Владимир Михановский
Великий Посев. Часть 1. Фантастическая повесть.
Опубликовано в журнале "Мы" №2 1991 г. Зерен не мог бы точно назвать момент времени, когда снова - впервые после катастрофы с кораблем и падения - включилось его сознание. Словно яркая вспышка озарила его, после чего нахлынули ощущения. Ощущения были знакомы: сколько раз уже приходилось переживать их, но всякий раз по-особому. Происходило это по двум причинам. Во-первых, на каждой планете свои природные условия, свои раздражители, свои соли и микроэлементы, растворенные в воде, - все это, конечно, воздействует по-разному. Во-вторых, с каждым новым назначением все, что происходило с Зереном прежде, стиралось из памяти, оставляя только смутные воспоминания, дающие порой тревожное, саднящее чувство. Так морской берег, с которого схлынула волна, все еще хранит память о следах, которые смыла вода... Влага упорно просачивалась сквозь его внешнюю оболочку, Зерен ощущал каждую молекулу ее, и тело его неудержимо разбухало, увеличиваясь в размерах. Неведомые едкие примеси в воде доставляли мучительную боль, так что Зерен временами еле сдерживался, чтобы не издать сигнал боли. Приходилось, однако, терпеть - ведь этот процесс перед выбросом стрелки неизбежен. Потом, когда число ростков-близнецов умножится, станет полегче. Зерен прикинул расстояние до поверхности почвы: добрый десяток сантиметров, не меньше. Это хорошо. Невыносимо ныл обожженный при катастрофе бок, который, видимо, разъедали соли. Чтобы отвлечься от боли, он вызвал в памяти картину гибели корабля, который вез Зерена с миллионами собратьев. Они преодолели сотни парсеков, чтобы попасть в катастрофу, и где же? - у самой цели. Собратьям так и не удастся выполнить главную свою миссию - они погибли в адском фотонном пламени, хлынувшем из разрушенных дюз. Остался только он один, и то обожженный и оглушенный. И ему никогда уже не возвратиться на материнскую планету. Ну что ж, он и здесь, на этой пустынной планете, которая прозябает под палящим солнцем, постарается сделать все, на что способен. Энергию для возвращения беречь ни к чему - корабль на орбите вокруг планеты, увы, не ждет его. Значит, Зерен употребит ее на другие цели! От последней мысли стало легко, радостно, даже обожженный бок стал меньше саднить. Решено: уж коль скоро судьба забросила его в это жуткое место, безжизненную и бескрайнюю песчаную пустыню, которую он успел разглядеть, прежде чем сила инерции вонзила его в землю, - он попытается побороться с пустыней. Зерен один продолжит дело Великого Посева до тех пор, пока хватит сил. Невзрачная желтая звездочка на окраине соседней галактики была выбрана загодя как цель очередного десанта. По данным радиоастрономов, звездочка обладала планетной системой, по всей вероятности, безжизненной. Ну а если так, следовало привить на ней жизнь, расселить зелень, включить в зону Великого Посева - разве не в этом состояла главная задача тех, кто носит разум?.. Они шли сюда, как обычно, на фотонных парусах. Немало полетного времени прошло, пока неровно светящееся зернышко, неведомо кем брошенное в безбрежные поля вселенских просторов, начало набухать, как и положено зерну. Вскоре зерно сверкало в центральной части сферического экрана перед киберкапитаном, день и ночь бессменно стоящим у пульта управления. Вскоре пылающее солнце заняло почти весь экран. Предметы на корабле раскалились - не притронешься, хотя вовсю работала система охлаждения. Члены экипажа расхаживали по отсекам, как сонные мухи, а Зерен и его братья, погруженные в анабиоз, дремали в прозрачных самораскрывающихся контейнерах, ожидая своего часа. Зерену не спалось - гипноз на этот раз не сумел одолеть его. Может быть, это его и спасло. Зерен сквозь прозрачную оболочку контейнера наблюдал за дрожащей, вечно волнующейся поверхностью желтого светила. Это был клокочущий океан, колеблемый неведомой силой. Гигантские пузыри пламени выплывали из глубины и лопались, разбрызгивая куски лавы далеко вокруг. Зерен подумал, какой бы оглушительный грохот стоял вокруг, если бы в космосе не царил глубокий вакуум, в котором умирает не родившись любой звук. Время от времени из океанских глубин беспокойной звезды вырывались огненные языки, достигая немалой высоты. Они медленно и величаво опадали, чтобы тут же взметнулись новые. Скоро зерняне будут выброшены на безжизненные планеты и приступят к делу, которое они проводили уже сотни лет на тысячах небесных тел. Свершится очередной посев, и они взлетят на магнитных подушках, и корабль возвратит их на материнскую планету, где десант будет отдыхать - до нового задания, которое определит Мозг планеты. И сейчас, пока тело пришельца изнемогало, разбухая от подпочвенной влаги, насыщенной, как он успел уже выяснить, живительными микроэлементами, в памяти всплыла ужасная картина гибели корабля. Штурман, видно, ошибся, проложив курс слишком близко от светила. Из огненного океана вылетел огромный протуберанец. Он рос и рос, и, казалось, ему не будет конца. Казалось, его верхушка вот-вот прожжет поверхность экрана и выскочит наружу, в командный отсек. Члены экипажа, разных размеров и конфигураций, в зависимости от назначения, застыли на своих местах, словно парализованные необычным зрелищем. Все глаза не отрываясь смотрели на огромную сферу экрана. Протуберанец переливался всеми цветами радуги, вершина его росла и росла, раздуваясь, словно голова удава. И вдруг, когда напряжение ожидания на корабле стало нестерпимым, голова протуберанца лопнула, взорвалась, как будто была начинена гремучей смесью, разлетевшись на мириады осколков. Один из них и угодил в фотонный парус - это хорошо было видно на обзорном экране. Парус, охваченный адским огнем, тут же вспыхнул и опал, лепестки его скукожились, пламя перебросилось на веретенообразное тело корабля, с которым был сращен капитан. Он и погиб первым, едва распался корпус. Контейнеры - их было семь, по числу планет - автоматически катапультировались. Но в окрестном пространстве носились пылающие обломки, а десантники пребывали в анабиозе и не могли проявить свою волю, чтобы спастись. С невыразимой горечью Зерен наблюдал, как хрупкие контейнеры один за другим охватывало пламя и его собратья гибли, безвольно рассыпаясь в клубах огня и дыма. Пробудить их, быстро вызвать из анабиоза не было никакой возможности: чтобы выйти из состояния, граничащего со смертью, требовалось длительное время, а тут теперь счет вёлся на жалкие доли секунды. Когда очередь дошла и до его контейнера, Зерен, как и задумал, сосредоточился, представив в памяти планетную систему, которую обрисовал им Мозг перед стартом. Воображение Зерена пленила Третья планета, вокруг которой вращался естественный спутник, все время обращенный к ней одной стороной. И сейчас, пока жадное пламя пожирало прозрачную пленку контейнера, он вызвал в памяти Третью планету, почему-то окрашенную в голубой цвет. Важно было точно определить время медитации: ведь самостоятельно пробить оболочку контейнера он, естественно, не мог. Слишком рано рванешься - упрешься в непроницаемую стенку, и весь гипнозаряд пропадет. Слишком поздно это сделаешь - погибнешь в пламени вместе с сородичами, погруженными в глубокий сон. Едва оболочка догорела до середины, Зерен сосредоточился и вылетел из полуразвалившегося контейнера, словно камешек, которым выстрелили из рогатки. Ни мгновения не раздумывая - да на это и времени не оставалось, - Зерен ринулся в черные бездны космоса. Гибнущий корабль вскоре остался позади. Место катастрофы превратилось в безобидно тлеющий огонек, который и вовсе пропал в угольной тьме. Осталось позади и желтое мохнатое Солнце, неутомимо продолжающее выбрасывать в пространство щупальца-протуберанцы. Зерен теперь летел прочь от него, навстречу неизвестности. И немало времени прошло, прежде чем из мрачных глубин, обжигающих его, несмотря на защитную оболочку, космическим холодом, выплыла в голубом сиянии планета, видевшаяся ему в бесчисленных грезах. Оказалось, планета обладает мощной атмосферой. Впрочем, воздух никогда не служил для него препятствием. Пробив его тысячекилометровый слой, десантник рухнул на раскаленный песок и сумел в него вонзиться, поскольку во время падения инстинктивно держался вертикально. Этот инстинкт был выработан программой обучения десантника: зерно, прежде чем прорасти, должно внедриться в почву, на какой бы планете это ни происходило. В воронку, которую образовала продолговатая капсула, беззвучно заструился горячий песок, сглаживая внезапно образовавшееся отверстие. Однако Зерен этого уже не видел - от удара он потерял сознание. Они шли долго. Атагельды вообще потерял счет дням. Снова и снова прорезалась ранним утром узкая полоска на востоке, похожая на пластинку раскаленного металла, которую дед, крякнув, вытаскивал щипцами из пламени и швырял на наковальню. Проходило короткое время, и алая полоска на горизонте начинала корчиться, меняя форму, словно под ударами невидимого молота, и над горизонтом выплывал красный солнечный шар. Ночи в пустыне были прохладными, и дед с внуком с вечера до утра дрожали от холода. Они прижимались друг к другу, укрывались всем своим скудным тряпьем в тщетной надежде согреться. Ночью у деда особенно сильно болело надорванное сердце, и он тяжко вздыхал, стараясь не потревожить Атагельды, хотя тот и не спал. Стоило, однако, взойти солнцу, и картина резко менялась: воздух быстро нагревался, раскалялся песок, вскоре он начинал больно обжигать босые ноги. Невидимые струи разогретого воздуха, поднимаясь от застывших песчаных волн-барханов, искажали перспективу. И вот уже вдали начинали появляться радужные видения, иногда до жути реальные. И тогда Курбан и Атагельды невольно ускоряли шаг, чтобы поскорее достичь миража. Как ни странно, но именно миражи больше всего измучивали путников, а не долгий, нелегкий путь. Они не только забирали у путников надежду, но и рушили остатки сил, оставляя после себя холодное отчаяние. Ведь когда видение рассеивалось, стократ тяжелее давался каждый шаг. Таяли, растворялись в расплавленном мареве пышные кроны деревьев, дающие густую тень, румяные бока сочных плодов, зеркальная поверхность чуть выпуклого водоема, на которой мельтешат солнечные зайчики, - и снова пустыня, и снова песок - куда ни кинь взгляд. Близ крутой стены бархана Курбан приостановился, сбросил с плеч котомку. - Опять сердце? - спросил Атагельды, глядя на его посеревшее лицо. - Кольнуло. - Сильно? - Пустое, пройдет. - Курбан попытался улыбнуться и погладил жесткие курчавые волосы внука. - Может, отойдем отсюда? - Атагельды показал на угрожающую трещину, которая, начинаясь от основания, змеилась до самой верхушки песчаного холма. - А то, глядишь, засыплет нас - и косточек не найдут. - Не бойся, малыш. Этот бархан еще нас переживет, - произнес старый Курбан и, кряхтя, опустился на корточки. Не мог же он, в самом деле, признаться мальцу, что больше не в силах и шагу ступить... Успокоенный Атагельды опустился рядом. Несколько мгновений они безмолвно наблюдали, как юркая ящерица, взбежав на крохотный бугорок, бесстрашно застыла на месте, разглядывая их блестящими бусинками глаз. Но едва дед, слегка отдышавшись, заговорил, и при первых звуках его голоса ящерица, вильнув, куда-то исчезла. - Идем уже четвертые сутки, - покачал головой старик, что-то прикинув. - А конца-края не видать... - Четвертые сутки? - удивился мальчик. - А я думал, добрых две недели. Скажи, а мы скоро придем на место, о котором ты говорил? - Скоро, парень, скоро. - На сей раз, запустив ладонь в его шевелюру, дед долго не опускал руку. Он искоса бросил испытующий, полный нежности взгляд на Атагельды. Ну как признаешься ему, что потерял дорогу, утратил путеводную нить в этой безотрадной пустыне? Курбан достал из котомки флягу, взболтнул ею. Воды оставалось на донце, по три-четыре скупых глотка, не больше. Последняя еда - сушеные финики - кончилась вчера. "Значит, здесь и суждено нам погибнуть, - с внезапным спокойствием, рожденным безнадежностью, подумал старик, окидывая взглядом пространство вокруг себя. - Что ж, наугад пустыню не пересечешь..." Сделав несколько глотков из фляги, мальчик лег на бок, поджал ноги, закрыл глаза от косых лучей солнца, клонящегося к закату, и задремал. "Итак, конец, - продолжал размышлять Курбан. - Но лучше погибнуть здесь, в пустыне, вольным человеком, чем там, в городе, на кровавой плахе, под топором палача эмира". - Дед, а за что эмир хотел отрубить тебе голову? - спросил Атагельды, внезапно открывая глаза. Ход их мыслей был настолько одинаков, что старик вздрогнул. - Прогневал я земного владыку, - вздохнул Курбан, - своей строптивостью. Попозже расскажу тебе подробно, когда выберемся отсюда. - Думаешь, выберемся, пересечем пустыню? - по-взрослому спросил Атагельды. Дед промолчал. Хотя солнце уплывало в закат, жара медлила, не отпускала. "Скажу ему всю правду, если он и сам до сих пор не догадался", - с внезапной решимостью подумал Курбан, но посмотрел на Атагельды и осекся: тот снова задремал. Дед откинулся спиной на стенку бархана, не думая о грозной трещине, грозящей привести в движение многие тонны песка. Глубокие морщины, изрезавшие его лицо, придавали ему сходство с корой старого дерева. Особенно много морщин сосредоточилось на лбу. Выцветшие глаза печально выглядывали из-под сросшихся бровей. Он подложил котомку под локоть, чтобы не так жег песок, и погрузился мыслями в недавнее прошлое. ...Они жили на окраине города, расположенного на скрещении оживленных караванных дорог. Их мазанка приткнулась к огромному караван-сараю, где днем и ночью было людно и шумно: одни приезжали, другие собирались двигаться дальше, далеко окрест разносились крики погонщиков верблюдов, звон медной посуды, крики и ругань носильщиков, степенный говор пышнобородых купцов. Кузница Курбана располагалась поодаль, у самой дороги, так что дышать приходилось пылью, поднятой бесчисленными копытами. Зато работы, слава аллаху, хватало. Подковать животину нужно всем - и богатому всаднику, гарцующему на снежно-белом арабском жеребце, и бедному дехканину, под которым еле плетется тощий верблюд. Да мало ли кому еще?.. Однажды из караван-сарая за ним прислала богатая госпожа, у которой сломалась повозка, обитая рытой китайской тканью. Она дала ему целый золотой, который старик берег как зеницу ока. Он и сейчас пощупал его в кармане - маленький кружок, нагревшийся от солнца. Ну и что, разве золото всесильно? Разве спасет оно их от мучительной смерти? А однажды степенно подъехал к кузнице на заморенном коне старик с белой, как лунь, бородой. Гость степенно спешился, испросив разрешения, завел коня в тень и первым делом попросил воды не для себя, а для него. Только освободив коня от поклажи, разнуздав его и задав корму, седобородый незнакомец принял из рук Курбана пиалу с ледяной водой из артезианского колодца. О, блаженные времена, когда можно было пить, сколько угодно!.. Они проговорили тогда всю ночь, устроившись во дворе под дырявым навесом. Атагельды давно спал, так и не дождавшись конца их беседы. Старик, видимо, был устадом - знаменитым придворным поэтом, который услаждал слух эмира. Певец не потрафил ему, и владыка выгнал старца, лишив всего имущества. Об этом пришелец говорил больше намеками, но Курбан и так без труда представил себе, как вчерашний богам ходит по базару, выискивая клячу подешевле, чтобы хватило на нее горсти медных дирхемов, глухо позвякивающих в кармане. - Жаль мне твою клячу, устад, - заметил Курбан, переведя взгляд с собеседника на редкую крышу, сквозь которую просвечивали звезды, спелые, словно гроздья бухарского винограда. - А тебя жаль еще больше: боюсь, недалеко унесет тебя конь от эмирского гнева. - Недалеко, говоришь? - загадочно усмехнулся седобородый. - Вот и видно, сынок, что у тебя нет поэтического воображения. (Он так и сказал - "сынок", хотя они, вероятнее всего, были почти одного возраста). - Да зачем мне оно, воображение? - удивился Курбан и посмотрел на смутный силуэт коня, дремлющего у перевязи. - Наверно, не одна тысяча коней прошла через мою кузню. И я, поверь, неплохо научился разбираться в их статях. - Тебе это только кажется. - Гость погладил бороду. - А что до воображения, то знай: только оно способно дать человеку крылья. - Ну, воображай - не воображай, а конь твой - заморенная кляча, и не более того, - упрямо возразил Курбан. - И боюсь, он падет на первой версте, едва ты покинешь город. - И опять ты не прав, почтенный, - произнес седобородый, и глаза его весело и как-то совсем по-молодому блеснули. - Ежели ты такой знаток, то разве не видишь, что это животное благороднейших арабских кровей? Посмотри на его благородные линии, на густую гриву, на тонкие и сильные ноги! А разве ты не обратил внимания, сколько разума таят его глаза? В словах устада была такая сила убежденности, что Курбан против воли подумал: чем шайтан не шутит, может, и впрямь конь в прошлом - арабский скакун, только замордованный и заезженный прежними своими хозяевами?.. И ведь в самом деле в больших и печальных глазах коня тлеет некий загадочный огонь. - Вот-вот, поразмысли над моими словами, сынок, - усмехнулся гость, словно угадав мысли кузнеца, и глотнул из пиалы остывшего зеленого чая. Чай, как всегда, заваривал Атагельды, научившийся этому искусству от покойной матери. - Вот ты говоришь - воображение, - сказал Курбан. - А зачем оно мне? Нужно ли оно простому человеку? - Воображение нужно всем, - веско произнес устад. - Оно способно создать мир, реальный как сама жизнь. - По мне, лучше уж сама жизнь как она есть, - возразил Курбан. - А ты не подумал, что, как ты говоришь, сама жизнь есть не более чем воображение? - улыбнулся седобородый. Курбан не понял, однако переспрашивать не стал. - Поясню свою мысль, - сказал гость и сделал еще глоток. - Хочешь, я изображу коня так, как видится он моему воображению? И ты поймешь, что оно реальнее самой жизни. - Но как ты нарисуешь его? - Слушай. Мастер резким движением отодвинул пиалу с недопитым чаем, едва не расплескав его. Лицо его внезапно побледнело, как показалось Курбану при холодном свете звезд. Он откинулся назад, словно изготавливаясь к прыжку, и, полузакрыв глаза, медленно произнес строки, которые слагал на ходу: Не говори, что это конь, - Скажи, что это сын. Мой сын, мой порох, мой огонь И свет моих седин! Быстрее пули он летит, Опережая взгляд, И прах летит из-под копыт, И в каждом - гром победный скрыт И молнии горят. Умерит он твою тоску, Поймет твои дела, Газель настигнет на скаку, Опередит орла, Гуляет смерчем по песку, Как тень, нетерпелив, Но чашу влаги на скаку Ты выпьешь, не пролив. - Ну, понял ты теперь, каков мой конь? - спросил гость после продолжительной паузы. Ошеломленный кузнец в ответ мог только кивнуть. О многом они еще говорили, а потом, когда небо перед утром начало светлеть, словно покрываясь изморозью, и остались только самые яркие звезды, которые блистали, словно насечки, сделанные таинственным мастером на просторной, заброшенной ввысь кольчуге, Курбан спросил: - Скажи, слагатель, как твое имя? - Зачем тебе? - Я скажу его внуку. - Тебе понравились мои строки? - О, еще бы! - Вижу, - спокойно кивнул седобородый. - И знаю, что если даже я их забуду, их не забудешь ты. А мое имя... Что ж, оно растворено в этих строчках. - Жаль мне тебя, - покачал головой кузнец. - На склоне лет, с таким талантом, лишенный имущества, изгнанный и одинокий, ты едешь умирать на чужбину. Ты, словно лепесток, гонимый вихрем по степи. Устад поднял руку. - За добрые слова спасибо, - сказал он. - Но человек не может знать свой завтрашний день. Эмир наш капризен и непостоянен. Может, и на тебя, не приведи аллах, падет гнев его или его приближенных, и тебя тоже вышвырнет отсюда вихрь. - Я человек маленький. - Это не меняет дела. Мог ли думать Курбан, что пророчество слагателя, об имени которого он потом уже, после его отъезда, начал догадываться, так скоро и так страшно исполнится! Старик осторожно вздохнул, стараясь не расшевелить еще больше непроходящую боль в сердце, и снова потрогал в кармане маленький золотой кружочек. Так и не потратил его. Жаль. Теперь не доведется. Здесь, в пустыне, на него не купишь даже глотка воды. Он взял золото на зуб, полюбовался арабской вязью и сунул его обратно. Атагельды проснулся, оба поднялись и побрели дальше. Едва они сделали несколько шагов, как песчаный холм позади с громким шумом рухнул, подняв целую тучу пыли. Время от времени приостанавливаясь, Курбан долго и мучительно соображал, в каком направлении идти. Кругом, куда ни глянь, было одно и то же - однообразная пустыня, похожая на волны застывшей влаги, и над ней - выцветшее от жары небо, лишенное малейших признаков облаков. - Дед, а чем ты все-таки разгневал эмира? - спросил Атагельды, и старик был рад неожиданному вопросу. Слово за слово, и он рассказал, что произошло во дворе кузницы пять дней назад. ...Поздней ночью, когда Атагельды уже спал, в вечно распахнутые ветхие ворота въехали к навесу два пышно изукрашенных всадника. Один из них подъехал к навесу и ткнул рукояткой камчи Курбана, который прилег на ложе из веток - его как раз схватил сердечный приступ. - Вставай, лежебока! - сказал всадник. - Что вам угодно, господин? - вежливо спросил кузнец, приподнимаясь. - Коня подковать. Второй всадник остановился поодаль, поигрывая плеткой и молча прислушиваясь к разговору. - Огонь в горне погас, господин, и разжигать его долго, - ответил старик, сдерживая стон. - Приходите завтра. - Поднимайся и марш в кузницу, - повысил голос всадник. - И без разговоров! Курбан покачал головой: - Не могу, господин. - Ах, не можешь? - крикнул всадник. - Так я помогу тебе! - И он вытянул Курбана камчой. Острая боль обожгла плечо. "Хорошо, что мальчик спит в доме и ничего не слышит", - мелькнула мысль. - Мы помощники эмира, и если ты сейчас же не отправишься в кузницу, жалкий червь, тебе не поздоровится, - с угрозой в голосе произнес второй всадник. - Для меня неважно, кто вы, слуги эмира или последние попрошайки - ответил с достоинством старик. - Если б мог, я бы выполнил работу сейчас. Но это невозможно. Его ответ привел пришельцев в бешенство, и они в две нагайки принялись хлестать старика. Избив его до полусмерти, они удалились, присовокупив на прощание, чтобы на рассвете он ждал серьезных неприятностей. В ту же ночь Курбан и Атагельды бежали из города: старик знал, что с эмировыми слугами шутки плохи. Старик поправил на плечах котомку и замолчал. - Скажи, дед, разве ты не мог выполнить просьбу двух всадников? - спросил мальчик. - Разбудил бы меня, я бы горн помог разжечь, как всегда... - Видишь ли, малыш... Я вольный мастер, а не раб эмира. И никогда не плясал под чью бы то ни было дудку. Мальчик кивнул. - А куда мы теперь идем? - спросил он. - Там, за пустыней, мне говорили, есть место, где живут свободные люди, - указал старик вперед. - Там тень вдоль улиц, там журчат фонтаны и бегут полные арыки, там вдоволь воды и там найдется работа для меня. - Я больше всего люблю слушать, как журчит вода, - задумчиво произнес Атагельды. - Скажи, а мы скоро придем? Пить хочется... Курбан хотел сказать, что по рассказам знающих людей, которых немало перебывало в кузнице, туда трое суток пути, но вовремя осекся. - Скоро. Потерпи, малыш, - только и сказал он. Желтобрюхий варан прополз поодаль и исчез среди песчаных холмов. "Так и мы скоро оба исчезнем", - почти равнодушно подумал старик. Когда тягостное ощущение, вызванное разбуханием, стало невыносимым, оболочка наконец лопнула, и зеленый росток неудержимо полез вверх, обжигаемый раскаленным песком. С влагой Зерен измучился: в окрестной почве ее не было, и воду приходилось буквально по молекуле вытаскивать снизу, из почвенных глубин. Хорошо хоть, что там она оказалась. Упорный росток пробил слой песка и выглянул наружу. Нежная кожица его была вся во вмятинах от раскаленных песчинок, но росток обладал немалым запасом жизнестойкости. Кроме того, Зерен все время подпитывал его энергией, аккумулированной еще на материнской планете. Росток проклюнулся на пологом склоне бархана, почти у самого его подножия. Он дерзко стоял, едва колеблемый горячим ветром, - единственное растение на многие километры вокруг. Юркий тарбаган надумал подгрызть неведомый стебелек. Однако, едва он приблизился, неведомая сила притормозила зверька, а когда он надумал преодолеть ее - чувствительный разряд пронзил все тело. Коротко пискнув, тарбаган юркнул в нору. Шли дни, росток упрямо тянулся ввысь. Дождей эта планета - или, по крайней мере, данный участок ее - не ведала, но растение было неприхотливо и жизнестойко. Довольствуясь токами, которые давали глубоко ушедшие корни, да еще скудной росой, выпадавшей по ночам, оно росло и росло, утверждаясь на неласковой почве, под неласковым светилом. Чем больше вытягивался росток, тем длиннее становилась и тень, отбрасываемая им. Вскоре показались и листья - плотные, со стреловидным окончанием, похожие на ладошки фикуса. На верхушке растения появилась крохотная завязь. В один из рассветов неподалеку от одинокого растения показался еще один, совсем маленький росток, затем третий, четвертый... Чувство удовлетворения от того, что первая задача Великого Посева выполнена, наполняла все естество Зерена. Хорошо, что он с самого начала не пожалел универсальной энергии, хотя ее оставалось совсем немного для того, чтобы создать вокруг первого ростка защитное облако. В случае гибели первого ростка погиб бы и весь посев, погиб в самом начале, не успев как следует подняться. Поначалу тень, отбрасываемая растениями, была хилой, представляла собой отдельные сиротливые полоски и пятна. Однако день ото дня они густели, все увереннее соединялись, сливались между собой. И настал день, когда неровный круг тени стал сплошным. Наступил рассвет, начались пятые сутки пути. Солнце, следуя извечным своим путем, начало быстро карабкаться к зениту. Курбан и Атагельды медленно брели, оставляя за собой осыпающиеся следы. - Дедушка, я утомился. Песок, что ли, стал глубже? - сказал мальчик и вытер пот, заливающий глаза. - Будь джигитом, Ата, как твой покойный отец, - ответил старый кузнец. - Нам недолго уже осталось. - Хочу пить. Вместо ответа Курбан молча достал флягу, отвинтил крышку, перевернул сосуд и потряс им - ни капли не упало на нагретый песок. После этого он отбросил флягу в сторону. Хорошая вещь, хивинской работы, с узорной росписью. Но фляга, увы, больше не понадобится. С глухим звуком сосуд шлепнулся в песок, полузарывшись в него. Без капли влаги в пустыне недолго протянешь. Мальчик блеснул глазами, но ничего не сказал, и они двинулись дальше. Незаметно подкрался полдень, и каждый отвесный луч жалил, словно ядовитая гюрза. Последний час Атагельды шел, словно в забытьи. В этом богом проклятом месте не было ни травинки, только солнце и песок, песок и солнце. Почему человек живет до обидного мало? Почему он вообще должен умереть?! Увязая по колено в песке, мальчик догнал деда, шедшего немного впереди. - Дедушка, а человек может быть бессмертным? - негромко спросил он, взяв Курбана за руку. Кузнец казалось, не удивился вопросу. Он пытливо посмотрел на Атагельды и, немного подумав, сказал: - Человек может быть бессмертным. Я, во всяком случае, не вижу в этом ничего необычного. - Почему же люди умирают? - На то много причин. Например... - Не нужно примеров! - живо перебил мальчик. - Ты лучше скажи, как стать бессмертным! - Клянусь аллахом, хороший вопрос, - улыбка пробежала по лицу старика. - Эх, учиться бы тебе, малыш! Да что теперь говорить... - Ты не ответил, - напомнил Атагельды. - Есть священные книги, в которых рассказывается о богах. Было это в древней стране, омываемой полуденным морем. Боги были прекрасны и могучи, и жили они вечно. - Так то боги, - разочарованно протянул мальчик, - а я спрашиваю о людях. - Не торопись, - произнес Курбан. - Дело, видишь ли, в том, что эти боги согласно старинным легендам, по сути дела, ничем не отличались от людей. Ну, конечно, покрасивее, посильнее, а в остальном - те же люди. Но вот питались они по-особому, употребляли в пищу амброзию. Думаю, в этой пище и заключена тайна бессмертия. - Наверно, амброзия - это просто ключевая вода, - вздохнул Атагельды. Неожиданно старик пошатнулся и тяжело опустился на песок. Когда мальчик приподнял его голову, глаза Курбана были закрыты. Грудь вздымалась медленно, еле заметно. Атагельды опустился перед ним на колени, едва не вскрикнув от боли: впечатление было такое, словно он стал на раскаленную сковородку. - Дедушка, - тихонько позвал он, взяв Курбана за руку. Тяжелая рука, выскользнув, упала на песок. Атагельды в отчаянии поднял глаза к небу, и оно показалось ему таким же шершавым и пересохшим от жажды, как его язык и нёбо, алчущие хотя бы глотка воды. Мальчик нагреб кучу песка, положил деда повыше. Тот что-то пробормотал, не открывая глаз. - Что? - переспросил Атагельды. "Напейся... Напейся..." - разобрал он только одно слово. - Ты о чем, дедушка? - спросил мальчик, но Курбан молчал. Тогда Атагельды решил докопаться до воды. Он принялся яростно копать песок. Тот утекал, словно жидкость, сыпался сквозь пальцы, но это не останавливало мальчика. Он рыл и рыл, несмотря на то, что струйки песка стекали обратно в ямку. Но говорят же люди, что если землю копать глубоко, обязательно доберешься до воды. Вода, однако, не показывалась, даже песок не становился влажным. И проклятая жара нисколько не спадала. Пожалуй, было даже жарче, чем в дедовой кузнице, когда там вовсю пылал горн. Песок набился под ногти, было больно, но он продолжал копать. За упорство Атагельды был вознагражден. Через какое-то время песок пусть не стал влажным, но, по крайней мере, холодным. Ата набрал горсть его, с трудом вылез из углубления, подошел к Курбану и приложил к его лбу прохладный песок. Дед на несколько мгновений приоткрыл глаза, в которых мальчику почудилось осмысленное выражение, и снова закрыл их. Спекшиеся губы шевельнулись. - Напейся... - снова услышал Атагельды. - Я хотел вырыть колодец, - медленно, по слогам произнес Атагельды, приблизившись к уху Курбана, - но ничего не получилось. Водоносный слой, наверно, залегает слишком глубоко. Даже до влажного песка я не добрался, а только до холодного. - Ножик... возьми в моей котомке ножик... - прохрипел через силу Курбан. - Нож? - переспросил мальчик. Ему показалось, что он ослышался. - Зачем он мне? - Пока я жив... Надрежь мне вену... и напейся крови, - докончил старик. - Не говори чепухи. - Слушай меня. И сделай, как я говорю. Мне все равно не жить, с моим-то сердцем. А ты молодой, ты должен жить. Когда напьешься, возьми мою котомку. И еще... в кармане... золотой. И иди на северо-восток. Строго на северо-восток. Я, понимаешь, сбился. Потерял направление. - Знаю. - Выйдешь к людям - они не дадут тебе пропасть. Только не говори никому, что ты внук врага эмира. - Я спасу тебя. Старик покачал головой: - Пустое. Лучше не теряй время, ведь с каждой минутой ты слабеешь. Атагельды схватил деда подмышки и поволок его. Едкий пот заливал глаза. Уже через несколько шагов он выдохся: - Знаешь, дед, ты полежи спокойно, а я пойду на разведку. Может, хоть тарбагана промыслю. Или, чем шайтан не шутит, воду найду! Атагельды и сам не верил своим словам. Но речь деда, его страшное предложение привели его в такой ужас, от которого было только одно лекарство - движение, действие, любые усилия, пусть до крайнего изнеможения, тем лучше! Отчаяние придало ему силы. - Вот-вот, и я говорю, иди на разведку. Да не торопись возвращаться, - согласился Курбан. - Я тебя подожду. Атагельды с подозрением посмотрел на него, но лицо деда было спокойным. Одолев крутой хребет сыпучего бархана, Атагельды остановился, вытер тыльной стороной ладони глаза, всмотрелся в даль. Снова мираж, будь он неладен. В дрожащем мареве высилась небольшая рощица тонких, странных растений. Больше всего его поразили бледные, необычной формы листья, отчетливо видные. Но что ему до их формы, главное, что они отбрасывали тень. И потом, раз растения, там должна быть и какая-нибудь вода. Однако ни водоема, ни даже самого завалящего арыка Атагельды не разглядел, сколько ни всматривался. "До чего же убогий мираж явила мне в последний раз пустыня, - подумал он. - Видение, право, могло бы быть и побогаче". Может, он и не думал такими словами но суть его размышлений была именно такова. Он решил идти до тех пор, пока мираж рассеется, а там будь что будет. Однако, странное дело, по мере продвижения мальчика видение не тускнело, не исчезало. Наоборот, становилось все более отчетливым. Но понадобилось немало времени, прежде