Лау Миллер — Талискер

(Последний человек из клана - 1)

Lau Miller. Talisker (2001)

Spellcheck — Sigma

Миллер Л. Талискер: Фантаст, роман / Л. Миллер; Пер. с англ. М. Рыжковой. — М.: ООО «Издательство ACT», 2003. — 398, [2] с. — (Век Дракона).

ISBN 5-17-016739-3

Говорят — некогда Светлые боги мира Сатра послали на помощь людям, что сражались с Темными богами, могущественных воинов Неведомого клана. И потерпели Темные поражение, и был их предводитель Корвус надежно заточен на многие века...

А еще говорят — уходя, воины Неведомого клана унесли с собой драгоценность Бразнаир, способную воскрешать павших. Но придет час — и вернется Бразнаир, чтобы в черные для Сутры дни привести из иных миров великого героя Талискера — спасителя людей исидов...

Теперь, когда вырвался на волю Корвус, одержимый жаждой мести, настало время исполниться пророчеству, и оно начало исполняться. Вернулся Бразнаир. И уже послана в иной — НАШ — мир разведчица-рысь, чтобы разыскать там человека по имени Талискер...

СУТРА

Рысь бесшумно следовала за белой фигурой, не отрывая от нее взгляда. То и дело маленькая серая кошка оглядывалась, словно опасаясь погони, прядала ушами, прислушиваясь к каждому звуку вересковых пустошей. Наконец, уверившись, что никто ее не преследует, снова двигалась вперед, следя за светлым пятном на фоне блекло-коричневого и серого вереска.

Когда равнина вокруг окончательно поблекла в последних лучах солнца, белая фигура достигла своей цели. Неровные черные менгиры тянулись к небу, подобно скрюченным пальцам закопанного в землю великана. Рысь остановилась, прячась в вереске; ее поза выдавала неуверенность и страх. Белая фигура продолжала свой путь, пока не достигла середины круга; там она замерла в ожидании. В неверном алом закатном свете стало видно, что это молодая женщина. Откинув капюшон, она внимательно осмотрела пустошь. Изо рта вырывались маленькие облачка пара.

— Деме? Деме? Ты здесь? — шепотом позвала одетая в белое.

Рысь сидела неподвижно, лишь движения хвоста выдавали ее беспокойство.

— Деме? — Молодая женщина переступила с ноги на ногу и тревожно посмотрела на небо.

Тихо зарычав, рысь поднялась и бросилась к кругу камней, словно боясь опять струсить.

— Деме! Ты все же пришла, верный друг. Я верила в тебя.

Рысь, мурлыкнув, принялась тереться об ее ноги, а молодая женщина нежно погладила мягкий кошачий мех.

— Деме, нам нужно поговорить об очень важном деле. Ты уверена, что тебя не преследовали?

Рысь села на землю и устремила взгляд желтых глаз на женщину.

— Меня не преследовали, Мирранон. — Голос Деме, негромкий и мягкий, зазвучал прямо в голове женщины.

— Вот и отлично. Ну, с чего бы начать?

На мгновение воцарилось молчание. Ветер пронесся над пустошью, как вздох, подхватил полы одежды Мирранон, растрепал ее волосы. По темнеющему небу неслись тучи.

— Укроемся за камнями, Деме, — будет гроза.

Подруги встали с подветренной стороны огромного валуна, и Мирранон продолжила разговор:

— Я понимаю, что ты многим рискуешь, приходя сюда и встречаясь со мной, изгнанницей. А моя просьба может перейти границы даже такой крепкой дружбы, как наша. Я не обижусь, если ты откажешься... Мне нужно кое-что добыть. Я не могу сама сделать это.

— Задание кажется не слишком сложным.

— Но оно и вправду непростое. И очень важное, Деме. Смотри. — Из складок одежды Мирранон извлекла мешочек, вытряхнула его содержимое на ладонь и поднесла к морде рыси.

Деме уставилась на черные иссохшие останки и всем своим видом выразила отвращение.

— Что это?

— Некогда были цветы, насекомые, а вот крапивник. Видишь, что с ним стало?

— Не понимаю, к чему ты клонишь. Мирранон. Они пострадали от лесного пожара.

— Присмотрись внимательнее.

Деме пригляделась к останкам птицы.

— И верно, что-то странное... Боги великие!

Из спинки крапивника торчало множество странно изогнутых черных лапок; тельце было почти расчленено. Из насекомых тоже торчали мерзкие отростки. Цветы, казалось, сами съежились и иссохли. Смерть этих маленьких существ пугала своей неестественностью. Деме тихонько зарычала.

— Это... — Мирранон нервно огляделась по сторонам. — Это Корвус!

— Кто?

Женщина неожиданно рассмеялась, и Деме недовольно повела хвостом.

— Прости, друг мой. Я совсем позабыла, что ты молода, а в твоем народе не принято говорить о прошлом, как у феинов.

— Мой народ — это и твой народ, Мирранон. По крайней мере некоторые так считают.

— Спасибо за добрые слова, — серьезно продолжила женщина. — Я могу сказать лишь то, что великое зло вскоре придет на земли феинов. Пока его сдерживают некие силы, но они на исходе, поэтому мне нужна помощь.

Рысь сузила желтые глаза.

— Судьба не лишена иронии. Ты, Мирранон, Белая Орлица, печешься о нашей судьбе после всего зла, причиненного тебе.

Мирранон улыбнулась, памятуя о том, что мало кто среди сидов называет ее по имени, и даже верная подруга не отважилась бы обратиться к ней так среди своих сородичей.

— Могу сказать лишь одно — опасность угрожает всем, будь то сиды или феины. Мы едины перед ее лицом. — Она убрала останки живых существ в мешочек. — Я изо всех сил пытаюсь сдержать...

— Позволь мне отправиться на совет Темы, — перебила ее Деме. — Ты знаешь, что магия сидов по-прежнему сильна. Они непременно нам помогут.

— Нет, — печально, но твердо ответила Мирранон. — Для них главное политика. Когда они решатся что-нибудь предпринять, будет поздно. Кроме того, сиды не поверят, что я действую в их интересах. Послушай, Деме, есть только один...

Гроза приближалась, на сухой вереск упали первые капли дождя. Ветер уносил слова Мирранон, движущейся между огромных камней; развевающиеся белые одежды делали ее похожей на светлый дух среди теней. Рысь сидела неподвижно, и казалось, что женщина беседует с маленькой серой статуей. Ветер касался шерсти Деме ледяными пальцами.

Через некоторое время она, встряхнувшись, поднялась. На мгновение теплый золотистый свет упал на камень за ее спиной, а когда он померк, в круге стояли две женщины, Мирранон и Деме — высокое золотистое создание, одетое в серебристо-серое, как и положено клану рыси. Они обнялись, как сестры, а потом Деме вышла в центр круга. Она оглянулась только единожды, словно ища поддержки Мирранон. Небо разорвала яркая молния, и дождь полил в полную силу. Через несколько мгновений лилово-белый силуэт исчез, и Мирранон осталась одна.

Кажется, она едва не опоздала. На севере небо потемнело еще сильнее — сквозь бурю летела стая ворон, черных на фоне черного неба. Было ясно, что они ведомы единой волей. Мирранон побежала, не зная, заметили ли ее среди камней; в любом случае, чем дальше она от них, тем лучше.

Фигуру женщины охватило зеленоватое сияние, белые одежды стали перьями, руки вытянулись и превратились в крылья. Через несколько мгновений Белая Орлица взмыла в небо.

Она поднималась все выше и выше, сквозь облака и дождь. Когда ледяной ветер коснулся ее крыльев, Мирранон повернула к двадцати воронам. За ее спиной ударила молния. Белая Орлица с громким криком бросилась в бой.

ЭДИНБУРГ

До нашего времени

У начала спуска сидит мальчик, одетый в лохмотья, и лениво прислушивается к звукам раннего вечера. Внизу сгущаются тени. От серой каменной стены отделяется черная кошка, пересекает улочку и, перед тем, как исчезнуть в руинах, одаривает мальчика долгим взглядом.

Тому становится не по себе. В этом месте — Мэри-Кинг-Клоуз — царит тьма. Мальчик вертит в руках камешек, большой и приятно округлый. У него давно было желание прийти сюда и кинуть камешек внутрь, чтобы доказать свою смелость, однако теперь он сидит и слушает. Может ли снизу доноситься пение? Голоса детей?

Наконец он размахивается, но не кидает камень, а толкает его вниз. Склон очень крутой, так что кругляш наверняка докатится до тьмы. Мальчик смотрит, затаив дыхание. Сначала камешек катится ровно посередине улочки, потом, достигнув неровных ступенек, начинает подпрыгивать с громким стуком, который повторяет эхо, даже когда он исчезает из виду. Следом наступает тишина, и...

Из темноты выходит фигура, настоящий сид из легенд, высокий, стройный и прекрасный. Сид молча протягивает камень, словно хочет вернуть его. В воздухе плывет сладковатый запах разложения. Невидимый ветер подхватывает волосы мальчика, и они падают ему на лицо. Странное существо исчезает.

ГЛАВА 1

Последнее, что помнил Малколм Маклеод, — это собственная смерть. Было не очень больно; просто яркая вспышка и краткий миг покоя перед тем, как душу на столетия поглотило ничто. Затем темнота вновь обрела форму, и бытие раскрыло ему свои объятия.

— Зачем ты меня п-призвал? — Малколм позабыл звук собственного голоса, тонкий, гнусавый, довольно неприятный. Он умолк на мгновение, задумавшись, почему заикается — от волнения или так было всегда?

Тот, к кому он обратился, взмахнул рукой, и комнату залил тусклый рыжий свет.

Малколм двинулся вперед, непроизвольно схватившись за рукоять меча. Неизвестный отступил на шаг. В комнате витал тошнотворный сладковатый запах — запах могилы, Малколм неожиданно понял, что вонь исходит не от существа перед ним, а от его собственной призрачной формы.

— Я знаю тебя. — Он говорил с сильным шотландским акцентом. — Но откуда? Встречай я раньше таких, как ты, непременно бы запомнил.

Существу явно стало не по себе, словно в его словах крылось обвинение. Оно (или это она?) сделало еще шаг назад и опустилось на металлический стул.

— Садись, тень. — Голос был женским, и под просторными серыми одеждами угадывались контуры женского тела. Кожа отливала золотом, а в темных, как ночь, глазах отражалось пляшущее пламя факела.

Малколм послушно скрестил ноги и не очень удивился, обнаружив, что может просто повиснуть в воздухе перед собеседницей.

Она откинулась на спинку стула.

— Что ты помнишь?

Странный вопрос.

— Помню? Не много, — коротко ответил Малколм. Неизвестная вздохнула с облегчением. — Я помню... помню, кто я. Помню это место... — Он кивнул на стальные крюки, свисавшие с потолка. — Здесь была лавка мясника. Мы в Мэри-Кинг-Клоуз.

Она кивнула.

— Я... я умер здесь. — Голос Малколма задрожал при этих словах, и он перевел взгляд на свои израненные руки, качая головой, будто хотел поспорить сам с собой. — Так все же зачем? — снова требовательно спросил он, мрачно глядя на вызвавшую его.

— Мне нужна твоя помощь, — тихо ответила она.

— Да? А что мне до...

— Малколм, дело касается твоего последнего потомка.

— Моего последнего... — выдохнул он. Кажется, существо все же нашло, чем задеть его. Слова пришлись мертвому воину не по вкусу, и он нахмурился. — Последнего? Знаешь, у меня было восемь братьев.

Незнакомка впервые улыбнулась, и на ее лице отразилось сочувствие.

Над городом занимался бледный рассвет. Эдинбург просыпается, не торопясь; подобно древнему левиафану, он не спешит сбросить с себя спокойствие ночи. Холмы, окружающие город, не закрывают его от моря, и именно ветер с воды определяет здесь погоду. Туман тянет липкие пальцы во все переулки и дворики Старого города, и мокрые стены блестят, ожидая лучей солнца, которые, дай-то Бог, доберутся до них к полудню. Утреннюю тишину нарушают пронзительные крики чаек — так птицы приветствуют новый день. Соленые волны налетают на стены домов, будто это просто большие камни, а сам город — всего лишь продолжение побережья. Может, так оно и есть. Город очень стар. Свету не заползти в каждую щель на его лице — там хранятся древние тайны. И как всегда, в это время между светом и тьмой создается ощущение, что город чего-то ждет. Его окутывает облако тишины, поглощающее утренние звуки. Город молчит и ждет.

Наконец-то он свободен.

Эта идея пришла ему в голову, когда впереди замаячили красные деревянные ворота. Если он и вправду жаждал свободы, то почему же за два шага до нее хочет развернуться и убежать? Что там, снаружи, пугает взрослых сильных мужчин будто малых детей? Ему всегда хотелось понять это, когда он видел, как его товарищи по несчастью идут этим путем. Кто-то смеялся, кто-то плакал, кто-то старался всем видом выражать равнодушие, но, оказавшись в тени ворот, все как один замирали. Останавливались и смотрели вперед. Те, которые ждали снаружи, подбадривали их, словно бывшие узники могли повернуть назад. Талискера всегда интересовало, что они чувствуют и что написано у них на лицах в эту минуту. Некоторые оборачивались и махали на прощание серым кирпичным стенам, другие глубоко вздыхали, будто собираясь с силами. Но останавливались все.

А теперь он знал. На их лицах был написан страх, потому что за воротами лежал совсем другой мир. Изменившийся мир. Ничто не осталось прежним с тех пор, как они ушли оттуда; люди, места, магазины — все иное. Страх настигал неожиданно, приходил вместе с осознанием, что только сейчас, да, только сейчас, наконец наступил момент приведения приговора в исполнение. Они чувствовали потерянное время — дни, часы, минуты и секунды их жизни. Талискер потерял пятнадцать лет.

Большие красные ворота не распахнулись. Он был готов к этому, но все равно чувствовал разочарование. Охранник отпер маленькую калиточку сбоку. Даже последние минуты здесь не могли ознаменоваться ничем особенным. Через открытую дверцу показался квадрат света, настоящего света. Умом Талискер понимал, что с той стороны от ворот солнце светит ничуть не ярче, и все же ему чудился аромат новых, неведомых минут и секунд, ожидающих за стеной тюрьмы. Он все еще смотрел на яркий прямоугольник, и охранник потерял терпение.

— Ты идешь? — сказал он с сильным шотландским акцентом. — Или мне тебя подтолкнуть?

Неизвестная начала свой рассказ, и ее негромкий голос отдавался эхом в холодной темноте, как тоскливая, протяжная песня. Слова походили на тяжелые капли, падающие в озеро скорби. Малколм слушал молча, по крайней мере сначала.

— Меня зовут Деме, и я жду уже долго, сотни ваших лет. Я пришла из другой земли, которая... прекрасна. Эти улочки всегда были такими же мрачными и вонючими, как сейчас, но тогда по крайней мере вверху было видно небо... синее небо, единственное, что в вашем мире напоминает мою родину. Сутру. И даже в Сутру мой народ был изгнан... Все же мое ожидание было не совсем однообразным. Похоже, город не обрадовался моему появлению. Кажется, я принесла с собой... мор.

Малколм подался вперед, не сводя с собеседницы глаз, полных ужаса, и его рука легла на рукоять меча.

— Ты! — прошипел он.

— Мне... мне жаль. — Деме изумила его реакция, но она склонила голову, коснувшись пальцем лба в знак печали. Выражение лица Малколма не изменилось, та же ярость искажала черты. Женщина вздрогнула, а потом поджала губы, оскорбленная нежеланием принять извинение.

— Не упрекай меня, воин. Я знаю, что ты был здесь в то время, но не думай, что я бежала от плодов своих рук. Мне пришлось видеть то же, что и тебе. Восемь сотен мужчин, женщин и детей оставили умирать в этих закоулках. Солдаты охраняли все входы и выходы, чтобы зараза не разнеслась по городу. Мне не забыть запаха смерти — ведь я проводила в могилу их всех. Смотрела, как матери топят слабых, больных детей, чтобы прекратить их страдания, и швыряют тела в озеро. Видела, как возлюбленные убивают друг друга, не желая медленно превращаться в ходячие, распухшие трупы. Воины, отцы и мужья, плакали, как дети, когда жены умоляли зарубить их мечом. Все не расскажешь, словам не вместить такого горя и ужаса, но я видела тебя, Малколм. Как ты выступил против тех, кто обрек на смерть восемь сотен людей. Ты и несколько мужчин, оставшихся в живых ко второй неделе. И умер без страха. Как герой.

Малколм коротко рассмеялся.

— Никакого геройства. Знаешь ли ты, как близко от этой вонючей дыры до дворца, до короля? Мы все понимали, почему так с нами поступили, но легче не становилось. Наше безнадежное нападение на стражу было рождено скорее отчаянием. Мы просто не хотели подыхать как собаки. — Он покачал головой, явно сожалея, что так дешево продал свою жизнь.

Деме с печалью поглядела на него. Ей никогда не удавалось понять людей, сколько бы она с ними ни общалась.

Малколм предвосхитил продолжение истории.

— А ты где была? Если не пряталась, конечно.

Деме засмеялась и, словно в ответ, откинула плащ, открыв его взгляду золотистое тело, одетое в серое и черное. Малколм, все еще бледный как смерть, вздрогнул.

— Не узнаешь меня? Разве ваши легенды не рассказывают о таких, как я? О тех, чьи души мы пожираем? Вы называете нас сидами. Мы оборотни. Смотри.

Деме оказалось непросто восстановить в памяти облик, который она приняла, чтобы ухаживать за больными: тогда ей хотелось хоть чем-то возместить причиненное людям зло. Малколм помог вспомнить давние годы... Проведя рукой перед лицом, она произнесла совсем простое заклинание, и черты моментально изменились.

— Констанция? — Малколм был потрясен. Сида с лицом молоденькой девушки — очень странное и пугающее зрелище.

Пытаясь успокоить его, Деме улыбнулась и заговорила голосом Констанции:

— Да, это я, Малколм. — Слова отдались в темноте зала звонким эхом, воскрешая давно прошедший ужас и скорбь.

На воина это оказало невероятное воздействие, однако совсем не то, на которое она рассчитывала. Хотя губы шевелились, Малколм не мог издать ни звука. Наконец слова хлынули из него потоком:

— Господи! Я любил тебя! Я хочу сказать, я... Господи Боже мой!

Трудно представить, что призрак может упасть в обморок, но именно так Малколм и поступил, прямо рядом со стулом Деме.

Голос Констанции в последний раз прозвучал в этой комнате.

— Ах да. Я совсем забыла.

По ту сторону красных тюремных ворот прошла старушка в синей шляпке и твидовом пальто, ведя на поводке маленькую собачку, помесь терьера и таксы. На песике красовалось синее пальтишко, явно связанное хозяйкой. Старушка вела со своим верным спутником разговор: «...тут никак нельзя писать, мой хороший...»

Эти простые слова, долетевшие до бывшего узника, имели для него странное значение. Пожилая женщина даже не посмотрела в его сторону, и через мгновение их пути навсегда разошлись, но казалось бы бессмысленный момент соприкосновения с настоящей жизнью был первым его собственным за пятнадцать лет. Талискер сделал последние несколько шагов к воротам тюрьмы. Он улыбался.

