Юрий Никитин 


     
Фарамунд.

    (Цикл "Трое из Леса")
Часть 1


     Глава 1


     Третьи сутки они двигались через гнилые испарения лесных болот. 
Единственная повозка часто увязала, всадники привычно покидали 
седла, упирались плечами. И снова мимо проплывают огромные деревья в 
рост человека, два колеса подпрыгивают на толстых корнях, слышен 
влажный шелест мясистых листьев, жидкая грязь отпускает колеса с 
недовольным чмоканьем. 
     На четвертый день чахлые искореженные болезнями деревья 
сменились рослыми красавцами в три обхвата. Земля, все еще сырая, 
уже увереннее держала как повозку, так и тяжелых конных воинов. 
     Туман опустился к траве, растворился без следа. Воздух стал 
легче, прозрачнее. Вместо привычного смрада затхлой воды и гниющих 
растений стали восприниматься запахи древесной смолы, муравьиных 
куч. Всяк замечал, что птицы перекликаются звонче, белки мелькают 
рыжими молниями. Деревья стоят уверенно, земля у болот здесь 
отвоевана навечно. Могучие корни выпивают моря подземной воды, 
возгоняют по стволам и сбрасывают с листьев. 
     К полудню сквозь плотные тучи прорвалось крохотное больное 
солнце. Ветер тронул верхушки деревьев, под ногами взад-вперед 
задвигались ажурные призрачные тени. Трава шевелились, тоже 
отбрасывая тени, такие непривычные в мире, где плотные тучи царапают 
брюхо о вершинки деревьев. Кое-где появились даже бабочки: крупные, 
как воробьи, мохнатые и серые, словно летучие мыши. 
     То и дело теперь по толстым стволам мелькали красные комки, 
пушистые хвосты, стучали крохотные коготки. 
     Две крепкие крестьянские лошадки упирались копытами, кряхтели, 
но повозку теперь даже на косогоры вытаскивали без помощи людей. 
Огромные колеса без труда катили через мелкие ручейки, борозды, 
подпрыгивали на выступающих из земли корнях. 
     Справа ненадолго проглянуло болото, но мелкое, жалкое. Скоро 
осталось далеко позади, но зловонные запахи еще долго витали в 
воздухе, тревожили души. Иногда деревья попадались изогнутые, 
изувеченные. Тогда под ногами чавкало, а весь отряд невольно ускорял 
шаг, уходя от обиталища злых богов. 
     Впереди на крупном коне ехал рослый и широкий в плечах молодой 
воин. В правой руке длинное копье, на голове железный шлем, а на 
кожаном панцире нашиты железные пластинки. На локте левой руки, что 
не выпускала повод, без усилий держался легкий круглый щит, а из 
ножен у пояса торчала рукоять короткого меча. 
     Красивое гордое лицо осталось неподвижным, когда прямо под 
копытами мелькнула лисья мордочка, испугав коня. Его выпуклые глаза 
сурово и непреклонно смотрели только вперед. 
     Следом за ним двигался, задремав в седле, массивный, грузный 
воин. Седая голова блестела серебром, короткие волосы трепал 
ветерок. Широкие массивные плечи обвисли от собственной тяжести. 
Круглое лицо, потемневшее от ветра, морозов, солнца, слегка 
обрюзгло, длинные седые усы опускались до груди. Справа у седла на 
тучи вызывающе смотрела рукоять огромного боевого топора. 
     Внезапно молодой воин насторожился. Ладонь его шлепнула по 
рукояти меча. Голос прозвучал сурово: 
     - Тревор, там что-то впереди... 
     Седоусый не успел открыть рот, как молодой пришпорил коня. 
Остальным видно было, как пригнулся, выставив копье, обогнул 
огромный дуб и пропал за зеленой стеной. Воины переглянулись, из 
ножен со зловещим посвистом вынырнули мечи. В руке Тревора появился 
боевой топор. 
     - Сюда! - донесся крик молодого воина. - Здесь был бой! 
     Тревор, уже с топором в руке, осторожно пустил коня за островок 
из деревьев. Там на широкой поляне в лужах свернувшейся крови 
застыли человеческие тела. Два матерых волка оскалили зубы, но не 
осмелились вступить в схватку, попятились в кусты. Воины быстро 
осмотрели место битвы. Лица павших искажены яростью, жаждой боя. 
Некоторые изрублены так страшно, что головы в стороне, отсеченные 
руки сжимают оружие. Два тела вовсе разрублены от плеча и до пояса, 
словно здесь дрался разъяренный великан. 
     Тревор с усилием привстал на стременах, огляделся поверх 
кустов. Везде тихо, но на всякий случай, сказал густым басом: 
     - Я проеду вокруг, посмотрю. А ты, Редьярд, проверь, что за 
люди. 
     Молодой всадник вскинул копье, потряс: 
     - Здесь все мертвые! 
     Тревор крикнул предостерегающе: 
     - Мертвых семеро, но за кустами могут быть живые... 
     Воины, не выпуская из рук оружия, выехали на место схватки. 
Четверо спешились, быстро переворачивали трупы, выворачивали 
карманы, шарили в складках одежды. На двух мертвецах оказались на 
удивление добротные сапоги. Спешившиеся едва не подрались: сразу 
трое ухватились за один и тот же сапог. 
     Лошадки вытащили повозку на край поляны. Выглянула девушка, 
быстрые живые глаза на широком загорелом лице без страха оглядели 
убитых. Воины стаскивали сапоги, переворачивали павших, шарили в 
карманах. Девушка соскочила с высокой ступеньки, черные волосы 
растрепались по прямой спине. Редьярд с высоты седла сказал строго: 
     - Клотильда, возвращайся к госпоже. 
     - А что я ей расскажу? - изумилась Клотильда. - Спросила ведь! 
     - Негоже смотреть на мертвецов, - сказал Редьярд еще строже. 
     - Это ей. А мне? 
     - И тебе нельзя. 
     - Почему? 
     Он набрал в грудь воздуха, но в это момент дверца повозки 
отворилась. На землю как бабочка спорхнула молодая девушка в дорогом 
платье из настоящего шелка. У нее блестели глаза от яркого солнца и 
возбуждения. Казалось, от нее шел чистый радостный свет. Длинные 
золотые волосы, заплетенные в толстую косу, падали до середины 
спины, чистые глаза смотрели на мир с радостным удивлением. 
     Служанка вскрикнула: 
     - Лютеция!.. Лютеция!.. Вон Редьярд говорит, что негоже молодой 
девушке... 
     Из-за кустов донесся могучий рев дяди молодой госпожи: 
     - Э-э, да здесь еще один! Еще живой!.. Правда, долго не 
протянет... 
     Рослый всадник, Редьярд, крикнул: 
     - Где?.. Дознайся: кто напал, много их еще, куда ушли. 
     Точеные ножки юной Лютеции ступали между трупами. Привыкшая к 
виду убитых и раненых, она двигалась легко и свободно. Под каблучком 
хрустнули пальцы одного из павших, что в предсмертной судороге 
впились в землю, а Лютеция уже протиснулась между воинами. 
     Наполовину вломившись в кусты, лежал крупный молодой мужчина. 
Черные, как вороново крыло, волосы, запятнанные кровью, падали на 
лицо. Тревор слез на землю, конь тут же пугливо отбежал. Пальцы 
Тревора без брезгливости отодвинули с лица черноволосого прядь. 
Открылось крупное, но очень худое лицо. Скулы натянули кожу, 
подбородок зарос черной двухнедельной щетиной, не скрывавшей ни 
рубца, ни той формы нижней челюсти, что принято считать признаком 
упрямства и воли. 
     Он весь был залит кровью, на плечах и на груди кровоточили 
открытые раны. Еще одна страшная рана зияла на боку. Лютеции 
показалось, что кончики разрубленных ребер торчат, как оскаленные 
зубы огромного зверя. Неизвестный застонал, открыл глаза. Она 
вздрогнула, темно-коричневые глаза взглянули прямо на нее, минуя 
склонившегося над ним Тревора. 
     - Пить... - прохрипел он. 
     Тревор поколебался, отстегнул с пояса фляжку: 
     - Тебе, парень, надо больше о другой жизни думать... 
     Раненый пытался поднять руку, но только пошевелил пальцами. 
Вторая рука бессильно лежала вдоль тела. Кровь подтекла со всех 
сторон, он лежал в темно-красной грязной луже. Тревор приложил флягу 
к губам раненого, подержал чуть, тут же отнял: 
     - Хватит. Тебе все равно, а нам воду беречь надо. Ты из тех, 
кто напал, или кто защищался? Говори, нам все равно: разбойник ты 
или нет. Нам важнее знать, что впереди на дороге. 
     Лютеция присела на корточки перед раненым. Он сделал пару 
глотков, вода плеснула на подбородок: массивный, упрямо выдвинутый. 
Лютеция торопливо отодвинула мокрый от крови край рубашки, Ей 
почудилось, что коснулась одетых под рубашку лат из меди, но это 
оказались его рельефные мышцы. Грудь медленно поднималась и опадала, 
а глубоко внутри бухало могучее сердце. Ее рука на груди раненого 
подпрыгивала. 
     Он пошевелил губами. Лютеция не расслышала, наклонилась. Их 
взгляды встретились. Она сказала быстро: 
     - Перенесите в повозку. Не по-христиански оставлять умирать в 
лесу! 
     Тревор хмыкнул, рука опустилась на рукоять меча. В голосе 
старого воина звучало удивление: 
     - А кто сказал, что оставим, дабы волки драли еще живого? Одно 
движение железа - и он на небесах! 
     Лютеция сказала сердито: 
     - Дядя, я приняла новую веру. 
     - Ну и что? 
     - Иисус Христос велит быть милосердной. 
     - Старые боги надежнее, - заметил Тревор. - Да и парень этот, 
похоже, не слышал о новом боге. Эй, парень, ты ведь предпочитаешь 
смерть от острой стали друга? 
     Но человек, истощив все силы, впал в беспамятство. Тревор 
вытащил меч, но Лютеция сказала возмущенно: 
     - Дядя! Я забираю его в повозку. 
     - Он умрет раньше, чем донесут до дверцы! 
     - На то воля небес! 
     Тревор махнул рукой, отвернулся. Раненого под надзором юной 
Лютеции бегом унесли в повозку, воины спешили вернуться к грабежу. 
     Обобрав убитых, отряд тронулся через лес. Изголодавшиеся волки 
ринулись на поляну раньше, чем ее покинул последний всадник. На 
деревьях оглушительно орали вороны, хлопали крыльями. 
     Редьярд снова ехал во главе отряда. Тревор пустил коня рядом, 
некоторое время ехали бок о бок. Тревор хмурился, на лбу собирались 
глубокие складки. Пышные серебряные усы распушились, как у 
рассерженного кота. 
     - Что-то беспокоит? - спросил Редьярд. 
     Старый воин почесал в затылке: 
     - Еще как! 
     - Что? 
     - Погибших семь человек, но у них даже кошельки не срезали! Что 
за край непуганых идиотов? Мы собрали такие мечи... а двум кинжалам 
так и вовсе цены нет! Чтоб вот так побить, да не забрать хотя бы 
самое ценное... Ничего не понимаю. 
     Редьярд предположил: 
     - Кто-то спугнул? 
     - Похоже... Но тогда почему не ограбил тот, кто спугнул? Тоже 
непонятно. 
     - Тогда я выставлю двойные дозоры на ночь? 
     Тревор хмыкнул: 
     - Нас всего десятеро. Все валятся с ног. 
     - Ну, все-таки... 
     - Просто ложись спать, не выпуская из руки меча, мой мальчик. 
     Клотильда фыркала, отказывалась заниматься раненым, мало ли 
каких бродяг встретят по дороге, по одежде видно - разбойник, но 
когда Лютеция сама начала врачевать открытую рану на боку, служанка 
сдалась, отстранила юную госпожу. 
     - Все одно помрет, - ворчала она. - С такими ранами не 
выживают, госпожа... Вот не выживают, и все! 
     - Но милосердие нам зачтется, - возражала Лютеция. - Мы должны 
быть милосердными! 
     - Где ты видела в мире милосердие? 
     - Вот мы и должны нести его в этот жестокий мир... 
     - Эх, госпожа! Мало ты мир видела. 
     Раненый долго не приходил в сознание, но раны уже не 
кровоточили, хотя повозку трясло немилосердно. Клотильда под 
присмотром Лютеции перевязала бок чистыми тряпицами. 
     Вечером отряд расположился на ночевку, заранее выбрав открытое 
место у ручья. Костров развели два: один для благородной госпожи и 
ее служанки, другой для мужчин с их грубым хохотом и грубыми 
шутками. 
     Лютеция помогла раненому выбраться. Он сразу лег, отдышался, 
потом с помощью служанки и заботливо поддерживающей его юной девушки 
доковылял к ручью, попытался сесть, но завалился на бок. Все же 
дотянулся до ручья, жадно сунулся лицом в холодную воду. Клотильда 
выждала, бесцеремонно схватила за волосы: 
     - Эй, не утони! 
     С него стекали ручьи, он жадно хватал воздух, словно, в самом 
деле, едва не задохнулся. С усилием пытался сесть, но не сумел, упал 
навзничь. Глаза его уставились в небо. Хмурое, нависающее черными 
тучами, оно почему-то совсем не отражалось в темных глазах. 
     Клотильда повернулась к Лютеции: 
     - Ночью помрет. 
     Послышались тяжелые шаги. Тревор двигался, как если бы дерево 
вздумало подойти ближе к ручью: медленно и основательно. Его совсем 
не старческие глаза сурово и с брезгливостью вглядывались в бледное 
лицо: 
     - Ну, можешь говорить? 
     Раненый часто дышал, грудь поднималась и опадала, как волны при 
буре. Глаза непонимающе уставились в грозное, нависшее над ним лицо. 
Тревор спросил девушек: 
     - Он что-нибудь говорил? 
     - Ни слова. Только постанывал. 
     Тревор пнул ногой в раненый бок: 
     - Ну, говори. Кто ты? Что ты? Что за схватка в лесу? 
     Лютеция вмешалась: 
     - Дядя, он очень слаб. А ты задаешь столько вопросов, что сам 
епископ римский не ответит сразу! 
     Тревор произнес раздельно: 
     - Кто ты? Как твое имя? 
     Раненый смотрел тупо. Наконец, глаза заморгали, в них появился 
страх: 
     - Я... я не знаю! 
     Тревор сказал с угрозой: 
     - Как это? У каждого человека, даже самого лесного, есть имя. 
Или кличка... Или, хотя бы, ты какой по счету? 
     Лютеция вскинула тонкие брови: 
     - Дядя, как это - по счету? 
     Он отмахнулся: 
     - Квартий, Секстий, Септимий, Секундий, Терций, Октавий... Ну, 
так как тебя зовут? 
     Раненый мучительно морщил лоб. По всему лицу заблестели 
бисеринки пота, начали вырастать в крупные капли. Он багровел, 
двигал морщинами, наконец, лицо стало бледным, как у мертвеца. 
     - Я... ничего... не помню... Кто? 
     Тревор выпрямился: 
     - Здорово его по голове! Все вылетело. Эх, ладно. Если не умрет 
за ночь, утром все равно оставим. Не наше это дело: еду переводить 
на подыхающих. 
     Лютеция сказала с упреком: 
     - Дядя, ты еще воды пожалей! 
     - Ну, воды не жалко, - ответил Тревор, не заметив иронии, - а 
вот с едой туговато. Тебе что, подают готовенькое! Все голодать 
будут, но ты не заметишь! 
     Он ушел, сам устыдившись резкости. Лютеция присела на траву 
возле раненого. Багровый диск наполовину опустился за деревья. 
Красноватый свет пал на лицо раненого. 
     Она сказала настойчиво: 
     - Тебе надо вспомнить хотя бы, кто ты? Потом вспомнишь и 
остальное. Как тебя зовут?.. Эрик? Рагнур?.. Олаф?.. Транар?.. 
Фарамунд? 
     Ей почудилось, что при слове "Фарамунд" его веки чуть дрогнули, 
а расширенные зрачки коричневых глаз стали еще шире. 
     Она сказала торопливо: 
     - Фарамунд?.. Тебя зовут Фарамунд?.. Хорошо, будем звать 
Фарамундом. А дяде скажу, что ты вспомнил имя. И он не убьет тебя... 
чтоб не переводить еду. 
     Высокие колеса, почти в рост человека, снова все чаще 
застревали в глубокой грязи, где прятались глубокие рытвины. Воины 
всякий раз бодро соскакивали с коней, привычно упирались сильными 
плечами. Раненый сквозь грохот в голове слышал голоса, его 
намеревались то выбросить как чужака, то сперва зарезать, а потом 
выбросить, однако всякий раз слышался нежный голосок светлой, как 
мечта, девушки, голоса умолкали, а он проваливался в тяжелый 
беспокойный сон. 
     За спиной осталась крохотная деревушка Ронду, проехали Вапуру. 
Иногда в стене крутого берега видели норы, в которых гнездились 
люди, такие же темные и горбатые, как птицы, но повадками похожие на 
тихих мышей. 
     Дорога медленно, но верно уводила их от реки. Снова по обе 
стороны повозки мелькали деревья, слышался сильный запах хвои, потом 
снова аромат берез, что вытеснялся мощными запахами дубовых рощ. 
     Однажды повеяло холодом. Отряд выехал из леса, впереди долина, 
дальше опять лес, сумрачный и темный, словно небосвод пошел неровной 
трещиной. Ветер ворвался в окна, затрепетал грубыми полотняными 
занавесками. Звук был тревожным, словно незримые демоны хлопали в 
ладоши. В щелях тонко и зловеще свистело, повизгивало. Холодные 
пальцы забирались под одежду, по коже вздувались крупные пупырышки. 
     Два дня холодный ветер врывался во все щели грубо сколоченной 
повозки. Лютеция тщетно пыталась спрятаться под ворохом медвежьих 
шкур. Клотильда, жалея молодую госпожу, укрыла раненого своим 
одеялом, а сама вжалась в уголок. Лютеция молча привлекла ее к себе, 
укрыла, и дальше молодые девушки грели друг друга дыханием, сберегая 
тепло. 
     Раненый постанывал, но когда холодный ветер принес еще и 
грозовую тучу, мир потемнел, а над головой грохотало все громче, 
грознее, он вздрогнул, открыл глаза. Глазные яблоки были красные, 
налитые кровью, воспаленные, а коричневая радужка стала почти 
черной. 
     - Молнии... - прошептал он. 
     Веки опустились, но по желтому, как воск, лицу начал 
растекаться странный лихорадочный румянец. По крыше часто-часто 
застучали крупные капли. Мир дрогнул от страшного раската грома. 
Слепяще сверкнул белый огонь, сквозь струи холодной воды донесся 
запах горелого. 
     Лютеция и Клотильда обнялись, еще крепче прижались друг к 
другу. Страшные силы обрушились на землю, от грохота закачалась 
земля, донеслось испуганное ржание коней. Повозка уже остановилась, 
люди спрятались под деревьями, не видя впереди ничего, кроме серой 
стены холодной воды. 
     Раненый начал дергаться, словно незримые силы терзали его 
изрубленное тело. Лютеция увидела, как после неосторожного движения 
на повязках проступила кровь, зажмурилась и отвернулась. Раненый 
умирает, а когда открылись раны, то его можно считать уже мертвым... 

     На привале промокшее дерево гореть отказывалось, а сухих веток 
в этом проклятом лесу почти нет, все гниет, все рассыпается на 
влажные коричневые комья. Даже деревья гниют стоя, и никогда не 
угадаешь, какой лесной исполин, что стоит вроде бы как несокрушимая 
башня, внезапно рухнет, ломая соседние деревья и заставляя землю 
отзываться тяжким стоном. 
     Воины сушились у двух костров, жарили подстреленную по дороге 
дичь. Для господ поставили небольшой шатер. Грубое полотно за время 
дороги истрепалось, прохудилось, и хотя Лютеция и Клотильда 
старательно накладывали заплатки, в щелях то и дело мелькало 
ослепительно белое тело юной госпожи. 
     Тревор обошел костры, заглянул за ближайшие кусты, а затем 
долго выливал из сапог воду. Люди старались не приближаться к 
веткам, или же сперва шлепали по ним прутьями, стряхивая крупные 
дождевые капли. Если же все-таки отлучались, то, судя по запаху, 
совсем недалеко. 
     Хотя дождь давно прекратился, небо осталось в тучах, и ночь 
наступила быстро. В багровом свете были видны фигуры двух воинов, 
что клевали носом над углями. Багровый свет подсвечивал лица снизу, 
делая их нечеловеческими, оба казались особенно угрюмыми и 
жестокими. От мокрой одежды валил пар. Раненый, которого подобрала 
Лютеция, спал за их спинами. Колени подтянул едва ли не к 
подбородку, согнулся, как будто устроился в материнской утробе. 
     Тревор и Редьярд в последний раз обошли крохотный лагерь, 
Редьярд крепился, но его шатало от усталости. 
     - Поспи, - велел Тревор. 
     - А ты? 
     - Я разбужу под утро. Потом посплю малость я. 
     Редьярд опустился на кучу свежесрубленных веток, а заснул 
раньше, чем голова коснулась земли. Тревор еще дважды обошел лагерь, 
выбрал место у костра, долго подкладывал хворостинки, блаженное 
тепло начало растекаться по телу. Ему показалось, что ветки дальнего 
кустарника вздрагивают, но они подрагивают всюду: крупные капли все 
еще срываются с деревьев. 
     Он даже не дремал, но когда увидел тени, что скользнули по 
маленькому лагерю, решил, что видит сны. Такое и раньше случалось в 
минуты сильнейшей усталости. Даже шагая, он иногда видел призрачные 
образы, слышал небесные песни, а потом, внезапно очнувшись, 
обнаруживал, что двигается совсем в другую сторону... 
     Сейчас он тупо смотрел на эти тени, и только когда они начали 
срезать у спящего Редьярда с пояса кошель, он встрепенулся, набрал в 
грудь воздуха, заорал страшным голосом, способным поднять мертвого: 
     - Тревога!.. Нападение! 
     На него прыгнули, кто-то ударил сзади. На мокрой земле все 
поскальзывались, удар пришелся по плечу. Зато его топор описал 
полукруг и, хотя тоже промахнулся, не попал по голове, древко в 
пальцах тряхнуло, раздался дикий вопль. На землю шлепнулась 
отрубленная рука. 
     Воины вскакивали, теперь по всей поляне гремел стук мечей, 
слышалась брань, сдавленные выкрики. Глаза Тревора привыкли к мраку, 
он видел, как темная тень метнулась прямо в шатер. Сам он сражался с 
двумя разбойниками, только увидел через их головы, как из шатра 
выпала выброшенная пинком служанка. 
     Через мгновение разбойник высунулся из шатра. Впереди себя 
держал Лютецию, захватив сгибом локтя ее шею, а другой рукой 
приставил нож к ее горлу. В слабом свете нежное девичье горло белело 
отчетливо, еще страшнее блеснуло лезвие узкого ножа. 
     Тревор бешеным натиском заставил разбойников попятиться, сейчас 
бы прорваться к повозке, но оттуда раздался сильный властный голос: 
     - Эй!.. Ваша хозяйка у меня в руках!.. Кончай лить кровь! 
     Голос принадлежал явно вожаку. Разбойники сразу попятились, на 
мордах расплывались широкие улыбки. Воины тоже остановились, мечи и 
топоры держали наготове. Все бросали злые настороженные взгляды то 
друг на друга, то на сверкающее в лунном свете лезвие у горла 
Лютеции. 
     Тревор крикнул свирепо: 
     - Оставь ее! Сражайтесь с теми, кто сражается! 
     В голосе старого воина слышался страх. Вожак нагло 
расхохотался: 
     - Совсем дурак? Нам добыча нужна, а не резня. Все назад! Можете 
даже не складывать свое железо. Но ценности заберем. 
     - У нас нет ценностей! - крикнул Тревор. 
     Вожак захохотал злее, с чувством победителя: 
     - Это для вас не ценности, а мы люди бедные... Вот на вашей 
хозяйке сколько камешков! Да и само платье... Вы ведь рады будете 
получить ее хоть голой, только бы живой? 
     Тревор заскрежетал зубами: 
     - Мерзавец! Да она лучше погибнет... Да мы сами лучше убьем, 
чем ее коснется позор... 
     Вожак крикнул еще громче: 
     - Никто не посягает на ее честь. Но одежду мы... ха-ха!.. 
заберем тоже. Мы пообносились, не взыщи! 
     Разбойники смеялись, а лица воинов вытянулись, в глазах стыд и 
бессильное бешенство. Тревор, пока разговаривал с вожаком, увидел, 
как раненый, которого Лютеция называла Фарамундом, не поднимаясь с 
земли, слабо пошарил руками вокруг себя. Пальцы нащупали чей-то лук. 
Так же замедленно, слабыми руками наложил стрелу на тетиву. Сперва 
до Тревора не доходило, что тот хочет сделать, ведь ложку не мог до 
рта, но вдруг в ужасе понял, что тетива все оттягивается и 
оттягивается, оперенный кончик стрелы уже у самого уха, а наконечник 
смотрит в сторону Лютеции! 
     - Не сме... - заорал он, но поперхнулся, ибо щелкнуло, стрела 
исчезла. 
     Он услышал болезненный вскрик Лютеции. Вне себя от ярости, с 
обнаженным мечом бросился в ее сторону, горя гневом и жалостью. 
     Вожак вскинул руки, словно пытался ухватиться за низкие тучи. В 
одной руке все еще блестел нож. В последнем усилии выпрямился и 
рухнул назад. В левой глазнице смутно белел в лунном свете оперенный 
конец, который Тревор только что видел в пальцах этого... как его, 
Фарамунда! 
     По всей поляне раздались яростные крики. Снова застучало железо 
о деревянные щиты, о человеческие головы. Лютеция вытаращенными 
глазами смотрела на дядю. Он вскрикнул в страхе: 
     - Цела? 
     - За волосы дернуло... 
     За ее спиной застыл, прислонившись к дереву, вожак оборванцев. 
Перо торчало, почти касаясь глазницы. Голова казалась неестественно 
выпрямленной, шея натянулась, в то время как тело пыталось сползти 
ниже. Тревор понял, что стрела, пробив мозг, проломила затылочную 
кость и вонзилась в дерево. Глазница заполнялась темной, как деготь, 
кипящей жидкостью. Пара золотых волосков ярко блестела в лунном 
свете. 
     - Моя девочка... 
     Тут же в ярости развернулся с мечом, однако из всей шайки 
только один отбивался, не успевая повернуться и прыгнуть в темные 
кусты. Воины Тревора, едва сорвалась стрела, не дожидаясь, куда она 
попала - терять нечего, ринулись на разбойников, а те, застигнутые 
врасплох, уже уверенные в победе, пали под свирепыми ударами, как 
овцы под клыками серых волков. 
     Фарамунд, выронив лук, лежал без движения. На плече открылась 
рана, кровь вытекла жидкой струйкой и тут же свернулась черным 
комком. Глаза невидяще смотрели в небо. 
     Подошел Редьярд. Он тяжело дышал, темная кровь текла по мечу и 
светлой коже доспехов. 
     - Если бы он попал в Лютецию, - проговорил он, красивое лицо 
исказилось гримасой ярости. - Я бы его изрубил на мелкие кусочки!.. 
Сутки бы рубил... 
     - Удача, - пробормотал Тревор, - или он, в самом деле, был 
уверен? 
     Редьярд прорычал: 
     - Конечно же, удача! Нет на свете людей, которые смогли бы 
так... Да еще в темноте! 
     Тревор покачал головой: 
     - Ты молод, Редьярд. А я видел страны, где стреляют лучше нас, 
видел страны, где плавают лучше нас, видел страну, где на конях 
лучше нас... Кто знает, откуда этот забрел? 
     Редьярд сказал недоверчиво: 
     - Он говорит по-нашему! И одет как простолюдин. 
     - Ну и что? Простолюдины есть в любой стране. В той, где 
стреляют из луков лучше нас, тоже. 
     Фарамунд простонал сквозь зубы. Тревор с уважением покачал 
головой. Все еще жив. От такого усилия открылись все раны, но все 
еще дерется за жизнь. Сильный зверюга. 
     Тяжелые веки раненого приподнялись с таким усилием, словно он 
вручную поднимал два подъемных моста. В глазах были пустота и 
непонимание. 
     Тревор наклонился над раненым: 
     - Хороший выстрел, парень! Где научился так стрелять? 
     Фарамунд дико посмотрел по сторонам: 
     - Стрелять? Что такое стрелять? 
     Тревор хотел рассказать про удивительный выстрел, но посмотрел 
в расширенные глаза, вздохнул, махнул рукой и отвернулся. Этому надо 
начинать рассказывать с сотворения мира. 


     Глава 2 


     Остаток ночи коротали у костров. С разбойников взять нечего, но 
двое все же сумели сменить растоптанные сапоги на чуть поновее. 
Кроме того, в отряде прибавились два меча, четыре кинжала, два 
крепких дротика с настоящими стальными наконечниками. 
     Подбрасывая в костер веточки, негромко переговаривались о 
раненом, его удивительном выстреле, после которого едва не умер. 
Тревор слушал, хмыкал. По опыту знал: эта история еще обрастет 
чудесными подробностями. 
     Утром продолжили путь. Раненый был слаб, но уже сознание не 
терял. Раны на нем заживали удивительно быстро. Лютеция 
всматривалась с жадным любопытством, втайне стараясь найти в нем 
следы благородного происхождения. Клотильда теперь таскала ему еду 
на привалах, даже в дороге ухитрялась подкармливать кусочками 
вяленого мяса. 
     Он ел много и с жадностью. Лютеция с удивлением и даже тревогой 
замечала, как быстро нарастает здоровое мясо, как сухие руки 
обрастают мышцами. 
     - Но что-то помнишь? - допытывалась она. 
     В его темных глазах она видела только багровое пламя костра. 
Мощные челюсти перемалывали кости вместе с мясом, глаза неотрывно 
смотрели в пляшущее пламя. 
     - Ничего, - ответил он тупо. - Ничего! 
     Тревор на могучее сложение незнакомца поглядывал с 
одобрительным любопытством, хотя не мог определить, чем же тот 
занимался: пахотой земли или же держал в руке оружие. Даже на 
отменного стрелка не похож. Тревор повидал их за свою долгую жизнь, 
мог выделить из толпы стрелка безошибочно, как бы тот ни 
маскировался под мечника или хлебопашца. 
     - Но стрелять ты умеешь, - пробасил он довольно. - Это для 
мужчины немало... Хотя многие считают, что лук - оружие 
простолюдинов, но я старый воин! Для меня важнее - умеешь ли 
наносить урон врагу. А все это происхождение от древних героев, 
кровь древних правителей... 
     Фарамунд сказал глухо: 
     - Если бы я мог вспомнить, кто я! Кто были те люди, среди 
трупов которых вы меня нашли? 
     - Разбойники, - сказал Тревор уверенно. 
     - Значит, я тоже разбойник? 
     - Скорее всего, - согласился Тревор с полнейшим равнодушием. - 
Но тогда кто вас побил? Все восьмеро не особенно различались ни по 
одежде, ни по тряпкам. Две шайки разбойников подрались?.. 
     Лютеция сказала негодующе: 
     - Разбойники - трусы! Они не станут драться друг с другом. Да 
еще до убийства. Они нападают только на беззащитных. Или когда 
уверены в успехе целиком и полностью. 
     Тревор мотнул головой в ее сторону: 
     - Лютеция родилась и жила в семье воинов. Она знает цену 
воинской доблести. Но и трусости тоже знает!.. 
     Лютеция при этих словах вздрогнула. Ее чистые глаза поднялись к 
небу. Взгляд вместо звезд отыскал низкие черные тучи. Плечи зябко 
передернулись. 
     - Дядя, - сказала она просяще, - а что, если выехать... на 
рассвете? Не дожидаясь восхода солнца? 
     - Тут такие туманы, - отозвался Тревор. - Вытянутой руки не 
видишь. Кони вслепую ноги переломают. 
     - Но и Савигорд не тронется в тумане, - ответила она тихо. 
     Голос ее звучал совсем жалобно и умоляюще. Редьярд шевельнулся, 
все посмотрели в его сторону. Он ответил сильным мужественным 
голосом: 
     - Если он догонит, я сам разрублю его до пояса! 
     - Если ты его найдешь, - ответил Тревор. 
     - Он не откажется от поединка! 
     - Почему? 
     - Я назову его трусом, - заявил Редьярд. - В присутствии всех 
его людей! 
     Тревор покачал головой. Глаза его, как и взгляд Фарамунда, не 
отрывались от багровых углей. Там вспыхивали искры, перебегали с 
уголька на уголек, похожие на мародеров, выискивающих добычу. 
     - Если у тебя будет время послать вызов, - ответил он сумрачно. 
- Если же нападут неожиданно... Лютеция права. Нам лучше выступить 
на рассвете. Все лучше, чем Савигорд нагонит нас уже сегодня. 
     Он опустил голову и сразу же задремал. Лютеция вернулась в 
палатку. Но когда поднималась, она перехватила внимательный взгляд 
спасенного ею человека. В его темных глазах стояла мука, словно он 
безуспешно старался понять, кто этот Савигорд, и почему все так 
торопятся уйти от него, что буквально падают с ног. 
     С утра пошел дождь. Мелкий, моросящий, гадкий. Усталые люди 
седлали коней, Тревор помог собрать шатер, Редьярд с двумя воинами 
уже скрылся в тумане. Повозка тяжело тронулась, колеса так глубоко 
вязли в раскисшей земле, что Тревор чуть было не решился выбросить 
раненого. Правда, тот спас Лютецию, но и она его спасла, так что в 
расчете... 
     К полудню дождь перестал, туман рассеялся. Однако и без того 
сырая земля раскисла с готовностью. Воздух был мокрый и настолько 
плотный, что в нем могли плавать рыбы. Вернулся Редьярд, весь 
блестящий как тюлень, сообщил, что впереди река. Большая река, он 
пустил двух воинов вверх и вниз по течению искать брод. 
     Повозка увязала по самые оси. Люди почти не садились в седла, 
хватались за колеса, выволакивали. Теперь уже и Клотильда шла 
пешком, Лютеция тоже порывалась вылезти, но Тревор запретил. В 
повозке остались раненый и Лютеция, а также кое-какие драгоценности, 
золотые монеты. 
     На берег реки выбрались только к вечеру. Небо оставалось 
затянуто тучами, в серой неопрятной воде отражались эти медленно 
ползущие громады, готовые упасть на землю. 
     Тревор указал на тот берег; 
     - Там крепость? Или мне чудится? 
     Противоположный берег тонул в тумане. Река казалась бескрайней, 
как северное море. Все напряженно всматривались, наконец порыв 
ветерка порвал в одном месте завесу. Промелькнула далекая деревянная 
стена, тут же ее скрыло грязно-серым туманом. 
     Редьярд нетерпеливо оглядывался по сторонам. Справа по берегу 
простучали копыта. Вынырнул всадник, мокрый с головы до ног, даже 
волосы блестели. 
     - Моста нигде нет! - выкрикнул он издали. 
     - А брод? - спросил Редьярд строго. 
     - И брода!.. Я везде пробовал, дважды меня уносила река... 
     В бессилии смотрели в сторону противоположного берега. Снова 
туман ненадолго раздвинулся, на этот раз успели увидеть деревянную 
стену, три башни. Кто-то даже различил крохотные фигурки на стенах, 
а искорку заметил Тревор, так блестит обычно обнаженное оружие. 
     Простучали копыта с другой стороны. На измученном коне, 
роняющем пену, прискакал всадник, что искал брод ниже по течению. 
     - Ни моста, - крикнул он хрипло, - ни брода... 
     Тревор сказал тяжело: 
     - Мост был. 
     В сотне шагов из воды торчали торцы бревен. Темные, почерневшие 
от огня, они были почти неразличимы на фоне темной воды. Струи 
неслышно огибали препятствие, оставляя быстро гаснущие дорожки. 
     Редьярд, насторожился, привстал на стременах: 
     - Либо мне почудилось... либо я слышу лай собак! 
     После долгой мучительной паузы со стороны леса донесся далекий, 
едва слышный, зов рога. Редьярд передернул плечами, побледнел, но 
ладонь привычно опустилась на рукоять меча. Не охотничий рог, 
боевой. 
     - Их не меньше сотни, - определил он. - Кони подкованы... 
     Из повозки выскочила Лютеция. Прекрасное лицо было смертельно 
бледным, но в глазах суровая решимость. 
     - Я не дамся в руки Савигорду! - выпалила она страстно. - Это 
зверь... вы все это знаете! 
     - Делать нечего, - сказал Тревор угрюмо, - либо драться... 
     - Драться! - выпалил Редьярд. 
     - Драться и умереть с честью, - продолжил Тревор, - нам, 
мужчинам, умереть с честью. А женщины... 
     - Я тоже убью себя! - сказал Лютеция. 
     Тревор показал на реку: 
     - Течение не слишком быстрое. Мы можем переправиться! А если и 
утонем, то ему не радоваться, что нас убил, а тебя взял... 
     Всадники уже спешились. Кони очень неохотно вступали в холодную 
воду. Им плескали на потные бока, охлаждали, уговаривали, тащили за 
повод. Лютеция выскочила из повозки, ее придется бросить, следом 
вылезла Клотильда. 
     - Раненого придется оставить, - сообщила она. - Он не наш, ему 
ничего не сделают. 
     Тревор хмыкнул, но смолчал. Понятно же, что Савигорд, который 
просто для развлечения казнит, пытает и сажает на колья, пленника уж 
точно расчленит по суставу. Дабы вызнать о Лютеции все. 
     Лютеция не вошла в воду, а вбежала, распахнув руки, словно 
обнимала весь мир. Разгоряченное тело не ощутило обжигающего холода. 
С берега лай собак становился все громче и злее. Уже по пояс в воде, 
зачем-то оглянулась на повозку. 
     В проеме появился, ухватившись руками за края, спасенный ею 
Фарамунд. 
     Тревор с гиком подогнал коня к Лютеции, брызги широкими струями 
окатили ее до головы. Дрожащими пальцами торопливо ухватилась за 
стремя. С другой стороны Лютеции плыл Редьярд. Он тоже держался за 
стремя, другой рукой помогал девушке держать голову над водой. Ее 
золотая коса намокла, тянула на дно. 
     За их спинами на берегу послышался шум, лай собак, треск 
кустов. Тревор оглянулся. Через зеленые ветви проломились огромные 
псы. Их занесло к самой воде, всадники остановили бешеный бег коней 
на возвышении. Трое сразу сдернули с седельных крюков луки. Тревор 
увидел, как их руки поспешно накладывают стрелы, отвернулся и поплыл 
быстрее. 
     Стреляли, как он понял с удивлением, не по ним. А когда 
оглянулся еще раз, увидел, как вслед медленно плывет человек в серой 
полотняной рубахе. Движется по реке медленно, то и дело зарываясь 
головой под волны. Одна рука болталась безжизненно, а плыл как-то 
странно, одними ногами. В тот момент, когда стрелы сорвались с 
луков, он, не поворачивая головы, ушел под воду. 
     Тревор еще дважды оглянулся, но Фарамунд не показывался, а 
лучники только теперь начали стрелять вдогонку уже ему, плывущему 
последним. Одна из стрел ударила в плечо, но кожаный доспех 
выдержал. Остальные стрелы шлепали в воду, как прыгающие с берега 
лягушки. Да еще конь дернулся и ржанул жалобно: железный клюв 
долбанул на излете в толстый круп. 
     С середины реки противоположный берег выступил из тумана 
отчетливо. К воде подбежали с десяток мужчин. У троих при себе были 
луки, у прочих за поясами торчали плотницкие топоры. Некоторые 
вбежали в воду до пояса, подхватывали обессилевших пловцов, тащили 
на берег. 
     Расталкивая народ, с берега к самой воде спустился грузный 
мужчина похожий на могучего лесного кабана. Всклокоченные рыжие 
волосы блестели в солнечных лучах как медная проволока. Такая же 
рыжая борода закрывала бы шею, если бы она была: голова сидела прямо 
на плечах, массивных, округлых. Маленькие глазки придирчиво 
уставились на мокрых людей. 
     - Что за бродяги? 
     Рык его был могучий, исполненный силы и свирепости. Тревор 
выбрел из воды, ведя под уздцы коня. Вода с обеих лила ручьями. 
     - Просим... защиты... - выговорил он. - Меня зовут Тревор, а 
это мои родственники - Редьярд из рода Лесного Медведя и Лютеция 
Белорукая из рода славного Фабия, римского патриция и сенатора, 
который ведет свой род от самого Муция Сцеволы. С нами шесть человек 
сопровождения. Я везу племянницу к ее отцу! 
     - Вот так? По воде? 
     - Савигорд, - ответил Тревор зло. - Савигорд преследует нас! 
     Мужчина угрюмо кивнул: 
     - Савигорд? Знаю такого. Меня зовут Свен. Свен Из Моря! Я 
хозяин этого бурга и этого люда. Вам укажут свободные помещения! 
Потом решим, что с вами делать. 
     Его налитые кровью глаза бесцеремонно уставились на Лютецию. 
Мокрое платье прилегало к телу, обрисовывая каждую черточку. Она 
вздрагивала от холода, при каждом движении ее полные упругие груди 
покачивались. 
     - Это и есть племянница? 
     Редьярд торопливо вытащил из кожаного мешка сухой плащ, 
Лютеция, стуча зубами, поспешно закуталась до подбородка. Свен 
хмыкнул, взгляд его маленьких глазок скользнул поверх плеча 
Клотильды. 
     Двое местных, пошатываясь, тащили из воды крупного мужчину. Тот 
обвисал на их руках, мокрая одежда прилипла к телу. Видны были 
грязные повязки, сквозь которые проступали светло-розовые пятна. 
     Свен нахмурился: 
     - А это еще кто?.. У нас нет лекаря. Бросьте его обратно. 
     Лютеция обернулась. Тонкие брови взлетели в великом удивлении: 
     - Ой, он сумел переплыть? Благородный Свен, этот человек спас 
мне жизнь!.. Его нужно обязательно взять, оказать помощь. 
     А Тревор добавил: 
     - Если выживет, то у тебя не будет лучшего стрелка из лука. 
     Свен поколебался. Фарамунд вздрогнул, с усилием поднял голову. 
Свен несколько мгновений вглядывался в полумертвое лицо. Лютеция 
затаила дыхание, и все вокруг, казалось, перестало дышать. 
     - Ладно, - проронил Свен, наконец. - Берите и его. Теддик... 
где Теддик? Ага, Теддик, проводи наших гостей в левую пристройку. 
Там ясли для коней еще не поставили? 
     - Нет, господин. 
     - Прекрасно. Принеси туда столы. А спать пока придется на сене. 

     Им дали кров и еду, а для измученных людей, что еще нужно? 
Вечер перешел в ночь, многие попадали на мягкое душистое сено, сразу 
проваливаясь в мертвый сон. Когда настало утро, почти все 
чувствовали себя отдохнувшими: все-таки не у костра спали на голой 
мокрой земле, а под крышей на сене! 
     До самого полудня чинили конскую упряжь, подшивали сапоги. 
Местные помогали, чем могли, кузнец заново перековал коней, женщины 
поделились одеждой. Лютеция поблагодарила Свена за гостеприимство, 
потом вспомнила: 
     - Мы по дороге подобрали человека... я говорила, он спас мне 
жизнь! Где он? 
     От Свена пахло рыбой, словно он не только вышел из моря, но и 
питался все еще сырой протухшей рыбой. Запах рыбы и плохого пива 
смешивался в жуткую вонь, Лютеция старалась держаться с подветренной 
стороны. 
     - Не тревожься, красавица. Его никто не выгнал. 
     - А где он? 
     - Спит и ест с моими слугами. А я их содержу неплохо! Кто 
хорошо обращается со слугами, тому они верны. 
     Успокоенная, она повернулась к Тревору: 
     - Дядя, тебе не кажется, что мы достаточно пользовались 
гостеприимством благородного Свена? У него своих дел и забот 
достаточно. Когда ты думаешь, мы сможем выехать завтра утром? 
     Тревор развел руками: 
     - Кони отдохнули, а мужчины должны уметь жить без отдыха. Хоть 
прямо сейчас, моя прелесть! 
     Свен закусил губу. Острые глаза из-под кустистых бровей 
смотрели испытующе, на лице проступило колебание. 
     - Ты права, - сказал он Лютеции, - что у меня своих дел 
хватает. Да ты заметила, я вами не занимался. Приходилось укреплять 
стены, завозил запасы муки, зерна. Так что вы и так сами... Но, как 
бы я ни хотел от вас избавиться, все же ехать прямо сейчас не 
советую. По крайней мере, надо выждать. 
     - Почему? 
     Свен звучно хлопнул себя по коленке: 
     - Лютеция, для тебя весь мир в том злодее, что за тобой по 
пятам! И ничего, вроде бы не происходит!.. На самом же деле, по всей 
Европе не сделать шаг, чтобы не ограбили, чтобы не получить стрелу в 
грудь или топор в спину. По слухам, с севера сейчас надвинулось 
племя агаласов, которые жгут все на своем пути, убивают даже женщин 
и детей... 
     - Агаласов? - переспросил Тревор озадаченно. - Слышу впервые. 
     Свен отмахнулся: 
     - Сегодня называются так, завтра иначе. Сегодня есть, завтра не 
станет, какая разница?.. Новые придут. Может быть, это даже не 
племя, а просто шайка мародеров. Остановятся где-нибудь на хороших 
землях... или тех, которые удастся захватить, вот и будет племя. 
Если женщин успеют наворовать из соседних деревень. 
     Лютеция отшатнулась, шокированная: 
     - Свен, как вы можете! Разве народы возникают не по Божьему 
соизволению? 
     Брови Свена взлетели на середину крохотного лба, заняв его 
целиком. Глаза выпучились. 
     - Божьему? А кто это?.. А, ты говоришь об этом новом боге... 
     - Он единственный, - отпарировала Лютеция строго. - Все 
остальные - теперь уже демоны. 
     Свен отступил, выставил ладони: 
     - Как скажешь! Мне все одно, только не говори о вашем боге. У 
меня от проповедей начинает в голове звенеть, а зубы сразу ноют. 
Отдыхайте, присмотритесь, кому чем заняться. Мне шестеро крепких 
мужчин вовсе не в тягость! Еще как не в тягость. А выступить в свой 
поход... опасный поход, успеете. 
     Фарамунд чувствовал, что выздоравливает. Раны затягивались 
быстро, он много и жадно ел, впадал в забытье, а, очнувшись, 
чувствовал, как тело окрепло еще больше, а боль от ран притупилась. 
Под повязками страшно зудело. Он едва сдерживался, чтобы не 
почесать, но однажды, забывшись, все же поскреб крепкими ногтями... 
и с изумлением обнаружил, что ногти скребут засохшую корочку на 
толстых вздутых рубцах! 
     Перед глазами часто возникало чистое девичье лицо. Он старался 
вспомнить, кто это, иногда чудилось, что просто привиделось. От этой 
мысли словно темные крылья накрывали мир, он снова чувствовал боль 
от ран, 
     На четвертый день он рискнул подняться, добрался до двери. 
Яркий солнечный свет ударил по глазам с такой силой, что в голове 
загудело, как от дубины. Он прикрылся одной рукой, другой ухватился 
за косяк. Долго смотрел сквозь пальцы на широкий двор, где торопливо 
двигались странно одетые люди, с истошным квохтаньем пронеслась 
курица, за ней мчался петух, у коновязи фыркают кони... 
     На той стороне двора из лачуги несутся удары молота по железу. 
Крыша в дырах, дымок пробивается через все щели. 
     Он качнулся, шагнул через порог. Ноги все еще казались 
тяжелыми, но когда солнце обрушилось на плечи, во всем теле 
прибавилось сил. По коже потекло тепло, проникло под кожу. Его 
прожгло солнечными лучами, как кленовый листок, мышцы начали 
разбухать. Он почувствовал, что сгорбленная спина распрямляется. 
     Из кузницы вышел кряжистый мужик. Ниже среднего роста, но 
вместо плеч - глыбы, голова сидит прямо на плечах, грудь 
выпячивается широкими валунами. Кузнец вытирал лоб закопченной 
ладонью, отчего и на лице остались пятна сажи. Волосы на лбу 
перехвачены узким кожаным ремешком. Хотя закрывали уши, Фарамунду 
почудилось, что правое ухо срезано или срублено. 
     Он вздрогнул, кузнец метнул на него настолько острый взгляд, 
что Фарамунд ощутил укол. 
     - Эй, - позвал кузнец хрипло - Ты кто? 
     Фарамунд подошел ближе. Он старался улыбаться как можно 
дружелюбнее, все-таки чужак, подобрали и кормят из жалости... 
     - Меня зовут Фарамунд, - ответил он. И добавил: - Наверное. 
     Кузнец пробурчал подозрительно: 
     - Это так шутишь? 
     - Да нет, - ответил Фарамунд поспешно. - В самом деле, не знаю. 
Меня так по голове ударили, что все вышибли. Даже настоящего имени 
не помню... 
     Кузнец оглядел его с головы до ног. Фарамунд переминался с ноги 
на ногу, чувствуя себя покинутым и несчастным. Вместе с тем в 
глубине души нарастал странный гнев. 
     - Такое бывает, - сказал кузнец знающе. - Я знал одного... 
Только через год вспомнил! И то не сам. 
     - А как? - спросил с надеждой Фарамунд. 
     - Да помогли. 
     - Может... и мне можно так? 
     - Можно попытаться, - ответил кузнец. - Да захочешь ли... 
     - Хочу! 
     - Тогда подставляй лоб. Сейчас шарахну кувалдой... Тот тоже 
вспомнил все, а к утру помер от ран. Ох, и бой тогда был!.. Готы шли 
через эти земли... Ладно, Фарамунд, так Фарамунд. А меня зовут Гнард 
Железный. Вообще-то ты мог быть подмастерьем. У тебя фигура 
молотобойца. Руки, плечи, грудь... А ну покажи ладонь! 
     Фарамунд затаил дыхание. Старый кузнец щупал ему ладонь, 
разминал, тер, едва не нюхал. 
     - Да, мог быть, - определил Гнард с некоторым затруднением. - 
Но давно. Когда держишь молот, то мозоли здесь и здесь... а у тебя 
их нет. Но мужик ты здоровый. И руки у тебя... гм... я бы сказал, 
что привыкли держать скорее топор, чем лопату. 
     - Я был воином? 
     - Нет, от боевого топора мозоли другие. 
     - Столяром? 
     - Нет, на столяра не тянешь. Даже на плотника! Но вот на 
лесоруба... 
     Фарамунд спросил с недоверием: 
     - Это ты определил по мозолям? 
     - У тебя вообще нет мозолей, - ответил Гнард, в глазах было 
удивление, рассматривал Фарамунда с подозрительной настороженностью. 
- Но и на благородного не тянешь!.. У тебя не ладонь, а... как будто 
один мозоль расплескали по всей ладони. Тоненько так это... но 
твердый, как конское копыто. Ладно, ты пиво хоть пьешь? 
     - А что такое пиво? 
     Гнард рассмеялся: 
     - Пойдем, угощу. Расскажу про пиво... и про женщин. 
     - Про женщин? - не понял Фарамунд. - Почему про женщин? 
     - А про что же еще говорить? - удивился Гнард. 
     Перед глазами Фарамунда возникло чистое девичье лицо. Как 
воочию увидел гордо приподнятые скулы, длинные ресницы и лучистые 
глаза, прямой нос, пухлые губы, красиво изогнутые, очерченные с 
предельной отчетливостью. 
     - Как остальные? - спросил он. - Люди, которые подобрали меня 
раненым? 
     Гнард хмыкнул: 
     - Да люди, как люди. Все готовятся ехать... А их хозяйка... 
надо сказать, что более прекрасной я не видел за всю жизнь, сейчас с 
Фелицией, это наша хозяйка, жена Свена, в людской. Прядут или 
вышивают, не знаю. 
     Укол в сердце был неожиданно острый. Заныло, словно он 
недополучил солнца и воздуха, что не видел ее эти несколько дней, 
пока валялся в полузабытьи. 
     Гнард обнял его за плечо, повел через двор. Дверь лачуги 
Киззика, который один умел варить пиво, распахнута настежь. Оттуда 
как пар выкатываются плотные запахи чего-то кислого, терпкого... 
     Фарамунд торопливо осматривался на ходу. Бург, в который он 
попал, это такие длинные двухэтажные дома, что сходятся углами, а 
кое-где попросту переходят один в другой. Стоят по кругу, глядя на 
мир узкими окнами-бойницами. Есть и ставни: из дубовых досок, 
крест-накрест полосы из настоящего железа, штыри в стену вбиты 
глубоко. Пока выдерешь, двадцать раз голову пробьют. Хватит трех 
домов, чтобы образовать внутренний дворик, но в бурге Свена четыре 
добротных дома из толстых бревен, ошкуренных и просмоленных... 
     Внутренний двор широк, просторен. Колодец, коновязь, с 
внутренней стороны к стенам прилеплены мастерские, начиная от 
кузницы и кончая выделкой седел. 
     Больше рассмотреть и понять ничего не успел: Гнард впихнул к 
Киззику, закрыл дверь. 
     А за пивом, это такое слабое горьковатое пойло, он узнал не 
только про женщин, но и про саму крепость Свена из Моря, грозного и 
могучего воина, который в бою приходит в ярость, грызет щит, а силы 
его удесятеряются. Говорят, в приступы священного боевого гнева он 
становится неуязвим. Хотя почти из каждого кровавого боя он выходил, 
залитый кровью, как чужой, так и своей, но свои раны оказывались 
легкими, на нем заживало легко и быстро, а славой собрал под свою 
руку самых отпетых разбойников этих земель. Простых поселян заставил 
построить эту деревянную крепость, а их обложил на удивление малым 
налогом. Потому в селах, что под его защитой, народ плодится, иной 
раз из других краев приходят на эти земли и селятся, получая от него 
защиту. 
     В самой крепости вырыты глубокие подвалы, стены укреплены 
бревнами и досками. Запасены не только бочки с вином, но и мешки с 
мукой и зерном на случай долгой осады. Есть в избытке копченое мясо, 
окорока, свиные туши. В крепости, как уже и сам заметил Фарамунд, 
две просторные конюшни, кузница, собственная оружейная, хоть и 
плохонькая, отдельно барак для воинов, два строения для челяди. В 
крепости есть даже собственная провидица, что говорит о богатстве и 
знатности Свена, ведь лишние рты могут позволить себе держать только 
очень богатые и сильные люди... 
     - Что за провидица? - спросил Фарамунд. 
     Гнард довольно оскалил щербатый рот. Глаза стали масляными. 
     - Выше по реке была крепость римлян. Давно уже! Ну, не сама 
крепость, а вилла... Богатая, пышная, про нее всяк сказки 
рассказывал!.. Когда через эти земли прошли готы, римлян как корова 
языком слизала. Нет, убежать не успели. Думали отсидеться за 
крепкими стенами. Когда ворвались, то с мужчинами, понятно, что 
сделали, а с женщинами... тоже понятно... ха-ха!.. Одних продали, 
других разобрали по племенам, где те скоро и перемерли. Но одна 
осталась. Говорят, она была дочерью самого хозяина виллы. Ну, теперь 
не проверишь, чья она была дочь... Выжила, хотя прошла через руки 
всех разбойников, а среди них были такие страшилища, что другая от 
одного вида померла бы... ха-ха!.. Но эту передавали из рук в руки, 
пока не осталась доживать свой век здесь. По правде, она не так уж и 
зазря хлеб ест. Знает лечебные травы, сама бывала в дивных странах. 
Пока не было особых забот, ее слушали, а сейчас не до нее... 
Вообще-то, ты загляни к ней. 
     Фарамунд удивился: 
     - Зачем? 
     - Да так просто. Она многое знает! Вдруг сможет тебе сказать, 
из какого ты племени? 
     Фарамунд пробормотал угрюмо: 
     - Вряд ли... 


     Глава 3 


     Сизые волны дыма медленно и лениво поднимались к потолку. Там 
клубилось темное облако, что вытягивалось в круглую дыру в потолке. 
В узкие бойницы пахнуло свежим воздухом, струи дыма задвигались, 
свиваясь в причудливых драконов. Огни на факелах затрепетали чаще, 
огоньки вытянулись к двери, с кончиков полетели мелкие искорки, 
сгорая на лету. 
     Поблизости похрапывали слуги и челядины Свена. Воздух стоял 
плотный, пропитанный запахами свежих конских каштанов, конского и 
мужского пота. Кто-то вскрикнул, попытался вскочить спросонья, 
шарахнулся головой, выругался и заснул снова, убедившись, что видел 
только сон. 
     Фарамунд лежал неподвижно, в голове еще слышался грохот, словно 
неспешно двигались жернова. Но теперь они перетирали не камни, от 
треска которых разламывало крепкий череп, а всего лишь шуршащие 
зерна. Да и то останавливались все чаще и чаще, и тогда он отчетливо 
слышал даже голоса за тонкой дощатой перегородкой. 
     Пытался вспомнить, кто он, но жернова задвигались, вместо зерна 
снова затрещали камни, острая боль вонзилась в виски. Перевел взгляд 
на стену, подумал, в самом ли деле им тут дали приют, или утром 
выгонят, и боль сразу затихла, испарилась. 
     Все, что он знал о себе, что его подобрали настолько 
израненным, что он должен был умереть к вечеру. Но оказался здоров 
настолько, что уже может встать, выйти во двор, хотя все еще 
держится за стенку. Говорили о каком-то метком выстреле, которым он 
сразил вожака разбойников, но это тоже смутно, он только и помнит 
раскалывающую голову боль, непослушное тело, оскаленные лица, 
отчаянные глаза девушки.... 
     Что-то неясное заставило тихонько подняться. Сено мягко 
зашуршало. Дверь конюшни висит неплотно, в щели пробивается 
призрачный колдовской свет. Он осторожно коснулся прогретых животным 
теплом досок. 
     Чуть скрипнуло, дверь ушла в сторону. На темном небе холодно 
блистают звезды, огромная луна заливает все холодным светом, 
способном поднимать из могил мертвецов, придавать колдунам недобрую 
мощь. 
     С дрожью во всем теле он видел, как огромный черный зверь 
старательно преследует по небу яркий диск, гасит звезды, и все 
старается проглотить луну, но та всякий раз либо выскальзывает, 
либо, проблуждав по его внутренностям, прорывает бок и победно 
вываливается наружу, еще более чистая, омытая вражеской кровью. 
     Поднялись из земли, и пошли, убыстряя шаг, призрачные тени 
римских легионеров. Он отчетливо видел их стройные ряды, что 
смешались только в момент, когда налетел ветер и понес их в сторону 
древних руин, когда-то бывших римской крепостью. Вместе с ветром 
долетел едва слышный глас Ночного Зверя, который может ослепить 
путника, если у него нет амулета, а у холма мелькнули едва заметные 
горбатые спинки народца Холмов, что живет в подземных норах. 
     - Кто я? - прошептал он. В груди расплывалась тупая боль. - Что 
со мною? 
     Челядь еще спала, но он проснулся мгновенно, разом вспомнив, 
что с ним случилось с того момента, как он открыл глаза и увидел 
склонившееся над ним прекрасное лицо молодой девушки. У нее такие 
звездные глаза, яркие и чистые... 
     Из могучей груди вырвался вздох. Еще бы вспомнить, что было 
раньше! 
     В помещении воздух был сухой и теплый. Мирно посапывает кузнец 
Гнард, от очага веет сухим жаром. Угольки шуршали, пощелкивали, в 
трубе завывало на разные голоса. Внезапно с треском лопнуло горящее 
бревно, багровые угольки раскатились по земляному полу. Гнард 
всхрапнул, проснулся. Глаза дикие, тут же принялся сгребать багровые 
комочки поленом, а пламя острыми, как наконечники копий, языками уже 
лизало котел. 
     Утром Долм, старший конюх, оглядел Фарамунда с головы до ног 
оценивающим взглядом: 
     - Он еще негоден таскать бревна... но навоз убирать может. Как 
думаешь, хозяин? 
     - Бери, - согласился Свен. - Хоть он не наш, а человек 
Лютеции... но пусть отрабатывает хлеб... 
     - У меня отработает! 
     - Только не чересчур, - предупредил Свен. - У него раны еще не 
закрылись. 
     В голосе хозяина крепости звучала холодная заботливость хозяина 
о своей скотине, которую надо кормить и не доводить до того, чтобы 
пала. 
     Долм поманил Фарамунда: 
     - Иди сюда. Отныне жить и спать будешь здесь. В конюшне. 
     Из раскрытых ворот вкусно пахло свежим сеном, несло теплым 
навозом. Фарамунд шагнул вслед за конюхом. Кони фыркали и чесались, 
в полутьме их глаза блестели дружелюбно. 
     Долм буркнул: 
     - Спать будешь вон в том стойле. Пока оно свободно, но когда 
приведут коня, тебе придется поискать что-то еще... В куче навоза 
можно, ха-ха!.. По крайней мере, тепло. 
     С этого дня он спал на сене, вывозил навоз, чистил коней 
жесткой скребницей, а когда повели на перековку, помогал даже 
кузнецу с инструментом. Из-за того, что поселили не с людьми, а с 
животными, хоть и с благородными конями, его сразу зачислили в 
отребье. Даже этим неудачникам, что кормились самой черной работой, 
надо иметь кого-то для шуток и издевок, а с того дня, как заболел и 
помер горбатый Вапля, все ходили угрюмые и разряжались только в 
частых драках. 
     Разнесся слух, что с севера, помимо только что прошедших готов 
и герулов, надвинулись еще неведомые народы. Не грабители, а идут 
всем племенем, все сжигая на пути, убивая даже женщин и детей, что 
значило: ищут новое место для поселения. За конными отрядами тянется 
видимо-невидимо повозок, где прячутся женщины и дети, а следом гонят 
свой скот и захваченные стада. 
     Тревор все же готовился при первой же возможности покинуть 
крепость Свена. Больше всего настаивал Редьярд: бесился при виде 
хозяйских взглядов, которые Свен все чаще бросал на Лютецию. В 
крепости уже знали, что гости вот-вот покинут крепость. В кузнице 
перековывали коней, в оружейной работали дни и ночи, заново подгоняя 
доспехи, оружие. Тщательнее всего готовили подаренную Свеном старую 
повозку. Тревор не хотел, чтобы развалилась в тяжкой дороге, или 
движение задерживалось из-за частых поломок. 
     Самые неспокойные кони давали ему расчесывать себе гривы, 
преспокойно позволяли брать за задние ноги и рассматривать 
приколоченные подковы. Он завозил на большой одноколесной тачке 
овес, вывозил навоз, поил и скреб их жесткими щетками. 
     Женщины бурга во главе с Фелицией, женой Свена, вечерами обычно 
пряли на втором этаже, на галерее, все старались сесть поближе к 
перилам, можно посматривать, кто куда идет и что несет. Когда руки 
круглые сутки заняты пряжей, все станет интересным, даже курица, 
пьющая воду или бредущая вдоль забора свинья. 
     Лютеция присоединилась к ним уже на второй день. Прялка в ее 
руках вертелась быстро, нить никогда не рвалась, среди девушек бурга 
она сразу засияла как редкий драгоценный камешек. 
     Лютеция заметила, что наибольшее оживление всякий раз вызывает 
новый конюх. Вывозил ли он навоз или же толкал перед собой тачку с 
мешками зерна, здесь на веранде ахали и восторженно вскрикивали. В 
самом деле, широкая мускулистая спина отсюда сверху видна особенно 
эффектно. Каждый мускул, каждая мышца прорисовываются четко, 
рельефно, черные волосы прячут шею, падая на плечи, а руки словно 
обвиты сытыми змеями. 
     Фелиция по-хозяйски наклонилась над перилами, взгляд ее голубых 
глаз был задумчив. 
     - Мне все кажется, я его где-то видела... 
     - Где? - вырвалось у Лютеции. 
     - Сейчас припомню... Вот эта фигура... Именно это лицо... 
     - Ну-ну! 
     Хозяйка покачала головой, на лице отразилось разочарование: 
     - Вспомнила... Когда-то меня маленькой взяли на римскую виллу. 
Там у входа, я хорошо помню... Да, у самого входа я наткнулась на 
статую их бога! Не помню, какого. У них они все мускулистые, с 
красивыми телами. Так вот этот конюх... гм... как будто с него 
лепили ту статую. Точнее, вырубили. У них все статуи из белого 
мрамора. 
     Служанки захихикали. Фелиция прикрикнула, их пальцы быстрее 
забегали по шерстяной нити, но девушки то и дело поглядывали во 
двор. 
     Клотильда хитро взглянула на Лютецию. Голосок служанки стал 
таинственным: 
     - Госпожа, а как вы думаете? 
     - О чем? 
     - Ну, - сказала Клотильда смущенно. Хозяйка не обязана думать 
об этом конюхе, как простая служанка. - Кто этот человек... Что с 
ним случилось? Неужто, в самом деле, можно так стукнуть по голове, 
что череп цел, а вся память оттуда вылетит? 
     Лютеция сказала холодновато: 
     - Не знаю, я не воин. Я бы скорее предположила, что какая-то 
женщина ему настолько вскружила голову, что он ее потерял вовсе. 
     - Женщину? - не поняла Клотильда 
     - Женщину, глупенькая. А голову... Голову потерял свою. И свой 
разум. 
     - А такое бывает? - воскликнула Клотильда. 
     - Дядя рассказывал... - голос Лютеции стал тихим, глаза 
заволокло мечтательной дымкой. - Бывает любовь... Тогда человек 
бросает все... что у него есть, снимает свои одежды правителя... 
     - Даже правителя? 
     - Не перебивай! Так интереснее. 
     - Молчу-молчу. С одеждами правителя - да, интереснее. 
     - Снимает одежды и уходит в дальние страны. 
     - Дальние страны... Как интересно! Это мы - дальние страны? 
Рассказывайте, госпожа, рассказывайте!.. 
     Но Лютеция спохватилась, лицо стало строгим и надменным. 
Клотильда поспешно уткнулась в работу. 
     Долм осмотрел коней с одобрением, кивнул: 
     - Говорят, не помнишь, кем был? 
     - Не помню. 
     - Так я тебе скажу, - сказал Долм. 
     - Кем? 
     - Хорошим конюхом, - заявил Долм. - Ты знаешь, как смотреть за 
ними. Я тебя даже не учил, как замазывать трещины в копытах, ты сам 
додумался. Или знал? 
     Фарамунд призадумался, но в черепе оставалось пусто как на 
пепелище. 
     - Не помню. Ничего не помню! 
     Долм смотрел оценивающе, даже отступил на шаг, чтобы оглядеть 
странного человека с головы до ног. А чтобы посмотреть на его плечи, 
отступить надо было обязательно, да еще и повернуть голову сперва в 
одну сторону, потом в другую. 
     - А верхом ты ездил? 
     - Не помню, - ответил Фарамунд убито. 
     - Ладно, - сказал Долм со смешком, - это мы сейчас увидим. 
     - Как? 
     - Почему бы тебе не попробовать сесть верхом? Прокатись чуть по 
двору! Может быть, что-то вспомнишь. 
     Кони вскинули головы, на Фарамунда из каждого стойла смотрели 
добрые коричневые глаза. Он любил коней, они его знали и любили. 
Долм, похоже, нарочито не сказал, на какого коня можно сесть. 
     Фарамунд остановился возле могучего вороного жеребца. Тот 
вскинул голову, мощные челюсти все еще перетирали отборный овес. 
Несколько мгновений они смотрели друг на друга. Фарамунд ощутил 
толчок в груди. 
     Долм вытаращил глаза, когда Фарамунд вывел жеребца: 
     - Ты что? Сесть на этого зверя? 
     - А что, скинет? 
     - Не обязательно, - ответил Долм, он широко улыбался, - но и 
слушаться не станет. Он знает только самого хозяина... 
     Фарамунд быстро оседлал, его пальцы ласково коснулись 
подрагивающей кожи умного сильного зверя. Долм ахнул, когда этот 
человек вскочил в седло, не коснувшись стремени. 
     Жеребец дико заржал, то ли от изумления, то ли оскорбившись, 
поднялся на дыбы. Крепкие копыта замолотили по воздуху с такой 
силой, что разбили бы любые черепа вместе со шлемами. 
     - Останови!.. 
     Фарамунд услышал далекий удаляющийся крик. Мимо мелькали стены. 
Далеко впереди блеснул свет, ворота распахнуты, в бург медленно 
заезжает повозка. 
     Он успел увидеть насмерть перепуганное лицо, вскинутые руки, 
словно возница защищался от призрака. Конь каким-то чудом перемахнул 
наискось повозку, под копытами загремела сухая, утрамбованная 
колесами земля. 
     Ветерок превратился в сильный встречный ветер. Копыта стучали 
часто, стук перешел в мелкую дробь, словно из порванного мешка 
сыпался сухой горох. 
     Он ощутил, что конь слушается, и что, самое дивное, он сидит на 
нем так, как будто родился и жил в седле. А этот могучий зверь 
несется уже как птица над землей, словно огромный стриж! Ветер 
свистит в ушах, треплет волосы, а грудь разбухает, то ли раздуваемая 
ветром, то ли потому, что изнутри рвется неведомое ликование... 
     Дурацкое ликование, ведь он раб, он слуга этих людей, но почему 
так счастлив, так безумно рад, что земля несется навстречу, исчезает 
за спиной, ветер уже не треплет волосы, а дергает, далекий горизонт 
приближается быстро! Оттуда появляются дома и деревья, но дальше еще 
мир, еще люди, еще неведомые страны, еще Неведомое... 
     Он внезапно заорал, завопил, даже пытался свистеть, но воздух 
раздувал рот и выворачивал губы, вбивал свист обратно. Ноги 
напряглись, он чувствовал, что вот-вот взлетит в небеса, что с ним 
творится нечто неведомое, непонятное... 
     Конь начал хрипеть, с удил срывались клочья желтой пены. Он сам 
хотел мчаться и мчаться, но бока покрылись мылом, раздувались часто 
и бурно, словно жабры у выброшенной на берег рыбы. 
     Долм вскочил с бревна, едва заслышал стук копыт. Лицо его было 
бледным, в глазах страх. 
     - Цел? - вскрикнул он. - Конь цел? 
     - В порядке, - прохрипел Фарамунд. Его раскачивало в седле от 
усталости. - Он как ветер... 
     - Еще бы! Это же конь Свена! Если бы с ним что случилось, 
хозяин бы нам обоим головы снял... 
     Фарамунд не слез, а сполз по мокрому боку измученного 
животного. Долм подхватил под уздцы, бегом повел по кругу, охлаждая, 
не давая запалиться дорогому жеребцу. Когда он, сделав круг, 
приблизился, Фарамунд спросил сипло: 
     - Я точно был конюхом? 
     Долм бросил на него свирепый взгляд, в котором были страх и 
отчаяние. В следующее мгновение Фарамунд видел только удаляющуюся 
спину старшего конюха и блестящий от пота круп жеребца. 
     Впрочем, теперь он и сам чувствовал, что вряд ли был именно 
конюхом. 
     Стаи воробьев с веселым щебетом бросились расклевывать конские 
каштаны. Сквозь тучи проглянуло слабое солнышко, непереваренные 
зернышки овса заблестели как крупинки янтаря. 
     Он перевернул тележку, вытряхнул. Колеса почти не вращаются, 
подумал угрюмо, надо попросить кузнеца поправить, иначе проще вместо 
колес поставить полозья. 
     Воробьи чуть отпорхнули с дороги, а он покатил тележку, толкая 
впереди себя. Голова сегодня не болит, даже когда тупо пытается 
проломиться сквозь стену: кто он? Что с ним было? Как его зовут на 
самом деле? 
     Тележка вдруг остановилась, будто налетела на пень. Дорогу 
загораживал толстый, поперек себя шире, массивный мужик. Брюхо 
выпирало из-под полотняного передника. Рядом с ним стояли еще двое, 
Фарамунд ощутил на себе их наглые ощупывающие взгляды. Тоже крепкие, 
пропахшие деревом, смолой, стружками, все трое явно плотники... 
     - Ты... эта... - прогудел мужик в переднике. - Ты эта... чего? 
     - Что? - спросил Фарамунд. - Просто работаю. 
     Они некоторое время рассматривали его, один даже обошел со всех 
сторон. Фарамунд почти наяву увидел, как мучительно во всех трех 
черепах бьется одна и та же мысль: что же такое учинить, если к 
Неяссе не пойти: там старший конюх забавляется, к Голунде тоже не 
заглянешь - дворецкий почтил вниманием самую пышную бабенку, а пива 
больше не подадут... 
     Наконец, самый толстый, который в переднике, с некоторым 
изумлением указал пальцем: 
     - У него ж сапоги почти новые!.. 
     - Да, - согласился второй. - Мне впору. 
     - Ну, нет, - оскорбился третий. - За них Киззик даст не меньше, 
чем по две кружке пива на каждого! 
     Оглянулись на самого массивного, тот вытер руки о передник, 
подбоченился. Глаза его не отрывались от сапог на неподвижном 
Фарамунде. 
     - Да, - раздался его густой голос, похожий на рев. - Да. 
     - Что "да"? - переспросил первый быстро. - Отдаешь мне сапоги? 
     - За пиво! - крикнул второй. - Носач, за пиво! 
     - За пиво, - бухнул толстяк, которого звали Носачем. 
     Первый повернулся к Фарамунду: 
     - Эй, чужак! Быстро скидывай сапоги. 
     Фарамунд тупо уставился в их лица. Все трое стояли такие 
огромные, сильные, здоровые, что он сразу ощутил не только усталость 
после тяжкого рабочего дня, но и как ноют еще не зажившие раны. 
     - Это мои сапоги, - прошептал он. 
     - Уже нет, - весело сказал второй. - И даже не Куцего. Они уже 
Киззикины. 
     А первый добавил с кривой усмешкой: 
     - И вообще это уже не сапоги, а шесть кружек пива. 
     Во взгляде его было сожаление. Фарамунд попробовал обогнуть их 
с тележкой, но они со смехом загораживали дорогу. Он беспомощно 
поднял голову. Из окон кое-где выглядывали смеющиеся бессердечные 
лица. Мужчины и женщины смеялись над его беспомощностью. 
     Он попятился с тележкой, повернул и попытался объехать их 
слева, но гигант Носач выставил ногу, и колесико уперлось как в 
дерево. 
     Фарамунд попросил торопливо: 
     - Пропустите меня. Мне надо в конюшню. 
     - Так иди, - разрешил Носач. - Только сапоги оставь. 
     - Кони тебя и босым узнают, - добавил первый. 
     А второй, которому это наскучило, или же торопился вкусить 
пива, грубо ухватил Фарамунда за плечо, развернул и ударил кулаком в 
лицо. Боль ожгла скулу, Фарамунд отшатнулся, его левая нога 
поднялась, словно он пытался сохранить равновесие, но вместо этого, 
каблук ударил в колено обидчика. 
     Тот охнул, выругался, бросился, ковыляя, вперед, потому что 
помощник конюха сам упал от толчка на спину. Его бы хорошо ногами, 
лежачего, можно запинать до смерти, но тот неожиданно перевернулся 
через голову и встал на ноги. 
     - Убью! - заорал дико Куцый. 
     Он ринулся, размахивая крепкими желтыми кулаками. Фарамунд 
слегка сдвинулся вправо, затем влево, так подсказывало само тело, а 
ему некогда спорить, его собственный кулак неуловимо быстро метнулся 
вперед. Пальцы другой руки захватили за кисть руку противника, тело 
разом согнулось... Он услышал хруст лопнувшей чужой переносицы, 
затем тяжелое тело перевалилось через спину. Снова хрустнуло, а 
третий раз хруст раздался в тот момент, когда Куцый обрушился на 
землю и застыл там, раскинув руки. Лицо было кровавой маской, оттуда 
толчками выбивался бурунчик крови. Сломанная в броске через спину 
рука была неестественно вывернута. 
     Мгновение двое смотрели, выпучив глаза, затем оба бросились 
остервенело и слаженно. Фарамунд отступил на шаг, уклоняясь от 
ударов. Руки задвигались, словно сами по себе. Тело увертывалось, а 
когда он каким-то образом сумел ухватить второго и завернуть к себе 
спиной, нога ударила с такой силой, что он сразу с холодком ужаса 
понял, что позвоночник этого дурака сломан... 
     Носач ухватил его за плечо, пальцы сжались как железные. 
Огромный кулак метнулся прямо в голову Фарамунду. Мелькнули налитые 
бешеной злобой глаза плотника. Кулак просвистел мимо, чуть задев 
ухо, а он рывком освободил плечо, ударил в великана в середину 
груди, а затем, развернув, сильным толчком швырнул в стену. 
     До стены было не меньше десяти шагов. Однако Носач пронесся как 
олень, стена задрожала от удара. Мускулистый толстяк сполз по ней, 
похожий на огромный жирный плевок. 
     Фарамунд стоял, весь дрожа от страха и ярости. В черепе 
безумной чередой проносились страшные картины мести: все сжечь, всех 
убить, растерзать, вешать на стенах, пламя пожара, крики... 
     Он шумно вздохнул. Он стоял посреди двора, в трех шагах 
перевернутая на бок тележка, а три неподвижных тела... нет, второй 
очнулся, стонет, пытается ползти, волоча за собой вытянутую ногу. За 
ним полоска темной в пыли крови. 
     Не зная, что делать, он поднял тележку и пошел, толкая ее перед 
собой, к раскрытым дверям конюшни, как делал все эти дни. 
     Старший конюх, посматривая на него опасливо, привел его к 
Свену. Тот оглядел с головы до ног, сказал резко: 
     - Я не знаю, кто ты. Говорят, тебя нашли без памяти. Но, кто бы 
ты ни был, ты искалечил мне троих лучших плотников!.. Я мог бы 
повесить тебя сразу, но сперва хочу спросить, зачем ты это сделал. 
     Фарамунд сказал с мольбой, хотя в душе разгорался гнев: 
     - Хозяин, они сами на меня напали. 
     - Напали? - прорычал Свен. - За вами следило слишком много 
глаз. Мне сказали, что мои люди хотели всего лишь снять с тебя 
сапоги. 
     - Но это мои сапоги, - сказал Фарамунд. - А я человек госпожи 
Лютеции. 
     Свен сказал раздраженно: 
     - С Лютецией я договорюсь. В конце концов, все вы сидите на 
моем хлебе, пользуетесь моей защитой. И все, что у вас есть, это мое 
по праву, как давшего вам защиту. Что ж, у тебя не нашлось доводов в 
свою защиту. Зато мои люди видят, что никого не вешаю по прихоти, а 
только по закону. Эй, взять этого... и повесить! Сейчас же, прямо на 
воротах. 
     Воины за спиной Фарамунда выставили копья. Еще двое зашли с 
боков, один сказал благожелательно: 
     - Парень, протяни руки! Закон есть закон. 
     Фарамунд покорно выставил руки. Если на миг он чувствовал себя 
так, что тело готово было само броситься на этих людей, выхватывать 
копья, бить, крушить, ломать, то эти странные слова о законе 
заставили дать связать себя крепко, а потом так же покорно побрел 
через двор к воротам. 
     Низкие тучи ползли тяжело, едва не задевая крыши. Теддик как 
кошка вскарабкался на ворота, моток веревки на плече. Оглянулся: 
     - Хозяин, по какую сторону ворот вешать? 
     Свен отмахнулся: 
     - На этой, конечно. Чтоб другим неповадно... 
     Теддик передвинулся чуть влево. Быстрые пальцы умело и ловко 
закрепили на торце веревку. Петля опустилась вниз, раскачивалась 
зловеще. 
     - Так? 
     Свен поколебался: 
     - Погоди... лучше на той стороне стены. У него тут никого нет, 
никто за ним жалеть не будет. А с той стороны кого-нибудь да 
отпугнет. 
     Теддик подтянул к себе петлю, недолго развязывал узел на 
столбе, перебрался к другому. Из домов выходили любопытные, кое-кто 
вывел детей, чтобы посмотрели на зрелище. 
     Фарамунд видел, как на него засмотрелась крохотная девчушка с 
золотыми волосиками. Глаза у нее были чистые, синие. Когда 
встретилась с ним взглядом, застеснялась и уткнулась в материнский 
подол. 
     Двое воинов отворили ворота. Фарамунда вывели, сверху 
опустилась грубая, с торчащими волокнами петля. 
     Копья подтолкнули его в спину. Кто-то сказал сзади 
благожелательно: 
     - Это только кажется, что долго. На самом деле... раз - и все! 
     Услужливые дети принесли табуретку. Фарамунда заставили 
подняться на нее, петля раскачивалась перед лицом. 
     Свен стоял в сторонке, хмыкал. В толпе раздались смешки. Страж 
сказал раздраженно: 
     - Наклони голову! Как я петлю одену? 
     Фарамунд нагнулся. Шершавая веревка царапнула по ушам. Все это 
время в голове было тупое недоумение. Не верилось, что все вот так 
оборвется. Что табуретку выбьют из-под ног, а жесткая петля сдавит 
горло, в глазах потемнеет... И самое главное, самое главное: он 
никогда больше не увидит... Лютецию. 
     В груди вспыхнул жар. Нет, он не даст себя повесить. Иначе не 
увидит Лютецию. Надо сейчас же... 
     - Стойте!.. - раздался издалека крик. - Остановитесь! 
     Из конюшни, где по-прежнему ночевали гости, переплывшие реку, 
выскользнула светлая, как сон, Лютеция. 
     Золотые волосы убрать в косу не успела, они как солнечная волна 
блистали в хмуром ненастном дне. Кроткие синие глаза на этот раз 
сверкали гневом. 
     - Стойте! - повторила она. - Остановитесь!.. 
     Палач вопросительно посмотрел на Свена. Тот угрюмо уставился на 
прекрасную гостью. В распахнутых дверях конюшни показался Тревор. В 
одной руке держал пустой кувшин, другой рукой с наслаждением 
расчесывал грудь. 
     - Что случилось? - поинтересовался Свен с наглой ленцой. 
     Лютеция выкрикнула возмущенно: 
     - Это оскорбление мне! Никто не может вешать моих людей без 
моего позволения. 
     Свен поклонился. Фарамунд видел по его лицу, что он чувствовал 
себя не только хозяином положения, но и правым абсолютно, потому 
сказал громко, с иронией, чтобы слышали все: 
     - Дорогая Лютеция! Я уступаю тебе право повесить человека, 
который искалечил троих моих людей. Заметь, это были хар-р-р-рошие 
плотники. Один вряд ли доживет до вечера, а двух недельку-другую 
будут залечивать. Да и, кроме того... я как-то щадил вас всех... 
беглецы, сами боги велят таким помогать, но теперь, вижу, пора. Надо 
бы оформить наши договорные отношения. Как коммендацию, к примеру. 
     Лютеция, явно смущенная, повернулась к Фарамунду. Тот с петлей 
на шее тупо смотрел на нее, на весь этот необъятный двор. 
     - Отвечай, - спросила она строго, - почему ты побил их так 
жестоко? Разве не разумнее было бы отдать сапоги? 
     Фарамунд понял, что надо отвечать, с трудом разлепил спекшиеся 
губы. 
     - Они напали. 
     - Да, напали. Но ты... слишком жестоко! Простолюдин не должен 
позволять себе такой ярости, какая свойственна только людям 
благородного происхождения! 
     Фарамунд прошептал: 
     - Это не я их бил... 
     - А кто? 
     - Кто-то другой, - ответил он убито. - Я сам не знал, что буду 
драться... 
     На него смотрели во все глаза. Кто-то помянул богов Ночи, 
кто-то сплюнул и сделал отгоняющий злую силу знак. Сквозь толпу 
протискивался как могучий тур Тревор. За ним спешил Редьярд с 
бесстрастным, как всегда, лицом. Лицо старого воина было угрюмое, 
серебряные усы ярко оттеняли темную кожу. Маленькие медвежьи глазки 
смотрели с сонной недоброжелательностью. 
     - Погодите... - буркнул он. - Мне этот... Фарамунд, если его 
так, в самом деле, зовут, мне тоже не нравится. Я сам предлагал не 
раз его прирезать и бросить. Но если он умеет так драться, то 
дуростью было бы не воспользоваться этим... Плотники, да... жалко. 
Плотники везде нужны. Особенно, хорошие. Но зато можно взять 
стражником. Или воином! Отсрочить смерть... посылая его всегда в 
первые дозоры. 
     Кузнец кашлянул, сказал, ни к кому не обращаясь: 
     - Хороший воин стоит двух плотников. А то и трех. 
     - Подумай, Свен, - сказал Тревор. 
     - Умоляю, - сказала Лютеция. - Будьте милосердным. 
     Свен налитыми кровью глазами смотрел на человека с петлей на 
шее. Грудь его медленно поднялась, он задержал дыхание, затем с 
шумом выдохнул: 
     - Решено. Если наша дорогая гостья подарит этого человека 
мне... то я своей властью дарую ему прощение. И дам оружие. Конечно, 
при условии, что даст клятву, не обращать его против меня! На этих 
условиях я могу заменить ему смерть от петли на смерть в бою. 
     Лютеция краснела, бледнела, умоляюще смотрел на Тревора. Тот 
отвернулся, а Редьярд шепнул: 
     - Это единственный способ спасти его от петли. 
     Она выпрямилась. Голос зазвучал властно: 
     - Своей волей, без принуждения, я передаю этого человека в 
полную собственность Свена Из Моря, властелина этих земель. И 
отказываюсь от всех прав на него! 
     Свен нехотя поклонился: 
     - Принимаю этого человека из рук благородной Лютеции. Обязуюсь 
предоставить ему все те же права, что пользуются мои люди. 
     Теддик сбросил с шеи Фарамунда петлю. Голос был сожалеющим: 
     - Вообще-то я хотел попробовать свой узел... Чтобы не сразу 
давил, а медленно! А то давно никакой потехи... 
     Фарамунд прохрипел: 
     - В этом краю... такие потехи... на каждом шагу... 


     Глава 4 


     Жена Свена и Лютеция сидели в людской посредине, а девки по 
лавкам вдоль стен. В открытом очаге горели крупные поленья, 
изогнутые корни старой березы, что дают особо жаркое тепло, а также 
сладкий дух. Поленья то вспыхивали острыми языками пламени, то с 
легким треском рассыпались на крупные пурпурные угли. 
     В людской темновато, только когда огонь вспыхивал, Фарамунд 
различил выступающие балки, грубо отесанные, толстые, бесформенные 
от толстых мотков льна, что укрывали балки от стены и до стены. 
Среди глиняной посуды на длинном миснике две чашки блестели как 
угли: из настоящего олова. 
     Лютеция усердно пряла, отрабатывая гостеприимство. Ее левая 
рука быстро и умело щипала лен, а правой крутила веретено. На 
Фарамунда вскинула на миг глаза, по губам пробежала улыбка. 
     Фарамунд и раньше выглядел диким человеком, а теперь, когда все 
почистились и переоделись, рядом с ними казался совсем зверем. 
Волосы спутанными прядями падали на уши, опускались, почти касаясь 
плеч. Брови словно бы парили над живыми, но какими-то трагическими 
глазами, похожие на раскинутые в полете крылья. Щеки и подбородок 
покрыла густая черная щетина. Когда он провел рукой по щеке, она 
ясно услышала хруст, словно он ломал стерню. 
     Спохватившись, что рассматривает его чересчур пристально, она 
поспешно опустила голову. Недостойно дочери знатных патрициев так 
внимательно разглядывать простолюдина. 
     Фарамунд ощутил сладкую волну, что накрыла его с головой. 
Сердце дрогнуло, а грудь заполнила странно горькая радость. Он 
переступил с ноги на ногу, развел руками: 
     - Госпожа! Я просто зашел поблагодарить. 
     Фелиция окинула его критическим взором. Лютеция мягко 
улыбнулась, но голову не подняла: 
     - За что? 
     - Вы спасли мне жизнь, подобрав раненого. Второй раз спасли, 
когда ваш дядя готов был перерезать мне горло. И в третий раз - 
когда я стоял сегодня с петлей на шее. 
     Хозяйка холодно улыбнулась Лютеции: 
     - В самом деле, дорогая, ты вовремя от него отделалась. 
Пожалуй, для него и раз - чересчур много. Погляди на него! Лучше бы 
спасла кошку или собаку. 
     Лютеция мягко произнесла: 
     - Фарамунд, я рада, что ты жив. Постарайся служить новому 
хозяину так же хорошо, как послужил мне. 
     Фарамунд развел руками, слова теснились в груди, топтались на 
языке, но ни одно не удавалось вытолкнуть, все цеплялись за нёбо и 
за десны. Сердце стучало все чаще, он чувствовал, как бурно 
вздымается грудь. Даже хозяйка засмотрелась, его торс похож на 
выкованные из меди латы для римского легионера: широкие массивные 
грудные мышцы, блестящие шары плеч, а длинные красиво вылепленные 
руки заканчиваются широкими, как лопаты, ладонями. 
     Он попал под луч солнца, скользнувший через щель в крыше. 
Могучая фигура вспыхнула, словно окунули в расплавленное золото. 
Лютеция даже задержала дыхание: этот человек пугающе красив, словно 
под личиной простолюдина скрывается бастард одного из сильнейших 
правителей мира. 
     Когда он вышел, так же неуклюже, как и вошел, хозяйка быстро 
взглянула на Лютецию. Заметила ли патрицианка, принявшая 
христианство, что ее бывший раб двигается неуклюже лишь потому, что 
смущен множеством молодых женщин? А вовсе не из-за скотской 
неповоротливости простолюдина? 
     Из набега на соседей вернулась дружина Свена. Водил ее Теддик, 
доверенное лицо Свена во всех делах. В бурге сразу стало шумно, 
забегала челядь, по двору водили коней, а в большом зале для воинов 
составили столы, начался пир. 
     Пили, как лошади после долгой скачки, долго и жадно. А потом 
заговорили все разом, голоса звучали громко, кубки и чаши звенели, 
вино плескало на грудь, на стол, на сапоги. 
     Тобурн рассказывал, как он голыми руками заломил великана из 
Грентоля, а Шеплер перебивал, все пытался поведать какой он великий 
стрелок, но его никто не слушал, да и сам Шеплер вскоре сконфузился 
и рухнул под стол, когда обнаружил, что все свои горячие речи 
произносил молча. 
     Фидлинг начал бросать метательные ножи в голову огромного 
медведя на стене, азартный Цудвиг тут же присоседился, но вместо 
ножа метнул свой великанский топор. Промахнулся, но тяжелый удар 
потряс стены, голова сорвалась с крюка. Под столом дико заорал 
Шеплер, когда к нему подкатилась эта морда с оскаленными зубами и 
уставилась мертвыми пустыми глазницами. 
     Аганарис и Зундвиг затеяли спор, что лучше владеет мечом. 
Сперва дрались, показывая удары, потом разъярились, хмель ударил в 
голову. Наконец, Аганарис отпрыгнул, плечо в крови, Зундвиг заорал 
победно, но Аганарис, ярясь, закричал, что это пустяки, в бою это не 
в счет, а вот кто останется на ногах... Он, в самом деле, наседал с 
такой яростью, что потеснил Зундвига, но затем все услышали глухой 
удар, сам Аганарис вздрогнул и рухнул на пол с разрубленной головой. 

     Об него спотыкались, кто-то, наконец, оттащил под стену, там он 
и пролежал, истекая кровью, а к утру даже застыл. 
     Странное томление, подобное тому, что заставляет дерево оживать 
весной и гнать соки из холодной земли вверх по застывшему стволу, не 
давало покоя, бередило душу. В груди сжималось, он чувствовал 
подступающие вроде бы без причины слезы. Кулаки стискивались, все 
чаще смотрел на небо, где проносились серые птицы. 
     Вспомнил совет кузнеца, поколебался, однако ноги уже сами 
понесли на задний двор, куда выгнали на кормежку свиней. Весь двор 
хрюкал, визжал, двигался, как солнечные блики через ветви деревьев. 
Свиньи толпились у длинного корыта, поросята носились по двору, 
верещали, затевали игры. Он протолкался через грязное хрюкающее 
стадо. На той стороне двора тянулся сарай, в самом конце горбилась 
неопрятная хижина, дверь висит на одной веревочной петле. 
     Он осторожно отвел дверь в сторону. Изъедена жуками, вот-вот 
рассыплется. Тесное помещение озарял красноватый свет, а воздух 
сухой и жаркий. Дряхлая сгорбленная женщина дремала перед очагом, 
что занимал почти половину помещения. 
     Огонь весело лизал чугунный котел, рассыпался бликами вдоль 
стены. Ложе располагалось прямо на земле, Фарамунд рассмотрел ворох 
старых шкур и одеял, потерявших цвет. 
     Под стенкой, как сгусток ночи, загадочно горбит спину настоящий 
сундук. Когда багровые блики падают на крышку, там предостерегающе 
поблескивают широкие медные полосы, крупные шляпки бронзовых 
гвоздей. 
     Женщина подняла голову, на Фарамунда взглянули выцветшие от 
старости белые глаза с толстыми красными прожилками. Лицо было 
темнее и сморщеннее попавшего в огонь дикого яблока. 
     - Что ты видел? - спросила она. 
     Фарамунд спросил тупо: 
     - Где? 
     - В небе, конечно, - ответила она. - На земле смотреть 
нечего... 
     Он пожал плечами: 
     - За мной неслись всадники на дивных конях с горящими гривами. 
А странные гады корчились под копытами... 
     Она прошептала: 
     - Так-так... А что еще? 
     - Не помню, - ответил он. - А что, это важно? 
     - Взгляни еще раз, - попросила она. 
     Не сходя с места, он приоткрыл дверь, выглянул. По синему небу 
двигается стадо снежно-белых зверей с пышными гривами, а за ними 
стремительно несутся, подолгу застывая в прыжках, мелкие звери, 
видно только горбатые спинки... ветер лепит из них, как мальчишка из 
мокрого снега, страшные фигуры, тут же меняет, перестраивает, делает 
еще страшнее, удивительнее... 
     - А сейчас посмотри в сторону леса, - раздался за спиной ее 
хриплый каркающий голос, - где в низине всегда гнилой туман... Что 
там? 
     Туман был как в стороне леса, так и со стороны реки. Вся 
крепость тонула в бескрайнем море тумана. Сейчас трудно было 
сказать, где кончается берег, где начинается дубрава. Туман 
поднимался выше деревьев. Если бы не широкий холм, здесь тоже все 
ходили бы почти на ощупь. 
     - Сейчас туман везде, - сказал он. - А там, где низина... 
Отсюда вижу, как движется призрачное войско... Ого, впереди красивая 
женщина в длинной одежде! Глаза как лесные озера, а волосы похожи на 
водопад!.. А за ней трое старцев с коронами на головах... нет, уже 
превратились в сказочных коней дивной красоты... А над ними реет 
большая птица... сейчас меняясь в ящерицу с крыльями... нет, уже в 
крылатого оленя с золотыми рогами... И девушка... девушка с золотыми 
волосами... 
     Она слушала, кивала. Глаза ее были полузакрыты. Он прервал на 
полуслове сбивчивую речь, хотя мог бы сказать еще много, ведь знаки 
ему являются дивные и странные, любой жрец велел бы принести жертву, 
чтобы толковать по внутренностям. 
     - Присядь, - сказала она. 
     Он отпустил дверь, в хижине стало темнее. Сесть не на что, 
опустился на корточки. На спине потянуло болью, там самая глубокая 
рана, при резких движениях рубашка подмокает желтой сукровицей. 
     Женщина, словно забыв о нем, помешивала прутиком угли. Он 
спросил с надеждой: 
     - Что это за знаки? 
     Она открыла глаза, в них было странное выражение. 
     - Подумать только, - прошептала она. - А для меня там всегда 
только облака... Когда белые, когда серые, но... только облака. А в 
низине, где никакой ветер не уносит вечный туман от тех болот, 
только... туман. Серый туман. То стеной, то клочьями... 
     - Туман? - спросил он непонимающе. 
     - Клочья тумана, - ответила она, он удивился глубокой тоске в 
ее голосе. - Для всех, кто жил здесь... это был только туман. А 
здесь жили самые просвещенные люди на свете! Здесь был осколочек 
могущественного Рима. Но увидел ты, светлый и восторженный 
ребенок... 
     Он нахмурился, оскорбление назвать сильного мужчину его роста и 
силы ребенком, но эта провидица не мужчина, чтобы эти слова вбить 
обратно в глотку вместе с обломками зубов. 
     - Ты, в самом деле, можешь видеть будущее? 
     - Я могу, - ответила она негромко, - видеть нити будущего... Но 
по какой пойдешь... Что томит тебя? 
     Он сказал с неожиданной злостью: 
     - Если бы я знал! Моя душа как в огне. Во мне так много, а 
выговорить я не могу. Говорят, потому волк и воет, что петь не 
умеет!.. Мне хуже, чем волку, я не могу даже взвыть. Меня тянет 
неведомая сила, как осень птиц заставляет собираться в стаи и 
улетать в неведомые края. Сколько их долетает? 
     Она вздрогнула, плечи зябко передернулись: 
     - Не знаю. Улетают... и улетают. Потом возвращаются. 
     - А я не знаю... Меня просто тянет в эти неведомые края. Где-то 
есть... Ну, не знаю, но что-то есть? Здесь мое тело, а сердце... или 
душа, уносится вдаль, перелетает через реки, поднимается в высокие 
горы, видит дивные страны и народы! Если я буду здесь, а сердце - 
там, то я засохну без своего сердца. Я умру, и люди будут дивиться, 
потому что никто не поймет такой болезни... 
     Она долго смотрела в его лицо. Мудрые серые глаза становились 
все печальнее. 
     - Ребенок, - сказала она тихо, - какой же ты ребенок... Какая 
здесь страна - одни дети вокруг! Весь север заселен детьми, живущими 
в телах взрослых мужчин! А дети беспечны и романтичны. 
     Фарамунд сказал досадливо: 
     - Ты говоришь непонятные слова! 
     - Мой народ, - сказала она так тихо, что он едва услышал, - 
стар... Даже дети рождаются уже старыми. Мудрыми. Никто из них не 
погонится за промелькнувшей феей, потому что фей не бывает. Никто не 
пойдет раскапывать нору подземного рудокопа в поисках клада, потому 
что все это выдумки о подземном малом народце. Мы были мудрыми, но 
пришли вы... люди севера, беспечные и жестокие дети!.. Теперь наш 
мир в руинах, а вы на его пепелище строите новый мир... И вы его 
построите, если не... 
     Ее голос оборвался. Он спросил нетерпеливо: 
     - Что? 
     - Если не успеете стать взрослыми, - сказала она жутким 
голосом, от которого у него по спине побежали мурашки. - Все империи 
строили дети, не успевшие повзрослеть. Взрослые не строят! Они 
знают, что все бесполезно, что все возвращается на круги своя... 
     Он чувствовал раздражение. Она говорила непонятно, он уже 
жалел, что послушался кузнеца и заглянул к этой женщине, последней, 
как говорили, в этих краях римлянке, хотя так и не понял, что это 
значит. 
     - Я пойду, - сказал он, поднимаясь. - Мне надо работать. 
     - Иди, - ответила она так, словно от ее позволения что-то 
зависело. - А когда соберешься в полет, бери с собой таких же детей. 
Которые в облаках видят сказочные дворцы, диковинных зверей, Только 
такие могут перевернуть мир. 
     Он буркнул: 
     - Их все видят. 
     Она покачала головой: 
     - В моем Риме... их не видят даже дети. 
     От колдуньи возвращался раздраженный и еще более смятенный, чем 
шел к ней. Она не только не сказала, кто он, но запутала еще больше. 
Однако, странно, эта старая женщина как будто бы поняла или ощутила 
отголосок той бури, что терзает его глубоко внутри. 
     Временами ему хотелось плакать, настолько грудь теснило 
странным чувством, щемящим и зовущим, словно он тоже должен был 
оттолкнуться от земли и полететь в дальние края, неведомые и потому 
волшебные, а во время полета рассматривать внизу крохотных скачущих 
всадников, похожие на ручьи реки, игрушечные города... 
     Во дворе его словно бы ждал Свен. Хозяин стоял, широко 
расставив ноги, сам широкий и неопрятный, похожий на копну, морда 
опухла с перепоя, глаза заплыли, едва-едва смотрят через щелочки. 
     - Подойди сюда, - велел он. 
     - Слушаю, хозяин, - ответил Фарамунд покорно. 
     Свен придирчиво ощупал ему плечи, ткнул кулаком в грудь, 
заставил открыть рот и осмотрел зубы. Фарамунд чувствовал, как в 
груди разгорается пламя гнева. 
     - Вроде бы здоров, - определил Свен. - Ну, на севере, говорят, 
слабые вовсе не выживают... Иди за мной. 
     Гнард Железный, кузнец, встретил их на пороге. Свен кивнул в 
сторону Фарамунда, кузнец вытирал закопченные ладони в кожаный 
передник, Фарамунда оглядел с некоторым восхищением: 
     - Хоть и худой, как щепка, но такие мышцы не скроешь. Да и 
вообще что-то в нем есть... Эй, так и не вспомнил, кто ты есть?.. Я 
тоже не знаю, в каком племени встречаются парни с такими плечами и 
такой грудью... Хозяин, на него разве что панцирь Теда Большенога 
налезет! Если подлатать, конечно. 
     Фарамунд, нехотя, по его знаку сбросил рубашку. Кузнец ткнул 
пальцем под ребро, заставил вскинуть руки, повернуться. С другой 
стороны придирчиво рассматривал Фарамунда Свен. 
     По всему телу этого человека, найденного в лесу, вздувались 
багровые рубцы, Из трех самых широких все еще проступает сукровица, 
но в целом тело оставалось чистым. Ни шрамов, ни рубцов, словно 
единственных случай, когда этот Фарамунд попал в схватку, был тот, в 
лесу. 
     - А велика прореха? - буркнул Свен. 
     - Дык один ворот остался, - ответил кузнец весело. Хохотнул над 
своей шуткой, добавил деловито: - Вообще-то только бок зашить. 
Только турьей кожи больше нет, но воловьей заделаю. 
     Свен кивнул: 
     - Ладно, делай. Может быть, это все и зря... 
     - Почему зря? 
     - Драться кулаками, - сказал Свен, - это одно, а с мечом в руке 
- другое. Простолюдины не страшатся кулаков, привыкли. А вот вид 
обнаженной стали повергает в страх, кровь холодеет в жилах. Только 
отважный душой не дрогнет, не отведет взгляд! 
     Гнард сказал задумчиво: 
     - Этот не отведет. Видно же, что он из диких людей севера. А 
там еще не разделились на черную и белую кость. Они как звери, а 
железом овладели совсем недавно. Мечи у них тяжеленные, стали еще не 
знают, потому с мечами ходят все, от мала до велика. Слабые мрут на 
холоде еще в детстве, выживают только вот такие... 
     Свен кивнул: 
     - Умеет он обращаться с мечом или нет... сейчас узнаем. 
     Голос его звучал зловеще. Фарамунд пошел за ним следом, все еще 
обнаженный до пояса. Солнечные свет заиграл на его костлявых плечах, 
однако опытный глаз мог оценить их ширину, гибкие мышцы и толстые 
сухожилия, что оплели руки и весь торс, как сытые змеи. 
     На заднем дворе у кузницы на бревне сидели двое в кожаных 
панцирях, с настоящими железными шапками на головах. У обоих вид 
опытных воинов, лица в шрамах, оба одинаково поджарые, угрюмые, а 
сидят с таким видом, словно здесь все принадлежит им, а над ними 
только сам Свен Из Моря, что, на самом деле, и было правдой. 
     - Гурган, - велел Свен, - дай свой меч этому... Фарамунду. А 
ты, Личипильд, проверь, умеет ли он держать в руках что-то еще, 
кроме вил для уборки навоза! 
     Воины заулыбались. Один неспешно вытащил из ножен меч, повертел 
в руке, хватая на лезвие сверкающие блики, затем неожиданно швырнул 
Фарамунду. Фарамунд поймал за рукоять, сам даже не заметил, как это 
случилось, только по глазам хозяина понял, что поймал правильно. 
     - По крайней мере, - сказал второй, - в руках держал... Но 
только удержит ли? 
     Он вытащил тоже неспешно, все это время его желтые глаза цепко 
держались за Фарамунда, скользили по его фигуре, оценивали длину 
рук, ног, старались предугадать, чего ждать от этого здоровяка. 
     Сердце Фарамунда стучало громко, в голове снова заработали 
жернова. Он чувствовал страх, ибо не знал, как драться этой острой 
полосой железа, а воин уже приближается с недоброй улыбкой на лице. 
Хозяин ему подмигнул, в ответ этот Личипильд растянул губы в 
злорадной усмешке. 
     Покалечат, понял Фарамунд в страхе. Здесь они все либо в родне, 
либо в дружбе. И плотники, и воины, и самая последняя челядь. А он - 
чужак. За побитых плотников оскорблены, но что не удалось кулаками, 
эти сделают железом. 
     Личипильд сделал легкий выпад, Фарамунд в страхе отшатнулся. 
Личипильд захохотал, засмеялись и Свен с Гургеном. Личипильд снова 
сделал ложный выпад, Фарамунд отпрыгнул, под ноги попалось старое 
ведро, едва не упал, рука с мечом описала нелепый полукруг, словно 
замахнулась баба с коромыслом, а удержался на ногах почти чудом. 
     Все трое хохотали. Личипильд, продолжая смеяться, сделал легкий 
выпад. Фарамунд пытался защититься мечом, но клинок не слушался, а 
острое жало кольнуло в плечо. Он успел увидеть глубокий порез, 
полоску крови. 
     - Первая кровь, - сказал Гурген довольно. - Давай, покажи этому 
дикарю... 
     Фарамунд отступал, отчаянно размахивая мечом. Личипильд, словно 
танцуя, сделал выпад, Фарамунд вскрикнул от боли. Клинок достал 
кровь у него из груди прямо под горлом. 
     - Да, - сказал Свен сожалеюще, - он же как баба с колотушкой. 
Нет, мне этот не нужен... 
     Он махнул рукой. Личипильд оскалил зубы в торжествующей 
усмешке. Холод пробежал по всему телу Фарамунда. В глазах Личипильда 
он увидел смерть. Хозяину он не нужен с таким умением. Зато, если 
его убьют, вся челядь будет славить Свена за справедливый суд над 
чужаком, что не оставил безнаказанным зверское избиение его 
плотников. 
     Страх хлестнул в голову, затопил сознание. Он пятился, тыкал 
мечом, пока спина не уперлась в стену. Личипильд наступал, его меч 
блистал как молния, железные полосы сталкивались со звонким лязгом. 
Фарамунд едва не закрывал глаза от ужаса: лицо Личипильда стало 
страшным, в глазах торжествующий огонь близкого убийства. 
     Мечи продолжали стучать. Свен остановился уже на середине 
двора, обернулся. Гурген вскочил с бревна, возбужденно покрикивал, а 
Личипильд прижал чужака к стене, наносил удар за ударом, но меч 
всякий раз натыкался на меч, клинки сталкивались с жутким лязгом. 
Личипильд зверел, дышал все чаще, применял хитрые удары, но чужак 
держался, держался, держался, хотя только оборонялся, оборонялся из 
последних сил... но все-таки ни один удар такого опытного бойца 
больше не достигал цели. 
     Заинтересовавшись, Свен медленно пошел обратно. Личипильд 
внезапно заорал, лицо было красное: 
     - Да сражайся же, скотина!.. Что ты играешься? 
     Он нанес два сокрушающих удара крест-накрест. Фарамунд 
подставлял меч, и хотя Личипильд бил двумя руками, меч в руке 
Фарамунда только слегка вздрагивал. 
     - Ах, ты ж, мразь... - прохрипел Личипильд. - Да я мать твою... 
Да и тебя самого... да и... 
     Звон железа внезапно оборвался. Свен застыл, как пораженный 
громом. Личипильд, гроза его воинов, все еще стоял с мечом в руках, 
а голова слетела с плеч и покатилась, разбрызгивая кровь, как будто 
бежала курица с перерубленной шеей. 
     Гурген заревел как раненый зверь. В мгновение ока он подхватил 
меч, бросился на чужака. Тело Личипильда тяжело рухнуло, ноги 
задергались и вытянулись. Фарамунд вытянул меч в сторону Гургена, но 
тот умело отбил железную полосу вверх, сам ударил красиво и 
неотразимо... на месте удара вместо Фарамунда лишь заклубился 
воздух, и тут же Герон ощутил короткую острую боль, что как ему 
показалась, пронзила его он макушки до пояса... 
     Он не ошибся: лезвие рассекло его надвое, как баранью тушу. 
Свен, сделал по инерции еще шаг, остановился перед трупами двух 
своих лучших бойцов. Фарамунд, тяжело дыша, смотрел на него дикими 
глазами, которые налились кровью, как у лесного зверя. С меча 
струйкой стекала алая кровь. 
     - Ты их убил... - проговорил Свен, все еще не веря, такое не 
укладывалось в голове. Красные волосы зашевелились на загривке, 
встали дыбом. - Ты убил лучших... 
     - Это... были лучшие? 
     - Сволочь, - прохрипел Свен с ненавистью. - Теперь тебе 
осталось убить только меня! 
     - По...че...му? - прохрипел Фарамунд. 
     - Потому, - ответил Свен неистово, - что я должен тебя повесить 
за потерю лучших воинов, И повешу! 
     Фарамунд опустил меч: 
     - Что ж... Я не могу поднять на тебя меч... 
     Свен всхрапнул, качнулся взад-вперед. Из-под тяжелых набрякших 
век на Фарамунда смотрели острые рысьи глаза: 
     - Почему? 
     - Я давал клятву не поднимать на тебя оружие, - ответил 
Фарамунд. 
     Он швырнул ему под ноги меч. Даже рукоять была красной, а когда 
Свен перевел взгляд на руки чужака, у того руки были красные по 
локти. 


     Глава 5 


     Значит, я - франк, сказал он себе, когда лежал на прежнем месте 
в конюшне. Справа за тонкой перегородкой сопел и чесался боком 
Быстроног, а слева мерно хрустела овсом Белянка. Я - франк, я умею 
стрелять из лука, умею пользоваться мечом, а также могу драться 
голыми руками. Все это, как мне говорят, я умею делать очень 
хорошо... 
     Похоже, я из числа тех, кто вторгся на эти земли с севера. Или 
же не совсем франк, но просто меня подобрали франки. Но, скорее 
всего, франк, так как говорю на языке франков. А вообще-то это земля 
галлов. Они и сейчас здесь живут, как жили всегда. Просто однажды 
пришли могущественные римляне, покорили галлов. Поставили крепости, 
виллы, кое-где провели удивительные, как говорят, дороги. Затем в 
эти земли вторглись они, франки. 
     Что я еще знаю об этом мире? Да, где-то по-прежнему живут 
галлы, кое-где среди лесов засели римские гарнизоны, раскинулись 
римские виллы, но солдаты в уцелевших гарнизонах уже не высовывают 
носа за стены крепостей. 
     Римские виллы, как он понял по рассказам слуг, разбросаны по 
всему миру, однако в одних племенах рабски перенимают обычаи и 
повадки римлян, в других - держатся с ними как с завоевателями, и те 
не смеют выйти за ворота без вооруженной охраны. 
     Франки вторглись в эти края совсем недавно, поколение тому. 
Римские легионы из самого Рима на какое-то время приостановили 
победное шествие франков, однако стоило легионам уйти, как в здешних 
дремучих лесах снова собрались отряды отчаянных голов, что 
продолжили натиск на юг, а по пути жгут и рушат римские строения. 
     Он лежал, прислушивался к коням, в голове медленно укладывались 
эти разрозненные сведения, состыковывались. Осталось только найти то 
местечко, откуда выпал он... 
     - Фарамунд! Мигом позови Таранта! И быстро к хозяину! 
     Фарамунд поспешно вскочил. Он по-прежнему спал в конюшне, кони 
справа и слева, снизу - сено, но теперь у него были настоящие 
кожаные латы, что изготовил для него Гнард Железный. Когда тот 
узнал, что новичок сразил в поединке двух лучших бойцов, Гнард 
уважительно присвистнул, отложил потертые латы Теда, а для этого 
северного дикаря выкроил новые, утолщенные, точно по его развитой 
фигуре. Пояс ему отдали с убитого Гургена, а меч разрешили взять у 
его сраженного соратника: длиннее, закалка умелая, а что тяжеловат, 
так для кого-то и ложка тяжелая. 
     Фарамунд доспехи принял с гордостью и тайной надеждой, что 
Лютеция на воина уронит более благосклонный взор, чем на младшего 
конюха... 
     Тарант, низкорослый, в плохо подогнанных латах, с двумя ножами 
на широком поясе и двуручным топором, был простецким, дружелюбным и 
единственным, с которым Фарамунд хоть и не сдружился, но хотя бы 
жадно общался, вызнавал все о мире, в котором очнулся. 
     Сейчас вдвоем, еще сонные, поторопились через двор. Перед 
дверью, за которой находились покои Свена, на подстилке похрапывали 
двое в латах и с мечами в руках. Они подпирали телами дверь, так что 
к хозяину не ворваться, не разбудив. Остальные воины, как уже знал 
Фарамунд, спят в огромном сарае напротив главного дома. 
     Тарант попинал одного, тот зарычал, пальцы стиснулись на 
рукояти меча. 
     - Зови хозяина, - велел Тарант. - Если он изволит нас видеть, 
то пусть хоть небо упадет на землю... 
     Дверь распахнулась, а страж, не успев подняться на ноги, 
отлетел от толчка к противоположной стене. Свен стоял в дверном 
проходе огромный, всклокоченный. Широкие плечи задевали дверные 
косяки. С каждым днем он казался все угрюмее, широкая морда 
раздвигалась шире, а массивная фигура бойца заплывала жиром. Из его 
покоев теперь несло вином, словно хозяин бурга мыл им полы. 
     - Ну, - промычал он свирепо, - что-то медленно ползаете, 
черепахи... 
     - Хозяин, - заикнулся Тарант, - да мы сразу... 
     - Медленно, - отрубил Свен. - Все медленно!.. А другие - не 
спят, не спят. 
     Фарамунд молчал, а Тарант сказал угодливо: 
     - И мы не спим, хозяин. Только скажи, что надо сделать, все 
сделаем. 
     Свен смерил его угрюмым взглядом, повернулся к Фарамунду. В 
глазах хозяина крепости было сомнение, но когда заговорил, голос 
прозвучал привычно властно: 
     - Вы отправитесь за реку. За тем лесом какое-то строительство. 
По слухам, Багровый Лаурс решил осесть в тех местах. Сейчас согнал 
людей, чтобы быстро соорудили ему крепость. Я хочу, чтобы вы 
разузнали все, что там делается. 
     Тарант спросил осторожно: 
     - Вы хотите... чтобы мы понаблюдали... издали? 
     Свен поморщился: 
     - Я и так знаю, что там делается. Мне важно узнать, что внутри. 
Сколько мечей, конников, лучников. Могут ли выдержать, если 
навалимся всеми силами. Как настроены селяне, окажут ли помощь? 
     - Помощь в набеге? - спросил Тарант еще осторожнее. 
     - Дурак, какой набег на бург? 
     Тарант поспешно поклонился: 
     - Все сделаем, хозяин. Можно идти? 
     - Идите, - разрешил Свен. - Там в амбаре возьмите по мешку 
орехов. Вроде бы на продажу несете... 
     Небо оставалось в тучах, но сегодня они поредели, поднялись к 
самому своду. Иногда даже угадывалось, в каком месте двигается по ту 
сторону туч слабый огонек. Там светлело, туча ненадолго становилась 
вовсе оранжевой, затем сияние гасло, а здесь на земле снова повисали 
почти сумерки. 
     И все же лес стоял нарядный и светлый. Фарамунд замечал по 
дороге стайки птиц, любопытную белку, но не раз видел и зеленые 
волосы лесных существ, что из-за веток следили за ними большими 
блестящими глазами. Следовало отвернуться и сделать вид, что не 
заметил, иначе месть хозяев леса могла быть нехорошей. 
     Не раз замечал он быстро тающий на зеленом толстом мху 
отпечаток босой ноги с тремя пальцами, видел промелькнувший над 
дальними кустами зеленый гребень. Даже запах донесся странный, 
словно бы повеяло свежестью муравьиной кислоты, только муравьев 
поблизости не было. 
     Чуткий слух улавливал затаенный смех, почти человеческий, как 
однажды в бурге ночью он услышал далекое ржание, долгое и протяжное. 
Можно бы принять за ржание коня, но какой конь в чаще, если не тот, 
который с одним рогом на лбу и который подпускает к себе только 
девственниц? 
     Даже деревья в роще, через которую пробирались в сторону 
владения Багрового Лаурса, были непростыми: настолько толстые, с 
наплывами, с выступающими из-подо мха потемневшими от солнца 
корнями, что он не сомневался: почти в каждом живут местные боги, 
равнодушные к людям, но свирепые и могучие. Нужно идти по своим 
делам, не ломать ветви, не плевать в огонь и не мочиться в 
удивительно чистый ручей под этими исполинами, и тогда на тебя не 
обрушится гнев местных богов. Они вообще не обратят внимания, у 
богов своя жизнь, это людям до всего есть дело. 
     Фарамунд шел следом за Тарантом, тот велел идти на пять шагов 
сзади. Да ближе и не стоит: отведенная ветка всегда норовит 
хлестнуть именно по глазам. Тарант то насвистывал, то напевал, 
веселье из него било ключом, только что не пританцовывал. 
     Но когда деревья начали расступаться, за ними открылся простор, 
он остановился, пробурчал: 
     - Если нашему господину и стоило напасть, то надо хотя бы на 
недельку раньше! 
     По сторону деревьев начиналась и тянулась чуть ли не до 
горизонта ровная долина. Тысячи сгорбленных людей выходили из 
широкой земляной ямы в две цепочки. У всех на спинах либо мешки с 
землей, либо хворост. Невысокий, но достаточно широкий холм окружал 
широкий ров, а сверху уже белела остроганными бревнами стена. 
     Что показалось Фарамунду непривычным, так это стена, что 
окружала бург сплошным кольцом. А сам бург, хорошо видный отсюда, с 
возвышения, просто бург, хотя зданий вдвое больше, чем у Свена. 
Вдобавок по всему периметру вырыт ров, а на образовавшемся валу 
сейчас ставили частокол. Для кольев использовали высокие ошкуренные 
бревна. Ветер донес запах свежей смолы. 
     - Это уже совсем не по-нашему, - пробурчал Тарант. - Либо он не 
франк вовсе... и не гепид или что-то нашенское, а вовсе чужак из 
дальних земель... либо страшный трус! Где это видано - обносить бург 
еще и стеной? 
     За стеной бурга просматривались крыши, тоже белые, даже не 
просмоленные по торопливости. Две группы плотников спешно 
заканчивали навешивать тяжелые створки городских ворот. 
     - Они насыпали холм на ровном месте, - определил Тарант. - Я не 
был здесь, но... чую. К тому же землю вокруг выбрали, так что еще и 
дополнительный ров. Через пару дней, поставят подъемный мост. Тогда 
уж точно с ходу не ворвешься! 
     - А стоит врываться? - спросил Фарамунд. 
     Тарант поскреб затылок: 
     - Говорят, Багровый сумел ограбить немало торговых караванов... 
Еще когда те здесь ходили. Так что есть, чем заплатить даже этим 
земляным червям, что вон роют для него. Столько народу силой не 
нагонишь! Силенок даже у конунга не хватит... Здесь леса любую армию 
спрячут. С другой стороны, насчет богатой добычи каждый брешет. Сам 
Багровый брешет, да и остальные брешут. Так что не знаю. 
     - С другой стороны, - тихо сказал Фарамунд, - ведь Свену не 
богатство надо, верно? Если он захватит эту крепость, то народ будет 
искать у него защиты? И тогда все деньги снова к нему вернутся. 
     Тарант взглянул с уважением: 
     - А говоришь, мозги отшибло. Соображаешь! 
     Солнце сразу припекло плечи, он подумал вяло, что несчастным с 
мешками приходится еще хуже, но смолчал. 
     Они попятились, сделали круг, чтобы выйти на дорогу, а уже 
оттуда побрели к бургу. Удалось догнать повозку, в корзинах 
обеспокоенно квохтали куры, повизгивал связанный поросенок. Селянин 
дремал, кнут едва не выпадал из рук. Фарамунд хотел пристроиться на 
телеге, но Тарант дернул за рукав, шепнул: 
     - Не стоит. 
     - Почему? 
     - Начнет расспрашивать, то да се. Не люблю врать! 
     Так, держась вблизи, подошли к воротам. От бурга несло как 
запахом свежего леса, так и ароматами крепкого мужского и конского 
пота, а также странным ощущением силы и молодости. 
     На стенах изредка появлялись стражники, по двое держались на 
внешней стороне ворот, проверяли подводы. 
     Фарамунд прошептал: 
     - Держатся беспечно. 
     - Да... 
     - Давно не знали войн? 
     - Да нет, привыкли. Здесь что не день, то кто-нибудь да 
пытается проверить их на прочность. 
     Стражники у распахнутых ворот даже не стали будить возчика, тот 
так и не проснулся, а приученный конь потащился во внутренний двор. 
Фарамунд и Тарант, горбясь под мешками, прошли мимо стражи, 
облегченно вздохнули, но по ту сторону ворот напоролись на воинов 
постарше, с подозрительными глазами и суровыми лицами. Один сразу 
спросил грубо: 
     - Куда? Зачем? По какому делу? 
     Обращался только к Фарамунду, абсолютно игнорируя Таранта. Тот 
ощутил себя уязвленным, шагнул вперед: 
     - Мы привезли орехи на продажу! Отличные орехи. 
     - А что вам нужно в городе? - спросил страж, он по-прежнему 
смотрел только на Фарамунда. - Что намерены... после продажи орехов? 

