Владимир МОИСЕЕВ

БУДЕМ ЖЕСТОКИМИ

Посвящается астроному С. Грачеву 1. ПОЛЬ КОЛЬЦОВ, ЛИТЕРАТОР Воздух был тяжелый и влажный, но дождя не было. В сером, по-осеннему тоскливом небе, как на проявляемой фотографии, на секунду возник блеклый солнечный диск, и лужи на аэродромном поле тотчас отозвались разноцветными огоньками. Получилось красиво. Не иначе, масляная пленка, подумал Поль и непроизвольно рассмеялся. Он перебросил плащ через руку и вместе с другими пассажирами пошел за стройной девочкой в форме к зданию аэровокзала. Всякий раз, когда он возвращался в этот город, его охватывала непонятная, ничем неоправданная радость. И, наверное, это было стыдно, потому что скорее подходило одинокому затравленному зверю, чем модному писаке. Об этом стоило подумать. Инстинктивное желание забиться в самый дальний, самый темный угол, подчиняться только инстинкту. Избавиться раз и навсегда от унизительной привычки думать. А может быть, потребность в мыслях тоже инстинкт? Условный или безусловный? Повторять - думать бесполезно, думать неприятно, думать обидно... Любая мысль - это уже насилие, измена человеческому существу. Не в отсутствии ли мысли истинное единение с природой? Станьте кустом, станьте травой, станьте журчащим ручьем! Повторяйте - думать неинтересно, думать немодно, думать стыдно... Нелюбовь к мыслям. Нелюбовь к мыслящим. Может быть, доверительные беседы врача. Может быть, показательные товарищеские суды. Может быть, самосуды перед опустевшим университетом. И все повторяют - думать глупо, думать опасно. думать страшно. Шарлатаны, за умеренную плату обучающие обходиться без мыслей. Длинные очереди пациентов. И так далее. Поль задыхался от смеха. Он попробовал придушить свое неуместное воодушевление воспоминанием о ласковом южном море, с которым простился пару часов тому назад, но вспомнил только вышку дальнего обзора, установленную почему-то прямо на пляже, и темные силуэтики патрульных катеров на горизонте. Девочка провела пассажиров мимо бронетранспортеров патрульной службы и, после проверки документов, впустила в зал ожидания. Поль пробивался сквозь толпу встречающих, ловил их скользкие безразличные взгляды и радовался, что наконец-то до него никому нет дела. А потом радость исчезла, потому что откуда-то сверху грянул бравый военный марш, и Поль сразу же почувствовал себя идиотом. Багаж задержали. Очередная проверка, наверное. Ищут, ищут, а что ищут и сами не знают. Чтобы хоть как-то убить время и не мозолить глаза людям из специальной секции, которые медленно бродили по залу, проверяя документы у подозрительных лиц, Поль отошел к большим щитам с информационными листками Главного полицейского комиссариата. На сегодняшний день в опасных преступниках значились трое: Петр Савар, исследования аппарата Гольджи, Акка Иноуэ, дифференциальные уравнения и Николай Пратолини, компактные галактики Цвикки. Поль не поверил своим глазам. Малыш Николенька - государственный преступник. Оказывается, все пять лет, прошедшие со дня принятия Чрезвычайного закона о запрете ряда теоретических исследований и разработок, он продолжал заниматься этими проклятыми галактиками в подполье. Николенька - городской партизан! Смешно. Впрочем, не очень. Скорее оскорбительно. Полю было неприятно, что слабенький Николенька оказался способным бороться за свои убеждения, пусть даже так неумело и неумно, а он, так всегда гордившийся своей независимостью, с готовностью забросил работу, едва кому-то там пришло в голову прикрыть ее. Человек должен работать, так я всегда считал, в работе единственный смысл, единственное обоснование человеческого существования. Долг, потребность, счастье... Потребность. Да, пожалуй, потребность... Не связанная со службой, с получением денежного содержания, с принуждением... Красивые идейки, которые, впрочем, никому, в том числе и мне самому, не приходит в голову принимать всерьез. Подожди, подожди, перебил себя Поль. К чему это самобичевание. Все было не так. Работу я, в сущности, забросил, когда запрета еще в помине не было. Никогда я не принимал всерьез всю эту болтовню о всемогуществе науки. Ах, научное мышление, ах, научные проблемы, ах, научные истины - всегда это отдавало для меня шарлатанством, цирковым номером с пожиранием огня. Уж не оправдываюсь ли я? С какой стати. Мне не в чем себя упрекнуть. Я поступил, как считал нужным - покинул лабораторию, отказавшись заниматься "промышленными приложениями" под присмотром людей в форме. Это сейчас легко сказать - покинул лабораторию - а тогда это называлось по-другому - срыв правительственных мероприятий, имеющих важное оборонное значение. Это была не шутка - две тысячи разгневанных специалистов. Впрочем, на обороноспособности страны демарш научников никак не отразился, многие вернулись, когда на них чуть-чуть поднажали, да и способная молодежь не подвела, с честью справившись с поставленными задачами. И я был этому искренне рад, так как всегда считал себя патриотом. Однако, когда я обнаружил свое имя в черном списке, мне стало не до благородных обобщений. Хорошенькое было времечко, нечего сказать. Не знаю, что бы я сейчас делал, если бы тот мордастенький не тиснул мои рассказики в своем порноальманахе. Ворошить старое Полю не хотелось. Что было, то было... "Все. Точка." - приказал он себе и отправился в буфетную подкрепить душевное равновесие порцией джина. Так что, когда объявили о доставке багажа, Поль уже немного успокоился. Ему даже захотелось написать смешной рассказ о парне, которому однажды настолько обрыдли любимая работа, верные друзья и общепринятые правила поведения, что он решил уехать в самый наираспоследнейший городок на свете и начать там свою жизнь заново, основываясь на системе моральных установлений, совестливости, вселенском добре и помощи людям. Где-то в пивной ему удалось выяснить, что таким наираспоследнейшим городком на свете является некий Яя, расположенный то ли в труднодоступном районе джунглей, то ли на краю действующего вулкана. Фантастически глухая дыра с пивоваренным заводиком и спичечной фабрикой. Парень распродает по дешевке свое имущество и первым самолетом летит в Яю. Прилетает, смотрит - действительно, спичечная фабрика и пивоваренный заводик. Он утром и повесился... А потом, уже на стоянке такси, у Поля случился приступ черной меланхолии. Надо сказать, очень неприятное и болезненное состояние. Тоска по простому человеческому общению, жажда сострадания, желание быть нужным и полезным, заинтересовать кого-нибудь, все равно чем - бедой, радостью, цирковым номером, все равно чем. Поль даже глаза зажмурил, так ему стало одиноко. Хотелось одного - провести сегодняшний вечер с друзьями, и пусть не будет ни капли спиртного, черт с ним, главное, чтобы можно было не следить за своими словами и говорить безответственные глупости, и ежеминутно попадать впросак, или просто помолчать, только пусть кто-нибудь будет рядом, и не выставляться, хотя бы сегодня, этаким мастером слова, доморощенным хранителем эмоционального откровения нашего времени. Ну неужели я требую слишком многого? Или мне надо обязательно подохнуть сначала, чтобы заслужить простое человеческое понимание! Полю стало очень жаль себя, еще бы, никто его не понимает, никто не любит, но он сразу забыл обо всем, потому что из толпы, как по команде театрального распорядителя, появился улыбающийся Федор Лагранж, хороший товарищ Поля еще по лицею. Вообще-то, таких совпадений не бывает, но Поль мало и интересовался в этот момент причинно-следственной связью событий. Он просто очень обрадовался. Дружок ты мой дорогой, как ты вовремя, думал он растрогано, пока Федор, как всегда подробно, рассказывал о своих обстоятельствах. По его рассказам выходило, что второго такого весельчака, как он, днем с огнем не отыщешь. Ух, уж он повеселился, ух, потешился. Впрочем, его повествование носило отрывочный характер и страдало некоторой отвлеченностью, вызванной соображениями неразглашения. Поль оттаял. Кто-то сказал, что настоящие друзья бывают только в детстве. Наверное, это так и есть. - Как делишки на службе? - спросил Поль, стараясь сохранить по возможности серьезный вид. Это была традиционная шутка. Федор никогда не отвечал на вопросы, хотя бы косвенно связанные с его работой, более того, он никогда не мог уразуметь, что кто-то кроме его непосредственного начальника может интересоваться тематикой учреждения. Поэтому его реакция на этот вопрос всегда была стандартна - он обижался, что, впрочем, и требовалось. Поль очень любил смотреть, как медленно надуваются от обиды щеки Федора. - Не пора ли тебе стать серьезней, - укоризненно сказал Федор. - Есть вещи, которые не терпят зубоскальства. - Конечно, ты прав! Я столько думал об этом. И понял, что это не прихоть, не игра, серьезность мне еще очень даже пригодится. Пока не все получается, но я стараюсь работать над собой. Трудно, но что сделаешь! А результаты уже есть, например, я решил подать в Секретариат прошение о присуждении мне второй формы допуска. - Перестань паясничать. Может быть, мне не следует это говорить, не мое это, в сущности, дело, но ты, словно ребенок. Я ведь тебя еще в зале заметил, у щитов. О Николае читал? Поль кивнул. - Ты пойми, время сейчас тревожное, пожалуй, даже жестокое, разбираться в сложностях твоего писательского восприятия не будут... Не надо этих демонстраций. Не надо. Ладно, хватит об этом. Расскажи лучше, как там Лена поживает? Поль засмеялся. - Вот этого тебе действительно не следовало спрашивать... - Вот черт, экий я сегодня... - Ерунда. Все правильно... Лена ушла, уже давно... А может это я ушел, все так сложно, я ничего не понял. Наверное, что-то не получилось. - Прости. - Ну что ты. Я рад, что встретил тебя. - Я тоже. - Ты очень вовремя появился, мне трудно это объяснить, но очень вовремя. Федор поморщился и посмотрел на часы. - Пора. Хорошо бы тебя подвести, но не имею права... Впрочем, у меня здесь знакомые на бронетранспортере, если хочешь, могу поговорить. И в самом деле, какой ты писатель, если на бронетранспортере ни разу не проехался? - Да нет, спасибо... Жестковато... - Ну, смотри. Федор еще раз посмотрел на часы. - Пора, - он пожал Полю руку, потом на секунду застыл, как будто вспоминая что-то, или решая что-то серьезное. - Слушай, а почему бы нам не закатиться сегодня в "Андромеду"? А? По старой памяти! - Действительно, почему бы и нет. - Часиков в шесть, хорошо? - Отлично. - Ну, пока, - Федор несильно ткнул Поля в плечо и побежал к шикарному лимузину, возле которого кружком стояли пять-шесть человек в пятнистой форме коммандос. Федор отдал какую-то команду, захлопали дверцы, и лимузин тотчас выехал на шоссе, за ним пристроился бронетранспортер. Таксист оказался веселым парнем, едва отъехав от стоянки, он принялся выдавать один анекдот за другим. - Пришел мужик к врачу, а на лысине у него лягуха сидит. Понял? Врач у него спрашивает: "Что это с вами, больной?" А лягуха ему отвечает: "Что-то к заднице пристало.." Понял? И Поль окончательно успокоился. Хорошо бы написать что-нибудь о мужественных бескорыстных людях, которые взялись за оружие, чтобы защитить свое право на научное любопытство. О Николеньке. А почему бы и нет, очень современная тема. Добрые, немного рассеянные ребята, непременно в белых рубашках и галстуках, решили расправиться с вселенским злом, потому что со школьной скамьи затвердили - каждое безнаказанное преступление рождает новое, еще более страшное. Конечно, запрет для них преступление против интеллектуального прогресса общества. Вот они, значит, и борются против этого самого запрета. Как умеют. Современные юродивые, профессиональные мученики. Впрочем, насчет мучеников разговор особый. Кстати, неплохо придумано. Выгодное дельце, если разобраться, буквально за бесценок приобретается право безошибочно отличать прогресс от регресса, добро от зла, правого от виноватого, возвышенное от обыденного. А как же иначе, мученику можно все, он априорно прав, на его стороне общественное мнение, особенно зарубежное, рождающее вседозволенность. Попробуйте возразить мученику хоть в чем-либо. Уверяю, до конца дней своих будете отмываться от клейма реакционера, жандарма, демагога и душителя... И вот ребятишки уже постреливают, утвердившись в мысли, что человеческая жизнь и гроша ломаного не стоит в сравнении с их разлюбимым "научным познанием мира". Правый, виноватый - это не вопрос, это любой паренек с автоматом на месте решает. Впрочем, неплохо бы мне и самому заделаться мучеником. Ух, я тогда бы всем показал! Но это только мечты, грезы завистника. Команда мучеников уже сформирована. В ней нет места для человека со стороны. К тому же она столь многочисленна, что выставлять свои беды на всеобщее обозрение не имеет больше смысла - каждый расскажет в десять раз больше, был бы слушатель. Нет, не так, как-то у меня обидно получается, как будто я их за руку ловлю за нехорошим, как будто на моих глазах выплескивается из их нутра прямо на асфальт, тщательно скрываемая до сих пор в подсознании, ненависть, причем не ненависть к чему-то конкретному (чрезвычайному законодательству, например, или к гонителям свободной мысли), а просто ненависть, как философская категория. Жажда, голод, ненависть... Нет, наверное, я не прав. Хорошие ребята, самозабвенно любящие свою работу, нашедшие в ней свое предназначение, верящие в нее. Именно, беззаветно верящие... Предположим, мне запретят писать, и за любой исписанный мной листок - каторга. Смог бы я жить? Смог бы, я думаю. В последние годы я столько раз отказывался от того, что составляет смысл моего существования, что отказаться еще раз - такая мелочь, что и говорить смешно. Сейчас я отказываюсь легко и профессионально, как хорошо отлаженный механизм, даже не без кокетства. И, наверное, где-то в глубине души завидую людям, которые отказываться не научились и учиться не собираются. Может быть, поэтому я и пытаюсь обвинить их в несуществующих грехах. Нужно быть честным с самим собой, я - человек без будущего, человек, который давно пережил свои мечты и желания, человек, у которого не осталось ничего святого за душой. И я завидую им. Он представил, как парень возвращается на базу после акции, ставит автомат в пирамиду, сдирает с себя вонючий комбинезон, принимает душ и, облачившись в белоснежную рубашку, подобрав галстук по настроению, принимается за работу. Он счастлив эти три, четыре, пять часов, которые может посвятить своей работе... Впрочем, вряд ли все так красиво и романтично. Терроризм - дело хлопотное. Физподготовка, это раз, в прошлом они почти все были хлюпиками, военная подготовка, тактика, чистка оружия, разработка операций, патрульная служба да и хозяйственная деятельность тоже на них, не домработницу же они нанимают. Так что, если у них и остается личное время, вряд ли они тратят его на науку... Впрочем, очень может быть, что в подполье давно произошло расслоение - одни (талантливые) наукой занимаются, другие (рядовые) определены в боевики. Кстати, не потому ли и Николеньку разыскивают, что он давно забросил свои галактики, оказавшись неспособным, и стал мстить за это и себе, и другим. Опять ошибаюсь - они там все гениями себя почитают, иначе какой им смысл в подполье соваться, если они не гении... Не так воспитаны. Дома, за чашкой кофе, Поль еще раз запретил себе забивать голову этой ерундой. Материала очень мало, все равно ничего не получится, тем более, что он никак не мог понять причины их фанатизма и цели их движения. А без этого вся их деятельность казалась Полю детским костюмированным утренником. Он вспомнил, что года два тому назад уже пытался выжать что-нибудь из этой темы, даже завел специальную папку, куда собирал газетные вырезки и собственные записи слухов и легенд, которыми движение обросло, как морской лайнер ракушками. Он не поленился достать ее с антресоли и, стряхнув пыль, швырнул на свой письменный стол. Папка остро и неприятно пахла слежавшимися бумагами и многолетней книжной плесенью, когда-то эти запахи будили его энтузиазм, а теперь вызывали, пожалуй, лишь заурядное чувство брезгливости. Работать уже не хотелось. К тому же пора было собираться в "Андромеду". Интересно, подумал он, наскоро побрившись и отмыв руки своим любимым мылом. Неужели на земле есть люди, которые могут обойтись без кабака. Этакие молодцы, способные трезвыми глазами смотреть на свою радость и на свое горе, умеющие систематически работать без дозаправки. Наверное, им можно позавидовать... А может быть и нет... Черт их знает. Третья рюмка всегда была для Поля критической, он ждал ее с каким-то детским любопытством, потому что ему самому было интересно, куда заведет его подогретое алкоголем воображение. На этот раз он во всей полноте прочувствовал, что живет неправильно. Почему я так мало волнуюсь в последнее время? Неужели мои чувства атрофировались? Боже мой, какая нелепая, непоправимая беда. Господи, как это пошло и глупо - ничего не чувствовать, ни во что не верить... Молю тебя, не допусти. Он налил себе еще немного джина. Я разучился быть естественным, я не способен больше на самое обычное безрассудство. Неужели, сбылось детское проклятье? Все, все твердили - подрастешь и будешь гоняться за лишним куском хлеба, позабыв о своих претензиях и счастлив будешь, только когда урвешь кусок пожирнее. Совесть, идеалы - все эти слова потеряют четкость, расплывутся под напором желаний, легко поддающиеся любому толкованию. Господи, мне уже сейчас хочется хапать, хапать, подгребать под себя. Неужели я никогда ничего не захочу больше сделать без выгоды для себя? И мой мозг, мое проклятье, будет стоять на страже моего благополучия, хотя его никто не просил об этом. Я не действую. Я статичен, как античный ночной горшок. Рассуждаю, болтаю, часами что-то обмозговываю и не действую... И удивительное дело - не хочу действовать. Более того, мне кажется, что это бездействие и делает меня человеком. Парадокс? Ну почему, есть люди действия, есть люди бездействия. Эволюция нуждается и в тех и в других. Неизвестно, в ком больше. Ничего не поделаешь, это диалектика - единственное обоснование пошлой и скучной философской категории, которую мы называем человеческой жизнью. Не нами это заведено, не у нас и голова должна болеть, потому что лично я именно в бездействии обретаю истинное величие. Я - молчаливое большинство! Впрочем, эта болтовня бессмысленна - а не действую я по той простой причине, что никому мои действия не нужны. Мне негде применить свои силы, и это, пожалуй, очень обидно. Что бы я ни сделал, все принадлежит Великому Уравнителю - мусорной корзине. А если, мне удастся сделать что-нибудь по-настоящему большое, что не влезет ни в одну мусорную корзину, тогда, конечно, придется