чем Атагельды убедился, что рощица существует на самом деле. Удивительные растения! Прежде он никогда таких не видел. Самое высокое из них, стоящее в центре рощицы, было ему по плечо. Хотя ветра не было, все растения слабо покачивались, как будто связанные невидимой нитью. "Словно все они братья", - подумал Атагельды. Казалось, растения приветствуют его. Осторожно переступая, чтобы ненароком не задеть какой-нибудь из стеблей, он подошел к самому высокому растению. Листья, словно выделанные из бледно-зеленой кожи, были покрыты мельчайшими ворсинками. Стебель, вот уж совсем чудное, просто немыслимое дело, оказался полупрозрачным, словно это была струя застывшего стекла. Он долго смотрел на таинственные, крохотные, с булавочную головку пузырьки, одни из них карабкались наверх, другие торопились вниз. Там же, в глубине стебля, внимательно вглядевшись, можно было различить тончайшие разноцветные нити - может быть, токи различных жидкостей? Все это походило на чудо. Позабыв обо всем на свете, Атагельды рассматривал странную карликовую рощицу, бог весть каким чудом возникшую в пустыне. Листья на вид казались сочными, мясистыми. Сорвать один, пожевать, может, хоть немного утолит жажду? Он протянул руку к центральному стеблю, но она уперлась в невидимую преграду. Словно упругая пленка остановила ее движение. Что за чертовщина! В полном недоумении он зачем-то огляделся. Все так же безмятежно сияло небо, шествовало своим путем солнце, вокруг, насколько хватало глаз, лежали изжелта-белые пески. И только вокруг него боязливо сгрудилась маленькая стайка ветвей неизвестного растения. Он снова попытался протянуть руку к одному из листьев, и неведомая сила ее отбросила. Тогда Атагельды обратил внимание на чашечку, которой был увенчан самый высокий стебель. Чаша качнулась, и в ней что-то блеснуло. Влага... Неужели вода?! Пригубить бы, только пригубить. Он осторожно, опасаясь подвоха, наклонился к чаше. Но ничто не воспрепятствовало этому движению. Казалось, растение почувствовало, что мальчик не собирается принести ему никакого вреда. Да, в чашечке оказалась вода. Тепловатая, с каким-то сладким привкусом, но чистая. И было ее совсем немного - может быть, с четверть пиалушки. Едва начав пить, Атагельды вспомнил про деда, оставшегося в песках, и с трудом оторвался от цветочной чаши. Как принести ему остатки воды? Посуды с собой не было. Фляжка, выброшенная Курбаном, осталась среди песков, теперь ее, наверно, не отыщешь. Сгоряча он решил оторвать чашечку от верхушки растения, чтобы отнести ее деду. Однако, получив в протянутую руку чувствительный разряд, отказался от своей затеи. Растение не только само по себе было странным, но и вело себя в высшей степени странно, словно строптивый жеребенок: оно то подпускало к себе Атагельды, то как бы отталкивало его. Раздумывать, однако, было некогда. Ата стащил с головы выцветшую тюбетейку и не без опаски сделал шаг к стеблю, увенчанному чашечкой, полуприкрытой лепестками. Никакого противодействия, однако, на этот раз не последовало. Атагельды осторожно, бережно раздвинул снова лепестки, окаймляющие чашу, и опустил туда тюбетейку, ожидая, пока она впитает влагу. Наконец тюбетейка намокла, жидкости оставалось на самом донце. Он допил ее и двинулся в обратный путь, сунув влажную тюбетейку за пазуху и моля бога об одном: чтобы она не высохла до того момента, как он доберется до Курбана. Путь назад показался еще более тяжелым. Атагельды несколько раз оглядывался, словно боялся, что растения исчезнут. Но они оставались на месте, все так же покачиваясь в лад. Теперь они, казалось, провожали мальчика. Мокрый ком тюбетейки приятно холодил грудь. Время от времени Атагельды совал руку за пазуху: нет, плотная ткань оставалась влажной. Курбан был в том же положении, в котором его оставил мальчик. Глаза его были прикрыты, а грудь вздымалась так редко и слабо, что в первую минуту показалось - старый кузнец не дышит. Атагельды стал на колени, потряс деда за плечо. Тот открыл глаза: - Ты? Разве ты не ушел? - Я ходил на разведку. Нашел местечко, где есть тень и немного воды... Не дослушав, Курбан снова закрыл глаза. Зубы его были плотно сжаты, Атагельды никак не удавалось расцепить их. Тогда он достал из дедовой котомки нож и воспользовался им - маленьким стальным рычагом. - Вену... режь вену... - пробормотал Курбан, на несколько мгновений открыв глаза. Атагельды выдавил из тюбетейки в пересохшую щель рта несколько капель воды. Старик зачмокал, сделал судорожный глоток и посмотрел на мальчика: - Сладкая? Где ты взял сладкую воду, Атагельды? Или, может быть, я брежу?.. Мальчик заботливо приложил ему ко лбу свою выжатую тюбетейку, все еще странным образом хранившую прохладу, и рассказал о путешествии, увенчавшемся находкой. - Мне стало полегче, клянусь, - пробормотал старик и сел повыше. - Даже от сердца отлегло. Но послушай, тебе не померещилось все это? - посмотрел он недоверчиво на внука. - А вода, по-твоему, откуда? - возразил Атагельды. - Верно, верно, это вода, хотя и сладковатая, - согласился Курбан - Будь это кровь, она была бы соленой... Но сколько на белом свете живу, о таких чудесах не слыхивал: одинокое растение среди пустыни сохраняет воду, да еще днем, в самый зной. - Несколько растений. - Все равно. - Если ты не слыхал, это еще не значит, что такого не бывает. - Атагельды начал терять терпение. - Ты прав, Ата, - согласился Курбан и кряхтя поднялся с земли, собрал свои скудные пожитки и добавил: - Ну, пошли, что ли. Показывай, где там твой рай земной. Путь к растениям отыскать было нетрудно - песок еще не успел занести следы Атагельды. Когда они добрались до цели, Курбан долго стоял перед купой одинаковых, только разного роста растений, затем задумчиво произнес: - И верно, Атагельды, это не мираж. Отродясь не видал таких растений. Одно небо ведает, каким ветром их сюда занесло. В тени мы сможем переждать полуденные часы, отдохнуть, поднабраться сил, а потом... - Смотри! - перебил его мальчик. - Что? - Вода! Острый взгляд Атагельды углядел, как в чашечке самого высокого растения, обрамленной мохнатыми листьями, тускло блеснула жидкость. За то время пока он отсутствовал, чаша успела наполниться снова... На сей раз они утолили жажду. Живительная влага возродила силы, и даже жара, показалось, пошла немного на убыль. - Отдохнем здесь денек-другой, да и двинемся дальше, - произнес Курбан, когда они расположились в тени. - Но ты ведь направление потерял! Старик промолчал. - И потом, без воды мы здесь не пропадем, а вот что есть будем? - продолжал Атагельды. Видишь, на этих растениях есть завязь, - сказал Курбан, показывая на небольшие зеленые шишки, расположенные кое-где у основания листьев. - Может быть, эти плоды съедобны? Ата пожал плечами. Что там говорить, после того как он утолил жажду, есть захотелось невыносимо. Но боязно было отравиться неведомым плодом, о чем он и сказал деду: вдруг эти зеленые шишки действуют похлеще мухомора? - Я и сам, голубчик, это понимаю, - уныло согласился Курбан и вздохнул. Атагельды встревожился: - Опять сердце? - Нет, сердце меня совсем перестало беспокоить, - сказал старый кузнец и впервые за пять дней улыбнулся. - Дедушка, а что мы завтра будем делать? - Посмотрим. Утро вечера мудренее. Они лежали под открытым небом, ничем не защищенные от пустыни, которая обступила их со всех сторон, жарко дыша. Зато звезды над ними были точь-в-точь такие, как над двором старой кузницы. Между ними тянулись ввысь хрупкие стебли, от которых, казалось, исходило дружественное спокойствие. И ночь провели они спокойно, хотя издали доносился заунывный вой шакалов. Обоим добровольным изгнанникам чудилось, что какая-то добрая сила стережет их сон. Назавтра Курбан и Атагельды нашли в себе силы соорудить силки, в которые попался жирный тарбаган, так что призрак голодной смерти от них отодвинулся. - Мне нравится в этом оазисе, - объявил однажды Атагельды, когда они сидели в тени растений. - Какой же это оазис, если нет ни водоема, ни арыка? - возразил дед. - А чаша цветка? Пусть она не глубока, но все время наполняется влагой. - Верно, от жажды не помрешь. - Как ты думаешь, дед, что это за жидкость? По-моему, это не вода. - А что же? - Не знаю. - Может быть, сок растения? - высказал предположение старый кузнец, прерывая долгую паузу. - Но какая нам разница? Только бы цветок не отказался нас поить! Силки, на которые было затрачено столько усилий, подвели: на следующий день они были пусты, несмотря на хорошую приманку, оставленную Атагельды. Всякая живность по непонятной причине старательно обходила западню. И новый день не принес никаких изменений. Употреблять в пищу завязь растений дед и внук не рискнули. Зелень росла быстро, не по дням, а по часам. Если поначалу самое высокое растение, возвышавшееся в центре маленькой зеленой колонии, едва достигало плеча Атагельды, то теперь они сравнялись в росте. Прежде мальчику приходилось немного нагибаться, чтобы достать влагу из чаши цветка, а теперь он, наоборот, пригибал чашу ко рту. Сначала он делал это с опаской, но сторонняя сила ни разу его не отталкивала. Уж не пригрезилась ли она Атагельды? Итак, силки пустовали, голод заставил их снова потуже затянуть пояса, и однажды мальчик сказал: - Мы уже отдохнули. Пора в путь. И Курбану скрепя сердце пришлось с ним согласиться. Однако их выход из маленького оазиса оказался непродолжительным и едва не окончился трагически. Растения еще не успели скрыться из виду, как что-то в воздухе неуловимо изменилось. Началось с того, что тело Курбана и Атагельды начало легко покалывать, словно тысячью иголок. Покалывание перешло в нестерпимый зуд. Оба яростно почесывались, хотя никаких видимых причин для этого не было. Расчесы оставляли на теле следы, но зуд не проходил. Впрочем, по мере удаления от оазиса зуд начал слабеть, но тут случилась новая напасть: поднялся ветер, которого дотоле не было и в помине. С минуты на минуту он усиливался, что при открытых песчаных пространствах предвещало большие неприятности. - Что будем делать, дедушка? - спросил Атагельды, остановившись. Песчинки больно секли лицо, в воздухе стоял тонкий звук, вызванный трением мириадов песчинок друг о друга. Прежде чем ответить, Курбан внимательно оглядел небо, которое оставалось безмятежным. Старик, честно говоря, недоумевал: резкий ветер поставил его в тупик. - Будет самум? - с тревогой спросил Атагельды. Курбан пожал плечами. - Видишь ли, малыш, самуму должны предшествовать определенные изменения на небе, - произнес он. - Они еле заметны порой, но я хорошо изучил их за долгую жизнь. А сейчас, видишь? - показал он рукой наверх. - Нет даже легчайшего облачного налета, небо чистое. Или мои глаза обманывают меня? - Нет, в небе ни облачка, - подтвердил Атагельды, запрокинувший голову. - Я не могу понять, откуда взялся этот ветер, - признался старик. - Мне кажется, это какой-то шальной вихрь, он должен убраться. Действительность, однако, не подтверждала столь оптимистического вывода: ветер с каждой минутой усиливался. Если ветер закружит, поднимет вихри, нам придется несладко, - покачал головой Курбан. К счастью, ветер пока дул в одном направлении - бил в лицо. Он достиг определенной силы и, похоже, слабеть не собирался. Они стали спиной к ветру, и, пока совещались, вокруг каждого успел образоваться песчаный холмик. - Идти дальше опасно, - решил Курбан. - Нужно возвращаться, пока не поздно. Несколько шагов они сделали в молчании. Ветер дул в спину, идти стало легче, но все равно из-за вездесущих песчинок не то что переговариваться - даже дышать было трудно. Вокруг, насколько хватало глаз, простиралась однообразная пустыня, заштрихованная косыми траекториями песчинок. - Послушай, а мы правильно идем? - спросил внезапно обеспокоенный Курбан. - Ищи наши следы, только и всего, - откликнулся беспечно Атагельды. - Наши следы давно занесло. - Ну и что! - воскликнул мальчик. - У нас остался еще один хороший ориентир. - Что ты имеешь в виду? - Ветер! Он ведь как поднялся, так и не менял направления, - сказал Атагельды. - Ты уверен? - Конечно. Он дул нам все время в лицо, словно хотел заставить, чтобы мы вернулись в оазис. - А ты молодец, дружок. Головка работает, - похвалил старый кузнец. - Я и сам бы до этого додумался, только подрастерялся малость, - добавил он. Шло время, но растения оазиса не показывались. Курбан уже забеспокоился, когда они оба почти одновременно увидели светло-зеленые верхушки, едва выглядывающие из песчаных холмов. Ветер к этому времени утих так же внезапно, как начался. - Беда, да и только, - поцокал языком Курбан, разглядывая занесенный песком оазис. - Попробуем раскопать... - Дед, посмотри, они сражались с песком! - воскликнул Атагельды, указывая на растения. В самом деле, каждое растение находилось в углублении, окруженное песчаным барьером. Они принялись отбрасывать песок от стеблей. Достаточно было только его подбросить, и песок летел в сторону, словно отбрасываемый растением. Трудились долго, поскольку растений было с десяток, не меньше. - Отдохнем немного, - предложил Курбан. - Сердце? - Нет, сердце эти дни меня не беспокоит. Просто устал я немного... - Потерпи, дедушка. Давай сначала освободим от песка все растения, потом будем отдыхать. А то они могут задохнуться. - Задохнуться? - удивился Курбан. - С чего ты взял? - Мне так кажется, - уклончиво ответил Атагельды, снова принимаясь за работу. Не мог же он, в самом деле, сказать деду о смутном видении, мелькнувшем в его мозгу? Расплывчатый образ существа, которое задыхается от удушья... Наконец работа была закончена. Маленький оазис был очищен от песка. Растения, как и прежде, едва колебались в лад, хотя вокруг царило полное безветрие. Чашечка, совсем небольшая, появилась на верхушке еще одного растения. А завязь под листьями, сулящая плоды, стала вроде покрупнее - или это им только показалось? - Это - твоя, - указал на вторую чашечку Курбан, а сам направился к первой. ...Атагельды совсем не удивился, когда обнаружил под плотными, кожистыми лепестками сладковатую, прохладную жидкость. Он выпил ее всю, отчего сразу прибавилось сил. После этого происшествия Атагельды с Курбаном ни разу не пытались покинуть оазис. Когда плоды созрели, они решились их отведать и не пожалели: плоды оказались сочными и на удивление сытными. Правда, вкус их был непривычен, но выбирать не приходилось. Определить, что это за плоды, старый Курбан не мог: встречать такие ему прежде не доводилось. С появлением второй чаши влаги им хватало, оставалось даже на чай. Запасливый Курбан всегда держал во фляге небольшой запас, он собирал туда воду, которую они не успели выпить за день. Стоило цветочную чашу опорожнить, как она через некоторое время снова наполнялась. *** "...Наконец-то удалось пробить слой песка, и росток начал тянуться ввысь. Когда он достиг необходимой высоты, я смог приступить к круговым наблюдениям. Картина безотрадная. Всхолмленная песчаная пустыня. Таким образом, беглые наблюдения, сделанные мной во время свободного падения, подтвердились, к сожалению. Неужели вся планета лишена жизни? Неужели не ведает она ни растений, ни животных? Похоже, что так, и соображения наших ученых не подтвердились. Если так, то космическая судьба предоставила мне удивительный шанс - будучи в единственном числе, без собратьев, попытаться озеленить целую планету. Сумею ли? Во всяком случае обязан попытаться. Жаль только, что модифицировать растения - вне моих возможностей. Что ж, пусть лучше покрывают пустыню растения одного вида, чем останется пустыня, лишенная каких бы то ни было растений". "Песчаный слой толст. С величайшим трудом корень, пробивая почву, добрался наконец до водоносного слоя. - Зерен, - донесся до меня сигнал, посланный корнем, - можешь прекратить синтез молекул воды, необходимой для твоего питания, и готовься получать жидкость, рождаемую почвой этой планеты. Произвел экспресс-анализ, жидкость оказалась богатой на удивительные соли и соединения. Странно, что при такой почвенной воде на планете нет зелени. Может, была, но песок уничтожил ее? Не буду, впрочем, торопиться с поспешными выводами: тот, кто совершает Великий Посев, делать этого не должен. ...