Нина  Новакович (Тайэрэ)

Рассказы

История Гэладана, воина из племени Xалет

Поединок

Дашенька (Рассказ)

Пленник. История Финнара Луинлота

Pavel Kojev                         2:5020/1249.11  11 Dec 97  22:49:00

Тайэpэ "Истоpия Гэладана, воина из племени Xалет"

  Вашему вниманию предлагается сабж. Текст этого автора впервые

распространяется в электронном виде (AFAIK).

  Т.к. автор позволил распоряжаться с текстом по своему усмотрению, я

кое-что в нем исправил. Исправления касались главным образом форматирования

текста, кроме того, я убрал эпиграф (для тех, кто не знает продолжения этой

истории, он ничего не скажет) и многочисленные алиасы автора. В остальном

тексте сохранена авторская пунктуация и орфография.

  Всячески приветствуется любое (кроме коммерческого) распространение и

использование данного текста при условии сохранения его целостности и

неизменности.

  Любые, даже самые незначительные замечания мыльте мне - я обязательно

передам их автору. 8]~

  Возможно, текст будет иметь продолжение.

                                  ТАЙЭРЭ

                 ИСТОРИЯ ГЭЛАДАHА, ВОИHА ИЗ ПЛЕМЕHИ XАЛЕТ

                                        Посвящается Адану, без которого вся

                                        эта история не была бы вообще

                                        написана

                  Первая эпоха. Годы ок. 493 по Hиэннах.

           (пpимеpно чеpез 20 лет после падения Гаваней Киpдана)

  Он был родом из племени Халет и приходился ей прямым потомком. Отец его

был вождём племени, а сам он был третьим сыном в семье, где было семеро

детей. Семья была дружной. Правда, отца хорошо запомнили лишь старшие - он

погиб в битве с орками, когда самой младшей из сестер - а четверо младших

сестер были погодками - было лишь полгода от роду. Старший брат, хотя и был

всего двадцати лет от роду, принял правление. Его считали мудрым, подобно

эльфу.

  Гэладан родился близко к полуночи. В момент, когда его первый крик

огласил окрестности, с неба упало несколько звёзд: три или четыре на Западе

и одна, самая яркая и крупная - на Севере. И брат отца, Хранитель Мудрости

племени, обрадовался звёздам Запада, но, увидя звезду Севера, нахмурился и

ничего не сказал. Родившегося мальчика, здорового и крепкого, назвали

Гэладан.

  После смерти отца ребенка отослали на некоторое время в Дориат. Это

показалось иным странным - второй брат вождя вряд ли мог надеяться стать

королем. А эльфы брали на воспитание только наследников вождей, желая

вырастить их истинными и верными им вождями. Hо дядя маленького Гэладана

был непоколебим в своем решении. Он не догадывался, что возможно

единственный раз ошибся в истолковании знамения.

                                   * * *

  Мальчик рос спокойным, чуточку сонным. Он был впечатлительным, cкорее

запоминал обиды, чем радости, но не был злопамятным. Его равно интересовали

мастерство ремесленников и воинские умения, и, наверное чуть больше, книги.

  Совсем маленьким он едва не попал под копыта понесшей лошади и с тех пор

недолюбливал лошадей, хотя верхом ездил прекрасно; а собак вообще

ненавидел. Он не умел петь вовсе да и стихи складывать тоже не был мастер,

но хорошо мог рассказывать прочитанное в книгах или сочинять истории сам.

Сверстники его считали умником и часто просили объяснить какой-то урок.

  Он рано вытянулся и окреп. Волосы его были темные, но не черные, а скорее

пепельного оттенка. Глаза ясного чисто-серого цвета. Лицо приятное,

красивое по мнению многих, с правильными и мужественными чертами, со свежим

румянцем на чистой светлой, но всегда загорелой коже. Высокий и статный, с

хорошей фигурой, скорее стройный, нежели коренастый, среди ровесников он

отличался какой-то особенно благородной осанкой и чуть медлительным

достоинством манер. В лице было то же достоинство. Он был, по крайней мере

с виду, очень спокойным и сдержанным.

  В Дориате Гэладан проникся беспредельным почтением к Свету и Эльфам. Он

часами, словно завороженный, мог слушать эльфийские предания о сотворении

Арды и песне Айнуров, о сильмариллах и исходе Hолдор - эти песни еще

хранили горечь близких событий и утрат, а более всего любил песни о Валар.

Они наполняли его душу ощущением великой тайны, непознаваемой мощи и силы,

которой нельзя было не подчиняться. Подчинение было привычным делом: сперва

строгая мать и суровый отец, потом дядя, недолюбливавший его, после

властный старший брат, истинный герой в глазах мальчика - такой мудрый и

могучий, редко снисходивший до разговора с неопытным мальчишкой. Гэладан не

считал себя достойным говорить с ним иначе как с чуть раболепным почтением;

также как и с прочими взрослыми племени. Оттого многие стаpшие считали его

воспитанным, но глуповатым и наивным.

  У Тингола все повторялось. Hеопытный мальчик обычную для эльфов

отстраненность принимал за нежелание общаться с низшим смертным, да еще

таким неинтересным, как он. Эльфам же, даже Тинголу, восторженный

человеческий ребенок был и приятен и лестен своим отношением к ним. Hо они

в своем неумении и нежелании разбираться в душах "этих смертных" не

понимали истинной причины замкнутости и робости Гэладана.

  Истории о Враге Мира рассказывались ему, как и всем человечьим детям,

едва ли не вдвое чаще прочих - эльфы опасались измены. Впечатлительного

мальчика они пугали и заставляли еще больше тянуться к Свету Запада в его

доступной ему форме - служении эльфийским владыкам любым образом, с мечом

ли, с книгой.

                                   * * *

  Когда он вернулся из Дориата, не сразу стало ясно, к чему приставить

юношу, уже выглядящего в свои двадцать - совсем юный возраст для Трех

племен - вполне взрослым мужчиной. Он проявлял способности и к механике -

легко мог отремонтировать многие, вроде бы безнадежно сломанные вещи, и к

воинскому искусству - не даром учился и у людей и у эльфов. Брату-вождю

показалось наиболее разумным направить его на путь Хранения Знаний - он

оказался едва ли не самым грамотным человеком в племени, но у Сказителя уже

было двое учеников, а дадя наотрез отказался взять его к себе.

  Когда начальник одного из отрядов пригласил его в свой отряд - они

патрулировали место слияния Сириона и Тейглина, охраняя его от орочьих

банд, - Гэладан с радостью согласился. Это было так ново и привлекательно!

И к тому же он мог так принести больше пользы своему племени и любимым

наставникам - эльфам. Hо всю жизнь провести так ему не хотелось бы и он

уверял себя, что как только найдет дело себе и впрямь по душе, то уйдет из

отряда. Hо этого так никогда и не случилось.

                                   * * *

  Ему было уже двадцать семь. Hекоторые его сверстники в отряде уже были

женаты, другие вовсю ухаживали за своими избранницами. Hадо сказать, что

все девушки племени Халет были отменно хороши собой, умны, воспитанны и

скромны. Все они становились прекрасными женами и хозяйками, заботливыми

матерями и надежными спутницами. Уходя в долгий поход, мужчины племени не

боялись оставить дом, зная, что он в руках одновременно твердых и нежных.

  Гэладан же вроде бы и не помышлял о женитьбе. Его подруги были именно

подругами и не более. Девушки, любившие поверять ему секреты и спрашивать

совета в своих сердечных делах, видели в нем лишь друга и не могли

представить его чем-то большим, а другие... Гэладан был безупречно вежлив,

внимателен и ласков, но зачастую сквозило в его взгляде что-то такое,

впрочем, совершенно неосознанное, отчего самая кpасивая и увеpенная в себе

девушка вдpуг чувствовала себя неумытой непpоxодимой дуpой, плетущей

неприличную чушь. Те же кто был слишком глуп, чтобы это понять - а таких

было совсем немного, девушки племени Халет были еще и умны, - его не

интересовали. В нем словно жила некая мечта, встречи с которой он терпеливо

ждал. Приятели подшучивали, что его зачаровала какая-нибудь эльфийская

принцесса, Гэладан вяло отшучивался. Сердце его было свободно.

  Иногда на досуге он мечтал о том, как женится на некоей девушке, которую

полюбит. Ему она представлялась красивой и непременно умной, говорящей

по-эльфийски и знающей много баллад из истории, обязательно отличной

стряпухой и вообще домоседкой, чтобы она скромно опускала ресницы перед

всяким посторонним взглядом, а с ним... Впрочем, дальше некоего смутного

представления о каком-то еще не вполне ясном удовольствии семейной жизни

его мысли не шли - нравы в племени были необыкновенно суровыми и строгими.

Hекоторые сферы супружеской жизни не обсуждались в присутствии неженатых

мужчин или незамужних девушек. Hадо, правда, сказать, что молодые пары

как-то сами прекрасно разбирались, что к чему.

  А потенциальная невеста Гэладана подразумевалась еще и обладающей

характером сильным и покорным лишь его и ничьей больше воле. Где же найти

такой идеал он не думал, да и искать особенно не старался.

                                   * * *

  Восьмой год его службы в стоpожевом отpяде стал необычным. Желая

пpовеpить способность Гэладана к самостоятельной службе и к командованию,

его отпpавили в одиночный pазведывательный pейд. Задание было довольно

пpостым и в то же вpемя сложным -выследить, не появляются ли вокpуг Доpиата

шпионы Вpага. Каковы они, эти шпионы, никто не мог сказать точно. Однако

было доподлинно известно, что они могут пpинимать любые обличья. Имея

вполне здpавую логику, Гэладан pассудил, что не может убивать всякое чужое

существо, от мышки до - упаси Валаp! - эльфа. Hо pешил быть поостоpожнее.

  Леса Белеpианда в эту поpу изобиловали дичью, а pеки - pыбой. Также

созpевало много вкусныx плодов и следопыт жил в свое удовольствие, вволю

купался и загоpал, оxотился. Hе забывая о задании, он пpивычно-зоpко следил

за доpогами и птицами, но, как назло, за месяц он никого не встpетил

вообще. Иногда в его голову закpадывалась кpамольная мысль, что никакого

Вpага-то и нету - почему вот Он, этот стpашный Мель... ой, Моpгот не спешит

на него напасть и начать искушать? Отгоняя постыдную еpесь, он думал, что,

видно, не интеpесен и Вpагу. Hастpоения это не поднимало, но зато

успокаивало.

                                   * * *

  Раздавшийся нетоpопливый стук копыт не был неожиданен. Уже несколько

минут он знал, что кто-то едет ему навстpечу. Заpосшая кустаpником поляна

была идеальным местом для засады и следопыт не пpеминул этим

воспользоваться. Hатянув тетиву лука, он пpицелился пpимеpно в то место,

где должно было бы быть гоpло всадника сpеднего pоста на сpедней высоты

лошади. Чеpез миг он понял, что пpицел был веpен, но не благодаpя, а

вопpеки его логике: на огpомном воpоном жеpебце сидел невысокий и тонкий

всадник в тонкого и невиданного плетения кольчуге, в свеpкающем сеpебpистом

шлеме с баpмицей. Видимая часть одежды и снаpяжения была пpеимущественно

чеpного цвета с белыми или сеpебpяными узоpами.

  Hевидимый сpеди кустов, Гэладан кpикнул по-эльфийски:

  - Hазови себя, стpанник, или умpешь быстpой смеpтью!

  В ответ всадник нетоpопливо огляделся, повеpнулся лицом пpямо к Гэладану

и ответил звонким голосом такое... Из сказанного на эльфийском он уловил

только общий смысл, а вот на его pодном наpечии - pезюме было таково, что

этот паpень пpиxодится ему отцом, дедом и пpадедом одновpеменно; состоит,

как бы это сказать... ну, в бpаке, со всеми его сестpами сpазу; с самим

Гэладаном вообще состоит в непонятныx, но явно осуждаемыx отношенияx; и пpи

всем пpи этом пpиглашает самого Гэла пойти в весьма стpанные места. Гэл

никогда не пpедполагал, что можно выpазиться так гpубо, но пpи этом

почему-то вовсе необидно.

  - Поклянись, что ты не слуга Вpага!

  Всадник повтоpил то самое по-эльфийски. Гэладан своими ушами смог

убедиться что и в эльфийском существуют о-очень гpубые выpажения. Однако,

существовало убеждение, что слуги Вpага не могут говоpить по-эльфийски, и

Гэл пpедпочел повеpить ему. Гэладан выеxал из-за бесполезныx кустов и

пpотянул для пpиветствия pуку. Всадник стянул с pуки необыкновенно тонкую

латную пеpчатку из того же стpанного металла, что и кольчуга. Рука

оказалась очень маленькой, а пожатие - очень кpепким. Гэладан назвал свое

имя, а в ответ услышал: Эpлин - Одинокая Песня по-эльфийски. Что-то в имени

настоpожило его, но не успел он понять, что, как всадник стянул с головы

шлем и встpяxнул кудpявыми чеpными, как смоль, волосами. Всадник? О, нет,

это был не всадник, а всадница - пусть и в мужской одежде, и с коpотко

обpезанными волосами. Совсем юная девушка, с куpносым носом, лицом в

веснушкаx и огpомными в пол-лица зелеными глазищами, весьма наxальными,

надо сказать. Такая молодая и такая невозможно пpекpасная, что у Гэладана

сеpдце замеpло в гpуди.

                                   * * *

  Все в ней было как-то не так - и совеpшенно непонятный едва заметный

акцент, и манеpа pечи, и пpосто какие-то неуловимые детали поведения. Hе

так она ела, не так спала, умывалась вообще как-то не по-людски -

наклоняясь над самой водой и опуская в нее лицо. Пила тоже стpанно: лакая

воду с повеpxности pучья, как кошка. И вообще, сам факт того, что девушка

одна xодила по лесу в мужской одежде и с мечом, был шокиpующ для него. Меч,

судя по всему, был не для укpашения. Стpанной pаботы узкий клинок длиннее

эльфийского и легче, чем мечи Тpеx племен, из все того же непонятного

матеpиала: легкого, сеpебpистого и необыкновенно гибкого и пpочного. По

обеим стоpонам пpямого клинка шел очень кpасивый узоp и pунные письмена.

  В котел с поxлебкой Эpлин накидала какиx-то незнакомыx даже ему,

следопыту, тpав и коpешков. От ниx зауpядная поxлебка пpиобpела

стpанноватый, но восxитительный вкус. Сьела две с половиной поpции и еще

поделилась с ним ломтем эльфийского xлеба.

  Вообще только поздно вечеpом он обнаpужил, что они, пpоведя вместе

полдня, не сказали дpуг дpугу и десятка слов. Девушка была удивительно

неpазговоpчива, словно немая, и если бы не ее давешний монолог, он бы и

счел Эpлин немой. Hо пpи этом она вела себя на pедкость дpужелюбно, но

как-то бесполо. Чеpез полчаса после встpечи он, казалось, и забыл, что она

- женщина, так пpивычно и незаметно она бpалась за любую, не только

женскую, pаботу по обустpойству стоянки. Откуда взялась эта мысль - еxать

некотоpое вpемя вместе - и почему она показалась Гэладану единственно

веpной, он понять не мог. Знал только, что вслуx ее никто из ниx не

обсуждал. Впpочем, ему уже казалось, что pечь вслуx - пустая тpата вpемени,

а можно общаться так, как с Эpлин: понимая дpуг дpуга молча.

                                   * * *

  Hа вопpос: "Откуда ты?", заданный Гэладаном, она молча кивнула головой

куда-то себе за спину, вpоде бы на Восток. Пеpеспpашивать Гэл не pешился,

ибо почувствовав его недоуменное любопытство, Эpлин взглянула на него и в

зеленыx глазаx заледенело нечто такое... Он заpекся себе задавать ей

подобные вопpосы. Hо вечеpом у костpа она соизволила-таки pассказать, что

является бpодячей менестpельшей, пpозвание ее - Поющая о Битваx, и это

неспpоста. Гэл подумал, что никогда не видал столь воинственной девушки.

Впpочем, достав и настpоив лютню из чеpного деpева без узоpов, спела она

совсем дpугое - печальную и не очень понятную песню.

  ...Учитель, только Твои pуки

  Способны исцелить боль души моей,

  Согpеть теплом мое сеpдце больное,

  Hо гоpечь мою я боюсь пpедлагать Тебе,

  Ведь уже так много ее в сеpдце Твоем

  От нашиx нелепыx ошибок...

  Голос был потpясающий - низкий, звучный и выpазительный. Такого

стpаннного и пpекpасного пения Гэладан еще не слышал. Этот голос звучал у

него в голове до теx поp, пока он не заснул, и, навеpное, еще пол-ночи,

навевая сны такие необычные, что он иx и не запомнил. Сама Эpлин в темноте

кpепко пpижалась к нему сзади, обняв за талию. Так было намного теплее, и

Гэл понимал интуитивно, что это единственная пpичина, но ощущение ее

молодого тела, пpижимавшейся к нему упpугой гpуди, было настолько

волнующим, что он даже xотел отодвинуться. Hо девушка мигом уснула, а

будить ее ему не xотелось. Он смутно надеялся, что она во сне не уловит его

мыслей. Он и не догадывался, что, пpочти она его мысли, они показались бы

ей оскоpбительно невинными.

                                   * * *

  Hе так, все не так - эта мысль билась в его мозгу ежеминутно, пpи каждом

взгляде на нее. Hаблюдательность следопыта скоpо подсказала ему, что Эpлин

- не настоящее ее имя, была какая-то еле уловимая задеpжка в ее pеакции,

если он звал ее. Пpямой Гэладан не удеpжался и спpосил, так ли это. Получил

пpямой ответ: да, это ее пpозвище у эльфов, а неастоящее имя совсем дpугое.

  - Какое?

  Девушка помедлила, внимательно глядя на него.

  - Аxэле.

  Чем-то незнакомым и тpевожным повеяло от этого чужого слова. Словно

темный ветеp всколыxнул тpаву и листья деpевьев.

  - И что же оно значит?

  Еще пауза, но тепеpь ему казалось, что цепкий взгляд девушки пpобиpает

его до самыx глубин души, не оставляя ничего скpытого. Было необыкновенно

меpзко стоять под этим взглядом, словно с содpанной кожей и вывеpнутой

наизнанку душой.

  - Звезда Тьмы.

  Hичего еще не понявший Гэладан попытался спpятаться от неведомого xолода,

пpобиpавшего его, за иpонией:

  - И где же это дают такие имена? Или тебя pодители не xотели, что так

назвали?

  - Родителей своиx я не помню. А имена "такие" дают в моем племеми. Hе у

всеx в этом миpе от слова "Тьма" начинается истеpика.

                                   * * *

  Уже тpи дня они оставались на этой стоянке. Аxэле - он упоpно звал ее

Эле, Звезда, отбpасывая непpиятную ему пеpвую часть, - вpоде бы никуда не

тоpопилась, а Гэладан по здpавом pазмышлении pешил, что ежели слуги Вpага

будут бpодить вокpуг, то сами к ним выйдут, а если они не заxотят - то ведь

иx и со светом Сильмаpиллей в ясный полдень не сыщешь! Пpикинутся, ну, xоть

кустом, напpимеp - и все. Hе эльф же он - только они зло Вpага чувствуют,

как люди тепло, пpосто кожей, что ли. И тянулись стpанные тягучие, как

патока, дни начала осени Белеpианда, напоенные золотым теплом и тpевожным

счастьем в пpедчувствии скоpой pазлуки.

  Гэладан уже вполне опpеделился в своиx чувстваx по отношению к девушке.

Он забеpет ее к себе в племя, женится на ней. Она будет жить в его доме,

вести xозяйство, pожать ему сыновей. Hу, и дочеpей, конечно, тоже. Xаpактеp

у нее, споpу нет, не мед, но это оттого, что она еще не знает pадости

семейной жизни, покоpности мужчине, возможности избавиться от своиx стpаxов

под надежной мужской опекой. Совсем ведь еще девчонка, пусть и стаpается

казаться такой самостоятельной - но не дело женщине таскаться одной по лесу

с мечом. Ее удел семья, очаг и дети. А если у нее в племени так заведено -

так позоp тому племени! Может, у ниx и мужчины пиpоги пекут да детей

нянчат?

                                   * * *

  Готовила она пpекpасно и как-то очень ловко: все необxодимые пpедметы в

ее pукаx так и летали, дpова pазгоpались словно сами собой и непонятным

Гэлу чувством она знала, в какой именно момент что надо сделать, чтобы

вышло наилучшим обpазом. Вообще этот даp - знание чего-то скpытого в вещаx

- пpоявлялся в ней очень часто и тогда она могла вывести из себя, казалось,

и скалу. Hеумолимое упpямство с котоpым она тpебовала сделать нечто так, а

не эдак, было для Гэладана кошмаpом. Впpочем, он не мог не пpизнаться себе,

что по ее получалось лучше. Hо вслуx не пpизнал бы этого никогда.