И в этот миг кое-что случилось. Талискер понял, что вокруг тюрьмы существует невидимый барьер. Внутри время застывшее, грязное, словно второго сорта, и его делает таким та самая сила, которая пытается удержать, не пустить наружу. Перед ним не было никаких видимых преград, но он вытянул вперед руки, словно пытаясь прорваться сквозь них. Говорят, что в тюрьме время течет меж пальцев. Так оно и есть, только своего времени у тебя нет — это время других.

Но все закончилось. Талискер чувствовал себя немного глупо. Стоя на осеннем солнышке, он понимал, что выдумал эту ерунду насчет времени и стен, однако тело еще хорошо помнило ощущение преодоленного барьера. Ему казалось, что он пробудился от страшного сна. Бывший узник повернулся к тюрьме и сказал что-то охраннику, запиравшему ворота. В этот день больше не выпустят никого.

Талискер шел по улице, и его переполняли новые ощущения. Машины ехали так близко, что все тело чувствовало их шум. Дорога была широкая, огражденная по краю заборчиком, чтобы люди могли пересечь ее только по подземному переходу. Талискер повернул к черной пасти входа в тоннель. Неожиданно молодой человек лет двадцати перелез через оградку проезжей части и бросился на другую сторону, привычно лавируя между машинами. Талискер замер и хотел что-то крикнуть, но сдержался. Юноша перебежал дорогу и перемахнул через другую оградку. Он явно делал так каждый день. У Талискера дрожали губы.

— Куда спешишь? — пробормотал он. — Ты мог погибнуть...

Его внимание привлек звук. Дерево качалось на ветру, шумя ветвями так громко, будто шел дождь. Кожистые блестящие листья танцевали в такт неслышной музыке природы. Талискер опустился на скамейку и принялся слушать. Он понимал, что ведет себя странно, даже в автобус не сел, но дерево успокаивало.

— Ты не теряешь время, — шептало оно. — Ты им наслаждаешься.

Придя в себя, Малколм устыдился своей вспышки и того, как близко его знала Деме. Она пыталась сделать вид, будто ничего не случилось, тем не менее он избегал ее взгляда, хотя черты Деме больше не напоминали лицо давней возлюбленной.

— Я просто пыталась утешить тебя, Малколм. И утешила. Вокруг умирали люди; твоя любовь к Констанции была сладка и горька одновременно. Она воодушевила тебя, и ты умер почти счастливым, разве нет?

Он не ответил, а молча опустил голову. На его лице читались ярость и удивление. Деме решила сменить тему и продолжила рассказ.

— Когда все умерли, я бродила по пустым улицам, и мои шаги отдавались эхом от унылых стен. Я бы непременно покинула это место, чтобы пытаться достичь своей цели, но меня одолевала нерешительность, рожденная пониманием, что можно принести мор и в другие части города. Я не слишком-то высокого мнения о людях; и все же мне не хотелось вызывать смерть. В темное и жестокое время мора я видела достаточно отваги, чтобы осознать, что у людей тоже есть душа. Увы, решение мне принимать так и не пришлось, судьба распорядилась иначе. И теперь, когда время наконец настало, я не могу выйти отсюда. Я пленник.

Через десять лет после окончания мора несколько семей вернулись в дома, расположенные почти возле Хай-стрит. Я держалась от них подальше, не желая причинить им вред. А потом... могущественный человек по имени Элиас решил расследовать, что же здесь все-таки произошло. Он единственный из всех, кого я встречала в вашем мире, владел искусством магии. Этот человек пришел за мной — почувствовал мое присутствие и сумел отыскать меня. Мы поговорили; я восхитилась им и желала бы узнать побольше о его магии, но он испытывал лишь ненависть. Понимаешь, жена и ребенок Элиаса пали жертвами мора, и его сердце с тех пор оледенело. Он пытался убить меня. Мы сражались здесь, в комнате, — видишь следы на стенах? Я оказалась сильнее, и он бежал, смертельно раненный. Элиас умер не сразу — слишком сильно пылала его ненависть. Он вернулся следующей ночью и наложил запирающее заклятие, так что я не в силах покинуть это место. Заклятие все еще держится. Элиас умер, думая, что одержал победу. Пожалуй, и в самом деле одержал, ибо за прошедшие восемь сотен лет память померкла и сны снова стали мирными. Возможно, теперь я бы вышла в мир людей. Нет, скажу честно: вышла бы непременно. Но Элиас закрыл мне путь. Благословлять или проклинать его? Не знаю.

Рассказ утомил Деме. Она откинулась на спинку стула и на мгновение прикрыла глаза.

Донесся голос Малколма, такой же странно неживой, как и он сам, но все же с чудовищным шотландским акцентом:

— И какое отношение это имеет ко мне и моему потомку? Я бы убил тебя, если б мог. Да, убил бы — за те восемь сотен жизней, которые украла ты, отвратительная самовлюбленная тварь!..

Деме открыла глаза, и ее взгляд был полон ярости.

— Осторожнее, малыш, — прошипела она. Малколм вздрогнул, однако не отступил.

— Ну что, убьешь меня? — насмешливо протянул он.

— Просто поверь, — до жути спокойным, холодным голосом проговорила Деме, — что я могу причинить тебе боль. — Помолчав, она вздохнула и продолжила: — Мне нужна твоя помощь, Малколм, но я отправлю тебя назад, если понадобится.

— Нет, — сдался он. — Скажем так, ты возбудила мое любопытство.

Она вновь рассмеялась, и звук отдался эхом в пустой комнате, где говорили двое, которые должны были давно умереть.

— Мне не нужно твое любопытство, мне нужен твой потомок. Смотри.

Деме произнесла заклинание видения, и посреди комнаты в черном недвижном воздухе медленно проявилась картина мира наверху. Заклинание совсем незамысловатое, прямо-таки недостойное ее, все же на Малколма оно произвело впечатление.

— Понимаешь, — тихо промолвила Деме, — благодаря Элиасу я не могу встретиться с ним лично. Даже, тебе, моему посланнику, будет непросто привести его сюда. Я не знаю, как проявится магия... Но смотри! Смотри, я так долго ждала этого...

Талискер собирался покинуть уютную скамейку возле дерева и отправиться к автобусной остановке, когда из подземного перехода раздались сердитые крики. Наверх вышла юная парочка, причем девушка шла очень быстро, прижимая к себе сумочку. Парень почти бежал, пытаясь от нее не отстать.

— Подожди, Сьюз, — позвал он, моргая на ярком свету и потея в кожаной куртке, которая сидела на нем плохо и напоминала скорее обивку дивана.

Парень остановился, откашлялся и сплюнул на дорогу. Девушка, не думая даже обернуться, поспешила к остановке.

— Черт, — тихо выругался парень. Раздались новые крики, на сей раз ближе, и из перехода вышел старый бродяга.

— Прям весь бок, — кричал он. — И нараспашку. Да уж, прям нараспашку!

Кажется, бродяга обращался не столько девушке, сколько к миру в целом. Потом старик покачнулся и едва не упал, но все же восстановил равновесие и, выпрямившись, заговорил совсем по-другому:

— Все в порядке, девчушка, все в порядке.

Талискер застыл, пытаясь понять, что же ему напоминает странное поведение бродяги. Однако не успел он как следует покопаться в памяти, как тот снова закричал:

— Шлюха!

Девушка, которую старик только что пытался успокоить, остановилась, прижимая к себе сумочку.

Талискер обратил внимание, что на бродяге ярко-желтые кроссовки, которые выглядели нелепо в сочетании с грязно-серой одеждой, но... Все же человек держался со странным достоинством.

В этот миг бродяга с разгону врезался в юношу с криком:

— Боже мой! Твоя нога! Твоя нога!

Терпение парня лопнуло, он схватил старика за лацканы и встряхнул. Тот, казалось, и не заметил, а смотрел невидящим взглядом в...

Контузия! Талискер невольно вскочил со скамейки. Старик, как дядя Талискера, был когда-то контужен. Такие люди обречены снова и снова видеть, как их друзья взрываются, разлетаются на части. Ни один современный фильм «ужасов» не в силах выразить такое. Кошмарные воспоминания запечатлеваются в мозгу несчастных и проигрываются в самые неподходящие моменты, постепенно сводя с ума бывших героев.

— Вонючий урод! — заорал парень.

Талискер опоздал на секунду, и юноша успел стукнуть старика по лицу. Из носа хлынула кровь, и бродяга застыл в оцепенении, явно перепуганный. Но парень не успокоился, а снова подтянул к себе несчастного.

— Вонючий урод! — повторил он, намереваясь ударить старика по ребрам.

— Отпусти его, — тихо проговорил Талискер. Он стоял за спиной парня, положив ему руку на плечо. Ему не хотелось причинять боль глупому мальчишке. — Отпусти.

Парень не обернулся. Застыл, словно в нерешительности, и наконец плюнул в окровавленное лицо старика.

Рука Талискера сильно сжала его плечо, и он отпустил свою жертву.

— Этот придурок доставал мою подружку, — проскулил юноша. — Она испугалась.

Возразить было нечего, поэтому Талискер просто толкнул его в сторону девушки, которая залилась слезами при мысли о том, что ее парню могли сломать пару ребер.

— Вали отсюда. Прямо сейчас.

Парень сделал несколько шагов вперед, потом выпрямился, одернул куртку и хотел было сделать неприличный жест в сторону обидчика, но наконец разглядел его получше и быстро передумал. Парочка поспешила к автобусной остановке.

Бродяга сидел на тротуаре, обхватив руками голову.

— Пойдем, старина. Давай доберемся до скамеечки, а? Как идея?

Талискер помог ему подняться и подвел к дереву. Люди, которые остановились посмотреть, начали расходиться. Представление окончено, остался просто старый бродяга с разбитым носом.

Кажется, человек пришел в себя, во всяком случае, он поблагодарил Талискера, когда тот протянул ему платок, чтобы вытереть кровь.

— Нос не сломан, — объявил бывший заключенный. Он насмотрелся в свое время на сломанные носы.

— А я не пьян, — сказал старик в ответ.

— Знаю. Мой дядя Чарли...

— Как тебя зовут, парень?

— Дункан.

Они обменялись рукопожатием, и бродяга представился.

— Зак. — Он посмотрел в сторону ворот, из которых недавно вышел Талискер. — Парень окончит свои дни там.

Дункан улыбнулся, не зная, что сказать.

— Они просто не понимают, — пробормотал он. — Эти детишки ничего не знают о времени.

Зак глубокомысленно кивнул.

— Сигаретки не найдется, сынок?

У Талискера была только одна, и они вместе ее выкурили. Пока бродяга затягивался, внимание его собеседника снова привлекли желтые кроссовки.

— Мне нравятся твои тапки, Зак. Они... превосходны.

Зак, довольно улыбаясь, повертел ногами, чтобы как следует показать обувь.

— Самый писк моды, парень.

Сначала Талискер воспринял его слова всерьез и сделал над собой усилие, чтобы не рассмеяться, но одного взгляда на честное разбитое лицо бывшего героя хватило, чтобы все же разразиться хохотом.

— Писк моды, а?

Они оба разразились смехом, и ветерок уносил сигаретный дым за стены тюрьмы, за город, в море.

— Вот, — сказала Деме. — Музыка, которую он несет в себе, объединит разрозненные кланы сидов и феинов. Гордись, воин, ибо он твоей крови. Этот человек принесет с собой зарю веры и коней, скорби. Дункан Талискер. Ты должен привести его ко мне.

ГЛАВА 2

Талискер пробыл дома уже десять дней, и каждую ночь его преследовал один и тот же сон.

По полю битвы бежит человек. Воин. Весь в грязи и крови врагов. Боевой клич ревом прорывается сквозь шум сражения.

— Маклеоды! Ко мне! Ко мне!

Он продолжает пробиваться сквозь ряды неприятеля. Окровавленные обрубки тел падают в грязь. Шум становится все громче и громче...

И вот его лицо. Прямо перед Талискером искаженные яростью черты, покрытые потом и кровью. Потом воин улыбается, обнажая желтые зубы, поднимает меч в приветствии. От него исходит нестерпимая вонь. Холодный ветер дует в спину Талискеру.

— Дункан, — говорит воин. — Дункан, это я.

Проснувшись, Талискер испытывал всевозрастающее беспокойство. В темноте крохотной квартиры слова воина висели в воздухе обвинением. «Это я». Талискер всегда был здравомыслящим человеком, и раньше ему не случалось видеть повторяющиеся сны. Хотя повторялись они не точно. С каждым разом картины, представавшие перед ним, были все ужаснее, все безнадежнее. Это начинало его сильно беспокоить.

На сей раз Талискер во сне протянул руку к лицу незнакомца, проснулся и осознал, что лежит на спине, пытаясь коснуться пустоты. Он немедленно сел и поправил футболку — с тюрьмы никак не мог привыкнуть, что один в комнате.

— Я тебя не знаю, — негромко сказал бывший заключенный в темноту.

Потом он отправился попить, отметив, что убогая мебель — прощальный подарок правительства — ночью выглядит не так уж и плохо. Вернувшись в постель, Талискер не смог уснуть. Когда первый автобус подъехал к остановке за окном, он все еще лежал, глядя в потолок воспаленными глазами.

Талискер гулял весь день. Собственно говоря, он покинул свою конуру почти в первый раз после освобождения — после пятнадцати лет в камере его охватила боязнь открытых пространств. Но сегодня, после кошмара и последовавшей за ним бессонницы, ему казалось, что он сойдет с ума, если не подышит вольным воздухом.

Оказавшись на улице, Талискер почувствовал, как его окатывает полузабытая волна цвета и звука. Он шел, жадно впитывая в себя лица встречных людей и городской шум, будто можно вернуть потерянные пятнадцать лет за один день.

Бродя по улицам, Талискер не замечал, что все его сторонятся — угрюмый, настороженный вид и покрасневшие от бессонной ночи глаза вызывали у окружающих желание перейти на другую сторону дороги. Он был слишком занят собой. Некогда Талискер возненавидел Эдинбург — винил весь город, будто живое существо, за то, что тот отвернулся от него. Но теперь бывший заключенный знал, что был неправ. Предают только люди. Древний выветренный гранит и песчаник домов видели куда более страшные предательства.

Талискер прошелся по Хай-стрит, от Эдинбургского замка до дворца Холируд, а потом, в качестве завершающего аккорда мистерии своего возвращения, поднялся на Трон Артура и с его высоты оглядел весь город, как частенько делал в детстве. Бродившие вокруг пирамиды из камней туристы быстро собрались и ушли, будто один человек мог испортить удовольствие от экскурсии по городу, который был связан для них с дождем, виски и юбками в клетку.

Талискер простоял там долго, ожидая, быть может, чувства примирения, но его не последовало. Он уже собирался уйти, как ему пришла в голову печальная мысль — город не простил его и не выпустит из своих цепких объятий.

— Дяденька!

Талискер посмотрел вниз и увидел, что по склону карабкается маленькая девочка. Мать сильно отстала от нее.

Малышке было лет восемь, и красотой она не отличалась — грязные русые волосы встрепаны, щеки разрумянились от быстрого подъема. Одетая в застиранное синее платьице и розовые сандалии, девочка держала в одной руке три или четыре одуванчика с белыми головками, стараясь не сбить с них пушинки.

— Хочешь одуванчик? — храбро спросила она, добравшись до вершины. — Смотри, я тебя научу, как надо, — важно проговорила малышка, переложив один цветок в другую руку и подув на него.

Ветерок понес маленькие белые парашютики над холмом. Талискер глядел будто зачарованный, как они полетели через город к морю. Конечно, в детстве он сам делал так не раз, но никогда это простое зрелище не казалось ему таким прекрасным. Новые и новые невесомые белые пушинки уплывали вдаль, пока у девочки не остался только один одуванчик.

— Хочешь подуть? — спросила она таким тоном, будто разговаривала со своим приятелем, и протянула ему цветок. Талискер покачал головой, не решившись заговорить с ней. Малышка явно огорчилась, и тогда он поднял ее и поставил на пирамиду из камней.

Девочка изумленно посмотрела на него.

— Сюда идет мама.

— Ну, давай дуй. — Он кивнул на последний одуванчик.

— Сейчас.

Она подула на последний белый шарик и тихонько запела песенку.

Талискер смотрел, как белые пушинки поднялись в воздух и зависли на мгновение, прежде чем их подхватил ветер и понес к братьям, летящим над холмом.

Он перевел взгляд на другую сторону холма, по которой наконец поднялась мать девочки. Талискер снова обернулся к ребенку, и в этот миг его коснулся старый добрый враг — ясновидение. Он увидел ту же девочку — нет, не девочку, красивую молодую женщину в свадебном платье, которая улыбалась ему на прощание. Следы бедности, нередкие спутницы тех, у кого было такое детство, не коснулись ее — она будет жить счастливо и в достатке. Ветер подхватил белую вуаль и понес следом за белыми пушинками одуванчиков.

Видение оборвалось, когда в теплом воздухе раздался голос матери девочки:

— Что ты тут делаешь?

— Пока, дяденька, — тихонько проговорила девочка и убежала.

Талискер заметил его на пути от Королевского парка ко дворцу Холируд. Сначала он принял зверька на дороге за собаку, но, приглядевшись, замер в удивлении. Заяц. Талискер никогда не видел этих животных и был совершенно уверен, что они не живут в городе. Ушастый зверек, сидящий на мощных задних лапах, казался удивительно большим и упитанным — круглые коричневые бока аж лоснились. В позе чудилось едва ли не королевское достоинство. Но больше всего удивляли глаза — ярко-золотые, без тени смущения или страха.

На несколько секунд их взгляды встретились, и Талискеру нестерпимо захотелось сказать что-нибудь. Он сделал шаг вперед... В то же мгновение заяц повернулся и бросился к скале так быстро, что глаз не успевал за ним следить. Талискер моргнул. Ему показалось, что ушастый не спрятался в кустах и не нырнул в нору, а просто исчез. Здравый смысл немедленно приписал такое странное явление яркому солнышку, ослепившему глаза. Талискер сделал несколько шагов в сторону, где исчез странный заяц, и тут заметил что-то в траве.

Он наклонился, не отводя взгляда от края обрыва, поэтому сначала почувствовал холод камня, прежде чем увидел его. В руке сверкал огромный изумруд размером с кулак. Талискер присвистнул. Если эта штуковина настоящая, то на нее можно безбедно прожить остаток дней. Он находился всего в нескольких десятках метров от дворца Холируд, изумруд наверняка оттуда, и все же...

Зеленый камень согрелся, впитав тепло ладони. Искаженное отражение глянуло на Талискера из самой большой грани, и, должно быть, из-за игры света и тени лицо казалось спокойнее, моложе, рыжие волосы светлее и мягче. Он выглядел... невинным.

Талискер долго смотрел на драгоценность, а потом с улыбкой сунул ее в карман.

— Все страньше и страньше... — Эта мысль пробудила в нем другую, и, глянув на часы, он бросился бежать. — О Боже, я опаздываю!

Через десять минут Талискер встречался с Шулой.

