Георгий Мартынов

                         "Звездоплаватели"

                             Об авторе

     Георгий  Сергеевич  Мартынов родился в  1906  году  в  городе

Гродно,   в   семье  инженера-железнодорожника.   Профессия   отца

заставляла  семью  часто переезжать, и детство  будущего  писателя

прошло во многих городах Европейской части СССР.

     Г.С.Мартынов начал свою трудовую деятельность путевым рабочим

на Юго-Западной железной дороге,  когда ему было четырнадцать лет.

После службы в Красной  Армии,  с  1928  года,  Мартынов  живет  в

Ленинграде.    Поступив    в    1931    на   Ленинградский   завод

резиново-технических изделий,  Георгий Сергеевич проработал на нем

25   лет:   сначала   электромонтером,   а   затем   на  различных

инженерно-технических  должностях:   был   и   начальником   цеха.

Одновременно он учился в заочном Политехническом институте.

     В сентябре 1941 года Г.С.Мартынов добровольцем ушел на  фронт

и  всю Великую Отечественную войну воевал на Ленинградском фронте.

Награжден орденом и медалями.

     Г.С.Мартынов - член КПСС с 1941 года.

     В 1955 году Г.С.Мартынов впервые выступил  в  печати,  -  как

писатель-фантаст.  Его  первая  "220  дней  на  звездолете" издана

Детгизом.

     Всего  Мартыновым  написано  (на 1960г.)  пять  книг  научно-

фантастического жанра: " 220 дней на  звездолете", "Сестра Земли",

"  Наследство  фаэтонцев" (все они объединены под общим  названием

"Звездоплаватели"), повести "Каллисто" и "Каллистяне".

                             ОТ АВТОРА

     Уже  совсем  близко то время, когда межпланетные  полеты   из

дерзкой  мечты  превратятся в действительность.  Наука  и  техника

семимильными шагами приближаются к осуществлению этой  грандиозной

задачи.  Теперь  уже  нельзя сомневаться, что  первый  космический

корабль  оторвется от Земли на глазах ныне растущего поколения,  и

как   это  всегда  бывает,  за  первым  последуют  другие  во  все

возрастающем  количестве. И то, что сейчас кажется таким  опасным,

героическим, превратится в повседневную, текущую работу науки.

     Вспомним   полюс.   Было   время,   когда   достижение   этой

географической  точки казалось далекой мечтой.  Не  сколько  веков

люди  стремились  к  ней. С огромным трудом,  ценой  жизни  многих

отважных  исследователей, полюс был открыт. Началось его освоение.

Папанинская  экспедиция  в течении  года была  в  центре  внимания

всего мира. А сейчас работники Арктического института отправляются

на полюс, как в обычную, ничем не примечательную командировку.

     Тоже самое произойдет и с межпланетными полетами.

     Посещение   других  планет  кажется  теперь  таким  сказочным

потому,  что  оно  еще  не осуществлено. Но  пройдет  сравнительно

немного  времени  -  и  человек, побывавший, скажем,  на  спутнике

Юпитера, не привлечет особого внимания.

     Мысль  стремится вперед. Если бы это было не так, остановился

бы  прогресс. Очередная цель привлекает всеобщее внимание, но, как

только  она  достигнута, человек устремляется дальше, к  следующей

цели,   и  то,  что  недавно  казалось  заманчивым  и  необычайным

превращается в обыденное.

     И это очень хорошо!

     Автор  далек  от  мысли,  что  его  произведение  может  дать

действительную  картину  близких  уже  космических  рейсов.  Такую

картину  никто  дать  не может. Жизнь всегда отлична  от  вымысла,

богаче, его и разнообразнее.

                                                 /Г.С.Мартынов/

Георгий Мартынов

                         "Звездоплаватели"

              Научно-фантастический роман в 3 книгах

   (сканировано с одноименного издания издательства "Лениздат" 1960)

                              Книга 1

                      220 дней на звездолете

                          ПЕРЕД  СТАРТОМ

     Москва, 1 июля 19.. года.

     Завтра старт...

     Ровно  в  десять часов утра космический корабль,  управляемый

Сергеем Александровичем Камовым, оторвется от Земли.

     Думал ли я когда-нибудь о возможности лететь с ним?..

     Конечно  нет!  Как  и  все, я издали следил  за  его  первыми

полетами  и восхищался ими. Камов и Пайчадзе казались мне  особыми

людьми,  далекими,  как то небо, в которое  они  проникли;  и  мне

никогда  не  приходила  в  голову мысль,  что  я  смогу  стать  их

товарищем  в  полете, хотя бывали минуты, когда я мечтал  об  этом

тоже, вероятно, как все.

     Как    странно,   что   такая,   казалось   бы,    совершенно

неосуществимая, мечта вдруг стала реальной действительностью!

     Много   чудесного  предстоит  нам  увидеть  за  время  нашего

далекого пути. Хватит ли у меня сил описать все это так,  чтобы  и

другие, не видевшие, увидели? Должно хватить! Для этого я принят в

состав  экспедиции.  Мое  дело - запечатлеть  все  на  бумаге,  на

фотопленке, на киноленте. Мой дневник, который я начинаю  сегодня,

будет тем материалом, из которого я надеюсь создать книгу о полете

после  того,  как вернусь на Землю через долгие семь  с  половиной

месяцев.  Ни  одна самая мелкая подробность не должна пройти  мимо

этих страниц...

     Сейчас  только  девять  часов, и я могу  записать  многое.  В

двенадцать надо будет лечь спать.

     Засну ли я?.. Вряд ли мне это удастся...

     Когда я выразил Сергею Александровичу сомнение в исполнимости

его требования спать последнюю ночь перед стартом, он сказал:

     -  А вы все-таки лягте, а заснете или нет, будет видно. Самое

главное - это физически отдохнуть.

     Я  обещал ему и выполню свое обещание, а пока буду писать обо

всем, что предшествовало сегодняшнему вечеру.

     Начну с самого начала.

     -------------------------------------------------

     29  апреля,  почти ровно два месяца тому назад,  наш  главный

редактор пригласил меня в свой кабинет. Я только накануне вернулся

в  Москву, был занят приведением в порядок собранных материалов, и

мысль о новой командировке не приходила мне в голову.

     Когда я вошел, редактор пригласил меня сесть.

     -  Мы  хотим предложить вам, - сказал он, - не совсем обычную

командировку...  - Он посмотрел на меня и, видя, что  я  собираюсь

что-то сказать, добавил: - Экспедиция необычайна и может оказаться

опасной.

     За  секунду до этого я твердо намеревался отказаться, так как

устал  и  не был расположен ехать куда бы то ни было, но последние

слова редактора меня заинтересовали.

     - Опасностей я не боюсь, - ответил я. - Чем необычнее задача,

тем она интереснее.

     - Я был уверен в таком ответе, - сказал редактор. - Вы молоды

и  здоровы. Вы хороший фотограф и способный журналист. Кроме того,

вы  умеете  работать с киноаппаратом. Именно те качества,  которые

требуются  в данном случае. Но настаивать на вашем согласии  я  не

буду. Вы вправе отказаться.

     -  Я  не собираюсь отказываться, - сказал я. Он посмотрел  на

меня с выражением, которое в тот момент показалось мне непонятным,

и усмехнулся.

     -  Тем  лучше, - сказал он. - Вы, конечно, знаете, кто  такой

Камов?

     Я вздрогнул при этом вопросе. Камов?.. Конструктор и командир

первого  в  мире космического корабля. Человек, дважды  покидавший

Землю. Неужели я не ослышался?..

     -  Конечно,  -  ответил я. - Кто же его не  знает!  "Так  вот

почему  он назвал экспедицию необычайной, - подумал я. Имя  Камова

не  оставляло  никаких сомнений, что дело идет о  полете  в  глубь

Солнечной  системы, быть может, на одну из планет. Кто из  нас  не

мечтал  совершить  такое путешествие? Но одно дело  -  мечтать,  а

другое   -   когда  вам  неожиданно  предлагают  такой   полет   в

действительности..."

     - Если хотите, - сказал редактор, - то можете принять участие

в его новой экспедиции.

     - А куда она направляется?

     -  Это  мне  неизвестно.  Если вы  согласны,  то  подробности

узнаете от самого Камова.

     - Почему вы именно мне предлагаете это?

     -  Мы считаем вас наиболее подходящим человеком. Все было так

внезапно и удивительно, что я почувствовал необходимость собраться

с мыслями.

     - Разрешите дать ответ завтра.

     -  Но торопитесь! - сказал редактор. - Такое предложение надо

хорошо   обдумать,  чтобы  не  пожалеть  впоследствии  о  принятом

решении, каково бы оно ни было.

     Сказать,  что я провел спокойную ночь, - значило  бы  сказать

неправду.  Я  не новичок в экспедициях. Исполняя свои  обязанности

корреспондента, я побывал во многих местах земного шара, я был  на

Южном  полюсе, в Центральной Африке, на Гималайских горах. Но  все

это  было на Земле. Теперь же мне предлагают покинуть ее и  лететь

неведомо  куда,  за  десятки, а может  быть,  и  сотни   миллионов

километров...

     Вспомнились   книги,  которые  мне  приходилось   читать   по

астрономии.

     Вселенная... Бесконечное пространство, где, подобно пылинкам,

движутся    звезды...   Расстояния,   превосходящие   человеческое

воображение, отделяют их друг от друга... Мрак... Холод...

     Мне   ясно   представился  крохотный   космический   корабль,

окруженный  со  всех  сторон безграничной  пустотой,  и  внезапная

слабость в ногах заставила меня сесть на стул.

     Отказаться?.. Никто не осудит меня за это. Остаться на  нашей

милой, привычной Земле...

     "И  навсегда сохранить воспоминание о собственном  малодушии,

-  подумал я. - Упустить такой случай и потом всю жизнь жалеть  об

этом".

     Было  три  часа  ночи,  а  я все еще  колебался.  Желание   и

невольный  страх  боролись  друг с  другом,  поочередно  одерживая

победу.

     В  конце концов у меня разболелась голова, и я настежь открыл

окно, подставив лицо влажной прохладе ночного ветра.

     С высоты восьмого этажа, где я жил, открывался широкий вид на

город.  Во  многих местах уже сияли огни праздничной  иллюминации.

Далеко-далеко красными точками горели звезды Кремля.

     Москва!..  Родной  город,  где я  родился  и  вырос.  Столица

страны, которая дала мне все, что у меня есть.

     "Чего  ты  боишься? - сказал я самому себе.  -  Разве  в  тех

экспедициях, в которых ты участвовал, не было опасностей? Разве не

приходилось тебе рисковать жизнью?"

     Я  подошел  к столу и вынул из ящика портрет Камова.  "Лунный

Колумб",  как  называли  его  некоторые  иностранные  газеты,  был

изображен  в профиль. Нависшие густые брови, крупный нос  и  резко

очерченные  линии губ и подбородка делали его немного  похожим  на

знаменитого полярного исследователя - Роальда Амундсена

     "Этот  человек,  -  подумал я, -  не  боится.  В  третий  раз

готовится  покинуть Землю. Смело и уверенно идет он к поставленной

цели"

     Меня  вдруг охватило чувство нестерпимого стыда. Как  мог  я,

хотя бы на миг, поддаться позорному страху!

     Что случилось со мной? Родина зовет к исполнению долга ...

     Я   со  всей  силой  воображения,  на  которую  был  способен

представил  себе  снова  космический  корабль,  висящий  в  темной

холодной пустоте, но... не почувствовал  никакого страха.

     Непонятное малодушие исчезло.

     В  следующее утро я сообщил редактору, что согласен. - Мы  ни

минуты в этом не сомневались, - сказал он

     -------------------------------------------------

     Волнуясь, нажал я вечером того же дня кнопку звонка  у  двери

квартиры Камова.

     Сейчас, сию минуту, я лицом к лицу увижу того, кто первым  за

всю  историю  человечества покинул Землю и открыл   людям  путь  в

безграничные просторы Вселенной.

     Мне открыла дверь Серафима Петровна Камова.

     -  Сергей  Александрович ждет вас, -  сказала  она,  когда  я

назвал свою фамилию.

     Я вошел в кабинет знаменитого звездоплавателя.

     Мне  не приходилось раньше встречаться с Камовым, но я  сразу

узнал  его,  когда  он  поднялся мне навстречу  из-за  письменного

стола.  Он  был  таким, каким я и представлял его по  бесчисленным

фотографиям.  Выше  среднего роста, с  широкими  плечами,  немного

грузной  фигурой. Движения неторопливы и уверенны. Во всем  облике

что-то   властное,  внушающее  мысль,  что  это  человек  сильного

характера  и  несгибаемой  воли. Больше всего  меня  поразили  его

глаза.   Совсем   черные,  кажущиеся  вследствие  этого   бездонно

глубокими,  они  были  полны необычайного  спокойствия.  Его  лицо

нельзя  было  назвать  красивым: мешали  слишком  густые  брови  и

немного   массивная   нижняя  челюсть. Самое  правильное  было  бы

назвать это лицо мужественным.

     Он крепко пожал мне руку и сказал:

     - Рад вас видеть, товарищ Мельников.

     Усадив меня в глубокое кресло, сам сел напротив.

     -  Давайте познакомимся, - сказал он. - Прежде всего, сколько

вам лет?

     - Двадцать семь.

     На вид я не дал бы вам больше двадцати пяти, - сказал  Камов.

-  Где  вы  так сильно загорели. В сравнении с лицом, ваши  волосы

кажутся...  совсем  белыми.

     Я  рассказал  ему о своей двухмесячной поездке по Казахстану,

из которой вернулся два дня назад.

     -  И сразу хотите отправиться в новую экспедицию? - улыбнулся

он.  - Вы твердо решили  лететь с нами? Хорошо ли вы обдумали  это

решение? Ведь вы не знаете, куда мы направляемся.

     - Это верно, - сказал я. - Цель экспедиции мне не неизвестна,

но  одно  ваше имя говорит о том, что ее надо искать за  пределами

Земли.  Если  вы  согласитесь взять меня с собой,  я  не  переменю

решения.

     - А как у вас со здоровьем? Вам придется пройти очень строгий

медицинский осмотр.

     -  В  этом я уверен, товарищ Камов. В прошлом году я проходил

комиссию  перед участием в южной полярной экспедиции, и  врачи  не

нашли у меня ни одного дефекта. Я абсолютно здоров.

     Он  взялся рукой за подбородок. Я много раз видел  потом этот

характерный для него жест.

     -  Глядя на вас, - сказал он, - легко этому поверить. Ну, что

ж!  Если  так,  я  очень  рад. Значит,  по-прежнему  будет  четыре

человека.  Когда  была  решена  наша экспедиция,  мы  предполагали

взять только научных работников. Кроме меня, их было трое. Все они

были давно отобраны и около года проходили специальную подготовку.

Но  месяц тому назад случилось несчастье, и мы потеряли одного  из

своих товарищей...

     Он   замолчал   и   пристально  посмотрел  на   меня.   Потом

одобрительно улыбнулся.

     -  По  вашему  лицу незаметно, - сказал он, - что  мои  слова

произвели на нас плохое впечатление. Вы имели право подумать,  что

человек   погиб   от  чего-нибудь,  связанного  с  подготовкой   к

экспедиции.

     - Я именно так и подумал.

     - И это вас не испугало?

     Я пожал плечами:

     -  Я   хорошо  сознаю, что ваша экспедиция не  увеселительная

прогулка.

     -  Наш  товарищ,  -  сказал Камов, - погиб при  автомобильной

катастрофе.  Машина, на которой он ехал, упала с высокого  обрыва.

Мы  потеряли одного участника будущего полета. Заменить его другим

научным  работником мы не можем, - осталось слишком мало  времени.

Для научной работы в условиях космического полета нужна длительная

подготовка.

     - И тогда вы решили заменить его журналистом?

     -  Нет,  не  совсем  так,  - сказал Камов.  -  Это  моя  идея

соединить  в  одном  лице журналиста, фотографа  и  кинооператора.

Главная  задача  была  в  том, что на  корабле  должен  находиться

специалист по астрономической съемке. Наш погибший товарищ  прошел

курс  этого  дела,  и  если  мы  сможем  обойтись  без  него,  как

астронома, то без фотографа и кинооператора не сможем. Вот  почему

мы приглашаем вас.

     - Но ведь я не имею понятия об  астрономической съемке.

     -  Мы  вас  научим.  Именно поэтому мы  и  просили  дать  нам

человека,   имеющего   опыт.  Научить  вас   специальным   приемам

астрономической  съемки  будет не так уж  трудно.  А  то,  что  вы

опытный  журналист,  тоже пригодится. По  возвращении  надо  будет

рассказать людям о полете.

     -  Я  сделаю  все, что в моих силах, - сказал  я.  -  Но  мне

хотелось  бы  знать,  куда  вы  направляетесь? 