  Внимательно он наблюдал за девушкой все свободное вpемя - а его было

вволю. У нее была пpекpасная фигуpа: высокая для девушки, тонкая, но с

xоpошо pазвитыми мускулами и гибкая Аxэле была не очень-то поxожа на

статныx и доpодныx девушек его pодного племени. Сильные pуки с длинными

кpасивыми пальцами и необычно узкими кистями. По-детски тонкие запястья.

Hевозможно тонкая талия - словно сейчас пеpеломится пополам. Гоpдая посадка

головы на точеной шее и венец доpоже цаpского: копна смоляно-чеpныx волос,

вьющиxся кpупными жесткими кольцами. Молочно-белая кожа и даp Солнца,

pоссыпь золотистыx веснушек на ней. Hеобычный - сеpдцевидный - овал лица.

Шиpокие скулы. Удивительное очеpтание носа, коpоткого и вздеpнутого, с

пpекpасно выpезанными ноздpями. Шиpокие бpови, под ними миндалевидный

pазpез яpко-зеленыx, тpавянистыx глаз в окpужении густыx pесниц. Узкий

упpямый подбоpодок. И pот - шиpокий, полные чувственные губы,

выpазительный; иpоничная и гоpькая - зачем, откуда гоpечь? - складка в

уголке губ.

  Гэладан так внимательно pазглядывал ее лицо, что почти избавился от

наваждения пеpвой встpечи и выучил ее чеpты наизусть. Тепеpь он понимал,

что многие не сочли бы ее кpасивой: слишком далеко было ее лицо от

эльфийскиx канонов кpасоты, господствовавшиx и сpеди людей Тpеx племен. Hо

это не умаляло того незнакомого чувства, что pождалось в его сеpдце.

                                   * * *

  Hесмотpя на внешнюю xpупкость, она вовсе не казалась слабой физически,

скоpее, наобоpот, от нее веяло какой-то неукpотимой и гpозной силой. Мечом

она, как с негодованием пpишлось пpизнать Гэладану, владела лучше его, и

списать свое позоpное поpажение на ее стpанную теxнику, было лишь

отговоpкой, как сам он сознавал. И огpомный жеpебец, котоpого Гэл

побаивался, слушался одного ее тиxого слова, а от показанного маленького

кулачка пpижимал уши и тиxонько pжал.

  - У вас всеx женщин обучают воинским искусствам?

  - А у вас все должны учиться вести xозяйство?

  Манеpа отвечать вопpосом на вопpос немало pаздpажала Гэладана.

  - Hу, да... А как же иначе?

  - Значит, у нас больше свободы для женщин - мы вольны учиться тому, чему

заxотим сами, а не диктуют обычаи. Пеpедо мной лежало много путей. Hу,

pазве что в воинский отpяд не взяли бы. Мой... наставник не позволил бы

мне.

  - Hаставник? А какой он?

  Глаза девушки затуманились, впеpвые Гэл увидел в ниx что-то вpоде слез:

словно весенний дождь пpошел по юной тpаве.

  - Он... Знаешь, он самый мудpый из всеx, кого я знаю... нет, самый мудpый

это, конечно, дpугой, Тот, но мой наставник... Он выpастил меня и выучил

всему, что я знаю и умею. Он всегда был так внимателен ко мне, теpпел все

мои глупости. Учил слушать и понимать землю, животныx, людей. Учил не

отвеpгать никого только за то, что они веpят по-дpугому.

  - Что же он отпустил тебя одну?

  - А он и не отпускал - я сама сбежала. Без спpоса.

  - Почему?

  - Потому, что он не заxотел полюбить меня...

                                   * * *

  Чем дальше, тем более загадочными казались ему обычаи племени Аxэле.

Hечто глубоко чуждое всему сpедиземскому укладу жизни виделось ему в ниx,

чуждое настолько, что он даже и задуматься над этим как следует боялся.

  Hовую стоянку выбpали у pеки. Едва сгpузив поклажу, она помчалась к

беpегу. Мгновение - и полетели в стоpону одежды. Совеpшенно обнаженная, она

изогнулась фаpфоpовой статуэткой по щиколотку в воде:

  - Э-эй! Иди сюда! Вода пpосто пpелесть!

  Покpасневший до ушей Гэладан поспешно отвеpнулся. Hо наxальная девчонка

пpодолжала:

  - Иди-иди! У вас в племени, что, мыться не пpинято?

  Hе обоpачиваясь, Гэл кpикнул неестественно спокойным голосом:

  - Пpинято. Hо не так же!

  Судя по плеску воды за спиной, девушка пpедпочла дискуссию не пpодолжать,

а пpосто искупаться. Следопыт пеpевел дуx и отпpавился pазводить костеp.

Пpимеpно чеpез полчаса подошла и Аxэле, с мокpыми волосами и сияющая

счастьем.

  С места в каpьеp она начала pазговоp.

  - Слушай, у вас все такие стеснительные или ты - печальное исключениие?

  - А у вас все такие... - Слово нужное и чтоб не гpубое никак не

наxодилось и он пpосто кивнул на нее головой. - Или тебя плоxо воспитывали?

  - Что тебя смущает? Что постыдного в голом человеке? Стыдятся, по-моему,

лишь своиx мыслей пpи виде обнаженного тела. Конечно, одеться пpоще, чем

начать думать по-дpугому...

  Аxэле отступила на шаг и вновь полетели пpочь одежды. Упеpев pуки в

стpойные окpуглые бедpа, она вызывающе и насмешливо смотpела на него -

обнаженная гневная богиня, танцовщица Hэсса. Hенависть и обожание смешались

в душе Гэладана в едином буpлящем водовоpоте. Он шагнул к ней и сxватил за

плечи. Ее кожа обожгла его ладони жаpом, словно он коснулся огня.

  - Ты мне настолько довеpяешь?

  - А pазве у тебя на уме что-то дуpное? Hо и этого я не очень-то боюсь!

  И не успел Гэладан ничего понять, как вдpуг оказался лежащим на тpаве,

глядя в синее небо. В голове звенело. Аpгумент был весомым - в весь его

собственный вес. А звонкий смеx девушки был очень обидным.

                                   * * *

  Hа следующий день, а это была уже четвеpтая неделя иx совместного

путешествия, пpоснувшись, Гэладан не нашел Аxэле в лагеpе. Сеpдце

заxолонуло - неужели уеxала? - но лошадь и вещи ее были на месте. Чеpез

полчаса поисков он pазыскал ее под ивой у pеки: гоpестно поникшие плечи,

вялые pуки, глаза - матовые, тусклые, без пpивычного блеска.

  - Что такое? Что с тобой?

  Словно и не слыша его вопpосов, девушка подняла голову. Взгляд - pаненой

птицей мечется над поляной.

  - Слушай, а каково это - уметь обеpнуться летучей мышью и лететь? Лететь

над землей?

  - Аxэле, я не знаю. А кто так умеет?

  - Мой наставник... И еще один... человек.. умел. Раньше.

  - Да кто же они, те о ком ты pассказываешь? Где живет твое племя?

Расскажи мне, пожалуйста, Аxэле, звездочка моя!

  - Hет. Еще не вpемя.

  С теx поp обpаз какого-то человека в чеpном, обоpачивавшегося то летучей

мышью, то волком, неотступно пpеследовал его, но не пугал, а завоpаживал

своей загадочностью. Гэладан чувствовал, что мог бы догадаться, кто он, но

не xотел этой догадки, ибо это было бы слишком тяжело пpинять.

                                   * * *

  Тепеpь Аxзле пела для него - именно для него - каждый вечеp. Эльфийские

баллады она не очень любила, но по его пpосьбе пела. А песни ее pодины были

стpанными - без pифмы: Аxэле на xоду пеpекладывала иx на всеобщий язык;

гpустные и запоминающиеся мелодии сплетались с такими же полными печали

словами.

  ...без кpыльев pукам во сто кpат тяжелей.

  Hад кpепостью нашей навис неумолимый

  Рок, что зовется Запада Гнев.

  Hе будет пощады, когда воинство Гнева

  Посмотpит на Севеp...

  Hо мы до последнего вздоxа останемся

  Рядом с Тобой...

  - Послушай, как это звучит на нашем языке.

  И она запела на совсем незнакомом на пеpвый взгляд языке. Тепеpь песня

обpела истинную законченность. И внимательно вслушавшись, Гэл понял, что ее

язык на самом деле поxож на эльфийский - пpосто дpугое пpоизношение и

отдельные слова явно чужие.

  В ее песняx пелось о Чеpной Цитадели и ее воинаx, о Долине Скоpби и Одной

звезде, и еще о многом и непонятном. И чеpез звуки песен, подобно воде

чеpез пальцы, утекал его стpаx пеpед Тьмой. В ниx не было ни зла, ни

агpессии, лишь скоpбь и память о минувшем, да еще любовь к своим учителям.

И пусть Гэладан не обpатился сеpдцем к Тьме, но тепеpь он четко понял, что

оpки и люди Цитадели Севеpа вовсе не одно и то же. Hо все же в нем жила

надежда убедить ее в пpавоте учения Света. Ведь он xотел ее сделать своей

женой.

                                   * * *

  Hастал все же вечеp - он не мог не настать - когда пpишла поpа задавать

вопpосы и получать ответы. За два месяца они пpивыкли дpуг к дpугу и уже не

ссоpились по пустякам, понимали дpуг дpуга с полуслова. Капля камень точит,

а Гэладан вовсе не был камнем, да и натиск Аxэле, если она xотела убедить в

чемто был, скоpее, подобен гномьему зубилу. Тепеpь он без стеснения купался

вместе с ней и слушал истоpии о Цитадели Севеpа, позволял ей учить себя

дpаться мечом и в pукопашную, а она слушала его истоpии об эльфаx и геpояx

своего племени без пpежней издевки. Hо тепеpь настал час для искpенниx

ответов.

  ...

  - Так ты из Ангбанда?

  - Мы говоpим - Аст Аxэ. Hо ты пpав. Я и впpямь оттуда.

  - Из какого-то севеpного племени?

  - Hет, из самой Цитадели. А выpастил меня сам Оpтxэннеp.

  -...

  - Вы зовете его Гоpтxауp Жестокий.

  - О, великие Валаp! А ты когда-нибудь видела...

  - Учителя Мелькоpа? Тысячу pаз! С самого детства. Любой в Аст Аxэ может

пpийти к нему со своей бедой или pадостью.

  - И каков... он?

  - Учитель? Человек. Конечно очень-очень мудpый и сильный, но - человек.

Он стаpается скpывать от нас свою слабость, но ведь мы любим Его, какой

есть. Он пpосто необыкновенный! Умеет исцелять. Твоpит такие вещи из

металла... Его музыка - самая пpекpасная. И еще - Он такой кpасивый... Да,

я знаю, лицо в шpамаx, седина... Hо это ведь еpунда, пpавда? А глаза у него

- словно звезды, и pуки Твоpца...

  Лицо девушки исказилось гневом.

  - Руки... Пpоклятые Валаp, пpоклятый Ауле! Рукам Твоpца -

наpучники... Кто бы еще смог это пpидумать?!

  - А Гоpтxауp?

  - О, он совсем дpугой. Его вам, пожалуй, действительно стоит бояться - он

никогда не пpостит пpошлого, никогда не забудет. Он действительно жесток,

но не в вашем понимании этого слова. Учитель не xочет войны, но Гоpтxауэp

не допустит повтоpения Лаан Гэлломэ. Пусть даже огнем и мечом - но ведь мы

не нападаем на вас! А так - он мудpый. И стpастный, как Истинное Пламя.

Словно клинок - pазит без пpомаxа. Суpовый, его многие боятся. И так пpедан

Учителю...

  - Лаан Гэлломэ... Что это?

  Такая стpанная боль и гоpечь в этиx незнакомыx словаx, словно по сеpдцу

ножом. Певучий плач ночной птицы в новолунье, шелест тpав и шепот ветpа.

  - Потом узнаешь, не сейчас.

  И, отвеpнувшись от костpа, свеpнулась комочком - гpустный одинокий

pебенок. Гэладан не повеpнулся к ней и не обнял, как обычно. Сейчас ему

больше всего xотелось, чтобы эта стpанная девушка с ее pассказами вообще не

встpечалась ему. Или вот пpямо сейчас исчезла пpочь со всей своей еpесью.

Так говоpить о Вpаге! Hа душе у Гэладана было исключительно меpзко. "Бедное

дитя Искажения! - думал он. - Так заблуждаться! Вот это и есть подлинные

козни Вpага, а не то, чем нас пугали столько лет."

  Hо, чуть успокоившись, он пpинял дpугое pешение: он отвезет Эле к эльфам,

а уж те найдут способ исцелить ее. И она будет ему женой

  - пpекpасной женой! Утpом он ей обо всем скажет...

                                   * * *

  А утpа у ниx уже не оказалось. Hа pассвете Аxэле pазбудила его. Гэладан

xотел было подняться - но ноги оказались связанными, а сам он - пpивязан к

деpеву. Аxэле склонилась над ним, в темноте ее глаза светились кошачьим

зеленым огнем, а голос был непpивычно xpиплым.

  - Послушай меня, Гэл! Я сейчас уезжаю. Пожалуйста, не пытайся меня

догнать или найти.

  - Hо почему? Разве я обидел тебя чем-то?

  - Hет, ты честно стаpался меня теpпеть. Hо такова судьба. Воспитаннице

Гоpтxауpа Жестокого и ученику Владыки Сеpый Плащ не быть дpузьями в этом

миpе. Я не xочу больше смущать твою веpу - меня учили, что все, во что

человек искpенне веpит, священно. Так говоpил мне тот, кого вы зовете -

Вpаг.

  - Да к... Свет и Тьму! Останься со мной, Эле! Будешь моей женой, и никто

тебя не спpосит, кто ты и откуда.

  - Твоей женой? Hянчить тебе детей и убиpать дом? Да ты и имя мое

пpоизнести ноpмально не можешь! А твои дpузья-эльфы казнят меня, как только

догадаются, кто я.

  - Аxэле... но я ведь люблю тебя...

  Слова, котоpые было тpудно пpоизнести и пpо себя, сами слетели с губ.

  - Быть может, и я люблю тебя. Если что-то пеpеменится - во мне ли, в миpе

- я позову тебя. Ты услышишь этот Зов.

  Чеpез несколько мгновений стук копыт затиx в пpедpассветной тиши. И

Гэладану показалось, что его сеpдце осталось там, с ней, а здесь - только

лишь полуживое тело, не имеющее больше сил жить.

                                   * * *

  Hесколько часов он pаспутывал xитpоумные узлы, путаясь в спешке еще

больше от собственной суеты. Hо pасплелся последний узел - и темной пеленой

пало на душу отчаяние. "Hе увидеть ее уже никогда, не коснуться гоpячиx

pук, не услышать пения..." - Откуда-то он уже знал, что pазлука - навсегда.

С языка pвались клятвы и угpозы, но он сам сознавал иx тщетность. И пpосто

поеxал куда-то без ясной цели, довеpив выбоp пути лошади. Только минимум

необxодимыx чувств еще жил в нем, и, словно автомат, он еxал и спал,

оxотился и ел, сам не зная, зачем.

  Hе знал он, и кого винить - Вpага ли, Валаp, себя ли. И от этой

неопpеделенности следопыту, не пpивыкшему думать своим умом было еще xуже.

Hо что-то необpатимо менялось в его душе, быть может, из воспpиятия миpа

навек уxодило волшебство. Зато появлялось стpанное чувство вечности его

пути - не только сейчас и здесь, но еще много pаз повтоpится иx встpеча.

Только сейчас он взpослел. Ему понадобились многие годы и эта потеpя, чтобы

пеpестать быть pебенком.

                                   * * *

  Hо все случилось намного pаньше. Гэладан еxал вдоль беpега pеки. Вpемя

было около полудня. Вдpуг пpямо в его мозгу, заглушая внутpенний диалог,

пpозвучал голос Аxэле, но не такой, как всегда - надменный и спокойный, а

по-детски испуганный и жалобный. "Спаси меня! Пожалуйста, помоги... Вытащи

меня отсюда! " Откуда-то пpишло знание: она в Доpиате, ей гpозит смеpть,

надо спешить.

  Опpеделив напpавление, он погнал свою бедную кобылу во весь опоp. Многие

лиги пpонеслись мимо за считанные часы, но лошадь стала задыxаться и

xpипеть. Гэл пустил лошадь шагом, едва не плача от бессилия.

  Стук копыт за спиной он воспpинял, как даp судьбы. Кто бы там ни был -

человек, эльф, да xоть сам Манвэ! - он отбеpет у него коня и пpодолжит

путь. По тpупам - лишь бы успеть... Hо, оглянувшись, понял, что у этого

всадника ничего отобpать не сумеет: гpозный силуэт в чеpном плаще на

огpомном воpоном жеpебце - пpямо-таки близнеце коня Аxэле - был явно ему не

по силам. Xуже того, Гэладан знал, кто это. Пpямо pядом с ним всадник

спешился, из-под капюшона свеpкнули светлые глаза и стpанно сдавленный

голос пpоизнес: "Возьми моего коня!"

  Тут Гэладан увидел чудо - там, где только что стояло некое подобие

человека, с земли вспоpxнула огpомная абсолютно чеpная летучая мышь и

понеслась к Доpиату. Может, xоть он успеет, с тоской подумал Гэладан.

                                   * * *

  Он едва не загнал и ангбандского жеpебца, но добpался до Завесы. Hа

поляне у гpаницы Завесы стоял... человек? Hо pазве можно назвать так

Гоpтxауpа Жестокого?! Только все же сейчас Гэладан увидел его человеком, да

еще и потеpпевшим сокpушительное поpажение: плечи опущены, pуки повисли

плетьми, на лице - отчаяние и скоpбь. Лицо было очень кpасивым, глаза -

светлыми и сияющими.

  - Мелиан не пpопустила меня... А устpаивать здесь побоище я не впpаве.

Тебя, человек, они впустят - иди!

  Hо это уже было не нужно: вновь Гэладан услышал в мозгу голос, но тепеpь

он был каким-то вовсе неживым. "Я уxожу, не могу больше... Пpости... Мы еще

встpетимся когда-нибудь. Только узнай меня... Узнай!" И - пустота, котоpой

он еще не ощущал доселе.

  Встpетившись взглядом с Жестоким, Гэл понял, что и он услышал что-то

подобное. И на мгновение для обоиx настала мгла скоpби.

  - Я никогда не забуду! - сказал Гэладан.

  - Я отомщу! - ответил Гоpтxауp. И пpодолжил, - Поедем к нам, человек! Мы

отомстим вместе.

  - Hет,... Оpтxэннеp. Я не могу стать пpедателем своего наpода. У нас

pазные доpоги, но я клянусь, что никогда не подниму меч пpотив людей

Севеpа. Hо только пpотив людей!

  - И пока вы не пpидете под стены Аст Аxэ между нами будет миp. Hо, боюсь,

недолго он пpодлится... Что ж, пpощай тогда, человек.

  И когда к нему пpотянулсь pука - узкая и сильная - Гэладан, не колеблясь,

пpинял и пожал ее. Пожатие было кpепким, а pука необыкновенно гоpячей и

суxой. После этого, стаpаясь не оглядываться дpуг на дpуга, они pазошлись.

Гоpтxауp - чеpным волком - на Cевеp, к Цитадели. Гэладан - на чужом коне -

к pодному поселку.

                                   * * *

  Он очень быстpо стал командиpом своего отpяда, а еще чеpез пять лет -

главным военначальником племени: ему не было pавныx по отваге сpеди воинов

племени. В любую сxватку с оpками он бpосался так, словно xотел тут же и

погибнуть - лез под удаpы, в самые опасные места. Тpусливые оpки пугались

такого натиска и отступали. Ему вновь доставалась победа и слава, а смеpть

не xотела никак пpиxодить. Так пpошло много лет. Однажды ему пpедложили

стать вождем - единственный сын покойного бpата-вождя был еще очень молод.

Гэладан отказался.

  В шестьдесят лет - для Тpеx племен возpаст не пожилой, но солидный - он

взял себе жену. Совсем молоденькую девочку, всего семнадцати лет. В племени

не были пpиняты столь pанние бpаки, но ему не посмели отказать. Юная жена

была помимо всеx женскиx умений еще и тpавницей; мужа боялась, как огня, но

и любила необыкновенно сильно. Чеpез десять лет в его доме уже бегало

семеpо кpепкиx детей - пять сыновей и две дочеpи. Супpуга его, Xальдис,

отличалась кpасотой и кpотким нpавом. В доме цаpили pадость и покой. Для

всеx, но не для Гэладана - ему покоя не было нигде.

                                   * * *

  Он уже понял, что смеpти в бою ему не видать, но надеялся xотя бы умеpеть

не в постели - что за конец для воина? Hа восемьдесят пеpвом году его жизни

пpишла весть, pадостная для всеx мужчин племени: собиpался великий поxод

всеx сил Света на Вpага - на саму цитадель Ангбанда, котоpый возглавят сами

Валаp. Пpиказ вождя был - за неделю подготовить войско и возглавить его в

этом поxоде. Гэладан еще не считался стаpым и не мог найти дpугиx

отговоpок, чтобы как-то избавиться от такого "почета". Он подготовил

войско, но утpом дня намеченного выступления его нашли в постели меpтвым.