Сегодня великий день. Радостный и одновременно тревожный. Радостный - потому что я впервые обнаружил в окрестности живое существо. На всякий случай зафиксирую в памяти информацию. Обладает оно четырьмя конечностями. Передвигается на двух задних, и довольно неуклюже. Долгое время не мог понять, обладает ли оно хотя бы начатками разума или действует, подчиняясь только инстинктам. При виде растений существо выразило удивление: лишнее подтверждение тому, что планета лишена растительного царства. Сразу установил односторонний биоконтакт, чтобы вызнать намерения существа. Оно двинулось ко мне с желанием сорвать лист, что могло бы повредить стебель, еще не окрепший. Пришлось наскоро выбросить защитное силовое поле. Существо удалось отпугнуть. Существо в испуге отступило, и в этот момент мне стало ясно, что оно сильно страдает от жажды. Я сильнее покачнул чашей цветка. Существо, видимо, опасаясь подвоха, снова боязливо приблизилось. Я рассеял силовое поле и постарался передать об этом мыслеграмму существу. Не знаю, дошла ли она, но существо наклонилось к чаше и, раздвинув лепестки, начало пить. Не допив, подняло голову. Дальнейшие его действия отличались загадочностью. Сначала оно решило было оторвать чашечку от стебля - ту самую чашу, которая напоила его, спасла от смертельной жажды! Ясно, что оно было лишено разума. Я едва успел включить защитный разряд. Получив чувствительный удар в переднюю конечность, существо отпрянуло. А затем повело себя еще более загадочно. Отделило от головы некую оболочку - я так и не разобрался, естественное это покрытие или нет, - и погрузило ее в чашу цветка, где на донце оставалось еще немного влаги. Поскольку действия существа на этот раз были осторожны, а движения бережны, я рискнул и снял защиту. Когда оболочка набухла, существо спрятало ее у себя на груди и удалилось. Когда существо исчезло из зоны видимости, я попытался привести в порядок только что полученную информацию. К моей радости, вызванной тем, что на планете обнаружилось живое существо, прибавилась тревога за собственную безопасность. Ведь убежать, как и вообще передвигаться, я не могу. Все время держать включенным защитное поле тоже невозможно - запасов энергии не хватит. Если здесь есть живые существа, они могут повредить центральный ствол, и тогда вся зеленая колония погибнет. Пока я размышлял, передо мной снова появилось прежнее существо, а с ним еще одно. Оно было той же породы, но гораздо старше, я понял это с первого взгляда. Есть мои плоды они побоялись, да, честно говоря, они к тому времени еще не созрели. Так или иначе, жажду они утолили, а потом устроились на ночлег прямо посреди колонии. Мое биополе подействовало на них благотворно, и они быстро уснули. По неровному дыханию и другим признакам я понял, что у старика больное сердце. Микроэлементы, растворенные в нектаре, должны были ему помочь, возможно, не сразу. А пока я занялся изучением биологической природы этих двух существ. Тело их было покрыто оболочкой, похоже, искусственного происхождения. Это признак разума или хотя бы его начатков. В пользу этой точки зрения говорило и то, что у них имелись примитивные орудия: сосуд для жидкости и еще одна вещь, о которой скажу позже. Сосуд был достаточно сложный, с завинчивающейся крышкой, создающей герметичность. Но главное - мне показалось, что сосуд украшен письменами. Если это так, то существа в умственном отношении стоят гораздо выше, чем я предположил поначалу. Впрочем, возможно, что сосуд этот принадлежит другой расе, а они его нашли на стороне, не имея к письменам ни малейшего отношения: такие случаи, я знаю, бывали на других планетах. Так или иначе, в этом предстояло разобраться. Вторая вещь, которая у них находилась, вызвала мое беспокойство. Она представляла собой узкую стальную полосу, с одной стороны остро заточенную. Полоса была для удобства снабжена рукояткой, и оба существа довольно ловко пользовались этим орудием. Один удар такой полоски может погубить центральный стебель, а с ним и всю колонию". "Пытаюсь воздействовать внушением, однако пока в биоконтакт удалось вступить только с более молодым индивидом". "...Существа - разумны, другое дело - какой ступени их разум. Обмениваются акустическими сигналами. Зовут друг друга сложными именами, пока не могу их воспроизвести. Тела их в значительной степени состоят из жидкости, вода - основа жизненной активности. Двух цветочных чаш для них хватает, поэтому новых не выбрасываю". "Немало усилий пришлось затратить, чтобы раздобыть для них из почвы оптимальное количество жидкости. Пришлось расширить корневую систему. Это, впрочем, все равно необходимо для предстоящего расширения колонии". *** Прошел месяц жизни в оазисе. За это время колония стеблей приметно разрослась. Стебли один за другим вылезали из-под песчаного покрова в каком-то им одним ведомом порядке. И тут же начинали тянуться ввысь под жарким солнцем пустыни. Издали рощица напоминала светло-зеленую пирамиду. В центре -самый высокий и толстый стебель, а вокруг него концентрическими кругами располагались остальные, постепенно понижаясь до самых маленьких, которые только вчера вылупились из песка. Высота центрального стебля перевалила за два метра, и он продолжал расти. Теперь, чтобы напиться либо набрать во флягу жидкости, Курбану приходилось нагибать полупрозрачный стебель. Тот гнулся, но не ломался. Листва, сплетаясь, давала густую тень, днем в жару это было настоящее спасение. Да и ночью отдыхать в ней было неплохо - едва войдешь, раздвигая руками стебли, и сразу тебя охватит чувство уверенности и покоя. - Может, это порода бамбука такая? - сказал однажды Атагельды, в который раз рассматривая заматеревший ствол главного стебля. Старик потрогал пальцем сочленение. - Никогда не встречал бамбука, прозрачного, как стекло, - покачал он головой. Там под кожистой оболочкой, шла, как всегда, чужая, непонятная жизнь: торопились, обгоняя друг друга, разноцветные пузырьки воздуха сталкивались, сливались, тянулись бесконечные нити... Вдвоем они с трудом наклонили ствол, после чего поочередно напились из чаши. - Словно амброзии отведал, - сказал Курбан, вытирая ладонью губы. - Это той, что бессмертие богам давала? - откликнулся Атагельды. - Не знаю, как там насчет бессмертия, - хитро сощурился старый кузнец, - но от этой водички я чувствую себя лучше, это точно. Как-то они пролили немного жидкости из чаши на песок. Жидкость долго не впитывалась в почву, несколько дней лежала темным бархатистым пятном. Курбан трогал его пальцем, что-то бормоча, пока пятно не просохло. Странными были не только полупрозрачные стволы, но и листья - плотные, кожистые, похожие на добрые лапы неведомого чудища. Памятуя давний опыт, Атагельды не пытался их обрывать. Но однажды, проснувшись утром, он обнаружил под ногами опавший лист. Слегка пожелтевший, с выступившими синими прожилками, он казался еще крупнее, чем на стебле. Подошел Курбан, и они вдвоем несколько минут разглядывали это маленькое чудо. - Поверхность словно кожа, - заметил Атагельды, поглаживая лист. - Никакой мастер так кожу не выделает, - покачал головой Курбан. Потом, когда листьев опало достаточно, они соорудили из них хижину. Теперь было где ночью укрыться от холода. *** "Обнаружил и еще живые существа - небольшие, юркие, четвероногие, покрытые шерстью". "Разумных, однако, только два. Они соорудили из опавших листьев временное жилище, использовав в качестве каркаса несколько молодых моих побегов. Признаюсь, я опасался, что они повредят их, но существа с честью выдержали эту проверку на разумность". "С некоторых пор одна мысль не дает мне покоя: неужели, кроме этих двух, на планете больше нет разумных существ? Ответить на этот вопрос непросто, ведь я лишен возможности передвигаться. Потому остается только одно: изучить как можно глубже две данные особи, вникнуть в их образ жизни, распознать акустические сигналы, которыми они регулярно обмениваются. Не исключено, что это речь, состоящая из множества слов. Нетрудно представить мое отчаяние, когда оба существа вдруг надумали покинуть оазис! Не знаю, разумеется, какая цель их влекла, но мне пришлось приложить все усилия, чтобы возвратить их. На их пути я создал перепад потенциалов, который вызвал сильный встречный ветер. Они возвратились, но и я едва не погиб: ветер намел вокруг колонии такую гору песка, что я едва не задохнулся. Но тут они оба пришли мне на помощь, разбросав песчаные барьеры. Начал различать отдельные звуки-слова, но смысл многих из них для меня пока неясен...". *** Однажды, выйдя на край оазиса, Курбан заметил на горизонте небольшое облачко. Оно возникло вдали, на стороне, противоположной той, с которой они пришли. Курбан долго вглядывался, затем позвал Атагельды. - Посмотри, что это, у тебя глаза молодые. - Может, песчаная буря начинается? - высказал предположение мальчик. - Нужно стены хижины укрепить. - На бурю не похоже, - покачал головой старик. - Видишь, верхушки барханов не дымятся. Да и ветра совсем нет. - Мираж? - И на мираж не похоже. - Значит, просто туча пыли. - Точно. Караван движется. - В нашу сторону? - хлопнул в ладоши Атагельды. - В нашу, малыш, - кивнул Курбан, но радости в его голосе не было. Через некоторое время показался небольшой караван, который двигался в сторону оазиса. Пожалуй, караван - слишком громко сказано. Несколько полудохлых верблюдов еле плелись, понукаемые худыми, оборванными людьми. Даже вид зеленого оазиса не зажег в их глазах особой радости. Кто бы это мог быть? Купцы? Не похоже. Уж слишком тощие хурджины покоятся на верблюжьих боках. Да и в людях не чувствуется купеческой степенности. Впереди каравана шел горбоносый человек с потемневшим лицом. Он волочил за собой по песку бич. Скользнув безразличным взглядом по Курбану и Атагельды, вышедшим на край оазиса, он крикнул гортанным голосом: - Привал! - и щелкнул бичом, подняв продолговатое облачко песка. Видно, его привыкли слушаться. Дети, изнуренные долгим путем, сбились в кучу, ожидая дальнейших приказаний. Погонщики остались подле животных. - Груз снимать, Ахметхан? - почтительно обратился к нему старик, держащий на поводу усталого коня. - Снимайте! - решил Ахметхан. - Мы здесь остановимся. Тут есть тень, а значит, должна быть и вода. Только теперь он обратил внимание на Курбана и Атагельды и, все так же волоча бич, приблизился к ним. - Откуда в пустыне бамбук? - спросил он. - Это вы его вырастили? - Это вовсе не... - начал Курбан, но Атагельды перебил его: - А ты видел, Ахметхан, на бамбуке такие листья? - и он поднял с песка пожелтевшее кожистое чудо с синими прожилками. Горбоносый перевел тяжелый взгляд на мальчика, затем взял лист и долго рассматривал его, вертя так и этак. - Из такого материала впору сапоги для эмира тачать, - заметил он. - Мы из этих листьев хижину собрали, - вступил в разговор Курбан. Из дальнейшего разговора выяснилось, что караван Ахметхана держал путь как раз из того места, куда мечтал добраться старый кузнец. И там так же худо, как в городе, который они с Атагельды покинули. Освоившиеся дети с визгом носились по песку, взрослые приводили в порядок поклажу. Все запасы воды, которые удалось накопить Атагельды и Курбану, были уничтожены также, как и запасы созревших плодов. Вертлявый мальчишка с перевязанной щекой подбежал к центральному стеблю и тут же с визгом отскочил от него. - Анартай! - прикрикнул на сына горбоносый. - Занимайся делом. - Отец, оно дерется! - заверещал Анартай. - А я еще добавлю, - проворчал Ахметхан, не вникнув в суть дела. Вечер скоротали у костра, в который пошли пересохшие листья. - Жалко жечь такое добро, - вздохнул старик, разглядывая лист, корчащийся в огне. Листья давали ровное и жаркое пламя, они горели лучше любых дров. Синие прожилки, расплавляясь, превращались в ослепительно сверкающие голубые шарики, похожие на драгоценные каменья. От них летели во все стороны веселые стрелки огня. - Сделать бы ожерелье из таких каменьев, - произнесла женщина, которая не отрываясь глядела в огонь. Анартай захохотал: - Шею сожжешь! Сидя на отшибе, он размотал повязку. Курбан глянул и ужаснулся: щеку мальчика обезображивала ужасная язва. Кузнец переглянулся с Атагельды. "Неужели проказа?" - подумал Курбан, инстинктивно отодвигаясь от Анартая. Тот беспечно подбросил несколько листьев в огонь, затем снова замотал щеку. Старик, ехавший в караване на коне, стреножил его, предварительно покормив остатками овса. Конь, подбрасывая ноги, приблизился к хозяину и остановился позади него, фыркая и косясь на огонь умным глазом. Конь вызвал общее оживление. Посыпались реплики, смысл которых был в том, что конь для старика - самое близкое и родное существо. Старик отбивался как мог, жалко улыбаясь, а когда наступило затишье, Курбан негромко произнес: Не говори, что это конь, - Скажи, что это сын. Мой сын, мой порох, мой огонь И свет моих седин... - Чьи это слова? - воскликнул старик, едва Курбан умолк. - Я их не слышал. - Эти строки сочинил один мой знакомый. - осторожно ответил Курбан. - Кто, скажи? - Я забыл его имя. - Боже мой, такие стихи может сочинить только единственный человек в подлунном мире, - как бы про себя произнес старик, покачав головой. - Я все его газели знаю наизусть. И всю жизнь мечтал хоть одним глазком поглядеть на него. Да, видно, не судьба. Курбан, глядя на старика, хотел что-то сказать, но сдержался. Огонь догорел, и только синие угольки нездешне светились в серой золе. - Поздно, - сказал караванбаши и резко поднялся. - Сейчас всем спать. Завтра с утра будем складывать хижины. Вот такие, как у них, - кивнул он на Курбана и Атагельды. Прибывшие с караваном уснули быстро. Легли они как попало, накрывшись тряпьем. "Словно трупы", - подумал Курбан и сам ужаснулся своему сравнению. Атагельды шел с ним рядом, словно во сне. В голове теснились непонятные образы. Зерно набухало в почве и лопалось, давая росток. Какое-то устройство летело в черном пространстве и вдруг жарко вспыхивало, распадаясь на части. Идя рядом с дедом, мальчик почувствовал, что неведомая сила пытается взять в полон его сознание. Но он усилием воли сумел отторгнуть ее. - Не отставай, - сказал Курбан. - Э, да ты спишь на ходу. Ахметхан прав, уже поздно. *** "...