     -  Желание  вполне законное,  - ответил Камов. - Воо6ще мы не

делаем тайны  из  наших намерений, но не опубликовали время старта.

Дело  в  том,  что,  когда  мы  достигли  Луны, некоторые из наших

зарубежный "друзей" пришли  в ярость, что их опередили.

     - Вы говорите о Хепгуде?

     -  Да, о нем. Нам известно, что его звездолет почти готов,  и

он,  конечно,  захочет взять реванш и первым достигнуть  одной  из

планет. Наша экспедиция имеет не спортивные, а чисто научные цели,

но все же мы не хотим уступать и первенство. - Он улыбнулся. - Вам

я  конечно  скажу,  хотя бы потому, что вы должны  знать,  на  что

идете.

     Он  замолчал и довольно долго смотрел на меня своими  странно

спокойными глазами.

     -  Медицинские требования, предъявляемые к участникам полета,

отличается от обычных. Возможно, что вы не будете допущены.

     Камов опять замолчал, потом продолжал уже обычным тоном:

     -  Но если это случится, то вы, конечно, сохраните тайну.  Вы

знаете,  что  мой  первый полет был пробным и в нем  участвовал  я

один.  Корабль  облетел вокруг Луны и вернулся  на  Землю.  Второй

полет я совершил вместе с астрофизиком Пайчадзе. Мы опустились  на

поверхность  Луны  и провели на ней несколько  часов.  Оба  полета

показали, что материальная часть работает безотказно, и тогда было

решено  осуществить третью экспедицию - достигнуть планеты Марс  и

по пути осмотреть, Венеру. Вас это не пугает?

     - Нисколько! - ответил я совершенно искренне. -Теперь  я  еще

больше хочу принять участие в полете, но меня смущает малый  объем

той  работы,  которая  мне предназначена.  Оправдает  ли  она  мое

участие?

     -  А откуда вы знаете, что объем вашей будущей работы мал?  -

спросил Камов.

     Я почувствовал, что краснею.

     - Мне кажется...

     -  А  пусть  вам не кажется, - перебил Камов. -  Ваша  задача

очень  ответственна.  Изучение тех снимков, которые  вы  сделаете,

очень важно для науки  и наши ученые дадут вам обширное задание. В

свободное время вы будете помогать мне в управлении кораблем.

     Я  посмотрел  на  него  с изумлением. 

     - Не  удивляйтесь!  - улыбнулся Камов.  - Это не так страшно.

Управление космическим кораблем в полете не сложно.  Другое дело -

подъем, спуск или полет вблизи крупных планет. В этих случаях дело

усложняется.  Наша "рулевая рубка",  если можно  так  ее  назвать,

оборудована замечательными приборами. Вы с ними освоитесь в первые

же дни полета.

     - Сколько времени продлится экспедиция?

     - А как вы думаете?

     - Я полагаю, что года два или три.

     Камов засмеялся.

     -  Техника ракетостроения, - сказал он, - развивается быстро.

Если  полеты к Луне заняли у нас - первый два, а второй один день,

то  с  тех пор мы далеко шагнули вперед. Вся экспедиция рассчитана

на  двести  двадцать  пять  дней, то есть  на  семь  с   половиной

месяцев.

     - Так мало!..

     -  За  эти семь с половиной месяцев, - продолжал Камов, -  мы

пролетим расстояние, немного большее чем полмиллиарда  километров.

Средняя   скорость  корабля  вставит  сто  две   тысячи   шестьсот

километров и час.

     - Это как в сказке! Камов покачал головой.

     -  Эта скорость не так велика, как вам кажется, - сказал  он.

Техника  идет  по  пути  достижения  скоростей,  достаточных   для

свободного  полета  на  любую планету, не  считаясь  ни  с  какими

сроками, а наш корабль вынужден строго придерживаться графика, так

как  его скорость меньше, чем скорость Земли по ее орбите. Догнать

Землю мы не смогли бы.

     -  Мне  кажется,  что  и сто две тысячи  шестьсот  километров

чудовищно  много.  Вы  в  три часа будете около  Луны.  Через  две

секунды ваш корабль будет невидим с Земли.

     -  Нет!  -  сказал Камов. - Если бы мы вздумали  начать  путь

сразу  с такой скоростью, то корабль продолжал бы лететь с мертвым

экипажем.   Человеческий  организм  не  может   выдержать   такого

ускорения.  Мы начнем полет относительно медленно, и только  через

двадцать  три  минуты сорок шесть секунд корабль  достигнет  своей

максимальной  скорости в двадцать восемь тысяч  пятьсот  метров  в

секунду. (Скорость Земли по орбите составляет 29,76 км/сек.)

     Он  называл эти головокружительные цифры с таким невозмутимым

видом, как будто дело шло об автомобильной прогулке.

     -  Если  бы  мы,  - продолжал он, - летели к Луне  по  прямой

линии,  то достигли бы ее через три часа пятьдесят три минуты,  но

наш  путь  будет  почти перпендикулярным к линии Земля-Луна.  Луну

вблизи  мы  вообще  не увидим. Вы сможете полюбоваться  на  нее  с

расстояния большего, чем наблюдаете обычно.

     - Это жаль!

     - Но зато вы увидите ту ее сторону, которая скрыта от нас.

     -  Давно  уже,  - сказал я, - весь мир знает,  что  невидимая

сторона  Луны  почти ничем не отличается от видимой, но  взглянуть

своими глазами конечно очень интересно. Разрешите задать вам  один

вопрос.

     - Пожалуйста.

     -  Вы сказали, что по пути к Марсу намерены осмотреть Венеру.

Это мне не совсем понятно.

     - Что именно непонятно?

     - Как вы попадете к Венере на пути к Марсу. Их орбиты лежат в

противоположных направлениях от Земли.

     - Ваше недоумение было бы законно, - ответил Камов, - если бы

планеты  были  неподвижны. Но они движутся, и притом с  различными

скоростями.  Часто  бывает,  что  обе,  то  есть  Венера  и  Марс,

находятся  по  одну  сторону от Земли. Чтобы вам  стал  яснее  наш

маршрут,  я нарисую его на бумаге.

     Он   взял   карандаш  и  быстро  провел  на  листе  несколько

окружностей.  Несмотря на то, что он рисовал  без  циркуля,  круги

получились  замечательно  ровными.  Я  сохранил  этот  рисунок  на

память.

     (см. рис. zvezd-1.gif)

     -  Смотрите,  -  сказал Камов: - точка  в  центре  обведенная

маленьким  кружком, изображает Солнце. Первый круг  -  это  орбита

Венеры.  Между  нею и Солнцем есть еще планета  Меркурий,  но  его

орбита  нам  не  нужна. Второй круг - это орбита Земли.  Третий  -

орбита Марса. Если бы я соблюдал правильный масштаб, то изобразить

планеты на этом листе было бы невозможно: они были бы не видны  на

нем.  Но  это  не план, а схема. Кружки, которые я помечаю  цифрой

"1", - это положение планет в момент, нашего старта. Движения всех

планет по их орбитам направлены в одну сторону. На этом рисунке  -

справа  налево.  От  кружка, изображающего Землю,  я  начинаю  наш

маршрут пунктирной линией. Вот! В этой точке мы встретим Венеру...

     Он  нарисовал  второй кружок на орбите Венеры и  отметил  его

цифрой "2".

     -  Отсюда мы направляемся тем же путем к Марсу и встретимся с

ним  вот  здесь, а затем - обратно к Земле, которая, за это  время

успеет  пройти  больше  половины  своего  годового  пути  и  будет

находиться примерно вот тут.

     - Ясно! - сказал я.

     -  Этот рисунок не более чем грубая схема, - заметил Камов. -

Орбиты  не  замкнуты, так как Солнце,  увлекая планеты  за  собой,

само движется в пространстве; но так вам должно быть понятнее.

     - Благодарю вас. Мне все совершенно ясно.

     - Вот теперь вы вполне поймете, почему мы не можем ни на один

день отложить старт.

     - Понимаю.

     -  На  сегодня этого достаточно. За семь с половиной  месяцев

пути  мы  успеем обо всем переговорить. Ваше участие в  экспедиции

начнется  с  завтрашнего  утра после медицинского  осмотра.  Чтобы

подготовить вас к полету, нельзя терять ни одного для.

     На этом наш первый разговор с Камовым закончился.

     Было за полночь, когда я пришел домой.

     Над крышами домов поднималась Луна. На ней побывал человек, с

которым я говорил сегодня. Кто знает, может быть, и я попаду когда-

нибудь на ее сверкающую поверхность...

     Сверкающую... Я вспомнил статью Камова, в которой  он  писал,

что   поверхность   Луны   темная  и  мрачная,   покрыта   скалами

густо-коричневого цвета, - и улыбнулся своей восторженности.

     Там,  в непосредственной близости, все выглядит иначе, чем  с

Земли. Блестящие планеты - в действительности темные, несветящиеся

тела. Скоро я сам буду на одной из них.

     Буду  ли?  А что если завтра приговор врача навсегда  закроет

передо  мной  такую  возможность? Как тяжело  будет  пережить  это

разочарование!

     Я  очень  плохо спал и в эту ночь. Лежа в постели с открытыми

глазами,  я  прислушивался к медленному ходу  часов  на  стене,  и

временами мне казалось, что они совсем остановились.

     Я заснул под самое утро, и во сне меня не оставляла все та же

мысль.

     Но  страхи  оказались ложными. Комиссия, состоявшая  из  трех

врачей,  под  председательством  известного  профессора,  долго  и

тщательно  выстукивала,  выслушивала и  измеряла  меня.  Проверяли

зрение,  слух,  вращали на какой-то  специальной карусели  и  даже

заставили  несколько  минут  провисеть  вниз   головой  на  особых

петлях, после чего опять принялись за бесконечные выслушивания.

     В заключение старик профессор, похлопав меня по спине, сказал

слова, сладкой музыкой прозвучавшие у меня в ушах:

     -  Идеальный  организм! Можете, молодой человек, направляться

хоть  на  Полярную звезду, если вам так надоела наша Земля.  Врачи

засмеялись.

     -  Готовьтесь  к  полету!  -  серьезно  сказал  профессор.  -

Помните, если перед стартом у вас окажется хотя бы насморк, вы  не

будете  допущены. Соблюдайте строгий режим. - Он указал на  одного

из  членов  комиссии:  -  Доктор Андреев специально  прикреплен  к

участникам  экспедиции. Советуйтесь с ним как можно чаще.  Работа,

отдых, пища, развлечения - все должно проходить под его контролем.

Вы больше не принадлежите себе.

     Пройдя  комиссию, я поехал прямо к Камову, чтобы  получить  у

него  указания  для  начала работы. Он меня, по-видимому,  ждал  и

обрадовался, когда узнал, что все в порядке.

     -  Мне  было  бы жаль потерять вас. Очень рад, что  этого  не

случилось. Познакомьтесь, - сказал Камов, подводя меня к  высокому

худощавому  человеку, сидевшему у письменного стола: -  Константин

Евгеньевич Белопольский - мой заместитель в космическом полете.

     Имя,  названное  Камовым,  было мне знакомо.  Белопольский  -

однофамилец   знаменитого  русского  астронома   -   был   автором

многочисленных  астрономических книг,  и  я  сам  изучал  в  школе

астрономию по его учебнику.

     Когда  Камов  назвал мою фамилию и сказал,  что  я   участник

будущего  полета, Белопольский пожал мне руку, но, как  мне  тогда

показалось, сделал это совершенно равнодушно. Даже тени улыбки  не

появилось на его лице, покрытом глубокими морщинами (хотя ему было

только  сорок  пять лет), и он не сказал ни одного  из  тех  слов,

которые принято говорить в подобных случаях.

     Помню,  что  на  меня  произвело неприятное  впечатление  это

молчание,  и  я даже подумал, что иметь такого спутника  в  долгом

путешествии не особенно большое  удовольствие.

     Как    я   знаю   теперь,   крайняя   молчаливость   является

отличительной чертой этого человека, который может долго  говорить

только об астрономии и математике.

     Совершенно  иначе встретил меня четвертый участник экспедиции

- Арсен Георгиевич Пайчадзе, с которым  я познакомился двумя днями

позже.

     Еще  молодой,  не  старше тридцати пяти лет,  он  был  широко

известен    как    выдающийся   знаток   спектрального    анализа.

(Спектральный  анализ - исследование химического состава  тел  при

помощи   изучения   испускаемого  или  отражаемого   ими   света.)

Влюбленный   в  астрономию,  называющий  ее  "верховной   наукой",

Пайчадзе  способен  часами  говорить  о  какой-нибудь  звезде  или

туманности.  Говорит  он не очень хорошо,  с  заметным  грузинским

акцентом,  но я  знаю, что студенты университета, где он преподает

астрономию, любят его слушать.

     -  Борис Николаевич Мельников? - спросил он, пожимая мне руку

с  такой  силой,  что  я  сморщился от боли.  -  Слышал  про  вас.

Участвовали в полярной  экспедиции.

     - Участвовал, - сказал я.

     - Тогда на полюс, теперь на Марс. Боитесь полета?

     - Если говорить откровенно, боюсь немного.

     Возможно, что я не ответил бы так кому-нибудь другому. Но вся

небольшая,  тонкая  фигура Пайчадзе, его смуглое  лицо  с  коротко

подстриженными черными усиками, его ласковые глаза сразу произвели

на меня такое впечатление, как будто я знал его уже много лет.

     - Неудивительно, - сказал он. - Перед полетом на Луну я очень

боялся. Не спал. Потерял аппетит.

     - А теперь не боитесь?

     - Теперь нет. Космический полет не страшен. Не надо бояться.

     - Меня очень беспокоит, смогу ли я оправдать доверие.

     - Будете так думать,  - не оправдаете.  Надо быть  уверенным.

Наверное,  думаете,  случайно  попали  в  полет.  Ткнули пальцем -

попали в меня. Неверно! Сергей Александрович не возьмет случайного

человека.   Наводил   справки.  Советовался.  Не  надо  ни  в  чем

сомневаться.

     Он  заставил меня рассказать ему мою биографию, сам рассказал

о  себе, и мы расстались друзьями. За два месяца, которые прошли с

тех   пор,   я   убедился,  что  Пайчадзе   человек   приветливый,

общительный  и будет хорошим товарищем в полете. На нашем  корабле

мое место в одной каюте с ним, и это меня очень радует.

     Потянулись  дни  напряженной  и увлекательной  работы.  Слова

Камова,  что  мне  дадут  обширное  задание,  оправдались.   Объем

порученной работы был громаден. До сих пор я и не подозревал о тех

применениях   фотографии,   которым   меня   научили.   Снимки   в

инфракрасных  и ультрафиолетовых лучах, снимки объектов,  покрытых

туманной  или   облачной дымкой, снимки Солнца и  его  "короны"  и

многое,  многое  другое. Пришлось пройти целый курс.  Помимо  двух

специально  прикрепленных ко мне консультантов по  астрономической

съемке,  со  мной  занимались  мои  будущие  спутники  -  Камов  и

Белопольский.  Сергей Александрович знакомил  меня  с  устройством

корабля и работой приборов управления, а Белопольский - с основами

звездной навигации.

     Дней  не  хватало. Я работал по восемнадцать часов в сутки  и

часто,  приехав  домой, вместо того, чтобы лечь спать,  садился  к

письменному столу.

     Так продолжалось до тех пор, пока наш врач, Степан Аркадьевич

Андреев, не заявил решительного протеста,

     -  Я не могу допустить, - сказал он Камову, - чтобы Мельников

работал  без отдыха. Если так будет продолжаться, то он  не  будет

допущен  к  полету.  Я  отвечаю  за  него  и  за  всех  вас  перед

правительственной комиссией.

     - Я вас понимаю, - ответил Камов, - но что я могу сделать? Мы

готовились год, а Борису Николаевичу оставлено только два месяца.

     - Все равно, я не разрешаю  ему не спать по ночам, - стоял на

своем  врач. Он должен спать восемь часов  в сутки. Все  остальное

время в  вашем распоряжении.

     На том и порешили. С этого дня он лично отвозил меня домой  и

уходил только тогда, когда я засыпал.

     Кончилось это тем, что он  поселился у меня в комнате, чему я

был   очень  рад,  так  как  Степан  Аркадьевич  был  на  редкость

занимательным рассказчиком. Лежа постели, он начинал  рассказывать

какой-нибудь случай из своей медицинской практики. Он считал,  что

для  моего  мозга  полезно  отвлечься от  изучаемых  вопросов,  но

нередко,  увлекшись  воспоминаниями, забывал  о  времени.  И  лишь

внезапно  заметив,  что  предательская  стрелка  далеко  ушла   от

положенного  часа,  прерывал рассказ на самом интересном  месте  и

сердито ворчал:

     -  Спать!  Спать! И о чем вы только думаете?! Однажды  у  нас

зашел   разговор  о  будущем  полете  и   о  влиянии  на  организм

невесомого состояния, в котором мы будем находиться во время пути.

