Виталий Мелентьев

                        Иероглифы Сихотэ-Алиня

     ---------------------------------------------------------------------

     Книга: Сборник "Военные приключения". Повести и рассказы

     Издательство "Воениздат", Москва, 1965

     & : Zmiy ([email protected]), 10 марта 2002 года

     ---------------------------------------------------------------------

                             ПОСЛЕДНИЕ ШАГИ

     Лошадь грудью раздвигала кустарник и  подлесок.  Из-под ее  дрожащих от

напряжения ног лениво взлетали жирные,  непуганые фазаны. Подергивая острыми

хвостами,  они  опускались в  жесткую,  одеревенелую траву и,  моргая белыми

веками,  искоса  рассматривали потную  рыжую  лошадь,  армейскую двуколку  и

подталкивающих ее усталых солдат.

     На гравийной вершине перевала двуколка остановилась.  Рядовой Александр

Губкин,   невысокий  розовощекий  паренек,   вытер  пот  с  чистого  лба  и,

оглядываясь по сторонам,  улыбнулся.  Ему нравилось и светло-голубое,  будто

выцветшее на солнце,  высокое небо,  и соседние сопки в зарослях по-осеннему

яркого разнолесья,  и остроголовые вершины главного хребта Сихотэ-Алиня. Все

было  величаво-огромно и  просторно.  Саша глубоко вздохнул и  подумал,  что

воздух в горах так чист и вкусен, что дышать им сущее наслаждение.

     Рядовой Почуйко покосился на  Губкина,  понимающе ухмыльнулся и,  встав

ногой  на  спицу  колеса,  начал  поправлять сползший брезент,  которым была

укрыта поклажа двуколки.  Ему помешали вожжи,  он  отодвинул их  в  сторону.

Лошадь почувствовала движение вожжей и переступила с ноги на ногу.  Двуколка

скрипнула и  покатилась назад.  Колесная спица ушла из-под  ног Почуйко.  Он

ухватился руками за веревки и закричал:

     - Ратуйте!

     Губкин решил, что Почуйко попал под колесо, и бросился ему на помощь.

     Рослый,  широкоплечий старшина Пряхин уперся спиной в задок двуколки и,

краснея от натуги, медленно переступал ногами.

     - Губкин! - хрипло выдохнул он. - Под колеса подкладывайте!

     Губкин остановился, растерянно поморгал и кинулся разыскивать подкладку

под колеса,  но, как назло, ничего подходящего не находил. Перебирая ногами,

старшина сползал  все  ниже  и  ниже.  Лошадь  испуганно заржала  и,  почуяв

опасность,  рванулась.  Ездовой схватил ее  под  уздцы,  но  она попятилась,

нажимая на оглобли. Удержать двуколку, казалось, было невозможно. Она должна

была,  подминая  кусты  и  людей,  громыхая,  покатиться  вниз,  в  глубокий

распадок.  Саша  понял это  и,  встав рядом со  старшиной,  плечом принял ее

напор.  Он  был  так силен,  что Саше на  мгновение показалось,  что у  него

хрустнули кости, и он тоскливо подумал: "Неужели не удержим?.."

     Почему-то  не подумалось о  том,  что двуколка может смять,  даже убить

его,  -  это казалось не то что нестрашным,  а,  скорее,  невероятным. В эту

минуту Губкину важна была не своя судьба, а что-то другое, несравненно более

значительное и нужное.

     В  тот  момент,  когда и  у  Губкина,  и  у  старшины уже иссякли силы,

окованное железным ободом  колесо скрежетнуло о  вовремя подложенный рядовым

Сенниковым камень, высекло искру и остановилось.

     Бледный,  перепуганный  Почуйко  сполз  с  двуколки  на  землю  и  стал

прилаживать к колесу горный тормоз - плоскую железину, прикованную на цепь к

оси.  Старшина отошел в  сторону,  тяжело вздохнул,  отряхнул зачем-то руки,

покачал головой.

     - Когда вы только взрослыми станете!  -  сдерживая раздражение,  сказал

он. - Все еще школьниками себя чувствуете.

     Аркадий Сенников,  красивый,  высокий, стройный солдат, покривил тонкие

губы и,  процедив сквозь зубы:  "Странно",  подошел к лошади, похлопал ее по

потному, все еще вздрагивающему крупу. Лошадь оглянулась, доверчиво заржала.

     Губкин посмотрел на Аркадия,  смутился,  покраснел. Он, как и Сенников,

действительно лишь в прошлом году окончил десятилетку в Москве и, не попав в

институт,  пошел в армию без всякой специальности.  А Почуйко,  хотя и успел

после  восьми классов поработать в  колхозе,  тоже  недалеко ушел  от  своих

сослуживцев. И сейчас, растерянно посматривая на старшину, он вдруг весело и

доверительно улыбнулся:

     - Та мы зараз подрастем,  товарищ старшина.  Были б только харчи хороши

да нарядов поменьше. А так мы быстро...

     Старшина досадливо передернул плечами, промолчал.

     - Перестань клоуна корчить,  Почуйко,  -  сердито сказал Аркадий.  - Не

смешно.

     - А ты не смейся,  -  не смутился Почуйко. - Ты дуйся больше, может, на

сержанта выдуешься.

     - Знаешь, не болтай, - угрожающе сказал Сенников.

     - Ох, спужался. Ты думаешь, как ты с Москвы, а я с Кубани, так ты уже и

кум королю? Це дило ще трэба розжуваты.

     Тяжело дыша,  Пряхин смотрел на бойцов и  с  горечью думал о  том,  что

возни с этими,  в сущности,  совсем незнакомыми ему молодыми солдатами будет

очень много. Он резко взмахнул рукой:

     - Прекратите разговорчики!

     Молчаливый ездовой  хлестнул лошадь  длинным гибким  хлыстом.  Двуколка

перевалила водораздел.

                               НОВЫЙ ДОМ

     За перевалом дорога пошла под уклон.  Коренастый,  с  круглым загорелым

лицом  Андрей  Почуйко без  напоминания подложил под  колеса  горный тормоз,

подозвал Губкина, и они пошли рядом, слева от лошади.

     Разноцветными яркими  пятнами увядающей листвы горели колки  лиственных

деревьев,  Темно-зелеными  островками плыли  в  мареве  струящихся испарений

заросли сосен,  лиственниц и елей. На голову выше всех, отсвечивая на солнце

темной бронзой стволов, стояли кедры и тополя.

     - А ведь то верно говорили -  красиво здесь!  Просторно,  -  милостиво,

словно соглашаясь с кем-то после долгого спора,  сказал Почуйко. - Правда, в

степу просторнийше, но и тут дуже хорошо.

     Не  то  что  горы  и  степи,  а  даже  чистенькие,  насквозь исхоженные

дачниками подмосковные леса  были  для  Саши  Губкина  не  слишком  близкими

знакомыми. Он бывал в них только осенью, когда с матерью и сестренками ездил

за грибами. И все-таки уверенно ответил:

     - Не-ет,  Андрей,  здесь все равно красивей,  -  и  сейчас же  смущенно

поправился: - Хотя и степь, возможно... Я у Чехова читал...

     Они  замолчали.  Ездовой  причмокнул,  для  порядка  подстегнул  лошадь

хлыстом и  закурил.  Андрей немедленно пристроился к  нему,  занял  табачку.

Губкин,  стараясь  дышать  глубже,  полной  грудью,  вглядывался в  медленно

разворачивающиеся бока дальних сопок и  склонов главного хребта,  в путаницу

долин и распадков, в которых поблескивали на солнце горные речушки, и даже в

голубеющее небо.  Но в нем не было ничего, кроме тоненького сизого дымка. Он

тянулся от подножия пологой сопки -  ровный, несгибающийся. Губкин вздохнул,

завидуя тем,  кто  сидит сейчас у  костра.  Наверное,  это бывалые таежники,

может быть,  охотники или  искатели женьшеня.  Нагорная тайга знакома им  до

последнего дерева,  и они не видят в ней ничего таинственного и жутковатого.

Просто  -  это  место  их  интересной работы.  А  ему  еще  предстоит с  ней

знакомиться, и сойдутся ли они характерами - еще не известно.

     - Где же мы жить будем,  товарищ старшина?  - спросил Аркадий Сенников,

шагающий справа от двуколки и поэтому невидимый Губкину.  - Неужели на такой

высоте?

     Сенников говорил спокойно,  но  в  его  голосе едва заметно пробивались

капризные нотки.

     - Нет, пониже.

     - Но все-таки не в долине?

     - Скоро увидите.

     - Я почему спрашиваю,  товарищ старшина...  - все так же капризно тянул

Аркадий.  -  Ведь здесь зимой ветры,  говорят,  бешеные.  И если мы будем на

высоте, то...

     Пряхин  отвечал неохотно,  отрывисто,  поводя  натруженными плечами,  и

казалось, что он сердится:

     - Ничего...  Место  нам  определено на  южных  скатах.  А  ветры  здесь

северные...  преимущественно.  Понятно?  От  восточных нас  прикроет главный

хребет.

     - Боюсь,  что на таком взлобке все ветры будут...  преимущественные,  -

уже сердито отрубил Сенников и засвистел.

     "Почему он такой уверенный в себе?  -  подумал Губкин.  - Всегда скажет

последнее слово, всегда сделает все по-своему. И за себя постоять умеет. А я

обязательно застесняюсь или струшу.  И  в  школе я  какой-то не такой был...

Даже в  футбол не играл.  -  Саша вздохнул и  опять взглянул на сизый дымок,

который так же ровно тянулся вверх.  - Вот ведь живут люди в настоящей тайге

и ничего не боятся,  а мне,  когда назначили идти на пост,  стало страшно. А

почему?  Ведь я же ничего еще не знал,  а все равно сердце сжалось.  А здесь

красиво".

     Шуршала  опадающая  листва,   всхрапывала  лошадь,  мягко  поскрипывала

двуколка.

     - Принять вправо! - крикнул Пряхин.

     Ездовой  натянул вожжи,  лошадь  покорно повернула вправо.  Неподалеку,

карабкаясь  на  склоны  сопок  и  пропадая  в  просеках,   побежала  шеренга

ослепительно-желтых, новеньких телеграфных столбов.

     - Нажимай! - веселея, крикнул Пряхин.

     Лошадь, почуяв под ногами старую хрящеватую дорогу, рванулась вперед, и

Андрей Почуйко,  крикнув:  "Тю,  скаженная!" -  снял горный тормоз. Двуколка

весело затарахтела по корневищам и камням.

     Минут  через  двадцать  дорога  вышла  на  порубку.  Наверно,  все  эти

новенькие телеграфные столбы,  что  так  резво  взбирались на  склоны сопок,

росли когда-то на этой порубке. На ее краю стоял особенно толстый, усиленный

подпоркой столб.  С  него свешивался парный провод с  закрученными в  кольцо

концами.   Неподалеку  от  столба  был  вход  в  землянку.  Стекла  ее  окна

ослепительно отсвечивали на  солнце,  и  оттого  землянка казалась веселой и

доброй,  словно  соскучившейся по  жильцам.  С  другой стороны столба чернел

закопченный очаг с  двумя рогульками,  лежал патронный ящик с бурыми мазками

крови на боках. Вокруг большого плоского камня стояли обрубки бревен. Видно,

камень служил строителям линии столом, а обрубки бревен - стульями.

     - Сто-ой! - все так же весело крикнул Пряхин.

     Солдаты остановились, молча огляделись.

     Метрах в  ста от  стоявшей на пологом гравийном склоне землянки неслась

горная речушка.  Над ней,  провисая почти до самой воды,  вытянулся узенький

мостик с матово поблескивающими на солнце,  точно лакированными, перильцами.

За  рекой  тянулась лесистая долина,  а  дальше  поднимались отроги главного

хребта.  Вправо нахохлилась пнями порубка, за ней вставала золотисто-зеленая

стена  леса.  Влево кустарник,  потом почти голые,  крутые горные склоны.  В

расселине между ними неслась тугая,  резко сузившаяся здесь,  глухо ворчащая

река.  За  расселиной она в  пене и  солнечных бликах вырывалась в  долину и

разливалась  свободно  и   лениво.   За   этой   долиной  поднимались  новые

разноцветные сопки.

     Губкин посмотрел на них с тревогой -  тоненького,  как тростинка, дымка

над этими дальними сопками уже не было.

     - Странно... - задумчиво сказал он.

     - Не странно, а скучно, - процедил Сенников и отвернулся.

     - Что странно? - переспросил Почуйко.

     - Да вот, понимаешь, над той сопкой был дымок, а сейчас пропал.

     - А что же это я не бачив дымка...

     - Ему померещилось, - через плечо бросил Сенников.

     - В самом деле, какой дымок? - вмешался Пряхин. - Где?

     - Вон там,  товарищ старшина,  -  показал Губкин, - тоненький такой. Вы

его заметить не могли -  он от вас двуколкой был загорожен.  А  я  смотрел и

думал.

     Сенников сердито шепнул Почуйко:

     - И  чего,  дурак,  болтает...  Старшина потом  выяснять погонит  -  не

нарадуешься. - И уже совсем другим тоном уверенно произнес: - Да не было там

никакого дымка, ему просто померещилось. Вон и Почуйко ничего не видел.

     - Вас не спрашивают, Сенников. Помолчите! - остановил его Пряхин. - Так

вы точно видели дымок, Губкин?

     Губкину почему-то стало стыдно, будто его уличили во лжи.

     - Да...  точно,  товарищ старшина. Видел я дымок, - он помолчал и робко

добавил: - Ну не мог же я ошибиться...

     "Вот и начинается возня с этими неоперившимися птенцами",  - поморщился

Пряхин.  -  Послушайте,  товарищ Губкин,  ведь вы же солдат. Вы должны уметь

отвечать командиру точно и ясно.  Понятно?  - терпеливо объяснял он, и в его

серых,  глубоко сидящих глазах мелькнула усталость.  - Ведь от вашего ответа

может зависеть командирское решение,  а  значит,  и  ваша  судьба.  А  вы  и

доложить забыли и сейчас путаетесь. Понятно? Отвечайте точно - был дымок или

не был?

     - Да...  Был как будто дымок...  -  Саша краснел все сильней и сильней.

Руки почему-то мешали ему,  он начал теребить подол гимнастерки.  -  Видел я

дымок. А вот куда он делся...

     - Видел...  - насмешливо протянул Аркадий Сенников и вскочил с обрубка.

- Померещилось, а теперь всех путает.

     Молчаливый ездовой яростно сплюнул под ноги,  с  силой потянул на  себя

веревку, которой был укреплен брезент на двуколке, и сердито сказал:

     - Был дым. Я видел. А сейчас пропал.

     И  ездовой и  сразу обрадовавшийся Губкин показали Пряхину направление.

Старшина долго смотрел на разноцветные склоны сопки, потом пожал плечами:

     - Странно...  Строители ушли  давно.  Охотники сюда  вряд  ли  придут -

знают,  что стройка шла,  дичь распугана.  Да если б и забрели, так днем, им

костер жечь некогда -  охотиться надо.  Искателям женьшеня - то же самое. Ну

кто еще?  Геологи?  Но они всегда лагерем становятся и если уж начнут костер

жечь,  так надолго.  А  населенных пунктов километров на пятьдесят в  округе

нет.  -  Старшина прихватил большой сильной рукой тяжелый подбородок,  опять

пожал плечами и  добавил:  -  Во  всяком случае,  наблюдайте.  Знаете сами -

побережье здесь недалеко Сразу за  главным хребтом.  Мало ли  кого можно там

высадить. В общем - посматривайте.

     Ездовой,  Почуйко и  Губкин притихли,  с опаской посматривая на дальние

сопки.  Никто уже не  замечал ярких осенних красок.  Горы казались хмурыми и

затаенными.

     - Ну что вы, товарищи! - Аркадий рассмеялся. - Ведь от тех сопок до нас

- день ходьбы. Значит, волноваться можно только с завтрашнего дня.

     Всем сразу стало ясно,  что  Сенников прав,  и  солдаты,  улыбаясь ему,

повеселели.  Даже старшина Пряхин посмотрел на Сенникова почти с  уважением.

Этот   упрямый  парнишка,   кажется,   и   самый  находчивый,   и   наиболее

самостоятельный из всех его подчиненных,  а такие люди Пряхину нравились: из

них  выходили отличные солдаты  и  хорошие командиры.  Аркадий сразу  уловил

смену настроений и,  казалось, даже мысли старшины и все так же весело, даже

озорно, словно подчеркивая свое бесстрашие, предложил:

     - Давайте разгружаться,  товарищ старшина.  Время позднее,  а  ездовому

долгий путь.

     И  опять он сказал самые нужные и  самые дельные слова,  не подчиниться

которым было просто невозможно.  Наверное,  поэтому никто не удивился, когда

Аркадий начал покрикивать на товарищей,  принявшихся разгружать двуколку,  а

старшина подумал: "Может, и в самом деле в сержанты его готовить?"

     Но он сейчас же вспомнил слова Почуйко,  сказанные Аркадию на перевале:

"Ты дуйся больше.  Может,  на сержанта выдуешься" -  и решил повременить. Он

знал,  что люди,  желающие командовать, не всегда умеют делать это. Старшина

вздохнул и подошел к двуколке.

     На самом верху груза, на полушубках, лежали телефонные аппараты. Пряхин

взял  один  из  них,  присоединил к  свисающим со  столба проводам и  продул

трубку.  Как и многие командиры, старшина не любил, когда подчиненные слышат

его  переговоры со  старшими.  Старый связист,  он  знал,  что даже случайно

оброненное слово,  даже  тон,  которым оно  было  произнесено,  иногда может

выдать военную тайну или  повлиять на  людей -  породить ненужные разговоры,

сомнения или неоправданные надежды.  Немногословный во время несения службы,

старшина  дождался,  когда  солдаты  занялись  разгрузкой  и  не  могли  его

услышать, покрутил ручку аппарата и негромко позвал:

     - Алло!   Восьмой  пост...   Восьмой!   Коммутатор?   Товарищ  капитан?

Докладывает старшина Пряхин.  Прибыли благополучно.  Разгружаемся.  Ездового

отправлю сегодня же.  Пост  номер семь  принял в  порядке.  -  Он  помолчал,

прислушиваясь к  ответу,  и  добавил:  -  В  районе  сопки  Кабаньей,  левей

километра три,  на  юго-западных скатах,  был  замечен дым  костра,  который

исчез, как только мы вышли на дорогу. - Он опять помолчал и, выслушав ответ,

кивнул: - Понятно, слушаюсь, товарищ капитан. Ничего не скрою.

     Затем Пряхин вызвал шестой пост и  сообщил о  появлении дымка.  Положив

трубку, он подошел к солдатам и спокойно сказал:

     - Все в порядке,  к линии подключился.  На других постах гарнизоны тоже

приступают к службе.

     Солдаты молча посмотрели на него,  и  испещренная грязно-серыми пятнами

костров гравийная сопка уже не показалась им загадочной и недоброй. Справа и

слева были свои. С ними всегда можно связаться по телефону.

                              НОЧНЫЕ ТЕНИ

     Имущество в  землянку решили не  переносить:  в  ней  пахло  сыростью и

нежилью.

     - Наведем порядок, подремонтируем - тогда и вселимся, - решил Пряхин, -

а пока в палатке поживем.

     Двуколку разгрузили прямо на  расстеленный на земле брезент.  Консервы,

цинки с патронами,  телефонный провод, мешок с мукой, постели и ящик с толом

- все   сложили  в   кучу.   Сенников  накрыл   эту   груду   полушубками  и

плащ-палатками.

     Ездовой попрощался за руку с солдатами, отдал честь старшине, закурил и

пошевелил вожжами.  Уже  привыкшая к  тяжелой поклаже,  лошадь  напряглась и

рванула.  Пустая двуколка подпрыгнула на камнях, ударила ее по задним ногам.

Лошадь испуганно заржала и упала на передние ноги.