     Тарант сказал удивленно: 
     - Да разве что на ноги что-нибудь! Ему сапоги, мне сапоги и 
хороший пояс. 
     Стражник спросил: 
     - А твой друг, он что, немой? 
     Фарамунд покачал головой: 
     - Нет, господин. Я говорить умею. 
     Стражник несколько мгновений всматривался в его лицо так 
пристально, словно ощупывал руками. 
     - Ну... я бы сказал, что ты умеешь не только говорить. Ладно, 
проходите. Но, на всякий случай... по городу сейчас ходит патруль. 
Чужакам сразу рубят головы, если те что затеют... понятно? 
     Тарант сказал угодливо: 
     - Да ни за что! Нам продать орехи, заглянуть в таверну, пока... 
жены, ха-ха!.. дома, а потом с сапогами и поясом вернуться домой. 
     Оба чувствовали взгляды стражников еще долго, пока не повернули 
за угол. Тарант пробурчал раздраженно: 
     - И перестань идти так! 
     - Как? 
     - Ну, будто это твой город, а они у тебя на службе. 
     Фарамунд сдвинул плечи, постарался сгорбиться еще сильнее. 
     По возвращении Свен слушал нетерпеливо, постукивал пальцами по 
столу. Со двора доносилось конское ржание, раздраженные крики. Не 
дослушав, он метнулся к окну, высунулся, заорал так дико, что Тарант 
вздрогнул и отступил, а когда Свен повернулся, лицо хозяина бурга 
было настолько свирепым, что сам непонимающе уставился на Таранта и 
Фарамунда. 
     - Что?.. А, это нового жеребца купил... Дикий, черт!.. Так 
сколько, говоришь, там народу охраняет ворота? 
     Тарант переступил с ноги на ногу, Фарамунд помалкивал, хозяин 
его игнорировал, обращался только к Таранту. 
     - Сам бург они успели обнести забором, - сообщил он невесело. - 
При нас навешивали ворота. Завтра-послезавтра пустят воду в ров, 
речка рядом. А подъемный мост соорудят тоже на днях... 
     Свен прервал: 
     - Сколько там охраны, дурак?.. Мне надо знать, хватит ли тех, 
кто сейчас в бурге, или же придется собирать из сел! 
     - Не хватит, - ответил Тарант. - У них охраны мало. Но пока 
будем выламывать городские ворота, проснутся в бурге. А со стен нас 
побьют. Прости, хозяин, но я считаю, что наших сил недостаточно. 
     Свен нахмурился, глаза вспыхнули гневом. Фарамунд ощутил на 
себе властный хозяйский взгляд. 
     - А что скажешь ты? 
     - Только то, что сказал Тарант, - ответил Фарамунд. - Опоздали. 

     Свен стукнул кулаком по столу. Кубки подпрыгнули, раскатились 
по столешнице. Один упал на пол, покатился, пугая собаку. 
     - Что значит, опоздали? - проревел он. - Там только что было 
пустое место! 
     Фарамунд стиснул челюсти. Гнев ударил в голову, а сердце 
могучими толчками погнало кровь. Если и был этот воин когда-то 
могучим и сильным, то сейчас обрюзг как свинья. Больше времени 
проводит за столом, нажираясь, опять же, как свинья, чем бывает в 
оружейной! 
     - Он успел раньше, - ответил он сквозь стиснутые зубы. - Если 
вам не угодно верить, можете попытаться... Но мы все там положим 
головы совершенно зря. 
     Свен уперся обеими руками в стол. С лохматой нечесаной головой 
и неопрятной бородой он был похож на страшного лесного кабана. 
     - Это ты говоришь мне? - взревел он. - Мне, Свену Из Моря? Мне 
ничего не стоит взять те сараи!.. Я только еще не решил, нужны ли 
они мне! 
     Фарамунд ответил: 
     - Решайте быстро. 
     - Что? - взревел Свен. - Почему? 
     - Багровый Лаурс укрепляется очень быстро. Завтра его бург еще 
уязвим, а через неделю его не взять, даже если собрать все окрестные 
села. 
     Свен сопел, дыхание вырывалось из его могучей груди, как будто 
там раздували дырявые кузнецкие мехи. 
     - Вот что, - сказал он, наконец. - Я сегодня же начну готовить 
людей. Отдыхайте ночь, а завтра с утра снова отправитесь в эту 
чертову крепость... На этот раз надо пройтись в самом бурге по 
зданиям! Посмотреть, сколько оружия. Мне самое главное знать: чем 
они собираются встретить: стрелками на башнях или копейщиками у 
ворот? Но вам все равно надо попортить хотя бы тетивы. И вообще все 
оружие, до которого доберетесь. 
     - Как? - спросил Тарант. 
     - Поджечь, разве что, - буркнул Фарамунд. 
     Свен посмотрел внимательно: 
     - А ты соображаешь! Правда, он строит наспех, прямо из сырого 
дерева, потом все высохнет и развалится... но сейчас сушь, дни 
жаркие!.. Если плеснуть еще и смолы, то займется сразу, погасить не 
успеют. А если еще не убегать, а встречать гасильщиков с оружием... 
     По лицу Таранта Фарамунд понял, что тот тоже догадался о 
намерении Свена принести их обоих в жертву. 
     - Постараемся, - ответил Тарант. - Ладно, мы пошли спать? 
     - Только не напивайтесь, - предостерег Свен. - Если все 
получится, как я задумал, вам двоим - выбирать из добычи все, что 
пожелаете! 
     Тарант покосился на Фарамунда, тот опустил глаза. Когда они 
оказались за дверью, Тарант тихо шепнул: 
     - Что об этом думаешь? 
     Фарамунд буркнул: 
     - Я о другом думаю. Кто я, откуда я? Может быть, меня дома ждут 
жена и трое детей? Может быть, у меня есть братья и сестры? Может 
быть, где-то я любим, а не такая вот подобранная на дороге собака? 
     Утром, когда явились к Свену за последними словами, у того в 
комнате сидел у самой двери Теддик. Фарамунд встречал его раньше, но 
Теддик был почти единственный во всем бурге, кого он почти не 
запомнил: весь серый, как мышь, не выделяется ни ростом, ни силой, 
ни даже громким смехом, всегда при Свене, всегда посматривает по 
сторонам настороженно, но редко когда уронит слово. Правда, однажды 
он предложил Фарамунду попробовать себя с ним в поединке на тупых 
мечах, но все, что Фарамунд запомнил, это были быстрые скользящие 
движения, немалая ловкость, но и то, скорее за счет малого роста, 
чем за счет выучки. 
     - С вами пойдет Теддик, - объявил Свен. - Он заметит больше, 
чем вы, олухи. Задача у вас все та же! Я хочу взять ту крепость. Вы 
должны разузнать все слабые места. Если что удастся испортить или 
поджечь - сделайте сразу. 
     - Как? 
     - Что, уже и огниво пропил? А пару кувшинов с маслом возьмете в 
моей комнате. Стражам на воротах, если спросят, скажете, что на 
продажу. 
     Тарант переступил с ноги на ногу: 
     - Но в бург так просто не проникнуть. 
     Свен сказал раздраженно: 
     - Багровый Лаурс размахнулся больше, чем на бург! Там 
мастерские, две кузницы, оружейная... Еще какие-то склады... 
Говорят, он переселил к себе ремесленников. 
     - Пленных? 
     - Как пленных, так и... кого заставил, кого сманил деньгами. Я 
не знаю, откуда у него деньги, но я должен знать, как подрезать ему 
крылья! 
     Уже знакомой тропкой пробрались через лес, залегли в кустах. За 
ночь люди Лаурса ворота поставили и укрепили, сейчас спешно 
возводили башни по обе стороны ворот. Судя по основанию, наверху 
сможет поместиться до десятка лучников. А если еще и сложить туда 
груду булыжников, то посмевшие подойти с тараном тут же полягут с 
проломленными головами... 
     - Лаурс что-то чувствует, - сказал Теддик. - Узнал, что на эти 
земли надвигаются с севера вовсе настоящие звери? 
     - Либо предчувствует резню, - буркнул Тарант. 
     - Я и говорю... 
     - Нет, резня может начаться за окрестные деревни. Здесь уже 
земли поделены... 
     - Не все! 
     - Остались крохи, - сказал Тарант презрительно. 
     - Ничего подобного, - возразил Теддик. - Сейчас самые злые идут 
вперед и вперед, захватывая земли галлов, осаждая римские 
гарнизоны... если решаются, а задним хватает и здесь добычи. А когда 
тех, передних, остановят, только тогда начнется настоящая резня за 
земли, за села! 
     Лицо его стало довольным, глаза заблестели. Фарамунд переводил 
взгляд с равнодушного Таранта на хитрую рожу этого хозяйского 
прихвостня. Похоже, Теддик прав. 
     Он вздрогнул, когда Теддик неожиданно толкнул его в бок: 
     - А что скажешь ты, молчун? 
     Фарамунд нехотя разлепил губы. 
     - Если. 
     - Что? - не понял Теддик. 
     - Если остановят, говорю. 
     Теддик подумал, сдвинул плечами: 
     - Рим всегда останавливал. И отшвыривал назад! Но вообще-то, в 
чем-то ты прав, молчун. А вдруг в этот раз не остановит? Что тогда? 
     Тарант поежился: 
     - Мир рухнет. Небо упадет на землю. Как это - Рим не остановит? 
А что тогда?.. Мы сами растеряемся, если Рим вдруг бы упал нам под 
сапоги. Нет, пограбить - одно, а вот власти над миром - не надо! 
     Их голоса звучали в него в ушах, но все тело слушало лес, 
землю, воздух, он всей кожей впитывал запахи, а струи воздуха 
касались кожи. В какой-то момент шерсть на загривке зашевелилась, в 
животе неприятно похолодело. 
     Не поворачиваясь, прошептал: 
     - Тихо. За нами кто-то наблюдает. 
     - Да ты что? - удивился Тарант. 
     Он приподнялся на колени, неспешно начал озираться с глупым 
видом. Из-за деревьев выскочило трое с мечами в руках и в одинаковых 
кожаных доспехах. Следом выехало четверо на конях. 
     - Не двигаться! - крикнул передний всадник. - Высматривали вашу 
крепость?.. Рыбарь, Хлум, свяжите их! 
     Теддик только поднимался с ног, лицо растерянное, а Тарант 
вскинул руки, попятился, вот-вот запнется и рухнет: 
     - Да что вы! Да мы только пришли к вам орехи продать! 
     Трое, спрятав мечи, взяли в руки веревки. Лица у всех были 
спокойные. Фарамунд догадался, что всадник обвинил их в 
подглядывании, чтобы напугать, на самом же деле им просто нужны 
рабочие руки на стройку. 
     Кровь ударила в голову. Веревка! Совсем недавно точно такая же 
была на его шее. Понятно, их отведут в бург для расспросов. Ну, а 
вдруг передумают и решат повесить на этих же деревьях? 
     Он почувствовал, как все тело вскипает злой силой. Как воочию 
увидел картину, когда он голыми руками убивает людей с веревками в 
руках. Нет, больше он не позволит надеть себе на шею петлю! 
     Воин потряс веревкой: 
     - Протяни руки! 
     Фарамунд зло оскалил зубы: 
     - Лучше протяни ноги. 
     Он ударил кулаком в ухмыляющееся лицо, пальцы другой руки 
молниеносно сомкнулись на рукояти меча. Второй набросил петлю на 
руки Теддику, меч Фарамунда с мясным стуком разрубил толстую шею, 
Теддик поспешно сбрасывал веревку, а Фарамунд уклонился от удара 
третьего, отскочил к кустам. 
     Всадники с мечами в руках уже окружили их, сверкающие клинки 
заблистали в воздухе. Тарант упал, перекатился под брюхо ближайшей 
лошади. Фарамунд ждал, что он подрежет сухожилия или вспорет коню 
брюхо, но Тарант пробежал на четвереньках, прыгнул в кусты и пропал. 

     Теддик отбивался от двух всадников, отрыгивал, пригибался. 
Фарамунд ударил одного всадника по ноге, тот едва не выронил меч. 
Фарамунд отскочил в сторону, избегая удара второго, его рука как 
будто сама по себе вскинула меч, его слегка тряхнуло, на землю упала 
отрубленная рука с зажатым в кулаке мечом. 
     В следующее мгновение Фарамунд уже сам был в седле. Конь 
беспокойно дергался, недавний хозяин корчился под копытами и 
хватался уцелевшей рукой, а Фарамунд остервенело рубился среди 
визга, крика, потных лошадиных тел. Бежать глупо - догонят и убьют в 
незащищенную спину. Страх ушел, сменившись холодной яростью. Его 
тело снова как бы вспомнило все умение из неведомой прошлой жизни: 
меч образовал вокруг него сверкающую завесу, клинки стучали часто и 
страшно. Дважды боль кольнула руку и плечо, но третий всадник 
завалился на холку коня, кровь из рассеченного горла залила конскую 
гриву. 
     Внезапно звон железа затих. Фарамунд огляделся дико. На 
истоптанной копытами и сапогами поляне ползали двое раненых. Еще 
один лежал на спине и смотрел на Фарамунда полными ненависти 
глазами. Четыре неподвижных тела, похоже - мертвые. Теддик сидит, 
прислонившись спиной к пню. В глазах - боль, кровь на обеих 
вытянутых ногах. 
     Фарамунд крикнул: 
     - Как ты? 
     - Ноги задели, - ответил Теддик. - А ты чего не унесся, когда в 
седло... сумел? 
     Фарамунд спрыгнул на землю. Конь тут же отпрянул от человека с 
красными руками. Затрещали кусты. Теддик попытался встать, охнул, 
снова сел. Фарамунд присвистнул. Раны не тяжелые, жилы, судя по 
глубине порезов, не задеты, заживет как на собаке, будет ходить и 
бегать. Но это потом, а вот сейчас... 
     Торопясь, он сорвал с одного из павших латы, разорвал рубаху. 
Теддик, не морщась, наблюдал, как этот странный человек быстро и 
умело перетянул ему обе ноги выше колена. Все это время Фарамунд 
чувствовал на себе изучающий, странно напряженный взгляд Теддика. 
     - Здорово ты бьешься, - проговорил он. - И раны перевязываешь, 
как если бы... 
     - Как если бы лекарь? - спросил Фарамунд. - Знаешь, мне самому 
это нравится. Может быть, я был лекарем? 
     Теддик хохотнул: 
     - Из тех, кто жизнь отнимает... Ой! 
     - Больно? 
     - Да нет, это я сам... Помоги подняться. 
     Фарамунд поддержал, Теддик скривился, попробовал прыгать на 
одной ноге, но та кровоточила. Он охнул, повалился наземь. 
     - Как это тебя? - спросил Фарамунд сердито. - Сам не выше пня, 
а они ж на конях! Им до головы твоей нагибаться - с коня можно 
упасть! 
     - Это пеший. Я его сбил с ног, тут насел всадник, я дрался с 
ним, а пеший меня сзади по ногам... Я его удавил, да раны уже вот 
они... 
     Фарамунд рывком поднял за ворот: 
     - Надо убираться. Залезай на спину, я понесу через лес. 
     - Может... на конях? 
     Фарамунд с жалостью оглянулся на оседланных коней. Хоть и 
разбежались, но поймать можно, он чувствует, что первым удалось бы 
приблизиться вот к этому гнедому красавцу, а уже с седла поймать бы 
любого... 
     - Сам знаешь, - ответил он со вздохом, - пришлось бы через 
поле, а там поймают, как кур в тесном сарае. 
     Теддик нехотя залез на подставленную спину. Фарамунд ощутил, 
что хотя Теддик на голову ниже, но по весу не уступит упитанной 
корове. Он потащил в чащу, выбирая дорогу между корягами, зависшими 
деревьями, где не пройдет ни одна лошадь, пробежал по упавшему 
стволу, под ногами трещало, гнилые куски обламывались, но он 
успевал, успевал, словно бежал по тонкому льду. 


     Глава 6 


     С опущенной головой он проломился через кусты. Дыхание 
вырывалось хриплое, надсадное. Услыхал над ухом вскрик Теддика, не 
сразу понял, а когда вскинул голову, всего в пяти-шести полетах 
стрелы в его сторону бежало четверо. Фарамунд сразу увидел на поясах 
короткие мечи, а в руках у них были веревки. 
     - Не уйти, - простонал Теддик. - Брось меня... Беги сам! 
     - Молчи. 
     - Дурак, - прохрипел Теддик прямо в ухо. - Дурак... Брось! Один 
ты уйдешь... может быть... 
     Фарамунд развернулся, ноги сами понесли в гущу леса, уже не 
выбирая дороги. Ветки хлестали по голове, плечам. Он проламывался 
как тур через кусты, с натугой перепрыгивал толстые стволы деревьев. 
Теддик ругался, пробовал сползти со спины, но Фарамунд цепко держал 
за ноги. Теддик прокричал: 
     - Это облава!.. Не на нас вовсе!.. Лаурс ловит тех, кто не 
явился строить ему крепость!.. Они даже в лесу ищут... 
     Фарамунд чувствовал, что их догоняют. Здешний лес местные знают 
лучше, к тому же, никто из них не несет ничего тяжелее меча, 
     Теддик вдруг крикнул в ухо: 
     - Все!.. Мы оба трупы. Беги, ты еще можешь спастись! 
     Фарамунд почувствовал, как Теддик резко отпихнулся, заваливаясь 
назад. Чтобы не упасть с ним самому, он невольно разжал руки. Теддик 
тяжело грохнулся на землю, Фарамунд едва успел оглянуться, как кусты 
затрещали. 
     На поляну выскочили четверо преследователей. Фарамунд хрипел, 
пот заливал глаза. Деревья качались из стороны в сторону. Каждый 
ствол раздваивался, а от двойников отделялись еще по два вовсе 
призрачных ствола. 
     Четверо были настолько уверены, что сразу свалят измученного 
бегом человека, с залитыми потом глазами, что сразу бросились с 
веревками в руках. Фарамунд выхватил меч. Он знал, что его 
единственное спасение в скорости. Его меч прорезал воздух, 
послышался стук, снова блеск железа, стук и вскрик, их осталось 
двое, но уже не с веревками - с мечами в руках. Теперь уже ему 
пришлось уклоняться от их мечей, но один слишком низко опускал 
голову, а второй старался нанести удар сверху вниз, совершенно не 
думая о защите... 
     Теддик выпученными глазами смотрел, как всех четверых 
разбросало под деревья, а Фарамунд, мокрый и с всклокоченными 
волосами, задыхаясь от усилий, оперся на меч, живой и почти 
невредимый. Из плеча сочится кровь, но это всего лишь порез, видно. 
     - Ты... - выдавил Теддик, - ты... Даже сам Свен не смог бы 
так... 
     Фарамунд, хрипло дыша, молча взвалил его на спину. Со стороны 
крепости уже слышался лай собак, Фарамунд тяжело побежал. Теддик 
держался за плечи, стараясь не давить за горло, Фарамунд слышал над 
ухом его надсадное дыхание, но собственное дыхание стало сухим и 
горячим, обжигало горло. 
     - Не туда, - прохрипел Теддик. - Тарант помчался явно к 
ручью... Бери вниз... вон в ту сторону... 
     Фарамунд послушно свернул. Он сам смутно чуял, что в той 
стороне может быть спасение, а когда в лицо пахнуло свежестью, 
понял, что это дает о себе знать ручей или даже речушка, а, значит, 
можно пробежать по воде вверх или вниз по течению. 
     Он сбежал с пологого берега, вода разлетелась хрустальными 
брызгами. В сотне метров внизу по течению речушка делала крутой 
изгиб, там приплясывала блестящая как тюлень мокрая фигурка. Человек 
делал отчаянные знаки руками, Теддик пробубнил в ухо с некоторым 
удивлением: 
     - Тарант все же дождался... 
     Фарамунд бежал по мелководью, со страхом видя сквозь прозрачную 
воду, как мучительно медленно речные струи замывают оттиски подошв 
Таранта на песчаном дне. 
     Тот показал им на свисающие над водой толстые корни, сразу же 
ухватился, исчез на миг, потом оттуда протянулись руки. Фарамунд 
подал Теддика, а когда сам ухватился за корни, пальцы разжимались от 
слабости. Тарант помог взобраться, Фарамунд переполз по стволу на 
берег, там все трое рухнули в кусты и лежали, хрипло дыша и 
вслушиваясь в приближающийся лай. 
     Сквозь листву было видно, как вдоль берега пробежали трое. 
Собаки на длинных поводках, иначе бы уже догнали... За ними еще 
пятеро, конных нет, через такую чащу не продраться. 
     У Фарамунда сердце стиснулось, когда один с собаками замедлил 
шаг, всмотрелся в их сторону. Фарамунд почти чувствовал, как он 
измеряет взглядом расстояние до корней, осматривает берег. Двое 
других поторопили, задние тоже указывали вперед, и вся группа 
унеслась дальше, скрылась из виду. 
     Тарант сказал с нервным смешком: 
     - Там селение... Они решили, что мы там попробуем укрыться. Или 
получить помощь. 
     Теддик со стоном перевернулся на спину. Фарамунд быстро 
разорвал рубаху, перетянул ему ногу, чтобы сберечь остатки крови. 
Осмотрел, утешил: 
     - Жилы не затронуты! А мясо зарастет быстро. Через пару недель 
будешь бегать, как и раньше. 
     Тарант хохотнул: 
     - Скажи: за бабами бегать! Он враз вылечится. 
     Теддик лежал на спине бледный, понурый. Глаза его не оставляли 
лица Фарамунда. Наконец он спросил напряженным голосом: 
     - Зачем ты меня тащил? 
     - Как зачем? - удивился Фарамунд. 
     - Зачем? - повторил Теддик. - Мы не друзья. Ты мне никогда не 
нравился! Что-то в тебе есть... не наше. И ты знал, что я тебя не 
люблю. И петлю тебе я одевал на шею с удовольствием! Дурак... Тебя 
сейчас только чудом не схватили. 
     Фарамунд отмахнулся: 
     - Забудь. Ты ведь точно так же тащил бы меня, не так ли? 
     Теддик смолчал. Тарант снова засмеялся: 
     - Он?.. Шутишь? 
     - Не сомневаюсь, - ответил Фарамунд. 
     Теддик снова молчал. Тарант толкнул его в бок: 
     - Ну, что молчишь? Скажи ему. 
     Теддик мрачнел на глазах. Наконец, глаза блеснули, он с трудом 
выпрямился, уперся спиной в дерево. Лицо стало твердым, на скулах 
вздулись рифленые желваки. 
     - Да, я отвечу, - сказал он. - Но только не то, что ты ждешь, 
Тарант. Все верно, я всегда был доверенным человеком Свена. Я прошел 
с ним немало, я знаю о нем то, что никто из новых не знает. Он мне 
доверял... как и я ему. А в этот раз он мне поручил... убить тебя, 
Фарамунд. 
     Тарант дернулся, едва не упал на спину. Фарамунд проглотил 
слова, что уже вертелись на языке, смотрел в лицо Теддика. Тарант, 
наконец, сказал ошарашено: 
     - Я знал, что Свен ненавидит Фарамунда... но чтобы так вот... 
     - Я же дал ему клятву,- напомнил Фарамунд. 
     - Это не страх, - ответил Теддик. - Он не побоялся бы с тобой 
сойтись в поединке... Но он чувствует, что ты чем-то выше. То ли 
потому, что держал меч у его горла, то ли еще что-то чует... Но он 
велел, когда мы все закончим, убить тебя на обратном пути. Нож между 
лопаток, все тихо. 
     Фарамунд кивнул на Таранта: 
     - А он? 
     - Что он... Ты все-таки для нас еще чужак. Тарант поморщится, 
зачем, мол, нехорошо! Но завтра о тебе уже не вспомнит. А остальным 
скажем, что ты погиб. 
     Слышно было, как вода журчит между корнями, плещет в крутой 
берег. Фарамунд, наконец, спросил прямо: 
     - Зачем ты мне сказал? 
     - Чтобы ты знал. Тебе нельзя возвращаться к Свену. Не я, так 
кто-то другой... 
     Фарамунд кивнул, глаза не отрывались от хмурого Теддика: 
     - Теперь я знаю. 
     Тарант тоже привстал на локте, настороженно всматривался в 
Теддика. Тот сказал с кривой усмешкой: 
     - Я всегда выполнял приказы Свена. Мы связаны не только 
клятвой, но и... дружбой. Я - единственный, кто остался с тех 
времен, когда он был еще простым... гм... И сейчас мне уже поздно 
меняться. Я всегда дорожил воинской честью! Еще ни разу не уронил... 

     В тишине Тарант угрюмо подтвердил: 
     - Ни разу. 
     - И не должен ронять, - добавил Теддик. 
     - Не должен, - как эхо отозвался Тарант. 
     Фарамунд молчал, смотрел то на одного, то на другого. Теддик 
скривился, завел раненую руку за спину. Послышался скрип покидающего 
ножны римского меча. В руке Теддика он напоминал широкий нож. 
     Теддик улыбнулся им обоим бледно, глаза Фарамунда расширились, 
он еще не понимал, а Теддик приложил острие к левой стороне груди. 
     - Пока я жив, - сказал он, - я должен выполнять его приказы. Но 
только, пока жив! 
     Мышцы на обеих руках напряглись. Фарамунд сделал движение 
перехватить, но плоть треснула, рукоять быстро пошла к груди. Полоса 
железа быстро укоротилась. Ладонь Фарамунда упала на рукоять меча, 
когда та уже коснулась груди Теддика. 
     Глаза Теддика победно сияли. С губ сорвался хриплый смех: 
     - Не успел! Я всегда был быстрее тебя. 
     - Да, - прошептал Фарамунд. Теддик все еще держался за рукоять. 
Фарамунд отдернул пальцы. Лезвие, пробив сердце, не дает крови 
хлестать, как из пробитого мечом винного бурдюка. - Ты быстр... и... 
я не могу найти слово! 
     - Я... - сказал Теддик. На губах показалась кровь, в горле 
забулькало. Он закашлялся, красные брызги полетели веером. Он с 
усилием повторил: - Я... 
     Новый приступ кашля свалил лицом вниз, он перекатился на бок, 
дернулся и затих. Ноги медленно выпрямились. Тарант перевернул его 
на спину. Невидящие глаза Теддика уставились в небо. На забрызганных 
кровью губах застыла жуткая улыбка. Оглянувшись на Фарамунда, Тарант 
деловито закрыл глаза соратнику, отодрал еще теплые пальцы Теддика 
от рукояти. 
     Фарамунд хмуро смотрел, как Тарант с усилием вытащил меч, 
аккуратно вытер лезвие об одежду погибшего, отцепил ножны: 
     - У него меч получше моего... Надо еще сапоги снять. У тебя 
нога побольше, а мне в самый раз. 
     Отвернувшись, Фарамунд слышал, как Тарант сопел, пыхтел, 
стаскивал с мертвого сапоги. Потом, судя по звукам, обшаривал одежду 
в поисках монеты или чего-нибудь ценного. 
     Наконец за спиной раздалось: 
     - Пошли, что ли? 
     Ноги Теддика уже торчали навстречу солнцу голые, с непомерно 
отросшими ногтями на длинных худых пальцах. Мешок за спиной Таранта 
заметно увеличился в объеме. 
     - Не зароем? 
     - Некогда, - отмахнулся Тарант. - Да и какая ему теперь 
разница? 
     Когда уходили от берега, в кустах мелькнула серая шерсть, а с 
верхушки дерева раздалось радостное "Кар-р-р!". 
     Спускаясь по лощинке, вышли к лесной тропке. Чувствовался 
звериный запах, но на деревьях белели свежие зарубки. 
     Тарант сказал с неловкостью: 
     - Ты куда теперь? 
     - Не знаю, - ответил Фарамунд. - Не знаю. Уйду куда-нибудь. 
     Но перед глазами было прекрасное лицо Лютеции. А на шее он 
ощутил веревку, что привязывает его к этой местности крепче любых 
цепей. 
     - Ладно, - вздохнул Тарант. - Прощай. 
     - Прощай и ты. 
     Он молча смотрел, как удаляется спина Таранта. Крикнул: 
     - Эй, крепость Свена в другой стороне! 
     Тарант оглянулся, бледный и с осунувшимся лицом, в глазах 
страх: 
     - Я знаю. Но Свен убьет, если я не выполню его приказа. Да я и 
сам знаю, что это надо... Мало ли что случилось в дороге! 
     Он помахал рукой, повернулся и пропал за поворотом тропки. 
Фарамунд тупо смотрел на колышущиеся ветки. Затем ноги сами 
сдвинулись с места, он пошел все быстрее. 
     Тарант вздрогнул, оглянулся, переменившись в лице: 
     - Как ты меня напугал!.. Ты чего? 
     - Тебя в прошлый раз едва не схватили, - напомнил Фарамунд. 
     - Не схватили же... 
     - В этот раз схватят. У тебя вон глаза бегают, всего трясет. 
     Тарант ответил хмуро: 
     - Еще бы трясло! Но все равно я должен приказ выполнить. На 
этом мир стоит. 
     - На чем? 
     - На выполнениях, - ответил Тарант туманно. - Я же обещал? 
Обещал. Теперь надо идти. 
     - Вернись, - предложил Фарамунд, - скажи то же самое, что мы 
видели в прошлый раз. Мол, больше не увидел. Свен не узнает, что ты 
даже не был там. 
     Тарант печально согласился: 
     - Свен не узнает. А я? 
     - Что ты? - спросил Фарамунд, хотя понимал, о чем говорил 
Тарант. 
     - Я ведь знаю. И буду знать. 
     Он улыбнулся печально, эта улыбка показалась Фарамунду оскалом 
смертника. Тарант трусил, он знал, что идет навстречу смерти, но 
все-таки шел. И когда снова кивнул, прощаясь, уже навсегда, Фарамунд 
догнал, пошел рядом. 
     Тарант покосился удивленно: 
     - Ты чего? 
     - Да так, - ответил Фарамунд со злостью. - Знаю, что дурак, но 
иду. Ты дурак, я дурак... 
     Крепость Багрового Лаурса выглядела еще ярче, а за ночь словно 
бы подросла. Вокруг чернели пятна костров, кое-где еще дымились 
головешки. Стройка не останавливалась и на ночь, Похоже, Багровый 
Лаурс, в самом деле, отчаянно торопился укрепиться, а отоспаться 
можно и потом, за крепкими стенами. 
     По единственной дороге в распахнутые ворота тянулись телеги с 
бревнами и уже распиленными досками. Гнали скот, везли мешки с 
зерном и мукой, на телегах горой вздымались туши забитых оленей, 
туров, лесных коз. 
     Через врата оба прошли под бдительными взглядами стражей. К 
счастью, Тарант настоял, чтобы Свен выделил им новые сапоги, и 
сейчас, когда на воротах оказался тот же страж, он сперва с 
недоверием всмотрелся в их лица, но когда взгляд упал на новенькие 
сапоги, так контрастирующие с потрепанной одеждой, страж оскалился в 
понимающей улыбке: 
     - А, орешники... Вижу, хорошо поторговали. 
     Тарант суетливо поклонился: 
     - Спасибо, господин!.. Теперь вся деревня моим сапогам 
завидует! А свои старые я теперь здесь продам. 
     Страж посмотрел на переброшенные через плечо сапоги, оглядел 
оценивающе мешки: 
     - Ого, опять орехи? Что у вас за орешник, что можно собирать по 
два урожая? 
     Тарант замер с раскрытым ртом, Фарамунд сказал виновато: 
     - Да это мы... гм... у соседей взяли. Они такие, у них все 
погниет, а толку не будет. А так им тоже что-то купим... по мелочи. 
     Страж захохотал, они прошли в город. Тарант оглянулся, голос 
упал до шепота: 
     - А я уже решил, что заглянет в мешок! 
     - Да ему надо? 
     - Тебе ничего, а у меня кувшин с маслом выперло краем! 
     Фарамунд смолчал, 
     Бург был настолько просторен, что у Фарамунда разбежались 
глаза. Через внутренний двор катят огромные бочки, у просторного 
сарая выгружают телеги, а еще две открытые повозки, доверху 
нагруженные оленьими тушами, стоят у дверей подвалов. Снизу 
выскакивают дюжие мужики, стаскивают оленей с таким проворством, 
словно битую птицу, исчезают во тьме. 
     Справа деловито стучит молоточек, за ним послушно бухают 
тяжелые молоты. Фарамунд ощутил запах горящего железа, древесного 
угля, а ветерок донес вкусный аромат свежего хлеба. Мимо простучала 
копытами удивительно грациозная лошадь, на Фарамунда взглянули ее 
коричневые глаза, не по-лошажьи умные. Тащил ее за повод заспанный 
парнишка, толстый и настолько грязный, что у Фарамунда зачесались 
руки выхватить повод, вскочить в седло и... 
     Он вздохнул, опустил голову и постарался сгорбиться. Тарант 
шаркал ногами, лицо делал глупое. Возле оружейника остановились, 
раскрыли рты. Притворяться не пришлось: таких мечей, что стоят в 
углу, как простые палки, нет даже у Свена. 
     Трое подмастерьев накручивали на стержень проволоку, чтобы 
получилась длинная спираль, еще один разрубывал по одной стороне. 
Разомкнутые кольца ссыпали в деревянное ведро, мальчишка бегом, 
перекосившись в другую сторону, тащил через двор напротив. Там тоже 
гремели молотки. Фарамунд понял, что именно там кольца собирают в 
кольчуги, хозяин здешней крепости готовится к серьезной войне. 
     Фарамунд спросил Таранта шепотом: 
     - Сколько здесь человек на воротах? 
     Лицо Таранта тоже было потрясенное, а челюсть отвисла. 
     - Не меньше двадцати. А то и тридцать. 
     - Они там и живут в башенках? 
     - Нет, в схолах. 
     - В схолах? 
     - Ну, многие так называют бараки для воинов. Это по-римски. 
     К ним присматривались настороженно и злобно. Любой человек 
несет опасность, Тарант старался все время улыбаться, всем кланялся. 
Двое мужчин загородили дорогу: 
     - Чем торгуешь, чужак? 
     - Принесли орехи, масло, - затараторил Тарант, - Благородному 
Лаурсу должно понравится! 
     - Будет вами Лаурс заниматься, - буркнул один. Второй шагнул 
мимо, потеряв интерес к деревенщине, первый поспешил за ним. 
     Тихохонько прошли к другой лавке, Тарант показал на здание с 
соломенной крышей, плотно примыкающее к главному дому. 
     - Стражи спят здесь. Но ворота охраняют круглосуточно. 
Головорезы, каких свет не видывал. 
     Фарамунд затаил дыхание. Дверь в дом чуть приоткрыта, в щель 
даже виден пустой холл. Он оглянулся по сторонам, народу полно, но 
все заняты своими делами, никто, вроде бы, не смотрит... 
     Он выбрал удобный момент, быстро приоткрыл, юркнул вовнутрь, а 
когда протянул руку, чтобы закрыть, попал пальцами в раскрытый рот 
Таранта. 
     Тот прошептал разъяренно: 
     - Ты что? Могли заметить! Тогда нас тут разорвут на части... 
     - Здесь, охраны, надеюсь, нет? 
     - Зря надеешься. Здесь не спивающийся Свен!.. 
     Сверху послышались шаги. Они юркнули под лестницу. Над головой 
заскрипели ступеньки. Кто-то спускался спокойно, небрежно. Слышался 
легкий металлический звон, привычный для носящих кольчугу или латы. 
     Тарант шепнул одними губами прямо в ухо Фарамунду: 
     - Это один из близких к Лаурсу. 
     - Тогда пусть идет... 
     Человек спустился в холл, Фарамунд ожидал, что тот пойдет на 
улицу, однако тот зачем-то повернул налево, сделал пару шагов, и тут 
краем глаза заметил под лестницей две скорчившиеся фигуры. Он ахнул, 
одна рука торопливо метнулась к рукояти меча, глаза выпучились, а 
грудь начала подниматься, захватывая воздух для мощного вопля. 
     Фарамунд выметнулся, как прыгающий на добычу волк. Человек 
рухнул на спину. Фарамунд двумя ударами оглушил, с подоспевшим 
Тарантом затащили под лестницу. Фарамунд быстро огляделся по 
сторонам, куча досок, бочки, старые колеса с присохшей грязью... 
быстро завалил тело всем, что попалось под руку. 
     - А когда очнется? - прошептал Тарант. 
     - Уже не очнется, - ответил Фарамунд угрюмо. - Но нам надо 
спешить. 
     - Еще бы... 
     Фарамунд быстро обогнул лестницу, сверху донесся мужской голос, 
удалился, затих. За спиной шумно дышал Тарант. Глаза были 
испуганные, нервно облизывал губы. Ступеньки привели на второй этаж. 
С одной стороны длинного коридора были узкие бойницы окон, с другой 
- массивные добротные двери, четыре в ряд. В стенах через равные 
промежутки вбиты пустые держаки для факелов. 
     Тарант оглядел пустой коридор, голос упал до свистящего шепота: 

     - Теперь куда? 
     - Знать бы... давай начнем с первой. 
     Дверь подалась без скрипа. Они очутились в просторной комнате, 
мебели мало, везде пусто, но пахнет той же сосновой смолой, словно и 
здесь все вытесали только что. На другой стене Фарамунд заметил еще 
дверь, на цыпочках перебежал, потянул за ручку. 
     Снова без скрипа, а там, у окна стоял к ним спиной широкий 
детина, рассматривал кого-то во дворе. Голова не пролезала в узкое 
окно, он прижался лбом, даже привстал на цыпочки. 
     Тарант жестом показал Фарамунду, что он справится, Фарамунд 
кивнул. Тарант подошел неслышно, похлопал по плечу. Человек 
вздрогнул начал поворачиваться. Фарамунд успел увидеть выражение 
сильнейшего недоумения. 
     Рука Таранта метнулась вперед. Человек покачнулся, захрипел 
разбитой гортанью. Тарант ударил еще раз, ухватил и бросил на пол, в 
руке блеснул нож. Фарамунд не стал смотреть, как он перережет горло, 
Пробежался по комнате, заглядывая в сундуки, шкафы, бочки. 
     - Нет, не то... 
     Тарант вытер нож, глаза блестели. 
     - Ну, как я его? 
     - Умеешь, - похвалил Фарамунд. 
     - Еще бы! Да я их столько... да я их... 
     Фарамунд вернулся в предыдущую комнату, выглянул в коридор. Все 
еще пусто, быстро перебежал к другой двери, рывком распахнул, 
влетел, меч в руке, следом ворвался Тарант. 
     В комнате за столом сидели два человека. На столе расстеленный 
пергамент, края придавлены камнями размером с кулак. Один человек 
сидел спиной к двери, но вскочил первым, едва заметил изумление в 
глазах второго, который сидел лицом к вбежавшему Фарамунду. Меч 
Фарамунда ударил его наискось, рассек череп от уха и до нижней 
челюсти. 
     Второй попятился, выдернул меч. Тарант обогнул стол, а Фарамунд 
прыгнул прямо через стол, на лету всадил меч в горло. На миг позже 
лезвие меча Тарант вонзилось под левое ребро. 
     - Оба! 
     - Здесь, - велел Фарамунд с облегчением. - Давай скорее. 
     Вдоль стены темнели пузатые кувшины с маслом. Их было около 
трех десятков, и Фарамунд сразу представил, как потекут горящие 
струи вниз, как вспыхнет дерево, как люди начнут метаться в дыму и 
огне, уже не пытаясь погасить, а только бы успеть унести свои 
вещи... 
     Тарант торопливо высекал огонь. В коридоре за дверью 
послышались шаги. Кто-то за дверью чихнул, выругался, сказал сиплым 
простуженным голосом: 
     - Гельгард, ты там? 
     На миг Фарамунд и Тарант застыли, не зная, что делать, наконец 
Фарамунд ответил угрюмо: 
     - Да. 
     - Тебе пора. Пойдем. 
     - Еще не закончил, - ответил Фарамунд. 
     - Что не закончил? - в голосе спрашивающего было недоумение. 
     Дверь приоткрылась, человек шагнул через порог. Одна рука терла 
слезящиеся глаза, словно только что чистил лук, другая тянула за 
собой дверь. Тарант ударил, человек отшатнулся, стукнулся головой о 
дверь. Фарамунд схватил со стола камень, швырнул. Послышался сухой 
треск. Человек охнул, камень наполовину погрузился в проломленный 
лоб. 
     - И не пикнул, - сказал Тарант с облегчением. 
     Снизу раздался крик. Его подхватили голоса, донеслось 
металлическое звяканье. 
     - Другие пикнули. 
     - Нас же не слышно! - вскрикнул Тарант с отчаянием. 
     - Нашли труп под лестницей, - сказал Фарамунд зло. 
     Сердце колотилось, он часто дышал. Руки сами переворачивали 
кувшины, наконец он просто пробежался вдоль ряда, бил мечом, темное 
масло вытекало толстыми жирными волнами, устремлялось ко всем щелям, 
неспешно продавливалось на этажи ниже. 
     Тарант торопливо щелкал кресалом. Искры летели снопом, но в 
масле тонули как в темной поверхности болота, а в разлохмаченном 
труте лишь слабо поблескивали, тут же гасли. В коридоре послышался 
топот бегущих людей. 
     Фарамунд встал у двери, крикнул: 
     - Беги в ту комнатку! Там окно шире. Пролезешь... 
     Тарант тут же перестал колотить огнивом, спросил торопливо: 
     - А как же ты? 
     - Видно будет, - ответил Фарамунд. Он чувствовал, что как-то 
повысил свой статус, теперь распоряжается он, а опытный Тарант 
слушается беспрекословно. Дверь распахнулась, через порог полезли 
орущие, перекошенные, с мечами и топорами. Фарамунд быстро ударил 
крест-накрест, крикнул: - Беги! Они все сейчас будут ломиться через 
эту дверь! 
     Тарант выскочил как заяц. Фарамунд рубил быстро и сильно, он 
готовился отступать, его вот-вот оттеснят, вторую линию обороны 
займет в узких дверях внутренней комнатки, а пока держался здесь... 
     Люди падали по его ударами, как спелые груши с дерева. 
Разъярившись, он сам шагнул навстречу. От его страшного облика 
шарахнулись, он видел ужас в их глазах, заревел страшным голосом, 
бросился с поднятым мечом. Они отступили, он сам напал, двое упали с 
раскроенными головами. Остальные повернулись и... бежали. 
     Он закричал весело и страшно. Даже не он, в нем закричало нечто 
веселое и страшное, ликующее при виде разрубленных тел, брызг крови 
на стенах, от вкуса соленой крови врага на губах, а тело распирала 
дикая мощь. 
     Преследуя убегающих, он пронесся по каким-то мелким 
комнатушкам, чуланам. Кто-то исчез по дороге, кого-то догнал и 
зарубил, над последним трупом остановился, двумя ударами отрубил 
голову, дал пинка, так что покатилась через всю комнату, вертясь и 
разбрызгивая тонкие алые струйки. 
     Ступеньки под ногами узкие, скрипучие. Хотя все блещет только 
что выструганным деревом, воздух пропитан запахом древесной смолы. 
Строили торопливо, не дожидаясь, когда доски высохнут, из-за чего 
все скрипит, прогибается, а укоротившиеся ступеньки вот-вот под его 
весом выскользнут из пазов. 
     Он спускался, держа меч наготове. Изредка кто-нибудь 
выскакивал, орал, завидя его, затем всех уносило как ветром. Только 
дважды навстречу бросились с топорами, но он перешагнул через их 
трупы, даже не успев рассмотреть лица. 
     Кровь гулко стучала в виски. В ушах шумело, а по всему телу 
перекатывалась гремящая мощь. Сразив тех с топорами, он двумя 
ударами обрушил перила лестницы, а потом еще и с маху, просто от 
избытка силы, ударил по стене, оставив глубокую зарубку. 
     Снизу раздавались крики. Во дворе заржали кони, звенело железо. 
Он свирепо улыбнулся, чувствуя себя неуязвимым, несокрушимым. Сердце 
бухало, как молот, грудь раздувалась. 
     Впереди вырастала дверь. Он набежал на нее, ударил плечом, 
влетел с грохотом. В комнате были люди с мечами и топорами. Он упал, 
перевернулся через голову. Еще не вставая, ударом меча подсек ноги 
двух ближайших, а когда вскочил, его меч заблистал как молния в 
полумраке широкого помещения. 
     На него бросались тупо, как огромные быки на маленького 
человека, но он сам не маленький, в руках меч, и они падают, падают, 
стены трясутся от ударов падающих тел, воплей, стонов, горячая кровь 
брызгает как вода... 
     Сзади на спину обрушился тяжелый удар. Он шатнулся, обернулся, 
уже замахиваясь мечом, когда второй удар обрушился на голову. Он 
успел, выронив меч, ухватить кого-то за горло. Под пальцами 
хрустнуло, будто раздавил крупное гусиное яйцо, затем его ударило о 
пол. 
     В голове шум мельничных жерновов стал оглушающим. Смутно 
чувствовал, как победители, сопя и хакая, с наслаждением били ногами 
в тяжелых сапогах. 


     Глава 7 


     Голоса он начал различать почти сразу, но они плавали как комья 
тумана, он нескоро начал вычленять смысл, угадывать. В голове все 
еще стоял грохот, он уже стихал с каждым мгновением, зато мучительно 
ныло все тело. При каждом вздохе остро кололо в боку. 
     Он попробовал открыть глаза, но даже поднять веки оказалось 
неимоверно тяжко. Пол поскрипывает, но, похоже, ходят по ту сторону 
тонкой дощатой стены. Сильно пахнет смолой. 
     В груди холодно и мертво. Избитое тело ныло, он боялся даже 
подумать о том, чтобы пошевелиться. Впервые его подвело тело... или 
не тело, а его растущая уверенность, что все будет удаваться, что 
все получается почти само собой. 
     И вот сейчас он схвачен, избит и... связан. Да, руки стянуты 
толстым ремнем, ноги тоже... 
     Под опущенными веками появился слабый свет. Он увидел, как из 
тумана выступило бесконечно милое прекрасное лицо. Тонкие брови 
взлетели, а глаза взглянули с укором: как, ты решил умереть? 
     Нет, прошептал он, не двигая губами. Нет, Лютеция. Я не умру, я 
выживу... И не только выживу! Как бы ни казалось тебе надежно и 
защищенно у Свена, но только я по-настоящему готов тебя защищать... 
     Распухший язык осторожно прошелся по деснам. Во рту солоно, а 
губы стали толстыми как колоды. С огромным усилием он раскрыл глаза. 

     Да, он лежит на полу, туго связанный. Стены из толстых 
неструганных досок, везде чувствуется спешка, окно без решетки, но 
узкое, даже голова не пролезет, хотя в высоту почти в половину роста 
взрослого человека. Голоса все еще раздаются из-за стены. 
     Между неплотно пригнанными досками мелькнуло, он пытался 
вычленить что-то знакомое, но человек прошел слишком быстро, зато в 
комнатку потянуло сильным запахом старого эля. Сцепив зубы, чтобы не 
выдать себя стоном, он начал проверять мышцы по всему телу, напрягая 
их по очереди. Ремни впились еще туже, никакой силач не порвет... 
     По ту сторону голоса стали громче, звякнуло железо. Послышались 
тяжелые шаги уверенного в себе человека. 
     Дверь распахнулась, в проеме возник огромный грузный человек с 
падающими на грудь усами. Подбородок оставался выбрит до синевы, 
Фарамунд оценил его размеры - больше похож на каменную глыбу. Чем-то 
он напомнил Свена, та же несокрушимая мощь, но этот помоложе, 
сильнее и... живучее. Если и пьет, то не спивается. 
     Человек смотрел на пленника сверху, и Фарамунду казалось, что 
ноги гораздо толще и длиннее, чем они на самом деле, а голова чуть 
ли не под потолком. 
     - Ну, - сказал он гулко, - ты, сволочь, оказался крепок! 
Столько народу перебил... Но посмотрим теперь, такая ли у тебя шея 
крепкая, как руки? 
     Он подошел ближе, пнул его в бок. Боль хлестнула по всему телу. 
Фарамунд понял, что концы сломанных ребер уперлись в поврежденные 
внутренности. 
     Видно, он изменился в лице, человек злобно захохотал: 
     - Что, не нравится?.. Ты, червяк, попал к Лаурсу, которого не 
зря прозвали Багровым. Так что это только начало. Эй, позвать сюда 
палача! 
     За спиной Фарамунда затопали. Заскрипело дерево, снова топот, 
все это время Лаурс со злым наслаждением рассматривал Фарамунда. 
Дважды пнул, стараясь угодить в голову. Фарамунд в последний момент 
отдергивал или поворачивался, чтобы удары только скользили, не 
разбивая кости. Но все равно голова загудела, из ссадин потекла 
кровь. 
     За спиной хозяина появился еще один, в полтора раза шире, 
огромный, с толстыми, как бревна, руками. Голова, размером с пивной 
котел, медленно повернулась в сторону связанного пленника, маленькие 
глазки пробежали по нему с головы до ног. 
     - Звали, хозяин? 
     Голос его был тяжелым, грохочущим, словно огромная неторопливая 
туча приближалась к бургу. 
     Лаурс с силой ударил Фарамунда ногой: 
     - Громыхало! Разделай его так, чтобы орал, не переставая. Когда 
сломишь, кликни! А потом мы снимем с него... живого, ха-ха!.. шкуру 
и набьем чучело. Моим лучникам надо на чем-то упражняться. 
     Громыхало спросил тем же гулким грохочущим голосом: 
     - А что... вы не останетесь? 
     В голосе палача звучало удивление. Фарамунд понял, что хозяин 
любит наблюдать за пытками. А то и сам берет в руки клещи. 
     - Сперва разберусь там, - ответил Лаурс зло. - Слишком много 
убитых... Почему, кто прозевал? Ты заставь говорить этого, а я - тех 
лодырей, что как-то пропустили этих сволочей. Наверное, и 
выпустили... 
     - Он был не один? 
     Лаурс вместо ответа лишь ударил пленника под ребра, но теперь 
Фарамунд лежал другим боком. Удар отозвался болезненно, однако 
Фарамунд заставил себя не повести и бровью. Он понял, чего хочет 
хозяин бурга, значит - надо растянуть пытку как можно дольше. 
     - Стойкий, - усмехнулся Лаурс недобро. - Ничего, Громыхало и не 
таких ломал!.. Как только начнет орать, тут же кликни! 
     - Слушаюсь, хозяин, - ответил палач, которого тот назвал 
Громыхало. - С виду он крепкий, но до вечера вряд ли дотерпит. 
     Когда шаги хозяина затихли, Фарамунд сказал негромко: 
     - Да ты и сам крепкий... Был воином? А то и десятником? 
     - Довелось, - ответил Громыхало довольно. - У тебя наметан 
глаз... Ты сам тоже... того. Говорят, ты дрался, чтобы дать сбежать 
своему дружку? Мог бы и сам, но задерживал? 
     - Да, - ответил он. - Настоящий вожак должен заботиться о своих 
людях, верно? 
     Громыхало положил на раскаленные угли щипцы, острые штыри. 
Широкое лицо было деловитым, задумчивым. 
     - Это верно. Но так мало кто делает. 
     - Как видишь, я делаю. 
     - Ну, ты... Вот и попался. 
     Он гулко хохотнул, довольный своим умозаключением. Толстые щеки 
затряслись. Фарамунд сказал, стараясь придать голосу как можно 
больше убедительности: 
     - Да, но мои люди ушли. И сейчас делят добычу. А мы взяли 
немало золота! И камешков. На них можно хоть такую крепость 
построить, хоть еще больше. 
     Громыхало кивнул в задумчивости. 
     - Да, это ты... гм... за таким, понятно, люди идут. Сейчас мало 
кому можно доверять. 
     Он рывком поднял Фарамунда, крякнул, вскинул его на широкий 
стол. В глазах палача Фарамунд уловил некоторое одобрение. То ли его 
немалого веса, то ли вздутых мышц воина. 
     Освободив правую ногу, он умело привязал ее на угол стола, 
левую - на другой. И только убедившись, что пленник привязан крепко, 
поочередно развязывал и закреплял руки. 
     Фарамунд оказался распятым, он скосил глаза на жаровню. 
Железные прутья накалялись на глазах. Кончики стали темно-вишневого 
цвета, медленно, но неотступно превращались в алые. А темно-вишневый 
поднимался выше. 
     Громыхало надел кожаный передник, широкий, от которого пахло 
засохшей кровью, так же неспешно натянул толстые кожаные рукавицы. 
Фарамунд заставил себя дышать ровнее. Сердце колотилось как 
схваченный воробей. 
     - Ты мог бы уйти со мной, - проговорил он как можно небрежнее. 
- У меня вдоволь припрятано золота. Ты уже знаешь, что я держу 
слово. 
     Широкое лицо палача расплылось еще шире, он тихонько ржанул, 
как огромный сытый жеребец: 
     - Уйти?.. Да отсюда комар не вылетит! 
     - Но мои люди вылетели, - напомнил Фарамунд. 
     - Их спины прикрывал ты! - возразил Громыхало. 
     - Но сейчас нас будет двое... 
     Громыхало вместо ответа ухватил прут. Раскаленный конец стал 
почти оранжевым, а из толстой рукавицы пошел пар. Громыхало 
приблизился к пленнику, сказал благожелательно: 
     - Лучше начинай орать, вот тебе добрый совет. Все равно 
кончится одним. Тебя убьют. Ну, разве что шкуру сдерут для потехи. 
Так чего терпеть зря? 
     Раскаленный конец приблизился к груди. Жар опалил кожу. 
Фарамунд скосил глаза на алую головку прута. Там вспыхивали искорки, 
словно внутри железа бродили такие же призрачные существа, что 
появляются в пурпурных углях костра. Жар приблизился, Громыхало 
внезапно ткнул прутом в тело, Фарамунд успел задержать дыхание, 
стиснул челюсти. Боль хлестнула в мозг, едва не разорвала череп. В 
воздухе запахло горелым мясом. 
     Громыхало с интересом всматривался в лицо пленника: 
     - Ну, как? 
     - Терпимо, - ответил Фарамунд сквозь зубы. Он чувствовал, что 
второй раз может не выдержать такого прикосновения. Запах горелого 
мяса, его собственной плоти, вызывал тошноту и подленький страх. - 
Этим меня кричать не заставишь. Можешь сразу пробовать что-то 
другое. 
     - Попробую, - согласился Громыхало. - Вон у меня сколько всего! 
Тут и щипцы, и крючья, и пилы, и спицы... Все перепробую. 
     - Дурак, - сказал Фарамунд внятно. 
     - Почему? - спросил Громыхало мирно. Похоже, он всегда 
разговаривал с теми, кого пытал. - Разве я дурак, а не ты? Кто из 
нас лежит на пыточном столе?.. Ты лучше давай рассказывай, какой ты 
добрый, и что тебя нельзя... ха-ха... обижать! Расскажи, что тебя 
послал сам конунг, и что за тобой явится целая армия!.. Или начинай 
обращать меня в веру этого... Христа!.. Были и такие. 
     - И что же? 
     Громыхало заботливо перевернул щипцы на углях, а прут снова 
сунул в алую россыпь, лопаткой сгреб угли, присыпав сверху. 
     - А то же, - буркнул он гулко. - Все одно и тоже!.. В какого бы 
бога ни верил, а в петле все одинаковые. Или на колу. Мой хозяин 
страсть как любит на кол сажать. Или же бросает живьем в яму 
собакам... У нас здесь, знаешь, какие собаки? Так что это ты дурак, 
дружище. 
     - Я предлагал, - выдохнул Фарамунд страстно, - тебе достойную 
жизнь! Кем ты стал здесь? Ты уже не видишь вольного леса, не слышишь 
шум ветвей! А горячий конь под седлом?.. А золото, которое швыряешь 
в таверне, а хозяин спешит навстречу - угодливый, как раб?.. Ты 
можешь жить богато и вольно, а ты... что будет завтра? Кем умрешь? 
Дряхлым беззубым старцем, которому начнут сниться все те, кого 
замучил? 
     Громыхало с щипцами подошел вплотную, глаза высматривали место, 
где вырвать клок мяса. Лицо помрачнело, Фарамунд ощутил, что, 
возможно, он первым из пленников, угодил в больное место. 
     - Да и нужен ли будет старик здешнему хозяину? - спросил он 
безжалостно. - Как только из твоих пальцев начнет выскальзывать 
рукоять топора, он тебя вышвырнет умирать за порог. А подыхать 
медленно в грязи от холода и голода... это совсем не то, что на 
скаку, на стене чужой крепости, захлебнувшись вином или даже вот так 
- на столе палача! 
     Щипцы опустились на грудь Фарамунда. Громыхало сопел, брови 
сдвигались, наконец обратил взор на лицо пленника: 
     - Ты, в самом деле, не брешешь, насчет припрятанного золота? 
     - Что припрятанное, - ответил Фарамунд уклончиво. - У нас 
золота будет намного больше! 
     Громыхало раздвинул щипцы, зловещие зубья сомкнулись на клочке 
мяса в боку, но рукояти пока не сводил, все еще двигал бровями, 
складками на лбу. 
     - Ты не сможешь идти, - буркнул он, наконец. - А я не смогу 
тебя вынести. 
     - Ты только ослабь мне ремни, - сказал Фарамунд быстро. - А то 
руки и ноги затекли. Еще немного, и они уже станут ногами мертвеца. 
     Громыхало кивнул, но с места не двигался. Затаив дыхание, 
Фарамунд следил, как палач то поглядывает на него оценивающе, то 
начинает прислушиваться к крикам и конскому ржанию во дворе. 
     Наконец огромная фигура качнулась, клещи звякнули о пыточный 
стол. Ремни он ослабил чуть-чуть, дабы, если хозяин вернется, ничего 
не заметил, но Фарамунд тут же начал напрягать мышцы рук и ног, 
усиленно гоняя кровь, пробуждая застывшие мускулы, жилы, заставляя 
готовиться к новым схваткам. 
     Лаурс не утерпел, пришел к вечеру. Фарамунд лежал на столе 
распятый, весь залитый кровью. На полу растекалась красная лужа, тут 
же стояло ведро с колодезной водой. 
     - Ну что? - спросил Лаурс. 
     - Осталось чуть, - сообщил Громыхало. Громадная фигура палача 
словно бы усохла, сам он выглядел бледным, изнуренным, глаза бегали 
по сторонам. - Уже стонет!.. Еще чуть... и начнет вопить, как 
недорезанный поросенок! 
     Лаурс оглядел Фарамунда с головы до ног: 
     - Ладно. Я буду в оружейной. Сразу же пошли за мной мальчишку, 
понял? 
     - Сделаю, хозяин! 
     Лаурс ушел, а Громыхало опасливо прислушался к шагам, сказал 
тихо: 
     - Да, вид у тебя... 
     - Бывало и хуже, - ответил Фарамунд хрипло, хотя не думал, что 
такое с ним бывало. Такое достаточно пережить раз в жизни. - Пора... 

     Громыхало осторожно освободил ему руки. Ремень на ногах 
Фарамунд перерезал сам. Лицо его было страшным в застывшей корочке 
собственной крови. Час назад он сам указал Громыхало, где надрезать 
кожу так, чтобы выступившая кровь создавала облик как можно более 
жуткий. Такие же надрезы были и по телу. Громыхало еще удивлялся, 
откуда он знает, где и как надо надрезать, не был ли сам раньше 
палачом? 
     Они ушли достаточно легко. Самое трудное было снова двигаться, 
не привлекая внимания. Громыхало зазвал в пыточную одного из 
проходивших по двору воинов, сам оглушил, раздел, а из пыточной 
вышли, пользуясь вечерней полутьмой и пряча лица от факелов. 
     К лесу шли в темноте, Фарамунд факел взять не разрешил. 
Громыхало удивлялся, как его нынешний вожак чувствует в полной 
темноте тропку, ведь даже звезд не видать, однако Фарамунд вел, 
руководствуясь странным почти звериным чутьем. 
     Темные деревья раздвинулись, Громыхало рычал, ругался, наконец 
взмолился: 
     - Мне сучьями всю рожу раскровянило! Как еще глаза целы?.. 
     - Тогда соснем до рассвета, - донесся из темноты мертвый голос. 
Громыхало ощутил, насколько бывший пленник измучен. - Утром... 
все... решим... 
     Послышалось падение тяжелого тела, хруст ветвей кустарника. 
Громыхало на ощупь опустился на траву. На листьях уже скапливалась 
холодная гадкая роса. Одежда быстро отсыревала, по телу пробежала 
дрожь. На миг ощутил себя дураком, что ушел с этим... В бурге сидел 
бы перед горящим очагом, грел бы уже не молодые кости. 
     И только сверкающий сундук с золотом позволил заснуть с 
неуверенной улыбкой. 
     Дрожь сотрясала все тело так, что стучали кости. Мокрая одежда 
прилипла, снизу гадостно воняло. Оказывается, ночью опустился в 
россыпь гниющих грибов, теперь все тело зудело, щипало и чесалось, а 
ядовитая слизь, казалось, проникла во внутренности. 
     - Ну, - выговорил он с трудом, - где... твое... запрятанное... 
золото? 
     Тусклый рассвет уже окрасил верхушки деревьев в цвет старого 
серебра. Небо оставалось серым, затянутым плотным слоем туч. В 
ветвях перекликались птицы. Фарамунд лежал под стволом могучего 
дуба, под ним прогибался толстый слой веток. Лицо его вспухло и 
покрылось кровоподтеками, один глаз едва проглядывал сквозь вздутые 
веки. 
     - Золото? - переспросил он. 
     Одним прыжком оказался на ногах, напряг и распустил мышцы. 
Громыхало раскрыл глаза шире. Еще вечером этот разбойник выглядел 
как умирающий, а сейчас будто заново родился, сильный и злой, как 
дикий кот. 
     - Да, золото, - повторил он. - Которое у тебя где-то закопано. 
     Фарамунд развел руками: 
     - Да нет у меня никакого золота. Погоди, погоди!.. Не 
вскидывайся. Да я тебя обманул. Но обманул... по мелочи. Это не 
обман, а... военная хитрость. Понял? Военные тайны нельзя доверять 
даже своим. 
     Дрожь тряхнула Громыхало сильнее. Внутренности свело, он ощутил 
боль в печени. В глазах вспыхнули белые искры. 
     - Ты... все соврал? 
     - Да, но... 
     Огромное тяжелое тело ринулось, как будто сквозь кусты на 
полном скаку метнулся громадный тур. Фарамунд не успел отстраниться, 
могучие пальцы ухватили его за горло. Они грохнулись, дыхание 
вылетели из груди Фарамунда со стоном: в спину больно ударил корень 
дерева. 
     Он хрипел, задыхался, в глазах потемнело, а в ушах послышался 
нарастающий шум. Не помня себя, он бил руками, куда-то тыкать 
сведенными судорогой пальцами. Когда уже совсем начал задыхаться, 
хватка на горле ослабела. 
     Руки удалось оторвать не сразу, но потом двумя свирепыми 
ударами сбил палача на землю, навалился сверху. 
     Из разбитого рта Громыхало текла струйка крови. Он попытался 
схватить его снова, Фарамунд снова ударил, сильно и жестоко. Руки 
палача бессильно упали вдоль тела на землю. 
     Фарамунд слез, прислонился спиной к дереву. Огромное тело 
палача лежало рядом, кровь медленно вытекала изо рта. Потом глаза 
медленно открылись, налитые кровью глазные яблоки повернулись, 
зрачки сузились, отыскали врага. 
     - Не спеши, - выдохнул Фарамунд хрипло. - Я мог бы тебя сейчас 
убить... Но я тебе говорю... Послушай меня! 
     Громыхало закрыл глаза. Лицо медленно старело, на глазах 
появились морщины, резче выступили широкие, как у гунна, скулы. 
     - Убей, - прошептал он. - Ты победил... Теперь убей! 
     - Не я победил, - ответил Фарамунд. - Мы оба победили! 
     Лицо Громыхало было серым, как пепел на пожарище. 
     - Никакого золота... нет. А там у меня были хотя бы кров и 
постель, кусок хлеба... 
     Фарамунд сказал убеждающе: 
     - Пойми, я тебя не обманываю. В главном. Разве я не мог тебя 
зарезать даже ночью, пока ты спал? Нет, теперь ты мне друг. У меня и 
у тебя есть золото! Но лежит пока что в чужих карманах. Я не 
разбойник, я служил Свену Из Моря. Но я не клялся ему служить, 
поклялся лишь не поднимать на него оружия, которое он мне вручил! 
Так что мы - свободные люди. Я не стану возвращаться к Свену. Мы с 
тобой сами отряд! И, если повезет, то построим себе крепость, а 
власть наша будет не на три деревушки, как у Свена! 
     Громыхало долго лежал, затем вздрогнул, вскинул руку, 
непонимающе посмотрел на рукав, по которому ползла липкая смердящая 
слизь. Выругался, отсел на толстый корень дерева. 
     - Дрянь... 
     - Это ненадолго, - сказал Фарамунд, хотя не знал, относится это 
к слизи, или к нему. - У нас будет и золото, и свой бург! 
     Громыхало вскинул лицо к небу. Сквозь тучи проглянуло слабое, 
как больной ребенок, солнце. Луч света упал на лицо палача. Он 
зажмурился, помолчал, а когда заговорил, Фарамунд вздрогнул от 
неожиданности. 
     - А в самом деле... Там в крепости я перестал на небо смотреть! 
Все глаза в землю, дабы не прогневать властелина... А ведь я - 
Громыхало, при виде которого враги трепетали, а кони пугались и 
сбрасывали седоков!.. Надо умереть с мечом в руке, а не с клистирной 
трубкой в заднице. 
     Он захохотал, а Фарамунд смотрел с изумлением. Палач 
выпрямился, откинулся назад, спина коснулась дерева. Грудь его 
оказалась еще шире, чем Фарамунду казалась в комнате пыток, а когда 
расправил плечи, Фарамунд подумал, что этому гиганту в двери 
крестьянских хат придется заходить боком. 
     - Я рад, - сказал Фарамунд с чувством. - Ты не поверишь, как я 
рад! 
     - Да ладно, - буркнул Громыхало. - Я тоже рад... что дал тебе в 
морду как следует! 
     Он неожиданно захохотал. Фарамунд потрогал разбитую скулу, где 
немилосердно саднило: 
     - Да, кулаки у тебя... железо мог бы ковать без молота! 
     - Кулаки у меня хорошие, - согласился Громыхало. - Но я 
все-таки предпочитаю боевой молот! 
     - Будет молот, - сказал Фарамунд твердо. - И золото будет! 
     Громыхало хмыкнул, не очень-то верил, но Фарамунд знал, что 
добудет. Ведь у Свена Лютеция на правах нищенки. Благородная 
прекрасная Лютеция, которая должна жить в самых прекрасных дворцах 
мира! 
     А для нее он добудет. И золото. И надежные стены. 
     Через неделю его отряд насчитывал десяток оборванцев, голодных 
и злых на весь свет, готовых на все. К концу второй недели они 
наткнулись еще на такую же шайку разбойников. Ни один не захотел 
уступить, а после схватки пятеро из уцелевших противников влились в 
его отряд. Чужих раненых дорезали, а своих Фарамунд к удивлению 
многих, но не Громыхало, велел оставить в ближайшем селе, дал одежды 
и денег, строго приказал местным лечить, не обижать, иначе, когда 
вернется... 
     Дважды нападали на обозы, а когда из городка за ними 
отправились в погоню два десятка хорошо вооруженных конников, ушли 
через лес только им ведомыми тропами, спустились к реке. Громыхало 
радостно заорал, ниже по течению виднелось с полдюжины коров, пара 
коз, а на покатом берегу чернели крыши наспех вырытых землянок. 
     Фарамунд кивнул: 
     - Да, нам мясо не помешает! 
     С радостными воплями понеслись со всех ног. Налетели с ходу, 
так торопились, что сдуру порубили даже коров, вместе с 
переселенцами. Двое мужчин отбивались отчаянно, с ними трое 
подростков, что тоже с горящими ненавистью глазами бросались на 
разбойников с вилами и косами. Двоих поранили серьезно, за что 
подростков тут же, остервенев, порубили на куски. 
     Из землянок вытащили двух женщин. Одна тут же, изловчившись, 
выхватила у разбойника нож и вонзила себе под левое ребро, а вторая 
с такой яростью вцепилась в горло другому, что пришлось убить, да и 
то не сразу отодрали скрюченные пальцы от горла. 
     Забитых коров спешно разделывали, мясо бросали в мешки и 
привязывали к седлам. Козьи тушки забрали целиком. Когда уже 
собирались уходить, вдруг кто-то увидел, как в дальних кустах 
шевельнулась ветка. Не струсив, бросился туда с обнаженным мечом, а 
оттуда с истошным визгом выметнулись две, каким-то чудом уцелевшие и 
спрятавшиеся девки. 
     Тут уж заорали все, кинулись ловить. Девки бежали к близкому 
лесу, вопили во весь голос, звали на помощь. За ними неслись почти 
все, разве что Громыхало и Фарамунд не сдвинулись с места. Наконец 
догнали, подхватили на плечи, принесли, быстро раздели. Дабы не 
кусались, каждой в зубы по деревяшке, растянули, привязав руки и 
ноги к вбитым к землю колышкам, долго тешились, сменяя друг друга. 
     Потом обоих, совсем одуревших, заставили плясать голыми вокруг 
костра на месте выгоревшей землянки. Сами плясали, орали, пили и 
силой поили девок. Под ногами трещали глиняные черепки, свежие 
обглоданные кости, а под забором бесстыдно белели старые, похожие на 
человеческие... 
     Тарант вернулся благополучно, рассказал, как доблестно Фарамунд 
прикрывал его отход, как даже заорал, привлекая внимания, чтобы он 
выскользнул незамеченным. Старые воины кивали одобрительно, этот 
подобранный в лесу вел себя как подобает настоящему воину, и хотя 
пал, но зато сейчас он в небесной дружине... 
     Однако вскоре стали приходить слухи о новой шайке разбойников. 
Она росла быстро, набеги совершала дерзкие, от погони уходили из-под 
самого носа. По приметам вожак был очень похож на пропавшего 
Фарамунда, а потом пришли вести из бурга Лаурса, что пленник не 
только сбежал от грозного властелина, но и увел с собой его лучшего 
воина, Громыхало. 
     Воины посмеивались, переглядывались. Вскоре пошли слухи о 
награбленных сокровищах, захваченных обозах, даже караванах. И хотя 
все понимали, какие сокровища в этой бедной стране, где ни древних 
городов, ни старых захоронений, все же слухи шли и ширились, 
подогревая воображение. 
     Лютеция с волнением прислушивалась к слухам. В крепость 
приезжали земледельцы, привозили муку, зерно, скот на продажу, 
рассказывали об увиденном. Тревор привел одного, что побывал в 
деревне выше по реке. 
     - Какие новости? - спросила Лютеция. - Что слышно о новых 
разбойниках? 
     Крестьянин потупился: 
     - Да ничего... 
     - Такого быть не может, - настаивала она. - О них все говорят. 
     - Да так... Они сейчас в деревне, что за рекой... 
     - Ну и что? 
     - Да ничего... 
     Она пристально смотрела в его несчастное лицо. Простолюдин 
крепок, но больно угнетен, а так лицо открытое, глаза честные. 
Стоит, бессильно опустив длинные руки, ладони широкие, как весла, 
все в желтых мозолях. 
     - Боишься, - определила она. - Ну, а если я возьму тебя на 
службу? Но мы готовимся к отъезду. Как только дорога чуть очистится, 
мы покинем бург доблестного Свена Из Моря. Ты поедешь с нами? 
     Несчастный рухнул перед ней на колени: 
     - Госпожа!.. Возьми! Если примешь, верой и правдой... крови не 
пожалею. 
     - Хорошо, - ответила она. - А пока будешь помогать нашей 
челяди. Клотильда тебе покажет, что надо делать. А теперь можешь 
говорить правду? 
     Земледелец сказал с жаром: 
     - Да!.. Я знал, что когда вернусь, меня убьют... Просто потому, 
что не утерплю и схвачу топор или что попадет под руку! Стон и плач 
стоит по всей деревне, а им все в потеху. Девок всех перетаскали к 
себе, замужних жен хватают и бесчестят прямо на улице... Весь скот 
зарезали! Гусей, уток - все рубят и бьют просто ради потехи. Если 
кто вступится, тут же либо рубят, либо издеваются для веселья: зубы 
выламывают по одному, в... простите, в зад острогу с ее зубцами 
вгоняют, а потом такого отпускают на волю!.. 
     Она слушала побледнев. То, что рассказал мужик, дело обычное, 
но ей почему-то казалось, что Фарамунд не из таких людей. Несмотря 
на его фигуру воина, ей еще в первую же встречу почудилось, что 
он... другой. Как римский патриций, о которых она столько слышала. 
Нет, он не снизится до такого. 
     - Ладно, - сказала она. - Иди! 
     Голос ее стал строже. Простолюдин поклонился, попятился и ушел. 
Она слышала, как он благодарил Одина за милость к нему. Бедный 
заблудший язычник! 


     Глава 8 


     Оружие, одежду и все снаряжение Фарамунд добывал мечом. 
Сопротивление подавлял сразу, свирепо: в его сторону нельзя было 
бросить даже косой взгляд, стервенел, карал без пощады. Однако запас 
золота и драгоценностей рос чересчур медленно. Он слышал злые 
разговоры, что вожак все гребет себе, надо бы по честному, все 
головами рискуют одинаково... 
     Рисковали, конечно, не одинаково. Он первым начинал бой, если 
требовался бой, а последним заканчивал. Он все так же стервенел от 
запаха крови, а ярость схватки охватывала так, что готов был грызть 
зубами щит, все мышцы тряслись от жажды поскорее броситься в сечу и 
пролить наконец-то чужую кровь, разбивать головы, отрубывать руки, 
слышать страшные крики боли и ужаса... 
     Однако теперь все планировал тщательно. Помнил, что стыдно 
поддался чувству безнаказанности, за что так страшно поплатился в 
бурге Лаурса. Он был отважен, как дикий барс, но и осторожен, как 
лис, выслеживающий добычу на глазах гончих псов. Пьянствовать 
разрешал только после удачных набегов, да и то не раньше, чем 
забирался в глубины леса, а на всех направлениях выставлял охрану. 
     В глубине леса у них были шалаши, даже удалось привести через 
завалы трех коней. Стражу он выдвигал далеко. Если бы вдруг конунг 
решил очистить земли от разбойников, то он на месте стоянки отыскал 
бы только давно остывшую золу. 
     Сегодня день оказался слишком пасмурный, с утра накрапывал 
дождь. Фарамунд исчез, он часто проверял посты неожиданно, остальные 
коротали время у костра, бурчали друг на друга, играли в кости, 
ссорились, только Громыхало сидел в сторонке и деловито насаживал на 
длинную рукоять огромный молот. 
     Только к полудню за деревьями послышался стук копыт. Показался 
всадник. Комья земли за его конем взлетали огромные, как вороны, но 
не черные, а из-за зеленой сочной травы тоже темно-зеленые, влажные. 
А когда тяжело шлепались оземь, похожие не то на рогатых жаб, не то 
на зеленых ежей, становилось понятно, какого размера подковы 
богатырского коня. 
     А на богатырском коне всадник обычно под стать. Фарамунд и сам 
чувствовал, что сильнее, умелее любого из его шайки. Даже чудилось, 
что был не конюхом или стрелком из лука, а именно вот таким вожаком 
разбойничьего отряда. 
     К нему никто не подошел принять коня, он соскочил на землю, 
шлепком по крупу отпустил пастись. У костра на него смотрели хмуро и 
настороженно. 
     - Вижу, - сказал он резко. - Все вижу! Да, я не делю 
захваченное, я присваиваю все золото себе. Разве я когда-то обещал 
все делить и раздавать? Кто такое слышал от меня?.. Кто?.. 
     Вехульд, хмурый и бесстрашный разбойник, выкрикнул зло: 
     - Так делается везде! 
     Фарамунд зло расхохотался: 
     - Где?.. И почему я должен поступать так, как делается? Я 
позвал вас с собой, обещая добычу. Вы получили ее гораздо больше, 
чем имели в ваших мечтах! Но теперь ваши аппетиты разгорелись!.. 
Не-е-е-т, если кому не нравится, убирайтесь к черту. Мне не нужен 
сброд, который поступает по-своему. 
     Вехульд, глядя ему в глаза, опустил ладонь на рукоять меча. Еще 
пятеро или шестеро его сторонников взялись за топоры. Вехульд на 
всякий случай бросил быстрый взгляд по сторонам: Громыхало уже 
исчез, как и трое-четверо особо верных людей Фарамунда - где-то на 
постах, а остальные колеблются, вмешиваться не будут. 
     - А нам не нужен такой вождь, - сказал он громко, - который 
утаивает нашу общую добычу! Мы не против, чтобы твоя доля была хоть 
втрое больше нашей! Но всяк имеет долю. И всякий должен получать ее 
сразу. 
     Фарамунд вскинул ладонь, заговорил громко, чтобы слышали все: 
     - Вы берете все, когда захватываем обоз, село или перехватываем 
другой отряд. Но золото уходит в казну, которой распоряжаюсь только 
я. Сейчас я говорю, что время тратить еще не пришло. Кто-то считает 
иначе? Что ж, переубедите меня... 
     Он отступил на пару шагов. Его руки поднялись к плечам, откуда 
торчали рукояти двух мечей. Только у него мечи настолько длинные, 
что начал носить за плечами, удивляя всех, у кого мечи немногим 
длиннее поясных ножей. Все в отряде знали, с каким нечеловеческим 
искусством их вожак владеет этими мечами, но сейчас Вехульд только 
сказал громко: 
     - Если ты не отдашь нам нашу долю, тебя не спасут даже пять 
мечей. На этот раз ты что-то не рассчитал... 
     В голосе Фарамунда прозвучали первые нотки бешенства: 
     - Что ж, тварь!.. Давай! Если добежишь до меня живым, я даже не 
подниму на тебя меча - руби! 
     В мертвой тишине Вехульд медленно повел головой по сторонам. 
Глаза были непонимающими. С ним шестеро отважных сорвиголов, 
остальные отхлынули, словно морские волны при отливе. Они стоят 
посреди поляны, семеро с оружием в руках против одного-единственного 
человека... так в чем же дело? 
     Вдруг в тишине ясно послышался скрип сгибаемого дерева. Со всех 
деревьев, окружающих поляну, в их сторону смотрели нацеленные 
стрелы. Люди сидели молча, не шевелились, почти неотличимые от 
листвы. Этих стрелков, судя по всему, было не меньше десятка. 
     - Так вот ты куда послал Громыхало, - произнес Вехульд мертво. 
- Что ж, ты опять все рассчитал наперед!.. Теперь я уже сомневаюсь, 
что и разговор о дележе затеял я, а не ты... Что ж, стреляй! 
     - Громыхало я не туда послал, - ответил Фарамунд, глядя ему в 
глаза. - Убрать оружие! Ну, я кому сказал? 
     Вехульд нехотя вложил меч в ножны. Остальные опустили головы, 
пятились, старались встать за спинами друг друга. 
     Из-за дальних кустов, что за спиной Фарамунда, раздался гулкий 
голос Громыхало: 
     - Фарамунд!.. Давай перебьем их. Зато нам больше останется. 
     Вехульд и его сторонники переглядывались, жались в кучу. 
Пространство вокруг них стало еще шире. Фарамунд снова вскинул руку, 
голос звучал почти дружелюбно: 
     - Они не враги. А Вехульд сказал только то, что думали все, но 
только страшились сказать. У него хватило отваги сказать это мне в 
глаза. Я не хочу терять сильного и отважного человека! 
     Вехульд вскинул голову. Их глаза встретились только на миг, но 
Фарамунд ощутил во взгляде Вехульда горячую благодарность. Не за 
жизнь, а за оценку. И увидел, что приобрел надежного соратника, 
которому можно доверить спину. Остальные тоже поднимали головы, 
начинали поглядывать по сторонам, чуть ободренные, но еще не 
уверенные, не окажется ли это жестокой шуткой, после которой казнят 
с особой жестокостью. 
     Ломая кусты, вышел Громыхало. Он был в полных доспехах, в 
правой руке нес страшный молот, которым умело действовал, в левой - 
круглый деревянный щит, обшитый воловьей кожей. За ними поднялись и 
проломились следом еще с десяток крепких парней, вооруженных 
длинными копьями. 
     Вехульд снова взглянул на Фарамунда. Во взгляде бунтаря 
Фарамунд прочел восхищение. Если бы кто и добежал до Фарамунда, то 
его успели бы встретить копьями эти, верные до конца. 
     - Все к костру, - велел Фарамунд. Он перевел дыхание, старался 
делать вид, что ничего не случилось. - Посидим, обсудим один план. 
Никаких пьянок!.. Убрать вино. Сегодня нам нужны особенно трезвые 
головы. 
     Громыхало весело рявкнул: 
     - Тогда половину надо выгнать! А то и всех. 
     - Ну, - сказал Фарамунд, - это, смотря что считать трезвыми 
головами. Самые трезвые дома сидят. 
     С деревьев слезали лучники, только несколько человек все же с 
неохотой отправились на дальние посты. Фарамунд присел, протянул 
руки к костру. Глаза уставились в пляшущие багровые языки. 
     - Это свободные земли, - говорил он размеренно. - Все зависит 
от того, кто сколько может удержать. Мы сейчас ничего удержать не 
можем. Тот лес, в котором находимся, наш... пока сюда не придет 
отряд покрупнее. Мой прежний хозяин Свен... Свен из Моря, награбил 
достаточно, чтобы осесть и выстроить для себя целую крепость. Сейчас 
он укрепляется, оттуда делает вылазки... Я тоже намеревался накопить 
золота достаточно, чтобы можно было тоже... 
     Кто-то не выдержал, спросил: 
     - А сколько надо набрать? 
     На него шикнули. Фарамунд повысил голос: 
     - ...но этот путь, мне кажется, плох. Чем? Да тем, что придется 
терпеть и собирать сокровища по крупице долгие годы. Как делал это 
Свен. Как делали другие. Как делали сотни отважных вожаков, из 
которых только немногие... ну, дожили! Плох еще тем, что за это 
время состав отрядов сменяется много раз. Понятно, почему... 
     Он оглядел разом помрачневшие лица. Жизнь человека с оружием 
вообще недолгая. А жизнь разбойника, который против всего белого 
света, даже против других разбойных шаек, короче жизни бабочки... 
     - Мы не будем строить крепость, - сказал Фарамунд внезапно. - 
Мы захватим ее! И вы все станете господами! 
     Клотильда поднималась с корзиной фруктов, когда широкая ладонь 
внезапно легла на губы. Рука появилась из-за спины, она не видела 
человека, но когда ее прижало к твердому, как дерево, телу, она в 
страхе догадалась, в чьи руки попала. 
     Голос шепнул прямо в ухо: 
     - Тихо! Я не причиню тебе вреда. Поняла? 
     Клотильда судорожно кивнула. Ладонь чуточку соскользнула с губ, 
Клотильда тут же набрала воздух для пронзительного вопля, однако 
твердые, как камень, пальцы с силой ткнули в живот. Она 
поперхнулась, ладонь снова закрыла рот, а голос разъяренно прошипел: 

     - Еще раз только пикни!.. Убью не только тебя, но и все здесь 
огнем пущу. Запомнила? 
     Клотильда попробовала ответить, но пальцы зажимали рот с такой 
силой, что губы едва не лопались, как спелые вишни. Затылком 
упиралась как будто в стену, а ее тонкие руки зажало как в столярные 
тиски. 
     - Запомнила? - повторил голос угрожающе. 
     Она сделала движение кивнуть. Пальцы сползли вниз, на миг 
коснулись ее бедра, но тут же послышался знакомый шорох, с каким 
железный клинок покидает кожаные ножны. Холодное лезвие коснулось ее 
левого бока. 
     - Я все сделаю, - прошептала она слабым голосом. - Все, что 
скажешь... 
     - Пойдем к твоей хозяйке, - сказал голос. - На этот раз, 
помни... этот меч остер как бритва. Он прорежет тебя насквозь, как 
лист чертополоха. 
     Она сделала пару неуверенных шагов. Ноги дрожали и подгибались. 
Дверь, как водится, должна быть заперта, но оказалась открытой. В 
бурге Свена все чересчур беспечно, мелькнуло в ее голове, вон 
страшный разбойник почти свободно разгуливает и хватает честных 
девушек! 
     Открылась комната, в глубине за прялкой сидела Лютеция. Как 
простая девушка из ее деревни, мерно нажимала правой ножкой на 
педаль, пальцы ловко перебирали шерсть, свивая в толстую нить. 
Золотые волосы распущены, взгляд синих глаз задумчив. Она что-то 
напевала негромко, но прялка жужжанием пригибала слова к полу, 
размазывала, слышно было только тихий нежный голос. 
     Клотильда шагнула через порог, инстинктивно стараясь прикрыть 
за собой дверь, но рука грубо толкнула его между лопаток. Служанка 
влетела в комнатку. Дверь сзади хлопнула, сильный голос сказал 
торопливо: 
     - Не пугайтесь! Кричать не стоит, я пришел только поговорить. 
     Фарамунд стоял у двери, не делая шага. Короткий меч снова в 
ножнах, руки развел в стороны, ладони пустые. Лютеция выпрямилась, 
не вставая, на бледных щеках проступил румянец. В синих глазах 
блеснул гнев. 
     - Почему ты пришел? 
     - Объяснить, - сказал Фарамунд торопливо. - Госпожа, я хочу 
служить тебе, а не этому толстому кабану. Он все равно приговорил 
меня к смерти... но не смерти я страшусь, а твоей немилости! 
     Клотильда охнула, госпожа разговаривает с разбойником чересчур 
бесстрашно, а он, напротив, говорит так, словно и не выходил из-под 
ее руки. 
     - Ты ушел от своего господина, - сказала Лютеция холодно, - ты 
нарушил слово! 
     - Мое слово отдано тебе, - возразил он горячо. - Моя верность 
принадлежит тебе! Я и сейчас служу тебе... 
     - Как? - спросила она с холодной иронией. - Что собрал 
разбойников и грабишь мирных жителей? Мало доблести грабить тех, кто 
не может защититься! 
     - Госпожа, - сказал он с жаром, - да не доблести я ищу! И не 
богатства в таком... таком деле! Я только думаю, как лучше служить 
тебе... и жизнь мне спасшей, и... 
     Он запнулся, не зная как выплеснуть в словах всю бурю, 
бушевавшую в груди. В ее глазах было холодное презрение, но на 
краткий миг там проглянуло сочувствие, и этой искорки хватило, чтобы 
воспламенить его, как сухой стог в жаркое время года. 
     Клотильда сказала дрожащим голосом: 
     - Как ты пришел сюда? 
     - Госпожа, - сказал он, не обращая внимания на служанку, - я 
набрал людей достаточно, чтобы захватить крепость Свена. И тогда не 
он, ты будешь здесь хозяйкой! 
     Лютеция сидела красиво, с прямой спиной, но сейчас она словно 
бы даже стала выше ростом. 
     - Как ты смеешь? Чтобы я... я злоумышляла против своего 
благодетеля? 
     - Этот благодетель только и думает, - воскликнул он, - как бы 
завладеть тобой, таким чистым сокровищем! 
     - Этому никогда не бывать, - отрезала она. - А нужна будет 
защита, то мечи моего дяди и верного Редьярда пребудут мне защитой! 
Это не говоря уже о заступнице Деве Марии! 
     - А это кто? - спросил он тупо, но, вспомнив, что молодая 
госпожа поклоняется какому-то из новых богов, добавил страстно: - Но 
разве мой меч лишний? И сорок мечей моих людей? Они все в твоем 
услужении, как и я сам! 
     - Разбойники? 
     Бушующий в его груди огонь с кипящей кровью растекся по телу, 
воспламенил мозг. Он задыхался, не знал, как выразить все то, что 
разрывало его изнутри. 
     - Госпожа!.. О, госпожа... 
     Ее узкие брови взлетели в удивлении, а он, глядя в ее 
прекрасное лицо снизу вверх, рванул обеими руками рубашку на груди: 
     - Здесь, в этой груди, бьется самое преданное тебе сердце! 
     Она вскочила, в глазах впервые мелькнул страх, но голосок 
звучал твердо: 
     - Я лучше... лучше умру! Мне не нужны мечи разбойников! 
     - Но разве этот же Свен не был разбойником? - воскликнул он. - 
Разбойник, это человек, который один выходит на дорогу! Если их 
трое-пятеро, это шайка разбойников! Если же два десятка, то они уже 
называются иначе... А если удается построить крепость, то ее уже 
никто не называет разбойничьей! Госпожа, я смогу держать крепость не 
хуже Свена... 
     Она отступила на шаг, глаза ее сверкали гневом: 
     - Не смей даже речи такие вести в моем присутствии! Мы не 
должны кусать руку, давшую нам кров и хлеб! 
     Он поднялся с колен, но головы не поднимал, страшась разгневать 
ее еще больше. Страсть и ярость боролись в нем, словно на кипящую 
смолу плескали холодной водой. 
     - Мне он не давал кров и хлеб, - вырвалось из глубины груди. - 
Но если на то твоя воля, я не причиню ему вреда. 
     - Какая у меня воля над разбойником? 
     - Больше, чем у богов! - вырвалось у него. 
     - Не богохульствуй. Бог един. 
     - Больше, чем у единого Бога, - ответил он горячо, но покорно. 
- Потому что этот Бог для меня - Ты, госпожа. Я, когда очнулся, то 
сквозь туман увидел твой лик и был уверен, что я уже на небесах... Я 
и сейчас всякий раз на небесах, когда тебя вижу. И я знаю, что Небо 
и Рай там, где ступает твоя нога. 
     - Не богохульствуй, - повторила она, но уже беспомощнее. Голос 
ее изломался, а рука вздрогнула, когда указала на дверь: - Уходи! 
     Клотильда смотрела круглыми блестящими глазами. Вздрогнула, 
словно выходя из чудесного сна, сказала торопливо: 
     - Да-да, тебе пока уходить. К нам вот-вот заглянет доблестный 
Редьярд. 
     Фарамунд дернулся, пальцы сжались в кулак. 
     - А он зачем? 
     Лютеция смотрела холодно, до объяснений не снизошла, а 
Клотильда, чувствуя странную жалость к этому сильному человеку, 
сказала торопливо: 
     - Он всегда заходит проститься перед сном! Проверяет, чтобы 
двери были заперты на ночь. И дает мне всякие умные наставления. 
     Она презрительно фыркнула. Лицо Фарамунда дергалось, губы 
вздрагивали. По лицу ходили пятна, желваки то вздувались так, что 
вот-вот прорвут кожу, то исчезали вовсе. Клотильда обольстительно 
улыбалась, показывала всем видом, что уж она-то не отходит от 
госпожи ни на шаг, беспокоиться за нее не надо. 
     Он взглянул на нее с такой горячей благодарностью, что 
Клотильда в ответ едва не заревела. Страшный разбойник совсем не 
такой уже и страшный. Потому что сейчас он беспомощен, сейчас не 
отобьется и от цыпленка: вот слезы уже застилают глаза, а голос 
дрожит как тростник на ветру. 
     - Надо идти, - сказала она настойчиво. - Уходи, разве ты не 
понимаешь? 
     Она ухватила его за руку, тащила, разворачивала, пока не 
выставила за порог. Фарамунд шагнул в тень, ночь проглотила его 
высокую фигуру. 
     На следующий день удалось перехватить сборщиков дани. Люди 
конунга возвращались с дальнего конца земель, когда с деревьев 
внезапно со свистом полетели стрелы, камни. Из кустов выпрыгнули 
разъяренные люди с оружием в руках. 
     Люди конунга ехали беспечно, даже шлемы сняли: день жаркий, 
влажный, пот заливает глаза. Камни, выпущенные из пращ, оружия 
плебса, со страшной силой разбивали черепа, а стрелы находили 
уязвимые места в латах. Треть легла от стрел и камней, но оставшиеся 
успели оказать отчаянное сопротивление. 
     У конунга в отряде служили отборные бойцы, лучшие из лучших. 
Несмотря на перевес в людях, разбойники заколебались, но впереди 
шли, как косари смерти, их страшный в бою вожак, рядом с ним свирепо 
крушил любые доспехи молотом Громыхало, а с другой стороны двигался 
Вехульд, щит в его руке принимал все удары, а топор наносил точные 
разящие удары. 
     Ни один из людей конунга не пытался спасти жизнь бегством. 
Последний сражался, прислонившись спиной к дереву, а когда ему 
предложили сдаться - оставят жить и даже отпустят, он только плюнул 
в их сторону. Фарамунд велел убить его стрелами, чтобы не рисковать 
людьми. 
     Сборщиков подати было всего двенадцать, но это оказалось 
двенадцать наборов великолепных доспехов, двенадцать мечей, подобных 
он не держал в руках, двенадцать настоящих стальных шлемов! 
     Он пересчитал монеты, золото, присутствовали только Громыхало и 
Вехульд, остальные у костра жадно делили добычу. Фарамунд своей 
волей велел два полных набора доспехов и оружия выделить для его 
ближайших помощников: Громыхало и Вехульду. Все прочее - членам 
шайки, и теперь делили "по справедливости": меч - одному, щит - 
другому, шлем - третьему, доспехи - четвертому, а сапоги вовсе 
доставались пятому. 
     - Можно начинать, - сказал он, когда поднял голову. Встретился 
взглядом с горящими глазами Громыхало и Вехульда. Они, не отрываясь, 
жадно смотрели на россыпь золотых монет. - Можно выбрать место и... 
начинать строить собственный бург. Если нам это нужно. 
     Своих велел закопать поглубже, набросать тяжелых камней, чтобы 
звери не разрыли. Обратно к своему логову возвращались довольные, 
гордые. Впервые не просто ограбили земледельцев или небольшой обоз 
без охраны, а напали на самих людей конунга! 
     - Как думаешь, - спросил Громыхало озабоченно, - пошлет конунг 
нас разыскивать? 
     За Фарамунда быстро ответил Вехульд: 
     - Конечно, пошлет. Для него это оскорбление, а не просто потеря 
денег. Но теперь я понял, почему мы так далеко ушли от своих мест! 
Верно? 
     Их взгляды обратились на Фарамунда. Тот кивнул: 
     - Да, живых мы не оставили. А в этих краях орудуют другие 
шайки. Вот пусть конунг их и ловит. 
     - И развешивает по деревьям! - хохотнул Громыхало. 
     - А земледельцы жиреют, - добавил Вехульд мечтательно. - А 
потом придем мы... 
     Фарамунд насторожился, впереди засвистели дрозды. Громыхало 
прислушался, вскинул руку. Отряд остановился, люди поспешно 
вытаскивали мечи и топоры, стараясь делать это беззвучно. Лучники 
тут же достали из сумок мотки тетивы, торопливо зацепляли петлями за 
рогульки. 
     - Много, - сказал Громыхало негромко. - Семь... десять... 
больше! 
     Дрозд пустил заливистую трель, умолк. Фарамунд не знал этого 
языка разбойников, но смутно понял, что отряд вооруженных мужчин 
больше двух десятков углубился в лес. Они идут в их сторону, словно 
ищут именно его шайку. Или его лично. 
     Он только повел рукой, а Громыхало уже молча загнал лучников в 
дальние кусты, копейщиков и умельцев с топорами укрыл за ближними. 
Сам он присел рядом с Фарамундом за огромным выворотнем. Молот 
опустился в мох, тот под тяжелым железом сразу прогнулся. Болотная 
вода выступила наружу, запах гнили стал сильнее. 
     Долгое время только перекликались птицы. Фарамунд напряженно 
вслушивался в лесные звуки, однако приближение чужих ощутил сперва 
по запаху. С первым порывом ветра в мозгу возникла картина группы 
давно немытых здоровых мужчин, грязных, обросших волосами, где пот и 
грязь копятся годами, а устойчивый звериный запах способен распугать 
лесную живность на мили вокруг. 
     Громыхало тоже потянул ноздрями воздух. Огромная лапа 
перехватила рукоять молота поудобнее, Фарамунд услышал, как он зло 
пропустил воздух между зубов. 
     Из-за поворота на тропку вышли трое мужчин. Грязные, нечесаные, 
с лохматыми волосами и спутанными бородами. Все трое в потерявшей 
цвет одежде из невыделанной кожи, за поясами простые плотницкие 
топоры, но у первого еще и длинный узкий нож в чехле из хорошей 
мягкой кожи. 
     Он что-то сказал двоим, те начали отставать, а человек с ножом 
сделал еще пару шагов, крикнул весело: 
     - Привет, лесным братьям!.. Да, нас много, как сказал ваш 
дрозд. Три десятка крепких отчаянных ребят, готовых хоть на край 
света, хоть черту в зубы!.. Где ваш Фарамунд? 
     Фарамунд молча сжал плечо Громыхало, будь наготове, поднялся и 
пошел вперед, разводя руки в стороны. Пусть видят, что в ладонях 
ничего нет, а заодно оценят длину его рук и ширину плеч. Глаза его 
холодно и изучающе осматривали незнакомца. Тот стоял открыто, гордо, 
одну ногу выставил вперед. Волосы блестели от грязи, на плечи не 
падали, а почти стояли забором, в бородке запутался стебелек травы. 
     - Ты и есть Фарамунд? - спросил он с интересом. 
     - Так меня зовут, - ответил Фарамунд почему-то. - Зачем ты меня 
искал? 
     - Меня зовут Занигд, - назвался тот. - У меня под рукой 
тридцать человек. Нас знают от гор и до этой реки... а то и дальше. 
Ты о нас, конечно, слышал! 
     Фарамунд кивнул. Он слышал об этой шайке. Она действовала 
южнее, то рассыпалась, то стягивалась снова. Ее несколько раз 
уничтожали почти начисто, но Занигд ускользал, отлеживался в дальних 
чащах, а потом все начиналось снова. 
     - И что ты хочешь? - спросил он. 
     Занигд поколебался, предложил: 
     - Может быть, не стоит нас держать под прицелом? А то вдруг у 
кого-то из лучников рука дрогнет... Я любые стрелы ловлю на лету, но 
не те, которые в спину. 
     - Там надежные ребята, - ответил Фарамунд. - Зря не выстрелят. 
Что ты хочешь? 
     - Сперва хотел бы посидеть у костра, выпить пару кувшинов вина, 
- ответил Занигд быстро. 
     - А потом? 
     Занигд помрачнел, нервно оглянулся. Двое его помощников стояли 
на прежнем месте. Остальные, судя по раздавшейся трели скворца, 
собрались в толпу в сотне шагов, не двигались. 
     - Надо ли вести переговоры вот так на дороге? Мы ведь не враги! 

     - Нет, - подтвердил Фарамунд. - Но мы не договаривались о 
переговорах. Так что говорим в тех условиях, которые устраивают 
обоих. Меня это устраивает. 
     Он говорил холодно, взвешенно, хотя сердце уже начало стучать 
тревожнее, предчувствуя кровь, схватку, лязг железа, стук мечей и 
топоров по щитам... 
     Занигд словно почуял, что разгорается у этого человека с 
черными прямыми волосами до плеч и горящим взором, явно сник, сказал 
другим голосом: 
     - Мы наслышаны о тебе... Недавно решили предложить тебе 
объединить наши силы. У тебя, как я слышал, сорок человек, у меня 
тридцать... Это сила! Мы сможем многое... 
     Фарамунд перевел дыхание, чтобы ликование не выразилось в 
радостном вопле, спросил нарочито настороженно: 
     - Почему так решили? 
     - Ну, я же сказал... 
     Фарамунд смотрел пристально. За спиной Занигда один из его 
помощников покачал головой, глядя на Фарамунда. 
     Фарамунд сказал с нажимом: 
     - Говори правду. 
     Занигд поморщился: 
     - Ты своих раненых оставил в одном селе. Заплатил, чтобы их 
лечили. Об этом сразу же стало известно, как всем разбойникам, так 
и... другим. Двое успели подлечиться и уйти, а остальных схватили и 
повесили люди Багрового Лаурса. Но все равно, молва уже разошлась... 
Многие поговаривают, что встали бы под твою руку. Вот мы и решили 
договориться с тобой, объединить наши отряды. Договоримся, за что 
отвечаешь ты, за что я... 
     Фарамунд скользнул взглядом по вершинам деревьев, словно бы в 
задумчивости, смотрел рассеянно, но старался поймать лица тех двоих, 
с кем пришел этот красавец. Но чувствовал, что стоит это делать 
незаметно для Занигда. 
     Оба мужика помотали головами. Фарамунд сказал громко: 
     - Я могу вас принять в свой отряд. Но ни о каком объединении и 
не заикайся! Голова одна - моя и правила для всех одинаковые. Мои! 
Все мои приказы - беспрекословны. Кто ослушается - смерть. Добычу 
делю сам... Да все это пустое сотрясение воздуха. Все знают нас и 
наши правила. Так что решай: вливаетесь в мой отряд или же 
поворачиваете обратно. 
     Занигд явно хотел повернуть обратно. Очень хотел. Но оглянулся 
на суровые лица помощников, развел руками, принужденно улыбнулся: 
     - Твоя взяла. Нам долго не везло... 
     Но глаза его вспыхнули ненавистью. 


     Глава 9 


     Так отряд неожиданно увеличился сразу вдвое. Он уже понял, что 
если бы Занигд не согласился, то его бы просто зарезали те двое. Их 
трижды потрепали так, что шайка едва уносила ноги, обнищала, треть 
людей потеряли во время бегства. И, как водится в таких случаях, 
начались раздоры. 
     У костров, пока их кормили и дали кой-какую одежонку, те 
жаловались на неудачи, а Громыхало, Фарамунд и Вехульд обходили 
лагерь, прислушивались, присматривались 
     - Дрянь народец, - подвел итог Громыхало, когда сошлись в 
сторонке. - Набрал всех, кто горазд пограбить... Треть при первой же 
драке либо сбежит, либо предаст... Наши покрепче. И оружие у нас 
настоящее, а не эти мясницкие ножи да топоры плотников... 
     Вехульд просто сплюнул под ноги. Фарамунд кивнул: 
     - Ладно. Теперь нас семьдесят человек. Когда пойдем брать 
крепость Свена, я их брошу в самое опасное место. Добычу надо 
заслужить! 
     Громыхало сказал с облегчением: 
     - Ты как в душу мне глянул! Мы весь лес на пузе исползали, а 
они теперь с нами на готовенькое? 
     Вехульд хмыкнул, брать крепость, это не совсем на готовенькое, 
но Громыхало прав: если повезет, то скоро они все станут господами. 
А они прошли к этому путь подольше, чем эти новенькие. 
     Костер он разрешал разжигать только в низине, чтобы пламя огня 
в ночи не увидеть даже за деревьями, сырыми и смолистыми ветками не 
пользовались - дабы черный дым не указывал издали. 
     Сейчас почти треть отряда затаилась в дозоре. Сам Фарамунд 
сидел у костра, чертил на земле прутиком замысловатые знаки. 
Громыхало посматривал издали, на план крепости не похоже, как и на 
движение отрядов. Сам он побывал в разных войнах, служил Риму в 
рядах федератов, видел, как вот так вычерчиваются схемы будущих 
сражений, но у их вожака сейчас что-то иное... 
     - Как думаешь брать крепость? - спросил он, не выдержав. - 
Свен, хоть сам уже и заплыл жиром, но дело знает. А на воротах у 
него самые умелые да бдящие. 
     Фарамунд буркнул: 
     - Видишь вот эту рубашку? 
     Громыхало проследил за пальцем вождя. Тот небрежно провел по 
вышитому краю своей сорочки. 
     - Ну, красивая... А что? 
     - Если бы она дозналась о моих планах, я бы ее сжег. 
     Громыхало долго молчал, двигал складками на лбу. Наконец с 
угрюмым подозрением спросил: 
     - За что? 
     Фарамунд вынырнул из дум: 
     - Ты о чем? 
     - За что сжег бы собственную рубаху? 
     - А ты все еще... Из предосторожности. Чтоб никому не 
проболталась. 
     Громыхало умолк. Некоторое время молча смотрели в багровые 
угли, каждый видел свое, затем к ним подсел Вехульд. Осторожно 
поинтересовался: 
     - Фарамунд, я насчет крепости... Когда, думаешь, лучше напасть? 

     Громыхало хмыкнул и отвернулся. Фарамунд поинтересовался с 
усмешкой: 
     - Боишься, что тебя не разбудят? 
     Вехульд захлопал глазами. Подошел Занигд, посмотрел на 
Громыхало и Вехульда, спросил тихонько: 
     - Фарамунд, а как именно ты думаешь захватить крепость? 
     Он не понял, почему Громыхало и Вехульд переглянулись, заржали. 
Фарамунд поманил Занигда ближе, огляделся по сторонам, спросил 
свистящим шепотом: 
     - А ты умеешь хранить тайны? 
     - Умею, - ответил Занигд гордо. 
     - Точно? 
     - Клянусь! 
     Фарамунд некоторое время смотрел испытующе. Громыхало и Вехульд 
застыли в тревожном ожидании. Наконец Фарамунд сказал раздельно: 
     - Я тоже. 
     Уже ночью, когда все спали, а он еще сидел у костра, вдруг 
посетило странное ощущение, что это он уже говорил... или слушал. 
Именно эти слова. Как будто это все уже происходило, вот так точно 
он сидел и говорил эти слова, но все забыл, а теперь переживает 
заново! Но как может такое быть? 
     Выступили в полночь, благо небо очистилось, полная луна 
заливала весь мир ярким зловещим светом. Шли по опушке леса, держась 
тени, невидимые, как призраки. 
     Громыхало начал поглядывать на Фарамунда с беспокойством, 
отстал, слышно было, как с кем-то переругивался, затем Фарамунд 
ощутил жар его потного тела раньше, чем грузная фигура старого воина 
вынырнули рядом. 
     - Вождь, - сказал он, - нам проще свернуть прямо сейчас. 
Правда, немного придется через коряги и буреломы, зато потом выйдем 
прямо в поле. 
     - Зачем? - спросил Фарамунд. 
     - Но оттуда уже увидим замок Свена... 
     - Кто тебе сказал, что идем на замок Свена? - ответил Фарамунд 
весело. - Я разве такое говорил?.. Ах да, в самом деле, говорил... 
Громыхало, ты же служил даже римлянам! Неужто ничего не знаешь о 
военных хитростях? 
     Громыхало приотстал от неожиданности. Фарамунд некоторое время 
двигался один, затем тяжелый топот настиг, а раздраженно-восхищенный 
голос прогудел: 
     - То-то ты слишком болтал последнюю неделю, как будешь брать 
крепость штурмом!.. Думаешь, кто-то из наших доносит? 
     - Не знаю, - ответил Фарамунд с безразличием. - Но лучше 
держаться так, будто среди нас есть люди Свена... да и не только 
Свена, всяк хочет получить лишнюю монетку!.. 
     Громыхало некоторое время шел рядом, обдумывал. Фарамунд слышал 
тяжелое сопение, вздохи, даже приглушенные ругательства. Наконец, 
Громыхало пробурчал: 
     - Значит, крепость Лаурса. Только она лежит в той стороне. И 
она уже близко. 
     - Точно, - сказал Фарамунд весело. - А уж Лаурс как раз нас и 
не ждет. Я думаю, что и до него докатились слухи... ну, что я 
готовлюсь напасть на крепость Свена и поквитаться с ним за все мои 
обиды и унижения. 
     Едва вышли из леса, Фарамунд замедлил шаг, не в силах оторвать 
взгляд от колдовского зрелища. В двух полетах стрелы начиналась 
широкая река. С этой стороны берег был пологим, а с той крутым, 
обрывистым. И вдоль самого обрыва шла высокая деревянная стена 
крепости. Через каждые сотню шагов гордо высилась башня, залитая 
лунным светом. 
     - Ближайший мост на тот берег, - сказал за спиной Громыхало, - 
за два конских перехода. 
     - Зачем нам мост? 
     - Отсюда, как видишь, напасть невозможно. 
     - Разве? 
     - Вождь! Даже будь у нас флот... 
     Фарамунд прикинул оценивающе расстояние, повернулся к 
Громыхало: 
     - Ты, понятно, плаваешь, как топор... да еще и без ручки. 
Быстро отбери тех, кто способен переплыть эту реку. 
     Громыхало сдвинул плечами: 
     - Ну, вообще-то я плаваю, как ручка от топора, но дело не в 
этом. Как заберешься наверх? Я согласен, что отсюда они как раз не 
ждут нападения. Но все же... 
     - Пойдем, отберем людей, - распорядился Фарамунд. 
     - Фарамунд, - сказал Вехульд нервно. - То, что ты задумал, это 
безумие. Я думаю, тебя попросту схватят и повесят. Или даже убьют 
раньше, чем мы перелезем стену. 
     Фарамунд буркнул: 
     - И в том и другом случае ты сумеешь содрать с меня эти латы и 
присвоить мой меч. Уже давно облизываешься, я же вижу. 
     К утру над рекой начал клубиться туман. Сперва редкий, словно 
струи дыма, затем уплотнился, пошел комьями, плотными и рыхлыми как 
творог, растекся по всей поверхности воды, поднялся на берег, 
наконец, его выдавило до середины стен. 
     Фарамунд с бьющимся сердцем поглядывал в это белое месиво. 
Деревянная стена не спасет бург от нашествия тумана, по ту сторону 
забора двор сейчас уже залит этим белым мороком... 
     - Сколько? - спросил он шепотом. 
     - Набралось десяток, - ответил Громыхало. - Эти готовы плыть 
через туман... Еще с десяток вроде бы готовы, но боятся сбиться с 
дороги... Как будто это озеро! 
     - Хватил и десятка, - решил Фарамунд. 
     - Только мечи? 
     - Только мечи! Остальные пусть рубят лес, готовят плоты. 
     Теплая, разогретая, как только что сдоенное молоко, река 
приняла их без плеска. Фарамунд плыл впереди. Он чувствовал себя 
огромной сильной рыбой, время от времени с удовольствием уходил под 
воду с головой, передвигался могучими рывками. На середине реки 
оглянулся, увидел, как из тумана мелькнула кисть руки, ушла без 
плеска под воду. Остальных не видно, отстали почти на полет стрелы, 
а когда громада берега закрыла перед ним мир, он чувствовал, что 
отряд едва добрался до середины реки. 
     Перед глазами темная стена глинистого берега, свисают корни, 
крепкие, сухие, способные выдержать воина даже в полных доспехах и с 
тяжелым топором. 
     Он ухватился, подтянулся, сверху зашуршали комочки глины. Он 
выждал, пока перестанут сыпаться, медленно начал взбираться. Стена 
тянулась и тянулась, наконец из тумана выступили стоймя поставленные 
бревна. Он прикоснулся к дереву, осклизлому от близости воды, 
прислушался, а затем подпрыгнул и вонзил кинжал как можно выше. 
     Подтянувшись, кончиками пальцев дотянулся до края, вцепился, 
чувствуя, как бешено колотится сердце. Туман настолько густой, что 
реки не видно вовсе. Даже не различить, где начинается берег, в 
самой крепости не видно дальше трех шагов, зато слышно как в близкой 
конюшне фыркнул в тишине спросонья конь. 
     Он спрыгнул по ту сторону, быстро пробежал к башне. Размокшие 
ступеньки даже не скрипнули, только при каждом шаге едва слышно 
цвиркала темная вода, выдавливаемая его тяжелыми ногами. На самом 
верху расположились двое стражей. Между ними на лавке Фарамунд 
заметил кубки, стакан для игры в кости, мечи тут же рядом, прямо под 
руками. 
     Он быстро перехватил одному и другому горло, всякий раз зажимая 
рот, а когда те перестали вздрагивать, оставил в прежних позах, на 
случай, если кто захочет узреть их головы над краем перекладины. 
     Когда он спустил веревку прямо из башни, ее тут же дернули 
условным образом. Ответил, тут же напряглась, стала вздрагивать. 
Вскоре послышалось тяжелое дыхание. Показалась мокрая, как у тюленя, 
голова Громыхало. Вода с него текла ручьем. 
     Фарамунд ухватил его за ворот, перевалил через край. Громыхало 
дышал так, что свистом мог перебудить весь бург. Фарамунд 
рассерженно прошептал: 
     - Я же сказал, что тебе лучше дождаться! 
     - Должен же я... проверить... веревку! 
     Из тумана вынырнула голова Вехульда. Этот тоже не отряхнулся, 
сразу из воды ринулся на стену. Глаза его расширились, когда увидел 
мертвых стражей, прошептал: 
     - Ого!.. Теперь я верю, что это сумасшествие удастся... 
     Через несколько минут поднялся первый десяток, а чуть погодя 
подоспели еще десять воинов. Их вел Занигд, он сообщил шепотом, что 
они переправились на вывороченных пнях, бревнах, охапках хвороста. 
Наверху не помещались, стояли на лестнице до самого низа. Фарамунд 
повторил последний раз: 
     - Врываемся сразу к Лаурсу. Не останавливаться! Кто займется 
грабежом, тому петля сразу же. Кто погонится за девкой... или 
отвлечется как-то еще, тот умрет на колу, несмотря на все заслуги! 
     Вехульд сказал за всех: 
     - Рекс, мы же понимаем, что висим на волоске! Будь в нас 
уверен. 
     Остальные кивали, Фарамунд видел устремленные на него блестящие 
глаза. Вехульд назвал его рексом, хотя далеко не всякий владелец 
бурга и побольше этого мог называться рексом. 
     - Все в дом Лаурса, - повторил Фарамунд. - Никого не щадить, 
нигде не задерживаться! Шум не поднимать как можно дольше. 
     Он выскользнул первым. На мгновение ощутил себя беззащитным, 
двор огромен, посредине только высокий журавль, туман здесь совсем 
редкий... Стена дома вынырнула внезапно. Он взбежал по ступенькам 
крыльца, кровь бурлила в теле, он чувствовал, как от него пышет 
жаром, словно от раскаленного в кузнечном горне железного слитка. 
     В холле на двух лавках бесстыдно спали стражи. Фарамунд прыгнул 
прямо от двери. Длинный меч с легкостью рассек кожаные доспехи. 
Послышался только легкий треск рассекаемой плоти, хруст костей. 
     За спиной послышался топот, Фарамунд молниеносно повернулся. 
Его друзья отшатнулись: их вожак был похож на свирепого волка, 
верхняя губа задралась и подрагивала, а клыки, казалось, удлинились. 