повозиться, подыскивая для моего творения местечко прямо на свалке. Но и это только самообольщение для поддержания самомнения и душевного равновесия. Мол, силы некуда применить, а то бы я вам показал, как надо работать, творить, полностью отдаваясь и так далее. Красивая поза незаслуженно обиженного человека, этакого героического в своем роде мученика (неужели пробьюсь!). Вот если бы, то тогда, конечно, я бы смог... Примерно так я всем и говорю, когда спрашивают. Жаль только, что с некоторых пор и сам-то в эту ахинею не верю. Меня перестали подогревать длинные периоды из цикла "я самый великий". Я - то, что я есть, ни на что большее не способен и не хочу быть способным... Из темноты вновь появился Федор. Он был потный, возбужденный и красивый. - Держи, - он протянул Полю бутылку. - Но пока не открывай. Здесь одна девочка с трудом сдерживает в себе желание познакомиться с тобой... Я сказал, что после Конгрива ты на втором месте. Это, по-моему, ее здорово распалило, хотя сомневаюсь, что она знает, кто такой старина Билли. - Как, впрочем, и ты сам. За всю жизнь ты не прочитал ни одной пьесы. - Пускай так... Вот ты нам и расскажешь, чем же хорош старик Уильям, и почему ты его еще не сделал. - Не надо девочки. У нас есть более важная тема для разговора. - Мой долг, долг твоего товарища, доставить ее сюда. - Я сказал - нет. - Напрасно. Не одобряю... Спорить не буду - дело твое, но не одобряю. Замечательная девочка, надо сказать, благовоспитанная, из хорошей семьи. Ее папа на кондитерской фабрике не последний человек, скажу больше - первый! Что с того, что она считает дружище Конга составителем комиксов для воскресного приложения к "Спортивному листку"? Разве у нас нет недостатков? Посмотри на себя! Ну и рожа! - Иди к черту! - Ухожу, ухожу, - обиделся Федор, но за столиком остался, продолжая что-то говорить про себя, обиженно размахивая длинными руками. В "Андромеде" было сумрачно и прохладно, как всегда, как на болоте. Непонятно отчего хорошо думалось. Поль уже и забывать стал, когда ему хорошо думалось в последний раз. Давно, давно, давно, давно, давно... Вот и получается, что болото - отличнейшая вещь! Как жаль, что за повседневными заботами забываешь о совершенно необходимых вещах, без которых того и гляди - загнешься. Например, болото. Почему я издеваюсь над собой, просиживая штаны вместе с этими идиотами на вонючих фешенебельных курортах? Что там хорошего? Вечно пьяный, потный, по горло в грязи! Уверен, что на болоте все было бы по-другому. Например, я где-то слышал, что болотный воздух полезен для здоровья, подлечусь. заберусь в глухую лесную сторожку. Может быть, наконец-то, удастся пожить в свое удовольствие. Бродить буду один, и чтобы вода была слышна при каждом шаге, и чтобы почувствовать свои мускулы, и чтобы землю твердую нащупывать с трудом и верить только в себя... А еще - тяжелый рюкзак за плечи, и каждые два часа - глоток джина, как лекарство. Может быть и удастся избавиться от проклятого тумана в башке. Значит, прав был таксист, жизнь действительно зародилась в болоте, и люди произошли вовсе не от обезьян, а от добрых зеленых лягушек. Жаль, что они порастеряли большинство своих достоинств, доверчиво связавшись с эволюцией. Ходят теперь на задних лапках. Перед кем, спрашивается? Только скучно там будет, на болоте, девочек ведь днем с огнем не найдешь. - Скучно, - сказал Федор и плеснул себе и Полю джина. - Проклятые порошки! Это из-за них моя жизнь не удалась! Не для меня это, вот что я думаю. Чем больше стараюсь, тем хуже выходит, разве я виноват, что у меня их организм не держит! А шеф требует - никакого тебе, говорит, продвижения по службе не будет, если отказываешься. Как будто я не понимаю! Только не могу я - не могу. Он замолчал, потом расплылся в улыбке и попросил: - Расскажи мне что-нибудь? - Что же мне тебе рассказать? - Что-нибудь. Чем ты сейчас занимаешься? - Пью с тобой в "Андромеде". - Нет.. Что ты сейчас пишешь? - Рекламы для телевидения. - Опять не так. Что ты пишешь серьезное? - Серьезное? Зачем? - Перестань крутить! Запираться бессмысленно, а скрывать что-нибудь от друга грешно. - Ты веришь в бога? - Я? Нет, конечно, это я так, к слову пришлось. А бога нет. - А вот это ты напрасно. Наш Создатель проделал большую организационную работу, и недооценивать его просто глупо. Другое дело, что его моральные критерии несколько отличаются от наших, так что инакомыслие ему, пожалуй, пришить можно, но разве это повод, чтобы отрицать его существование? - Ты что это? В бога, что ли, веришь? - Понимаешь, верить и не верить - вещи одного порядка. - Однако... - Верю я или не верю - дело моей совести и касается только меня. Пожалуй, я скоро займусь организацией самой реакционной и самой консервативной и догматической секты в истории человечества, если, конечно, это не будет слишком скучно и утомительно. - Ты это серьезно? - Как никогда. Разве я не говорил, что у меня было Видение, и Господин Агнец раскрыл мне планы нашего Вседержателя относительно человеков, а заодно и смысл его, Господа нашего, существования? - Так я тебе и поверил! - Создатель наш не настолько глуп, чтобы рассчитывать на веру людишек, поэтому Агнец привел мне соответствующие доказательства, удостоверяющие истинность Видения. - Вот как? Ну-ка, ну-ка! - А стоит ли? Ведь сказано: не мечите бисера перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами и, обратившись, не растерзали вас. - А вот хамить бы не надо. - Ладно... Слушай дальше... - Иисус Христос, оказывается, писатель. Не знаю, прилетел ли он к нам на тарелке и, увидев всеобщий развал, принялся собирать материал о самом бестолковом мире во Вселенной, может быть, мы куклы, с помощью которых он моделирует интересующие его эпизоды, а может быть, то, что мы называем жизнью, всего лишь более или менее удачные страницы многотомной эпопеи убогого калеки и наркомана, реализованные в каком-нибудь пространстве литературного бытия. - Не получается у тебя сегодня, - перебил его Федор. - Скучно. - Правильно. Истина всегда скучна. Нет тайны, нет и привлекательности. Аксиома. - Так уж сразу и истина! Почему? Поль на минуту задумался. - Во-первых, мне это нравится. Во-вторых, разве это не разрешает самый мучительный в истории человечества вопрос - почему Богу так откровенно наплевать на людей? Подумай сам, что делать писателю, если все его герои честны, добры, счастливы, обеспечены? В этом все дело. - Обидно как-то, ты не находишь? - Почитай библию, славно написано, надо сказать. Там доказательств навалом. Разве не сказал Иисус: "Не хлебом единым будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст моих"? - Но почему писатель? - упорствовал Федор. - Человек пришел, устроил цирк, костюмированный утренник, как ты любишь говорить, и при этом, кстати, не написал ни единой строчки. С тем же основанием его можно считать рок-певцом! - "Потому говорю людям притчами, что они видя не видят, и слыша не слышат, и не разумеют..." Балда, разве не ему мы обязаны появлению библии, величайшей в истории человечества книги! - Но не он же ее написал! - Идиот, что же по-твоему, если я напечатаю на машинке что-нибудь антиконституционное - ее поволокут в каталажку? Поль раскраснелся, его голос, обычно тихий, набрал силу и гремел теперь на весь зал: - "За всякое слово, которое скажут люди, дадут они ответ в день суда: ибо от слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься.." Федор засмеялся: - Это уже не писатель. Критик. - Не перебивай. "Если кто скажет слово на Сына Человеческого (то есть, писателя), простится ему, если же кто скажет на Духа Святого (понимай, как творчество, вдохновение), не простится ему ни в семь веков, ни в будущем. - Ты что это - всерьез? - Простите, пожалуйста, - к столику подошел высокий парень в джинсах и грязном мятом свитере. - Я совершенно случайно оказался свидетелем вашего разговора... - И что тебе надо? - резко спросил Федор. - Хотелось бы спросить у вас... - Кто ты такой? - Меня зовут Володя. - Что же вы хотели спросить? - поспешил вмешаться Поль, которому совсем не понравилось поведение Федора, было в нем что-то от городового. Представьте себе - вы знакомы с человеком лет пятнадцать, считаете его своим близким другом, и вдруг замечаете в нем что-то от городового. Неприятно. - Интересно вы придумали, - сказал Володя, обращаясь уже только к Полю. - Иисус Христос писатель, это мне понравилось. Очень многое стало понятнее. - Володя засмеялся. - Я себе чуть голову не сломал над сходной проблемой. И вдруг оказывается, что все так просто и изящно. Вы и представить себе не можете, как я вам благодарен! Поль обиделся. Я не способен даже на безответственный треп, подумал он с огорчением. Какую бы ахинею я не нес, всегда найдется идиот, который поверит каждому слову. Впрочем, идиоты всегда были и всегда будут, к этому следует просто привыкнуть. - Знаете, Володя. Никогда и никому не верьте на слово. Советую. Очень помогает в жизни. - Согласен и с этим. Конечно, вера и неверие - вещи одного порядка, но лично мне больше нравится верить, по-моему, это как-то человечнее. Володя огляделся по по сторонам и добавил шепотом: - Я провел ряд экспериментов. Получается, что Он есть с вероятностью 73 процента. Поль не нашел, что сказать на такое заявление, только подумал: "Точно... псих!". Нужно было найти добрые и теплые слова, но ничего путного в голову не приходило. Помог Федор, притащивший откуда-то чистую рюмку. - Давай выпьем, раз пришел, - сказал он, разливая. И в этот момент где-то совсем рядом раздалась автоматная очередь. Вот и все, подумал Поль. Многоточие... - Стреляют, - сказал он. - Пойдем посмотрим? - Зачем это? - спросил Федор. - Просто так. - Без нас разберутся. Поль все-таки поднялся, его отшатнуло, но он собрался и, довольно твердо ступая, пошел к выходу. - Постой, - крикнул ему вслед Федор. - Не ходи! Конечно.. Стану я тебя слушать, подумал Поль. Он предчувствовал веселое приключение и теперь не смог бы повернуть назад, даже если бы захотел. Ноги сами собой несли его вперед. - Сказано тебе - не ходи, значит - не ходи! - Почему? - поинтересовался Поль. - Почему-почему, сядь на место и не встревай. - Стану я тебя слушать, дожидайся! Вот паразит! - неприязненно подумал Поль. Ведет себя как городовой. И где только обучился этой премудрости, всегда такой обходительный был, вежливый. И вдруг - выпытывает, одергивает. Надо бы ему объяснить, что это нехорошо, если сам не понимает, да только неохота связываться. Этого еще мне не хватало - жандармов манерам обучать! Обойдется, паразит! Впрочем, разбираться в психологической мотивировке поступков Полю не хотелось. Где-то рядом бродили настоящие живые террористы. И это действовало на него, как валерьяновые капли на мартовского кота. Хорошо бы сейчас поговорить с Николенькой, подумал он, удивив этим самого себя. Эко хватил. Уж если отдел по борьбе с терроризмом сбился с ног, разыскивая его, то мне и подавно не найти. Но случаются же в жизни нашей неожиданности! Хорошо бы поговорить с ним, не обязательно о подполье. Не в подполье, в принципе, дело. Человек знает, ради чего он живет на свете. Просто дух захватывает! Не хочется думать, что это просто очередной приступ фанатизма. Поговорить бы. Вдруг и я что-нибудь пойму. И Володю надо взять с собой. Вот кому полезно узнать, для чего люди живут на свете. Сразу бы дурь из головы выскочила. Но Володя куда-то запропастился, струсил, наверное. Поль плюнул и пошел один. Стреляли, видимо, в небольшом скверике напротив "Андромеды". Там уже собралась толпа. Нехорошая толпа, молчаливая и угрюмая. Поль, которого охватило знакомое чувство нетерпения перед встречей с тайной, врезался в нее, пробился вперед, почти не встречая сопротивления, и тотчас почувствовал, что превращается в кусок льда. В неподвижный кусок льда номер 9, потому что прямо перед ним ничком лежала мертвая девушка. Просто еще одна смерть. Санитары в белых халатах. Выпученные и пустые глаза любопытных. Полицейские. Сведенные судорогой скулы. От этого не уйдешь. Перед смертью все равны. Кто-то потянул его за рукав. Он повернулся. Федор. - Ну, посмотрел? Пойдем. - Нет. - Почему? - Не скажу. Смотреть на девочку было страшно. А не смотреть на нее он не мог, не имел права. Поль почувствовал, что сейчас умрет. - Я тебя очень прошу, пойдем отсюда. Нам здесь нельзя. - Ты иди, а я еще побуду. До свиданья. - Я не могу тебя оставить. - Не оставляй. - У нас есть еще немного времени. Еще можно успеть. - Я остаюсь, - сказал Поль. Больше он Федора не слушал. Он смотрел, как ловко занимаются своим делом парни в светлых плащах. Осмотр трупа. Осмотр места происшествия. Опрос свидетелей. Привычная работа, доведенная до совершенства, до автоматизма. Один из них достал рулетку и начал что-то измерять, переговариваясь с напарником. - Три метра. Запиши. - От скамейки? - Да. - Никогда бы не поверил, что своими глазами увижу такую важную птицу! - Кинозвезда, что ли? - Сам ты - кинозвезда! Это же Патриция Парк, собственной персоной. - Что еще за Парк? Ты толком объясни. - Акцию на бульваре Храбрецов из 46-ой помнишь? - Террористка, что ли? - Точно. - Вот повезло! - Это как посмотреть. Хлопотное дело разбираться во всем этом дерьме. Кто ее, за что, почему здесь. Придется повозиться. - За что - понятно. Провинилась. Там выговоры не объявляют. - Давай ее сюда, на носилки. - Красивая. - Матерая. Сам знаешь, у них у всех руки по локоть в крови. Значит, эта мертвая девочка террористка. Удивительно. Никогда бы не подумал, что в подполье есть девочки. Девочка с автоматом наизготовку. Девочка, вгоняющая в человека кусочек свинца. Девочка, валяющаяся под ногами полицейского. Удивительно. К Полю подошел полицейский. - Документы. - Одну минуточку, - вмешался Федор. - Я должен объяснить, что мы с приятелем абсолютно не в курсе дела, Просто прохожие. - Документы, - повторил полицейский. - Мы ничего не видели, - сказал Федор, протягивая ему какой-то листок. Поль предъявил удостоверение на право ношения значка "Литератор 2 класса". Не обратив на слова Федора никакого внимания, полицейский записал что-то в свою записную книжку и отошел в сторону. Глупо, как глупо, подумал Поль. - Ну что, ты этого хотел, - заходясь в страшных ругательствах, зарыдал Федор. - Теперь мы глотнем горяченького до слез. - Помолчал бы. Надоело. - Ах, тебе надоело... Посмотрим, что ты будешь говорить следователю! - Слушай, иди в задницу. Понял? Трус паршивый. Не только заснуть, но и просто забыться хотя бы на миг Поль так и не смог. Тело наказало его, подло подгадав тот самый момент, когда он больше всего нуждался в покое. Голова раскалывалась, горло высохло до желудка, проклятые кости ныли с безжалостным остервенением, будто до краев наполнившись раскаленным свинцом. Наконец рассвело. Лежать дальше было глупо, и Поль заставил себя подняться. После рюмки коньяка и чашки черного кофе его голова немного прояснилась, и он сразу вспомнил мертвую девочку, лежащую ничком перед полицейским. К нему немедленно вернулся вчерашний животный страх. Как все просто, думал он, уставившись в пустую рюмку. Все дело в том, что мы прокляты. Бежать, спасаться - глупо, разве можно уйти от проклятья. Мы прокляты. Триста раз прокляты. Умные, честные, подлые, добрые, какая разница. Все прокляты. Одни больше, другие меньше, но прокляты все! Зачем она умерла? Кому, спрашивается, от этого стало лучше? И ничего не изменилось, только горя стало чуть-чуть больше. Пострадала за идеалы. Что это такое? И-де-а-лы? Сумрак. В просторной пустой избе за верстаком сидят два мужика. Колеблющееся пламя свечи освещает их помятые, небритые лица. Грязь и запустение. То, что с первого взгляда кажется дорогим пушистым ковром, оказывается обыкновенной зеленой травой - пола-то нет. В углах газетные обрывки и пустые водочные бутылки. Праздник какой-то, потому что мужики приоделись - строгие темные костюмы, белые накрахмаленные рубашки, модные галстуки. Немного портят вид тяжелые кирзовые сапоги, но без них далеко ли уйдешь по распутице. На верстаке вышитая салфетка, на ней огурчики, грибочки, селедочка, баночка красной икры. Пьют давно, это сразу видно. Странно, но оба кажутся абсолютно трезвыми. Мужик постарше протягивает руку с тяжелым золотым перстнем к бутылке, разливает. - В чем отличие идеалов от убежденности? - спрашивает он у своего молодого напарника. - На конкретных примерах, пожалуйста. Забавно. Но почему ее убили? Перестрелки не было. Значит, свои? Почему? Нарушила какую-нибудь клятву или как там у них это называется - устав, положение, закон, правила? Нарушать правила нехорошо. Это мы знаем, это нам объяснять лишний раз не надо. За нарушение - смерть. А на апелляцию не подашь. И никакие идеалы не помогут. Боевая организация - не игра в бирюльки. Поль представил себе, как парень готовится привести приговор в исполнение. Приседает, разминает ахиллесовы сухожилья, вставляет обойму, прячет автомат под плащ, старательно улыбаясь при этом, потому что никто кроме него самого не должен знать, как он любит эту девочку, которую должен убить через полчаса... Как там... Убил я милую свою. В упор, из автомата. Семь пуль нашли свою тропу, Оставив мне лишь дрожь приклада. Лежала милая в грязи, Рукой семь точек закрывала. А у меня, в моей руке Сталь автомата остывала. Нормально. Поль стащил очки и вытер глаза. Нормально. Черт меня подери, а ведь я их не люблю, этих террористов. В дверь позвонили. На пороге стоял высокий хиловатый парень в джинсах и мятом грязном свитере. Увидев Поля, он улыбнулся. - Не узнаете? - спросил он, продолжая улыбаться. - Проходи, - хмуро сказал Поль. Этого парня он уже видел где-то, но вспомнить где и при каких обстоятельствах, было выше его сил. - Я - Володя, - напомнил парень. - Вчера мы говорили о Боге. - Как ты меня нашел? - Кто же не знает Поля Кольцова? - Узнал, значит. - Узнал. - Молодец. Хорошо, что он пришел, подумал Поль с неожиданным энтузиазмом. Выпьем кофейку, поболтаем о чем-нибудь, о Боге, например, может быть и рассосется... Он сварил для Володи кофе, стараясь изо всех сил, как умел, пожалуй, только он один, как варил для своих самых дорогих гостей. И кофе Володе понравился. Он допил его, вежливо поблагодарил и стал объяснять, зачем, собственно, пришел. - Идея давно носилась в воздухе, - говорил он, постепенно распаляясь. - Сейчас, когда я знаю решение, мне трудно объяснить, почему сам не пришел к этой замечательной идее. Не решился, наверное... А что - хорошее объяснение... не решился. Очень уж это смело и неожиданно - организовать религиозную секту! Разве такое нормальному мыслящему человеку придет в голову! Все мы - жертвы воспитания. А любое воспитание кроме неоспоримых достоинств имеет и