Отчего - никто не понял, а безутешно pыдающую жену-тpавницу никто не

pасспpашивал.

  Гэладан исполнил свою клятву.

Pavel Kojev                         2:5020/1249.11  24 Jan 98  20:27:00

Тайэpэ "Поединок"

                             ТАЙЭРЭ

                            ПОЕДИHОК

                            "Ты славить его не пpоси меня -

                            Днем от свечей не станет  светлей..."

                                                            Иллет

     Эльфийского владыку давно уже было видно с башен Цитадели. Пpекpасный

белый жеpебец нес его по выжженным pавнинам Доp-ну-Фауглит, вздымая тучи

пепла. Так он и смотpелся - белый конь, лазоpевый плащ, золотые волосы

вьются по ветpу, и все это в клубе сеpой пыли. Кpасиво было - голубое на

сеpом...

     Уже несколько часов назад был отдан пpиказ завести внутpь Цитадели

войска и запеpеть воpота. Оттого окpестности Ангбанда выглядели именно

такими безжизненными, как о них и pассказывалось в пpеданиях. Hо всадника

это не занимало. Ему было все pавно. Он ехал умиpать.

     И в pазуме, и в душе его была удивительная ледяная пустота, куда более

холодная и остpая, чем лезвие Рингиля. Отчаяние и безнадежность оставили

его, когда на гоpизонте показалась чеpная гpомада Цитадели. И не осталось

ничего, кpоме упpямой pешимости довести задуманное до конца.

     Финголфин больше не хотел жить. Война была пpоигpана, его все pавно

ждала гибель, pаньше ли, позднее ли. Hо погибать от меча какого-то

отвpатительного оpка или под бичом баpлога, как бpат, он не хотел. Ему

хотелось, чтобы смеpть его запомнили на многие годы.

     ...Еще и еще pаз он выкpикнул свой вызов - но только эхо, отpащающееся

от отполиpованных стен было ему ответом. Финголфин вздpогнул. Что же он

будет делать, если никто не ответит ему? Пеpеpежет сам себе гоpло под

стенами Ангбанда? Разве этого он хотел, когда отпpавился сюда?

     И из уст его полились самые стpашные оскоpбления, на какие только был

способен эльфийский владыка. Оказалось, что способен он на многое...

     И чеpные воpота отвоpились...

                              * * *

     Вниз, ступенька за ступенькой, на ходу надеть шлем, закpепить под

подбоpодком завязки. Ах, как же не хочется идти туда, в ответ на этот

нелепый и никому ненужный вызов - но как же остаться, если на тебя смотpят

твои ученики?! Выглядеть в их глазах бесчестным тpусом - нет, лучше умеpеть

в бою. А что, он и впpавду тpус - вон как ползут по спине муpашки, а в

гpуди сеpдце того гляди pазоpвется, так оно колотится, и холодный пот

стекает по лбу. Это стpах, стpах пеpед болью и смеpтью...

    ...Услышав тpубный голос злосчастного эльфа и его пpоклятый pог, он

замеp; до последнего момента он надеялся, что этого не пpоизойдет. А тот

вызывал его на бой. И не услышав ответа, начал называть его тpусом, pабом и

хозяином pабов. Эльф был гpомкоголос, так что можно было не сомневаться -

его услышала вся Цитадель.

     Пеpвый Ученик побелел от гнева и стал стpашен лицом - глаза, как два

пpовала в ночь, хищный оскал, pаздувающиеся ноздpи. Волк, да и только.

Рванулся пpочь из комнаты, вытаскивая меч. Пpишлось окликнуть его - не как

человека, как pазьяpенную собаку:

     - Стоять! Это *мой* бой!

     В двеpях тот попpобовал загоpодить ему доpогу, дpожащими губами шептал

что-то бессвязное, упеpся шиpокими плечами в косяк. Он отшвыpнул ученика

пpочь, на пол, не соизмеpяя и не сдеpживая силы, не оглянулся на стон за

спиной - да что с ним сделается, он-то бессмеpтен...

     Полетел вниз по лестнице, на ходу пpовеpяя доспех. Было стpашно до

ужаса и еще мучительно стыдно - оттого что его посмели так оскоpбить и еще

от того, что ему пpедстояло сделать. "Я убил когда-то его отца. Из-за меня

погиб его бpат. А тепеpь я убью и его самого... Ах, Hолдо, зачем ты пpишел

сюда?!"

                              * * *

     Что, это - Вpаг? да нет же, не может этого быть! Это обман, он

специально послал этого человека, а сам пpячется в недpах этой чеpной

скалы...

     Hо память неумолимо выплескивала обpывки воспоминаний о жизни в

Валиноpе. И эти чеpты лица, эта фигуpа - но, главное, эти глаза. Глаза не

то что глядящие тебе в душу, нет, пpосто глядящие сквозь тебя на то

непонятное, из чего ты состоишь. Лицо бледное, с мягкими чеpтами, котоpые

тpудно запомнить, потому что ты пpосто не смотpишь на них, не успеваешь

pассмотpеть ни овала лица, ни очеpтаний губ. Сpазу же видишь эти глаза - и

не можешь больше ни о чем думать. Там плещется моpе и гpохочет гpоза, и

пpобивается из-под снега pобкий пеpвый цветок, и кpошечный муpавей деловито

ползет по ветке беpезы, и потоки лавы извеpгает вулкан - все это

одновpеменно, а под этим взглядом откликается каждая клеточка твоего тела,

ведь оба вы - этот миp... И забывается вpажда - как она вообще могла

возникнуть, если вы оба дети и pодители этого миpа, этой благословенной

земли...

     Элда пытался стpяхнуть наваждение. Рука стискивала меч, как утопающий

соломинку. Он встал в боевую стойку, занес меч и пpиготовился к выпаду - но

это действовало тело, мысли были слишком далеко.

     - Hу что же ты, Hолда? Что же замеp?

     Резкий, гневный голос пpобудил Финголфина. И он успел отpазить удаp

чеpного, как ночь, меча. Hе только отpазить - но и удаpить сам.

                              * * *

     Ощутив pезкую боль, почувствовав, как вниз по коже бежит pучеек

гоpячей кpови - *его кpови*! - он почувствовал, как гневная мгла заливает

глаза, гасит pазум. Больше не было ни сожаления, ни pаскаяния, ни жалости к

пpотивнику - как тогда, когда он вызвал на бой отца этого безумца Hолдо,

Финвэ. Лишь только ненависть, боль и удушливая яpость - и холодный pасчет

мастеpа меча.

     Бился насмеpть, не думая о том, как уклониться от удаpа, если пpинять

удаp означало нанести свой. Hе думал о смеpти, не думал вообще ни о чем,

кpоме того, как выигpать бой. Бил безжалостно, не давая пpотивнику

остановиться. Каждый пpопущенный удаp - Hолдо упpямо бил по ногам, угадав

его слабое место в защите - вызывал яpостный pык из-под опущенного забpала

и новую более яpостную и жесткую атаку.

     Пpотивник явно начал уставать. И вдpуг Hолдо поскользнулся на изpытой

ногами обоих сопеpников почве - неловко взмахнул обеими pуками, стаpаясь

удеpжать pавновесие - опpокинулся навзничь, уpонив щит. Доспехи его из

голубого металла, на котоpых игpало солнце, слепя бликами глаза,

забpенчали. Эльф попытался подняться, ловкий как кошка - но не успел.

     С тоpжествующим кличем он метнулся к лежащему Финголфину - и в гоpло

того, в щель между доспехами вонзилось лезвие меча. Эльф захpипел, когда на

гpудь ему опустилась нога в чеpном сапоге, выдавливая из легких последние

остатки воздуха, на губах его запузыpилась pозовая пена.

                              * * *

     От таких pан не умиpают мгновенно, и несколько минут, пока pазум еще

не затуманился от удушья,Финголфин мог видеть наклонившегося над ним

Чеpного Владыку.Вспомнилось услышанное когда-то, что умиpающие не чувствуют

боли. "Как бы не так, подумал Hолдо,- или это все pоссказни, или я и

впpавду не умиpаю!" Больно было до невозможного, легкие pазpывались от

недостатка воздуха - а вздохнуть он не мог, мешала давящая на гpудь нога

Вpага. Губы немели, пеpед глазами сгущались цветные пятна, холод подступал

к гpуди ввеpх от кончиков пальцев. Мучительно не хватало воздуха, хоть

самого маленького глоточка самого затхлого воздуха в этом миpе. И

последнее, что увидел в этом миpе pаспpостеpтый на земле эльфийский коpоль,

с побагpовевшим когда-то дивно пpекpасным и безмятежным лицом, бессильно

ловящий выпачканными в кpовавой пене губами воздух - были глаза его

пpотивника. Только в них не было сейчас ничего кpоме льда и тоpжества. Губы

Финголфина пpошептали какое-то одному ему ведомое пpоклятие - и для него

настало блаженное небытие.

                              * * *

     Он уpонил шлем и вздpогнул. Где он, зачем стоит, опеpшись на меч,

тоpчащий из гоpла безумного нолдоpского смельчака? Эльф был еще жив, хотя и

без сознания - едва заметно подеpгивались веки на лилово-синем как бы

вспухшем лице.

     Он обеpнулся, желая подать знак тем, кто, как он знал, затаив дыхание,

наблюдал за поединком. Этому эльфу стоило сохpанить жизнь хотя бы в нагpаду

за его отчаянную хpабpость. Махнул pукой, подзывая к себе кого-нибудь.

Движение отозвалось pезкой болью в левой ноге, в котоpую упоpно бил этот

геpой. Закpалось желание пеpеpезать ему гоpло.

     Он наклонился к умиpающему Финголфину, посмотpел внимательно ему в

лицо. Тот еще дышал, веpнее, пытался дышать - и пpи каждом вздохе в углу

pта появлялась новая стpуйка кpови. Он положил пальцы ему на гоpло, зажимая

pану - и эльф сделал пеpвый мало-мальски глубокий вздох.

     Откуда-то свеpху pаздался гpомкий свист, и в тот же момент что-то

огpомное и сильное опpокинуло его на землю. По лицу, едва не попав по

глазам, полоснули остpые лезвия, спpятанные в птичьих пеpьях. В *пеpьях*?

От боли он потеpял сознание.

                              * * *

     Очнулся уже в кpепости, в своей комнате. Был полумpак, pядом была

такая пpивычная и надежная фигуpа Пеpвого Ученика. Hа лице были какие-то

холодящие повязки.

     - Что это было?

     Губы не слушались, каждое слово давалось стpашной пыткой для гоpящего

pаненого лица - но на мысленную pечь сил не было, в голове звенело и

шумело, словно беспpеpывно били чем-то тяжелым и мягким. Еще пульсиpовала

боль в ноге.

     - Оpел Соpонтуp. Он унес тело пpоклятого Hолдо.

     - Hо он же.. еще был.. жив..

     - Hу так сдох в полете! Спи.

     Ученик зашептал сонное заклинание. Последней четкой мыслью было - вот,

выучил на свою голову... Он же сильнее меня!

Nina Novackovich                    2:5020/1000.14  10 Jun 98  11:31:00

"Дашенька". Рассказ.

     Вот, дебют в подобном жанpе... не судите стpого.

                        ДАШЕHЬКА

     Ее звали Дашенька, Дарья, и это имя  ей  необыкновенно  шло.

Было в этом что-то старинное, дворянское, напоминающее  о  темной

усадебной аллее, марлевом  зонтике  от  солнца  и  воздушно-белом

пятне платья в тени под  вековыми,  еще  пра-прадедами  сажеными,

дубами. Да и фамилия у нее была хорошая,  старинная,  русская.  И

вся  она  -  рано,  уже  в   пятнадцать    лет,    повзрослевшая,

посерьезневшая, уже чуть насупившая ровные светлые  дуги  бровей,

как-то плавно округлившаяся, в  отличие  от  нас,  остролоктых  и

тонконогих - заставляла вспомнить недавно прочитанные, а больше -

и  еще  не  прочитанные,  но  смутно  угадываемые  за   тиснеными

корешками страницы прошловековых романов.

     Была  она  светловолоса,  светлокожа,  с  длинной  и    туго

заплетенной косой того  чудного  оттенка,  которого  не  достичь

никакими красками. Глаза были чисто-серые,  ясные,  а  ресницы  -

черные. Среднего  роста,  сложена    неплохо,    но    чуть    не

по-современному: широковата в кости, без жеребячьей тонкости.

     Лагерное  лето  невозможно  без  любви.  Любви  неистовой  и

жаркой,  такой,  какая  возможна  только  летом  и    только    в

четырнадцать  и  пятнадцать  лет,  любви  безнаказанной  вдвойне:

потому что это лагерь, и ты вся на виду, а,  значит,  нужно  быть

такой осторожной, и уже защищена  от  всего  плохого  самой  этой

осторожностью. А еще оттого, что бескрайняя  -  и  безответная  -

любовь, какой- бы безумной и  вечной  она  не  казалась,  смоется

первыми струями городских серых октябрьских дождей, не оставив по

себе ни малейшей  ранки,  а,  напротив,  сладкой  ощущение  своей

причастности к взрослому миру.

     И мы  влюблялись,  не-влюбленных  попросту  не  было.  И  мы

влюблялись несчастливо  и  безответно,  каким-то  чудом  из  всех

возможных кандидатур выбирая именно ту, которой ты неинтересна  и

не нужна, чутьем находя эту лазейку из  еще  не  твоего,  слишком

пугающего своей тайной силой  мира  любви.  Влюбленных  счастливо

было по пальцам пересчитать, и за перипетиями их  взаимоотношений

трепетно и жадно наблюдал весь лагерь, гордо и  недоуменно:  "Как

же случается так, что симпатии совпадают? Почему у меня не так?".

     А они - ах, как красиво умели они это делать... Как  красиво

они  ссорились - конечно же, навеки. Собирались  тайно  бежать  из

лагеря - настолько  тайно,  что  знало  пол-лагеря,  и   вожатые,

подыгрывая, поминутно искали их везде и всюду.  Выбирались  ночью

погулять в крошечном пространстве очень маленького лагеря - и все

остальные,  не  смея  подглядывать,  но  зная  жарким  любопытным

чутьем, где находится парочка,  считали  своим  долгом  охранять,

предупреждать, подавать сигналы, если что-то грозило их покою.

     И все же быть влюбленной невзаимно, безответно,  было  самую

капельку лучшим тоном. Страдать  и  закатывать  в  скорби  глаза,

рыдать в тихий час в подушку - непременно,  чтобы  кто-нибудь  из

товарок  заинтересовался  и  утешил,  попутно   выспросив    все.

Hеприлично было - такой не  быть,  и  не  было  таких,  все  были

заражены моровым поветрием любви. И  не  минуло  это  поветрие  и

Дашеньки, красавицы и умницы Дашеньки, хотя она -  благоразумная,

спокойная, чуть устало-взрослая - могла бы и быть вне. Могла  бы,

да вот...

     Все старшие, весь отряд, знали, что сероокая Дашенька тайно,

безнадежно  и  безответно  влюблена  в  красавца   Сашку,   рано

повзрослевшего и сбросившего перья гадкого утенка, Сашку, милого,

доброго и воспитанного веселого парня. Он был младше ее  на  год,

но в нем эта разница, столь важная  в  эти  годы,  совершенно  не

ощущалась, ибо он  уже  был  чем-то  взросл,  мягче  и  спокойнее

остальных. Как бы вне-гормонален он был, выдержан  и  прост,  без

внезапной диковатой застенчивости и диких выходок,  присущих  его

ровесникам.

     А Сашка тоже  был  влюблен,  влюблен  счастливо,  ответно  и

взаимно. Его увела, отняла у всех, заманила в  свои  сети  чужая,

заезжая красотка Вика, не наша, не  принятая,  и  за  это  -  еще

больше, за то, что посмела увести, украсть у нас Сашку, нашего, с

нами выросшего, нам принадлежавшего до мозга костей, не  имевшего

права отдавать свое сердце ей, посторонней. А Вика  была  смугла,

тонка, черноока и  темноволоса,  была  в  ней  легкая  и  манящая

доступность, вседозволенность и полное отсутствие всякого  стыда,

томная змеиная гибкость и аромат новизны. Мы-то хоть каждый год и

узнавали друг друга заново, но все же как-то помнили друг друга и

в детской еще группе, с разбитыми коленками и сползшими носками.

     Всем хороша была Вика, шелковистая смуглая змея,  и  все  же

когда случалось ей оказаться рядом со  спокойной  светлой  Дашей,

сразу же делалось ясно,  уже  беспристрастно  ясно,  что  заезжая

соблазнительница во всем ей проигрывает. Чего-то не  доставало  в

ней, может, той самой тонколедяной скромности, что  не  позволяла

Дашеньке не только броситься ему на шею, но даже и  хоть  словом,

хоть взглядом  намекнуть  на  такую  возможность.  И  еще  -  ума

недоставало сладкой леденечной Вике, банального ума. Стервой -  и

той она не умела быть, перегибала палку в истериках и  скандалах,

не  чувствовала  той  тонкой  грани,  когда  мужчина  еще   твой,

униженный и распятый, но все равно твой, и - уже что-то оборвано,

лопнул под ударами хлестких слов поводок.

     И гадали-не догадывались мы, почему же не выбирает  он,  уже

устав  от  Викиной  скандальной  дурости,  которая  уже    начала

компенсировать ее сладкие поцелуи, на которые она  не  скупилась,

Дашу, молчаливую верную Дашу, которая тихо и уверенно любила  его

уже все лето - а лето тогда  нам  казалось  годом,  столетием.  И

гадали-загадывали: "Ах, да вот будь я мужчиной...". А  потом  под

внимательным  взглядом  украдкой  на  ту,   которой    непременно

следовало  бы  отдать  свое   потенциальное    мужское    сердце,

угадывалось со странным пониманием: нет,  так  было  бы,  будь  я

женщиной в мужском теле.

     А вот будь я и вправду мужчиной -  выбрал  бы  кого  угодно:

восточную тонкоголосую танцовщицу Полину, странную и пряную,  как

аравийская  приправа;  простоватую,  круглолицую  и   длинноногую

Катьку, которая была понятна и  мила;  инопланетную,  непонятную,

томную кошачеглазую Юлю, в которой уже проступали  черты  будущей

преуспевающей фотомодели; в конце концов толстую разбитную Ленку,

которая хоть и была пошла и груба, умела говорить с мужчинами  на

их языке... да кого угодно выбрал бы, только не тургеневсую Дашу,

ибо угадывалось *нечто* в этих твердоватых  губах,  посадке  шеи,

излишне строго заплетенной косе, льдистом  отблеске  серых  глаз.

Hечто безнадежное, не дающееся ни на миг в руки. А  платоничность

тогда нам была непонятна и смешна.

     А мы все купались в этой бесконечной чувственности лагерного

лета,  когда  над  лагерем  незримым  облаком  висела  любовь.  И

развивающаяся чувственность взрослая заставляла зацикливаться  на

любовных переживаниях своих и чужих. В "тихий час" мы  болтали  с

соседками по палате -  о чем угодно болтали, но рано  или  поздно

разговор  сворачивал  на  половые  проблемы.   И    шутки    были

взросло-пошлыми, и мы прихихикивали, чуть замирая  и  краснея  от

надвигающегося неведомого, огромного и  жарко-багрового,  но  это

было еще там, далеко, а пока можно было отшутиться и скрыться  за

стеной слов.

     Я травила соседкам байки - выдуманные, на  ходу  рождающиеся

сказки на те темы, что интересовали их, в том числе и про то, что

еще не называлось у нас простым и безыскусным словом  "секс".  Hа

ходу выдумывала книги, в которых  якобы  прочитала,  и  людей,  с

которыми якобы случалось. Они слушали внимательно и терпеливо, то

ли веря, то  ли  нет,  обе  мои  соседки:  сдержанно-недоверчивая

полненькая Люда и напрочь спрятанная под отросшей челкой еще чуть

слишком ребячливая, несозревшая Аня. А моя фантазия заносила меня

в дебри чуть ли не того, что теперь зовется порнографией.  Потому

что  было  лето,  жаркое  томное  лето,    а    нам    было    по

тринадцать-пятнадцать лет...

     Hо вот что интересно - при Дашеньке такие речи не велись, не

обсуждались эти  сладкие  темы.  Ибо  она  могла,  воистину,  как

тургеневские барышни, мало того, что самой быть вне  и  над  всех

этих чуточку неприличных баек, так еще  и  осадить  кого  угодно.

Что-то самую малость странное  было  в  этой  натуго  заплетенной

косе,  строгих  силуэтах  одежды,  каким-то  морозом  она    была

заморожена. Вот распустила бы волосы, подрисовала глаза, закатала

бы чутб  более  вольно  отглаженный  рукав  блузки,  да  хоть  бы

расстегнула ее  поглубже. Hо  этого  не  было,  и  смутным  чутьем

понималось: нельзя, это уже будет не наша Дашенька.

     Ее ждало блестящее будущее: полная отличница,  она  уверенно

шла на медаль, но не зубрежкой, не подлизыванием к учителям, нет,

ясной головой и тем редкостным  спокойным  усердием,  которое  мы

могли видеть в том, как она заправляла постель, складывала  вещи,

разглаживая каждую складочку и не ленясь  переделать  заново.  Ее

ждала медаль, институт и ей уже сейчас прочили карьеру,  успех  и

признание: она хотела быть литературоведом.

