Владимир Михайлов

      Завет Сургана

      Фантастический роман.

      Leo’s Library, spellcheck Valentina

      На далекой планете Квиро многие сотни лет идут нескончаемые войны между двумя народами. Так уж сложилось. Улкасы — дикие горцы, но они умеют воевать и не намерены проигрывать. Свиры — цивилизованная нация, владеющая высокими технологиями. Эти даже умеют регулировать рождаемость, и к периодам войн у них запрограммированно рождается больше мальчиков. А причину для войны найти несложно…

      Глава 1 ДЕВУШКА ПО ИМЕНИ ОНГО

      Онго изнемогала.

      Все было ново, неожиданно, сперва тяжело и стыдно, а потом — прекрасно, так, что она уже не понимала, как могла до сих пор жить без этого. Нет, она много слышала об этом, конечно, читала — и сухие учебники, и страстные романы, и думала, что хотя бы теоретически ко всему готова, — вот оказалось, что, дожив до двадцати лет, ровно ничего в этом не смыслила. Получается, все эти годы она прожила в другом мире, плоском и сером, и только сейчас поняла вдруг, что он — мир свиров на планете Квиро — на самом деле расцвечен немыслимыми красками и настолько глубок, что в него можно погружаться, наверное, всю жизнь — и так и не достигнуть дна. Во всяком случае именно в этом она убеждала себя сейчас. Потому что именно этого она хотела — и в конце концов ей удалось добиться от Сури того, что желалось; он-то, наверное, был бы согласен ещё долго целоваться — но не более. Хотя те шесть лет, что они были знакомы и дружны, паренек старался изобразить из себя многоопытного мужчину, для которого в отношениях с женщинами нет закрытых уголков, все давно испытано, пережито и наскучило. И Онго ему верила, лишь удивляясь его сдержанности, когда они (не раз уже) оказывались близ опасной грани. Но теперь вдруг поняла: да врал он все, притворялся, напускал на себя, считая, наверное, что без этого не произведет на неё нужного впечатления. А сейчас волновался не меньше, чем она, а боялся даже больше — у мужчин, как она знала из теории, почему-то что-то может не получаться, и он, похоже, не был в себе уверен — именно потому, что опыта-то как раз и не было. А может, просто таким был его характер.

      Хотя сперва действительно могло показаться, что он выполняет не однажды уже совершавшиеся действия. На крохотной — в два роста в поперечнике — проплешине в густой чаще, куда они укрылись от всего мира, потому что, встретившись сегодня, Онго решила (в отличие от всех предыдущих встреч, которых за эти годы набралось невесть сколько), что вот сегодня это наконец произойдет. Как если бы некто неведомый все время сдерживал её, и она позволяла Сури вдруг убрать руки, а то и просто внезапно попрощаться и без обиды расстаться дня на три, — а сегодня вдруг таинственно шепнул: «Теперь пора. Можно. Нужно!» И они пошли к этому, давно облюбованному для уединений местечку — сначала медленно, потом все убыстряя шаг, а уже совсем приблизившись, вдруг словно испугались и почти остановились, еле передвигая ноги. Онго все крепче держала Сури за руку, будто боясь, что вот-вот он вдруг повернется и побежит прочь, и уже странная истома все глубже проникала в тело, как бы непонятная ломота, легкая и приятная, и напряжение дивным образом соседствовало с расслаблением, а дыхание все учащалось. Онго ещё продолжала верить, что Сури все знает и умеет, и, когда он, первым опустившись на сухую траву, неуверенно притянул её к себе, испугалась, что он будет груб — так блестели его глаза; лишь позже она поняла: то была смесь азарта и нерешительности, он заставлял себя поступать по-мужски — и боялся этого. Чтобы не разрушить всего, она шепнула ему на ухо: «Полежим просто так, а то я боюсь», — хотя на деле страшилась меньше, чем он, зато интерес в ней все рос и рос. Они лежали рядом, может, минут десять, но ей показалось, что очень долго; наконец, она почувствовала своей грудью его руку — сперва через ткань, потом пальцы коснулись кожи, потом вся ладонь. Онго не противилась, напротив, подвинулась так, чтобы ему удобнее было действовать и второй рукой, — однако же инстинктивно сжала колени покрепче. Его руки изучали её медленно, переходя все ниже; потом одна рука оказалась на её колене (Онго специально надела юбочку вместо привычных брюк) и неуверенно поползла выше, выше. Что-то заставило её просить его не делать этого, ничего, ничего не делать. Он тоже говорил что-то — неумолчно, лихорадочно, она не пыталась понять смысл, да его, вернее всего, и не было. Она повторяла: «Не надо, не надо» — сама же тем временем помогала ему освободить её от того немногого, что было в этот жаркий день на ней. Наконец рука его остановилась; Сури дышал, как марафонист, дрожал, и, хотя она не пыталась больше изображать .ритуальное сопротивление, он не сразу сделал то, чего они оба хотели. Первое впечатление оказалось разочаровывающим; но (подумалось в каком-то тумане), может, дальше будет лучше?.. Дальнейшее последовало почти сразу: оба они были юны, крепки и голодны, так что пот не успел высохнуть, как они уже соединились снова. Ну, что же, успела подумать она, девушки по-опытнее говорили, что ко многим такое ощущение вообще не приходило, сколько бы они этим ни занимались, но и те, которым везло, начинали испытывать настоящее удовольствие далеко не сразу. Нет, у неё все будет прекрасно, иначе и быть не может. А у него, похоже, все хорошо: Сури как бы сразу повзрослел, на лице его возникло необычное для него (как и для большинства свирских мужчин вообще; лица их чаще всего выражали озабоченность жизнью и страх перед её сложностями) выражение гордости и силы, так что она поверила, очнувшись, что за его спиной она всегда будет чувствовать себя спокойно. Хотя ей и было известно, что на мужчин Свиры особо полагаться не приходится, но ведь то речь шла о других, а этот был — её, и уже по одному этому он не мог быть похожим на прочих…

      И действительно, трое, как раз в это время собравшиеся в большом и богато обставленном кабинете, на Сури никак не походили.

      Его, кстати, в это помещение никогда и не пропустили бы, даже если бы у него возникло такое нелепое желание. Двое постовых остановили бы его (да и любого неизвестного) ещё в воротах и потребовали бы предъявить пропуск или иной документ, подтверждающий его право на вход: нечто вроде приглашения, хотя называлась бы бумажка несколько иначе. Потом его проверили бы на входе — и не только на наличие документа, но и на отсутствие предметов, запрещенных ко вносу в этот обширный дом. Но даже и пройдя контроль, он никак не ушел бы дальше дежурного, постоянно находившегося тут же по соседству; там его дотошно расспросили бы о целях его визита и — если бы мотивы его показались уважительными — направили бы к нужному работнику; но ни в коем случае не в тот кабинет, в кoтором собрались трое весьма достойных свирских мужчин.

      Один из них — хозяин — для этого разговора надел штатское, хотя обычно носил то, что было ему положено по должности и званию. Для других двоих гражданский костюм был естественным и в этом доме, а вернее, в комплексе больших и малых зданий, расположившихся в разных местах большого земельного участка на северной окраине Сурганы; как всем известно, именно это славное имя носит столица Свиры, великого (и единственного равнинного) государства на Квиро. В этом своего рода городе в городе два собеседника не имели личных кабинетов, да и бывали здесь нечасто — лишь по очень серьезным поводам. У них с приглашениями все всегда было в порядке, и встречали их, начиная от ворот, не только доброжелательно, но даже, пожалуй, почтительно. Сказанное заставляет предположить, что причина для встречи и на этот раз была достаточно значительной.

      Трое сидели за круглым столом, отнюдь не пустым. Однако и избранные напитки, и деликатесные закуски, помещавшиеся на зеркально полированном диске из драгоценного дерева нуш, не пользовались вниманием присутствующих; все они, не отрываясь, смотрели на матовое табло кабинетного хронометра, цифры на котором в строгом ритме сменяли друг друга. Это было похоже на предновогоднее ожидание, когда до смены дат остается все меньше минут — хотя присутствующий тут же календарь указывал, что. на дворе середина года, но никак не конец его и не начало следующего. И тем не менее что-то в этом ожидании было такое…

      — Ну, что же, — сказал хозяин кабинета. — Пожалуй, можно и налить.

      И собственноручно наполнил высокие, звонкие бокалы вином, вспенившимся, как океанский прибой.

      — Думаю, не ошибусь, — продолжил он, когда каждый бокал нашел своего собеседника, — если скажу: начинается новая эра. Через двенадцать… Шесть… Три… Орро!

      — Орро! — негромко отозвались двое: и тот, что был постарше, пониже ростом и плотнее телосложением, и второй — спортивного вида, хотя и с бородкой, скорее похожей на недельную щетину. И все трое согласно выпили. К закускам не притронулись: предпочли разговор.

      — Сколько времени займет реализация соглашения после создания нужных условий? — спросил тот, что был постарше.

      — Завезти — я завёз все, что требовалось, — ответил хозяин кабинета. — Условия, полагаю, удастся создать за месяц-полтора. А остальное уже будет зависеть от вас.

      — Если обеспечите безопасность… — проговорил молодой.

      — Все меры приняты, — сказал хозяин, слегка усмехнувшись.

      — Тогда справимся за месяц — если не будет никаких сбоев в планах.

      Хозяин кабинета улыбнулся:

      — Если уж ничего не случилось до сих пор, то сейчас, когда заговорило оружие, сбои представляются мне невозможными. Дублер работает исключительно добросовестно, подобраны три смены, которые я назвал бы сверхнадежными: лучшие из специалистов нашей службы. В их числе — бывшие операторы ГПК, для которых это по сложности всего лишь повседневная работа.

      — А как насчет утечки информации — через них хотя бы?

      — В перерывах между вахтами все смены будут находиться в изоляции — на наших базах. Можете не волноваться.

      — Как по-вашему, — спросил молодой, — удастся нам уложиться в те сроки, что мы приняли?

      — Думаю, — ответил хозяин, — даже этого времени не потребуется. Фактор внезапности. И — Свира не готова: сегодня у неё слишком мало агролита для техники, да и нет такого количества солдат, чтобы защитить хотя бы клин Ком Сот. Все обстоит именно так, как нужно.

      — Интересно… — проговорил старший после паузы, — что сейчас происходит?

      — Там — передовые группы спустились в предгорья и сбивают пограничные посты, чтобы подготовить выход больших сил на оперативный простор, на равнину — там, где это предусмотрено, и только там.

      — Вы уверены, что Арбарам не нарушит договоренности?

      — Это не в его интересах, — опроверг молодой. — Так он получит больше, чем в любом другом варианте. А считать он умеет не хуже нас с вами.

      — Да и как и что он может нарушить? — подхватил хозяин. — Поскольку операция проводится вне циклического графика, у него не так много сил, чтобы предпринять что-то еще. Нет, оборона на всех участках и решительный натиск там, где нужно: клин Ком Сот — вот его поле битвы. Нет, Арбарам не подведет. Надеюсь, что и вы… Я ведь тоже умею считать.

      Три секунды прошли в неловком молчании. Потом молодой сказал:

      — Все, о чем мы договаривались, будет сделано. У вас не найдется поводов для обиды.

      — Это самое малое, — уточнил старший. — Изменения могут быть только в сторону плюса, и никак иначе.

      — Приятно слышать, — сказал хозяин. Молодой усмехнулся:

      — Вы не знаете, сколько взяли виндоры за остров Кукурей?

      — Адро, — строго сказал старший. — Мне кажется, эта тема неуместна в нынешнем контексте.

      — Да, конечно, — поспешно согласился Адро. — Прошу извинить. Как вы думаете, когда здесь будет объявлено о начале событий?

      — Думаю, — ответил хозяин сухо, — не позже чем через пять минут. И сразу же пойдет загрузка соответствующей программы в ГПК.

      — По-видимому, нам пришло время возвращаться к своим делам, — сказал старший. Он встал. — Благодарю вас за прием, директор.

      — Весьма признателен, — наклонил голову Адро. Директор улыбнулся и тоже поднялся. И замер:

      — Слышите? Слышите?

      Даже в этот кабинет, с его совершенной звукоизоляцией, пробился странный звук.

      — Сирены, — сказал старший. — Узнаю их вой. Итак, началось. Слава Творцу.

      — Слава Творцу, — подтвердили остальные.

      Всегда Сури будет принадлежать ей. Потому что уже не было сомнений в том, что они не расстанутся более никогда. Никому не под силу будет их разъединить…

      Подумав так, она раскрыла глаза. Сури дремал рядом, спокойно и глубоко дыша. Она что-то услышала? Или почудилось? Онго приподнялась на локте. Прислушалась. Вокруг них было тихо. Но там, дальше, в городе…

      Не было сомнений: в городе кричали тревожные сирены. Много. Очень много. Это не авария. Не пожар. Об урагане или наводнении и речи нет: они тут почувствовали бы стихию первыми и, возможно, стали бы её первыми жертвами. Что-то серьезное. Может, даже страшное. Может быть…

      Поспешно одеваясь, она потянула Сури за руку:

      — Вставай! Слышишь? Что-то случилось.

      Он поднял веки. Улыбнулся. От этой улыбки у неё всегда начинало сбоить дыхание.

      — Я люблю тебя! — сказал он вместо того, чтобы спросить, что случилось. — Навсегда.

      — И я люблю тебя, — ответила она. — На всю жизнь… и потом тоже.

      В конце концов именно это было главным сейчас. А остальное как-нибудь уладится само собой. Да и вообще: что могло случиться?

      — Может, война? — нерешительно предположила Онго.

      Но Сури отверг такую возможность сразу же:

      — Вот еще! Все знают: впереди — ещё двадцать лет спокойного Завершения. Рождаются ведь почти только девочки. Значит, на верхах уверены в Прогнозе. Мы на ГПК всегда в курсе событий. — И, чувствуя, что это не очень убедило Онго, добавил: — А уж если бояться, то это мне надо бы: тебе-то воевать не придется, хоть бы что. Да и меня в окопы не пошлют: у нас сейчас недочет в операторах, сразу дюжина людей ушла в отпуска: все те, кто работает от ССС; у них там свои графики. Онго кивнула: она знала это.

      «Жена же да не прикоснется к оружию никогда, даже и ради спасения жизни, своей ли, отца или матери, дитяти ли, мужа или иной — ибо сотворена есть лишь для продолжения и умножения рода, и расширения его, и благоденствия, но ни для чего более, ибо сама она есть жизнь и несение смерти противно природе ея».

      Именно так гласит Двенадцатый от начала среди «Заветов Сургана Великого»; любопытствующий может с легкостью найти этот текст в названном основополагающем, воистину священном для свиров Откровении. Точнее — в книге «Огонь», главе первой. Слова Сургана передавались из поколения в поколение без малейших искажений и благополучно дошли до нашего времени, хотя само Откровение относится к 208 году до эры Левого Плеча, а нас от этого периода отделяет вся целиком эра Левого Бедра, то есть круглых два тысячелетия, и ещё сто сорок шесть лет нашей эры, носящей название Левой Ступни. Времени, как видите, прошло немало; но и нынче именно на Откровении основаны мысли, чувства и вся жизнь тех, о ком идет рассказ.

      Двенадцатый — не единственный из ста сорока четырех Заветов, чей названный выше автор, возможно, существовал в действительности, а может быть, и нет (но кого это интересует?), Заповедей, благодаря которым тогдашние дикари смогли осознать свою общность, прийти к единообразию понимания слов, мыслей и вещей и в конечном итоге создать цивилизацию свиров, Великую, Процветающую, Необоримую и Единственно Правильную (последние слова являются, впрочем, всего лишь официальной формулой, известной каждому с малолетства и давно уже воспринимаемой просто как знак, не имеющий реального смысла). Из ста сорока четырех Заветов Сургана (двенадцать дюжин — число, как известно, дважды священное) процитированный выше — не единственный, сохраняющий силу и поныне, но, быть может, ни один другой не оказал такого влияния на все развитие мира Свиров.

      Конечно, все могло бы получиться иначе — если бы, к примеру, свиры были единственной общностью — или, по-современному, нацией, населяющей Квиро. Увы! Они не были ни самой древней, ни самой многочисленной, хотя не исключено, что оказались нацией самой продвинутой в деле Завершения — может, потому, что ни виндоры, сиречь народ вод и побережий, ни улкасы, нация гор и ущелий, самой идеи Завершения вообще не признавали, и Установления Сургана почитали просто выдумкой тронутого старца — более обидных определений приводить не станем из соображений приличия. И это несоответствие убеждений не раз приводило, как и всегда в подобных случаях, к великому множеству неприятностей.

      Три нации сложились весьма давно. В незапямятные времена, когда единственным разумом в мире был разум самого Творца, обе материковые платформы, существовавшие в Великом Океане, медленно, но упорно сближаясь, слились воедино. Это, естественно, не обошлось без образования на линии соприкосновения материков целой горной страны; вскоре (по меркам вечности, разумеется) восточная платформа, которая изначально была гораздо ниже западной, вообще ушла под воду, поскольку уровень Единого Океана повысился из-за таяния полярных льдов. О возникновении мыслящей жизни существует несколько гипотез, однако официально признанной является горная теория, согласно которой человек был создан именно в горах, поскольку там условия для жизни были в те времена наиболее благоприятными: бескрайняя равнина изнывала от великой жары, так что стекавшие с гор реки быстро высыхали, терялись в песках, покрывавших почти всю равнину, и ни одна не добиралась тогда до Океана. Прошли несчитанные тысячелетия, пока температура не опустилась до пригодной для жизни; тогда и начался постепенный сход с гор, где слишком уж тесно стало: территорий, пригодных для обитания там, как и в любой горной стране, было не так уж много. Считается, что сход на равнину произошел двумя волнами с промежутком примерно в тысячелетие; первая волна, называемая также Ранней, пересекла равнину, все ещё горячую и душную, и стала постепенно заселять побережье, где дыхание Океана делало жизнь куда более удобной, а также постепенно и острова, большая часть которых являлась наиболее высокими местами затонувшей платформы. Земля ещё с трудом поддавалась возделыванию, хотя в горах оно уже существовало, и люди первой волны местом своей деятельности волей-неволей избрали Океан, тогда уже густо населенный рыбами, моллюсками и прочей пеллагической живностью. Так было положено начало общности вин-доров. Вторая волна, Поздняя, нашла равнину уже пригодной для обитания; люди шли за водой, а к тому времени главные реки уже проложили свои русла. Правда, жизнь на равнине ещё долго требовала от людей приложения больших усилий, чем существование на побережье и даже в горах; видимо, это и привело к тому, что технологии начали развиваться именно на равнине, у общности, называвшей себя свирами, что на праязыке означало как сам простор, так и его обитателей. При взгляде извне существующий материк очертаниями более всего походил на лежащую в экваториальном поясе восьмерку, или, если угодно, знак бесконечности, ориентированный с востока на запад — с той только разницей, что у знака этого обе петли равновелики, здесь же восточная, занятая горной страной, размерами значительно уступала западной, равнинной; перешеек между обоими субконтинентами был достаточно узким: примерно шестьсот выстрелов, или (в пересчете на привычные читателю меры) триста с небольшим километров, если мерить по прямой; на деле линия, конечно, прямой не была — следуя за рельефом, она скорее походила на синусоиду, так что на самом деле была более чем вдвое длиннее. Шла она в основном по предгорьям, деля их пополам — почти поровну. Именно по этой линии только и могли происходить и на самом деле происходили всякого рода соприкосновения между людьми гор и равнины — вооруженные в том числе. Без них дело никак не обходилось — по причинам изредка экономическим, а главным образом политическим. Политика же здесь была целиком замешана на идеологии.

      Идея Завершения, впервые сформулированная тем же Сурганом по наитию свыше, заключалась в том, что Творец, занявшись созданием Вселенной и доведя его до Человека, решил, что сделано уже достаточно; нет, это ни в коем случае не означало, что Господь почел свое творение совершенным; это значило лишь (по Сургану), что он довел свою работу до уровня, на котором Вселенная могла уже совершенствоваться дальше без его участия, своими силами: именно для этого и был сделан Человек. Из этого постулата (второй по счету из Заветов) мог следовать только один вывод: целью и смыслом людского бытия должно и могло быть только дальнейшее совершенствование Мира человеческими руками — вплоть до полного его совершенства, а когда оно наступит, Творец даст понять это каким-либо из бесконечного количества доступных ему способов. Вот на чем объединились жители равнин, нынешние свиры, вот чем они занимались на всем протяжении своей истории — и, быть может, к нынешней поре если ещё и не достигли полного совершенства, то, во всяком случае, продвинулись бы намного дальше, если бы только им все это долгое время не старались помешать, и на самом деле изрядно мешали.

      Дело в том, что улкасы, например, свое мировоззрение основывали на совершенно иной идее. По их убеждению. Создатель сотворил мир именно таким, каким ему и следовало быть и оставаться до той поры, пока Господу не заблагорассудится поступить с ним как-нибудь иначе. Человек же, по их мнению, был поселен на Квиро в качестве как бы сторожа, чтобы не допускать никаких нарушений Божественного проекта, а если такие угрозы возникнут — пресекать их любыми средствами. Иными словами, улкасы стояли на противоположных свирам позициях.

      Что же касается виндоров, то они вообще себя теологическими и философскими проблемами не очень затрудняли — скорее всего потому, что весьма суровые условия жизни на воде и побережье не позволяли отвлекаться на теоретические размышления: тут каждая пара рук всегда была на счету. Их мировоззрение было скорее стихийным, его никто не проповедовал, а заключалось оно в том, что Господин и распорядитель всего в мире обитает, понятно, в океане, так что в жизни всякая обширная суша — вещь излишняя, поскольку на ней не водится ни рыба, ни морской зверь; поэтому если в один прекрасный день все горы и равнины возьмут да исчезнут, оставив только узкие побережья, атоллы с лагунами и множество архипелагов, ни один виндор даже не почешется. Правда, наиболее дальновидные из них (в основном старцы, которым уже не под силу было регулярно выходить в море) делали оговорку: суши должно было остаться столько, чтобы растущего на ней леса хватало бы для сохранения и даже расширения флота — но уж никак не более. Вот причина, по которой для рыбоедов и свиры, и улкасы были равно чужими, виндоры в их игры не играли; но в какой-то, пусть и небольшой степени они симпатизировали скорее обитателям равнин, потому что какой-то, пусть и не очень продуктивный, обмен между этими нациями существовал, кое-какие достижения свирской технологии проникали и на побережье — пластиковые лодки, например, синтетические тросы и тралы, двигатели внутреннего сгорания и тому подобное. Свиры даже наладили добычу нефти на нескольких крупных островах, находящихся под виндор-ской юрисдикцией. В качестве возмещения за такого рода товары и услуги моряки платили рыбой и прочей морской продукцией, а также при необходимости помогали транспортом — поскольку береговые линии на Квиро были изрезаны достаточно причудливо и порой из одного края суши в другой, вроде бы и недалекий, сухопутьем добираться пришлось бы дня три (так как проехать прямо мешал горный клин, где так и кишели злобные улкасы), а водой доезжали за полдня, самое большее. Однако в случае чего рассчитывать на помощь виндоров, даже и пассивную, не приходилось, и все это отлично знали.

      Но они хотя бы не мешали. А вот улкасы только этим и занимались. По сути дела, состояние необъявленной войны не прекращалось вот уже несколько столетий: приграничные стычки, набеги, диверсии, пленения и так далее. Кому-то, конечно, может показаться, что силы противоборствующих сторон не могли быть соизмеримыми: технологичные свиры обладали всегда самым современным в этом мире оружием, а что могли им противопоставить улкасы? Пращи, луки со стрелами, копья да дубины? Ну, еще, конечно, дикарское хитроумие, не так ли? Не так, в том-то и дело. Упорно оставаясь при своих взглядах о недопустимости любого искажения учрежденного Создателем порядка, улкасы вовсе не отказывались от использования того же более чем современного оружия: они ведь его не изготовляли? Значит, и не виноваты были перед Создателем; а по поводу его применения никаких запретов не существовало. Откуда улкасы брали это оружие? Вопрос по меньшей мере наивный: одну часть его (скажем прямо — меньшую) они добывали в бою (если можно так назвать лесные засады и ночные набеги на пограничные посты свиров), остальную же — благодаря тому, что даже самое четкое мировоззрение, самые твердые убеждения и самый горячий патриотизм далеко не всегда способны выстоять в единоборстве с прямой, чистой и очень немалой выгодой, которая возникает, когда вы продаете неизвестно кому оружие, каким-то образом к вам попавшее. Вам хочется думать, что вы продали его вполне порядочным людям, которые, во всяком случае, никак не были похожи на улка-сов — таких, какими их рисуют; да и кроме того — что такое порядочность на языке точных наук? Да ничто, оно начинает приобретать конкретные очертания, только когда вы пытаетесь выразить его при помощи цифр. А следовательно, чем больше нулей справа от единицы вы видите перед собой, тем выше порядочность человека, предлагающего такую сумму. Непорядочные — это те, кто уменьшает ваше благосостояние, и наоборот. Патриотизм, как правило, возрастает прямо пропорционально росту вашего банковского счета. Пусть даже этот счет изрядно подрос благодаря продаже чего угодно кому угодно: раз вы, получив прибыль, ощутили новый прилив патриотизма — значит, прокрученная вами операция имеет право на всяческое одобрение любого гражданина и любой инстанции, включая хотя бы и Верховный суд. Полагаю, что и вы сами рассуждаете точно так же.

      Впрочем, речь тут не о вас, а о тех свирах (искренне надеюсь, что их не так уж много), благодаря содействию которых улкасы получали все новое вооружение одновременно, а порой даже и чуть раньше, чем армия свиров. Конечно, тут надо оговориться: мы имеем в виду преимущественно стрелковое оружие, легкое и тяжелое; броневой техники у горцев было мало, да и та на ладан дышала, ракет и авиации вовсе не было. И тем не менее… даже танки не всегда побеждают в схватке с фанатизмом, беззаветностью и твердым характером.

      Конечно, все названные качества тоже являются расходуемым материалом, как топливо или боеприпасы, и устает не только металл, но и люди; чем интенсивнее был расход, тем больше времени нужно для восстановления запасов даже и столь убежденным и воинственным людям, как улкасы. Поэтому за многие столетия отношения между ними и свирами приняли весьма определенный циклический характер, и можно было с немалой долей вероятности определять: вот сейчас начался период отката и восстановления, вот он кончился и настала пора некоторого расслабления, вот на смену ему возникло время накопления, вот оно уже приближается к своему пику (к пику формы — сказал бы спортсмен), а значит, пора объявлять мобилизацию и окончательно уточнять, с какой стороны следует на этот раз ожидать первого удара.

      Единственно, что все это время работало на полную мощность, — это, естественно, разведка и контрразведка, объединенные в Свире в одну Секретную Службу, во главе которой стоял многоопытный верком — верховный командир — Гумо. ОСС (так именовалась Служба в сокращении) и должна была подать своевременно нужный сигнал.

      Эта контора была набита лучшими мозгами, какие только существовали на равнине, и уже от ОСС власть получала рекомендации для ведения реальной политики — на год, три, десять, двадцать, иногда даже до сорока. Тут учитывалось и вносилось в Главный Правительствующий Компьютер (ГПК) все, начиная с активности Светила, долговременных прогнозов погоды, ожидаемых и на равнине и в горах, урожаев и стихийных бедствий, — перечислять можно практически без конца. И, надо сказать, за последние лет этак двести серьезных ошибок ОСС не совершала, и в неё уже стали верить едва ли меньше, чем в Заветы.

      Двадцать лет благоденствия — так ведь сказал Сури, вы не забыли?

      — Двадцать лет благоденствия! — тихо проговорил Мору, нынешний Вершитель Свиры. Тихо-тихо сказал он это, едва уловимо уже в шаге расстояния — но все, кто находился в то время в Зале Решений, невольно ощутили волнение, очень похожее на страх; всем давно было известно (а Мору был Водителем уже одиннадцать лет), что чем тише его голос — тем выше давление в клокочущем котле его гнева, а в гневе Мору бывал непредсказуем и крут в действиях. — Двадцать лет! Где же они? Кто отменил их, кто похитил или хотя бы кто решился допустить ошибку в прогнозировании —такую ошибку? Кто своей ленью, неумением или просто рассеянностью поставил судьбу Свиры на край гибели? Кто двадцать лет тому назад направил страну по неверному, губительному пути? Верком Гумо, я жду, мы все ждем ответа: кто? Народ верил вам, не сомневаясь ни в едином слове, — как же получилось, что вы не оправдали доверия, пренебрегли им? Отвечайте! Чтобы мы знали, что сказать людям, которые ждут совсем иного.

      Верком Гумо, начальник ОСС, медленно встал, отодвинув тяжелый старинный стул и даже не почувствовав его веса. Наверное, он волновался, однако лицо его оставалось спокойным.

      — Вершитель, — сказал он не тихо и не громко, своим обычным голосом, как будто разговор шел о пустяках. — Сейчас среди нас нет ни одного из тех, кто участвовал в разработке политики двадцатью годами ранее. Все-таки немало времени прошло. Конечно, можно найти стариков и спросить с них; но кому это нужно и чем поможет? Я же могу сказать со всей ответственностью: тогда в оценке положения не было сделано ошибок, тенденции развития намечены правильно, все сколько-нибудь значительные влияния внешних и внутренних факторов учтены, и год за годом — все двадцать лет после окончания предыдущей войны — все развивалось именно так, как мы и предполагали, без сколько-нибудь заметных отклонений. Мне не в чем упрекнуть кого бы то ни было — из тех, кто был и кто работает в Службе сейчас.

      — Но никакая война не начинается без соответствующей подготовки, — настаивал Вершитель. — В таком случае ваши люди — здесь и в горах — чего-то не заметили или не оценили по достоинству. Возможно, в вашей агентуре или даже в центре Службы завелись «кроты»?

      Верком Гумо позволил себе изобразить намек на улыбку — улыбку матерого специалиста, полемизирующего с заносчивым профаном.

      — Наша агентура может выйти из строя только вместе со всей планетой, Вершитель. С каждым годом она становится мощнее и надежнее. Я готов лично ответить за всякий бит информации, за любую операцию и за каждый из ста процентов достоверности того, что сообщают мои люди.

      Кажется, его уверенность все же заставила Вершителя усмирить эмоции и обратиться к сухому и столь нужному сейчас рассудку.

      — В таком случае как вы объясните происходящее? Вернемся к истоку — хотя бы на эти же двадцать лет назад. Полагаю, вы достаточно хорошо помните ту обстановку?

      Онго шла домой, не очень замечая происходящего вокруг, целиком погрузившись в то, что творилось в ней самой, —в новые ощущения и переживания. Они расстались с Сури ещё на окраине; непонятно почему, ей вдруг не захотелось показываться вместе с ним на улицах, хотя прежде он провожал её до самого дома; ей казалось, что случившееся между ними было отчетливо написано на их лицах, и любой встречный, едва глянув на них, догадается и нехорошо ухмыльнется; а кроме того, Онго не нравилось, как выглядел сейчас её — кто же, собственно? Теперь уже не просто приятель, дружок, но и не муж еще, разумеется, — хотя она с самого начала была уверена, что в ближайшем будущем так оно и получится (почему-то не было сомнений, что не только её родители согласятся, но и его — что на самом деле было достаточно проблематично), — её любовник (это слово ей казалось неприличным, но именно оно, что ни говори, точнее всего отвечало свирским понятиям) нес на физиономии такое гордое выражение, словно был первым человеком на планете, совершившим подобное; ей это казалось глупым. Вот поэтому Онго и предложила ему добираться другим маршрутом и пошла домой в одиночку, совершенно независимой походкой — однако опасаясь поднимать глаза на встречных. Она шла, все убыстряя шаг, стремясь поскорее укрыться в своих четырех стенах и уже там попытаться осмыслить: этого ли она хотела, довольна ли тем, что произошло, и вправду ли мир после этого стал другим, или все это просто пустые разговоры.

      Оказавшись, наконец, дома, Онго решила, что мир все-таки остался прежним. Во всяком случае, дома не изменилось совершенно ничего — так заключила она, медленно поворачиваясь под хлесткими струями душа и таким образом окончательно приходя в себя. А крепко растеревшись жестким полотенцем, решила, что случившимся, в общем, довольна: когда-то это ведь Должно было произойти. Выражение гордости на лице Сури, так не нравившееся ей на улице, теперь стало казаться трогательно-смешным (все-таки он совсем ещё мальчишка, но хороший мальчишка, любимый мальчишка, её навсегда!). И она почувствовала вдруг, что необходимо сию же минуту позвонить ему, чтобы ещё раз услышать, как он её любит и как ему не терпится снова и снова пережить то, что уже было. Поэтому вместо того, чтобы заняться обедом, Онго вышла в прихожую, в дальнем углу которой на маленьком столике стоял телефон; семья, к которой принадлежала Онго, придерживалась консервативных взглядов, и более современных аппаратов связи в доме не было — похоже, право обзавестись ими предоставлялось новому поколению, когда оно станет взрослым, разумеется, пока же Онго по-прежнему считалась ребенком независимо от того, что она сама об этом думала.

      Итак, она подошла к телефону — и только сейчас увидела на столике, рядом с аппаратом, продолговатый конверт формата большего, чем обычный, что использовался для переписки между гражданами: казенный пакет, иными словами…

      Да, каждый помнил обстановку такой давности, каждый. Все в этом зале — кроме разве что одного из представителей промышленно-финансовых кругов Свиры по имени Адро — были людьми не самого юного возраста.

      Двадцать лет тому назад был пройден очередной пик Схватки Убеждений, или, проще, ещё одной попытки нашествия улкасов с целью уничтожения цивилизации — так это называлось в Свире официально, а в просторечии это событие носило название Сто восьмой войны; ровно столько прошло их с начала веков.

      Как и обычно, нашествие тогда случилось не вдруг; разведка заблаговременно сообщала: сначала — о хорошем урожае в Горном мире, прекрасном травостое на полях и лугах на высоких плато и пологих склонах, а также в той части предгорий, что искони принадлежала улкасам; это всегда было необходимой предпосылкой войны, для которой хлеб и мясо нужны больше, пожалуй, чем все остальное. Совпала и вторая составляющая угрозы: не просто хороший, а отличный урожай на обширных равнинах Свиры. Наступающие ведь рассчитывают снабжать войска за счет захваченных территорий, а для этого нужно, чтобы на этих территориях что-то было. Тогда так все и сложилось. Дальше развитие шло по уже хорошо известной схеме: военные праздники в селениях и городках улкасов, в каждой долине, за каждым хребтом; рост фанатизма, появление множества проповедников, призывающих к строгому соблюдению и выполнению предписаний Создателя; погром и уничтожение тех немногих продуктов технологической цивилизации, которые каким-то образом оказывались в распоряжении улкасов (прежде всего средства транспорта и гипертроники); затем — обязательно — какая-то катастрофа, пусть и природная, но которую можно при желании приписать влиянию технологий соседней страны; все более массовые сходки населения — преимущественно молодого, и парней и девушек, — поскольку законы улкасов вовсе не запрещали женщинам участие в военных действиях, в этом отношении у них издавна существовало полное равенство; ну и, наконец, эти сходки как-то сразу, словно по мановению руки, превращались в подразделения, подразделения сводились в части — и безо всякой задержки, на пике воодушевления все это приходило в движение и устремлялось на цивилизованные города и фермы свиров, на их академии, институты и лаборатории, школы, стадионы, городки отдыха, но прежде всего, конечно, — на промышленные и сырьевые районы, где, собственно, и было ядро цивилизации, её суть.

      Их, естественно, уже ждали в полной готовности. Потому что тогда — двадцать лет тому назад — армия была ещё армией, мужчины — мужчинами. Сто восьмая регулярная война как бы повторяла те, что велись десятилетия и столетия назад: сила на силу, масса на массу, фронт на фронт. Тогда, как и раньше, горцы устремились на равнины сразу по всей общей границе между странами, по всей линии схода — так называлась эта условная синусоида между двумя океанскими заливами.

      Такая война, когда хорошо обученные профессиональные войска гонялись за увертливыми налетчиками, продолжалась обычно с год, плюс-минус пару месяцев. Потом боевой запал улкасов начинал таять, да и потери все же сказывались, а главное — изменялось настроение тех, кто оставался в горах: пока на равнине шла игра в прятки, агракоры свиров бомбами и ракетами исправно поднимали на воздух то в горах, что попадало в прицел: городки, селения, отары вуцанов… Поначалу это делалось скорее демонстративно, объект не старались накрыть, но лишь пригрозить: уймитесь, не то… Но со временем люди зверели и громить начинали уже всерьез. Тогда даже самые рьяные воители улкасов понимали, что пришла пора антракта, и уползали в горы, хотя далеко не всем удавалось пробиться сквозь оседлавшие горные тропы патрули свиров или минные поля в предгорьях. Так заканчивалась очередная война; точно так же завершилось действо и двадцать лет тому назад, имевшее свое официальное название — Сто восьмая регулярная война. Это у свиров; наверное, ул-касы тоже вели какой-то свой учет — но об этом они лучше знают.

      Человек со стороны, пожалуй, не удержался бы от вопроса: почему бы Свире — сильному государству, обладающему, в числе прочих, и передовыми технологиями уничтожения, — раз и навсегда не поставить драчливых соседей на место, не ударить по ним всей. своей мощью, чтобы отучить от скверных привычек? Не моральные же соображения удерживали Свиру: когда речь идет о политике, и более того — о безопасности страны, такие понятия, как мораль, прекращают хождение, они хороши лишь для мирного благоденствия, да и то не всегда. Посторонний спросил бы, да; но никому из участников Высокого Совещания это и в голову не пришло. Потому что все прекрасно знали: пытались отучить, и не раз. Но — не получалось. Чтобы хорошо воевать в горах, надо их знать, а чтобы знать — необходимо в них родиться и жить. Мир улкасов был страной не просто горной, а высокогорной; и к равнинам спускались вовсе не пологие, достаточно удобные для восхождения склоны, а совсем наоборот — горы заканчивались крутыми и высокими обрывами, что неудивительно, если вспомнить, какова причина горообразования. Более или менее пригодных входов на всем протяжении Линии Сургана насчитывалось всего четыре — и все они были укреплены улкасами и бдительно охранялись. Пригодными же эти входы являлись разве что для пехоты: никакая техника там пройти не смогла бы. Возможно, и даже наверняка, существовали и какие-то тайные тропы, по которым можно было подняться; но до сих пор их местонахождение так и не удалось установить. Люди, не последние в следопытстве, отправлявшиеся на поиски этих секретных входов в горную страну, не возвращались. Те крайне редкие случаи, когда какие-то группы удавалось забросить наверх, попадали туда лишь с неба; речь идет, разумеется, о десантах. Из четырех забросов удачным оказывался в среднем один — по закрытой статистике.

      Но даже и тогда, когда высадка удавалась, это вовсе не означало благоприятного исхода. Не всякий раз стрелки могли угадать, куда же девалась та банда, которая вот только что вела яростный огонь самое малое с трех сторон; но и поняв, едва успевали десантники установить минометы или вызвать авиацию, или и то сделать и другое, и ещё что-нибудь третье — как впереди оказывалось лишь пустое место, а улкасы скрывались неизвестно куда, чтобы, может, через несколько минут оказаться в тылу и вести огонь уже в спину. Невольно приходилось бросаться туда, откуда сами только что пришли, но и там никого уже не было, только тишина да острый запах перестрелки, стреляные гильзы и, если очень повезет, — в одном-двух местах пятнышки крови: значит, хоть кого-то пусть вскользь, но задело.

      Никогда не понять было: где они и сколько их, на каком расстоянии, за каким сидят поворотом горной тропы, по которой и в мирные-то дни пробираешься с осторожностью, чтобы после неловкого шага не загреметь вниз, не попасть в камнепад и прочее; туземцев выручало подсознание, чутье, каким их наградили родители ещё в утробе, пришлому же человеку, будь он даже хорошо тренированным солдатом, рассчитывать на успех не приходилось и на благополучное возвращение домой — тоже.

      А кроме всего прочего, сама высадка десанта, пусть даже прямо в намеченный район, в горах самоубийству подобна: приземляться хорошо на лужок, а не на крутой каменистый склон. Но пусть даже большинство сохранялось; везде, где ещё несколько часов назад видеоразведка показывала сосредоточение немалой группы противника, оказывалось пусто, даже следов не найти было, и сиди здесь хоть неделю — никого не увидишь, кроме горного вуцана поодаль. Однако стоит начать движение, выйти из-под козырька, под которым все это время укрывались, — и закидают минами, и снайперы, умеющие прицеливаться в горах, начнут резвиться. Так что сколько ни готовь и ни обеспечивай такую операцию — ничего на ней не выиграешь, в результате одни потери. Пытались уже и закаялись.

      Можно было, конечно, избрать и другой метод: людьми не рисковать, пусть себе работают авиация и крупнокалиберная артиллерия с дистанции километров в пятьдесят: вот тут уже риска для жизни никакого, а противнику — а что, собственно, противнику? Да ничего: чтобы всерьез добраться до него, надо перемолоть в щебень все горы; но и слабоумному ясно: это масштаб не человека, а одного лишь Творца — а он в этих играх не участвует.

      Что же касается Сильных Вооружении — и ядерного, и био, и химии, — то, может, всеобщий гнев когда-нибудь и подтолкнул бы к попытке решить проблему с их помощью, если бы не тот очевидный и неизменный факт, что ветры слетали с гор в долины, и реки текли оттуда же, а никак не наоборот. Плевать же вверх, как известно, чревато неприятностями для самого плевца.

      Поэтому после очередной войны, может, и помечтав немного про себя о такой вот кардинальной операции, приходилось жить дальше на прежних условиях. Проходить очередной цикл.

      Периодичность была такова: после войны у горцев уходило в круглых цифрах двадцать лет, чтобы жизнь вернулась на былой, предвоенный уровень, забылись потери, выросло новое поколение и получило соответствующее воспитание, были восстановлены разрушенные и выдолблены в горах новые ходы, убежища, хранилища продовольствия и боеприпасов — и все такое прочее. То же и у свиров: восстанавливалась (и не просто, а, естественно, в усовершенствованном виде) разрушенная технология, в очередной раз модернизировалась армия, так что через два десятилетия могло показаться, что войны вроде бы вовсе и не было. И с этой засечки начинался новый период благоденствия наук и ремесел, изобретения и опробования новых вооружений, потому что предстоящие двадцать лет должны были быть, с одной стороны, временем мира и процветания, с другой же — новым предвоенным временем, потому что все прекрасно знали: минет ещё двадцать лет — и все начнется сначала, как уже не однажды, хотя, разумеется каждый раз на более высоком уровне; с обеих сторон, к сожалению.

      Так что теперь, по всем правилам, только начинался новый благоденственно-предвоенный период; и свиры со своим правительством во главе действовали соответственно. А это, кроме всего прочего, означало, что принятые двадцать лет тому назад Министерством Демографии меры по обеспечению семидесятипроцентной рождаемости женщин принесли свои плоды; теперь наступила пора изменить объединенными усилиями генетиков и медиков демокурс на противоположный, и отныне эти семьдесят процентов женщин, сейчас составлявшие все те же семьдесят процентов молодого населения, вошли в пору уверенного материнства и, выполняя долг перед государством, производили на свет (в рамках ли семьи или нет — значения не имело, . поскольку безмужняя беременность даже по Заповедям — см., например, книгу шестую, начинающуюся словами «О, юная и прекрасная, широкобедрая…», — грехом не считалась) уже девяносто процентов мальчиков, которые ещё через двадцать лет обеспечат доведение армии до уровня военного времени, и тогда-то эта новая регулярная война, сто девятая по счету, и начнется. И вот — вдруг, совершенно неожиданно для всех, оказалось, что в горах происходило то, чему срок только через две декады. Каким образом ухитрились улкасы вдвое сократить период подготовки к новой войне, пройти сорокалетний путь за двадцать — было совершенно непонятно. Но сейчас это и не столь важно. Достаточно двух фактов, ясных и неоспоримых. Улкасы к нерегулярной войне оказались готовы. А свиры — нет.

      Но и этого было мало. Сама война на этот раз началась по-другому. Большая часть границы — Линии Сургана — осталась спокойной, иными словами, горцы там как бы даже не собирались сходить на равнину, а лишь следили, чтобы свиры не пытались нанести ответный удар. На старте новой войны, уже получившей неофициальное название «неожиданной», ни пехотных масс не было, ни фронта как такового, и вся война сконцентрировалась в одном месте, а именно — вокруг клина Ком Сот. Клин этот был естественным образованием, одним из горбов граничной синусоиды, а проще — равнина в этом месте вытянутым треугольником вдавалась в горный мир между двумя крутыми хребтами и улкасы давно уже точили зубы именно на эту территорию, редконаселенную, но богатую пастбищами. Однако до сих пор считалось, что клин Ком Сот находится в безопасности: удобные сходы в долину (о которых уже упоминалось) отстояли и на севере, и на юге достаточно далеко от этой территории, и чтобы добраться до клина, надо было, сойдя в предгорья, с боем пробиваться к нему, что было весьма нелегко: места схода усиленно охранялись не только улкасами, но и свирами — внизу, разумеется. На этот же раз улкасы вдруг каким-то образом оказались прямо перед клином, а точнее, на нем. Каким образом удалось им сойти с гор в этих местах, считавшихся — да и бывших — непроходимыми, никто в Свире объяснить не мог. Однако факт оставался фактом.

      Тут фронт — в общепринятом смысле слова — пока, во всяком случае, не сложился; для него просто места не было — острый конец клина представлял собой теснину, зажатую между крутыми склонами, и в первые дни лишь небольшая часть его была занята улкасами: сначала пограничная служба, а потом и подтянутые из ближнего гарнизона подразделения не дали нападавшим возможности быстро расширить плацдарм. Таким образом, войну по необходимости вели пока ещё малочисленные группы; не было улкасских крупных войсковых частей, не было и свирских, и до сих пор ни одной из сторон не удалось добиться серьезного перевеса. Да и будь там даже танки — не станешь ведь гоняться на танках за одиночным противником? Фронта тут не было, а были направления, районы, площади, в любой точке которых мог внезапно появиться, словно из ничего возникнуть, один улкас или десять, сто — и мгновенно, собравшись воедино, ударить в слабую в Данный миг точку, поразить её и продвинуться ещё на бросок или два вперед, все более подрезая основание клина. Со своей стороны свиры старались нашарить и ударить по группе противника, пока она ещё не ударила сама. Можно представить себе картину: два человека, которые в тесном чулане могут действовать только пальцами одной руки, ведут схватку лишь при помощи-этих пальцев; при этом один старается вытолкнуть противника в более просторное помещение, а тот упирается, надеясь, что придет кто-нибудь из своих и выручит. Однако этот «свой» все медлит, не идет… Война велась на изнурение, на доведение противника до нервного срыва, до паники, и похоже, и начавшие её улкасы, и противостоящие им свиры, привыкшие к давно испытанной методике ведения войны, сейчас растерялись, какие-то соображения или надежды не сработали — и обе стороны мешкали, на ходу пытаясь найти действенный план победы…

      Вот чему и посвящалось совещание, о котором мы начали было рассказывать.

      — Итак, верком Гумо, — сказал Вершитель Мору, — по-вашему, ни в чем никто не виноват? А война эта — просто стихийное бедствие? Но ведь даже такие явления предсказуемы!

      — Совершенно справедливо, — согласился Гумо. — Однако этим занимаемся не мы. Как всем известно, такие вещи относятся к области прогнозирования — а этим ведает Про-Институт, директор которого высокочтимый верком Сидо здесь присутствует. Но если уж пришлось упомянуть это учреждение, осмелюсь заметить: его прогнозы нередко очень далеко отстоят от реальности, и, возможно, единственная вина моих людей, да и меня самого, заключается в том, что мы слишком уж на них полагались. Если бы не это обстоятельство…

      — Хорошо, — проговорил Мору уже совершенно спокойно, пережив приступ гнева праведного. — Этот вопрос мы обсудим отдельно — в более спокойное время. А сейчас, так или иначе, мы имеем дело со свершившимся фактом. Начнем действовать. Гумо, чем они, по вашим данным, располагают? Начальник ОСС откашлялся.

      — Численно — их несколько больше, чем в ту войну. И, откровенно говоря, я не могу, никто у нас не может сейчас понять, почему они не пробиваются на оперативный простор так, как делали всегда, сходя на предгорья по ущельям. Их замысел остается крайне не-. ясным. Но мы, конечно же, принимаем меры, мы действуем, чтобы понять…

      — О своем непонимании доложитe позже. Вы сказали: у них войск больше, чем в Сто восьмую. Каким образом? Откуда они взяли солдат? Настругали в мастерских? Нет? Откуда же?

      Верком Гумо пожал плечами:

      — Численно больше, да. А что касается Сто восьмой войны — разница в том, что у них сейчас под ружье поставлено поколение не детей, как было бы через двадцать лет, но родителей. Ровесников Сто восьмой. В то время как у нас…

      — Что у нас — мы знаем, — не очень вежливо осадил его Вершитель. — Переходите к цифрам.

      — Да, разумеется. Сейчас у них в состоянии готовности первая волна: до полутора миллионов солдат.

      — Ну, можно ли называть их солдатами… — негромко, но отчетливо пробормотал Полевой Военачальник.

      — Воинов, боевиков, головорезов — как угодно, — тут же откликнулся разведчик. — Суммарно, по всем направлениям. Но главное в том, что это и мужчины, и женщины. Женщины — вот источник увеличения численности войск.

      — Это же глупость! — сердито молвил Мору. — Выходит, они посылают в огонь матерей будущего поколения? Оставляют себя без продолжения и умножения нации! Идиотизм, не могу найти иного слова. История не знает подобного. Самоубийственная непредусмотрительность. Чем может быть вызвана такаяопромет-чивость?

      Верком лишь пожал плечами.

      — Позвольте мне. Вершитель?

      — Конечно, верком Сидо. Гумо иронически усмехнулся.

      — Только одним она может быть вызвана, — после краткой паузы проговорил Директор Про-Института, только что обвиненный перед лицом Высокого Совещания. — И мысль вовсе не так глупа: захватить нас в миг нашей наименьшей готовности к военным действиям. Мы ведь тоже вырастили поколение матерей. Но мы не можем дать им оружие…

      Он умолк как-то нерешительно, словно ожидая, что ему тут же возразят: «Ну отчего же, «Заветы Сургана», конечно, святы и нерушимы, но когда само существование страны под угрозой, можно и отступить от них — в порядке, как говорится, исключения». Однако никто не ответил, даже Водитель, от которого только и могла исходить такая инициатива.

      Все отлично понимали, нет, даже не понимали, а подсознательно чувствовали: «Заветы», как и любая другая сумма установлений, подобны старому дому: скрипит, но стоит, пока его не трогаешь; однако стоит приступить хотя бы к небольшому, частному ремонти-ку — и начинает сыпаться одно за другим, так что в конце концов вся система разваливается, и вместо хоть какого, но жилья остается лишь куча строительного мусора. А построить тут же новый дом не так-то просто, в особенности если ты к этому не готовился: и материалов не запасено, и рабочие не наняты, да и денег, откровенно говоря, на такое дело не отложено… Так что на невысказанный вопрос последовал такой же безмолвный и потому очень ясный ответ: не надо трогать Заветов, потому что даже и сам Про-Институт не в силах дать сколько-нибудь членораздельное предвидение: когда и чем процесс ревизии основ закончится, если его однажды начать.

      Да, собственно, верком Сидо и не ожидал другого отклика.

      — Хотелось бы знать, кто мог подсказать им такой рд _ сказал Водитель, ни к кому в частности не обращаясь. — Хоть убейте, не поверю, что они своим умом до этого дошли. Нет у них такого ума; во всяком случае, никогда прежде не было. И не только ума, но и воли — это ведь подумать только: отойти от веками вырабатывавшейся схемы, сломать её вот так, сразу, и это не где-нибудь, а среди улкасов, у которых основа мышления — консерватизм, слепая верность прошлому, воспринимаемому безо всякой критики. Чтобы безо всяких споров и волнений произвести такие перемены, очень многое требуется. Ум, воля и влияние — и все это в одном человеке. И не где-нибудь, а на самых верхах. Что, разве у них произошли перемены в высшей власти?

      Верком Сидо отрицательно покачал головой:

      — Наверху все те же люди. Арбарам и вся его команда. Люди суровые, целеустремленные, волевые, но до мозга костей приверженцы старого. Им такое решение не по зубам.

      — И никого нового?

      — На виду — ни единого лица.

      — То есть кто-то за ширмой? Гумо, а вы как полагаете?

      — Видимо, так, — признал разведчик без особой охоты.

      — Ваше упущение. Большое упущение.

      — Признаю, Вершитель. Но над их установлением мы работаем, не жалея сил.

      — Это остается на вашей совести, Гумо, и всей вашей команды. Хорошо, мы создадим комиссию, и она разберется. (Гумо облегченно вздохнул, Сидо едва уловимо усмехнулся.) Сейчас главное, как вы понимаете, в другом: что мы можем противопоставить улкасам? И чего нам следует ожидать? Сидо ответил после паузы:

      — Думаю, они немного просчитались с подготовкой — основных сил и начали преждевременно, или кто-то их слишком поторопил. Но как только они закончат подготовку основных сил — следует ожидать удара.

      — Где? Там, где сейчас дерутся? Или — по традиции, из ущелий?

      — Возможны оба варианта. Демарш на клине может носить отвлекающий характер, но возможно, там последует и основной удар. Ответить на этот вопрос я смогу, когда мы выясним, каким образом там оказались те улкасы, что ведут бои сейчас, каким был способ схода с гор в совершенно непригодном для этого месте. Пока же, по заключениям наших аналитиков, мы можем лишь утверждать: все то, что улкасы способны выставить, они концентрируют именно у нашей границы. Так что…

      — Когда они, по-вашему, будут готовы выступить?

      — Самое позднее — через месяц: основная подготовка у них уже закончилась.

      — Итак, месяц. Мы в провале: сейчас можем выставить… м-м… сколько?

      — Не более семисот тысяч человек, доведя до минимума все вспомогательные части, — тут же доложил

      Полевой Военачальник.

      — Это гарантированное поражение. Насколько я понимаю, эти семьсот тысяч — в основном технический состав?

      — Так точно. Бронетехника, артиллерия, ракеты, авиация, инженерные войска… Одним словом, профессионалы. Костяк армии. А вот полевых войск почти нет. Пехоты. Мы рассчитывали иметь её не раньше, чем через двадцать лет. Нам этих лет не дали. Мы…

      — Благодарю. Сколько нам нужно поставить в строй, чтобы гарантировать не только достойную встречу, но и стремительное и победоносное наступление? Ведь, если я понял вас правильно (тут в голосе Водителя явственно звякнул металл), улкасы не только нас, но и себя поставили в необычное положение: бросая всю силу на нас, уповая на нашу неготовность, они оставляют незащищенным свой тыл. И мы, в свою очередь, окажемся большими глупцами, если не используем этого обстоятельства и не постараемся решить проблему не на двадцатилетний срок, а, может, на двухсотлетний, а то и вообще до скончания веков. Если мы не позволим вернуться в горы массе войск, когда она (он покосился на веркома Гумо) хлынет на нас, а попыта-емся, отрезав от путей отхода, перемолоть их на равнине и в предгорьях, то с противостоянием будет, по сути дела, покончено навсегда: мы получим наконец полный контроль над горами — чтобы, я надеюсь, уже никогда больше его не выпустить из рук. Что скажете, собратья?

      Все молчали, возможно, упиваясь только что нарисованной Верховным Главнокомандующим картиной, или просто не верили в столь ослепительную перспективу. Только минуты через две Полевой Военачальник решился высказать свое мнение:

      — Я поднял бы все пальцы за такой исход, если бы у нас была армия хотя бы в два миллиона человек. И, конечно, если бы существовал план атаки Улки со стороны Океана — поскольку именно он защищает их тылы, а прибрежная полоса принадлежит, как известно, вин-дорам. Они что — согласились пропустить нас? А как мы туда попадем? Флота ведь мы не имеем за отсутст-вием выходов к Большой воде.

      — Что касается подступов к их тылам, — сказал Вершитель безапелляционно, — это проблема Гумо: кто, если не разведка, должен найти их? Это приказ. А о количестве нашей армии… Вы сказали — два миллиона? — спросил Вершитель со странной интонацией. — А если мы получим в свое распоряжение пять миллионов — как тогда?

      — Мечтания… — вздохнул кто-то из присутствовавших.

      — Нет, вовсе нет, — возразил Главковерх с усмешкой и обратился ко всему Совещанию: — Предлагаю принять решение о немедленном запуске проекта «Метаморф».

      Воцарившееся после этих слов молчание было непродолжительным, но свинцово-тяжелым.

      Вершитель усмехнулся:

      — Ваши сомнения мне понятны. Мы ни разу ещё не пользовались этим проектом в таком его варианте просто потому, что не было надобности. Но вот она появилась; мы знали, что рано или поздно этот день придет. По докладам служб, к нему готовы и генетики, и медики, и все остальные службы, занятые в проекте. Неужели мы испугаемся риска? Или роль сыграют отвлеченные соображения? Короче, кто за то, чтобы немедленно запустить проект «Метаморф»?

      В зале произошло некоторое шевеление.

      У свиров принято высказывать свое мнение — голосовать, иными словами, — поднимая вверх пальцы; чем в большей степени голосующий поддерживает предложение, тем больше пальцев он поднимает. При возражении пальцы указывают вниз; при воздержании в воздухе маячат кулаки.

      На этот раз при двадцати присутствующих было поднято двести пальцев. То есть если у кого-то и были сомнения, он предпочел оставить их при себе и устремил вверх все свои пять и пять. Хотя верком Сидо и проворчал себе под нос:

      — Все же проще было бы похерить Двенадцатый…

      Онго не состояла в переписке с властями, и потому была очень удивлена, прочитав на конверте, украшенном государственным гербом (на овальном щите полосатый лесной кот и гривастый бык, повелитель степи, стояли, поднявшись на задние конечности, друг против друга, но глядели, повернув головы, наружу, на зрителя), именно свое имя, а вовсе не кого-то из старших. Удивлена, да; но и польщена тоже, разумеется. Оказывается, у государственной власти нашлось, что сказать ей, ничем особенным пока в жизни не отличившейся, пока успевшей лишь пройти среднюю ступень образования по специальности «Агралеты; обслуживание и пилотирование» (хотя с прекрасными показателями) и только через месяц с небольшим собиравшейся приступить к последней, высшей? Безусловно, такое внимание было лестным. И прежде, чем набрать, как она только что намеревалась, номер Сури, она решительно вскрыла конверт, надеясь, что в нем окажется что-то такое, чем можно будет похвастаться перед любимым человеком. Что именно? Ну, хотя бы приглашение на учебу в Академию Воздуха: результаты, с какими она закончила среднюю ступень, в общем, давали ей право рассчитывать на преимущества при поступлении — хотя, откровенно говоря, Онго в это не очень-то верила: в конце концов таких, как она, «подлетков» в Свире было куда больше, чем мест в Академии, и поступали туда обычно те, чьи родители пользовались известностью и уважением; о своих Онго сказать этого никак не могла — обычные чиновники муниципального уровня, каких в стране многие тысячи. Итак, она вскрыла конверт, вынула из него сложенный пополам лист плотной (тоже казенной) бумаги и окинула его взглядом прежде, чем прочитать написанное.

      Потом прочитала внимательно. Не очень поняла что к чему. Еще раз, теперь уже очень медленно, слово за словом. Резко мотнула головой, будто не соглашать, отрицая. И прочла в третий раз. Текст оставался все тем же, ни единой буквы в нем не изменилось:

      «Гражданке Ру Онго. Улица Красных листьев, шестнадцать, сектор семь. Именем Государства руководство Проектом «Метаморф» предлагает Вам прибыть в 22-й день месяца Цветов в 8 часов утра на 28-ю станцию Проекта по адресу: Пенная аллея, четыре, для скорейшего решения вопроса о Вашей пригодности для государственной службы».

      Дальше — две подписи: Главы Проекта (факсимиле) и директора двадцать восьмой станции — натуральная. А также печать, тоже с Котом и Быком.

      Это было не очень понятно.

      Проект «Метаморф»? Она впервые слышала, чтобы что-то такое действительно существовало в мире. Хотя, кажется, одно время какие-то туманные слухи ходили, но, насколько Онго знала, никому из её близких или хотя бы знакомых никогда не приходилось с таким проектом сталкиваться. Он был — это следовало из содержания письма, — но в то же время его как бы и не существовало. Чем-то виртуальным являлся этот проект для неё и для всех, кого она знала. На свете всегда существовало и существует множество подобных контор, учреждений, заведений, о которых все что-то когда-то слышали, но совершенно ничего, по сути, не знают: наличие этих институций никак не пересекается с жизнью простых людей. И когда приходится неожиданно столкнуться с ними, это невольно вызывает ощущение тревоги, как и всякое соприкосновение с неизвестностью.

      Такое вот чувство испытала сейчас и Онго. И минуту-другую в нерешительности простояла возле телефона, пытаясь сообразить, что же ей сейчас с этой бумагой делать, как отнестись к ней: смеяться или плакать?

      Однако счастливый характер, каким обладала девушка, не позволил ей долго оставаться в бездействии. Счастливым в её характере можно, пожалуй, счесть то, что во всем, что бы ни происходило с нею, она всегда ухитрялась увидеть в первую очередь хорошее, что могло заключаться в сложившихся обстоятельствах — увидеть, порадоваться и воодушевиться. А если после этого в обстоятельствах начинали проступать и иные стороны, то успевшего возникнуть настроения обычно хватало на то, чтобы справиться с ними. Людям с таким характером жизнь обычно удается, в то время как пессимистам в ней часто приходится намного труднее.

      Так получилось и на сей раз. В конце концов, каким бы ни являлось содержание этого самого Проекта, речь шла о государственной службе: да-да, именно так тут и было написано. А разве это не лучше даже, чем служить в Агра? Правда, она рассчитывала прежде всего на Академию Воздуха. Но, может быть, сама учеба в Академии тоже считалась государственной службой? Скорее всего именно так оно и было — а следовательно, речь шла именно о том, чего ей так хотелось. Так что полученная бумага давала повод для радости, и ни для чего иного.

      Конечно, они могли бы так и написать: просим, мол, прийти для переговоров о вашей учебе в Академии Власти — вместо Академии Воздуха. Чтобы сразу все стало ясным.

      Могли бы, конечно. Но кому неизвестно, что государственные службы обожают даже самые простые вещи облекать в такую сложную форму, что не сразу и догадаешься, что же они хотят сказать. Такова уж Власть: обожает таинственность, на которой держатся три четверти её авторитета.

      Двадцать второе Цветов — это завтра с утра. Придется лечь спать пораньше. Онго понимала, что это даже кстати: она не чувствовала физической усталости, наоборот, близость с Сури придала ей бодрости; однако Онго понимала, что завтра во время собеседования в Проекте (она уже совершенно уверилась в том, что именно об этом и шла речь) ей понадобится все спокойствие и самообладание: как ей приходилось слышать, вопросы к претендовавшим на государственную должность бывали весьма каверзными, а ответы оценивались очень строго.

      Так что спать следовало лечь сразу же. Сразу после того, как она поговорит с Сури, скажет ему и услышит от него… И, конечно, не преминет похвастаться полученным приглашением.

      Она набрала наконец номер. Ответили ей не сразу; судя по голосу, то была мать Сури:

      — А кто его спрашивает?

      — Его знакомая. Онго меня зовут.

      — Ах, Онго… (секундная пауза) К сожалению, он уже спит. И просил не будить его.

      Онго это показалось странным. Лег, даже не поговорив с нею, — после того, что между ними произошло? Странно и обидно.

      Но характер снова одержал верх. Ничего особенного: он просто устал сегодня. Говорят, у мужчин это отнимает много сил. Сури же, при всех его милых качествах, никак не богатырь. Да, это она сама его утомила. Что же удивительного, что он не дождался её звонка. А почему не позвонил сам? Наверное, рядом все время были родители, а в их присутствии он, конечно, не смог бы сказать то, что она хотела от него услышать. А если бы он не сказал, она обиделась бы куда больше, чем сейчас.

      —…Простите, что вы?

      —Я спрашиваю: передать что-нибудь? (С некоторым раздражением.)

      — Нет, благодарю вас. Я позвоню ему завтра. Ничего срочного. До свидания, спокойной ночи.

      Ладно, Онго и так прекрасно знает, что он сказал бы ей, если бы ему удалось позвонить. Сейчас она тоже ляжет в постель и повторит себе все эти слова — от его имени, разумеется. И никаких обид. Хуже всего — засыпать с ощущением, что тебя обидели.

      Скорее бы настало завтра. Завтра все должно быть прекрасно…

      Завтра оказалось совсем не таким, каким Онго его представляла.

      Станцию Проекта она нашла без труда. К удивлению девушки, по указанному в письме адресу помещалась не какая-нибудь контора, а почему-то обычная больница; во всяком случае, на первый взгляд она казалась обычной, вот разве что высокий забор из бетонных плит представлялся слишком неуместным. Такой подошел бы, наверное, для сумасшедшего дома или для клиники высокозаразных инфекционных заболеваний, но здесь, похоже, ими не занимались — во всяком случае, незаметно было никаких предостережений и предупреждений. Нормальный больничный корпус, только и всего. Разве Проект имел какое-то отношение к медицине? Тогда это не для нее: стать врачом Онго не собиралась, это было бы, пожалуй, слишком заурядно для нее, и в больные тоже вроде бы не годилась: на здоровье жаловаться ей не приходилось.

      Тем не менее следовало выяснить все до конца, прежде чем направиться домой.

      Онго решительно отворила массивную дверь и вошла в больничное преддверие. И тут же остановилась в растерянности, даже едва не повернула назад — настолько неожиданным было увиденное ею. Преддверие оказалось уже битком набитым посетителями. Несколько десятков человек. И все это были девушки и молодые женщины возрастом не моложе шестнадцати и, пржалуй, не старше двадцати пяти. Все они толпились перед длинным-длинным, во всю ширину вестибюля столом, за которым со стороны стены сидело не меньше дюжины женщин — эти были постарше и все в медицинских халатах. Перед каждой из них лежал длинный, на многих страницах список, на стене повыше были вывешены таблицы с буквами алфавита — где по одной литере, а где-то и по три, четыре, даже пять — по принципу частоты употребления. И к каждой из этих больничных женщин стояла очередь; эти-то очереди, длинные, извивающиеся и закручивающиеся улиткой, и занимали все обширное помещение.

      Неужели столько претенденток на обучение в Академии Власти? Онго никогда не думала, что их может быть так много. «Чуть ли не все городское девичество», — подумала она. Приглядевшись, в разных очередях Онго увидела несколько знакомых и полузнакомых лиц; никто из этих знакомых никогда и не заикался о своем желании поступить в Академию. Скрытность? Онго ещё не хотелось думать, что Академия была тут ни при чем: ей так нравилось считать, что её пригласили сюда именно ради учебы, что она успела уже совершенно поверить в свое предположение. А вот сейчас начала в нем сомневаться.

      Она отыскала свою букву «Р» и встала в конец очереди. За ней сразу же встала ещё одна, за той — следующая, и еще, и еще… Девушки продолжали приходить. Только девушки. Одни только девушки.

      Онго подумала, что она потеряет тут, пожалуй, если не целый день, то уж полдня непременно. Она не любила очередей и никогда в них не стояла. Впрочем, очередь вообще была в городе редкостью, но если всё-таки возникала, Онго предпочитала остаться без чего-то, чем терять время так бездарно. И сейчас, минут десять попереминавшись с ноги на ногу, она, рассердившись, решила: довольно. Она не должна страдать из-за скверной организации дела в этом проекте-как-его-там. Ясно, что никакой учебой тут и не пахнет, а если даже она ошибается, то придется менять свое мнение об этой пресловутой Академии Власти: раз уж при наборе такой беспорядок, то чему же у них можно научиться?

      Придя к такому выводу, Онго решительно вышла из очереди и направилась к выходу. Однако не тут-то было: выйти ей не позволили. Входя, Онго и не заметила, что в помещении, у самой двери, стояли двое в военной форме — и то были единственные здесь мужчины. Солдаты с оружием. И хотя они не держали его на изготовку, уже сам облик оружия внушал если не страх, то во всяком случае, ощущение неуверенности. И когда Онго попыталась пройти мимо них, чтобы выйти на улицу, они, разом вытянув руки, помешали ей сделать это и один из них, с каким-то значком на воротнике, отрицательно покачал головой и кивнул в ту сторону, откуда она только что пришла, — в сторону очередей. Онго после секундного колебания повернулась и пошла туда, куда было указано. Она не стала искать своего места, а снова пристроилась в конец. Хорошо, она выдержит все до конца. Но уж когда окажется перед людьми, все это придумавшими, то прямо и без обиняков выскажет все, что по этому поводу думает.

      Минут через двадцать она смогла, наконец, подойти к столу и предъявить вчерашнее письмо. Ее имя нашли в списке, отметили и сказали:

      — Кабинет триста пятьдесят шесть — третий этаж. Лифты справа в углу. Возьмите жетон — там отдадите его. Следующая!..

      Внутренне вскипая, Онго тем не менее послушно взяла жетон и направилась туда, куда отходили от столов и все остальные.

      Нужный кабинет она отыскала без труда. Очереди перед ним не оказалось, Онго вежливо постучала в дверь и вошла.

      — Итак, вы — Онго Ру, имеющая гражданство Свиры и постоянно проживающая в нашем городе?

      Спрашивал сидевший за столиком мужчина — в годах уже, лысоватый, полный и почему-то в темных oчках. Одет он был в темный костюм, халата не носил, так что, наверное, не принадлежал к медицинскому персоналу. Представитель Академии, может быть?

      — Да, это я.

      — Садитесь.

      Это происходило уже не в триста пятьдесят шестом кабинете, куда её поначалу направили. Там её встретила медицинская комиссия и Онго была осмотрена — по всем правилам и достаточно быстро: больница была оборудована очень хорошо, и основная работа тут приходилась на долю аппаратуры и приборов, люди лишь рассматривали их показания. Онго нашли совершенно здоровой и хорошо развитой физически, после чего санитар проводил её на самый верх, на тридцать шестой этаж. И только здесь, выйдя из лифта, она увидела перед входом в коридор небольшую табличку с надписью: «Станция Проекта «М». Тут и происходил сейчас разговор.

      — Врачебный осмотр пришел к выводу, что вы совершенно здоровы. Вы согласны?

      — На здоровье не жалуюсь, — ответила Онго суховато; она все ещё не понимала, зачем она здесь.

      — Вы не замужем.

      — А что, вы хотите сделать мне предложение? Боюсь, мне придется отказаться.

      Странно, однако на явную дерзость чиновник (так она назвала его про себя) никак не отреагировал. Не усмехнулся и не поморщился. И продолжал:

      — Из данных комиссии следует также, что вы не беременны.

      «Это как знать, — подумала Онго про себя. — До вчерашнего дня не была, это совершенно точно. А сейчас? Все может быть…» Вместо ответа она лишь пожала плечами.

      — Таким образом, будучи совершенно здоровой физически, пройдя среднюю ступень образования, не связанная узами брака, не имея детей и не являясь беременной, вы, безусловно, соответствуете требованиям, которые проект «Метаморф» предъявляет своим участникам.

      Тут Онго почувствовала, что больше не выдерживает.

      — Да объясните в конце концов: что это за чертов проект и какое ему дело до того, беременна я или нет? Я всегда думала, что это мое личное дело. Если я и забеременею, то, уж во всяком случае, не от вашего проекта, а от того, от кого захочу. А вы что, думаете иначе?

      Чиновник снова не нахмурился и не усмехнулся; он лишь с огорчением покачал головой:

      — Вы что же, ничего не знаете о сути Проекта? Совсем ничего?

      — Такая уж я недоразвитая. А знаете, в школе этого не проходят.

      .

      — Очень печально, — сказал чиновник. — Не знаете. А надо бы. Хотя должен признать — в школах действительно этого не преподают, хотя бы потому, что положение о Проекте является секретным правительственным документом. Но сейчас пришло время снять эту секретность.

      — Хорошо, — сказала Онго примирительно. — Если вы дадите мне учебник или что-то такое, обещаю вам дома внимательно прочитать его.

      — Дома? — повторил чиновник, высоко подняв выцветшие брови.

      «Документ высокой секретности: проект «Метаморф».

      Применяется только по решению Высокого Совещания.

      Раздел М-М: смысл — Мужчины; мобилизация.

      Исполнители: Военное Министерство; Комитет по генетике и Министерство Демографии; Министерство Здоровья Свиры.

      Условие использования: Настоятельная необходимость быстрого принципиального изменения демографического состава населения до уровня, диктуемого обстоятельствами.

      Порядок исполнения:

      Получив решение Высокого Совещания, Комитет по генетике и Министерство Демографии, пользуясь имеющимися в их распоряжении данными о возрастном и половом составе, а также о состоянии используемых групп населения, в течение одних суток рассылает заранее заготовленные повестки адресатам. Повестки предлагают явиться в ближайшую Станцию Проекта в первый, второй или третий день М.

      Министерство Здоровья организует на Станциях Проекта комиссии по проверке здоровья привлекаемых. При определении пригодности привлекаемых учитываются правила и нормативы, применяемые при нормальном укомплектовании Вооруженных сил: прежде отбирается категория А — безусловно здоровые, по её исчерпании — категория Б — практически здоровые; категория В включает в себя людей, страдающих или подверженных заболеваниям, не имеющим остроинфекционного характера, а также имеющих некоторые отклонения в психике — такие, как агрессивность и др. На использование категории В требуется особое указание Высокого Совещания, отдаваемое через Военное Министерство.

      Категории А и Б включают в свой состав людей необходимого в данном случае пола в возрасте: мужчин — от 18 до 30 лет, женщин — от 16 до 26 лет.

      Условие привлечения мужчин: пригодны лишь не состоящие в браке. Женщин: используются лица, не состоящие в браке и не находящиеся на день М в состоянии беременности.

      Вопрос об использовании женщин, готовых к вступлению в брак (в случае официального подтверждения этого обстоятельства) решается в каждом случае индивидуально.

      Категории А и Б составляют первую волну реализации проекта.

      Категория В составляет основу второй волны. В случае необходимости она дополняется категорией Г.

      Категорию Г представляют собой люди в возрасте от 31 до 40 (мужчины) и от 27 до 35 (женщины), по своему состоянию соответствующие категориям А и Б. Их привлечение требует особого постановления Высокого Совещания.

      После прохождения медицинской комиссии на Станции Проекта привлекаемое лицо помещается в специализированную клинику Комитета по генетике, где и подвергается предусмотренной процедуре, включающей в себя также и период реабилитации. Люди, чья реабилитация не дает необходимых результатов в предусмотренные сроки, условно переводятся в категорию В, и их реабилитация продолжается. Люди, так и не пришедшие в нормальное состояние, признаются нетрудоспособными и переходят на иждивение государства.

      Люди, чья реабилитация завершена своевременно, поступают в зависимости от основной ситуации в полное распоряжение Комитета по генетике либо Военного Министерства.

      При распределении полученного людского материала…»

      Таков был документ, в незнании которого чиновник на Станции Проекта упрекал Онго, отлично зная, что ознакомиться с секретным документом у неё не было никакой возможности.

      Зато после собеседования, ожидая в коридоре вместе с несколькими другими девушками и женщинами дальнейшего развития событий, она увидела на столике печатный листок. Прочла название: «Памятка гражданину, привлеченному к участию в проекте «Метаморф».

      В этой памятке, помимо нескольких простых истин — например, как следует гражданину относиться к призыву государства прийти ему на помощь; как следует вести себя на Станции Проекта, и как — в специализированной клинике, и какие мысли следует гнать от себя, а какие, наоборот, привлекать; как много хорошего есть в том, что вы приобретете, и как много плохого заключено в том, с чем вы очень скоро расстанетесь; и так далее — вплоть до того, что в конце концов Творец возложил на людей, именно на свиров, миссию дальнейшего усовершенствования этого мира, а потому все, что ведет к укреплению Страны Свиров, ведет и к усовершенствованию всего мира и заслуживает, если потребуется, всяческих жертв со стороны каждого свира, — итак, помимо всего этого содержалась и некоторая информация, показавшаяся Онго очень полезной. Но она ещё не успела понять — почему. Не успела или не сумела — просто потому, что так и оставалось неведомым: что же с ними собираются делать? Возникали в уме и тут же отметались какие-то предположения, постоянной оказалась лишь неясная тревога, так никуда и не уходившая.

      Впрочем, на спокойные размышления не было ни времени, ни условий. И ясно было, что здесь, в больнице, покоя она не найдет.

      Все более настойчивым становилось желание немедленно, сию же секунду бежать отсюда. Бежать, куда угодно. Туда, где её не найдут. Бежать любым способом, на любых условиях.

      Но, оглядевшись, Онго поняла, что — во всяком случае сейчас — это совершенно невыполнимо. Из коридора был только один выход, и он охранялся молодым улыбчивым солдатом.

      — Нельзя, — сказал он.

      — Неужели уж никак? — Онго постаралась улыбнуться пококетливее. И, кажется, это ей удалось. Солдат усмехнулся в ответ:

      — Ну… может, и можно, только не так сразу. Погляжу. А ты иди пока к остальным. Не маячь.

      — Скажи хоть — что с нами будут делать?

      — Все расскажу. Иди.

      Онго оглянулась, по коридору шел кто-то из медицинского начальства, и солдат явно не хотел, чтобы его заметили разговаривающим с девушкой.

      Пришлось отойти. Но хоть какая-то надежда появилась. А может, ещё и другие лазейки можно отыскать?

      Только тут ей вспомнилось вдруг то место в «Памятке», где говорилось (а раньше об этом было уже сказано в секретном документе), что девушка, соответствующая Проекту по возрасту и состоянию здоровья, может тем не менее избежать привлечения к этой акции, если она должна в самом скором времени выйти замуж и необходимые для этого предварительные официальные действия ею уже предприняты.

      Одно действие, которое могло (хотя и необязательно) привести к браку, уже было совершено ею вчера. К сожалению, она понимала, что оно никак не могло считаться официальным.

      Но ведь остальное ещё можно уладить?

      Например, если Сури сейчас же, немедленно пойдет в муниципалитет, в департамент семьи, и подаст соответствующее прошение. Если убедит тамошних чиновников сразу же назначить день обряда, и как можно скорее. Завтра, послезавтра…

      Нужно было как можно быстрее позвонить Сури. Объяснить ему все. И попросить… Нет, даже потребовать… Ведь он же её любит! Он не захочет потерять её навсегда! А значит, побежит и все сделает.

      Дело оставалось за малым: найти телефон.

      Но и в этом ей повезло: у одной из соседок в коридоре оказалась трубка.

      Дрожащими от нетерпения пальцами Онго набрала номер. Она просила Творца: ну, сделай так, чтобы там не было занято! Сделай так, чтобы я дозвонилась! Потому что ведь каждую минуту их могли забрать отсюда, и что будет дальше — совершенно неясно.

      Но Творец помог: номер не был занят, и ей ответили. К сожалению, не сам Сури, а его мать.

      — Позовите, пожалуйста, Сури…

      Онго старалась, чтобы её голос не трепетал. Но явственно услышала, как дрожал голос отвечавшей ей женщины:

      — Сури… Его нет… Слышите — его нет!

      Вот ещё новости.

      — Что значит?.. Как это — нет? Я звонила ему на работу, в Про-Институт, и там тоже сказали…

      — Пришла повестка, и ему пришлось пойти… Они там, в институте, теперь все мобилизованы и переведены в казармы. Как простые солдаты. Это же ужасно! Наши мальчики — и вдруг…

      — Мобилизовали? В казармы? Но зачем?

      — Началась война, да вы что, не слышали? Об этом уже все говорят. Призывают и резерв, и молодых — всех. Но он же совершенно негоден, он не умеет воевать…

      Онго медленно нажала на кнопку отбоя.

      Сури ей не поможет. Ему сейчас самому впору искать помощи. Но если ему это и удастся, ей, во всяком случае, он помочь уже не сможет.

      А что, если…

      Но она не успела даже сообразить — если что. Потому что за ними пришли. Их никуда не повезли; просто развели тут же, в этом самом корпусе, по палатам. В коридоре солдат, охранявший выход на этом этаже, внимательно посмотрел на Онго, когда она проходила мимо, улыбнулся и подмигнул. Она отвернулась. Не до улыбок было ей сейчас; непонятная неизвестность тревожила, не давала ни на одной мысли сосредоточиться. Какие уж тут солдаты…

      В двухместной палате вторая койка была ещё не занята, и Онго даже не знала, радоваться или печалиться тому, что эту ночь она проведет в одиночестве, — ни посоветоваться с кем-то, ни просто пожаловаться на судьбу. Боялась, что не сможет уснуть — то ли от волнения, то ли просто от злости. Однако неожиданно для себя самой вдруг канула в сон; похоже, волнения этого дня оказались чрезмерными, но не исключалось и то, что в вечерний сок ей подсыпали снотворного. Так или иначе, Онго уснула. А проснулась вовсе не потому, что выспалась.

      Это был солдат — тот самый, что обещал ей что-нибудь придумать. Сейчас он был — насколько можно было разглядеть в слабом свете, падавшем из коридора через стеклянную дверь, — без оружия и даже в расстегнутой куртке: наверное, сменился на посту и теперь располагал временем. Он и разбудил Онго тем, что откинул тонкое больничное одеяльце и, присев на край койки, положил руку на её бедро, теплое под длинной, больничной же рубахой.

      — Ты что? — Спросонок она не сразу пришла в себя. — Ты… ты зачем?..

      — Ты же меня просила, — ответил он громким шепотом. — Да не ори так — сестра услышит! Только сейчас она вспомнила.

      — Ну, ты придумал? Выпустишь меня?

      — Обещал — значит, сделаю.

      Онго хотела вскочить, одеться для побега. Взяв за плечи, он удержал её в постели:

      — Куда разогналась — прыткая!

      — Ты же сказал…

      — А я что — даром обещал все сделать? Онго на мгновение растерялась:

      — У меня мало совсем… Но я достану, принесу тебе, отдам!

      — Деньги? Ну вот еще! Стал бы я…

      — Не поняла…

      Поняла на самом деле, но надеялась, что вывернется как-нибудь. Руки его, однако, показали, что её слова его мало интересуют.

      — Не смеши, — сказал солдат. — Времени мало. Подвинься-ка.

      — Не хочу!

      Он на миг приостановился:

      — Дура! Ты хоть знаешь, что с вами со всеми будет? Сказать?

      Ей просто необходимо было знать это.

      — Конечно!

      — Тогда давай.

      — Да иди ты!

      Он проговорил, едва не касаясь губами её ушей:

      — Зря не хочешь! Ведь последний раз в жизни. В твоей.

      Онго не поверила:

      — Это как?

      — Скажу. Только раздвинь видимые горизонты. «Не смешно, — подумала Онго. И ощутила его руку там, где — ну, как говорится, дальше некуда было. — Господи, вот пристал. Ну не хочу я, не хочу изменять Сури, вообще ничего не хочу…»

      Так думала она, одновременно спрашивая:

      — Скажешь? Не обманешь?

      — За кого ты меня принимаешь!..

      «Ну и тяжел! — только и подумала она. — И груб. Но… но… Совсем не то, что было вчера, но…»

      И противно было, и нет. А главное — этот уверен был, не то что Сури… Онго постанывала, сама того не замечая — отчего? Она не смогла бы ответить. Долго как… Хорошо, что пружин нет в койке — не то лязг шел бы по всему этажу… Уже и не поймешь — мука это, или удовольствие, или ещё что-то? Чем это от него пахнет? Казармой, что ли?

      Чего у солдата хватало, так это силы. И когда он решил наконец, что полностью удовлетворен, Онго подумала: «Скажи он мне сейчас «Беги!» — хватило бы у меня сил подняться? Не человек, а бык какой-то безмозглый. Сури… Если бы сейчас тут был Сури…»

      — Ну, получил свое? — спросила она, стараясь, чтобы вышло не слишком грубо. —Тогда я собираюсь.

      — Да? И куда бы это?

      — Домой. Ты же обещал.

      — Ты всерьез? Я пошутил, понятно.

      Впрочем, она и так была уверена, что обманет. Поняла вдруг — пока он трудился на ней. Но решила возмутиться. И заплакать. Что тут же и выполнила.

      Это, кажется, на него подействовало. Он проворчал:

      — Свой долг нарушать нельзя, хотя ты это ещё узнаешь.

      — Это как? Говори. Хоть одно слово сдержи! Ты же мужик!

      Похоже, что ему и самому не хотелось остаться кругом прохвостом. А может, эта информация к его долгу не относилась. Во всяком случае, он быстро и толково объяснил Онго, что произойдет с нею и всем остальным, как он назвал, цветником.

      Услыхав, она в первый миг ощутила ужас. А когда солдат уже ушел, она снова заплакала — теперь уже по-настоящему, над своей судьбой, которая, не успев расцвести, вдруг ломалась.

      И лишь ближе к утру немного успокоилась. Потому что чем дальше, тем стыднее становилось ей оттого, что позволила какому-то солдату воспользоваться собою — и даже, кажется, ей самой это немножко понравилось.

      Хорошо ли быть женщиной, если с тобой могут вот так поступить? Сейчас ей казалось, что не просто плохо, а отвратительно. И не подумалось, что ведь можно было не уступать. Вот мужики: веришь им, а получается дрянь. Может, и к лучшему будет то, о чем он ей рассказал?

      Она все же уснула, так и не успев в этом разобраться.

      Операционный зал клиники человеку со стороны мог показаться громадным: сорок восемь ростов на двадцать четыре — следовательно, площадь его составляла тысячу сто пятьдесят два квадратных роста. Если учесть, что на один стол со всей бригадой и сопутствующим оборудованием требовалось не менее шести квадратных ростов, то станет ясно, что в зале этом могло разместиться около двухсот столов, а совсем точно — сто девяносто два, как оно на самом деле и было. Правда, в обычное время использовалась хорошо если одна пятая часть этих столов — лишь один угол операционной; однако клиника эта, построенная недавно, с самого начала была рассчитана на Проект; такие же клиники были воздвигнуты в каждом более или менее заметном городе Свиры; подано это было общественному мнению как забота о народном здравии. Но вот наступили критические дни, и зал заполнился весь — и хирургами, на этот случай вызванными со всех концов округа, и пациентами. Сейчас на каждом столе оперировали, а те, кому предстояло через часок в свою очередь возлечь на ложе страданий, уже ждали, подготовленные.

      Операция на всех столах делалась одна и та же; серьезная, но давно и до мелочей отработанная на трупах, и потому проходившая (учитывая её сложность) быстро и успешно: девяносто два процента оперированных, по прикидкам, должны были выздороветь и стать готовыми сыграть свою роль в истории. Ну а остальные восемь — ну что вы хотите в конце концов: полного счастья, как говорится, не бывает, как и полного успеха тоже.

      Вошедшему сюда могло показаться, что в зале, в котором одновременно работали более тысячи человек, царит тишина. На деле же было не так, потому что за операционным столом участникам работы волей-неволей приходится по ходу действия обмениваться какими-то репликами или хотя бы просто требовать очередной инструмент; вспомогательная техника тоже управлялась голосовыми командами: нажимать кнопки тут было бы некогда. Так что на самом деле в зале стоял непрерывный, хотя и негромкий гул; однако благодаря ухищрениям архитекторов и строителей шумок этот не растекался по всему залу, а поднимался куда-то вверх, к высокому потолку, где его могли бы слышать лишь находящиеся на смотровых галереях — куда, впрочем, в эти дни никого не пускали.

      Зал работал, как хорошо отлаженный конвейер. Вот очередная операция благополучно завершена, последний шов наложен, все заклеено, минутная передышка, пока стол вместе с прооперированным укатывают на бесшумных роликах, а его место занимает другой, на котором пациентка уже под наркозом. И снова все сначала: подключение датчиков, разрез, ещё один и еще; осторожное, хотя и без промедления, извлечение всего, что должно быть извлечено, пересечены сосуды и нервы. То, что изъято, тут же укладывается материальным врачом (смешное название, правда? Но точное: этот медик и занимается только материалами — тем, что извлечено, и тем, что придет на замену). Быстро осушается полость, кровь сохраняется: она оперируемому ещё понадобится. И вот команда этому самому материалисту: «Имплантат!» А все уже готово, осталось только вскрыть контейнер (секундное дело) и передать оператору. Вот и это сделано. Работа в области паха занимает большую часть времени: сорок минут, потому что много возни с включением новых тканей в нервную, кровеносную, лимфатическую системы. Теперь надо подняться выше; вот сделано и это. Пришла пора установления совместимости новых тканей; это в Сви-ре умеют делать уже лет шестьдесят. Беглая проверка, сестра пересчитывает инструменты. Вот согласование тканей завершено — можно шить. Это была вторая операция; после неё участникам полагается десятиминутный отдых, через десять минут они, сменив накидки и перчатки, снова окружат новый стол, и отсчет времени начнется заново.

      Тут, кстати, неизбежно возникает вопрос: если счет идет на сотни, а ещё вероятнее — на тысячи и десятки тысяч, а кампания такая проводится впервые, то откуда берется такое количество этих самых «новых тканей», как мы (из чистой деликатности) называем имп-лантируемые органы? Что это: искусственное? Из пластика? А если нет, то откуда? Не от обезьян же!

      Нет, конечно. Просто-напросто из холодильника. Умение сохранять ткани в полной боевой готовности годами и десятками лет насчитывает тут уже столетие, если не больше. А возникли и пошли на сохранение эти материалы двадцать лет тому назад, после окончания очередной войны. Тогда нужно было срочно наращивать народонаселение. То, что война изрядно повыбила мужское поголовье, — это беда, конечно, но жизнь заставляет и несчастье использовать, по мере возможности, на пользу нации. Павших во время войны хоронят, как известно, быстро и без соблюдения особых ритуалов: на это найдется время потом, задним числом. И, естественно, никакого разрешения у родных, которые пока ещё ничего не знают, не испрашивают; просто перед тем, как предать павших земле, у них изымают все, что впоследствии может ещё поработать в другом организме. Изымают и сохраняют. Вплоть, кстати, до спермы; но будем считать, что я этого не говорил, а вы не слышали. В ту войну — Сто восьмую — народу полегло достаточно; и, к чести науки, следует признать, что все изъятое у них сохранилось отлично, отправленное после необходимой обработки на холод, чтобы вот сейчас, через двадцать лет, ткани вновь включились в процесс жизни; уже с другими хозяевами, правда, но отторжения нет, и возвращенные к нормальной деятельности органы чувствуют себя вполне нормально.

      А то, что вырезано сейчас, в целости и сохранности отправляется в те же холодильники, на освободившиеся места, и там медики-материалисты станут непрерывно и бдительно наблюдать за их сохранностью: известно же, что придет новая пора, и они могут понадобиться государству для изменения демографии в противоположном направлении.

      Таким образом, нам удалось одним глазом заглянуть туда, куда как раз сейчас везут на очередном столе-каталке знакомую нам Онго. Правда, сама она этого не увидит: уже спит, а когда проснется, то окажется уже в совершенно другом месте — в отделении выхаживания.

      Какая-то часть жизни, похоже, прошла мимо Онго; во всяком случае, так ей казалось, когда она, придя в себя и не сразу сообразив, что лежит на больничной койке, окруженная всякими трубочками, проводами и приборами, попыталась вспомнить — как же она сюда попала и зачем. Но так сразу ничего не пришлр на память. Последним, что ей сейчас вспоминалось, было, как они с Сури вчера — точно ли вчера? — сделали то, чему уже давно пришла пора. А вот что случилось с нею потом, никак не оформлялось. Нет, то, что с ними случилось, причиной быть никак не могло. А что же? Что же? Что?

      Мучительно напрягая память, Онго между тем начала понемногу ощущать свое тело, которого сначала как будто совсем не было. Оказалось, что тело при ней, никуда не девалось; это было хорошо. А вот то, что вместе с ощущением тела пришла и боль — куда хуже. Однако с болью, как она знала, можно справиться: как только она из общей, рассеянной перейдет в какое-то одно или два места, надо будет сосредоточиться на ней и стараться потихоньку вывести её за пределы тела;

      тогда она если и не погаснет совсем, то намного уменьшится, и жить сразу станет легче. Итак, нужно прежде всего понять — где же источник боли, её центр, глаз урагана.

      Еще не рискуя пошевелиться, Онго начала осторожно напрягать мускулы рук — сначала левой .руки, потом правой (от этого боль не усилилась, хотя и не уменьшилась, но мускулы ей повиновались), затем — ног, вслед за этим слегка повернула голову — в одну сторону, в другую; нет, все подчинялось ей, источник боли был где-то в другом месте. Она попыталась напрячь мускулы живота, брюшного пресса; благодаря постоянной гимнастике тело её было хорошо развито и она умело им владела. И вот тут началось.

      Как будто взорвалось — не в желудке, а ниже, ниже, взорвалось и вспыхнуло, и пламя хлынуло по всему телу, по мышцам, сосудам и каналам; она даже вскрикнула от неожиданности и силы, с какой боль проявилась снова, и застыла в неподвижности, ожидая, пока боль если и не утихомирится совсем, то хотя бы успокоится настолько, что можно будет снова начать вспоминать и думать.

      Теперь её уже не интересовало, что с ней случилось и как она сюда попала. Главным было — справиться с болью, все остальное откладывалось на потом. Теперь она достаточно точно знала, где угнездилась боль: в нижней части живота. Неужели… неужели то была расплата за то, что они с Сури сделали? Возмездие за близость, за любовь? В её возрасте она успела уже наслушаться всякого об этих материях, считала, что теоретически хорошо подготовлена; но о подобном никто ей не говорил. Да, это сопровождалось вначале болью — но то ощущение никак не сравнить было с тем, что испытывала она сейчас. Однако источник боли располагался там же. Что же это могло быть такое?