негативные стороны... Вы меня понимаете? Явление должно рассматриваться с различных сторон. Я интеллигент и горжусь этим, но воспитание, открывшее для меня прекрасный мир человеческих чувств и великих интеллектуальных возможностей, одновременно сделало неспособным на решительные поступки. Что ж, за все надо платить. И уверяю вас, это не такая уж непомерная цена за умение работать головой. Да, действие не наша стихия, если нам и приходится совершать поступки, что случается крайне редко, действуем с оглядкой, опасаясь конфликта с дозволенным и общепринятым. Я имею в виду не только официальные институты государственной власти, но также и неписанные законы, регламентирующие наше поведение в обществе себе подобных, интеллигентных людей. Знаете, вырабатывается некий стереотип воззрений. И это обусловлено не страхом перед наказанием, нет, все происходит чисто инстинктивно. Подсознательная боязнь низкой оценки, умноженная на преклонение перед идейными вождями, авторитетами и законодателями, делает нас практически неспособными на блестящие решения. В душе каждый из нас боится быть пойманным на ошибке. Именно, боязнь ошибки. Лучше думать как все, говорить как все и ждать своего часа, чем зачеркнуть свои надежды одной неудачной фразой. Вы скажите - террористы. Но их активность мнимая, инстинкт самосохранения в чистом виде. Знаете, когда я слышу об очередной акции, мне в голову приходит одна и та же ассоциация - спасающееся от лесного пожара стадо... Вы думали об этом? - Нет, - ответил Поль. Где-то он уже слышал этот бред, без сомнения, содержащий крупицы правды. Но работать головой он был не расположен. Да что там говорить - не мог чисто физически. - Вы никогда не заглядывали в глаза нашим интеллектуалам? - продолжал, между тем, сыпать риторическими вопросами Володя. - Этим сливкам нашего общества, нашей опоре, надежде и красе? Нет? И не советую. Ничего вы там не увидите кроме пустоты и желания погреть руки. И это не скрытность, не маскировка - это точное отражение пустоты души. Я употребил термин "душа". Обесцвеченное, затасканное слово, вызывающее у нас брезгливую улыбку, на том лишь основании, что мы бездушны по природе своей. Да, как это не странно, большинство из нас даже и не пытается уразуметь, что это значит - жить и быть человеком. Растет уровень знаний, но говорит ли это о совершенствовании человека? Нет! У нас нет цели. Нет святого за душой. Это не беда, это трагедия, катастрофа. Ничего не желаем, ни к чему не стремимся. Уничтожаем бездействием свой мозг. Я помню этот день. Светило солнце, трещали какие-то пичуги. Никому и в голову не приходило, что наступил самый Великий Черный день в истории человечества - день переориентации. "Нет", - говорили в нашей среде. - "Они на это не пойдут, общество не может существовать, не опираясь на достижения научной мысли, ничего у них не выйдет, силенок не хватит, мы нужны им, без нас они долго не протянут..." И то, что произошло, было подобно грому среди ясного неба. Запрет. Наплевали они на научно-технический прогресс. Мало кто понимает, что приостановив перспективные исследования, наша цивилизация отбросила себя на многие века назад. Разложение и упадок. Упадок и разложение - вот что нас ждет в недалеком будущем. Во все времена интеллектуалам было свойственно рассматривать социальные потрясения через призму личного восприятия, по привычке абстрагируя себя от общества. Притязания общества либо просто не принимаются во внимание - так называемая философия башни из слоновой кости, либо объявляются варварством, тиранией, наглостью взбесившихся хамов, преступлением перед человечеством, являясь по своей природе содержанкой общества, интеллигенция претендует на некую уникальную роль в истории и лучший кусок пирога при разделе. Никогда интеллектуалу не пришло бы в голову сказать: "После меня - хоть потоп!" И не потому, что они так сильно заинтересованы в завтрашнем дне, просто само понятие - общество - для них настолько туманно и загадочно, что подсознательно они не верят в его существование. Общество для них чаще всего круг их знакомых. Полю захотелось возразить, что интели иногда вспоминают об обществе, - не все уж так беспросветно, - если считают, что оно задолжало, но Володя перешел к констатирующей части своего эмоционального монолога. - Я говорю это совсем не для того, чтобы опорочить кого бы то ни было. Просто это надо учесть при анализе причин, приведших к запрету. Мы оказались выброшенными на свалку. И этот факт следует изучить и исправить. Я не жалуюсь. Я сопротивляюсь. С вашей помощью я надеюсь вернуть тысячам интеллектуалам достойное место в духовной жизни человечества. Ваша секта станет... - Ты террорист, что ли? - Нет, я не разрушитель, я - созидатель. - Теоретик, значит. И созидаешь, конечно, новую стратегию интеллектуализма. "Новая интеллектуальная волна". Так? Ответить Володя не успел. Его прервал телефонный звонок. - Алло? - спросил Поль, поднимая трубку. - Здравствуй, Поль. Узнаешь? Тебя беспокоит Федор. Привет. Как добрался? Ах черт, вспомнил вчерашнее Поль. Как нехорошо получилось. Я обидел его, кажется. Это был уже не первый случай, когда он незаслуженно обижал своих друзей. всякий раз это было неприятно и стыдно. И виновато во всем только пьянство. Пить надо меньше. - Нормально добрался, - стараясь подавить смущение, сказал Поль. - А ты? - О, мне повезло. Останавливаю машину, а там девочка. Представляешь - два часа ночи, и вдруг - такой подарок судьбы - девочка за рулем. Говорит, муж у нее очкарик, рохля и тряпка, приходится самой подрабатывать. Представляешь? Поль попробовал... Угрюмая толпа. Мертвая девочка, ничком лежащая перед полицейским. - Представляешь? - переспросил Федор. - Да-да, - поспешил ответить Поль, потому что изнутри опять поднялась волна рвоты. - Послушай, Поль, - каким-то металлическим голосом сказал Федор. - Мы знакомы с тобой тысячу лет. Между нами не должно быть ничего недоговоренного. Мы друзья, проверенные, прошедшие испытание временем. Это как последний патрон, как спасательный круг. И в том, что наша дружба выдержала самые жестокие испытания, залог нашей верности во веки веков. Неужели она даст трещину из-за ерунды, из-за двух-трех неудачных пьяных фраз. - Да ладно тебе, - Поль терпеть не мог ссориться, но еще больше ненавидел примирения. И то, и другое казались ему чересчур нелогичными поступками и отдавали фальшью. - Если я что-то не так сказал или не то сделал, прости меня, - канючил между тем Федор. - Как я могу тебя простить, если ты ни в чем не виноват? Виноват я, и это я должен просить у тебя прощения. - И ты на меня не сердишься? - Нет. - Правда? - Правда. - Вот здорово! Ой, как хорошо! И мы пойдем в кабак? - Можно и в кабак. - И поговорим о твоем новом романе? - Да, - с большой неохотой согласился Поль. И это тоже он не любил, но не отказываться же, раз свершилось такое грандиозное примирение. Любой отказ прозвучал бы диссонансом, еще одна до боли в висках неприятная вещь из-за профессиональной любви к формальной логике и правильно построенным диалогам. Четыре повода для расстройства одновременно, это чересчур. Приходилось выбирать. И нелюбовь к примирениям стала побеждать. - Ты прости, Федор, - сказал он. - У меня здесь гости, потом поговорим. - Кто? Кто там у тебя? - неожиданно изменившимся голосом спросил Федор. - Представляешь, вчерашний Володя пришел! - Представляю, чего здесь не представлять. - Позвони мне попозже. Хорошо? - Хорошо. - До свиданья, - сказал Поль и с облегчением повесил трубку. Он вернулся к Володе и увидел, что тот дочитывает очередной рассказ из цикла "Голая любовь". Темно. Зажигается ночник. Обнаженная женщина выскальзывает из постели и, не торопясь, начинает одеваться. - Ты что это? - спрашивает мужчина сонным голосом. - Ухожу. - Куда это? - Совсем. Мужчина приподнимается на локте, еще не все понимая спросонья. - Оставайся. - Я ухожу навсегда. Происходящее начинает доходить до сознания мужчины. - Но почему? Разве я не исполняю все твои желания, разве тебе мало ожерелья, машины, виллы? - Можешь забрать их, они мне больше не нужны. - Разве тебе было плохо со мной? Женщина неразборчиво хмыкает, но продолжает одеваться. - Послушай, но ты мне нужна! Она не отвечает. - Я люблю тебя, - говорит мужчина, и мы видим, что он очень серьезно относится к своим словам. - Расскажи это деревенским дурочкам! - Подожди, я серьезно, выходи за меня замуж! - Не на ту напал! - Ладно, - кричит вдруг мужчина и бежит к шкафу. - Приберегал ко дню рождения, но раз такое дело... Он достает сверток и передает его женщине. - Вот. - Что это? - Маникюрный набор фирмы "Грезы настоящей женщины"! - Не может быть, - женщина разворачивает сверток и вскрикивает. - Дорогой мой, только настоящие мужчины исполняют грезы настоящих женщин! Я согласна на все сразу! - Что это? - чуть ли не с ужасом спросил Володя. - Реклама? - Почему реклама? Я называю это обозрением нравов. - Нет. Это телевизионная реклама, я знаю. - А что, хорошая идея. На экране это, действительно, будет смотреться. - Не понимаю... Как же так... Так нельзя. Вы ослеплены, Кольцов, вы не отдаете отчета в своих поступках. Это же безумие! Почему вы считаете, что имеете право писать все, что вам в голову придет? Неужели вы никогда не задумывались о своих обязанностях? Вы модный писатель и должны... - Знаю, - перебил его Поль. - Все знаю, что я должен. Писатель на посту Стоит, не унывает. Видит за версту И мысли выражает... Чего ему от меня надо? - думал Поль, демонстративно запивая из горлышка чайника таблетку анальгина. - Если бы вы знали, как нам нужна ваша секта! Нам просто необходима вера, все равно во что, хоть что-нибудь святое... Не в науку же верить. Мы должны преодолеть апатию и растерянность, поработившие нас, найти цель и добиваться ее, сметая все на своем пути. Религия? Пусть. Если она станет тем стержнем... - От меня-то ты чего хочешь? - Все организационные вопросы я беру на себя, но без вашего участия и благословения все развалится. Нам нужна ваша истина! Какая истина? - с ужасом подумал Поль. Я и истина, что может быть дальше друг от друга? - Нет, - сказал он решительно. - Я занят. - Чем? - Чем я могу быть занят - пишу. - Чушь собачью какую-нибудь? - Ну почему, - обиделся Поль. Дальнейшее напоминало водевиль. Раздался вкрадчивый звонок в дверь. Поль открыл. Квартира тотчас наполнилась аккуратно подстриженными людьми из специальной секции по борьбе с терроризмом. Полю предъявили ордер на обыск и ордер на задержание на основании пункта 17 Особого Законодательства. Искали тщательно. Оружие, наверное. Не нашли. Через полчаса Поль подписал акт изъятия. Собственно, изъяли только какую-то папку. - Ребята, - пошутил Поль. - Если вам нужна бумага, сказали бы сразу, этого добра у меня навалом. Чем больше возьмете, тем лучше. Но никто не улыбнулся в ответ, только Володя, сидевший до сих пор молча, вдруг вскочил и закричал тонким от волнения голосом: - Что здесь происходит, черт побери! Это же Кольцов! Слышите, Кольцов! Мы все и подметки его не стоим. Разве можно с ним так. За что его? Ведь это все чушь, ерунда, ошибка. Он ни в чем не виноват! Неужели вы сами не понимаете. Отпустите его... жандармы! - Пойдем, - сказал Полю полицейский, не обратив никакого внимания на раскрасневшегося Володю. Тяжелая дверь со скрежетом захлопнулась, и Поль остался один. Все произошло так быстро, что он никак не мог поверить в происходящее. Неудачный сон? С похмелья, конечно, и не такое в голову придет... Однако это был не сон. Я так долго распространялся о доброте, с ненавистью подумал он, что и сам поверил в ее существование. Как это я тогда на банкете сказал: "Не наука, не искусство, не развитие производительных сил приводят к прогрессу человечества, а только любовь и доброта!" Что ж, замечательные слова. Здесь, в тюремной камере, они производят сильное впечатление. Но слова - это слова. И пока я наслаждался общим смягчением нравов, какой-то неулыбчивый малый собирал материал, стараясь засадить меня в камеру до конца второго квартала, согласно плановому заданию. Не всем, видимо, пришелся по душе выпендривающийся писатель, так что можно считать, что кое-что сделать удалось! По нынешним временам это как орден - тюремная решетка. Интересно, потянули ли мои работы хотя бы годика на три? Молодец... И смелей, писатель, не трусь, ты же ни в чем не виноват! А ведь я и в самом деле ни в чем не виноват, неожиданно сообразил Поль и ужаснулся. Как-то так всегда получалось, что со стороны он всегда выглядел рафинированным интеллектуальным конформистом. Человеком, с легкостью отделывающимся от любых идеалов, если они хоть в чем-то осложняют жизнь, аполитичным, анаучным субъектом в высокой башне из слоновой кости. Как сказала однажды Лена: "Сидишь на своей холеной заднице и поплевываешь на все подряд сверху вниз. Наука - тебе не нравится, а политика - грязное и пошлое занятие недостойное интеллектуала. Удобная позиция. А можешь ли ты хоть слово сказать без своей проклятой иронии? Веришь ли ты во что-нибудь, любишь ли что-нибудь, ценишь ли что-нибудь? Сделал ли что-нибудь достойное внимания? Нет. Просто встал во весь рост и отошел в сторонку". Не помню, что я ей ответил. Разве я виноват, что не похож на канонический образ народного любимца. Народу по душе не сомневающиеся в каждом своем шаге кретины, а герои, оспаривающие авторитеты, режущие правду-матку в глаза, восходящие на Голгофу с высоко поднятой головой. Правда, сами любители героев на Голгофу не рвутся и правду-матку придерживают до поры до времени. У них проверенные, безобидные идеалы, которые, впрочем, позволяют презирать всех остальных. Черт побери, оказывается, для того, чтобы я смог разобраться в самом себе, нужно было засадить меня в тюрьму. Я всегда считал, что самое главное - быть честным со своей совестью. А как это выглядит со стороны, дело десятое... И что - сижу в тюрьме, копаюсь в собственном умонастроении, получая огромное удовольствие от обилия мыслей об исконном предназначении интеллигенции. И ни одной сволочи нет до меня дела, разве только этот припадочный Володя вспомнит. Остался один, и никакие идеалы мне не помогли. Идеалы. В последнее время одно лишь упоминание о самом жалком подобии идеала, я бы сказал - идеальчика, вызывает у окружающих повышенную потливость рук. Еще бы, каждый знает, идеалы, если они, не дай бог, чудом сохранились, следует держать подальше от посторонних глаз, даже если они безобидны, как весенняя капель. Главное, не высовываться. Как там этот парень сказал - между мной и моими идеалами всегда находятся люди, которые норовят погреть свои руки. Пожалуй. Добавить можно лишь одно - человек, в силу обстоятельств лишенный возможности погреть свои руки, обречен на общественное презрение. Ему никогда не отмыться от обвинений в природной лености или кретинизме. Неудивительно, что идеалы сейчас не в моде. Почему же я должен страдать из-за слова, смысл которого настолько расплывчат, что, пожалуй, его и вовсе не существует. Поль прошелся взад-вперед по камере, стараясь успокоиться. Нет, что там ни говори, но это удивительно - люди оставили важные дела и занялись лично мной - "дятлы" собирали материал, следователь разрабатывал хитроумные ходы, стараясь вывести меня на чистую воду, прокурор дал санкцию на арест... Здорово... Что же за мной числится? Я не террорист, наукой не занимаюсь. Будут ли пытать? Кто-то умный сказал - каждый должен посадить дерево, вырастить сына и отсидеть в тюрьме... Что ж, число глобальных проблем сократилось... Поль ухмыльнулся. Удивительна сила человеческой мысли - даже здесь, в тюрьме, она способна вызвать у человека смех. Вот только писать я здесь не смогу, вспомнил Поль и очень огорчился, потому что ему сразу же захотелось написать маленький экологический рассказик. Запретить научно-исследовательские работы было не сложно. Разогнали очкастых - и дело сделано. В конце концов фундаментальная наука развивалась, в основном, горсткой отщепенцев, удовлетворяющих свои низменные наклонности за счет налогоплательщиков. Однако, вскоре оказалось, что запрет запретом, а надо бы кое-что промоделировать, просчитать и спрогнозировать для руководства страны. Ненависть к науке - великое чувство, но управление страной требует кроме отлаженной экономической системы еще кое-что, при пристальном рассмотрении подозрительно смахивающее на государственную измену, сами понимаете, о чем идет речь... Короче говоря, Центральный Концерн Управления Полезными Ископаемыми получил приказ разработать оптимальную стратегию использования полезных ископаемых с таким расчетом, чтобы человечество больше никогда не испытывало недостатка в них. Главный Координатор слегка поморщился, разглядев в директиве неприличные слова - "оптимальный" и "расчет", но был вынужден крепко задуматься, начальство, как известно, шутить не любит. После долгого раздумья, он решил держаться от этого дела подальше, так как не без основания боялся, как бы на поверхность не вышла его курсовая работа с недвусмысленным названием "Оптимизация параметров алгоритма идентификации". Он поручил работу курьеру из отдела Эксплуатации угольных разрезов. Мальчонка был сообразительный и далеко бы пошел, если бы не его университетское прошлое. Через два дня мальчонка ознакомил Главного Координатора с Планом. Оказалось, что достаточно взорвать 2345 водородных бомб, и человечество никогда больше не будет испытывать недостатка в полезных ископаемых. До самого конца своего существования. Жаль, но бумаги под рукой не было. Запомню на будущее, утешил себя Поль, но желание работать у него пропало. А ведь, в сущности, литература удивительно грязное занятие. Игра в слова на деньги. Считается, почему-то, с книгами в мир пришло божье благословение - "твой друг - книга", "лучшим в себе я обязан книге", "книга - источник знаний". Чепуха. Заменяют человеческие чувства книжными суррогатами и псевдо-интеллектуальными умствованиями и при этом продолжают вдалбливать себе, что литература способна сделать людей лучше, честнее, добрее... Но верить всерьез, что негодяй, прочитав однажды книжку о нехорошем человеке, задумается и больше не будет, может только психически неполноценный человек. Глупо рассчитывать, что печатная строка способна разбудить в человеке доброе, вечное, чистое и святое. А даже если и так... Всякое бывает. Вот я, например, умудрился сохранить вечное и чистое. Но... зачем и от чего? Как этот мальчик Володя сказал - нам нужно святое... Согласен, нужно. Но не в буковках же его искать. Проще объявить себя мессией и заняться эскалацией добра и всеобщей любви на деле. Может быть, это единственное, что сейчас нужно людям. Тяжелая дверь камеры медленно отворилась. И Поля