Степан Аркадьевич жалел, что не сможет участвовать в экспедиции.

     -  Наблюдение за деятельностью органов тела в таких  условиях

было бы очень интересно, - сказал он.

     -  Меня  очень  удивляет,  -  заметил  я,  -  что  в  составе

экспедиции нет врача.

     - Почему нет? У вас есть врач.

     - Кто?

     - Сергей Александрович.

     - Как, разве он врач?!

     -  А  вы  не знали этого? Камов окончил медицинский  институт

специально  для того, чтобы не было надобности в лишнем  человеке,

которому в межпланетном рейсе почти нечего будет делать. Он  знал,

что экспедицию все равно не отпустят без врача.

     - Когда он успел?

     Было  чему  удивляться.  Я знал, что Камов  окончил  институт

гражданского  воздушного  флота  и, заочно,  физико-математический

факультет университета, но суметь получить еще и третий диплом...

     - Когда он успел? - повторил я.

     -  Сергей  Александрович - замечательный человек, - задумчиво

сказал  Андреев. - Он не только получил диплом врача, но и работал

несколько  лет  в  московских  больницах.  Он  ничего  не   делает

наполовину. Жизнь, целиком отданная идее, утраивает силы человека.

     В   напряженной  работе  как-то  незаметно  приблизился  день

старта.  Корабль и его экипаж были готовы. За три  дня  до  отлета

Камов   и   сопровождении  нас  троих  в  последний  раз  осмотрел

звездолет.  Были испытаны все приборы и аппараты,  проверен  груз.

Камов  и  Белопольский  проверяли  корабль  в  целом,  Пайчадзе  -

астрономическую часть, а я - свое фото- и кинохозяйство.

     В  моем распоряжении три киноаппарата: один переносный и  два

вмонтированных  в стенки корабля, могущих работать  автоматически,

четыре   великолепных  фотоаппарата,  каждый  с  шестью   сменными

объективами,  и маленькая фотолаборатория. Все это поражает  своим

техническим  совершенством,  как, впрочем,  и  весь  наш  корабль.

Экспедиция  Камова  с  продуманной щедростью  снабжена  всем,  что

только  может  понадобиться  при любых обстоятельствах.  Ничто  не

забыто,   ничто  не  упущено  из  виду.  Тщательно   и   заботливо

предусмотрено и сделано все, чтобы обеспечить успех.

     Следующая запись в моем дневнике будет уже сделана в полете.

     На сегодня хватит. Десять минут первого.

     За мной заедут в семь часов утра.

     Итак, последняя ночь на Земле!

     Завтра старт в неведомое!..

                               СТАРТ

     3 июля 19.. года.

     Восемнадцать часов по московскому времени.

     Тридцать два часа полета...

     Прошли первые сутки. Идут вторые. Я знаю об этом о часам.  На

нашем  корабле смены дня и ночи нет и не будет. Солнце  непрерывно

освещает  правый  борт, и корабль регулярно плавно поворачивается,

чтобы равномерно нагревалась вся поверхность его корпуса.

     Двигатели  давно прекратили работу, и мы летим по инерции  со

скоростью  - двадцать восемь с половиной километров в секунду.  Мы

не чувствуем этого. Кажется, что корабль неподвижно висит на одном

месте. Земля осталась далеко позади.

     Звезды  повсюду.  Со  всех сторон нас  окружают  бесчисленные

светящиеся точки. Млечный Путь виден весь как исполинское  кольцо.

Солнце  сияет  нестерпимо ярко, но в непосредственной  близости  к

нему  видны звезды. Странное  зрелище! Солнце и звезды  на  черном

фоне.

     С  Земли небо никогда не кажется таким черным. Простым глазом

видно, что та звезда дальше, а эта ближе, но как они все далеки!

     Корабль висит в центре бесконечного пространства...

     Та  самая картина, которая так пугала меня на Земле, здесь не

вызывает  страха.  Нет ощущения, что под нами бездна,  потому  что

такая же бездна находится со всех сторон, а понятия "верх" и "низ"

давно  уже  спутались. Как только перестали работать  двигатели  и

корабль   полетел  по  инерции  с  постоянной  скоростью,  тяжесть

исчезла, а с нею вместе исчезли обычные представления. По привычке

считаю, что под ногами "низ", а над головой "верх", но мне  ничего

не  стоит повернуть свое тело на сто восемьдесят градусов, и тогда

то,  что было "верхом", становится "низом" - и наоборот. Для этого

достаточно сделать легкое усилие, используя как точку упора какой-

нибудь неподвижно укрепленный предмет или, просто стену.

     Я ничего не вешу!..

     Ощущение  невесомости,  о котором я  так  много  думал  перед

полетом и которого чуть-чуть боялся, оказалось совсем не страшным,

даже приятным. За одни сутки я вполне освоился с ним.

     Вот  сейчас я пищу за столом. Мне удобно; но как это выглядит

со стороны?..

     Наша  каюта  невелика.  Одна стена  полукруглая  -  это  борт

корабля.  В ней круглое окно. Когда им не пользуются, оно  закрыто

снаружи  стальной  плитой. Задняя стена прямая и  идет  от  одного

борта  к  другому. В ней "дверь" - круглое отверстие  диаметром  в

один   метр.  Если  мне  надо  выйти  из  каюты,  то   я,   слегка

оттолкнувшись  от  чего-нибудь, проплываю в  нее,  как  рыба.  Две

боковые  стены представляют собой правильные полукруги и не  имеют

отверстий. На одной из них находится стол, привинченный наглухо, и

я  сижу  за  ним  прямо на воздухе. Левая рука лежит  на  столе  и

придерживает тетрадь, в которой я пишу. Если я сниму руку,  то  от

моего дыхания тетрадь немедленно улетит. Она улетела бы, даже если

бы  весила  полтонны  (на  Земле),  так  как  здесь  все  предметы

одинаково ничего не весят. Мускульного усилия, которым я  прижимаю

тетрадь  к  столу,  достаточно, чтобы удерживать  меня  самого  на

месте.  Кроме стола, в каюте находится шкаф, в котором  помещаются

инструменты, приборы и наши личные вещи. Он сделан из  алюминия  и

занимает всю стену напротив стола. Когда я сижу за столом, то шкаф

относительно  меня  находится на "потолке",  а  если  я  повернусь

ногами к нему, то на "потолке" окажется стол.

     Никаких  постелей в каюте нет. По обеим сторонам  окна  висят

две  сетки.  В  них  мы  должны спать. Делается  это  так:  слегка

оттолкнувшись  от чего-нибудь, подплываешь в воздухе  к  сетке  и,

поместившись в ней, застегиваешь пряжки. Невесомое тело ни на  что

не  давит,  и  спать  можно в любом положении,  как  на  мягчайшем

пуховике.  Сетка не дает моему телу двигаться по  каюте  во  время

сна.  Дело  в  том,  что в нашем невесомом мире время  от  времени

возникает чуть заметная сила тяжести. Это происходит тогда,  когда

корабль  поворачивается вокруг своей продольной оси. Как  ни  мала

эта  сила, но ее достаточно, чтобы я проснулся совсем не там,  где

"лег". Точнее говоря, это не тяжесть, а центробежный эффект. Когда

происходит   поворот,   все   незакрепленные   предметы   начинают

двигаться.

     Эта  же  причина вызывает красивую иллюзию, которой мы  можем

любоваться  в  окно. В момент поворота создается впечатление,  что

вся  Вселенная сдвигается с места и медленно поворачивается вокруг

корабля. Зрелище неописуемое!

     Как я упоминал, отсутствие тяжести стало настолько привычным,

что  мы  его  просто  не  замечаем. Но  я  хорошо  помню,  сколько

разговоров  вызвала  эта  особенность  звездолета,  которую  Камов

вынужден  был  оставить  в  интересах астрономических  наблюдений.

Создание  искусственной тяжести путем быстрого вращения затрудняло

бы  работу  с  телескопом; и правительственная  комиссия  в  конце

концов  согласилась,  что этим удобством  надо  пожертвовать,  тем

более,   что   виднейшие   врачи   Советского   Союза   решительно

высказывались  за  полную  безвредность для  человека  длительного

невесомого  состояния.  По  этой же  причине  Камов  отказался  от

регулирования  температуры  внутри  корабля  изменением    окраски

корпуса   с  помощью  сдвижной  чешуйчатой  оболочки  -   способа,

предложенного  еще  К.Э.Циолковским.  Повороты  звездолета  вокруг

продольной оси давали возможность легко направить телескоп в любую

сторону.

     Следует упомянуть об одной важной подробности. Круглая  дверь

всегда  закрыта  герметической крышкой. При  переходах  из  одного

помещения  в другое мы обязаны закрывать за собой все  двери,  что

делается простым нажатием кнопки.

     Межпланетное   пространство  не   пусто.   В   нем   движутся

бесчисленные  частицы материи, начиная от пылинки  и  до  огромных

масс.  Встреча корабля с подобными блуждающими телами,  по  мнению

Камова,  почти невозможна, но все же не исключена.  Если  один  из

таких камней или даже крохотный кусочек налетит на корабль, то при

огромной  скорости обоих тел  это вызовет более или менее  сильный

взрыв.  В  борту  корабля возникнет пробоина, а  так  как  снаружи

совершенно отсутствует  воздух,  то  в  эту   пробоину   с   силой

устремится воздух,  находящийся внутри корабля. В несколько секунд

весь экипаж звездолета погибнет.  Но так как корабль  разделен  на

герметически    закрытые   отсеки,   подобный   конец   экспедиции

маловероятен.

     Если борт  окажется  пробитым  в такой момент,  когда в каюте

кто-нибудь находится,  и взрыв не  будет  слишком  сильным,  можно

спастись,  наложив на пробоину пластырь.  Такие пластыри разложены

всюду.  Они различных размеров и должны плотно закрыть  отверстие,

так  как  воздух  внутри  корабля давит на все предметы с такой же

силой, как и на Земле, то есть с силой одного килограмма на каждый

квадратный сантиметр,  а снаружи,  повторяю,  давления нет. Но при

этом, конечно, надо действовать с быстротой молнии.

     Сейчас в каюту "входил" Пайчадзе. Чтобы открыть дверцу шкафа,

он  принял такое положение, что оказался висящим над моей  головой

под прямым углом.

     Я знал, что ни он, ни предметы, находящиеся в шкафу, не могут

упасть на меня, по сила земных привычек заставила сделать движение

в сторону, - тетрадь немедленно отлетела в другую.

     Арсен  Георгиевич заметил это и рассмеялся. Он вынул из шкафа

какой-то прибор и, ловко повернувшись в воздухе, оказался в  одном

положении со мной. По пути он успел поймать мою тетрадь.

     - Можно прочесть? - спросил он.

     Я  кивнул  головой.  Он  стал  внимательно  читать  последние

страницы.

     -  Физические явления на корабле, - сказал он, передавая  мне

тетрадь, - описаны хорошо, но почему не описали старт полета?

     - Обязательно опишу.

     - Надо соблюдать хронологическую последовательность.

     -  Этот дневник, - ответил я, - только сырой материал. Я пишу

его как придется.

     - Никогда не надо делать "как придется". - Он положил руку на

мое плечо, отчего я немедленно опустился вниз. - Не обижайтесь!

     - Что вы, Арсен Георгиевич! Конечно не обижаюсь.

     Он  удалился, закрыв за собой дверь, а я опять сел к столу  и

внимательно прочитал все написанное.

     Конечно,  Пайчадзе  прав. Мои записи  сумбурны.  Надо  писать

последовательно.

     ...В  ночь  перед  стартом я, вопреки своим  ожиданиям,  спал

хорошо.  Ровно в семь часов за мной заехал Пайчадзе. Взяв с  собой

небольшой  чемодан, сопровождавший меня во всех моих  поездках,  я

сел в машину с чувством, похожим на облегчение.

     Кончилось ожидание. Пути назад нет!

     Арсен Георгиевич был молчалив. Я понимал его состояние  и  не

беспокоил   разговором.  В  Москве  Пайчадзе   оставлял   жену   и

шестилетнюю  дочь.  Он  только  что  простился  с  ними,  так  как

провожающие не допускались на место старта.

     Машина    миновала   стадион   "Динамо"   и   помчалась    по

Ленинградскому шоссе. Наш космический корабль должен был тронуться

в  путь  с  берега  Клязьмы. Оттуда же Камов начал  и  оба  первых

полета.

     Было девять часов утра, когда мы прибыли на место.

     Ракетодром,  окруженный  высокой оградой,  представлял  собой

огромное  поле  - пятнадцать километров в диаметре.  Вход  за  эту

ограду  был  строжайше запрещен кому бы то ни было. В центре  поля

находился  наш  корабль,  готовый к полету.  Он  висел  на  высоте

тридцати   метров  от  земли,  поддерживаемый  ажурным  переплетом

стартовой площадки.

     В  большом  двухэтажном здании, которое мы в  шутку  называли

"межпланетным вокзалом", где помещались мастерские и  лаборатории,

обслуживающие корабль, мы застали Камова, Белопольского  и  членов

правительственной комиссии.

     Мы с Пайчадзе прибыли последними.

     Камов   был  занят  с  председателем  комиссии  -  академиком

Bолошиным, а Белопольский, поздоровавшись с нами, через  несколько

минут сел в машину и уехал к кораблю.

     Камов  подозвал Пайчадзе, и я остался в одиночестве.  Ко  мне

подошел  корреспондент ТАССа Семенов, которого я хорошо  знал.  Он

спросил меня о самочувствии и передал привет от работников  ТАССа.

Я рассеянно поблагодарил его.

     В половине десятого Камов встал и крепко пожал Волошину руку.

     - Пора! - сказал он.

     Старый академик, сильно взволнованный, обнял его.

     -  От  всего  сердца желаем нам успеха!  -  сказал   он.    С

величайшим нетерпением будем ожидать вашего возвращения.

     Он обнял Пайчадзе и меня.

     Мы  простились с остальными членами комиссии. Все были  очень

взволнованы.  Один Камов казался невозмутимо спокойным.  Когда  мы

садились в автомобиль, он посмотрел на меня и улыбнулся.

     - Ну, как? - спросил он. - Спали?

     Я мог только молча кивнуть головой.

     Последние   рукопожатия,  последние   пожелания,   и   машина

тронулась. Через восемь минут мы были у корабля.

     Белопольский ждал нас у подъемной машины. Рядом с  ним  стоял

инженер Ларин - руководитель работ по подготовке корабля к полету.

Кроме него, все работники ракетодрома уже покинули место старта.

     Над  нами,  на высоте десятиэтажного дома, сверкал на  солнце

белый корпус звездолета. Он имел двадцать семь метров в длину  при

ширине  в  шесть  метров  и  формой напоминал  гигантскую  сигару.

Внутреннее его устройство было мне уже хорошо знакомо.

     На  передней части блестело золотом название корабля - "СССР-

КС2".

     Камов переговорил с Лариным. Простившись с нами, инженер  сел

в  машину.  Было  без  пятнадцати минут  десять.  С  его  отъездом

порвалась последняя наша связь с людьми.

     - В путь! - сказал Камов.

     Подъемная машина быстро доставила нас на площадку.  Вблизи  я

увидел,  что корабль висит не строго вертикально, а под  небольшим

углом к западу. Круглое входное отверстие звездолета было узко,  и

проникнуть  внутрь можно было только ползком. Первым исчез  внутри

корабля Белопольский, за ним Пайчадзе. Наступила моя очередь.

     С   этой   высоты  был  виден  весь  ракетодром.  Я   заметил

удалявшуюся с большой скоростью машину Ларина и помахал ей  рукой.

Последнее,  что  я  увидел,  пролезая в  отверстие,  была  красная

ракета,   взвившаяся   далеко на горизонте.

     -  Скорее! - сказал Камов. Он последовал за мной, и мы, нажав

кнопку, закрыли герметическую  крышку.

     - Что это за ракета? - спросил я Камова.

     - Напоминание, что до старта осталось десять минут, - ответил

он.  Мы  очутились в верхней, вернее, передней, части  корабля,  в

которой помещались обсерватория и командный пункт. Помещение  было

залито ярким электрическим светом.

     Пайчадзе подал нам большие кожаные шлемы.

     Я спросил его, зачем они.

     - Чтобы поберечь уши, - ответил он. - Наденьте шлем, затяните

ремни туже и ложитесь.

     Он указал на широкий тюфяк, лежавший на полу.

     -   Ускорение  -  двадцать  метров.  Это  немного,  но  лучше

переносить его лежа. Оно продлится почти полчаса.

     - Значит, мы ничего не увидим? - разочарованно спросил я.

     - Да. Окна откроем, когда работа двигателей прекратится.

     Он  надел  шлем  и лег рядом с Белопольским.  Мне  ничего  не

осталось, как сделать то же.

     Камов,  в  таком же шлеме, как и мы, сел в кожаное  кресло  у

пульта управления, не спуская глаз с секундомера.

