Владимир Игоревич МАЛОВ
 ...ОСТАЛСЯ ОДИН...
 Слева,  там,  где  к  шоссе  вплотную подходил лес,  краски были  уже
      желто-красными:  надвинулась  осень,  хотя  дни  все  еще  были  наполнены
      солнцем.  Но воздух теперь был по-осеннему прозрачен,  и  звуки тоже стали
      осенними -  гулкими и  отрывистыми,  и  не похожими на приглушенные голоса
      лета.
           Стрелка спидометра  поднималась  к высшей отметке.  Впрочем,  шоссе в
      этот час было почти пустым - лишь  изредка  попадались  навстречу  длинные
      коробки  служебных  транспортов,  возвращающихся  из  Порта  в Город,  - и
      поэтому человек в машине успевал замечать  и  краски  осени.  Когда  шоссе
      взлетело на пригорок и сверху открылся вид на громадную территорию Порта -
      Порт уходил далеко вперед и вправо,  - человек резко затормозил,  поставил
      машину у обочины и отворил дверцу.
           Воздух был теплым.  Плиты шоссе тоже нагрелись на солнце. Не так, как
      нагреваются они летом,  в  июле или августе,  но все-таки от них и  теперь
      поднимались невидимые волны тепла. Лето промчалось неожиданно и незаметно,
      пролетело в ворохе неотложных дел;  но солнце хотело дать хоть еще немного
      тепла тем, кто не замечал его летом. Человек усмехнулся, пересек шоссе и с
      наслаждением ступил на траву.
           На опушке, выдвинутый вперед, к шоссе, стоял огромный, почерневший от
      дождей  и  времени пень.  Человек тронул  рукой  его  теплую  поверхность,
      нагнулся,  чтобы сорвать гриб, выросший между мощными корнями, а потом сел
      спиной к  лесу и стал смотреть на серебристые постройки Порта.  У человека
      было еще немного свободного времени.
           Там,  далеко,  шла своя особенная жизнь,  никак не похожая на то, что
      было здесь,  в этом тихом,  спокойном,  большом лесу. Там разъезжали между
      служебных построек какие-то машины, издали похожие на крошечных золотистых
      жучков,  там напряженно и внимательно работали службы, там почти поминутно
      садились тяжелые корабли,  и  на  плиты перрона сходили по  трапам ученые,
      деловые люди, туристы.
           Странно, подумал  человек,  в  Порту всегда шумно,  там всегда что-то
      грохочет,  звучат металлические слова команд,  а отсюда,  с пригорка,  все
      выглядит  так,  как  на старой,  двухсотлетней давности ленте немого кино:
      пестрая картина,  полная  действия  и  жизни,  сопровождается  лишь  почти
      неслышным шелестом листьев, травы и веток. Он снова усмехнулся: мысль была
      очевидной,  бесспорной, но в первый момент показалась глубоким философским
      наблюдением.
           Медленно вращаясь,  в воздухе  проплыл  желто-красный  лист.  Человек
      подставил  ему  ладонь,  но  в последний момент лист изменил направление и
      улетел в сторону.  И почти тотчас же на краю горизонта показалась какая-то
      серебристая капля,  и,  медленно увеличиваясь,  она опустилась за дальними
      постройками  Порта.  Машинально  человек  взглянул  на  часы:  французский
      корабль 
<Эспуар> пришел точно по расписанию.
     <Эспуар>...  Слово красивое,  звучное. Перевод его он знал - надежда.
Он повторил это слово вслух,  слушая свой голос, и перед его глазами вдруг
снова появился этот кусочек будущего, выхваченный Установкой неизвестно из
какого времени -  мелькающие на экране цветные пятна и полосы, голоса двух
людей, обрывки разговора, имеющего прямое отношение к нему самому.
     Человек встал.  Под  ногами зашуршали трава и  опавшие листья,  земля
мягко пружинила. Он шел не оборачиваясь, и лес смотрел ему вслед.
     Он захлопнул дверцу машины.  Звук двигателя был по-осеннему резок.  И
быть может,  именно этот звук заставил человека помедлить и  еще некоторое
время задумчиво, не шевелясь, затаив дыхание, смотреть влево.
     Колыхались   ветви   деревьев,   исполняя   какую-то   сложнейшую   и
сыграннейшую партию в  таинственном и  вечном танце.  Порывы ветра оголяли
ветки,  и  сорванные  листья  отправлялись  в  короткие  полеты  по  самым
замысловатым траекториям.  Лес жил своей,  ни на что не похожей и ни с чем
не  сравнимой жизнью;  и  так  было и  так будет всегда,  какие события ни
происходили бы рядом с ним или далеко от него.
     Теперь человек смотрел вперед,  на серебристую ленту дороги. Он знал:
лес  будет  тянуться  слева  еще  километров  десять.  Потом в его глубине
мелькнут постройки научного центра - здесь,  рядом с Портом,  был один  из
самых крупных в мире научных центров, - и среди других зданий покажется на
мгновение  кристалл  Института  времени.  А  потом,  еще  через  несколько
километров,  шоссе сделает поворот, и лес кончится так неожиданно и резко,
словно его и не было вовсе,  и вместо него будет совсем другое:  громадное
полупрозрачное здание Управления космофлота, длинные корпуса навигационной
службы и дальше -  бетонные  плиты  причалов.  Где-то  там,  у  одного  из
причалов,  стоял  готовый  к  старту  <Альбатрос>,  и до старта оставались
теперь уже какие-то десятки минут.
     Машина тронулась с  места едва заметно,  но  тут  же  набрала прежнюю
головокружительную скорость.
     Человек ехал вперед, к этому повороту.                                    1     В лифте Андрей оказался не один -  спутницей была белокурая девушка в
светло-розовой форме диспетчерской службы.  Девушка скользнула взглядом по
лицу Андрея,  потом по нашивкам на рукаве,  и  тогда в ней сразу произошла
какая-то   перемена.   Глядя  прямо  перед  собой,   на  план  Управления,
прикрепленный к стене кабины, Андрей чувствовал, что спутница разглядывает
его как-то чересчур уж внимательно,  и это внимание было странным.  Андрей
резко оторвался от плана -  Управление, как ему казалось, он знал наизусть
и  смотрел на  стену лишь  для  того,  чтобы занять чем-нибудь взгляд,  но
кабина в  этот момент остановилась,  и  надо было уже выходить.  Он вышел,
чувствуя,  что  девушка,  пока закрывается дверь,  продолжает смотреть ему
вслед.
     Углубившись в  длинный коридор,  Андрей оглянулся и пожал плечами.  В
нашивках его не  было,  разумеется,  ничего примечательного.  По ним можно
было узнать только количество времени, проведенного в космосе и количество
рейсов с литерой А -  субсветовых.  И того и другого набиралось,  конечно,
уже вполне прилично и все-таки ничего особенного,  до рекордсменов далеко.
На   куртке  был  также  личный  номер,   по  которому,   ознакомившись  с
соответствующими списками,  можно было узнать его  имя,  но  имя ничего не
могло значить для совершенно незнакомой -  в этом он был уверен - девушки.
Что еще? Да, еще эмблема <Москвы> и капитанский знак.
     Он быстро пошел вперед.
     Напрасно он только что подумал о том,  что знает Управление наизусть.
За последний год здесь кое-что изменилось:  коридор, например, поворачивал
почему-то   не  налево,  как  прежде,  а  направо.  У  поворота  Андрей  в
нерешительности остановился,  и сейчас же рядом с  ним  как  из-под  земли
вырос  робот-путеводитель.  Его  выпуклые  глаза-фотоэлементы  смотрели на
капитана <Москвы> вопросительно.  Потом фотоэлементы слегка повернулись на
осях  -  робот  рассматривал  нашивки.  И  тут  же,  не дожидаясь вопроса,
электронный справочник проскрежетал с восклицательными интонациями:
     - Вам направо!  Все правильно!  Здание недавно реконструировано!  Вас
ждут в голубом крыле! Помещение А-1306!
     Андрей пробормотал положенные слова  благодарности.  Номер помещения,
где его ждали,  он знал и без этого: номер был указан на вызове, лежащем в
кармане.  Откуда,  однако,  могло быть известно роботу, что он должен идти
именно  туда,  а  не  куда-нибудь еще?  Андрей повернул направо.  Здание и
вправду  было  реконструировано:   новый  коридор  не  был  похож  на  все
остальные.  Он  оказался вдвое  шире  и  весь  искрился голубыми огнями  -
светились стены,  потолок и даже пол. Пройдя немного вперед, Андрей понял:
свет  этот  имел определенное функциональное назначение.  Мерцание голубых
огней   каким-то    непостижимым   образом   заставляло   сосредоточиться,
концентрировало внимание и волю, видимо, подготавливало посетителя к тому,
чтобы во время предстоящего разговора,  экономя время,  не говорить ничего
лишнего, только самое важное и необходимое. Собственно, Андрей и так знал,
что разговор предстоит короткий: вызов, пришедший к нему в космогостиницу,
мог означать только одно -  требование представить отчет об  экспедиции на
четвертую планету звезды 70 ТВ,  с  которой только что вернулась <Москва>.
Отчет был давно готов и  лежал в пластиковой папке,  которую Андрей держал
под  мышкой.   (Должно  быть,   с   этой  папкой  у   него  был  не  очень
привлекательный,    канцелярский   вид.)    Сдача   отчета   должна   была
сопровождаться  краткой   беседой   с   Петренко  или   его   заместителем
Суслопаровым,  после чего  Андрей Ростов,  капитан <Москвы>,  субсветового
корабля экстра-класса, мог, видимо, отправляться на все четыре стороны - в
отпуск.
     Но  почему все-таки  робот точно знал,  куда  ему  надо идти?  А  эта
девушка?..
     Два курсанта, выскочившие из какой-то двери, увидев Андрея, отчего-то
остановились,  лица у обоих были изумленные.  Уже за спиной Андрей услышал
негромкие,  приглушенные  голоса  и  снова  пожал  плечами.  В  Управлении
определенно творилось нечто странное.  Но теперь он слегка смутился и, уже
не  оглядываясь,  быстро прошел в  голубое крыло Управления.  И  вот  оно,
помещение А-1306.
     Сначала - уютный холл, в котором стоял стол секретарши. Космотелетайп
отбивал последние новости из Вселенной,  где на разных планетах, на разных
кораблях,  больших  и  маленьких,  на  исследовательских станциях работало
сейчас очень много людей. Трудно даже представить, сколько. У стола Андрей
остановился и достал из кармана вызов.
     Секретарша была  суховатой,  пожилой  и,  пожалуй,  слегка  чопорной.
Оторвавшись от  зеленой  папки  с  документами,  она  с  большим интересом
рассмотрела  посетителя  с   ног  до  головы  и   с   каким-то  непонятным
удовлетворением констатировала:
     - Так это, значит, вы?
     - Собственно,  - начал Андрей почти раздраженно, - по моему вызову не
мог прийти никто другой. Я хочу сказать...
     Но  чопорная  секретарша  улыбнулась и  тогда  сразу  перестала  быть
чопорной. В общем-то, она была еще и далеко не пожилой. Ее глаза оказались
зелеными и  очень теплыми.  Она нажала на своем пульте какую-то кнопку,  и
створки больших дверей  сразу  же  раздвинулись.  Это  Андрею понравилось:
значит,  не надо ждать в приемной,  его сразу приглашают войти.  Как истый
пилот, тесных-канцелярий он не любил.
     - Входите, он ждет, - сказала секретарша чуть ли не ласково, и Андрей
переступил порог.
     И  тогда он  растерялся.  Потому что кабинет оказался совсем не таким
кабинетом,  в  каких ему приходилось бывать прежде.  Этот был огромным,  и
казалось, что в нем нетрудно заблудиться среди внушительных, чуть ли не до
потолка,   моделей  кораблей,   знаменитых  в  истории  космофлота,  среди
стеллажей с  космическими лоциями и книгами,  и среди многих других вещей,
которые здесь,  в  Управлении,  могли  быть  только  в  одном-единственном
кабинете.  Значит,  его  вызвали именно сюда.  И  если так,  действительно
случилось нечто из ряда вон выходящее. Но что могло случиться?
     Это был кабинет генерального директора.
     Капитанов  кораблей,   пусть  это  даже  экстра-классный  субсветовик
<Москва>, к генеральному директору приглашали не часто.