      Медленно-медленно, чтобы не вызвать нового пароксизма, Онго приподняла под одеялом правую руку, и её ладонь начала медленно скользить по животу, направляясь к источнику боли. Кожа чуть выпуклого живота стала, показалось ей, немного более шершавой — не было той атласности, какая всегда радовала её раньше. Но это, конечно, не страшно, за кожей нужен уход, только и всего. Ниже, ниже… Оо!

      Это был шов, кончики пальцев распознали его почти сразу. Едва прикасаясь, Онго все же определила его форму: полумесяц. Не очень грубый, но раньше-то там вообще ничего подобного не было! Ее оперировали? По какому поводу? Она ведь была совершенно здорова еще… ещё вчера!

      Постой, постой. Что-то ворохнулось в памяти: словно бы вчера ещё что-то с нею произошло? Какие-то обрывки мельтешили: ночь… мужик какой-то… и она с ним? Бред, скорее всего. Или правда было? Но какое отношение имеет это к тому, что она переживает сейчас? Что же случилось вчера?

      Если, разумеется, это было действительно вчера. Впрочем, теперь уже не казалось важным — когда с нею что-то произошло; главным стало — что же с нею сделали, почему и за что?

      Шрам был болезненным, но в пределах терпимого. И пальцы её осторожно, миллипал за миллипалом, заскользили ниже. Наткнулись на колкое местечко: там все было выбрито. Ну, это понятно и не страшно. Главная боль была уже где-то рядом, совсем близко. Онго подвинула ладонь ещё ниже…

      Что такое?

      Там оказалось нечто чужое. Теплое, упругое, но ей не принадлежавшее—и в то же время отозвавшееся на прикосновение, как если бы оно было частью её собственного тела.

      Она, конечно, поняла, что это такое. Но этого никак, никак не могло быть у нее! Это было совершенно немыслимо! Нет! Нет!

      А болело внутри, где-то как раз над этим самым — нововведением — это словечко пришло ей в голову, и она невольно усмехнулась.

      С болью надо было что-то сделать, переносить её не было совершенно никакой возможности. К счастью, обучаясь на агра-пилота, она, кроме других полезных знаний, усвоила и приемы борьбы с болью; пилотам Приходится встречаться с нею не так уж редко. Медитация — вот что сейчас ей поможет. Непродолжительная, но достаточно глубокая. Отвлечься от всех мыслей, от обиды, недоумения, попыток что-то вспомнить; уйти в пустоту, где боли нет и не может быть…

      Минут, наверное, через десять она вернулась к действительности; боль за это время пусть и не исчезла со-. всем, но сделалась вполне терпимой.

      Онго почувствовала, что больше не может и не хочет лежать. Возможно, потому, что вместо боли в ней вспыхнул гнев; неизвестно, на кого, но сильный гнев, скорее даже ярость. За то, что осмелились с нею сделать — даже не поинтересовавшись её согласием.

      И этот гнев как будто сорвал занавеску, скрывавшую от неё то самое недавнее прошлое, которого она только что никак не могла вспомнить.

      Вот, значит, что такое проект «Метаморф». И солдат — да, вот именно, это был солдат, который хотел переспать с нею — и так и сделал, — солдат этот, выходит, не соврал, когда шепотом поведал о том, что произойдет с нею наутро. «В последний раз», — сказал он. Значит, то и правда был последний раз её женского самоощущения?

      Ну, самоуправцы проклятые!..

      Встать Онго мешало множество проводов — оказалось, что на её тело налеплено множество датчиков, исправно доносивших приборам о её состоянии. В два рывка она сорвала с себя всю эту дребедень и рывком встала с койки. Пошатнулась: почувствовала, что очень слаба. Удивилась тому, что новое приобретение почему-то не мешает, хотя раньше она относилась к мужчинам с некоторым сожалением: таскать на себе такие придатки, да ещё не в самом удобном месте! Сейчас подумала об этом мельком и тут же отвлеклась: сильно кружилась голова, и пришлось снова сесть на койку; хорошо еще, что можно было удержаться в сидячем положении. И ещё лучше, что никто не мешал… собственно, чему не мешал? Да чему угодно.

      Но сорванные датчики, похоже, давали информацию не только на ту аппаратуру, что располагалась в палате, но и куда-то ещё — на сестринский пост, наверное. И Онго ещё не успела собраться с силами, чтобы вновь попытаться встать, как в распахнувшуюся дверь уже вбежали двое. Первой была сестра, зато второй — мужчина — оказался не врачом, как следовало ожидать, а военным, судя по мундиру с какими-то цветными значками на воротнике. Он показался Онго знакомым. Постой-ка… Тот самый, что ночью? Он, он! И с другой уже? Странно, но она ощутила обиду. Вот наездник! Лихой парень, ничего не скажешь.

      Ей невдомек ещё было, что время женских обид прошло навсегда.

      А вызвана обида была тем, что и солдат, и сестра были непосредственно перед появлением в палате явно заняты чем-то другим — судя по тому, что оба они раскраснелись и глубоко и учащенно дышали; солдат на ходу застегивал куртку, сестра же не успела привести себя в порядок, и не только халат её был нараспашку, но и кофточка под ним расстегнута донизу, а поскольку под нею ничего больше не было, округлые груди её оказались совершенно открытыми постороннему взгляду.

      Онго невольно взглянула на них, привычно сравнивая со своими. А в следующие мгновения ей пришлось пережить нечто совершенно неожиданное.

      Оказалось, что новое её приобретение способно вести себя самостоятельно, без её воли и участия. При взгляде на голые груди сестры Онго внезапно ощутила сильное напряжение внизу живота — там именно, где только что испытывала боль; напряжение все усиливалось; она, невольно испугавшись, опустила глаза, и увидела…

      Не она одна. Солдат загоготал оглушительно и немелодично, словно гогой заржал, сестра же смутилась и поспешно запахнула полы халата. Состояние Онго между тем продолжалось, она не могла бы ни назвать его, ни определить, но невольно сделала шаг вперед — по направлению к представительнице больничного персонала. Головокружение остановило её — иначе трудно сказать, что Онго захотела бы сделать.

      А солдат-любовник заговорил с Онго, и не деликатно, как, наверное, сделал бы врач, а резко, даже грубо, по-военному:

      — Мужик, вот теперь сразу видно, что мужик: не успел в себя прийти, и сразу захотел на бабу. Так держать, Онго, бабские придури отставить! Всегда веди себя как мужик! Даром, что ли, тебя наградили всем прибором? Вот и носи его с честью. И не забывай того, чему я тебя ночью обучал. Жаль, что тебя так сразу — я бы и ещё провел с тобою практические занятия. Значит, оклемался? Слава Творцу. Еще недельку покантуешься, подкормят тебя гормонами и прочим — и хватит, Онго Ру, в строй, поскорее в строй, там твое место пустует, а страну надо защищать — и тебе, солдат, придется этим заняться!

      Глава 2 СОЛДАТ ОНГО РУ

      С темнотой перестрелка на клине Ком Сот стихла, улкасы, наверняка оставив, как обычно, на деревьях меткачей-«дятлов», сейчас отползали, чтобы, перегруппировавшись, часа через два повторить попытку прорыва где-нибудь в другом месте: горцы нюхом чувствовали, где есть слабина, а где — нет, и никогда не лезли на рожон, но после разведки боем, если успех не обозначался, уходили искать другое место, возможно, более уязвимое. Преследовать их в темноте означало терять людей попусту, и от такой лихости давно уже отказались: она хороша была только для докладов наверх, но не для статистики потерь. Сейчас квадрат-воин Меро, выдвинув посты и выслав ночную — с приборами — разведку для уточнения: действительно ли противник отошел, а также для охоты за «дятлами», чтобы поменьше перестука шло с деревьев, после которого у санитаров прибавлялось работы, разрешил ужинать и отдыхать, выставив дневального в каждом взводе.

      Солдат второго класса Онго Ру, второй номер в расчете тяжелого пулемета СКТ (Скорострельный крупнокалиберный триговый), как и весь расчет — шестеро, — поужинал всухомятку: кухни, как всегда, застряли Арук знает где, поварская братия не любила передвигаться в светлое время, а после того как в соседнем квадрате кухня попала в засаду и никто из её состава не выжил (улкасы даже варевом не воспользовались, выражая свое презрение и отвращение, вылили все на землю и смешали с песком и хвоей), повара стали проявлять прямо чудеса изобретательности, находя каждый раз новые (и правдоподобные!) объяснения того, почему не смогли доставить обед (ужин) на передовую; повара все были воины категории Г, так что серьезно спросить с них у начальства рука не поднималась.

      Правда, сухой паек они привозили полной мерой, не скупились, тем самым как бы заранее давая понять, что в следующий раз раньше, чем через сутки, не появятся. Сухомятка сейчас была — консервы из полорогого фарга и сутовые галеты; консервы можно было бы и подогреть — однако пользоваться походными примусами (имевшимися у каждого солдата в ранце), не говоря уже о разведении костров, капитан запретил раз и навсегда: улкасские «дятлы» били по всякому проблеску, даже по сигаретному огоньку, прицелы у них были первоклассные — свирские, понятно, и последних моделей, — какие здесь далеко не до каждого квадрата ещё дошли.

      Солдаты привычно ругали тыловых воров, которые на каждой войне сколачивают немалые состояния, грозились когда-нибудь да добраться до них, но это ещё когда будет… Пока же приходилось курить в рукав или в ямку, вырытую для этой радости, накрывшись поверх для верности черными пластиковыми плащами, под какими спасались обычно от дождей; хватало такого плаща недели на две — не иначе, как и тут не обошлось без воровства.

      Галеты отсырели — вода сегодня так и висела в воздухе, хотя до настоящего дождя дело не дошло. Ничего, влажным комком легче было досуха вытереть банку изнутри, чтобы ни крошки не пропало. Этим и занимался сейчас солдат Онго Ру и жевал чисто механически, не ощущая ни голода, ни сытости, думая в это время совсем о другом.

      С той поры, как с девушкой Онго произошла известная нам перемена, прошло уже два с лишним месяца. Первый из них она — да нет, тогда уже «он», только очень трудно было к этому привыкнуть, — он провел среди себе подобных, среди метаморфов — таково было их официальное название, хотя в разговорном обиходе все поголовно пользовались другим словеч-,ком: обертыши. Уже не в клинике, но ещё и не в казарме; то был своего рода летний лагерь, где их продолжали долечивать и физически, и — главное — психически: чтобы поменьше думали о своем прошлом и побольше — о настоящем и о ближайшем будущем.

      Первые дни там прошли тяжело; все держались по-одиночке, неприятно было даже смотреть на себе подобных, а если уж общения было не избежать — на занятиях, скажем, или в столовой, — то оно ограничивалось нервным хихиканьем и почти нечленораздельными междометиями. Сначала в состав этой группы включили и пару дюжин природных мужиков — из числа солдат и подофицеров: рассчитывали, вероятно, что их пример поможет вчерашним женщинам ощутить себя представителями сильного и воинственного (как продолжали по привычке говорить) пола. Не получилось: слишком влиятельным было ещё женское начало у измененных, и появление природных мужчин стало оказывать на них, напротив, расслабляющее действие, а не то, какого ожидали.

      Мужчин срочно убрали. Но начальство оказалось, как всегда, умнее — специалисты понимали, что время лечит (и медицина с психологией, разумеется, тоже), так оно и получилось — тем быстрее, чем активнее отрастал на щеках сначала юношеский пух, а потом и нормальная мужская щетина. Брились вначале украдкой друг от друга, но быстро привыкли.

      А потом наступил неизбежный перелом, подсознание утвердилось в том, что назад пути нет, и самое лучшее — действительно забыть, какой ты была женщиной, и думать только о том, каким становишься и каким станешь мужчиной.

      Сыграло роль и то, что было в этой группе в две сотни человек и несколько таких, кто ещё в бытность женщиной страдал от этой своей сущности, то ли претерпев горькую обиду именно по своей женской части, то ли у них с гормонами изначально все было не совсем нормально. Эти, хотя и немногие, воспринимали происшедшее с ними как волшебный подарок судьбы, громко (и не без оснований) кляня свое прошлое, и это воздействовало на прочих куда сильнее, чем все силлогизмы начальства — и медицинского, и военного.

      Так что понемногу новоявленные мужчины входили в новую роль — вплоть до того, что начались самовольные отлучки в недалекое селение, где ещё оставались девушки, отлучки по совершенно мужской причине. Начальство за это выговаривало, но серьезных наказаний не было, в глубине души врачи и командиры были этим довольны: нормальный солдат и должен мечтать о женщинах и при первой же возможности стараться осуществить свои желания. Однако вскоре несколько метаморфов достаточно серьезно пострадали во время свирепой драки с поселковыми мужиками, от войны откосившими в качестве ценных специалистов, — драки тем более яростной от того, что метаморфов обзывали всякими очень обидными словами; влияло на драки и то, что девушек там оставалось совсем немного: большинство их своевременно получило такие же повестки и теперь, надо думать, вечерами шастало в другие населенные места где-нибудь в другом конце страны.

      После того как возникли такие осложнения, начальство стало решать проблему всерьез: боевой пыл надо было беречь для встреч с врагами, а не с мужьями, отцами и ещё не поставленными под ружье братьями.

      Так вчерашние девицы потихоньку превращались в мужей не только по первичным признакам, но и по образу мыслей и действий. Тем более что война уже шла, пока — без решающих успехов ни с той, ни с другой стороны, топтались все там же, где и начинали, и никак не могли выйти на оперативный простор улка-сы, и никак не могли подготовиться к решающему контрнаступлению по ущельям свиры; и дело явно шло к все большей затяжке, так что стало уже совершенно ясно: без них, метаморфов, война не обойдется; а раз уж это им суждено, то пусть будет поскорее, во всяком деле ожидание — самый тоскливый и неприятный этап.

      Стали стараться, и вместе с изменениями физиологическими менялась внешность, походка, словарь обогащался за счет более крутых оборотов, манеры делались резче, грубее. Но, как и всегда и во всем, у кого-то это получалось лучше, у кого-то — хуже, были свои лидеры и свои отстающие.

      И Онго устойчиво находился среди последних.

      Не то чтобы он старался саботировать — это было бы просто глупо хотя бы потому, что всем с самого начала было известно: обратного пути нет, изменить пол можно только один раз, и делать обратную операцию не возьмется даже самый жадный до денег врач (а на деле не врач был нужен, а целая команда, хорошо сработавшаяся и имеющая в своем распоряжении всю необходимую технику и базу для последующего выхаживания), и не возьмется в первую очередь потому, что в случае раскрытия хотя бы одного факта оператору, как и организатору и всем прочим, грозили такие сроки, что сколько бы ни платили — риск оставался неоправданным; тем более потому, что с любым капиталом бежать из страны было некуда: для улкасов медики этого профиля были самыми большими преступниками против Творца, и смерть ожидала таких не легкая, как, скажем, солдата, но тяжкая, очень тяжкая. Что же касается виндоров, морского народа, то теоретически можно было бы, конечно, затеряться на одном из бесчисленных островов множества архипелагов: виндоры, свободный народ, никого к себе не звали, но никого и не выдавали, так что уцелеть там можно было. Но зачем? Цивилизация виндоров отставала от свирской, по мнению специалистов, на века, и чем вести такой образ жизни, какой у них считался нормальным — в сырости, часто в холоде, есть постоянно одну только рыбу и моллюсков, общаться с женщинами, от которых этой самой рыбой несло за версту, — нет, чем такая жизнь, лучше было сидеть в своем благоустроенном доме и не зариться на большой приработок. Итак, пути назад не существовало; но и то, что ждало впереди, как-то не очень радовало.

      Дело, наверное, прежде всего было в том, что Онго воспитывали именно по-женски — как будущую жену и мать; с самого детства внушали (семья была законопослушной и патриотичной), что родилась она в поколении матерей, как оно на самом деле и было, и её идеалами в будущем должны быть любовь, семья и дети. А об остальном думает и всегда будет думать само государство.

      Государство и подумало — но как-то не так. И теперь все эти идеалы надо было зарыть глубоко в землю или сжечь и развеять пепел по ветру, а на освободившемся месте выращивать другие: воинственность, образ жизни перекати-поля (во всяком случае, пока идет война), жесткость и жестокость и все такое прочее. Онго бы с радостью, но глубоко укоренившееся прошлое не хотело освобождать территорию. И Онго страдал от того, что кожа его грубела, что опадали такие красивые, пусть и небольшие, тугие груди, а больше всего по той причине, что до сих пор не хотела умирать любовь к Сури — чувство, о котором Онго с самого начала знал, что оно единственное на всю жизнь. Чувство и непонятно где все ещё живущая память о той единственной близости, что у них была: слова, прикосновения, движения — все, казалось, уже совсем погасшее, вспыхивало заново по самому пустяковому поводу (то местечко, где устроили привал, показалось очень похожим на то, где они тогда любили друг друга, то кто-то издали на миг показался вдруг похожим на Сури профилем или жестом), вспыхивало мгновенно, а вот затухало очень и очень медленно, а когда, кажется, совсем утихало, приходила вместо покоя боязнь, что оно вот-вот взорвется снова. То было страдание, иначе не назовешь, и не было способа от него избавиться, а если и был, то Онго его не знал. Делиться же своими переживаниями Онго ни с кем не хотел — и, надо полагать, правильно делал.

      Однако Военным Министерством всякие душевные тонкости и неурядицы во внимание не принимались, не это было его задачей. И по истечении месяца, пусть и среди последних, Онго был признан в куб — такое название носила основная тактическая единица в армии свиров — четыре ромба, в каждом ромбе — четыре квадрата, в квадрате — четыре трига, в котором в свою очередь — три линии, а линия (или дюжина) — это низшее подразделение, как правило, из двенадцати бойцов, считая с командиром, и вопреки своему названию могла при случае состоять и из шести, а если надо — даже из двадцати солдат. Онго в результате своего углубления в военную структуру сначала попал в квадрат солдатского обучения (это случилось два месяца тому назад и был обучен сперва как общий стрелок, после чего был признан готовым к несению службы и передан в треугольник специализации (две с лишним недели), где, убедившись в почти полном отсутствии у него лидерских, да и вообще воинских, способностей, его превратили в подносчика патронов и уже в этом качестве сплавили в линию тяжелых пулеметов, в которой он сейчас и находился, а пошла тому уже вторая неделя.

      И в этой пулеметной линии, а точнее, во втором триге, в состав которого входила линия, Онго вдруг почувствовал, что начинает оживать. Но это вовсе не значило, что он наконец-то превращается в настоящего солдата — такого, каким хотело видеть любого из них начальство: смелого, инициативного, ловкого, меткого и так далее. Дело обернулось как раз противоположным образом.

      А началось это обращение в то мгновение, когда к тригу вышел только что прибывший, вновь назначенный вместо убитого улкасским «дятлом» командира, флаг-воина, новый командир — квадрат-воин Меро.

      Стоя в немногочисленной шеренге, выстроившейся позади сложенных на траву ранцев, Онго, едва увидав вышедшего к ним из землянки капитана, вздрогнул и почувствовал, как все сильнее начинает кружиться голова.

      Он понял также, что именно здесь он никогда не сможет избавиться от тех реликтовых чувств и ощущений, какие до сих пор причиняли ему боль.

      Дело было в том, что капитан Меро оказался очень похожим на Сури.

      Нет, его ни в коем случае нельзя было назвать двойником. Меро был старше, обладал более рослой и мощной фигурой, и лицо его было не того нежно-розового цвета, каким отличался Сури, но скорее коричневого — от загара и ветров, каким неизбежно подставляет себя всякий, воюющий в поле, а не в штабе. И голос его был не деликатно-нежным, а громким, раскатистым и хрипловатым.

      Но вот черты лица, поворот головы, взмах руки — все это было, как показалось Онго, один к одному. И главное — глаза. Меро словно позаимствовал их у Сури — такие же большие, темные, почти черные, бездонные; на суровом солдатском лице они выглядели чуждыми, принесенными из какой-то другой жизни, но они были, и это казалось чудом. А кроме того — при такой видимости, какая была в тот вечерний уже час, — капитана уже в десяти шагах можно было принять за Сури. В первый миг с Онго так и случилось, и он чуть не вскрикнул от счастливого изумления — что, безусловно, не получило бы одобрения, ибо в строю кричать следует «Орро», а не «Ох!».

      И чувство, как две капли воды похожее на любовь, снова вспыхнуло в его душе — на этот раз очень высоким и жарким пламенем.

      Онго понял вдруг, чего ему не хватало все эти месяцы. Не комфорта, не сытости, не… Ему недоставало любви. Любви не к воспоминанию, а к реальному человеку, которого можно видеть, слышать, обонять… Где-то в глубинах подсознания Онго женское из последних сил боролось с мужским, и сейчас трудно было даже определить — к мужчине то должна быть любовь или к женщине. Любовь просто была необходима.

      И вот теперь он её получил. Здесь. Где ничего подобного нельзя было ожидать — во всяком случае, по его представлениям о войне.

      С этого мгновения для него началась другая жизнь.

      Новое чувство настоятельно требовало действий. Оставайся Онго по-прежнему женщиной, он нашел бы способ быстро обратить на себя внимание капитана; даже искать не пришлось бы: все нужное для этого совершалось бы инстинктивно, само по себе. Но то, что естественно для молодой девушки, никак не подходило для солдата второго разряда, не говоря уже о том, что Онго сейчас просто не смог бы сделать ничего подобного хотя бы потому, что уже не умел этого: почти во всех внешних проявлениях в нем уже господствовал мужчина, и надо было очень внимательно присматриваться, чтобы заметить не совсем ещё исчезнувшие крохи женственности. Нет, женский путь для него более не существовал — и, значит, следовало поступать по-мужски.

      А мужским путем обратить на себя внимание командира значило выделиться из прочих своими солдатскими добродетелями. Онго успел уже заметить, что хороший солдат — а в условиях войны это определение включает в себя очень многое — пользуется некими правами и преимуществами, хотя и не записанными ни в одном уставе, но очень хорошо известными здесь всем и каждому. И чтобы иметь возможность хотя бы общаться с капитаном не по-уставному, надо было эти права заслужить.

      Потому что Онго пока, с его небольшим ростом, не очень внушительной для мужчины фигурой и характером, в котором почти совершенно отсутствовала агрессивность, если и выделялся на общем фоне, то никак не в лучшую сторону. Принесенные из прошлой жизни инстинкты заставляли его заботиться о своей безопасности и бояться вражеских пуль больше, а главное, заметнее, чем получалось это у других солдат линии. А во время боя Онго стремился первым из подносчиков занять место позади ведших огонь номеров, а не в стороне; там надо было самому окопаться, а тут от встречного огня защищал не только массивный щит, но и тела наводчика и его помощника, работавших непосредственно за пулеметом. Таким образом, он вроде бы располагался ближе остальных к патронному пункту, где в окопчике находились коробки с новыми лентами, — и тем не менее не спешил первым сползать туда и обратно, чтобы пулемет не испытывал голода. Быстрее него это делали другие. Такое не проходит незамеченным, в бою каждый виден насквозь и ничто не ускользает от внимания соседей; так получалось и с Онго, и уже вскоре общим мнением стало, что солдат он никудышный, а потому — не жилец: известно, что трусов убивают первыми.

      Так прошла первая неделя его пребывания на новом месте — в боевой линии, под огнем. Именно столько времени понадобилось ему, чтобы понять, каков тот единственный путь, которым он мог приблизиться к избранному им человеку.

      Были и другие сложности. То, что делало его плохим солдатом, заставляло других обратить внимание на иные его качества. Мужчина остается собой и на линии огня, где все инстинкты не только не приглушаются, а напротив — обостряются. Это учитывается в каждой армии — и в свирской, разумеется, тоже. Однако проявлению по меньшей мере одного из этих инстинктов существенно мешало некое обстоятельство: в этой армии женщин не было, их к ней и близко не подпускали, все по причине того же Двенадцатого завета. Но это не уничтожало проявлений инстинкта, а лишь вносило коррективы в состав партнеров. Из двенадцати (нет, теперь, увы, только из десяти) солдат линии, где служил Онго, кроме него, было ещё трое метаморфов. Видимо, все они были как-то легче уязвимы с этой точки зрения; во всяком случае, уже в течение этой первой после их прибытия недели стало заметно, что образовались три пары — их с беззлобной усмешкой называли «супругами», а одна из этих пар уже на следующий день превратилась в трио: к ней присоединился сам линейный, то есть командир линии, младший подофицер. Метаморф, игравший роль супруги, не возражал; возможно, это шло от опыта его женской жизни.

      Начальство от мала до велика обо всех этих делах, разумеется, знало, но ни одним уставом подобные отношения не запрещались, и все понимали, что люди есть люди, так что на это даже не то чтобы смотрели сквозь пальцы, на это вообще не смотрели. Единствен-, ное, что было возведено в ранг неписаного закона, — это в бою никому никаких скидок, ты солдат — вот и воюй, как солдат, а в минуты затишья — сами, ребята, разбирайтесь. Вот такой была обстановка; и Онго, четвертый из метаморфов, тоже быстро ощутил на себе внимание коренных мужчин, за которым последовали попытки к сближению, а затем и откровенное предложение, где главным аргументом служило: «тебе же тоже хочется, разве не видно?», а затем и «ты что — лучше всех хочешь быть?». Трудно сказать: Онго, может быть, и уступил бы давлению, если бы каждый день не удавалось хоть раз, хоть краешком глаза увидеть квадрат-воина Меро; пока он был — никого другого для Онго и существовать не могло.

      Именно с этого приставания и началось второе превращение Онго, на сей раз — из труса в солдата. Он понял, что лишь таким путем он сможет не только выполнить главное свое стремление, но и отделаться от приставал: отсохнут, когда увидят в нем солдата не худшего, но лучшего, чем даже самые мужественные из них.

      И, стискивая зубы и заставляя себя, натирая на душе кровавые мозоли, Онго принудил себя измениться. Он перестал прятаться за пулеметом, стал чаще других доставлять к пулемету боеприпасы, и даже стрелять (а стрелять из личных автоматов и пулемета всем им приходилось: из автоматов — в бою, а из пулемета — в часы затишья, по мишеням, владеть оружием должен быть каждый) Онго начал сначала удовлетворительно, а потом и просто хорошо — зрение у него всегда было прекрасным, а теперь оказалось, что и рука достаточно тверда, и думать в условиях боя он может все быстрее и быстрее. Научился он и огрызаться, и повышать голос, и первый результат проявился почти сразу: к нему перестали приставать с тем, что можно назвать нескромными предложениями.

      Квадрат-воин Меро, опытный командир, видел и понимал все, что происходило во вверенном ему триге. И действовал, причем достаточно своеобразно. Буквально за несколько дней лихих мужчин стали переводить в другие подразделения, а на их место прибывали метаморфы-обертыши. И Онго, надо сказать, вздохнул с облегчением.

      Вскоре расчет остался без второго номера. Нет, он не был ни убит, ни даже ранен. Убитым оказался наводчик соседней линии. Их второго номера сочли недостаточно опытным, наш же, начинавший службу ещё в мирное время, успел побывать даже и линейным, но был в свое время разжалован за какие-то грехи — не самые страшные, надо полагать. Теперь срок минул, умения ему было не занимать, и он пошел на повышение: ему вернули первый солдатский разряд и он стал наводчиком и — все понимали — первым кандидатом в линейные и в подофицеры, как только возникнет вакансия, что на войне бывает слишком часто. И вторым номером здесь, на освободившееся место, командир три-га назначил ко всеобщему удивлению именно Онго. Вообще начальники не обязаны мотивировать свои действия, но на этот раз командир счел нужным пояснить:

      — Он стреляет лучше вас всех, сукины дети. И шарики у него в черепушке крутятся быстрее.

      При этом он улыбнулся, глядя на Онго. И Онго показалось, что содержалось в этой улыбке что-то такое…

      Ему захотелось улыбнуться в ответ. Но он почувствовал, что улыбка, хочет он того или нет, получится слишком откровенной, и вся линия — стреляные воробьи — это заметит и соответственно оценит. Но нельзя трубить победу до того, как она одержана. И Онго лишь скромно опустил голову — на секунду, а потом, вскочив, ответил, как и полагалось:

      — Служу победе! И в первой же перестрелке, наутро, уже лежал справа за пулеметом, вовремя подавая ленты и следя, чтобы при стрельбе не было перекосов.

      В этой должности он пребывал уже вторую неделю. Ничего интересного за это время не произошло. Улка-сы выходили на них четыре раза, но прорваться на равнину здесь так и не смогли. Свиры пока прочно занимали оборону, а когда пойдут загонять улкасов обратно в их ущелья — о том знало только высокое начальство. Если знало, конечно.

      Но в обороне, когда у противника нет ни танков, ни авиации, ни крупнокалиберной артиллерии, да и тактических ракет не так-то много, жить вовсе не так плохо. Если бы ещё кухни не боялись привозить горячее вовремя…

      …Наконец Онго дожевал последнюю галету с остатком консервного мяса. Вытер губы платком не первой свежести, правда, но нынешняя позиция была неудобна тем, что до воды было далеко и постирушка превращалась в проблему — только когда приедет мотобаня, а она раньше чем через неделю не появится. Таким образом, дела на нынешний вечер были завершены и следовало ложиться спать; солдатское умение спать в любое время и в любых условиях, если обстановка позволяет, Онго усвоил одним из первых. Можно было спуститься в землянку, но там тесно и душно, а поскольку дождя сегодня не пророчили, Онго отошел к облюбованному местечку по соседству, под кустиком, куда уже были положены наломанные ветки с листьями — для тепла и мягкости, разостлал плащ и собирался уже, вытянувшись, накрыться шинелью и отключиться до побудки или до тревоги, что было вероятнее: улкасы явно не могли уйти далеко, а судя по тишине, нигде по соседству попыток прорыва тоже не предприняли.

      Однако прикорнуть не удалось: помешал связной из трига.

      — Ру? К командиру трига, срочно. Мигом! И исчез, словно его тут и не было.

      Онго почувствовал, как екнуло сердце и истома прошла по телу. Вскочил и побежал, подхватив шинель и автомат и на бегу приводя обмундирование в порядок.

      В командирскую землянку Онго вошел, как и полагалось солдату: мигом ссыпался по ступенькам, в струнку вытянулся и доложил о прибытии. Все было по уставу, кроме только его глаз: горела в них сладкая обреченность, и только совершенно слепой человек мог бы не заметить, а заметив — не понять этого взгляда. Квадрат-воин Меро увидел, конечно, хотя в его обители стоял полумрак: аккумуляторная лампа была установлена на слабый свет. Он сидел за столом в расстегнутой куртке и, похоже, настроен был не совсем по-уставному; в ответ на воинское приветствие небрежно махнул рукой около виска и проговорил негромко, вовсе не командным голосом:

      — Вольно. Оружие положи — надеюсь, не понадобится.

      Онго поискал взглядом, куда прислонить автомат: вошло уже в привычку всегда иметь личное оружие не дальше, чем на расстоянии вытянутой руки. Капитан кивнул:

      — Вон в пирамидку поставь — рядом… Рядом с моим — так следовало понимать это. Онго так и сделал, хотя в стойке были и другие свободные гнезда.

      — Зачем я тебя вызвал — знаешь?

      Онго проглотил комок. Знать он не знал, но чувствовал всем своим существом. Давно уже чувствовал. Долго ждал, так казалось ему сейчас… Он кивнул, но тут же спохватился: дисциплина требовала четкого ответа голосом, а не жестом:

      — Так точно.

      Голос получился хриплым и по-петушиному высоким. Меро улыбнулся:

      —-Отставить устав. Садись рядом. Вот сюда.

      И командир подвинулся на лавке, стоявшей вдоль стола, освобождая место.

      Онго сел. Глубоко вздохнул, совершенно отказываясь от своей воли и желаний. Пусть все будет так, как хочет он, чьи глаза ярко блестят сейчас в полутьме, неотличимо похожие на глаза Сури, первой любви… Но Сури — это было так давно, так далеко, так нереально…

      Меро положил руку ему на плечо, и Онго почувствовал, какой мощный ток идет, какая энергия вливается в него сейчас. Вот-вот она переполнит его, и тогда — он сам не знает, что тогда может с ним случиться… Пальцы Меро коснулись шеи, ничем сейчас не защищенной, расстегнули верхние пуговицы куртки. Онго сжимал пальцами рук собственные колени — иначе руки сами собой обхватили бы капитана, но здесь и сейчас начало было за Меро — как и всегда… А руки капитана были уже под курткой и под рубашкой, касались тела, и желание Онго становилось невыносимым.

      — Мне раздеться? — прошептал он, невольно покосившись в ту сторону, где за задернутой занавеской помещалась, наверное, капитанская лежанка.

      — Не спеши, — так же негромко ласково ответил Меро. — Я тебя давно приметил и тогда же почувствовал. Но не стал торопиться, чтобы не испортить всего. А эта ночь — наша, улкасы больше сюда не сунутся ещё дня два, думаю. Так что есть время. Посидим сначала… познакомимся. Я ведь правильно угадал — ты не против отношений?

      На этот раз хватило и кивка: уставное общение более не действовало.

      — Давай-ка сначала расслабимся немного. Квадрат-воин, нагнувшись, вытащил откуда-то сзади фляжку, два алюминиевых стаканчика, пленочный пакет — с закуской, надо полагать. Отвинтил крышку. Пакет подвинул Онго:

      — Похозяйничай.

      Собственно хозяйничать было нечего: в пакете оказалась копченая утка, и всей работы было, достав кинжал, разделить её пополам. Меро тем временем налил обоим.

      — Не с Вазийских виноградников, но пьется легко. Да что тебе объяснять… Ну давай, по-солдатски: первую — за победу!

      Во фляжке было то самое, что и солдатам полагалось по вечерам, для бодрости и здоровья, — разве что порции тут, у капитана, оказались побольше. Первая была очень кстати: сняла с Онго лихорадочную дрожь предчувствия и ещё какой-то страх, неизвестно откуда взявшийся, — оттого, наверное, что такого опыта у Онго все же не было. Меро же сразу налил и по второй:

      — А эту — за нас.

      Такой тост Онго поддержал с радостью. После второй рука сама потянулась за закуской; впрочем, капитан и тут начал первым.

      — Только учти: воевать тебе от этого легче не станет. Наоборот. Ни от кого ничего не скроешь, и на тебя будут глядеть втрое зорче, чем на любого другого. Скажу сразу: служба станет куда труднее. Так что сейчас имеешь право отказаться.

      Но служба Онго уже не пугала: разобрался с нею, освоился и даже чувствовал временами, что засиделся во вторых номерах, и того больше: если бы сейчас пришлось покомандовать, скажем, той же линией — справился бы не хуже нынешнего подофицера, а может, и получше. Он усмехнулся, взбодренный выпитым:

      — Службы не боюсь. Меро кивнул:

      — Так и думал. Тебя из хорошей стали отлили, только снаружи покрыли бархатом.

      Такой комплимент одновременно был и приятен — как-никак исходил он от старшего командира, — но и обеспокоил: не отвратят ли такие мысли капитана от того, что уже, можно считать, произошло?

      — Я ведь обертыш, — сказал он, напоминая о своей первоначальной женской сущности.

      Капитан Меро усмехнулся:

      — Да ведь и я тоже через все это в свое время прошел.

      — Ты был?..

      — Был. Разница лишь в том, что я на такой оборот пошел добровольно: мне женщиной быть не хотелось, армия с детства влекла, а у нас с этим — сам знаешь, как: Двенадцатый завет чертов! Я как подумаю о нем, сразу такая злость ударяет в голову, такая злость!.. Ну что за идиотизм в самом деле, подумай только: женщин не подпускать и близко к оружию! Хочешь быть солдатом — иди под нож, чтобы тебе подвесили прибор…

      У Онго невольно вырвался вопрос — хотя вроде бы совсем не то было настроение и ожидания:

      — Думаешь, женщины могут воевать?

      — Еще как! Я бы, например, из них отдельные триги формировал, квадраты и посылал в самые хитрые места. Именно хитрые: мы же — я о женщинах говорю—и хитрее, и выносливее, физически более одаренные, если только не говорить о грубой силе, пролезем, просочимся там, где даже лучшие коренные мужики станут ломиться с шумом и треском… Такие войска можно было бы формировать и без всякой медицины… А закончили воевать — и вот тебе готовые матери, сразу можно начинать восстановление поколения. А ведь из женщин-оборотней — бывших мужиков — чуть не половина оказывается неспособной рожать, да-да, это точно, попадалась мне такая статистика… И, кстати, мышление более подвижное у женщин, а на войне это вот как важно! Думаешь, почему из оборотней выходят такие командиры? Хотя ты ещё не знаешь о них, конечно, не дошло до тебя, а я вот знаю. Мы ведь сохраняем многое женское — пусть и растут у нас бороды, но все же… Женщины — авантюрнее, если хочешь. И рисковее. И могут такую операцию задумать и провести, на какую коренной мужик никогда не решится — ему логика помешает, пресловутая мужская логика: дважды два. А вот для меня, например, в итоге вовсе не обязательно четыре, а ровно столько, сколько позволит обстановка. Эх, Онго, если позволит Творец довоевать живым — соберемся мы, такие, как я, собьемся в большую стаю и припрем к стенке Высокое Совещание: пора менять, пора все менять…

      Меро сделал паузу, тяжко дыша, — видно, тема эта волновала его давно и всерьез, но не перед кем было выговориться, и вот только тут возникла такая возможность. Онго сидел тихо, не решаясь сказать ни слова, нарушить ход капитанской мысли, такой необычной (показалось ему) и важной…

      — Вот сейчас хотя бы, — заговорил капитан снова. — Топчемся мы на месте, постреливаем в них, они — в нас, они рады бы прорваться, да мы не даем; ну а мы чего ждем? Вот ручаюсь: если бы у нас ромбом, а то и всем кубом командовал обертыш вроде нас с тобой, мы бы не такую задачу решали. Обстановочка ведь любому солдату ясна: из ущелий улки не валят, хотя и могли бы. Почему только здесь? И почему вообще — здесь? Надо думать, тут они готовят какой-то камуфлет. Какой? Как они вообще сюда попали, если нормального схода тут нет, даже ни тропы единой? Загадка? Ну, а кто её отгадывать будет? Разведка все проспала. Я уж не говорю об ССС — им только у себя дома подвиги совершать. Некому этот ребус разгадать, кроме тех, кто уже тут, на месте, кроме нас. И вот я бы, например, вот тут, где мы стоим, оставил бы вчера, когда улки ломились, небольшую группу — от силы линию, ну, с пулеметами, а сам с остальными тихо, нежно обошел их по опушке леса — и туда, туда, откуда они пришли, по их следам, понимаешь ли, у нас в триговых разведчиках прекрасные следопыты, здешний народ. И пока они тут вели бы бой местного значения, я бы с тригом добрался до того места, где они сошли с гор и которое нам пока никому неведомо. А ведь в горах у них сидит основная сила, чтобы при малейшем прорыве хлынуть оттуда и расплеркаться по нашей равнине, по раздолью — выбирай, какое хочешь направление… Вот обертыш так и сделал бы, но нет в армии ни одного из нас, кто не то что кубом, но хоть ромбом бы командовал. Формально мы все равны в правах, а на деле…

      Меро помолчал, внутренне снова переживая, должно быть, такую несправедливость. Сильно тряхнул головой, словно отгоняя все это.

      — Ну ладно, так о чем мы говорили? Ага, да. Так вот, значит, я и пошел менять пол и служить, как только шестнадцать стукнуло — вот как тебе сейчас. Но тогда нас в армии было раз-два и обчелся. И потому в полевых войсках, где ближайшая баба за сотню выстрелов, нас сразу разбирали: не успел прибыть — шагом марш в постель. Да, и этот опыт у меня есть. Так что не бойся: обижать тебя не стану…

      Онго влюбленно глянул на капитана:

      — Не боюсь. Скажи, давно ты в армии?

      — Двенадцатый год заканчиваю. Квадрат-воин, как видишь…

      Тут настала пора задать вопрос, над которым Онго и раньше задумывался:

      — В таком звании, а командуешь тригом. Всего лишь. Мог бы ведь и квадратом, и даже ромбом…

      Перед тем как ответить, командир налил по третьей. Поднял:

      — Давай — пусть все они сдохнут! — И только после этого объяснил:

      — Нас, обертышей, начальство в глубине души не любит, хотя внешне этого стараются не показать: мы же равноправные солдаты, мужики, черт бы взял; а на самом деле придерживают везде, где только можно. Звания мне идут: срок приходит — и нет поводов, чтобы задержать присвоение: служу-то я хорошо, командую нормально, в боях у нас, сам мог заметить, в мое время потерь стало меньше, потому что командую разумно и солдат учу, как следует. А вот с должностями — тут чёткие сроки не установлены, и всегда можно найти причину, чтобы продвинуть другого, из коренных мужиков. Последний раз даже такую причину нашли: триг мой — которым я до вас командовал — является, мол, образцовым, эталонным, и, чтобы он таким оставался, необходимо сохранять меня на этой должности. А чтобы я не гнал волну — послали сюда: пока воюешь, рапортов подавать не станешь. Хорошо хоть в нашей армии звания идут независимо от должности; так что со временем стану я и веркомом, а все буду тригом командовать. Ну ладно, хоть одно хорошее дело за это время успею сделать: выращу из тебя командира. У тебя к этому данные есть, но ты сам их ещё не очень чувствуешь; ничего — помогу тебе раскрыться, понять самого себя…

      Он умолк, через секунду-другую вздохнул:

      — Ладно, хватит о службе. Успеем ещё о ней наговориться. Не для этого же мы сейчас тут сидим.

      И, протянув руку, выключил фонарик. В наступившей темноте Онго сразу почувствовал на себе руки Меро и с облегчением отдался его воле и желаниям. На лежанку не торопились — сидели, тесно прижавшись друг к другу, телом ощущая тело, разговаривали руками, тишину нарушало только шумное дыхание обоих, да Онго иногда невольно постанывал из-за сильного переживания. Наконец Меро хрипло прошептал в самое ухо:

      — Теперь пора. Пойдем туда. Не бойся, больно не будет…

      И первым вылез из-за стола — боком: скамейка была врыта в земляной пол и отодвинуть её не было возможности. Онго вылез вслед за ним. На полминуты, а может, и на целую застыли стоя, обнимаясь, в поцелуе. Потом Меро шагнул, на ощупь отдернул занавеску:

      — Иди сюда, Онго…

      Но Онго не успел.

      Рвануло — где-то рядом. В расположении линии. Сразу же второй разрыв — чуть дальше, но тоже — по ним. Мины, калибра пяти пальцев, судя по звуку.

      И дробь автоматов и — чуть более гулко — ручников. И совсем близко привычный вой улкасов: «Храни, Создавший! Храни, Создавший! Смерть исказителям!»

      — К бою!

      Это выкрикнул Меро уже другим, своим зычным, командным голосом, на ходу натягивая куртку, с автоматом в руке в два прыжка выскочив из землянки наверх. Онго нашарил свой автомат, схватил, куртку надеть не успел, вслед за командиром оказался на поверхности. Во тьме солдаты разбегались, занимая позиции. Онго на миг задержался: не бежать же к своему расчету полуголым. Натянул куртку. Снова рвануло поблизости.

      — Я к себе, командир?

      — Онго, — проговорил Меро как-то необычно, словно бы удивился чему-то, и как бы ослабев сразу. — Ко мне, Онго…

      Онго подскочил к нему — вовремя, чтобы принять на руки бессильно опускающееся наземь тело квадрат-воина Меро.

      — Ты ранен, командир?

      Хриплый ответ едва пробился сквозь треск перестрелки:

      — Похоже… я выбыл. Онго…

      — Я сейчас санитара…

      — Отставить. Ни к чему. На вот… держи… Онго не сразу понял, что совал ему в ладонь капитан: зеленую коробочку команд ника-усилителя, пользуясь которым, можно было голосом отдавать команды сразу всему тригу: такой же аппаратик, по сути — род высокочастотного радиотелефона, имелся не только у каждого линейного, но и у любого солдата на передовой и считался столь же обязательным, как и личное оружие. Так что из любой точки можно было отдавать команды и каждой линии, и даже при надобности каждому солдату и также получать доклады — если, конечно, пуля или осколок не отстригли привинченный К воротнику куртки микрофон; что до динамика, то он помещался в шлеме. На этой частоте сигнал ясно слышался и за дюжины размахов. На большее у солдатских аппаратов не хватало мощности — да и не нужно было, зато по командирскому — по тому, который сейчас протягивал квадрат-воин Меро, — можно было уверенно связываться и со старшими начальниками: с квадратом, а то и со штабом ромба.

      — Командуй, Онго… не теряй времени!

      Голос капитана был уже едва слышен. Остаться с ним, перевязать хотя бы, убедиться в том, что Меро будет жить! Но именно этого капитан ему и не простит.

      Онго понял. Он здесь был единственным; старший подофицер трига с обоими связными находился сейчас в последней, задней траншее, Меро с умыслом услал их туда с каким-то приказанием, а на деле — чтобы им не мешали остаться вдвоем. Теперь подофицер когда ещё доберется сюда — если жив-здоров, конечно, — а счет идет на секунды…

      Перехитрили чертовы улкасы. Никогда не возвращались сразу же на то место, где им дали отлуп — и вот, надо же…

      И командира ранили! А может, и…

      Онго почувствовал, как к самому горлу подступает холодная ненависть. Именно холодная. Ледяная. Позволяющая не путаться в мыслях, а наоборот — выстраивающая их в нужном порядке.

      — Триг, слушай мою команду!.. Санитар — на КП, оказать помощь раненому!.. Подофицер Сина, прикройте тыл — возможен заход улков (так для краткости именовался противник в войсках). Первая и третья линии…

      Рассудок работал быстро, как никогда. Как смогли вернуться улкасы — миновав разведку, обойдя дозоры? Неправдоподобно. Хоть в одном месте, но их заметили бы и подняли тревогу — одного выстрела оказалось бы достаточно. Но выстрела не прозвучало… А ведь службу в этом триге несли исправно. Где ответ?

      «Вернее всего, — мелькнуло у него в голове, — они и не уходили вовсе, вот в чем разгадка. По вчерашнему бою можно было предположить, что на этом участке действует компактная подвижная группа, численностью, пожалуй, лишь немного превышавшая триг. Без технической поддержки: вчера огонь велся только из такого оружия, какое можно переносить с собой, не считая личного — легкие пулеметы и такие же минометы. То же самое работает с их стороны и сейчас. Пожалуй, никакого подкрепления они не получили. Почему же они не ушли, как обычно, а остались? Трем-четырем десяткам людей в густом лесу затаиться нетрудно, если даже у них не подготовлено никаких схронов, разведка тоже не всеведуща, и даже самые современные приборы могут давать сбои — они реагируют и на кабана, и на лань, и на волка точно так же, как на человека: теплокровные, и сопоставимы по массе и размерам. Раз кабан, два кабан, три, на четвертый раз разведчик уже не бросится проверять — и пропустит человека. Особенно если люди держатся близ какой-то стаи или стада: тогда для прибора они и вовсе неотличимы одни от других. А иного способа обнаружить противника ночью в лесу, кроме приборного, просто нет. В особенности учитывая, что противник среди дикой природы чувствует себя куда лучше, свободнее и комфортнее, чем расслабленные цивилизацией свиры…»

      Все это быстро проскальзывало в голове, в то время как глаза, тело и голос занимались своими делами: ноги несли Онго, но не к своей линии, третьей, а ко второй, которая ближе всего к лесу располагалась и которой потому сейчас приходилось труднее всего; к командному же пункту, откуда он сейчас и бежал, вторая линия была как раз ближе остальных.

      — Третья и первая линии, вести огонь, не контратаковать. Тяжелым пулеметам готовиться к ведению огня в автоматическом режиме!..

      В ответ доносились отрывочные: «Первая, принял, выполняю. Третья, вас понял, выполняю». Подофицер Сина отозвался последним: «Перешли на тыловые секторы обстрела, пока тихо». Ни один из старших по званиям и должностям не выразил сомнения в праве Онго командовать. «Вернее всего, потому, — подумалось солдату, — что по инерции считают, что командует ещё Меро». Акустика крохотных динамиков оставляла желать много-много лучшего, а к тому же и голоса у Меро и Онго были одного тембра, и не случайно: по этому признаку безошибочно угадывались оборотни даже и с большим мужским стажем. Наверное, на это и рассчитывал Онго, когда, вызывая санитара, не сказал, что именно квадрат-воин ранен. Кстати…

      — Санитар! Вызываю санитара! Как раненый? Донеслось в ответ сквозь сухой треск выстрелов:

      — Не могу пробиться — вышел на улков, веду бой…

      «Значит, судьба такая, — отрешенно подумал Онго на бегу. — Не написано нам с Меро на роду быть вместе…»

      Мысль мелькнула и пропала, вытесненная другими, куда более важными сейчас не только для него одного.

      Командира рядом не было. Не было здесь, а может, и вообще… Но если даже он погиб — значило ли это, что его мысли должны уйти вместе с ним? Мысли опытного военного, понимавшего обстановку лучше, наверное, чем кто угодно другой. И не было ли в том, что он высказал эти мысли в разговоре с Онго тогда, когда вроде бы совершенно не было для них места, не крылся ли в этом какой-то более глубокий смысл, чем просто случайность? Не было ли тут некоей предначер-танности свыше?

      Судя по силе огня, улки действовали все теми же силами — нащупывали слабое место. Однако обычный порядок — дважды в одно место не ударять — ими нарушен. Напали, не получив подкрепления? Это означает, что позади них никого нет — во всяком случае, вблизи. На что они рассчитывают? На то, что нас ещё меньше числом и на этот раз им, может, удастся пробиться на желанный простор. Вероятно, такая задача поставлена не только перед ними, и туда, где удастся опрокинуть нашу оборону, сразу начнет стягиваться большая масса улкасов. Они рассчитывают, что в этой обстановке мы можем лишь обороняться и отбивать. Но ведь и за ними никого нет, за ними тоже оперативный простор, пусть и не такой удобный, как наша равнина. Однако и предгорья дают возможность порезвиться! А что, если…

      Мысль сразу же преобразовалась в слова:

      — Передаю приказ командира всем линиям: тяжелые пулеметы оставить на позициях, включить автоматику на короткие очереди с рассеиванием по фронту не более двенадцати углов, ленты нарастить до предела. Всем, включая пулеметные расчеты, приготовиться к движению в походных колоннах. Сосредоточение — в расположении первой. Двигаться будем вперед. Буду у вас через… три минуты. Сина, со всем резервом немедленно перемещайтесь в передние траншеи всех трех линий — по три-четыре человека. Ведите огонь, изображайте активность!

      Судя по голосам, командиры недоумевали, но их дело было выполнять.

      Вот именно так. Не отгонять огнем улкасов, но обойти. И вовсе не для того, чтобы ударить по ним с тыла: в ночном лесу такая атака захлебнется сразу же, тем более что какое-то количество «дятлов» — ну, человека три, самое малое, судя по предыдущим схваткам, уцелело. Едва забрезжит заря, они станут с легкостью отличать человека от зверя и своего от чужого, а меткости им всегда хватало. Нет, пусть ведут перестрелку до света. А мы у них за спиной в это время — ведь именно этого хотел командир Меро — продвинемся в глубь предгорья; полоса его тут достаточно узка; и, если повезет, — а должно же ведь повезти в конце концов! — за несколько часов форсированного марша выйдем наконец к тому неведомому месту, откуда они спустились на этот раз, пренебрегая обычными ущельями. И не только спустились, но ещё и станут наверняка спускаться. А новые проходы нужны не только им, но и нам — чтобы ворваться наконец в горы и показать, что мы и там сумеем воевать ничуть не хуже, чем коренные тамошние вояки…

      Мыслей этих хватило Онго ровно на те самые три минуты, что требовались, чтобы добраться до расположения первой линии. Он миновал траншеи второй, куда ещё не успели подойти люди из тыловой траншеи с подофицером Синой во главе; сейчас тут было безлюдно, и только оставшийся в одиночестве тяжелый пулемет каждые пятнадцать секунд оживал, пробужденный автострелком — небольшой коробкой, винтами прикрепленной к телу орудия, — поворачивался на три-четыре уголка, которых, как известно, четыреста тридцать два в окружности, выпускал три, четыре, пять патронов в направлении леса и вновь замирал на очередные секунды. Все было выполнено так, как он и приказывал, подчинившись неизвестно откуда вдруг взявшимся мыслям. Может, капитан каким-то образом передал ему свое умение? Но об этом думать было некогда.

      К стоявшим поодаль линейным он подошел быстро. И не дал им времени ни задать вопросы, ни даже удивиться по-настоящему:

      — Квадрат-воин Меро тяжело ранен. Командование тригом он передал мне. Вопросы есть?

      Конечно, они нашлись бы. Но с таким напором и решительностью это было сказано, что в первую секунду никто не выговорил ни слова. А Онго и не ждал, пока они заговорят.

      — Задача: в бой с группой противника больше не ввязываемся, это будет выполнять Сина с людьми из тыловой траншеи. Мы делаем бросок, обходя их, выходим на предгорье и по следам группы продвигаемся к месту их схода с гор. Задача: перекрыть их выход. Выступаем через пять минут. Проверьте готовность линий к переходу. Все. Выполняйте.

      То ли никому из линейных и не очень хотелось брать на себя ответственность за действия всего трига в не очень вразумительной обстановке, то ли подействовала уверенность солдата — но никто не возразил; ответив, как надлежало, отсалютовали и направились к своим людям. Онго же, оставшись на месте, переключил командник капитана на другую частоту — для связи с квадратом. Послал сигнал вызова командира. Услышал в ответ:

      — Старший флаг-воин Зено слушает.

      —Докладывает исполняющий обязанности командира трига-два, рядовой первого разряда Онго.

      — Почему Онго? Что там у вас? Где квадрат-воин Меро?

      — Командир Меро тяжело ранен и передал командование мне. Обстановка: противник против обыкновения, после того как вчера был отбит, не отошел, а ночью возобновил наступление. Перед нами группа численностью до трига. Я принял решение: оставив для обороны неполную линию, с основным составом двинуться в обход противника, чтобы выйти к месту их схода, — поведение противника указывает, что место это находится поблизости. В случае успеха прошу поддержать для его развития более значительными силами.

      Самым вероятным было, что его сейчас пошлют куда подальше и прикажут передать командование кому-нибудь другому. Но получилось не так: видно, и командир квадрата понял уже, что война — такая, какая велась до сих пор, — затянется надолго, а успехов скорее всего не принесет. Поэтому после короткой паузы (наверное, глядел на карту, прикидывая) старший флаг-воин сказал как-то очень буднично, без восторга, но и без осуждения:

      — С решением согласен. Вашу позицию займет первый триг — сейчас дам команду, у них как раз тихо. И немедленно доложу в ромб. Жду вашей связи через Каждые пятнадцать минут. Вопросы?

      — Никак нет. Разрешите выполнять?

      — Выполняйте. Командир жив? Помощь оказали?

      — Послансанитар. Других возможностей нет.

      Онго услышал вздох; надо думать, старший флаг хорошо представлял себе обстановку.

      — Желаю удачи. Вернетесь — встретимся лично. «Если вернетесь» — так это следовало понимать. Вероятнее было, что не вернется. Но сейчас это не казалось таким уж важным.

      Онго обернулся. Линии уже стояли в строю — в колонну по три.

      — Разведчики — в боевой дозор, — скомандовал он. — Триг, за мной шагом марш!

      И двинулись — бесшумно, без стука и звяка, — именно так, как и следовало сейчас продвигаться.

      Справа застучали автоматы: люди подофицера Сины вошли в траншею второй линии и вступили в слепую перестрелку — чтобы улкасы, не дай Творец, ничего не заподозрили и позволили тригу уйти подальше по их, улков, свежим следам.

      На командном пункте старший флаг Зено сразу же начал отдавать необходимые приказания. Он отвлекся только на несколько секунд, чтобы ответить инспектору ОСС по этому квадрату на вопрос: «А стоит ли идти на такой риск?»

      — Воевать вообще не стоит, — буркнул Зено, не оборачиваясь. — Но уж коли приходится — постараемся наконец делать это с толком!

      Инспектор ОСС лишь пожал плечами. И направился в свое укрытие — скорее всего, чтобы информировать кого следует по своей линии. В этом, собственно, и заключалась его служба.

      В комплексе больших и малых зданий на северной окраине Сурганы сообщение, переданное инспектором ОСС, было принято главой могущественного учреждения с раздражением и даже с некоторой растерянностью. Потому, наверное, что такого поворота событий тут никто не ожидал.

      Первой мыслью, какая возникла у начальника ОСС, было: запретить! Так как неожиданный демарш каких-то там мелких вояк грозил помешать стройному развитию давно составленного и до сих пор исправно выполнявшегося плана военных действий. Запретить! И наказать за несвоевременное, совершенно излишнее проявление инициативы.

      Однако он тут же опомнился. Понял, что отменить действия, о которых ему только что сообщили, просто не в его власти: войска ему не подчинялись. Чтобы добиться такого результата, следовало обратиться к военному командованию; однако отношения между ОСС и военными издавна были весьма натянутыми, так что его просьба была бы встречена с большим подозрением, последовал бы доклад на самый верх — самому Вершителю, а его отношение к ОСС так и оставалось для веркома Гумо не вполне ясным: вроде бы Вершитель его уважал, но не было той сердечности в их общении, к какому Гумо привык при бывшем Вершителе, ныне покойном. Похоже, что Мору слишком внимательно прислушивался к мнениям веркома Сидо с его волхвами и прочим сбродом; так что рисковать никак не следовало. Нет, этот вариант не годился. В нем преобладали эмоции, а любая хорошая операция должна основываться прежде всего на разумной логике. Можно было бы, конечно, проаргументировать свою просьбу о запрете тем, что эта внезапная операция не входила в план, разработанный ГПК — Главным Правительствующим Компьютером. Но Гумо уже понимал, что ему на это ответят: а мы введем её туда, и дело с концом, не надо быть рабом правил — вот что ему ответят, и то же самое ответил бы он сам другому — если бы…

      Вот именно: если бы.

      Ну что же, безвыходных положений не бывает. Надо только…

      Он потратил ещё с полчаса на то, чтобы продумать, — какие именно меры нужно принять, чтобы предотвратить нежелательные последствия происходящего на клине Ком Сот и в какой последовательности их принимать. Потом вызвал начальника службы связи.

      — Мне нужен прямой канал с Двойкой. Немедленно. Офицер покачал головой:

      — В ближайшие часы невозможно, верком.

      — Что ещё за новости?

      — Магнитная буря. Волна не проходит.

      — Арук вас побери!.. Ладно, идите. По защищенному проводу он соединился с командой ГПК.

      — Профессор Мало? Приветствую, Гумо.

      — Слушаю вас, верком.

      — Считаю необходимым ввести в военный макрос следующую информацию…

      Профессор выслушал веркома Гумо, не перебивая. И только когда директор ОСС голосом поставил последнюю точку, руководитель Службы ГПК ответил:

      — К сожалению, вынужден вам отказать.

      — Это ещё почему?!

      — М-м… Десятью минутами раньше Вершитель Мору запретил какие-либо действия с той информацией, о которой вы говорите. В том числе…

      — Но послушайте!..

      — В том числе и введение её в компьютер. Как вы знаете, отменить распоряжение Вершителя вправе только он сам. Если вы обратитесь к нему…

      — Благодарю за совет! — рыкнул Гумо и швырнул трубку. Он знал, что обращаться к Мору не станет.

      Он посидел несколько минут, массируя пальцами виски, понемногу успокаиваясь.

      Оставались ведь ещё и другие пути.

      Раз там, на клине, наметился какой-то успех, значит, туда неизбежно захотят послать подкрепление. Ну, что же, проявим похвальную заинтересованность в успехе: предложим для подкрепления своих ребят, бойцов с прекрасной репутацией и выучкой.

      Он нажал клавишу, вызывая адъютанта, которому сказал спокойно:

      — Начальника службы десантирования немедленно ко мне. И никого даже близко не подпускайте, пока мы не закончим работать. Все. Выполняйте.

      Тригу под самозванным командованием Онго все же удалось — вопреки всякой логике, казалось бы, — пройти по следам группы улкасов до того самого места, где едва намеченная тропа прерывалась, уткнувшись в каменную кручу, непреодолимую и непроницаемую. Если только улкасы не обладали способностью проходить сквозь скалы, то здесь выйти они никак не могли, да и вернуться обратно тоже. Каким же тогда образом?.. Ответа пока не было. Разведчики-следопыты, разделившись на две группы, направились вдоль кряжа в обе стороны; каждая тройка должна была пройти по выстрелу с лишним, чтобы обнаружить следы улкасов (и сразу станет ясно, куда двигаться дальше) или не обнаружить ничего — и тогда придется признать, что люди вдоль скал не проходили.

      Конечно, каждый свир в детстве читал и слышал немало сказок и легенд о волшебниках и магах, обитавших на самых высоких и неприступных вершинах Горной страны; те обладали способностями запросто проходить сквозь утесы, а то и просто поднимать их или отодвигать в сторону с той же легкостью, с какой человек отбрасывает с пути повернувшийся камешек. Но сказки благополучно остались в прошлом, а тут, в суровом и опасном настоящем, приходилось считаться лишь с реальностью — в ней же весь многовековой опыт ничего подобного не знал. Скалы можно было при крайней надобности поднять на воздух при помощи взрывчатки, случалось также при большой затрате времени и сил пробивать в них туннели — но в нынешней обстановке это никак не годилось. И не только потому, что взрывчатки в таком количестве в триге не было, он являлся стрелковым подразделением,а вовсе не саперным, — но ещё и по той причине, что таким образом триг обнаружил бы свое присутствие там, где его вовсе не ждали. Это в свою очередь привело бы к необходимости вести неравный бой тут, где и окопаться по-настоящему было почти невозможно (предгорье есть предгорье, и камни растут здесь в изобилии, как сут на полях Свиры, а вот мягкую землю порой приходится притаскивать издалека), зато весьма вероятным становилось вызвать на себя огонь сверху, причем стрелки противника оставались бы, по сути дела, неуязвимыми, зато каждый солдат трига оказался бы совершенно незащищенным; а что улкасы стрелять умели, было известно давно и каждому.

      В том же, что тут, где-то совсем рядом — если не на вершине кряжа, то на обратном его склоне во всяком случае — как раз и располагался противник, причем в немалом количестве, Онго был более чем уверен: он всем существом своим ощущал улкасов вблизи, на расстоянии самое большее двух-трех дюжин двушагов — такая способность выработалась у него, как и у некоторых других солдат, за время, проведенное здесь, на клине.

      Выбор решения был крайне невелик.. Можно было или отойти назад, пока ещё тьма позволяла, или быстро, сразу отыскать какое-то продолжение начатой игры. Думать надо было очень быстро, никак не более минуты. И Онго попытался напрячь до предела все свои способности, чтобы найти решение, ведущее к выигрышу.

      Вот когда он по-настоящему пожалел, что нет рядом с ним командира Меро с его военным опытом: квадрат-воин-то уж наверняка нашел бы сейчас необычное решение, закинул бы такую удочку, на которую затаившийся пока противник обязательно клюнул. Ах, квадрат-воин Меро! Но его не было, и оставалось лишь представить себя не солдатом, сгоряча взявшимся за выполнение непосильной задачи, а вот именно командиром, которому в военной его жизни, конечно же, приходилось решать и головоломки куда более сложные. Представить себя командиром, вызвать в себе его уверенность и умение. «Мы хитрее и авантюрнее», — так, помнится, говорил он о них, обертышах. Какая же хитрость могла пригодиться сейчас?

      Онго начал рассуждать методически, шаг за шагом, этап за этапом. В чем заключалась нынешняя задача трига, для решения которой он оказался здесь? Найти путь, каким улкасы тут, в совершенно неприспособленном, казалось бы, месте быстро сходят с гор. Заставить противника — того, что был не виден, но все же находился вблизи, — воспользоваться неизвестным сходом ещё раз и таким образом раскрыть его секрет. Однако способ для этого был только один: обнаружить себя, использовать весь свой триг в качестве живца, чтобы клюнула крупная рыба. Но тогда в ближайшие полчаса триг будет уничтожен без всякой пользы: пока какие-то силы свиров подойдут сюда, улкасы вновь уберутся восвояси, не оставив, разумеется, и намека на . то, каким путем они оказались у подножья скалы и каким вернулись обратно. А что-то надо делать немедленно: как только рассветет, никакое чудо и никакой маг не укроют триг. Может, хоть разведчики принесут какую-то новую, полезную информацию? Они должны вернуться уже через минуту-другую: им дан точный расчет времени.

      Онго вновь настроил командник на волну квадрата. Лег на землю лицом вниз, прикрыл аппаратик ладонями, чтобы звук не разносился далеко:

      — Второй триг, Онго — командиру квадрата. Похоже, этой связи ждали: ответили мгновенно.

      — Старший флаг-воин Зено.

      — Докладываю: вышли к предполагаемому месту схода улков. Следы обрываются без продолжения. Сход пока не обнаружен.

      — Ваши намерения?

      — Провести демонстрацию. Но без сил поддержки она не даст результата. Сейчас внезапность ещё за нами. Но с рассветом…

      — Понял. Предложения?

      — Поддержит ли нас ромб?

      — Ромб одобряет операцию и готов оказать помощь. Мало того, получено усиление по команде из Сурганы! Десантники, агракоры…

      — В таком случае…

      Онго изложил свой план, только что у него возникший, минуты за полторы — потому что старший флаг-воин Зено понимал с полуслова: был воякой, нюхавшим порох давно и помногу.

      — Немедленно доложу. Ждите моего сообщения.

      — Флаг-воин, у меня садится питание…

      — Постарайтесь, чтобы хватило хотя бы для следующего обмена.

      Онго мысленно ухмыльнулся. «Постарайтесь»! Все-таки начальство остается начальством. Вслух же ответил:

      — Слушаюсь — постараться…

      И отключился. Тут же как бы из ничего возник старший разведчиков, Мори, уходивший искать следы вправо. Доложил:

      — Ничего. Ни следочка. Ни единый камушек не сдвинут.

      Ну, это понятно: перед вечером шел дождь, камни, верхний их слой, успели с тех пор обсохнуть, нижняя же поверхность и все камни, лежавшие глубже, ещё сохраняли влагу. Если бы кто-то прошел — вуцан хотя бы, — следопыт заметил бы это сразу.

      — Ясно. Вопрос: сколько ваших разведчиков говорят по-улкасски? Необязательно на местном наречии, но свободно.

      Язык в Горной стране был один, но за долгие времена родовой изоляции успел разбиться на множество рукавов; понимать друг друга улкасы однако же понимали. А разведчики свиров набирались из людей, родившихся и выросших в свирской части предгорий; общаясь с улкасами на протяжении мирных десятилетий, многие из них — большая часть — языком соседей; владела свободно.

      — Так точно, есть. Я болтаю на северном, ещё двое знают юго-западный говор.

      — Прекрасно. Тогда сходите за первым линейным — ему тоже придется участвовать.

      Линейный пришел через минуту. Не сразу, словно колеблясь, но доложил о прибытии, как полагалось по уставу: командир есть командир, пусть и в звании рядового, ничего не поделаешь.

      — Обстановку вы понимаете, — начал Онго. — Предстоит сделать вот что…

      Тут пришлось затратить куда больше слов, чем при разговоре с Зено; правда, питание при этом не расходовалось — так что можно было себе позволить объяснять в подробностях и даже отвечать на вопросы. Кажется, смог ответить на все.

      — Разведке задача ясна?

      — Все в порядке, — сказал разведчик с той мерой вольности, которая присуща всем полевым разведчикам вообще. — Это мы сделаем.

      — Линейный, вам все ясно?

      — Так точно. Особенного ничего.

      — Только смотрите, чтобы никто не увлекся сверх меры. Не то еще, чего доброго, начнете лупить по своим…

      — Ну, мы уж не вовсе дураки.

      — На это и надеюсь.

      — Когда начало? Онго ответил:

      — Это узнаем через… минуты через две. Но старший флаг Зено вышел на связь уже через минуту. Видно, там, наверху, тоже понимали, что можно выиграть, если операция удастся. Зено спросил:

      — У вас?

      — Все готово. Ждем команды.

      — Сравним часы. На ваших? На моих — три-четырнадцать.

      — Три-тринадцать.

      — Переведите. И начинайте ровно в три-тридцать. Дополнительных команд не ждите. Три-тридцать. Поняли?

      — Так точно, все ясно.

      — У меня все.

      Онго повернулся к своим:

      — Начинайте выдвигаться. Через пятнадцать минут дам команду.

      — Командир, — сказал разведчик. — Лучше мы отойдем подальше и начнем пораньше — для правдоподобности.

      Онго подумал секунду.

      — Да, отойдите на выстрел подальше. Но начинайте точно, как сказано. И возьмите патронов побольше — чтобы шум был.

      — Есть — начинать-точно, как сказано!.. …И точно через пятнадцать минут в некотором отдалении от каменной стены возникла перестрелка.

      Сначала она была еле слышна, но становилась все громче и громче; видимо, противоборствующие понемногу приближались. Судя по силе огня, бой шел между двумя небольшими группами, одна из которых отходила все ближе к скалам, вторая же теснила её все сильнее. Отходивших оставалось совсем мало; так можно было заключить, когда стали слышны не только звуки выстрелов, но в густой темноте оказались заметными яркие линии трассеров. А когда подошли ещё ближе, можно было отчетливо расслышать и выкрики, звучавшие с обеих сторон. Со стороны отступающих кричали преимущественно на улкасе, реже — на очень ломаном свирском, преследовавшие же использовали исключительно свирский:

      — Сдавайтесь, дикари, или перебьем вас всех во имя прогресса! Вы, бесхвостые горные вуцаны, мы вам навсегда рога обломаем!.. На что в ответ следовало:

      — Смерть вам, нарушители творения, сейчас вам придет конец, Создатель за нас! Смерть исказителям истины!..

      Этот шум, смесь автоматных очередей и яростных возгласов, все приближался к скалам. Камни, однако оставались равнодушными к людским страстям, сохраняя свою исконную неподвижность.

      Затаившийся вместе со своими людьми, прижавшимися к горам, Онго все с большей тревогой поглядывал на часы. Сколько ещё может продолжиться это представление? Что же они так быстро отступают, надо было бы помедленнее, ещё потянуть время, потянуть, пока не подойдет подкрепление, обещанное флаг-воином Зено… Пошла уже шестнадцатая минута назначенного срока, а ни противник никак не отозвался, ни подкрепления не слышно… Что, замысел не оправдался?

      Не утерпев, он попытался вызвать на связь квадрат; но ничего из этой попытки не получилось: питание окончательно село.

      Однако уже на семнадцатой минуте возникли изменения — неожиданные, не те, которых с таким нетерпением ждал Онго.

      В той же стороне, откуда пришел триг, а сейчас все ближе подходила перестрелка, — в той же самой стороне, хотя и значительно дальше, возникло новое движение, и тоже в сопровождении выстрелов. Похоже, повторялось то, что уже было только что разыграно: кто-то отходил, огрызаясь огнем, другой кто-то преследовал отступающих. Пьеса та же, действие второе. Только теперь, судя по плотности огня, и тех и других было больше. Секунды потребовались Онго, чтобы понять суть происходящего. Произойти могло лишь одно: командир первого трига, сменившего Онго на позициях по приказу Зено, да ещё усиленного той группой, что оставалась там под командованием подофицера, не стал вести длительной позиционной перестрелки с группой улкасов, а решил либо уничтожить их в лесу прямой атакой, либо же на худой конец заставить выйти из чащобы на открытое место, где уничтожение их становилось вопросом времени. Похоже, первому тригу удалось то, чего не сделал — не успел сделать — второй, и Онго сейчас подумал об этом с некоторой досадой и завистью. Но тут же сообразил и другое: улкасов невозможно было бы вытеснить из леса, если бы они своим острым слухом не уловили звуков той перестрелки, что была затеяна здесь по замыслу Онго. Только услышав стрельбу именно в этом направлении и предположив, наверное, что какое-то дело заваривается рядом с местом схода с гор, — лесная группа решилась покинуть лес и отходить на соединение со своими. Первый триг стал преследовать отходящих, и получилась занятная картина: слоеный пирог, где группа ул-касов оказалась между молотом и наковальней, а триг Онго — зажатым между отходящими и скалой. Но если так, то затаившиеся позади скальной гряды войска улкасов не могут не слышать, а возможно, и видеть сверху всего, что происходило на неширокой полосе предгорья, и не могут не откликнуться на это! Они всегда стремились выручать своих, об этом все знали так же хорошо, как и об их жестокости и исступленной вере в совершенство творения. Так что же они медлят, убей их Арук?!

      Онго не успел ещё мысленно высказать проклятие до конца, как ситуация переменилась, и произошло это вовсе не так, как представлялось Онго.

      Никто не посыпался со скал; сами утесы тоже сохраняли полную неподвижность — не опускались, не поднимались и не расступались в стороны, открывая проход. Но где-то примерно в тридцати двойных шагах от того места, где сейчас находился Онго, немалый прямоугольник грунта, примерно четыре двойных на два, вместе с покрывавшим твердую землю щебнем вдруг опустился, нет, даже не опустился, но мгновенно провалился вниз. Онго увидел это ясно, да и все остальные тоже: уже брезжила заря, вершины гор светились, и какая-то часть их отраженного света падала вниз, сюда. Из открывшегося провала, в создании кoторого вряд ли была повинна природа, стали выскакивать люди с оружием. Улкасские воины. Помногу сразу. Именно для быстрого, массового выхода на предгорье и был, видимо, заблаговременно пробит и, надо полагать, хорошо оборудован туннель или что это там было.

      К счастью для солдат Онго, улкасы их в первые мгновения не заметили: внимание тех, кто появлялся на поверхности, было целиком обращено туда, где, все приближаясь, шел бой. Выбегавшие сразу же устремлялись в ту сторону, привычно выстраиваясь для атаки. Их было немало: не менее квадрата, да еще, пожалуй, усиленного: Онго разглядел два тяжелых пулемета. Странно, до сих пор улкасы вроде бы их на вооружении не имели…

      А первый триг, сейчас атаковавший, ещё ничего не знал, не видел, не слышал, потому что улкасы все свои действия выполняли в полном безмолвии, все, видимо, было отработано заранее. И триг продолжал преследовать отходящую группу. Надо было хоть как-то предупредить своих. И Онго скомандовал, отлично понимая, что подписывает смертный приговор, самому себе и всем, кого он сейчас возглавлял. Но он уже мыслил, как солдат, и чувствовал: сметя или хотя бы рассеяв первый триг, противник обеспечит себе тот самый прорыв, которого все время пытался добиться. И скорее всего, промелькнуло в голове, так и было задумано улкасами: затяжная перестрелка, потом отход — когда станет ясно, что противник готов преследовать, а затем — вступление в бой решающей силы улкасов — и прорыв. Так вот почему Меро не предпринимал ничего подобного: скорее всего, заранее просчитал улкасский замысел и прежде; чем атаковать самому, хотел как следует продумать возможные противодействия, наверняка — согласовать с начальством. Он не поддался на провокацию. А у командира первого трига хватило лихости, но недостало терпения как следует просчитать все последствия. Однако сейчас не время было искать виноватых. Сейчас…

      — Триг, — это было сказано вполголоса, но настолько его командника ещё хватало, и услышал каждый, — изготовиться к преследованию уходящего противника. Вести огонь на ходу. Триг, цепью, в атаку…

      Оставалось только выкрикнуть последнее слово: «вперед!». Но Онго его так и не произнес.

      Две группы боевых агракоров, отличавшихся бесшумностью полета (что, впрочем, свойственно всем антигравитационным устройствам вообще), стремительно спикировали, на миг уравновесились над самой землей, мягко сели: первая группа — перед фронтом наступавших улкасов, вторая — правее. И открыли огонь из своего бортового оружия, пока прилетевшие солдаты-посадочники выскакивали из машин, и сразу же, в свою очередь, начинали стрелять. Улкасы попали под кинжальный огонь и поспешно залегли, отстреливаясь; но агракоры, высадив десант, вновь поднялись и повели огонь сверху. Предупреждать первый триг больше не было надобности. И Онго подал другую команду:

      — Преследование противника отставить! Задача: захватить открывшийся туннель. Войдя туда — стрелять во все, что шевелится. Бегом — марш!

      И пока наверху шел яростный бой, триг Онго беспрепятственно проник в туннель. Он оказался достаточно коротким: менее сорока шагов. Охрана встретилась только в конце его, где выход закрывался тяжелыми воротами и улкасы успели все-таки сомкнуть их створки, не дать свирам возможности сразу вырваться на поверхность уже по ту сторону пограничного хребта. Состояла охрана всего из четырех человек; из людей Онго лишь один получил легкое ранение. Остановились, чтобы перевести дыхание.

      «Самым разумным сейчас было бы, — подумал Онго, тяжело дыша, — найти способ открыть этот внутренний выход; вручную это явно не получится, слишком уж массивна конструкция. Наверняка тут есть Meханизмы. Где же они расположены, кто и откуда ими управляет?» Наверное, было бы интересно расспросить об этом четверых улкасов, но, к сожалению, сделать это невозможно: все четверо лежали у самой стены — без звука, без движения, без признаков жизни. Разведчики были мастерами метать ножи.

      — Кто это у вас такой художник? — спросил Онго.

      — Моя работа, — ответил ему один из разведчиков, Керо, самый молодой. — Нравится?

      — Хоть бы одного оставил, для разговора…

      — С этим не ко мне, — сказал паренек. — Мне с ними тесно в одном мире.

      — Что ж так круто?

      — Есть причина. Только сейчас не спрашивай.

      — Оставайтесь здесь, — сказал Онго разведчикам, — и никого не впускайте, разве что какое-то начальство появится. А я прогуляюсь по туннелю, погляжу — что к чему. Это ведь пока только начало.

      — А ты нам ещё командир? — спросил все тот же Керо.

      Онго всмотрелся в него повнимательнее. Длинные глаза, высокие скулы… Похоже, в роду молодца не обошлось без улкасских генов. Но таких было много на граничащих с горами территориях.

      Онго только пожал плечами.

      — Будь спок, — сказал молодой. Двое постарше лишь кивнули. Опытные разведчики привыкают чаще изъясняться жестами, не сотрясая атмосферы.

      Десятью минутами позже, уже в машинном отделении, Онго с изумлением качал головой: рьяные противники прогресса, улкасы тем не менее не только проложили туннель под скалой, но и оборудовали его механизмами для открытия и закрытия тяжеленной крышки вместе со слоем земли и щебня, механизмами, снабженными мощными электромоторами, которые питались от портативной ядерной установки. И на кожухе этой установки была приварена фирменная пластинка широко известного в Свире концерна «Демо и Но». Не были безымянными и моторы, и сама подъемно-опускная система туннельных ворот. Кто-то не жалел, вероятно, ни сил, ни денег, снабжая исторических врагов лучшими образцами свирской техники — и не только оружейной… Вот, значит, как обстоят дела!.. Интересно, а командование, а самые верхи — они хоть что-нибудь об этом знают? Неплохо было бы поговорить с ними, да кто же пустит туда рядового солдата?..

      Было над чем подумать. Но сейчас главным показалось, чтобы неприятное открытие, явное предательство где-то наверху, не дошло до солдат: такая картина могла у любого отбить всякую охоту сражаться.

      — Эй! Солдат! Ты что тут делаешь? От войны прячешься? Ко мне!

      Онго обернулся. Не рывком, как невольно получилось бы у него всего лишь днем раньше; наверное, уже всерьез ощущал себя командиром, пусть и небольшим, но начальником. Поэтому на трех десантников, оказавшихся у него за спиной, он взглянул без подобострастия, напротив — с изрядной долей независимости. Скользнул глазами по значкам на воротнике одного из них — то был подофицер, — по нашивкам на плече, свидетельствовавшим, что десант был, оказывается, не армейский, а сил ОСС — внутренних войск. Чего это их занесло сюда, на линию огня?

      — Оглох? Онемел от страха? — продолжал тот, что окликнул его.

      — Тебя, что ли, прикажешь пугаться?

      — Ох ты! — как бы удивился подофицер. — Какой крутой!

      Но всерьез ссориться Онго не хотелось.

      — Ладно, ребята, — сказал он примирительно. — Давайте лучше вместе попробуем разобраться, как тут открыть внутренние ворота: наши наверняка решат сразу продолжать наступление — туда, вглубь, в горы…

      Однако его призыв не получил поддержки.

      — Стратег! — сказал десантник и направил на Онго автомат; другие двое сразу же повторили его движение. — Давай-ка шагом марш на выход, там и размышляй. На свежем воздухе. А здесь посторонним находиться неположено, здесь место секретное, и мы присланы его охранять. Ну? Идешь сам или тебе помочь?

      Три ствола были направлены на него, а его собственный автомат находился за спиной; рано расслабился, рано… Ну, что же — пусть будет по-ихнему.

      — Да иду я, иду, — проворчал он. И в самом деле направился к выходу из машинного отделения и дальше—к внешним, открытым воротам туннеля. Трое топали сзади, дыша в затылок. Поднялись наверх. Разведчики трига таким же способом, видимо, удаленные из туннеля, стояли кучкой поодаль, внимательно наблюдая за появившимися. Онго направился к ним. Десантники остались у выхода — и в самом деле, наверное, им была поручена охрана, а не арест или что-то в этом роде.

      — Вот так, ребята, — неопределенно сказал им Онго. — Ладно, отдыхайте пока, свое дело мы вроде бы сделали неплохо…

      Отпустив их, Онго присел на корточки, опираясь спиной о камень, и задумался не о закончившемся бое и не о своей дальнейшей воинской судьбе, а совсем о другом.

      Как это он решился вдруг оставить без помощи раненого командира? Еще совсем недавно жизнь человека, тем более любимого, была бы для него в миллионы раз ценнее, чем успех какой-то там военной операции. Но, видно, с той поры военное возобладало в нем над гражданским. И мужское над женским?

      Последний вопрос, заданный самому себе, заставил задуматься. Еще за секунды до этого Онго подумал о Меро как о любимом человеке; но любить людей можно, как известно, по-разному; и вот сейчас он понял, что мысли его двоятся: он, безусловно, любил квадрат-воина как человека, как опытного солдата, хорошего командира. Но иначе?.. Да, он помнил все, что происходило между ними ещё так недавно — всего несколько часов тому назад, что уже было — и что ещё могло случиться. Тогда — могло, да; Онго отлично понимал это. А сейчас?

      Сейчас, пожалуй, уже нет?

      Странно, так далеко это вдруг оказалось: командирская землянка, желание, страсть… стремление плоти. Вдруг заинтересовало другое: каким был Меро, когда ещё был женщиной? Как одевался — одевалась? Какую прическу носила? Чем душилась? Ну, и так далее… То .есть возникло почему-то желание оценить Меро с мужской точки зрения — вовсе не наоборот.

      А свое женское показалось таким давним, что его и не разглядеть — разве что при очень сильном увеличении. Непонятным было все это. Но интересным. Хотя что сейчас толку об этом думать?

      Но о чем вообще сейчас думать? Да ни о чем. Жизнь сама осуществит все, что нужно.

      Директор Про-Института… да ладно, просто — верком Сидо пробежал глазами только что принятое по своему каналу и мгновенно доставленное сообщение с пометкой «Свет», что означало совершенно немыслимую срочность. Откинулся на спинку стула. Поднял глаза на секретаря.

      — Приказываю: срочно выслать группу на место событий — на клин Ком Сот. Сверхсрочно! Там сразу же найти и доставить ко мне того, кто разработал и возглавил операцию по захвату сходного туннеля. Мне нужен этот человек или люди. Но боюсь, что он понадобится и кое-кому другому. Срочно!

      Все-таки каким-то странным был этот институт: им бы заниматься сбором и анализом примет грядущего, а они проявляют такой интерес к сегодняшним делам! И получают информацию, и возглавляет его почему-то верком.

      — Но, верком, вы ведь только что уже беседовали по связи со старшим флаг-воином Зено. Именно он…

      — Вы ни черта не знаете. Хоть бы спросили у него перед тем, как соединять со мною. Тогда поняли бы, что его роль там весьма скромна: Зено всего лишь поддержал инициативу нижестоящего и доложил выше. Включая нас: все же наш кадр. .

      — Начал операцию кто-то на уровне трига, так точно. Но не станете же вы разговаривать…

      — С командиром трига? Почему же это я не стану? Тем более что тригом командовал квадрат-воин. Что это, по-вашему, зазорно? Мне? Я сам начинал рядовым! Да я вас, чистоплюев тихоньких…

      — Верком, квадрат-воин Меро был убит ещё до начала операции.

      — Кто жe? Его помощник?

      — И не он. А какой-то рядовой, не кадровый, и даже, так сказать… Ну, вы понимаете: из этих… экс-дама.

      — Из обертышей, что ли? Так бы и сказал. Экс-дама! Ха!

      — Так точно, обертыш.

      — Значит, он мне и нужен. И надеюсь, что нас никто не опередил: тогда вам самому пришлось бы ехать за ним! Время пошло. Я жду. Ты что — ещё здесь?!

      Директор Про-Института бывал крутенек — не в Высоком Совещании, разумеется.

      — Слать аналитическую группу, верком?

      — К чему? Группу защиты!

      — Слушаюсь.

      А дела шли своим чередом. Первый триг, едва не уничтоженный, сразу же отправился обратно, чтобы занять позиции, с которых поднялся в атаку. Постепенно стали подходить и десантники: улкасы были большей частью уничтожены, расстреляны с земли и воздуха, кто-то, наверное, уцелел, но благоразумно не стал возвращаться к сходному туннелю; преследовать немногих убежавших десантники не стали.

      Но для второго трига на этом, собственно, эпизод закончился. Онго не понимал, кем же он сейчас является: по-прежнему командиром трига, пусть и временным, или снова рядовым первого разряда, вторым номером при тяжелом пулемете (которого здесь и не было вовсе — он так и остался на той позиции близ леса). Кажется, такая же неясность была и у тех, кто ещё совсем недавно беспрекословно выполнял его команды: сейчас к Онго никто не подходил, ни о чем не спрашивал, как-то само собой получилось, что все солдаты сгруппировались по своим линиям, он же медлил идти в свою, вторую, и остался в одиночестве, расслабляясь и стараясь не думать о будущем: в конце концов это армия, что прикажут, то и надо будет делать, а чего не прикажут — не надо. Только вот кто прикажет? Линейный-два, только что находившийся у Онго в подчинении? Наверное, формально он мог; но, видимо, понимал, что здесь и сейчас неуместно это было: что бы там ни было, однако заурядным солдатом Онго не станет уже никогда. Прикажут старшие начальники, хотя бы командир квадрата, старший флаг-воин Зено? Но его тут не было, операцию осуществляли десантники-оссовцы, а не стрелки. Командиру же десантников скорее всего об Онго вообще ничего не было известно, и не было причины выделять его из массы солдат с точно такими же гладкими — без единого значка — воротниками форменных курток.

      Но жизнь принялась расставлять все по местам очень скоро.

      Наконец появились свои же, из второго трига, — те, кто не участвовал в атаке, с подофицером Сина во главе. Он сразу же отыскал Онго.

      — Принимаю командование тригом, — сказал он официально. — Ты ступай на свое место — в линию.

      У Онго не было желания оспаривать действия Сина; к тому же по форме он был целиком прав: имел звание и занимал должность помощника командира трига. Онго ответил лишь:

      — Давай, командуй!

      И отвернулся, не собираясь возвращаться в расчет — во всяком случае, сейчас. А подофицер все же не решился повторить свое приказание: понимал, что сейчас для любого солдата Онго человек, куда более авторитетный, несмотря на скромный чин. Сина лишь громко откашлялся, подкрутил длинные усы и отошел — неторопливо, с достоинством. Онго даже не посмотрел ему вслед.

      Онго сидел, не двигаясь, не сделав даже попытки узнать у вновь прибывших хоть что-то о судьбе Меро: ясно было, что ничего никто из них не знает — их там и близко не было, прилетели они совсем из другого места. А кроме того, интуитивно чувствовалось, что командир не выжил. Санитар не добрался или же поспел слишком поздно, а скорее всего — ни тот невысокого ранга медик, ни любой другой помочь командиру уже не мог, и недаром.обреченность читалась в его глазах и слышалась в голосе, когда он передавал Онго командник, а вместе с аппаратиком и всю свою небольшую власть: опытный солдат чувствует, когда он ранен, а когда убит, пусть и не наповал; пусть ещё дышит и даже может что-то сказать, но — уже убит. Сейчас другие мысли занимали соддата-командира: может, все-таки надо было остаться, хотя бы перевязать, дождаться санитара? Но тогда не было бы ничего: ни броска в предгорье, ни боя, ни захвата сходного пути…

      Ну, что было — не вернуть. А что ещё будет?

      — Кто занимает туннель, а главное, все его службы? Силовую установку, машинное отделение, ну — вы понимаете.

      — Только наши люди, верком.

      — А те, кто начал операцию? Неужели никто не уцелел?

      («Творец, это было бы прекрасно, просто прекрасно!»)

      — Первыми в туннель вошли солдаты пехотного подразделения.

      («Да, полного счастья не бывает. Но подождем, подождем…»)

      — Установить и изъять немедленно всех, кто был внутри. Доставить сюда. Не должно быть ни малейшей утечки… Только не вздумайте использовать какую-нибудь из строевых машин. Подберите что-нибудь из дорабатывающих ресурс. Чтобы нас не упрекнули в неправильном использовании боевой техники.

      — Слушаюсь, верком.

      — Хотя… подождите. Нет. Мне сейчас необходимо срочно выехать — возможно, на несколько дней. Вот вам код для связи, но это только при крайней надобности. Меня не будет — значит, и нечего тащить их сюда. Передайте моим шифром — кто у нас там: триг-воин Раго? «Всех подозреваемых в нарушении.Закона о Секретности арестовать и держать под стражей вплоть до дальнейших распоряжений». Вот все. Выполняйте.

      — Слушаюсь!

      Верком Гумо и в самом деле спешил: дело было срочным и для него лично чрезвычайно важным.

      Ждать Онго пришлось, впрочем, недолго.

      …Десантный подофицер торопливо переходил от одной группы солдат к другой, о чем-то спрашивая, и, получив, наконец, нужный ответ, оглядевшись в последний раз, направился прямо к Онго.

      Онго встал: как-никак к нему приближался старший в звании.

      — Рядовой первого разряда Онго? Пойдемте. Оружие сдайте мне.

      Вот, значит, как. Нажаловались те, что были в туннеле? Или что-то другое? Могут обвинить, чего доброго, и в том, что незаконно командовал тригом, и ещё в чем-нибудь. Но спрашивать «куда» и «зачем» у старшего не положено, а тем более — «почему»; да сейчас это было все равно. Любое продолжение казалось Онго лучше пустого ожидания. Ведут его не в его линию — значит, продолжение будет интереснее, чем начало. Или нет?

      — Руки за спину! Не оглядываться!

      Действительно, интересно. Это уже — арест, а не просто приглашение. А, пошли бы они все к…

      Онго почувствовал, что усталость овладевает им. Только сейчас он начал понимать, в каком напряжении находился все последние часы — с самого вызова к капитану Меро. Да и то сказать — были для того причины. Все пришлось делать впервые: командовать, атаковать, нести ответственность за многих, терять человека — как бы там ни было, дорогого человека. Сейчас бы отдохнуть по-настоящему. Расслабиться. Что-то забыть. О чем-то, возможно, вспомнить…

      Или о ком? О Сури, может быть? Единственном человеке, с которым ему — тогда ещё ей — удалось испытать радость физической любви? Теперь, когда Меро больше нет, он оставался, по сути, единственным, о ком ещё можно было думать и тосковать…

      Кроме родителей, конечно; но родители как бы за-капсулировались в сознании Онго, надежно защитились от прикосновения к ним, потому что каждое такое касание их в памяти вызывало ощущение боли: он ничем не мог помочь им, знал, что его превращение их огорчило, они любили дочь, а сына, каким он теперь стал, ни разу даже не видели, и если и любили, то какой-то самими созданный образ. Нет, лучше отложить общение с родителями, даже мысленное, до времени, когда удастся встретиться с ними — если, конечно, такое время наступит. Война только ещё набирала обороты…

      — …Стоять!

      Он покорно остановился — около агралета, но не из тех, что привезли десантников и участвовали в бою. Другого. Не агракора,а просто агралета. Дверца была отворена.

      — Поднимайся!

      — Онго Ру, рядовой второго разряда?

      — Никак нет, первого разряда.

      — Вот как? Быстро. А до нас ещё не дошло. В кабине служебного агралета Секретной Службы Свиры Онго сидел перед прикрепленным к борту столиком, по другую сторону которого находился офицер со значками триг-воина ОСС на воротнике. Онго мельком подумал, что у него-то сиденье, надо полагать, мягкое. Ну, офицер есть офицер, все правильно.

      — Прежде чем вас отправят дальше, я хотел бы задать вам несколько вопросов и рассчитываю получить исчерпывающие ответы. Но сначала вы сами, может, хотите спросить о чем-то?

      «Вот какая вежливость, — подумал Онго. — Ну, это же секслужба, где мягко стелют, да спать, говорят, бывает жестковато. Чем же это я успел так нагрешить? .Если и мог — то самое большее с их десантниками. Но чтобы в самых верхах — ума не приложу».

      — Так точно, хочу.

      — Триг-воин, — напомнил офицер.

      — Так точно, господин триг-воин.

      —Да?

      — Командир трига, квадрат-воин Меро. Он жив? Или вы не в курсе?

      — Мы в курсе всего, — сдержанно улыбнулся триг-воин. — Кроме вот вашего повышения в звании. — Тут же он вновь стал серьезным, даже печальным. — Квадрат-воин Меро, к прискорбию, скончался от тяжелого ранения по пути в медицинское подразделение. Нас заверили в том, что уже ничего нельзя было поделать — ранение было смертельным по своей сути.

      Так Онго и чувствовал, и все же весть оказалась тяжелей, чем он рассчитывал. Онго проглотил комок.

      — Благодарю, господин триг-воин. Больше вопросов нет.

