейчас отвечает уже в
аду.
     Маздон, глаза Тайных, поморщился.
     -- Здесь повелеваю я. Тебе мало, что мы сделали тебя  королем?  И  ты
будешь королем до скончания твоих дней. А здоровье  и  долгую  жизнь  тебе
обеспечим.
     Король трясся от ярости. Он хватался за меч, но его же  телохранители
удержали его за руки, явно страшась больше Тайного, чем своего владыку.
     -- Ага, -- сказал Томас, -- мы только повернемся, как нас изрубят  на
куски!
     -- Ты можешь спросить своего друга в лохмотьях, --  предложил  Маздон
спокойно. -- Он знает, что мы не любим тратить зря человеческий  материал.
Ведь у нас нет злобы к вам, нет ненависти.
     Томас смотрел исподлобья. Когда  ненависть  --  понятно,  а  когда  у
противника ее нет, то это еще страшнее. Словно бьется  с  горной  лавиной,
ураганом или молнией, что бьет во все, что поднимает голову.
     -- Не ищи ветра в  Стоунхендже,  --  сказал  он  предостерегающе,  --
костей не соберешь!
     А калика тихим печальным голосом, в котором  чувствовалась  безмерная
усталость, произнес:
     -- Отыди, прошу тебя. Отыди, и не сотворишь зла.
     Маздон смотрел напряженно, глаза были острые.
     -- Несмотря на все твои личины, всю твою скрытность, тебя  раскусили.
Я знаю, кто ты. Ты тот Великий Изгой, который не нашел себе места в  нашей
цивилизации.  Ты  теперь  вне  ее...  В  старых   архивах   есть   обрывки
воспоминаний о тебе, но только обрывки, их кто-то  старательно  уничтожал.
Но кое-что уже знаем. Ты опустился, посмотри на себя сам, ты начинал  идти
по одной дороге, затем оставлял ее и шел по другой, и так  вот  уже  много
раз. Ты болен, потому ты и сбежал, ибо мы искореняем любую болезнь.
     Олег покачал головой.
     -- А ты безнадежен. Потому чашу я вам не отдам.
     Маздон насторожился, а  темные  фигуры  придвинулись  так,  что  свет
заблестел на металлических частях арбалетов.
     -- Я слышал, хотя в это не очень верю, что ты был великим  магом.  Но
для магов в этом мире уже нет места, к тому же за века  бродяжничества  ты
растерял все умение мага, ибо в магии надо постоянно упражняться! Но самое
главное -- твои принципы запрещают пользоваться магией!
     Раздался общий вздох. Томас похолодел: проклятый враг знал все о  его
друге, чьи рыцарские принципы запрещали вытаскивать  из  ножен  блистающее
лезвие магии.
     Олег сказал тихо:
     -- Принципы -- святое дело. Но если понадобится,  я  в  состоянии  ее
применить.
     Маздон с победным видом оскалил зубы.
     --  Ты  в  состоянии  сделать  многое:  убить,   ограбить,   предать,
отравить... Но ты же этого не делаешь? Принципы культуры не позволяют?
     -- Не позволяют.
     -- А цивилизация позволяет! Потому что у нее высокая цель. А  во  имя
благородной цели можно слегка и замарать руки. Ты сам этому учил!
     Олег повесил голову. Каждое слово било,  как  молотом  по  голове.  С
трудом поднял голову, в глазах блестели слезы.
     -- Учил... Но почему вы остались в том  заученном  навсегда?..  Проще
повторять азы, хочется поскорее пользоваться добытым? Даже малым?..  А  я,
дурак,  тащу  на  следующую  ступеньку.  Все  бы  хорошо,  но   приходится
отказываться от добытого... Да, каждая ступенька дается вдвое труднее, чем
предыдущая. А сил и времени уходит втрое. Но без этого человеку  не  стать
богом...
     Он видел,  что  его  не  слушали.  Ни  свои,  которые  со  страхом  и
неуверенностью  смотрели  на  окруживших  их  арбалетчиков,   ни   четверо
противников. За спиной Тайного остальные двое откинули капюшоны. Один  был
похож  на  викинга  --  красивый  сильный  мужчина,  с  синими  глазами  и
квадратной челюстью, волосы до плеч, на лбу перехвачены простым обручем из
железа, а второй  оказался  миниатюрной  женщиной,  с  черными  глазами  и
вьющимися черными волосами. Ну  конечно  же,  ахнул  Томас,  холодея,  эта
волшебница Гульча не обделяет их вниманием!
     Маздон бросил холодно:
     -- Мы сделаем, как нужно и правильно, а  не  так,  как  твоя  больная
фантазия подсказывает. Эй, стража!.. Уберите его! Уберите и убейте!
     Олег спросил тихо:
     -- Вы уверены, что вам удастся?
     Маздон усмехнулся холодно:
     -- Ты не нарушишь свои принципы.  К  магии  не  прибегнешь.  Хотя  бы
потому, что ею не владеем мы.
     -- У знания есть свое оружие, -- ответил Олег медленно.
     К нему с двух сторон бежали стражи. Олег, двигаясь все  же  медленно,
не сводя взгляда с Маздона, коснулся каменной стены.
     -- Я бьюсь за культуру, но я пришел из  варварства.  А  в  Варварской
Правде сказано: око за око, зуб за зуб, смерть за смерть! Кто убивает,  да
будет убит!
     Грохнуло,  на  миг  потемнело,  словно  пронеслась  черная  тень.   В
следующее мгновение земля дрогнула от тяжелого удара. На  том  месте,  где
были пятеро стражей, не осталось даже красного пятна. Лишь плита из темной
стала серой, лишь по ней Томас догадался, что это другая плита, с крыши. А
прежнюю вместе со стражами вбило глубоко в землю.
     Томас пробормотал:
     -- Под лежачим камнем мужик не перекрестится...
     Лицо Олега было слегка опечаленным. Так часто приходится прибегать  к
этому последнему доводу, достойному лишь дикарей!