     Письменный стол в кабинете был огромным - не меньше шести  квадратных
метров.  Андрей,  увидев его,  прежде всего подумал о том,  что такой стол
должен быть чертовски неудобным:  надо  иметь  руки  баскетболиста,  чтобы
дотягиваться до самых дальних его уголков. Стол подошел бы человеку ростом
метра в два,  не меньше.  И Андрей не удивился,  когда навстречу ему из-за
этого  необъятного  стола  поднялся  человек именно такого роста.  Никогда
прежде с генеральным директором Андрей не встречался,  и только  лицо  его
было знакомо капитану <Москвы> по стереофотографиям - крупное, добродушное
лицо с  полными  губами  и  мягким  подбородком.  С  космосом,  манящим  и
пугающим,  трудным  и  порой  жестким,  даже  безжалостным,  такое лицо не
вязалось  никак   -   оно   могло   разве   что   принадлежать   директору
космогостиницы. Однако голос... Голос генерального директора, казалось, не
имел ничего общего с его лицом. Голос легко наполнял просторный кабинет и,
отражаясь от стен,  даже создавал некое подобие эха.  Причем было заметно,
что хозяин кабинета трогательно старается  говорить  потише  и  этим  явно
совершает  над  собой усилие.  Лет так четыреста или пятьсот назад с таким
голосом можно было идти в боцманы парусного флота.
     С   вопросительно-утвердительными  интонациями  генеральный  директор
пророкотал:
     - Андрей Ростов, капитан <Москвы>, прежде первый помощник на <Волге>,
а  еще  ранее  -  второй  пилот  <Сокола>.  Выпускник Высших навигационных
курсов.  Пилот экстра-класса,  сто  семнадцать полетов,  из  них  двадцать
четыре   субсветовых  и   пятнадцать  испытательных.   Последний  рейс   -
субсветовая экспедиция на  четвертую планету  системы  70  ТВ.  Возраст  -
двадцать девять лет. Садитесь!..
     Ни  в  какие бумаги генеральный директор не заглядывал.  Все это было
сказано  на  память  и  поэтому казалось удивительным.  Андрей  машинально
опустился в кресло.  Впрочем,  голубые искры в коридоре, видимо, свое дело
сделали:   его  растерянность  быстро  прошла.   Вызов  сюда,   к   самому
генеральному, был, разумеется, странным, но никаких особенных грехов он за
собой не помнил.  Последняя экспедиция прошла строго по графику;  в  Порту
<Москва> опустилась секунда в секунду.
     - Я  вас понимаю,  -  медленно сказал громадный человек за  громадным
столом, - сейчас вы удивлены.
     Он все время смотрел Андрею в  лицо и как будто чего-то ждал.  Андрей
повертел на коленях пластиковую папку с отчетом.  Удивительно,  подумал он
вдруг и некстати,  отчет о столь продолжительной экспедиции оказался таким
коротким...  Но  в  нем,  как ни  странно,  было изложено все,  ни строчки
невозможно  прибавить,   как  ни   старайся.   Перехватив  взгляд  Андрея,
генеральный директор почему-то слегка поморщился.
     - Отчет вы сдадите моему секретарю,  - сказал он суховато, - она сама
передаст его Петренко. У нас разговор пойдет о другом.
     Капитан <Москвы> выпрямился и перестал вертеть в руках папку.  Хозяин
огромного  кабинета  с   огромным  столом   продолжал  смотреть  на   него
внимательно, испытующе, с интересом. В кабинете было на удивление тихо, и,
быть может, поэтому бас генерального директора был особенно впечатляющим.
     - Разговор будет вот о чем,  - прогрохотал бас. - Я вас вызвал, чтобы
узнать о ваших дальнейших планах.
     - По регламенту мне положен отпуск,  -  осторожно сказал Андрей.  - Я
собирался поехать домой,  в  Ливны.  Экспедиция продолжалась полгода,  и я
вместе со всем экипажем...
     Он тут же осекся,  подумав,  что говорить с генеральным директором об
отпуске по  меньшей мере  смешно -  разрешение на  отпуск ему  дают совсем
другие люди, но было уже поздно.
     - Разумеется,  отпуск положен!  - прогремел хозяин кабинета. Зачем-то
он покрутился на вращающемся кресле,  по-прежнему не сводя при этом глаз с
лица собеседника.  - Разумеется, вы вправе поехать не только в Ливны, но и
куда-нибудь в Австралию или же на Венеру или,  если хотите,  на Маршалловы
острова. Но меня сейчас интересует другое: что вы намерены делать дальше?
     - Рейсы <Москвы> расписаны вперед на  два  года.  Участие в  Тридцать
второй комплексной, а затем экспедиция в систему 75 НМ.
     Генеральный директор встал  и  прошелся по  кабинету.  Он  смотрел на
Андрея с  высоты своего баскетбольного роста  и  о  чем-то  сосредоточенно
думал.
     - Давайте не  будем  терять время попусту,  -  сказал он  наконец.  -
Экипаж <Москвы> действительно отправится в отпуск. Что же касается вас, вы
останетесь здесь.  По-прежнему будете жить в космогостинице,  в Городе,  и
ежедневно приезжать в Порт.
     Капитан <Москвы> с грустью посмотрел в пол.
     - Вы  назначены начальником экспедиции на Теллус,  -  очень будничным
тоном сказал генеральный директор.  -  Вот это я и хотел вам сообщить. Вы,
конечно, вправе отказаться, но вы знаете, что в космофлоте, помимо писаных
законов,  есть неписаные,  и что еще никто и никогда не отказывался,  если
его назначали в новую экспедицию, и тем более начальником экспедиции.
     Резким движением Андрей отложил папку и  тоже  встал.  То,  что  было
сказано,  он понял не сразу.  Вероятно,  он казался таким изумленным,  что
лицо генерального директора, и без того добродушное и мягкое, стало совсем
уж добрым и обрело мягкость чуть ли не отеческую.
     - На  Теллус?  -  выдохнул Андрей.  -  Не понимаю!  Это ведь та самая
экспедиция...
     Генеральный директор благодушно кивнул.
     - Совет остановился на  вашей кандидатуре.  Здесь было многое учтено:
ваш  обширный опыт  и  участие  в  самых  разнообразных экспедициях.  Ваша
молодость.  Наконец, даже та злополучная катастрофа при посадке на Энтайю,
когда вы... когда вам, словом, были благодарны очень многие. Не скажу, что
ваша кандидатура прошла единогласно,  но  теперь это  уже неважно.  Вопрос
решен.  И  уже несколько часов ни  для кого не секрет,  что капитан Андрей
Ростов, бывший командир <Москвы>, отныне начальник первой сверхсубсветовой
экспедиции.                                    2     У входа в Управление космофлота бил фонтан; здесь же стояли несколько
разноцветных скамеек.  Если отбросить пластиковый вход в здание, венчавший
разноцветные ступени, сложенные из лунного базальта, вдруг снова вошедшего
в  архитектурную моду,  фонтан  и  скамейки вокруг него  могли  показаться
картинкой из далекого прошлого. Но может быть, человеку именно это и надо:
разумное сочетание старого и  нового,  дерзкое устремление вперед и слегка
элегическая память о том, что было когда-то?..
     Андрей подумал:  в космос уходят сейчас корабли, устройство и внешний
вид которых двести лет назад нельзя было даже представить,  а вот наземные
машины,  например,  те,  что мчатся по шоссе,  почти полностью, по крайней
мере внешне,  сохранили тот вид,  который был у них в конце XX, начале XXI
века. Таких примеров можно было привести множество - разумное, необходимое
человеку сочетание старого и нового...
     Пластиковая папка была теперь пустой: когда Андрей уходил, секретарша
генерального  директора,  зачем-то  взвесив отчет на ладони,  убрала его в
свой стол.  Андрей положил папку на скамейку и сел рядом, и стал наблюдать
за радужным мерцанием фонтанных струй.
     Странно, к мысли о том,  что он - начальник первой  сверхсубсветовой,
Андрей  привык  почти  сразу же,  на это потребовалось ровным счетом минут
десять,  не больше. Сначала была, конечно, растерянность от неожиданности,
потом - какое-то не очень ясное сомнение,  сомнение,  которое поднималось,
видимо,  из каких-то самых потайных  уголков  души.  Вот  какое  сомнение:
почему,  собственно,  именно он, а не, скажем, капитан Истомин, славящийся
целеустремленностью и рациональностью?  Или...  или?.. А потом было в один
миг промелькнувшее и очень четкое, как наяву, представление о том, как это
будет:  момент старта,  потом секундная темнота,  потом несколько  кратких
мгновений  полета,  и  корабль  сразу  же,  почти  без  всякого  перехода,
оказывается  в  очень  далеком,  невообразимо  далеком,  чужом  мире.  Это
представление было дерзким, в тот момент Андрей понял, до чего же оно было
дерзким;  и вот,  как ни странно,  именно от сознания дерзости все вдруг и
встало   на   свои   места.   Он,   Андрей   Ростов,  -  начальник  первой
сверхсубсветовой. Ничего очень уж особенного в этом не было, кто-то должен
был стать начальником.
     В  фонтанных  струях  играла  маленькая радуга.  Очень  ярко  светило
июльское солнце,  и  воздух был  горячим и  влажным.  Андрей вытянул ноги,
устраиваясь на скамейке поудобнее,  и  стал собирать в памяти все то,  что
знал  прежде об  экспедиции,  начальником которой стал так  неожиданно для
себя.
     Оказалось вдруг, что знал он, в общем-то, не так уж много. Он прикрыл
глаза,  потому что  самый дерзкий солнечный луч  вдруг ударил ему  прямо в
лицо,  и  стал думать обо всем,  что случилось,  теперь уже не  наспех,  а
рассудительно и не спеша.
     Отказаться он   мог,   это   была   правда.   Однако   никто  никогда
действительно не нарушал неписаных законов  космофлота,  и  уж  тем  более
никто   и   никогда   не  отказывался,  когда  его  назначали  начальником
экспедиции,  как бы сложна и опасна ни была эта экспедиция.  Это тоже была
правда...
     Без  особой  связи  с  настоящим он  почему-то  вспомнил свою  первую
субсветовую  экспедицию.   Тогда  старт  был  ночью,   и   темная  громада
субсветовика - это был старичок <Победитель>, теперь ставший тренировочной
базой для  курсантов,  -  стояла в  дальнем углу Порта,  тускло освещенная
призрачными огнями прожекторов.  Все было очень буднично и просто. Стлался
седой туман,  и,  возможно,  от  этого,  когда Андрей шел по мокрым плитам
перрона,  его  вдруг  начала  бить  мелкая неприятная дрожь.  Потом  были:
упругое  покачивание  трапа  под  десятками  ног,   металлический  скрежет
задраиваемого люка,  прохладная обивка взлетного кресла.  Впрочем,  внутри
Солнечной системы <Победитель>,  понятно,  шел  с  обычной,  хоть и  очень
большой скоростью.  Субсветовой режим  начинался за  пределами системы.  И
момент превышения он,  надо признаться,  так и  не заметил,  и  надо было,
чтобы Юра Иващенко, старый приятель, подмигнул и показал на информационное
табло,   где   появились  первые  цифры  уже   совершенно  новых  полетных
характеристик. В общем, ничего примечательного, никаких особенных ощущений
не было в тот момент...
     Блондинка в светло-розовой форме диспетчерской службы быстро  сбежала
по  ступенькам  подъезда  и  пошла  через  площадь,  огибая  фонтан слева.
Приглядевшись, Андрей узнал в ней свою недавнюю спутницу по лифту. Девушка
определенно куда-то спешила, но успела все-таки бросить на Андрея короткий
взгляд и,  слегка поколебавшись, кивнула ему как знакомому. Светло-розовая
форма была ей к лицу. Однако блондинкам, подумал Андрей машинально, больше
идет голубой цвет;  интересно,  как бы она выглядела в голубом? Но девушка
уже  скрылась  в  подъезде  маленького  кубовидного  дома,  где находились
диспетчерские службы ближних,  в пределах  системы,  рейсов,  и  Андрей  с
грустью  вдруг  подумал  о  том,  что  на  Земле он бывает редко,  слишком
редко...
     Так что он знал о первой сверхсубсветовой экспедиции?  Вот что: слухи
о ней ходили уже несколько лет, но лишь недавно стало известно, что первой
сверхсубсветовой будет экспедиция на  Теллус.  На  очень далекий,  манящий
Теллус,  откуда издавна шли непонятные сигналы, которые никак не удавалось
расшифровать до конца.
     Теллус,  однако,  располагался столь далеко от Солнечной системы, что
об экспедиции к нему нечего было и думать... с помощью обычных субсветовых
кораблей.   Открытие  Коровяком  и  Муртазаевым  эффекта  сверхсубсветовой
скорости впервые дало  такую надежду,  но  потребовались годы,  прежде чем
можно было всерьез думать об экспедиции.  Об экспедиции на Теллус, которую
возглавит он, бывший командир <Москвы>.