Сколько же времени потребуется, чтобы мне одному покрыть растительностью пустыню? А может, и впрямь вся планета засыпана безжизненным песком? В этом случае мне понадобятся столетия, если пользоваться мерой времени, задаваемой скоростью вращения данной планеты". "Ну, что ж, временем я не ограничен. В любом случае я пленник Земли. Только бы запаса энергии хватило да никакая случайность не погубила моего существования". "Пытаюсь наладить биоконтакт с двуногими особями, количество которых четыре дня назад резко увеличилось. Пока удалось упрочить связь только с молодым существом, которое отзывается на кличку Атагельды". "Великий Посев - задача, ради выполнения которой годятся любые средства. Если мои ростки со временем покроют планету, это изменит состав атмосферы. Я произвел химические выкладки, которые это доказывают. Тогда, может быть, здесь сможет существовать раса по-настоящему разумных существ, а не этих странных двуногих, находящихся на низкой ступени развития. Об этом говорит хотя бы то, что они постоянно друг с другом враждуют - до прихода каравана я этого, правда, не замечал. Они не умеют избавляться от собственных болезней. Передвигаются неуклюже, да и то только по поверхности, в двухмерном пространстве. Летать неспособны. Действия их не поддаются анализу, мысли хаотичны и сумбурны. Наконец, они не вступают в биоконтакт". "В общем такой расой как переходной не жалко пожертвовать во имя будущей, высокоразумной. Впрочем, это вопрос будущего". "Пока самая острая проблема - влага для пришельцев. Для двоих воды, которую я набирал в чаши, хватало. Теперь ее явно недостаточно. Двуногие уже вступают за воду в кровавые раздоры. Что же будет дальше?" "Я мог бы увеличить количество чаш на верхушках стеблей, но это не решает проблемы. Дело в том, что тот водоносный слой, которого способна достичь моя корневая система, может скоро иссякнуть. И тогда все существа, которые остались в оазисе, будут обречены, если только не решатся на длительный и опасный путь в другие места, неведомые мне". "Выход вижу только один: внушить через Атагельды всем остальным мысль о необходимости, как это ни трудно, пробить глубокую вертикальную скважину, чтобы добраться до воды. А я уж с помощью корневой системы поддержу в ней уровень влаги, если это будет необходимо". *** Жизнь в оазисе стала кошмарной. Скудные запасы воды пытались делить так и этак, но ее все равно не хватало. На общей сходке Ахметхан сказал: - Вода нужна для самых сильных. Того, что дают эти ветки шайтана, хватит только по половине глотка. Лучше пусть выживет часть, чем погибнут все. Ответом ему было гробовое молчание. Даже Анартай притих, с испугом глядя на отца. Потом тишина взорвалась, заголосили женщины, заплакали дети. - Пока растения выбросили только две цветочные чаши, - начал Курбан, и взгляды обратились на него. - А стеблей уже вон сколько, поглядите! Когда мы с Атагельды пришли сюда, их было всего несколько штук, а теперь - целый зеленый остров. А теперь - целый зеленый остров! - повторил старик. - Его и обойдешь-то не сразу. Если появятся еще чаши - воды хватит всем, - закончил он. Ахметхан спросил: - Что же ты предлагаешь? - Подождем еще несколько дней. А пока воду нужно делить поровну. - Это не выход, Курбан, - отрезал Ахметхан. - Ты, видно, привык витать в облаках. Вода нужна нам сегодня, в крайнем случае - завтра. - Я знаю, где взять воду! - вдруг неожиданно для самого себя воскликнул Атагельды, побледнев от волнения. - Помолчи, когда старшие говорят, - оборвал его строго Курбан. - Пусть говорит, - перевел на него тяжелый взгляд властный караванбаши. - Воду нужно взять под землей, - произнес Атагельды. - Это как - под землей? - с недоумением переспросила худая женщина, а Анартай открыл от удивления рот. Атагельды пояснил: - Надо отрыть колодец. Тогда воды хватит всем - и нам, и верблюдам, и лошадям. - Я думал о колодце, - признался Курбан, когда шумок утих, - но чем нам вырыть его? - Да и вода, я думаю, здесь очень глубоко залегает, - добавил старик - владелец преданного коня. - А что, в словах мальчика что-то есть, - произнес чей-то голос из кучки оборванцев. - А вдруг где-то водоносный слой поближе выходит к пескам? - Да, такие места должны быть, - согласился старик. - Я знаю это. - Глупцы! - произнес Ахметхан и хлопнул по песку камчой, с которой никогда не расставался. - Возможно, такое место и есть здесь, в пустыне. Но как же вы отыщете его? Это все равно что найти иголку в стоге сена. - Я найду место, где нужно копать колодец, - снова неожиданно для себя сказал Атагельды, словно какая-то сторонняя воля заставила его произнести эти слова. Курбан испуганно дернул его за руку, а караванбаши, недобро ощерясь, произнес: - Ты? Жалкий хвастун, пустой. Жажда, видно, затуманила твои мозги. - Я не хвастун. - Вот как, ты упорствуешь? - сощурился Ахметхан. - Тогда ступай, ищи место для колодца. Но, клянусь аллахом, если не найдешь его - я тебя засеку до смерти своими руками, вот этой камчой, - снова на песке вздулся рубец от страшного удара плеткой. Последующие действия Атагельды отличались загадочностью не только для старого Курбана, но и для всех остальных. Мальчик прошел в рощицу, образованную стеблями, приблизился к центральному стеблю, задрал голову к его верхушке - странные камышины продолжали ежесуточно прибавлять в росте. Казалось, Атагельды внимает какому-то голосу, не слышному для остальных. Затем он нагнулся и выбрал среди опавших листьев один, по внешнему виду ничем не отличающийся от других. Вот он, изогнутый, слегка бугристый, похожий на лоскут драгоценной замши. Все не скрывая интереса, глядели на действия Атагельды. Тот принялся обрывать лист, оставив только черенок. Действия его были замедленными, он двигался, словно во сне. Оглядев черенок и, видимо, оставшись удовлетворенным осмотром, он повернулся к деду, стоявшему рядом. Что-то в глазах мальчика было такое, что Курбан невольно сделал шаг назад. - Дедушка, прости меня, - вдруг произнес Атагельды и неуловимо быстрым движением вырвал у него волосок из бороды. Затем привязал к концу волоска черенок. - Это что за орудие? - не стерпев, спросил караванбаши, переведя взгляд с черенка на мальчика. - Потерпи, Ахметхан, узнаешь в свое время, - не очень почтительно оборвал его Атагельды. Караванбаши только моргнул, но ничего не ответил. Держа свое хрупкое сооружение в вытянутой руке, Атагельды двинулся прочь из оазиса. За ним, не отставая ни на шаг, направилась остальная толпа. В этот момент произошла небольшая заминка. - Смотрите, облако! - пронзительно завопил Анартай, случайно глянувший в небо. Все глянули и убедились: на выцветшей от зноя небесной голубизне и впрямь появился белоснежный барашек. Люди остановились, разглядывая его. - В этой части пустыни не бывает дождей! - категорическим тоном произнес Ахметхан. - И облаков здесь тоже не бывает... Небольшое облачко, однако, продолжало висеть, невесть откуда появившееся. - Неужели мои глаза обманывают меня? - пробормотал старик. - Или, может быть, это проделки шайтана? Ему не ответили. А облако, не успев разрастись, так же внезапно начало таять, словно кусок каймака, брошенный в кумыс. Когда оно исчезло через минуту-другую, из всех грудей вырвался вздох разочарования. Первым пришел в себя Атагельды. Он продолжил прерванный путь, за ним потянулись остальные. Они вышли из оазиса, покинули спасительную тень, и солнце с удвоенной яростью набросилось на них. Атагельды шел, словно во сне. Преодолел пологий бархан, не выпуская из рук волосинку, и направился к ровной площадке, песок на которой был особенно золотист. Площадка была довольно обширной, ее окаймляли песчаные холмы. - Где-то здесь водоносный слой должен близко подходить к поверхности почвы, - произнес мальчик, ни к кому не обращаясь. - Ата, одумайся, откуда ты можешь знать это? - не удержавшись, крикнул Курбан. - Признайся, что пошутил, и мы простим тебя. Атагельды молча пожал плечами. - Нет уж, такие шутки не прощаются, - покачал головой караванбаши. - Он взбаламутил всех моих людей, вселил в них несбыточную надежду... Между тем Атагельды двинулся вдоль края площадки, внимательно глядя на черенок, зависший горизонтально. Дойдя до песчаного холма, он повернул обратно и двинулся параллельно своему следу. Он напоминал пахаря, который кладет на пашне борозду к борозде. Вскоре люди от него отстали. Они сгрудились на краю площадки, продолжая наблюдать за странными действиями Атагельды. Впереди других стояли Курбан и Ахметхан. Только Анартай не отставал от Атагельды. Кривляясь, он вышагивал за ним, время от времени подталкивая в спину, а однажды так ткнул кулаком, что Атагельды, не удержавшись, упал на колени. - Анартай, не мешай ему, - возмутился старик. - Вдруг он спасет нас?.. - У него самого губы пересохли от жажды, - тихонько добавила женщина. - Спаситель! - краешком губ усмехнулся Ахметхан, хотя лицо его оставалось неподвижным. - Гляди, Анартай, не упусти его, ежели задумает дать стрекача. А впрочем, здесь он никуда от нас не убежит. Атагельды продолжал с упорством преодолевать полосу за полосой, не обращая внимания на Анартая. Он даже ни разу не обернулся, не посмотрел на своего мучителя. Взгляд его был прикован к черенку, губы беззвучно шевелились. Курбан решил, что мальчик шепчет молитву. Что касается черенка от листа, то он все время занимал одно положение - горизонтальное. Шел Атагельды медленно, наклонившись вперед, словно ему приходилось преодолевать сильный ветер. Старый кузнец следил за ним с недоумением, смешанным с испугом. Но задать ему вопрос не решался. Пыль, медленно оседая, тянулась за мальчиком ленивым облаком. Наконец преследование Анартаю надоело, и он, несколько раз чихнув, присоединился к наблюдающим. Теперь Атагельды шагал по песку один. Он шел сутулясь, словно на плечи его давила непомерная тяга. - Послушай, мальчишка! Ты долго будешь нам голову морочить? - воскликнул Ахметхан, нарушив тяжелую, гнетущую тишину. - Время поиска мне неизвестно, караванбаши, - ответил Атагельды. Ответ привел Ахметхана в ярость. - Дам тебе еще час, - произнес он, хлопнув камчой. - И если ты не найдешь то, что обещал, клянусь, я собственноручно измолочу тебя. И Курбан будет держать тебя. Договорились? - обратился он к кузнецу. И, не дождавшись ответа, заключил: - Ну, вот и хорошо. Народ не разбредался, никто не уходил в тень: каждому хотелось посмотреть, чем закончится действо, которое разворачивалось на их глазах. А кроме того, люди в душе надеялись, что Атагельды все же отыщет воду - уж слишком уверенно он держался, словно знал нечто, недоступное остальным. Когда срок, намеченный Ахметханом, подошел к концу, Атагельды успел прошагать лишь незначительную часть площадки, стиснутой песчаными холмами. Впрочем, никому из присутствующих не было известно, собирался ли он пройти ее всю и вообще каковы его намерения. - Вы все свидетели: время истекло, - громко произнес Ахметхан, - а я хозяин своему слову, и я это докажу. Пойдем, Курбан, будешь держать своего внука, как договорились. - Оставь меня, насильник, - вырвал кузнец руку, которую ухватил караванбаши. - Вот как? - угрожающе произнес Ахметхан. - Ладно, я с тобой позже разберусь. Эй, хватайте негодяя! Первым с визгом на площадку выскочил Анартай. Другие, однако, за ним не торопились. Глухо ропща, они остались на месте. И никто в возникшей кратковременной суматохе не заметил, как черенок, повисший на волосинке, который нес перед собой Атагельды, вдруг дрогнул и одним концом наклонился вниз, словно чаша судьбы на весах древних. Анартай занес кулак, но какая-то сила оттолкнула его, и он с криком пролетел мимо Атагельды. А тот, не глядя на рухнувшего наземь противника, ткнул босой ногой в песок и сказал негромко, но так, что все услышали: - Здесь копать. Дед, подошедший вместе со всеми, со слезами радости обнял Атагельды: - Я верил, внучек, что небесные силы помогут тебе. - Рано радуешься, старик, - оборвал его караванбаши. - Возможно, малец хитрит, чтобы выиграть время, и никакого водоносного слоя здесь нет. В таком случае я повешу его, как собаку! - На чем ты повесишь его, отец? - ввернул вертевшийся под ногами Анартай. - Здесь нет ни деревца. Найду на чем, - пообещал Ахметхан. - Я повешу его на самом толстом стебле этого проклятого бамбука - надеюсь, он выдержит. Атагельды, казалось, не слышал раздающихся вокруг голосов. *** "...Двуногие существа с начатками разума, как я уже отмечал, в значительной мере состоят из влаги. При ее недостатке они погибнут. То же, по всей вероятности, относится и к животным, которыми владеют двуногие. Как дать им воды, как напоить их?" "Мой синтезатор влаги слишком маломощен, он рассчитан только на одно или несколько семян, попавших в чрезвычайные условия. Именно его я использовал здесь, в пустыне, чтобы получить ограниченное количество молекул воды и прорасти". "С помощью корневой системы разведал слой почвы на предельной, доступной мне глубине. Утолить жажду всех двуногих с помощью чаш едва ли удастся". "В одном месте неподалеку от оазиса обнаружил, что водоносный слой ближе всего подходит к поверхности. Здесь существа должны вырыть артезианский колодец. Но как внушить им мысль о колодце? Это можно сделать только с помощью Атагельды - он единственный из двуногих, с которым у меня постоянный биоконтакт". "...Колодца на эту группу живых существ достанет. Ну а если на планете окажутся еще живые существа? Нужно решать проблему в общем виде: улучшить климат, сделать пустыню плодородной. В том, что это возможно, я убедился с помощью корневой системы: под слоем песка лежит плодородная почва". "Формула: нужно напоить не существа, а пустыню! Для этого необходимо вызвать дожди. Сделать это можно с помощью ионизации атмосферы. Энергия для этого, к счастью, у меня еще имеется. Боюсь только перепугать двуногих - они, похоже, не знают, что такое дождь" "Такие планеты, лишенные дождей, нам встречались. Начну поэтому с малого, чтобы приучить их. Сегодня вызвал прямо над оазисом небольшую тучу. Для этого со стрелок стеблей испустил в небо небольшое количество ионизирующих зарядов. Первый эксперимент прошел удачно. Этому способствовало то, что в окрестности царит полное безветрие, тучу не сносит в сторону и я могу контролировать ее размеры и прочие параметры. Я получил облако нужной величины и убедился, что при желании смогу вызвать над пустыней дождь. Над колонией стеблей скопилось немного влаги, но для первого раза я решил не обрушивать ее на землю. Через короткое время я прекратил истечение разрядов, и облако рассеялось". "Во время опыта убедился в правоте своих предположений: существа явно видели облако в первый раз. Они чрезвычайно возбудились, обнаружив его, указывали друг другу пальцем, оживленно обменивались звуковыми сигналами. В следующий раз вызову кратковременный дождь, пусть существа привыкают к нему. В конечном счете задача Великого Посева - не только зеленые насаждения, но изменение с помощью их жизненных условий планеты". *** Ахметхан велел начать работу сейчас же, не дожидаясь, пока наступит вечер и спадет жара. Не было ни кирок, ни лопат, в ход пошли ножи и тесаки. Песок в хурджины насыпали руками. Его относили в сторону и высыпали в кучи те, кто послабее, - женщины и дети. Хурджинов не хватало, и для транспортировки песка пользовались наиболее широкими листьями, сшив их по нескольку штук. Кончился слой песка, пошла глина. - Можно использовать глину для самана, - заметил Курбан, разрезая ножом жирный слой, глянцевито поблескивающий под лучами солнца. - Копай, копай дальше, - буркнул угрюмо Ахметхан. - Наша цель - не глина. Анартай, как зачарованный, приглядывался к ножу с орнаментом, которым орудовал Курбан. Ему очень хотелось стащить его, но старик не выпускал нож из рук. Атагельды не принимал участия в общем труде. Бледный, как смерть, он стоял близ ямы, словно к чему-то прислушиваясь, и смотрел вниз. - Сынок, тебе дурно? - несмело спросила одна женщина из каравана. - У меня кусок лепешки есть... Атагельды безучастно глянул на нее и ничего не ответил. Слой глины кончился, теперь хурджины наполнялись влажной землей. - Настоящая почва, - произнес задумчиво старик из каравана, разминая пальцами землю. Он ее разглядывал, обнюхивал, казалось, вот-вот сунет в рот, словно редкое лакомство. - Если будет влага, можно сделать грядки, поливные поля. Семена у нас в грузе, к счастью, имеются... - Вот то-то: если будет влага, - оборвал его Ахметхан. - А воды нет как нет. Так что говори, да не заговаривайся. Шло время - яма углублялась, но воды не было. Лица копающих, поначалу светившиеся надеждой, были угрюмы. Взгляды их ничего хорошего Атагельды не обещали. Наконец, на какое-то время задержавшись над горизонтом, алый шар солнца скользнул вниз. Сразу, как это бывает в пустыне, наступила тьма. В небе появилась полная луна, и по песку зазмеились тени, черные, словно китайская тушь. Курбан трудился исступленно. Он вонзал нож в почву, словно в злейшего врага, ничего вокруг не замечая. Сначала его лезвие резало слежавшийся песок, потом глину, далее - рыхлую темную почву, чуть влажноватую. Но воды не было. Вскоре из ямы стало трудно подавать нарытую почву. Тогда по предложению Ахметхана отрыли с одной стороны ступени, ведущие вниз, и работа пошла более споро. Тень, отбрасываемая кучей вырытой породы, протянулась до самого оазиса. Анартай подошел к Атагельды и толкнул его: - Эй, что застыл, как памятник? Атагельды промолчал. - Эй, внук кузнеца! Может, у тебя уши заложило? - не отставал сорванец. Снова не дождавшись ответа, он изо всей силы ущипнул мальчика повыше локтя, но тот, вместо того чтобы вскрикнуть от боли, неожиданно спросил: - Как твоя щека? - Что? - растерялся Анартай. - Я спрашиваю, как язва на щеке: меньше болит? - пояснил Атагельды. - Откуда ты знаешь? - поразился Анартай. - Я об этом никому не говорил, даже отцу. - Мне так показалось, - ответил Атагельды и странно усмехнулся. - Врешь ты все. Я даже повязку не снимал, чтобы язву не побеспокоить. - А ты сними. - Боюсь. - Не бойся, - произнес Атагельды, и в его голосе прозвучала такая уверенность, что Анартай, поколебавшись, стал осторожно разматывать повязку, белевшую в лунном свете. - Ну, вот, все зарубцевалось, - сказал Атагельды и безбоязненно потрогал пальцем подсохший струп. Анартай провел ладонью по щеке. - Знаешь, - сказал он, - эта язва мучила меня с детства. Самые лучшие целители ничего не могли с ней поделать. Мы с отцом даже в святые места ходили... А один мулла сказал отцу, что это наказание за грехи, которые... Ну, неважно, - оборвал он себя, поняв, что сболтнул лишнее. - Так что, будет вода в колодце? - перевел он разговор. - Будет. - А когда? Атагельды подумал, посмотрел на дно, где копошились люди, облитые серебристым лунным сиянием: - Думаю, ближе к полуночи. - К полуночи... - как зачарованный повторил Анартай и, приблизившись к Атагельды, жарко зашептал: - Послушай, научи меня колдовству!.. - Никогда не умел колдовать. - Да ладно тебе! Я же не слепой, - настаивал Анартай. Брошенная повязка валялась у его ног. Собеседник пожал плечами. - Ладно тебе прикидываться, - продолжал Анартай, покосившись на старика, который тащил мимо хурджин с землей. - А корешок листа на волосинке - это не колдовство? Я же видел, как он наклонился, и ты велел копать в этом месте. Разве не так все было? - Так, - согласился Атагельды. - Ну, вот видишь! - оживился Анартай. - А почему наклонился корешок? Его подземная вода притягивает, да? - Не знаю, - признался мальчик. - Мне только показалось, что в нужном месте какая-то сила должна поколебать мою легкую перекладинку. - Ты решил мне голову морочить? - с угрозой в голосе произнес Анартай и наступил на повязку. - Предупреждаю: со мной шутки плохи. А может, ты вообще все это придумал, чтобы морочить всем голову? Может, просто хочешь оттянуть время, когда тебя повесят? - Но ты же сам видел, Анартай, как черенок наклонился. - Видел, - согласился Анартай. - Ну и что? Почем я знаю, может, ты на него тихонько подул, чтобы никто не видел. Я сразу понял, как только вас увидел, что вы с дедом себе на уме, - с каждой фразой Анартай повышал голос. - Эй, отец! - вдруг закричал он. - Чего ты ждешь? Этот негодяй обманул нас всех, воды в яме нет и не будет. Пора его вешать. - Замолчи, - рявкнул на него снизу караванбаши. - Обойдусь без твоих советов. - Он стоял на дне по щиколотку в грязи. Это была она, вожделенная влага. ...