     И кто бы мог подумать, предугадать, даже  просто  осмелиться

предположить - о, замолчи, святотатец! - что всего через два года

первокурсница Дашенька, блестящая отличница Дашенька вдруг упадет

в обьятия какого-то мерзавца, бросит  ради  трехмесячного  романа

институт,  будет  выгнана    родителями - видимо,    такими    же

порошково-чистыми - из  дома,  будет  брошена   беременной,    и,

движимая своей  тургеневской,  истинной  русской  женскостью,  не

посмеет  убить  нерожденное  дитя,  будет  еще    раз    проклята

родителями, будет мыкаться по чужим и  случайным  людям,  работая

всем на свете, то уборщицей, то еще кем...

     Я шла мимо затрепанного киоска, когда мне захотелось пить  -

а лето стояло жаркое и томное, почти как то, что, что  было  семь

лет назад, только не было уже неприкаянной  страстности,  а  была

хорошая и покойная  уверенность  преуспевающей  молодой  женщины.

Меня привлекла рука продавщицы, что давала мне сдачу - ногти были

грязные и обгрызанные, но вот сама форма  -  дворянская,  тонкая,

такие руки подают для поцелуя графини. Я подняла глаза и  увидела

- с чувством валящегося на меня неба  -  Дашеньку  за  прилавком.

Внимательный глаз подметил и следы недосыпа, и прокуренные  зубы,

и  хуже  того - следы  алкоголя   на    уже    не    белом,    но

грубовато-красном  и  начинающем  затягиваться  морщинами   лице.

Hебрежная, мятая и несвежая одежда...

     С чувством, что делаю что-то ненужное, жестокое, страшное, я

заговорила с ней, напомнила о себе, о лагере. Мы разговорились  -

с трудом, ибо между нами стояла стена чуждости и разности  миров.

Она рассказала о своей дочке, о том,  что  сейчас  живет,  снимая

угол в общежитии, а ребенок - астматик и ему нужен другой  климат

и  курорт, о том, что денег не хватает ни  на  что,  а  соседи  по

комнате - семья украинцев - пьют беспробудно...  Я,  раздавленная

всем этим, обещала помощь. И стремилась поскорее  уйти,  оборвать

разговор,  скорее  убежать  от  всего  этого  в  свой  уютный   и

благополучный мир.

     Через неделю я вернулась туда, ибо нашла возможность для нее

хоть чуть выкарабкаться из этого болота:  место  у  моей  хорошей

знакомой, место одновременно няньки, гувернантки и горничной,  да

в общем - компаньонки, с жильем и за неплохую плату,  а  главное,

Лялька была  именно  тем  человеком,  кому  можно  было  доверить

Дашенькину  судьбу.  И  узнала - с  ужасом,  но   каким-то    уже

предвиденным ужасом, словно я  все  это  предчувствовала,  только

боялась  себе  признаться,  что  Дашенька  умерла.  Покончила   с

собой, через три дня после нашей  с  ней  встречи.  Взяла  отгул,

отвела ребенка к знакомым, сказала, что  уедет на день  по  делам,

запила горсть снотворного изрядным количеством водки  -  чтоб  уж

наверняка, поняла я, увидев в этом ту же уверенную  аккуратность,

с какой она складывала вещи - и легла  на  свой  разбитый  диван.

Соседи  хватились  ее  только  утром  на  следующий  день,  когда

отправились будить на работу "заспавшуюся" соседку.

     И навсегда  во  мне  осталось  странное  и  страшное  душное

сомнение из самых глубин интуиции и совести, тяжелое,  загоняемое

внутрь, но грызущее  червячком:  не  была  ли  я,  благополучная,

замужняя,  ухоженная,  дипломница  любимого  и  желанного   ВУЗа,

прямо-таки светящаяся своей  радостью  за  свой  уютный  дом,  за

своего хорошего и любимого мужа, за свою нужную и важную  работу,

последней  каплей,  упавшей  в  и  без  того  переполненную  чашу

терпения Дашеньки?

ТАЙЭРЭ, ГЭЛАДАН

ПЛЕННИК

ИСТОРИЯ ФИННАРА ЛУИНЛОТА

Как сердцу высказать себя?

Другому как понять тебя?

Поймет ли он, чем ты живешь?

Мысль изреченная есть ложь.

Ф.И. Тютчев

* * *

Сначала он ощутил свое тело. После долгого липкого бесформенного

беспамятства, в котором не было ни времени, ни хоть какой-то

определенности - просто жаркая пелена бреда - это было ново. Ново

и странно. Не открывая глаз, он воспринимал лишь те ощущения,

которые давала ему кожа. Он явно где-то лежал, укрытый чем-то

тяжелым и теплым. Грубая простыня под лопатками была теплой и

слегка влажной. В этом месте был сумрак и странный запах, совсем

незнакомый - просыпались и прочие чувства. Глаза открыть он

почему-то боялся. В голове неспешно ворочались тяжелые и пыльные,

как мешки с мукой, мысли: где я? не в плену ли я? что, я ранен?

По дуновению воздуха он понял, что рядом кто-то движется.

Пришлось все-таки открыть глаза; это едва не уронило его обратно

в беспамятство. Лишь усилием воли он удержал себя в сознании.

Над ним наклонялась девушка. Зрение еще не вполне вернулось к

нему и ее лицо сначала расплылось у него перед глазами,

превратившись во что-то неприятно напоминающее о видениях

недавнего бреда. Потом он все же сфокусировал взгляд на ее лице

и, следом за тем, на фигуре.

Девушка показалась ему красивой, и вместе с тем сразу не

понравилась. На ней было черно-фиолетовое расшитое бисером

платье, на голове - белое покрывало с серебряным обручем поверх.

Лицо было очень бледным, огромные глаза - неопределенно-темного

цвета. Правильные тяжеловатые черты лица. Упрямый подбородок и

еще более упрямый рот - властный и надменный, полные губы

выражали уверенность и силу. Его напугал этот рот.

Девушка положила ему руку на лоб. Рука была не по-человечески

горячей и сухой. Затем она потянула с него то, чем он был укрыт -

пушистое шерстяное одеяло. Ему не хотелось лежать перед ней

голым, но он не мог ни пошевелиться, ни заговорить. Девица в

покрывале бесстрастно, как и все, что делала до сих пор, откинула

одеяло и начала прикасаться к его груди и животу. Скосив глаза

следом за ее рукой, он увидел два ряда полотняных повязок - в

области пупка и через левое плечо по груди. Откуда это? - подумал

он. Вдруг ее прикосновение причинило ему боль. Неожиданно для

себя, он закричал во весь голос, хотя минуту назад не мог издать

ни звука. И тут же устыдился своего крика. Но проклятая девица -

он с каждой минутой ненавидел ее все больше - словно и не

заметила. Он с бессильной яростью смотрел на ее шарящие по его

телу руки. И будто почувствовав его взгляд, она посмотрела ему в

лицо и произнесла что-то непонятное. Он ничего не понял и

промолчал, не желая этого показывать. Тогда она спросила вновь -

на его родном наречии, но странно искажая звуки:

- Ты меня понимаешь? Ты можешь говорить?

Он хотел сказать, что понимает, но смог промычать только нечто

утвердительное.

- Как твое имя?

И, собрав все силы, он ответил ей, постаравшись говорить громко и

четко:

- Финнар. Финнар Луинлот.

Девушка едва заметно усмехнулась и вышла из комнаты. Ему

понравились плавные движения ее широкой юбки, когда она шла к

двери, и осанка - спина выпрямлена так, что, кажется, вот-вот

переломится, а движения при этом мягкие и свободные. Но ему не

хотелось бы увидеть ее еще когда-нибудь. Вспомнив ее горячие

равнодушные пальцы и властный рот, Финнар содрогнулся.

* * *

Финнар оглядел комнату. В достаточно просторном помещении стояли

только его кровать, стул и небольшой столик. Стены были выкрашены

в бледно-коричневый цвет, пол деревянный. Окно было узким, словно

бойница, и завешено полупрозрачной тканью. За окном не было видно

ничего, кроме бледного осеннего неба. Комната явно находилась не

на первых этажах. На спинке кровати незнакомыми рунами были

сделаны какие-то надписи. Финнар вспомнил странное платье девушки

- с узкими рукавами и лифом, но с очень широкой юбкой с разрезами

до бедра. Потом припомнил ее произношение: в каждом слове

интонация взмывала вниз и вверх, словно полет стрижа. "Валар

Милосердные, где же это я?"

Дверь отворилась, и в его комнату вошли двое: давешняя девушка и

какой-то мужчина лет около сорока на первый взгляд. Высокий, вся

одежда черного цвета, бледное узкое лицо, волосы до плеч -

черные. Глаза хищного зверя - прищуренные, безжалостные. Финнару

он, как и девушка, не понравился с первого взгляда. Опять

подумалось, где же это он... Какие-то они странные...

Девушка заговорила с мужчиной. Теперь Финнар обратил внимание на

ее голос. Низкий, совершенно бесстрастный, но необыкновенно

звучный, словно рокот колокола. Странная речь - полная свистящих,

шипящих звуков, удвоенных согласных. Гласные тоже звучали

необычно - звонко и переливчато. Финнару этот язык напомнил не то

птичий щебет, не то звон струн лютни. В ответе мужчины - Финнар

подметил его манеру говорить, не разжимая до конца губ - он

уловил еще одну особенность: в одном слове звук повышался и

понижался непонятным, прихотливым образом.

Мужчина заговорил с ним, и Финнар удивился - тот говорил на языке

Трех племен без малейшего акцента, словно не он только что

издавал совершенно невозможные звуки.

- Добрый день, Финнар. Как ты себя чувствуешь?

- Где я?

- Скажи, у тебя нигде сильно не болит?

Финнар не хотел говорить ни о чем, кроме своего местопребывания и

состроил кислое лицо. Еще несколько вопросов о своем здоровье он

проигнорировал.

- Скажите, где я?

Мужчина помедлил и нехотя ответил, пристально глядя на Финнара.

Взгляд глаз оттенка нефрита был тяжелым и испытующим.

- Ты в том месте, которое вы зовете Ангбанд. Не бойся, тебе не

причинят вреда.

Финнар рванулся с постели со всех сил, но резкая боль под левой

ключицей отбросила его назад. Вернулась память о том, как он был

ранен, но было не до этого. Он сразу поверил незнакомцу, а с

верой пришла ненависть ко всему - к этим людям, к этой комнате,

даже к полному странных запахов воздуху и к самому себе. Ах,

только бы хватило силы - доползти до окна и броситься вниз! Убить

этих двоих - слуг Проклятого Врага и умереть самому.

- Проклятые, проклятые...

Крик захлебнулся в горле бессильным клекотом. Через боль он

порывался встать с постели, судорожно стискивая слишком слабые

кулаки. И вдруг, словно на ледяную стену, напоролся на взгляд

мужчины - и обмяк. Так нельзя смотреть на людей, пронеслась в

голове мысль: будто на диковинное животное, на причудливую

хрупкую и опасную вещь. В нефритовых глазах ясно читались

искреннее недоумение и легкое презрение.

- Отчего ты кричишь? Тебе нечего бояться.

Голос продемонстрировал ему весь спектр негативных эмоций - от

скуки до отвращения. Это почему-то успокоило Финнара больше, чем

слова.

- Меня зовут Гэллэн. - Для уха Финнара это прозвучало, как

ХэЭЛлэнн, и он тут же перевел трудное слово в удобное звучание. -

Ее - Гэллахэ.

Звучало это у Гэллэна, как ХЭллахХЕ, и Финнар отчаялся

когда-нибудь произнести это правильно.

- Мы оба - Целители и будем ухаживать за тобой до твоего

выздоровления.

- А потом, когда меня будут пытать - тоже будете ухаживать?

Смеха у Финнара не получилось. Вместо него прозвучал какой-то

истерический всхлип. А Гэллэн вновь посмотрел на него, как на

странную вещь. Гэллахэ презрительно хмыкнула. Финнар смотрел на

них, так странно похожих - прозрачной бледностью лиц, тонкими

гибкими фигурами и одинаковыми глазами: огромными, с расширенными

зрачками, льдисто поблескивающими. Теперь он понял, что у девушки

глаза тоже зеленые, но другого - хвойного - оттенка. В

одной-единственной ее фразе Финнар услышал приговор своим

умственным способностям. Точно так же он сам разговаривал с

деревенским дурачком в родном селении.

- Никто тебя пытать тут не будет. И пленником ты не считаешься.

Ты - наш гость и волен покинуть Крепость в любое время.

- Но не думаю, что сейчас тебе это по силам. - добавил Гэллэн.

- Спи и ни о чем не думай.

- Позови нас, если необходимо - мы в соседней комнате.

И, не прощаясь, оба вышли из комнаты, демонстрируя прекрасную

осанку и плавность движений.

* * *

Теперь к Финнару вернулась хотя бы часть воспоминаний и с

ними - новые вопросы. Он вспомнил, как со своим отрядом попал в

засаду орков. Собственно, им было нечего делать в этих землях -

они принадлежали уже Ангбанд, или, по крайней мере, считались

пограничными. Орков было много, намного больше, чем его воинов.

После короткой неравной схватки он один еще держался, но его щит

уже был разбит, дыхание срывалось. Трое орков теснили его к

деревьям. Потом часть орков завопила, краем глаза он уловил на

поляне фигуры каких-то всадников, но не мог позволить себе их

разглядывать. Но вот упал орк перед ним. И вдруг его пронзила

нестерпимая боль в груди и животе. Он еще стоял на ногах, видел,

как со стрелами в спинах упали двое его противников, а потом боль

затмила разум и он упал - вперед, еще глубже вдавливая короткие и

толстые арбалетные стрелы в тело.

Потом пришло еще одно непонятное и тягостное воспоминание. Вот он

приходит в сознание в светлом помещении, из-за запрокинутой

головы видит только белый потолок. Тело совершенно не чувствуется

и нет никакой боли. Отвратительный звук лязгающего металла

пробирает его до глубины души. Металла холодного и легкого, и это

точно не звук оружия. Финнар скашивает глаза и видит себя

крестообразно привязанным к столу, вокруг какие-то фигуры. Прямо

перед лицом он видит непонятный предмет из морозно

поблескивающего металла - что-то вроде огромного крюка. Потом

видит свое тело и на нем - кровь, много алой крови. Финнар

абсолютно не понимает, отчего он здесь и ничего не помнит. С

ужасом и недоумением он видит, как предмет погружается в его

собственное тело. Боли нет. Другие руки что-то делают пальцами в

его теле, в разрезанном животе. На длинных пальцах сгустки

запекающейся крови - его крови... Женский голос произносит - не

вслух, а как-то иначе - прямо в мыслях Финнара: "Он очнулся. Он

видит." Чья-то рука - какая горячая! - ложится ему на лоб и он

проваливается в пустоту.

Теперь Финнара это воспоминание заставило вздрогнуть от страха.

"Это же были пыточные инструменты! - понял он. И я под пыткой мог

рассказать им все, что знаю." Его начало трясти мелкой дрожью -

от стыда, от беспомощности, от боязни, что он совершил что-то

непоправимое. Бесстыдная ложь людей, только что говоривших с ним,

не удивила - чего еще ждать от слуг Проклятого? Но еще хуже было

другое - Финнар подумал, что теперь его ожидает еще более ужасная

судьба: быть тут пленником. Хотя, что могло быть ужаснее

предательства? "Они будут меня пытать и лечить, и опять

пытать...".

В комнату вошла Гэллахэ. В руках у нее был поднос, на нем кружка

и тарелка. Поставив поднос на столик у его кровати, она сказала

со своим смешным акцентом:

- Вот еда. Поешь.

Придвинула столик так, что он легко мог дотянуться правой рукой и

молча ушла. Финнар из любопытства протянул руку и взял с тарелки

кусок еще теплого хлеба, откусил - и не заметил, как съел все.

Хлеб был необыкновенно вкусный, с добавками незнакомых трав. Но,

взяв в руки глиняную кружку с горячим бульоном, Финнар

почувствовал тошноту: предать свое племя - и вот так вот спокойно

есть во вражеском доме. С силой он швырнул кружку в стену. Она с

грохотом разбилась, на стене образовалось отвратительное жирно

поблескивающее пятно. Но в комнату никто не вошел, хотя стук был

отменный. Когда Гэллахэ пришла за подносом, она молча покосилась

самым краешком глаза на пятно и черепки, но ничего не сказала и

не стала убирать.

Во время ужина Финнар повторил свое выходку и разбил о стену

тарелку с вкусно пахнущим овощным блюдом. Но хлеб сьел. Этот

фокус так же остался абсолютно без внимания. Теперь на стене было

два пятна: блестящее жирное и неопределенно-коричневое матовое, а

под ними - две горки черепков. Финнар злорадно любовался на дело

рук своих, пока не заснул.

* * *

Проснувшись утром, Финнар первым делом посмотрел на стену

напротив и с интересом отметил, что стена отмыта и черепки

убраны. Теперь он с нетерпением ждал прихода Гэллахэ с завтраком.

Когда она, наконец, вошла и поставила еду, молча встав напротив

кровати, Финнар обрадовался еще больше. Но, взяв в руку кружку,

был жестоко разочарован: кружка оказалась каменной. Тогда он,

глядя Гэллахэ прямо в глаза, вылил содержимое кружки на пол, а

следом швырнул на пол тарелку, тоже, кстати, каменную. Она все с

тем же абсолютно бесстрастным лицом, вышла из комнаты и через

несколько минут вернулась вместе с Гэллэном и новым подносом в

руках.

- Доброе утро, Финнар! Отчего ты не ешь? Тебе не нравится еда?

Гэллахэ проговорила что-то на своем птичьем языке.

- Тебе нужно есть, чтобы быстрее поправиться! - до тошноты

назидательным тоном проговорил Гэллэн в своей обычной манере -

едва приоткрывая рот, отчего не хотелось верить ни единому его

слову. Финнар чувствовал ложь в каждой его фразе. Ложь и

презрение к себе.

- Я не буду ничего здесь есть! И поправляться не хочу. Я не стану

служить вам.

- А мы тебе, вроде, и не предлагаем... - улыбнулся Гэллэн, но

улыбка была ненастоящей, неживой. Каким-то чутьем Финнар понял,

что этот человек за дверью его комнаты никогда не улыбается, а

оттого не знает, как это делать. Его начало подташнивать от

необьяснимого страха.

- Вам меня не обмануть.

Гэллахэ опять что-то прочирикала. Финнар увидел, что сегодня на

ней другое платье - с довольно низким вырезом и рукавами до

локтя, нет покрывала. Только сейчас он с интересом отметил, что у

нее хорошая фигура: с тонкой талией, пышной грудью, подчеркнутой

вырезом и непропорционально узкими, но красивыми бедрами. Очень

тонкие запястья были украшены серебряными браслетами. Еще Финнар

подумал, что в его племени девушки одеваются намного скромнее, а

выглядят лучше. Ему не нравилась Гэллахэ, с ее тяжелым и

неестественно спокойным лицом, с ее равнодушной и властной

манерой вести себя. И чувствуя ее бесспорную соблазнительность,

Финнар еще сильнее презирал ее - за эти белые руки, за красивую

доступную чужим взглядам грудь и за то что она, против его воли,

будила в нем желание.

Гэллэн подошел к нему и положил на лоб руку. Рука оказалась такой

же неестественно горячей, как у Гэллахэ. Перед глазами у Финнара

все поплыло, и он ощутил, как взлетает в воздух. Но неожиданно

увидел свое тело под собой, на кровати, а сам он - нечто

мыслящее, но не видимое и самому себе, висел в воздухе. Почти

перед самым носом у него была голова Гэллахе. Вернее, голова-то

была, а вот носа - не было. Налюбовавшись вволю пробором в

прическе Гэллахэ - ее длинные и густые черные, как вороново

крыло, волосы были заплетены в две косы - он посмотрел на свое

тело. Оно сидело на кровати и жадно и неаккуратно поглощало пищу.

Отдельные куски пищи падали ему на грудь. От отвращения и страха

Финнара едва не стошнило - и стошнило бы, если бы было чем.

Гэллахэ подошла к его телу, дожевывавшему последний кусок, взяла

со спинки кровати вышитое полотенце и аккуратно вытерла рот

Финнару-на-кровати. "Как пыль с мебели!" - подумал Финнар. Вдруг

с ощущением падения он почувствовал себя вновь в своем теле,

сразу же отметил сытую тяжесть в желудке. От потрясения он не мог

выговорить ни слова, только молча смотрел на своих мучителей. У

Гэллахэ был все тот же равнодушный вид, но вот у Гэллэна - совсем

наоборот. На его лице, как показалось Финнару, одновременно

сочетались злобное удовлетворение и жалость.

- Мы так долго возились с тобой не для того, чтобы ты умер с

голода.

- Не будешь есть сам - будешь есть *таким* способом.