     Андрей сосредоточенно наморщил лоб.  Было  в  этой  экспедиции что-то
примечательное,  что-то такое, чего он никак не мог вспомнить; и это прямо
было связано с  эффектом сверхсубсветовой скорости,  еще  не  изученном до
конца. Но что?
     Он поднялся и  взял папку под мышку.  В  этот же момент струи фонтана
вдруг  резко  взмыли вверх  и  стали вдвое выше.  Теперь вода,  рассыпаясь
брызгами,  уже не журчала,  а  грохотала,  и радуга в струях,  став гуще и
ярче,  ослепила глаза. Андрей зажмурился, от подобных эффектов он отвык. В
следующее мгновение после того,  как он  открыл глаза,  он опять увидел на
ступеньках кубовидного здания розовую девушку и  теперь сам  улыбнулся ей.
Он  подумал о  том,  что спустя всего несколько минут ему станет известно,
возможно,  и то,  как ее зовут, и то, что она делает здесь в Порту. Тайна,
которая окружает эту девушку сейчас, станет тогда меньше, и от этого будет
радостно и слегка грустно.
     Как, собственно,  на Земле знакомятся  теперь  с  девушками?  Он  был
последний раз на Земле полгода назад,  да и всего-то несколько дней. Может
быть, он окажется сейчас неловким, скажет что-нибудь не то?..
     И  вот  когда Андрей уже пошел девушке навстречу,  огибая фонтан,  он
вдруг вспомнил то неизвестное, что так упорно ускользало у него из памяти.
     Эффект Коровяка -  Муртазаева еще не был понят до конца,  были у него
какие-то совершенно неясные закономерности. И одна из этих закономерностей
позволяла отправить экспедицию на Теллус только в  этом году.  А следующая
могла состояться только... только двести сорок семь лет спустя.
     Возможно,  когда-нибудь закономерности эффекта поймут до  конца,  это
случится даже обязательно, потому что нет ничего, чего бы не узнал человек
рано или поздно,  если он хочет узнать.  Но сейчас выбор был только таким:
или сейчас, или двести сорок семь лет спустя.                                    3     - Знакомьтесь!  -  прогремел генеральный директор и  с  высоты своего
баскетбольного роста посмотрел на  Андрея.  -  Начальник экспедиции Андрей
Ростов.  Пилот  экстра-класса.  Выпускник Высших навигационных курсов.  До
последнего времени - капитан <Москвы>.
     Поднявшись с места,  Андрей быстро взглянул в лица всем остальным. Их
было четверо;  одетые в ярко-красные тренировочные костюмы,  они сидели  в
ряд  на  длинном  диване.  Двоих  Андрей  знал  - пилотов-навигаторов Колю
Пороховника и Женю Пономарева.  Третьим  был  высокий,  дочерна  загорелый
человек южного типа,  который,  кажется,  тоже был знаком, однако где он с
ним встречался?  Четвертый,  совсем незнакомый, на первый взгляд показался
Андрею очень застенчивым, очень тихим, очень робким. Кто это?
     Генеральный директор представил всех  одного  за  другим.  Загорелого
здоровяка звали  Владимир Ивашкевич,  и  тогда Андрей тотчас же  вспомнил:
экспедиция на  Кассандру,  когда  от  трех  кораблей остался только  один,
потому  что  видимая  поверхность планеты  оказалась оптическим обманом  -
обманом не только для зрения,  но и приборы тоже поддались ему, уникальный
случай,  о  котором до  сих  пор спорят ученые.  И  единственным кораблем,
который опустился на Кассандру благополучно, был корабль Ивашкевича.
     Коля  Пороховник,  Женя  Пономарев...  Имя  четвертого члена  экипажа
Андрею  ничего  не  сказало:  Сергей  Крылов,  человек  с  уникальной пока
специальностью инженера по оборудованию сверхсубсветовиков.
     Теперь  было  особенно заметно,  что  генеральный директор стесняется
своего роста.  Церемонию представления экипажа и  командира он  постарался
провести как  можно быстрее и  тут  же  поспешил снова опуститься за  свой
громадный стол.
     - А теперь,  когда вы знакомы,  -  генеральный директор покрутился на
своем вращающемся кресле,  -  еще несколько слов.  Вот о чем:  у вас очень
мало времени.  На  все тренировки,  на  освоение корабля,  на подготовку -
шестьдесят четыре дня.  Старт четырнадцатого сентября.  По  причинам,  вам
известным, старт возможен только в этот день.
     Люди на длинном диване задвигались и  завздыхали.  Впрочем,  так было
всегда,  во  все  времена:  всегда  казалось  немыслимым уложиться в  срок
подготовки,  и  все  всегда  устраивалось наилучшим  образом.  Генеральный
директор это отлично знал.  Сидевшие на диване,  конечно,  знали тоже.  На
мягком, добродушном лице генерального директора появилась тень улыбки.
     - Вот и отлично!  -  прогремел бас.  -  План подготовки -  вот он.  -
Баскетбольная рука  легко  дотянулась до  дальнего конца  стола  и  подала
Андрею зеленую папку.  -  Руководить подготовкой будут  лучшие специалисты
наземных служб. В том, что подготовка займет только два месяца, нет ничего
удивительного.   Особых  сложностей,   как  это  ни  кажется  странным,  с
экспедицией нет.  Сверхсубсветовик в  управлении легче,  чем  любой другой
корабль. Экспедиция будет непродолжительной...
     Человек,  сидящий на диване слева,  самый юный член экипажа, согласно
кивнул.
     - Название корабля - <Альбатрос>, - вставил он.
     - А  начнете  вы  с  того,   -  заключил  бас,  -  что  прямо  сейчас
познакомитесь с кораблем.  У вас будет хороший экскурсовод. Один из членов
вашего экипажа,  -  генеральный директор посмотрел на Крылова, - не только
специалист по оборудованию сверхсубсветовика,  но и прошел уже специальную
подготовку, которую теперь предстоит пройти вам.
     Взгляды четырех членов  экипажа переместились на  Крылова,  и  Андрей
вдруг увидел, что тот невероятно, даже недопустимо для космолетчика молод.
Значит,  от молодости застенчивость и робость. Но он знал, пройдут годы, и
на  это  лицо  ляжет  другая  печать;  на  нем  отразятся  бессонные ночи,
смертельный риск,  может быть,  утраты и тяжелые поражения. Но все это, он
знал,  только на одних чашах весов,  а на других, которые окажутся, должны
оказаться тяжелее,  -  вечное и дерзкое и никогда не утолимое желание быть
там, где не был еще никто. Поразительное чувство того, что тебе подвластны
громадные, в голову не укладывающиеся, ни с чем не соизмеримые расстояния,
что ты  можешь называть неизвестные планеты именами дорогих тебе людей.  И
еще уверенность в том, что за тобой, там, где ты был первым, пройдут потом
многие, чтобы сделать еще больше, чем сделал ты.
     Генеральный директор поднялся из-за стола, пожал им всем руки, и пять
человек молча вышли в  длинный,  искрящийся коридор.  У фонтана,  в струях
которого снова  играла  радуга,  уже  стояла  длинная  сигара  специальной
служебной машины,  и Ивашкевич, опередив всех, галантно распахнул дверцы и
с заметным южным акцентом сказал, впервые нарушив молчание:
     - Ну вот, путешествие началось!
     Укрытый  ярко-желтым  чехлом  Сверхсубсветовик  <Альбатрос>  стоял  в
дальнем углу  Порта.  Когда  машина,  лавировавшая до  этого  среди громад
кораблей  экстра-класса   и   туристских  лайнеров,   проходящих  короткую
профилактику,  наконец  затормозила,  в  первое  мгновение Андрей  испытал
только разочарование.  Техники уже  снимали чехол,  и  на  свет появлялось
сооружение,   меньше   всего   похожее  на   современный  корабль.   Формы
<Альбатроса>  оказались  неуклюжими  и  даже  как-то  допотопны;  рядом  с
<Москвой>,  например, он мог бы показаться, пожалуй, ее далеким предком из
тех  героических,  почти легендарных уже  времен,  когда в  космос уходили
примерно так же,  как тысячи лет назад отправлялись в  плавания по океанам
на   утлых,   боящихся   штормов   и   зависящих   от   волн   и   течений
скорлупках-кораблях.  И  размеры  <Альбатроса> вполне  соответствовали его
старомодному облику -  он был меньше той же <Москвы> раз в  пятнадцать.  И
вдобавок ко  всему цвет первого сверхсубсветовика был  невероятно тусклым,
отдающим чуть ли не ржавчиной.
     Должно быть, на лице начальника экспедиции слишком уж ясно проступило
разочарование, должно быть, схожие чувства отразились и на лицах остальных
членов экипажа,  потому что юный Крылов улыбнулся.  Улыбка была не  просто
веселой, но еще и загадочной и, пожалуй, слегка сочувствующей.
     Еще  несколько  минут  они  осматривали корабль  снаружи.  Ивашкевич,
подойдя  к  обшивке <Альбатроса>,  тронул  ее  рукой  и  состроил забавную
гримаску.  Пороховник и Пономарев,  держась все время рядом, как близнецы,
обошли   корабль   кругом.   Молчаливые,   деловитые  техники  сворачивали
пластиковый чехол в плотный рулон.  Проем входного люка уже был обнажен, и
Сергей Крылов,  инженер по оборудованию сверхсубсветовика, первым поднялся
по ступеням трапа и жестом пригласил подняться всех остальных.
     Вот  так всегда -  трап всегда пружинит под ногами,  любой из  трапов
пружинит всегда одинаково.  И, когда ступаешь на трап - Андрей испытал это
множество раз,  -  особенно  остро  и  ярко  проявляется ощущение будущего
полета.  И почему-то по трапу всегда хочется взбежать бегом,  даже если ты
уже не стажер-практикант, а начальник экспедиции.
     Рубка   управления   <Альбатроса>  оказалась   непривычно  маленькой,
площадью  не  более  шести  квадратных  метров.  Приборов  здесь  было  на
удивление  мало,   зато  кресла  пилотов  выглядели  небывало  массивными,
конструкции сложной и непонятной.
     Каюты приятно удивили -  они были неожиданно удобны и комфортабельны,
таких   не   найти,   пожалуй,   и   на   некоторых  туристских  лайнерах.
Кают-компания,  отделанная дубовыми,  под старину,  панелями, теперь снова
повсеместно входящими в  моду,  оказалась помещением просто роскошным;  на
полу  был  пушистый  ковер,   на  полках  буфета  блестела  укрепленная  в
специальных гнездах фарфоровая и  хрустальная посуда.  Целую стену занимал
стеллаж  с  видеотекой,  собранию  которой  могли  бы  позавидовать многие
видеотеки на Земле.
     В кухонном отсеке -  самая обычная автоматика.  Скафандры,  стоявшие,
как полагалось, рядом со шлюзовым отсеком, тоже были обыкновенными, модель
Б-12.  Дальше -  резервуары с  водой и  холодильники с положенным рационом
продуктов. Еще дальше - маленький гимнастический зал и маленький бассейн.
     И  наконец,   вот  он,  отсек  двигателей,  непонятно  пока  еще  как
устроенное и  как  живущее сердце корабля,  -  сплошная путаница проводов,
каких-то блоков и  деталей.  Но есть впереди шестьдесят четыре дня,  чтобы
все это узнать до тонкостей, не бояться случайностей.
     И   вот  только  здесь,   когда  он  пытался  проникнуть  взглядом  в
хитросплетение проводов  и  невероятное нагромождение деталей,  все  вдруг
встало  на  свои  места,  и  Андрей  Ростов вновь  ощутил -  теперь уже  с
кристальной и бесповоротной ясностью, - что действительно начинается полет
к  манящему Теллусу,  и что есть уже маленький коллектив людей,  собранный
для этого полета, и что есть корабль, который шестьдесят четыре дня спустя
отправится в  самое дерзкое из  путешествий,  которые когда-либо до  этого
начинал человек.
     ...Четыре  часа  занятий  утром  и  четыре  часа  днем  -  таков  был
распорядок дня.  Занятия, тренировки, консультации. Огромная группа людей,
специально  собранных  для   подготовки  экспедиции,   окружала  экипаж  -
профессора,  техники, специалисты различных служб. А в центре всего - они,
пять человек экипажа.  Характеры, постепенно раскрывающиеся в многочасовых
занятиях,  в  библиотеке,  в  бассейне,  на  баскетбольной площадке.  Пять
сложных и совершенно непохожих один на другой миров-характеров,  состоящих
из  своих собственных привычек,  взглядов,  вкусов,  знаний.  И  все более
точное и  гармоническое взаимодействие этих  миров-характеров,  питающихся
сейчас   одинаковыми  знаниями   и   навыками,   одинаковыми  понятиями  и
одинаковыми ощущениями.