     Это было так неожиданно и  смешно,  что Губкин расхохотался,  а Почуйко

привалился спиной к столбу и застонал:

     - Ой,  не  можу!..  То ж  выходит,  не она нас везла,  а  мы ее в  гору

вытолкали.

     - Трактор...  полусильный, - сдержанно пошутил Сенников, посматривая на

добродушно посмеивающегося старшину.

     Только обиженный ездовой молчал.  Он  помог лошади подняться на ноги и,

схватив ее под уздцы, повел к дороге.

     Глядя на  его поношенную стеганку и  старенький,  с  поцарапанной ложей

карабин,  на дребезжащую и подскакивающую двуколку,  Саша Губкин понял,  что

смеяться ему не хочется.  Вместе с этим ездовым, с двуколкой от него уходило

все прошлое -  не только московский дом, а даже казарма, даже соседний пост.

Они оставались одни в глухой нагорной тайге.

     Этот  резкий  переход от  безудержного веселья к  тихой  грусти  уловил

старшина и понял, что наступил тот момент, когда нужно сразу, раз и навсегда

взять в руки своих солдат,  подчинить их твердой командирской воле,  чтобы с

первых же  минут жизнь на  далеком седьмом посту была по  возможности точной

копией  теперь  уже  далекой  казарменной жизни.  Ничто,  никакие  события и

перемены  не   должны  были  поколебать  суровой  и   справедливой  воинской

дисциплины и  порядка.  Старшина  быстро  застегнул  воротничок гимнастерки,

подтянулся и  крикнул  в  спины  провожающих взглядами ездового  и  двуколку

примолкнувших солдат:

     - Становись!

     Солдаты встрепенулись,  привычно нашли  свои  места в  маленьком строю.

Правофланговый Сенников,  потом Губкин и замыкающий Почуйко.  Все трое очень

разные и  в  то  же  время чем-то неуловимо похожие друг на друга.  Старшина

подождал,  пока  они  приведут себя в  порядок,  внутренне подбирая верный и

нужный тон,  которым следует отдать команду.  Крикнешь громко,  как когда-то

перед строем роты,  выйдет смешно,  и  смех  этот не  выбьешь потом никакими

строгостями.  Отдашь команду тихим голосом -  могут подумать,  что он как бы

предлагает установить легкие,  панибратские отношения. Это еще страшнее, чем

смех. Нужен был единственно правильный для данной обстановки тон, и старшина

отыскивал его.

     Солдаты  не  знали  об  этих  поисках  своего  командира  и   торопливо

расправляли гимнастерки,  счищали случайно приставшие травинки.  Когда почти

все было закончено, старшина подобрался, словно сжался, и мягко, но с легким

металлом в голосе произнес:

     - Равняйсь!

     Но  металла еще явно не хватало,  и  солдаты,  чувствуя это,  повернули

головы  вправо  не  слишком  быстро,  словно  решив  в  душе,  что  все  это

построение,  команды -  одна лишь форма,  которая в новых условиях не так уж

важна и нужна.  Пряхин уловил это движение и, заранее приготовившись увидеть

его,  сделал  то,  что  думал  сделать  раньше.  Он  резко  сократил  паузу,

необходимую для выравнивания в большом строю и властно, отрывисто бросил:

     - Смирно!

     Это  отсутствие привычной паузы,  этот властный,  решительный тон сразу

сказали солдатам,  что  построение серьезно и  поход в  сопки не  изменил их

судьбы. Они резко повернули головы, замерли.

     Старшина  уловил  и  это  движение  душ  своих  подчиненных,  и,  чтобы

сохранить и  упрочить  его,  опять,  вопреки  традиции,  сократил  паузу,  и

заговорил все так же властно, отрывисто:

     - Седьмой  пост  считаю  принятым.  Понятно?  Приказываю  приступить  к

несению службы.

     Он примолк,  заглядывая в настороженные глаза подчиненных,  и уже мягче

продолжал:

     - Слушай обстановку.  На побережье начинаются учения.  Установлено, что

главный  хребет  Сихотэ-Алиня  зачастую  мешает  или   даже   не   допускает

радиосвязи.   Понятно?   Поэтому   на   нашу   линию...   возлагается  особо

ответственное  задание.   Учтите,   что  противолежащая  сторона,  -  Пряхин

прищурился  и  чуть  наклонился  к  строю,  чтобы  люди  лучше  поняли,  что

скрывается  за  этими  мудреными  словами  "противолежащая  сторона",  -  по

сведениям разведки, тоже сосредоточила свои корабли... Возможно, для учений.

Поэтому от нас требуется бдительность, точное несение службы и дисциплина.

     После этого Пряхину, чтобы усилить впечатление, хотелось назвать своего

заместителя.  Внутренне он  был  почти убежден,  что  для этого больше всего

подходит Сенников.  Старшина взглянул на него и увидел,  что глаза Сенникова

улыбаются  насмешливо  и  покровительственно.  Это  было  так  неожиданно  и

почему-то так обидно, что старшина нахмурился и недовольно бросил:

     - Вольно... Вопросы есть?

     Вопросов не было.  Заполняя неловкую паузу,  скрывая внезапно возникшую

обиду, Пряхин спросил:

     - Сенников, это вы распорядились сложить все в кучу?

     - Да. А что?

     - Во-первых,  не "да",  а  "так точно".  А во-вторых,  если сегодня вам

придется вести бой, где вы возьмете патроны?

     Сенников смотрел на старшину прямо,  взгляд у него был смелый, ясный, и

это почему-то не понравилось Пряхину. Он нахмурился, а Сенников усмехнулся:

     - А он обязательно будет, товарищ старшина?

     Пряхин понял,  о  чем  думал  Сенников,  когда  задавал этот  каверзный

вопрос:  "Понятно, товарищ старшина, сразу начинаете дисциплину подтягивать?

Ну да здесь не казарма. Обойдется".

     Этот внутренний, только им двоим понятный разговор был опасен. Старшину

он застиг врасплох. Но старшина не мог не то что признаться, а даже показать

это. Он равнодушно отвернулся от Сенникова и приказал:

     - Рядовой Почуйко, отройте ровик для боеприпасов и отдельно для канистр

с керосином. Хранилище для тола сделаю сам. Все замаскировать...

     Почуйко  дернул  гимнастерку за  подол,  хотел  было  приложить руку  к

ушанке, но потом вспомнил, что он в строю, ухмыльнулся:

     - Слушаюсь. Але где ж копать?

     Пряхин указал места,  потом посмотрел на  Губкина,  и  тот,  не  ожидая

приказа,  подтянулся и с веселой,  еще мальчишеской готовностью уставился на

старшину.

     - Вам,  товарищ  Губкин,  оборудовать палатку,  согреть  чай,  а  потом

приготовиться к дневальству.  Рядовому Сенникову... - Аркадий выпрямился, но

посмотрел не  на  старшину,  а  несколько поверх его ушанки из искусственной

цигейки.  Пряхин знал,  о чем думал Сенников:  "Сейчас вы, товарищ старшина,

подберете  мне  работенку понеприятней:  надо  же  наказать...  если  не  за

нарушение дисциплины, так за недозволенные мысли".

     И потому,  что мысли эти нужно было сломить,  а Сенникова обескуражить,

Пряхин дал ему самое легкое задание:

     - Рядовому Сенникову приготовить подстилку в палатку и принести воды.

     - Слушаюсь,  - с деланным спокойствием, но все-таки несколько удивленно

ответил Аркадий и  добавил то,  что не догадался добавить ни один солдат:  -

Разрешите выполнять?

     Пряхин  кивнул  головой  и,  когда  Сенников  стал  спускаться к  реке,

проводил  его  долгим,  изучающим взглядом,  потом  взялся  рассортировывать

багаж,  откладывая  в  сторону  полушубки,  плащ-палатки,  связки  запасного

обмундирования и белья - все, из чего можно было устроить постель.

     Саша  Губкин сходил к  порубке,  вытесал из  подлеска несколько кольев,

соединил  застежками  две  плащ-палатки  и  укрепил  их  на  кольях.  Третью

плащ-палатку он сложил угольником и сделал из нее заднюю стенку жилья. Когда

Сенников принес большую связку подсохшей травы,  он  расстелил ее  на земле,

покрыл сверху тремя полушубками и одеялом.

     - На такой постели и подъем проспишь, - сказал Почуйко.

     В долине реки накапливался туман.  По склонам сопок поползли фиолетовые

тени, а снега на вершинах вспыхнули ослепительно-оранжевым светом. Потом они

порозовели,  стали голубоватыми,  а  когда в  закопченном очаге под чайником

разгорелся костерчик, снега померкли и казались уже затерянными облачками.

     Может быть,  потому, что все вокруг было покойно, мягко, почти ласково,

ужинали молча.  Потрескивал костер.  Снизу доносился лепет воды. Прихлебывая

чай из кружки, Пряхин искоса рассматривал осунувшиеся, сонные лица солдат и,

поддаваясь настроению,  теплея сердцем,  подумал:  "Молодые они очень, почти

мальчики.  Ох,  нелегко им придется, особенно зимой. Приберегать их нужно. -

Он вздохнул.  -  А как приберегать?  -  И сейчас же ответил себе:  - На себя

побольше брать".

     В  недалеких кустах  раздались отчаянный писк,  клекот,  шум  крыльев и

снова уже замирающий писк. Солдаты встрепенулись. Сенников вскочил с обрубка

бревна,  выхватил из составленного в  козлы оружия свой карабин.  Нагнувшись

чуть  вперед,  вскинув оружие,  он  смотрел в  сумрачную тишину  прищуренным

взглядом.  Его  подтянутая,  освещенная костром фигура была  напряжена,  как

перед броском, и так красива, что даже старшина залюбовался своим строптивым

подчиненным.

     "Ох и хороший солдат со временем будет",  -  подумал он,  а вслух мягко

произнес:

     - Сова кого-то прихватила. Может, бурундучка, а может, фазанью курочку.

     - А я, понимаешь, думал - медведь... - дурашливо вздохнул Почуйко.

     Сенников поставил карабин в  козлы,  иронически улыбаясь,  посмотрел на

Андрея,  но  промолчал.  Старшина отметил эту  необычную для  Аркадия слегка

горделивую сдержанность и сказал:

     - Вообще,  товарищи, каждому придется дневалить. Так что учтите: сюда и

медведь может подойти, и рысь, и пантера, и даже тигр. Ухо держать востро. -

Он потянулся и приказал:  -  А теперь спать,  товарищи.  Завтра подъем,  как

всегда:  в  шесть.  -  И,  перехватив Сашин взгляд,  разъяснил:  -  Вы  тоже

ложитесь, Губкин. На дневальство я вас разбужу.

     Оживленные, почти веселые, солдаты нехотя поднялись из-за стола. Лениво

подбрасывая  в   костер  сухие   ветки,   Пряхин  долго  слушал,   как   они

переговариваются и смеются.

     "Вот так и сдружатся,  - думал он. - И опасности одни, и работа одна...

Чего же ссориться?"

     Он  успокоился и  прислушался.  Все  так  же  невнятно  лепетала  река,

потрескивали сучья  в  костре.  Издалека доносилось уханье  ночной птицы.  И

все-таки тишина казалась такой густой и  таинственной,  что Пряхину стало не

по себе.

     С  неба то и  дело срывались звезды,  украшая бледно-желтыми росчерками

темное небо.  Беззвучно-стремительный,  внезапно рождающийся, а потом словно

растворяющийся в  огромном  небе  полет  метеоритов только  усиливал смутную

тревогу.  Старшина встал,  отошел  от  костра к  телефонному столбу.  Зрение

начало привыкать к  темноте,  он  различил пятна  кустарника и  даже  склоны

сопок.

     После полуночи он  поднялся,  чтобы разбудить Губкина,  и  вдруг увидел

внизу,  почти у самой реки, зеленоватый блеск чьих-то глаз. Пряхин осторожно

вскинул  карабин,  щелкнул  затвором.  Зеленые огоньки пропали,  в  белесом,

редком тумане проплыла чья-то тень. Послышалось чавканье и сопение.

     Пряхин посидел возле столба еще минут двадцать,  потом разбудил Губкина

и предупредил:

     - Внизу, за рекой, наблюдал движение. Присматривайте.

     Сонный  Губкин  встрепенулся,   испуганно  и   доверчиво  посмотрел  на

старшину:

     - А кто там? Как, по-вашему?

     - Трудно сказать... Вообще... посматривайте. Понятно?

                             КТО ЖЕ ТРУС?

     Сдерживая  почти  беспрерывную мерзкую  дрожь,  возникающую  не  то  от

неуверенности в  себе,  не  то от предутреннего холодка,  Губкин сидел возле

телефона и  всматривался в  темноту.  Приречный туман стал гуще.  Река точно

вышла  из  берегов  и  начала  подниматься вверх.  Белесые,  бесшумные волны

захлестывали ближний лес, заливали кустарник. Из этого светло-серого потока,

как крик о спасении, часто доносилось жуткое гуканье ночной птицы.

     Чем  чаще кричала эта  невидимая птица,  тем  отвратительней чувствовал

себя Саша.  Поначалу ему  казалось,  что  кричит вовсе не  птица,  что это -

условный сигнал к  нападению на пост и  что его уже обходят сзади.  Тогда он

резко оборачивался,  нырял в жесткий бурьян,  как в воду,  приникал к земле,

прислушивался.  И  в  самом деле,  на  верхней порубке подозрительно Шуршали

опавшие  листья,  робко  потрескивали сучья.  Губкин  изготавливался к  бою,

затаивал дыхание.  Но в это время становилось так тихо,  что он слышал,  как

гулко  бьется его  сердце.  Обостренное зрение улавливало очертания ближних,

еще  не  залитых  туманом  кустарников,  гребень перевала и  небо,  усеянное

крупными звездами, между которыми то и дело проносились метеоры.

     Саша опять садился у телефона и,  успокаиваясь, смотрел поверх тумана в

слабо мерцающее небо.

     В  эту  ночь было особенно много падающих звезд.  Они бороздили небо то

робкими росчерками,  то  ослепительно-яркими  полукружьями.  Иногда  с  неба

срывался  особенно  крупный  метеорит.  Его  раскаленная сине-алая  головка,

разбрызгивая яркие искорки,  беззвучно неслась, казалось, к самой земле, но,

вспыхнув, тоже растворялась в темноте ночи.

     "Звездный дождь, - подумал Саша. - Он почти всегда бывает осенью, когда

земля проходит мимо остатков какой-то развалившейся планеты".

     Уже  под  утро,  когда  звезды стали меркнуть,  а  на  дальних вершинах

явственно проступили почти фиолетовые пятна снега, усталый, изнервничавшийся

за  ночь  Губкин увидел,  как  из  поднимающегося тумана вывалилась большая,

безмолвная тень  и  полетела прямо  на  землянку.  Саша  вскочил  и  вскинул

автомат.  Безмолвная тень вдруг заорала таким противным,  надрывным голосом,

что Саша пригнулся,  точно спасаясь от самолета.  Почти сейчас же в  близких

кустах захлопали крылья.  Стайка фазанов поднялась в  воздух и  перелетела к

порубке.

     - Тьфу  ты,  черт!  -  в  сердцах  выругался  Саша.  -  Проявляй  здесь

бдительность. Ты диверсанта ждешь, а тут... птица.

     Он вытер потный лоб и с горечью сказал:

     - Ну как мне научиться не бояться? Ведь до того же противно, просто сил

никаких нет.

     Быстро светало.  Снежные пятна зажглись розоватым светом далекой зари и

наконец вспыхнули ослепительно-ярким белым огнем: из-за моря встало солнце и

осветило вершины гор.  Туман редел и  тянулся по течению в  горловину узкого

ущелья.  Саша  поежился и  начал было  разжигать потухший костер,  но  резко

обернулся: в палатке кто-то испуганно закричал странным, сдавленным голосом.

Губкин бросился было к  палатке,  но  ему навстречу вылетел босой,  в  одном

нижнем белье Сенников.  Точно защищая грудь,  он  обеими руками держал перед

собой  одеяло.  Широко  открытые  глаза  не  мигая  смотрели в  одну  точку.

Брезгливо оттопыренная нижняя губа чуть вздрагивала.

     - Змея... Змея... - почему-то шептал он.

     В  палатке медленно раскручивала кольца небольшая,  почти  черная змея.

Покачивая  изящной  плоской  головкой,  подсвечивая желтоватой  грудью,  она

словно струилась вверх и  угрожающе шевелила хвостом,  на  котором,  как  на

стержне,  были нанизаны костяные шайбочки.  Они постукивали и шуршали, будто

пуговицы в коробке.

     "Укусит!"  -  мгновенно решил  Саша,  схватил лежащий у  костра топор и

замахнулся. Но из палатки прямо под ноги Губкину колобком выкатился Почуйко,

и Саше не пришлось нанести удар.

     В  этот же момент из-под полушубка,  на котором спал Почуйко,  медленно

стала выползать большая серая змея.  Сенников как зачарованный не двигался с

места и,  сам того не замечая,  медленно поднимал левую ногу. Но серая змея,

не обращая на него внимания,  стремительно бросилась на черную. Та зашипела,

отшатнулась и,  распуская  кольца,  пустилась наутек.  Неуловимо струясь  по

скомканным постелям, серая бросилась вдогонку.

     Обе змеи проползли мимо Пряхина и исчезли. Старшина выскочил из палатки

и  вместе с  солдатами настороженно стал перебирать и рассматривать одеяла и

полушубки. Змей в них больше не было.

     Никто не заметил,  как в палатку вернулась серая змея.  Она возбужденно

вертела головой,  часто  выбрасывая раздвоенный язычок.  Казалось,  что  она

облизывается.  Змея деловито обползла остатки постелей и свернулась в кольцо

у  входа.  Пробраться под полог теперь казалось невозможным,  а  убить этого

нежданного серого помощника что-то мешало.

     Еще не очнувшиеся от сладкого зоревого сна, люди нерешительно топтались

перед  входом  в   палатку.   Сенников  опустил  наконец  поднятую  ногу   и

нерешительно спросил:

     - Что же это такое?.. А?

     Старшина молчал.  Почуйко,  присев на корточки,  склонил голову набок и

внимательно рассматривал серую  змею.  Потом  он  покосился  на  Сенникова и

насмешливо сказал:

     - Будьте добры отложить свою одеялу.  Она вам как раз ни к  чему.  И не

греет и не светит. И кричать сейчас не трэба.

     - Брось ты!  -  рассердился Сенников, совсем забыв, что он не кричал, а

только шептал. - Под тебя бы гремучая змея подползла. Ты бы не так закричал.

Да еще спросонья.

     - Под меня тоже как раз подползла.  Осчастливила. Но у меня не кусачая,

а  у тебя погремучая.  -  И,  совсем забыв о прошедших страхах,  неунывающий

Почуйко добавил:  -  Вот  бы  в  казарму таких змеюк!  Дежурному и  "Подъем"

кричать не придется: сами все вскочат. Вроде как по тревоге!

     Все  засмеялись неловко и  настороженно.  Сенников закусил губу и  стал

складывать одеяло.  Никто не  заметил,  как из  кустарника вышел паренек лет

четырнадцати в  стеганой  куртке,  мягких  охотничьих сапогах  -  ичигах,  с

мелкокалиберной винтовкой на  плече.  Он  подошел к  палатке,  осмотрелся и,

осторожно кашлянув, спросил:

     - Ужака приручаете?

     Все  четверо  обернулись.  Паренек смотрел на  них  немного удивленными

светло-серыми глазами под длинными ресницами.  Загорелое чистое лицо с  чуть

выпирающими скулами было усталым,  а на легком золотистом пушке верхней губы

дрожали росинки пота.

     - Что это за "ужака"? - строго спросил Пряхин.

     - Ну... Уж. Змея такая. У нас в деревне их вместо кошек держат.

     - То есть как держат? - все так же строго уточнил Пряхин.