Кафе-кондитерская на самом деле представляла собой подобие парника, пристроенного к зданию галереи. Солнечные лучи пронизывали стеклянную крышу и стены, что должно было обеспечивать посетителям положительный настрой. Но для Талискера здесь было слишком ярко. Он стоял у огромной входной двери, окаймленной сосновым брусом, и вдыхал смесь запахов мастики и капуччино, чувствуя себя неуместным здесь, слишком грязным снаружи и внутри.

В одном из солнечных пятен сидела Шула, помешивая кофе ложечкой. Талискер наблюдал за ней уже несколько минут. Будучи слепой, она не могла его увидеть, однако, видимо, почувствовала, потому что на ее лице отразились ожидание и узнавание.

Он шагнул к ней.

— Шула?

Несмотря на долгие репетиции, это прозвучало как мольба о помиловании.

Она обернулась к нему, поднялась и протянула руки.

— Талискер.

Шула улыбнулась так, будто сомневалась, действительно ли встреча ее радует. Он подошел поближе, и она легонько провела рукой по его лицу, пытаясь понять, что же с ним сделали пятнадцать лет тюрьмы. Когда маленькие пальчики коснулись горьких складок у губ, он с трудом сдержал душащие его слезы. Ему представилось, как он прижимается к ней, плача, зарывается лицом в чудесные черные волосы... Талискер взял себя в руки, и только одна слезинка потекла по щеке. Он торопливо убрал пальцы своей давней возлюбленной, прежде чем она сумела понять что с ним происходит. Но попытка скрыть чувства провалилась — предательская капелька упала на тыльную сторону ладони Шулы. Талискер смотрел со странной смесью чувств, как слеза летит в бело-голубом свете, блестя на солнце маленьким бриллиантом. Он торопливо стер ее большим пальцем и заглянул в лицо молодой женщины. Та все поняла, и улыбка стала куда мягче и естественнее.

— Шула, — повторил Талискер, покорно опустившись на стул.

Она заговорила. Большую часть всего этого бывший заключенный прочел в ее письмах, но Талискеру было все равно: он скорее смотрел, чем слушал. Давняя подруга рассказывала ему о людях, к нему безразличных, чьи жизни шли своим чередом, — скорее всего при встрече они перешли бы на другую сторону улицы. Шула — другое дело. Когда-то она его любила.

— Шула, — перебил он. — Мне на них наплевать. Почему ты перестала писать?

По ее лицу пробежала тень. Она попыталась посмотреть ему прямо в глаза, хоть ничего и не видела.

— У меня был роман. Он давно кончился. Зато теперь есть дочь — Эффи. — Шула невольно улыбнулась. — Такая красавица...

Талискер взял ее за руку и крепко сжал.

— Я рад за тебя, Шула. Честное слово.

В ярком солнечном свете на Шулу было приятно посмотреть — длинные черные волосы, изящные движения и темные глаза, которые, хотя ничего и не видели, могли смеяться или плакать. Ей удивительно шли длинная юбка в цветочек, лимонно-желтый кардиган и атласная блузка. Неожиданно Талискеру показалось, что все цвета, украденные тюрьмой и обернувшиеся черно-серыми, возвращаются вновь при взгляде на давнюю возлюбленную. Он легко мог представить себе улыбающуюся малышку, точную копию матери. Наверняка они много смеются.

— Подожди, я принесу кофе. — Талискер отпустил ее руку, и Шула явно погрустнела. — Вернусь и расскажу тебе один секрет.

— Уже секреты? Ты только десять дней как вышел!

Они проговорили довольно долго, хотя он потом не мог вспомнить, о чем. Шула постепенно успокаивалась и вела себя все естественнее. Краткий, но прекрасный час они были той же беззаботной парочкой, влюбленной друг в друга пятнадцать лет назад. Соответственно, желая избегнуть тем гнева и скорби, они говорили о бывших одноклассниках.

— Помнишь Мандо?

— Да. Странный такой.

— Ага. Никогда не поймешь, что у него на уме. Кажется, он всегда балансировал на самой грани. И в любую секунду мог сорваться.

— Странно слышать это от тебя, Талискер. — Шула осознала, что говорит, и выражение ее лица резко изменилось. По слухам, Талискер убивал в безумии и расчленял свои жертвы. — Боже мой, я...

— Все в порядке.

Конечно же, все было вовсе не в порядке. Она ему не верила. Именно это она ясно дала понять последними словами. Шула считала его виновным. Как же она умудрилась смириться с этим и простить его? Талискер поспешно проглотил готовые вырваться слова: «Я невиновен!» Кому теперь до этого дело? Он снова чувствовал себя не в своей тарелке и, подняв взгляд на собеседницу, увидел, что она тоже принадлежит к другому миру, как и все остальное.

Повисла длинная, неловкая пауза.

— Талискер, я правда...

— Все в порядке, Шула. — Он не смог произнести это нормальным голосом. — Честно.

Она прикусила нижнюю губу, чтобы не расплакаться, а потом тихонько сказала:

— Что будем делать, Дункан?

Он вздохнул, желая, чтобы цвета снова вернулись к ней, вдыхая аромат ее духов, пока и тот не исчез.

— Может, останемся друзьями, Шу?

Услышав свое старое прозвище, Шула рассмеялась и вновь взяла его за руку.

— Думаю, это отличная идея. — Голос все еще слегка дрожал. — Ты совсем забыл про секрет, а?

— Ах да. — Талискер сунул руку в карман, вынул изумруд и пошутил, вкладывая самоцвет ей в руку: — Он был дарован мне Королем всех зайцев.

Шула с восторгом и вниманием выслушала его странную историю, все вертя и вертя камень в руках и легонько хмурясь. Наконец, когда он закончил рассказ, просто спросила:

— Дункан, ты собираешься туда отправиться?

— Куда?

— В место, откуда родом эта вещь?

Выходя из галереи, он чувствовал себя несколько лучше. Шула предложила ему встретиться с ней и Эффи на Принсес-стрит и перекусить. Талискер слегка расстроился, что она не пригласила его домой, но понимал ее желание не торопиться. Даже к дружбе после стольких лет стоит подходить с осторожностью и приложить немало усилий. Шула рассказала ему о центре для «бывших зэков» — последнее слово она выговорила нерешительно, опасаясь его реакции, — куда иногда приходит помогать. Талискер не был уверен, что ему нужно именно это, но обещал зайти.

По пути к станции Уэйверли он приобрел в киоске небольшой букет. Глядя на красно-желтые соцветия в своих руках, он не мог понять, зачем вообще купил их. Раньше ему никогда не случалось покупать цветы.

— Цвет, — пробормотал он. — Настоящий цвет.

Талискер припомнил темные приглушенные тона крохотной квартиры и мрачно улыбнулся.

Сперва его настиг запах. Талискеру не приходилось сталкиваться с такой сильной вонью разложения прежде, но перепутать было невозможно. Запах рванулся на лестничную клетку, стоило ему открыть дверь. Обернув лицо шарфом, Талискер вошел и окинул комнату взглядом, чувствуя подступающий страх. Неужели они все же узнали, что его выпустили из тюрьмы? Освобождение предполагаемого маньяка-убийцы хранили в тайне, старались скрыть от прессы. Люди ненавидели его, и он боялся их ненависти.

Увидев источник вони, Талискер на долю секунды почувствовал облегчение, затем придушенно вскрикнул и закашлялся. Закрыв за собой дверь, он прислонился к ней и изумленно смотрел прямо перед собой.

Привидение. Или призрак. Бывший воин, берсерк. В воздухе висело эхо далеких криков «Маклеоды, ко мне! Ко мне!» — но победоносные сражения давно остались позади. На бледной коже лица проступили трупные пятна — Талискеру припомнилось гнилое яблоко. Черты было трудно различить из-за распухшей плоти и свалявшихся рыжих волос, блеск черных глаз только угадывался. На правом боку расплылось огромное желтое пятно от подмышки до талии, рубаха приклеилась к телу. На груди виднелись кровавые пятна от колотых ран.

На призраке был настоящий шотландский килт, совсем не похожий на юбочки, которые раскупают туристы, куда больше напоминавший обернутое вокруг бедер одеяло, поддерживаемое поясом. На плече изношенный плащ крепился к домотканой рубахе оловянной брошью. В левой руке воин держал короткий меч, сжимая его белыми распухшими пальцами, похожими на корни; Талискер отстраненно подумал, что никогда больше не будет есть пастернак.

Они смотрели друг на друга из разных углов комнаты. Посередине желтело пятно солнечного света, и бывшему заключенному показалось, что если он пройдет через него, то станет таким же бесплотным, как призрак по ту сторону комнаты. Чувство отвращения исчезло, уступив место жалости и раздражению.

— Значит, это от тебя так воняет? — проворчал Талискер.

— Я не виноват. Посмотрим, как будешь благоухать ты через пару сотен лет. — Голос горца оказался на удивление высоким и пронзительным. Во сне он звучал по-другому, хоть и с таким же сильным шотландским акцентом.

Талискер удивлялся собственному спокойствию. Помолчав, он задал следующий вопрос:

— Ты пришел поговорить со мной?

Горец кивнул, и Талискера чуть не стошнило при мысли о том, что голова призрака может отвалиться и упасть на пол с отвратительным стуком.

— Я... я не в состоянии говорить с тобой так. Ты не можешь что-нибудь с собой сделать?

Призрак задумался.

— Не исключено... Только никуда не уходи, хорошо?

Талискер снова обернул лицо шарфом. Он не мог больше переносить вонь.

— Я здесь живу. Куда мне деваться?

На улыбку горца оказалось довольно страшно смотреть. Может, при жизни он тоже не отличался обаянием, однако черные десны и сгнившие зубы неприятно напоминали о том, что этот человек давно умер.

— Да. Правда. Но я все равно бы тебя нашел. — С этим призрак исчез.

Талискер уронил цветы, которые все еще держал в руках, и они рассыпались по грязному бежевому ковру живой радугой. Он бросился к окну и попытался его распахнуть... Оно оказалось замазано краской и не открывалось.

— Дерьмо собачье, — выругался Талискер, схватил немытый нож и безуспешно попытался отодрать краску. В этот самый момент запах исчез.

Через полчаса он сидел за столом со стаканом и наполовину пустой бутылкой в руке. Ему не случалось пить в этой квартире, но сейчас Талискер допивал третий стакан, вцепившись в бутылку, как в спасательный круг. На стекле виднелись следы грязных пальцев. Он еще не понял, как относится к посещению привидения, потому что не привык копаться в себе. Похоже на безумие... что это может быть еще? Талискер всегда считал себя прагматиком, благодаря этому смог выжить в тюрьме. Тогда почему, почему он не сомневается, что здесь, в комнате, появлялось призрачное полуразложившееся тело? Ему никак не удавалось напиться.

— Так лучше? — С другой стороны стола появился дух. Он куда больше напоминал воина, который являлся Талискеру во снах. Лицо осталось таким же белым, но раны исчезли (не были нанесены?) или скрыты. Та же самая одежда была гораздо чище. От него пахло навозом, а в складках одежды и волосах запутались соломинки. Иными словами, смотреть стало куда приятнее. — Мне так труднее. Понимаешь, перед смертью я выглядел иначе. Весь этот гной... Раньше было больше похоже. Надеюсь, что ты оценил мои усилия.

Талискер пробурчал что-то и опрокинул стакан.

— Ну давай, чего ты хочешь?

— Хорошо... с чего бы начать? Ты ведь понял, что я твой предок? Мое имя Малколм Маклеод, но можешь звать меня Малки. Я твой прапрапра... — призрак махнул рукой, обозначая невероятное количество этих «пра», — ...дедушка.

Талискер внимательно посмотрел на необычного собеседника. И верно, глаза похожи, не говоря уж о рыжих волосах. Особенно странно, что этот неизвестно-сколько-раз-прадедушка умер ровесником Талискера. От этого стало не по себе, особенно когда припомнилось, как он выглядел перед смертью.

— Прости, Малки. Ты был совсем молодым, когда...

— Да уж. Сражен во цвете лет.

— Так зачем ты здесь?

— Боюсь, что не могу точно объяснить. Меня вроде как послали за тобой присматривать.

Талискер выпил еще, не обращая внимания на резь в глазах. Понемногу приходило опьянение. Он насмешливо фыркнул и поставил стакан на стол.

— Прямо как вонючий Джимини Крикет?

Призрак выглядел удивленным и оскорбленным одновременно.

— Что?

— Голос совести, — вздохнул Талискер.

— Боже мой, нет. Не дури. Судя по всему, именно этого тебе хватает за глаза.

— Ага. Но мне вовсе не нужно, чтобы ты за мной присматривал, — сварливо ответил бывший заключенный.

Виски действовало все сильнее — он сегодня ничего не ел, только выпил кофе с Шулой. После всех событий дня разговор с отдаленным предком за бутылкой виски немного хватал за край. Мир тихонько поплыл. Талискер глянул на Малки, который качался вместе со всей комнатой.

— Чертова заноза в заднице, — пробурчал он. — Вот кто ты на самом деле.

— Слушай, я тебе правда понадоблюсь. Но пока не могу объяснить. Просто доверься мне.

— Ага. По рукам. — Талискер громко рыгнул. Малки с подчеркнутым отвращением посмотрел на пустую бутылку.

— Выпивка тебя прикончит.

Талискер снова рыгнул, словно в ответ на замечание призрака.

— Очень, очень смешно, — проворчал Малки. — Наверное, меня стоило назначить твоим чувством юмора, а то у тебя его, кажется, нет. Ты прямо настоящий герой...

Талискер потерял терпение.

— Зачем? — Он стукнул стаканом по столу. — Зачем ты мне нужен? Ты призрак. Я могу через тебя рукой провести. Христа ради, Малки, будь...

— Что? — нахмурился тот.

— Будь реальнее. — Талискер понизил голос почти до шепота. — Извини, приятель, я отправляюсь на боковую. — Он встал и пошел к постели, не сводя с призрака глаз, так что в конце концов смотрел себе через плечо. — Ну вот. Не хочу тебя расстраивать. Понял? И это странно слышать от меня. — Бывший заключенный издал какой-то приглушенный звук и укрылся одеялом с головой. — Смешно, правда?

Засмеялся он или заплакал, понять было невозможно.

ГЛАВА 3

Ворон опустился в темную пустоту. Здесь не с чем было сравнить размах иссиня-черных крыльев, но шума и ветра, поднятого ими, хватило бы, чтобы любая душа, оказавшаяся здесь, поняла — перед ней существо, могущественное, как бог. Полное силы и магии.

Птица замерла, обводя пустоту блестящими глазами. Убедившись, что вокруг никого нет, обернулась человеком.

Высоким человеком в черных одеждах, с синими глазами, чем-то похожими на глаза ворона. Можно было различить только лицо и длинные тонкие пальцы. Пройдя немного вперед, он остановился и нахмурился. Потом неуверенно шагнул, еще раз и еще и уставился на землю прямо перед собой, словно она могла расступиться и поглотить его. И могла ведь! У его ног разверзлась огромная, почти бездонная пропасть. Человек-ворон улыбнулся и, наклонившись вперед, презрительно сплюнул в темноту. Затем принялся ждать.

Из расселины вырвался белый луч света. Существо моргнуло, но не отступило. Настала тишина, в воздухе повисло ощущение присутствия кого-то еще, усиливающееся с каждым мгновением. И верно, из сияющей белизны выползло существо, подобное черному пятну. Оно мало напоминало хоть что-то живое. Жизнь не могла зародиться в этом месте, и все же черная тварь решительно двигалась к вызвавшему ее.

Осторожно отступив назад, человек в черном наклонился и коснулся холодной массы у ног. Пустоту осветила желто-зеленая вспышка, и перед человеком-вороном возникло его подобие, сгорбленное, напоминающее животное, но с теми же чертами, хотя в глазах была лишь пустота. Руки свисали до колен, и пальцы мелко дрожали. Тем не менее тварь вполне подходила для неких целей.

Человек-ворон холодно улыбнулся.

— Добро пожаловать, демон. — Пустоту заполнили жуткие отзвуки его злобного смеха. Дух промолчал, ожидая приказаний. — Нельзя отправляться в такое далекое путешествие обнаженным. Минуточку...

Он положил руки на грудь демону, ухватился тонкими пальцами за складки плоти и потянул. Форма существа начала меняться. Через некоторое время на нем появилась одежда такого же безжиненно-серого цвета, как и кожа. Демон явно испытывал боль — он моргал и даже поморщился, однако стоял спокойно и тихо, не пытаясь отойти от своего создателя, даже когда тот потянул за складки на бедрах, чтобы создать подобие штанов.

Наконец дело было сделано, и художник отступил на шаг, чтобы оценить плоды своих трудов.

— Добавим немного цвета, — пробормотал он, взмахнул рукой, и в пустоте снова вспыхнул желто-зеленый свет. Теперь демон был готов к путешествию — на нем оказались синие штаны, черный жилет и свободная черная куртка. Не хватало только ботинок — на огромных лапах не было складок кожи.

— Ага. — Человек-ворон еще раз окинул его критическим взглядом. — Головной убор скроет эти глаза. — Из волос демона вышла вполне сносная серая кепка, бросавшая тень на лицо. — А теперь, тварь, слушай меня. Я Корвус, твой создатель, и ты должен повиноваться мне, иначе я не позволю тебе вернуться во тьму. Существование — это боль, не правда ли?

Демон кивнул, явно соглашаясь. Черты лица начали таять, будто кожа была сделана из воска, а внутри бушевало пламя. Начало проступать совсем другое лицо, более близкое к истинной природе твари, красно-зеленое, гниющее, Человеческие черты неестественно исказились. Губ не осталось. Из челюсти торчало несколько желтых клыков, а глаза превратились в черные бездны ярости и боли.

— Нет, — прошипел Корвус. — Оставайся таким, каким я тебя сделал. Иначе я тебя на солнце отправлю, и ты будешь там вечно гореть в истинном свете.

Лицо вновь обрело человеческие черты, а глаза — пустоту. Корвус знал, что, потеряй он власть над демоном хоть на мгновение, тот попытается уничтожить его, что здесь, в Ничто, их силы почти равны. На лбу Корвуса выступила испарина. Подняв руки, он показал неверному слуге, куда собирается отправить его — ночной город, залитый странным светом каменных и железных столбов, с яркими коробками, везущими многих людей, словно по волшебству. Сидящие внутри не смотрели друг другу в глаза, будто опасались чего-то. Картина сменилась. Море, на побережье тоже живут люди. И наконец, маленький железный мост. Улица не так ярко освещена, и здесь трудно распознать магию, чуждую миру. Да, там можно посеять семя, которое разрушит надежды феинов и сидов, прежде чем они обретут голос или форму, прежде чем прозвучит имя их так называемого спасителя.

Корвус поглядел на демона. Он чувствовал боль несчастной твари. Хорошее оружие. Любого духа из бездны постоянно сжигает огонь ненависти.

Корвус послал приказания прямо в сознание демона — так было куда безопаснее.

— Теперь иди. Я буду наблюдать за тобой и помогать. Если ты меня подведешь, я тебя уничтожу. Нет... подожди-ка. — Корвус взмахнул рукой, и на черной жилетке появились очертания ворона с острым кривым клювом. Он улыбнулся. — Просто шутка.

Демон исчез.