Только глубокой ночью на дне ямы захлюпала долгожданная вода. Курбан тихонько провел ладонью по поблескивающей лужице и заплакал, не стыдясь слез. Снизу передавали воду наверх в чем только можно: в разнокалиберных сосудах, в хурджинах и даже в плотно сомкнутых ладонях. Люди пили, пили и не могли напиться. Старик поил коня, который шумно фыркал. А вода все прибывала, и вскоре тем, кто был на дне, пришлось ретироваться, воспользовавшись предусмотрительно вырытыми ступенями. Курбан нес в баклажке воду и не заметил, как обронил нож на предпоследней ступеньке. Тускло блеснув, тот упал на скользкую землю. ...Откуда людям было знать, что, подчиняясь команде Зерена - сложнейшей кибернетической системы, смонтированной из органических молекул и способной воспроизводить себе подобных, - великое множество корней собирает влагу и передает в только что отрытую яму, попутно насыщая воду необходимыми органическими добавлениями. Откуда было им знать, что капилляры трудятся с полной нагрузкой, подобно крохотным ручейкам насыщая более полноводные потоки. Один только Атагельды, продолжавший неподвижно стоять на краю колодца, смутно видел перед мысленным взором удивительную картину: глубоко под ногами во все стороны ветвятся змеи. Они неподвижны, эти добрые змеи, и только внутри них, ни на мгновенье не замедляя бег, спешит, бьется, струится куда-то животворная влага. Подошел Курбан, протянул баклажку, на которой поблескивали темные капли: - Попей, Ата. Атагельды пил долго, делая судорожные глотки. Отдыхал и снова припадал к отверстию. Вода оказалась такой же сладковатой, как та, которую они брали в чашечках растений. Курбан поглядывал на внука с каким-то новым выражением, вроде начал слегка побаиваться. Шутка сказать, он неким таинственным образом вывел их к воде, спас весь народ от мучительной смерти. А теперь о нем как будто забыли, никто даже не подойдет. Наконец Атагельды оторвался от сосуда, вытер губы и глубоко, словно проснувшись, вздохнул. - А ты? - спросил он. Старик улыбнулся: - Я напился. Тихий, как степная лисица, незаметно подкрался рассвет. Побледнел, истончился и стал почти прозрачным трепетный диск луны, а тени, лежащие на песке, из черных превратились в серые. И узкая полоска на востоке начала только-только разгораться. Усталые люди с сосудами, полными воды, возвращались в свои хижины. Женщина, несшая в одной руке узкогорлый кумган, подошла к Атагельды и молча расцеловала его. Жизнь в оазисе покатилась спокойно, как арба по наезженной дороге. Люди оказывали Атагельды знаки внимания и почтения, но он старался всячески избегать их. И в конце концов его оставили в покое, к большому облегчению Ахметхана, которому невыносимо было наблюдать, как превозносят этого сопляка, жалкого выскочку. Подумаешь, обнаружил место, где нужно копать колодец. Да может, он сделал это по чистой случайности, просто повезло. А если и вселился в него дух, то бесноватый, нечистый. И, собственно, теперь, когда есть вода, оазис дает тень и достаточно плодов на пропитание, мальчишка вообще никому не нужен. Только взгляды людей к себе притягивает, словно магнитом. Да, после той памятной ночи, когда в пустыне отрыт был колодец, авторитет караванбаши явно пошатнулся. Но теперь, похоже, все возвращается к прежнему порядку. На следующий день, когда люди подошли к колодцу, вода в нем достигла середины ствола, остановившись где-то на уровне четвертой сверху ступеньки. Приходил сюда, между прочим, и Курбан, который ночью хватился ножа; потери своей, однако, он не обнаружил. В последующие дни уровень воды в колодце оставался неизменным, сколько бы из него ни черпали, какой бы зной ни сжигал пустыню. Когда с водой стало свободно, решили вместо хижин-времянок из опавших листьев построить саманные домики. Ведь от мыслей покинуть оазис пришлось отказаться: а куда податься? И в том городе, который покинул кузнец с внуком, и там, откуда пришел караван, всюду было плохо, всюду властвовали богатеи и с бедняков спускали три шкуры. Так зачем же гневить судьбу и, как говорится, от добра искать добра?.. Воспользовались глиной и землей, нарытыми во время копания глубокого колодца. Саман получился отменным, и вскоре два ряда приветливых домиков выстроили вдоль единственной улицы кишлака, которая одним концом уходила в оазис, а другим шла в пустыню. И никого особенно не удивило, что постепенно в поселке то здесь, то там стали прорастать все те же светло-зеленые полупрозрачные побеги, дающие и тень, и плоды. Новых чашечек, несущих влагу, не появлялось, но в них и не было необходимости. Затем по инициативе старика - владельца коня соорудили несколько грядок, расчистив для этого слой песка. Скептики утверждали, что ничего из этой затеи не получится, пустыня-де свое возьмет, песок занесет землю. Маловеры, однако, оказались посрамлены. Семена, оказавшиеся в караване, дали хорошие всходы, песок, несмотря на ветры, грядки не засыпал, а земля все время хранила влагу, каким-то образом подпитываясь изнутри. Уже не рощу, а чуть не целый лес представлял собой оазис, тот, который Атагельды когда-то обнаружил в виде маленького зеленого островка. Стебли разрастались, захватывали все большую территорию. Несколько раз над кишлаком собирались тучи, самые настоящие тучи, однако, повисев в небе, таяли. Впрочем, в последний раз из огромного серобрюхого облака упало на кишлак несколько капель, что вызвало общую радость. Ребятишки носились по улице, как оглашенные, даже удар грома их не испугал. И взрослые покинули саманные обиталища. Курбан степенно стоял у своего глинобитного крыльца, с надеждой поглядывая на небо. Честно говоря, сладковатая вода порядком ему надоела, хотя внук и уверял, что именно она принесла здоровье его сердцу, точно так же, как излечила десятки хворей у других людей. Но мало ли что взбредет в голову Атагельды? Он вообще после того случая, когда отыскал место для колодца, стал вроде не от мира сего. Задумчиво бродит, словно неприкаянный, все время к чему-то прислушивается, а спросишь о чем-нибудь - отвечает невпопад. Может, и впрямь Ахметхан прав, и Ата слегка тронулся умом? Даже в груди кузнеца, при всей беспредельной любви к внуку, начало вырастать против него глухое раздражение. С некоторых пор Курбан начал подумывать о том, чтобы открыть рядом с домом небольшую кузницу. Работенка нашлась бы, да и здоровье позволяло: сердце совсем перестало беспокоить. Сдерживало только то, что не было необходимых инструментов: поспешно уходя из города, они, конечно, успели взять только самое необходимое. Пока старый кузнец стоял, размышляя, над его головой успело собраться мохнатое облако. Внук, отправившийся к колодцу по воду, долго не возвращался, это начинало беспокоить. С улицы доносились верблюжьи крики, коротко проржал конь. Заплакал грудной младенец, и послышался успокаивающий голос матери. На потрескавшуюся от зноя глину крыльца упали первые тяжелые капли. Дождь! Курбан слизнул каплю, попавшую на губу. Это была обыкновенная вода, сладковатый привкус в ней отсутствовал. Вскоре капли густо застучали, грянул ливень. Странно было наблюдать этот дождь, идущий из одной тучи, в то время как рядом с безмятежного неба продолжало сиять солнце. Раздвинув стебли, образующие живую изгородь, во двор вошел Атагельды. Он шел не спеша, несмотря на то, что сильный дождь вымочил его до нитки. Занес в дом воду и стал рядом с Курбаном. Стоя на крыльце, они несколько минут молча наблюдали, как с острых концов листьев, покрывающих крышу, стекают прозрачные струйки воды. Старик посмотрел на внука: свежий кровоподтек пересекал его лоб. - Опять? - покачал Курбан головой. - Сколько раз тебе говорил: это плохо кончится. - Он всегда начинает первым. - Как это случилось? - Я шел к колодцу. Дождь еще не начинался, было жарко, решил идти через оазис. Ну, разросся он - что-то несусветное, прямо джунгли. С каждым шагом заросли все гуще, приходилось продираться. Хорошо там, прохладно, сыростью пахнет... Ближе к середине - стебли все толще и выше. Сорвал спелый плод, ем. Вдруг показалось, впереди кто-то пробирается, листья под ногами шуршат. Курбан погладил бороду. - Удивился я, - продолжал Атагельды. - Потому что знаю: люди почему-то стали побаиваться сюда ходить. Подумал, может, конь из каравана забрел в чащу? Гляжу - Анартай. - Я и говорю: вечно он тебе попадается, - вставил старый кузнец. - Заинтересовало меня: что ему понадобилось в середине старого оазиса? - вел рассказ мальчик, пропуская реплику старика мимо ушей. - Стал наблюдать. Гляжу, он приблизился к центральному стволу, зачем-то обошел вокруг него раза два-три. Потом достал из кармана какой-то продолговатый предмет - сквозь листья я не разобрал, что это было. Но тут под ногой у меня хрустнул пересохший ствол стебля. Анартай вздрогнул и сунул предмет в карман. И здесь я догадался, что счастливый случай привел меня сюда, в глубину оазиса, вовремя: видимо, Анартай хотел ножом срезать самый старый стебель. Курбан пришел в раздражение. - Никак не избавишься от своих фантазий, - проворчал он. - Дался тебе этот самый стебель! Ну, и что было дальше? - Я ему говорю: "Не трогай ствол! Предупреждал ведь...". А он: "Не твое дело". Ну, и ругается. "Отдай дедушкин нож". "А ты его видел у меня?" "Не видел, но знаю - он у тебя". "Слишком много знаешь", - ухмыляется Анартай. - А ты на самом деле знаешь, что мой нож у него? - оживился Курбан. - Откуда? - Понимаешь, дедушка, я не знаю, как объяснить... - Атагельды запнулся. - Мне как бы снилось это... снилось наяву... Словно Анартай подобрал нож, который ты обронил, когда копал колодец. - Опять твои сны, - покачал головой кузнец. - Это я же тебе и рассказывал, что, по всей вероятности, потерял нож в ту ночь. Неважно у тебя с головой, Ата. - Слово за слово, и мы подрались... - Как всегда. - Мне, честно говоря, досталось... - Я не слепой, - вставил Курбан и погладил его по непокорным волосам. - Но и ему досталось, - закончил Атагельды. К этому времени ливень иссяк, прекратившись так же внезапно, как начался. Края облака истончились, и оно начало быстро таять. - Непонятно, откуда взялся этот дождь, - заметил старик. - И продолжался-то он всего ничего, по-моему, несколько минуток, не больше. Знать бы заранее, что он будет, я бы приготовил посудину, собрал хоть немного воды. - Зачем тебе? - Та, что мы пьем, сладковатая, уже начала надоедать, - признался Курбан. Атагельды хотел сообщить, что и облака снятся ему накануне появления. Видится в полусне, возникающем наяву, как из самого старого стебля, расположенного в середине оазиса, устремляется ввысь невидимая струйка мельчайших частичек, будто это пылинки, но во много раз меньшие. И каждая, поднявшись в небо, становится центром, вокруг которого собирается капля воды. Множество капель, словно пасущиеся овцы в отару, собираются в облако. Ну разве такое расскажешь дедушке, который и так считает, что ты немного не в своем уме? Атагельды подумал и промолчал. - И так Ахметхан на нас косится, - вздохнул старик после продолжительного молчания. - А тут еще сегодняшняя твоя драка с Анартаем... Ну, срезал бы он старый ствол, подумаешь! И вообще, с чего ты взял, что его нельзя касаться? Тоже приснилось, что ли? - Не могу тебе ответить, дедушка, - пожал плечами Атагельды. - Знаю только одно: если срезать или повредить самый первый стебель, будет плохо. - Кому? - Всем. Всем, кто живет в кишлаке, кто нашел здесь дом и пищу, - ответил Атагельды. - Чудишь, Ата, - вздохнул Курбан. - А я вот кузницу надумал открыть. В кишлаке у нас всем заправляет Ахметхан. Как я теперь пойду к нему? Атагельды оживился. При слове "кузница" ему живо припомнились и звонкая наковальня, на которой дед ловко отковывал подковы, гвозди, задвижки и прочие нужные вещи, и весело пылающий в печи огонь, и горн с мехами, которые жалобно вздыхали, когда Атагельды принимался раздувать пламя. - Откроешь кузницу? - Хорошо бы, - сказал Курбан. - Но для этого много вещей нужно, а где их взять? *** В свободное время Зерен решил подвести итоги своего пребывания на планете, на которую забросила его судьба. Что ж, результаты неплохие. Покрыта растительностью поверхность пустыни площадью в несколько сот квадратных аррабегов. Обнаружено несколько видов, пусть немного, живых существ, в том числе и разумные. Последние несколько забавно перемещаются на двух задних конечностях, освободив передние для работы. Кстати, умственный коэффициент двуногих оказался гораздо выше, чем Зерен поначалу предполагал. Что ж, ошибка в подобную сторону всегда приятна. В биоконтакт, правда, удалось вступить только с одной особью, но, может, это только начало? Отверстие в почве для воды двуногие проделали удачно. Эксперимент Зерена с внушением получился на славу. И теперь он с помощью капиллярной системы поддерживает в колодце воду на одном уровне. С помощью корневой системы, которую специально пришлось туда подводить, питает он влагой и грядки, на которых двуногие посадили семена. Честно говоря, то, что они умеют культивировать зеленые насаждения, потрясло его. Значит, потенциал у них - ого-го! Что ж, тем больше оснований помочь им, сделать пустыню пригодной для жизни, преобразовать планету, выполнить то, что называется двумя величественными словами - Великий Посев. Да, двуногие существа с начатками разума оказались совсем не простыми. Запросы их иногда ставили Зерена в тупик. С их недугами, связанными с нарушением органики, он разобрался относительно легко, и нужные вещества, добавленные к воде, сделали свое дело: среди двуногих больных больше не было. Но вот последний биосеанс с молодой особью Атагельды доставил ряд загадок, и теперь Зерен размышлял, как действовать дальше. Снова и снова прокручивал он перед мысленным взором образы, переданные ему мозгом Атагельды. ...