     Веселая непоседливость, живость Ивашкевича и серьезная невозмутимость
Коли  Пороховника.  Скромность,  застенчивость юного  Сергея  Крылова,  за
которой    угадывается,    однако,    отличная   специальная   подготовка.
Сдержанность, хладнокровие Пономарева.
     Плохое настроение Жени  Пономарева,  который никак  не  может освоить
полуавтоматический  режим  двойного  фиксатора  блока  С-87,  и  травма  у
Ивашкевича  -   нога   повреждена  на   футбольном  поле.   День  рождения
Пороховника,  со  всей возможной торжественностью и  некоторым количеством
шампанского отмечаемый в ресторане космогостиницы; и постоянная готовность
Сережи Крылова объяснять всем то, что еще не ясно, даже после восьми часов
напряженных занятий.
     Был воскресный полет на Гавайские острова ради короткого отдыха,  был
ватерпольный  матч  с  командой  английского  субсветовика  <Бигль>,  были
субботняя экскурсия в  парижский Лувр  и  концерт,  который вдруг  устроил
Ивашкевич, который, как выяснилось, отлично играет на скрипке...
     Но прежде всего -  занятия и тренировки, занятия и тренировки, четыре
часа утром и четыре часа днем.                                    4     В  лесу  было сумрачно;  сквозь сложное переплетение листьев и  веток
сверху,  на  дно леса,  едва пробивался зеленый свет.  Солнце уже начинало
клониться  к   западу,   и   полутона  света  были  мягкими  и  словно  бы
приглушенными.  Стволы и земля,  усыпанные прошлогодней хвоей,  за длинный
день  нагрелись,  и  теперь сами  источали тепло,  смешанное с  чудесным и
неповторимым запахом.
     Подняв  ветку,  низко  нависшую  над  тропинкой,  Нина  обернулась  и
удивленно,  как будто бы эта очевидная мысль пришла ей в голову только что
и впервые, сказала:
     - Как странно!  Чего только не сделал человек на Земле, что только не
построил,  а  вот лес не изменился совсем.  Он такой же,  каким был и  лет
двести назад.
     - Он изменился,  -  ответил Андрей,  -  некоторые растения исчезли, и
вместо них появились другие.
     Он  наклонился и  сорвал стебелек,  увенчанный крошечными фиолетовыми
колокольчиками.
     - Десять лет  назад  такого растения не  было.  Оно  появилось именно
потому,  что  исчезли какие-то  другие виды.  Исчезли,  вытесненные самыми
разными причинами,  в том числе и деятельностью человека, далеко не всегда
умелой.  Кое-что мы об этом знаем,  правда?  А на смену исчезнувшим пришли
другие растения, более приспособленные к изменившимся условиям.
     Присмотревшись,   он   сорвал   бледно-зеленый  цветок   с   четырьмя
лепестками.
     - Такого раньше не было! Ему, наверное, всего лет пятьдесят...
     - Удивительно,  -  сказала Нина.  -  Ты так редко бываешь на Земле, а
знаешь о ней гораздо больше, чем я.
     - Наверное,  именно поэтому.  В полетах все время думаешь о Земле,  и
поэтому стараешься узнать о  ней как можно больше.  Ты никогда не думала о
том,  по  какому  принципу  комплектуются видеотеки кораблей?  Кассеты  по
истории Земли, по ботанике, биологии, палеонтологии, зоологии, этнографии.
Кассеты с  фильмами-путешествиями в  самые  разные  уголки  Земли.  Каждый
астронавт - это прежде всего специалист по Земле. Наверное, и в самом деле
далеко не  каждый землянин знает  о  своей планете и  о  ее  проблемах так
много,  как мы.  Я  знаю ребят,  которые в  знании,  скажем,  биологии или
этнографии не уступят даже специалистам...
     Нина рассмеялась и пошла дальше. Сегодня она была не в светло-розовой
форме диспетчерской службы,  которая была  ей  так  к  лицу,  а  в  легком
желто-зеленом платье,  которое шло ей  еще больше.  Андрей осторожно отвел
перед Ниной упругую ветку и пошел следом.  Сейчас,  в этом теплом июльском
лесу,  ему  было  очень  хорошо.  Он  чувствовал себя  здесь дома,  и  ему
хотелось,  чтобы этот день никогда не кончался.  Вздохнув, он посмотрел на
часы.
     - А вдобавок мой отец был ботаником, преподавателем ботаники в школе.
Он и умер в лесу, у нас под Ливнами, проводя урок.
     Он помолчал,  а потом вернулся к тому разговору, который прервался на
время и сменился другим.
     - А дальше все было просто,  -  сказал он.  -  Нет,  я не шучу. Самым
трудным делом  в  моей  жизни  действительно оказалась учеба.  Суворовский
принцип:  тяжело в ученье... Очень тяжело!.. Я даже не знаю, как выдержал,
потому что из  десяти человек весь этот путь до  конца могли пройти только
двое,  остальные отступали, занимались потом чем-нибудь другим. Ну а после
учебы -  экспедиция за  экспедицией.  Вот это было действительно нетрудно,
потому что я  был приготовлен ко всему,  хотя случались,  конечно,  всякие
неожиданности. Были и неприятности, как без них...
     - А у меня все не так!  -  ответила Нина.  -  Вся жизнь -  на Земле и
такая простая работа.  Диспетчер ближней службы! Никаких случайностей, все
буднично и привычно.  Был,  правда,  один случай...  впрочем,  тоже ничего
интересного.
     Тропинка свернула влево и стала спускаться в небольшую лощину. На дне
ее негромко журчал ручеек. Андрей перепрыгнул через него первым и протянул
Нине  руку.  Потом  тропинка снова  стала подниматься вверх,  и  снова был
густой аромат хвои и смолы, исчезнувший было в лощине.
     - А сколько вокруг всего!  -  сказала Нина.  -  Например, наш научный
Центр!  Один Институт времени, по-моему, целый огромный мир. Ты что-нибудь
слышал об их работе?
     - Об этом все слышали, - сказал Андрей.
     - Вот -  настоящее дело!  Или то, чем занимаешься ты. Я часто думаю о
том,  каково это - видеть чужие планеты, самые разные, своими собственными
глазами.  Не на экранах,  не на изображениях, как видел их почти каждый на
Земле,  а  вот  так,  прямо  перед  собой,  когда  можно протянуть руку  и
коснуться какого-нибудь камня на  Эмпаране,  или  сделать самый первый шаг
где-нибудь еще.
     - Увидеть собственными глазами, - пробормотал Андрей.
     Он  опять наклонился и  сорвал цветок одуванчика.  Вот  одуванчик был
старожилом этого леса;  точно таким же он был и  в XX веке,  и в XXI,  и в
XXII.  Когда пух одуванчика разлетелся,  а потом медленно стал опускаться,
Андрей резко  отбросил стебель,  и  зеленые стены  жаркого июльского леса,
обступившие Андрея со  всех  сторон,  вдруг  словно раздвинулись,  уйдя  в
бесконечность.  Не слышно стало журчания ручья, еще доносившегося снизу из
лощины,  почему-то вдруг замолкли птицы,  а  солнце,  пробивавшееся сквозь
ветви  на  нижний этаж  леса,  стало далекой и  едва  заметной звездочкой,
мерцавшей где-то на самом краю чужого и непривычного небосвода; и тогда он
начал рассказывать...
     Волнистые   голубые   туманы,   окутывающие  Кассандру,   -   туманы,
поднимающиеся всегда неожиданно,  непредсказуемо и скрывающие от глаз все,
что только есть на планете,  а есть там очень немногое:  равнины, поросшие
оранжевыми колючками,  и  небольшие холмы,  в  которых  скрывается главное
богатство  Кассандры  -  минерал  хан-чуастек,  добываемый здесь  колонией
землян уже несколько лет...
     Багровое солнце  Прозерпины,  выползающее из-за  близкого горизонта и
низко нависающее над планетой. В его палящих лучах быстро тает корка льда,
покрывающая за ночь поверхность планеты,  потом вода испаряется,  а  когда
солнце в  зените,  камни с  зловещим грохотом трескаются от жары,  трещины
проходят по  почве,  словно  морщины,  рисунок трещин меняется на  глазах,
отчего вся поверхность планеты кажется живым, страдающим существом...
     Мягкие уютные лощины,  поросшие изумрудной травой, ручьи с прохладной
водой и леса,  дающие в полдень мягкую тень... Это - Эмпарана, чудеснейшая
планета, казалось бы, созданная для того, чтобы на ней жили такие же люди,
как на Земле;  но людей,  разумных существ,  здесь нет,  - есть лишь стада
странных, неповоротливых жвачных животных с крайне замедленной реакцией...
     Островная планета Хитайя -  беспредельный океан теплой воды и  редкие
острова,  поросшие мощными  кряжистыми растениями.  Желтый  пляжный песок,
озера с пресной водой, туманы, иногда надолго закрывающие небосвод...
     Мрачная,   тускло   освещенная  Афродита;   разумных  существ  нет...
Ослепительно красочная,  насыщенная  сотнями  различных  полутонов  Ирина;
разумных  существ  нет...  Песчаная Электра,  вся  пронизанная атмосферным
электричеством;  разумных существ нет... Их нет ни на одной из планет, уже
освоенных человечеством,  продвигающимся во Вселенной все дальше и дальше.
Конечно,  космос  нужен  людям  не  только  ради  возможных встреч с  себе
подобными.  В космосе,  на разных планетах, есть многое, что насущно нужно
Земле, ради этого снаряжаются все новые и новые экспедиции, но...
     Он кончил рассказывать и  снова очутился в  этом жарком лесу.  Солнце
опустилось чуть ниже,  лучи его  падали теперь под другим углом,  и  цвета
леса стали иными -  более глубокими и  мягкими.  Краски Нининого платья от
этого тоже слегка изменились,  и сама Нина тоже была немного другой. Более
задумчивой? Пожалуй, но была еще какая-то неуловимая перемена - какая?
     Андрей тряхнул головой. Лес, родной, чудесный, гостеприимный, ласково
шелестел  листвой  и  приветливо кивал  вершинами громадных сосен.  Ничего
подобного не  было ни на одной из планет,  даже на Эмпаране,  и  ничего не
было прекраснее Земли, ее рек, полей, вот этого леса в нескольких десятках
километров от Порта, и странной, непонятной была эта сила, которая вновь и
вновь манила человека в неизведанные миры,  сквозь пустыни космоса. Ничего
во  всей Вселенной не  было прекраснее этого леса и  этого дня,  медленно,
незаметно  переходящего  в  теплый,  чудесный  вечер,  и  этой  девушки  в
желто-зеленом платье, медленно идущей впереди...
     Тропинка свернула вправо и  сразу  стала  вдвое шире,  теперь по  ней
можно было идти рядом, и тогда Нина спросила:
     - И ты думаешь, что на Теллусе...
     Андрей вздохнул,  и  стены леса словно снова раздвинулись;  он  вновь
почувствовал себя в  такой привычной,  в  такой странной беспредельности -
крошечная живая крупинка в пустоте,  которую не измерить ничем. Можно было
ответить искренне,  но эти слова прозвучали бы очень красиво и  показались
бы, наверное, патетическими, выспренними и поэтому просто смешными.
     - Я думаю, что мне очень повезло, - сказал он.
     Тропинка снова сузилась.  Теперь ее пересекали мощные узловатые корни
огромных сосен,  подступивших к тропинке вплотную.  Потом справа показался
громадных размеров муравейник и сразу после него - большая поляна, на краю
которой лежала ель, поваленная когда-то ураганом.
     - Давай отдохнем немного,  -  предложила Нина  и  выбрала себе уютное
местечко среди ветвей поверженного гиганта. Андрей сел рядом.
     - Помнишь,  как мы впервые встретились?  -  тихо спросила Нина.  - Ты
тогда показался мне совсем не таким, как сейчас.
     - Каким же?
     - Строгим,  серьезным.  -  Нина засмеялась.  -  Капитан <Альбатроса>,
шутка ли?!
     - Теперь, когда мы с тобой встретились уже не в первый раз, - ответил
Андрей, - думаю, что уже не кажусь тебе строгим и серьезным. Хотя там, где
надо...
     Солнце опустилось еще ниже.  Белокурые волосы Нины стали теперь в его
лучах золотистыми, и на лицо упала тень, сделав его таинственным, как лица
на портретах мастеров Возрождения.  Непонятным,  непостижимым казалось то,
что этот вечер может когда-нибудь кончиться,  непостижимым было то,  что с
этой девушкой можно хоть на  один миг  расстаться,  и  еще  никогда прежде
Андрей не  испытывал такого чувства.  Он ближе придвинулся к  Нине,  и  от
всего того,  что происходило в его душе,  на мгновение прикрыл даже глаза,
чувствуя на лице тело уходящего солнца.