      — Значит, моя очередь. Скажите, Ру, вы проникли в сходный туннель улкасов первым?

      — Трудно сказать точно. Я бежал впереди трига, которым в то время командовал…

      — Это нам известно. Да?

      — Но примерно на одной линии со мной бежали и другие солдаты. Мы ожидали встретить сопротивление и двигались так, чтобы можно было сразу открыть огонь из максимума стволов.

      — А кто первым вошел в машинное отделение?

      — Это действительно был я.

      — И что же вы стали там делать? Онго слегка пожал плечами:

      — Сразу направился на поиски механизмов, осуществлявших подъем и опускание крышки туннеля. Конечно, после того, как обеспечил охрану входа.

      — И вы нашли эти механизмы?

      — Сразу же. Они вовсе не были укрыты, машинное отделение помещалось в боковой штольне туннеля.

      — Очень хорошо. Теперь серьезный вопрос: какое впечатление произвело на вас это машинное отделение?

      — Простите — не совсем понимаю.

      — Большое, маленькое, каково крепление кровли, стены, работали ли там лопатами или действовала современная техника такого назначения — вот какого рода впечатления меня интересуют.

      — А, вот вы о чем. Ну, впечатление такое, что его строили наши транспортники: в голову сразу пришли туннели Сурганской подземки. Машинная работа, конечно.

      — Как вам показалось: давно он прорыт?

      — Ощущение такое, что там все свеженькое. Во всяком случае, если говорить о механизмах, и в особенности о силовой установке. Я заметил показатели силового блока: расхода топлива до сих пор почти не было, как будто его начали эксплуатировать только вчера.

      — Вот эти механизмы и установки: на них имеются какие-то признаки, позволяющие установить производителя?

      — Я их видел. Обычные фирменные ярлыки — металлические пластинки с названиями.

      — Так-так. И эти названия были?..

      — Моторы — «Свароник АО». Подъемники — «Зела Ку». И ядерная установка — «Демо и Но».

      — Это ведь наши, свирские фирмы, не так ли?

      — Они всем известны — любому школьнику. («Черт, неужели для того, чтобы услышать такие вещи, понадобилось срочно арестовывать и везти меня сюда? Могли бы спросить и по связи…».)

      — Вас удивляет, что мы задержали именно вас? Но, кроме вас, в этих помещениях были только разведчики; сразу же после появления там наших десантников все эти помещения были заперты и опечатаны. Что же касается ваших разведчиков, то с ними сейчас тоже беседуют — правда, не тут, а в другом месте. Поняли?

      — Так точно.

      («Ни черта не понял; но чутьё подсказывает, что тут пахнет чем-то нехорошим. Сейчас лучше быть дурачком».)

      — Полагаете ли вы, что наличие там свирских механизмов и устройств говорит о предательстве где-то в нашем руководстве?

      Онго пожал плечами. Ответил:

      — А что, есть другое объяснение?

      Триг-воин Раго не ответил. Откинулся на спинку кресла. Нажал кнопку. Вошли двое солдат.

      — Поместите арестованного в камеру.

      Так все-таки за что он арестован? За то, что повел людей в атаку? Да нет, не за это, конечно. Об этом его и не спросили. Может, за то, что слишком много видел и ничего не забыл? Интересно. То есть было бы интересно, если бы не пахло большим сволочизмом. А что с ребятами? То же самое? Интересно: посадят вместе? И куда? Разведчики — народ тертый, не так-то просто будет удержать их на месте, особенно если обидятся…

      Его привели в камеру; оказывается, и такая тут была — все в том же агралете ОСС. Кормовая его часть была отгорожена, и за узкой дверцей открылось помещение, тесное, как двухместное и двухъярусное поездное купе. Одиночка для двоих, всего простора — два шага на четыре. Кроме нар — или полок, если угодно, — только приклепанный ножками к полу столик. Такая же табуретка. Второго постояльца не было. Онго, изображая обиду, проговорил лбу, помещавшему его в камеру:

      — Ранец мой что, замотаете? У меня там шмотье. Глядите, если!..

      Ему не ответили. Мрачный тип не в куртке, а в мундире (от них в войсках давно уже отвыкли) — надзиратель, что ли,, или как там его? — захлопнул железную дверь, и ключ скрипнул в скважине.

      Онго огляделся. Даже иллюминатора здесь не было — лампочка под потолком и вентиляционная решетка. На нарах — матрасик, хорошо вылежанный, не мягче досок. Одеяло, толщиной в лист плотной бумаги. Правда, было вр.оде бы не очень холодно — наверное, ещё станет со временем.

      Он лег, сняв только башмаки, солдатские говнодавы на толстой подошве. Укрылся одеяльцем. Думал, что не уснет от обид и волнений. Да нет, уснул все-таки и проспал, пожалуй, не меньше часа. Кемарил бы еще, если бы дверь снова не лязгнула. Подселяют соседа, значит.

      Онго открыл один глаз. И тут же второй. Потому что привели не кого-нибудь, а разведчика. Того самого — молодого. Керо? Да, помнится, Керо.

      — Привет, — сказал Онго. — С приятным свиданием. Выходит, нам судьба — жить вместе?

      Парень, похоже, его не так понял. Оскалился:

      — Слушай, ты… Хоть ты и был командиром… Если только полезешь ко мне, если только попробуешь — задушу на месте. Учти раз и навсегда.

      Онго засмеялся, хотя вообще-то было не до смеха:

      — Ты, друг, не в моем вкусе. Я жирных люблю, раскормленных, чтобы как на перине. А ты…

      Парень свирепо глядел на него — похоже, руки у него чесались. Но все же сообразил, что шутка, и немного расслабился.

      — Ну, тогда ладно. Побазарим?

      — Давай-ка сперва выспимся по возможности.

      — Тоже дело, — согласился Керо и одним прыжком оказался на верхнем лежаке. — До завтрака ещё часа три, не меньше.

      — Думаешь?

      — Знаю.

      — Я гляжу — ты много знаешь.

      — Другому и половины хватило бы. Ладно, отбой. Уснули. Но Онго вскоре проснулся, сам не понимая почему. Почуял опасность? Нет, тогда пробуждение было бы совсем другим. Что же? Сон? Сон…

      Сури вдруг приснился, вот кто. Очень ясно, совсем как наяву. Сначала Онго увидел (или, может быть, увидела? Потому что во сне этом, тоже в начале, она была ещё девушкой) Сури таким, каким был он в последние полчаса их общения: возомнившим о себе до полного нахальства, разговаривавшим свысока, как полноправный мужик с какой-то там бабой, которую он только что оттрахал так, что только держись. Добившись своего (хотя это ещё вопрос, кто больше этого хотел), решил поставить её на место. Тогда, наяву, она сразу и послала его ко всем Арукам и ещё подальше (научилась у пилотов вязать словесные кружева) и решила больше с ним не встречаться — какое-то время, конечно: пока не прочувствует и не приползет с извинениями. Из больницы, правда, пыталась до него дозвониться — но то было уже совсем другим делом. Так оно произошло тогда наяву; теперь же, во сне, Сури вдруг — как это во сне и бывает — мгновенно изменился: куда девалось его великое самомнение, где задранный носик, где уверенность в голосе! Совсем другого человека увидела (нет, теперь уже увидел) Онго: испуганного чем-то или кем-то, внутренне дрожащего солдатика в потрепанном обмундировании, пусть и с какими-то подофицер-скими бляшками на воротнике. К тому же солдатика безоружного, на ремне его, правда, виднелась кобура, но, похоже, пустая; что же это за род войск у него? Да все тот же, догадался Онго: электронный спецромб, там ему самое место, и войну он видит в лучшем случае на дисплее… Ах, Сури, Сури, милый мальчик, вот такого — опять слабого — я могла бы тебя снова полюбить, останься я женщиной, потому что это ты настоящий, таков ты есть, все вы, сверстники, на самом деле такие — слабые, перепрыгивающие из-под материнского подола прямо под юбку жены; а все, что вы на себя напускаете — до первой серьезной мало-мальски стычки с жизнью. Да, такого — могла бы, но меня, — той, нет уже и никогда не будет, так что не ищи у меня, паренек, защиты, не буди меня во сне, дай выспаться, потому что завтра тут с нами ещё неизвестно, что приключится…

      Глава 3 АГЕНТ, НЕ ИЗВЕСТНЫЙ НИКОМУ

      .. Начальнику Объединенной Секретной Службы П Свиры веркому Гумо. Личный шифр веркома на нынешний день. Сообщение 16/7-122(4).

      Докладываю, что в соответствии с Вашим распоряжением все лица, успевшие побывать в интересующем Вас объекте до прибытия туда наших представителей, изолированы и находятся в нашем распоряжении. Предварительными допросами установлено, что как минимум один из них, рядовой первого (а не второго, как было ошибочно указано в ориентировке) разряда .Онго Ру не только ознакомился с содержанием объекта, но и составил о нем определенное и нежелательное впечатление. Жду ваших указаний относительно дальнейших действий с арестованными. Вечно преданный Вам триг-воин ОСС Раго, инспектор Восьмого ромба полевых войск».

      «Триг-воину Раго, инспектору-8. Шифр секторальный. Сообщение получено. Адресат в данный момент отсутствует. Сообщение будет переслано по месту его нахождения. Ответ последует. Дежурный инспектор Дирекции старший рог-воин Кимо».

      Прочитав ответ, Раго только пожал плечами. Его. дело — вовремя доложить. А дальше — начальству виднее. Понятно, лучше было бы избавиться от арестованных побыстрее. Ну, нет — значит, нет. Пусть посидят лишний денек в камере.

      — Я приказывал доставить ко мне того, кто разработал и возглавил операцию в клине Ком Сот. Я крайне удивлен: до сих пор я его не вижу. Вы что, хотите подать рапорт об отставке? Не надейтесь: во время войны никакие отставки не принимаются. Вот военный суд могу обеспечить, если вам так уж хочется острых переживаний. Что?

      — Но, верком, там на месте возникли определенные затруднения.

      — А вы знаете, на войне вообще приходится встречаться с затруднениями. Однако люди нашего Института привыкли с ними справляться и не жаловаться! В чем же там дело? Хоть это вы знаете?

      — Так точно. Человек, который вам нужен, вернее, люди — их там четверо — задержаны и взяты под стражу.

      — Что они там себе напозволяли? Перепились в честь достигнутого успеха? Ну, вы могли бы сразу освободить их моим именем и уже доставить сюда. Сообразительности не хватило?

      — Они не напились. И арестовала их не войсковая полиция.

      — Территориальная? Надеюсь, речь идет не об убийстве гражданского лица или изнасиловании? Хотя у обертышей это как раз бывает не так уж редко.

      — Нет, они вели себя вполне пристойно. А задержаны они, по сути дела арестованы, людьми ОСС. Это ведь их десант завершал операцию.

      — Ах, вот оно как… — протянул верком Сидо и умолк на несколько минут. Его собеседник, ромб-воин, терпеливо ждал: все в Институте знали, что директор нередко впадал в подобную отключку, после которой объявлял готовое решение.

      Вот и сейчас он, намолчавшись, поднял глаза на ромб-воина.

      — Эти люди нам нужны даже в большей степени. Раз уж ими заинтересовалось хозяйство Гумо, значит… значит…

      Снова пауза, на сей раз кратковременная, несколько секунд.

      — Вы, конечно, навели справки о мотивировке задержания. Ну?

      — Как я слышал, речь идет о разглашении военной тайны.

      — Бред. Впрочем… Они что — контактировали с улками?

      — Нет, контакт был разве что огневой.

      — Тогда и на самом деле бред. Ох, эти секретуны с их шпиономанией! Хотя — нет, тут, безусловно, другое. И очень интересное. Они все ещё там, на Ком Соте, или их успели куда-то увезти?

      — Только что были там. Я уточнял по связи.

      — Передайте начальнику разведо круга… Нет, я сам ему скажу.

      Генерал схватил трубку спецлинии:

      — Куб-воин Геса? Вы найдите там участников операции в тридцать втором секторе… Да-да, вот именно. Тот, кто возглавлял операцию, как бишь его?.. Онго Ру, вот-вот. И его ребята. Их там у вас задержали пареньки из ОСС — по свойственному им скорохватству. Немедленно освободите ребят и доставьте сюда, прямо ко мне в кабинет. Способ действия — на ваше усмотрение. Ни в чем вас не ограничиваю, только проследите, чтобы все было обставлено пристойно. Чем можете воспользоваться? Да всем на свете. Возьмите ребят из нашей экстремгруппы — столько, сколько нужно. Агралет для доставки — из нашей спецэскадрильи. Моим именем. Так или иначе, не позже завтрашнего дня жду их у себя целыми и невредимыми. Нет, я не любоваться на них собираюсь, а сунуть в пекло, вот что я собираюсь сделать. Жду.

      Утро в тесной агралетной камере прошло спокойно. Никуда не вызывали, никто не приходил, ничего от арестованных не требовали. Завтрак принесли, как и предсказывал разведчик, где-то около восьми; отведав варево, Онго поморщился, парень же сказал:

      — Это ты зря. Вовсе даже неплохо, если сравнить, чем кормят в нормальной тюряге. Видно, что тебе не приходилось.

      — Как-то обошелся без этого. Просто не успел, понимаешь ли. А ты, я вижу, имеешь опыт. Хотя сам ещё моложе меня — выглядишь так, во всяком случае. Как же это ты ухитрился?

      — Так уж получилось, — ответил разведчик, помолчав.

      — Как тебя зовут, кстати? Повоевали вместе, а познакомиться ещё не успели. Я — Онго. А ты?

      — Кто ты — я знаю, — сказал разведчик, усмехнувшись. — Заметил тебя ещё в линии, когда придурок стал к тебе приставать, а ты его как бы круто отшил. Я тебя сразу зауважал. Ты ведь обертыш?

      — Что, сразу видно?

      — Кто понимает — не ошибется. Я враз срисовал.

      — Ты, значит, понимаешь, Керо? Парень усмехнулся — как-то криво, словно бы через силу.

      — Что ж тут понимать — сам такой.

      — Обертыш? Керо кивнул:

      — Доброволец.

      — Богато живешь, — сказал Онго. — По ускоренному графику.

      Керо пожал плечами:

      — Я об этом не просил. Жизнь заставила.

      — Поделишься? Раз уж сидим вместе…

      — Это, браток, не причина, — ответил Керо тоном пожившего, умудренного человека. — Но вот повоевали вместе, пусть и недолго, но хорошо — это, конечно, повод. Может, ещё придется спиной к спине держаться. Курить есть?

      Онго виновато развел руками:

      — Не освоил еще…

      — Ничего — для здоровья лучше. А я вот… — Он непонятно откуда вытащил примятую пачку солдатских самозажигающихся сигарет, сжал пальцами кончик — пошел дымок. Керо глубоко затянулся, подержал дым в себе, потом медленной струйкой выдохнул. — Значит, так…

      — Постой, — прервал его Онго. Встал. Внимательным взглядом обвел стены камеры, полюбовался, задрав голову, на потолок, заглянул под столик… Керо с усмешкой следил за его действиями.

      — Да брось ты, — сказал он. — Тут все прослушивается, конечно. Но я живу без секретов, весь на виду. Садись и слушай.

      — Как знаешь, — сказал Онго и сел на свое место.

      — Так вот. Мне сейчас восемнадцать. Месяц назад стукнуло. А в четырнадцать я ещё девчонкой был. Жил в таких вот местах, как те, где мы нынче воевали. Хутор наш был около самой границы с предгорьем, где там эта граница проходит, ни мы не знали, ни они, типа горцы; а предгорье всегда было как бы ничьей землей — и мы там скот пасли, и они к зиме тоже сходили с отарами. Жили, в общем, мирно, бывало даже — хотя и нечасто, — оттуда жен привозили или же туда отдавали…

      — Как так? Войны же бывали регулярно, это мы ещё в школе усвоили…

      — Так это — какая регулярность. Если бы каждый год-два — одно дело. А раз в сорок лет — совсем другое. Люди рождаются и взрослыми вырастают без войны, а мы ведь там — народ тупой, в политике никогда не разбирались и о ней не думали, а понимали так: раз столько лет прошло без драки — значит, даст Творец, и не будет больше. Тем более что в ближних горах — без пяти минут родня, даром что улкасы…

      — Не обижайся, но, похоже, и в тебе толика той крови течет?

      — На кого обижаться-то? Я тогда, наоборот, этому радовался: и тут свои, и там, выходит, свои, везде свои — благодать!

      — Да, хорошо было. Что же случилось?

      — Случилось, — сказал Керо и умолк. Смотрел на горящий конец почти уже докурившейся сигареты, потом, дожигая остаток, сильно затянулся раз и другой. Плевком погасил начавший тлеть фильтр. Щелчком забросил остаток в парашу.

      — Дело, в общем, было простое, если подумать. Но это я сейчас так соображаю, а тогда не имел такого понятия. Было у нас небольшое стадо, и я при нем — пастушкой…

      — В четырнадцать лет?

      — В наших краях растут быстро — в четырнадцать, случалось, и замуж выдавали; ко мне ещё всерьез не сватались, но у меня все уже было на месте —и здесь, .и там, и было известно — такое всегда бывает известно, — что вскоре сваты приедут, и знали откуда… Значит, в тот раз я со скотиной отошел… отошла подальше, ближе к склону, там травка и посочнее, и, главное, ещё не объедена. Не в первый раз, раньше тоже приходилось так. Никто не обижался, не мешал. А в тот раз так совпало, что туда вышла и большая отара с горы — у них там, говорили, тем летом все выгорело. Отару эту сбили — это уже потом пришлось узнать — из шести соседних домов, и поэтому пришло с нею шестеро парней, взрослых уже, лет по шестнадцати. У нас принято: встретил людей — подойди, поприветствуй, потом уже иди своей дорогой, занимайся делом. Я так и сделала. И сначала все было вроде в порядке — и обошлось бы, не заметь они того же, что даже и ты мимо не пропустил: улкасские черты лица — глаза, скулы, да и фигура тоже была больше их, чем свирская… Ну, и начали: что, мол, я за преступница против рода, против веры — улкаска, а живу среди свиров, их скот пасу вместо своего, небось, и даю уже свирским парням?.. Я им: да я не улкаска вовсе и никому не даю, вот скоро выйду замуж — прихвастнула, — тогда все сделаю честь по чести… И вот это их вдруг взорвало. Ах, вот ты как — хочешь свиру дать, так не будет этого! С улкасом тебе надо спать и ни с кем другим, и вот сейчас так мы и сделаем!.. Их шестеро, я одна, сам понимаешь — долго трепыхаться не пришлось. Завалили. И — все шестеро, и не по разу, а кто три, а кто и больше. Сперва и брыкалась, и кусалась, но — шестеро же… Они потом ещё раздумывали, что со мною делать: то ли придушить, то ли с собой унести, то ли так бросить. Бросили. Я ещё долго лежала, даже ползти не могла…

      Онго слушал, стиснув зубы, бессознательно качая головой. Вот как бывает, оказывается; не у всех так безоблачно-счастливо, как начиналось было у неё — у него. Что бы он сделал, случись такое с ним — с нею — тогда?

      — И что ты потом? — спросил он, потому что Керо умолк, похоже, надолго — наверное, давно не обращался к этим воспоминаниям и сейчас переживал все заново.

      — Ну, что же потом: все прахом. У нас ведь ничего скрыть нельзя, все узнается неизвестно как, а со мной долго и гадать не пришлось: сил не хватило вернуться со стадом вовремя, пошли искать — и нашли. Если бы только свои… да нет, и свои бы не промолчали, а они ещё соседей позвали на помощь, думали — волки, а оказалось — улки. У нас нравы строгие, после такой молвы, конечно, сватов ждать не приходилось, да и показаться нигде нельзя было — начинали пальцами указывать: она, мол, со всеми улкасами в округе переспала. А что не по своей воле — это никого не щекотало…

      — Надо было сразу уходить оттуда, — сказал Онго, представляя самого себя на её месте. — Я ушел бы.

      — Ну, а что же еще? Собрала бельишко в узелок — у нас там все просто, особых нарядов не было, да и сейчас вроде бы все так же, — и на тракт. Дома мне денег дали — самую малость, а больше и неоткуда взять. До города четверо суток добиралась на попутных…

      — Бесплатно?

      — Да ну — сам понимаешь, чем платила. Ноги раздвигала.

      — Не противно было? Керо помолчал.

      — Не то слово. Хуже, чем противно. Но было такое ощущение, сам теперь удивляюсь, что мстила тем шестерым: вот, мол, вам — со свирами, и еще, и еще, и ещё со свирами… В общем, до города добралась уже почти готовой шлюхой. По этой линии и пошла: скот пасти в городе никому не требовалось, да и прочие мои хуторские умения там не нужны оказались. Однажды только месяц побыла служанкой в одном доме, но разочаровалась: там тоже — ложись и с хозяином, и с его сынком, все за те же деньги. Нет, на улице куда доходнее было — хотя и там, конечно, отстегивать приходилось, но и себе оставалось. А оказалась я выносливой — впору было рекорды ставить…

      — Оттуда и посадки?

      — Ну, не сразу, но прибилась к одной компании, которые промышляли не по закону. С ними села в первый раз. Ненадолго, у меня там даже соучастия не выходило, просто давали всем, отвесили и мне заодно. Вышла. И вскоре — судьба, наверное, была такой — все повторилось. Но на этот раз люди в зоне посоветовали, что делать. Вышла. Возраст был уже подходящий, и я сразу — добровольцем на смену пола и—в армию. Еще войны не было, её вроде и не ждали, но по моей биографии я, видно, в матери не очень годилась, и меня приняли. Вот такие были мои пути.

      — Теперь понимаю, — проговорил Онго, — почему ты пленных не берешь.

      — Правильно понимаешь.

      — Ты хоть лица запомнил?

      — А к чему мне они? — усмехнулся Керо. — Тут дело ясное: мочи всех подряд — не ошибешься.

      — Круто.

      — А ты бы — иначе?

      — Арук его знает, — сказал Онго откровенно.

      — Осуждаешь?

      — И мысли такой нет. Наверное, ты в своем праве..

      — Если выпустят отсюда — снова буду проситься на передовую.

      — Об этом, — сказал Онго, — просить не придется. И спрашивать не станут. Не понимаю только: тут-то чего от нас хотят? Тебя допрашивали?

      — А как же. Кололи.

      — О чем спрашивали?

      — Что я там видел. Какие машины, какой туннель, все в этом роде. А я вообще ничего не видел. Но не верят, падлы.

      — Вот и меня о том же. Что-то кажется мне, они считают, что мне этого видеть нельзя было.

      — Ну, предупредили бы заранее, ты и не глядел бы. И в туннель этот трахнутый не заходил бы даже. Про-кантовался бы на воздухе.

      — Да, верно. Но у начальства свои придури — разве догадаешься? Ладно, хоть пока дают посидеть спокойно, поговорить. А может, они о нас уже и думать забыли? — На это не надейся, — сказал Керо. — Вспомнят.

      Верком Гумо, начальник ОСС, оглядывался с некоторой даже растерянностью. Такого он, право же, не ожидал увидеть.

      Высоченные деревья с длинными, перистыми листьями и громадными, яркими цветами — красными, синими, желтыми — да всех цветов, какие только различает человеческий глаз. Мелодичные птичьи трели. Воздух — какой-то легкий, душистый, как в косметическом салоне, только куда лучше. Так и хочется набрать его побольше в легкие и держать, держать, не выдыхая. А главное, тут, рядом, почти у самых ног — океан. Бескрайняя, синяя, искрящаяся вода. Нет, конечно, генералу и раньше приходилось наблюдать немалые водные пространства: Свира не так уж бедна озерами, особенно её северо-восток. Но такого… такого великолепия просто невозможно себе представить. Подумать только: можно было прожить жизнь и умереть, так и не увидав ничего подобного!.. Хвала Творцу за то, что позволил побывать тут. А может, и не только побывать, а…

      Адро, деловой мужчина, наблюдал за веркомом с легкой улыбкой, заранее угадывая все переживания сановника: ему и самому в свое время пришлось испытать такое вот ликующее изумление. С тех давних пор, однако восторги сгладились, виды сделались привычными. А дело всегда остается делом.

      Он сделал несколько шагов от агралета, приблизился к Гумо.

      — Ну, как, верком? Впечатляет?

      Гумо обернулся не сразу; пришлось сделать усилие, чтобы вернуть лицу его обычное выражение суровости и легкого недовольства: начальник никогда не бывает полностью удовлетворен.

      — Гм… Ну что же, неплохое местечко.

      — На вашем месте, верком, я поставил бы дом — смотрите туда — вон там. Можем, если хотите, подняться. Оттуда открывается великолепный вид, и потом, там не так жарко: холм обдувается ветерком, это здесь всегда приятно. А внизу, чуть правее, можно будет построить причал — вам ведь понадобится свое судно, конечно; поверьте — это куда приятнее, чем летать агралетом. Тем более, что в океане гравитационные аномалии до сих пор вообще не наблюдались. Бывают бури, конечно, но они по времени строго локализованы и легко предсказуемы. Там, наверху, кроме прочего, есть вода: ключ. Вкуснейшая вода, уверяю вас. Ну, признайтесь, генерал, вам понравилось!

      — М-м… Не хотелось бы делать преждевременные заявления…

      — Да отчего же преждевременные? Дело, как говорится, на мази! Усхани Арбарам дал обещание, а свое слово, надо отдать должное, он держит всегда. Так что можете считать, что Кукурей вам уже подарен. Конечно, в случае выполнения нами условий. У нас ведь не возникает никаких проблем?

      — Почему вы решили?..

      — Ну, как говорится — земля слухом полнится.

      — Откровенно говоря, некоторые осложнения возникли. Но на этот час мы с ними, можно считать, уже справились. Так что беспокоиться не о чем.

      — Вы уверены? Ведь объект, по сути, рассекречен…

      — Уже засекречен заново. И все выглядит должным образом: войска, действуя без согласия командования, предприняли ошибочные шаги и помешали Секретной Службе в проведении важной операции. Убедительно?

      — Похоже, да. Вы меня успокоили.

      — Так что вернемся к делу. Скажите, разве этот остров не принадлежит виндорам?

      — Принадлежал ранее. Но на днях улкасы купили его. Не знаю уж, в результате какой сделки, но виндоры продали остров, самый близкий к Горной стране. Так что…

      —Ну, а местное население?

      — Его здесь, собственно говоря, нет. Виндоры пользуются островом для кратких стоянок, не более. Ну, с ними-то, думаю, договориться о взаимном уважении будет легче всего: они ведь народ не воинственный.

      — Да, это так. Ну, а…

      Прерывистый свист, не птичий, но явно техноген-ного характера, не позволил веркому закончить. Пилот высунулся из кабины:

      — Связь, господин верком!..

      — Извините… Одну минуту.

      Слегка покряхтывая, верком залез в агралет.

      — Гумо… Да? Хорошо. Включаю запись. Он покосился на Адро:

      — Важное сообщение. Необходима расшифровка.

      — Да, конечно, — и коммерсант отошел на несколько шагов. Верком Гумо ввел пластинку с шифром в аппарат. Прочитал возникший на дисплее текст. Нахмурился.

      — Ну, вот видите, как оно бывает. Я уж подумал было, что удастся переговорить, вы знаете, с кем; но он медлит, а мне придется прервать поездку, там без меня не могут разобраться с небольшими сложностями. Надо возвращаться. Сейчас я им отвечу. Несколько серьезных мер — и никаких проблем более не останется. А вы, прошу вас, свяжитесь с усхани, объясните и договоритесь на другое время. Через день-два, мы потом уточним.

      И он склонился над клавиатурой.

      «Документ ограниченной годности. Действующая армия, Восьмой ромб, инспектору ОСС триг-воину Раго. Приказываю: немедленно ликвидировать всех задержанных по делу о проникновении в интересующий нас объект. Выполните лично. Позаботьтесь о соответствующем антураже. Об исполнении доложите с наступлением утра. Благосклонно — верком Гумо, директор ОСС».

      Триг-воин Раго прочитал только что отстуканное аппаратом сообщение. Бросил листок на стол и покачал головой.

      Доложить с наступлением утра. Не желает, значит, хренова задница, чтобы нарушали его сон. А тут, вместо того чтобы расслабиться и отдохнуть, придется идти в темноту, искать соответствующее местечко, рыть яму, потом вести туда этих — по одному, поскольку в таких случаях никого не привлекают даже из своих. Да потом ещё закапывать… Тут и до утра не управишься. А ведь организм прямо-таки требует хорошего отдыха. Ведь на нервах все время, на голых нервах!..

      Хотя бы поужинать-то можно? Это даже и заключенным полагается! Подкрепить силы, работа-то предстоит грязная и тяжелая.

      Тем более, что ужин уже принесли.

      Ну, а к ужину, как говорится, положено…

      А может, не надо?

      Ну да! А нервы? Нет, не то что надо — прямо необходимо! Триг-воин Раго достал из секретного уголка початую бутылочку. Ласково оглядел её, даже погладил. На два пальца, не больше. Ну, на три. Ах, Арук побери! Перелил. Наполнилось почти до самого края. Ну, что поделать: не лить же обратно? Горлышко узкое… Значит, судьба такая — налить полный.

      Ну — будем здоровы, и вам того же желаем'.

      Ах! Хорошо…

      И действительно, об арестованных вскоре вспомнили:

      за дверью послышались шаги, и лязгнул ключ в замке. Дверца, скрипнув, отворилась. Триг-воин ОСС стоял на пороге — тот самый, давешний.

      — Рядовой Онго Ру!

      — Я, — откликнулся Онго. Встал с нар, одернул куртку.

      — На выход. Без вещей.

      Онго послушно направился к двери.

      — Эй, а насчет меня ничего нет? — окликнул Керо.

      — Будет скоро. И тебя вызову. Потерпи немного.

      — Вернусь — расскажу, — успел пообещать Онго прежде, чем дверь затворилась за его спиной. Услыхав это, триг-воин лишь усмехнулся.

      — Расскажешь, расскажешь. А пока — шагом марш. Вон к тем деревьям.

      Триг-воин Раго заранее расстегнул кобуру. Чтобы на месте не терять времени.

      Онго шагал, прикидывая: обернуться и напасть сейчас? Или добраться до деревьев — там в случае стрельбы легче будет укрыться? Главное — сбежать. Найти своих. И, если понадобится, хоть штурмом брать эту летающую тюрьму, выручать разведчиков…

      — Стоять! — услышал он сзади. И послушно остановился. Напрягся…

      Но, похоже, команда в первую очередь относилась не к нему. Скорее к конвоиру. Онго прислушался к разговору, что возник за его спиной; оглядываться он по-прежнему ещё не рисковал.

      — …Не имеете права останавливать! Я — офицер ОСС, веду задержанного, действую согласно приказанию!

      В ответ — новый голос. Уверенно-пренебрежительный:

      — Как стоишь, сопляк, перед куб-воином? Как докладываешь? Ррраспустились, крррысоловы! Сми-рррно! Отвечай: кого ведешь?

      Триг-воин — уже совсем другим тоном:

      — Виноват, куб-воин! Веду секретного арестованного…

      — Имя его, дуррак!

      — Рядовой Онго.

      — Атт-ставить! Арестованного забираю, согласно имеющемуся распоряжению. Штэ?

      — Господин куб-воин…

      — Не болтать! Слушай команду: крру-гом! Доложить в расположении, что задержанный перешел в ведение Про-Института при Вершителе! Бего-ом — марш!

      Капитан, видимо, отреагировал не мгновенно, потому что тут же последовала новая команда:

      — Ребята, ну-ка, помогите бедняге, он совсем растерялся!

      Глухой звук удара. Падение. Стон. И убегающие шаги. Только теперь Онго обернулся. Позади него действительно оказался офицер. И за ним — несколько человек в штатском, в спортивных костюмах. Но все с оружием. Не с одними только автоматами…

      — Онго и все — за мной. У нас мало времени.

      — Но я не один, куб-воин…

      — Все уже сделано. Вперед!

      Уже через несколько минут все они остановились рядом с агралетом, которого раньше тут не было. Прямо перед раскрытым люком.

      — Ну, залезайте, садитесь!

      — Куда полетим? — спросил Онго, когда его разведчики первыми погрузились в машину.

      — Я не полечу, — последовал ответ. — Здесь дела полно. Это вас четверых ждут — даже машину дали из спецэскадрильи.

      —Далеко?

      — Привезут — увидите. Да не мешкайте — залезайте, устраивайтесь, как вон они, все места — ваши.

      Залез. Места выбирать не стал — устроился на шедшей вдоль борта скамейке, напротив разведчиков, поближе к пилотской кабине. Но тут же, не выдержав, растворил дверцу, просунул голову: как-никак, он ведь тоже был аграпилотом. Хорошо было бы полететь рядом с командиром машины…

      Однако его тут же вежливо, но настойчиво выставили, не сказав ни слова. Кто-то, похоже, второй пилот, каким и сам Онго, наверное, мог бы сейчас быть, если бы Воздушные войска признавали за обертышами все права, выглянул, убедился, что пассажиры сидят на местах, вышел, закрыл люк, все ещё ни слова при этом не проронив, вернулся в кабину; едва слышно загудело под полом, и подступившая тяжесть показала, что антиграв заработал на полную мощность, машина оторвалась от грунта и стремительно набирает высоту.

      — За что это нам такая честь, как думаешь? — спросил молодой Керо. — Может, сразу награждать будут? Привезут во Дворец Совещаний…

      — В баню тебя привезут, куда ж еще, — сказал Онго, чтобы развеять невеселое настроение, охватившее всех.

      Разведчики не засмеялись. Самый старший — следопыт по имени Мори — сказал невесело:

      — Не награждать, это точно. Тогда так не спешили бы.

      — Ладно, — сказал Онго. — Поживем — увидим. Антигравы в полете очень устойчивы. И можно было лечь на скамейку и постараться уснуть, пока есть время, — как и полагается настоящему солдату.

      Хотя успокоиться удалось не сразу. И не из-за всех последних приключений и переживаний; это уже казалось как бы в порядке вещей. Нет, снова Сури всплыл в памяти — близкий, родной и теперь уже никогда не достижимый. С его образом пришло и телесное томление — былое, женское, — но только на миг: Онго постарался сразу же отогнать слабость подальше. Сури, кем был, по сути, этот парень, если глянуть с нынешней горки? Слабый, как и все теперешние молодые, не кость, а желе, и всего умения в нем — обращаться с той электронной кухней, которой и управлялось государство. И то не сочинять программы, а лишь обслуживать их. «Вот попал бы он под мою команду, — подумал Онго, невольно улыбаясь этой мысли, — я бы из него сделал хорошего солдата. Настоящего. Жаль, что мне до него никак не добраться…»

      — Господин верком, за время вашего отсутствия…

      — Новые сообщения от триг-воина Раго поступили?

      — К сожалению, верком, да. Эти четверо, арестованные нами, как следует из последнего донесения, отбиты и уже вывезены по приказанию Директора Института Прогнозирования. Сейчас они находятся в его хозяйстве. Не имея ваших указаний на этот счет, наши десантники не пытались завязать бой с офицерами веркома Сидо…

      — Дьявольщина! Опоздали. В таком случае выясните, что там собираются с ними делать. А кроме того… Срочно вызовите ко мне этого Раго. Сумел обделаться — придется ему за собой замывать. Я создам ему для этого все возможности… Я сейчас еду на Высокое Совещание, а когда вернусь, пусть ждет меня в приемной. Выполняйте!

      Высокое Совещание — мозг страны — собиралось теперь каждый день, и заседания его проходили напряженно, хотя и не затягивались надолго. Может, впрочем, «мозг страны» — не совсем точное определение: функции мозга в гораздо большей степени выполнял ГПК — Государственный Правительствующий Компьютер; однако даже самый супермощный компьютер может анализировать лишь те сведения и принимать решения только на основе той информации, которая в него вкладывается. В свою персоналку информацию вводит владелец и пользователь, получающий её от своих органов чувств; информация же, получавшая доступ в ГПК, отбиралась именно Высоким Совещанием, и оно, таким образом, играло роль органов чувств свирского государства. Чувства же, как известно, порой возобладают над рассудком.

      Вообще-то обычно в Свире такое согласованное действие приводило к благим результатам. Вплоть до этой «Нежданной» войны все рекомендации, выданные ГПК и касавшиеся почти исключительно дел мирных, приводили только к хорошим результатам. Что же касается дел военных, то двадцать лет тому назад ГПК показал себя наилучшим образом, и война, как принято было считать, завершилась, в общем, в пользу Сви-ры. Ожидалось, что и в эту войну — Сто девятую Нежданную — машина даст результаты, во всяком случае, не хуже прошлых: за минувшие два десятилетия компьютер продолжал получать информацию и военного характера, так что к действиям был готов.

      С первого же мгновения включения военной программы он действительно начал разработку операций, результатом которых должен был стать полный разгром улкасских войск, едва лишь они осмелятся переступить границу хотя бы в одном месте. То есть разгром предполагался, разумеется, не в первый же день — на это рассчитывать было бы наивно. Но разработанная схема давала, казалось, полную возможность запереть улкасов в ущельях, выходивших на предгорья, где враг сразу же получал возможность широкого маневра и мог выбирать место для удара. ГПК рекомендовал с первого же дня бросить все силы на закупорку ущелий и стоять там насмерть — до поры, пока в строй не встанет количество новых мужчин, достаточное для развития наступательных операций. Собственно такое развитие событий планировалось ещё в мирное время — конечно, без привязки к какому-то определенному дню и часу, предполагалось ведь, что в запасе ещё двадцать лет. Так что и артиллерией всякого рода, и авиацией все нужные рубежи были давно облетаны, реперы пристреляны, оставалось только подать команду.

      Она и была подана, и все намеченные места были незамедлительно накрыты артогнем и пробомблены очень серьезно, а войска, предназначенные для удержания противника в границах, сразу же выдвинулись на намеченные рубежи. То есть все было сделано наилучшим образом.

      Но ни к чему не привело. Как выяснили в скором времени разведчики, улкасы от обстрелов и бомбежек не пострадали, потому что в ущельях их и не было. То есть они там сосредоточивались ещё накануне, это неопровержимо показывала воздушная разведка. Еще вечером были там, а на рассвете, когда свиры открыли огонь, улкасов в ущельях не оказалось. Они, как известно, спустились на предгорье совершенно в другом месте — на клине Ком Сот, где никакого удобного спуска не было, напротив, крутейший горный кряж, казалось, совершенно не давал возможности передвижения и спуска даже одному человеку, не то что множеству людей. Предположить подобные действия заранее было бы совершенно нелогичным — и это, естественно, всерьез не рассматривалось, и даже в шутку — тоже. Однако именно так и произошло.

      Каким способом, как, что, почему — до сей поры никто не мог представить; сходились на мнении, что это можно будет понять, только побывав на территории улкасов и исследовав пути, которыми они пользовались. Но до этого было, как всем казалось, очень далеко.

      И вот — совершенно неожиданно — если не вся тайна, то во всяком случае немалая часть её оказалась раскрытой или хотя бы приоткрытой: выяснилось, наконец, каким способом улкасы попали на клин Ком Сот. Прорыли туннель: очень просто, и никакого волшебства. Однако это выглядело даже не самым главным. Потому что сразу же напрашивался вывод: туннель является дорогой с двусторонним движением; раз удобный путь на территорию противника обнаружен — им надо как можно быстрее воспользоваться и навязать улкасам войну уже на их, а не на своей территории. Как выразился, узнав о событии, сам Вершитель:

      «Вбить этот клин Ком Сот им в глотку или пониже — так глубоко, чтобы достало до самого их сердца».

      Дело теперь казалось простым, предстояли, по сути, действия чисто технические: создать программу по проведению военных операций, опирающихся на использование туннеля и направленных на захват плацдарма по ту сторону Кольцевого хребта, создав, ввести её в Стратегический блок ГПК, получить готовую диспозицию и действовать до полной победы.

      Этому и было посвящено, собственно, нынешнее заседание Высокого Совещания: раз уж необходимо выполнить формальность — для выработки и загрузки в ГПК получить одобрение ВС, — не станем терять времени и соберемся на полчаса, ну, на час от силы…

      Никто не ожидал — и Вершитель, пожалуй, меньше всех, — что вместо формального голосования произойдет, мягко выражаясь, дискуссия и что участниками её, яростно оппонируя один другому, станут два видных государственных сановника.

      Началось все совершенно благополучно. Полевой Военачальник выразил мнение профессионалов, сказав:

      — Поскольку мы получили теперь надежный выход в горы, то все, что мы должны делать —.это не терять времени. Загнать на Клин столько войск, сколько может там поместиться, и, проведя подготовку как можно быстрее, ударить. По имеющимся данным, наш Проект наработал уже достаточно много живой силы для осуществления эффективной атаки. Нужен лишь приказ Главкома.

      Военачальник откинул голову и как бы свысока обвел уверенным взглядом участников Совещания.

      — Мнения? — Этим словом Вершитель разрешил начать дискуссию.

      — Во что, по прикидкам военных, это обойдется? — немедленно поинтересовался Главноуправляющий финансами страны.

      — Мы останемся в рамках военного бюджета, — уверенно ответил Полевой Военачальник. — Будет некоторый перерасход по статье о перевозках войск, поскольку придется прокладывать дополнительные дороги и в большей степени использовать аграфлот, но это с лихвой перекроется экономией по статьям строительства новых и усиления имеющихся полевых укреплений по всей линии границы. Скорее всего мы даже сэкономим нечто — ещё и потому, что получим возможность закончить войну куда быстрее, чем предполагалось, и обойтись меньшими потерями; а следовательно, придется меньше выплачивать полевых денег и ещё меньших расходов потребуют пособия семьям погибших. Вас устраивает такой расклад?

      — Вполне, — ответил удовлетворенный финансист.

      — Геномедики? — спросил Распорядитель.

      — На сегодня преобразовано уже шестьдесят пять процентов намеченного состава. И если события будут развертываться так, как предполагают военные, то вряд ли возникнет настоятельная необходимость доводить работы до конца. Тем более, что — это конфиденциально — довести цифру до планировавшейся нам в любом случае не удастся по той причине, что часть материала, предназначенного для имплантации, к сожалению, хранилась не лучшим образом и теперь вряд ли пригодна к использованию.

      — Это возмутительно! — сказал Полевой Военачальник и даже сделал движение, словно собираясь ударить кулаком по столу; однако остановил кулак в двух пальцах от столешницы, поскольку здесь право стучать кулаком было лишь у самого Мору. — Не воображайте, что сможете недодать нам солдат! Сколько запланировано — столько мы и должны получить. И по-лучим-м-м!

      Это «м-м-м» он тянул бы, наверное, ещё долго, если бы геномед не поспешил дополнить свое сообщение:

      — Об этом никто и не думает. Я имел в виду, что в случае начала массовых боевых действий мы сможем получать достаточно много нужного материала, совершенно свежего, прямо от похоронных команд на местах боев. Не забывайте, что мы можем использовать материал, изъятый из тел противника с таким же успехом, как и наш собственный. Если же массовых деиствий не будет, тогда и в самом деле смогут возникнуть перебои в поставках личного состава.

      — Ваше обещание принято к сведению, — кивнул Вершитель Мору. — Сколько времени потребуется на выработку программы? Директор ГПК, ваше мнение?

      — Ну, я полагаю, если сосредоточимся — три дня. Похоже, все ожидали куда большего срока — самое малое неделю мог затребовать директор, а то и две. Так что ему даже поаплодировали, хотя и сдержанно. Однако тут и начались неожиданности.

      — Я считаю, мы должны отнестись к обсуждаемой теме крайне серьезно! Тут не место и не время завоевывать популярность!

      Реплика эта принадлежала не кому-то там, чьи заявления можно с легкостью пропускать мимо ушей. Нет, вырвались эти слова изо рта весьма уважаемого, а многими даже и почитаемого веркома Гумо.

      — Я не понимаю… — начал было ГПКомпьютер-щик.

      — Что ж тут понимать? Три дня — это не просто несерьезно. Это — не побоюсь слова — преступно! Программа должна быть отработана до мелочей, тридцать раз проверена — и военными, и другими, обязательно нашей Службой — и только тогда введена в ГПК. Наша Служба, со своей стороны, готова принять в разработке программы самое деятельное участие, потому что именно мы обладаем наибольшим объемом нужной информации. Не забудьте, что это наши силы, десант ОСС, овладели туннелем и охраняют его по сей день. Так что мы весьма заинтересованы в максимально эффективном использовании выгод возникшего положения! Две недели — вот реальный срок; это не с потолка взято — перед тем как ехать сюда, я проконсультировался с нашими программистами, и единое мнение выглядит именно так: если мы хотим застраховаться от любых ошибок — две недели, и ни днем меньше!

      После столь горячего и убедительного выступления возникла некоторая пауза, длившаяся, пока Вершитель Мору не проговорил:

      — Надо думать, свое мнение имеется и у Института Прогнозирования? Верком Сидо, мы знаем, что вы любите помолчать. Но на сей раз у вас наверняка есть что сказать, не так ли?

      — Есть, Вершитель, — подтвердил Сидо. — У нас есть мнение. Однако не уверен, что у меня есть, что сказать.

      — Очередной ваш парадокс? Но мы ждем.

      — Ну, коли так… Наше мнение таково: программы не разрабатывать и, следовательно, в машину её не вводить.

      Кажется, тут растерялся даже обычно невозмутимый Вершитель. Верком же Гумо только покрутил пальцем у виска.

      — То есть… вообще никак не использовать занятый нами туннель?

      — Вот этого я не говорил. Я совершенно согласен с Гумо: необходимо прежде выяснить, оценить и взвесить великое множество обстоятельств. Начиная с истории самого туннеля — кто, когда, какими средствами его создал, с какой целью, может даже — с чьей помощью; кроме того, не является ли вся эта история с его обнаружением очень неглупой провокацией, приглашением войти или хотя бы сосредоточить основные силы на клине Ком Сот, и когда это будет сделано, ударить из тех самых ущелий, где сейчас царит благодатная тишина. Я бы не взялся с ходу решать систему уравнений с таким количеством неизвестных. Если же мы начнем готовить программу сейчас — её все равно придется потом не раз и не два переделывать; к чему лишняя работа? Вот мнение нашего Института.

      — Странно, — проговорил верком Гумо, улыбаясь, — что именно ваши прогнозисты говорят о необходимости поиска нужной информации вместо того, чтобы здесь и сейчас нам её предоставить. Да вам надо было все знать об этом туннеле ещё накануне начала его строительства, а поскольку вы этого не знали, я бы на вашем месте сразу же подал бы в отставку!

      — А вот я на своем месте подавать в отставку не собираюсь, — спокойно ответил Сидо. — Что же касается информации, то и сейчас у нас кое-что имеется, а вскоре будет намного больше, тогда мы и поддержим идею создания программы.

      — Ах, у вас есть информация? — протянул Гумо. — Почему бы вам в таком случае не познакомить нас с нею?

      — Потому, — ответил директор Про-Института, — что она ни в коем случае не подлежит разглашению.

      — То есть вы хотите сказать…

      — Именно это я и хочу сказать, совершенно верно.

      — Ну, Вершитель, — сказал верком Гумо, широко разводя руками, — я просто не понимаю, как можно…

      Вершитель, возможно, что-то понимал или, во всяком случае, не хотел показать, что не понимает.

      — Думаю, поспорили достаточно, — сказал он. — Существуют две точки зрения, известные нам. Решит голосование. Первая: немедленно приступить к разработке программы…

      Голосование прошло быстро. Против первой точки зрения был лишь один голос — веркома Сидо, понятно. Так что постановили: разработать программу в двухнедельный срок. Ответственные: директор ГПК и начальник ОСС.

      Сидо не выглядел очень уж огорченным: похоже, заранее понимал, как все сложится.

      Все-таки глубоко вошло в Онго солдатское: перед Директором Про-Института, — а по неофициальным сведениям солдат-информа, институт этот на деле был личным разведцентром Вершителя, — Онго вытянулся так, что казалось, напрягись ещё немного, и позвоночник хрустнет и разорвется. Сидо смотрел на солдата доброжелательно и в то же время осуждающе. Впрочем, недовольство относилось не к Онго, а к сопровождавшему его чину:

      — Что же вы — даже одеть его по форме не смогли? Стыд и срам!

      Онго почувствовал, что и самому ему становится стыдно, хотя он тут меньше всего виноват: доставили его к Директору в том, в чем он был и в камере, и раньше в линии, и обмундирование это относилось к категории б/у — бывшее в употреблении. На множество обертышей нового обмундирования в армии, понятно, не хватало потому, что войны не предполагалось, и получилось так, что превратить женщину в мужика и поставить в строй было куда проще, чем обеспечить его ' всем тем, что полагалось по форме. Сидо, конечно, знал об этом, но полагал, вероятно, что уж одного-то солдата обмундировать можно было. Просто никому это не пришло в голову.

      — Садись, солдат, — сказал верком, указав на один из стульев за длинным столом. — Остальные свободны.

      «Скверно все-таки, — подумал он при этом, — что не знаешь: кто выносит сор из дому. Кто тут работает на Гумо, пока неясно. Вот и приходится осторожничать».

      Остальной — тот, кто доставил Онго сюда, встретив и его, и других ещё на аградроме на крыше Института, — отсалютовал и вышел. Онго же осторожно опустился на стул, чья обивка была светлой, почти белой, и солдат опасался замарать мебель.

      Верком Сидо помолчал с минуту, внимательно разглядывая его. И, кажется, остался осмотром доволен, хотя и не до конца. Это стало ясно из слов, с которых директор начал:

      — По виду не скажешь, что ты такой уж лихой. Может, это и не ты вовсе был?

      Где был, кем был? Онго не понял, что имел в виду верком, а потому ответил по уставу вроде бы, но на самом деле неопределенно:

      — Так точно.

      — Что — так точно? Ты это был или кто-то другой?

      — Где был? — пришлось все-таки спросить.

      — Бестолочь! — сказал верком Сидо. — Я вроде бы ясно спросил: ты начал операцию по захвату сходного туннеля?

      «Вот, значит, как это теперь называлось: многозначительно! «Операция по захвату…» Ну, в общем, так ведь оно и было?»

      — Так точно, я. Командир трига был сразу же ранен — смертельно…

      — Знаю. Значит, ты. Ну, и что же: она была заранее разработана, эта операция, или на ходу соображал? Экспромтом?

      Онго ответил честно:

      — Замысел был командира. А когда его ранило, стал соображать на ходу.

      — Понятно. Значит, командовал тригом?

      — Так получилось. Рядом больше никого не было — все в траншеях. И он сказал…

      — Ладно, это мне понятно. Что же теперь с тобой делать, а? Как думаешь? Ты ведь это… обертыш?

      — Так точно.

      — Может, отпустить домой? Повоевал ты хорошо, всем бы так. Заслужил мирную жизнь… Хватило с тебя войны, солдат? Я прямо сейчас могу скомандовать — и ступай к маме. А? Или ещё не навоевался?

      Онго проглотил комок. Сейчас — домой? А что там делать? Искать Сури? К чему — теперь-то?

      — Не навоевался, господин директор.

      — Хочется к пулемету снова?

      Как раз к пулемету не очень хотелось. Но…

      — Как прикажете.

      — Гм. Как прикажу?

      Верком Сидо встал из-за своего стола — такого, что на него наверняка мог бы опуститься легкий агралет-двойка, и ещё место осталось бы, — обошел его, остановился прямо перед вскочившим с места Онго.

      — Приказать я могу всяко. Могу — к пулемету. Но могу и иначе: произвести в офицеры и поручить выполнение непростой задачи. В трудных условиях. Очень опасное дело. Не то что туннель штурмовать. Но, может, самое важное во всей этой войне дело. Где все будет зависеть от тебя лично и от тех, кого возьмешь с собой. Взялся бы?

      Необычным было это, конечно: безвестному солдатику поручить дело действительно первостатейной важности. Риск, безусловно. Никто не одобрил бы — и на самом верху, в Высоком Совещании, и ОСС, разумеется. Любая логика была бы против. А что — за? Только одно, чего ни в одном уставе и ни в одном учебнике не написано: поручать важнейшие дела надо не самым заслуженным, но самым удачливым, и именно тогда, когда они находятся на гребне самой удачи, пока везение ещё не кончилось. А в этой войне рядовой Онго Ру оказался первым таким, ухватившим судьбу за вихор. И надо было — Сидо чувствовал — ставить на него, как порой на ипподроме интуиция заставляет ставить не на фаворита, а на никому не известную лошадь — на темную лошадку, которая и придет первой…

      Он смотрел прямо в глаза солдату, в упор, пристально, чтобы увидеть сразу, если промелькнет в них хоть краешек сомнения, неуверенности, боязни. Но видел только решимость — не слепую, но азартную.

      — Так точно, господин Директор, взялся бы.

      — Успел подумать?

      — Нет. Успел почувствовать. Ого!

      — Ну, что же, тогда так и сделаем. Да сиди ты! Верком Сидо вернулся к своему креслу. Сел — даже поерзал немного, чтобы устроиться поудобнее.

      — Тогда слушай. Есть такое мнение, что некий военный гений появился в Улке — и на равных соперничает с великим компьютером. Откуда же он взялся? Улкасские военачальники нам известны давно и наперечет — их возвышения, продвижения, перемещения, отношения с высшими властями — собранием вождей — одним словом, все вплоть до отставки и даже после нее. Так вот, никто из них не стал верховным командующим, сменив на этом посту прежнего, давно и хорошо известного и никакими оригинальными идеями не отличавшегося, все они на прежних местах. Кто-то, совершенно неизвестный? Но не бывает ведь, чтобы человек из рядовых или подофицеров вдруг попал в главнокомандующие — карьера может быть очень стремительной, но все же определимой во времени и пространстве; к тому же такие стремительные взлеты происходят, как правило, во время войны. А тут ведь прошло целое мирное двадцатилетие… Простоуму непостижимо. Нас как-то ухитрились провести, разведке Гумо чем-то заклеили глаза и уши, и она ничего не увидела и не услышала. М-да. Мы ведем какую-то непонятную войну. А если она непонятна — как можно её выиграть? Мы рассчитывали, что инициатива окажется в наших руках, но наделе она с первого дня принадлежит им. Правда, им до сих пор не удалось вырваться на оперативный простор ни на одном направлении. Но, может, они вовсе и не хотят этого? А?

      Онго лишь пожал плечами, понимая, что его ответа и не требуется.

      — ГПК считает, — продолжал Сидо, — что нельзя предпринимать никаких активных действий до тех пор, пока мы точно не выясним, кто же нам противостоит. Вся информация, анализируемая машиной, убеждает её в том, что не только тактические, но, вероятно, и стратегические установки командования улкасов претерпели коренные изменения. У них возник какой-то единый центр управления войсками — а ведь раньше, как вы помните, общей была лишь задача, но решал её каждый командир по своему усмотрению. Сейчас картина совершенно иная. Жесткое руководство из одной точки. При этом остается неизвестным — кто же руководит. Один человек? Группа? Не зная этого, мы — включая ГПК — не сможем построить правильного плана кампании. Следовательно, не сможем одержать победу. Иными словами — проиграем войну. Таково мнение машины. А до тех пор — продолжать те же действия, какие мы ведем сейчас: отражать их попытки прорыва на равнину… Я, конечно, не машина, но и у меня есть свое мнение. Необходимо предпринять действия для обнаружения и ликвидации этого самого предполагаемого центра. Конечно, легко сказать: обнаружить, для этого ведь не подойдешь к кассе и не попросишь билет до той станции, где все это находится… Но кое-какие наметки, что касается возможного местонахождения их мозгового центра, у меня есть. Район, в котором следует искать, мною уже более или менее определен. Мы тут проанализировали поступающую информацию, точнее, содержащийся в ней фактический материал; и не только это, а и данные Службы Природы, нашего Энергетического центра и разных других служб и отраслей, иногда на первый взгляд несопоставимых. В том месте, где этот район предположительно расположен, вся ширина гор, от нашей границы до виндорского побережья, составляет примерно сто сорок четыре выстрела. Не мало, но и не так уж много. Однако интересующее нас место сверху — с воздуха — не просматривается; если верить фотоснимкам — там просто пустое место, тишь да гладь, и ничего больше. Ни людей, ни построек. Но я чую — что-то тут неладно. И вот я решил на поиск отправить отряд;

      Небольшой, но лучший отряд, какой мы сможем найти сейчас среди моих людей. Не во всей армии, об этом не будет знать никто — кроме Вершителя, может быть. Отряд, наилучшим образом зарекомендовавший себя в происходящих сейчас боях. И это будут те люди, что столь успешно пробились к улкасскому выходу. Ты понял?

      Онго моргнул, ответил не сразу:

      — Вроде бы да.

      — Тогда давай подробно.

      Верком Сидо объяснял задание не менее получаса, время от времени прерывая изложение, чтобы спросить:

      — Значит, что ты помнишь о районе Ич-Майрат?

      — Туда ни в коем случае не ходить: гибельно и не нужно, там все ясно. А с перевала идти влево, там или тропы нет, или она едва заметна, но там-то и надо искать.

      — Очень пристойно. Ну, а если случайно войдешь в контакт с виндорами — кого будешь там искать?

      — Мого. Его код: девять-двадцать семь-восемьдесят один А-Зэ.

      — Хорошая память. Все прочее ясно? На что следовал неизменный ответ:

      — Так точно, все ясно.

      И действительно, ясно было, а потому Онго бессознательно хмурился все больше. Потому что мысленно прикидывал: по плечу ли ему такое дело? Но сейчас, наверное, поздно уже было отказываться — да и самолюбие не позволило бы. Хотя, может, и не только самолюбие: ощущалось внутри, в душе, что-то такое, что приподнимало, толкало действовать, рисковать, прыгать очертя голову в ледяную воду… И он вновь и вновь кивал и докладывал о полной ясности.

      — Вот у меня все, — закончил верком. — Вопросы?

      — Почему — я?

      — Потому, что удачлив — раз. И два: потому, что тебя никто не знает. Безвестный ты человек. А большинство моих серьезных людей уже засвечено. Их в горах могут опознать чужие. А уж свои — ты понимаешь, о ком я, — тем более. А тут опознание означает провал.

      — С кем я пойду?

      Онго не стал даже добавлять положенное «господин верком» или «господин директор»; возникло чувство, что сейчас он может разговаривать с высшим начальником на равных. Сидо же на такую вольность никак не отреагировал — словно так оно и полагалось.

      — Кто пойдет с тобой и сколько — решать тебе. Собственно, Онго ничего другого и не ожидал.

      — Мы, — продолжал Сидо, — тебе подобрали бы команду из хороших вояк; но в таком деле не столько важно, чтобы были лучшие из лучших, сколько — чтобы хорошо знали и чувствовали друг друга, а в первую очередь — чтобы ты их знал и чувствовал. Ты служил в триге и в линии, которые не хуже любых других, хотя, может, и не лучше. Но их ты знаешь и сам выберешь. Качества тебе понятны, как и то, что лучше, если два-три человека смогут объясняться на улкасе. Но, насколько я в курсе, в вашем кубе вообще чуть не половина народа — из пригорских территорий, так что тут проблемы не будет.

      — Так точно, не будет, — подтвердил Онго. — Но с самого начала потребуется помощь. Наверное, ваша.

      — В чем же?

      — Лучших солдат из трига, троих разведчиков, забрали вместе со мной. И сейчас они тут — один в камере сидел со мною вместе.

      — А интересно, кстати: что вы там такого наделали, что вас?.. Хотя победителей, как говорится, не судят. В чем было дело?

      — Это не у нас надо спрашивать, — ответил Онго. — Нам не докладывали за что.

      — Но сам-то как предполагаешь? Онго пожал плечами:

      — Думаю — чтобы мы не болтали лишнего.

      — Того, о чем ты мне тут доложил?

      — Этого самого.

      — Вот и я тебе скажу то же самое: не болтай. До поры до времени. Пока не придет пора говорить все открыто и громко. Вы все сейчас просто исчезнете на какое-то время — думаю, что оппоненты постепенно успокоятся. Хотя они, конечно, люди не легковерные, и ты должен ждать от них всякого.

      — Даже там?

      — Там тем более.

      Онго невольно покачал головой:

      — Плохи наши дела, да? Ведь если…

      Шеф не удивился этим словам. Однако жестом прервал солдата.

      — Самый опасный противник всегда — по эту сторону границы, а не по ту. Ладно, об этом — все. Перед тобой поставлена задача. Вот и думай в этом формате, а в государственном — позволь уж мне.

      Онго понимал: веркому прекрасно все известно или почти все, но мнение к делу не подошьешь — нужны какие-то факты. А какие — этого и сам генерал точно не знает. Затем и посылает его. А может, и знает, но не хочет объяснить — его право.

      — Ладно, будем собирать тебя, — пообещал Сидо. — Сейчас людей твоих оденем, обуем, вооружим, как полагается, научим — чего не знаете.

      — Спасибо, господин директор.

      — Да не за что, не за что. Теперь дальше. Чтобы все было по закону — вот приказ о присвоении тебе звания флаг-воина. Сразу! В обход рог-воинских кнопок, о подофицерских уже не говоря. Так что имеешь все права командовать. Выполнишь задачу — не пожалеешь. Ну, а если нет — война есть война…

      Онго лишь кивнул: это и так было ясно.

      — …то родителям твоим будет за тебя офицерская пенсия, а не как за рядового — разовое пособие. Цени, флаг-воин!

      — Ценю, господин верком.

      — На всю подготовку тебе сколько потребуется?

      — Неделя.

      — Значит, уложишься в три дня. Через тридцать минут получишь своих разведчиков и полетишь назад в ваше расположение. Но находиться будете не в подразделении, а отдельно — поближе к тылу. Чтобы не маячили. Сразу начинай подбирать людей — тех специалистов, каких у тебя нет.

      — Сколько?

      — Чем меньше, тем лучше. Шесть-семь человек, но чтобы каждый готов был действовать за двоих и за троих, если понадобится, а понадобится наверняка.

      — За подбор отвечаю я?

      — Кто же еще?

      — Тогда сразу — одно условие.

      — Не слишком ли ты наглеешь, а?

      — Никак нет. Мне же отвечать своей шкурой.

      — Не только твоей. Ну, что?

      — Я возьму своих разведчиков — у них хорошо с улкасой. Но и остальные все будут обертышами. Только так.

      — М-м… Ну, в конце концов, тебе виднее. Ты их видел в деле.

      — Я их видел всякими. Потому и решил.

      — Хорошо. Набирай, как знаешь. Если будут какие-то сложности с людьми — обращайся прямо ко мне.

      — Разрешите прямо сейчас?

      Непонятно, каким образом вдруг возникла у Онго эта лихая мысль. Наверное, зрела исподволь, порожденная чувством одиночества, подчас захлестывавшим его, и другим чувством, все ещё жившим в памяти.

      — Давай, что у тебя там.

      — Разведчики, снайперы, подрывники, механик, пилот, все такое я найду сам. Но среди моих людей нет компьютерщиков, ни одного. Помогите найти хорошего. И чтобы мог и дальнюю связь держать. Может, и не понадобится. А вдруг — где я его там возьму? У меня есть на примете. Только сейчас он где-то в войсках.

      — Надо — найдем. Кто таков? Онго проглотил комок.

      — Сури Ом. Наверное, сейчас в подофицерском звании.

      — Разыщем. Ну, а если не сможем — дадим другого, не хуже. Еще вопросы?

      — Кто будет в курсе нашей задачи?

      — В полном объеме — я да ты. Всякий, кто будет так или иначе участвовать, будет знать и выполнять свою собственную задачу, и не более. А общую картину знать больше никому не обязательно. Что еще?

      — Спасибо, господин верком. Разрешите идти?

      — Обожди минутку.

      Звонком Директор вызвал секретаря:

      — За тридцать минут — одеть по-офицерски его, и ещё трое будут с ним — тем выдать подофицерское, но первого срока.

      И снова повернул голову к Онго:

      — А это тебе от меня. — Из-под лежавших на столе бумаг он извлек флаг-воинские значки на воротник. — Вот. Носи с честью.

      — Служу победе, господин верком!

      — Ого! Так ты через неделю и в мордастые выйдешь! Уезжал рядовым, а вернулся — смотри-ка! Мы, честно говоря, думали, что тебя и не увидим больше: уж больно не понравились нам те морды, что нас забирали. А вот — подержали и выпустили, а ведь так не бывает в наших краях. Может, растолкуешь — что за чудеса творятся?

      — Растолкую, — сказал Онго. — Только не сразу. А сперва ты, Мори, мне скажешь…

      — Это смотря что, начальник.

      Онго решил не обижаться на неуставное обращение. Пока, во всяком случае, это можно было не заметить. И не делать выговора за то, что его перебивают.

      — Да ничего особенного, просто расскажи о себе. Кто, откуда, какими дорогами пришел в армию, чем до этого занимался…

      — Это зачем еще?

      — Объясню. Только ответь сначала.

      — Ну… непривычно как-то — о себе. Невелика птица.

      — Не тряси воздух. Мори.

      — Да я что же… Нужно — пожалуйста. Лет мне исполнилось двадцать восемь, родился в городе Аштоке, это в южных предгорьях. Городок вокруг завода, половина жителей — из освирившихся улкасов. Отец техна-рил на заводе «Демо и Но». И я туда же пошла работать, когда подросла. Техник четвертого разряда. В армию завербовался сразу после оборачивания, шесть лет назад…

      — Почему?

      Мори усмехнулся:

      — От скуки. У «Демо и Но» платили хорошо, но жизнь там была как за решеткой. Лишнего шага не сделаешь не то что на заводской территории, но и в городе. Великие строгости. Я всего-то один раз как следует гульнула с какими-то веселыми парнями, так мне просто жить не стали давать: ты, мол, позоришь фирму, люди на тебя пальцами показывают…

      — Ну, это понятно: продукция такая… Ты что же, с клиентами гуляла? С заказчиками?

      — А мне плевать было, какая она там, продукция, и какие заказчики. Кровь, как говорится, играла, а меня за это мордой об стол. Вот я и обиделась, и пошла — сперва оборачиваться, а потом и служить.

      — Не жалеешь?

      — Пока вроде бы не пришлось.

      — Воевать не устал?

      — Когда же? Еще и войны-то настоящей не было. Только вот с тобой порезвились немножко… Чуть отвел душу.

      — А ещё повеселиться хочешь?

      — Да не отказался бы.

      — Только дело может быть серьезное. Не просто в атаку бежать по чужим следам.

      — Без проблем. Где?

      — Где-то там. В горах. Как у тебя с улкасой? Помнится, ты этим языком владеешь?

      — Пожил бы ты в Аштоке — тоже лялякал бы по-горному.

      —Вот не довелось пожить Там. Значит, что же, идешь со мной?

      — С тобой-то да, а ещё кто будет? И много ли?

      — С нами — человек семь.

      — А кто?

      — Пока Керо да вот ты теперь.

      — Керо — это ничего. Это неплохо. Только придерживать иногда надо: бывает озорным чересчур. От злости. Она у него с детства.

      — Знаю. Так что к другим обертышам относишься нормально?

      — Отношусь? Так, как они воюют. А так — их не исповедую, и сам к ним в душу не лезу. У каждой была своя причина, разве нет? Вот и у тебя, наверное…

      — Да нет, я как раз по Проекту. Меня не спросили. Но больше не жалею. Ладно, все об этом. Еще скажи вот что: как думаешь, Соки нам подойдет?

      Соки — был третий разведчик из участвовавших в атаке вместе с Онго.

      — Соки? А что, нормальный солдат. Вести по следу — он лучший. Мы с Керо тоже ничего, но Соки — лучший. Из охотников. Но ты ведь с ним ещё будешь разговаривать?

      — Как же иначе?

      — Вот он тебе сам и расскажет.

      — Ладно. Иди, отдыхай. Соки скажи, пусть зайдет.

      Мори кивнул не по-уставному и вышел — вразвалочку, мягко, бесшумно. И почти сразу же вошел Соки. Самый старший из них. Собою не очень видный — не выделялся он ни ростом, ни шириной плеч, но было известно, что мог превзойти любого выносливостью и неприхотливостью.

      Разговаривать с ним было трудно: любой ответ его состоял не более чем из одного слова, в редких только случаях — из двух. И добиться от него связного изложения его биографии оказалось задачей, непосильной для Онго.

      — Скажи хоть, сколько лет тебе?

      — Да… много.

      — Тридцать? Сорок? Ну?

      — А что?

      — Что стесняешься? Ты ведь не женщина!

      Похоже, Соки обиделся:

      — А в глаз?

      — Эй! Это ты — старшему в звании?

      — Ты старший?

      — Не видишь, что ли?

      — Жестянки вижу.

      Это он флаг-воинские знаки назвал так неуважительно.

      —Ну, и?

      — Старшего — нет.

      Онго перевел дыхание. Помолчал с минуту, чтобы успокоиться. Потом начал с другого конца:

      — Ты из охотников, я слыхал? И отец твой, и дед…

      Что-то вроде усмешки мелькнуло в полуприкрытых глазах Соки.

      — Нет.

      — Что — нет?

      — Никто.

      — Никто охотником не был? И ты тоже?

      — Не был.

      — Так кто же, сто камней тебе в почки?

      — Не охотник. Браконьер.

      — Как это — браконьер?

      — Нормально. Горный.

      Тут Онго начал что-то соображать.

      — То есть… все вы промышляли в улкасских горах?

      — А то нет?

      — Ну — наконец-то, слава Творцу, хоть что-то сказал.

      — Ты вот что, — заговорил Соки неожиданно длинно, — скажи, чего хочешь, не пляши вокруг.

      — Ты ведь обертыш?

      — Мало ли кто кем раньше был. Тебе-то что? Бабу ищешь? Ищи в другом месте. Или как раз мужика? Так я с такими не ложусь. Ты уж не взыщи.

      — Я с тобой если и лягу, то лишь спиной к спине, чтобы отбиться. Ни для чего другого. Скажи только: зачем обернулся?

      — Сыновей в семье не было. А предки хотели. Иначе семья считалась как бы ненастоящей. Неполной. Кто бы продолжил?

      — Не жалеешь?

      — Еще чего!

      — И что же — продолжил ты семью?

      — А то.

      — Ладно. В горы со мной пойдешь?

      — Зачем?

      — Для дела.

      — Против улков?

      — Не против своих же.

      — Пойду.

      — Не любишь их?

      — Отца подстрелили, — сказал Соки. — Деда тоже. И меня бы достали, но я успел — в армию ушел.

      — Вот что… Так, наверное, они в своем праве были — улки?

      — Может, и в своем. А у меня — свое право. Я на крови клялся: за деда — десять. И за отца — десять.

      — А скольких набрал пока?

      — Мало.

      — Вот и доберешь.

      — Доберу. Кто ещё пойдет?

      — Керо. Мори.

      — Годятся. Все?

      — Еще трое будут. Кто — пока не знаю. Одного пришлют сверху, для дальней связи. Двоих надо подобрать самим. Лучше — знакомых.

      — Я сам.

      — Сам подберешь?

      —Ну.

      — Ну-ну. Попробуй. Учти только: хочу, чтобы эти двое были обертышами. Как вот я. И ты сам.

      — Хочешь, чтобы только обертыши были? Это правильно.

      — Да? Ты, значит, тоже так думаешь?

      — А что? Они выносливее. Цепкие. Особенно если из наших девок. Пригорских. И стреляют, как надо.

      — Девушки? Не перекантовываясь? А завет?

      — Завет, да. Но жить-то надо. Верно? «Ну конечно, — подумал Онго, — как и всякий закон, и Двенадцатый завет объезжают по кривой, выжить важнее, чем соблюсти правило, хотя бы и самое крутое».

      — Ладно. Договариваемся: ищешь — ты, а решать буду я.

      — А чего там решать? Я плохих не приведу.

      — Где станешь искать?

      — Искать незачем. И так знаю, кто нужен. Було и Нито.

      — Из твоих краев?

      — Да нет. Було — северянин, почти из этих вот мест. Нито — с запада, а там хребты покруче.

      — Тоже браконьеры?

      — Тебе-то что? Теперь — солдаты. Тебе нужны люди для гор? Вот они и есть такие.

      — Откуда знаешь их?

      — Год прослужили вместе. В четвертом кваде.

      — Они обернулись по повестке? Или своей волей?

      — Своей.

      — Отчего же?

      — Голод не тетка. Люди уходили в города. Мужики. У нас такие обычаи, старые: мужики могут уходить, искать заработок. Но не женщины. А у них в семьях парней не было. Как и у моих предков.

      — Неужели люди голодали? У нас, в Свире?

      — Ох ты. Не знаешь, в каком мире живешь? Этого Онго и в самом деле не знал. В городах такого не было. Была великая свирская цивилизация — рядом с горской дикостью и виндорским средневековьем. Но, конечно, страна большая. Очень большая страна. Одна на весь материк — не считая гор, понятно. Тысячи выстрелов в любую сторону. Народу — большие дюжины миллионов. Конечно, при таких числах где-то все может быть и не так, как полагалось бы, а как раз наоборот.

      — Они молодые?

      — По двадцати пяти вроде.

      — В армии давно?

      — По пятому году.

      — И как воюют?

      — Ну — как. В четвертом кваде по-прежнему, почти что рядом. Значит — воюют, как мы. Понятно — как. Не хуже.

      — Ладно. Как вернемся в наши места — приведешь их ко мне.

      — И ты сможешь их перетащить к нам?

      — Как два пальца обмочить.

      — Хорошо. Они подойдут для крутого дела.

      …Вечером того же дня их агралетом доставили туда, где они должны были находиться до самого выступления: все на тот же клин Ком Сот.

      Оглядевшись как следует, Онго только покрутил головой в недоумении. Что-то непонятное тут творилось. Войск подходило немало и всяких, но они оставались у самого основания выступа. Туннель был закрыт, и вход в него охраняли все те же десантники ОСС. Новые войска окапывались, словно собирались держать тут оборону, а вовсе не наступать. Горы молчали. Онго представился старшему флаг-воину Зено. Тот поздравил со званием. На вопросы только пожал плечами:

      — Нам, как понимаешь, не докладывают. Но по солдатской связи идет такой слух: наверху шьют план кампании, и пока всего не додумают — так и будем здесь играть лопатами, чтобы личный состав не томился от безделья.

      «Ладно, — подумал Онго, — у начальства свои заботы, у нас—свои собственные»,

      В тот же день Соки привел двух разведчиков, о которых говорил, и Онго остался доволен. Так закончилось формирование группы; не хватало только связиста-компьютерщика. Но его искать не приходилось: верком Сидо обещал, и кого-нибудь да пришлет. Хорошо бы, конечно, он не забыл о просьбе Онго. Но в это верилось все меньше. Пришлют сверху, и придется брать такого, какого дадут. Надежда была на то, что верком лучше всех понимает: не прогулка на природу предстоит, а крутая игра. И не подсунет кого попало.

      — Директор ГПК, Совещание готово выслушать ваш доклад о результатах разработки и введения программы «Туннель»!

      Прозвучало это, возможно, слишком торжественно; обычно на Высоком Совещании разговаривали проще, по-деловому. Однако сейчас и случай был из ряда вон выходящий: речь ведь шла о новой военной программе; старая, просуществовавшая, с мелкими дополнениями и коррективами, самое малое четыре войны уже, уходила в отставку.

      — Имею честь доложить Высокому Совещанию, — не менее торжественно начал профессор Мало, — что его задание выполнено: программа разработана, рассмотрена, одобрена и введена в Стратегический блок. Предварительный доклад об этом был сделан, как вам известно, Главным контролером Стратегического блока на заседании Специальной комиссии Совещания. Программа была представлена Комиссии, детально рассмотрена и получила одобрение. И вот сегодня мы можем с гордостью сообщить, что ожидаемый результат получен: как начальная операция «Туннель», так и последующая всеобщая, получившая кодовое название «Хребет», полностью разработаны, расписаны по соединениям, частям и подразделениям вплоть до уровня «Квадрат» и местами даже «Трип», так что доведение задач до исполнителей может быть начато в любой миг.

      — И при этом вы, насколько можно судить, уложились в намеченные Совещанием сроки, — уточнил Вершитель.

      Директор ГПК скромно улыбнулся:

      — Вынужден поправить вас: мы не только уложились — нам удалось завершить всю работу на два дня раньше указанного.

      Совещание одобрительно помычало.

      — Думаю, ваша ревность к работе достойна всяческого одобрения, — в свою очередь улыбнулся Вершитель Мору. — Что касается Совещания, то не сомневаюсь, что оно одобрит полученный нами план и введет его в действие. Впрочем, перед голосованием вы могли бы, профессор Мало, ещё раз напомнить нам основные положения документа.

      — С радостью. Начну с операции «Туннель». Благодаря своевременным и умелым действиям руководства Секретной Службы и её войск удалось сохранить занятый ими туннель в целости и сохранности. Он может быть открыт в сторону противника в любой момент для немедленного вторжения наших войсковых масс на территорию враждебного государства. Воздушной разведкой установлено, что наши войска, миновав туннель, окажутся внутри Кольцевого хребта и выйдут на плацдарм, позволяющий развернуть усиленный ромб и начать движение вверх по склону по единственной имеющейся тропе, ведущей к перевалу Ур-Обор, за которым начинаются не просто населенные районы, но основная продовольственная база улкасов: плато Ич-Майрат. Поставив таким образом под угрозу снабжение их вооруженных сил, мы вынудим улкасское командование снять с ущелий и бросить на защиту Плоскогорья их основные ударные силы, до сих пор в войну не вступавшие. Задачей нашего головного ромба будет: форсировать перевал Ур-Обор и занять плацдарм на плоскогорье, обеспечивая подход и последующие действия основной части той группы войск Свиры, на которую и возложено проведение операции «Туннель». Завязав серьезные бои на плоскогорье, наши войска отвлекают основные силы улкасов и делают возможным ввод в действие плана «Хребет», то есть одновременный удар по всем четырем ущельям, для защиты которых противник вынужден будет оставить лишь малочисленные отряды. На этом собственно операция «Туннель» как таковая закончится, а точнее — будет развиваться дальше уже в рамках плана «Хребет». Следует ли мне, Вершитель, сейчас останавливаться на деталях этой операции?

      — Они ведь заложены в Стратегический блок?

      — До последнего байта.

      — В таком случае, полагаю, такой нужды нет. Как думают члены Высокого Совещания?

      Оказалось, что члены Совещания думают точно так же — что, впрочем, никого не удивило.

      — Очень хорошо. Что же, проголосуем за принятие планов и доведение их до исполнителей?

      — Если позволите, Вершитель, одно замечание.

      — Да, что у вас, верком Гумо?

      — Я благодарен директору ГПК за добрый отзыв о войсках Службы, которую я имею честь возглавлять. Но хочу заметить, что на этом наша роль не заканчивается. Мы и дальше останемся с армией, будем идти плечом к плечу с нею — а где-то, может, даже и впереди. Надеюсь поэтому, когда пользование туннелем перейдет в руки армии, ОСС тем не менее во всех случаях будет оказывать должное и полное содействие. Поскольку до сих пор иногда…

      — Мы вас поняли, верком. Не сомневаюсь, что такое содействие будет оказано вам во всех случаях. Верком Сидо?

      — Уж коли мы перешли на замечания, прошу позволить и мне высказать одно-другое соображение.

      — Если вы будете достаточно кратки. Ведь теперь мы уже тратим время, принадлежащее армии.

      — Кратко у Сидо не получится, — не удержался от шпильки Гумо. — Он наверняка станет доказывать, что нельзя начинать никаких операций, пока досконально не установлено происхождение туннеля и все такое прочее.

      — Думаю, — сказал Вершитель, — что Директор Сидо не хуже любого из нас знает цену времени.

      — Благодарю вас за защиту, Вершитель. Я хотел лишь сказать, что отсутствие движения улкасов в горах вчера и сегодня вовсе не значит, что его не будет и завтра. Насколько могу судить, начаться операция сможет не ранее чем через сутки после отправки приказов в войска. Поскольку наши силы пока укрываются в основании клина, им нужно время для выхода на исходные. Не сомневаюсь, что это движение будет замечено противником с господствующих высот, и он примет необходимые меры, чтобы…

      — Движение войск будет происходить ночью, — перебил его Полевой Военачальник. — Они ничего не успеют сделать. Вот если бы они уже сейчас были в курсе наших разработок — тогда…

      «Уверен, что они в курсе».

      Это верком Сидо подумал. Однако вслух произносить не стал.

      — У меня все, — сказал он вместо этого.

      — Голосуем, — провозгласил Вершитель. — Единогласно. Хотя — Сидо, вы что — против?

      — Я воздерживаюсь, — был ответ.

      — Итак, решение принято. Полевой Военачальник, немедленно доставить приказы адресатам. Заседание окончено.

      Заскрипели стулья. Начались разговоры, хотя и впол голоса. Только Гумо не счел нужным убавить громкость:

      — Воистину, старость — не радость, — заявил он, ни к кому в частности не обращаясь. . Кое-кто усмехнулся, кто-то сделал вид, что не услышал. Но большинство покосилось в сторону Сидо — кто с усмешкой, а кто и с грустью.

      Еще два дня им дали отдохнуть, прийти в себя. Потом началась подготовка. Прежде всего снабжение и вооружение; никому из разведчиков даже и не снилось, что такие вещи имеются в армии, в особенности это касалось оружия. Целый день разбирались с ним под руководством специально прибывшего инструктора. В конце концов стали понимать, хотя и не все.

      — Слушай, а это ещё что за штука? Вот этот флажок как у предохранителя, но предохранитель слева, это ясно, а справа — зачем?

      — Это я хотел вам оставить напоследок, чтобы запомнилось лучше всего. Но если хотите — могу и сейчас объяснить.

      — Да уж потрудись.

      — Сейчас можете его поднимать и опускать, пока это ещё неопасно. Но перед тем, как вам выходить, я настрою все, что нужно; и тогда — запомните раз и навсегда: в любом случае изменения состояния оружия — скажем, перед тем, как открыть огонь или начать разборку для чистки — вы этот флажок опустите. Не-пре-мен-но!

      — А если нет — стрелять не будет? И не разберется?

      — Разберется. Еще как. И тебя заодно расчленит на мелкие дребезги.

      — Ого!

      — Будешь пытаться с ним химичить — результат тот же самый.

      — Лучше его и в руки не брать, если так.

      — Брать-то придется. Звездник — оружие прекрасное: и скорострельность, и кучность, отдачи практически нет, и в магазине — триста шестьдесят звездочек. То есть хватит на целый квадрат, если, конечно, направить ствол в сторону противника. И ещё достоинство: работает тихо. Недостаток: это оружие ближнего боя. В пределах двухсот двойных шагов. Для снайпера не годится. Поэтому — никакой оптики. Но зато есть инфраискатель: находит цель по излучаемому теплу и указывает на нее. Ну, а там уж — твое дело, открывать огонь или воздержаться.

      — Стой, стой. Ты сказал — никакой оптики. А это что?

      — Узнаешь скоро.

      Разведчик взвесил автомат на ладони:

      — Вес устраивает. Раза в полтора легче нашего. Слушай-ка, а можно надеяться, что улки пока таким не располагают?

      — Можно. Но чтобы они и впредь таких не получили, эта штука и устроена. Тут внутри, — инструктор постучал ногтем по затыльнику, — заложен заряд. Небольшой, но, чтобы уничтожить оружие вместе со стрелком, его хватит с избытком. Если кто-то, кто не знает, захочет выстрелить или разобрать…

      Разведчик покачал головой:

      — Не убеждает. Допустим, я ранен или, скажем, убит. Противник подходит, подбирает автомат, из которого я только что стрелял, и продолжает вести огонь — уже по нам. Сможет он?

      — Сейчас смог бы.

      — А что потом изменится?

      — Я же сказал: я его настрою. На тебя. Это — личное оружие в полном смысле слова. После настройки из него сможешь стрелять только ты. — Снова взяв оружие, инструктор проговорил: — Вот эта, как ты решил, оптика — это не прицел. А идентификатор, или, как мы говорим — узнайка номер первый. Кроме него, их есть ещё четыре. Все они будут настроены: на твои глаза, на запах, биотоки, голос… ну, все вам знать необязательно. Вот этим флажком я их после настройки запущу — а потом его сниму, так что в деле он тебе мешать не будет.

      — Интересно. Где же тут остальные четыре?

      — Тебе это ни к чему. Прими добрый совет: разбирай его только для чистки, то есть неполной разборкой, вынешь только вот это — блок подачи. И ни в коем случае не больше. Не то он тебя примет за врага. Со всеми последствиями. Кому неясно?

      Ответили хором: всем действительно было ясно. Инструкции были и по взрывным устройствам, и по метательным орудиям, и даже по новым башмакам, какие им выдали, и по комбинезонам с обогревом и надувными карманами — на случай переправы через воду, хотя в горах это вряд ли предстояло. И ещё по антипадам, а на солдатском жаргоне «кошелькам» — они давно уже сменили матерчатые зонтики, помогавшие уцелеть при падении с болыцой высоты. Словом, пришлось на ходу проходить чуть ли не целый университетский курс.

      — Инструктор, а в кошельки полагается что-нибудь положить!

      Это не утерпел, конечно, Керо.

      — У тебя там жизнь лежит, разведчик! А вокруг все было по-прежнему до странности тихо, спокойно. Хотя Онго с его командой уже на третий день перевели в другое место — как он и предполагал, приказали занять землянку близ того самого сходного туннеля, которым им, вероятно, и предстояло воспользоваться.

      Стояла тишина. Так и не оправдались предположения, что улкасы попытаются вернуть себе потерянный объект; ни единой атаки за эти дни ими предпринято не было. Начали уже думать, что их вообще поблизости не осталось. Для прояснения обстановки, после продолжительного спора с командиром десанта ОСС, приоткрыли туннель, чтобы выслать войсковую разведку. И уже в двухстах двушагах от внутреннего входа группа попала под плотный огонь. Похоже, склоны были усижены улкасскими стрелками плотнее даже, чем свежий торт — мухами. Но ясно было, что свирское командование от принятого решения не отступит — на то оно и было военным. Поэтому по ночам на выступ перебрасывали все новую и новую технику, главным образом артиллерийскую и ракетную. Живая сила вроде бы все ещё не скапливалась на подходах к туннелю, однако Онго был уже настолько образованным, чтобы понять: войска где-то неподалеку, скорее всего — в лесах, в том числе и в том, перед которым проходила ещё несколько дней назад оборона его трига. И их там немало; но к туннелю они совершат бросок только тогда, когда начнется крупная наступательная операция.

      Все — от комкуба до последнего повара — были уверены, что до начала большой атаки остались считанные дни, если не часы; и только Онго подозревал, что приказ о наступлении отдадут не раньше, чем он со своей группой будет готов уйти в горы. На какой день назначен его выход, он точно не знал; группа была почти готова, за одним лишь исключением: отсутствовал комп-связист, тот самый, обещанный самим Директором. Онго понимал: прибытие компьютерщика и будет, по сути дела, сигналом к выступлению. Как именно оно произойдет — он знал; это было уже согласовано с флаг-воином Зено, чей квадрат занимал теперь подступы к туннелю, образуя как бы внешний пояс охраны — поверх внутреннего, из десантников ОСС.

      Спустился очередной, четвертый вечер, что им предстояло провести здесь, на их исходной позиции. Было тепло и безветренно, и Онго сидел на траве рядом со входом в блиндаж, над которым для верности растянули маскировочную сеть. В траве шныряла всякая мелкая насекомость, и Онго за неимением серьезных заданий следил за нею: всякое проявление жизни его радовало — тем более такой, которая с войной никак не связана. За мелочью, ползущей, бегающей, прыгающей и летающей можно было следить, не затрудняясь размышлениями. Онго поймал себя на том, что устал думать: столько раз он прокручивал в голове предстоящее дело, каждый раз по-другому, потому что невозможно было заранее предвидеть и учесть все обстоятельства, какие могли возникнуть, начиная уже с самых первых шагов. Невозможно — но именно к этому надо было стремиться, и только ему одному: всем остальным задача будет объявлена, лишь когда им удастся по-настоящему войти в горы. Думать об этом было тем труднее, что сам он в горах никогда не бывал, а советоваться с теми, кому приходилось по ним лазать — с теми же разведчиками, с Керо хотя бы, — он мог только расспрашивая обиняками, чтобы настоящей картины предстоящего ни у кого все же не возникло. Потому сейчас, устав от многих и, как он полагал, по большей части бестолковых размышлений, он с радостью окунулся в бездумность, позволяя овладеть собой самым примитивным чувствам: радости тепла, тишины, живущего рядом с тобой своею жизнью мира…

      Поэтому подошедший неслышно человек застал его без малого врасплох. Только когда он остановился в трех шагах и попытался звонко щелкнуть каблуками (чему трава помешала), Онго поднял глаза; человек стоял спиной к низкому уже солнцу, и именно упавшая тень заставила Онго отвлечься от расслабленного состояния. Человек сейчас выглядел силуэтом на фоне все ещё яркого неба, но Онго сразу же определил, что этот не из его ребят.

      — Господин флаг-воин Ру?

      — Ну, я. С чем пожаловал?

      — Господин флаг-воин, разрешите представиться: линком-техник Ом прибыл для дальнейшего прохождения службы.

      — Вольно, линком. Вы не ошиблись? Действительно ко мне?

      — Никак нет, не ошибся.

      — Мои вроде бы все дома…

      — Я — связист, господин флаг-воин. Вот мое предписание.

      Онго взял маленькую — с почтовую марку — пластинку. Из нагрудного кармашка выудил плоский дешифратор. Вложил, включил. Прочитал. Подпись была самого веркома Сидо. Специалист первого класса, в скромном звании линейного командира. По имени… По имени… Нет, прекрасная память у Председателя Комитета Прогнозирования!

      — Линком, отойдите в сторонку, дайте хоть разглядеть вас как следует.

      — Виноват…

      Он отступил в сторону. Онго встал, тоже шагнул, чтобы оказаться лицом к лицу.

      Оказался. Увидел. Проглотил комок.

      — Линком-техник Ом, имеете ли какие-то ещё поручения?

      —Так точно, вывести вас немедленно на связь с Прямым. Аппаратура у меня с собой, — он ещё чуть повернулся, чтобы показать объемистый ранец за спиной, но Онго и так его увидел.

      — Действуйте.

      Пока Ом извлекал и настраивал свою аппаратуру дальней связи, Онго не смотрел на него; глядел куда-то в сторону, но — надо признаться — ничего не видел. Лишь старался усмирить дыхание, утихомирить заработавшее вдруг на пределе сердце. И главное — не дать заметить свое волнение связисту. Ни к чему. Ни к чему…

      — Господин флаг-воин, Прямой на связи. Безопасный канал.

      Онго взял протянутый ему микрофон. Капсулу вложил в ухо.

      — Прямой, вас слушает Обратный.

      — Все в порядке, Обратный? Готовы?

      — Так точно. Готовы.

      — Этой ночью в ноль два-ноль. Все оповещены. Непосредственную команду на выход после завершения отвлекающего маневра подаст старший флаг-воин Зено. Это первое. Второе: свою задачу помните хорошо?

      — Так точно.

      — Есть коррективы. Мы исходили из того, что вы сможете держаться впереди наших наступающих войск, и опасаться вам придется только улкасских патрулей, поскольку тропа все время была свободна. Но возникла возможность, что войска подняться все же не смогут, и все пути наверх будут хорошо прикрыты. В таком случае путь движения будете выбирать по своему усмотрению. Ясно?

      — Ясно, Прямой.

      — И дальше: скорее всего вам придется опасаться не только улкасских патрулей. Но и тех, с кем вам уже пришлось сталкиваться незадолго до нашей первой встречи. Вы меня поняли?

      — Я понял, Прямой. Что тогда — устранить их?

      — Только при самой крайней необходимости. Вы туда не воевать идете, а вести поиск. Вы разведчики, во вторую очередь — диверсанты и лишь в последнюю — стрелки. Только так. Поэтому будьте постоянно внимательны и меняйте программы по обстановке. Надеюсь на вашу сообразительность, Обратный, и на ваших людей.

      — Все понятно, Прямой.

      — Еще вопросы?

      — Вопросов нет. Но позвольте поблагодарить вас.

      — Пока вроде бы не за что.

      — За хорошую память.

      — Успеха, Обратный.

      — Счастливо оставаться, Прямой. Отбой. Онго возвратил микрофон. Обождал, пока техник

      соберет свое хозяйство снова в ранец. Потом сказал негромко:

      — Ну, здравствуй, Сури Ом…

      — Здравия желаю (это было сказано с удивлением), господин флаг-воин!

      — Не узнал?

      Он вгляделся. Закрыл на миг глаза. Снова открыл. Покачал головой, словно не веря. Открыл было рот — и снова закрыл его, так и не издав ни звука. Что-то блеснуло в его глазах, до сих пор так и не забытых. Бесполезный зов прошлого… Онго усмехнулся. А техник наконец осмелился:

      — Онго, ты?.. Но ты же… Ты…

      —Я, — согласился Онго. —Как видишь. Ладно, пока — все. Выступаем ночью. Прочее сейчас не имеет значения.

      «Да и вообще, наверное, не имеет», — этого он вслух говорить не стал: ни к чему было.

      Глава 4 КОМАНДИР ОСОБОЙ ГРУППЫ 1

      Ночью загрохотало: подтянувшиеся сутками раньше гаубицы и мортиры, куда более полезные в горной войне, чем пушки, к двум часам .выдвинулись на позиции и открыли огонь. Взвились легкие ракеты. На склонах выросли сады огненных деревьев, чей век измерялся секундами, но завершался и век тех людей, чья судьба заставила их оказаться поблизости.

      Никто, конечно, не ожидал от этого концерта — «Симфония войны, часть первая, allegro molto» — большого выигрыша. Огонь велся по площадям, улкасские же стрелки наверняка сидели в укрытиях: пещер в Горной стране хватало, глубоких и с извилистыми ходами; так что заметного численного урона врагу нанести не рассчитывали. Целью обстрела было — как и всего запланированного в новом варианте массированного наступления — лишь отвлечь внимание улкасов от других направлений, других проходов к немногим перевалам, которые следовало преодолеть, чтобы выйти на плато Ич-Майрат.