     Маздон смотрел напряженно, кровь  вовсе  отхлынула  от  лица.  Викинг
встал рядом, его ладонь упала на рукоять огромного меча.  Гульча  стиснула
кулачки, на Олега смотрела с бессильной ненавистью.  Олег  развел  руками,
мол, никакой магии.
     Маздон вскрикнул:
     -- Это случайность! Взять его!
     Олег подошел, понурив голову, к Томасу, пожал плечами.
     -- Полно... Такое совпадение? Пора бы уже догадаться.
     Стражи справа бежали к нему осторожнее, смотрели наверх. И потому  ни
один не заметил, как внезапно одна из плит под  ногами  исчезла.  Впрочем,
если бы заметили, вскрикнули бы раньше.
     Крики были, потом -- далекие шлепающие удары.
     Томас покачал головой.
     -- Чужая душа вылетит -- не поймаешь. Да не больно и нужно.
     -- Что, первый раз тебя пытаются испугать?
     Томас вытер пот железной рукавицей. Голос был дрожащим:
     -- Прости, сэр калика... Я думал, ты только всех девок сэра Эдвина на
сеновал таскал, а ты, оказывается, еще и ловушек тут наготовил!
     -- Как не стыдно, сэр Томас!
     Могучий викинг схватил Маздона за рукав.
     -- Остановись, Великий!.. Даже мне, твоему слуге, видно, что он знает
все тайны этого проклятого места! Ему не нужна магия!
     -- Он не может, Ролан... Откуда... Если даже мы не знаем...
     Оба смотрели на волхва со страхом и ненавистью. Олег  сказал  кротко,
глаза были добрые, всепрощающие:
     -- Я сам строил Стоунхендж... Ну, не сам, помощников хватало, не  зря
же все завалилось, так что я в самом деле знаю здесь  кое-что.  В  старину
воевали чаще, ворья было больше, приходилось ставить ловушки всюду.  Часть
из них уже не работает, что-то сгнило, что-то сломалось,  но  кое-что  еще
затаилось, ждет добычу.
     Оба в ужасе обвели взглядами древнее языческое  капище.  Олег  кивнул
доброжелательно.
     -- Вам лучше не двигаться. Шаг вправо, шаг влево  --  гибель.  Можете
попытаться прыгнуть  на  три  шага  с  места,  тогда  удастся  перескочить
пропасть... Вас только расплющит плитой с  потолка.  А  вот  если  сумеете
пробежать вдоль стены быстро-быстро, то и плита вас  не  прибьет,  правда!
Только что упадете в яму с острыми кольями. Ну, и ядовитыми змеями, что на
самом деле уже лишнее, я всегда так считал.
     Маздон вскинул руки.
     -- Думаешь, победил? Мы тоже кое-что усвоили из старинного запретного
знания!
     В темном небе загремело. Застилая звезды, мелькнула широкая тень.  На
миг блеснула страшная пасть с огромными зубами, горящие  глаза,  на  людей
пахнуло смрадом. Волна воздуха подняла пыль, а спустя мгновение  на  землю
упал огромный дракон. Он был страшен, из пасти вырывались клубы дыма, зубы
блестели.
     Он пополз на Томаса, распахнул страшную пасть шире.  Томас  отступил,
левой рукой попробовал вытащить меч. Чаша в его руке начала меркнуть.
     Маздон  захохотал,  запрокидывая  голову.  Зубы  его   были   желтые,
сточенные, а во рту было черно, как в ночи. Ролан  и  Гульча  стояли,  как
вбитые  в  земли  столбы,  вид  у  обоих  был  растерянный.  Король  сыпал
проклятиями, пальцы стискивали рукоять места, но  с  места  сдвинуться  не
решался.
     Томас с проклятием выдернул наконец  меч,  перебросил  его  в  правую
руку, а чашу в левую, поймал и остановился,  чуть  пригнувшись  и  разведя
руки. Булатное лезвие поблескивало холодно  и  мертво.  Чаша  погасла,  но
Томас не решался ее оставить, да и перебросить некому -- все в  чем-то  да
грешники, вместо друзей и родни останется один пепел.
     Дракон пахнул огнем.  Томас  легко  уклонился,  ударил  мечом  сбоку.
Роговой нарост на краю морды исчез, срезанный начисто.  Зверь  не  заметил
потери, но Томас уловил, как ахнул  и  отшатнулся  Глава  Тайных.  Похоже,
дракон должен был быть неуязвим. Что  ж,  честный  меч  уже  доказал,  что
дерется по-честному только с теми, что соблюдает рыцарские правила!
     Дракон посылал струю огня за  струей,  Томас  устал  увертываться,  а
доспехи уже начали накаляться. Пот бежал по  лицу,  щипал  глаза,  дыхание
стало таким же горячим, как у дракона, только что без дыма.
     -- Томас! -- услышал он далекий предостерегающий крик Яры.
     Он отпрыгнул, услышал хохот человека, назвавшегося Маздоном. В глазах
от пота стояла серая пелена. Струя огня ударила в ноги,  накалила  доспехи
так, что он едва не закричал от боли. Совсем близко! Но куда опаснее зубы,
схрумкает, как капустную кочерыжку.
     Высоко-высоко в небесах раздался звонкий чистый звук,  словно  кто-то
задел струну на лютне. Вспыхнуло сияние,  стремительно  разрослось,  и  на
землю опустилась человеческая фигура. Сияние было таким слепящим, что люди
на земле не сразу поняли, что на  землю  ступила  женщина  с  ребенком  на
руках.
     Схватка оборвалась на миг, все глаза были на чудесном  явлении,  даже
дракон повернул голову, смотрел тупо и зло, глаза налились густой  кровью.
Женщина пошла быстро к людям, сияние перемещалось с нею. У  Томаса  сердце
едва не выскакивало, теперь уже от щемящего ликования.
     Женщина повелительным жестом сунула ребенка Яре.
     -- Подержи!
     Она была невысокого роста, Яре до подбородка, смуглолицая, с  черными
бровями, сросшимися на переносице, глаза, как  чернослив,  нос  тонкий,  с
вытянутыми ноздрями.
     Яра едва успела принять на руки ребенка, что тут же заревел, попав  к
чужой тете, начал брыкаться. Женщина вскинула руки,  между  ними  блеснула
короткая слепящая молния и застыла, превратившись в длинный узкий  меч  --
рыцарский, двуручный, с рукоятью крестом.
     Белое одеяние женщины вспыхнуло и  превратилось  в  блистающие  латы,
выкованные умелыми руками небесных кузнецов. Шлем был  украшен  затейливой
насечкой, на  гребне  развевался  пышный  плюмаж  из  разноцветных  перьев
диковинных птиц. Забрало опустилось с легким щелчком,  отгородив  смуглое,
но дышащее светом молодое лицо.
     На локте левой руки небесной женщины-воина красовался небольшой  щит,
выложенный стальными полосками. Герб  был  необычным:  терновый  венец  на
звездном поле, змей и яблоко. Доспехи покрывали все тело, даже пальцы  ног
были укрыты искуснейше скованными полосками стали.
     Плиты под ее ногами выгнулись горбом. Остолбеневшие люди видели,  как
неведомая сила раздвинула их, поднялся в  комьях  земли  серый,  под  цвет
камня, огромный  жеребец  в  полном  облачении  боевого  рыцарского  коня.
Женщина, оказавшись в седле чудесной работы,  вскинула  меч.  Конь  заржал
так, что у людей дрогнули колени, серая масть превратилась в снежно-белую,
грива и хвост заблистали червонным золотом.
     Томас в  изнеможении  упал  на  одно  колено.  Женщина  в  блистающих
доспехах на скаку занесла над головой меч. Дракон отвлекся  на  сверкающее
пятно, взревел и распахнул пасть.  Женщина  ударила  мечом  --  с  треском
разломился  клык  в  нижней  челюсти.  Лезвие  достало  кровь,  но  дракон
стремительно ударил лапой, звякнуло, всадница  вскрикнула  и  вылетела  из
седла.
     Яра, закусив губу, сунула хныкающего ребенка в руки калике.
     -- Подержи!
     -- Почему я? -- растерялся Олег.
     Но Яра уже с диким боевым  воплем  кинулась  к  месту  боя,  на  ходу
выдергивая кривой хазарский меч.
     Калика подпрыгнул, отодвинул ребенка, держа на вытянутых руках.
     -- Эй, с него течет!
     Земля тряслась, рев, крики, звон металла, вспыхивал багровый огонь  в
пасти чудовища.
     -- Возьмите кто-нибудь, -- воззвал калика раздраженно. -- Да чтоб  из
такого крохотного да такая лужа?.. Сэр Эдвин, подержите этого затопителя!
     Сэр Эдвин с великим благоговением  шарахнулся  от  сияющего  небесной
благодатью младенца, словно получил окованным концом тарана между глаз.
     Калика сунул ребенка Гульче.
     -- Держи! Это тоже еврей, для тебя это почему-то важно.
     Он отряхнул мокрую  полу,  поднял  палицу  и  шагнул  вперед.  Гульча
держала свою  ношу  неумело,  брезгливо  оттопырив  его  розовую  попку  в
сторону. Калику только побрызгал, а ее может и по-серьезному... Он хоть  и
свой по крови, но предатель по духу.
     Сэр Торвальд властно отобрал у нее младенца.
     -- Дай сюды!.. Не созрела ты, девка, еще, как видно, для материнства!
Нету в тебе нужного чуйства.
     Гульча огрызнулась:
     -- А ты не перезрел?
     -- У меня таких дюжина, -- гордо сказал сэр Торвальд, --  внуков!  По
всему свету.
     -- Ну и бери, -- процедила Гульча зло. -- Удавила бы этого отступника
от истинной веры!.. Да только рука не поднимается.
     Сэр Торвальд попятился от схватки подальше, прижимая к  груди  нежное
тельце и нахрюкивая на ухо песенку. Ребенок смеялся и дергал веселого деда
за кудрявую бороду
     Яра с разбегу ударила чудовище по лапе. Дракон  раздраженно  взревел,
пахнул огнем. Со стороны головы дрался Томас. Он тут  же  пришел  в  себя,
когда понадобилось закрыть собой блистающую неземным  светом  воительницу.
Она, хромая, подбежала к коню, сдернула с седла длинное  рыцарское  копье.
Томас рубил отчаянно, стоял треск, кровь хлестала из разрубленной морды.
     Всадница набежала сбоку, держа копье в обеих  руках.  Дракон  пытался
развернуться к Яре. Острие копья с хрустом вошло слева в грудь дракона. Он
страшно взревел и завалился навзничь. Земля дрогнула от удара,  но  дракон
был всего лишь ранен, хоть и тяжко, начал  переворачиваться  на  брюхо.  С
другой стороны Яра ударила хазарским мечом по голове, а  Томас  набежал  и
обрушил страшное оружие прародителя англов на толстую шею чудовища.
     Лезвие прошло с неслыханной легкостью. Томас  услышал  треск,  словно
рвалось полотно. Огромная голова с грохотом  обрушилась  на  камни,  земля
вздрогнула. Он едва успел отпрыгнуть от  потока  хлынувшей  крови.  Черная
лужа разлилась, как адская смола. Волна зловония ударила  с  такой  мощью,
что люди закашлялись.
     -- Есть... -- проговорил Томас, едва дыша  от  усталости.  Онемевшими
пальцами вскинул над головой в одной  руке  окровавленный  меч,  в  другой
чашу. -- Я все-таки убил своего дракона!
     Он хотел победно поставить ногу на отрубленную голову, но та была ему
почти до пояса, а он вряд ли задрал бы ногу даже на щепочку. Яра  набежала
с другой стороны, глаза были дикими.
     -- Цел?
     -- Да... -- прохрипел Томас.
     Конь под блистающей всадницей не опустился  под  землю,  как  ожидали
все. Она пошепталась с Ярой, передала ей коня  и  доспехи,  а  сама  взяла
ребенка, улыбнулась светло и чисто, а калика бухнул громко, с искренностью
простолюдина:
     -- Ты глянь, все еще молодая! И не скажешь, что ее сыну было тридцать
с лишком. Пузо не висит, сала не набрала, спина прямая... Ей и  сейчас  не
дашь больше восемнадцати.
     Томас даже пригнулся, вот-вот с треском разверзнутся  небеса,  грянет
гром, и дерзкий, посмевший говорить о Пресвятой и Непорочной  Деве  как  о
простой девке, исчезнет в сверкающем  пламени  небесного  гнева,  но  Дева
скользнула коротким взором по калике, чему-то затаенно улыбнулась,  сияние
вокруг нее заблистало ярче,  она  медленно,  но  с  нарастающей  скоростью
понеслась ввысь. С нею ушел чистый небесный  свет,  на  землю  и  страшные
каменные плиты пал зловещий багровый отблеск. Там застыли четыре фигуры  с
королем во главе, его челюсть отвисла до плит Стоунхенджа.
     -- Как ты мог, -- прорычал Томас в бешенстве.
     -- А что? -- удивился калика.
     -- Это же Пресвятая Дева! Ты груб, как... я даже не знаю!
     Олег удивился еще больше:
     -- А что я сказал такого?
     -- Но это же.. святая!
     -- Да ладно тебе, Томас. Я больше тебя видел святых. Все мы.. все они
святые лишь пятнами, как леоперды. Святые, так сказать, в сравнении.
     Он уже рассуждал вслух, не столько обращаясь к Томасу,  как  к  своим
мыслям, совсем забыв о четырех  противниках,  а  те  уже  переглядывались,
собираясь с духом, все-таки их четверо.
     Яра бросила на Томаса благодарный взгляд, но в нем  была  и  странная
жалость, а во взгляде на калику такое же странное одобрение, сути которого
рыцарь не понял. Словно бы одобряла даже не  подвиг,  а  слова,  сказанные
Пречистой и Непорочной. Словно бы знала, что та не разгневается уж  точно.
И не по своей неизреченной милости, а... почему-то еще.