     Это кресло, составлявшее с пультом одно целое могло вместе  с

ним  вращаться  во всех направлениях, в зависимости  от  положения

корабля.  Оно  было  нужно только при старте  и  будет  нужно  при

полетах  над  планетами. В пути, когда внутри звездолета  исчезнет

тяжесть, надобность в нем, конечно, отпадет.

     Я посмотрел на свои часы. Было без двух минут десять.

     Трудно  описать, что я чувствовал в эти мгновения.  Это  было

уже   не   волнение,  а  что-то  гораздо  более   сильное,   почти

мучительное...

     Осталось полторы минуты... Одна минута...

     Я   мельком   взглянул   на  лежавших  рядом   товарищей.   У

Белопольского  глаза  были  закрыты  и  лицо  спокойно.  Пайчадзе,

приподняв  руку, смотрел на часы. Я вспомнил, что  он  второй  раз

готовится покинуть Землю. А Камов? Он испытывает это уже в  третий

раз.

     Тридцать секунд... Двадцать... Десять...

     Камов повернул одну из рукояток на пульте, потом другую.

     Сквозь  шлем,  плотно  закрывший уши, послышался  нарастающий

гул.  Он  становился все громче. Я почувствовал содрогание корпуса

корабля...

     Потом какая-то мягкая сила прижала меня к полу. Рука с часами

невольно опустилась. Я сделал усилие, чтобы опять поднять ее. Рука

была заметно тяжелее обычного.

     Одна минута одиннадцатого.

     Значит, мы уже летим.

     Гул  больше не увеличивался, но он был так силен, что я понял

-  без  надетого  на меня специально устроенного шлема  невозможно

было бы переносить его.

     Корабль   летел   все  быстрее  и  быстрее,  каждую   секунду

увеличивая скорость на двадцать метров.

     Я жалел, что не смог заснять на пленку удалявшуюся Землю. Это

были   бы   исключительно  эффектные  кадры.  Даже  автоматические

киноаппараты, вмонтированные в стенки корабля, Камов  не  разрешил

мне использовать. Их объективы были закрыты снаружи металлическими

крышками.

     Лежать было невыносимо: мне хотелось скорее увидеть все,  что

нас   окружает.   Я   завидовал   Камову,   имевшему   возможность

пользоваться   для  этого  двумя  перископами,   окуляры   которых

находились  перед  ним на пульте. Время от времени  он  смотрел  в

них, контролируя полет корабля.

     "Сколько времени надо, чтобы миновать атмосферу, - подумал я,

-  если  считать, что она тянется на тысячу километров?  В  первую

секунду корабль пролетел двадцать метров, во вторую - сорок и  так

далее.  Значит, мы миновали ее немного более чем через пять  минут

после старта".

     Производя  это  вычисление в уме,  я  обратил  внимание  что,

несмотря   на  увеличенную  вдвое  силу  тяжести,  мозг   работает

совершенно  нормально. Чтобы как-то сократить  время  вынужденного

безделья, я стал вычислять на каком расстоянии мы будем находиться

от  Земли когда работа двигателей прекратится. Я помнил,  что  они

должны работать двадцать три минуты сорок шесть секунд. Решить эту

задачу  в  уме,  я  не  смог. Достав за записную  книжку,  я  стал

производить  вычисление  на  бумаге.  Белопольский  неодобрительно

посмотрел  на  меня.  Я написал на листке: "Сколько километров  мы

пролетим  с работающими  двигателями?" - и протянул ему  книжку  и

карандаш.  Он  подумал с минуту и, написал ответ, передал  мне.  Я

прочел: "20320,5 км. Лежите спокойно! "

     Время шло.  С момента  старта  прошло  уже  около  пятнадцати

минут.  Мы  находились  далеко  за  пределами атмосферы и летели в

пустом пространстве. Мной овладело лихорадочное нетерпение. Лежать

становилось все тягостнее.  Чудовищный гул наших атомно-реактивных

двигателей действовал на  нервы  и  вызывал  мучительное  желание,

чтобы  он  прекратился хотя бы на минуту.  Внутри корабля,  сквозь

шлем,  он был невыносимо громок.  Что же  творится  там,  у  кормы

корабля?  Какое это,  вероятно,  потрясающее зрелище!  Исполинская

ракета с  длинным  огненным  хвостом  за  кормой,  с  непостижимой

быстротой несущаяся в черной пустоте.

     Я  завидовал  полному  спокойствию,  с  которым  Белопольский

терпеливо  ждал  конца этой пытки. Пайчадзе, более нервный,  часто

смотрел на часы.

     Примерно  через  двадцать  минут после  начала  полета  Камов

неожиданно для меня встал и подошел к одному из окон. Он двигался,

по-видимому,  легко. Немного сдвинув плиту, закрывавшую  окно,  он

посмотрел в узкую щель. Я бы дорого дал, чтобы быть на его месте.

     Последние минуты тянулись невероятно медленно. Стрелки  часов

как будто остановились совсем.

     Осталось три минуты... потом две...

     Скорость  нашего  корабля приближалась к чудовищной  цифре  -

двадцать  восемь с половиной километров в секунду. Когда двигатели

замолкнут, мы будем лететь с этой скоростью семьдесят четыре  дня,

пока не достигнем Венеры.

     Когда  осталась одна минута, я закрыл глаза и приготовился  к

той огромной перемене, которая должна была произойти: от удвоенной

тяжести  к  полной невесомости. Я знал, что шевелиться надо  будет

очень осторожно, пока организм не приспособится.

     Внезапно  что-то случилось. В ушах стоял прежний  гул,  но  я

всем  телом почувствовал перемену. Появилось легкое головокружение

и почти тотчас же прошло.

     Тюфяк,  на  котором  я лежал, стал вдруг неощутимо  мягок.  Я

почувствовал  себя так, как будто лежал на поверхности  воды.  Гул

быстро  стихал,  и я понял, что он  только у меня в  ушах.  Кругом

была тишина. Двигатели Прекратили работу.

     Открыв глаза, я увидел Камова, который стоял у пульта.

     Стоял... но его ноги не касались пола. Он неподвижно висел  в

воздухе без всякой опоры.

     Эта, впервые увиденная, фантастическая картина поразила меня,

хотя  я  знал,  что  так  и  должно быть.  Корабль  превратился  в

маленький  обособленный  мир,  в котором  полностью  отсутствовала

тяжесть.

     Я  лежал,  не решаясь сделать хотя бы одно движение. Пайчадзе

снял шлем и встал. Ни один акробат на Земле не смог бы сделать это

таким  образом. Он согнул ногу, поставил ступню на  пол  и  плавно

выпрямился во весь рост.

     Белопольский   сел   и   какими-то  странными,   неуверенными

движениями  тоже снял шлем. По его губам я видел,  что  он  что-то

говорит,  но  не  слышал ни звука. Меня окружала  мертвая  тишина.

Взявшись  за руку Пайчадзе, Константин Евгеньевич хотел  подняться

на  ноги,  но  неожиданно оказался висящим в  воздухе.  Впервые  я

увидел  на всегда невозмутимом лице астронома волнение. Он  сделал

судорожную  попытку  коснуться пола и вдруг  перевернулся  головой

вниз.   Арсен  Георгиевич,  смеясь,  помог  ему  принять   прежнее

положение.

     Оба  астронома  направились к окну. Вернее,  направился  один

Пайчадзе, а Белопольский двигался за ним, уцепившись за его  руку.

Достигнув  стены,  он  ухватился за один из  бесчисленных  ремней,

прикрепленных   повсюду,  и,  по-видимому,   обрел   устойчивость.

Пайчадзе нажал кнопку - металлическая ставня поползла в сторону.

     Любопытство  заставило  меня покинуть спасительный  тюфяк.  Я

медленно  отстегнул  ремни и снял шлем. Было  странно  чувствовать

свои  невесомые руки. Я бросил шлем на тюфяк, но  он  не  упал,  а

повис в воздухе. Осторожно, стараясь не делать резких движений,  я

стал  подниматься на ноги. Все шло хорошо, и я самодовольно думал,

что  избегну ошибки Белопольского, как вдруг, повиснув в  воздухе,

невольно  попытался схватиться за что-нибудь. Мои ноги на короткий

миг коснулись пола, и я, как пушинка, взлетел к потолку, - вернее,

к  той  части  помещения,  которая до сих пор  воспринималась  как

потолок.

     Корабль как будто мгновенно перевернулся. "Пол" и все, что на

нем  находилось, оказалось наверху. Камов, Пайчадзе и Белопольский

повисли вниз головой.

     Мое  сердце бешено билось от волнения, и я с трудом удержался

от крика.

     Камов посмотрел на меня.

     - Не делайте резких движений, - сказал он. - Вы сейчас ничего

не  весите.  Вспомните, что я вам говорил  на  Земле.  Плавайте  в

воздухе, как в воде. Оттолкнитесь от стены, но только очень слабо,

и двигайтесь ко мне.

     Я  последовал  совету  Камова, но не  сумел  рассчитать  силу

толчка   и  стремительно  пролетел  мимо  него,  довольно   сильно

ударившись о стену.

     Не   стоит   описывать   подробно  все  происходившее   почти

непрерывно  в  первые  часы со мной и Белопольским.  Если  бы  эти

невольные  полеты  и кувырканья мы проделали на  Земле,  то  давно

сломали  бы  себе  шею,  но  в этом невероятном  мире  все  прошло

безнаказанно, если не считать нескольких синяков.

     Камов  и  Пайчадзе,  прошедшие уже школу предыдущего  полета,

помогали  нам получить первые навыки для  движений, но  и  они  не

избежали ошибок.

     Любопытно  было  наблюдать при этом за  выражением  лиц  моих

спутников.  Пайчадзе, сделав неловкое движение, весело смеялся,  и

было  видно, что он нисколько не боится показаться смешным.  Камов

хмурил  свои густые брови и сердился на самого себя за проявленную

неловкость.   Белопольский  после  каждого  невольно  проделанного

"трюка" украдкой взглядывал на нас, и на его серьезном морщинистом

лице  появлялось выражение страха. Это был страх перед  насмешкой,

но  даже Пайчадзе, добродушно насмехавшийся надо мной, ни разу  не

улыбнулся при неловкости, проявленной Константином Евгеньевичем.

     Что  касается  меня,  то я, не обращая внимания  на  насмешки

Пайчадзе,   намеренно  делал  различные  движения,  чтобы   скорее

научиться "плавать в воздухе".

     В  общем,  мы  освоились довольно быстро. Не прошло   и  трех

часов,  как  я  уже  мог двигаться, куда хотел, произвольно  меняя

направление,   пользуясь  для  этого  ремнями,   стенами,   любыми

попавшими под руку предметами.

     Свободное  парение в воздухе доставляло неописуемое ощущение,

напоминающее далекое детство, когда я во сне так же свободно летал

с  места на место, просыпаясь всегда с чувством сожаления, что сон

кончился.

     Мы  провели несколько часов у окна обсерватории. Оно было  не

очень  велико,  приблизительно метр в  диаметре,  но  поразительно

прозрачно, несмотря на значительную толщину стекла.

     Звездный   мир   производил  подавляющее  впечатление   своей

грандиозностью. Но особенно - поразительный, ни с чем не сравнимый

вид имели в эти первые часы полета Земля и Луна. Мы находились  на

таком   расстоянии,   что   оба   небесных   тела   казались   нам

приблизительно  одинаковых  размеров.  Два  огромных  шара,   один

желтый,  а  другой бледно-голубой, висели в пространстве  сзади  и

немного  левее  пути  корабля. Солнце освещало значительно  больше

половины  их  видимой поверхности, но и неосвещенная  часть  легко

угадывалась на черном фоне неба. Как мне и говорил Камов во  время

нашего   первого  разговора два месяца тому назад,  мы  видели  ту

сторону  Луны,  которая не видна с Земли.  Казалось,  что  это  не

хорошо  известная, привычная с детства спутница Земли, а  какое-то

другое, незнакомое небесное тело.

     Может   быть,   только  сейчас,  глядя  на  родную   планету,

находящуюся так далеко, я впервые почувствовал тоску разлуки.  Мне

вспомнились  друзья,  с  которыми  я  простился  накануне  старта,

товарищи  по работе. Что они делают в эту минуту? В Москве  сейчас

день.  Ясное  голубое  небо  раскинулось  над  ними,  и  за   этой

голубизной не видно крохотной точки нашего звездолета, который все

дальше и дальше удаляется в черную бездну мира.

     Я   взглянул  на  своих  товарищей.  Камов  и  Пайчадзе  были

спокойны, как всегда. Изрезанное морщинами лицо Белопольского было

грустно,  и  мне  показалось, что на  его  глазах  блестят  слезы.

Подчиняясь невольному порыву, я взял его руку и пожал. Он  ответил

на мое пожатие, но не обернулся ко мне.

     Почувствовав   тяжесть  на  сердце,  я  отвернулся.   Внешнее

спокойствие Камова и Пайчадзе в этот момент было мне неприятно, но

я  понимал,  что  они  только  лучше  владеют  собой,  чем  мы,  а

испытывают, вероятно, те же чувства.

     Мелькнула мысль: "Эти два человека покидают Землю не в первый

раз.  Может быть, когда они вдвоем летели к Луне, они не были  так

спокойны".

     Около  часа  на  борту  корабля царило полное  молчание.  Все

смотрели на далекую Землю. На ее диске я не различал почти никаких

подробностей, и она нисколько не походила на школьный глобус,  как

ее иногда рисуют в книгах.

     - По-видимому, - сказал я, - на всей поверхности Земли густая

облачность.

     - Почему так думаете? - спросил Пайчадзе.

     - Почти ничего не видно.

     -  Облака здесь ни при чем, - сказал он. - Даже при полном их

отсутствии  подробности  земной  поверхности  будут  плохо  видны.

Атмосфера  отражает  солнечные  лучи  сильнее,  чем  темные  части

материков.  Если бы была зима, мы видели бы Европу гораздо  лучше.

Хотите убедиться, - посмотрите на южное полушарие.

     Действительно,  я  отчетливо  видел  силуэт  Австралии,  Азия

смутно проступала сквозь белесую дымку.

     За  те часы, что мы провели у окна, Земля и Луна казались все

время на одном месте. Корабль как будто не удалялся от них.

     -  Вам  это  только  кажется, - сказал Сергей  Александрович,

когда  я  обратил его внимание на это обстоятельство. - Расстояние

непрерывно увеличивается на шестьдесят километров в секунду.

     - На пятьдесят восемь с половиной, - поправил Белопольский,

     -  Я  назвал  цифру  приблизительно, -  сказал  Камов,  -  но

Константин  Евгеньевич конечно нрав. Если хотите еще более  точную

цифру, то на пятьдесят восемь километров двести шестьдесят метров.

     Я не мог удержать улыбки, увидя, как Белопольский поджал свои

тонкие  губы  при  этих  словах, сказанных самым  невинным  тоном.

Улыбнулся и Пайчадзе.

     Константин Евгеньевич имел маленький недостаток: он не всегда

был  достаточно тактичен, и Камов, как никто, умел  мягко  указать

ему на это. Последняя названная им цифра была абсолютно точная.

     Глядя  из  окна звездолета на свободно висящий в пространстве

шар  Земли,  я  подумал о долгих веках, когда  люди  считали  свою

маленькую планету центром мира. Меня потянуло к аппарату. Хотелось

запечатлеть  на  пленке эту поразительную картину, Пусть  миллионы

людей увидят то, что видим мы - четыре счастливца, четыре посланца

советской науки.

     -  Взгляните?  - сказал Камов. - Вот блестит вдали  небольшое

небесное тело. Это наша родина - планета Земля. Она кажется сейчас

больше  всех звезд, кроме Солнца, но все же как она мала!  Пройдут

недели, вы с трудом найдете ее среди просторов Вселенной. А  когда

мы  достигнем  орбиты Марса, Земля будет казаться  только  крупной

звездой.  Но  мы  сами будем находиться все еще в  самой  середине

планетной  системы,  окружающей обычную, ничем  не  примечательную

рядовую  звезду, которую мы называем Солнцем. А кругом  вы  видите

бесчисленное количество таких же солнц, как наше. Чтобы  добраться

до  ближайшего  из  них, нашему кораблю понадобилось  бы  тридцать

четыре тысячи лет непрерывного полета. Оттуда мы увидели бы Солнце

крохотной звездочкой, а Землю не смогли бы увидеть в самый сильный

из существующих телескопов.

     Белопольский обернулся к нам.