     - Так и  держат...  -  смутился мальчик и  торопливо пояснил:  -  Он же

тараканов и  мышей ест.  А  главное,  змей он не терпит.  Как только заметит

ядовитую змею,  так сейчас же  начинает с  ней драться.  А  он же здоровый и

обязательно побеждает. Так что змеи его боятся.

     - Ну и как же с ним обращаются?

     - А  никак не обращаются.  Живет и живет в доме.  Детвора с ним играет,

молока ему дают,  мяса.  И все знают: если в доме живет уж, ни одна змея, ни

один ядовитый паук и  близко не  подлезет.  Вот я  и  подумал,  что вы  тоже

приручаете...

     Мальчик нерешительно посмотрел на трех взрослых парней в нижнем белье и

на  одного  одетого в  форму  солдата с  топором в  руках  и  принял его  за

начальника.  Губкин поймал вопросительный взгляд мальчика и  вдруг вспомнил,

что  он  дневальный  и  обязан  не  только  остановить  неизвестного,  но  и

проверить, что это за человек. Досадуя на свою ошибку, он спросил:

     - Вы, собственно, откуда?..

     Этот официальный вопрос заставил остальных вспомнить,  что они в белье.

Почуйко покосился на змею и, взмахнув руками, прикрикнул:

     - Кыш ты! Кыш! Кыш...

     Уж  поднял голову,  покосился немигающим взглядом на  Андрея и  покорно

отполз  в  сторону.  Андрей  юркнул в  палатку и  стал  передавать Пряхину и

Сенникову их одежду.

     - Я?  -  переспросил паренек и  тоже смутился.  -  Сейчас из  тайги,  а

вообще-то издалека. Километров за семьдесят.

     - А здесь что делаете? - спросил отрывисто Пряхин, надевая гимнастерку.

     - Я к вам шел. Вернее, мы вдвоем шли...

     - Кто это "мы"?

     Паренек покраснел, глаза у него влажно заблестели.

     - Ну  мы...  Вдвоем с  моим дядькой.  Мы вас вчера заметили на дороге и

только с  сопки сошли,  а  у  него  нога и  подвернись.  Вгорячах он  еще  с

полкилометра прохромал, и все. Сел.

     - Как это сел? - Все еще строго, отрывисто переспросил Пряхин.

     - Так. Сел и сидит. Костер разжег, чтоб я его не потерял, и сидит.

     Солдаты переглянулись, Почуйко насмешливо протянул:

     - Выходит, был дымок.

     Все еще бледный Сенников упрямо наклонил голову.

     Пряхин  внимательно оглядывал худенькую ловкую  фигурку  мальчика,  его

тщательно  и  умело  пригнанное охотничье  снаряжение -  котомку,  охотничий

кинжал  и  топорик  за  поясом.  Мальчик  недоумевающе посмотрел светлыми  и

чистыми глазами на солдат,  на старшину и  опять обиженно покраснел.  Губкин

заметил это и, положив ему руку на плечо, спросил:

     - Когда же ты к нам шел, если дядька повредил ногу еще вчера?

     - А я ночью шел.

     - Один?! - Саше разом вспомнилась только что пережитая ночь со всеми ее

страхами, и он взглянул на мальчика почти с восхищением.

     - Ну,  конечно, один. Больше ж некому, - скромно ответил тот, с мольбой

глядя на старшину.

     - И не боялся? - продолжал расспрашивать Губкин.

     - Разве ж тут до страха?

     Пряхин наконец застегнул ремень и, поймав умоляющий взгляд, уже помягче

спросил:

     - Тебя как же зовут?

     - Василий. Василий Петрович Лазарев, - ответил мальчик и быстро, горячо

заговорил: - Да вы не бойтесь. Дядя у меня учитель. Историк. Мы тут городища

всякие обследовали. Древние. И вот такое получилось...

     - Да мы и не боимся,  -  улыбнулся Пряхин.  - Мы так думаем, что твоего

дядю сюда притащить нужно?

     - Ой, конечно! Ведь нога у него распухла. Очень! Он говорит, что только

растяжение жил, а я боюсь, что он ногу сломал. Он когда оступился, так прямо

хрустнуло что-то. Поскорей бы... А? Правда...

     Вася Лазарев быстро поглядывал то  на  одного,  то  на другого солдата.

Почуйко присел на подстилку и  стал надевать сапоги.  Глядя на него,  Губкин

поправил на  себе ремень и  засунул за него топор,  который все еще держал в

руках.  Пряхин посмотрел на него и подумал, что после бессонной ночи Губкину

трудно будет бороться со сном в одиночку.

     - Почуйко! Останетесь дневальным.

     - Слушаюсь, - равнодушно ответил Андрей и перестал обуваться.

     Пока Пряхин докладывал по телефону о  событиях дежурному,  пока собирал

бинты и лекарства, Губкин допытывался у Васи Лазарева:

     - А ты дойдешь?

     - Конечно дойду!  Я же лепешек с лимонником наелся.  Съешь их - и ни за

что не устанешь.  Удэгейцы, когда за лосями гоняются, то трое суток не спят,

и ничего. А все от лимонника.

     Когда все были готовы к  выходу,  Почуйко решительно вытащил из ящика с

продуктами копченую  колбасу,  сахар,  несколько пачек  галет  и,  передавая

старшине, Васе Лазареву и солдатам, пояснил:

     - Это на дорогу. Ведь и ужинать кое-как ужинали и завтракать некогда.

                          ПЕРВЫЕ НЕПРИЯТНОСТИ

     Проводив товарищей,  Андрей Почуйко сдвинул ушанку на слегка вздернутый

широкий нос, погладил живот и сказал:

     - Та-ак... Це дило трэба розжуваты...

     Прежде всего он развел костер под ополовиненным вчера чайником,  достал

сухари,   колбасу  и  луковицу.   Вынимая  из  кармана  ножик,  для  порядка

привязанный веревочкой к брючному ремню, он увидел ужа и опять протянул:

     - Та-ак...  Хороший хозяин,  говорят,  прежде скотину накормит, а потом

сам поест. А чем же тебя кормить? Молочка-то нет.

     Он  отрезал  кусочек колбасы и  положил его  перед  ужом.  Уж  осмотрел

колбасу со всех сторон, но есть не стал.

     - Выходит, перцу ты не любишь. А чего же тебе дать?

     Андрей  почесал  затылок и  достал  банку  мясных  консервов.  Красное,

распаренное мясо уж тоже не тронул.

     - Ох и привередливый же... - удивился и рассердился Почуйко. - Раз тебе

наикращи солдатские харчи не нравятся, ходи... чи той, ползай голодный.

     Съев  колбасу и  луковицу,  Андрей покосился на  дремавшего у  входа  в

палатку ужа,  вздохнул и принялся за консервы.  Солнце уже вышло из-за гор и

било ему прямо в  глаза.  Пришлось пересесть на другую сторону стола,  снять

ушанку и  расстегнуть воротник.  Доев и консервы,  Андрей печально вздохнул,

положил  в  чай  сахару  и  стал  размачивать поджаренные сухари.  Потом  он

расстегнул еще  пару  пуговиц на  гимнастерке и,  долив чаю,  стал  пить уже

вприкуску.

     Со лба лил пот. Вытирая его, Андрей выронил кусочек сахару, нагнулся за

ним  и  увидел,  что  уж  ползает у  него под  ногами,  ловко собирая крошки

длинным,  раздвоенным язычком.  Вот  он  наткнулся на  сахар,  лизнул его  и

склонил голову набок,  точно  прислушиваясь к  чему-то.  Потом он  торопливо

схватил сахар,  высоко  задрал  голову  и  проглотил тронутый пылью  сладкий

кусочек.

     - Вы  дывиться,  яка сладкоежка!  -  воскликнул почему-то  растроганный

Андрей и раскрошил еще одну грудку сахару.

     Уж  быстрыми  и   точными  движениями  подобрал  беленькие  кусочки  и,

поднявшись на половину своего туловища,  слегка покачиваясь и склоняя голову

то в одну, то в другую сторону, смотрел на Почуйко.

     И  в  этих  странных,  не  по-живому  струящихся движениях змеи,  в  ее

тяжелом,  немигающем взгляде, в неприятном трепете, который время от времени

пробегал по  длинному,  крупному ее  телу,  Андрей увидел что-то такое,  что

сразу уничтожило его  почти умиленное любопытство.  Теперь уж  показался ему

противным и  страшным,  и Андрей хотел было прогнать его,  даже ударить,  но

сейчас же вспомнил,  что если бы не уж,  то та черная гремучая змея могла бы

укусить его, и тогда не было бы Андрея Почуйко на белом свете.

     Он тихонько чертыхнулся,  в сердцах отставил от себя кружку и, взглянув

на  солнце,  решил,  что можно и  отдохнуть.  Притащив к  столбу полушубок и

подложив под голову связку ватных шаровар,  он  снял с  телефонного аппарата

трубку и пристроил ее под ухо.  Уже сквозь дремоту он вспомнил о черной змее

и вскочил.

     "А ну как опять подползет?" - тревожно подумал Андрей.

     Он  осмотрелся и,  раскрошив  несколько кусочков  сахару,  разбросал их

вокруг своей постели.  Суетливо тыкаясь мордочкой в одеревенелый бурьян,  уж

подбирал белые кусочки и, склонив голову набок, подолгу смаковал их.

     - Ну вот и добре,  -  усмехнулся Почуйко,  -  ты кормись,  а я отдыхать

буду.

     Он  пристроил поудобней телефонную трубку и  прилег.  Припекало солнце,

успокаивающе лепетала  река.  Андрей  блаженно  почмокал  толстыми губами  и

смежил глаза.  Но  уснуть ему не  пришлось.  Поблизости раздалось похожее на

куриное кудахтанье,  потом клекот и,  наконец, отчаянный птичий крик. Андрей

вскочил и вспугнул пристроившегося у его ног ужа.  Оказывается, пока Почуйко

посапывал на припеке, из ближних кустов выбрались фазаны, склевали не только

рассыпанные на столе сухарные крошки,  но и разворошили продукты и, главное,

проклевали мешок с гречневой крупой. Теперь они дрались возле добычи.

     Серенькие,  с  коричневым отливом,  невзрачные фазаньи курочки отчаянно

старались   пробиться   к   мешку,   отталкивая  более   удачливых  товарок.

Разукрашенные оранжевыми,  пестрыми,  сизыми и синими перьями фазаньи петухи

то старались навести порядок в своих стайках-семьях, то распускали крылья и,

подергивая длинными и  тонкими хвостами,  приседали друг  перед другом,  как

воротник взъерошивая перья вокруг хохлатых головок. Они клекотали и норовили

ударить друг друга крепкими клювами.  Но потом, точно передумав, расходились

и, охорашиваясь, осматривали свои подросшие, жадные выводки.

     - Кыш, проклятые! - закричал обозленный Андрей. - Кыш!

     Фазаны взлетали не сразу.  Они вначале примолкли и осмотрели Почуйко, а

потом, как разноцветные снаряды, со свистом пронеслись над постом.

     Андрей  ругался,   складывая  разбросанные  продукты,  а  успокоившись,

вспомнил, что обед не приготовлен, что люди, наверное, придут голодные.

                           БИТВА НАД РЕКОЙ

     Часов у Почуйко не было, и он позвонил на соседний пост. Оказалось, что

время уже за полдень.  Андрей достал ведро и пошел было к реке, но сейчас же

вернулся, зарядил автомат и, закинув его за спину, пробурчал:

     - Смотри, еще и на тигра нарвешься.

     Река была неширокой,  быстрой.  К плесу течение прибило корягу,  на ней

повисли осклизлые ветви, от которых тянулась цепочка пены. Андрей по мостику

перебрался на другой,  более крутой берег и по старой, полузаросшей тропке в

густом кустарнике прошел к  заводи,  которая полукружьем врезалась в  крутой

берег.  Лес  здесь подступал к  самой реке -  высоченный тополь рос  рядом с

лиственницей,  ели стояли неподалеку от осин.  А одна высокая и стройная ель

словно выпрыгнула из леса, ближе всех деревьев подошла к реке и остановилась

перед тихой заводью.

     Почуйко попробовал было умыться в этой заводи,  но съехавший на затылок

автомат мешал ему.  Андрей хотел снять оружие,  но  пронизанный солнцем лес,

густой прибрежный кустарник настораживали,  и он решил: "Ладно, дома умоюсь.

Все равно ж рушника нет и вытереться нечем".

     Он прошел заводь и на самом ее краю,  возле кустарника,  натолкнулся на

полуметровую рыбину.  Серебристая,  с  отвисшим розовато-белым  брюхом,  она

лежала на  жухлой траве.  Ее  выпученные глаза уже померкли,  зубастая пасть

была беспомощно приоткрыта.

     Приятно обрадованный,  Андрей бросился к  рыбине,  схватил ее,  но  она

сильным рывком  вырвалась из  рук  и  перевернулась на  другой бок.  Почуйко

увидел на ней рваные розоватые раны.

     "Эк  ее   угораздило",   -   сочувственно  покачал  головой  Андрей  и,

приноровившись,  запустил пальцы под жабры.  Рыбина попыталась освободиться,

но силы ее оставили, и она только слабо пошевелила хвостом.

     "Хороша ушица будет!"  -  решил Андрей и огляделся,  разыскивая прутик,

чтобы продеть его  под жабры:  рыбина весила не  менее полпуда,  и  жаберная

кость больно резала пальцы.

     Под  кустами чернела куча хвороста и  плавника,  а  рядом с  ней лежала

вторая рыбина.  Из-под  хвороста виднелись еще два рыбьих хвоста.  Осторожно

разглядывая новую добычу,  Почуйко искренне удивился:  "И  что  за  скаженна

краина...  Дикие куры на  склад нападают,  змеи служат,  а  рыба сама посуху

ходит. От краина так краина!"

     Понимая,  что тащить сразу две рыбы на прутике будет тяжело, он положил

первую,  самую большую,  в ведро и, нагнувшись, потянулся за второй. Едва он

ухватился  за   ее  подсыхающий  шершавый  хвост,   как  кустарник  над  ним

зашевелился и раздался не то огорченный,  не то удивленный вздох.  Ничего не

подозревавший Андрей поднял голову и  увидел над собой оскаленную и  в то же

время как бы обиженную, растерянную морду медведя, должно быть, того самого,

что ночью бродил неподалеку от поста.  Его острые уши стояли торчком,  как у

овчарки,  лохмы бурой, летней шерсти висели на щеках и вздрагивали. Передние

лапы, которыми медведь раздвинул кустарник, были мокрыми и лоснились.

     Опешивший Андрей икнул  и  стал  медленно выпрямляться.  Медведь скосил

глаза и,  скорее,  испуганно,  чем обиженно,  рыкнул.  Услышав его зловонное

дыхание,  Почуйко  сразу  потерял способность соображать,  швырнул рыбину  в

таежного барина и бросился наутек.

     Большой,  еще  не  вылинявший бурый медведь от  испуга и  неожиданности

дернулся,  споткнулся и  задом с размаху упал на выпирающие из земли корни и

срезанные у  поверхности острые ветви кустарника.  Дико  взвыв от  боли,  он

ловко перевернулся, встал на лапы и бросился вдогонку за удирающим Почуйко.

     Андрей оглянулся, увидел мчавшегося за ним зверя и метнулся к одинокой,

засмотревшейся в  заводь ели.  С  разбегу он вспрыгнул на ствол и,  неистово

работая ногами и руками,  как кошка,  добрался до первых толстых ветвей.  Он

вцепился в  них и  хотел было подтянуться повыше,  но что-то схватило его за

левое плечо и не пускало вверх.

     - Он, лышенько мени! - несвоим голосом взвыл Андрей.

     Ему ответил приближающийся медведь Андрей торопливо пробрался чуть выше

и наконец нащупал ногой твердый сук.

     Обнимая сочащийся смолой ствол,  он с  опаской посмотрел вниз и увидел,

что медведь, ловко перебирая слегка вывернутыми ногами с темной, но все-таки

заметно  розовеющей кожицей  на  них,  тоже  взбирается на  ель.  Почуйко из

последних сил рванулся вверх.  Сзади треснула ветка,  тяжесть на левом плече

уменьшилась, но подняться выше Почуйко так и не смог.

     Зверь  ткнулся  вытянутой  вперед  остроносой мордой  в  сапог  Андрея.

Почуйко отдернул ногу.  Медведь попытался освободить одну  из  передних лап,

которыми он обхватывал ствол дерева,  но сделать этого не смог -  нарушалось

равновесие. Тогда он потянулся мордой к правой ноге Андрея, но тот свободной

левой ударил таежного барина по носу. Зверь зарычал во всю глотку и поднялся

чуть выше. Теперь он мог свободно схватить опирающуюся на сук правую ногу, и

Андрей  понял  это  Оглядываясь через  плечо,  Почуйко  подкованным каблуком

заколотил зверю по  носу.  Медведь ревел от  ярости и  то  уклонялся от этих

ударов, то пытался укусить: оторвать от ствола лапу он по-прежнему не мог.

     В  какую-то  секунду Андрей угодил медведю прямо в  разинутую пасть,  и

таежный барин успел сжать челюсти.  Два клыка,  пронизав задники и  две пары

портянок,  впились в пятку.  Почуйко охнул и дернул ногу. Счастье его было в

том,  что,  пока он  бил своего врага сверху вниз,  сапог съехал с  ноги,  и

медвежьи зубы впились в тело ниже кости.

     Вырывая ногу  из  пасти,  Андрей невольно раскачивал и  державшегося на

одних когтях зверя.  Увлекшись борьбой,  свирепея от  запаха и  вкуса крови,

медведь злобно урчал,  норовя высвободить хоть  одну  лапу и  сильным ударом

доконать своего  врага.  Усталый  Почуйко на  мгновение перестал раскачивать

зверя,  и  тот,  воспользовавшись передышкой,  оторвал одну лапу от  ствола.

Равновесие было нарушено,  держаться на трех лапах зверь не мог,  и  он всей

тяжестью своей туши повис на почуйкинском сапоге. Андрей резко дернул ногой,

сапог соскользнул, и медведь, зажимая в зубах добычу, полетел вниз.

     Удар о  землю был  так  силен,  что  ель  вздрогнула.  Несколько секунд

оглушенный зверь лежал на боку,  дико ворочая налитыми кровью глазами, потом

охнул, встал на лапы, помотал головой.

     Все еще зажатый в  его зубах сапог щелкнул голенищем по  щеке.  Медведь

взвыл и стал яростно терзать злосчастный сапог.  Поднимая тучи песка и пыли,

таежный барин наступал на  него  лапами,  хрипел,  пока,  наконец,  разодрав

голенище,  не добрался до пахнущих человеческим потом и  кровью портянок.  С

яростным урчанием он раздирал их на полоски, отплевывался и снова рвал.

     Андрей,  все  время  косивший через плечо вниз,  понемногу успокоился -

боль  в  ноге словно отрезвила его  -  и  стал подумывать над  тем,  как  бы

сбросить медведю второй  сапог:  пусть  забавляется.  Но  потом  решил  быть

экономным:  когда  мохнатый враг  расправится с  первым  сапогом,  он  опять

полезет на  ель,  вот тогда-то и  пригодится второй сапог.  Андрей устроился

поудобней,  опять  покосился  через  плечо  и  вдруг  увидел  скошенный срез

автоматного кожуха.  Тут только он понял,  что не пускало его вверх: автомат

зацепился за ветку и держал его как на привязи.

     - Ага! Ну то добре! - сразу пришел в себя Андрей.

     Он  высвободил,   а  потом  и  снял  с  плеча  автомат.   Пока  медведь

разделывался с  остатками портянок,  Почуйко повернулся к нему лицом,  нашел

сучок для упора и,  приложившись,  дал первую очередь из  автомата.  Медведь

дернулся и, точно прислушиваясь, стал медленно поворачивать голову в сторону

ели. Андрей прицелился поточнее и дал еще одну очередь.

     Тут  им  овладела  такая  отчаянная  радость,  такое  распирающее грудь

ощущение полного счастья, расплаты и мести, что он забыл обо всем на свете и

все стрелял и стрелял, дико вопя при этом:

     - Ого-го!