                                 Глава 14


     Теперь капище Стоунхенджа освещала огромная багровая луна, и оно было
словно залито дымящейся кровью. Такой же недобрый  зловещий  свет  шел  от
красной плиты в самой середине круга. Калика  вперил  обрекающий  перст  в
Маздона.
     -- Вы, четверо, стойте, где стоите. Только эта плита устойчива.
     Король с проклятиями выхватил меч. Ролан ухватил его сзади  за  руки.
Король отчаянно вырывался, с другой стороны Гульча приставила  нож  к  его
горлу.
     -- Застынь!
     -- Но этот... этот дикарь в шкуре завлек в ловушку!
     Голос Гульчи был раздавленным:
     -- Это он умеет. Поверь, умеет.
     Теперь все четверо смотрели на калику. Маздон вязал пальцами какие-то
знаки. Олег следил за ним исподлобья, но молчал, не двигался. Если и  были
то магические символы, как подозревал Томас, то калика их либо не понимал,
либо не считал опасными.
     Король, все еще в руках могучего викинга, вскричал в ярости:
     -- Проклинаю вас всех, предатели! Сами не сумели, и мне помешали!.. А
что теперь? Да не бывать тому, чтобы король англов  признал  поражение  от
какого-то нищего рыцаря и юродивого  странника!..  Если  не  помогла  ваша
мощь, если даже сила Христа и его матери на их стороне, то я  обращаюсь  к
своим древним богам!.. Клянусь, сегодня  же  принести  кровавую  жертву!..
Тысячу молодых  женщин  брошу  под  топоры...  Кровью  залью  их  каменные
изваяния, потешу свирепые сердца!
     Прямо  над  сводами  сгустилась  ночь.  Заблестели  звезды,  внезапно
раздался страшный хохот, от которого кровь застыла в жилах.  Вместо  звезд
зажглись страшные багровые глаза. Хохот прогремел снова, тьма стянулась  в
середину, там обрисовался торс огромного  зверочеловека.  Хищный  рот  был
обагрен кровью, на щеках пламенели ритуальные раны.  Уши  торчали,  как  у
волка, клыки блестели. Чудовищный  бог  наливался  плотью,  под  блестящей
кожей вздулись стальные мускулы.
     Со страшным ревом он  потянул  огромные  лапы  к  застывшей  в  ужасе
группке людей. Томас выронил меч, прижал к груди Яру. В  другой  руке  все
еще сжимал чашу.
     Олег вскинул руки, воскликнул что-то, потонувшее  в  грохоте.  Грянул
гром, блеснула слепящая молния. Не погасла,  а  лишь  умерила  нестерпимый
блеск. Из сияния раздался негромкий, молодой, но очень усталый голос:
     -- Не дам.
     Загремело так, что зашатались камни.  Нечеловеческий  голос  древнего
бога Тарана проревел страшно:
     -- Это моя добыча!
     -- Твоя, -- согласился голос, -- но не вся. Только король.
     -- Почему? Они чужие тебе!
     -- Зато эта чаша под моей защитой. Как и мои дети, что несут ее...
     -- Почему только король?
     -- Взявший меч да погибнет от меча! Идущий  за  шерстью  да  вернется
стриженным...
     Зверобог взревел в ярости. Чудовищная лапа опустилась,  люди  стояли,
как вмороженные в лед. Огромные пальцы, каждое с бревно, схватили  короля.
Он завизжал -- рука начала подниматься,  затем  захрустело,  хлопнуло,  на
плиты брызнули струи крови. Снова прогремел хохот,  уже  удаляющийся.  Под
сводами просветлело, стали видны поперечные балки.
     Сияние быстро меркло. Олег закричал могучим голосом:
     -- Таргитай, спасибо, что явился, хотя я звал не тебя!
     -- Ты еще не знаешь, что у вас впереди...
     -- Знаю, не отлежимся. Но ты чего явился?
     Голос прогремел медленный и смертельно усталый:
     -- Если ты сам, ковавший чашу, почему-то не берешься  ее  защитить...
Все-таки тут двое моих детей...
     Олег вытаращил глаза.
     -- Так Томас тоже?.. Из какой же он ветви... Ах да, в нем кровь Гота!
Понятно. Ну как тебе там, наверху?
     Голос сказал с иронией:
     -- Меняемся?
     -- Ни за какие пряники, -- отшатнулся Олег.
     -- Да знаю, знаю... Все еще творишь царство разума... Или уже  что-то
другое? Спеши, я так хочу отдохнуть... Смени меня.
     Голос смертельно усталого бога отдалился и затих.  Теперь  потрясенно
смотрели на скромного калику. Он развел руками.
     -- Все боги, старые и новые, весь народ, воины и простолюдины, все на
стороне сэра Томаса. Даже погода, тьфу-тьфу, не  сглазить  бы...  Так  что
подумайте о выборах нового короля. Такого, который был бы популярен  среди
рыцарей, менестрелей -- от них зависит многое, -- торговцев.
     Маздон внезапно выбросил вперед сжатые кулаки. Из них  вырвались  два
слепящих луча. Воздух вспыхивал и сгорал  вместе  с  ночными  бабочками  и
летучими мышами. Один луч задел  столб,  там  зашипело,  взвилось  облачко
пара. Камень оплавился и потек, как темный воск.
     Голос Маздон был полон ненависти:
     -- А этого ты не ждал?
     Олег отпрыгнул, крикнул:
     -- Но ведь... устав запрещает магию!
     -- Семерым Тайным позволено отныне все!
     Олег пригнулся, всесжигающий луч  чиркнул  над  головой  по  каменной
глыбе.  Пахнуло  жаром,  запах  горелого  камня  странно  напоминал  запах
горящего человеческого мяса.
     -- Значит... ты предал... даже своих.
     Краем глаза он увидел Томаса, что мчался к ним с  разинутым  в  крике
ртом. В руке рыцаря блистал меч Англа, другой рукой прижимал к груди чашу.
Яра, конечно же, поняла, куда он бросился, побледнела, с  воплем  кинулась
следом.
     Маздон резко повернулся, ослепляющий луч прорезал воздух и  ударил  в
бегущего рыцаря. Томас даже  не  остановился,  только  вскрикнул  яростно,
добежал и обрушил на врага страшное лезвие.
     Лицо Тайного в последний миг  выражало  только  безмерное  удивление.
Томас ударил слишком торопливо -- спасал друга, потому лезвие, срубив  ухо
главного  врага,  глубоко  врубилось  в  плечо.  Маздон  повалился,  кровь
брызнула ручьем. Томас уперся ногой, выдернул меч.
     Тайный бился в луже крови, приподнялся с трудом. Белые от боли  глаза
отыскали неподвижную Яру.
     -- Ты... ты из спящих? Пришло время!
     Яра медленно покачала головой. Глаза ее были полны сочувствия.
     -- Убей их! -- приказал он.
     -- Нет.
     -- Ты получишь все... что хочешь...
     -- Я уже получила... почти все.
     Он упал лицом в лужу крови. Все думали, что он умер, но Тайный  нашел
силы приподняться на дрожащих руках.
     -- Гульча!
     -- Я здесь, Великий Мастер, -- послышался тихий голос.
     -- Убей... Убей... Ты получишь все...
     Ее голос был негромким:
     -- А я хочу больше, чем все.
     Он упал лицом в свою кровь и застыл. Яра набежала с такой силой,  что
вышибла из рук рыцаря чашу. Та покатилась, звеня и подпрыгивая.  В  полной
тишине, где слышалось только частое с хрипами дыхание,  этот  звон  словно
разбудил застывших Ролана и Гульчу. Она хлопнула его по спине, тот прыгнул
с плиты, не думая о  предсказанной  гибели,  бросился  за  чашей.  Светлые
волосы развевались, как крылья, в глазах была решимость.
     Когда рука его уже была близко, калика вырос у него на пути.
     -- Уйди, странник! -- взревел викинг.
     -- А ты убей, -- предложил калика, -- если сможешь...
     Он был безоружен, и у Яры екнуло сердце. Ролан взмахнул мечом, калика
вскинул руку. Лезвие страшно  блеснуло.  Все  ахнули,  но  калика,  против
ожидания, не  упал,  рассеченный  надвое.  Меч  отпрыгнул  слегка,  калика
отступил, глядя в голубые глаза викинга.
     -- Уйди, зарублю! -- вскрикнул Ролан еще страшнее.
     Только теперь Яра поняла, что викинг ударил плашмя, стыдясь  зарубить
безоружного.
     -- Я не  уйду,  --  ответил  калика.  Он  прямо  смотрел  в  красивое
мужественное лицо.
     Ролан  заскрипел  зубами,  вскинул  меч.  На  лице   его   отразилась
мучительная борьба. Глаза  побелели,  калика  ощутил,  что  викинг  сейчас
нанесет смертельный удар, даже если потом будет стыдиться всю жизнь.
     Он быстро подхватил чашу, швырнул ее Томасу.
     -- Лови!
     Томас едва успел выставить вперед руки,  а  калика  неуловимо  быстро
шагнул в сторону, поймал руку с падающим на него мечом, дернул. Хрястнуло,