     - Картину, нарисованную Сергеем Александровичем, - сказал он,

-  можно  дополнить. Все звезды, которые вы видите вокруг,  и  еще

бесчисленное  количество  других,  которых  вы  не  видите   из-за

слабости  человеческого зрения, являются единой звездной системой,

называемой  Галактикой. Чтобы отсюда долететь до  ближайшего  края

нашей  Галактики  с той скоростью, которую имеет  сейчас  корабль,

нужно   девяносто   миллионов   лет,   а   если   направиться    к

противоположному ее краю, то мы добрались бы до него только  через

семьсот  миллионов лет непрерывного полета. Но наша  Галактика  не

единственная  во Вселенной. В настоящее время известно  свыше  ста

миллионов таких же Галактик, как и наша. Предполагают, что все они

входят  в  единую систему, называемую Метагалактикой. Нет  никаких

оснований    предполагать,   что   Метагалактика   существует    в

единственном числе. Вероятно, их также бесчисленное множество.

     -  Помилосердствуйте, Константин Евгеньевич! - шутливо сказал

Камов. - Этого более чем достаточно.

     Мое  воображение было подавлено словами Белопольского .  Наша

грандиозная экспедиция после всего услышанного показалась мне чем-

то вроде небольшой прогулки.

     -  Смогут  ли  люди  когда-нибудь, - сказал  я,  -  до  конца

постигнуть всю необъятную Вселенную, раскрыть все ее тайны?

     -  Никто необъятного объять не может, - сказал Пайчадзе. - Я,

конечно, шучу. Смогут, Борис Николаевич! Смогут тогда, когда наука

и  техника будут во много раз могущественнее, чем теперь.  Помните

слова  товарища Сталина: "Нет в мире непознаваемых вещей,  а  есть

только  вещи, еще не познанные, которые будут раскрыты  и  познаны

силами науки и практики". (Первая книга напечатана в 1955 г.)

     Снова  на  борту корабля наступило продолжительное  молчание.

Его  самым  неожиданным  образом нарушил  Белопольский.  Он  вдруг

посмотрел на часы и, ни к кому не обращаясь, сказал:

     - Сколько времени потеряно даром! Надо начинать наблюдения.

     Пайчадзе посмотрел на него с искренним изумлением.

     - Вы способны сейчас заняться научной работой? - спросил он.

     Константин  Евгеньевич  даже  не  ответил.  Он  слегка  пожал

плечами  и, неловко цепляясь за ремни, направился к телескопу.  По

губам Камова скользнула чуть заметная улыбка.

     - Я не могу работать, - сказал Пайчадзе. - Я буду смотреть на

Землю, пока она близко.

     Поведение Белопольского показалось мне странным. Я сам не мог

отвести глаз от планеты, на которой родился и вырос и которая, как

мне теперь казалось, быстро становилась все меньше и меньше.

     Камов  и  Пайчадзе,  подобно мне, не отходили  от  окна.  Так

прошло часа два. А Константин Евгеньевич за все это время ни  разу

не  отошел от телескопа, направленного в противоположную от  Земля

сторону.

     "Может  быть,  -  подумал я, - этот человек острее  всех  нас

переживает  отлет  с  Земли  и занялся  работой,  чтобы  заглушить

тяжелые мысли".

     Верно  ли   я  угадал  причину, заставившую  нашего  товарища

отвернуться   от  окна,  или  нет,  -  не  знаю.   Возможно,   что

Белопольский  поступил так из-за свойственного ему педантизма,  но

мне   невольно  хотелось,  чтобы  мое  первое  предположение  было

правильным.

                             В   ПУТИ

     По земному счету - 10 сентября.

     Через  сто  двадцать часов мы достигнем Венеры.  Первый  этап

длительного  пути  близок  к концу. Какой  далекой  и  недоступной

казалась эта лучезарная планета, так красиво сияющая на утреннем и

вечернем небе Земли, а сейчас мы находимся уже близко от нее!

     Близко!.. Очевидно, постоянное общение с астрономами приучило

меня  к астрономическим понятиям, если расстояние свыше пятнадцати

миллионов километров кажется мне близким.

     Венера находится сейчас между нами и Солнцем и обращена к нам

неосвещенной стороной. Зато мы видим ее на фоне солнечного  диска,

и  оба  наших  астронома бесконечно ведут наблюдения, столь  редко

доступные на Земле.

     Я  закончил  всю  программу съемок, порученную  мне  на  этом

участке пути. Работы было так много, что за два месяца я не  нашел

свободного времени продолжить свои записи.

     Все  заснятые  пленки и негативы проявлены и  проверены.  Они

ведь  неповторимы.  Арсен Георгиевич помог мне  заполнить  учетные

карточки,  которые  я  прилагаю  к  каждому  снимку.  Несмотря  на

огромную  загруженность, этот человек всегда находит время  помочь

мне.  Он неутомим. Долгие часы он работает в обсерватории, забывая

об отдыхе.

     Белопольский не отстает от него. Кроме астрономических работ,

на   Константине   Евгеньевиче   лежит   обязанность   производить

одновременно с Камовым все сложнейшие расчеты пути корабля  и  его

местонахождения на каждый день.

     Хотя  еще на Земле были заранее приготовлены расчеты  на  все

время  пути, Камов считает необходимым ежедневно, как он  говорит,

"определиться". Результаты вычислений сравниваются, и еще не  было

случая,   чтобы   они   разошлись  между  собой.   В   бесконечном

пространстве наш корабль летит, как по невидимым рельсам.

     В  сутки  мы  пролетаем  свыше двух миллионов  километров;  и

понятно, что малейшая ошибка увела бы нас далеко в сторону от  той

крохотной точки, какой выглядит в этом пространстве планета Венера

- "сестра Земли", почти равная ей по объему и массе.

     Камов  проверяет  полет корабля через каждые двадцать  четыре

часа, всегда в одно и то же время. Он пользуется для этого Солнцем

и   звездами.   Измеряя  видимые  расстояния  между  определенными

звездами  и  их положение относительно Солнца и линии  полета,  он

вычисляет  с  помощью  электронно-счетной  машины  наше  место   в

пространстве. Два раза он включал один из двигателей. В эти минуты

мы  отдыхали  от  нашей невесомости, так как на корабле  возникала

ощутимая сила тяжести, правда, очень слабая.

     На  моей обязанности, кроме съемок, лежит дежурство у пульта.

Оно  ведется непрерывно, по заранее составленному расписанию;  это

обязанность  всех  членов экипажа, но, по безмолвному  соглашению,

Камов и я стараемся освобождать от нее обоих астрономов, которым и

без того работы более чем достаточно.

     Обязанности  дежурного несложны: надо не допускать  перегрева

какой-нибудь  одной  стороны  корабля,  поворачивая   его   вокруг

продольной  оси,  чтобы солнечные лучи могли равномерно  нагревать

всю  поверхность корпуса.

     Делается  это  с  помощью массивного диска, диаметром  в  два

метра,  вращаемого электромотором.  Быстрое вращение  этого  диска

вызывает  медленное вращение всего корабля. Как правило,  дежурный

обязан  предупреждать  о  повороте, чтобы  не  помещать  работе  с

телескопом.  Задержка поворота большой роли  не  играет,  так  как

белый   корпус  звездолета  хорошо  отражает  солнечные   лучи   и

нагревается очень медленно.

     Затем  надо контролировать состояние воздуха, удаляя из  него

углекислоту и заменяя ее кислородом. Все эти действия производятся

нажатием соответствующих кнопок на пульте управления и проверяются

по  приборам,  которые  реагируют  на  все  решительно  изменения,

происходящие как с самим кораблем, так и внутри него. Например,  я

уже упоминал, что мы обязаны закрывать за собой все двери, но если

бы кто-нибудь забыл об этом, то соответствующая лампочка на пульте

сразу  обратила  бы внимание дежурного мигающим красным  огоньком.

Рассеянность  тоже предусмотрена. При чрезмерном нагреве  наружной

стенки  диск, вращающий корабль, включится автоматически  и  после

поворота  на  сто восемьдесят градусов остановится. Если  дежурный

забудет  прекратить подачу кислорода, то кран закроется  сам,  как

только  концентрация воздуха достигнет нормы. И так во  всем.  Наш

замечательный  корабль полностью автоматизирован. Все  делается  с

помощью  чувствительных и "умных" приборов, питаемых электрическим

током,  которым  снабжают  нас портативные,  но  огромной  емкости

аккумуляторы,   изготовленные   по   заказу   Камова   одним    из

ленинградских  заводов.  Заряда  этих  аккумуляторов   хватит   на

внутренние  потребности корабля на все семь  с  половиной  месяцев

полета.   Но   мы  имеем  еще  фотоэлементную  зарядную   станцию,

преобразующую в электрический ток непосредственно лучи Солнца. Эта

гелиоэлектростанция является, так сказать, аварийной.

     Все,  что имеется на корабле, кроме его двигателей, допускает

замену,  а некоторые особо важные приборы и аппараты имеют двойную

и тройную замену.

     Когда  я  думаю  об огромном весе того груза,  который  несет

корабль,   то   проникаюсь  величайшим  восхищением  перед   силой

современной  атомной  техники.  Наши  двигатели  очень   малы   по

сравнению со всем звездолетом, но, несмотря на это, так мощны, что

смогли  сообщить  кораблю  его страшную  скорость.  Правда,  Камов

считает эту скорость недостаточной. Однажды, когда разговор  зашел

о  будущих межпланетных полетах и он опять выразил сожаление,  что

мы  летим  слишком медленно, я спросил его, почему он не  заставил

двигатели  работать больше, чем это было при отлете с Земли.  Ведь

тогда была бы получена большая скорость.  Он ответил так:

     -   Теоретически  это  верно,  по  практически  дело  обстоит

сложнее. Проблема получения больших скоростей упирается в проблему

материала, из которого делаются дюзы. (Дюзы - выходные каналы,  по

которым  истекают  газы или поток частиц, служащие  для  получения

реактивной  тяги.)  и другие части двигателя. При атомном  распаде

развивается огромная температура, а в настоящее время мы не  имеем

достаточно  тугоплавких  металлов, которые  могли  бы  выдерживать

такой    нагрев   длительное   время.   Многочисленными    опытами

установлено, сколько могут работать дюзы, и этого времени как  раз

хватает  на  отлет с Земли, Венеры и Марса. Запас равен нескольким

минутам  и предназначен для непредвиденных случайностей. Даже  для

спуска на планеты я был вынужден поставить два лишних двигателя.

     - А как же полеты в атмосфере? - спросил я.

     -  Для  них  мы  имеем двигатель небольшой мощности,  который

может  работать долго, но развивая небольшую скорость. Наш корабль

является вершиной современной техники, но он далеко не совершенен.

Возьмите,  например,  тот факт, что мы не можем  ни  на  один  час

задержаться   на   Марсе.   Разве   это   не   показывает   нашего

относительного   бессилия?  Если  бы   корабль   обладал   большей

скоростью, например сорок или пятьдесят километров в секунду,  или

хотя бы немного большей скоростью, чем скорость Земли, то мы могли

бы  не  считаться ни с какими сроками и пробыть на Марсе  столько,

сколько  нам понадобится. Но сейчас мы связаны. Представьте  себе,

что   на   Марсе  случится  несчастье  с  кем  нибудь  из  экипажа

звездолета, например болезнь вызванная неизвестным нам микробом  в

атмосфере  планеты.   При  отлете  удвоенная  сила  тяжести  может

оказаться  опасной для больного, даже смертельной,  и  все  же  мы

будем  вынуждены  вылететь обратно на Землю  точно  в  назначенную

минуту,  не  считаясь ни с какими последствиями. Иначе  экспедиция

полностью  погибнет, так как мы не сможем догнать  Землю.  В  этом

заключается опасность нашего полета. Других опасностей я не вижу.

     -  Мне  кажется, что есть и другие, - сказал я. -  Мне  давно

хотелось  спросить: почему вы считаете ненужным  смотреть  вперед?

Ведь  корабль может встретиться с одним из тех блуждающих  тел,  о

которых  вы сами мне говорили. Разве не надо своевременно заметить

такое тело на пути корабля?

     -  Смотреть  вперед  бесполезно. - Ответил  Камов.  -  Мелкие

частицы все равно нельзя заметить на таком расстоянии, чтобы можно

было  принять  меры против столкновения с ними,  а  если  на  пути

корабля попадется крупное тело, о нем предупредит радиопрожектор.

     - Что это такое?

     - Разве я не говорил вам?

     - Нет.

     -  Радиопрожектор, - сказал Камов, - это установка в принципе

та же, что и радиолокационная. Работает на ультракоротких волнах и

по  тому  же методу - отражения радиоволн. Если на пути  радиолуча

попадется  какое-нибудь препятствие, то этот луч вернется  обратно

и  даст сигнал о преграде и расстоянии до нее. На нашем корабле он

работает   беспрерывно,  прощупывая  путь   звездолета,   как   бы

"освещает"   дорогу.  Его  работа  напоминает   обычный   световой

прожектор, и поэтому он так назван. Я был уверен, что вы знаете  о

нем.

     - Первый раз слышу, - сказал я.

     - Это  могло  произойти только потому,  что ваша подготовка к

полету велась ускоренными темпами.  Впрочем,  - прибавил он,  - мы

вряд  ли  услышим  когда-нибудь  сигнал  об  опасности.  Встречу с

крупным телом,  которое  может  быть  опасным  для  корабля,  надо

считать   исключенной.   Даже   мельчайшие   пылинки   вещества  в

межпланетном пространстве  отстоят  друг  от  друга  на  несколько

километров.

     -  Но  вы  все-таки требуете закрывать за собой все двери  на

корабле?

     -  Да,  потому что мы не вправе рисковать успехом экспедиции.

Если  существует  хотя  бы теоретическая вероятность,  мы  обязаны

принять  меры против нее.

     - Я  слышал,  что метеоры летают роями,  - сказал я.  - Когда

такой рой встречается с Землей, можно наблюдать фейерверк падающих

звезд.

     - Для Земли,  - ответил Камов, - при ее огромных размерах эти

рои  действительно  очень плотны,  но для нашего корабля они очень

разрежены.  Если мы встретимся с самым сомкнутым из этих роев,  то

пролетим  через  него,  даже  не  заметив.  Каждая  частица  в них

приходится на несколько кубических километров пространства.

     - Выходит, что межпланетные путешествия вполне безопасны?

     Камов пожал плечами.

     -  Все  на  свете относительно, - сказал он.  -  То  же  и  с

межпланетными  путешествиями.  Космический  корабль  может  лететь

тысячу  лет и не встретить ни одного метеора, но может столкнуться

с  ним  в  первый  же час полета. Во всяком случае  катастрофа  со

звездолетом менее вероятна, чем с железнодорожным поездом, но ведь

люди ездят же по железным дорогам.

     После  этого разговора я перестал думать о "блуждающих телах"

и последствиях встречи с ними хотя с самого момента отлета с Земли

этот  вопрос  меня  беспокоил. Несколько раз я заводил  с  Камовым

разговор   на  эту  тему, но он почему-то ни разу  не  упомянул  о

радиопрожекторе. А оба астронома настолько загружены  работой, что

у них просто нет времени говорить на такие  темы.

     Пайчадзе  спит  не  больше пяти часов в  сутки.  Когда   спит

Белопольский,  я  вообще не знаю. Создается  впечатление,  что  он

никогда  не покидает обсерваторию.  Как-то я высказал Камову  свои

опасения,  что здоровье  наших астрономов может сильно  пострадать

от такой непрерывной работы.

     -  Тут  ничего не поделаешь, - ответил он. - Впервые  за  всю

историю   науки  астрономия  получила  возможность   работать   за

пределами  атмосферы  Земли.  Неудивительно,  что  наши  ученые  с

увлечением  пользуются этой возможностью. Наша  с  вами  задача  -

стараться  облегчить их труд.

     ...Прошло  уже  больше двух месяцев с того  момента,  как  мы

покинули  Землю.  Жизнь  на корабле вошла в твердо  установившиеся

рамки. Появился распорядок дня, вернее, не дня, а двадцати четырех

часов, так как  смены ночи и дня у нас нет. В определенные часы мы

собираемся все вместе для завтрака, обеда или ужина. Нет ни стола,

ни  стульев. Мы располагаемся, кто как хочет прямо на воздухе и на

эту же "опору" ставим сосуды с пищей. Ничто не может ни упасть, ни

опрокинуться. Тарелок нет, - в этих условиях они бесполезны.  Едим

мы  разнообразные консервы, вкусные и питательные,  приготовленные

специально  для  нас, прямо из банок. Пьем не  воду,  а  различные

соки,  заключенные  в  закрытые сосуды, из  которых  напиток  надо

высасывать через гибкую трубочку, так как никакие усилия не  могут

заставить невесомую жидкость вылиться. Меню разнообразно, и у  нас

нет  причины жаловаться на стол. В кладовой корабля сложено  около

тысячи  пакетов,  помеченных порядковыми  номерами,  в  каждом  из

которых  находится одноразовое питание для четырех  человек.  Все,

что остается, - банки, оболочки пакетов, сосуды из-под жидкостей и

все  остатки  пищи  -  поступает в особый  аппарат,  где  все  это

сжигается  электрическим током и выбрасывается  наружу через  люк,

устройством  напоминающий приспособление для выбрасывания  торпеды

на подводной лодке. Само собой разумеется, что этот пепел не может

упасть куда-нибудь, а следует за кораблем. Камов, смеясь, говорил,

что  наш корабль тянет за собой шлейф  и что мы избавимся от этого

шлейфа только с помощью Венеры, Марса и Земли, когда влетим  в  их

атмосферы.  Именно потому, что Камов не хочет "пачкать"  атмосферу

отбросами,  мы  сжигаем их, тратя на это электроэнергию.  Впрочем,

нам не приходится волноваться,  что ее не хватит.