Вздохнув, человек-ворон вытер пот со лба, обернулся черной птицей и отправился в относительную безопасность своей темницы.

Шел дождь. В сером свете октябрьского утра мир казался коричнево-серым. Рабочую атмосферу расследования убийства под железным мостом нарушал только молодой полицейский, тихо плакавший в сторонке. Сверкали ярко-белые вспышки фотоаппаратов.

Чаплин сбежал по лестнице, прыгая через две ступеньки, и поманил к себе сержанта. Очередная вспышка ярко осветила его, на мгновение выхватив из общего сумрака. Он принадлежал к тому редкому типу высоких, широкоплечих, мускулистых мужчин, которые умудрились не растолстеть. Длинные черные волосы, собранные на затылке в хвост, и смуглая кожа выдавали итальянское происхождение — его отец был родом с Сицилии, а мать чистокровная шотландка. На нем был смокинг, уже изрядно помятый, рубаха с расстегнутым воротом и без галстука. Казалось, его не смущает несколько неопрятная одежда, он рассеянно жевал бутерброд.

Большинство сказало бы, что Алессандро Чаплин чересчур самонадеян, но только не в его присутствии. Инспектора полиции многие уважали и почти никто не любил.

— Неприятное дело, сэр, — заметил сержант.

Его явно удивляло появление Чаплина в смокинге, и он не мог скрыть свои чувства — брови сами собой поползли вверх.

— Какие-то проблемы, сержант? — Чаплин поправил лацкан и бросил хлебную корку в озеро. Тут же подплыла утка, решившая ухватить нежданное угощение.

Чаплин нахмурился совершенно без видимой на то причины, а потом улыбнулся.

— Значит, утки?

Холодный порыв ветра отнес вожделенную добычу в сторону, однако птица упорно гребла лапками и вытягивала длинную шею, так что в конце концов ей удалось ухватить корку клювом. Чаплин поежился от холода и запахнул поплотнее смокинг, хоть это оказалось непросто сделать.

— Молодец утка, прямо на лету схватила. Пойдемте, сержант, попробуем заняться тем же... ха-ха-ха! Поняли шутку? — Он отвернулся и отправился осматривать тело. На лице не было и тени улыбки.

Сержант покачал головой и пошел следом.

Под мостом несколько человек фотографировали и описывали место преступления. Смерть молоденькой девушки всегда особенно сильно действовала на группу следователей, быть может, из-за того, что все они принадлежали к сильному полу.

Чаплину это напоминало то, как люди отвечают на банальный вопрос — вы хотите мальчика или девочку? «Все равно, лишь бы здоровенький...» Может, некоторые говорят это искренне, но большинство людей боятся искушать судьбу — вдруг сглазят. Подобная атмосфера витала и над всеми сценами преступления, где бывал Чаплин. Какой пол жертвы вы предпочли бы? Конечно, мальчика... Тяжелее вынести, когда на земле сломанной безвольной куклой валяется прекрасное женское тело.

Он прислонился к холодной стали арки моста, глядя на оторванную голову и в очередной раз удивляясь, как люди могут делать такие вещи. Сержант что-то говорил про опознание и необходимость сообщить родителям. «Боже, — подумал Чаплин, — уж лучше провести еще пару часов возле расчлененного тела, чем нанести людям такой страшный удар». В этот миг он почувствовал, как под ложечкой нехорошо засосало и по телу начал распространяться неприятный холодок. Инспектор удивился — на него давно не действовали зрелища и более отвратительные. Через пару секунд он осознал: это чувство узнавания. Перед ним мелькнули тени прошлого, и, закрыв глаза, Чаплин застонал, как от удара.

— С вами все в порядке, сэр? — Сержант с тревогой посмотрел на старшего по званию.

Голову подняли и положили в пластиковый пакет. Она смотрела пустыми, мертвыми глазами, как поверженная Медуза Горгона.

Чаплин собрался с силами и промолвил:

— Я знаю, кто сделал это.

— Но... — начал сержант. Инспектор его не дослушал.

— Говорю же, я знаю, кто сделал это. — Чаплин молча устремил взгляд на сержанта. На его лице не дрогнул ни один мускул, оно напоминало маску, в глазах читались отчаяние и боль. — Это она...

По железному мосту проехал автобус, и рев дизельного двигателя заглушил последние слова.

— Она, — продолжил Чаплин, — та тьма, которая поглощает нас. Вы никогда не видели его, сержант. Он несет в себе семя разрушения... Убийца — Дункан Талискер.

— С вами все в порядке, сэр?

* * *

— Просыпайся, парень! Просыпайся!

Талискер застонал бы, но язык прилип к небу. Такое впечатление, что из тела волшебным образом испарилась вся жидкость. Похмелье? Не может быть, у него сроду не бывало похмелья. Наверное, он сходит с ума. Даже смешно: умудрился хранить рассудок все эти годы, а выйдя из тюрьмы, утратил его за десять дней.

Талискер закрыл глаза.

— Если это ты, Малки, то отвали и преследуй кого-нибудь другого.

Ответа не последовало, и Дункан рискнул приоткрыть один глаз.

Малки стоял у него в ногах и широко улыбался. В солнечном свете призрак казался еще менее реальным. Лучи пролизывали его насквозь, от чего становилось не по себе.

— Не очень вежливо с твоей стороны так разговаривать со старшим, — упрекнул дух. — Хорошо, что я не обидчивый.

Талискер застонал.

— Так или иначе, сейчас не время со мной препираться. Тебя идут арестовывать.

— Что? — Талискер резко сел.

— Прости. Я тебя огорошил? Но они правда выехали.

— Но за что? Что я сделал?

— Ничего особенного, дурак ты этакий. Разве что нажрался вчера в моем обществе. — Малки был совершенно серьезен. — Ночью убили девушку, совсем молоденькую. Похоже на твой «почерк» — уж не знаю, что они имели в виду.

— Кто они?

— Полицейские. А что это значит?

— Не важно. Откуда ты знаешь, Малки? — Талискер вылез из постели и, не обращая внимания на холод, принялся сдирать с себя пропотевшую одежду, в которой ходил весь вчерашний день.

— Ну, я в некотором роде настроен на тебя, и все, что относится к тебе, касается и меня. Как круги на воде, понимаешь? — Малки явно гордился своим объяснением. — Они говорили о тебе, вот я и услышал. — Призрак пожал плечами.

Талискеру снова представилось, как голова Малки слетает с плеч, и его замутило.

— Кто?

— Полицейские. Один был иностранец.

— Чаплин?

— Да. Ты куда, Дункан? — Талискер направился к двери, натягивая на ходу бежевую куртку.

— Делаю ноги, пока не поздно, — мрачно отозвался тот, не оборачиваясь.

— Это не выход. Настоящий горец никогда бы так не поступил.

Талискер остановился у двери, изумленно глядя на призрака.

— На дворе двадцать первый век, Малки. Я не могу разрубить их на мелкие части своим верным палашом. Ты не понимаешь, о чем говоришь.

— Прекрасно понимаю, — возразил тот. — Я знаю, Дункан. Я знаю все. Ты невиновен.

Талискер не верил своим ушам. Он пятнадцать лет мечтал, чтобы хоть кто-нибудь, кроме него, произнес эти слова. Надеялся услышать их от Шулы. Неожиданно Дункан осознал, что их произнес тот, кого он считает плодом своего воображения, и устыдился.

— Теперь ясно, кто ты. Ты — какая-то часть моего эго. Проекция моих собственных желаний. Я так хотел, чтобы кто-нибудь мне это сказал... — Талискер опустил взгляд, цепляясь за медную дверную ручку как за последний оплот достоинства. — А я думал, что только дети придумывают себе друзей...

Малки в ужасе уставился на него.

— Господи Христе, ну, парень, и проблем с тобой! Слушай, не могу поручиться за других жертв, но вчера ты был со мной. Я не знаю, прости... да и знай я, все равно не имел бы права тебе рассказать. А сам ты не помнишь? Такие вещи не забывают.

— Раньше помнил, — прошептал Талискер. — Но слишком запутался. Очень трудно объяснить. Одно я, должно быть, знаю точно.

— Что?

Талискер снова посмотрел на призрака и попытался улыбнуться.

— Я невиновен, Малки. Да, я в этом уверен. — Он вернулся в комнату и швырнул куртку на спинку стула.

— А теперь повтори, только более твердо.

В дверь постучали. Талискер замер в ужасе.

— Боже мой, Малки, что делать?

— Вариантов у тебя немного, — пожал плечами призрак. — Помни, что ты невиновен. И держись своего. Я отправлюсь с тобой в участок, чтобы тебя поддержать.

— Спасибо, — пробормотал бывший заключенный.

Он подошел к двери, открыл ее и встретился взглядом с полными ярости глазами Чаплина. Однако Дункана это не слишком волновало — он тоже не пылал любовью к инспектору полиции. Они стояли лицом к лицу, не сводя друг с друга глаз, и так сильна оказалась их взаимная ненависть, что сержант почувствовал что-то и даже сделал шаг назад. Некоторое время оба молчали. Пятнадцать лет простирались между ними высокой стеной обиды и презрения. Многое они не успели сказать друг другу тогда, давным-давно.

В конце концов Талискер отступил и поманил пришедших за собой.

— Входите.

Острое чувство ненависти сменилось серой пеленой покорности. Оба полицейских хорошо знали это выражение лица, характерное для отсидевших большой срок, но Чаплина оно всегда злило. Ему хотелось побольнее ударить.

— Чем могу быть полезен? — спросил бывший заключенный.

— Боюсь, придется отвезти вас в участок, мистер Талискер. — Чаплин окинул комнату взглядом. Его внимание привлек плакат на стене, и он подошел к нему поближе. — Сержант, наденьте на мистера Талискера наручники. А, Микеланджело. Красота! Его надо смотреть в оригинале, Талискер.

— Совершенно не обязательно, — пробормотал тот, когда сержант подошел к нему, доставая наручники из кармана.

— Боюсь, так положено по инструкции... Репродукции не в силах полноценно передать цвет. На самом деле самые яркие цвета — белый и красный, они наполняют всю картину жизнью.

Малки стоял на кровати в стороне от всех, то слегка взмывая в воздух, то опускаясь.

— Разве они имеют право так поступать? Разве не нужны доказательства?

Талискер невольно задумался, что случится, если кто-нибудь пройдет сквозь призрака.

— Нет, не обязательно, — пробормотал он.

— Что? — резко спросил сержант. — Я надеюсь, вы не будете сопротивляться, мистер Талискер? На вашем месте я бы не стал. Мы с коллегами провели утро возле канала, собирая по кусочкам труп девушки, так что пребываем не в самом лучшем настроении.

Он натянул на руки арестованному что-то вроде полиэтиленового пакета и туго его затянул. Талискер нахмурился.

— Ну что, готовы? — спросил Чаплин, улыбнувшись. Белоснежные зубы сверкнули в лучах утреннего солнца. Этот человек умудрялся напоминать хищного зверя даже в смокинге.

Талискер открыл было рот, желая что-то сказать, но передумал.

— Что такое? — ровным голосом спросил Чаплин.

— Все начинается сначала, да?

Чаплин глубоко вздохнул. Он окинул арестованного внимательным взглядом и кивнул:

— Да.

По отделению пронесся слух, что Чаплин взял Талискера, и не меньше пятидесяти пар глаз внимательно наблюдали, как арестованного выводят из машины.

Внутри участка никто им и слова не сказал, словно дурная слава Талискера коснулась и Чаплина. Полицейские занимались своими делами, связанными и не связанными с задержанием подозреваемых. Мимо вели грабителей в наручниках, прошла парочка угонщиков автомобилей. И всем было не по себе от присутствия в участке предполагаемого маньяка-убийцы.

Талискер ничего не замечал — мир был как в тумане. Он шел куда вели, тихо радуясь, что Чаплин его не трогает и ничего не говорит. Но почему? Что ему надо?

Молодая женщина-полицейский, попавшаяся им навстречу, была вынуждена уступить им дорогу, чтобы разойтись в узком коридоре. Она первая среди всех встреченных мило и естественно улыбнулась. Наверное, не знала, кого ведут. Талискер устало поглядел ей вслед. Обернувшись, он увидел, что Чаплин смотрит на него с плохо скрытым отвращением. Ясно, что тот подумал, но какая, в конце концов, разница?

Участок, несмотря на мрачную атмосферу, казался более реальным, чем квартира Талискера. Стены здесь всякого навидались на своем веку.

Малки был не более чем тенью своего потомка, и все равно его присутствие утешало. Приятно иметь за спиной верного друга. Призрак шел рядом с арестованным в мрачном молчании, настороженно оглядываясь, то и дело касаясь рукояти меча.

Оставшись на несколько минут один в комнате для допросов, Талискер положил голову на прохладную поверхность стола из огнеупорной пластмассы. Кажется, именно сюда его привели пятнадцать лет назад. Пахло так же — рвотой и политурой, отчаянием, вырванными из жизни годами, незаслуженным позором. И все-таки ему удавалось сохранять внешнее спокойствие.

Малки побегал туда-сюда по комнате, а потом остановился перед Талискером и заявил все с тем же чудовищным акцентом:

— Выйди из оцепенения, Дункан. Они должны понять, что арестовали невиновного.

— Что я могу поделать, Малки? Что мне им сказать?

— Не знаю. Но ты уже бежишь — ну, не в физическом смысле слова... Сдаешься, иными словами. Меня это просто бесит.

Воцарилось молчание. Оба мужчины смотрели себе под ноги. Когда в коридоре послышались шаги, Малки встрепенулся.

— Слушай, ты не можешь просто заявить, что был со мной?

— Не говори чепухи, — раздраженно ответил Талискер.

Дверь распахнулась, и вошел незнакомый полицейский, следом за ним — Чаплин с подносом в руках. Рядом с чашками кофе лежала пачка сигарет «Джи-пи-эс».

Чаплин явно нервничал, из-за ситуации в целом или из-за присутствия другого полицейского — сказать было трудно. Он повозился с кассетами, потом раздал кофе, как радушный хозяин, принимающий гостей. Убедившись, что магнитофон включен, посмотрел прямо в глаза Талискеру. Тот даже не моргнул. Все начинается сначала, да?

— Мистер Талискер, это старший инспектор Стерлинг. Он решил поприсутствовать на нашей... милой встрече, потому что, по его мнению, в данном случае я могу быть пристрастен.

Талискер перевел взгляд на незнакомого следователя. Невысокий, с черными горящими глазами и аккуратно подстриженными усиками, он очень напоминал лучшего героя Агаты Кристи — Пуаро. Дункан почти улыбнулся ему и тут понял, что на лице старшего инспектора написано: «Виновен». Однако глаза тот не отвел, за что Талискер его зауважал.

— Пристрастен? Потому что посадил меня за решетку пятнадцать лет назад? Потому что добился признания от невиновного человека? Не льсти себе — ты просто помог им сделать из меня козла отпущения. На эту роль годился любой. Мне не давали спать тогда трое суток подряд. Я признался после семидесяти шести часов бодрствования. — Талискер криво усмехнулся. — Я признался бы в убийстве Джона Ф. Кеннеди, если бы меня о нем спросили. Что ты имеешь в виду? Что в некотором роде тебе не совсем на меня наплевать? Или это новая уловка? Иди в задницу, Алессандро. Не верю, что тебе есть до меня дело.

Чаплин коснулся резинки, стягивающей его волосы в хвост. Талискер помнил эту привычку; выходит, инспектору стало не по себе.

— В один прекрасный день, Чаплин, я докажу свою невиновность. — Голос звенел от сдерживаемых эмоций. Он с трудом сглотнул. — И что тогда? Компенсируешь мне потерянное время? Купишь кружку пива, извинишься? Скажешь, что всего лишь делал свою работу? Разве не так оправдывались нацисты на Нюрнбергском процессе?

Чаплин резко поднялся, и пластиковые ножки стула противно заскрипели. На виске инспектора билась синяя жилка, на скулах играли желваки.

— По-моему, — наклонился вперед Стирлинг, — там говорили, что просто исполняли приказы.

Талискеру не дали возможности ответить.

— Извинюсь? — прошипел Чаплин. — Буду сожалеть?.. Да. Верно. Скажите, мистер Талискер, полагаете, вы один, кому дали пятнадцать лет? — Он навис над арестованным так, что тот чувствовал запах одеколона, исходящий от него. — Позвольте сообщить вам, мистер Талискер, что есть и другие виды тюрьмы.

— Чушь собачья.

Чаплин развернулся, отошел в другую часть комнаты и закурил сигарету. При этом он прошел прямо сквозь Малки, который стоял за его спиной.

— Ничего, что я здесь? — съязвил горец.

— Я считал, — начал Чаплин, — что ты невиновен, Талискер. Удивлен? Думал, никто тебе не верит? Ну так вот, я верил. — Он сделал паузу, чтобы дать собеседнику хорошо осознать последнюю фразу, потом глубоко затянулся сигаретой и продолжил: — Это был сущий ад. Может, ты и через худшее прошел, не спорю, но мне пришлось не сладко.

— Это имеет отношение к делу, инспектор Чаплин? — перебил его Стирлинг. — Мы должны допросить подозреваемого, а не копаться в вашем общем прошлом.

— Да, — сказали оба мужчины хором.

— Да, — повторил Чаплин. — Имеет. Пожалуйста, позвольте мне закончить, сэр.

Стирлинг кивнул.

— Я буквально жил твоим делом, Талискер. Приносил его домой, читал за едой, оно мне снилось. Мы все были на грани — те, кто не работал с нами тогда, не поймут. Столько свидетельств — а ты все отрицал. Ты ведь знаешь, что обвинение основывалось на косвенных уликах. Шесть убийств, Талискер. Шесть девушек...

— Да. — Талискер закрыл глаза.

— Мы были так уверены, что поймали убийцу. Так чертовски уверены...

— Инспектор. — Стирлинг бросил на Чаплина укоризненный взгляд, но тот не обратил внимания.

— А потом я допросил тебя. Помнишь? И через тридцать секунд убедился — или думал, что убедился, — в твоей невиновности. Я сказал это всем, кто спрашивал, и некоторым из тех, кто не спрашивал... Однако было поздно. Ты почти признался, и машина правосудия сделала свое дело. Остальное уже вошло в историю. Но я не мог смотреть тебе в глаза в зале суда.

Он перестал расхаживать взад-вперед и снова коснулся волос. Сигаретный дым витал вокруг его головы облаком.

— Я пытался забыть. Говорил себе, что такова система, что все мы порой ошибаемся. Но я сильно изменился с тех пор, стал циником. Я как будто отравлен той мерзкой историей. Я жил с ней почти шестнадцать лет. До сегодняшнего утра...

Выражение его лица резко изменилось. Чаплин бросился к столу, откинув в сторону пластиковый стул, и принялся вытаскивать что-то из кармана смокинга. Талискер понимал, что он делает. Не надо, подумал арестованный, не показывай мне...

— Черт возьми, парень! Они были правы! — закричал Чаплин, потеряв самообладание, и вывалил на стол кипу фотографий.

Черно-белые снимки рассыпались по пластику, ужасные и в то же время угрюмо-величественные. Фотограф умудрился передать некоторую гордость и даже величавость поверженной, изуродованной девушки.