     - Рекс! - выдохнул Вехульд. - Ты снова всех... один? 
     - Нам пока что везет, - ответил Фарамунд быстрым шепотом. - 
Теперь всем рассыпаться по дому! Занигд и ты... Шагельд, будете 
перехватывать всех, кто попробует выскочить. 
     С мечом в руке он метнулся в зал, оттуда - вверх по лестнице. 
За ним, как стая серых волков, гурьбой побежали голые до пояса люди, 
еще мокрые, блестящие, только наверху уже разбежались по комнатам, 
помещениям, по коридорам. 
     Фарамунд метнулся к самым роскошным дверям. За ним грузно 
топало, пыхтело, только не слышно было привычного звяканья железа о 
железо: все были как морские демоны: голые до пояса, но с длинными 
мечами в руках. 
     Фарамунд влетел в зал, в глаза бросилась широкая кровать с 
балдахином. Занавески задернуты, но когда Фарамунд подбежал, там 
заскрипело под тяжелым телом. 
     Сонный голос проревел: 
     - Что за... 
     Фарамунд отдернул занавес. Огромный мужик приподнялся на локте, 
сонный, обрюзгший. Рядом вытаращила глаза грузная женщина. Одеяло 
сползло, Фарамунд успел увидеть пышные белые груди. В следующее 
мгновение острие меча воткнулось в горло мужчины, едва не отделив 
голову от плеч. Едва Фарамунд выдернул меч, кровь плеснула струей, 
зашипело. Он коротко ткнул вторично, острие глубоко вошло под левую 
грудь женщины, лицо или шею обезобразить не решился, тут же 
повернулся и выбежал из спальни. 
     Мимо пробежал Вехульд, на ходу крикнул: 
     - Там внизу были щенки!.. Их всех... с кормилицей и няньками. 
     - Добро! - бросил Фарамунд. - Что с воинами? 
     - Там уже резня, - сказал Вехульд беспечно. - Эти олухи оружие 
сложили у входа!.. А теперь пытаются пробиться, закрываясь лавками, 
на которых спали... Это бойня, рекс! Крепость уже наша. Даже без 
остальных. 
     А Громыхало бросил сердито: 
     - А делиться придется и с ними. 
     Еще десятка три стражей обнаружились в дальнем строении. Они 
уже успели расхватать оружие, выскакивали во двор. Фарамунд ринулся 
как зверь, его длинный меч мелькал со страшной силой и скоростью, 
рассекал тела вместе с кожаными доспехами, головы слетали с плеч как 
тыквы. 
     Устрашенные натиском обезумевшего воина, люди Лаурса 
попятились. Некоторые юркнули в привычную схолу, где можно держать 
оборону даже от легиона. Самые упорные пали, обливаясь кровью, прямо 
на пороге. 
     Громыхало хотел ворваться следом, но Фарамунд заорал: 
     - Стой!.. 
     - Добьем гадов! - заорал Громыхало. - Вся крепость наша! 
     - Она и так наша, - рыкнул Фарамунд. Он чувствовал, как быстро 
покидает его священная ярость, меч потяжелел, а рубить спрятавшихся 
людей вдруг показалось глупым. - Пусть сидят!.. Их сколько там? 
     - Да еще с десяток наберется... 
     - Это наши рабы, - определил Фарамунд. - Или просто слуги. 
Пусть сидят. Пока еще не знают, что крепость наша. 
     Громыхало вытаращил глаза, Вехульд первым расхохотался, наконец 
и Громыхало бухнул, раздуваясь от хохота. Разогретые боем разбойники 
стояли перед входом, готовые обрушить тяжелые удары на голову 
каждого, кто попробует высунуться. Трое лучников лениво стреляли в 
узкие окна, пока с той стороны их не закрыли лавками. 
     Еще в лесу, перед нападением, он запретил резать челядь, а все 
знали, как опасно ослушаться вожака. Сейчас же слуги спешно убирали 
трупы, замывали кровь, сыпали опилки, носились как испуганные мыши, 
и даже вечно недовольный Занигд признался: 
     - Хорошо, что не дал воли нашим ножам... 
     - Пришлось бы самим возить навоз, - бухнул Громыхало, и 
захохотал. 
     Фарамунд зорко осматривался по сторонам. Латы его были в грязи 
и в темно-коричневых пятнах, волосы слиплись от крови и торчали как 
петушиный гребень. Все тело сотрясало странное ликование, в нем жила 
неистраченная сила, а после жестокого боя на всем теле не нащупал 
даже царапины. 
     - Срочно надо наладить хозяйство, - определил он. - Стражу 
удвоить, нас наверняка попробуют выбить! Ты, Громыхало, проверь все 
подвалы. Сколько мяса, зерна, соли - все запомни. Ты, Вехульд, 
займись кузницей и оружейной. Если там пусто, доставь из ближайших 
деревень. Да не силой, а за хорошую плату! Кузнец только тот хорош, 
кто работает по согласию... 
     Из-за дубовой двери схолы донесся слабый крик. Фарамунд умолк, 
прислушался. Крик повторился, уже громче. Фарамунд шагнул ближе, 
сказал громко: 
     - Мы слышим. 
     - Эй, кто вы? 
     Фарамунд подошел вплотную, Громыхало тут же подозрительно 
уставился на узкие оконца слева, прикрыл Фарамунда с этой стороны 
щитом, сам оставаясь уязвимым для стрел. Фарамунд, морщась, 
отстранил щит. 
     - Хозяева, - ответил он громко. 
     - Где Лаурс? 
     - Пал в бою, - сообщил Фарамунд. - Ладно, будем считать, что в 
бою, а не на бабе!.. Погибла и вся его семья. Наследников не 
осталось, охрана тоже перебита. Крепость в наших руках, меня зовут 
Фарамунд. 
     Слышно было, как за дверью охнуло. Тот же голос выкрикнул: 
     - А, разбойник? Слышали. 
     - Мы могли бы выбить дверь, - сказал Фарамунд, - Или, напротив, 
подпереть, чтобы никто не выскочил! Потом сложить под стены десяток 
вязанок хвороста и поджечь... но я не люблю крови. Лишней крови. 
Если вы оставите оружие и выйдете с пустыми руками, ваши головы 
останутся на плечах. 
     Голос за дверью сказал насмешливо: 
     - Зато ремней из спины нарежешь вдоволь, верно? 
     - Зачем? - ответил Фарамунд весело. - Ты еще не понял? Это моя 
крепость. Ты и твои люди, как я понял, наемники. Можешь за ту же 
плату служить мне. Даже могу предложить чуть больше, так как мне не 
пришлось тратиться на постройку крепости! 
     За дверью было тихо, потом послышались голоса. Фарамунд 
постоял, крикнул: 
     - Когда решите, дайте знать. Я приду. 
     Он повернулся, отошел на три шага, как из-за двери тот же голос 
закричал: 
     - Эй, постой! Мы слыхали, что ты всегда слово держишь. Мы 
выходим. 
     Громыхало толкнул Вехульда в бок: 
     - Вот что значит репутация! 
     - Да, - согласился Вехульд. - ради ее поддержания можно иногда 
и на неудобства... 
     Первым вышел коренастый человек в кожаных латах с множеством 
металлических нашивок, в шлеме, с коротким мечом в руке. Меч он 
сразу отшвырнул, сделал два шага вперед и остановился. Глаза его с 
ожиданием уставились на Фарамунда. За ним начали выходить его люди, 
мечи швыряли в общую кучу. 
     - Мы честно выполняли долг, - сказал вожак наемников, словно 
оправдываясь. - Но как он ухитрился погибнуть раньше нас?.. Я 
считаю, что мы не запятнаем свою честь, сложив оружие, ибо служить 
больше некому. 
     - Некому, - подтвердил Фарамунд. - Погибли даже его дети!.. 
Запомни, где твой меч. Как только принесешь клятву верности, сразу 
же возьми. Мужчина без меча на поясе, что голый. 
     Громыхало и Вехульд засмеялись, даже на лицах сдавшихся 
появились неуверенные улыбки. Вожак наемников сказал четко: 
     - Тогда я готов принести ее прямо сейчас. Я тоже не люблю быть 
голым. 
     Из главного здания трупы вынесли в первую очередь, опасаясь 
гнева нового хозяина. Когда Фарамунд поднялся в личные покои Лаурса, 
там торопливо смывали со стен и пола кровавые пятна, но меч он 
держал наготове. 
     Вехульд двигался следом, хищный и настороженный. На лице 
молодого воина читалась готовность броситься под нож, закрыть вождя 
грудью от выпущенной стрелы 
     Комната, где спал Лаурс, была широкая, как скотный двор. Кроме 
необъятного ложа, вдоль стены выстроились сундуки. Под лучом света 
из окошка широкий стол, три стула, две широкие лавки, бочка с водой, 
три пары сапог... 
     Фарамунд кивнул Вехульду на сундуки, сам через узкую прорезь 
окна осмотрел двор. Расположено удачно, хотя он отнес бы ворота 
подальше, а конюшню и сараи соединил бы одной общей крышей. Удобнее 
перебегать незамеченными, лучше держать оборону... 
     За спиной послышался изумленный вскрик. Вехульд сбивал замки, 
поднимал крышки и шел дальше, но у четвертого сундука замер. 
Фарамунд приблизился, ожидая увидеть драгоценности, но в сундуке 
сиял как солнце великолепный шлем. 
     Он ухватил обеими руками эту чудесную вещь, вертел перед 
глазами, не мог насытиться, а в груди тревожно и сладко ныло. Этот 
шлем можно прямо на голову, не поддевая тряпочную шапку: вся 
внутренняя сторона умело покрыта толстым слоем удивительно мягкой 
кожи, края красиво и ровно загнуты, а головки медных гвоздиков 
расплющены так, что кажутся золотыми звездочками. Спереди шлем 
опускается до надбровных дуг, по бокам ниже ушей, а оттуда красивыми 
мужественными уступами выдается вперед, защищая щеки. 
     Более того, со лба опускается широкая пластина из закаленной 
стали, защищая нос. Открыты только глаза и подбородок, но вот этот 
широкий ремень, что свисает со шлема, судя по всему, охватывает как 
раз подбородок, так что шлем не сбить с головы умелым ударом. А сам 
ремень широк и покрыт металлическими пластинками, что наползают одна 
на другую как чешуйки крупной рыбы... 
     - Это еще не все, - сказал благоговейно Вехульд. Он вытащил из 
сундука и подал Фарамунду блистающий панцирь. 
     Сердце Фарамунда часто-часто стучало. Он не верил, что такое 
чудо могут выковать руки человека. Панцирь из двух половин, но 
застежки настолько малы, что в зазор не просунуть и лезвие ножа. И 
хотя обе половинки панциря покрыты золотом, что сейчас под солнечным 
лучом засверкало просто нестерпимо, Фарамунд чувствовал под 
позолотой несокрушимую прочность закаленного железа. 
     Хозяин крепости был могучим воином, панцирь по его фигуре мощно 
вздут на груди, верхняя часть широка, укрывая плечи, на груди и даже 
на плечах умело выдавлены фигуры невиданных зверей. Правда, зверей, 
невиданных здесь, а в других землях, наверное, есть эти крылатые 
кони, девы с рыбьими хвостами и птицы с девичьими ликами... 
     Сердце его застучало, заныло в тоске. Он здесь, а чудеса где-то 
вдали, без него. Где-то принцессы смотрят из высоких каменных башен, 
отважные воины сражают огромных чудовищ, поражают толпы врагов 
сверкающими мечами... И только одно дивное чудо из тех сказочных 
стран, принцесса Лютеция, каким-то образом здесь, на земле... А он, 
Фарамунд, явился в мир, чтобы служить ей, чистой и единственной! 
     Остальные сундуки заполнены цветными тряпками, дорогими 
одеждами. На некоторых он усмотрел замытые пятна крови. Только в 
последнем ларе обнаружились еще железные пластины, что крепятся на 
руки, и такие же - только побольше, закрывающие голени ног. Ремни 
уже потерлись, явно служили не один год... а то и не один десяток 
лет, но кузнецы Лаурса заменят, уже имели дело с вещами великой 
империи... 
     Во дворе Громыхало гулким голосом раздавал распоряжения челяди. 
Здоровяк явно наслаждался властью над теми, кто совсем недавно 
посматривал на него, вчерашнего палача, свысока. 
     - А, Фарамунд, - поприветствовал он. - Что будем делать с 
бургом? 
     - Бургом? - переспросил Фарамунд. 
     Громыхало с небрежностью отмахнулся. 
     - Бург, сите, гард, град - какая разница? Все зовут по-разному. 
Это просто укрепление, где можно держать оборону. Крепость. Лучше 
всего ставить на руинах римского городка - там много камней и 
каменных глыб. Странно, вроде бы каменоломен близко нет... Но 
римляне - это такие жуки, с другого конца света приволокут! 
     Фарамунд указал на самый высокий дом: 
     - Я расположусь в покоях Лаурса. Пришли ко мне кого-нибудь, кто 
знает римлян. Хочу больше узнать о них. И вообще... 
     - Что "вообще"? 
     - Вообще о нас. О мире. 
     Ему принесли таз с горячей водой, он плескался, смывал пот и 
слюни, отдирал струпья засохшей крови. Испуганные челядины стояли у 
дверей. 
     На лавке сидел, тряся седой головой, восьмидесятилетний 
Арнелиус, самый старый обитатель бурга. В юности он начинал мастером 
по золотым украшениям, но такой работы у бедных франков не водилось, 
потому в бурге у Лаурса склепывал более нужное: кольчуги, 
металлические рубашки. 
     Сейчас он то и дело заводил речь о временах своей молодости, 
когда все важные вопросы решались только на общем тинге. Все 
свободнорожденные приходили, и никто не смел перебить даже самого 
ничтожного, если он не проявил себя раньше трусом и не был с позором 
изгнан. И никогда конунг не смел сказать слова против общего мнения 
племени... 
     Фарамунд слушал жадно, но вскоре злость стала подниматься и 
захлестывать голову, как волны прибоя захлестывают берег. 
     Затаенный страх, с которым он очнулся в лесу, не исчез со 
временем, а разросся. Не зная даже своего имени, выясняя на ощупь, 
что он умеет, довыяснялся, что теперь у него сотня головорезов и 
этот хорошо укрепленный бург... Но что с ними делать? 
     А старик забывает, о чем говорил, возвращается, снова начинает 
рассказывать то, что уже рассказывал, сам не понимая, что жизнь 
племени резко изменилась. Это видно даже ему, Фарамунду, видно по 
обрывкам разговоров, по тревожным слухам, по испуганным лицам людей, 
у которых вдруг зашатался под ногами привычным мир. 
     Племена начинают объединяться, а объединения перерастают в 
племенные союзы. А когда в таком союзе несколько сот тысяч человек, 
а живут на огромных территориях, то собрать всех свободнорожденных 
немыслимо. Разве что перед отправкой огромного войска на войну? 
     Ага, сам конунг, что правит племенем, проживает в такой же 
специально сооруженной крепостице, бурге. В бурге кроме него всегда 
часть его дружины... Но сейчас конунгу, понятно, не до разбойников, 
промышляющих на его землях. Племя франков медленно движется на юг, 
захватывая земли Галлии. Местные племена, тихие как мыши, 
сопротивления почти не оказывают. Бой дают обычно только римские 
гарнизоны, в которых самих римлян не осталось, а только римские 
федераты из самих же франков или галлов, но и то, если пришельцы 
пытаются взять гарнизоны штурмом. Но обычно, завоевание земель 
Галлии идет почти мирно... 
     Он растирал тело, с удовольствием чувствуя, как скрипит 
здоровая кожа. В ушах скрипел старческий голос: 
     - Но мечи у них дрянь... Мечи, это... это единственное, что 
лучше умеем делать мы, франки! Сделай римляне мечи такой длины как 
наши, они бы обломились от собственной тяжести, как ломается ледяная 
сосулька. Их мечи из сырого железа! А наши кузнецы такое железо не 
считают годным даже для ножей своих жен и слуг. Наши кузнецы такое 
куют и перековывают, кладут в болото, чтобы ржа выела грязь, а то, 
что остается, снова куют и перековывают много раз, а потом закаляют 
в масле или в теле пленного. Зато наши мечи рубят их доспехи как 
будто те из глины! А когда наш меч встречается с их мечом, на нашем 
ни зарубки, а их меч... ха-ха!.. надвое, как березовое полено... 
Нет, даже как, тьфу, сосновое. 
     Фарамунд всматривался в этого старика с состраданием и 
брезгливостью. Тот был, по слухам, чистым римлянином. Попал в 
молодости в плен, здесь был рабом... только раб у франков совсем не 
то, что раб у римлян. У франков раб работает рядом с хозяином, делит 
с ним ту же пищу, спит под одной крышей и на такой же соломе, а если 
хозяин оказывается бездетным, то раб получает в наследство все 
имущество, скот, землю. Так и Арнелиус был рабом, потом им 
постепенно быть перестал, женился, были дети, что разъехались по 
свету. Теперь доживает свой век, искренне считая себя франком... 
     Франки, напомнил он себе. Все, что он знает, да и то из 
обрывочных разговоров воинов, что все франки состоят из знатных, 
свободных и полусвободных. Но на тинг допускаются все, кроме трусов. 
Во главе - конунг. Он же возглавляет ополчение в случае войны, но, 
кроме того, у него есть и отборная дружина, которая подчиняется 
только ему. 
     Но все изменилось при этом так странно и так внезапно 
случившемся движении племен, когда все вдруг снялись с насиженных 
веками мест и двинулись, двинулись, двинулись в такой нелепый путь, 
когда люди рождаются в дороге, старятся и умирают, а их дети 
повторяют их путь, но их ноги уже взбивают пыль других земель, а 
глаза видят зверей и птиц, каких никогда не зрели их отцы. 
     Сейчас на тинг уже не собраться: франки при движении разбрелись 
слишком широко, захватили такие земли, что даже быстро летящим 
птицам не собрать всех. Да и не нужен тинг такой вот семье-роду. У 
них здесь есть все для жизни, есть свои законы и правила. Они не 
знают конунга, как и он не знает об их существовании. Долго ли это 
будет продолжаться, неизвестно... 
     Хотя, почему неизвестно? Уже идет подчинение этих семей. Только 
не конунгу, а мелким разбойничьим шайкам, что от простых грабежей 
переходят к обложению данью. Эти разбойники начинают для укрепления 
своих позиций строить крепости, выбирая хорошо защищенное место: на 
утесах, в излучине реки, а если среди равнины, то окружают 
частоколом и даже рвом или валом. 
     Мир меняется стремительно! Это он уже понял. Осталось понять, 
кто же он сам. 


     Глава 10 


     Тревога не давала даже сесть за стол. Ел и пил на ходу, потом 
велел оседлать коня, выехал за врата крепости, своего бурга! - 
пустил коня вдоль берега реки. Местность вздулась горбом, он погнал 
коня на холм. 
     Оттуда открылся вид на долину, окруженную мрачным темным лесом. 
Вдоль берега протянулось одно-единственное жилище, похожее на 
гусеницу, что решила укусить себя за хвост, но не дотянулась и 
заснула. Франки, как он уже знал, не выносят, чтобы их жилища 
соприкасались. Селятся в отдалении друг от друга, где есть река или 
ручей. Жилище - высокие удлиненные постройки на два-три десятка 
человек. В этом всегда была их сила: все нужное себе добывают сами - 
как еду, так и одежду. Но теперь в этом отыскалась слабость. 
     Седло поскрипывало, конь беспокойно переступал с ноги на ногу. 
Фарамунд ерзал, не понимая смутного чувства тревоги. Отсюда с холма 
хорошо видно такое селение. Пусть там даже пятьдесят человек: из них 
две трети - дети. Покорить легко, заставить платить дань - проще 
простого. Как и соседей, что ниже по реке. Но придется строить 
крепость, куда свозить все награбленное, полученное как дань. Там же 
отсиживаться самим, если нападут соседи. Такую же крепость, как у 
Свена, как у других разбойников. 
     Можно было ехать дальше, это теперь его село, будут платить ему 
за покровительство и защиту, но он все придерживал коня. Так 
беззащитно выглядят эти франки! Трудно поверить, что вытеснили с 
этих земель римские гарнизоны. Вообще-то здесь Галлия, а сами галлы, 
некогда покоренные могучим Римом, держатся тише воды, ниже травы. 
Вторгшимся франкам пришлось сражаться не сколько с ними, сколько с 
Римом... да и не с Римом даже, а теми племенами франков, что служили 
Риму, защищали его верно и отважно... 
     Вон в том дальнем строении, что примыкает к главному, вместе с 
людьми содержат и скот. В основном, коровы, а также овцы и свиньи. 
Там же спят рабы, если они есть, вместе с хозяином деля хлеб и кров. 

     - И все-таки, - сказал он вслух, чтобы понять свои сомнения, - 
все-таки... эти франки напирают на Рим, опрокидывают его заслоны, 
рушат! В чем-то сила франков... или же... странная слабость Рима? 
     Издали донесся крик. В его сторону несся молодой воин из отряда 
Занигда. Фарамунд ощутил недоброе. Воин еще издали орал и размахивал 
руками. Конь под Фарамундом качнулся, земля понеслась под брюхом, 
копыта застучали часто, с холма нестись можно как птица... 
     - Села отказались! - прокричал воин. 
     - Что отказались? 
     - Заявили... что не будут платить!.. Не признают перехода 
коммендаций!.. 
     Фарамунд стиснул челюсти. В голову ударил гнев. 
     - И что они хотят? Остаться без защиты? 
     - Они сказали, что примут покровительство Назгукла. Это хозяин 
крупного бурга, что на той стороне реки. У него таких деревень, как 
грязи!.. 
     Фарамунд, не говоря ни слова, пустил коня обратно к бургу. Рим 
подождет, есть дела поважнее. Дела жизни и смерти. 
     Утро встало страшное, затянутое дымом. Вместо непокорной 
деревни остались черные груды дотлевающих бревен. Земля почернела, 
укрытая пеплом и золой. В воздухе витал сладковатый запах горелой 
плоти. Многие трупы либо сгорели целиком, либо обгорели до 
неузнаваемости. То там, то здесь взлетали серые облачка легкого 
пепла: люди искали среди догорающих деревяшек хоть что-то из 
имущества. 
     Люди Фарамунда ушли, оставив пепелище. И хотя их самих 
потрепали, погиб даже Занигд с частью своих людей, зато страшная 
слава помчалась впереди. Уходили с дороги мелкие отряды, а в 
деревнях, где не могли убежать с домами в леса, выходили навстречу и 
становились на колени. Этих Фарамунд велел щадить, заявлял, что 
берет под защиту. 
     Конный отряд, посланный Назгуклом, остановился на том берегу. 
Оттуда видели сгоревшую деревню, как и готовых к бою людей 
Фарамунда. Те расположили лучников на берегу в три ряда. Здесь 
удобный брод, но по пояс в воде не помчишься в бой, а лучники 
хладнокровно перебьют половину отряда еще в воде... 
     Фарамунд приглашающе помахал мечом: 
     - Эй, что заснули? 
     Вожак отряда похлопал по рукояти меча, привстал на стременах, 
крикнул зычно: 
     - А ты это видел? 
     - Нет, - крикнул Фарамунд весело. - Иди сюда, посмотрю! 
     Вожак вытащил меч, поиграл в воздухе: 
     - Иди ты сюда. 
     - Зачем? - удивился Фарамунд. - Нам и здесь хорошо. Это вы 
спешили сюда, да что-то передумали, да?.. Или опоздали? 
     Всадник дважды взмахнул мечом, словно рассекал чью-то голову. 
Остальные смотрели угрюмо, но без вражды. Похоже, никто вброд не 
отважится. Тем более что, в самом деле, опоздали. 
     - Тебе это не сойдет, - крикнул всадник. - Не только наш 
хозяин, все выступят и сомнут тебя, хищный волк! Никто не смеет 
губить овец, которых стрижем. 
     - Эти овцы брыкались, - ответил Фарамунд как можно небрежнее. - 
Возвращайся и передай своему хозяину, что я не претендую на его 
села. На те, что по ту сторону реки. Но по эту - стригу я! Если же 
он полезет сюда... то у него будут неприятности. 
     - Какие? - спросил всадник угрюмо. 
     - Просто неприятности, - повторил Фарамунд. - Так и скажи. 
     Он повернулся, медленно пустил коня от реки. Неизвестная 
неприятность пугает больше, чем определенная. 
     В левом боку закололо. Боль, словно кто-то нанес ему рану 
изнутри, пошла по всей грудной клетке, а в сердце вонзила острые 
зубки. Он чувствовал, как глаза защипало, с недоумением и страхом 
понял, что мир расплывается и двоится. Он плачет, как слабая 
женщина, как плачут дети! Но если женщины и дети плачем облегчают 
горе, то его странная горечь и тоска не оставляли грудь, а 
растекались по всему телу, пропитывая его ядом. 
     Лютеция! Все это для тебя делается, только для тебя. Но с 
каждым шагом он как будто отдаляется от нее. 
     Утром он поднялся, рывком сбросив медвежью шкуру, холодный 
воздух сразу охватил теплое тело. Сонный, он дотащился до бочки с 
водой, поверхность какая-то странная, и лишь когда пальцы наткнулись 
на твердую поверхность, сообразил, что вода покрылась корочкой льда. 

     Кулак проломил с такой силой, что струи выплеснулись едва ли не 
до потолка. Он зарычал, холодная вода мгновенно напомнила, что он - 
вождь, что находится в своей крепости, и что в этих северных краях 
даже среди лета бывают ночные заморозки, когда только днем воздух 
прогревается по-летнему. 
     Из окна было видно, как черный, словно покрытый копотью лес 
окутался странной мерцающей дымкой. Снежок сыпался настолько тонкий, 
что и не усмотришь, но дорога вдали побелела, будто дно высохшего 
озера, где добывают соль. 
     Щебеча, пролетела стайка мелких птах. Крупные, уважающие себя 
гуси и всякие настоящие птицы улетели не то в те сказочные теплые 
края, где находится такой же сказочный неправдоподобный Рим, не то в 
соседний лес, который снеговая туча обошла стороной. Птичья мелочь 
спешила, собиралась в стаи, порхала мелкими стайками с дерева на 
дерево, со двора на двор, обрастая как снежный ком. 
     Во дворе коза взобралась на крышу сарая, обнюхала серое небо, а 
когда внизу началось движение, легла на краю и стала следить подлыми 
глазами, будто пантера, намеревающаяся прыгнуть из засады. 
     Он отвернулся, жадно плескал ледяную воду в лицо. Перед глазами 
проносились картины вчерашнего пира, в ушах звучали голоса. Мозг 
холодно и трезво отсеивал мусор, а важные крупицы складывал в одну 
кучку. Так, молодой Унгардлик брякнул, что если вождю нравится 
сидеть сиднем в этом бурге, то и пусть сидит, а он скоро уйдет, 
хочет повидать мир, Рикигур возразил, что Фарамунд только 
накапливает силы, Куландж похвастал, что еще помнит дорогу к теплым 
морям, Вехульд выразил недоумение... в чем же? Черт, все-таки либо 
надо пить меньше, либо запоминать лучше... 
     Сейчас Рикигур дремлет, сгорбившись, как маленький несчастный 
тролль, огонь перед ним весело лижет чугунный котел, рассыпается 
бликами вдоль стены, играет весело и грозно на лезвиях мечей на 
стене, а наконечники копий кажутся раскаленными в пламени. 
     У самого ложа Фарамунд ушиб босую ногу о сундук, захваченный у 
Лаурса. В нем обнаружились пергаментные свитки, одни из хорошо 
обработанной кожи, другие вовсе из невыделанной, записи как на 
латыни, так и на других языках. Он различал их, хотя латинские 
значки оставались такими же непонятными, как и прочие, он только 
смутно чувствовал, что эти вот ровненькие - латынь, а остальные - 
остальные. 
     Растерся так, что кожа скрипела и трещала, оделся, затянул пояс 
потуже, а когда подошел к окну снова, влажный воздух страны болот 
мощно и властно взял свое: на месте внутреннего двора медленно 
колыхалась неровная поверхность неопрятного киселя. Постройки 
тонули, словно при половодье, он видел только крыши ближайших 
сараев. Дальние стены и башни не просматривались в белесой мгле. 
     Внизу едва слышно фыркнула невидимая лошадь. Он провел рукой по 
голому плечу. Пальцы скользнули по взмокшей коже. Он вдохнул 
холодный влажный воздух, почти физически ощутил, как такая же мокрая 
пленка оседает сейчас на крупы коней, на камни основания башни, на 
деревья, стены домов, лица, руки часовых, как отсыревает тетива, как 
растягиваются ремни... 
     Хуже того, в тумане тонут звуки шагов, хриплое дыхание 
крадущегося лазутчика. Он сам тогда сумел благодаря такому туману 
взять эту крепость, но так же точно могут захватить и его! 
     Брови сошлись на переносице. Мозг работал напряженно, но ничего 
надежного не приходило в голову. Если же часовых поставить вдоль 
стены на расстоянии шага друг от друга, никакой армии не хватит! 
     Единственное, что лезет в голову - это захватить еще хотя бы 
пару бургов. Тогда при потере одного останутся два других, но 
главное, что на владельца трех бургов не решатся нападать простые 
разбойники. 
     Он высунулся из окна, прокричал мощно, с удовольствием ощущая 
свой сильный зычный голос: 
     - Громыхало!.. Громыхало! 
     Вскоре снизу донесся такой же сильный, разве что сиплый 
пропитой голос: 
     - Здесь я... 
     - Громыхало! - крикнул он ликующим голосом. - Надень свой 
лучший панцирь!.. Оседлай лучшего из коней!.. Пусть Вехульд подберет 
десяток воинов с чистыми рылами. Таких, которые еще не падают с 
коней. 
     Из тумана громыхнуло, как будто морская волна ударила в 
бревенчатую стену: 
     - Как скажешь, рекс. Куда едем? 
     - К Свену, - ответил Фарамунд так же счастливо. - К Свену из 
Моря. 
     - Ого, - сказал Громыхало. - Как скажешь, рекс. 
     Похоже, в тумане он едва не свалился через порог. Фарамунд 
услышал сдавленное ругательство, сильный удар по столбу, то ли 
кулаком, то ли лбом, затем шлепающие шаги по мокрой земле. 
     Перед поездкой Фарамунд раздал все доспехи и все оружие, 
захваченное в крепости. Даже Громыхало удивился, зная обычную 
жадность рексов, да и запас надо бы иметь, но Фарамунд отмахнулся: 
его лучшая дюжина должна быть вооружена и одета как лучшие из 
знатных франков. 
     В конюшне пересмотрели коней, отобрали тоже самых лучших. 
Фарамунд придирчиво осмотрел своих людей, объехал маленький отряд со 
всех сторон. Во главе на крупных конях сидели Громыхало, Вехульд и 
молодой Унгардлик, что рвался в неведомые дали. За ними угрюмый 
богатырь Фюстель, отважный Арморис, который называл себя готом, да и 
все остальные уже известные по доблести, отваге и воинской силе. 
     Фарамунд засмеялся: 
     - Трудно представить более славный отряд! 
     Кони понеслись споро, туман рассеивался, день выдался на 
редкость ясный. Солнце сожгло остатки тумана первыми же лучами. 
Воздух стал настолько чистый и прозрачный, что оторопь брала от 
непривычки: уже отвыкли видеть до самого горизонта, да еще так 
отчетливо! 
     Фарамунд несся впереди отряда. Ветер трепал его длинные черные 
волосы, слишком длинные для франков. Сам он слегка наклонился вперед 
в жадном нетерпении, глаза прощупывали горизонт... 
     Кони обогнули лес, крепость Свена выдвинулась как на ладони. 
Теперь Фарамунд сразу оценил, что кустарник не вырублен, можно 
подкрасться под его прикрытием прямо к стенам. Ров не заполнен 
водой, а вал осыпался, можно одолеть, не слезая с коня. Да и стражи 
слишком сонные, таких легко захватить врасплох... 
     Он подумал с удивлением, что раньше это просто не приходило в 
голову. А сейчас замечает все уязвимые места, и словно бы привычно 
намечает места для быстрого захвата этой слабенькой крепости. 
     - Кто такие? - закричали из башенки на крыше. Затем, 
приглядевшись к всаднику в дорогих доспехах: - А, это ты, 
Фарамунд?.. Погоди, сейчас доложу хозяину. 
     Фарамунд крикнул ему вдогонку: 
     - Помни, своему хозяину! 
     Громыхало спросил насмешливо 
     - Боишься, что пошлет навоз возить? 
     - Не хочу неприятностей даже для него, - огрызнулся Фарамунд. - 
Иначе должен буду вбить ему эти слова в глотку вместе с выбитыми 
зубами... и тогда все нарушится. 
     - Все ли? 
     Глаза старого воина смеялись. Фарамунд невольно раздвинул губы 
в усмешке: 
     - Не все, но все-таки... 
     - Ты, в самом деле, надеешься уговорить ее переехать к тебе? 
     Слышно было, как перекликаются в доме и даже во внутреннем 
дворике. Звенело железо. Потом из башни крикнули: 
     - Проезжайте! Вас двенадцать? Остановитесь посреди двора. 
Помните, что сорок лучников будут наготове. 
     Ворота отворились, Фарамунд молча пустил коня вперед. Всадники 
за ним ехали гордые, все в доспехах, хоть и разных, но все же не 
оборванцы, а кони под дорогими попонами, уздечки не тряпочные, а 
красивые, кожаные, с медными бляшками. Лучники лучниками, но все 
равно от маленького отряда веяло силой, уверенностью. 
     Во внутренний двор перед домом Свена высыпала челядь. Видимо, 
слух о прибытии именно Фарамунда разлетелся, как черепки от 
разбитого горшка. За перилами галереи второго этажа показались 
молоденькие девушки. Глаза их горели от любопытства, Фарамунд 
чувствовал их обжигающие взгляды, испуганные и завлекающие 
одновременно. 
     Он остановил коня перед домом. На крыльцо вышел Свен. Еще более 
погрузневший, волосы всклокочены, снова в них солома, словно с 
первой встречи ни разу не встряхнулся. Как нарочито, вышел в 
затрапезной одежде, в руке обглоданная кость с остатками мяса. 
     Не глядя, швырнул ее псам, смерил Фарамунда недружелюбным 
взглядом: 
     - И что тебе здесь надо?.. Вспомнил, что не закончил чистить 
конюшню? 
     Фарамунд ощутил, как тяжелая кровь прихлынула к шее, поднялась 
и окрасила лицо, ударила в голову: 
     - Свен, не забывайся! 
     - Ты о чем? - спросил Свен насмешливо. 
     - Иначе я напомню тебе, зачем ты послал со мной Теддика, - 
предостерег Фарамунд. 
     Лицо Свена чуть дернулось, в глазах вроде бы мелькнул страх, но 
в следующее мгновение он надменно выпятил нижнюю челюсть: 
     - Зачем? 
     - Он сказал, что ты велел ему убить меня, - четко ответил 
Фарамунд. - Ножом. В спину! 
     Свен дернулся, с губ сорвалось злобное: 
     - Чертов ублюдок! 
     - Он не предал тебя, Свен, - сказал Фарамунд горько. - Он был 
верен тебе до конца. Но он умер. 
     - Его убил ты? 
     - Неважно. Главное, теперь я свободен от клятвы верности тебе. 
И моя клятва, когда я обещал не поднимать на тебя оружия, которое ты 
мне дал, ныне недействительна. Ты все понял? 
     Он смотрел на Свена с холодной свирепостью. Свен отступил на 
шаг. Мужчины за его спиной взялись за рукояти мечей. Слышно было, 
как хлопнула дверь, кто-то вышел из дома, расталкивая вооруженных 
людей. Это был Тревор, похожий на взъерошенного вепря. Прикрыв 
глаза, взглянул на Фарамунда. На его лице отразилось колебание, 
все-таки совсем недавно он советовал перерезать ему горло. 
     - До нас дошли слухи, - сказал он, - что с крепостью Лаурса 
что-то... 
     - Что-то? - удивился Фарамунд. - Я бы так не сказал. Просто 
крепость поменяла хозяина. Теперь она моя. 
     Словно холодный ветер пронесся через двор, мгновенно стер 
улыбки и ухмылки. Фарамунд с высоты седла оглядывал крепость, разом 
замечая, кто где стоит, сколько оружия, 
     Тревор спросил: 
     - Это все люди, что у тебя остались? 
     Фарамунд усмехнулся: 
     - Лаурс защищал крепость так же, как ее защищает Свен Из Моря. 
Я потерял одного человека, а семеро было ранено. Еще один утонул в 
подвале, где разбил бочку с вином и захлебнулся. Наемники, которые 
служили Лаурсу, сейчас служат мне. Правда, теперь их осталось 
шестьдесят четыре... Но если учесть, что было семьдесят... 
     Его улыбка была похожа на волчий оскал. Громыхало поигрывал 
огромным боевым молотом. По левую руку Фарамунд держался Вехульд, 
его смуглая рука щупала рукоять боевого топора, нежно гладила, 
словно обещала вот-вот крепко ухватить в обе ладони. 
     - Зачем ты приехал? 
     Фарамунд искоса посматривал наверх, стараясь уловить появление 
Лютеции. Вздрогнул от громкого голоса. Тревор смотрел исподлобья, 
ждал ответа. 
     - Крепость, которую построил Лаурс, - заявил Фарамунд. - 
побольше этой! И защищена надежнее. К тому же я думаю укрепить ее 
еще... Да, основательнее. Потому я приехал, чтобы... чтобы 
пригласить господ Тревора и Редьярда... с их людьми... в мою 
крепость! 
     Во дворе громко ахнули. Всюду, куда он смотрел, видел раскрытые 
рты. Свен выпучил глаза, побагровел. Тревор отшатнулся, впился 
глазами в этого странного человека на рослом жеребце. 
     - Зачем? - спросил он в упор. 
     - Вам там будет защищеннее, - ответил он. Спохватился, добавил 
торопливо, - Не вам, а госпоже Лютеции. Сейчас очень неспокойное 
время! 
     Фарамунд чувствовал на себе взгляды как своих людей, так и всей 
челяди Свена, и его воинов. Колко и неприязненно смотрел красавец 
Редьярд. Тревор нахмурился, сказал с колебанием в голосе: 
     - Надо узнать и мнение самой госпожи Лютеции. 
     Все чувства Фарамунда были обострены, он чувствовал малейшее 
движение воздуха, словно сидел с содранной кожей. Глаза его замечали 
искорки на крыльях пролетевшей над конюшней стрекозы, а в голосе 
старого воина с удивлением уловил нотку сомнения. 
     Он ощутил ее приближение задолго до того, как Лютеция подошла к 
краю перил. Он чувствовал, как она открыла дверь, это на том конце 
галереи, потом ноздри уловили ее запах... или тень запаха, что 
усиливался, до тех пор, пока у перил не возникла ее легкая фигура. 
     Сердце его заколотилось, а в груди возникла сладкая боль. 
     - Госпожа, - сказал он. Сердце заколотилось с такой силой, что 
в виски стрельнуло. Мир покачнулся, в душе кольнуло ужасом, что 
сейчас свалится с коня, как пугливый ребенок. - О, госпожа... 
     - Не надо повторять, - прозвучал ее нежный голос. - Я слышала 
все. 
     - Госпожа... 
     Ему не хватало слов, он задыхался. Кровь бросилась в голову. Он 
чувствовал, что щеки полыхают, уже все лицо залило красным, горячая 
тяжелая кровь прилила даже к шее, а уши раскалились. 
     Лютеция стояла ровно, на перила лишь слегка опустила кончики 
пальцев. Голос ее звучал так же нежно, спокойно, но теперь он 
вспомнил, что так же приветливо она разговаривала с любым 
челядинцем. 
     - Мы приняли покровительство благородного Свена, - произнесла 
она спокойно. - И мы пребудет под его защитой, пока не выясним, где 
сейчас наша родня. 
     Фарамунд вспыхнул: 
     - Эта крепость охраняется хуже, чем охранял свою Лаурс! 
     - Но вряд ли в окрестных лесах есть еще разбойники, - сказала 
она все тем же ровным голосом, - способные захватить крепость. 
     Он не знал, было это похвалой или оскорблением, да и не важно, 
он слушал музыку ее голоса, упивался ее ангельским обликом, но в 
груди что-то рвалось болезненно и страшно. 
     - Других нет, - поспешил он заверить. - Других нет! 
     - Тогда мы останемся, - сообщила она. - Тем не менее... 
благодарю. Дядя, поблагодари! 
     Она сказала таким тоном, словно дядя должен был вытащить 
монетку и великодушно бросить ему, совсем недавно вывозившему навоз 
из конюшни. А он, если не поймает на лету, бросится за нею и, 
разгребая пыль, отыщет, осчастливленный, тут же помчится 
пропивать... 
     Тревор что-то проворчал, а Лютеция одарила всех царственным 
взором, перевела взгляд на крыши дома напротив, только они ей 
вровень, и, уже потеряв интерес, повернулась, исчезла. 
     Фарамунд сидел в седле как оплеванный. То, что Лютеция ушла, 
повергло в отчаяние, а злорадные взгляды этих... этого двуногого 
скота... этой сволочи... этого мяса для воронья... 
     Он поднял голову, все содрогнулись от его облика. Переход от 
стыдящегося к почерневшему от гнева был молниеносен и страшен. Глаза 
свернули, как пожар в ночи, губы подрагивают в бешенстве, а грудь 
уже раздувается для яростного крика, после которого его люди 
бросятся рубить и жечь... 
     - Хорошо же, - выдавил он страшным свистящим голосом, и всем 
показалось, что из почерневшего от ярости рта вырвался короткий язык 
огня, словно из пасти дракона, - я уезжаю!.. Но попомните же... 
     Он развернул коня. Свен крикнул вдогонку: 
     - Вы мне угрожаете, голодранцы? 
     Дикая ослепляющая ярость ударила в голову. Он заскрипел зубами 
от неистового желания выхватить меч и всех здесь посечь на куски, 
бросить окровавленные туши под ноги коню. А его закованные в доспехи 
люди без труда одолеют этих неповоротливых и сонных увальней Свена, 
хотя их здесь вдесятеро больше. 
     Не давая сказать себе ни слова, он пришпорил коня. Народ в 
страхе бросался к стенам. Они пронеслись как грохочущая лавина, уже 
в виду ворот кого-то стоптали копытами, Всадники держались сзади, 
никто не смел приблизиться. 
     От бешенства его раскачивало в седле, в мозгу горячечной 
чередой проносились сладостные картины, как он рубит, колет, 
расшибает голову Свену и всем в его замке, а Лютеция, наконец, 
понимает, от какого сказочного предложения отказалась, что никто и 
никогда для нее вот так не бросит душу под ее ноги, под ее изящные 
ступни, не падет ниц, не разорвет грудь собственными руками, чтобы 
она узрела его пылающее любовью к ней сердце, самое пылкое и 
преданное... 
     Конь, чуя настроение седока, перешел в галоп. Деревья 
проносились мимо, как серые призраки. Ветви угрожающе пытались 
ухватить за волосы, он пригнулся к конской гриве, холодный ветер 
остужал и не мог остудить разгоряченное лицо. 
     Горячая кровь била в голову. Сердце стучало чаще, чем копыта. 
Он смотрел невидящими глазами в ночь, везде ее облик, везде ее 
строгие глаза, 
     Ярость нахлынула следом за гневом. Он рычал как зверь, рука 
дергалась к рукояти меча. Как, как убедить ее, что эту крепость он 
завоевал только для нее? Если она только поведет бровью, выказывая 
неудовольствие его присутствием, он тут же оставит бург! У него 
достаточно людей, чтобы пройти еще южнее, захватить целый город, 
Зато у нее будет и защита, и полная независимость от Свена. 


     Глава 11 


     Прошла неделя. Он объезжал села, принимал коммендации, так 
именовалась присяга вольных франков, когда они отдавались под его 
покровительство. За это он обязывался их защищать, а если его защита 
им покажется недостаточной, то они так же вольны отказаться от его 
меча. 
     Приходилось таскать с собой отборное войско, чтобы своим видом 
с одной стороны устрашали, с другой - внушали уверенность: такие 
воины сами любого сомнут и сожрут печенку прямо на поле схватки. 
Разоренные набегами, грабежами села принимали его защиту охотно, к 
тому же его ужасная слава не шла, а летела впереди его коней... 
     Через неделю возвращались, падая от усталости, Вехульд толкнул 
его в бок так, что Фарамунд едва не свалился с седла: 
     - Не спи! В замке гости. 
     Фарамунд вздрогнул. 
     - Откуда знаешь? 
     - Вон, посмотри на башню. 
     Кони как раз вышли из леса и, чуя скорый отдых, во весь опор 
понеслись к крепости. Фарамунд различил на башне шест с голубой 
тряпкой. Когда уезжали, его не было. 
     - Это я велел, - объяснил Вехульд. - Старая военная уловка! 
Если враг захватит крепость, то чтоб тряпку повесили зеленую. Если 
гости - голубую. Если ничего не изменилось, то... 
     Ветер свистел в ушах. Грудь раздувалась, то ли от вбитого туда 
плотного воздуха, то ли от безумной надежды увидеть в своей крепости 
самую чистую и нежную девушку на всем белом свете. 
     Их заметили издали, ворота открыли сразу, не дожидались, пока 
остановятся, хозяин страшен в гневе, Фарамунд погнал коня к своему 
дому. 
     Сердце затрепетало, у коновязи мерно потряхивали торбами, 
подвязанными к мордам, знакомые кони Тревора и Редьярда. Все двери 
подвалов настежь, а когда Фарамунд соскочил на землю, из дальнего 
показалась приземистая фигура, за ней вторая, такая же медведистая, 
словно два лесных зверя покидали берлогу. Оба одинаково остановились 
на пороге, одинаково прикрыли глаза от яркого солнца. 
     Громыхало заметил Фарамунда первым, радостно заорал: 
     - А, хозяин!.. У нас гости! Я тут показываю, где что лежит... 
     - Разумеется, - сказал Фарамунд саркастически, - начал с самого 
интересного. Добро пожаловать, Тревор. Что-нибудь успели увидеть 
еще? 
     От обоих пахло вином мощно, одуряюще, словно искупались в 
бочках, хотя одежда сухая, только на груди мокрые пятна, да кончики 
усов вытянулись сосульками. 
     Тревор прогудел: 
     - Да нет... Твой управляющий успел показать все. А сюда 
заглянули напоследок. Просто промочить горло. Надо сказать, хорошее 
у тебя хозяйство, Фарамунд. 
     Он по-прежнему не называл его ни хозяином, ни господином, но 
Фарамунд жадно ухватился за похвалу: 
     - В самом деле, хорошее?.. 
     - Точно, - сказал Тревор. - Можно подумать, что ты до потери 
памяти был... или бывал управляющим. Все умело сложено, ничего не 
забыто. В такой крепости жить можно. 
     Фарамунду показалось, что старый воин вложил в последние слова 
добавочный смысл. Он спросил торопливо: 
     - Ты это передашь Лютеции? 
     Тревор прямо посмотрел ему в глаза: 
     - Если ты еще не отказываешься от своих слов... мы с Редьярдом 
сегодня же начнем уговаривать ее переехать сюда. Нехорошо это 
говорить, но покровительство Свена ее тяготит больше, чем меня или 
Редьярда. А нам он, если честно, уже поперек горла. Никому не 
нравится, когда попрекают куском хлеба! 
     Из дома вышел Редьярд. Заколебался, увидев Фарамунда. На 
холеном лице быстро сменялись недовольство, унижение, даже злость, 
но когда подошел ближе, лицо было бесстрастное, а голос прозвучал 
ровно: 
     - Вообще-то наши мечи - неплохая защита за кров, который он 
предоставил. А за хлеб и мясо мы всегда платили сами! 
     Он тоже никак не назвал Фарамунда, но тот и не собирался 
спугивать удачу, кивнул сочувствующе, сказал Тревору: 
     - Если вы сумеете уговорить Лютецию принять эту крепость... в 
дар, я просто покину ее, чтобы не тревожить. 
     Редьярд поперхнулся, а Тревор вытаращил глаза. Громыхало 
хмыкнул, молодецки расправил плечи, уже понял. Тревор спросил: 
     - Я что-то туго соображаю сегодня... 
     - У меня людей, - объяснил Фарамунд, он придумывал на ходу, 
надо бы говорить медленнее, взвешивать каждое слова, но слова 
полились бурным потоком: - уже втрое больше, чем надо для обороны 
этой крепости. И все ищут с кем бы подраться. Меня уговаривают 
двинуться дальше на юг. Там города богаче, люди толще, а сливы 
крупнее. Эта крепость останется вам, точнее - Лютеции. Я оставлю 
людей достаточно, чтобы все работало. Если хотите, то заберу с 
собой, а вы поставите своих... У вас, правда, всего шестеро, но 
остальных можно набрать в окрестных селах. 
     Глаза Тревора заблестели. Редьярд слушал недоверчиво, Фарамунд 
все время чувствовал его ощупывающий взгляд. 
     - Ты слишком щедр! - воскликнул Тревор. - Редьярд, вели подать 
коней. Мы сейчас же возвращаемся в крепость. Пусть меня черти утащат 
в свое царство и сделают рексом над всеми рогатыми, если я не сумею 
уговорить Лютецию! 
     Редьярд, не говоря ни слова, пошел к коновязи. Фарамунду его 
походка показалась легкой, чуть ли не подпрыгивающей. 
     От возбуждения он не находил себе места. Он не мог ни сидеть, 
ни лежать, даже в седле быстроногого коня хотелось соскочить и 
понестись впереди, ибо все такие медленные, спят на ходу, а там 
впереди Лютеция! 
     - Рекс, - сказал Громыхало предостерегающе. - Рекс!.. Опомнись? 

     Фарамунд остановился, голова его повернулась с такой скоростью, 
что хрустнули шейные позвонки: 
     - Что?.. Ты о чем? 
     - О том же, - пробасил Громыхало. - Возьми себя в руки. 
     - Что?.. А, ты о... Слушай, я так рехнусь. Крикни, чтобы 
оседлали мне моего Ворона. Если хочешь, езжай со мной. 
     Громыхало кивнул: 
     - Конечно, поедем вместе. А куда? 
     Фарамунд засмеялся: 
     - Ты хорош, хорош! Даже не спросил, куда. А если в преисподнюю? 

     - Ну что ж, - ответил Громыхало мужественно, - и там поставим 
свой бург, отвоюем земель... Это ж здорово: иметь целое войско 
демонов! 
     Но когда бодрые застоявшиеся кони вынесли их как ветер за 
ворота, Громыхало забеспокоился: 
     - А куда это нас прет? 
     За ними мчалась только личная дюжина всадников, лучшие из 
лучших, их отобрал сам Громыхало. 
     - А что вдруг забеспокоило? 
     - В той стороне только городок Люнеус, - ответил Громыхало с 
беспокойством. - А там настоящий римский гарнизон. Если уж его 
брать... хотя не понимаю, зачем он нам, то там наши двенадцать 
человек, гм... Там и двенадцать тысяч будет мало! 
     Всадников он оставил в лесу, а сам, одевшись простолюдином, 
отправился к городским воротам пешком. Громыхало не пожелал оставить 
рекса одного, и теперь сопел и пыхтел рядом, бурчал, что если уж так 
не терпится убить время, то можно напиться как свинья, вот 
неделя-другая и пролетит незаметно... 
     Сперва они увидели городскую стену. Фарамунд почувствовал, как 
ноги становятся ватными, а в сердце заползают страх и уважение. 
Стены из камня, из настоящих массивных глыб, неизвестно какой силой 
встащенных один на другой. И так на высоту в три человеческих роста! 

     Дорога привела к вратам, две башни по бокам, створки ворот 
распахнуты широко. Фарамунд покрутил головой, отыскивая стражей, 
Громыхало пихнул в бок: 
     - Они в башнях. Наблюдают. 
     Стараясь не привлекать внимания, они прошли в город, и тут 
Фарамунда тряхнуло снова. Подошвы ступали по ровным каменным плитам. 
Вся площадь покрыта твердыми широкими плитами, дома - тоже из камня! 
- вырастают прямо из этого серого гранита. А дома в два этажа и в 
три, а в самом центре возвышается огромный дом в четыре этажа, окна 
широкие, крупные, без ставен, так что днем в комнатах светло, а в 
безоблачную ночь можно увидеть звезды. 
     На миг в сердце кольнула острая зависть, ибо сразу представил 
себе Лютецию не в деревянном доме, который вдруг начал казаться 
вовсе не... самым лучшим, а вот в этом большом каменном! Там на 
самом верхнем этаже даже широкий выступ, видно кресло: кто-то иногда 
сидит, посматривает сверху на город, а если позволяет погода, видит 
далекие закаты и восходы солнца! 
     - Куда пойдем? - бухнул в его мысли, как камень в воду, тяжелый 
голос Громыхало. - Лучше на базар... 
     Фарамунд поморщился, очарование улетучивалось, он здесь, а не 
рядом с Лютецией смотрит с высоты на мир. 
     Спросил зло: 
     - Что мы там потеряли? 
     - Да все идут на базар. 
     - Не все... 
     Он жадно всматривался в лица встречных. Римлян от франков 
отличал сразу: несмотря на одинаковое солнце, римляне холенее, 
медлительнее, спокойнее. Франков выделял не только по огромному 
росту, но и по резким движениям, быстрым поворотам головы, цепким и 
дерзким взглядам. В них кипела жизнь, они готовы тратить ее даже на 
постоянные и бесцельные драки друг с другом, в то время как римляне 
уважительно раскланиваются со всеми, хотя он видел брезгливые 
гримасы, недовольство в глазах. 
     Римляне держались степенно и величаво. Даже дети не резвятся, а 
как маленькие старички, гуляют спокойно, либо сидят рядышком на 
чистой скамейке, сами чистенькие и ухоженные, в нарядных кукольных 
одеждах. Если и хохочут, то тоже правильно: красиво и мелодично, 
никакого визга... 
     Этот городок, думал он напряженно, и от этой мысли волосы 
поднимались дыбом, находится в Галлии, на земле галлов, которую 
сейчас затопили племена франков. Островок во враждебном море! И все 
же здесь богатство и роскошь римлян бросаются в глаза... А что же 
тогда, что в самом Риме? Какие же горы злата там? Какие статуи 
возвышаются над самым главным из всех городов мира? 
     Нарядные горожане разгуливали парами и группками, беседовали. 
На Фарамунда и Громыхало поглядывали с благожелательным 
любопытством, как на огромных диких зверей. 
     Так вот почему их не побили, не захватили их город, не сожгли! 
Римляне не враждебны! Может быть, когда-то, когда явились впервые, 
они и шли с огнем и мечом, но сейчас на всех смотрят, как на младшую 
родню. Бедную родню, неразвитую, ничего не умеющую, но все же не 
враждебную. А франки в ответ... на то и франки, тоже не бросаются 
оскорблено бить и крушить все подряд. В этом сила нынешних римлян. 
Они умнее, они многое повидали, многое знают... неизмеримо больше 
знают! И они готовы этим щедро делиться. 
     Да только надо ли мне, чтобы со мной делились, мелькнуло в 
голове злое. Почему я должен оримляниваться? Почему должен 
становиться таким же кругленьким и сытеньким? 
     На городской площади под одобрительные выкрики двое римлян... 
или, скорее, федератов, раздели толстую молодую женщину, показывали, 
что можно с нею проделывать по-сарацински, по-египетски, а вот как 
пользуют женщин тупые лангобарды... 
     Народ ржал, женщина хохотала, ее молодое белое тело бесстыдно 
колыхалось. К двум легионерам пытался пристроиться горожанин в 
богатой одежде, не получалось, тогда он, распаленный, сорвал с пояса 
кошель и торопливо достал горсть монет. 
     Фарамунд не стал досматривать, прошел вдоль каменных домов. 
Ноги и здесь ступали по широким плитам. Голова кружилась от 
недоумения: даже площадь, простую городскую площадь замостили 
камнями! Да не просто замостили, а обтесали, выровняли, подогнали - 
лезвие ножа не просунуть между плитами. Ходишь, как по дворцу! А что 
же у них в домах? 
     Сзади раздались крики. Он оглянулся, инстинктивно шаря по 
поясу, где в ладонь должна скользнуть рукоять меча. Пальцы ощутили 
пустоту, но на площади, где прилюдно развлекались с женщиной, на 
огромную бочку взобрался и встал в красивую позу, тучный человек в 
тоге. Ему орали, хлопали в ладоши, кто-то швырнул цветы. 
     Громыхало тянул дальше, ему жаждалось на базар, но Фарамунд 
придержал, заинтересовавшись. А человек поворачивался перед толпой, 
воздевал руки, потрясал ими, ему кричали восторженно, он поклонился 
с достоинством и, откинув гордо голову, прокричал: 
     - Квириты!.. Достойные граждане великой империи римлян! Доколе 
будем терпеть засилье варваров?.. Они же недочеловеки!.. Наш префект 
идет у них на поводу, стесняет наши свободы!.. Права человека 
ущемлены! Он посмел запретить храмовую проституцию, так как это 
оскорбляет чувства варваров... но что нам варвары?.. Мы вольны 
совокупляться как в храме, так и на улицах!.. Как с женщинами, так и 
с животными, ибо все мы - дети великого Зевса! Он сам в виде быка 
покрыл Непеду, в облике жеребца - Шедулу, а лебедем - Леду!.. 
     Народ на улице заорал одобрительно: 
     - Верно! Верно говоришь! 
     - Правильно! 
     - Вернуть права человека! 
     - Вернуть права граждан! 
     - Да погибнет мир, но пусть свершится справедливость! 
     Оратор перевел дух, закричал громко и пронзительно, ибо 
подходили еще заинтересовавшиеся, надо докричаться до всех: 
     - Все, что естественно, не позорно!.. А наш префект в угоду 
варварам пытается... да-да пытается!.. Честь - это выдумка 
варваров!.. Самое ценное у человека - его жизнь, только 
цивилизованные народы знают ее высшую цену!.. А для спасения жизни 
ничего не жалко отдать или потерять. Пусть префект сам берет оружие 
и защищает врата крепости!.. Для цивилизованного римлянина нет 
такого понятия, как трусость. Трус... он остается жить! Потом он 
приходит к жене погибшего героя, тащит ее в постель, пользует ее и 
ее детей, их коз и собаку!.. Это для тупых варваров он трус, а мы, 
просвещенный и мудрый народ, называем его правильно: благоразумным, 
мудрым, впередглядящим!.. Так не будем же уподобляться варварам, как 
хочет префект!.. Если варвары придут, то пусть берут крепость. Лучше 
жить на коленях, чем умереть стоя! 
     Фарамунд ощутил странное головокружение. В груди нарастало 
смятение. Оратор говорит отвратительные вещи, но говорит... 
правильно. В войнах всегда гибнут лучшие, а трусы... трусы обычно 
выживают. И хотя их изгоняют свои же сородичи, но все же трус 
остается жить, он ходит по земле, ест жареное мясо, ласкает женщин, 
ему светит солнце, поют птицы... 
     По коже пробежали отвратительные мурашки. Что-то было 
отвратительное в этих правильных мыслях, что-то глубоко порочное, 
мертвящее, а не спасающее, он не понимал, но шерсть встала на 
загривке дыбом, из горла вырвалось звериное рычание. 
     Громыхало упорно тащил к рынку. Там, по его словам, столько 
всего, что глаза разбегаются. Фарамунд, у которого глаза и так 
разбегались, уперся. 
     - Погоди, - попросил он. - Дай понять... 
     - Да что понимать? Вон на рынке... 
     - Мне уже достаточно, - оборвал Фарамунд. - Теперь надо 
переварить. Иначе можно подавиться... 
     Громыхало вытаращил глаза, но вождь выглядел серьезным, челюсти 
стиснуты, а глаза смотрят сквозь стены, словно зрят бессмертных 
богов. 
     А Фарамунд шел медленно, старался вжиться, понять, посмотреть 
на мир глазами горожан, будь это римляне или местные франки, что 
родились в этом городе или пришли на службу. 
     Со стен города видно, что черные столбы пожаров вдали ширятся. 
В крепости некоторые, как заметил Фарамунд, влезали на крыши, 
тревожно перекрикиваются. Он уловил обрывки разговоров, что на этот 
раз с севера идет вождь варваров, который не знает пощады даже к 
своим, а захваченных римлян подвергает таким жестоким пыткам, что 
несчастные сходят с ума гораздо раньше, чем к ним приходит смерть. 
     Похоже, больше всех сегодня зарабатывали лодочники. С той 
стороны город упирался в реку, многие из этих, которые больше всего 
на свете ценят жизнь, спасались бегством. 
     Фарамунд не поверил глазам, когда прямо на виду у всех в городе 
начались грабежи. У главного склада перебили охрану из двух 
престарелых легионеров, выбили двери. Народ радостно растаскивал 
мешки с зерном, соль, сушеные фрукты, амфоры с маслом. Рядом 
вспыхнул пожар, но никто не бросился гасить, как поступил бы любой 
франк, хотя огонь угрожал перекинуться на склад, а потом и на дома. 
     Наконец на колокольне тревожно зазвучал набат. Горожане, 
пользуясь слухами о подходе варваров, хватали прямо на улицах 
сборщика налогов, судью, избивали, кому-то привязали к шее огромный 
камень и потащили на стену, кто-то заорал, что знает, где живет 
самый богатый ростовщик... 
     Громыхало в возбуждении толкнул Фарамунда в бок: 
     - Смотри, смотри! Сейчас начнется. 
     - Что? 
     - Видел куда проскакал легат? 
     Богато одетый всадник пронесся через площадь к угрюмого вида 
длинному зданию из тяжелых грубо отесанных глыб. Навстречу выскочил 
коренастый человек в блестящем медном шлеме и медных латах, но с 
голыми ногами. Вместо привычных штанов на нем легкомысленно 
колыхалась юбочка, похожая на детское платьице. 
     Всадник спрыгнул на землю, он тоже оказался в таком же детском 
платьице. Фарамунд преисполнился к ним к обоим презрением. Это - 
римляне? 
     - Что такое схола? 
     - Барак, - объяснил Громыхало непонятно. - Ну, казарма, ясно? 
     - Нет. 
     - Ну, место, где живут солдаты. 
     - Солдаты? 
     - Воины. Легионеры. И не только легионеры. Смотри! 
     Из каменного здания выбегали вооруженные мужчины. Выбегали 
быстро, красиво, ни один не толкнул другого, хотя их десятки... уже 
сотни! Послышался властный крик, легионеры выстроились в считанные 
секунды. Щиты сомкнулись краями, острые мечи как жала высунулись в 
щели между щитами. Вся манипула выглядела огромным железными 
животным. 
     На глазах изумленного и очарованного Фарамунда встали в четыре 
ряда, замерли, нечеловечески ровные, красивые такой свирепой 
мужественной красотой, что у него от волнения затряслись руки, а на 
глаза едва не навернулись слезы восторга. 
     Легат вскинул руку, гордый и красивый. Теперь даже дурацкое 
детское платьице не казалось уродливым. В легате и всем войске была 
страшная мужская красота. Послышался короткий вскрик, словно грубо 
гавкнул огромный пес. Ряды дрогнули, качнулись и разом двинулись от 
схолы, шагая в ногу так дружно, что вся каменная площадь разом 
вздрагивала и раскачивалась. 
     Снова короткий вскрик, весь страшный монолит внезапно густо 
порос длинными копьями. Наконечники показались Фарамунду настолько 
длинными и широкими, что походили на мечи с непомерно длинными 
рукоятями. 
     Он с испугом смотрел на эту шагающую стену. Страшные своим 
нечеловеческим единством, легионеры двигались как одно существо, Он 
внезапно ощутил в их выучке те бесчисленные войны, которые тысячи 
лет вела и неизменно выигрывала империя. Что можно противопоставить 
такой страшной силе? 
     Он с ужасом искал... и не находил. 
     - Ну, как тебе? - спросил Громыхало довольно 
     - Крас-с-сота... 
     - То-то, - сказал Громыхало, словно он был легатом этого 
прекрасного войска. - Ты еще увидишь, как они дерутся! 
     - Представляю... 
     - Представлять будешь потом. Это надо видеть. 
     Манипула двигалась как чудовищный дракон, весь в плотной чешуе 
щитов и с длинными смертоносными сариссами. Даже не дракон, а 
гигантская многоножка, чьи кованые сапоги заставляют вздрагивать 
землю ударами в такт. 
     Легионеры повернули за угол точно и согласованно, не теряя 
строя, это выглядело как будто длинная панцирная многоножка 
двигается легко и свободно. 
     Народ на площади разразился гневными криками. Навстречу 
легионерам выбежали молодые парни, на ходу раскручивая над головой 
пращи. Тяжелые камни вспорхнули над головами, как вспугнутые 
воробьи. Воздух залопотал подобно порванному парусу. Камни с сухим 
стуком били в щиты, шлемы, а один легионер, не успев вздернуть щит, 
опрокинулся навзничь с кровавой кашей на месте лица. 
     Фарамунд увидел, что дыра на месте легионера тут же затянулась, 
как затягивается отверстие в ряске от брошенного в пруд камня. 
     Стена щитов надвигалась, даже не качаясь при каждом шаге. 
Легионеры шли в ногу, нечеловечески тяжелые, страшные. 
     Из домов выбегали люди, в руках у кого праща, у кого меч, 
копье, дротик. Фарамунд изумился, когда ему сунули в руки широкий 
неуклюжий щит, а совсем дряхлый старик протянул ему короткий меч: 
     - Покажи им! Покажи! 
     Громыхало уже был с мечом, таким же точно коротким, похожим на 
нож для разделки рыбы, злобно и насмешливо кривил губы. Толпа 
ощетинилась разновеликими копьями, дротиками, прикрывалась щитами. 
Все, как понял Фарамунд, местные франки, что живут в городе, служат 
римлянам, платят им подати, но не уходят, как поступили бы настоящие 
вольные франки, а просто требуют от своих хозяев все больше и больше 
жратвы, вина, развлечений, свобод... 
     Ровная стена легионеров надвигалась, кое-где соприкоснулись с 
толпой, оттеснили. Фарамунд с дрожью в теле смотрел в узкую щель 
между квадратными щитами и металлическими шлемами. Глаза легионеров 
смотрели в него холодно и равнодушно, как глаза ящерицы или большой 
рыбы. 
     Он выставил щит, круглый, деревянный. Легионер сделал шаг 
вперед, а с ним и вся стена щитов, Фарамунд ощутил толчок, который 
отбросил назад с такой неодолимой силой, что едва не опрокинулся на 
спину: на его щит давила вся стена сцепленных краями щитов легиона! 
     Римлянин жал щитом, умело перенося вес тела на правую ногу, но 
равновесия не терял. Он знает, а теперь видел и Фарамунд, что пока 
строй един, то с самим легионером ничего не случится. Если же нажать 
так, что каким-то чудом заставить легионера отступить на шаг, то 
сосед легионера справа молча сунет лезвием в левый бок, этот так же 
молча переступит через труп тупого варвара, и стена двинется дальше. 

     Вот почему эти железные легионы прошли победным шагом по всем 
землям и народам! Они даже не вступили в бой, здесь ведь свои 
горожане, просто идут, а вся огромная толпа, где народу впятеро 
больше, бессильно пятится! Рядом с ним натужно сопит и отступает шаг 
за шагом могучий, как бык, Громыхало, кто бы его заставил 
попятиться! - с другого плеча слышится кряхтение другого местного 
франка, явно кузнец, весь пропах дымом и запахом железа, он 
покраснел, как вареный рак, напрягся, но его ноги скользят по 
ровному камню, а железная лавина наступает без всяких усилий. Это 
монолит, монолит из одинаковых железных брусков, слитых воедино, а 
они, которые отступают... даже если каждый по одиночке что-то да 
стоит, то, что они рядом с настоящей армией? 
     Они выдавливают толпу к городским воротам, понял он. Боятся 
проливать кровь, чтобы не разъярить толпу еще больше. Судя по 
крикам, префект пообещал какие-то уступки, снижение налогов. Врет, 
конечно, не в его власти снижать налоги. 
     Громыхало хрипел, шея стала угрожающе багровой, жилы страшно 
вздулись. Он упирался так, словно от его усилий зависела судьба всех 
франков на свете. Стена легионеров почти не замедлила шаг, шагала 
медленно, мерно, но Фарамунд уже чувствовал спиной приближение 
городской стены. 
     - Хватит, - прохрипел он. - Громыхало!.. Хватит! Это не наше 
дело. 
     Громыхало налегал всем весом на щит, с той стороны на щит давил 
закованный в блестящие латы легионер. Не такой огромный, как 
Громыхало, но его щит справа и слева был сцеплен краями с такими же 
щитами таких же одинаковых легионеров. Разъяренного франка 
отодвигало, как если бы он был из пуха. 
     - Не могу... - донесся сдавленный хрип Громыхало. 
     Фарамунд только теперь ощутил, что в спину давят другие потные 
жаркие тела. Легион отодвигал не его с Громыхало, а всю толпу, и 
дивно, что он еще не задохнулся в этой тесноте. 
     Потом было самое позорное. Их прижали к стене. Ворота были 
распахнуты, их выдавили за город как загустевшее масло из бурдюка. 
Их не били, только самых последних подгоняли ударами копий, да и то 
тупыми концами. 
     Ворота заперли, слышен был крик легата, после чего земля 
вздрогнула, раздался грохот подкованных сапог. Грохот удалился, 
затих, легион вернулся в казарму. 
     По эту сторону ворот стоял злой крик, но многие хохотали, 
веселились, рассказывали друг другу, как отважно они держались. 
     Громыхало сидел на земле, по лицу бежали крупные струи пота. На 
Фарамунд взглянули злые глаза, но Громыхало дышал тяжело, выговорить 
ничего не мог, Фарамунд спросил: 
     - И что... теперь? 
     - Да ничо, - огрызнулся Громыхало. - Давно меня так не 
позорили! 
     Фарамунд кивнул на толпу: 
     - Да они вроде бы не чувствуют себя опозоренными. 
     - То они. А то мы! 
     - Да ладно... Я, к примеру, рад, что видел такое. Что будет с 
ними? 
     Громыхало раздраженно отмахнулся: 
     - Дадут поостынуть, а потом ворота откроют. У всех здесь дома, 
семьи. Им просто показали, что сила по-прежнему в руках префекта. А 
тебя что, в самом деле, не задело? 
     - Задело, - признался Фарамунд. - Еще как задело. 


     Глава 12 


     Все эти дни его трясло от радостного ожидания. Лютеция... 
Лютеция. Лютеция!.. Солнце как проклятое заблудилось где-то по ту 
сторону туч, не сумело отыскать дорогу к горизонту, так и застыло, 
задремало, превратив короткий день в бесконечный год. 
     Чувствуя, что начинает бросаться на стены, он собрал войско и 
подвел к Люнеусу. К нему ежедневно приходили молодые парни из 
соседних и дальних деревень, просились в его войско: все горели 
жаждой подвигов, воинской славы. 
     В городке снова побывали соглядатаи, все вызнали, теперь 
Фарамунд мог раздумывать, как же удовлетворить ущемленное самолюбие. 

     В городке располагается легион. Шестьдесят легионеров 
составляют центурию, две центурии - уже манипула, а три манипулы - 
когорту. Легион состоит из десяти когорт, а это три тысячи 
закаленных профессиональных воинов, три тысячи острых мечей, три 
тысячи умело скованных щитов, за которыми так удобно встречать хоть 
натиск конницы, хоть варварских орд. Поставив щиты "черепахой", 
можно подходить вплотную к стенам вражеских крепостей и ломать 
ворота, а самые тяжелые глыбы будут скатываться по стене щитов, как 
капли дождя по камню. 
     Раньше в городе располагались три легиона, настоящих, римских. 
Так говорили старожилы, хотя римских центурионов никто не видел. Вот 
уже два поколения здесь служат либо готы, либо герулы, а то и вовсе 
далекие лангобарды. Правда, в отличие от федератов, что выступали со 
своим оружием и со своими вождями, эти сражались римским строем. 
     Сейчас две трети схол зияли пустыми окнами. Опустели недавно, 
но уже и дверные провалы стали похожи на безобразные входы в пещеры, 
а изнутри несло нечистотами. Префект Анфимий колебался: пора бы 
снести эти здания вовсе, наводят уныние. 
     С той стороны к зданию префекта примыкал угрюмый дом из серых 
гранитных глыб. Узкие окна зарешечены, там почти никогда не 
зажигался свет. Зато в глубоких подвалах, куда допускались совсем 
немногие, всегда было людно и шумно. Там по приказу его 
предшественника расположилась тайная тюрьма, узники которой никогда 
не представали перед судом. 
     Префект не любил пыток, но, признавая их необходимость, сам 
наблюдал, как увечат, как на пыточном столе мрут те, кого нельзя 
было обвинить перед судом. 
     Сейчас, как доложили Фарамунду, префект лично спустился в 
подземную тюрьму. Там находились его личные враги, которых пытали 
под его присмотром, он не мог упустить такого удовольствия, но 
сейчас он почти с сожалением велел перебить всех. Перебить быстро. А 
потом палач с таким же молчаливым тюремщиком, языки обоим вырезаны 
по его приказу, таскали трупы к тайной яме, в глубине которой 
плескалась вода. Трупы исчезали почти без плеска, подводное течение 
вытащит на средину реки, понесет по течению, а если и прибьет к 
берегу, то раки уже искромсают тела до неузнаваемости. 
     Похоже, римляне... если можно назвать римлянами 
франков-федератов, не собирались отсиживаться за городской стеной. 
Когда легион вышел навстречу, у Фарамунда дух захватило от восторга. 

     Все три когорты встали единственно правильно: одна преградила 
нападающим путь справа, другая - слева, обе упирались краями в 
городскую стену, не давая обойти с тыла, а третья когорта застыла 
посредине, перегородив дорогу к воротам четырьмя тесными рядами. 
     Фарамунд взглянул на стену, на чудесные ворота. При одном 
взгляде на эти громады хотелось опустить голову, в них была сила и 
грозное величие. Ему пришлось сделать усилие, чтобы стряхнуть с себя 
колдовское наваждение. 
     В самом легионе тоже чувствовалась страшная сила, исполинская 
тяжесть, словно он состоял не из людей, а был одним чудовищно 
тяжелым бронированным зверем. 
     Он пустил коня вперед. Впереди легиона в суровой позе воина 
стоял немолодой человек. Судя по его поясу, это был сам легат. 
     - Приветствую! - сказал Фарамунд. - Меня зовут Фарамунд. Я - 
вождь этого племени. Рекс, конунг, игамон, архонт - называй, как 
хочешь. Будем этот сброд считать племенем, как у вас говорят, 
де-факто. Верно? Предлагаю сдать эту крепость без боя. Обещаю 
пощадить жителей. 
     Легат поинтересовался: 
     - Что значит, пощадить? 
     - Они останутся живы, - сказал Фарамунд почти искренне. Он, в 
самом деле, не намеревался истреблять всех поголовно. - Конечно, эта 
груда камней будет развалена. Жителей... кого-то в рабство, кто-то 
сможет уйти, кто-то останется жить здесь... 
     Фарамунд видел, как длинная узкая щель между железными шлемами 
и квадратными щитами слегка увеличилась. Его слушали, его 
рассматривали. 
     Легат кивнул: 
     - Я понял. 
     - И каков твой ответ? - поинтересовался Фарамунд. 
     - Мы остаемся с городом, - отрубил легат. 
     Фарамунд кивнул. Гордый и полный достоинства ответ понравился, 
но противник есть противник. Лучше всего его просто убить. 
     - У города нет ног, - предостерег Фарамунд. - А у вас есть. 
     - Да, но мы обязались его защищать, - ответил легат. - Мы 
разделим его судьбу. 
     - А как же насчет ценности жизни? - спросил Фарамунд 
насмешливо. - Ведь жизнь - самое ценное? 
     Легат ответил кротко: 
     - Мы не римляне. Мы только принесли присягу Риму. 
     Он взмахнул рукой. Фарамунд заставил коня попятиться. Он ожидал 
града стрел, но римляне - слабые лучники, вместо этого прозвучал 
отвратительный вопль боевой трубы, мерзкий, словно сдирающий кожу 
заживо. 
     Строй второй когорты качнулся, словно волна, медленно потек 
сквозь линию первой. Фарамунд все заставлял коня пятиться, чувствуя, 
что это еще не атака. Легионеры разом остановились, пугающе 
неподвижные, тяжелые, как прибрежные скалы, В тот же миг сдвинулась 
с места третья, прошла насквозь сквозь ряды первой и второй, 
остановилась, ощетинившись длинными сариссами и укрытая за плотной 
стеной щитов. 
     Дальше все запомнилось Фарамунду, как непрерывная цепь 
позорного отступления. Его люди откровенно трусили. Никто не 
устрашился бы выйти на поединок с противником впятеро сильнее себя 
самого, но шагающий легион казался ожившим горным плато. 
     Франки отступали, отступали! Иногда кто-то, не выдержав позора, 
выскакивал вперед и бросался на железную стену. Его успевали поддеть 
на копья еще в прыжке, поднимали над головами и несли некоторое 
время, но когда другие, разъяренные видом погибающего в муках 
родственника, бросались тоже, труп мгновенно сбрасывали на землю, а 
острия копий смотрели холодно и прицельно навстречу бегущим людям. 
     Их погубило то, что столько лет, даже десятков лет, легион не 
покидал городских стен. Хоть и сказалась высокая римская выучка, но 
их противники менялись, а с ними и воинские хитрости. Римская же 
манера боя оставалась неизменной вот уже сотни лет. Если не тысячу. 
     Но вот, наконец, пришли франки. Со своей манерой боя. Со своими 
уловками, со своим понятием о доблести, славе, чести, героизме. 
     Когда легат решил, что уже достаточно оттеснил противника, 
напугал и показал непобедимость римского оружия, пора возвращаться, 
кто-то из легионеров закричал. 
     Далеко за их спинами над городом поднялись черные клубы дыма. 
Видно было, как в распахнутые ворота врываются всадники на тяжелых 
северных конях. С городских стен падают защитники, а между каменных 
зубцов замелькали одетые в звериные шкуры похожие на лохматых зверей 
люди. 
     - Дикари! - вырвалось у легата из глубины сердца. - Они 
ворвались в город! 
     Конь под Фарамундом плясал, его поднимало на дыбы, он могуче 
ржал и месил воздух копытами. Трижды Фарамунд проскакивал на быстром 
коне вдоль шагающего легиона, глаза цепко выискивали щель, но не 
находили. 
     Он услышал легата, заорал в бешенстве: 
     - А вы что хотели? 
     - Вы воюете как дикари! - крикнул легат с презрением, словно 
плюнул ему в лицо. - Варвары! 
     Фарамунд задохнулся от ярости. Горячая волна жара ударила в 
голову. Он прохрипел перехваченным горлом: 
     - А вы... хотели, чтобы все по-вашему? И воевали так, как 
удобно вам? Как готовы лучше всего вы?.. Эй, лучники!!! Перебить 
это... это стадо свиней в железе! 
     Громыхало рядом повернулся лицом к своим, вскинул руку. Из-за 
всадников выбежали пешие лучники с длинными тяжелыми луками. У 
каждого за плечами болтался колчан с сотней стрел. Быстро-быстро 
натягивали тетивы, воздух грозно загудел, раздираемый сотнями 
выпущенных стрел. 
     Легионеры разом присели. Тяжелые стрелы звонко щелкали по 
щитам, шлемам, втыкались в землю почти по самое оперение. Справа и 
слева появились пращники. Помня, с кем имеют дело, они с усилием 
раскручивали и швыряли уже не простые камешки, а огромные булыжники. 
А иные умельцы быстро-быстро раскручивали пращи, выпускали в цель 
свинцовые пули. Пущенная умелой рукой, такая пуля пробивает римский 
шлем, ломает конский череп, проламывает шит. 
     Трижды лучники пускали рой стрел, а пращники заваливали римский 
строй камнями, прежде чем там начали колыхаться щиты. То один 
легионер падал, то другой заваливался на товарищей. Легат поднялся, 
и привычно скомандовал было отступление к стенам города, но осекся: 
город уже в руках врага. 
     Когда их осталось десятка три, уже не римский строй, а 
разрозненные кучки среди павших, Фарамунд в бешенстве бросил коня 
вперед. Можно бы добить оставшихся, как перебили весь легион, 
стрелами да камнями из пращ, но горячее безумие толчками разливалось 
из сердца по всему телу и скапливалось в руке, а затем собралось в 
мече. Тот вспыхнул оранжевым огнем, Фарамунд заорал дико, его 
понесло прямо на выставленные копья. 
     Отточенные острия вонзились в грудь и бока коня. Он закричал, 
рухнул, Фарамунд скатился через голову, но вскочил так быстро, что 
острия копий вонзились в то место на земле, где он только что 
прокатился. 
     Он вскочил, дикий и остервенелый, заорал в бешенстве, бросился 
на этих умелых и выученных воевать правильно. Боль ожгла голову, 
плечи, с силой что-то вонзилось в грудь, но он все кричал, срывая 
голос, рубил мечом остервенело, с каждым взмахом падала одна из 
блестящих фигур. Потом в глазах все затянуло розовым, но он двигался 
через этот розовый туман только вперед, рубил, кричал. Последнюю 
сверкающую латами фигуру разрубил с такой яростью, что та распалась 
почти надвое, шагнул дальше, замахнулся. Человек начал отпрыгивать с 
воплем: 
     - Рекс!.. рекс!.. Это я, рекс, Унгардлик! 
     Фарамунд попытался смахнуть красную пелену с глаз. Ладонь сразу 
стала липкой и пурпурной. На него набросились, хватали за руки, 
плечи, сильные цепкие пальцы выдирали рукоять меча из судорожно 
сжатых пальцев. 
     Голос Громыхало прозвучал совсем рядом: 
     - Где лекарь?.. Лекаря быстро сюда!.. Рекс весь изранен! 
     Я не ранен, хотел сказать Фарамунд. Я только... 
     В голове раздался звон, истончился до комариного. Внезапно 
наступила тьма. 
     Очнулся, над ним нависло широкое мясистое лицо. Из-под 
набрякших век смотрели острые глаза. Когда человек увидел, что 
Фарамунд поднял веки, он сказал с радостным облегчением: 
     - Боги... Мы уже не думали, что ты очнешься! 
     Что случилось, хотел спросить Фарамунд, но из горла вырвался 
только легкий хрип. Громыхало, Фарамунд узнал его с трудом, сказал 
торопливо: 
     - Молчи-молчи. Ты еще слаб. Да и голос сорвал. Я еще не слышал, 
чтобы кто-то так в бою орал! 
     Фарамунд прошептал: 
     - Что... случилось? 
     - Ты дрался как зверь, - ответил Громыхало с благоговением. - 
Воины и сейчас гадают, кто же в тебя вселился. Одни говорят - Тор, 
другие - Сигурд, третьи - Беовульф. А один договорился, что в тебя 
снизошел сам святой Георгий... Ну, это кто-то из христиан. Объяснить 
не дали: сразу в морду и вытолкали к другому костру. 
     - Сколько я... спал? 
     - Двое суток, - ответил Громыхало с восхищенным почтением. - Об 
этом тоже будут говорить!.. Ты был так изранен, что мы боялись, как 
бы ты не помер прямо там... среди трупов. 
     Фарамунд сделал попытку приподняться, поморщился от боли. 
Каждая косточка и каждая жилка молила о покое. Он сцепил зубы, сел, 
опираясь руками о ложе. Он был голым по пояс. На груди, плечах и 
даже на животе вздувались безобразные сизые шрамы. Кое-где раны были 
покрыты темными струпьями из засохшей крови. 
     - Зажило? - спросил он вопросительно. 
     - Как на собаке, - ответил Громыхало. Он пристально посмотрел 
на Фарамунда. - Ты непростой человек, рекс... 
     - Что не так? - насторожился Фарамунд. 
     - Очень быстро зажило, - сказал Громыхало. - Так не бывает. 
     Фарамунд посмотрел на багровые шрамы. За пару недель, понятно 
бы, но за два дня... гм... 
     - Я слышал, - сказал он, - что на победителях раны заживают в 
сто раз быстрее, чем на побежденных. А разве мы не победили? 
     Город почернел, даже часть городской стены стала черной от 
копоти, а дома из-за провалов крыш стали похожи на беззубые рты 
старух. Фарамунд на коня влез с помощью Громыхало, но там, с высоты 
седла оглядел мир, ощутил, как быстро уходит слабость, а тело 
оживает, забывает о ранах. 
     - Зачем жгли? - спросил он, морщась. - Это теперь наша 
крепость... Хотя, не знаю. Наверное, все-таки правильно, что все 
сожгли и всех убили. 
     Громыхало, ободренный, сказал живо: 
     - Народу было больно много. Опасно такое оставлять за спиной! 
Большой отряд оставлять жалко, а малый - перебьют простыми палками. 
     - А где сейчас местные? 
     - Ну... кого сразу, кого потом, кто сгорел, а других продали. 
Тут всегда крутятся эти... которые рабов переправляют на Восток!.. 
     - Так что же, Люнеус пуст? 
     Громыхало широко улыбнулся: 
     - Нет... Из подвалов столько навылазило, что как будто никто и 
не пропадал! Но этот народ, который подвальный... пуглив, не пикнет. 
Это уже покорные. Храбрые дрались... как умели. 
     Фарамунд нахмурился, что-то напомнило слова того крикуна, 
который кричал о самой великой ценности - жизни человека. Значит, 
смелых да честных он побил, а теперь будет править трусами? 
     - Ладно, - сказал он и повернул коня прочь от закопченного 
города, - даже от самых больших трусов, бывает, рождаются смелые 
дети. 


     Часть 2 


     Глава 13 


     С двумя десятками всадников он прибыл в крепость Свена. 
Захваченная с прочим скарбом легкая повозка весело стучала колесами 
следом. Подозрительный Свен на этот раз не решился впустить такое 
войско, Фарамунд проехал через врата с одним Громыхало. 
     К удивлению всех грозный вожак разбойников сразу направился на 
задний двор. Старая колдунья сидела у порога. Ее жидкие седые кудри 
выглядели как выгоревшая на солнце тряпка, а сама напоминала 
нахохлившуюся цаплю. 
     Фарамунд остановился в двух шагах. Странная печаль коснулась 
сердца. 
     - Здравствуй, - сказал он тихо. - Ты помнишь меня?.. Ты 
сказала, что я тоже могу, как и птицы, в дальние края... Но ты 
знаешь, что это, а я - нет... Я хочу, чтобы ты жила в моем бурге. 
Вопросы лезут из меня, как мыши из нор в половодье. Иначе мне 
придется каждый день бегать к этой крепости и подолгу ждать, пока 
откроют врата! 
     Она долго молчала. Ему вдруг почудилось, что она уже решила для 
себя, но сейчас задумалась о другом. 
     - Ты постоянно в походах, - сказала она медленно. - Или походы 
в тебе самом?.. Но я чувствовала, что ты меня позовешь... 
     - И какой приготовила ответ? 
     - Мне будет нужна повозка с толстыми стенками и без щелей. 
Старые кости ломит от любого сквозняка. И еще мне надо много теплых 
одеял... 
     Он чувствовал, как еще один камень свалится с его спины. 
     - Все будет, - пообещал он твердо. - Ты не представляешь, как 
ты нужна. 
     И хотя, по словам Свена, колдунья зря ела хлеб, но он 
заупрямился, не хотел отпускать. Правда, жадность пересилила: 
Фарамунд уплатил за старуху римским золотом, и повозку пропустили 
через ворота. 
     - Ты все предусмотрел, - проворчала она. - А как именно ты 
решил, что я оставлю нору, где прожила столько лет? 
     - Ты тоже смотришь на облака, - ответил он, - и тоже глядишь 
вслед улетающим птицам... Не знаю, что ты видишь, но ты - смотришь. 
Садись, там уже куча одеял, теплые медвежьи шкуры. Я сяду с тобой, у 
меня вопросы, вопросы... Очень странные вопросы! 
     Вопросы, в самом деле, любому показались бы странными. Правда, 
не колдунье. Он не спрашивал, как заставить коров приносить по два 
теленка, не интересовался, что говорят звезды о его судьбе, или как 
ворожбой извести соседа. 
     Не стал спрашивать и о себе. Глупо, но жадно выспрашивал о 
Риме. Странное чутье говорило, что именно здесь разгадка потери его 
памяти... 
     Рим, загадочный Рим, о могуществе которого все говорят, и по 
чьим окраинным землям сейчас идут франки. Пусть не по самому Риму, 
но все же по римской империи, что охватывает полмира. А если куда-то 
еще не ступала нога римского легионера, то лишь потому, что там не 
только люди, но даже звери жить не желают. 
     И не только воинская мощь, но и сама римская система, как он 
видел из рассказов старой колдуньи, была просто идеальной. Он сам не 
находил в ней ни единого изъяна. Голова трещала от попыток понять, 
почему же Рим терпит одно поражение за другим. Даже не сражается, а 
просто одни германские племена защищают его от других германских 
племен. Даже не римская армия, тоже вся из варваров, а германские 
рексы становятся на защиту Рима, помня о его величии... О недавнем 
величии. О прошлом величии. 
     Но долго ли они будут благоговеть перед прошлым? 
     Повозка покачивалась на ухабах, Фарамунд сидел напротив 
старухи. Окна она велела прикрыть, дует, в полумраке звучал ее 
размеренный скрипучий голос: 
     - А здесь нет системы... У франков правая рука не знает, что 
делает левая... Хотя нет, здесь тысячи рук, и все сами по себе... 
Здесь нет закона, нет общей власти. Императорской власти!.. Но все 
же... все же нечто странное складывается!.. 
     - В чем? 
     - Понимаешь, молодой варвар... Я получила хорошее образование, 
знаю историю всех древних государств. Первая империя образовалась за 
много тысяч лет до нашего Рима в далеком Египте... Ты даже не можешь 
себе представить, что такое - тысячи лет!.. Так вот, та империя 
существовала не тысячу лет, а много тысяч лет. Ее сумел покорить 
только наш могучий Рим с его железными легионерами... Да, о чем это 
я? Ага, в том Египте был рекс... его называли фараоном. Фараон был 
единственным свободным человеком. Он считался богом, а все остальные 
жители огромной страны - его рабами. И сами рабы, и воины, и 
полководцы, и бродячие торговцы... Вся страна. А свою власть, 
понятно, передавал по наследству своим сыновьям, те - внукам, 
правнукам... 
     Он недоверчиво качал головой: 
     - И что же остальные? Соглашались? 
     - Считалось, - сказала она, - что только так и правильно. Мир 
устроен так... Честно говоря, я все еще считаю, что только так 
единственно верно. Но я - человек того мира. Я жила в нем, я 
пропитана его духом. Но сейчас на моих глазах возникает новый мир... 
Рабов нет, даже в самом низу! Простолюдины, что пашут землю и не 
хотят брать в руки оружие, отдаются под власть человека, который 
лучше всех умеет драться и убивать... но они не рабы, а он не их 
хозяин! С ним заключают эти... коммендации, где перечень условий... 
условий и обязательств с обеих сторон! Если кто нарушит, то стороны 
свободны от обязательств. И так везде! Мелкие вожаки племен 
принимают защиту более крупных, но крупный берет на себя 
обязательства перед этими мелкими, и уж точно не превращает их в 
рабов... Такого еще не было ни в Египте, ни в Риме, ни в Персии... 
Персия? Это тоже была великая держава, где свободен был только один 
царь, а остальные - рабы... 
     - Странный мир! 
     - Это тебе странный. А для рожденных там - единственно 
правильный. Для раба и вольного, для жреца и фараона... Там просто 
не видели, как можно жить иначе. 
     Издали донесся окрик. В ответ по ту сторону повозки весело 
заорали. Колдунья кивнула: 
     - Иди, тебе нельзя много думать об устройстве мира. 
     - Почему? 
     - Мудрецы редко берутся за меч, - сказала она печально. - 
Потому мир совсем не такой... 
     - Как если бы творили его мудрецы? 
     - Да. 
     - Хуже или лучше? 
     - Не знаю. Но - другой. 
     На воротных башнях явно удивились, видя, как рекс выпрыгнул из 
повозки, хотя коня вели с пустым седлом рядом. 
     А когда узнают, с кем я ехал и вел беседы, подумал он с 
неловкостью, то и вовсе пойдут шуточки... Сердце стиснуло болью, ибо 
точно так же однажды ехал в одной повозке с божественной Лютецией, 
Она ухаживала за ним! Своими нежными пальчиками перевязывала ему 
раны, поила его, придерживая одной рукой голову... он и сейчас 
иногда чувствует прикосновение ее ладони... 
     А в полутьме ее глаза сияли над ним как две путеводные звезды. 
     Не медля, он дал двое суток на сборы, после чего выступил всем 
войском, что разрасталось на глазах. Уже Громыхало и Вехульд 
командовали отдельными отрядами, даже отважный Унгардлик получил в 
свое распоряжение отряд легких конников. 
     Некоторые из его разбойников по старой привычке тут же 
рассеялись по окрестным деревням, принялись грабить и насиловать. 
Одну деревню сожгли начисто, мужчин перебили просто для потехи, а 
женщин раздели донага и погнали вслед за войском. 
     Едва до Фарамунда дошла весть, он окружил одну из деревень, 
захватил грабителей и согнал на площадь посреди села. Даже Громыхало 
и Вехульд вздрогнули, когда он свистящим от ярости голосом велел 
захваченным перевешать друг друга. 
     И был он так страшен, что перепуганные разбойники торопились, 
вязали петли дрожащими руками и все оглядывались на хозяина, 
страшась прогневать еще больше, ведь может посадить на колья. 
     Последний набросил себе на шею волосяную петлю, соступил с 
лавки. Длинная ветвь старого дуба прогнулась, там уже двое таких 
плодов, кончики ног коснулись земли, заскребли, глаза выпучились, с 
синеющих губ сорвался хрип, полетели слюни. 
     Фарамунд поморщился: 
     - Кто опаздывает, тому приходится хуже всех... Все видели? Это 
теперь моя деревня. И все люди под моей защитой. Кто хочет 
потягаться со мной, тому достаточно обидеть любого из этих 
поселян!.. Никто их не смеет грабить или насиловать, кроме меня! Все 
поняли? Трубач, сигнал! Мы и так задержались. 
     Двое суток почти непрерывной скачки, и вдали, посреди долины, 
окруженной лесом, появился огромный город. Широкая дорога проходила 
через него насквозь с севера на юг, еще одна - с востока на запад, и 
потому в городе были четыре полноценные улицы, а в высокой 
деревянной стене, окружавшей его почти правильным кругом, четверо 
ворот. 
     В груди растекалось щемящее волнение. Он привстал на стременах, 
пытаясь представить себя властелином этого огромного города. На миг 
кольнул страх: а что же с ним делать, тут же нахлынула волна 
гордости - он справится, он захватит, ограбит, получит богатейшую 
добычу! 
     - Мы возьмем этот богатейший город, - сказал он вслух, чтобы 
придать самому себе твердости. - Он будет наш! А мы станем 
хозяевами. И если кто посмеет назвать нас отныне разбойниками... 
     Громыхало подъехал, новенькое седло немилосердно скрипело под 
грузным телом, вкусно пахло свежевыделанной кожей. 
     - Город? - переспросил он. - Да еще богатейший? 
     В его голосе было настолько непередаваемое презрение, что 
Фарамунд спросил невольно: 
     - А что не так? 
     - Хозяин... 
     - Что не так? - спросил Фарамунд раздраженно. 
     - Хозяин, не обижайся... Когда ты так ловко захватил первую 
крепость, я уж решил, что ты с детства их берешь голыми руками, 
настолько все было умело. Но сейчас ты смотришь на это... это... 
     - Город, - подсказал Фарамунд. 
     Громыхало повернулся в седле. В глазах был смех, толстая рука 
как выстрелила в сторону городских стен: 
     - Да ты посмотри! В этом городе... ха-ха!.. городе, коров пасут 
прямо на городской площади! А огороды возле домов? А что это за 
горожане, что у всех поля за городской стеной? 
     Фарамунд не понял, почему такая насмешка, что плохого или 
недостойного в полях и пастбищах за городом, поинтересовался: 
     - А как в других? 
     Громыхало сказал со вкусом: 
     - Вон в Константинополе, скажем... идешь-идешь из середины 
города... в любую сторону, уморишься, язык высунешь, уже и солнце 
полнеба пройдет, а вокруг все так же тянутся эти каменные громадины! 
Там все дома из камня, представляешь? Даже у самой, что ни есть 
голытьбы. 
     Фарамунд спросил недоверчиво: 
     - А сколько же там народу? 
     - Ну, тысяч пятьсот, - ответил Громыхало хладнокровно. - Не 
знаешь, сколько это? Ладно, вот в этом городе не больше тысячи. 
Одной тысячи! 
     Фарамунд покачнулся в седле. Город возвышался за городской 
стеной - из толстых просмоленных стволов с заостренными концами, 
жутковатый частокол, - красочный, живой, бурлящий жизнью. Если этот 
город кажется огромным, то какой же трепет охватит при виде тех 
городов, размеры которых не может и представить? 
     И в то же время он чувствовал себя униженным, оплеванным. 
Громыхало рассуждает о городах, сравнивает, он все видел, знает... 
     - Ты знаешь, - звучал за спиной ненавистный голос человека, 
побывавшего и повидавшего, - многие горожане... ха-ха!.. рождаются и 
умирают среди этих каменных громад, так и не повидав даже городских 
стен!.. А уж выйти за ворота... ха-ха!.. половина жителей 
Константинополя даже не знают, в какой стороне ворота, настолько сам 
город велик и огромен... В нем сто тысяч храмов, семь тысяч 
дворцов... ах, ты не знаешь, что это!.. двадцать тысяч базаров... 
     Фарамунд хлестнул коня. Оскорбленный зверь сорвался с места, 
копыта простучали сухо и раздраженно. 
     Войско должно было подойти только завтра, а сам он со своим 
отборным отрядом в разгар ночи подошел к стенам. Трубачей послал к 
северной части, с ними десяток человек с лестницами, больше не 
отыскалось, велел трубить погромче сигнал к нападению. Все защитники 
ринулись к северным воротам, прочитав звуки рога как сигнал к штурму 
ворот. 
     Этих придурков хватило бы на защиту всех укреплений, народу в 
городе оказалось на диво много, но все ринулись к северным воротам, 
а он лично с группой самых ловких взобрался на стену с юга, 
перерезал стражу на стене и перебил стражей ворот, а когда створки 
заскрипели и поднялись, изумленные горожане увидели в страхе, как из 
рассветного тумана в город врываются орды полуголых варваров! 
     Фарамунд сам ошалел от такой легкой победы. В его руки как 
спелый плод упал достаточно обширный и небедный город, И настолько 
легко попал в ладони, что он некоторое время не знал вовсе, что с 
ним делать, но потом благоразумно решил оставить все, как есть. 
Единственное - город переменил защитника, а значит - платить за 
охрану и защиту будет ему, а не тевкру Теоридриху, 
     Неизрасходованная сила, напор - требовали выхода. Если не 
излиться в яростной схватке, в многодневном сражении, если не будет 
крови, трупов, гибели друзей и массовых казней пленников, то 
заблестит оружие среди своих, начнутся мятежи, поединки, и сам рекс 
не заставит вложить мечи в ножны! 
     На третий день он, все еще в некоторое растерянности, оставил 
захваченный город, медленно двинул войско дальше на юг. По слухам, 
там располагался Аунхен, новый, быстро растущий вокруг бурга 
городок. Он расположился на перекрестье дорог, в нем останавливаются 
караваны, а ремесленники туда свозят свои изделия. 
     Его войско увеличилось на девяносто легионеров прежнего 
гарнизона. Хоть и присягнули ему на верность, но на всякий случай 
решил не оставлять в городе - взял с собой. А в освободившуюся схолу 
поселил часть беглых легионеров из своего войска, доказавших ему 
верность. Понятно, еще раз строго напомнив, что теперь этот город 
принадлежит ему. Если будут вести себя как захватчики, то не только 
вздернет, а кое-кого и на кол посадит. 
     Ворота Аунхена оказались заперты. Со стен выкрикивали 
оскорбления, падение соседей их не смутило. Здесь город крупнее, 
стены выше, защитников впятеро больше. Фарамунд расположил свое 
войско лагерем напротив ворот в трех полетах стрелы, велел окопать 
рвом, как делают римляне. 
     Со стен с интересом наблюдали за строительством лагеря. 
Фарамунд слышал выкрики, со стен что-то показывали, корчили рожи. 
     На второй день протрубили трубы. Из воротной башни вышел 
человек с белым платком в руке. Небрежно помахал над головой, а 
когда его заметили, направился к лагерю. 
     Громыхало сказал возбужденно: 
     - Идут договариваться! 
     - Возможно. 
     - Может быть, - предположил Громыхало, - возьмем откуп побольше 
и пойдем дальше? Только торгуйся получше! 
     Вестник с белым флагом приблизился к вожаку осадившего город 
сброда. На Фарамунда взглянули глаза воина, много повидавшего, 
битого жизнью. Через щеку прошел шрам до нижней челюсти, белые шрамы 
на оголенных по локти руках, а на металлических латах заметны 
зазубрины от ударов острым железом. 
     - Вам не удастся нас взять ни осадой, ни приступом, - сказал он 
угрюмо. 
     - Почему? - поинтересовался Фарамунд. 
     - У нас подвалы забиты окороками, солониной, а зерна и муки на 
пять лет! 
     - Значит, возьму на шестой, - согласился Фарамунд. 
     Посланец переступил с ноги на ногу: 
     - А вся наша молодежь сейчас вышла на площадь, учится метать 
дротики. Мастера-лучники учат их метко бить в цель! 
     За спиной Фарамунда грозно засопел Громыхало. Фарамунд 
обрадовано хлопнул себя по колену: 
     - Хорошо! В арабских странах большой спрос на таких рабов. 
Пусть упражняются лучше. Продам их дороже. 
     Посланец ушел ни с чем, но Фарамунд чувствовал, что решимость 
горожан сопротивляться поколеблена. 
     Ночью Фарамунд обходил караулы. Темный свод неба выгнулся 
звездным шатром, пронеслась хвостатая звезда. Вокруг полной луны 
тихо мерцает слабое, словно сотканное из плотного лунного света, 
широкое кольцо, похожее на медный обруч. 
     Часовые приподнимались от земли, приветствовали тихими 
голосами. Так он переходил от одного поста к другому, шагах в пяти 
сзади двигались сонные Громыхало, Вехульд, еще трое бывших 
разбойников, которых он произвел в военачальники. 
     Возле самого костра лежал, закутавшись в длинный плащ, красивый 
молодой воин. Меч и латы тускло поблескивали рядом. Свет от багровых 
углей освещал румяное лицо с припухшими губами. Он причмокивал во 
сне, словно щенок, хлебающий теплое молоко. Длинные ресницы бросали 
красивую густую тень на щеки. 
     За спиной Фарамунда ахнул и вполголоса выругался Вехульд. Это 
он расставлял часовых с этой стороны. Фарамунд, не говоря ни слова, 
вытащил меч. Военачальники застыли в тревожном ожидании. 
     Фарамунд сделал шаг, лезвие блеснуло в лунном свете как 
короткая слабая молния. Голова отделилась от тела, темная кровь 
полилась широкой струей. Фарамунд вытер лезвие и аккуратно вложил 
меч в ножны. 
     Громыхало засопел. Остальные молчали, смотрели ошалело, 
пораженные такой жестокостью. Фарамунд чувствовал обжигающий гнев, 
из-за мерзавца весь лагерь мог быть атакован, но, чтобы прозвучало 
как можно ужаснее, сказал хладнокровно: 
     - Каким застал, таким оставил. 
     И - продолжил обход. 
     Легат Архипий, старый и опытный военачальник, сумел углядеть 
слабое место в обороне лагеря этого разбойника, который, по слухам, 
уже начал брать города и захватывать бурги. Но хотя ему удалось 
взять под свою власть уже три крепости... странно, что не 
разграбил!.. все же воевать правильно не умеет. Уязвимое место не 
заметно даже отцам города, а когда он попытался их убедить сделать 
вылазку и разбить разбойника самим, ему горячо возразили самые 
знатные горожане. 
     На уговоры ушло три дня. Он умел убеждать, и на четвертые 
сутки, перед самим рассветом, еще под покровом темноты, он вывел 
отборный отряд. По спящему лагерю Фарамунда ударили быстро, точно и 
жестоко. 
     Там поднялась паника, крик, вспыхнули костры. От них загорелись 
палатки и повозки. Легионеры ринулись на разбойников, те с 
паническими криками бросились врассыпную. Легат поспешил ударить в 
спину бегущим. На помощь вышло основное войско. Лагерь был захвачен 
полностью, войско из ополчения горожан преследовало бегущих, избивая 
отставших. 
     Сами горожане тоже ринулись в брошенный лагерь. Начался 
безудержный грабеж, когда осмелевший булочник остервенело спорил с 
легионером из-за добычи. 
     Именно в этот момент Фарамунд выпустил затаившиеся в засаде 
основные войска. Город был захвачен настолько быстро, что когда, уже 
на рассвете, легионеры вернулись, измученные погоней, но счастливые, 
они уперлись в запертые ворота. Со стен издевательски приветствовали 
лучники. Когда же легат огляделся по сторонам, из леса нестройными 
рядами вышли копейщики, а за их спинами пращники уже раскручивали 
над головами свои ремни. 
     - Вперед! - закричал легат страшным голосом. - Умрем, но... 
     Тяжелый камень, брошенный со страшной силой, ударил прямо в 
раскрытый в крике рот. Зубы, как мелкие льдинки, посыпались в 
глотку. Легат запрокинулся навзничь. Последнее, что он увидел, было 
небо, внезапно потемневшее под странной тучей, что надвинулась от 
стен крепости. 
     Половина легионеров полегла под стрелами, от которых не успели 
защититься, и под ударами тяжелых камней пращников. Остальные, 
слишком измученные долгим преследованием, бросали оружие и садились 
на землю, отупевшие и равнодушные к тому, что их ждет. 
     На широком помосте согнанные копьями плотники спешно возвели 
виселицу с длинной перекладиной. Туда под охраной гнали цепочку тех, 
кого, по мнению Фарамунда, надо казнить. Остальных знатных горожан 
собрали на площади. Они дрожали, пугливо поглядывали на лес копий в 
руках окруживших их варваров. 
     Фарамунд выехал на коне, крикнул зычно: 
     - Отныне этот город мой! Вы свободные люди, у вас есть выбор: 
принять мою защиту или... умереть. Кто решится принести коммендацию, 
тот пусть сделает это сейчас и... громко! Кто не желает, тому 
трудиться еще меньше: за него все сделают другие. 
     Он небрежно кивнул в сторону виселицы. По толпе прокатился 
испуганный ропот. Всей толпой они двинулись вперед, заговорили 
разом. Фарамунд вскинул руку: 
     - Стоп!.. По одному. Давай ты, толстый! Кто ты будешь? 
     Краем глаза он наблюдал за коренастым всадником, что въехал 
через распахнутые врата. Стражи скрестили перед ним копья, но тут же 
отступили в стороны. Когда всадник выехал из-под арки, и солнечный 
свет упал на его лицо, сердце Фарамунда подпрыгнуло и затрепыхалось, 
словно вместе с ним пробежало десяток миль. 
     - Громыхало, - сказал он торопливо. - Прими их коммендации сам! 

     - Но, хозяин, как можно... 
     - Теперь все можно. 
     Он повернул коня и, расталкивая людей, направился навстречу 
Тревору. Тот издали помахал рукой, широкая улыбка осветила суровое 
лицо старого воина. 
     - Добрые вести! - крикнул он издали. - Добрые! 
     - Лютеция? - вскрикнул Фарамунд. 
     Кони сблизились, Тревор одобрительно хлопнул Фарамунда по 
плечу: 
     - А ты хорош, хорош. Третий город взял! Надо же... Да, я в тебе 
не ошибся. Всегда говорил, это орел, только его слишком сильно по 
голове стукнули. А так и конь у тебя, и сам ты как конь: вон какой 
здоровый и блестящий! 
     - Как Лютеция? - вырвалось у Фарамунда. - Что с нею? Как 
выглядит? Свен ее не притесняет? 
     Тревор огляделся по сторонам: 
     - Дорога была длинная. Столько пыли пришлось наглотаться... 
     Фарамунд приподнялся в стременах, крикнул: 
     - Рикигур, Фюстель! Пошлите слуг в главный зал!.. Где он тут у 
них? У меня гость. 
     Тревор пробасил одобрительно: 
     - Ты быстро осваиваешься. Что значит, хозяин!.. А ты не был 
правителем какого-нибудь городка? Ну, до того, как по голове... 
     Они оставили коней у входа в бург. Двери каменного здания были 
распахнуты настежь. Перепуганные слуги суетливо замывали кровь, 
разбрасывали по полу свежее сено и солому. 
     - Трупы уже убрали? - спросил Тревор. - Быстро все у тебя. 
     - Да их почти и не было, - отмахнулся Фарамунд. - Все 
получилось так быстро, что сам удивляюсь. Все такие сонные! Прямо 
мухи на морозе... 
     Слуги побежали впереди, в большом зале стол быстро накрыли 
скатертью, поставили кувшины с вином, принесли мясо, сыр и хлеб. 
Тревор сразу присосался к кувшину, вино полилось на грудь. Фарамунд 
в нетерпении то садился, то вставал. Дно кувшина в руках Тревора 
задиралось все выше. Он сопел, вино широкой струей лилось в широко 
распахнутый рот, Фарамунд застонал от нетерпения. 
     Красные струйки бежали по усам, рубашка на груди стала мокрая и 
красная, словно под ней открылась старая рана. Наконец Тревор 
опустил кувшин на середину стола, тяжело отдувался: 
     - Фу... Совсем старый стал! Раньше я бы так бочонок... Нет, 
старость не радость... 
     - Лютеция, - напомнил Фарамунд тоскующе. - Что с нею? 
     Тревор огляделся. На широком блюде громоздились широкие ломти 
холодного мяса, три головки сыра, свежеиспеченные караваи хлеба. 
Слуги поймали его взгляд, разбежались. 
     Тревор кивнул довольно: 
     - Понимают... Ага, так о чем ты? 
     - Лютеция... - напомнил Фарамунд. - Лютеция! 
     Тревор хлопнул себя по лбу, взревел: 
     - Ах да! Хорошая новость... ну, как мне кажется. Лютеция 
согласна переехать в бург Лаурса. Ну, который теперь твой. 
     Дыхание перехватило в груди Фарамунда так внезапно, что он 
ощутил боль, будто с размаха ударили в живот. По телу пробежала 
болезненная дрожь. В глазах защипало, он со страхом понял, что готов 
разрыдаться от внезапного чувства облегчения. 
     Он вскочил, суетливый, как раб перед грозным хозяином. Тревор 
хватал головки сыра, разламывал, совал в пасть, но глаза следили за 
молодым вожаком с сочувствием. 
     - Это не бург Лаурса, - вырвалось у Фарамунда. - Это теперь ее 
бург! 
     - Я ей так и говорил, - кивнул Тревор. 
     - И что же? 
     - Ну, ты же знаешь Лютецию... Она сроду чужого не возьмет. 
Скорее, все свое отдаст. 
     - Но ты ж ее уговорил? 
     - Да, но... 
     - Что? 
     - Просто уговорил, вот и все. Бург лучше, чище. Мол, все равно, 
говорю, это временно. А там, когда все наладится, постараемся 
отыскать ее римскую родню. 
     Сердце Фарамунда сжалось. Тревор разрывал мясо, ел уже 
неспешно, глаза из-под набрякших век поглядывали сонно, но с 
сочувствием. 
     - Но, как я слышал, - проговорил Фарамунд тревожно, - от ее 
римской родни никаких вестей... 
     Тревор кивнул: 
     - Да не трясись. И не заглядывай так далеко! День прошел, мы 
целы, и то ладно. Она согласилась переехать - это уже много! А там 
поглядим. 
     - Ну, так чего же, - сказал Фарамунд растерянно. - Так ты 
давай, не сиди... Поедем ее забирать? 
     Тревор сделал повелительное движение дланью, Фарамунд послушно 
опустился на лавку, однако ноги сами подогнулись так, что в любой 
миг подбросят до потолка. 
     - Она согласилась, - пропыхтел Тревор. Рот был забит сыром и 
хлебом, щеки раздулись, как у хомяка в августе. - Но поставила 
условие... 
     - Любое, - выпалил Фарамунд. - Любое!.. А какое? 
     - Твои разбойники в бурге. 
     - Понятно. Повесить? 
     - Зачем же... Каждый хорош на своем месте. Просто надо их 
заменить ее людьми. Ну, которых она знает, которые не надерзят... Ты 
ж пойми, каково ей пользоваться милостью разбойника... пусть и 
бывшего! 
     Он говорил рассудительно, надолго замолкая, когда припадал к 
кувшину, и Фарамунд готов был шарахнуть кулаком по донышку, Понятно, 
им хочется, чтобы и его духом там не пахло. Не было напоминаний, что 
они пользуются даром от того, кого считали простолюдином, а затем - 
разбойником. 
     - Все сделаю, - сказал он торопливо. - Все! 
     - Все надо так, - рассуждал Тревор, - дабы не было урону 
чести... Понятно, жизнь с нашей честью не считается, иной раз такое 
делать заставляет... но другой раз лучше помереть, чем переступить 
через закон, данный богами, верно? 
     Фарамунд сказал умоляюще: 
     - Ты же умный, ты же знаешь Лютецию! Давай сделаем так, чтобы 
ни пылинкой ее не задеть! Я лучше умру, лучше всю кровь отдам по 
капле, чем даже в мыслях своих дерзновенных хоть малейший урон ей 
нанесу! 
     Тревор снова надолго припал к кувшину, две тонкие струйки 
побежали по широкому подбородку - воздаяние богам, отлепился с явной 
неохотой, но надо же и дыхание перевести, бухнул, как припечатал: 
     - Добро! Заручившись твоим согласием, я сегодня же выезжаю 
обратно. Хотелось бы погостить, поглядеть, что ты заграбастал... 
умелый из тебя воин, как погляжу, но хочу свою дорогую племянницу в 
безопасности устроить! 
     Фарамунд оглянулся, гаркнул одному из слуг: 
     - Эй, как тебя?.. Беги вниз, пусть выберут двух лучших коней. 
Одного под седлом, другого - заводным. 
     Тревор выглядел польщенным, но для приличия пробурчал: 
     - У меня конь вообще-то добрый. Только покормить да чистой воды 
с ведерко... 
     - Может быть, - спросил Фарамунд с беспокойством, - дать в 
провожатые с десяток воинов? 
     Тревор оскорбился: 
     - Я похож на слепца с палочкой? 
     - Времена неспокойные... 
     - Где прошли твои люди, - сказал Тревор, - там надолго 
успокаивается. 
     Фарамунд не понял, похвала или оскорбление, но в мыслях только 
Лютеция, как наяву видел ее точеный профиль, чистое одухотворенное 
лицо. 
     - Когда вернешься? 
     Тревор задумался, подвигал морщинами на лбу. 
     - Как только, - сказал он, - так сразу. Мы с Редьярдом поскачем 
споро, только бы во владениях ее отца отыскались свободные люди... 
Нет, лучших он не отдаст, придется набирать из деревень. Тут уж 
ничего не скажет, скривится, но отпустит. Я думаю, довольно будет 
привести десятка два! А остальных по мере надобности можно набрать 
из окрестных деревень. Даже хорошо, если корни дворцовой челяди 
будут в окрестных селах. Все новости и слухи узнаем вовремя... 
     Он рассуждал степенно, основательно, правильно, а Фарамунд едва 
удерживался от дикого желания схватить его за шиворот и поскорее 
усадить на коня, чтобы поскорее за Лютецией, чтобы привез людей, 
устроил, вычистил, разложил ковры и зажег светильники, чтобы она 
поскорее ступила божественными ножками в его вымытый и выскобленный 
город... 