     - Я скоро вернусь с Теллуса, - пробормотал он.     ...Занятия, тренировки, лекции, консультации. Стремительные, короткие
дни, проходящие в треугольнике между космогостиницей в Городе, Управлением
космофлота с  его  тренировочным центром и  тем  дальним углом Порта,  где
стоял  <Альбатрос>.  На  тридцать  четвертый день  подготовки,  вернувшись
вечером в свой номер,  Андрей понял, что ничего уж сверхсложного в будущей
экспедиции нет,  и тогда он слегка растерялся:  одна из основных заповедей
астролетчика гласила,  что  расслабляться,  успокаиваться нельзя  никогда,
какой бы  легкой не  казалась задача.  Сейчас он  ощущал какое-то странное
благодушие;  впрочем,  наверное, он просто устал, и, значит, надо было как
следует отдохнуть.  Он нажал на столе кнопку и,  когда на экране появилось
лицо Нины,  извинился -  встретиться с ней сегодня он не мог. Нина, как он
уже знал, умела понимать все.
     А на тридцать пятый день стало ясно - сложностей с экспедицией вполне
хватает,  и,  значит,  все встало на  свои места.  Вечером этого дня они с
Ниной  предприняли  путешествие  в  соседний  город,  на  концерт  заезжей
знаменитости скрипача Альтафини,  а  потом долго были  в  также знаменитом
ботаническом саду с прославленной коллекцией растений,  собранных на самых
разных планетах и сумевших приспособиться к климату Земли.
     Еще через два дня,  во время очередной тренировки, в рубке управления
<Альбатроса> Женя Пономарев пережег блок К-201,  и,  чтобы не  выходить из
графика,  техники и инженеры восстанавливали его всю ночь.  А наутро вдруг
нагрянул с инспекцией генеральный директор,  и вот тогда выяснилось, что к
экспедиции еще  ничего не  готово -  по  мнению директора,  тренировки шли
малоинтенсивно,   и   экипаж,   увы,   не  понимал  важности  и  трудности
поставленной задачи.  Распекая всех пятерых, а заодно и ведущего очередное
занятие знаменитого астрофизика,  специалиста по теории звезд, генеральный
директор по обыкновению улыбался,  и  лицо его было благодушным и  добрым.
Единственным, кто осмелился ему возразить, был тихий и застенчивый Крылов.
С  высоты  своего  роста  генеральный директор  рассмотрел его  с  большим
интересом,  шумно вздохнул и вдруг смилостивился:  <Хорошо рычишь,  лев, -
громогласно объявил он, - продолжайте!>
     Пестрые, шумные, суматошные дни, похожие на калейдоскоп.
     Специалисты  по   сверхдальнему  космосу  начали  интенсифицированные
лекции о Теллусе,  - вернее, о том, что было известно о нем. Известно было
очень  мало,   в   основном  на   лекциях  речь  шла   о   предположениях.
Предполагалось,  что у  звезды как минимум восемь планет.  Предполагалось,
что по крайней мере две из них были земного типа. Из мощных информационных
передач,  постоянно поступающих с  Теллуса вот уже вторую сотню лет,  пока
поняли только то, что родина цивилизации - вторая от звезды планета, и то,
что  цивилизация колонизировала обширный  район  Вселенной в  окрестностях
своей звезды,  и  что ее корабли уже проникали на такие расстояния,  какие
земным   кораблям   были   совершенно   неподвластны.    Значит,    эффект
сверхсубсветовой скорости на  Теллусе уже  был известен?  Над расшифровкой
сигналов издавна  работала специальная Комиссия,  и  несколько лекций  для
экипажа <Альбатроса> прочитал ее новый глава, француз Жерар де Брие.
     Инженерные службы уже  проводили придирчивые экзамены по  всему,  что
касалось устройства и  оборудования <Альбатроса>.  И  вот  уже  только две
недели  остаются до  старта,  до  начала  путешествия,  в  которое  экипаж
сверхсубсветовика устремится уверенно и дерзко.
     А  на  пятьдесят  девятый  день,   возвращаясь  вечером  из  Порта  в
космогостиницу и  проезжая,  как  обычно,  мимо  научного  Центра,  Андрей
почему-то -  позже он с удивлением вспоминал это,  -  подчиняясь какому-то
необъяснимому побуждению,  остановил машину у  обочины и  стал  пристально
рассматривать каменно-стеклянную громаду Института времени.
     В   склоненных  лучах   вечернего  солнца  здание  казалось  огромным
кристаллом,  выраставшим в  этом  лесу  долгие тысячелетия,  -  кристаллом
загадочным,  завораживающим воображение. И на несколько коротких мгновений
Андрей забыл  о  том,  что  возле  космогостиницы,  у  фонтана на  площади
Возвращения, его уже должна ждать светловолосая девушка Нина.                                    5     Все,  что  было  потом,  что  началось на  следующий день после этого
вечера,  показалось ему причудливым, невероятным сном. Сном, который никак
не  мог  быть  реальной действительностью,  потому  что  события его  были
невозможными.  Сном,  который вот-вот должен был кончиться,  и  после него
надо  было  проснуться  -  с  тем  чувством  облегчения,  с  каким  всегда
просыпаешься после тяжелого, неприятного сна.
     И странно:  потом,  всего несколько дней спустя, когда Андрей пытался
вспомнить,  как именно все случилось,  вспомнить все подробно и  ясно,  во
всех деталях,  он  не смог сделать этого.  Все словно было окутано неясной
дымкой, скрадывающей второстепенное и едва-едва приоткрывающей главное. Ум
Андрея,  ясный,  строгий ум  астролетчика,  никак не  мог мириться с  этой
вязкостью,  зыбкостью впечатлений,  с этой неясной дымкой, окутывающей все
происходящее,  -  ничего подобного прежде в его жизни не было, но события,
суматошные,  невероятные,  невозможные события продолжали оставаться в его
памяти ирреальными;  и он все острее чувствовал себя человеком,  словно бы
наблюдающим все со  стороны и  знающим,  что все это не  больше,  чем сон;
просто сон никак не кончается.
     Среди  этих  невозможных  и  непостижимых  событий  -  прерванное  на
полуслове  очередное занятие  и  странно  изменившееся лицо  руководителя,
которому,  нарушая  все  неписаные  законы  подготовки  экипажа,  какой-то
посторонний человек подал  сложенную вдвое бумажку.  Среди этих  событий -
сбивчивый,  сумбурный разговор с  руководителем в соседней комнате,  когда
остальные члены  экипажа  <Альбатроса> могли  только  гадать,  почему  так
неожиданно прервалось занятие.
     В  окна бил  нестерпимый солнечный свет,  за  окнами еще продолжалось
жаркое  лето,  несмотря  на  то,  что  август  на  календаре уже  сменился
сентябрем.   Свет  отражался  в   полированных  до   зеркальности  деталях
тренировочных приборов  и  расплескивался по  стенам  множеством солнечных
пятен,  разбросанных в  немыслимом беспорядке.  Солнечные лучи  пересекали
лабораторию в  самых разных направлениях,  в  лучах кружились пылинки,  на
потолке играли сразу две радуги; и, может быть, именно из-за такой пестрой
картины  и  возникло  впервые  это  ощущение  ирреальности,   немыслимости
происходящего, которое потом еще долго не покидало Андрея.
     Он  прочитал то,  что  было написано в  записке,  положенной на  стол
руководителю,  и прежде всего перед его глазами вновь отчетливо встала эта
вчерашняя картина -  выросший в  лесу огромный кристалл Института времени,
внутри  которого шла  какая-то  таинственная,  не  очень  понятная работа.
Работа,   которая,   как  говорили  все,   вот-вот  должна  была  принести
результаты.
     И вот они, эти самые первые результаты, смысл их изложен в записке.
     Он  вдруг представил,  хотя  ни  разу  не  был  в  Институте времени,
лабораторию с  приборами,  назначение которых было ему непонятно,  усталых
людей в  разноцветных рабочих халатах и установку,  которая могла пронзать
время, как иглой, высвечивать тонким и острым лучом далекое будущее, чтобы
показать на экране его фрагментарные куски.
     Андрей встал,  в  комнате,  когда он  прошел из  угла в  угол,  гулко
отдались шаги.  Руководитель,  немолодой человек с седой головой и резкими
чертами лица,  с  громким именем  одного  из  самых  знаменитых в  прошлом
капитанов-астролетчиков,   следил  за  ним,  и  выражение  его  глаз  было
непонятным; быть может, он думал о том, как бы повел себя в такой ситуации
он  сам,  окажись  сейчас  на  месте  Андрея  Ростова,  начальника  первой
сверхсубсветовой.  Быть  может,  просто ждал -  пожилой,  опытный,  мудрый
человек,  -  что  именно теперь сделает его молодой коллега,  какое примет
решение,  потому что  сейчас или  чуть  позже решение надо будет принимать
обязательно.
     На  деталях приборов сверкало солнце.  Казалось,  комната раскалялась
все  сильнее,  и  этого тоже не  могло быть на  самом деле,  это тоже было
возможно только в мучительном,  тревожном сне.  Андрей остановился посреди
комнаты,  бросил короткий взгляд на руководителя, будто застывшего в одной
позе, онемевшего, и пошел к остальным четверым, к своему экипажу.
     И   среди  этих  событий,   уже   несколько  дней  спустя  казавшихся
призрачными,  ирреальными, - бешено мчащиеся по шоссе Порт - Город машины,
и короткий поворот налево,  к кристаллу Института времени...  Спускающийся
по  ступеням подъезда навстречу к  подкатывающим одна  за  другой  машинам
директор  Института Хромов...  Генеральный директор космофлота,  неуклюже,
согнувшись вдвое,  вылезающий из  машины...  Еще какие-то незнакомые люди,
теснящиеся у  входа и  поднимающиеся по  ступенькам...  И  наконец длинная
анфилада лабораторий и  закрытая чехлами,  из-под которых был виден только
один экран, непонятная и загадочная установка, пронзающая время.
     Он  уже  потом во  всех подробностях узнал,  как  работала установка,
узнал всю историю поисков,  которые шли здесь,  в  Институте времени,  уже
несколько  десятков  лет  -   с  того  времени,  когда  впервые  появилась
практическая возможность подойти к реализации идеи Ларисы Бродецкой о том,
что во времени есть <коридоры>,  по которым можно заглянуть в будущее, что
возможно создать  установку,  которая  могла  бы  пронзать лучом-импульсом
время  и  приносить в  настоящее информацию о  будущем.  Когда-нибудь этот
луч-импульс станет послушным,  его  можно  будет  направить в  любую точку
Земли,  в  любой,  заранее  определенный миг  времени,  и  он  вернется из
будущего с  цветной зрительной картиной и  звуковой записью,  когда-нибудь
будет так...
     Но  теперь,  впервые прорвавшись в  будущее,  луч  принес лишь  груду
смутных  образов  будущего,  смешанных  в  нелепой  последовательности  и,
видимо, выхваченных из самых разных временных отрезков.
     Они  впятером,   весь  экипаж  <Альбатроса>,   сидели  перед  экраном
установки.  Здесь было еще очень много людей, люди вздыхали и покашливали,
негромко  переговаривались,   но  иногда  наступала  мертвая,  невероятная
тишина.  Когда запись обрывочных картин будущего прекратилась,  ее  начали
демонстрировать снова.  И Андрей Ростов,  сжав ладонями голову, снова стал
всматриваться в экран,  дожидаясь тех слов,  которые где-то в будущем были
сказаны о его полете на Теллус.
     Невероятным было то,  что  среди обрывочной,  сумбурной информации из
будущего было и это -  слова о том, что ждало экспедицию; но ведь столь же
невероятным было  абсолютно  все:  луч-импульс,  скользящий сквозь  время,
экран,  освещенный призрачными картинами будущего, принесенные из будущего
звуки.
     ...Непривычно широкая  магистраль,  заполненная рядами  машин,  среди
которых  мелькали иной  раз  и  самые  обыкновенные,  привычные и  сегодня
машины,  -  этот кусок будущего был отделен от настоящего,  видимо, совсем
небольшим временным промежутком.
     ...Потом  в  ореоле цветных расплывчатых пятен  -  запись была  очень
нечеткой,  обрывочной,  - берег моря, на который накатывались волны. Берег
был совершенно пуст,  только на  песке лежала забытая кем-то книга.  Ветер
шелестел страницами и постепенно засыпал книгу песком. Солнце висело низко
над  горизонтом,  и  по  волнам тянулась к  берегу желтая,  слепящая глаза
дорожка.   Неясной  была   эта   картина,   но   зато  очень  отчетливыми,
стереофоническими оказались звуки: мерный рокот волн, шелест песка.