— Пес! Ублюдок! Они были правы, так ведь? Ты виновен! Я мучился пятнадцать лет напрасно!

Талискер не слушал. Он скользнул взглядом по фотографиям с такой опаской, словно они могли убить, потом закрыл лицо руками.

— Пожалуйста, Чаплин. Не надо...

— Ты был виновен, ублюдок! Посмотри! Только взгляни, что ты сделал с ней!

Талискер снова застонал.

— Нет, — пробормотал он. — Нет, нет, нет...

ГЛАВА 4

— Малки, что происходит?

— Ты спишь, парень.

Они стояли на горе. Шел снег — не мягкий и пушистый, а холодный, колючий. Острые льдинки били по лицу, застилали глаза и падали в бездонную пропасти. Талискер с трудом держался за крохотный выступ на почти гладком отвесном утесе. Вены на руке вздулись от напряжения. Он знал, что должен лезть вверх. Надо напрячь силы и подтянуться. Ногами, обутыми в странные сапоги, Талискер упирался в маленькую трещинку в скале. Казалось, каждая мышца кричит от боли. Он застонал.

— Я не могу. Малки. Не могу двинуться. Где ты?

— Рядом с тобой, Дункан. Я тоже не знаю, как сюда попал. Обычно призраки не попадают в сны живых людей без особого разрешения.

— Разрешения... Впрочем, не важно. Я скоро упаду, Малки. Упаду...

Он отпустил руки. Камни и снег проносились мимо в пугающей тишине. На вершине скалы вспыхнул свет — сначала зеленый, потом серебряный. Ветер донес до него голос Малки:

— Это только сон, парень! Подожди!

Талискер решил, что проснется, коснувшись земли. Ему и раньше снились падения. Успокоившись, он принялся смотреть на снег и камни.

Не проснулся.

Там была женщина. На самом деле не совсем женщина, хотя трудно понять, когда тело с головы до ног закутано в зеленое одеяние. Лицо скрывал низко надвинутый капюшон, из-под него сверкали изумрудные глаза. Она сидела среди снегов, а рядом с ней стоял большой медный котел. Он был полон, но от удивления она перевернула его, и снег усеяли фиолетовые лепестки. Женщина направилась к Талискеру, протянула ему руку, и было видно, что она напугана.

— Проснись, Дункан.

Рука оказалась золотистой. На нее упал свет солнца, восходящего из-за гор. Пальцы напоминали когти; она молитвенно сложила их.

— Я не могу проснуться.

— Та-лиис-кер? — донесся мягкий голос из-под складок ткани. — Неужели я вызвала Избранного?

Завыл ветер, подхватив снег, успевший осесть на землю, и снова началась метель. Талискеру вспомнились одуванчики. Несколько секунд они оба стояли неподвижно: Талискер на коленях в снегу, она — с протянутыми к нему золотистыми руками.

— Просыпайся, черт тебя дери!

Женщина опустила руки, и даже сквозь метель и ткань, закрывающую лицо, стало видно, что она улыбается. Ее окутало зеленое, как изумруд, сияние. Как тот самый изумруд. Она явно превращалась в кого-то. Талискер не хотел дожидаться конца превращения, однако не мог оторвать взгляда. Сразу стало ясно, что ей вовсе не больно, что это естественно для нее, самая суть ее бытия. Руки покрыли перья — белее, чем снег. Фигура все росла и росла.

Наконец свет померк, и он увидел, в кого превратилась незнакомка. Перед ним предстала белая орлица в три раза больше, чем она же в женском облике. Перья отливали серебром, а на Талискера внимательно глянули ярко-зеленые глаза. Не было сомнения, что это то же самое существо.

Сон начал ускользать. Орлица переступила когтистыми лапами и забила крыльями, готовясь взлететь. Талискер попятился и снова стал падать с горы. Его пронизывал холод. Перед глазами мелькнул последний камень, за который можно было уцепиться. Эта странная земля не отпустит его. Отчаяние и мука родили в нем крик, вырвавшийся из губ, хотя Талискер и не знал, что он означает. Мирр-аан-нон!

Орлица раскрыла острый изогнутый клюв, хрипло закричала в ответ и спикировала вниз, разрезая со свистом воздух огромными крыльями. Когти стальными кольцами сомкнулись вокруг его талии, и они начали подниматься к самой вершине горы, так высоко, что дух захватывало.

— Я просыпаюсь. Я просыпаюсь.

Талискер произнес это вслух. В последний момент он увидел странную группу, собравшуюся на плато: серо-серебряную фигуру окружали черные тени — собаки или волки. При виде орла незнакомец забил руками по воздуху, словно выражая свое отчаяние. Орлица снова торжествующе закричала, крепче сжимая когти. Талискер вскрикнул от боли... и проснулся.

Шум транспорта на улице почти оглушил его. Хлопнули двери автобуса, отъезжающего от остановки, что-то шипело, слышались ругательства водителя. Талискер заметил Малки, который хмуро сидел на краешке кровати.

— Как ты думаешь, Малки, то, что я привыкаю к тебе, — верный признак безумия?

Сон постепенно отступал под действием суровой реальности. Припомнились день и вечер, проведенные в полиции. Талискер сел, и тут его пронзила острая боль в области ребер. Он мигом вылез из кровати, подошел к зеркалу и стащил с себя рубашку. На бледной после пятнадцати лет тюрьмы коже красовался огромный лиловый синяк, кольцом охватывавший его вокруг ребер.

— Меня не били, правда ведь? Я бы, наверное, запомнил.

Лучше бы его все же избили, чем смотрели с таким презрением все то время, которое он пробыл в участке. Но нет, Чаплин пальцем его не тронул, просто показал фотографии. И когда Талискер посмотрел на кипу черно-белых снимков, это снова случилось с ним. Ясновидение позволило ему узнать правду о последних моментах жизни несчастной девушки.

Он видел все. Плачущую жертву с синим от страха лицом, темную тень убийцы, который яростно наносил удары, разодрал сначала одежду, а потом и ее саму. Маленькие белые руки то и дело взлетали в воздух, как белые птички, — девушка пыталась защищаться. У нее была менструация, и смешение темной и светлой струй крови довели убийцу до полного безумия, которое продолжалось, даже когда жертва перестала жалобно кричать. Маньяк смотрел в неверном желтом свете фонарей, как красные струи сливаются в одну и текут по бедрам.

Талискер попытался оборвать видение, протер глаза и изо всех сил старался не выдать своих чувств, но не смог. Его вырвало прямо на стол.

Чаплин холодно посмотрел на него без малейшего сочувствия.

— Думаю, я вполне могу присоединиться к тебе, Дункан. Меня от тебя тошнит.

Стирлинг вскочил со стула и закрыл нос и рот носовым платком.

— Полагаю, пока достаточно, мистер Талискер. Я отведу вас в камеру, а тут наведут порядок.

Не дожидаясь ответа, старший инспектор вывел Дункана из комнаты. Проходя мимо Чаплина, Талискер хотел сказать что-нибудь, снова заявить о своей невиновности... Впрочем, это было бы пустой тратой времени и сил.

— Ее звали Джудит, — сообщил тот.

После трех часов допроса его отпустили. Талискеру не верилось в такое, но он знал, что у них нет против него свидетельств. Должно быть, за ним будут наблюдать в ближайшие несколько дней. Выходя из участка, он чувствовал спиной презрительные взгляды. И теперь при взгляде на огромный синяк его охватывал ужас. Проще решить, что его усыпили и избили, чем признать, что на нем отпечатки орлиных когтей.

— Ты помнишь, Дункан? — мягко спросил Малки.

Некоторое время Талискер стоял молча. Ему снова привиделись огромные белые крылья, освещенная солнцем гора и гигантская птица. Мирранон.

— Нет.

Талискер отвел глаза.

Чаплин отпил немного кофе, рассматривая пластиковую игрушку. Внутри нее кружился искусственный снег. Он отобрал эту штуковину у мелкого воришки, пойманного в магазине, и она так и осталось в куче ненужных бумаг у него на столе. Для дешевой вещицы не так уж плоха, решил Чаплин: снежинки падали медленно и в конце концов закрывали почти все внутри. Предполагалось, что там изображен Эдинбург ночью, но могло быть что угодно. Он взял игрушку в руку и встряхнул. Его преследовали мысли о Талискере.

Как-то он странно отреагировал на многочасовой допрос... Чаплин был вынужден согласиться со старшим инспектором Стирлингом: люди, способные на убийство, насилие и расчленение трупов, редко извергают содержимое своего желудка на стол только потому, что им показали фотографии их жертв. Похоже, Талискер и сам был не уверен до конца, что говорит правду. Чаплин чувствовал в своем противнике слабость и испытывал какую-то хищную радость, словно мог дотянуться когтями до бессильной и больной души.

Алессандро Чаплин презирал слабость. Этому его научили отцовские побои. Мать тихо смотрела добрыми карими глазами, как ее сын вырос в сильного человека, не способного сомневаться в себе и прощать в других то, что считал слабостью характера. В возрасте двадцати двух лет он женился на Диане, красивой, яркой, полной сил женщине, которая легко справлялась с черной тоской, порой поглощавшей мужа. Одна ее солнечная улыбка прогоняла все печали. Когда она погибла в автокатастрофе через восемнадцать месяцев после свадьбы, горе заставило его воздвигнуть непробиваемую стену между собой и миром. Он все еще тосковал по ней.

Чаплин думал о Диане и неотрывно смотрел на снежные хлопья. На мгновение его охватил холод. Донесся далекий голос, но он не мог разобрать слова.

— Диана?

Чаплин моргнул и вернулся в реальность. Его охватила ярость, и он изо всех сил стукнул пресс-папье по столу. Стирлинг удивленно приподнял брови.

— Ты все еще здесь, Чаплин. Я-то думал, что один, как дурак, сижу здесь до поздней ночи и разбираю идиотские бумажки.

— До поздней ночи? — проворчал Чаплин. — Скорее уж до раннего утра. Так или иначе, я ухожу. — Он привстал со стула, и его охватила дикая боль в груди. Алессандро попытался сесть, но промахнулся мимо стула и упал на пол, держась обеими руками за грудь.

— Господи Христе! — Стирлинг оказался рядом через мгновение.

— Со мной все в порядке...

Стирлинг не обратил на его слова ни малейшего внимания, решительно отвел в стороны руки Чаплина, расстегнул рубашку. И с ужасом уставился на огромный лиловый синяк, кольцом охвативший грудь подчиненного. Словно кто-то пытался выдавить из него жизнь.

— Что случилось, Алессандро?

В глазах Чаплина отразился страх.

— Я не знаю, — прошептал он.

Ему дали отгул на несколько дней. Стирлинг обещал собирать сведения о деле и позвонить, если всплывет что-нибудь новенькое. Чаплин знал, что старший инспектор лжет. Все в участке считали, что он принимает дело слишком близко к сердцу, и неожиданное падение дало им возможность убрать его на время с глаз долой. Чаплин сидел на кровати с большим стаканом бренди в руках, тихонько покачивая его и неотрывно глядя на золотистую жидкость.

Иногда он не думал о Диане несколько недель подряд, а потом по радио передавали ее любимую песню или еще что-нибудь напоминало о ней... Такое горе никогда не забыть, думал безутешный вдовец. Прошло столько времени с ее смерти, что он с трудом мог воскресить в памяти лицо жены. Когда становилось совсем уж тоскливо, Чаплин смотрел на ее фотографии и никак не мог признать себя в улыбающемся молодом человеке рядом с ней. От этого ему становилось только хуже, и с новой силой начинало ныть сердце — но по крайней мере из-за нее. Хотя бы так он еще был связан с покойной женой.

Однако сегодня, когда Чаплин закрыл глаза — ему давно хотелось их закрыть, так он устал, — немедленно всплыло любимое лицо. Не мутное и расплывчатое, а такое четкое, словно она стояла перед ним. Но не той Дианы, какую он любил вспоминать. Она смотрела на него так же, как в тот день, когда он видел ее в последний раз. Даже удивительно, почему ему ни разу не вспоминалось это раньше — на ее прекрасном лице были написаны ярость и презрение. Чаплин снова качнул стакан с бренди.

— Диана, — пробормотал он.

Никто не знал, что в день смерти она решила уйти от него, и все из-за Талискера.

В некотором смысле — обычная история семьи полицейского. Слишком много работал, не приходил домой, когда обещал, и не оставлял работу на работе. Единственная необычная черта — в случае Чаплина речь шла только об одном деле, деле Дункана Талискера. Оно тянулось долгие месяцы, и он ни о чем, кроме него, не мыслил. Она сказала, что так больше не может. В то роковое утро Чаплин отправился на судебное заседание, где суд признал Талискера виновным, все еще слыша крики жены. Он сказал себе, что она просто эмоциональная женщина, поживет пару дней где-нибудь и остынет... Ее машина столкнулась с бензовозом. Хоронить было нечего.

Напротив кровати Чаплина висело зеркало, отражавшее залитую, вечерним солнцем комнату. Пестрые покрывала, ковры, одеяла... похоже, хозяин любил все яркое. На кровати лежал высокий, хорошо сложенный, загорелый мужчина с необъяснимым синяком на ребрах. Он плакал.

Чаплин проснулся совершенно спокойным; такими порой бывают люди на грани безумия. Весь вечер накануне он проплакал, вспоминая Диану. Это случилось в первый раз со времени ее смерти, он не проливал слез даже на похоронах, держался со спокойным достоинством. Сегодня утром Чаплин даже не спрашивал себя, почему она пришла к нему с безмолвными обвинениями. Ответ известен: Талискер. История начала повторяться — человек, из-за которого Диана навсегда потеряна, снова в его руках. Алессандро даже не пришло в голову, что она хотела, чтобы он забыл об этом деле навсегда. Он проснулся с убеждением, что может отомстить за смерть Дианы — впервые за пятнадцать лет. Никто не будет плакать по Дункану Талискеру, тем более очень похоже, что он все же виновен.

Чаплин остановил машину под окнами квартиры Талискера. Во внутреннем кармане пиджака лежал пистолет, хотя он еще не решил, что именно собирается сделать. Тем более здесь, на оживленной улице субботним утром.

На Лейт-Уок не было огромных супермаркетов, только обычные магазинчики — зеленная, рыбная, мясная лавки, но люди привыкли покупать все в них. Жители этого района вообще отличались верностью традициям и упрямством — кто же еще ходит в те же магазины, в которых покупали еду их бабушки? В девять утра улица была полна народа, несмотря на моросящий дождь.

Сталь пистолета приятно холодила огромный синяк на груди. На автобусной остановке золотоволосая девчушка разговаривала со взрослыми к их вящей радости, потом она повернулась, встретилась взглядом с Чаплином и неуверенно замолчала. Тот коротко улыбнулся ей и отвернулся.

— Какого черта он там делает? Почему бы ему не зайти и не арестовать меня? Что происходит? — яростно спросил Талискер, выглядывая на улицу из-за пыльной шторы.

— Слушай, если я призрак, это еще не значит, что у меня есть ответы на все вопросы. На твоем месте я бы спросил его.

— Пожалуй. — Талискер задумался. — Наверное, это можно назвать вторжением в личную жизнь со стороны полиции. Но, обрати внимание, мне нечего скрывать. Если они хотят тратить время и силы впустую — ради Бога. Я собираюсь встретиться с Шулой и Эффи. Пойдешь со мной?

— Да. Не могу оставить тебя одного. У меня приказ.

— Приказ? Кто тебе может приказывать, Малки?

— Понимаешь... — Малки явно пытался выкрутиться. — Это долгая история, и я не...

— Дай-ка угадаю. Не имеешь права мне рассказывать?

— Да. То есть нет. А мы пройдемся по Хай-стрит?

— Только после встречи с Шулой. А зачем?

— Может быть, я расскажу тебе о своей жизни. Или смерти.

Довольно скоро открылась дверь, и из нее вышел Талискер. Чаплин смотрел, как он подошел к остановке автобуса, проверяя, не забыл ли деньги и ключи. Нахмурившись, Дункан отправился к газетному киоску. Чаплин решил, что он вернется на остановку, и продолжил ждать. И тут со зрением инспектора что-то случилось.

Наверное, игра света и тени. Чаплин увидел, что за Талискером кто-то следует. Горец при мече, в килте и всем остальном. Невысокий, со спутанными соломенными волосами, он шел большими шагами, явно вместе с Дунканом. А потом исчез.

Чаплин моргнул. В голове царил полный хаос. Он потер лицо руками, посидел с закрытыми глазами, стараясь возвратиться к ясному и холодному спокойствию.

По крыше машины постучали. Чаплин неохотно открыл глаза. Ему широко улыбнулся Талискер.

— Доброе утро, инспектор. Что привело вас на Лейт-Уок в такой чудесный день?

— Иди к черту, Талискер, — ответил он с улыбкой. Дункан ухмыльнулся — еще одно очко в его пользу.

— Могу сообщить вам, что отправляюсь на Принсес-стрит в «Макдоналдс». Потом на Хай-стрит — пройтись по магазинам. Можете отдохнуть. На вашем месте я бы поспал. Выглядите вы просто ужасно. Желаю приятно провести день. — Талискер повернулся и отправился на остановку.

— Кто твой друг? — спросил Чаплин, не успев подумать, что говорит.

Талискер либо не слышал вопрос, либо решил не отвечать на него.

Чаплин вернулся в участок. И сразу заметил, что многих коллег нет на рабочих местах. Их позвали на брифинг, причем недавно — в комнате витал табачный дым, а на столе Стерлинга стоял недопитый кофе. Зато не было толстых папок с делом Талискера. Значит, брифинг по поводу него.

Чаплин сел за свой стол и принялся смотреть, как из чашки Стирлинга поднимается пар. Алессандро не знал, как остановить то, что с ним происходит. Кажется, он терял власть над собой. Но до вчерашнего дня Чаплин и не подозревал, как непрочна его связь с реальностью.

На лбу выступил пот, в голове звучали самые разные голоса.

— Желаю приятно провести день.

— Ее звали Джудит...

Он все еще был вооружен. Пистолет набрался тепла от тела и больше не холодил.

— ...столкнулась с бензовозом... несчастный случай... я просто не могу... не могу... так... больше...

Чаплин встал и прошел к залу совещаний. Изнутри доносился монотонный голос Стирлинга. Инспектор осторожно заглянул в зал.

Я люблю тебя, Диана...

На доску в дальнем конце комнаты прикрепили фотографии. Семь девушек. Шестерым было бы сейчас за тридцать, но родители последней все еще находились в шоковом состоянии. Офицеры помоложе сидели бледные и старались не смотреть на доску. Там было две фотографии Талискера — из тюрьмы и сделанная вчера. Он глядел прямо в глаза Чаплину. Над ним прикрепили снимок незнакомого мужчины, постарше. Это была единственная улыбка в комнате. Чаплин распахнул дверь и вошел.

Все замолчали; было известно, что брифинг решили провести, пока Чаплин сидит дома. В противоположном конце комнаты нервно переминался с ноги на ногу Стирлинг, другие полицейские, которые знали Алессандро долгие годы, внимательно изучали кончики собственных ботинок. Чаплин неловко полез во внутренний карман пиджака, и тот слегка распахнулся. Все увидели, как блеснул в искусственном свете пистолет, и им показалось, что Чаплин собирается его вытащить.