     Дни  идут  однообразно, но вместе с тем  удивительно  быстро.

Скучать  нам  некогда. Все заняты своей определенной  работой.  На

корабле  всегда  одна  и  та же температура  воздуха.  Он  чист  и

совершенно  лишен пыли. Я никогда не чувствовал себя  так  хорошо,

как  сейчас. В наших условиях физический труд отсутствует.  Любой,

самый  тяжелый  предмет я могу перенести  с  места  на  место  без

малейшего  усилия.

     - Погодите!  - сказал Камов,  когда разговор зашел об этом. -

Когда вы  вернетесь  на  Землю,  вы  будете  уставать  от  каждого

движения.   Ваше   тело   долго   будет  казаться  вам  тяжелым  и

неповоротливым.  В ближайшее время вы сможете убедиться,  что даже

того  короткого срока,  который прошел с момента старта,  было уже

достаточно, чтобы отучить вас от тяжести.

     - Про что вы говорите? - спросил я.

     -  Я  говорю про тот момент, когда к вам вернется ваш обычный

вес.

     - А когда это будет?

     -  Тогда,  когда  мы  начнем спуск на Венеру.  Влететь  в  ее

атмосферу  с  той  скоростью, которую имеет корабль,   значило  бы

сжечь его трением о газовую оболочку планеты. Придется затормозить

звездолет,   а   это  вызовет  появление  тяжести.   Отрицательное

ускорение  будет равно десяти метрам в секунду за секунду,  а  это

как раз равно ускорению силы тяжести на Земле.

     - А с какой скоростью мы влетим в атмосферу Венеры?

     - Со скоростью семисот двадцати километров в час.

     - Сколько же времени понадобится, чтобы затормозить корабль?

     -  Сорок  семь минут, одиннадцать секунд. Но это  не  значит,

что  мы почти час будем страдать от работы  наших двигателей,  как

это было при отлете с Земли. Они будут работать гораздо тише, и  в

шлеме  вы  их  будете  слабо слышать. Кроме того,  не  надо  будет

ложиться, и вы сможете наблюдать спуск на планету из окна.

     Я  с  большим интересом ожидаю этого знаменательного события.

Бесконечно длинными кажутся мне те пять дней, которые отделяют нас

от  него.  Мое  нетерпение так  велико, что я даже  как-то  сказал

Пайчадзе, что наш корабль ползет как черепаха.

     Арсен Георгиевич рассмеялся.

     - Хорошо, что Камов не слышит вас, - сказал он.

     -  Ничего  обидного в моих словах нет. Разве, ему  самому  не

хочется скорее достигнуть Венеры?

     -  Хочется,  очень хочется! - весело ответил  Пайчадзе.  -  А

Константину Евгеньевичу не хочется. Он сердится, - звездолет летит

слишком быстро.

     Это  была  правда. Белопольский действительно  несколько  раз

выражал недовольство тем, что чересчур стремительный полет корабля

мешает его наблюдениям.

     -  Мог  бы  Константин  Евгеньевич, - продолжал  Пайчадзе,  -

остановил  бы корабль. Сидел бы у телескопа, как на Земле,  месяц,

два, три, - пока хватит кислорода.

     - И вернулся бы на Землю, не достигнув ни Венеры, ни Марса.

     - Или совсем забыл бы вернуться, - смеясь сказал Пайчадзе.

     Сравнение  нашего корабля с черепахой привело  его в  веселое

настроение.  Вообще Пайчадзе охотно ведет  шутливые разговоры,  не

имеющие  никакого  отношения   к  нашему  полету.  Этим  он  резко

отличается от Белопольского, который не только никогда не смеется,

но и  улыбается крайне редко.

     В первые дни рейса Пайчадзе часто шутил во время  работы, но,

убедившись,  что  его  товарищу эти шутки не нравятся,  совершенно

прекратил их, отводя душу в разговорах со мной и Камовым.

     Мне  кажется,  что у Константина Евгеньевича любовь  к  науке

заглушает все остальные чувства. Он никогда не принимает участия в

наших  разговорах о времени, когда корабль вернется  на  Землю,  и

даже относится к ним с явной неприязнью.

     -------------------------------------------------

     (Долее пробел на 2 страницы, вызванный утерей их из книги).

     -------------------------------------------------

     .....  есть  жизнь. Я намеренно подчеркнул  слова  -  "земные

спектрографы"  и "земная астрономия", потому что на нашем  корабле

астрономия внесла существенные поправки к этой картине.

     Белопольский  посмотрел  на  Пайчадзе,  и  Арсен   Георгиевич

улыбнулся.

     -  Спектральный анализ, - сказал он, - имеет на Земле  врага.

Это наша атмосфера. Она задерживает и искажает свет небесных тел -

единственный источник, из которого мы черпаем знания о  физической

природе  звезд  и  планет. Например, озон  в  атмосфере  Земли  не

пропускает ультрафиолетовых лучей, ограничивает получаемый спектр.

Строение   земной  атмосферы  не  вполне  изучено.  Не  приходится

удивляться неточности наших знаний. На обсерватории корабля другие

условия. Атмосферы здесь нет. Удалось получить более полные, более

широкие  спектры. По ним обнаружили то, что ускользнуло на  Земле.

Мы узнали больше, а это позволило сделать выводы.

     - Какие? - спросил я.

     -   В   том   вопросе,  который  вас  интересует,  -  ответил

Белопольский,  -  то  есть  в вопросе о Венере.  Арсен  Георгиевич

установил чрезвычайно важный факт, а именно, что в ее атмосфере не

только  есть  кислород, но что его даже довольно  много,  и  можно

сделать  вывод,  что  на поверхности Венеры  имеется  растительный

покров, так как наличие свободного кислорода трудно объяснить чем-

нибудь другим. А это, в свою очередь, доказывает наличие жизни.

     -  Растительной,  - сказал Камов.  - Вы хотите  сказать,  что

животной жизни там  нет? - спросил я.

     -   Я   хочу   только  подчеркнуть,  что  слова   Константина

Евгеньевича о наличии жизни на Венере не надо понимать так, что на

ней существует такая же жизнь, как на Земле, - ответил Камов.

     -  Но  могут же там существовать самые первобытные  существа,

например в океанах?

     -  Могут,  но не обязательно должны. Наука считает, что  если

где-нибудь  существуют условия, благоприятствующие   возникновению

жизни,  то  жизнь там, тем или иным путем, и возникнет. На  Венере

такие  условия  существуют  и,  как можно  теперь  с  уверенностью

сказать,  уже привели к возникновению жизни в форме растений,   но

приняла  ли  эта  жизнь  другие известные нам  формы,  -  сказать,

конечно, нельзя.

     - Но если там есть эти формы, сможем ли мы обнаружить их?

     -  Зависит  от  Сергея Александровича и  от  вас,  -  ответил

Пайчадзе.  - Чем более приблизится корабль к поверхности  планеты,

чем  лучше  зафиксируете на фотопластинке все виденное, тем  легче

будет ответить на ваш вопрос.

     Я  поинтересовался, сколько времени мы пробудем  в  атмосфере

Венеры.

     -  Не  более десяти, двенадцати часов, - ответил Камов.  -  Я

думаю,  -  обратился он к Белопольскому, - направить корабль  так,

чтобы войти в атмосферу на линии терминатора и пролететь через всю

дневную  половину. (Терминатор - граница света и  тени.  В  данном

случае речь идет о границе, отделяющей освещенную часть планеты от

неосвещенной.) Если вращение планеты действительно  так  медленно,

как  предполагают,  то на это понадобится не более  десяти  часов.

Может случится, что облака доходят до самой поверхности планеты, и

мы,  таким  образом окажемся в густом тумане. Тогда мы продержимся

в  атмосфере  Венеры  ровно  столько, сколько  понадобится  Борису

Николаевичу  на его снимки. Вам, - снова обратился он  ко  мне,  -

надо   быть  готовым  к  такой  обстановке.  Придется  снимать   в

инфракрасных лучах, а я постараюсь, чтобы слой тумана,  отделяющий

нас от поверхности, был как можно тоньше.

     -  В  тумане легко налететь на какие-нибудь горы,  -  заметил

Белопольский.

       Риск, конечно, есть, но не такой уж большой. Я надеюсь, что

радиопрожектор     предупредит    о    препятствии      достаточно

заблаговременно.

                        "ЗВЕЗДНЫЙ КАПИТАН"

     Ральф  Бейсон,  сотрудник газеты "Нью-Йорк  Таймс"  вбежал  в

кабинет Чарльза Хепгуда, задыхаясь от волнения. Он не сел, а  упал

в  кресло  у  письменного стола хозяина и, тяжело  дыша,  произнес

только одно слово:

     - Улетели!..

     Хепгуд положил перо и, сдвинув брови, пристально посмотрел на

Бейсона.

     - Как вы сказали? - медленно спросил он.

     -  Они  улетели.  Я  только что услышал по радио.  Сегодня  в

десять часов по московскому времени звездолет Камова взял старт!

     Хепгуд вынул платок и вытер лоб.

     Куда? - спросил он чуть хриплым голосом.

     - На Марс. Нас опередили.

     - На Марс? - Хепгуд несколько секунд смотрел на Бейсона, что-

то соображая.

     -  Это странно, Ральф! - сказал он. - Что Камов собирался  на

Марс,  я  знаю,  но эта планета сейчас в неудобном  положении  для

полета  на  нее  с той скоростью, которую должен иметь,  по-моему,

звездолет Камова. Тут что-то не так! А не было сказано, когда  они

думают вернуться?

     -  В  начале  февраля будущего года и даже более точно  -  11

февраля.  Кроме того, передавали, что Камов намерен  осмотреть  по

пути Венеру.

     Хепгуд поднял брови:

     -  Вот  как!  Даже Венеру?.. Посмотрим! Он взял лист  бумаги,

разложил  его  на столе и, вооружившись циркулем и логарифмической

линейкой, стал чертить схему Солнечной системы. Бейсон,  встав  из

кресла, следил за его рукой.

     -  Вот положение Земли, Марса и Венеры на сегодняшний день, -

сказал  Хепгуд.  - А вот здесь, смотрите  Ральф, будет  находиться

Земля  в день их возвращения, то есть 11 февраля. Оставив  пока  в

стороне вопрос о скорости их звездолета, можно предположить  такую

наиболее экономичную, траекторию полета. - Хепгуд  провел на листе

пунктирную линию. - А отсюда следует...

     Он замолчал и погрузился в вычисления.

     Бейсон  терпеливо ждал результатов. Чтобы не мешать  Хепгуду,

он  опять сел в кресло и взял в руки только что сделанный  чертеж.

Лишенный  воображения, он не мог представить себе всю  грандиозную

величину того, что было изображено на этом небольшом листе бумаги.

Ему  казалось не очень трудным совершить путь, начерченный  тонкой

пунктирной  линией,  по которому, с каждой  секундой  удаляясь  от

Земли,  летит сейчас русский звездолет. Он вспомнил услышанную  по

радио фамилию журналиста, участвующего в полете, - Мельников, -  и

с трудом удержал желание разорвать чертеж.

     Все  пропало... Все планы рухнули... Деньги и слава,  которые

были, казалось, твердо обеспечены, безвозвратно потеряны.

     Он  смотрел на белый лист, не подозревая, что держит в  руках

почти точную копию рисунка, сделанного Камовым два месяца назад  в

Москве. Прошло полтора часа.

     - Отсюда следует, - сказал Хепгуд, продолжая фразу, как будто

не  было никакого перерыва, - что их скорость должна быть не менее

двадцати  восьми километров в секунду, при условии - не спускаться

на  поверхность  Венеры  или Марса. Иначе их  маршрут  осуществить

нельзя,  а другого я не могу себе представить. Не думал,  что  они

сумеют добиться такой скорости.

     -  Вы многого не думали, Чарльз! - Бейсон не скрывал злобы. -

Камов не в первый раз щелкнул вас по носу.

     -  Не  расстраивайтесь, Ральф! Еще не все  потеряно.  Мы  еще

можем бороться с ними. Еще есть надежда!

     -  Какая?  Я  ее  не  вижу. Ваш звездолет, скорость  которого

меньше...

     -  Двадцать четыре километра.

     - Не сможет догнать Камова, - докончил Бейсон.

     - Догнать  не  сможет,  -  спокойно  сказал  Хепгуд,   -   но

перегнать, я думаю, сможет.

     Бейсон растерянно посмотрел на него:

     - Я вас не понимаю!

     -  А  вместе  с  тем  это очень просто, - ответил  Хепгуд.  -

Двигатель  моего  корабля  может  работать  десять  минут  и   при

ускорении  сорок  метров в секунду дает нам  скорость  в  двадцать

четыре километра, точнее - двадцать три и восемь десятых. Увеличив

ускорение  при  взлете  до пятидесяти метров, мы получим  конечную

скорость в двадцать девять с половиной километров. А этого  вполне

достаточно,  чтобы перегнать Камова, тем более, что  мы  не  будем

делать  крюк  для осмотра Венеры.

     - Вы уверены в этом?  - спросил  Бейсон,  в  сердце  которого

слова Хепгуда заронили надежду.

     - Уверен,  но только в том случае,  если мы начнем  полет  не

позднее 10 июля.

     - Трудно успеть закончить всю подготовку так скоро.

     -  Я  сделаю все, чтобы успеть, - сказал Хепгуд.  -  В  нашем

распоряжении семь дней. Если энергично взяться за дело, мы успеем.

Приезжайте ко мне завтра в девять часов.

     Когда   журналист   ушел,   Хепгуд   долго   сидел,   глубоко

задумавшись.  Он  хорошо понимал, что принятое им решение  довести

ускорение   до   пятидесяти   метров   грозит   самыми    тяжелыми

последствиями  для здоровья. Уже прежняя цифра -  сорок  метров  -

превышала  допустимую нагрузку на организм почти в  полтора  раза.

Медициной  установлено,  что человек  может  без  вреда  для  себя

перенести ускорение в тридцать метров в секунду за секунду,  но  и

то при условии, что это ускорение будет действовать не более одной

минуты.  А  он  собирался  подвергнуть   себя  и  своего  спутника

пятикратному  увеличению  силы тяжести  в  течение  десяти  минут.

Правда,  он  намеревался применить погружение в воду,  но  не  был

уверен,  что  это  даст положительный результат.  Риск  был  очень

велик,  но выбора не оставалось. Или рискнуть - или отказаться  от

борьбы  и  быть  свидетелем  полного торжества  своего  соперника.

Перед  глазами  Хепгуда  одна за другой  пронеслись  картины  этой

долголетней борьбы между ним и русским конструктором. До  сих  пор

Камову  удавалось  быть  первым. Сейчас Хепгуд  рассчитывал  взять

реванш  за все прошлые поражения. Так неужели отказаться от   этой

возможности из боязни, повредить свое здоровье!..

     "Пусть я на всю жизнь останусь инвалидом, - подумал он, -  но

предварительно побью вас, мистер Камов?"

     О  своем  молодом  спутнике  Хепгуд  в  эту  минуту  даже  не

вспомнил.

     Имя  Чарльза  Альджернона  Хепгуда  было  очень  популярно  в

Соединенных  Штатах.  Талантливый  инженер,   известный   теоретик

звездоплавания,  он был конструктором первой в мире  стратосферной

ракеты с атомным реактивным двигателем.

     Совершив  на  ней перелет через Атлантический океан  и  сразу

оставив  далеко  позади все достигнутые до этого рекорды  скорости

(перелет  занял только один час пятнадцать минут), он  прославился

на  весь  мир. В интервью, данном после этого перелета, он заявил,

что следующий полет будет за пределы Земли.

     Американские газеты прозвали Хепгуда "Звездным капитаном", на

что  еще  никому  не известный советский инженер Камов  в  статье,

приветствовавшей  успех американского конструктора,  заметил,  что

подобный титул несколько преждевременен.

     -   Формально   он  прав,  -  сказал  Хепгуд   в   беседе   с

корреспондентом газеты, который спросил его, что он думает об этой

фразе, - но перелет через океан и полет например, к Луне, мало чем

отличаются друг от друга. От стратосферной ракеты до звездолета  -

один шаг и я в скором времени сделаю этот шаг.

     Так  думал  Чарльз  Хепгуд, но в действительности  получилось

иначе,  и  первый шаг на пути завоевания межпланетных  пространств

сделал  не  он,  а  тот  самый советский инженер  Камов,  скромное

замечание  которого, потонувшее в потоке хвалебных статей,  хорошо

запомнилось Хепгуду.