     Глава 14 


     Тревор отбыл, наконец. Фарамунд велел дать ему самых быстрых 
коней, а в провожатые навязал двух своих людей, тайно велев не 
задерживаться, пока этот старый выпивоха не достигнет крепости 
Свена. 
     Сам же от сжигающего нетерпения с раннего утра вывел войска за 
стены в поле, бросил дальше, на юг, пока не достиг высоких стен 
довольно богатого с виду города. Раздражало, что не имеет карты, все 
еще не знает, что лежит впереди, полагаясь только на высланные 
вперед отряды легких конников. И хотя так жили и воевали все вожди 
франков, он чувствовал, что так неправильно, что хорошо бы, подобно 
римлянину, иметь карту с расположением дорог, городов, гарнизонов и 
даже местности. 
     За неделю неспешного продвижения попадались мелкие римские 
города, в равной степени заброшенные и запущенные... Почти все уже 
были приспособлены под крепости-бурги, но один такой бывший римский 
гарнизон на глазах заинтересованного Фарамунда спешно оборудовался 
под резиденцию епископа. Так именовались вожаки из рядов служителей 
новой веры. 
     Теперь он сам видел, что небольшое население этих городов мало 
чем отличалось от сельского. Городские пустоши и площади 
использовались под пастбища и пашни. Торговля и ремесла рассчитаны 
на самих горожан, на деревни уже не хватает... 
     Против обыкновения, он ехал, погруженный в сладкие думы... даже 
не думы, а скорее - мечтания, грезы, ехал не во главе войска. Когда 
впереди показались стены города, перед ним уже расположился лагерь 
его головорезов. Город упирался с двух сторон в топкое болото, что 
помогало защитникам, но, с другой стороны, облегчало осаду. 
     Фарамунд едва успел окинуть город взглядом, как к нему на 
горячем коне прискакал Вехульд. 
     - Хозяин! - крикнул он взволнованно. - Там машут белым! Кричат, 
что шлют для переговоров. Откажемся? 
     - Пусть идет, - велел Фарамунд. - Всегда надо знать, что они 
хотят. 
     - Но они увидят, что у нас нет еды вовсе! 
     - Эх... Как же они узнали?.. Ладно. Они увидят, что прибыл я, а 
это все меняет. Срочно пришли ко мне Громыхало! 
     Вестник явился молодой и щеголеватый, однако Фарамунд видел за 
внешностью разодетого красавца острый ум и настороженность. 
     Фарамунд сидел на колоде возле походного шатра, яркое солнце 
блестело в его черных, как вороново крыло, волосах, а коричневые 
глаза, потеряв блеск покрытого воском дерева, стали теплыми, как у 
жеребенка. 
     Вестник переступил с ноги на ногу. Фарамунд видел, что его 
раздражает, что не пригласили в палатку, даже не предложили сесть, 
что значит - разговоры разбойник вести не намерен, скажет пару слов 
и отправит обратно. 
     Фарамунд сказал: 
     - Вы собираетесь обсуждать условия сдачи? 
     Вестник удивился: 
     - Это вы должны бы сдаться. Мы-то знаем, что у вас еда уже 
кончилась. Но, чтобы не позорить вас окончательно, мы готовы 
уплатить вам дань... чисто символическую, конечно, чтобы вы могли 
уйти вроде бы с победой. 
     Фарамунд засмеялся: 
     - Зря надеетесь, что голод заставит нас уйти! 
     - Разве не так? 
     По лагерю бродили воины, в сторонке проволокли связанного 
пленника, тучного человека. Двое угрюмого вида людей принесли 
колоду. Пленника повалили, прижали. Он дико завизжал. Огромный 
мускулистый человек взмахнул топором. Послышался тяжелый удар. Крик 
оборвался. Огромный человек деловито рубил человеческое тело на 
куски, вокруг стояли воины, выхватывали окровавленные куски и быстро 
уносили к кострам. 
     Лицо вестника медленно заливала смертельная бледность. Донесся 
возмущенный крик, что снова ему досталась голова, а какое там мясо, 
одни уши, на что другой голос издевательски посоветовал идти в 
мудрецы, так как жрать мозги - это ж каким мудрым можно стать? Воины 
ржали, пошли шуточки: а если мозги дурака, а если труса, под этот 
жестокий смех окровавленные куски разобрали начисто. 
     Палач разогнулся, воткнул топор в красную колоду. Передник его 
был залит кровью. Он деловито осматривался, а когда мимо проходил 
молодой воин, сказал ему достаточно громко, что услышали и Фарамунд 
с посланцем: 
     - Мясо заканчивается. Возьми людей и приведи еще с десяток 
этого... ха-ха!.. скота из местных. Люди должны быть накормлены. 
     Посланец стоял бледный, потом вздрогнул, по горлу прошла 
судорога. Фарамунд слегка отодвинул колени, если вытошнит, то чтоб 
не забрызгал, но тот совладал с собой, проговорил осевшим голосом: 
     - Я... доложу о ваших... условиях. 
     - Доложи, - безмятежно согласился Фарамунд. Его глаза были 
устремлены на шатер, куда отнесли влажную, еще трепыхающуюся печень. 
Он не стал говорить, что не предъявил на этот раз никаких условий. - 
Счастливой дороги! 
     Он повернулся и ушел в шатер. 
     Устрашенный город сдался на следующий день. Фарамунд расставил 
всюду своих людей, а сам во главе все растущего войска двинулся на 
юг. Жадное нетерпение сжигало изнутри, он десятками слал гонцов в 
свою первую крепость, которую все еще называли лаурсовой, и к Свену, 
где с ними разговаривал Тревор. 
     В бурге ждали Лютецию, из крепости Свена тоже прискакал гонец с 
вестями, что вот-вот, что уже, что начались сборы, что госпожа почти 
готова выехать... 
     Впереди по низинам клубился туман. Туда спешно мчались 
всадники, проверяли: нет ли засады, небо затянуто белесой мглой, мир 
кажется бесконечным, где болота и леса сменяются как дни и ночи. 
     Он ехал во главе передового отряда, когда впереди заклубилась 
пыль, передние всадники тут же пришпорили коней и унеслись, 
пригнувшись к конским гривам. 
     Громыхало озабочено посмотрел вслед. 
     - Не чье-то войско? 
     - Пыли мало, - заметил Фарамунд. 
     - Такой же отряд, как и у нас? 
     - Вряд ли. Все привыкли двигаться со скоростью своих обозов. О 
таких узнали бы за месяц... 
     От большого пыльного облака отделилось малое, понеслось в их 
сторону. Вскоре из него вычленились двое верхами, снова неслись 
наперегонки, загоняя лошадей. Передний еще издали привстал на 
стременах, заорал, размахивая обеими руками: 
     - Караван!.. Богатый караван!.. Жирный! 
     Вокруг возбужденно заговорили, радостно толкали один другого в 
бока. Громыхало облизнулся, потер руки. Фарамунд ощутил радостное 
возбуждение. Торговля в этих землях, понятно, идет в пределах города 
и ближайших сел. Даже города с городами не торгуют. Зачем? В каждом 
делают для себя все необходимое. А караваны с товарами - это реликты 
империи, ее ровных удивительных дорог, это разделение ремесел, когда 
на одном конце империи могли делать самые лучшие в мире мечи, а на 
другом - женские серьги, но благодаря этим торговцам, дорогам и... 
безопасности, мечи и серьги равномерно распределялись по всей 
необъятной империи... 
     - Не останавливаться! - велел он. - Ишь, пасти распахнули... Со 
мной поедут только Громыхало и Вехульд. 
     Унгардлик спросил растерянно: 
     - Вождь... мы что же, даже не пограбим? 
     Фарамунд свирепо взглянул в его сторону. Там сразу настала 
мертвая тишина. Громыхало тронул коня, Вехульд пустил следом, и 
жеребец Фарамунда галопом пошел вперед. 
     Далеко на дороге двигались тяжело нагруженные повозки. Около 
десятка всадников ехали впереди, трое замыкали, еще по два держались 
по бокам каравана. Когда Фарамунд приблизился, караван обречено 
остановился. Немолодой человек в поношенной одежде пустил коня 
навстречу. На его лице Фарамунд увидел тщательно упрятанное 
отчаяние. С двумя десятками человек немыслимо сопротивляться 
надвигающемуся войску. 
     Фарамунд вскинул руку в приветствии. Одно дело нагнуть сильного 
противника, другое - глумиться над слабым, выказывая свою мощь. 
     - Кто ты? Откуда караван? 
     Человек низко поклонился, лицо уткнулось в конскую гриву. Когда 
он поднял голову, в глазах были страх и безумная надежда. 
     - Меня зовут Исаак, доблестный воин. Иду из Багдада. Я купец, 
это мой караван... 
     - Рискованно забираться в наши земли, - заметил Фарамунд. 
     - Знаю, - ответил купец. - Меня предостерегали!.. Но что 
делать, я был разорен. Мне оставалось только броситься в море и 
утонуть. Я пошел на безумный шаг: занял у ростовщиков денег, взял в 
долг товары и отправился в этот северный край. Здесь либо гибель... 
и тогда с меня никто не спросит возврата, либо вернусь с прибылью, 
что позволит рассчитаться... Так что моя судьба в твоих руках, воин. 

     Фарамунд окинул долгим взглядом караван: 
     - Эта охрана... она хороша только от шайки разбойников, да и то 
крохотной. 
     - У меня нет денег, нанять больше людей, - ответил купец 
печально. 
     Фарамунд всмотрелся в его смуглое лицо, морщины, признаки 
сильнейшей усталости. 
     - Я приветствую смелых людей, - заявил он. - Здесь моя земля, 
но я не возьму плату за ее топтание. Придет время, все земли станут 
вольными для торговли. 
     Купец с недоверием всматривался в суровое лицо молодого 
варварского вождя. Фарамунд поклонился, купец наконец опомнился, 
сказал с чувством: 
     - Я просто не верю... 
     - Что везете? - спросил Фарамунд. Добавил поспешно, заметив 
промелькнувший испуг в глазах купца. - Просто я хочу купить... 
     - Оружие? 
     - Нет, - ответил Фарамунд. - Хотя хорошее оружие тоже не 
помешает. Но я хочу что-нибудь для молодой женщины. Молодой и очень 
красивой. 
     Купец кивнул, глаза его не оставляли покрасневшее лицо вождя 
франков: 
     - Есть, конечно. Из-за того, что приходится таскать с собой 
такую охрану, мы можем торговать только вещами, малыми по объему... 
и очень дорогими. Собственно, у нас почти одни драгоценности. Даже 
оружие... очень дорогое. 
     - Вы можете остановиться в моем городе, - предложил Фарамунд. - 
В любом из них! Вам не надо будет тратиться на ночлег и прокорм. И 
вот еще что... Мы только что взяли богатый город. Хотя он весь 
принадлежит мне, но мне обычно остаются только дома, люди и земли... 
а кольца, золото и драгоценности мои шалопаи успевают снять! 
Понимаешь? 
     Глаза купца вспыхнули надеждой, но ответил с осторожностью: 
     - Не совсем, доблестный базилевс. 
     - Ты кто? 
     - Из Багдада я... 
     - Араб? 
     - Увы, иудей. 
     - Вот что, Иса. Купцы здесь если и бывают, то только 
странствующие. Греки, иудеи, арабы, сирийцы... Своих нет. И никогда 
не было. Здесь что вырастили, то и слопали. Одежду сшили - сами 
носим. Кузнец кует только для своего же хозяйства. Оружейник делает 
доспехи для своего хозяина, за ворота не выходят... Не понял? 
     - Кажется, понял, - ответил купец чуть живее, - здесь много 
такого, что не находит дороги к нам, на Восток? 
     - Верно, - кивнул Фарамунд. - Награбили много, но теперь они 
спустят даже не за треть цены, а за... Они ж цены настоящей не 
знают! Так что советую тебе и твоим людям походить по нашему лагерю. 
Мы остановимся уже скоро, вон за тем лесом, в виду стен ближайшего 
города. 
     Купец воскликнул: 
     - Базилевс! Ты спасаешь меня и мою семью от позорной гибели! 
     - Да что там, - отмахнулся Фарамунд, стало неловко от горячей 
благодарности. - Смелость должна вознаграждаться. Эй, Унгардлик! 
Поедешь вместе с ним. Да не обидит его никто из наших. Скажешь, под 
моей защитой. 
     Он быстро пустил коня в галоп, чтобы не слушать радостных 
воплей и благодарностей. Громыхало и Вехульд неслись следом, только 
Унгардлик, крайне недовольный, остался с караваном. 
     Когда он вернулся, лаурсова крепость, которую одни называли 
бургом, другие - сите, а третьи просто градом или гардом, блестела, 
как начищенный мелом медный шлем. Челядь сновала как муравьи. 
Распоряжался по-хозяйски Тревор, покрикивал, готовил помещения для 
Лютеции, для себя и Редьярда. 
     Фарамунд сам едва не ухватился за ведра, мокрые тряпки. Руки 
тряслись, мысли скакали хаотично, во все вмешивался, сам заставлял 
перемывать полы, скоблить столы, а все медные ручки дверей и все до 
единого светильники блестели, будто из чистого золота. 
     Громыхало едва ли не силой уводил его либо на пир, либо на 
военный совет. Захватывая земли, никто из них не имел ни малейшего 
понятия об управлении ими, приходилось оставлять прежних 
управителей, но ведь за всеми нужен глаз да глаз... 
     Однажды поздно вечером, когда багровый диск уже опускался за 
край земли, в ворота крепости постучали. Стражи с сомнением 
уставились на измученных людей на худых, как щепки, конях. По дороге 
выстроились четыре повозки, каждую тащили по две лошади. Всадников 
только двое, оба без оружия. 
     - Кто такие? - крикнул страж. 
     - Мы люди благородного патриция Фабия, - прокричал передний 
всадник, - и его дочери Лютеции Белорукой! Присланы... 
     - Погоди, - прервал страж, - сейчас поднимем ворота! 
     Они втащились настолько измученные, что страж спросил с 
недоверием: 
     - Вы что... так без отдыха и перли? А почему к Свену не 
заехали? 
     Мужик помялся, размел руками: 
     - Господин Тревор торопил... К тому же мы, в самом деле, просто 
не сумели к господину Свену. Надо было через реку, вот и решили, что 
заночуем в лесу, а следующую ночь уже будем здесь... 
     - Это хорошо, - одобрил страж. - Господин Фарамунд будет 
доволен! Дуй во-о-он к тому зданию, видишь? Да не туда смотришь, 
деревня. Вон с тесовой крышей!.. Там покормят, устроят. 
     - А господин Фарамунд? 
     - Сам появится, - пояснил страж с непонятной усмешкой. - Даже 
звать не надо. 
     - А как же... 
     - Почует, - объяснил страж еще непонятнее. - Даже, если он на 
самом шумном и веселом пиру. 
     Но Фарамунд находился не на пиру. Даже не в оружейной или на 
охоте, как принято у тех, кто из простолюдинов выбивается в 
предводители. В бывших покоях Лаурса, откуда вышвырнули роскошное 
ложе, он сосредоточенно выслушивал отца Стефания. 
     Стены и пол давно отскоблили, вымыли горячей водой, сейчас по 
углам горели масляные светильники. Фарамунд, в ожидании Лютеции, 
велел ограбить храмы нового бога в дальних городах, зато здесь 
теперь пахло ладаном, а в окованном медью сундуке хранились черепа и 
высохшие конечности каких-то богословов, названных церковью святыми. 

     Отец Стефаний, немолодой, но поджарый, как борзой пес, говорил 
быстро и страстно. Фарамунд, к своему удивлению, схватывал все на 
лету. То ли проповедник умел облекать сложные истины в простые 
понятные слова, то ли сам Фарамунд оказался не последний дурак на 
свете. 
     Стефаний оставил школу в Риме, где толковал основы веры, и 
теперь уже несколько лет бродил по северным землям. Его жар и дар 
говорить просто и убедительно помогали обращать в веру Христа, но, 
если честно, он впервые встретил такого трудного собеседника, как 
этот молодой вождь с очень серьезными глазами много повидавшего 
человека. 
     На столе помимо хлеба и рыбы были головки сыра и кувшин с 
вином. Стефаний отведал только рыбы, Фарамунд жевал сыр, запивал 
вином. Стефаний чувствовал, что начинает повторяться, подыскивает 
новые доводы. Нет, этот вожак не упорствовал, не доказывал 
превосходство старых богов. Но вопросы его проникали так глубоко, 
что сам богослов начинал чувствовать, как под его ногами колеблется 
незыблемая почва учения Христова. 
     - ... свет истинной веры заставил императора Константина на 
смертном одре принять крещение, - доказывал Стефаний, - а через 
полвека вера Христа уже воссияла как единственная... 
     - Как государственная, - поправил Фарамунд рассудительно, - а 
не единственная. Так ведь? Ты ж говорил, что в Риме и сейчас 
изничтожают язычников. Куда жестче, чем они вас, христиан. 
     - Нам можно, - возразил Стефаний горячо. - Только у нас свет! 
     - А у других? 
     - У других не такой свет! Он и не свет вовсе... а блеск, ложный 
блеск! И вообще это все козни дьявола, злостные измышления. 
     - Для Бога нет эллина и иудея, - повторил Фарамунд задумчиво, - 
ни свободного, ни раба... Неплохо сказано! То есть, вашему богу 
стало тесно в одном племени, он заявил, что готов принять 
коммендации от других племен и народов? А помогает ему победно идти 
мощное и сплоченное войско... э-э.. церковное войско? 
     Стефаний сказал осторожно: 
     - Нас ведет Господь... 
     - Так он же ведет не только проповедников, - возразил Фарамунд 
резонно. - Всех ведет! Даже жуков и муравьев, судя по твоим словам. 
Но ты прав, христианство принять надо. Эти идеи насчет смирения, 
непротивления злу насилием, а особенно эта мысль насчет "нет власти 
не от Бога" просто здорово! Как эти старые правители вас львам 
бросали? Вас же надо в задницу поцеловать, что придумали такое!.. 
Чтоб народ не бунтовал, сволочи... 
     Стефаний поправил: 
     - В первую очередь, это смирение перед Господом Нашим, а уже во 
вторую - перед нашим господином! 
     Фарамунд налил себе в медную кружку вина. Терпкий аромат 
распространился по всему помещению. Организация, подумал он. Римляне 
брали организацией. Теперь умелой организацией берут эти... 
легионеры Христа. Впервые все культы завязаны в один могучий кулак. 
Сейчас старые культы даже, скажем, могучего Юпитера, существуют 
каждый по себе. Вон храмик в городе, который он захватил последним, 
не подчиняется могучему Риму. И никогда не подчинялся. А эти, 
которые придумали новую веру и нового бога, создают единую систему, 
подобно могучему и дисциплинированному войску. Даже из самого 
захудалого села служитель нового бога шлет отчеты в Рим и ревностно 
выполняет его распоряжения. Из Рима можно отстранять от служения 
любого жреца, в каком бы диком краю тот ни находился, что просто 
немыслимо при культе нынешних богов. Понятно, что такая организация 
сомнет старую веру, уничтожит старых жрецов, их храмы... 
     Да, разрозненные секты христиан собрались под эгидой императора 
Константина... Язычника, кстати, что говорит о том, что не в вере 
дело. Император был не дурак, понял, что это церковное войско тоже 
можно поставить на службу... Так, собрались на первый Вселенский 
Собор, уладили спорные богословские вопросы, упорядочили церковную 
догматику, а главное - выработали Символ Веры. Говоря проще, коротко 
изложили суть новой веры, отобрали наиболее удобные тексты из 
писаний, остальные объявили ересью, составили свод обязательных 
правил поведения для христианина. 
     Через полвека они стали настолько удобной дубиной в руках 
императора, что он объявил христианство государственной религией. 
Теперь гонениям подвергаются уже не христиане, а сторонники старых 
богов. Победившие христиане с упоением жгут библиотеки, разбивают 
мраморные статуи с изображением всяких там аполлонов и гераклов, 
особенной ярости удостаиваются статуи бесстыжих богинь... Вытащив за 
волосы знаменитую женщину-математика Гипатию, христиане растерзали 
ее прямо на улице: женщинам отныне только рожать детей и покорно 
терпеть побои мужа... 
     Теплая струнка шевельнулась в насмешливой душе. Это было так 
неожиданно, что он не сразу понял, что мысли незаметно повернули в 
ту сторону, куда поворачивали всегда. Христианка должна рожать 
детей. 
     Он вздрогнул, горячая кровь прилила к лицу от такой чудовищной 
по наглости мысли. Лютеция, существо из солнечных лучей и лунного 
сияния, чистое и настолько хрупкое, что нельзя даже смотреть в 
упор... она создана для преклонения, она сама чистый и светлый 
ребенок, какие уж дети... 
     Но мысль не исчезла, только спряталась поглубже. Взамен же 
пришло странное беспокойство, томление, что возникает у перелетной 
птицы, которая осенью чувствует неодолимое желание улететь в дальние 
края, а весной еще более неодолимую жажду вернуться как можно 
быстрее, успеть напиться талой воды, увидеть последние островки 
тающего снега, поклевать самые-самые первые стебельки зеленой 
травы... 
     Через окно было видно, как через двор протащилась ветхая 
повозка. Колеса в грязи, грязью забрызганы дверцы. Кони ступают 
тяжело, а сопровождающие ее люди едва передвигают ноги. 
     Сумасшедшая радость ударила в череп как молния. Он еще не успел 
понять причину, а ноги уже метнули к двери, успел крикнул через 
плечо: 
     - Прости, отец Стефаний! Неотложное... 
     - Но как же вера? - прокричал Стефаний вдогонку. 
     - Приму!.. - донесся затихающий ответ. - Вот только... 
     Ступеньки прогрохотали сухой дробью, дальше Стефаний не 
расслышал. 
     Тревор сообщил, что люди Лютеции приведут бург в порядок за 
неделю, после чего он отправит одного из них за их госпожой... 
     - Нет, - сказал Фарамунд быстро. - Я все время страшусь за нее! 
Я даже солнцу не позволял бы обжигать ее лучами, я бы оберегал от 
любого ветерка... Я пошлю за нею сотню всадников и три повозки! 
     - Зачем? 
     - Людей - для охраны, повозки... одну для нее, другие - для 
служанок. 
     Тревор расхохотался: 
     - Да чтоб Клотильда поехала в другой повозке? Да еще в двух 
сразу?.. Кстати, она еще вчера приехала. Готовит покои для своей 
госпожи. 
     Фарамунд вымученно улыбнулся. Только сейчас вспомнил, что вчера 
ему попалась во дворе эта энергичная и смешливая девушка с крепкими 
рабочими руками. Она снимала с повозки сундук, который не всякий 
мужчина поднял бы, но ее широкое лицо в мелких веснушках даже не 
покраснело. 
     Последнее время появилась и постоянно терзала дикая мысль, что 
вдруг все оборвется, что вот-вот что-то помешает, оборвет, а сутки 
тянулись там мучительно медленно, что он едва не выл по ночам от 
тоски и страшного одиночества. 
     - Поскорее бы, - вырвалось у него. - Ох, поскорее бы! 
     Тревор покачал головой. 
     - До чего ты себя довел... Надо ли мужчине изводить себя так? 
     - Я не могу иначе, - прошептал Фарамунд. - Я не доверю такое... 
такое дело слугам! Я сам пойду в облике слуги. Я буду, как раб, 
держать ее стремя... Ах да, она не любит в седле, буду открывать 
перед ней дверцу, буду стелить перед ней ковер. Но я хочу быть 
рядом... Как горько, что не могу стать невидимкой, стать призраком, 
чтобы незримо быть рядом, оберегать, защищать... Я убивал бы всех, 
кто посмотрит на нее косо! Я бы неслышным призраком носился по всему 
бургу, слушал, что о ней говорят, и убивал бы всех, что о ней молвит 
худое слово... 
     Тревор засмеялся: 
     - Ты бы впервые остался без дела! Лютеция... возможно, 
единственное существо на свете, о котором никто не скажет худого 
слова. Даже когда она не права. Вот, к примеру, не дала тебя 
раненого дорезать, что было бы только правильно: все так делали. 
Что, разве я ее обругал? Нет. Хоть был прав я, а не она! Но, ты ж 
видишь, ее неправота всегда оказывается потом большой правотой. 


     Глава 15 


     Влажный и теплый воздух к ночи стал еще теплее. Стены его 
покоев начинали скользить мимо все быстрее, просто мелькали, как 
бревна в частоколе, когда на полном скаку несешься мимо, затем 
Фарамунд обнаруживал, что почти бегает взад-вперед. 
     На стенах ярко горели светильники. Их называли, кажется, 
лампадками. В последнем из захваченных городов Фарамунд, памятуя, 
что Лютеция приняла веру нового бога, Иисуса, велел ограбить храм 
этого бога, сорвал со стен все храмовые светильники, собрал 
лампадное масло, и сейчас вон в углу мешок с ладаном и связка 
сандаловых палочек. 
     Лютеция, наверное, придет в восторг. Если надо, он велит 
притащить сюда даже колокол, чтобы названивал всякие разные 
церковные мелодии... 
     Спина промокла. Рубашка гадко липла на спине, он сам 
чувствовал, как от него прет конским потом. Но когда ощутил, что 
мокрые струйки стекают из подмышек, а бревна в стенах мелькают так, 
что сливаются в серый туман... 
     Стражи вскочили, когда он выметнулся из спальни - разъяренный, 
всклокоченный, словно только что обратился из медведя в человека. 
Игральные кости сухо треснули под подошвой. Оба непонимающе смотрели 
вслед, а вождь подобно урагану пронесся по коридору, прогрохотал 
сапогами по лестнице, из холла донесся его затихающий вопль. 
     В покоях управителя горел только один светильник, заправленный 
бараньим жиром. Фарамунд ощутил некоторое облегчение: не 
тошнотворный запах ладана. 
     В три быстрых шага пересек помещение, заорал: 
     - Вставай, дьявол бы тебя взял! 
     Рядом с Громыхало, огромным и в полутьме мохнатым, спала 
толстая сочная женщина. Роскошные черные волосы разметались по 
подушке, свет падал на округлые блестящие плечи, нежную шею, тугие 
щеки... 
     Храп оборвался. Громыхало рывком, приподнялся, сел, опираясь 
сзади руками. В глазах сон испарялся, как туман под жаркими лучами. 
     - Что-то стряслось? - прогудел он с беспокойством. - Тевкры 
напали? Или конунг наконец-то до нас добрался? 
     - Хуже! - рявкнул Фарамунд. - вы все здесь как свиньи напились 
и с бабами в постелях! А твой рекс истекает потом... 
     Громыхало протянул озабоченно: 
     - А, это другое дело... Это серьезно! 
     Женщина уже юркнула под одеяло с головой, но Громыхало, 
нечаянно или нарочно, вставая, сбросил одеяло на пол. Пышнотелая 
красавица собралась в комок, закрывая от рекса женские прелести. 
     - Эт другое дело, - бурчал Громыхало. Он неспешно бродил голым 
по комнате, искал разбросанную одежду, рассматривал брезгливо, 
что-то одевал, что-то отшвыривал. - Эт, как я понимаю, если в голову 
шибанет... то уже не до сна. Когда это самое, то и нормальный 
человек звереет... а уж наш рекс... гм... так и вовсе... Уже зверь, 
а когда озвереет, то... 
     Сонные Рикигур и Фюстель потащились к конюшне, а Фарамунд с 
Громыхало вломились к Вехульду. Тот спал в окружении полудюжины 
головорезов. Все из той группы, что когда-то бунтовала под его 
началом. Мелькнула слабая мысль, что хорошо бы разъединить их, 
чересчур тесная группа... но слабая мысль унесло ураганом ликования: 
вот-вот увидит Лютецию! 
     Громыхало расталкивал Вехульда, пинал его людей. Людская 
заполнилась злыми голосами, ворчанием. Застойный воздух заколыхался, 
запах потных тел стал угрожающе сильным. 
     Фарамунд в страстном нетерпении взглянул в черное окно. 
Громыхало показалось, что их рекс готов поджечь облака, чтобы над 
миром занялось кровавое зарево рассвета. 
     - Вставай, Вехульд, - приговаривал он. - Вставай, пьяная 
скотина... 
     Вехульд наконец сообразил, что это не сон, а, в самом деле, его 
пинают под ребра. Рука торопливо пошарила нож, тут свет упал на лицо 
толстяка, Вехульд вскрикнул: 
     - Громыхало, какого черта? 
     - Скоро рассвет, - сказал Громыхало издевательски. - Правда, 
сперва будет ночь, а потом как-нибудь... наверное, взойдет солнце. 
Так что вставай, седлай коня! 
     - Да ты с ума сошел... 
     Фарамунд обернулся от окна, в злом голосе сквозило жадное 
нетерпение: 
     - Да ладно, Громыхало. Пусть остаются. Возьмем по дороге 
Унгардлика, если не спит. А нет, поедем вдвоем. 
     Вехульд вскочил, он спал одетый, вчера свалился после попойки. 
Глаза сразу стали осмысленными. 
     - А куда хоть едем? 
     Он не поверил себе, когда их беспощадный вожак возвел очи к 
небу, а в суровом голосе Громыхало прозвучало благоговение: 
     - Встречать хозяйку крепости. 
     - Ого, - вырвалось у Вехульда. - Как такое пропустить! 
     Он исчез, как всегда умел исчезать, даже среди бела дня в лесу. 
Слышно было, как в черноте дворе орал, кого-то торопил, раздавал 
пинки. 
     Когда Фарамунду при свете факелов подвели коня, из схолы 
высыпали уже одетые и в полном вооружении воины. С другой стороны во 
двор спешно выводили оседланных коней. Вехульд, который все больше 
брал на себя обязанности начальника личного отряда вождя, решил, что 
их предводителю неприлично куда-либо одному или с двумя-тремя 
людьми. Мощь любого властелина должна быть зримой, не зря же 
конунга, по слухам, даже для купания в реке сопровождает отряд 
отборных воинов из самых знатных семей! 
     Выехали при свете факелов. Двигались словно жуки по дегтю, 
увязая в черноте, выплевывая влажный ночной воздух. Громыхало 
приотстал, шептался за спиной Фарамунда с Вехульдом. Фарамунд едва 
удерживался от страстного желания понестись вскачь, но в темноте 
конь наверняка сломает ноги, а он - шею. Двое воинов с факелами 
ехали по бокам. Конские копыта осторожно ступали по освещенному 
кругу, за которым - черная стена мрака, страха и острые зубы 
нечисти. 
     За спиной уже пошли шуточки: воины наконец проснулись, 
развеселились, теперь предвкушали близкую свадьбу своего вожака, а 
свадьба означает богатые пиры, раздачу подарков, 
     - А Унгардлика поставим хозяином на причале, - рассуждал 
Вехульд со вкусом. - Он такой тощий, как червяк, смотреть 
противно!.. А там отъестся, морда в дверь не будет пролазить... 
     - Что морда, - поддакнул Громыхало, - а какая будет задница?.. 
На рыбе можно нажрать не только харю. 
     - Задница - это да, - согласился Вехульд. - Когда щеки лежат на 
плечах - здорово, но когда задница... 
     Унгардлик ярился, но так беспомощно, что ржали даже обычно 
молчаливые и неулыбчивые Рикигур и Фюстель. В последнее время 
Фарамунд все чаще находил их возле двери своих покоев. Сами ли 
решили охранять вождя, или же заботливый Громыхало им велел, но 
теперь, куда бы Фарамунд не поворачивал, везде натыкался на их 
крепкие, готовые к схватке фигуры. 
     Внезапно Вехульд прервал хохот. Впереди горизонт окрасился 
багровым. И хотя разгорался восток, откуда должно подняться солнце, 
сердце Фарамунда тревожно застучало. Сперва небо должно посветлеть, 
а уж потом... Да и не при таких тучах... 
     - Что-то горит! - воскликнул Вехульд. 
     - Как раз в той стороне, - пробасил Громыхало глубокомысленно. 
     Фарамунд вскрикнул, пустил коня в галоп. Сзади загремели 
копыта, он чувствовал, как лавина тяжелой конницы несется по его 
следу, уже не разбирая дороги. 
     Зарево становилось все ярче, страшнее. Это был не град Свена, 
как вскоре понял Фарамунд, от сердца сразу отлегло. Пламя бушевало 
над одним из его сел. Правда, прямо перед самим градом, так что Свен 
должен явиться с минуты на минуту, наказать дерзких. Если не лежит 
как свинья в блевотине, нажравшись, напившись, забывая, что 
захваченное надо еще и уметь удерживать... 
     Они выметнулись на полном скаку из леса, в лица пахнуло жарким 
воздухом. В черной, как грех, ночи жарко полыхали деревенские хаты. 
Над соломенными крышами стояли столбы оранжевого огня, ревущий поток 
швырял вверх целые снопы, бросал горящие клочья. Дома вдоль улицы 
вспыхивали, начиная с крыш, куда ветер нес искры, похожие на рои 
огненных пчел. 
     В красном зареве с криками отчаяния и ярости метались 
человеческие фигурки. Они то исчезали в черноте ночи, то порыв огня 
высвечивал целые группы. Треск пожара смешивался с ревом скота, 
громким лаем, но, кроме того, Фарамунд услышал и громкие уверенные 
голоса. 
     Несколько хорошо вооруженных пеших загоняли людей обратно в 
горящие дома, теснили в сады, на огороды. Еще с десяток тоже пиками 
выгоняли из сараев коров, овец, даже коз сгоняли на середину улицы. 
В сторонке уже держали с десяток молодых девок, испуганных, почти 
полуголых, в порванных сорочках. 
     Фарамунд успел подумать, что здесь строго, у Свена в чужом селе 
бросились бы насиловать прямо на улице, забыв обо всем, а здесь 
чувствуется железная рука вожака. 
     В отсветах огня хорошо можно было рассмотреть как чужих воинов, 
так и угрюмых мужиков, что молча дрались на порогах домов, падали, 
обливаясь кровью, и только тогда в темные проемы дверей врывались 
чужаки, вытаскивали за волосы плачущих женщин. Над деревней крик 
разметывался все громче, а пожар охватил уже все хаты, сараи, гудел 
так, что заглушал треском и ревом человеческие крики. 
     Он невольно засмотрелся на воинов: все как один крупные, 
широкие в плечах, лица в шрамах, глаза быстрые, дерзкие. Даже одеты 
добротно, в кожаные доспехи, хотя с такими мышцами можно крушить, не 
встречая ответных ударов. 
     И снова сзади прозвучал тревожный крик Вехульда: 
     - Фарамунд!.. Там тоже... горит! 
     Он и сам с ужасом видел, что над крепостью Свена поднимается 
красный столб пожара. А грабители, увидев внезапно появившихся 
всадников, подались назад, слаженно выставили пики. Вехульд 
взвизгнул, пустил коня вперед, за ним с криками двинулись остальные. 

     Чужаки с копьями довольно умело доставали всадников. Фарамунд 
сам рубился в первом ряду. Перед ним мелькали освещенные пожаром 
багровые лица, исчезали во тьме, конь делал осторожный шажок, снова 
удар, лицо пропадало, иногда успев брызнуть кровью. Он посылал коня 
через еще дергающееся тело, оно пока не осознало свою смерть, рубил, 
колол, рассекал, и все шаг за шагом, на острие клина, по бокам, чуть 
отстав, медленно наступали соратники. 
     Сверху это было, как будто по темной заводи плывет птица с 
горящими перьями, а от нее тянется расширяющаяся дорожка. Воины едва 
успевали за ним, рубили и кололи, иногда падали с седел, через них 
переступали, слышался стук железа по костям, по кожаным доспехам, 
сухо трещали раскалываемые головы. 
     В одном месте перед ним выросли два настоящих гиганта, но он 
сразил их так, словно это простые селяне, за спиной восхищенно 
вскрикнул Громыхало, а Вехульд закричал весело, что так пройдут до 
самого Рима. 
     Ошалевшие кони страшно храпели, раздували ноздри. В темноту без 
всадников бежать страшились, носились по освещенному пятну, 
набрасывались друг на друга и грызли огромными страшными зубами. 
Иные, совсем ничего не понимая, дико и страшно визжали тонкими 
не-лошажьими голосами, вставали на дыбы и били по воздуху копытами, 
либо же напротив, поворачивались задом к схватке и лягались, не 
разбирая, кто свой, а кто чужой. 
     Еще не пали последние из напавших на село, а он пустил коня в 
галоп. Глаза не отрывались от страшного багрового зарева. Уже не 
багровое, ярко алое, пламя все ширилось, а столб черного дыма 
проступал на медленно светлеющем небе. 
     Фарамунд несся как безумный, глаза вылезали из орбит, а в душе 
стоял безмолвный дикий крик: боги, только Ее пощадите! Пусть весь 
мир сгорит, но только бы Она жила... 
     В бледном рассвете выступили стены крепости. Над домами черный 
дым, время от времени клубы огня, в одном месте поднимается красный 
столб, похожий на толстый промасленный канат, словно в доме Свена 
горят запасы его масла. 
     Обе башни над воротами обгорели, там пусто. Вместо ворот зияет 
страшный черный провал. Откуда выскакивают кричащие люди, Кто-то 
волочит мешки с добром, кто-то убегает в страхе сам... 
     Под копытами прогремели проломленные створки ворот. Их выбил 
явно таран, даже часть стены повалена! Ближайшие дома полыхают, как 
стога соломы. На улице лежат в лужах крови зарубленные люди. Судя по 
тому, что среди убитых только мужчины и старухи, значит это не 
простой набег... 
     В памяти быстро пронеслись имена грозных разбойников, что осели 
на землю. Людвигода, Фридлав, Агандр... Но им нужны люди, эти могли, 
разорив гнездо Свена, увести челядь к себе и поселить в своей 
крепости. Простолюдинов же увели б и поселили на своей земле... Хотя 
и это село, раз уж сумели одолеть Свена, забрали бы себе целиком, не 
разоряя! 
     Конь остановился перед горящим домом Свена. Фарамунд спрыгнул, 
метнулся в стену огня. Сильные руки схватили за плечи, за одежду, за 
волосы, скрутили за спиной руки. Грубый голос Громыхало прокричал: 
     - Держите!.. Кто отпустит - голову сниму. Фарамунд, опомнись!.. 
Там даже мыши сгорели! 
     - Ты!.. - выплюнул Фарамунд в ярости. - Ты... посмел? 
     - Посмел, - ответил Громыхало с вызовом. - Держите, держите!.. 
Вам он сделает что или нет, а я убью своими руками! 
     Фарамунд напрягся, его держали десятки рук, кто-то ударил под 
ноги. Рухнул, сверху навалились тяжелые потные тела. Он задыхался, 
ему больно выламывали руки, но тело словно что-то вспоминало, он 
задержал дыхание. В мышцы пошла новая порция крови, он чувствовал, 
как они становятся подобны гибкому железу. Над головой раздались 
взволнованные голоса... 
     Он разбросал всех и поднялся на ноги. В тот же миг волна жара 
ударила как таран. Многих расшвыряло, подобно щепкам. Он отшатнулся, 
прикрыл лицо ладонями. Ресницы затрещали, кожу обожгло так, что 
услышал запах паленой плоти. 
     Горящая крыша с грохотом рухнула. Стены развалились, к небу 
взметнулись, похожие на огненные волны, широкие снопы искр. 
     Отчаяние ударило с такой силой, что в глазах потемнело. Он 
чувствовал в ушах нарастающий звон, что истончился до комариного 
писка. Зашатался, ухватился за чье-то плечо. 
     - Кто? - вырвался из него страшный крик. - Кто? 
     Всадники рассыпались по бургу. Всякого лежащего в крови 
переворачивали, пытались услышать последние слова, а сам Громыхало 
врывался в горящие дома, искал подвалы и укрытия, где мог кто-то 
спрятаться. Именно он и выволок кричащую девушку, в полуразорванной 
рубашке, с черным от копоти лицом. 
     - Рекс! Она видела, это люди Савигорда! 
     - Савигорд! - вскричал Фарамунд. Отчаяние едва не разорвало его 
сердце. - Савигорд, который преследовал ее еще тогда... когда она 
подобрала меня!.. Что тебе нужно, Савигорд!.. Зачем растоптал мое 
сердце? 
     Громыхало подошел как-то боком, в глазах старого воина была 
любовь пополам с брезгливостью: 
     - Рекс, не теряй головы! 
     - Зачем мне голова, когда потеряно сердце? 
     - Рекс, - повторил Громыхало настойчиво. - Рекс!.. Савигорд 
зарубил только старых и немощных. Остальных увел к себе. Госпожа 
Лютеция и все, кто не погиб, сейчас уже на пути к его крепости. Я не 
думаю, что он будет с ними жесток... Наоборот, сейчас задаривает, 
обещает, доказывает, что ему служить выгоднее, чем Свену. 
     Фарамунд застонал: 
     - Но так... так и в самом деле! Свен - эта грубая скотина... Он 
не сумел ни крепость укрепить, ни людей обучить, ни гостей 
сохранить!.. 
     Подбежал запыхавшийся Вехульд. Лицо и одежда в копоти, со лба 
бегут мутные струйки. Выкрикнул издали: 
     - Среди убитых нет ни Тревора, ни Редьярда! 
     - Да что мне они... 
     Но Громыхало насторожился: 
     - Да, если бы они были здесь, то вокруг них бы горы трупов, 
точно! Проще завалить лесного кабана, закованного в доспехи, чем 
Тревора. Да и молодой Редьярд умеет драться, его учили с пеленок. 
     Фарамунд рыкнул: 
     - Что вы мелете? Хотите сказать, что это они открыли ночью 
ворота? Перебили стражу и открыли ворота остальным? Дурость! 
     Громыхало возразил: 
     - Почему? Савигорд богат. Невероятно богат. Он мог уговорить 
Тревора передать ему Лютецию. Для Тревора очень важно пристроить ее 
так, чтобы она была в достатке и безопасности. А у Савигорда 
множество земель, деревень, 
     - Почему же тогда от него бежали? 
     - Это когда было!.. Люди меняются. Увидели, что Свен - хуже 
Савигорда, а к Риму не проехать. Войны, грабежи, разбои... А ты, 
прости, но все-таки, это для нас, ты - вождь, рекс, конунг! А для 
них... 
     Фарамунд воскликнул в отчаянии: 
     - Но как? Как сумел ее достать Савигорд? Ведь он через реку не 
переходил... 
     - В тот раз. Но мог послать соглядатаев. Они под видом поселян 
побывали и здесь, все высмотрели, вернулись и доложили Савигорду. 
Тот собрал нужное число людей, выбрал время... 
     - Столько ждал? 
     - Одно дело - преследовать десяток всадников и повозку через 
лес, другое - достать ее из укрепленной крепости. Свен хоть и пьяный 
дурак, но крепость - все-таки крепость... 
     Ему сунули в руки кувшин. Он машинально отхлебнул, терпкое вино 
обожгло рот. Озлившись, отшвырнул, черепки влажно звякнули. 
     - Где Унгардлик? 
     - Я здесь! 
     Унгардлик появился на середине двора под звонкий цокот копыт. 
Конь, такой же молодой и резвый, как и его седок, норовил ухватить 
за новенький сапог, Унгардлик отпинывался в морду, но тоже несильно, 
играя. 
     - Уже собрал отряд, - выпалил он торопливо. - Разошлю по три 
человека во все стороны!.. Так? Пусть ищут следы. А кто найдет, 
одного пусть пришлют за подмогой, а остальные будут преследовать 
дальше... Так? 
     Громыхало крякнул, Унгардлик все хватает на лету, опережает 
приказы вождя. 
     - Разошли по десять человек, - выкрикнул Фарамунд. - Слышишь? 
По десять! И скажи, что всякий, кто отыщет... всякому, кто найдет 
след или укажет... словом, тот будет для меня самым дорогим 
человеком! 
     Пыль взвилась на месте, где только что перебирал точеными 
ногами конь. Звонкий перестук подков унесся как стрела, утих. 
     Со стен Люнеуса угрюмо и настороженно наблюдали, как с северной 
стороны леса выходят во множестве люди, усталые лошади тянут 
скрипучие повозки, следом сотни всадников гонят огромные стада 
отощавших коров и полудохлых овец. 
     Испуганные поселяне толпами вливались в ворота бургов. Но 
оборванные чужаки только шарили в брошенных домах, уносили все, что 
могли унести, но ничего не жгли, не ломали, трупы животных в колодцы 
не бросали. 
     На юг двигалось одно из племен готов. Все с гордостью называли 
себя родней самого конунга Алариха, который уже захватил богатые 
плодородные земли на юге империи, теперь торгуется с самим Римом, то 
становясь ему на службу, то выпрашивая больше денег, земель, уступок 
в правах. 
     Взбешенный Фарамунд то бросался на стены, едва не грыз, то 
впадал в черное оцепенение: всадники Унгардлика как в воду канули... 

     Однажды за воротами бурга послышался хриплый рев рога. Фарамунд 
не обратил внимания, страж высунулся из окна, покричал, его не 
слышали. Исчез, слышно было топот и веселый голос. Фарамунд сидел на 
лавке мрачный, водил по лезвию меча оселком. Вождю вроде бы можно и 
не острить меч самому, но мерное вжиканье камня по железу странно 
гармонировало с его отчаянием и злостью. 
     Со двора донесся вопль: 
     - Фарамунд!.. Хозяин!.. 
     Фарамунд продолжал водить камнем по лезвию, только прижимал 
сильнее. Меч блестел, уже острее бритвы, кромка теперь только 
стачивается, но все равно он не мог заставить себя подняться. 
     Дверь распахнулась, воин ворвался возбужденный, запыхавшийся, 
Фарамунд его не узнал, кто-то из новых: 
     - К нам гости! 
     - Займись, - отмахнулся Фарамунд. 
     - Там два десятка всадников! Во главе два блистающих воина, на 
которых смотреть страшно. Те самых, которых раньше видели с 
Лютецией. 
     Стены заметались перед Фарамундом. Он не успел опомниться, как 
уже одетый, на бегу застегивая пояс с мечом, выскочил во двор. 
Ворота отворились, всадники ехали по два в ряд, строй не ломали, все 
вооруженные одинаково, все в железных шлемах, кожаных доспехах, на 
которых железных полос столько, что не видно самой кожи. 
     Первыми ехали Тревор и Редьярд. Из людской выскочила Клотильда, 
бросилась к Тревору, хватала за сапог, что-то лепетала. После 
похищения Лютеции служанка не находила себе места, кляла себя за то, 
что послушалась госпожу и уехала подготавливать им комнаты. Будь она 
с госпожой, она бы там голыми руками разорвала бы негодяя, 
посмевшего прикоснуться к ее госпоже... 
     Лица Тревора и Редьярда были темнее тучи. Редьярд рассерженно 
крикнул еще с седла: 
     - Где Лютеция? 
     Злые слова застыли на языке Фарамунда. Тревор слез с коня, как 
обломок скалы сползает с горы, медленно повернулся к Фарамунду. Лицо 
было почти черное, под глазами висели темные мешки. Лицо сразу 
постарело, глубокие морщины избороздили щеки и лоб. 
     Этот, напротив, взглянул на Фарамунда с таким сочувствием, что 
тот задохнулся, снова ощутил в горле подступающий ком. В груди 
растекалось жжение, боль. Он шагнул к старому воину, тот распахнул 
руки, больше похожие на медвежьи лапы. Фарамунд шагнул в них, припал 
к его груди, слезы хлынули разом, словно копились всю ночь и ждали 
только, когда откроется запруда. 
     Тревор похлопывал его по спине, не выпуская из объятий. Над 
ухом гудел расстроенный голос: 
     - А мы уже договорились с конунгом, что он пропустит нас через 
его земли и даже даст для сопровождения два десятка воинов!.. А от 
его владений до римских земель, где отыщется ее родня, рукой 
подать... Как на крыльях летели обратно!.. Но на месте крепости 
Свена застали одни руины... Хорошо, слух уже пошел, что эти руины, 
как и все деревни вокруг, уже твои... 
     Фарамунд стискивал челюсти, но в глазах защипало. Слезы хлынули 
ручьем. Он всхлипнул, его трясло, зарыдал в отчаянии: 
     - За что меня так?.. Я же все сделал!.. Нет, это я виноват!!!.. 
Почему не взял эту проклятую крепость Свена сам... Тогда бы никто не 
сумел... 
     Тревор, который сперва слушал с недоумением, затем чуть 
отстранил его на вытянутый руках, сказал с изумлением: 
     - Ну... а я думал, что тебе напоминать, что она тебе жизнь 
спасла... Правда, и ты ей спас... однажды, но, во-первых, разбойники 
ее и не собирались убивать, а во-вторых, она тебя сберегла, по 
крайней мере, трижды!.. К тому же я тоже собирался не раз 
перехватить твою глотку и бросить в лесу, чтоб лишнюю тяжесть не 
тащить, и чтоб задурно хлеб не ел... 
     Рыдания все еще сотрясали Фарамунда, но он стиснул зубы, 
молчал, только слезы бежали по лицу, капали на грудь. Редьярд в 
сторонке разговаривал с Громыхало и Вехульдом, но Фарамунд 
чувствовал на себе его подозрительный взгляд. 
     Воинов повели в трапезную, коней разобрали и потащили к 
полупустой конюшне. Фарамунд едва снова не впал в оцепенение, но по 
двору забухали тяжелые шаги, словно галопом несся каменный бык, в 
холл вбежал красный, запыхавшийся Громыхало. 
     - Рекс!.. Есть новости. 
     - Нашелся? - вскрикнул Фарамунд. 
     - Он приехал сам, - сообщил Громыхало. - Троих коней загнал, 
говорит, пока скакал без передыху!.. Далеко, видать... 
     - Где он? 
     - У колодца. Упал, пьет, как жаба на солнце. Вести сюда, рекс? 
     Фарамунд уловил удивленные взгляды Тревора и Редьярда. Редьярд 
ни за что не станет звать его рексом, понятно, да и Тревор начнет 
избегать называть его высоким титулом, на что ему, Фарамунду, сейчас 
наплевать, сердце рвется от боли, когда представляет, как томится 
эта чистая пташка в когтях ястреба... 
     В груди запекло, он снова ощутил в глазах слезы. Стараясь не 
допустить себя до рыданий, сказал громким, хоть и дрожащим голосом: 
     - Вытряхните одежду. За обедом решим, что нам делать дальше. 
Похоже, мы отыскали, где Лютеция! А теперь... клянусь всеми силами, 
я не оставлю ее в чужих руках. 


     Глава 16 


     Управляющий, оставшийся еще от Лаурса, усадил Тревора и 
Редьярда в общей трапезной за стол напротив Фарамунда. Рядом с 
вождем сидели Громыхало и Вехульд. Громыхало внимательно и с 
недоверием присматривался к Тревору, словно смотрелся в зеркало, 
такой же квадратный, угловатый, массивный, даже волосы у обоих как у 
диких кабанов щетина - густые и короткие. 
     Унгардлик снова долго и жадно пил воду, не прикасаясь к вину 
или пиву, лишь тогда рухнул за стол. Худое лицо, изборожденное 
глубокими морщинами, посветлело, когда увидел жареное мясо, птицу, 
     - Шесть суток во рту ни крошки, - признался он сиплым 
простуженным голосом. - С седел не слезали... У Савигорда три бурга, 
еще четыре города ему платят по коммендациям! К тому же он мог 
увезти Лютецию в одно из своих сел... 
     Фарамунд выкрикнул зло: 
     - Рассказывай все! Подробно. Пропустишь хоть слово... 
     - Ее увез, - объяснял Унгардлик, - как говорят уцелевшие, 
бросив поперек седла, всадник на огромном белом жеребце. По описанию 
походит на Савигорда - второго такого гиганта поискать!.. Остальные 
с ним на черных конях, все с одинаковыми мечами и щитами. Вороные, 
как известно, самые быстрые кони на свете, а что у всех одинаковые 
мечи и щиты, это значит, что Савигорд бросил на похищение Лютеции 
свою отборную дружину! 
     - А остальные его люди? 
     - Либо полегли, пока брали крепость, либо на подхвате... Когда 
мы пустились было в погоню, только их и рубили!.. Значит, Савигорд 
оставил их как заграждение. А его конный отряд несся, как птицы... 
Мы их преследовали трое суток, потом потеряли след. 
     Тревор ел быстро, жадно, но иногда словно забывал жевать, глаза 
невидяще устремлялись в пространство, снова спохватывался, мясо 
исчезало, словно сухой кустарник при лесном пожаре, а кости трещали 
на острых зубах и вылетали, как из камнедробилки, мелкими сухими 
осколками. Редьярд насыщался неспешно, стараясь не выказывать 
голода. 
     - Если мы знаем, где бург Савигорда... - начал он осторожно, но 
Унгардлик прервал: 
     - Я же говорил, у него три бурга! К тому же следы вели вообще в 
сторону, как говорят, его военного лагеря. У него пятьсот воинов, 
все прошли с ним через десяток сражений. 
     - Всего пятьсот, - процедил Фарамунд с ненавистью. - Всего 
лишь! 
     Громыхало поинтересовался: 
     - Что будем делать, рекс? Поднимать людей? 
     Унгардлик осушил кубок с вином, поднялся, его поддержали под 
руки, с трудом вылез из-за стола, а из зала вышел, придерживаясь за 
стенку. 
     Слуги подали на стол только что запеченное в тесте оленье мясо, 
поставили кувшины с вином. 
     Тревор кивнул одобрительно, ему наполнили кубок первому. Он 
вытащил из-за пояса громадный нож, умело вырезал часть бока с 
ребрами, ухватил обеими руками. 
     - Там настоящие леса, - пробурчал он. - Деревья в три обхвата, 
завал на завале, валежины, ямы... Даже не знаю, как пройдут с 
конями?.. Хорошо мясо готовят, только корочку можно подрумянить 
больше... А еще там болота на каждом шагу. Такие топи, я вам скажу! 
Если не местные черти им дорогу показывают, то кто? 
     - Надо было собак пустить по следу, - сказал Редьярд 
недружелюбно. 
     - По болоту? 
     - Ну, не везде же там болота... 
     - Если и есть тропки, то лишь черти их знают! 
     Во дворе прозвучал крик. Фарамунд оказался у окна раньше, чем 
кто-то успел подняться из-за стола. Посреди двора на свежем коне 
гарцевал всадник. Конь хрипел и пытался встать на дыбы. Фарамунд с 
удивлением узнал Унгардлика. Мальчишки торопливо расседлывали 
другого коня, а незнакомый молодой воин в сильнейшей усталости 
рухнул на ступеньки крыльца. 
     Похоже, перекусив и вылакав кувшин вина, жилистый Унгардлик 
сразу ожил, а усталость с него словно ветром сдуло. Сейчас он орал, 
размахивал руками, привлекая к себе внимание: 
     - Рекс!.. Рекс!.. С юга идет большой римский отряд!.. 
     - К нам? - крикнул Громыхало. 
     - К тому городу, что мы у них отобрали! К Люнеусу! 
     За спиной Фарамунда громыхали лавки. Все вскакивали, звенело 
оружие. Внизу ржали кони, их бегом выводили из конюшни, воины 
торопливо взнуздывали, вскакивали в седла. 
     Унгардлик счастливо кричал: 
     - С собой ведут огромное стадо и агромадный обоз!.. 
     Тревор цыкнул: 
     - Чего ликуешь, дурень? Это же римляне... 
     - Ну и что? - вскричал Унгардлик. - Ну и что? 
     Фарамунд сидел за столом в оцепенении, ладони сжимали виски. 
Громыхало обернулся, в глазах понимание, потрогал за плечо: 
     - Рекс!.. Рекс!.. Ты нам нужен. 
     - К демонам, - ругнулся Фарамунд - Лютеция... Только Лютеция! 
Да пусть провалится в преисподнюю весь мир, если в нем нет 
Лютеции!.. Я отправляюсь на поиски. Вели собрать небольшой отряд. 
Выеду немедленно 
     Громыхало крякнул, развел руками, снова крякнул, уже громче, 
наконец пробасил тяжело: 
     - Все верно. Мужчина должен идти за своей женщиной, куда бы ее 
ни увезли. Идти и спасать, даже если потребуется разрушить чьи-то 
державы! 
     - Вот я и... 
     Громыхало повысил голос: 
     - Но ты завоевал Люнеус для Лютеции!.. Мы ж треть войска 
положили, забыл?.. Море крови было пролито, ручье покраснели и 
вздулись!.. И вот теперь этот город у нас отберут? И Лютеция, твоя 
Лютеция его не получит! 
     Фарамунд ощутил, словно по голове ударили огромным молотом. В 
глазах потемнело, а в черепе раздался звон. Он вскочил так резко, 
что перед глазами заплясали черные мухи. 
     - Коня!.. Где мой конь? 
     Из темноты донесся хмурый голос: 
     - Седлают. 
     Когда он выскочил на крыльцо, со двора уже неслись в сторону 
распахнутых ворот всадники. Впереди развевался золотистый плащ 
Унгардлика, во дворе в седлах оставались только Громыхало и Вехульд. 

     Он вдел ногу в стремя, в голове мелькнула злая мысль: ну и что, 
как сказал Унгардлик? Римлян не раз били. А смятение Тревора - это 
просто память о прежних римлянах, некогда непобедимых... 
     Громыхало и Вехульд повернулись к Фарамунду. Тот бросил 
коротко: 
     - Выступаем наперехват. Дадим бой. 
     Вехульд набрал в грудь воздуха, так что плечи поднялись выше 
ушей, раздулся, а когда приложил к губам рог, свирепый рев 
прокатился ко всему лесу, будоража нервы, заставляя волосы вставать 
дыбом. 
     Когда последние всадники покидали бург, из распахнутых ворот 
конюшни выметнулся на низкорослой рыжей лошадке странный всадник. В 
мужской одежде Клотильду легко приняли бы за молодого воина, но ее 
черные как ночь волосы развевались по ветру, только на лбу она 
прихватила их металлическим обручем, 
     Лихо гикнув, она понеслась вслед уходящему войску. 
     Реку они одолели, не останавливаясь. Унгардлик указал удобное 
место для брода, но после дождей воды прибыло, в двух местах ноги не 
достигали дна, их сносило по течению, но, к счастью, там намыло 
песчаную косу, что вела до самого берега. 
     Осторожные переплыли реку вместе с конем, а кто-то на плоту или 
на пустом бурдюке, наполненном воздухом. Вскоре уже все войско 
отряхивалось на другом берегу. Фарамунд взобрался на самое высокое 
место, быстро с седла оглядел окрестности. 
     В небе разгорается чистый ясный свет, но внизу верхушки 
деревьев торчат из такого плотного тумана, что все, кажется, 
засыпано толстым слоем снега. Низины утонули в тумане, все ярки, 
овраги, кое-где туман покрыл деревья целиком, кое-где торчали 
зеленые верхушки. 
     - Отлично, - сказал он с облегчением. - По крайней мере, они не 
увернутся от боя. 
     - Римляне редко избегали боя, - заметил Громыхало. 
     - Вот и хорошо, - сказал Фарамунд. 
     - Что хорошего? 
     - Настоящий противник - хорошо. 
     - Римляне? - удивился Громыхало. 
     - Да. 
     Громыхало посматривал озадаченно. Фарамунд и сам не понимал, 
почему в нем такая уверенность, что именно Рим, ведь в этих землях 
римские гарнизоны уже ничего не значат, власти не имеют, а сама 
столица блистательной империи где-то за теплыми морями, в сказочных 
краях, на землях, где никогда не выпадает снег, а летом не бывает 
засухи и недорода. 
     - И еще, - наказал Фарамунд, - следи, чтобы легата... или кто 
там будет главным, брали живым. И всех, кто окажется с ним - 
монахов, купцов. Их либо выменяем на своих, либо продадим. Но сперва 
узнаем новости... Вдруг кто из них слышал, куда увезли Лютецию? 
     Лицо его страшно исказилось. Громыхало услышал, как в мертвой 
тишине скрипнули зубы. Безумные глаза рекса смотрели сквозь стену 
деревьев. Громыхало, как воочию, увидел в них пламя пожаров, реки 
крови, обезглавленные тела, свисающие с веток трупы, острые колья, 
на которых корчатся виновные в похищении. 
     Вехульд тихонько спросил у Громыхало: 
     - Неужели он надеется отыскать ее? Когда весь мир сдвинулся с 
места, когда народы сегодня на другом месте, чем были вчера, а где 
завтра окажутся - сами не знают? Когда старые города исчезают, как 
прошлогодний снег, а новые вырастают на месте лесов и болот?.. Да и 
те переходят из рук в руки? 
     - Надеется, - вздохнул Громыхало. 
     Вехульд тоже вздохнул. Оба смотрели туда, где Фарамунд 
осматривал захваченных коней. 
     - Я бы предпочел, - сказал Вехульд, - чтобы наш рекс... ну, не 
слишком гонял нас в поисках бабы. 
     Громыхало кивнул: 
     - Я тоже. 
     Вехульд помолчал, спросил: 
     - Так, может... скажем? 
     - Что? 
     - Ну, наше пожелание, - ответил Вехульд осторожно. Он помнил, 
что Громыхало все же правая рука рекса. - В поисках бабы мы все 
рискуем головами, но что обретаем? Я готов рисковать ради золота, 
славы, власти. Но ради бабы? 
     Громыхало почесал затылок, посмотрел снова в сторону 
неукротимого рекса. 
     - Ты прав, - ответил он. - И я прав, что тоже не хочу искать 
его бабу... А рекс не прав! Но только что-то такое шевелится... 
     - Что? 
     - Да вот как собака, чую, а сказать трудно. Мы все слышали, да 
и знаем, что Рим всегда прав. У него даже люди такие есть, юристами 
называются. Знатоки по праву. Они и другим помогают поступать только 
правильно. Потому и такую империю отгрохали! 
     Вехульд насторожился: 
     - К чему ты клонишь? 
     Громыхало сплюнул себе под ноги, растер сапогом. 
     - Да вот только почему мы их бьем? Почему римская мощь тает, 
как снег в теплой весенней воде? Почему их города стоят пусты? 
Почему римская армия состоит из франков, готов, герулов, 
лангобардов, но только не римлян? Где эти римляне, которые всегда 
правы? 
     Вехульд вытаращил глаза: 
     - А при чем тут римляне? 
     - Я лучше пойду с неправым Фарамундом, - ответил Громыхало. 
     Вехульд помолчал, сказал негромко: 
     - Но наш разговор между нами? 
     - Конечно, - заверил Громыхало. - Понимаешь, я ведь на твоей 
стороне всей головой с ее мозгами, если они есть. Но вот сердце... 
или то, что выше и головы и сердца... оно говорит, что прав все-таки 
Фарамунд... 
     - Но не понимаешь, как прав? 
     - Не понимаю, - признался Громыхало. - Просто чую. 
     Вехульд снова помолчал, потом невесело улыбнулся: 
     - Наверное, я тоже дурак. Ладно, поможем ему добыть свою 
женщину. А на золото - плевать! Честь дороже. 
     Дорога долго плелась по опушке леса, затем нехотя свернула, 
пошла пробираться через чащу. Дорогу здесь проложили недавно, явно 
же не поселяне, чувствовалась рука чуть ли не римлянина: дорога шла 
ровно, по сторонам спиленные деревья, все сгнившие до половины, явно 
спилены в один день. 
     По обе стороны тянулась настолько плотная зеленая стена 
кустарника, что можно было спрятать целое войско. Фарамунд велел 
лучникам схорониться за поворотом, а остальные привычно попрятались 
за корягами, выворотнями, укрылись за кустами. Птичий щебет затих, 
что выдавало расположение засады, но люди сидели неподвижно, и снова 
над головами зачирикали птахи, а белки и прочая мелочь начали 
носиться взад-вперед, роняя на плечи и сгорбленные спины 
вышелушенные шишки. 
     По лесу пронесся тоскливый волчий вой. Все насторожились, 
Громыхало каркнул вороном. Через некоторое время увидели, как по 
дороге бегом мчится лохматый человек, дикий и заросший настолько, 
что его можно было принять за худого облезлого медведя. 
     Фарамунд приподнялся, поманил: 
     - Эй, давай сюда! Что увидел? 
     Оборванец сказал торопливо: 
     - Уф, бежал как заяц!.. А чего торопился? Идут строем, а 
впереди пускают в лес человек по десять. Из местных, что им служат. 
Так что они сразу вас обнаружат... 
     Громыхало буркнул: 
     - Это последнее, что они увидят. 
     - Но вам-то не они нужны? А римляне будут готовы... Да они и 
так готовы. 
     Фарамунд стиснул челюсти. Он уже видел, что римляне в их 
знаменитом строю просто неуязвимы. Отряд в полста человек вроде бы 
невелик, но римляне дерутся так, словно дерется один человек, 
наделенный силой пятидесяти, а в схватке с людьми такой выучки можно 
положить целое войско. 
     Туман впереди вроде бы чуть поредел. Стало видно не на длину 
копья, а на бросок тяжелого дротика. Фарамунду все время казалось, 
что в тумане двигаются фигуры. Напряженные до ломоты глаза видели то 
всадников на конях, то чудовищных зверей, то страшных толстых баб, 
словно бы вылепленных из снега. 
     Внезапно порыв ветра донес какой-то звук, но еще раньше 
Фарамунд ощутил легкое движение под ногами. Земля начала мерно 
вздрагивать. Он со страхом и восхищением понял, что римляне даже 
здесь, в диких чужих краях, не растеряли это удивительное свойство 
римлян: шагать как один человек! 
     - Приготовиться, - велел он хриплым голосом. - Не дать 
опомниться... 
     Хотя сам сознавал, что этих застать врасплох просто невозможно. 
Рядом Громыхало поплевал на ладони и поудобнее перехватил молот. 
Вехульд двигал мечом взад-вперед, проверяя, как ходит в ножнах, 
потом опомнился и застыл, держа его перед собой острием вперед. 
     Оба видели, как менялось лицо рекса: сперва отвердели скулы, 
лицо потемнело и стало похоже на морду разъяренного волка. Даже 
верхняя губа приподнялась, показывая острые клыки. Уши дрогнули и 
слегка отодвинулись, шея напряглась, а от нее жилы пошли 
вспучиваться по груди, плечам, и даже друзьям стало страшно, когда 
человек на глазах превращается в безумца, наделенного богами 
нечеловеческой силой. 
     Из-за поворота выдвинулось бронированная стена шагающих 
легионеров. Стена деревьев осталась далеко слева, а другая на целый 
полет стрелы справа, здесь же ровная как доска земля вздрагивает от 
мерного топота, суровые лица угрюмы, покрыты грязью из пота и пыли, 
но шлемы блестят ярко, так же сверкают медные панцири, наконечники 
длинных копий, что несут в правой руке, блестят и на металлических 
полосках щитов, что у каждого висит на левом локте. 
     - Убивай! - заорал Фарамунд. 
     Конь, оскорбленный прикосновением шпор, ринулся вперед, как 
брошенный пращей камень. За спиной грохотали копыта. Фарамунд 
чувствовал, что натиск молниеносен, место выбрал правильно, все 
сделал верно... 
     ...но римляне мгновенно остановились, передние три ряда разом 
уперли древка копий в землю, присели, укрывшись за щитами, справа и 
слева тоже развернулись, готовые точно так же встретить неожиданное 
нападение с боков. Только тыл был открыт, но там двигались тяжело 
груженые телеги, которые сопровождала толпа воинов без копий, но 
зато прекрасно вооруженных для схватки лицом к лицу. 
     Фарамунд на полном скаку метнул дротик. В третьем ряду легионер 
завалился навзничь, пронзенный почти насквозь. Остальные держали 
копья настолько крепко, словно те торчали из надвигающейся скалы. В 
то же время, когда одни копья удерживали нападающих, другие слегка 
оттягивались назад, а затем били со страшной силой коротко и зло, 
оставляя глубокие рваные раны. 
     Над лесом стоял страшный крик, ругань, вопли, но кричали только 
франки, римляне сражались в холодном презрительном молчании. Они 
даже словно не сражались, а только удерживали нападающих на месте. 
Короткие движения копий напоминали движения кожи коня, что время от 
времени дергается, брезгливо сгоняя надоедливую муху. 
     Громыхало вздыбил коня, сразу два острия вонзились бедному 
зверю в грудь, третье метнулось к лицу старого воина, но он со 
словами "Вот спасибо!" ухватился за копье, что помогло ему не 
свалиться с падающего коня. Копье он выдернул, отшвырнул, а сам, 
схватившись за молот, пошел с грохотом бить по щитам, разбивая их в 
щепы. 
     Вехульд затрясся, глаза стали безумными. В уголках рта 
выступила пена. Вены и жилы страшно напряглись, он с поднятым мечом 
ринулся прямо на стену щитов. Рядом с Фарамундом падали пронзенные 
копьями. Он в ярости рубил огромным мечом выставленные копья, 
крушил, ревел как зверь. На него со страхом и изумлением смотрели 
застывшие одинаковые лица, но это был все тот же один человек с 
множеством лиц, и Фарамунд ощутил, как стыд начинает вытеснять 
священную ярость. 
     Он отступил на шаг, огляделся. Унгардлик бросил свой отряд 
слева, Вехульд вышел из боя и с горсткой отважных зашел справа, но 
их и там встретил лес копий. Римлян в пять раз меньше, но пока не 
видно, чтобы хоть кто-то из них погиб, хотя явно же гибли, он сам 
убивал, начиная с броска дротика... 
     - Убивай! - закричал он страшно. 
     Второй натиск римляне отбили все так же легко. Они начали 
пятиться, а телеги, как заметил Фарамунд, остановились и выстроились 
кругом. Если римляне отступят за них, то оттуда уже не выбить, а они 
своими длинными копьями перебьют их как кур... 
     - Убивай!!! - заорал Фарамунд. - Боги смотрят на нас! 
     Раздались яростные крики: 
     - Убивай! 
     - Убить всех! 
     - Праотцы смотрят! 
     - Не опозорим... 
     Римляне отступали тоже шаг в шаг, молчаливые, суровые, плечо в 
плечо. Строй слегка колыхался, но не ломался. Некоторые из людей 
Фарамунда начали обстреливать из луков, однако железные наконечники 
лишь щелкали о шлемы, втыкались в щиты, но ни один из римлян не 
охнул, не завалился навзничь. 
     Перед Фарамундом вырастали все новые копья, он рубил, расшибал 
щиты, во все стороны летели осколки древесной щепы и железные 
полоски, но римляне все так же спокойно отступали перед его яростным 
натиском, почти не замечая его ярости, его бешенства, а он не видел, 
чтобы кто-то падал от его меча. 
     Задний ряд вплотную приблизился к телегам. Там уже ждали 
возчики с длинными копьями в руках, готовые бить с высоты телег. 
Рядом с Фарамундом Рикигур визжал как поросенок, его перекосило, он 
трясся, затем вдруг схватил убитого воина, с которым столько пили и 
грабили вместе, швырнул на лес копий, тут же подхватил тело еще 
одного сраженного и швырнул следом, а затем и сам метнулся за 
павшими друзьями. Лес копий вонзился в тело первого, их пригнуло к 
земле, еще пара копий ударила в летящее тело второго, тоже 
опустились, а следом метнулся ревущий, как разъяренный медведь, 
Рикигур. 
     Фарамунд то ли от бешенства, то ли увидел удачную щель, но 
поднял коня на дыбы и бросил следом за Рикигуром. Оба пошли 
расширять щель страшными взмахами не по-римски длинных мечей. Следом 
ворвались Громыхало, Фюстель и Шамич, он слышал их крики, ругань, в 
голове гремело от грохота железа по железу. 
     В лицо плеснуло теплым, он ощутил соленое, потом плеснуло еще и 
еще. Он не знал: своя или чужая кровь, им владело священное безумие, 
посылаемое богами лучшим из воинов, они не чувствуют ран, а умирают 
на поле боя только от усталости. 
     Даже сейчас на лицах римлян не было страха, только угрюмая 
обреченность. Их копья изрубили, а короткие римские мечи бесполезны 
против длинных мечей франков, закаленных, превращенных из сырого 
железа в прочную сталь. С высоких седел Фарамунд, Громыхало, 
Вехульд, Унгардлик и все, кто вломился в брешь, беспощадно рубили 
головы. Закаленная сталь рассекала шлемы, как будто те были из 
глины. 
     Из леса высыпали новые воины, на этот раз подоспели пешие. В 
римлян полетели камни из пращ, многие разом метнули дротики, на 
телегах с криками падали последние защитники. 
     Прижатые к телегам, не успевая повернуться и вскарабкаться на 
них, римляне защищались с мрачным упорством. Ни один не пал на 
колени, не молил о пощаде. То ли римская стойкость, то ли полное 
равнодушие к жизни, но озверелый Фарамунд рубил и крушил, уже не 
понимая, с людьми ли сражается, или же неведомая сила оживила лесные 
пни, нечувствительные к боли. 
     Солнце выглянуло неожиданно. Мечи и шлемы заблестели ярко, 
слепя глаза. Фарамунд заорал: 
     - Сами боги подают знак!.. Не давай уйти! 
     - Руби! - пронесся клич. - Руби всех!.. Чтоб ни один не ушел! 
     Когда последние легионеры пали, защитники телег почти не 
сопротивлялись. Напрасно Фарамунд, спохватившись, кричал, чтобы 
брали в плен. Рассвирепевшие франки, на глазах которых гибли друзья, 
перебили всех, а потом еще бегали с окровавленными ножами, 
перехватывали горло каждому, кого считали только раненым. А самых 
сильных и доблестных легионеров, вокруг которых трупов их товарищей 
было больше всего, разрезали на части, а окровавленные куски 
разбросали по кустам на поживу лесному зверю. 


     Глава 17 


     Фарамунд с тремя воинами погнался за убегающими, вдруг да там 
кто-то из тех, кто знает о Лютеции. Их легкие кони настигли без 
труда, сперва порубили пеших, затем настигли франков-федератов, 
убегающих на тяжелых римских конях. Эти убегали так же молча, как 
молча дрались и умирали легионеры, пригибались к конским шеям, 
прятали лица в развевающихся лицах. 
     Фарамунд рассекал мечом спины, затылки, несся дальше, и лишь 
когда под ударом упал последний, со злым недоумением огляделся по 
сторонам. Конь пробежал немного, волоча упавшего, остановился. Брюхо 
было в мыле, с удил капала пена. Никто не ушел, а кто успел скакнуть 
в кусты, и пытается уйти пешком через заросли, того изловят лесные 
молодцы. Здесь же ни одного из тех, кто поднимался выше казармы, да 
и то не легионерской, а вспомогательных отрядов.... 
     Возвращались все еще злые, не насытившие сердца местью. Между 
деревьями трупы лежали уже голые, многие изрубленные в припадках 
ярости уже после смерти. Над телами роились крупные зеленые мухи. 
Двое волков, рыча, выдергивали кишки из распоротого или 
прогрызенного живота. 
     Фарамунд вскричал в гневе: 
     - Так неужто ни одного не взяли? 
     - Ни одного, - ответил Громыхало с сожалением. 
     - Эх, - сказал Фарамунд со злостью, - я же говорил! 
     - Не утерпели, - сказал Громыхало, - а жаль... Я бы хотел хоть 
парочку повесить сам... На дереве хорошо вешать! Так, чтобы стоял на 
пальчиках. Ветка пружинит, тянет вверх, глаза выпучены, морды 
красные, пена изо рта... Стоят на цыпочках, будто взлететь пытаются, 
ха-ха! 
     Люди все еще раздевали убитых, доспехи складывали на одну 
телегу, и так полную разными товарами почти доверху, одежду и сапоги 
- на другую. Своих убитых оттащили в сторону, но их оказалось так 
много, что полдня только копать могилу. 
     - Души их уже на небесах, - сказал Фарамунд, - а тела... Кто из 
мужчин обращает внимание на одежду? Главное - сберечь в чистоте свой 
меч, а не ножны. 
     Громыхало согласился восхищенно: 
     - Хорошо сказано, рекс! Душа - это меч, а тело - всего лишь 
ножны 
     - А, покинув ножны, - заключил Фарамунд, - душа свершит еще 
более великие дела! 
     Он дал сигнал двигаться, римские кони послушно потащили 
тележки, как вдруг донесся чистый звонкий голос: 
     - Рекс, неужто оставите этого поганца? Он же смеется над нами! 
     На пригорке на своей рыжей лошадке сидела Клотильда. Фарамунд 
проследил за нею взглядом. Служанка, задрав голову, грозила небу 
кулаком. В двух шагах гордо вздымалась исполинская сосна. 
Присмотревшись, заметил, как на самой верхушке среди редких ветвей 
мелькнула нога в римской сандалии. 
     Фарамунд спросил быстро: 
     - Кто там? 
     Клотильда сказала негодующе: 
     - Да парнишка с ними был! Когда начали рубить последних, он 
выскользнул, сиганул на это дерево! 
     Фарамунд окинул взглядом высокий гладкий ствол, совершенно без 
сучьев, как у всякой сосны, выросшей в густом лесу, когда первые 
ветви начинают расти на самой вершинке. 
     - Зачем тебе этот парнишка? 
     - У тебя других вообще нет, - отпарировала Клотильда, словно 
разговаривала не с могущественным рексом, а с парнем из соседнего 
дома. - К тому же... он не воин. А такие всегда больше знают. 
     Фарамунд ощутил, что в груди тревожно екнуло. 
     - Ты права, девка... Как он туда взобрался?.. Силен! Стрелами 
не пробовали? 
     - Ловит! Еще и смеется, гад. 
     Фарамунд бросил отчетливо: 
     - Срубить. 
     Несколько человек с готовностью взялись за топоры. Видимо, это 
были неудачливые стрелки, ибо стук топоров пошел частый, дерево 
начало вздрагивать от ударов. 
     Фарамунд выждал, сделал знак приостановиться, крикнул в тишине: 

     - Эй, на дереве! Слезай. 
     После паузы из-за веток прозвучало: 
     - Зачем? 
     - Рухнет, придавит, - объяснил Фарамунд. 
     - Меня смерть не страшит, - последовал гордый ответ. 
     - Не смерть, - объяснил Фарамунд безжалостно. - Тебя придавит, 
ты останешься калекой. Будешь ползать в пыли дорог с перебитыми 
ногами и сломанной спиной. 
     Ответа не было, топоры застучали с удвоенной силой. Затем с 
высоты прозвучало: 
     - А если слезу? 
     - Может быть, убьем сразу, - объяснил Фарамунд. - Может быть, 
сперва сами искалечим, изувечим, натешимся, а потом убьем. Но... 
может быть, ты останешься цел и невредим. 
     После паузы, когда один из воинов, не дождавшись решения, уже 
врубился острым лезвием в ствол, сверху прозвучало: 
     - Рискну. 
     А внизу, не выпуская топоров из рук, попятились, встали в круг. 
С дерева быстро спускался молодой парень, худощавый, в драной 
полотняной рубашке и кожаных штанах. Вехульд ухватил его за шиворот 
раньше, чем подошвы коснулись земли. 
     Правая щека парнишки была в потеках смолы, туда налипли 
чешуйки, делая щеку похожей на спину толстой змеи, а в волосах, тоже 
тронутых сосновой смолой, торчали зеленые иголки и перья. 
     Фарамунд спросил нетерпеливо: 
     - Ты служишь римлянам? Морда у тебя смышленая. Если ты уже 
знаешь, кто я, то догадайся, что я ищу. Не ответишь... 
     Он кивнул Вехульду. Тот пригнул парня, заставив опуститься на 
колени, ухватил за волосы и пригнул голову к земле. Парень слышал, 
как вжикнул меч, покидая ножны. 
     - Ты хочешь отыскать похитителей Лютеции, - торопливо прокричал 
он. - А я знаю, куда ее повезли... 
     Вехульд отпустил его волосы, не дожидаясь знака от рекса. 
Парень вскинул голову. Глаза живые, отметил Фарамунд, хитрые. От 
страха быстро переходит к надежде. До самой последней минуты не 
верит, что с ним что-то случится. Даже когда меч снесет голову, все 
еще будет думать, что удастся вывернуться... 
     - Что-то слишком много знаешь, - сказал Фарамунд медленно. 
Сердце колотилось, он нарочито растягивал слова, чтобы не дать 
побежать впереди мыслей, прыгая и сшибая друг друга. - Слишком... 
     За спиной бухнул Громыхало: 
     - Рекс, надо ехать. Если римляне узнают, что мы перехватили 
обоз... Они такие! То спят-спят, то начинают шевелиться. 
     - Езжайте, - велел Фарамунд. - Я догоню. 
     Он осекся, ибо телеги уже тянулись по дороге. Громыхало не 
сомневался в решении рекса, хорошие военачальники получились, не 
заглядывают в рот, делают сами все, что нужно, молодцы. Многие 
переоделись сразу, сбросили лохмотья, щеголяли в блестящих римских 
панцирях. На головах дорогие римские шлемы, что закрывают уши и даже 
щеки, только мечи разбойники оставили свои: настоящие, длинные, из 
хорошей закаленной стали. 
     Он кивком велел Вехульду сесть на коня, а пленнику сказал как 
можно небрежнее, хотя сердце колотилось, а жар опалил щеки: 
     - Встань. И рассказывай все, что знаешь. 
     Парень сказал с жаром: 
     - О, Господин! С великой радостью!.. Итак, вначале была Тьма, а 
Дух Божий носился над водами. Потом Господь сказал: да будет свет... 

     Фарамунд дернулся: 
     - Ты о чем? 
     - Ты же велел: с самого начала, - торопливо сказал парень. - Но 
если хочешь, это могу пропустить, а начну сразу от Адама и Евы... 
     Фарамунд ощетинился: 
     - Ты кем был у римлян? 
     - Господин, такого слова нет на нашем языке. Но я был тем, кто 
имеет право говорить в глаза правду самому цезарю... 
     Фарамунд поморщился: 
     - Понятно, шутом. Ладно, шут, ты только не забывай, что сейчас 
мне не до веселья. Даже будь в твоей шкуре лучший поэт вселенной, я 
тебя повешу через минуту, если не скажешь, откуда знаешь, кто я и 
что ищу. 
     Шут снова рухнул на колени: 
     - О, господин!.. О тебе уже пошел слух. А римляне потому и 
владыки мира, что у них есть карты. И они знают, в каком месте на 
карте о чем говорят, чего добиваются, на чем местного вождя можно 
купить или поймать! Уже ширится слух, что ты завоевываешь бурги для 
своей женщины. Ее похитил твой соперник, ты ее разыскиваешь... Я 
знаю только, что ты был близок, очень близок! Ты, в своей 
неизреченной премудрости, свойственной юным народам, выбрал 
единственно верный путь. Если бы не наш обоз, ты бы во-о-о-н на той 
дороге перехватил отряд Настиона, что перевозил ее из полевого 
лагеря в крепость. 
     Фарамунд вскрикнул, как раненый в самое сердце огромный зверь: 
     - Она была так близко? 
     - Рядом, - ответил шут сочувствующе. - Я видел с телеги, как 
там поднялась пыль, когда вы напали на этот несчастный обоз. Они 
улепетывали со всех ног! Еще бы... 
     - Почему? - спросил Фарамунд жадно. 
     - Их было не больше десятка воинов, - объяснил шут. - Они 
сопровождают повозку, в которой и везли Лютецию. Я видел ее в лагере 
дважды! 
     - Скажи, - вырвалось у Фарамунда, - как она выглядит? 
     - Она, в самом деле, рождена для небес, - сказал шут 
почтительно. - В ней есть та царственность, что приходит только с 
породой. Неужели Господь, в самом деле, и людей выводит так же, как 
человек выводит породы собак?.. Ее спина всегда прямая, и когда она 
смотрит на своих похитителей, то выглядит так, словно это они у нее 
в плену. 
     - Да, - сказал Фарамунд жадно, - это она... 
     - Стерегут ее два брата-великана: Корнуган и Настион. Это не 
люди, а вовсе чудовищные башни, закованные в железо. Это франки, что 
служат римлянам... вернее, указывают им разные услуги. Доспехи им 
сковали на заказ, а мечи у них... прости рекс, не короче твоих, а 
ростом и силой оба превосходят всех сущих на земле. 
     На месте битвы трупы жадно расклевывало воронье, волки рычали и 
дрались за лакомые внутренности. Трупы уже почернели, распухли, над 
поляной стоял звон от множества крупных навозных мух. Со всех сторон 
сходились жуки и муравьи, а подземные зверьки начали подрывать 
вокруг трупов землю, спеша опустить в глубины, где будут лакомиться 
без помех. 
     На той дороге, куда указал шут, они легко нашли отпечатки 
подков двух огромных коней. Под великанами и кони оказались 
великанскими, Фарамунд измерил ладонью ширину копыт, представил себе 
размер коня, мурашки пробежали по коже. На богатырских конях и люди 
не простые, не простые... 
     - Вперед, - сказал он сквозь зубы. - Вперед, пока эти звери не 
спрятались где-нибудь в укрепленном месте. 
     - Рекс, откуда здесь укрепления? 
     - Откуда и наше, - бросил он. - На этих землях быстро растут не 
только грибы. 
     - Я знаю, - заверил Вехульд. - Дальше только настолько дикие 
леса, что нет ни клочка свободной земли. А вырубить такой лес, чтобы 
построить крепость, сил человеческих не хватит! 
     - А выжечь? 
     - Среди таких болот? - фыркнул Вехульд. 
     - Сейчас жара. 
     - Сгорит только мох, - предположил Вехульд. - Да еще кусты... 
Но деревья стоят! Думаешь, не было здесь пожаров? 
     - Ладно, но должны быть люди, деревни... 
     Вехульд подумал, согласился: 
     - Верно. Но если им кто и окажет помощь, то что нам несколько 
поселян? Там могут быть одни землянки. 
     На ночлег остановились в сотне шагов от дороги. Костер развели 
в яме под прикрытием широкого выворотня. Дым рассеивался среди 
листьев, даже с дороги не заметить, разве что чуткие ноздри уловят 
запах гари. Коней стреножили и пустили пастись на соседней поляне, 
Вехульд, не доверяя рядовым воинам, остался сторожить первым. 
     Кроны смыкались плотно, а когда костер погас, все погрузилось 
во тьму, словно мир оказался в мешке с угольной пылью. Ветви не 
пропускали лунный свет, Фарамунд погрузился в сон, страшась, что 
прозевает утро. 
     Однако проснулся он первым. Из полумрака смутно проступали 
очертания огромных стволов, над головой что-то робко чирикнуло. 
Деревья становились выпуклее, объемнее, рассвет все-таки проник под 
плотную крону. 
     - Пора, - сказал он с жадным нетерпением. - Вехульд, не спишь? 
Вели седлать коней! 
     Трое суток они гнались за похитителями. На четвертый день золу 
на месте костра застали еще горячей. Фарамунд в отчаянии пришпоривал 
измученного коня, но тот лишь хрипел, мотал головой, морда в пене, а 
брюхо в мыле. 
     - Привал, - прокричал сзади Вехульд. - Иначе... иначе завтра 
уже ни на что не будем годны! 
     Между деревьями словно натянули золотую паутину. Верхушки 
деревьев сверкали. Хотя закатное солнце еще не налилось пурпуром, но 
белки превратились в огненные комки и шмыгали по стволам, как клочья 
пожара. 
     Люди спешно расседлали коней, вытирали им мокрые бока. Во всем 
лесу от вершинок до корней внезапно наступила тишина. Звери и птицы 
спешно устраивались на ночь, зная, как быстро в лесу наступает 
темнота. 
     А рано утром они мчались на конях до полудня, а потом 
Унгардлик, который взял на себя роль проводника, резко натянул 
повод: 
     - Всем стоять!.. Дальше придется пешком. 
     - Почему? - спросил Фарамунд зло. 
     Из кустов высунулся молодой воин, совсем безусый, глаза 
расширенные от счастья: 
     - Они остановились на привал! Среди бела дня!.. Вы наткнетесь, 
спугнете... 
     Фарамунд молча соскочил на землю. Вехульд быстро оглядел 
воинов, кого-то придется обидеть, оставить с лошадьми. 
     - Пятеро будут следовать за нами в отдалении, - велел он. - С 
конями... Верно, рекс? 
     Фарамунд поддернул перевязь, чтобы рукоять меча была поближе к 
ладони. 
     - Верно, верно. Унгардлик, веди! 
     Унгардлик кивнул юноше, вдвоем скрылись в зарослях, даже ветки 
не колыхнулись. Фарамунд метнулся следом, сердце стучало громче, чем 
стук подкованных коней. 
     Тропки уже давно не было. Унгардлик то появлялся, то исчезал. А 
когда он прилег за огромным вывороченным пнем и уже не двигался, 
только дважды нетерпеливо оглянулся на Фарамунда, у того сердце 
внезапно оборвалось. 
     За деревьями на расчищенном пространстве виднелись крыши пяти 
землянок. Яркое солнце заливало всю гигантскую поляну золотыми 
лучами, воздух был чист и светел, очень медленно проплыл серебристый 
комочек паутины. Фарамунд даже разглядел такого же серебристого 
паучка с золотыми пятнышками на спине. 
     Несколько человек сидели у костра, трое расположились в 
сторонке, точили мечи, протирали их тряпками. Еще двое осматривали 
коней, поднимали им ноги, щупали копыта. 
     Фарамунд наконец вычленил взглядом того гиганта, о котором 
Унгардлик говорил с таким страхом. Спокойный, тот сидел неподвижно 
под толстенным дубом. В таких же серых, как кора дуба, латах, 
потертых, но настолько толстых, что и лезвие топора увязнет, как в 
самом дубе. Огромная, как котел, голова, лицо серое, корявое, словно 
тоже покрытое корой. Веки опустил, руки скрещены на могучей груди, 
спиной прислонился к дереву. Похоже, дремлет. Длинные грязные волосы 
падают на плечи, шеи не видать, но кто бы сомневался, что толстая, 
как дерево. А что силен и огромен - не заметить трудно. Когда орел 
дремлет на ветке, все равно видно, что у него есть крылья... 
     - Корнуган, - прошептал Унгардлик рядом, - бастард... 
     - Что за бастард? 
     - Говорят, Корнуган и Настион - братья по отцу самому 
Савигорду. Их отец, как все мы, греб все, что только шевелилось... а 
что не шевелилось - тоже. Видишь, какие чудища рождаются!.. Савигорд 
им доверяет водить отряды. 
     С другой стороны неслышно подполз Вехульд. Фарамунд прошептал: 
     - Ты берешь тех, что с конями... А ты, Унгардлик, отрежешь 
дорогу бегущим... 
     - Почему я? - удивился Вехульд. 
     - А кто же? 
     - Да так... Мужичье с топорами. 
     - Не привередничай, - строго сказал Фарамунд. - Надо, чтобы 
никто не ушел. Понял? 
     - Да, я потом... можно? 
     - Нельзя, - отрубил Фарамунд. - Рикигур... Ты где? Бери пять 
человек, отсечешь от леса. Справа, судя по всему, река, так что туда 
пусть бегут, возьмешь прямо в воде. Людей выбирай сам. 
     - А ты, рекс? 
     - Я беру Корнугана, - ответил Фарамунд яростно. - Я убью его! 
     - Всегда себе самое лучшее, - вздохнул Вехульд. 
     Фарамунд раздвинул кусты, сердце уже бухало яростно и часто, 
выхватил меч, бросился через поляну и только когда его заметили, 
проревел люто: 
     - Лютеция! 
     Федераты вскакивали с такой поспешностью, что один влетел в 
костер, а другой упал навзничь через колоду. Справа и слева от 
Фарамунда метнули дротики. Сам он несся как тур, рычал как волк. В 
длинном прыжке перелетел костер, на лету рассек голову крупного 
белобрысого мужика, сшиб второго. Меч в его руке срубил еще и еще, а 
вокруг с криками метались люди, он видел оскаленные рты, слышал 
крики ужаса и злости. Меч в его руке с треском рубил человеческую 
плоть, крушил черепа, на руки и в лицо брызгало теплой кровью. 
     Гигант, что сидел под деревом, поднялся неспешно, но меч сразу 
же холодно блеснул в правой руке, левая скользнула в ременные петли 
широкого щита. Он сделал шаг, преграждая дорогу самому опасному, как 
он считал, и Фарамунд поспешно остановился. Корнуган не сделал ни 
одного лишнего движения, что говорит о воинском опыте, а то, что он 
выбрал себе в противники именно его, рекса, тоже выдает опыт и 
смекалку... 
     Мечи сшиблись, звон, полетели искры. Фарамунд рубился быстро, 
гиганты всегда уступают в скорости, меч в его то и дело опережал 
движения гиганта, но тот дрался умело, скупыми движениями парировал 
удары, наступал, Фарамунд ощутил, что отступает, а под ноги 
попадается всякая дрянь, стоит же хотя бы пошатнуться... 
     На широком лице Корнугана появилась злая усмешка. Голова как 
валун, глаза упрятаны под нависающими костями, такими толстыми, что 
молотом не разбить, а огромные, как бревна, руки умело подставляют 
щит, взмахивают мечом, снова щит, меч, а он отступает, отступает, 
под подошвами скользит грязь... 
     Фарамунд вперил взгляд через плечо гиганта, крикнул 
нетерпеливо: 
     - Да бей же! 
     Корнуган, как ужаленный, повернулся, моментально прикрываясь 
щитом, а лезвие меча Фарамунда почти сразу пошло вперед, вонзилось в 
левый бок. Корнуган, не обнаружив никого за спиной, так же быстро 
повернулся, но опоздал: Фарамунд нажал, руку дернуло, он чувствовал, 
как неохотно раздвинулись толстые ребра, затем толчок, он поспешно 
отскочил, меч выдернул с огромным усилием. 
     Гигант тяжело шагнул за ним, из широкой раны струей хлестала 
кровь. Глаза широко раскрылись: 
     - Ты... Это подло!.. Не по правилам... 
     Дыхание с таким усилием вырывалось из груди Фарамунда, что он 
сам едва услышал свои слова: 
     - Пошел в ад!.. Правила... Ты вдвое сильнее... Я только 
уравнял... силы... 
     Корнуган замахнулся, Фарамунд отскочил. Несколько мгновений 
гигант пытался сразить его, даже отбросил щит, Фарамунд отступал, 
уворачивался, а когда заметил, что Корнугана уже шатает от потери 
крови, быстро шагнул навстречу, принял его меч на щит, а сам коротко 
и страшно ударил горизонтально. 
     Хрястнули кости, огромная голова скатилась с плеч. Из обрубка 
шеи брызнули пузырящиеся струи горячей крови. Тело замедленно 
рухнуло навзничь, а Фарамунд прислонился спиной к дереву, жадно 
хватал широко раскрытым ртом воздух. 
     На поляне шел кровавый жестокий бой. Франки с воплями торопливо 
рубили тех, кто успел схватить оружие, и кто не успел. На поляне 
звенел крик, железо звонко лязгало, люди падали, обливаясь кровью. 
     Фарамунд, почти не переведя духа, метнулся к единственному 
бревенчатому домику. В тот момент, когда он собирался толкнуть 
дверь, та распахнулась, и он пихнул, как ему показалось, 
надвигающуюся скалу. 
     Навстречу шагнул, как-то боком и пригибая голову, массивный 
человек. Они буквально ударились друг о друга, но когда незнакомец 
разогнулся, дрожь пробежала по телу Фарамунда. Это оказался гигант, 
второй гигант, явно - брат, который Настион. Понятно, почему 
выдвинулся боком: широкие плечи застряли бы в проходе. 
     Голова огромная, как пивной котел, широкие скулы, синие глаза, 
что посмотрели на Фарамунда с брезгливым презрением. 
     Фарамунд, яростно крикнул, его меч описал полукруг, Настион 
уклонился с неожиданной ловкостью. Лезвие впилось в балку. Фарамунд 
дернул на себя, но опоздал: кулак Настиона метнулся вперед, руку 
ожгло болью. Фарамунд отпрыгнул, меч остался торчать в дереве, а 
гигант шагнул вперед. 
     - Умри! - страшно вскрикнул Фарамунд. 
     Он прыгнул вперед, Настион распахнул руки, они сцепились, 
обхватив друг друга. Фарамунд напрягся, его сжимало как стальными 
тисками. Он попробовал приподнять Настиона, но ощутил, как его 
собственные ноги оторвались от земли. Он стискивал руки изо всех 
сил, мышцы трещали, а в голове стучало как молотками, разбивая череп 
изнутри. 
     Настион взревел, Фарамунд в последнем усилии сжал руки, хватка 
гиганта словно бы стала слабее. Фарамунд сдавил еще, гигант 
захрипел, и вдруг на голову Фарамунда плеснуло теплым. Он вскинул 
голову, в глазах стояла красная пелена, колыхалась, а во рту стало 
солоно. 
     Он не разжимал рук, чувствуя мощь, услышал треск и хруст 
костей. Тело обмякло. Он расцепил пальцы, его раскачивало, а вокруг 
возникли тени, слышались голоса. 
     Непослушными пальцами смахнул кровь с лица. У ног лежал этот 
гигант, лицо красное, глаза вылезли из орбит, а распахнутый рот 
залило пузырящейся кровью. Красные пятна были также на груди и на 
земле. 
     Сбоку кто-то заорал восторженно: 
     - Рекс!.. Рекс голыми руками удавил Настиона! 
     - Рекс, - послышался другой голос, - да такое... чтобы кто-то 
на свете... 
     - Рекс! - завопили голоса. - Рекс! 
     Деревья раскачивались, земля колыхалась, приподнималась и 
опускалась, словно морские волны. Фарамунд ощутил, как его 
поддержали сзади, резкий голос Вехульда врезался в уши: 
     - Ну, рекс... Я знал, что ты с мечом как бог... 
     - Ну? - прохрипел Фарамунд. 
     - Но чтобы вот так... голыми руками? Сила на силу? Самого 
Настиона? 
     - Лютеция, - вырвалось у него сиплое из глубины души, - 
Лютеция... 
     Вслепую он двинулся в темный проем. Вехульд бесцеремонно 
ухватил его за плечо: 
     - Там ее нет. Савигорд оставил братьев прикрывать бегство, а 
сам в одиночку увез ее в свою крепость! Перекинул через седло и 
увез. 
     Фарамунд вскрикнул от боли и отчаяния. 
     - Куда? Где эта крепость? 
     - Рядом, - заверил Вехульд. - Завтра уже будем под ее стенами. 
А то и сегодня можем. Послать за войском? Мы теперь любую крепость 
как муравьиную кучу... 


     Глава 18 


     Унгардлик отвертелся от поездки за войском, для этого есть 
надежные ребята из самых молодых, а сам помчался во главе отборного 
отряда к крепости Савигорда. 
     Конь нес Фарамунда через лес, как чугунную статую. Ветки 
трещали, щеку расцарапало. Вехульд проламывался по кустам вблизи, 
старался не выпускать рекса из виду. Фарамунд слышал его 
возбужденный голос, что Настиона да чтоб голыми руками, да это ж 
надо кем быть... в ушах звенело, голос истончался до комариного 
писка, пропадал, зато лесная тропа глухо отзывалась под крепкими 
конскими копытами. 
     Над головой проносились ветви, пытаясь рвануть за волосы, потом 
невесть откуда вынырнул Унгардлик. 
     - Уже скоро! - донесся его возбужденный голос. - Как только 
минуем вот тот лесок... Там дорога вдоль реки, а дальше - сама 
крепость!.. Но это, в самом деле - крепость! 
     Начинало темнеть. К вечеру небо слегка очистилось, запад горел 
алым. Небосвод залил зловещий пурпурный свет, медленно переходил в 
багровый, словно за хрустальным сводом гасли угли исполинского 
костра. 
     Долина распахнулась разом, словно сорвали занавес, закрывающий 
половину мира. По ту сторону леса тянулось зеленое ровное поле, 
затем выгибалось крутым горбом, похожее на спину разъяренного кота, 
а на самом верху стояли залитые победным пурпурным светом высокие 
стены бурга. 
     Сердце Фарамунда оборвалось, во рту стало сухо и горько. Вместо 
уже привычных двух-трех наспех поставленных домов, окруженных 
неровным и подгнившим частоколом, этот бург из настоящего камня. 
Неведомо, откуда брали эти глыбы, может быть, из древних 
каменоломен, что уже ушли под землю, ведь здешние болота жадно 
глотают все... но высокие здания сложены целиком из настоящего 
камня! Забор, правда, из толстых бревен, идет по кругу, все это 
вдобавок окружено глубоким рвом... 
     Если бы лето было сухое, жаркое, можно бы еще достать забор 
горящими стрелами, одним препятствием меньше, но в сыром воздухе 
вот-вот начнут плавать рыбы, одежда промокла, а легкие скоро вовсе 
превратятся в жабры. 
     Стиснув зубы, он дал знак Унгардлику не выдвигаться из леса. 
Надо что-то спешно придумывать, но в черепе ничего, кроме глухого 
отчаяния. Холм выглядит зеленым, но вряд ли его насыпали 
искусственно. Если присмотреться, заметны угловатости, где каменная 
порода выходит на поверхность. Самого камня не видно под ветками 
укоренившихся кустов и зарослей плюща, но там внизу камни, настоящие 
камни... 
     - Склон покатый, - прошептал Унгардлик таинственно, словно его 
могли услышать в бурге. - Тараном не воспользуешься... 
     По ту сторону холма Фарамунд чувствовал реку, оттуда не 
подойти, а справа, судя по гнилостному запаху - непролазное болото. 
Приблизиться вплотную можно только по широкой утоптанной дороге, что 
как назло поднимается сперва к стене бурга, а потом вдоль этой стены 
идет к воротам! Пока по ней пройдешь, со стен простыми камнями 
перебьют все войско. Дорога подходит к главным воротам, над которыми 
угрожающе навис козырек для двух-трех десятков лучников, да с боков 
ворота прикрывают угрюмые высокие башни с бойницами для лучников. 
     Даже горстка защитников могла бы с легкостью удерживать 
огромное войско. Но у Савигорда народу в крепости достаточно. Как и 
запасов еды. А колодцы, наверняка, есть в самом бурге, без этого ни 
одна крепость не строится. 
     А во всем остальном бург как бург: несколько массивных домов, 
вставших по кругу так, что внутри получился защищенный двор. Камня 
хватило только на два этажа, но и этого с избытком: простым тараном, 
даже если суметь подтащить, не прошибешь, а выше еще этаж из толстых 
бревен. На крыше видны приспособления, чтобы быстро взбираться. Там 
явно всегда стража. 
     Похоже, за главными воротами сразу же сбоку казарма для воинов. 
Схола, если там федераты. Следом, как и везде, оружейная, кузница, а 
конюшня чуть дальше, за харчевней. Добротный надежный бург. 
Поселенцы, которых допрашивали по дороге, в один голос уверяют, что, 
сколько здесь прокатывалось нашествий, этот бург всякий раз 
выстаивал. А захватчики, побившись лбами о неприступные стены, 
уходили восвояси. Благо, грабить было кого. 
     - Возвращайся, - велел он. - Перехвати войско и направь сюда 
половину! Но предупреди, пусть ни один не выходит из леса. Савигорд 
не должен знать о нашем прибытии. 
     Унгардлик с неохотой отступил в лес, предложил: 
     - Тогда уж перехватывать и всех, кто покажется на дороге? Чтобы 
никто не увидел войско и не донес? 
     - Естественно, - сказал Фарамунд. 
     Багровое небо потемнело, выступили слабые звезды. Их тут же 
загасили тучи. Луна выплыла из-за темных вершин деревьев, иногда 
плотное одеяло туч укрывало ее так, что Фарамунд не угадывал даже, в 
какой она части неба, но чаще всего мутное пятно упрямо двигалось 
через темные сгущения, светлело, прорывалось, на короткое время 
заливало землю таким светом, что привыкшие к темноте глаза видели 
под ногами каждую травинку. 
     Оставив коня, он прошел к подножью холма. Отсюда его можно 
заметить со стен, двигался неслышно, прятался в тени. Когда-то это 
была огромная скала, но время изгрызло вершину, разрушило, туда 
ветром нанесло земли, в щелях проросли семена травы, кустов и даже 
деревьев, окончательно разрушили корнями твердую породу. Теперь холм 
весь покрыт зеленью, но странное чутье вело Фарамунда вдоль холма. 
Сильно пахло травами, но ему чудилось, что улавливает ароматы 
старого камня, подземных вод, слышит шевеление сонных гадов под 
тяжелыми плитами, в расщелинах, трещинах, ныне забитых землей, 
заросших плющом... 
     Лунный свет скользнул впереди по обломку камня. Фарамунду 
почудилось, будто там прополз червь, грызущий камень... Он сдвинул 
толстую лозу дикого винограда, странный след уходил дальше, под слой 
толстого жирного мха. 
     Сдерживая радостное сердцебиение, он чувствовал, что царапина 
оставлена с умыслом. 
     Камень предварительно выровняли, и хотя грязь и пыль покрыли 
поверхность толстой коркой, его острый глаз или чутье заставили 
сгрести слой мха в сторону. 
     То, что он почел за знак, было кончиком знака. Какой-то умелец 
долго и старательно высекал на камне не то зверя, не то человека... 
Фарамунд нахмурился, слишком непохоже на изображение чего-то живого. 
Скорее, узор или тайный знак! 
     Пальцы беспокойно ползали по камню, ощупали со всех сторон 
края, ногти зацепились за глубокую выемку. Он застыл, прислушиваясь, 
пытаясь понять, что насторожило. Насторожило и заставило сердце 
забиться чаще! Похоже, из этой крепости сюда выходит потайной ход. 
Это не наспех построенный франками бург, здесь когда-то поработали 
трудолюбивые, как муравьи, римляне. А они, как Фарамунд уже видел, 
строили так, словно на них работали древние великаны. Здесь гора, 
может, вообще продырявлена, как овечий сыр... Похоже, если разгрести 
мусор и щебень, отодвинуть этот камень, за ним откроется щель. 
     Он опустился на колени, быстро разбросал камешки, землю, поддел 
плиту. Нижний края медленно пошел вверх. Он напрягся, ноги по 
щиколотку погрузились в мягкую землю. В голову ударил жар, плита 
выползала из земли со скоростью растущего дерева. 
     Когда он уже готов был отпустить, пальцы разжимаются, 
послышался чавкающий звук. Каменная глыба стала легче. Пахнуло 
затхлым спертым воздухом. Он сдвинул плиту, сам едва не упал, 
израсходовал себя до капли. Соленый пот заливал глаза, в груди 
свистел жаркий ветер. 
     Громыхало привел большой отряд, едва не загнав коней. Все 
повалились на землю от усталости, но уже наутро Фарамунд придирчиво 
отбирал людей. Все прибывшие, как он и велел, расположились в лесу, 
на открытое место никто не смел высунуть носа. Легкие конники и 
заставы перехватили пару лесорубов, углежога и бродячего торговца. К 
счастью, все они были из сел, из бурга - никого, так что тревога не 
поднимется. 
     Громыхало и Вехульд смотрели преданно и восторженно. Уже чуяли, 
что их вождь придумал способ, как захватить и эту крепость. 
     - Вы останетесь, - велел Фарамунд. - В полночь начинайте 
пробираться ближе к бургу. Как только ворота откроются... 
     Громыхало удивился: 
     - А с чего они откроются? 
     - Я открою, - сообщил Фарамунд. - Изнутри. Так вот, как только 
откроются, вы все... 
     Вехульд смотрел исподлобья, лицо стало неприятным. Но и за 
него, как понял Фарамунд, сказал Громыхало: 
     - Фарамунд, ты поступаешь нехорошо. 
     - Что неправильно? - удивился Фарамунд. 
     - Может, и правильно, - ответил Громыхало. - Ты лучше знаешь, 
как воевать, это видно. Но как жить... Как нам жить - не знаешь! Я 
пошел с тобой из-за твоего закопанного золота, верно, Так я думал... 
Но теперь ты живешь, а я все чаще просто существую, оставаясь либо в 
обозе, либо вот так... на готовенькое. Это нехорошо, вождь. Нехорошо 
к друзьям. 
     Вехульд, встретившись взглядом с Фарамундом, кивнул. Брови его 
были сурово сдвинуты. Фарамунд раскинул руки, обнял Громыхало: 
     - Прости! Я все время думал о... ну, как лучше взять эту 
чертову крепость! Но мы ведь люди, ты прав, прости. Хорошо, ты 
пойдешь со мной. И ты, Вехульд. Но помните, даже если очень повезет, 
то половина из нас останется на плитах того проклятого бурга! А то и 
все. 
     Вехульд ответил мрачно: 
     - Но ты ведь идешь? 
     Я иду за своей женщиной хотел тогда ответить Фарамунд, но горло 
перехватило. Да и что мог ответить? Ведь мужская дружба тоже... тоже 
выше того, что есть целесообразность. 
     Из всего войска он отобрал своих прежних героев, те самые 
двенадцать, с которыми брал первую крепость. По его приказу они 
послушно сняли все железо, оставив только кожаные латы. 
     - Ни звука, - приказал он. - Ни шороха!.. Если вдруг кому-то 
прищемит палец, чтоб и не пискнул. 
     - Сделаем, рекс, - ответил Громыхало. - Но как проберемся? 
     Все двенадцать смотрели преданно, с неистовой верой и 
счастливыми глазами. Их отобрали на виду, все войско завидует, все 
мечтают оказаться на их месте. 
     - Я нашел подземный ход, - сказал Фарамунд. - Но кто знает, как 
близко он от поверхности? Будь мы с головы до ног в железе, то 
звяканьем перебудили бы всю стражу! 
     - И нас бы перебили на выходе, - закончил Вехульд мрачно. 
     Отряд выступил в полночь. На всякий случай вышли в 
противоположную от бурга сторону, тайком прокрались, прячась в тени 
от лунного света. Плита лежала на том же месте. На глазах изумленной 
дюжины он отшвырнул в сторону. Она исчезла в темноте без звука, 
земля там рыхлая и под толстым слоем жирного мха. 
     - На четвереньках, - велел он. - Я пойду впереди. 
     - Я вторым, - быстро сказал Вехульд. 
     - Я вторым! - возразил Громыхало. 
     Вехульд посмотрел в грозное лицо старого воина, вздохнул и 
развел руками. И все-таки, когда Фарамунд наклонился и пополз, 
обдирая спину и плечи, сзади возникло злое сопение, словно несколько 
дюжих мужчин боролись за право пойти за рексом первыми. 
     Некоторое время он полз в абсолютной темноте, наконец, сзади, 
судя по бликам, зажгли факел. Он часто останавливался, отдыхал, 
дожидался остальных. 
     Ход закончился тупиком. Он похолодел, взмок. В страхе бросился 
на стену, там сухо треснуло. После третьего удара посыпались мелкие 
камешки. 
     Он вывалился в старый заброшенный подвал. Сзади тут же глухо 
стукнуло, Вехульд перекатился через голову, с мечом в руке пробежал 
к дальней двери и встал сбоку. 
     Из черного лаза один за другим выползали люди. В подвале стало 
жарко от множества потных разогретых тел. Фарамунд на цыпочках 
прошел к двери, осторожно выглянул. 
     Двор тонул в предрассветном тумане. Ворота угадывались на той 
стороне, над серыми волнами тумана едва-едва проглядывали башенки. 
     - Режем стражу, - велел он, - открываем ворота! Никаких 
дурацких схваток. Наше дело - впустить остальных. 
     Стражи не спали, но ни один не успел дотянуться до меча или 
дротика. Фарамунд, не вытирая окровавленного лезвия, метнулся к 
воротам. Его опередили Громыхало и Вехульд. Двигаясь с медвежьей 
ловкостью, Громыхало начал вертеть тяжелый ворот, который поддавался 
только двоим сильным мужчинам. Вехульд ухватился за ручку, 
решетчатая стена поднялась, открыла простые створки ворот, забранные 
широким брусом. 
     Фарамунд выдернул его из петель, навалился. Ворота отворились 
неожиданно легко, он едва не свалился на спину согнувшихся как волки 
людей. На их лицах было изумление, но Фарамунд, не давая сказать ни 
слова, велел шепотом: 
     - Как можно меньше шума!.. Челядь не убивать. 
     Со двора раздался дикий вопль, тут же зазвенело оружие. 
Выругавшись, Фарамунд метнулся в бург, за ним неслись продрогшие в 
ночи воины. Фарамунд метнулся к главному зданию. Навстречу выбежало 
четверо мужчин. Только у одного в руке был меч, остальные на ходу 
протирали глаза. 
     Передний увидел в полутьме Фарамунда, спросил раздраженно: 
     - Что там за шум?.. Это ты, Фриз? 
     - Я, - ответил Фарамунд, старательно приглушая голос. 
     - Ну-ну, - сказал человек. Он повернулся к трем, что 
остановились как вкопанные, - Ребята, это оказывается, Фриз! 
     Все трое выхватили мечи и бросились на Фарамунда. В руке 
спрашивающего меч описал полукруг, Фарамунд успел услышать ядовитый 
голос: 
     - Тебе не повезло! Зачем нам два Фриза? 
     Фарамунд запоздало понял, что попался в простейшую ловушку: 
спрашивающий сам был Фризом. Отшатнулся в последний миг, сверкающее 
лезвие сорвало клок волос. Плечо отозвалось болью. Он поспешно 
отпрыгнул еще раз, второй удар кое-как парировал, а третьим разрубил 
плечо настоящему Фризу, которым был сам спрашивающий: 
     - Да и одного много! 
     Снова отпрыгнул от мечей, но тут подоспели Громыхало и Вехульд, 
загрохотало железо. Плечо побаливало, но рана, судя по тонкой 
струйке крови, неглубокая. 
     Теперь страшные крики, полные боли и отчаяния раздавались со 
всех сторон. Франки торопливо резали, убивали, рубили, спеша успеть 
зарубить как можно больше защитников, пока те не успели схватиться 
за оружие. 
     Площадь и башни очистили быстро, дальше мелкие схватки 
втянулись в дома и строения. Фарамунд остановил пробегающего воина: 
     - Найди и приведи ко мне Громыхало и Вехульда! Они у меня 
военачальники, а не простые ратники. 
     Из главного здания донесся стук железа, крики. Из распахнутых 
дверей выкатился человек, упал, раскинув руки, замер. Под ним начала 
расплываться темная лужа крови. С грохотом вылетел еще один, 
глубокая, как ущелье, рана развалила лицо надвое. 
     Фарамунд зарычал: 
     - Это кто там... моих людей? 
     Тело метнулось в проем, словно его метнула гигантская чаша 
катапульты. Впереди двигались спины людей, там размахивали мечами, 
стучали по щитам, орали, а он пробежал мимо, дальше еще дверь, во 
внутренние помещения... 
     Он едва успел проскочить через дверной проем, как из внутренних 
комнат навстречу ринулось нечто огромное, сразу заслонившее полмира. 
Фарамунд ахнул, отшатнулся. 
     Перед ним распрямился настоящий великан. На голову выше 
Фарамунда, вдвое шире, к тому же закован в настоящие железные латы, 
выкованные по его бычьей фигуре. 
     В длинной мускулистой руке недобро блистал меч исполинских 
размеров, а на локте другой руки висел щит величиной со створку 
городских ворот. 
     - А, - рыкнул гигант, - так ты и есть... тот разбойник? 
     - Это ты разбойник, - крикнул Фарамунд. 
     - Я? - проревел гигант свирепо. - Я владетельный хозяин этих 
земель! 
     Голос его грохотал как гром. Фарамунд в ярости мерил взглядом 
огромную фигуру, понимая, что справиться с этим противником 
немыслимо. А могучая волна ярости ударила в голову с такой силой, 
что глазам стало больно. 
     - Ты! Ты - Савигорд? ... Так это ты своровал мою женщину подло 
и трусливо?.. 
     Гигант прорычал: 
     - Я взял ее потому, что я - лучший!.. Она лучшая из женщин, а 
я... 
     Фарамунд не дал договорить, сделал вид, что целит в лицо, это 
каждого заставит отшатнуться, а сам с силой ударил по коленям. 
Послышался звон, меч едва не вывернуло из ладони. 
     Гигант гулко захохотал: 
     - Что, впервые сталкиваешься с неуязвимым?.. 
     - Ты все равно умрешь, - процедил Фарамунд убежденно. - Все 
равно! 
     - Когда-то, - согласился гигант. - Но - очень нескоро, ха-ха!.. 
А ты - сейчас! 
     Фарамунд отступал, кружил по комнате. Со двора доносились 
крики, лязг железа. Затрещало дерево, словно рушился подрубленный 
столб. Бой идет, похоже, с переменным успехом. Или даже защитники 
одолевают. В той комнате, через которую пробежал, крики затихли. Кто 
одолел? 
     Савигорд двумя размашистыми ударами загнал его в угол. Фарамунд 
упал, перекатился через плечо, но Савигорд развернулся с быстротой 
белки. Круглые как у птицы глаза следили за каждым движением. Щит 
по-прежнему прикрывал от ударов, а длинный, как потолочная балка, 
меч рассекал воздух. 
     Он один стоит целой армии, мелькнуло в голове Фарамунда 
отчаянное. Выйти ему во двор - от одного вида разбегутся свои и 
чужие... 
     Некоторое время он выдерживал удары, не сходя с места. Его 
сотрясало, наконец не выдержал, отступил, после чего Савигорд снова 
начал гонять его по комнате, что сразу показалась Фарамунду слишком 
крохотной для их тел. 
     Ему почудилось, что ноздри улавливают запах гари. Бросил 
короткий взгляд в сторону окна. Оттуда, в самом деле, заползали 
сизые струйки дыма! По стене сползали как студень, но вскоре ступни 
гиганта утонули как в тумане, седые кольца завивались при каждом 
движении тугими струями. 
     В горле запершило, дым начал жечь глаза. Их мечи по-прежнему 
сталкивались с жутким лязгом, но теперь Фарамунд скользил по 
комнате, не давал прижать себя к стене. Он все еще уворачивался от 
страшной железной полосы в руке гиганта, но и лезвие его 
собственного меча отскакивало, будто он бил по каменной горе. На 
плече Савигорда уже вырвало металлическую пластину, но под ней 
кольчуга, сплетенная словно из якорных цепей... 
     Он ощутил, что уже задыхается в горячем дыму. Савигорд все еще 
наступал, но бил почти вслепую, по широкому лицу катились слезы. За 
окном взвились красные языки огня. Фарамунд временами терял 
противника, глаза щипало, а в горле царапало острыми когтями. Бург 
горит, здесь бревна старые, высохшие, все воспламенилось как сухая 
солома. Снаружи все наверняка объято пламенем. 
     Он бросал по сторонам отчаянные взгляды, вдруг спины коснулись 
твердые камни. Из дыма вынырнул Савигорд, огромный и свирепый, меч 
поднят: 
     - Наконец-то! 
     Фарамунд пытался уйти из-под удара, но спина оказалась зажата в 
угол. Гигант со страшной силой обрушил меч. Руки поспешно вскинули 
меч, парировали, давая соскользнуть чужому лезвию. Савигорд начал 
осыпать его страшными ударами, В голове Фарамунда гудело, он рухнул 
на колени. С потрескавшихся губ слетело: 
     - Лютеция... Она тоже... в огне? 