Сводчатая печь, в которой судорожно пляшут языки огня. Мальчик подбрасывает туда куски черного, жирно лоснящегося угля, который тут же подвергается реакции интенсивного окисления. Ну, огонь двуногие знают, в этом Зерен убедился давно, еще только когда дед и внук, изнемогая от жажды, добрались до оазиса - нескольких стеблей с цветочной чашей, чудом произросших в пустыне. Тогда же, вечером, Курбан и Атагельды развели неподалеку от Зерена костер, и он боялся получить ожог. Итак, уголь? Возможно, здесь есть в почве уголь, во всяком случае он поможет им добыть его, как помог добыть из-под земли воду для питья и прочих нужд. Что еще? Пламя, без устали танцующее в печи, освещает сумрачное прямоугольное помещение, выхватывая из полутьмы то бороду Курбана, то его сильные жилистые руки, то оживленное лицо Атагельды, то кусок мазаной стены с висящим на ней инструментом. Какие выводы можно сделать из картин, расшифрованных в эти мгновения Зереном? Двуногие существа, оказывается, уже знакомы с металлом, научились обрабатывать его. Быть может, они успели пройти в своем развитии железный век. Популяция их достаточно велика, в пустыне оказалось только несколько особей. А может, на планете произошла неведомая катастрофа и эти особи - все, что осталось от рода?.. Зерен обязан их спасти, не дать погибнуть в пустыне... И он снова вернулся к образам, которые вспыхивали в мозгу молодой человеческой особи. ...Снова помещение кузницы. Здесь пахнет угольной пылью, железной окалиной, овечьей шерстью. Это сложный клубок запахов, в котором Зерен сумел разобраться только с помощью памяти Атагельды, которая служила ему путеводной нитью. Проникать в чужую мыслительную сферу было трудно, порой даже мучительно, но Зерен понимал, что это необходимо для того, чтобы спасти двуногих. ...Посреди помещения - массивный предмет, похожий на пень дерева, ровно срезанного стреловидной молнией. Предмет темный, закопченный. Интересно, из какого он вещества? Неужели это древесина, покрытая слоем копоти? Очень хочется потрогать предмет, но сделать это невозможно. Хотя бы потому, что он существует только в воображении Атагельды. И потому остается только вслушиваться, вглядываться, внюхиваться в его память. - Атагельды, подай-ка мотыгу! - раздается глуховатый, как у всех сердечников, голос Курбана. Мальчик хватает в углу инструмент, подбегает к деду. - Бросай на наковальню! При ударе раздается характерный звук. Железо! Так он, Зерен, и предполагал. Курбан начал возиться с мотыгой. В углу громоздилась еще куча всякого инструмента. И мысль, уже некоторое время подспудно беспокоившая Зерена, заполнила его. Не предназначены ли все эти изделия из металла для войны? Не являются ли они холодным оружием? Если это так - ситуация коренным образом меняется. Цивилизация Зерена прошла через эпоху опустошительных войн и на собственном горьком опыте постигла, к каким страшным последствиям они приводят. Потому Зерен и его бесчисленные собратья поклялись уничтожать войны в самом зародыше, на какой бы планете, в какой бы галактике ни встречались угрожающие признаки междоусобиц. И тут... Длинное древко, на нем изогнутое металлическое лезвие. Если его наточить - им вполне можно снести голову, отсечь конечность, как-то иначе нанести рану. "Мо-ты-га", - повторяет Зерен, фиксируя и этот термин в своем запоминающем устройстве. Словарный запас его неуклонно растет. Итак, для чего же она, мотыга, служит двуногим? Зерен вышел на главную мысль: теперь от этого зависит все. Другие предметы, лежащие в углу, едва ли могут служить для военных целей: полукруглые предметы - подковы, их двуногие набивают на копыта лошадей, верблюдов и других вьючных животных. Кумганы, котелки, казаны - их используют как емкости для влаги и жидкой пищи. И на других, хоть и неизвестных Зерену изделиях, явно лежит печать мирных занятий. Но вот мотыга... Мотыга вызвала у него подозрения. И он снова и снова возвращается к ней, терзая память Атагельды во время каждого сеанса биосвязи. ...А мальчик измучился, спал с лица, его терзала бессонница. Обеспокоенный Курбан расспрашивал, что с ним происходит, но Атагельды не мог ответить ничего вразумительного. Тревожные, сумбурные сны донимали его, какие-то липкие тонкие корешки проникали, словно щупальца, в мозг, обжигая его нездешним огнем, - но как об этом расскажешь деду? Ну а если окажется, что мотыга - орудие войны? О, тогда Зерен знает, как поступить. Он снова соберет в себя жизненосную силу, которая растеклась по тысячам и тысячам капилляров, добывающих из глубин почвы драгоценную влагу, силу, которая гонит вверх растения, заставляет их выбрасывать листья и плоды. Плоды дают людям пищу, зеленые листья - тень. Опавшие листья они использовали для самана, из которого сооружены хижины кишлака. Достаточно Зерену отдать команду - и капилляры отомрут, плоды увянут, листья пожухнут. Стебли пожелтеют, утратят прозрачность, их сломит и свалит на песок самый слабый порыв ветра. И строения двуногих станут хрупкими и начнут разваливаться без всякой видимой причины. Просто саман начнет крошиться, словно слеплен он из влажного песка, и хижина за хижиной будет рушиться, пока люди не останутся без крова над головой. И они погибнут здесь, в пустыне, от голода и жажды, если только не сумеют выбраться из раскинувшихся окрест песков, если вообще на этой планете, кроме песков, есть и другая - плодородная почва. Вот Атагельды кладет на наковальню очередную мотыгу - их больше всего в куче предметов, сваленных в углу кузницы. Курбан снимает мотыгу с древка, оглядывает железное лезвие, трогает его пальцем, хмурится. Затем подходит к печи и бросает его на раскаленные уголья, источающие нестерпимый жар. - Поддай жару! - говорит кузнец. Атагельды еще больше раздувает горн. Мехи надсадно скрипят, как легкие астматика. Но вот мотыга раскалилась докрасна, Курбан натягивает рукавицы, щипцами достает ее и кладет на наковальню. Податливое железо легко изгибается под тяжелым молотом, которым орудует кузнец. Звонкие удары металла о металл разносятся по кузнице. Красными звездочками разлетается во все стороны окалина. Дело сделано. Курбан, захватив мотыгу щипцами, несколько мгновений любуется делом своих рук, затем бросает ее в бочку с водой, откуда с шипением поднимается белый султан пара. Дав время остыть, Атагельды достал мотыгу из воды, потрогал пальцем закраину. - Острей, чем твой нож, - сказал он деду. - Все верно, - кивнул Курбан. - Думаешь, легко дехканину взрыхлять поле. Ведь в засуху оно бывает потверже камня. "Взрыхлять поле!" Словно удар молнии осветил сознание Зерена. Будь речь о человеке, можно было бы сказать, что он перевел дух. Если бы Атагельды не произнес свою фразу, вся правдивая история, которая здесь рассказывается, могла бы повернуться по-другому. Так или иначе, мальчик эти слова произнес, вернее, Зерен их вытащил из его одурманенного сном мозга. Итак, единственное подозрительное по форме орудие двуногих носит, оказывается, мирный характер, значит, военные устремления им чужды. Теперь можно выяснить, чем он, Зерен, в силах им помочь. Мечты Атагельды ясны - это, очевидно, и мечты старого Курбана: воссоздать здесь, в кишлаке, кузницу, которая была у них где-то далеко, за пределами оазиса. Зерен погрузился в глубокое раздумье, воспроизведя образы предметов, которые для этого необходимы. Прежде всего - помещение. Это несложно. Кузница, которой грезил Атагельды, сложена из такого же самана, что и все дома кишлака. Ну, без примеси опавших листьев, но это несущественно. Наоборот, с листьями строение будет еще прочнее. Что там еще? В сознании всплыли молот, меха, горн, наковальня, щипцы. Вещество, из которого их следует сделать, Зерен примерно представлял. Но как выполнить эти вещи?.. И Зерен погрузился в раздумье. *** Уже не рощицу, а целый лес представлял собой оазис, некогда приютивший и спасший двух умиравших от жажды путников. Разрастаясь, стебли захваты вали все большую территорию. И песок отступал, не в силах ничего поделать с могучей зеленью. Жизнь в кишлаке потекла размеренно, как полноводный арык в привычном русле. Босоногие детишки, с утра оглашавшие криками единственную улицу поселка, окрепли, да и взрослые на здоровье не жаловались: многочисленные хвори и болячки куда-то отступили, исчезли. Женщины научились шить одежду из привядших листьев взамен поистрепавшейся, и получалось совсем неплохо. Однажды Атагельды шел в сумерках к самому толстому и старому стеблю, который, подобно патриарху, возвышался среди своих собратьев. С некоторых пор мальчик чувствовал необъяснимую тягу время от времени приходить в глубину оазиса, постоять здесь немного, послушать таинственный шум листьев, прислониться щекой к шершавому стволу, вглядеться в подвижные трубки и жилки, в которых пульсирует чужая жизнь. Он давно уже, как и остальные жители оазиса, перестал считать необычными эти растения: разве привычное может оставаться странным? Он шел по тропинке, которую успел протоптать, хотя ходил сюда один. Остальных сюда не влекло или, может, чего-то они побаивались. В кишлаке ходили глухие слухи, что прежде, бывало, захочешь дотронуться до растения, а оно как шибанет тебя - ого-го, только держись! Раскаленный краешек солнца еще висел над горизонтом. "Точно серп, который только что вытащили из печи", - подумал Атагельды. Под влиянием разговоров деда он часто вспоминал кузницу, которую им пришлось бросить в городе, и думал о том, как построить новую здесь, в кишлаке. Заказов бы им хватило, да и руки, честно говоря, истосковались по работе - и у Курбана, и у внука. В пустыне темнеет быстро. Солнце не успело скрыться, а тени от стеблей уже поползли через тропинку, стараясь густо заштриховать ее поперечными полосами. Атагельды показалось, что вдали, близ главного ствола, что-то блеснуло. Он замедлил шаг, пригляделся, но мешала зелень, особенно густая здесь, в середине оазиса. Почва, усыпанная прелым листом, сплошь покрывавшим песок, мягко пружинила под ногами. От стволов шел какой-то чуть сладковатый пряный запах, отдаленно напоминавший вкус воды. Стараясь не шуршать, Атагельды выглянул из-за ствола, ближайшего к центральному. В этот момент он не думал о собственной безопасности. Тьма сгустилась еще больше, на небосклоне прорезались первые звезды. У старого ствола маячила какая-то фигура, которая показалась Атагельды знакомой. Фигура опустилась на корточки. Снова блеснуло, и послышался глухой удар о ствол. В то же мгновение тело Атагельды пронзила такая боль, что он, не удержавшись, вскрикнул. Фигура обернулась, поднялась и отпрянула от ствола. - Анартай! - изумился Атагельды. - Что ты здесь делаешь? Его постоянный соперник молчал, ковыряя почву босой ногой. Глаза Атагельды, привыкшие к темноте, различили смущение на его лице. - Я-то по делу, - поднял голову Анартай, - а вот тебе что здесь надо? Вопрос застал мальчика врасплох. И впрямь, что ему тут нужно в этот поздний час? Какая необходимость привела его в самую таинственную середку оазиса? Он сделал шаг к Анартаю: - Скажи, не бойся. - Вот еще, бояться! - презрительно усмехнулся Анартай. - Вы с дедом не мерзнете в хижине по ночам? - Бывает, - ответил Атагельды, сбитый с толку неожиданным вопросом. - И что тогда делаете? - Печку топим... - Атагельды все еще не понимал, куда клонит собеседник. - А чем? Ата пожал плечами: - Листьями, как все. - Вот именно, как все, - повторил Анартай. - А мне надоело совать в печь эту труху, которая не дает никакого жара, - с этими словами он ткнул ногой кучу листьев. - Мы с отцом мерзнем, мне это надоело, и я решил пустить на дрова этот ствол! - он ударил по растению кулаком, и в тот же момент Атагельды ощутил болезненный толчок в грудь. - Растения нельзя рубить, они дают нам все. - Подумаешь! Вон их сколько, - повел рукой Анартай. - Одно срубишь - два новых вырастет. - Нет, так дело не пойдет, - решительно произнес Атагельды. - Ступай домой. - Ты мне не указ. - Зачем тебе понадобился именно этот ствол? - Он самый толстый и высокий. Посмотри, верхушка с чашей упирается в небо. Ну, чаша нам не нужна, в колодце всегда достаточно воды. Слушай, а ты поможешь дотащить его до нашей хижины? Произнеся эту тираду, Анартай с ножом в руке снова нагнулся к * основанию растения. Не помня себя, Атагельды ринулся на противника. Их тела сплелись, словно две песчаные змеи в смертельном соперничестве. Анартай был старше и сильней, и поначалу он одолевал. Атагельды рухнул на колени, потом на спину. Враг занес руку, чтобы пырнуть его ножом, в котором Ата узнал давно пропавший нож деда. Но не о ноже думал в эти секунды Атагельды. И не о себе. Изловчившись, он вцепился зубами в правую руку противника, тот завопил от боли и выпустил нож. Атагельды подхватил его на лету и, не раздумывая, отбросил как можно дальше. Нож, описав дугу, с легким шумком нырнул в кучу зарослей, казавшихся черными. - С ума сошел, щенок, - прошипел Анартай. - Дамасская работа. Попробуй его теперь найди. - Не найдешь, - спокойно подтвердил Атагельды. Анартай набросился на него с удвоенной яростью. Однако главная опасность была устранена... Они катались по слежавшимся листьям, и, когда вблизи оказывалось растение, Анартай бил его о корни головой. Треск они подняли немалый, но кишлак был отсюда далеко, и шум битвы никто не слышал. Наконец Анартай поднялся с земли, очищая запачканные колени. - Это тебе хороший урок, - обратился он к Атагельды, который остался лежать. Когда шум шагов затих вдали, жестоко избитый мальчик попытался встать, но это ему не удалось. Голова гудела, во рту он почувствовал солоноватый привкус. Провел рукой по губам, ладонь стала мокрой: он догадался, что это кровь. Анартай в драке разорвал ему уголок рта. Боль становилась все сильнее, затопляя сознание. Не будучи в силах подняться, он пополз в сторону центрального ствола. От прелых листьев шел дурманящий запах, который шибал в нос. Мальчик добрался до старого ствола, обхватил его руками. Ему почудилось, что поверхность ствола мелко дрожит. А может, это дрожат руки? От растения исходила какая-то успокаивающая сила. Она утишала боль, проясняла голову. Через несколько минут Атагельды сумел встать на ноги, придерживаясь за ствол. Стала таять и саднящая боль в порванном уголке рта. Он потрогал рукой: кровь перестала идти. Радость от того, что спас растение, переполняла душу. Через непродолжительное время Атагельды окончательно пришел в себя. Он попробовал сделать несколько шагов. Боль окончательно прошла. Тронул рот - раны в углу губ как не бывало. Подойдя к месту схватки, Атагельды на глазок определил, куда мог упасть дедов нож, и попытался нашарить его, но вскоре убедился, что это безнадежное дело. Жаль, хотелось порадовать старого кузнеца. Но ничего не поделаешь! И он отправился домой, чувствуя странную, какую-то звенящую легкость во всем теле. Словно напился бодрящего напитка из неведомого источника. Курбан не спал, поджидая внука. Когда появился Атагельды, он не стал расспрашивать, где тот так долго ходил, а только проворчал: - Ложись поскорее, завтра рано вставать. - Почему? - поинтересовался Атагельды. - Я приготовил яму, пока ты неведомо где носился, - ответил старик, поглаживая бороду. - Будем замешивать глину для самана. - Дом расширять? - Дом нас устраивает. Вон там, в углу двора, я решил сложить помещение для кузницы. - Здорово! - хлопнул в ладоши Атагельды. - У вьючных животных сменим подковы, которые стерлись. Потом я давно мечтаю подковать скакуна, который мне понравился в первый день, когда пришел караван. Ну, и вообще, внучек, работы нам с тобой хватит. - А где ты, дед, возьмешь оборудование для кузницы? - спохватился Атагельды. - Наковальню, горн, мехи, щипцы и все остальное? - Спи, разболтался, - неизвестно почему обиделся старик. - Неужели ты думаешь, что аллах оставит нас в беде? *** "...