     ...В  калейдоскопе цветных пятен,  резких вспышек,  мерцающих огней -
огромное здание,  не  похожее ни на что,  просто причудливое нагромождение
деталей,  в которых, казалось, не было никакого порядка. Рядом со зданием,
однако, бил самый обыкновенный фонтан. Здание стояло на городской площади,
но  площадь оказалась странно безлюдной,  только в  самом углу  ее,  почти
неразличимая на  экране,  на  каменных плитах  играла  маленькая девочка в
белом платье. Эта картина была совершенно немой.
     ...Ее  сменила другая:  женщина-блондинка в  белом  халате работала в
химической лаборатории.  Здесь все было привычным и совершенно неотличимым
от  настоящего  -   такая  же  в  точности  лаборатория  могла  быть  и  в
расположенном неподалеку комплексе химических институтов. Возможно, в этот
раз луч-импульс принес кусочек совсем уж близкого будущего, отделенного от
настоящего,  может быть, днями. Женщина быстро и уверенно занималась своим
делом,  и  Андрей подумал о  том  -  мысль была не  очень уместной в  этот
момент,  не обязательной,  потому что главным было другое,  то,  что прямо
относилось к его экспедиции; но все-таки мысль появилась, - подумал о том,
что,  как  странно:  женщина из  недалекого будущего даже не  подозревает,
занимаясь своей  обычной  работой,  что  луч-импульс  фиксирует каждое  ее
движение,  каждый жест. В этом было что-то такое, что могло бы показаться,
наверное, неделикатным, если не употребить другого слова, более резкого...
Но Андрей не мог думать об этом долго,  потому что вот уже сейчас,  спустя
секунды,  с экрана снова должны были прозвучать слова,  относящиеся к нему
самому,   к  будущему  полету  <Альбатроса>,  до  старта  которого  теперь
оставалось только двенадцать дней. И вот...
     ...Померкло  четкое  изображение химической  лаборатории.  Теперь  по
экрану  слева  направо  ползли  пульсирующие  разноцветные  волны.   Потом
замелькали цветные пятна,  но цвета вдруг исчезли,  и  хаос на экране стал
черно-белым.  Изображение не  появлялось на  экране,  но  уже  были слышны
какие-то звуки - сначала неясный шорох, затем какой-то протяжный скрип, и,
наконец,  по-прежнему без изображения -  оно вообще так и  не  появилось в
этом  фрагменте  будущего,  -  прозвучали слова,  хаотичный  и  обрывочный
разговор двух людей:
     - ...я работал, - сказал мужской голос, - я ничего не знал...
     Пауза.
     - ...Теллус... - сказал другой голос, - космическим экспедициям...
     Долгая,   продолжительная  пауза,  и  пятна  на  экране  снова  стали
цветными.
     - ...Это что-то невероятное, небывалое, - сказал тот же голос.
     Очень короткая пауза, вспышка на экране, вслед за которой среди пятен
на мгновение вроде бы мелькнули черты мужского лица и тут же вновь исчезли
за пятнами.
     - ...Очень печально...  - сказал все тот же, второй голос. - Очень...
очень жаль...
     - ...Неудача,  - почти без паузы отозвался первый собеседник, - очень
тяжело... Из экипажа <Альбатроса>...
     Пауза.
     - ...Он остался один...  остался один... остался один, - с некоторыми
промежутками произнес  второй  голос,  и  сразу  же  на  экране  вспыхнула
картина,   относящаяся,  бесспорно,  совершенно  к  другому:  ослепительно
зеленый   тропический  лес,   в   глубине  которого  высилось  непонятного
назначения  решетчатое  сооружение.  На  самом  верху  его  была  открытая
площадка,  где стояли, глядя в одну сторону, несколько человек... Впрочем,
такое изображение мгновенно исчезло, уступив место следующему.
     Их  было  еще  несколько,  этих фрагментарных картин,  выхваченных из
будущего и  принесенных в  настоящее.  Потом  запись кончилась,  ее  стали
повторять в третий раз. И тогда в третий раз прозвучали эти слова:
     - Он остался один... остался один... остался один...                                    6     Генеральный директор  долго  перекладывал на  своем  гигантском столе
какие-то бумаги,  потом внимательно и неестественно медленно читал,  надев
очки, одну из бумаг, и губы его шевелились при этом, как будто он повторял
текст  про  себя,  чтобы  лучше  его  понять.  Дважды  в  кабинет заходила
секретарша -  та  самая,  которая  когда-то  показалась Андрею  чопорной и
сухой.  Секретарша что-то негромко говорила, и генеральный директор так же
негромко отвечал ей.  Когда секретарша проходила мимо Андрея,  она  всякий
раз  внимательно осматривала капитана <Альбатроса>,  и  выражение ее  глаз
было необычным -  казалось,  она  что-то  подсказывала ими Андрею,  что-то
говорила... но что?
     Ивашкевич,  сидя  в  кресле  напротив,  нервно  барабанил пальцами по
крышке  маленького  стола.   Пороховник  и   Пономарев,   оба  в   красных
тренировочных куртках,  разместились на диване и  с одинаково напряженными
лицами смотрели в окно,  за которым шла обычная, повседневная жизнь Порта.
Там же на диване примостился и  Сережа Крылов,  он внимательнейшим образом
изучал пол под ногами.
     Медленно, испытующе, Андрей осмотрел всех четверых. О том, что должно
быть сказано вскоре в этом кабинете,  он уже знал:  ни о чем другом сейчас
просто и  не  могла идти речь.  И  он  думал,  что может сказать каждый из
экипажа,  когда надо  будет дать ответ на  вопрос генерального директора -
дать ответ в первую очередь не для других,  а для себя самого,  потому что
вот  это  как  раз такой случай,  когда решение в  первую очередь касается
тебя,  когда оно покажет сначала тебе,  и только потом всем остальным, кто
ты и чего ты стоишь.
     А что скажет он сам, капитан <Альбатроса>?
     Андрей переменил позу и  на  мгновение прикрыл глаза.  Было уже очень
многое передумано,  казалось, что им-то самим решение уже принято, решение
бесповоротное, но вот сейчас он понял: он и сам еще не знает, что ответит,
когда придет его очередь отвечать.  А  почему так?  Ответ надо искать не в
настоящем,  не в сегодняшнем дне,  а в прошлом,  потому что любой поступок
или   отсутствие   поступка,   любое   решение   или   отсутствие  решения
подготавливаются прошлым.  А  что  было в  его,  Андрея Ростова,  прошлом,
прошлом, которое казалось ему всегда...
     Но  довести эту мысль до  конца он не успел -  как раз в  этот момент
генеральный директор отложил наконец бумаги и снял со своего круглого лица
очки,  которые делали его еще добродушнее,  и  он,  видимо,  это знал:  во
всяком случае,  очки он убрал не просто в  карман пиджака,  а подальше,  в
ящик стола.  <Быть может,  он просто боялся начать, - подумал Андрей, - он
просто тянул время, чтобы начать этот разговор как можно позже>.
     Еще несколько минут генеральный директор сидел неподвижно,  рассеянно
глядя по сторонам.  Потом он выпрямился и наконец, словно бы продолжая это
движение,  встал,  и тогда в огромном кабинете стало очень тихо. Но даже в
такой  тишине  бас   генерального  директора  был   сегодня  приглушенным,
непривычно мягким:
     - О том,  что произошло, все вы знаете, - сказал он негромко. - Среди
информации из  будущего...  впервые полученной из будущего...  оказались и
сведения, касающиеся <Альбатроса>. И сегодня я просил вас собраться, чтобы
решить, что мы теперь должны делать.
     Экспедиция будет,  подумал Андрей,  слишком много затрачено усилий на
ее подготовку,  слишком многого от нее ждут. И кто-то обязательно полетит,
несмотря ни на что, но вот кто?
     - Это  не  ошибка?  -  быстро спросил Ивашкевич.  -  Я  хочу сказать:
установка в  Институте времени  заработала впервые.  Насколько я  понимаю,
закономерности ее работы не очень-то ясны пока даже специалистам...
     Генеральный директор понимающе кивнул.
     - Об  этом,  конечно,  подумали.  Была создана экстренная специальная
комиссия, она проанализировала все, что передала установка. Сомнений здесь
нет:  мнение авторитетных ученых было единым.  Фрагменты, воспроизведенные
на экране, действительно были фрагментами из будущего.
     В  огромном  кабинете  снова  стало  тихо.   Потом  у  Крылова  вдруг
вырвалось:
     - Невероятно!  Чем больше об этом думаешь,  тем более невероятным все
это кажется. Невероятно!.. Сведения из будущего... о нас...
     - Да,  невероятно!  - Генеральный директор выпрямился и от этого стал
еще выше.  -  Невероятно то,  что первая же  передача из будущего принесла
информацию о  нашем  полете  как  раз  накануне  его.  Согласен с  вами  -
невероятно!
     Он  высился над  своим громадным столом,  в  этот  раз  не  стесняясь
баскетбольного роста.  С  высоты своего роста он смотрел на пятерых людей,
сидевших  перед  ним,   и   они  могли  ему  показаться...   какими  могли
показаться?.. Сравнения Андрей так и не нашел.
     - Невероятно!  - еще раз повторил хозяин кабинета, и голос его теперь
был тяжелым, усталым. - Невероятно настолько, что в это просто нельзя было
бы  поверить,  не  случись этого на  самом деле.  Но  наше  дело сейчас не
обсуждать  этот  невероятный факт,  не  удивляться ему,  а  подумать  всем
вместе, что делать дальше.
     Под  Ивашкевичем скрипнуло кресло.  Крылов  оторвал наконец взгляд от
пола и стал смотреть в окно.  Теперь на Порт за окном с одинаковыми лицами
смотрели уже трое: Крылов, Пономарев и Пороховник.
     <Он  остался  один...   остался  один...  остался  один>,  -  молнией
пронеслось в голове Андрея.
     Генеральный директор  вздохнул и  неожиданно вновь  достал  из  ящика
стола очки.  Надев их,  он  опустился за  стол,  и  рука  его  вновь робко
потянулась к пачке бумаг,  но,  словно бы устыдившись такого движения,  он
резко отдернул ее.
     - А теперь, - сказал хозяин кабинета глухо, - когда мы знаем о том, -
он кашлянул,  -  вернее, когда мы можем догадываться о том, что экспедиция
окажется крайне тяжелой, может быть, драматической, даже трагичной, должен
прежде  всего  сказать  вам,  как  человек,  облеченный высшей  властью  в
космофлоте,  что каждый из вас теперь... может теперь... вправе отказаться
от участия в экспедиции.
     Под  Ивашкевичем  скрипнуло  кресло.  С  минуту  генеральный директор
смотрел  на  загорелого,  южного  типа  человека,  сидящего перед  ним,  с
каким-то  недоумением,   вернее,   с  каким-то  совершенно  неопределенным
выражением, одним из составных частей которого было недоумение.
     - Никто вас за  это не осудит.  Никто не имеет права осудить.  Случай
этот из  ряда вон выходящий.  Раньше по неписаным законам космофлота вы не
могли отказаться от участия в экспедиции,  теперь же...  Как ни скудна эта
информация из  будущего,  ясно одно...  Я  повторяю снова:  никто не имеет
права вас осудить,  и в первую очередь я не имею этого права.  Что скажете
вы, Ивашкевич?
     Ивашкевич все еще нервно барабанил по  крышке стола.  Услышав вопрос,
он поднял голову,  но ничего не ответил.  Казалось,  что тишина в кабинете
густеет.  Потом Ивашкевич сделал едва  уловимое движение,  словно собрался
встать, но остался в неподвижности. Он молчал так, словно вопрос относился
не к  нему,  а  к  кому-то другому,  и  тишина в  кабинете становилась все
весомее,  все тяжелее, и как будто сам кабинет становился меньше, вплотную
к  длинному  дивану  и  гигантскому  столу  придвигались  стены,  сужалось
пространство,  странным образом ограничивая мысли, которым становилось все
теснее и беспокойнее.
     Андрей потер  ладонями виски.  Он  вдруг  ощутил страшную,  свинцовую
усталость,  все тело словно налилось громадной тяжестью,  не  осталось сил
переменить позу,  положить ногу на ногу.  И он вдруг понял,  только теперь
понял, что, по сути дела, даже не успел еще толком все осознать, даже пока
не смог толком как следует это представить.  Представить, что, собственно,
стоит за этой передачей из будущего. А стоит вот что: экспедиция на Теллус
- это  лотерея,  в  которой из  пяти билетов выигрывает один.  Только один
человек  из  пяти,   сидящих  здесь,   должен  был  узнать,  чем  кончится
экспедиция.  Только одному суждено дойти до конца и  понять,  ради чего он
прошел этот путь. Только один... но кто?