     Глава 19 


     Меч, занесенный для последнего удара над его склоненной 
головой, завис в пальце над его шеей. Лицо Савигорда расплывалось в 
дыму, а голос прогрохотал, как из тучи: 
     - Это твои подожгли!.. Нам не выйти... 
     - Лютеция, - прокричал Фарамунд с мукой. 
     На той стороне зала полыхнуло огнем. Потолочная балка 
переломилась с хрустом. На пол рухнула часть горящего верхнего 
этажа. Стены шатались, бревна ходили ходуном, через щели пробивались 
алые языки огня, жадно лизали дерево. 
     Внезапно потолок затрещал, начал оседать. Из щелей посыпались 
горящие угольки. На миг в свирепых глазах гиганта Фарамунд увидел 
лютую радость, враг умрет вместе с ним, но вдруг Савигорд рыкнул: 
     - Она в подвале!.. Дверь за моей спиной. 
     Потолок обрушился. Гигант быстро шагнул в ту сторону, подставил 
плечо. Огромная толстая балка обрушилась, как падающее небо, 
Савигорд качнулся, но устоял на ногах, с усилием выпрямился, а 
вместе с ним приподнялась и огромная тяжесть верхнего этажа. 
     Фарамунд бросился к двери. Подошва скользнула на темном пятне, 
пахнет маслом, упал и больно шарахнулся головой о край двери. В 
глазах вспыхнули искры. Почти на четвереньках вывалился из комнаты. 
Сразу от двери вниз повели каменные ступеньки, похожие на смятую 
чудовищным ударом стену. Снова поскользнулся на чем-то склизком, 
покатился вниз по каменным ступенькам, таким прохладным, сырым, 
мокрым... 
     В стене горел факел, Фарамунд ожидал увидеть подвал, но грубо 
вырубленный в камне ход показал ряд каменных ниш, перегороженных 
решетками. 
     Он выдернул факел, пламя затрепетало от его хриплого дыхания. 
Камни в стене слились в сплошной серый туман, в горле запершило, он 
с ужасом ощутил, что дым начал сползать по ступенькам сюда, в 
подземную темницу. 
     - Лютеция! - закричал он. - Я пришел за тобой! 
     За решетками шевелилось, стонало, выло. Он в ужасе подносил 
факел ближе, вглядывался в скрюченные фигуры, глаза щипало, но 
успевал увидеть, что кто-то распят на стене, кто-то в безумии грызет 
обрубок собственной руки, кто-то безостановочно ползает на 
четвереньках, словно ему подрезали все сухожилия... 
     Горячий воздух выжигал грудь. Сизый дым, а потом уже и черный, 
как клятвопреступление, поднялся почти до колен. Всхлипнул и умолк 
несчастный, что ходил на четвереньках... 
     - Лютеция! - закричал он. - Это я, Фарамунд!.. Скажи слово, я 
заберу тебя отсюда! 
     И вдруг нещадная мысль пронзила мозг. Проклятый Савигорд поймал 
его в ловушку. Сам он сгорит под рухнувшим домом, но все равно его 
бы убили враги, никому не выстоять против сотни вооруженных 
воинов... 
     - Лютеция!.. Лютеция! 
     В самой дальней нише на клочке гнилой соломы скорчилось грязное 
лохматое существо. В глаза бросились длинные волосы грязного серого 
цвета. Нестерпимая вонь смешивалась с дымом и с силой ударила в 
ноздри. 
     Он выставил перед собой факел, всматриваясь в темноту. Это был 
каменный мешок без единого окна. Подошвы скользили по слизи, свет 
выхватил в дальнем углу клок гнилой соломы. Существо было похоже на 
серого зверя. Длинные серые волосы, что опускались до самой земли, 
теперь показались цвета прошлогодней соломы. Вдоль спины тянулись 
шипы позвоночника, лопатки выступали как прорастающие крылья. 
     Из груди вырвался крик. Факел полетел на пол, руки рванули 
решетку, мышцы напряглись, вздулись, железо прогнулось, штыри 
вылезли из ямок. Отшвырнув, он снова подхватил факел, протиснулся в 
нишу, присел, всматриваясь сквозь дым. Свободная от факела рука 
проникла через завесу волос. Кончики пальцев ощутили округлое 
девичье лицо. 
     В тот же миг его оглушил дикий визг. Женщина вскочила и 
прижалась в угол между стенами. 
     Он застонал, сраженный в самое сердце. Лютеция - с серым лицом, 
покрытым струпьями, в лохмотьях, с грязными всклокоченными волосами, 
потерявшими цвет! Он видел раскрытый в страшном нечеловеческом крике 
рот, в этом жутком вопле загнанного в угол зверька было столько 
смертного страха, что он закричал еще громче, заглушая свой ужас, 
свою растерянность и отчаяние: 
     - Лютеция!!.. Это я, Лютеция! 
     Ее трясло, глаза незрячие, в зрачках отражались огоньки факела. 
Он отшвырнул факел, Лютеция прижалась к стене, но он сгреб ее в 
охапку и понес в сторону двери, там, на ощупь выбрался по лестнице. 
Все это время она царапалась, отбивалась, била его кулачками и 
стучала ногами. 
     Зал заполнял сизый дым, а раскаленный воздух сжег гортань и 
опалил легкие. Он сразу уловил запах горелого мяса. Савигорд все еще 
держал потолок, теперь уже на спине. Железо на нем накалилось до 
вишневого цвета. 
     Фарамунд увидел почти обугленное лицо, распухшее от ожогов. 
Сверху сыпались раскаленные угли, размером с кулак, падали великану 
на голову, на плечи, застревали. Тот хрипел, стонал, но главная 
несущая балка все еще лежала на его плечах. 
     - Пусть боги... - выкрикнул Фарамунд на бегу. 
     Закашлялся, в голове мысли кружились, как этот сизый обжигающий 
дым под порывами ветра. Пробежал через зал к выходу, а когда ступил 
наружу, за спиной затрещало, весь огромный дом провалился вовнутрь. 
Остались только пылающие стены. 
     Он выпал наружу, но страшный треск пожаров раздавался отовсюду. 
Дома горели, везде черный дым победными столбами упирался в тучи. 
     В лицо снова пахнуло жаром, воздух пропитался запахами горящего 
дерева, мяса, смешался с ароматами дорогих вин: бочки уже выкатывали 
из подвалов и тут же вскрывали. 
     Дома горели клином по всей южной части. Фарамунд прикрыл 
испуганное существо в его руках от страшного зрелища, к нему 
подбежали воины. Один закричал издали: 
     - Рекс!.. Нашел? 
     А второй, более сообразительный, метнулся в соседний дом и тут 
же выскочил, вытирая лезвие меча, но в другой руке держал длинную 
легкую мантию. Фарамунд торопливо закутал Лютецию, понес, прижимая к 
груди, к городским воротам. Воин крикнул обескуражено: 
     - Рекс! А что с ними? 
     - Заканчивайте, - бросил Фарамунд сквозь зубы. 
     Лютеция, укрытая с головой, перестала вырываться, только 
мелко-мелко дрожала всем телом. В темноте, отрезанная от мира, она 
снова ощутила себя в прежнем каменном мешке. 
     Мир качался и расплывался перед глазами. Из груди рвались 
рыдания. Мимо мелькали люди, волокли вопящих пленников пленниц, а он 
нес ее как слепой, сердце разрывалось от боли и отчаяния. Он 
чувствовал, как горячие слезы бегут по щекам, чувствовал их соленый 
вкус. 
     Его обогнал Вехульд, заглянул в лицо, сам переменился, словно 
осыпали мукой, торопливо закричал: 
     - Погоди, рекс!.. Погляди! Я сейчас крытую повозку... 
     Исчез, слышались крики, голоса, треск падающей крыши. Волна 
жара ударила в спину с такой силой, что он сделал два торопливых 
шага. Лютецию невольно прижал к груди крепче. Она вскрикнула, как 
испуганная беспомощная птичка в железной ладони безжалостного 
охотника, попыталась освободиться, он неуклюже зашептал 
успокаивающие слова. Она перестала, наконец, отбиваться, но не 
успокоенная, как он ощутил, а просто снова сломленная, как ее 
постоянно ломали... 
     - О, горе мне! - вырвался у него крик. - За что ее так?.. За 
что меня? 
     Его сотрясало от рыданий. Сквозь пелену слез видел бледные 
лица, протянутые руки, но не выпускал ее из рук. Услышал 
приближающийся рев: 
     - Прочь, прочь с дороги! 
     Четверо лошадей несли крытую повозку почти по воздуху. Возница 
круто развернул, натянул поводья. Из повозки выскочил Вехульд. 
     - Я набросал медвежьих шкур, - сказал он торопливо. - Ну... и 
все, что попалось. Давай ее сюда... 
     Он придержал дверцу открытой, Фарамунд занес слабо 
трепыхающийся комок в повозку. Вехульд втиснулся следом и, пихая 
Фарамунда задом, торопливо завесил шкурой единственное окошко. 
     Громыхало самолично приволок за роскошные волосы молодую 
женщину благородного вида. 
     - Вон там, - прорычал он, - лучшая в мире женщина!.. Ее держали 
здесь в плену! Твоя жизнь сейчас зависит от нее. Поняла? 
     Он пихнул ее к повозке, и дрожащая женщина, еще не веря своему 
счастью, торопливо скользнула вовнутрь. 
     Фарамунд уложил Лютецию на ворох шкур, но все не мог выпустить 
ее из рук. Ноги подгибались, он все старался сесть, смутно помнил, 
что его тащили, кричали в уши. Наконец сизый дым превратился в 
черный, он услышал звон в голове и провалился в черноту весь. 
     Очнулся от дикой боли в голове. Череп раскалывался, нельзя было 
пошевелить глазными яблоками, а веки страшился открыть вовсе. При 
каждом намеке на движение в голову втыкали раскаленное острое шило. 
     Сверху обрушился холодный водопад. Он обнаружил, что лежит на 
мокром камне. С трудом поднял веки. Над ним стояли воины, лица 
встревоженные. Расступились, как раз набежал еще один с ведром в 
руках, едва удержался, чтобы не выплеснуть на рекса: 
     - Очнулся?.. А мы уже перепугались... 
     Фарамунд с трудом повел головой. Он лежал посреди двора, вокруг 
все усеяно мертвыми телами. Алые лужи соединились краями, теперь 
казалось, что все погибшие лежат на одном красном полотнище. Еще не 
остывшие от жаркого боя франки бродили среди убитых, переворачивали, 
осматривали, добивали раненых, срывали украшения. 
     - Лю...те...ция, - проскрипел он. 
     В горле першило, жгло. Он чувствовал, что гортань превратилась 
в подобие ржавой трубы. 
     - Спит, - торопливо сказал незнакомый воин. Раздвигая толпу, 
подошел Громыхало. Заботливо поднял Фарамунда, подтвердил: - Спит. 
Не беспокой ее сейчас... Пойдем в дом. 
     Главный дом прогорел, остались только стены. Зато правое крыло 
уцелело, оттуда из зала сейчас выносили убитых. Кровь замывать не 
стали, просто набросали охапок свежей соломы. Уцелевшие столы и 
лавки собрали, расставили, побитые вышвырнули, Челядь Савигорда 
торопливо носила из подвалов вино и еду, униженно прислуживая 
победителям. 
     Под ногами еще хрустели остатки побитой посуды, но их заглушила 
победная песнь. 
     - За что? - спросил Фарамунд потрясенно. - За что ее... так? 
     Его шатало, могучая рука Громыхало держала его за плечо. Голос 
сочувствующе пробубнил в самое ухо: 
     - Говорят, он настаивал на женитьбе... а она сразу и наотрез... 
Да еще и... 
     - Что? 
     - Посмеялась. 
     - Лютеция? 
     - Челядь говорит, что вроде бы сказала ему прямо в глаза... да 
еще в присутствии слуг, что он мизинца не стоит того, кого назвал 
разбойником... 
     Из груди Фарамунда вырвался горестный вопль: 
     - Она такое сказала? 
     - Да, - буркнул Громыхало. - Не представляю, зачем. 
     - Зачем? Ну, зачем? 
     Громыхало хмыкнул: 
     - Гордая... Наверное, так подумала... 
     - Зачем, - повторял он потрясенно, - зачем она это сделала? 
     - Да, зачем... Ее гордость, гм... А этого зверя задело! 
Говорят, даже не стал пробовать подарками... а сразу, как привез... 
в каменный мешок!.. сломить, наказать, заставить... 
     От факелов на стенах шел едкий дым, плавал сизыми кольцами, 
свода уже не видно, глаза щиплет, в горле першило. Мясо жарили сразу 
на двух огромных вертелах и в камине, где-то подгорело, едкий запах 
заполнил зал, смешивался с вонью от немытых мужских тел, запахами 
пива и конского навоза. 
     На помосте накрыли отдельный стол для рекса и его 
военачальников. Слуги поставили блюда с мясом, рыбой, сыром, 
принесли караваи пресного хлеба. Вино принесли в тонкогорлых 
кувшинах, а пиво прикатили в бочонках. 
     Фарамунд почти не замечал, что ест. В голове по-прежнему 
пульсировала тупая боль. При каждом движении в виски вонзались 
острые ножи. Вино казалось пресным, как вода, а вода отдавала 
болотом. 
     - Пируйте, - велел он мрачно. - Я на свежий воздух... 
     - Дыму наглотался, - сообщил Громыхало, как сделал открытие. - 
Еще пару дней поболит, сблеванешь разок-другой, и все наладится. 
     - Все? 
     - А вот то, что и Савигорда сумел заломить, - добавил в спину 
Вехульд, - об этом петь будут! 
     Они еще не знают, мелькнуло в голове Фарамунда, как погиб 
Савигорд... Что у него повернулось в голове или в груди, когда вдруг 
решил подставить спину под падающие балки? 
     Свежий воздух ударил в лицо. Здесь, во дворе, тоже запах гари, 
горящей плоти, но ветерок все уносит, вымывает двор. Он чувствовал, 
как в голове чуть посветлело, а тошнота осела в глубины, затаилась. 
     Возле повозки стоял Рикигур, отгонял всех, кто подходил слишком 
близко. Дощатая дверца иногда вздрагивала, Фарамунд стискивал 
кулаки, представляя, как сжимает пальцы на горле Савигорда. 
     В распахнутые врата влетела на горячем, быстром, как ящерица, 
коне стройная девушка с черными распущенными волосами. Копыта 
простучали весело, задорно, а Клотильда, на полном скаку почти 
лежала на конской гриве. Глаза ее блестели как звезды, а щеки 
полыхали маковым цветом. 
     - Госпожа нашлась? - вскрикнула она счастливо. - Где она? 
     За ней в бург на полном скаку ворвался запыхавшийся воин, 
которому Фарамунд велел следить за Клотильдой и не пускать ее близко 
к опасным местам. 
     Спазмы в груди не дали ему ответить. За его спиной появился 
мрачный, как ночь над болотом, Громыхало, буркнул несчастливо: 
     - Вон там... в повозке. 
     Клотильда негодующе воскликнула: 
     - Одна? 
     Конь под ней встал на дыбки, развернулся на задних ногах. 
Громыхало крикнул вдогонку: 
     - Там за ней присматривают... 
     Клотильда соскочила возле повозки, конь сразу отбежал, шмыгнула 
вовнутрь. Через мгновение оттуда вывалилась женщина благородной 
крови, словно ей дали пинка. Мгновение она лежала ошеломленная, 
потом ее подхватили проходившие мимо гогочущие воины, уволокли, на 
ходу задирая платье. 
     - Клотильда в ней души не чает, - сказал Громыхало неуклюже. - 
Она ее быстро поставит на ноги... 
     - Собрать всех лекарей, - велел сквозь зубы Фарамунд. - Всех 
колдунов, знахарей, чародеев, всю эту дрянь, что... и положить перед 
ними на стол горку золота и обнаженный меч. Они поймут! 
     Не в силах ждать, он тихонько подошел к повозке. Оттуда 
доносился ласковый убеждающий голос Клотильды, Лютеция вскрикнула 
лишь однажды, но так жалобно и обреченно, что у Фарамунда заныло 
сердце. Он прикусил палец, ощутил, как в глазах скапливаются слезы. 
     Лютеция металась в жару, бредила. Лицо ее блестело, смазанное 
маслом, Клотильда бережно снимала струпья. Сейчас нежная кожа была в 
красных пятнах, глаза ввалились. Иногда она поднимала набрякшие 
веки, ее взгляд скользил по стене, встречался с любящим взглядом 
служанки, но в зрачках ничего не отражалось. Фарамунд приоткрыл 
дверцу, впуская больше света. 
     Клотильда прошипела с ненавистью: 
     - Что они с нею делали?.. Что делали?.. Рекс, убей их всех!.. 
Всех убей! Они все здесь виноваты! 
     Он не мог ответить, опять всего затрясло. Сердце заболело так 
сильно, что невольно ухватился за грудь, как будто зажимал рану. 
     - Как... она? 
     - Прикрой дверцу плотнее!.. Она такая слабенькая, ее любой 
ветерок погубит. 
     - Она хоть узнает тебя? - спросил шепотом Фарамунд. 
     - Нет. Уходи, рекс... 
     - Я совсем тихо, - пообещал он. 
     - Зря. Мне приходилось однажды кормить насильно больную маму... 
Тебе лучше не смотреть. 
     Он не смог смотреть, как ее кормят насильно, держа за голову и 
разжимая челюсти, закусил руку до крови. Из глаз покатились крупные 
слезы, а из груди вырвались хриплые рыдания. 
     Боль и страдание выплеснулись в припадок дикой ярости. Он 
схватил меч, ринулся обратно в бург. Челядь уже выползла из нор, 
суетилась, пытаясь услужить новым хозяевам. Он носился как безумный, 
убивал всех, а когда в третий раз пронесся по переходам и никто не 
пал от его меча, закричал страшным голосом: 
     - Громыхало!.. Вехульд!.. Где родня этого Савигорда? 
     Появился Унгардлик, крикнул опасливо издали: 
     - Их держат в сторожевой башне! 
     - Вывести во двор! Сейчас же!!! 
     Хмурое небо пропустило луч солнца. На освещенный двор из башни 
вытащили испуганных жен Савигорда, его детей, начиная от трехлетних 
и до подростков. С ними гордо шла старуха, высокая и прямая, со 
следами былой красоты. По осанке Фарамунд догадался, что это мать 
бывшего властелина бурга и всех окрестных земель. 
     Их вывели на середину двора. Женщины пугливо овечились, только 
старуха смотрела надменно и вызывающе. Ее лицо было бледным, но в 
глазах Фарамунд видел ненависть и презрение. 
     Ярость захлестывала ему мозг, разламывала череп. Сквозь грохот 
в ушах он сам с трудом расслышал свой искаженный голос: 
     - Связать!.. Бросить на землю! 
     В мгновение ока всех, даже детей, грубо и бесцеремонно стянули 
крепкими веревками, швырнули оземь. Фарамунд выхватил у Громыхало 
его боевой молот. Глаза связанных в панике смотрели на него снизу 
вверх. Дети не выдержали, начался рев. 
     - А почему... - вырвалось из его груди, - вы тогда молчали?.. 
Почему тогда не плакали? Когда ее, светлого ангела, терзали?.. Вы 
все в ответе! 
     Связанная мать Савигорда плюнула в него, но промахнулась. 
Фарамунд с силой наступил пяткой тяжелого сапога на рот старухи. 
Треснуло, а когда поднял ногу, из раздавленных губ бежали струйки 
крови. Рот провалился, старуха кашляла, давилась собственными 
зубами, захлебывалась кровью. 
     - Ответ... ответ, - прошипел он, - ответ! 
     Молот бесцельно болтался в руке. Он топтал ее лицо, пока череп 
не затрещал, тогда вышел из этой кровавой каши, где торчали острые 
обломки костей, пошел по головам, раздавливая непрочные черепа, 
пробивая тяжелыми подкованными подошвами носы, выдавливая глаза... 
     Во дворе стоял страшный крик, он сам почти ничего не видел, 
слезы катились градом, всхлипывал, ненависть раскачивала из стороны 
в сторону. Потом крик истончился, а когда он с силом ударил в голову 
молодой женщины, тонкий голос оборвался. 
     Над двором стояла жуткая тишина. Все застыли, Он видел только 
смутные фигуры, почти неотличимые от столбов коновязи и выступающих 
из стен глыб. Под ногами чавкало, хлюпало. Сапоги стали красными. На 
руках и даже на лице он чувствовал повисшие капли чужой крови. 
     Однако ярость все еще клокотала, душила. Хрипло, не узнавая 
собственного голоса, он велел: 
     - Всех, кого захватили... повесить на стенах! 
     Фигуры зашевелились, начали исчезать. Ему показалось, что они 
мерцают, как крылья поденок на солнце. 
     Лютеция наконец забылась неспокойным сном. Фарамунд под страхом 
меча запретил любой шум на расстоянии полета стрелы, а сам, 
сгорбившись, сидел у дверей. Его глаза не отрывались от ее бледного 
лица. 
     - Спи, - шептали его губы. - Спи, светлый ангел... Сон лечит!.. 
Теперь все муки кончились. Теперь все будет хорошо. Отныне я не 
позволю не то, что листку дерева на тебя упасть, не позволю косой 
взгляд в твою сторону бросить!.. Ты будешь жить за крепкими стенами 
самого надежного бурга, тебя будут стеречь сотни верных воинов. А 
сам бург я обнесу высокой стеной из камня... А чтобы даже к бургу 
никто не подступил, не потревожил твой светлый сон звуками боевых 
труб, я расширю мечом владения до самых южных морей!.. Ты будешь в 
сердце самых спокойных и счастливых земель... ты будешь этим 
сердцем! 
     Клотильда смотрела на него печально. В круглых добрых глазах 
служанки стояли слезы. Нос покраснел и распух, он слышал, как она 
тихо всхлипывает, и готов был придушить ее; вдруг да нарушит легкий, 
как пар, сон молодой госпожи. 
     Она сделала ему знак выйти, сама выскользнула следом. В ярком 
свете он видел, как подурнело ее лицо, явно сидит без сна, глаза 
красные и воспаленные. 
     - Надо везти, - сказала она тихо. 
     - Не опасна такая тряска? - вырвалось у него. - Я тогда понесу 
ее на руках!.. 
     - Здесь нельзя оставаться, - сказала она убежденно. 
     - Здесь болота, - согласился он со стоном. - Гниль, смрад!.. Ей 
ли такое... 
     - Да, наш бург стоит на холме! И речка там чистая... 
     У него слегка потеплело в отчаявшейся душе, служанка назвала 
Люнеус своим бургом, ответил торопливо: 
     - Кони оседланы, ждут!.. 
     - Надо ехать, - сказала она убежденно. - Здесь она точно не... 
сможет. Как только откроет глаза и поймет, что мы все еще на землях 
страшного Савигорда... Ты не сможешь ее убедить в безопасности, даже 
если покажешь его срубленную голову! 
     Он содрогнулся, представив, как она просыпается и видит рядом с 
постелью мертвую голову, сказал еще торопливее: 
     - Все повозки уже загрузили. Ждали только... Все, ты права! 
Выезжаем сейчас же. 
     - Ты задерживал все войско? - спросила Клотильда тихо. 
     - Вот все мое войско... и вся моя жизнь. 
     Спазм перехватил горло, он с надеждой вперил взгляд в открытую 
дверь повозки. Снаружи уже стояли двое воинов с мечами наголо, 
бросали на всех недружелюбные взоры. Но теперь все понимали грозного 
рекса с полуслова, никто не осмеливался приблизиться к повозке. 
     Он уже поднялся, но в этот момент задвигались глазные яблоки 
под ее полупрозрачными веками. Ресницы дрогнули, приоткрылись. 
Мгновение она невидяще смотрела на него. Он затаил дыхание. Губы ее 
дрогнули, с них слетело едва слышное: 
     - Фарамунд... 
     Он упал на колени, жадно ухватил ее руку. Его горячие губы 
обожгли ее пальцы, а горячие слезы покатились градом. 
     - Лютеция, - повторял он. - Лютеция!.. Лютеция... Все хорошо, 
ты среди своих. Скоро ты увидишь дядю Тревора, увидишь Редьярда, а 
твоя Клотильда уже здесь... Клотильда! Бегом сюда! 
     Ее исхудавшие пальцы слегка шевельнулись. Он ощутил, как 
кончики пальцев едва слышно прикоснулись к его небритой щеке, 
задохнулся от неожиданной ласки. И тут же пришел в ужас, что она 
может уколоться, поцарапать пальчики о его грубую щетину. 
     - Фарамунд... 
     - Да, - сказал он прерывистым шепотом. - Я здесь!.. Все для 
тебя... Теперь никто не посмеет в твою сторону и взглянуть 
недобро!.. Я сейчас же велю поставить здесь храм вашего бога, если 
хочешь!.. И жрецов, которых вешал, нагоню туда столько, что он 
развалится от тесноты!.. Все сделаю, только говори со мной... Или не 
говори, но только не гони! 
     Губы чуть дрогнули. Он страстно надеялся, что это улыбка. 


     Глава 20 


     Она внезапно затихла. Он замер в ужасе, на лбу выступил пот, 
сразу собрался в крупные капли. Присмотревшись, заметил, что грудь 
слегка приподнимается и опадает. Она снова впала в сон, но теперь 
хмурилась, по щеке пробежала судорога. Фарамунд услышал тихий стон, 
безнадежный и жалобный, как у попавшей в силки птички. Сам застонал 
в отчаянии и бессилии, слезы покатились градом. 
     Он всхлипывал, лицо мучительно кривилось, когда в дверном 
проеме возник темный силуэт. Клотильда сразу метнулась к Лютеции, ее 
глаза пытливо прошлись по бледному лицу госпожи. 
     - Просыпалась? 
     Фарамунд кивнул, плечи тряслись, рыдания перехватили горло, 
душили, вбивали слова обратно в глотку. Клотильда встала рядом с ним 
на колени. Он едва не оттолкнул ее, когда она осмелилась так же 
бережно, как и он, взять в широкие ладони ее тонкие пальчики. 
     - У нее жар, - сказала она после паузы. - Не знаю, не мне такое 
решать... 
     - Едем, - выдавил Фарамунд. - Если надо, я понесу ее на руках. 
Так бережно, что она даже не заметит. 
     - Подушек достаточно, - сказала Клотильда быстро. - Я буду с 
нею все время. 
     К Люнеусу двинулись через лес напрямик, не выбирая дороги. 
Фарамунд торопился, потому ехали от рассвета до заката, 
останавливаясь только для кратких отдыхов. Днем ориентировался по 
солнцу, а если ночь оказывалась без туч, то ехали даже ночью. 
     Деревья поднимались великанские. Нередко дорогу перегораживали 
такие стволы, что приходилось объезжать подолгу. Вперед были высланы 
легкие конники, что выбирали путь, но все равно часто приходилось 
выпрягать коней, переносить повозку на руках через валежины, по 
топким болотам. 
     Ночами стерегли коней от волчих стай, утром - от медведей, а 
днем то и дело останавливались, пропуская бесчисленные стада 
огромных, как горы, туров, зубров. Когда через лес двигались стаи 
диких свиней, треск разносился, как будто в огне горели и лопались 
целые деревья. Огромные вепри, хозяева леса, шли впереди стад, на 
ходу точили острые, как мечи, клыки о стволы деревьев, и от каждого 
прикосновения там оставались глубокие раны. 
     Те же легкие всадники постоянно били дичь, ночами от костров 
несло жареным мясом. Хлеб давно кончился, ели лесной хвощ и дикий 
лук, а также птичьи яйца, что собирали по кустам. 
     Мучительнее всего было натыкаться на огромные болота. Их 
замечали еще издали по низкорослым больным деревьям, поспешно искали 
проходы, а если не удавалось пробраться, долго и гадко пробирались в 
обход. Объезжали и овраги чудовищной глубины, которые вешние воды в 
состоянии размыть из крохотной ямки, а когда ехали по краю, видели, 
как потоки продолжают на глазах углублять эти страшные провалы-язвы 
на теле земли. 
     В тихих лесных озерах, сплошь покрытых мясистыми листьями 
кувшинок, вода была темная, загадочная. Иногда издали удавалось 
заметить, как целыми стадами купаются олени, лоси, а стада свиней 
устраивают на берегу лежбище, где вымазываются грязью от рыла до 
кончика хвоста. 
     За время путешествия трижды натыкались на деревни лесных людей. 
Те сразу же высыпали навстречу с огромными дубинами в руках, 
огромные и злые, в шкурах диких зверей, от которых сами почти не 
отличались, грязные и нечесаные. Фарамунд пробовал с ним 
разговаривать сам, просил указать дорогу, обещал деньги, но никто не 
понимал его языка. Разъярившись, он велел захватить несколько 
жителей, пытал страшно, но те умерли, так и не заговорив. 
     Вехульд сказал хмуро: 
     - Да дикие они! Дикие. Совсем. 
     - И языка не понимают? - огрызнулся Фарамунд. 
     За время перехода через лес он сам осунулся, глаза ввалились, 
покраснели, а голос теперь часто вздрагивал от подступающих слез. 
     - Откуда им понимать? Они ж из леса не выходили, других людей 
не зрели. У них свой язык. Они ж вообще не верили, что кроме них 
самих еще где-то есть люди! 
     - Откуда знаешь? 
     Вехульд отвел взгляд: 
     - Знаю. 
     - Откуда? 
     - Да так... Когда-то наткнулись на такую же деревню в глубине 
леса. Тоже не поняли... Даже стыдно потом стало. Все равно, что 
детей неразумных побили! 
     Прошло две недели, пока удалось выбраться в края, пусть не 
совсем обжитые, но даже лесные люди уже понимали их речь, указывали 
дорогу. За пару железных ножей Фарамунд нанял проводника, который 
вывел к лесному племени, что соприкасалось с его землями. 
     - Наконец-то! - воскликнул Фарамунд. - Вехульд, скачи в бург!.. 
Вези сюда ту колдунью, она знает толк в лечении. Собери всех 
лекарей, пусть готовят снадобья. В лучшей из комнат пусть самое 
мягкое ложе... поставьте возле окна, чтобы солнышко ее своим 
теплом... 
     Вехульд молча поклонился. Он старался не смотреть в 
подозрительно заблестевшие глаза рекса. И словно бы не заметил, как 
у того дрогнул голос. Ушел, через мгновение Фарамунд услышал 
удаляющийся стук копыт. 
     Лютеция металась в жару. Лицо ее из смертельно бледного стало 
восковым, нос заострился, а глаза ввалились. Только губы оставались 
алыми, с них иногда срывались бессвязные слова. Фарамунд измучился, 
он все время проводил возле нее, стоя на коленях. 
     - Приведите их жреца! - взмолился он однажды. - Я приму их 
веру... я приму любую веру, только бы боги не забирали!.. Я отдам 
душу хоть богу, хоть демонам, но только пусть она живет и радуется 
солнышку!.. 
     К его плечу прижималось мягкое плечо верной Клотильды. Оба 
неотрывно смотрели на исхудавшее лицо Лютеции, у обоих по щекам 
катились слезы. 
     В деревнях уже знали от посланных вперед всадников, что их рекс 
отбил светлую Лютецию, выбегали навстречу, приносили свежий хлеб, 
сыр, молоко. Главы общин по своей доброй воле выделяли свежих коней, 
но за двое суток до бурга сильные парни уже выпрягли коней, 
подхватили легкую повозку на плечи и понесли быстрым мягким шагом. 
     Фарамунд, как слепой, шел следом. За ним неотрывно следовали 
крепкие, как быки, старшие братья Вехульда: Тронт и Агахильд, 
которых он вызвал из родной деревни. Рексу на глаза старались не 
попадаться, но сами за ним следили неотрывно - у обоих был строгий 
наказ от Громыхало: следить за хозяином, особенно за его руками. 
Чтобы он, обезумев, не сделал себе какого вреда, вдруг с Лютецией 
станет совсем худо. 
     В последней деревне, что попалась на пути, народ высыпал 
навстречу. Все с болью и жалостью смотрели, как парни бережно несут 
почти невесомую повозку, наперебой зазывали к себе отдохнуть, 
переночевать, совали в руки свежий хлеб, головки сыра, ломти еще 
горячего, истекающего пахучим соком мяса. 
     Фарамунд, как сквозь толщу воды, слышал злые выкрики, проклятия 
по адресу Савигорда и всего его проклятого рода. Все жалели, что 
убить его удалось только раз, а нельзя достать из ада и убивать 
снова и снова. 
     Лютеция истаивала, жизнь уходила по капле. Но временами 
лихорадочный румянец окрашивал ее желтые впавшие щеки, она открывала 
глаза. Взгляд ее был невидящим, но Фарамунд вскрикивал от счастья. 
     - Уже скоро, - молил он. - Уже скачут к тебе лучшие лекари!.. 
Продержись еще чуть!.. Неужели ты так жестока, что не хочешь увидеть 
дядю Тревора и Редьярда, которые тебя так любят? Неужели не хочешь 
дать им тебя увидеть? 
     Теплая ладонь коснулась его плеча: 
     - Хозяин, она не слышит. 
     Клотильда исхудала сильнее Лютеции, нос тоже заострился, а 
глаза валились. Она не спала ни днем, ни ночью, прислушивалась к 
дыханию госпожи. 
     - Слышит, - возразил Фарамунд. - Она должна знать, что... что 
нельзя нас так обижать!.. 
     Лютеция лежала неподвижно. На миг ему показалось, что она уже 
умерла. Отчаяние охватило его с такой силой, что он закричал как 
раненый зверь, с губ сорвались бессвязные слова: 
     - Я отыскал тебя в этом диком краю!.. Я уничтожил твоих 
обидчиков... но для того ли, чтобы засыпать тебя холодной землей? И 
навеки укрыть от людских глаз, от теплого солнышка? 
     По всему лагерю люди останавливались, прислушивались к 
страшному крику отчаявшегося человека. У кого-то из рук повалились 
дрова, у кого-то выпала дичь. 
     Жрец обходил лагерь, жег палочки из драгоценного дерева, 
отгонял смерть. Воины сидели у костров хмурые, подавленные. Все были 
наслышаны о доброте Лютеции, ее кротком нраве, незлобивом характере, 
все любили ее, и каждый страдал в бессилии, что ничем не может 
помочь. 
     Когда в полдень они вышли из леса, перед ними раскинулась 
долина, что показалась бескрайней. Почти на горизонте виднелся 
крохотная крепость. Фарамунд вздохнул с облегчением. Вот он, Люнеус! 
Всего один переход... 
     От носилок, в которые превратилась повозка, донесся 
обрадованный вскрик Клотильды: 
     - Мой господин! Скорее сюда! 
     Фарамунд в мгновение ока оказался перед носилками. Лютеция 
лежала с открытыми глазами. Солнечный свет падал ей на лицо. 
Фарамунду почудилось, что губы пытаются раздвинуться в улыбке. 
     - Лютеция, - прошептал он, не веря глазам своим. - Ты... ты 
видишь меня? 
     - Фарамунд, - послышался легкий вздох. 
     - Я, - сказал он дрожащими губами. - Это я. Сейчас приедут твой 
дядя и Редьярд... 
     - Фарамунд, - повторила она едва слышно. - Фарамунд... Ты 
все-таки меня нашел. 
     - Я нашел, - повторил он торопливо. - И больше никому-никому не 
отдам. 
     Ее губы, в самом деле, слегка дрогнули в улыбке. В глазах 
появился слабый блеск. 
     - Я говорила им... Говорила, что ты все равно придешь... И 
заберешь меня... 
     - Я это сделал, - вырвалось у него. Слезы стояли в горле. - 
Теперь у тебя есть свои бурги, земли, есть все, чтобы жить отныне в 
безопасности. 
     - Фарамунд, - услышал он едва слышное, - ты теперь... никогда 
меня не оставишь? 
     Он задохнулся от ликования и от той бури, что вызвали ее слова. 

     - Я?.. Да разве я... Да я разве... Лютеция!.. Я всегда был... 
Отныне и вовеки... 
     - Не оставляй меня, - послышался затихающий шепот, похожий на 
шелест пролетевшего веерка. - Только не оставляй меня... Мне 
страшно! 
     Из его груди вырвался стон: 
     - Да что ты говоришь? Оставить тебя? Я все на свете оставлю, но 
только... Лютеция! Лютеция! Лютеция!!! 
     - Фарамунд... я тебя люблю... 
     Со стороны далекого бурга росло пыльное облако. Заблистали 
железные доспехи, бляшки на конской узде. Во главе отряда конных 
воинов несся на быстром коне ликующий Редьярд. 
     Фарамунд вскричал: 
     - Лютеция!.. Подожди!.. Не уходи! Вон скачет твой Редьярд! С 
ним все лекари мира... 
     Она вздохнула, веки медленно опустились на ее чистые небесные 
глаза. Лицо было спокойным, на губах осталась легкая улыбка. Даже не 
улыбка, а намек на нее. Выражение было светлым, чистым, исполненным 
невинности и благородства. 
     Он вскричал, упал головой на ее холодеющие ноги. Тело его 
сотрясалось от бурных рыданий. По сторонам возникали чьи-то тени, 
звучали голоса. Он услышал запах трав, цветов, аромат настоек. 
Сильные руки попытались поднять, он яростно забарахтался, его 
оставили, но те же или другие руки торопливо отстегнули с пояса 
ножны с мечом. 
     Из бурга навстречу высыпал народ. Слуги, которых прислала 
Лютеция, шли с плачем и громкими криками. Мужчины, не зная, как 
выразить скорбь, яростно били рукоятями мечей в щиты, а женщины 
вопили жалостливыми голосами, причитали, голосили. 
     Тревор вышел из ворот, лицо его было темнее грозовой тучи. За 
его спиной на хмуром коне сидел сгорбившийся Вехульд. Фарамунд 
деревянными шагами пошел навстречу Тревору, вскинул голову к небу, 
закричал с неистовством: 
     - Что?.. Что я не так сделал?.. Я прошел все земли, отыскал, 
отбил, привез ее домой!.. Что я не так сделал?.. Почему? Почему ее 
забрали? 
     Тревор молча обнял, Фарамунда трясло, ему хотелось умереть, 
исчезнуть, не быть на свете. Крупные руки Тревора вздрагивали. 
Фарамунд чувствовал, как дрожат пальцы старого воина, а грудь ходит 
ходуном. 
     - Она ангел, - донесся сбоку тихий, как вздох осеннего ветра, 
голос старой колдуньи. - Светлый чистый ангел... А все ангелы должны 
быть возле Господа Бога. 
     - Что это за Бог? - вскрикнул Фарамунд в отчаянии. - Что это за 
Бог? 
     - Единый и Неизменный... 
     - Он наш враг! - выкрикнул Фарамунд в слепой ярости. - Он 
ворует у нас лучшее, а мы остаемся во тьме? 
     Она сказала негромко: 
     - Не богохульствуй!.. Непостижимы его пути. Никто не поймет, 
зачем он это сделал. А ты... если и поймешь, то очень не скоро. 
     - Я бы этого бога привязал за ноги к двум диким коням... На кол 
бы!.. И такой бог смеет называться нашим отцом? Он всех своих 
ангелов должен бы послать сюда, на землю, чтобы несли свет... 
     Силы оставили так же внезапно, так только что взбурлила ярость. 
Он уронил голову на руки, плечи его затряслись. Колдунья смотрела 
молча, затем в глазах защипало. Она не могла смотреть, как плачут 
мужчины, для них это труднее, чем своротить горы и мучительнее, чем 
лютая казнь. 
     С неделю он не отходил от могилы Лютеции. Всяк видел, как 
могучий вождь, от чьего имени многие бледнели, лежит на могиле 
Лютеции, беспомощно обхватив земляной холмик руками. Иногда его 
удавалось отвести в бург, накормить, но чаще еду приносили прямо к 
могиле, кормили почти насильно. Он ел безучастно, не понимая, что 
делает. Глаза его оставались пустыми, за последние семь дней никто 
не слышал от него ни слова. 
     Его боевые помощники, Громыхало, Вехульд и Унгардлик, ходили на 
цыпочках. Страшное молчание рекса пугало больше внезапных вспышек 
гнева. В бурге даже перестали стучать молоты кузнецов, не звучали 
звонкие детские голоса. 
     На исходе восьмого дня к могилке приблизился Тревор. Фарамунд 
лежал, обняв могильный холм. Из глаз непрерывно катились слезы. Он 
исхудал, почернел, а раскинутыми руками словно пытался удержать 
Лютецию, не дать погрузиться во тьму, исчезнуть. 
     - Рекс, - заговорил Тревор. - У меня погибла вся родня... Мои 
родители, мои братья, три сестры... Погибли мои дети, их было 
четверо. Все красивые, сильные, добрые... Я не знаю, как я выжил... 
Только племянница Лютеция оставалась той искоркой, что связывала 
меня с жизнью. Когда нахлынули эти... которые с севера... я увез ее 
в свой бург, а когда и там стали теснить, мы с Редьярдом решились 
увезти ее в Рим... Там у нее могущественная родня со стороны 
матери... И вот, когда начались заботы, я снова начал жить, воевать, 
увидел, как мир широк... 
     Фарамунд лежал недвижимо. Пальцы его до половины погрузились в 
подсыхающую землю. Тревор сглотнул невидимый комок в горле, каждое 
слово давалось с трудом. Передохнул, продолжал: 
     - Прошу тебя, сделай крохотное одолжение... в память о Лютеции. 
У нее осталась младшая сестренка. Я боюсь за нее! Хотя она не столь 
блистательна, как Лютеция, но... это последний побег из некогда 
могущественного рода Нибелунгов. А если по римской крови - то Муция 
Сцеволы, был такой у них герой... Если я потеряю и ее... у меня, в 
самом деле, больше никого не останется. А я их тех, кто должен о 
ком-то заботиться... иначе умирает. 
     Слышит или не слышит его убитый горем рекс, Тревор не знал, но 
перевел дух и закончил совсем тихо: 
     - Дай хотя бы сотню воинов... в память о Лютеции. В тех краях, 
откуда мы ее вывезли, уже не разбойники!.. С севера идут и идут 
неведомые племена. Все, что сопротивляется, исчезает. А твои люди 
могут... Там крепкие стены, но охранять почти некому. 
     Щека Фарамунда лежала на могильном холмике. Все лицо 
испачкалось в земле, явно прижимался лбом, губами, то правой щекой, 
то левой. Руки оставались неподвижными, Тревор уже не ждал ответа, 
но внезапно как из-под земли прозвучало: 
     - Хорошо. Бери две сотни по своему выбору. 
     - Спасибо, рекс, - сказал Тревор тихо. - Спасибо. Ты сам не 
знаешь, что и меня возвращаешь к жизни... и других спасаешь от 
гибели. 
     Он сам чувствовал, что в его глазах сейчас исчезает мольба, 
стыд и страх, что рекс не ответит, откажет. Все-таки трудно знатному 
франку, прошедшему выучку в Риме, привыкшему повелевать варварскими 
вождями, настоящими рексами и конунгами, трудно просить... почти 
умолять человека, который все еще остается разбойником, хоть и 
повелевает быстро растущим войском. 


     Глава 21 


     Лунный свет странно серебрил стебельки травы, проросшие из 
могилы, в то время как сам могильный холмик тонул в черноте. Это 
было странно и непривычно, когда из черноты торчали блестящие 
острия, похожие на металлические. 
     На стебельках блестели мелкие жемчужины росы. Лунный свет 
таинственно мерцал в глубинах. 
     Со стороны ворот послышался конский топот. Фарамунд вскинул 
голову. Приближался всадник, в призрачном лунном свете выглядел 
красиво, загадочно и устрашающе. Огромный гнедой жеребец, простая 
попона и простое седло, сам всадник в очень простых доспехах, поверх 
которых лишь грубый плащ без всяких украшений, но это простота в 
такой же простой и величественной ночи выглядела признаком силы и 
достоинства... 
     - Рекс, - сказал всадник с седла. - Ты нужен, рекс! 
     Фарамунд запоздало узнал Громыхало. Бывший палач мелкого 
держателя бурга сейчас изменился, стал словно бы выше ростом, спина 
прямая, взгляд гордый, смех раскатистый, умеет не только выполнять 
приказы, но и сам умело руководит мелкими отрядами. 
     По сравнению с другими его помощниками, одетыми богато, когда 
даже кони бахвалились серебряными уздечками, Громыхало выглядел не 
только просто, но и... угрожающе просто. 
     - Что такое? - отозвался Фарамунд тускло. Любая попытка 
выдернуть его из этой жизни, в ту, простую, где скачут и дерутся, 
вызывала отвращение и почти физическую боль. - Ты сам, не можешь, 
что ли? Скажи Вехульду, он поможет! 
     Громыхало тяжело слез с седла, кожаные латы заскрипели, подошел 
и сел рядом. На грубо высеченном лице было сочувствие, но глаза 
оставались суровыми. 
     - Рекс! Все, что можем, делаем сами. Но сейчас надвигается 
новая волна переселенцев!.. 
     - Терлы? 
     - Нет, не с севера. Там у нас теперь союзники, сперва сокрушат 
их... С востока идет некая конная орда. Там мужчины, женщины и даже 
дети на конях! Они стреляют из луков как в атаке, так и отступая, 
стреляют вперед, назад, в стороны. Их луки не больно мощные, наши 
бьют дальше, но беда в том, что их кони быстрые, как ветер!.. 
     Фарамунд спросил угрюмо: 
     - Таких коней не бывает. За счет чего они быстрые? 
     - Неподкованные - раз. Всадники мельче наших, доспехи - 
никакие, на голове шапки из войлока. Потому налетают неожиданно, 
обстреливают, а когда в погоню, исчезают, как призраки!.. А потери у 
наших уже есть. Хуже того, ни одного степняка так и не прибили. Не 
говоря уже о том, чтобы поймать и допросить. Мы не выстоим, рекс! 
     - Гунны? 
     - Похожи, но не гунны. Еще злее. 
     Фарамунд поморщился: 
     - Если у них только легкие всадники... то такая орда просто 
разобьется о стены бурга. Судя по всему, у них нет осадных орудий. А 
лезть на стены - самоубийство. Постоят пару дней, уйдут. 
     - А если нет? 
     - Почему это? 
     - Они не в набег вышли, - возразил Громыхало. - Они ищут земли 
для заселения. Видать, их племя разрослось, старые пастбища уже не 
могут всех кормить, вот часть отделилась... Если остановятся здесь? 
Долго ли просидим, если из деревень не будет зерна?.. А стенобитный 
таран им в любом селе сделают! И покажут, как пользоваться. 
     В голосе старого воина прозвучала неподдельная горечь. Плечи 
обвисли, а голова ушла в плечи, словно в ожидании удара. Лунный свет 
серебрил волосы, лицо оставалось в тени, словно уже исчезло из мира 
живых. 
     - Не знаю, - ответил Фарамунд со злостью. - Неужели ничего не 
можете придумать? 
     - Уже пробовали, рекс. 
     - И что же? 
     - Как видишь... Никто не хотел отрывать тебя... И вообще 
страшатся твоего гнева. Но положение наше отчаянное! 
     Лицо его медленно проступало из темноты. На скулах вздутые 
желваки, челюсти сжаты, в глазах злость и упрямство. Звезды над 
блестящими волосами гасли, на восточной части небо светлело. 
     Фарамунд покосился на могильный холмик. Жемчужинки усеяли так 
плотно, что могилка засверкала как драгоценный камешек. В спину 
болезненно ударило острым ножом, кости затрещали. Некоторое время он 
стоял в полусогнутом, поясница отказывалась разгибаться. По всему 
телу кололи тысячи острых иголочек. 
     - В твоей комнате горит очаг, - сказал Громыхало торопливо. Он 
встал с легкостью, словно подросток. - Сухой и горячий воздух... 
горячее мясо!.. 
     Фарамунд с огромным трудом разогнулся, тело деревянное, ступни 
не чувствуют, что под подошвами. 
     - Когда зажгли? - спросил он. 
     - И не гасили, - ответил Громыхало. - В наших землях, знаешь, 
воздух сырой, болотный. Говорят, на юге не так... 
     Он смотрел на карту почти с ненавистью. Все, что он делал, 
творилось для Нее, а Она ушла, бросила, предпочла небесные 
чертоги... Он чувствовал, что готов снова обрушиться с обидами на 
Лютецию, после чего придет волна раскаяния, что смел упрекать Ее в 
чем-то, такую светлую и невинную, после чего утонет в слезах, 
изольется, впадет от бессилия в тяжкий сон, из которого так 
мучительно выходить в эту черную безысходность... 
     - Вот здесь, - говорил Громыхало, его палец ползал по карте, - 
наши посты. Мы там потеряли уже десятка три человек... 
     - А это что? - спросил Фарамунд подозрительно. - Я там ничего 
не ставил. 
     Громыхало скромно улыбнулся: 
     - Рекс, но ты как-то высказывал пожелание... Словом, там был 
городок галлов, что не захотели признавать нашей власти. Ну, мы 
тогда, как ты и учил... Без потерь почти! Теперь он наш, там 
оставили надежный гарнизон. А наши посты продвинули к реке. Теперь 
все земли по эту сторону - наши. 
     Фарамунд спросил: 
     - А броды? 
     - Там постоянная стража. Две башни поставили! А лагерь спрятали 
за лесом совсем близко. 
     Фарамунд молчал, испытующе посматривал на Громыхало. Тот 
объяснял основательно, по-деревенски, и получалось так, что все 
делали по указке своего рекса. Выходит, этих военачальников он может 
оставлять без присмотра. Надо только давать им направление и 
указывать, что и где делать. И - какое-то время могут даже расширять 
их владения без его надзора. 
     В бурге узнал, что уже с неделю ширятся слухи о неком народе, 
что двигается с востока. Только что Европа перевела дух после 
разгрома гуннов, несокрушимые степняки рассеялись, снова накапливают 
силы, но за это время Степь выплеснула новых... Эти вовсе рождаются 
и живут на конях, едят и испражняются на скаку, а когда у них 
недостает еды, отворяют жилы коням и пьют теплую кровь, после чего 
удивительные кони снова могут скакать день и ночь без перерыва. 
     Фарамунд хмурился, как отличить правду от вымысла, не знал, но 
уже ломал голову, как вести себя при встрече. Уступать или сдаваться 
нет и речи, но до этого он либо трепал римские отряды, что почти не 
двигаются с места, либо осаждал крепости. В любом случае инициатива 
была на его стороне. Но с уроженцами степей придется обороняться, а 
от одной такой мысли кошки скребут на сердце... 
     Громыхало, обычно беспечный, еще через неделю подошел с 
озабоченным выражением на широком загоревшем лице. 
     - Рекс, - сказал он. - Степняки уже близко. Как я уже говорил, 
не гунны, не авары... Даже не гунны, а что-то непонятное. Если 
ничего не придумал, то, может быть, в самом деле, запереться в 
крепости? Они бурги брать не умеют, проскачут дальше!.. 
     - А что дальше? 
     - А дальше, на юге напорются на римские армии... Настоящие, а 
не те, которые мы треплем, как собака мертвую утку. А те кого хошь 
обломают! 
     Фарамунд мгновение колебался, искушение велико, потом ответил 
словами самого Громыхало: 
     - А как же поселяне? Даже если успеем собрать всех в 
крепостях... пусть скот и тряпки притащат, отсидятся за стенами, то 
пропадут посевы, их дома пожгут, сады и виноградники порубят!.. Нет, 
раз уж взялись грабить окрестный люд, то мы его обязаны и защищать. 
Верность, дружище, как обоюдоострый меч. Они верны мне, я должен 
быть верен им. 
     Громыхало со скрипом почесал в затылке: 
     - Как думаешь бороться? 
     - Если бы знал... 
     - Ты придумаешь, рекс, - сказал Громыхало убежденно. - Из тебя 
военные хитрости сыплются, как горох из рваного мешка!.. 
     Фарамунд чувствовал на сердце холодок. Те хитрости приходили на 
ум случайно! Да и захватывать города и бурги - это не с ордой конных 
зверей из неведомой степи драться. 
     На душе стало тревожно, словно повис на одной руке над 
пропастью. 
     Конная орда застала их войско во время длинного перехода из 
Люнеуса по дороге в Ашгаген. Войско франков двигалось обычным 
строем: впереди знатные всадники во главе с рексом, за ними основная 
масса конного войска, следом глотали пыль пешие ратники. Все при 
оружии, видно слухи о приближении выходцев из Степи дошли до 
франков, а позади тащился, безобразно растянувшись, огромный обоз с 
награбленной добычей, припасами. 
     Хан на скаку оглядел все поле, глаза заблестели. В обозе одни 
женщины, уже видны их побелевшие от ужаса лица. Эти земляные черви 
не привыкли, что сыны степей появляются и исчезают неожиданно, а 
войско неповоротливых франков оторвалось чересчур далеко... 
     - Захватить обоз! - велел он звонким радостным голосом. - Пока 
войско повернет, мы уже будем делить добычу, и раздевать захваченных 
женщин!.. Ура! 
     Жуткий клич раздался над степью. Земля задрожала, застонала под 
грохотом множества сухих копыт. Пригнувшись к конским гривам, 
степняки понеслись, как стая летящей саранчи. 
     Открытые телеги тащились тремя рядами, но все равно их было 
столько, что вытянулись длинными нитями. Как заведено у этих 
франков, управляли телегами женщины, ибо все мужчины, способные 
держать в руках оружие, двигались впереди в огромном войске. 
     Хан с поднятой саблей ворвался в щель между телегами. Конь 
несся как птица, справа и слева мелькали перекошенные в ужасе лица, 
сзади грохотали копыта быстрых степных коней. 
     Он успел с гордостью заметить, как быстро и слаженно налетели 
его удальцы на беззащитный обоз. Заблистали сабли, послышались 
крики. Конь хана пронесся почти к голове обоза, хан на скаку рубанул 
пару раз, оба раза неудачно, сабля натыкалась то ли на оглобли, то 
ли деревянные стойки телег... 
     Наконец, конь поднялся на дыбы, с такой силой крепкая рука 
натянула удила, едва не разрывая рот, на телегах женщины внезапно 
обнажили мечи и со страшными криками, леденящими душу, набросились 
на всадников. Другие же умело и с неженской силой били копьями. 
Всадники падали под копыта, на телегах из-под пухлых мешков 
выскакивали мужчины в доспехах, с мечами и копьями, лица 
рассвирепевшие и ликующие... 
     И только теперь хан понял, в какую страшную ловушку попал. 
Телеги идут плотно, погибнет всякий, кто ворвался так неосторожно! 
Он закричал, срывая голос: 
     - Отступать!.. Это... 
     Копье с силой ударило в живот, пробило кожаные латы, рассекло 
печень. Хан умер от дикой боли, но перед остановившимися глазами все 
еще была страшная картина гибели. Его крика в шуме битвы никто не 
услышал... 
     Конница франков неслась бешеным галопом. Разделившись надвое, 
широкими клиньями охватили место схватки, а лишь затем ринулись в 
сечу. Пешие воины бежали со всех ног. В руках угрожающе блестели 
мечи. 
     Бой был жестокий, долгий, однако степняки, рассеченные обозом 
на три части, зажатые со всех сторон всадниками и пешими 
копейщиками, пали все до единого человека. 
     Фарамунд с отвращением стряхнул с головы женский чепец, 
разорвал и отшвырнул женское платье. Голос его был полон ярости: 
     - А теперь все - к их собственному обозу! Пленных не брать! 
     Всадники, мокрые от крови, усталые настолько, что мечи 
выскальзывали из рук, загалдели, начали разворачивать коней, 
понеслись в ту сторону, откуда явились конные степняки. 
     Рядом с Фарамундом грузная толстуха орала басом: 
     - Пока там не опомнились! 
     Фарамунд дышал тяжело, грудь вздымалась как морские волны в 
шторм. Глаза горели свирепой радостью. У толстухи под женскими 
одеждами обнаружились крепкие латы, Фарамунд прорычал: 
     - Ну что?.. Не здесь самое главное? 
     Громыхало опустил топор, залитый кровью по рукоять, огляделся. 
По всему обозу воины сбрасывали женскую одежду, превращаясь в лучших 
из лучших воинов, самых сильных и мужественных, в то время как в 
коннице и пешем воинстве были, как выразился Громыхало, "всякие 
хроменькие". 
     Теперь эти хроменькие лихо неслись в сторону уже показавшегося 
обоза степняков, где едут женщины и непригодные для сражений 
мужчины, где богатейшая добыча, собранная со всех захваченных 
городов, покоренных племен. А еще дальше пыльное облако, 
растянувшееся до горизонта, выдавало несметный табун коней, без 
которых степняки не мыслят жизни. 
     Тучи на западе окрасились ржаво-красным. Шел безобразный грабеж 
обоза, Громыхало и Вехульд сбивались с ног, но помешать не могли. 
Все знали, что рекс снова впал в апатию, ничего не видит и не 
слышит, губы его шевелятся, словно непрестанно творит молитву, а 
если прислушаться, то он постоянно повторяет одно и то же имя. 
     Группа воинов под руководством Унгардлика согнала в кучу 
уцелевших женщин и детей, что переполняли обоз. Всех заставили лечь, 
а затем разбили головы дубинами и молотами. Сумерки наступали 
быстро, и широкие лужи крови казались совсем черными. 
     На рассвете вынырнул из тяжелого сна, чувствуя, как по щекам 
бегут слезы. Сны в последнее время почему-то не помнил, но 
оставалось ощущение, что общался с нею, что она его ждет, что видит 
каждый его шаг, и когда раскрывал глаза, снова хотелось плотно 
зажмуриться и умереть, исчезнуть, уйти в тот мир, где сейчас эта 
частичка его души... 
     В рассветном полумраке зашевелились скорченные фигуры, в 
багровую россыпь костров полетели веточки. Взметнулись оранжевые 
языки, при свете было видно, как воины расхватывают оружие, бегут 
через чащу на простор большой поляны, где проснулись и зафыркали 
кони. 
     С огромной неохотой начал подниматься. С двух сторон тут же 
подскочили братья Тронт и Агахильд. Лица у обоих настолько 
встревоженные, что Фарамунд невольно оглянулся: не напали ли на 
лагерь враги, а его не решаются побеспокоить? Потом понял, что это 
они просто увидели дорожки слез на его щеках. 
     - Выступаем к Некруллу, - велел он. - Там останемся на зимовку. 
Окрестные села прокормят всех... Громыхало! Где Громыхало? 
     - Он готовит обоз, - сообщил Агахильд. - Коней уже запрягают! 
     - Пусть трогаются, - велел он сухо. 
     Воины при виде рекса вскакивали, выпячивали грудь, преданно 
заглядывали в глаза. Из ряда особенно выпячивался вперед молодой 
Декур. Он очень гордился щитом, который ему делали лучшие 
оружейники, а украшали затейливыми полосами, после чего еще и набили 
серебряные бляхи. Фарамунд обронил достаточно громко, чтобы это 
услышали другие и разнесли по всему войску: 
     - Молодец! Так всегда надо делать, когда не полагаешься на меч. 

     Он не видел, как вспыхнувший от стыда Декур отступил за спины 
товарищей. Понимал краешком сознания, что отныне тот вообще забросит 
щит, а в бой будет ходить с открытой грудью, но только сознание 
жило, а в груди была черная пустота, где не зажигалось ни единой 
звезды... 
     Обоз двинулся по дороге, с ним и войско, заодно охраняя, а 
Фарамунд с дюжиной героев пустился напрямик. Горячие кони понесли 
вскачь без понукания, за ночь отдохнули и набрались сил, да и 
всадники весело переговаривались, только сам рекс покачивался в 
седле мрачный, как обросший мхом валун в темном лесу. 
     Впереди пахло гнильем, воздух стал влажным. Фарамунд стиснул 
зубы. Опять болото! Вся Европа все еще гигантское болото, медленно 
уступающее место дремучему лесу. Правда, леса высушивают мощно, 
корни сосут из земли воду мощно, словно из реки пьют... эти огромные 
животные... которые... В черепе мелькнул образ странного зверя, 
впятеро более огромного, чем самый огромный лось, хотя такое 
невозможно, но тут же исчез, только в душе осталась легкая горечь 
потери какого-то красочного мира, яркого, солнечного и настолько 
сухого, что там о подобном гнилом болоте мечтают, как о райском 
уголке... 
     Под копытами земля была покрыта толстым слоем сочных ядреных 
желудей. В полумраке леса их гладкие бока тускло блестели, похожие 
на стертые руками менял золотые монеты. 
     Громыхало и Вехульд не захотели оставить рекса, даже богатейший 
обоз не соблазнил, ехали сзади, негромко переговаривались. Вперед 
попеременно выезжали молодые всадники на легких конях, искали пути. 
Хотя о завалах, тупиках сообщали заблаговременно, но иногда и те 
лесные тропки, что казались проходимыми, заводили в тупик. 
Приходилось ломиться через кусты, слезать и тащить коней под уздцы. 
     Направление определяли по деревьям, муравьиным кучам, зеленому 
мху на стволах. Фарамунд двигался в этом теле, которое и без него 
знало, что делать, а в черепе возникали сцены, как он обустраивает 
для Лютеции их бург, как открываются городские врата, он выезжает, а 
она машет вслед платочком из высокой каменной башни... 
     Вздрогнул, впереди раздался предостерегающий крик Унгардлика: 
     - Опасность!.. Всем стоять! 
     Отряд послушно остановил коней, а Громыхало и Вехульд, конечно 
же, пустили коней вперед. Тронт и Агахильд переглянулись, 
выдвинулись на полкорпуса, готовые закрыть рекса своими телами. 
     Деревья медленно раздвигались. Ветерок донес запах гнили, 
разложения. Дальше простиралось унылое безнадежное болото, уже 
умирающее, кое-где даже торчали одинокие деревца, жалкие и 
болезненные, вся поверхность покрыта то ли густой тиной, то ли уже 
тонким слоем мха... но коня не выдержит, даже под человеком 
прорвется, а бугристые кочки ненадежны... 
     Снова раздался крик Унгардлика. Оттуда слышались тяжелые 
чавкающие звуки. Фарамунд взглянул в ту сторону. Кровь застыла в 
жилах. 
     Из-за деревьев, тяжело ступая по болоту, вышел великан. Сперва 
Фарамунду почудилось, что это толстый человек с непомерно огромной 
головой сидит на коне, но когда тот выдвинулся весь, Фарамунд 
невольно ахнул. Великан ростом вдвое выше любого из них, даже над 
всадником возвышался бы головой и даже плечами! К тому же шире 
втрое, а на покрывало на его плечах ушли шкуры с десятка матерых 
лосей. 
     Великан держал на плече ствол дерева корнями вперед, ветви 
волочились, сдирая покров мха. Топь достигала ему только до колен. 
Завидев людей, он медленно повернул к ним массивную голову. На 
Фарамунда взглянуло страшное заросшее серой шерстью лицо. Глаза 
прятались под выступающими уступами надбровий, уши оттопыривались 
острые, как у волка, но серые неопрятные волосы падали на плечи 
чисто по-человечески, а грязная спутанная борода достигала груди. 
     Унгардлик, от которого великан, оказался совсем близко, не 
выдержал, вскрикнул тонко, Фарамунд увидел, как в руке молодого 
воина блеснула искорка на тонком жале дротика... 
     Великан так же замедленно взглянул на бок, куда ударил дротик. 
Пробив шкуру лося, он вроде бы воткнулся, как в дерево, но при 
движении великана его сдвинуло, он бессильно повис на шкуре. Похоже, 
великан даже не понял, что его царапнуло. 
     - Великан! - заорал вдруг Вехульд. - Великан!!! 
     Громыхало заворчал, конь под ним захрапел, попятился. Громыхало 
торопливо слез, его ноги тоже погрузились до колен, прорвав зеленую 
поверхность мха. Всадники торопливо соскакивали на землю, нестройной 
толпой ринулись на великана. 
     В воздух взвились дротики. Великан уронил дерево, послышался 
глухой чавкающий удар. Зелень расплескалась широкими волнами, людей 
забрызгало, на каждом повисли клочья тины, мха, болотных растений. 
     Фарамунд ощутил, что тоже кричит, бежит по болоту, в руке меч, 
горячая кровь вздувает мускулы. Великан отбивался голыми руками. 
Фарамунд видел, как ладонь его, огромная, как дверь, смела 
Унгардлика, тот взлетел в воздух, а в этот момент Громыхало со всего 
размаха ударил своим ужасающим молотом великана по колену. 
     Вехульд подскочил сзади и рубанул наискось по вздутым 
подколенным жилам другой ноги. Болото вздрогнуло от страшного 
нечеловеческого рева. Великан зашатался, люди разбежались, как 
вспугнутые мыши. 
     Огромное тело рухнуло. Фарамунда едва не сбила волна тухлой 
воды и грязи. Он пробился к великану, тот пытался подняться. Его меч 
ударил великана по шее, по руке. Фарамунд услышал свой крик, а руки 
безостановочно рубили, от ударов меча оставались страшные раны. Он 
прыгнул на тушу великана, ощутил, как под ногами бьется огромное 
чудовищное сердце, нанес тяжелый удар по голове. 
     Руки едва не вывернуло в плечах. Отдача была такой, будто он 
ударил по каменному валуну. Меч устоял, не переломился как сухая 
хворостина, и Фарамунд в боевой ярости рубил толстую шею, а рядом 
уже появились другие, сверкало оружие, только к нему не прилипла 
грязь, тело рубили, кромсали, во все стороны брызгали потоки горячей 
крови. 
     Рев становился все тише, а массивная туша наконец дернулась в 
последний раз, застыла. Вехульд все еще рубил, остальные тяжело 
дышали, стирали с лиц грязь. 
     Глаза у всех возбужденно блестели. Громыхало тяжело перевел 
дыхание, пнул неподвижное тело, что наполовину погрузилось в болото: 

     - Мы все-таки завалили!.. Мы его все-таки завалили! 
     Кусты затрещали, оттуда приволокли под руки Унгардлика. Он весь 
был в тине, облеплен рыжей грязью, словно великан еще и вдавил его в 
глинистое дно. Но юный герой бледно улыбался, выкрикивал: 
     - Мы - победители великана!.. Мы - победители великана! 
     Фарамунд уперся спиной в дерево. Грудь вздымалась бурно, взгляд 
прикипел к поверженному гиганту. Из широких ран кровь все еще 
хлестала потоками, смывая с тела грязь, тину, на много шагов вокруг 
покрывала болото тонким красным слоем. Парующим ручейком бежала 
между зеленых кочек, впитывалась, превращая их тоже в красные 
зловещие наросты. 
     - Мы его завалили! - повторил Громыхало. Он вскинул обе руки, 
потряс огромным молотом. - Мы победили великана! 
     Фарамунд все еще дышал тяжело, наконец отпихнулся от дерева. 
Пурпурный ручеек подобрался к подошвам, Фарамунд с трудом отступил. 
Не хотел ступать в кровь исполина, хотя руки, грудь и даже лицо в 
брызгах его крови. 
     - Да, - сказал он, - да... такого... такого... Постой, а за что 
мы его? 
     Громыхало дернулся, оглянулся. Фарамунд и сам чувствовал, что 
вопрос вообще-то дурацкий, но слово уже вылетело. 
     - Как за что? - удивился Громыхало. - Он же... великан! 
     - Ну да, - согласился Фарамунд, - великан. А убили за что? 
     Громыхало с неудовольствием пожал плечами: 
     - Рекс, тебя слишком сильно по голове... Любому дубу понятно, 
что это ж великан! 
     Фарамунд кивнул. Да, конечно. За то, что великан. Глупые 
вопросы задает их вождь, странные. Словно тот давнишний удар по 
голове что-то нарушил. Понятно же, что раз великан - этого уже 
достаточно. Безобидный народец холмов и то истребляют так, словно 
это самые лютые враги на свете... 


     Глава 22 


     Унгардлик рвался разрубить великана на части, взять с собой 
голову. Фарамунд скривился, махнул рукой: как хотите, его рука уже 
нетерпеливо дернула повод, конь пошел рысью. 
     Болотистая земля сменилась лесной, по сторонам замелькали 
деревья. Чавкающий стук копыт стал сухим, уверенным. 
     Когда впереди в сером тумане проступили высокие каменные стены, 
он вздрогнул, приходя в себя, оглянулся. 
     Преданные Рикигур и Фюстель, не спускали с него глаз. Рикигур 
сказал торопливо: 
     - Римбург, рекс!.. Мы приехали в Римбург. 
     За их спинами всадники негромко переговаривались. На некоторых 
доспехи были посечены, и, как показалось Фарамунду, трети отряда 
недоставало. 
     - Кого-то встретили? 
     - Пару шаек разбойников, - ответил Рикигур поспешно. - Не 
беспокойся, рекс! Их там же и оставили, где захватили... А из наших 
только несколько человек... поцарапаны стрелами. 
     Фарамунд кивнул, конь направился к городским воротам. Да, в 
лесах, куда еще не добираются проходящие в сторону юга орды готов, 
герулов, лангобардов, вандалов - укрываются тысячи и тысячи простых 
и знатных людей вместе со скотом и скарбом. Мелкие лесные села и 
деревни переполнены народом, доведенным до отчаяния постоянными 
переездами с места на место под натиском чужих племен. 
     В городах и бургах, тем более, не могли укрыть всех, и беглецы, 
обреченные на голодную смерть, нападают поодиночке и отрядами, 
отнимают хлеб, скот, гибнут, но такая смерть все же лучше умирания 
от голода. 
     Голод косил некогда богатые края. Вымирали деревни, а волчьи 
стаи, объев трупы погибших от голода прямо на дорогах, ходили по 
улицам, вламывались в дома, нападали от отощавших хозяев, 
неспособных уже поднять даже палку. 
     Волков стало много, все уродились необычайно крупные, лобастые, 
а когда такой волк смотрел на человека, у того отнимались руки и 
холодело сердце. Волчий вой теперь доносился не только из леса, но 
даже из деревень: иная волчья стая безбоязненно оставалась на ночь. 
     - Что делать? - шепнули его губы. - Я сам не знаю, что 
делать... 
     Здание, в котором жил префект, был не столько бургом-крепостью, 
сколько дворцом. Римляне строили на века: немыслимой толщины стены 
поднимались едва ли не до облаков, закопченных поперечных балок со 
свивающими космами паутины не видно, нет и привычной дыры в крыше, 
куда уходит дым из очага... 
     Да вместо самого очага в середине зала, здесь настоящий камин. 
Даже два, второй на той стороне зала, чуть поменьше, но тоже 
огорожен ажурной металлической решеткой, а сама стена облицована 
керамической плиткой. 
     Его запачканные грязью сапоги ступали не по гнилой соломе, 
пахнущей мочой собак... да и людей тоже, а по непривычно мягким 
цветным коврам. 
     Рикигур пробежал наверх, Фарамунд представил себе, как этот 
верный страж рыщет сейчас по коридорам и комнатам, проверяет: не 
спрятался ли кто с недобрым умыслом, невольно улыбнулся. Да пусть 
убивают. Ему жизнь уже опротивела... 
     Фюстель тоже исчез, обшаривает первый этаж. Челядины поспешно 
разожгли очаг, принесли воды, сняли с повелителя одежды. 
     Фарамунд позволил себя усадить в широкую римскую ванну. Его 
терли, скоблили, он даже не обратил внимания: женские руки или 
мужские, угрюмо и отстранено думал, что Рим слишком огромен и силен, 
чтобы рухнуть в одночасье, как рушились некогда великие державы, 
потрясавшие вселенные: Персидская, Македонская, Египетская, но все 
же Рим рушится. Римская мощь тает, как весенний снег. На замену 
убитому франку тут же встают двое отважных бойцов, а если падут эти 
двое - то на их места с ликованием прыгают сразу четверо героев, 
готовые жить и умереть за величие своего племени. Однако на смену 
павшему римлянину уже давно не встает римлянин. В лучшем случае - 
франк, гот или гепид, взявшийся защищать Рим... 
     Светильник сильно коптил, по комнате плыла мерзкая вонь рыбьего 
жира. Он поморщился, дух Свена, который не только вышел из моря, но 
и сохранил привычки хозяина - бессмертен: ведь бараний жир не дороже 
рыбьего, но не коптит, и нет этого смрада. 
     - Я люблю тебя! - прошептали его губы. - Я умру без тебя! Я 
должен видеть тебя... или хотя бы постоянно знать, что ты есть... 
потому что я хочу жить для тебя и заботиться о тебе! 
     Ощутил неладное. Две девки перестали тереть ему спину, а 
третья, уже полуголая и в мокрой одежде, замерла с ведром воды. 
Глаза у всех были выпученные, как у безобразных жаб. 
     Вылез, расплескивая воду. Ему пугливо подали полотенце. Лица 
испуганные: если хозяин заговаривается, значит - видит духов. А это 
не к добру. Скоро и сам к ним отправится... 
     По случаю победы над степняками был большой пир. Фарамунд сидел 
в зале на возвышении, кивал в ответ на поздравления, поглядывал на 
пирующих соратников. Перед ним ставили и убирали блюда, его руки 
двигались, челюсти что-то вяло перемалывали. Не только аппетита, 
даже голода не чувствовал. Просто, если долго не есть, тело слабеет, 
вот и все. А так любая еда - трава. Как мед без сладости, вино без 
хмеля. 
     Громыхало, сытый, пьяный и довольный, наклонился, шепнул 
заговорщицки: 
     - Рекс, есть еще очень важное дело. 
     - Говори. 
     Громыхало кивнул в сторону пирующих: 
     - Дело воинское. Не для посторонних ушей. 
     Фарамунд буркнул: 
     - Какие посторонние? Все свои. 
     На самом же деле не хотелось шевелиться, двигаться, что-то 
делать, кого-то слушать. 
     Громыхало покачал головой: 
     - Это важно. 
     Глаза его стали трезвыми, а кожа на скулах натянулась. Широкое 
загорелое лицо стало серьезным и даже встревоженным. 
     Фарамунд нехотя поднялся. После смерти Лютеции во всем теле 
постоянно чувствовал тяжесть. Двигаться себя заставлял, а когда 
никого не было поблизости, просто ложился и смотрел в потолок. 
Лютеция появлялась почти сразу, он разговаривал с нею, она отвечала. 
Разговаривали подолгу, а в последних мысленных общениях уже начали 
вместе осваивать бург, а чтобы его обезопасить, она разрешила ему 
раздвинуть кордоны его... теперь уже ее земель. И он завоевывал для 
нее новые земли, завоевал всю Галлию, но эти завоевания в его мечтах 
занимали совсем мало места, а вот беседы с нею, общение с нею, когда 
он носил ее на руках, такую легкую и невесомую, а она что-то шептала 
ему в ухо, щекотала ресницами, ее тонкие нежные руки обнимали его за 
шею... 
     В его мечты грубо вторгся чужой голос. Он вздрогнул, обнаружил, 
что уже стоит в своей комнате, а перед ним встревоженный Громыхало, 
в глазах откровенный страх. 
     - Я что-то говорил? - спросил Фарамунд. 
     - Да нет, - ответил Громыхало. Он переступил с ноги на ногу. - 
Но мы уж давно тут стоим. Ты смотришь сквозь стены, губами 
шлепаешь... Неладно с тобой, рекс. 
     Фарамунд тяжело рухнул на лавку. Локти опустил на столешницу, 
чтобы удержать тяжелую голову. Громыхало сел напротив, тревога в 
глазах росла. 
     - Рекс, я не знаю, что с тобой происходит... Но это твое дело, 
я не хочу лезть в душу грязными сапогами. А они все грязные, 
когда... ну, когда в душу. Я пришел по другому поводу. Мы нахапали 
много земель. Нам платят многие бурги и города. Даже слишком 
многие!.. 
     - Что значит, "слишком"? 
     - Конунги окрестных племен уже собирают войска. 
     - Мы уже трепали их дружины. 
     - Дружины, но не ополчение, - возразил Громыхало. - Ополчение - 
это... народ! А супротив всех... Нет, надо как-то иначе. 
     Фарамунд вперил взгляд в окно. В темнеющем небе зажглись первые 
звездочки, похожие на искорки в глазах Лютеции. Он вздрогнул от 
гадкого скрипа, это Громыхало ерзал по лавке объемистым задом. 
     - Как? 
     - Мы долго искали выход, - сказал Громыхало. 
     - Кто это "мы"? - прервал Фарамунд. 
     - Я, Вехульд, Унгардлик, Телимурд... он привел к тебе две 
тысячи кимвров, даже Тревор с нами согласен! А уж ему-то что? Ломали 
головы. Наконец пришли к выводу, что тебе надо повторить то, что 
собирался сделать сразу. 
     - Что же вы собирались? - спросил он угрюмо. 
     - Леги... леги... тьфу, легитимность, как говорят римляне. Ну и 
слово придумали! Так они называют... гм... так сразу и не скажешь, 
законность, что ли. У тебя меч, у Лютеции - старинный род. В Лютеции 
сошлись два знатнейших рода: знатный франкский и знатный римский. 
Тебя бы сразу зауважали как здесь, так и в Риме. Но боги забрали 
этот прекрасный цветок... и ты остался просто удачливым разбойником, 
как и был. 
     Фарамунд прошептал тяжело: 
     - Как у тебя язык поворачивается говорить такое? 
Легитимность... Зачем мне эта легитимность? Я все делал только для 
Лютеции. Для ее защиты. И бурги завоевывал, крепил, чтобы ее беречь, 
как драгоценный цветок... 
     - В Люнеусе сейчас младшая сестренка Лютеции, - бухнул 
Громыхало. - Тревор ее забрал из старых краев, там сейчас война. 
Теперь не спит, за нее трясется... Старый хрыч! Вокруг столько 
народу, а он все трусит, что ее украдут, что пальчик прищемит, что 
пчела укусит... 
     - У него больше никого не осталось, - сказал Фарамунд 
безучастно. 
     - Ты знаешь... Для нас, для него, для всех... Для блага всех, 
Фарамунд, говорю тебе как преданный друг и вассал - тебе надо 
повторить брак. Теперь с младшей сестренкой Лютеции. Я видел ее... 
Их просто не различить! 
     Фарамунд выслушал без гнева, в душе настолько все выгорело, что 
ничто не высекает искру. Усмехнулся наивности старого воина: сердце 
да не различит, покачал головой: 
     - Нет. 
     - Рекс... это нужно. 
     - Лютеция, - ответил он. Голос дрогнул, Громыхало с глубоким 
сочувствием увидел, как дернулось мужественное лицо рекса, а в 
глазах заблестела влага. - Лютеция!.. Только Лютеция... Никто и 
никогда не войдет в мою душу. Даже не коснется. 
     Громыхало развел руками: 
     - А душа твоя при чем? Это же... как говорят, династический 
брак! У тебя меч, у Брунгильды - имя своего рода. Она ж по матери - 
из рода Нибелунгов, а по отцу - старинной римской крови, что давала 
даже императоров! Соседи заткнутся. А от тебя даже не требуется, 
чтобы ты вводил ее в дом. 
     Фарамунд покачал головой: 
     - Все равно мне это не нравится. Это похоже на предательство. 
     - Я же сказал, - настаивал Громыхало. - Тебе не надо будет 
жениться по-настоящему. И Брунгильда это знает! И все знают. К тому 
же... 
     Он умолк, покачал головой. Фарамунд спросил резко: 
     - Что еще? 
     - Лютеция наверняка просила бы тебя защитить сестренку, - 
сказал Громыхало. - Пусть не жениться... хотя и это не исключено... 
Лютеция не из тех, кто сам не гам и другому не дам... а просто 
сейчас Брунгильду всяк обидит. Недаром же Тревор просил дать людей 
для ее защиты! А будь она женой такого могучего рекса... просто 
считайся его женой, никто не посмеет даже посмотреть в ее сторону 
косо. Хоть все будут знать, что брак - династический, но протянуть к 
ней лапу, это значило бы оскорбить тебя! А на это не всяк рискнет, 
не всяк... 
     Заунывный, тревожащий душу рев донесся едва слышно, но 
Громыхало оборвал себя на полуслове. Фарамунд увидел, как мохнатые 
брови сдвинулись на мясистой переносице. 
     - Кого это черти принесли? 
     - Пойдем, - предложил Фарамунд, - встретим в холле. 
     - Не хочешь звать за стол? - спросил Громыхало понимающе. 
     - А ты хочешь? 
     - Еще чего, - возмутился Громыхало. - Мы те, кто с оружием в 
руках доказали свою доблесть... 
     И стали знатными, подумал Фарамунд. А остальные - простой люд. 
Простолюд. Простолюдины. 
     В холл ввели одетого богато, даже чересчур богато, воина. Шлем 
он нес на сгибе локтя левой руки, короткие волосы отливали ранней 
сединой, но лицо было моложавым, полным жизни. 
     Громыхало смерил откровенно презрительным взглядом позолоченные 
доспехи, слишком длинные шпоры, широкий пояс, где в ножнах висел 
кинжал, рукоять нелепо украшена крупными драгоценными камешками. 
     Фарамунд равнодушно взглянул на гостя. Тот поклонился: 
     - Меня зовут Армекс, я - управляющий благородного конта 
Петариуса. Мой хозяин, конт Петариус - человек высокой крови и 
больших знакомств, у него знатная родня. К тому же он состоит в 
дружбе и союзе со всеми владетельными хозяевами окрестных бургов и 
городов. Мы все видим быстрый рост вашей мощи... Некоторых это 
пугает, некоторых... некоторых - нет. Но раз уж вы стали хозяином 
двух бургов и такого большого города... 
     Громыхало буркнул: 
     - У рекса Фарамунда побольше, чем два бурга. Но это неважно, 
продолжай. 
     Армекс бросил на него быстрый взгляд, снова поклонился 
Фарамунду: 
     - У нашего хозяина ни слуги, ни его военачальники не смеют 
говорить раньше своего... своего вождя. 
     Фарамунд с усмешкой отметил, что управляющий избегает называть 
его рексом или любым титулом, предпочитая именовать просто вождем, 
словно вожака крохотной разбойничьей шайки. 
     - Везде свои обычаи, - обронил он. - Твой хозяин - гот? 
     - Благородный конт Петариус из старинного рода лангобардов... 
     - А я - франк, - прервал Фарамунд. - Что велел сказать твой 
хозяин? 
     - Благородный конт Петариус, - сказал управляющий, - через три 
дня дает большой пир. Съезжаются владетельные хозяева бургов, 
земель, вожди племен. Эти пиры, благородный Фарамунд, необходимы!.. 
Сейчас весь мир пришел в движение, и, поверишь ли, от пира к пиру 
состав гостей обновляется почти наполовину!.. 
     В голосе управляющего впервые прозвучало неподдельное волнение. 
Фарамунд покачал головой, но наткнулся на острый взгляд Громыхало, 
развел руками: 
     - Ты прав, мир сошел с ума. Все двигается, течет, только леса и 
болота пока еще стоят на месте. Но кто знает, вдруг и они завтра?.. 
Потому надо крепить союзы. Скажи своему хозяину, что я польщен. 
Скажи, благодарю... Однако... Вы все здесь успели пустить корни, я 
только-только появился. Значит, это мой долг и обязанность угостить 
окрестных владетелей в своей крепости, постараться понравиться... 
э-э... сдружиться! Посему вот мой ответ: за две недели я обещаю 
приготовить бург для встречи высоких гостей. Передай своего хозяину, 
что я приглашаю его на пир! 
     Вестник поклонился, лицо было непроницаемо. Был он обрадован 
или оскорблен ответом новичка, Фарамунд сказать не мог. 
     После его ухода Громыхало с облегчением выдохнул: 
     - Фу-у, пронесло... Ты хорошо ответил. А теперь надо не только 
крепость подготовить, но и самим подготовиться. К примеру, больше 
полудюжины сопровождающих за ворота не пускать... 
     - Почему? 
     - А мы с дюжиной человек не захватывали бурги? - напомнил 
Громыхало. 
     - А-а-а... Ты прав, количество ограничим. Скажем, дюжиной с 
каждым приглашенным. А ты не опозорь насчет вина! 
     Через две недели в бург съезжались нарядные всадники. Громыхало 
беспокоился напрасно: хотя пригласили не только Петариуса, но всех 
окрестных хозяев, но никто не пытался брать большую свиту. Напротив, 
двое: Улард и Цугардлих, явились вовсе без свиты. Громыхало это 
расценил как оскорбление, но Фарамунд отмахнулся. 
     - Ну что ты ко всему цепляешься? 
     - Да мне все одно, но другие скажут... 
     - Сильному не скажут. 
     Сам он встречал гостей в большом зале. Гости входили 
по-разному: Петариус явился первым, веселый и благожелательный, 
он-де просто любопытен и желает со всеми дружить, Улард вошел 
хмурый, суровый, долго рассматривал Фарамунда в упор, затем коротко 
поклонился, тут же позволил слуге отвести себя за стол, на 
отведенное ему место. 
     А Занндрид, конунг племени тевкридов, известный не только 
хорошей дружиной, но и на редкость длинным рядом предков, из 
которого последние четыре были конунгами, сразу же поинтересовался: 
     - Надеюсь, у вас есть достаточно великие предки... чтобы войти 
в круг благородных правителей этих земель? 
     Держался он надменно и снисходительно. Фарамунд почувствовал, 
что, если он это стерпит, то с ним так же будут обращаться и другие 
владетельные соседи. Затихли даже свои, смотрят испытующе. Если рекс 
стерпит или увильнет от вопроса, просто отведут взгляды, его 
авторитет не пошатнется. Его знают, ему верят. Но все же, все же... 
     Фарамунд окинул красавца конунга с головы до ног холодным 
взором: 
     - Мне великие предки без надобности. Я сам - великий предок. 
     Уши стоявших поблизости гостей вытянулись. Сегодня же его слова 
разойдутся по замку, а завтра - по окрестным землям. Они вызовут 
недоброжелательство знатных родов, и симпатию со стороны 
простонародья, искателей удачи, всех сильных и недовольных своим 
положением. А здесь, где знать только начала складываться, когда 
самые знатные насчитывают шесть-семь поколений предков, лучше 
опираться на безродных, но сильных. 
     Конунг побагровел, напыжился, ладонь его опустилась на рукоять 
меча. Фарамунд легонько улыбнулся, глаза сузились как у коршуна. Он 
даже выдохнул с облегчением, а взглядом и всем видом поощрял конунга 
вытащить меч, раз уж коснулся таким красноречивым жестом. 
     Вокруг замерли. Конунг замер, внезапно заколебавшись. С ним и с 
гостями прибыло воинов втрое больше, но за спиной этого нового рекса 
- настоящие звери. Говорят, даже едят сырое мясо, настолько жаждут 
крови. Когда преследуют противников, то всегда распарывают у 
захваченных в плен животы и жадно жрут еще теплую живую печень. 
     - Прошу за стол, дорогие гости, - сказал Фарамунд громко. - Не 
часто удается собраться вместе сильным и доблестным людям! 
     Улард по-прежнему рассматривал его в упор, не раскрывал рта, а 
Цугардлих ответил после паузы: 
     - Я думаю, мы в хорошем месте собрались. 
     - Здесь все к вашим услугам, - заверил Фарамунд. 
     Слуги торопливо расставляли по столу горячие блюда. Кувшины с 
вином, серебряные кубки уже стояли перед каждым местом. Цугардлих 
сделал слуге жест, непонятный Фарамунду, но явно понятный слуге. Тот 
ухватился за кувшин, Цугардлих проследил, как темно-красная струя 
падает в его кубок, затем широкая ладонь почти закрыла светлое 
серебро, он поднялся, властный и уверенный, словно это он принимает 
гостей, его зычный голос мощно разнесся по залу: 
     - За здоровье и благополучие доблестного Фарамунда!.. Надеюсь, 
он окажется таким же хорошим соседом, а мы сможем долго наслаждаться 
его обществом! 
     Гости поднимались, звонко чокались кубками. Вино плескало на 
стол, Фарамунд прислушивался к шуму, улыбался, кланялся, благодарил, 
а в голове, как юркая змейка, вертелась мысль, что даже ему, 
неискушенному в поисках подспудного смысла слов, заметны 
предостережение и угроза насчет хорошего соседа, а также попытка 
выяснить его дальнейшие планы. Мол, как долго он задержится здесь. 
Не пойдет ли захватывать бурги и города дальше. Не пора ли 
объединить силы и остановить его сейчас... 
     - Я тоже надеюсь, - ответил он ровно. - Я не собираюсь уходить 
из этого бурга... 
     Голос его прервался. Все увидели, как разом помрачнело его 
лицо, щеки прорезали скорбные складки, а губы затвердели. В глазах 
внезапно появилась нечеловеческая тоска. 
     Он торопливо осушил кубок, слуга тут же почтительно наполнил, и 
Фарамунд выпил до дна снова. Гости, чувствуя неладное, отпивали из 
кубков, осторожно опускались на скамьи, словно у тех подпилены 
ножки. 
     Петариус наклонился к соседу, шепнул что-то. Хотя он не смотрел 
на Фарамунда, тот ощутил, что речь о нем. Сосед слушал, потом его 
глаза отыскали Фарамунда, во взгляде были удивление и сочувствие. 
Петариус шепнул другому соседу, слева, и так пошло по кругу, но 
Фарамунд сидел за столом в глубокой печали. Он чувствовал 
присутствие Лютеции, слышал ее имя... гости повторяли его шепотом, 
но оно звучало в его черепе, видел, как из пространства проступает 
ее неземной облик... 


     Глава 23 


     В разгар пира приехал Тревор. Редьярд остался в Люнеусе, с 
жаром укреплял бург, командовал своими и теми воинами, которых им 
оставил Фарамунд для охраны. Редьярд и Тревор считали, что мертвая 
крепость ожила: - прекрасная Брунгильда стала ее сердцем, и жили 
теперь тем, что бдили, укрепляли, охраняли, предусматривали... 
     Фарамунд слушал вяло. Не то, чтобы забыл Люнеус - первый 
настоящий город, который захватил, но тепла в нем ощутить не успел. 
Не пришлось даже переночевать, так что укрепляет там Тревор или 
рушит... не все ли равно? Он подарил это нагромождение камней им... 
ну, младшей сестре Лютеции, как они все говорят. Но у таких существ, 
как Лютеция не может быть сестер, ибо боги отдают им все, ничего не 
оставляя братьям или сестрам. 
     Внезапно Фарамунд словно бы ощутил странное прикосновение. Он 
сидел в высоком кресле в одиночестве, даже соседние стулья свободны, 
народ разбился на группки, все пьют и хвастаются подвигами, возле 
него ни души, однако словно кто-то прошел рядом, по лицу прошла 
волна воздуха... 
     Нет, эта волна словно бы вошла в него, в его плоть, в его 
череп, он даже уловил слабое, едва заметное щекотание. На миг 
возникло и тут же исчезло ощущение, что кто-то приподнял ему 
черепную коробку и внимательно посмотрел на его мозг, однако не 
вгрызся острыми зубами, а буднично опустил череп, как опускают на 
голову шапку, и ушел, удалился, оставив легкое смятение. 
     Он украдкой, стараясь не выглядеть встревоженным, оглядел зал. 
Громыхало беседует с Петариусом и Улардом, вокруг Тревора собрался 
целый выводок молодых героев: хвастается дальними походами в 
сказочную страну Рим, Вехульд и Громыхало звонко стукаются краями 
кубков, расплескивая вино, пьют, клянутся в вечной дружбе, а вот 
Унгардлик и Сигирд, напротив, уже бросили ладони на рукояти мечей, 
пожирают друг друга гневными глазами... Нет, эти все заняты собой... 

     Он взял кубок, стараясь делать это как можно привычнее, глаза 
скользнули поверх блистающего края, выискивая среди гостей что-то 
необычное, какие-то отрешенные или отстраненные лица. 
     Рядом раздался тихий голос: 
     - Что с тобой, рекс? 
     Он вздрогнул, Вехульд смотрел пристально, словно пытался 
проникнуть в его мысли. 
     - Да, так, - ответил Фарамунд. - А что? 
     - Ты побелел, словно увидел призрак. 
     - Да?.. Еще не увидел, - ответил Фарамунд осевшим голосом, - 
но... ощутил. 
     - Похоже. Возьми себя в руки. А то гости решат, что ты 
припадочный. 
     Фарамунд с огромным усилием растянул рот в усмешке. Застывшие 
губы не слушались, даже кольнуло болью, словно лопалась кожа. 
     И все-таки страх не оставлял, Фарамунд чувствовал себя так, 
словно по дому бродит невидимка, слушает разговоры, присматривается 
ко всем, в руке кинжал, который он готов пустить в ход. И никто не в 
силах ему противиться... 
     Мурашки пробежали по коже так внезапно, что он шумно вздрогнул. 
Впервые так отчетливо ощутил себя уязвимым. И где: в сердце самого 
укрепленного бурга, окруженного его войском! 
     Снег выпал неожиданно. Всю зиму Фарамунд, расквартировав войско 
по деревням, мрачно пил, иногда поднимался на высокую башню и 
смотрел на юг. Темное небо нависало над землей так же низко, как и 
на севере, на западе или востоке, но ему чудилось, что над южным 
краем неба и тучи тоньше, и небо светлее... Ибо оттуда прибыла 
Лютеция, туда она стремилась... 
     Гонцы привозили вести, что поток переселенцев на его земли 
усиливается. На севере вовсе осело целое племя. Громыхало съездил к 
ним лично, переговорил, они подписали не только коммендацию, но и 
обещали дать две тысячи воинов в его войско. О его победах 
наслышаны, многие молодые герои грезят о славе и воинских подвигах, 
потому просто рвутся служить такому доблестному вождю! 
     - Хорошо, - согласился Фарамунд безучастно. - Но зачем они? 
     Громыхало даже отшатнулся: 
     - Как зачем? 
     - Зачем? - повторил Фарамунд вяло. - Я не собираюсь больше 
воевать. 
     - А войско? - воскликнул Громыхало. - Такого войска ни у одного 
из соседей нет! Потому все и бегают как мыши, носами шевелят. Уже то 
один, то другой услуги предлагает. Ты, если захочешь, любого из них 
нагнешь, коммендации потребуешь!.. Да и нам нельзя застаиваться. С 
севера еще народы прут!.. Пусть уже по нашим землям идут, нам 
платят... А мы впереди пойдем. На юг! Ты не видел Рима, а я в нем 
был, по его улицам подошвами шлепал! А если Рима не зрел, то что ты, 
вообще, на свете видел? 
     Потом пришла долгая затяжная весна. Не только дороги, вся земля 
превратилась в топкое бескрайнее болото. С высоты башни он с угрюмой 
злобой смотрел на озера темной воды, поверхности не видно под 
мусором, прошлогодними листьями, плавают раздутые трупы утонувших 
зверей, вывороченные с корнями деревья, кусты, будто их смыло 
бурными потоками. 
     В небе было тесно от птиц, что возвращались с далекого 
непостижимого юга. Все чаще он торчал на высокой башне, томимый 
неясными чувствами. А когда земля чуть подсохла, как-то само собой 
получилось, что к бургу начали съезжаться отряды конников. Это были 
только начальники отрядов, а само войско, что за зиму не только 
нагуляло жир, но и увеличилось в несколько раз, все еще оставалось 
на прокорме по селам и деревням. 
     Сегодня небо посветлело, однако темный край земли еще не 
отделился от такого же темного неба. Фарамунд засмотрелся на 
непривычно светлое пятно в небе, мучительно стараясь понять этот 
знак. Все что-то да значит, даже простолюдин старается разгадать 
небесные знаки, чтобы вовремя засеять, уберечь от саранчи, собрать 
до нашествия злых людей. 
     Со стены видно было, как далеко-далеко по реке уходила 
крохотная ладья, похожая на жука-водомерку. Длинные весла загребали 
воду, словно лапки. Тоже знак, только еще не разгаданный. 
     В лесу еще лежал под прелыми листьями слежавшийся снег, но на 
открытых солнцу местах земля подсохла окончательно. Военачальники 
привели войско, Фарамунд угрюмо оглядел пополнение, распределил, 
кому где держаться, а еще через неделю сборов огромное войско 
выступило по направлению к югу. 
     Окрестные лорды смотрели на свирепое войско со страхом. В 
глазах у каждого было желание, чтобы все ушли подальше и там 
остались. Живые или мертвые - неважно. Окраины Рима, как говорят, 
уже захватили готы, лангобарды грабят по всем землям Рима. Пусть и 
эти франки там поселялся. Те, которые уцелеют... 
     Фарамунд остановил коня на холме, а войско двигалось 
нескончаемым потоком. При виде рекса грозно кричали, били рукоятями 
мечей в щиты. Он видел, как молодые воины разводят плечи и 
выпячивают грудь, всячески стараются выглядеть огромными и 
страшными, пугающими. 
     Впереди войска двигался отряд тяжеловооруженных конников. У 
всех на головах блестели настоящие железные шлемы, доспехи у каждого 
из толстой кожи, за спинами круглые щиты, в руках длинные копья. 
Кроме того, у каждого на поясе с одной стороны короткий меч, с 
другой - боевой топор. 
     Этот отряд вел сам Вехульд, уже давно не разбойник, а грозный 
воин и военачальник, имя которого со страхом повторяют везде, где он 
проходил. В этом отряде все воины рослые, крепкие. Отборные 
головорезы, прошедшие огонь и воду, а теперь мечтающие добраться до 
самого Рима. 
     Второй отряд, целиком состоявший из пеших, вел не менее 
известный своей жестокостью Кобольд. Половина состояла из лучников, 
половина из копейщиков. Лучники перед боем выходили вперед, осыпали 
врага тучей стрел, а когда те бросали конную мощь на дерзких, вперед 
выступали копейщики и, уперев древки в землю, встречали 
недрогнувшими остриями налетающих коней. Если же на них шли такие же 
пехотинцы, против которых копья оказываются почти бесполезными, то 
копейщики либо сами хватались за мечи, либо подавали знак конному 
отряду Вехульда. 
     Нестройные орды вел повзрослевший воин из первых примкнувших к 
нему разбойников, Тонтиллур Синезубый, отважный, но безжалостный, и 
настолько угрюмый, что его сторонились даже его соратники. Он любил 
резать пленников на части и заставлял их есть собственное мясо. А 
еще улыбка появлялась на его мрачном лице, когда захватывал 
настоящих римлян и сажал их на колья. 
     Дорога вывела из леса, пошла, петляя, до самого горизонта. 
Взору открылась бесконечная равнина, где ровными квадратами желтели 
пшеничные поля, где, несмотря на постоянные бои, грабежи, насилие, 
банды мародеров, все еще паслись уцелевшие стада, большой стаей шли 
к озеру гогочущие гуси. Солнце светило ярко, золотые поля блестели 
как золото, луга зеленели, чисто вымытые дождями. В небольшом озере, 
куда шли гуси, неспешно расхаживали цапли, с ленивым добродушием 
поглядывали на толстых лягушек. 
     Фарамунд не сказал ни слова, его конь отправился вдоль берега 
реки, а ближайшие военачальники, переглянувшись, последовали за ним. 

     На горизонте медленно вырастала огромная хмурая гора, похожая 
на спящего медведя. Проезжая деревни, видели, как встревожен народ, 
суетится, как пчелы в улье при отлете матки. По дороге в лес 
тянулись целые семьи: с женами и стариками, с детьми. В деревне 
бросали повозки, даже коней, в чаще все застрянет. Везде слышался 
плач: где тихий и печальный, где надрывный рвущий за душу вой. 
     К Фарамунду подъехал раздосадованный Громыхало: 
     - Тупой народ, эти галлы, - пожаловался он. 
     - Что так? 
     - В леса прячутся... Сколько ни говорил, что не тронем, все 
одно бегут. 
     Фарамунд равнодушно пожал плечами. 
     - Может быть, им не нравится и то, что грабим и насилуем? - 
предположил он. 
     - Так не убиваем же! - удивился Громыхало. 
     - Ну, когда на глазах насилуют его жену и дочерей, никто не 
ликует... К тому же у него требуют сказать, где закопал золото. Это 
помимо того, что уже увели со двора корову и забрали гусей. 
     Громыхало почесал в затылке: 
     - Что делать? Так всегда... 
     - Они знают, что мы не останется, - объяснил Фарамунд. - У них 
выбор: переждать недельку в лесу, но не ограбленным, или же остаться 
в деревне, но уже на нашу милость... 
     Все чаще на горизонте поднимались черные столбы дыма. Летучие 
отряды уходили далеко вперед. Дважды возвращались, сильно 
потрепанные. Фарамунд всякий раз направлял туда тяжелую конницу. Кто 
бы ни напал на его людей, должен быть наказан жестоко. Пусть весть 
идет впереди его войска... 
     Лес, лес, лес... Дремучий, деревья в три обхвата, кора в 
наплывах, покрученные ветви опускаются до самой земли. Лесными 
тропками не пройти, приходится в обход, старыми римскими дорогами. 
Он помнил, какой благоговейный трепет охватил, когда впервые увидел 
дорогу, мощенную каменными плитами. 
     Римляне! Загадочные римляне, что в древности строили 
циклопические сооружения. И вот теперь он, измучившись в поисках 
прямого пути, вывел на римскую дорогу. Когда-то по ней из грозного 
блистающего Рима шли бесчисленные непобедимые римские легионы. А 
теперь по ней же, только уже в Рим, из дремучих лесов Европы идут 
яростные франки. 
     Войско сразу приободрилось, хотя теперь приходилось 
растягиваться в бесконечно длинную гусеницу. Вместо раскисшей земли 
под копытами гремели камни, однако впереди по-прежнему расстилался 
сырой неопрятный туман. Когда дорога пошла в низину, стало холодно и 
сыро. Приходилось ехать шагом, в тумане голоса звучали глухо, а 
уздечки звенели загадочно и странно, как цепи привидений. 
     Дорога вывела к реке. Фарамунд забеспокоился, но Унгардлик 
закричал весело: 
     - Рекс, мы побывали и на той стороне! 
     - Мост? 
     - Да! Но и брод рядом... Это просто сумасшедшие! Они строили 
мост, хотя там река всего по колено! 
     В самом деле, с моста Фарамунд видел сквозь прозрачную воду, 
как золотистая отмель тянулась до противоположного берега. Дорога 
сразу пошла прямая, как стрела, срезала низкие холмы, а если по 
дороге раньше и встречались овраги, но древние строители еще в свое 
время сумели их засыпать и утоптать до плотности камня. 
     Такие дороги в Риме могли жить века, Фарамунд в это верил, но в 
болотистой Европе ее, где размыло, плиты где торчали острыми ребрами 
к небу, а где и вовсе целыми участками ушли в топкую грязь. 
     Кое-где наступал лес, густой и сумрачный. Деревья загораживали 
дорогу толстые, массивные, с покрученными в ревматизме ветвями. 
Дорога, правда, не исчезла, скользнула между деревьями и повела, 
потащила, поманила в таинственную глубь. Небо закрыто тучами, однако 
проникающего через ветви света хватало, чтобы двигаться в сумраке 
без боязни поломать ноги. 
     Поселяне часто ездили в лес как за дровами, так и за бревнами, 
колея глубоко врезалась в землю, теперь ее всю заполнило грязной 
желтой водой. Кое-где дорогу вовсе размыло дождями, огромные ямы 
перегораживали ее от дерева до дерева. Фарамунд зло смотрел в 
коричневую муть, не зная - по щиколотку там или же скроешься с 
макушкой, всякий раз объезжал либо по краю, обдирая конский бок о 
деревья, либо объезжал по чаще. 
     Он с облегчением перевел дух, когда деревья расступились, но 
вся равнина впереди тонула в том же тумане. А далеко-далеко эта 
серая пелена смыкается с таким же грязно-серым небом. Весь мир 
безрадостен и неприветлив, а старая колдунья рассказывает о каких-то 
солнечных странах, морях с прозрачной водой... Да существует ли это 
на самом деле? 
     Сердце стиснуло от непонятной тоски. В груди росло странное 
томление, он чувствовал желание не то расплакаться, не то ухватить 
себя за грудь и разорвать грудную клетку, зачем-то обнажая сердце, 
явно же пылающее как факел... 
     Где бы они ни проезжали, из-за заборов, из окон на них смотрели 
угрюмые лица, запавшие глаза. Если успеть обернуться, можно 
перехватить ненавидящий взгляд, но Фарамунд больше обращал внимание 
на исхудавших детей, тонких, как стебельки травы, что так же, как 
трава, высыхают и мрут от голода. 
     Однако топоры стучали, пахло живицей, растопленной смолой, 
горелым железом. На вершине холма вырастал бург, свежий, из 
ошкуренных бревен, на том же каменном фундаменте, но гораздо выше. 
     Фарамунд еще зимой сказал резкое "нет" по поводу своей 
женитьбы, но до него доходили слухи, что его соратники тогда же 
начали переговоры с отцом Брунгильды. Гонцы сновали взад-вперед, а 
Фарамунд наблюдал безучастно. Военачальники гнут свою линию, их 
опасения понятны, но что ему до устойчивости его завоеваний! Лютеции 
нет, осталось только его, ненужное теперь, войско, которое он собрал 
ради нее единственной, только ради нее! 
     И зачем ему захватывать города и крепости, принимать 
коммендации, самому давать клятвы бдить и защищать... он плывет по 
жизни, как движется по реке бревно, мимо которого проплывают берега, 
деревья, звери, но от него ничего не зависит... Может быть, потому 
только и плывет, а не тонет, что в глубине души все еще не мог 
поверить, что Лютеции больше нет. 
     А в это самое время в бывшем бурге Лаурса, что стараниями 
Тревора и Редьярда превратился в укрепленную крепость шел очень 
тяжелый и тягостный разговор. Старый воин и бывший патриций Тревор 
смотрел на племянницу почти с отчаянием. За свою долгую жизнь он 
успел побывать и вожаком франков-наемников, и наместником земель на 
правом берегу Рейна. У него были огромные земли и несметное 
состояние, но потом началось нашествие готов, он растерял все, 
начиная от павших товарищей и кончая захваченными Аларихом землями. 
Его богатый дом в Риме был конфискован императором, немалые 
земельные владения в самой империи отобраны, а имущество 
разграблено. Все, что у него оставалось, это старинный римский меч, 
а также последняя из кровных родственников - Брунгильда Белозубая. 
     Сейчас она стояла перед ним, стиснув кулачки и сомкнув губы так 
плотно, что прозвище казалось украденным. Тонкие соболиные брови 
сомкнулись над переносицей. 
     - Дядя! - вскрикнула она в отчаянии. - Разве нет другого 
выхода? Почему ты должен отдавать меня этому дикарю? Вожаку 
разбойников? 
     Тревор пытался ухватить ее в объятия, прижать к груди, но она 
увернулась, отошла к стене и оттуда смотрела злыми глазами. Он 
тяжело вздохнул, руки опустились. Лицо постарело, она вдруг впервые 
увидела, что дядя, в самом деле, стар, силы покидают его даже 
быстрее, чем просто покинувшего битвы ветерана. 
     - Потому, - ответил он глухо, - что тебя угораздило родиться в 
такой семье. Потому, что в тебе слились две ветви самых 
могущественных родов! Потому что ты - родня как древним героям 
франков, как и римским императорам!.. Это простолюдинки могут идти 
замуж за того, за кого хотят. Чем человек ниже - тем у него больше 
свободы. Ни один владетельный рекс, ни один знатный человек не 
поймет... если я тебя отдам человеку, брак с которым не принесет 
пользы. 
     - Дядя, - простонала она в ужасе от его слов, которые были 
беспощадно правдивыми от первого до последнего слова. - Дядя... а 
как же я? 
     - А как же я? - спросил он. В голосе дяди она с изумлением 
услышала едкую горечь. - Думаешь, мы живем по своей воле?.. Я всегда 
делал то, что нужно для римского народа... а теперь для того 
племени, среди которого живем. Вспомни, я сумел и здесь, на диких 
землях не только уцелеть, но и возвыситься до конунга! Пусть и 
крохотного племени, но все же... А те конунги, что начинали жить для 
себя, теряли не только жизни... что наши жизни!.. исчезали их 
племена, гибло их семя, а земли захватывали другие - сильные и 
свирепые, чьи конунги неустанно помнят о благе своего народа!.. Не 
моя вина, что с севера надвинулись такие народы, что мое крохотное 
племя растворилось в нем, как горстка соли в весеннем наводнении. 
Брунгильда, у тебя невелик выбор. Можно еще отдать тебя за Кракурга, 
его земли соприкасаются с нашими на востоке. Правда, он сейчас занят 
войной с какими-то степными народами, что вторглись, словно из-под 
земли, но все же... 
     - Кто он? - спросила Брунгильда с надеждой. 
     - Он стар, - ответил дядя с грустью. - Настолько стар, что... 
Ну, он намного старше меня. У тебя никогда не будет детей. А я не 
увижу внуков. Но, возможно, этот брак укрепит связь наших племен, а 
его быстрая конница сможет придти к нам на помощь в трудный час... 
     Ее плечи зябко передернулись, едва представила старика с мутным 
взглядом, слюнявыми губами и трясущимися руками. 
     - Неужели никого другого нет? - вскрикнула она в отчаянии. 
     Тревор отвел взгляд, прошел к столу. Тяжело заскрипела 
отодвигаемая дубовая давка. Он грузно рухнул, опустил руки на 
столешницу. Пальцы были с вздутыми суставами, покрученные 
ревматизмом. 
     - Все остальные, - сказал он едва слышно, - ничего не могут с 
собой принести. Ни войска, ни земель, ни родственных связей. А их 
мечи... Что даже самый доблестный герой против войска этого 
Фарамунда? 
     Слезы выступили на ее глазах. Она выкрикнула с отчаянием: 
     - Я ненавижу его! 
     - Ненавидь, - согласился Тревор неожиданно легко. - Многие жены 
ненавидят мужей. Ну и что? Любовь и ненависть - одно, брак - другое. 
Тем более, когда... когда через тебя в брак... то бишь, тесный союз, 
вступают, можно сказать, два племени... 
     - У этого разбойника нет племени! 
     - Но у него есть земли, - сказал Тревор с грустью. - У него 
бурги и города. У него войско, что растет, как снежный ком. На него 
работают сотни тысяч людей! Он уставил свои кордоны виселицами, в 
лесах ветви деревьев гнутся от страшных плодов с людскими лицами, 
зато мирные хлебопашцы выходят в поле без меча и лука!.. Брунгильда, 
он уже сейчас могущественнее сотен рексов и конунгов, которых 
видимо-невидимо на этих землях! Я оставил свое племя, вез Лютецию с 
единственной целью. Да-да, через ее брак с могущественным римским 
военачальником... или даже варварским рексом - спасти наше племя! А 
сейчас я пытаюсь уговорить тебя дать согласие на брак. 
     Она сказала едко: 
     - Франки своих дочерей не спрашивают! 
     - Я не франк, - ответил он. - Да и франки разные... Римляне 
тоже не спрашивают своих детей. Я просто прошу тебя выбрать свой 
путь верно. Откажешься, что ж... Но уже сейчас мое племя отброшено с 
наших земель, которые мы возделывали эти пять-шесть поколений. Нас 
теснят неведомые народы! Не все равнодушно проходят мимо. Иные 
требуют дань: скотом, деньгами, кровью. Мир сошел с ума, все народы 
сдвинулись с мест, где им определил быть Господь, все куда-то 
кочуют, что-то ищут... Это конец света, девочка моя. Только Рим еще 
держится, последняя наша надежда. Пока стоит Рим, вселенная уцелеет. 

     Она едва слышно прошептала: 
     - Какой он хоть... этот Фарамунд? 
     Тревор, хотя должен бы ощутить облегчение при виде Брунгильды, 
что уже сдалась, почувствовал острую жалость. 
     - Ты же видишь, он достаточно молод, так как войска водит в бой 
лично. Один из этих неистовых героев, что приходят в ярость при виде 
врага, грызут щит, а в бой бросаются, предварительно сорвав с себя 
одежду. Не думаю, что он будет обращать на тебя много внимания. 
Скорее всего, после брачной ночи попьянствует с соратниками пару 
недель, а потом снова на войну. Где-нибудь сгинет, герои долго не 
живут. 
     - Его убьют? 
     Он развел руками: 
     - Это называется иначе. Дескать, боги их любят - забирают в 
свою дружину. 
     - А что же я? 
     - Ты останешься царственной вдовой, - утешил он. - Пока не 
подрастет сын, будешь править... если он предварительно не назначит 
опекуна. Возможно, во второй раз ты выйдешь замуж более удачно. Уже 
по своей воле. 
     Она опустила голову, задумалась. 