пригласили на допрос. Следователь оказался лысым задерганным существом, производящим впечатление скорее жалкое, чем внушительное. Он предложил Полю присесть и долго рассматривал его тоскливым, равнодушным взглядом, полным такой канцелярской скуки, что Поль понял - попался он по-настоящему и всерьез. - Вы, Кольцов, наверное, думаете, - сказал следователь, насмотревшись всласть, - что попали сюда случайно. Не надо обольщаться. К нам случайно не попадают. Ваша деятельность заинтересовала специальную службу. - Он положил руку на папку. - Здесь находятся материалы по вашему делу, уверяю, их достаточно, чтобы обеспечить государственный пансион лет на 15. Так что советую, в расчете на некоторые послабления, отвечать на мои вопросы полно и по существу затрагиваемых проблем. - В чем меня обвиняют? - спросил Поль. Следователь встал, Поль последовал его примеру. - Поль Кольцов, - торжественно сказал следователь. - Вы задержаны на основании статьи 108 пункт А, предусматривающей содержание свидетеля под стражей сроком до 15 лет для проведения дознания. - В чем меня обвиняют? - переспросил Поль. - Повторяю, вы не являетесь обвиняемым, вы свидетель по делу об убийстве Патриции Парк. Однако, ряд фактов требуют дополнительного расследования для выяснения степени вашего личного участия в событиях. - Не понимаю. - Надеюсь, что нам удастся разобраться. - Я тоже надеюсь. - Все зависит только от вас. - Не знаю, чем, собственно, могу быть полезным. Должен предупредить, что к убийству никакого отношения не имею, в сквере оказался случайно, уже после убийства, так что ничего нового сообщить не могу. - Не все так просто. Где, к примеру, вы были 11 сентября прошлого года около 22 часов? - Откуда я знаю. - Постарайтесь вспомнить. - Нет. Не помню. - Вспомнить в ваших интересах. - Пил, наверное, в "Андромеде". - Может ли кто-нибудь подтвердить это? - Нет, конечно. - Посещали ли вы когда-нибудь бывшего министра культуры? - Постойте.. Сентябрь.. Пожалуй. Где-то в сентябре я действительно встречался с министром. - Цель посещения? - Я предложил ему подписаться на полное собрание моих сочинений, включающее долговые расписки и скабрезные стишки. - Он согласился? - Нет. Сослался на занятость. - Вы пробыли там 15 минут. - Да. Немного почитал. Стишки министру понравились, но всучить подписку мне так и не удалось... Кстати, почему бы вам не спросить об этом у него самого? - Через 10 минут после вашего ухода министр был продырявлен в семи местах ребятами из "Лямбды 4075А"! - Хорошенькое дельце! Не думаете ли вы, что я имею к этому отношение! - Это предстоит выяснить. - Ерунда какая-то... - Может быть и ерунда. В прокуратуре посчитали, что привлекать вас к разбирательству не следует, однако, теперь версия случайного совпадения подвергается сомнению. Вот оказывается в чем дело, подумал Поль. Сознание собственной невиновности - он-то знал, что к убийству министра и к "Лямбде" не имеет никакого отношения - вселяло в него уверенность. Стало чуть-чуть легче. по крайней мере, было ясно, что делать дальше - необходимо было убедить следователя в собственной невиновности. - Я узнал, что министр убит только из ваших слов. - Вас, Кольцов, подвел вчерашний непростительный ляп. - Не понимаю. - Вас задержали возле трупа Парк через пять минут после убийства. - Совпадение. - Не слишком ли много совпадений и случайностей? В такие совпадения я не верю. Парк была убита на ваших глазах. Следовательно, вы можете иметь отношение к совершенному убийству. - Вы ошибаетесь. - А как вы объясните, что во время обыска в вашей комнате была обнаружена эта папка? - Откуда мне знать, что это за папка! - вспылил Поль и тотчас вспомнил, что в папке находится подборка материалов о терроризме. - Дешевая отговорка. Я не поверю, что этим можно заниматься забавы ради! - Да, я вспомнил. Материалы о терроризме мной действительно были собраны. Одно время я собирался написать роман о жизни простого чиновника случайно, в силу обстоятельств, заинтересовавшего людей из "Лямбы". Видите, тоже случайность. - Хорошо. Допустим, я вам поверю. Случайности, случайности, случайности. Но есть еще один пунктик, который объяснить случайностью нельзя - ваши встречи с Лагранжем. - Не понимаю. Разве Федор террорист? Мне и в голову такое не могло прийти. Я всегда был уверен, что он - ваш человек. - Нет. Он не наш человек, как вы говорите. Но люди, на которых он работает, интересуются терроризмом не меньше, чем мы. И если его руководители сочли необходимым установить за вами наблюдение и поручили это талантливому Лагранжу, значит, они были уверены в вашей связи с подпольем. Почему? - Не-е знаю. - И я пока не знаю. Но уверяю вас, очень скоро буду знать. Поль опешил. Ахинея, подумал он. Причем здесь Федор! - Я вижу, что мои слова не убеждают вас, может быть вот эта пленка сделает это быстрее. Следователь подошел к магнитофону и включил его. Поль сразу узнал голос Федора. Конечно, это был он. "...Следователь. Давно вы собираете материалы о Кольцове? Федор. Я начал работать с Полем в прошлом июле, месяца за два до убийства министра культуры. Цель - информация о подполье. Руководство ни на минуту не сомневалось в его принадлежности к "Лямбе" и надеялось через него внедрить в организацию информатора. Я, честно говоря, сначала не верил.. Следователь. Почему? Федор. Ну, как сказать.. Поль, конечно, человек эмоциональный, но уж очень кабинетный. Пошуметь за письменным столом, накропать сердитый памфлет - это еще куда ни шло, но поступок, действие... Нет... Не верилось... Следователь. Почему же вы не отказались? Федор (усмехнувшись). Во-первых, у нас не принято отказываться.... Во-вторых, едва я посмотрел на задачу со стороны, без предвзятости, неизбежной, когда речь идет о близком друге, оказалось, что имеются серьезные основания причислять его к подполью. Меня скорее смутила бы его непричастность к "Лямбде". Сами посудите - читаешь его личное дело и раз за разом убеждаешься, как много общего у Поля с функционерами из "Лямбды". Воспитание. С раннего детства они попадали в атмосферу формального интеллектуализма. Расскажи стишок, спой песенку, прочитай книжку, реши задачку... И думать, думать, думать.. Думать - единственное предназначение человека. Думающий подмастерье главнее безмозглого академика. Не в деньгах счастье, а в умении задействовать свои мозги. С таким воспитанием дорога одна - воплощать в жизнь сказочку о волшебном замке науки. Университетское образование. То есть принадлежность к самой реакционной прослойке интеллектуалов. Чувство собственной исключительности, подкрепленное изрядной долей снобизма и преклонения перед всезнающей и всеобъясняющей наукой. Постоянное желание пополнить свои знания. Склонность к формальной логике, привычка копаться в фактах, анализировать и систематизировать их, помню один террорист признался, что наиболее полно ощущал счастье, когда наносил точечки на график. Знакомства, связи, привязанности, общность интересов, принадлежность к университетской богеме. Одна компания! Следователь. Известны ли вам факты, подтверждающие принадлежность Кольцова к "Лямбде"? Что-нибудь конкретное? Федор (усмехнувшись). Я не сомневаюсь, что его имя фигурирует в списках организации, к сожалению, нам с вами никогда не удастся заглянуть в них... Это единственный неопровержимый факт, не оставляющий никаких сомнений. Я располагаю рядом косвенных доказательств, например, знаете ли вы, что Поль посетил бывшего министра культуры за 10 минут до его гибели? Следователь. Интересно. Федор. Еще бы! Впрочем, мне кажется, что Поль лично в акциях не участвует. Скорее всего он занимается пропагандистской и координаторской деятельностью. В этом меня убедили его последние книги. Например, сборник рассказов "Гнилые яблоки". Помните, там есть рассказ "Съешь конфетку, детка!" речь в нем идет о маленьком мальчике, способном рассчитывать самые сложные баллистические траектории. Для этого его следовало предварительно накормить конфетами с огромной дозой ЛСД. Ну и кормили... Издатели почему-то расценили этот рассказ, как антинаучный. А мне кажется, что он скорее антиправительственный. И это не удивительно, Полю всегда были свойственны показная независимость, изрядная доля вольнодумства и нелюбовь к вышестоящим. Это ли не благотворная почва для вызревания морали терроризма. Нигилизм и терроризм во все времена шагали рука об руку..." Поль растерялся, но вскоре волна злости вытеснила все. Я прощаю своим друзьям почти все. Но стоит ли в своей доброте доходить до христианского всепрощения? Следует ли после удара по левой щеке подставлять правую? А не милосерднее ли ответить ударом на удар! Мир любит подставляющих щеку доброхотов. С ними легко и просто, но их не принимают в расчет... И никто меня не разубедит в том, что высшее проявление доброты - борьба со злом. Следователю понравились и некоторая растерянность Поля, и злость, охватившая его после прослушивания пленки, собственно, это и входило в его планы. Он отправил Поля в камеру, пригрозив очной ставкой с Федором, чтобы не дать погаснуть злости, а сам стал смаковать в уме детали блестящей операции, вся слава от успеха которой будет принадлежать лично ему. Блестящая, обреченная на успех операция! Нет, не прав Лагранж - никогда Кольцов не был террористом и никогда не будет. И объясняется это очень просто - идеология терроризма глубоко чужда ему. Да, да! Следователь принялся насвистывать Марш номер 6. Ему было приятно сознавать, что он смог разглядеть в Кольцове потенциального врага подполья, способного разрушить его изнутри. "Эх, до чего же приятно работать с писателями, этими выпендрялами, не способными сдерживать свои эмоции. Они же органически не способны оставаться в тени." Следователь вызвал адъютанта и заказал кофе. В работе наступил перерыв. Теперь надо набраться терпения и подождать немного. Через два часа известный террорист Ян Мисюк совершит дерзкий побег из тюремной машины, прихватив с собой Кольцова, известного беллетриста и циника. А месяца через два, когда Кольцов попадется вновь, нашпигованный добротной информацией о подполье, с ним будет о чем поговорить. Что может быть лучше, чем не подозревающий о своей роли провокатор! Осталось только немного подождать. Совсем немного! 2. ПОЛЬ КОЛЬЦОВ, БЕЗ ОПРЕДЕЛЕННЫХ ЗАНЯТИЙ Что-то изменилось. По-прежнему ничего не было видно, но чувствовалось, что в самой середине слабо светящегося тумана, окутывающего мир, что-то появилось. Там что-то было. Определенно было. Он наполнился содержанием, так что ли? Внезапно туман стал медленно розоветь. Точнее, становиться розовым. Так понятнее. Сейчас начну видеть, подумал Поль. Руины. Розовые провалы окон. Розовый четырехугольник вместо крыши. Битый кирпич, толстые, безобразно загнутые стальные прутья. Строение наверняка пережило уже несколько воздушных налетов. Поль лежал за вывороченной из стены кирпичной глыбой, настороженный и напряженный. Почему? Этот чертов туман не давал сконцентрировать внимание. Так даже врага не разглядишь, любой незаметно подкрадется... А враги здесь должны быть.. Руины.. Точно, должны быть враги. И спасти меня может только солнечный свет. Иначе не выжить. Розовое стало меркнуть и вскоре исчезло, как будто убрали светофильтр. Стояло пасмурное осеннее утро, не было слышно ни единого звука. Неожиданно щебень стал шевелиться, на поверхности появилась рука, другая, и вот появился и весь человек. Рваная пятнистая одежда десантника, на шее армейский автомат. - Кольцов! - шепотом сказал человек. - Эй! Кольцов! Ты меня слышишь? Кто это? - Я знаю, что ты здесь! - говорит человек. - Отзовись! Это же я, Федор! Мне нужна твоя помощь! Глаза. Что у меня с глазами? Федор? Здесь? Человек исчезает и еще раз появляется из кучи щебня, теперь Поль ясно увидел, что это действительно Федор. - Эй, Кольцов! Ты слышишь меня? Конечно, это Федор. - Отзовись, Кольцов! - уже в полный голос кричит человек. - Это же я, Федор! Помоги мне! Мои глаза. Я ничего не вижу. Ты должен мне помочь! Он прав. Я должен. Конечно, должен. Неожиданно справа из пролома выпадает камень. Ш-ш-тах! Раздается длинная автоматная очередь. Это Федор всадил десяток пуль точнехонько в упавший кирпич. - Отзовись, Кольцов, ты должен помочь мне. Откуда-то сверху срывается вниз огромная стая черных птиц. Федора больше не видно, только птицы, птицы, птицы... - Помоги! Они уносят меня! Чертовы птицы! Автоматная очередь, еще одна.. Кирпичная крошка попадает Полю в глаза... Стая поднимается и исчезает в проломах окон. Федора больше нет... Шум крыльев постепенно перерастает в непонятное шипение. Ш-ш-ш.. Это стены... Сейчас они рухнут... Сейчас... Поль открыл глаза. Все в порядке, успокоил он себя. Я в своей кроватке, рядышком с женой. И никто за мной не охотится, потому что я никому не нужен, никому не интересен, ни для кого не опасен да и помощи от меня никто не ждет. Амнистия. Отлично я прожил жизнь - ни врагов, ни друзей. Впрочем, не всегда же я был такой мразью... Был, был нужен. Тому же Федору, к примеру, провокатору, соглядатаю, доносчику, мерзавцу... Никогда я не любил его.. А ведь вру.. Меня тянуло к нему, а его, соответственно, ко мне. С ним было интересно. Мне нравилось, что он не такой, как все. Его логика была потрясающа и абсолютно недоступна нормальному человеку. Ого-го, это было непростое дело - дружить с ним. Я шел на дружбу, как на бой. Главное - каждую секунду приходилось сознавать, что его понятие о чести не тождественно моему, и я рано или поздно нарвусь на подлость и предательство, которые с его точки зрения таковыми являться не будут. Надо признаться, что этот риск привлекал. В те далекие времена мне страшно хотелось доказать самому себе простую теоремку о том, что ум и доброта, в какие бы различные нравственные системы они не входили, заведомо влекут за собой порядочность. Только можно ли это доказать? Кстати, предал ли меня Федор? То есть предать, конечно, предал, но совершил ли он акт предательства? Разница существенная. Помню, как мне было обидно. Но ведь в конце концов это только эмоции. Не разумнее ли посмотреть на эту историю с точки зрения здравого смысла. Ну-ка... Федор выполнял свой служебный долг. Так? Так. Честное исполнение служебных обязанностей - добродетель? Без сомнения. К примеру, работнику отдела по борьбе с терроризмом становится известно, что его друг должен заложить взрывчатку в Центральном оперном театре. Как ему надлежит поступить? Должны ли сотни людей погибнуть из-за, надо сказать, довольно расплывчатого нравственного закона дружбы. Не порядочнее ли дать дружку по рукам? Пожалуй, порядочнее! И вот он останавливает Кольцова, выполняя тем самым свой профессиональный долг. Кстати, и законы дружбы вроде бы не нарушаются - наоборот, каждый согласится, что помешать другу сделать дурное, оградить его от проступка или преступления - высшая добродетель. К сожалению, вскоре выясняется, что Кольцов никакого отношения к терроризму не имел. Но это было потом. В чем я могу обвинить Федора? В служебной некомпетентности? В недостаточной степени проникновения во внутренний мир подозреваемого? Это не мое дело. Факты, проверенные и перепроверенные, показывали с вероятностью 0,99 на мою причастность к подполью. Кто же мог всерьез предположить, что я идиот, чьи поступки предсказать практически невозможно? Не честнее ли обвинить самого себя в непростительном нравственном изъяне, в неспособности определить свою жизненную позицию, в том, что я до сих пор не нашел своего места в социуме. В конце концов сторонних наблюдателей никогда не жаловали. Я не стал исключением. Только и всего. Надежда шевельнулась, потянулась, открыла глаза. - Привет, пора вставать? - Спи, жена, еще рано. - Который час? - Какая тебе разница? Надежда дотянулась до столика, нащупала часы, посмотрела. - Ой, уже пора. Она вскочила и стала быстро одеваться. - Что-нибудь случилось? - поинтересовался Поль. - У нас сегодня трудный день. Мы принимаем мероприятие Ц. Мероприятие Ц! Поль знал, что это такое. В годы Запрета Центр иногда устраивал на конспиративных квартирах некое подобие теоретического семинара для решения текущих идеологических вопросов, эти сборища и назывались мероприятием Ц. Попытка возродить теоретическую деятельность неприятно удивила Поля, ведь он всерьез думал, что после Амнистии подполье самораспустилось. - Зачем? - спросил он на всякий случай. - Надо кое-что обсудить. - Начинаете сначала? - Мы не кончали. И ты не кончал. Надежда сердито посмотрела на Поля и пошла готовить завтрак. Она это не со зла, сообразил Поль, с трудом поборов обиду. Вряд ли есть основания полагать, что Наденька способна ехидничать и пытаться оскорбить намеком на обстоятельства нашей свадьбы. Слишком тонкая для нее игра. Центр действительно постановил организовать ряд семей для возможного проведения конспиративной работы... Но я бы никогда бы не женился, если бы... А вот для Наденьки в этом вряд ли есть что-то дикое. Она дисциплинированный функционер и очень далека от необеспеченных разумом душевных сомнений. Поль наскоро привел себя в порядок, даже сделал несколько телодвижений, обозначив физзарядку, и отправился на кухню, помогать. - Пришел тебе помогать, женушка, - сказал он радостно, считая, что ласка самый простой способ разрядить обстановку. - Помощь нужна не мне. - А кому? - Центру. - Не понимаю. - Мне кажется, запомни, это мое личное мнение - что Центр пока недостаточно четко представляет себе ситуацию и хотел бы лучше разобраться в происходящем. Амнистия спутала все карты. Что делать? Кто виноват?.. - Кем быть?... - Что? - Что делать? Кто виноват? Кем быть? - Да, да.. Я считаю, что ты можешь им помочь. Ты ведь писатель... - Не преувеличивай. - Ты можешь почувствовать что-то такое... ну, что ускользает пока от Центра. - И это все? - Да.. Впрочем, надо бы еще сходить за хлебом. - Хорошо, жена. Пусть это будет мой скромный вклад в борьбу за.. ну, сама знаешь за что. - Послушай, а почему ты все время называешь меня "жена"? - А что такое? Ты ведь действительно моя жена. Совершенно официально - Это так. Но почему ты меня так называешь? Не котеночек, не Надежда, а - жена? - Мне просто нравится. Ты ведь у меня первая жена. А мне нравится быть женатым мужчиной. - Вот бы никогда не подумала. - Тебе нравится стрелять в парадниках, а мне - называть тебя женой. Должен же я чем-то отличаться от остальных. - Поняла. Поль вышел из дома и пошел по набережной в сторону памятника Рип Ван Винклю, любимому герою генерал-губернатора. Пахло весной. На чахлых деревцах уже кое-где проклюнулись слабенькие зеленые точки, словно, нежные огонечки. Солнышко припекало и привычный серый колер города, оставаясь, впрочем, серым, стал как-то более приемлемым, как-то