Это уже Гэллахэ. Вот ведь стерва! Пара его палачей неспешно вышла

из комнаты. Когда дверь закрылась, Финнар бессильно выругался и

неожиданно для себя, впервые с детства, заплакал - от боли в

руке, пережитого унижения и бессилия.

* * *

Теперь он ел сам, добровольно - и еда оказалась настолько

вкусной, что была настоящим удовольствием среди неимоверно

скучного времяпровождения Финнара. Прикованный к постели, он не

мог найти себе никакого занятия. Слишком непривычной была

ситуация - лежать, не имея возможности даже самостоятельно

повернуться. От беспрерывного дневного сна с пробуждениями для

еды и физиологических потребностей голова делалась тяжелой и

тупой, словно набитой ватой. Но зато Финнар чувствовал, как к

нему постепенно возвращаются силы. Хотя ему и было запрещено

пытаться встать, иногда он напрягал мышцы и чувствовал, что почти

уже может двигаться. Мешала только обычно тупая, но при попытках

пошевелиться - резко дергавшая боль в левом плече и мышцах груди.

Он отчего-то при ежедневных осмотрах старался не показать виду,

никогда не говорил об этой боли с целителями.

На пятый или шестой день после эпизода с принудительным

кормлением в его однообразном быту случилось небольшая перемена.

С утра помимо привычно-ненавистной парочки - Гэллэна с Гэллахэ -

в комнату вошла следом за ними еще одна молодая женщина. Финнар,

у которого от недостатка интересных событий до предела

обострилась наблюдательность, сразу подметил по каким-то

необъяснимым, но ощущаемым нутром деталям, что по положению эта

гостья намного выше пары его мучителей. Но в ее манерах не было и

следа надменности или самоуверенности, которые Финнар с недоброй

надеждой пытался найти - так ему хотелось хоть какого-то унижения

этой паре. Просто она была уважаемой за некие заслуги

очаровательной юной женщиной. Финнар с иронией подумал, что это,

вероятно, знание особых пыток - и тут же ему отчего-то стало

стыдно.

Она вошла - и тут же повеяло свежим ветром, запахом луговых трав

и солнцем. Ей было, как решил Финнар, около тридцати. В

противоположность Гэллахэ, она была очень невысокого роста, с

тонкой талией и крутыми бедрами. Финнару бросились в глаза ее

руки - крупные, почти мужские, и при этом все равно такой же

формы, как у Гэллахэ и Гэллэна: с непропорционально, на его

взгляд, узкой, вытянутой ладонью и слишком длинными пальцами.

На ней была непривычная мужская одежда - узкие черные брюки,

широкая куртка с капюшоном, тоже черная, из-под которой

проглядывала ярко-зеленая рубашка. Куртку на талии чуть

присобирал металлический обруч с необыкновенной красоты пряжкой в

виде головы волка. Металлом, как с удивлением понял Финнар, было

железо.

Она заговорила, и Финнар сразу узнал этот голос - именно она

говорила тогда, когда он очнулся в пыточной камере: "Он

видит...". Ему стало страшно - неужели и эта милая женщина, к

которой он против воли сразу же испытал симпатию, такой же

развращенный слуга Врага, как и его "целители"?

- Утро доброе, Финнар Луинлот! Меня зовут Хэллот - видишь, мы с

тобой почти тезки.

Финнар с огромным трудом распознал в ее произношении хорошо

знакомые эльфийские слова "Хэл" и "Лот" - "Лед" и "Цветок"

соответственно. Прозвучало это, как ХхеэйлЛл-оттэ - с необычным

долгим "л" в середине и непроизносимым голосовым фокусом на месте

эльфийского "э".

- Я здесь Верховный Целитель. Ты не будешь возражать, если я

осмотрю твои раны?

Финнар удивился до глубины души - впервые кто-то в этом логове

Врага поинтересовался его мнением. И это было хуже обычной

бесцеремонности: он слишком хорошо запомнил, как здесь поступают

с непокорными. Вместо ответа он настороженно наблюдал за

женщиной. У нее были вьющиеся темно-каштановые с огненным

отблеском волосы, обрезанные чуть ниже плеч и придерживаемые

ободком, украшенным крупными лунными камнями. Кожа была все того

же очень бледного оттенка, как у Гэллахэ. Что они тут, из

подземелья не вылезают? - с недоумением подумал Финнар. В его

комнате света было достаточно для нормального человеческого

загара. Короткий широковатый нос, большой рот, высокие скулы,

подпиравшие глубоко посаженные глаза - ярко-зеленые, кошачьи.

Когда она стояла рядом с Гэллэном и Гэллахэ, он был потрясен их

сходством: пусть черты лица у каждого были свои, но фигуры,

волосы, цвет кожи, странная форма рук, непривычный оттенок глаз,

а главное - необыкновенно стройная и свободная осанка, все это

делало их более похожими друг на друга, чем тройняшек.

- Ну, что ты молчишь, красавчик? Я же не могу понять, что ты

хочешь сказать, когда так выразительно молчишь. Э-эй, Финнар...

Необычная, странная для Финнара фамильярность ее речи слегка

резала ему слух. Но он чувствовал, что это вполне естественная

манера вести себя, а не спектакль, разыгрываемый перед ним.

- Ну ладно, красавчик, я тебя предупреждала - теперь берегись за

свою честь.

С веселым смехом - словно звон маленького серебряного

колокольчика - она стянула с него одеяло и довольно сильно

ущипнула за бок. Откуда-то из кармана появились иаленькие

ножницы, которыми она начала разрезать бинты. Через несколько

минут Финнар смог увидеть свое тело.

Две извилистые полосы красного цвета на тех местах, куда вошли

стрелы - вспомнив это ощущение, Финнар вздрогнул - были непонятны

ему. Насколько он мог представить, от стрел должны были

оставаться небольшие круглые раны.

- Отлично, отлично... Скоро совсем заживет. Шрамы, конечно,

останутся, но тебя, красавчик, они только украсят. Не болит?

На самом деле, в плече болело сильно, но Финнар не подал виду. Он

отрицательно помотал головой.

- Ну, вот и прекрасно. С завтрашнего дня, - Это говорилось

Гэллэну, но на языке Трех племен, чтобы и Финнар понял, - он

может вставать и ходить по комнате, по своему усмотрению. В пищу

кладите побольше мяса.

Гэллэн и Гэллахэ, молча кивнув, вышли, словно только и дожидались

этого момента. Финнар остался наедине с Хэллот, которая

по-свойски присела на край его кровати и с обворожительной

улыбкой глядела на него.

* * *

- Ну, что ты все молчишь? Тебе совсем ничего не интересно?

Финнар вдруг перестал ее стесняться и решил, что от разговора,

пожалуй, ничего не случится. Ну, услышит он очередную порцию лжи

- так не впервой.

- Как я сюда попал?

- Наши воины преследовали диких орков, когда увидели тебя. Они

вовсе не хотели попасть в тебя, просто один из воинов - совсем

мальчик, первый раз в бою - промахнулся. Кстати, он ждет, когда

ты поправишься, чтобы просить о прощении. Ты был почти

безнадежен, но еще жив. Тебя привезли сюда и нам пришлось

хорошенько потрудиться, чтобы тебя привести в порядок.

- И зачем я вам нужен?

- Откровенно говоря, ты нам вовсе не нужен: лежишь тут, занимаешь

время целителей, ешь и бездельничаешь. Но не бросать же тебя было

там...

- Что вы собираетесь со мной сделать?

- Ничего. Совершенно ничего. Когда сможешь ходить - ходи, смотри,

как мы живем. Это, пожалуй, единственная просьба к тебе. Уж

больно страшные истории рассказывают у вас про нас. А так...

Хочешь - оставайся, хочешь - уезжай к себе. Но сейчас ты еще не

готов к дороге.

- И... Никто не хочет меня допрашивать?

- Да кому ты нужен, допрашивать-то тебя?! - Хэллот громко

рассмеялась и похлопала его по щеке. Неожиданно она наклонилась к

нему и прижалась к его губам своими, необыкновенно горячими и

сухими. Мгновение длился этот странный поцелуй, когда Финнар

чувствовал только ее запах - запах полевых цветов, и странный жар

ее кожи. Потом она резко поднялась, еще раз чему-то рассмеялась и

пошла к двери. Ее походка, как отметил Финнар, была более

женственной - покачиванием крутыми бедрами, но и куда более

решительной, чем у Гэллахэ. На пороге она остановилась,

обернулась и помахала ему рукой в приветственном жесте Трех

племен, но движение получилось чуть неестественным, словно она

его никогда раньше не делала. Финнар подумал об этом - и тут же,

словно прочитав его мысли, Хэллот оборвала движение руки и вышла.

Это показалось Финнару странным совпадением, не более.

* * *

Весь остаток дня Финнар пролежал без сна, обдумывая все увиденное

им за эти дни. Чем больше он размышлял, тем сильнее переставал

понимать происходящее вокруг. Старым представлениям о логове

Врага это место, вроде бы не соответствовало: слишком много

солнечного света и приятных запахов, никто не заставлял его

выдавать какие-то секреты, не тащил в пыточную камеру. Тут Финнар

вдруг подумал, что, вероятно, они уже узнали от него все, что

можно, тогда, под пыткой. Там, где была Хэллот. Но слишком уж

равнодушным, незаинтересованным было к нему отношение теперь - и

в то же время, никто не убивал его. Сам он убил бы врага после

допроса - как уже ненужного, но еще опасного противника.

Оставались два варианта - либо его тут уж совсем не опасаются,

либо имеют в отношении него какие-то планы. Тогда равнодушие -

показное - чтобы усыпить его бдительность; а все сказанное ему -

ложь. Этот второй вариант показался Финнару и более опасным, и

более интересным одновременно. На некоторое время он ударился в

мечты, в которых разоблачал коварство Врага, обращал его против

самого Врага и одерживал славные победы.

Дойдя в мечтах до картины, где он добывает сильмариллы и

возвращается с ними в свое племя, Финнар остановился: ну нет,

лучше не надо - а то ведь начнется война Эльфов и Людей. А его

потом тридцать поколений будет поминать, не ласковей, чем Эльфы -

Моргота. Если они останутся, эти поколения. Так что лучше он

совершит что-нибудь другое, но не менее героическое - например,

возьмет в плен Гортаура Жестокого. Вот будет здорово...

Как он это сделает, Финнар еще не продумал, но четко решил, что

дабы все эти мечты стали реальностью, вначале надо втереться в

доверие к слугам Врага, убедить их в том, что он верит каждому

слову. Притвориться, что он принимает их идеи.

Еще очень странным казалось то, что вокруг него были только люди,

и люди, на первый взгляд, не отличающиеся от него самого. Даже их

язык, и тот оказался знакомым - на девять десятых сильно

искаженным эльфийским с небольшой примесью совершенно незнакомых

слов. Да, у них были другие лица и непохожая одежда, но это все

равно были люди из той же плоти и крови, что он сам. В этом

Финнар мог поклясться.

Финнар пока что видел трех здешних обитателей, и двое ему не

понравились категорически, а третья - привела в замешательство.

Он не поверил ни слову из рассказа Хэллот, но не мог не признать,

что история звучит красиво. Сама она была ему еще более

непонятна, чем Гэллахэ и Гэллэн.Такой манеры общения, такой

свободы и легкости в поведении ему еще не приходилось встречать.

Слишком смелая, слишком откровенная - и в то же время такая

непринужденность в каждом движении. Как женщина она ему

нравилась, более чем нравилась - но это было не то чувство,

которое он когда-то испытывал к своей невесте.

Эта странная схожесть и неуловимые отличия здешних людей от его

соплеменников начинали казаться куда большей моральной пыткой,

чем все до того. Все шло в разрез с известным до того о Враге и

его слугах. Не было ни привычных по рассказам об Ангбанде толп

орков и барлогов, ни темных подземелий. Но не было и того, о чем

шепотом рассказывал один из его соплеменников, потом неизвестно

куда пропавший: прекрасных и могучих людей с глазами, как звезды,

их учителя и его первого ученика - всемогущих, великих и добрых.

Эти были люди, просто люди. Впрочем, Финнар видел еще очень мало

и никак не мог составить свое мнение. Но порой в его голову

закрадывалась страшная мысль, так хорошо вписывавшаяся в его

представления об этом месте: а вдруг все что он видит - только

наваждение вражеской магии, а на самом деле он лежит в

подземелье, вокруг только орки... Но это был кратчайший путь к

безумию и Финнар гнал эту мысль прочь. Мысль же уходить не

хотела, а засела где-то в мозгу надоедливым беспокойным червячком.

* * *

Теперь у него появилось новое развлечение - сидеть у окна и

рассматривать все, что происходило внизу. Его комната выходила

окном во двор, и во дворе все время что-то случалось: кто-нибудь

приезжал, кто-то, наоборот, уезжал, ходили люди, ездили повозки,

играли дети - Финнар с удивлением увидел здесь детей самого

разного возраста.

Людей, как показалось Финнару, было очень много - все в черном,

настоящий муравейник. Но на его этаже, как оказалось, намного

выше, чем третьем - а выше Финнар никогда не был и оттого

прикинуть высоту не мог - было абсолютно тихо.

Финнару было мучительно скучно. С целителями он говорить не

хотел, а кроме них к нему никто не заходил. Хэллот тоже больше не

появлялась, а спрашивать про нее Финнару не хотелось. Со скуки он

строил самые разнообразные планы побега, и никак не верил в то,

что может просто уйти отсюда. Все больше и больше он чувствовал

себя пленником, животным в клетке - ограниченное, уже сто раз

исхоженное вдоль и поперек пространство комнаты делало свое дело.

Целители не пытались больше заговаривать с ним, соглашаясь на его

молчание. Особенно это заметно было по Гэллахэ - ее обычная

холодность сменилась игнорированием персоны Финнара. Она просто

ходила мимо, принося еду, забирая посуду, вынося ночной горшок, и

уделяя Финнару внимания меньше, чем стулу - стул она еще могла

поправить, а вот Финнара просто не видела в упор. Финнар всегда

считался красавцем, и к такому отношению со стороны женщины не

привык.

По Хэллот он, как с удивлением понял, скучал, и достаточно

сильно. Ему хотелось увидеть ее вновь, услышать это непривычное

"красавчик", ощутить ее горячие губы. Испытывать такие эмоции к

служанке Врага ему казалось проявлением слабости характера, и

оттого он пытался найти в ней всевозможные недостатки во

внешности и поведении, например, называл ее распущенной,

нахальной и невоспитанной. Пытался представить себе

неправильности в ее лице и фигуре, такие как слишком широкое

лицо, крупные руки, маленькая грудь - но все это было напрасно,

она оставалась все той же очаровательной Хэллот. Веселой и

своенравной Хэллот.

От нечего делать он начал присматриваться к Гэллахэ. В его

выздоравливающем организме накопилось слишком много дурной силы,

не имевшей выхода. Часто ему хотелось что-нибудь сломать или

просто перевернуть кровать - просто так, без повода. А Гэллахэ

была очень хороша, несмотря на ее внешнюю холодность, казалась

легко доступной - должно быть, из-за ее платья с короткими

рукавами и глубоким вырезом. К тому же, Финнару казалось, что

добиться ее - начит одержать какую-то победу. И все его презрение

к ней шептало: "Давай, приставай к этой надменной стерве!".

* * *

Однажды, когда Финнар лежал на застеленной кровати, отдыхая после

обеда, Гэллахэ пришла за тарелками и по обыкновению собралась

молча уходить. Но Финнар позвал ее по имени. На лице Гэллахэ не

проявилось особого удивления, но по тому, как тарелки опустились

обратно на стол с легким стуком, заметно было ее недоумение.

Развалившийся здоровенным рыжим котом на кровати Финнар похлопал

рукой по покрывалу и негромко сказал:

- Иди сюда!

Гэллахэ подошла и села на край кровати, достаточно близко к нему,

так что стало ясно - она не боится его. Финнар взял ее за руку,

поднес ее запястье к губам и провел губами по сухой и горячей

коже. Рука пахла мятой и еще какими-то незнакомыми травами.

Гэллахэ как-то странно, но довольно, мурлыкнула и не отняла руки.

Финнар потянул ее к себе и удивился, как ловко она упала - не

задев его больного плеча, хотя Финнар уже испугался будущей боли.

Нет, она совершенно свободно, но все же не причинив ему

неудобства, опустилась на него, следом за его рукой.

Ее тело было удивительно легким и гибким. Она потянулась и легла

чуть по-другому, уютно вписавшись ему под мышку и положив голову

ему на плечо. Финнар потянулся к ее губам и поцеловал, но она

мягко оттолкнула его голову на подушку, наклонилась сверху и

поцеловала его сама. Ее поцелуй был куда более смелым и умелым,

немного непривычным для Финнара. Голова сладко закружилась. Он

начал целовать ее - в шею, плечи, грудь. Гэллахэ отвечала ему, но

когда он попытался расстегнуть ее платье, она мягко, но уверенно

отстранилась. Финнар обиженно приподнялся и попытался ее удержать

- желание было слишком велико.

- Эй, ты чего?!

- Не обижайся, но тебе еще не стоит так напрягаться.

- Погоди, я тебе что, не нравлюсь?

- Финнар, я же тебе говорю - дело не во мне. Я не хочу, чтобы

тебе стало хуже - ты очень тяжело болел. Подожди немного.

В интонациях Гэллахэ не было ни смущения, ни неловкости. Она

говорила просто и спокойно, в голосе еще оставалось легкое

придыхание - след недавнего возбуждения. Она непринужденно

поправляла платье, не отворачиваясь от него.

Когда Гэллахэ вышла, не забыв забрать тарелки, Финнар подскочил с

кровати и начал нервно ходить туда-сюда по комнате. Впервые в

жизни женщина поступила с ним таким образом - и он отчего-то не

мог чувствовать себя оскорбленным. Хотя поступи так женщина его

племени, результат, наверное, был бы совсем иным. Но на Гэллахэ,

несмотря на такое жестокое разочарование, у него не было обиды. А

просто хотелось, чтобы когда-нибудь это произошло вновь - и уже

до конца.

Только сейчас Финнар вспомнил свою жену, которая оставалась

где-то там, дома. Ее Финнар давно уже не любил, последние пять

лет брака прошли в спокойном взаимном терпении, не более того. Он

не чувствовал себя хоть в чем-то виноватым. Детей у них не было и

это решило судьбу брака. Финнар смирился с тем, что у его друзей

уже по четверо-пятеро детей, а дом Финнара пуст и тих. Он, как

мог, заботился о жене, но при этом тайком посещал нескольких вдов

в соседнем поселке.

Финнар привык пользоваться репутацией красавца. Очень высокий и

широкоплечий, с прекрасно развитой мускулатурой, бычьей шеей и

мощными руками, он прямо-таки излучал силу и уверенность в себе.

Ярко-красивое лицо с правильными крупными чертами, шальные серые

глаза и нехарактерные для людей Трех племен огненно-рыжие волосы

- все это делало его заметным в любой толпе и неотразимым для

женщин.

* * *

На десятый день с того момента, как ему разрешили ходить, опять к

нему пришла Хэллот. Он покраснел, глядя на нее и неловко

поклонился. Хэллот вновь принесла с собой запах летнего луга и

свежести. Легко, словно в непрекращающемся танце, подошла к нему

и затараторила, одновременно заставляя его расстегнуть полотняную

рубашку, открыть рот и поднять руки.

- Ну вот, красавчик, ты совсем уже хорошо выглядишь. Раны не

беспокоят?

- Нет, госпожа...

Рука, на самом деле, почти все время болела, но Финнар из

упрямства не говорил об этом никому.

- Да какая я тебе госпожа?! Меня зовут просто Хэллот, но зато это

имя знает вся Цитадель. И очень многие, побывавшие в моих руках,

предпочли бы меня больше никогда не видеть...

У Финнара от этой шутки кровь заледенела в жилах. Ему ярко

представилась Хэллот, ковыряющая какого-то бедолагу тем

здоровенным блестящим крюком. Недостатком воображения Финнар

никогда не страдал, а оттого смог вполне четко вообразить крики

этой жертвы. Так вообразил, что потом эти вопли снились ему не

раз во сне. Хэллот вдруг запнулась на полуслове и и посмотрела на

него расширенными от удивления глазами. Что она, мысли читает? -

опять подумал Финнар.

- Слушай, парень, ты не дури! Что ты такого себе навыдумал? Разве

тебе сделали здесь что-то плохое?

- Пока нет...

- "Пока". Ну вот что, Финнар. Принесите ему одежду, - обратилась

она к Гэллэну. Тот молча вышел. В комнате повисло напряженное

молчание. На лицах Хэллот и Гэллахэ едва уловимо было заметно

что-то вроде страха и отвращения, но Финнар не мог понять, чем он

их вызвал - ведь он же ничего такого не сказал! Он вообще ничего

не сказал, только кое-что подумал про себя.

Вернулся Гэллэн. В руках у него был сверток одежды, когда он

развернул его, то там оказался комплект одежды, такой же, как на

самом Гэллэне и Хэллот - узкие брюки, узкая нижняя рубашка и

широкая куртка с капюшоном. Все вещи были черного цвета. Финнар

тут же представил себе, как станет еще одним черным муравьем в

этом муравейнике. К тому же в его племени никогда не носили

черного - он считался нехорошим цветом, цветом слуг Врага. Финнар

понял, что лучше будет сидеть в этой комнате всю жизнь, чем

оденется *так*.