     Глава 24 


     Вторую неделю они двигались по дороге, ведущей в Рим. Во всяком 
случае, она вела на юг. Небо начало очищаться, все чаще люди видели 
синеву вместо серых, неопрятных, словно весенний снег, туч. Белые 
лица стали покрываться золотистым налетом, а молодой Унгардлик, что 
ехал с обнаженными плечами, ухитрился обжечь их до волдырей. 
     Дважды переходили мелкие реки, а на исходе третьей недели пошли 
по берегу широкой полноводной реки. 
     Фарамунд ехал на белом жеребце во главе передового отряда. Он 
очнулся от тяжелых дум, когда крупные чайки налетели с таким 
оглушительным криком, словно намеревались заклевать всех начисто. 
Рядом покачивался в седле Вехульд, он даже пригнулся, а птицы 
сделали победный разворот и унеслись, Чайки помельче прошли мимо 
большой стаей. Вдоль берега тянулись огромные стаи крупных серых 
гусей, отдельно держались лебеди, зато длинноногие цапли и аисты 
торчали всюду, похожие на сохнущие на палках комья тины. 
     Над рекой, часто и шумно лопоча крыльями, пролетали бестолковые 
утки, а у самых берегов из спокойной воды часто высовывались толстые 
морды сомов. От них медленно и величаво расходились круги, похожие 
на защитные валы крепостей, а рыбы хватали с камышей стрекоз, жуков, 
посматривали на проплывающих уток. 
     Мелькнула мысль остановиться в этом безмятежном, счастливом 
месте. Поставить крепость, вот здесь защитный вал... однако, вот уже 
неделю за ними следует пыльное облако, не догоняя, но и не отставая 
- еще чье-то племя идет по пятам. Кто знает, не сметут ли они их, не 
успевших даже вырыть защитный ров? 
     - Вперед, - сказал он. - Вперед!.. Напоить коней, и - только 
вперед. 
     - Скот устал... напомнил Вехульд осторожно. 
     - Забить, - велел он жестко. - На новом месте будет сытый, 
жирный скот, будут мягкие, изнеженные женщины! 
     - Или острые мечи и длинные копья, - добавил Громыхало. 
     Фарамунд метнул в его сторону злой взгляд, но на лице старого 
воина было грозное веселье. Он жадно смотрел на далекий горизонт, 
глаза блестели молодо и задорно. Теперь спина у него всегда была 
прямой, а грудь вызывающе выпячена. Он не страшился ни острых мечей, 
ни длинных копий, считая в полной мужской уверенности, что без них 
даже мягкие, изнеженные женщины недостаточно сладкая добыча... 
     У воинов, как в седле во время бесконечного перехода к югу, так 
и ночью у костров, где они кичились силой и затевали драки, только и 
разговоров было о новых землях на юге, о богатствах, которые там 
захватят, о знойном солнце и чистом небе, о нежных роскошных 
женщинах, которые им достанутся. 
     Но говорили также и о трусости макшогов, что даже не пробовали 
дать бой захватившим эти земли свевам, за что свевы отблагодарили 
сожжением их селений, а их самих уложили на землю рядами по всей 
дороге. Все племя свевов проехало по их телам, слушая, как музыку, 
стоны, плач, проклятия, хруст костей. Колеса повозок до втулок 
забрызгало кровью. Из макшогов не осталось ни одного человека! 
     Приходили вести о пожарах, да и видно было страшное зарево как 
на севере, где уже пятый день к небу вздымается стена черного дыма, 
так и дальше к западу, где черный дым заметили только вчера, но 
сегодня это уже страшный черно-багровый столб, что подпирает грозно 
темнеющее небо. 
     - Мы побьем свевов, - доказывал непривычно горячо Громыхало. 
Никто не узнал бы в нем недавнего палача, теперь это был старый, 
умелый боец, искусный воитель, знаток тактики римлян. - Никто лучше 
свевов не обороняется в крепостях, признаю. У них всегда там колодцы 
с чистой водой, всегда подвалы полны запасами муки и зерна. Но нам 
ведь не лезть на стены? 
     - А почему? 
     - А зачем? Мы не кочевая орда, что пришла пограбить, и потом 
уйдет. Это орда долго стоять под стенами не будет. А мы придем и, 
как велит наш вождь, поселимся в долинах. Пусть сидят себе в 
крепостях! Вода не кончится, но когда-то да съедят все запасы? 
     - И что тогда? 
     - Либо перебьем... в открытом бою мы сильнее, либо... мне 
кажется, наш вождь что-то задумал. 
     Фарамунд слушал эти речи, хмурился. То, что задумал, очевидно. 
Ему не нужны головы каких-то там свевов. Ему нужно, чтобы свевы, как 
и другие, встали под его руку. Влились бы в его народ или пока 
стояли отдельно, неважно. Но со свевами он будет сильнее. 
     Он пригласил на переговоры знатных свевов, принял радушно, 
устроил пир, а потом разрешил им походить по своему лагерю. 
     К вечеру договорились о свободном проходе через их земли. А к 
утру, на пиру, конунг Мирдлихт поклялся, что выделит для своего 
друга Фарамунда пять тысяч испытанных бойцов. Более того, он сам 
поведет их под правой рукой лучшего из вождей, Фарамунда, на 
проклятый Рим! 
     После двухдневного отдыха войско двинулось дальше. Пять тысяч 
свевов выступили последними, не успели собраться, но конунг Мирдлихт 
ехал по правую руку Фарамунда, недружелюбно поглядывал на Громыхало 
и Вехульда, старался оттеснить и верного Унгардлика. 
     Сегодня день выдался на редкость светлый, с чистым прозрачным 
воздухом. Войска растянулись длинными колоннами, пыльные облака 
уходили за горизонт. Фарамунд ехал во главе войска, впереди шныряли 
только отряды-разведчики Унгардлика. 
     Слева от дороги медленно проплывала старинная римская крепость. 
Чудовищная громадина из каменных глыб вырисовывалась на чистом небе 
страшно и зловеще. За высокой стеной поднимались такие же каменные 
башни, стены угрюмых домов теснились, громоздились, налезали одна на 
другую. 
     Он ошалело вертел головой. Дома и крепости, которые в Галлии, 
из дерева, а здесь не просто камень... здесь только камень! Даже 
верхние этажи, даже крыша! К тому же город окружен высокой стеной из 
серого камня. А все дома за стеной из темного гранита, но выше всех 
высится странное здание... он смутно понял, что это и есть храм 
нового бога, оттуда как раз несется дивный звон, можно разглядеть, 
как на вершине башни мечется темная фигурка, над ней раскачиваются 
колокола... 
     С вершины отдаленного холма он наблюдал, как из угрюмого 
каменного здания высыпали вооруженные люди. 
     Командовал крохотный блестящий человечек, криков Фарамунд не 
слышал, но невольно засмотрелся, когда тысяча человек задвигалась 
одинаково, когда вся железная махина шагала, разворачивалась, 
одновременно закрывалась щитами, выбрасывала вперед острия копий, 
приседала на колено, словно встречая налетающую конницу... 
     Как может такая империя отступать под натиском варваров, 
которые вооружены едва ли не палками? К тому же мы видим в облаках 
дивных зверей и странные бурги, а римляне на все смотрят трезво. Для 
них облако - просто облако, не стоящее внимания... 
     Теперь, вспоминая разрозненные рассказы, он уже начал видеть 
картину той необъяснимой странности, когда все народы, дотоле 
рождающиеся и умирающие на одном и том же месте, вдруг сдвинулись и 
пошли, поехали, двинулись на неведомые земли, словно птицы, ведомые 
неизвестным зовом... 
     Первыми начали кимвры и тевтоны, всего за двадцать лет 
исколесившие половину Европы, затем пошли свевы, закрепились на 
среднем Рейне. На верхнем Дунае, покорив и поглотил кельтов, затем 
верховья Одера и Эльбы, на средний и нижний Дунай. Римлян разгромили 
в Тевтобургском лесу. Прорвали римскую границу в Маркоманской войне. 
Алеманы и крохотное племя франков вторглись в Галлию, Испанию, готы 
- на Балканы, Вестготы у Андрианополя разбили наголову римскую 
армию. 
     Вестготы вытребовали у могучего Рима для поселения не только 
Мезию, что на правом берегу Дуная, но и Фракию, и Македонию. 
Опустошив Грецию, вытребовали для поселения еще и Иллирию. Армия 
Римской империи к тому времени состояла сама из варваров, а ее 
лучший полководец гот Стилихон держался долго, но римляне 
отблагодарили его тем, что казнили. 
     Сейчас вестготы вторглись на земли империи, требуя все новых 
контрибуций и новых земель. По слухам вожак вестготов Аларих уже 
близок к Риму, требует у его хозяев новых земель для поселения готов 
на территории империи, требует увеличения жалования - он то служит 
Риму, то бунтует, требует льгот для своего племени... 
     По слухам, из Степи недавно вынырнули страшные гунны, громят 
бургундов, свевов, алеманов. Уже вторглись в Галлию, опустошили. Мир 
трясет, как слабое деревцо в ураган, что выросло, не зная ничего, 
кроме легкого бриза. Вот и он ведет огромное полчище, что растет с 
каждым днем, к которому присоединяются отряды молодых героев: все 
мечтают служить под рукой такого вождя, как он... 
     Он вздрогнул, навстречу несся Унгардлик с двумя воинами, все 
трое махали руками: 
     - Стоять!.. Стоять! 
     За спиной Фарамунда мощно гаркнул Громыхало: 
     - Отря-я-яд, стой!.. Остановиться! 
     Зычный голос пронесся вдоль всей дороги: 
     - Стоять!.. Остановиться! 
     Солнце уже поднялось над горизонтом. Далеко впереди яркие лучи 
пронизывали пыльное облако. Фарамунд ощутил, как сердце стукнуло 
чуть-чуть чаще. Такое облако поднимается либо от огромного стада 
скота, либо от движения большого войска. 
     Все, кто от летней жары снял доспех, теперь торопливо 
напяливали, помогали соседу застегнуть панцирь. Золотые волосы 
франков исчезали под железными или войлочными шапками. Кто-то 
заранее обнажил меч. 
     Повозки останавливались, возницы настегивали коней, слышалось 
ржание, скрип колес. Повозки ставили широкой дугой, защита от 
конницы, а сверху с повозок удобно бить как копьями, так и мечами. 
     Внезапно в пыльном облаке блеснула искорка, потом еще. Искры 
разрослись, похожие на излом слюды под солнцем. 
     Там мог блестеть только металл. 
     - Бургунды отказались нас пропустить, - повторил Унгардлик в 
который раз. - На переговоры не идут. Они сказали, что их честь не 
позволяет вступать в переговоры с противниками Рима. 
     - Они будут воевать, - подтвердил Мирдлихт. 
     - Но ты же вступил в переговоры? 
     Мирдлихт холодно улыбнулся: 
     - Есть разница. Мы силой отняли эти земли у Рима! Потому мы 
Риму ничем не обязаны. А бургунды эти земли от Рима получили в дар. 
С обязательством защищать рубежи Рима на этом участке. Честь им не 
позволит нас пропустить. 
     - Может быть, - предположил Фарамунд. - Им будет достаточно 
небольшого сражения? 
     Мирдлихт понял, покачал головой: 
     - Нет. Они будут стоять до последнего человека, но нас не 
пропустят. Они сами долго воевали с Римом, но если дали ему слово, 
то... 
     - Понятно, - сказал Фарамунд с великой неохотой. - Тогда бой! 
     Он старался избегать сражений. Юные воины грезили кровавыми 
битвами, где обретут честь и славу, а он чувствовал, что самое 
правильное решение - это быстро захватывать город, хватать там 
золото, драгоценности, оружие или одежду, все это бросить на телеги 
и поспешно двигаться дальше. Да, в городе останется много ценного, 
но всего не схватить: достаточно и того, что за первые пару суток 
удается изнасиловать всех женщин, напиться, а порой и искупаться в 
вине, что хлещет из разбитых винных бочек. 
     За спиной пыльное облако не останавливается. Следом упорно 
двигаются лохматые люди, похожие на зверей. Они не слезают с седел, 
там пьют и испражняются, они едят сырое мясо, едят убитых врагов, в 
то время как благородные франки всего лишь потребляют печень убитых 
ими воинов, да и то не от голода, а по воинскому обычаю. Те степные 
люди даже не грабят, они не знают цену золота или чашам из золота, 
они не отличают красивую женщину с золотыми волосами от своих 
кривоногих ведьм, они просто сжигают все дома на пути, а женщин 
убивают, даже не подумав изнасиловать по праву победителей... Они 
убивают всех, они рубят сады, так как никогда не видели фруктовых 
деревьев! Это и есть то, что оседлые народы называют концом мира. 
     Его собственное войско в последнее время жило и развивалось как 
бы само по себе. Руководили им его военачальники, но можно ли, в 
самом деле, на кого-то положиться полностью? Громыхало - старый 
воин, достаточно умелый, но слишком боится состариться и умереть 
немощным... сам же его когда-то этим напугал. Вехульд - отважен, 
первым бросается в бой, последним из боя выходит, но чересчур 
увлекается. Если бы не его чудовищная ловкость и везение, уже быть 
бы убитому... 
     Быстро растет молодой Унгардлик. В меру молод, но уже со своим 
легким отрядом побывал везде, провел сотни боев, его любят, ему 
верят, за ним идут. Где как клич звучит его имя, там врагов бросает 
в дрожь, а у своих прибавляется сил. 
     - Лучники на повозки! - велел он. - Громыхало, поставь свою 
тяжелую конницу на левый фланг!.. Вехульд, ты на правом. Я возьму с 
собой ополченцев, выступлю в центре. 
     - Рекс, они никудышные вояки! 
     - Вот и хорошо, - недобро сказал Фарамунд. - Нас сразу сомнут, 
они отступят... а то и побегут. Вы ударите с флангов. 
     Он поймал на себе пристальный взгляд Громыхало. Но старый воин 
смолчал, не спросил, что будет с самим рексом, если ополчение 
дрогнет и бросится бежать к повозкам. Достоинство и воинская 
гордость не позволят рексу бежать с остальными, но против скачущей 
конницы не устоит ни один герой... 
     Летописцы подробно описали это сражение. А барды сложили 
победную песнь. Старые воины утвердились во славе и доблести, а 
молодые герои впервые удостоились сдержанных похвал от старых 
богатырей. 
     Удивительно синее небо, чистое не только от туч, но даже от 
белых облаков, много раз темнело от туч выпущенных стрел. От звона 
тысяч мечей, стука стрел о щиты и диких криков людей и коней глохли 
люди, земля размокла от крови, а ручьи вздулись. 
     В разгар сражения в спину франкам внезапно ударили свевы. Сам 
Мирдлихт повел их в бой, и немало франкских богатырей пало от его 
длинного меча. 
     В этот страшный час, когда решалось, быть франкам или не быть, 
Фарамунд велел выпрячь из телег коней, и, посадив на них всех возниц 
и всех раненых, кто только мог держать в руках оружие, бросил их, в 
свою очередь, в спину свевов. 
     Поле боя несколько раз переходило из рук в руки. Наконец 
бургунды перешли к обороне. Дрались умело и хладнокровно, их 
сильнейшие богатыри встали по кругу спина к спине, удерживали натиск 
рассвирепевших франков. Когда перед ними вырос вал трупов, они 
вынужденно отступили, чтобы на них не бросались сверху. 
     Фарамунд рубился в передних рядах. Именно он прорвал оборону 
бургундских богатырей, а за ним бросились разъяренные Громыхало, 
Вехульд, сильнейшие герои франков. 
     Бургунды дрались отчаянно, ни один не отступил. Последнего 
рубили со всех сторон, а залитый кровью гигант долго ревел и 
отбивался выщербленным топором, но постепенно голос слабел, а кровь 
заливала его из множества ран. Наконец, Громыхало метнул молот. Удар 
в лоб был страшен, гиганта опрокинуло на спину, и копьями его 
пронзили сразу с трех сторон. 
     В стороне из окружения вырвалась группа всадников. Фарамунд 
видел, как Унгардлик вылетел из седла, перекатился в пыли, мимо 
прогрохотали конские копыта. На миг его закрыло пылью, но тут же он 
отбежал на четвереньках, а пятеро конных, бешено настегивая коней, 
понеслись к лесу. 
     Фарамунд вскипел, в переднем узнал предавшего их союз конунга 
Мирдлихта. Унгардлик бросился за своим конем, тот пугливо отбегал, 
несколько пеших франков бросились за всадниками. 
     - Догнать! - вскричал Фарамунд страшно. 
     Он столкнул с седла ехавшего мимо немолодого франка, вскочил на 
коня и быстро погнал его за убегающим Мирдлихтом. Тот несся во весь 
опор, Фарамунд застонал от злобы, если уйдет в лес, то опять не 
поймать его врага... 
     Слева быстро вырастал храм нового бога. Маленький, приземистый, 
но в отличие от всех домов этот сложен из камня, тем самым выглядит 
пугающе несокрушимым, почти монолитным. Построенный едва ли не на 
болоте, он медленно погружается в трясину, но на земле сменится еще 
не одно поколение, пока утонет в грязи полностью. 
     Мирдлихт миновал храм, его конь несся как птица. Фарамунд 
взвыл, предатель уходит, а в лесу его уже не достать... 
     На опушке леса засверкали искры. Не веря глазам, он увидел, как 
на открытое место выезжают потрепанные всадники. В руках копья, у 
многих на головах настоящие шлемы. Они выплескивались из леса волна 
за волной, а передний отряд уже на рысях шел в их сторону. 
     Мирдлихт тоже заметив новых противников, начал придерживать 
коня. Фарамунд со злой радостью видел, как конунг бросал по сторонам 
затравленные взгляды. Сзади настигает Фарамунд, путь к лесу отрезан 
его людьми, справа болото, слева тоже перехватят люди Вехульда. 
     Внезапно он повернул коня и пустился обратно. Фарамунд выхватил 
меч, в голове блеснула безумная надежда, что конунг вздумал 
сразиться с ним лицом к лицу, однако тот подал коня влево, понесся в 
сторону маленького храма нового бога, Христа. 
     Фарамунд повернул коня за ним, а Мирдлихт соскочил наземь, 
ринулся к двери. Конь Фарамунда галопом доскакал до брошенного коня, 
когда Мирдлихт распахнул дверь и вбежал в полутьму храма. 
     Фарамунд соскочил уже с мечом в руке. Сзади догнал крик: 
     - Стой!.. Фарамунд, остановись! 
     За ним бежал Вехульд, следом спешили, кто на конях, кто пешим, 
местные. Фарамунд видел раскрытые в крике рты, вытаращенные глаза. 
Он остановился на пороге, в полутьме видно было, как Мирдлихт 
добежал до небольшого возвышения, упал на колени, обхватив обеими 
руками это, видимо, священное место. 
     Право убежища, мелькнуло у него в голове со злобой. Как во всех 
храмах, даже самых древних, преступник мог спастись, припав к стопам 
статуи божества. 
     Он сунул меч в ножны, рассудив, что если с обнаженной сталью 
негоже входить в храм, так можно войти безоружным и удавить гада 
голыми руками, но сзади все нарастал крик, топот, гам, он 
остановился и ждал. 
     Вехульд доскакал первым, крикнул с великим облегчением: 
     - Как хорошо, что ты не вошел! 
     - Но тварь надо уничтожить, - сказал Фарамунд зло. 
     - Рекс, - сказал Вехульд предостерегающе. - Это племя окрещено 
еще три поколения тому. Здесь на треть римская кровь, они 
поклоняются этому богу. 
     - И что же? 
     - Негоже их дразнить! 
     - Крепки в вере? - спросил Фарамунд. 
     - Еще как! 


     Глава 25 


     Остатки его отборного отряда расположились на отдых прямо перед 
храмом. Двое-трое воинов все время сторожили дверь, остальные 
разожгли костры, жарили мясо, чинили доспехи. 
     Фарамунд дал войску недельный отдых. За это время из северных 
земель Галлии подойдет обещанное пополнение. 
     Из окрестных сел постепенно стягивался народ. Все почему-то 
стремились войти в храм, готовы были бросаться на выставленные 
копья. 
     Фарамунд выехал на коне навстречу толпе. На него смотрели 
недружелюбно, но без той ненависти, что встречал у противника. 
Что-то во взглядах этих людей было иное... странное спокойствие, что 
казалось равнодушием, если не презрением к гибели. 
     Он вскинул руку. 
     - Приветствую всех! - сказал он мощно. - Я уважаю вашу веру. 
Как видите, я не вошел в ваш храм с оружием. Негоже статуи богов 
обагрять кровью... 
     Высокий бородатый поселянин сказал с поклоном: 
     - У нас нет статуй, у нас они стали иконами. Но иконы тоже 
нельзя обагрять кровью. Господь велит прощать... э-э... а также 
подставлять левую щеку, когда бьют по правой... 
     Фарамунд усмехнулся: 
     - Я тоже знаю вашу веру. И сам готовлюсь ее принять. Но в 
Писании сказано: не мир я принес, но меч!.. Предательство ни в какой 
вере не прощаемо. Иуда предал, был наказан. 
     - Он был наказан не людьми, а Богом! - возразил мужик. 
     Фарамунд покачал головой: 
     - А вам не стыдно все складывать на своего бога? Помочь ему не 
хотите? Какие же верные рабы? Я не бог, но за мной вон какая армия 
идет!.. А вы?.. Станьте же орудиями замысла своего бога! Исполните 
его волю. Все, что вы сделаете, это и есть его воля. Ведь ни один 
волос не падет с головы, ни один листок с дерева без его воли? 
     Они стояли в молчании, раздумывали, тихонько переговаривались. 
Фарамунд сам чувствовал затруднение, о богах как-то не думал, но, к 
счастью, со стороны дороги раздались крики. 
     Из дальнего пыльного облачка вынырнула четверка богато 
украшенных коней. Они тянули роскошную повозку, следом несся отряд 
таких же богато одетых воинов в блестящих на солнце доспехах. 
     Повозка остановилась, не доехав до храма с десяток шагов. Двое 
ухватили коней под уздцы, Из толпы вышел немолодой человек с 
совершенно седой головой и такой же белой короткой бородкой, открыл 
дверцу и протянул вовнутрь руку. 
     Из полумрака закрытой повозки высунулась такая же немолодая 
женщина. Мужчина помог ей спуститься на землю. Она выпрямилась, в 
толпе заговорили, начали опускаться на колени. 
     Остались стоять только люди Фарамунда, но он видел по их лицам, 
что и они готовы последовать примеру поселян, таким величием и 
властностью повеяло от этой женщины. Она смотрела гордо, запавшие 
глаза лихорадочно блестели, а темные круги под глазами только 
придавали вид много думающего и страдающего человека. 
     Фарамунд смотрел на престарелую мать Мирдлихта почти с 
сочувствием. Внучка великого воина и дочь воина, она была выдана 
замуж за доблестного воина, а затем рожала воинов, гордилась их 
доблестями, славой, воспитывала в духе доблести и подвигов. Почти 
все погибли в боях, но погибли со славой, а внуки только начинали 
путь с оружием в руках, но она уже гордилась их силой и мужеством. 
     Вокруг все пропитано воинской славой предков, никто никогда не 
запятнал свой род... и только этот последний сын, Мирдлихт, предал 
свое племя. 
     Она коротко взглянула на него, голос ее был чистый, сильный, с 
едва заметной ноткой усталости: 
     - Спасибо тебе, конунг Фарамунд, что известил! Как видишь, я 
даже не успела переодеться... 
     Он сам видел по загнанным коням, по ее измученному лицу, что за 
двое суток повозка не останавливалась больше, чем на несколько 
минут, пока меняли коней. 
     Поклонился, помня, как ее здесь чтут и как местные ревниво 
следят за каждым его движением: 
     - Приветствую тебя, доблестная правительница. Пути богов 
неисповедимы, но мы следуем им, как можем. Прости, но мы 
преследовали изменника, чье имя я не хочу произносить вслух. Я чту 
веру нового бога, и... сам собираюсь ее принять. Однако я чту и 
старые законы наших народов. Зло и предательство должны быть 
наказаны. Однако в твоем присутствии я не осмеливаюсь судить, ибо я 
молод... и знаю так мало! А вот ты... 
     Он снова поклонился, отступил и встал в один ряд с 
простонародьем. Сбоку кто-то толкнул в бок, он скосил глаза на 
довольного Вехульда. Тот прошептал: 
     - Ну и хитрая же ты змея... 
     - Ш-ш-ш, - ответил Фарамунд. 
     Старая женщина неотрывно смотрела в сторону распахнутых дверей 
в храм. У входа по-прежнему стояли люди Фарамунда, мечи наготове, но 
все смотрят в эту сторону, никто не смеет переступить порога. 
     На лице женщины отражалась сильнейшая борьба. Фарамунд видел, 
как напряглись скулы, а дыхание матери конунга участилось. Ему 
показалось, что она вот-вот потеряет сознание. Седоголовый встал с 
нею рядом, она оперлась о его плечо, обвела собравшихся долгим 
взглядом. 
     - Никто не войдет в храм, - сказала она, наконец. Голос ее был 
низким, страдающим. - Святилище Иисуса Христа не должно быть 
осквернено блеском мечей и видом пролитой крови. 
     Вехульд нахмурился, но Фарамунд смотрел неотрывно, ждал. 
Вехульд шепнул: 
     - Ты не вмешаешься? 
     - Тихо, - шепнул Фарамунд. - Не верю, что старая вера испарится 
как туман... 
     Мать конунга передохнула, лицо ее побледнело как мел. В глазах 
стояла кричащая боль, а голос стал хриплым от страдания: 
     - Но никто и не выйдет из этого храма. 
     За ее спиной всадники переглянулись, подали коней назад. Двое 
разом повернули коней и умчались в сторону крепости. Женщина 
пошатнулась, седой человек подхватил ее под руку. Сзади поддержали, 
принесли стул, но она покачала головой, кивнула на повозку. 
     Когда коней развернули, а повозка уже медленно двинулась в 
обратный путь, навстречу уже катила телега, нагруженная ровно 
отесанными глыбами. Вехульд смотрел расширенными глазами, а 
Фарамунд, догадавшись по какому-то странному наитию, подумал, что 
новая вера закладывает себе опасный прецедент: карать без пролития 
крови... Но карать. Карать страшно и беспощадно. 
     А угрюмые дикарщики начали закладывать глыбами дверной проем. 
Им подали в ведре раствор из яиц и творога, что скрепляет камни 
крепче самих камней. Стена росла, а когда дыра осталась едва ли для 
двух камней, изнутри вроде бы раздался крик страха и отчаяния. 
     Толпа наблюдала молчаливая и торжественная. Происходило 
событие, память о котором будет передаваться из поколения в 
поколение. Язычница-мать должна осудить собственного сына на смерть, 
но христианка не может пролить кровь рода человеческого, да еще в 
церкви... 
     Да, отныне церковь будет карать без пролития крови. 
     За неделю войско залечило раны, а с приходом пополнения стало 
даже крупнее, чем было до сражения. 
     Да, в битве полегла треть войска, но племя бургундов, 
загородившее им дорогу к югу, было истреблено полностью. А те, что 
остались в дальних селах, в основном - женщины и дети, отныне станут 
франками. 
     Погибших было столько, что Фарамунд велел не возиться с 
похоронами. На поле битвы собрали оружие, с мертвых сняли доспехи, 
одежду, а мертвых оставили в долине, на опушке и в лесу - кого где 
застала гибель. 
     - Все дрались достойно, - определил Фарамунд. - И наши герои, и 
бургундские воины! Но негоже своих захоронить, а бургундов оставить 
на поживу лесному зверью!.. Пусть боги видят нашу справедливость. 
     Громыхало пробурчал: 
     - А как же они явятся в Асгард с обгрызенными волками лицами? 
     - Ну... в полдень, как все знают, все раны заживают. Можно 
драться дальше. А если кто христианин, то и вовсе возносится в их 
чертоги... в виде пара. Без тела вовсе. 
     Громыхало посмотрел подозрительно. 
     - Ты все чаще говоришь о вере Христа. 
     - Посмотрим, посмотрим, - ответил Фарамунд с неопределенностью 
в голосе. - Это вера хороша... во многом. 
     Поздней осенью весь Люнеус облетела весть, что рекс Фарамунд 
возвращается. Проведет ли всю зиму в Люнеусе, или же просто решил 
объехать свои города и крепости, никто не знал, но челядь с 
удвоенным усердием чистила, скребла, мыла, начищала медные 
подсвечники и светильники. 
     Тревор буквально помолодел от такой новости. Брунгильда 
сжалась, когда Клотильда прощебетала веселым голоском, что сам 
могущественный рекс изволит посетить их бург. Служанка ее старшей 
сестры Лютеции так и осталась жить в Люнеусе, уже не столько 
служанка, сколько память неутешным Тревору и Редьярду об их милой 
Лютеции. Но эта дурочка не знала, что уже несколько месяцев она 
живет в тягостном ожидании, что ее как овцу отдадут этому человеку! 
     С серого неба посыпался легкий снежок. Тревор то и дело 
поднимался на башню, но первыми всадников заметили дозорные. Тревор 
и Редьярд тут же вскочили на коней и понеслись за ворота, стараясь 
встретить Фарамунда вне крепости. 
     Брунгильда подошла к окну, когда внизу во внутреннем дворе 
застучали копыта, послышались сильные мужские голоса. Всадники 
соскакивали с коней, осматривались хозяйски. Все они отличались от 
мужчин бурга, как соколы отличаются от простых уток: в движениях 
сквозит сила и жестокость, взгляды прицельные, чуть охрипшие голоса 
звучат громко и уверенно. 
     Она словно воочию увидела, как падают под их страшными ударами 
враги, как шагают по трупам, в руке окровавленный меч, а глаза жадно 
ищут нового противника. Особое внимание привлек всадник, который 
единственный был в легкой кольчуге поверх вязаной рубашки, в то 
время как остальные воины двигались в тяжелых железных латах. 
Похоже, он очень полагался на силу и скорость своего длинного меча. 
     Выше других мужчин своей отборной дружины, шире в плечах, он 
выглядел сильным и свирепым, а под блестящей вязью кольчуги 
скрывались могучие мышцы, крепость которых она уже мысленно сравнила 
с гранитной плитой. 
     Неизвестно почему, но ярость пробудилась с такой неожиданной 
силой, что она сама оцепенела. Ведь после слов Тревора уже смирилась 
со своей участью. Признала его правоту, готова идти даже за того 
старика, у которого на востоке огромные земли и хорошая конница. 
Почти безропотно согласилась идти за неведомого Фарамунда, вожака 
самой большой разбойничьей шайки... 
     Но сейчас неизвестно почему кровь снова вскипела от возмущения. 
Нет, она не позволит распоряжаться собой, как бессловесной овцой! 
     За спиной послышался перестук деревянных башмаков. Клотильда 
взбежала возбужденная, запыхавшаяся. 
     - Здравствуй, госпожа, - выпалила она. - Уф, я так бежала!.. 
Лестница такая крутая... 
     - Клотильда, - безучастно сказала Брунгильда. - Ты же в 
людской... 
     - Лучше я буду помогать вам, госпожа. И служить, как помогала и 
служила нашей бедной госпоже Лютеции. Вам же осваиваться на новом 
месте! Лучше я вам заранее расскажу о самом рексе, познакомлю с 
привычками и обычаями франков. 
     Брунгильда сказала с чувством: 
     - Добрый дядя Тревор! После Лютеции у него только я осталась из 
всей родни... Клотильда, иди сюда к окну. Видишь всадников? Расскажи 
кто из них кто? И кто этот герой в кольчуге? 
     Клотильда на миг прильнула к окошку, тут же отпрянула, уступая 
место госпоже. Брови ее удивленно взлетели на середину лба. 
     - Это и есть сам Фарамунд. 
     - Фарамунд... - пробормотала Брунгильда ошарашено. 
     Могущественный вожак разбойников, а теперь уже конунг, не 
выслал вперед, как водится, передовой отряд легких конников, чтобы 
успели известить о его прибытии, чтобы подготовили комнаты, места 
для коней, накрыли столы! Вместо того чтобы прибыть позже, в 
сопровождении пышной свиты, в богатой повозке, которую будут тащить 
десяток дорогих коней, он явился в грязи и пыли, спеша поглазеть на 
нее, раздеть взглядом, осквернить в своих похотливых видениях... 
Мерзавец! Это оскорбительно. Это оскорбительно! 
     Ее колени начали вздрагивать. Она напрягла все тело, вскинула 
голову. Глаза блеснули решимостью. Нет, она не станет покорно 
смотреть под ноги своему будущему мужу и повелителю! 
     Дверь распахнулась, быстро вошел Тревор. Глаза его сияли, 
длинные усы воинственно приподнялись. Он заявил громко и 
торжественно: 
     - Благородная Брунгильда! Доблестный рекс Фарамунд прибыл! 
     Я вижу, что прибыл, едва не вырвалось у нее. Все равно он 
разбойник, а не рекс. И прибыл как простой разбойник. Неужели не 
понимает, что в таком виде он наносит ей оскорбление, наносит урон 
ее высокородной чести? 
     Фарамунд видел в глазах Тревора радость и смущение 
одновременно. Все-таки это была его крепость, которую он подарил без 
всякий коммендаций Лютеции. Но Лютеции нет, а они вроде бы теперь 
распоряжаться не вправе... 
     С другой стороны, его удалось уговорить взять под защиту 
младшую сестру Лютеции. И хотя ей не дарил Люнеус, но как-то само 
собой считалось, что ныне здесь хозяйничают Тревор с Редьярдом. Но 
это, пока Фарамунд не прибыл лично. 
     Вытряхнув дорожную пыль, он позволил себя обтереть мокрыми 
полотенцами, спустился в главный зал. 
     Девушка медленно сходила по ступенькам, ее фигурка была 
натянута как тетива лука, взгляд смотрел прямо перед собой. По телу 
Фарамунда пробежала дрожь. К нему в зал сходила Лютеция, юная и 
чистая, даже в том же платье, в каком ехала тогда в повозке!.. Нет, 
это платье богаче, просто тот же голубой цвет, тот же крой... 
     Она ощутила его жгучий взор, слегка повернула голову. Он снова 
вздрогнул. Те же удивительно чистые синие глаза, та же гордая 
приподнятость скул, детская припухлость щек, но слегка выдвинутый 
подбородок, что придавал ей вид решительный и упрямый. 
     Он поднялся, ждал. Сбоку тихонько ахнул Вехульд, глаза 
военачальника были ошалелые как у лося весной. Громыхало перестал 
сопеть, подтянул живот. С его языка едва не сорвалось имя Лютеции. 
     Наступила короткая пауза, которая всем показалась бесконечной. 
Тревор спускался за Брунгильдой следом, во все глаза смотрел, какое 
впечатление она произведет, рот расплылся до ушей. Брунгильда чуть 
повела глазом, опаздывает дядя, наклонила голову, серебристый 
голосок мелодично прозвучал в чистом воздухе: 
     - Благородный Тревор, это и есть тот страшный рекс, от имени 
которого женщины падают в обморок? А у беременных случаются 
выкидыши? 
     Тревор закашлялся, девушка не должна первой заговаривать с 
мужчинами, это ущерб ее достоинству, проговорил уже торопливо, 
смущенно: 
     - Дорогая Брунгильда, позволь представить тебе доблестного 
Фарамунда, владетельного господина земель по всему берегу Рейна и до 
берегов Сены! 
     Ее ресницы длинные, густые и томно изогнуты, но из-под них 
смотрят синие глаза... уже не как небо, а как искрящийся на солнце 
лед. Брунгильда выпрямилась, смотрела надменно, и хотя Фарамунд был 
выше, он чувствовал, как холодный взгляд высокомерно скользнул 
поверх его головы, едва-едва задев волосы, как пролетающая над 
грязным болотом птица задеваем кончиком крыла мшистую кочку. 
     Фарамунд поклонился, смолчал. Тревор подвинул для Брунгильды 
стул с высокой резной спинкой. Она села просто и в то же время 
царственно: словно императрица огромной империи. Еще бы, подумал 
Фарамунд. Всяк, кто взглянет в ее глаза, уже раб. 
     Слуги торопливо таскали на стол жареных лебедей, ставили блюда 
с печеной птичьей мелочью, перед Фарамундом появился золотой кубок с 
тускло блестящими камешками по ободку. Из-за плеча выдвинулась рука 
с кувшином. В широкое жерло кубка хлынула темно-красная струя. Запах 
пошел тонкий, приятный. 
     Тревор сказал бодро: 
     - С возвращением, рекс!.. Здесь в крае наслышаны о твоих 
подвигах. Ты берешь города с такой легкостью, что твое войско почти 
не останавливается!.. Если бы не обозы, ты бы уже достиг стен Рима. 
     Фарамунд ощутил осторожный вопрос в невинном тосте. Рим - 
сердце мира, если на него замахнуться - наступит конец света. Раньше 
никому в голову не могла придти безумная мысль, что Рим может пасть, 
но как-то дошли слухи, что страшный Аларих из родственного франкам 
племени готов уже приблизился к его стенам, грозит, торгуется, 
спорит... спорит с самими владыками мира! Рим все еще стоит 
незыблемо, однако мир качнулся под ногами! 
     - Я даже не знаю, - ответил он как можно беспечнее, - где этот 
Рим... Мы просто идем на юг! Там небо без туч, там нет этих 
зловонных болот... Мы идем, как летят птицы в те сказочные страны... 

     Он сам чувствовал, что лицо его на миг стало мечтательным. Стук 
ножей на короткое время прервался, он чувствовал устремленные на 
него удивленные взгляды. 
     Тревор хмыкнул: 
     - Как птицы? Военачальник должен руководствоваться разумом. 
     - Они и руководствуются, - ответил Фарамунд. - У меня хорошие 
военачальники. 
     - Из римлян? 
     - Своих вырастил, - усмехнулся Фарамунд. 
     Тревор вскинул брови, баранья лопатка остановилась на полдороге 
ко рту: 
     - Это Громыхало, Вехульд?.. Тебе повезло, но двоих мало... 
     - Подросли и другие, - ответил Фарамунд. - Я уже перестал 
ломать голову, кем же я был раньше... до потери памяти. Но теперь 
мне кажется, что я был из тех, кто находит нужных людей. Вот и все. 
У меня сейчас две дюжины полководцев, которым я мог бы доверить 
войска и побольше, чем у меня есть! 
     Слуги сновали неслышно, даже не сопели за спиной, не дышали 
перегаром. Кубок всякий раз перед Фарамундом, как и перед всеми, 
наполнялся тут же, блюда с объедками убирали сразу, Фарамунду не 
приходилось громоздить вокруг тарелки ограду из костей. 
     Тревор все поглядывал на племянницу. Брунгильда почти не 
прикасалась к еде, но ее тонкие пальчики держали нож, лезвие иногда 
отделяло ажурно тонкие ломтики, умело расчленяло хрящи, и, если не 
присматриваться, то казалось, что она вовсе не тяготится пребыванием 
за столом среди десятка сильных мужчин. 
     Внезапно Тревор, развеселившись, выдернул какую-то хитрую 
шпильку в башне из золотых волос на голове Брунгильды. У Фарамунда 
перехватило дыхание. Вся башня разом рухнула, рассыпалась молодым 
чистым золотом по плечам, спине, растеклась золотой волной, 
настолько прекрасной, что зал осветился, словно в ней заблистали 
золотые крылья ангелов. 
     Брунгильда стала пунцовой от стыда, унижения, оскорбленного 
достоинства. Глаза ее засверкали гневом: 
     - Дядя! Как ты осмелился? 
     Тревор, смеясь, выставил перед собой руки с почти обглоданной 
костью: 
     - Только не бей!.. Я хотел полюбоваться на твои прекрасные 
волосы... и посмотреть, как ахнут другие! 
     Брунгильда метнула на Фарамунда уничтожающий взгляд. Он 
поспешно опустил голову, словно это он допустил грубость. Бедняжка 
не хочет, чтобы ее демонстрировали как козу на базаре, расхваливали 
ее вымя и позволяли щупать. 
     Она резко повернула голову, ее длинные распущенные волосы 
метнулись настолько красивой волной, что у него остановилось сердце, 
а в груди сладко защемило. А Брунгильда опустила взор в тарелку, 
слезы закипели в глазах. Как унизительно, как унизительно! 
     Он поднялась, голову держала гордо. Это выглядело вызывающе, 
надменно, и пусть все так думают, только она знает, что так удастся 
не выронить слезы! 
     - Спасибо за обед, - произнесла она музыкальным голосом, чистым 
и холодным. - А теперь, дядя, позвольте мне покинуть вас... 
     Фарамунд перехватил ее убийственный взгляд, брошенный на 
Тревора. Ты, говорили ее глаза, бесстыдно раздел и продемонстрировал 
меня этому мужчине, который еще не является моим мужем. Ты опозорил 
меня, стараясь продать подороже! 
     После ее ухода все некоторое время ели молча. Фарамунду 
показалось, что светильники дают меньше света, а за окном спряталось 
солнце. 


     Глава 26 


     Он вскоре ушел, сославшись на необходимость посмотреть, как 
устроены его люди, а Тревор и Редьярд некоторое время обедали в 
обществе военачальников Фарамунда. Те вели себя шумно, словно в 
захваченном гарнизоне, швыряли кости в драгоценный римский щит на 
стене, который Брунгильда привезла с собой как память об их великом 
предке Сцеволе, громко хохотали, ссорились, начинали орать песни. 
     Редьярд морщился, наконец, не выдержал, ушел. Тревора шумное 
веселье не коробило, но когда вино начало выливаться из ушей, воздел 
себя из-за стола, отяжелевший, но все еще готовый хоть на боевого 
коня, хоть в кулачную драку. 
     Брунгильда рассерженно металась по комнате. Когда скрипнула 
дверь, она метнула злой взгляд, резко отвернулась, завидев 
предавшего ее дядю. Тревор ухватил ее за руку, голос был 
примирительным: 
     - Погоди! Мне надо сказать тебе пару слов. 
     Брунгильда сказала гневно: 
     - Дядя, как ты мог? 
     - Но ты такая красивая... 
     - Но как ты посмел? 
     - Дорогая, надо было. Твоя красота должна была его ошеломить! 
Это другие мужчины готовы за твою улыбку бросить к твоим ногам все, 
что у них есть, но не этот суровый рекс. У него в сердце все еще 
наша бедная Лютеция. Я благодарен ему за такую память, но... живым 
надо жить. Мертвые не должны мешать живым. 
     Она вырвала руку, он последовал за ней к окну. Внизу во дворе 
мальчишка гонял по кругу молодого коня, настегивал, весело и задорно 
кричал. Брунгильда упорно смотрела во двор, продолжая не замечать 
дядю. 
     Тревор сказал проникновенно: 
     - Тебе повезло! Да-да, повезло. Могли отдать замуж за Кашролда 
или Цапвоя, оба старики, а Кашролд к тому же еще и урод, обожает 
мучить молодых женщин... А Фарамунд не только могуч как властитель 
земель, но он молод и красив. 
     Брунгильда поморщилась: 
     - Слишком. 
     - Что, слишком? 
     - Мужчине, - пояснила она, - неприлично быть таким красивым. 
     - Поверь, он этого не замечает! 
     Она фыркнула: 
     - Да? Вон Редьярд все время смотрится во все блестящее. А какие 
рожи корчит!.. Дядя, об одном прошу. Раз уж нельзя избежать этой 
проклятой свадьбы, то прошу... нет-нет, я понимаю ее неизбежность... 
прошу меня оградить от встреч с этим человеком. Ведь наш брак - 
чисто династический брак, верно? А то я, видит наш кроткий Христос, 
и чьей верной дочерью я являюсь, перережу такому мужу горло, если он 
возжелает утащить меня на супружеское ложе! 
     Тревор отшатнулся, уже забыл, что Брунгильда - это не ее 
старшая сестра, что хоть никогда не называла себя кроткой, но была 
тихой как голубка. 
     Фарамунд внимательно выслушивал все новости. Пока он воевал, 
расширяя свои пределы на юг, здесь пронесся слух о новой волне 
переселения. Всюду копали рвы, огораживали города стенами, из 
крепких поселян набились отряды. Кузницы работали днем и ночью, а 
перестук молотов по ночам стал таким же привычным, как голодный 
волчий вой за оградой. 
     Из лесных деревень в города тянулись телеги с битой дичью. 
Навстречу везли топоры, стальные наконечники для копий, даже 
настоящие железные шлемы. В селах готовились встретить врага на 
пороге родного дома, а если остановить не удастся, то лишь затем 
отступить под защиту крепостных стен. Кто сумеет, понятно. 
     Рексы, наконец, прекратили на время распри, договорились 
выставить объединенное войско, взяли под покровительство эти новые 
земли, отвоеванные у Римской империи, совместно укрепляли замки, 
перегораживали броды на реках, а отвесные берега укрепляли, готовили 
там засады. 
     Каждый поселянин, будь он галлом или франком, знал, что когда 
весеннее солнце подсушит грязь, и огромное болото Европы подсохнет 
настолько, что превратится в тысячи мелких болот среди необъятного 
леса, сразу же с севера покатят новые волны неведомых народов. 
Франки сами совсем недавно считались здесь неведомыми, но, захватив 
эти земли и разграбив, быстро осели на землю рядом с местными 
галлами, научились пахать и сеять, а римские гарнизоны научились 
жить с ними в мире. Но сейчас надвигались вовсе неведомые, даже 
названия звучали странно и пугающе: лангобарды, что значит - 
длиннобородые, остготы, алеманы... 
     Все надеялись, как вот уже последние двести лет надеялись все 
оседлые народы, что вот именно сейчас наконец-то остановят эту волну 
нашествия, и племена перестанут двигаться, как стада зверей, 
спасающихся от лесного пожара, что уничтожают на пути посевы и сады. 

     Спустившись в зал, Фарамунд долго сидел у горящего очага, глаза 
не отрывались от маленьких существ, что передвигались внутри 
огромных раскаленных углей. Иногда они собирались целыми стаями, 
словно собирались в набег, но их жизни быстро гасли, как у всех, кто 
ходит в набеги... 
     На лестнице послышался легкий перестук каблучков. Брунгильда 
спускалась быстро, но ее шаг замедлился, когда увидела неподвижного 
конунга. 
     Фарамунд встал навстречу. Он не отрывал взгляда от бледного 
лица Брунгильды, пока ее чистая кожа не полыхнула румянцем. Густые 
длинные ресницы опустились, скрывая то, что таилось в ее глазах. 
     Он еще не видел подобную блистающую нечеловеческую красоту. 
Однако она явно выказывает ему презрение, как брезгливым изгибом 
губ, так и гордо вскинутым подбородком, холодным взором, откинутой 
назад головой. 
     Фарамунд сделал шаг вперед. Брунгильда чуть отшатнулась. Ему 
почудилось, что за сенью длинных ресниц метнулся страх. 
     - Я не хочу тебя пугать, - сказал он тяжело. - Но ты знаешь, 
наш брак решен. Так надо. И если ты будешь упорствовать, то тебе, в 
самом деле, придется бояться. 
     - Никогда этого не будет! - выкрикнула она резко. - Мой род не 
настолько беспомощен, чтобы родниться с безродным разбойником! 
     - Тревор сам предложил этот брак, - сказал он. 
     - Как ты смеешь! 
     - Все уже решено, - сообщил он. - Я приехал. 
     И хотя она понимала, что все, в самом деле, решено, понимала и 
знала, Тревор уже пристроил ее "в надежные руки", что теперь уже 
ничего не изменить, раз уж этот могущественный человек не только 
согласился ее взять, но и приехал, оставив огромное войско, в груди 
поднялась такая буря, что дыхание вырвалось со свистом. Она 
вскрикнула, ее рука метнулась вперед... 
     Да, в ярости она попыталась хлестнуть его по щеке, словно он 
был раб, но на полдороге ее кисть словно попала в железный капкан. 
Фарамунд медленно опустил ее руку, не сводя глаз с пылающего гневом 
лица, сказал рассерженно: 
     - Довольно. Ты ничего не изменишь. Ни оскорблениями, ни 
отказом. Говорят, я всегда добиваюсь своего. Всегда. 
     Она выкрикнула: 
     - Ни в этом случае! 
     Он усмехнулся уже холоднее, хотя в душе кипела злость, странным 
образом заполняя ту пустоту, что разъедала душу со дня смерти 
Лютеции. 
     - Завтра, - обронил он. - Не будем тянуть. Свершим эту 
тягостную для обоих церемонию как можно быстрее. После чего я отбуду 
в свой лагерь. Уверен, что тебя, золотоволоска... или белозубка, как 
там тебя, это вполне устроит! 
     Вечером в отведенных ему покоях, он сам стащил рубашку через 
голову, скрипнул зубами. Легкие раны зажили... вернее, скрылись под 
твердой корочкой крови, но сейчас он отдирал намертво присохшую к 
телу ткань. Это случилось за двое суток до того, как показались 
башни Люнеуса. Большой отряд разбойников имел глупость напасть на 
вооруженных всадников. Не учли, что хотя их всего дюжина, а 
разбойников полсотни, но такая дюжина стоит сотни: гнали и рубили до 
тех пор, пока не затупились мечи о толстые черепа и костлявые спины. 

     И все-таки, подумал он, здесь небезопасно. Власти конунга не 
хватает, чтобы следить за всеми землями, что ширятся без его ведома. 
А тут еще слухи о новых племенах и народах, что движутся с севера... 

     Оруженосец внес большой медный таз, полный горящих углей. А под 
стеной в такой же медной жаровне как огромные рубины светилась 
россыпь крупных углей. Он чувствовал запах березовых поленьев, что 
неуловимо витал по комнате, 
     Потом он долго лежал на спине без дум, без мыслей, усталый и 
опустошенный. Взгляд блуждал по балке, космы паутины уже почернели 
от копоти, а за окнами светится темное небо с россыпью редких звезд. 
Усталое тело ныло, сегодня он провел в седле почти сутки, как и 
вчера и позавчера. 
     ...Сон не шел, взгляд бесцельно скользил по стенам, наконец, он 
ощутил, что где-то в глубине засела заноза. Где-то в чем-то он 
поступает неверно. Или не совсем честно. И все это смущение души 
связано с именем Брунгильды. Не потому, что жива память о Лютеции... 
это никогда не померкнет, но с самой Брунгильдой поступает... в 
самом деле, нечестно, что ли. При всей их антипатии, все же она 
заслуживает лучшей доли, чем быть выданной замуж насильно. И хотя их 
всех выдают замуж, почти что не спрашивая согласия, все же как-то не 
хочется быть в числе тех, кто обижает женщин. Да, одно дело - 
насиловать, даже убивать, другое - поступать нечестно. 
     Свадьбу играли в большом зале. Фарамунду она показалась излишне 
пышной. Кроме обязательных родителей, свидетелей и помощников, здесь 
оказался еще и священник со слугами в богатых одеяниях. 
     Хуже того, Тревор оповестил окрестных хозяев бургов, они гордо 
именовали себя контами, какое-то искаженное до неузнаваемости 
римское словцо, эти конты явились с женами и дочерьми. Дочери сразу 
стали зыркать по сторонам, а его военачальники и знатные воины 
напыжились и стали смотреть орлами. Их вождь дал связать себя 
брачными узами, почему бы им тоже не породниться с местной знатью? 
     Священник крестил, шептал на чужом языке, пел и восклицал, ему 
подпевали гнусными тоскливыми голосами, мертвыми и заунывными, потом 
шаман нового бога опомнился и деловым тоном спросил, согласна ли 
Брунгильда взять его в мужья. Фарамунд со злостью подумал, что этот 
дурак мог вовсе спросить - любят ли друг друга, новая вера пока еще 
бесцеремонна. 
     Брунгильда настолько долго медлила с ответом, что ожидающие 
насторожились, по всему залу прокатился говорок. Наконец Брунгильда 
наклонила голову, с усилием выдавила: 
     - Да, согласна. 
     Священник повернулся к Фарамунду: 
     - А ты, сын мой, согласен ли взять в жены Брунгильду Белозубую, 
дочь владетельного... 
     - Беру-беру, - прервал Фарамунд нетерпеливо. - Все, вроде бы? 
     Священник взглянул с укоризной. Фарамунд видел на лицах своих 
полководцев улыбки. Кто-то гоготнул. 
     - Сын мой, - сказал священник с достоинством, - надо отвечать 
строго по ритуалу. Если спрашиваю, согласен ли, ты должен... 
     - Ничего я тебе не должен, - ответил Фарамунд грубо. - Я не 
христианин пока что. Давай заканчивай, это моей жене разве что 
интересно! А я по вере богов своих уже ее в жены взял. 
     Священник побледнел, что-то побормотал, Брунгильда метнула на 
Фарамунда ненавидящий взгляд. Военачальники засмеялись уже громко, 
пихались, звучно хлопали друг друга по спинам. Зазвенело железо. 
Конты с их женами стояли с вытянутыми лицами, только их перезрелые 
дочери бросали на Фарамунда обещающие взгляды. 
     Дальше ритуал, как понял Фарамунд с пренебрежением, пошел через 
пень-колоду, быстро, скомкано, перепрыгивая и пропуская длинноты, 
после чего священник пугливо объявил их мужем и женой перед лицом 
Всевышнего и Всеблагого. Громыхало знаками показывал через головы 
гостей, что надо бы еще и освятить брак по старому ритуалу, друиды и 
жрецы уже здесь, но Фарамунд отрицательно покачал головой. Он ничего 
не имеет против старых богов, но... надоело. 
     Светильники по случаю свадьбы заправили очищенным жиром, они 
давали ровный свет, без привычного чада и гари. Фарамунд обычно ел 
на ходу, в седле, но сейчас Тревор наконец-то взял реванш. Он собрал 
лучших поваров со всех земель, захваченных Фарамундом, дал им сотни 
охотников, и вот теперь на стол подавали дивно испеченную дичь, 
начиная от таких мелких птах, что в зажаренном виде не больше ногтя 
большого пальца, до огромной туши запеченного целиком тура, которую 
внесли на плечах, краснея и покачиваясь от натуги двенадцать сильных 
мужчин. 
     И мелкие птахи, и дивная рыба, которую Фарамунд никогда раньше 
не видел, и даже запеченный тур - все было настолько пахуче, вкусно, 
что Фарамунд ощутил себя жадным зверем, хватающим куски без разбора, 
жующим то птицу, то рыбу, все это запивающим без всякого порядка 
вином и пивом. 
     Он видел презрение на лице Брунгильды. Она едва-едва 
дотрагивалась до блюд, после чего их тут же убирали, а взамен 
ставили новые. Ему было все равно, что подумает эта надменная 
красавица, он рычал от удовольствия, насыщался, а когда уже 
насытился так, что едва не задыхался, расстегнул пряжку на поясе и 
продолжил поглощать эту дивную пищу. 
     Гости ели сперва степенно, нахваливали сдержанно. Но после 
первого же кубка крепкого вина конты стали держаться свободнее, а 
после второго уже обнимались, хватали к неудовольствию жен мясо 
руками. Бледные дочери стали розовощекими, а иные и вовсе 
красномордыми, веселыми. 
     За столом поднялся Тревор. Огромный, грузный, он вытащил 
длинный нож, размером с римский меч, громко постучал по медному 
подносу. На него начали оглядываться, шум умолк. 
     - Дорогие гости! - заорал Тревор так, будто старался 
перекричать топот конницы. - Я хочу поднять кубок с этим 
великолепным вином... И вы поднимите, сучьи дети!.. за самую 
красивую пару на белом свете. За нашего доблестного Фарамунда, 
властелина этих земель до самой великой реки, и за самую красивую 
женщину мира - Брунгильду Белозубую! 
     За самую красивую, повторил про себя Фарамунд. Может быть, и 
самая красивая на свете... но самой прекрасной была и остается 
Лютеция. Прекрасная и чистая, как ангелы, о которых так любила 
рассказывать. 
     Вокруг пили, орали, лезли к нему с кубками. Он выдвигал свой 
навстречу, кубки сталкивались со звоном. Вино плескало через край, 
стучали ножи, на крепких зубах трещали кости. Стол протестующе 
гудел: соратники Фарамунда, а за ними и конты самозабвенно и, доводя 
жен до обмороков, выбивали сладкий мозг из костей. 
     - Я знаю, - провозгласил Тревор зычно, - все обитатели Римбурга 
будут счастливы, когда узрят свою новую правительницу! 
     Каждое слово как молотком било Фарамунда по голове. Краем глаза 
он уловил, как болезненно морщится Брунгильда. Похоже, она попробует 
воспротивиться даже переезду в Римбург. Хотя, если честно, надо ли 
ее к этому принуждать? 
     Повинуясь неясному чувству, он наклонился к ее уху. 
     - Брунгильда, - сказал он шепотом. - Похоже, из меня получился 
супруг даже лучше, чем я сам того ожидал. 
     Она покосилась настороженно: 
     - Что ты имеешь в виду? 
     - Я ловлю твои мысли. 
     - И что же я подумала? 
     - Что хорошо бы воткнуть мне кинжал между ребер прямо сейчас, 
чтобы не надо было переезжать в Римбург, - объяснил Фарамунд 
любезно. - Так вот, я с этим согласен. 
     Она приятно удивилась: 
     - Как мило!.. А ну-ка, где мой кинжал... 
     - Я завтра же утром уезжаю в Римбург, - сообщил Фарамунд. - А 
затем в расположение своих войск. А ты останешься. Я думаю, тебя это 
вполне устроит. 
     Брунгильда слегка пригубила вино. Фарамунд видел, как 
вздрагивают ее пальцы, но когда она заговорила, он удивился, как 
ровно прозвучал ее голос: 
     - Я знаю твои большие полномочия, как моего супруга. Но я 
предупреждаю, что если ты меня коснешься... я убью тебя. 
     Фарамунд пробормотал: 
     - Ого... 
     - Или себя, - добавила она поспешно. - Впрочем, вряд ли это 
тебя остановит. Ведь ты все равно останешься хозяином моих земель в 
римской империи. Да и титул, что для тебя важнее, останется за 
тобой. 
     Кровь бросилась Фарамунду в голову с такой силой, что он 
покачнулся. Красная пелена застлала взор, 
     - Твои земли... - прошипел он. - Твои земли... Да когда я 
приведу своих людей в Рим, я на твоих землях... 
     Он поднялся, красный от гнева. Тревор тоже поднялся, 
встревоженный, Фарамунд с трудом смирил гнев, растянул губы и 
знаками показал, что просто хочет выйти на свежий воздух, и что 
скоро вернется. 
     На крыльце прохлада ворвалась в него так неожиданно, что он 
ухватился на столб. Воздух настолько чист и свеж, без запахов 
горящего масла, жареного мяса, жира, что по телу пробежала судорога, 
будто с разбегу влетел в холодное чистое озеро. 
     В ночном небе мелькнула широкая тень. Он ощутил ее только по 
быстро исчезающим звездам, что тут же появлялись снова. Затем на 
землю пахнуло темным воздухом и запахом шерсти, он понял с холодком, 
что зверь пронесся крупный. Такие существа... птицы они или звери, 
днем не появляются, есть только ночные звери, как вот ночью на смену 
ярким легким и тонкокрылым бабочкам приходят на смену ночные: 
пугающе толстые, мохнатые, как пауки, темнокрылые... 
     Он подумал, что столько ночных зверей просто быть не может, где 
же они днем прячутся, но другая часть сознания, ночная, сказала 
таинственно, что это дневные создания при замене солнечного света на 
лунный тоже заменяются другими, превращаются в другие. Как вот и он, 
чувствуют в себе эту странность, эту готовность выпустить из себя 
нечто, что живет в нем и только ждет... 
     Дверь за спиной тихонько отворилась. Он невольно поморщился: 
пахнуло нечистым воздухом, словно весь дом уже пропитался запахами 
пота и жаром человеческих тел. 
     Тихо-тихо простучали женские каблучки. Игривый женский голосок 
сказал томно: 
     - Ах, могучий рекс!.. Такая ночь... и только мы двое. 
     Он повернулся, молодая девушка с пышными формами упала ему на 
грудь, обхватила обеими руками. Он с трудом узнал одну из дочерей 
контов, что всю церемонию улыбалась ему и многозначительно опускала 
глазки. 
     - Э-э, - сказал он в затруднении. - Вот сейчас нас увидит твой 
отец! Обоим попадет. 
     - Не увидит, - шепнула она заговорщицки. - Он вот-вот свалится 
под стол. Я сама ему подливала! 
     - Но все же... 
     - Тогда пойдем вот туда, - шепнула она еще жарче. - За конюшню. 
Там никто не увидит! Хотя ты ведь рекс, тебе и так все можно... 
     - Погоди, - сказал он строже. - Так нельзя. Перестань! Все, 
хватит. Давай возвращаться. Эх, такая ночь, а все... 
     Он с силой оторвал ее от себя, но она ухватила его обеими 
руками за шею, сказала горячо: 
     - Ну ладно! Один поцелуй. Только один. Чтобы я могла во сне 
увидеть тебя в моей постели... 
     Он схватил ее за кисти рук, но ее горячие губы уже прижались к 
его губам. Теплая налитая грудь провоцирующе уперлась в его твердые 
грудные мускулы. Он уже отстранял ее, когда на крыльце заскрипели 
деревянные ступеньки. 
     Под навесом стояли Тревор и Брунгильда. Дверь за их спинами 
закрылась с легким стуком. В холодном лунном свете и без того 
бледное лицо Брунгильды показалось ему смертельно бледным. Вместо 
глаз темнели широкие провалы, но на миг ему почудилось, что в той 
бездне блеснули две колючие звезды. 
     - Мерзавец, - процедила она с ненавистью. - В день свадьбы!.. 
     Фарамунд отстранил девушку, та отступила, мило улыбнулась всем, 
заговорщицки подмигнула Фарамунду: 
     - До встречи в моей постели! 
     И пропала, только слышен был торопливый перестук каблучков. Еще 
Фарамунд услышал, как едва слышно ахнула Брунгильда. Тревор что-то 
проворчал, неуклюже переступил с ноги на ногу. 
     - Да какого черта, - сказал Фарамунд беспомощно и одновременно 
раздраженно. Вроде бы не было необходимости оправдываться, но 
чувствовал себя гадко и беспомощно. Ощутил, что все разводит руками 
и пожимает плечами как дурак. - Она просто играется... 
     - Она? - прошипела Брунгильда. - Дядя, он же меня опозорил!.. И 
так будет позорить все время! 
     Тревор проворчал успокаивающе: 
     - Ну, милая, если он такой доблестный герой, что он него 
женщине глаз не могут оторвать? Что же ему делать? Вроде бы нельзя 
сильно... и часто отказываться, урон не только женской чести, но и 
мужскому естеству. 
     Фарамунд стиснул зубы. Этот услужливый дурак делает только 
хуже, а Брунгильда выпрямилась, глаза сверкнули гневом. 
     - Нельзя отказывать? Вот он и не отказывает! 
     - Ну не всем же, - сказал Тревор успокаивающе. - Он же не 
кидается на всех баб! Эта как-никак - дочь владетельного конта... 
     Фарамунд стиснул зубы еще крепче. Брунгильда вздернула 
подбородок. Он сделал движение пригласить их вернуться в 
пиршественный зал, там, на людях не сможет дать выход своему 
благородному гневу, но Брунгильда шарахнулась от его рук, словно от 
прокаженного. 
     - Прочь, мерзавец! 
     - Брось, - сказал Фарамунд раздраженно. - Ничего не было, это 
во-первых. Во-вторых, никто не видел, а разве это не важнее?.. У 
нас, как говорит твой ученый дядя, династический брак. Союз племен, 
кровные узы, всякое такое... 
     Она тяжело дышала, глаза сверкали, но Тревор накрыл ее 
стиснутый кулачок огромной лапищей, наклонился к уху, что-то 
пошептал. Брунгильда вздрогнула, некоторое время слушала с 
отвращением. Даже отстранилась с брезгливостью, но, в конце концов, 
холодно взглянула на Фарамунда. 
     - Ты можешь проводить нас в зал, - разрешила она. 
     Фарамунд пошел следом, чувствуя себя дурак дураком. Злился и на 
девицу, что вздумала заигрывать так... так откровенно, нарочито 
провоцируя Брунгильду - не знает, что это лишь видимость брака, 
злился и на себя, что не в состоянии ничего сказать впопад, и вообще 
все идет не так, как хотелось! 


     Глава 27 


     В зале крепкие мужские голоса ревели суровую походную песню. 
Фарамунд переступил порог вслед за Брунгильдой и Тревором, здесь 
воздух был горячий и насыщен пиром. Гости, положив друг другу на 
плечи руки, раскачивались и орали про коней и длинные мечи. 
     При виде гостей разом умолкли. Громыхало поднялся с кубком в 
руке, прокричал здравицу молодым, пожелал крепких сынов, что вот 
прямо с этой ночи... ха-ха!.. начнут стучать ножками и рваться на 
волю, чтобы на коней, чтобы за мечи... Дальше Громыхало запутался, 
но гости радостно вопили, вскидывали кубки, отовсюду Фарамунд видел 
устремленные на него глаза соратников, в которых были любовь и 
преданность. 
     И все-таки он не мог избавиться от чувства вины. Даже не перед 
Лютецией, хотя первая мысль всегда была о ней. Там, на небесах, 
Лютеция одобрила бы брак с ее младшей сестренкой... наверное. Вина 
перед всеми, что впервые в жизни пошел на постыдную сделку... или не 
впервые?.. и особенно вины перед Брунгильдой. Хотя как раз перед ней 
не должен испытывать никакой вины. Разве с самого начала не 
договорились об условиях? Это всего лишь скрепление племен. Все лишь 
для дела. 
     Изысканные яства уже не лезли в горло. Даже лакомый паштет из 
соловьиных печенок показался горьким, а на дорогое вино уже смотреть 
не мог. В разгар пира внезапно поймал на себе взгляд Брунгильды, но 
едва сам вскинул на нее взгляд, она надменно и гордо смотрела прямо 
перед собой. 
     Измучившись, сказал себе грубо: к черту! Он был волен как 
ветер, что же теперь сидит как пес на цепи? 
     Из-за стола встал с такой решимостью, что едва не перевернул 
стол. Тревор поперхнулся очередным тостом, изумленно посмотрел на 
жениха, гулко заржал: 
     - А-а-а-а!.. Жениху не терпится добраться до свадебной 
постели!.. Га-га-га!.. Это понятно, никому в мире не доставалась 
такая жемчужина!.. несверленная жемчужина, га-га-га!.. Доблестный 
рекс, мы все с тобой на поле брани, но здесь... га-га-га!.. теперь 
придется показать себя в поединке! Но мысленно мы все с тобой! 
     Гости заржали, Тревор говорил скабрезности, но это обычай, 
старинный обычай, а старинные все почему-то соблюдают с превеликой 
охотой. 
     По взмаху руки Тревора гости встали, вскинули кубки. Фарамунд 
терпеливо слушал напутствия, пожелания, советы, прерываемые хохотом. 
Желали в первую же ночь зачать доблестного сына, равного которому не 
будет на свете, желали быть таким же воином, каким показал себя при 
захвате бургов... 
     Их привели на второй этаж, где располагалась их спальня. 
Фарамунд видел, с каким испугом Брунгильда взглянула на огромную 
безобразную кровать посреди этого зала, такую одинокую и затерянную. 
Над ней был полог на четырех стойках по углам кровати, но все 
занавески забросили углами наверх, 
     Фарамунд зябко передернул плечами. Он тоже предпочел бы, чтобы 
кровать хотя бы придвинули к стене. А лучше - в угол, чтобы 
защищенным чувствовал себя с двух сторон. 
     Хмельные гости и здесь отпускали скабрезные шуточки. 
Подталкивали обоих в постели. В дальнем углу стояла ширма из тонкого 
шелка. Брунгильду повели туда знатные женщины, а две служанки и 
верная Клотильда плелись сзади. 
     Фарамунд видел их ноги под ширмой, видел, как к ногам 
Брунгильды упало ее платье. Чье-то женские руки подхватили, дальше 
он не видел: его самого раздевали с шуточками и смешками, давали 
непристойные советы, делились опытом, гоготали жирно и противно на 
разные голоса. 
     Наконец он разделся, лег, а гости хлопали друг друга по плечам, 
ржали, показывали на него пальцем. Из-за ширмы вывели Брунгильду. У 
Фарамунда перехватило дыхание. Без своего свадебного наряда она 
выглядела еще прекраснее, хоть это и немыслимо. Но сейчас никто не 
нарушало ее чистейшую безупречную красоту. Ее волосы были распушены, 
он не поверил глазам, глядя, как они опускаются ниже поясницы. Это 
был такой роскошный водопад, что нет надобности в ночной сорочке, 
волосы скроют ее наготу надежнее зимней шубы. 
     Их глаза встретились, он ощутил, что не в силах выдержать укора 
в ее глазах, это хуже, чем брезгливая ненависть, отвернулся. Она 
чуть приподняла одеяло, скользнула неслышно рядом. 
     Гости заинтересованно переговаривались, смотрели жадно, едва не 
роняя слюни. Фарамунд рыкнул: 
     - Ну, что еще? 
     Тревор ответил ликующе: 
     - Как что? Мы же свидетели!.. Га-га-га!.. Внукам будем 
рассказывать, как и что... Обычай такой, рекс. Тебя, хоть когда-то и 
стукнули по голове, но не мог же ты забыть такой древний и славный 
обычай... 
     Фарамунд стиснул зубы. Брунгильда лежала рядом с мертвенно 
бледным лицом. Глаза закрыла, словно мертвая, густая тень от длинных 
ресниц легла на пол-лица. Губы даже в полутьме выглядели почти 
белыми. 
     - В моих землях правлю я, - сказал он люто. - И обычаи старые 
здесь не властны! 
     Тревор удивился так, что раскрыл рот и раскинул руки, словно 
хотел за что-то ухватиться: 
     - Рекс!.. Рекс, опомнись! Не стал ли ты этим... 
э-э...христианином? 
     - Не стал, - ответил Фарамунд. - Но видеть вас в своей спальне 
не желаю. Мне плевать, что вы обо мне подумаете. Прочь отсюда!.. 
Идите в зал, пока там все вино не выхлестали. 
     Уходить им явно не хотелось, но он зарычал в бешенстве, начал 
подниматься. Тревор отступил, успокаивающе развел руками, попятился, 
затем повернулся и начал подталкивать гостей к дверям. Фарамунд 
слышал, как он убеждает всех, что рекс - ого-го, если в бою зверь, 
то и здесь зверюка, если не разорвет сразу, то утром все равно 
дознаются о подробностях, а сейчас, в самом деле, надо бы за стол... 

     Когда дверь за ними захлопнулась, Фарамунд некоторое время 
лежал, всхрапывая от бешенства, как разъяренный боевой конь. 
Брунгильда не двигалась, он даже не слышал ее дыхания. 
     В тишине прошелестел едва слышный вздох: 
     - Благодарю тебя, рекс. 
     - Не за что, - ответил он угрюмо. 
     -Ты решился выставить всех за дверь... 
     - Это было сделано не для тебя, - ответил он грубо. - Я не 
хотел, чтобы видели, что я... возможно, храплю. 
     Снова они лежали, не двигаясь, не дотрагиваясь друг до друга. 
Между ними было пространство, куда можно было положить коня. Затем 
он услышал, как дернулось их общее одеяло. Брунгильда села на краю 
постели, золотые волосы блестели от светильников, как будто по ним 
бегали искорки. Ему почудилось, что она мучительно колеблется, затем 
ее легкая фигурка неслышно пересекла зал. 
     По ту сторону ширмы была низенькая дверь в комнату для 
прислуги. Брунгильда исчезла, только едва слышно скрежетнуло 
окованное железом дерево. Фарамунд угрюмо уставился в потолок. Хотя 
зал готовили к свадебной ночи, хотя все вымыли и вычистили, но на 
балках космы паутины висят как старческие волосы, жидкие и длинные. 
Те, что ближе к очагу, почернели от копоти, свисают мохнатые как 
лапы гигантских пауков... 
     Аромат благовоний стал сильнее, он невольно ощутил свой пот, 
подумал, что надо бы хоть сполоснуться перед первой брачной ночью. 
За время пира вспотел сильнее, чем после долгой скачки... да черт с 
ним, это не заведено, а настоящий мужчина мыться не любит. 
     В узкое оконце пахнуло свежим воздухом, от светильника по 
стенам метнулись угольно-черные тени. По комнате все явственнее 
поплыли пряные ароматы. На этот раз, возле бочки с водой стоял на 
табурете широкий медный таз, рядом на маленьком стульчике лежали 
пучки трав. 
     Он горько ухмыльнулся. Его жесткую кожу, огрубевшую от зноя, 
ветра и морозов, не то, что пучок трав, не всякая конская скребница 
возьмет. 
     Зашлепали босые ступни. В полумраке через зал скользнула тонкая 
девичья фигура. Фарамунд отодвинулся, давая место. Женщина 
остановилась у самого ложа, ее тонкие руки замедленно сняли 
покрывало. 
     Фарамунд отшатнулся. Освещенная слабым огоньком светильника, на 
него с застывшей гримаской страха и вымученной улыбкой смотрела... 
Клотильда, служанка Лютеции, а ныне - Брунгильды. 
     - Не спеши меня убивать, - произнесла она жалобным голосом, - 
ты горяч и свиреп... но дай мне сказать! 
     Он смотрел во все глаза. В груди поднялась горячая волна гнева. 
Клотильда в ночной рубашке, готова ко сну, но широкий ворот 
запахивает, пряча грудь. В слабом свете лицо выглядит бледным, 
вместо глаз - темные пещеры, но он чувствовал, что глаза служанки 
смотрят... со страхом и сочувствием. 
     - Ладно, - выдохнул, стараясь взять себя в руки, хотя в черепе 
пронеслись, как сквозь багровый огонь, страшные картины мести. - Что 
это значит? 
     Она стояла прямо перед ним, не делая движения ни приблизиться, 
ни упасть на колени, страшась его гнева. В полумраке лицо белело как 
сыр, слегка расплывалось, но в темных пещерах глаз слабо блеснуло. 
     - Мой рекс, - произнесла она тихо. - Ты не должен гневаться... 
Твоя супруга послала меня вместо себя на брачное ложе! Так делается 
у франков, когда браки заключаются по причинам... ну, важным для 
племени, страны. Она остается тебе супругой верной во всех 
отношениях... Ни один мужчина не коснется ее тела, если тебя это 
волнует... как всякого мужчину. Ни один владетельный сеньор не 
сможет склонить ее симпатии на свою сторону, ибо отныне она верна 
супружеской клятве и договору, скрепленному как перед своим богом 
Христом, так и перед нашими богами... 
     Он слушал, грудь часто вздымалась, а ложе внезапно затрещало. 
Он непонимающе посмотрел на кусок дерева в кулаке. Из деревяшки 
выступил сок, ложе делали торопливо, из сырого дерева. 
     Клотильда вздрогнула, когда он отшвырнул выломанный обломок 
через всю комнату. Глаза его стали безумными. Она в страхе ждала, 
что он вот-вот бросится на нее, убьет, разорвет надвое, 
     Фарамунд судорожно вздохнул. Ярость била в череп с такой силой, 
что он слышал треск костей. 
     - Я все понял, - сказал он. - Я все понял. 
     Она помолчала, спросила робко: 
     - Значит... мне можно послужить тебе? 
     Он ответил резко: 
     - Нет! 
     Она сказала тихо: 
     - Но мужчины... они не могут... 
     - Могут, - ответил он горько. - Мужчины могут все. Уходи. 
     Она отступила, ее пальцы все еще сжимали ворот возле горла. 
Голос прозвучал совсем тихо: 
     - Тебе было бы легче, рекс... 
     - Уходи, - повторил он. 
     Она отступила еще, сказала совсем тихо, словно прошелестел 
ветерок: 
     - Мужскую постель должна согревать женщина... 
     - Я не меняю любовь на просто женщин, - донеслось до нее 
горькое. - Уходи, или я убью тебя! 
     Она отступила в полумрак, он повалился навзничь. Глаза бездумно 
уставились в потолок. В душе кипела ядовитая горечь, словно грудь 
наполнили кислотой. В череп мощными волнами стучала ярость, а мышцы 
по всему телу вздувались горячими волнами гнева, требовали 
немедленно ломать, убивать, крушить, жечь в огне... 
     Расплавленная волна железа поднялась к голове. В глазах стало 
мутно, а по щекам побежали горячие струйки. Он плакал молча, потом 
всхлипывания стали сотрясать все тело. Он разрыдался, повернулся 
вниз лицом, вцепился обеими руками в подушку. 
     - Лютеция... - шептали его губы сквозь рыдания. - Лютеция... 
Почему?.. ну почему? 
     Слезы катились горячие, жгучие. Он глотал те, что попадали на 
губы, остальные промочили подушку насквозь, он стискивал ее, горячую 
и влажную, а рыдания все сотрясали тело. Он плакал мучительно, 
неумело, трудно, как плачут сильные мужчины, что целые народы 
заставляют рыдать, но сами не проронят и слезинки... 
     Сквозь шум крови в ушах он услышал присутствие живого существа. 
В полумраке маячила та же тонкая фигурка в длинной сорочке до пола. 
На миг ему показалось, что это все же Брунгильда, но женщина 
шевельнулась, слабый отблеск светильника упал на ее лицо. 
     Черные, как смоль, волосы служанки тонули в полумраке, бледное 
лицо расплывалось, но она храбро стояла возле ложа. Фарамунд 
привстал на локте, Клотильда пугливо запахивала ворот ночной 
рубашки. Тонкие пальчики смутно белели на пушистом крае. 
     - Я же сказал... уходи, - напомнил он чужим голосом. 
     Клотильда пролепетала в страхе: 
     - Господин, пощадите!.. Но госпожа прислала... И сказала... 
сказала, что если я вернусь, меня накажут! На конюшне, где 
наказывают слуг, Тенилур меня ненавидит, что я его отвергла! Он 
изобьет меня так, что поломает кости!.. 
     В душе снова полыхнул гнев, как горящее масло прокатилась волна 
ярости. Но чувство оскорбления уже гасло, слишком бурно горело, 
теперь там один пепел, теперь даже ощутил нечто вроде странного 
облегчения. На самом же деле, сейчас им с Брунгильдой оказаться в 
одной постели - это... это слишком. Лучше уж с гремучей змеей или 
глыбой льда... 
     - Не трясись, - выдавил он сквозь зубы. - Она так и сказала?.. 
Насчет замены? 
     - Да, господин, - прошептала Клотильда. - Да!.. Только другими 
словами... 
     - Какими? 
     - Господин... 
     - Говори, - потребовал он. 
     - Я не могу, - прошептала она в ужасе. 
     - Говори, - сказал он грозно. - Или задушу. 
     Она побелела еще больше, хотя казалось, это невозможно, 
прошептала умоляюще: 
     - Господин, что вы хотите от служанки?.. Я не могу запомнить 
столько умных и красивых слов!.. Но суть та же, клянусь! 
     Он помолчал, грудь вздрагивала от толчков. Клотильда смотрела в 
грозное лицо расширенными от ужаса глазами. Он, в самом деле, может 
задушить, ее тонкая шейка хрустнет под его сильными пальцами как 
цыплячья, затем швырнет на пол и пойдет к госпоже... 
     - Кто еще знает? - спросил он. 
     - Никто, клянусь, - сказала она торопливо. - Сперва она 
отослала всех служанок, заперла за ними дверь, только после этого... 
велела... 
     Фарамунд рухнул навзничь, снова уставился в темноту свода. 
Может быть, Брунгильда поступила верно, что не явилась на ложе. Ведь 
это всего лишь союз племен. А это уже скреплено. Она захотела 
свободы для себя, личной свободы. За это надо уважать, а не яриться, 
как простолюдин. Она заслуживает уважения. Да, она - Брунгильда 
Белозубая, заслуживает с его стороны больше уважения, чем он ей 
выказывал. 
     И все-таки одна мысль не исчезла, а только ушла глубже, 
затаилась. Если бы Брунгильда не застала его во дворе с той девицей, 
то, возможно, она не додумалась бы заменить себя служанкой. 
     Клотильда, осмелев, придвинулась ближе. После паузы осторожно 
присела на самый краешек ложа, готовая как испуганный воробей 
вспорхнуть при первом же угрожающем движении большого и страшного 
человека. 
     Фарамунд лежал на спине, руки за голову, могучее тело смутно 
вырисовывается в слабо освещенной комнате. Клотильда тихохонько 
приподняла одеяло и робко скользнула на ложе. 
     Они лежали некоторое время молча. Фарамунд рассматривал тьму 
под низким сводом, смутно белеющие потолочные балки. Когда в окно 
врывался порыв свежего воздуха, пламя светильников колебалось, балки 
то становились мертвенно белыми, словно кости громадных допотопных 
животных, то пропадали вовсе в черноте. 
     И все же, несмотря на успокаивающие мысли, разумные и 
правильные, все та же странная злость, смешанная с таким же странным 
облегчением, внезапно снова без всякого предупреждения начинала 
вздымать грудь, жгла сердце, а череп раскалялся, как в горне. Он 
начинал часто и свирепо дышать, спохватывался, снова всматривался в 
балки, рассматривал и считал щели... 
     Клотильда лежала тихая, как забившаяся в подполье мышь. Когда 
он замечал ее блестящие от страха глаза, то видел, что его тело 
снова напряжено, как тетива на луке, спохватывался, поспешно 
распускал мышцы. А через мгновение замечал, что кулаки снова 
сжимаются до хруста, ноги напрягаются для прыжка, а мышцы рук готовы 
наносить и принимать удары... 
     Тоненький молящий голосок Клотильды раздался неожиданно: 
     - Господин, мне страшно... Пожалуйста, вам надо успокоиться! 
Перевернитесь на живот, я вам помну спину. Это поможет отдохнуть... 
     Она стыдливо отводила глаза, когда он, в самом деле, лег на 
живот. Над собой он услышал облегченный вздох. Служанка трусила, 
страшилась, что он вспомнит о ее присутствии и попросту убьет, все 
же сочтя себя оскорбленным. 
     Ее маленькие, но цепкие пальцы принялись старательно разминать 
плечи, спину. Он уткнулся лицом в подушку. 
     - Так лучше? - прожурчал ее тихий голосок. 
     - Хорошо, - буркнул он. 
     - Я училась, - похвасталась она, чуть осмелев. - Все римские 
патриции держали у себя массажистов. У женщин тоже были... слепые, 
правда. 
     - Почему слепые? - удивился он. 
     - Чтобы не видели, - пояснила она. 
     Ее пальцы мяли, терли, встряхивали, он чувствовал, как 
усталость и даже горечь выходят из тела, вымываются, испаряются, он 
снова почти свеж, словно не было этой нелепой изнуряющей церемонии 
свадьбы, 
     Она промяла и заставила жить заснувшие мышцы плеч, он сам 
ощутил, насколько они у него широкие и массивные, пробудила группы 
мускулов спины, вдоль хребта пошла горячая кровь, потерла и пощипала 
ягодицы, что почти омертвели от постоянного подпрыгивания в седле, 
отыскала и встряхнула каждую жилку в ногах и даже в пальцах. 
     Потом он слышал, как она неслышно встала, а когда его нога 
снова оказалась в ее руках, он слышал легкие щелчки, пальцам было 
горячо и щекотно. 
     - Ногти, как у медведя, - сказала она со смешком. - По деревьям 
можно лазить... Теперь сапоги можно шить на размер меньше!.. 
     Повинуясь ее руке, он расслабленно перевалился на спину. Злое 
напряжение растворилось, сильное тело лежало спокойно, он 
чувствовал, что он в любой момент может взметнуться в прыжке прямо с 
постели, но теперь мышцы сами по себе не сокращаются, не стягиваются 
в узлы, от которых болят и едва не рвутся сухожилия. 
     Она разминала ему плечи, потом кончики ее пальцев пробежали по 
широким пластинам его груди. Он сам знал, что они похожи на римские 
медные латы, выпуклые и массивные, но ее маленькие сильные пальцы 
взялись встряхивать умело, кровь из глубин поднялась наверх, 
     Ее небольшие груди с острыми, как у козы, сосками, черными в 
слабом свете, двигались в такт ее мерным неторопливым движениям. Она 
сидела, обхватив ногами его бедра, он чувствовал ее нежное тепло. 
Пальцы разминали, гоняли кровь, он наконец-то ощутил, как страшное 
напряжение ушло окончательно, вытянулся в сладкой истоме, чувствуя 
себя сильным, могучим, отдохнувшим зверем... 
     - Ой, - сказала она. В ее голосе послышался смешок пополам с 
испугом. - Рекс, мне так трудно дотянуться... 
     Ему не надо было скашивать глаза вниз, чтобы понять, что она 
имеет в виду. Он чувствовал ее мягкий горячий живот, когда она 
наклонялась всем телом, и когда вся разбуженная кровь освобожденно 
ринулась в гениталии, он зарычал, схватил ее и, быстро 
перекатившись, навис над нею, огромный и распаленный. 
     - Ой, рекс... 
     Она вскрикнула тонко и жалобно. Он взял ее грубо, жадно, 
по-звериному. И быстро. После чего отвалился в сторону, застыл, 
раскинув руки и глядя на проступающие в слабом рассвете балки. 
Клотильда лежала тихая, как затаившийся зверек. Ему почудилось, что 
она не то тихонько плачет, страшась его разбудить неосторожным 
движением, не то вздрагивает от пережитого ужаса и украдкой 
ощупывает себя: целы ли косточки. 
     Потом краем глаза он видел смутное движение. Клотильда встала, 
ночную рубашку прижимала к груди, прикрывая наготу. Лицо ее 
похудело, выглядело изможденным. Глаза ее казались темными пещерами. 

     - Рекс, - прошелестел ее голосок. - Я была... девственницей. 
Так что простыню... пусть видят. 
     В ночной тишине ее босые ступни прошлепали отчетливо, словно к 
двери побежал утенок с мокрыми перепончатыми лапками. 


     Глава 28 


     Через час в спальню ворвались хохочущие гости. Фарамунд в это 
время, обнаженный до пояса, умывался из кадки, а в другом конце зала 
трое служанок, среди которых была и Клотильда, расчесывали 
необыкновенные золотые волосы Брунгильды Белозубой. 
     Во главе гостей шествовал Тревор. Его опередили Вехульд и 
Унгардлик, разом ухватили простыню, завопили ликующе, вскинули ее 
как знамя. Фарамунд видел, как Брунгильда вздрогнула, ее огромные 
глаза на миг повернулись в его сторону, в следующее мгновение она 
словно отпрянула в отвращении. 
     А что я должен был делать, спросил ее молча Фарамунд. Он сцепил 
зубы, только плескал воду в лицо и на грудь с такой силой, что гости 
отпрянули с веселыми воплями. 
     - Эту простыню можно как знамя! - орал Вехульд ликующе. - Рекс, 
можно мне отодрать кусочек? Говорят, это как амулет, чтобы всегда 
быть... всегда!.. ха-ха!!.. 
     - И мне!.. 
     - Ага, ему - да!.. 
     - Ты на что намекаешь? 
     Фарамунд с гадливостью слушал пьяные вопли и поздравления. 
Похоже, пир продолжался всю ночь, и, судя по всему, они готовы 
пьянствовать и дальше. 
     Как был мокрый до пояса, он направился к Брунгильде. Еще издали 
видел, как она напряглась, подобралась. Служанки хихикали, смотрели 
на него влажными зовущими глазами, добрыми, как у коров. Только 
Брунгильда смотрела прямо перед собой, да еще Клотильда отводила 
взгляд, ее руки старательно работали гребнем. 
     - Дорогая Брунгильда, - сказал он ровным голосом. - Мне этот 
пир надоел. Мы сегодня же отправляемся в мои владения. Там у меня 
масса дел... что требуют моего присутствия. 
     Она напряглась, бледная и с темными кругами под глазами. Она 
выглядела изнуренной, словно, в самом деле, он всю ночь ее терзал, 
насыщая свою похоть. С обескровленных губ слетело едва слышное: 
     - Мой супруг... но ты намеревался идти на войну, оставив меня 
здесь... 
     - Я передумал, - сказал он грубо. - Моя супруга должна жить в 
Римбурге. Это настоящая каменная крепость. Кстати, этот маленький 
бург тоже остается твоим... хотя, думаю, лучше здесь оставить 
хозяевами Тревора и Редьярда. 
     После короткой паузы она взглянула в его суровое лицо, словно 
вырезанное из серого гранита. Челюсть Фарамунда выдвинулась вперед, 
в глазах блистали крохотные молнии, выдавая приближение грозы. 
     - Да, мой супруг, - ответила она. 
     - Я велю собираться в дорогу, - сообщил он. 
     Она снова сказала безжизненно: 
     - Да, мой супруг. 
     Он видел, что она по-прежнему брезгливо не называет его по 
имени, зато теперь всячески подчеркивает для гостей и служанок свой 
статус. 
     Они выехали в тот же день, в полдень. Вечно затянутое темными 
тучами небо просветлело, По светлому пятну, что медленно двигалось 
по ту сторону туч, можно было угадать, где находится солнце. Когда 
отряд выехал из ворот, в щель между тучами на землю упал прямой, как 
огненный меч, солнечный луч. 
     Волосы Брунгильды вспыхнули так неистово, что Фарамунд 
отшатнулся. Его воины забормотали, он подумал, что творят 
оберегающие заклинания, но их глаза были полны восторга. Стройная и 
прекрасная, она блистала верхом на белой лошади, как создание небес. 
Ослепительно чистая, одухотворенная - он понял, что уж ее никогда не 
коснутся обвинения в колдовстве или черной магии. 
     Он поспешно отвел взгляд, жеребец уловил немой наказ, понесся 
во главе отряда. Сзади загрохотали копыта, судя по стуку, догонял на 
громадном коне, похожем больше на слона, грузный Громыхало, еще не 
просохший от пьянства и обжорства. 
     - Рекс, - крикнул он, - мы сразу к передовым отрядам или... 
продолжим свадьбу? 
     Фарамунд вздрогнул. Громыхало прав, ему надо думать об обороне 
захваченных рубежей, о подавлении мятежей, о налогах, о закупке 
оружия, о выделке шкур для кожаных лат, но его череп распирает от 
мыслей о Брунгильде, которая сверкает в середине отряда, как редкая 
драгоценность в перстне. Перед глазами вместо крепостных стен, на 
которые взбираются его люди, всплывает ее белое лицо с негодующими 
глазами, а вместо воинского клича слышит ее гневный голос. 
     Опомнившись, он слышал теперь и конский топот, и перезвон удил, 
и скрип седел. Громыхало все еще смотрел в ожидании ответа. Рот его 
начал открываться, глаза стали крупные как у рака. 
     - Задумался, - ответил Фарамунд с неловкостью. - Конечно же, 
завезем Брунгильду, а потом к войскам... Как только зима пройдет, 
продолжим двигаться на юг. А то и раньше... 
     Громыхало некоторое время ехал молча, посапывал. Кони 
обнюхивались на ходу, над головой проплывали покрученные узловатые 
ветки. 
     - С повозкой бы тут намучались, - сказал Громыхало неожиданно. 
- То, что тебе Брунгильду удалось уговорить ехать верхом... 
     - Уговорить? - буркнул Фарамунд. - Она настояла, что поедет 
верхом! 
     - Неужели? - изумился Громыхало. - Удивительная женщина! Ее 
сестра... пусть ей место будет по правую руку их бога, коней 
побаивалась. А эта скачет так, что все рты разевают! Воины ее уже 
полюбили. 
     Фарамунд отмахнулся, сердце заволокла печаль при одном 
упоминании имени Лютеции. Но и стало приятно, что воины любят 
Брунгильду, что восхищаются ею не потому, что она его жена, даже не 
за божественную красоту, что понятно, а вот за эту неприхотливость, 
за умение легко переносить тяготы пути. 
     А то и не замечать их вовсе. 
     Когда выехали из леса, открылось бескрайнее море клубящегося 
тумана. Из этого моря вдали поднималась высокая каменная стена. 
Крыши Римбурга плыли через туман, разрезая белесые клубы, как 
корабли разрезают волны. Земля, не скрепленная корнями деревьев, 
расползалась под конскими копытами. Ноги скользили, всадники 
вскрикивали, ругались. 
     Странно было видеть плывущих, как лебеди по озеру, всадников с 
торчащими впереди конскими головами, ниже туман съедал все. Часто 
тот или другой конь оступался, из белесого месива выплескивалась 
бурая грязь. Фарамунд уже не отряхивался, город близок. 
     В крепостные ворота они с Брунгильдой въехали стремя в стремя. 
А на центральной площади перед дворцом префекта их встретила челядь, 
Брунгильду встретили ликующими воплями. Громыхало ревниво выругался, 
на хозяина внимания почти не обращают! 
     Фарамунд соскочил с коня, протянул руки к Брунгильде. Он поймал 
тот миг, когда она попыталась сойти сама, подхватил, невольно замер, 
держа почти на вытянутых руках, но все еще не опуская на землю. 
Ноздрей коснулся нежный запах, чистый, словно ветер донес запах 
горных цветов. Она невольно ухватилась за его плечи. Их глаза 
встретились, он с трудом оторвал взгляд от ее чистого лица, золотых 
локонов, выбившихся из-под капюшона, медленно опустил ее на землю. 
     Брунгильда кивнула одному из слуг: 
     - И ты здесь, Регулий?.. Рада тебя видеть. Ты и здесь смотришь 
за лошадьми? 
     - Точно, - ответил слуга. Он расплылся в широкой улыбке, 
показав щербатые зубы. - Здесь хорошие кони... Я одну лошадку тут 
для вас уже присмотрел... Огонь, а не конь! 
     Брунгильда так мило улыбнулась этому старому пню, как никогда 
не улыбалась Фарамунду. 
     Подошел Громыхало, его глаза проследили, как Брунгильда легко 
пошла по мраморным ступенькам, ведомая слугой. 
     - Ее сразу приняли как хозяйку, - сказал он с удивлением. - 
Что-то в ней есть!.. 
     - Наверное, - пробормотал Фарамунд. - Злая только слишком... 
     - Злая? - удивился Громыхало. - Да она - ангел! Все в нее сразу 
влюбились!.. Правда, это ангел с зубками... Ха-ха! Недаром и 
прозвище - Белозубая... 
     - Она свои зубки пускает в ход слишком часто, - сказал 
Фарамунд. - Ладно, ветер с севера, вот-вот снег пойдет так, что 
завалит все дороги. Но сейчас, пока земля подсохла, нам можно 
вернуться к передним войскам. 
     Громыхало удивился: 
     - Ты не собираешься перезимовать здесь? С молодой женой? 
     - Как у нас с запасами? - спросил Фарамунд, игнорируя вопрос. - 
Теперь все не так просто. Уже не пограбишь, вокруг свои. Если мяса 
мало, пошли людей в лес. Когда подъезжали к бургу, спугнули стадо 
свиней голов в полсотни! А вчера нам дорогу перешло стадо оленей в 
двадцать голов. Рыбу можно ловить круглый год... 
     Громыхало покачал головой: 
     - Всего хватает. Потратиться, правда, пришлось... Не понимаю, 
зачем было платить, если можно отнять? Но платили, как ты и 
приказал. 
     - Голодные уйдут от нас, - буркнул Фарамунд. - А я хочу, чтобы 
от других уходили ко мне. 
     - Как скажешь. Будем укреплять город? 
     - Зачем? 
     Громыхало пожал плечами: 
     - Теперь Римбург становится самым главным городом франков. Сюда 
будут нацелены основные удары. Но если надстроить и укрепить 
городскую стену... мы ее малость порушили, то захватить нас будет не 
просто. Если же с каменными башнями, бойницами... Понадобится целая 
армия. А пока армию соберут, то и мы успеем собрать не меньше. 
     Фарамунд развел руками: 
     - Ты прав, прав. Но кто сказал, что мы будем сидеть здесь?.. 
Как только растает снег, и земля чуть подсохнет, мы двинемся вслед 
за птицами. Нет, навстречу тем нашим птицам, что улетали в теплые 
края! Посмотрим, что там такое необыкновенное... 
     В голосе его прозвучала боль. Громыхало отвел глаза, сопел 
сочувствующе. Все знали, что в южные земли хотела попасть Лютеция, 
там у нее родня, и Фарамунд неистово собирал войска, чтобы проложить 
для нее дорогу... Но, наверное, тяга к дальним землям остается в 
человеке... 
     - Хорошо, - сказал Громыхало деловито, - но и зимой не придется 
дремать... Совсем рядом бург Теодидриха, который мы обошли, а там 
собралось много отважных воинов. Они нам не присягнули! Стоит нам 
удалить еще хоть десяток воинов из Римбурга, они тут же опрокинут 
нас. Еще за рекой, примерно в трех конных переходах начинаются земли 
кимвра Фридриха. У него и крепость надежная, и людей много. К тому 
же он в родстве с Менгесом и Тердлихом, а с Родериком в большой 
дружбе. Тот всегда пришлет ему на помощь хоть конницу, хоть даст 
пешее войско. Еще нельзя спускать глаз с Дидриха Отважного... 
     Фарамунд отмахнулся: 
     - Со всеми управимся. А сейчас у меня дела поважнее. Или - 
понеотложнее. 
     Он отвернулся, чтобы не видеть, как в глазах Громыхало 
появляется выражение понимания, хотя оба думали о разном. 
     Или не о разном? 
     Громыхало спохватился: 
     - Что мы тут застряли посреди двора? Твоя жена уже наверняка 
хозяйничает... Видел, как за ней побежала челядь? В нее уже все 
влюблены с первого взгляда. 
     - Перестань, - поморщился Фарамунд. - Что ты твердишь одно и то 
же? Сам говорил, что нужно было укрепить положение династическим 
браком. Заодно снискали симпатии южных франков... Если они еще 
где-то уцелели! 
     Громыхало кивал, соглашался, затем брякнул: 
     - Да, ради нее стоило завоевывать земли!.. Она - настоящее 
сокровище. 
     Фарамунд бросил досадливо: 
     - Не понимаешь... 
     Но сам чувствовал, что его слова прозвучали неубедительно. Да и 
в голосе недоставало привычной твердости. 
     Факелы ровно освещали коридоры, и всюду, где они проходили, 
вооруженные люди, как заметила Брунгильда, салютовали Фарамунду. 
Раньше, как она знали, среди франков этого не делали. Этот 
воинственный рекс придумывает и вводит новые ритуалы... Или же, воюя 
с римлянами, незаметно перенимает их обычаи. 
     Посреди зала полыхал огромный костер. Очаг был сложен из 
массивных камней, среди которых попадались даже с фрагментами 
барельефов. Перед огнем на широкой лавке сидел старик с белыми 
редкими волосами и бритым подбородком с седой щетиной. Руки 
помешивали длинным железным прутом угли, шагов рекса по глухоте не 
услышал. 
     Фарамунд только двинул бровью, старик поднялся и уковылял с 
непристойной для старости поспешностью. Фарамунд опустился на его 
место. Брунгильда устремила на человека, не предложившего ей сесть, 
взгляд холодных глаз, но Фарамунд, ничего не замечая, с наслаждением 
стягивал сапоги, от них сразу пошел пар, поставил на край очага. От 
подернутых пеплом углей шло сильное сухое тепло. 
     Однако даже стоя, Брунгильда выглядела повелительницей, а он 
всего лишь жалким человеком, выказавшим усталость в присутствии 
женщины. Она не спускала с него холодного взора ясных чистых глаз. 
Голос ее прозвучал нейтрально: 
     - Где мне отведена комната, мой господин? Или я должна 
постоянно находиться в твоей спальне? 
     Он вспыхнул от гнева, вспомнив свою первую брачную ночь. В то 
же время она сейчас безропотно и гордо готова принять любую свою 
участь. Как же, спасительница, героиня! Принесла себя в жертву этому 
варвару, сохраняя свое племя, свой народ... 
     - Если подойдешь к окну, - процедил он, - госпожа... то увидишь 
высокую башню. В ней три этажа, она достаточно просторна. А строили 
ее обожаемые тобой римляне. Так вот эта башня целиком в твоем 
распоряжении. Можешь послать служанок и челядь, чтобы приготовили... 
в соответствии со своими изысканными запросами, которые такому 
простому варвару, как я, не понять. Я расположусь в южной башне... 
вот она справа. Между ними длинный, но прямой коридор. Я не думаю, 
что ты когда-то им воспользуешься, но это на случай, если придется 
врать, как мол, находишь дорогу в общую постель. 
     Слуга внес широкий таз с подогретой водой. Оглянулся на 
Брунгильду, от восторга едва не поставил мимо табуретки. Фарамунд 
стянул через голову вязаную рубашку. Пока его голова была под 
рубашкой, Брунгильда не смогла удержаться, чтобы не окинуть его 
фигуру коротким взглядом: потное тело блестит, все мышцы выделяются 
особенно выпукло, рельефно, перекатываются, толкаются, составляя 
настолько захватывающую картину, что она задержала дыхание. Этот 
варвар прекраснее тех римских богов, которые стоят в белом мраморе в 
лучших дворцах императоров! 
     Он шумно плескался, смывал пыль и пот. Брызги летели по всей 
комнате, словно отважный рекс страшился утонуть. Снова она не 
отводила от него взора. Франки не любят мыться, многие от рождения 
до смерти ни разу не искупаются, а этот, хоть никогда не был на 
юге... или востоке... при каждой возможности смывает пыль и грязь 
странствий... 
     До чего же у него сильное тело! Сложенное как у римского 
гладиатора, наполненное звериной мощью дикого человека, настолько 
знойное, что она чувствует странный сухой жар... Горячая кровь 
приливает к щекам, ноги слабеют... 
     Рассердившись на себя, она сказала надменно: 
     - Я слышала ваш глупый разговор о походе на юг. Но это 
самоубийство! До сих пор ты побеждал таких же дикарей, как ты сам. 
Но что ты можешь против римской армии? 
     - А что, они крепче Дидриха Отважного? 
     Ее красивые губы искривились в презрительной усмешке: 
     - Дидрих - это просто разбойник. Хоть и служил Риму, носил 
гордое имя конта, что значит "союзник", и защищал здесь римские 
рубежи. А настоящая армия... возможно, ты видел остатки римских 
гарнизонов? 
     Фарамунд кивнул: 
     - Да, они неплохо дрались. 
     Он старался говорить и двигаться небрежно, но воспоминание о 
стойкости римских легионеров вздыбило волосы на руках и даже на 
загривке. Похоже, Брунгильда что-то прочла в его глазах, он 
возненавидел себя за такую открытость. 
     - Так вот, - сказала она четко, - там ты встретишь не отдельные 
отряды, а могучие легионы! Железные легионы, которые двигаются, как 
один человек, наступают, как один человек. И твое вшивое войско 
разбежится при одном виде этих настоящих... настоящих! 
     Он ухватил полотенце, руки вздрагивали, когда свирепо вытирал 
лицо, растирал тело. Во рту стало сухо. Он тогда едва-едва одолел 
одну когорту... или манипулу, как они там зовутся, но если навстречу 
выйдет римская армия хотя бы из десятка легионов... 
     - Но где, - спросил он как можно насмешливее, - те железные 
римляне? 
     - Сюда лишь простиралась их власть, - возразила она. - А сами 
римские войска стоят в римских городах. Настоящих! Это всего лишь 
Галлия, завоеванная однажды Римом земля, покоренные Римом племена... 

     Он снова вспомнил циклопические сооружения римских крепостей, 
гарнизонов, снова дрожь прошла по телу. Как будто и не люди строили 
те исполинские сооружения! Руки человеческие не в состоянии 
громоздить такие глыбы одна на другую, подгонять с такой точностью, 
что стебелек травы не пролезет между камнями размером с тушу быка! 
     - Пусть тебя ничего не тревожит, - сказал он. - Ни римляне, ни 
тевкры, ни галлы не смогут угрожать моим владениям. А по весне я 
отодвину кордоны, укреплю!.. Отныне и навеки ты в полной 
безопасности. 
     - А в безопасности ли ты? - спросила она вдруг. 
     Он насторожился. 
     - О чем ты? 
     - Ты жадно захватываешь новые земли, - сказала она 
презрительно, - совсем не думая, как будешь удерживать. А тебе не 
кажется, что все рушится за твоей спиной? Что бежишь по тонкому 
льду, когда остановиться - смерть?.. 
     Он до хруста в висках стиснул челюсти. Даже если она права... 
все равно он должен увидеть эти чертовы страны, куда птицы улетают 
на зиму! Он должен увидеть удивительное небо, откуда днем сияет 
солнце, а ночью видны звезды. Он должен ступить на землю, где даже 
не слыхали о бескрайних и бездонных болотах! 
     - Мужчины мрут на бегу, - ответил он коротко. - Но не волнуйся, 
я не умру так скоро. Сперва я успею обеспечить тебе безопасность и 
власть. 
     Чувствуя, что сейчас сорвется и скажет что-то злое, он 
отшвырнул полотенце, ушел в другой конец комнаты, где смятой грудой 
лежала одежда. Перед глазами стояло ее бледное лицо с решительными 
глазами. Что-то в ней неуловимо изменилось. По крайней мере, сейчас 
Брунгильда ожесточенно спорила, обвиняла... 
     Плохо, когда женщина с тобой спорит, да еще так ожесточенно, но 
разве не хуже, если холодно молчит? 


     Часть 3 


     Глава 29 


     В комнату неслышно вошел слуга, поставил на стол широкое 
варварское блюдо с жареным мясом, положил прямо на столешницу круг 
сыра и каравай плохо пропеченного серого хлеба, похожего на ком 
глины. 
     Фарамунд отшвырнул рубашку, в комнате натоплено, от жара 
колышется паутина на балке. Обнаженный до пояса пошел к столу. 
Брунгильда вздрогнула, настолько быстро в ладони этого человека 
появилась рукоять длинного ножа. Не двигаясь с места, она молча 
смотрела, как он быстро и ловко нарезал мясо тонкими ломтиками, 
распластал сыр. Хлеб он ломал руками. 
     - Советую поужинать, - сказал он хмуро. - Это нисколько не 
умаляет патрицианскую честь... и не нарушит девственность. 
     Она вспыхнула от оскорбления, но решила, что опускаться до 
ответа - еще ниже достоинства, холодно скользнула по нему 
равнодушным взглядом, словно он был продолжением лавки, на которой 
сидел, опустилась на табурет и принялась за еду. 
     Некоторое время слышалось только шумное дыхание, чавканье. Она 
невольно вспомнила, как в ее детстве во время трапезы играли 
музыканты, и теперь поняла, чем это было вызвано. 
     В конце концов, рекс обгрыз кость, словно хищный волк, 
Брунгильда с содроганием услышала жуткий хруст, а где он не смог 
разгрызть, с такой силой ударил костью о стол, что подпрыгнула 
посуда. Сухой трест разнесся по залу, словно за столом переломилось 
дерево. 
     Мозг выскочил на столешницу, похожий на жирного голого слизня. 
Фарамунд подхватил пальцами, жадно отправил в рот. Губы блестели от 
жира. Он сглотнул, глаза стали довольными... затем лицо медленно 
приняло прежнее суровое и даже привычно враждебное выражение. Да, 
привычное, но на миг ей остро захотелось, чтобы он оставался таким 
же беспечным и непосредственным, как вот только что, когда 
самозабвенно добывал из трубчатой кости сладкий костный мозг. 
     Он слегка откинулся на спинку лавки. Вода еще не впиталась, 
выпуклые как у гладиатора мышцы блестели, во впадинках ключиц 
собрались капли воды. Странно, на таком могучем теле воина она не 
заметила шрамов, что среди франков считалось чуть ли не позором. 
Разве что совсем-совсем крохотные белые полоски на боку, вон на 
плече... 
     На языке вертелось что-то колкое, но вовремя спохватилась: он 
может ответить, что больше привык сам наносить раны, чем получать. А 
те раны, которые наносит ему она... если он их замечает, следов не 
оставляют. По крайней мере, не на этой толстой дубленой коже, от 
которой почему-то пахнет южным солнцем, синим небом и теплыми 
чистейшими морями. 
     В эту ночь снова пришла Клотильда. Остановилась, испуганная, 
посреди комнаты. Рекс угрюмо молчал, и она, пересилив страх, снова 
забралась на ложе, мяла и теребила груды мышц, разгоняла кровь. Он 
чувствовал, как напряжение снова оставляет его сведенное судорогой 
тело. 
     Он наслаждался покоем, что струился от ее пальцев, ее ладоней. 
И хотя она нещадно хватала крепкими пальцами за мышцы, дергала, била 
по ним кулачками, он чувствовал, как будто лежит на горячем песке 
под жарким солнцем. Все тело горело от прилива крови, горячие струи 
ходили под кожей, вздувая ее буграми. 
     На этот раз, насытив плоть, он долго лежал на спине, смотрел в 
потолок. Здесь те же балки, только без паутины. Та же Брунгильда, 
что сейчас спит... спит ли?.. в восточной башне. И все та же 
служанка, что затаилась как испуганный кролик, страшится вызвать его 
гнев неосторожным движением или словом. 
     Он опустил руку, нащупал ее обнаженную спину. Позвонки 
выступают, как у голодного котенка. Погладил по голове, почесал ей 
за ухом, как кошке. В темноте слышно было, как она прерывисто 
вздохнула, будто после долгого неслышного плача. 
     Говорить ничего не стал, достаточно и этого жеста, пальцы 
налились теплой тяжестью, остановились. Перед глазами возникли 
образы скачущих коней, залитые кровью лица, прозвучал зов боевой 
трубы... 
     Клотильда, услышав ровное дыхание, хотела было встать и 
вернуться к хозяйке, но рекс спит мертвецки, не добудишься. Почему 
не поспать до утра? А хозяйке скажет, что он ее пользовал до самого 
рассвета. 
     Пусть ликует, что сильные смуглые руки терзают не ее белое 
холеное тело! 
     Через неделю после прибытия с красавицей супругой, Фарамунд 
собрал свою отборную дюжину и покинул Римбург. Нужно проверить, как 
расположились войска на зиму в приграничных землях Италии, а также 
взглянуть на земли собственно римлян. Достаточно увидеть простых 
поселян, чтобы оценить подлинную мощь их покровителя. Если голодные 
и ободранные, то, как бы Рим ни кичился богатством и мощью, это не 
подлинная мощь. Если же сытые и довольные, то трудно воевать с тем, 
кого поддерживают даже простолюдины. 
     Брунгильда наблюдала за его отъездом, глядя из своей башни. 
Окна велела закрыть по римской моде занавесками, теперь посматривала 
украдкой, как герои вскакивают в седла, как подвели высокого 
статного жеребца Фарамунду, как рекс красиво вспрыгнул, натянул 
поводья, конь встал на дыбы и красиво помесил воздух крепкими 
копытами. 
     Ей показалось, что он оглянулся в ее сторону. Поспешно опустила 
краешек занавески, отодвинулась за толстую стену. Любопытная 
Клотильда смотрела в другое окно. 
     - Не высовывайся! - вскрикнула Брунгильда, ее страшило, что 
рекс подумает, будто это она наблюдает за его отъездом. - Не... или 
ладно, высовывайся побольше, пусть видит, что это ты, а не я. 
     Клотильда, в самом деле, протиснулась едва ли не до пояса, щеки 
разрумянились, глаза счастливо блестели. 
     - Ну и что? - откликнулась она беспечно. - Что с того, что вы 
смотрите?.. Все смотрят. 
     Во всех окнах торчали головы мужчин и женщин, детей. Все 
рассматривали уезжающих, громко переговаривались. 
     Я не все, хотело сказать Брунгильда, но удержалась. Не хватало, 
чтобы начинала что-то объяснять служанке, опускаясь до ее уровня. 
     Она отошла и села за стол. Со двора доносилось фырканье коней, 
звон подков, громкие мужские голоса, но она взяла листы пергамента 
со стихами Овидия и начала переворачивать страницы, делая вид, что 
читает. Искоса видела, как Клотильда радостно взвизгнула, помахала 
рукой так неистово, что едва не вывалилась. 
     Интересно, кому машет, мелькнула безотчетная мысль. Не рексу 
же, который использует ее для своих низменных желаний! 
     Они скакали на юг, часто меняя лошадей. Зима, что уже 
разразилась в Римбурге, так и не успевала их догнать. Напротив, с 
каждым днем, что они приближались к своим передовым войскам, небо 
становилось выше, чище, а воздух теплел. 
     Вехульд хохотал и часто рассказывал смешные истории. Унгардлик 
по своему статусу командира передовых частей чаще всего держался 
впереди, все успевая увидеть и заметить, конь под ним играл, 
взбрыкивал от молодой дури. Даже Громыхало развеселился под чистым, 
синим и безоблачным небом, сыпал шуточками, с удовольствием 
посматривал по сторонам взглядом собственника. 
     Когда они приблизились к римскому городу Текантуму, рощи еще 
зеленели вовсю. Здесь едва-едва наступила ранняя осень, что может 
даже сразу смениться весной, проскочив зиму. 
     Как выяснилось, за это время часть войска франков разошлась по 
окрестным селам, готовилась переждать зиму, а остальные все еще вяло 
осаждали Текантум. Без рекса никто даже не поговаривал о штурме, да 
и вообще намеревались осаду снять и тоже разойтись по селам, как 
только вернется рекс. 
     Фарамунд выслушал военачальников, сам проехался вдоль городской 
стены. Ему выкрикивали оскорбления, кто-то выстрелил из мощного 
дальнобойного лука, но стрелу отнесло ветром. 
     С южной стороны город упирался стеной в горы. По словам 
разведчиков там находился резервуар с водой, а водопровод римляне 
впервые провели скрытно, не в пример своим хвастливым ажурным 
акведукам. 
     - Охрана? - спросил он коротко. 
     - Около манипулы, - доложил Кендрих, суровый и малословный 
воин, которого Унгардлик оставил себе на замену. - Но это мало что 
нам даст... 
     - Почему? 
     - Они смогут продержаться долго, - сообщил Кендрих. - У них 
есть колодцы. Просто там вода намного хуже, чем эта... с гор. Я сам 
пробовал ту, горную! 
     - И какова? - полюбопытствовал Фарамунд. 
     - Кто попробует, другую уже никогда не захочет. Но если им ее 
перекрыть, то будут пить свою, колодезную! 
     Фарамунд задумался. В черепе начал вырисовываться довольно 
подлый план... 
     На следующий день он послал в горы сильный отряд, выбил римлян 
без особого труда, ибо среди горных круч их несокрушимый строй ни к 
черту, а в рукопашных схватках огромные франки с легкостью одолевали 
этих изнеженных в теплом ласковом мире людей. 
     Цистерны в городе опустели достаточно быстро, но когда пришла 
пора переходить на воду из колодцев, римляне на всякий случай 
предприняли попытку отбить резервуар с водой. К их удивлению и 
радости это удалось без труда. 
     Фарамунд радостно потирал руки. Всю воду в резервуаре удалось 
испортить чемерицей. Лазутчики донесли, что весь город стал страдать 
сильнейшим поносом. Да это и без лазутчиков ясно, стоит подойти к 
городской стене к подветренной стороны... 
     Он выбил ворота и ворвался в город, где даже испытанные воины 
едва могли поднять оружие, но сил не хватало замахнуться. Фарамунд 
еще перед штурмом велел щадить жителей. Да и сами франки, ворвавшись 
в город, с хохотом шли по улицам, зажимая носы. 
     Вонь стояла страшная, отовсюду смотрели бледные изможденные 
лица. Фарамунд поспешил к главному зданию, там во дворе около сотни 
легионеров разобрали оружие и встретили его на площади. 
     Он оглядел их бледные решительные лица, рассмеялся, вскинул 
руку: 
     - Приветствую!.. Веселую штуку я с вами проделал?.. 
     Легат вскинул руку в салюте противнику, но не победителю: 
     - Что ты хочешь сейчас? 
     - Помыться, - ответил Фарамунд. - То же самое советую и... 
ха-ха!.. вам. Вода уже пошла чистая, без чемерицы. Можно пить без 
боязни. Советую старую спустить из цистерн... 
     Легат кивнул: 
     - Уже сделали. Что ты хочешь от нас? 
     Фарамунд ответил весело: 
     - Ничего. Кто хочет, тот останется, кто хочет уйти - пусть 
уходит. С собой может взять все то жалование, что сумел скопить. 
     Легионеры смотрели все так же мрачно, он видел только узкую 
полоску между щитами и шлемами, там в одну линию блестели глаза, но 
теперь он услышал и смутный гул голосов. Легионеры переговаривались 
тихонько, пуская слова вдоль внутренней стороны щитов. 
     Легат поинтересовался: 
     - С теми, кто уйдет, понятно: их ограбят по дороге. А что с 
теми, кто останется? 
     Фарамунд прямо посмотрел в глаза этого немолодого и неглупого 
человека: 
     - Сам знаешь, что я не стану ни казнить, ни карать. Это теперь 
мой город! Мне нужно, чтобы он, как и все эти земли, был населен. 
Потому, чем больше людей, тем лучше. Всяк волен поступать, как 
хочет. Всякому найдется работа. По его же выбору! 
     Легат повернулся, что-то бросил двум ближайшим центурионам. 
Прежде, чем те успели ответить, Фарамунд поднял коня на дыбы, 
привлекая внимание, крикнул: 
     - Я ухожу, дел много, а вы подумайте! И еще, стоит ли 
рисковать, пробиваясь через захваченные мною земли к римским 
владениям? Мои войска продвинулись очень далеко! И к какому бы 
городу вы не попытались пробиваться... ведь пойдете пешком, он будет 
захвачен задолго до вашего прихода моей быстрой конницей. 
     Конь опустил передние копыта на землю, Фарамунд повернул его к 
воротам. Легат крикнул в спину: 
     - Постой! Ты что же... оставляешь нам и оружие? 
     Фарамунд обернулся, звонко и весело крикнул: 
     - Какой же мужчина без оружия? Я без меча... все равно, что 
голый! 
     Легионеры смотрели, как он вихрем вылетел за ворота, красивый и 
дерзкий, настоящий рекс молодого дерзкого народа, поступающий 
настолько глупо, что... Они начали опускать щиты, кто-то, 
схватившись за живот, опрометью бросился в здание, откуда несло 
нечистотами, как будто туда слили со всего императорского Рима. 
     Он с усмешкой вспомнил Брунгильду, ее напыщенные речи о 
непобедимости римлян. Правда, это не войско на войско, но кто 
обязывает его бросаться сдуру на легионы в боевом порядке? Римляне 
лучше всего дерутся в таком построении, готы - в другом, но он будет 
последним идиотом, если примет их условия! 
     Дальше дорогу на юг перекрывали Люпусум и Геяриум, два 
города-близнеца, так их называли. Фарамунду наперебой сообщали, что 
оба не только сильны укреплениями и людьми, но и постоянной 
поддержкой друг другу. Если кто-то нападал на один город, то из 
второго тут же высылали вооруженную помощь, не дожидаясь просьб. 
После ряда неудачных попыток захватить тот или иной город, рексы и 
конунги готов и вандалов, что прошли здесь на несколько лет раньше, 
оставили их в покое. К тому же города римляне основали достаточно 
близко один от другого: между ними только лес, через который 
прорублена широкая дорога - не только доскакать на быстрых конях, 
что римляне не очень-то умеют, но и пеший легион по прямой дороге 
доберется легко и быстро. 
     В это время легат города Люпусум снова и снова обходил по стене 
укрепления, проверял стражу, придирчиво осматривал кучи камня, что 
надо будет сбрасывать на головы осаждающим, бочки со смолой, ее надо 
успеть подогреть, чтобы на головы проклятым, осмелившимся... Так, а 
это что? В ворота полезут в первую очередь, сюда надо не только 
булыжники, но и глыбы, чтобы проломить навес над тараном... 
     Ему показывали приготовления на стенах с готовностью. Он и сам 
понимал, что город способен выдерживать осаду не один год. Да и 
запасы продовольствия на несколько лет, колодцы свои, в воде извне 
тоже нет нужды... Подкоп? Но город удачно расположен на скалистом 
грунте, никакие рудокопы не прогрызут нору под крепостной стеной... 
     И все же тревога не уходила, а сердце тревожно ныло. Слишком 
стремительно захватывает этот молодой хищный рекс римские города! 
Слишком быстро продвигаются его войска, уже как половодье залили 
земли до самой Сены и перешли на эту сторону... 
     Запыхавшийся гонец сообщил, что Фарамунд выступил с огромным 
войском в их сторону. Легат в волнении плохо спал ночь, а когда на 
рассвете вышел на крепостную стену, увидел, как из леса выходят 
пешие войска, лучники, копьеносцы. Конница двигалась по опушке. 
     Судя по всему, они рассчитывали на легкую победу. Легат ощутил, 
как страшное напряжение испаряется, впервые за последние дни 
вздохнул свободнее. Неопределенность закончилась, теперь можно 
сражаться. Он покажет этому варварскому предводителю, как умеют 
сражаться императорские войска! 
     Несколько суток он наблюдал, как варвары безалаберно 
располагаются лагерем. Шатры поставлены в беспорядке, костры слишком 
близко к постам, линия защиты укреплена недостаточно надежно... Если 
бы он имел возможность атаковать, то разгромил бы лагерь без труда. 
Правда, это может быть и воинской уловкой, так что лучше дождаться 
врага за крепкими стенами. 
     На пятые сутки, когда он все так же наблюдал за противником, 
его помощник робко тронул его за рукав: 
     - Мне не нравится тот огонь... 
     Легат обернулся. По спине словно пробежала невидимая ящерица, 
топоча холодными жуткими лапами. Далеко, почти на горизонте поднялся 
столб дыма. Он разрастался, блеснуло красным. Столб превратился в 
стену, в которой грозно блистали искры. 
     - Там Геяриум, - прошептал помощник. 
     - Этот рекс не мог взять его так быстро, - отрезал легат, но 
острая боль стиснула сердце. - Их город укреплен не хуже нашего! 
     - Но, говорят... говорят, этот рекс горазд на всякие хитрости. 
     - Знаю, - отрубил легат. - Но нас ему не перехитрить! Это 
какой-то враг пробрался вовнутрь и поджег пару домов! 
     Помощник промолчал, да и сам легат понимал, что от двух-трех 
домов пожар отсюда виднелся бы жалкой струйкой дыма. Если кто-то и 
сумел пробраться в город, то сейчас там охвачены огнем все дома... 
     - Смотрите! 
     Из леса, со стороны горящего города, выметнулись всадники. Их 
было около десятка, все ликующе размахивали руками, радостно орали. 
Один свалился с коня, его перевернуло в пыли, конь помчался за 
остальными, а он поднялся и заковылял следом. Его раскачивало, 
словно в одиночку осушил все винные подвалы Геяриума. 
     Легат потемнел. С помощником молча смотрели, как в лагере 
Фарамунда тут же вспыхнуло оживление. Всадников стаскивали с коней, 
им совали фляги с вином, хотя те и так едва держались на ногах, 
уводили к кострам, растаскивали по шатрам. Ошалевшие от радости, 
стучали в щиты, 
     Немного погодя из леса вывели колонну пленных. Легат разглядел 
несколько человек в дорогой одежде. Головы они от стыда опускали, 
связанные как рабы, их наверняка либо продадут, либо тут же принесут 
в жертву их жестоким богам. 
     - Позови трубача, - велел легат отрывисто. - Я хочу говорить с 
их... рексом. 
     Помощник ответил чересчур быстро, словно страстно жаждал 
переговоров: 
     - Да-да!.. Сейчас! Я сам могу пойти с белым флагом. 
     Фарамунд довольный и веселый, встретил легата впереди своих 
порядков, не давая войти в лагерь: 
     - Я и есть рекс Фарамунд. Хотите с нами повеселиться? 
     - Нет времени, - ответил легат. - Меня зовут Фабий, я командую 
гарнизоном этого города. Что вы хотите, явившись под стены моего 
города? 
     Фарамунд ответил учтиво: 
     - Всего лишь, чтобы он перешел под мое управление. Хочу сразу 
предупредить, чтобы не тратить зря ни ваше драгоценное время, ни 
мое: этот город... или то, что от него останется, все равно перейдет 
под мою опеку. Но в вашей власти, чтобы это произошло как можно 
более безболезненно для жителей. И ваших храбрых солдат, разумеется. 