викинг с криком упал вниз лицом, а меч выскочил  и  запрыгал  по  каменным
плитам в темноту.
     Томас поймал чашу, глаза его были огромными и круглыми как у  морской
рыбы с большой глубины.
     -- Ты... Как ты взял чашу?
     -- Двумя пальцами.
     -- Это я понимаю, если уж гореть, то лучше  двум  пальцам,  чем  всей
руке... но ты ведь язычник!  Да  не  простой,  а  ратоборец  старой  веры,
противной Христу!
     Олег отмахнулся.
     -- Ну и что? Ежели я сам эту чашу делал...
     -- Ты?.. Так этот демон с небес говорил о тебе?
     Олег почесал в затылке.
     -- На ней еще отметина от моего большого  пальца.  Я  тогда  чуть  не
заорал, еще горячая была... Ты думаешь, эта чаша  в  руках  одного  Христа
побывала? А Колоксай, сын Таргитая, что пользовался две тыщи  лет?  А  его
сын Скиф? А Вандал, Славен, Гот -- дети  Скифа?..  Она  побывала  в  руках
великих героев, магов и пророков, ибо мир начался не с  Христа,  как  тебе
все время кажется. В ней также кровь Колоксая, пот Тевта и слезы Англа!
     Томас торопливо, чувствуя себя карликом на  плечах  таких  великанов,
опустил чашу на  круглую  плиту.  По  серой  поверхности  словно  пробежал
ветерок, затем под донышком камень начал наливаться темно-вишневым цветом.
От плиты пошел теплый воздух. Багровый цвет быстро менялся  на  пурпурный,
тот стал алым, а теплый воздух стал жарким, затем весь  камень  раскалился
докрасна, а под чашей он был оранжевым, переходя в белый.
     Волна жаркого воздуха стала такой мощной, что люди отступили на  шаг,
закрывались ладонями от жара и слепящего блеска.  Чаша  качнулась,  начала
погружаться в камень.
     Томас вскрикнул, шагнул, одолевая жар, но сильная  рука  ухватила  за
плечо.
     -- Не надо. Ее достанут... позже.
     -- Когда? -- вскрикнул Томас неверяще.
     -- Не знаю. Могу только сказать -- кто.
     Все смотрели  с  трепетом,  чувствовалось,  что  наступила  священная
минута раскрытия вселенских тайн.
     Калика  покосился  на  обращенные  к  нему  бледные  лица.   Внезапно
улыбнулся.
     -- Гм... Я не знаю только, как их назовут.  То  ли  томасиды,  то  ли
мальтониды.... или еще как.
     Внезапно скребущийся звук привлек их  внимание.  Цепляясь  за  стену,
поднимался бледный, со ссадиной на скуле Ролан. Все  взоры  повернулись  к
нему, и викинг, собравшись с силами, выпрямился, гордо откинул  волосы  на
спину. Синие глаза смотрели без страха.  Во  взгляде  были  достоинство  и
гордость.
     Олег, глядя на него  внимательно,  начертал  в  воздухе  замысловатый
знак.  Глаза  Ролана  расширились.  Олег  добавил  второй  знак,  и  Ролан
проговорил хрипло:
     -- Не могу поверить...  Ты  тот,  о  ком  ходят  смутные  и  страшные
легенды?.. Верховный Контролер?
     -- Ты  лучше  поверь,  --  посоветовал  Олег.  --  Хотя  о  Верховном
Контролере я сам слышу впервые.
     -- Я не боюсь смерти, -- ответил Ролан. -- Но если ты в самом деле...
А теперь верю, ибо ты сокрушил... это ли не доказательство?.. Да, понимаю,
это не доказательство для тебя, но это доказательство для  нас.  Мы  такие
доводы понимаем лучше. Правота должна подтверждаться  силой...  Но  скажи,
Высший, почему... Почему? Что мы делали неверно?
     -- Спешили, -- ответил Олег тяжело. Лицо его омрачилось.  --  Мы  все
время сворачиваем на более короткие пути! Мы жаждем  добиться  результатов
уже при своей жизни. Жаждем их увидеть, потрогать руками.  Ну  и  получить
заслуженные поздравления.
     -- Мы не ради поздравлений, -- простонал викинг.
     -- Да это я так... Короткие пути ведут к коротким взлетам, а  падения
бывают страшными. Это я уже видел не раз.  Но  человечество,  а  с  ним  и
лучшие из человечества -- Семеро Тайных! --  всякий  раз  попадают  в  эту
ловушку. Ну, не всякий, иначе род людской уже исчез бы.
     -- А ты... Контролер, ты -- безгрешен? Никогда не ошибаешься?
     Олег невесело улыбнулся.
     -- На беду, мой дар вещего служит только в мелочах. Ну,  клад  найти,
шкуру спасти, дождь предсказать да крышу вовремя найти...
     -- Вот видишь!
     -- Да, но он дал мне прожить намного дольше, чем  все  Тайные.  Я  не
умнее других, я просто видел больше. А может, благодаря этому и  умнее.  Я
тоже ошибаюсь, но я заставляю себя учиться на ошибках. На своих, на чужих.
Вообще учиться! На всякий случай. На будущее.
     -- Ты... убьешь меня?
     Олег покачал головой.
     -- Хуже.
     -- Хуже? Что может быть хуже?
     -- Ты будешь дрожать, принимая решения, потому что будешь отвечать не
только за свою деревню. Ты будешь  засыпать  в  мучительных  раздумьях,  а
ночью просыпаться с криком и в холодном поту, когда узришь, как по  твоему
повелению рушатся царства  добра  и  справедливости,  которые  должны,  по
твоему мнению, зацвести под твоей  рукой  еще  пышнее...  Ты  будешь  люто
ненавидеть людей за то, что такие грязные и никчемные, ненавидеть  Семерых
Тайных, потому что каждый тянет одеяло в  свою  сторону...  Но  ты  должен
научиться любить людей, хотя это и трудно.  Хотя  бы  просто  потому,  что
другого  человечества  на  белом  свете  нет!  Членов  Семи  Тайных  можно
заменить... назовем это заменой, а человечество заменить, увы, некем.
     Ролан был бледен, крупные капли пота катились по лбу. Он прошептал:
     -- Что ты хочешь сделать?
     -- Взвалить на твои плечи всю тяжесть мира. И всю его грязь.  С  этой
минуты ты -- Глава Тайных. Да-да, Главу выбирают, ибо назначать его просто
некому -- выше его  лишь  бог,  но  я  и  выбираю  тебя,  и  назначаю.  Ты
единственный из Семи... оставшихся Семи,  кто  засомневался  в  истинности
прежнего пути. И ты, хоть не хочешь сразу в этом  признаться,  склоняешься
на сторону культуры....
     Ролан слабо улыбнулся.
     -- Ну, если культура с такими кулаками...
     -- Культура с кулаками? Что-то в этом недоброе... Ладно,  пусть  хотя
бы так. В этом мире все с ножами, зубами, клыками,  ядом,  когтями...  Так
что кулаки -- еще не самое худшее.
     Внезапно лицо Ролана стало очень серьезным, даже испуганным.
     -- Но это же чертова пропасть работы!
     -- Гм... Совсем недавно мне сказал эти слова один такой,  похожий  на
тебя. Правда, по другому поводу.
     Он хлопнул по плечу  потрясенного  Ролана,  ныне  Главу  Семи  Тайных
Владык Мира, повернулся к Гульче.
     -- От тебя я ждал наибольшего подвоха, и все еще жду. Но что-то никак
не соображу, в чем он. Отравленный  кинжал?..  Змея  в  конском  черепе?..
Сонное зелье?.. Нет, все это уже было. А  что  задумала  сейчас,  не  могу
предвидеть. Но чую, что ты свой удар еще не нанесла. Или уже?
     Гульча оглянулась на Яру,  та  ответила  понимающей  улыбкой.  Гульча
снова повернулась к Олегу. В ее голосе было больше яда, чем  в  той  змее,
что когда-то ждала его в конском черепе:
     -- Какие пни зовут тебя Вещим?
     -- Ну, -- пробормотал Олег. Томас  и  Яра  вытаращили  глаза:  калику
видели разным, но никогда не зрели смущенным. -- Зовут все же... А  что  я
просмотрел?
     Олег видел, что Яра кивнула -- ей понятно,  но  он  все  еще  пытался
сообразить. Гульча сказала с тем же высокомерным презрением:
     -- У меня есть долг перед цивилизацией, как говорил  Глава  Тайных...
но есть и перед моими детьми. Я же сказала, что хочу больше,  чем  все.  А
это могут дать только дети, к которым  ты,  кстати  сказать,  тоже  имеешь
кро-о-о-охотное отношение. Не думаю,  что  они  попадут  последними  в  те
мифические земли за океаном, на которые ты так рассчитываешь!
     Калика опустил плечи, вид у него был усталый, замученный. Похоже, она
решила использовать его  победу  для  своих  целей,  как  он  христианскую
реликвию для спасения духа вольности язычников. Что ж, он только подал  ей
пример.
     Сэр Торвальд уже отдавал приказания, собирал  коней.  Томас  заметил,
что людей стало вдвое больше.  Уцелевшие  телохранители  короля  поспешили
сложить оружие, и Торвальд вернул его им как принявшим клятву верности.