— Он вооружен, — прошептал кто-то. Наступила тишина. Чаплин был полицейским. Немыслимо, чтобы он начал стрелять в своих коллег.

У него в голове все еще звучали голоса.

Алессандро направился к Стирлингу.

Давай уйдем ненадолго... работа здесь окончена... уходи... прочь... Я ухожу...

Старший инспектор вытянул вперед руки — так пытаются держать на расстоянии большую собаку. Чаплин видел, как движутся губы Стирлинга, однако слышал только голоса в голове и звонок сигнализации — кто-то в панике нажал кнопку вызова охраны. Скоро придет помощь в лице вооруженных полицейских. Но недостаточно скоро. Чаплин вынул руку из кармана.

— Остановись! — проревел Стирлинг. Алессандро сжимал в руке помятый кусок бумаги.

— Жертва, — пробормотал он.

Прошел мимо застывшего в шоке Стирлинга и прикрепил к доске фотографию Дианы. Потом отцепил снимок незнакомого человека и недоуменно уставился на него, пытаясь понять, что он делает рядом с убийцей и жертвами.

Полицейские начали приходить в себя. Чаплин направился к двери.

— Подожди! — крикнул Стирлинг. — Алессандро!

Первый вооруженный охранник уже направил на дверь пистолет. Узнав Стирлинга, он немедленно опустил оружие, не сумев скрыть глубокого разочарования.

Чаплин вышел из-за спины начальника. Ему было нехорошо и хотелось пойти домой и лечь поспать, но сначала надо поговорить с Дунканом Талискером.

Стирлинг снова окликнул его:

— Подожди, Алессандро. Мы несколько продвинулись в деле. Похоже, твой Талискер... похоже, что он...

За Чаплином захлопнулась дверь, оборвав голос старшего инспектора на полуслове.

— ...невиновен. У нас новый подозреваемый.

Стирлинг глубоко вздохнул и закурил. Мочевой пузырь был полон.

— Мама была права. Мне следовало стать бухгалтером.

Вечером Талискер пил в одном из пабов в Каугейте. Его удивляло, как заведение может одновременно быть модным и грязным. Раньше так выглядели самые дешевые кабаки, а теперь считалось, что здесь есть «атмосфера». Хотя место подошло бы разве что студентам и академикам. Люди сидели не за столами, а за пустыми бочками из-под виски, не зная, куда деть ноги. В камине горел настоящий огонь, и некоторые уже устроились перед ним на складных стульях. Талискер по привычке сел к стойке бара. Он признавал, хоть и неохотно, что ему тут нравится, и одной пинты хватило, чтобы как следует расслабиться. Слева находилось нечто вроде тоннеля с низкий потолком, выкрашенным в красный цвет; там стояли бочки и даже несколько нормальных столов. Очень по Фрейду, подумал он.

— Эй, Дункан, — раздался голос Малки.

Талискер незаметно кивнул, чтобы показать, что слышит.

— Расслабься. Можешь просто думать. Я слышу твои мысли.

— Правда?

— Ага. Это просто. Я хотел спросить, нет ли у тебя желания прогуляться по Хай-стрит.

— Ну, я вообще-то не собирался, — нахмурился Талискер. — Ты мне хочешь что-то показать? Кстати, ты знаешь что-нибудь про мой изумруд?

— Откуда? Я просто призрак, вот и все. Это еще не делает меня всемо... всемо... гучим.

— А как насчет Мирранон? Помнишь мой сон?

Малки смущенно переступил с ноги на ногу.

— Ну... Не оглядывайся.

— Что?

— Там вошел Чаплин. Кажется, он немного не в себе. Как будто бы только что подрался. Не спятил ли твой приятель?

— Где, он?

— Направился в красную комнату. И даже не заказал выпивку.

— Это мы исправим, — пробормотал Талискер вслух и улыбнулся бармену. — Пожалуйста, еще одну пинту «Гиннесса». У вас ведь есть солодовое виски?

— Да, и довольно большой выбор. — Бармен с гордостью указал на широкую полку.

— О, вот то, что мне нужно. Отправьте, пожалуйста, двойную порцию моему другу в красной комнате. Спасибо.

Талискер внимательно наблюдал, как официант отдал стакан Чаплину, который удивленно поднял голову. Талискер коротко улыбнулся и кивнул, как будто они были старыми друзьями. Он ждал, что Чаплин скажет какую-нибудь гадость, но тот просто ухватился за стакан с виски, как за спасательный круг.

— Да, он явно не в себе, — заметил Малки. — Мне его почти жаль.

— Не трать время, — подумал Талискер в ответ. — Он этого недостоин.

— Чаплин тебя ненавидит, — кивнул призрак. — Нам, духам, кое-что известно. Например, вокруг него большое черное пятно. Беднягу гнетет что-то ужасное из прошлого, и он винит в том тебя. Может, пока ты сидел, это его утешало, но теперь...

Талискер едва не засмеялся.

— Я мог тебе и сам это сказать. Он винит меня в смерти своей жены. Ты не знал?

— Господи Христе! Ты ее убил?

— Что? — спросил Талискер вслух, глубоко уязвленный.

— Простите, сэр? — Бармен удивленно посмотрел на него. Посетители часто разговаривали сами с собой, но не с такой горечью в голосе.

— Простите, случайно вырвалось.

— Как ты мог такое про меня подумать? Неужели надо и тебе доказывать свою невиновность? Я думал, ты на моей, стороне. Она погибла в автокатастрофе.

— В чем?

— И не спрашивай, — пожал плечами Талискер. — Просто не спрашивай.

Когда они добрались до Хай-стрит, уже стемнело. Талискер слегка разомлел в духоте паба, и холодный ночной воздух приятно холодил. Чаплин допился почти до потери памяти. Он выглядел таким несчастным, что Талискеру стало его жаль. Незадолго до ухода Дункан сходил в туалет, а вернувшись, обнаружил, что Чаплина нет.

— Ушел, — объяснил Малки. — Как полагаешь, с ним все в порядке?

— Какая разница? — с горечью подумал бывший заключенный.

— Ты жестокий человек, Дункан Талискер, — печально покачал головой Малки. — И наверное, все равно не сможешь навсегда развязаться с этой историей.

— Значит, у меня тоже своего рода аура? — спокойно спросил Талискер. — Черное пятно?

Призрак удивился, словно раньше об этом и не задумывался.

— Нет, не черное.

— Тогда какое?

— Вроде как... лилово-красное. Я не знаю, что это означает.

Талискера окружили ночные звуки. Он остановился, чтобы закурить, с небывалой ясностью слыша привычный щелчок зажигалки и запах дыма. Ему показалось, что все чувства обострились. Может, он наконец сбросил невидимые оковы пятнадцати лет тюрьмы.

— Что происходит, Малки? Почему ты хотел прийти со мной на Хай-стрит?

— Трудно объяснить. Дункан, пожалуйста, пойдем. Пожалуйста.

Он так упрашивал, что Талискер без дальнейших вопросов повернулся и пошел вверх по улице. Краем глаза он заметил какое-то движение на другой стороне дороги.

— Хорошо, почему бы и нет? В такую ночь приятно прогуляться по Старому городу.

ГЛАВА 5

Сам того не заметив, Чаплин обогнал Талискера и стоял, прислонившись к стене возле Адвокат-Клоуз, маленького переулка выше по Хай-стрит. Разум его был затуманен алкоголем. Обычно инспектор пил мало и не попадался в коварные сети опьянения. Однако сейчас... Его только что стошнило в пустынном закоулке, и глаза горели от неусвоенного алкоголя и непролитых слез стыда. Он медленно сполз по каменной стене на землю. В неподвижном ночном воздухе звук трения пальто по холодным плитам отдавался эхом, В голове прозвучал голос отца:

— Ты сицилиец. Если не можешь держать себя в руках, не пей.

Чаплин посмотрел вверх, на далекие холодные звезды, а потом перед собой, на опустевшую Хай-стрит. Люди, шум, свет — все исчезло. Вокруг фонарей и статуй клубился туман. Моросил дождь.

— Что? — Туман проглотил шепот.

Казалось, Хай-стрит чего-то ждет, и Чаплин внимательно огляделся. Сначала он по-прежнему ничего не увидел, потом в тумане показалась неясная тень. Алессандро вытер подбородок рукавом пальто, поднялся и заковылял в том направлении. Рыжий свет фонарей сверкнул, отражаясь в металле, и Чаплин смутно осознал, что сжимает в руках пистолет.

— Дункан! Ложись!

На пустынной улице прозвучал выстрел, и пуля визгнула по камням брусчатки. Талискер бросился на землю, изумленный неожиданным поворотом событий. Сквозь тоненькую рубашку немедленно просочилась вода.

— Малки! Что случилось...

Талискер пополз к газетному киоску, большому деревянному столу возле пиццерии. Но не успел он добраться до желанной безопасности, как прозвучал еще один выстрел, на этот раз гораздо ближе. Талискер резко поднял голову и увидел, что левая рука превратилась в кровавую массу. Он закричал.

— Ползи, Дункан! — завопил Малки. — Не останавливайся, иначе он тебя убьет!

Талискер дополз до деревянного стола и спрятался за ним, вдыхая запах собственной крови. Да, его ранили. Он засунул пробитую руку в карман пальто, опасаясь даже глядеть на нее — вдруг потеряет сознание?

— Малки. Малки...

— Я здесь, Дункан.

— Он попал в артерию на запястье. Понимаешь?

— Э-э-э... нет. Что такое артерия?

У Талискера не хватило сил ответить.

— Талискер! — раздался крик Чаплина, в котором звучала нотка замешательства. — Куда делись все люди? Что ты с ними сделал? Всех уже успел убить?

— Пошел на хрен, Чаплин. — Талискер с большим трудом сел. — Я вижу людей. Что с тобой, приятель? Никак с ума сходишь?

— Что? — удивился Малки. — Я не вижу...

Талискер подмигнул своему другу. Это было гораздо легче, чем говорить.

— А, понял... Не слишком мило с твоей стороны, Дункан.

На другой стороне улицы наступила тишина. Одежда Талискера намокла, и он неожиданно осознал, что сидит в луже крови. Сжав плотнее зубы, он вытащил руку из кармана. Запястье не шевелилось. Он снял подтяжки и стянул ими руку вместо жгута. Кровь перестала течь, и Талискер невероятно возгордился собственной находчивостью.

— Ты все еще здесь? Я не убил тебя, ублюдок? — снова донесся голос Чаплина, на сей раз ближе.

— Да, я здесь, Алессандро. — Густой туман немного приглушал все звуки.

— Не называй меня так, Талискер. Ты мне вовсе не друг. — Чаплин находился справа от него.

— Дункан, ты можешь встать? — заволновался Малки. Он обнажил меч и встал в боевую позицию, напряженно вглядываясь в туман.

— Тебе надо изменить свою жизнь, Чаплин, — с трудом выговорил Талискер.

— Лучше я отниму твою.

Инспектор полиции появился из-за угла, и Дункан выругался, поняв, что тот выслеживал его по голосу.

Рука с пистолетом дрогнула перед лицом Талискера. Похоже, что, добравшись до своей жертвы, Чаплин лишился решимости.

— Ну давай, — подбодрил его Дункан. — Стреляй.

Пальцы почти нажали на спусковой крючок, но внимание Алессандро привлекло движение справа. Он обернулся и махнул пистолетом в сторону Малки.

— Эй, ты. Это тебя никак не касается. Убирайся отсюда.

Настало мгновение тишины.

— Ты его видишь? — изумился Талискер.

— Что за чушь ты несешь... — начал было Чаплин и тут осознал, что читает заголовки «Вечерних новостей» прямо сквозь призрака. Он резко обернулся к своему врагу, явно собираясь задать вопрос, однако Талискер слушать не стал — рванулся вперед и дернул Алессандро за ногу правой рукой, повалив на землю.

Драка длилась недолго. Талискеру повезло, и он оказался верхом на поверженном полицейском. Придерживая коленями его руки, он схватил инспектора за плащ и хорошенько встряхнул.

— Почему, Чаплин? Почему ты не оставишь меня в покое?

Немного помолчав, тот ответил, точнее, с трудом выговорил, явно теряя сознание:

— Я знаю... про Мирранон.

— Ты слышал его, Малки? — изумился Талискер. — Скажи мне, что я не выдумал все это.

— Да. Слышал.

— Откуда он знает про мой сон? — шепотом спросил Дункан.

— Он не умер, случаем? Ты не стукнул его головой о камень?

— Нет.

Талискер с трудом слез с распростертого на земле Чаплина.

— Знаешь, когда он засадил меня за решетку, я почти уважал его. Он был единственным, кто меня вообще слушал. Я решил: ну ладно, этот парень просто делал свое дело, но теперь...

— Да. Понимаю.

Они шли очень медленно. Талискер потерял много крови, голова кружилась. Когда они остановились передохнуть, он обернулся, посмотрел на Чаплина и выругался:

— Черт. Пистолет. Я не подобрал его. Ты видел эту штуковину, Малки?

— Нет, должно быть, он уронил ее во время вашей потасовки.

— Потасовки? — невесело рассмеялся Талискер. — Тебя, похоже, так просто не удивить.

— Парень, я сражался в Баннокберне, — просто ответил призрак. — Идем, уже недалеко.

— Куда мы идем?

— Туда, — показал Малки.

— Это Городские Палаты.

— Да.

Главный вход в офисы лорд-провоста [Лорд-провост — титул мэра крупных шотландских городов.] был закрыт, но одна неприметная маленькая дверь, терявшаяся в белесом тумане, была распахнута. За дверью шла ведущая вниз лестница. Малки начал спускаться.

— Нам туда, Дункан.

Талискер с трудом держался за перила, перед глазами плыли круги. Голос Малколма доносился как будто издалека.

— Дункан, пожалуйста, пойдем. Там тебе помогут.

Талискер направился к белому облаку впереди, и тут ночной сумрак уступил место тьме.

* * *

В темноте двигались неясные, смутные тени. Потом вспыхнул красноватый свет, и Талискер пришел в себя. Первым делом он подвигал левой рукой.

— Дункан?

Не открывая глаз, он поднес руку к лицу, чтобы заставить себя поглядеть на рану. Боли не было.

— Он приходит в себя...

Талискер не узнал голос и открыл глаза.

Руку явно исцелили. Только засохшая кровь напоминала о том, что рана вообще была. Он подвигал пальцами, а потом огляделся.

— Иисусе Христе!

— Все в порядке, Дункан, — донесся голос Малки. — Это друг. Ее зовут Деме, она тебя вылечила.

Деме Ринтоул смотрела на Талискера со странным восторгом, будто не веря своим глазам. В полутьме комнаты ее кожа отливала золотом, а свет факела выхватывал из сумрака острые, точеные черты лица. В целом облик был вполне человеческий, причем осанка явно говорила о благородном происхождении. Деме обезоруживающе улыбнулась, откинула капюшон плаща, и по плечам рассыпались сияющие золотистые волосы.

— Дункан Талискер. — Голос оказался красивым и мелодичным. — Мое имя Деме Ринтоул, хотя друзья порой зовут меня Грустинкой. Я ждала этого момента много лет.

Талискер был в шоке.

— Сп-пасибо, что вылечили руку. Можно мне идти?

Она удивилась и огорчилась одновременно.

— Нет! Нет, пожалуйста, останься. Неужели тебе неинтересно, кто был готов ждать тебя двести лет?

— Я знаю некоторых, — горько рассмеялся он, — которые не смогли прождать и пятнадцати.

Деме нахмурилась, явно не понимая, о чем он, и Талискеру, который имел в виду Шулу, стало стыдно, словно он предал свою давнюю подругу.

— Простите, я немного запутался. — Дункан немного помолчал, вглядываясь в лицо незнакомки. — Вы знаете Мирранон?

— Мирранон? — Глаза женщины расширились. — Великая Орлица? Что тебе ведомо о ней?

Талискеру очень не хотелось рассказывать о своем сне, но он заметил, как отреагировала на имя Деме, и надеялся, что она все объяснит. Дункан сбивчиво поведал ей о ночи на горе, снеге, об огромной птице, в которую превратилась хрупкая женщина... Казалось, комнату заполнил шум огромных крыльев.

Слушая рассказ Деме откинулась на спинку старого стула. Судя по всему, ее взволновало услышанное. Малки сидел на полу возле ее ног, словно демонстрируя преданность. Освещающие комнату факелы на мгновение вспыхнули ярче, как будто их коснулась струя воздуха.

— Мирранон — мой предок, как Малколм — твой. Она была... и есть великая волшебница непревзойденной силы. Мне внушает надежду то, что она все еще может посещать наши земли.

— Зачем ей встречаться со мной?

— Из-за того, кто ты такой.

— А кто я такой?

— Как я могу объяснить, чем твоя душа отличается от остальных? — рассмеялась Деме. — Тебе лучше знать.

Талискер посмотрел на свои обтрепанные и окровавленные джинсы.

— Ты за мной следила?

— Почти всю твою жизнь, Дункан. Сам того не зная, ты приближался к этому моменту. Но кое-чего я не понимаю: почему ты так долго жил только среди мужчин, почему не гулял по солнышку и не искал общества других людей?

— Он не мог, — горько рассмеялся Малколм. — Дункан сидел в тюрьме.

— Почему?

Талискер заглянул ей в глаза и не заметил там и следа презрения.

— Может, ты мне расскажешь? Или не знаешь?

Малки не выдержал и возмущенно воскликнул:

— То есть как это не знаешь?

— Не знает что? — нетерпеливо спросила Деме. — Чем он заслужил такое обращение с собой?

Талискер хотел было ответить, но Малки снова вмешался, криво улыбаясь:

— Говорят, что наш Дункан убил шестерых женщин.

— Что?!

— Нет, подожди. Он говорит, что не помнит. Не знает точно, виновен или нет, — вот чего я никак не могу понять. Я имею в виду, что обычно люди знают про себя такие вещи.

Талискера начало злить поведение призрака.

— Заткнись. Меня очень сильно избили в тюрьме. Я чуть не умер. Их было пятеро или шестеро, и они хотели меня убить. Но сначала унизить.

Малки опустил лицо.

— Я получил сотрясение мозга и много черепных травм — лежал в больничном крыле шесть месяцев. После этого я многое забыл. Кое-что вернулось ко мне во снах. Однако некоторые воспоминания... я очень сильно надеюсь, что они не мои.

— Да, — Деме поднялась на ноги, — я помню, что чуть тебя не потеряла. Лет десять назад я искала твой разум, признаки бытия, но они оказались совсем слабыми. Должно быть, ты хочешь узнать, какая часть твоей жизни мне известна? Боюсь, я немногим смогу тебе помочь. Долгие годы ничего не случалось, и я была не особенно внимательна. Я думала о тебе раз в несколько недель, и ничто не указывало, что ты убийца. — Она сделала несколько шагов, опустилась на корточки перед плитой, на которой сидел Талискер, коснулась его лица и пристально посмотрела ему прямо в глаза. — Прости, Дункан. Поверь, я знаю, как тяжело иметь человеческую жизнь на совести. Но... — Она снова принялась ходить взад-вперед по комнате. — Надо быть практичной. Как я могу отправить тебя к феинам, если ты убийца? — Она помолчала немного, а потом продолжила: — С другой стороны, хуже уже некуда. Время на исходе, и мы должны...