     Будь  у  него  опыт,  Почуйко все-таки проверил бы,  на  каком сучке он

стоит.  Но опыта у него еще не было. И в тот момент, когда прошитый десятком

пуль  медведь  круто  развернулся и  грохнулся на  бок,  сучок  под  Андреем

треснул.  Почуйко схватился было за  ствол ели,  но выпустил из рук автомат.

Пытаясь подхватить оружие,  он  отпустил елку и,  цепляясь руками за  ствол,

полетел вниз.

     Автомат упал прикладом на корень,  затвор сорвался с боевого взвода,  и

оружие само  по  себе дало короткую очередь.  Андрей услышал эту  очередь и,

крикнув: "Ратуйте!", шлепнулся на песок. Последней его мыслью было: "Отак от

и вмирают".

                           ВСТРЕЧА У ЗАВОДИ

     Прозрачная вода  реки  тихонько  позванивала в  лозняке.  На  ель  села

пичужка и,  глядя вниз,  изредка посвистывала.  Из  тайги доносились шорох и

потрескивание,  словно кто-то большой и осторожный ходил вокруг да около,  а

на опушку выйти боялся.

     Почуйко очнулся, пошевелился, ощупав бока и нога" приоткрыл один глаз и

охнул. Болела пятка, болели ободранные о ствол руки, болело все тело. Дышать

было тяжело. Он опять закрыл глаза, прислушался. Было тихо.

     Но  через  несколько секунд  он  ясно  услышал  торопливые шаги.  Потом

затрещали кусты, и Андрей с ужасом подумал: "Медведи на помощь идут!"

     Он вскочил на ноги и опять бросился к спасительной ели.

     Из  кустарников  возле  заводи  выскочил  потный  деятельный  Пряхин  с

автоматом в руках, а за ним - Вася Лазарев, Сенников и Губкин.

     Почуйко сразу повернулся к  ели спиной и,  заложив необутую,  сочащуюся

кровью ногу за  обутую,  полез в  карман за кисетом.  Пряхин бросился было к

нему, но споткнувшись о ведро, чуть не упал, чертыхнулся и издалека крикнул:

     - Что тут случилось, Почуйко? С кем вы бой ведете?

     Андрей оторвал кусочек бумаги и, свертывая цигарку, равнодушно ответил:

     - Тут такое дело,  товарищ старшина, получилось. - Он заклеил цигарку и

стал хлопать себя по карманам.  -  Пийшов я  по рыбу.  Ну ловлю.  Дайте мени

серников  хтось...   -  Сенников  торопливо  протянул  ему  спички.  Почуйко

прикурил, прищурил левый глаз, затянулся. - Так вот - ловлю. Хорошо ловлю. И

потребовалось мени в  воду слазить.  Только я  зняв сапог,  а  тут откуда ни

возьмись вот ця холера.  -  Андрей небрежно показал ногой на медведя.  - Хоп

мой сапог и - рычить нахально. Я кажу: "Отдай". Рычит, собака, та ще и лапой

замахивается.  Ну вот и...  - Почуйко показал окровавленную пятку, - якось и

зацепила.  Я, конечно, разозлился страшенно и всадил в нее маленько зарядив.

А  потим стоял и  думав:  як бы мени исхитриться да вот с  этой шкуры сапоги

пошить?  Бо в одном сапоге службу нести погано. Так вот я и у вас спрашиваю:

чи можно,  чи неззя с той шкуры сапоги сшить? И какие они выйдут - яловые чи

хромовые?

     Всю эту невероятную историю Почуйко рассказывал совершенно спокойно,  с

тихим раздумьем хорошо поработавшего, но все ж таки попавшего в неприятность

человека.  Все  четверо прибежавших ему  на  помощь  товарищей стояли  перед

невозмутимым,  круглолицым, со вздернутым носом и поблескивающими маленькими

озорными глазками Андреем и никак не могли разобрать - правду он говорит или

разыгрывает.

     Вывалившаяся   из   ведра   рыбина   свидетельствовала,   что   Почуйко

действительно ловил рыбу -  и  удачно.  Медведь действительно хватил его  за

голую пятку -  это тоже было видно.  Да и сам медведь,  огромный, неуклюжий,

лежал между ними и  Андреем как  самое верное доказательство его геройства и

правдивости всего рассказанного.

     Все четверо то  улыбались,  то,  взглянув на медведя,  на окровавленную

пятку  Почуйко,  хмурились,  но  молчали.  Сенников  первым  понял,  что  их

обманывают. Он ткнул медведя ногой и строго сказал Почуйко:

     - Слушай, ты не валяй дурака! Ты толком расскажи, что тут случилось.

     - Слушай,  Сенников,  -  важно  ответил Почуйко и  затянулся махорочным

дымком.  -  Це ты дурака валяв, когда змияку побачив: одеялу до горы подняв.

Загородывся!  А того не подумав,  шо змияка пид одияло пролезть могла.  А я,

брат, честно робыв, понял?

     Аркадий побледнел,  но  ответить не успел.  Ноги у  Андрея подкосились.

Опираясь спиной о ствол ели, он сполз на землю и тихонько охнул:

     - Устав я, товарищ старшина. Отдохнуть трэба...

     Пряхин наклонился к нему, участливо спросил:

     - Вам очень плохо, Почуйко?

     Андрей не  ответил,  он  лишь  натужно вздохнул:  острая боль  корежила

побитое тело.

     Вася Лазарев недоуменно и  испуганно вглядывался,  то в смежившего веки

Андрея,  то  в  бледного,  нервно  вздрагивающего Сенникова,  который злобно

смотрел  в  серое,  покрытое росинками пота  лицо  Почуйко,  завидуя  и  его

несомненному подвигу,  и веселой находчивости, и даже его боли. Ему бы очень

хотелось быть  на  месте Андрея или  хотя  бы  достойно ответить на  его  не

слишком уместную шутку,  которую Аркадий воспринял как  оскорбление,  но  он

понимал,  что ответить не может: между ним и товарищами лежало что-то такое,

что раньше он только смутно угадывал и  что теперь хорошо ощущалось.  Но что

это такое,  Аркадий не знал.  Это и обижало его,  и злило. Он сжал кулаки и,

круто повернувшись, пошел к заводи. Вася проводил его все тем же недоуменным

и испуганным взглядом и протянул:

     - Странный какой...

     Ему никто не ответил.  Андрей попытался подняться на ноги,  но,  охнув,

опять сник.

     - Ничего. Отдышусь, - убежденно сказал он. - Привели дядьку?

     - Почти уж довели,  но когда услышали выстрелы -  побежали,  - необычно

торопливо и все так же участливо пояснил Пряхин. - Бинтов, жалко, нет...

     - У меня остались, - быстро сказал Вася.

     - Ничего, вы идить за ним. А я тут сам перевяжусь. Идить.

     Пряхин помедлил, помолчал, затем приказал:

     - Вася, оставайся с ним, а мы пойдем к Николаю Ивановичу.

     Вася кивнул и с готовностью наклонился к Почуйко:

     - Может,  вы пить хотите?  - И, не дожидаясь ответа, побежал к реке. Он

притащил ведро воды, напоил Андрея, промыл ему раны на пятке и сказал:

     - Вы погодите, я сейчас травки поищу.

     Он ушел в  лес и  вскоре вернулся с  длинной,  узкой,  похожей на осоку

травой  и  жирными листьями,  напоминающими подорожник.  Травку он  помял  в

руках, потер, заставил Почуйко поплевать на нее, положил на ранки и пояснил:

     - Это кровоостанавливающая...

     На  снадобье он  положил жирные листья и,  перевязывая ногу  вынутым из

котомки чистым бинтом, добавил:

     - А  листья -  заживляющие.  Быстро пройдет.  Раны не  глубокие.  -  Он

помолчал и  спросил:  -  Товарищ Почуйко,  а  как  все-таки получилось?..  С

медведем?

     Андрей посмотрел на  него,  на  перебинтованную ногу и,  не  стесняясь,

рассказал, как было дело, потом спросил:

     - Слушай, а откуда рыба на берегу очутилась? Не посуху ж она лазит?

     - Ее  медведь наловил.  Он  рыбу  лапой  подхватывает и  выбрасывает на

берег.  Но  медведь  не  любит  свежей  рыбы.  Он  обязательно заваливает ее

мусором,  валежником и,  когда она начнет припахивать,  тогда ест.  Я сейчас

поищу его кладовую.

     - Ты  не  ищи,  прах с  нею.  Есть там такая кладовая.  Но как же он ее

ловит? Он же косолапый. И рыба - что? Дура?

     - Ой, дядя Андрей... - рассмеялся Вася.

     - Какой я тебе дядя... Просто Андрей.

     - Ну  ладно.  Пусть  будет просто Андрей,  -  согласился Вася.  -  Рыба

сейчас,  и верно,  дура -  валом идет. Ничего не признает. Вот вы потом сами

увидите.

     Но в  этот вечер они не смотрели,  как идет рыба.  У  них нашлись более

неотложные дела.

                         ВТОРОЕ ПАДЕНИЕ АРКАДИЯ

     Пряхин ничего не забывал.  Запомнил он и сенниковские сжатые кулаки,  и

его обиженный взгляд исподлобья. Это насторожило старшину.

     "Только  этого  не  хватало,   -   подумал  он.   -   Еще  между  собой

разругаются..."

     И он, как всегда, решил действовать сразу, не откладывая.

     Как  только дядя Васи Лазарева был доставлен на  пост,  Пряхин спокойно

приказал:

     - Сенников,  сходите-ка  на  реку и  помогите Почуйко.  А  то  он  сам,

пожалуй, не доберется.

     Сенников понял,  что  Пряхин нарочно отдает такое приказание,  и  хотел

возразить,  но  Пряхин равнодушно склонился над  грудой имущества,  доставая

полушубок:  дяде и племяннику тоже требовались постели.  Старшина видел, как

нерешительно переступал с ноги на ногу Аркадий, слышал его возмущенный вздох

и молчал.  Наконец Аркадий щелкнул каблуками -  старшина не мог не отметить,

что Сенников был единственным,  кто по  возвращении из тайги успел почистить

сапоги, - и отчеканил:

     - Слушаюсь!

     Почуйко  встретил  его,  как  встречает заждавшийся командир не  совсем

аккуратного подчиненного - суховато и в то же время ворчливо.

     - И шо вы там чикаетесь,  - бурчал Почуйко. - Тут работнуть трэба, а их

нема. Давай засучивай рукава.

     Тут только Аркадий понял, чем были заняты Вася и Почуйко.

     Без гимнастерки,  в одной только белой нательной рубахе,  с обнаженными

по  локоть и  выпачканными кровью и  жиром  лоснящимися руками,  Почуйко был

озабочен и  даже  как  будто  свиреп  -  так  смешно  раздувались ноздри его

вздернутого носа,  так сосредоточенны были маленькие, всегда хитроватые, а в

эти  минуты  суровые глаза.  Он  стоял  над  полуободранной тушей  медведя с

кинжалом в руках.  Вася держал медведя за переднюю лапу и осторожно подрезал

ножом   вздрагивающий  сероватый  жир,   медленно   отворачивая  продернутую

кровавыми жилками,  отдающую голубизной изнанку мохнатой шкуры.  Он  был так

увлечен,  что  даже  не  взглянул  на  Аркадия,  и  тому  почудилось в  этом

безразличии что-то враждебное, хотя это ощущение сразу же прошло.

     Главное,  что  поразило  Аркадия,  были  окровавленные  руки  Андрея  и

безобразно  раскоряченная  туша  медведя.  Было  в  ней  что-то  непонятное,

страшное,  вызывающее какое-то  другое,  очень  смутное и  очень болезненное

представление.   Аркадий   беспомощно   сглотнул   воздух,   облизал   сразу

пошерхнувшие тонкие губы и  чуть было не попятился.  Как и  случай со змеей,

эта  встреча с  медвежьей тушей  поразила его  своей неожиданностью,  полной

противоположностью всему тому,  к чему привык Сенников, что было ему знакомо

и понятно. Вероятно, он отказался бы от работы, может быть, даже возмутился,

но Андрей опередил его:

     - Вот ты,  Аркаша,  жив,  жив в  своей Москве,  а небось не бачив,  как

окорока делают?  Так вот дывысь и  на  вусы мотай...  А  щоб то  получалось,

скидывай гимнастерку и берысь за дело.

     Андрей  точил  кинжал  о  длинный обломок мергеля и,  хитро  прищурясь,

испытующе посматривал на Сенникова.

     Одна только мысль о  том,  что ему предстоит возиться с  этим медвежьим

трупом,  в крови,  в жиру,  вдыхать душный запах туши,  показалась Сенникову

совершенно невозможной, нижняя губа его брезгливо оттопырилась, глаза широко

и страдальчески открылись.  Он понимал, что отказаться - значит признаться в

своей  чрезмерной привередливости и  навсегда потерять уважение и  Почуйко и

других.  Хитрый и  бесцеремонный,  Андрей поднимет его  на  смех  при  любом

удобном случае. Но и приняться за разделку туши он тоже не мог.

     Почуйко ехидно усмехнулся и сожалеюще, задумчиво произнес:

     - Это верно... Тут тебе командовать не придется. - И вдруг резко, почти

грубо закричал:  -  Ну  чего стоишь,  як  тот пенек?  Тут тебе змиюк немаэ -

можешь ходыть.  -  И, заметив, что Аркадий дернулся, уже совсем вошел в роль

командира:  -  Иди докладывай Пряхину,  что ты  ледачий лодырь,  да  ще и  з

трусцой: мертвого медведя сильней живой змеи боишься.

     - Я не боюсь... - вспыхнул Сенников.

     - Стыдаешься?  - наклоняясь вперед и заглядывая Аркадию в глаза, ехидно

спросил Андрей.  -  Ручки запачкать не хочется?  А коклетки мамкины любил? И

ковбаску  хамал?  -  И  уже  оглядываясь,  укоризненно и  насмешливо покачал

головой: - Э-эх вы, городские.

     Так  непробиваемо и  великолепно было почуйкинское чувство собственного

превосходства  и   снисходительного  презрения  к   городскому  и,   значит,

легкомысленному человеку,  так  не  вязалось оно  с  тем,  что думал о  себе

Аркадий,  что он не выдержал - сердито поджал губы, быстро снял снаряжение и

гимнастерку.  Закатывая рукава нижней бязевой рубашки,  стараясь не смотреть

на медвежью тушу, он решительно шагнул вперед.

     - Ну, за чем у вас тут остановка?

     Эта  вымученная,  хотя  и  произнесенная с  великолепной решительностью

фраза не произвела на Почуйко никакого впечатления.  Он покривился, нагнулся

над  тушей,  буркнув Аркадию:  "Придерживай",  сунул ему в  руку еще теплый,

скользкий край  шкуры  и  стал  ловко орудовать кинжалом.  Он  сопел,  часто

вздыхал.  Глаза у него то сужались, то расширялись, на лице выступали мелкие

капли пота.  Ни  Аркадий,  ни Вася не знали,  как болит прокушенная медведем

нога, как ноют ушибы.

     - Так шо я тебе рассказывал? - спросил Почуйко у Васи.

     - Сосед у вас был... - живо откликнулся паренек и улыбнулся.

     - Ага,  был.  И  скажи,  скупее его во всей станице не было.  С  клуба,

бывало,  идет в  праздник,  когда улица вроде бы убрана,  и  то полные жмени

барахла насобирает. Там сена клочок, там щепку, там гайку, а то косточку - в

утиль сдавал.  И вот,  понимаешь,  завел он свинью.  Кабанчика. А жадный же.

Кормов жалко.  Так  он,  паразит,  как  приспособился?  Как  только народ на

боковую,  он - на порожек, а кабанчика - из закутка. Кабанчик туда, кабанчик

сюда.  Жрать ему хочется,  аж визжит, побегает, побегает - и на какой-нибудь

огород заберется.  Наестся и -  домой.  Ну, заметили. Отвадили. А кабанчик -

растет,  жратвы ему больше трэба...  Да держи ты как следует!  -  прикрикнул

Почуйко на  Аркадия и  опять мирно,  с  остановками и  почти без  украинских

словечек продолжал: - Вот сосед и надумал пускать его на колхозную картошку.

Как раз в  тот год надоумили нас яровизированную картошку сажать.  А  то  до

этого у нас ее почти что не было.  Ну и там поймали.  Оштрафовали.  Сосед аж

вызверился и решил:  "Зарежу,  а то тот кабанчик и меня съест". А жадный же.

Бойца -  моего,  значит, батьку - пригласить не хочет. Решил сам колоть. Ну,

выточил свайку, за ухом кабанчика почесал и впорол ему свайку под лопатку. У

бати это как выходило?  Ударит, кабан только хрюкнет и на боковую. А этот-то

вместо левой, где сердце, под правую лопатку угодил. Кабанчик и взвейся. Как

тигра стал.  Носится по двору,  верезжит и на соседа кидается. А он длинный,

худой,  по двору сигает и орет: "Ратуйте!" А чего ж тут ратувать, тут бежать

нужно  со  двора.  А  не  убежишь.  У  жадных ведь  как?  Раньше всего забор

справный,  чтоб не то что воры, а даже кура чужая не протиснулась. Вот сосед

и  носится вдоль забора,  а  протискаться ему  некуда.  Тут  батя выскочил и

кричит мне:  "Заряжай,  Андрюшка,  ружье картечью, а то подранок этот соседа

съест!"

     Андрей вздохнул и  вывернул задний медвежий окорок,  который он  кончил

подрезать.  Шкура  повернулась,  и  темная ладошка медвежьей лапы  по-детски

беспомощно легла  на  освещенный ярким,  предзакатным солнцем песок и  нежно

зарозовела под ним. И когти, и чернота - все было в ней звериное, и все-таки

было и что-то очень человечье, грустно-беспомощное.

     Аркадий уставился на  эту  темную,  слегка  розовеющую ладошку и  вдруг

понял,  что вся эта распластанная, освобожденная от шкуры туша несет на себе

какие-то  человеческие  черты,   и  ему  стало  по-настоящему  страшно.   Он

выпрямился и,  отставляя от  тела  окровавленные руки,  с  ужасом смотрел на

ладошку.

     Почуйко перехватил его взгляд, нахмурился, больной ногой толкнул шкуру,

ладошка перевернулась, перестала быть страшной.

     - Ну,  а вы что? - замирая от мальчишеского восторга, спросил ничего не

заметивший Вася.  Андрей  не  ответил.  Он  еще  раз  посмотрел на  бледного

Сенникова, тяжело вздохнул и приказал:

     - Ты  одевайся,  Аркашка,  да  срежь  палку  покрепче -  сейчас окорока

понесешь.

     И,  отвернувшись,  сердито посапывая,  стал  быстро и  ловко  подрезать

второй окорок.

     - Ну вы-то что? Зарядили ружье? - допытывался Вася.

     - А  я  ничего,   -  сердито  ответил  Почуйко  и  буркнул:  -  Словом,

пристрелили мы того кабанчика.  - И, подумав, добавил: - Ты нажимай. Надоело

возиться.

     Аркадий все смотрел и смотрел на тушу,  и сил, чтобы совладать с собой,

у  него не находилось.  Наконец он горестно всплеснул руками и с истеричными

нотками в голосе воскликнул:

     - На кой вам черт потребовалось его требушить?

     Почуйко, не разгибаясь, не совсем уверенно ответил:

     - Вон Васька говорит - у медведя мясо хорошее.

     - Кто  же  это  хищника ест?  -  опять закричал Аркадий.  -  Варварство

какое-то...

     - Смотри-ка, - рассердился Вася. - Варварство! Да если вы хотите знать,

медведь вовсе и  не хищник.  Он,  скорее,  травоядный.  А хищником только по

нужде становится. И мясо у него получше свинины.

     - Откуда ты можешь знать?! - возмутился Аркадий.