До сих пор не могу прийти в себя. Для исполнения своего замысла пришлось снять защитное поле вокруг центрального ствола, и в результате один из аборигенов едва не уничтожил его, попытавшись срубить под корень. Хорошо, что дело спас Атагельды, приглашенный мной для очередного сеанса биоконтакта. Молодая особь вступила в борьбу со злоумышленником, рискуя собственным существованием. К сожалению, ничем не мог помочь ей, ведь моя корневая система слишком малоподвижна по сравнению с быстрыми перемещениями двуногих". "Теперь, когда все спокойно, я могу снова вернуться к своему замыслу. Постановка задачи выглядит незамысловато. Я представляю себе предметы, которые нужны для оборудования кузницы. Знаю и материал, из которого они сделаны. Остается получить их. Но как?" "Попытался прозондировать мозг Атагельды. Результаты малоутешительны. Аборигены используют слишком сложный путь для получения железа: это связано с добыванием руды, переплавкой ее в печах и так далее, что мне в данных условиях осуществить затруднительно. К тому же представления мальчика нечетки, расплывчаты, видимо, получение железа он представляет смутно". "Тупик? Нет, так просто я не сдамся. Думаю, думаю, использую для мышления всю резервную энергию, в том числе и защитных силовых полей, но придумать ничего не могу. Идея бродит где-то рядом, но все время ускользает". "Пока решил, воспользовавшись случаем, взять образчиком изделие из металла, который обронили аборигены во время единоборства...". *** Помещение для кузницы получилось на славу. Весь кишлак приходил на него полюбоваться. - Нам нужен кузнец, - произнес Ахметхан. - Не только подковы - копыта животных стерлись от долгого пути. И потом, не вечно же нам торчать здесь?! А для дальнего пути караван надлежит привести сначала в порядок... Но чем же ты собираешься работать? - воскликнул он, не в силах скрыть удивления, когда убедился, что помещение пусто. - Не беспокойся, караванбаши, - ответил Курбан. - Все будет в свое время. - Откуда возьмешь оборудование? - сощурился Ахметхан. - Может, оно у тебя припрятано? Курбан сжал бороду в кулак: - Это мое дело. - Темнишь, ох, темнишь ты, старик, - сказал Ахметхан и удалился, поигрывая плеткой, которой пользовался для наведения порядка среди населения кишлака. Дед и Атагельды переглянулись. *** Нож, брошенный Атагельды, упал в зарослях молодых растений. Пронзив лезвием слой листьев, он воткнулся в песок. Так лежал он несколько суток, то покрываясь ночной росой, то слабо нагреваясь под солнечным лучом, случайно прорвавшимся сквозь завесу листьев и ветвей. Никто из людей не видел, как вокруг открытого пятачка, на который попал нож, вдруг начали прорастать тонкие и бледные усики ростков. Они тянулись вверх медленно, словно часовые стрелки. Но для скорости и роста ветки это, по земным понятиям, была, конечно, величина огромная. Все прутья обладали одной особенностью - каждый из них склонялся к ножу, словно хотел получше рассмотреть его. Вскоре верхушки прутьев переплелись наверху, образовав над ножом подобие маленького ребристого шатра. Затем купол шатра с той же скоростью начал опускаться на нож. И вот уже только небольшая вмятина в почве напоминала о том, что здесь недавно торчало лезвие. Гибкие и прочные щупальца, послушные воле Зерена, утащили металлический предмет, принадлежащий землянам, под песок, чтобы исследовать его. Это могло помочь реализации плана, который смутно созревал в сознании Зерена. Между тем нож все глубже погружался в землю. Некоторые щупальца, попадавшие на остро заточенное лезвие, перехватывались и погибали, но другие занимали их место, и движение не прекращалось. Через какое-то время, правда, щупальца перестроили свои действия, Человек сказал бы, что они набрались опыта. Теперь тонкие, упругие нити избегали лезвия, предпочитая навиваться на рукоятку. Погрузившись на достаточное расстояние, нож двинулся в горизонтальном направлении в сторону мощной корневой системы, над которой возвышался центральный ствол, самый старый в оазисе. Перемещался нож с той же малой, почти не ощутимой человеком скоростью. ...Исследование металлической пластинки еще более подняло интеллект местных существ во мнении Зерена. Он долго осмысливал продолговатый стальной предмет, которым был нанесен такой болезненный удар по стеблю. Рана оказалась столь глубокой, что ее пришлось врачевать с помощью активных биологических соединений, подобно тому, как он исцелял болезни и увечья самих этих непонятных существ. Сталь была неожиданно высокой пробы, мало на каких планетах, кроме его собственной, могли изготовлять такую. Вещество - высокочистое, почти без молекулярных вкраплений. Как могли эти неуклюжие, примитивные существа получить такой совершенный предмет? Может, он попал сюда из космоса? Нет, не следует спешить с выводами. К этой мудрости старый Зерен пришел давно. Он поместил нож в мощное силовое поле, которое, подобно ножнам, окутало его. Затем последовала подземная вспышка, и прекрасный нож Курбана, украшенный восточными письменами, перестал существовать. Он рассыпался в пыль, на кусочки, обломки вещества. Вспышка в глубине оазиса, глубоко под землей, сопровождалась легким гулом, который был слышен даже в кишлаке. Люди с недоумением поглядывали то в сторону горизонта, то на небо. Но даль была безмятежной - не было ничего, что напоминало бы внезапный самум или надвигающийся смерч. Спокойным было и небо - на этот раз в нем не было облаков, которые время от времени сгущались над оазисом, изредка проливаясь долгожданным дождем. И люди постепенно успокоились, возвратившись к прерванным делам. ...Зерен напряженно размышлял, пока его не осенила ослепительная мысль. Снова и снова возвращался он к ней, обдумывая детали. Да, он, пожалуй, сумеет осуществить то, о чем мечтают старый Курбан и Атагельды, он выполнит для них те предметы, которые видит мальчик в своем воображении. Правда, на это уйдут остатки силовой энергии, в том числе и защитной. Форма предметов была ясна, как и вещество, из которого их надлежит делать. Неясно только, какой величины должны они быть, эти предметы, которые необходимы для кузницы. С чего начать? Зерен припомнил молот, которым в многокрасочном сне мальчика орудовал старый кузнец, и принялся за дело. *** Пустое помещение для кузницы угнетало Курбана. Он с грустью поглядывал на приземистые саманные стены, на плоскую крышу, сложенную из опавших листьев. Столько усилий затрачено, и все впустую. - А на что ты, дед, надеялся? - как-то спросил его Атагельды, когда они сидели вечером на крылечке хижины. Дед вздохнул. - Сам не знаю, - уныло развел он руками. - Очень по работе соскучился. Думал, может, у Ахметхана найдется для нас какое-нибудь оборудование. Вон сколько груза всякого тащил караван... - Если что у него и есть, он не даст, - задумчиво произнес Атагельды, глядя в одну точку. - Не такой человек. - Сам знаю, - согласился Курбан. - Да что теперь делать, кто скажет? Помолчали. - Печку мы сложим, - начал старик, прерывая паузу. - Мехи, как-нибудь исхитримся, из листьев сошьем. Но железа где взять нам? Хоть кусочек для начала... Атагельды посмотрел на него отрешенным взглядом. - Даже нож, как на грех, пропал, - с досадой добавил кузнец. - Нож твой я недавно видел. - Это где же? - встрепенулся Курбан. Атагельды рассказал о недавнем происшествии в зарослях оазиса. - Я спас самый старый стебель, - заключил он свой рассказ. - Стебель меня не интересует, - отмахнулся старик. - Что же ты сразу не рассказал? - Не хотел волновать. - А место, где вы подрались с Анартаем, найдешь? - глаза Курбана заблестели. - Найду. - И местечко, куда нож кинул? - Конечно. - Может, Анартай туда потом смотался и нож подобрал? - озабоченно сказал кузнец. - Он туда не ходил. - Откуда знаешь? - Я наблюдаю за ним все эти дни, - пояснил Атагельды. - Опасаюсь за старый ствол. - А сам-то зачем туда ходишь? - Дед, я ведь объяснял тебе много раз, - сделал мальчик нетерпеливое движение. - Возникает у меня тяга - вот и иду туда... - Ладно, ладно, разберемся еще с твоей тягой. Не вековать нам здесь, в пустыне. Уж не знаю как, но когда-нибудь выберемся отсюда, и я поведу тебя к лучшему целителю. Говорят, он ученик самого Абу Али ибн-Сины... А теперь вставай! - старик вскочил со ступеньки, схватил за руку и поднял легонькое тело Атагельды. - Что случилось? - Пойдем в оазис! - Ночь на дворе. - Луна полная. Светло, как днем! - возбужденно проговорил старик, не выпуская руку мальчика. - Что за спешка? - Тяга у меня, понимаешь? - улыбнулся Курбан. - Тяга отыскать свой нож. Атагельды пошел, хотя и с неохотой. Улица была пустынна. Кишлак спал. Спали и хижины, отгородившись от пешеходной части глухими глинобитными дувалами. Калитка в дом караванбаши была приоткрыта, и Курбан заглянул туда, но никого не увидел. Вдоль улицы росли редкие стебли растения, сразу за околицей они шли погуще. Успевшие опасть листья образовали слой, который начисто скрыл песок. Впереди шел Атагельды, за ним, отставая на несколько шагов, Курбан. Вслед за ними тащились огромные четкие тени. Под ногами слабо шуршали мягкие листья. - Удивительный оазис, - заметил Курбан, - да благословит его аллах! Он все время наступает на пустыню и, видишь, побеждает ее. Спас нас от смерти, а потом дал приют и пищу целому кишлаку. Знаешь, мне даже временами и покидать его не хочется. Так и жил бы здесь всю жизнь. - Ну и живи. Старик возразил: - А доктор для тебя? Атагельды промолчал. - Даже не знаю, где теперь границы оазиса... - пробурчал старик себе под нос. Заросли становились все гуще. Иногда приходилось сквозь них продираться. Выручала еле заметная тропинка, проложенная Атагельды. - Как ты только дорогу находишь? - сказал Курбан, еле поспевая за внуком. Мальчик промолчал и на этот раз. С каждой минутой стебли становились все выше. Они давно уже перевалили за человеческий рост. - Я сюда не ходил с того дня, как мы попали в оазис, - проговорил кузнец, тяжело дыша. - Поистине здесь джунгли. Далеко еще? - Нет. - Не беги так, - взмолился старик. - Я не поспеваю за тобой. - Уже пришли, - сказал Атагельды и остановился. - Вот он, ствол! - Медленными, какими-то торжественными шагами он подошел к старому растению, вымахавшему высоко в небо, обхватил его руками и прижался щекой к сморщенному стволу. Затем опустился на корточки, стал вглядываться в могучее основание, пошарил по нему руками и недоуменно воскликнул: - Здесь ничего нет. - А что должно быть? - осведомился кузнец, который стоял рядом, скрестив на груди руки. - След от ножа! Я сам видел, как после удара Анартая нож глубоко вонзился в ствол и из коры во все стороны брызнул сок... Курбан нагнулся, осмотрел место, на которое указывал Атагельды: никаких повреждений, рубцов не было. - Не знаю такого, чтобы зарубка на стволе пропала сама собой, - проговорил он, поднявшись, и покачал головой. - Может, тебе привиделось? Сам говоришь, что тебя сонные видения одолевают... - Нет, не привиделось, - ответил Атагельды, пытаясь скрыть растерянность. - Ладно, привиделось - не привиделось, - махнул рукой старик. - Показывай, куда нож забросил. Но и здесь Атагельды подстерегала неожиданность. Несмотря на усиленные поиски, нож не находился. Мальчик готов был поклясться, что именно в это место среди зарослей нырнуло блестящее лезвие, но ничего, кроме вмятины среди листьев, они не обнаружили. Кузнец уже смирился с пропажей. - Пойдем, - сказал он внуку, - больше тут делать нечего. Но Атагельды удерживала какая-то смутная сила, и он продолжал безнадежные поиски, хотя умом и понимал, что они ни к чему не приведут. - Я в твои годы тоже был таким упрямцем, - сказал Курбан. Он сидел в холодке, прислонившись спиной к стволу, и поглаживал свесившийся к нему широкий лист растения. Короткая ночь успела промелькнуть, наступило утро, и солнечные лучи начинали приметно припекать. Дед еще что-то говорил, но Атагельды не обращал на его слова внимания. Стоя на коленях, он как одержимый продолжал перебирать лист за листом, а добравшись до песка - просеивал его сквозь пальцы. Вдруг мальчик издал короткий торжествующий крик. - Что случилось? - всполошился Курбан. - Нож отыскал? - Нет. - Змея укусила? - Подойди ко мне, - попросил Атагельды. - Кажется, я обнаружил клад. Курбан, кряхтя, поднялся. Когда он приблизился к Атагельды, тот пристально разглядывал какой-то небольшой предмет. Старик подслеповато сощурился: - Что там? Старинная монета? Или, кажется, фигурка? - присмотрелся он. Вместо ответа Атагельды протянул ему маленький молоточек, сделанный из какого-то серебристого металла. Старик недоуменно повертел его в руках, осторожно погладил узловатым пальцем, очищая от налипших пылинок. - Непохож на старинный... - покачал он головой. - Блестит как новенький. Странный молоток - рукоятка его сделана не из дерева, а тоже из металла. Погоди, не трогай. - Дед, это серебро? Курбан потрогал молоточек на зуб, зачем-то даже понюхал его. - Нет, не серебро. - Не серебро? А что же? - в голосе Атагельды сквозило разочарование. В мыслях он уже видел узкий лаз в пещеру и сокровища Али-Бабы. - Сталь, мой мальчик. - Сталь? - Сталь, - подтвердил кузнец, - но очень высокого качества. Я бы сказал - благородная сталь. Мне даже кажется... но нет, этого не может быть! - перебил сам себя Курбан. Как ни приставал Атагельды, он не пояснил, о чем идет речь. - Потом, потом, - сказал старик. - Дай мне додумать свою мысль до конца. Молоточек блестел как новенький и был совершенной формы. - Послушай, дедушка, - воскликнул вдруг Атагельды. - Да ведь это молот, которым ты работал в кузнице. Только, конечно, уменьшенных размеров. - Думаешь? - продолжая рассматривать находку, старик в задумчивости погладил бороду. - Ну, конечно! - возбужденно произнес Атагельды. - Гляди, вот обух, вот рукоятка, изогнутая у основания. Я помню твой молот до мельчайших подробностей, много раз представлял его себе... - Гм... - Только, конечно, твой молот был такой, - показал руками мальчик. - А такой игрушкой много не наработаешь. Дед, а что тебе показалось? - Видишь ли... Мне почудилось, что этот молоток переплавлен из моего ножа. - Это как? - Не знаю. - Нет, дедушка, такого не может быть! - решительно произнес Атагельды. - С чего ты взял? - Мне мой нож прослужил не один десяток лет, - сказал кузнец. - Он стал мне чем-то вроде родного брата. Не изменял, был надежным... и прочным. Я его на ощупь мог узнать среди других инструментов. Вот и теперь вроде его узнаю, но в обличье молотка. - С этими словами Курбан сунул находку в карман. - А может, что-то еще здесь найдем? - предложил Атагельды. - Давай поищем. - Хорошо, - согласился кузнец. Они рылись до позднего вечера, но молоточек оставался единственной находкой. Измазанные и усталые, в кишлак вернулись затемно. Стойкие растения с широкими листьями так далеко разбежались по пустыне, что редко кто доходил до их края. А потом жителям кишлака и вовсе стало казаться, что они испокон веков живут в этом странном лесу. Пищу им давали плоды, которые приносили растения. Люди их не только поедали, но и сушили, и вялили впрок. Близ каждой хижины висели их золотистые связки. Каковы они были на вкус? Тут мнения людей решительно расходились: дело в том, что каждый находил в них свой собственный вкус, и самые ожесточенные споры не позволяли прийти к единому мнению. Но так или иначе, а пищи хватало да еще с избытком. Хватало и воды в колодце. Сколько бы ее ни черпали накануне, назавтра она всегда достигала прежнего уровня, холодная, прозрачная, хотя и чуточку сладковатая. Чашами, расположенными на верхушках растений, люди пользовались все реже, и количество их уменьшалось. Наконец осталась только одна, расположенная на верхушке самого старого растения. Люди в середину оазиса предпочитали не ходить - это место пользовалось дурной славой. Только Атагельды время от времени пробирался сюда, повинуясь неясному импульсу. Он-то и решил проследить, куда деваются чаши растений. Заметив накануне, что чаша приметно уменьшилась в размерах, он назавтра с утра отправился в центр оазиса, запасшись несколькими вялеными плодами. За ночь чаша успела еще более съежиться. Лепестки, окаймляющие ее, приобрели розоватый оттенок и напоминали застывшие языки огня. Атагельды выбрал наблюдательный пункт близ места, где они с дедом недавно нашли таинственный молоточек, и принялся смотреть на чашу. Неуловимо медленно она продолжала уменьшаться в размерах. Он порылся в опавших листьях, но никаких новых находок обнаружить не удалось. В голову лезли мысли о кузнице, которую так и не удалось оборудовать, о том, что Курбан спрятал сверкающий молоточек в укромное место, сказав, что это их талисман и о нем не нужно говорить никому. Отвлекшись, он забыл о времени, а когда спохватился и посмотрел на чашу - она стала совсем небольшой. Теперь он глядел на нее, не отрываясь. К вечеру чаша превратилась в маленький цветок, который свободно бы уместился в его кулаке. Наконец она стянулась в розовую почку, которая вскоре исчезла, словно растворилась в воздухе. Сколько ни вглядывался, запрокинув голову, Атагельды, он так и не сумел ее обнаружить. Когда он собрался возвращаться в кишлак, в воздухе пронеслось что-то вроде вздоха и земля под ногами задрожала. Прогремел гром, более явственный, чем тот, с неделю назад, заставший его в кишлаке. Однако в небе и на этот раз не было ни облачка. Окончание следует - "Мы" №3 1991 г. OCR assur, 2003 -------------------------------------------------------------------- "Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 16.06.2003 15:15
[X]