похорошел. Вот именно, было хорошо. Красиво. Оптимистично. В аптеке на углу появилась новая продавщица. Высокая стройная блондинка с обалденными карими глазами. Блеск. Впрочем, надо будет посоветовать ей изменить прическу - Поль терпеть не мог голые женские ушки. Да и улыбаться ей следует почаще, не помешает. Мимо проехал красочно разукрашенный рекламой фирмы "Разухабистый младенец" трамвай, мелодично вызвякивая ноту "соль"... Хорошо. Поль любил ходить за хлебом. Только отсидев три месяца в подполье, можно понять, что это значит - свободно таскаться по улицам, не опасаясь при этом получить пулю в зоб. А если вспомнить, что подполье, это вовсе не какое-то там социальное явление, а вонючая двухкомнатная квартира в трущобах, где кроме страха всегда ощущаешь нехватку кислорода, то даже к самому загаженному тротуару начинаешь относиться с нежностью. Поль проскользнул мимо постового полицейского, изобразив на лице гордость и независимость. Он изо всех сил старался не показывать виду, что где-то внутри у него все еще теплится страх, не так-то легко оказалось избавиться от него. Полицейский - крепкий, краснощекий, отлично тренированный парень, который за пару секунд свернул бы Полю шею, поступи соответствующий приказ - сморщился, будто проглотил гнилой абрикос - узнал. Ничего ты мне не сделаешь, с удовлетворением отметил Поль. И это хорошо. Амнистия. Нет больше подполья. Не надо прятаться. Наука опять разрешена. Честное слово - хорошо. Распределительный пункт сверкал, как рождественская елка, но очереди не было. Как ни странно, очередей здесь никогда не было. За время Запрета экономика неожиданно сделала гигантский шаг вперед, совершенно неправдоподобный, потому что объяснить его разумными причинами было невозможно. Приходилось верить своим глазам - после Амнистии снабжение населения продовольствием было отменное. Магазинов, правда, больше не было. Вместо них устроили Распределительные пункты, которые, надо признать, отлично справлялись со своей задачей. В понедельник и четверг выдавали мясной паек, в среду и пятницу рыбный, во вторник - птицу. Остальные заказы можно было получить в любое время. Некоторое ограничение выбора, конечно, было, но зато всего было в достатке. Функционеры подполья пытались объяснить это изобилие перераспределением, - мол, в других районах ничего нет, а здесь обычная показуха. Но факты не подтверждали это утверждение. Скорей всего дело было в удачной внешней торговле каким-либо сырьем, нефтью, например. Хотя власти и ссылались на эффективный контроль и справедливое распределение. Поль подошел к окошку. - Здравствуйте, - сказал он вежливо, протягивая бюджетную карточку. - Хлеба, пожалуйста. На два человека. Чиновник засунул карточку в кассовый аппарат и через мгновение вернул ее вместе с двумя пакетами "хлебного пайка". - Так вот где ты отовариваешься? Поль оглянулся. Ленка. - Привет, - смущенно сказал он. Лена ничуть не изменилась, может быть, немного осунулась. Поль почувствовал, как в нем просыпается прежняя нежность к этому славному человечку, что было явно лишним. - Ну, как живешь? - спросил он, чтобы разрушить эту дурящую голову паузу. - Все хорошо. - Вот и у меня все хорошо. - Женился? - Да. - Что пишешь? - Ничего не пишу. - Почему это? Ты же любил? - Это было давно. Разве ты не знаешь, я завязал. Ах да, ты наверное не знаешь - я попал в подполье, а теперь после Амнистии никак не могу заставить себя сделать вид, что ничего не произошло. Как бы это сказать - я не хочу быть у них писателем. - Ты думаешь, вас обманули? - Обманули? Почему? Нет.. А впрочем, я не знаю. Постой, кто это нас обманул? Кому это нужно? Конечно, желающих много. Но зачем? Поль растерялся. Как-то до сих пор он никогда не смотрел на происшедшее с этой стороны - кому выгодно... Лена улыбнулась. - А мне нравились твои книги. "Гнилые яблоки". И еще про мальчика, который поджог древний храм. Тебе надо писать и печататься. - Это было очень давно. Я попробовал написать кое-что для себя, не для продажи, но ничего не получилось. Знаешь, подполье это такое занудное времяпрепровождение, там не до литературы... Как зовут твоего мужа? - У меня нет мужа. - Но почему тогда... - Не надо об этом. Мне пора. Поль взял Лену за руку. - Я очень рад, что встретил тебя. - Я тоже рада. - Тебя проводить? - Не надо. - Ну что ж... Поль смотрел Лене вслед и думал, что прибеднялся, в принципе, зря, "Фактор Х" получается совсем не плохо, только опубликовать его никогда не удастся. А для работы в стол нужно обладать каким-то особым мироощущением, недоступным ему пока. Впрочем, и хорошо, что не опубликуют. Это был бы прекрасный способ стать всеобщим врагом: и властей, и подполья, да и всех прочих. Кому это может понравиться, понять невозможно. "...Первую и пока единственную удачную террористическую акцию в Системе организовал и осуществил скромный клерк правительственной ассоциации Ненасильственного распределения излишков производства по имени Александр. Он никогда не был замешан в проинтеллектуальных выступлениях, наоборот, всегда относился к ним с неодобрением, что, кстати, было отражено в его досье. Однако, стоило ему всего лишь на пару часов получить доступ к механизму подрыва городского арсенала, его как будто подменили, он провозгласил себя интеллектуалофилом и потребовал эвакуировать городское население. Действия Особой секции были парализованы подозрением о невменяемости новоявленного диктатора, что вскоре было подтверждено Декретом N 1, с которым Александр обратился "ко всем интеллектуалам, томящимся в подполье..." Решено было до поры до времени оставить Александра в покое, тем более, что на его призыв "без помех заняться наукой и искусством в свободном городе" откликнулся лишь выживший из ума старик, специалист по сравнительному анализу апокрифов, скрывавшийся до сих пор в трущобах. Старик сразу не понравился Александру, во-первых, потому что от него всегда несло чесноком и гнилыми зубами, а во-вторых, уж очень он был разговорчивый и любую попытку Александра начать обстоятельный разговор всякий раз прерывал собственным монологом на пару часов. Старик, естественно, замечал неудовольствие Александра, но зубы, впрочем, все равно не чистил. А однажды, не выдержав немого укора, забросил на спину свою котомку и ушел обратно в трущобы, пробурчав на прощание что-то вроде: "Благодарствую за хлеб да соль... Загостился, пора и честь знать.." Александр не только не расстроился по этому поводу, но даже испытал некоторое облегчение - наконец-то он сможет без помех заняться ковариационным исчислением, о чем мечтал долгие годы, отправляясь по утрам на службу в свою ассоциацию. В те давние времена занятие математическими построениями представлялось ему этаким интеллектуальным праздником, приближением к безмерному человеческому счастью. Однако, очутившись, наконец, в пустом городе один на один с листком бумаги, Александр неожиданно для себя загрустил. Как и следовало ожидать, он многое подзабыл. И в этом не было бы ничего страшного, знания можно было бы восстановить, если бы у него не возникли трудности с собственной головой. Он никак не мог заставить себя думать. Он пытался, но с непривычки голова была тяжелая и неповоротливая, словно дирижабль. Скользкие и неуловимые мысли возникали, неловко шевелились в густом тумане, заполнявшем его черепную коробку, но вскоре таяли, как льдинки на солнцепеке. Теряясь от собственного бессилия, Александр подолгу бродил по пустынным улицам, из последних сил надеясь, что проклятый туман рассеется, и он сможет... Слишком много сил было отдано акции, и думать, что все это напрасно, было невыносимо. И он бродил, бродил, бродил... Там, на одном из городских перекрестков, его и взяли коммандос из Особой секции. Уже в джипе, по дороге в следственную бригаду Александр с ужасом понял, что его авантюра, начинавшаяся так удачно, оказалась величайшей трагедией его жизни. Трудно было найти лучший способ заявить всему миру о своей полной интеллектуальной несостоятельности. И это потрясло его. Надо сказать, что к своему реноме Александр всегда относился с щепетильностью." Надежда, естественно, волновалась перед мероприятием Ц, но с поставленной перед ней задачей справилась блестяще. Все было очень мило, с присущим ей от природы достоинством. Не забыла она, впрочем, и подчеркнуть свою лояльность. Поль не возражал, стол был потрясающ, и это его устраивало. По нынешним временам, когда редкий человек представляет, что же такое спаржа или там омары, пиршество получилось грандиозное. Откушав, функционеры принялись за разговоры. Как жаль, подумал Поль, лениво прислушиваясь, что в годы увлечения литературой я так мало внимания уделял цветовой гамме. Откуда у меня этот цветовой аскетизм? У Хемингуэя, помнится, один из героев, восхищаясь нравственной чистотой художников (художником может быть только очень хороший человек) лелеял надежду, что сам он достаточная сволочь, чтобы стать хорошим писателем. Красиво. А если это правда? И цветовосприятие действительно имеет что-то общее с уровнем нравственного развития? Признаться, я всегда был далек от игры в цвета, но если бы взялся описывать сегодняшнюю встречу, не смог бы, пожалуй, обойтись без цветовых характеристик. Коричневая полутьма. Неширокие желтоватые круги света от зажженных свечей, выплывающие как бы из небытия зеленоватые лица стойких борцов из Центра, и только одно красненькое пятнышко - левая щека Надежды... это понятно - волнение... Что это меня потянуло на литературщину, с неприязнью подумал Поль и сразу вспомнил - Лена. Нет, что там ни говори, а эта случайная встреча оказала на него чересчур сильное впечатление, сильнее, чем можно было бы предположить, сильнее, чем хотелось. Почему она вспомнила о столь нереальном сейчас - о книгах? Это было так давно. Все прошло, как болезнь, как тяжелое умопомрачение. Я стал другим. Точнее, никем не стал и с каждым днем все больше утверждаюсь в своем нежелании стать кем-то... И больше не верю, что смогу кем-то стать. А ребята из подполья, что ж. меня никогда не обманывала их принадлежность к оппозиции. Существование оппозиции закономерный социальный процесс, так сказать, закон отрицания отрицания в действии. Их жизнь имеет социальный смысл. Без них социум не может развиваться. Да и они без социума не существовали бы. Я - другое дело. Мне ни разу не удалось сыграть ни одну социальную роль, на которую как будто претендовал: ни ученый, ни писатель, ни террорист. Никто... Асоциальная, безразличная социуму личность, бесконечно далекая от социального прогресса, как, впрочем, и от регресса. Как же так получилось? И что теперь делать? Неужели опять прибиваться к "солдатам науки"? Страсти между тем накалялись. Фердинанд, один из руководителей Центра сопротивления, распространялся о том, что сейчас, в изменившихся условиях, на первый план выходят новые задачи и новые цели, неотделимые от насущных проблем. - Это же очевидно, - со злостью говорил он, - новые условия рождают новые задачи, цели и проблемы. Что здесь непонятного? В общем, обычная чушь. Поль старался не принимать речи своих бывших знакомых близко к сердцу, но вскоре понял, что большую роль в своем новом предприятии Центр отводит именно ему. - Кому как ни вам, Кольцов, властителю дум и чувств, надлежит возглавить отдел контрпропаганды, разъяснить людям всю глубину падения современных нравов и способствовать росту наших рядов. Наши идеалы должны быть доведены до сведения народа... - продекламировал Фердинанд, уставившись на Поля чуть сурово и чуть устало, как и положено опытному руководителю. - А на какие конкретно идеалы следует особенно акцентировать внимание? - заинтересовался Поль. - Главное, это показать, - не поняв иронии, стал разъяснять Фердинанд, - что при нынешней администрации не может быть продвижения вперед, не может быть прогресса... - А при нашей, значит, может? - Поль понял, что ирония не сильное место у Фердинанда, и теперь забавлялся вовсю. - Мы предлагаем людям единственно возможный путь к прогрессу - научное познание. Когда каждый овладеет научным мышлением, научным структурированием, научным мировоззрением, научной методологией, научной онтологией, многие, если не все проблемы отойдут на задний план. Станет легче дышать, легче жить, легче осознать себя в этом мире... Если ваш научный подход такая манна небесная, зачем же вам понадобился я - презренный бумагомарака? - чуть было не выкрикнул Поль, но вовремя спохватился. Он давно уже понял, что демократизм подполья действует лишь, пока все соглашаются с руководящим мнением. - Научная теория - это хорошо, - вмешался в разговор юноша в кожаной куртке, сидевший до сих пор молча - но, пожалуй, надо бы возобновить и нашу практическую деятельность. Наступила тишина. - Конкретнее. - сказал Фердинанд. - Что вы предлагаете? - Лучший способ влияния на культурную политику - теракт. И едва ли не единственный, другого столь же действенного пока еще не изобрели. - Кое-кто в Центре считает, что этот метод недемократичен. - Чушь. Это наиболее демократичный метод, поскольку непосредственно задевает интересы широких масс. - Пожалуй, логично... - задумчиво проговорил Фердинанд. - Да вы что, с ума сошли! Городские партизаны - демократы! - не выдержав заорал Поль. - Так можно договориться до черт знает чего! - Успокойтесь, Поль, - ровным голосом сказал Фердинанд. - Давайте разберемся спокойно. Наше будущее во многом зависит от того, как будет организовано воспитание и обучение детей. Согласны? - Да. - Наша задача как раз и состоит в том, чтобы обеспечить детям получение добротного научного образования. Мы должны следить за тем, чтобы общество выполняло свои обязательства перед будущим. Вот и все. Никаких других задач наша практическая деятельность никогда перед собой не ставила и ставить не будет. - Как же вы будете решать... кого? - Примитивно, Кольцов! Вот к чему приводит ваше увлечение фантастикой! Почему вы решили, что мы будем убивать? Это не так. Странно, что я должен вам это объяснять. Существует несколько стратегий практической деятельности. Лично я сторонник теории разумного шантажа - предполагается минирование историко-культурных достопримечательностей и выдвижение требований. - Иллюзии, мастер Фердинанд, иллюзии, - сказал молодой человек. - Станут ли власти переживать из-за ваших бомбочек? У них собачки знаете какие есть? Они ваши бомбочки в два счета разыщут! Ваше предложение осуществимо только в том проблематичном случае, если в нашем распоряжении окажется установка нуль-т. Тогда можно будет минировать непосредственно перед взрывом, а самим сваливать. Вот так-то... Да, и минировать надо не памятнички, а городскую канализацию. Представьте себе - три миллиона граждан с горшочками в руках, - он дико захохотал. - О чем это вы, что за нуль-т? Это ведь понятие скорее литературное, чем научное.. Хорошо бы держаться поближе к реальности. - Реальность, мастер Фердинанд, в том и состоит, что нуль-т или уже реализована, или может быть реализована в ближайшем будущем. - Бред какой-то. Поясните. - Почему бред? Я лично знаю ребят, которые занимались нуль-т еще до Запрета и были близки к результату, очень близки... - Из наших? - Пожалуй, нет. - Если не из наших - забудьте. Мало ли чем они занимаются - астрологией, например. Это не значит, что мы должны использовать в своей работе знаки Зодиака. - Но попробовать, попробовать-то надо. Поль не выдержал и отправился на кухню попить водички. Надо держать ушки на макушке, решил он. Эти люди никогда не болтают зря. Они рабы цели. И просто не способны к эмоциональным деформациям. И раз они говорят о нуль-т, значит, за этим что-то есть. Цели их меня волнуют мало. Хорошо бы они оставили меня в покое. Возвращаясь, Поль несколько задержался у двери и услышал: - Кажется, он клюнул. - Сделает, все сделает, ничем другим уже заниматься не сможет. Такой уж у него характер. Поль выждал пару минут, пока сошла краска с лица и вошел в комнату. Все присутствующие, как по команде, посмотрели на него. Это они обо мне говорили, понял он. Это я клюнул, это я сделаю все, что им надо. Мерзавцы. - Может чайку? - бодро предложил он, но согласия не получил. Встреча закончилась. Поль был взбешен. Эти мерзавцы собираются втравить меня в свои делишки, не спросив, кстати, согласен я или нет. И уверены, гады, что я уже "клюнул", по их терминологии, и буду делать то, что им надо по собственной инициативе, даже не подозревая о том, что меня примитивно используют. Мерзавцы. К Полю подошла Надежда и нежно прижалась к нему. Это уже был перебор. Она прекрасно знает всю подноготную происходящего. Ее роль в разыгранном спектакле была одной из важных. Она подставила меня. И лезть ко мне со своими нежностями сейчас, после того, как ее друзья превратили меня в куклу, марионетку, просто подло! - Надя, - спросил он. - Что здесь произошло? Расскажи мне. - Я так счастлива. Все получилось очень хорошо, и Фердинанд был доволен. Может быть потом эта встреча войдет в школьные учебники. Движение возрождается! Это прекрасно! - Подожди. Движение, там, выкобенивание, это я понимаю. Ты мне вот что расскажи, как нам теперь с тобой жить? - Как ты можешь спрашивать такое? Мы с тобой "солдаты науки" и не должны забывать об этом никогда. Наша жизнь и прогресс человечества - разве здесь есть выбор? Да что с тобой, милый? Ты такой хороший, ты так прекрасно показал себя. Я горжусь тобой. Я люблю тебя, дурачок. От Надежды помощи ждать не приходится. Существуют ли вообще для этих людей понятия любви, нравственности, страстей. Мне иногда кажется, что они бы с удовольствием вывели какую-нибудь универсальную формулу, чтобы раз и навсегда покончить с субъективностью восприятия. Бедные, духовно бедные люди... Как бы там ни было, Подполье начало новую игру и отводит мне в ней какую-то важную роль, надо думать, незавидную. Вот за что не люблю этих хваленных интеллектуалов, так за то, что для них жизнь - некая разновидность игры. Они ведь не живут, не умеют жить, не желают жить, они набирают очки. Сделал что-то - получи очко в зачет. И у кого этих очков оказывается больше, тот, значит, более достойный. А более достойный человек, естественно, имеет право... "Он клюнул". Это про меня. Это я клюнул и должен что-то сделать для подполья. Что же? Что? Ну, во-первых, то, что сами они сделать не в состоянии, во-вторых, то, что для меня было бы в данной ситуации естественным, что я буду делать по собственной инициативе, потому что этот поступок должен представляться мне сейчас наиболее важным. Это, конечно, это... Поль неожиданно понял, что уже играет. Подполье выиграло первое очко - он играет! Что ж, 0:1. Свой мозг я отключить не могу. Выходит, любое мое движение будет приносить им