     Вася выпрямился и с нескрываемой издевкой ответил:

     - У нас,  в тайге,  медвежатину едят.  Не знаю,  как у вас... - паренек

осекся и отвернулся.

     Почуйко неторопливо поточил кинжал, задумчиво сказал:

     - Вот так-то, Аркашка. Вырезай-ка палку и тащи окорока.

     Сломленный,  растерянный Аркадий,  негодуя и чего-то побаиваясь,  молча

подчинился,  вырезал палку и,  надев на  нее,  как  на  коромысла,  медвежьи

окорока,  потащил их в гору. Он вдруг подумал, что не только Почуйко, а даже

Вася чем-то выше его,  опытней,  и поэтому они имеют право командовать, и не

подчиниться им  нельзя.  Но  эта  не  вполне осознанная мысль очень мешала и

смущала Аркадия,  отнимала у  него что-то  чрезвычайно важное и  страшно для

него нужное,  без чего (он понимал это) он  был не  тем Аркадием Сенниковым,

который ему нравился. Однако бороться против этой мысли, смять ее, выбросить

он не мог: перед глазами стояла освещенная ярким солнцем розовеющая медвежья

ладошка.

                           НОВОЕ ЗНАКОМСТВО

     Когда Вася и опирающийся на палку Андрей добрались до лагеря, окорока и

шкуру уже перенесли и засыпали солью. Весь гарнизон был в сборе.

     У  стола  сидел  Николай  Иванович Лазарев  -  низенький,  широкоплечий

человек средних лет. Его загорелые скулы заросли клочковатой жидкой щетиной.

Присматриваясь к  нему,  Андрей недовольно покачал головой -  не  таким  ему

представлялся  учитель.  В  потрепанной  стеганке,  ичигах,  заплатанных  на

коленях шароварах,  Лазарев больше походил на колхозника, лесника, охотника.

За  поясом у  него торчал длинный и  широкий кинжал без  ножен.  Его богатое

охотничье ружье  стояло в  козлах вместе с  другим оружием.  И  только когда

Почуйко встретился с Лазаревым взглядом,  то поверил,  что этот простецкий с

виду  человек может быть  учителем.  Его  умные темные глаза были  острыми и

немножко  насмешливыми.   Он  не  стал  ждать,  пока  настороженный  Почуйко

поздоровается, и первым крикнул:

     - Давайте поближе -  в  инвалидную команду!  У  нас  теперь две ноги на

двоих. По очереди ходить будем.

     - Я не гордый.  Я свою очередь и переуступить могу, - осторожно пошутил

Андрей.

     Все засмеялись.  Почуйко,  понимая,  что он  виноват перед товарищами -

ведь он  так и  не  приготовил обед,  -  сразу же похромал к  продуктам,  но

старшина остановил его:

     - Ладно уж... Отдыхайте... рыболов.

     Но Почуйко не стал отдыхать.  Он сердито загремел сковородками, поточил

ножик и с ходу напустился на Губкина:

     - Ты, Санька, не крутись под ногами. Натаскай лучше дров.

     Губкин  не  удивился  этой  грубоватой строгости  товарища.  Он  быстро

обрубил топором ближний пенек и притащил щепки к очагу. И даже когда Почуйко

в  своей  суровой  хозяйственной одержимости вступил в  спор  со  старшиной,

Пряхин уступил ему  и  улыбнулся так мягко и  весело,  что Андрей не  мог не

отметить этого.  Самым удивительным было поведение Сенникова. Совсем недавно

он казался не столько усталым,  сколько напуганным необычным видом медвежьей

туши.  А  сейчас у  него  весело блестели глаза и  движения были  быстрыми и

точными.

     "Водки они хлебнули,  что ли?  - подумал Андрей, разглядывая товарищей.

Зная,  однако, строгость старшины, сейчас же отбросил эту догадку. - Ведь не

может же  быть,  чтобы они  не  устали.  Все-таки человека на  плащ-палатках

тащить нелегко..."

     Его недоумение заметил Вася и, посмеиваясь, сказал:

     - Ну вот,  теперь сам видишь,  что такое лимонник. Всякую усталость как

рукой снимает.

     Вася протянул Почуйко домашнюю лепешку.

     - Ты только попробуй, - настаивал он. - Попробуйте. Сами увидите...

     - Точно,  точно! - подтвердил Губкин, но Андрей, опасаясь розыгрыша, не

поверил ему и, зажимая лепешку, смотрел на старшину.

     - Все правильно,  -  кивнул головой Пряхин.  -  Лепешки помогают.  Вася

обещал разыскать этот полукустарник-полулиану,  и тогда мы напечем лепешек в

запас. Незаменимая, выходит, вещь. Просто удивительно. - Он помолчал и вдруг

широко улыбнулся. - А есть все-таки хочется. Скоро у вас, повар?

     Почуйко  подбросил щепок,  положил  на  сковородку куски  медвежатины и

принялся чистить рыбу. Сенников задумчиво произнес:

     - Говорят,  что  американцы для  своей знаменитой кока-колы  используют

орешки  африканского дерева.  А  почему  у  нас  не  выпускают  лимонада  из

лимонника? Ведь он же определенно вкусней, чем африканские орешки.

     - А ты почем знаешь? - подозрительно спросил Андрей.

     - Я читал...  И еще в поезде нам рассказывали моряки,  которые бывали в

Америке. Они говорят, что лимонник лучше.

     - Ну гляди,  -  Почуйко погрозил Васе облепленным чешуей ножом, - чтобы

мне лимоннику насобирал.

     Вася кивнул.

     Не  то  обед,  не  то ужин прошел весело.  Ели медвежатину,  добродушно

подшучивали над  серьезно-молчаливым  Андреем,  на  которого,  казалось,  не

действовал лимонник.  И  только Сенников опять начал грустнеть,  замыкаясь в

себе.  Он  разбирался в  событиях дня  и  не  мог понять,  почему так быстро

потеряны и уважение товарищей и, что было самым важным для него, собственная

уверенность в своих силах и способностях...

     Несколько  дней  назад  он,  Аркадий,  по  поручению  лейтенанта обучал

отстающих солдат взвода строевой подготовке,  радуясь ни с чем не сравнимому

ощущению власти над такими же солдатами,  как и он.  Несколько дней назад он

твердо верил,  что на  этом дальнем посту он  сумеет проявить себя настоящим

командиром.  Кажется,  Аркадий сделал все,  чтобы  с  первых же  минут своей

армейской  службы  зарекомендовать себя  если  не  прямым  командиром  своих

товарищей,  то хотя бы первым помощником старшины В чем же дело?  В змее?  В

этой дурацкой слабости перед медвежьей тушей?  Ведь он знает, что он сильней

и  находчивей слишком уж мягкого Губкина,  культурней,  начитанней да просто

умнее не только мужиковатого Почуйко,  а даже старшины.  Так почему же с ним

происходит такое?

     Чем  больше  Аркадий доискивался до  причин своего тяжело переживаемого

падения,  тем больше убеждался,  что он  в  нем не виноват,  что то же самое

переживали и другие. Ведь Пряхин тоже не бросился на змею. Он сидел в уголке

палатки,  а  потом,  когда  змеи  ускользнули,  выскочил оттуда как  пробка.

Почуйко тоже смутился, когда увидел медвежью ладошку.

     "Просто они хитрее,  - решил Аркадий. - А я прямой. Они все скрывают, а

я честно... прямо... Что ж, разве неверно? Я же не скрываю, а они скрывают и

еще задаются..."

     Оттого что и в этом затруднительном положении он, оказывается, все-таки

лучше товарищей, Аркадий повеселел. Как раз в эту минуту его тронул за плечо

Почуйко и заговорщически шепнул:

     - Ты не вешай носа...  Поначалу оно,  верно, неприятно. А потом ничего.

Пройдет.

     Аркадий понял,  о  чем идет речь,  но он уже был не тот,  что несколько

минут назад, и поэтому ответил холодно и высокомерно:

     - Я  не понимаю,  о  чем ты.  Хотя вешать нос не собираюсь ни при каких

обстоятельствах.

     Почуйко посопел и отодвинулся.

     В это время раздалось требовательное дребезжание зуммера. Пряхин встал,

взял трубку.  Его необычно добродушное в  этот вечер лицо стало озабоченным.

Он  одернул гимнастерку и  даже попытался застегнуть воротничок.  За  столом

примолкли: Пряхина явно вызывало начальство.

     На коммутаторе постарались -  дали доброе усиление,  и  голос командира

роты капитана Кукушкина зазвучал так громко, что его услышали все.

     - Вы  что же  это,  Пряхин,  забываетесь?  -  даже на расстоянии гремел

недовольный басок.  -  Ушли и  как в воду канули.  Полдня звоним -  никто не

отвечает.

     - Так, товарищ капитан... - отворачиваясь от стола, попробовал перебить

старшина, но Кукушкин не стал его слушать.

     - Плохо,  старшина,  плохо...  И доложили по возвращении неясно. Гадай,

что там у вас.  Кого привели на пост? Какое состояние? Что с Почуйко? Может,

вам  вертолет прислать с  врачом,  а  может,  самому  прилететь и  взыскание

наложить -  пост остался без надзора?  И  это в тайге!  Вы о бдительности не

забывайте, старшина. Это главное.

     - Так,  товарищ капитан...  -  опять  вмешался смущенный и  озадаченный

Пряхин. Он знал, что его могут услышать подчиненные, и это не нравилось ему.

Он переступал с ноги на ногу и косился в сторону стола. Учитель первым понял

состояние старшины и  громко попросил Сенникова,  который с особым вниманием

прислушивался к телефонному разговору:

     - Налейте-ка мне, пожалуйста, чайку...

     Сенников даже  не  посмотрел на  Лазарева,  и  чай  ему  налил  Губкин.

Старшина наконец дождался окончания выговора и  четко,  отрывисто от  досады

доложил о случившемся.

     - Ну вот,  это иное дело, - милостиво согласился капитан. - А то гадай,

что у вас там случилось.

     - Так, товарищ капитан, я же так и доложил, только вас не было.

     - Вот и учтите -  о таких чепе докладывайте лично.  И еще - положение у

нас усложняется,  так что смотрите там,  с гостями легче, а связь чтобы была

бесперебойной.  Имейте в виду - ваш пост трудный, стоит как раз на средине -

гляди и поглядывай.

     Коммутаторщики решили, что главное капитан сказал, и усиление упало. То

хорошее, ободряющее, что было сказано капитаном, на посту никто не услышал.

     Положив трубку,  хмурый  Пряхин  подошел к  столу-камню.  Почуйко молча

пододвинул ему кружку с  чаем и осуждающе посмотрел на улыбающегося Аркадия.

А  тот  и  в  самом деле в  душе смеялся над  старшиной.  "И  ему достается,

похлеще,  чем нам,  грешным".  И радовался, что он правильно, по его мнению,

решил трудную задачу:  "Нет,  я  не  только не хуже других" (думать,  что он

лучше,  все ж не решился).  Чем больше он думал об этом,  тем уверенней себя

чувствовал,  убеждаясь, что он должен, обязан руководить другими - ведь даже

старшина допускает командирские ошибки.  Он бы таких ошибок не допустил.  Он

бы навел порядок.  И незаметно образ строгого старшины, до сих пор, несмотря

на  явные недостатки,  все-таки уважаемого Сенниковым,  померк,  стушевался.

Старшина казался ему почти таким же мужиковатым, как Почуйко, и Сенников его

ничуть не боялся.

     Солнце  село,  и  над  сопкой  нависли зеленовато-розовые сумерки.  Все

вокруг казалось таинственным и призрачным.  Голоса людей стали звучать тише,

приглушенней,  точно  что-то  настораживало  их.  Эта  необычная  обстановка

возбуждала,  подстегивала Сенникова,  и  он  отрывисто -  как  ему казалось,

по-командирски - спросил Лазарева:

     - А что вы, собственно, делаете в тайге?

     Ни  притихшие солдаты,  ни озабоченный Пряхин,  ни,  вероятно,  Николай

Иванович   не   заметили   в    его   словах   подозрительности   и   легкой

пренебрежительности.   Только  Вася  удивленно  посмотрел  на  Аркадия,   но

промолчал.  Аркадий лукаво  прищурил глаза,  покосился на  Лазарева,  словно

разыгрывал несерьезного человека. Лазарев же ответил очень серьезно:

     - А вы смеяться не будете?

     Ему давно хотелось изменить обстановку,  разрядить напряжение. Сенников

помог ему,  и,  смягчая его  вызывающую неловкость,  Лазарев свел разговор к

шутке:

     - А  то ведь некоторые ученые люди не верят нам с  Васей,  даже смеются

над нами. Говорят, что мы неисправимые фантазеры.

     - Нет, что вы! - воскликнул Губкин. - Мы не будем смеяться.

     Он так покраснел, так по-мальчишески горячо и взволнованно блеснули его

карие глаза,  что Пряхин и Почуйко усмехнулись, а Сенников посмотрел на Сашу

почти с презрением и засмеялся.

     - Вот видите...  -  развел руками Николай Иванович.  -  Я  еще не начал

рассказывать, а уже смеются...

     - Не всем же плакать, - вставил Сенников и покосился на Пряхина.

     На  мгновение Лазарева озадачила сенниковская двусмысленность,  хотя он

быстро справился с собой:

     - Ладно! Плакать будете или смеяться, а я расскажу.

                   ГОСУДАРСТВО БОХАЙ И ЕГО НАСЛЕДСТВО

     Почуйко подкинул в очаг щепок, и, прежде чем они вспыхнули, ночная тьма

словно  сжала  маленький  гарнизон.   Зажигались  первые  звезды.   От  реки

поднимался белесый  туман,  подчеркивающий глубокую  и  таинственную темноту

горной тайги,  величавую молчаливость сопок.  Было  тихо.  И  в  этой тишине

неторопливый рассказ Лазарева казался особенно убедительным.

     - Начало этой истории в  Маньчжурии.  В  августе тысяча девятьсот сорок

пятого  года  часть,  в  которой  я  командовал  танковой  ротой,  с  трудом

форсировала бурную  реку  Муданьцзян  и  остановилась в  китайском  местечке

Нингута.  Здесь  я  случайно разговорился со  старым китайским учителем,  он

когда-то  работал  во  Владивостоке и  неплохо  говорил по-русски.  Он-то  и

рассказал мне  любопытную легенду  об  истории  древнего  государства Бохай,

существовавшего когда-то вот в этих самых отрогах и долинах Сихотэ-Алиня.

     "Как всегда бывало в прошлом,  -  сказал мне тогда китаец,  -  и как, я

надеюсь, не случится в будущем, несчастья бохайцев начались в войне. Вначале

на них напали соседи, потом обрушились полчища Чингис-хана. На месте единого

могучего  и  богатого государства образовалось несколько царств.  Они  стали

враждовать между собой.  Древние рукописи и легенды по-разному объясняют эту

вражду.   Одни  говорят,  что  дело  было  в  желании  захватить  рудники  и

мастерские,  где  добывали  и  изготовляли необыкновенный бохайский  металл,

который никогда не  ржавел и  не  тупился,  другие -  что несчастья начались

из-за любви одного царя к жене другого.  Так или иначе,  а войны беспрерывно

гуляли по стране, разрушая города и уничтожая жителей.

     И  только мастера и  добытчики знаменитого по  всему Востоку бохайского

металла были надежно скрыты в  горах и  лесах.  Их  не касалась война.  Но в

самый ее  разгар в  стране появилась страшная и  до  тех  пор  не  известная

"черная болезнь".  Она не знала пощады и  косила и  смелых воинов,  и  малых

детей.  В конце концов война прекратилась,  потому что некому было воевать -

погибли все. В живых остались лишь бохайские мастера.

     Самый мудрый, но не самый старший из них сказал своим товарищам:

     - Наше  могучее  государство  погибло,  опустели  дома,  поля  остались

неубранными. Долгие годы люди будут бояться "черной болезни" и не появятся в

этих местах.  А  ведь нигде нет таких красивых и богатых гор,  могучих рек и

тучных  долин.   И  потому  рано  или  поздно,   но  люди  вернутся  в  этот

благословенный край.

     - Да, это так, - сказали его товарищи.

     - Но тот, кто придет после нас, ничего не найдет.

     - Почему? - удивились товарищи мудреца. - Разве "черная болезнь" унесет

горы и реки? Разве оскудеют долины и рудники?

     - Они зарастут,  -  ответил мудрец. - Здесь много солнца и влаги, и все

растет очень быстро.  И леса,  которые мы так долго вырубали, опять поднимут

свои  вершины к  небу  и  скроют от  людского глаза наши  богатства.  Правда

сказано, что забота об идущих позади отличает человека от животного. Значит,

нам нужно передать открытые нашими предками богатства тем,  кто придет после

нас. Как это сделать?

     Долго думали мудрецы и наконец решили:

     - На  местах,  где лежат наши богатства,  мы напишем огромные иероглифы

семенами долголетних деревьев.  Здесь вырастет все.  Прорастут и семена. Они

будуть жить долго и покажут людям будущего все, что мы захотим.

     - Но как люди будущего узнают наш язык? Как они прочтут наши иероглифы?

- спросил самый молодой.

     - Если люди будущего будут любознательными,  -  ответил самый старый, -

если они  будут так  любить наш  край,  как  любили его мы,  они постараются

разгадать тайну иероглифов и  найдут наши,  богатства.  Если  же  они  будут

ленивы,  не любопытны,  не полюбят наш край,  они ничего не найдут. И хорошо

сделают,  - махнул рукой самый старый мудрец. - Таким людям незачем давать в

руки счастье. Они все равно упустят его.

     Все согласились с ним.  Но когда стали решать, какими семенами высевать

иероглифы,  мнения разделились.  Оказывается,  у  каждого было  свое любимое

дерево.  У  одних -  дуб,  у других -  кедр,  а третьи предпочитали железное

дерево.  Но  умелые мастера мудры.  Они подумали,  что не в  одной этой горе

заключалось народное богатство.  В других местах были целебные источники,  в

третьих добывали драгоценные металлы, а в четвертых - камни. И все это нужно

было передать потомкам. Тогда оставшиеся в живых бохайцы разделились и пошли

отмечать нужные места семенами своих любимых деревьев.

     Никто из них не вернулся назад - всех скосила "черная болезнь".

     Триста лет люди боялись показываться там,  где некогда было государство

Бохай.  Однако  былые  беды  стали  забываться,  и  люди  потянулись  в  эти

благодатные места.  Одни шли из  Нингуты и  селились вдоль хребта Тайпинлин,

где теперь восточные окраины Маньчжурии. Другие шли с юга на север. Это были

корейцы.  Третьи  спускались с  дикого  севера  и  называли  себя  гольдами.

Четвертые пробирались с  дальнего  запада,  спасаясь  от  жестоких  царей  и

помещиков. Это были русские люди.

     Так постепенно опять заселился этот край..."

     Китаец-учитель показал мне  начертания бохайских иероглифов и  разрешил

зарисовать  их.  Но  этого  мало!  Он  рассказал,  что  установил  примерное

месторасположение этих гигантских, выписанных деревьями знаков. И оказалось,

что один из них находится где-то в районе того самого села, где я вырос.

     Хозяин очень обрадовался этому совпадению.

     - Вы  не  подумайте,  что все,  о  чем я  вам рассказал,  выдумка.  Вот

смотрите,  -  и он протянул мне обыкновенный кинжал,  рукоятка которого была

сделана  в  виде  переплетенных пятиконечных  листьев,  чем-то  напоминающих

человеческие пальцы.

     - Вот это,  -  сказал хозяин,  -  и есть бохайский нож. Рукоятка как бы

сплетена из  листьев женьшеня,  драгоценного корня  жизни,  которым славился

Бохай.

     Николай Иванович вынул из-за пояса свой кинжал и передал его солдатам.

     - Вот, посмотрите...

     Кинжал из тусклого, но совершенно гладкого, будто полированного металла

отражал блики очага,  и казалось,  что на нем живет кровь.  На рукоятке, как

пальцы, были переплетены отростки листьев.