      Эта крупная войсковая операция с точки зрения привыкшего во всем сомневаться веркома Сидо не имела шансов на успех: слишком уж много оставалось неясностей. Однако она могла послужить для того, на чем Сидо в последние дни сосредоточил все свое внимание: для скрытного и беспрепятственного заброса группы Онго в тот горный район, где Директор Про-Института рассчитывал найти подтверждения своей гипотезы о подлинных причинах и возможных следствиях Нежданной войны.

      Он знал, что опыта войны у улкасов хватало, во всяком случае — войны в горах, и потому не сомневался: дороги к центральным, важнейшим районам Горной страны будут охраняться в зависимости от удобства и протяжения троп — чем ближе перевал и удобнее проход, тем серьезнее окажется защита, тем тщательнее будут контролироваться тропы и тем больше шансов на то, что каждый овраг будет заминирован, так что всякий, не знающий ключевых слов и действий, обрушится в пропасть, не успев сделать и пяти шагов по хрупкому настилу, висящему, как сказано уже давно, «подобно слезе на реснице Создателя». Из этой простой формулы следовало, что самый далекий путь к самому неудобному перевалу будет охраняться с меньшим тщанием, чем любой другой — и не потому, что таков приказ (его, естественно, никто никогда не отдаст), а по той лишь причине, что выставленные для охраны люди знают, что главную часть задачи за них выполняет сама природа, а на их долю остается самая малость; а такое ощущение всегда действует расслабляюще. На этом обстоятельстве и был построен расчет, коим был предусмотрен чуть ли не каждый шаг группы; однако на словах флаг-воину было дано ещё одно указание, или разъяснение, и было оно выражено так: «У тебя инструкции на все случаи, а уж как ими пользоваться — решай сам в каждом конкретном варианте. Потому что и спрос будет с тебя, а не с компьютерной команды». Онго и начал с первых же минут поступать именно таким образом.

      Впрочем, группа начала свое движение именно по указанному маршруту. Произошло это, когда неожиданно сильный ответный огонь с гор достиг уже подобающей плотности, чтобы можно было поверить, что противник на склонах всерьез втянулся в игру.

      Разработкой предписывалось, углубляясь в тыл улкасов, двигаться под прямым углом к направлению действий отвлекающих сил — то есть на северо-восток, принимая ещё к востоку. Разведчики, по-одному выскользнув из колонны квадрата, выходившего из внутренних ворот туннеля, собрались вокруг Онго в месте, определенном заранее по карте, — на пятачке, рядом с отдельно стоящим тут деревом — арубой с толстым стволом и мощной кроной. Здесь темнота была ещё гуще, чем вокруг, где мгновенные озарения рвали мглу в клочья. Группа, в последний раз проверив подгонку снаряжения, уже выстроилась в колонну по одному, чтобы незримо и неслышимо ни для кого покинуть эти места, однако в самый последний миг неподвижности Онго внезапно принял другое решение.

      Дело было в том, что он накрепко — на всю жизнь, наверное, — запомнил лицо триг-воина ОСС Раго, того, кто недавно арестовывал его, потом держал в тесной камере агралета и под конец пытался убить. Онго надеялся больше никогда с этим человеком не встретиться; но когда группа, смешавшись с солдатами квадрата, выходила из туннеля, ему показалось, что .почти рядом с внешним входом он заметил именно этого офицера. Правда, уже не в мундире, а в общевойсковом комбинезоне, но это был именно он — тут сомнений у Онго ни на миг не возникло. Раго стоял, словно чего-то или кого-то ожидая, и был не один: в двух шагах от него расположились, словно отдыхая, кто присев на камень, кто просто опустившись на корточки, не менее двух дюжин солдат, снаряженных для похода примерно так же, как и сам Онго с его группой. А ведь Сидо предостерегал…

      Раго не заметил никого из разведчиков; возможно, ожидал, что они будут двигаться через туннель самостоятельно, а не растворившись в массе войск. Но вряд ли его задача ограничивалась поисками Онго только тут, у входа. А значит…

      Однако не только это смутило флаг-воина. Там, куда им следовало направиться, огонь был вовсе не самым слабым, как предполагалось; может, люди там, наверху, просто не выдержали напряжения, которое неизбежно овладевает солдатами, когда их товарищи ведут неравный бой — пока ещё огневой, но того и гляди грозящий превратиться в схватку лицом к лицу. Товарищи отбиваются, может, из последних сил, а они тут вынуждены сидеть тихо, не привлекая к себе внимания наступающего противника, не помогая своим даже огнем; нужно иметь сильный характер, а главное — привычку к беспрекословному выполнению приказов, чтобы так вот и просидеть молча. Эта привычка вовсе не свойственна улкасам, повиноваться они готовы только и исключительно Создателю, в остальном же подчиняются лишь собственному рассудку, а ещё больше — чувствам. И вот теперь там, где предполагалось, по разработке, наименьшее внимание и численность охраняющих тропы улкасов, огонь вдруг возник достаточно сильный, чтобы сразу же отбросить этот вариант.

      Шесть человек ждали команды на движение, Онго же медлил; и когда прошло три минуты, а огонь с того направления не ослабевал, флаг-воин справедливо решил, что наверху у сильного патруля (которого там быть вообще-то не должно бы) не выдержали нервы и, следовательно, пройти там бесшумно и незаметно не удастся. Нужно было другое решение. Он обернулся к группе:

      — Уходим вправо — расщелиной между хребтами! Колонной по-одному, за мной шагом — марш.

      И группа тронулась, но не в горы, не на внутренний кольцевой (средний из трех подобных) хребет, куда вела намеченная было для движения тропа, а прямо на восток — узкой расщелиной между этим вторым хребтом и внешним, отделявшим их теперь от свирских равнин. Тут никакой тропы не предвиделось, расщелина была завалена камнями, что веками скатывались с обоих склонов; улкасы, как предполагалось, ещё не успели проложить рокадные дороги для маневра по линии границы, и уже с первых шагов пришлось пробираться с глыбы на глыбу, сохраняя при этом полную тишину: даже выругаться можно было только про себя, а это, как известно, не приносит искомого облегчения. Однако именно так группе и удалось выйти из зоны пристального внимания, оставшись никем не замеченными.

      Мгла становилась все плотнее, звуки канонады и перестрелки понемногу затухали, они доносились теперь с разных сторон, отражаясь от скал и склонов самым неожиданным образом; так что продвижение группы вряд ли хоть кто-то мог услышать. Здесь, в узком дефиле между горными склонами, патрулей не должно было быть, потому что движение этим путем, в общем, никуда не могло привести; это был, со всех точек зрения, самый невыгодный, неудобный и долгий путь.

      Не должно было быть ни патрулей, ни кого-то другого. Однако…

      Группа отдалилась от входа в туннель примерно на выстрел, когда шедший головным Було внезапно остановился, едва слышным шипением заставив сделать то же и всех остальных. Онго приблизился к головному. В самое ухо спросил — не звуком даже, а дыханием:

      — Что?

      И так же получил ответ:

      — Впереди — что-то такое. Пахнет железом, понимаешь?

      Откуда здесь железо? Тут, в разгуле глыб, и в самом деле не должно быть никакого металла. Но не доверять острому чутью разведчика — опасно. И в самом деле, легкий ветерок тек вниз по склону, и какой-то запах изощренное обоняние, пожалуй, могло уловить.

      — Разберись. Осторожно.

      Було кивнул и растаял в темноте. Группа ждала, разведчики вслушивались, изготовив оружие к бою. Було вернулся — так же бесшумно материализовался из ничего. Доложил:

      — Странно. Разбитый вездеход. Большой. Наш. «Свароник». Смят в гармошку. Похоже — упал откуда-то сверху.

      — У нас же нет вездеходов в наступающих войсках.

      — Да он и не сейчас упал. Много ржавчины. Давно лежит.

      — Тут же, наверху, не должно быть никакой дороги.

      — Должно или нет — не знаю. Но как-то он наверху оказался. Потом упал. Наверное, дорога плохая. Но главное в другом. Выше, на круче — люди. Много. Дюжины четыре.

      — Нас не видят?

      — Сюда не смотрят. Туда, откуда идем — да.

      — Там, поверху, можно пройти к туннелю?

      — Они — смогут. Их места. Пройдут даже во сне.

      — Арук их побери…

      А ведь ни единого выстрела оттуда не было. Никаких признаков жизни. И вряд ли это только тут. Наверное — по всем склонам, спускающимся к туннелю. А огонь ведут те, кого можно не бояться, потому что самим им до туннеля добираться пришлось бы часами. Ясно: как только наши всерьез втянутся в драку — эти хлынут вниз лавиной. И заварится каша…

      Первым движением было — вернуться. Хотя бы для того, чтобы предупредить своих. Чтобы были готовы к мощной контратаке улкасов. Или, если не всем возвращаться, то хотя бы одного отправить. Вызывать по радио — обнаружить группу, сорвать всю операцию, ради которой все и затеяно. Нельзя. Никак нельзя. А вот одного… Кого же послать? Кто там у нас замыкающим?

      — Соки! — это едва слышно. Но тот и сам подошел уже, не дожидаясь вызова:

      — Онго, сверху спустилось с полдюжины вниз — туда, где мы только что прошли.

      — Ищут след?

      — Нет; наверное, сейчас сверху пойдут все — этим коридором будут подбираться к туннелю. Нам теперь обратно не пройти. Никак.

      Онго неслышно вздохнул. Больше нечего было раздумывать, бередить место, которое долго теперь будет болеть.

      — Було, как там впереди?

      — Чисто.

      — Продолжаем движение.

      А через полчаса после выхода группы Онго на том же месте, с которого начали свое движение они, собрался ещё один отряд, вдвое многочисленнее и почти точно так же вооруженный и снаряженный. Под началом Раго не находилось ни одного обертыша — потому что в Секретную Службу их, по старой традиции, вообще не набирали. Никто из военных, руководивших этой операцией, о назначении спецотряда не знал, да и о самом его существовании узнали только два часа назад — когда группа вдруг прибыла, возникла как бы ниоткуда; однако провожал его высокопоставленный офицер из десанта ОСС, никакой помощи от войск он не просил, а всего лишь — пропустить отряд через туннель; оснований отказать в этом не было никаких, и им разрешили. И этот отряд, в свою очередь, двинулся в горы.

      Трудно пока сказать: что было известно командованию этого отряда о группе, вышедшей на полчаса раньше. Но, возможно, что-то и было; думать так позволяет избранный этим отрядом маршрут движения. А именно тот самый маршрут, что был предписан и группе Онго, но ею отвергнут, о чем в отряде, конечно, известно не было: группа Онго не должна была выходить на связь ни с кем и об изменении своего маршрута никому не сообщала. И отряд (хотя, возможно, это было простым совпадением?) пошел именно в том направлении, в котором должен был двигаться Онго; пошел, хотя стрельба оттуда велась все ещё достаточно активно.

      Впрочем, вся операция уже заканчивалась. Она не смогла получить того развития, что было предусмотрено компьютерной разработкой и утверждено Высоким Совещанием. Ожидалось ведь, что сопротивление здесь будет встречено самое незначительное, однако действительность оказалась совершенно иной. Словно бы этого наступления улкасы и ждали, и к нему соответственно приготовились. Огонь по наступавшим велся со всех румбов, при этом даже с тех высот, какие казались для этого слишком отдаленными; но в горах расстояния воспринимаются вовсе не так, как на равнине, они там существуют в трех измерениях, и пули летят, не. следуя извилинам троп, а по прямой. И потому уже ко времени выхода второго отряда артиллерийский и ракетный огонь свиров начал стихать, а стрелковый ромб, успевший подняться на сотню двойных шагов вверх, принялся медленно отходить; предполагалось, что улкасы контратаковать не будут — малочисленность не позволит им поймать свиров, как выражаются футболисты, на противоходе. На деле же — едва лишь стрелки свиров начали отход, как с высот на них посыпалось такое множество улкасов, какого здесь никакая разведка не предсказывала. Да, улкасы, несомненно, в этой войне действовали вовсе не так, как во всех предыдущих.

      Контрнаступление оказалось не только неожиданным, но и очень мощным. Дело быстро дошло до рукопашной; а в таком бою улкасы всегда преобладали. Пришлось отходить до самого входа в туннель. Там дрались долго и ожесточенно: нельзя было пятиться дальше, чтобы не оставить улкасам всю выведенную на позиции артиллерию. Однако улкасы лезли на рожон: их стремление вернуть себе туннель было более чем очевидно. Быстро протащить артиллерию через туннель не представлялось возможным, подкреплений тоже ожидать не приходилось: соседнему ромбу просто негде было развернуться. Поколебавшись, командир ромба отдал приказ — взрывать технику и отходить. Так и сделали. Свиры втянулись в туннель, где уже вовсю работали саперы, закладывая мощные заряды. Бой продолжался и в туннеле, улкасы не позволяли свирам оторваться от себя даже на два шага; наконец, когда свиры покинули туннель, выбираясь на равнину, а за ними хлынули было преследователи — раздались взрывы, обрушившие всю среднюю часть прохода; сколько там при этом погибло улкасов — неизвестно, зато все знают, что те из них, кто успел выйти на равнину, были перебиты сразу же, не уцелел ни один.

      Потом спохватились: надо было хоть несколько пленных захватить, вопросов к ним могло быть множество. Хотя — тут же утешили себя начальники — они бы все равно ничего не сказали: улкасы — народ жесткий.

      И как они вообще тут живут? Через каждые несколько минут Онго задавал себе этот вопрос, естественный для городского жителя, привыкшего ходить по гладкому, а ещё больше — по нему ездить. Тут же ничем подобным и не пахло, и если удавалось хоть дюжину размахов пройти, не спотыкаясь о камни и не опускаясь на четвереньки для сохранения устойчивости, то это становилось поводом для радости. Но таких мест попадалось не так уж много. И Онго не раз уже задавал выбиравшему путь Було один и тот же вопрос:

      — Неужели тут нет дорог поудобнее?

      На что следовал опять-таки один и тот же ответ:

      — Как не быть? Только здесь безопаснее. Ничего, это недолго.

      Недаром, однако, сказано, что человек ко всему привыкает. И промежутки между вопросами становились все продолжительнее. И даже уверенность Онго в том, что ещё через несколько шагов он обязательно упадет и больше не сможет подняться и продолжать путь, уверенность эта становилась с каждой минутой все меньше и, наконец, вообще куда-то исчезла — как раз перед тем, как Було шепнул командиру:

      — Скомандуй привал. На полчаса.

      Будь на то воля Онго, они остановились бы ещё раньше, и не на полчаса, а трудно сказать, на сколько — так ему, во всяком случае, казалось. Он, однако, при всей своей усталости и набитых синяках понимал: если хочешь и в этих условиях оставаться командиром (а он хотел), то пользуйся уроками, которые тебе ненавязчиво преподают привычные к горам люди, усваивай и используй. Только эта мысль и позволила ему дотерпеть, а сейчас — воспользоваться советом, а вернее, слегка замаскированным указанием опытного разведчика, не выказывая откровенного облегчения, но совершенно спокойно, как будто именно тут и сейчас привал и был заранее намечен, и каждому это было известно. Точно так же восприняла это и вся группа.

      За исключением разве что комп-связиста Сури, у которого привычки к горам было не больше, чем у Онго, зато причин мириться с ними — куда меньше: он ведь военной карьеры не делал. Правда, он тоже не стал выражать возникшее чувство облегчения слишком откровенно; но по глубине его вздоха все и так было понятно. Он даже не стал искать местечко поудобнее, чтобы присесть, — опустился на камни там, где застала его команда, закрыл глаза и начал медленно, ритмично дышать, чтобы побыстрее прогнать едва не осилившую его усталость.

      Откровенно говоря, он не раз попросил бы уже пощады, хотя бы в форме такого вот передыха, если бы не Онго. Да, пусть мужчина, пусть командир — но он-то отлично помнил её девушкой, его девушкой, забыть ощущение её тела ему никак не удавалось. И сейчас ещё стоило ему хоть ненадолго закрыть глаза, и он без труда различал в хрипловатом голосе Онго прежние, женские нотки и ловил себя на том, что каждую минуту ожидал услышать какие-то прежние слова, любовные, ласковые, нежные… Поход оказался для него трудным, почти невыносимым, он ведь никогда не служил в строю и не был готов к таким переделкам. И будь здесь какой-нибудь другой командир, Сури наверняка уже не раз сорвался бы, взбунтовался, просто отказался идти дальше (повиновение, главная солдатская добродетель, не было в нем воспитано); но тут была Онго, и всякий раз, когда Сури находился уже на грани изнеможения и бунта, его останавливала именно невозможность откровенно опозориться на её (или его?) глазах. Он что — надеялся на что-нибудь? На что вообще тут можно надеяться? Логического ответа он не знал, да его и не было; и тем не менее именно это никак не угасающее чувство и помогало ему держаться наравне с другими, привычными к такой обстановке. И сейчас, отдыхая, он сидел и, сам того не сознавая, улыбался — не настоящему, а тому прошлому, какое ему виделось.

      Все остальные восприняли остановку как естественную часть похода: выбрали местечки поудобнее, чтобы было на что опереться спиной, не снимая увесистых ранцев, — на получасовом привале этого лучше не делать, особенно в условиях, в которых вероятны всякие неожиданности. Один — на сей раз то был Нито — занял позицию повыше, поднявшись ещё на несколько двушагов: был его черед наблюдать, чтобы в случае опасности вовремя подать сигнал. Другие минуты три расслабленно молчали. Потом Онго вынул планшет, вызвал на экран карту того района, в котором они сейчас находились, — карту, сделанную аэросъемкой.

      — Керо, Мори, можете определить место? Карты такие они видели и раньше, во время подготовки к рейду. Но не эту. Куда и как идти, держалось в тайне до сих пор, тем более что для первых часов после выхода это не имело никакого значения: до определенной точки, откуда должен был начаться собственно маршрут, можно было добираться несколькими способами, из которых, как известно, в последний миг Онго выбрал самый трудный. Зато и безопасный — пока, во всяком случае, никто и ничто им не помешал. Сейчас разведчики склонили головы над светлым прямоугольником и стали вглядываться молча: все-таки одно дело — узнавать место, на котором находишься сам, и совсем другое — разбираться, когда его показывают тебе с высоты в дюжины выстрелов.

      — Что — трудно опознать? — пришел на помощь Онго. — Вышли мы вот откуда. — Он указал карандашом. — Это вот — внешний кольцевой, это — второй. Шли мы вот так, наверное. — Он и сам не был совершенно уверен, но все же карту читал лучше, чем они. — Сколько прошли, как думаете?

      — Да постой ты, командир, — сказал Мори с некоторой досадой. — Дай обнюхаться.

      — Только недолго. Пять минут.

      — Пять… А как мы должны были идти — можешь показать?

      — Ну… Вроде бы вот указанный маршрут — видишь, красная ниточка идет.

      — Ага. Значит, вот это тогда должен быть Стурог? Точно,он.

      Стурог был господствующей высотой в районе,стодюжинник с голыми склонами.

      — Стурог, да. Видишь отметку высоты? Стурог.

      — Значит, так…

      Мори негромко сказал — наверх, наблюдателю:

      — Нито, посмотри с юга на запад: какие там высоты?

      Через несколько секунд донеслось:

      — На половине восьмого — двойная, с седловиной.

      — Ага. А у нас тут есть такая? Нашли быстро.

      — Значит, мы её видим на половине восьмого — выходит, находимся где-то вот на этой линии. Из расщелины мы вышли два часа назад, пошли вверх по старому руслу, старому… это вот оно, что ли?

      Онго всмотрелся. Подтвердил:

      — Ни на что другое не похоже.

      — Значит, засекаем здесь… Ну, что же, командир: вот наше место. С минимальной ошибкой.

      — Ну-ка, ну-ка… Э, выходит, мы уже совсем близко подошли к тропе, по которой намечался первый маршрут?

      — Давай поглядим. Да вот она. Еще минут десять — и мы бы на неё вышли. Рано привал сделали.

      Онго глянул на разведчика с сомнением:

      — Думаешь?

      — А разве нет?

      Онго хотел было что-то ответить и уже пожал плечами в знак сомнения, как сверху послышалось:

      — Внизу: всем умереть!

      И слова Онго так и остались непроизнесенными. Зато все оружие мгновенно оказалось изготовленным. Даже Сури открыл глаза, и волновавшее его видение исчезло, уступив место действительности. Онго же, положив автомат на колени, вытащил из бокового кармана своего ранца, который он нес, как и каждый участник группы, динафон, вложил капсулу в ухо и включил усиление.

      Отряд Раго, покинувший место боя у туннеля через полчаса после группы Онго, поднимался в горы путем, гораздо более удобным и коротким, а именно тем самым, какой был предусмотрен и для группы. Отряд шел, не очень опасаясь пролетавших над их головами пуль: не по ним ведь велся огонь, их отряд сейчас нельзя было даже увидеть с той высоты, а вот площадка у входа в туннель была как на ладони. Судя по тому, как двигался отряд — достаточно быстро и почти бесшумно, — состоял он если и не из прирожденных горцев, то, во всяком случае, из бойцов ОСС, изрядно тренированных и опытных. До зари они успели преодолеть немалую часть подъема, а когда уже рассвело, сошли с тропы в заранее предусмотренном месте, где можно было отдохнуть, не боясь, что их заметят случайные путники. А впрочем, в эти дни тут случайных путников наверняка и не было. Что же касается неслучайных — то известно, как следует с ними поступать. Возглавлявшие отряд офицеры, триг-воин Раго и ещё два офицера, старший рог-воин и просто рог, использовали привал для краткого совещания.

      — Я думал, что в этой точке мы их настигнем, — сказал триг-воин. — ' Видно, они легки на ногу.

      — Могут быть варианты, — сказал старший рог.

      — Послушаем.

      — Первый: они могли, отойдя ненамного, сойти с тропы, затаиться и пропустить нас вперед. В таком случае не мы идем за ними, а наоборот.

      — По-моему, там не было удобных мест, чтобы залечь и выждать, — усомнился рог-воин.

      — Да — если говорить о нашем отряде. Но их всего семеро.

      — Совершенно точно, — подтвердил командир. — Семеро. Я сам наблюдал, когда они входили в туннель.

      — Значит, вариант вероятен, — продолжил старший рог. — Вторая возможность: они выбрали другой маршрут.

      — А он есть?

      — Ну… зависит от уровня их подготовки и мотивации. Если они что-то слышали о нас…

      — Исключено! — категорически опроверг эту мысль триг-воин. — Даже командование всей операцией знало о нас лишь то, что отряд следует беспрепятственно пропустить. И узнало об этом лишь в последний миг. А этот миг наступил, как вы помните, когда группа уже ушла на маршрут.

      — А почему ты вообще стал изобретать варианты? — поинтересовался рог-воин.

      — Да потому, — ответил стар-рог, — что уже рассвело, а…

      — Мы ведь уже поняли: они просто идут быстрее, чем предполагалось.

      — Да обожди… Уже рассвело, я сказал. Чем быстрее они шли, тем больше следов должно было остаться. Однако следов нет. А у нас ведь в следопытах — чемпионы Свиры.

      — Даже и они в темноте могли не заметить чего-то.

      — Но не заметили ничего! И это бы с полбеды. Но ведь и сейчас, уже при свете, они по-прежнему не обнаружили ни, единого следочка!

      Командир нахмурился:

      — Значит, твое мнение…

      — Есть другой путь. И те, кого мы ищем, им воспользовались.

      — Ну, пусть так. Если, пока мы здесь отдыхаем, они не покажутся на тропе, — значит, первый твой вариант отсыхает: они не останавливались и не идут вслед за нами. А что касается другого пути… каким бы он ни был, он не может быть самым коротким: на самом коротком стоим мы. О?

      —О!

      — А значит, в точке «В» мы окажемся первыми.

      — Ты уверен, что они тоже выйдут в ту точку?

      — Если нет, тогда им вообще незачем было идти. Во всяком случае, если у них какая-то другая цель, то пусть ищут её до полного посинения: тогда они нас вообще не должны беспокоить. Наша задача — не допустить их в район… Дай-ка карту.

      Старший рог-воин раскрыл планшет.

      — Смотри. Вот район, в который они, по нашим предположениям, должны выйти. О?

      —О!

      — А вот нужная точка, из которой только и можно туда попасть. В природе ей соответствует перевал 17, по-местному Ур-Обор. Войти в район можно только этим единственным путем.

      — Есть и другой: с воздуха.

      — Десант? Ну, есть такая возможность. Но не забудь: воздух во всем этом районе контролируем мы. Это ведь по-прежнему считается областью действия Службы Границы, а чья она? Наша. Да и кроме того, эта-то группа ушла ножками, а не на крылышках.

      —О…

      — Значит, мимо этой точки им никак не пройти. Или же они не попадут в район. В этом случае, я уже сказал, их судьба нас не будет интересовать: вернутся они или нет — это уже их проблемы.

      — Их и тех, кто их послал.

      — Обязательно тебе надо хоть что-то сказать.

      — Извини, командир. Виноват.

      — Да ладно. Значит, так: ждем ещё двадцать минут; если их нет — трогаемся и идем форсированным маршем.

      — А эти там, на высотах — улкасские стрелки? Не помешают?

      — С ними все будет в полном порядке… Через двадцать минут, как и было сказано, отряд снялся с места и двинулся дальше по уводившей все глубже и выше в горы тропе.

      Онго невольно зажмурился: таким оглушительным шумом обернулось вдруг то, что ещё недавно казалось совершенной тишиной. Что-то скрипело, кряхтело, резкие свисты проносились, раз-другой нечто ухнуло; нужно было время, чтобы привыкнуть, чтобы в этом концерте выделить звучание отдельных инструментов и назвать каждый из них. На это ушло, пожалуй, никак не меньше пяти минут. Так он и просидел — с закрытыми глазами, только поводя из стороны в сторону цилиндриком динафона; при этом одни звуки усиливались, другие — ослабевали. Понемногу становилось ясным: вот это — ветерок раскачивает деревья, растущие там, где склон становился более пологим; кряхтение — ещё выше немного оседает снег под лучами поднимающегося солнца; а свист — это уже проснулись птицы. Их было в горах немного, но они все же были. Ни один из этих звуков не таил в себе угрозы. Но не зря ведь дозорный Нито просигналил о соблюдении полной, мертвой тишины?

      Онго ещё довернул цилиндрик. И наконец услышал. Сначала ему подумалось, что это падают камни — не камнепад сходит, но валятся достаточно увесистые камешки, по одному, как капли из неплотно закрытого крана. Был в этом падении определенный ритм, но какой-то сложный — будто кранов было несколько. Больше дюжины, наверное. Да больше. И по времени падение капель из каждого из них не совпадало, хотя частота была почти одной и той же. И это шмяканье камней о плотный грунт сопровождалось, похоже, короткими, но сильными порывами ветра, каждый продолжался секунды две, потом была пауза, потом новое дуновение — уже в несколько иной тональности. Что-то было в этом знакомое. Очень…

      Новый звук, единичный, неповторившийся, поставил все на свои места. Он мог быть вызван только одним: соприкосновением металла с металлом. И если камни могли падать, а ветры — дуть по каким-то природным причинам, то металлический лязг, пусть и на общем фоне не очень громкий и отчетливый, был вызван только людским снаряжением. А уж то, что последовало вслед за ним, развеяло бы любые сомнения, если бы они возникли:

      — Тихо, там!..

      Приглушенно, но совершенно различимо. И произнесено на чистом свирском языке, на городском, даже на столичном его диалекте.

      Падавшие камни мгновенно перестали быть камнями, а обратились в шаги — тяжелые шаги людей, несущих к тому же на себе груз, видимо, достаточно тяжелый. Не двух, не трех людей и даже не дюжины, как подумалось вначале. Людей было больше. Целый отряд. И двигался он по недалекой отсюда тропе, а не по бездорожью: тогда никакого ритма вообще не прослушивалось бы. Двигался, постепенно приближаясь: за те минуты, что Онго их слушал, звуки сделались громче, яснее.

      Это было по меньшей мере странным. Весьма странным.

      Говорят по-свирски — значит, не улкасы. Те даже в случае необходимости прибегают к языку врагов крайне неохотно. И часто намеренно коверкают его — чтобы показать свое презрение к его носителям. Значит, в горы углубляется свирский отряд. Военный, конечно, больше здесь быть некому и незачем. Зачем он здесь? Кто его послал? Почему им командует триг-воин Раго — офицер ОСС?

      Именно увидев там, у туннеля, Раго, Онго решил изменить маршрут группы. Это было сделано им тогда чисто интуитивно — хотя бы потому, что времени на обдумывание не было. Ну а если бы Раго не был тем, кто арестовал его после захвата туннеля? Как-никак, ОСС — свирская служба, следовательно, и группа Онго, и Раго решают одну и ту же задачу? Тогда — чего же бояться?

      Мысли катились быстро. Отряд послан на помощь его группе для усиления? Нет. Будь это так, его предупредили бы: ведь отряд не мог возникнуть вдруг из ничего, он наверняка был готов к выходу ещё тогда, когда Онго со своей группой находился в своем расположении. Значит — не на помощь.

      Может быть и другое объяснение: командование для большей вероятности успеха решило выслать не одну его группу, а сразу две — независимо друг от друга. Возможно такое? Безусловно. Даже то, что его об этом не предупредили, можно как-то оправдать: чтобы не надеялся, что работу сделает чужой дядя, чтобы полагался только на свои силы. В таком случае и этот второй отряд ничего не должен знать о них. Что же, тогда все в порядке?

      Но в это не верилось. Ладно, решили послать два отряда — послали. Дело хозяйское. Однако второй отряд ведь продвигается по тому маршруту, который был назначен группе Онго и от которого они отказались в самый последний миг, никого об этом не поставив в известность. Значит, двум почти одновременно выступившим отрядам указан один и тот же маршрут движения? Но на такое не был способен даже самый глупый военный чиновник, потому что это никак не увеличивает вероятности успеха. Если дорога где-то контролируется улкасами, то придется вступить в бой тому, кто придет туда первым, но и второму не останется ничего другого — разве что повернуть назад и отходить, убедившись, что здесь не пройти. Отходить в поисках иной возможности прорваться в нужный район? Но если такая возможность вообще существует, то второй отряд и был бы сразу послан на её поиски, иначе говоря, в другом направлении. А он оказался здесь. И если бы Онго повел свою группу по разработанной заранее схеме, то эти — вторые — сейчас продвигались бы в его . тылу. Зачем? Чтобы не дать отступить? Или?..

      Возможно, Онго и ещё рассуждал бы в поисках разумного объяснения обстановки. Но, рассуждая, он продолжал слушать — и именно это помогло ему сделать окончательный вывод. Потому что тот же голос, что уже был однажды услышан, прозвучал вновь, негромко, но ясно:

      — Ни единого следа. Ясно: они тут не проходили. И другой — в ответ, так же приглушенно:

      — Где же еще? Единственный путь.

      — Ну, у него там — знатоки этих мест…

      На это ответ последовал после небольшой паузы:

      — Как бы ни шли — Ур-Обора им не миновать.

      — Там их и встретим.

      —Если они не впереди.

      — Придут они первыми — мы издали услышим. Там их ждут не дождутся.

      Короткий смешок. И снова: вдохи — выдохи, вдохи — выдохи. И тяжелая поступь по каменистой тропе.

      Ну, что же, пожалуй, все понятно. Хотя и невесело.

      Онго выключил динафон. Сказал одним дыханием — учитывая, что и в том отряде могли прослушивать окрестности:

      — Сидим тихо-тихо. Выждем, пока не пройдут.

      — Кто там? — Это Керо не удержался, задал вопрос начальнику.

      —По нашу душу.

      — Улки?

      Онго лишь покачал головой. Глаза Керо стали ещё уже: понял. И остальные тоже.

      — Слушай, так, может, их…

      Онго едва заметным движением дал понять: не годится.

      — Нас здесь нет, понял? Ни для них, ни для кого другого. А сейчас — отдыхаем. Не шевелиться. Не говорить. Дышать тихо.

      Так прошло ещё больше дюжины минут. Онго снова слушал, снизив громкость до предела: топот раздавался теперь словно внутри его черепа, грозившего вот-вот разлететься на кусочки. Нито сверху по-птичьи чирикнул. Онго поднял глаза. Нито жестом показал: прошли по тропе. Не заметили, не учуяли. Уходят.

      И в самом деле, звуки уже не рвали слух. Становились все глуше. И, выждав еще, Онго подал команду:

      — Всем одеваться.

      И сам нагнулся, расстегивая ранец.

      В Сургане, столице Свиры, и тем более в Постоянной Резиденции Вершителя Мору жизнь была, конечно, полегче, чем в горах, — во всяком случае, по внешним её признакам. И ходили там не по каменным осыпям, а по ковровым дорожкам, и обедали не всухомятку, а в удобной столовой, где не котелки с фляжками составляли сервировку, а столовая посуда из тончайшего, полупрозрачного куррона, расписанная золотом, кубки из кристалла с государственными гербами, серебряные приборы и все такое прочее. А главное — говорить тут вроде бы можно было в полный голос, не опасаясь, что тебя услышит кто-то из тех, кому слышать здешние разговоры никак не следует.

      И все же на этот раз в обширном, со знаменами и портретами великих предшественников, кабинете Вершителя разговаривали едва уловимо — как будто самим собеседникам было неприятно слышать собственные слова. И то сказать, что тема разговора была не очень-то приятной. Хотя и вовсе не новой.

      Разговаривали двое: сам Вершитель и верком Сидо. И разговор шел о том, о чем только и мог сейчас идти между этими людьми и в этом месте, — о войне.

      А точнее, о том, что идет она не так, совсем не так, как ей следовало бы. Еще точнее: похоже было, что свиры начинают эту войну проигрывать, тогда как прежде все подобные войны, раньше или позже, кончались по нулям — обе стороны оставались при своих. Теперь же впечатление было такое, что улкасы о ничьей и не думают. Что война с самого начала задумана с их стороны как окончательная и победоносная, хотя теоретически до её начала уже одно такое предположение любому сколько-нибудь грамотному аналитику показалось бы донельзя глупым и неправдоподобным. «Горцы победят в открытом бою могучую равнинную страну с её мощной современной техникой и немалыми резервами — и техническими, и людскими? Смеху подобно!» — так ответил бы любой мыслящий. Сейчас же подобное предположение уже не казалось нелепым; даже более, оно перестало быть предположением и перешло в категорию большой вероятности.

      Что, почему, каким образом? Вот о чем беседовали двое.

      Тут надо оговориться: в главном кабинете Свиры происходили одновременно два разговора. Причем между одними и теми же людьми. И один диалог — для ясности назовем его первым — его участники вели, не понижая голоса, напротив, иногда повышая, как бы в некотором раздражении. Второй же разговор тех же двух человек развивался, как уже упомянуто, на самой малой звучности, почти исключительно шепотом.

      Первый диалог был заранее записан, и сейчас всего лишь воспроизводился с кристалла. Второй тоже велся не без участия электроники, а именно генератора защитного поля, уже на расстоянии одного шага превращавшего тихие слова в белый шум. Подслушать второй разговор даже при современном уровне устройств перехвата было практически невозможно, в то время как первый был, по сути дела, открыт даже не очень технически вооруженному слухачу. Если, конечно, такие в Главной Резиденции существовали. Приходится предположить: и Вершитель, и его разведчик исходили из того, что любопытствующие такого рода могут найтись даже и в прекрасно охраняемом Дворце Сурганидов (таково было историческое и официальное название этого дома).

      Первый, открытый разговор не заслуживает нашего внимания, поскольку оба высоких государственных деятеля на. всем его протяжении вели почти яростный спор о том, есть ли шансы у Юго-Западного спортивного альянса завоевать первенство в ежегодном розыгрыше Венка Равнин, высшего приза в «Двенадцати». Такое название носила спортивная игра, самая любимая на равнинах, представляющая собой сложную смесь боевых единоборств с командной игрой в мяч, где можно использовать в борьбе ноги и кулаки, а мяча касаться и руками, и ногами. Несведущему зрителю это показалось бы сперва крайне сумбурной возней на обширном поле, где две команды, по двенадцать игроков в каждой, несколько минут дрались между собою под внимательным присмотром судей, которых на поле было шестеро, а мяч тем временем спокойно лежал в центральном кружке. — Затем раздавался свисток главного судьи, находившегося не на поле, а над ним, на высоте четырех двушагов, в прозрачной, удерживаемой антигравом кабине. Единоборства мгновенно прекращались, судьи объявляли победителей в каждой паре, и все игроки устремлялись с поля прочь, на беговую дорожку. Звучал стартовый выстрел, и победители начинали бег: полный круг, и от финиша — прямо к центру, к мячу; подбежавший первым делал первый удар ногой, стараясь отдать пас игроку своей же команды; тот имел право вести мяч лишь руками, с отскоком от газона через каждые два шага, и рукой же направлял мяч следующему, который, в свою очередь, мог играть лишь ногами. Противники в это время, естественно, старались мяч перехватить: при ручном его ведении — лишь отбив ногой, и наоборот, если пас отдавался ногой, мяч можно было перехватить только руками — ну, и так далее. В игре было множество правил и ещё больше тонкостей, которые в полном объеме знали разве что единицы. Вот об изменении этих правил и спорили оба начальствующих лица — громко, сердито, убежденно. И спор этот аккуратно считывался с кристалла съемным лучом, декодировался, усиливался и становился доступен практически любому перехвату.

      Реальный же разговор шел, как уже сказано, совсем на другую тему.

      — Смотри, — в самом начале его сказал Вершитель разведчику, с которым они были на «ты» ещё с давних времен, когда оба служили на границе в небольших чинах. — С первого дня Нежданной войны мы получили из сундука (так неуважительно назывался на жаргоне верхов Главный Правительствующий Компьютер) разработки шести операций. И каждая из них должна была привести к достаточно крупному успеху.

      — Должна была, — согласился верком Сидо. — Но не привела.

      — Да. Первая: мы выбросили десант из парней ОСС, многочисленный и хорошо снаряженный самим Гумо, туда, где противник не должен был ожидать его: не на плато Ич-Майрат, их жизненно важный район, а в место, удаленное от центров, от удобного для развертывания сил пространства, в место, где и сами-то улки бывают весьма редко. Десант, как предполагалось, должен был захватить плацдарм, практически никем не защищавшийся, в точке, откуда можно было бы по обстановке, получив подкрепление из посадочников, развивать наступление в одном из трех направлений, каждое из которых давало свои выгоды, прежде всего — отвлекая силы противника от сходных ущелий. А что получилось?

      Разведчик слегка пожал плечами:

      — По нашим данным, десант ждали именно там, куда он и был выброшен. Ждали силы, которых оказалось достаточно, чтобы целиком или почти целиком уничтожить его ещё в ходе высадки. Еще в воздухе. Это, кстати, показало, что улки владеют противовоздушной техникой, которой в прошлую войну у них не было.

      — В результате провал номер один. Номер два: сундук рекомендовал на юго-востоке, где сход с гор крайне затруднителен благодаря рельефу местности, вести лишь оборону, главные же усилия сосредоточить на северо-восточном направлении. Мы так и сделали. В результате на северо-востоке противник заранее создал линию обороны, практически из-за недостаточной численности и низкого уровня имевшихся к тому времени войск: проект «Метаморф» ещё только начинал давать результаты. А на юго-востоке каким-то неведомым для нас образом…

      — Пока неведомым. Пока!

      — От этого не легче… Неведомым образом, преодолев все сложности рельефа, улкасы ухитрились спустить по почти отвесным склонам неизвестно откуда полученную горную технику, прорыть туннель — более ста двойных шагов, и не в песке, не в известняке! — и лишь случайность, по сути дела, предотвратила их неожиданный удар по выступу Ком Сот; не будь этой, никем не планировавшейся операции — сейчас мы уже лишились бы этого выступа, улкасы вышли бы на равнину сразу большими силами и заставили наши оборонявшиеся части с потерями отойти на вторую, а затем и на третью линию обороны, где мы сейчас удерживаем их натиск с большим трудом и по-прежнему ценой потерь. Дальше ты и сам представляешь, что было бы. Овладев первыми двумя линиями, улкасы получили бы возможность фронтального маневра. Спасли положение опять-таки парни из ОСС — обрушили туннель и не дали улкасам возможности использовать его так, как было задумано…

      — Ну, — проговорил Сидо, покачав головой, — по поводу этого подрыва могут быть и другие мнения. У меня, во всяком случае, они есть.

      — Я знаю, Сидо, что с веркомом Гумо ты на ножах. Старая традиция. Но тут его заслуга, его людей, неоспорима. Не взорви они туннель — улкасы использовали бы возможность, о которой я уже сказал.

      — А ты уверен? Но ведь эта возможность у них была, вероятно, достаточно долго: с первого дня войны. Надо думать, они выступили не прежде, чем туннель был закончен. Однако они её не использовали. А это позволяет сделать вывод, что должно было произойти ещё что-то для того, чтобы улкасы начали эту неплохо подготовленную операцию. Ребята, заставившие их открыть туннель, нарушили этот план.

      — Но мы так и не знаем, в чем он заключался. Хотя тебе было приказано работать в этом направлении, не покладая рук. Дальше, наш провал номер три…

      И третий, и четвертый, и пятый провалы свирской стратегии были рассмотрены так же кратко и со столь же неутешительными выводами.

      — И, наконец, шестой, пока — пока! — последний: мы захватываем этот пресловутый туннель, намереваемся использовать его для начала продвижения в горы в достаточно удобном для нас районе. Начинаем — уже по разработке сундука — войсковую операцию. А в результате нас, как оказалось, и там ждали. Именно ждали, потому что в ином случае противник сразу предпринял бы попытку отбить объект, они не сделали этого. Мы полагали, что у них там просто некем было предпринимать сколько-нибудь крупную операцию; но события показали, что силы на это у них имелись, они просто не хотели тратить их на атаку, предоставляя эту возможность нам, и провели, должен признать, достаточно успешную контратаку. Так?

      — Ну, так.

      — В таком случае твой вывод? Ответ у разведчика был готов заранее — судя по тому, что он не задумался ни на секунду:

      — Измена. Предательство. Какой-то «крот» сидит у нас здесь — у меня, у тебя, а может, и в Высоком Совещании — и находится в курсе всех наших разработок, которые незамедлительно передает противной стороне. Другого варианта я не вижу.

      — К прискорбию, и я тоже не вижу другого варианта, — признал Вершитель. — Но если это все, что ты можешь сказать, то плохо.

      — А это не мои функции. Не наши. На то имеется ОСС. Каждый должен знать только то, что ему положено.

      — Согласен.

      — Интересно, а та информация, которая, по предположению, утекает, носит лишь военный характер или касается и других сторон жизни? Что Говорит по этому поводу всеведущий Гумо?

      — А вот мне, Сидо, гораздо интереснее: что думает об этом глава моей разведки верком Сидо? На границе ведут туннель — а вы об этом не знаете, мы готовим операцию, исходя из того, что противника там нет, — а когда начинаем, оказывается, что там их столько, что и мухе некуда ступить, а разведка молчит. Сидо, я всегда считал, что ты — на своем месте. Однако все последние события заставляют над этим задуматься.

      — Хочешь, чтобы я порассуждал вслух? Попытаюсь, я человек дисциплинированный. Туннель? Но ведь граница — не наше ведомство, а Гумо. Скбпление ул-касов у туннеля? Могу сказать точно: в день, когда принималось решение, их там не было; Не было! Значит, они своевременно получили информацию о принятых нами мерах. Но и это проблема ОСС. Ты задавал Гумо эти вопросы? Или приберег их исключительно для меня?

      Вершитель нахмурился:

      — Послушай, Сидо. Прекрати эту мышиную возню. Не знаю, чего вы там с секретчиками не поделили, однако ваши с Гумо отношения начинают сильно вредить делу. Кто прав, кто виноват — отложите выяснение до конца войны. А сейчас будьте любезны работать в мире и согласии. Иначе мне придется сделать выводы, и кто-то из вас, — или оба — вынужден будет уйти в отставку. Хотя мне этого крайне не хотелось бы. Поэтому вот мой приказ: сейчас же, прямо отсюда, поезжай к Гумо и, так сказать, заключи с ним перемирие. Буду ждать доклада о результате ваших переговоров. Я и ему дал такие же указания, предупредил о твоем визите, так что ты не окажешься в неловком положении — как видишь, я забочусь даже о твоем самолюбии. И сделай, пожалуйста, так, чтобы работа разведки давала хоть какие-то ощутимые результаты. Потому что уже многие члены Совещания начали… Да ты и сам знаешь.

      — Знаю, — подтвердил Сидо, в голосе его не было радости. — Твой приказ выполню. Доклад последует. Я могу идти?..

      Пройдя через множество постов охраны на крышу Дворца Сурганидов, Сидо уселся в ожидавший его агрик и сказал пилоту:

      — Давай, полетели в термитник. Только спокойно, без лихости, маяков и всего такого. Не то кто-нибудь с перепуга ещё врежется в нас, и придется потом аэрополиции гадать, которые косточки мои, а которые — пилотские. Кости-то — они, знаешь ли, все более или менее похожи, на них знаков различия нет.

      — У меня как раз есть, — возразил пилот, медленно поднимаясь к нужному эшелону. — На правой ноге — два перелома, один титановый штифт.

      — Ага, — сказал Сидо, — а у меня на обеих. Смолоду. Так что все равно хватит им мороки. Ты уж постарайся лететь поделикатнее.

      Он откинулся на спинку, закрыл глаза. Туннель, туннель… И в самом деле, почему улки его не использовали для организации хорошего наступления на Ком Сот? То, что в конце концов люди Гумо взорвали его — тут причины ясны, лежат на поверхности. Но вот почему он не использовался для развития военных действий?

      Вдруг мысль вспыхнула — ослепительно яркая, такая, что даже виски заломило. Вот ведь как все просто может быть!..

      — Нигуси-буси… — пробормотал он под нос древнее ругательство Сурганидов. Ну почему было не сообразить этого раньше?

      — Вы что-то сказали, шеф?

      — Ничего, — откликнулся он, не открывая глаз. — Лети себе, следи за воздухом. Кстати: ты агролитные батареи давно менял?

      — Они у нас в порядке. А с новыми сейчас вообще проблемы. Не для вашего агрика, конечно, а вообще.

      Война же его жрет, как пирожки с салом, — без передышки.

      — Ну да, — проворчал Сидо. — Агролит. Агролит?..

      Стало жарко. Не столько от солнца, стоявшего уже высоко, сколько от дороги, которая чем выше, тем становилась труднее. Даже местные женщины, а именно они и преодолевали сейчас крутой подъем, шли медленно и дышали с некоторым трудом. Тут, впрочем, свою роль скорее всего играл и нелегкий, видимо, груз, который.каждая из них тащила на спине; груз, заставлявший их сгибаться чуть ли не пополам. Хотя груз похоже, состоял лишь из толстых сучьев, собранных внизу, там, где ещё росли деревья, и так нужных наверху, где топить сохранившиеся от неизвестно каких времен печи для тепла и пищи было больше нечем. Правда, древесина тут, в горах, была тяжелой, твердой, на равнинах она ценилась высоко, а тут шла в основном на дрова. А что добывали её женщины — это было установлено испокон веку. Для того чтобы спуститься в лес, они собирались обычно такими вот кучками — для спокойствия и надежности. Хотя даже сейчас, когда шла война, тут никого чужого быть не могло: в горах все видно и слышно издалека, и появись здесь незнакомые люди, пусть тоже горские, но из других мест, — это стало бы сразу же известно всей округе: связь между поселениями здесь была налажена давно и основательно. Будь кто-нибудь подозрительный замечен — и на одной, другой, третьей вершине густо задымили бы костры. Однако сейчас воздух был прозрачен, и только в самых высоких местах клубились серо-голубые туманы.

      Но если все это именно так и обстоит, то приходится сделать вывод: уже замеченный нами ранее отряд, поднимавшийся ночью по тропе в горы, никаких подозрений у местного населения не вызывал; разумеется, он не прошел незамеченным и даже дважды был остановлен улкасскими патрулями. Однако после непродолжительных переговоров в обоих случаях отряд пропустили, даже не потребовав разоружиться; видимо, и на самом деле тут все было согласовано заранее. Зато, пропустив отряд, патрули продолжали нести службу ещё бдительнее, как если бы их предупредили о какой-то грозящей опасности. Правда, пока ничего такого им заметить не удалось. Женщины с дровами в счет не шли: это было дело обычное, житейское, и ни один горец не унизил бы себя до того, чтобы проверять небольшой бабий караван. Правда, совсем без внимания они не остались: один из бойцов второго патруля, провожая глазами уходящих вверх женщин, уже скрывавшихся в длинных вечерних тенях, сладко причмокнув, сказал старшему:

      — Как идут, как задом крутят, а? Слюнки текут! Никто так не ходит, как наши женщины, горские. На что старшой ответил с усмешкой:

      — Если будут так ковылять — им сегодня до дома не добраться.

      Они были не из этих мест, патрульные, но знали, конечно, где тут живут люди. До ближайшего поселения таким шагом было никак не менее шести часов.

      — Далеко приходится ходить за дровами.

      — Да, — согласился старшой. — Тут лес низко опустился. У нас лучше жить: и лес, и вода ближе.

      — Как думаешь: они и ночью ходят? Старшой немного подумал.

      — По доброй воле тут в темноте никто не пойдет, — ответил он уверенно. — Там, выше, тропа идет через осыпи — не так ступишь и загремишь вниз; пока туда долетишь — одни кости останутся, и те будут переломаны.

      — Значит, заночуют где-то в дороге? — не унимался патрульный.

      — Где же еще.

      — Тут только одно место есть, где можно спокойно расположиться на ночь. Помнишь, мы проходили: пещерка в Трех камнях. И крыша, и вода там, ключ — с привкусом, правда, но пить можно. А костер у них с собой.

      — Помню, конечно. Вода, скажу тебе, противная, хотя и говорят, что целебная. Так не болей — и не надо будет исцеляться.

      — Ну да. А как думаешь: не заглянуть ли к ним ночью? Надо же думать об их безопасности. Мало ли…

      — У тебя всегда козлиные дела на уме.

      — Ну, а как же без этого жить? — Это конечно…

      — Нам же все равно по пути.

      — По пути, да не очень.

      — Ну, подумаешь — отклонимся на сотню-другую размахов. Не на всю же ночь! Облегчим им жизнь и вернемся на тропу. А им после этого куда веселее станет до дома добираться.

      — Это если они ещё захотят…

      — Ну! Чтобы женщина в горах отказалгГ воину, не подчинилась…

      — У них ведь и свои мужчины есть, надо думать.

      — Так ведь не скажут! Кому охота сознаваться в таком.

      — Да что это ты вдруг так распалился? Может, там одни старухи.

      — Нет других — так и старуха сгодится. А только я успел одной в лицо заглянуть, хотя и шли они скромно; нет, старшой, она была молоденькой, любой бы заволновался.

      — То-то у тебя кровь заиграла.

      — Так сходим? Честно предупреждаю: я все равно не утерплю.

      — Видно будет. Может, и сходим — для порядка.

      — Да ты сам подумай. Мы ведь этот отряд пропустили с равнины, свирский?

      — Такой приказ был.

      — Я не об этом. Они ведь тоже заночуют где-нибудь в пути?

      — Надо думать. Но они той пещеры не знают.

      — Пусть не знают. Увидят женщин — пойдут за ними. А ведь им, чужакам, какое дело до чести наших женщин? Понял?

      — Ну… Тут ты, пожалуй, прав. Нельзя женщин без охраны оставлять.

      — Значит, пойдем?

      — Прямо сейчас. А то ведь и опоздать можем. Старшой скомандовал, и патруль — девять воинов — привычным, быстрым шагом двинулся в том на правлении, откуда пришел: вверх.

      Верком Гумо принял веркома Сидо без особой радости, но достойно. Обмен приветствиями мог показаться слишком сухим, чисто формальным — однако наблюдать тут за ними было, вероятно, некому. Во всяком случае, так подумал разведчик, прежде чем сказать:

      — Вершитель считает, что накопились вопросы, которые нам с тобой следует обсудить с глазу на глаз.

      — Садись, верком. Да. Вершителя тревожит утечка информации. Могу тебя заверить, как заверил его: в этом направлении мы работаем, и вовсе не без успехов.

      — Рад это слышать. Может, посвятишь меня — в той мере, в какой позволяет уровень моего допуска к государственным секретам?

      Допуск у Сидо был запредельный, и оба это прекрасно знали.

      — Отчего бы и нет? Для пользы дела… Что именно тебя интересует?

      — Ты хотя бы предполагаешь, где происходит утечка?

      — Если бы не предполагал, — сказал Гумо, едва заметно усмехнувшись, — давно подал бы в отставку.

      — Но раз есть предположения, то у тебя должны быть уже и кандидаты на эту роль? — прищурился разведчик.

      Глава ОСС усмехнулся:

      — В кандидатах недостатка не испытываю. Может, это я. Может — ты. Или сам Вершитель. Младший швейцар. Или любой на каждой ступеньке лестницы, что ведет от швейцара к главе государства. Устраивает тебя такой набор?

      — Нимало.

      — Вот и меня тоже. И поэтому задачу надо решать с другого конца.

      — Посмотрев ответ в задачнике?

      — Если угодно. Обозначим искомого человека как «маску». Чем должна обладать маска?

      — Ну, определенными чертами характера, способностями…

      — Тебе не мешало бы постажироваться у нас — это дисциплинирует мышление.

      — Я что, не прав?

      — Прежде всего он должен обладать двумя свойствами: способом получать нужную информацию — первое, и передавать заказчику скрытно от нас — второе. Без этого ни мне, ни тебе и никому другому не удавалось бы выполнять такую задачу.

      — Логично. Но разве это так сложно?

      — Вот и давай — попробуем разобраться.

      — Начинай. Тебе и карты в руки. Верком Гумо кивнул серьезно:

      — Начал я не сегодня.

      — И с чего же?

      — Как и всегда, с источника информации. С места её возникновения. Она ведь не природного характера, на неё нельзя просто наткнуться, прогуливаясь где-нибудь в саду.

      — Бесспорно.

      — Поэтому вопрос первый: где возникает та информация, которая затем передается противнику?

      — Вряд ли можно назвать единое место. Принципиальные решения принимаются, естественно, на Высоком Совещании. Конкретные операции разрабатываются сундуком. Да не заставляй меня повторять то, что тебе известно не хуже моего.

      — Значит, первый круг подозреваемых — люди, имеющие непосредственный доступ к сундуку.

      — Но они все просвечены вами со всех мыслимых ракурсов, разве не так?

      —Ну, конечно, конечно. Однако тем не менее они — хотя бы просто по логике — в разных степенях подозрения. Четверо — на высшей ступени, и остальные восемь—на ступень ниже.

      — Четверо — это те, кто работает непосредственно с программами, как я понимаю.

      — Да. Профессор Мало и его ассистенты — трое сменных операторов. Те, кто питает сундук информацией, постоянно поддерживают диалог с ГПК и первыми знакомятся с результатами его работы.

      — Так,так.

      — Здесь не возникает вопроса, откуда они получают информацию: они делают это совершенно законно. Потому что решения Высшего Совещания попадают к ним как основа для программирования заданий сундуку, а ответы самого сундука попадают к ним, поскольку они там для того и находятся, чтобы получать эти тексты. То есть они становятся обладателями информации на в высшей степени легальном основании.

      — Совершенно верно.

      — Это первый этап распространения информации.

      — Ну, остальные я знаю: второй этап — это поступление информации лично к тебе…

      — Именно так. Информация поступает сперва к Главе Секретной Службы, к столь нелюбимому тобою Гумо, ко мне. У меня имеется подписанная Вершителем инструкция: кому какую информацию следует направлять — кроме меня самого, разумеется.

      — Тебе, мне… кому еще?

      — Смотря что. Ты получаешь не всю информацию, но лишь ту, которая имеет какое-то отношение к военным вопросам. Я — практически всю, потому что Секретная Служба занимается не только военными делами: экономика, экология, наука — это все области нашего внимания.

      — Я мог бы обидеться, однако не стану.

      — Итак, кто ещё получает информацию не только от нас, но и по другим каналам — внутри отдельных ведомств? Ну, естественно, главы ведомств — но только ту её часть, которая касается профиля каждого из них. Не более. То есть военную информацию, скажем, получаю я и — в какой-то степени — вооруженны и транспортники. Им ведь следует знать, на производстве чего именно надо сосредоточиться в ближайшее время и на каких направлениях ожидаются усиленные перевозки. А кроме них, еще, допустим, медики: если ожидается, скажем, усиление боевой активности, им следует быть готовыми к этому; и фармакологи: понадобится большее количество лекарств…

      — Значит, хороший аналитик может и на основании такой информации сделать какие-то выводы?

      — В определенных пределах. Не очень широких.

      — Хорошо. Дальше?

      — Дальше — кроме глав ведомств, информацию получают свободные члены Высокого Совещания, но только связанную с теми вопросами, которые предполагается обсуждать на ближайших заседаниях, на одном-двух.

      — И, если я верно понимаю, каждый из них может стать центром утечки, поскольку у каждого есть жены, дети, прислуга, шоферы, телохранители и прочие более или менее приближенные люди.

      — Ты забыл упомянуть любовниц. Из деликатности? Разведчик только усмехнулся:

      — Я забыл в расчете, что ты сам назовешь их.

      — А кроме того, у каждого из этих вторичных центров информации имеется достаточно мощный аппарат.

      — Получается, что счет пойдет на сотни человек?

      — Сказывается твоя скупость. У меня их уже — несколько тысяч.

      — Знаешь, если я когда-нибудь тебе и завидовал, то больше не стану, честное слово.

      — Завидовать нечему, поверь. Но мы все-таки очертили этот круг с вероятностью на девяносто процентов, может, даже чуть больше.

      — Наверное, спать не приходилось?

      — Не сыпь соли на раны. Мы спим теперь только во сне, если угодно.

      — Хорошо сказано. Ладно, круг подозреваемых вы очертили. А потом?

      — Потом взялись за второй вопрос. Информацию мало получить — её ведь нужно ещё и передать, не так ли?

      — Ну, это уж и вовсе… я бы сказал, неопределимо.

      — Думаешь?

      — Я полагаю, что для твоих людей не очень сложно обнаружить канал передачи, если бы он был прямым: обладатель информации — конечный адресат.

      — Не так просто, как тебе представляется, но в принципе мы с этим справляемся. В подробностях излагать не стану — эти сведения тебе и не нужны вовсе.

      Однако могу сказать почти уверенно: таких каналов нет.

      — То есть ни курьеры, ни радио, ни кабельная связь?..

      — Ни радио, ни кабельная связь, это верно. Потому что этот контроль — в наших руках, и никто не может прочирикать хоть слово на любой частоте, чтобы мы не обратили на это внимания.

      — Даже если передача закодирована?

      — Мы все-таки свиры, и техника — у нас, а не у кого-нибудь другого. Все, чем могут пользоваться наши соседи, — это наш вчерашний день. А мы живем сегодня.

      — Ну-ну. Допустим, я тебе поверил.

      — А вот с курьерами — сложнее. Здесь ведь может и не быть прямого канала. Даже скорее всего именно прямых и не может быть: слишком явно. Человек здесь, в столице, сел на какое угодно средство передвижения и оказался вдруг в приграничном районе, где его сразу же засекли, поскольку там все всех знают и каждый на учете. Такой курьер, выйдя из своего транспорта, попадет не куда-нибудь, а сразу же в тамошний спецотдел. А уж там из него вытрясут все, что у него за душой, о чем он знает и не знает… Но такой канал может быть, так сказать, суставчатым, состоять из нескольких отдельных маршрутов, из которых каждый ведет необязательно в сторону границы, а, возможно, совсем в другую сторону. Рисуется такой зигзаг; причем передача информации может произойти в любой миг, а курьер, сбросив её, продолжает маршрут как ни в чем не бывало, отвлекая на себя внимание, оттягивая наших людей… Это своего рода цепная реакция: в каждой точке остановки число возможных курьеров множится, хотя настоящим продолжает оставаться только один.

      — Почему не несколько сразу?

      — Потому что им приходится тоже заботиться о секретности: из людей, которых они используют в таких операциях, кто-то ведь может оказаться и нашим сотрудником, и как только информация попадет, кроме прочих, и в его руки… Как оно и бывало, кстати.

      — Ага, значит — такие маршруты перехватывались?

      — Не раз, но это было ещё в мирное время, и речь там почти всегда шла не о секретной военной информации, а о контрабанде; в мирное время нам приходилось заниматься в основном такими делами. Но в мирное время последний этап такой операции — перенос информации через границу — особой сложности не представлял: сам знаешь не хуже меня, что граница с горами была достаточно прозрачной, а для населения предгорий с нашей стороны и внешних склонов — с улкасской её просто не существовало. Контроль был чисто формальным. Теперь все сколько-нибудь пригодные для перехода места или используются, или хотя бы строго контролируются войсками.

      — Но получается, информация могла быть заброшена туда ещё до начала военных действий?

      — Какая-то — наверняка. Но не та, которая нас с тобой сейчас беспокоит: до начала военных действий у нас не существовало тех разработок, не планировались те операции, которые мы пытались теперь реализовать и-которые, как мы считаем, стали Известны противнику. Я готов утверждать: курьерским способом во время войны мог быть передан — в крайнем случае — один пакет информации. Но не четыре, пять, шесть! Это я исключаю.

      — Тогда мы приходим к очень интересному выводу: информация не могла быть передана противнику, и тем не менее он её получал и, может быть, продолжает получать сию минуту. Тебе не кажется, что твои рассуждения в корне ошибочны?

      — Нет. Не кажется. Потому что один возможный канал все-таки есть.

      — Так. И это? Кто сдает секретную информацию и через кого?

      — Ты. Или кто-то из твоих людей.

      — Все остришь?

      — Нимало. Другого ответа просто нет.

      — И через кого же я её передаю?

      — Раньше — затрудняюсь сказать. Но я знаю, с кем ушел последний пакет.

      — Ну-ка?

      — Это ведь лично ты подбирал, снаряжал и отправлял разведывательную группу в горы?

      — Ах, вот ты о чем… — проговорил Сидо после паузы.

      — Именно.

      — А какие у тебя основания подозревать этих людей?

      — Основания серьезные. У меня, как ты понимаешь, есть список людей, включенных в группу.

      — Для тебя это и не было секретом.

      — Естественно. Так вот, самое малое, один из них ещё до войны был задержан за контрабанду. И отбыл наказание. Вот тебе один повод для подозрений. А это заставляет думать и о том, что вся эта операция с туннелем с самого начала была задумана и разыграна противником именно для того, чтобы обеспечить получение какой-то очень важной для них информации. И эти твои герои на деле действовали по прямому указанию с гор. Хорошо, что мы вовремя взорвали туннель.

      — И заодно скрыли все следы его создания — кто работал, какая техника была использована, как она туда попала…

      — Ты, конечно, можешь так думать. Но мы действовали в интересах страны. Безопасности. А ты своей волей не только освободил людей, которых следовало допрашивать и допрашивать, но и помог им скрыться за пределами Свиры.

      Сидо сделал большие глаза:

      — Это невероятно. Нет. Не могу поверить.

      — Ну, что же. Я пока не могу ничего доказать. Однако, когда эти твои люди будут схвачены и доставлены к нам, тебе придется не только признать факты, но и понести наказание.

      — Спасибо, друг, — поблагодарил Сидо с иронией. — Но наберись терпения: не торжествуй раньше времени. Ведь, если ты прав, эта группа не вернется, а останется там — откуда же ты возьмешь доказательства?

      Разведчик усмехнулся:

      — Не волнуйся. Их доставят сюда. Под конвоем и в наручниках.

      — У тебя что — договор с улкасами?

      — Упаси Творец. Нет, просто я разгадал эту твою операцию сразу же, как только ты приказал освободить четверых, взятых мною ещё там, у туннеля. И принял меры. Сейчас по следам этой группы идет мой отряд. И я думаю, не пройдет и суток, как мне доложат об успешном выполнении моего приказания.

      — Ага, — сказал верком Сидо угрожающе тихо. — Ты, значит, принял меры, чтобы сорвать выполнение боевой задачи, поставленной мною? Это, приятель, воинское преступление. И отвечать будешь ты, а не я. По-твоему, я сыграл на руку врагу? Ну, что же, попробуй арестуй меня сейчас! Увидим, где окажешься ты сам.

      — Ни в коем случае. Навлечь позор на всю нашу службу? Да ещё во время войны? Нет. Но в нужный миг — если у тебя самого не окажется под руками — я дам тебе пистолет с одним патроном.

      — Прибереги ею для себя, Гумо. Это тебе он понадобится, и гораздо раньше, чем ты думаешь…

      Сидо встал, с грохотом отодвинув стул. Нет, ничего не получилось из вершительского замысла — примирить руководителей двух важнейших служб воюющего государства…

      Женщины и правда остановились на ночлег в той самой пещере в Трех камнях. Это, собственно, не пещера была, скорее грот, но достаточно глубокий, чтобы в нем могла разместиться дюжина людей. Тогда, правда, ношу им пришлось бы сложить снаружи, под открытым небом. Но сейчас путниц было почти вдвое меньше, и они смогли занести внутрь свою поклажу. С удовольствием напились воды, не обращая внимания на своеобразный привкус, поужинали всухомятку, разводить огонь не стали и улеглись спать — плотным рядком, чтобы теплее было. Одна из них правда осталась снаружи — присела у входа и сразу слилась с бурой поверхностью скалы, так что и в трех шагах её можно было не заметить.

      Внутри же все затихло. Но ненадолго. Уже через несколько минут завязался разговор — приглушенным шепотом — между двумя из них:

      — Ты что?

      — Я не могу, не могу больше так…

      — Опомнись!

      — Нет больше сил терпеть. Все помню, с начала до конца. А сегодня в особенности… Ты стала такой же, какой была в тот день. Ну пожалуйста…

      — Ты в уме? Что же я могу сделать? Все изменилось, все не так…

      — А мне уже все равно. Ну, можно же и так! Ты — все равно ты.

      — Иди на место! Сейчас же! Врежу!..

      — Делай, что хочешь — только согласись.

      — Иди к чертям!

      — Ну пожалуйста…

      Кто-то третий вмешался — тоже шепотом, но погромче:

      — Эй, вы! Дайте уснуть, а там делайте, что хотите!

      — Да ну тебя! — это тот голос, что умолял. — И так уснешь.

      — Немедленно иди на место — спать! — это тот голос, что отказывал.

      —Ну…

      — Ладно. Если не можешь уснуть — давай рацию. Пора уже выйти на связь с Прямым.

      — А? Что? Здесь нельзя — не пройдет сигнал, горы кругом, и мы — в горе… Ну, что ты брыкаешься?.. Ты…

      Дальше вместо слов последовало только приглушенное хрипение: словно кого-то схватили за горло, придушили. Потом послышалось лишь судорожное дыхание, затем — шорох: кто-то отполз в сторонку и замер. Стало можно уснуть.

      Ненадолго, однако. Затаившаяся у входа фигура пришла в движение. Скользнула в грот. Чуть помедлив, ,нашла нужного человека. Дотронулась до плеча.

      — Опять ты? (Шепотом.) Да я тебя…

      — Это я. Мори.

      — А!.. Что там?

      — Приближаются люди.

      — Кто — можно опознать?

      — По шагам — не из отряда. Скорее патрульные. Горский шаг, мягкий.

      — Вот как. На сладкое потянуло!

      — Что же, встретим?

      После мгновенного раздумья:

      — Нет. Рано. Спохватятся. Надо уходить.

      —Куда?

      — А вот куда… Где ночует отряд, известно примерно?

      — Соки проследил. Примерно в махе отсюда — выше. Прямо рядом с тропой.

      — Значит, туда.

      — Хочешь вывести патруль на отряд?

      — Было бы хорошо. Пусть почешут бока друг другу. Сдавленная усмешка. И сразу же:

      — Всем подъем. Тревога. Выступаем немедленно. Мори — в голове колонны. Голоса не подавать. Рука на плече переднего. Каждому проверить груз и подогнать. Три минуты.

      Через три минуты короткая колонна растаяла в темноте.

      А ещё через несколько минут возле покинутого грота оказался патруль.

      — Что за дьявол: никого!

      — Прошли мимо?

      — Нет. Были здесь. Лежали. Еще не остыло.,

      — Отчего же вдруг — сбежали? От нас?

      — Нас они услышать не могли, старшой. Думаю, тут другое.

      —Ну?

      — Свиры их засекли. И выкрали. Большое дело — утащить полдюжины женщин…

      — Значит, решили поразвлечься?

      — Ну так!

      — Ладно. Устроим им развлечение. Они наверняка недалеко, если сделали такое. И с тропы им никуда не уйти. Всем: изготовить оружие к бою!

      Команда была излишней: оружие у них и так постоянно было в готовности.

      — Вверх по тропе, бесшумно, быстро! За мной, братья, — марш!

      Прошли размахов двести, когда правый дозорный нагнулся, поднял что-то с земли. Оглядел, насколько позволяла темнота. И окликнул старшого:

      — Брат, посмотри, что я нашел.

      — Что там?

      — Платок женский, вот что. Головной. Понимаешь, да?

      Тут подошел и левый дозорный, он целых два платка нес. И одну мягкую кожаную туфельку — с женской ноги.

      — Так, — зловеще сказал старшой. — Нет, это женщины не сами бросили.

      — Что ты, какая женщина бросит свой платок! А туфлю? Их силой тащили, ясно. Нет сил стерпеть такое!

      — Нет им пощады! — вынес приговор старшой. — Вперед, и пусть у каждого вырастут крылья! Улкасы любят образные выражения.

      Остановившийся на ночевку отряд не был застигнут Врасплох: службу в нем знали и несли исправно. Так что приближение патруля улкасов, как ни старались они продвигаться бесшумно, было заблаговременно обнаружено. В первую очередь не людьми, правда, а приборами, которыми отряд был снабжен в изобилии. Однако такое действие патруля никого в отряде поначалу не встревожило: они уже встречались сегодня, и — хотя без особого восторга — отряд был пропущен: надо полагать, у патрульных имелись некие указания на сей счет.

      — Что у них там стряслось? — сказал Саги, командир отряда, отдыхавший у небольшого костерка, разведенного на пятачке, окруженном здоровенными обломками, в давние поры скатившимися сверху и застрявшими тут, примерно на середине склона. — Такого уговора у нас не было…

      — А может, они наткнулись на тех, кого мы ищем? А сами в одиночку не решились, — предположил второй офицер.

      — Ладно, — сказал командир Саги. — Явятся — узнаем, что у них горит. На случай чего — подними наших, только без шума. Все-таки улки есть улки — никогда не знаешь, что у них на уме…

      И нажал на телефоне кнопку, вызывая заметивший приближавшихся улкасов дозор. Дозор не откликнулся. Командир отряда нахмурился. Что-то было. не так, как надо.

      Стукнул выстрел, гулко раскатился. Совсем в другой стороне: не там, где были замечены улкасы. Командир взвел затвор автомата, ожидая начала перестрелки. Но выстрел оказался единственным. Наступившая тишина показалась куда более опасной, чем огневой контакт.

      — Рог-воин! — крикнул он, подзывая второго офицера.

      Мелкие камни осыпались почти рядом — там, куда второй уходил. Но появился перед командиром вовсе не он.

      —Слушай, что это вы тут… — начал было Офицер. — Эй, что вы себе…

      Не договорил: чья-то рука, дурно пахнущая, закрыла рот. Сзади подкрались, схватили за локти, вывернули руки за спину. Один подошел спереди, протянул руку, схватил за горло:

      — Дай ему сказать… Ты, грязный свир! Где женщины?

      — Ты что? Какие…

      — Такие! Скажешь?

      — Да я ничего…

      Ему снова закрыли рот. Запихнули что-то. Солдатскую рукавицу, понял он по фактуре ткани.

      Саги повалили на землю. Он извивался. Ударили по голове. Стянули удобные горские башмаки, офицерские штаны.

      — Ты их тоже, да? Сладкие горские бабы, да?

      Он только мычал, с трудом догадываясь, в чем дело.

      — Слушай. Если сейчас не скажешь — сначала отрежем тебе то, чем ты с женщинами воевал; им отнесем на память. Дай ему сказать, брат.

      — Да не видали мы ваших баб!

      — Врешь, нечистый пес. Где они? Куда спрятали?

      — Да не спрятали они их, брат, — подал голос другой улкас. — Они их с кручи сбросили: вот, я на самом краю туфлю нашел!

      Туфля на самом деле была той самой, что подобрали раньше. Но уж очень хотелось сделать со свиром — единственным, оставшимся в живых — то, что и полагалось сделать в таких случаях: заставить его долго-долго просить, умолять о смерти.

      — А ты говоришь — не видали?!

      — Брат, не надо разговаривать с ним, осквернять свой слух его ложью. Слушай, позволь мне! Прошу тебя, позволь!..

      Старшина, однако, не позволил. Не потому, что не хотел. Просто не смог. Высоко над головами вспыхнул яркий ком света. И в тот же миг узкий веер крохотных, крутящихся в полете звездочек, вылетев из-за отдаленного камня, рассек грудь старшины слева направо как бы единым взмахом кинжала, и глава патруля, хрипя и извергая кровь из пересеченных сосудов, рухнул наземь, не успев издать ни звука. С другой стороны последовала ещё одна очередь, и второй патрульный упал, не успев выстрелить ни разу, — да и не понять было в мгновение, куда же целиться. «Орро!» — раздалось сразу с трех сторон — боевой клич свиров.

      Патрульные улкасы были людьми бывалыми; не дожидаясь команды, они сами выполнили все, что следовало в такой обстановке: упали, кто где стоял, и быстро расползлись, каждый — к ближайшему укрытию. Тут и без долгих размышлений понятно было, что произошло: отряд отдыхал не группой, каждый свир расположился на ночлег отдельно, и когда улкасы, ориентируясь на слабый огонь костра, пробирались к нему, по пути убив часовых и ещё нескольких солдат — тех спавших, на кого наткнулись, — большей части отряд-ников удалось уцелеть: патрульные стремились прежде всего захватить командиров, обезглавив сопротивление. Но второй офицер, как известно, успел уйти; когда одному из застигнутых врасплох удалось все же выстрелить единственный раз, рог-воин немедленно поднял всех — не громкой командой, но условным сигналом по телефону, имевшемуся в отряде у каждого человека. Не увлекись так улкасы предстоящей казнью, они не позволили бы застать себя врасплох, но уж очень привлекательным было готовящееся дело, и вот теперь приходилось на скорую руку организовывать оборону.

      Однако дело для них вовсе не было проиграно: они как-никак находились дома — если не у себя, то, во всяком случае, у единоплеменников. И в отличие от свиров им было кого позвать на помощь. Так они и поступили, а точнее — так поступил второй по главенству в патруле. И хотя телефонов у них не было — не успели обзавестись, — сигнальные ракеты разных цветов имелись в изобилии. Так что улкас, принявший на себя командование, предоставив другим вести ответный огонь, сам прежде всего трижды зарядил ракетницу, и три красных огня взвились высоко, ярко вспыхнули там и медленно упали, словно капли крови сползли по черному пологу ночи. Лишь после этого он и сам повел огонь, одновременно соображая, какой путь для отхода избрать — наиболее неожиданный для противника. Однако когда он уже почти принял решение, три другие ракеты, на этот раз зеленые, вспыхнули в небе — если по лучу зрения, то совсем недалеко, но пешком по склонам (прикинул улкас) махах в двух. Близко. Эти могло быть лишь подкреплением, высланным караульным отрядом с перевала Ур-Обор, на который только и могла вывести эта самая тропа, что они патрулировали. Охранители перевала знают эти места как свой дом, значит, окажутся здесь даже быстрее, чем можно подумать. А значит — отходить нет смысла, напротив, надо удержать тут свиров, пока они не попадут под огонь со всех сторон. Перепутать врагов со своими невозможно, так как слишком по-разному звучит оружие у тех и Других: улкасские автоматы — гулко, громко, оружие свиров (на которое улкасы с большим интересом поглядывали ещё при первой, мирной встрече с отрядом) скорее негромко свистели, выбрасывая серии звездочек. «Когда будем делить захваченное, — подумал улкас, выпустив короткую очередь в сторону очередного свиста, — надо будет, чтобы большая часть досталась нам, а не охранителям: ведь, если кто-то чужой приближается к перевалу, мы встречаем его первыми — значит, лучшее оружие и должно быть у нас… Ничего, договоримся».

      Усмехнувшись про себя, он выпустил ещё одну очередь. Ответный огонь велся все с тех же мест, свиры почти не перемещались — значит, ответного маневра опасаться не приходилось. Жаль, а то можно было бы завести их в хорошую ловушку и просто-напросто сбросить с кручи — или на худой конец обрушить на них каменную речку, которая превратила бы их в кровавую слякоть. Ладно, они и так уже приговорены…

      — Что там за драчка завязалась? Чего не поделили и кто?

      Это Мори тихо спросил у Онго. Группа, вернувшись на тропу, продолжала подниматься по склону, и внезапно вспыхнувший бой был впереди — похоже, там, куда они и направлялись.

      — Кто тут может драться? — вопросом же ответил командир. — Только тот отряд, что обогнал нас. А что не поделили — не знаю. Может, отряд принял кого-то за нас. А может, вышел к перевалу, и их там обстреляли на всякий случай.

      — Нет, — сказал Мори, подумав. — Это не перевал. Ближе. Примерно на полпути отсюда. Что же — поспешим, поддержим своих?

      Эта мысль была первой и у Онго: как бы там ни было, но отряд был свой, свирский, и здесь, в чужих местах, в горах, где улкасов могло оказаться очень много, шансов спастись у него немного. Точнее, вовсе нет. И требование инстинкта было: помоги своим, потом как-нибудь с ними разберетесь.

      Однако рассудок протестовал. У группы своя задача, от которой — как понимал Онго — слишком многое зависело не столько для них самих, сколько для страны и для войны вообще. До сих пор им удалось продвигаться скрытно: при дневном свете — в женских нарядах, теперь все успели уже скинуть длинные, мешавшие в шаге платья, когда-то столь привычные. Да и сейчас, как оказалось, никто не успел отвыкнуть от них по-настоящему, и как только надели их на себя, вытащив из тугих ранцев, так снова, пусть ненадолго, ощутили себя женщинами и даже поговорить захотелось о других, о женских делах, а не о мужском, солдатском. Если бы не это, Онго скорее всего не скомандовал бы обратное переодевание: так идти было куда безопаснее, случайный взгляд мог обнаружить их и в темноте. Но платья эти, и платки, и легкие женские башмачки расслабляли, и кто взялся бы сказать, куда такое расслабление могло завести. Да, они продвинулись до этого места скрытно; те, от кого они поспешили уйти, покинув удобную пещеру, наверняка искали там не свирскую группу, а женщин — хотели устроить пикничок на лоне природы. И скрытность эту надо сохранять до предела возможного. То есть ни в какие схватки не вступать, если только удар направлен не на них.

      — Хотелось бы помочь, — ответил Онго. — Но тогда на этом наш поход и закончится. А мы не для того тут. Послушай-ка… эта суета, чего доброго, поможет нам проскользнуть через перевал. Нигде ведь не сказано, что это не с нами там дерутся.

      — Думаешь, они о нас вообще что-то знают?

      — Отряд ведь кто-то послал по нашим следам? А если так, то они могли и улкасов сориентировать — когда патруль пропускал их дальше по тропе.

      — Могли, пожалуй, — согласился разведчик.

      — Тогда наша задача сейчас: обойти бой так далеко, как местность позволит, и как можно дольше не возвращаться на тропу: если с перевала пошлют какое-то подкрепление к месту боя, мы не имеем права на них наткнуться. Можем мы обогнуть эти места?

      — Пусть ведет Керо: он единственный, кто здесь бывал раньше.

      — Группа — стой! Керо — в голову колонны! Керо, ты. помнишь эти места?

      — Слишком хорошо, — ответил Керо мрачно.

      — Постой, это не здесь ли случайно…

      — Стоп, командир. Здесь. Вернее, там, где сейчас стрельба. Там — единственный хороший выпас на этом склоне.

      — Ты сможешь провести?..

      — Туда?

      — Нет. В обход, как можно дальше. Чтобы выйти на тропу как можно ближе к перевалу.

      — Отсюда — в обход? Не знаю. Я один — прошел бы. Все вместе — не знаю. Отсюда надо забрать круто вверх. Без дороги. А впереди там — россыпи. Один плохой шаг — и камнепад. Его услышит вся округа. Не пойму, как ещё от этой стрельбы ничего не началось.

      — Но мы-то стрелять не собираемся.

      — Разведчики пройдут, все мы — люди привычные. А вот насчет этого парня, связиста, — не верится: он и по тропе-то еле идет. А в гору по голым камням — выдохнется через сотню размахов. Путь же получится раза в полтора длиннее, чем по тропе.

      — Не оставлять же его здесь!

      — Лучше тут, Онго, чем там. Здесь он укроется, а ни обратном пути мы его захватим.

      — Нельзя, Керо. Он нам будет нужен именно там. Керо пожал плечами:

      —Ты — командир, тебе и решать.

      — Да. Пойдем все.

      Керо только пожал плечами.

      — Тогда — пойдем в связке. Було, шнур у тебя?

      — Ну, вот он.

      — Вяжемся. Этого, Сури, — в середину. Я — первым, ты, командир, — за мной.

      — Немного не так, Керо. Я за тобой, Сури — сразу за мной.

      — Ну, как знаешь. Только, если он сорвется…

      — Слышали все? Выполнять!

      Подмога с перевала подоспела вовремя: огонь из нового свирского оружия оказался более действенным, чем автоматные очереди. Звездочки разлетались не по прямой, они не годились для прицельного огня: вращаясь сразу в нескольких плоскостях, они меняли траекторию и могли при случае поразить человека за прикрытием, которого прямой выстрел не достал бы. Так что в живых осталось уже меньше половины патрульных, когда наконец выстрелы послышались за спиной у залегшего свирского отряда: люди с перевала подошли даже в большем количестве, чем можно было рассчитывать. И хотя оружие их было не новее патрульного, численность сыграла свою роль, да и неожиданность тоже: охранители ударили не со стороны тропы — к такому варианту свиры были, в общем, готовы, — а сверху, с крутого склона, поднявшись по бездорожью. А поскольку вершины уже отбрасывали вниз слабый свет, прибывшие получили возможность сразу же вести прицельный огонь по противнику. Так что окончательный разгром свирского отряда хотя и потребовал времени, но закончился, в общем, без дополнительных потерь для улкасов. Охранители — а силы их тут состояли сразу из двух караульных смен, на перевале же оставалась лишь одна, те, кто сейчас стоял на постах, — осторожно спустились по крутому склону и встретились с немногими уцелевшими патрульными.

      Поздоровавшись, поздравили друг друга с победой. Потом старший среди патрульных сказал командиру охранителей, лично возглавившему подкрепление:

      — Тут оружие новое, мы возьмем по одному, остальное — ваше.

      — Обсудим. Это кто: те, кто должен был пройти через наш перевал?

      — Не знаю. Вроде бы нет.

      — Мы о других не знаем. Те, те.

      — Эти шли по разрешению. Искали каких-то других свиров.

      — Откуда знаешь?

      — Они слова знали. А нас предупредили. Тех ещё искать надо.

      — За что же вы их?..

      — За женщин. За горских женщин, знаешь ли.

      — Каких? Откуда тут женщины?

      — Да оттуда же, наверное, от вас — вниз ходили за дровами…

      — Сохрани тебя Создатель! Зачем там женщинам дрова?! Там — знаешь, что?

      — Не знаю. Откуда?

      — Правильно. Тебе и не надо знать. Но, клянусь Словом Создателя — там уже целые годы нет ни одной дровяной печки. И наши женщины там — вовсе не для тстряпни и стирки. Нет, наверное, вы что-то не так увидели!

      Патрульный задумался. А командир подкрепления, он же — начальник охранителей перевала Ур-Обор, нагнувшись, вынул из рук убитого отрядника новое свир-ское оружие. Он тоже, как и все улкасы, видел его впервые.

      — Интересная штука. А как она действует?

      Задрав ствол вверх, он нажал на спуск.

      Рвануло: сработал механизм самоуничтожения.

      И патрульный, и командир — вернее, то, что от них осталось, разлетелось в стороны.

      Неожиданный взрыв заставил всех на мгновение замереть. Прошло несколько секунд, никто ещё не сказал ни слова. И в этой тишине взрыв прозвучал снова — наверное, то было отразившееся от недалеких утесов эхо. А вслед за ним послышался негромкий рокот. Он нарастал очень быстро…

      — Камнепад! — догадался крикнуть кто-то один. Бросились все разом, стремясь достичь тропы и спуститься по ней, чтобы не остаться на пути обвала. Но камни были быстрее.

      Может, два-три человека там и выжили. Но оказать им помощь было некому. А из охранителей перевала уцелела только та смена, что несла в этот час караул; сменить их было тоже некому. Хотя сами они этого ещё не знали.

      — Похоже, там дело пошло всерьез, — пробормотал Мори, услышав донесшийся снизу грохот взрыва. — И сейчас, чего доброго… Командир, надо выждать немного! Дальше — опасно.

      — Стой! — скомандовал Онго, и группа остановилась у самого края начинавшейся каменной россыпи, по которой им предстояло ещё пройти. — Чего ты испугался?

      — Надо обождать с минуту: от этого взрыва может начаться обвал. Вся осыпь потечет вниз, и не дай Творец оказаться на этих камушках! Мне случалось видеть…

      — Вот эта осыпь? — вмешался Керо.

      — Какая же еще?

      Маленький разведчик действовал дальше с такой быстротой, что никто не успел не только остановить его, но даже сообразить, что он собирается сделать. Рука Керо мгновенно сорвала что-то с пояса, сделала неуловимое движение, потом описала широкий круг замаха…

      — Ложись! — крикнул Мори, первым сообразивший, в чем дело. — Один, два…

      Граната разорвалась, как ей и полагалось, после трехсекундной паузы. Еще миг тишины — и потревоженные камни, покрывавшие лежавшую впереди часть склона и едва державшиеся на своих местах, негромко заворчали: сперва — самые неустойчивые из них, потом — их соседи, больше, громче…

      — Лихой ты парень, — Соки крикнул это в полный голос, чтобы перекрыть теперь уже оглушительный грохот падавших все с большей высоты камней. — Только не засекут ли нас теперь?

      — Спишут на тот взрыв, внизу, — откликнулся Керо. — Да и будет ли кому засекать? Они, похоже, как раз попадут под дождик.

      — Хотел бы я знать, как мы теперь переберемся на тот берег, — сказал Онго, наверняка имея в виду каменную реку, приведенную последним взрывом в движение.

      — Отдохнем полчаса, — ответил успевший уже разобраться в обстановке многоопытный Мори. — Камни сойдут, и пройдем, как по шоссе, без всякой помехи. Можно будет сразу вернуться на тропу и выходитьк перевалу.

      Послышался облегченный вздох. Для Сури все обрушившиеся камни словно упали с его души: он не на шутку боялся предстоявшего перехода по едва державшимся камням, как и любой человек равнины. Онго, похоже, заботило уже другое:

      —На перевале все, надо думать, всполошились после такого шума. И нас наверняка там уже ждут.

      — Если ещё Осталось — кому ждать, — усомнился Нито, оптимист по натуре.

      — Слишком многого хочешь, — урезонил его Онго.

      Глава 5 АТУРГА

      Группе Онго уже пора была выйти на связь. Однако они молчали. И это беспокоило веркома Сидо все больше.

      Он понимал, что о выходе группы скорее всего уже стало известно Гумо: утечка продолжалась. Но надеялся, что Гумо не удалось осуществить замысел её перехвата: глава ОСС не удержался бы — похвастался. А то и осуществил бы свое обещание: прислал бы со спецкурьером пистолет с одним патроном. Но — как сообщали информаторы — в термитнике не замечалось никакого оживления, шла обычная рутинная работа.

      Что другое могло случиться? Сидо допускал, что группе пришлось выбрать другой маршрут движения, задержаться в дороге, наконец — вступить в схватку с какими-то силами улкасов. Но на всякий подобный случай Онго был проинструктирован: в любой обстановке, ставящей под угрозу выполнение задачи, немедленно сообщать; и даже перед угрозой гибели всей группы — непременно подать условный сигнал, одну короткую фразу, которая означала бы, что рассчитывать на результаты поиска больше не приходится. Для этого нужно было лишь нажать отдельно расположенную клавишу — и сигнал пошел бы в эфир автоматически, повторяясь до того мгновения, когда окончательно опустеют батареи или вся рация будет разбита вдребезги. Именно вся: у сигнала тревоги была своя схема, и при нарушении работы всех других блоков она продолжала бы слать последнее «прости». Но круглосуточно дежурящие на перехвате слухачи до сих пор ничего похожего не зафиксировали. И это оставляло надежду, что группа все-таки подаст признаки жизни в ближайшем будущем — потому что отдаленного будущего для неё существовать просто не могло.

      Однако причиной беспокойства Сидо была не только судьба группы. В конце концов на войне гибнут. Но одно дело — погибнуть, выполнив задание, и совсем другое — пропасть зря. От задания зависело слишком многое. А главная сейчас трудность заключалась в том, что по теперешнему представлению веркома Сидо идти следовало совершенно не туда, куда он поручил Онго проникнуть, и искать вовсе не то, на что группа была нацелена перед выходом. Со времени её ухода Сидо успел кое-что новое не то чтобы узнать, но понять. И это новое понимание переворачивало все его представление о причинах и целях войны. Ему необходимо было найти подтверждение своей новой концепции — или, напротив, полное её опровержение. И то и другое могла сейчас выполнить только группа Онго: слишком мало было надежды, что удастся забросить ещё одну поисковую группу. Хотя бы потому, что (Сидо это отлично знал) он, да и вся его служба находились сейчас под самым пристальным, хотя и негласным, надзором Гумо и всей его команды, давно и хорошо натасканной на подобные действия.

      Сидо беспощадно ругал самого себя за то, что раньше не удосужился глубоко и серьезно задуматься над самим феноменом Нежданной войны. Тогда мысль его потекла по старому, давно освоенному руслу: война началась просто потому, что войны в этом мире периодически начинаются — так было и так будет; они являются как бы древним ритуалом, не нами придуманным, но для всех обязательным; и цель войны привычно воспринималась, как цели всех других войн на протяжении столетий: стравить давление, во всяком обществе периодически поднимающееся за красную черту, доказать и самим себе, и другим, что живы, активны и стремимся к вечным ценностям, как-то: расширение территории, приведение соседа в смирение, неизбежное для войны расширение производства и так далее. Как сухие месяцы неизбежно сменяются дождливыми, так и годы мира столь же неизбежно прерываются месяцами войны; и то и другое давно казалось свирам законом природы. И так же, хотя и с некоторым удивлением, восприняли войну и на этот раз.

      И только сейчас, после крутого разговора с Гумо, Сидо вдруг понял: все это было ошибкой с начала до конца. Ошибка — оценка войны, просто как очередной. Ошибка — определение целей войны как традиционных, давно известных и практически недостижимых.

      На этот раз все на самом деле было не так. Другими оказались причины войны. И иными, совсем несхожими её цели.

      А главное — как почти с ужасом понял вдруг верком Сидо, — цели эти были реальными и вполне достижимыми.

      Достижение же этих целей означало бы крушение того мира, который существовал на планете, Арук знает сколько времени, и переход к совершенно другой системе ценностей и добродетелей, которую Сидо считал для себя, да и для всей Свиры, неприемлемой.

      И если то задание, с которым он выслал в горы группу Онго, заключалось в поиске того, условно говоря, нового механизма, который помогал улкасам начать и вести эту войну совершенно необычным способом, — тогда это казалось Сидо главным, потому что, поняв сущность этого механизма, можно было бы вскоре решить войну в свою пользу, — то теперь ему нужно было в первую очередь абсолютно другое: нужно было отыскать не пружину войны, а пружину политики, которая использовала эту войну лишь в качестве инструмента. Если вы хотите предотвратить создание какой-то, допустим, машины, то мало отыскать и даже уничтожить инструменты, при помощи которых эта машина строится; инструменты легко можно восстановить. В таких случаях необходимо отыскать, во-первых, чертежи этой машины и, во-вторых — её конструктора или конструкторов. Только когда найдено и изучено первое и нейтрализованы вторые, можно говорить о полном или почти полном успехе. И вот сейчас Сидо нужно было дать Онго новое задание — объяснить ему, что надо искать и найти и—в первом приближении — где именно следует это делать.

      Он уже собирался послать на поиски группы агралет, чтобы или окончательно убедиться в её гибели, или хотя бы (если сесть и не удастся, горы не всегда дают такую возможность) сбросить вымпел с новым заданием. Но вовремя удержался от такого действия, правильно расценив его как плод растерянности, начало метания из стороны в сторону, которое всегда означает неудачу. Агралет можно выследить; таким образом, это действие может навести на след группы тех, кого наводить никак нельзя. Вымпел же может попасть и не в те руки, а это означало бы, что возникнет понимание того, что Сидо оказался в курсе действительной обстановки. После этого — он не сомневался — ему не удалось бы сделать больше ничего: его или уничтожили бы (в таких случаях никакая охрана не спасает), или ему пришлось бы заползти в какую-то нору, в которой он оказался бы совершенно бессильным. А для достижения цели Сидо необходимо сохранить и главенство в службе разведки, и право входа к Вершителю, и многое другое — все, что давало ему его нынешнее положение в государственной машине. Так что сейчас малейший риск категорически противопоказан.

      Оставалось ждать, ждать — и ничем не показывать, что тебя грызут нетерпение и беспокойство; для всех, начиная с собственного секретаря, он должен оставаться все тем же Сидо — невозмутимым, спокойным, немного даже неповоротливым…

      Пока его на это ещё хватало. Но — он чувствовал — резервы выдержки таяли. Еще немного, и он сорвется. И это будет означать конец не только для него самого.