     С  этого  момента  началась между  ними  упорная  борьба   за

первенство.

     Правительство Соединенных Штатов оказывало Хепгуду  всяческую

поддержку.

     Намерение  Хепгуда первым достигнуть Луны, а затем  Венеры  и

Марса   пришлось   также  по  душе  многим  финансовым   магнатам,

надеявшимся прибрать к рукам разработки ценных ископаемых, которые

могли  бы  там оказаться, и они не жалели денег, чтобы осуществить

этот проект.

     Первой  целью  Хепгуда являлась Луна, так  как  Камов  только

облетел ее, не опустившись на поверхность. Хепгуд энергично строил

свой  звездолет, рассчитывая, что раньше чем через два года Камову

не удастся совершить второй полет.

     Корабль  был  уже готов, когда пришло известие  о  достижении

Луны Камовым и Пайчадзе.

     Удар был очень тяжел для Хепгуда.

     Два  поражения подряд подорвали веру в него у  тех,  от  кого

зависела его судьба. Американские газеты отвернулись от Хепгуда  и

начали  превозносить его соперника. Титул "Лунный Колумб",  данный

Камову падкими  на  громкие  прозвища журналистами,  был последней

каплей, переполнившей чашу.

     Хепгуд  всеми  силами души возненавидел русского  инженера  и

поклялся  быть первым в полете на планету, чего бы это ни  стоило.

Его  авторитет  был  еще  на достаточной  высоте,  и  средства  на

постройку  нового  корабля  ему предоставили,  хотя  и  не  в  том

количестве,  как  было  желательно. Но для Хепгуда  это  не  имело

особого  значения. Его целиком поглотила идея реванша. Он  смотрел

на  космический  полет,  как  на средство  рассчитаться  со  своим

врагом. Научное значение полета отошло для него на второй план.

     Хепгуд внимательно следил за всем, что попадало в технические

журналы  о  подготовке Камовым третьего полета, стараясь составить

себе  представление о корабле своего соперника, но Камов был очень

осторожен, и до последнего дня Хепгуд не знал таких важных  вещей,

как  скорость  и размеры русского звездолета. Со свойственной  ему

самоуверенностью, которую не поколебали понесенные  им  поражения,

Хепгуд  недооценивал сил и возможностей противника и  переоценивал

свои  собственные.  Все же он решил довести  ускорение  до  сорока

метров, считая, что это послужит полной гарантией успеха. Он знал,

что  Камов ни за что не пойдет по этому пути.  Предельной  цифрой,

которую  мог  принять  советский инженер, Хепгуд  считал  тридцать

метров,  а это не могло дать скорости большей, чем будет  обладать

его  звездолет.  Работа  двигателя в течение  десяти  минут  также

казалась  ему  пределом,  так  как  атомные  реактивные  двигатели

развивали  такую  высокую температуру, что их  корпуса  надо  было

изготавливать из особо тугоплавких материалов, - вернее, сплавов.

     Хепгуд   не  мог  не  признавать  технического  превосходства

Советского Союза, но считал, что в этом производстве СССР не  идет

впереди  Америки,  которая во всем  что касалось атомной  техники,

всеми  силами старалась не отставать от других стран. В результате

всех  этих  соображений Хепгуд был совершенно уверен  в  успехе  и

строил  свой звездолет спокойно, по, помня о быстроте,  с  которой

Камов организовал второй полет, избегал всяких задержек.

     Не  желая  ни  с  кем делить будущей славы, Хепгуд  намеренно

сделал свой корабль небольшим по размерам, могущим вместить только

двух человек, так как лететь одному было совершенно невозможно. На

все предложения со стороны американских ученых, выражавших желание

принять  участие  в  полете,  он отвечал  категорическим  отказом,

твердо  заявив,  что  в  первый рейс возьмет только  представителя

печати.

     Когда  корабль был готов, Хепгуд обратился с открытым письмом

к  журналистам Америки, но долгое время никто не изъявлял  желания

лететь. Наконец, когда его стало уже тревожить это обстоятельство,

к нему явился Бейсон.

     -  Что  вас побудило прийти ко мне? - спросил Хепгуд молодого

корреспондента газеты "Нью-Йорк Таймс".

     -  Я буду с вами откровенен, - ответил Бейсон. - Я очень хочу

разбогатеть, а в наше время это  чертовски трудно. Кроме  того,  я

честолюбив. Слава Стенли  не дает мне покоя. (Генри Мортон  Стенли

-  американский  журналист, отправившийся в 1871  году  на  поиски

знаменитого   английского   исследователя   Африки    -    доктора

Ливингстона.  Впоследствии стал одним из крупнейших исследователей

Центральной Африки.)

     -  Вот  как! Значит, вы честолюбивы? А об опасностях, которые

вас  ожидают, вы подумали? Вместо славы  вас, может быть,  ожидает

смерть.

     - Кто не рискует, тот не побеждает, - ответил Бейсон.

     Он был высокого роста, широкоплечий, с чертами лица хотя и не

красивыми,   но  привлекательными.  Типичный  молодой  американец,

увлекающийся   спортом    не   обладающий   особыми    умственными

способностями.

     Хепгуд остался доволен. Именно такой товарищ был ему нужен.

     -  Я  тоже  буду с вами откровенен, - сказал он. -  Я  ставлю

своей  главной целью победу над Камовым. (Бейсон кивнул  головой).

Чтобы  наверняка добиться этого, я был вынужден довести  ускорение

звездолета  до сорока метров в секунду. Не скрою от вас,  что  это

опасно для экипажа.

     На   лице   журналиста  не  появилось  ни   одного   признака

беспокойства.

     - Я мало смыслю в этих вещах, - с подкупающей  откровенностью

ответил он. - Вы говорите, что это опасно. Я вам верю. Но  раз  вы

идете на эту опасность, то почему бы и мне не сделать то же?

     -  Ну,  если  так, - весело сказал Хепгуд, - то я  очень  рад

такому спутнику.

     Он крепко пожал руку Бейсона.

     - Когда вы думаете начать полет? - спросил журналист.

     - В конце августа этого  года.

     - А почему не раньше?

     -  Потому что надо дождаться благоприятного положения планеты

Марс, на которую я хочу лететь, - ответил Хепгуд.

     - Ну что ж, подождем! Не так уж долго! - ответил Бейсон.

                              ВЕНЕРА

     16 сентября 19.. года.

     В Москве сейчас около пяти часов утра.

     День  15 сентября навсегда останется в нашей памяти:  в  этот

день мы проникли под облачный покров Венеры.

     Завеса тайны, скрывавшая поверхность планеты, приподнялась.

     То,  что  таилось под густыми облаками и так недавно казалось

недоступным   земному   взору,   предстало   нашим    глазам,    а

беспристрастная кинопленка запечатлела все виденное...

     Мы  приблизились к Венере 14 сентября около двенадцати часов.

Диск  планеты,  появившийся сначала в  вид  узкого  серпа,  быстро

расширялся и к двадцати часам предстал перед нами в полной фазе.

     Освещенная Солнцем Венера блестела, как снежная шапка горы  в

ясный, солнечный день на Земле.

     В  этот момент до нее было около двух миллионов километров, и

ее  видимый  поперечник был почти такой же какой мы видим  Луну  в

фазе  полнолуния.  Простым  глазом  было  видно,  что  поверхность

планеты сплошь закрыта белыми облаками.

     На  фоне  черного  неба,  усеянного  бесчисленными  звездами,

белоснежная сестра Земли была сказочно прекрасна.

     Я  прильнул  к  своему окну, не в силах  оторваться  от  этой

картины, и без конца фотографировал ее на цветную пленку.

     Забыл  раньше упомянуть, что на корабле устроены  специальные

окна,  стекла которых, сделанные из особого сорта горного  кварца,

не  мешают  производить съемки объектов, находящихся снаружи.  Эти

окна  меньше других имеющихся на корабле и предоставлены в  полное

мое распоряжение. Пайчадзе их называет "окнами ТАСС".

     В  семь  часов  утра 15 сентября Камов предложил  нам  надеть

шлемы,  которые  были уже приготовлены заранее,  а  затем  включил

двигатели, предназначенные для торможения корабля.

     Раздался знакомый гул, но не такой громкий, как в первый раз.

     Сквозь окна проник отблеск пламени.

     Мы  все,  находившиеся  до  сих  пор  в  самых  разнообразных

положениях,  опустились  на переднюю стенку  которая  стала  нашим

полом.  Возникшая сила тяжести сразу определила, где верх,  а  где

низ.  Полет  корабля получил определенное направление -  вниз,  на

Венеру которая очутилась у нас под ногами.

     Почувствовать опять свой нормальный вес было приятно, но, как

и  говорил  Камов,  движения были скованны и тело  казалось  очень

тяжелым. Семидесятидневная привычка к полной невесомости давала  о

себе знать.

     Я  перешел  к  другому  окну  и устроился  около  него  лежа.

Пайчадзе   и   Белопольский,  уже  больше  суток   не   покидавшие

обсерватории, не отходили от астрономических приборов, поглощенные

работой.  Их окно было в несколько раз больше моего, и  они  могли

наблюдать за приближающейся планетой, не отрываясь от дела.

     Камов  находился  у  пульта управления.  На  этом  посту  ему

предстояло  пробыть  долгие  часы. Он прильнул  глазом  к  окуляру

перископа, положив руки на рукоятки.

     Я незаметно сфотографировал его.

     Венера, диск которой увеличился за это время до размеров  раз

в  десять больше полной Луны, находилась прямо под нами, и корабль

падал  на  нее  с  высоты  сорока  тысяч  шестисот  километров   с

чудовищной   скоростью  двадцати  восьми  километров  в   секунду.

Тормозящая работа двигателей медленно, но неуклонно уменьшала  эту

скорость.

     Если  бы  не было торможения, то мы врезались бы в  атмосферу

планеты  меньше чем через двадцать минут и сгорели бы как  метеор,

так  как  притяжение  Венеры еще увеличило  бы  скорость  корабля.

Могучая  сила  наших  двигателей, преодолевая  тяготение  планеты,

равномерно снижала скорость на десять метров в секунду.

     Спуск продолжался сорок семь минут, и все это время я отходил

от   своего   окна   только  для  того,  чтобы  проверить   работу

автоматических киноаппаратов, снимавших приближавшуюся планету,  и

сменить пленку.

     Четыре  фотоаппарата  находились под  рукой,  так  же  как  и

большое количество негативных материалов. Все это было заготовлено

заранее,  потому что сообщение обсерватории с другими  помещениями

корабля   было  сильно  затруднено.  Дверь  оказалась  сейчас   на

"потолке",  и к ней вела прикрепленная несколько часов тому  назад

легкая  алюминиевая лестница. Чтобы добраться до моей лаборатории,

расположенной  в средней части корабля, пришлось бы взбираться  на

высоту  четырехэтажного дома; это было и долго и  утомительно.  Мы

заблаговременно приняли все меры, стараясь как можно меньше бывать

в лаборатории и обсерватории, пока корабль не покинет планету и не

выйдет   снова  в  ставшую  уже  привычной  невесомость.   Планета

приближалась.

     Через   двадцать   минут  скорость  корабля  уменьшилась   до

шестнадцати с половиной километров в секунду, и мы приблизились на

расстояние в четырнадцать тысяч километров.

     Венера  закрывала собой почти весь видимый горизонт. С  этого

близкого  расстояния  она  не казалась такой  ослепительно  белой.

Отчетливо  виднелись  тени между отдельными массивами  облаков.  Я

внимательно искал в сильный бинокль хоть какого-нибудь  разрыва  в

этой  клубящейся  массе, но не находил ни  одного.  Толща  облаков

была, по-видимому, очень значительна.

     "Неужели, - думал я, - опасения Камова оправдаются  и  облака

простираются до самой поверхности планеты? Как будет обидно,  если

мы  ничего  не увидим! А что можем мы вообще увидеть? Белопольский

говорил,  что  ученые  предполагают  на  Венере  только  океаны  и

заболоченные  пространства  суши.  Теперь  выяснилось,  что  почти

наверное имеется растительность. Быть может проникнув под облачный

слой,  мы увидим цветущую жизнью обитаемую страну, увидим обширные

города,  возделанные поля, корабли в океане. Что предстанет  нашим

глазам через несколько минут?"

     Я  сильно  волновался. Такое же состояние  испытывали  и  мои

товарищи.   Даже   всегда   невозмутимый   Камов   признался   мне

впоследствии, что и у него мелькали такие же мысли,  как  у  меня.

Впервые  за всю историю человечества люди готовились проникнуть  в

тайну  другого мира. Правда, они посетили Луну, но заранее  знали,

что  это  лишенный жизни, мертвый мир, а здесь все было  загадкой.

Луна  -  маленький,  хорошо изученный спутник Земли,  а  Венера  -

большая   таинственная  планета,  почти  равная  нашей  по   своим

размерам.

     Прошло еще пятнадцать минут, и расстояние, или вернее было бы

сказать,  высота,  стало  около пяти тысяч  километров.   Скорость

корабля  упала  до  семи  с  половиной  километров  в  секунду   и

продолжала неуклонно снижаться.

     Еще  через десять минут корабль был уже так близко, что я  не

мог охватить глазом всю поверхность облачного покрова.

     В  этот  момент Камов нарушил молчание, которое за все  время

спуска ни разу не прерывалось:

     -  Константин Евгеньевич, определите расстояние  до  верхнего

слоя облаков.

     -  Сто  шестьдесят пять километров, - почти сразу же  ответил

Белопольский.

     -  По  радиопрожектору расстояние до поверхности планеты  сто

семьдесят  семь  километров, - сказал  Камов.  -  Значит,  верхняя

граница   облачного   покрова  находится  на  высоте   двенадцати-

тринадцати километров.

     Наступила  решительная  минута.  Скорость  корабля  настолько

уменьшилась,  что расстояние в сто шестьдесят километров,  которое

мы  так  недавно  пролетали  за  пять  с  половиной  секунд,  было

достаточно для маневрирования.

     Камов  нажал кнопку. И мне было видно из моего окна,  как  из

борта  корабля медленно выдвинулось широкое крыло. Такое же  крыло

появилось и с другой стороны.

     Еще  несколько мгновений, и облачный покров планеты сомкнулся

вокруг  нас.  Мы очутились в густом тумане. Я ясно расслышал,  как

двигатели  на мгновение смолкли и затем опять заработали,  но  уже

гораздо  тише.  Торможение прекратилось, сменившись поступательным

движением.

     Космический  корабль,  превратившийся в  реактивный  самолет,

погружался в облака все глубже и глубже.

     Белопольский  покинул свое место и встал у пульта.  Камов  не

отрывался  от  перископа,  и  Константин  Евгеньевич  стал  громко

отсчитывать высоту полета по показаниям радиопрожектора:

     - Девять километров!.. Восемь с половиной!.. Восемь!.. Семь с

половиной!

     Густой молочный туман был все так же плотен.

     -  Семь!..  Шесть  с  половиной!.. Шесть! Мое  сердце  бешено

билось.  Шесть  километров  отделяло  нас  от  поверхности  другой

планеты,  на которую еще ни разу не удавалось взглянуть ни  одному

человеку. Кончатся ли когда-нибудь эти проклятые облака?!

     - Пять с половиной!.. Пять!..

     Я почувствовал, что корабль изменил направление.

     Из    вертикального   его   полет   превратился    почти    в

горизонтальный.

     - Бесконечность! - сказал Белопольский.

     Значит, впереди нас не было высоких гор.

     - Поверните прожектор к Венере, - сказал Камов.

     Я  на его месте невольно сказал бы "к Земле", но этот человек

был  не  способен  на такую ошибку. Он, по-моему, сохранял  полное

хладнокровие.

     - Четыре, - сказал Белопольский. Три с половиной!.. Три!

     Как  раз  в  этот  момент  раздался  звонок  киноаппарата,  -

кончалась  пленка.  Вскочить на ноги,  сменить  ленту  было  делом

минуты, но я пропустил момент, когда мы вынырнули из облаков.

     Белопольский  только  что  сказал:  "Полтора!",  когда  Камов

повернул голову и негромко произнес:

     - Венера!

     Я бросился к окну, Белопольский - к другому.

     Под  нами,  насколько  хватал глаз, расстилалась  волнующаяся

поверхность  воды. С высоты полутора километров  ясно  были  видны

длинные  гряды  волн  с ярко-белыми гребнями пены.  Очевидно,  был

сильный  ветер. Ни малейшего признака суши. Было ли это  море  или

обширный  океан, есть ли где-нибудь вообще твердая  земля,  -  мы,

конечно,  не  знали.  Сверху  нависла густая  пелена  туч.  Темно-

свинцовая вода внизу, свинцовое небо над головой, и освещающий эту

мрачную  картину  какой-то  тусклый  полусвет.  Мы  находились  на

дневной  половине  Венеры, но освещение скорее  напоминало  вечер.