     Пока солдаты разглядывали кинжал,  Николай Иванович вытащил из доски от

ящика  с  продуктами толстый гвоздь,  положил его  на  бревнышко и  попросил

вернуть кинжал. Размахнувшись, он ударил им по гвоздю, перерубил его и опять

передал кинжал  солдатам.  На  его  лезвии не  было  даже  отметины.  Металл

поблескивал в свете костра все так же тускло и сурово.

     - Здорово! - восхищенно воскликнул Губкин.

     - Простите, - перебил Сенников. - Китаец подарил вам этот кинжал?

     - Об  этом  речь  пойдет  дальше,  -  продолжал  Лазарев.  -  Ну,  сами

понимаете,  после войны я не мог забыть этой легенды.  А тут вот племянник у

меня подрос,  и мы с ним стали разыскивать бохайские иероглифы.  Нам с Васей

везло.  Мы нашли немало городищ,  разрушенных крепостных валов и даже напали

как-то  на  развалины богатого дома,  может быть,  дворца.  Все это лежало в

таежных дебрях, но следов бохайского металла мы не находили. И вот в прошлом

году,  совсем неподалеку отсюда,  за  той самой сопкой,  где вы видели дымок

нашего костра,  мы  обнаружили развалины крепости.  Там  были  глубокий ров,

высокий вал,  башни,  подземные ходы и хранилища. Мы начали раскопки и нашли

старинный кинжал,  очень похожий на подаренный китайцем. Все истлело вокруг,

все давно поглотила земля,  и только кинжал был как новенький - не поржавел,

не помутнел. Эту свою находку...

     Надо  сказать,  что  у  меня  в  роте был  отличнейший механик-водитель

Васьков.    После    войны    он    окончил   вуз,    сейчас    работает   в

научно-исследовательском  институте  и  занимается  твердыми  сплавами.  Вот

ему-то я и послал наш кинжал.

     Месяца через четыре он  прислал мне  анализ металла,  из  которого была

сделана наша находка.  Оказалось,  что он содержит массу редких и  редчайших

металлов:  тантала,  ванадия и  других,  но особенно много -  германия.  Вот

они-то и придали железу такие изумительные качества.  "Очевидно, - писал мне

Васьков,  - где-то здесь, в горах Сихотэ-Алиня, природе было угодно вкрапить

в железную руду редкие и редчайшие металлы. Бохайцы брали готовый сплав".

     И  вот что еще интересно!  Исследователь Приморья Арсеньев рассказывал,

что  он  отыскал в  горах  выписанный огромными дубами  иероглиф.  А  совсем

недавно в  районе этого  иероглифа найдены целебные источники.  Как  видите,

легенда обрастает фактами.  Один из  подарков предков уже дошел до потомков.

Теперь вы знаете все и, если можно, помогите нам. Ведь вы тоже будете ходить

по тайге - присматривайтесь. Иероглиф имеет такую форму...

     Николай  Иванович нарисовал значок,  похожий  на  обычное печатное "А",

только с двумя перекладинами посредине.

     В тот вечер солдаты долго спорили,  обсуждая древнюю легенду.  Губкин и

Пряхин верили ей.  Почуйко мудро молчал, может быть, потому, что тело у него

ныло и болело,  но он крепился,  и только Сенников, допуская существование и

государства Бохай, и необыкновенных рудников, твердо стоял на своем.

     - Теперь для  современной техники такие рудники не  имеют промышленного

значения. Историческое - возможно, - соглашался он. - А экономическое - нет.

Невыгодно тащить сюда современную технику ради пустяков.

     Он говорил так убежденно,  так умело подкреплял свои мысли цифрами, что

не  согласиться с  ним было трудно.  Но  это почему-то  никого не радовало -

хотелось верить, что древние мудрецы оставили потомкам стоящие богатства.

                               РАЗДУМЬЯ

     Дневальный  Аркадий  Сенников  долго  ходил  вокруг  лагеря,  вспоминая

подробности нелегкого дня,  и все чаще удовлетворенно посмеивался - все-таки

прав  он,  а  не  другие.  Просто нужно смелее отстаивать свою правоту и  не

обращать внимания на других -  мало ли что кому взбредет в голову Полагаться

только на себя и не бояться указывать другим на их место.

     "Это  не  нескромность,   -  убеждал  себя  Сенников.  -  Это  полезная

необходимость.  В  конце концов каждый отвечает за себя и  каждый борется за

собственное благополучие. А в борьбе можно быть и хитрым и жестоким".

     Ночь выдалась облачная,  темная,  дышалось тяжело,  и все, словно перед

грозой,   замерло,   затаилось.  Возбужденный,  увлеченный  своими  мыслями,

Сенников не замечал нечастых ночных теней,  подозрительных шорохов и криков.

Даже когда зазуммерил телефон и его густой,  низкий звук разнесся по лагерю,

Аркадий  услышал его  не  сразу.  Он  неторопливо подошел к  телефону,  взял

трубку,  нажал клапан,  но не ответил,  а только прислушался. Линия молчала.

Сенников подул в трубку и, положив ее на аппарат, сердито сплюнул.

     "Не спится кому-то, вот и звонит, чтобы потрепаться", - решил он.

     Ночью телефон зуммерил еще пару раз, но Аркадий не подходил к нему.

     Мало ли кому хочется скоротать невеселые часы дневальства!

     Аркадий ходил, думал, рассеянно посматривал в темноту. Где-то далеко, в

самой глубине ночи,  там,  где темной тучей застыла громада главного хребта,

ему  почудился едва  заметный,  зеленоватый свет.  Он  словно  пробивался из

глубины одного из  горных склонов и  никак не мог пробиться.  На всем склоне

угадывались эти  попытки призрачного света  заявить о  себе,  сказать что-то

таинственное и интересное,  но Аркадий был так занят собой,  своими мыслями,

что  не  обратил внимания на  этот удивительный зеленоватый свет.  Он  искал

повода  утвердиться  в   своих  мыслях,   окончательно  убедиться  в   своем

превосходстве. И он придумал этот повод.

     Под  утро,  когда Пряхин вышел из  палатки,  чтобы проверить,  как идет

дневальство, Аркадий спросил старшину:

     - Скажите, вы верите... этому? - он кивнул на палатку.

     - Почему же мне ему не верить?

     - А  вам  не  кажется странным,  что  там,  в  Москве,  узнав  о  таком

замечательном металле,  не стали его разыскивать? Если Васьков действительно

существует и  если он работает в  научно-исследовательском институте,  то он

обязан был добиться поисков этой самой горы.  Вы заметили -  я нарочно завел

разговор о неэкономичности старых рудников,  но он доказал, что они выгодны.

Так можно ли поверить, что Москва не заинтересовалась таким делом?

     Пряхин  удивленно посмотрел на  Аркадия,  но  промолчал,  будто  ожидал

продолжения.  Аркадий  уловил  это  и  с  трудом  сдержал  вспышку  радости:

задуманное удавалось.

     - И еще, - спокойно, даже почтительно продолжал он. - Дядька - учитель,

Племянник - ученик. Сейчас сентябрь. Когда же, интересно, они учатся и учат?

     Пряхин,  сжав рукой тяжелый подбородок, потупился и после паузы ответил

неожиданно глухо, словно тяжело переживая собственную ошибку:

     - Об этом я не подумал...

     Теперь Аркадий верил в свое полное превосходство над старшиной.  Он уже

не мог сдержать своего торжества и сделал то, на что в иное время никогда бы

не решился.

     - А я вот подумал,  -  вызывающе сказал он и, круто повернувшись, пошел

вокруг поста: последнее слово, как всегда, осталось за ним.

     Озадаченный Пряхин даже  не  заметил его  дерзкой выходки.  Подозрения,

высказанные Сенниковым,  на первый взгляд казались убедительными,  и  лишь в

палатке,  разобравшись как следует и  в  словах Сенникова,  и  в  пережитом,

Пряхин понял  их  настоящую сущность.  Дело  было  в  самом Аркадии,  в  его

поведении, ходе его мыслей. Ворочаясь на постели, Пряхин строго сказал себе:

"Спокойно. За парнем нужен особый пригляд".

     И все-таки слова Аркадия не пропали даром.

     Утром Пряхин почему-то не смог смотреть на хмурого, жалующегося на боль

в ноге Лазарева. И Сенникова это обрадовало.

     В  самом  конце завтрака к  каменному столу подполз уж.  Змея  тянулась

вверх, ожидая подачки. Аркадий посмотрел на нее и ощутил щемящее отвращение.

И все-таки,  повинуясь своему новому настроению, веря в свои силы, он быстро

окинул взглядом товарищей и вдруг схватил ужа возле самой головы. Подняв его

и словно любуясь им, он противно-ласково проговорил:

     - Ах ты соня этакий! Почему на завтрак опаздываешь?

     Губкин и  Почуйко посмотрели на  Аркадия с  явным  уважением -  что  ни

говори,  а  он  справился со своей вчерашней трусостью и  сделал то,  на что

никто не решился - взял змею в руки.

     Уж шипел, крутил головой и, часто высовывая раздвоенный язычок, хвостом

оплетался вокруг сенниковской руки.  Аркадий все с  большим и большим трудом

сдерживал страх и  отвращение,  мучительно переживая прикосновение холодного

змеиного тела к  своей трепетной и  теплой коже,  и  невольно все  сильней и

сильней сжимал пальцы. Тело змеи стало сникать, терять упругость.

     Аркадий  заметил  это.  Весь  мокрый  от  липкого  холодного  пота,  он

наклонился и, опустив змею на землю, не поднимая головы, хрипло сказал:

     - Не пугайся, дурачок. Я ведь шучу.

     Он  быстро отер пот со лба,  выпрямился и,  тая улыбку (все-таки взял в

руки! Взял!), спросил:

     - Интересно, он сахар ест?

     - Еще как. Сладкоежка... - доверительно улыбнулся Почуйко.

     Аркадий посмотрел в  глаза  товарищам и  понял,  что  они  простили ему

вчерашний день.

     "То-то!"  -  подумал он,  гордо вскинув красивую голову,  и вышел из-за

стола.

     - Не спешите,  Сенников,  -  остановил его Пряхин.  -  Сейчас пойдем на

линию.

     - Так я же дневалю, - удивился Аркадий.

     - Ну  что ж...  Вчера вы  слышали капитана -  мои разъяснения не нужны.

Собирайтесь!

     Пряхин отвернулся.  Сенников долго смотрел на него и  слегка растерянно

думал: "Что он, интересно, замышляет?.."

     Пряхин ничего особенного не  замышлял.  Он все так же ровно и  спокойно

отдал такой же приказ Губкину.

     Ничего  как  будто  не  случилось -  просто начиналась обычная линейная

служба, хотя каждый почувствовал что-то новое, невысказанное.

                             ХОЗЯИН ТАЙГИ

     Вася упросил дядю отпустить его со связистами.

     - Ведь нужно же искать иероглифы, - упрямо твердил он.

     - Люди заняты, - возражал Лазарев. - Им будет не до тебя.

     - А  чем я  им помешаю?  -  пожимал плечами Вася,  и его скуластое лицо

розовело. - Наоборот, если нужно, помогу.

     Пряхин предложил ему идти с ним и с Сенниковым. Паренек возразил:

     - Вас и так двое, а Губкин один.

     - Ну,  если дядя не возражает...  - словно бы нехотя согласился Пряхин,

но в душе был рад этому решению.

     Вася уже  показал себя опытным таежником,  его  опыт помог бы  молодому

солдату. Да и как бы то ни было, вдвоем в тайге надежней.

     Лазарев не возражал, и Пряхин предупредил:

     - Старшим - рядовой Губкин. Слушаться его беспрекословно. Понятно?

     - Так точно!  -  неожиданно серьезно ответил Вася,  а Лазарев,  передав

племяннику свою  великолепную трехстволку и  пожимая на  прощание руку Саше,

шепнул:

     - Только не зарывайтесь там... Построже его держите.

     Первый раз  в  жизни Губкин получил право кем-то  командовать,  кого-то

направлять и  за  кем-то следить.  Это очень смущало его -  он не знал,  как

держать себя с пареньком.

     Но  уже  за  первым перевалом,  там,  где река пробивалась сквозь узкое

ущелье между  двумя  сопками,  Вася  предложил Губкину взять  его  катушку с

проводом.  Губкин растерялся - имеет ли он право доверять военное имущество,

и потом, как командир, как старший, он должен заботиться о пареньке.

     - Как же так?!  -  удивился Вася.  -  Один будет идти налегке, а другой

нагруженный, как вьючная лошадь. Разве это правильно?

     Пожалуй,  это  было  действительно  неправильно,  и  Губкин  отдал  ему

катушку.  Сразу стало легко и просто, смущение пропало. Они шли вдоль линии.

Изредка по обочинам тропки слышался стук копыт убегающих животных,  хлопанье

крыльев.  Губкин в таких случаях напрягался и выставлял вперед автомат -  он

помнил и  свои ночные страхи,  и  случай с  Почуйко.  Вася был  спокоен.  Он

равнодушно, как старый опытный охотник, пояснял:

     - Сойка взлетела... Олень прошел.

     Губкин успокаивался, опускал автомат.

     - И правильно, - солидно говорил Вася. - Закон тайги! Раз тебе не нужно

мясо или мех, не стреляй. Убивать без пользы нельзя.

     Саше понравился и этот закон и то,  что он,  оказывается, хорошо делал,

что не стрелял. Он забросил автомат за спину, решив больше присматриваться и

прислушиваться и меньше волноваться.  И сразу нашлось время на осмотр линии.

Она  была  в  порядке,  только  кое-где  они  расчистили заросшую пешеходную

тропинку,  а в одном месте построили мостик через падающий со склонов ручей.

Тайга уже не  казалась Саше загадочной и  жутковатой,  и  они разговорились,

обсуждая поведение Сенникова.  Саша  защищал товарища,  стараясь разыскать в

нем  и  хорошие черты,  а  Вася  прятал глаза  и  отвергал все  сенниковские

достоинства.

     - Не нравится он мне,  и все. Задавака. Вот Почуйко - настоящий хлопец.

И командир у вас хороший. А этот - нет...

     - Ну чем он плох? Чем? - горячился Губкин.

     - А он такой... Такой... Все ему не нравятся. Один он хороший.

     Это,  пожалуй,  было  правильно.  Аркадий действительно ни  к  кому  не

относился хорошо.  Но согласиться с этим Губкину было стыдно,  точно он тоже

был  виноват  в  том,  что  Аркадий  оказался таким,  какой  он  есть.  Этот

неприятный разговор оборвался сам по себе.

     Возвращаясь от  границы  своего  участка,  они  подошли  к  только  что

построенному ими мостику.  Губкин уже взялся за  перильца,  чтобы ступить на

мостик, как Вася схватил его за руку.

     - Смотри, - показал он на мостик.

     На  свежеокоренных жердях ясно вырисовывались грязные пятна.  Губкин не

понял паренька и удивился:

     - Что ж тут такого?

     - Ты лучше смотри, лучше!..

     Саша  пригляделся и  вдруг  понял,  что  эти  пятна похожи на  огромные

кошачьи следы. Он внимательно посмотрел на Васю, опять на пятна и, чувствуя,

как все в нем напрягается и словно становится сильнее, спросил:

     - Неужели тигр?

     Вася озабоченно кивнул головой.  Его  светлые глаза сузились,  он  весь

подобрался и насторожился.  Низко склонясь над тропинкой, он вернулся назад,

потом спустился к  ручью и  показал Саше две  глубокие ямки:  здесь тигр пил

воду и вмял передними лапами мокрую прибрежную землю.

     Забросив  за  спину  снаряжение,  Губкин  и  Вася  изготовили оружие  и

осторожно двинулись по  следам  на  тропинке -  другой дороги на  участке не

было.  В одном месте зверь потерся о кусты и оставил на ветвях огненно-рыжие

клочья линялой летней шерсти. За этими кустами следы терялись. Несколько раз

связисты возвращались назад и снова уходили вперед: следов не было.

     - Вероятно,  ушел  в  сторону,  -  вслух  подумал Саша  и  ощутил,  как

напряжение постепенно оставляет его.

     - Наверно... Учуял наши следы и прыжком ушел.

     Они  в  нерешительности постояли перед кустом.  Губкин осторожно снял с

ветки клочок шерсти и увидел,  что она не только огненно-рыжая, но и черная,

лоснящаяся. Вася посмотрел на нее и решил:

     - Молодой тигр.  Шерстка на солнце даже вспыхивает. У старых - тусклая.

- Он подумал и добавил: - Нет, этот - дурной. Наверняка ушел.

     Оттого, что опасность явно прошла мимо, стало беспричинно весело.

     - Давай возьмем этой  шерсти,  -  шепотом,  озорно улыбаясь,  предложил

Саша.

     - Зачем?

     - Ну как же? Покажем нашим, что мы ходили по тигриным следам.

     Вася хитро прищурился:

     - Верно,  давай наберем!  Придем и  расскажем Почуйко,  как мы тигра за

хвост тащили.  Он не поверит,  а мы ему покажем шерсть. Вот, скажем, видишь:

весь хвост ему ободрали. Так с голым хвостом и убежал на нас жаловаться.

     Они рассмеялись, но тигриной шерсти все-таки набрали.

     - Говорят,  она  для  кисточек очень хороша,  -  смущенно пояснил Саша,

потом задумался и полюбопытствовал:  -  Слушай, а тигры - бродячие животные?

Вернее, кочевые?

     - Да как тебе сказать?  Не очень.  Как привяжется к одному месту, так и

бродит вокруг.

     Губкин очень серьезно уточнил:

     - Это точно?

     - А что это тебя так волнует? - удивился Вася.

     - Значит...  Значит,  и  наши ребята,  и  ребята с восьмого поста могут

напороться на... этого?

     - Да уж... Раз появился, значит, можно наскочить.

     - А он на людей нападает?

     - Удэгейцы говорят,  нападает.  Когда голодный.  Или  когда раздразнят.

Вообще-то он старается уйти от людей.

     - Все-таки,  значит, нападает... Вот так пойдет кто-нибудь по тропке, а

он по ней шествует,  -  вслух размышлял Саша и решил:  - Нужно его спугнуть!

Пойдем попробуем догнать.

     Вася недоверчиво покосился на него, вздохнул, потом тряхнул головой:

     - Верно! Спугнуть нужно. Только пойдем не по тропинке, а заберемся чуть

выше. Сверху будет видней.

     - А если и он выше поднимется?

     - Да  нет,  тигры держатся поближе к  воде.  К  ней  всякие животные на

водопой ходят,  он там и охотится.  И потом он же,  как кошка,  сквозняка не

любит, А на, сопках ветра больше.

     Они  поднялись  на   склоны  сопки  и   осторожно  пошли  вдоль  опушки

подступающего к  тропинке  разнолесья.  С  полкилометра они  двигались вдоль

реки, часто останавливаясь и рассматривая долину. Там все было спокойно.

     - Нет, так у нас ничего не выйдет, - заявил Губкин.

     - Пожалуй,  нужно найти место, где зверь свернул с тропки, - озабоченно

сказал Вася.  -  Ты иди и следи за мной.  А я спущусь вниз и еще раз проверю

следы.

     Губкин снял предохранитель с затвора автомата и осторожно,  стараясь не

шуметь, двинулся вперед, неотрывно наблюдая за мальчиком. Из леса, привольно

раскинувшегося на  пологом  склоне  сопки,  показалась еле  заметная тропка,

пробитая  копытцами  оленей  и   диких  коз.   Она  кружила  между  могучими

неохватными  дубами,   все  еще  не  сбросившими  темно-зеленой  листвы,   и

высоченными тополями,  группками росшими возле водостоков.  Тропка скользила

вниз по  язычку-отрогу к  реке,  и  Саша стал спускаться по ней,  чтобы быть

поближе к Васе.