      В улкасском карауле, остававшемся на перевале, и на самом деле царило беспокойство. И звуки перестрелки, и взрывы, и грохот обвала — все услышали здесь и, в общем, правильно истолковали. Но это привело к неожиданным последствиям: когда через полчаса с небольшим на перевал вернулись, буквально приползли, лишь двое израненных воинов — все, что осталось от двух караульных смен, ушедших на выручку патруля, когда стало ясно, что больше никого не будет, в том числе и командиров, большинство часовых, оставив посты, собрались в караульном помещении и устроили там что-то вроде собрания, чтобы решить, что делать: продолжать охрану перевала без надежды на скорую смену или уходить отсюда. Никакой опасности сейчас им вроде бы не угрожало: раненые успели рассказать, что оказавшиеся на подступах к перевалу свиры были уничтожены ещё до взрыва. Может, и нет больше смысла нести караул? Конечно, это было далеко от военных обычаев: вместо того чтобы до последнего выполнять боевую задачу по охране и обороне, устроить этакий базарчик для обсуждения ситуации; это можно объяснить только некоторыми специфическими особенностями уцелевшей смены.

      И в конце концов, изрядно поспорив и покричав друг на друга, остановились все же на героическом решении: нести службу, а разводящего отправить на ближайшую вершину — зажечь сигнальные костры, чтобы сообщить всем, кто следит за сигналами, о случившемся и просить помощи. Беда была в том, что они остались без связи — улкасские солдаты не были ещё настолько телефонизированы, как противостоявшие им свиры, и единственный аппарат, которым располагали хранители, погиб вместе с командиром; вот и приходилось пользоваться старинными, но всем известными опособами.

      Решение было, безусловно, правильным. Хотя и вряд ли могло принести какие-нибудь серьезные результаты. Хотя бы потому, что те, от кого следовало охранять и оборонять перевал, за время, пока собрание обсуждало все «за» и «против», успели уже скрытно подобраться совсем близко.

      — Ну что, командир, здесь развилка. Пойдем вперед, по нахоженному? Или как?

      — Ни в коем случае. Эта тропа — в Ич-Майрат, туда мы и не сунемся.

      — А по второй, похоже, никто давно уже не ходил.

      — Это нам и нужно. По ней — осторожно: там, за той скалой, должен быть караул. Если он есть — значит, идем правильно.

      К скале подобрались за дюжину минут.

      — Верно, видишь — пост? И другой:

      Налетим, пока нас не заметили?

      — Наверное, лучше не поднимать шума. Ты видишь кого-нибудь на постах?

      — Ни души.

      — Вот и я никого — приборы ничего не показывают. Нам выгоднее, чтобы о нашем проходе никто не

      узнал.

      — Ну, будь по-твоему… А может, они там просто хорошо замаскировались?

      — Приблизимся — поймем.

      Окончательное решение не атаковать уцелевшую часть охраны, а тихо-мирно пройти перевал Онго принял сразу же, как только Керо и Нито доложили, что противника впереди нет, а динафон показал, что все голоса и другие шумы доносятся из караульного барака, что было уже за перевалом, где тропа начинала клониться вниз. Почему все люди там, а не на постах — совершенно непонятно, однако некогда задумываться об этом: надо использовать редкую возможность. Знай Онго, что связи у караула нет, он, возможно, решил бы иначе; но он не знал и не хотел излишнего риска.

      Они были уже совсем близко от прохода, когда умудренный опытом Мори сказал командиру:

      — Пройти-то мы пройдем, похоже. Только потом — куда? Вряд ли тут тропа обставлена указателями. Что будем искать, как искать? А обстановка не говорит о чем-то серьезном. Скорее это ложный след. Не верится. Без серьезной защиты? Караул на перевале как-то не убеждает. Горстка людей… Что они охраняют? Только вход? Или ещё что-то? Если ещё что-то, то кто-нибудь из них знает ну хоть что-нибудь.

      — Онго, — шепотом доложил Керо. — Там один часовой встал на пост. На самом проходе. Мимо него тихо не пройти.

      — Да, — сказал Онго задумчиво. — Скорее всего ты прав. — И тут же принял решение: — Будем атаковать караул. Что-нибудь да они знают.

      Кто-то позади глубоко вздохнул. Онго усмехнулся:

      — Сури! Как ты — на ногах держишься? Ответ прозвучал не очень уверенно:

      — Держусь.

      — Вот и дальше не падай.

      Что-то заставило его тут же добавить:

      — Там, в случае чего, не лезь под пули. И тут же, чтобы не было обидно, пояснил:

      — Без дальней связи мы тут ничего не стоим. Наверное, с перевала придется сделать попытку. Что-то ведь мы уже нашли: площадку, маскировку. Сообщим хотя бы это.

      — Ясно, — проговорил Сури.

      К самому узкому месту на перевале, близ которого и располагался занятый пост, подобрались быстро, хотя и остерегаясь. И все же Сури не отстал; даже придвинулся поближе к Онго, дышал за самым плечом. Онго проговорил тихо:

      — Не сопи так, следи за дыханием.

      — Онго…

      — Ну, вот он я. Что?

      — Я боюсь за тебя. Будь осторожна, пожалуйста… Осторожен.

      Неслучайной была эта оговорка: Сури, кажется, все ещё обитал где-то в прошлом — том, которого больше не будет. Онго усмехнулся:

      — Буду остерегаться. А тебе приказываю: не лезь вперед.

      — Я в случае чего…

      Он не договорил, но и так можно было представить, что хотел сказать бывший любовник: «Я тебя закрою от пуль». Нет уж, и не мечтай. Мало ли кто кем был когда-то. Важно — кто есть кто теперь.

      Хотя нельзя сказать, конечно, что он стал совсем уж чужим. От памяти не избавиться. Но сейчас не до этого.

      — Займи свое место в строю!

      Сури послушно отстал, пристроился в хвосте, как ему и полагалось. Вовремя: перевал был уже совсем близко, и каждую секунду можно было ожидать оклика.

      — К бою! Справа по одному, короткими перебежками. Огня не открывать… Було, Соки — по возможности возьмите его живым.

      — Командир, лучше я!

      — Отставить, Керо. Ты живым не возьмешь. Парень только проворчал что-то под нос — очень сердито.

      Пятеро затаились, двое, перебегая поочередно, приблизились к посту. Часовой помещался в неглубокой ячейке, выдолбленной позади округлого камня. Нe ожидая, видно, никаких неприятностей, сидел на краю ячейки, свесив ноги, едва слышно тянул какую-то унылую мелодию — то есть из рук вон плохо нес службу. Схватить его, связать, заткнуть рот было делом минутным. После этого Було доложил по телефону:

      — Готово. Можно идти.

      Подошли остальные пятеро. Соки сказал:

      — Этого — тут оставим? Или с собой?

      — С собой. Растолкуй ему: у входа к ним в караулку — подаст голос, мол, свой, чтобы не подняли шуму прежде времени.

      Соки заговорил на улкасе. Часовой только кивал головой, в его глазах был страх, даже ненависть куда-то исчезла.

      — Скажи, пусть укажет дорогу.

      Пленник снова закивал. И пошел — на поводке у Було, промеж его лопаток уткнулся ствол звездника. Прошли немного размахов, когда случилось неожиданное. Пленник вдруг тихонько завыл, замотал головой, упал на колени.

      — Что это он? Спроси, — распорядился Онго. — Вынь кляп. Но если станет орать…

      Соки перевел. Пленник понял. Стал отвечать, кивая куда-то в сторону, захлебываясь словами.

      — Что он?

      — Непонятно. Говорит, что он в этом не участвовал, что не их смена была, что не виноват…

      — Да в чем?

      — Вон там вроде бы что-то должно быть.

      — Ладно. Посмотрим. Скажи — пусть ведет! Пленник повел — нехотя, ноги его заплетались, показалось даже, что он безмолвно плачет, хотя в темноте было не различить. С тропы свернули вправо, прошли с дюжину шагов и, только подойдя вплотную, увидели даже не вход, а скорее лаз, что вел куда-то в скалу. Остановились. Пленный снова заговорил.

      — Говорит, что туда не пойдет ни за что. И опять: что не они это сделали…

      — Да что там, в конце концов? Может, в ловушку хочет нас завести? Нито, загляни, проверь — что там . кое…

      Нито, недовольно покряхтев, повиновался — опустился на колени, потом и на локти, пополз, держа звездник перед собой. Фонарь включил, только отдалившись от входа. С минуту ничего не было слышно. Потом доложил странным, не своим голосом:

      — Все понял. Вылезаю…

      Погасив фонарь, вылез. Сказал, глядя в землю:

      — Наши там. Были. Сходите, посмотрите. Чужих там нет.

      Онго нырнул в лаз. Ход оказался коротким, с одним Коленом. Когда лаз расширился, Онго включил фонарь. Вскоре стало можно выпрямиться. Он посмотрел, освещая. Там были головы. Человеческие. Отрубленные. Свирские. Только головы. Дюжина, а то и больше. Без глаз. Без ушей. В крови. Пахло кровью. На одной из голов сохранились пышные усы. Раньше они были огненно-рыжими, сейчас на них тоже виднелась кровь. Подофицер Сина. Наверное, и ещё кто-то мог там оказаться из их трига, но Онго не стал долго смотреть. Отчаянно заколотилось сердце. Он повернулся. Натыкаясь на стены лаза, выбрался на воздух. Глубоко-глубоко вдохнул. Сказал:

      — Всем посмотреть. По одному. И быстро. Сказал, хотя понимал, что после такого зрелища пленных брать, пожалуй, не станет никто. Мучительно захотелось тут же, на месте покончить с этим — с тем, кто уже был ьят. Больших усилий стоило сдержаться.

      Посмотрели все. Никто не сказал после этого ни слова. Лишь Онго скомандовал:

      — Пошли. К ним.

      У входа в караульный грот заметили ещё одного ча — сового. Пленник, покупая жизнь, позвал — негромко, как ему было указано: «Это я, на минутку…» Часовой повернулся на голос — подобравшийся сзади Керо оглушил его прикладом, часовой рухнул без звука. Ворвались. Было темно, только свечка одиноко горела в глубине. Караул спал. Вспыхнули все фонари, что были в группе. Спавшие повскакали с нар, кое-кто — раздетый до белья. Стволы звездников были направлены на них. Но ни одного выстрела не прозвучало. Наступило мгновение тишины. И прозвучал удивленный голос Мори:

      — Черт, да это бабы — все до единой!..

      Ни одной не убили, даже не ранили, но изнасиловали всех поголовно. Свирепо. Онго понимал, что сейчас сделать ничего не в состоянии — после того, что увидели в тесной пещерке. Если бы не насиловали, поубивали бы всех: никакого другого выхода не было, не было способа снять ту дикую волну ненависти, что захлестывала каждого из шести, и его самого в том числе. Женщины и сами понимали, что либо так, либо всех перережут, пусть и не их руками все было сделано — но тех, других было уже не достать. И ни одна не стала сопротивляться. Керо неистовствовал. Онго первым понял, что надо хотя бы одному с оружием охранять вход. Однако Сури уже стоял там — со звездником наизготовку, внимательный, как идеальный часовой. Онго понял: не захотел участвовать в насилии. Заметил странный взгляд, каким окинул его Сури, когда Онго, оторвавшись от женщины, приводил себя в порядок. Кажется, только теперь Сури до конца почувствовал, что нет и не будет больше девушки по имени Онго, есть мужик, солдат, даже вот насильник. Хотя и сам Сури, конечно, не вчера ещё успел понять, что война — дело грязное. Сейчас он как бы дожидался, пока Онго не взглянет на него; только убедившись, что внимание бывшей женщины обращено именно на него, Сури отвернулся и стал смотреть наружу… Демонстративно, как бы желая показать: вот тебе не изменяю даже здесь, что бы ты сам тут ни творил. Онго отвернулся, не одобряя такого поведения: ты в группе — вот и будь как все; но ему было почему-то приятно, что Сури не участвует в этом деле. Хотя он, может, просто не хотел, чтобы женщины его запомнили; боялся мести?.. Нары все постанывали, кто-то из женщин вскрикнул — но не от боли…

      Наконец, утихомирились. Две женщины — или девушки — тихо всхлипывали по углам, одна — самая старшая, но тоже не обойденная вниманием — вдруг сердито заговорила, очень быстро, обращаясь к Онго, почувствовав в нем начальника.

      — Она говорит, — перевел Нито, — зачем одежду рвали, они ведь не противились. Объясняет, что по их понятиям мы и не люди вовсе, а обуры, это как бы аруки: все, как у женщин, а дудки с шарами — мужские, у людей такого не бывает, а человек обуру не может сопротивляться, это давно известно. Говорит: в чем теперь они на улицу выйдут? Так не полагается, говорит.

      — А чего им на улице делать?

      Старшая выслушала и ответила ещё яростней.

      — Она говорит: свои их теперь зарежут, если узнают. Того, кто общался с обурами, близкому родственнику полагается убивать беспощадно освященным ножом, а тело сжигать. Мужья есть, братья есть — обязательно убьют. Она говорит: они теперь только с нами пойдут. Все равно куда.

      — Вот ещё новости, — проворчал Онго. — А что, правда зарежут?

      — Это уж точно.

      — Этого нам только не хватало.

      — Слушай, командир, а что? Почему не взять с собой? Горянки — бабы выносливые, места знают, даже и помогут при случае. Учиним им допрос, проясним обстановку…

      — Да уж ничего не поделаешь… И в самом деле, теперь казалось уже невозможным убить женщин — пусть и не своими руками.

      — Ладно. Спроси: вот ей лично что известно насчет того, что они тут охраняли?

      Снова последовал обмен непонятными фразами; вопросы, что задавал Нито, становились все длиннее, ответы женщины — тоже.

      — Ну, что там, — не утерпел Онго, — есть какая-нибудь ясность?

      Разведчик пожал плечами:

      — Понимаешь, получается чепуха какая-то. Она говорит, что здесь ничего никогда не было и сейчас нет. Люди не селились, скот не пасли, место это считается вроде бы проклятым с самых давних времен. И за все время, сколько они тут были, никто снизу перевал не проходил. Но вот их мужчины рассказывали, что однажды там ниоткуда появилось вдруг много свиров с какими-то страшными машинами, они там шумели, что-то делали, а потом опять исчезли, словно их и не было. Она говорит: они все поняли, что это вовсе и не свиры были, а подземные аруки — те, что живут в недрах гор. Им, говорит, неизвестно, зачем этот караул здесь поставили, они сами считают, для того, чтобы никого не пропускали, чтобы не нарушать покоя этого места. Якобы давным-давно, много-много лет назад здесь обитали обуры — другие аруки, необычные, бескрыло летающие. И сейчас тут, бывает, творится что-то непонятное: то громы раздаются без дождя, то там, в глубине, с неба изливается голубой свет, такие вот штуки. А снизу даже свои — улкасы не из караула — приходили сюда единственный раз: когда привели пленных — этих, наших. А. вот оттуда, с плоскости, никто и никогда не проходил.

      — Интересно: зачем сюда вели наших? Убить их можно было и внизу…

      — Я спросил. Вроде бы их привели не для этого, чего-то от них добивались. Наши попытались вырваться — вот тогда их… Женщины думают — может, это такое жертвоприношение было, раньше, говорят, это каждый год делалось — давно, ещё до их дедов. Может, теперь опять так будет?

      Онго помолчал, собираясь с мыслями. Обвел взглядом пленниц. Кое-как одевшись, они не стали собираться вместе; каждая оставалась рядом с тем, кто овладел ею. Так что подле Керо расположились четверо. Да и та, что оказалась его, Онго, жертвой, тоже стояла тут, рядом, и даже пыталась улыбнуться. Онго сам невольно улыбнулся в ответ. Думал же он совсем о другом: получается, верком Сидо ошибся, когда направлял их именно сюда? Или, может, он знал что-то такое, что женщинам не было известно? Так или иначе — они добрались сюда, и оставалось лишь убедиться в том, что здесь ничего нет или, наоборот, есть нечто, скрываемое так тщательно, что даже свои об этом ничего не знают.

      — Ну что, командир, забираем пленных с собой? Покажем, что обуры тоже бывают добрыми? Человечными, как говорится?

      Это Керо, конечно, опять вылез со своими предложениями. Все ещё не расквитался за свою давнюю обиду? Или ему просто такую арматуру всадили, что покоя не дает?

      — Ты, Керо, сначала их спроси. Они ведь думают, что мы отсюда пойдем вниз — туда, откуда пришли. А захотят ли идти вглубь этого проклятого места? Спроси, спроси. А заодно и сам подумай. Ты что, согнав охотку, жалеть их стал?

      — Ну, — проговорил Керо обиженно, — мы ведь не улкасы все-таки. Почему же не пожалеть?

      —А тогда подумай: ты не хочешь, чтобы их свои перерезали, ну, а мы им что можем обещать? Мы сами-то знаем, куда идем и какой будет наша судьба? Мы своей жизнью рискуем, зачем ещё чужой рисковать?

      Керо шмыгнул носом, упрямо покачал головой:

      — Как знаешь, а я все же спрошу. И спросил, обращаясь к своему гарему, ко всем четырем сразу. Ни одна не стала отвечать — все разом посмотрели на старшую. Та ответила сразу и не очень длинно.

      — Что она?

      — Говорит, что ничего другого им, видно, не остается, как принять нашу судьбу. Свои, говорит, наверняка зарежут, а с нами, может, и повезет — все-таки мы не люди, а обуры.

      — А сам ты тоже думаешь, что мы обуры? — спросил Онго, но ответа не стал дожидаться, а сразу продолжил: — Теперь точно переводи им. Спроси: откуда же и кто узнает, что с ними тут приключилось? Что обуры их навестили? Разве что сами они расскажут? Мы-то этого не сделаем, понятно ведь?

      Керо перевел. Выслушал ответ.

      — Она сказала: конечно, они сами никому ничего не скажут. И от этого дела, хвала Создателю, следов не остается. Если только кто-то из них не родит потом обура вместо нормального человечка.

      — Объясни ей: если кто-то и родит, то до того ещё столько месяцев пройдет, сколько полагается. А за это время мало ли что изменится. Пожалуй, и сами они позабудут. Скажи: я предлагаю им тут остаться, нести службу, как если бы ничего не случилось. Мы сейчас пойдем туда, вглубь. А вот когда будем возвращаться — ну что же, тогда, если захотят, смогут уйти с нами.

      В разговор неожиданно вступил Мори:

      — Погоди, командир. Ты что — всерьез? Мы их тут оставим, сами пойдем дальше, а они тут же — нам в спину. Перебьют, как мух. А если у них оружие отобрать или сломать, всем станет ясно, что тут что-то не так, и прикончат их без лишних слов.

      — А кто говорил, чтобы оружие отобрать? И портить тоже не станем. А вот боеприпасы выгребем до последнего патрона и до последней сигналки. Чтобы если даже очень захотят послать нам в спину очереди или же подать сигнал ракетой — нечем оказалось. Своим же, если те появятся прежде нас, объяснят: все боеприпасы забрали с собой воины, когда уходили на помощь патрулю, а то, что оставалось в карауле, израсходовали, потому что кто-то, мол, снизу сюда подходил, но, наткнувшись на сопротивление, отступил неизвестно куда. И ещё скажи им: я строго требую, чтобы сейчас же отдали нам все средства связи, что у них есть: радио и все такое.

      Растолковывать женщинам сказанное долго не пришлось: похоже, предложение их удовлетворило.

      — А насчет связи они говорят, что была у них походная рация, но её взял вместе с радистом начальник караула — наверное, там и пропала, где все погибли. Говорят: была бы связь, они вызвали бы подмогу ещё до нашего прихода.

      — Ну что же, — кивнул Онго. — Правдоподобно. Теперь — быстро: обшарить все углы и закоулки, все до последнего патрона — в кучу и взорвем. Нам-то они ни к чему. Только отнесем на сотню-другую шагов, чтобы тут ничего не повредить… И вот ещё что. На всякий случай спроси: есть ли другой вход в эти места?

      Нито переговорил еще. Уже по выражению лица горянок можно было понять, что сам вопрос им показался глупым.

      — Нет, она говорит: никак иначе пройти нельзя. Говорит, им объясняли, когда сюда привели: дальше с трех сторон скалы, на которые и козе не взобраться, а с четвертой — пропасть. То есть крутой обрыв, а далеко внизу — берег и большая вода. Но там уже не их, говорит, не улкасские места.

      — Ну-ка, ну-ка, сравним с картой. Может, поймаем на вранье?

      Онго вытащил планшет, включил карту, загрузил нужный район. С минуту разглядывал.

      — Нет, тетка не врет. Так оно и есть. Ну, что же, хорошо хоть, что с тех направлений никакой неожиданности нам не грозит. Да и с этой стороны мы на какое-то время застрахованы вроде бы. Ну — теперь все за дело. Нито, предупреди: если кто попробует утаить любые боеприпасы — расстреляю на месте, и никакая любовь не спасет. Пусть сами носят, а вы только проверяйте, чтобы подчистую все вынесли.

      Возня с боеприпасами заняла полчаса с лишним; наконец, закончили валить в кучу, Соки — подрывник кроме всего прочего — пожертвовал двумя подрывными шашками и одним радиовзрывателем. Все отошли в сторону, подальше. Онго скомандовал, Соки нажал кнопку. Рвануло. Фейерверк получился на славу: патроны, гранаты, сигнальные ракеты рвались, разлетались во все стороны, рисовали огненные, быстро исчезающие узоры. Когда все погасло, темнота показалась куда более густой, чем раньше.

      — Ну, все, — сказал Онго. — Выступаем.

      — Постой, командир.

      — Что еще, Нито?

      — Что же мы, наших даже не похороним по-человечески? Тех, кто там, в яме…

      Об этом Онго успел подумать ещё раньше. И ответил сразу же:

      — Жаль, конечно, но этого делать не станем. Скажу даже: не имеем права.

      — Это как так?

      — Пусть так лежат — до трибунала. Ты что же думаешь: мы дюжину баб перетрахали — и все наказание? Нет, разведчик, не такие уж мы добрые.

      — Ну, тогда… Тогда надо хоть туда, нашим, сообщить: нашли, мол, такое. Что бы знали — на случай, если сами мы ничего показать не сможем.

      — Сообщим обязательно. Со связью безобразие: там, наверное, нас уже давно похоронили, а мы все никак не можем рацию настроить. Сури! Уяснил?

      — Могу хоть сейчас.

      — Сначала отойдем подальше. Туда, где чужих ушей наверняка не будет. Тут считают нас обурами — вот пусть так и-дальше думают. А обурам вроде бы пользоваться рацией не пристало. Ну, все. Прощаемся по-хорошему — и в путь.

      Вернулись в караулку. Попрощались.

      — Так вы смотрите — возвращайтесь! Нам без вас страшнее будет. Вы вовсе не такие ужасные оказались, как пугают.

      — Вернемся. Обязательно!

      Вышли, аккуратно притворив за собой дверь. Пошли колонной. Покряхтывали: снова пришлось тащить весь груз на горбу, а оставить никак нельзя было: мало ли что ещё понадобится впереди. За четверть часа успели миновать все обезлюдевшие посты и затеряться на территории, на которой они и должны были искать то — не знаю что.

      Идти по относительно ровному плато было совсем не то, что карабкаться по склонам. И шли они туда, куда вела их пусть и не очень нахоженная, но все же легко различимая даже в темноте тропа. После подъема по крутому склону идти по ровной поверхности казалось поначалу легкой прогулкой. Больше не нужно было думать, куда опустить ногу при каждом следующем шаге. Но раз ходьба больше не отвлекала внимания, оно поневоле искало другие точки приложения и, разумеется, их находило.

      — Онго, а что мы здесь ищем? — уже не в первый раз спросил нетерпеливый Керо. — Я что-то никак не пойму. Может, раскроешь наконец секрет?

      На этот раз Онго не стал отделываться отговорками насчет секретности. Люди должны понимать свою задачу; иначе у них пропадет всякая охота решать её. И он постарался ответить по возможности честно:

      — Если совершенно точно — я и сам не знаю. Что-то такое, что не так, как должно быть. Чего здесь быть не должно бы, но есть.

      Керо немного подумал, прежде,чем высказать свое мнение:

      — Пока вроде бы ничего такого не попадалось. Если не считать нас самих: нас здесь как раз и не должно быть, а?

      Онго лишь пожал плечами:

      — Может, теперь начальство нам что-нибудь приоткроет? Сури, пришла твоя пора. Давай связь!

      Сури быстро распаковал рацию, длинная, тонкая телескопическая антенна выросла сразу, как чудо-деревце с пышной кроной на самом верху. Послал позывные. Прислушался. Повторил в другой раз, в третий. Покачав головой, запустил тесты. Еще через пару минут поднял озабоченное лицо к командиру:

      — Нас не слышат. Не понимаю почему — станция исправна.

      — А ты-то их слышишь? Ну, хоть что-нибудь.

      — Ничего совершенно.

      Стоявший за его спиной Мори проговорил:

      — Командир, а если наоборот?

      — Не понял, — сказал Онго, остановившись и повернувшись к разведчику.

      — В смысле: нет чего-то такого, что как раз должно быть?

      — Интересно, — пробормотал Онго. — К примеру?

      — Ну, хотя бы — звезд нету над нами. А ведь были.

      — Облака… — предположил Онго, подняв голову и убедившись, что и в самом деле ночные светила исчезли с небосвода — все до единого.

      — Я тоже было так подумал. Но только… мы шли нормально, ведь так? А звук изменился. Звук от наших шагов. Не уловили? Он стал чуть глуше, и отголосок другой. Ведь камень дает одно эхо, чистое, четкое, а сейчас — ну, топните посильнее и прислушайтесь.

      После секундного колебания Онго топнул. И ещё раз. И еще. И в самом деле, звук был другим; просто до последних минут никому не пришло в голову внимательно вслушаться. Кроме Мори. Теперь же все заметили, что нечто оказалось над ними и отражало звук, не позволяя ему долететь до скал.

      — Что-то новое, — пробормотал Онго себе под нос. И сделал то, чего до сих пор избегал: отцепил висевший на поясе сильный фонарь. Приказал на всякий случай: — Оружие к бою. И наблюдать во все стороны.

      Поднял руку с фонарем над головой и включил свет, направляя луч прямо вверх.

      И действительно, что-то было над ними.

      — Мори, посмотри-ка…

      Опытный разведчик запрокинул голову не сразу: ещё секунду-другую вглядывался во что-то, увиденное — или померещившееся — в стороне, в отдалении. Потом только бросил взгляд наверх. И все так же, едва слышно, как все они тут объяснялись, проговорил:

      — Мать честная… Командир, ты говорил, что здесь воздушная съемка ничего не дала? Ровное место? Вот тебе и ответ…

      Но Онго и сам уже сообразил: узкое ущелье было во всю ширину, да и в длину, наверное, затянуто маскировочной сеткой, а ещё вернее — полотнищем небывалого размера. И как это они ухитрились не разглядеть металлических мачт, к которым этот полог крепился? Темнота помешала, но все равно — нужно быть повнимательнее. Высокие, тонкие металлические конструкции. Ничего себе! Конечно, верхней стороны полога отсюда никак не разглядеть, однако она наверняка раскрашена под голую каменистую поверхность — и сверху только её и можно увидеть. Об этом, надо думать, и говорил Сидо. А под нею могло находиться — и скорее всего и находилось — все что угодно или, точнее, именно то, чего не хотелось: какие-то опасности. Если уж так позаботились о маскировке, значит, было что скрывать от постороннего взгляда. Хорошо, что вовремя спохватились, иначе ведь могли вот так гуляючи залезть в какую-нибудь мышеловку… Прежде чем выключить фонарь, Онго успел ещё заметить тросы, поддерживающие полотнище, протянутые через каждую дюжину двушагов; сверху никакой наблюдатель, конечно, не мог разглядеть их.

      Оказавшись снова в темноте, Онго скомандовал:

      — Докладывайте: кто что успел заметить при свете?

      Оказалось, что никто и ничего, кроме Мори, доложившего:

      — Впереди — какой-то участок посветлее. Как бы площадка, большая, ровная, и отражение совсем другое. Прямо на востоке. И тропа вроде бы к ней и ведет.

      Двинулись на восток — осторожно, как если бы приближались к окопавшемуся противнику. Каждую минуту ожидали, что вспыхнет прожектор, осветит их, и посыплются пули. Поэтому рассыпались в редкую цепь, переговариваясь только по телефонам:

      — Здесь чисто.

      — Никого, иду дальше.

      И вдруг — неожиданное:

      — Вижу звезды.

      Вскоре и все остальные их увидели: круглый участок неба привычно играл огоньками — белыми, голубыми, желтыми. Небольшой круг: дюжины две размахов в диаметре. И находился он как раз над светлой площадкой. Круглый вырез в маскировке. Многозначительно.

      — Сури, попробуй-ка связь отсюда. Здесь ничто не должно экранировать сигнал.

      Снова выросла антенна. Сури послал позывные.

      Вслушался. Уже через несколько секунд доложил, стараясь, чтобы голос не дрожал:

      — Онго, тут совсем рядом идет радиообмен — на улкасе, я ничего не понимаю. Пусть кто-нибудь из ребят…

      — Мори, ну-ка, послушай…

      Разведчик сунул капсулу в ухо. Хмурясь, молчал несколько секунд. Потом заговорил:

      — Два голоса. Один — наша тетка из караула. Второй — мужской. Слышно прекрасно.

      — О чем говорят?

      — Пока — она все докладывала. Так, как мы условились: две смены караула погибли, кто-то пытался пройти перевал, оставшиеся открыли огонь, отбили, нападавшие ушли в неизвестном направлении — это мы, значит, — все боеприпасы израсходованы, караул нуждается в подкреплении, в боеприпасах, в продуктах…

      — А второй?

      — Пока было только «Так, понял, так, ясно». Ага, вот. Говорит: о случившемся получили сообщение от друзей каких-то, сам он возглавляет группу, которая идет на помощь, численность их соответствует двум сменам караула, находятся в десяти минутах пути, когда подойдут вплотную — дадут условный сигнал, чтобы их не перебили по недоразумению. Она отвечает: кто бы ни подошел, стрелять нечем, так что пускай поторопятся. Он: они и так уже бегут, скорее просто нельзя. Но, может, спешить и ни к чему. Она: гроза вроде бы собирается. Что, будет атур-га? Он: все приметы обещают. Она: и мне так кажется. Тогда хорошо. Сила у Создателя! Он: Сила у Создателя. Все. Увидимся скоро.

      Мори вытащил капсулу, отдал Сури. Онго спросил:

      — О чем это они там толковали? Гурга или как там? Что это?

      Ниро пожал плечами:

      — Атурга — так вроде они называли. Никогда не слышал, без понятия — что это или кто. — Усмехнулся. Проговорил выразительно: — Чтобы я ещё хоть раз в жизни поверил бабе!.. Где только они эту рацию прятали? Вроде бы мы все обшарили. Ну, разве же их перехитришь! И ведь те, свои, им тоже поверят, что их горская честь не пострадала!

      — Честь честью, но выходит, что мы в мышеловке, — констатировал Керо. — Сами залезли в мешок. Назад, к выходу, не успеем.

      — Что, разве была команда «Назад»? — спросил Онго.

      — Ну, это я так…

      — Именно, что не так. Сури, что там со связью — будет она наконец?

      — Есть центр! — услышал он в ответ. — Прямой слушает!

      — Обратный? Это Обратный?

      Голос Сидо в телефонах казался необычно хриплым, взволнованным, хотя говорил он, как всегда, не спеша, четко отделяя слово от слова.

      — Обратный здесь, здесь!

      — Защита включена? Включена защита, спрашиваю?

      Онго покосился на Сури. И он понял без слов. Кивнул:

      — Полная подстраховка.

      — Прямой, все работает.

      — Ну, слава Творцу! Где вы там? Что с вами? Докладывай. Коротко и ясно.

      Онго доложил, как ему показалось, исчерпывающе. Хотя кое-что и утаил. Счел, что о приключении с караульными женщинами начальству знать необязательно.

      — Что нашли там, кроме маскировочного тента?

      — Пока ничего. Пусто. Правда, ещё не осмотрелись как следует. Но боюсь, мы тут окажемся в мешке: выход перекроют, а больше отсюда никак не уйти.

      — Уходите сейчас же. Обследование отложите на потом. Задача меняется. Вам нужно во что бы то ни стало выйти в район… Подключи карту, буду показывать по ней.

      Онго раскрыл планшет. Подключил к приемнику. Внимательно смотрел на то, что возникало на карте.

      — Ты понял? Я спрашиваю: понял хорошо?

      — Задачу понял. Не понял только, как её выполнить.

      — Это же совсем рядом с вами — рукой подать, как говорится.

      — А вы видите между нами хребет? По нашей информации, на него подняться нельзя. Даже местные не пользуются.

      — Как-то ведь они туда попадают? Мне точно известно, что они там есть.

      — Наверное, с другой стороны.

      — С моря, что ли?

      — А как иначе?

      — Не знаю. Это ты там, а не я. Как попасть — соображай сам на месте.

      — Прямой, им ведь теперь известно, что мы здесь. Они знают, сколько нас. Они нас просто числом задавят,.. и мы вряд ли что-нибудь успеем. Мы получили перехват — сейчас они скорее всего уже на перевале, и минут через двадцать, а то и меньше, могут оказаться рядом. Они наверняка не позволят нам разгуливать тут и что-то искать.

      — Действуйте, пока на вас ещё не насели. Вам сейчас нельзя ввязываться в драку. Надо обязательно узнать, что происходит на той стороне нагорья. Это даже важнее, чем мы думали. Постарайся выполнить как можно быстрее, потом подумаете о выходе. Учти: возвращаться без данных просто нельзя — скажу прямо, тогда и мне, и вам крышка, оказывается, мы копнули глубже, чем я думал.

      — Понял вас, Прямой.

      Онго и в самом деле понял, да и что тут не понять, намек был ясен: не погибнешь в горах — прикончат дома, и ещё неизвестно, что лучше: от пули, сразу, на свежем воздухе, или медленно и мучительно в каком-нибудь подвале… А хочешь выжить — гони результат.

      — Жду связи, как только у тебя обстановка прояснится. В какую бы сторону она ни менялась. Понял, Обратный?

      — Ясно понял. Будем связываться по возможности.

      — Удачи. Храни тебя Творец.

      — Вам того же.

      — Да, вот ещё что: какая у вас там погода? Онго машинально поднял глаза к дыре — к небу.

      — Было ясно. А сейчас — облака. Даже тучи. Похоже, будет дождь.

      — Проси, чтобы была гроза.

      — Зачем? Думаете, в грозу они нас не разглядят?

      — Мало ли что я думаю. Но если я правильно угадал — ты и сам поймешь. Все. Конец связи.

      — Конец.

      И кивнул Сури:

      — Свертывай кухню. Быстро.

      А сам снова обратился к карте, пытаясь найти хоть какую-то лазейку. Хотя чувствовал, что искать её бесполезно и без огневых контактов никак не обойтись.

      — Сури, ну что? Упаковался?

      Бывший любовник поднял на него глаза. В них явно прочитывался страх.

      — Онго…

      — Ну, что ещё там?

      — Я сейчас услышал: где-то совсем рядом работает маяк наведения. Мощный. Забивает все остальное.

      — Дай-ка мне послушать! — Онго, похоже, не поверил своему радисту. Несколько секунд слушал сам. Потом медленно поднялся с колен. Хмуро проговорил:

      — Вроде бы, по нашим данным, у улкасов никаких воздушных сил нет? — Он как бы спросил самого себя.

      — Никогда не слышал, — подтвердил Мори.

      — А между тем кого-то ведут на посадку. Вроде бы прямо сюда, эта техника мне знакома. Да и лучшей площадки для агралета не придумаешь. Это по нашу душу летят.

      — Да уж, — проговорил разведчик.

      — Значит, что-то тут есть, иначе зачем такие хитрости?

      — Командир… потеряем время — потом не оторваться от них. Может, лучше сразу назад, к перевалу?

      — Тогда окажемся между двух огней, и пиши пропало. Нам все равно уходить можно только & эту сторону.

      — Куда — к обрыву? У меня, знаешь, крылья ещё не выросли…

      — О крыльях потом будем думать! А сейчас — рассуждаем. Вряд ли этот сигнал идет постоянно. Вероятнее, его передают, когда известно, что кто-то прилетит. Именно сюда: не зря тут люк в сети. Кто прилетит — мы не знаем. Если кто-то по нашу душу, то нам выгоднее отойти подальше от тропы, чтобы они на нас не наткнулись. Нам сейчас ввязываться в бой невыгодно — не в этом задача. Но это могут быть и люди, к нам отношения не имеющие, зато связанные с тем «чем-то», что мы должны найти. Если они отсюда направятся к «чему-то», мы могли бы следовать за ними в отдалении и таким образом выйти к нужному нам месту. Мнения?

      — Они нас в два счета обнаружат, — сказал Мори, самый старший по возрасту; сказал вопреки правилу — начинать совет с младшего. — Наверняка у них приборы не хуже наших. Если уж они пользуются воздушным путем, то и снаряжены будут соответственно. И ночным видением, и динафонами, так что даже дыхание наше услышат.

      —Тогда их и преследовать нельзя, — сказал Керр. — С такими приборами они нас засекут в любом случае.

      — Получается, — высказался Мори, — далеко уходить нет смысла. Не укроемся. Да тут и негде, если серьезно говорить. Мы тут, как мухи на тарелке.

      Онго закончил обсуждение, приказав:

      — Ну-ка, в темпе — всем переодеваться! Как на тропе!

      Соки вздохнул:

      — Что — опять надевать юбку и задом вертеть?

      — Уж так ты отвык, — усмехнулся Нито. — Ничего, покрутишь. И губки подмажешь.

      — Все уже вымазал.

      — Подруги поделятся. — И Нито кивнул на остальных разведчиков.

      Переоделись мгновенно — просто натянули юбки, кофты поверх обмундирования.

      — А оружие? — спросил Мори.

      — В этих местах даже дети с оружием ходят. Пусть видят. А сейчас отходим в сторонку, сходим с площадки, смотрим и слушаем. Нелишним будет узнать, кто же это летает в такую погоду. Если все-таки сядут — будут осматриваться, и движущихся заметят куда скорее, так что мы недвижны, как камни!

      Залегли, повернувшись головами к круглому отверстию в тенте, на которое нацеливался агракор. Очень хотелось думать, что машина летит за ними, чтобы вывезти, что задача, поставленная перед группой, уже решена какими-то другими способами; но после недавнего разговора с главой прогностов Свиры все понимали, что на самом деле ничего такого быть не может.

      Молнии, непрерывно сверкавшие в круглом вырезе, на миг затемнились: агралет все-таки смог зависнуть над люком — теперь ему оставалось лишь плавно опуститься, не отклоняясь в стороны, чтобы не задеть полог. Характерный силуэт легко узнавался, и Мори определил его сразу же:

      — Средний десантник «Агра-Д». На нем может быть куча народу… Знать бы еще, что это за народ. И что с ним делать.

      Онго успел предупредить:

      — Вариант выбираем в зависимости от того, кто прилетит. Если улкасы — сидим тихо, при необходимости — деремся. Если наши… может, тогда не укрываться, наоборот, попасться на глаза.

      — Как могут тут оказаться наши? — не поверил Сури.

      — Тот отряд, что шел по нашим следам, тоже был «своим», — напомнил Онго. — Свирским. И охотился на нас. Так что — все может быть. В указанном направлении бегом — марш!

      Дождь хлынул, едва группа тронулась с места. И в самом деле разразилась гроза: сильнейшие молнии были видны даже сквозь полог, ветер налетал с такой-силой, что казалось — громадный навес вот-вот взовьется высоко в воздух, сорвавшись с тросов, и улетит. Однако он держался, так что вода лилась лишь в единственное отверстие — зато уж там был форменный водопад. Онго прокричал поравнявшемуся с ним на бегу Нито:

      — Вряд ли в таких условиях агралет рискнет садиться. Люк не так велик, а ветер — ой-ой! Я бы на его месте поднялся повыше и выждал бы: такие грозы долго не идут.

      — Жаль, — ответил Нито, — что их пилот тебя не слышит…

      Онго обернулся на бегу. Агралетчики в самом деле шел на немалый риск: в блеске частых молний агралет был виден уже над круглым отверстием. Он снижался рывками — пилот старался, видимо, скомпенсировать удары ветра. Похоже, за штурвалом находился мастер своего дела. Да другого вряд ли и послали бы в такой рейс.

      «Сядут, пожалуй», — успел ещё подумать Онго. И в то же мгновение произошло то, что сразу же опровергло его предположение.

      Пилот ошибся один-единственный раз, но этого хватило для катастрофы. Машина пошла как-то ненормально, перекосившись на хвостовую часть и левый борт — такого снижения не позволил бы себе даже начинающий. Агракор не устоял перед новым порывом ветра, ещё более сильным. Луч прожектора, которым пилот освещал место посадки, дернулся в сторону, прочертил полосу по тенту, и машину боком швырнуло на одну из мачт, поддерживавших это маскировочное полотнище. Миг ещё казалось, что мачта устоит, но уже в следующее мгновение она — сперва как будто нерешительно, потом все быстрее — рухнула, таща за собой очень крепкий, видимо, тент, превратившийся сразу в подобие туго надутого паруса. Это сразу же увеличило нагрузку на соседнюю мачту, до этого исправно принимавшую на себя почти непрерывные разряды молний. И она тоже стала медленно падать. Агракор, ещё державшийся в воздухе, ударило тентом и швырнуло не вниз, а в сторону, почти параллельно поверхности плато. Пилот до последнего пытался уравновесить машину, прервать неконтролируемое падение, но группа скал оказалась слишком близко, и летчик не успел. Агракор ударился о гору и вдруг озарился странным голубым пламенем. Онго, при всей неполноте своих агралетных знаний, автоматически отметил: это не могло быть не чем иным, как началом распада несущей батареи — её агролитовые соты как бы притягивали энергию, на этом и основывалось их действие, однако они не обладали свойством самопроизвольно отключаться, когда заряд превышал норму, и это означало гибель машины и всех, кто в ней находился.

      Стало ясно: машина взорвется в воздухе, не успев даже упасть.

      — Бегом! — успел ещё скомандовать Онго. И тут же свет вспыхнул снова. Однако уже не прожекторный, а снова ярко-голубой, но куда сильнее, чем тот, что исходил только что от агралета, от его переполнившихся батарей. Голубой шар опускался через отверстие. И сиял невыносимо. Шаровая молния? Еще что-то? Раздумывать было некогда.

      Побежали, ожидая, что обломки машины обрушатся на них сзади. Мчались с невиданной прытью, при каждом толчке ногой взлетая высоко над камнями, словно соревновались в прыжках в высоту — только планки не хватало. Онго ухитрился оглянуться во время очередного прыжка. Позади творилось непонятное. Рухнувшие мачты кувыркались в воздухе, как если бы все они вдруг оказались в космическом пространстве, в котором, как уверяли ученые, должна царить невесомость…

      Похоже, она действительно возникла здесь, и волна её накатывалась теперь сзади на удиравших разведчиков. Онго успел ещё сообразить, что через какие-то мгновения и они сами окажутся в таком же положении и не смогут больше управлять своими телами и движениями. И ещё промелькнуло в сознании: верком Сидо предупреждал — насчет грозы…

      Онго хотел крикнуть своим, все больше разлетавшимся в стороны, что нужно остановиться, уцепиться за что удастся, переждать, пока непонятное прекратится…

      Но на это уже не оставалось времени. Потому что . вырвавшийся вперед Керо вдруг взлетел неожиданно высоко — и все услышали его громкий, исполненный ужаса крик. В следующее мгновение Керо исчез. Упал? Нет, вроде бы провалился куда-то…

      Жалобно вскрикнул, словно громко промяукал, Сури. И тоже…

      А затем настала очередь и самого Онго. Нога не нашла опоры для следующего толчка. Впереди больше не оказалось грунта.

      Слишком поздно Онго сообразил: они не рассчитали, не думали, что достигнут обрыва так быстро. Здесь плато кончалось, и твердая почва находилась теперь в сотнях выстрелов внизу.

      «Атурга», — вспомнил вдруг Онго, падая. То, о чем упоминали в перехваченном радиообмене. Наверное, об этом шла речь. Они уже переживали такое — именно тут, в этой части горной страны. На равнинах о подобном и не слыхивали, кажется, за всю известную историю. Атурга. Это же…

      «Вот и конец всему», — подумал он неожиданно спокойно, пока тело его, без участия сознания, старалось принять в падении самую выгодную позу для… Для чего? Чтобы разбиться в мелкие дребезги? Надежда, как давно известно, умирает последней. Рука Онго, тоже как бы сама собой, потянулась к поясному ремню — не туда, где пистолет, а за спину. Платье, надетое поверх комбинезона, мешало, Арук его побери. Онго рванул грубую ткань, сколько ещё оставалось сил…

      Верком Гумо, главный человек в ОСС, не скрывал досады.

      — Что же получается, ромб-воин? Мы высылаем команду на боевом агралете с лучшим экипажем — и они исчезают без малейшего сигнала, без намека, как говорится. Как вы это объясняете?

      — Наверное, предательство, верком. Измена. Кто-то предупредил о том, что машина прилетит, им устроили засаду — и все.

      Гумо скептически поглядел на командующего десантниками ОСС.

      — И все? Интересно, кого же это вы подобрали в команду, что какая-то хренова засада означает для них «все»? Они что — слепыми были? Безрукими? Безмозглыми, наконец?

      — Никак нет, верком. В команду были отобраны — кроме специалистов по вашему указанию — лучшие солдаты. Опытные. Проверенные.

      — Ну, так что же там с ними случилось?

      Ромб-воин слегка пожал плечами:

      — Выясняем. Доложу, как только возникнет какая-то информация.

      — — Выясняем! — фыркнул Гумо. — Как же это вы выясняете: на листьях арубы гадаете или на чем?

      — С вашего разрешения — уже готовится новая команда. Согласно вашим указаниям, третья смена. Как вы и приказали раньше, им был дан отпуск — теперь срочно отзываем.

      Гумо плотно сжал губы, глубоко подышал носом, успокаиваясь.

      — Готовится? И долго собираетесь готовить?

      — Понадобится, самое малое, ещё три дня.

      — Но чтобы все было без всяких осечек. И так придется оправдываться: почему нет смены вовремя, наш инспектор там — не подарок. Так что смотрите! А насчет погибших — постараюсь получить объяснения происшедшего по оперативным каналам. — Он на миг задумался. — И, пожалуй, чтобы все понять, полечу с ними сам! Да, да! И если пойму, что дело только в неправильном подборе людей — смотрите у меня! Времени нет, поэтому старт — через два часа, в шесть тридцать. Выводите группу на посадку. Ни с кем другим об этой операции не разговаривать. И о моем участии в вылете — ни полслова! Вам все ясно?

      — Команду вести на посадку, молчать, ждать вашей команды.

      — Странно: ничего не перепутали. Выполняйте.

      Оставшись в одиночестве, верком Гумо оперся локтями о стол, подбородком — о сжатые кулаки. Надо было спокойно посидеть и для самого себя попытаться понять: что же там могло произойти?

      То, что и люди, и машина, видимо, погибли, было, конечно, прискорбно, однако не фатально. Люди есть еще, и машины тоже.

      Гораздо хуже выглядело другое. Он, Гумо, обещал (даже в мыслях он избегал называть того, кому это обещание было дано), что люди прибудут вовремя. Это должно было сразу же благотворно сказаться на развитии событий. Конечно, с самого начала был сделан определенный просчет: никак нельзя было рассчитывать, что тамошний персонал, пусть его и подготавливали, сможет сам справиться с задачей. Не потому, чтобы их готовили плохо, нет, они были натасканы как полагается. Но потому, что таков уж их характер: занудную работу выполнять только тогда, когда ничего другого ну никак не остается, когда взяли за горло, приперли к стене и тому подобное. А если есть малейшая возможность отлынить — будут отлынивать. Ну что делать: не кабинетные люди, нет у них такого в крови. Но ведь это можно было бы и раньше понять! Сообразить, что с самого начала следовало подобрать нужные вахты из своих людей и регулярно менять их. А мы что? Послали стартовую группу и рассчитывали, что дальше эти и сами справятся. Надеялись, что Руго заставит всех ходить по струнке — но, похоже, над ним самим нужен контроль: прекрасный офицер, но со странностями. Да, ведь этот… компаньон сам предупреждал: не может ручаться за скрупулезное выполнение задания своими парнями. Как он говорил? «Прекрасные люди, понимаешь ли, лучшие на свете люди, клянусь Создателем, но от такой работы, прости меня, у нас и мухи дохнут, не только люди. Слушай, пусть ваши работают, мы это все учтем, когда станем подбивать бабки». И Арук его знает — почему было тогда не согласиться на это? Все пошло бы как по маслу. Нет, видишь ли, обида взяла: что же, выходит, мы не только отрезать и зажарить для них должны, но ещё и разжевать, и в рот им положить? А вот пускай сами хоть немножко покряхтят! Не понял вовремя, что ни хрена они кряхтеть не станут, филоны поганые. Вот как головы резать — тут они хоть в очередь выстроятся, а если надо сидеть и шевелить мозгами — тут их нет…

      Да, самому себе можно признаться: поддался тогда эмоциям вместо того, чтобы спокойно проанализировать ситуацию. Правда (тут Гумо усмехнулся, вспоминая), и обстановка там была такая — не располагающая к анализу, скорее к слабо контролируемым душевным Движениям. Что делать — верком ОСС тоже ведь всего лишь человек!

      «Ладно, — тут же одернул он сам себя. — Что было — было, но через несколько часов снова придется встретиться лицом к лицу с с тем же самым — и объяснять ему, что и как не получилось. И со своей стороны — ждать, что ответит он: как ни крути, но до их мест команда долетела, последнее сообщение от них последовало, когда заходили на посадку. А значит за то, что там случилось, пусть и отвечают они, а никак не мы. Поставить вопрос так: если не можете обеспечить порядка на своей территории — сами и расхлебывайте, и берите на себя всю ответственность. Мы, конечно, и вторую команду везем — но не на тех условиях уже, совсем не на тех, любезный мой…»

      И ещё напомнить: если бы не эта ваша гордость пресловутая, иными словами — если бы вы из-за ерунды не поссорились тогда с тамошними виндорскими старшинами, вообще не понадобилось бы ни агракор гнать и ничего такого: доставили бы команду по отработанному маршруту без малейшего риска, без сучка и задоринки. Просто зло берет, как подумаешь: все ведь там в полном порядке, а подобраться нельзя: виндоры в ответ на демарш перекрыли все подходы и предупредили, что никому не позволят не то что ногой ступить на берег, но даже приблизиться к нему — будут пускать на дно, если что. А ведь весь расчет и был на договоренность с рыбоедами: арендуем их суда, они привезут команду, проводят до нужного места — и за это им будет соответственно уплачено. Но моряки тоже народ гордый: обиделись на наших приятелей и наотрез отказались от всего. А все скупость: друзья обещали им заплатить, да в последний момент пожалели денег, а может, уже успели все разворовать, вот и решили вместо денег взять, да и пригрозить. И вся хорошо рассчитанная операция пошла бушу под хвост.

      Вот так и бывает в жизни: вроде бы все продумано, взвешено, рассчитано — и обязательно какая-то ерундa помешает. Какую — тебе ни один предсказатель не пообещает.

      …Загорелась лампочка вызова на аппарате связи. Гумо покосился: нет, не вершительская связь, значит, отвечать необязательно. Нажал клавишу, напомнил адъютанту в приемной:

      — Меня нет — не забыл? То-то, смотри мне! Я на местной операции, где точно — тебе неизвестно… И снова ушел в размышления.

      Ну а на самом деле — что же могло случиться с командой?

      Измена, предательство? Так считать, конечно, проще всего. Только кто же это мог изменить, предать?

      Кто знал о том, что команда собирается на заброс? Ну, с десяток людей. Допустим. А кто был в курсе — куда именно она направляется, где должна совершить посадку? «Да никто, — ответил Гумо сам себе. — Кроме меня самого».

      И в самом деле, все ведь было рассчитано на другой вариант — тот самый, что сорвался, — с участием виндоров. Так что если кто-то и хотел подстеречь команду на посадке, должен был ждать её там — внизу, на побережье. А вовсе не на плато.

      Но этого не знал никто. Даже пилот агралета. У него был запечатанный пакет, который он должен был вскрыть лишь уже на высоте. И у начальника команды тoже был пакет, с содержимым которого он должен был ознакомиться, прибыв на место.

      Допустим, предателем оказался пилот. Он набрал высоту. Вскрыл пакет. Ознакомился с маршрутом и местом приземления. Захотел поставить об этом в известность кого-то. Хотя бы… хотя бы того же Сидо, заклятого друга. Как пилот смог бы это сделать? Только по радио. Но служба перехвата ОСС ни на секунду не yпускала машину из внимания. И не отметила ни иного выхода в эфир — за исключением того сообщeНия, что было получено перед посадкой.

      Нет, оттуда никто и ничего передать не мог.

      А как обстоит дело с теми друзьями, кто должен был встретить команду в месте приземления и помочь добраться до цели?

      Пораздумав, Гумо покачал головой.

      Нет, непохоже. Предательство вообще не в их духе. Тем более когда знаешь, что при малейшем подозрении тебе снесут голову, а разбираться — виноват или нет — станут задним числом. Таковы уж там обычаи. Нет, трудно себе представить… Хотя, конечно, при встрече надо будет выложить им и такой вариант.

      Ну, а на самом деле…

      И вдруг его как током ударило: сообразил.

      Вот, оказывается, где разгадка-то лежит!.. И как он сразу не понял такой простой вещи?

      Группа! Та самая группа, что была выслана Сидо. Надо полагать, что у треклятого прогноста имелись представления о том, куда её слать. Остановить её не удалось, вернее всего: отряд, посланный по её следам для ликвидации, молчит уже вторые сутки — наверняка что-то с ним случилось. Вспомнить бы об этом сразу же — но происшествие с командой заставило на время забыть обо всем остальном.

      Ну, хорошо же. В предстоящем разговоре с друзьями надо будет выставить и такое условие: они немедленно начинают искать эту группу, а найдя — уничтожат до последнего. Иначе неизвестно, каких ещё пакостей придется от неё ожидать.

      И подумать только: были бы нормальные солдаты, а то ведь, по имеющимся сведениям, все до единого обертыши. Стыд и срам!

      Хотя, может, и есть в этом какая-то здравая мысль? Ведь и в самом деле теперь даже в ОСС приходит какой-то не тот народ — хотя у Службы имеется, как это называется, право первой ночи: сперва отбирает она, потом уже — все остальные.

      Но это повод для размышлений на досуге. А сейчас досугом и не пахнет даже.

      Гумо взглянул на часы. Да, пора трогаться. Он вызвал адъютанта по связи:

      — Моя машина?

      Машина была в данном случае — не бронированный личный агрик веркома Гумо, а штатный десантный агралет, тот самый БД, бравший на борт две полные линии личного состава и немалый груз.

      — Готова, пилот в кабине.

      — Сопровождение? Десантная группа?

      — Все на старте.

      — Погрузили то, что было доставлено к машине?

      — Так точно.

      — Хорошо. Я убываю в Уррас для инспекции: время подошло, а война — не повод для нарушения утвержденных графиков.

      — Никак нет, не повод.

      — Вернусь, вероятно, завтра к вечеру. Будь внимателен на связи: возможно, буду срочно вызывать. Ночного соответственно проинформируй.

      — А если понадобится срочно вызвать вас?

      — Ну, как и всегда — по личной линии. Только. И ни в коем случае не через Уррасское управление. Твердо уяснил?

      Гумо выслушал соответствующие заверения. Напоследок внимательно оглядел кабинет: все ли заперто, что надо — включено ли, что не надо — выключено…

      И, представив себе близкое будущее, невольно улыбнулся — широко, от души.

      Ах, какое же его ждет сказочное место… Уже от одних воспоминаний улучшается настроение.

      Разговор, конечно, наверняка окажется достаточно неприятным. Но место — место того стоит!

      Онго рванул платье на спине, изогнувшись вопроcительным знаком. Прочная горская ткань не поддалась. Или, может, силы уже не хватало…

      И тут же его ощутимо тряхнуло. Хвала Творцу, сработала автоматика антипада, высотной страховки — техники, давно уже пришедшей на смену матерчатым куполам, помогавшим упасть с большой высоты и остаться в живых. Включился мини-антиграв; чтобы подняться ввысь, его мощности недостало бы, но замедлить падение аппарат был способен — в этом и заключалось его назначение. Аппарат входил в индивидуальное снаряжение любого десантника. И каждый разведчик в его группе тоже был снабжен устройством, которое сейчас, похоже, выручило их в обстоятельствах, совершенно непредвиденных.

      Онго успел ещё осмотреться. Кажется, автоматика сработала у всех. Соки, Керо, Мори — где Мори? Ага, вот он первым, Було, Нито — все приняли нужные позы, сгруппировались, наверняка встретят землю как надо… Сури. Где Сури?

      Он увидел Сури в последнее мгновение. Тот падал так же замедленно, как и все остальные. Но что-то было у него не так. Он летел почти плашмя, на правом боку, голова чуть ниже ног. О чем он там думает? Разобьется!..

      — Сури! — крикнул он изо всей силы. — Сури! Су…

      Поздно кричать; все уже поздно. Онго дернулся, будто это он сам сейчас врезался в землю, на миг приподнялся и снова прижался к грунту — и теперь остался неподвижным. Да, скорость падения была не такой уж большой, несмертельной, во всяком случае — если приземляться по правилам. А если вот так…

      Онго опустился по правилам — на согнутые, напружиненные ноги, мягко упал на полусогнутые руки, тут же оттолкнулся, вскочил, перевел дыхание. Взгляд наверх: трое ещё садились — так, как полагалось. Мори приближался к земле последним, лицо его было искажено — скорее от боли, подумал Онго, чем от страха или растерянности; но все-таки хватило у него памяти сделать все так, как полагалось. Да и неизвестно за что он так опасался: за себя или за ранец с аппаратурой связи, который Онго приказал ему перенять у Сури ещё наверху, когда готовились к схватке с десантом? Онго опустил глаза к земле. Керо и Нито уже бежали с двух сторон к лежавшему без движения Сури. Нито успел первым, опустился на колени, стал нащупывать пульс на горле. Потом приник ухом ко рту пострадавшего. Поднял глаза на подоспевшего Онго. Проговорил негромко:

      — Жив. Но вырубился. Может, сломал что-нибудь. Только бы не хребет…

      Керо указал на ссадину на виске Сури.

      — Он, думаю, вырубился ещё там, наверху. Когда нас швыряло — то ли он об камень, то ли камень об него…

      Онго усмехнулся бы, не будь он так встревожен и огорчен. Камень об него или он об камень — разница невелика. Камни, конечно, тоже живые, но они куда выносливее людей…

      — У кого подноска? — спросил он, забыв на мгновение, у кого она должна была находиться, И тут же вспомнил: — Арук, он же сам поменялся ранцами с Мори — я велел… Керо, тащи её осторожно из ранца.

      Чтобы открыть ранец, пришлось слегка повернуть парня; он коротко простонал, не раскрывая глаз, не приходя в сознание. Керо вытащил нужный сверток, развернул, разложил, включил баллончик, подноска надулась, превратившись в подобие матраса, зашевелилась, как бы намереваясь оторваться от грунта: заполнилась она не воздухом, а гелием. Тем временем подоспели и остальные трое. Онго скомандовал:

      — Перекладываем вчетвером. Подвели руки… Подали с приветом и — раз, два — взяли! Хорошо. У кого палатка бглиже? Соки? Укрой его. Да не с головой: живoй ведь! Так. Осмотреться, проверить друг друга, приoтовиться к движению, выход — через три минуты.

      Три минуты понадобились ему, чтобы сообразить, куда же сейчас идти, что делать. Но почти все это время он потратил на то, чтобы, склонившись над Сури, вслушиваться в дыхание, всматриваться в бледное лицо, в прокушенную губу, на которой застыла капелька крови… «Эх, Сури, мальчик! Каким ты ещё недавно был гордым, самоуверенным, безмятежным, как старался посмотреть на меня сверху вниз — хотя роста-то мы одного. И вот — лежишь, и неизвестно, что ждет тебя. А ведь это моя вина. Я ведь попросил, чтобы тебя поставили в группу. Глупое желание возникло тогда: доказать тебе, что не такой крутой ты парень, каким казался самому себе, и что я — бывшая твоя девушка — сильнее тебя во всех смыслах. Ну вот, доказательство налицо — лежит бездвижно на туго надутой подноске. Но нет у меня удовлетворения — есть чувство вины и жалости.

      А ведь на самом деле причина была далеко не только в том, чтобы осадить тебя, указать твое место в жизни. А прежде всего, наверное, в том, что я ведь тебя любила — и, наверное, что ни вырезай у женщины и что ни пришивай ей, где-то глубоко-глубоко в сознании, а ещё вернее, в подсознании останутся те, первичные, женские ощущения и чувства. Любовь-то не прошла, просто исчезла возможность её физической реализации — ты уж прости, Сури, но этого между нами никогда не будет. А вот ощущение внутренней близости все равно осталось, хотя я тебе стараюсь этого не показывать, а уж другим — ни в коем случае. Дураком я, конечно, был, но уж очень хотелось, чтобы близкий человек был рядом тогда, когда жизнь порой болтается на волоске… И как-то не подумалось, что болтаться в первую очередь будет твоя жизнь, а не моя: я солдат, а ты — нет, сколько ни прикалывай тебе значков на воротник. Да, дурак я и эгоист, вот что. И когда ты придешь в себя — а ты придешь, иначе просто быть не может! — я все это тебе откровенно выскажу. А сейчас, чтобы тебя сберечь, надо и самим как-тo вылезать из передряги, в которую мы попали. Прости, мне совсем некогда»…

      Только завершив этот безмолвный монолог-покаяние, Онго достал планшет, включил карту, боясь, что с техникой могло что-то случиться — там, наверху еще, или при падении. Слава Творцу, карта заработала безотказно. С минуту потребовалось, чтобы найти свое место. Отметив его зеленой светящейся точкой, Онго только покачал головой.

      Они спустились — если можно было этим спокойным словом назвать их кувыркание в воздухе — на неширокую, не более двух выстрелов, полосу ровной земли, зажатую между отвесным обрывом, с которого они упали, и водой — не какой-нибудь лужей, а океаном. И карта утверждала, что территория, где они ока-, запись, не принадлежала ни улкасам, ни тем более сви-рам; то было побережье земли-виндоров. И к северу, и к югу полоса постепенно расширялась, группа ухитрилась упасть в самом узком месте. Хорошо еще, что ветер дул с моря, а не с земли — иначе их, пока летели, могло бы и сдуть в океан, а плыть у них было не на чем. Такая обстановка, в которой они оказались, заданием не предусматривалась.

      Узкая полоска суши, где они сейчас находились, не была населена. Но дальше — и севернее, и южнее, — судя по карте, раскинулись небольшие рыбачьи поселения, как, впрочем, и по всему побережью. Полоса этих поселений окольцовывала обе большие страны: и Горную, и равнинную Свиру. Что же должны были сейчас сделать разведчики, оказавшиеся тут помимо своей воли? Идти к людям — или, наоборот, избегать их, пробираясь… куда же?

      Три минуты давно миновали, а Онго все не отрывал аз от играющего разными цветами прямоугольника. Умал. Группа вышла из сложной обстановки с мини-зльными потерями: убитых нет, ранен — даже не знен, но пострадал при вынужденном отходе — один.

      Группа пока ещё не выполнила своей задачи; возможно, была уже близко от результата, но теперь так или иначе приходилось начинать все сначала. Иными словами, возвращаться в горы: нужное решение было где-то там. Вернуться; каким же образом подняться? Да ещё имея на руках человека, неспособного передвигаться самостоятельно?

      Обозначения на карте ясно показывали: обрыв, на который никто не смог бы взобраться, тянулся достаточно далеко в обе стороны; примерно — Онго прикинул — день пути хоть туда, хоть сюда. Конечно, не будь Сури на руках… Но он есть. Если передвигаться скрытно, то использовать можно только темное время; при дневном свете проскользнуть мимо поселков наверняка не удастся: заметят если не с суши, то с моря, а всего вероятнее, с обеих сторон. Значит, уже не день, а два. А Сидо предупреждал: отсчет времени идет очень напряженный, опоздать — значит потерять, быть может, все. Вывод один: пытаться дойти до пологих склонов, где можно было бы свернуть в горы, скрытно не имеет смысла: можно прийти к шапочному разбору. Онго не было известно, что заставляет Разведку вести именно такой отсчет времени; он понимал, что ему этого знать, вернее всего, и не следовало. Но наверняка у Сидо были на то серьезные основания. Итак? Итак, надо, не скрываясь, выходить к виндорам? Как же это будет выглядеть на деле? Кто они такие с точки зрения хозяев этой территории? Группа вооруженных людей, незаконно вступивших на виндорскую территорию. Объяснять им что-то об особом задании, которое выполняет группа, нельзя, да и бесполезно: виндоры не участвуют в войне и вряд ли захотят помогать какой-либо из сторон. Группе, вернее всего, грозит интернирование и в лучшем случае — депортация, возвращение в Свиру. То есть полный провал. Это тоже не годилось.

      Что ещё возможно?

      Существовал, конечно, ещё и такой вариант: выйти на связь с веркомом Сидо, доложить обстановку и просить — ну, лучше всего — прислать агралет и с его помощью забросить группу обратно в горы, а пострадавшего Сури увезти в страну, в тыл, положить в госпиталь, пусть лечат. По, времени это, пожалуй, самое выгодное. Да, так и надо поступить.

      — Мори! Раскочегаривай рацию, ты ведь у нас дублер радиста. Нужна связь с центром — срочно!

      Мори, все еще, казалось, не совсем пришедший в себя после падения, шмыгнул носом, опустил глаза. Ответил за него Керо:

      — Командир, это пустой номер. Он проверил уже всю эту кухню; она не фурычит. Ей не повезло, как и Сури: чем-то её там шмякнуло. А если бы не она, было бы у нас двое раненых вместо одного.

      Онго сердито перебил:

      — Мори, я ведь к тебе обращался!

      — Все так, флаг-воин, — пробормотал Мори. — Виноват…

      Наверное, и в самом деле ощущал свою вину, если сказал «флаг-воин» вместо привычного в его устах «командир»…

      — Связи нет?

      —Нет.

      — Исправить возможно?

      — Нужно время. Пока ясно только, что не работает. Нужно протестировать, разобрать, наверное… А я ведь в этом — хилый спец. Сури бы, наверное, вмиг наладил.

      — Ясно. Ты не виноват. Разберешься, когда будет время.

      Значит, третий вариант отпал в самом начале. Что еще?

      Был, конечно, ещё и четвертый путь, рискованный, такой, какой вряд ли одобрило бы свирское ведомство иностранных дел, но их представителей тут, к счастью, не наблюдалось. Путь этот заключался в том, чтобы выйти к виндорам с оружием в руках, силой вынудить (потому что вряд ли у них тут есть серьезные силы обороны, да и вообще у них вроде бы и армии-то никакой нет) — да, под угрозой оружия захватить одно из рыбацких судов вместе с экипажем и принудить доставить группу в то место побережья, откуда открывался бы путь вверх. Даже для парусника тут дороги всего лишь на несколько часов, а если найдется какая-то лодка с моторчиком, пусть слабым, — то и того меньше. Доплыть, извиниться, может быть, попытаться даже как-то отблагодарить их—и спешить в горы. Конечно, с Сури на руках это будет вовсе не быстрый марш-бросок; однако это, видимо, единственная возможность.

      Да. Именно так.

      Под конец Онго, поколебавшись немного, решил: оно скорее всего и неплохо, что о принятом решении веркому Сидо сообщить нельзя. Потому что это, по сути дела, означало бы признание своего бессилия. А разве уже все шансы потеряны?

      Он выключил карту и закрыл планшет. — Выступаем. Оружие на изготовку. Було, Нито — несете Сури, потом вас сменят. Направление — юг. Первыми оружия не применять, если кого-то заметите — доложить сразу, действовать будем по обстановке. На открытые места не выходим. Вперед — марш.

      Агракор, в кабине которого сидел, полузакрыв глаза, как бы отдыхая, верком Гумо, а в обширном салоне расселись по лавкам две дюжины десантников, был уже в получасе лета от города Уррас, где главе ОСС следовало, по его словам, провести инспекцию управления ОСС этой округи. Пилот начал было устанавливать связь с диспетчерской уррасского аэродрома, когда Гумо, не поднимая век, проговорил негромко:

      — Приготовься к перемене курса.

      — Мы уже на прямой, верком.

      — Прямых в мире, — задумчиво проговорил Гумо, — может быть бесконечное количество. И все они, кроме одной, нам не годятся. — И, изменив голос на командный:— Правь на юго-запад. Место назначения предположительно — Намор.

      То было название не городка даже, а местечка, располагавшегося в самой середине самой плодородной части Свирской равнины. Там имелся банк, несколько фирм, торговавших зерном, но из людей ОСС — один-единственный инспектор, не имевший, кажется, даже офицерского звания. Пилоту никогда раньше не приходилось летать туда. Но, начальству, как известно, виднее. Намор — значит, Намор. Это ведь агракор, который можно посадить, как любили говорить специалисты, даже на унитаз, если предварительно снять с дома крышу, конечно. Однако он счел своим долгом предупредить:

      — Вряд ли там будут нормальные условия для посадки, и после нее.

      — Следи за воздухом, — посоветовал Гумо. — И выполняй.

      Пилот послушно положил машину в пологий вираж. Веркома Гумо условия посадки в Наморе не интересовали. Потому что он и не собирался там садиться. Он знал, что вблизи этого поселка он в очередной раз прикажет изменить курс — на этот раз уже окончательно. И впервые назовет цель полета: остров Кукурей.

      До Намора оставался ещё час с небольшим, можно было и дальше подремать, расслабившись. Гумо так и сделал — но только после того, как спросил по внутренней связи у командира десантников, составлявших охрану:

      — Как там груз — не разболтался?

      — Никак нет. Принайтован на совесть.

      — Ты все же поглядывай время от времени. В остальном — можете отдыхать.

      — Слушаюсь — поглядывать и отдыхать. Гумо снова закрыл глаза. Погода была хорошей, атмосфера — спокойной, машина шла ровно, без тряски, без воздушных ям. Вот так бы и всю жизнь… — подумал он, засыпая.

      Директор Института Прогнозирования верком Сидо был хмур. Потому, прежде всего, что замысел с группой Онго, вернее всего, провалился. Ребята, надо думать, погибли. Служба Природы только что сообщила о том, что в горах — и именно там, Арук бы взял, в районе Ур-Обор, произошел гран — гравитационная аномалия. Явление знакомое, но крайне редкое. И как раз тогда, когда ребята, по всем расчетам, находились именно там. В таких случаях не выживают: придется искать другие, средства. Ну, что там еще? Он нажал клавишу специальной связи.

      — Слушаю.

      — Докладывает А-восемнадцатый.

      — Да?

      — В одиннадцать ноль восемь зафиксирована перемена курса. Объект направляется на юго-запад. Одновременно набирает высоту, переходя в верхние эшелоны.

      — Понял. Благодарю. Продолжайте наблюдение.

      — Разрешите доложить. Если он уйдет в верхний эшелон, мы его упустим: такой маневр не ожидался, у моей машины потолок — предпоследний уровень.

      — Я приму меры. Но до команды продолжайте работать.

      — Слушаюсь.

      Сидо дал отбой. Набрал на своем пульте номер из трех цифр.

      — Башня, — услышал он.

      — Первый. Поднимите разведчик ВС.

      Аббревиатура означала — высотный скоростной.

      — Задача, верком?

      Сидо смотрел на большой экран на стене. Сейчас на нем была видна карта юго-западной части Свиры и прилегающих территорий. Верком размышлял. Куда же это он сейчас направляется? По курсу у него не окажется ничего серьезного, вроде бы никаких причин для посадки в любом месте этого направления. Еще одна сбежка? Вероятнее всего, так оно и есть.

      —Выйти в квадрат восемнадцать — тридцать девять, занять место в предпоследнем эшелоне. Двигаться на юго-запад. Найти наш малый разведчик — тот, что отправился в девять двадцать. Перенять объект наблюдения. Вести, сохраняя дистанцию. Докладывать мне о всяких изменениях режима полета.

      — Верком, ВС может подойти и поближе: у чего ведь полная защита от локации и…

      — Спасибо, Башня, я знаю. Если понадобится — дам команду. Когда машина будет в воздухе?

      — ВС уже на старте. Через минуту тридцать шесть.

      — Хорошо. Конец связи.

      Следующий доклад он получил через час с четвертью уже непосредственно от пилота Высотного Скоростного:

      — ВС сообщает: объект освободился от наблюдения, включив, видимо, антилокационную аппаратуру.

      Сидо не очень удивился: ожидал чего-то подобного с самого начала. Объект ушел от наблюдения — наверняка перед тем, как снова лечь на новый курс. Хитер.

      Но и мы тоже не первый год замужем.

      Он услышал, как второй участник связи сдержанно кашлянул — как бы напоминая о том, что ждет распоряжений.

      — ВС? Увеличьте скорость и ищите его вот в каком секторе… — он назвал координаты.— Обнаружив, идите на предельно малом расстоянии, обеспечивающем cкрытность.

      —— Понял вас.

      — Дальше: следуйте за ним вплоть до посадки — если он приземлится на нашей территории. Если же станет ясным его стремление пересечь границу — то… команду получите, когда доложите о том, что возникла именно такая обстановка.

      Он хотел было сразу приказать: в таком случае — постарайтесь его уничтожить как перебежчика. Но вовремя остановился. Как-никак, у главы ОСС были широкие права, включавшие и пересечение границ по собственному усмотрению. Правда, даже в этом случае перелет следовало заранее заявить пограничникам. Потому что в разные времена было десятка два случаев угона воздушных машин — со стороны улкасов в основном. И граничная стража имела указание: не заявленные заранее машины при перелете через границу — сбивать.

      Сидо вызвал секретаря:

      — Проверь-ка быстренько: есть ли заявки на пересечение нашей границы на юго-западе. Сразу доложи.

      Оставалось снова ждать.

      А группа опять молчит. Хотя не исключено ведь, что наблюдаемый агралет направляется именно туда: к плоскогорью, на котором группа находится. Очень вероятно, что он просто везет новый отряд для того, чтобы окончательно разделаться с Онго и его людьми.

      Секретарь вернулся быстро.

      — Последняя заявка была вчера из ОСС.

      — Вчера, а машина ушла сегодня?

      — Нет. Машина ушла вчера же и пока не возвращалась.

      — Какой тип машины?

      — Агра-Д.

      Сидо поднял брови. Нет, это не та машина. Наблюдаемая сегодня — класс БД, Большой Десантный, а не просто Д. Значит, вылет нынешний не заявлен. Надо полагать — для полного соблюдения секретности.

      Арук, вот так мысль постучалась в голову!..

      Проверить? Нет, там сразу возникнут предположения…

      А если все же? Предположим, разговор состоится — тогда сказать что-то вроде: «Давай поговорим откровенно, раскроем карты».

      И быстро — наверное, опасаясь передумать, — Сидо набрал нужный номер по правительственному, надежно закрытому каналу.

      Откликнулся, однако, всего лишь адъютант.

      — Здесь верком Сидо. Шеф на месте?

      Он выслушал ответ, радуясь тому, что усмешка, возникшая в эти мгновения на его лице, не видна собеседнику.

      — Нет, — сказал он затем, — никакого сообщения, я позвоню, как вы говорите, послезавтра. И положил трубку.

      Мысль-то оказалась на проверку вовсе не сумасшедшей!.. Так что…

      Он оборвал мысль. Снова заговорил ВС:

      — Нахожусь на подлете к границе, следуя указанным вами курсом. Пока обнаружить объект не удалось. Прикажете пересечь границу?

      Сидо успел уже обдумать такую возможность.

      — А сумеете — не подняв тревоги на земле?

      — У граничной стражи? На такой высоте они меня не заметят. А локаторы у них — самые древние в мире.

      — Так уж и в мире… Хорошо. Слушайте задание: перелететь границу, продолжая поиск в указанном секторе. Думаю, что в воздухе вы его уже не застанете. Смотрите на карту. Плато Ур-Обор. Осмотрите его внимательно — может, сумеете обнаружить объект уже на земле. Если же там ничего не окажется, возвратитесь к побережью. В том направлении, южнее, есть несколько островков — проверьте их. Кстати, находясь над побережьем и островами, попытайтесь вызвать… Запишите частоту, позывные и пароль. — Он медленно, четко продиктовал.— Возможно, из этого источника получите какую-то дополнительную информацию. Постоянно сообщайте о результатах. У вас экипаж в полном составе?

      — Так точно, три пилота и все остальные.

      — Прекрасно. Сколько ещё можете держаться в воздухе?

      — Двое суток. На этой высоте хорошо идет зарядка батарей: вся облачность внизу. Так что…

      — Хорошо. Не забывайте вовремя сменяться и отдыхать: возможно, для поиска даже двух суток не хватит. Все должны быть в хорошей форме.

      — Выполняю. Разрешите вопрос?

      —Да?

      — А если я увижу его уже на обратном пути? Сидо ответил после краткой паузы:

      — Сообщите. Тогда постараемся его посадить на каком-нибудь из приграничных аэродромов. Мол, сочли нарушителем границы.

      Пилот не смог скрыть удивления:

      — Верком, агралеты ведь есть только у нас: ни у ул-касов, ни тем более у виндоров…

      — Вы хотите сказать — не было? Так у них много чего не было, у горцев. А теперь вот есть. Это у вас нет такой информации; откуда вы знаете, что её нет у меня?

      — Виноват, верком.

      — Все, конец связи.

      «Мне тоже надо быть в хорошей форме», — подумал Сидо, медленно разгибаясь в пояснице, поднимаясь из-за стола.

      — Стой! — скомандовал Онго вполголоса. Пройдя несколько выстрелов, они только что взобрались на гряду песчаных дюн, отделявших полосу, по которой группа пробиралась от узкого песчаного пляжа, куда равномерно накатывались волны океанского прибоя. Дальше была одна только вода, огромная вода, никогда и никем из разведчиков ещё не виданная; она вызывала мысль о миллионах маленьких зеркалец, каждое из которых, находясь в непрерывном движении, отражало солнечные лучи — белые, зеленые, голубые. Тут любой бы невольно зажмурился, давая глазам время привыкнуть к такому буйству света и движения. Вот, оказывается, что такое океан в хорошую погоду.

      Лишь через минуту-другую они смогли спокойно и методично осмотреться и увидеть все, что открылось их глазам. Налево — дюжины две домиков, разбросанных без особого порядка на пологом склоне дюн, окруженных деревьями и кустарником. Растительность служила, вероятно, для укрепления почвы: песок любит путешествовать, пусть и не быстро, но упорно. Ближе к воде — колья, между двумя из них растянуты сети для просушки, или, быть может, для ремонта; вероятно, и остальные колья служили для того же, однако все прочие сети сейчас были скорее всего заброшены в море. Об этом свидетельствовало то, что на всей этой части побережья виднелось лишь одно рыбачье суденышко — двухмачтовое, с косыми парусами, с вооружением шхуны, сказали бы специалисты; но их среди разведчиков, понятно, не было. Суденышко плавно покачивалось около уходивших от берега мостков. И лишь там, на мостках, и были видны люди — они только что спустились сверху, от домов, принесли с собой что-то, что теперь укладывали в лодку. Наверное, собирались тоже вскорости отчалить.

      — Благодать… — громко вздохнул Керо. — Вот где жить бы.

      — Ага, — как бы согласился разумный Нито. — Особенно когда шторма.

      — Или эта самая атур-га, — поддержал Мори, морщась и потирая бок. — Что это такое, кстати, сечет кто-нибудь?

      Онго наморщил лоб, хмурясь. А й в самом деле, ничто не указывало на то, что жители побережья были знакомы с этим — что это было такое: явление природы, наверное? Если бы и здесь случалось подобное, как они уберегали бы свои кораблики от — ну, скажем — выброса на берег? Да и вся эта деревушка, что осталось бы от нее, если бы вдруг волны, потерявшие значительную часть собственного веса и едва ли не поднимаясь на воздух, теснимые массой.всего океана, — если бы они обрушились на хибары, никак не вызывавшие ощущения прочности? Тогда в эту минуту тут царил бы хаос обломков и, чего доброго, тел. Но все выглядит — благополучно. Ладно, над этим можно будет поразмыслить в свободное время. Не сейчас.

      Сейчас надо снова быстро принимать решение. Что делать? Затаиться и ждать, пока не вернутся с моря все остальные суденышки, чтобы выбрать самое подходящее для группы? Или же, пользуясь малолюдностью (в домах, конечно, люди были, но, надо полагать, лишь женщины и дети, а основная сила ушла сейчас в море, на промысел), овладеть вот этим самым корабликом — единственным, имевшимся здесь? В конце концов морской путь предстоял короткий, а лодка казалась достаточно просторной, чтобы, кроме собственного экипажа, поднять и всю группу. Надо будет только найти там место, чтобы с удобством уложить все ещё не пришедшего в сознание Сури.

      — Соки! Как там больной? Да сними с него палатку: жарко, он под нею упреет.

      Соки был вместе с Мори в последней, третьей смене носильщиков и сейчас сидел на корточках возле подноски.

      — Дышит сейчас лучше, ровнее, — ответил он. — Температура спадает. Если бы ему полежать в покое несколько часов, а лучше — денек, то, думаю, быстро пришел бы в себя. А так — мы ведь трясем его непрерывно, тут и здорового замутит.

      — Если бы… — хмуро повторил Онго. — Внимание всем. Сейчас идем, не скрываясь, к берегу — спокойно, оружие за спину, не показывать никакого волнения, никакой агрессивности. Попробуем договориться миром.

      — Если миром, — проговорил Мори, — чем платить будем? Без денег мира не бывает, верно?

      — Посмотрим. Может, чем-то отдаримся. На худой конец деньги есть, хотя и не очень много. Но на этот случай, думаю, хватит.

      Он с благодарностью подумал сейчас о веркоме Сидо, просто-таки заставившем его взять с собой небольшую пачку банкнот. Онго тогда не представлял, в какой ситуации они понадобятся в горах. Ну вот — хотя и не. в горах, а могут пригодиться.

      —Онго, — сказал Соки просительно. — Может, пока вы там будете договариваться, Сури полежит здесь? Ему покой нужен.

      — А ты согласен около него подежурить?

      — Ну, — ответил Соки обиженно, — необязательно я…

      — Нет. Может, конечно, ему и полезно было бы, но ещё лучше для него — поскорее отплыть. А для нас самих — если мы идем к ним и несем одного на руках, то это производит совсем другое впечатление, чем когда несколько неизвестных мужиков, да ещё вооруженных, неизвестно откуда взявшихся…

      Онго умолк потому, что Нито рассмеялся:

      — Командир, какие же мы мужики, особенно при взгляде со стороны?

      И в самом деле, им даже не пришло в голову переодеться после падения, вернее, не переодеться даже, а снять то, что осталось от женских туалетов. Ну, что же, может, так даже лучше? Фигуры-то во многом остались прежними, хотя все прочее, начиная с психики, изменилось круто.

      — Верно, Нито. Для нас так выгоднее. Спокойнее нас встретят. А там — посмотрим. Ну, подъем. Первая смена, берите подноску. И — прямо к лодке. Идите по-женски, не так, как солдаты.

      — Командир, а как с ними объясняться-то будем? Какой у них язык?

      Онго задумчиво почесал затылок.

      — Не наш, это точно. Может, похож на улкасу?

      —А если нет?

      — Ну, что же, будем объясняться на пальцах. Нито хмыкнул:

      — Лишь бы не на кулаках… Эй, Керо, не забывай багажником вилять, не то шагаешь, как гвардеец на параде…

      Они шли, не торопясь, каждым движением показывая, что изнемогли до крайности. Не кричали, не махали руками, словом, не старались обратить на себя внимание, но и не таились — шли так, словно это само собой подразумевалось, как если бы другой дороги у них и быть не должно.

      Сновавшие возле лодки их заметили; сначала один скользнул взглядом и отвернулся, но тут же повернулся снова, вгляделся, окликнул другого — и через минуту уже все, кто был на берегу и на борту — всего их насчиталось пять, перестали работать и смотрели на приближающихся. Выражение их лиц менялось: сперва — ненадолго — недоуменное, потом (наверное, когда разглядели, что приближаются к ним женщины) по лицам пошли усмешки, кто-то присвистнул, другой замахал рукой, подзывая, ещё один что-то крикнул — язык и в самом деле оказался непонятным; и наконец — когда группа подошла совсем уже близко и стало возможно рассмотреть детали, — лица рыбаков сделались хмуро-серьезными, в то время как их взгляды опустились с лиц подходивших женщин на их ноги. Заметив это, Онго пробормотал:

      — Да, туфельки у нас не те…

      Туфелек на них вообще не было, хотя бы и горских, без каблуков, а были нормальные солдатские башмаки. Тогда, перед ожидавшейся схваткой с прилетевшими десантниками ОСС, времени не было ещё и переобуваться, да и надобности: только неразбиваемые ботинки и могли выдержать бег по каменной россыпи. А сейчас рыбаки разглядели несоответствие между поношенными, кое-где порванными платьями — и тяжелой солдатской обувью. И, естественно, насторожились.

      — Вперед, вперед, — негромко подогнал Онго своих людей, которые тоже заметили уже перемену в лицах встречающих, и невольно замедлили шаг, — только не хватайтесь за оружие. Они ведь и разбежаться могут, а среди нас моряков вроде бы нет.

      Поджидавшие их — без команды, а скорее инстинктивно, — сойдясь плотной группой, сделали несколько шагов назад и остановились там, где начинались мостки. Отсюда до кормы пришвартованной лодки оставалось два-три шага. Один из рыбаков — похоже, старший по возрасту — вытянул руку ладонью вперед, как бы предлагая остановиться.

      — Стой! — негромко скомандовал Онго, и группа остановилась. Соки втянул ноздрями воздух и покривился:

      — Ну и аромат от них…

      — Рыбка, надо думать, — сказал Мори. — Рыбку любишь? Вот у них её и покупаем.

      Две группы с полминуты стояли друг против друга. Звездники разведчиков висели за спиной; у моряков огнестрельного оружия не было видно, но у каждого на поясе висел длинный — в локоть с лишним — нож, непременный рыбацкий инструмент. А в лодке к рубке были прислонены толстые, тяжелые, наверное, копья. «Гарпуны», — вспомнил Онго читанное в детстве о давних путешествиях древних свиров к древним же виндорам.

      — Мори, — сказал Онго, — попробуй с ними на улкасе: все-таки соседи — наверное же, хоть кто-то тут их язык понимает.

      Мори, откашлявшись, произнес несколько слов по-улкасски. Но, увидев, как сразу же возникло на обветренных лицах выражение жестокости, повернулся к Онго, чтобы сказать уже на родном языке:

      — Похоже, выстрел мимо цели…

      Старший рыбак заговорил. Онго попытался уловить его речи хотя бы одно знакомое слово. Нет, может, три языка планеты и исходили из одного корня, но успели разойтись слишком далеко. Хотя нет:— вроде бы мелькнуло знакомое сочетание звуков: «улкаса». И нотки гнева прозвучали в хриплом голосе рыбака.

      Онго взмахнул рукой:

      — Улкасы — нет. Мы не улкасы! — Он как бы отталкивал ладонями возникшее у рыбака предположение. — Свиры! Мы свиры!

      — Свирей? — повторил рыбак. Обернулся к своим, что-то проговорил. Один из стоявших позади вышел вперед, встал рядом со старшим.

      — Говори свирей! — сказал он, и не понять было сразу: то ли он хотел, чтобы на свире заговорили с ним, то ли давал понять, что владеет языком равнин хоть в какой-то степени.

      — Слава Творцу, — буркнул Онго. И заговорил громко, произнося слова медленно, раздельно, не проглатывая половины звуков, как чаще всего бывает при разговоре людей, владеющих языком свободно: — Мы спустились сверху — оттуда…

      И, повернувшись, указал рукой на поднимавшийся, казалось, совсем рядом отвесный, высоченный склон.

      Усмешки — недоверчивые или откровенно скептические — прошли по лицам слушавших.

      — Начинать неправда — плохо-плохо, — покачал головой рыбак, понимающий свиру, а остальные согласно покачали головами. — Оттуда падают, да. Камень падают. Живут — нет.

      Ничего удивительного: Онго и сам не поверил бы, если бы не пришлось самому поучаствовать в столь невероятном деле.

      — Не понимаюсь, — продолжал тем временем рыбак, теперь уже переводя то, что негромко подсказывал ему старший. — Есть неправда от самого начала. Есть не понимаюсь. Кто приходил? Мужчина в женекий наряд? С женский тело? Или женщина-солдат? Свирей нет женщина-солдат, мы известны. Мы бывать Свира, чтобы давал рыба, брал денга, давал денга — брал товар. Закон Свира знать. Или есть мужчина-женщина разом? Откуда так? Не видно, не слышно. Надо правда. Не надо врал. Море не любить врал.

      Действительно, если подумать: откуда виндорам было знать о проекте «Метаморф», если и сами свиры о нем услышали только тогда, когда началось его осуществление? Можно, конечно, начать объяснять, но пока они поймут — если поймут вообще, если поверят, — пройдет неведомо сколько времени. А действовать надо быстро, быстро…

      — Мы упали сверху — это правда. Мы покажем — как. Есть такое умение, есть машинка. Но это потом. А сейчас — один из нас разбился. Нужно лечить. Есть у вас кто-нибудь, кто может лечить?

      И Онго указал на Сури, лежавшего на подноске позади группы. Повинуясь его жесту, разведчики расступились так, что к лежавшему стало можно подойти. Онго повторил:

      — Лечить — есть?

      Рыбаки молчали. Только старший сказал для перевода:

      — Смотреть надо.

      — Смотри.

      Старший медленно подошел к подноске, опустился, сел на пятки. На несколько секунд закрыл глаза. Вытянул руки ладонями вниз, неспешно повел ими над недвижно лежащим. Задержал над грудью, справа, пробормотал «М-м», так же провел кистями над руками, тоже запнулся однажды, потом над ногами, одной и другой. Дольше всего держал ладони над головой. Наконец, опустил руки на свои колени, открыл глаза. Заговорил. Последовал перевод:

      — Рука хруп. Нога хруп. Тут — одна, две — хруп-хруп. Сильно бил. Ум его гуляет. Скоро будет дома, наверное. Ум тоже бил себя.

      — Падал. Мы все падали, — поправил Онго.

      — Все не бил себя — он один бил?

      — Бывает и так.

      — Если покажи — как, мы поверяли.

      — Ладно. Покажем, чтобы вы поверили. Старший сказал ещё что-то.

      — Он говорит: мы это поправлять два дня. Если был наш. Вы — не наш. Улькаса? Если нет — почему оттуда?

      Онго вздохнул; видимо, ничего другого не оставалось, как идти на определенный риск: приоткрыться.

      — Мы с улкасами — враги. — Он сжал кулаки, с силой столкнул их. — Враги. Искали там их секрет. Случилась большая буря. Сбросила нас. — Он изобразил бурю, сильно замахав поднятыми руками, потом позволил им упасть. Рыбаки внимательно наблюдали, слушали перевод.

      — Мы не хотели приходить к вам. Свиры, виндоры — не враги. Добрые соседи.

      Виндоры, выслушав, посовещались вполголоса. По их лицам нельзя было понять: поверили они или нет, захотят ли помочь или же попытаются задержать, пока не вернутся с моря остальные. «Если попробуют применить силу — мы их перебьем, конечно, — подумал Онго, — но тогда рассчитывать на доброе отношение никак не придется, и если даже захватим лодку и отчалим — далеко не уйдем. Нет у Свиры ни морей, ни моряков — большое упущение, конечно, но некуда деваться. Сейчас все зависит от них…»

      Рыбаки, кажется, пришли к какому-то мнению, и знаток свиры снова обратился к разведчикам:

      — Виндоры, свирей — соседи. Виндоры, улькаса — соседи. Добро было. Но — два дня — улькаса тут делал немного нападать. Виндоры не любят нападки. Виндоры помогл… помо… ну, делал, что могут. Что вы нужите?

      — Ну и говорун, — пробормотал Керо, отвернувшись, чтобы не видна была его ухмылка.

      — А ты поговори по-виндорски — мы послушаем, — одернул его Нито.

      Переводчик между тем продолжал:

      — Мы думал — вы улькаса. Никогда тут не видеть свирей. Теперь понимала: улькаса нет такие — тело жены, а на деле — мужа. Теперь знать: свирей вот такие есть. Не как другие. Мы совсем верить, когда вы показать, как падать живым. Если да — мы делать, что вы хотеть. Если можно. Капитан говорил: ваш человек мы вылечиваем две дни, если оставлять нам. Вы все оставляй тут две дни. Вы хотливы на это? На это Онго ответил:

      — Мы — свирские солдаты. Свиры, улкасы — война. Мы не можем две дни — не на война (незаметно для самого себя он перешел на ту квазисвиру, на которой изъяснялся рыбак). У нас есть приказ — воевать. А вас мы просим: на вашей лодке отвезите нас, — он показал рукой направление, — туда, где горы низкие. Нам нужно опять к улкасам наверх. Там — наша война.

      Снова виндоры посовещались. Двое из них покачали головами, как бы выражая сомнение. Переводчик объяснил:

      — Мы везти можно. Туда везти не можно. Там сейчас улькаса выходить на берег. Наши там нет. Мы уже сказывал: улькаса делал нападки. Там делал. Куда другое место?

      Онго развел руками: он не знал другого места, откуда можно было бы быстро и с наименьшей опасностью снова подняться на плато. Жест его был понят правильно:

      — Вы не знать, ага. Вы должен опять — туда? — Вин-дор показал вверх. — Есть другая путь. — Он указал не на запад, как делал это Онго, а на восток. — Тоже низкая гора. Немного далеко — путь и ещё одна третья часть пути. Но там тихо.

      В конце концов, пусть там дорога и на треть длиннее — однако это куда лучше, чем сидеть на месте.