     За его спиной далеко на горизонте черная стена дыма 
вырисовывалась черно и страшно. Теперь легат отчетливо видел 
багровые струи огня. Ему даже почудилось, что слышит отчаянные крики 
сгорающих заживо жителей. 
     Легат сказал мрачно: 
     - Мой помощник предупреждал, что вы меня схватите и убьете. 
Честно говоря, я предпочел бы, чтобы так и случилось. 
     - Увы, - ответил Фарамунд, в голосе рекса Фабий с удивлением 
уловил искреннее сочувствие. - Я думаю, что это была только шутка. 
Не поверю, чтобы такой прославленный воин всерьез помышлял о таком 
малодушии!.. Вам предстоит вернуться в город, а там уже принять 
решение. Мои условия простые: просто моя власть. Все жители уравнены 
в правах со свободными франками. Римляне могут руководствоваться 
своими законами... в отношении друг друга. Сказать по правде, в 
ваших законах много разумного. Что удается, я перенимаю. Но, еще раз 
подчеркиваю, я не могу идти дальше, оставив в тылу настолько сильный 
город с большим гарнизоном. Я его возьму! 
     Легат украдкой взглянул на черную стену далекого пожара, 
перевел взгляд на решительное лицо рекса. Да, перед ним полководец, 
который умеет брать препятствия, побеждать армии, захватывать 
укрепленные города. Хотя непонятно, какой хитростью он захватил 
Геяриум, но этот пожар говорит, что даже яростное сопротивление его 
не остановит... 
     - Хорошо, - сказал он со вздохом. Плечи его опустились. - Я 
сдаю город. Я верю, что бессмысленной резни не будет... 
     Фарамунд засмеялся: 
     - Вы же сами сказали: бессмысленной! Это же теперь мой город! 
Какие могут быть грабежи и поджоги? Отправляйтесь, так и 
передайте... 
     Легат пожал плечами: 
     - Все, что надо делать, надо делать быстро. Я сейчас же дам 
сигнал, чтобы открыли врата для ваших людей. 
     - Вам поверят? 
     - Да. 
     - А если, - предположил Фарамунд, - ваш сигнал... получен под 
пытками? 
     Легат презрительно фыркнул: 
     - Нет таких пыток... 
     - А все-таки? 
     Легат посмотрел искоса, впервые грустная улыбка тронула твердые 
губы: 
     - Полагаете, я этого не предусмотрел? Если я закричу, чтобы 
открыли ворота, там будут знать, что я в плену, вам верить нельзя, и 
что надо драться до последнего. Но если я, в самом деле, принял 
такое решение, то сигнал вот таков... 
     Он повернулся к крепости. На стенах было черно от высыпавшего 
народа. Легат поднял руки, взмахнул, вытянул их крест-накрест, 
развел в сторону, потом правая рука бессильно упала вдоль тела, а 
левую вскинул к небу. 
     - Интересно, - признал Фарамунд. - Да, это не подделать. 
     Сзади зафыркали кони. Оруженосец подвел дорогих белых коней под 
красными попонами. Фарамунд кивнул: 
     - Пойдем вместе? 
     - Если не страшит... 
     Ворота распахнулись медленно, неохотно. Легату подвели красавца 
коня, седло дорогое, он поставил ногу в стремя, поднялся рывком, а 
уже в седле подумал, что не так уж и плохо получилось. Хоть и под 
властью этого рекса, но ведь и Геяриум под его властью, но там 
только обугленные головешки, почерневшие от жара трупы... 
     Мимо них промчался отряд на быстрых восточных конях, тонконогих 
и с гибкими, как у змей, шеями. Унгардлик оглянулся на рекса, в 
следующее мгновение его всадники ворвались в город. 
     Еще один отряд торопливо вбежал в распахнутые ворота, быстро 
сменил стражу. Фарамунд и легат медленно ехали по широкой улице. 
     Легат поинтересовался осторожно: 
     - Какие ваши планы дальше? 
     - Пойдем на юг, - ответил Фарамунд. Глаза его блеснули угрюмой 
свирепостью. - На юг! Посмотрим, что там за могучий Рим... 
     - Нет... с нами? 
     Фарамунд отмахнулся: 
     - Да продолжайте жить, как жили. Разве что налоги и штрафы 
теперь пойдут не в Рим, а в мою казну. Только и всего. Да, еще 
забыл!.. Вам придется съездить со мной еще и к Геяриуму. Это 
недолго, дорога здесь прямая. Потом мы двинемся дальше, а вы 
вернетесь в свой город. 
     Фабий помрачнел, черная боль стиснула сердце, словно это он был 
виноват, что войска этого безжалостного человека сравняли цветущий 
город с землей. 
     - Не понимаю, что вы хотите от меня? 
     Фарамунд сказал небрежно: 
     - Да всего лишь покажетесь! Ну, если надо, то подтвердите, что 
в вашем городе уже мои войска. 
     Легат дико посмотрел на невозмутимое лицо рекса. Оглянулся как 
ужаленный: в городские врата нескончаемым потоком вливались всадники 
рекса. На башнях уже замелькали их красные одежды, со стен стражу 
согнали вниз. 
     - Подтвердить?.. - повторил он, запинаясь. - Кому?.. разве 
город... не взят? 
     Фарамунд удивился: 
     - Кем? 
     - Ну... а этот... пожар... пленные... 
     Он лепетал, чувствуя, что свершилось непоправимое, что он, 
опытнейший военачальник, попал в какую-то замысловатую ловушку. 
     Фарамунд словно бы только сейчас понял, заулыбался: 
     - Ну, у нас не столько войск, чтобы распыляться на два лагеря! 
К ним мы и не приближались. А лес я велел поджечь с той стороны... 
прямо перед их городом, чтобы отсюда казалось, будто горит сам 
город. Ведь если малый пожар - то горит село, если большой - то 
город, верно? А пленные, конечно же, совсем не из Геяриума. Да и не 
пленные они вовсе! Просто пришлось нарядить своих... ха-ха!.. 
Признайтесь, больше всего вас добили гонцы, что прискакали с той 
стороны пьяные? 
     Фабий покачнулся, сильная рука рекса удержала, не дала упасть 
под копыта коня. Его трясло. Перед глазами промелькнули и эти гонцы, 
и та радость, что с их появлением охватила всю войско, в ушах 
звучали те ликующие вопли... нет, это сейчас кричат ликующе, 
захватывая вверенный ему город... 
     - Я хочу умереть, - прошептал легат в отчаянии. - Я хочу 
умереть... Я все равно покончу с собой! 
     Голос Фарамунда прозвучал сверху сочувствующе: 
     - Это бесполезно. Теперь-то я могу, в самом деле, подвести к 
Геяриму вереницу знатных граждан вашего города! Но вам станет легче, 
если скажу, что я почти без боя... или малой кровью захватил уже два 
десятка таких городов. 
     Легат ухватился в отчаянии за волосы, рванул, безумными глазами 
посмотрел на пучки волос в кулаках. Боль не отрезвила, душевная боль 
намного злее. 
     - Станет легче, - сказал рекс, - когда и Геяриум падет тоже... 
без сражения. Всем станет легче, даже горожанам! 


     Глава 30 


     Он задержался в Геяриуме, принимая коммендации, а войска 
окрыленно двинулись дальше на юг. Шли отважно и опрометчиво, как 
делали все: гогты, гепиды, лангобарды, вандалы, тюринги... И если бы 
впереди оказались римляне, их бы смяли, но... наткнулись на 
пришедших чуть ранее готов! 
     В жестоком бою, что длился с утра и до заката солнца, его 
войско было разбито наголову. Только ночь спасла от окончательного 
истребления. Когда наступило утро следующего дня, по заваленному 
трупами полю ходили готы, добивали тяжело раненых, как своих, так и 
чужих, а когда из-под груды мертвых тел вытаскивали легко раненого, 
то задавали только один вопрос: гот или франк? 
     Оставив труп франка истекать кровью, шли дальше, заодно 
собирали оружие, снимали доспехи. Следом ехали повозки, туда 
равномерно складывали все, чем могли поживиться: одежда, щиты, любая 
обувь... Привыкшие к трупам и ручьям крови под ногами, лошади тащили 
телеги почти спокойно, только колеса увязали в размокшей от крови 
земле все глубже и глубже. 
     Фарамунд приехал, когда остатки его войска собирались по эту 
сторону леса, а значительная часть все еще пряталась в чаще. Хотя 
леса здесь редкие и настолько чистые, словно вымытые, франки все еще 
бросались в глубь леса, словно дети, которые ищут спасение за 
материнской юбкой. 
     Теперь эти бывалые воины прятались друг за друга от его 
испепеляющего гнева. Только несколько вспомогательных отрядов, 
разосланных в разные стороны, не участвовали в сражении, им-то 
Фарамунд и велел соорудить лагерь. А всех, кто бежал от готов, велел 
лишить коней, а также оставил ночевать вне лагеря. А в лагерь 
принимать только тех, кто принесет оружие и что-нибудь с убитого: 
латы или шлем. 
     Сам он сидел в шатре угрюмый, на поле лежало два пустых 
кувшина, трепещущий молодой парнишка пугливо наполнял кубок. 
     Громыхало, тоже с красными от долгого пьянства глазами, гудел 
успокаивающе: 
     - Всего лишь первое поражение... Ну и что? Просто мы напоролись 
на себе подобных. Смелем и готов!.. Александр Македонский имел всего 
сорок тысяч человек, но разбивал полумиллионные армии многих 
противников, и, в конце концов, завоевал весь мир. 
     - Александр Македонский? - пробормотал Фарамунд. - Это не тот 
рекс тевтонов, что за рекой Лабой? О нем доходят разные слухи... 
     Громыхало посмотрел на рекса с брезгливой жалостью: 
     - Не тот. 
     - Тогда рекс кимвров, те, по слухам, сейчас надвигаются... 
     Громыхало покачал головой. Фарамунд со вспыхнувшим гневом 
уловил в его глазах почти сочувствие ударенному по голове: 
     - Когда он жил... а жил в дальних солнечных землях... здесь 
было одно сплошное болото. Говорят, что людей здесь не было вовсе. 
Затем болото высохло, вырос этот лес... Я не знаю, что с миром 
делается! Расширяется, что ли? В те времена эти земли считались 
мертвыми... Да что там считались! Были мертвыми. Однажды 
прогневанный император лучшего поэта Овидия сослал в дикие страшные 
страны, где земля лопалась от мороза, где свирепые ветры наметали 
горы снега, где птицы на лету погибали от мороза... 
     Он слушал нетерпеливо: 
     - Ну и что? 
     - А то, что сослали в эти же земли, только еще южнее! 
Намного... Я сам не больно-то много знаю, рекс. Тебе бы с Тревором 
поговорить, тот бывал в империи, даже в самом Риме. Но я знаю, что 
четырнадцать тысяч греков, служивших Киру, разбили стотысячное 
войско противника. А мы не хуже каких-то занюханных греков. 
     Слух о его поражении не остановил приток новых сил. Тысячи 
молодых героев жаждали подвигов и воинской славы, а где еще они 
могут ее стяжать, как не под знаменем самого удачливого из конунгов? 

     Вскоре его войско восстановило численность, и он с ходу осадил 
загородивший дорогу Каталин. Сам город стоял очень неудобно для 
осады: в излучине реки, с другой стороны расстилался широкий зеленый 
луг, но люди Фарамунда вскоре убедились, что под зеленым толстым 
ковром находится бездонное болото. Тяжело вооруженные проваливались, 
цеплялись за кочки, орали, и Фарамунд велел прекратить попытки 
подобраться к городу с этой стороны. 
     Оставалась только узкая дорога, но проклятые каталинцы насыпали 
по бокам земляные валы, и если пустить туда войска, то его перебьют 
с боков раньше, чем ударятся в ворота. 
     Фарамунд послал гонца с требованием сдаться, но, конечно же, он 
сам бы назвал дураком того, кто сдался бы в такой выгодной позиции. 
Несколько дней он в бессильной ярости смотрел, как горожане выходят 
через небольшую калитку и собирают на болоте ягоды и даже рвут 
кувшинки. 
     Правда, едва несколько смельчаков попробовали захватить их, 
половина провалилась в болото, остальные с позором попятились. С тех 
пор только грозили кулаками издалека. 
     Фарамунд трижды ходил на болото. Он чувствовал, что сумеет 
пройти до самой стены, там укреплена слабее всего, но в одиночку не 
прорваться. А остальных придется вести за собой длинной цепочкой... 
Перебьют. 
     Он прикидывал разные трюки, сколько понадобится народу для 
прямого штурма, когда через боковую калитку в сторону болота вышел 
невысокий упитанный человек, С ним были дети, целая группа, мальчики 
и девочки не старше семи-восьми лет. 
     Фарамунд наблюдал, как они рвали цветы, потом начали отходить 
от спасительной двери все дальше и дальше. Дети собирали цветы 
увлеченно, учитель указывал, какие рвать и, как показалось 
Фарамунду, незаметно оттеснял их от городской стены в сторону лагеря 
франков. 
     Его сердце забилось чаще, а ноги сами понесли в ту сторону. За 
ним двинулись Вехульд и Громыхало. Фарамунд сказал негромко: 
     - Все назад. Как можно дальше... 
     - Но... 
     - Выполняйте. 
     Он уже видел, что мужчина с детьми отошли слишком далеко, что 
успеть спастись бегством, даже если бросится к ним бегом. Мужчина 
явно все понимает, все делает намеренно. 
     Фарамунд пошел навстречу так же медленно, неспешно. Дети 
собирали цветы, уже едва помещаются в руках букеты, а мужчина еще 
издали заискивающе заулыбался, поклонился. 
     - Что это значит? - спросил Фарамунд. 
     - Меня зовут Тертуллий, - ответил мужчина тонким дребезжащим 
голосом. - А это дети, которых я учу. Это дети правителей города и 
самых знатных горожан. Я знаю, что ты все равно возьмешь этот город. 
Как брал уже другие. Но я не хочу, чтобы при штурме погибали люди!.. 
Хоть наши защитники, хоть твои доблестные воины. Для меня - это все 
люди... 
     Внезапный гнев всколыхнул грудь Фарамунда. Он стиснул челюсти, 
спросил сдавленным голосом: 
     - И что предлагаешь ты? 
     - Ты заберешь детей, - сказал Тертуллий, - покажешь их и 
потребуешь сдачи города. Вон единственный сын правителя, а эта 
девочка - единственная дочь начальника гарнизона. Они откроют ворота 
и сдадут город! 
     Гнев бурлил так, что ему стало трудно дышать. В глазах на миг 
застлало красной пеленой. Он перевел дыхание, страшным усилием 
загнал бешенство поглубже, его голос почти не дрогнул, когда 
обернулся и крикнул: 
     - Вехульд, ко мне! 
     Раньше Вехульда примчался быстроногий Унгардлик, резвый, как 
молодой олень. Фарамунд кивнул на Тертуллия: 
     - Свяжи ему руки за спиной. Покрепче! 
     Тертуллий побледнел. Глаза стали круглые, губы затряслись: 
     - Зачем? Ведь я вам так помог... 
     - А себе? - спросил Унгардлик весело. 
     - Мне ничего не надо! - выкрикнул Тертуллий. - Это не 
предательство, а акт... акт спасения! Как жителей города, так и 
ваших! 
     Фарамунд кивнул Унгардлику: 
     - Наломай прутьев. Каждому ребенку по пруту. Понял? 
     - Догадываюсь, - ответил Унгардлик. Он широко улыбался, - У 
этого учителя такая жирная задница. 
     Когда он принес прутья, Фарамунд раздал детям и сказал 
раздельно: 
     - Ваш учитель привел вас ко мне в плен. Это - нечестно! Он вас 
предал. Поэтому возьмите эти прутья и лупите его, пока не пригоните 
обратно в город. Надеюсь, вам откроют главные ворота. 
     Прошли сутки, а на следующий день из ворот выехал одинокий 
всадник. Фарамунд с волнением выехал навстречу. После поражения от 
готов что-то перевернулось в душе, от уверенности в себе так быстро 
переходил к отчаянию, что кожа покрывалась волдырями. 
     - Я - Кенпер, - сказал человек. - Комендант гарнизона. Я 
родился и жил в этом городе, я женат на дочери господина префекта, и 
вообще... словом, хотя я явился один, но уполномочен говорить от 
имени горожан. Но сперва я хотел бы узнать... 
     Фарамунд кивнул: 
     - Если не касается военных тайн, спрашивай. 
     - До нас дошли слухи, что у вас настолько странное войско... 
Однажды, когда вы перед одним городом устроили стоянку, прямо 
посреди лагеря оказалась яблоня. Ветки просто гнулись под тяжестью 
спелых яблок. Было такое?.. И когда войско, переночевав, ушло 
дальше, осталась не только цела сама яблоня, но уцелели даже яблоки! 

     Фарамунд засмеялся: 
     - Помню, было такое! Я за неделю до этого шестерых повесил за 
грабежи. Так что это у моих людей вовсе не от доброго нрава... 
     Комендант поклонился: 
     - Спасибо за честный ответ. Я уполномочен заявить, что мы сдаем 
город. Без всяких условий. 
     С этого дня Фарамунд считал только захваченные города, 
пренебрегая простыми бургами. Здесь, в южной части Галлии, где 
римское влияние чувствовалось неизмеримо сильнее, настоящей добычей 
были римские или поримленные города. Встречались города, где на все 
население попадалась одна римская семья, но городок упорно называл 
себя римским. 
     Правда, останавливаться Фарамунд предпочитал в бургах. Эти 
угрюмые крепости, всегда стоящие отдельно, нависали над остальным 
миром, как орлиные гнезда над гнездовищами серых уток. 
     Сегодня он полдня принимал военачальников, выслушивал, отдавал 
приказы, но в душе тревожно щемило весь день. Он не понимал причины, 
пока солнце не опустилось к горизонту, когда двор залило тревожным 
красным светом заката. 
     Этот простенький бург стал неуловимо похож на бург Свена, 
который тогда казался огромным и несокрушимым. А бург Свена всегда 
напоминал о Лютеции... Из груди Фарамунда вырвался горестный вздох. 
На глаза навернулись слезы. Он со злостью больно укусил себя за 
большой палец, но слезы все-таки выкатились. Он чувствовал, как они 
бегут по щекам, срываются с подбородка... 
     В узкой щели окна шевелилось что-то страшное, отвратительное. 
Скреблось, заглядывало в комнату, тут же пугливо пряталось. С мечом 
в руке он подошел вдоль стены, с облегчением выдохнул зажатый в 
груди воздух. Это же дикий виноград взбирается по стене, цепляется 
усиками за все выступы, старается влезть во все щели, неутомимо 
взбирается на крышу. Дай ему волю, заплетет весь дом. 
     Затем, когда выплакался, нахлынуло странное желание раздеться 
донага, остаться свободным, не оскверненным одеждой, пойти, а затем 
побежать, понестись... то ли прыжками, то ли в полете... Он не знал, 
что с ним, но странное чувство распирало грудь уже с такой силой, 
что он просто физически чувствовал, как пробуждается в нем нечто 
странное, ночное, что при ярком солнечном свете не существует вовсе, 
а если и существует, то забивается в такие уголки души, что не 
выковырять ни ножом, ни иголкой... 
     Слезы наконец высохли, но в душе стало пусто и горько, словно 
там протерли полынью. Не в силах оставаться в одиночестве, вышел, 
движением руки велел дверным стражам играть в кости дальше, он бург 
не покинет. 
     В людской, кроме челяди у очага, несколько молодых воинов из 
пополнения. Старик из местных приглушенным голосом рассказывал о 
чудесах в их долине, о странных призраках, что бродят в лунные ночи, 
а слушали его восторженно, глаза блестят, рты открыты. 
     Унгардлик, он сидел рядом со стариком, мигом вскочил: 
     - Конунг!.. Почтите нас присутствием? 
     Фарамунд мотнул головой, отказываясь, он стремился во двор, на 
свежий воздух, но когда увидел их восторженные глаза, заговорил 
медленно, тщательно выбирая слова, но они все равно получались 
неуклюжими, угловатыми, больно царапающими детские души. 
     - Как хочется, чтобы все это было!.. И феи, и эльфы, что своей 
милость вот просто за так подарят власть над миром или откроют 
пещеру с сокровищами. И чтоб были волшебники, что одним словом могут 
перевернуть землю, а людям открыть дорогу в Асгард... Ибо даже у 
злого волшебника можно силой или хитростью получить власть над 
миром, а чем страшнее чудовище, тем больший клад сторожит. А клад - 
это та же власть. За золото можно нанять армию, выстроить замок, 
прикупить у соседей земли. Всегда держать своих воинов сытыми и 
хорошо вооруженными. А значит - верными... Но, увы. Нет на свете 
настолько великих магов. Нет летающих драконов, что могут поднять 
человека. Нет волшебников, что мановением руки осыпают счастливцев 
золотыми монетами. Нет чудесных мечей, что рубят сами, нет и щитов, 
что сами защищают хозяина... 
     Восторженные глаза медленно угасали, как огоньки свечей на 
северном ветре. Юношеские лица вытягивались. Один уже смотрит 
исподлобья, другой нахмурился и отвернулся, только глаза Унгардлика 
не отрывались от его лица, молили, умоляли: ну скажи же, как жить в 
таком страшном безнадежном мире? 
     - Зато есть, - сказал Фарамунд, - мы. Люди. Пока что не умеем 
превращать песок в золото, зато то, что придумываем, не теряется... 
Кто-то научился добывать из земли медь, и с тех пор люди делали 
красивые медные доспехи! Самые великие герои дрались в медных 
доспехах и медным оружием! Потом кто-то один придумал, как смешать 
олово с медью, и вот получилась бронза. И теперь уже все доспехи и 
все оружие делалось только из бронзы. Бронзовые мечи пробивали 
медные доспехи, а мечи из меди не могли пробить бронзовые доспехи. 
Так люди в доспехах из бронзы стали казаться неуязвимыми! Это 
сравнимо с волшебством? Да... Но это сделали сами люди. И это они 
могли делать сами, в любое время дня и ночи, не принося волшебникам 
даров, не кланяясь! А это очень важно, не кланяться. Уметь и делать 
самим, а не просить милости. 
     Унгардлик спросил молодым и сочным, как спелое яблоко, голосом: 

     - Но теперь ведь есть мечи из железа? 
     - Да, потом люди отыскали в болотах железную руду, научились 
ковать из нее мечи. Затем научились закалять железо, что зовем 
сталью. Первый человек, у которого был настоящий стальной меч, 
рассекал не только медные доспехи, но и бронзовые! Да что там 
бронзовые, он железные панцири рассекал, не зазубривая лезвие. 
Понятно, что этот меч тоже казался волшебным. Но чтобы его сделать, 
не надо падать на колени перед волшебником. Человек может делать эти 
мечи сам. Когда захочет. И сколько хочет. 
     Унгардлик спросил: 
     - А лучше стальных мечей... бывают? 
     - Сейчас нет, - улыбнулся Фарамунд. - Но кто-то придумает! И 
тогда этот человек станет величайшим героем, завоюет весь мир... 
     Глаза Унгардлика горели, он показывал мелкие белые зубы, даже 
местный старик начал неуверенно улыбаться. Только один молодой воин 
посмотрел на Фарамунда с ненавистью, отвернулся. Этот пойдет в 
религиозные фанатики, мелькнула горькая мысль. Он успел удивиться ее 
несвоевременности, словно это не он подумал, а кто-то другой. Этот 
будет в тесной келье христиан истязать себя постами, молитвами, 
доводя до исступления. А потом, когда разум помутится, узрит разные 
божественные явления, видения, знаки свыше. Бедняга. Не всякий 
человеческий разум способен вынести жестокую правду. 
     Дверь во двор подалась со скрипом. Он ступил на залитое лунным 
светом крыльцо, замер, пораженный и очарованный. Огромная, как 
начищенный медный таз, луна блистала на чистом небе. Сотни тысяч 
ярких звезд, чего не увидишь в его лесных краях, смотрели остро и 
беспощадно. 
     На миг он ощутил страх, кожа пошла пупырышками, но следом 
нахлынул пьянящий восторг. Лунный свет упал на его плечи и голову, в 
груди отозвалась тонкая струна. Мышцы ног медленно разогнулись, его 
тело качнулось вперед, стойки крыльца ушли в стороны, лунный мир 
стал шире, пошел навстречу. Под огромной звездной чашей вселенная 
раскинулась тревожно волнующая, непостижимая, таинственная 
     Сердце стучало часто. Настал час звездного мира! Сейчас другие 
законы, другие звери, другие боги... 
     В темном небе пронеслось мохнатое тело. Глаза проводили 
огромного нетопыря, красные глазки зверя злобно сверкнули. Фарамунд 
вскинул руку, губы прошептали нечто, дескать, я свой, я тоже из 
ночи. Мохнатые тельца мелькали чаще, он слышал легкий стук, с 
которым хватали на лету крупных жуков, но теперь красные глаза уже 
не смотрели в его сторону. Он ощутил, что его поняли, что его 
приняли в свой колдовской ночной мир... 
     По коже протянуло ветерком. Он настороженно огляделся. Деревья 
стояли ровно, ни одна ветка не колыхнется. Даже дым из хлебной 
поднимается ровный, как свеча, не колеблется, сизыми колечками 
медленно всплывает к небу. 
     Однако волосы на руках вздыбились. Чувство опасности стало 
таким сильным, что он невольно опустил ладонь на рукоять меча, 
огляделся по сторонам. Тихо. Даже непривычно тихо. 
     Ноги сами начали отступать назад. У крыльца оглянулся, 
осторожно поднялся. Скрип ступеней показался оглушительным. С сильно 
бьющимся сердцем прошел, пятясь и с рукой на мече, через пустой 
холл. 
     У самой двери стоял один из молодых, что пришел с последним 
набором. Фарамунд увидел остекленевшие глаза, застывшее лицо. Не 
веря себе, поднес к его лицу кулак. Юноша смотрел застывшими 
глазами, даже не моргая. Он спал стоя, спал крепко. Фарамунд 
задохнулся от гнева, набрал в грудь воздуха, собираясь заорать прямо 
в лицо этому придурку, грубо ухватил за плечо. 
     Плечо было застывшее, словно молодой воин был мертв, но кончики 
пальцев чувствовали тепло сильного молодого тела. Фарамунд ощутил, 
как воздух у него вырвался сквозь зубы. Страж стоял перед ним, 
похожий на вырезанный из дерева столб. В широко раскрытых глазах 
ничего не отражалось. 
     В череп ударил ужас. А если вот-вот одеревенеет он сам? 
Медленно пробежал вдоль стены, в голове мысли метались лихорадочно. 
Во всем огромном доме мертвая тишина. Странная гнетущая тишина. 
     В людской люди тоже застыли вокруг очага, как каменные 
изваяния. Свет от багровых углей падал на застывшие лица, делая их 
страшными и непохожими. Унгардлик опирался обеими ладонями о колени, 
словно вознамерился встать, но так и превратился в каменное 
изваяние. 
     Послышался далекий стук копыт. Фарамунд метнулся к окну. Лунный 
свет по-прежнему заливал двор колдовским светом. Стук копыт 
оборвался по ту сторону ворот. Судя по ржанию коней, с той стороны 
остановились двое всадников. Через мгновение над краем ворот 
показалась голова, Фарамунд рассмотрел белые пальцы, что ухватились 
за колья. Человек перемахнул ворота легко, на этой стороне присел до 
самой земли, но не упал, тут же метнулся к калитке, Глухо стукнул 
отодвигаемый засов. 
     Второй был намного грузнее, и, как показалось Фарамунду, 
значительно старше. Когда он ступил во двор, Фарамунд невольно 
протер глаза. Они совершенно не скрывались, даже мечи не вытащили из 
ножен! 
     Через двор пошли быстро, но без суетливости и, как он видел 
отчетливо, беспечно. Сердце застучало в страхе. Они знают, что в 
доме мертво. Значит, это они сделали, навели порчу... Или хотя бы 
только сон, но ему одному удалось избежать!.. 
     Оба незнакомца шли к крыльцу. Фарамунд торопливо огляделся, 
бежать и укрываться уже некуда, сделал шаг назад, вжался в темный 
угол. 
     Ступеньки слегка заскрипели, на мгновение в дверном проеме 
вырос темный силуэт, тут же исчез, Фарамунд ощутил движение воздуха 
совсем рядом. Второй вошел следом, не дожидаясь знака от первого. 
     Привыкшие к ночи глаза Фарамунда видели, как оба прошли через 
холл к лестнице. Оба негромко переговаривались, явно не страшатся 
охраны... 
     - Здесь его нет, - донесся молодой голос. - Черт!.. Где же... 
     - Загляни в кладовку, - предложил старший. - Может, напился и 
лежит как свинья? 
     - Хорошо бы... А если к женщинам, это хуже... 
     - Что, впервые убивать и женщин? 
     - Да нет... к тому же их убивать не обязательно. Даже лучше! 
Найдут зарезанным в женской постели, тут же всем все понятно... 
     Послышался короткий смешок: 
     - Ну да, либо ревнивый муж отомстил, либо сама зарезала... Я 
так проделывал тоже. Но если ушел к женщине за пределы крепости? 
     - Он что, совсем дурак? Ему любую девку прямо в постель... 
     Фарамунд слушал, оцепенев. Они говорили на другом языке, 
странном и непохожем на языки герулов, готов или лангобардов. В этом 
языке ясно слышался шорох горячих песков, крики неведомых птиц и 
даже шипение огромных змей, невиданных в этих краях, но он, 
Фарамунд, понимает, все, о чем говорят! 
     Послышался стук упавшего стула, ругань младшего. Совсем не 
таятся, сволочи. Донесся раздраженный голос: 
     - Придется искать по всему дому. 
     - Насколько долго защита? 
     - Это знают Старшие. Но мы должны успеть осмотреть даже двор, 
если понадобится. 
     - Вряд ли такое раньше случалось! 
     - Да, но Старшие такие случаи наверняка предусматривают... 
     - Конечно, Старшие знают все. 
     В голосе звучало такое преклонение, что озноб снова побежал по 
спине Фарамунда. Этот человек говорил о неведомых Старших так, 
словно те не люди, а боги... 
     - Старшие знают, - повторил другой почтительно. - Не зря же они 
могут смотреть в наши черепа, как в раскрытые книги! Ты бы не знал, 
если бы мог читать в людских душах? 
     - Тихо, не смей такое даже думать... 
     Фарамунд с бьющимся сердцем на цыпочках выбежал во двор. В 
черепе билась о стенки паническая мысль: так вот что значило то 
странное ощущение, когда в черепе словно рылись чужие пальцы! 
Выходит, кто-то, в самом деле, рылся? 
     Лунный свет заливает двор, высвечивает каждую щепочку. С 
замирающим сердцем следил за крохотной тучкой, что ползла в сторону 
холодного сверкающего диска, но медленно, слишком медленно... 
     Стиснув зубы, он рискнул пробежать под стеной. Голова сама 
уходила в плечи, он чувствовал себя как улитка, лишенная раковины, 
мышцы спины сжались, готовые встретить болезненный удар сверху... 
     Оставался ярко освещенный двор, но если те двое колдунов уже 
осмотрели его комнату, то сейчас опускаются по лестнице... Он 
промчался мимо колодца как олень, прыгнул в темный проем между 
кузницей и конюшней. 
     Сердце колотилось, словно пробежал милю. Стукнула дверь, на 
крыльце появился младший, за ним вышел второй. В руках все еще 
холодно блистали длинные узкие ножи. 
     - Начнем с конюшни? - предложил младший. 
     Второй засмеялся: 
     - Думаешь, питает нездоровую страсть к лошадям? Нет, эти 
наивные дикари еще чисты нравами... Сперва загляни в людскую, он мог 
перепиться с челядью и там храпит. А я пойду навстречу, начиная от 
тех казарм... или бараков для солдат, как они тут называют. 
     - Ну, у них нет еще таких понятий, как казармы или солдаты. Это 
дикари! 
     - Но сами казармы есть, - сказал голос трезво. 
     - Думаешь, в этом дикаре видят угрозу? 
     - Кто знает замысел Старших? Возможно, что-то личное... 
     - У Старших? 
     В голосе прозвучало такое недоверие, что Фарамунд сразу 
представил этих таинственных Старших древними старцами, у которых в 
душах не осталось огня, не осталось ничего личного, которые живут 
только воспоминаниями и заботами о племени вообще. 
     - Кто знает, - ответил первый голос, - кто знает Старших?.. У 
них свои бури. 
     Второй почтительно молчал, Фарамунд слышал его сопение совсем 
рядом. Похоже, первый допущен к Старшим чуть ближе, всячески на это 
намекает, гордится, выставляет напоказ. 
     - Хорошо, я пошел через помещения для слуг. 
     Фарамунд видел, как оба разом пошли один направо, другой 
налево. Когда и старший скрылся в помещении для воинов, Фарамунд 
метнулся к забору, подпрыгнул, ухватился за край. Здесь был яркий 
лунный свет, проклятая тучка проползла мимо. Чувствуя себя абсолютно 
беспомощным, он подтянулся, перевалился на тут сторону. 
     Двое коней спокойно стояли перед запертыми воротами. Кровь 
шумела в голове, грудь ходила ходуном. Он смотрел во все глаза на 
коней, еще не видел таких высоких, статных, с сухими мускулистыми 
телами, ноги перевиты сухожилиями, даже простолюдин поймет, что 
такие кони могут мчаться, обгоняя ветер, и что усталости не знают. 
     Умные морды повернулись в его сторону. Не стреноженные, даже не 
привязанные к воротам, кони терпеливо ждали хозяев. У него мелькнула 
сумасшедшая мысль вскочить на одного, другого за узду, и пусть 
попробуют догнать, а он умеет перескакивать на ходу с одного на 
другого... да, умеет, теперь он это чувствует! 
     Под ногами едва слышно хрустели камешки. Он скатился в ров, 
пробежал по сухой земле, пора заполнить водой, выскочил на другую 
сторону. Здесь все тот же нещадный лунный свет, он как на ладони, до 
леса далеко, хотя можно успеть, пока эти обыскивают весь дом и 
строения... 
     Он пробежал вокруг всей крепостной стены, в лицо пахнуло 
сыростью. Голый берег в лунном свете как на ладони, видно даже 
бегающих муравьев... 
     Задержав дыхание, он быстро перебежал, скатился вниз до самой 
воды. Едва сдерживаясь, вошел в волны как можно медленнее, сбоку 
хмуро выступала из мрака черная громада пристани. Опустился с 
головой, избегая брызг и хлюпанья, поднырнул под черные осклизлые 
бревна. Макушка уперлась в твердое, пахнущее тиной и жабами, вода 
неспокойно колыхалась у подбородка. 
     Из крепости не доносилось ни звука. Он быстро промерз, потом 
вроде бы донесся стук копыт. Он напряг слух, но со стороны 
крепостной стены по-прежнему тихо, словно там вымерло. Мелькнула 
мысль, что если противник вздумал бы сейчас не то, что напасть, но 
даже послать кого-то на разведку, то захватил бы всю крепость и 
перерезал сонных... 
     Стуча зубами, он нырнул, выплыл из-под причала. На востоке небо 
начало светлеть. На берегу отряхнулся всем телом, как огромный пес, 
брызги с мокрой одежды полетели во все стороны. 
     У ворот с этой стороны уже пусто. Он перебежал ближе, весь 
превратившись в слух, заглянул во двор, так же быстро пронесся до 
крыльца. Уже в холле его пальцы сомкнулись на рукояти меча. 
     Лестница скрипела оглушительно. Он взбежал наверх, страшный и 
взъерошенный. Если же двое не уехали, а только затаились, убрав 
коней от ворот, то сейчас яростная схватка, он больше не станет 
прятаться даже от колдовства... 
     На лавке возле дверей его покоев сидели Рикигур и Фюстель. 
Рикигур не двигался, подремывал, а Фюстель обоими кулаками тер 
глаза. 
     Оба разом повернули головы, Рикигур, однако, вскочил первым, в 
руке неуловимо быстро оказался меч: 
     - Стой! Кто... О, рекс! 
     Фюстель раскрыл глаза шире. 
     - Рекс... как ты прошел мимо? Мы не смыкали глаз! 
     Его глаза были красные, воспаленные. Их взгляды опустились на 
мокрые следы, что оставались за Фарамундом. Он заставил замерзшие 
губы растянуться в улыбке: 
     - Но я все-таки сумел выскользнуть, верно?.. Сплавал за реку на 
ту сторону. Хотя все верно, никакие женщины того не стоят... 
     Она уставились остолбенело за закрывшуюся дверь. Фарамунд 
быстро сбросил мокрую одежду, слышал, как Рикигур и Фюстель 
обсуждают случившееся. Рикигур ругался, что ему как будто песку в 
глаза бросили, а Фюстель, которого колдуны застали с открытыми 
глазами, ворчал, что он вовсе почти ослеп, глаза пересохли, будто 
полдня смотрел вверх на непривычно яркое южное солнце... 
     В своей комнате Фарамунд дико осмотрел стены, ложе, стол. За 
окном все еще видны звезды, но небо посветлело, вот-вот алая заря 
растечется по всему хрустальному своду. 
     За ним все еще оставались мокрые следы. Он подкрался к окну 
ближе, со двора доносится обычный привычный шум: кузнец стучит 
железом, в конюшне возятся лошади, от колодца донесся скрип колеса. 
     - Что же это, - прошептал он. Зубы стучали, как в лихорадке. - 
Что же это было?.. Кто такие Старшие? Почему так важно меня убить?.. 
Убить именно меня? 


     Глава 31 


     По мере продвижения к югу его войско не таяло, а росло. Это 
народ назывался франками, но в войске были отряды гепидов, 
лангобардов, тевкров, а также множество разных готских племен, что 
говорили на разных диалектах. Шли к нему, ибо чье, как не имя 
Фарамунда из всех рексов, конунгов и архонтов, звучит особенно 
громко? О нем говорят с восторгом и завистью, а размеры его добычи, 
по слухам, превосходят воображение. Города и бурги он берет с такой 
легкостью, словно это беззащитные деревушки, а гарнизоны признают 
его власть и клянутся служить ему. 
     Зима еще не наступила, да и наступит ли в этих краях, когда 
пришли тревожные вести из земель, завоеванных им всего в прошлом 
году. Восстали хаддоны, перестали платить дань терлигоны, а кумвры 
вообще признали власть неведомых гуннов, странного звериного народа, 
что выплеснуло из Степи... 
     - Войско распределить по гарнизонам, - велел он. - Укрепиться! 
И - ждать. Я возьму только легкую конницу. Пройдусь, поинтересуюсь, 
что же не так... 
     Громыхало бухнул тяжелым голосом: 
     - Завоевать всегда легче, чем удержать. Но мы и так покрыли 
себя славой! 
     Фарамунд процедил сквозь зубы: 
     - Я не хочу, чтобы то, что создал я, постигла участь... 
     Он не договорил, кулаки его сжимались, из груди вырывались 
яростные хрипы. Громыхало спросил осторожно: 
     - Участь чего? Если того государства, что создал Маробод, то... 
все же он погулял со своими ребятами по Европе! Всех трясло. 
     - Маробод умер, - выдохнул Фарамунд, - и тут же могучая держава 
рухнула!.. Это было только вчера, но теперь даже его народа нет! 
Исчезли, испарились. Перестали быть. Не-е-е-ет, мы будем! Убьют ли 
меня или сам помру, но то, что сейчас сделали... останется! 
     Громыхало пожал плечами, но спорить не стал, спросил: 
     - Я с тобой? А то мне здесь, если честно, делать нечего. Не 
люблю сидеть за крепкими стенами. 
     - А кто говорил, - напомнил Фарамунд, - что мечтает о спокойной 
старости? 
     Он улыбался, и Громыхало с облегчением улыбнулся. Уже понятно, 
снова плечом к плечу к рексом в бой, в сражения, приключения! А 
завоевания... Рекс говорит громко и яростно, убедительно... но 
только для тех, кто не знает его так хорошо, как знают ближайшие 
соратники. Как знают те, кто видел Лютецию и видел, с какими 
безумными глазами рекс вынес ее из горящего дома. 
     А эти завоевания... Он начал их ради Лютеции, сейчас движется 
по инерции, как лодка, которую разогнали, а потом выбросили весла. 
     Меняя коней, он с отборным отрядом двигался на север. Просторы 
южной Галлии быстро сменились дремучими лесами. Старые римские 
дороги быстро зарастали, держались только вымощенные широкими 
каменными плитами. 
     Когда-то он ехал через такой же лес с одним Громыхало, а когда 
набралась дюжина воинов, считал себя могущественным вожаком! Сейчас 
возвращается с тысячей всадников, а войско почти не сократилось... 
     Дни и ночи то слева, то справа, а то и прямо на пути 
поднималось и быстро росло облако пыли. Потом выныривали всадники с 
худыми покрытыми пылью лицами, показывались волы или коня, терпеливо 
волокущие повозки с женщинами и детьми. Целыми племенами 
перемещалось всякий раз на юг, в теплые страны, к теплым морям. 
Иногда среди ночи доносилось мычание скота, скрип повозок. Ехали с 
женами, с детьми, всем племенем или частью племени, что в состоянии 
жить отдельно и считать себя ростком нового народа. 
     Он вспомнил рассказы о железных легионах римлян, ощутил, как от 
недоумения не в состоянии думать ни о чем другом. Если это правда, 
если, в самом деле, римская армия самая огромная и сильная на белом 
свете, то они должны были покорить весь мир!.. 
     Правда, вот старая колдунья из бурга Свена... где она сейчас?.. 
уверяла, что так и было. Римляне покорили весь мир, за исключением 
совсем уж гнилых болот или безжизненных северных скал, куда просто 
побрезговали или поленились опустить свой сапог. 
     Но куда делись эти огромные армии, под железной поступью 
которых вздрагивала земля? Римская армия состоит из тех же франков и 
готов, которые служат империи и защищают ее от других наступающих 
франков и готов! Так что сами римляне не гибнут в постоянных боях, 
кто им мешает плодиться? 
     - Не знаю, - ответил Громыхало. 
     Фарамунд вздрогнул, не сразу сообразил, что рассуждает вслух, 
как дикий лесной человек, что привык в лесной глуши разговаривать 
сам с собой. 
     - Ничего не знаю. Этого никто не может понять... Может быть, 
это и есть самая великая тайна на свете? Какой-то народ по воле 
богов начинает расти, покорять соседей, взбирается на вершину 
могущества, правит миром... А потом все рушится разом! Нет, не 
всегда разом. Рим до-о-о-олго набирал мощь... Войны, завоевания, 
войны... Он тысячу лет покорял мир. А потом еще тысячу правил. Так 
что и сгинет не в один день. Но сгинет. 
     - Почему? - спросил Фарамунд настойчиво. - Почему? 
     Громыхало напыжился, рекс выглядит угнетенным, непонимающим. 
     - Такова воля богов, - изрек он многозначительно. - Даже не 
воля, а... 
     - А что? 
     - Закон, - бухнул Громыхало еще значительнее. - Закон, который 
боги установили... и теперь даже сами не могут изменить. Всегда так 
было, всегда так будет. Народы рождались, росли, матерели, старели, 
мерли... Одни быстро, как комары... другие долго. Но все мерло. И 
все начиналось сначала. 
     Фарамунд простонал сквозь крепко сжатые челюсти. Щека 
дергалась, словно внезапно заболели зубы. 
     - Так неправильно, - прошептал он. - Неправильно! 
     - Неправильно, - согласился Громыхало. - Хотя, почему?.. Боги 
знают, что... ха-ха!.. человеку делать. 
     - Неправильно, - повторил Фарамунд. 
     Громыхало с удивлением заметил, как лицо рекса потвердело, а 
взгляд стал злым и острым. 
     - Ты чего? - спросил он с удивлением. - Против воли богов? 
     Фарамунд покачал головой. 
     - Воля богов... Боги тоже рождают и умирают. С ними умирают и 
придуманные ими законы. Сейчас из Рима по племенам Европы разбрелись 
проповедники новой веры. Кто знает, может быть, удастся разорвать 
этот круг? 
     Лес тянулся огромный, дикий, темный. Некогда прорубленная 
дорога превратилась в звериную тропу, да и ту теснили деревья. 
Говорят, когда-то здесь были золотые рудники, но римляне выбрали 
последние крупицы золота еще несколько веков назад. Больше золота на 
севере Европы не осталось, и римляне сразу утратили интерес к этой 
земле. 
     Когда руды не осталось, местным жителям пришлось охотиться, но 
кто-то предпочел охотиться на тех, кто охотится на дичь. Но и сами 
охотники умели охотиться не только на четвероногую дичь... Через 
сотню лет из этого леса вышли дикие люди, что почти не отличались от 
зверей, и разорили первое поселение в долине. Так впервые мир 
соприкоснулся с франками. 
     В этом лесу, по слухам, чуть ли не на каждом дереве сидят 
дриады, по вершинам днем порхают эльфы, а темными беззвездными 
ночами между деревьями неслышно скользят маленькие коренастые 
фигурки с большими кирками через плечо. Они все еще добывают золото 
и драгоценные камни, и лесорубы ночами у костров шепотом 
рассказывали о несметных богатствах, что хранятся в подземных 
пещерах. 
     Но из глубин леса все выплескиваются и выплескиваются новые 
лесные люди. И все - на юг! 
     Унгардлик еще в первый же день выслал вперед сотню всадников. 
Они исчезли, как в воду канули. Громыхало заревел веселую песню про 
лесника и сумасшедшую эльфиню с тоненькими крылышками. Сотню 
захватить невозможно: в движении постоянно высылает во все стороны 
десятки, а те вдобавок отпочковывают по два-три всадника, что 
немедленно подадут сигнал при первых же признаках опасности. Это не 
трусость, их задача - не сражаться, не искать славы в поединках, а 
вовремя предупредить. Если не вернулись, значит - дорога 
свободная... 
     За сутки до Римбурга на дороге показались два скачущих 
навстречу всадника. Вскоре Фарамунд рассмотрел грузного Тревора, а 
рядом на белом жеребце восседал прямой, как свеча, красивый всадник 
в сверкающих доспехах. Редьярд выглядел напряженным, но при виде 
Фарамунда его замороженные губы слегка раздвинулись в улыбке. 
     Тревор раскинул руки, 
     - Фарамунд!.. Фарамунд!.. Дай я тебя обниму!.. О тебе сейчас 
только и говорят!.. Все окрестные конты прислали к нам заверения в 
покорности и преданности. Под твоими ногами гремит земля и качается 
небо!.. 
     Фарамунд дал себя обнять, но в груди стало холодно. Даже горло 
перехватило, он молча похлопал старого воина по спине, отстранился. 
Редьярд смотрел осуждающе, в глазах был холод. 
     Тревор все еще держал Фарамунда за плечо. Конь под ним 
беспокойно переступал с ноги на ногу. Щеки Тревора раздувались, как 
у веселого хомяка, только голос стал менее грохочущим: 
     - Рекс!.. Я вижу, ты и сейчас помнишь о Лютеции?.. 
     Фарамунд протолкнул сквозь перехваченное судорогой горло: 
     - А как же иначе? Она была твоей племянницей... 
     - У меня есть еще одна племянница, - возразил Тревор. - Твоя 
супруга, кстати. 
     - Хорошо, - ответил Фарамунд, - что хоть не назвал женой. 
     Он заметил, что Редьярд посматривает на него украдкой. Этот 
блистающий воин всегда держался отстранено, пренебрегал им как 
простолюдином, так и рексом. Даже когда он вошел в нынешнюю мощь, 
когда окрестные конты сами льстиво склонили головы, страшась 
близости такого соседа, Редьярд держался в стороне, ни разу не 
назвал его рексом. 
     Но сейчас Фарамунд видел, как Редьярд мучительно ищет и не 
находит повода, чтобы заговорить. Кони неслись галопом, совсем редко 
переходили на рысь, Фарамунд с наслаждением подставлял лицо 
встречному ветру. Земля грохотала под копытами, этот стук будоражил 
кровь и странным ритмом отдавался в черепе. 
     - Фарамунд! 
     Редьярд скакал на своем красавце жеребце рядом. Конская грива 
развевалась по ветру, Редьярд угрюмо смотрел на Фарамунда, лицо 
стало бледным, а красивые выразительные глаза запали, словно после 
долгого поста. 
     - Фарамунд! - повторил он. Видно было, как он сделал усилие, 
затем выдавил: - Рекс!.. Конунг! Я впервые называю тебя конунгом, 
но, в самом деле, ты... твое племя... ты уже больше, чем конунг. Ты 
собрал такое войско, что в состоянии поглотить всю Галлию. Может 
быть, тебе даже удастся нанести последний удар Риму... Но ты 
понимаешь, что это означает?.. Мы, франки, ввергаем культурный мир в 
эпоху хаоса, мрака, невежества... 
     Фарамунд смолчал, щурился от встречного ветра. Слова 
"культурный мир" ничего ему не говорят, но вот то, что римляне 
должны уйти, исчезнуть, это понятно даже деревьям в лесу. Там гниль 
всегда уступает место сильным молодым дубкам. Вернее, не уступает, а 
молодые дубки теснят сами. 
     - Нам нужны новые земли, - сообщил он. - А с севера нас теснят. 

     - Но не так... - простонал Редьярд. - Не так! 
     - А как? 
     Редьярд выровнял коня, чтобы несся с конем Фарамунда ноздря в 
ноздрю, вскрикнул: 
     - Раньше не было такой жестокости!.. Раньше культурные нации 
дрались... с менее культурными! И всегда побеждали! Цивилизованные 
эллины много веков воевали с цивилизованными персами, цивилизованные 
македонцы разгромили цивилизованную Мидию, еще более цивилизованный 
Рим покорил и Персию, и Македонию, и Египет, и Элладу!.. И с тех пор 
правил миром. Не Рим, а цивилизация правила миром! Но впервые... 
впервые!.. из темных отвратительных лесов и вонючих болот вышла 
самая настоящая дикость, что тупо уничтожает всю культуру!.. Я 
видел, как наши франки убивали ученых, юристов, поэтов... Для них 
это самые бесполезные люди!.. 
     Фарамунд вспомнил, как его самого передернуло от вида своих 
соратников, когда тупо и остервенело разбивали молотами мраморные 
статуи в захваченном римском городке, едва не бросился 
останавливать, когда вытаскивали из библиотеки корзины с книгами и 
засыпали ими огромную яму на дороге... 
     Но в то же время в словах красавца-франка... вернее, как бы за 
словами, чувствовалась и некая огромная, как гора, неправда. 
     Не находя слов, он стегнул коня, что делал крайне редко, тот 
оскорблено взвизгнул, их бросило навстречу рвущему глаза и губы уже 
не ветру, а урагану. 
     Некоторое время несся в одиночестве, потом его догнал весь 
отряд. Там разговор шел о делах в Римбурге, Тревор с хохотом 
пересказывал Громыхало и Вехульду сплетни, как дворовые, так и 
соседские. Редьярд ехал мрачный, лицо вытянулось. Фарамунду на миг 
стало жаль удивительного человека, что страдает не за свою долю 
добычи, а за чужие и непонятные народы. 
     - Нас теснят, - сказал он ему, словно стараясь загладить 
грубость. - Теснят еще более дикие народы! Звери из степи, что прямо 
на конях рождаются, едят, испражняются, спят! Которые едят не только 
пленников, но и своих... 
     Редьярд тут же воскликнул с жаром: 
     - Надо встать на сторону Рима! И вместе с ним отразить натиск 
тех дикарей! Заодно и сами... окультуримся... 
     Фарамунд покачал головой: 
     - Я знаю немного, но даже мне уже ведомо, что многие могучие 
племена вставали на защиту Рима. Их называют федератами, верно? 
     - Верно, - сказал с надеждой Редьярд. - Они поняли... 
     - Не знаю, - прорычал Фарамунд, - поняли правильно ли... 
     - А что не так? 
     - Где эти могучие племена? Как только встают на защиту Рима, 
тут же становятся мелкими и жалкими. Почему у них пропадает воинская 
доблесть, как только начинают помогать могучему Риму? Почему наши 
народы, не умеющие так красиво шагать в ногу и разом бросать 
дротики, теснят, бьют, уничтожают, захватывают их земли, насилуют их 
женщин, врываются в их дома? 
     Лицо Редьярда покрылось красными пятнами. Он тяжело дышал, в 
глазах сверкнула ненависть. Фарамунд понял, что красавец убил бы его 
тут же, если бы это помогло остановить натиск на Рим. 
     - На все то, - выдавил Редьярд наконец, - на все то... воля 
Божья! 
     Фарамунд расхохотался, снова хлестнул коня. За ним с грохотом 
понесся Громыхало. Старому воину быстро наскучили рассказы о том, 
кто кого во дворе нагнул, кто у кого ложку украл. Фарамунду 
показалось, что Громыхало чуточку стыдно за Тревора, который 
рассказывал с удовольствием, жил в том мире, уйдя из этого, 
свободного, чистого и погрузившись с головой в кухонный. 
     К удивлению Фарамунда Редьярд все же решился догнать, поехал 
рядом, решительный и напряженный, как тетива на луке. Похоже, у него 
это копилось давно, а выплеснуть решился только что. 
     - Если нас теснят, - заговорил Редьярд, - если заставляют 
рушить мир, то мы должны стать этим Римом сами! Взять от него все, 
скопировать... пусть пока слепо, а потом мы и сами станем 
римлянами... даже если останемся франками! 
     - Но стать вторым Римом... - спросил Фарамунд, - значит, 
когда-то и нас так же?.. 
     Тревор прислушивался с неудовольствием, слишком умные 
разговоры, широко раскинул руки, словно собираясь обнять весь свет: 
     - Но это закон! Даже я знаю. Закон природы или закон Божий, как 
теперь говорят все чаще, но от этого никуда не деться! 
     - Почему? 
     - Да потому, что... - ответил Тревор. 
     А Редьярд сказал горячо: 
     - Нельзя, нельзя рушить мир! А сейчас творится такое... такое, 
что мир может рухнуть! Это мы, полудикие франки, потрясены мощью и 
величием Рима, необъятной империи, что тысячу лет правит миром, но 
культурные люди на то и культурные, что знают: до Рима было 
бесчисленное количество таких же империй!.. Была Персидская, была 
Македонская, были Египетская, были империи хеттов, мидийцев, 
ассирийцев... И всегда все заканчивалось одинаково. Империи 
рождались, росли, достигали зрелости, умирали. А на их руинах 
возникали новые... 
     Фарамунд сказал со злостью: 
     - Это я уже недавно слышал. Но на их руинах возникали такие же! 

     Редьярд взглянул с таким удивлением, словно конунг усомнился в 
существовании коня, на котором сидит. 
     - Конечно. А как иначе? 
     Фарамунд стукнул кулаком по седлу: 
     - А я хочу - иначе!.. 
     Редьярд сказал уже спокойнее, хотя и с прежним огнем в глазах: 
     - Хотеть - это одно, а вот реальность... 
     Желваки вздулись под кожей, глаза Фарамунд вперились в линию 
горизонта с такой силой, что в том месте показалось пылевое облачко. 

     - Не знаю, - ответил он зло. - Но из моего хотения что-нибудь 
да выйдет! 
     Эта весна и лето для Брунгильды Белозубой тянулись, как 
никогда, мучительно долго. Она получила все, о чем мечтала: даже не 
бург, а свой город, в котором быстро росли мастерские кожевников, 
оружейников, виноделов, в пекарне день и ночь полыхал огонь, хлеб 
пекли вкусный, с румяной коркой, как она любила с детства, а 
мастерицы шили ей платья, какие только она желала. 
     Фарамунд отбыл, оставив Римбург в ее полное владение. Тревор 
подмигивал: как она сумела окрутить свирепого конунга, заставила 
выполнять свою волю, на что она надменно улыбалась, но в груди росла 
злость. Это не она заставила могучего воителя выполнять свою волю, а 
он продемонстрировал полнейшее равнодушие к богатствам и землям, 
бросив ей такой огромный кусок! 
     Бросил и пошел дальше. Навстречу славе, навстречу почестям и 
ликующим крикам влюбленного в него войска. Навстречу захватам, когда 
пылают города, когда врываются во дворцы, убивают мужчин, а рыдающих 
женщин распалено насилуют прямо на трупах их мужей. А самых знатных 
привязывают на постелях, чтобы всякий франк мог насладиться сладкой 
плотью нежных патрицианок... 
     Слухи доходили редкие, с большими перерывами. Дважды, правда, 
сообщали, что Фарамунд разбит, а сам он пал в сражении. В Римбурге 
повисало тревожное ожидание, Тревор ходил мрачный, говорил 
успокаивающе, что такова судьба всех отважных воителей, что первыми 
бросаются в сечу. И хотя Фарамунд в бою как сам дьявол, но и дьяволу 
не уберечься в сече от брошенного в спину топора или метко 
выпущенной стрелы. Рано или поздно все герои гибнут, только погань 
живет и плодится... 
     С облегчением вздыхал один Редьярд. Он не скрывал своей любви к 
Риму, римским порядкам и обычаям, и всякий натиск на римское был для 
него как нож в сердце. 
     Правда, следующие гости с юга приносили вести, что это не 
Фарамунда разбили, а Фарамунд разбил огромные армии, не его убили, а 
он сразил в поединке сильнейшего богатыря из войска противников, и 
теперь грабит очередной город, вывозит золотые кубки и прочие 
золотые изделия, переплавляет и складывает в золотых слитках, чтобы 
с обозом отправить в Римбург. 
     Потом пришло сообщение, что Фарамунд на зиму, скорее всего, 
останется в тех краях, которые завоевал. Брунгильда почувствовала, 
что сердце на какое-то время перестало биться, а дыхание 
остановилось. Значит, она больше не увидит этого надменного конунга? 
И она отныне... свободна? 
     После этого сообщения прошло несколько дней. Тревор ходил 
задумчивый, наконец пришел в ее покои, пожаловался: 
     - Я знаю, тебе бы его больше не видеть... Да и мне, если 
честно, без него спокойнее. Весь Римбург считает меня уже хозяином, 
все слушаются как самого Фарамунда. Но все-таки неловко... 
     - В чем? 
     - Понимаешь, за эту зиму на наших... и соседних землях подросло 
еще несколько тысяч горячих голов! Руки чешутся, мечи у всех, то и 
дело выдергивают из ножен. Как бы не пошли сбиваться в шайки да 
грабить... Я пообещал замолвить за них слово, когда конунг прибудет 
на зимовку. Да и не только они... С севера подперло племя вислян, 
это из готов, из какой только дыры они так и вылезают целыми 
толпами?.. Тоже просятся к Фарамунду. Еще бы! Все хотят служить 
самому удачливому, а Фарамунд добычу вывозит обозами... 
     Она спросила, затаив дыхание: 
     - И что же ты хочешь? 
     Он бросил на нее взгляд исподлобья: 
     - Да пришел посоветоваться. 
     - О чем, дядя? Я в воинских делах не очень разбираюсь... 
     Ее голосок был сладкий, невинный. Тревор засопел, стул под ним 
угрожающе поскрипывал, а огромные руки на столешнице беспокойно 
двигались. 
     - Девочка моя, - сказал он, наконец, с неловкостью. - Ты 
знаешь, как я тебя люблю!.. У меня никого нет на свете больше. Если 
ты не хочешь больше видеть своего супруга, я не стану его 
уговаривать прибыть на зимовку. 
     - Дядя, я-то при чем? 
     - Ну, я же помню наш разговор... 
     - Дядя, - сказала она с твердостью. - При чем тут я? Надо 
делать то, что нужно. Забудь о моей неприязни к этому человеку. Он 
вел себя... разумно. Ко мне не прикоснулся. Да, теперь об этом можно 
сказать. К нему на ложе я отсылала служанку. Да-да, Клотильду!.. Он 
проглотил это... если честно, это оскорбление. Что значит, 
достаточно разумен, и не станет рисковать своими политическими 
выгодами от нашего брака. Так что я не думаю, что он как зверь 
набросится на меня, когда слезет с коня. Он вполне довольствуется 
ласками моей служанки!.. Зато его появление здесь поможет пополнить 
его войско. Как бы умело он ни воевал, но потери наверняка 
немалые... 
     Он слушал ее, хмурясь, глаза то опускал в столешницу, когда она 
призналась, что послала на свое ложе служанку, то внимательно 
всматривался в ее лицо, и тогда Брунгильда делала свой голос 
спокойнее, недостойно так горячиться и выплевывать слова, словно из 
печи выстреливаются горящие угольки. 
     Наконец старый воин задвигался, стул жалобно завизжал, а голос 
Тревора прозвучал невесело: 
     - Прости, я не знал... Хотя, прости, я не думаю, что тебе надо 
было... 
     - Что? 
     - Ну, посылать вместо себя Клотильду. Это, в самом деле, для 
него оскорбление! 
     Она сказала горячо, скрывая смущение: 
     - Он его проглотил! 
     - Это говорит о его благородстве, а не о твоем... твоем... эх, 
ладно, уже ничего не поделаешь. Тогда я посылаю к нему гонца! Весной 
он сможет вернуться к войску с хорошим пополнением из родных краев. 


     Глава 32 


     С того дня Брунгильда жила в странном мире, когда время словно 
бы застыло, а она сама чувствовала себя красивой бабочкой, попавшей 
в сладкую пахучую смолу на молодом дереве. 
     День тянулся нескончаемо медленно, вечер никак не приходил, а 
когда наступала ночь, Брунгильда несколько раз просыпалась в темноте 
и со страхом думала, не наступила ли обещанная древними богами, а 
ныне демонами, та самая вечная ночь, что продлится до рождения 
нового мира? 
     Сегодня она позволила служанкам расчесать ее волшебные золотые 
волосы, сама выбрала ленту, долго рассматривала в зеркале свое 
безукоризненное лицо. 
     - Идите прясть, - велела она, наконец. - Воду в ванне нагреете 
на ночь. 
     Снова то и дело подходила к окну, наконец, рассердившись, пошла 
по огромному дворцу, суровая и властная, как и подобает хозяйке 
города, супруге могучего конунга, перед которым трепещут властелины 
окрестных земель... 
     Когда шла по галерее, впереди послышался веселый девичий смех. 
Брунгильда остановилась, показалось, что прозвучало ее имя. 
Тихохонько, презирая себя за недостойное поведение, приблизилась к 
перилам. 
     Внизу служанки пряли шерсть, весело перехихикивались, 
сплетничали, а в самом центре была, как теперь повелось, Клотильда. 
Веретено мерно жужжало, но Брунгильда услышала веселый голосок 
служанки: 
     - И не приставайте!.. Все равно ничего не расскажу!.. Нет-нет, 
никаких подробностей... Мой господин разгневается за такое. Одно 
скажу: на ложе он так же великолепен и силен, как на поле брани. 
Когда его сильные руки хватают меня и бросают на ложе, я умирают от 
счастья раньше, чем он возьмет меня! 
     Служанки взвизгивали, их глазенки блестели, а на щеках 
разливался румянец. Брунгильда слушала с гневом, сердце начало 
колотиться, а дыхание пошло из груди частое, обжигающее. Эта мелкая 
служаночка позволяет себе смаковать подробности, хотя только что 
заявила, что господин такого не позволит... Она смеет рассказывать, 
какие у него руки, какие губы, какое сильное и горячее тело! 
     Ее тряхнуло так сильно, что опомнилась, огляделась дикими 
глазами, до боли прикусила губу. Что с нею? Разве не она послала 
служанку на его ложе? Уж не приревновала ли служанку к этому 
разбойнику, что поднялся из простолюдинов, но так им и остался? 
     С этого случая дни потянулись еще мучительнее. Ночами она 
просыпалась, ворочалась, вставала и смотрела в окно, но рассвет все 
не наступал. 
     По галерее старалась не ходить, вдруг кто увидит, решат, что 
подслушивает нарочно, это же урон чести благородной женщины! 
     И все же однажды поймала себя на том, что вместо привычного для 
благородной дочери патриция занятия с лютней, она пошла по веранде, 
обошла по длинной дуге, пока не остановилась над нижним залом, где 
служанки пряли шерсть. 
     Клотильда все так же в серединке, ей теперь все уступают лучшее 
место, и вообще все к ней относятся, как... Брунгильда запнулась, 
подыскивая подходящее слово, долго искала, затем холодок прокатился 
по спине, когда поняла, что сама не решается сказать правду. Да, уже 
все слуги в крепости начинают относиться к Клотильде вовсе не как к 
простой служанке. Да, служанку любой мужчина может затащить в 
постель или даже использовать в любом сарае, конюшне или просто 
укромном углу. И если даже так поступает конунг, это не меняет к ним 
отношения, как к простым служанкам. 
     Но к Клотильде относятся иначе... И потому, что она, как уже 
известно, постоянно согревает ложе рекса, и потому, что остальными 
он пренебрегает, а свободное время проводит со своими ярлами, 
     Решившись, она начала быстро спускаться по лестнице, настолько 
быстро, насколько позволяли прямая спина и прямой взгляд дочери 
знатного патриция, из-за чего не видела ступенек, споткнулась и едва 
не загремела по лестнице, но, к счастью, успела ухватиться за 
перила. 
     Но к несчастью, находилась на последней ступеньке. Служанки 
прыснули, пугливо опустили головы, но искоса переглядывались и 
гнусно хихикали. Она была уверена, что даже корчат за ее спиной рожи 
и высовывают языки. 
     Она холодно осмотрела Клотильду: 
     - Это ты им мешаешь работать? 
     Клотильда испуганно поднялась, поклонилась: 
     - Что ты, госпожа! Мы работаем, как всегда... 
     Лицо ее, всегда чистое, сейчас было в бурых пятнах, щеки чуть 
обрюзгли, а талия стала вдвое шире. 
     Брунгильда сказала мстительно: 
     - Вместо сплетен, лучше бы пели что-нибудь! Духовные песни, к 
примеру. А то и рожа стала как мятое одеяло, и растолстела... 
     Клотильда вспыхнула от обиды. Брунгильда с удовлетворением 
ощутила, что ее стрела попала в цель. 
     - Зря вы меня обижаете, ваша милость, - произнесла Клотильда с 
настолько великим смирением, что Брунгильда сразу насторожилась. - 
Просто повитухи говорят, что если плохо выгляжу, то у меня будет 
мальчик. А если очень плохо, то сильный, крупный и красивый... 
     Брунгильда охнула, будто ей ударили в живот. Застыла с 
неподвижным лицом, в ушах раздался звон. Перед глазами качалось лицо 
служанки. Теперь она мстительно улыбалась. 
     - Ма... альчик, - повторила Брунгильда с трудом. - Ты хочешь 
сказать, что ты... беременна? 
     Но теперь и сама видела отчетливо, что и растолстевший живот, и 
пятна на лице, и складка на щеках, все говорит, что служанка не 
меньше, чем на пятом месяце. А то и на шестом. 
     - Да, ваша милость, - сладко ответила Клотильда. - У меня 
мальчик будет, сильный и красивый. Такой же, как его отец. 
     Брунгильда со всех сторон чувствовала направленные на нее 
взгляды служанок. Их руки двигались машинально, пальцы промахивались 
мимо шерстяной нити. Эти взгляды заставляли ее держать спину ровной, 
лицо неподвижным, и плечи развернутыми. 
     Очень холодно она сказала: 
     - А... ну, бастард... он даже не бастард, ибо сам рекс не 
блещет происхождением. 
     - Ваша воля, - ответила Клотильда смиренно, - как скажете! Но 
мой ребенок все же сын конунга, благородного происхождения сам рекс 
или нет. 
     Брунгильда содрогнулась, словно стройное дерево, по которому с 
размаха ударили тяжелым топором. Ничего не сказав, она обвела 
царственным взглядом эти согнутые спины. Руки служанок задвигались 
быстрее, так же величественно покинула помещение, как и пришла. 
Правда, по ступенькам подниматься не рискнула, ее шатало, потому 
вышла во двор, постояла под свежим ветерком, а затем окольной 
дорогой вернулась в свою палату. 
     В своих покоях ей хватило сил, чтобы задвинуть засов на двери, 
только тогда упала на постель и разрыдалась. 
     А потом, наплакавшись, вся подушка сырая, долго сидела в 
одиночестве, чувствуя себя разом подурневшей, с мятым лицом и 
красным распухшим носом. 
     Тогда в какой-то момент едва удержалась, чтобы не вцепиться в 
волосы этой бесстыжей служанки. Бахвалится тем, что рекс использует 
ее вместо подстилки! Тварь, подлая тварь... 
     Послать на тяжелые работы? Теперь уже нельзя. Хотя, конечно, 
это в ее власти, но всяк скажет, что она, владетельная патрицианка, 
приревновала к этой бесстыжей шлюхе! Да, так и скажут... 
     Она с холодком ощутила, что если скажут, то скажут... правду. 
То, что сейчас творится в ее душе, в самом деле, напоминает глупую 
постыдную ревность, свойственную низшим сословиям. 
     С этого дня она видела, как вся челядь, что боготворила ее, 
теперь оберегает Клотильду. У брюхатой служанки из рук вырывали 
тяжелые ведра, мужчины готовы были вместо нее мыть полы, только бы 
не нагибалась, а женщины уговаривали ее посидеть, а посуду вместо 
нее вымоют они сами. 
     Осенью Клотильда родила. К восторгу и удивлению повивальных 
бабок ребенок оказался крепенький, в меру крикливый, и не в меру 
резвый. Волосенки на диво светлые, а глаза и вовсе светло-зеленые. 
Когда он ухватил повивальную бабку за палец, она вскрикнула от 
восторга: 
     - Как сдавил!.. Эта рука будет крепко держать меч! 
     Клотильде помогали купать, пеленать, с еще большим рвением 
высвобождали ее от любых работ, даже самых пустяковых. Брунгильда 
ощутила, что не находит себе места. Впервые во всей силе ощутила то 
странное чувство, которое называют ревностью. За всю свою жизнь 
никогда ни к кому не ревновала, даже к своей старшей сестре, которой 
доставались все родительские ласки, вся опека, но сейчас ощутила, 
словно в грудную клетку сыпанули горсть горящих углей. 
     Не только слуги, но и стражники, все воины, все говорили о 
Клотильде, о ее ребенке, о том, каким доблестным воином вырастет 
ребенок, пересказывали какая у него крепкая хватка. Все еще 
раздувалось, преувеличивалось, обрастало невероятными подробностями. 

     Зима тянулась мучительно долго. Жестокие метели в первый же 
месяц принесли столько снега, что уже не только челядь, все 
стражники и воины собирали снег, грузили на телеги и вывозили за 
ворота. Холодное темное небо висело над самыми крышами, угнетало, 
заставляло людей заползать в норы поглубже. 
     О Фарамунде вести доходили редко, с большими перерывами. 
Считалось, что зимой весь мир забивается в норы, терпеливо 
дожидается весны, а потом так же терпеливо ждет, когда подсохнет 
непролазная грязь, чтобы войска не тонули в распутице. Однако 
Фарамунд, пользуясь морозами, неожиданно провел свое многочисленное 
войско через считавшиеся непроходимыми болота, обрушился на 
неготовые к обороне города южной Галлии. 
     Его войска с легкостью сокрушили отдельные гарнизоны федератов 
Рима. Затем наступила весна, дороги стали непроходимыми. Однажды 
глубокой темной ночью в ворота громко постучали. Промокший гонец, 
лязгая зубами от холода, рассказал, что рекс расквартировал людей на 
отдых до начала лета, и скоро прибудет. 
     Брунгильда покачнулась от неожиданности. И хотя понимала, что 
однажды Фарамунд вернется, хотя ждала даже в самую лютые вьюжные 
ночи, все же слова гонца заставили сердце забиться, как птичку, 
неожиданно заброшенную в тесную клетку. 
     Через неделю по ту сторону городских стен затрубили трубы. В 
ответ на городской башне ударили в набат. Брунгильда прислушалась, 
кровь бросилась в лицо. Медные звуки тяжело поплыли во влажном 
воздухе. Приближаются не враги, сообщал колокол, едут свои. Много. 
Идет... да, возвращается сам рекс! 
     Брунгильда охнула, метнулась к зеркалу. Из широкой 
отполированной поверхности на нее смотрела слегка бледная молодая 
женщина ослепительной красоты. Брунгильда попробовала улыбнуться 
своему отражению, и словно молния блеснула в комнате, разом осветив 
блеском ровных зубов. Пухлые безукоризненно изогнутые губы сами 
собой раздвинулись в улыбке, молния зубов заблистала еще ярче. 
     По всему дворцу челядь таскала из подвалов окорока, ветчину, 
колбасы, выкатывали бочки с вином, резали птицу, повара спешно 
разжигали огни. У коновязи не помещались кони, остальных увели в 
конюшню. 
     Брунгильда с бьющимся сердцем прошла прямым переходом между 
башнями. Страж у дверей почтительно стукнул древком копья в пол, 
отступил от дверей. Ей почудилось в его глазах удивление. Все знают, 
вспомнила она. Весь дворец... да что там дворец, весь город 
наверняка знает, что вместо нее на ложе рекса ходит ее служанка. 
Люди посплетничать любят, просто обожают. А кто с кем делит ложе - 
самая лучшая тема для пересудов. 
     Она повела бровью на стража перед дверью в покои рекса, тот 
откровенно пялится, от восторга раскрыл рот. Брунгильда толкнула 
дверь, в Риме любой мужчина догадался бы открыть перед женщиной, 
шагнул в зал. В дальнем конце, прямо перед окном, мужчина шумно 
плескался над тазом, а второй поливал ему из кувшина. От воды шел 
пар. 
     Брунгильда остановилась, решимость мигом улетучилась. Солнечные 
лучи падали на плечи и грудь рекса, каждая мышца блестела выпукло и 
красиво. Насколько же он огромен, силен! Ей показалось, что снова 
чувствует идущий к ней от его могучего тела сухой жар, от которого 
сердце начинает колотиться чаще, дыхание останавливается, а ноги 
становятся ватными. 
     Мужчина обернулся, все лицо его было в мелких капельках. 
     - А, - проговорил он, - моя царственная супруга пришла 
полюбопытствовать... я ли это вернулся? 
     Сердце ее колотилось так шумно, что она едва расслышала его 
слова, но не поняла, звучала ли в них издевка, или же нечто, что ей 
так хотелось услышать? 
     - Здравствуйте, мой супруг, - ответила она как можно ровнее. - 
Я рада, что вы вернулись благополучно, завоевав так много земель. Я 
просто зашла узнать, не нужно ли вам чего-либо? 
     - Спасибо, - ответил он. Ей почудилась в его сильном голосе 
грустная нотка. - Но я уже привык это "чего-либо" получать от 
других. 
     Она слегка поклонилась: 
     - Вас чтут, мой великий супруг. Потому и готовы вам 
предоставить даже больше, чем "что-либо". 
     - Да, - согласился он. - Мне кажется, что за исключением 
одного-двух человек, остальные все ко мне расположены. 
     Оруженосец подал широкое полотенце. Фарамунд растирался быстро, 
брызги летели, как с большого лохматого пса после купания. Она не 
могла оторвать взгляда от могучих рук, когда заводил их за голову, 
растирая спину. Груды мышц вздувались, перекатывались под загорелой 
кожей, играли, широчайшие пластины груди выглядели как выкованные из 
темной меди латы римского легионера. 
     В нижнем зале бушевал пир. Слуги сбивались с ног, бочки с вином 
подкатывали прямо к столам, а жареных кабанов, оленей и зайцев несли 
вереницей. 
     Брунгильда сама распоряжалась, когда и что подавать, ее кресло 
рядом с Фарамундом долго оставалось пустым. Однако он, похоже, этого 
не заметил. По крайней мере, разговаривал со своими военачальниками, 
смеялся, его рука с зажатым в пальцах кубком часто выстреливала на 
середину стола. Со всех сторон тут же тянулись другие кубки, 
раздавался звон дорогого металла, вино плескало на стол, все 
смеялись, орали, пели. 
     Потом она, не дождавшись, когда ее позовут, сама пришла и 
заняла свое место. Фарамунд проявил несвойственную ему любезность, 
сам налил ей вина. 
     Сама, промелькнула у нее мысль. Все надо самой. Не ждать, пока 
позовут... 
     - Я вижу, - услышала она голос Фарамунда, - что город в 
надежных руках. Люди не только сами сыты... но и нам кое-что 
перепало. 
     Брунгильда позволила себе слегка улыбнуться, но так, чтобы ее 
удивительно ровные и белые зубы все же блеснули в узкую щелочку. 
     - Спасибо, - ответила она музыкальным голосом. - За оценку 
спасибо. Но на этих богатых землях трудно быть бедными. 
     - Другие же ухитряются, - ответил он. 
     О чем мы говорим, подумала она смятенно. Как будто стоим на 
разных сторонах пропасти! 
     Поздно вечером, когда Фарамунд поднялся из-за стола, Брунгильда 
поспешно выскользнула следом. В людской пусто, все девушки 
прислуживают за столом, только одна Клотильда склонилась над 
вышивкой. 
     Светильник освещал ее румяное лицо, что после родов заметно 
похорошело. На стук двери она подняла голову. Брунгильда увидела в 
глазах служанки тщательно упрятанное торжество. 
     - Клотильда, - сказала Брунгильда властно. - Вышивка - это 
занятие людей благородного сословия!.. А твое дело - прясть. Ну да 
ладно, я не буду тебя наказывать. 
     Клотильда вскочила в испуге: 
     - Прости, госпожа!.. Я не знала... Мне никто не говорил... 
     Брунгильда кивнула, прощая, взялась за ручку двери, а потом, 
словно только сейчас вспомнив некую мелочь, повернулась к служанке 
снова: 
     - Ах да!.. Сегодня ты свободна... от службы в постели. 
     Клотильда ахнула: 
     - Госпожа, ты... о чем? 
     - Сегодня ночью, - повторила Брунгильда раздельно, - мой 
супруг, рекс Фарамунд, обойдется без твоих услуг. Тебе все понятно? 
     Клотильда застыла. Лицо ее стало серым, в глазах вспыхнул 
огонек отчаяния, тут же потух. Брунгильда с победной улыбкой вышла и 
аккуратно закрыла дверь. 
     Возле двери рекса на скамеечке два широкоплечих угрюмых воина 
метали кости. Но едва увидели, как из-за поворота коридора вышла 
фигура в легком плаще, оба вскочили, в руках блеснули мечи. 
     Она сбросила капюшон, чтобы свет факелов упал на ее золотые 
волосы, поднесла палец к губам. Вообще-то могла пройти и прямым 
путем по мостику от своей башни, но пусть эти двое утром расскажут, 
что их рекс делит ложе со своей законной супругой, Брунгильдой 
Белозубой, а не ее жалкой служанкой! 
     У обоих отвисли нижние челюсти. Она сладко улыбнулась, оба 
бросились открывать перед ней дверь, столкнулись, зазвенело железо. 
     Брунгильда скользнула в покои. Сердце колотилось отчаянно. Она 
тут же дунула на слабый огонек светильника, тот трепыхнулся 
беспомощно, исчез в темноте. 
     Второй так же слабо горел на противоположной стене, освещая 
только сами серые камни. На ложе слабо угадывалась громадная фигура 
Фарамунда. Она услышала скрип кожи, конунг изволил почесаться... 
Ложе тяжело застонало. Не говоря ни слова, она присела на край, 
потом осторожно легла рядом. 
     - Да иди же ко мне, - услышала она нетерпеливый голос. - Что с 
тобой? 
     На нее пахнуло ароматом дорогого римского вина и жареного мяса. 
Похоже, он даже не вымыл руки, а после пира едва сумел добраться до 
ложа. Сильная рука грубо ухватила ее за плечо. 
     Она охнула, грубые ладони накрыли груди, слегка сдавили. От его 
тела шел сухой жар, затем охнула снова, уже под его весом. 
     Сильные руки обхватили властно, но вместе с тем нежно. По всему 
ее телу прокатилась волна истомы, в голову прилило как расплавленным 
свинцом, а в жилах зашумела и начала вскипать кровь... В какой-то 
момент она ощутила боль, тихонько вскрикнула, однако ее нежное тело 
само начало отвечать на зов этого сильного могучего зверя, горячие 
волны накатывались все чаще, она чувствовала приближение чего-то 
безумного, по спинному хребту прокатился огненный шар, ворвался в 
мозг и ослепил невыносимо сладостной пыткой... 
     Одновременно она услышала довольный рев, сильные руки сжали, 
будто в судорогах, в ухо выдохнуло горячим, и пальцы рекса на ее 
теле разжались. 
     Он упал рядом, тяжело дыша. Она лежала недвижимо, опустошенная, 
только в глазах стояли слезы. В голове билась только 
одна-единственная мысль: почему? Почему она отказывала... не ему, а 
себе, почему все это время отказывала себе в такой ослепляющей 
радости? 
     Глаза чуть привыкли к едва заметному свету, что падал в окно. 
Она увидела, как Фарамунд повернулся, рука его опустилась на пол, 
пошарила. Затем через зал мелькнуло нечто, послышался сильный удар в 
дверь. По ту сторону створок загрохотало, словно у просыпающегося 
стража из рук вывалилось копье. 
     Дверь распахнулась, в зал ворвался широкий луч света от факела. 
На пороге лежал темный предмет, в котором она узнала сапог Фарамунд. 

     Голос стража прозвучал непристойно громко: 
     - Звал, хозяин? 
     Фарамунд распорядился: 
     - Принеси светильник. Поставь у двери и уходи. 
     - Сделаю, - отчеканил страж с облегчением. 
     Брунгильда затаивала дыхание. Через мгновение в полосе света 
появился страж со светильником в руке. Она видела его блестящие 
глаза, заметить ее обнаженное тело в полутьме трудно, однако страж 
все равно поставил светильник чересчур поспешно и торопливо исчез. 
     Фарамунд слез, она украдкой рассматривала со спины его могучий 
атлетический торс. Красноватый свет выделял могучие группы мышц 
спины, зато бедра узкие, как у юноши, а мускулистые руки вылеплены 
красиво, в них чувствуется настоящая мощь. 
     Свет упал на ее лицо. Она прикрыла глаза рукой. Фарамунд 
опустил светильник на стол рядом с ложем. Сквозь растопыренные 
пальцы она смотрела в его нависшее над нею лицо. Сердце билось 
учащенно, она чувствовала, что этот сильный человек сейчас снова 
набросится на нее, в нем кипит мощь, сила, он снова начнет сладко 
терзать ее роскошную плоть, она снова начнет умирать в сладчайшей 
агонии, когда все тело тает... 
     Голос его прозвучал хриплый, изломанный не то страстью, не то 
сильным удивлением: 
     - Брунгильда? 
     - Я, - прошептала она. - Это я, Фарамунд... 
     Она сама чувствовала, каким непривычно сладким и чувственным 
стал ее голос, и его имя звучало, словно она его пела на римский 
манер. 
     Он сел рядом, в глазах было странное выражение: 
     - Но... почему? 
     Она промурлыкала: 
     - Разве не я жена твоя? 
     - Ты сама, - прошептал он, - ты сама послала вместо себя 
служанку! 
     - Наш брак был политическим браком, - напомнила она. - Но 
теперь... 
     - Что теперь? 
     - Я подумала, что довольно ей занимать принадлежащее мне место. 

     Он спросил тупо: 
     - Зачем? Зачем? 
     Она уже раскрыла рот, чтобы сказать правду. Уже. Уже начала 
было произносить... но проклятое чувство, которое не позволяло 
ронять себя перед простолюдинами, заставляло держать спину ровной, а 
взгляд гордым, которое... 
     - Супруге конунга, - ответила она, - который столько времени 
проводит в войнах... необходима... надежность. А эту надежность 
может дать только наследник. 
     Он молча нависал над нею, тяжелый, как прогретая на солнце 
скала. От его сильного тела шли незримые волны, в ответ на которые в 
ее теле снова просыпалось желание. Со счастливым смятением она 
поняла, что отныне всегда ее будет тянуть к этому необыкновенному 
человеку. И что никогда ни один мужчина не сумеет зажечь в ней этот 
огонь. 
     Затем она услышала тяжелый вздох. Пахнущее мужским потом 
сильное тело качнулось, она приготовилась блаженно принять его 
тяжесть, ощутить сильные пальцы на своей нежной плоти, однако 
Фарамунд внезапно встал. Она видела, как мелькнула его одежда, затем 
услышала быстрые удаляющиеся шаги. Хлопнула дверь. 
     Когда Фарамунд выскочил в коридор, Рикигур вскочил, изобразил 
готовность к бою. В дальнем краю Фюстель и еще кто-то из новеньких, 
что бросали кости, насторожились и привстали. Он махнул им, играйте 
дальше, бегом пронесся вниз, замелькали комнаты прислуги, вот дверь 
Клотильды. Толкнул, не заперто, вбежал, взгляд разом охватил пустое 
помещение, неразобранную постель... Да, на эту постель сегодня никто 
не ложился. 
     - Где же она? - пробормотал он. К горлу поднимался странный 
комок. - Клотильда... 
     Уже быстрым шагом вышел на крыльцо. Воздух, сырой и теплый, 
пахнул в лицо, в лунном свете поблескивали, как пляшущие комарики, 
мелкие капли ночного дождя. Глаза сразу выхватили у дальнего столба 
женскую фигуру. 
     Клотильда стояла под легким дождиком мокрая, как утонувшая 
крыса, жалкая. Волосы прилипли, по лицу бежали капли. Комок в горле 
разросся, Фарамунд хотел что-то сказать, но не мог, дышать стало 
трудно. 
     Он шагнул, обхватил мокрое вздрагивающее от холода тело, прижал 
к себе. Она прятала лицо, он насильно поддел за подбородок, 
наклонился. По ее лицу все еще бежали капли, он ощутил на губах 
солоноватый привкус. Словно чего-то испугавшись, она поспешно 
опустила голову. 
     - Рекс, - услышал он ее боязливый шепот. - Я отдала тебе свое 
тело, свою честь, свою душу... Больше у меня ничего нет. 
     - Я строю большую крепость на берегу красивой реки, - ответил 
он таким же жарким шепотом, - так пока только руины... остатки 
римского городка, но... если хочешь, можно туда переехать прямо 
сегодня. 
     Она все еще прятала лицо у него на груди. Он чувствовал, как 
вздрагивает ее тело. Наконец, словно чему-то поверив, ее холодные 
тонкие руки обхватили его, она прижалась жадно и отчаянно, как 
испуганный ребенок. 
     - Я перееду тоже, - сообщил он. Решение пришло неожиданно, но с 
каждым мгновением он понимал, что это самый лучший выход. - А этот 
Римбург пусть остается Брунгильде. 
     Она прошептала ему в грудь: 
     - Я пойду за тобой, куда скажешь. В лагерь, в шалаш, в воинский 
шатер... 
     - В этом нет нужды, - ответил он почти нежно. - Ты мать моего 
ребенка. 
     Она сказала торопливо: 
     - Он здоров, здоров... 
     - Ты, - прошептал он ей в ухо, - моя настоящая жена, Клотильда. 
Иди за ребенком. Мы уезжаем прямо сейчас. Не дожидаясь рассвета! 


     Глава 33 


     Брунгильда кусала губы. Слезы щипали глаза, она металась по 
комнате, служанки забились в свои каморки, она слышала их испуганный 
шепот. Внизу во дворе метались красные огни факелов, люди носили 
мешки, тюки, потом она услышала фырканье лошадей. 
     Едва край неба посветлел, заскрипели створки ворот. Она видела, 
как четверка коней потащила со двора крытую повозку. Сердце 
остановилось. Со страхом она поняла кто в этой повозке. И еще 
поняла, что рекс уезжает вместе с этой повозкой и ее пассажирами. 
Уезжает, не попрощавшись, не сказав ни слова. Даже не уведомив... 
     Рекс покинул ее, обнаружив обман. Но что его рассердило? Что 
она явилась вместо служанки? Это не могло его рассердить, но он мог 
счесть себя оскорбленным, что снова распоряжалась без него, не 
поставив его в известность. 
     Да, прошлый раз, она оскорбила его тем, что прислала служанку, 
даже не объяснив предварительно, что у цивилизованных племен есть 
такой обычай. Но если он и был в бешенстве, то это постепенно 
угасло. Рекс не похож на мужчин, что долго помнят о мелочных обидах. 

     Сейчас же, ясно, его обрадовало, что она пришла вместо 
служанки, но гордость рекса и мужчины унижена тем, что с ним снова 
не посчитались, не спросили, даже не объяснили, и, тем более, не 
испросили разрешения. Все мужчины любят, когда женщины у них просят, 
а не требуют, и просьбами можно у них взять все: деньги, земли, имя 
и даже честь... 
     Воспрянув, она терпеливо дожидалась его возвращения. Судя по 
слухам, он уехал в новые области, захваченные его войсками. С 
караваном купцов пришло сообщение, что он выбрал на берегу большой 
реки красивое место, где повелел строить город. Там когда-то стояла 
римская крепость, но конунг ее разрушил, римлян перевешал и посадил 
на колья, а теперь решил восстановить сам город. 
     Еще, судя по слухам, власть рекса распространяется 
стремительно. Уже почти все соседние племена признали власть 
франков, только ниже по реке сопротивляются какие-то федераты, но 
они отступают под натиском его войск. По слухам, до самого сердца 
мира - Рима, оставалось всего несколько суток похода... 
     Стук великого множества топоров сливался в неумолчный шелест. 
Круглые сутки всюду горели костры, даже в ночи раздавался скрип 
тележных колес. Топоры стучали все так же, каждое утро солнце 
освещало новые строения, а угловые башни вырастали еще на 
этаж-другой. 
     Место для постройки нового града Фарамунд указал на берегу 
большой реки Сены в удивительно красивом месте. За неделю вокруг 
руин римской крепости выкорчевали лес, расчистили, за вторую - 
поставили опорные сторожевые башни по углам будущего града. Все это 
время Фарамунд держал войско вблизи. На этот раз он отступил от 
общепринятого обычая строить привычный бург. Сотни плотников по его 
приказу поставили крепкую стену, а уже затем внутри кольца возводили 
дома, сараи, казарму для воинов. 
     Для него построили дом целиком из камня. В двух конных 
переходах отсюда находилась огромная римская вилла, ее разграбили и 
сожгли, а камень Фарамунд велел выломать до основания и привезти в 
его новый град. Это было нечто среднее между бургом и городом, 
строители не понимали его замысла, но Фарамунд был непреклонен. 
     - Да непохож, - отвечал он. - Но ведь и Лютеция была... 
непохожей. 
     - Лютеция? - спрашивали у него. 
     - Лютеция, - отвечал он тихо. - Я назову это место Лютецией. Я 
не встречал места прекраснее... 
     Больше всех была счастлива Клотильда с маленьким Клодием, как, 
не мудрствуя, назвал по ее имени ребенка Фарамунд. У младенца еще 
при рождении оказались длинные шелковистые волосенки. Повитухи 
узрели в этом доброе предзнаменование, на что Фарамунд сказал, что 
отныне в его роду все обязаны будут носить длинные волосы. И что его 
род потеряет власть, когда мужчины срежут волосы. 
     - Клодий Длинные Волосы, - сказал он гордо. - Отныне это его 
имя! 
     Клотильда всякий раз выхватывала сына из его огромных рук, 
страшась, что отец раздавит, повредит или застудит. 
     Однажды приехал Тревор, осмотрел стройку, признался: 
     - Прекрасное место. И река здесь удивительно спокойная, 
широкая. 
     - Не везде, - заметил Фарамунд. 
     - Берег круг, - согласился Тревор. - С этой стороны враг 
обломает зубы. Но пристань надо уже сейчас. Да и камень по течению 
проще сплавлять на плотах. 
     Фарамунд сказал весело: 
     - Не хочешь ли взять на себя руководство? Мне скоро покидать 
это место. А тебе, как вижу, скучно сидеть в Римбурге, где ничего не 
происходит! 
     Брунгильда целыми днями проводила у окна. Иногда даже ночами 
просыпалась, заслышав зов труб. Сердце колотилось часто-часто, в 
голове шумело, но трубные звуки быстро таяли, словно туман под 
лучами солнца. 
     Засыпала обычно, снова и снова перебирая в памяти все, что 
тогда произошло ночью. Дополняла в грезах, раскрашивала, придумывала 
диалоги, отвечала попеременно то за Фарамунда... своего супруга!.. 
то за себя, такую ласковую и веселую... 
     Однажды услышала далеко за крепостной стеной могучий трубный 
рев. Сердце затрепетало, она счастливо прижала руки к сердцу, а 
кровь прихлынула к щекам. Она ощутила, как защипало кончики ушей, а 
тяжелая горячая кровь залила шею. 
     - Что со мной? - сказала она в смятении. - Я жду его как 
деревенская простушка... Я не должна! Я не должна бежать навстречу! 
     Из коридора заглянула служанка: 
     - Там кто-то трубит. Гости, что ли? 
     - Глупая, - выпалила Брунгильда счастливо. - Это рекс вернулся! 

     Служанка выкатила глаза. Вид был, в самом деле, глупый, 
особенно когда челюсть отвисла до живота. 
     - Откуда рекс? До него еще полстраны ехать... 
     - Это он, - сказала она горячо. - Быстрее, неси мои лучшие 
платья! Позови служанок, пусть помогут мне одеться, расчешут волосы! 

     Служанка попятилась, не сводя с нее изумленного взгляда. 
Брунгильда услышала приглушенное ворчание: 
     - Рекс... Откуда рекс?.. Про тебя не скажешь, что тебе сердце 
подсказывает... 
     И все-таки она не могла заставить себя выбежать навстречу, как 
простолюдинка, или же, как влюбленный ребенок. Сердце выскакивало из 
груди, словно старалось выскочить и скатиться по ступенькам ему под 
ноги, но спина оставалась ровной, лицо спокойным, а глаза ее 
смотрели, как и надлежит благородной женщине самого высокого 
происхождения. 
     Жар приливал к щекам, грудь начинала вздыматься часто, и 
Брунгильда с усилием подчиняла слабое тело своей воле, ибо вера 
нового бога гласит, что плоть немощна, а дух силен, он в состоянии 
сделать с плотью все, что возжелает. Это с блеском доказывали 
христианские аскеты и мученики, но Брунгильда хотела только одного, 
чтобы конунг не заметил, что она смотрит на него влюбленными глазами 
служанки, роняя свое достоинство. 
     Всадники ворвались во двор на полном скаку, словно дикие люди. 
Никакого соблюдения церемоний, никакой солидности, все-таки прибыл 
могущественный конунг... 
     Сам Фарамунд соскочил с коня с легкостью, словно подросток, 
даже подпрыгнул, разминая ноги после долгой скачки. У него приняли 
повод коня, он легко взбежал на высокое крыльцо, толкнул дверь, 
исчез. 
     Она выпрямилась, прислушивалась с сильно бьющимся сердцем. 
Внизу простучали ступеньки. Доски скрипели и прогибались под его 
весом, но взбежал наверх он резво, как белка, дыхание не ускорилось. 
Брунгильда выпрямилась еще больше, спина должна быть ровной, а грудь 
в этих случаях вырисовывается резче, для мужчин это важно, чтобы 
крупная и очерченная... 
     Фарамунд сделал два шага навстречу, чересчур почтительно 
поклонился: 
     - Приветствую блистательную Брунгильду. Меня зовут Фарамунд. 
Надеюсь, вы меня еще помните? 
     Брунгильда сказала музыкальным глубоким голосом: 
     - Это мне за то, что я не встретила вас у городских врат? И не 
бросилась на шею с радостным визгом? 
     Фарамунд почувствовал, как его брови сами взлетели на середину 
лба. Понятно, он этого не ждал, как не ждал, что она ответит вот 
так. Как будто когда-то встречала у ворот, смотрела сияющими 
глазами, бросалась на шею! 
     - Да, - согласился он, - это было бы зрелище... Редьярд здесь? 
     - Он еще в соседних землях, - сообщила она. - Там собираются 
отряды... хотят под ваше знамя, мой супруг. 
     - А какое дело Редьярду? 
     - Наверное... наверное, смотрит, как снаряжены. 
     - Скорее, - буркнул он неприязненно, - отговаривает идти ко 
мне! 
     Вошел оруженосец, угрюмый, крепко сложенный верзила с лицом в 
шрамах. Оглядел ее, словно искал спрятанный нож за поясом или в 
волосах, отступил, и только тогда следом вдвинулся слуга с огромным 
тазом в руках. От воды шел пар. Второй слуга принес жаровню с 
раскаленными углями. 
     Фарамунд сбросил кольчугу. Она долго звенела, складываясь в 
горку блестящего металла, издали похожего на мокрую чешую, стянул 
через голову и отшвырнул пропотевшую рубашку. 
     Брунгильда задержала дыхание. В двух шагах от нее плескалась и 
разбрызгивала воду медная статуя римского гладиатора. От конунга 
несло жаром, ее ноздри уловили аромат его тела: грубый и 
мужественный. Тугие мышцы играли под мокрой кожей, ей так мучительно 
захотелось подойти и коснуться его груди, что она в испуге 
отшатнулась, сделала шажок назад, все еще не отрывая глаз от его 
могучего торса. 
     Фарамунд выхватил из рук слуги полотенце, брызги полетели по 
комнате. Растираясь, спросил нетерпеливо: 
     - Обед готов? 
     - Подают на стол, конунг, - сообщил оруженосец. 
     Глаза у него были хитрые. Похоже, он заметил, как она смотрела 
на полуобнаженного конунга. 
     - Хорошо, - бросил Фарамунд. - Хорошо! А то мне надо спешить. 
     Брунгильда отступила, выскользнула за дверь. Ясно, конунг 
торопится быстрее закончить обед, который грозит растянуться в 
бесконечный пир, как это бывает, чтобы уединиться с нею, его 
супругой. Уединиться и выяснить, насколько же она была искренней, 
когда решилась, наконец, вышвырнуть со своего ложа служанку и занять 
свое место. 
     Мой конунг, подумала она счастливо. Мой супруг, мой муж! Ты 
даже не представляешь, какой тебя ждет сюрприз. 
     Но сюрприз ждал, оказывается, ее. После обеда конунг велел 
оседлать коней. Брунгильда только и услышала грохот конских копыт во 
дворе. Когда же метнулась к окну, увидела раскрытые ворота, где в 
клубах пыли исчезали скачущие всадники. 
     Через два дня дошли слухи, что рекс переезжает от бурга к 
бургу, принимает коммендации от властителей земель, вождей племен и 
родов. Затем отправился в глубь франкских земель и земель их 
союзников. Всюду под его знамя становились отряды молодых героев. 
Брунгильда с упавшим сердцем поняла, что это и есть единственная 
цель приезда Фарамунда - осмотреть тех, кто стремится встать под его 
знамя, отобрать лучших и взять с собой для пополнения войска. 
     Он же был в ее покоях, она могла сто раз заговорить с ним, 
когда он переодевался при ней, когда мылся или когда во время обеда 
они сидели рядом! Кто заставлял ее держаться так же надменно, как и 
раньше? Ведь он же не знает, что она... что она уже совсем иначе к 
нему относится! 
     Она ведь ни словом, ни взглядом, ни жестом не дала ему это 
понять! Даже не намекнула... 
     Редьярд, бледный и осунувшийся, перехватил Тревора во дворе, 
затащил в конюшню. Тревор встревожился, видя, как молодой конт 
предварительно заглянул в каждое стойло. 
     - Что стряслось? 
     - Дядя! Ты слышал, что Фарамунда раздражает та римская вилла? 
Где жило семейство рода Помпеев? 
     Тревор сдвинул плечами: 
     - А, Помпеум? Это крепкий орешек. Там римский гарнизон, а 
вилла... уже не вилла, а городок, обнесенный стеной. Не деревянной 
стеной, а каменной. По-римски надежной! А что? 
     - Я услышал, что конунг намерен захватить Помпеум. Захватить и 
разрушить! 
     Тревор почесал в затылке: 
     - Да, этот Помпеум уже раздражает... 
     Редьярд воскликнул горячо: 
     - Да это вообще не наши земли! Это Галлия. Галлия, о которой не 
вспоминаем, которую не замечаем. Здесь живут галлы. Они уже 
научились уживаться с римлянами, научились перенимать у них 
культуру, учатся цивилизации. Мало того, что мы вторглись в чужие 
земли, мы рушим здесь без необходимости! 
     Тревор хмурился, из соседнего стойла к нему потянулась конская 
морда. Не глядя, погладил, потрепал за ухом. 
     - И к чему ты это? 
     - Дядя, я просто не могу позволить Фарамунду захватить и 
уничтожить Помпеум! Это последний римский город в этих землях. От 
него свет, от него культура. В нем живут юристы, инженеры... С его 
падением воцарится мрак во всей Галлии. Да-да, возможно, в Галлии 
больше не осталось римских гарнизонов?.. 
     Тревор смотрел исподлобья: 
     - Ты с ним разговаривал? 
     Редьярд вспыхнул: 
     - С этим невежественным варваром? Который даже расписаться не 
умеет, ставит крестик вместо имени?.. Да, я пробовал с ним 
разговаривать. Но доводы хороши только для ума, а не для комка 
страстей, желаний, похоти и жажды крови! Ему мозолит глаза город, 
который не признает его власти. Наверное, задевает еще и то, что там 
живут лучше, богаче, чище. Но разрушить легче, чем самому такое 
построить, самому узнать хотя бы основы юриспруденции и гражданских 
прав... 
     Он поперхнулся от прилива чувств. Тревор нахмурился, его 
крепкие, как копыта, ногти постучали по доскам. Глаза уставились в 
одну точку. 
     - Ты говоришь как римлянин, - сказал он с неодобрением. - 
Все-таки наш народ - это наш, а римляне - это римляне. Надо быть на 
стороне своих. 
     - Римляне - не народ! - воскликнул Редьярд. - Римляне - это 
культура. Ежегодно римский император дает римское гражданство многим 
из варваров. Не только их вождям, но часто жалует этим высоким 
званием целые воинские дружины! И все они с той минуты считаются 
римлянами. 
     Тревор задумался, подергал ус, Голос стал несколько мягче: 
     - Ну, если так... Хотя я бы все равно не бросил своих, 
однако... Не знаю, Редьярд. Это ты учился римской юрис... юристпу... 
словом, их премудростям, а я с мечом в руке служил им недолго. Зато 
потом защищал свои земли от тех же римлян. В этом Фарамунде я 
чувствую некую правоту. Не головой, а так... хребтом. Но я вижу, ты 
весь как струна. Что ты задумал? Что ты задумал, Редьярд? 
     Редьярд опустил голову. В помещении повисло тяжелое молчание. 
Тревор поежился, из окна словно бы пахнуло зимой, а по всему 
помещению замелькали снежинки. 
     - Я должен выбирать, - ответил Редьярд не своим голосом. - 
Выбрать между культурой и... дикостью. Но культура, как мне говорят, 
чужая, а дикость - это мой народ. Да, мой народ дик и невежественен. 
Но культура... она не бывает чужой! Это... это культура!.. Знаешь, 
дядя, я уже сделал свой выбор. Наверное, я сделал его давно, но не 
подворачивался случай... показать, на чьей я стороне. 
     - И что же... 
     - Я пошлю в Помпеум верного мне человека. Или даже сам поеду! 
Если там будут знать, то сумеют отразить нападение. Возможно, 
наконец-то погибнет этот безжалостный человек... и тогда эти 
завоевания прекратятся. 
     Тревор воскликнул с ужасом: 
     - Постой!.. А как же твоя клятва верности? 
     Редьярд ответил с болью в голосе: 
     - Дядя, мне очень больно и гадко... Но это во мне говорит 
прошлое. Однако я теперь - христианин! А моя новая вера гласит, что 
всякие клятвы христианина перед язычником необязательны. Я могу быть 
верен только самому Господу Богу. И все делать для его величия и 
славы! Потому я считаю себя свободным от клятв этому Фарамунду. 
     - Редьярд, опомнись... 
     Он покачал головой: 
     - Дядя, это ты опомнись. Он зашел слишком далеко! Он уничтожает 
любое влияние Рима, а это... это я даже не знаю, как назвать! На 
величии Рима весь мир держится. Все законы, все правила - все 
создано в Риме. Без Рима весь мир бы рухнул в хаос. И рухнет, так 
как варварские орды со всех сторон, как морские волны, бьют в 
твердыни Рима, подтачивая его несокрушимые прежде стены... 
     Тревор высвободился из его объятий. Глаза старый воин не 
поднимал, а когда заговорил, голос был тусклый, изломанный 
страданием: 
     - Редьярд, я люблю тебя. Ты всегда был мне как сын. Может быть, 
новая вера и освобождает человека от данных им клятв... Но я, даже 
приняв такую веру, сам бы не считал себя свободным от клятвы. Ибо ты 
давал клятву не перед старыми богами, даже не перед Фарамундом... 
     - А перед кем же? 
     - Перед собой, Редьярд. Перед собой. А от себя уйти труднее, 
чем даже от прежних богов. 
     Редьярд упрямо вскинул голову. Подбородок выдавался вперед, 
лицо было суровым и решительным, а глаза сверкали огнем новой веры. 
     - Каждый это понимает, как знает. 
     Фарамунд принимал присягу в верности, покорности, когда прибыл 
Тревор. Пыль покрывала его седые волосы и плечи таким слоем, что он 
казался статуей из серого гранита. Лицо тоже стало серым, только 
глаза сверкали по-прежнему живо и задорно. А когда проехался вдоль 
строя молодых воинов, сам помолодел, расправил плечи, смотрел 
соколом. 
     Вечером осчастливленный хозяин местного бурга давал пир в честь 
почтившего его вниманием конунга. Тревор сидел по правую руку, пил и 
нахваливал, но Фарамунд видел, что старому вояке не терпится 
сообщить что-то веселое. 
     В самом деле, Тревор выбрал момент, когда все орали походную 
песнь, наклонился к Фарамунду, шепнул заговорщицки: 
     - Рекс, я заметил, что живот вашей жены несколько округлился. 
     Фарамунд напомнил суховато: 
     - Супруги, Тревор. Брунгильда - всего лишь супруга. 
     - Пусть супруга, - согласился Тревор, который не видел разницы, 
- я хочу сказать, что я замечаю первым то, что другие заметят позже. 
Так вот, живот вашей жен... супруги теперь несколько великоват. А 
при ее тонком стане это становится заметно почти сразу. 
     Фарамунд вскинул брови. 
     - И что? 
     Голос его стал строже, но Тревор не смутился: 
     - Все уже знают, что... все эти гнусные слухи, что... якобы... 
ну, что рекс не посещал ее ложа... все это ложь, и что рекс... ну, 
на самом деле рекс не стал бы довольствоваться служанкой, когда у 
него такая блистательная жена... 
     Фарамунд слушал, брови все больше ползли вверх. Это было что-то 
новое. Похоже, то не был просто каприз обиженной женщины, когда она 
пришла в его постель сама, заменив собой служанку. А если и был, как 
ему тогда показалось, то теперь она начинает... неумело, неуклюже, 
но начинает борьбу за свое место в его жизни. 
     - Поздно, - вырвалось у него горькое. - У меня все мертво. 
Пожар бушевал так долго, что выгорело все!.. Один пепел... да и тот 
сгорел. 
     Тревор кивал, соглашался, глаза стали грустными, а взгляд ушел 
сквозь толстые стены. 
     - Да, - сказал он совсем тихо. - Лютеция - это луч чистого 
солнышка в нашей грязи. Она была как ангел!.. Говорят, кого боги 
любят, того и забирают к себе раньше. А Брунгильда - ее младшая 
сестра... Она совсем ребенок - гордый и своенравный, с острым 
язычком. В то время как все внимание родителей было отдано Лютеции, 
которой дали лучшее воспитание, образование, к ней были приставлены 
лучшие наставники, ее младшая сестра была предоставлена сама себе... 
Ну, не заброшена, но родители считали, что до нее черед дойдет 
потом, когда удастся удачно выдать замуж старшую. Потому Брунгильда 
росла как дикая роза: расцветала, но между цветами таятся острые 
колючки! 
     Он засмеялся, что-то вспомнив. Усмехнулся и Фарамунд, попытки 
Тревора как бы заново сосватать ему Брунгильду, на этот раз 
сосватать сердце, совсем уж явные, неуклюжие. 
     - Спасибо тебе за доброту, - сказал он тепло. - От кого-кого, 
но от тебя совсем не ожидал. Спасибо! 
     - Да что ты, рекс... 
     - Но сердце мое все еще принадлежит Лютеции, - закончил 
Фарамунд. - И места для другой в нем нет. 
     Тревор кивнул, но что-то в голосе рекса, похоже, ободрило, он 
сказал обнадеживающе: 
     - Время лечит, рекс. Не будем торопиться. 