                                 Глава 15


     Возвращение было почти  бескровным.  Трое  из  бывших  телохранителей
короля поскакали вперед, разнесли весть о подвиге молодого Томаса, который
принес легендарный  Святой  Грааль  в  Британию,  сразил  подобно  рыцарям
Круглого Стола огромного злого дракона,  о  страшном  поражении  и  гибели
короля Британии.  В  лагере  неожиданно  возник  мятеж,  засверкали  мечи.
Королевское войско разделилось на две неравные  половины,  в  стычке  были
убиты самые верные соратники короля.
     Когда Томас со свитой подъехал к роще и показался лагерь, там уже  не
было королевского знамени. Завидев их, навстречу поскакали всадники. Томас
насторожился, Яра взяла в руки лук.
     Это были телохранители, они сопровождали троих баронов. Томас  поднял
руку в приветствии-предостережении. Всадники остановили коней.
     Томас сказал сильным звучным голосом:
     -- Демон, которого вызвал себе в помощь узурпатор, утащил его  в  ад.
Кому вы служите теперь?
     Навстречу осторожно выехал барон Нэш. Он был стар, но все еще  силен,
как бык, и крепок, как дуб. Его знали по битвам  прошлых  лет,  а  молодые
рыцари все еще мечтали выбить его из седла на турнирах.
     -- Приветствую тебя, Томас Мальтон, -- сказал барон таким же сильным,
чуть сипловатым голосом. -- Мы только  сейчас  узнали  о  твоем  необычном
квесте! Ты совершил то, о чем мечтали рыцари со времен короля Артура. Если
бы ты сказал, что привез Святой Грааль в нашу Британию,  у  тебя  было  бы
меньше трудностей.
     -- Или больше, -- ответил Томас.
     -- Почему? -- не понял барон Нэш.
     Томас не стал рассказывать о Тайных Владыках Мира, не поймут  или  не
поверят, просто ответил со значением в голосе:
     -- Обет.
     -- А-а, -- протянул барон. -- Ладно... Сэр Мальтон, я послан  заявить
от всего войска, что в лагере решено снять осаду твоего замка. У тех,  кто
остался, нет с тобой споров.
     Томас  услышал  за  спиной  вздох  облегчения.  Краем  глаза   поймал
внимательный взгляд калики, покосился на Яру.  Она  напряженно  ждала  его
ответа.
     Он выпрямился в седле.
     -- Я понимаю, что у тех, кто остался...  еще  жив,  уже  нет  ко  мне
претензий. Но они топтали поля Мальтонов, они жгли деревни и уводили скот.
А Мангольд и кое-кто еще даже осмелились отхватить часть наших земель.  Вы
все еще думаете, что и у меня не будет претензий?
     Нэш кивком подозвал двух баронов. Томас с неподвижным лицом  смотрел,
как они советуются, бросают в его  сторону  обеспокоенные  взоры.  В  душе
поднималась щенячья радость, но лицо держал холодным и высокомерным.
     Наконец Нэш поднял руку.
     -- Благородный сэр Томас!.. Ты прав почти во всем. Но за время твоего
отсутствия изменилось многое. И люди уже свыклись  с  переменами.  Ты  мне
всегда нравился своим благородством и рыцарской честью, ты это знаешь,  но
я должен тебя предупредить, что ты можешь оказаться против всей Британии.
     Взгляды баронов справа и слева показывали, что им  не  нужны  никакие
перемены. Что захвачено у  бродяг,  ушедших  искать  счастья  за  дальними
морями, то и останется у настоящих людей.
     Томас ощутил, как горячая ярость прилила к сердцу.
     -- Позор Британии! -- грянул он страшным голосом. -- Позор, если  она
такова! Но я -- британец, я выступлю за ее честь, даже если  мне  придется
драться одному против всей прогнившей, потерявшей честь страны!
     Он смотрел на Нэша, потому не увидел, а лишь ощутил, как  бок  о  бок
встали кони. Он угадал по  запаху  Яру,  от  нее  всегда  пахнет  полевыми
цветами, услышал тихое ржание коней Эдвина и Торвальда.
     Нэш  смотрел  бешеными  глазами.  Оценивающе  оглядел  доспехи   Яры,
удивляясь их соразмеренности и подогнанности. Да и копье в ее руке еще  не
было очищено от драконьей  крови.  Затем  Нэш  перевел  взгляд  на  барона
справа, посмотрел на барона слева.  Гримаса  пробежала  по  его  лицу.  Он
пустил коня вперед.
     -- Ты погибнешь, Томас. Но лучше погибнуть с тобой, чем быть в  стане
потерявших честь.
     Он развернул коня и поставил его рядом с  жеребцом  Эдвина.  Их  было
пятеро рыцарей и десяток воинов за спиной, а  впереди  за  двумя  баронами
виднелся лагерь огромного войска.
     Бароны переглянулись. Один сказал глухо:
     -- Я не смогу воевать с человеком, который привез в мою страну Святой
Грааль.
     -- И у которого в ножнах меч самого Англа, -- добавил калика невинно.
-- Который разрубил дракона, как простую лягушку, а Мангольда, как  спелую
репу.

     Лагерь бурлил, когда уже семеро рыцарей во главе с Томасом въехали  в
боевые порядки. Два шатра были повалены, шелк забрызган кровью,  на  земле
тоже были красные пятна, но трупы уже убрали.  Томас  успел  увидеть,  как
возле дальнего шатра двое лекарей врачуют раненых.
     Простые воины первыми подняли крик, колотили рукоятями мечей в  щиты,
орали: "Томас!", "Слава Мальтонам!", а когда отряд Томаса въехал в лагерь,
навстречу вышли самые знатные рыцари.
     Сэр Уилфред, один из знатнейших людей Британии, раскинул руки.
     -- Дорогой Томас!..
     Томас уклонился от объятий. Лик его был гневен.
     -- Да, я знаю, что вы уже отказались от штурма моего  замка.  Но  это
сейчас! А что делали вчера?
     Уилфред развел руками, отступил на шаг. Другой рыцарь,  с  непокрытой
головой, держа шлем в руках, сказал медленно:
     -- Меч нашего предка Англа может обратить в другую веру быстрее,  чем
проповеди священников. Вчера ты еще не убил дракона! Вчера  ты  не  поверг
самого короля и его темных владык!
     -- Понятно, -- сказал Томас мрачно. -- Вы признаете только  силу.  Но
за мной не только сила. За мной -- незапятнанная рыцарская честь! Иначе  я
бы не сумел брать Святой Грааль голыми руками.
     Уилфред добавил с кривой улыбкой:
     -- Сэр Томас, никто не сомневается в твой рыцарской чести! Когда сюда
примчались королевские оруженосцы,  мы  решили,  что  они  рехнулись.  Они
что-то лопотали про Пресвятую Деву, что явилась  в  рыцарских  доспехах  и
сразила дракона...
     -- Она помогла, -- кивнул Томас, -- но  сразил  его  я  мечом  своего
предка Англа. Вот он, этот меч! Кто хочет возразить,  пусть  обнажит  свое
оружие. Мы выясним здесь же, кто из нас врет.
     Внезапно из рядов рыцарей  вперед  протолкался  сэр  Гудвин,  рыцарь,
которого Томас всегда презирал. Сэр Гудвин был явно  навеселе,  на  Томаса
уставился как на грязное насекомое:
     -- А, наш благор-р-родный.... Сэр Томас, я  отдал  голос  за  тебя  в
короли, если отдашь мне девку, что привез из Руси!
     -- Согласен, -- ответил Томас и сильным ударом  разрубил  Гудвина  на
две половины.
     Уилфред отпрянул, чтобы не забрызгаться. Спросил дрогнувшим голосом:
     -- Так Пресвятая Дева... являлась тебе в самом деле?
     -- И не раз, -- подтвердил Томас с достоинством. -- В прошлый раз  мы
с ней такого зверя завалили! Жаль, не было времени  шкуру  содрать.  Но  я
ведь ее рыцарь, так чего тут непонятного? Но  что  непонятно  --  как  вы,
благородные рыцари, явились с  нечестивым  королем-узурпатором,  продавшим
душу дьяволу?
     Гудвина утащили, а кровавую лужу забросали землей.  Уилфред  выглядел
смущенным.
     -- Сэр Томас... не будем  ворошить  прошлое.  Будь  великодушен,  это
вернется сторицей.  Тобой  восхищаются  даже  враги,  воспользуйся!  Здесь
собрался весь цвет рыцарства Британии. Сегодня  еще  стоим  здесь,  завтра
уйдем со своими отрядами в родные земли. Но этой ночью устроим пир в  твою
честь! В честь героя, который принес Святой Грааль!
     Томас тронул коня, они проехали мимо.
     -- Возможно, я приду. - бросил Томас через плечо. - Но  пусть  хранит
вас небо, если под покровом ночи вздумаете штурмовать  замок!  В  квест  я
уходил наивным и с раскрытым  ртом,  а  вернулся  злым  и  подозрительным!
Теперь такие легенды -- в пользу бедных и сирот, а я стражу удвою.
     Лагерь остался позади. Когда приблизился замок, подъемный мост  начал
опускаться. Томас обеспокоился, не обнаружив  оруженосцев  короля.  Эдвин,
который был занят беседой с каликой, успокоил:
     -- Я их оставил в лагере.  Пусть  рассказывают,  как  была  водружена
Святая Чаша! Они видели все своими глазами.
     Калика пробормотал:
     -- Упоят их так, что полезут как  рачки...  Ну,  как  креветки.  И  с
каждым кубком вина дракон будет все больше и страшнее, а демон  громаднее.
Клянусь, к утру драконов будет  уже  дюжина,  демон  с  горный  хребет,  а
Пречистая Дева умоляла Томаса на ней жениться...
     Сэр Эдвин шепнул опасливо:
     -- Не богохульствуй! Сам знаешь, их надо было оставить.
     -- Ого, -- сказал калика, -- я вижу, ты не только о прошлом  думаешь.
Трюк хороший! Думаешь, получится?
     -- С хорошего коня не стыдно упасть, -- ответил сэр Эдвин загадочно.