      — Хорошо. Согласны. Везите туда. И поскольку показалось, что виндоры ожидают ещё какого-то продолжения, поспешил успокоить их:

      — Мы вам заплатим. Деньгами Свиры. Вы берете свирские деньги?

      Переводчик усмехнулся:

      — Было говорено: продаем Свирей рыба, берем денги, даем денги — берем вещи. — Он махнул рукой в сторону деревушки. — Наши дома — не мало есть свирские вещи. Ладные вещи…

      Старший перебил его, что-то сердито сказал. Переводчик нахмурился:

      — Но эта раз мы денги не брать. Вы ещё не сделать показание: как падать живым. Онго кивнул:

      — Покажем. Только — откуда тут падать?

      — Фонарь, — сказал переводчик и указал на раньше замеченную бишенку, стоявшую на небольшом пригорке. — Ночная фонарь — кто плывет, видит. Оттуда падай.

      Онго прикинул с сомнением: слишком уж малой была высота. Сработает ли антиграв? Но приходилось идти на риск.

      — Пошли. Я покажу.

      — Я тебя вести. Они — смотреть отсюда.

      Подошли к маяку. По узкой лесенке взобрались на галерею, Онго посмотрел вниз. Сейчас высота не казалась уже такой малой. Опытный человек, конечно, заметит, что падать Онго будет медленнее, чем должен был бы без помощи антиграва; но смогут ли оценить эти люди? Хотя — у моряков, говорят, взгляд должен быть острым…

      Онго взобрался на перила. Секунду-другую стоял, балансируя, положив руку на выключатель аппарата: автоматика в таких условиях не сработает — он просто не успеет развить скорость, нужную для её включения. И, сильно оттолкнувшись ногами, подпрыгнул и, включив антиграв, начал падать. С радостью ощутил: падение вышло медленным, словно кто-то бережно опускал его на песок.

      Ему почудилось, что даже отсюда, за сотню шагов, он услышал одобрительный гул наблюдавших за его спуском рыбаков. Номер удался.

      Когда он вернулся к мосткам, старший сказал — через переводчика, разумеется:

      — Все в порядке. Мы вас отвезем. Не за деньги. Рыбаки хотят эту коробку, что сбрасывает без вреда. Онго кивнул, не раздумывая:

      — Отдадим вам ту, которая у этого человека. — Он кивнул на Сури.

      Рыбак запротестовал:

      — Это не по чести. Он разбился. Наверное, его коробка плохая.

      — Ладно. — Онго снял антиграв с пояса. — Держи. И вот эта. — Он снял и контейнер с батареей. — Это надо побольше держать на солнце. Чтобы был заряд.

      — Мы будем держать на солнце, — согласился старший.

      Онго подошел к подноске с Сури. Осторожно, чтобы не причинить лишней боли, снял с его ремня антиграв и батарею, повесил на свой пояс. Несколько секунд смотрел на осунувшееся лицо комп-связиста, бывшего любовника. Чувство вины снова возникло, но Онго постарался если не уничтожить, то хотя бы загнать его подальше, чтобы не мешало думать и принимать решения. Вернулся к рыбакам.

      — Не пойму только, — сказал он старшему, — зачем это вам. По волнам прыгать? Капитан усмехнулся:

      — Хорошая вещь всегда пригодится в хозяйстве. Он отдал команду — и рыбаки снова принялись за прерванное было дело: таскать какие-то мешки и ящики в лодку. Старший спросил:

      — А с больным как решили? Оставите у нас?

      Онго успел уже обдумать это. И, хмурясь, проговорил:

      — Другого выхода не вижу. Нести его с собой — нам неудобно, а ему от этого будет хуже. Оставим. Только если вы уплывете, кто будет его лечить?

      Рыбак усмехнулся:

      — Ты подумал — я лекарь? Я просто так — увидеть боль могу, а лекарь в нашей деревне — моя хозяйка. Сейчас пусть твои возьмут его и отнесут ко мне в дом — отсюда видно, третий слева.

      — — Они. же ничего не смогут сказать ей — она не поймет.

      — Не беспокойся: я ей уже все сказал. Хочу знать другое: он вылечится — что ему потом делать? Ты за ним придешь? Или кто другой? Или ему самому идти искать вас? Куда идти?

      Онго ненадолго задумался.

      — Сделаем так: у вас радио есть какое-нибудь? В деревне или на кораблях? Есть ведь, наверное: в море без связи, я думаю, нельзя?

      Капитан пожал плечами:

      — Без связи — да, нельзя. Без радио — можно. Этого у нас нет.

      — Неужели не могли купить у нас, в Свире? Вы ведь неплохие деньги получаете за рыбу, как я понимаю.

      — Могли купить, конечно. Зачем только? Мы покупаем то, что надо. Что не надо — не покупаем.

      — Какая же у вас связь?

      Старший усмехнулся. Приложил пальцы обеих рук к вискам. Рывком отнял их, обе руки положил на голову Онго. Через секунду переместил пальцы на его виски и, наконец, — опять на свою голову.

      — Вот такая связь. Но для тебя не годится. Только со своими. И не с каждым. Но со многими. На каждом судне есть такие люди.

      — Значит, в радио никто у вас не разбирается, — сказал Онго.

      — Нет. Никто.

      —Тогда так: когда наш больной вылечится, пусть починит радио. То, что у него в ранце. А мы попытаемся установить с ним связь оттуда, где окажемся к тому времени. Тогда и решим с ним, что и как.

      В глубине же души возникла коварная мыслишка: в крайнем случае прихватим с собой одного из ваших телепатов — используем как средство связи с этой деревней. Онго сам устыдился этой идеи, тем не менее прекрасно понимая: если понадобится — он так и сделает, И никакие угрызения совести не помешают. Был бы ещё это кто-то из разведчиков, привыкших действовать в одиночку и выкручиваться из всяческих положений, тогда можно было бы надеяться, что и сам, если понадобится, найдет их — хотя бы по следам, тем более если оставлять по пути условные знаки. Но Сури такая задача не по силам. Эх, любовничек, родиться бы тебе женщиной — просто судьба над тобою подшутила, подвесила тебе, что не надо…

      — Хорошо, — говорил тем временем капитан. — . Так и сделаем, как ты говоришь.

      — Я надеюсь, — сказал Онго сурово, — что тут у вас с ним ничего плохого не случится. Если даже улкасы нагрянут…

      — Не бойся, свир. Я тебе дал слово. У нас, морских людей, кто нарушает слово — живет недолго. А я хочу — долго.

      Керо и Соки, отнеся Сури в указанный дом, вернулись. Капитан тронул Онго за плечо:

      — Мы готовы. Идите в лодку.

      Разведчики один за другим попрыгали с мостков в лодку. Показалось тесновато, но разместились все. Лодка отвалила. Рыбаки поставили паруса — сперва на задней мачте, высокой, потом и на передней — пониже. Берег начал отдаляться. Слегка качало: с боку на бок и вперед-назад. На лицах разведчиков возникло выражение настороженности, но вскоре исчезло. Керо сказал:

      — Я думал, будет хуже. В воздухе качает посильнее.

      Рыбак-переводчик усмехнулся:

      — Сейчас погода — ладно-ладно. Плохой ветер сегодня не ждем. Вам хорошо угодило.

      — Что-то я ваших сетей не вижу, — сказал Онго. — Как же вы станете рыбу ловить?

      —Рыба — другой раз. Сейчас рыба нет.

      — А что, вы нас отвезете — и вернетесь за сетями?

      — Это наши рыбацкие дела. Твое дело сейчас — не падать в воду. Остальное мы сами знаем.

      Онго подставил лицо солнцу. Зажмурился. Вода негромко разговаривала за бортом. «А что, — подумал он, — не так уж и плохо быть рыбаком, наверное? Сидишь, солнце правда бьет прямо в глаза… Арук, почему в глаза? Сейчас примерно полдень, значит, солнце — на юге. А мы должны плыть на восток, как говорил старший. В чем дело?»

      — Капитан, — окликнул он. — Нам бы надо вдоль берега, а мы от него все дальше и-дальше уплываем! Капитан ответил:

      — Мы сейчас не туда идем. На один остров, что на юге. Там сделаем небольшое дело, потом — оттуда — вас отвезем. Так лучше.

      — Ты же обещал! Слово дал!

      Капитан пожал плечами:

      — Есть другие люди — им тоже слово дал; Раньше, чем тебе. Так и выполняю: сперва первое слово, потом — второе. Не волнуйся. Вам все равно высаживаться лучше ночью, когда темно. А к ночи мы как раз и успеем. Вы лучше отдыхайте пока. Спите. Все будет хорошо. Рыбак знает, что говорить и что делать.

      Осторожно проскользнув между кудрявыми макушками аруб, БД — Большой Десантный — мягко приземлился на слегка спружинившую землю. Распахнулись оба бортовых люка и кормовой; солдаты ОСС, держа оружие на изготовку, высыпали на крохотную полянку и сразу же залегли, окружив воздушную машину кольцом, обшаривая приборами все прилегающее пространство. Не было обнаружено ничего опасного. Миновала минута, другая — только после этого откинулась дверца кабины, и на землю ступил сам верком Гумо. Остановился. Поддернув рукав, глянул на часы. Нахмурился.

      — Пора бы им быть тут, — проговорил он негромко, ни к кому в частности не обращаясь. Потом повернулся и спросил оставшихся в кабине: — Уверены, что мы сели там, где следовало?

      — Здесь — то самое место, где мы садились в прошлый раз, — уверенно ответил один из членов экипажа — штурман, по-видимому.

      — В самом деле, — согласился Гумо, ещё раз оглядевшись, — кажется, я припоминаю.

      Негромкий свист прозвучал со стороны оцепления и сразу же повторился уже левее. Начальник охраны доложил:

      — Замечена группа людей — поднимаются по склону пешком. Имеют личное оружие. Сколько? Шесть… семь… восемь человек.

      И скомандовал в телефон:

      — Готовность один!

      И — уже веркому:

      — Может, вернетесь в кабину?

      Гумо отрицательно покачал головой. Сказал:

      — Я уверен, что это они.

      — Разве они не должны подать сигнал для опознания?

      — Думаю, что сейчас…

      Гумо не договорил — умолк, заслышав, как мягко, нежно проворковал звоночек в чемоданчике, который верком не выпускал из рук.

      — Вот и сигнал, — удовлетворенно промолвил Гумо. — Квадрат-воин, возьмите двоих и выйдите им навстречу. Окажите полагающийся почет и ведите сюда.

      Квадрат-воин неслышной поступью двинулся в сторону, откуда доносились свисты. От агралета видно было, как два солдата с разных сторон, возникнув как бы из ничего, вскочили и, повинуясь жесту офицера, присоединились к нему. Через несколько секунд они исчезли из виду, спускаясь по склону. А ещё через минуту появились снова — и не одни: за ними следовала . небольшая группа из восьми человек. Гумо, когда они приблизились, опознал лишь одного из них — однако этого было достаточно.

      Группу возглавлял невысокий, широкоплечий человек — чернобородый, с бритой головой, фуражку военного образца он нес в руке. Одет он был в обычный военный комбинезон, на его груди, как и у остальных семерых, висел автомат, на поясе — длинный кинжал. Ничем особенным он не отличался от сопровождавших. его, но это был Арбарам, первый человек в стране гор, остальные — всего лишь его воины. Гумо внутренне усмехнулся: представил себе, как Вершитель Свиры с полулинией охраны встречается с кем-то на чужой территории… Нет, не получалось такой картинки даже в воображении. И сделал три шага вперед. Протянул руки:

      — Приветствую тебя, Арбарам Гор, я очень рад тебя видеть.

      — Привет и лучшие пожелания Глазу и Уху Равнин. Воистину нынешний день могу назвать счастливым.

      То был лишь обмен принятыми в горах приветствиями, и глаза обоих разговаривавших оставались настороженными, хотя зубы белели в радостной улыбке.

      Гумо указал на открытый люк салона:

      — Прошу тебя войти для доброго разговора. Арбарам кивнул. Воины его, не дожидаясь команды, окружили машину, один вошел в салон, через несколько секунд вышел, произнес два слова на улкасе. Гумо тем временем скомандовал экипажу:

      — Всем выйти. Отойти к опушке. Охране — продолжать наблюдение за местностью.

      И вошел внутрь, вежливо пропустив Арбарама'вперед. Захлопнулись люки и дверца кабины. Можно было начинать разговор. Оба высоких начальника уселись в мягкие кресла, друг напротив друга. Начал Гумо:

      — Славный Арбарам, я выполнил то, о чем ты просил: группа обслуживания мною была выслана и, по последнему сообщению, прибыла на место. Но больше я ничего о них не слышал. Не объяснишь ли, что с ними? Приступили ли они к работе или что-то помешало им? Не случилось ли какого-то недоразумения?.

      Может, твои люди там не были предупреждены о том, что прилетающие — не враги вам, а помощники? Но, может, я напрасно беспокоюсь?

      Прежде чем ответить, Арбарам провел рукой по густой бороде.

      — Славен Создатель. Ему было угодно, чтобы наш уговор не осуществился. Хотя свидетельствую, что ты выполнил обещание. Однако есть нечто, заставляющее меня сомневаться в чистоте твоих намерений.

      Гумо слегка нахмурился, говоря:

      — Объясни подробнее — и я, конечно, смогу доказать тебе, что с моей стороны не было никаких злых умыслов. Итак, мои люди прилетели?

      — Да. Однако они несколько поторопились, и мои воины, которые должны были их встретить, не успели своевременно на место посадки. Зато (тут голос Арба-рама зазвучал жестко) их ожидали и встретили другие. Не из наших людей. Там была устроена засада.

      Гумо наморщил лоб:

      — Там? На закрытом плато?

      — Именно там.

      — Группа свиров, ты хочешь сказать?

      — Ты понял правильно.

      — Как же они туда попали?

      — Теперь я знаю, но остается много непонятного. Они попали туда через перевал. Наш караул, охраняющий его, сильно пострадал в бою и не смог остановить их.

      — Бой был на перевале?

      — Не очень далеко от него. На тропе. Там погибло много наших и ваших тоже. Но кто-то из ваших, наверное, уцелел и смог продолжить путь. Они и оказались потом на плато: уцелевшая часть караула не сумела задержать их — они приняли ваших за горных ару-ков и не решились вступить с ними в схватку. Гумо, кто выслал этот свирский отряд? Не ты ли?

      — Твои слова для меня неожиданны. Мне нужно с минуту подумать.

      — Все время в твоем распоряжении.

      Через минуту Гумо заговорил:

      — Я понял, что и как могло там произойти.

      — Внимательно слушаю тебя.

      — Началось с того, что небольшая группа свирских воинов была выслана — но не мной, Арбарам, а моим противником в Свире — для того, как я сразу заподозрил, чтобы подтвердить, что между тобой и мною существует какая-то связь. Мой враг заподозрил это, потому что ему донесли, что в неожиданно захваченном туннеле было найдено свирское оборудование — значит, пробить туннель и пользоваться им тебе помогал кто-то из наших. Там захотели проверить: ограничивается ли дело туннелем? И послали людей на плато Ур-Обор, где находится, ты сам знаешь что.

      — Почему же, узнав об этом, ты не послал людей, чтобы уничтожить эту, как ты сказал, группу?

      — Именно это я и сделал. Я выслал отряд фактически одновременно с выходом группы. Но те, вероятно, что-то почуяли и ускользнули. Потом, вернее всего, произошла стычка между моим отрядом и твоими воинами. Хотя — имей в виду — моим людям не было приказано выходить на плато; напротив, они никак не должны были соприкасаться с твоим караулом. Тем не менее это произошло. Я не знаю почему. Может, у тебя есть ответ?

      Арбарам немного подумал:

      — Там, где была драка, и на склонах пониже, потом нашли тела не только караульных воинов, но и патрулировавших на тропе. Так что твои действительно не приблизились к перевалу. А отчего между ними произошло то, что произошло, пока знает один лишь Создатель, а мы узнаем об этом только тогда, когда он пожелает. Не могла ли та группа, о которой ты рассказал, быть переодетой? Не могло ли в ней быть людей, говорящих на языке гор?

      — Могло, конечно, быть и то и другое. Группа ведь наверняка подбиралась специально из людей, знающих горы и язык. В Свире таких не так уж мало.

      — В таком случае твой отряд мог, встретив патруль, заподозрить, что это и есть группа, которую они должны были уничтожить. Они ведь не знали никого из преследуемых в лицо?

      — Командир отряда знал хотя бы одного. Может, ему показалось…

      — Может быть. Получается так, что друзья уничтожили друзей — а наши воины не привыкли отмалчиваться, если на них нападают; они вызвали помощь из караула — оставшиеся на перевале рассказывают, что это было именно так. И как-то вышло так, что живых там нет. Может, это не их вина: пришедшие туда наши люди говорят, что примерно в это время там прошел камнепад — в таких случаях в живых остаются редко, по особой милости Создателя. Наверное, никто из наших людей не успел заслужить этой милости… Поэтому, кстати, мои встречавшие и опоздали на место: камни, засыпавшие тропу, замедлили путь, а кроме того — нужно ведь было собрать тела своих братьев и похоронить их! Да, теперь становится ясным, как группа врагов смогла добраться до перевала. Именно она и устроила засаду для прилетавших.

      — Арбарам, в таком случае эта группа знает слишком много. Их никак нельзя оставлять в живых. Нужно преследовать их, догнать и уничтожить! Неужели ты до сих пор не дал такой команды? Оставаясь там, они ведь смогут беспрепятственно найти… Или уже нашли…

      Арбарам усмехнулся:

      — Пусть у тебя не дрожат колени, Гумо. Создатель велик. И ему было угодно сделать так, чтобы никто из них не остался в этом мире.

      — То есть ты хочешь сказать, что твои встречающие догнали их и перебили?

      — Создатель захотел сделать это не руками моих воинов, а своими собственными. И он послал туда Атурга. Великого духа гор, делающего тяжелое легким, поднимающего к небу и швыряющего на острия скал.

      — Атур-га? Уменьшающий тяжесть?

      — Он — тот, кого немногие знающие в Свире называют «Гран».

      — Ты хочешь сказать, что случился всплеск гравитационной аномалии?

      — И очень сильный.

      — Так что группа свиров…

      — На плато не найдено ни одного тела, кроме воинов в твоей форме, Гумо. Я думаю, что группа, о которой ты говорил, вряд ли избрала для маскировки форму ОСС. Похоже, к началу Атур-га те люди находились совсем недалеко от обрыва. Они, конечно, не ожидали ничего подобного. Хотя собралась сильная гроза, а такое приключается только при очень сильных грозах…

      — Ну да, да. Нужно высвобождение, большого количества энергии, чтобы…

      — Так или иначе — их больше нет. Так что можешь не беспокоиться: они никому и ничего больше не донесут.

      — Ты снял тяжесть с моей души.

      — А вот я ещё отягощен сомнениями. Потому что, так или иначе, твои люди не прибыли в нужное место, там по-прежнему сидят наши, а ты знаешь: наши воины — лучшие в сражениях, но когда дело доходит до такой работы… Словом, пусть не по своей вине, но ты пока не выполнил своего обещания.

      — То есть — ты хочешь сказать, что и ты, в свою очередь, не соблюдешь свою часть договора?

      — Я обожду, пока не придет обещанная смена. Гумо казался разочарованным. Но сдержался.

      — Хорошо. Я вышлю новую смену, как только вернусь в Сургану. Но ты, со своей стороны, уж позаботься о том, чтобы хоть эта смена попала на место без приключений. У меня ведь не так много подобных специалистов!

      — Можешь быть уверен…

      Арбарам не договорил: снаружи послышался громкий, резкий свист, заставивший Гумо повернуть открывающий люк рычаг.

      — Что там?

      Квадрат-воин, начальник охраны, доложил:

      — Наблюдение засекло судно, направляющееся прямо к острову.

      — Что за судно?

      — Большая рыбацкая ложа, каких в этих краях много. Гумо повернулся к Арбараму:

      — Может, это кто-то из твоих? Горец лишь пожал плечами:

      — Скоро узнаем. На берегу дежурят мои люди. — Он усмехнулся: — А ты подумал, что вот эти воины — вся моя охрана?

      — Нет, конечно, — в свою очередь улыбнулся Гумо. — Ты человек предусмотрительный. Во всяком случае, думаю, что эта лодка, кто бы в ней ни сидел, нам ничем не угрожает. А мы ещё не обо всем переговорили. Не хочешь ли ты объяснить, что за возню затеяли твои люди на побережье, как раз в тех местах, куда выходит…

      — Я знаю, какие это места, — прервал его Арбарам. — Не надо говорить лишних слов. Лучше послушай, что я скажу. Тут мои ребята успели подстрелить козочку. По-моему, пришло время обеда. Вот поедим, тогда и поговорим о других делах.

      — Ну, Арбарам, я вижу, ты хозяйничаешь на моей территории! — Интонация Гумо давала понять, что сказано это было не всерьез. — Придется удержать с тебя стоимость животного.

      — Не спеши: бумаги ещё не подписаны, и ты не вступил во владение.

      —Да, но я думаю…

      — Постой. Что-то там, похоже, случилось.

      —Докладывает ВС. Машина, пересекшая границу курсом на юго-запад, обнаружена при ревизии островов, указанных вами. Судя по карте, это остров Кукурей. Близ машины замечены люди. Общее число их и принадлежность сейчас определить затрудняюсь. Имеются люди и в другой части острова — на берегу, обращенном к материку. К острову приближается судно, других поблизости не вижу.

      — ВС, как вы полагаете — вас заметили снизу?

      — Думаю, нет. Мы на предельной высоте, используем легкую облачность для скрытности. Антирадарная аппаратура задействована.

      — Сделайте вот что: дайте им вас заметить. Может, надо снизиться, выйти из облаков — вам лучше знать, как это сделать. Но, конечно, с учетом возможности атаки: на их агралете наверняка имеются огневые средства, хотя бы ракеты воздушного боя.

      — Задачу понял. Начинаю выполнение. «Пусть он понервничает, — подумал Сидо не без злорадства, имея в виду, конечно, не пилота ВС. — Если наша машина там будет болтаться и сутки, и двое, интересно, рискнет он подняться в воздух или станет искать другой способ? Но мы и такой вариант подстрахуем…»

      — ВС, слышите меня?

      — Так точно. Вы не объявляли конца связи.

      — Правильно. Скажите: вы пробовали вызвать того, чьи позывные я вам дал раньше?

      — Не пытался.

      — Сделайте это сейчас. И если связь с ним установится — передайте ему эту последнюю информацию относительно агралета на острове. Предупредите: возможно, находящиеся сейчас на острове люди — во всяком случае, некоторые из них — будут искать способ покинуть это место иным образом — не по воздуху. Пусть учтет это и примет меры к их опознанию; если станет ясно, что они являются гражданами Свиры, незаконно покинувшими нашу территорию, следует задержать их и сообщить мне — через вас. Поясняю: у меня нет непосредственной связи с ним, вернее, он может слышать меня, но я не получу ответа: у него там очень маломощная установка, обстоятельства не позволяют иного. А ваша дальнейшая задача: вот так кружить над островом, давая понять, что они замечены.

      — А если они все же захотят взлететь?

      — Тогда… Отправьте их к Аруку и его бабушке. Таков приказ.

      — Верком, вы не против, чтобы я записал его?

      — Бросьте, бросьте. Я прекрасно знаю, что наш радиообмен и так записывается с первого до последнего слова. У меня все. Информируйте и впредь обо всем замеченном и предпринятом. Конец связи.

      — Конец связи, верком.

      Начальник улкасской охраны рысцой бежал к ним.

      —Арбарам…

      — Отдышись сначала. Что случилось? Океан вышел из берегов?

      — Наши приборы увидели воздушную машину. Над нами. Очень, очень высоко. Делает круги. Простым глазом не видно.

      Арбарам взглянул на Гумо:

      — Это твой?

      Верком покачал головой. Проговорил хмуро:

      — Наверняка свирские прогносты. — И, отвечая на вопрошающий взгляд: — Вторая разведка. Вершительская.

      — Следят за тобой?

      — Да нет, не думаю. Это все скорее всего из-за того самого беспорядка на побережье. Хотят понять, что там происходит.

      — Он нас тут увидит, а?

      — Мою машину укрывают деревья. Надеюсь, что они там, наверху, не станут вглядываться слишком пристально. Так или иначе, пока он тут болтается, я не смогу взлететь: в воздухе сразу обнаружат. И, чего доброго… — Гумо умолк, не договорив.

      — Я тебе давно говорил: нам тоже воздушные машины нужны. С ними мы бы войну уже закончили.

      — Будут и они — потерпи. Вот раскрутим наше дело, будет и у вас много денег — сможете покупать их в Свире открыто, только не во время войны, конечно. — А тогда можно будет и официально обучать ваших людей летать на агралетах.

      — Думаешь, нам продадут?

      — Отчего же нет — если будете платить. Тем, кто строит эти машины, тоже нужны заработки, чем больше, тем лучше. Просто нужно побыстрее все закончить: и войну, и подготовку к началу нашего дела. Вернусь в Сургану — начну зондировать почву в иностранном ведомстве: пора уже, наверное, готовить договор, как думаешь?

      — Думаю, давно пора, давно уже. Гумо принюхался:

      — Чем это пахнет так приятно?

      — Я же сказал тебе: вуцанку жарят. Это сейчас просто ветерок на нас подул. Приглашает к обеду.

      — Ну, что же, самое время, пожалуй. Горо! Достань-ка мой пофебец из кабины…

      Зеленый берег приближался медленно, как казалось Онго, — чересчур медленно; ему казалось, он физически ощущает, как утекает время, минута за минутой, час за часом — без толку, безо всякой пользы. Разве что отдохнуть смогли — хотя и в тесноте, да не в обиде. Подремали, да и сейчас ещё многие спят — и разведчики, и кое-кто из экипажа. Пожалуй, самое время спросить капитана, что он собирается делать на острове и надолго ли хочет задержаться там. И в случае если его ответы не удовлетворят разведчиков — придется, чего доброго, принять крутые меры…

      Да только без переводчика со старшим не объяснишься. Куда девался этот специалист по свире?

      Онго огляделся.

      Ага, судя по сапогам — он вот где: в самой корме. Заполз под настил и спит во все лопатки, накрыв голову плотной непромокаемой курткой. Жаль, конечно, но придется потревожить сладкий сон переводчика…

      Онго встал; неуверенно ступая, балансируя руками (Арук их знает, этих моряков, как они ухитряются свободно и быстро передвигаться тут, когда все время качает — пусть и не очень, но все же!..), ухитрился все же добраться до кормы. Наклонился, чтобы разбудить спящего. И в такой позе застыл, словно окаменел. Послышалось ему, что ли? Галлюцинация? Или?.. Ему показалось, что оттуда, из-под настила, доносятся пусть и едва слышные, но все же ясно различимые слова, произнесенные на свире; не на той, с трудом понимаемой как-бы-свире, на которой объяснялся самодеятельный переводчик, а на нормальной, чистой, ясной, правильной.

      Онго вслушался.

      «С моря мы их не замечаем…» Пауза.

      «Есть. Кроме того, на борту команда якобы свир-ских разведчиков. Это нуждается в проверке».

      Снова пауза. Видимо, отвечает неслышимый отсюда собеседник.

      «А если придется вступать в огневой контакт»? Еще перерыв.

      «Понял. Попробую убедить капитана».

      И опять молчание. Продолжительное.

      «Затем, чтобы завладеть оружием. На побережье взяли в плен улкаса, он показал, что оружие доставлено — или будет доставлено на Кукурей. А у рыбаков оружия мало. Оно им нужно — по нынешней обстановке. Раньше-то война их не задевала. Поэтому не уверен, что капитан согласится».

      «Нет, никакая это не галлюцинация, — уверенно решил Онго. — А нормальный радиообмен с… с кем-то. А…»

      «Понял ясно. Конец связи. Оставайтесь на приеме».

      Онго торопливо, хватаясь за борт, вернулся на свое место. Сел. Зажмурился. Сладко, протяжно зевнул. Из-под ресниц видел, как мимо прошел, тоже зевая и потягиваясь, переводчик. Только что проснувшийся. А во сне очень бойо разговаривавший с кем-то на чистой свире. Очень интересно. И — как бы это сказать — обнадеживает.

      Значит, обстановка вырисовывается такая…

      Онго широко открыл глаза, словно только что проснувшись. Похлопал ресницами. Поднялся. Огляделся, как бы в нерешительности. Переводчик успел уже скрыться наверху, в рубке. Никто, похоже, на Онго сейчас не смотрел, не следил. Пожалуй, случая удобнее не дождешься.

      Он прикоснулся к руке дремавшего рядом Мори: положил свои пальцы на его запястье, слегка сжал. Разведчик открыл глаза — ясные, словно он и не засыпал. Ничем другим Мори не показал, что проснулся, — ни словом, ни движением. Онго медленно, словно во сне, сполз — спиной по борту — влево, так что голова его оказалась на плече Мори. Только после этого прошептал почти беззвучно:

      — Иду в корму. Там под настилом есть что-то. Предупредишь, если туда пойдет переводчик из рубки.

      Мори моргнул — это означало: «Понял». И остался полулежать в прежней позе. Онго лениво поднялся и пошел туда, где уже был. Но не остановился на прежнем месте; вместо этого, не оглядываясь, опустился на корточки, залез под настил. Туда, где спавшего рыбака-переводчика посещали видения.

      Там оказалось тесно и душно, а к тому же ещё и почти совершенно темно. Искать пришлось на ощупь — среди всякого тряпья, обрывков сетей, круглых поплавков, каких-то веревок. Онго методично ощупывал один предмет за другим, медленно, ползком, пробираясь все дальше и дальше — пока не наткнулся наконец на переборку. Дальше пути не было — но и найдено не было то, чему, как Онго был уверен, обязательно следовало здесь находиться: не станет же рыбак таскать это с собой на мостик! И тем не менее нашарить это никак не удавалось. Отпихивая хлам в сторону, Онго ладонью провел по переборке. Нашлось нечто: заноза, основательно ужалившая его в венерин бугор ладони около большого пальца. Онго мысленно выругался, отдернул руку. «Нет, — подумал он, — так далеко владелец не стал бы засовывать свой аппаратик, он должен быть где-то под рукой, но в таком месте, где вероятность случайно наткнуться на него самая малая. Разговаривал он лежа. Предположим, я лег на спину… Вытянул руки — куда? Вверх, понятно, куда же еще. К настилу. И что же я там обнаружил?.. Ничего… ничего… ничего… а вот и что-то».

      «Что-то» оказалось справа и позади — там, где настил утыкался, в заднюю переборку (на самом деле то был транец, но таких тонкостей Онго не знал). Там была прилажена узкая полочка, и на ней-то и приютился старый знакомый — командник в футляре, каким и самому Онго приходилось пользоваться не так уж давно. Самое мощное из самых портативных средств радиотелефонии, какое можно носить в кармане, не привлекая ничьего внимания. Но с кем можно было переговариваться отсюда? Радиуса действия аппаратика не хватило бы и на четверть расстояния отсюда и до свирской границы. А ближе? Кто мог находиться ближе? Причем не на севере — там горы. Где же? В море? На острове? Или… над головой?

      Он едва успел наткнуться на эту последнюю мысль, как снаружи прозвучала негромкая птичья песенка. Онго поспешно засунул командник на место, но вылезти уже не успел: кто-то крепко схватил его за ноги. Потащил. Единственным, что Онго ещё успел сделать, было — повторить ту же песенку, что было сигналом Мори: не вмешиваться в ситуацию. Иначе тут сейчас могла бы завязаться драка.

      Не встречая сопротивления, переводчик легко вытащил Онго из норы. Онго сел. Рыбак подбоченился:

      — Ты! Это моя место. Ты чего тут шарить? Украдать хотел что-то, ведь да?

      Интонация была гневной, но голос — негромким: обиженному тоже явно не хотелось огласки.

      Вместо объяснения своих действий Онго проговорил совершенно другое:

      — Это самолет, верно? Наш, свирский. Выходит, ты — Мого? Больше никого здесь вроде бы не должно быть.

      — Ты с ума совсем сходить, что?

      — Вот что: девять — двадцать семь — восемьдесят один А-Зэ.

      Переводчик медленно опустился на корточки рядом с Онго.

      —А ты?..

      Онго произнес кодовое обозначение группы:

      — Обратный шестнадцать — шестьдесят четыре — двести пятьдесят шесть.

      — Проверю.

      — Обязательно. Давай сразу. Чтобы потом это не отвлекало.

      — Да уж придется, — пробормотал Мого. — Ты тут пригляди.

      И полез в свою берлогу.

      Онго глянул на Мори. И кивнул, давая понять, что все в порядке.

      Глава 6 ШПИОН И ДИВЕРСАНТ

      — Так все-таки, — сказал Гумо, — хотелось бы знать: отчего это вы не могли сидеть тут спокойно, зачем понадобилось начинать возню с виндорами, да к тому же именно здесь? Боевого пыла излишек? Так и проявляли бы его в настоящей войне. Клин ведь до сих пор не ваш. А как было условлено?

      — Клин — это на твоей совести, — ответил Арбарам тоном, не допускавшим возражений. — А виндоров мы тут стали осаживать по делу. Не просто так.

      — Какие же такие дела вдруг возникли у тебя с ними? Остров этот они ведь вам продали?

      — Как бы не так!

      — Нет? Но ведь все уже было на мази!

      — Вот именно, что — было. Да прошло.

      — Объясни членораздельно.

      — Все изменилось за последние день-два. Все из-за этого самого Атурга.

      — Не понимаю. Какая связь?..

      — А вот какая. Если бы сверху сбросило одних только людей, это, конечно, ничего не изменило бы. Но и ваш агралет, пытавшийся в то время взлететь и выйти из опасной зоны, швырнуло на скалы, и он погиб со всеми людьми. Это само по себе ещё не такая большая, беда. Но кому-то у вас пришла в голову светлая мысль: этой же машиной переправить и какую-то часть оборудования для… для наших дел.

      — Не «кому-нибудь», а мне! Это была почти вся приборная часть того пульта управления, который следовало смонтировать для…

      — Я знаю, для чего. Все это упало — частью на землю, частью в воду. Но там мелко, и рыбакам удалось все достать.

      — Предположим, они достали. Но что могут рыбаки понять в свирской промышленной технологии? Они же…

      — Может, сами они и не могли разобраться, значит, кто-то им подсказал. Так или иначе — они знают, что мы собираемся там сделать.

      — Ну и пусть знали бы на здоровье. Лишь бы это не дошло до Сурганы.

      — Что ты постоянно перебиваешь, не даешь говорить!

      — Извини пожалуйста, усхани. Я просто не понимаю…

      — Сейчас поймешь. Все сейчас поймешь! Не иначе, как у них затаился кто-то из людей твоего врага. И вот он не только объяснил им, в чем дело. Но и подсказал, какие на этом будут делаться деньги. И они потребовали доли в нашем проекте!

      — Вот скоты! Сколько же они хотят?

      — Одну треть — не более и не менее.

      — Бред! Они же ничего не вкладывают!

      — Кто-то их крепко подковал. И когда я от имени всех учредителей — то есть и от твоего тоже — ответил, что об этом не может быть и речи, они.сказали, что, во-первых, отменяют свое разрешение на строительство водозаборной станции. А без воды, как ты сам мне говорил, никакие действия невозможны. А вода тут только в океане. А океанские побережье — у виндоров…

      — Перестань жевать резину! Значит, отменили…

      — Это ещё не все. Сказали, что больше не будут перевозить наши грузы на своих судах. А как ещё можно доставить туда тяжелое оборудование? Не по воздуху же.

      — Сволочи.

      — Так что возникла задача: нейтрализовать их намерения. Как? Это и ребенок поймет: единственный путь — завладеть частью побережья, достаточной для строительства станции, для причалов, на которых можно было бы выгружать тяжелую технику. Это во-первых. А во-вторых — отнять у виндоров несколько кораблей, чтобы было на чем эту технику перевозить.

      — Что, в горах появились моряки? Не знал…

      — В горах нет моряков. Но есть люди, которые заставят виндоров на их же судах выполнять наши приказы. Понимаешь теперь, что были причины начать эту, как ты говоришь, драку.

      — Были, действительно. А чего удалось уже добиться? У нас считают виндоров людьми миролюбивыми — у них даже армии нет.

      — Будь у них оружие, моим людям пришлось бы куда солонее, чем на самом деле. Сейчас нам удалось отбить кусок побережья, и мы стараемся расширить его до нужной величины. Но полного спокойствия у меня нет. Они продолжают тревожить нас; ночь была очень напряженной. И если только у них появится достаточное количество современного оружия…

      — Кстати, об оружии: я тут привез тебе в подарок кое-что. Из последних конструкций. Думаю, тебе понравится.

      — Прими мою благодарность. Надеюсь, никому в твоей стране не придет в голову делать такие же подарки рыбакам?

      — Уверен, что нет. Хотя… Вернусь — приму меры.

      — Значит, тебе нужно вернуться поскорее.

      — Легко сказать! Когда над нами летает этот проклятый агралет. Явно разведчик.

      — Вот сколько раз я тебе говорил: дай нам снаряды сбивать такие машины.

      — А я и не отказывал. Но не могу же я сразу перетащить к тебе весь свирский арсенал.

      — Понимаю: тебе не надо, чтобы улкасы становились очень сильными. Но ведь я не даром прошу! Не надо дарить! Продай!

      — Купи. Только не в кредит: я не банк. Заплати.

      — Вот запустим наше дело…

      — Ну, тогда и купишь. Ладно. Это все пустые слова. Но как мне действительно выбраться отсюда? Этот агралет — он тут может и ещё сутки проболтаться, и двое, если понадобится…

      — Знаешь, пусть твоя машина тут стоит, пока он наверху. А мы с тобой уйдем так, как я сюда приехал: по морю. Доставим тебя, сам понимаешь, в какое место. А уже оттуда вызовешь хоть эту машину, хоть другую…

      — Без своей охраны я и с места не сдвинусь.

      — Разве кто-то сказал «без охраны»? Конечно, возьмешь с собой всех своих.

      — Что, у тебя тут целый флот, чтобы увезти и твоих, и мою команду?

      — Флот не флот. Но полдюжины, как они их называют, шхун есть. Взяли тут на материке, в одной деревне. Вместе с людьми.

      — Что-то я их не заметил.

      — Они по ту сторону острова, там есть такое удобное местечко, как они говорят — бухточка. Все они там под надежной охраной.

      — Ну, что же, это выход, пожалуй.

      — Только нужно подождать, пока стемнеет.

      — Да уж придется подождать.

      Тирр-юрр-иаууу-тиу-тиу… Чириканье и завывание. Однако, когда оно проходит через декодер, получается вполне связное:

      — ВС, ВС, я девять — двадцать семь — восемьдесят один А-Зэ. Как слышите?

      — А-Зэ, слышу удовлетворительно.

      — Нужно проверить код: шестнадцать — шестьдесят четыре — двести пятьдесят шесть Обратный.

      — А-Зэ, срочно: откуда вам известен этот код?

      — От старшего группы из шести… Нет, тогда ещё из семи человек, встреченных нами на побережье.

      — А-Зэ, немедленно запрошу. Теперь примите информацию. На острове в той части берега, куда вы держите курс, замечена группа вооруженных людей до трех дюжин человек. Залегли в дюнах. Не исключено, что ожидают вас. Дальше: на противоположной стороне острова в бухте стоит шесть судов вашего класса. На них замечены люди, часть которых вооружена. Они не предпринимают никаких действий.

      — ВС, сколько вооруженных?

      — Наблюдатель насчитал до дюжины. Но могут быть и другие — в рубках, в трюмах.

      — ВС, благодарю. Когда можно ожидать ответа на запрос?

      — Оставайтесь на связи. Думаю, в течение получаса.

      — Я отключусь на пятнадцать минут.

      — Учтено. Конец связи.

      Мого вернул аппарат на место. Выполз из закутка. Проговорил ожидавшему Онго:

      — Вернись на место и жди. О тебе запросил центр. Не боишься?

      Улыбнувшись, Онго покачал головой. Вернулся к Мори, сел. На вопросительный взгляд ответил:

      — Похоже, этот мужик — из наших. Скоро узнаем.

      — Этот? С его-то свирой?

      — Ну, когда надо, он говорит не хуже нас с тобой.

      Мори только головой покачал. С другой стороны послышался голос Керо, вроде бы крепко спавшего:

      — Мне ещё на берегу показалось, что он темнит.

      — Что ж ты нас не вразумил? Керо встал во весь рост. Потянулся.

      — Хотел ещё приглядеться. А вообще — пускай сперва доставят нас, куда нам надо, а там разберемся, если понадобится. Ох, Арук! Что это они задумали? Этак и убить можно.

      Последнее восклицание было вызвано размашистым движением гика большой мачты, близ которой они располагались: парус этой мечты перемещался, повинуясь движениям рыбаков, работавших сейчас на брасах; достаточно толстое бревно пронеслось над самой головой разведчика. Одновременно судно накренилось, и он, не удержавшись на ногах, сделал два вынужденных шага и угодил прямо в объятия Мори.

      — Здравствуй, милый, — сказал Мори с усмешкой. — Давно тебя не видал. Что — коленки подгибаются?

      Керо высвободился из его лап. Присел рядом:

      — Что это им вздумалось такие фигуры изображать? Онго, покосившись на принявший новое положение парус, поднялся. Посмотрел. Сказал озабоченно:

      — Вот так раз. Выходит, наши моряки раздумали плыть на остров. Хорошо, если теперь повезут нас прямо к месту. Придется сходить к капитану — выяснить, что да как. Кстати, и переводчик сейчас там.

      Однако на переводчика Мого он наткнулся уже на полпути: тот как раз спускался сверху по узкому трапу, скользя локтями по поручням. И, завидев Онго, настороженно спросил на свире, очень тихо:

      — Ты куда это разогнался?

      — К капитану. Куда он сейчас правит? Пойдем — переведешь.

      — Пойдем, только не туда. Вот получу сейчас ответ, и ясно станет, надо ли вообще тебе с капитаном разговаривать. Или же…

      Он не договорил. Прежде чем нырнуть в свой закуток, предупредил:

      — Будь здесь. Как знать — может, там возникнут вопросы к тебе…

      И уполз. Онго послушно остановился, прислонился к переборке, готовясь ждать.

      — …ВС, ВС! На связи А-Зэ.

      — А-Зэ, слышу вас хорошо. Ответ на запрос получен.

      — Слушаю.

      — Задайте этому человеку вопрос. Запомните… Мого внимательно выслушал.

      — Запомнил.

      — Сделайте это немедленно и сообщите мне ответ. От него будут зависеть дальнейшие действия. Ожидаю, не прерывая связи. Хотя… лучше позовите его — я хочу услышать ответ от него самого.

      — Вы думаете…

      — Сделайте так!

      — Ждите.

      Мого вылез, держа в руке командник. Жестом подозвал Онго.

      — Иди сюда. С тобой хотят говорить. Умеешь пользоваться этим?

      — Приходилось, — усмехнулся Онго.

      — Присядь. Не надо демонстрировать всем и каждому, что я пользуюсь такой связью.

      Онго присел. Поднес аппарат к уху. Нажал клавишу.

      — На связи Обратный шестнадцать — шестьдесят четыре — двести пятьдесят шесть.

      — Обратный, выслушайте вопрос и ответьте сразу. Что подарил вам человек, дававший задание, перед вашим уходом? Помните?

      Онго только пожал плечами: такое обычно не забывается.

      — Отвечаю: флаг-воинские значки на воротник.

      — Вопрос: кто был этот человек?

      — Ответ: верком Сидо.

      — Хотели бы поговорить с ним?

      — Хотел бы? Я просто обязан доложить ему…

      — Хорошо. Передайте аппарат его хозяину. Мого тут же перехватил трубку. Присел. Шепнул Онго:

      — Встань. Прикрывай… И — уже в трубку:

      —А-Зэ… Он услышал:

      — Ответы соответствуют. А главное — голос подлинный, тот, что записан и проанализирован в центре. Это действительно наши люди. Только в центре полагали, что группа погибла. Выходит, только один?

      — Он не погиб, но пострадал. Сейчас его лечат на берегу.

      — Центр просит наладить прямую связь с нами. Почему они не пользуются станцией, что в их распоряжении? Спроси.

      — Я и сам знаю. Она повреждена при падении. Не работает. Да и пострадал как раз их специалист.

      — Ясно. Мы сможем послужить ретранслятором и усилителем, но только при условии, что вы будете находиться в неподвижности, а пока мы оба движемся, каждый по-своему, никак не получается. Передай этому парню: как только окажетесь на суше и сможете сохранять неподвижность — сделаем такую попытку.

      — Все понял.

      — Конец.

      Не вставая, Мого вполз в нору и выкарабкался оттуда уже без аппарата. Сказал:

      — Ну, что же, все в порядке. Считай, я тебя признал и всю твою команду.

      — Теперь можешь сказать, куда мы плывем? Мого пожал плечами:

      — В общем-то — никуда.

      — Загадочно.

      — Да нет, очень просто. Если знать обстановку, конечно.

      — Мне не терпится узнать её.

      — Ладно, рискну, введу тебя в курс. Этот остров, к которому мы шли, Кукурей — наш остров — ну, то есть, конечно, виндорский. Видишь, я привык уже числить себя по их нации… Но не так давно его заняли улкасы.

      — У них что — появился флот?

      — Ну, нет. Своих кораблей у них нет. А есть наши. Они просто однажды ночью нагрянули в деревню — ту самую, где вы на нас вышли, — вооруженные, конечно; перевязали всех рыбаков, согнали на шхуны и под оружием заставили выйти в море и идти к этому острову. Это было три дня тому назад.

      — А как же этот экипаж?

      — Мы тогда как раз были в море — пошли на ночной лов, а то, конечно, и нас бы загребли. Пришли утром, когда их и след простыл, и только сегодня узнали, что сейчас все шхуны наши со всеми, похоже, людьми стоят в гавани по ту сторону острова. А нас на берегу поджидает засада.

      — Теперь понятно, отчего вы отвернули. А что хотите делать?

      — Капитан думает. Пока он решил так: до темноты будем дрейфовать, не очень удаляясь от острова, но и близко не подходя. Вот отойдем чуть дальше и начнем выметывать сети. Пусть там считают, что мы заняты своим делом без всяких задних мыслей. А ночью, может, удастся освободить наших. Тут, конечно, есть свои сложности. Мне сверху сообщили, что на острове сидит свирский агралет, тоже с командой, только непонятно, зачем он там. И пока наверху крутится наш разведчик, они, похоже, не рискуют взлететь. Но нам от этого только хуже: пара дюжин хорошо вооруженных наших солдат — наших по принадлежности — могут все испортить.

      — Вернее всего, — подумал Онго вслух, — это ОСС. Да, не новички. Слушай, а зачем им понадобились эти суда, кто-нибудь подумал?

      — Арук их знает.

      — Он-то знает, но и нам бы невредно понять. Вряд ли просто для морской прогулки. Так для чего же? Наверняка, чтобы перевезти водой что-то или кого-то. А что именно?..

      Он помолчал несколько секунд. —

      — Слушай: тебе что, обещали прямую связь с центром?

      — Ну, когда окажемся на суше и будем находиться в одной неподвижной точке. Это не скоро получится.

      — А нужно — скоро. Как только стемнеет, надо будет подойти к берегу. Мы с тобой высадимся, и…

      — Нет. Капитан не согласится. Если только, как я говорил, он собирается напасть на суда, а просто так рисковать не станет.

      — Значит, когда подплывете поближе, мы с тобой уйдем на лодке. У вас ведь есть лодка. Очень нужна сейчас связь именно с центром. Они наверняка знают то, что нам с тобой неведомо. Мы с тобой за полчаса на берегу управимся. Для охраны — на всякий случай — возьмем моих ребят. Придется вернуть нам оружие. Если капитан хочет выручить своих и крепко насолить улкасам, именно так нужно действовать.

      — Ну, что же… Идем к капитану.

      — Пошли!

      — Ну, что ты нервничаешь, Гумо? Скоро стемнеет, и двинемся в путь. Тебе не приходилось плавать по морю? Не бойся, погода стоит тихая…

      — Не знал, Арбарам, что ты — мореплаватель с опытом.

      — Ну, мой опыт — одно путешествие, от берега сюда. Но хватило, чтобы победить страх.

      — По-твоему, я боюсь?

      — Так мне показалось. У нас, знаешь, не принято скрывать страх. Все равно люди видят. Надо его побеждать!

      — Путешествие меня не пугает.

      — Что же тогда?

      — Этот агралет, он все кружит наверху.

      — Пусть — если больше делать нечего.

      — А меня уже два раза вызывали из Сурганы, из моего хозяйства. И я ни разу не смог ответить. Как бы там не занервничали! А за моими сейчас, я уверен, следят во все глаза. Наверное, не надо было мне лететь сюда.

      — Что же ты не успокоишь своих? У тебя же все в порядке, все идет, как и было задумано. Что, связь отказала?

      — Связь в порядке… Я сейчас просто не могу выходить в эфир: этот — наверху — сразу же перехватит разговор.

      — И пусть себе. Ты же не открытым текстом будешь говорить, а через кодер.

      — Агралет наверху — машина разведки, я тебе говорил. И преобразовать наши сигналы в мой голос — для них дело нетрудное. Тогда у них будет доказательство, что я перелетел границу и был тут, на чужой территории. Официально мне ведь за границей делать нечего — я не дипломат и не разведчик. Будь это ещё мирное время… Но в войну такое может и не сойти с рук. Вот это меня, как бы сказать, немного беспокоит.

      — Ничего, верком. Где-нибудь через час уже можно будет выйти в море. И за ночь успеем знаешь куда доплыть? В Порт-Малой, вот куда! Впечатляет?

      — Ты серьезно?

      — Совершенно. А оттуда тебе до вашей границы — два шага. Там спокойно, никто ни на кого не нападает. И ваших там полно — тех, кто закупает рыбу и продает ваши товары. Есть среди кого затеряться.

      — По-моему, лучше бы все-таки поближе. Я бы мог высадиться на той части берега, что вы отбили у виндо-ров. И уже оттуда…

      — Напрасно так думаешь. Во-первых, там стреляют. Второе: оттуда добираться труднее.

      — Все-таки по земле, а не…

      — Бори свой страх, бори! И ещё одно: в Малое мы погрузим то, что ты успел туда переправить, и тогда уже повернем к занятому берегу. Сбережем много времени, понимаешь?

      Гумо невольно усмехнулся:

      — Вот в чем дело, оказывается. Хочешь, чтобы перегрузка из складов на корабли произошла при мне?

      Чтобы в случае чего было кому сразу предъявить претензии?

      — Гумо, мы ведь компаньоны, так? Думаю, тебя тоже должно интересовать, чтобы все шло гладко. С грузом ведь там твои люди, и тебя они будут слушаться вовсе не так, как меня. Я ведь не собираюсь объяснять каждому, что мы с тобой крепко повязаны.

      — Ну и выражения у тебя!

      — Мы в горах люди простые, говорим прямо. Ну, уговорил я тебя?

      — Да уговорил, что мне ещё остается.

      — Ничего, ты прав. Ну, начинаем собираться. Всех своих заберешь с собой?

      — Нет, конечно. Пилоты останутся с машиной — как только смогут взлететь без риска, приведут агралет на место — в Сургану.

      — И все-таки… Ладно, я оставлю с полдюжины своих. Мало ли что может приключиться.

      Гумо внимательно посмотрел на собеседника. Усмехнулся:

      — Я ведь тебе сказал, Арбарам: будут деньги — мы вам продадим столько агралетов, сколько понадобится. A до тех пор не старайся разжиться этой техникой за просто так. Я понимаю: ты тут оставишь полдюжины своих — на четырех моих этого хватит с лихвой. А потом окажется, что агралет где-то затерялся — не иначе как упал в океан или что-то подобное с ним приключилось.

      — Слушай, ты так плохо обо мне думаешь?

      — Я очень хорошо о тебе думаю, иначе так не говорил бы. Я понимаю: вы без помех захватили полдюжины судов… Но я-то не виндорский рыболов. Умею сложить два и два в уме.

      — Ах, какой ты недоверчивый человек, Гумо. Но чтобы не было у тебя лишних волнений — не буду оставлять никого. Доволен? Все сядут на шхуны вместе с нами. Кстати, вот уже и время подошло. Только идти придется пешком, и не по такой дороге, к каким ты привык у себя дома. Остров все-таки дикий.

      — За меня не бойся. Я в хорошей форме.

      — Хвала Создателю — не забудь сказать.

      — Конечно. Слава Творцу.

      На весла в тузике сначала посадили Керо, физически самого сильного из разведчиков. Но уже через минуту Мого велел ему перебраться на нос.

      — Только не вставай во весь рост. Пригнись и держись за борта.

      — Темно ведь уже.

      — Встанешь, волна качнет, и шлепнешься в воду. А ты, наверное, и плавать не умеешь.

      — Где мне было учиться-то? Наши речки быстрые да мелкие. А зачем мне?.. Тебе не понравилось, как гребу?

      — Гребешь во весь голос. Как младенец в тазике резвится. Шум, плеск — и на нас брызгаешь.

      — Ну, прости — иначе не умею.

      — Перелез? Вот и хорошо.

      Мого сам сел за весла. Стал грести, бесшумно окуная лопасти в воду и так же тихо поднимая над водой, чтобы в очередной раз занести. Оставленный лодкой след чуть светлел и был он совершенно прямым. Онго удивился:

      — Ведешь, как по ниточке — и без руля? Где научился?

      — Искусство простое: найди звезду прямо перед собой и следи, чтобы не уходила ни вправо, ни влево. Научился где? Да в море, где еще?

      — Давно ты здесь?

      — Да-авно.

      — Как же тебе удалось внедриться?

      — А если не скажу — не уснешь от любопытства, да?

      — Ну, извини. Ты прав.

      — Недавно в этой службе?

      — Почему так думаешь?

      — Иначе не спрашивал бы. Так… Мого опустил правое весло торчком в воду; веретено погрузилось менее чем на половину длины.

      — Сидеть тихо. Берег рядом.

      Еще четыре осторожных гребка — и под днищем зашуршал песок.

      — Всем тихо сойти… Ничего, не растаете. Взялись за борта. Толкаем на берег — вот так… Стоп, хватит.

      Двое остались у лодки. Остальные — поднимаемся на дюну.

      На гребне Мого распорядился:

      — Ты и ты — дюжину шагов каждый в свою сторону. Залечь, оружие изготовить. Заметите кого-то — предупредите, как полагается. Себя не обнаруживать.

      И только когда Ниро и Було отошли, так же негромко сказал Онго:

      — Ну, начинаю вызывать…

      Наверху его вызова, похоже, ждали уже давно; ВС сухо предупредил:

      — Центр уже выражал беспокойство. Давай Обратного к микрофону. — Мого передал трубку.

      — Обратный на связи. Все в порядке. Даете прямую связь?

      — Прямой просил передать: лично говорить не может.

      — Что-то случилось?

      — Не объяснял. Но по голосу — ничего такого. Наверное, вызван к начальству. Просил передать — слушай внимательно, записи не веди, это его указание.

      — Внимательно слушаю.

      — Задача-один остается в силе. Возникла задача-два: выяснить, что именно происходит на занятой ул-ками части берега. Себя не проявлять. И собрать всю возможную информацию о грузах, поступавших из Свиры в виндорский Порт-Малой в предвоенные месяц-два, а также во время войны. Это уже задача-три.

      — Ничего себе… — буркнул Онго.

      — Что вы сказали?

      — Ничего по делу.

      — Нужно ли повторить задачи?

      — Все уяснил.

      — Теперь даю последнюю обстановку по вашему месту. Важное. Согласно нашим наблюдениям, занимавшие остров люди с наступлением темноты собрались у стоявших в бухте судов и погрузились на них. В настоящее время суда выходят в море, три уже вышли, сейчас вытягивается четвертое. Пока неясно, каким курсом они пойдут. Полагаю, мы получим команду наблюдать за караваном по пути его следования.

      — Ясно. Постойте. А тот агралет, о котором речь шла раньше? Он улетел или его тоже погрузили на судно?

      — Агралет не взлетал. Остается на месте. Видимо, опасается нашего присутствия над островом. Наверное, они стартуют, как только мы переключимся на караван.

      — Ясно. С агралетом осталась охрана? Много?

      — Не установлено. По нашим подсчетам, кроме экипажа возле машины, в ней никого нет.

      — ВС, есть возможность провести небольшую операцию, но при условии, что вы не сразу переключитесь на караван, а ещё некоторое время будете барражировать над островом.

      — В чем суть?

      — Для выполнения задач центра нам необходим транспорт.

      — Понял. Сколько вас сейчас на острове?

      — Вся моя группа — шестеро. И А-Зэ. Скольких членов экипажа вы установили?

      — Четверых.

      — Нам по силам.

      — Н-не знаю…

      — Риска практически никакого! Без такой машины мы ничего не сделаем — придется просить центр, чтобы за нами выслали агралет. А тут он сам просится в руки…

      — Но тем временем караван…

      — Далеко он не уйдет, во-первых. Во-вторых, если будете висеть над ними — вас засекут, как засекли здесь, и, быть может, пойдут вовсе не туда, куда собираются. Давайте так: мы постараемся обеспечить сопровождение каравана в море; до утра они не заметят следующее за ними судно, а к утру вы сможете их найти — тогда уже станет понятно, куда они направляются, даже если они в последний миг решат изменить курс. А вы пока по-прежнему висите наверху и наблюдайте. Если нам удастся захватить машину, мы сразу же сообщим и освободим вас от наблюдения.

      — Гм… Ладно, вы захватили, а дальше? Заставите их пилотов везти вас, куда потребуете? Не знаю: это все-таки ОСС — ребята не самые мягкие.

      — На это не рассчитываю. Машину буду пилотировать сам.

      — Ты что — пилот? (Вот уже сразу и на «ты».)

      — Да. Сертификат второго класса.

      — Слабовато для такой машины… Знаешь, что? Если заберете машину и нейтрализуете экипаж, мы сядем неподалеку, и наш третий пилот перейдетк вам. Он хотя и третий, но первого класса.

      — Не верите, значит? Ладно, согласен,

      — Ясно. Расчет времени? Онго немного подумал.

      — Через пять минут моя группа начинает движение, если вы дадите точный курс на машину, нам-то отсюда её не видно. А-Зэ отправится обратно на шхуну, чтобы обрисовать капитану ситуацию и склонить его — поскольку план нападения на суда все равно уже отпал — склонить его преследовать караван на безопасном расстоянии.

      — Хорошо. Вижу вас и вижу машину. Курс: на два часа. Но на пути овраг; будьте осторожны. Водных препятствий, к вашему счастью, нет.

      — Курс понятен. Расстояние?

      — Порядка семи выстрелов.

      — Значит, час с небольшим.

      — Считайте полтора.

      — Поверим вам.

      — Не уходим из эфира. В случае неясностей — выходите на связь.

      — К сожалению, не сможем. Наши телефоны все вышли из строя: мы тут попали в такую электромагнитную катавасию… Эту трубку вернем её хозяину: он не может остаться совсем без связи. Так что разговаривать сможем только после захвата машины, по её установке. Если будем молчать — значит, не получилось.

      — Ну, в таком случае… мы его просто расстреляем сверху.

      — Понял вас. Пока — конец.

      — Перерыв связи.

      — ВС, я — Прямой. Готов участвовать в радиообмене. Собеседники на месте?

      — Прямой, обстоятельства изменились. Группа под нами, на острове, но сейчас связь с ними невозможна.

      — Доложите яснее.

      Доклад ВС потребовал не менее трёх минут. Верком Сидо слушал его и то усмехался невольно, то хмурился, покачивая головой.

      — …Конец доклада. Прямой, Прямой! Как слышите? Я вас не слышу.

      — М-да. Это потому, что я молчу. Значит, они вышли полчаса тому назад?

      — Тридцать семь минут. И вряд ли достигнут нужного места раньше, чем ещё минут через сорок.

      — Придется ждать. Уточнение задач с ними успели произвести?

      — Передал все дословно. .

      — Еще информация?

      — Пожалуй, ничего нового, верком. Разве что… Тут мои аналитики успели расшифровать некоторые из сделанных с небольшой высоты видеозаписей.

      — Говорите только об интересном. Остальное — потом.

      — Когда тут люди грузились на суда, мы вроде бы зафиксировали, что они, кроме прочего, несли от агра-лета к судам два стандартных ящика нашего производства. Стандарт похож на ТО-14: тара для перевозки стрелкового оружия. Четырнадцатый стандарт — контейнеры для перевозки десантных звездников.

      — Несли от агралета?

      —Да.

      — Вот сволочь.

      — Виноват?

      — Это я не о вас. А… Ладно, об этом потом. Можно ли установить, на какое именно судно попал этот груз? Или ящики были вскрыты и оружие роздано?

      — Мы продолжаем анализировать, верком.

      — И не особенно затягивайте. Пауза.

      — ВС, я не слышу ответа. Вы на связи? ВС!..

      — Так точно, верком, я слушаю. Прошу извинить: меня тут отвлекли. Новое наблюдение.

      — А именно?

      — Мы полагали, что на суда сели все находившиеся тут люди, кроме экипажа агралета. Сейчас мне доложили, что примерно полдюжины людей продвигаются, возвращаясь от места посадки на берегу к агралету. Продвигаются скрытно.

      — Это не наши люди?

      — Нет, с наших мы не спускаем глаз и объективов. Они — совсем в другой стороне.

      — Маршруты обеих групп пересекаются?

      — По нашим прикидкам — пересекутся возле агралета.

      — Кто окажется там первым?

      — По-видимому, вторые. Они идут по более удобной местности, и… да, как мне докладывают, они вовсе не были возле судов, а отстали от общей группы и повернули назад примерно с полдороги.

      — Что они — решили захватить агралет, что ли? Хотя ничего удивительного. Странно, что они раньше этого не сделали. Конечно, пилотов среди них нет. Значит, надеются использовать штатный экипаж. ВС, мы можем как-то предупредить нашу группу о возникшем осложнении?

      — К сожалению, верком, они совершенно без связи.

      — Вот Арук… Нельзя, нельзя отдавать машину улкасам.

      — Разрешите, верком?.. Одна машина ведь не решит войну. И мы можем в любой миг уничтожить её сверху, как только станет ясно, что её захватили улкасы.

      — А вы уверены, что это улкасы? Или тот, кто прилетел на остров, возвращается с частью своих людей к машине, рассчитывая, что вы последуете за караваном, когда он выйдет, и они смогут беспрепятственно подняться в воздух и скрыться? Вы можете сверху определить, кто это: улкасы или ОСС?

      — Нет, верком, они ведь одеты одинаково, а в лицо мы не знаем ни тех, ни других. К тому же и у тех и у других все время были опущены противомоскитные сетки.

      — Что — там так кусают?

      — Не знаю, на нашей высоте никаких насекомых нет.

      — Да, конечно.

      — Может, нам открыть огонь по второй группе?

      — Думаете,, попадете хоть в кого-то?

      — Вряд ли, верком; для этого пришлось бы снизиться до высоты, на которой и нашу машину можно обстреливать из стрелкового оружия. Но мы хоть напугаем их, заставим залечь, выиграем время.

      — ВС, кому принадлежит этот остров?

      — Виндоре, официально. Но ведь сейчас можно считать, что он захвачен улкасами, воюющей стороной, так что…

      — Вот если бы Виндора официально попросила Свиру оказать им содействие в возврате острова, мы были бы вправе обстреливать с воздуха все, что там шевелится. Но они нас ни о чем не просили, это совершенно точно — я только что получил всю информацию непосредственно от Вершителя. Поэтому огонь можете открыть только в случае нападения на вас.

      — Жаль.

      — Да уж. Что там сейчас, внизу?

      — Пока все тихо, верком. По-прежнему тихо.

      Последняя, шестая шхуна отошла от берега. Поставили фок. Хмурые рыбаки работали молча, на палубе на каждого из них приходилось по двое вооруженных улкасов. Шхуна присоединилась к кильватерной колонне, образованной предыдущими пятью. Когда берег остался позади, поставили и грот. Караван двигался в полной темноте — было запрещено даже зажигать навигационные огни. Опасались наблюдения сверху и в то же время были уверены, что вот-вот над головами появится агралет-разведчик. Но шли минуты, прошел уже почти час, а небо оставалось чистым. Плывший на первой шхуне вместе с Арбарамом Гумо даже проговорил, облегченно вздохнув:

      — Похоже, они нас проспали. Я так и думал: столько времени находиться в воздухе, в постоянном напряжении — этого даже самый здоровый человек может не выдержать.

      — Зато твои пилоты хорошо отдохнули, — ухмыльнулся Арбарам. И тут же сменил тему: — Ну, что же, раз за нами не следят — думаю, самое время поворачивать туда, куда нам нужно. Усхани!

      Названный по имени улкас подбежал, отделившись от стоявшей поодаль группы телохранителей главного человека Улкасы.

      — Идем к капитану. Будешь переводить.

      — Я вижу, — сказал Гумо, — у тебя нет проблем с переводчиками.

      — Соседи, — усмехнулся Арбарам. — У них тоже немало людей говорят по-нашему. А вот вы — слишком далеко. Ничего, устроитесь на Кукурее — наладите отношения потеснее.

      — Скорее бы, — вздохнул Гумо, поднимаясь вслед за Арбарамом по трапу. — Слушай, а долго нам вообще плыть?

      — А вот сейчас узнаем. Что, не нравится в море?

      — Откровенно говоря — мутит немного.

      — Да и меня тоже. Все-таки ненадежная стихия — вода. Горы куда прочнее…

      — А по мне ничего нет лучше равнин.

      — Дело вкуса. Капитан!

      Стоявший подле рулевого рыбак оглянулся. Хмуро посмотрел на говорившего.

      — Усхани, переведи ему: пора брать курс на Порт-Малой. — И добавил, заметив блеснувшую в глазах моряка искру: — Скажи ему: пусть не надеется, что там, в своем порту, он сможет расправиться с нами. Скажи: сейчас в их деревню снова пришли наши люди. И если с нами что-то случится, их старики, жены и дети ответят сполна. Жизнью ответят.

      Усхани перевел. Капитан лишь пожал плечами, что-то проговорил и отвернулся.

      — Что он говорит, Усхани?

      — Говорит, что ветер сейчас бейдевинд, дойдут быстро.

      — Тарабарщина какая-то, — сказал Гумо. — Спроси: как скоро сможем доплыть до порта?

      Улкас обменялся репликами с капитаном и перевел:

      — Может, к утру, а может, и к ужину. А может, и вовсе не доплывем — все будет, как захочет Дух Вод.

      — Темнота, — вздохнул Гумо.

      Капитан тем временем скомандовал рулевому и, взяв рупор, стал отдавать экипажу команды к маневру парусами. Голос звучал громко, и Гумо даже поежился:

      — Не услышали бы…

      — Кто? — спросил Арбарам. — На других кораблях? Им как раз следует слышать, чтобы сделать то же самое. Разве что рыбы услышать могут, только они никому не расскажут.

      И он рассмеялся.

      Шхуна плавно легла на новый курс. Маневр был замечен и остальными следовавшими в кильватер судами. Арбарам удовлетворенно кивнул: все шло так, как должно.

      Прямая колонна каравана ненадолго превратилась в дугу, так что с первого корабля можно было увидеть и остальные. Собственно, даже не сами корабли, а белесые пятна их парусов. Арбарам стал внимательно вглядываться. Сказал, обращаясь к Гумо:

      — Посмотри-ка: за нами пять кораблей, это ясно. А вот дальше — не пойму: то ли мне мерещится, то ли действительно в отдалении ещё какая-то посудина бежит.

      Гумо попытался что-то увидеть. Но вскоре развел руками:

      — Я ничего не замечаю. Ну, а если даже? Будь это агралет — я понимаю, стоило бы беспокоиться. А если корабль — так их тут, как говорят, много, только ведь военных у виндоров нет. Или появились?

      — Да нет вроде, — пробормотал Арбарам. Дуга вытягивалась, снова превращаясь в прямую, и теперь, если даже кто-то и следовал за караваном, увидеть его отсюда было больше нельзя.

      Сначала показалось, что идти будет легче, чем по каменистому плато: под ногами был то мягкий песок, то трава, то мох или сброшенные арубами отжившие, гниющие листья, и пятки не страдали от повторяющегося соприкосновения с твердым грунтом. Однако уже минут через пятнадцать стало ясно, что хрен редьки не слаще. На плато поверхность была пусть и жесткой, зато практически ровной, горизонтальной, с чуть заметным уклоном в сторону обрыва. Здесь же через каждые несколько метров подъем переходил в спуск, в темноте дорогу — воображаемую, конечно, на самом деле здесь натоптанных путей вовсе не было — перегораживали коварные пни, толстые упавшие сучья, один раз угодили в здоровенный муравейник, вообразив, что это просто очередной подъем. Муравейник и вправду был, по равнинным понятиям, гигантским. Взобравшись, стали проваливаться, повернули назад и пошли в обход. Следующий обход пришлось делать в лесу, куда привел азимут. Тут были не арубы, а какие-то другие деревья, и они сбрасывали, похоже, не листья, а ветки. Пересохшие, те громко трещали под ногами, и для сохранения скрытности пришлось отступить и опять двинуться в обход. Пожалуй, их правильно предупредили, что в час им никак не уложиться.

      Впрочем, их ведь не ждали к точно определенному времени; может, и не стоило торопиться: пусть команда агралета уснет покрепче, тем проще будет выполнить задуманное. Так что Онго скомандовал укоротить шаг, на что никто возражать не стал. Нито даже проворчал что-то одобрительное, хотя вообще никаких лишних звуков издавать не полагалось.

      Двигаться мешало и то, что тут мало помогали приборы ночного видения, работавшие в инфракрасном диапазоне: при взгляде через них все вокруг светилось. Предметы, напитавшись за долгий день солнечным теплом, теперь медленно, неохотно отдавали его. Четыре раза по тревожному сигналу мгновенно залегали; но каждый раз виновниками беспокойства были достаточно крупные обитатели лесов и открытых мест, к счастью, видимо, травоядные — во всяком случае, никто из них не выразил желания познакомиться с людьми поближе, наоборот — их замечали, когда они начинали двигаться, спеша уйти подальше от непрошеных гостей: приборы позволяли отличать движение от неподвижности. Но, в общем, для группы никакой, даже небольшой опасности за час движения не возникло.

      И поэтому, когда шедший в это время головным дозорным Мори в очередной раз прочирикал сигнал тревоги, в угрозу не поверили, а Керо проворчал:

      — Ну, как в детскую игру играем: замри и не шевелись, где стоишь. Ясно же, что…

      — Тес! — прервал его Онго. — Ложись!

      Он тоже увидел теперь то, что первым заметил Мори: движение. Не бегство от них; похоже, их пока ещё не видели и не слышали. Несколько фигур перемещались на расстоянии примерно пятидесяти двушагов в том же направлении, что и группа — почти параллельно ей. Фигуры были вертикальны, значит, не относились к четвероногим.

      Онго достал из кармашка динафон. Подключил направленный микрофон величиной с карандаш, направил в сторону двигавшихся и прислушался. Стали различимы звуки шагов, хотя и не очень четкие —люди шли профессионально-бесшумно, но быстрый темп говорил о том, что они не опасались чьего-либо нападения. Онго рассчитывал уловить хоть слово, по которому можно было бы понять, кто эти люди: улкасы? Виндоры, которые таились где-то и после отъезда занимавших остров чужаков, решили осмотреть место остановки пришельцев? Или, может, часть десантников ОСС решила все-таки подстраховать своих летчиков? В языке заключался бы ответ на этот вопрос, а от него зависело, как поведет себя группа в дальнейшем. Но ни единого слова так и не было произнесено: видимо, люди эти давно и хорошо знали друг друга и могли действовать, не прибегая к словам.

      Онго выждал, пока замеченные люди — он насчитал шестерых — удалились сотни на полторы шагов, и только после этого дал сигнал подниматься.

      — Выйдем на их след и пойдем, сохраняя диcтaнцию. Полная скрытность и тишина. Пока не выясним, кто они и каковы их намерения.

      — А что тут выяснять? — спросил Мори. — шестеро улкасов, направление — агралет, цель — либо охрана, либо захват.

      — Это тебе птица Чушь прочирикала? — спроь недоверчиво Онго. — Или они тебе анкету представили-с подписью и печатью?

      Мори усмехнулся:

      — Ты, командир, — человек городской, тебе долго этого не понять. Насчет печати не скажу, но пoдписаться они точно подписались. Ногами.

      — Просвети меня, если ты такой знающий.

      — Походка, командир, вот в чем секрет. Всегда замечай, какая у человека поступь. Что, по-твоему, видор, приспособившийся ходить по палубе, — а она кaчается, — ногу ставит так, как житель равнин, привыкший разгуливать по ровному? Горожанин проносит ступню над самой землей, а горец поднимает ногу eщe выше, у них там гладкие места — редкость, ты и сам мог убедиться. Вот так эта шестерка и прошла; ты npислушивался, а я приглядывался, вот и понял, что он за народ. Станешь спорить?

      — Спасибо за науку, — проговорил Онго. — Так всe же: идут они охранять или чтобы захватить? Хотя, — тут же возразил он сам себе, — для нас разница малая. Если охранять, то у агралета защитников станет больше, когда они соединятся. А если будут нападать — экипаж начнет сопротивляться, чего доброго, повредят машину, а нам это совершенно не нужно.

      — Напасть и уничтожить, пока они не достигли агралета, — тут же предложил горячий Керо.

      — Мы не должны шуметь, — сказал Онго уверенно. — Если летчики что-то услышат, заподозрят — замкнутся в своей машине, как улитка в раковине, или Даже рискнут подняться — и им соли на хвост не насыплешь. Устранить их, этот отряд, надо, только тихо. Без выстрела. Сумеем?

      — А ничего другого не остается, — высказал общее мнение Мори.

      — Тогда так… — проговорил Онго, быстро соображая. — Они сейчас идут не прямо на агралет, а тем же путем, каким вечером уходили оттуда к кораблям: самым удобным, а не самым коротким. Мы побежим по прямой, чтобы перехватить их на подступах. Этим займетесь вы впятером.

      — Без тебя, что ли?

      — Мы их обгоним, вы останетесь подкарауливать улкасов, а я пойду к самому агралету.

      — Думаешь в одиночку справиться с четырьмя?

      — Даже в голову не приходило. Но постараюсь увидеть, как обстоят дела у пилотов. Вряд ли они сидят с люками нараспашку: места для них чужие, непривычные, вызывают опасение — пусть даже они считают, что людей тут больше нет, зато звери должны быть. Значит, до света они, полагаю, будут сидеть, запершись. Наверное, из четверых трое спят, один несет вахту. Тогда я там ничего толком не услышу. Но, возможно, не спят двое — тогда они обязательно станут между собой разговаривать, чтобы время шло быстрее и не такой неприятной казалась бы обстановка. И тогда есть шанс получить какую-то информацию, которая нам сможет пригодиться при захвате.

      План этот, похоже, энтузиазма ни у кого не вызвал, но спорить разведчики не стали. Мори сказал только:

      — Ты командир, тебе виднее.

      — Тогда — за мной, бегом — марш!

      Пустились бегом. Рассчитано было правильно: ночь уже миновала свой перевал, и поднялся предрассветный ветерок, заставивший толстые, мохнатые листья аруб раскачиваться и шелестеть; шелест этот вкупе с посвистыванием ветра создавал ощутимый звуковой фон, на котором случайный хруст валежины под ногой уже не звучал сигналом тревоги для находившихся в лесу и поднимавшихся по склону все ближе к плоской вершине холма: чем выше, тем ветер становился ощутимее, а шелест — громче. Пробежали минут пятнадцать, затем Онго скомандовал остановку.

      — Осмотримся. Где они?

      Сейчас пользоваться ноктоскопами стало легче: и деревья, и почва успели остыть и уже не светились, как часом и даже получасом раньше. Так что светлые мельг кающие между деревьями пятна удалось обнаружить почти сразу.

      — Минут через шесть-семь будут здесь, — определил через полминуты Нито.

      — Помните: без выстрела, без крика, да сами понимаете.

      — Может, все-таки все вместе?

      — Делаем, как я сказал!

      И Онго, едва успев перевести дыхание, пустился дальше — вверх по склону, к недалекой уже вершине.

      Достигнув её, он опустился на землю и, стараясь дышать бесшумно, вгляделся.

      Долго искать глазами агралет не пришлось: его светлый силуэт хорошо выделялся на более темном фоне окружающих кустарников. В машине исправно работала электроника, в кабине находились люди, и температура там, естественно, была выше, чем даже в салоне. Люди различались хотя и не очень четко, но все же каждого из них можно было безошибочно отличить от окружающих предметов. Один из них располагался горизонтально — видимо, в раскрытом для сна кресле; двое, судя по их позам, сидели. А вот четвертый не был виден. Может, устроился на ночь в салоне? Однако сколько Онго ни вглядывался, ничего похожего он увидеть не мог. Тем не менее он решил продолжать намеченные действия и пополз к машине, до которой оставалось шагов около тридцати. Через каждые пять-шесть шагов он замирал и осматривался; в обстановке ничего не менялось, никто не возникал, не пытался помешать ему. Шагах в двадцати Онго включил динафон, направил микрофон на кабину агралета и прислушался. Да, двое разговаривали, но очень негромко — вероятно, чтобы не разбудить спящего, — и разобрать слова оказалось затруднительно ещё и потому, что металлический борт резонировал, искажая звуки. Необходимо было подобраться ближе, лучше всего — вплотную, чтобы можно было приложить микрофон к самому борту. Это потребовало ещё трех минут. Снизу пока не доносилось ни единого подозрительного звука, так что нельзя было понять: встретились ли уже разведчики с улкасами, если нет — то почему, если да — то чем эта встреча закончилась? Так или иначе, действие там явно затягивалось, и это не обещало ничего хорошего.

      На всякий случай Онго не ограничился тем, что подполз к самому борту антигравитационной машины, а залез под нее: между днищем агралета и землей оставалось ещё пространство, достаточное, чтобы устроиться там, пусть и без особых удобств. Онго для большей уверенности вознес просьбу Творцу — чтобы в то время, как он будет находиться под машиной, пилотам не взбрело в голову взлететь: мало радости оказаться под мощным выбросом диагравионов, а именно минусовой составляющей гравитационного поля, расщепляемого в двигателях. Только после этого он приложил микрофон к днищу, между двумя решетками диаграви-таторов. Прислушался.

      Теперь было слышно хорошо, ясно, как если бы сам он третьим участвовал в неспешной ночной беседе. Разговор явно велся не из надобности, а просто от скуки, чтобы скрасить ожидание. Говорили лениво, с паузами, видимо, не раз уже все это было говорено и переговорено, просто других тем не нашлось. Мало надежды было получить сейчас какую-то нужную информацию, тем не менее Онго слушал внимательно, стараясь не пропустить ни единого слова.

      «— …А он говорит: за такой рейс платить должны не вдвое, как при боевых действиях, а в тройном размере. Заплатят, как думаешь?

      — Так должны.же. Ты учти: за один перелет границы должны приплачивать крепко, потому что тут не только чужие, тут и свои сбить могут.

      Послышался смешок.

      — Я уже и понимать перестал, кто сейчас свои, кто — чужие…

      — Считай для простоты, что все чужие, — сохранишь здоровье.

      — Пожалуй что. Вот этот, например, что над нами зудит — я ведь знаю парня, который им командует: вместе служили лет пять тому в Третьей эскадре, ну, ты знаешь — особая. А потом нас распродали: его — в разведку, меня — сюда вот.

      — Ага. А сейчас, попробуй мы взлететь, дружок твой, чего доброго, влепит нам полной мерой — так, что на землю только пепел посыплется.

      — Может, и влепит. А ещё вернее — будет нас провожать до самой посадки дома. Только на нашу базу нам сесть не дадут, а заставят приземлиться где-нибудь у них. И сразу — ствол к затылку, браслеты на руки, и объясняй, с какой это радости ты летал через границу, кто и с кем вел тут переговоры и какие…

      — Нам-то откуда знать? Наше дело: оторвался — приземлился, с курса не сбился — значит, все в порядке.

      — Это по-нашему так. Но кто-то ведь должен быть виноватым — мы и окажемся. Самому-то ничего не сделается: начальство всегда выкрутится.

      — Значит, и нас вытащит.

      — Как знать. Может, вытащит, а может, первым и сдаст. По обстановке. Лучше всего нам не попадаться. А уж если прижмут — отбиваться до последнего.

      — Был бы он на борту — вряд ли стали бы по нам стрелять.

      — Увидим. Они ведь не знают, что он слинял. А то этот, в небе, за ним пошел бы. Нет, они думают, что все тут, на месте.

      — А куда это он в самом деле? До дома далеко.

      — Я слышал краем уха: на материк. Тут поблизости деревня, где эти — улки — захватили флот. Там у них заложники. А флот пойдет за грузом в порт — там возьмет и доставит улкам.

      — Опять оружие?

      — Вроде бы нет. Машины какие-то. Это мне ещё дома говорили ребята с транспортной эскадры — летали на тяжеловозах, сгружали у самой границы, а как оттуда доставляли в порт, я уж не знаю. Но не в горы повезут, я думаю. Туда только воздухом и можно. Что-то они здесь, внизу, собираются строить. Вот как тот туннель строили, куда мы потом с десантом летали, когда наши его уже заняли.

      — Где это Шака бродит?

      — Не спится ему, вот и шатается вокруг. Ничего с ним не сделается — тут кругом никого нет. Арук, что-то есть захотелось. Ты не против?

      — К хорошей работе я всегда готов…»

      Что-то зашуршало, зазвякало. Онго лежал неподвижно, соображая. Значит, улкасы решили снова вернуться в деревню: туда, где Сури. Они там уже были и наверняка знают, что там мужиков не оставалось. И — найдут. Плохо. Хуже просто некуда.

      «Ну зачем, зачем, по какой своей дури надо было втягивать мальчика (именно так сейчас Онго назвал Сури про себя) в эту авантюру? Неужели только для того, чтобы дать ему полюбоваться: эй, паренек, хочешь видеть настоящих мужиков? Смотри — вот он я, бывшее твое подлежащее, а сейчас — твой командир, флаг-воин, глава разведгруппы, получившей особое задание государственной важности. Давно ли ты нос задирал: я, мол, эту красотку так оттрахал, как она и во сне не видала? А сейчас — прикажу стать раком — станешь, прикажу умереть — будешь умирать… Неужели из-за такого глупенького желания подвел под гибель парня, которого только и хватает — сидеть в удобном кресле и шевелить мозгами, а не лазить по горам с полной выкладкой, ссыпаться с обрыва, стрелять в живых людей? По сравнению с такой моей гордыней его тогдашнее поведение — всего лишь мелочь. Ну, обидно мне было; но ведь он меня улкасам в плен не сдавал, а я его — вот именно что сдал своими руками».

      «Нет, — думал он дальше, пока в кабине молчали, один хрустел чем-то, другой причавкивал. — Нет, не в этом, конечно, дело. А в том, что — если говорить откровенно, как уж самому себе — никуда не делось то, что я к нему испытывал, ещё когда был девушкой. Любовь, вот что. Ты знал, что дело, куда вызвался идти, будет опасным, хотя и надеялся, что не смертельным. А ты ведь — как бы ни притворялся — все-таки не профессиональный солдат, не привык тогда ещё справляться со страхом, который никак не изгнать было из души. Ты чувствовал одиночество — это теперь уже можешь считать своих парней братьями, тогда ты их едва знал, как и они тебя. А нужен был рядом человек по-настоящему близкий, которому можно — пусть хотя бы мысленно — положить голову на грудь и поплакаться хоть немного. Вот почему ты попросил, чтобы Сури послали с группой, — из-за своей слабости. А теперь, может, его схватили уже… Нет, по времени ещё не успели — но вот-вот схватят. И что тогда с ним станется? Ты ведь ничем и никак не сумеешь сейчас ему помочь».

      «Чего ты страшишься? — спросил Онго сам себя. — Чего больше боишься? Того, что его убьют, если он, схваченный, поведет себя, как подобает солдату, или же того, что он не выдержит и раскроется перед врагом? После этого, конечно, уважать его больше невозможно будет, а любить? Что будет с любовью?..»

      Ответить он не успел бы, даже если бы и знал ответ. Занятый сначала подслушиванием разговора в кабине агралета, а потом вдруг налетевшими своими мыслями (хотя они и заняли в реальном времени не более минуты, когда думаешь — необязательно произносить слова, достаточно представить на мгновение), Онго, наверное, просто не услышал приблизившихся к машине и замерших подле неё шагов; впрочем, может быть, человек, подошедший и остановившийся в одном двушаге от лежащего и потому беспомощного Онго, умел передвигаться не менее бесшумно, чем разведчики.

      Повернув голову, затаив дыхание, Онго увидел только ноги от башмаков до колен. Башмаки были нормальными, армейского образца, но не пехотного: подошва ниже, да и материал на взгляд мягче; впрочем, Онго не столько увидел (мешала трава), сколько узнал: это была обувь летного состава; такие ему и самому приходилось надевать, когда он проходил агралетную практику. А если и были какие-то сомнения, то хватило бы одного взгляда на икры, обтянутые не защитным горным черно-коричнево-зеленым, а оранжевым полетным комбинезоном; во всяком случае, от колена и ниже брючины были именно такими, и если бы верх при этом оказался иным, это был бы уже цирк, и ничего больше. То есть не могло быть сомнений: к машине подошел и остановился один из членов её экипажа — именно тот, кого так и не удалось увидеть внутри. Тот, кому не спалось, и он гулял по окрестности. Как там его назвали? Шака, вот как. Увидел ли он, что под машиной лежит человек, или вовсе не глядел туда? И не услышал ли чего подозрительного там, внизу?

      Нет, наверное, иначе он не стоял бы так спокойно, глубоко и размеренно вдыхая и выдыхая вкуснейший воздух этих мест, какого не бывает на равнинах Свиры. Он подбежал бы и подал сигнал тревоги…

      Ноги шевельнулись. Раздвинулись слегка. Онго понял: его заметили. И сейчас подошедший опустится на корточки — возможно, уже держа в руке направленный на него, Онго, пистолет, а может, и более серьезное оружие: вряд ли летчик решился гулять в чужих местах, не запасшись серьезными аргументами против возможных неприятностей. Сейчас он резко окрикнет…

      Однако голос прозвучал неожиданно спокойно, негромко, по-домашнему:

      — Никак не уймешься? Да в порядке решеткч, я тебе давно сказал: заменил все ячейки ещё накануне. Давай вылезай, если тоже не спится, сядем, сыграем партию-другую, я отыграться хочу.

      Онго понял: в той темноте, которая под днищем машины была ещё гуще, чем вокруг, подошедший не мог различить цвета его комбинезона; а кроме того, пилот , (нет, скорее это был бортинженер) знал, был уверен, что комбинезон мог быть только своим, оранжевым, летным; а такое знание, как известно, часто заменяет реальное восприятие вещей. И пробормотал сдавленным голосом, как бы показывая, что лежать здесь никакого удовольствия не доставляет, совсем наоборот:

      —Да лад…

      И стал вылезать — только не туда, где находился инженер, а в противоположную сторону, рассчитывая, что между ними, когда он вылезет, окажется машина. Выползая, Онго одновременно вытянул из захватов прикрепленный к левому предплечью кинжал: ясно было, что разговор между ними продолжится вовсе не в таком благодушии, в каком происходил только что.

      Онго увидел, что ноги около машины разогнулись: инженер встал и направился в обход агралета, чтобы встретить вылезавшего. Он успел ещё проговорить с усмешкой:

      — Боишься продуть? Никуда не денешься…

      И пошел в обход кормы. Онго вылез. Люк салона находился именно с этой стороны; он был отворен. Онго, готовый атаковать, двинулся тоже к корме — навстречу инженеру: он рассчитал, что минует люк прежде, чем они встретятся лицом к лицу. «Люк — мелькнуло в голове, — может ещё пригодиться в ближайшие же секунды. Если только там, ниже по склону, все пройдет благополучно…»

      Но стоило ему (в который уже раз) подумать так, и снизу, именно оттуда, где намечена была встреча с ул-касами, донесся ясный и недвусмысленный звук — звук одиночного выстрела. И даже, кажется, его сопровождал звон выброшенной гильзы, ударившейся, надо думать, о находившийся рядом ствол дерева, гладкой и твердой арубы. Человек, бывавший в переделках, не спутал бы этот звук ни с каким другим, природным.

      Бесшумно не удалось, значит. Но это была не вся беда. Выстрел произвели из автомата, поставленного на одиночный огонь. У разведчиков не было автоматов; выстрел из звездников, какие имелись у каждого человека группы, звучал совсем иначе, да и звонких гильз этому оружию не полагалось. Автоматами были вооружены только улкасы. И выстрелил один из них. Значило ли это, что инициатива оказалась у них — они вовремя заметили разведчиков, хотя бы одного, и свалили его, заставив остальных залечь? Так это было или иначе, но рассчитывать в ближайшие минуты на помощь группы Онго не мог; приходилось действовать самому.

      Онго не то чтобы продумал это последовательно, слово за словом; вся картина со всеми причинами и следствиями на долю секунды возникла в воображении, а тело уже само собой действовало так, как успели продиктовать новые условия. В мозгу словно включился неизвестно откуда взявшийся метроном, отсчитывавший не сорок и даже не сто двадцать в минуту, а, сбросив грузик с маятника, не менее двухсот сорока. Именно в таком темпе и надо было разыгрывать пьесу. Танцевать па-де-де. Партнер, бортинженер агралета, ещё не догадавшись о своей роли, но не пропустив автоматной увертюры мимо внимания, тоже убыстрил ритм движения по крутой дуге вокруг машины; он спешил к люку, чтобы внутри, надежно закрывшись, ждать дальнейших событий, одновременно выполняя свои обязанности по подготовке машины к старту — на крайний случай. Онго, успевший занять самую выгодную позицию, ждал его внутри салона, рядом с проемом. Он слышал одновременно и как приближались шаги инженера (уже не бесшумные), и как слева за переборкой — в пилотской кабине — двое переговаривались: «Ты слышал? Вроде бы выстрел был? Или показалось?» —«Что-то было, но я не уверен…» —«Где наш хренов масленщик гуляет? Пойти крикнуть?» — «Вряд ли сейчас надо кричать. Хотя — больше ничего вроде бы не слышно?» —«А не Шака ли это пальнул в кого-то, кто двигался? Он у нас охотник…» Произносилось это скороговоркой, полушепотом: пилоты ничего такого не ожидали и немного растерялись — Онго понимал, что всего лишь на секунду-другую, их и нужно использовать до конца.

      Шаг снаружи зазвучал совсем иначе: инженер ступил на металлическую ступеньку, на мгновение загородил собою проем. Стиснув зубы, чтобы в последнее мгновение не поддаться жалости, Онго сделал нужное движение. Одного хватило. Инженер, кажется, не успел удивиться. «Прости, парень, так вышло — бьем своих, чтобы чужие боялись», — подумал даже не Онго, а кто-то другой в нем; может, былая девушка извинилась перед человеком, виновным лишь в том, что он оказался здесь и сейчас. Он крепко обнял падавшего, не позволяя ему рухнуть; опустил бережно, словно живого. Уроки пошли впрок: Онго знал, что проверять — дышит ли — не надо. И сразу же — на цыпочках — кинулся к дверце, что вела к пилотам.

      Он опасался, что дверь окажется запертой: в этих машинах, и в особенности на чужой территории, дверца эта запиралась автоматически, и чтобы получить доступ в кабину, следовало набрать код, которого он, естественно, не знал. Осторожно нажал на ручку; так и есть — вход закрыт. Две секунды ушли на то (откуда только брались силы!), чтобы подтащить тело инженера к двери, положить ничком, головой к проходу, стараясь при этом не запачкаться; впрочем, крови было мало. Затем он и сам опустился на колени с таким расчетом, чтобы дверь не задела его, когда её станут отворять. Пригнул голову к самому полу, и хрипло проговорил:

      — Ребята, я Шака. Мне плохо…

      Вообще его голос — высокий, звонкий — вовсе не был похож на хрипловатый баритон инженера. Оттого он и старался хрипеть, выговаривая слова на грани неразборчивости. Надеялся на то, что уже сам язык — чистая свира — здесь, где своих больше быть не должно, послужит паролем. Так и получилось.

      Замок щелкнул; дверь стала отворяться медленно, луч яркого света из кабины упал на бездвижное тело в оранжевой униформе. Пилот склонился. Понял.

      — Эй! — окликнул второго, а может, и третьего, — если только тот успел проснуться. — Шака наш что-то барахлит. Ну-ка, помогите!

      И шагнул, протискиваясь между дверью и телом, чтобы не переступать через него. Метроном все стучал. Раз-раз. Замах — удар. Вырублен. Самое малое, на полчаса. Второй уже показался в дверном проеме. Остановился на миг, чтобы оценить обстановку. Именно так, как Онго и рассчитывал. Раз-раз. И, отшвырнув в сторону, рывком внутрь, в кабину. Третий ещё только просыпался — сидел в кресле, тараща глаза, пытаясь из мира снов вернуться в действительность. Действительность оказалась неприятной — с пистолетом, направленным в лоб просыпающемуся. Тот даже глаза закрыл на миг. Онго не стал ждать, пока летчик окончательно придет в себя, и отправил его досыпать.

      Звезд ники пилотов стояли в пирамиде; Онго не придумал ничего другого, как отстегнуть их ремни, Чтобы связать троих, пока ещё послушно-неподвижных, по рукам и ногам. По сути дела, задача выполнена: агралет захвачен. А разведчиков все нет. Что, если и в самом деле не они подловили улкасов, а наоборот?