     Глава 34 


     Пир длился уже несколько часов, общий порядок оказался забыт, 
все разбились на кучки, беседовали и спорили, зал гудел от множества 
голосов, а тяжелый воздух еще сильнее пропитался запахами вина, мяса 
и пота. 
     Фарамунд пытался сосредоточиться на лицах воинов. Всех поведет 
с собой, некоторых надо будет назначить вожаками отрядов. Лучше 
всего люди раскрываются вот на таких пирах... 
     Однако мысли конунга смешивались и отступали перед натиском 
мыслей человека... да что там мыслей, просто перед глазами вставало 
решительное лицо Брунгильды и заслоняло собой видение горящих 
городов, бесконечные обозы, атаки конницей вставшего квадратом 
легиона... С каждым месяцем, что приближал Брунгильду к возрасту 
Лютеции, она становилась все более похожей на свою старшую сестру. 
     Если бы мое сердце не было занято, мелькнула мысль. Если бы 
душа не была так выжжена, где все покрыто пеплом и гарью... и где 
сто тысяч лет ничего не сможет расти! И нет такого теплого дождика, 
чтобы спекшаяся в огне земля дала трещину и выпустила робкий зеленый 
побег... 
     Она пытается сделать шаг, не роняя своей гордости. Невидимый, 
но хочет, чтобы в ответ я сделал видимый для всех шаг, жест. Когда 
она прислала вместо себя на брачное ложе свою служанку, это вскоре 
стало известно, но когда пришла сама вместо служанки, это сохранила 
в строгой тайне!.. 
     Да, но потом, когда живот начал расти, она ведь призналась, что 
ждет ребенка от него, своего мужа? И призналась, как передают, с 
гордостью? 
     Он почувствовал, как от щек отлила кровь, а взгляд остановился. 
Тревор с изумлением увидел, как вдруг заблестели глаза рекса, 
наполнились влагой. Мгновение веки удерживали озера слез, но те все 
прибывали, запруда не выдержала, крупные капли побежали по щекам, 
догоняя одна другую. 
     - Лютеция, - выдохнул он. Видно было, как ему трудно вздохнуть, 
как невидимые тиски сдавили широкую грудь. - Люте... Лютеция... 
     Тревор постучал по спине, ухватил рекса могучими лапами палача 
за шею и с силой помял, разгоняя кровь. Фарамунд с трудом, словно 
поднимая гору, вздохнул. Из груди вырвалось: 
     - Лютеция!.. Я бы остался там лежать, порубленный и 
помирающий... Это она спасла... Ради нее жил, ради нее собрал 
ватагу, стал рексом и начал захватывать города... 
     Тревор прогрохотал над головой: 
     - Не рви сердце, рекс. 
     - Лютеция, - прошептал он в великой печали. Слезы все бежали и 
бежали по бледным щекам. - Лютеция... 
     - Рекс, - проговорил Тревор, - не мучай себя и нас. А то и я 
зареву. 
     Фарамунд укусил себя за палец, кровь выступила теплая и 
соленая, но боли почти не чувствовал, настоящая боль выжигала огнем 
все в груди. Тревор мял его и тер, разгонял кровь по всему телу, 
чтобы не сожгла рекса, собравшись где-нибудь в одном месте. 
     На них наконец обратили внимание, шум в зале начал затихать. 
Фарамунд глубоко вздохнул, очищая мозг, поднялся. Когда он 
заговорил, голос звучал громко и властно, как и надлежит говорить 
полководцу: 
     - Продолжайте, продолжайте!.. Я покидаю вас, но не надолго. 
Если кто завтра на рассвете не сумеет взобраться на коня, тот 
останется. 
     Зал взорвался ликующими криками. Фарамунд слушал эти радостные 
вопли, когда поднялся в отведенные для него покои. В спальне уже 
сидела возле ложа молоденькая девушка из простолюдинок, которой 
выпало счастье согревать этой ночью ложе самого рекса. 
     Фарамунд взглянул в ее большие, блестящие от страха и 
возбуждения глаза. Молоденькая, уже начинающая полнеть, с румяными 
тугими щечками, большеглазая, она слегка вздрагивала от ветерка, что 
врывался в узкое окно. 
     - Лезь под одеяло, - буркнул Фарамунд, - замерзнешь. 
     Утром Громыхало весело оглядел ряды молодых воинов. Все смотрят 
преданно, от Громыхало веет ароматами дальних стран, сказочных и 
теплых, где не бывает зимы, а суровое лицо этого старого воина, 
покрытое шрамами, говорило о бесчисленных сражениях, где он проливал 
кровь врага, где побеждал, где врывался в горящие дома, убивал семьи 
противника, насиловал чужих женщин на глазах умирающих мужей. 
     - Первое боевое испытание вас ждет здесь, - прогремел 
Громыхало. - Нам давно мозолит глаза этот чертов Помпеум!.. Там 
живут толстые, раскормленные мужчины, которые смотрят свысока на 
нас, сильных и привычных к трудностям. Там спят на роскошных 
постелях нежные женщины, чьи тела словно из молока и меда, а голоса 
звучат как пенье волшебных птиц. Мы возьмет этот богатый город, а вы 
все возьмете в нем богатую добычу! Трое суток на разграбление! Трое 
суток вы вольны грабить, насиловать, убивать всех, кого отыщете в 
этом проклятом городе! 
     Боевой клич потряс воздух. Звери забились в норы, оглушенные 
птицы падали с веток. Громыхало довольно улыбался. 
     Это будут львы! 
     Войско из новобранцев оставили сосредотачиваться в лесу, а сами 
вдвоем с Громыхало приблизились к Помпеуму. На них были дорожные 
плащи с капюшонами, скрывавшими лица, мечи спрятали, и когда ехали 
шагом вдоль городской стены, их даже не окликнули. 
     Пора бы, конечно, такие дела поручать другим, но явно же сам 
увидит больше, и оценит лучше. Чудовищная циклопичность стен 
подавляла обоих, они поймали себя на том, что переговариваются 
боязливым шепотом. Стены вздымались нечеловечески ровные, тяжелые, и 
шли вокруг городка так же нечеловечески ровно, словно очерченные 
взмахом огромной пращи. 
     - Мне всегда казалось, - признался Фарамунд, - что это строили 
и не люди вовсе... 
     - Стены больно крепки, - заметил Громыхало деловито. - Ворота 
так просто не вышибить. Они здесь за пару сот лет научились 
защищаться! Ведь даже галлы не раз поднимали восстания... А что нам 
эта крепость? Они стараются жить с нами в мире. Торгуют. Уже 
заискивают, стараются не раздражать... 
     Их кони наконец свернули к лесу. Фарамунд невесело поглядывал 
через плечо. Громыхало впервые увидел на лице конунга такое 
мучительное колебание. 
     - Нет, - вырвалось из груди Фарамунда, - все-таки... все-таки 
надо этот город взять. Не просто взять... А взять и разрушить! 
     Громыхало покосился удивленно. Лицо конунга медленно каменело, 
желваки вздулись рифленые, застыли. Челюсть упрямо выдвинулась 
вперед. 
     - Ты с чего такой злой? 
     - Не знаю, - буркнул Фарамунд. 
     - Просто так? 
     - Да. Чувствую, что надо. Как стада оленей, что осенью уходят 
из леса в долину. Как птицы, что улетают... 
     - А такие стены не страшат? 
     Фарамунд пустил коня в галоп, с разбега ворвался под нижние 
ветки раскидистого клена. Громыхало наконец догнал, поглядывал 
искоса. 
     Фарамунд сказал наконец: 
     - Когда-то боги любили римлян, помогали им. Теперь от них 
отвернулись. Почему даже в самом Риме вся армия из нас, варваров? 
Почему их императора охраняет гвардия из франков? Или готов, не 
помню? Почему все нынешние римские императоры - уже из франков, 
готов, герулов, славян, лангобардов... а где сами римляне?.. Поверь, 
Громыхало, мы победим. Любой народ силен не крепостными стенами, а 
своей доблестью. 
     Двое суток он ходил вокруг крепости, искал уязвимые места. Но 
римляне не зря прожили несколько веков на чужой земле среди 
враждебных галлов. Все лазейки были перекрыты, а на башнях день и 
ночь неусыпно дежурили легионеры. К утру стены крепости тонули в 
густом тумане, и Фарамунд, измучившись, уже начал подумывать о самом 
простом способе. 
     - Герои! - обратился он к молодым воинам. - Послезавтра 
отправимся в долгий путь на юг. Там наши войска!.. Там страна, где 
не бывает зимы, где всегда синее чистое небо... настолько высокое, 
что становится страшно, где ночью мириады звезд, коих здесь не 
узреть никому и никогда... Там знойное солнце, воздух чист, а реки 
прозрачны до самого дна!.. Вы увидите дивные деревья, на которых 
растут дивные плоды. Увидите дивных зверей и дивных людей. Там все 
богатства, все сокровища, все самые красивые женщины мира! 
     Сотни и тысячи горящих глаз смотрели на него со всех сторон. 
Громыхало ударил рукоятью молота в щит, крикнул зычно: 
     - Слава конунгу! 
     Мир содрогнулся от крика тысячи молодых сильных глоток: 
     - Слава! 
     - Слава Фарамунду! 
     - Слава конунгу! 
     Фарамунд вскинул руки, рев послушно затих. Он сказал уже 
спокойнее: 
     - Но это будет послезавтра. А завтра нам предстоит взять 
Помпеум. Довольно Риму попирать нашу землю... отныне она наша! 
Довольно Риму навязывать нам, как жить, как и во что одеваться, куда 
идти!.. Мы возьмем и разрушим Помпеум. Мы убьем всех мужчин, а 
женщин разберете как рабынь. Насытим сердца кровавой местью!.. 
Зальем улицы этого проклятого города кровью его жителей! 
     Рано утром несколько сотен человек двигались через туман к 
Помпеуму. Три десятка воинов держали в руках лестницы, самые крепкие 
несли окованное железом толстое бревно. Через каждые два десятка 
шагов их сменяли. Фарамунд запретил пользоваться телегой, чтобы не 
выдать приближение войск скрипом колес. 
     Отдельно шел отряд с огромными вязанками хвороста. Их вел 
Вехульд, меч он не доставал, чтобы блеск не выдал его через туман. С 
той стороны перед городской стеной еще и глубокий ров, так что тот 
участок стены охранял один легионер, редко - два. 
     Остановившись, не доходя до рва с десяток шагов, затихли, 
прислушиваясь. Серый туман сбивался в комки, двигался тяжелыми 
сырыми массами. Справа и слева слышалось тяжелое дыхание. Вехульд 
наклонился к самой земле, звуки стелились по почве тонким, как 
кисея, слоем. 
     Спустя долгое время донесся тяжелый глухой звук. Далекий таран 
ударил в ворота с мокрым чавкающим звуком. Вехульд вскочил как 
подброшенный катапультой: 
     - Быстро! Начали! 
     Вязанки хвороста полетели в ров десятками. Воины в нетерпении 
останавливались, остальные вязанки полетели через их головы. Не 
успела упасть последняя, как Вехульд вскрикнул: 
     - Лестницы! Быстро! 
     Со стороны главных ворот слышались тяжелые удары тарана. 
Зазвенело оружие, внезапно там со стен донесся яростный крик. 
Вехульд с разбега побежал по тонким ступенькам из дощечек. Справа и 
слева набегали с лестницами призрачные в тумане люди. Вехульд 
торопливо добежал до самого верха, над головой блеснул меч. Вехульд 
прикрылся щитом, но удар был настолько тяжел, что хрупкие ступеньки 
подломились под добавочной тяжестью. Вехульд рухнул, щит вылетел из 
руки, когда он ухватился за толстые, уже скользкие от тумана шесты. 
     А над воротами со стен и башенок тяжелым градом полетели камни. 
Группа рослых и сильных воинов закрывала людей с тараном щитами, но 
камни обрушились такой грохочущей лавиной, что трое таранщиков сразу 
же рухнули, обливаясь кровью. Остальные еще дважды ударили в ворота, 
все слабее и слабее, едва не выронили, но набежали другие, 
подхватили, кто-то даже подставил плечо. 
     Сверху кричали, плеснуло кипящей смолой. Огненные брызги 
стучали как дождь, Фарамунд вертелся на коне, кипел бешенством. 
Римляне приготовились к обороне намного лучше, чем он рассчитывал, а 
на стену к защитникам явно все время подкатывают бочки со смолой, 
поднимают тяжелые глыбы. 
     Конные лучники засыпали верх стены градом неприцельных стрел. 
Оттуда летели камни из пращ, стрелы, несколько раз глухо ухнули 
гигантские катапульты, через стену вылетели бочки с горящей смолой, 
кипящим маслом. 
     Всюду слышались крики боли, страха и ярости. 
     - Ворота! - закричал Фарамунд бешено. - Если сейчас не 
выбьем... 
     Это был страшный миг, ибо нападающие несли огромные потери. 
Молодые воины подхватили таран, разогнались... И в этот момент 
створки ворот распахнулись. Наружу выкатились сцепленные в схватке 
тела, а в воротах, едва не попав под удар бревном в живот, мелькнул 
Вехульд. Лицо его было в крови, в руках обломанный по рукоять меч. 
     Он закричал яростно: 
     - Быстрее!.. Из моих ребят почти никого не осталось! 
     Фарамунд пустил коня в галоп. Сзади загремела земля, Вехульд 
отпрыгнул, мимо пронеслась грохочущая лавина. Под копытами страшно 
кричали умирающие. 
     Копыта коня Фарамунда простучали по плитам раньше, чем створки 
ворот ударились о каменные стены. Почти не отставая, за ним несся 
Громыхало, а Вехульд согнал кого-то с коня, прыгнул в седло. По ту 
сторону ворот площадь была покрыта павшими настолько плотно, что не 
было видно каменных плит, а кровь не успевала впитываться в щели. 
Кони пронеслись, разбрызгивая кровь, словно мчались по мелководью. 
     - Вперед! - крикнул Фарамунд. - Осталось захватить главное 
здание! 
     Они мчались как трое зубров, от них разбегались устрашенные 
защитники крепости. Массивная дверь явно заперта, но городские врата 
были покрепче, все разобьем, всех одолеем... 
     Внезапно площадь сразу сузилась, в узкой улочке шагах в 
полусотне застыли в мрачном ожидании два ряда легионеров. При виде 
скачущих франков, быстро опустились на колени, выставили длинные 
копья. 
     Фарамунд осадил коня, гаркнул зло: 
     - Постойте пока там!.. 
     Справа и слева разом оказались морды храпящих коней. Одни 
всадники поднимали их на дыбы, намереваясь бросить на ровную стену, 
и пусть гибель, зато слава, а друзья вломятся в пробитую его телом 
брешь, другие торопливо осыпали легионеров стрелами. Те щелкали по 
щитам и шлемам, бессильно отскакивали. 
     Фарамунд бросил: 
     - Выбьем дверь в это здание! А там с крыши можно перебить этих 
дураков, не прищемив себе и пальца! 
     Он соскочил с коня, за ним несколько человек прыгнули на землю 
и бросились к дверям. Громыхало держался рядом, вдруг вскрикнул, 
сильно отпихнул Фарамунда. Сверху рухнуло нечто серое, массивное. 
Послышался хруст. Фарамунд остановившимися глазами смотрел на 
Громыхало, придавленного к земле огромным мельничным жерновом. 
Жернов, который расплескал бы пятерых по каменным плитам двора, ему 
лишь разбил страшно голову и раздавил правую сторону груди. 
     Сверху раздался торжествующий крик. Две женщины, старая и 
молодая, приплясывали на втором этаже галереи. Перила были сломаны 
сброшенным ими жерновом. 
     Фарамунд попытался поддеть жернов, сверху звонко стучало. Это 
Вехульд прикрывал его щитом. Громыхало с трудом поднял залитую 
кровью руку: 
     - Фарамунд... поскорее убей меня! 
     - Ты что? - огрызнулся Фарамунд. - Подожди чуть. Сейчас я... 
ого, какой тяжелый!.. Сейчас прибегут лекари... 
     Жернов откатился в сторону. Вскрикнул Вехульд, одна из стрел 
пробила доспехи на плече, другая воткнулась в руку. 
     - Дур... рак, - прохрипел Громыхало, - я умираю... Убей меня 
мечом... чтобы не сказали потом... что меня убила женщина... 
     Кровь хлынула из его рта таким бурным потоком, что залила и без 
того красную грудь, побежала по плитам, не успевая впитываться в 
щели. Глаза старого воина смотрели умоляюще. 
     Стиснув зубы, Фарамунд ударил гиганта мечом под левое нижнее 
ребро. Руку дернуло, словно зверь в глубине широкой грудной клетки 
ухватил лезвие зубами и пытался грызть: это лезвие достигло 
огромного сердца, что все еще бурно качало кровь, не понимая, почему 
приходит все меньше. 
     В глазах Громыхало он прочел любовь и благодарность. Блестящие 
глаза героя смотрели почти весело. Жизнь он завершал достойно и 
красиво... 
     Набежали воины, с размаха ударили окованным бревном. Дверь от 
страшного толчка разлетелась в щепы. В темный пролом, где тускло 
блестели на стенах факелы, врывались рассвирепевшие франки. 
     Фарамунд, стиснув зубы, все поддерживал голову старого друга. 
Теплая кровь бежала из ран, плиты залило. Из дома раздался 
пронзительный женский крик. 
     - Не убивать! - крикнул Фарамунд вбегающим в дом воинам. - 
Живыми посадим на колья!.. Я этот город... этот город... 
     Часом позже, шатаясь в седле от горя и ярости, он медленно ехал 
через Помпеум. Дома уже догорали, но черные от копоти остовы стояли 
нерушимо. Всюду стоял плач, крики, стоны. Всех захваченных мужчин 
перебили, только самых последних, спохватившись, сберегли для казни. 
Теперь на главной площади поставили три десятка кольев, на них 
корчились в жутких муках последние римляне Галлии. 
     С женщин сорвали одежды, согнали стадом на площадь, где в 
жутких муках умирали их мужья и братья. Молодых франки бросали тут 
же на плиты и жестоко насиловали, а если какая пыталась от бесчестья 
покончить с собой, той распарывали живот и с хохотом вытаскивали 
кишки. 
     На площадь выходило книгохранилище. Франки с победными песнями 
вытаскивали корзинами груды книг, вываливали в широкую лужу на краю 
площади. Один франк подобрал тяжелый молот и с мощным уханьем 
отбивал причинные места у мраморных статуй римских богов, утверждая 
тем самым торжество своих богов, могучими ударами сокрушил лица, 
отбил руки, а затем, разохотившись, расколол чужие идолы на 
блистающие осколки мрамора. 
     - Круши, - велел сквозь зубы Фарамунд. - Да поселятся здесь 
только призраки! Призраки и всякая нечисть, что прет из-под земли по 
ночам. 
     Он пустил коня вверх по широкой мраморной лестнице. Белый 
мрамор был залит кровью. Она уже свернулась, скатывалась коричневыми 
комками. Множество отвратительных мух облепляло трупы на ступеньках. 
Огромные двери во дворец распахнуты настежь, конь осторожно 
переступил через труп крупного мужчины с разрубленной головой. 
Фарамунд слегка нагнулся в проеме, подковы звонко застучали по 
мозаичному мраморному полу. 
     Грузный пожилой человек висел, распятый на массивном деревянном 
панно. На полу растекалась лужа крови. Красные струйки медленно 
стекали по ногам, срывались на пол крупными каплями. 
     Фарамунд поморщился: 
     - Плохой из тебя палач... Чем больше вытекает крови, тем меньше 
он чувствует боль. 
     Голос дрогнул, перед глазами встало залитое кровью лицо 
Громыхало. Начинающий палач буркнул: 
     - Может, и плохой... Да только и он уже не тот... не тот 
железный римлянин. 
     - Готов говорить? 
     Палач вместо ответа захватил огромными клещами палец пленника. 
Стоны сменились воплем. Человек вскинул голову, лицо было 
безобразной кровавой маской. Клочья кожи свисали на грудь, из правой 
щеки сквозь глубокий порез смотрели зубы. 
     - Что... - прошамкал он разбитым ртом. - Что вы хотите... 
узнать... еще? 
     Палач кивнул на Фарамунда: 
     - Есть еще вопросы у нашего рекса. 
     - Кто? - спросил Фарамунд. - Кто предупредил? 
     Голос его был резким как удар кнута. Префект дернулся: 
     - Я уже сказал... где мое золото... Что вам еще? 
     - Кто-то предупредил, - сказал Фарамунд. - Я чую! Вы уже ждали 
нас! 
     - Просто... часовые... Мы всегда... 
     Палач и без кивка рекса быстро захватил пальцы другой руки в 
клещи. Там еще оставались три целых. На этот раз, наловчившись, он 
зажал только ногти, заметив, что в этом случае префект вопит громче, 
чем когда просто откусываешь пальцы. 
     Префект всхлипнул, в горле забулькало. Послышался едва слышный 
хруст, палач отпустил раздавленную фалангу пальца, захватил другую. 
     - Убейте... - услышал Фарамунд слабый голос. - Убейте... Во имя 
Христа... Во имя ваших богов... 
     - Кто? - повторил Фарамунд. - Я чувствую, что кто-то 
предупредил. Я захватил не один бург, но никогда у меня не было 
столько потерь. Кто-то за это поплатится!.. Если не скажешь, то 
будешь умирать очень медленно... Эй, приведете лекаря!.. Я не хочу, 
чтобы он умер. Теперь он будет умирать оч-ч-ч-чень долго. 
     Префект простонал: 
     - Если скажу... дашь быструю смерть? 
     - Обещаю. 
     - Нас, в самом деле... предупредили... 
     - Кто? 
     - Блестящий воин... 
     - Имя! 
     - Он не говорил... 
     Фарамунд сказал с угрозой: 
     - Ты не поверишь первому встречному. Я сам мог прислать его, 
чтобы ты и твои люди пару ночей провели без сна... А на третью, 
когда вы свалитесь с ног, я бы атаковал! 
     Префект прошептал: 
     - Да... Я потребовал дока... зательств... Он сказал, что его 
зовут Редьярд. Он двоюродный брат... твоей жены... Он знатен... 
     Фарамунд кивнул палачу. Тот быстро выхватил меч. Лезвие 
блеснуло тускло, послышался хрип, голова префекта упала на грудь. 
Кровь из разрубленного горла хлынула широкой струей. 
     К вечеру молодых женщин разобрали, увели, так и ни не позволив 
одной прикрыть наготу. Старух зарубили еще в домах, а здесь на 
площади проткнули копьями тех, на кого не отыскалось охотников. 
Фарамунд знал, что уцелевших некоторое время будут тащить за 
войском, а потом подурневших и уже ничего не соображающих, не 
чувствующих, оставят на очередном привале. Возможно, привязанными к 
деревьям, чтобы лесному зверью не пришлось за ними долго бегать. 
     Тревор сбросил плащ на руки оруженосца. Ступеньки затрещали под 
его весом. Брунгильда выбежала навстречу. В огромных расширенных 
глазах был страх и жадное нетерпение. 
     - Ты его отыскал? 
     - Здравствуй, моя девочка, - ответил он. - Сейчас я собью пыль, 
чуть промочу горло... Ну, перекусить бы тоже не мешало... 
     - Дядя! - вскричала она. - Я послала слуг разогреть мясо и 
принести самый большой кувшин вина, как только услышала стук подков 
твоего коня! Но пока мясо греется, скажи, ты хоть отыскал его? 
     - Да, - сказал Тревор довольно, - хотя это было нелегко. Он и 
здесь двигается как молния. Но по его следу всегда поднимается 
молодая поросль героев! 
     Когда накрыли стол, он жадно ел, запивал вином, снова хватал 
мясо и запихивал в рот, словно голодал пятеро суток. Зубы у него 
сохранились хоть и чуть сточенные, но крупные, как у коня, так что 
мясо исчезало как в бездне, а кости трещали, вылетали на середину 
стола мелкими сухими осколками. 
     - Дядя, - сказала она умоляюще. - Дядя! 
     Он вытер масляные губы тыльной стороной ладони, перевел 
дыхание. 
     - Ладно, ладно. Я сказал все. Он выслушал очень внимательно. 
     - И... и что ответил? 
     Тревор снова долго пил, вытирался, на этот раз Брунгильде 
почудилось, что дядя просто подбирает слова помягче. 
     - Он ответил, что... Брунгильда! Словом, он сказал, что если 
твой единственный визит на его ложе оказался таким успешным... что 
если ты сумела рассчитать все настолько точно, то ты наверняка 
рассчитала так же хорошо и остальное. 
     Она спросила помертвевшими губами: 
     - Что? Какое?.. О чем он говорит? 
     Тревор пожал плечами. 
     - Не знаю. Тебе виднее. Ты всегда была самая умненькая из всей 
семьи. Наверное, речь идет о твоем будущем. И о будущем твоего 
ребенка. 
     - О будущем? - переспросила она беспомощно. - Дядя, я ничего не 
понимаю... 
     Тревор сказал уважительно: 
     - Этот разбойник... прости, этот конунг, без меры благороден и 
мудр. Твой отец нуждался в укреплении своего племени, Фарамунд это 
сделал: теперь никто не смеет угрожать нашим землям, а земледельцы 
пашут безбоязненно. По чести говоря, сам Фарамунд не так уж нуждался 
в союзе с благородным семейством. Его собственная мощь росла 
настолько быстро, что уже тогда никто не посмел бы назвать его 
человеком неблагородного рождения. Ты не хотела пускать на ложе... 
прости, это все знают, он не настаивал на своем праве, хотя я не 
знаю мужчину, который так совладал бы с собой!.. Но когда ты решила, 
что пора закрепиться... мудрое решение!.. как мать наследника, он 
сделал все, чтобы выполнить твое желание... хе-хе, прости!.. и 
теперь ты носишь под сердцем... 
     Он умолк на минутку, припав к кувшину с вином. Брунгильда 
сказала с нажимом: 
     - Ношу его сына! 
     - Наследника, - поправил Тревор. - Теперь твое положение как 
нельзя прочно. Ты получила все, что хотела. Ты получила гораздо 
больше, чем намеревалась получить! Помнишь, мы говорили с тобой... и 
прикидывали, чего ждать? Что же еще? 
     Она молчала, омертвев до глубины сердца. Каждое слово доброго 
любящего дяди вонзалось как раскаленный гвоздь. Все верно, она сама 
сказала тогда, что пришла только из-за наследника. Проклятая гордыня 
не позволила сказать правду. А правда настолько ужасна, что сама 
страшится произнести ее вслух, оформить в ясные нелживые слова... 
     И вот теперь... или тогда, умолчав, не сказав правды... хуже 
того - прикрывшись ложью, она не только снова отрезала путь, но и 
расширила пропасть новым враньем. Теперь она даже в глазах любящего 
дяди - холодная расчетливая тварь, что по расчету пошла замуж за 
идущего от победы к победе конунга, по расчету легла с ним в 
постель... 
     Сдавленный стон вырвался из сомкнутых губ. Но что дядя, он 
всегда поймет и простит, она для него все та же малышка, что 
забиралась к нему на колени и дергала за усы, но и ее муж, 
доблестный Фарамунд, тоже думает именно так... 
     Стон повторился, уже громче. Тревор взглянул с тревогой: 
     - Плохо себя чувствуешь? Позвать служанок? 
     - Не надо... 
     - Может, лекаря? 
     - Дядя, что мне делать, - вырвалось у нее. - Что делать, дядя? 
     В глазах щипало, комнату заволокло пеленой, словно она видела 
ее сквозь стену дождя. Затем запруда прорвалась, она ощутила свои 
мокрые щеки, а слезы покатились градом. Она не всхлипывала, как 
простолюдинка, не ревела, спина ровная, плечи прямые, но слезинки 
спешили одна за другой сверкающими жемчужинами, оставляя на щеках 
блестящие дорожки, капая с подбородка на грудь. 
     Тревор торопливо встал, привлек ее к себе. Она уткнулась ему в 
грудь, длинные седые усы щекотали ее лицо. 
     - Дядя! Я знаю, что прошу тебя сделать для меня просто... 
просто невозможное! Но я прошу тебя съездить к нему еще раз. 
Последний раз! Передай рексу, что я, Брунгильда Белозубая, его жена 
перед людьми и перед Богом, которую он взял в жены в присутствии 
свидетелей... желаю его увидеть немедленно! 
     Тревор погладил ее по голове, но неожиданно она отпрянула, 
выставила перед собой ладони. 
     - Девочка моя, - выдавил Тревор. - Рекс сейчас... где он 
сейчас? Собрав пополнение, он двинулся с ним к южным рубежам. А там 
если не война, на зиму и там многое затихает, то пограничные 
схватки, мелкие бои. Он не сможет покинуть войско! Это я тебе 
говорю, как старый воин. И не требуй невозможного, умоляю тебя. 
     - Дядя, - повторила она. - Я не требую, чтобы он оставил войско 
ради меня. Я хочу лишь, чтобы он приехал ко мне на самое короткое 
время. Чтобы повидался! Нам нужно поговорить. Нам очень нужно 
поговорить! 
     Она разволновалась, кровь бросилась в лицо. Тревор выглядел 
совсем несчастным. Брунгильда чувствовала, как горят ее уши, грудь 
вздымается все чаще. Ей недоставало воздуха, а в животе внезапно 
ощутила толчок. Она замерла, это был первый толчок ножками. Ребенок 
подрос настолько, что уже лягается, как жеребенок! 
     - Дорогая, - сказал он. - Это бессмысленно. Я не поеду. Его не 
отыскать. А если и отыщу, то знаю заранее - он откажется. 
     Он снова опустился за стол. Лицо его было суровым. Она ощутила, 
как от доброго дяди, всегда готового идти ей навстречу во всем, 
пахнуло непреклонностью. Набрякшие веки опустились, скрывая глаза, 
но она чувствовала суровое неодобрение. 
     - Ладно, - сказала она со вздохом, - тогда прошу тебя, 
присмотри пока за бургом. 
     - Пока? 
     - Пока не вернусь, - объяснила она. 
     Он насторожился. 
     - А ты куда собираешься? 
     - К своему мужу и повелителю, - ответила она просто. - Мне 
очень надо с ним поговорить. Очень! 
     Он вскочил, задел столешницу, едва не перевернул тяжелый стол. 
Посуда подпрыгнула, со звоном сдвинулась на другой край. 
     - Ты что задумала? 
     - Дядя, - сказала она непреклонно. - Мне очень надо с ним 
поговорить. И, чтобы не тянуть, я выезжаю немедленно. 
     Тревор остолбенело смотрел вслед. Она прошла до самой двери, 
прежде чем он опомнился, догнал. 
     - Не дури! Ты ждешь ребенка! 
     - Да, - ответила она. - Но мне тоже надо... жить. 
     Она попробовала вырваться, в ее больших чистых глазах блестели 
слезы. Лицо было бледным и очень серьезным. 
     - Девочка моя, - прошептал он в недоумении. - Что с тобой 
происходит? Ты хоть скажи... зачем именно тебе нужно... чтобы он 
приехал? 
     - Дядя... 
     - Скажи мне. От этого зависит, рискну ли я... э-э... рискнуть 
настаивать? 
     Брунгильда прижала к груди руки, в горле стоял комок. Она 
пыталась вздохнуть, но грудную клетку сжало как обручами. Тревор 
молчал, в глазах было глубокое сочувствие. Но он терпеливо ждал. 
     - Я... я... - сказала она жалко. - Мне он... нужен... Теперь он 
нужен! Когда он приедет, все будет иначе. Я объясню ему!.. Дядя, все 
будет иначе. Все будет иначе!!! 
     Последние слова она выкрикнула, стараясь заглушить боль и 
страх. Внезапно нахлынуло ощущение полнейшей беспомощности. Не 
свершила ли она непоправимую ошибку, что держалась так долго?.. Да, 
это была ошибка, когда прислала вместо себя служанку... Но еще 
большая ошибка, что упорствовала так долго, что пришла к нему на 
ложе... на свое ложе!.. так поздно... И последняя огромная ошибка, 
когда брякнула, что пришла только ради наследника! 


     Глава 35 


     Редьярд сидел за столом в одиночестве. Руки сжимали широкий 
медный кубок. Красные пятна от вина показались Тревору следами 
крови. Сам Редьярд был смертельно бледен. 
     Тревор закрыл за собой дверь с грохотом, но Редьярд не повел и 
глазом, а руки его замедленно наполнили кубок. Пальцы его крупно 
дрожали. 
     - Редьярд... - сказал Тревор, - ты никогда таким не был! Что 
случилось? 
     Редьярд медленно поднял голову. Воспаленные глаза смотрели 
мертво. 
     - Случилось, дядя. 
     - Что? 
     - Ты уже знаешь, Фарамунд взял Помпеум. 
     Тревор с шумом выпустил воздух, грудь его слегка опала в 
размерах: 
     - Фу-у, напугал ты меня! Я уж думал, с тобой или Брунгильдой 
что стряслось. А Помпеум... Ну, слишком мал этот орешек для его 
зубов. Он и не такие крепости и города берет. А что Помпеум?.. Это 
ты зря... 
     Редьярд по-прежнему бледный, с осунувшимся лицом, покачал 
головой: 
     - Помпеум - последний островок римского влияния здесь. 
Последний островок культуры и цивилизации. А Фарамунд... попросту 
стер с лица земли. Что всех убил... понятно, римляне тоже редко 
щадят побежденных, но вот то, что сжег все книгохранилища, разбил 
все статуи, уничтожил все произведения искусства, а драгоценные 
ювелирные вещи велел переплавить в золотые слитки!.. 
     Тревор пожал плечами: 
     - Что делать? Но он бы все равно взял Помпеум. 
     - Я надеялся, - прошептал Редьярд, - не возьмет. 
     Тревор насторожился: 
     - Ты все-таки предупредил? 
     - Дядя, я не мог иначе. 
     - Редьярд! 
     - Это был мой долг. Долг цивилизованного человека. 
     - Разве ты не франк? 
     - Франк, дядя. Но я - цивилизованный франк. А это больше, чем 
франк. 
     Тревор помотал головой: 
     - Что-то быстро старею. Не понял тебя, Редьярд. 
     - Я предупредил не римлян! Я предупредил других цивилизованных 
людей. Дядя, мы все - христиане. Мы - один народ. А это - язычники, 
что не познали истинного света. Я не предал своих, когда предупредил 
римлян, что этот язычник готовится взять их город. Я помог культуре 
против дикости. К сожалению, это лишь добавило крови. 
     Тревор сидел, уронив голову. Редьярд встал, медленно ходил 
взад-вперед по комнате. Его красивое мужественное, хотя и смертельно 
бледное лицо разгоралось внутренним светом. 
     - Только бы не дознался Фарамунд, - уронил Тревор глухо. 
     - Эх, дядя... 
     Тревор вскочил, впился взглядом в бледное лицо племянника: 
     - Что? Подозревает? 
     - Знает, - ответил Редьярд. - Сам префект сказал под пытками... 

     Он вымучено улыбнулся, но краска покинула не только лицо, 
отлила даже с шеи, Тревор некстати заметил, что не так уж племянник 
и силен, шея стала как у цыпленка. Вообще мышцы начали таять с той 
поры, как он вместе с Лютецией и Брунгильдой принял крещение и 
повесил на шею золотой крестик. 
     - И что Фарамунд? - вскрикнул Тревор.- Не молчи же!.. У тебя 
такое лицо... Что он сказал? Ты его видел? 
     - Нет. Он даже не пожелал сказать мне это лично. Прислал гонца 
со словами, что велит мне покончить с собой. 
     Тревор закусил губу. То, что Редьярда не повесили за измену, 
как водится с преступниками, или не казнили мечом, говорит о 
расположении рекса. Он все же верит, что Редьярд не бросится в бега 
под покровом ночи... 
     Эта мысль была неожиданна, он тут же выпалил: 
     - Ты скроешься? Из крепости можно уйти незаметно! 
     Редьярд покачал головой: 
     - Я могу уехать свободно. Гонец никому больше не говорил, это 
видно. Все здесь относятся ко мне, как и раньше. 
     - Ну, так что тебя держит? 
     - Дядя, а ты не подумал, что Фарамунд, возможно, сам хотел бы, 
чтобы я убежал? 
     - Зачем?.. Ах, да! 
     Редьярд сказал совсем тихо: 
     - Я сказал гонцу, что все выполню. 
     Тревор сказал в радостном нетерпении: 
     - Но ты ведь христианин! А всякие клятвы перед язычником, ты ж 
сам говорил, необязательны. Значит, ты свободен от клятвы перед 
рексом. Тебе нужно только скрыть лицо и выйти через любые ворота. А 
то и вовсе перелезть через стену. Я знаю такие места... 
     Редьярд покачал головой: 
     - Дядя, я же сказал, меня никто не остановит, если я выеду 
через главные ворота! Но я не выеду, знаю. Да, я обрекаю свою 
бессмертную душу на вечные муки... ведь самоубийство запрещено моей 
верой!.. но что-то во мне требует, чтобы я сдержал слово. 
     Тревор воскликнул с мукой: 
     - Редьярд! Кроме тебя и Брунгильды у меня никого не осталось. Я 
уже стар, погибли не только ровесники, но и вся молодая родня. 
Останься хоть ты!.. Уйди, скройся. Это все согласно твоей проклятой 
вере, но сейчас я и ее благословляю, ведь она спасает тебе жизнь... 
     - Нет, дядя. 
     Он стоял гордый и красивый, к щекам вернулся румянец, глаза 
блестели, как звезды. Тревор смотрел с болью. Редьярд еще раз 
покачал головой. Тревор медленно поднял тяжелую, как налитую 
холодным свинцом, руку: 
     - Давай его сюда. 
     Редьярд вытащил из ножен короткий римский меч, больше похожий 
на нож для разделки рыбы, подал рукоятью вперед. Тревор принял, 
застыл. Редьярд повернул руку дяди так, чтобы острие коснулось левой 
стороны груди напротив сердца. 
     - Держи крепко! 
     - Держу, - прошептал Тревор. 
     Редьярд взялся обеими руками за покатые плечи дяди. Некоторое 
время оба жадно смотрели друг в друга, жадно вбирали взглядами. 
Потом Редьярд с силой обнял старого воина, притянул к себе. Лезвие с 
хрустом прорвало тугую плоть. Тревор почувствовал, как дыхание 
Редьярда оборвалось, но племянник нашел в себе силы обнять дядю 
крепче, прижался как ребенок, как прижимался в детстве, спасаясь от 
строгого отца, даже погладил по спине... 
     Тревор молчал, запрокидывал голову, ибо слезы уже закипели в 
глазах. Они стояли грудь в грудь, крепко обнявшись. Тревор уже 
выпустил рукоять, обхватил племянника обеими руками. Пальцы 
наткнулись на горячее мокрое лезвие, что вылезло из-под левой 
лопатки. 
     Фарамунд сидел на обрубке бревна посреди походного лагеря. В 
стороне на широком вытоптанном пространстве сотня молодых воинов 
училась двигаться вместе, разом бросать дротики, поворачиваться, 
закрываться щитами. 
     У костра раздался громовой хохот. Там веселились его герои, с 
ними улыбался бродячий мудрец. Его вчера подобрали на дороге, 
накормили, теперь он потешал их забавными рассказами. 
     Видя, что конунг смотрит в их сторону, Вехульд прокричал: 
     - Фарамунд!.. Не хочешь ли приобщиться к мудрости? А то нас 
упрекают, что даже расписаться не умеем! 
     Фарамунд покачал головой: 
     - Да нет... Меня занимают сейчас странные вопросы... 
     - Какие? 
     - Да так... Зачем живем... Что есть истина... 
     Вехульд засмеялся: 
     - Так для этого и есть вот эти... что бродят по дорогам, бедные 
и жалкие, и учат жить других... Слушай, мудрец, ты можешь сказать 
нашему конунгу, что есть истина? 
     Фарамунд увидел изможденное бледное лицо с глубокими морщинами. 
Странствующий мудрец ответил хриплым усталым, но совсем не слабым 
голосом: 
     - Могу. 
     Фарамунд нахмурился, такие бродяги знают, что делается за 
морем, но не скажут, глядя на его меч, сколько им осталось жить. 
     - Хорошо, - сказал он грубо, - скажи. Но помни, что за дурость 
ты поплатишься своей головой. 
     Мудрец поклонился: 
     - Но и ты пообещай, что не казнишь меня за правду. За это я 
скажу тебе не одну истину, а целых три. 
     Фарамунд ощутил подвох, нахмурился сильнее. 
     - Говори. Но поглядывай на мой меч. 
     - Первая истина, - сказал мудрец отчетливо, - что ты - конунг 
этого племени. Вторая - что каждый понимает истины в меру своего 
развития. Третья - ты пообещал не причинять мне вреда за сказанное. 
     Наступила тревожная тишина. У костра замерли. Фарамунд пребывал 
в глубокой задумчивости. Странное ощущение, что это уже слышал, или 
даже... участвовал. Наконец, видя, что от него ждут ответа, 
встрепенулся, спросил: 
     - Это ведь не ты придумал, верно? 
     Мудрец помедлил, поклонился: 
     - Я что-то не так рассказал? 
     - Да нет, мне понравилось. Поучительно. 
     - Был великий мудрец, - ответил странник с великой неохотой, - 
который запретил записывать его мудрые притчи. И даже упоминать его 
имя. 
     - Почему? - удивился Фарамунд. 
     - Он хотел, чтобы их рассказывали, применительно к тому 
времени... и тем событиям, что происходят сейчас. Хотя на самом деле 
это произошло... очень давно! Настолько давно, что многим 
неинтересно знать о тех временах. Зато когда я называю живущих 
сейчас рексов или базилевсов, то слушают. 
     Фарамунд медленно наклонил голову. 
     - Хорошо, - ответил он. - Иди. А мне надо подумать. 
     Думал об этом странном случае он и поздним вечером, когда 
усталый вернулся в бург, захваченный у какого-то разини, рухнул на 
ложе. Одеяло под рукой слегка коробилось, пятна крови засохли, 
нежная ткань стала грубой. Он сам зарубил владельца, а потом и двух 
женщин, что с визгом метались по комнате, но слуги забыли сменить 
окровавленные простыни и одеяла. 
     Он лежал, раскинув руки, когда по телу прошла легкая волна. 
Легкая, неслышная, словно от окна пахнуло южным ветром. Он ощутил 
внезапно, что в бург вошло нечто огромное и могучее. Волосы на 
загривке зашевелились. Страх прокатился по телу, в следующее 
мгновение его тело взметнулось с постели, он молниеносно опоясался и 
прицепил ножны с мечом. 
     Кожа пылала, словно по голому телу постегали крапивой. Он 
чувствовал, как вроде бы без причины колотится сердце, горячая кровь 
бурлит в жилах. Пальцы дергались, их неудержимо тянуло к рукояти 
меча. 
     Одновременно он чувствовал странность, словно кто-то настойчиво 
пытался набросить на него невидимую клейкую сеть, но ничего не 
получалось, а он, Фарамунд, всякий раз проходил сквозь эту сеть, как 
проходит лесной лось сквозь паутину. Это веселило, он чувствовал 
пьянящее чувство свободы и силы. 
     Улыбаясь до ушей, шагнул... и тут взгляд наткнулся на темные 
комочки, отчетливо видимые в лунном свете на свежих недавно 
выструганных досках пола. Мухи?.. Да, мухи. Лапками кверху. Ни одна 
не шевелит даже лапой, не то, что крылом. 
     Он машинально наступил, чувствуя, как лопаются под подошвами 
сапог их беспомощные тела, оглянулся. На досках остались мокрые 
пятна. Шагнул еще, тело содрогнулось, словно по нему внезапно 
ударили. 
     Рикигур и Фюстель, его преданные стражи, мимо которых и муха не 
пролетит, стоят неподвижные, лица мертвые. Не восковые, а какие-то 
серые, под цвет деревянных стен. 
     Сердце Фарамунда трепыхнулось и застыло. Он попятился, 
чувствуя, что вот-вот сам от ужаса превратится в мертвеца. 
     Это повторяется снова! 
     На этот раз неизвестных было трое. Такие же уверенные, 
бесцеремонные. Идут, зорко посматривая по сторонам, но без страха. 
Как мясники, что отыскивают среди стада именно ту корову, которую им 
велели заколоть. 
     Передний еще во дворе вытащил меч, двое соратников за оружие 
даже не взялись. Глаз их Фарамунд не разглядел, но на лицах ясно 
читалось презрение. В груди заныло. Эти явно видели другие миры, 
намного прекраснее! Наверняка зрели теплые моря, бессмертный Рим, И 
его прекрасный бург с настоящими каменными домами, для них только 
жалкая деревня... 
     Гнев колыхал грудь с такой силой, что в ушах стоял 
непрекращающийся свист от собственного дыхания. Он очень осторожно 
вытащил меч, бесшумно отступил к стене в тень. От чужаков скрывал 
еще и угол стены, а если выскочить внезапно и ударить, то... 
     ...то, возможно, они не успеют воспользоваться колдовскими 
штучками. Возможно. Если он окажется достаточно быстрым. 
     Шаги первого гремели в тишине, Фарамунд с надеждой бросил 
взгляд на лица стражей. Застывшие, почти окаменевшие, они не дышат 
вовсе. Они не живут, словно их изъяли из этого мира. Только тени от 
колеблющегося язычка светильника двигаются по стене. А по ту сторону 
толстой стены слегка колышутся ветви исполинского ясеня. Мир живет, 
только стражи, только люди замерли. Возможно, даже кони и коровы в 
бурге не спят... 
     Он завел меч за голову так, что тот коснулся ягодиц. Дыхание 
остановилось. Из-за поворота спокойно вышел человек среднего роста, 
вид не воинственный, лицо почти холеное. Фарамунд успел рассмотреть 
холодные выпуклые глаза, одутловатые щеки, мясистый нос, скошенный 
назад подбородок. 
     Но в руке человек держал меч. Короткий, римский. Длинная полоса 
острой стали в руках Фарамунда описала почти полный круг. Послышался 
стук. Лезвие разрубило голову, прошло через толстую шею, развалило 
плечо и грудь. На пол замедленно шлепнулась рука с зажатой рукоятью 
меча. 
     Фарамунд с силой дернул меч на себя, тот вышел с легкостью, 
словно он рассек брусок масла. Пальцы отрубленной руки дернулись и 
разжались. Фарамунд успел подумать, что настоящий воин меч бы не 
выпустил. 
     В бурге по-прежнему тихо. Прислушавшись, он уловил далекий 
стук, грохот. Пришельцы отворяют двери без страха и боязни быть 
услышанными. Донеслось недовольное мычание разбуженной коровы. 
Фарамунд стиснул зубы, коровы и те проснулись... 
     Он вытер лезвие об одежду убитого, чтобы падающими каплями не 
указать свой след. Сердце едва не выпрыгивало, буйное злое ликование 
рвалось наружу. При всем своем колдовстве, сами не такие уж и 
неуязвимые! 
     Крадучись, он пробежал вдоль стены. В бойницу заглядывала 
круглая мертвая луна. Он упал, прополз как ящерица, почти прижимаясь 
щекой к сосновым доскам, возле лестницы привстал. Внизу тихо, но не 
рискнул спускаться по ступенькам, выдадут скрипом, перемахнул через 
перила. 
     Он ни разу не прыгал с такой высоты. На миг сердце замерло, но 
дикая уверенность в своих силах не подвела. Упал, перекатился через 
левый бок и как-то сам оказался на ногах, а руки сжимают меч в 
готовности как отражать удары, так и рубить чужие головы, руки, еще 
шире раздвигать оскаленные рты, выбивать выпученные глаза... 
     В холле пусто, дверь во двор распахнута. Широкая полоса 
мертвого света рассекает помещение надвое. Снаружи донесся легкий 
шум, стих, снова что-то вроде бы упало, скрипнуло. 
     Скользящими шагами, с мечом наготове, он подбежал к дверному 
проему. Прислушался, не высовываясь. Шум раздался слева, там барак с 
воинами. Похоже, один из чужаков ищет его среди соратников по 
битвам... 
     Риск велик, чужак может как раз в этот момент выглянуть в окно, 
или же во двор выглянет третий, сердце колотится, как у зайца, это 
не та схватка, когда в яростном честном бою грудь на грудь, тут ноги 
трясутся, как будто медведь трясет грушу, но все же... 
     - Чего я трясусь, - прошептал он себе вслух. - Они сейчас ходят 
мордами вниз! Всматриваются в лица. Им надо зарезать только меня... 
Ну же! 
     Ноги наконец рванулись с такой силой, что тело едва не выронило 
ставший сразу тяжелым меч. Через широкий двор, почти бесконечный, он 
пронесся как молния, у входа в барак даже не перевел дыхание, влетел 
как ураган, разом охватил взглядом все помещение. 
     Половину воинов подлое колдовство застигло за столом. Руки еще 
сжимали пивные кружки, но лбами упирались в стол. А посреди барака 
неспешно передвигается человек, одной рукой подносит к лицам спящих 
светильник, а другой переворачивает тех, кто заснул лицом вниз. Меч 
его в ножнах, спящих можно резать неспешно... 
     Заслышав шаги, он разом разогнулся. На Фарамунда дико взглянули 
расширенные глаза. Фарамунд успел рассмотреть огромные зрачки, 
бледное лицо. Рука колдуна метнулась к поясу, но меч Фарамунд уже со 
свистом рассек воздух. 
     Чужак успел открыть рот, тяжелая полоса железа обрушилось на 
голову. Удар был настолько силен, что Фарамунд выдернул полосу стали 
уже из середины груди. Пока безвольное тело валилось на спящих, в 
три гигантских прыжка оказался снова у выхода. 
     Неживой свет солнца мертвых ровно и холодно заливает двор. 
Блестит колодец, как никогда не блестит в солнечный день, странно 
мерцает вода в корыте для свиней... Иногда двор темнеет: тучки 
пытаются проглотить светило ночи, но луна слишком велика, блестяща, 
а тучки жидки, как суп простолюдина. Стена дома блестит, окна 
загадочно темные. Как и во всех помещениях. Как и в людской, в окне 
которой вроде бы что-то мелькнуло... 
     Он снова пересек двор с быстротой, удивившей его самого. У 
двери прислушался. Те же звуки, словно кто-то переступает через 
тела, спотыкается изредка, с натугой переворачивает грузные тела 
спящих. 
     Рискнув чуть высунуть голову, он разом охватил картину сонного 
царства. Третий колдун одной рукой грубо поднял за шиворот человека, 
что спал, уткнувшись лбом в столешницу. Фарамунд видел, как чужак 
всмотрелся в лицо спящего с недовольством и гадливостью. Слабый свет 
светильника хорошо высветил брезгливо стиснутые губы, холодный блеск 
глаз. 
     Когда пальцы разжались, спящий рухнул, ударился лбом о стол, 
шумно сполз с лавки. Под столом придавил руку, но и тогда не 
проснулся, а колдун уже переворачивал другого. 
     Он был так занят, что не заметил бесшумной тени, которая 
скользнула в помещение. Фарамунд продвигался в его сторону вдоль 
стены. Колдун тоже вынужденно держал меч в ножнах, руки заняты, и 
Фарамунд безбоязненно приблизился со спины. 
     Руки с мечом поднялись. Колдуна можно бить и в спину, он не 
человек, а если и человек, то преступивший законы человеческие, так 
что с ним можно как со зверем... но в богатырском размахе Фарамунд 
повернул меч плашмя, замедлил скорость, чтобы не размозжить 
голову... 
     Послышался глухой стук. Вроде бы даже треск, словно все же 
разбил череп. Колдун пошатнулся, Фарамунд тут же подхватил его, 
вскинул на плечо и выбежал во двор. 
     На залитом все тем же бросающем в дрожь светом дворе пусто, но 
мурашки бегают по телу и покусывают часто-часто, отчего сердце 
колотится как бешеное, а слух и все чувства обострились во сто крат. 
Снова мукнула корова, он бегом одолел освещенное пространство до 
чернеющего входа своего дома, пронесся через холл, взбежал по 
лестнице, а тело колдуна свалил только рядом с первым. 
     Убитый распластался в темной луже, уже не человек, а 
разрубленная туша. Рикигур и Фюстель вырисовывались из полумрака в 
трех шагах - мертвые статуи, не то вырубленные из камня, не то 
вырезанные из дерева. 
     Фарамунд вытащил меч из ножен. Глаза не отрывались от 
оглушенного колдуна. Тот лежал неподвижно на спине, руки 
раскинулись, смутно белеют ладони, явно не знавшие тяжелой работы. 
     - Кто же ты? - прошептал Фарамунд. - Кто?.. Почему именно меня? 

     Губы колдуна зашевелились, донесся глухой стон. Рука замедленно 
двинулась к голове. Не дыша, Фарамунд наблюдал, как пальцы ощупали 
голову. Ладонь сразу потемнела. 
     Колдун разом открыл глаза. Широко. Фарамунд вскрикнул от 
страха, острие его меча быстро коснулось горла чужака. Глаза колдуна 
едва не вылезли из орбит. С губ сорвался хрип. Он попытался 
произнести какое-то слово, Фарамунд поспешно нажал, стальное лезвие 
вошло в горло, как нож входит в теплое масло. 
     Когда он выдернул меч, кровь ударила темным фонтаном. Струйки 
расплескались вокруг, Фарамунд отступил, меч держал наготове. Колдун 
все еще мог превратиться в нечто страшное, пугающее, по спине 
пробегала дрожь от одной мысли, что сейчас перед ним окажется 
чудовище... 


     Глава 36 


     Вряд ли такой выдержал бы пытки, скорее - выдал бы всех, но 
Фарамунд чувствовал, как из глубин души поднимается темный страх: 
колдун мог бы связать другим заклятием, превратил бы в жабу... Нет, 
безопаснее было его сразу. 
     Вернулся в свои покои, жадно напился, вылил ковш холодной воды 
на голову. Стражи еще стояли с каменными лицами. Мелькнула мысль, 
что если бы такого колдуна да себе на службу: любую бы крепость брал 
без крови! Что за мощь, что за силы брошены именно против него... 
     В тишине грохнуло. Он подпрыгнул, дико обернулся. Рикигур 
нагнулся за мечом, что вывалился из ослабевших пальцев. Фюстель 
шевелился, оглядывался с недоумением. Его глаза выпучились как у 
рака, с обнаженным мечом подскочил к Фарамунду: 
     - Рекс!.. Что это за... что за люди? 
     Рикигур подхватил меч и тоже оказался рядом, пытаясь оттеснить 
Фарамунда и загородить собой. Фарамунд сказал быстро: 
     - Запомните: это вы их убили. 
     Рикигур воскликнул: 
     - Мы?.. 
     Лица у обоих стали отчаянными. Даже в слабом свете стало видно, 
как побледнели щеки Рикигура, а Фюстель, напротив, выпрямился, 
желваки играют, а глаза... словно прощаются. Да и Рикигур слишком 
горяч, может покончить с собой, смывая позор кровью. 
     - Слушайте внимательно, - велел он жестко. - Никто не должен 
знать, что их убил я. Это не потому, что я спасаю ваши шкуры... и 
честь, а просто не хочу, чтобы кто-то решил, будто у нас одни сонные 
увальни! 
     - Рекс, - сказал Фюстель. - позволь мне умереть... 
     - Позволяю, - ответил Фарамунд и добавил жестко, - но не здесь 
и не сейчас! А на поле брани, когда это будет необходимо. Не раньше. 
Сейчас же скажете... да-да, скажете!.. Заставьте повернуться 
языки!.. Скажете, что это вы их убили, едва они вошли в дом. И что 
все как свиньи перепились, спали, позволили войти во двор, даже в 
дом, и только возле покоев рекса вы их остановили. Они попытались 
сопротивляться, но вы их убили! Запомнили? 
     Оба смотрели непонимающе. Он видел, что в их честных сердцах 
кипит стыд, в головах полное смятение, ни одной мысли. С какой стати 
рекс отказывается от славы, а передает ее им, опозорившим свои имена 
навеки? 
     Наконец Рикигур, более сообразительный, спросил с надеждой: 
     - Это хитрость, да?.. Чтобы заманить еще?.. 
     Фарамунд запоздало подумал, что эдак, в самом деле, провоцирует 
послать новых убийц, кивнул: 
     - Да, так. 
     Фюстель воскликнул с неистовой мукой в голосе: 
     - Рекс!.. Ничто и никогда... только позволь... Кровь свою отдам 
за тебя по капле! Муха не пролетит, комар не проберется... 
     Фарамунд кивнул: 
     - Ты, Рикигур, стой у дверей, как и стоял, а ты, Фюстель, 
разбуди челядь. Пусть уберут трупы, вымоют пол. Помните, дело не в 
личной славе или позоре, а в славе или позоре нашего народа. А для 
этого важнее, чтобы врагов перехватывали и убивали стражи, а не сам 
рекс. 
     Он уже понимал, что у него никогда не будет более преданных 
людей. Так и останется у них, что вождь спасал грозную репутацию 
своих друзей. Кто-то, более дальновидный, решит, что он поддерживает 
грозную репутацию своих людей вообще, что для правителя умнее и 
правильнее, чем бахвалиться своими подвигами. 
     Но его не оставляло ощущение, что есть и третья причина. 
     Настоящая. 
     Фюстель приволок двух мужиков, заспанную бабу с ведром воды и 
половой тряпкой. Она терла глаза, зевала, натыкалась на стены, 
расплескивая по дороге воду. А когда все трое увидели убитых, 
челядинцы ахнули, бабы взвыла и выронила ведро. Вода плеснула 
Фарамунду на ноги. 
     Он выругался, отскочил: 
     - Все убрать, вычистить! Быстро. 
     Со двора донесся шум. Фарамунд прислушался, раздраженные голоса 
раздавались со стороны барака. 
     - Оставайтесь на месте, - велел он стражам. 
     Фюстель кивнул, глаза преданные, Рикигур с обнаженным мечом в 
руке подозрительно осматривался по сторонам, взгляд проникал в 
каждую щелку. Снизу по лестнице кто-то бежал, затем послышался топот 
множества ног. 
     Рикигур и Фюстель обнажили мечи, попытались загородить рекса. 
Это был Вехульд, лицо растерянное: 
     - Рекс!.. Какой-то чужак пробрался к нам в барак!.. 
     Фарамунд спросил быстро: 
     - И что же? 
     - Да странно как-то, - выпалил Вехульд. - Я проснулся, 
обнаружил труп в луже крови. Поднял всех, стал допытываться... А 
Допш заявил, что это он убил чужака, но тут же его свалил сон... 
Что-то странное, рекс. 
     Фарамунд быстро посмотрел на молодого воина с нагловатым лицом, 
что стоял рядом с Вехульдом. Тот прямо посмотрел ему в глаза, но 
что-то во взгляде дрогнуло, он отвел глаза, затем с усилием снова 
посмотрел на грозного рекса. 
     - Странно, конечно, - ответил Фарамунд медленно, в черепе стало 
горячо, так суматошно метались мысли. - Странно, что чужак пробрался 
через врата или стену... Но что Допш зарубил лазутчика, молодец! 
     Вехульд сказал подозрительно: 
     - Я проверил его меч. Сухой, чистый! 
     Допш открыл и закрыл рот. В глазах появился страх. Фарамунд 
улыбнулся ему как можно благожелательнее: 
     - Из него выйдет хороший воин! Зарубил, тут же вытер меч, 
вложил в ножны, только после этого заснул. Так было? 
     Допш вздрогнул, торопливо кивнул: 
     - Так рекс! Ты все видишь, все знаешь. Зарубил, вытер меч, 
вложил в ножны... а тут меня словно подкосило. Упал, ничего не 
помню. 
     Фарамунд сказал задумчиво: 
     - Без колдовства не обошлось. Ко мне в дом тоже двое сумели 
пробраться. Но Рикигур и Фюстель зарубили их прямо возле моей 
спальни. Как прошли, минуя стражу ворот? Не иначе, колдовство... 
Ладно, уже рассвет. Выбросьте труп собакам, а у нас дела поважнее, 
чем заниматься неудачливыми лазутчиками. 
     Они ушли нехотя, он понимал, что разговоров будет много, надо 
сейчас всех впрячь в работу как следует, гонять до седьмого пота, 
чтобы не докапывались, не заметили какие-нибудь мелочи, что разрушат 
его ложь. 
     Старого друида не привели, а принесли под руки. Он сразу 
углядел два неподвижных тела, вытаращил глаза: 
     - Рекс! В твоем доме были чужаки?.. Это стража так оплошала 
или... 
     - Скорее, "или", - ответил Фарамунд. Кивком отослал стражей за 
дверь. - Об этом знаем только мы, - предупредил он. - Ты и я. 
Третьего нет. Так что если вдруг об этом станет известно, то мы оба 
будем знать, кто из нас проболтался! Понял? 
     Друид молча поклонился. Все знали, рекс казнит быстро и люто. 
Если даже преступник, укравший козу у простолюдина, прятался в 
непроходимом дремучем лесу, за ним оправляли десяток лучших 
следопытов, ловили, приводили в бург и вешали или сажали на кол при 
большом стечении народа. Все знали, что рекс всегда находит виновных 
и всегда наказывает жестоко. Потому разбои и даже простое воровство 
прекращались как бы сами собой, едва земли попадали под его власть. 
     - Никто не узнает от меня, - ответил он степенно. - Порукой 
тому моя совесть... и твои драконовские законы. 
     - Драконовские? Хорошее слово. 
     - Гм, это не просто слово... Ну, ладно, что ты хочешь от 
бедного старика? 
     Фарамунд сказал прямо: 
     - Говорят, ты колдун! Не отпирайся. Мне без разницы, вредишь ты 
этим людям или помогаешь. Меня заботит сейчас другое... Уже дважды 
появлялись странные люди. Первый раз мне просто удалось ускользнуть. 
Во второй раз я сам напал на них с мечом... Взгляни на их тела! Ты 
что-нибудь понимаешь? 
     Друид обошел вокруг убитых, присел на корточки. Лицо старого 
колдуна стало серьезным. Фарамунд видел, как кончики пальцев начали 
подрагивать, когда он поднес их сперва к лицу молодого, потом 
старшего. 
     - Когда это было? - спросил он. 
     - В полночь, - ответил Фарамунд. 
     - И до сих пор в обоих все еще чувствуется мощь, - сказал 
колдун едва слышно. Он остался на корточках, глаза не отрывались от 
застывших в изумлении лиц убитых. - А сколько же ее было тогда... 
Тебе повезло, правитель. Тебе просто сказочно повезло. 
     - Я знаю, - признал Фарамунд. 
     - Тебя могли убить очень легко. 
     - Но не убили. 
     - Они просто не ожидали, что ты... 
     Он замялся, подбирая слово. Фарамунд сказал угрюмо: 
     - Договаривай. Повезло, что проснулся? На самом деле, я один не 
поддался их чарам. Все спали! Даже мои самые верные стражи бесстыдно 
заснули, как пьяные мужики в постелях чужих жен. Эти двое... а в 
казарме еще один, шли очень уверенно. Они вообще не доставали мечи, 
они как мешки переворачивали спящих, не тревожась, что те проснутся 
и поднимут крик! 
     - Вот как? Но я думал... 
     - Одного я зарубил в казарме, - прервал Фарамунд, - другого 
принес сюда. Даже стражи не знают. Я не хочу, чтобы знали... Понял? 
     - Нет, - признался друид. 
     - Я тоже многое не понимаю, - признался Фарамунд. - Но пусть 
все думают, что убийцы сами допустили какую-то ошибку. Если станет 
известно, что на меня колдовство не подействовало, то в следующий 
раз могут сделать так, что... подействует. Я готов погибнуть в 
кровавом бою с мечом в руке, но не хочу, чтобы мне перерезали горло 
как барану! 
     Друид внимательно оглядел рекса, подержал за кисть, 
прислушиваясь к толчкам крови. 
     - Но ты был готов? 
     - Я боялся, - признался Фарамунд. - Меня даже сейчас колотит... 
ты видишь, как дрожат руки, Я страшился, что успеют напустить другое 
колдовство. Посильнее! Потому я нанес удар в спину, хотя этот удар 
буду со стыдом вспоминать всю жизнь. 
     Друид отмахнулся с небрежностью: 
     - Правила чести выполнимы только на поле брани. Кто крадется 
тайком с ножом в руке, тот заслуживает удара в спину. Как будто бы 
он не ударил тебя сзади!.. Тут другое непонятно... Почему они пришли 
убить тебя. Раз уж ты не наказываешь за правду, то скажу честно... 
     - Клянусь, - сказал Фарамунд торопливо. - Еще раз клянусь! 
     - Прости, но, если правду, то таких властителей, как ты... на 
этих землях хоть пруд пруди. Захватываются римские гарнизоны, 
строятся новые крепости... Ты, может быть, чуть удачливее других, 
потому что пару лет назад о тебе не знали, а сейчас ты... Но все же 
таких могучих колдунов посылать убить именно тебя... гм... Они ведь 
с такой мощью могли пробраться и к самому римскому императору! 
Наверное, смогли бы. Но почему к тебе? 
     Фарамунд со злостью обрушил кулак на столешницу. Кубки 
подпрыгнули. 
     - Если бы я это знал! 
     Колдун спросил осторожно: 
     - Я слышал, что ты вроде бы... не помнишь, откуда пришел? 
     В комнате запахло грозой. Фарамунд ощутил странное напряжение, 
колдун смотрит внимательно, вопрос задал простой, но Фарамунд 
ощутил, как внезапно колыхнулось пламя свечей, на миг пригнулись 
оранжевые язычки в плошках светильников. 
     - Ха-ха, - ответил он принужденно. - А что надо было говорить? 
     Колдун спросил недоверчиво: 
     - Было не так, верно? 
     Фарамунд ответил как можно небрежнее: 
     - А что, надо было вот так сразу признаться, что меня ищут за 
грабеж в доме самого конунга? За кражу золотого ожерелья у его жены? 
Или на ходу что-то придумывать, когда я почти подыхал?.. 
     Колдун кивнул: 
     - Да, я тоже не поверил. Но теперь ты можешь сказать? 
     Фарамунд засмеялся: 
     - Конечно! Могу, как не мочь. Но не скажу. Хотя, если правду, 
не так уж и много я натворил. У других на руках крови и преступлений 
больше... 
     Он говорил беспечно и весело, и колдун, похоже, поверил, что он 
просто один из тех многочисленных головорезов, что вывели из себя 
даже конунга. От гнева властителя, понятно, надо уходить в дальние 
страны, жить уже под другим именем. 
     Но все-таки он чувствовал, что друид все равно вернется к явным 
несоответствиям в его рассказе. Ведь, в самом деле, проще сменить 
имя, а не сочинять, что от удара по голове ничего не помнит! 
     Утром они выступили дальше на юг. Войско двигалось со скоростью 
тяжело груженого обоза. Фарамунд ехал во главе передового отряда. 
Дорога шла по середине зеленой долины, изумрудной, чистой, ясной, 
воины восторженно ахали, вот где корма коням, только Фарамунд 
покачивался в седле суровый, погруженный в думы. 
     Вехульд, переглянувшись с Унгардликом, выслал вперед еще одну 
группу. Конунг в таком состоянии, что не сумеет вовремя собраться, 
если вдруг нападут враги. 
     А Фарамунд мучительно ломал голову: почему? Почему именно его 
пытались убить уже дважды таким странным образом? Друид прав, против 
него поставили таких колдунов, которые смогли бы пройти к могучим 
владыкам Рима... Или не смогли бы? У того, может быть, свои колдуны 
на службе. Которые бдят и охраняют от других колдунов. 
     К исходу второй недели телеги ломались настолько часто, что 
пришлось разбить уже не временный лагерь на сутки, а добротный, с 
шатрами. Вблизи отыскалось неразграбленное селение, для конунга 
выбрали самый просторный дом, велели двум молодым женщинами нагреть 
воды в большом чане и приготовить постель для важного гостя. 
     Фарамунд все еще раздумывая над странностями покушения, даже не 
заметил, как его помыли, вытерли. Женщинам велел убираться, сам 
рухнул на ложе, глаза в потолок, но едва скрипнула дверь, 
подхватился как ужаленный, меч до половины выдернул из ножен. 
     - Кто? 
     Через порог ступил, сутулясь, грузный человек. Когда 
распрямился, Фарамунд с трудом узнал Тревора. Старый воин постарел, 
осунулся, глаза ввалились, а седые волосы поредели, торчали жидкими 
кустиками. 
     - Случилось что? - ахнул Фарамунд. - Вот уж не ожидал тебя 
здесь увидеть!.. Или восхотелось самому искупать меч в римской 
крови? 
     Он обхватил Тревора, обнял, но тот почему-то высвободился, сел 
на лавку. Глаза Фарамунда погасли, вспомнил, что Редьярд был ему 
троюродным или еще каким-то племянником. 
     А Тревор тяжело опустился за стол, вздохнул. Плечи поднялись и 
опали. Несколько мгновений он не мог говорить. Пугливо вошла молодая 
девушка, перед Тревором появился пузатый кувшин и два кубка. Она 
бросала робкие взгляды на грозного конунга, для которого она 
предназначена на ночь, иначе бы ее уже пропустили через руки всех 
воинов в селении. 
     - Промочи горло, - посоветовал Фарамунд. - Раньше ты любил это 
вино. Или не это, но все равно - любил это дело. 
     Тревор довольно равнодушно налил себе в кубок, отхлебнул, тут 
же отставил. Глаза его не отрывались от столешницы. 
     - Рекс, - сказал он глухо. - Мне очень не хотелось ехать... Ты 
сам понимаешь... но у меня есть еще и племянница. 
     Фарамунд ощутил толчок тревоги. 
     - Что-то стряслось? - выпалил он. - Что с Брунгильдой? 
     Тревор удивленно вскинул брови. 
     - Ты ее еще помнишь?.. Прости... Она просит... Нет, она 
настойчиво требует, чтобы ты обязательно прибыл к ней. 
     Фарамунд кивнул: 
     - Хорошо. Через пару месяцев... от силы, через три, я выйду на 
берег реки, тем самым обеспечу себе все земли по эту сторону. И 
после чего приеду. Мои военачальники без меня с охраной справятся. 
     Тревор сказал несчастным голосом: 
     - Конунг, она настаивает, чтобы ты прибыл немедленно. 
Понимаешь, она настаивает. Не спеши отвечать! Ты же знаешь, она ждет 
ребенка. Повитухи заметили, что у нее живот клином! В один голос 
говорят, что нас всех ждет мальчик! Крепкий здоровый мальчик, 
которому расширять мечом пределы твоих владений до... я уже не знаю! 
Он должен появиться через месяц. Если я задержусь в дороге, то могу 
уже увидеть ее с младенцем на руках!.. 
     Фарамунд заколебался. За окном послышался конский топот, кто-то 
выругался, звякнуло железо. Фарамунд покачал головой: 
     - Не могу. А что все-таки случилось? Разве она в чем-то 
нуждается? 
     Тревор отвел глаза, пальцы его застыли на кубке. Вид у него был 
самый несчастный. 
     - Рекс... если бы я не знал ее раньше... я бы сказал... 
     - Что? 
     - ... что она нуждается в тебе. 
     На миг перед внутренним взором Фарамунда мелькнуло бледное лицо 
Брунгильды, ее гордо вскинутые скулы, гордый взгляд. В выжженной 
душе шевельнулось нечто вроде сочувствия, но тут же встало во всей 
яркости прекрасное лицо Лютеции, ее звездные глаза. 
     - У нее есть все, - ответил он упрямо. Он сам чувствовал, что в 
его голосе недостает твердости, но что-то злое, мохнатое, 
несправедливое шевелилось неспокойно, царапало душу, и он, чувствуя 
неправоту, повторил громче: - У нее есть все. 
     Тревор отодвинул кубок, поднял голову. Их взгляды встретились. 
     - Как скажешь, рекс... 
     Фарамунд выкрикнул зло: 
     - Хочешь сказать, что я не прав? 
     - Не прав, рекс - сказал Тревор прямо. 
     - Да что ты знаешь... - прорычал Фарамунд, голос задрожал и 
упал до шепота. Он ощутил, что в глазах снова защипало, а горькие 
слезы начали наполнять плотины. - Что ты можешь знать... Пусть 
рожает, ее сына объявлю наследником всех земель. Он примет титул 
рекса... 
     - А ты, рекс? 
     - А мне он нужен? Я для своего племени и так рекс. А он станет 
рексом и для остальных правителей стран и государств. 
     Он видел, что Тревор чувствует глубокую тоску в его голосе. Оба 
некоторое время избегали смотреть друг другу в глаза, наконец Тревор 
вздохнул: 
     - Надо быть мужчиной, рекс... и в этом. 
     - А я кто? 
     - Ребенок. 
     - Почему? - прорычал он. 
     - Прячешься от жизни, - ответил Тревор просто. - Мы все любим 
Лютецию. А она, там, из своего христианского рая смотрит на нас, и 
что же, она радуется твоим мучениям? Разве она не желает счастья 
тебе... и своей сестре? В конце концов, это у нее появится 
племянник! 
     Тоска стиснула горло Фарамунда. Он едва смог прошептать, слезы 
подступили и душили за горло: 
     - Это мог быть ее сын. 
     Тревор поднялся, взглянул на дверь. В глазах сочувствие странно 
смешивалось с осуждением: 
     - Рекс, жизнь идет! Время лечит любые раны. А если не лечит, то 
это уже не раны, а язвы. 


     Глава 37 


     Тревор уехал в тот же день. Даже не захотел переночевать. 
Сказал, что успеет доехать до небольшого селения на той стороне 
реки. Фарамунд с тяжестью в груди проводил его до выхода из дома, 
вернулся, допил вино. Тяжесть не исчезла, стало горько. 
     За окном быстро темнело. Высыпали звезды, все еще непривычно 
яркие, огромные. Пахнуло свежим хлебом. 
     В ночи послышался долгий протяжный вой. Фарамунд медленно 
повернул голову в сторону леса. Волк воет на луну, все привычно, но 
почему воет... не так? Когда его отряд запевает дружную песнь, сразу 
заметно, кто сорвал голос или болен: за столом ли поют или сидя на 
конях, а здесь хоть не люди, а весь мир отдался лунной песне: 
деревья, травы, звезды, лесные звери... но этот волк... он не 
поет... 
     Он подает сигнал! 
     По телу прокатилась волна страха. Мышцы напряглись, очарование 
ночи слетело, как исчезает утренний сон, когда с разогретого тела 
грубо срывают теплое одеяло. 
     Кончики пальцев пробежали по поясу, проверяя: на месте ли 
рукоять ножа. Настолько привык к его тяжести, что перестал замечать, 
но сейчас от шероховатой рукояти по телу разлилось ободряющее 
тепло... 
     Вой повторился, уже ближе. Фарамунд отступил в тень, 
прислушался к звукам в доме. Внизу глухо звякнуло, словно женщина 
уронила половник, в трех шагах невидимый в тени Рикигур сопел и 
шумно зевал. Заскрипело, это он чешется, словно водит точильным 
камнем по лезвию меча. 
     Послышался шумный вздох. Фарамунд прислушался, чересчур тихо. 
Все так же, прижимаясь к стене и избегая лунного света, пробрался к 
закутку. Под сапог попалось что-то выпуклое, глаза с трудом 
рассмотрели щит. Рикигур крепко спал, привалившись к стене. Нижняя 
челюсть отвисла, голову закинул, в полутьме его раскрытая глотка 
казалась темной норой. 
     Вой раздался у самых ворот. Сердце стучало бешено, пальцы 
медленно сомкнулись на рукояти ножа. Он заставил себя сделать 
глубокий вдох, в глазах чуть посветлело, кровавая пелена ночью 
кажется серым туманом, нож выставил лезвием вперед и вжался в 
простенок. 
     Двор как на ладони. Черное тело метнулось через забор. В ярком 
лунном свете Фарамунд отчетливо рассмотрел длинное черное тело 
огромного волка. Тот упал на все четыре лапы, блеснули длинные 
клыки, тут же волк метнулся к крыльцу. 
     Лихорадочные мысли носились с такой силой, что его почти 
раскачивало, словно осиновый лист. В третий раз, чтобы не произошло 
ошибки, за ним послали не человека, а... 
     Внизу коротко скрипнуло. Значит, этот волк умеет открывать 
двери. Наверняка, он умеет не только открывать двери! 
     Тень мелькнула в холле. Там на страже Фюстель, но Фарамунд уже 
понимал со стесненным сердцем, что весь дом погружен в магический 
сон. Разница только в том, что теперь волк... если это волк, не 
будет искать его бесцельно, а сразу пойдет по запаху. Теперь уже не 
уйти, не спрятаться! 
     Черный зверь поднимался по лестнице громадными прыжками. 
Фарамунд взмолился, чтобы чужак не замедлил стремительный бег, не 
успел учуять, и когда тот взлетел на площадку, рука с ножом 
метнулась вперед. 
     Волк в последний миг ощутил чужой запах, попытался 
остановиться. Острое лезвие, нацеленное в сердце, ударило чуть выше. 
Фарамунд чувствовал, как дрожит под лезвием распарываемая плоть. 
Затем железо уперлось в кость, волк навалился на Фарамунда, стальной 
клинок хрустнул. Фарамунд ухватил обеими руками зверя за горло, 
удерживая страшную пасть, рвущуюся к его горлу. 
     Они покатились по полу, волк хрипел, страшные зубы лязгали 
перед лицом Фарамунда. Он, едва не терял сознание от страха и 
отвращения, ему прямо в лицо плеснуло теплой кровью, ощутил на губах 
солоноватый вкус, проглотил, едва не стошнило. 
     В спину уперлось ребро ступеньки. Волк хрипел, упирался задними 
лапами. Они покатились по ступенькам, а когда оказались на полу в 
холле, Фарамунд вдруг ощутил, как толстая мохнатая шея быстро теряет 
шерсть, становится скользкой и гладкой... 
     Он отпихнулся, встал над поверженным. Вместо волка лежал 
залитый кровью человек. Среднего роста, с хорошо развитой 
мускулатурой. Из отверстия в груди толчками выплескивалась темная 
кровь. 
     На месте глаз Фарамунд рассмотрел лишь провалы. Губы слегка 
раздвинулись, зубы все еще оставались волчьи: четыре огромных клыка, 
редкие передние, слова вылетели едва слышно: 
     - Чем ты... меня... 
     - Поднимись по лестнице, - прохрипел Фарамунд, - найдешь... 
клинок... Ты кто? Кто послал? 
     Оборотень покачал головой. Лицо на глазах бледнело: 
     - Не видишь, я умираю. Зачем мне тебе говорить? 
     - Я сообщу твоим родным, - пообещал Фарамунд. 
     - Могу ли я верить врагу? 
     - Если ты знал, к кому идешь... 
     - Я... не знал... - прошептал человек. - Мне просто... 
указали... Но... ты так говоришь... что верю... Меня зовут Арро 
Серый Клык... я из клана Болотных, что сейчас спустился в долину 
Лабы... 
     Он закашлялся, изо рта хлынула кровь. Глаза начали 
закатываться. Фарамунд схватил его за плечи, встряхнул: 
     - Кто послал?.. что говорили? 
     Оборотень с трудом раздвинул мертвеющие губы: 
     - Надо... пока ты не успел... устойчивость... 
     - Кто послал? - повторил Фарамунд. 
     - Колдун из Рима... 
     Он дернулся и застыл. Фарамунд стоял над убитым в сильнейшей 
растерянности. С меча капала темная кровь, а он не сводил глаз с 
вполне человеческого лица. Первый порыв заорать, разбудить стражей, 
перебудить всех - загнал вглубь, наоборот - застыл, осматривался с 
осторожностью. 
     Третья попытка его убить, что необычного? Правителей всегда 
ждет либо кинжал убийцы, либо метко пущенная стрела, либо 
отравленное вино. Но его трижды пытаются убить... необычно!.. Да, он 
не встревожился бы, перехвати стража чужака с обнаженным мечом. Он 
сам бы не удивился, если бы в его спальню по стене плюща полезли 
убийцы с ножами в зубах. 
     Но дважды к нему подсылали крепких ребят, закрытых каким-то 
колдовством! А сейчас прислали вообще человека-оборотня. Именно к 
нему. Оборотень мог разорвать по дороге десятки сонных людей, но 
никого не тронул. 
     Что за Старшие, о которых между собой говорили те первые 
убийцы? 
     Что за Устойчивость, которую надо нарушить?.. Что такое вообще 
устойчивость... устойчивость в его положении?.. Начнем сначала. Он - 
конунг быстро растущего, набирающего силу племени. О франках 
заговорили, их имя сначала начали запоминать, потом - произносить с 
уважением, а теперь уже им пугают детей. 
     Устойчивость... Не та ли устойчивость, что создается с началом 
наследования? Сейчас образования... язык не поворачивается называть 
их государствами, создаются так же быстро, как и рассыпаются. Обычно 
они рассыпаются со смертью или гибелью основателя. Всегда начинается 
кровавая борьба за наследство между его соратниками. 
     Нет, он еще при жизни... да что там при жизни!.. в полной своей 
силе должен объявить своим наследником своего сына. А соратников 
заставить принести ему клятву на верность и послушание. Только так 
его растущее государство устоит, не рассыплется, будет крепнуть и 
расширяться. 
     Надо ехать... Успеть объявить, что всю власть унаследует его 
сын... если будет сын. Тревор уверял, что будет именно сын. Живот 
клином, пятна на лице... Всего трясет, в груди щем и ощущение, что 
наломал дров, что-то сломал хрупкое, словно подкованными сапогами 
прошел по клумбе с цветами. 
     Хотя в сыне ли дело? На самом же деле - ехать именно к 
Брунгильде. Все чаще перед глазами ее решительное лицо, блестящие 
глаза... В них тогда стояли слезы, почему понял только сейчас? 
     В Римбурге, в своих роскошных покоях, Брунгильда слушала 
Тревора, выпрямившись, гордо вскинув подбородок. 
     Тревор говорил тяжело, словно выкатывал на гору каменные 
валуны. С Брунгильдой старался не встречаться взглядом, кое-как 
закончил рассказ о поездке, поклонился: 
     - Дорогая... Это все... что он сказал. 
     Он поцеловал ее в мраморно чистый лоб, повернулся и вышел. В 
дверном проеме покачнулся, плечо задело косяк. Брунгильда не 
поворачивалась, шаги дяди затихали в коридоре. 
     Она с неподвижным лицом ждала, пока проскрипят ступеньки на 
лестнице. Наступила мертвая тишина, но она все еще прислушивалась, 
пока от напряжения не зашумело в голове. 
     На миг грудь напряглась, словно сопротивляясь отчаянному крику, 
однако к своему удивлению ощутила в себе пустоту. В душе было темно 
и пусто. Даже удивление оказалось настолько слабым, что истаяло как 
туман. Да, она тогда совершила ошибку. Она совершила ошибку еще в 
самом начале, когда увидела Фарамунда и стала искать в нем 
коварство, всякие изъяны. Даже раньше, когда упорно не желала 
слушать об этом воителе. А потом многократно повторяла и усугубляла 
свою дурость... Особенно, когда послала вместо себя служанку... 
     Но и тогда можно было много раз исправить! Можно было уже по 
приезде в Римбург отослать служанку заниматься своим делом, а самой 
занять принадлежащее ей место. Можно было сделать это в любой день, 
когда рекс приезжал в Римбург. Что ей мешало? Она видела его 
изнуренное лицо, видела его измученные глаза, круги под глазами! Он 
хотел... он хотел, чтобы она пришла на их общее ложе! 
     Но почему же он, сказала она беззвучно, тут же спохватилась. Но 
ведь она сама четко и твердо объяснила ему, что их брак - лишь союз 
племен. Объяснила так неопровержимо, что бедному варвару, который 
хорош и умен только с мечом, нечем было возразить... кроме как взять 
ее силой. По праву мужа. Но он, опять же по своей варварской натуре, 
оказался достаточно благороден, чтобы не принуждать ее. 
     Да, это ее главная ошибка. Наверное, главная. Ей надо было 
сделать первый шаг самой. Она запретила ему приближаться к ней, он и 
не приближался. В чем она может его винить? 
     Сегодня ей во дворе попался навстречу угодливый Бургувей, 
управитель, подаренный ей отцом. Он поклонился, едва ли не до земли, 
поздравил со скорым рождением ребенка. В глазах этого преданного до 
безумия слуги она прочла настоящее почтение. Он, как и все слуги, 
как все в бурге, уверен, что она все делала нарочно! 
     Как доказать Фарамунду, что он ошибается, считая ее такой... 
такой расчетливой? С холодком в душе ощутила, что уже все потеряно. 
Он сейчас делит брачное ложе с Клотильдой. Она уже не служанка, она 
- мать его сына. Она следует за ним повсюду, не считаясь с 
трудностями воинской жизни. Она... она стала для рекса больше, чем 
супругой! 
     Острая боль ужалила сердце. Брунгильда охнула, без сил 
опустилась на скамью. Все в крепости ждут, что она вскоре разрешится 
от бремени, станет полноправной правительницей. Нет, она и сейчас 
полноправная, но с рождением ребенка станет матерью будущего 
правителя. И, если бурная жизнь конунга оборвется на войне, то всеми 
захваченными землями, городами и бургами править будет она. 
     Как сказал с боязливым уважением этот Бургувей: госпожа, вы 
добились всего! А чего она добилась? Позволила гордыне взять над 
собой верх... Недаром же вера Христа называет гордыню в числе семи 
главных смертных грехов. Правда, они имеют в виду что-то другое... 
Неважно, она позволяла гордыне брать над собой верх... слишком 
долго. 
     Взгляд ее упал на стену. Среди украшений там загадочно блистали 
в полумраке камни на дорогих ножнах. Этот арабский кинжал отец 
подарил когда-то сыну, но когда тот погиб, отдал ей. 
     Двигаясь как во сне, она пересекла комнату, Холодные камешки 
приятно обожгли пальцы. Потянула за рукоять, лезвие неохотно 
покинуло темную нору. В холодном лунном свете кинжал блистал мертво 
и загадочно. 
     В комнате заметно померкло. Она испуганно вскинула голову. В 
окно был виден край черной тучи, что наполз на блистающий лунный 
диск, а единственный в комнате светильник горит вполсилы. 
     - Рекс, - сказала она горько. - Неужели ты не видишь, что моя 
гордость... уже растоптана?.. Я готова тебе отдать все, но... 
опоздала. Это ты мне дал... все, что я хотела... что я сказала, 
будто хочу... а сам от меня брать не захотел. Как доказать тебе?.. 
Как доказать, что не нужна мне власть, не нужны эти земли, не нужно 
быть правительницей земель и народов? 
     Осторожно коснулась лезвия розовым пальчиком. Чуть провела, 
острая сталь мгновенно прокусила нежную кожу. Брунгильда молча 
смотрела, как на подушечке собирается капля крови, почти черная в 
слабом свете. Больно... Даже пальчик порезать, и то больно! Но разве 
эта боль сравнится с той, что терзает ее сердце? 
     Уже не колеблясь, она взялась за рукоять двумя руками, Узкое 
острие хищно высматривало цель. Вот сюда, под левую грудь. Лезвие 
должно свободно скользнуть между ребрами. Там сейчас судорожно 
трепещет ее испуганное сердце, трусит, молит о пощаде... 
     Я докажу тебе, Фарамунд, сказала она беззвучно. Ты увидишь, что 
мне твой титул рекса не нужен, как и эта власть. Но ты тоже 
просчитался!.. Я не корова, которая будет покорно рожать тебе 
наследников. 
     - Прости, мой сын, - прошептала она. - Прости... 
     Острое железо пропороло кожу, вошло в нежную плоть, чуть задело 
ребро. Резкая боль обожгла мозг. Железо вонзилось в сердце, но и 
тогда руки испуганно вжимали полоску стали в грудь, пока рукоять не 
прижалась к телу. 
     Она все еще жила, все еще чувствовала боль, перед которой боль 
от смертельной раны почти не боль вовсе. Наконец слабость взяла 
верх, ноги подломились. 
     В доме не слышали, как она упала навзничь. Помня, что сейчас 
некому закрыть ее вытаращенные глаза, гордая дочь доблестного Фабия 
выпрямилась и последним усилием в жизни опустила веки. 
     Трое последних суток Фарамунд гнал во всю мочь, менял коней, 
даже на ходу пересаживался с седла в седло, как прирожденный 
степняк. Страх, что случится нечто непоправимое, терзал грудь, а 
голова раскалилась, как выкипающий котел на жарком костре. 
     За спиной гремели копыта. Верная сотня неслась по пятам, 
Вехульд скачет рядом, тревожно поглядывает на темное, как грозовая 
туча, лицо конунга. Наверняка выслал вперед пару десятков отважных, 
что готовы принять на себя все стрелы, ножи и копья, нацеленные в 
конунга. 
     Последнюю ночь он вовсе несся без сна и отдыха. Конь хрипел, 
его раскачивало на ходу. Фарамунд чувствовал, что бедный зверь 
вот-вот рухнет, но все пришпоривал, дергал повод. 
     Дорога шла вдоль реки, а когда на той стороне показались гордые 
стены Лютеции, он только мазнул по ним взглядом, намереваясь скакать 
дальше, к Римбургу. 
     С того берега по мосту ему наперерез спешили всадники. Впереди 
несся всадник в золотистом плаще, Фарамунд узнал Унгардлика, следом 
двое его воинов, еще какие-то люди, явно из горожан. 
     Унгардлик управлял конем ногами, руки прижимали к груди большой 
сверток. Фарамунд ощутил, как болезненно стиснулось сердце. 
     - Рекс! - закричал Унгардлик еще издали. - Рекс!.. Погоди... 
Остановись! 
     Фарамунд зарычал от нетерпения, придержал коня. 
     - Что еще? 
     Унгардлик подъехал, сверток в руках зашевелился. Из толстого 
одеяла выглянула розовая мордочка. Оцепенев, Фарамунд смотрел, как 
показались крохотные розовые пальчики, ухватились за края одеяла. 
     - Твой сын, - сказал Унгардлик торопливо. - Он здоров, 
здоров!.. Как хватает, пальцы как железные... 
     - Что стряслось? - вскричал Фарамунд. - Почему?.. Где 
Клотильда? 
     К нему подъехали горожане, молча кланялись, но все отводили 
взгляды, опускали головы. 
     Унгардлик сказал несчастным голосом: 
     - Когда она узнала... что ты едешь в Римбург... А тут еще все 
время слухи, что ты сына от Брунгильды наследником... 
     Фарамунд крикнул страшным голосом: 
     - Что... случилось? 
     - Она ждала... но ты решил... Она смирилась, что не ее сын 
будет рексом... но когда ты промчался мимо стен Лютеции... она не 
смогла... Мы стояли на высокой башне. Мы видели, как ты промчался 
мимо, как за тобой клубилась пыль, как ты стремился вперед, готовый 
расправить крылья и в страстном нетерпении полететь впереди коня... 
Прости! Я едва успел выхватить у нее ребенка... прижимала к груди... 
но сама она с башни на камни... 
     Боль разорвала грудь Фарамунда. Он закричал, ухватился обеими 
руками за волосы. В кулаках остались длинные черные пряди, но и 
жгучая боль не смогла пересилить жгучую муку, что жгла сердце. 
     Но когда он протянул руки к ребенку, молодой Унгардлик покачал 
головой и сказал очень по-взрослому: 
     - Рекс, надо спешить в Римбург. 
     К Фарамунду подвели свежих коней, уже оседланных, готовых к 
долгой скачке. А еще один воин, имени которого Фарамунд не помнил, 
сказал встревоженно: 
     - Чтобы успеть хотя бы там. 
     Один из горожан сказал почтительно: 
     - Доблестный рекс, вчера в наш град заезжал благородный Тревор. 
Он сказал, что едет от тебя с вестями для твоей блистательной 
супруги, что ждет ребенка. Он выехал сегодня утром. Если ты 
поторопишься, то сможешь нагнать еще по дороге. 
     Фарамунд прижимал к груди крохотное тельце. Ребенок счастливо 
смеялся и пытался ухватить его за бритый подбородок. Слезы текли по 
щекам Фарамунда и капали на крохотного Клодия, а тот верещал 
счастливо и махал кулачками. 
     - Мы остановимся, - ответил Фарамунд сквозь слезы, - и 
похороним Клотильду. 
     Он не видел, как переглянулись его верные соратники, как 
нахмурился верный Унгардлик. Но даже Унгардлик не решился перечить 
убитому горем рексу. 
     Этот день ушел на похороны. Ночью он грыз подушку и заливал ее 
слезами, а на рассвете весь отряд выметнулся из городских ворот, 
словно гонимый демонами. 
     Маленького Клодия Фарамунд взял с собой. Унгардлик пытался 
отобрать, предлагал везти по очереди, но Фарамунд вцепился в ребенка 
как безумный, словно это была последняя нить, связывающая его с 
миром живых. 
     Еще одна ночь застала в пути, а к полудню нового дня увидели, 
как из вязкого, как кисель, тумана медленно проступили гордые стены 
Римбурга! 
     За спиной послышался встревоженный вскрик. Фарамунд оглянулся: 
с юга край неба потемнел, за ними медленно двигалась туча, при виде 
которой дыхание остановилось. Тяжелая, как горный массив, грозовая, 
уже видно, как слабо поблескивают далекие молнии. Ползет низко, чуть 
ли не ломая верхушки высоких деревьев. Края черные, как обугленные 
головешки, странно неподвижные, словно туча монолитная, как гора, 
только недра темно-лиловые, словно под толстым слоем черной копоти 
таится огромный небесный горн с множеством горящих углей... 
     - Вперед, - велел Фарамунд хрипло. - Что бы это ни было... 
     Кони шатались, хрипели, пена летела клочьями, но всадники гнали 
из последних сил. Фарамунд прижимал спящего Клодия к груди, жадно 
всматривался в вырастающий город. 
     В сознание проникли странные звуки. Тяжелые глухие удары 
медленно и скорбно плыли по воздуху, продавливали вязкий туман, 
опускались до земли, поглощались ею, но с высокой башни все бамкало 
и бамкало в огромный медный колокол. 
     Ворота отворили сразу. Он пронесся прямо к дворцу, на верхушке 
башни человеческая фигурка мерно раскачивала колокол. По коже 
пробежали холодные мурашки. 
     Из здания со скоростью надвигающихся сумерек выходила траурная 
процессия. Четверо знатных горожан несли гроб, доверху засыпанный 
цветами. Сердце Фарамунда дрогнуло и остановилось. Ему не нужно было 
объяснять, кто лежит в гробу. 
     Первый порыв ветра обрушился на землю далеко за стенами, поднял 
облако пыли. Исчезли редкие лужи, их выпила неведомая сила, к городу 
катило пылевое облако. 
     Ему показалось, что из тучи смотрят страшные нечеловеческие 
глаза. В недрах полыхало ярче, огонь разгорался. Донеслось глухое 
ворчание разбуженного небесного зверя. 
     К нему подбежали люди, он сказал хриплым голосом: 
     - Нет. Хороните без меня. Сегодня... кончится все. 
     Унгардлик соскочил на землю, ухватил повод коня Фарамунда: 
     - Что... кончится? 
     - Все, - ответил Фарамунд таким голосом, каким мог бы говорить 
восставший мертвец. 
     Он слез, ребенка прижимал к груди. Одеяло выскользнуло, он 
неловко держал Клодия, тот вцепился в металлическую пластину на 
груди. 
     Пыльное облако росло, внезапно закрыло полмира. Он крепче 
прижал младенца, прикрыл ему ладонью личико. Удар воздушного кулака 
пришелся, как ему показалось, прямо в лоб. Он зажмурился, рядом 
послышался треск бревен. 
     Когда он побежал по мраморным ступенькам во дворец, за спиной 
раздался первый настоящий удар грома. Туча словно не двигалась с 
места, только росла, становилась еще плотнее, лиловый огонь зловеще 
разгорался. Гром громыхал, не переставая, раскаты сливались, 
становились громче. 
     Он пронесся через холл, навстречу попадались люди с белыми 
лицами, что-то кричали, протягивали руки. Под ногами простучали 
ступеньки на второй этаж. Он выскочил на открытую галерею, туча уже 
сдвинулась, но Фарамунд различил бешено скачущего всадника, что 
ворвался через городские ворота, пронесся напрямик к дворцу, 
спрыгнул с коня и в мгновение ока исчез у входа. 
     Он ждал, прижимая к груди Клодия. Тот заснул, причмокивал во 
сне, большой палец сунул в рот. В небе грохотало, сверкали небесные 
мечи, и жуткий звон подков начал сотрясать землю. 
     На галерею выбежал человек, массивный и коренастый. Солнце с 
чистой от тучи половины неба светило в спину, Фарамунд видел только 
массивного черного человека, но в правой руке этот человек держал 
меч. 
     Когда незнакомец быстро шагнул к нему, Фарамунд ощутил странное 
облегчение. Наконец-то оборвется это страдание, что зовется жизнью. 
Он уже не может вместить столько боли, столько страдания и вины за 
погибших из-за его черствости, его дурости, 
     Человек подошел ближе, Фарамунд невольно вздрогнул. 
     - Фарамунд, - проговорил Тревор глухим нечеловеческим голосом, 
- отпусти ребенка... И тогда умрешь только ты... 


     Глава 38 


     Меч в его руке начал подниматься. Фарамунд протянул ему 
маленького Клодия: 
     - Ты сделаешь для меня благо... Я сам не хочу жить. Тревор, мне 
худо... Я все делаю не так!.. Вокруг меня гибнут люди... Гибнут по 
моей вине. Я уже сам себе не доверяю. Тревор, моим наследником я 
назначаю своего сына... от Клотильды - этого маленького Клодия... а 
тебя прошу быть ему опекуном и наставником. Мне кажется, сегодня мой 
последний час на земле... Доведи его до трона! Пусть станет первым 
наследным конунгом франков, чтобы не зря было пролито столько крови. 
И пусть расширяет эту державу дальше. 
     Тревор отшатнулся, налитые кровью глаза вперились в лицо рекса 
с силой выброшенной вперед сариссы. 
     - Ты... хочешь, чтобы я воспитывал твоего сына?.. От служанки? 
     - Ты воспитаешь первого наследного конунга, - повторил 
Фарамунд. - Ему завершать то, что мы начали... А мне жизнь горька. Я 
не хочу видеть солнце, белый свет!.. Убей меня, Тревор... Это и 
приказ, и просьба... 
     Он опустил ребенка на землю. Тот шлепнулся голым задом на пол, 
хохотал и пускал пузыри. Фарамунд выпрямился, повернулся левым 
боком. 
     - Я ездил по твоим делам по бургам, - прохрипел Тревор. - А 
ночью ко мне пришел Редьярд!.. Он упрекал меня, что я помогаю тебе 
рушить мир... Я вскочил, его нет, но в черепе до сих пор звучит 
голос! 
     Фарамунд воскликнул горько: 
     - Во мне теперь каждую ночь звучат голоса всех, кто погиб по 
моей дурости! Они уже являются мне и днем... Убей меня, Тревор, 
умоляю тебя!.. Лучше смерть от меча, чем я упаду с пеной у рта, буду 
биться в корчах, а потом побреду по дорогам, не помня себя, не 
узнавая мир... 
     По бургу словно провели гигантской ладонью. Вершинки деревьев 
согнулись, некоторые сломало, словно лучинки. Одну подхватило 
вихрем, закружило, подняло, словно перышко, и утащило прямо в тучу. 
По всему двору закружились вихри, телегу ударом ветра отбросило к 
стене, перевернуло набок. 
     Тревор взглянул на ребенка у его ног, на искаженное страданием 
лицо Фарамунда. Меч начал опускаться, а ярость в глазах начала 
гаснуть. 
     - Ты... - вырвалось у Фарамунда, - еще не все знаешь, не так 
ли? Потому лучше убей меня сразу! 
     Тревор зарычал как раненый зверь: 
     - Что еще? 
     - Я везде сею смерть и разрушение!.. Нет конца черным вестям, 
Тревор. Я, в самом деле, зажился на этом свете... Убийцы не могли 
меня достать, но теперь я сам... Что-то сломалось во мне. Даже 
драконов не вижу в облаках... По моей вине, по моей слепоте - 
Брунгильда покончила с собой!.. Она убила сразу двоих: себя и 
нерожденного сына. Это я их убийца, Тревор. И нет мне прощения... 
     Жуткий стон вырвался через стиснутые челюсти Тревора. Несколько 
мгновений он смотрел безумными глазами в черное от горя, постаревшее 
лицо рекса. Острие меча поднялось, кольнуло под левое ребро. Их 
глаза встретились. Во взгляде рекса было нетерпеливое ожидание 
избавления от мук. 
     Он даже сделал движение ухватить старого воина за руку и 
помочь. Над головой страшно грохнуло, молния осветила жутко 
искаженные страданием лица. 
     Тревор поспешно отбросил меч в сторону. 
     - Нет!.. Ты не умрешь от благородного меча!.. За тобой явился 
сам дьявол! Пусть же он твою черную душу... 
     Фарамунд сказал осевшим голосом: 
     - Ты прав, я недостоин смерти от меча. 
     Тревор посмотрел дикими глазами. 
     - Ты... знаешь? Кто ты? 
     - Возьми моего сына, - попросил Фарамунд торопливо. - Помни, ты 
- опекун! Доведи его до трона. 
     - Ты уходишь... с дьяволом? 
     - Я не знаю, кто пришел, - ответил Фарамунд. - Возможно, на 
этот раз сам дьявол... Раз уж его слуги не могли меня... Научи сына 
всем воинским премудростям! Пусть моей дорогой пройдет... дальше 
меня. 
     Ощущение, что из тучи его рассматривают, словно насекомое, 
стало отчетливее. Багровый огонь в недрах тучи полыхал непрерывно, а 
ослепительно белые молнии освещали половину неба. 
     С галереи было видно, как даже за стенами крепости народ спешно 
укрывает добро, скот загоняют в хлева, запирают, сами бегут в дома. 
     Тревор процедил с ненавистью: 
     - Но я... ничего не скажу ребенку... о его отце! 
     - Хорошо, - счастливо выдохнул Фарамунд. - Я сам хотел 
просить... 
     Туча заняла уже половину неба. Ослепительно сверкнула молния, а 
гром грянул над самой головой. 
     - Я только скажу, - добавил Тревор, - что ты завещал... не 
срезать длинные волосы... Пока твой род носит длинные волосы, ему 
править миром! 
     Над головой громыхало, слышался треск разламываемых скал, 
грохот. В недрах тучи работала гигантская камнедробилка, где под 
страшными жерновами рассыпались в щебень целые скалы. 
     По солнечному двору медленно двигалась черная тень. Она 
подминала под себя весь мир. Фарамунду почудилось, что под ее 
тяжестью трещат телеги, рассыпаются поленицы дров, от жуков остаются 
только мокрые пятнышки, прогибается даже сама земля. 
     Ослепительно сверкнуло. На долгий миг все залило мертвенно 
слепящим светом. Фарамунд увидел застывшие фигуры людей, даже 
взлетающий на колоду петух застыл неподвижно в воздухе, затем на мир 
обрушился страшный грохот. 
     Фарамунд ухватился за дверной косяк. Туча приблизилась к 
крепости. По земле бежала такая же плотная черная тень, видно было, 
как от тучи к ней протянулись плотные струи странно темного дождя. 
     В темном небе заворачивались гигантские багровые смерчи, 
похожие на водовороты за тонущими кораблями. Кто-то умело прятал 
нечеловеческие силы, что двигают стихиями, под обыкновенную бурю с 
громом и молниями, сильным ветром, что вырвет с корнем с десяток 
деревьев, дав пищу пересудам. Это не буря, сказало его трепещущее 
тело. 
     Это идет смерть. 
     Тревор умолк так резко, на полуслове, что шерсть поднялась у 
Фарамунда на загривке. Он метнул руку к мечу, лишь тогда начал 
оборачиваться, а холод уже пронизывал все тело острыми играми. 
     Старый воин стоял с полуоткрытым ртом. Глаза бессмысленно 
смотрели в пространство. Одна рука как начала подниматься к усам, 
так и застыла. 
     С мечом в руке Фарамунд метнулся вдоль коридора. На ступеньках 
Унгардлик, но когда Фарамунд его окликнул, тот не шевельнулся. Вдали 
у дверей застыли двое сторожей, верные, как псы, Рикигур и Фюстель. 
     Окрепло ощущение, что на этот раз за ним явился наверняка тот 
самый Старший... или Главный, о котором сказал умирающий оборотень. 
В узкие окна с жутким свистом ворвался узкий язык ветра. Фарамунд 
видел, как скрученный в кулак поток воздуха загасил светильники по 
всему коридору, а факелы затрещали, искры полетели снопами, как 
огненные мухи, один вывернуло из бронзового держателя и покатило по 
полу. 
     Фарамунд затоптал огонь. 
     Ослепленный, весь залитый трепещущим светом, он почти на ощупь 
двинулся вдоль галереи. От грохота раскалывалась голова, здание 
раскачивалось, камни скрежетали, доски под ногами визжали, лопались, 
наверх выстреливали острые края. 
     В глазах полыхнуло, он, ослепленный, прижался к стене. Перед 
глазами только чернота с цветными пятнами... А в этой черноте 
страшно горел целый огненный столб, что вместо молнии опустился с 
небес прямо на мраморные ступени перед дворцом! 
     Полетели шипящие, как от раскаленного в горне клинка, искры. Из 
огненного столба вышел человек! Фарамунд успел понять, хоть и 
смотрел сверху, что это массивный и крупный мужчина с длинными 
седыми волосами. Массивные надбровные дуги, сдвинутый к затылку лоб, 
безобразно толстые губы, расплюснутый нос... и в то же время 
Фарамунд чувствовал, что такого величия и такой мощи не встречал ни 
у кого из живущих на земле! 
     Мужчина был в легком плаще, небрежно наброшенном на плечи, 
Фарамунд успел заметить атлетическое сложение незнакомца... если это 
не бог, то кто? - и в этот момент пришелец исчез в распахнутых 
дверях дворца. 
     Фарамунд в страхе огляделся. Шагах в пяти застыл Тревор, ручка 
ребенка тянется к его усам. Фарамунд сделал к нему шаг и 
остановился, как будто и его неведомое заклятие заставило окаменеть 
на ходу. Обнаженный меч он держал в правой руке, левую поднес к 
груди, а правую ногу чуть выдвинул, словно заснул в момент движения. 

     Дверь на галерею слетела с петель, словно щепочка. Движения 
неизвестного уверенные, властные, исполненные величия и того 
достоинства, что дается либо с рождения, либо вырабатывается долгими 
годами и даже десятилетиями абсолютной власти. 
     Фарамунд даже дышать старался едва-едва, чтобы грудь не 
колыхалась, а веки опустил, дабы чужак не уловил движения глазных 
яблок. Лезвие меча прижал к ноге, в руке бьется кровь, кончик меча 
слегка колышется в такт... 
     Незнакомец шел быстро, нисколько не скрываясь, не страшась 
застывших людей, только бросал на каждого короткий ищущий взгляд. 
Фарамунд видел теперь только приближающиеся ноги, затаил дыхание. 
     Шаги замедлились, затем раздался сильный властный голос, 
брезгливое удивление выплескивалось, как вино из чаши пирующего 
франка: 
     - Что же в тебе такое необыкновенное, дикарь... что 
сопротивлялся так долго?.. Ты поддался внушению последним, я вижу 
следы в воздухе, твое тело все еще раскалено... 
     Фарамунд не дышал, незнакомец рассматривал его с недоумением, 
затем снова раздался голос, в котором было сожаление: 
     - Ладно, умри, хотя в другое время я бы предпочел... 
     Фарамунд резко двинул руку с мечом вперед. Глаза распахнул, 
успел увидеть широкое мясистое лицо, круглые выпуклые глаза и 
безобразно расплюснутый нос. Чужак попытался отшатнуться, Фарамунд 
увидел серые глаза, вдруг показавшиеся знакомыми. 
     Лезвие ударило чужака в бок, Фарамунд ощутил, как оно пронзает 
тугую печень. Человек от дикой боли помирает тут же, но этот с 
усилием отступил, стягивая себя с железной полосы. Фарамунд 
торопливо выдернул меч и молниеносно всадил под левое ребро. Острие 
сразу просадило сердце насквозь, разорвало его пополам, рассекло 
важные жилы, сосуды... 
     Человек вскрикнул от боли и, как показалось устрашенному 
Фарамунду, от негодования. Он вскинул руки, пальцы начали вязать 
невидимый узор, явно колдовской, Фарамунд, стараясь двигаться как 
можно быстрее, ударил мечом по руке. 
     Кровавые брызги разлетелись как бусинки. Пальцы срезало, словно 
ивовые прутики. Вторым ударом Фарамунд отсек чужаку правую руку. 
Кровь хлестала из раны в боку, из другой раны в левой половине 
груди, но на глазах Фарамунда кровь разом иссякла, раны затянуло, 
как в болоте затягивается ряска после брошенного камня! 
     - Ты... - сорвалось с губ незнакомца. Глаза его пытливо 
смотрели в лицо Фарамунда. - Ты... Кто ты есть?.. Почему не... 
     Фарамунд в ужасе, что страшный колдун оказался бессмертным, 
закричал дико, схватил меч обеими руками, со всей силы ударил врага 
по голове. Руки тряхнуло, лезвие словно наткнулось на камень... но 
раздался треск, будто лезвие проломило толстую скорлупу каменного 
яйца. 
     В глаза Фарамунда брызнуло теплым. Он отшатнулся, успел увидеть 
залитое кровью лицо чужака. В нем был такой неистовый гнев и 
изумление, что Фарамунд продолжал вопить, меч в его руках взлетал и 
с силой обрушивался на голову колдуна. 
     Колдун упал на колени. Фарамунд с криком обрушил тяжелое лезвие 
на шею. Меч наискось разрубил позвонки, увяз в широких мышцах спины. 

     - Что же ты за человек? - прошептал Фарамунд. Он отступил на 
шаг, прижался спиной к стене. Ноги тряслись крупной дрожью. - Кто 
есть ты? 
     Мир быстро светлел. Гром грохотал намного тише, молнии едва 
блистали. Через окно было видно, что туча рассеивается, уходит. 
Стену ливня как ножом отрезало, уходила дальше, вздымая пыль, а небо 
выглянуло синее, вымытое. 
     Рикигур и Фюстель все еще стояли каменными истуканами. Со двора 
веяло недоброй тишиной, Фарамунд дико озирался: вся эта буря, туча, 
гром и молния - только для того, чтобы незаметно принести этого 
ужасного колдуна!.. 
     Дрожащий, все еще не выпуская из руки меч, он жадно схватил 
широко раскрытым ртом воздух. Насыщенный грозой, он опалил горло. С 
кончика лезвия падали тяжелые красные капли, расплескивались, как 
шляпки гвоздей. Внизу во дворе люди сидели и лежали в лужах, 
промокшие, сбитые с ног бурей, жалкие, все еще во власти страшного 
заклятия. 
     В синем небе возникло темное пятно. Фарамунд насторожился, 
глаза быстро вычленили фигуру падающего человека. Он рос быстро, над 
верандой слегка согнул ноги, но не рассчитал, ударило с такой силой, 
что упал и покатился под стену. 
     Первым движением Фарамунда было подскочить и обрушить меч на 
голову и этому, второму колдуну. Но колдун, еще лежа, закричал 
умоляюще: 
     - Остановись! Уже все... все кончилось! Конунг вестготов Аларих 
только что взял и сейчас грабит Рим!.. Все! Остановить это 
невозможно!.. Ты добился... Ты всегда добиваешься своего. Всегда. 
     Он с трудом поднялся, цепляясь за перила. Фарамунд отступил в 
страхе. Этот, упавший с неба, почти на голову выше, хотя Фарамунд 
редко встречал людей своего роста, только лицо страдальческое, 
искаженное страхом. На Фарамунда взглянули небесно-голубые глаза. 
Стало страшно, словно наклонился и заглянул в бездонную пропасть. В 
глазах человека сверкали звезды. 
     - А я... - сказал он, голос сорвался, захрипел, Фарамунд сказал 
снова, - я при чем... 
     - Ты добился, - проговорил человек с горечью. - Ты добился. Ты 
всегда добиваешься своего. Всегда. 
     На миг Фарамунду почудилось, что он уже где-то слышал эти 
слова, но из глубины души вырвалось: 
     - И чего же я добился? 
     - Всего, - ответил колдун неистово, - чего хотел! Ты... хотел 
быстрых перемен, а они не шли, и вот ты... Остановись, уже все 
уничтожено!.. Сейчас прибудет Беркут, его надо остановить... 
     Фарамунд кивком указал на распахнутую дверь. 
     - Этот? 
     В помещении видны были ноги сраженного колдуна из грозовой 
тучи. Золотоволосый ахнул, метнулся туда, сильно припадая на 
ушибленную ногу. Слышно было, как переворачивает тело, наконец вышел 
медленно, в глазах был страх: 
     - Ты убил его... Убил так просто!.. Обычным тупым мечом! 
     Фарамунд дернулся, если это просто, то что же трудно, 
выкрикнул: 
     - Кто ты? И что все это значит?.. Чего я добился? Погибла 
женщина, которую я любил как божество, которой поклонялся, и за 
которую был готов умереть сто тысяч раз самой жуткой смертью!.. 
Погибла вторая женщина, которую я полюбил со зрелой мощью взрослого 
человека... Погиб мой друг, с которым я начал строить это... это... 
     Незнакомец взглянул с некоторым изумлением: 
     - А для тебя их жизни что-то значат?.. Ведь ты холодно и 
расчетливо выполнил все, что задумал! А заодно уничтожил самого 
опасного противника, что так глупо залетел, как мотылек в огонь, в 
умело расставленную тобой ловушку. 
     - А что я задумал? - затравленно спросил Фарамунд. Голова шла 
кругом и от чудовищных обвинений, и от того, что его принимают за 
кого-то другого. 
     - Ты задумал, - ответил золотоволосый со злостью, - вопреки 
большинству Совета, уничтожить всю античную цивилизацию. Не так ли? 
Для этого сдвинул массы северных народов... вызвав Великое 
Переселение Народов. Ты заставил дикие народы сокрушить последний 
оплот цивилизации... Сегодня, как я тебе уже сказал, Рим взят и 
разграблен, жители перебиты, библиотеки сожжены... Римская империя 
уничтожена. 
     Фарамунд спросил затравленно: 
     - Я? Это сделал я? А что другие? В этом... как ты говоришь, 
Совете? 
     - Другие... - сказал колдун со злостью и отчаянием. - Другие, в 
отличие от тебя, умные и просвещенные люди. Они хотели удержать Рим 
от развала. Когда ты настаивал, что старые империи изжили себя, что 
реформировать их - это полумеры, что цивилизацию надо начинать почти 
с нуля на диких, покрытых дремучими лесами землях Европы... тебя 
поддержало всего два человека. Я и Россоха. Остальные, соглашаясь, 
что Персидскую, Македонскую и другие азиатские стоило разрушить, все 
же считали, что разрушить Рим, это... конец света! Конец всей 
цивилизации вообще. В самом деле, не помнишь? Сумел запрятать в 
память так глубоко? Хоть помнишь, что меня зовут Яфет? 
     Фарамунд стиснул ладонями виски. В голове трещало, в черепе 
ворочались мельничные жернова. Перед глазами замелькали картинки, 
яркие, живые, красочные, отвратительные... 
     - Ты заявил, что нашел место, где стоит приложить немного 
усилий, и вся мощь цивилизации полностью перейдет к Европе. Тогда 
Совет принял решение, что тебя нужно... 
     Фарамунд поинтересовался хрипло: 
     - Убить? 
     - Нет, Мы давно уже не осуждаем на смерть членов Совета... даже 
кандидатов в Совет. Но твой случай был особый. Решено было схватить 
и... изолировать. 
     Фарамунд наклонил голову. Голос стал хриплым: 
     - Догадываюсь. 
     - И тогда ты проделал... вот это! 
     Глядя ему в лицо, Фарамунд произнес: 
     - Сумел уйти? 
     - Да. Но так странно, словно исчез вообще. Тебя искали! Конечно 
же, под личинами странствующих мудрецов, как ты обожал проделывать, 
искали в пещерах Месопотамии, Востока, среди горных племен, в 
Палестине. Смотрели личности мудрецов при императорах, султанах, 
магараджах... Бесполезно! Когда среди франкских племен одно начало 
разрастаться очень быстро, кто-то предположил, что ты лично взялся 
осуществить свой безумный план. Тогда Беркут лично просмотрел твою 
голову... 
     - Что? - воскликнул Фарамунд в ужасе. 
     - Да, это он мог! - подтвердил Яфет с неохотой. - Он просмотрел 
тебя всего, вывернул наизнанку, просмотрел все мысли, воспоминания и 
желания, прочел до самых глубин... Ну, как он думал!.. Сказал с 
презрением, что ты всего лишь более удачливый разбойник, но такая 
удача ни у кого долго не длится. Больше он в твою голову не 
заглядывал, раз и навсегда составив о тебе представление. Думаю, что 
если бы заглянул хотя бы разок еще... хотя бы вот сейчас, перед 
появлением лично, его бы что-нибудь да насторожило!.. Но ты все 
просчитал. И то, что заглядывать в чужие мысли совсем не просто - 
это требует такой же энергии, как и сдвинуть горы, и то, что он 
будет занят по горло другими делами: ведь Рим рушился на глазах... 
     - И что дальше? 
     - На время о тебе забыли. Потом, когда твое племя разрослось 
чересчур, Беркут велел послать к тебе убийц. Но, что-то случилось, 
исчезли... О тебе снова забыли, но когда стало видно, что каким-то 
образом дикий вождь разбойников осуществляет твой план, прислали 
настоящих убийц. С первыми ничего не получилось, во второй раз 
пришлось их закрыть магией... Но неудачи преследовали одна за 
другой! То тебя не удалось найти, то посланных каким-то образом 
заметили стражи, то их начали замечать твои друиды... Даже вервольф 
исчез, словно в воду канул... А государство твое угрожающе росло! К 
Риму тем временем подступили самые грозные силы... И тогда Беркут, 
не доверяя больше никому, сам прибыл, чтобы тебя уничтожить... 
     Фарамунд спросил с недоумением: 
     - Почему не подкупить повара? Проще! 
     Яфет поморщился: 
     - Проще в старых империях... Там все на месте! А здесь все 
бурлит, кипит, вчера здесь одно племя, завтра - другое. Ни один 
народ не стоит на месте, рождаются новые, а старые исчезают без 
следа... В этот мир проще посылать своих исполнителей. Грубая 
работа, у нас ее не любят. Убивать людей - это как бы признаваться в 
просчетах ума. 
     - Потому и исполнители такие... хилые? 
     Яфет развел руками: 
     - Это не они хилые. Это ты... Но ты прав, поправлять развитие 
цивилизации подобным образом приходится очень редко. Увы, все Тайные 
не могли удержать развал Римской империи!.. Все требовали тщательно 
проверить Алариха... ну, если под его личиной ты... А что? Именно он 
нанес последний удар Риму, но Беркут прозорливо сказал, что Аларих - 
всего лишь брошенный твоей рукой дротик, а сам ты наверняка где-то в 
Европе закладываешь основы нового мира... Потому и просматривал 
одного варварского конунга за другим! 
     Горло Фарамунда перехватил спазм. Из-за спины тянуло холодом. 
Он оглянулся, взглянул на торчащие из двери ноги: 
     - Так это был... кто? Глава тех, кто правит миром на самом 
деле? 
     - Один из, - ответил Яфет грустно. - Один из. Но самый могучий 
из правящих миром - ты. Хотя, кто знает, может быть, Беркут был 
сильнее? До последнего верил, что надо всего лишь стереть в порошок 
удачливого рекса-разбойника. Кто же знал, что ты рискнешь все свое 
"я" упрятать так глубоко, а наверху оставить ту черточку, о 
которой... о существовании которой никто даже подумать не смел! Кто 
мог подумать, что самый кровавый и безжалостный из всех северных 
конунгов - ты, великий мудрец и мыслитель! 
     Фарамунд зябко передернул плечами: 
     - Это я-то мудрец? Гм... Ладно, я все равно не верю, что все 
это... все эти потрясения - моих рук дело! 
     - Всякая революция, - сказал Яфет с горьким изумлением, - 
когда-то была всего лишь мыслью в мозгу одного-единственного 
человека!.. Вот так же когда-то в твоем воспаленном мозгу зародилась 
идея, что для торжества новой эпохи... и новых отношений между 
людьми нужно уничтожить весь античный мир... всю античную 
цивилизацию!.. С ее библиотеками, юристами, инженерами, театрами, 
поэзией, академией литературы, искусства... 
     - И храмовой проституцией, скотоложеством, - сказал Фарамунд 
неожиданно для себя самого, - приматом плоти над духом... Римляне - 
это разумные животные, но пока еще не люди. И не станут ими. Поздно. 

     Яфет взглянул остро: 
     - Как глубоко это в тебе сидит!.. Сразу вспомнил. Ладно, пора 
оставить это крохотное племя. По дороге вспомнишь все... А вот и 
дракон за нами... Прости, я затратил все силы, чтобы попасть сюда... 
Еще и у других занял. Разве что ты сможешь нас двоих... обратно? 
Тебе это просто. 
     Череп раскалился, в разгоряченном мозгу открывались двери, 
кладовые, ячейки. Хаотично мелькали яркие картины, порой 
причудливые, порой настолько отвратительные, что он весь покрывался 
испариной: все творил он, это он везде бывал, отвечает за многое... 
     - Не смогу, - признался он потрясенно. - Пусть в голове 
уляжется. Иначе я в такое место занесу... 
     Он взглянул в отражение на отполированном бронзовом диске. Его 
лицо не изменилось, но волосы из черных медленно превращались в 
рыжие, а глаза из коричневых стали ярко-зелеными. Плечи 
раздвинулись, он чувствовал, как все тело наливается нечеловеческой 
мощью, словно он был древним богом, возвращающим себе подлинный 
облик. 
     - Я только вчера убеждал свой народ, что драконов не бывает! 
     Яфет отмахнулся: 
     - Через поколение сочтут легендой. Основатель великой империи 
франков живым отбыл на небо! А дракона церковь трансформирует в 
светлого ангела. Так уж было! 
     Во дворе начали шевелиться люди. С изумлением поднимались, 
смотрели по сторонам, на небо. Тревор зашевелился, огляделся дикими 
глазами. В его руках начал брыкаться ребенок. Золотоволосый тоже 
заметил, кивнул: 
     - Это и есть тот, кому суждено стать первым наследным рексом 
династии... династии Фарамунда... фарамингов? 
     - Ему или его сыну, - ответил Фарамунд. - Но я все еще не могу 
поверить... Разве все это делал... не ради женщины? 
     Яфет отшатнулся: 
     - Да скорее айсберг... Повторяю: ты холодно и бесстрастно 
решил, что пришла пора окончательно разрушить античный мир и дать 
толчок рождению нового. Ты это сделал!.. А с женщинами тебе никогда 
не везло. 
     Дракон сделал над крепостью круг. Народ с криками разбегался, 
прыгал в подвалы, лез на заборы. Огромная рептилия вытянула лапы, 
неуклюже пошла вниз, стараясь не задеть крыльями соседние крыши. 
     Яфет кивнул приглашающе, Фарамунд заспешил за ним следом по 
лестнице, потом через холл к выходу. 
     - Но если я вмешался лично... не значит ли, что правота моих 
идей не совсем... 
     - Не ты начал, - ответил Яфет. - Беркут первым нарушил наше 
правило не вмешиваться в процессы лично. Когда шестеро... или пятеро 
Тайных начали всеми силами спасать Рим от развала, тогда только 
ты... начал лично. 
     Прямо с мраморных ступеней по широкой чешуйчатой лапе полезли 
на летающего зверя. Руки привычно ухватились за высокие костяные 
иглы гребня. Непроизвольно вырвалось: 
     - Дракон - подлое колдовство! 
     Яфет хмуро улыбнулся: 
     - Подлое? Ты сам приучил нас летать на их спинах. 
     Фарамунд отшатнулся: 
     - Я? 
     - Видел бы ты свою рожу, - сказал Яфет измученно. - Не выпадут 
глаза, если сообщу, что сильнее тебя в этом подлом, как ты говоришь, 
колдовстве нет на всем свете... по крайней мере, я не встречал? 
     Дракон подпрыгнул, мощно забил крыльями. По площади 
расплескалась вода из луж. Фарамунд покрепче ухватился за костяной 
гребень на спине чудовища. Значит, добился всего, чего хотел... Но 
было ли в его расчетах, что сердце даже сейчас стонет от боли? 
     - Вперед, - велел он сквозь зубы. Он чувствовал себя больше 
Фарамундом, чем тем, кем был на самом деле. - Придет время... 
увидим, что родилось из любви к женщине! 

  Книго
  




        

            
[X]