     Только под утро следующего дня Томас в сопровождении верных  рыцарей,
которых стало намного больше, подъехал ко враждебному  еще  вчера  лагерю.
Первое, что бросилось в глаза, --  не  было  даже  часовых.  Самое  время,
подумал Томас с мрачной яростью, напасть врасплох, устроить кровавую резню
в отместку за все, что сделали  с  моей  землей,  моими  людьми.  Или  они
думают, что, сняв осаду, сделали мне великое благодеяние? Это  я  заставил
их снять! Это мы, Мальтоны, утопили их наступление в крови,  а  их  короля
отправили в ад!
     Там пир был в самом деле  настоящий,  веселье  непритворное:  умирать
больше не придется, к тому же правоты короля не  чувствовали,  явились  из
вассальной верности. Съестные припасы, заготовленные на недели осады,  все
были поданы на столы, а запасы вина  нужно  уничтожить  за  эту  ночь,  не
бросать же, и с собой везти глупо.
     Томас сразу  ощутил,  что  отношение  к  нему  изменилось.  Встретили
враждебно  те,  кто  раньше  вражды  не  выказывал,  зато   другие,   даже
неизвестные, кричали от восторга, били в щиты. Сперва ему показалось,  что
ослышался, но затем донеслось снова и снова: "Мальтона!", "Мальтон!",  "Да
здравствует Мальтон!", "Только Мальтон!"
     Он пожал плечами.
     --Упились?
     Сэр Эдвин и  калика  обменялись  заговорщицкими  взглядами.  Торвальд
сиял, но глаза были тревожными, как  у  загнанного  зверя.  Слишком  много
свалилось на голову за последние дни. Осада замка, приезд  блудного  сына,
поездка  в  Стоунхендж,  гибель  короля,  Богородица,  дракон,  приезд  во
вражеский лагерь... Теперь эти восторженные крики. Такой  быстрый  переход
от вражды, а она еще тлеет -- у многих под стенами  замка  сложили  головы
друзья и родственники, --  к  изъявлениям  дружбы,  больше  тревожит,  чем
радует!

     Калика просматривал в библиотеке сэра  Эдвина  его  книги,  хмурился,
иногда хохотал, хлопал  себя  по  лбу,  отшвыривал,  разворачивал  другие,
ядовито и зло смеялся, но в глазах была смертельная тоска.
     -- Ночь, -- бормотал он, --  наступает  ночь...  Ночь  разума,  когда
властвуют кошмары. И  эта  ночь,  судя  по  всему,  будет  долгой.  Неужто
человечество так устало? А когда наступит рассвет? Каким будет утро нового
мира?
     В  коридоре   послышались   торопливые   шаги.   Дверь   с   грохотом
распахнулась. Вид сэра Эдвина был дик:  волосы  топорщились,  как  у  ежа,
глаза вытаращены, губы тряслись.
     -- Томас!.. Томаса в воинском лагере подняли по старинному обычаю  на
щит!
     -- Ага, -- кивнул Олег отстраненно, -- по старинному  обычаю  --  это
хорошо. Это надежнее. Значит, чтобы не драться друг с другом за опустевший
трон, его предложили Томасу?
     -- Сэр калика,  --  воскликнул  Эдвин  шокированно,  --  ты  даже  не
удивился?
     -- А разве не к этому шло?
     -- Да, но...
     -- Сэр Эдвин, а ты читал эту книгу внимательно, здесь  же  совсем  не
так толкуется учение Христа...
     Сэр Эдвин замахал руками.
     -- Сэр калика! Какое учение, какой Христос?  Томаса  избрали  королем
всей Британии!
     -- Ну, скажем, не всей... Там на севере еще немало земель  со  своими
правителями. А что скажешь по поводу ереси  Ариана?  Тот  доказывает,  что
Христос был простым человеком, а раз так, то...
     Сэр  Эдвин  попятился,  замахал  руками,  исчез  за  дверью.   Калика
вздохнул, отодвинул книги. Человеку нужна ночь,  иначе  спятит.  Наверное,
нужна и человечеству. Лишь бы утро было здоровое.
     Светает, подумал он. Как поднимется солнце,  надо  ехать  обратно  на
Русь. Там уже что-то случилось. На Руси всегда что-то случается.

     Томас на рассвете вернулся в замок. Нужно собраться к  переселению  в
королевский  замок,  отдать  распоряжения  на  завтра,  расставить   своих
сторонников во главе  войск,  пересмотреть  срочные  указы,  отменить  ряд
старых, подтвердить еще  более  старые,  успеть  многое,  а  времени,  как
всегда, одни обрезки...
     В замке была суета, все уже  знали,  что  молодого  сына  их  хозяина
избрали королем. Томас, морщась, прошел в свои покои.  Он  едва  не  упал,
когда грубая рука схватила его за плечо.
     -- Сынок, не проспи главное!
     Он судорожно ухватился за меч. Отец смотрел в исхудавшее лицо сына  с
укором и жалостью.
     -- Что... что стряслось?
     -- Она уже оседлала коней, -- ответил отец. --  Сынок,  твоя  женщина
уходит.
     -- Крижана ушла еще позавчера, -- ответил Томас,  морщась  при  одном
воспоминании о том позоре. -- Но она обещала утром приехать за ответом.
     -- Я говорю о настоящей женщине, сынок.
     Томас как вихрь взвился, вылетел из комнаты, едва не выбив дверь, что
открылась недостаточно молниеносно.