— Отправить меня куда? — Талискер посмотрел на Малки, но тот только пожал плечами.

Деме бросила на него оценивающий взгляд.

— Так просто не объяснить. Мне нужно отправить тебя прочь из этого мира, Дункан. Думаю, ты не особенно расстроишься — здесь на твою долю не выпало ничего, кроме презрения и боли. В моем мире твое имя будет легендой. — Она кивнула на черную дыру в стене за Талискером. — Врата в него здесь. Мне нужно только твое согласие.

Талискер отвернулся от нее.

— Да, конечно. — Он встал. — Спасибо за исцеление, Деме. Мне, пожалуй, пора. Еще пара минут здесь, и я сойду с ума.

Он пошел к выходу из комнаты, однако дорогу ему загородил Малки.

— Прочь с дороги, предок, — ровным голосом выговорил Талискер.

— Дункан, приятель, послушай... Мне тоже нелегко было смириться с происходящим, и я тебя прекрасно понимаю, но выслушай Деме. Просто выслушай, хорошо? Ее народу — и народу Мирранон — нужна помощь. — Призрак попытался похлопать Талискера по плечу; как всегда, его рука прошла сквозь человеческую плоть, обдав холодом.

— Уходи, Малки. Оставь меня в покое.

— Ты просто не хочешь верить своим глазам и ушам, — резко перебил его призрак, по-прежнему перегораживая дверь, хотя Талискер мог просто пройти сквозь него. — Но ты же не сомневаешься в моем существовании, а я самое настоящее привидение!

— Пожалуйста, Дункан. Пожалуйста, выслушай, — попросила Деме. — Я покажу тебе кое-что, и ты поймешь.

— Я не хочу понимать.

Неожиданно голос Деме заполнил маленькую комнату и эхом отразился от стен подземных переходом, которые некогда были улицами.

— Ты не оставляешь мне выбора.

Талискер резко обернулся.

— И что ты хочешь этим ска...

Его почти ослепила яркая вспышка, и он закрыл лицо руками. Когда в комнате снова стало темно, Талискер открыл глаза, и оказалось, что он не может двинуться с места. Его ноги обвивали лучи света, подобные небесным виноградным лозам. Пока он в ужасе смотрел на них, побеги обвили его целиком, примотав руки к телу и угрожающе стянув горло.

— Деме! — крикнул Талискер, пытаясь вырваться из уз, которые только сильнее затянулись. — Деме, выпусти меня, и я клянусь, что выслушаю!..

Он перестал вырываться и постарался медленно и спокойно дышать, чтобы не поддаваться панике. Наконец Талискер окликнул своего предка уже более спокойно:

— Малки? Ты ведь не покинул меня?

— Не говори ерунды, — раздался знакомый голос с шотландским акцентом.

Яркая вспышка, и горец появился в дальнем конце комнаты. Он как будто висел в воздухе (что вполне естественно для призрака, решил Талискер), а рядом с ним сидела серебристо-серая кошка. Она была куда больше обычной, с коротким хвостом и огромными желтыми глазами. Малки поймал его взгляд и ухмыльнулся.

— Кажется, ты начинаешь понемногу понимать. Это она, Дункан. Деме обращается в рысь.

— Дункан Талискер... — Теперь голос сида попадал в его сознание, минуя уши.— Мне жаль, что пришлось поступить так грубо. Я не предвидела, что ты будешь сопротивляться, и, хотя я понимаю тебя, все же я не могу позволить предсказанию не сбыться. Ты должен принести надежду кланам феинов в самый темный час.

— Соглашайся, Дункан. Это же здорово. Станешь героем, — подбодрил его Малки.

— Нет! Черт побери! — Талискер снова принялся бороться с путами. — Ты не понимаешь, Деме. Пятнадцать лет моя жизнь была расписана день за днем, час за часом. Меня выпустили всего две недели назад, а ты пытаешься мне диктовать. Знаешь, что происходит, когда ты делаешь хотя бы маленький шажок в сторону? Именно это! Тебя связывают, как барашка перед закланием!

Малки выразительно посмотрел на Деме.

— Похоже, ты поступила не лучшим образом, подружка. Вряд ли он проникся важностью твоей миссии.

Рысь сидела молча, глядя на бьющегося в узах пленника. Ее волнение выдавало только подрагивание хвоста.

— Посмотри на него, — мысленно обратилась она к Малки. — Этот смертный так легко теряет над собой контроль. Как его отправить в Сутру, если он так слаб и неустойчив? Мы ничего не достигнем, а он сойдет с ума.

— Нет, минуточку, Деме. Мой опыт общения с ним говорит о другом. Дункан держался более чем достойно в последние несколько дней, да и раньше тоже. Не думаю, что он на самом деле убийца. А сейчас... ты просто наступила на больную мозоль, связав его.

— Надеюсь, что ты прав, Малколм Маклеод. — Рысь внимательно посмотрела на него, а потом явно решилась, повернулась к Талискеру и мысленно обратилась к обоим: — Дункан, послушай меня, пожалуйста. Если ты перестанешь вырываться, путы не будут так сильно давить. Мне в самом деле жаль, и я дам тебе то, чего ты так желаешь, — некоторую возможность проявить свободную волю, сделать выбор. Я пошлю тебя через врата...

— Что? — прошипел Талискер.

— Не похоже на право выбора, честно говоря, — заметил призрак.

— Подождите. Я отправлю с тобой Малколма и дам ему средство вернуть тебя сюда при необходимости. — Женщина из народа сидов обернулась к горцу:

— Или ты хороший судья характеров, или просто дурак. Ради всеобщего блага надеюсь на первое. А теперь загляни в свой кошель.

Малки повиновался, развязал веревочку, и из кожаного мешочка хлынул яркий свет. Внутри лежал драгоценный камень, который светился сам собой. Горец присвистнул, а потом поглядел на Деме, чье лицо выражало тревогу.

— Что-то не так?

Рысь оглядела комнату, нервно дергаю хвостом.

— У нас мало времени, Малколм. Этот камень меньше и не такой могущественный, как тот, что лежит в кармане Талискера...

— Откуда ты знаешь? — требовательно спросил призрак.

— Не важно. Он должен отнести тот камень Мирранон. А этот, — она внимательно посмотрела на драгоценность в руке Малки, словно не веря своим глазам, — будет светиться именно так, когда жизнь Талискера окажется в опасности в Сутре или здесь.

— Здесь? Как он может быть в двух местах одновременно? Это ведь невозможно!

— Возможно. Душа Талискера как бы разделится между двух миров. Это часть его... — она бросила взгляд на связанного Дункана, — ...уникального дара.

Горец нахмурился, пытаясь понять, что стоит за ее словами.

— То есть здесь время будет идти по-прежнему? И с ним будут случаться всякие вещи?

— Да, но совсем с другой скоростью. — Казалось, Деме думает о чем-то другом. — Если он попадет в опасную ситуацию — там или здесь, — камень засветится вот так. Ты сможешь вернуть Талискера, Малколм, пока держишь эту вещь в руках. Понимаешь?

— Я не дурак, подружка, хоть и говорю с акцентом, — отрезал Малки. — Просто считаю, что это не совсем честно. Получается, что он сможет вернуться, только оказавшись на волосок от гибели. Я не назвал бы это возможностью выбора.

— Мне жаль, Малколм, — вздохнула Деме. — Но я просто друг и слуга Мирранон. Большего я не могу предложить. Хуже того...

— Что?

— Боюсь, сила камня ограниченна. Ты сможешь использовать его всего несколько раз, а потом он иссякнет. Но, — поспешно добавила она, — дальше вам поможет Мирранон.

— И сколько раз?

— Три. Может быть, четыре.

— Что здесь происходит, черт побери? — раздался новый голос.

В комнату ввалился Чаплин и пошел, шатаясь, к связанному Талискеру.

— Какого хрена... — Он непонимающе уставился на путы и протянул к золотым нитям дрожащую руку.

— Нет! — мысленно закричала Деме. — Не позволяйте ему их касаться! Это опасно!

Слишком поздно. Яркая вспышка, и Чаплин, вскрикнув от боли, отлетел на другой конец комнаты. Малколм и Деме бросились к нему.

— С ним все в порядке. — Деме почуяла запах алкоголя. — Он просто без сознания. Быстрее, у нас мало времени. Мне нужно открыть врата. Вам лучше отвернуться — я должна принять обличье женщины, вас снова ослепит вспышка света.

Деме начала превращаться из рыси в женщину, почти как Мирранон во сне Талискера. Ее окутало серебристо-серое сияние, которое становилось все ярче, пока Талискер и Малколм не отвернулись, чтобы не ослепнуть. Через несколько мгновений перед ними вновь стояла Деме. Теперь Дункан заметил, что она движется с кошачьей грацией даже в этом облике.

Чаплин шевельнулся.

— Готов поспорить, — заметил Малки, — что в результате он протрезвел.

— Деме, я еще не согласился... — начал Талискер.

— Прости, но выбора у тебя нет. Мирранон все объяснит. А теперь отойди от стены, Малколм.

Деме вышла в центр комнаты и начала произносить заклятие, слова которого были непонятны людям. Она подняла руки ладонями вперед, а потом соединила их на груди. Из-под пальцев вырвался яркий свет, сделавший ее лицо белым, как снег.

Талискер увидел странную вещь — сияющий шар, окруженный маленькой круглой радугой. «Можно загадать желание», — отрешенно подумал он. Деме бросила шар в стену. Раздался странный звук, который никак не вязался с темной и мрачной комнатой, — казалось, в него влилось все радостное и прекрасное на свете. Потом наступила тишина, а на стене возникла картина удивительной красоты.

Чистая, прозрачная вода озера тихонько билась о берег, окруженный зелеными и красновато-коричневыми деревьями. Ярко-синее небо отражалось в озере с такой ясностью, что, когда над ним пролетел стриж, почти задев поверхность крылом, почудилось, будто две птицы пересеклись в середине пути.

Все в комнате умолкли, любуясь делом рук Деме. Она смотрела на озеро с радостью, к которой примешивался горьковатый привкус печали — ей не дано было пока пройти через эти врата, а следовало ожидать призыва Мирранон, как та просила. И все же вода и небо, до боли знакомые, находились так дразняще близко...

— Это место, — тихо проговорила она, — зовется Светом Небес. — Деме собралась, вспомнив о своем долге. — Ты должен пройти через воду по пути к Сутре. Так предначертано.

— Сутра? — удивленно спросил Малки. — Я знаю это слово.

— Это древнее название, и некогда оно было известно и в вашем мире, — кивнула Деме. — Ты готов к пути? Он будет недолог, но довольно труден.

— Плавать умеешь, Дункан? — нервно улыбнулся Малки.

— Только не с этими штуковинами на руках, — проворчал Талискер. — Деме, кажется, кто-то говорил о свободе выбора...

— К сожалению, нет времени все объяснить как следует, чтобы ты отправился туда по своей воле. — Деме встала перед ним и коснулась лба в знак печали. — Пожалуйста, верь мне, Дункан. Я сниму твои узы, как только ты окажешься в воде. Надеюсь, Сутра принесет тебе радость и позволит простить меня.

Талискер мрачно улыбнулся. Он понял, что путь назад закрыт. Деме говорила, что вся его жизнь шла к этому моменту; быть может, воды озера смоют вину и боль. Дункан боялся неизвестности, ожидающей его впереди, но страх смешивался с надеждой.

— Я тоже надеюсь на это.

Деме отступила в тень. Малки шагнул вперед, и Талискер ощутил, что узы влекут его ко входу в таинственный мир — Деме не хотела рисковать. Возможно, в чем-то она и права, но это было уже слишком — возле врат он понял, что сейчас окажется в воде полностью связанным.

— Черт возьми, убери эти проклятые веревки!

Невидимая сила влекла его и Малки, причем действовала она не только на тело. Талискер почувствовал, как его охватило спокойствие, вернулась способность прощать и забывать обиды. Перед ними предстала неимоверная толща воды, всего несколько секунд отделяли их от входа в озеро Света Небес...

— Талискер!

Голос доносился издалека, но не узнать его было невозможно. Дункан обернулся и заметил, что вставший Чаплин грубо оттолкнул Деме в сторону. Он был уже едва различим сквозь пелену, и Талискер скорее догадался, чем увидел, что тот все еще не в себе и сжимает в руках пистолет. В этот миг узы исчезли, и вода начала поглощать его. Талискер протянул руку Деме, словно хотел предупредить, но она тоже исчезла. На него обрушился холод.

Чаплин совершенно не понимал, что происходит в комнате. Голова все еще болела после драки, а руки горели, будто он обжегся. Что-то было неправильно — откуда взяться озеру под Хай-стрит? Алессандро заковылял к Свету Небес, оттолкнув в сторону женщину, которая помогла странному бегству Талискера. Почувствовав Силу, он попытался отступить, но было поздно. За его спиной кто-то вскрикнул, и инспектор поднял пистолет, ожидая увидеть своего заклятого врага. В тумане сияло золотистое существо, которое протягивало ему руку. «Держись за меня!» Донесся странный, мелодичный голос, похожий на эхо прекрасной песни. Существо сделало шаг, он выстрелил... И воды поглотили его.

Вот, оказывается, как люди тонут. Холод, легкие горят, пытаясь сохранить последние глотки воздуха, руки безумно бьют во все стороны. Заметались мысли:

...я умираю...

...Диана...

Мимо гаснущего взора промелькнула маленькая серебряная рыбка. Чаплин еще раз дернулся и застыл.

ГЛАВА 6

Талискер со стоном открыл глаза и увидел синее небо.

Деме.

Имя всплыло в голове, но он не стал задумываться почему и тихо лежал, радуясь теплу солнца, сонному плеску воды и птичьим трелям. Потом все же поборол усталость, сковавшую все члены, и сосредоточился.

Деме.

Дункан сел. От резкого движения его скрутил приступ кашля, который, впрочем, помог избавиться от воды, остававшейся в носу и горле. Перед ним простиралось озеро Свет Небес, и прозрачная вода сверкала в лучах вечернего солнца. Рядом высились шесть огромных дольменов; казалось, они спокойно смотрят на него. Талискер вздрогнул — мокрая одежда неприятно холодила, а от ощущения, что за ним наблюдают, становилось не по себе.

На берегу озера, там, где скрещивались тени камней, сидел заяц, и только дрожание усов выдавало в нем живое существо. Талискер встал, ожидая, что зверек бросится наутек, но тот остался на месте, невозмутимо изучая его. Дункану почудилось, что ушастый неодобрительно качает головой, и сразу же вспомнился заяц, привлекший внимание к изумруду.

— Снова ты, приятель?

Он посмотрел на берег. На гальку выкинуло тело Малки.

— Господи Христе, — пробормотал Талискер и обернулся к зайцу. Тот исчез.

Малки изменился. Теперь он был настоящий, из плоти и крови, только, судя по всему, мертвый. Белая кожа была холодной на ощупь, губы посинели. В лучах заходящего солнца отчетливо выделялись вены на висках и веках. Как ни странно, раны, которые покрывали тело при первой встрече, исчезли. Должно быть, Малки утонул в озере.

В этот миг Малки открыл глаза и улыбнулся, показав абсолютно белые десны.

— Вот уж не знал, что ты обо мне беспокоишься. Перепугался? Я умею плавать.

Талискер сел на влажную траву, прислонившись спиной к дольмену. Малки посмотрел на свои руки и ущипнул безжизненную плоть.

— Вот вам хорошие новости, а вот и плохие... — Горец замолчал, и Талискер понял, что тот борется со слезами. — Ну ладно. Зато вполне возможно, что меня теперь так просто не уничтожишь.

Они посидели, слушая успокаивающий плеск воды. Потом Малки снова заговорил, все с тем же чудовищным шотландским акцентом:

— Мне почудилось, или твой старый добрый друг Чаплин последовал за нами даже сюда?

— Какая разница? — пожал плечами Дункан. — Деме наверняка с ним разобралась. Что предлагаешь делать?

— Ты уже высох? Я мокрый, как мышь.

— Значит, так, — проворчал Талискер. — Мы насквозь промокли, у нас нет сухой одежды, еды и оружия.

— У меня есть, — возразил Малки.

— И до заката осталось часа два.

— Пойду соберу дров, хорошо?

— Славная идея. — Талискер порылся в карманах разложенного на траве черного шерстяного пальто. — По крайней мере у нас есть зажигалка. Надеюсь, фитиль не промок... О, все не так плохо! — В кармане нашлась большая шоколадка с орехами.

При виде сладости Малки просиял.

— Всегда хотел попробовать... В мое время таких не было, по крайней мере для бедных.

— Сейчас расплачусь от жалости. — Талискер разломил плитку надвое. — Давай разожжем костер. Здесь полно плавника.

Зажигалка сработала со второй попытки, и вскоре они сидели возле огня.

— Предлагаю снять одежду, пока не стемнело, — заметил Талискер.— Повесим ее на ветки, и пусть сохнет. До захода солнца еще час.

— Хорошо, — кивнул Малки. — Но, по-моему, пора съесть шоколадку.

Медленно смеркалось. Мужчины молчали, погруженные в свои мысли, глядя на яркие языки пламени.

— Как ты себя чувствуешь? — тихо спросил Малколм через некоторое время. — Мне жаль, что так вышло. Не ожидал, что Деме пошлет тебя сюда против твоей воли.

— Все в порядке, Малки, — слабо улыбнулся Талискер. — Только не думай, что я не зол на тебя, — пошутил он. — Впрочем, что ни случится, все будет к лучшему.

— Мама говорила, что мужчина — это его битвы; они делают его сильнее, мужественнее. И все, что произошло с тобой... тебе не кажется, что тут кроется нечто большее, чем слепой случай?

— Не хочу сказать о твоей матери ничего дурного, Малки, но это чепуха. Люди часто себя успокаивают. Все, что тюрьма делает с человеком...

Что-то всплыло из спокойных вод озера. От странного предмета пошли золотистые круги.

— Дункан, — Малки поднялся, — это случайно не...

— Все равно он мертв, — устало произнес Талискер. Несмотря на такие слова, оба встали и зашли в холодную воду.

— Только я начал согреваться... — пожаловался Талискер. — Почему он не остался на дне на радость рыбам?

— У моей матушки и на эту тему было присловье, — ухмыльнулся Малки. — Дерьмо всегда всплывает.

Они засмеялись так громко, что спугнули стаю черных птиц, которые, кружась и крича, поднялись в темнеющее небо.

* * *

Когда первые лучи восходящего солнца осветили озеро, Талискер проснулся, совершенно окоченев от холода. Накануне они сделали ложа из огромных охапок папоротника и камышей. Хотя Чаплина положили близко к огню, оба сомневались, что инспектор протянет ночь. Талискер неохотно помог Малки снять промокшую одежду с бесчувственного тела полицейского и завернуть его в черное шерстяное пальто, которое почти высохло у костра.