выгоду. И самоустраниться, значит, проиграть... То есть, я могу не знать, что я проигрываю, но они-то будут знать, что выигрывают. А этого я не могу допустить ни за что. Хотя бы потому, что они используют меня против моей воли. Видит бог, не хотел я влезать в эту историю, но раз уж так получилось, проигрывать я не намерен. И я выиграю. Черт побери! Я должен выиграть. Если они ждут от меня естественных логичных поступков, я должен поступать нелогично и, тщательно взвесив свои шаги. Самым нелогичным сейчас было бы обратиться за помощью к Ленке. Так и сделаю. Узнав адрес Лены в справочной службе, Поль решил идти к ней сразу же. К чему, спрашивается, было откладывать. А в метро он неожиданно понял, что его "Фактор Х" дерьмо. Вот, оказывается, почему я забросил писать, внутренний цензор не позволяет мне подписывать дерьмо. Лестно. А писать "Фактор Х" надо не так. Может ли человек, подверженный смерти, достичь абсолютной власти? К примеру, с собственным телом обладающий социальной властью часто справиться не в состоянии. На биологию, как известно, запреты и амнистии не распространяются. А хочется приказать. Хочется жить вечно. Иметь все. Подчинить себе все. Владыка изнемогал. С тех пор, как он понял, что власть его ограничена безжалостным бегом времени, сон не приходил к нему. "Я умру. я умру, рано или поздно я умру", - повторял он себе с утра до вечера. Видеть своих приближенных было невыносимо. Они пресмыкаются, льстят, давят друг друга на его глазах, но в душе (душа! мерзкое слово!) надеются похоронить его!!! Они призывают червей, проклятых могильных червей! Они жаждут увидеть, как черви станут жрать его тело. Мерзкие, грязные людишки! Спрос рождает предложение. И вот рядом с Владыкой появился новый приближенный, обещавший решить проблему жизни и смерти за пару лет. - Достичь бессмертия не труднее, чем прыгнуть с 10 этажа и не разбиться, - излагал молодой нахал, а надо сказать, что таковым он без сомнения был, и его бесцветные глаза светились дьявольским светом. Он завораживал Владыку. "Врет, врет, подлец", - говорил тот себе, наблюдая, как молодой нахал пожирает заморскую телятину, запивая заморским же винцом. Но прогнать негодяя не было сил. А вдруг.. у него получится. В рекордные сроки отгрохали Институт бессмертия. И потекли денежки из государственной казны полноводной речкой. Сотрудники Института весьма своеобразно понимали смысл научной работы, быстро превратив ее в обычное распутство. - Почему пьянки? Почему оргии? - интересовался Владыка. - А как же, Хозяин, - удивлялся молодой нахал. - Как же без распутства бессмертия-то достичь? Процесс это сложный, нематериальный. Эманация любви обязательный катализатор для производства порошков бессмертия, Вы же порошки заказывали? Но были в Институте и серьезные люди, они не буянили в рабочее время и в связях, порочащих их, замечены не были... ОНТИ - отдел научно-технической информации, так называли это подразделение. С первой до последней минуты своего рабочего времени сотрудники ОНТИ выискивали во всех научных изданиях страны не только критику работ Института, но и любые упоминания о проведении сходных работ. Когда же такие публикации обнаруживались, сотрудники вставали и минутой молчания провожали последний день жизни неудачников. Вот это уже лучше! - с удовлетворением отметил Поль. Переступить порог Ленкиной квартиры оказалось непросто. Набравшись храбрости, Поль позвонил. Почему, собственно, я вспомнил о храбрости, удивился он. Какая-такая особенная храбрость понадобилась мне для посещения знакомой женщины? Но когда дверь начала открываться, его сердечко заныло. - Привет, Поль, - сказала Лена, как будто и не удивившись. - Проходи. Ничего квартирка, отметил Поль. Жить бы я здесь не смог, но выглядит все эффектно. В наследство от папочки Лене досталась потрясающее количество книг, и они завораживали Поля. Но жить в музее.. Поль сел в кресло, расслабился. Лена молча принесла ему чашку крепкого кофе. Неловкость, если она и была, исчезла, ему было хорошо. Здесь можно было сидеть молча, не нужно было давать отчет - зачем пришел, почему пришел... - Я, Лена, немного посижу и пойду, - сказал Поль скорее по инерции, чем по необходимости. Что-то же надо было сказать. - Ты спешишь? - Нет, конечно. - Ну и сиди себе тебя никто не гонит. Хочешь, включу телевизор? - Не надо. Я, собственно, пришел, чтобы.. Не знаю, зачем я пришел. - Оправдываешься, что ли? - Да нет... - Я рада, что ты пришел. Было спокойно. Хотелось сидеть молча и ни о чем не думать. Только нельзя было. Вот это Поль уже хорошо усвоил - нельзя делать то, что хочется. Поль поднял глаза и тотчас отвел их. Смотреть на Лену было невыносимо. Что-то у нее сделалось с глазами, ее взгляд просверливал Поля насквозь. Раньше такого никогда не было. Казалось, что там, за зрачками, была Вечность. Человек, а в этот момент Поль почувствовал себя неким абстрактным человеком, был слишком мелок, чтобы без трепета общаться с Вечностью. - Что-то не верится, что ты больше не пишешь, - сказала Лена, как будто не ощутив его замешательства. - Помнишь, раньше сочинительство заменяло тебе существование. Даже когда тебе надо было спуститься вниз за газетой, ты разражался притчей. Неужели сейчас в тебе перестали бродить сюжеты? Поль задумался. Пожалуй, можно было рассказать о Владыке, только вряд ли Лене это интересно. И потом - ощутив близость Вечности, легче говорить о каких-нибудь пришельцах, чем о привычных земных проходимцах. Поль попробовал придумать что-нибудь про пришельцев. И сделать это оказалось не так уж и трудно. - Пожалуйста, - сказал он и рассказал свежую сагу. - На Землю прилетает пришелец с заданием Центра способствовать, по мере возможности, прогрессу местного населения. В первый же день Пришельца попытались ограбить подозрительные личности. Тот долго не понимает, что происходит и что от него нужно этим людям, а когда понимает - наказывает их, отшлепав по попам, поставив в угол и, доходчиво разъяснив на будущее, что ограбление не является шагом по пути прогресса. Ошарашенные бандиты, не привыкшие к подобному обращению, позволяют Пришельцу покинуть место конфликта, но вскоре в их разгоряченных головах рождаются планы мести. Тихая улочка, здесь поджидают бандиты ничего не подозревающего Пришельца, прогуливающегося перед сном. Далее, как в кино: две-три автоматные очереди, кровавые фонтанчики из исковерканной груди и тишина. Бандиты не знают, что ничего и никогда не смогут сделать Пришельцу, надежно защищенному от нападений способностью к матрицированию. Через пять минут развороченная грудь срастается и он, удрученный тем, что послужил причиной плохого поведения несчастных людей (ему показалось, что он недостаточно четко объяснил им, что грабежи и вооруженные нападения это плохо, не убедил) разыскивает бандитов и повторяет ритуал наказания. Бандиты вне себя от ярости. Покушения повторяются. Повторяются и наказания. Вскоре бандиты понимают, что столкнулись с внеземной мощью. Но продолжают составлять планы расправы один страшней другого. Впрочем, покушения заканчиваются лишь хлопками по попе, стоянием в углу и нравоучительными беседами. Для разработки основ борьбы с матрицированием привлекаются ученые с мировыми именами, но каждое покушение с неотвратимостью заканчивается стандартным наказанием. В конце концов, бандитам надоедают эти интеллектуальные забавы и покушения прекращаются. Жизнь входит в свою привычную колею, и они уже не считают зазорным после очередного ограбления или убийства получить от Внеземного Разума причитающиеся им наказания - хлопки по попе, стояние в углу и нравоучительную беседу... - А обманывал, говорил, что больше не пишешь. Такой текст у тебя любой издатель с руками оторвет. По-моему, получилась очень неплохая история о том, что самые благородные побуждения чаще всего безнравственны, если смысл происходящих событий ускользает от нас. Надо печатать. - Можно тебя попросить чашечку кофе? - Сейчас сделаю. А ведь действительно, непонимание - самый страшный враг нравственности, подумал Поль. Неужели это требует разъяснений? Если человек не понимает, чем вызваны его поступки, может ли он считаться порядочным? Вряд ли. Ведь он не в состоянии отвечать за них. Как там Лена спросила: "Вас обманули?". Откуда я знаю, обманули ли меня, если не понимаю, что же, собственно, происходит. Так сложились обстоятельства - вот и все объяснение... Это не я, это обстоятельства.. Именно... Мной, оказывается, так легко управлять! И управляют. Разве за последние годы я сделал хоть что-нибудь сам, по своей воле? Не помню... Отказывался от всего подряд. Кокетничал этим... Обойдусь без науки, обойдусь без литературы... Где же была моя нравственность? Уж не подзадохнулась ли от моих попыток стать членом социума? Меня обманули? Конечно, если смогли отделить мою нравственность от моих поступков. Есть истины, которые знать страшно. Но страшней этой, по-моему, нет. Теперь я никогда не смогу жить беспечно. А ведь это было бы так здорово! Мама так часто повторяла мне, что безнравственность - самое гнусное в человеке. Жаль, что только сейчас я убеждаюсь в этом. Хорошо бы выяснить, кому же это выгодно - дурить людей. Запрет, разрешение, Амнистия. Кто за этим стоит? - Не скучаешь? - спросила Лена, пододвигая к Полю чашку. - Нет, - коротко ответил он, с удивлением обнаружив, что жить неожиданно стало необычайно интересно. Как можно скучать, столкнувшись с такой потрясающей тайной, не исключено, что более важной и не существует. Уж не о пресловутом ли смысле жизни идет речь? Неплохо получается. Совсем неплохо. Поль выпил кофе. Пора было уходить. Хорошенького понемножку. Он не знал, зачем пришел сюда, к Лене, но все получилось очень удачно, и теперь надо было обдумать, что делать дальше, да и успокоиться не мешало бы. - Знаешь, Лена, я пойду, - сказал он. - Спасибо. - Ну что ты... Приходи.. - Думаю, что приду. Надежды дома не было, и Поля это устраивало. Первый шаг - поход к Лене - был явно успешным. По-крайней мере, выяснилось, что представления Поля о событиях последних дней, как о некоей интеллектуальной игре, оказались несостоятельными. Более того, удивительно красивая идея о безнравственности человека, не считающего нужным понять логику происходящих с ним событий, уничтожила саму возможность игры. Игры больше не было. Вряд ли можно засчитывать себе очки за аморальные поступки. А поскольку получается, что нравственные оценки явно выходят за рамки повседневной жизни, да, черт побери, нравственность вовсе не определяется повседневностью, как хотелось бы думать, приходится считаться, что самые благопристойные на вид поступки с вероятностью 50% могут оказаться подлыми. Это в лучшем случае, а на самом деле вероятность стать негодяем значительно больше, так как ситуация явно кем-то контролируется с таким расчетом, чтобы заставлять людей делать то, что нужно, а не то, что им хочется. А уж цель такой тщательной заботы распознать несложно - раз контролируют и делают это тайком, значит, ждут от людей безнравственных поступков, иначе к чему таинственность? Что же происходит? Рабы ли мы социального процесса? Или все-таки можем решать за себя сами? Выяснить это не трудно. Ничего принципиально сложного в решении подобных задач нет. Надо собрать нужные факты и должным образом их интерпретировать. Только и всего. Нормальная научная работа. Поль достал листок бумаги и выписал заслуживающие внимания факты. 1. Пять лет тому назад был введен Запрет на проведение ряда исследовательских работ. 2. Ученые были поставлены перед выбором: заниматься в новых институтах прикладными разработками, уйти в Подполье или найти себе менее кляузные занятия. 3. А потом Запрет был отменен. Занятия наукой были вновь разрешены. Подполье было амнистировано. 4. Были изменены принципы снабжения населения. Магазины были ликвидированы. Вместо них были созданы Распределительные пункты.. Пищевые наборы, доступные населению, были стандартизованы, но перебоев в поставках не было. 5. Функционеры подполья вновь решили начать свою деятельность, рассчитывая заполучить в свое распоряжение нуль-т. Совершенно очевидно, что все эти факты каким-то образом связаны между собой и как-то характеризуют некий социальный Процесс, ограничивающий для нормальных людей возможность жить по-человечески, то есть отделяющий их поступки от нравственности. Поль ощутил радостное чувство продвижения к истине. Казалось, еще немного и.. Наверное, даже этих данных было бы достаточно, чтобы Процесс был понят, но обольщаться не стоит. Надо работать, дальше собирать факты и разбираться, разбираться в Процессе. И следующий шаг ясен. Зайду-ка я к своему учителю - профессору Серебрякову. Старик должен многое знать... Только увидев перед собой дом профессора, Поль понял, что затеял опасное дело. С этой минуты он не только изучал Процесс, но и начинал бороться против него. Интуиция подсказывала ему, что борьба с властями или с подпольем - детские игрушки по сравнению с борьбой с Процессом. За столь безумное желание очень легко можно было схлопотать пульку в зоб. Поль остановился у витрины книжной лавки и, вспомнив спецкурс Хромого Калеба, огляделся. Ничего подозрительного заметить не удалось. Впрочем, нельзя было исключить и возможность непосредственного контроля за квартирой профессора. Но тут риск был неизбежен. Поль решительно направился к подъезду, повторяя про себя легенду прикрытия - пришел поговорить о Франке Семенове, незадачливом создателе вечного двигателя II рода, собираюсь написать о нем книжку. Ничего противозаконного в этом вроде бы не было. Ни черта они мне не сделают. Подумаешь, преступление - навестил своего старого учителя. В конце концов странно, что я не явился к нему сразу же после Амнистии. Звонок почему-то был вырван. Поль постучал и приготовился выпалить свою легенду, но все обошлось, дверь открыл сам профессор. Он постарел. Это было неожиданно. В течение долгих лет Серебряков был элегантен и блестящ, чем приводил студенток в экстаз. Занятия спортом и размеренная трезвая жизнь, казалось, должны были обеспечить ему долгую зрелость, но... он, видимо, попал в жуткую переделку, если так резко сдал. А я вовремя, понял Поль. Очень вовремя. - Поль? - торжественным голосом спросил профессор. - Ты? - Не ожидали? - А вот и ожидал, - в глазах профессора блеснули слезы. - Не просто ожидал - ждал. - Я не мог раньше. Так сложились обстоятельства. Вы, наверное, не знаете, я... - Да, да... Понимаю, обстоятельства... - Я не помешал? - Нет, конечно, нет. Я рад тебе. И Поль был рад, что пришел сюда. Он всегда любил Серебрякова и в лихие университетские годы проводил в этой квартире дни напролет. Тесные двойные - увлекательное дело, надо сказать! Черт побери! Здесь он впервые узнал, что такое наука! Не то абсурдное занятие расфасованных по должностям исполнителей, к которому готовят со школьной скамьи, а наука, как способ существования, как равноправный способ познания мира. Поль вспомнил свои недавние рассуждения о нравственности. Выходит, познание мира действительно чуть ли не главное содержание человеческой жизни - безграничное приближение к нравственности. И только пытаясь понять вселенский поток, захвативший человечество, можно считать себя порядочным человеком. - Ну, проходи, проходи. Прости, не знаю, как тебя теперь следует называть. Столько лет прошло... - Как обычно - Поль. Профессор смотрел на Поля с каким-то странным интересом и в этом было что-то неприятное, как будто он прекрасно понимал цель визита своего бывшего ученика и в душе удивлялся, что такая дубина стоеросовая, как Поль, оказался вдруг способным на... А вот это мы и постараемся выяснить, на что это я оказался способным. На что-то значительное, наверное, если Серебряков так волнуется. Я-то думал, что волноваться следует мне, но похоже, что профессор больше разбирается во всей этой истории. А волнуется больше тот, кто больше знает. Все правильно. - Ты по делу? Конечно, по делу. Вы, молодежь, сейчас никогда не ходите в гости без дела. Такие времена. - Пожалуй, да. - Обычные человеческие чувства больше вас не интересуют. Только дела... Что ж, не буду тебя задерживать, рассказывай, что у тебя случилось? - Не знаю, как и сказать... Вопрос у меня скорее философский, чем практический. - Философский? Впервые слышу от тебя это слово. Помнишь, для вас всех "заниматься философией" было созвучно грязному ругательству. Прости, но я не могу говорить с тобой о философии, не разобравшись, почему тебя вдруг стала занимать эта сторона нашей действительности. Мы давно не виделись, ты явно изменился. И я не знаю как. Я должен знать, с кем веду разговор. - Я - Поль Кольцов, без определенных занятий. Ничего другого о себе сказать не могу. - Я слышал о трех Кольцовых: научном сотруднике, писателе, террористе. Кто же передо мной? Поль вспомнил навязчивую идею о своей асоциальности и решил, что профессору следует говорить правду. - Никто, дорогой профессор. Просто никто, естественно, в социальном смысле - никто. Человек без определенных занятий. Спешу вас успокоить, с некоторых пор меня мало интересуют социальные проблемы. Я стараюсь не быть писателем или ученым в общеупотребительном смысле. И это мне удается. - Разве так бывает? - Конечно, мировоззрение и идеология разные вещи. - Что ж, поговорим о мировоззрении. Подожди, я приготовлю кофе. А может быть джина? - Нет, спасибо. Лучше кофе. - Хорошо. Поль с удовольствием устроился в своем любимом кресле у окна. Давным-давно, когда он бывал у профессора едва ли не чаще, чем на кафедре, (ну, когда он думал, что ничего интереснее тесных двойных на свете не бывает) в этом кресле прошли его лучшие деньки. С тех пор здесь мало что изменилось, лишь выросла коллекция шариковых ручек. Профессор неохотно расставался со своими привычками. Профессора - они такие! Кстати, нет ничего проще, чем написать рассказик о профессоре. Например, такой. Жил на свете профессор с мировым именем. Идеи, которые он периодически выдвигал, были столь заумны, что обалдевшие слушатели начинали понимать их лет через пять, не раньше. Администрация, впрочем, не любила его. Если идеи его становились понятными через пять лет, когда же, спрашивается, их можно внедрить? Экономика должна базироваться на законах экономики. А наука должна быть самоокупаемой. Кому, подумайте сами, нужен ученый, чьи идеи можно понять только через пять лет? Сначала у профессора отняли настольную лампу, а затем и из люстры вывернули лампочку - вроде бы пустяк, а все-таки экономия. На общем собрании коллектива поставили вопрос о его профессиональной пригодности. Если его идеи становятся понятными через пять лет, а деньги на пропитание он требует два раза в месяц, откуда их брать? Отнимать