                                 Глава 16


     Яра, полностью одетая в дальнюю дорогу, ткнула коня кулаком в  живот,
чтобы не хитрил, не надувал пузо, затянула подпругу  потуже.  Олег  привел
запасных, уже навьюченных. На громадном белом  коне  с  гривой  и  хвостом
цвета червонного золота и звездными глазами, были  упакованные  доспехи  и
оружие Богородицы. Если бы взял все, что надавал благодарный сэр Торвальд,
пришлось бы из ворот замка вывести караван. Не только из Британии, со всех
островов слетелись бы разбойники. Пришлось бы ехать дальше голыми, да и то
при удаче. Так объяснил отцу будущего короля, благородному сэру Торвальду.
     -- Может, попрощаемся с ними? -- спросил он без всякой уверенности  в
голосе.
     -- Нет! -- отрезала Яра злым голосом. --  Здесь  принято  уходить  не
прощаясь.
     За воротами замка протрубил рог, послышался стук копыт, голоса. Затем
заскрипели и зазвенели цепи подъемного моста, ворота медленно  отворились.
Во двор  въехали  группа  всадников.  Впереди  рядом  с  рослым  немолодым
мужчиной благородной осанки ехала Крижана. Лицо  ее  было  бледным,  глаза
покраснели, как у кролика, а нос чуточку распух, Впрочем, держала она  его
гордо и надменно.
     -- Вовремя! -- сказала Яра  свирепо.  --  Лучше  бы  баба  с  пустыми
ведрами дорогу перешла!
     -- Эта? -- спросил Олег.
     Через  двор,  пересекая  дорогу  к  воротам,  торопливо   просеменила
дворовая девка с пустыми ведрами на коромысле. За ней опрометью пронеслись
две тощие черные кошки. Следом прошел священник.
     Яра  стиснула  зубы.  По  лестнице,  гремя   подкованными   сапогами,
опрометью  сбежал  Томас.  Он  просиял,  увидев  Яру,  но  тут  же  увидел
приближающихся всадников.
     Мужчина первый слез с коня, подал руку Крижане. Она спрыгнула легко и
грациозно, едва коснувшись его руки. Яра фыркнула, одним прыжком  взлетела
в седло.
     Томас, видя, что она сейчас галопом ринется  в  ворота,  а  ее  рыжую
кобылку не догнать даже его белому жеребцу, заорал во весь голос:
     -- Стой!.. Стой!.. Мне нужно тебе сказать так много!
     Яра надменно оглянулась.
     -- Мне много не надо.
     Олег покосился на рыцаря, но тот не понял, протянул к ней руки.
     -- Что стряслось? Ну что я такого сделал?
     Яра подобрала поводья, подбородок ее был гордо вскинут. Она  смотрела
мимо Томаса на  ворота.  Стражи,  повинуясь  ее  требовательному  взгляду,
распахнули створки снова.
     Крижана замедлила шаг, глядя то на женщину-воина, то на  растерянного
человека, не узнавая отважного рыцаря:  башня  Давида,  стены  Иерусалима,
подвиги в сарацинских песках...
     Томас закричал в отчаянии:
     -- Сэр калика!.. Помоги!.. Хоть демонов позови, но помоги!
     -- Демоны здесь не помогут.
     -- А кто?
     -- Никто. Даже твоя Пресвятая Дева.
     -- Сэр калика!..
     -- Она наверняка на ее стороне.
     Томас ухватился за стремя, не отпуская  Яру.  Она  угрожающе  подняла
хлыст. Он закричал:
     -- Погоди! Мне так много нужно тебе сказать!
     -- Мне много не надо, -- повторила она настойчиво, как глухому.
     Томас опять не понял, не отпускал ее стремя.
     -- Яра, -- сказал он измученно, -- я не могу без тебя... Я просто  не
понимал, ибо ты была рядом... Но с той минуты, как увидел, жил  для  тебя,
все делал только для тебя. Я даже мыться стал чаще, когда сказала про  тех
разбойников! Когда  я  сказал,  что  беру  тебя  в  Британию,  потому  что
помогаешь нести Святой Грааль, я врал безбожно даже самому себе. О нем  ли
пекся? Только о том, чтобы ты была рядом! И грызся  с  тобой,  придирался,
потому что мучительно искал в тебе изъяны... и не мог найти. Сегодня  я  в
родном замке, среди своих... но ощутил себя затерянным в ночи, потому  что
ты далеко... Уходя,  ты  забираешь  мое  сердце...  и  не  так,  как  поют
менестрели, а по-настоящему. Я умру, как только выедешь за ворота!
     Она все еще гордо поднимала подбородок. Хриплым голосом попросила:
     -- Скажи... это... еще раз.
     -- Яра, -- сказал он, чувствуя, как меняется мир, -- я люблю тебя!
     В мертвой тиши, когда все замерли,  она  мгновенно  оказалась  рядом.
Щеки ее были мокрыми, Томас потрясенно понял,  что  она  гордо  вскидывала
подбородок, чтобы не выронить слезы.
     Он обнял ее, прижал к груди. В тиши стражи радостно заорали,  грянули
рукоятями о щиты. Испуганно заржали кони.
     Сэр Торвальд подошел с испуганным лицом. Глаза  его  смотрели  поверх
головы Томаса. Всадники за спиной барона Стоуна бросили ладони на  рукояти
мечей. Запахло кровью.
     -- Томас, -- сказал отец, -- Ты хорошо  подумал?  Лучше  Яры,  говоря
между нами, мужчинами, трудно отыскать жену, но... проходит старое  доброе
время, когда короли женились на простолюдинках. Это рассорит нас со  всеми
королями Британии... да и других стран. Плохое начало для молодого короля!
     -- Отец... -- выдохнул Томас, -- Это время никогда не пройдет.
     -- Сын, жизнь - не песни менестрелей!
     -- Любовь всегда будет дороже короны.
     Отец вздохнул.
     -- Похоже, корону ты проносишь всего день. И то неполный.
     В крупных глазах Крижаны блестели озера слез. Она прижала  кулачки  к
груди. Томас тяжело вздохнул, чувствуя, что гора все еще не свалилась. Яра
отстранилась, не отпуская Томаса.  Ее  глаза  быстро  пробежали  по  всему
двору, остановились на МакОгоне, Крижане.
     -- Томас, -- сказала она, -- ты должен решать быстро!
     -- Я? Что я могу? - ответил он отчаянным, но просветленным голосом, -
Я уже решил. Мы не расстанемся. Чашу донес, а теперь  хоть  в  изгнание...
хоть еще дальше. В твою Русь, к примеру, где дикие звери...
     Яра смотрела внимательно, вздохнула:
     -- Увы, я из  Руси.  По  нашему  покону,  жены  должны  следовать  за
мужьями.
     Отец тоже вздохнул, сказал тяжело:
     -- Мы перессоримся  со  всеми  соседями  и  благородными  семьями....
Томас, тебе бы опору!.
     Яра надменно оглядела всех из-под приспущенных бровей. В  напряженной
тишине громко и повелительно произнесла в пространство:
     -- МакОгон! Мне кажется, ты можешь наконец выплеснуть  то,  что  тебя
распирает как перебродившее вино.
     МакОгон шагнул вперед, поклонился. Вид у него был сияющий, гордый. Он
выпячивал грудь, важно раздувал щеки, даже помолодел и просветлел лицом.
     -- Благодарю, благородная Ярослава.  Благородный  сэр  Торвальд,  сэр
Стоун и прочие благородные рыцари!  Я  счастлив  наконец-то  сказать,  что
некогда  служил  благородной  княжне  Ярославе   Тьмутараканской,   дочери
Хочьимира и внучке императора германского, племяннице короля французского,
внучатая племянница короля Британии Гарольда II.  Ее  отцу  принадлежит...
принадлежало княжество Тьмутараканское. Мы служили ему  верой  и  правдой,
раздвигали пределы, собирали дань с соседей. А когда воцарился мир, не все
слезли с боевых коней... Самые отважные, это я о себе и тех, кто пошел  за
мной, ушли служить в Царьград. Там воевали  в  сарацинских  землях...  ну,
иной раз и за сарацин, когда те платили больше... Потом дрались за венедов
на островах... Там ты, сэр Торвальд, и пригласил нас на службу в Британию.
     Гробовое молчание было  ответом.  Все  таращили  глаза,  наконец  сэр
Торвальд сказал раздраженно:
     -- Что-то я тебя не понял. При чем тут какое-то северное королевство?
     Кастелян хлопнул себя по лбу:
     -- Как, я не сказал? В самом деле, постарел, пора возвращаться домой.
Раньше, помню, все знал и  помнил,  теперь  где  обедал,  туда  и  ужинать
норовлю...
     -- Ну-ну, -- сказал сэр Торвальд угрожающе.
     -- Дочь князя Тьмутараканского, княжна Ярослава, перед вами! То бишь,
сейчас уже владетельная княгиня.
     Томас отстранился,  смотрел,  выпучив  глаза.  Первым  нашелся  барон
Стоун:
     -- Доблестный МакОгон... Ты сказал "принадлежало"...
     -- Да, -- ответил тот хмуро, тень пробежала по его лицу.  --  Он  уже
без нас прошел с огнем и мечом  в  поисках  дочери  хазарские  земли...  В
последнем бою разгромил последние войска, истребил все племя и велел сжечь
их шалаши вместе с людьми. Мстил за дочь... Отныне  на  земле  нет  такого
народа, как половцы!.. Но сам  был  тяжело  ранен,  перед  кончиной  велел
передать дочери, если  отыщется,  что  просит  у  нее  прощения,  и  велел
передать ей княжество... Я не пьянствовал, как ты обвинил  меня  вчера,  я
провел вечер у княжны, уговаривая ее вернуться на Русь под нашей  защитой.
Вернуться и занять принадлежащий ей трон... престол, по-нашему.
     На Яру смотрели другими глазами. Барон Стоун спросил еще осторожнее:
     -- А велико ли... владение? Мы должны знать, как ...гм... титуловать.
     МакОгон ухмыльнулся, показал крепкие волчьи зубы.
     -- Да поболе Британии... А народу раз в десять больше. Землю хоть  на
хлеб мажь, а сеном с наших полей можно отца Конелиуса кормить. Когда князь
собирал войско, то земля стонала и прогибалась под его тяжестью.
     Томасу показалось, что  он  уже  где-то  слышал  про  это  княжество.
Похоже, у отца Ярославы в самом деле большая родня.  И  сестер  куча.  Как
родных, так и двоюродных.
     Он с упреком повернулся к Олегу.
     -- Сэр калика, ты ж знал, что она -- княжеского рода!
     Волхв невозмутимо пожал плечами.
     -- И ты знал.
     Томас опешил.
     -- Я?
     -- Помнишь, как-то говорили про имена? Ее зовут,  если  еще  помнишь,
Яра, а это уменьшительное от Ярославы. Да она сама об этом сказала! А  ты,
мол, у нас и король Джон, и йомен Джон и поросенок Джон...
     Томас смотрел, раскрыв рот.
     -- Теперь помню... Но тогда как-то в одно  ухо  влетело,  из  другого
вылетело.
     Калика зевнул равнодушно.
     -- Они из рода Рюрика. А Рюриковичи правят по всей Руси.
     Томас выглядел потрясенным, словно хватили  кувалдой  между  ушей,  а
шлем оказался бумажный.
     -- Значит, это все сказки, что  ты  родилась  весной,  когда  сеют...
эти... яровые...
     -- Почему? -- удивилась Яра. -- Я в самом деле родилась весной, когда
сеют яровые.
     Она шагнула к Крижане, улыбнулась неожиданно тепло.
     -- Как я тебе завидую... Ты такая красивая и  нежная...  Это  о  тебе
мечтает прекрасный молодой король. Я говорю о своем младшем брате, который
управляет княжеством до моего возвращения.  Он  настолько  похож  на  сэра
Томаса, что... Если примешь его предложение, то будешь королевой  огромной
страны... Вся Британия покажется тебе задним двором.
     Крижана  молчала,  смотрела  с  ненавистью.   Барон   Стоун   спросил
подозрительно:
     -- О чем Вы говорите?
     -- Мой  младший  брат  всегда  мечтал  о  золотоволосой  принцессе  с
дальнего севера. У  него  даже  портреты  ее  развешаны.  Волхвы-живописцы
рисовали их с его мечтаний.  Похоже,  как-то  видели  Крижану.  Сейчас  он
правит княжеством, но разослал всюду гонцов за мной. Он  отважный  витязь,
ему нет равных  в  моем  княжестве...  королевстве,  но  слишком  горяч  и
безрассуден.  Я  отдам  княжество  лишь   женатому   князю.   Женатые   --
осмотрительнее.
     Барон Стоун спросил, поедая ее глазами с еще большим подозрением.
     -- Вы в самом деле хотите отправить Крижану в эти... земли?
     Яра улыбнулась.
     -- Во-первых, я люблю своего брата. Он будет счастлив, если его мечта
осуществится.  Во-вторых,  женатый  князь  лучше  обустроит   земли,   чем
холостой. В-третьих... Но самое главное, я хочу уважить просьбу  МакОгона.
Или лучше звать, как звали дома, Макогона?.. Хочу отпустить его на родину.
С ним просятся пятьдесят его воинов. Не  все  русичи,  но  все  чуют,  как
настоящие наемники, где можно заработать. Князь очень щедро заплатит  тем,
кто привезет его мечту!
     Барон сказал медленно:
     --  Похоже,  у  вас,  благородная  леди...  миледи  королева...   все
предусмотрено. Впрочем, понятно, государственное мышление... Может быть, я
тороплюсь, но я согласен на брак моей дочери с вашим братом. Даже  если  и
не  станет  королем  Тьмутаракани,  но  все-таки  родство  с   владетелями
Европы!.. Вы понимаете,  что  в  данном  случае  я  даже  заинтересован  в
вашем... гм... союзе с благородным сэром Томасом.
     На рассерженном личике Крижаны проступило задумчивое выражение. Она в
нерешительности повернулась к МакОгону. Тот отсалютовал ей, а воины дружно
ударили рукоятями мечей о щиты. Гром раздался такой, что кони подпрыгнули.
Крижана милостиво наклонила голову.
     Томас с опаской заглянул в лиловые глаза.
     -- Похоже, ты действительно предусмотрела все.
     -- Княжих дочерей учат многому.
     Внезапно с шумом и сухим треском в небо  взвились  разноцветные,  как
хвост петуха, фейерверки. Красочные  огни  рассыпались  с  хлопками,  небо
расцвело.
     Томас покосился на калику. Нарушение обетов, магия --  дело  грешное!
Калика оскалил зубы в усмешке и развел руками в  чисто  славянском  жесте.
Мол, рехнуться можно, если все правильно и праведно!
     Томас спросил с еще большей опаской:
     -- А тебе... после Руси, не покажется малым... мое королевство?
     От великого удивления ее глаза стали, как два блюдца.
     -- Малым? А как же земли за океаном?..