Десятикилометровый слой облаков скупо пропускал  свет  Солнца,   и

только близость к нему планеты позволяла все-таки видеть.

     Над   нами  и  со  всех  сторон  до  самого  горизонта  почти

непрерывно сверкали яркие молнии. Даже сквозь стенки  корабля были

слышны  раскаты  чудовищного  грома.  Почти  черные  стены  ливней

соединяли небо и море, захватывая громадные пространства.

     Все   вместе  -  неприветливое  море  с  ослепительно  белыми

полосами  пены,  мрачные  тучи, испещренные  зигзагами  молний,  -

производило впечатление дикой красоты.

     Корабль летел теперь горизонтально со скоростью около семисот

километров  в  час,  держась на высоте  одного  километра.  Камову

приходилось  поминутно менять направление, обходя мощные  грозовые

фронты, которые один за другим возникали на нашем пути.

     Через  сорок  минут  такого полета мы были  вынуждены  пройти

сквозь край одного из этих фронтов и смогли воочию убедиться,  что

таких гроз, как на Венере, никогда не бывает на Земле.

     Корабль  как  будто  погрузился в море. Сплошная  масса  воды

закрыла  все  кругом. Стало совершенно темно. Молнии сверкали  так

часто,  что сливались друг с другом, но сквозь плотную стену  воды

казались  тусклыми. Гром гремел непрерывно, и в  этом  грохоте  не

стало слышно работы нашего двигателя.

     К  счастью,  это  продолжалось только  одну  минуту.  Корабль

миновал  полосу  грозы, и она осталась сзади, как мрачная,  черная

стена.

     Я заметил, что высота полета сильно уменьшилась. Нас отделяло

от поверхности моря не более трехсот метров.

     Взглянув  на Камова, я понял по выражению его лица,  что  это

обстоятельство его беспокоит.

     Чужая планета встречала непрошеных гостей не слишком любезно.

Тяжелая  масса  воды,  обрушившаяся  на  корабль,  заставила   его

потерять  целых  семьсот метров высоты. Если  бы  мы  не  миновали

грозовой фронт так быстро, то легко могли оказаться в море.

     -  Сергей    Александрович! - спросил    Белопольский.  -  Не

находите ли вы, что оставаться здесь опасно?

     -  Что  же  вы предлагаете? - в голосе Камова мне послышались

насмешливые ноты.

     -  Я  ничего не предлагаю, - сухо ответил Белопольский.  -  Я

просто спрашиваю.

     -  Да, конечно опасно, - ответил Камов, - но покинуть Венеру,

не выяснив того, что мы должны выяснить, я не считаю возможным.

     Белопольский  ничего не ответил. Корабль продолжал  полет  на

той высоте, на которую его сбросила гроза.

     Стало   немного   светлее,   видимость   улучшилась,   и    я

воспользовался  этим,  чтобы  сделать  несколько  снимков   океана

Венеры.

     Что  это  был  океан,  а не море, становилось  очевидным:  мы

летели  уже около двух часов, но нигде не видно было ни  малейшего

признака берега.

     Мое  внимание привлекли какие-то красные блики на волнах. Они

вспыхивали и гасли внизу, прямо под нами. По сторонам их  не  было

видно. Я хотел обратить на них внимание Камова, но в тот же момент

сам догадался, что это такое.

     Это был отблеск пламени из дюз корабля.

     Схватив  аппарат, заряженный цветной пленкой, я  зафиксировал

этот необычайный и поразительный эффект - отражение земного огня в

волнах океана другой планеты.

     Впереди  по  курсу  опять  возникла  широкая  черная  полоса.

Огромный   грозовой  фронт обойти было невозможно.  Неужели  Камов

решится подвергнуться  тому же риску? Но нет, корабль резко  пошел

вверх. Через минуту мы снова летели в молочно-белом тумане.

     Гроза во всей своей неистовой ярости осталась внизу.

     -  Поразительная картина! - сказал Пайчадзе. - Планета  полна

юных, нерастраченных сил. Такие мощные грозы были на Земле в  пору

молодости,  много миллионов лет назад. Теперь я верю -  на  Венере

будут живые существа.

     Мы  давно  уже  сняли шлемы, а атмосферный двигатель  работал

относительно тихо, так что разговаривать было вполне возможно.

     - Только будут? - спросил я.

     В  глубине сознания я все еще надеялся, что мы найдем   жизнь

уже теперь, а Арсен Георгиевич говорил о далеком будущем.

     -  Вам хочется, чтобы жизнь уже существовала? - спросил он. -

Готов   сделать  уступку.  Возможно,  в  водах  океана   появились

простейшие   организмы.  Через  миллионы  лет  из  них  разовьются

разнообразные формы животного мира.

     -  Почему  простейшие? - не сдавался я. -   Может  быть,  уже

появились какие-нибудь ихтиозавры или бронтозавры.

     - Ищите!  - сказал он. - Поймайте их и объектив аппарата.

     -  Я  постараюсь это сделать, как только Сергей Александрович

опустится.

     Между  тем  Камов  несколько раз опускался  и  снова  набирал

высоту,  убеждаясь,  что  мы  еще не миновали  грозу.  Так  прошло

полтора  часа. Наконец мы снова увидели поверхность  планеты.  Под

нами по-прежнему был океан.

     Полоса  грозы,  которую мы перелетели,  имела  больше  тысячи

километров  ширины  и, очевидно, захватывала  гигантскую  площадь.

Стало  ясно, что грозы - обычное и повсеместное явление на Венере.

Близость  к Солнцу вызывала сильное испарение воды, и, скапливаясь

в тучи, она низвергалась обратно чудовищными ливнями.

     Но  имеет ли расстилающийся под нами океан где-нибудь  конец,

или он покрывает всю поверхность планеты?

     - Материки или острова должны быть, - заметил Белопольский. -

На   планете   безусловно  есть  растительность,   иначе   наличие

свободного кислорода объяснить нельзя. Мы обязательно увидим сушу.

     -  Если  она  не осталась позади, в полосе грозы,  -  заметил

Пайчадзе.

     Часы шли за часами, но океан был все тот же. Корабль летел то

в  одну,  то в другую сторону, поднимался вверх и опять опускался.

Камов  маневрировал, стараясь не попасть под многочисленные ливни,

страшную силу которых мы уже испытали.

     Я  пристально  вглядывался в пенистую  поверхность  океана  в

надежде заметить в бинокль хоть малейший признак жизни, но тщетно.

И вода и воздух были пустынны.

     Поставив  на  аппарат  самый сильный из  моих  объективов,  я

фотографировал  океан  Венеры десятки раз.  Быть  может,  то,  что

ускользнуло от моих глаз, будет обнаружено на снимке.

     Мы  оставили  позади  около пяти тысяч километров,  когда  на

исходе  восьмого  часа  полета  корабль  пролетел,  наконец,   над

береговой полосой.

     Вода сменилась лесом.

     Он  был  так  же бесконечен, как и океан. Густой растительный

ковер простирался во все стороны до самого горизонта. Но он был не

зеленый, как на Земле, а оранжево-красный.

     Научное    предвидение    пулковского   астронома  Г.А.Тихова

блестяще  оправдалось. В 1945 году он высказал предположение,  что

вследствие  жаркого климата растения Венеры, если они  существуют,

должны  отражать оранжевые и красные лучи Солнца, несущие излишний

для   них  запас  тепловой  энергии.  По  противоположной  причине

растения  Марса  должны быть голубоватого цвета.  Очень  скоро  мы

сможем убедиться верно ли это.

     Камов опустился еще ниже.

     Мы  видели  громадные  деревья. Они стояли  так  плотно,  что

разглядеть, что творится под ними, было совершенно невозможно  при

скорости корабля в двести метров в секунду.

     Я  включил  киноаппарат  на максимальную  скорость  съемки  и

направил его объектив вертикально вниз. Кроме того, я сделал около

сотни  снимков с самой короткой экспозицией, какую только позволял

затвор аппарата.

     Больше  ничего  нельзя было сделать. Камов не  мог  уменьшить

скорость без риска врезаться в "землю".

     -  Жаль, что мы не опустимся на поверхность Венеры, -  сказал

я.

     - Где? - коротко спросил Сергей Александрович.

     Действительно, опуститься было негде. Плотная стена  леса  не

имела   ни  одного  просвета.  Это  был  девственный  лес,  какие,

вероятно,  росли  и  на Земле в каменно-угольньй  период.  Что  за

породы  росли в нем? Похожи ли они на земные? Я надеялся, что  мои

снимки помогут выяснить это.

     На исходе девятого часа мы увидели огромную реку.

     Она    текла  между  покрытыми  сплошным  лесом  берегами   и

очевидно, впадала в океан, над которым мы недавно летели.

     Камов  повернул  вдоль ее русла и, пользуясь тем,  что  грозы

дали нам передышку, опустился на высоту не более ста метров.

     Пайчадзе   присоединился   ко  мне,   и   мы   вдвоем   стали

фотографировать  близкий берег. Если на планете есть  какие-нибудь

представители животного мира, то они должны быть здесь.

     Река  имела  в  ширину  около двух километров,  и  мы  иногда

замечали на ней плывущие деревья, очевидно вырванные бурями.

     В  водах реки отчетливо отражался весь наш крылатый корабль с

ярко-красным огненным хвостом за кормой.

     Изредка   встречались  притоки,  вытекавшие  из-под   лесного

массива, но они были нешироки. Только раз попался приток шириной в

полкилометра. Никаких признаков животных или птиц мы не заметили.

     -  Очевидно,  на Венере жизнь только растительная,  -  сказал

Арсен Георгиевич.

     - Но, может быть, там, - возразил я, - в глубине леса.

     Пайчадзе покачал головой.

     -   Этот  вопрос,  -  сказал  он, -  окончательно  разрешится

следующей экспедицией, которая будет организована для обследования

Венеры. Но сейчас мы можем утверждать: животной жизни еще  нет  на

планете.  -  Как  ни жаль, но, по-видимому, это так,  -  отозвался

Белопольский.

     Что  я мог возразить обоим ученым, авторитет которых был  для

меня непоколебим?

     Река  постепенно суживалась. Вскоре мы увидели, что подлетаем

к  высокому  горному хребту. Его вершины уходили в  облака,  и  по

радиопрожектору  мы  определили, что  высота  гор  достигает  семи

километров.  Как  выглядят эти вершины, осталось  тайной.  Корабль

перелетел их на высоте десяти километров.

     Перелет  над  хребтом  доставил нам неожиданное  поразительно

красивое  зрелище. Уже привычный молочно-белый туман вдруг  исчез.

Мы  оказались  между двумя вершинами облачных масс.  Над  кораблем

раскинулось  темно-синее небо: на нем ослепительно  яркое  Солнце,

значительно  большее, чем на Земле. Нестерпимым  блеском  сверкали

вокруг и под нами белоснежные облака.

     Мы   все   четверо  невольно  вскрикнули  от   восторга,   но

изумительная  по  красоте картина исчезла так  же  быстро,  как  и

появилась.  Корабль снова влетел в облако. Опять за стеклами  окон

заклубился туман. Мы стали опускаться вниз.

     Горы остались далеко позади. Под нами снова был океан.

     Корабль пролетел расстояние почти в восемь тысяч  километров,

когда  мы  заметили, что становится все темнее и темнее. Очевидно,

кончалась та половина Венеры, на которой был день, и мы  летели  в

область ночи.

     Камов обратился к обоим астрономам.

     -  Как обстоит дело с вашей программой? - спросил он.

     -  Выполнена.

     -  Пробы воздуха?

     -  Взяли четыре.

     Действительно,  мы увозили с собой воздух  Венеры.  В  стенки

корабля  были вмонтированы небольшие герметически закрытые  ящики,

сделанные из платины. Еще на Земле в них был создан полный вакуум.

С   помощью  электрического  тока  можно  было  открыть  маленькое

отверстие  и  снова  закрыть  его. Четыре  из  этих  ящичков  были

наполнены  воздухом Венеры. На Земле этот воздух будет  подвергнут

анализу.

     - Как у вас, Борис Николаевич? - спросил Камов.

     - Сделано около трехсот снимков, не считая кинопленки.

     Минуты  две  Камов молчал. Потом дрогнувшим голосом  негромко

произнес:

     - Корабль оставляет Венеру!

     Как   быстро  пролетели  эти  незабываемые  часы!  Я   бросил

последний взгляд на покидаемую планету.

     Ты  сурова,  прекрасная сестра Земли. Твои грозы страшны!  Но

жизнь появилась!..

     Пройдут  тысячелетия, пройдут, быть может,  миллионы  лет,  и

всепобеждающая сила этой жизни наполнит твои леса, воды  и  воздух

неведомыми сейчас существами.

     Сквозь  долгие  века  медленный  путь  эволюции  приведет   к

появлению могучего разума. В какой форме проявятся он?..

     И  тогда  под  горячими  лучами твоего Солнца  начнется  твоя

история.

     Я   хочу  верить,  что  она  будет  менее  мучительна,  менее

кровава, чем на твоей далекой сестре.

     Если   когда-нибудь  на  тебе  появится  существо,   подобное

человеку,  я  от  всего  сердца желаю ему жить  счастливо  на  его

прекрасной родине!

     Человек  Земли посетил тебя и не раз посетит в  будущем.  Как

старший брат, он поможет твоим детям добиться счастья.

     Прощай, Венера!..

     Камов остановил работающий двигатель и включил другие.

     Мощный  гул  раздался  за кормой. Убрав  крылья,  космический

корабль с нарастающей скоростью устремился вверх.

                              ВСТРЕЧА

     8 ноября 19.. года.

     Почти  два месяца я не касался своего дневника. За это  время

не случилось ничего, достойного особого внимания. Жизнь на корабле

шла спокойным, размеренным темпом.

     После  отлета  с  Венеры  мы  долгое  время  находились   под

впечатлением всего увиденного. Ее мощные силы,  первобытная ярость

стихий,  величавый покой природы заставили поверить  в  прекрасное

будущее этой планеты.

     Покинув  Венеру, мы долгие часы оживленно и радостно говорили

о ней, обсуждали все виденное и даже немного фантазировали.

     У  меня  осталось горячее желание посетить  еще  раз   сестру

Земли, промелькнувшую перед окнами корабля как незабываемый сон.

     Удаляясь от нее, мы испытывали грустное чувство расставания с

чем-то  ставшим  уже  близким и любимым  и долгие  часы  не  могли

отойти от окон.

     Снова   мы  видели  белоснежную  красавицу  на  фоне  черного

занавеса, усеянного бесчисленными светящимися точками.

     Но  не  было  загадочной тайны: мы знали, что скрывается  под

облачным  покровом,  и скоро, очень скоро все  человечество  Земли

будет знать это...

     В момент нашего отлета с Венеры расстояние до Марса равнялось

по  прямой линии тремстам семидесяти миллионам километров, но Марс

движется  по  орбите навстречу нам, и кораблю надо одолеть  только

двести пятьдесят миллионов километров, чтобы встретиться с ним. На

это  требуется  две  тысячи пятьсот часов,  или  сто  четыре  дня.

Пятьдесят четыре из них уже прошли.

     Как  я  писал,  никаких  особых событий  не  произошло.  Зато

вчерашний  день - 7 ноября - никогда не изгладится  из  памяти.  В

этот  день,  который мы привыкли считать самым большим праздником,

произошло  событие, которое, по словам Пайчадзе,  могло  случиться

раз в тысячелетие.

     День  начался  необычно: впервые за весь перелет  Пайчадзе  и

Белопольский отдыхали одновременно. Многочисленные астрономические

инструменты    казались    покинутыми   и    сиротливо-печальными.

Обсерватория была непривычно пустынна.

     Я  дежурил  у  пульта  в полном одиночестве,  так  как  Камов

занялся проверкой каких-то вычислений и находился в каюте.

     Ничем  невозмутимая, мертвая тишина царила на корабле. Только

равномерное тиканье часов, вделанных в пульт управления,  нарушило

безмолвие. Как и все часы на звездолете, они показывали московское

время.

     Было шесть часов утра.

     Мне стало очень грустно. Я вспомнил своих друзей и товарищей,

находящихся  сейчас  так  бесконечно  далеко,  вспомнил,  с  каким

волнением,  просыпался  всегда в это утро,  как  спешил  на  улицу,

чтобы  не  опоздать к началу парада. Впервые в  жизни  я  встречаю

праздник  не  только не в Москве, но даже за пределами  Земли,  за

десятки  миллионов километров от нее. И все же я на родине.   Этот

корабль,  построенный руками советских людей, несущийся  сейчас  с

невообразимой  быстротой в темных просторах  неба,  -  неотделимая

частица  Советского   Союза.  Где бы он  ни  находился,  мы  дышим

воздухом родины.

     Мои  мысли  были  прерваны приходом Камова  и  Белопольского.