     Звериная  тропа  неожиданно скрылась в  густейших кустарниках,  зеленым

тоннелем провела Губкина через пахнущие пашней и  грибами водостоки и вывела

на  тропу вдоль столбов,  Самым удивительным было то,  что и  Саша,  и  Вася

несколько раз проходили мимо выхода из этого звериного тоннеля и  ни разу не

заметили его.  Теперь же  Губкин ясно  видел не  только выход из-под  одного

зеленого свода,  но и вход под другой Там, в сумерках, как осколки солнечных

лучиков,    трепетали   на    легком    ветерке-дыхании   ослепительно-яркие

оранжево-желтые тигриные шерстинки.

     - Вася! Лазарев! - закричал Губкин.

     - Ну чего кричишь? - недовольно отозвался Вася. - Испугаешь ведь.

     Оказывается,  он  тоже спустился со взгорка и  шел по тропинке.  Губкин

молча показал ему на вход в зеленый тоннель. Даже наметанный взгляд молодого

таежника не сразу увидел его. Вася обрадовался и сразу же насторожился:

     - Пойдем или подождем? Все-таки тигр...

     Они  в  нерешительности постояли перед  входом в  тоннель и  неожиданно

взглянули друг другу в  глаза:  обоим в  одно и  то  же  время стало стыдно.

Похоже было,  что они струсили,  и  оба сразу решили загладить свою трусость

подвигом или хотя бы смелым, решительным поведением.

     Вася первым сделал шаг вперед, но Губкин остановил его:

     - Подожди, у меня автомат.

     Так они и двинулись - впереди Губкин с изготовленным к бою автоматом, а

за ним, уступом вправо, Вася с ружьем в руках.

     Тропка привела их  на  заливной луг,  заросший густым,  уже по-осеннему

одеревенелым разнотравьем,  у корней которого выбивались и подгон,  и первые

стрелки озимых трав.  Все  это  сразу зашуршало и  заскрипело под ногами,  и

связисты  остановились.  Неподалеку раздался сдержанный не  то  рык,  не  то

хриплое мяуканье.  Связисты повернули голову и замерли - метрах в тридцати -

тридцати пяти  стоял  и  смотрел прямо  в  их  широко открытые и,  вероятно,

испуганные в  эту минуту глаза большой,  шелковисто поблескивающий на солнце

черно-рыжий тигр.

     Над  разнотравьем  виднелись  только  его  спина,  широкая,  с  плавным

прогибом посредине,  и  щекастая оскаленная морда.  И как бы сам по себе,  в

полуметре  от  мощного,  покрытого  солнечными  бликами  крупа  извивался  и

трепетал черный кончик хвоста. Как это ни странно, а именно этот живущий как

бы  сам  по  себе  черный  кончик больше всего  смутил Губкина.  Он  казался

ненастоящим.   В   нем  было  что-то  неправдоподобно-кошачье,   домашнее  и

совсем-совсем нестрашное.

     Первый испуг, неминуемый при встрече с грозным хозяином тайги, прошел и

уступил место острому любопытству,  к которому через секунду примешалось еще

и  беззлобное  озорство.  Захотелось крикнуть,  свистнуть  или  сделать  еще

что-нибудь веселое, отчаянное, мальчишеское.

     Но чтобы сделать это, нужно было почему-то посмотреть на морду тигра. И

когда Вася взглянул на  нее,  озорное настроение не то что пропало,  а  тоже

как-то отошло в сторонку и притаилось.

     Тигр больше не  рычал.  Он  щурился и  широко раскрывал пасть,  склоняя

опушенную белыми бакенбардами красивую морду набок,  так,  словно подставлял

зубному врачу больные зубы.  А сами зубы,  белые,  редкие и поэтому особенно

внушительные,  вспыхивали солнечными бликами,  и  тогда становилось страшно.

Такие это были зубы.

     - Стреляй! - тихонько прошептал Вася. - Стреляй!

     Губкин не мог стрелять. Было в этом молодом сытом звере столько могучей

и в то же время изящной красоты,  столько еще ленивой, непроявившейся силы и

сдержанного,  по-своему благородного гнева,  что  стрелять в  него  казалось

невозможным так же,  как броситься с ножом на картину, которая поразила тебя

своей мрачной правдивостью.

     - Стреляй же, - молил Вася.

     Губкин не стрелял.  Он просто смотрел на зверя. Ни страха, ни озорства,

ни  даже удивления он не ощущал -  зверь был красив,  и  Саша любовался этой

красотой.

     В  какую-то секунду восторженный взгляд человека и настороженно-ленивый

взгляд зверя встретились.  Ни  зверь,  ни человек не могли сообщить что-либо

друг  другу,  но,  видно,  у  обоих произошла какая-то  мгновенная перемена,

потому что тигр перестал скалиться и  больше не  склонял набок свою красивую

морду.  А человек весь подобрался,  подтянул автомат поближе к плечу, причем

сделал это  совершенно бездумно,  как  будто во  сне  отлежал руку и  теперь

устраивает ее поудобней.

     Тигр  стал  оседать и  пропадать в  разнотравье.  Теперь  он  почти  не

скалился,  морда его - напряженная, мужественно-красивая, с откинутыми назад

ушами -  еще  несколько мгновений маячила над  частоколом бурьяна,  а  потом

скрылась.  Но Саша все равно видел не зверя и его морду, а блеск зеленоватых

- он был уверен,  что именно зеленоватых,  -  жестоких глаз и по-прежнему не

ощущал страха.  Было только невероятное напряжение и озарение, словно каждая

жилка в  нем напряглась до предела,  и  поэтому он видел и  понимал даже то,

чего не мог видеть и понимать человек в обычном состоянии.

     Он  понимал,  что  тигр  присел для  прыжка и  для  этого ему  пришлось

скрыться в траве.  Он видел, как зверь растерянно открыл прищуренные глаза -

прыгать неизвестно куда он не мог. Он видел, как тигр недовольно покривился,

и понимал, что зверь мгновенно решил, точнее, подчинился древнему инстинкту:

если на  врага нельзя напасть -  уйти от  него.  Все  это Саша видел,  хотя,

честно  рассказывая об  этом  впоследствии,  сам  признавал,  что  видеть  и

понимать всего этого он не мог. И тем не менее он видел и понимал.

     Тигр  обиженно рыкнул и  короткими неуклюжими прыжками побежал к  реке.

Ослепительная  черно-оранжевая  спина   его   замелькала  между   травой   и

кустарником.

     И  тут опять выступило вперед то  почти мальчишеское озорство,  которое

отступило было в сторонку и притаилось.  И Вася и Губкин вдруг дико заорали,

засвистели и,  забыв обо  всем на  свете,  побежали за  хозяином тайги,  как

бегают уличные мальчишки за трусливой, приблудной собачонкой.

     Тигр  мчался  мощными  стремительными  прыжками,  и  догнать  его  было

невозможно.  Только на  одно мгновение он задержался перед тихой и  мелкой в

этом месте рекой, но, сжавшись в тугой комок, красиво взметнулся над водой и

зарослями.  Однако сил у него не хватило. Раздался звучный всплеск, сердитый

рык, и зверь, выскочив из реки, помчался дальше.

     Губкин и Вася увидели только круп зверя и,  не раздумывая, все в том же

припадке отчаянного озорства бросились в  реку.  Проваливаясь в  ямы по шею,

захлебываясь, они выбрались на другой берег и, уже задыхаясь, побежали вверх

по отлогому скату заречной сопки.  Ветви хлестали по лицу,  ноги скользили и

путались в траве,  но они все бежали и бежали.  Дыхание становилось хриплым,

запаленным, их оставляли силы, и все-таки остановиться они не могли.

     Преодолев крутой подъем,  перевалив через неожиданный на горе,  местами

обрушенный земляной вал,  они уже не побежали,  а побрели по ровной, кое-где

пересеченной водостоками плоской  площадке,  заросшей  огромными  дуплистыми

липами и дубами. Метров через двести они наткнулись на почти отвесную скалу,

из-под  которой,   позванивая,   бил  ключ.   Притененная  и  потому  матово

поблескивающая струйка даже на вид холодной и чистой воды падала на камень и

разбрасывала затаенно мерцающие брызги.  Глядя на  воду и  на  эти  красивые

брызги,  связисты поняли, что больше всего на свете им хочется пить, а когда

напились, то двигаться уже не смогли.

     Они выбрали место посуше у подножия трухлявой, но все еще могучей липы,

разделись и  разложили на  пятнистых от  теней  солнечных прогалинках мокрую

одежду.

     Ни  о  тигре,  ни о  собственных переживаниях они не говорили -  что-то

мешало им. Может быть, то самое мальчишеское озорство, которое привело их на

склоны этой незнакомой сопки. Потом они прикинули, что времени до вечера еще

много и можно как следует отдохнуть.

     Солнце  стояло  еще  высоко,  но  в  воздухе  уже  плавала та  бодрящая

свежесть,  которая так хороша в  осенних горах Приморья.  Есть в  ней что-то

ослепительно-чистое, древне-мудрое, что заставляет по-особому взглянуть и на

окружающее,  и на самого себя. Но Сашу Губкина разбудила не эта свежесть. Он

проснулся от неясной и  неосознанной тревоги и  словно ощутил на себе чей-то

тяжелый,  ненавидящий взгляд.  Сердце  билось гулко,  во  рту  пересохло,  и

ощущение  тревоги,  даже  опасности не  покидало его.  Он  подтянул автомат,

поднялся на ноги и осмотрелся.  Все было тихо,  покойно, красиво. И все-таки

что-то смущало.

     Губкин  покрыл  скорчившегося  от   осенней  прохлады  Васю   подсохшей

гимнастеркой, оделся. Ощущение опасности не проходило. Причем это был не тот

неосмысленный страх,  который Губкин пережил в первую ночь у землянки.  Нет,

он явственно ощущал на себе чей-то взгляд -  тяжелый и жестокий, но, сколько

ни  оглядывался,  как  ни  следил за  окружающим,  ничего подозрительного не

видел.

     Губкин  обошел липу  со  всех  сторон,  осмотрел ее  ветки,  заглянул в

пахнущее гнильем и почему-то кошками дупло, потом все расширяющимися кругами

обошел почти всю площадку и  ничего подозрительного не заметил.  Во рту было

все так же противно,  и  он пошел напиться свежей ключевой воды.  Опираясь о

покрытый сухими лишайниками бок скалы,  из-под которой бил ключ,  он  сделал

несколько глотков и  зажмурился от  зубной ломоты -  вода была необыкновенно

вкусна и очень холодна. Он покрутил головой и открыл глаза. Со скалы на него

глянула высеченная из камня, залепленная лишайниками звериная морда.

     Саша посмотрел вниз и увидел,  что вода падает на каменный выдолбленный

водосток и течет по тщательно пригнанным друг к другу каменным плитам.

     - Вася! - закричал Губкин. - Довольно дрыхнуть! Давай сюда.

                           НА ДРЕВНЕМ ГОРОДИЩЕ

     На седьмом посту все было спокойно. Вошедший в хозяйственный раж Андрей

Почуйко перебрал все  продукты и  нашел для  них  место,  расширил палатку и

приготовил отличный обед.

     Замкнуто-спокойный Пряхин  и  слегка  высокомерно усмехающийся Сенников

вернулись несколько раньше Губкина и Васи и,  умытые,  сидели за столом.  То

прихрамывая, то подпрыгивая на одной ноге, Почуйко колобком перекатывался по

лагерю и отрывисто, даже как будто сердито докладывал Пряхину о случившемся:

     - Фазаны,  проклятые,  как скаженные...  Все с-под рук тянут. А звонить

никто не звонит.  Так только... проверяли - на месте или нет. А по линии? По

линии разве разберешь? Сыпят шифровку, и только.

     Пряхин нахмурился.  Осунувшийся за  одну  ночь  и  какой-то  посеревший

Лазарев мельком взглянул на  него и  опять занялся своим делом:  он быстро и

ловко сплетал какие-то нитки, тщательно протирая их воском.

     В это время появились возбужденные, радостные Губкин и Вася.

     - Городище нашли! - издалека закричал Вася. - Настоящее!

     Как это ни странно,  больше всех был взволнован рассказом Сенников.  Он

сразу же пристал к Пряхину:

     - Пойдемте завтра туда, товарищ старшина!

     Первый  раз  Пряхин  увидел  молящие  глаза  Аркадия,   но   что-то  не

понравилось ему в них, и, хотя ему самому хотелось побывать в тех местах, он

решительно сказал:

     - Менять участки сейчас не буду. Придет время - побываем.

     Вечером  долго  рассматривали схематический чертежик  открытой Губкиным

площадки,   обнесенной   земляным   валом.   Сдержанно-возбужденный  Лазарев

прикидывал,  где  могли  быть  жилые и  общественные постройки,  хранилища и

боевые сооружения исчезнувшего поселения.

     - Чертова нога,  -  жаловался он.  - Ведь как нужно было бы покопаться,

как нужно...

     - А  мы сами сделаем.  Сами покопаемся,  -  горячился Вася,  и  Лазарев

посмотрел на Пряхина.

     Старшина молчал. Он еще раз изучил чертежик и, вздохнув, решил:

     - Ладно...  Но  только так:  линию контролировать.  А  для  этого кроме

обязательного осмотра через каждые два-три часа выходите и  подсоединяйтесь.

Чтобы быть на месте. В случае чего.

     Рано  утром Почуйко осторожно разбудил Губкина и  Васю,  посадил их  за

стол и,  пока они ели, смотрел на них так, как смотрит мать на повзрослевших

детей -  чуть грустно и  в то же время с долей хорошей зависти,  смешанной с

гордостью. Даже склоненную набок голову Андрей подпер рукой как-то по-бабьи,

выгнув кисть и поддерживая локоток.  Он сам приготовил товарищам продукты на

дорогу и проводил до взгорка.

     Прихватив лопаты,  Губкин и Вася быстро прошли по линии до конца своего

участка,   созвонились  со   своим  и   соседним  постами  и   уже  знакомой

тропкой-тоннелем прошли к  реке.  На  другой берег они  перебрались нагишом.

Холодная осенняя вода ломила и корежила тело, но это не казалось неприятным,

а,  наоборот,  веселило связистов.  Синие,  выстукивающие зубами дробь,  они

долго прыгали на  берегу,  стараясь побыстрее одеться,  и  смеялись друг над

другом.

     Солнце уже  вышло  из-за  главного хребта,  роса  быстро высохла,  а  в

воздухе было еще прохладно и  свежо.  Копать землю было сущим удовольствием.

Первые шурфы,  пробитые в местах,  указанных на чертеже Лазаревым, ничего не

дали,   хотя  все  они  прошли  так  называемый  культурный  слой  -   почти

полуметровую прожилку золы,  полусгнивших костей и каменных осколков. Прежде

чем начать соединение шурфов траншеями,  Губкин решил сбегать на линию. Вася

собрался идти вместе с ним, но Саша остановил его:

     - Не стоит - здесь недалеко. Я сам смотаюсь.

     Тайга уже не казалась ему таинственной и страшной,  и он ушел,  а когда

вернулся,  то  застал Васю в  самом конце площадки.  Он прислонился спиной к

отвесной скале и держал оружие наготове.

     - Ты что? - удивился Губкин. - Почему не копал?

     - Понимаешь,  -  огорченно и удивленно ответил паренек,  - только начал

копать,  чувствую, смотрит на меня кто-то. Я и так, я и сяк. Не вижу никого,

а  чувствую -  смотрит.  Удэгейцы говорят:  раз такое случается -  берегись.

Кто-то за тобой следит.

     Вася пристально смотрел в  лицо Губкину и,  увидев,  что  тот краснеет,

покраснел и сам.

     - Нет, может, удэгейцы просто суеверны... Но, понимаешь...

     - Слушай,  -  перебил Саша, - у меня вчера, когда ты спал, точно так же

было. Только я... промолчал.

     - Смотри-ка... Выходит, когда вдвоем - так ничего.

     Они  повеселели и  принялись за  работу.  Однако  и  траншея ничего  не

принесла.

     - Ладно, - почему-то рассердился Губкин. - Мы в другом месте начнем.

     Прежде  чем  приступить  к  отрывке  новых  шурфов,   решили  поесть  и

отдохнуть.  Расположились под той же дуплистой липой, что и накануне. Солнце

уже припекало,  и связисты сняли гимнастерки.  Вася лег на спину и,  заложив

руки под голову, стал фантазировать:

     - А  вдруг  мы  все-таки  найдем...  клад.  Представляешь,  вытаскиваем

какой-нибудь сундук или кувшин,  а  в  нем -  чего только нет.  И золото,  и

драгоценности...  -  Он  запнулся,  потому что не  мог назвать больше ничего

интересного,  привлекательного. Тогда он тряхнул головой и решил: - Нет, это

не так важно.  Представляешь -  открываем мы с тобой вход в подземелье,  а в

нем  -  огромная библиотека древних  рукописей.  И  там  всякие  исчезнувшие

секреты.  И где находятся богатые руды,  и как их плавить,  и как выращивать

знаменитый женьшень,  и как лечить всякие сложные болезни, и все-все... Ведь

сколько  утеряно  на  земле  всяких  интересных секретов!  Да-да!  Мне  дядя

рассказывал.  Например -  пустяк.  Раньше умели  делать изразцы,  которые не

трескались ни  на  морозе,  ни на жаре и  никогда не тускнели.  А  сейчас не

умеют.  И многое-многое другое.  Или,  например, в этих рукописях - описание

давно исчезнувших народов, или, еще лучше, вдруг мы находим, в них рассказ о

том, как на нашу землю прилетели люди с других планет.

     Губкин снисходительно слушал паренька,  думал, что в свое время он тоже

мечтал об  этом,  и  поймал себя на  мысли,  что найти все это он не прочь и

теперь,  иначе зачем бы он возился с этими шурфами.  На минуту он задумался,

вспомнил  свое  детство  и  почти  сейчас  же  ощутил  странную тревогу.  Он

оглянулся.

     Справа от него,  неподалеку от тропы, которую протоптали животные через

древний вал, стоял вчерашний тигр. Он внимательно смотрел на людей, и черный

кончик его  хвоста медленно шевелился.  Губкин осторожно подтянул автомат и,

не  спуская  взгляда со  зверя,  стал  подниматься на  колени.  На  какое-то

мгновение он встретился взглядом со зверем и не то что увидел, а ощутил, что

тигр отвел взгляд. Хвост мотнулся, тигр оскалился и, прежде чем Губкин успел

щелкнуть затвором автомата, медленно, величаво скрылся в зарослях.

     Губкин вскочил,  сделал несколько шагов ему вслед,  потом остановился и

крикнул:

     - Васька, опять тигр!

     Лазарев вскочил на ноги:

     - Где?

     - Вот только что был здесь. И потом ушел в кустарник.

     - Неужели...  Неужели это он за нами следит? - вслух подумал паренек. -

Удэгейцы говорят,  что,  когда  тигр  не  хочет оставлять место,  он  всегда

начинает ходить сзади людей, кругами. Может, он и ходил?

     И оба невольно огляделись по сторонам.

     - Да нет,  - решил Губкин, - он же появился как раз оттуда, куда убежал

вчера.

     Губкин смело направился к звериной тропе и вдруг услышал отчаянный крик

Васи:

     - Стреляй!

     Саша,  конечно,  не  понял,  куда и  почему нужно стрелять.  Он  скорее

инстинктом,  чем  разумом,  решил,  что Вася в  опасности -  ведь тигр ходит

кругами,  и, вскидывая автомат, быстро оглянулся назад. Тигра сзади не было,

а  на  толстом дубовом суку он  увидел чей-то извивающийся хвост,  пятнистое

тело и нестерпимо-зеленые,  безжалостные глаза.  Ни о чем не думая, не успев

даже испугаться, он выстрелил.

     Стрелял Саша не прицеливаясь,  и пули наверняка прошли бы мимо.  Но как

раз в  то мгновение,  когда он нажимал на спусковой крючок,  пятнистый зверь

оттолкнулся от дубового сука и бросился на Губкина. Зверь летел сверху и как

бы сам наткнулся на веер автоматных пуль.