      Онго поспешил сделать то, чего вовремя не выполнили бывшие хозяева машины: закрыл и запер все люки. Весь экипаж, и убитого в том числе, оттащил, теперь уже покряхтывая (нервный подъем шел на убыль), подальше — в кормовую часть салона. Вернулся в кабину. Заперся. Сел в кресло ведущего пилота. Оглядел иконостас. Вроде бы все системы работали нормально, машина жила в режиме ожидания, так что раскочегаривать её не нужно было, при надобности можно поднять агралет в воздух и одному. Оглядел экраны обзора и задним числом ужаснулся: оказывается, все время, пока он полз к машине, он находился в поле зрения камер. В любую секунду его могли заметить, если бы кто-нибудь удосужился взглянуть на мониторы. Вот так-то. Не иначе как Творец услышал горячую просьбу, а главное — искреннюю.

      Взгляд на часы показал неожиданное: ещё и пяти минут не прошло после того, как внизу на склоне холма прозвучал выстрел. Может, ещё рано хоронить группу?

      Зато самое время пришло выйти на связь с воздушным разведчиком. Где тут радио? Ага. Какая там у них частота? Арук, у меня же она записана. В планшете. Неужели случайно стер? Онго застучал по клавиатуре. Ничего. Закрыл глаза, откинулся на спинку кресла, медленно подышал, успокаиваясь. Куда же это я её загнал? Творец, да совершенно ясно: в раздел «транспорт», так что нет смысла искать эту запись в дирекции «разведка»… Проверим. Ну да — вот она, никуда не делась.

      Так. Установили частоту. Послали вызов. Прием…

      — …Обратный, ждем связи, Обратный, ждем связи. Здесь Воздух. Обра… Алло, Обратный! Слышу вас!

      Слышу! Все удачно?

      — Воздух, я Обратный. Нахожусь в машине. Три члена экипажа обездвижены, речью владеют. Четвертый остыл, к сожалению.

      — Обратный, идем на снижение. Хватит места рядом с вами? По нашим наблюдениям — сесть можно. Это Онго успел уже прикинуть.

      — Можно, если садиться строго. Грунт надежный, сухой. Но я тут один, и мне пока неясна обстановка с группой. Видимо, ей пришлось вступить в противоборство с улкасами, направлявшимися, по нашим предположениям, тоже для захвата машины. Контакт начался… семь с половиной минут назад. Не имея связи, не могли сообщить вам об этом осложнении обстановки..

      — Обратный, это мы не могли сообщить вам: мы-то увидели их почти сразу после того, как в последний раз говорили с вами. Правда, не определили точно, что это за люди. Картина контакта наблюдалась нами хорошо. Не волнуйтесь: все в порядке. Чужие уничтожены. Наблюдали одну вспышку выстрела — уже после того, как операция закончилась. Не знали о вашем замысле штурмовать машину в одиночку, поэтому сейчас готовились следить за захватом агралета группой. Вы нас, так сказать, разочаровали. Поздравляем.

      — Воздух, вы меня успокоили. И в самом деле времени прошло немного. Видимо, контакт начался позже, чем мы рассчитывали. Противник почему-то задержался.

      — Обратный, вы не учли одного обстоятельства: было как раз время предутренней молитвы. И они его не пропустили. Вот вам и без малого пятнадцать минут. Зато ваши успели расположиться и приготовиться к встрече наилучшим образом.

      — Спасибо за информацию. Жду вас внизу. Смотрите только, не опуститесь прямо на головы моим ребятам, они, вероятно, вот-вот подойдут. — Онго покосился на левый бортовой экран. — Да, вот уже вижу чьи-то головы… Это они. Иду встречать.

      — Те трое — никаких сюрпризов от них не ждете?

      — Хорошо упакованы. Не знаю только, что с ними потом…

      — Не волнуйтесь: мы их заберем взамен пилота, которого вам обещали. Думаю, тут с ними найдется о чем поговорить. Ну, до встречи. Конец связи.

      — Жду вас. Конец.

      Вдруг оказалось много времени. Все время сделалось свободным. Стало даже как-то непонятно — куда его девать, если его так много.

      Тем более, что время, похоже, вообще перестало идти, а стояло на одном месте. А если уж совсем точно,. то не стояло, а лежало.

      Лежало оно на кровати — массивной, деревянной, скрипучей. Раньше казалось, что такие если и сохранились, то разве что в музее каком-нибудь — в историческом, возможно, или бытовом, если такой существовал, конечно, в каком-нибудь сурганском переулке: на больших улицах таким заведениям не место, это совершенно ясно. Но тут эта кровать, несомненно, существовала, и, по-видимому, именно её готовность сварливым скрипом отозваться на всякое движение и заставляла время хранить, по возможности, полную неподвижность.

      Двигаться, кстати, было достаточно больно. Так что неподвижность оказывалась в немалой степени вынужденной. И скрип кровати можно было воспринимать как строгий окрик: «Опять вертишься? Сказано же было: лежать неподвижно! Вот вылечат тебя, тогда хоть бегай, хоть опять падай — твое дело…»

      Кровать была единственным существом, с которым можно было хоть как-то разговаривать. Больше никто здесь ни слова по-свирски не понимал. Когда старуха (такой она казалась в царившем здесь полумраке) подходила — с той поры, как Сури пришел в себя, уже четыре. раза, — то бормотала что-то совершенно непонятное, одновременно делая руками широкие, округлые движения, вовсе не обращаясь к лежащему; странно, но после каждого такого визита он чувствовал себя все лучше и лучше. Физически, однако, чем дальше отступала боль, тем хуже ему лежалось: слишком уж много оказалось поводов для беспокойства, и не беспокойства даже, а серьезного волнения.

      Прежде всего Сури никак не мог разобраться со своей памятью. Она наотрез отказывалась отвечать на самые простые вопросы. Где он находится? Как попал сюда? Откуда? Что за люди иногда возникают в этом помещении? На каком языке разговаривают друг с другом, если это вообще язык? Да и кто он сам, в конце концов?

      Когда женщина снова подошла к нему и на этот раз не ограничилась бормотанием и жестами, но и заставила его выпить из глиняной кружки что-то отвратительное — горько-соленое и обладающее каким-то болотным запахом (он покорно выпил, напрягая все силы, чтобы его не стошнило), Сури решился, наконец, и, быстро, пока не перебили, задал ей все эти вопросы, в глубине души надеясь все же на ответ. Старуха только покачала головой и проговорила что-то очень короткое, что Сури принял за отрицание; то ли она и вправду не знала свиры, то ли отвечать ей не хотелось или нельзя было. Тогда он сделал движение, чтобы встать с кровати; старуха проявила неожиданную силу, нажала ладонями на его плечи и вернула на место, при этом проговорив что-то очень строгим голосом. Из этого Сури сделал только один вывод: что хотя бы интонации в этом языке соответствовали его родным. Однако легче ему не стало.

      После этого ему захотелось спать — наверное, в зелье было какое-то усыпляющее средство. Сну он не противился: откуда-то помнилось, что во сне быстрее выздоравливают. А что у него со здоровьем что-то не то, он понимал и без старухиных объяснений.

      Сури уже находился в неопределенном состоянии между сном и явью, когда сознание ещё воспринимает окружающее, но одновременно ощущает и свое присутствие в каком-то другом мире, вдруг он стал видеть что-то, что показалось ему очень знакомым и в то же время странным. Прежде всего то была Онго — такая, какой она была в день начала войны, но оставалась собой лишь секунду-другую, а затем превратилась уже , в мужчину с неприятным голосом, высоким и хриплым. Она (или он?) легко подняла Сури на руки и швырнула куда-то вниз с огромной, как оказалось, высоты. Но летел он не один: остальные разведчики (ему откуда-то было совершенно точно известно, что это именно разведчики), наверное, тоже падавшие, взявшись за руки, закружились вокруг него хороводом. А земля все приближалась, и никто не сделал ни единой попытки помочь ему, спасти его… И он ударился о твердую землю правым боком, очень больно. Так больно, что пришлось проснуться и с облегчением понять, что это лишь приснилось… Да нет, не все.

      Новая боль, например, не приснилась. Она осталась и наяву. Только происходила она не от падения на землю. Источником боли оказался обычный автоматный ствол, которым его очень невежливо тыкали в бок.

      — Арук, ты что, сдурел? — вырвалось у Сури прежде, чем он понял, что ему лучше было бы промолчать.

      — Ага, — сказал на дурной свире человек, разбудивший его. — Парень с равнины. Солдат с той стороны, а? Велик наш Создатель, разрушающий богатства и созидающий их из ничего!

      Он обернулся и проговорил, обращаясь к другому, стоявшему у двери с автоматом на изготовку:

      — Клянусь моей верой: это свир из числа тех, за чью поимку обещано вознаграждение. Потому что откуда тут было бы взяться другим? Третья дюжина улаков! За эти деньги я куплю новый дом для меня и моей семьи. А ещё Арбарам наградит меня кинжалом с золотой рукояткой, с искусной ангерольской насечкой на ней и с обращением к Создателю на голубом клинке. А также объявит о глубоком уважении. Ты же будешь свидетелем того, что это именно я схватил его, я—и никто другой.

      Это было произнесено, разумеется, на чистой улка-се, в манере и интонации, свойственных этому выразительному языку. Сури не владел речью гор настолько, чтобы по достоинству оценить манеру; но суть сказанного до него дошла. И, как ни странно, этого оказалось достаточно, чтобы в памяти его всплыло и заняло свои места все то, что он ещё так недавно силился вспомнить.

      — Ну-ка, оторви свою задницу от подстилки, — снова повернулся к нему улкас. — Хотя ты теперь мой пленник, и только мой, я обязан отвести тебя к старшине сотни, может, он захочет о чем-нибудь расспросить тебя. Быстро, не заставляй меня терять время!

      За этой тирадой последовал ещё один болезненный тычок.

      Сури сел на кровати. Беспомощно огляделся. Встретился глазами со взглядом пользовавшей его старухи, и в следующее мгновение она решительно подошла к ул-касу, отстранив второго, что стоял за его спиной. Тот, что был у двери, сразу же направил на неё ствол автомата, но женщина не обратила на это внимания; она вела себя так, словно была уверена в своей неприкосновенности и, схватив первого из улкасов за руку, яростно заговорила, почти закричала, широко и резко жестикулируя. Вряд ли улкас понимал её слова, но и по жестам можно было догадаться об их смысле: человек болен, он никак не может встать, вот он встанет и сейчас же упадет и будет корчиться в страшных судорогах…

      Во всяком случае, именно так понял её пантомиму Сури; но как воспринял это тот, к кому все слова и жесты и были обращены, осталось непонятным, потому что единственным его ответом оказалось резкое движение рукой, от которого женщина отлетела к противоположной стене и упала. Улкасы тут же отвернулись от нее, как бы показывая, что с женщинами они всерьез не воюют. Сури снова услышал спокойный голос:

      — Так что, тебе помочь встать?

      И автомат снова шевельнулся.

      Но Сури уже вставал и сам, держась за спинку кровати; постоял секунду-другую, пошатываясь, но почти сразу убедился в том, что вполне может удержать равновесие. Улкас удовлетворенно кивнул:

      — Правильно, мужчине стыдно ссылаться на немощь, пока он ещё жив. Хорошо. Теперь возьми все свои вещи, потому что отныне и они принадлежат мне, и ты понесешь их за мной.

      — У меня нет вещей… — проговорил Сури, стараясь, чтобы голос не дрожал.

      — Не унижай себя ложью, — возразил улкас. — Вы, солдаты равнин, всегда таскаете с собой много всякой всячины, это известно всему миру.

      Сури пожал плечами — осторожно, чтобы не вызвать боли:

      — Я потерял все, пока падал сверху.

      — Тебе в детстве не рассказывали сказок, иначе почему бы ты так скверно придумывал? Падал сверху? Ха! А ну-ка…

      И он — наугад или по наитию — ткнул стволом в изголовье постели, с которой только что поднялся Сури. Послышался глухой звук.

      — Ты слышишь, а? Что это там так стукнуло — сено в подушке? А может, морская трава? И он откинул подстилку.

      — Вот-вот-вот! Может быть, это не твое и ты никогда этого не видал?

      Понадобилось мгновение, чтобы обнаруженный предмет занял свое место в памяти Сури. Да, это была очень знакомая ему вещь — его рация дальней связи. Верно, верно, он ведь был связистом! И ещё кем-то… Стой, стой…

      Но додумать ему не позволил новый толчок в спину:

      — Бери свою торбу, и пойдем. И так с тобой тут провозились неизвестно сколько времени.

      Наверное, и в самом деле пришла пора им двигаться — судя по тому, что снаружи, на склоне дюны и на берегу, в разных их концах стали громко пересвистываться, что, безусловно, означало обмен какими-то сигналами и командами.

      Три улкаса, что обнаружили Сури в полутемной комнатке рыбачьего домика, повели его — один впереди, двое рядом, поддерживая пол локти, — вниз по склону, а там прямо к одной из шхун, что стояла, бортом прилегая к мосткам. Сури старался не показывать вновь усилившегося страха: как и почти все свиры, он боялся большой открытой воды просто потому, что никогда в жизни не приходилось с нею сталкиваться. Чтобы не бояться, Сури закрыл глаза.

      И как только он опустил веки, ему почудился новый звук. Нет, вообще-то он был хорошо знаком, этот едва уловимый, но легко опознаваемый из-за своей неповторимости низкий шелест, «музыка звезд», как когда-то называла его Онго, девушка-пилот. А новым он показался лишь потому, что именно здесь Сури никак не ожидал, не надеялся даже его услышать.

      Звук приближающегося агралета.

      Только ли он почудился? Или и в самом деле?.. Он снова открыл глаза. Поднял взгляд к небу. Кажется… кажется, машина действительно была там. И Сури вовсе не был единственным, кто увидел её. Все, кто находился сейчас на берегу и на палубах, остановились, задрали головы и внимательно наблюдали за действиями воздушного корабля. Похоже, никто не знал точно, что это за машина: своя или чужая. Поэтому никто не спешил убежать от возможного обстрела, но и не размахивал руками в знак приветствия, что вообще-то было свойственно улкасам. А те, кто был там, наверху, никак не спешили раскрывать свои намерения; агралет описывал широкие круги, опустившись примерно до пятисот шагов, прекратил снижение, но не проявлял и намерений подняться и улететь. Казалось, он только наблюдал. Сури с тоской подумал, что если бы машина снизилась и если бы на ней оказались свои — какие угодно, но свои…

      Кто-то, однако, видимо опознал все же эту машину; возможно, запросили по радио её код или воспользовались каким-то другим способом — так или иначе, машину сочли чужой, а значит, враждебной. И по берегу разнеслась команда.

      Сури, разумеется, её не понял, но последовавшие за ней действия явились лучшим переводом. Все находившиеся здесь вооруженные люди — не только улкасы, как вдруг понял Сури, но и свирские солдаты-десантники, подобные тем, чей отряд старался перехватить группу в горах, и теперь неведомо как оказавшиеся здесь, — все, носившие оружие, немедленно воспользовались им и открыли по машине огонь, который, пожалуй, можно было назвать ураганным. Сури со страхом подумал, что сейчас машина загорится и начнет падать на берег или в воду; он просто не мог представить себе, что из такого обилия выпущенных пуль ни одна так и не попадет в цель (хотя человек более опытный подсказал бы ему, что чаще всего именно так и бывает). Машина же, как ни в чем не бывало, сделала ещё круг и начала набирать высоту по достаточно пологой спирали. Вскоре стрельба стала стихать, хотя бесполезность её была понятна ещё раньше. Для большинства это был лишь способ разрядки — не столько автоматных магазинов, сколько своих нервов, наверное, достаточно напряженных. Но вот снова засвистели команды, и те трое, что сопровождали Сури, подтолкнули его к коротким сходням, он уперся было — подхватили и просто перекинули на палубу шхуны. И тут же снова подхватили и повели куда-то вниз, в то время как он судорожно глотал воздух, борясь с внезапным приступом тошноты, хотя шхуна и не раскачивалась почти, лишь прибойная пологая волна слегка приподнимала и опускала её. Судорожно дыша, Сури все же смог подумать о том, что ни война, ни море никак не относились к явлениям, к которым он испытывал хоть какую-то симпатию.

      Наконец-то удалось после долгого перерыва переговорить с самим веркомом Сидо, доложить ему обо всем происшедшем и получить последние указания. Они мало чем отличались от предшествовавших: приказано было, раз уж появилась такая возможность, вернуться на высокогорное плато и продолжить поиск, прервавшийся в самый напряженный миг.

      — Верком, но там, на берегу, у виндоров остался Сури…

      — Кто-кто?

      — Виноват. Тот связист-компьютерщик, которого вы по моей просьбе…

      —А, тот линком-техник Ом. Надо надеяться, что они его вылечат: среди виндоров, я слышал, немало прекрасных целителей.

      — Вылечат, если все будет в порядке. Но я опасаюсь, что туда нагрянут улкасы — те, что были на острове.

      — Что они там станут искать? Их интересы — на завоеванном куске берега, а не в глухой деревне.

      — Верком, может, вы прикажете ВС проследить за ними, если уж мы должны так спешить на плато?

      — Нет. Вы передали им на борт захваченных пилотов, и они мне нужны здесь, срочно! Мне не терпится послушать их песенку. Поэтому я приказал ВС доставить их сюда, не теряя времени. И от вас требую того же: ни на что не отвлекаться!

      — Верком, но если с Сури что-то случится…

      — Флаг-офицер! Если с ним что-нибудь, как вы говорите, случится, то это случится на войне. Нужно ли объяснять, что это значит?

      — Никак нет, — ответил Онго хмуро. — Разрешите выполнять?

      — Неукоснительно!

      …И все же, оказавшись в воздухе, Онго колебался очень недолго. Он подсчитал: долететь до острова, приземлиться, забрать Сури, снова взлететь и взять курс на плато — задержка получится не такой уж большой, вернее, очень маленькой: час, ну не больше полутора. А поскольку всю операцию рассчитать по часам все равно невозможно…

      — Летим прямо к берегу, — сказал он пилоту, перешедшему с ВС. — Тут напротив есть такая деревенька…

      — Знаю. Мы её хорошо видели с высоты.

      — По-моему, там можно сесть без осложнений.

      — Сядем, если нужно.

      Однако садиться так и не пришлось. Уже на подлете увидели на берегу немало людей в военном; то были явно не виндоры, хотя у причала и на рейде насчитали пять шхун, а в отдалении — шестой корабль. Наверное, это был тот самый, на котором их доставили на остров.

      Онго попытался связаться с Мого, своим человеком у виндоров. Однако это не удалось: тогда, в спешке, Онго просто забыл спросить, на какой частоте работает его командник. Испробовал общевойсковую — безрезультатно. Попросил помощи у пилота:

      — Вы же с ним переговаривались. На какой частоте? Тот лишь пожал плечами:

      — Это не мой хлеб. Я — сменный пилот, а связь вели командир и инженер, сменных это не касалось. Прости, друг, не могу помочь.

      Осталось лишь наблюдать. Будь машина разведывательной, её мощная оптика вкупе с электроникой позволили бы заглянуть в лицо каждому из суетившихся на берегу. Но на этой машине, десантной, такого оборудования не было, и пришлось рисковать.

      — Снижайся по самое никуда!

      — Ты заметил — — они там вооружены…

      — Не слепой. Давай вниз!

      — Только в пределах риска.

      Онго и сам понимал: ставить в очередной раз под угрозу всю операцию было бы… Он даже не стал подыскивать подходящего слова.

      — Ну, хотя бы так, чтобы я мог в бинокль разглядеть, кто да что там.

      Пилот только вздохнул и стал осторожно снижаться. Онго напряженно всматривался. Ему показалось, что… Он обернулся, крикнул в распахнутую дверь в салон:

      — Керо, сюда! У тебя глаза получше. Взгляни-ка! Он передал подбежавшему разведчику бинокль.

      — Прямая от дома, куда отнесли Сури, к причалу. Идет группа людей: четверо, один впереди. Постарайся разглядеть того, что идет средним в тройке.

      Керо секунду-другую всматривался.

      — Это наш. Сури. Идет своими ногами, а эти, похоже, его придерживают — чтобы не слинял, что ли.

      Значит, то был действительно Сури. И вели его явно к кораблю. Значит, схватили и собираются куда-то увезти. Хорошо хоть, что не прикончили на месте. Арук, рация ведь тоже там, так что не надо большого ума, чтобы понять, кто он такой. Плохо дело…

      — Пилот! Как думаешь, атаковать сможем? И эти слова его оказались словно командой: снизу по ним ударили из автоматов — кажется, даже пулемет участвовал.

      — Похоже, что атакуют как раз нас, — откликнулся пилот, выровняв и продолжая вести машину. — На этой высоте ещё не страшно: это же десантник, частично бронированный — как раз против обстрела снизу. Но если продолжим снижаться, могут и вспороть брюхо. Как только окажемся на дистанции гранатного выстрела.

      — Арук! Арук!

      — Ниже нельзя, флаг. Давай, решай — что дальше. Онго вздохнул. Решения не надо было искать: оно было только одно.

      — Поднимайся. Ничего не поделаешь… — Он включил карту. Сориентировался. Показал пилоту: — Вот наш курс. Давай, жми на железку.

      Пилот кивнул, лицо его выразило облегчение.

      Онго смотрел вниз. Люди уже превратились в движущиеся точки, но он успел ещё заметить, как над кораблями забелели лоскутки парусов.

      А потом внизу неожиданно близко оказались горы, и Онго невольно крикнул пилоту:

      — Давай повыше, ты что, решил Пешком по этим камням идти?

      И начал всматриваться в поисках того люка в навесе, в который надо было опуститься, чтобы посадить машину на плато..

      Они нашли люк через двадцать минут. И начали снижаться. Но когда стало возможно разглядеть отверстие в маскировочном тенте, которое разведчики помнили как круглое, Онго схватил пилота за плечо:

      — Погоди. Смотри, что там делается!..

      И в самом деле, круглого отверстия, в которое разведчики собирались спуститься, больше не было. Круг превратился даже не в овал, а в какое-то подобие восьмерки, зато там, где тент примыкал к скальной гряде, часть тросов лопнула и образовался просвет; но к сожалению, проскользнуть в узкую щель агракор никак не смог бы. Таковы были последствия того же странного проявления стихий — гравитационной аномалии — которая сбросила группу с плато на берег. И тут пока никто, похоже, ещё не старался восстановить условия для спокойного приземления.

      — Отставить посадку, — сказал Онго с досадой.

      — Куда теперь?

      — Давай над тентом — вдоль него, в горы ещё выше нам забираться ни к чему. Пролетим до перевала, там великая портянка (он ткнул пальцем вниз, имея в виду все тот же тент; изрядно потрепанный на всем своем протяжении, он все же продолжал укрывать от взглядов сверху все, что происходило там — или, во всяком случае, могло происходить) кончится, тогда и сядем, как только найдем подходящее местечко.

      — Задача ясна, — кивнул пилот, не оборачиваясь.

      Сури все ещё мутило, но он всячески старался подавить скверное ощущение больше всего потому, что два человека, сидевшие напротив него в тесной каютке, не сводили с него глаз, и ему очень не хотелось показаться им слабым человеком и плохим солдатом; он ясно ощущал их враждебность, и она вызывала у него одновременно злость.и страх, и чтобы подавить второе, нужно было усиливать первое, но так, чтобы оно не стало слишком заметно его собеседникам. Именно собеседникам, потому что они разговаривали с ним.

      Начал тот, что был, похоже, постарше возрастом, а также ниже ростом и значительно плотнее телосложением. Это была, пожалуй, единственная разница между обоими, так как оба были в общевойсковой форме без всяких знаков различия, и оба, судя по их манере разговаривать и по тому, как уверенно они держались, были людьми, привыкшими командовать и не приученными к возражениям. Больше ничего он сказать о них пока не мог. А они о нем?

      — Итак, подофицер, — так начал разговор старший (его свира выдавала человека образованного, столичного жителя), — вы были в составе группы, высланной в горы Институтом Прогнозирования. И, судя по вашему багажу, отвечали в ней за связь и за все, связанное с компьютерами. Это так?

      Сури, немного подумав, ответил:

      — Как я ни стараюсь вспомнить, ничего не получается. Я не помню, кто я и откуда. Помню только, что лежал на кровати в каком-то домике и спал; меня разбудили, и вот я здесь. Простите, но я не знаю, как следует к вам обращаться.

      — Бедный, он напрочь лишился памяти, — сказал второй. Он говорил с легким акцентом, но совершенно свободно. — Ай, как плохо.

      — Очень плохо, — согласился первый. — Я даже не знаю, можно ли это вылечить. Может, у вас умеют справляться с такой болезнью?

      — Это мы всегда умели, — ответил второй и усмехнулся. — Легкое — как это называется по-научному? — хирургическое вмешательство, вот.

      — Делаете трепанацию, а?

      — Нет, зачем? Мы… как это… ампутируем голову. И по этой части у нас есть великие мастера. «Бузгар-уша» они называются. Может, отдашь его нам? Он недолго будет болеть, клянусь тремя именами Создателя.

      — Пожалуй, так и придется сделать, — сказал первый, пребывая как бы в нерешительности. — Знаешь, бывает, что в последний миг, когда клинок уже занесен, память возвращается к ним, но они не успевают ничего сказать. Жалко, не правда ли?

      — Слушай, зачем он тебе? — сказал второй. — Давай мы мигом его вылечим, а потом пустим поплавать: его с одного борта, голову — с другого, и посмотрим — удастся ли ему отыскать её. Это будет очень смешно, вот увидишь.

      — А сам ты как думаешь?

      И одновременно с этими словами четыре глаза, а показалось, четыре лазерных пистолета вонзили в него свои лучи. Сури даже вздрогнул, не смог удержаться. И лишь собрав все силы, заставил себя в ответ пожать плечами:

      — Думаю, вам виднее.

      — Ах, как с ним плохо, — вздохнул второй собеседник. — Так мне его жалко, сердце рвется на куски. Такой молодой, а? И такой красивый. Но с такой болезнью, как у него, нельзя оставлять в живых, он ведь и других заразить может. А что тогда будет, ты понимаешь? Вдруг все мои люди потеряют память, и все твои тоже потеряют, что тогда с нами будет? Совсем конец.

      — Да, — сказал первый тоном, свидетельствовавшим, что всякая нерешительность покинула его. — Ладно, ты меня уговорил. Зови своих головорезов. Я было совсем уже решил испробовать другое средство: усадить его за компьютер и заставить поработать, может, в привычной обстановке и память у него восстановится. Но вот о заразе я не подумал.

      — Слушай, а почему ты так уверен, что он смыслит в компьютерах?

      — Да потому, — сказал старший, — что этот парень уже с начала войны числится в нашей картотеке: он был направлен служить в компьютерный блок Прогнозистов, откуда его скорее всего и послали в разведгруп-пу. У меня-то с памятью все в порядке, и я могу весь этот их блок перечислить поименно.

      И снова повернулся к Сури:

      — Так что же, линком-техник, хочешь посидеть за компьютером? Это ведь не шутки насчет головорезов. Для него ты — вражеский солдат.

      Сури вспомнил головы в яме на перевале Ур-Обор,

      близ караульного помещения. Проглотил комок. Кивнул:

      — Пусть лучше компьютер…

      Старший кивнул, словно другого ответа и быть не могло.

      — Сделаем так, — сказал он второму. — Дай шестерых своих, а с моей стороны все равно пойдет вся смена, что прилетела со мной. И пусть его доставят туда, на место, самым быстрым путем. Сколько времени на это потребуется?

      — Если отправлять из Малоя — двое суток.

      — Много. Сейчас каждый день, каждый час… Сам понимаешь. Быстрее нужно!

      Второй помолчал, опустив глаза, поджав губы. Наконец, проговорил негромко:

      — Да уж и не знаю…

      — Послушай, — сказал старший, едва заметно усмехнувшись. — Я понимаю: тебе не хочется раскрывать свои секреты. Только ведь твоя «скрытая тропа» мне известна, её же мои люди пробивали. Думаешь, если никто из них к нам не вернулся, то и секрет с ними умер? Секреты — вещь живучая, не то что люди. Я знаю, где она начинается и где кончается — не зря вы кусок берега захватили как раз тогда, когда надо было оборудовать нижний вход-выход. И по нему его можно будет доставить вдвое быстрее. Просто дай команду изменить курс, и зайдем на этот твой плацдарм на минутку.

      — Нельзя. Там и причала ещё нет…

      — И не надо. До берега на лодке доедут.

      — Если за нами разведчик сверху следит — заснимут и быстро разберутся, что там такое .делается…

      — Нету разведчика! Нету, не пошел он за нами почему-то. Мои люди постоянно наблюдают и докладывают: ни одного агракора не видно и не слышно, небо чистое.

      Арбарам вздохнул.

      — Ты не думай, — сказал он. — Мы тем твоим людям ничего не сделали. Просто обвал был, как я тебе и говорил.

      — Разве я спрашивал тебя о подробностях? — усмехнулся Гумо.

      — Ладно, — согласился наконец Арбарам. — Сделаем, как ты хочешь. Но только зачем все было при нем говорить?

      — Не волнуйся. Он не расскажет. Никому и никогда. Сури прекрасно понимал, что значат эти слова. Но все же пока голова ещё оставалась на плечах. А там — ну, видно будет…

      Они пролетели ещё несколько минут. Онго тревожно проговорил:

      — Эй, ты слишком рано снижаешься — перевал лучше пройти на высоте.

      Пилот не ответил. Часто-часто поворачивая голову из стороны в сторону, он пробегал взглядом приборы, а пальцы его в это время плясали по клавиатуре, исполняя какой-то дикарский танец. Машина же продолжала терять высоту.

      — Что стряслось?..

      Пилот кивнул на дисплей бортового компьютера. На нем горела красная табличка с надписью:

      «Время смены разрешительного кода».

      А пониже в белом квадратике бежали, ежесекундно меняясь, цифры: пятьдесят пять, пятьдесят четыре, пятьдесят три…

      — Что это?

      Пилот ответил сквозь зубы:

      — Корабль оказался с защитой: через час или два меняется код пользования им, надо ввести новый.

      — А иначе…

      — Иначе — иначе — стоп машина, и пешком на землю …Двадцать семь, двадцать шесть…

      — Вводи же, чего ждешь?

      Пилот усмехнулся углом рта:

      — Подскажи его, если знаешь…

      —Арук…

      Слишком поздно Онго сообразил: надо было оставить с собой хотя бы одного пленного пилота ОСС или хотя бы подробно допросить их обо веем на свете — раньше чем передавать на ВС. Но такое тогда и в голову не пришло хотя бы потому, что Онго и понятия не имел о таком способе защиты агракоров. До этого он не успел ещё доучиться.

      — Запросим ВС — пусть узнают у пилотов…

      — Не успеем даже вызвать. …Три, два, один…

      — Что же делать? Ноль.

      — Да прыгать же! Кошельки работают? Табличка на дисплее сменилась:

      «Новый код не введен. Вам дается три секунды…»

      Пилот с лихорадочной быстротой начал набирать цифры.

      — Нашел?!

      — Прыгать немедленно! «Код не соответствует».

      Онго понял: пилот, предлагая взятые с потолка комбинации, пытался потянуть время, пока моторы ещё работали.

      — Слушать всем! Срочно покидаем борт: машина падает. Кошельки ко включению!..

      Наверное, уже сам вид Онго свидетельствовал о серьезности положения; так или иначе, никто не стал переспрашивать.

      — Снаряжение — с собой! Мори — первый. Пошел!.. Онго бросил последний взгляд на дисплей.

      «Вы исчерпали три попытки. Моторы стоп. Системы стоп».

      Все приборы разом погасли. Наступила тишина. Она была бы полной, если бы не свист воздуха за бортом, становившийся все сильнее и пронзительнее.

      — Как вы там? — донеслось из кабины. Последний — Соки — уже исчез в люке. Онго занял его место. Из кабины услышал:

      — Ухожу через свой люк!

      Тогда и Онго, сильно оттолкнувшись ногами, прыгнул, не снимая левой руки со включателя кошелька. В воздухе выровнялся и поспешил нажать кнопку — пока скорость падения не сделалась слишком большой, когда маленький приборчик уже не смог бы погасить её. Оказавшийся было неподалеку агракор сразу словно провалился: его падение не задерживало ничто, — кроме сопротивления воздуха. Теперь отпала угроза столкнуться с ним в воздухе.

      Онго осмотрелся. Первым делом глянул вниз и встревожился: он не увидел под собой ни одного из прыгавших. Левее, примерно на его уровне, снижался пилот. Поймав взгляд Онго, он показал пальцем вверх. Онго поднял глаза: да, все они оказались выше. Он понял: так и должно быть, они ведь выпрыгнули раньше и раньше начали замедлять свое падение, отставая от падавшей машины. И, облегченно вздохнув, насколько позволял бивший в лицо тугой воздух, Онго стал смотреть вниз, туда, куда в самом скором будущем им предстояло приземлиться.

      Он сразу же заметил: земля под ними не была неподвижной, иными словами — они падали не вертикально вниз, но как бы скользили по склону средней крутизны. А ещё был ветер, который они не ощущали, потому что сами как бы летели в нем. Куда же он нес их?

      Онго быстро понял, что ветер дул со стороны плато и уносил их все дальше от тех мест, куда им нужно было попасть. Это уже само по себе было нехорошо; но, пожалуй, ещё хуже выглядели те места, куда стихия, похоже, вознамерилась их зашвырнуть: ни тропы, ни даже сколько-нибудь ровного пятачка; да и найдись он — как смогли бы они вырулить к нему? Кошельки лишь замедляли падение, но не позволяли управлять им; наверное, у людей опытных имелся какой-то набор приемов, при помощи которых можно было изменять траекторию своего снижения, но ни Онго, ни его люди к специалистам прыжкового дела не относились. У Онго в активе были четыре прыжка, из которых три он выполнил при обучении на пилота, у остальных же разведчиков — всего по одному, да и то вынужденному — при падении с плато. Их же падение оставалось неуправляемым, а там, куда их несло, виднелись лишь скалы, обрывы, расщелины, кое-где забитые снегом, а может быть, и льдом — короче говоря, трудно было придумать что-то менее пригодное для посадки. Онго тоскливо прикинул: какие у них шансы разбрызгаться по камням красными лоскутьями? Сто сорок из ста сорока четырех, пожалуй, а то и больше…

      Что-то, промелькнувшее в стороне, совсем близко, заставило его отвлечься от мрачных предчувствий. То был пилот; вытянувшись в струнку, параллельно той воображаемой линии, по которой гравитация и ветер общими усилиями снижали их, он уменьшил сопротивление воздуха и, пронзая его, десятка на два шагов обогнал Онго в падении. Потом изменил позу и полетел спиной вперед, лицом к остальным падавшим — это сразу замедлило его скорость. Размахивая руками, он привлек к себе внимание разведчиков. Потом — азбукой жестов — передал: «Делай, как я». Затем расстегнул форменную куртку, захватил одной рукой левую полу, другой — правую и развел их, становясь похожим на бабочку, пусть и слишком массивную. Перевернулся грудью вниз и, приспустив одну полу и приподняв другую, начал входить в вираж, меняя направление. Онго последовал его примеру, оглянулся на остальных — они выполнили тот же маневр.

      Пилот продолжал играть роль направляющего, но прошло не менее полуминуты прежде, чем Онго понял, куда именно старался попасть агралетчик. На первый взгляд это было самым плохим местом из всех, какие имелись в поле зрения: группа тесно столпившихся утесов с угрожающе-острыми вершинами. Но, наверное, было в них что-то такое, что заставило пилота рулить именно туда: как-никак, он был воздушным разведчиком, имел опыт и лучше всех остальных представлял, как должно выглядеть сверху то, в чем они сейчас больше всего нуждались: место для мягкой (пусть и очень относительно) посадки. Так что единственным, что нужно было сейчас делать — это по возможности точно следовать за пилотом, замечая и повторяя все его маневры. Так вся шестерка и поступила.

      Они пролетели ещё никак не менее пяти минут, прежде чем пронеслись (непроизвольно поджимая ноги) над гребнем одного из утесов и оказались над очень небольшой — шагов двадцати пяти в поперечнике — но почти ровной, лишь немного вогнутой площадкой, составлявшей внутренность скального кольца. До неё по вертикали оставалось шагов двадцать. Продолжая полет по прежней траектории, они вонзились бы в противоположный утес, не долетев шагов пяти до горизонтали. Но пилот первым, показывая пример другим, на высоте примерно пятнадцати шагов выключил кошелек и сразу же стал падать по куда более крутой дуге (ветер сюда не проникал), на лету принимая самую выгодную для приземления позу: сгруппировавшись, выставив вперед полусогнутые, напряженные ноги. Упал. Перекувырнулся, гася инерцию. Онго приземлился следующим — не столь, может быть, умело, но — по первому впечатлению — ничего не сломав ни из своих костей, ни из оружия и снаряжения. Он не успел ещё подняться, как прямо на него приземлился Керо, а по соседству и все остальные, изрядно взволнованные, но, похоже, сохранившие себя в целости.

      С минуту сидели, кто где оказался, кроме Керо, конечно, которого Онго поспешил сбросить со своих плеч. Потом пилот, ухмыльнувшись, проговорил:

      — Ну, на землю я вас доставил. Так что моя совесть чиста.

      — Доставил, — согласился Онго. — А теперь как ты нас отсюда вытащишь?

      Пилот смерил взглядом крутые склоны окружавших скал.

      — Я пас, — сказал он откровенно. — Земля — не моя стихия.

      — Давайте отдохнем, — предложил рассудительный Мори. — А потом что-нибудь да придумаем. Онго чуть помедлил.

      — Привал, — объявил он затем. — Два часа. Больше никак не могу, — ответил он на недовольный ропот. — Нас ждут.

      — Кому же это не терпится, нас увидеть? — поинтересовался Керо.

      — Сури хотя бы.

      Больше никто не стал возражать.

      Вся эскадра — пять рыболовецких шхун (шестая по-прежнему пряталась за линией горизонта) без приключений добралась до той части побережья, что была захвачена улкасами и до сих пор оставалась у них. Легли в дрейф, с головного корабля спустили шлюпку, и она доставила на берег команду из двенадцати человек, сопровождавших тринадцатого.

      На суше ему сразу же завязали глаза. Это его не удивило: секрет должен был остаться секретом, хотя ему и не собирались дать возможность рассказать об увиденном кому бы то ни было. О дальнейшем пути он мог судить только по ощущениям ног: сначала под ними был прибрежный песок, потом недолго шли по каменистой поверхности. Потом остановились; вблизи негромко переговаривались по-улкасски. Что-то негромко загудело — похоже, включился достаточно мощный мотор; спереди подуло холодным ветерком, так что невольная дрожь пробежала по телу. И снова тронулись, только теперь под ногами была уже гладкая поверхность явно искусственного происхождения, но не горизонтальная: приходилось преодолевать подъем, впрочем, не очень крутой. Звук шагов стал гулким, он отражался, хотя и слабо, от окружающей их поверхности. Это был, несомненно, туннель, и Сури принялся делать то единственное, на что был сейчас способен:

      считать шаги. Справа и слева вплотную к нему шли, самое малое, двое, так что сбиться с пути он не мог, даже ничего не видя: если он делал неверный шаг, его сразу же подталкивали, возвращая к правильному направлению. Время от времени — как прикидывал Сури, через каждую вторую дюжину шагов — впереди раздавался негромкий свист, на что из окружения Сури следовал немедленный ответ — тоже свистом, только в другой тональности. Ветерок прекратился вскоре после того, как они вошли в туннель: вероятно, внизу закрыли ворота; тем не менее дышать тут было легко, и это означало, что туннель оснащен современной вентиляцией, безусловно, свирского происхождения. «Было бы очень любопытно, — думал Сури, — рассказать об этом своим, если только я уцелею и если удастся с ними ещё встретиться». Он понимал, что такой возможности практически не существовало: если там, у виндоров, можно было ещё надеяться, что за ним вскоре вернутся, то теперь — кто придет за ним, если даже и сам он не знает, куда его ведут? Наверное, в какое-то место, достаточно надежно укрытое, раз уж там находятся компьютеры. Хотя ему самому никогда не приходилось слышать о том, что у улкасов существует своя компьютерная служба; он знал, наоборот, что даже продажа такой техники в страну гор была строго запрещена. Но он уже понял, что существовавшие в стране запреты распространялись далеко не на всех её жителей.

      Кажется, Сури успел уже передумать обо всем на свете; больше всего — об Онго, конечно, и той, какой она была, и о том, каким он стал теперь. Не верилось, что они никогда больше не увидятся. Почему войне надо было начаться именно в тот день, когда в их отношениях возникла наконец определенная ясность? Теперь Сури уже понимал, что возникла она потому, что именно Онго решилась на это, а не сам он; у неё в характере всегда было куда больше решимости, чем у него. Пойми он все раньше, это, наверное, обидело бы его, но сейчас он научился — привык, находясь под ее/его командой, — принимать это как должное и согласен был и на этих условиях быть рядом с Онго долго-долго, пусть и без всякой возможности физической близости, к сожалению. Эта область отношений волею судеб стала для них совершенно недостижимой.

      Но даже об этом он утомился думать, а ещё больше устал идти: уже часов шесть они все шагали, шагали, шагали… Сколько же времени займет эта, по словам его корабельных собеседников, короткая дорога? В то же время он осознавал, что, если бы пришлось идти по длинной дороге и не по гладкому, хотя и твердому, настилу, а по неровным, порой неустойчивым и никак не мягким камням, он выдохся бы не за шесть часов, а вдвое, даже втрое скорее. Усталость одолевала; но он твердо решил ни о чем не просить тех, кто вел его, а когда ноги окончательно откажут — просто упасть, и пусть делают с ним, что хотят. И это время подошло: он сказал себе, что сможет пройти ещё дюжину шагов — и все. И как раз тут прозвучала непонятная команда, все остановились, и кто-то сказал ему на плохой свире:

      — Давай сиди. Отдых. Кусать. Пис-пис надо?

      — Ох, давно уже.

      — Возьми руку. Пойдем. Тут, знаешь, не дикое место, тут нельзя, где захочется.

      Когда вернулись на место, опекун сунул ему в руку что-то мягкое и остро пахнущее. Сури поспешил опуститься на холодный, вроде бы бетон, во всяком случае, поверхность была именно такой — ровной, монолитной, шершавой. И тут же принялся кусать и проглатывать, почти не жуя. Оказывается, он проголодался, и очень основательно. Может, оттого и усталость была столь сильной?

      Расправившись с едой, Сури с некоторым страхом подумал, что вот сейчас прокричат какую-то ещё команду, и придется вставать и снова топать. Но, похоже, в отдыхе нуждался не он один. Вскоре он перестал стараться держать глаза открытыми: уснул и вопреки ожиданиям проспал, наверное, не менее двух часов. А когда пришлось все-таки вставать, с удивлением понял, что чувствует себя даже лучше, чем когда вошел в этот ход. Вероятнее всего, это был туннель; может, во время отдыха и стоило попытаться если не снять, то хотя бы ослабить повязку на глазах, чтобы увидеть то, что было вокруг, вместо того чтобы догадываться. Однако он не сомневался, что за ним постоянно наблюдают, так что лишний риск казался ему излишним: неизвестно, как на это отреагировали бы его стражи. Он понял уже: зачем-то он понадобился тем людям, что решали его судьбу в тесной каютке рыбачьей шхуны, понадобился именно из-за его специальности; это обещало жизнь — во всяком случае, в ближайшем будущем. Нет, рисковать тут ни в коем случае не надо.

      И дальше он пошел так же, как и раньше: вслепую, вышагивая между двумя проводниками.

      И шел так ещё двадцать часов с какими-то минутами.

      Потом снова были ворота. Несколько шагов — и под ногами оказался знакомый уже камень, Арук бы его побрал. Тут повязку с глаз Сури сняли: предупреждать его о каждом камне под ногами было бы просто невозможно. И он не без удивления увидел, что оказался в знакомых местах: на том самом плато, с которого был так невежливо сброшен, и, похоже, на том самом месте, к которому они тогда и направлялись, но не успели дойти. Что же, на этот раз его доставили сюда, так сказать, без забот — жаль только, что его одного, а не всю группу. Будь они вместе — придумали бы что-нибудь, чтобы разобраться со всеми, кто сопровождал его сюда. Онго придумал бы. Но ведь все они остались живыми и здоровыми, значит, надежда не потеряна!

      А пока надо было покорно идти вместе с дюжиной проводников.

      Теперь, став зрячим, он быстро убедился, что дюжина эта не была однородной, состояла не из одних лишь улкасов, как он думал прежде. Улкасы шагали рядом с ним, их было шестеро, ровно половина; вторая же шестерка держалась чуть поодаль, и, судя по внешности, это были свиры. Раз-другой он поймал даже сочувственные взгляды парней из той шестерки; но они не заговаривали с ним, сам же он твердо решил ничего не просить, а лишь отвечать на вопросы, если такие будут. Но и его никто не спрашивал. Видимо, им было приказано только довести его куда-то и не более того.

      Куда же?

      Ответа на этот вопрос ему не пришлось ожидать долго.

      Уже через несколько минут Сури совершенно неожиданно услыхал очень знакомый звук: чириканье свирского командника. И тут же один из второй шестерки — свирской — вытащил из кармана трубку. Прижал к уху:

      — Второй слушает… Нет, мы уже рядом — проходим рыбьи щеки, как только выйдем, сможете нас увидеть. Какой ключ сегодня? «Домой»? Ответ будет «Полночь». Так что накрывайте столы… Нет, тут все в порядке. С нами вместе пленный, вас предупредили? А, вы в курсе. Прекрасно… Что? Очень нужен? Да нет, довели без приключений, в целости и сохранности. Не волнуйтесь. Да, наверху известно, что та смена не добралась. Об этом потом…

      Он дал отбой. Сури же тем временем напряженно вглядывался в то, что сейчас открылось им.

      — Похоже, это оно и есть? — пробормотал Сури, видимо, для того, похоже, чтобы убедить самого себя. — Да нет, маловероятно…

      Маловероятно — потому что, выйдя вместе со всеми из узкого прохода между скалами, он не смог увидеть, по сути дела, ничего, кроме невысокой мачты с одиноким фонарем на-вершине — не очень ярким, так что огонек этот терялся уже на расстоянии в полвыстрела. А он ожидал, что взгляду его откроется что-то, куда более внушительное: если и не башня, то, во всяком случае, какое-то солидное строение, окруженное непреодолимым забором со сторожевыми вышками и прочими предметами охранной роскоши. А тут — всего лишь одинокий фонарь, словно перенесенный сюда с какой-то улицы среднего сварского городка. И тем не менее Сури не сомневался, что его привели именно к нужному месту, что их уже заметили и теперь внимательно наблюдают. Поэтому он не позволил себе выказать хоть малейшее удивление: ему не полагалось знать, что именно здесь находится, а значит, и нельзя было проявить ни растерянности, ни самого беглого интереса. А интерес возникал все больший, потому что визит этого маленького отряда сюда был явно не первым: недаром в подслушанном разговоре речь шла о какой-то смене.

      Свир же, разговаривавший по команднику, распорядился, и тут же его слова были повторены уже на улкасе:

      — Шире шаг! Не спотыкаться, не глазеть по сторонам. И никаких разговоров!

      И сразу же снова затренькала трубка в его кармане.

      Свир вынул её осторожно, словно это была мина. После секундного молчания ответил:

      — Идем домой. Ждем отзыва.

      — Уже полночь. Что-то вы не спешили.

      — Мы ведь на своих двоих на этот раз — агрик занят в другом месте.

      — И правильно: тут сейчас все равно не сесть, вот вам и придется наводить порядок на площадке. Шучу. А может, и не шучу. Ладно, открываю вход. Входить, как обычно, по двое.

      — Готовы.

      Сури уже угадал, что за этим последует: видимо, конструкция с открывающимся в земле входом была здесь признана наилучшей. И не зря: сверху до сих пор так и не удалось заметить ничего. А что же здесь в конце концов они прячут?

      — Подвое — вперед!

      Первая пара свирских десантников. Вторая. Третья. За ними двинулась добравшаяся, наконец, до цели смена, и последними — улкасы: один — двое, потом Сури, за ним снова двое и, наконец, шестой — замыкающий.

      В сводчатом помещении, где они оказались, их встречал офицер; и не какой-нибудь флаг, а ромб-воин, свирский ромб-воин. Это заставило всех подтянуться, несмотря на усталость. Офицер — представительный мужик средних лет — пристально оглядел каждого. Потребовал:

      — Старший смены, представьте всех. — И после того, как назван был каждый прибывший: — Расходитесь по местам, принять дежурство. А вы, новый оператор, идите за мной.

      Сури сделал несколько шагов и остановился, подумав, что его улкасские проводники вроде бы не отпускали. Обернулся к ним. Один из них кивнул — видимо, разрешая.

      — Пошли, — сказал офицер и первым двинулся по коридору, не оборачиваясь. Коридор был длинным — шагов до шестидесяти. По сторонам — двери. Сури насчитал их до целой дюжины. Мимо дверей прошли, не задерживаясь, и остановились лишь в самом конце. Тут дверь, закрывавшая ход, была другого сорта: под тонким слоем краски угадывался металл. Перед дверью дежурили два улкаса, вооруженные — дальше некуда. Похоже, свир, что вел Сури, был здесь известен: улкасы не сделали попытки остановить его. Рядом с дверью на стене виднелся маленький пульт; свир набрал код, закрывая клавиатуру ладонью, чтобы со стороны нельзя было определить знаки. Дверь распахнулась.

      — Вот оно что!.. — выдохнул Сури, сразу же разобравшийся в увиденном. Потому что он был единственным, кому приходилось видеть Правительствующий Компьютер Свиры и даже обучаться его обслуживанию, да и потом, в Институте Прогнозирования, он работал на машине, лишь немногим уступавшей в сложности ГПК. А то, что находилось здесь, было двойником главного свирского управляющего устройства. И скорее всего именно оно и вело эту войну.

      Все похоже. Дюжина мониторов, основная клавиатура и несколько дополнительных, плоские коробки принтеров, сканеров, пульт сверхдальней связи — и еще, и еще…

      Работал же только один монитор; остальные были темны, и лишь на двух меняющиеся узоры показывали, что они включены, но ничем не загружены. На работавшем же дисплее двигались фигурки, люди сближались, бежали, стреляли. Но то была не картинка войны, а всего лишь игра. Далеко не новая, знакомая Сури ещё по годам учебы. И человек, сидевший за пультом, был целиком погружен в эту игру.

      Свир окликнул его. Тот не услышал. Пришлось взять его за плечо. Только тогда он обернулся, увидел свира, тоже, видимо, узнал его, ухмыльнулся и, не дожидаясь предложения, освободил кресло. Подчеркнуто-почтительно отсалютовал и вышел. Дверь за ним с шорохом затворилась.

      Да, игра, конечно — глупо. Но машина…

      А ведь всем было известно, что второй такой машины, как ГПК, в мире не существует. Но вот — существовала, и не где-нибудь в сверхнаучной организации, и не в сверхбогатой фирме, а вот тут — у врагов. Как, что, кто, каким образом?

      Жалко, очень жалко, что нет тут Онго. Сури отлично понимал, что сам он никак не может считаться разведчиком, никогда не учился сопоставлять и анализировать, только составлять программы для машины, которая потом анализом и выводами занималась сама. Мало толку будет от него для Свиры…

      А хотя — посмотрим. Скорее всего именно этот компьютер и имел в виду тот человек в каюте, что и послал его сюда.

      Свир указал Сури на освободившееся кресло. Сам уселся в соседнее.

      — Ну, приступай, — сказал он. — Если ты и вправду специалист.

      Сури кивнул. Ему очень не хотелось делать что-то, что могло пойти на пользу врагам. Но одновременно возникло и любопытство: что же это тут у них установлено? Внешне выглядело внушительно, но что окажется на самом деле?

      — Не волнуйся, парень, разберешься. Ты все сможешь. Только возьми себя в руки…

      Вот если бы эти слова произнес сейчас не этот чуждый и даже презираемый свир, а Онго, да ещё так, как давно уже ему не приходилось: мягко, ласково, даже, пожалуй, нежно, то Сури пошел бы на любой риск… И если сейчас не открывать глаз, легко было бы представить его тем, кем он был не так уж давно: девушкой, стремящейся поскорее вкусить всю полноту жизни. Но Сури зажмурился не для того, чтобы пережить иллюзию: надо было как можно скорее восстановить в памяти то, что он видел, слышал и делал тогда, когда проходил обучение у Правительствующего агрегата. Ему все время казалось, что он прекрасно все помнил, а сейчас вот получилось, что трудно даже решиться, с чего начать, какую программу вытащить, что искать и зачем. Не поднимая век, он проговорил:

      —Ладно. Сейчас…

      Глубоко вздохнул, решаясь. Что же, если оба компьютера однотипны… А откуда тут взяться чему-то другому? Если однотипны, то и действовать надо так же, как и там. Вытащить меню… Конечно, тут могут быть какие-то хитрости. Недаром офицер убрал все программы, так что на всех мониторах были только заставки; как знать — может, простая загрузка приведет даже не к сбою, а к аварии: свир, что привел его сюда, явно Сури не симпатизировал и, может, намеревался просто подставить его, чтобы убить? Но размышлять бесполезно. Он — солдат, им получено приказание, и он обязан его выполнить…

      — Отойдите, прошу вас, подальше, — проговорил он, обращаясь к свиру, — мало ли… Вдруг рванет?

      Пусть знает, что замысел его разгадан. И — будь что будет!

      И Сури быстро, словно опасаясь, что решимости его хватит лишь на несколько секунд, нажал кнопку в командной строке главной клавиатуры — той, что располагалась прямо перед ним.

      Нет, взрыва не произошло. И вообще ничего неожиданного. На дисплее возник каталог. Это было уже много: можно было представить, чем же занималась высокоумная машина.

      Каталог оказался совсем небольшим, если сравнивать с Правительствующим собратом в Свире. Шесть программ, только и всего. С предельно лаконичными названиями. «Война-1». Еще три войны, с номерами 2, 3 и 4. «Коммуникации». «Главная связь». «Свира: стратегия». «Свира: предстоящая неделя». «Свира: разведка». И вовсе уж неожиданное: «Агролит».

      Он закрыл игру, загрузил «Войну-1». И с минуту лишь смотрел на то, что появилось перед его глазами, все больше понимая и все больше ужасаясь.

      Его вниманию предлагались все — с крайней северной точки до самой южной оконечности — участки свиро-улкасского фронта. Поколебавшись, он вытащил южный. Возникло подменю: «Разработка. Подготовка. Ход выполнения. Расход материалов. Потери. Нанесенный урон». Сури попробовал разработку. Возникла крупномасштабная карта с нанесенными обозначениями войск, стрелами предполагаемых ударов, время старта каждой операции и предполагаемого окончания. Одна из намеченных должна была начаться сорок минут тому назад. Сури, не дожидаясь указаний сидевшего рядом свира, переключился на «Ход выполнения». Карта преобразилась: линии изменили конфигурацию, и местами возникли стрелы уже другого цвета — не зеленые, а горячие: от бледно-розового до яркого карминного. Они, как знал Сури, показывали контрдействия противника, насыщенность цвета говорила о силе ответного удара. Одновременно возникла табличка с предложением: «Показ реального процесса». Загорелось несколько желтых огоньков — там, где находились подразделения свирских видеосил, передававшие в эфир реальную картину происходившего, впрочем, на закрытых каналах, недоступных гражданскому телевидению. Смотреть на это Сури не хотел. Он повернулся к свиру, вопросительно поднял брови.

      — Думаю, — сказал тот, — объяснять не надо. Разобрался?

      Сури медленно кивнул.

      — Теперь загружай левый.

      Сури повиновался. Картина на левом экране на первый взгляд была очень похожей на только что виденную; только всмотревшись, можно было увидеть, что обратные стрелы и обозначения частей — силы улкасов — показаны в большем количестве. Свир проговорил:

      — А тут уже взгляд с другой стороны — с их…

      Сури обратил внимание: тот не сказал «с нашей»; да и что удивительного — он ведь все же не был улкасом! Не выдержав, спросил:

      — Вы-то все, как же вы оказались по эту сторону? Свир нахмурился; хотел, кажется, сказать что-то резкое, но сдержался. Ответил лишь:

      — Не твое дело, парень. Политика — занятие для взрослых… В общем, так: твое дело — наблюдать за центральным дисплеем и следить, чтобы постоянно велась запись. Их начальство, ну и пара наших советников приезжают обычно через день; будешь докладывать об увиденном, показывать записи, какие потребуют; а на левом — будешь программировать то, что они привезут в виде идей и набросков. Вот и все твои заботы.

      Сури, похоже, все уже понял. И сказал:

      — Это что же, считывается прямо с ГПК в Сургане?

      Свир усмехнулся:

      — Что, боишься, совесть замучит, что станешь играть против своих? Не бойся: ты не игрок. И даже не фигура. Всего лишь пешка; разочаровывает, не так ли? Но твое дело — обслуживать машину и принимать информацию. А уж как ею распорядятся — не твоя печаль и чужой ответ. Уяснил? Вообще-то ты тут тоже на Свиру будешь работать. И если поведешь себя нормально — все будет хорошо. Это не я обещаю — сам хозяин велел передать.

      Сури благоразумно решил не спрашивать об имени и звании хозяина; тем более что был уже уверен, что понял, с кем это ему пришлось беседовать сутки тому назад.

      — Ну, а если, — продолжал свир, — захочешь схитрить или навредить, то… мы таких не любим. И потому они долго не живут. Тем более что отсюда-то тебе деваться некуда. Тут только мы — нас шестеро пришло, да ещё дюжина наших на обслуживании техники, а остальные все — улкасы. И они только рады будут…

      Он не договорил, все и так было ясно.

      — Вот у меня все. Тут твое рабочее место, тут же и жилье, и все удобства. — Он показал рукой куда-то в сторону. — Еду будут приносить. Отдыхать будешь, когда получится: ты сейчас тут один специалист. Вот прибудет новая смена — тогда станешь отсыпаться. Все, что увидишь, услышишь, сделаешь, — строгий секрет. Слово, парень, — серебро, а молчание — жизнь. Выберешь сам.

      Сури только кивнул. Он понимал, что выбирать придется самому.

      — И не думай, — проговорил свир в заключение, — что ты тут что захочешь, то и сделаешь. Захочешь, например, связаться с бывшими твоими хозяевами…

      Сури чуть не вздрогнул: именно такая мысль уже успела у него возникнуть.

      — …попадешь не к ним, а прежде всего ко мне: я тут теперь стану главным контролером. Вся связь пойдет через мой кабинет, через мою аппаратуру. И могу обещать, что до бывших твоих никакие твои вопли не дойдут. — Он сделал паузу. — Вроде все. Если срочные дела, вон справа большая зеленая кнопка, нажмешь — приду. Но только для игры не приглашай: рассержусь.

      Он взглянул на часы.

      — Что, вроде бы пора и ужинать, а? Пойду скомандую.

      И Сури остался один — впервые за долгое, как ему казалось, время.

      Глава 7 ЛАБИРИНТЫ

      Пилот проговорил:

      — Ну, ребята, на землю я вас доставил целенькими. Теперь ваша очередь проявлять хитроумие. Как будем отсюда выбираться, а?

      — Спроси что-нибудь полегче, — ответил Онго хмуро.

      Они чувствовали себя словно на арене старинного цирка, окруженной высоченным амфитеатром; стоило лишь немного напрячь фантазию, как начинало представляться, что все места в нем заняты какими-то бестелесными существами, с ироническим интересом наблюдающими за последними, наверное, часами жизни заброшенных сюда людей. Никто из этих существ явно не собирался дать людям хотя бы намек на то, где же искать выход из мышеловки, в которую они сами и угодили. На первый взгляд выхода .отсюда вообще не существовало; впрочем, и на второй, и на третий тоже.

      — Ладно, — сказал наконец Онго, понимая, что именно от него ждут хоть какой-то инициативы, и уже по её результатам будут судить обо всем, и о нем самом в первую очередь. — Бывают ситуации и похуже. Живы, здоровы, даже отдохнули впервые за долгое время…

      — Пожрать бы не мешало, — бесцеремонно перебил его Керо.

      — Насчет пожрать: все, что сохранилось, тащите в общий котел. Хотя бы для того, чтобы понять — каким временем мы располагаем.

      Все заранее знали: все, что у них есть, — это карманный НЗ, пакетик с кубиками и концентратами. Но для того, чтобы их готовить, нужна хотя бы вода, а…

      — Хоть вода-то тут есть? — озабоченно проговорил Нито. — Если не найдем, кубики считать не стоит.

      Все взгляды снова невольно поднялись к окружающим склонам. Они были голыми, лишь где-то на самом верху виднелись какие-то кривые, узловатые деревья, но и они не радовали зеленью листвы: казалось, Все высохло уже давным-давно.

      И тут же каждый, естественно, ощутил жажду. И в самом деле — во рту давно уже было сухо. Как-то не подумали ещё на острове напиться впрок. Вода?..

      — Все фляжки — в кучу, — сразу же скомандовал Онго.

      Подойдя к образовавшейся горке, он поднял и встряхнул каждый сосуд. Вывод оказался не очень-то утешительным.

      — В среднем на каждого — по паре хороших глотков, — сообщил он. И тут же отдал приказание:— Пока от питья воздерживаемся. Сейчас действуем: всю площадь делим на секторы и внимательно исследуем. Особенно самые низкие местечки. И, конечно, самым тщательным образом — склоны, насколько возможно: не может быть, чтобы нигде нельзя было хотя бы зацепиться. Думаю, за полтора часа с этим справимся. Тогда и будем думать дальше. Воды сейчас — ни глотка. Только когда вернемся.

      Секторы наметили быстро. И разошлись — без лишних слов, но, конечно, не в самом лучшем настроении.

      Но по сравнению с тем расположением духа, в котором они вновь сошлись в середине площадки, то, прежнее, можно было бы назвать безудержным оптимизмом. Потому что ни воды здесь не было, ни даже намека на нее. Не нашлось и чего-то, гораздо более нужного людям, чем даже вода: не обнаружилось никакой надежды. Наоборот, тот запас её, что перед началом поисков ещё оставался на донышке каждой души, испарился, наверное, вместе с солеными каплями пота. Об этом не нужно было даже спрашивать, достаточно просто посмотреть на лицо каждого, а ещё лучше — в глаза.

      Онго и сам усердно исследовал тот сектор, что оставил себе, и убедился, что до влаги здесь не докопаться:

      под тонким слоем почвы везде был камень, коренная порода, выжать из которой хоть каплю воды оказалось бы под силу разве что сказочному великану. А среди них такого не наблюдалось. Правда, травка, теперь уже высохшая, тут росла, что означало, что вода как-то сюда попадает. Но и Онго, встретившемуся с миром гор лишь недавно, теперь было ясно, что вода попадает

      — Спроси что-нибудь полегче, — ответил Онго хмуро.

      Они чувствовали себя словно на арене старинного цирка, окруженной высоченным амфитеатром; стоило лишь немного напрячь фантазию, как начинало представляться, что все места в нем заняты какими-то бестелесными существами, с ироническим интересом наблюдающими за последними, наверное, часами жизни заброшенных сюда людей. Никто из этих существ явно не собирался дать людям хотя бы намек на то, где же искать выход из мышеловки, в которую они сами и угодили. На первый взгляд выхода отсюда вообще не существовало; впрочем, и на второй, и на третий тоже.

      — Ладно, — сказал наконец Онго, понимая, что именно от него ждут хоть какой-то инициативы, и уже по её результатам будут судить обо всем, и о нем самом в первую очередь. — Бывают ситуации и похуже. Живы, здоровы, даже отдохнули впервые за долгое время…

      — Пожрать бы не мешало, — бесцеремонно перебил его Керо.

      — Насчет пожрать: все, что сохранилось, тащите в общий котел. Хотя бы для того, чтобы понять — каким временем мы располагаем.

      Все заранее знали: все, что у них есть, — это карманный НЗ, пакетик с кубиками и концентратами. Но для того, чтобы их готовить, нужна хотя бы вода, а…

      — Хоть вода-то тут есть? — озабоченно проговорил Нито. — Если не найдем, кубики считать не стоит.

      Все взгляды снова невольно поднялись к окружающим склонам. Они были голыми, лишь где-то на самом верху виднелись какие-то кривые, узловатые деревья, но и они не радовали зеленью листвы: казалось, все высохло уже давным-давно.

      И тут же каждый, естественно, ощутил жажду. И в самом деле — во рту давно уже было сухо. Как-то не подумали ещё на острове напиться впрок. Вода?..

      — Все фляжки — в кучу, — сразу же скомандовал Онго.

      Подойдя к образовавшейся горке, он поднял и встряхнул каждый сосуд. Вывод оказался не очень-то утешительным.

      — В среднем на каждого — по паре хороших глотков, — сообщил он. И тут же отдал приказание:— Пока от питья воздерживаемся. Сейчас действуем: всю площадь делим на секторы и внимательно исследуем. Особенно самые низкие местечки. И, конечно, самым тщательным образом — склоны, насколько возможно: не может быть, чтобы нигде нельзя было хотя бы зацепиться. Думаю, за полтора часа с этим справимся. Тогда и будем думать дальше. Воды сейчас — ни глотка. Только когда вернемся.

      Секторы наметили быстро. И разошлись — без лишних слов, но, конечно, не в самом лучшем настроении.

      Но по сравнению с тем расположением духа, в котором они вновь сошлись в середине площадки, то, прежнее, можно было бы назвать безудержным оптимизмом. Потому что ни воды здесь не было, ни даже намека на нее. Не нашлось и чего-то, гораздо более нужного людям, чем даже вода: не обнаружилось никакой надежды. Наоборот, тот запас её, что перед началом поисков ещё оставался на донышке каждой души, испарился, наверное, вместе с солеными каплями пота. Об этом не нужно было даже спрашивать, достаточно просто посмотреть на лицо каждого, а ещё лучше — в глаза.

      Онго и сам усердно исследовал тот сектор, что оставил себе, и убедился, что до влаги здесь не докопаться: под тонким слоем почвы везде был камень, коренная порода, выжать из которой хоть каплю воды оказалось бы под силу разве что сказочному великану. А среди них такого не наблюдалось. Правда, травка, теперь уже высохшая, тут росла, что означало, что вода как-то сюда попадает. Но и Онго, встретившемуся с миром гор лишь недавно, теперь было ясно, что вода попадает сюда только сверху, в сезон дождей. А до наступления этого сезона люди здесь успеют превратиться в мумии. Именно в мумии; их тела даже никто не сожрет — недаром здесь нельзя было заметить ни малейшего следа жизни.

      — Нет, я там, под стеной, нашел косточки, — возразил на это предположение Мори. — Кто-то, вроде бы баран, судя по рогам, сорвался нечаянно сверху и, понятно, не выбрался. За две-три дюжины лет до нас. — Он потянулся и проговорил, внешне совершенно спокойно: — Хорошо тут будет лежать — спокойно. Тут и червей-то я не заметил. И главное — тихо…

      — Камера смертников, — пробормотал себе под нос Керо.

      — От-ставить! — повысив голос почти до крика, оборвал траурные разговоры Онго. — Плакальщицы собрались! Думать надо, а не рыдать горючими слезами.

      — Что же — подскажи, о чем думать, мы сразу и начнем, — предложил Було.

      Онго предпочел не заметить прозвучавшей в голосе разведчика иронии.

      — Склоны осмотрели внимательно? Может, есть все-таки за что зацепиться?

      — За воздух, — усмехнулся молчавший до сих пор пилот. — Больше не за что.

      — За воздух, — задумчиво проговорил Онго. — Ага… За воздух. Ладно, вот об этом и будем думать. Отдыхайте пока. А я тут посчитаю немного…

      — Ученье — свет. — Это были единственные слова, произнесенные все тем же Керо, с которыми все отошли на дюжину шагов. Уже оттуда Мори окликнул:

      — Командир, а если по глотку? Онго секунду подумал:

      — По одному, не больше. Возьми это на себя. А вообще что-то рано вы забыли о своем происхождении. Стыдно.

      — О чем это ты?

      — Мы же все-таки женщины изначально — значит, выносливости и цепкости у нас должно быть вдвое больше, чем у природных мужиков. Берите пример с летуна: он родился с шариками, а ничего — терпит.

      Все посмеялись, коротко и не очень охотно, скорее из вежливости. Но больше командира не отвлекали.

      Он же раскрыл планшет. Загрузил карту и несколько минут разглядывал её, пока не нашел того места, где они сейчас находились. Увеличил до предела. Однако ничего утешительного это ему не принесло, и он закрыл карту, загрузил калькулятор и принялся за какие-то несложные подсчеты. Потом снял с поясного ремня кошелек и занялся им: извлек аппарат из футляра, внимательно осмотрел со всех сторон, особое внимание уделив индикатору заряда батарей. И наконец, придя, видимо, к какому-то выводу, крикнул своим:

      — Эй, разоспались? Ну-ка, все ко мне — сидеть и слушать внимательно! А затем, когда все выполнили команду: — Всем достать кошельки. Вынуть аппараты. Каждый смотрит на индикатор заряда и называет число. От Керо — направо по стрелке.

      Через несколько секунд Керо доложил:

      — У меня — три десятых нормы.

      — Ясно. Ниро?

      — Двадцать семь сотых.

      — Було?..

      Он записывал названные числа. Последним доложил пилот. У него оказалось больше всех: девяносто восемь сто сорок четвертых от нормального заряда.

      — Итак… — проговорил Онго, закончив подсчеты, — в сумме у нас налицо два с половиной нормальных заряда на всех.

      — Как съедим все сухарики, будем заедать этим зарядом, — попытался сострить Керо.

      — Помолчи хоть немного. Говорлив больно стал… Если бы мы могли перекачать эти заряды в одну батарею…

      — Невозможно, — прервал его пилот.

      — Это мне известно. Однако если, повторяю: если бы мы могли сделать это, то этой мощности хватило бы, чтобы помочь одному из нас взобраться даже и по вертикальной стене, а если говорить точнее — просто взлететь на гребень в самом низком месте. Мы не можем объединить заряды, согласен. Но можем все аппараты отдать одному, и он взлетит.

      — Ага, — кивнул Мори. — Один, выходит, спасется. Как — будем соломинку тянуть? Пойду, соберу…

      — Сидеть! — прикрикнул Онго. — Я ещё не закончил. Соломинки не потребуются: взлетит самый легкий. Керо или Було.

      — Ага. И пойдет-побежит искать помощь? По лицам прошли невеселые улыбки.

      — Помощи он тут не найдет. Наберитесь-ка терпения, вы ещё на военной службе, соблюдайте порядок. Что он сделает там, наверху? Сразу же поставит батареи под зарядку. Здесь, —. Онго указал вверх, — солнце появляется за полчаса до полудня и через час уже прячется за скалы. А там, на гребне, оно от зари до зари. Батареи зарядятся ещё до вечера. Полностью.

      Он сделал паузу, чтобы набрать побольше воздуха — единственного, что здесь имелось в избытке. Этим воспользовался пилот:

      — Даже с полным зарядом кошелек человека не поднимет. Он и не рассчитан на это. Что же толку?..

      — А толку вот что, — возобновил Онго. — Зарядив, он сбрасывает все аппараты нам. Свяжет вместе, включит один на плавный спуск — только надо будет хорошо отрегулировать вертикаль. А уж тут мы примем на руки. Семь полных зарядов — они поднимут самое малое двоих, а то и троих, мы все тут не тяжеловесы. Наверху — дозарядка, это уже на следующее утро. И то же самое ещё раз. В результате все мы — наверху.

      — Послезавтра, во второй половине дня, — прикинул Нито. — Но кому-то придется тут солоно без воды, особенно на третий день.

      — С водой будем делать вот как. Первый наверху, как только расправит батареи для зарядки, станет искать лед. Высота тут такая, что он обязательно найдется. Наколет, сколько сможет, и сбросит вниз. Что-нибудь да долетит до нас.

      — У меня личная палатка с собой, — предложил неразговорчивый Соки. — В неё увязать, все и долетит.

      — Верно. Ну, а что дальше — будем думать, когда все окажемся наверху. Там осмотримся — увидим. Вот такое решение я принял.

      — Ты — командир, — только и сказал Мори, остальные промолчали.

      Керо медленно поднялся, собрал все антипады, стал нанизывать на широкий жесткий ремень. Не закончив, топнул ногой, крикнул:

      — Ну почему я? Хуже всех я?

      — Потому что легковесен, братец, — усмехнулся массивный Нито. — Нет у тебя того веса в обществе. Вот и порхай теперь.

      Только пилот сохранял на широком лице скептическое выражение.

      — Даже будь у нас три мощности, — проговорил он, когда остальные замолчали, — их не хватило бы для старта. Недаром на всяком агрике стоят, кроме маршрутных, ещё и стартовые, толчковые движки. Без них ни один не взлетит. Не подумал об этом, флаг-воин? А зря.

      — Ты не один пилот в мире, — ответил Онго. — Подумал. Конечно, толчковых у нас нет. Зато есть мы сами. Вшестером неужели не подбросим его шагов на пять? А в движении они его уже и подхватят.

      Пилот пожал плечами. Но спорить не стал. Пробормотал лишь: «Может быть, конечно…»

      — Давай, Керо, — поторопил Онго. — Время уходит. Хорошо бы ты ещё дотемна сбросил нам ледку, мы бы хоть чайку попили…

      — Я готов.

      — Проверь, как все подогнал.

      — Вы что, —спросил пилот, — уже стартовать готовитесь? Ну, и зря. На нем семь кошельков вокруг пояса, а рук только две. Пока будет их нашаривать — десять раз успеет упасть.

      — Значит, надо включить заранее.

      — Не знаю, как вы, но я не соглашусь стоять под ним, когда семь антипадов заработают на полный. Это уже почти как агрик-двойка. Опасно.

      — Какая у тебя идея?

      — Задержаться на полчаса.

      — И что?

      — Вскрыть все стартеры и подключить к одному. Чтобы одной кнопкой включались все.

      — Я уже подумал, — махнул рукой Онго. — Только чем соединять? Проводов у нас нет. Не запаслись.

      — Думаешь? Только я заметил — самое малое у трех ваших рукоятки кинжалов обмотаны проволокой в изоляции.

      — Ну да, — кивнул Мори. — Нам этот фирменный пластик не по душе. Ладони потеют. А с проводом получается мелкий рубчик — то, что надо.

      — Всем снять проволоку! Получаса действительно хватило.

      — Встали в кружок! Всем — руки в замок, в два этажа. Присели. Керо, залезай. Становись. Главное — держи баланс. На счет три — общий рывок вверх.

      Керо утвердился на площадке из сплетенных рук. Чуть пригнувшись, придерживался за головы товарищей.

      — Ты только мою голову с собой не захвати, — попросил Було.

      — Внимание! Раз… два… три!

      Керо швырнули, рывком разогнувшись, вверх. Одновременно он вытянулся в струнку и нажал кнопку стартера. На мгновение, казалось, завис в воздухе. Оставшиеся внизу, разбежавшиеся в стороны, затаили дыхание. Кто-то даже тихо охнул.

      Но Керо уже двинулся вверх — медленно, потом быстрее…

      — Садись там осторожно! — крикнул вдогонку пилот, напутствуя.

      Непонятно было, услышал ли Керо. Его фигура все уменьшалась, одновременно смещаясь к западной, как велел Онго, стороне амфитеатра. С него не сводили глаз. И когда увидели, как он встал на ноги там, на казавшемся недостижимым верху, — одновременно, не сговариваясь, крикнули привычное «Орро!».

      Ко всему, наверное, можно привыкнуть, даже к тому, что работаешь на противника, и этот противник тебе улыбается и временами хвалит за исправную службу. И ты в ответ улыбаешься ему, а на душе в это время противно, отвратно, смрадно.

      Однако те свиры, что налаживали тут всю эту систему, поработали на совесть — Сури никак не мог не признать, что были они прекрасными специалистами. Он имел в виду даже не техническую сторону — в конце концов смонтировать все могли бы и аккуратные техники, — но уровень сохранения секретности и защиту от её нарушений, случайных или намеренных. Тот свирский офицер, что вводил его в курс дел, а теперь регулярно навещал и наблюдал за работой, не врал, предупреждая: даже обладая тем оборудованием, что здесь имелось, то есть высшего уровня, было невозможно установить никакую нелегальную связь. Сури предпринял несколько попыток — очень осторожных, правда, таких, чтобы в случае чего можно было объяснить их случайной ошибкой в программе, а ошибки случаются даже у лучших мастеров, хотя бы просто из-за усталости. Однако все попытки срывались в самом начале: для перехода от создания файла к его передаче куда бы то ни было, даже на контрольный блок, то есть этому же самому ОСС-офицеру, нужно было ввести пароли, не менее двух; Сури была доверена лишь эта пара, выводившая его на контроль, дальше все переправлялось оттуда или же не переправлялось — этого знать Сури никак не полагалось. Он понимал, что и все остальные пароли существуют, и уже на второй день пребывания здесь запустил программу, с чьей помощью надеялся быстро подобрать все нужные для выхода в большую сеть ключи; программа бесследно исчезла, не успев как следут начать работу, — похоже, существование таких программ было заранее предусмотрено, они воспринимались системой как вирусы и незамедлительно уничтожались в момент обнаружения. И нейтрализовать антивирусные программы Сури никак не удавалось: он даже не мог установить, где они прятались, ни в одном меню они не фигурировали. С немалым сожалением он убедился в том, что подготовка его, которую дома считали вполне приличной, если не более, на самом деле была явно недостаточной для такого рода самостоятельной работы. Слишком много времени уделял он всяким необязательным делам, в том числе и ухаживанию за Онго. Не будь её и всего, что с нею (теперь уже с ним) связано, может, Сури и не оказался бы в группе, а тем более, в этом плену. Чем дальше, тем больше подозревал он, что его направление в группу никак не обошлось без вмешательства Онго, но если раньше мысль эта его радовала — она означала, что для Онго он по-прежнему что-то значил, — то теперь он уже толком не знал, как к этому относиться. Но пусть бы чувство привело его даже к ненависти, оно никак не отразилось бы на его убеждении в том, что работать против своей страны нельзя и что во всяких обстоятельствах необходимо искать возможность быть ей полезным. В частности, здесь.

      Да, только пока ничего не получалось. И приходилось чем дальше, тем больше остерегаться. Это стало совершенно ясно сегодня утром, после того, как ромб-воин ОСС Руго, «надзиратель», как про себя именовал его Сури, зайдя в очередной раз, как бы между прочим заметил:

      — Кстати, этой ночью ты пытался использовать триста восемьдесят шесть паролей. У тебя что, бессонница? Стыдно, такой молодой, красивый, цветущий, можно сказать.

      — М-м-м. Да нет, — пробормотал Сури, не зная, что ещё ответить. — Вроде бы сплю нормально.

      — Ну-ну. Я ведь понимаю: молодость, горячая кровь, силы тебе здесь девать некуда, вот и не спится. Только учти: подбор паролей, попытка взлома,такое времяпрепровождение может оказаться вредным для здоровья. Эта штука, — кивнул он в сторону молчаливо стоявших в строю мол-процессоров и мониторов, — вот она не спит по праву, все замечает и обо всем исправно докладывает. По капельке, по капельке, но в один прекрасный миг начнет переливаться через край. И хорошо, если только вода.

      Сури молчал, чувствуя, как кровь приливает к голове и щекам. Он не успел ещё овладеть искусством не краснеть, быть хозяином не только внешних действий своего тела.

      — Так что, — заключил Руго, — старайся спать получше, когда только можно. По-солдатски. Гимнастикой занимаешься? Надо побольше двигаться. Конечно, тут для этого особых условий нет. Подумаю, чем можно тебе помочь.

      И, потрепав Сури по густым волосам,; перешел к другой теме:

      — Ну, показывай — что там задумали наши соотечественники на нынешний день?

      Он внимательно посмотрел записи, затем штабные карты Свиры, такие, какими они были на это мгновение. И, как обычно, дал указания:

      — Это все подготовь на просмотр начальству. Ул-касские штабные прибудут только завтра, не раньше. А вот, — он показал, — эти четыре плана немедленно загони в архив, и так, чтобы на виду от них и следа не оставалось.

      .И, отвечая на незаданный вопрос:

      — Всегда надо соблюдать меру. Ты пойми, мальчик: если все станут играть в одни ворота — война закончится уже завтра. А это слишком рано. Войны и начинаться, и заканчиваться должны в строго рассчитанный час, иначе будет беспорядок. Если дело ведется правильно, войны выигрываются не там, где стреляют и кричат «Орро!», а там, где не кричат, а говорят нормально, даже тихо. А что касается стрельбы, то если и стреляют, то очень редко и в самых крайних случаях. То есть не договор следует за войной, как думают профаны, а, наоборот, война — следствие договора. — Руго усмехнулся. — Конечно, договоры чаще заключаются не между официальными правителями. Но ведь они, как правило, практически ничего и не решают. А информация, хотя бы та, которую мы с тобой тут получаем, должна дозироваться. Для того я здесь и нахожусь, вместо того чтобы в выходном мундире гулять по сурганским вертепам в поисках удовольствий. Человек, видишь ли, всякий человек не любит жрать сырое, он предпочитает вкушать хорошо приготовленные блюда. Блюда приготовляются поварами. Любимая пища всякой власти — информация. И вот я тут — шеф-повар информации. Не только, кстати, для улкасских гурманов. Но власти ошибаются — как и все смертные — в одном: они полагают, что повара угождают их вкусам. На самом же деле повара этот вкус воспитывают — исподволь, потихоньку; так что вскоре в них вселяется уверенность, что именно с таким вкусом они и на свет родились.

      Руго перевел дыхание. Засмеялся:

      — Что-то я разговорился сегодня. Наверное, ты мне нравишься, вот и хочется поболтать, а ни о чем другом я не умею. Ну, давай работай и, пожалуйста, оставь в покое и шифры, и коды. Уж поверь мне: тебе их не .взломать, во всяком случае за то время, которое у тебя здесь есть. В смысле — война быстрее закончится, чем ты успеешь разобраться в этой кухне.

      — А когда она закончится? — не удержался Сури, чтобы не спросить.

      — На этот счет у меня только предположения, а ими я никогда не делюсь. Извини.

      — А как закончится — тут тоже предположения?

      — Нет, это-то мне представляется совершенно ясным. Закончится вничью, как и всегда — путем достижения компромисса, как напишут об этом газеты и заявят политики.

      Уже от двери он обернулся:

      — Не ломай над этим голову: бесполезное занятие. Делай, чего от тебя требуют, а в остальном — просто живи. Здесь, конечно, не рай, но жить и тут можно. Вечерком будет время — поговорим и на эту тему, а то от профессиональных разговоров у меня уже в горле саднит.

      Он ушел наконец, а Сури попытался сосредоточиться на подготовке к визиту здешнего начальства и прежде всего на сокрытии тех материалов, которые никак не следовало улкасам показывать, чтобы никоим образом (именно так понял он слова Руго) не способствовать окончанию войны раньше назначенного кем-то по договоренности с кем-то другим срока, когда будет наконец достигнут искомый компромисс.

      «Впрочем, — подумал Сури, — если офицер действительно придет вечером, можно будет, наверное, продолжить разговор на эту тему: похоже, ему нравится показывать свой ум, уровень информированности, а если разговорить его как следует, может быть, удастся добраться и до проблемы внешней связи. Хорошо бы».

      Сури никак не мог представить себя стоящим над схваткой и по-прежнему хотел помогать Свире, а никак не обеим сторонам сразу.

      — Прежде чем войти, подумай как следует, каким образом будешь возвращаться, — глубокомысленно изрек пилот потерянного агракора после того, как они не только выбрались из мышеловки, в которую занесла их судьба, но и ухитрились спуститься по обратному склону, не понеся заметных потерь. Синяки, ссадины и свежие прорехи в обмундировании в счет не шли.

      — И вот стою я — голый, босый и голодный, — ответил на это Нито цитатой из «Заветов Сургана Великого», — и смотрю в грядущее в великом смущении.

      Слова эти, в общем, соответствовали действительности. В самом деле, все снаряжение и почти весь боезапас, не говоря уже о том немногом съестном, какое оставалось в корабле от предыдущих, оссовских хозяев, было утрачено безвозвратно. Что оставалось у них? Звездники, снаряженные лишь тем, что было заложено в их магазины ещё до вынужденного прыжка, по две гранаты у каждого, кроме пилота, которому их иметь не полагалось, по одному штатному кинжалу, ну, и ещё разная нештатная мелочь, какой у всякого разведчика всегда набирается достаточно. Собственные ранцы, а также оружие и боеприпасы, отобранные у прежнего экипажа машины, — все кануло с высоты и, надо полагать, разлетелось в мелкие дребезги в мгновение встречи с негостеприимной твердью. Так что усталые и голодные разведчики, кроме того, не сумели бы выдержать даже и не очень серьезной схватки с возможным противником, все равно будь то улкасы или десантники ОСС, по каким-то непонятным причинам оказавшиеся вдруг на стороне врага.

      Но все же последней умирает, как известно, надежда. То есть, чтобы погибла она, следовало сначала убить всю семерку, составляющую группу. Однако пока все они оставались в живых — и надежда, пусть и с трудом различимая простым глазом, продолжала обитать среди них.

      Пока шестеро обменивались репликами наподобие приведенных, седьмой, а вернее, первый, флаг-воин Онго, присев на камень, в очередной раз погрузился в изучение карты, загруженной на дисплей планшета. Наконец, закрыв его, встал, одернул куртку и сказал, не обращаясь ни к кому в особенности:

      — Что же, программа вроде бы ясна. Задача наша остается все той же, её никто не отменял. Значит, идем на плато. Общее направление отсюда к перевалу Ур-Обор — северо-запад, а практически — как позволит местность. — Он с сомнением покосился на мешанину больших и маленьких отрогов главного здешнего хребта — отсюда они представлялись единым монолитом, однако опыт подсказывал, что на самом деле они являются комбинацией более или менее непроходимых препятствий и более или менее пригодных для движения проходов. — По прямой здесь расстояние — примерно две третьих дюжины двушагов. Практически, думаю, вдвое больше…

      — Втрое, так будет вернее, — подсказал Мори.

      — Может, и так. Для отдохнувших, сытых, одетых-обутых задача на два часа. Для нас же… — он помолчал, — может оказаться и непосильной. Нас скоро ветром начнет сносить на открытых местах. Следопыты, прикиньте: есть здесь шансы подстрелить хоть какую-то живность?

      Мори и Нито переглянулись. Но первым, как часто бывало, ответил Керо:

      — Насчет дичи не скажу, но домашнего скота тут нет. И не было, и никогда не будет.

      — Если только очень повезет, — сказал Нито. — Бывает, одиночки куда только не забредают, неизвестно зачем. Горны или молодые батуры, ещё не семейные. Но могут и годами не заходить. Так что на это, командир, спокойнее будет не рассчитывать.

      — Тогда, — сказал Онго, — до того самого перевала нам ничего не светит.

      — Если идти прямо туда, надеяться особо не на что,.— согласился пилот и умолк. Онго покосился на него:

      — Ну, давайте. У вас же всегда есть особое мнение.

      — И не всегда глупое, а? — усмехнулся пилот. — Есть и на сей раз. Идти нужно не на северо-запад, а совсем в другую сторону: на восток, к югу.

      — На восток к… Какого Арука?.. Постой. На восток… Хочешь добраться до агракора?

      — Он ближе всего.

      — Да что от него осталось?

      — Что бы ни осталось, но ничто не сгорело. Взрыва-то при падении не было, помните? Что-нибудь да отыщем, я уверен. И пайки, и боезапас. Ни людей, ни зверей тут нет, и уж если огня мы тогда сверху не видели, значит, Творец захотел сберечь ресурсы для нас.

      И он сложил руки в благодарственном жесте.

      — Ну, что же, — проговорил Мори. — Идти придется вниз, и то хлеб, как говорится.

      — Зато обратно — вверх, — вздохнул Було.

      — Не сказано. Командир, как у нас с высотами? К этому вопросу Онго был готов.

      — Сейчас мы выше перевала Ур-Обор на две вторых дюжины двушагов. Так что теоретически можем только снижаться. Ну а как оно получится — увидим.

      — Да уж постараемся, — сказал Нито. — Умный ведь в гору не пойдет, ну, а будь мы дураками, Творец давно бы уже нас прибрал.

      — Все, совет закрыт. Становись! — скомандовал Онго.

      И через минуту группа, как обычно, в колонну по одному, уже двигалась под уклон, тщательно выбирая, куда поставить ногу. Трудно сказать, как чувствовали бы себя здесь горны и батуры, но для ходьбы двуногих существ местность была приспособлена далеко не лучшим образом.

      Правда, хоть пыли здесь не было. Мелочь, но приятно.

      Давно, давно не доводилось предпринимать подобных путешествий с приключениями, прямо-таки скачек с препятствиями. Но если подумать, то даже хорошо, что удалось вот так встряхнуться. Надо, обязательно надо время от времени отдыхать от кабинета, от города, и от Высокого Совещания, кстати, тоже. Тем более если это делается с пользой для дела. А на этот раз все именно так и получилось.

      Приятно было думать так, оказавшись снова на твердой земле и достаточно далеко от тех соотечественников, встреча с которыми веркому Гумо сейчас никак не улыбалась. Минет ещё час-другой, и он сможет сесть в уже высланную за ним машину — низколетный малый агракор с хорошей скоростью. Такой незаметно подкрадется к границе и промчится над нею прежде, чем рубежники успеют спохватиться. Конечно, подобный полет требует, чтобы за пультом сидел пилот экстра-класса; но таких Гумо набрал в ОСС немало, соблазняя немалым вознаграждением и привилегиями. То есть можно было считать, что он находится уже дома — ну, разве что без шести минут.

      Кстати, о пилотах: от тех, кто возил его на Кукурей, так и не донеслось никаких сигналов. С другой стороны, Арбарам не далее как нынешним утром сообщил, что сверху, с гор, получил информацию: где-то в дикой, непригодной для жизни части горного района Обор, не так далеко от известного перевала, два дня назад упал агралет. Как и почему — никто, собственно, не наблюдал, погода там была облачной, как и почти всегда в это время года, плотные облака залегали ниже вершин, причина же падения, надо думать, находилась куда выше: наверняка агракору не удалось улизнуть от того ВС, вечное проклятие ему, и он был сбит. Жаль, от них не останется даже могил. Может, конечно, кто-то и успел выпрыгнуть; Гумо подозревал, что так оно и было, и антипады позволили пилотам благополучно достичь тверди. Но там они скорее всего попали в руки рядовых улкасов, слабо информированных о лабиринтах высокой политики, и с ними поступили так, как улкасы любят поступать с захваченными врагами. Еще раз: очень жаль. С другой же стороны, они теперь ни на каком допросе, даже самом крутом, не смогут показать, кого возили, куда возили и к кому. Даже в самых печальных обстоятельствах необходимо находить проявления мудрости и благожелательности Творца. И, однако же, придется потребовать самой свежей информации от того человека, что очень удобно сидит под самым боком Сидо. Что еще? Ага, не забыть только…

      — Перо!

      Позванный подскочил сразу же: находился тут, за дверью Особого покоя в портовом управлении Малоя. Виндорские умельцы оборудовали его, стараясь придерживаться свирских образцов. Это было по меньшей мере трогательно.

      — Перо, дома напомнишь: выразить соболезнование семьям наших пилотов, ну, тех четверых, что были с нами на острове. Уточни только имена.

      — Слушаюсь, верком.

      Так, с этим все. Что-то ещё интересное рассказал сегодня Арбарам. Ага, этот паренек из людей Сидо, отправленный в центр командования гор, по пришедшим сведениям, работает исправно. Посмотрим, может, и стоит его оставить; конечно, без всякой надежды вернуться в Свиру. Здесь работы будет много, очень много, завтра же надо выслать полноценную смену на штаб-компьютер и сразу же начинать готовить монтажников и думать о горняках. Судя по сводкам, полученным перед самым вылетом на Кукурей, ситуация с… с материалом на рынке грозит стать даже сверхблагоприятной: его недостача вырастает в прямо-таки катастрофическую. Приближается нужный момент, и надо быть совершенно к нему готовым.

      Тут Гумо подошел к самой приятной части размышлений. Приятность заключалась в том, что здесь, и в горном мире, и у его подножья, на берегу, все обстояло прекрасно. Гумо не удержался все-таки, позволил себе помедлить с возвращением ещё на денек, зато сам побывал, поднявшись по новому туннелю, на главном складе, который он с таким усердием, всякими правдами и неправдами в течение трех лет набивал всем нужным. Странно, но он не нашел недостатков ни в охране, ни в соблюдении правил хранения, ни даже в уровне содержания сторожей и кладовщиков: они и одеты были, и накормлены, и могли бы, будь такая необходимость, целый месяц отсиживаться в своих берлогах, и . носа не высовывая на поверхность. Задержка на день — неприятно, конечно; зато теперь можно вернуться в уверенности, что все в полнейшем порядке — последняя пуговица пришита к штанам последнего солдата. И совсем скоро…

      Дверь без стука распахнулась. Арбарам, разумеется.

      Никто другой не позволил бы себе ворваться так бесцеремонно.

      — Верком, стол накрыт. Поужинаем вместе перед прощанием.

      Гумо кивнул. Встал.

      — Я уверен, расстаемся ненадолго, Арбарам. Война, похоже, идет к концу, к такому, какого мы и хотели.

      — Да, верком. Именно к такому.

      — Ну, пойдем, я и в самом деле проголодался.

      Пережить даже самое легкое разочарование порой бывает трудно, а нынешнее никак нельзя было отнести к легким; похоже, речь шла о крушении всех и всяческих надежд. Семеро стояли над крутым обрывом, низко склонив головы, и потому, что обстоятельства того заслуживали, но также и по той причине, что как раз внизу, на глубине не менее шестидесяти простых шагов, и находилось то, что они так стремились найти, только не в таком виде. Агракор БД, а вернее, то, что от него осталось; остальное, надо полагать, находилось ещё глубже, может, на самом дне пропасти, которое отсюда и не разглядеть было, потому что там, внизу, лежали плотные, как казалось отсюда, грязные облака. Где-то там валялось разбросанное во всех трех измерениях все то, на что люди уповали: провизия, боезапас, ранцы с чистой одеждой и снаряжением, короче говоря, со всем тем, что только и могло помочь группе не только выполнить задание, но и выжить. Судьба на этот раз настроилась против них: ведь тут девять шансов из десяти были за то, что агракор грохнется на ту обширную площадку, на которой они сейчас стояли. Это не было пустой надеждой: даже после отключения двигателей, когда машина сорвалась в свободное падение, в распоряжении её компьютера ещё оставались возможности сманеврировать рулями, направляя агракор к наиболее выгодному для приземления месту из тех, разумеется, из которых можно было выбирать. Та бездна, куда машина ухитрилась попасть, была, по сути дела, лишь достаточно узкой расщелиной, по обе стороны которой хватало места для падения целой эскадрильи. Но что-то сработало против них. Не хотелось даже думать: была ли то воля Творца или просто досадная случайность, нечаянный сбой бортового компьютера. Сейчас это значения не имело.