     Теперь перед  глазами Андрея вдруг пошли чередой один  за  другим все
эти дни, в которые происходило это удивительное, испытанное им уже не раз,
но  каждый раз снова поражающее его событие -  рождение экипажа,  рождение
коллектива людей,  которым предстояло вместе  выполнить какое-то  дело  и,
может быть,  вместе подвергнуться смертельному риску.  И все было бы,  как
всегда, и в этот раз: экипаж <Альбатроса> устремился бы в свое путешествие
как  единое целое,  как  один  человек...  Но  ведь  ни  одному экипажу не
доводилось прежде заглянуть в то будущее,  которое его ждало, никто еще не
знал  заранее,   чем  окончится  экспедиция.  Пусть  знание  это  неточно,
обрывочно,  приблизительно,  пусть неизвестны подробности,  но  есть самое
главное знание - останется только один человек.
     Генеральный директор вновь взялся за  стопку бумаг и  переложил их  с
правого  края  стола  на  левый.  Тишина  в  кабинете сгустилась до  самых
последних пределов, и тогда он заговорил снова:
     - Понимаете,  я  говорю  сейчас  с  вами  совсем не  как  генеральный
директор космофлота и  не  как с  экипажем сверхсубсветовика <Альбатрос> и
его командиром.  Сейчас мы  с  вами просто люди,  земляне.  Люди,  немного
растерявшиеся от того, что свалилось на них так неожиданно. Да и кто бы не
растерялся!  И как человек я должен вам сейчас признаться,  что,  если б я
был в экипаже <Альбатроса>,  наверное, я бы сейчас сказал... сказал, что я
отказываюсь...
     - Но  ведь  следующая экспедиция на  Теллус  может  состояться только
через двести сорок семь лет, - неожиданно резко сказал Крылов.
     Генеральный директор медленно качнул  головой  и  несколько мгновений
смотрел на самого юного члена экипажа.
     - Да, двести сорок семь лет спустя.
     Лицо  его  вдруг  изменилось,  будто его  поразила новая,  совершенно
неожиданная мысль. Некоторое время он словно бы взвешивал ее в уме, пробуя
и  так,  и  этак,  а  потом медленно,  с  какими-то странными интонациями,
понизив голос еще больше, сказал:
     - Вы  знаете,  что  это может значить?  Если сегодня мы  откажемся от
экспедиции на Теллус, значит, информация из будущего относится не к нашей,
а к следующей экспедиции.  К той,  которая состоится двести сорок семь лет
спустя.  - Он помолчал, а потом стал размышлять вслух: - Да, быть иначе не
может...  Несомненно то,  что экспедиция на Теллус когда-нибудь состоится,
иначе не  было бы  этих слов в  будущем.  Но  ведь время,  когда они  были
сказаны, неизвестно...
     Люди в кабинете генерального директора вдруг задвигались, скованность
исчезла, позы стали непринужденнее, свободнее.
     - Ну, конечно... - пробормотал Ивашкевич.
     Пороховник щелкнул пальцами.  Пономарев улыбнулся.  И сам генеральный
директор,  как показалось Андрею, испытал облегчение. Отчего-то он искоса,
с  очень странным выражением посмотрел на  Крылова.  На  несколько минут в
кабинете снова воцарилось молчание,  но  теперь тишина была уже  не  такой
густой,  вязкой,  как раньше, и стены словно бы вновь раздвинулись. Теперь
стало очевидным,  что за  громадным окном кабинета -  прекрасный,  залитый
мягким солнцем сентябрьский день,  день совершенно летний,  а  не осенний.
Солнечные лучи,  косо падающие на  гигантскую плоскость Порта,  как  будто
впервые осветили и  кабинет,  и  тогда в его лучах стало видно,  словно бы
впервые видно,  какие  у  всех  усталые и  осунувшиеся лица,  словно после
бессонных ночей,  и  что  на  лице  генерального директора лежат  морщины,
которых еще вчера не было.
     Неслышно  через  кабинет  прошла  секретарша  и   положила  на   стол
пластиковую  папку  с  грифом:   <Очень  срочно>.  Не  заглядывая  в  нее,
генеральный директор отодвинул папку в сторону и встал.
     - Ну  что  же,   -  сказал  он.  -  Немедленного  ответа  я  не  жду.
Подумайте... есть над чем подумать. Можете приходить ко мне не все вместе,
а по одному.  Пусть каждый думает столько, сколько ему надо. Я повторю еще
раз, какими бы ни были решения, никто вас не осудит.
     Голос  его  теперь снова был  громовым басом,  никак не  вязавшимся с
добродушным лицом.  Он подождал,  глядя всем пятерым вслед, и только тогда
вновь опустился в кресло и открыл пластиковую папку. Но документы, лежащие
в ней, он все еще не читал. Он продолжал смотреть на задвинувшиеся дверные
створки, и секретарша, стоя рядом, не напоминала ему ни о чем.                                    7     <Он остался один... остался один... остался один...>
     Андрей  с  усилием открыл  глаза,  и  тогда  все  вокруг снова  стало
реальным,  обыденным:  приглушенный полумрак,  плотно  сдвинутые портьеры,
шкаф  с  одеждой и  широкий диван  -  обычная обстановка,  обычный номер в
космогостинице,  ставший для него почти уже домом. Сколько уже таких домов
было в его жизни?
     Он  знал:  если подойти к  окну,  за  шаг до  него скрипнет половица.
Крышка письменного стола  покрыта царапинами,  похожими на  географическую
карту.  А  кресло мягко и  уютно обволакивает тело и словно вбирает в себя
усталость. Все в этом доме было знакомо до мелочей.
     Он улыбнулся, остатки сна уходили, и тогда подошла Нина и села рядом,
и положила руку ему на лоб.
     - Значит, я заснул? - пробормотал Андрей.
     - Ровно на двадцать минут,  -  сказала Нина. - Пока я стояла у окна и
смотрела, как начинается дождь.
     - Дождь?  - Андрей упруго поднялся из кресла, быстро пересек комнату,
распахнул окно настежь.
     В  густом  сумраке позднего вечера стояла сплошная грохочущая водяная
стена.  Нити дождя казались туго натянутыми;  начинаясь где-то  в  черноте
неба,  они уходили в траву газона,  они рассекали ветви деревьев и сбивали
на землю листья, уже начинавшие желтеть. Дождь наполнял мир мерным рокотом
и  густым,  свежим  ароматом.  Дождь  казался  капризным,  переменчивым  и
все-таки добрым живым существом.  Он заставлял вспомнить о детстве,  когда
можно было босиком бегать по лужам,  купаясь в  струях гигантского теплого
душа,  о  детстве,  когда все  впечатления ярки и  праздничны и  совсем не
сравнимы с  впечатлениями взрослого человека -  теперь-то почти всегда все
кажется постоянным,  привычным и  потому незаметным.  Но вот сегодня дождь
почему-то вновь кажется маленьким чудом.  Он начался неожиданно: в темноте
рано  наступившего вечера  незаметно  собрались тучи.  Он  начался  сразу,
внезапно и,  наверное, сразу же превратился в ливень; и вот теперь хочется
долго-долго стоять у окна и слушать шум дождя, вдыхать его запахи и совсем
не думать о том, о чем сегодня нельзя не думать. И ничего не говорить.
     Андрей закрыл окно, но еще некоторое время смотрел на дождь. Он знал,
что  Нина  следит  за  каждым его  движением,  он  чувствовал на  себе  ее
пристальный,  напряженный взгляд;  и  он  резко  обернулся,  чтобы сказать
наконец то, что он должен был ей сказать, то, что не решался сказать.
     - Кто еще полетит,  кроме тебя?  - спросила Нина очень тихо, спросила
так,  будто этот  вопрос был  давно приготовлен,  и  ей  надо  было только
дождаться того взгляда Андрея, который сказал ей все окончательно.
     Андрей задернул штору.  Грохочущий,  веселый, земной дождь остался на
улице, и в номере космогостиницы вновь стало уютно и тихо.
     - Первым отказался Ивашкевич, - сказал он устало. - Потом Пороховник,
а последним Пономарев.  Об этом мне сказал генеральный директор,  сам я их
больше не  видел.  Наверное,  им  тяжело встретиться со мной.  Генеральный
сказал, что не может их осудить, и я не осуждаю тоже. Я бы тоже, наверное,
отказался...  если  бы  не  был  сейчас командиром.  Значит,  остался один
Крылов,   -   он  быстро  поправился:   -   Значит,   нас  осталось  двое.
Заключительные  дни   подготовки   мы   провели   вдвоем,   занятия   были
сверхинтенсивными.  Лететь на <Альбатросе> вдвоем можно,  полет ведь будет
совсем коротким.
     - Двое,  -  тихо повторила Нина.  -  А  после полета останется кто-то
один...
     Он  опустил глаза,  глубоко вздохнул и  стал ходить по своему дому из
угла в угол.  Он считал шаги: пятнадцать шагов в одну сторону и пятнадцать
в другую. Он ждал, что скажет Нина теперь.
     - А если лететь одному?
     - Вот одному нельзя. По крайней мере, должны быть двое.
     - Я знала,  что так и будет, - сказала Нина. - С самого начала знала.
И что удивительнее всего, я тебя понимаю. Ты понимаешь тех, кто отказался,
а я понимаю тебя.
     Он посмотрел на Нину, на светловолосую девушку, с которой так странно
связалась для  него эта  экспедиция,  потому что впервые встретились они в
тот самый день,  когда Андрей узнал о будущем полете на Теллус;  и на него
вновь нашла,  захлестнула с  головой эта волна немыслимости,  ирреальности
всего происходящего.  Немыслимым казалось то,  что  с  этой девушкой можно
расстаться  хоть  на  миг,   расстаться  и  не  знать,  увидит  ли  он  ее
когда-нибудь снова.
     - Надо только представить,  -  пробормотал он,  -  что ждем все мы от
этой экспедиции.  А потом представить другое:  экспедиция откладывается на
двести сорок семь лет,  и,  значит,  потом снова кому-то  придется решать,
лететь  или  нет,  потому  что,  если  откажемся мы,  тогда  информация из
будущего относится не к нашей, а к той, следующей экспедиции.
     - Стоит только представить, - как эхо повторила Нина.
     - Ведь ты же знаешь, я обязательно вернусь, - сказал он бодро.
     <Я или Крылов>,  -  мгновенно пронеслось у него в голове. <Он остался
один... остался один... остался один...>
     Нина еле слышно вздохнула.
     - Ты ведь даже не успел съездить домой.
     - Теперь уже не успею.
     Нина зябко поежилась, и он обнял ее.
     - А вот ему,  наверное,  еще тяжелее, - проговорила Нина. - Не только
потому,  что сейчас он один отвечает за все и за всех.  - Она помолчала. -
Сергей Крылов - это ведь его сын.
     - Сын? - переспросил Андрей машинально. - Чей сын?
     - Генерального директора.  -  Нина хотела,  вероятно,  улыбнуться, но
улыбка  не  получилась.  -  Только об  этом  очень  немногим известно.  Он
считает,  что детям только вредит, если их родители знамениты. Он считает,
что  дети  сами  должны  идти  вперед  и  что  цену  им  должны знать,  не
оглядываясь на  их  фамилии.  Особенно,  если  дети делают то  же,  что  и
родители...  В  Управлений  об  этом  знают,  вероятно,  всего  пять-шесть
человек.  Крылов не  настоящая фамилия,  псевдоним.  Я  бы  тебе ничего не
сказала, если б ты не летел именно с ним.
     Андрей поднялся и  прошелся по комнате.  Перед его глазами встало как
наяву лицо Сергея Крылова и рядом -  добродушное, мягкое лицо генерального
директора.  Пожалуй,  в лицах действительно было некоторое сходство.  Хотя
ростом сын явно отстал от отца.
     - И он... он разрешил ему отправиться в экспедицию?
     - Об этом ты сказал мне сам, - ответила Нина.
     Перед  его   глазами  опять  стояло  лицо   Сергея  Крылова,   юного,
застенчивого специалиста по  оборудованию сверхсубсветовика,  будущего его
спутника.
     - Его сын,  -  пробормотал Андрей.  -  Как же ты об этом узнала, если
никто не знает?
     Нина вздохнула.