     Стремительное,  но  уже  умирающее тело зверя с  судорожно сжимающимися

когтистыми лапами,  с  оскаленной пастью  пролетело  рядом  с  дернувшимся в

сторону Губкиным, шлепнулось на землю и застыло. Прижатые к кошачьему черепу

острые уши зверя с кисточками на концах выпрямились и опали.

     И  в  эту же секунду совсем неподалеку раздался грозный и в то же время

испуганный рык.  Саша быстро выпрямился и посмотрел в ту сторону,  откуда он

несся.  Там шевелились кустарники,  и  между ними мелькала рыжая,  с  черным

ремнем во всю спину тигриная туша.

     - Стреляй!  Стреляй!  -  закричал  Лазарев,  охваченный  ни  с  чем  не

сравнимым охотничьим азартом.

     Губкин  не   стал  стрелять.   Им   овладело  неожиданное  спокойствие,

уверенность в себе,  в своих силах. Что-то старое, жившее в нем, подломилось

и исчезло,  а на его место пришло нечто новое, зревшее где-то в глубине души

и  словно ожидавшее своего часа,  чтобы  явиться и  сразу  укрепить молодого

солдата.  Лазарев не  знал  этого.  Схватив свое  ружье,  укоризненно бросив

Губкину:  "Ну что же ты!",  он помчался вперед за зверем, взбежал на вершину

вала и дважды выстрелил.  Заряды,  конечно, не достали зверя, но, напуганный

выстрелами, он прибавил ходу.

     Они встретились уже на тропке, когда хозяин тайги удрал далеко за реку.

Тяжело дышащий,  возбужденный,  Вася  едва  успокоился,  а  когда  подошел к

пятнистому зверю и  осмотрел его  как  следует,  стал взахлеб рассказывать о

том, как все это произошло.

     - Я,  понимаешь,  вначале хвост  увидел!  -  кричал  Вася.  -  Смотрю -

извивается.  Думал,  змея. А потом вспомнил, что рыси всегда нападают только

сзади.

     Губкин чувствовал себя намного старше восторженного паренька и,  мягко,

снисходительно улыбнувшись, уточнил:

     - И на человека?

     - О,  это такой проклятый зверь -  рысь!  Да  еще пантера Не  только на

человека, даже на автомашины и то нападают. Да-да! Не веришь? Вот приезжай к

нам,  там  тебе  расскажут.  Если хочешь знать,  так  после войны,  когда их

особенно много развелось,  на машины, которые ходили от деревни Ковалерово в

тайгу,  специально сажали автоматчиков. Да-да, отбиваться от рысей и пантер.

И тигры набрасывались на машины. Честное слово!

     - Да верю,  верю,  -  рассмеялся Губкин. - Теперь я понимаю, кто на нас

смотрел. Рысь.

     - Точно,  точно!  -  закричал Вася.  -  Тигр -  молодой. Он, дурак, нас

больше испугался, чем мы его. А эта за нами охотилась.

     - Конечно!

     - Ну,  теперь все!  -  кричал Вася.  -  Притащим рысью шкуру,  и  пусть

Почуйко не поверит, что мы тигра за хвост ловили!

     - Так мы и в самом деле чуть-чуть его не схватили... Только неизвестно,

кто кого больше боялся - мы тигра или он нас!

     - Это верно! - обрадовался Вася. - Знаешь...

     - Да,  кстати,  о "знаешь", - все так же весело, но очень твердо сказал

Губкин.  -  Давай договоримся на будущее:  без моего разрешения не стрелять.

Если, конечно, не чрезвычайное обстоятельство.

     Паренек сразу остыл и удивленно посмотрел на Губкина.

     - Ты понимаешь,  какой сейчас переполох на посту?  Ведь здесь тайга, мы

охраняем линию. Понял? Ну, давай собираться.

     Пошли они все-таки не сразу - оставить великолепную шкуру не могли. Они

подвесили рысь  к  тому  самому  суку,  с  которого она  прыгала,  и  начали

свежевать. Когда шкура была снята, Губкин предложил:

     - Давай-ка закопаем тушу в шурф, чтоб не смердела.

     Они сбросили тушу в  шурф и стали закапывать Нажимая на лопату,  Губкин

оступился,  и в шурф осыпался пласт земли,  из нее выглянула и заблестела на

солнце металлическая пластинка.  Губкин поднял ее, осмотрел: ни ржавчины, ни

раковины на матово поблескивающем металле не было.

     - Бохайский металл, - почему-то шепнул Вася.

     - Похоже,  -  сказал  Губкин  и  спрятал пластинку в  карман.  -  Давай

поторапливаться.

                           РАСКРЫТЫЕ ТАЙНЫ

     Выстрелы были  услышаны не  только на  седьмом посту.  Возвращавшийся с

линии Пряхин тоже услышал их и,  коротко приказав:  "Бросок!" -  экономной и

спорой трусцой побежал к гарнизону.

     Мокрые от пота,  запаленно дышащие, Сенников и Пряхин прибежали на пост

и никого не застали. Озадаченный старшина крикнул:

     - Почуйко!

     - Та здесь я... - недовольно ответил Андрей откуда-то сверху. - Ничего,

понимаете, не видно.

     Пряхин задрал голову.  Почуйко сидел на  верху двойного,  с  подпорками

столба и  смотрел в  ту сторону,  откуда донеслись выстрелы.  Наблюдательный

пункт понравился старшине -  Андрей явно человек со  смекалкой.  Хвалить его

Пряхину не хотелось - еще не известно, что случилось Он отрывисто спросил:

     - Кто стрелял?

     - А кто его знает... Наверно, Сашка с Васькой.

     - А... Лазарев где? - спросил Пряхин и покосился на Сенникова.

     - А вон, на вырубке, в обороне залег.

     - Ничего не видно? - уже поспокойней спросил Пряхин.

     - Ни биса лысого,  постреляли и замовчали.  Не иначе как опять тигра за

хвост ловили, - все так же ворчливо пошутил Почуйко.

     - Я же говорил вам,  -  раздраженно сказал Сенников. - Нужно было нам с

вами пойти на городище. Эти мальчишки натворят дел, а нам потом расхлебывай.

     И  потому что  Пряхин думал сейчас как раз об  этих мальчишках,  об  их

судьбе,   слова  и  тон  Сенникова  не  только  возмутили  его,   а  как  бы

по-настоящему приоткрыли подлинную  сущность  сенниковской натуры.  Старшина

понимал,  что  стрелять без нужды люди не  будут.  Значит,  случилось что-то

опасное для них, и они, видимо, не растерялись - вступили в бой. А вот вышли

из него победителями или не вышли - неизвестно. И это волновало всех.

     Сенникова же  волновала не  судьба товарищей,  не исход боя,  а  только

собственные  неудобства  да  еще,  пожалуй,  обиженное  самолюбие.  Это  так

возмутило  старшину,  что  он  хотел  выругать  Аркадия,  наложить  на  него

взыскание.  Но...  Но  Сенников был неуязвим.  Он не нарушал дисциплины.  Он

исполнителен  и  аккуратен,   не  то  что  Почуйко,  который  после  ранения

разговаривал со всеми как с равными и делал то, что считал нужным.

     Старшине не нравятся слова Аркадия? Его мысли? Ну что ж, на то старшина

и командир, чтобы воспитывать солдата, прививать ему правильные мысли.

     Отсутствие прямых проступков больше всего злило Пряхина.  Весь его опыт

армейской жизни подсказывал,  что у таких людей,  как Сенников,  не может не

быть проступков.  А он их не замечал.  Значит, он еще слабый командир. Нужно

было что-то сделать,  как-то отозваться на сенниковские слова,  а  внутренне

обозленный и  растерянный Пряхин  молчал.  И  Аркадий  понимал это  молчание

по-своему.

     Как назло, зазуммерил телефон.

     - Седьмой пост, - в сердцах буркнул Пряхин. - Слушаю!

     Говорил недовольный капитан Кукушкин:

     - Что  у  вас делается,  Пряхин?  То  о  дяде с  племянником вовремя не

доложили,  теперь стрельбу подняли,  а мы здесь опять гадай. Не нравится мне

это, старшина, ох не нравится.

     Старшина мысленно выругался: "Мало ли что там не нравится. Мне и самому

не все нравится, а молчу", но ответил ровно, отрывисто, как всегда:

     - Причин  стрельбы  еще  не  выяснил:  только  что  вернулся  на  пост.

Установлено наблюдение... - Пряхин запнулся, потом твердо добавил: - Приняты

меры к обороне.

     - Твои все на месте?

     - Никак нет, Губкин на линии.

     - Один?

     - Нет. С племянником.

     - Кто ж тогда у тебя оборону занимает? И кто ведет наблюдение? У тебя ж

там сплошной лазарет.

     - Вот как раз лазарет этим и занят. Почуйко - в наблюдении, Лазарев - в

обороне.

     - С больной-то ногой?  Ты смотри,  Пряхин, верни его... Знаешь, человек

он  заслуженный -  мы  тут  проверяли ваше  донесение,  и  секретарь райкома

попросил немедленно оказать ему  помощь.  Завтра или  послезавтра пришлем за

ним вертолет. А вы его в оборону.

     - Когда я прибыл на пост, Лазарев был уже в обороне, - суховато уточнил

Пряхин и  вдруг увидел,  что  Сенников сдержанно улыбается.  Теперь старшина

отлично понимал своего  солдата и  мог  действовать наверняка.  Он  нарочито

громко спросил: - Значит, вы проверяли Лазарева, товарищ капитан?

     - Конечно: фронтовик, коммунист. Да вы и сами видите, как он себя ведет

в сложную минуту.

     - Так точно. Я почему переспрашиваю - тут у меня нашлись такие, которые

не очень ему доверяют. Но если секретарь райкома его поддерживает...

     - Ну, со своими ты там сам справляйся, Пряхин. И кстати, о своих. Кто у

тебя прошлой ночью дежурил?  Мне доложили,  что пост всю ночь не  отвечал на

вызовы.

     Вот и  проступок,  тот самый,  который не  мог не  быть.  Он должен был

проявиться и вот - проявился.

     - Дневалил Сенников. А почему он не отвечал на звонки - сейчас выясню.

     - А вы его проверяли?

     - Так  точно.  Проверял.  Мне Сенников докладывал,  что все в  порядке.

Сенников, почему не отвечали на вызовы?

     - Это вы сами разбирайтесь,  товарищ Пряхин,  -  оборвал Кукушкин.  - А

пока уточняйте-ка причину перестрелки.

     Все стало на  свои места -  строгая армейская служба с  ее одновременно

сложной и  простой системой контроля,  как  всегда,  сыграла свою роль.  Все

тайное стало явным,  и Сенников впервые понял, что оно и не могло оставаться

тайной.  Что бы  и  как бы  он ни скрывал,  что бы ни выдумывал и  как бы ни

хитрил -  все равно рано или поздно,  а  все обнаружится и  за  все придется

нести ответ.  Это открытие огорошило его,  и он -  опять-таки впервые -  еще

робко подумал, что не следовало бы ему так вызывающе вести себя, не такой уж

он умный и всепонимающий.  Лучше было бы,  не мудрствуя лукаво,  как следует

присмотреться к службе, найти свое место, а уж потом...

     Вот  так правильные мысли опять привели его все к  той же  уверенности,

что все его беды -  только случайность.  Просто он погорячился,  и то только

потому,  что он всегда говорит все прямо,  в  открытую,  а  вот старшина все

лукавит,   все  приберегает  до  подходящего  случая.   Бледный  и  все  еще

растерянный,  -  потому  что  обеляющие  его  мысли  перемежались с  мыслями

осуждающими,  Сенников вдруг  решил:  "Черт с  ним  -  пускай наказывает.  Я

перетерплю.  Ладно".  И  от  этого  почти  жертвенного  решения,  готовности

перенести всяческие неприятности он  почему-то  почувствовал себя  смелее  и

увереннее.  Мелькнула даже  почти  веселая мысль:  "Да  и  как  он  накажет?

Гауптвахты здесь все равно нет..."

     Но  Пряхин не  стал наказывать.  Как командир,  он  обязан был уточнить

провинность подчиненного,  выяснить, почему Сенников не отвечал на вызовы, и

как-то  выразить свое командирское отношение к  провинившемуся подчиненному.

Но  в  этот момент в  старшине жил  не  только строевой командир,  а  еще  и

коммунист и,  значит,  политработник:  честный и  непримиримый.  И  старшина

понял,  что не взыскание тут нужно,  не дознание, а нечто другое, что именно

он недодумал, потому что нужное слово вырвалось само по себе.

     - Трепач! - с нескрываемым презрением бросил он и отвернулся.

     Сенников вспыхнул - всего он ждал, только не этого. Может быть, он даже

возмутился,  но сверху донесся рассудительный, словно утверждающий приговор,

голос Почуйко:

     - Це верно. Трепач!

     Впервые  Сенникову  захотелось заплакать  от  обиды,  горечи  и  полной

беззащитности.  Он  уже  понимал,  что  ему никто не  поможет.  Он  оказался

одиноким.

     Слева донесся слитный,  быстро нарастающий гул,  и над горами появились

тесно прижавшиеся друг к другу тройки самолетов. Серебристые, стремительные,

несущиеся несколько впереди устрашающего гула,  они  пронеслись над горами и

скрылись за главным хребтом. Пряхин посмотрел им вслед и спросил:

     - Почуйко, что на линии?

     - Та шифровки ж шпарят...

     - Видно,  начинается,  -  хмуро  решил  Пряхин и  приказал:  -  Рядовой

Сенников,  отрыть  окоп  над  дорогой.  Приготовиться  к  обороне.  Почуйко,

останетесь старшим. Я пойду к городищу.

     Он поправил оружие и быстро пошел к дороге. Почуйко остановил его:

     - Товарищ старшина!  Идуть!  Оба идуть.  И что-то тянуть на палке. - Он

помолчал и восхищенно добавил: - Невжели ж тигра пристрелили... - И спросил:

- Слухайте, а тигров едят?

     Ему никто не ответил.

     Сенников  в   нерешительности  остановился.   Приказ  занимать  оборону

показался ему ненужным. Пряхин резко прикрикнул:

     - Вам что приказано? Выполняйте!

     Губкин  и   Вася  притащили  рысью  шкуру,   и   все   слушали  рассказ

возбужденного Васи,  с невольным уважением поглядывая на улыбающегося и явно

смущенного Губкина.  Почуйко  молча  подкладывал ему  лучшие  куски,  норовя

опереться о  его плечо.  Лазарев больше интересовался принесенной связистами

металлической пластинкой. Он нашел на ее краях остатки припая и долго изучал

дырочки на краях. Только в конце ужина пришло время заняться пластинкой.

     - В том, что это бохайский металл, сомнений нет, - сказал Лазарев. - Но

кто из вас знает, что это такое?

     Никто,  конечно,  не знал,  хотя каждый с уважением подержал и осмотрел

пластинку.

     - Это, товарищи, самая настоящая прародительница ваших погонов! Да, да!

Не удивляйтесь.  Перед вами древний погон. Он крепился к кольчуге, на плечах

воина,  с помощью шнурков,  или припаивался,  или иным способом и должен был

защищать воина от  удара мечом сверху.  Прошло время.  Нужда в  такой защите

отпала,  а  погоны остались.  Недаром они и сейчас делаются из металлической

канители,  как бы напоминая о своих предках.  Ну вот.  В данном случае погон

этот рассказывает,  что в найденном вами городище,  вероятно,  были бои. Под

ударом меча погон оторвался, вернее, отпаялся и упал. Видите, есть вмятинка.

     Тут  только  солдаты увидели на  матово блестящей поверхности пластинки

едва заметную вмятинку, похожую на след металлической чертилки.

     - Человек,  которого защищал этот  погон,  дрался  в  центре  городища.

Видно, он был отважным, стойким воином и умел драться до конца...

     Люди  примолкли,  словно  отдавая  дань  уважения  неизвестному  воину,

отстаивавшему свою родину до последней капли крови.

     - К  сожалению,  мы  не  знаем,  победил он  или погиб.  А  может быть,

победив,  умер от  "черной болезни"...  Как  жаль,  что мы  ничего или почти

ничего не знаем о тех людях...

     - Вот видишь,  -  шепнул Вася Губкину.  -  Я ж говорил, что лучше б нам

рукописи найти, чем драгоценности.

     И  покачал  головой так,  будто  Саша  все  время  хотел  найти  только

драгоценности.  Губкин не ответил.  Он смотрел на Сенникова и не мог понять,

почему у него такое усталое лицо, такой отрешенный, печальный взгляд.

     Несколько секунд стояла тишина. Пряхин кашлянул и отдал приказ:

     - Что б  там ни было,  а на городище пока ходить не придется.  От поста

далеко не отлучаться -  за линией нужно будет смотреть в  оба глаза.  Завтра

передохнем немного и возьмемся за оборудование поста.

                              НА РЫБАЛКЕ

     Пока люди были на линии,  Почуйко твердо взял в свои руки хозяйственные

дела гарнизона.  Утром Пряхин хотел было распорядиться продуктами,  но нашел

их  так  тщательно  и  любовно  рассортированными и  прибранными,  что  даже

позавидовал Почуйко.  Он  хотел было  сказать об  этом  Андрею,  да  его  не

оказалось на месте.

     Солдаты и Вася пошли к реке умываться, и старшина спросил у Лазарева:

     - Куда это Почуйко делся?

     - Фазанов ловит.

     - То есть как?

     - А  мы  тут  от  нечего делать наплели с  ним  силков и  расставили по

обочинам дороги и тропок. Вот он и пошел проверять.

     Тут уж,  кажется,  стоило не хвалить, а ругать. Как это так? Без спроса

занялся силками,  без  разрешения отправился гулять!  Старшине не  нравилась

такая чрезмерная самостоятельность и в то же время...  В то же время она ему

нравилась,  как Пряхин ни убеждал себя,  что Почуйко не прав. Нравилось, что

Андрей,  не ожидая распоряжений,  делал то, что считал нужным сделать не для

себя, а для всех, для поста. Ругать его за это?.. Нет, ругать Пряхин не мог.

Да ведь и распускать тоже нельзя! Дисциплина есть дисциплина.

     Минут  через десять из  кустарника вышел хромающий Почуйко.  Юн  тяжело

опирался на  палку,  но,  увидев  Пряхина,  пошел  бодрее,  далеко,  как  на

прогулке,  выбрасывая палку.  В  левой руке он держал за ноги трех связанных

фазанов -  двух курочек и  одного красавца петуха.  Фазаны задирали головы и

покорно хлопали большими светлыми веками.

     - Вы что ж это,  Почуйко,  никому не доложили об отлучке?  -  как можно

доброжелательней спросил старшина.

     - Здрасте!  -  удивился Почуйко.  -  Я ж Лазареву сказал. Шо он, вам не

передавал?

     Так убежденно звучали слова Почуйко,  что старшина не  мог не отметить:

учитель включен в  гарнизон поста,  и  у  него с таким хозяйственником,  как

Андрей,   наверное,   появились  свои  обязанности.   Это  открытие  вначале

рассмешило Пряхина,  однако  поразмыслив как  следует,  он  понял,  что  оба

Лазаревы незаметно вошли в  гарнизонную семью.  Ведь племянник по-настоящему

нес  линейную  службу,   дядя  сам  занимал  оборону...  Интересно,  чем  он

занимается сейчас?

     - Ну как,  товарищ лейтенант?  -  озабоченно спросил Почуйко, укладывая

фазанов возле стола. - Понаделали?

     - Заготовил, - ответил Лазарев. - Теперь остановка за рукоятками.

     - Ну  это  мы  сейчас...  Зараз  команду  дадим.  -  Андрей  озабоченно

обратился к старшине:  - Тут как вы сказали, что малость отдыхать будем, так

мы  вот с  товарищем лейтенантом подумали,  что хорошо бы рыбки набить.  Она