      — Да, — первым нарушил траурное безмолвие Керо. — Что такое «не везет» и как с ним бороться.

      Пилот отошел на несколько шагов от обрыва, лег на спину, хотя лежать тут было очень неудобно, почти как на гвоздях, подложил ладони под затылок и, устремив взгляд в небо, стал негромко насвистывать какую-то мелодию. «Гимн воздуха», — узнал Онго. Внутренне разозлился: никому не следовало поступать подобным образом сейчас. Но спросил спокойно, как ни чем не бывало:

      — Устал, летун?

      Просвистев ещё такт, пилот перевел взгляд на флаг-воина. Усмехнулся:

      — Испугался, что сейчас туда прыгну. Не моя, в общем-то, машина, но все-таки. Засасывает, знаешь ли.

      Онго знал это по собственным ощущениям. Но предпочел повернуть разговор в другую сторону:

      — А знаешь, чувство правильное. Прыгать, конечно, вряд ли — тут даже с нашими кошельками опасно, можно налететь на какой-нибудь клык Арука.

      Он имел в виду острые каменные шипы, которыми щетинился крутой склон; вероятно, то было следствием неравномерного выветривания разных по твердости горных пород.

      — Но спуститься туда действительно нужно, — закончил Онго. Сказано это было тоном приказа, а не предположения.

      Сказанному никто не обрадовался. Но все понимали: если не предпринять такой попытки, можно вообще ничего не делать, а просто улечься, как вот пилот, и ждать смерти. Сил (так чувствовал каждый) почти уже ни на что не хватило бы, даже на то, чтобы разыскать кого-нибудь, кому можно было бы сдаться. Откровенно говоря, такая мысль промелькнула в голове у каждого, но у каждого же была мгновенно и без колебаний отвергнута. Конечно, на том уровне изнеможения, на котором находился сейчас любой из группы, совершать спуск, не имея даже простой веревки, было номером воистину смертельным; однако идти куда-то без надежды наткнуться на что-нибудь живое (а именно в таком положении они и находились) спасения тоже не обещало, как и вообще отказ от любых действий. И всем это было совершенно ясно.

      — Ну что же, — проговорил Нито спокойно. — Из всех зол выберем наибольшее, вроде бы такое у нас правило. Только зря мы не позаботились дозарядить батареи. Хотя у нас и времени на это не было.

      Это и так все знали: даже при хорошем освещении на это потребовалось бы никак не менее двенадцати часов.

      — Пойдут сперва двое, — сказал Онго. — Возьмут по три антипада. Если хоть что-нибудь найдут, тогда будем думать дальше.

      Один за другим все кивками подтвердили согласие. Было понятно, что, если ничего не найдут, — назад эти двое не вернутся: не будет для этого ни сил, ни заряда. Так что умирать придется не группой, а порознь. Но не может же быть, чтобы ничего, ну совершенно ничего не уцелело. Хоть банка-другая консервов должна же сыскаться в обломках! Не могла же судьба так вдруг и совершенно отвернуться от них в самый трудный миг!

      — Назначать не хочу, — сказал Онго откровенно. — Каждый лучше знает, как себя чувствует. Пойдут двое. И первым — я.

      Он не был ни самым опытным, ни самым умелым или хотя бы сильным. Но сейчас чувствовал — именно так и надо поступить.

      — Ну, если так, — сказал Мори, — второго выбери сам.

      — Выбери меня, — сказал Керо.

      И Онго понял, что именно этого все и ожидали.

      — Согласен, — ответил он. — Пошли.

      И действительно, медлить не приходилось, собирать в дорогу было нечего. Взяли ещё по два антипада, пристегнули к ремням. Керо на прощанье ухмыльнулся:

      — Да здравствует великая антигравитация, орро!

      — Мори, — сказал Онго, — остаешься за меня. Названный кивнул.

      — Ничего, — проговорил он, — вы не думайте, в случае чего мы или вас вытащим, или же к вам спустимся. Не знаю как, — предварил он возможные сомнения, — но слезем. Так что — хвосты пучком!

      — Я иду первым, — заявил Керо, — лазил побольше твоего, как-никак, ещё в юбке. А ты следи внимательно: куда я ногу ставлю — туда и ты, за что рукой ухвачусь — и ты берись. У меня на такие вещи чутье знаешь какое!

      Он лег на живот и начал сползать ногами вперед, чтобы попасть ступней на первый из намеченных выступов.

      — Сейчас узнаю, — проговорил Онго и, выждав полминуты, последовал за ним.

      Зная основные правила, он заставил себя не смотреть вниз, в бездну, а только на Керо и его движения, чтобы точно повторять их. Керо в четырех шагах ниже двигался медленно, тщательно проверяя каждый выступ перед тем, как опустить на него ногу; и цепляться руками предпочитал именно за те неровности склона, которые только что были уже проверены ногой. Когда какой-то выступ казался ему сомнительным, Керо поднимал взгляд на Онго и лишь качал кодовой, предупреждая. Так они снизились шагов на тридцать. Онго начал чувствовать боль в пальцах: наверное, слишком уж он напрягал их, цепляясь. В тридцати шагах, на том рубеже, которого они уже достигли, склон становился более отлогим, чтобы затем, шагов через полсотни, сделаться почти отвесным. Радуясь предстоящей передышке, Онго сделал неточное движение, и камень величиной кулака в два, на взгляд казавшийся частью монолита, вдруг сдвинулся, случайно задетый локтем, и поскакал вниз, ударяясь, подпрыгивая, и снова ударяясь, и снова подпрыгивая, звонко при этом щелкая. Керо, левее которого пролетел камень, сердито оскалился, энергично зашевелил губами, не издавая ни единого звука: и так можно было понять, каким словарем пользовался сейчас несдержанный на язык парень. Онго хотел было вслух извиниться за неосторожность, но, к счастью, сдержался в самый последний миг.

      К счастью, потому что случилось невероятное: прямо под ними из непроницаемой, казалось, стены высунулась голова. Нормальная человеческая голова.

      Она медленно повернулась, сканируя взглядом склон, ту часть его, что располагалась на её уровне и ниже. Голова не стала пытаться посмотреть прямо над собой — наверное, потому, что для этого пришлось бы изменить позу, скорее всего — лечь на спину (сейчас впечатление было, что человек лежит на животе в какой-то полости, оказавшейся в скальном монолите), но наблюдатель делать этого не стал: вероятно, сверху тут не ожидали никаких неприятностей. Убедившись в том, что по соседству никого нет, голова снова исчезла. Керо, не двигаясь дальше, жестом подозвал к себе Онго. Флаг-воин спустился, стараясь передвигаться бесшумнее, чем даже мысль.

      Когда он поравнялся с разведчиком, тот глянул вопросительно: сейчас принимать решение должен был командир.

      Впрочем, обоим было ясно, что решение тут может быть только одно. Нельзя было, отказавшись от спуска, вернуться наверх, к своим. Во всяком случае, Онго преодолеть подъем не удалось бы, да и Керо скорее всего не был до конца уверен в своих возможностях. Продолжать спуск? Если уж тут, в горе, сидит кто-то, исправно реагирующий даже на такой заурядный звук, как падение одного камня, не приведшее к камнепаду, то откуда было взяться уверенности, что и ещё камень не сорвется или просто наблюдателю через минуту-другую не вздумается ещё раз убедиться в том, что вокруг все тихо и спокойно? А кроме того, получалось, что тут имеется какой-то вход в недра, и это сулило новую информацию и ещё того больше: померещилась вдруг возможность обойтись без визита к останкам агракора, среди которых они, даже благополучно добравшись, могли и не найти ничего нужного. А здесь, раз оказались люди, при них наверняка были и средства жизнеобеспечения, и мало ли ещё что. Так что образ действий сформировался как бы сам собой: единственным, что оставалось им, было штурмовать вход в предполагаемое помещение, а уж там поступать по обстановке.

      Вообще говоря, самым разумным с их стороны было бы спокойно и тщательно понаблюдать, чтобы сначала понять, с чем же они тут встретились, а уж потом думать дальше. За такое решение было все, кроме обстановки, в которой они находились. Как долго смогли бы они провисеть тут, цепляясь руками и ногами? И каким могло быть наблюдение, если основное внимание пришлось бы уделять самосохранению? Результат скорее всего был бы нулевым.

      Итак, штурмовать. Но и при этом всякий успех казался маловероятным. Оставшиеся наверху спуститься к ним не могли: без антипадов восемь шансов из десяти за то, что хоть один да сорвется, и, уж во всяком случае, шума не избежать, внезапность будет утеряна, а ведь только на неё и можно рассчитывать. Значит, полагаться надо лишь на себя и штурмовать вдвоем. А при этом рассчитывать только на свои кинжалы: весь груз, казавшийся лишним при спуске, был оставлен ими наверху, и звездники в том числе. Замысел выглядел самоубийственным; но ничего более разумного не предвиделось.

      — Место запомнил? — прошелестел Онго в ухо Керо.

      Разведчик кивнул, указал. Впрочем, Онго и сам помнил.

      Он решительным жестом дал понять: пробираемся туда. Керо кивнул: похоже, другой команды он и не ожидал. Онго показал: с двух сторон. Снова последовал кивок. Кроме того, Керо поднес палец к губам, предупреждая о полной тишине, а значит, осторожности.

      Им предстояло преодолеть шагов двадцать; к счастью, по более пологой поверхности, чем та, которую они только что оставили за собой.

      Обоим удалось добраться до цели без шума.

      Это было отверстие, явно рукотворного происхождения; вероятно, его создали направленным взрывом, а потом обравнивали кирками или другим подобным же инструментом. Что скрывалось за входом, пока увидеть было невозможно: отверстие оказалось завешенным куском мешковины, по цвету не отличавшимся от окружающей породы. Открывать занавес и заглядывать внутрь было рискованно. Но в ответ на вопросительный взгляд Онго Керо лишь усмехнулся.

      Он придвинулся к отверстию вплотную. Поднес левую руку (правая сжимала кинжал) ко рту, и прозвучал призывный крик горной куропатки. Две секунды паузы. И снова — крик. Какой горный охотник усидел бы при этом на месте?

      Сури загодя почувствовал, что назревает что-то необычное: до сих пор к нему в операторскую никто не заглядывал, если не считать Руго, непосредственного начальника, да ещё того улкаса, что приносил поесть, а потом убирал посуду. А тут вдруг зашли, даже не зашли, а вбежали два десантника, ни слова не сказав, облазили все помещение, заглянули и в спаленку, и в туалет, и даже в шкаф — везде, куда только можно. Рыскали, держа оружие наготове, словно не в своем подземелье находились, а в дремучем лесу, кишащем свирепыми врагами. Ушли все так же молча, перед тем как затворить за собой дверь, посмотрели на Сури неодобрительно, он так и не понял, почему. Сури снова вернулся к программе, которую следовало в скором времени закончить, но не успел войти в работу, как состоялся новый визит. На этот раз пришли трое, тоже при полной выкладке; они искать ничего не стали, но расположились на стульях с таким видом, словно явились сюда навеки. Сури только пожал плечами, хотя на самом деле начал уже тревожиться: похоже, вся эта суета ему самому не обещала ничего хорошего. И в самом деле, начали шастать какие-то мордовороты, а где же Руго? Он ведь был тут главным по компьютерной части? Может, с ним что-то случилось и возня поднялась из-за этого? Странно, однако Сури вдруг почувствовал, что ему было бы жалко, если бы с офицером ОСС произошло что-то нехорошее. Но он не успел даже удивиться этому неожиданному чувству, потому что, когда дверь распахнулась в очередной раз, именно Руго показался на пороге — живой, здоровый и даже, кажется, ничем особо не встревоженный. Он пошел обычной своей неторопливой походкой, и на лице его сохранялось обычное выражение, словно он только что услышал что-то смешное и с трудом cдерживается от улыбки. Сури сам не заметил, как стал улыбаться навстречу офицеру. Тому такая встреча, кажется, понравилась. Впрочем, внешне он этого почти не показал; разве что, подойдя к Сури, прежде чем говорить о деле, снова, во второй раз уже, провел пальцами по его волосам. Сури порадовался тому, что успел сегодня помыть голову. Не только её, конечно, вымылся весь, избавившись наконец от многодневной грязи, которую он, чистюля, переносил, как ему сейчас казалось, как наибольшее зло во всем, вызванном войной.

      — Как программа — готова? — В голосе начальника Сури, однако, никакой особой ласки не услышал.

      — Осталось совсем немного. Если бы не отвлекали эти… — И Сури слегка повел головой в сторону сидящих с автоматами на коленях.

      — Доделывай быстро. Эти тут ещё побудут.

      — Что-то стряслось?

      — Все нормально. Только Арбарам приедет не завтра, а нынче, с минуты на минуту. И может быть, программа ему понадобится.

      — Арбарам — это главный здесь? В Улке?

      — Пора бы знать, мальчик.

      Сури осмелился лишь едва заметно поднять плечи, что, по его мнению, должно было означать: «Всех начальников запомнить просто невозможно!..»

      Однако, когда Арбарам действительно прибыл — вошел стремительной походкой, ступая широко и мягко, а за ним ввалилось ещё не менее полудюжины улкасов, по преимуществу бородатых (Сури это показалось занятным: в Свире борода была редкостью по соображениям прежде всего гигиеническим) и увешанных оружием, Сури пришлось признать, что хотя бы некоторых начальников он помнит. И этого в частности. Потому что именно он вместе с низкорослым, толстоватым свиром (в имени которого Сури сейчас был уже почти уверен) решал в тесной каютке рыбачьей шхуны — умереть ли Сури немедленно или же с этим обождать. Впору было возгордиться: вот, оказывается, на каком высоком, для Улки даже высочайшем уровне вершилась его судьба. Но вместо гордости Сури ощутил неприятный холодок где-то внутри: кто его знает — этот Арбарам тогда как раз хотел покончить с пленным сразу же, а важного свира тут не было, то есть и защитить в случае чего будет некому. Он невольно сжался, стараясь сделаться поменьше. Однако именно к нему-то Арбарам и направился, попутно цыкнув на свою свиту, не привыкшую сдерживать голосов, да и не только их, наверное. Подойдя, горный властитель (или вождь, или Арук его знает, какой титул он тут носит) е полминуты смотрел на монитор, а Сури сидел ни жив, ни мертв, ожидая вопроса о программе, что так и осталась незаконченной. Но, видимо, Арбарака интересовало другое, и он, повернув голову к Руго, проговорил негромко и властно, хотя без того железа в голосе, какое звучало, когда он одергивал своих:

      — Это (кивок на монитор) не нужно, это терпит. Покажи нам «Великий дар».

      — Загрузи программу «Д», — негромко приказал Руго, дотронувшись до плеча оператора. — На главный.

      —Но…

      Нерешительность Сури была вызвана тем, что программа эта, как объяснил Руго ещё при их знакомстве, строго секретна и доступна только для избранных; всякий вызов её регистрировался, и за самовольный просмотр грозили суровые наказания.

      — Сейчас можно.

      — А код?

      — Секунду.

      Руго нагнулся и, не садясь, набрал несколько знаков. При этом ладонью он старался закрыть ту часть клавиатуры, которой пользовался. Но уж с этими штуками Сури научился разбираться ещё дома, в Сургане.

      Правда, сейчас он не стал думать, зачем этот код ему понадобится, если вообще когда-нибудь пригодится. Не стал, потому что внимание его целиком перешло на то, что сейчас, повинуясь движениям его пальцев, возникло на экране.

      Собственно, ничего особенного: часть карты с нанесенной на неё обстановкой. Просто эти места никогда ещё на картах и планах не возникали — ни тех, .что перехватывались из ГПК Свиры, ни на здешних планах атак и контратак. Это не была какая-то часть свирской территории, не было на ней и гор; основную её часть занимало побережье, принадлежащее виндорам, и лишь на севере обозначалась граница со Свирой. Но именно здесь и были проложены стрелы: вдоль берега они уходили достаточно далеко и только в левом углу круто сворачивали на север, пронзали свирскую границу и…

      — Дальше давай!

      Вздрогнув от неожиданно громкого голоса Арбарама, Сури поспешил вывести следующий лист. И без подсказки он понял, что нужен будет северный.

      Да. В эту часть карты — то была уже земля Свиры — стрелы врезались снизу, с юга, и вскоре расходились в двух направлениях: на Уррас, единственный более или менее заметный город на юго-востоке Свиры; эта стрела была потоньше, и войсковых обозначений возле неё было меньше, чем на второй, а вернее, первой, потому что главной. Эта стрела, жирная и окруженная сыпью флажков с наименованиями улкасских частей, подворачивала к северо-западу, достигала главной транспортной магистрали страны, скоростной трассы Ушер —Сургана — Киран, и уже по этой магистрали продолжалась к столице Равнинной державы.

      Сури не то чтобы не был военным специалистом, он всю жизнь, включая и те дни после начала войны, что пришлось служить в Институте Прогнозирования, старался не обращать внимания на любую информацию военного толка; миролюбцем был он, иначе не назвать. Но нельзя ходить возле грязи и не запачкаться; поэтому незаметно для самого себя он нахватался все же какой-то военной премудрости — не солдатской, какую ему преподали в группе, а сортом повыше — того, о чем разговаривали офицеры разведки и о чем создавались программы, с которыми ему приходилось работать. Насмотрелся он и карт, и всего такого (поэтому его и удивляло, как это его послали в такую рискованную операцию, в которой он мог попасть — и попал действительно — в плен к врагам; удивляло и то, что в плену его ни о чем таком не стали допрашивать, и не сразу он понял: потому не стали, что ответы на все вопросы им давал сам ГПК, так что для этого Сури им вовсе не был нужен); так что теперь, увидав на дисплее план задуманной улкасами и, безусловно, готовящейся — или уже готовой? — операции, он понял и смысл её, и ту угрозу, которую она представляла для судьбы войны, для всей Свиры. Потому что и граница с вин-дорским побережьем охранялась кое-как, и военных сил в южной и юго-восточной части было так мало, что их можно было вообще в расчет не брать: всегда считалось, что тут бояться некого, Улка находилась вроде бы достаточно далеко. Вот, оказывается, зачем улкасам понадобился этот кусок южного побережья материка: нанести Свире удар кинжалом в живот, снизу вверх. И последствия обещали быть катастрофическими.

      Воистину бесценная информация попала если не в руки Сури, то, во всяком случае, в поле его зрения. И он испытал почти физическую боль при мысли, что не имеет (или не знает, что в общем одно и то же) никакого способа срочно передать новые сведения тем, кого он до сих пор совершенно справедливо считал своими если не хозяевами, то уж командирами во всяком случае. Какие-то минуты он потратил на то, чтобы никак не отразить эту боль на своем лице.

      Тем временем Арбарам что-то проговорил по-улкас-ски, и его спутники приблизились, тесно сгрудились за. спиной Сури. Видимо, тут происходило совещание по предстоящей операции: обращаясь поочередно к каждому соратнику, Арбарам, надо полагать, уточнял его задачу в предстоящих действиях, указывая то на одну, то на другую стрелу и сопровождая слова выразительными жестами, как это всегда было принято у горцев. Иногда ему задавали, судя по интонации, вопросы, на которые он отвечал то с раздражением, то, судя опять-таки по голосу, одобряя: наверное, вопрос был задан по делу и действительно требовал разъяснения. Минут через пятнадцать потребовалось вернуться к предыдущей картинке, и теперь уже Арбарам задавал вопросы каждому поочередно, и те отвечали — кто гладко, а кто и с запинкой. «Творец, — думал Сури, пытаясь хоть что-нибудь понять, — ну почему мне не пришло в голову заняться улкасой ещё до войны? Сейчас все было бы ясно, до последней детали». Хотя главное, конечно, лежало здесь, перед глазами. Проблема была только в том, как сообщить об этом. И, конечно же, как при этом выжить.

      Вскоре ему показалось, что шансов на выживание у него совсем не остается.

      Сури понял это после того, как Арбарам, прервав или закончив разговор со своими, резко повернулся к Руго, чтобы спросить — на этот раз, конечно, на свире:

      — Я жду, когда вы покажете мне последние новости с той стороны. Почему медлите?

      — Жду вашей команды. Сури! Последние записи выведите на третий монитор.

      Сури повиновался.

      Арбарам склонился к экрану, всматриваясь. Время от времени повторял лишь одно слово: «Дальше!»

      Минут через пять Руго доложил:

      — Это все, усхани.

      — Вранье, — уверенно возразил Арбарам. — Должны были быть ещё сообщения. Три или даже четыре. Где они?

      Сури вновь почувствовал, как возникает и сразу же растекается по всему телу страх. Речь ведь шла именно о тех четырех файлах, которые он по приказу Руго загнал глубоко-глубоко.

      — Никак нет, усхани. Было ровно столько, сколько мы показали.

      — Интересно! — И Арбарам как бы впервые заметил сидящего прямо перед ним Сури. — Ну, а ты что скажешь, полуживой? Пришло для тебя время смерти? Или жизнь ещё продолжится?

      Казалось, все сейчас зависело от того, что ответит Сури. Но в мозгу его вдруг, неизвестно почему, возникла твердая уверенность: нет, не зависит ничего. Арбарам приговорил его ещё там, в море, и теперь просто приведет приговор в исполнение, если даже Сури станет валяться у него в ногах и целовать грязные сапоги. Не то надо было решать — жить или умереть, а другое: как умереть — валяясь в ногах или гордо подняв голову. И поэтому он ответил:

      — Офицер доложил правильно, насколько я знаю. Я не принимал никакой другой информации.

      Кажется, Арбарам все-таки рассчитывал на другой ответ. Но слова были сказаны. Похоже, ему очень хотелось сейчас же ответить на ложь соответствующими действиями. Он был здесь хозяином. Был у себя дома. Или почти у себя дома. Но все это ничего не стоит, если ты понимаешь, что твоим спутникам надо ещё выхватить оружие, а сидящие у дальней стены десантники ОСС уже держат палец на спусковом крючке — как будто невзначай. Арбарам знал, что в этой обстановке ни одна пуля не пропадет впустую, уровень подготовки этих ребят был ему известен. Поэтому, помолчав минуту, сжав зубы и кулаки, усхани Улки процедил лишь:

      — Даже Создатель не отстоит вас, если вы соврали. Повернулся на каблуках. Скомандовал. И так же стремительно, как входил, зашагал к выходу. Спутники, надо думать, его генералитет, последовали за ним, неласково поглядывая на десантников, тоже провожавших улкасов не очень-то добрыми взглядами. Последний из уходивших с силой захлопнул за собой дверь. Руго, секунду выждав, негромко сказал десантникам:

      — Ребята, проводите их, как бы они по дороге не наглупили. Лучше — до самого туннеля, не мозоля им глаза.

      Десантники разом встали и вышли. Оставшись вдвоем с Сури, Руго проговорил, вытерев со лба только теперь проступивший пот:

      — Ну, вот. Казнь отложена, но не отменена. Тебе спасибо.

      Сури же вдруг проняла дрожь, такая, что даже зубы заклацали. Страх все-таки нашел выход — к счастью, сейчас никто уже не мог этого увидеть. Кроме Руго, конечно; но офицер и так понимал все. А он вдруг рассмеялся:

      — Я, например, этой ночью вряд ли смогу уснуть. И ты скорее всего тоже.

      — Наверное, — согласился Сури, поежившись.

      — Поэтому приглашаю тебя вечером в гости. Постараемся провести время получше, как полагается в предвидении неминуемого.

      Было это сказано не тоном приказа, но, как говорится, в светской манере, так что можно было и отказаться. Сури знал это. Но ответил, лишь чуть покраснев:

      — Благодарю вас. Буду очень рад.

      — От них по-прежнему ничего?

      Секретарь не стал даже спрашивать, о ком это. Верком Сидо мог бы и не задавать этого вопроса: знал, что ему доложили бы даже среди ночи, прорежься с той стороны хотя бы один звучок. Но это стало для главы разведки чем-то вроде ритуала — так, во всяком случае, считали его ближайшие сотрудники. И прежде чем ответить, секретарь позволил себе печально вздохнуть.

      — Боюсь, их пора уже списывать со счета, верком.

      — Свободен. Можешь идти. Хотя постой. Где сейчас этот, командир агракора, привезенный, ну, ты знаешь?

      — Допрос идет в тридцать седьмой, верком.

      — Пойдем. А то ты у меня совсем отбился от оперативной работы.

      — Так точно, — согласился офицер.

      Лифт из кабинета доставил обоих на минус третий уровень. Надзиратель почтительно приветствовал начальство, не так уж часто сюда заглядывали высшие чины. Держась на шаг впереди, проводил до тридцать седьмой камеры — допросной.

      Войдя, Сидо внимательно посмотрел на человека в летной форме, что сидел за металлическим столом, приваренным к металлическому же полу, прикрытому сверху слоем пластика, в случае чего легко мывшегося. Пленный выглядел неплохо; видимо, пока с ним разговаривали мирно. При появлении начальства и допрашиваемый, и тот, кто с ним разговаривал, разом вскочили: устав и в камере оставался уставом и подлежал исполнению. Сидо кивнул:

      — Сидите. Продолжайте.

      Оглянулся. Присесть ему было не на что: лишней мебели тут не полагалось. Но дверь снова распахнулась: надзиратель притащил два стула. Сидо сел. Секретарь, мгновение поколебавшись, тоже.

      — Продолжайте, я сказал.

      Минут пять-шесть Сидо слушал. Потом вмешался:

      — Ладно, я верю, что вы не знаете имени офицера, командовавшего группой десанта. Но вам-то не он отдавал приказания. Кто же?

      Летчик глядел на Сидо, не моргая, каждой черточкой лица изображая предельную искренность и готовность сотрудничать.

      — Я подчиняюсь командиру эскадрильи, ромб-воину Соди.

      — А, значит, командир эскадрильи тоже был на борту?

      — Никак нет…

      — Кто же командовал в его отсутствие? Короче, кто был там у вас старшим? Иными словами, кого вы везли? Это первый вопрос. Второй: куда? И третий: зачем? Ну? Быстро!

      — Но… я не знаю, верком. Он мне не представлялся. И на нем не было знаков различия.

      — Какая небрежность с его стороны, а? Просто не верится, что начальник ОСС позволяет себе такое. Командир агракора не шевельнул и бровью:

      — Я незнаком с начальником Службы, верком.

      — Ах, ну конечно. Он, видимо, сделал для вас исключение: не побеседовал лично перед вашим зачислением в аграотряд Службы. Вы что, служите там больше двенадцати лет? Тогда, конечно, с вами разговаривал-бы его предшественник. Но по возрасту этого не скажешь. Или вы так молодо выглядите? Хорошо сохранились? Тогда вы должны серьезно заботиться о своем здоровье. А оно сейчас, как вы понимаете, зависит полностью и исключительно только от уровня вашей искренности. Пока я её не чувствую.

      — Я отвечаю честно, верком.

      — Вы хороший офицер… как там ваше имя?

      — Рог-воин Суни Мо.

      — Уверен, что верком Гумо будет очень огорчен тем, что потерял вас.

      — Я только выполнял приказания, верком. Остальное — не мое дело.

      — Не твое дело? Ошибаешься. Как раз это сейчас — дело твоей жизни. Ты не первый день в Службе и все прекрасно понимаешь: для твоего начальства ты больше не существуешь. Ты мертв. И не потому, что тут с тобой как-то не так обошлись. А потому, что машина, на которой все вы возвращались домой, сбита. Упала в горах. И никто из вас не спасся. Так что поверь мне, Суни: зря ты рассчитываешь на вашу поисковую команду. Да, я знаю — это прекрасные ребята, и они умеют отыскивать своих даже в самых невероятных условиях; если бы им было известно, к примеру, что ты кем-то арестован, и нами в том числе, — то они бы, пожалуй, постарались вытащить тебя и твой экипаж даже отсюда, хотя это было бы очень трудно. Не стали бы, конечно, брать наше хозяйство приступом; но захватили бы — прямо тут, в столице, — одного, двух, полдюжины наших и потихоньку предложили бы обмен. К сожалению, Суни, между нашими службами давно уже, очень давно нет дружбы, хотя временами мы все же сотрудничаем… Но не на сей раз. Да, если бы они знали. Но здесь нет ни тебя, ни кого-то ещё с твоей машины. Ваши тела валяются там, в горах, вернее, то, что от вас осталось. Потому что никому в Службе ведь не придет в голову, что такой отборный экипаж, которому доверено возить самого веркома Гумо, да ещё с неофициальным перелетом через границу, да ещё для встречи с самим Арбарамом, врагом нации номер один, — что такая прекрасная команда так позорно проспала все на свете, что позволила захватить и машину, и себя самих — вам просто дико повезло, что и самого шефа не прихватили вместе с вами… Кстати, почему это он вас бросил? Перестал вам доверять, вашему летному искусству? Или состоянию машины? А может, заподозрил в том, что вы способны просто-напросто предать его, разболтав об этой прогулке? И оставил там, зная, что вы никогда уже не вернетесь в Свиру? А?

      — Нет, — сказал Суни тихо. — Этого не могло быть.

      — Вот как. А почему же упала ваша машина?

      — Не знаю. Наверное, была причина. Все наши машины, нашего отряда, подстрахованы против захвата.

      Там есть свои секреты. И те, кто захватил агракор, их не знали.

      — Пустое. Если бы его взяли улкасы — да, я поверил бы. Но он попал в руки наших людей; что ты думаешь, нам неведомы ваши секретики? Нет, все обстояло именно так, как я тебе сказал. Вы были обречены. И если даже ваши поисковики будут посланы в горы на поиски — а так оно, наверное, и будет, у вас ведь не случайно всякие шашни с улкасами, — то они найдут тела, будь спокоен. И вас похоронят с почестями. И быстро забудут.

      — Вы забыли, верком, одну деталь: это будут не наши тела. А идентификация покажет…

      — Ну, Суни! А почему ты уверен, что это будут не ваши тела? У вас что: гарантия бессмертия? Если так, то это единственный ваш секрет, о котором мы пока ничего не знаем. А если такой гарантии вам не дано, то… Не забудь: одно тело у нас уже есть — ваш погибший механик. Ты полагаешь, что нам не под силу будет забросить эти доказательства на место катастрофы? Улкасы не позволят? Но мы и не собираемся их спрашивать. И не намереныотвозить ваши тела туда. Мы их просто сбросим. С достаточной высоты. Так что они и выглядеть будут соответственно. Рог-воин слабо усмехнулся:

      — Тогда там будет перебор.

      — Слишком много тел, думаешь? Но почему ты так уверен, что при падении агракора погибли и люди? Если это только не был взрыв в воздухе, а, по нашим сведениям, как раз взрыва-то и не было. А мы, Суни, не посылаем людей на операции, не снарядив их соответствующим образом, предусматриваем разные возможности. Так что не бойся за нас: перебора у нас не будет!

      Сидо, произнося это, тоскливо думал: «Творец, пусть это будет действительно так, пусть эти ребята смогли спастись! Молчат, я понимаю, что это не самый лучший признак, не самый добрый — но все же, все же!..»

      — Но, — продолжал он вслух, — перебор может выйти у тебя. У нас слишком мало времени. Ты ведь не зря возил Гумо на эту встречу. Он, конечно, схитрил: не ступил на территорию Улки, так что его вроде бы и нельзя обвинить в измене; организовал все на нейтральной земле. Но это не главное. Раз уж он решился на такой в любом случае рискованный шаг… Это значит не то, что они о чем-то договорились, сговор должен был произойти куда раньше, задолго до войны. Это значит, что для них пришла пора решительных действий. Наверняка счет идет уже на дни, а не на месяцы или недели. Вот почему у нас нет времени. У меня — то есть и у тебя с твоими парнями тоже. Гумо каким-то способом вернулся и без вашей помощи, он тут, в своей крепости. Конечно, можно арестовать его — физически можно. Но никто не пойдет на это. Директор ОСС, одно из первых лиц в Свире… Тут нужны доказательства, точные и надежные. А у меня их сейчас нет. Летавшие с вами десантники остались в Улке, зачем — это другой разговор, не сегодняшний.

      Так что их не допросишь. У меня есть только ты и твои ребята. Ты упрям. Остается надежда на то, что хоть кто-то из твоих окажется более разумным. Ты ведь понимаешь: там, в горах, могут найти и не все тела. Может, все четыре, но не исключено ведь, что разыщут только одно: искать в горах — не то что шарить в собственной комнате. Так что… Ну, остальное ты и сам понимаешь. Или ещё не уразумел? Ясна тебе обстановка?

      Рог-воин Суни ответил не сразу. Пошевелил губами, проглотил стоявший в горле комок. И лишь после этого ответил:

      — Ясна.

      — Чудесно. С тобой на сегодня все. Этот день только начался. Но завтра на рассвете наш ДВ, машина, тебе знакомая, отправится в горы. Отвезет вашего покойного механика. Одного его, как ты думаешь?

      — Н-не знаю…

      — Вот подумай.

      И повернулся к своему офицеру:

      — В камеру его. И не тревожьте. Пусть думает. Если захочет говорить, срочно сообщите мне, без меня с ним не работайте.

      Когда вызванный надзиратель вывел Суни, Сидо сказал еще:

      — Принимайтесь поочередно за остальных. В том же духе, как сейчас здесь.

      — Слушаюсь. Думаю, что хоть один да заговорит.

      — Наверное. Но мне нужно, чтобы говорили все.

      Чаргуна, горная куропатка, помедлив, свистнула ещё раз. Нет, никак не мог этот волнующий звук остаться неуслышанным, а уловленный чутким горным слухом, оставить здешнего человека равнодушным. Таким был расчет Керо. И он оказался верным.

      Грубая занавеска дрогнула и медленно, медленно начала отходить в сторону — её нижний левый край. Великая осторожность нужна, чтобы не вспугнуть птицу, оказавшуюся где-то совсем рядом. Поэтому не только занавеска отошла медленно, палец за пальцем, но и голова охотника (сейчас он был только охотником, кем бы ни являлся во все другие годы и минуты своей жизни) стала возникать из горных недр очень неспешно и высунулась ровно настолько, чтобы можно было, скосив глаза, увидеть, где же находится дичь, и в зависимости от этого решить: каким же способом добыть её. А чтобы помочь чаргуне обнаружить себя, голова, вытянув губы, в свою очередь издала призывный клич — но не свист, как самка, а нечто вроде громкого, хрипловатого воркования. Снова крикнула самка — совсем близко, но сверху; и ловцу пришлось извернуться, приняв совершенно неудобную позу, чтобы увидеть наконец цель. Лицо подземного обитателя было вымазано чем-то, по цвету неотличимым от красновато-бурой поверхности скал, только белки глаз выделялись, так что он не очень опасался птичьего испуга. Извернувшись, он наконец смог окинуть взглядом верхнюю четверть кругозора, чтобы увидеть насмешливую ухмылку Керо. Трудно сказать, успел ли он заметить и понять мгновенный блеск, сопровождавший резкий взмах руки разведчика по направлению к открывшемуся благодаря неловкой позе горлу горца; вернее всего, не успел, но все равно это ему не помогло бы, как и вообще никто другой не помог бы, кроме Создателя. Однако, видимо, на сей раз он болел за другую команду.

      Монотонная гамма красок крутого обрыва обогатилась горячим красным цветом, а тишина — непродолжительным хрипением. А двое уже, просунув руки в отверстие, ухватили тело под мышки и принялись вытаскивать наружу, что оказалось делом нелегким. Перед тем как отправить его в последний путь — вниз, к обломкам агракора, — Керо снял с убитого оружие, больше ничего на нем не было, и это обрадовало обоих: значит, нужное должно отыскаться там, внутри. Онго сказал:

      — Куртку тоже. И штаны. Все с него снимем.

      — Куртку — так-сяк. А штаны… Да нам не удержать его на весу.

      — Необязательно целыми. Вот прямо сейчас разрежь штанины сверху донизу, так и снимем.

      — Да на кой нам Арук…

      — Брезжит мыслишка… Давай, время идет!

      Керо, ворча, выполнил приказание.

      Потом, когда тело скрылось внизу, Керо посчитал, что прошло достаточно времени для того, чтобы пропавшего спохватились — если бы кто-нибудь находящийся внутри по соседству с ним и предположил, что напарник вылез на склон, он попытался бы выяснить, почему тот мешкает, и голова его возникла бы на том же самом месте. Однако этого не произошло, изнутри не донеслось ни одного тревожного звука, да и нетревожного тоже, и Керо прошептал:

      — Иду туда, подстрахуй в случае чего. И нырнул в отверстие — не ногами, как было бы удобнее, а головой, а ещё точнее, впереди головы были вытянутые руки, одна из которых нащупывала путь, а вторая сжимала рукоятку кинжала. Онго, подобравшись к самому лазу, левой рукой удерживался за небольшой выступ, правой же, тоже сжимавшей кинжал, одновременно придерживал и край занавески, чтобы хоть что-то видеть в падавшем снаружи сумеречном свете. Кинжал он в отличие от Керо держал не за рукоятку, а за клинок, у самого острия, двумя пальцами, чтобы при необходимости сразу можно было метнуть оружие во врага. Ноги Керо рывками продвигались все ближе к отверстию; Онго напряженно всматривался, но впереди не было видно ничего и никого, темная пустота. Именно это и было тем самым, что ему сейчас хотелось увидеть.

      Ноги скрылись; а ещё через секунду-другую откуда-то снизу возник приклад автомата, и Онго ухватился за него, как падающий в пропасть за подвернувшийся .куст. Оружие, надо думать, принадлежало убитому, значит, должно было находиться в полной готовности. Еще через несколько мгновений Онго услышал негромкое:

      —Давай сюда…

      И рука высунулась. Онго вложил в раскрытую ладонь автомат. А когда смутно видимая фигура Керо отступила куда-то в сторону, полез внутрь, стараясь не ободрать одежду о не очень-то гладкие края лаза.

      Они оказались в тесном, неопределенной формы каменном мешке. Судя по его стенам, помещение это не было создано человеком, но возникло в результате давних природных процессов. Людям принадлежало только авторство в создании лаза или, возможно, лишь его расширении. Внутри было сыровато, воздух не казался свежим, а главное — тут не было ничего, кроме камня, на котором можно было сидеть, и лежавшей на полу сумки, вероятно, принесенной с собой единственным обитателем этой норы. Увидев это, Онго вздохнул облегченно: до сих пор его тревожила мысль о том, что убитый вовсе и не был врагом, а просто каким-то отшельником или действительно охотником; в последнее, впрочем, не очень-то верилось: на кого было устраивать засаду в этих безжизненных местах? Теперь же, осмотревшись, он понял, что и отшельником убитый не был: даже у отшельника возникает постепенно какое-то домашнее хозяйство, пусть и самое , примитивное. Хотя бы ветки, на которых спать, или тряпье, чтобы накрываться ночью. Тут и днем холодное ночью же наверняка полный колотун. Ничего — кроме сумки. Что, кстати, в ней?

      Керо первым успел исследовать её. Кусок мяса, вареного, завернутый в лоскут пленки. Какие-то коренья — надо полагать, съедобные, а может, даже целебные: в горах широко пользовались такими, но с Равниной этим опытом предпочитали не делиться. Патроны, дюжин пять, на две полные зарядки. Хороший оселок — вещь необходимая всякому, привыкшему пользoваться кинжалом. Оселок Керо не стал возвращать в сумку — сунул в карман. Туда же отправил и пару толстых вязаных носков ручной работы, конечно. Вязальное ремесло в горах процветало. Вот и все. Нет, это не багаж для жизни; на дежурство с таким можно выйти, чтобы через несколько часов, сменившись, вернуться туда, где имеется все остальное, потребное в быту, и, конечно, другие люди.

      Каким путем вернуться, никакой загадки не составляло. Разведчики, чей взгляд успел уже привыкнуть не только к полумраку, какой царил тут даже у лаза, но и к почти полной темноте в глубине мешка, смогли разглядеть в дальнем углу сужавшегося в ту сторону помещения совершенно черное пятно, достаточно большое, являвшееся началом хода, уводившего неизвестно куда, но во всяком случае в глубь горы. И куда бы этот путь ни вел, ясно было, что именно им и придется воспользоваться. Почему-то сейчас обоим стало ясно, что проект спуска к агракору, к его останкам, был просто авантюрой, на которую все согласились просто потому, что ничего другого не придумали. Теперь ясно было, в каком направлении двигаться. Но не вдвоем же?

      — Что бы там ни было, в глубине, — когда с найденным мясом разделались, промолвил Онго, скорее размышляя вслух, чем советуясь с Керо, — но этим ходом они не пользуются. И поставили пост только по той причине, что ход этот существует. Наверное, издавна. Значит, если там что-то есть, то оттуда должны быть Другие выходы, поудобнее.

      — И лучше охраняемые, — ввернул Керо.

      — Да уж наверное. Значит, задача номер один: перетащить сюда всю группу. Только как? Ты парень опытный; может, какая-нибудь идея светится в голове? Керо лишь пожал плечами:

      — На лысой голове вши не заводятся… Я могу, конечно, попробовать вернуться туда, к ним, но, честно говоря, уверенности нет. Слаб, да и темнеет, снаряжения никакого. Спуститься-то куда легче, чем наоборот.

      — Ну, видимость пока ещё есть. — Онго помедлил, принимая решение. — Ладно. Давай за дело. Режем трофейные тряпки на полосы. Материал крепкий. Полосы — по пять пальцев шириной. Свяжем, понял? И отправим ребятам наверх с нашими кошельками. Лишь бы они там поймали. Ты семафором владеешь?

      — Само собой, — кажется, Керо готов был обидеться.

      — Тогда так: сейчас, пока видно, вызовем их, пусть смотрят. И ты им просигналишь…

      — Это легко сказать, — перебил его Керо. — Для семафора нужны обе руки, а снаружи руки нужны, чтобы держаться. Как ты это себе представляешь?

      — Да просто. Ты парень мускулистый. Высунешься лицом кверху из лаза, а тут я буду тебя удерживать. И вот так, в полувисячем положении, передашь все, что нужно.

      Керо поджал губы:

      — В теории все куда проще, чем на деле. Но попробовать, конечно, можно. Что передавать?

      — Нашли выход. Ловите антипады с фалом. Спускайтесь поочередно. Если надо, режьте свои куртки на полосы. Расстояние — пятьдесят. Быстро.

      Керо усмехнулся:

      — Форма одежды — подштанники казенные…

      — И в подштанниках люди живут. А здесь, я чую, разживемся не только мундирами.

      — Думаешь?

      — А ты не чувствуешь — оттуда, из хода, теплом тянет. И даже вроде бы запашок есть, технический, так сказать. А?

      Керо принюхался:

      — А в самом деле… Ну, раз так — режем, вяжем, отправляем!

      И они тут же принялись за дело.

      До вечера Сури заставил себя заниматься все той же надоевшей программой, даже не зная, понадобится ли она кому-нибудь: он чувствовал, что после визита Ар-барама что-то бесповоротно изменилось, и не к лучшему; однако привык уже надеяться на лучшее, на то, что Творец не выдаст и как-нибудь все обойдется. Руки же работали без участия сознания, выстраивая длинные вереницы знаков, строку за строкой. Но с каждым делением часов, что отмечал указательный столбик, мысли все больше занимало предстоящее.

      И в самом деле, не просто же так пригласил его в гости Руго, человек, по здешним меркам достаточно высокопоставленный и, судя по обращению Арбара-ма — вынужденно-уважительному, как показалось сегодня Сури, — независимый, за которым, видимо, стояла немалая сила. Зачем понадобился ему маленький программист? Хотелось думать, что не ради какого-то зла. К Сури он все время плена относился хорошо; так разве не может быть, что сейчас, когда Арбарам дал ясно понять, что Сури нечего рассчитывать на доброе будущее, разве не может быть, что Руго решил совершить хороший, благородный поступок и освободить Сури, отпустить его на волю? Может, конечно же, может быть, уверял себя программист, отгоняя подальше мысли о технической стороне этого вопроса. Как можно освободить его? Вывести из подземелья? Ну, а потом что — как и где он спасется на безлюдном, холодном, голодном плато, на котором если и наткнешьcя, то лишь на врагов? Да и чего ради станет Руго подставлять собственную шею под нож? Сури убедил себя, во-первых, в том, что задачи надо решать по мере их возникновения, а не все заранее (хоть этому успел он научиться в группе), а что касается его нынешнего начальника, он вдруг решил, что раскусил его сущность: Руго, без сомнения, был сотрудником разведки, засланным сюда, в самое сердце врага, под видом офицера ОСС; именно поэтому, зная, что и Сури является человеком той же службы и сейчас обладает ценнейшей для Свиры информацией, Руго отпустит его и даже сообщит, каким именно путем сможет Сури вернуться домой и передать все, что нужно, тем, кому нужно. Это казалось столь логичным, что не стоило никакого труда поверить в реальность придуманного; очень, очень хотелось поверить.

      И поэтому, когда пришел условленный час и Руго показался на пороге, Сури встретил его с искренней радостью, написанной на его лице как бы самыми большими буквами, какие только могли на нем уместиться.

      Руго прочитал его мысли без труда. И, ответно улыбнувшись, приобнял Сури за плечи и проговорил лишь:

      — Ты готов? Молодец. Пойдем.

      Они вышли из операторской. На этот раз охранники стояли не у самых дверей, как обычно, а отошли подальше и смотрели не на вышедших, а в противоположную сторону коридора. Наверное, так и было с ними условлено: наверное, Руго, выведя пленника из операторской, что-то там нарушил, и охранники делали вид, что ничего не видят, ни о чем не знают и даже не догадываются. Хотя Руго вовсе не старался идти на цыпочках, но шагал, как обычно — неторопливо и очень уверенно.

      По коридору они прошли недалеко, всего с дюжину шагов, потом свернули в открывшийся справа ход поуже и вскоре остановились перед дверью, не отличавшейся от других ничем, кроме таблички-на двух языках:

      РОМБ-ВОИН РУГО КУ ГЛАВНЫЙ ИНСПЕКТОР СПЕЦИАЛЬНОЙ ЭКСПЕДИЦИИ ОСС

      Руго отпер дверь и шагнул в сторону, вежливо пропуская гостя перед собой. Сури вошел и остановился, не сделав и двух шагов. Не потому, что что-то помешало ему; впрочем — наверное, все же помешало его собственное удивление. .

      Он и не предполагал, конечно, что попадет в какое-то отделение казармы, вроде того караульного помещения, в котором они захватили горских женщин; сейчас воспоминание об этом заставило его ощутить болезненный укол где-то под сердцем: конечно, они тогда поступили не по-рыцарски, даже просто не как порядочные мужчины, и он сам в числе прочих проявил себя не с лучшей стороны. Конечно, если бы им перед тем не видеть останков своих сослуживцев, с которыми обошлись ещё хуже, разведчики, наверное, не унизили бы себя до такой степени. Так или иначе, когда-нибудь за это придется расплачиваться. Но не эта мысль остановила его сейчас, а искреннее восхищение тем, что он увидел.

      Комната, куда привел его офицер, была как бы перенесена сюда, в подземелье в глухом горном районе, из какого-то сказочного дворца, какие только в детстве возникают в фантастических представлениях. Это помещение обладало большей высотой, чем те, что до сих пор Сури приходилось видеть здесь, да и у себя дома тоже. Стены были почти до потолка затянуты даже не пластиком под ткань, а самой настоящей синей тканью, поблескивавшей в свете двух люстр со множеством электрических свечей. В той стене, что оказалась слева от входа, виднелись три окна. Сури не сразу понял, что они, разумеется, фальшивые — так реально выглядели открывавшиеся за стеклами виды. Впрочем, все они были разными, и уже одно это обстоятельство должно было предупредить, что это всего лишь прекрасно исполненные искусно подсвеченные изображения: одно — красивый, хотя и сурово-холодный уголок горного мира с заснеженными склонами и ледяными пиками, с едва натоптанной тропой, пересекавшей пейзаж под небольшим углом; второе — вид побережья, теперь уже знакомый Сури не только по изображениям: полоса песка, даже на взгляд горячего, слева — гряда дюн, справа — голубая бесконечность океанского простора; за третьим окном виднелась обычная свирская натура: угол лесной опушки, травянистый берег неширокой, лениво струящейся речки, красные, синие, желтые цветы и усеянный темно-синими ягодами куст: невольный вздох вырвался из груди Сури при взгляде на это третье окно. В простенках между окнами стояли два высоких зеркала, в которых отражались в левом — круглый столик, застланный скатертью в тон стенам и три мягких стула с такой же простеганной обивкой, в правом — расположенный в дальнем углу широкий диван в той же цветовой гамме. Рядом с дверью, около которой сейчас словно застыл Сури, — невысокий шкаф с резными дверками; Сури невольно прикоснулся к нему пальцем — то было подлинное дерево нуш, никакая не имитация. И, наконец, он увидел большой трехстворчатый шкаф для одежды с такой же резьбой. Каков был пол, оставалось только предполагать: весь он был застлан розоватым ковром с высоким ворсом, с замысловатыми узорами, которые можно было, наверное, долго разглядывать, получая от этого немалое удовольствие. В общем, впечатление было как от музейного зала: такую обстановку (мелькнуло в голове Сури) в магазинах не купишь даже в Сургане, её можно, пожалуй, заказать, хотя разыскать и мастеров таких, и материалы в наши дни нелегко. Или действительно выкупить все это у какого-нибудь обедневшего музея, а то этот музей и ограбить.

      — Похоже, ты окаменел, — проговорил сзади Руго. — Впечатляет? Да пройди же, позволь и мне войти. Садись, куда захочется. Лучше туда — он кивнул вправо, — в кресло около шкафа, оно самое удобное. А я пока займусь хозяйством, говорить можно, и накрывая стол.

      — Впечатляет, — признался Сури, осторожно (как-то неудобно было ступать по такому роскошному ковру) занимая указанное место. — Я думал, такое осталось только в сказках. Не в мебельных салонах.

      — Ну, салоны готовы за это горло перегрызть. Нет, конечно, это не оттуда. Не куплено. — Руго, говоря это, распахнул дверцы низкого резного шкафчика; оказалось, что внутри он был разделен на два отсека по высоте, и в верхнем был бар с подсветкой, нижний же представлял собою просто холодильник, откуда сейчас извлекались заранее заготовленные закуски. — А может, думаешь, что я кого-то ограбил? Старинную усадьбу?

      Сури, краснея, кивнул.

      — В общем, почти так оно и обстоит. Действительно, вывез из усадьбы. Когда пришлось её продать. Это все — наследственное имущество, Сури. Остатки. Жалкие крохи былого великолепия. Все прочее ушло вместе с поместьем новому владельцу.

      Сури откашлялся — тоже от смущения — прежде, чем сказать для поддержания разговора:

      — У кого же хватило денег купить подобное?

      — Кто купил? Высокое Совещание, дружок, кто же еще? За наши, кстати сказать, денежки: ты ведь налогоплательщик?

      — Был.

      — Я имею в виду до войны. Значит, и твои медяки пошли на это дело — или все равно на какое-то другое, аналогичное.

      — Кто же там расположился? (Хотя, откровенно говоря, это было Сури безразлично, но уж так поворачивался разговор.) Какая-нибудь большая шишка?

      — Думаешь, мордастый начальник, как говорят в армии? Да как сказать: и да, и нет. Там никто не живет. А помещается там теперь веселое заведение под вывеской «Первый филиал Свирского Института Прогнозирования». Приходилось слышать? — Руго усмехнулся, расставляя тарелки, потом принялся выгружать из бара бутылки. Что-то с этим баром было не так: Руго вынимал одну бутылку, а там становилось меньше сразу на две. Ну да — зеркало, очень просто. — Конечно же, — продолжал тем временем Руго, — приходилось, не так ли? А может, даже бывал там?

      Сури судорожно кивнул, сразу забыв о зеркалах. Первый филиал — это и была компьютерная служба Прогностов, в которой он работал до того, как его объявили мобилизованным, присвоили звание и направили в группу.

      — Ничего, — утешил Руго, — не твоя вина. Вот это и было гнездом моих предков.

      Но Сури думал сейчас уже не об этом. Если все так, как он говорит, то вряд ли он пошел бы служить в разведку, во что Сури почти совершенно уже поверил. Не может он хорошо относиться к этой организации. И напротив — должен с охотой принять всякую возможность поучаствовать в деле, какое ведет противоположная сторона.

      — Ну, прошу к столу, — гостеприимно пригласил Руго, и, когда Сури послушно поднялся и подошел к накрытому уже столу, даже галантно отодвинул стул, словно бы программист был дамой, за которой полагается ухаживать. Сури смутился, Руго же сказал: — Ты уж извини, веду себя так, как привык смолоду у себя дома. Я ведь не зря все это, — он повел рукой вокруг, — таскаю с собой даже и в такие вот неудобные места: чтобы оставаться самим собой. И гостей, когда они бывают, стараюсь принять так, как делалось у нас в добрые старые времена.

      Сури лишь кивнул в ответ: похоже, ничего другого с его стороны и не требовалось.

      Руго же, усадив гостя, сам уселся напротив. Расстелил салфетку. Осведомился:

      — Начнем с крепкого? Или желаешь что-нибудь полегче для разгона?

      У Сури в застольных делах опыта не было никакого, и он сказал лишь, стараясь выражаться в той же манере, что и хозяин:

      — Как вам будет угодно.

      Руго кивнул, словно и не ожидал другого ответа. Налил что-то темно-желтое из странного, закрученного спиралью сосуда. Поднял бокал:

      — За наше знакомство!

      И, поднеся бокал к губам, внимательно смотрел, пока Сури, подстегиваемый этим взглядом, не осушил свой. Потом улыбнулся:

      — К сожалению, закусывать придется тем, что тут, в горах, доступно: мы не дома все-таки, а у здешних начальников представления о еде достаточно примитивны. Ну, как говорится, чем богаты, тем и рады. Прошу!

      Не дожидаясь действий гостя, Руго сам положил ему на тарелку несколько ломтиков мяса, пододвинул какую-то зелень. То же самое взял и себе и, подавая пример, отрезал кусочек и начал жевать. Сури сделал то же самое, чувствуя, как неожиданно быстро начинает шуметь в голове. Одновременно он почувствовал и прилив смелости — иначе, наверное, не решился бы спросить:

      — Как вы думаете, что теперь со мной будет? Руго на миг задумался. Покачал головой:

      — Наверное, то же, что и со мной, — он усмехнул-ся — — Приключеньице, скажу тебе. Крупно залетели. И, похоже, не выпутаемся. Арбарам злопамятен и нетерпелив. Так что ждать нам придется недолго. До прилета нашей смены. А прибытие её, скажу по секрету, ожидается не далее как завтра. — И, отвечая на прочитанный в глазах Сури вопрос, продолжил: — Сообщил лично хозяин, я ведь с ним ежедневно на связи. Иначе как бы я знал, что скрыть, что показывать?

      — Наверное, — проговорил Сури нерешительно, — мы с вами можем отсюда убежать, пока еще… Руго покачал головой:

      — Ты — может, и смог бы: побег из плена — поступок, достойный поощрения. А я — увы. Я здесь не в плену, а по приказу. И ради продления жизни поступаться честью не стану.

      — Что же делать?

      — Жить, — сказал офицер. — Не знаю, что и как будет завтра, вернее всего, мне с моими парнями дадут взлететь, а потом собьют: мы горцам надавали этой техники видимо-невидимо. Для пользы дела, как говорится. Но это — завтра. А нынче остаток дня наш. Ну, и вся ночь, разумеется. И за это, я полагаю, необходимо ещё выпить.

      Выпили. И постепенно все завтрашние проблемы отошли куда-то очень далеко. Вообще исчезли. Не было на самом деле никаких проблем. Да и завтрашнего дня тоже не было. Было только то, что окружало Сури сию минуту. Теплая, хорошо убранная комната. Притушенный свет. Что-то крепкое в бокале, никак не убывавшее. Ну и, конечно, Руго. Вежливый, обаятельный, красивый Руго. «Да, он в самом деле красивый мужик. Будь я женщиной, чего доброго…»

      — Руго, я ведь не женщина.

      — Слава Творцу. Терпеть их не могу,— глупые, болтливые, жадные.

      Зачем он берет бутылки, оба бокала?..

      — Пойдем на диван, Сури. Там удобнее.

      — Удобнее — что?

      — Идем. Тебе помочь?

      — Ну, если тебе так хочется, идем на диван.

      Оказались на диване. Что он делает? Да понятно что. Вот он, значит, какой. Но я-то не этот. Не позволю. Куда полез, а?

      — Руго…

      — Ты чудесный мальчик. Нежный. Я сам все сделаю, ты только не мешай мне. Нам будет хорошо, прекрасно будет.

      Вообще-то жарко, так что без одежды даже лучше, легче дышать. Правда, Руго очень горяч. Как печка. Надо защищаться, но лень. Странная истома. Похоже, он хочет меня изнасиловать — так это называется, если нет согласия? Насилие. То, что мы делали там с женщинами. Я сразу понял: придет за это расплата. Вот она и пришла. Значит, нечего сопротивляться. Раньше я,теперь меня.

      — Умница, Сури, хороший мой.

      Наверное, будь я женщиной, это бы мне даже понравилось. Надо бы спросить у Онго, как это бывает у женщин? Она должна помнить. Он. Ох!

      Сури очнулся через какое-то время. Руго спал рядом; значит, и его свалила усталость вместе с хмелем. Голый, как и сам Сури. Он поискал одежду. Валяется в стороне. Хорошо хоть целая. Сури оделся. В голове была странная ясность, давно не переживал он такого ощущения. Что же, сейчас или вообще никогда. Что случилось, то случилось, сожалеть нет смысла. Но Руго, помнится, был в большом хмелю, бормотал ещё что-то, кроме ласковых слов. Уже потом, после того, как добился. Его тогда совсем развезло почему-то. Может, он вообще пьет? А что удивительного? Жизнь тут не очень-то веселая. Да, так что он ещё говорил?

      И вдруг Сури вспомнил. Руго, уже засыпая, бормотал — не ему, а самому себе вроде бы, как бы повторяя заданное:

      — Вот только посплю немного. Да убью я его, убью, не беспокойтесь, много знает. Но сперва… Сладкий мальчик…

      Дальше было и вовсе неразборчиво. Но и не нужно.

      Кого он ещё собирался убить, кроме Сури? Да никого. Ему Арбарам поручил. Чтобы самому не портить отношений с тем, кого Руго называл «хозяином». Пусть свир убивает свира, очень просто.

      Все и в самом деле очень просто. Есть один шанс из какого-то множества. И надо его использовать. Немедля.

      Что можно взять отсюда? Где пистолет Руго? Ага — вместе с кобурой и ремнем висит на спинке стула. Берем. Что у него в платяном шкафу? Ага, прекрасно. Надеть, что потеплее. Все, конечно, велико, но выбирать не приходится. Что еще? Забрать еду, ещё оставшуюся на столе, — пригодится. Что еще? Кажется, все. Теперь, если соображения верны, надо выходить в ту дверь, что за портьерой, а не в ту, в, которую входили. Не может быть, чтобы у него не было прямого выхода: не зря же он тут на особом положении. Если там выхода нет — придется пробиваться через общий вход. Задача безнадежная, убьют сразу же. Но, откровенно говоря, после этой ночи и жить-то не очень хочется. И не будь у него той информации…

      Сури распахнул портьеру. Дверь. Ключ в скважине — длинный, плоский, со сложным профилем. В замке повернулся легко, беззвучно. И так же легко вошел с противоположной, наружной стороны. Дальше — узкий ход, ведущая вверх лестница. Быстро вверх. Вскоре голова уперлась в крышку люка. Как открыть? Просто так поднять — не поддается. Должно быть что-то. Ага, похоже, вот оно. Нажать. Да. Открывается выход. Что там, снаружи? Ночь. Да будь что угодно — главное, подальше отсюда и побыстрее. Как эту штуку закрыть? Ага, защелкнулась сама. Теперь и передумаешь — не вернешься. Но не возвращаться же. Ни в коем случае не возвращаться!

      Сури даже не пошел, а побежал, спотыкаясь о камни, чертыхаясь сквозь зубы. Бежим. Куда? Подальше. Но все же, постой. Ты — на плато. На том самом, где уже бывали. По отношению к перевалу Ур-Обор — это дальний конец. Значит, надо двигаться к перевалу, только там можно выйти в более просторный мир. Если удастся, конечно. Но сейчас важно дойти, остальное — потом. Вперед, вперед. Ведь до перевала, если разобраться, вовсе не так далеко — ну час, ну полтора. Если никто не помешает, конечно. А там — что? Тот же караул. Собственно, тогда караула не было. Теперь, наверное, есть. Сколько уже времени прошло. Кстати, сколько же? Кажется, два дня? Нет, больше. Три? Наверное, три. Караул. Ухитриться проскользнуть мимо. Выйти на тропу — ту, по которой когда-то уже шли. Дальше…

      Потерпи с «дальше». Что это там, впереди, вверху? Непонятно. Стой, это же тот самый вырез в маскировочном тенте — круглый вырез. Когда-то круглый, а сейчас? Еще не выправили? Значит, вот-вот могут появиться люди. Хотя постой, они уже там — хорошо, что вовремя заметил, не то напоролся бы на них. Улкасы, сразу видно по тому, как работают: еле-еле движутся. Туда идти нельзя. А куда можно? Надо спешить. Постой-ка, какой-то слабый след, вроде тропки, ведет в скалы. Только и остается — идти туда. Должна же она куда-то вести, а куда тут можно прийти, кроме того же караула? Дойти до караула, а там…

      По вовремя замеченной тропке Сури добрался до караула беспрепятственно. Но не дальше. Проскользнуть, как он собирался, не удалось. На постах были люди. Его заметили. Догнали. Сбили с ног; это было просто, потому что сил у него уже вовсе не оставалось — после бурной ночи и полутора часов бега по каменистой поверхности он уже ног не чувствовал. Подняли и вчетвером потащили к уже знакомому караульному помещению.

      Сури сразу узнал тех, кто остановил его. То были все те же женщины, которых он вспоминал так недавно. Они же его, похоже, не узнали. Жаль, значит, не сочтут его обуром, а просто пойманным свиром. Да, судя по интонации их разговоров, ничего хорошего ждать ему не приходилось. Во взглядах, обращенных на него, можно было прочесть многое, но если там чего-то и не было, так это любви и доброты. Значит, такой была его судьба. Так подумал Сури, не сопротивляясь, позволяя вести себя туда, куда желали хозяйки положения.

      Глава 8 КАЖДОМУ—СВОЕ

      Ход извивался, подобно гигантской степной змее по имени Касут, которую, насколько известно, наяву никто никогда не видал, но рассказы о её силе и прожорливости передавались из поколения в поколение. Судя по ощущениям, он шел, в общем, по горизонтали, порой слегка уклонялся вниз, потом, поднимаясь, снова наверстывал упущенное. Происхождение его так и оставалось неясным — то ли природа постаралась, то ли и человек впоследствии приложил к её созданию и свою вооруженную киркой руку, но в конце концов сейчас это никого не интересовало, исследователей тут не было, а были разведчики, однако интересы тех и других, несмотря на некоторое сходство методик, остаются достаточно далекими друг от друга. И группу сейчас занимало не то, откуда этот ход взялся, а куда он их в конце концов приведет. Впрочем, заранее было ясно: куда бы ни привел — их там не ждут, не встретят с распростертыми объятиями и не поведут за пиршественный стол; по любой логике, дела должны будут обстоять как раз наоборот.

      А что миг встречи приближался, каждый в группе был совершенно уверен. На это указывали многие признаки: и все усиливавшийся техногенный, как назвал его пилот, запах — аромат теплого металла, машинного масла и озона (свидетельство того, что здесь работали достаточно мощные электросиловые установки); и понемногу поднимавшаяся температура воздуха, нараставшая с каждым дуновением ветерка, в свою очередь указывавшего на исправную работу вентиляции; и, наконец, усиливавшиеся с каждым поворотом, с каждой дюжиной шагов звуки, порой просто шорохи, а иногда — звонкие, возникающие при соприкосновении металла с металлом или камнем. Дважды в этом звуковом фоне удалось различить и человеческие голоса или что-то, на них очень похожее. Все это говорило о необходимости замедлить шаг, чтобы не наткнуться на неприятную неожиданность. Однако здравый смысл тут проигрывал желанию поскорее разобраться, понять, что и как, и получить наконец доступ к тому, что было группе более чем необходимо: к оружию, патронам и еде, а если найдется и ещё что-то полезное, то и к нему тоже. Никто не сомневался, что искомое тут обязательно будет: все давно привыкли, что сейчас в горах (и не только в горах) ничего не делается без участия оружия; но где оружие — там и солдаты, а у солдат всегда — или почти всегда — найдется и что пожрать, в особенности когда они не в бою, а на отдыхе или, скажем, в карауле. Жизнь, патроны и харчи — такова шкала солдатских приоритетов в пору военных действий. А что за время оторванности группы от информации война не закончилась, было ясно, как трижды три.

      Такой или примерно такой ход мыслей Онго внезапно прервался. Виновен в этом был новый элемент звуковой гаммы, а именно — мелодичный свист. Источником его явно не являлось какое-то механическое или электронное устройство, но человеческие губы и легкие. Свист складывался в простенькую мелодию, исполняемую в достаточно лихом темпе, впору было хоть пускаться в пляс. Но главным было не это, а то, что мелодия становилась все громче, исполнитель её, надо полагать, приближался; вот послышался уже и стук его каблуков, подкованных железом, и Мори, поравнявшись с Онго (для этого пришлось ему идти по-крабьи, боком), одним дуновением прошептал командиру на ухо:

      — Смена идет.

      — Берем, — так же беззвучен был и ответ. И команда прошелестела по маленькой колонне, от одного к другому:

      — Стой! Берем идущего.

      Темно было, хоть глаз выколи. К счастью, тут не оказалось никаких ловушек, естественных или искусственных препятствий, так что до сих пор шли без происшествий. А те, кто находился тут до группы, наверняка уже на память заучили все ходы и выходы, так что передвигались без света. Поэтому только слухом и можно было определить, как далеко находился приближавшийся и когда расстояние это станет пригодным для захвата. Тут, конечно, очень пригодился бы ноктоскоп, но только где все они были? В обломках, к которым так и не довелось спуститься. Однако темнота сейчас была на руку скорее Онго с группой, чем местному обывателю: они знали, что им предстояло, он же ничего подобного не ожидал. Приготовились быстро. «Здесь», — прошептал Онго, когда группа, повинуясь команде, попятилась и отошла за ближайший поворот, только что перед тем пройденный. Там Було опустился на четвереньки, создавая собою препятствие, остальные сделали ещё по шагу назад. Свист звучал все громче, он как бы размножился — отражения звуков от каменных стен тоже стали долетать сюда. Исполнитель тем не менее возник как-то неожиданно для всех — и, наверное, для самого себя тоже: песенка вдруг сменилась на проклятие, одновременно звякнул упавший автомат, а владелец оружия тяжело грохнулся, налетев на скорчившегося на полу Було. На упавшего ничком сразу же набросился Керо, нашаривая и вывертывая за спину руки и связывая их прочной лентой из тех, на какие была разрезана одежда улкаса, сторожившего выход, и какие затем были использованы главной частью группы для спуска с обрыва. Но ещё прежде, чем Керо сделал свое дело, Нито закрыл ладонью уже разинутый было для крика рот схваченного, и тут же заменил ладонь другой такой же лентой, скрученной в комок. Пленный не делал попыток вырваться; то ли он соображал — кто и зачем мог тут напасть на него, то ли вообще, ударившись головой, потерял сознание. На всякий случай Нито окликнул его на улкасе:

      — Эй, воин, ты меня слышишь?

      Перед этим он нащупал артерию на шее лежащего и, спросив, внимательно следил, не изменится ли пульс. Негромко сообщил:

      — Вырубился. Сейчас ничего не скажет.

      — Жаль, — ответил Онго. — Но ждать не будем. Идем дальше.

      — А с ним что?

      Онго хотел было ответить: «Пусть лежит, если хорошо упаковали». Нито вовремя нашарил его руку, дважды нажал пальцами. Онго, поняв, ответил:

      — Кончай его. Только не запачкайся сам. Сказано было на свире, но улкас, надо полагать, понимал этот язык даже и в бессознательном состоянии, или же какая-то часть его сознания продолжала бодрствовать. Так или иначе, связанный захрипел, заворочался, и Онго сказал:

      — Поговори с ним, только быстро: там спохватятся, если время пройдет, а тот, первый, не вернется. По делу: что у них там, где, ну, и так далее. Будет говорить — останется в живых. Скажи, что я обещаю. Но предупреди: если захочет поднять тревогу, жалеть его не станем. Пощекочи кинжалом, чтобы понял: с ним не шутим.

      — Переводить незачем, он отлично понимает. — Ниро осторожно вытащил кляп. — Ну, давай, парень, пой песенку — только не ту, что раньше пел, а без свиста.

      Через четверть часа группа двинулась дальше, оставив пленного связанным, но живым. Вокруг было по-прежнему темно, однако теперь все знали, что так продолжится недолго.

      И действительно, пройдя ещё не более пяти минут, разведчики ненадолго остановились перед дверью, преградившей путь; но к этому они были уже готовы и знали, как открыть её. Перед тем как сделать это, Онго проговорил тихо:

      — Если соврал и поднимется шум — вернусь и своими руками…

      Не стал договаривать и нажал на рычаг, оказавшийся там, где ему и следовало быть. Металлическая дверь медленно отворилась.

      С минуту они продолжали стоять на месте: возникший впереди свет показался ослепительным, хотя человеку, только что пришедшему извне, он представился бы таким, каким и был на самом деле: достаточно тусклым. И только перестав жмуриться, разведчики двинулись вперед.

      Выйдя из хода, они оказались на галерее, опоясывавшей обширную пещеру на высоте примерно дюжины шагов. В пещере этой, по их беглым оценкам, поместился бы большой жилой дом и ещё осталось бы немало свободного места. Однако ни домов, ни домиков внизу не оказалось. Зато люди увидели множество контейнеров знакомого вида: в таких в Свире перевозили чаще всего большие механизмы. Их тут насчиталось не менее трех десятков, а кроме того, какая-то часть была уже вскрыта и разобрана (наверное, для обратной транспортировки), а извлеченные из упаковки механизмы занимали дальний от разведчиков край пещеры. Онго попытался определить их назначение, но отсюда разобраться было затруднительно, хотя что-то все-таки определить удалось: мощные буровые установки и части разобранного на секции ленточного транспортера. За ними виднелись, похоже, какие-то гусеничные машины, а дальше уже не различить было. Но главное — в той стороне, возле механизмов, находились и люди, двое, во всяком случае. Один — вооруженный улкасский воин; он сидел на корточках, опираясь на автомат, в другой руке у него было что-то съедобное, судя по тому, как часто он подносил её ко рту. Другой человек только что показался из узкого прохода между машинами и сейчас шел к охраннику, вытирая руки тряпкой. У него оружия видно не было. Присев так, чтобы труднее было заметить разведчиков снизу, Онго сказал:

      — Пока все верно. Где, он говорил, тут можно сойти вниз?

      — Налево, пока не наткнемся на трап.

      — Не будем терять времени. Пошли. Ближе к стене и без резких движений.

      На почти черном фоне стен различить их в темно-сером, да к тому же достаточно грязном обмундировании было бы нелегко даже для человека, специально наблюдающего за галереей; но здесь этим, похоже, никто не занимался. Так что добраться до трапа удалось беспрепятственно. Шедший первым Керо предупредил:

      — На цыпочках, иначе тут такой звон пойдет, что оглохнешь.

      Мы оглохнем, а те, кому не надо, услышат — все именно так и поняли. И спускаться принялись медленно, чтобы ни стука, ни бряка. Все были людьми умелыми, но все же, когда последний, им оказался Соки, сошел с металлической ступеньки на каменный пол, Онго с облегчением перевел дыхание.

      — Где охрана живет? — повернулся он к Нито.

      — Отсюда не видно. В пустых контейнерах, позади всей этой барахолки. — Разведчик кивнул на контейнерный городок, уже увиденный с галереи. — Всего их восемь, он сказал, минус двое, третий сидит — мы видели где; значит, там должно быть пятеро.

      — Порядок, — сказал Онго. — Кто с автоматами, Керо, Мори: ни единого выстрела! Холодным оружием.

      — Пленных брать? — это был предусмотрительный Нито.

      — Думаешь, будут сдаваться? — вопросом же ответил Онго.

      — Понял, — сказал Нито. — Да и к чему они нам тут?

      Ни к чему — это было ясно каждому.

      — А с этими, как он их назвал — с кладовщиками как?

      — Посмотрим на их поведение.

      О шестерых кладовщиках пленный улкас, покупая жизнь, тоже не умолчал; они точно так же располагались в большом пустом контейнере, рядом с охранниками.

      — Они ведь, по его словам, вроде бы свиры?

      —И свиры всякими бывают, — хмуро ответил Онго.

      — Ладно, разберемся. А потом что? — не утерпел Керо.

      — Не спеши, — осадил его Онго.

      — Я думаю, потом посмотрим, что это они тут насобирали. Онго, может, именно это нам и надо было найти? За этим шли?

      Онго только пожал плечами.

      Сам он так не думал; напротив, полагал, что этот склад, случайно ими обнаруженный, не был известен никому в Сургане, даже самому Сидо.

      — Получим связь — доложим, остальное не нам решать: то или не то.

      — Где же мы эту связь возьмем?

      — А ты считаешь, эти ребята сидят здесь как глухонемые? Наверняка что-то тут да найдется. Так что там, внутри, вы поосторожнее — не перебейте всю посуду. Все готовы? Пошли. Перебежками, по одному. И они двинулись, сжимая готовые к работе кинжалы.

      Правда, пройти им удалось недалеко. Послышались шаги, гулко отдававшиеся под громадным куполом пещеры, шаги уверенного в себе человека, и с ними перемежались другие, как бы крадущиеся, словно человек старался обращать на себя как можно меньше постороннего внимания. Звук шагов возник в той стороне, где сверху были замечены охранник с кладовщиком.

      Шаги приближались, звучали все громче. И Онго, не раздумывая, скомандовал:

      — Рассыпаться! Исчезнуть всем!

      Через мгновение никого не осталось на виду; даже пилот, не привыкший к таким маневрам, ухитрился исчезнуть в узеньком проходе между двумя здоровенными ящиками. А ещё через несколько мгновений на небольшом пятачке между грузами появились и оба шагавших.

      Первым вышел кладовщик. Он был одет в изрядно — потрепанную форму строительных войск без знаков различия и шел, опустив голову и заложив руки за спину; так ходят арестованные, когда их выводят куда-нибудь из камеры. И шаги, словно крадущиеся, а на самом деле неуверенные, принадлежали именно ему. Через миг вслед за ним вышел тот, что топал уверенно, по-хозяйски: улкасский охранник с автоматом на изготовку. Если первый был похож на арестанта, то второму как нельзя больше подходила роль конвоира.

      — Что-то у тебя живот нынче слабый, — проговорил улкас на довольно приличной свире. — Жрали вроде бы все одно и то же. Или со страху? А чего тебе бояться? Пока все тут не сделаете, живы будете, — и он засмеялся.

      — Да вот схватило, — оправдываясь, проговорил кладовщик на чистой свире, — даже и не знаю…

      Договорить ему помешал звук тяжело упавшего тела.

      Кладовщик испуганно обернулся. Конвоир лежал ничком, широко разбросав руки. Над ним нагнулся Нито, поднимавший в тот миг автомат убитого. И ещё шестеро в каких-то обрывках военного обмундирования стояли полукругом, двое из них — с автоматами. Кладовщик привычно поднял руки:

      — Не стреляйте, я безоружен. — И тут же в глазах его загорелся пока ещё робкий огонек надежды: — Ребята, вы… вы наши, что ли?

      — Мы-то свои, — ответил Нито, выпрямляясь. — А вот ты кто?

      Освобожденный сразу подтянулся, постарался выглядеть браво:

      — Рядовой первого разряда свирской стройармии Ундо Ку!

      — Это Ундо Ку, командир, — доложил Нито, словно бы Онго не стоял тут же и сам не слышал слов кладовщика.

      — Ну-ка, Ундо, быстро: где остальные, эти? — Онго кивнул на лежавшее между ними тело. — Все прочее — потом. Ты тут по найму? Доброй волей?

      — Никак нет. Нас, всю команду, взяли в плен, когда грузы захватывали, — он кивнул в сторону контейнеров. — Этих всего восемь. Сейчас там, в своем расположении, где и мы. Обед был недавно. Теперь все спят скорее всего.

      Если было восемь — значит, осталось пять. Приемлемая арифметика.

      — Веди. Тихо и без глупостей!

      —Да что вы! Да я…

      — Разговоры потом.

      — Ну, держись теперь, — пробормотал освобожденный неизвестно кому. Похоже, что живот кладовщика больше не беспокоил. И все той же почти бесшумной походкой он направился туда, откуда лишь недавно показался. Разведчики двинулись за ним и вовсе беззвучно.

      Ход между контейнерами напоминал лабиринт; видимо, грузы сваливали здесь без четкого плана, как попало, а потом никто и не пробовал навести тут какой-то порядок — хранилище это вряд ли было капитальным, скорее — перевалочная площадка. Ход сворачивал то вправо, то влево. Стало казаться, что идут уже долго, когда Ундо остановился, поднял руку, обернулся, едва слышно сообщил:

      — За этим углом — площадка, слева — они, справа — наши ящики.

      Да, так они и увидели это снаружи.

      — У них дневалит кто-нибудь?

      Ундо ухмыльнулся. Показал рукой туда, откуда пришли. Онго кивнул, скомандовал:

      — Останься тут. Пилот, позаботься о нем. Все — вперед. Как можно тише, спокойнее, ласково! — нашел он наконец нужное слово.

      А через минуту-другую, когда все было уже сделано и обезоруженные, связанные улкасы, привыкшие к полной безопасности, лишь таращили мутные со сна глаза на разведчиков, продолжил:

      — Теперь давайте Ундо сюда — пусть своих поднимает. Выясним обстановку, пообедаем, обмундируемся, в крайнем случае с этих поснимаем. Здесь нехолодно. А и простудятся… — Он лишь махнул рукой.

      Ундо тенью проскользнул в ближайший ящик — поднимать своих на ноги, радоваться освобождению.

      Нашлось все: и провиант, и обмундирование — объемистый сундук с запасной формой для военстроевцев.

      Переоделись с удовольствием, поели в меру. Онго предупредил:

      — На большой привал не рассчитывайте. Все дела ещё впереди. А вы пока — рассказывайте. Как тут оказались, когда, зачем, почему.

      Строители не заставили себя ждать. Говорил в основном старший из них — по возрасту, а может, и по званию: он не преминул представиться подофицером монтажного взвода. На остальных лишь поглядывал иногда, и те подтверждали истинность сказанного — кивками или обрывистыми междометиями.

      По рассказу строителей, история их была такова: все оборудование, собранное здесь, составляло груз, ещё семь месяцев тому назад направленный караваном грузовых вездеходов по указанию Департамента энергетики Свиры в район близ границы с Улкой, в место, где разведчики недр показали наличие залежей агроли-та. Правда, запас руды был не очень велик, основная часть её залегала на территории Улки. Однако агролита требовалось все больше, и было решено разрабатывать все, что только можно найти. А в том пустынном районе минерал залегал неглубоко, так что добыча его была ещё и выгодной.

      Когда до назначенного места оставалось с полдня пути, караван был атакован сильной группой улкасов и захвачен. При этом обошлось даже без жертв: охрана груза была весьма условной, потому что все вообще было тихо, давно уже никто ни на кого не нападал, а войны, как известно, в ближайшие двадцать лет никто не ожидал.

      — Постой, постой, — перебил рассказчика Онго. — Где же это все было?

      — Ну, как — где. Клин Ком Сот, есть такое местечко у Творца на самых задворках. Разведчики только переглянулись.

      — Ну-ну, давай дальше.

      Дальше, как оказалось, захватившие караван улкасы продолжали движение к самой границе. А там, где предполагалось организовать разработку, вместо этого заставили пробивать туннель, чем команда и занялась.

      — Возились четыре месяца. Хорошо еще, что все для такой работы в караване нашлось. Словно предвидел кто.

      — И что же, вас не искали? Как-никак, караван исчез — это не просто кошелек потерять.

      — Может, и искали, только где-то не там. У нас все было тихо-мирно.

      — Работали, значит, исправно.

      — Ну да, у каждого за спиной — по двое этих с пукал-ками. И вы бы поработали. В общем, туннель пробили, и как в сказке — вся механика для его оборудования нашлась в нашем обозе. Видно, очень умный человек собирал караван. А когда закончили, весь остальной груз на наших же вездеходах через него перегнали на их сторону и постепенно затащили вот сюда. Загубили на этом деле все машины каравана: дороги тут аховые. Но затащили. Так что можно хоть сейчас промысел оборудовать. Только — где?

      — И с тех пор вы тут загораете? Сколько же это времени?

      — Захотел! Мы бы не против, конечно. Но нас сразу же заставили новый туннель делать, ещё длиннее, с самого верха и с выходом к большой воде. И от него — от норок сюда вот.

      — Стой-ка. Сверху — это откуда?

      — Арук его знает, как оно там называется. Выше, чем тут, хотя и ненамного.

      — Ага. А сверху там ещё — маскировочный тент громадный, да?

      — Не было там никакого тента.

      — Не было?

      — Откуда же ему взяться? Это мы его и поставили перед тем, как начать оттуда проходку. А до нас его, понятно, не было.

      — Значит, это — ваших рук дело?

      — Если бы только. Мы там им целый дворец выдолбили — наверху. Правда, зачем — не знаю: никакой начинки для него у нас не оказалось. Если что и привезли, то уже после нас. Правда, условия для работы были нормальные: взрывчатку доставляли столько, сколько требовалось, не знаю уж, где её брали. Тоже, наверное, грабили где-нибудь.

      — А что же с этим вот оборудованием собирались , делать, не говорили?

      — Ну так — в общем. Сказали, что теперь наше дело — все содержать в порядке, строительство ненадолго откладывается, но сразу после войны начнем строить. Что, война и правда идет? Мы ведь тут сидим, ничего не знаем.

      — Неужели никакой связи тут нет?

      — У нас-то? Кто же нам её даст — пленным? У этих-то есть что-то — ищите, может, и найдете.

      — Найдем. Слушай, я вот не пойму: что же, весь караван, такие грузы, такие работы провернули, все вы одни? И караваном кто командовал, ты?

      — Скажешь тоже. Начальник был — квадрат-воин, и ещё было десятка два его ребят, только не из войск, а ОСС. Они и работали с нами, все делали. Но когда мы этот дворец закончили, нас — сюда, а они все там остались. Что с ними сейчас — мы не знаем. А мы тут все специалисты.

      — С вами ясно. Теперь так. Покажете нам, где этот, как ты сказал, отнорок начинается и как в него попасть. Вообще — все насчет этого второго туннеля. Мы туда уйдем, а вы останетесь. И этих вам оставим — не боитесь?

      Строитель усмехнулся:

      — Если хотите сохранить их здоровенькими, лучше заберите с собой. А то…

      — Понял. Но нам они ни к чему — лишняя обуза на марше. А вы их все же поберегите: может, пригодятся. Вот что: пока мы тут, запишите их имена для меня.

      —Да к чему…

      — А уж это мое дело. Давай-ка без пререканий.

      — Слушаюсь.

      — Пиши список. И — тронемся.

      — Учтите: тут, в отнорке спокойно, но если выйдете в большой туннель — там движение может быть посильнее.

      — Спасибо. Учтем.

      Онго обернулся к разведчикам:

      — Оружие разобрали? Запаслись, чем смогли? Тогда пошли. Веди, подофицер, показывай, где тут какие крысиные норы. И просвети попутно: как тут всякие ходы отпирать снаружи и изнутри.

      — Да я вам общий ключ дам и покажу как.

      — Это хорошо. Давай сюда. Ну — шагом марш.

      — Ну что, пилот — готов к последнему полету? Сидо смотрел в глаза пленника и ясно видел: в какие-то мгновения в них отчетливо прочитывался страх, но летчику, наверное, громадным усилием воли удалось с ним справиться. И он, не отводя взгляда, проговорил:

      — Я готов. Но хотел бы попрощаться с товарищами.

      — Это ты успеешь сделать в полете.

      — Они тоже?..

      — Тоже не умнее тебя, это верно.

      В агралете бывший экипаж Гумо, все трое, только обменялись взглядами, прощаясь. Если и были у них надежды как-то перевернуть свою судьбу, находясь в воздухе, то теперь от неё не осталось и следа: каждый из них был пристегнут наручниками к скобам в переборке, так что ни малейшей свободы движений не оставалось. А кроме того, на каждого приходилось по трое солдат, готовых к действию в любое мгновение. Только четвертый был свободен от конвоя; но он и без того вел себя очень тихо, упакованный в пластиковый мешок, лежал в хвостовой части салона, и от него веяло холодом морга.

      Взлетели. Почти час прошел в молчании, в спокойном полете. Квадрат-воин, командовавший охраной, лишь в самом начале предупредил арестованных, вернее было бы сказать — приговоренных:

      — Если кто-нибудь захочет сделать заявление, я готов принять его в любой миг. Но только по делу, о котором вас уже допрашивали. Пустые разговоры ни к чему.

      Заявлений никто делать не стал. Только пилот пробормотал:

      — Ничего, наши отыграются.

      Квадрат-воин лишь усмехнулся. И усмешка вновь и вновь возникала на его губах во время полета до того самого мгновения, когда машину не тряхнуло сильно, так что она шарахнулась в сторону, а за бортом, было видно в иллюминатор, всклубилось облако разрыва.

      Командир агралета высунулся из кабины.

      — Нас атакуют! Обстреливают ракетами.

      —Кто?

      — Машина со знаками ОСС.

      — Сообщи в центр!

      — Пытаюсь. Сигнал забивают.

      И снова разрыв — с другого борта и чуть .ниже. Пленники переглянулись. Пилот едва заметно пожал плечами. Командир машины предупредил:

      — Квадрат-воин, у меня осталось четыре антиракеты; если они выпустят ещё полдюжины — одна-две нас точно достанут. Что это за кабак, можешь понять? У меня же невооруженная машина!

      — Чего ж тут понимать, — откликнулся квадрат-воин. — Это их (он кивнул в сторону пленных) начальство избавляется от свидетелей. Они же там не знают, что мы их и так приговорили. Думают — отвозим в надежное место. Наверное, кто-то решил там, что они раскололись, вот и принимают меры.

      Пленные переглянулись, хмурясь. Один из них, изогнувшись, выглянул в иллюминатор.

      — И правда, машина из наших, — сообщил он тихо. — Знаки флага Соно. И манера знакомая. Его почерк.

      — Комедию ломаете, — сказал прикованный пилот.

      — Ага, — согласился квадрат-воин. — Смешно, правда? Смешнее некуда.

      На этот раз два разрыва прозвучали одновременно. Машина нырнула, летчикам с трудом удалось уравновесить её.

      — Осталось две антиракеты, — сказал пилот агралета почти спокойно. — И тогда — все.

      — Понятно, — молвил квадрат-воин. — Что же, придется покинуть машину. И вам тоже.

      —А эти?..

      — На них кошельков не запасено. Да им-то какая разница? Жаль только, что до места не довезем — не выполним задание. — И повернулся к арестованным: — Извините что так, ребята. Не наша вина. Мы хотели, как лучше. Ваши хозяева испортили картину. Претензии к ним.

      И тут наконец третий пленник не выдержал:

      — Да гори они синим огнем! Я дам показания! Дам!

      — Это ты сейчас такой разумный. А если спасемся…

      — Прямо сейчас готов! Пиши! Мы везли Гумо на остров Кукурей, где у него была встреча с усхани Арба-рамом.

      — Ромо!

      Еще два разрыва.

      — Да провались они все!.. Квадрат-воин сказал:

      — Похоже, и в самом деле надо спасаться.

      — Ага, — сказал пилот и скрылся в кабине. У каждого словно что-то оборвалось внутри: с таким ускорением агралет вдруг устремился вверх, выше, выше. Видимо, двигатели на нем стояли не те, что были у атакующего: тот остался далеко позади и внизу. Агралет с пленниками скрылся в облаках. Круто изменил курс. Теперь найти его стало практически невозможно.

      Сури понял, что они, женщины из караула, хотят с ним сделать. И первым его желанием было взмолиться о пощаде. Сказать: «Я ведь не один был, и не я приказывал. И вообще, будь проклято мое мужское, не хочу быть мужчиной, только не делайте со мной этого, вас же так много». Но что-то помешало ему, какой-то подсознательный запрет возник, а может, просто понимание того, что чем больше будет он просить, тем хуже с ним обойдутся. Женщины ведь, говорят, могут заниматься этим без устали, так уж они созданы Творцом. Наверное, нужно было наоборот — словами и усмешкой показывать, что предстоящее ему очень нравится, что он ждет с нетерпением и вообще принимает происходящее за веселую и приятную игру; он и попытался так сделать, и улыбался, пока его сразу шесть дам укладывали на нары, раздевали и делали все нужное для того, чтобы его хватило бы подольше. А внутренне он в эти мгновения ненавидел это свое мужское, почему-то не желающее подчиняться рассудку, но ведущее себя так, как женщины и хотели. А им, кажется, тоже не было весело, они не смеялись; улыбались, правда, но в улыбках этих читалось не ожидание предстоящего удовольствия, а скорее стремление выполнить долг; может, по их обычаям это могло оказаться искуплением того, что недавно разведчики сделали с ними. Так или иначе, ему предстояло рассчитаться за их общую вину, и никак нельзя было избежать этой расплаты. Сури вздохнул и покорился. Когда им занялась четвертая по счету, мысли начали туманиться, и он лишь, сам того не сознавая, тихо постанывал при каждом движении насильницы. Внутренний, неконтролируемый страх охватил его, когда он ожидал, что вот сейчас навалится пятая; однако она почему-то медлила, и вообще что-то изменилось в караулке, Сури только никак не мог понять — что. Он воспринимал слухом новые голоса и какие-то очень знакомые, не улкасские слова, но не мог понять, что же они означают. И лишь когда его подхватили под мышки, усадили и принялись одевать, решился открыть глаза. Заплетающимся языком, с трудом шевеля губами, пробормотал:

      — Онго… Что же вы так…

      Женщины теперь снова, как и при первой встрече, сгрудились в одном углу помещения, автоматы ворвавшихся были направлены на них, на лицах разведчиков читалась жестокая решимость огнем воздать за допущенное насилие. «Почему это им нельзя, а нам можно было?» — вяло подумал Сури, но говорить ничего не хотелось, и он промолчал. Онго тем временем отдавал распоряжения:

      — Оружие сюда, в кучу. Проверьте, не затаился ли где ещё кто-нибудь.

      — Вроде бы все тут — из тех, кто тогда был. Выходит, им не успели прислать подкрепления.

      — Почему бы? — сказал Онго. — Вроде бы уже тогда кто-то был на подходе. Ну-ка ты, наездница, колись, а то придется расколоть твою черепушку, чтобы посмотреть, что там в ней шевелится.

      — Прикажи мне! — тут же вызвался Керо. — А то у меня руки чешутся!

      Разводящая понимала, что разговор идет всерьез. Тем более что застали их за нехорошим делом.

      — Онго!.. — с усилием выговорил Сури.

      — Ты лежи — приходи в себя, пока мы тут разберемся.

      — Онго, очень важно. Срочно, передать шефу… Услышав это слово, Онго насторожился:

      — Что у тебя? Что-нибудь выяснил?

      — Важная информация.

      — Говори. Не спеши только. Нормально дыши и постарайся пояснее.

      — Тут рядом центр улкасов… Компьютерный… Я там был…

      Все, что Сури хотел передать, можно было, наверное, высказать за пять-шесть минут, у него же это заняло чуть ли не втрое больше; Онго его не торопил, вслушивался все внимательнее. Когда Сури проговорил заключительное: «Это все», — флаг-воин, мгновение помолчав, сказал:

      — Похоже, это и есть то, что мы должны были найти. Ничего важнее нам ещё не попадалось, да и нет ничего, более важного. Ты говоришь — знаешь, как войти туда без шума?

      Сури наклонил голову — это должно было означать утвердительный кивок.

      — А внутри — много людей?

      Сури качнул головой: этого он не знал.

      — Там, надо думать, те, что сопровождали караван — помните, монтажник говорил? Значит, никак не меньше линии ОСС, да ещё здешние. — Онго поднял глаза на разведчиков. — Маловато нас для такого дела. А вызвать помощь не можем. Связи как не было, так и нет.

      Он поморщился, покачал головой: до сих пор не мог простить себе, что не успели тогда, в пещере, отобрать у охраны рацию прежде, чем их радист двумя ударами приклада превратил её в мусор.

      — Связь — там, — пробормотал Сури с трудом. — Компьютерная. Прямо с Сурганой. Но трудные коды…

      — Ладно, — сказал Онго так, как будто уже принял какое-то решение. И повернулся к женщинам. — Сейчас будете отвечать быстро и правдиво, или ни одна из вас отсюда не выйдет, даю слово. Вопрос первый: почему до сих пор вам не прислали подкрепления, не довели состав караула до нормального?

      Разводящая ответила, немного помедлив:

      — Почему не прислали? Очень даже прислали. Только им сказали сперва ремонт делать, потом тут службу нести.

      — Ремонт? Какой, где?