у работящих? Они, значит, будут работать, а он - болтать об идеях, которые и понять-то можно только через пять лет! Не воспитываем ли мы тем самым иждивенчество? А если он скажет что-то такое, что и через пять лет никто не поймет? Доверять? Но так можно дойти до абсурда. Предположим, ждем пять лет, а потом оказывается, что профессор был не прав. Или еще более вероятный случай - проходит четыре года м десять месяцев, а он заявляет, что то-то и то-то было неверным, а надо было заниматься тем-то и тем-то. Про второе, естественно, мы поймем через пять лет, а про первое сразу становится понятным - неправильно. Вернет ли профессор зарплату за четыре года десять месяцев назад? Ну и так далее... Конец у рассказа оптимистичный - профессор бросил свою завирательную науку и занялся общественно-полезным трудом - складывает коробочки для обуви. И счастлив, потому что теперь каждый может сразу увидеть результаты его труда... А что, забавно получилось. Профессор, наконец, справился с сервировкой стола и пригласил Поля. По стенке рядом с ним прыгал красноватый солнечный зайчик. От чашки, что ли? - Я слушаю тебя, Поль. - Я бы хотел узнать ваше мнение по довольно неожиданному вопросу. Видите ли, я решил написать популярную брошюрку о великих околонаучных заблуждениях. Для школьников. Ну, машина времени, вечный двигатель, нуль-т, что там еще? - Мультипликатор... - Во, вот... Может быть вы подскажите, к кому я могу обратиться за материалом, в библиотеку с таким не придешь. Совершенно неожиданно профессор заплакал. - Вот я и дождался. Ты пришел, мой мальчик. Это так мучительно - ждать, придет ли кто-нибудь ко мне. И не знать - кто. Пришел ты. И я рад тебе. Честно говоря, я не думал, что ты сможешь. Я ждал Федора или Ника. Но пришел ты. Обычный, земной... Я рад тебе. Это справедливей, чем... Теперь я умру спокойно, видит бог... - Ну что вы, профессор. - Как хорошо, что пришел именно ты. Я ведь скоро умру, а ты не грусти - так должно быть. И не бросай из-за моей смерти дела. Понял? Не бойся их. Ничего они тебе не смогут сделать. Ничего. - Что сделать? - Не такие уж это заблуждения, мой мальчик. Нуль-т, например. Красноватый солнечный зайчик вдруг прыгнул профессору на лоб. Тихонько звякнуло стекло, и зайчик расплылся кровавым пятном. Тело профессора грузно сползло на пол. Лазерный прицел! Вот что это было! Поль мешком свалился на пол и на четвереньках подлез под стол. Красное пятнышко исчезло. Нельзя было терять ни минуты. Поль вскочил, бросил чашку с недопитым кофе в сумку, чтобы не оставлять отпечатков, и выскочил из квартиры. Законы конспирации требовали четких и решительных действий, но заставить себя подчиняться инструкции было столь же трудно, как и бессмысленно. Конечно, они прекрасно знали, кто был с профессором в комнате в момент выстрела. Но инстинкт победил. Как учили, Поль смешался с толпой на базарной площади, чтобы сбить со следа возможных преследователей, и устроил беготню по городу с бесконечными пересадками. Трамвай, автобус, метро, снова автобус. Ну и так далее. К дому он подошел уже затемно... И нисколько не удивился, что его ждали. Щелкнули наручники, и Поля втолкнули в машину. Особого волнения Поль не испытывал. Ночь на нарах он использовал по прямому назначению - как следует выспался. Опыт, пусть и небольшой, подсказывал ему, что надо воспользоваться моментом, ведь было неизвестно, когда ему удастся поспать в следующий раз. В чем его хотят обвинить было неясно, но главное он понял - амнистия для него закончилась. Утром Поля повели на допрос. Следователь оказался знакомый. Тот самый, что пытался пришить Полю дело об убийстве министра культуры. - Здравствуйте, Кольцов. Садитесь. Вижу, что узнали меня. И это хорошо. Нам легче будет найти общий язык. вы не будете видеть во мне лишь противника, а я не буду считать вас сознательным террористом со стажем, как считал бы любой наш работник, ознакомившийся с делом. Поль угрюмо молчал. Начало разговора ему не понравилось, было похоже, что сейчас ему припомнят все. - А я вспоминал о вас, - продолжал следователь. - Вы ведь, Кольцов, интересный человек. Ваше мышление нестандартно. Хорошо это и плохо? Я бы сказал - не рекомендовано. Во времена Запрета, во всяком случае, это было плохо. А сейчас - представляет интерес разве что для любителей, к которым я себя отношу. Нет, в самом деле, я бы с удовольствием встретился с вами не по долгу службы, так сказать, а в раскованной непринужденной обстановке. А что, думаю, это не так неправдоподобно, как может показаться на первый взгляд. Сейчас я вам задам ряд вопросов, и если ваши ответы можно будет признать удовлетворительными, отпущу. Вот тогда и можно будет пригласить вас к себе в особняк. Вы ведь не против философской беседы за чашечкой чая? Поль решил промолчать. - Я обожаю философские беседы, - продолжал следователь. - Кстати, вы знаете, что философия не является наукой, как кое-кто порой думает. Философия - это научное мировоззрение. Как вы относитесь к столь удивительному факту? Поль промолчал, и следователь неожиданно заорал: - Извольте отвечать!!! - Что я должен отвечать? Я в участке, а не на философском диспуте. - Отвечать! - Хорошо. Если вас так это интересует. Я никак к этому не отношусь. - Так и занесем в протокол, - снова спокойным голосом сказал следователь. - Вы стали резким. Не смущайтесь, в вашем положении это понятно. - В каком положении? В чем меня обвиняют? - А в чем вас можно обвинить? - как бы удивился следователь. - Разве вы в чем-либо виноваты? - Вам виднее. Вы же меня арестовали. - Клевета. Никто вас не арестовывал. Вас задержали. Будем считать, что я соскучился и захотел удостовериться, что у вас все в порядке. - Чушь какая! - не выдержал Поль. - Опять ошибка, Кольцов. Совсем не чушь. Ваша судьба на моей совести. Мы-то с вами знаем, что без моего невольного вмешательства, вы бы никогда не попали в подполье. Это наша с вами общая тайна. И со своей стороны я заверяю вас, что никогда никому не разболтаю ее. Да, да, писали бы сейчас романчики и ни о чем таком и не думали. Раньше, до подполья, Поль не выдержал бы, конечно, и вступил в пустую, бесперспективную перепалку. Но сейчас он действительно стал другим и на подначки его взять было трудно. - Так что переживал я, - продолжал следователь с улыбочкой, решив, видимо, что Полю нечего возразить. - Вы ведь дисциплине не обучены. Вот и хлопнули бы вас ваши соратнички, как муху. И не посмотрели бы, что вы наша литературная надежда. Политика дело жесткое и часто страдает существенным изъяном - тактические соображения, к сожалению, нередко перевешивают стратегические... Смотрите, как забавно получается. вас, как писателя, это должно заинтересовать - меня, хулителя свободы, духовное достояние нашего общества, каковым вы, конечно, являетесь, сколько бы ни выпендривались, волнует больше, чем "солдат науки"... Парадокс. - Надуманный, гражданин следователь, - вставил Поль. - Не берите в голову. культура часто ставит неспециалистов в тупик. - Ага... Вы действительно были бы хороши в философском диспуте, как я и предполагал. Обязательно схвачусь с вами, и пусть победит сильнейший. Но сейчас я с вами соглашусь - это действительно парадокс не для меня, а для вас. Вот и подумайте над ним серьезненько. Дома, естественно, дома. Ваши ответы меня удовлетворили, я вас отпускаю. Вот только занесем в протокольчик, что вы находились в квартире профессора Серебрякова, когда произошел этот печальный инцидент. Привлекают вас будущие покойники. Уж, не экстрасенс ли вы случайно? Биополе? Научили бы... А еще лучше - поступайте к нам на службу. А? Не хотите.. Зря. Спецодежда. Премии. Загородная база.. Я не тороплю вас, подумайте, обсудите с женой. кстати, женитьба такой важный шаг, зря вы так необдуманно, впрочем, дело молодое... Следователь тяжело приподнялся и, уставившись на Поля невыразительными водянистыми глазами, протянул ему бумажку - пропуск. - Вы свободны, Кольцов. Постарайтесь больше не попадать к нам. Да.. Вот что еще.. Хочу дать вам совет. Из тех, что дешево стоят, но дорого ценятся - держитесь подальше от фантастики. Не надо это никому. Игры в фантастику сейчас крайне вредно отражаются на здоровье пренебрегающих советами. Крайне вредно. Даже я уже не смогу вам помочь. Пишите о незадачливых влюбленных - по-моему, сейчас подобная литература пользуется устойчивым спросом. Только очутившись дома, в своем кресле, Поль почувствовал как устал. Ему хотелось одного - закрыть глаза и ни о чем больше не думать. Однако, увидев перед собой злое лицо Надежды, он понял, что отдыхать, пожалуй, рановато. высший гнев, обуревавший ее - никудышняя защита от умело поставленных вопросов. Стоило воспользоваться этим и узнать, например, имеет ли подполье какое-нибудь отношение к убийству Серебрякова. Невооруженным глазом было видно, что совсем маленькая толика рассчитанного хамства заставит Надежду окончательно потерять контроль над собой, и тогда вместе с черной руганью она выплеснет и нужные ему фактики. - Пожрать бы чего, а, Надя? - Ну и где ты был? - спросила она. - А что такое? - Где ты был? - А где я был? - Отвечай по-человечески! - Можно и по-человечески... Но зачем тебе надо знать, где я был? Уж не ревнуешь ли? - Нет. Я не ревную. Я хочу знать, где ты был. - Мероприятие Ц возложило на меня чрезвычайно важную задачу, для решения которой требуется время, в том числе и ночное, - скучным голосом сказал Поль. - Что здесь непонятного? Забыла, что такое дисциплина? Откуда я знаю, могу я отчитываться перед тобой или нет? Предъяви документ, и я тотчас все тебе расскажу. - Не юродствуй! В 16.30 ты вышел из под контроля. Ребята потеряли тебя. Понял? Не нравится, что твои поступки контролируются? Скрываешь что-то? Начал двойную игру? Вот так-то лучше, с удовлетворением отметил Поль. Сейчас пойдут фактики... - Чушь. Зачем мне уходить от своих? Чушь! - упорствовал он, а затем шепотом добавил: - Хорошо, я скажу, но только никому, поняла... Я уходил от властей. Ты же, наверное, знаешь, я пошел к Серебрякову. А его убили. При мне. Понимаешь? - Зачем ты пошел к нему? Зачем? Опять эта фантастика! Тебе она еще выйдет боком! - Точно.. Поэтому я и уходил. - Ушел? - Нет. - Как нет? Ты был в участке? - Меня же не спрашивали - хочу я или нет. Взяли, руки заломили и поволокли. На допрос! - Тебя допрашивали? Как же тебя выпустили? - Наденька, дай пожрать, умираю! - Мерзавец! - Да не расстраивайся. Следователь мне попался знакомый. Записал в протокол, что я находился в момент выстрела в комнате убитого и отпустил. - Ты же просто идиот! Тебя же провели как ребенка! - Почему ты так решила? - Какой же ты дурак! Неужели не понимаешь, если в Центре еще раз услышат от тебя хоть слово о фантастике - считай, что я вдова! Я тебя предупредила! Вот теперь можно и отдохнуть, с удовлетворением понял Поль. Правда, обед придется готовить самому. Имею ли я право на скорбь? Профессор погиб как солдат. Лучший памятник для него - моя борьба. А когда придет пора умирать мне, надеюсь, что на смену придет следующий. Вот и все. И ни к чему здесь слова о служении человечеству или благородной идее, или всеобщей благодати. Нет здесь никакого служения и быть не может. Сомневаюсь, что человечество можно заинтересовать борьбой с Процессом. Ладно, ближе к делу. Со слов Надежды получается, что подполье непричастно к убийству Серебрякова. А интерес ко мне проявляют только из-за ареста. Боятся, что я их заложу? Вот уж поистине - мания величия! Удивительным же во всей этой истории представляется то, что в последнее время я что-то часто стал слышать о моем пристрастии к фантастике. И власти, и подполье проявляют в этом какую-то странную солидарность - они ненавидят фантастику - это бросается в глаза. И все это настолько бессмысленно, что в голову приходит странная мысль - не проявление ли это Процесса? Странное проявление, надо сказать. Но очень наглядное. Вот ведь как красиво получается - с одной стороны власти и подполье, с другой Ленка и профессор. Профессор, скорее всего, чувствовал Процесс и боролся с ним, но Лена... Она ведь не против... Она за то, чтобы я писал фантастику и печатал ее. Смешно, но этого оказывается достаточно, чтобы и она оказалась врагом Процесса. Нет, здесь что-то не так... Кстати, а причем здесь фантастика? Похоже, что это очень важный момент. Находятся умники, для которых фантастика - литературный прием, ставящий человека в экстремальную ситуацию. Чушь. Экстремальные ситуации нужны фантастике не больше, чем традиционной литературе, как вспомогательное средство для поддержания интереса читателя. Разница, и существенная, в другом. если в основном потоке художественной литературы отражение действительности основано на общепринятых философских концепциях, то фантастика использует новые или нетрадиционные... В свое время Серебряков потряс меня своим ответом на довольно невинный вопрос - есть ли биополе или нет? "Если вы материалист, - ответил профессор, - то биополе есть, если идеалист - нет, потому что вы прекрасно опишете любые нетрадиционные явления и без помощи понятия поля. Все дело в философской концепции, которой вы придерживаетесь". В этом смысле фантастика явно имеет преимущество перед традиционной литературой, поскольку просто невозможна без философского осмысления действительности. Что ж, это уже кое что. При таком подходе проясняется и вопрос с ненавистью к фантастике - мне, оказывается, настоятельно рекомендуют оставаться в прежних представлениях. Получается, что понять Процесс можно только применяя новый подход, новую философскую концепцию. И не потому, что мне так хочется, скорее всего мы уже давно попали в фантастическую ситуацию, остается только сообразить, в чем она заключается... Дело! Следующие три дня Поль писал фантастический рассказ. Надежда уговаривала его бросить это опасное дело, ругалась, выходила из себя от негодования, но помешать работе была не в состоянии. Сюжет, кстати, был прост. Из тех, где герой и не думает попадать ни в какие экстремальные ситуации. Об этом чудике мало кто знал. Общественное признание его не интересовало. Впрочем, когда-то в молодости, он написал тоненькую книжку "Покайтесь, мерзавцы, пока не поздно!", в которой пытался обосновать собственную идею спасения человечества, основанную на добровольном отказе от природного права на свободу выбора. Довольно сомнительная, надо сказать, идея. Книжка имела кратковременный успех среди интеллектуалов, хотя идеи автора и можно было принять за одно из направлений евгеники. Не биологической, впрочем, а духовной. Все беды современного общества проистекали, по его мнению, из-за недисциплинированности духовных потребностей. "Человек, - писал чудик, - не может впредь оправдывать свои духовные искания пресловутым - а мне так хочется. Духовная эволюция перестала быть игрой в желания и амбиции отдельных индивидуумов. Она окончательно оформилась в целенаправленный процесс, требующий для успешного развития изрядной доли фанатизма и самоотречения от своих функционеров. Так что каждый, для кого эволюция не пустой звук, обязан впредь четко выполнять ее программу, а не кокетничать со своими потребностями и желаниями". Главный козырь в предполагаемой борьбе с индивидуализмом наш чудик видел в индустриализации духовного развития. Алгоритм предлагался простой - выбирается инициативная группа, которая решает, что для эволюции полезно, а что, наоборот, вредно, она и выдает задания всем функционерам духовного развития - ты должен картинку нарисовать, а ты - стих сочинить. И так далее. Желающих приобщиться к индустриализации духовной эволюции, впрочем, не нашлось. Нет, сначала кое-какие группки образовались, но вскоре распались. Заленились. Чудик наш обиделся, что идею, выстраданную им, не поддержали, и отошел в тень. В конце концов его никогда и ничто всерьез не интересовало кроме служения эволюции. Время залечило душевную рану. И показалось чудику, что пробил его час. Решил он вступиться за простого человека, усмотрев в развитии автоматизации, компьютеризации и робототехники угрозу человеческой нравственности. Его аж передергивало, когда он узнавал, что вместо уважаемого всеми, заслуженного, достигшего мастерства в своем деле сверлильщика устанавливают робота. Или вместо глубокоуважаемого, опытного начальника используют персональный компьютер. "Новый луддит" - так он называл себя - принялся крушить и уничтожать все подряд и роботов, и компьютеры ради прекрасной идеи дать возможность человеку жить в труде и заботах... Однажды, правда, после успешной акции, он неожиданно сообразил, что с трудом может понять, как смысл жизни может состоять в производстве болтов, гаек или холодильника бытового. Или необходимости покрикивать на подчиненного... Мелковато получалось. И потерял он веру, что человек живет ради производительного труда. Вот тогда-то ему впервые в жизни стало стыдно. - Надя, - крикнул Поль, удовлетворенный текстом. - Поесть бы чего-нибудь. Что там у нас на обед? - Готовь себе сам, если хочешь, я ухожу! Поль сварил себе кастрюльку рыбного супчика и приготовился к обеду. Но поесть не удалось. Скрипнула входная дверь, и в комнату ввалился Фердинанд и два мальчика из его личной охраны. Вот, оказывается, куда побежала Надежда - жаловаться. Фердинанд был серьезен и мрачен. Уж не мое ли персональное дело они пришли сюда разбирать? - сообразил Поль. Что ж, посмотрим, чем они, собственно, не довольны. Пусть-ка объяснят. А если учесть, что ирония, как известно, не сильное место Фердинанда, можно будет и развлечься. - Вы, наверное, удивились нашему визиту? - спросил Фердинанд, рассчитывая взять в свои руки инициативу. - Нет. Я ждал вас и хочу задать вам несколько вопросов. - Вопросы будем задавать мы... - Почему? - Потому что.. - Но это оскорбительно. Я выполняю специальное задание мероприятия Ц, подвергаю свою жизнь опасности и вот - благодарность. Ворвались, подвергаете меня оскорблениям. Может быть, обыщите? Нет, скажите прямо, будете обыскивать? - Подождите, Кольцов. Никто вас не оскорбляет, мы хотим задать вам несколько вопросов. Это, кстати, входит в нашу компетенцию. - А-а.. Раз так, конечно.. Задавайте.. Я отвечу. Прошу вас, начинайте. - Мы не нуждаемся в вашем разрешении. Вы, Кольцов, наверное, не понимаете всей сложности своего положения. - Что же это у меня за положение такое? Вы о положении, следователь о положении... Почему честное выполнение обязанностей, возложенных на меня руководством, должно порождать какое-то особое положение? - Все дело - как вы их выполняете! Мы пришли проверить это. - Что ж.. Если без оскорблений нельзя обойтись.. Спрашивайте.. - Зачем вы ходили к профессору Серебрякову? - А как мне начинать контрпропаганду? - изобразив