     - Обещала никому не  говорить.  Но сейчас,  наверное,  можно.  Узнала
случайно:   я   дежурила,   когда  в   моем  секторе  садился  одноместный
тренировочный корабль.  Кажется,  он летал к  Марсу или Юпитеру,  не помню
точно.  Да это не важно.  Редчайший случай: при посадке отказали тормозные
двигатели.  Пилот был очень юн и не знал, на что решиться. Как положено по
регламенту,  я  тут  же  сообщила об  этом  в  дирекцию Управления.  Через
несколько минут в  мою диспетчерскую пришел сам генеральный.  Он  сам стал
вести пилота,  и я волей-неволей слышала весь разговор.  Так вот:  фамилия
пилота была Крылов,  но  он  однажды,  видимо,  растерявшись,  сам того не
желая, назвал генерального отцом. И уже потом генеральный директор мне все
объяснил и взял с меня слово об этом не говорить никому.
     Она замолчала.
     - Расскажи, как корабль опустился, - напомнил Андрей.
     - Вместо  тормозных  двигателей  пилот   использовал   маршевые,   но
отрегулировал  их  так,  чтобы они только гасили скорость.  Это было очень
трудно,  все нужно было сделать с ювелирной точностью... Впрочем, ты легко
это  представишь.  А  когда корабль опустился,  генеральный директор сел в
кресло и долго молчал,  а потом достал  из  кармана  коробку  с  какими-то
таблетками.  Потом  сказал  мне,  и  эти  слова я запомнила:  <Если хочешь
воспитать настоящего человека,  надо с детства  дать  ему  понять,  что  в
первую очередь он должен рассчитывать только на себя самого.  Сейчас я ему
помог,  но это сделал бы  на  моем  месте  любой  знающий  человек,  любой
специалист.  И нет большей беды,  когда кто-нибудь с детства усваивает то,
что если его отец облечен доверием многих,  от него  зависят  человеческие
судьбы,  у него много возможностей,  то,  значит,  он должен помогать сыну
пройти по жизни не так,  как  идут  другие.  Если  человек  усвоил  это  с
детства, жизнь его может стать трагедией. И не только для него самого, для
окружающих тоже>.  Вот,  что он сказал... И еще о том, что Сергей Крылов -
его единственный сын.
     Если бы пришлось выбирать мне,  подумал Андрей,  я бы, наверное, тоже
выбрал Крылова.
     Он сел на диван, усадил рядом с собой Нину и обнял ее за плечи.
     - Ты считаешь, что тебе непременно надо лететь? - прошептала она.
     - Непременно...
     Плечи Нины дрогнули.
     - Я это знала.
     Он  смотрел  в  ее  глаза,   и  глаза  были  близкими,   понимающими,
надеющимися.
     - Наверное, - сказал Андрей, - то, что я сейчас скажу, очень банально
и  известно всем;  и  все-таки  это  всегда справедливо.  Без  риска,  без
трудностей ничего не бывает,  никак не обойтись без этого. Человеку всегда
что-то мешает идти вперед.  И,  знаешь,  такая мысль, наверное, уже многим
приходила,  но я открыл ее для себя сам,  и потому знаю твердо - так оно и
есть.  Человеку,  чтобы он шел вперед и вперед,  обязательно что-то должно
мешать. Трудности вроде бы - помеха, но без них и не уйдешь далеко.
     Он тронул рукой волосы Нины,  осторожно намотал прядку себе на пальцы
и увидел тогда, что в ее глазах заблестели слезы.                                    8     ...Слева,  там,  где к  шоссе вплотную подходил лес,  краски были уже
желто-красными:  надвинулась  осень,  хотя  дни  все  еще  были  наполнены
солнцем.  Но воздух теперь был по-осеннему прозрачен,  и  звуки тоже стали
осенними -  гулкими и  отрывистыми,  и  не похожими на приглушенные голоса
лета.
     На один короткий миг слева, в глубине леса, мелькнули здания научного
центра и  среди них -  вросший в землю кристалл Института времени.  Андрей
еще глубже вдавил педаль,  и тогда ему показалось, что машина не мчится по
пустому шоссе, а, приподнявшись над ним, летит.
     Он усмехнулся:  машина как будто тоже стремилась к  сверхсубсветовому
пределу и никак не могла его перейти.  А сам он это сделает. Поразительное
чувство:  знать,  что совсем скоро Земля останется далеко,  и  само солнце
станет звездой,  ничем  не  выделяющейся среди  тысяч других.  И  что  еще
немного, и он своими глазами увидит таинственный Теллус... должен увидеть.
     Он  сбавил скорость,  потому что  теперь шоссе должно было  повернуть
направо,  и  тогда сразу,  неожиданно и резко,  кончится лес,  вместо него
появятся длинные корпуса навигационной службы  и  громадное полупрозрачное
здание Управления.
     Машина миновала поворот,  и все осталось позади:  Город, лес, научный
Центр, и еще очень многое осталось позади.
     Въехав на  территорию Порта,  Андрей стал  лавировать среди множества
кораблей.  У элегантного корпуса субсветовика экстра-класса <Москва> он на
мгновение  притормозил.   Корабль,   его   прежний   корабль,   проходящий
профилактику,  был  сегодня пуст,  безмолвен.  На  несколько десятков дней
вернулся он на Землю и  вскоре снова уйдет в  космос с  прежним экипажем и
другим командиром. Надежный, верный, испытанный корабль, характер которого
он, Андрей Ростов, успел узнать так, как, может быть, никто другой никогда
не узнает.
     Он вновь нажал педаль, и <Москва> тоже осталась позади.
     И вот  он,  самый  дальний  угол Порта,  где уже столько времени ждет
готовый  к  старту  сверхсубсветовик   <Альбатрос>.   Здесь,   возле   его
невзрачного корпуса,  стояли в ряд несколько машин, среди которых и машина
генерального директора.  Все  обычно,  буднично.  И  это  хорошо,  подумал
Андрей,  что  ушла  в  прошлое  традиция,  когда  каждый  новый  старт был
настоящим событием, когда к кораблям собирались десятки тысяч людей, и все
было  торжественным,  и  всем  участникам таких церемоний было,  вероятно,
немного не по себе. А теперь любой новый старт - это не праздник, а прежде
всего  дело,  и  поэтому  все  проходит  буднично  и  по-деловому.  Экипаж
собирается прямо у корабля, корабль уже готов к старту, свидетели старта -
лишь  несколько  человек,  без  присутствия  которых не обойтись.  Не будь
особых,   исключительных   обстоятельств,   с   которыми   связан    старт
<Альбатроса>,  сейчас  возле него было бы только пять-шесть человек...  Но
эти обстоятельства есть,  хотя теперь,  когда все решено,  о них стараются
больше не говорить и не думать.
     Он  выключил двигатель и  шагнул  на  теплые  плиты  перрона.  Сергей
Крылов,  его спутник,  был уже среди маленькой группы провожающих.  Андрей
вздохнул и медленно,  не спеша,  пошел к ним.  Нина осталась в городе,  он
просил ее не приезжать к <Альбатросу>.
     От  плит  перрона  поднимались невидимые волны  тепла.  Земля  дарила
экипажу на прощанье прекрасный день,  а завтра,  быть может,  уже начнется
настоящая осень.
     Шум  еще  одной подъехавшей машины заставил его оглянуться.  Хлопнула
дверца кабины,  и  Андрей вдруг увидел еще одного из экипажа <Альбатроса>.
Смущенный и  растерянный,  глядя  куда-то  в  сторону,  к  нему  шел  Женя
Пономарев.
     Андрей остановился.  Слегка сощурившись -  солнце слепило глаза, - он
смотрел,  как Пономарев медленно,  тяжело идет по  плитам перрона.  Должно
быть, еще на ходу он хотел что-то сказать, что-то объяснить, но слов никак
не мог найти и,  наконец, просто тяжело махнул рукой, и тогда Андрей очень
обыденно, буднично, даже равнодушно сказал это сам:
     - Летишь? Что ж, пойдем к кораблю.
     Слова прощания были очень короткими.  Потом -  крепкие рукопожатия, и
вдруг выпавшие из  рук генерального директора очки,  тут же  разлетевшиеся
вдребезги на бетонной плите, и чья-то шутка, старая, как мир, прозвучавшая
сегодня не очень-то весело:  <К счастью!> И вот так всегда - трап пружинит
под ногами,  пружинит всегда одинаково.  И это ощущение каждый раз кажется
странным, потому что именно в тот момент, когда ступаешь на трап, особенно
ясно  и  остро  проявляется  ощущение  будущего  полета.   По  пружинистым
ступенькам поднимаешься вверх, и они ведут вперед, к новому старту. В этот
раз - к Теллусу.
     Все привычно, буднично, обыденно.
     Оставшиеся на  Земле молча смотрели,  как за  тремя людьми,  экипажем
<Альбатроса>,  закрывается люк.  Теперь оставались только самые  последние
приготовления -  то,  чего не мог сделать никто, кроме самого экипажа, - и
тогда  корабль отправится в  дерзкое путешествие,  какого еще  не  начинал
человек.
     Медленно затворился люк.
     На короткое время корабль замер, словно набирая силы перед гигантским
прыжком в пространстве.  И теперь  им,  троим  землянам,  отправившимся  к
Теллусу,  уже  совсем  скоро предстояло узнать точный смысл тех обрывочных
слов,  фрагментов  какого-то  разговора,   состоявшегося   в   будущем   и
относящегося к их экспедиции.                                  * * *     - Экспедиция с  Теллуса вернулась!  -  взволнованно сказал в не очень
далеком будущем один собеседник другому по видеосвязи. - А ты, наверное, и
не слышал об этом?!  Ты ведь всегда узнаешь новости последним,  потому что
неделями не выходишь из лаборатории.
     - Конечно,  слышал,  вся  Земля  сейчас говорит об  этом!  -  ответил
второй.  -  Не знаю, правда, пока всех подробностей, но главное знаю. Да и
кто не знает сейчас этого.  Я  РАБОТАЛ...  Я  НИЧЕГО НЕ ЗНАЛ,  и вдруг эта
новость - <Альбатрос> вернулся на Землю.
     - Конечно,  нам повезло,  что первый полет на  ТЕЛЛУС был при нас,  -
сказал первый.  -  И  знаешь,  сейчас мне просто жаль,  что наша работа не
имеет никакого отношения к КОСМИЧЕСКИМ ЭКСПЕДИЦИЯМ...
     - Ты знаешь подробности?  - спросил собеседник. - Я ведь, узнав самое
главное, снова вернулся к опыту, потому что не могу его оставить.
     - Всех подробностей не знает пока никто,  - сказал первый. - Но уже и
сам факт...  ЭТО ЧТО-ТО НЕВЕРОЯТНОЕ,  НЕБЫВАЛОЕ.  Впрочем,  ждать осталось
недолго: после короткого отдыха экипажа мы узнаем больше. Расскажи теперь,
как твой опыт?
     - Да все то же,  - ответил огорченный голос. - Пока сплошные неудачи.
К  тому  же  вышел из  строя вспомогательный блок  и,  значит,  опять уйма
времени ушла впустую.
     - Это,  конечно,  ОЧЕНЬ ПЕЧАЛЬНО,  -  ответил собеседник,  - ОЧЕНЬ...
Сочувствую,  ОЧЕНЬ ЖАЛЬ,  но все-таки в конце концов все получится, должно
получиться.
     - Просто очередная НЕУДАЧА, только и всего, - ответил второй, - а чем
больше  помех,   тем  больше  мы  сделаем.  ОЧЕНЬ  ТЯЖЕЛО,  правда,  будет
восстановить вспомогательный блок...  Расскажи-ка мне лучше...  Я  слышал,
что кто-то ИЗ ЭКИПАЖА <АЛЬБАТРОСА> остался в системе Теллуса?
     - Это  правда.  Мы  ведь  еще  не  знаем всех закономерностей эффекта
сверхсубсветовой  скорости,  и  поэтому  <Альбатрос>,  собрав  минимальную
информацию,  едва установив первый контакт,  уже  должен был возвращаться.
Сергей Крылов,  один из экипажа, остался там с разрешения командира, чтобы
установить с  теллусийцами настоящую дружбу.  ОН  ОСТАЛСЯ  ОДИН,  но,  как
говорят остальные,  не  будет чувствовать себя там  одиноким.  Он  ОСТАЛСЯ
ОДИН,  как,  например, в древности исследователи оставались в открытых ими
странах,  чтобы узнать их  больше.  Впрочем,  он  ОСТАЛСЯ ОДИН  ненадолго:
теллусийцам эффект сверхсубсветовой скорости давно знаком, им известны все
его закономерности.  Крылов скоро вернется на  Землю на их корабле,  с  их
экспедицией...__________________________________________________________________________
     Текст подготовил Ершов В. Г. Дата последней редакции: 12/08/2000


        

            
[X]