                             Толковый словарь

     Авзацкие горы -- горы Скифии.
     Аводник -- колдун
     Аврикула -- ушная раковина.
     Авсень, овсень, говсень, усень,  бауцен,  таусен  --  на  Руси  канун
Нового года.
     Агнати -- челюсть.
     Азиатка -- летний сарафан.
     Аксиномантия -- гадание топором.
     Акудник -- колдун.
     Ансырь -- 128 золотников.
     Анчутка -- черт.
     Апия -- богиня земли.
     Ауспиции -- виды на будущее.
     Байдана -- кольчуга.
     Байт -- большая посудина для жидкости.
     Бактриан -- двугорбый верблюд.
     Барабаши -- казаки Крымского полуострова.
     Бастонада -- наказания палкой по пяткам и спине.
     Батенси -- доски разной длины, ширины и веса.
     Бельгемир  --  великан,  спасшийся  от   потопа   вместе   с   женой.
Родоначальник великанов.
     Бзык -- рев и бег скота в летнюю жару.
     Бзыря -- сорви-голова.
     Блетонизм -- способность узнавать присутствие подземных вод.
     Божедомка -- помещение для убитых или внезапно умерших.
     Бой, Боус -- сын Одина и русской княжны Рынды,  счастливый  противник
шведского короля Готера.
     Бокогрей -- февраль.
     Братучада -- дети родных братьев.
     Бугай -- выпь.
     Быки -- тучи перед грозой.
     Вандал -- князь Славянска и дед Гостомысла, деда Рюрика.
     Ванька-Каин -- известный разбойник, ставший главой сыщиков в  Москве.
род.1714.
     Виандот -- порода кур.
     Видок Эжен Франциск -- известный разбойник, ставший главой сыщиков  в
Париже. ум. 1857 г. Издал мемуары.
     Визант -- сын Посейдона, основал Византию.
     Вила -- русалка.
     Виллисы -- невесты, умершие до венчания. В полночь встают из могил  и
ловят мужчин.
     Виртуальный -- возможный.
     Вран -- по древнерусскому счету 10 000 000.
     Вятко -- лях, поселившийся на Оке, от него пошли вятичи.
     Гали -- бородавки.
     Ганглий -- скопление нервных клеток.
     Глосса -- слово, что требует пояснения.
     Гнездо Утиное -- созвездие Плеяд.
     Гог  и  Магог  --  имена  северных  народов,  что  придут  истреблять
израильский народ.
     Грабарь -- землекоп.
     Градарь -- садовник.
     Груна -- тихая конская рысь, пробежка между тихой и полной рысью.
     Дефекация -- очистка от грязи, в том числе и организма.
     Дикарщик -- каменотес.
     Дубравна -- ныне Танненберг.
     Жерлянка -- жаба.
     Жупа -- селение.
     Журфикс -- день приема гостей.
     Забороло -- часть шлема, защищающая лицо.
     Заборолы -- легкое укрепление от стрел на крепостной стене.
     Квест -- путешествие с приключениями.
     Клака -- нанятые хлопать в ладоши или свистеть в театре. Клакеры.
     Клип -- монета некруглой формы.
     Коктейль -- конь с подрезанным хвостом.
     Колода -- по-древнерусски десять вранов, т.е., 100 000 000.
     Ксеномания -- неразумная страсть ко всему иностранному.
     Лепидосирен -- двоякодышащая жаба.
     Лиминг -- кукуруза.
     Лилит -- первая жена Адама, мать великанов и демонов.
     Ложь красная -- на Руси: дипломатия.
     Мангольд -- буряк обыкновенный.
     Манко -- недовес товара, недостача в кассе.
     Мартиролог -- перечень лиц, которых обижали.
     Митенки -- женские перчатки без пальцев.
     Моноандрия -- одномужество.
     Моногамия -- одноженство.
     Мотто -- шуточка.
     Немертины -- черви.
     Нения -- печальная песня.
     Ортодрода -- кратчайший путь между двумя точками.
     Ордалии -- божий суд.
     Оскеп -- короткое копье.
     Оскорд -- большой топор.
     Паладин -- знатные люди из окружения князя, входящие в его палаты.
     Парамент -- платеж наличными.
     Парамнезия -- кажется, что это пережил когда-то раньше.
     Паспарту -- ключ, что подходит ко всем замкам.
     Пахитермы -- толстокожие.
     Пахиподы -- толстоногие.
     Педикулез -- вшивость.
     Персеверация -- навязчивое повторение слова или мысли.
     Пленет -- тяпка.
     Плювиальный -- дождливый.
     Полимастия -- несколько грудей у женщин.
     Полифагия -- многоядность, эврифагия -- всеядность.
     Потентат -- владыка.
     Престидижитатор -- фокусник.
     Печальник -- старший брат.
     Плагитатор -- в древнем Риме, человек, продавший свободного  человека
в рабство. Сурово наказывался.
     Рамбурсовать -- возвращать долги.
     Рекреация -- перерыв.
     Саливация -- слюнотечение.
     Святые места -- Иерусалим, Афон и Киев.
     Семь мудрецов  --  Солон,  Фалес,  Питтак,  Биас,  Хилон,  Клеобул  и
Периандр.
     Спиридон -- винтообразный.
     Срачица -- нижняя одежда на престоле и алтаре.
     Стиплер -- конь для скачек с препятствиями.
     Ступор -- отупение.
     Субалтерн -- подчиненный.
     Субрепция -- аргументация, что базируется на ошибочном построении.
     Талион -- зуб за зуб.
     Танатофобия -- паническая боязнь смерти.
     Телетокия -- в потомстве появляются только самцы.
     Трен -- шлейф.
     Тризм -- судорожное сжатие челюстей.
     Тромб -- огромный смерч.
     Убиквисты -- способные жить в разных условиях.
     Халдеи -- храбрый и воинственный народ.
     Холуй -- шелуха от гречневой крупы.
     Халупник -- крестьянин, что разводит овощи, не хлебопашествует.
     Хамовник -- работник, выделывающий холст.
     Ферула -- строгий режим.
     Шортгорн -- крупная рогатая скотина.
     Эвфемизм -- замена ругани литературными синонимами.
     Эгрет -- перо на шляпе.
     Экскреты -- конечные продукты обмена веществ.
     Эструс -- течка.
     Этимон -- первичное значение слова.


  Книго
  




        

            
[X]