благородный гнев, воскликнул Поль. - Должен же я узнать настроение наиболее авторитетных ученых? - Почему же тогда вы говорили с ним о машине времени и нуль-т? - А о чем мне с ним надо было говорить? О тракторах и сеялках? Должен был я начать разговор! - Но почему о машине времени и нуль-т? - Да мы с ним всегда говорили о машине времени... - Вот как. - Конечно. Тесные двойные и машина времени - любимые наши темы для разговора. - Неубедительно, Кольцов. - Я понял - это судилище! - Не паясничайте... Что вам сообщил Серебряков? - Я так понял, что вы подслушивали? Значит, сами знаете. Зачем же спрашивать? - Верно. Знаем. Так что скрывать бесполезно! - А я не скрываю. Я готов содействовать. - Что вам сообщил Серебряков? - А разве вы сами не знаете? - Сойер, - вскинулся Фердинанд. - Дай-ка ему по ушам. - Зачем по ушам? Не надо. Я больше не буду, - заверил Поль, когда увидел, что здоровяк Сойер медленно продвигается к нему. - Зачем эти страсти? Серебряков сказал мне, что поможет найти материал для книжки о великих заблуждениях. Так ведь? А? - Так, так, - пробурчал Сойер. - Он сознался, мастер. Его интересуют фантастические идеи. Фердинанд взял со стола чашку с недопитым кофе и швырнул ее в стенку, получилось красиво. - Есть такие вещи, которые делать нельзя, Кольцов, - задумчиво сказал он. - Особенно, если об этом заранее предупреждают. Опять фантастика, отметил Поль. Похоже, что я был прав. - Там, где вы появляетесь гибнут люди. - Вот видите, какие опасные задания я выполняю! - Пора положить этому конец, вы меня понимаете, Кольцов? А что здесь понимать, подумал Поль. Сейчас будут бить. Надо потерпеть. Охранники попытались вывернуть Полю руки, но он ожидал чего-то подобного и от души врезал Сойеру в челюсть, тотчас отскочив к двери. Большой драки, впрочем, не получилось. Кто-то набросил Полю на шею веревку и как следует затянул ее - Сейчас ты ответишь за все, гад, - с удовлетворением сказал Сойер, потирая разбитую скулу. - Можно приступать, мастер? Фердинанд достал пачку каких-то таблеток и стал растворять их в стакане с водой. Вот и все, подумал Поль. Дадут сейчас выпить и конец. Почему это Серебряков решил, что они ничего не смогут мне сделать? - Ну, давай, давай, пей, - ласково нашептывал Сойер. - Пей, дорогой, пей. Но в этот драматический момент в комнате появился еще один человек, который стал профессионально и безжалостно избивать "солдат науки". Смотреть на это побоище было неприятно. Не прошло и минуты, как все было кончено. "Солдаты науки" позорно бежали. - Ну что, жив? - спросил Федор. А это был он. - Не бойся, они больше не вернутся. Полю, конечно, повезло. Практически ему даже не попало как следует. Отделался испугом. Поль засмеялся. Он столько думал о том, как встретится с Федором, что будет говорить ему, но сейчас растерялся. Как он мог предполагать раньше, что Федор спасет ему жизнь. - Сейчас чайку... - сказал он, отправляясь на кухню. - А то, знаешь, кофе уже из ушей выливается. Дурацкое положение, думал Поль, заваривая чай. Надо что-то говорить, а что - непонятно. В конце концов он все-таки решил приготовить кофе. После такого нервного потрясения нужна была встряска. - Может, кофе выпьешь? - крикнул он. - Давай кофе, - откликнулся Федор. Кофе действительно помог. - Послушай, Поль, - начал Федор. - Я понимаю, ты считаешь меня подлецом. Ты ошибаешься, это не так. Тебе только кажется, что я поступил с тобой подло. Думаю, что смогу тебя разубедить. А для этого, ты должен выслушать меня. - Я слушаю тебя. - Считаешь ли ты меня подлецом? - Честно говоря, не знаю. Если бы это я заложил тебя, то считал бы, что поступил подло. Если ты считаешь по-другому, это твое право, спорить с тобой не буду. - Нет, ты ответь, считаешь ли ты меня подлецом? - Да не знаю я. Подлые поступки часто совершают отнюдь не подлецы. А в нашем случае, наверняка, большую роль сыграли твои служебные обязанности. Поэтому твой конкретный подлый поступок не дает мне право считать тебя подлецом. Так понятно? - Понятно. Хотя и не имеет для наших отношений такого важного значения, как ты, наверное, думаешь. Мы с тобой повязаны гораздо сильнее, чем это хотелось бы и мне, и тебе... - Объясни. - Я не могу. Не имею права. - Зачем же ты тогда начинаешь такой разговор? - Есть вещи, о которых говорить нельзя, а есть вещи, о которых говорить можно. - Короче. - Мы - союзники, Поль. Да, да.. союзники. - Закладываем, что ли, вместе? - Да перестань.. Поль приказал себе больше не перебивать Федора. А вдруг мы и в самом деле сможем стать союзниками. И враг моего врага станет моим... союзником? Трудновато поверить, что я один чувствую Процесс, и один хочу понять его, и один собираюсь стать порядочным человеком. Конечно, таких людей тысячи, десятки тысяч. Многие из них мне не нравятся, но они делают свой шажок к пониманию Процесса - с чего это я решил, что мой лучше? - Послушай, Поль, я не собираюсь предлагать тебе дружбу, хотя это было бы только естественно. Но считать, что мы враги - смешно. И глупо. Но ладно. Я о другом - мы занялись небезопасным делом, в котором рассчитывать достичь успеха в одиночку немыслимо. Мы должны использовать друг друга. Понял - использовать! Как бы это понятнее... Обмениваться информацией мы не можем. Нельзя. Это не только бессмысленно, но и вредно. Но мы можем задавать друг другу вопросы и получать правдивые ответы. Понимаешь? - Не понимаю. Но давай попробуем. Вот тебе вопросик - чего ты добивался, отдавая меня властям, неужели всерьез считал, что я террорист? - Я по глупости стал сотрудником этого вонючего Учреждения. Мне казалось, что это оградит меня от всей этой мерзости. Это была ошибка. Оказалось, что защиты не может быть в принципе. - Ну а я-то, я-то чем тебе помешал? - Да брось ты, Поль. Мои служебные обязанности требовали от меня решительности. Я ошибся. Вот и все. - Но все-таки... - Что ты тут дурака ломаешь! Прекрасно же знаешь, что ты самый лакомый кусочек во Вселенной. Ты ведь идеальный сборщик фактов, нет человека, который делал бы это лучше тебя. И работать с тобой одно удовольствие. Следить надо было лишь за тем, чтобы ты сам не занимался умозаключениями. Сейчас, к сожалению, это уже невозможно - ты стал равноправным. А то, что ты попал к властям, боже мой, так тебе же ничего не угрожало. Сколько ты там пробыл - день? Надо было думать. А сейчас, небось, и Подполье вокруг тебя крутит, и власти - всем ты понадобился! Умеешь, умеешь производить впечатление на организации. Умница! - Значит, меня использовали, как сборщика фактов? - Да. - И ты? - А что я глупее других? - Ну и как, удачно? - Еще бы! Как, кстати, ты называешь все это дерьмо вокруг нас? - Процесс. - Процесс.. Что ж, здорово... Писатель, он писатель и есть. Молодец. Мастер слова... Так вот, о Процессе я узнал из твоих книг. - Я горжусь. Но все-таки... - Не утруждайся. На прямо поставленный вопрос ответить нельзя. Если не прочувствуешь - то не поверишь, а если прочувствуешь - зачем тебе ответ. Но, по-моему, все это ты знаешь и без меня. - Мне непонятно, как же я распространяю информацию? - Я уже сказал. Твои книги. То, что ты называешь фантастикой. Твои ассоциации очень точны и позволяют прочувствовать то, что не поддается причинно-следственному анализу. - Спасибо. Но почему же все требуют, чтобы я никогда больше не писал фантастику. Не понимаю. Федор от души засмеялся. - И я требую - не пиши фантастику! Рассказывай мне свои сюжетики и больше никому ни слова! Информация - давно уже стратегическое сырье. А твои попытки сделать ее общедоступной, естественно, пресекались и впредь будут пресекаться. Кто владеет информацией, владеет миром. Надеюсь, это тебе понятно. Конечно, все тебе говорят - не пиши, а приходи к нам и говори.. Так? - Хорошо. Но вот, если бы ты сейчас не пришел, ребятки отравили бы меня и все... И никакая любовь к информации меня бы не спасла. Федор помрачнел. Видимо, он немного преувеличивал свое проникновение в Процесс. И сейчас, когда этот очевидный факт не укладывался в его модель, он разозлился - Да, это непонятно. Да, могли убить.. Но.. не убили же! - Кстати, а какого черта ты приперся? - Мне позвонила девчонка твоя, сказала, что ты ждешь меня ровно в 16. 26. - Какая девчонка? - Ну, Лена.. - А как ты в квартиру попал? - А что? Ключ-то у тебя по-прежнему в щели за почтовым ящиком. - Все сходится. - А ты думал - чудо? Ладно, я ухожу, ты посиди здесь, подумай. И личная просьба - не пиши пока фантастику. Давай лучше задавать друг другу вопросы. Я со своей стороны от тебя ничего скрывать не собираюсь. И он ушел. Поль попытался проникнуться гордостью, ведь было же что-то почетное в том, что он обладает этой удивительной чувствительностью к Процессу. Но у него ничего не получилось - может ли испытывать радость амперметр от того, что лучше всех измеряет силу тока? Да и причина его необычной способности вряд ли может служить источником гордости - та самая асоциальность, признаваться в которой до сих пор считается позорным. А вот надо же! Сгодилась! А ведь сравнение с амперметром, пожалуй, никакая и не аллегория, - неожиданно сообразил Поль. - Очень уж похожа на правду. Меня же использовали. Как прибор. И Федор это подтвердил. Но если идти дальше в этом сравнении - кто-то же меня сделал? Ну, не сделал - подготовил к работе, откалибровал, отладил, натравил на Процесс... Кто? Наверное, тот, для кого Процесс неприемлем. Тот, кто целенаправленно добивается, чтобы я писал фантастику и печатал ее. Я знаю только одного такого человека - Ленку. Почему я вообще занялся сочинительством? Только из-за Лены. Мне очень хотелось понравиться ей, а для этого надо было работать и ухитриться удивить ее хоть каким-нибудь умением. Мне до дрожи нравилось, когда она называла меня молодым дарованием, я млел и из последних сил строил из себя это самое молодое дарование. А потом она ушла от меня. И оказалось, что за душой у меня осталось лишь одно - литература. Работа, наука... они уже не грели. Было так приятно погружаться в придуманный мной самим мир, неторопливо подбирая слова, поддерживающие последний мостик, соединяющий меня с нею. Я писал для нее. И она вернулась. Потом Запрет, тут уж литература стала для меня источником дохода, я стал модным писакой, а Лена опять ушла. После Амнистии я завязал. И загорелся только после встречи с ней в Распределительном пункте. Меня как будто включили, и я опять стал машиной, поставляющей сюжеты. И Процесс - это ведь не я придумал или там почувствовал - это Лена спросила: "Вас обманули?" И моя любимая идейка о нравственности - это же Ленкины слова. А теперь она спасла мне жизнь. Она как будто пасет меня. Идиотское положение - все плохое во мне от Процесса, все хорошее - от Лены. С Процессом, кажется, разобраться удалось. Теперь осталось выяснить, кто же такая Лена? Поль быстро собрался и отправился в гости. Как же с ней говорить, думал он, подходя к знакомому подъезду. - Смогу ли я когда-нибудь понять - кто она? Инопланетянка? Самому смешно. Ну... а вдруг... Удивительное положение. Я, вроде бы, подготовился к тому, что давно нахожусь в фантастической ситуации, но не до такой же степени, черт побери! Я не могу себя заставить себя верить в столь невероятные вещи! Весь опыт моей жизни, мое воспитание, мое мировоззрение - не дают моему сознанию смириться, что очевидное может быть столь чудовищно фантастическим. Но до чего же интересно! Поль поднялся на пятый этаж и позвонил. - Здравствуй, Лена, - сказал он, когда дверь открылась. - Привет, Поль. Проходи. Получится довольно глупо, подумал Поль, если я сейчас возьму и спрошу - не инопланетянка ли ты, Лена? - У тебя что-то случилось? Ты так нервничаешь. - Да нет, все в порядке. Можно я сегодня сам заварю кофе? - У нас праздник? - Не знаю. Хочу рассказать тебе один занятный сюжет. - Придется послушать. - В одном удивительном государстве социальная история подошла к концу. Промышленность, сельское хозяйство, то, что принято называть наукой, да и само государство стали с некоторых пор никому не нужны. И произошло это не из-за безудержного роста производительности труда или социальной активности масс. Просто какая-то сволочь придумала мультипликатор. Люди, как известно, делятся на две части: тех, кто хочет хорошо жить, и тех, кто хочет хорошо жить при условии, что кто-то будет жить хуже. По несчастью, изобретатель оказался из второй части человечества. И ему в голову пришла достаточно подлая мысль, о том, что хорошо бы оставить мультипликатор у себя и добиться с его помощью власти, не какой-нибудь там, основанной на демократии или диктатуре, а настоящей, без досадных ограничений. А люди, что ж, пусть работают, борются за свое место в системе общественного распределения согласно результатам своего труда. Ему даже на минуту показалось, что это чертовски порядочно - сохранить государство и социальную структуру общества, покончить, наконец, с уравниловкой и организовать по-настоящему справедливое распределение. Ведь люди легкомысленны и, конечно, не готовы отвечать за свою судьбу. Для начала их надо научить жить в демократическом обществе и пользоваться социальными свободами, а потом мечтать о чем-то большем, например, о бесклассовом обществе... Люди ведь без работы портятся. Без ответственных руководителей они не смогут... Начнется анархия, и человечество вымрет! Получается, что он даже вроде спаситель... Но стыд, а надо сказать, до конца от этого порока изобретатель мультипликатора так и не избавился, подсказал ему, что более изощренного издевательства над людьми, более изощренной тирании, чем та, что он пытался организовать - свет не видел. Ведь раньше ограничение потребления было связано с тем, что чего-то не хватало, то теперь - ограничивали только для того, чтобы ограничить. Ну и пусть, решил он. Пусть так, я готов испить чашу ненависти. Но так надо, спасая государство, я спасаю всех их и каждого в отдельности! С властями изобретатель покончил быстро. Когда те узнали, что вопросы снабжения населения продуктами и другими предметами первой необходимости решены раз и навсегда, их радость была неописуема. Подумаешь, вместо магазинов устроили Распределительные пункты - зато жалоб и недовольства больше не было. Чувство собственной значимости и своей непроходящей ценности, которое никогда не покидало их, безболезненно заслонило в их сознании тот факт, что теперь их существование стало никому не нужным. Одно печалило изобретателя и представителей властей из тех, что поумней - не было гарантии, что кто-то другой не сделает аналогичное открытие, и монополия на мультипликатор не будет нарушена. Так родилась идея Запрета. Запретить научную работу и все. Благо, что ни экономика, ни промышленность, ни сельское хозяйство от этого пострадать не могли, поскольку их как таковых уже и не существовало - так одна игра осталась. Жизнь, правда, внесла свои коррективы. Нездоровая социальная напряженность в отношениях с подпольем была явно лишней и портила картинку всеобщего благоденствия. Да и вообще людишки как-то стали сдавать и вырождаться. Алкоголизм, наркомания, проституция получили неожиданно широкое распространение. Можно было подумать, что люди каким-то шестым чувством ощутили всю бессмысленность своего нового существования. Решено было амнистировать подполье, пусть опять на свободе занимаются наукой и искусством, пусть болтают о духовном развитии... Пять лет Запрета наверняка сделали свое дело, и современные кадры уже не способны были хоть что-то сделать. А за теми, кто все-таки мог, решили установить наблюдение и как только... ну, дальнейшее понятно. И все бы у них получилось, как и задумывалось, если бы не одно досадное недоразумение. Работали в это время на Земле инопланетяне, решали свои заумные прогрессорские задачи, и им очень не понравилась монополия на мультипликатор. А может быть и не инопланетяне. Не знаю кто. Да и не важно это, главное, не понравилось им, как изобретатель решил распорядиться мультипликатором. Влияние этих инопланетян довольно скоро стали испытывать на себе маленькие люди из тех, кого не принято учитывать при социальных процессах. И что-то в их поведении изменилось довольно странным образом - они стали активны, но не в обычном социальном смысле, а по-своему, асоциально - занялись своим делом, не обращая никакого внимания на изобретателя и его представления о социальной гармонии. В них как будто черт вселился, белое они стали называть белым, черное - черным, а тиранию - тиранией. Разные это были люди, и занимались они разными делами. Их нравственные представления существенно отличались и каждый придерживался своего. Одно их объединяло - что бы они не делали - все шло во вред Процессу... Ну как? Лена засмеялась: - Надо отметить, придумываешь ты хорошо. - Стоит публиковать? - А почему бы и нет... Поль немного обиделся, он думал, что прекрасно разобрался в Процессе, и Лена должна каким-то образом проявить свою радость от того, что трудная работа с ним, натаскивание и подталкивание, наконец, успешно закончились, и он понял, что ему втолковывали. Но Лена никакой особой заинтересованности не проявила. - Я ошибся и все не так? - Не бывает, что все не так, не бывает, что все так. Понял? - Тогда ответь мне прямо - кто ты? - Ты считаешь, что я инопланетянка? - Лена просто зашлась от смеха. - Ну ты даешь! Принять меня за инопланетянку! Это же какая смелость нужна. Молодец. Не каждый бы смог. Честное слово, молодец! Уже дома Поль сообразил, что его возможности изучать Процесс практически исчерпаны. Наверное, надо было начинать практические дела - собрать нужных людей, уйти в новое подполье, отбить мультипликатор, размножить его и обеспечить к нему доступ каждому. Так, наверное. Но станут ли люди счастливее, если их лишить привычного образа жизни? Если отпадет необходимость в результатах их труда? В фантастике, кстати, такие ситуации рассматривались неоднократно, обычно для того, чтобы указать - это путь к застою и вырождению. Сомнительно. Но как решать эту задачу я не знаю. Узнать у Лены? Пусть она не инопланетянка, но.. к кому же мне еще обращаться? Зазвонил телефон. - Привет, Поль, - раздался в трубке голос Федора. - Они реализовали нуль-т! Я только что узнал это из надежного источника... Мы должны встретиться. Притон на букву "а" помнишь? Жду тебя в обычное время, счастливо.. Вот и все, подумал Поль. Вот и кончились мои раздумья - надо идти и начинать работать. Но телефон зазвонил снова. - Поль, это я Лена. - Здравствуй. - Прости, но я забыла тебе сказать, что если хочешь, ты можешь сейчас умереть. Это не больно и даже не неприятно. - Но зачем? - Откуда я знаю, может быть тебе это надо. - Поживу еще. - Хорошо. Счастливо. Поль сварил себе кофе и стал ждать новых событий.

Книго

[X]