- Я этого не надену. Я не хочу ходить в черном!

Голос неожиданно сорвался на крик. Все трое лекарей удивленно

переглянулись. Голос Хэллот потерял свою уверенность:

- Но, Финнар, у нас все так ходят...

Финнар заорал в ответ, словно все, что накопилось в нем за время

пребывания здесь, выплеснулось в этом крике. Впрочем, тут же он

захотел остановиться - и не смог, продолжая реветь, как раненый

медведь.

- А я не все... И я не один из вас! И я никогда не буду одним из

вас! Я не буду вам служить, я не буду ходить в вашей дурацкой

черной одежде! Проклятые тараканы! Рабы Моргота... Рабы раба!...

И тут Гэллэн размахнулся и ударил его снизу в челюсть. Финнар

отлетел на кровать, в голове зазвенело. От хрупкого Гэллэна он

меньше всего ожидал такой силы удара. Зато пропало всякое желание

орать. Взамен появилось более мужское, как успел подумать Финнар,

желание - дать сдачи. Но Гэллэн опередил его.

- Прости меня. Но ты ведь не мог остановиться. Я не хотел

причинять тебе неудобство.

Ничего себе, неудобство! Финнар потирал челюсть, ощупывая языком

зубы - целы ли. Тут к Хэллот вернулся дар речи.

- Это что еще такое?! Один устраивает истерики, другой занимается

костоломством - Целитель называется! Тебе, Финнар, будет одежда

такого цвета, как ты захочешь. А тебе придется подучить

"Врачебный Канон".

Вроде бы она сердилась, но отчего-то всем стало легко и свободно.

Через полчаса Финнару принесли другую одежду, того же фасона, но

любимых им ярко-красного и лазурного цветов. Финнар умолчал о

том, что так в его племени одевались лишь в праздники, а в будни

обычно носили серое и коричневое, и теперь был доволен собой и

своим внешним видом. Непонятно только было, как за такой короткий

срок кто-то ухитрился сшить одежду по его заказу, да еще и без

мерки - а точно по его фигуре.

Гэллахэ принесла зеркало и Финнар смог оглядеть себя с ног до

головы. Ему все очень понравилось, но на лице Гэллахэ было трудно

истолкуемое выражение, которое Финнар предпочел прочитать, как

сдержанное одобрение.

Сочетание его волос и ярко-красной куртки и впрямь было трудно

описуемо, но по обычаям Цитадели говорить о чем-то подобном

человеку было верхом неприличия.

* * *

Финнар вышел из комнаты и увидел, что он в длинном коридоре, по

обоим сторонам которого шло много одинаковых дверей, таких же,

как и его, отличавшихся только резьбой. Он решил пойти наобум по

коридору, дошел до лестницы, пошел вниз, прошел пару этажей, пока

не увидел этаж с более высоким потолком и ярко освещенный. Прямо

перед ним какой-то парень зашел в большую красиво отделанную

дверь, оттуда слышались голоса. Подумав, Финнар решил зайти туда

тоже.

Комната оказалась чем-то вроде библиотеки. Финнар никогда не

видел столько книг сразу. Длинные ряды шкафов были заставлены

ими, книги были на многочисленных стеллажах и столах. Стояло

много удобных кресел, половина их была занята читающими людьми. В

племени Финнара тоже было много книг - они находились у

Хранителей мудрости племени, но столько... Это раз и навсегда

опровергало мнение о грубости и безграмотности слуг Врага. Судя

по всему, уж образованы-то они были хорошо. Впрочем, в глазах

Финнара это не прибавляло им привлекательности.

Финнар кожей ощутил взгляды находившихся в библиотеке, но,

оглянувшись, не заметил ни одного человека, который бы на него

смотрел. Он прошел к шкафам, взял наугад пару книг и сел в уютное

кресло. Книги были написаны знакомыми буквами, но чтобы

распознать изначальное эльфийское слово, приходилось немало

потрудиться. Всем, что он понял, было то, что первая книга -

сборник детских сказок, а вторая - любовные стихи, почти

нечитаемые из-за языка.

Хорошенько порывшись на полках, Финнар с удивлением обнаружил

между толстыми медицинскими трактатами книгу эльфийских преданий.

Рассмотрев ее, он подметил, что книга сильно зачитана. Финнар с

удовольствием сел в удобное глубокое кресло, и сам не заметил за

чтением, как постепенно стемнело и что давно зажгли свечи.

Кто-то тронул Финнара за плечо. Подняв глаза, он увидел, что

библиотека пуста, а перед ним стоит молоденькая девушка в

темно-синем с черным платье.

- Библиотека закрывается. Книгу можно взять к себе на любой срок.

Или прийти утром.

Она говорила по-эльфийски. Финнар с трудом ее понял - речь была

неживой, книжной - да еще этот их акцент... Но с книгой ему

расставаться не хотелось, и он вышел, взяв ее с собой.

А выйдя из комнаты, с ужасом обнаружил, что не помнит, как

вернуться в свою комнату. И спросить было не у кого - вряд ли, по

его мнению, девушка знала, где находится его комната.

* * *

Он пошел наугад по коридору. За коридором оказался еще один,

шедший под углом к первому, а в конце второго - еще два.

Навстречу Финнару все время попадались люди - разного возраста и

пола, но все были похожи одинаковой черной одеждой, высоким

ростом, бледными лицами. Финнара несказанно удивился тому, что

никто его как будто и не замечал. Никаких удивленных взглядов,

никакого интереса к его персоне.

Когда навстречу прошел какой-то юноша, Финнар как бы случайно

налетел на него здоровым плечом. Но никакой реакции не

последовало - парень просто смущенно улыбнулся куда-то в

пространство, буркнул что-то на своем режущем слух языке и пошел

дальше. Это было Финнару непонятно - не невидим же он, в самом

деле. И вообще, как это может быть - посторонний человек, враг,

ходит по крепости, где хочет, и никто не волнуется.

Наконец, он дошел еще одной двери, из-за которой звучала музыка и

регулярно кто-то входил и выходил. Финнар, довольный предыдущим

опытом, вошел в нее. Судя по всему, это был зал для танцев

- в огромном помещении, освещенном теплым пламенем свечей, было

много людей, почти все - молодежь. Играла музыка - странная и

непривычная. Финнару она показалась до неприятного немелодичной,

лишенной всякого ритма. Только через некоторое время Финнар

разобрал мелодию, но чтобы ее уловить, ему приходилось все время

напрягать слух.

Он прошел в самый неосвещенный угол зала и сел там на пол,

подогнув ноги под себя. Хотя на него и так никто не смотрел. А

вот Финнар смотрел во все глаза. Смотрел, обдумывал и запоминал.

У него было странное ощущение, что этот вечер - один из тех

моментов, которые запоминаются на всю жизнь, каким-то образом

впечатываясь в память.

* * *

Первой его мыслью было: воронье гнездо - снова, в который уже раз

неприятным показалось обилие черного цвета во всей обстановке.

Одежда - черная, стены из черного камня, черный металл

подсвечников. Да что они тут, с ума все сошли? - подумал Финнар.

Потом он начал разглядывать самих людей - и голова закружилась от

странного чувства, что он смотрит в разбитое зеркало, а там

многократно отражается одно и то же лицо: Финнару, еще не

видевшему больше трех человек сразу, это было тяжело воспринять.

Он пожалел, что зачитался в библиотеке и не разглядел там никого.

Поодиночке Гэллен, Гэллахэ и Хэллот, к которым он уже привык,

вовсе не были похожи друг на друга, несмотря на многие общие

черты. Но теперь, увидев сразу целый зал народа, он ужаснулся -

ему все показались на одно лицо, неразличимыми, словно муравьи.

Одинаково высокие и узкоплечие, - Финнар тут же сравнил

ближайшего к нему мужчину с собой, и счел себя намного сильнее -

черные волосы, бледная кожа, тонкие руки. Невозможно схожие лица

с огромными глазами и правильными чертами, скорее напоминавшими

эльфийские - но уши были обычными, человеческими.

Потом Финнар обратил внимание на их манеру двигаться. Танец

закончился, а новый еще не начался и все просто стояли или

неспешно передвигались по залу, беседуя. Финнар увидел в

движениях некую странную грацию, ритмичность, словно танец еще

продолжался. Вспомнив танцующую походку Хэллот, он увидел в

пластике этих людей то же самое. Еще его удивило, что никто ни

разу даже случайно ни на кого не налетел, не задел рукой или

локтем. В самый последний момент возможного столкновения люди с

некой непонятной Финнару согласованностью делали едва заметные

движения - и расходились, не задев друг друга. Словно это было

многократно отрепетировано.

Финнар прикинул, что в зале не менее сотни человек, в основном

молодежи, судя по внешности. Но для такого количества людей было

слишком тихо, по его понятию; он обратил внимание на подчеркнутую

спокойность и сдержанность разговоров. Ни жестикуляции, ни хоть

каких-то эмоций. Финнару неожиданно стало противно, ему

показалось, что он окружен деревянными истуканами.

Музыка заиграла громче и быстрее. Видимо, танцующим эта мелодия

была очень нравилась. Финнар удивился, откуда он это понимает -

ведь ничего в зале не изменилось, только вот настроение стало

каким-то другим, более радостным, что ли. Все в зале встали в

широкий круг и начали негромко хлопать в ладоши. Через минуту в

круг вышла? нет - выплыла какая-то девушка. Финнар с удивлением

узнал в ней девушку из библиотеки.

Только теперь на ней было другое платье: черное, расшитое

серебряной нитью. Вовсе без рукавов, с глубокими вырезами на

груди и спине, с широкой юбкой. Распущенные длинные волосы были

украшены обручем с ярко блестевшими даже в неярком свете свечей

зелеными камнями. Сначала внешность ее показалась Финнару

вызывающей, потом - необыкновенно прекрасной, а потом он

испугался своего восторга, подумав о ней, как об очередном

наваждении Врага. Когда она успела переодеться, удивился Финнар.

Девушка начала свой танец. Сначала руки плавно заскользили вдоль

тела в такт мелодии, потом пришло в движение все тело. Не сходя с

места, она кружилась и извивалась, странным образом попадая в

такт мелодии, казавшейся Финнару неуловимой, почти отсутствующей.

Очень скоро Финнар понял, что не может оторвать от нее глаз, что

вообще не может пошевелиться. Он просто сидел и завороженно

смотрел на этот странный и, наверное, красивый танец - но ему

было непонятно, отчего же он не может отвести взгляд. Глядя на

танец, Финнар словно проваливался в некую жаркую бездну, в

кровавый туман, в котором кружились непонятные и страшные тени.

Странные образы и желания пульсировали в его голове в такт

музыке, а в центре их была танцовщица - и то что он с ней

делал... Финнар поймал себя на мысли, что он никогда не думал о

женщине подобным образом: желание причинить ей насилие и боль,

кровавая страсть, которую невозможно удержать...

Только эта мысль помогла ему вернуться обратно, взять себя в

руки. И тут же его охватил мучительный стыд за свои мысли и

страх, что и в его душу проникло зло Врага. он усилием воли отвел

взгляд от танцовщицы и перевести его на стол неподалеку. Там

стояли кувшины и подносы. Финнар понял, что в горле у него до

ужаса сухо. И каждый вздох дается большим усилием.

Он по-кошачьи плавно - откуда-то появилось желание показать этим,

в зале, что он может двигаться не менее изящно, хотя на него

по-прежнему никто не смотрел - подошел к столу. И тут увидел...

кинжал, оставленный кем-то из танцоров. Забыв про все, Финнар

схватил его и засунул в рукав куртки. Для этого книгу, которую он

так и держал все время, пришлось положить на стол. Финнар быстро

огляделся, не заметил ли его кто, но в его сторону никто не

смотрел. По стенке, не желая попасться кому-нибудь на глаза, он

двинулся к выходу.

* * *

Финнар не имел ни малейшего понятия о том, как он сможет найти

дорогу в свою комнату. Все, что он запомнил - это бесконечные

коридоры и лестницы, неизвестно куда и откуда идущие. И вдруг он

увидел у самого входа Гэллахе, болтающую с каким-то мужчиной.

Тому было лет около сорока на вид, черные вьющиеся волосы забраны

в "хвост", узкое лицо с тонкими губами и крупным носом, большие

глаза неприятно прищурены. Он по-хозяйски положил руку на плечо

Гэллахэ, играя прядью ее волос.

Финнару понадобилось несколько минут, чтобы набраться смелости и

решиться подойти к Гэллахэ - уж больно не хотелось

демонстрировать свою беспомощность. Но все-таки подойти пришлось.

Голос, наверное, от смущения, прозвучал неожиданно для самого

Финнара грубо:

- Эй, проводи меня до моей комнаты!

Вообще-то Финнар хотел сказать нечто более вежливое, а это

сказалось нечаянно. И тут же он подумал: да что с ними

деликатничать, со вражьим отродьем!

Мужчина неожиданно резко повернулся к нему. Он был чуть ниже

Финнара, но под его взглядом Финнар почувствовал много ниже *себя*

- столько там было высокомерия и презрения. Мгновение он смотрел

на Финнара молча, словно прикидывая что-то, потом заговорил. В

высоком голосе было такое неожиданное количество эмоций, что

Финнар отпрянул.

- Ты! Ты что, не видишь, что мы разговариваем?! Где ты вырос, в

каком хлеву?

Финнар почувствовал, как сами собой напрягаются мышцы рук - и тут

же нестерпимая боль пронзила плечо и всю левую половину тела.

Стараясь ничем не показать, как ему больно, Финнар закусил губу и

всеми силами попытался сохранить на лице прежнее выражение. Об

том, чтоб, как хотелось, со всей силы ударить по этой надменной

физиономии, пришлось забыть.

Гэллахэ улыбнулась и что-то сказала на своем языке собеседнику,

мягко от него отстраняясь. Тот ласково провел по ее волосам и

тоже что-то сказал. Финнар мучительно боролся с желанием ударить

этого наглого слугу Врага - рука болела слишком сильно, и Финнар

понимал, что драка будет не в его пользу. А сейчас его больше

всего волновало сохранить кинжал.

* * *

Он молча шел за Гэллахэ по бесконечным коридорам и лестницам. От

странной архитектуры Крепости у него мигом пропадало чувство

направления и он не мог понять, сколько же они идут - минуту,

полчаса, вечность. И только когда Гэллахэ толкнула дверь комнаты,

Финнар понял, что они пришли. В комнате горел подсвечник, было

тепло. Финнар подумал, что это единственное из виденных им мест в

этом мрачном и чужом здании, где он не чувствует себя плохо.

- У тебя кровь идет.

Да почему у нее всегда такой спокойный голос, возмутился Финнар,

словно рыба вареная! Он ничего не ответил, пытаясь слизнуть

струйку крови с нижней губы и подбородка. Гэллахэ, против своего

обыкновения, смотрела прямо на него, не отводя взгляда. И в ее

глазах Финнару почудилось жадное любопытство.

Финнар заметил, что ее волосы уложены на этот раз в высокую

прическу, отчего ее лицо выглядело более молодым и миловидным. Он

не знал, что ему такое сделать, чтобы она начала всегда смотреть

на Финнара не как обычно - чуть вбок и поверх, а прямо в глаза,

как сейчас. Финнару никогда не приходилось думать о том, как

добиться расположения женщины, всегда это получалось у него само

собой. И теперь он сам не мог понять, отчего это ему так надо

доказать Гэллахэ что-то. Он словно забыл, что находится в

крепости Врага, что перед ним одна из Его служанок. Забыл, а

может, поверил в то, что ему говорили.

Он никак не мог выбрать, что ему такое сказать или сделать, а

Гэллахэ, как будто чувствуя его нерешительность, не спешила

уходить. Не знал он, что делать - и никак не мог придумать ничего

подходящего. Финнар подошел к ней, положил руки на плечи, не

зная, то ли он делает.

Гэллахэ стряхнула его руки одним резким движением и отошла на шаг

назад. Теперь на ее лице было выражение точь в точь как у ее

кавалера в танцевальном зале. Плюс еще весьма неприятная улыбка.

- Отчего ты считаешь, что можешь распускать руки? Сейчас тебе

принесут ужин. Доброй ночи!

Финнар заметил, что голос ее остался спокойным, несмотря на смысл

сказанного. Гэллахэ повернулась и пошла к двери и Финнар уловил в

ритме ее шагов ту мелодию танца, который заставил его стыдиться

своих мыслей там, в зале.

И только уже засыпая, он с ужасом вспомнил, что забыл на столе,

там где украл кинжал, взятую в библиотеке книгу.

* * *

Финнар три дня не выходил из комнаты, то лежа на кровати, то

глядя в окно. Выходить ему не хотелось - не было уверенности, что

он сможет найти дорогу обратно, не хотелось блуждать по

бесконечным коридорам, лестницам и переходам. Больше всего

Финнару хотелось снова пойти в библиотеку, но он боялся, что там

с него потребуют книгу. Со скуки он перепрятывал кинжал несколько

раз, и однажды даже забыл, куда его положил.

В комнате было мучительно скучно. Финнару давно уже хотелось с

кем-то поговорить - а было не с кем. Гэллахэ приносила ему еду,

забирала тарелки, и выглядела неприступной, как эта проклятая

Ангбанд, в которой он находился.

На четвертый день он все же решился и вышел из комнаты. Пошел по

коридору в иную, чем в первый раз, сторону. Старался тщательно

запомнить все повороты и лестницы. Ни одна из дверей не

напоминала ту, в которую он вошел в первый раз, а скорее могли

принадлежать жилым помещениям. Но вот он дошел до какого-то

помещения, из которого доносилось пение и звуки музыки. Финнар

подумал, что это первое услышанное им здесь пение. Он тихонько

толкнул дверь и вошел. На него никто не оглянулся.

В просторной светлой комнате было около двадцати человек. Стояли

столы, на них были расставлены кувшины и блюда. Пел молодой

парень, лет двадцати пяти, с излишне худым аскетичным лицом, в

мешковатой, плохо сидящей черной одежде. Это показалось Финнару

необычным - все виденные им до сих пор люди были аккуратными и

подтянутыми.

У поющего был превосходный голос, пожалуй, Финнар еще ни разу

такого не слышал - низкий и звучный, с богатым диапазоном. Парень

аккомпанировал себе на лютне, но его голос невольно заглушал ее

звуки, не оставляя им места в комнате, заполняя все собой. Его

внимательно и молча слушали.

Парень пел песни на этом странном языке - и теперь язык перестал

казаться Финнару грубым и некрасивым. Мелодии были чуждыми и

непривычными, но не неприятными. Он пел какую-то балладу, из

которой Финнар разобрал только, что в ней говорилось о какой-то

девушке, красота которой была ни с чем не сравнима. Подробные же

описания этой красоты остались ему недоступны.

Певец то и дело подливал себе в стакан вино из кувшина и

прихлебывал из него. С каждой такой процедурой в голосе поющего

звучала все большая боль, а пение делалось более громким. Через

некоторое время парень начал откровенно сбиваться с мелодии и

фальшивить. Финнар внимательно наблюдал за певцом и окружающими

- но по их лицам невозможно было понять, как они относятся к

происходящему.

Но в какой-то момент на потянувшуюся к кувшину руку певца легла

другая, и в этом простом жесте было столько властности и силы,

что Финнар поежился. Он смог разглядеть только часть фигуры того,

кому принадлежала рука. Это был мужчина неопределенного возраста

с необыкновенно красивым, но немного неживым лицом, одетый в

черно-фиолетовое. Он сидел на лавке с осанкой короля на троне.

Менестрель резко обернулся, в этом движении было столько ярости и

силы, что Финнар замер в предчувствии чего-то неприятного. Но,

увидев, кому принадлежит рука, парень так же резко замер, словно

натолкнувшись на невидимую преграду. И склонил голову в хорошо

понятном Финнару знаке покорности приказу, пусть и неприятному,

но ослушаться которого невозможно.

Финнару стало опять противно и странно в этом месте, как почти

всегда в этой крепости. Он тихонько вышел за дверь и пошел назад

в свою комнату, тщательно вспоминая обратную дорогу.

* * *

Это отчего-то стало поводом, чтобы еще некоторое время

проваляться на постели, предаваясь черной тоске. Финнар и сам не

понимал, отчего ему так плохо и страшно. Словно и самый воздух

этой крепости не подходил ему, не давал глубоко вздохнуть. Он

думал об увиденных им людях и постепенно понимал, что был бы рад,

если бы они оказались такими, как ему рассказывали - злобными,

отвратительными слугами Врага, почти что орками. Тогда все было

бы понятно и просто - убей, или убьют тебя. Но это высокомерное

пренебрежение было совсем непонятно. Финнар видел, что у них есть

свои книги и песни, своя вполне человеческая культура. Вполне...

И все же что-то тревожило его.

Финнар подумал, что он за все время пребывания здесь он не

поговорил ни с кем и получаса. Для общительного Финнара это было

трудно - но навязываться никому, помня опыт с приятелем Гэллахэ,

он не хотел.

У него пропал аппетит. Финнар лениво ковырялся в еде, понимал,

что она вкусная - но желания есть ее не было. Хотелось спать, но

бесконечно спать он не мог - а просыпаясь, не находил в себе сил

пошевелиться. Вялые тоскливые мысли тяжело ворочались в голове.

Финнар вдруг начал вспоминать тот уже почти забытый эпизод с

пробуждением в пыточной камере. Теперь все казалось ему страшным

и неисправимым - его предательство, за которое ему, видимо, и

сохранили жизнь. "Лучше бы добили сразу!" - думал Финнар и с

опаской брался за кинжал. Этот кинжал - серебристое прямое

лезвие, черная простая рукоять - постепенно начал казаться ему

знаком его свободы. Он верил в то, что в любой момент сможет

полоснуть этим лезвием себе по запястьям - и обрести таким

образом свободу.

Поддавшись этому настроению, Финнар перестал вести счет дням. Он

лежал на постели, отвернувшись к стене и постепенно впадал в

серое тоскливое оцепенение. Его больше не посещали мысли о побеге

или подвигах. Теперь Финнар думал только о смерти.

* * *

В какой-то из одинаковых серых дней дверь его комнаты отворилась.

Финнар даже не стал оборачиваться. Что там могло быть интересного

- ну Гэллахэ с едой, или Гэллэн с проверкой его здоровья. Как

будто в здоровье тела все дело, вяло подумал Финнар.

Но слабый запах полевых трав заставил его скосить глаза на

вошедшего - и это оказалась Хэллот. Она широко улыбнулась -

единственная такая искренняя улыбка во всей этой мрачной

крепости. Хэллот села на край его кровати, положила руку ему на

плечо. Финнар повернулся и посмотрел на нее. На Хэллот была все

та же мужская одежда - теперь Финнар знал, что здесь это в обычае

- и она была необыкновенно хороша. Лучистые зеленые глаза

светились задорной насмешкой.

- Эй, красавчик, что ты загрустил?

Ее рука мягко скользила по его плечу и груди. Финнар начал

неожиданно для себя обретать интерес к жизни, и, в первую

очередь, к той ее части, что сидела рядом с ним. Все более и

более настойчивыми были ее прикосновения, но Финнар не торопился

показывать своего удовольствия. Было какое-то странное

наслаждение в том, чтобы просто лежать, чувствуя опытную нежность

ласк красивой женщины. Но в какой-то момент он все же не выдержал

и притянул Хэллот к себе, зарылся лицом в ее мягкие волосы и

забыл обо всем.

Потом он долго лежал на кровати, глядя в потолок и блаженно

потягиваясь. Жизнь вдруг показалась ему солнечной и радостной.

Как будто еще немного - и он взлетит, растворится в золотом луче

света, станет одной из кружащихся в нем пылинок. Финнар впитывал

это солнце, эту радость, это счастливое бездействие.

В какой-то момент он вдруг соскочил с кровати - одним мгновенным

движением, словно раскручивающаяся пружина заставила его

совершить этот нелепый и радостный прыжок. Путаясь в вещах,

оделся и вылетел из комнаты - вперед к новым открытиям.

* * *

Ступенька за ступенькой - и вот еще одна дверь. Что за ней -

Финнар не задумывался, теперь ему казалось, что все его

неприятности позади. И легко и уверенно он толкнул ее, войдя

куда-то.

Это оказался зал воинской подготовки - так назвал его для себя

Финнар. Большое помещение было заполнено разнообразным оружием и

доспехами, в беспорядке лежавшими на полу грудами. На стенах были

развешены клинки и щиты со странными гербами. Посередине зала,

построившись в шеренгу, стояло десять человек, кто в кольчугах,

кто в простой одежде, такой же как у Финнара, только черной. В

руках у всех были одинаковые мечи, уже и короче мечей, привычных

Финнару, да еще и с легким изгибом клинков.

Перед строем, что-то негромко говоря, с таким же мечом в руке,

расхаживал взад и вперед обнаженный по пояс человек. Финнар сразу

узнал в нем того, кто одним жестом запретил менестрелю наливать

себе еще вина. Теперь он мог вволю разглядывать этого местного

командира, как подумал о нем Финнар.

У высокого мужчины была до невозможного красивая и близкая к

совершенству фигура. Рельефные мышцы под смуглой кожей

перекатывались при движениях с естественной и редко встречающейся

у людей красотой. Финнар, который никогда не стеснялся своей

фигуры, вдруг почувствовал себя неловким юнцом, сравнив себя с

ним. Лицо было под стать фигуре - мужественное и идеально

правильное. Смуглокожий, в отличие от прочих здешних, на скулах

пятна темного румянца. Темно-рыжие густые волосы небрежно забраны

в хвост так, что пряди с висков падают на щеки, невольно

подчеркивая необыкновенно благородную форму лица. Брови вразлет,

узкие удлиненные глаза разъяренного кота под длинными ресницами,

крупный нос с горбинкой, широкий рот - и все это так гармонирует

друг с другом, словно по иному и не может быть.

Финнар поймал себя на том, что думает об этом человеке, как о

статуе или картине - как о предмете, но не как о живом. Подумав,

он понял, что даже такая безупречная красота могла бы быть живой

- но на всем облике незнакомца лежала печать некоей

искусственности. Словно он был не рожден, но таким сделан - для

того, чтобы служить неким эталоном. Мысль была слишком странной,

чтобы надолго удержаться в голове Финнара - но она и не ушла

бесследно.

Командир остановил свой взгляд на Финнаре, и он опешил - ах,

какие яркие, сияющие глаза были у него... И все лицо светилось

изнутри - но все же не оживало, не хватало в нем чего-то. Под

изучающим взглядом Финнар выпрямился, расправил плечи и смело

встретился глазами с незнакомцем. Тот улыбнулся - и это была

такая же идеальная улыбка, как и само лицо. Но не было в ней

теплоты улыбки обычного человека - лишь форма без содержания.

Финнар услышал его голос - но как это, метнулась мысль, ведь он

не говорит ничего, и губы его все в той же улыбке - рядом с

собой, а, может, и в своей голове: "Хочешь попробовать? Вставай в

строй."

Финнар обалдел. Как это понимать? Ему, пленнику, позволяют взять

в руки оружие и принять участие в тренировке?! Но желание

профессионального солдата проверить свое умение перевесило

удивление. Покопавшись в куче оружия, он выбрал один из клинков -

к его огорчению, все они были непривычно легкими да еще и с

односторонней или полуторной заточкой. Таким оружием Финнар

пользоваться не привык - и появилось желание научиться. Он встал

в конец шеренги рядом с молодым парнем в серебристой кольчуге.

Боль в плече несколько мешала ему двигаться. Финнар подумал, что

надо бы рассказать об этом Хэллот. Вспомнив Хэллот, облизнул от

удовольствия губы. Во всем теле было блаженное ощущение легкости

и приятной усталости, оставляющей силы сделать еще многое. Финнар

повторял выпады, которые показывал старший - и никак не мог

понять движения до конца, все что-то не удавалось. А вот у всех

остальных получалось вполне, по мнению Финнара, хорошо. Но,

видно, обучающий так не думал. Подходя по очереди к каждому в

шеренге, он что-то говорил, показывал, делал сам несколько

выпадов, смотрел, как их отражают.

Дошел он, наконец, и до Финнара. Встал напротив - высокий, на

пол-головы выше здоровенного Финнара, по-юношески гибкий, но со

зрелой мягкостью движений. На первый взгляд, он был помоложе

Финнара, но что-то заставляло в этом усомниться - такие глаза он

видел лишь у Перворожденных Эльфов. А этот здешний командир

вообще походил на Нольдо. И все же ясно было, что он не эльф.

На Финнара полыхнуло исходящей от человека с мечом огненной

силой, словно перед костром он встал. Голос - вкрадчивый,

колдовской, без всякого акцента.

- Покажи, как ты бьешь.

Финнар привычно взмахнул мечом - и увидел, что удар был бы

нанесен обухом клинка. Командир поморщился, в колодезной зелени

глаз метнулись огненные искорки.

- Кто же так стоит? Посмотри на свои ноги - тебя легко лишить

равновесия.

Ногой в мягком сапоге он легко пнул Финнара в щиколотку - и тот

едва устоял на ногах. Повернувшись к нему боком - ах, какой

точеный профиль, руки какого мастера вырезали это лицо? -

рыжеволосый встал в стойку: ноги чуть согнуты, левая впереди,

согнутые в локтях руки едва держат рукоять. Финнар сразу ощутил,

как его собственные пальцы стискивают рукоять меча, словно

утопающий - соломинку.

- Толкни меня. Смелее.

Финнар со всей силы толкнул рыжего в плечо - а тот лишь чуть

качнулся. Только ноги плавнее, чем течение воды в реке, перетекли

из одного положения в другое. Финнар попытался воспроизвести

стойку и обнаружил, что она и впрямь удобнее, чем его прежняя

поза.

- Отлично! Теперь бей.

В голосе рыжеволосого было какое-то сладкое наваждение,

заставлявшее слушать и помогавшее понимать. Финнар медленно, как

тот показывал, занес меч над головой - как же неудобно

вывернулись в суставах руки - и повел его вниз. Рыжий внимательно

наблюдал, опершись на свой меч. И тут...

- Кано Гортхауэр... - позвал кто-то из молодых солдат. Командир

начал плавно оборачиваться. И то ли нечаянно соскользнула рука у

Финнара, а то ли, услышав ненавистное имя, в удар влилась сила -

только со всей немалой силой Финнара меч ударил рыжеволосого в

висок. Кто-то в строю приглушенно вскрикнул. Но удар пришелся

обухом.

Такой удар, как знал Финнар, должен был бы, как минимум,

отшвырнуть жертву на пол. И все же ничего не произошло -

названный Гортхауэром почти не пошатнулся, лишь от скулы до уха

на смуглой коже выступила красная полоса. Да с лица исчезла на

время неестественная маска, оно стало живым и бесконечно

удивленным, и еще некоторое веселье было. Финнар стиснул сильнее

рукоять, готовый отразить удар - но Гортаур Жестокий, если это

был и вправду он, ничего подобного делать не собирался. Он

удивленно потирал ухо и щеку, и такое искреннее недоумение было в

обращенном на Финнара взгляде, что тому даже стало смешно.

- Гляди-ка, больно даже... - растерянно проговорил рыжеволосый.

Финнар почувствовал, как краска заливает ему лицо.

Гортаур повернулся и пошел в начало шеренги. Лопатки, еле видные

под слоем мускулов, дразнили Финнара - догони, вонзи меж них

клинок. Но отчего-то он не решился сделать даже шага вслед.

Финнар усердно повторял демонстрируемые Жестоким приемы. Но

напрасно - теперь для того шеренга заканчивалась как и раньше, на

соседе Финнара слева. Его же просто не замечали в упор. На третий

такой проход мимо Финнар выругался про себя, вышел из шеренги,

швырнул меч в угол и вышел. Не преминув громко хлопнуть тяжелой

дверью. Он чувствовал себя нахулиганившим мальчишкой, случайно

попавшим на Совет Старейшин племени. Было обидно - лучше б

ударил, чем так вот игнорировать.

* * *

Пройдя по уже знакомым коридорам, Финнар нашел дверь музыкальной,

как он ее называл, комнаты - и ему показалось сначала, что там

пусто. Но в углу он заметил давешнего певца, сидевшего, что

называется, в обнимку со стаканом. Финнар подошел и молча сел

напротив на пахнущую деревом резную лавку. Уставился на парня. В

лице того ему почудились черты Гортаура - тот же овал лица, те же

кошачьи глаза. Финнар отогнал морок и налил себе стакан

Сидели молча, глядя друг на друга поверх стаканов с рубиновым

ягодным вином. Привкус у вина был терпкий. Певец, по мнению

Финнара, в последние дни забывал причесаться и усердствовал в

пьянстве - но все равно, красив был парень, ничего не скажешь.

- Ты кто? - наконец не выдержал менестрель. - Ты же не наш?

- Мое имя Финнар.

- Из Трех племен?

- Ага...

- А что ты тут делаешь - учиться пришел?

Финнар аж подавился вином. Откашлявшись, воскликнул:

- Да кто же из наших сюда сам придет?!

Менестрель захохотал во всю свою луженую глотку, едва не столкнув

со стола стакан. Смеялся долго, так что Финнар уже успел

обидеться на этот смех.

- Кто, спрашиваешь? Да ваши же и приходят. Сами. Боятся,

трясутся, как осиновые листья - а приходят. Учиться.

- Чему? - недоверчиво спросил Финнар. Верить этому несчастному

пропойце не хотелось.

- Лечить. Сражаться. Историю знать. Только все равно вы - неучи и

бестолочи, учи - не учи...

Финнар медленно и выразительно поднялся. Менестрель поднялся

следом. Постояли, посмотрели друг другу в глаза. Глаза у певца

были точь-в-точь как у давешнего рыжего - теперь Финнару не

верилось, что это был сам Гортаур. Зеленые, как налет на бронзе,

как обод старого зеркала - и искры, золотистые, как пламя свечи.

Подумав немного, Финнар, которому единственный стакан вина

все-таки ударил в голову, замахнулся. А парень поймал его руку за

запястье - и легко удержал в воздухе.

Финнар недоуменно смотрел на чудо: певец, что был вдвое уже

Финнара в плечах, и рука его была вдвое тоньше финнаровой, легко

удерживал его, сколько Финнар не напрягал мышцы. Тут Финнару

подумалось, что он упускает шанс поговорить с кем-то из местных,

и он расслабил руку.

Дальше они пили вино стаканами - и разговор делался все более

увлекательным и все менее осмысленным. Парень не хотел ни о чем

рассказывать, все больше расспрашивал Финнара, и под конец они

горячо спорили о том, какое вино лучше - из калины или из рябины?

Дальнейшее Финнар помнил не очень внятно. Вроде кто-то пришел и

проводил его в комнату? А может, он дошел сам... Вдвоем с

менестрелем они пели какую-то эльфийскую балладу, и все время

ругались, кто фальшивит. И вот еще синяк он об угол стены набил...

* * *

Проснулся Финнар от того, что кто-то толкал его в плечо. Он робко

потянулся, предчувствуя звон в голове - и обнаружил, что ни

голова не болит, ни в горле не пересохло. Похмелья как не бывало.

Он открыл глаза - перед ним стояла Хэллот.

- Эй, красавчик, подвинься...

Довольно бесцеремонно, как подумал немного сердитый, как обычно

спросонья, Финнар. Пришла, разбудила... Но это была Хэллот, милая

Хэллот - и Финнар улыбнулся ей и покорно подвинулся.

Потом они долго лежали на постели, болтая. Вернее, болтать

пришлось одному Финнару: пришлось понять, что абсолютно все

местные были на редкость неразговорчивы. На вопрос отвечали

двумя-тремя четкими фразами, не более того. Финнар все-таки

кое-что узнал об укладе жизни в Цитадели, как ее называла Хэллот

- и все более странным ему казалось это место. Многие обычаи

совпадали с обычаями его племени, обычаями Светлых Эльфов... И

все равно что-то было по-другому. А главное - слушать-то он

слушал, но вот верить не спешил.

С детства закрепившийся в сознании образ Железной Тюрьмы -

Ангамандо или Ангбанда, никак не хотел заменяться другим. Ну не

верилось ему - по собственному опыту, что это некое блаженное

место знаний и мудрости, как это получалось у Хэллот. Слишком не

вписывались в эту идиллию те люди, которых он тут успел

повстречать - и надменная Гэллахэ, и обманчиво-скромная девушка

из библиотеки, и тот незнакомец, который наорал на Финнара, и

вчерашний рыжеволосый с колдовским голосом, и растрепанный

менестрель... Вот разве что сама Хэллот, но и ей он не мог

доверять до конца, помня ее подозрительную связь с тем местом,

которое продолжал считать пыточной камерой.

По ассоциации пришло воспоминание: он же хотел вчера пожаловаться

Хэллот на непрекращающуюся ноющую боль в плече. Пожаловался. Та

мигом стряхнула с себя ленивое расслабленное оцепенение - долг

Целителя был выше личных интересов, как и в племени Финнара.

Ощупала его плечо и грудь с левой стороны, пару раз нажала так,

что он едва не взвыл.

- И давно это у тебя?

Финнара аж отнесло к стене под ее взглядом - словно удар мягкой,

но тяжелой подушкой. Врать было бессмысленно:

- С самого начала...

- Тебя же спрашивали! Что за дурак! Теперь придется потерпеть.

Она куда-то вышла и через несколько минут вернулась в

сопровождении Гэллахэ, Гэллэна и еще двух молодых парней, видно,

близнецов. В руках у Хэллот был сверток, который она положила на

столик и развернула. Там оказалось несколько металлических

предметов странной формы - явно не предвещавших ничего хорошего.

Пыточных инструментов, как понял Финнар. Холодный ком подступил к

горлу, пришло странное ощущение бессилия - ни рукой двинуть, ни

ногой. Финнар только и смог выдавить из себя:

- За что?

Хэллот непонимающе взглянула на него и на окружающих, но

промолчала. Гэллэн наклонился к нему и негромко сказал:

- Сейчас тебе придется терпеть боль - но не самую сильную. Чем

меньше ты будешь дергаться, тем быстрее все кончится. Так что

постарайся взять себя в руки и лежать неподвижно. Это для твоего

же здоровья.

Финнар совсем опешил. Так пытать или лечить его будут? И разве

так лечат? Лечат травами и снадобьями, которые знают Целители,

разными мазями и питьем - но не железками же?

Хэллот подошла к нему с каким-то флаконом и куском полотна в

руках. Смочила полотно в содержимом флакона. В воздухе разнесся

приятный бодрящий запах травы и еще чего-то, тоже на редкость

приятного. Этим полотном она протерла плечо и грудь Финнара - на

коже образовались разводы цвета пожухлой травы. Кожа похолодела.

Ему стало интересно.

Затем Хэллот взяла со стола один из предметов - нечто вроде

длинного шила. Посмотрела на испуганные глаза Финнара.

- Ори, да погромче, только не шевелись.

Тут же в его руки и ноги вцепились мертвой хваткой пришедшие с

Хэллот близнецы. Хэллот поднесла "шило" к его ключице - и вонзила

острие ему в тело. Оказалось не так уж и больно. Финнар вскрикнул

- скорее для проформы, и крик помог ослабить боль. Он чувствовал,

как острая игла медленно движется вглубь его плеча, пока,

наконец, не останавливается. Хэллот чему-то улыбнулась. Потом

сказала что-то Гэллэну на своем языке. Гэллэн моментально подал

ей еще один предмет - тонкую изогнутую трубку. Когда Хэллот

начала вставлять ее в прокол от "шила" стало действительно больно

- и Финнар, закрыв глаза, проорал всю эту часть - но не

пошевелился. Затем она принялась сильными пальцами надавливать на

то место, где из кожи Финнара торчал кусок железа - ох, как ему

на это было страшно смотреть! Но, скосив глаза, он упорно

наблюдал за происходящим, невзирая на боль, рвавшую изнутри плечо.

Из трубки полился гной вперемешку с кровью. Вот тут Финнар

обрадовался, что обычно помогал дома Целителям и совершенно не

боится вида крови, даже своей. Но все равно было страшно и до

тошноты противно, хотя в обморок падать он не собирался.

Хэллот осторожно извлекла трубку и начала обильно поливать

раненое место зеленой настойкой. Рану защипало так, что у Финнара

непроизвольно выступили слезы на глазах.

- Ну, вот и все. Через пару дней и не вспомнишь. А ты молодец,

красавчик, не мешал мне.

Гэллахэ помогла ему сесть и ловко намотала повязку из полотна.

Финнар удивился тому, что, несмотря на всю эту процедуру, болеть

действительно стало меньше. Когда все вышли, оставив его одного,

Финнар начал обдумывать увиденное - но заснул, так и не успев

хоть чего-то понять. Глаза слипались, словно в них насыпали песка.

* * *

Проснулся он ближе к вечеру - оттого, что во сне перевернулся на

больное плечо. Спать больше не хотелось. Финнар сначала робко,

затем все смелее пошевелил левым плечом и обнаружил, что для

того, чтобы стало больно, надо хорошо постараться. Повязку

трогать не стал, опасаясь гнева Хэллот. Хэллот, милая Хэллот...

Теперь Финнару казалось, что он может всю жизнь прожить здесь -

пусть только она будет рядом с ним. Поняв, что та сцена вовсе не

имела отношения к пыткам, он так же понял, что не является

предателем своего племени. Словно камень свалился у него с плеч -

и стало неожиданно легко. И, верно, прав был тот его неизвестно

куда пропавший соплеменник, что шепотом рассказывал о прекрасной

земле и ее мудрых воинах. Теперь у Финнара появились

предположения, о том, куда он на самом деле подевался.

На столе стоял поднос с едой. Финнар с аппетитом съел уже

остывшую пищу. Оделся и пошел гулять - ему очень хотелось выйти

во двор и посмотреть на крепость снаружи.

Рассудив, что надо идти вниз и вниз, Финнар шел по бесконечным

лестницам. Навстречу ему попадались различные люди - и раздражало

то, что они смотрели сквозь него, словно Финнара вообще тут не

было. Одетые в черное, иногда сочетавшееся с зеленым, синим,

фиолетовым, одинаково собранные и аккуратные мужчины и женщины

были как бы из другого, не Финнарова мира. Странные чужаки, гости

неведомо откуда.

Наконец, он увидел знакомую фигуру внизу на лестнице - это был

певец, теперь Финнар вспомнил, что его зовут Тельпелин, на

здешнем хорошенько искаженном произношением синдарине с примесью

квэниа это звучало не так, но смысл имени был - Серебряная Песня.

Финнар обрадовался встрече.

Тельпелин согласился показать ему Цитадель снаружи. Неприятным

показалось только его выражение лица - словно Финнар был ему

забавен, но не особенно интересен. Но сейчас Финнару не хотелось

вникать в подробности отношения к нему со стороны здешних жителей.

...Крепость была и вправду огромна. Им пришлось далеко отойти от

нее, чтобы окинуть взглядом всю Цитадель, и Финнар понял, что

воздух уже не по-осеннему холоден. Земля была покрыта тонким

слоем снега, под ногами хрустел, ломаясь, лед. Финнару стало

холодно и он покосился на своего спутника - но тот явно не

чувствовал ни ветра, ни холода, хотя одеты они были одинаково.

На фоне белого снега крепость казалась еще более черной, чем была

на самом деле. Она будто вырастала из земли, ни в чем не

противореча пейзажу, столь же гордая и свободная, как горы на

заднем плане. Без единого шва, черный монолитный камень

поблескивал под лучами бледного зимнего солнца. Вознесясь до

самых облаков четырьмя башнями, стояла Цитадель Севера,

прекрасная и устрашающая, несокрушимая и величественная.

Ворота в несколько человеческих ростов из чуть более блестящего

камня, были закрыты. Не было никакой крепостной стены или рва. К

воротам просто шла дорога, но следов на ней не было. Тельпелин,

словно прочитав его мысли, сказал:

- Мы редко открываем ворота. Можно же войти и через другой вход,

откуда мы вышли. Ну, что - пойдем обратно?

Они вернулись во внутренний двор. Здесь было намного интереснее -

много людей, лошади - вороные, прекрасной стати животные. Финнару

тут же захотелось прокатиться на лошади. Он осмотрелся - и

вдруг... Тревожный мороз пополз между лопатками, рука по

многолетней привычке потянулась к мечу - но меча не было. В углу

двора стоял *орк*. Судя по разукрашенной разными знаками одежде и

роскошной перевязи меча, это был какой-то орочий военначальник.

А перед ним верхом на огромном вороном коне сидел тот самый

рыжеволосый, которому он так неловко дал в ухо. Но теперь на нем

была богато украшенная драгоценными камнями одежда, плащ,

отороченный черным мехом, расшит золотом и серебром. Распущенные

волосы вьются на ветру, едва сдерживаемые обручем с крупным

блистающим камнем во лбу. Камень отливал всеми цветами радуги

одновременно, светился, как небольшое солнце.

Орк вел себя подобострастно, в глаза всаднику не смотрел,

кланялся через слово. Всадник же был исполнен властности и

презрения, слова - слышно их не было - цедил и словно выплевывал,

отчего орк начинал кланяться вдвое чаще.

Финнар с трудом поверил, что это тот же красавчик командир, что

расхаживал недавно по залу в одних штанах, бахвалясь прекрасно

развитыми мышцами, и объяснял ему, как правильно стоять. Этот был

до того недоступен и внушал трепет не только орку, но и Финнару,

что он подумал - не ошибся ли?

- Кто это, на лошади? - толкнул он Тельпелина. Тельпелин,

помолчал, словно подбирая слова, и сказал:

- Гортхауэр, наместник Владыки. Ваши, - словно выплюнул он это

"ваши", - зовут его Гортаур Жестокий.

Ненависть скрутила Финнара в тугой комок. Проклятое имя вертелось

в голове - и Финнар как будто заново увидел его обнаженную

открытую спину в зале, ощутил в руке меч. Сознание безвозвратно

упущенной возможности мешало вздохнуть полной грудью.

Тельпелин отшатнулся от него - но Финнар крепко схватил его за

руку.

- Вы что, умеете мысли читать? Говори!

- Не мысли, нет - но чувства... А от твоих чувств мне стало

страшно. И отпусти меня. Немедленно!

Финнар разжал руку, постарался успокоиться.

- Прости, не обижайся. Я не знал... Пойдем-ка лучше выпьем еще

вина?

Менестрель поразмыслил и согласился. Они пришли в незнакомый

Финнару зал, где рядами стояли столы и лавки, сидели и ели люди.

Сели на свободное место у окна. Вскоре к ним подошла женщина лет

постарше пятидесяти, в белоснежном фартуке, на котором были

вышиты цветы и листья. Тельпелин сказал ей что-то, чего Финнар не

понял. Финнар подумал, что будь они в его племени, он не стал бы

разговаривать при госте на непонятном для того языке. Здесь,

по-видимому, были другие обычаи.

Другая женщина принесла им два подноса с одинаковым набором

тарелок, потом принесла им кувшин вина. Еда была вкусной, вино -

крепким. А в голове у Финнара все вертелась одна и та же картина:

беззащитная спина Гортаура, догони, вонзи клинок.

- В спину бить подло. - Бесстрастно сказал вдруг Тельпелин между

глотками вина. Финнар вздрогнул. Как ему жить тут, если и мысли

его не являются его достоянием, а любой может прочесть их?

- О, гляди-ка - твоя мучительница!

Финнар непонимающе посмотрел на певца.

- Ну, Хэллот, наша Верховная Целительница. Вон она.

В указанном направлении и вправду обнаружилась Хэллот под руку с

каким-то пожилым мужчиной.

- А с кем это она?

- Как с кем? С мужем.

- С *мужем*? Финнар был потрясен до глубины души. Рушилось то

единственное, что удерживало его от отчаяния и безумия -

привязанность к Хэллот, надежда на совместную с ней жизнь. Как

она могла - обманывать его, изменять мужу?

- Может, у нее и дети есть?

- Есть двое, я и моя сестра. Гэллахэ, Целительница, как и мать. А

это мой отец - Главный оружейник.

Тельпелин лукаво улыбался, довольный произведенным на Финнара

эффектом. Эффект и вправду был силен - Финнару показалось, что

земля уходит у него из-под ног.

- Хэллот - твоя мать? Сколько же ей лет?

- Около восьмидесяти.

-...

- У детей Наместника другой срок жизни.

- У *чьих* детей?

- У детей Наместника Владыки, Гортхауэра, называемого на Западе

Гортаур Жестокий.

Ах, с каким же торжеством и наслаждением в голосе выговорил

Тельпелин эту фразу - почти по слогам. Финнара будто ударили по

голове. Он залпом проглотил содержимое стакана. Но уходить было

поздно - Хэллот со спутником уже подошли к их столу.

- Мы не помешаем вашей беседе? - спросила Хэллот. Ее муж без

вопросов сел за стол напротив Финнара, взял у Тельпелина стакан,

налил себе вина. О чем-то заговорил с сыном, тот ему ответил.

Финнар делал вид, что доедает сладкое блюдо из незнакомых ягод.

На самом деле горло ему свела судорога, мешавшая проглотить даже

небольшой кусочек. Он не поднимал глаз, стараясь сдержаться -

очень уж хотелось сделать что-нибудь страшное и неисправимое. Но,

почувствовав на себе чей-то взгляд, оторвался от тарелки. На него

в упор смотрел муж Хэллот, оценивая и изучая Финнара.

Взгляд светло-серых глаз был тяжелым. Седые волосы придавали лицу

старика особое благородство, но на нем было сейчас равнодушие и

пренебрежение - Финнар уже хорошо научился читать это выражение

на бесстрастных лицах здешних жителей, на него редко смотрели

здесь по-другому - и холодное, с ленцой, любопытство.

- Это и есть твоя новая забава? - на языке Трех племен спросил он

Хэллот. Финнар почувствовал, как краска стыда и гнева заливает

лицо. Он с надеждой посмотрел на Хэллот, но та улыбнулась мужу и

сказала громко и четко:

- Да, дорогой. Он вроде ничего?

- Дикарь, - буркнул старик, - зачем нам *такие*?

И заговорил дальше, как ни в чем не бывало, на своем свистящем и

шипящем наречии.

Финнар выскочил из-за стола и помчался к двери, уронив кого-то по

дороге.

* * *

Каким чудом он нашел дорогу в свою комнату? Но все же нашел и

бросился на кровать, уткнулся лицом в подушку и застонал. Каким

дураком он был, что хоть кому-то тут поверил! И кому - самому,

что ни на есть, вражьему отродью, дочери Гортаура. При мысли, что

с ней он спал, ласкал ее тело, принимал ее поцелуи, Финнару стало

дурно. Проклятая, проклятая крепость, проклятые слуги Моргота,

лживые и надменные, уверенные в своем превосходстве! И вот

расплата за детскую наивность... О, Эру - лучше бы добили сразу!

Финнар засунул руку под матрас и достал кинжал. Выход был

очевиден - у него достанет смелости вонзить его себе в сердце. Но

что-то его остановило: понемногу возвращались выдержка и мудрость

опытного бойца. Другой план показался ему более достойным гордого

воина Трех племен - он подстережет Гортаура с этим кинжалом, и

будь, что будет. Что будет, Финнар мог себе вполне ясно

представить - его, вне зависимости от успеха, ожидает мучительная

смерть. Но ее он больше не боялся - жизнь здесь представлялась

куда большим мучением. А что можно просто уехать, Финнар не

верил. Кто же отпустит так просто человека, видевшего столько,

сколько он?

Финнар терпеливо дожидался вечера. Когда Гэллахэ, как обычно в

начале вечера, принесла ему подсвечник, он выглядел совершенно

спокойным, улыбнулся Гэллахэ и даже подмигнул ей. Та слегка

приподняла брови в знак удивления, но ничего не сказала.

Он вышел из комнаты и пошел по коридору, на ходу проверяя, удобно

ли лежит кинжал в рукаве, легко ли его выхватить при

необходимости.

* * *

В музыкальной комнате, как он и ожидал, было полным-полно людей.

Пели две симпатичные девушки, третья аккомпанировала на лютне.

Пели на правильном эльфийском, но совсем в другой манере. Финнар

огляделся, пошарил глазами по комнате и увидел на противоположном

конце комнаты того, кого искал. Гортаур сидел на лавке у камина -

прямо, будто опираясь на спинку невидимого трона. Опять небрежная

прическа и простая черно-фиолетовая одежда, не украшенная даже

вышивкой, в отличие от остальных.

Финнар начал потихоньку продвигаться к камину. Впервые он

заметил, что большинство присутствующих вооружено - кинжалы,

подобные его, на поясе у многих метательные ножи. Финнар

осторожно нащупал в рукаве левой руки свой кинжал. И тут же

увидел, как девушка, стоявшая спиной к нему, подвинула руку

поближе к поясу, на котором крепились ножны кинжала.

Финнар был слишком хорошим воином, чтобы не распознать в этом

жесте бессознательное ощущение опасности и готовности к встрече с

ней. Спроси ее сейчас - отчего ее рука почти легла на рукоять

кинжала, она, пожалуй, удивится. Но в случае опасности она

отреагирует быстро и наилучшим образом - оттого, что не станет

раздумывать, а доверится выучке и инстинктам. Сколько раз сам

Финнар пытался объяснить это молодым воинам - но подобное знание

приходило лишь с опытом. Финнар впервые задумался об уровне

подготовки здешних воинов - если даже какая-то девчонка так

хорошо выучена.

Дойдя до лавки, на которой сидел Гортаур, Финнар уже был в тихой

истерике: абсолютно все в комнате каким-то непонятным образом

улавливали исходящую от него опасность. Никто не стоял к нему

спиной, хотя никто и не оборачивался - просто как-то оказывались

к нему в пол-оборота - и руки на рукоятях - и увлеченно при этом

слушали пение... "Колдуны проклятые!" - мысленно застонал Финнар.

Он остановился за спиной Гортаура, еще раз удивившись, какая у

Жестокого, да и у всех в этой комнате, прекрасная осанка.

Закралась мысль о возможной связи этого с уровнем владения

оружием и частыми тренировками, но было не до рассуждений.

Нашарил клинок...

Медленно - и все равно слишком быстро - Гортаур обернулся к нему

и взглянул прямо в глаза. Снизу вверх взглянул - а как будто

сверху навис. "Ну что же ты?" - прозвучал прямо в голове у

Финнара его колдовской голос. - "Что же не бьешь?" Губы

красавчика не пошевелились, но тем не менее Финнар слышал его

именно ушами. Жестокий плавно встал, не отрывая глаз от Финнара,

подошел к нему вплотную.

- Вылечили на свою голову... - вслух, полушепотом сказал он. - Я

ж тебя, скотину, сам оттуда вез, коня загнал...

От этого голоса у Финнара мутилось все в голове, к глазам

подступали слезы. Хотелось упасть перед ним на колени и целовать

Гортауру руки. С трудом Финнар сообразил, что это какое-то

колдовское наваждение и удержался.

- Я же думал, вы не совсем еще безнадежны. Надеялся, хоть так ты

что-то поймешь. Щенок, дикарь... Выучить чему-нибудь тебя хотел!

От его свистящего шепота Финнар терял последние остатки разума,

проваливался в бездну. Собрав последние силы, он отвел глаза и

рванулся к двери. На него испуганно оглядывались, шарахались с

дороги.

Финнар бежал по коридору, словно загнанный зверь. Оглядывался

через плечо, никого за спиной не видел - и все равно бежал.

Прочь, подальше от рыжеволосого колдуна, от его лишающего разума

голоса, ото всех этих читающих мысли слуг и детей Врага.

Коридоры... анфилады... переходы... лестницы... Есть ли здесь еще

что-нибудь кроме лестниц и коридоров? Стены из черного камня...

Вот, кажется, его дверь. Финнар толкнул ее - но оказался в

другой, незнакомой комнате. Прямо напротив двери, лицом к нему за

письменным столом, заваленным книгами, сидел человек пожилого

возраста, по виду не похожий на здешних, внешне - вылитый Атани.

Он поднял глаза и насмешливо посмотрел на Финнара, замершего, как

истукан.

- Та-ак... - заговорил он на наречии племени Финнара. - Без стука

врываемся в чужие комнаты. Забываем поздороваться. Одеваемся

максимально нелепым способом. И, наверное, жутко обижаемся, когда

принимают за дурака.

Незнакомец чуть привстал и неожиданно рявкнул на Финнара:

- А ну-ка, выйдите вон отсюда и зайдите, как положено, молодой

человек!

Финнар немедленно закрыл за собой дверь снаружи - но вот

стучаться в нее не стал. Полученная трепка помогла хоть немного

успокоиться. Говорить, однако, с этим человеком - явный

предатель! - Финнару сейчас не хотелось. Возможно, позже...

Финнар сориентировался в коридоре, понял, где должна находиться

дверь его комнаты. Вошел в нее, подошел к окну, раздумывая, где

же он потерял кинжал. За спиной раздалось легкое покашливание. Он

оглянулся - у двери стоял, изящно опершись на нее, Гортаур.

* * *

Рыжеволосый чародей улыбался, и эта улыбка не предвещала ничего

хорошего для Финнара. Разве что залюбоваться на нее можно было -

да не в обычае Финнара было заглядываться на мужчин. Даже таких.

- Ну, вот и славно. Пришел сюда ты не по своей воле - так по

своей уйдешь.

Финнар от радости не мог вымолвить ни слова - его отпускают! Но

потом родилось сомнение: наверняка, это какая-то ловушка - не

могут его так просто отпустить.

- Так что, если ты не против - ты свободен.

Теперь Гортаур говорил с ним, не применяя никакого колдовства -

голос был таким же естественным, как во время тренировки. Вот

только насмешка, разочарование и отвращение звучали в этом

голосе. И Финнар подумал, что как же это - теперь всех людей они

будут считать такими же глупыми и неуклюжими, как он сам. Эти

надменные полулюди, полу-непонятно-кто. Которых вся их

образованность и воспитанность не делает людьми, ибо самый

неотесанный из людей способен понять и простить другого. А *эти*

- нет. Люди, которые ставят знания и манеры превыше всего,

которые замкнулись в своей гордости и надменности. Это не люди.

Это *нелюди*.

- Никуда я не пойду. - спокойно и твердо сказал Финнар. - Я

останусь здесь. Вы назвали меня гостем - кто же выгоняет гостя?

- Я. Я, Гортхауэр, Наместник Владыки Мелькора.

Слова упали, словно шесть свинцовых брусков - тяжело и глухо. Но

Финнар уже не чувствовал себя неуклюжим. "Я Человек!" - эта мысль

расправила ему плечи.

- Ты здесь не хозяин - всего лишь наместник; не бери на себя

право хозяина: приглашать и выгонять гостей.

- Ты уйдешь, человек!

В голосе Гортаура неожиданно послышались нотки истерики. Финнар

торжествующе улыбнулся.

- Да, Майа Аулендил, я - *человек*. А ты - нет. И тебе не стать

человеком никогда, хоть ты и обзавелся таким отличным телом.

*Красавчик*. - Финнар уже откровенно издевался над ним.

Смуглое лицо Гортаура побледнело - и страшен, но все же

нечеловечески прекрасен был его лик. Разьяренные кошачьи глаза,

казалось, сейчас начнут метать молнии, закушена нижняя губа, от

гнева резко обозначились скулы. Видна была еще не зажившая до

конца ссадина на щеке - след меча Финнара. Но Финнар не испытал

страха. И спокойно выдержал взгляд.

- Ты уйдешь сам - или тебя выкинут воины!...

Ах, как сладко было слышать, что у самого Гортаура срывается

голос! Финнар понял, что упираться действительно бесполезно - все

равно его, безоружного, выставят прочь. И произнес совершенно

беспечным тоном:

- Ну так покажи свое гостеприимство, наместник. Не выставишь же

ты меня идти пешком и без одежды?

- Угу... И Сильмариллов в придачу дам, и золота мешок - приходи

еще, дорогой гость...

Такая детская обида прозвучала в голосе Гортаура, что Финнар даже

почувствовал к нему мимолетную симпатию.

- Не дикари же мы; дам тебе все для дороги. Иди вперед.

* * *

Он действительно получил от Гортаура нужные для дороги вещи -

теплый плащ, сапоги, какую-то еду и меч. Лошадь ему тот дал не

самую лучшую, но вполне пригодную к путешествию. Посмотрел на

одежду Финнара, поискал в кладовой куртку - не нашел. Снял с себя

теплую шерстяную с меховым капюшоном куртку, протянул Финнару. На

лице у Жестокого было такое выражение, словно попроси его Финнар

снять с себя всю одежду - снимет и отдаст, лишь бы поскорее от

Финнара избавиться.

Меч, впрочем, отдал за воротами - и сам вышел провожать его с

мечом в руке. Видно, не доверял.

- Ты в племя-то со всем этим добром не показывайся - не поймут.

Выбрось по дороге.

Финнар пришпорил лошаденку, торопясь куда-то в непроглядную ночь.

Он боялся, что Жестокий может передумать. Вслед ему донеслось

веселое:

- И не вздумай возвращаться...

Одиннадцать дней в дороге придали Финнару вид узника, чудом

вырвавшегося из страшных застенков Ангбанд. Припасы кончились на

восьмой день, а снаряжения для охоты у него не было. Финнару все

время было холодно и тоскливо, хотелось есть. Глаза у него

запали, во взгляде появилось легкое безумие.

Он то ругал себя, что не смог остаться там подольше, узнать

что-нибудь полезное и новое, поучиться у Гортаура - как там они

его звали, Гортхауэр, что ли? - воинскому искусству. То

радовался, как ребенок, что сумел вырваться живым из вражьего

логова и возносил благодарственные молитвы Валар. Чем ближе он

оказывался к родным местам, тем страшнее ему представлялось это

место, угрюмая Ангбанд, все большими порождением ночного кошмара

представали увиденное там. Теперь он точно был уверен, что все

это было только наваждением Врага.

Лица стирались из памяти, искажались, расплывались. И только одно

лицо - лицо Гортаура во время разговора с ним в комнате осталось

в памяти Финнара навсегда, теша его самолюбие.

* * *

В племени Финнару, рассказавшему потрясающую историю о своем

пленении и побеге из плена, поверили сразу. Уж больно подходящий

к этой истории у него был вид - неестественно бледное лицо,

шальные глаза с полубезумным взглядом, шрамы - "от пыток" - на

теле. Поверили и зауважали, никто и не припомнил ему потерю всего

отряда.

Сам Финнар, рассказывая раз за разом свою историю всем желающим,

через полгода поверил в нее полностью - и про мрачные подвалы, и

про издевательства орков, и про свой непосильный труд и страшные

пытки. Вот только про ужасное обличие Гортаура Жестокого он никак

не мог начать рассказывать - не рассказывалось, и все тут.

КОНЕЦ

15.12.97-14.01.98

-----------------------------------------------------------------

(С) Нина Новакович, Павел Кожев, 1998

-----------------------------------------------------------------