Теперь Чаплин немного порозовел и дышал ровно. Малки не было видно — наверное, ушел в лес на поиски съестного. Огонь весело потрескивал; очевидно, перед уходом горец раздул его и подкинул дров. Дункан огляделся в поисках одежды и увидел, что она аккуратно расстелена на большом валуне, освещенном первыми лучами солнца. Похоже, друг и дальний предок разыгрывал из себя чуть ли не оруженосца. Неловко получалось. Талискер решил поговорить об этом с Малки, когда тот вернется. Тем временем стоило разбудить Чаплина и объяснить ему, что происходит. Дункан мрачно улыбнулся, предвкушая реакцию полицейского.

Малки сидел на дереве в лесу, пронизанном лучами утреннего солнца, и отчаянно проклинал свою судьбу. Спору нет, он успел вскарабкаться на дуб до того, как медведь его заметил, но зверь все же почуял запах человека и теперь терпеливо сидел внизу, то и дело лениво отмахиваясь от мошкары, летевшей со стороны озера. Гладкая коричневая шкура блестела на солнышке. Медведь тихонько сопел в такт лесному шуму. Поглядывая вниз с ветки, Малки заметил в ухе зверя серьгу. Не поверив своим глазам, горец прищурился. Все верно, толстую коричневую шкуру правого уха пронизывало серебряное кольцо, к которому было прикреплено белое перо. Малки едва не свалился от удивления.

Но прежде чем слезть, ему надлежало отогнать зверя от дерева.

— Эй, мишка, — проговорил он театрально-заговорщическим шепотом, — ты голоден? Я не очень вкусный, честно.

Малки умудрился поймать пару кроликов, и их еще теплые тушки лежали в большом заплечном мешке. Печально вздохнув, он вытащил одного из ушастых зверюшек и показал медведю.

— Смотри, косолапый, что у меня есть.

Зверь поднял голову, принюхался к новому, соблазнительному запаху. Малки размахнулся и швырнул свою добычу так далеко, как только смог, на другую сторону поляны.

Сначала казалось, что затея не удалась — медведь не сводил с него карих глаз.

Малки подмигнул.

— Ну, ты, зверюга. Смотри внимательнее. Давай, вперед.

Тот фыркнул и неуклюже потопал за добычей.

— Вот такие дела, Чаплин. Похоже, ты здесь навсегда. Если хочешь, можешь отваливать в лес — пусть тебя сожрут дикие звери, я не против.

Полицейский сидел у костра, съежившись под черным шерстяным пальто Талискера. В длинных густых волосах запутались водоросли и тина, лицо все еще было бледным. Он смотрел в огонь и даже взгляда не бросил на своего врага с тех пор, как проснулся.

— Чаплин, ты меня слышишь?

Инспектор тупо смотрел на пламя. Он поднял какую-то палку и сжимал ее в руках, не сознавая, что происходит вокруг.

— Я заметил синяки, когда мы тебя раздевали. Откуда они? — Талискер попробовал зайти с другой стороны. Ответа не последовало.

— Смотри, Алессандро. — Дункан приподнял рубашку, и Чаплин явно вздрогнул. — Когда я... когда мы дрались, ты сказал, что знаешь о Мирранон. Что ты имел в виду? Тебе она приснилась?

Инспектор резко поднял голову.

— М-мирранон, — с трудом проговорил он.

— Да? — подбодрил Талискер, но Чаплин смотрел на свои руки, которые начали кровоточить — палка оказалась острой и повредила кожу в нескольких местах.

Дункан мягко вынул палку у него из рук.

— Давай же, Алессандро. — Ему хотелось, чтобы давний противник наконец пришел в себя и можно было продолжить его не любить. — Странно...

— Мирранон, — повторил Чаплин. — Белая Орлица.

Это случилось, когда медведь почти дошел до тушки кролика. Малки уже начал потихоньку спускаться с дерева, и тут зверь заревел. Горец замер, не в силах пошевелить рукой от страха, но вскоре понял, что медведь нападает совсем не на него. Увиденное было так ужасно, что он оказался не в силах отвести взгляд, хотя поспешил снова вскарабкаться на дерево.

На другой стороне поляны возникла черная тень. В ясном утреннем свете трудно было разобрать ее очертания, чудились только усики и щупальца насекомых. От тени доносилось странное пощелкивание.

Медведь поднялся на задние лапы и снова заревел. На этот раз в рычании слышался отголосок страха, хотя огромный зверь достигал десяти футов в высоту. Тем временем форма тени изменилась — перед ними стоял черный медведь-тень, состоящий из насекомых: мух и тараканов. Эта тварь своим присутствием оскверняла лес.

Медведь бросился на противника, но тот и не попытался сопротивляться. Вместо этого он раскрыл объятия и обхватил врага. Обреченный зверь ревел в ярости и страхе настолько по-человечески, что Малки стало его жалко.

Горец спрыгнул с дерева и громко выругался — ноги подвели, и он рухнул в крапиву, потеряв надежду остаться незамеченным. Однако лесному медведю было не до того — его окутала черная тень. Потом тень медленно растаяла, и стало видно коричневую шкуру. Медведь лежал неподвижно.

Наконец он снова заревел от боли и заметался в агонии. Изнутри вырвались черные лезвия, и кровь заструилась на траву. Следом показались щупальца, которые принялись терзать еще нетронутую плоть. Медведь продолжал кричать. Больше всего удивляло, что он до сих пор жив.

Не в силах вынести это ужасное зрелище, Малки обнажил палаш и с боевым кличем бросился через поляну на подгибающихся от страха ногах. Добежав до погибающего животного, он поднял оружие двумя руками, стараясь не смотреть на безжалостные клинки и щупальца. В последний момент горец глянул в глаза медведя и прочел в них муку. С новым отчаянным криком Малки одним ударом отрубил зверю голову.

Талискер беспокойно оглядывал кромку леса. С рассвета прошло два часа, да и вряд ли Малки пошел бы на охоту один. Вдруг ночью какая-нибудь тварь подкралась и утащила его? Дункан вновь посмотрел на Чаплина, который не выговорил ни слова с тех пор, как произнес имя Мирранон.

Тревожные мысли оборвал далекий рев, донесшийся из леса. Через несколько секунд рев повторился, и Талискер выругался. Он не мог броситься на помощь Малки — какая от него польза с голыми руками? У горца по крайней мере был палаш.

Дункан подкинул последнюю палку в огонь и мрачно сел у костра.

Малки уставился на мертвое тело. Атака изнутри прекратилась, не осталось и следа того ужаса, который поглотил несчастного медведя, только кровь и мех. Одна лишь голова напоминала величественного зверя, с которым встретился горец.

В этот миг шкура на голове лопнула. Малки наклонился вперед, готовый раскроить и череп, а потом медленно выпрямился, изумленно вздохнув.

Шкура постепенно исчезла, и появилось лицо юноши с золотистой кожей, как у Деме, которая быстро стала просто бледно-желтой. Часть черепа все еще покрывал мех, но в остальных местах появились иссиня-черные волосы. Безжизненные голубые глаза смотрели спокойно, ничто не указывало на то, какой ужасной смертью умер несчастный.

Малки в ужасе опустился на колени. Единственным способом прекратить мучения медведя было отсечь ему голову, но он не поступил бы так, зная, что перед ним человек.

— Прости меня, — пробормотал Малколм. — Я не ведал, что творил.

Утреннее солнце коснулось юного лица, ветерок играл черными волосами. Малки представил, каким этот человек был в жизни, и решил, что все же поступил правильно. Он снял серебряную серьгу и надел ее на пояс.

— Прощай, мишка. Да пребудет с тобой Господь.

Горец поднялся и ушел с поляны, не оглядываясь.

Озеро было таким же спокойно-зеркальным, как и накануне вечером. Теперь, ближе к полудню, когда стало жарко, оно нестерпимо блестело, а плеск воды о прибрежную гальку радовал слух. Талискер сидел на большом камне и болтал ногами в прохладной воде. Ему все меньше нравилось это место, и, глядя на кружащихся черных птиц на другой стороне, он пытался понять, вороны это или грачи.

— Если ты видишь одинокого грача, то это ворон, а приметив стаю воронов, знай, что перед тобой грачи, — пробормотал он, вспомнив присловье дедушки.

— Будешь говорить сам с собой — посадят под замок, — раздался знакомый голос с сильным шотландским акцентом.

— Малки! Господи, да где же ты был?

Горец ухмыльнулся, и Талискер слегка вздрогнул при виде белых десен и синих губ. В прошлый раз он видел их вечером, а не при ярком свете. На клинке запеклась кровь.

— Что случилось?

— Расскажу по дороге. Думаю, пришло время отправиться в путь. — Малки кивнул в сторону Чаплина. — Он готов к этому?

— Не знаю, он почти ничего не говорит, только молча смотрит в огонь.

— Ну что ж, идти ему придется, — с необычной строгостью объявил Малки, — или мы будем вынуждены бросить его здесь.

Талискер приподнял бровь, удивленный таким заявлением обычно добродушного воина, но ничего не сказал. Горец все объяснит ему, когда придет время.

— У тебя остался шоколад, Дункан?

— Да.

— Тогда завтрак подождет. Идем.

Наступающая осень окрашивала деревья в красно-золотые тона, землю покрывал ковер из опавших листьев. В лесу царила тишина. Все кругом застыло, даже птицы не пели. Солнце припекало, путникам стало совсем жарко и душно. Они шли на запад, а ночевать предполагали прямо в лесу.

— Думаю, Деме переоценила важность нашей миссии — что-то не видно местных жителей с хлебом-солью, — проворчал Талискер.

Малки промолчал. Он был рад, что они не проходили мимо поляны, где лежал убитый медведь. Ужасное зрелище не шло у него из головы, и он внимательно приглядывался к окрестным кустам, не таится ли в них злая тень. По дороге горец рассказал Талискеру и Чаплину о случившемся. Чаплин промолчал — он ни слова не сказал за весь день и шел как во сне. Талискера история не так поразила, как ожидал Малки, хотя он остановился и внимательно рассмотрел серьгу.

— Мне случалось наблюдать, как люди умирают, — продолжал Малки. — И от болезни, и в битве... Но это... Совсем молодой паренек... Все же я поступил правильно.

Горец посмотрел на Талискера, ожидая, что тот его поддержит, и он перестанет чувствовать себя отчасти виноватым в смерти сида. Однако Талискер только пожал плечами.

— Наверное.

— А ты как бы повел себя на моем месте? Что бы сделал?

— Ничего, — холодно отозвался Дункан. Малки некоторое время молчал.

— Вот, значит, как, приятель? Думаешь, ты такой сильный и жесткий человек?

Талискер повернулся к горцу, примирительно глядя на него.

— Нет, Малки. Я просто трус.

Ночь застала их милях в десяти от озера. Путники прошли так мало, потому что поздно отправились в дорогу и потому, что Чаплин шел очень медленно. Ночь оказалась холоднее предыдущей, и хотя деревья защищали от ветра, ледяной воздух предвещал скорое наступление морозов. Они снова набрали папоротника и собирались залезть в травяные гнезда, когда Малки выступил с неожиданным предложением:

— Слушай, Дункан, у меня нет пальто вроде твоего или чаплинского, чтобы укрыться им. Давайте спать по очереди, а один будет поддерживать огонь и сторожить. Тогда мы по крайней мере не замерзнем во сне.

— Хорошая идея, — согласился Талискер. — Тем более что в лесу водятся медведи.

— И другие твари, — пробормотал Малки.

Оба посмотрели на Чаплина — понимает ли он, что происходит? К всеобщему удивлению, полицейский поднял голову и кивнул:

— Я посторожу.

Талискеру выпало бодрствовать перед рассветом. Он видел, как ширится розовая полоса на горизонте, и чувствовал полузабытое умиротворенное спокойствие, несмотря на то что ему было холодно, страшно, а в голове все еще звучали слова Деме: «Там тебя ждут люди, люди, которым ты нужен...» Но зачем? Понятно, зачем может понадобиться воин. Он перевел взгляд на Малколма, настоящего героя, видевшего не одно сражение и погибшего в бою. Затем посмотрел на светлеющее небо, на котором осталась только одна одинокая яркая звезда, и сказал себе, что будет любоваться ею каждое утро.

Дункан уже собирался разбудить остальных, когда заметил странное движение в лесу неподалеку. Он напряженно всмотрелся в сумрак подлеска, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь в неверном утреннем свете, и наконец увидел, что возле одного дерева что-то зашевелилось. В стволе старого дуба, покрытого лишайником, узловатого и сучковатого, угадывалось нечто странное...

Дерево стало человеком. Нет, от ствола отделилась фигура. В сумраке трудно было разобрать, что же произошло на самом деле. Похоже, часть огромного дуба обратилась в старика.

Высокого, все еще стройного, с посохом, напоминающим молодое деревце. Узлы и неровности ствола исчезли, превратившись в длинный плащ, хозяин которого постучал посохом по дубу и углубился в лес. В неверном утреннем свете его длинные седые волосы и короткая бородка отливали серебром, темно-карие глаза светились добротой и мудростью, движения были неторопливы и размеренны. Даже не посмотрев в сторону Талискера, он исчез в чаще. Напоследок Дункану почудился проблеск желтого, который так не вязался с общей благообразностью старца, что в памяти всплыл странный образ... Не может быть!

— Зак?

Шепот заглушила неожиданно зазвучавшая песня птиц, приветствующих новый день.

Проснувшись, Малки отправился в лес, однако был куда осторожнее, чем вчера. За час он отыскал три огромных гриба, пять голубиных яиц, набрал ночных фиалок и одуванчиков. Легкий, но питательный завтрак. Жаль только, нет овса. Талискер с самого утра держался замкнуто и отстраненно, да и Чаплин тоже. Малки надеялся, что сегодня полицейский придет в себя. Он очень порадовался, когда Чаплин проснулся и принялся дежурить — ему случалось видеть последствия шока, когда воины после битвы ложились спать и уже не просыпались. Утром их находили белыми и неподвижными, как трупы на поле битвы.

Услышав голоса, Малки резко остановился у края поляны.

Горец выглянул из-за ветвей большого дуба. Почти прямо перед ним пасся мул, а вокруг костра сидели Талискер, Чаплин и старик в сером плаще. Тот словно спиной почувствовал присутствие Малки, обернулся и посмотрел ему прямо в глаза. Потом улыбнулся.

— А, Малколм... Пора завтракать. Кстати, у меня есть немного овса.

ГЛАВА 7

Здесь всегда царил холод. Вот и сегодня солнце едва коснулось пиков гор.

Корвус бросил на окно взгляд из-под тяжелых век и вздохнул. Кроме синего неба, больше из его тюрьмы ничего не увидеть. Порой картина менялась, на смену синеве приходили штормовые облака или снег, но силы природы давно не радовали узника. Корвус мог сбежать только в пустоту, однако туда он старался наведываться как можно реже. Здесь, в башне, он смотрел на небо так долго, что потерял счет времени и успел проклясть синеву и звезды самыми ужасными словами. Корвус тосковал по красному цвету.

Словно в ответ на его мысли на подоконник неуклюже опустился ворон, царапнув когтями по камням и заполнив весь проем огромными крыльями. В мощной лапе он держал алый цветок, ярким пятном выделявшийся на фоне его иссиня-черной груди. Птица спрыгнула с подоконника к подножию трона. Удивительно большая для своего рода, она положила цветок на резную ручку и громко каркнула.

Корвус откинул голову назад и засмеялся, хотя в его смехе не было и капли веселья. Эхо отразилось от холодных, покрытых льдом стен.

— Она идет, Слуаг, она идет!

Дверь резко распахнулась.

На пороге стояла его сестра, одетая в черное с серебром. Тело богини охватывала серебряная кольчуга изумительной красоты, а черный высокий ворот нижней одежды подчеркивал белизну лица. Как обычно, огромные синие глаза, полные холода, оглядели Корвуса со смесью восхищения и презрения.

— Приветствую тебя, брат.

Фирр вошла в комнату и одним движением вытащила меч из ножен. Он сверкнул бело-голубой молнией и ударил туда, где только что сидел Слуаг, теребя клювом алый цветок, принесенный для хозяина. Ворон, хоть и казался неуклюжим, не был глуп и ожидал нападения, наученный горьким опытом. В мгновение ока он перелетел на подоконник, вне досягаемости меча Фирр, посмотрел вниз и неодобрительно закаркал.

Один испепеляющий взгляд богини зла, и ворон захлопнул клюв.

— Глупая птица, — вскипела Фирр. — Не знаю, почему ты не прогонишь его, брат. Он вылупился из яйца кукушки.

В голосе звучало презрение, словно Фирр знала, что это особенно оскорбительно для воронов. Слуаг недовольно взъерошил перья.

Корвус вновь рассмеялся, наслаждаясь гневом сестры. Ее белая кожа была такой тонкой, полупрозрачной... Когда она говорила, лицо напоминало живой гобелен, смертельно прекрасный, такой же холодный, как эта башня. В нем нельзя было уловить и следа нерешительности или мягкости, даже когда Фирр улыбалась. В минуты слабости Корвус хотел, чтобы сестра осталась с ним на целый день, чтобы он мог смотреть, как она говорит, бранится, смеется... Но Фирр не желала уделять ему целый день, она была такая же эгоистка, как и сам бог зла. Иногда, общаясь с ней, ему казалось, что он видит в зеркале отражение собственной пустоты.

— Стерва, — пробурчал Корвус.

— Ты ведь знаешь, что он здесь? — спросила Фирр, махнув мечом.

— Кто?

Она презрительно засмеялась, пока ее не остановил Слуаг — если ты будешь смеяться над моим хозяином, я выклюю тебе глаза.

— Странно, что ты не знаешь, — сказала Фирр куда мягче, чем собиралась.

— Я... заснул, — ответил Корвус.

— Нет. — Она подошла к деревянному трону, на котором сидел брат, и легонько коснулась его плеча. От прикосновения им обоим стало не по себе, и Фирр быстро отдернула руку, словно обжегшись.

— Коснись меня снова, — сказал он.

Корвус не требовал и не просил, и было невозможно понять по глазам, что происходит в его голове. Фирр слегка улыбнулась, хотя во рту у нее пересохло, а сердце колотилось, как бешеное, и протянула дрожащую руку.

— Не спи, брат. Пожалуйста. Обещай мне.

— Я устал, Фирр. Разве люди не спят, когда устают? — Он казался старше, бледнее, чем обычно, синие глаза потеряли всякую выразительность.

Она помолчала.

— Пришел Талискер. Теперь ты можешь его убить.

— Где он? — оживился Корвус, — Ты его отыскала?

— В лесу к востоку от Света Небес. С ним два спутника, прибывшие из его мира. Птицы снабдят меня новыми сведениями.

— Пусть полетит Слуаг.

Не дожидаясь дальнейших приказаний, ворон взмыл в небо, на мгновение заслонив свет крыльями.

— Начинается, — тихо проговорил Корвус.

* * *

По крайней мере дорога через лес обрела смысл — четверо путников направлялись в Руаннох Вер, самый крупный город в этой части Сутры. Зак утверждал, что у них четыре дня, чтобы поспеть туда к ночи Самайна, к самому большому и блистательному Собранию. Он отказался объяснить, что это такое, а просто шел, бормоча себе под нос и останавливаясь порой, чтобы взглянуть на птичку или дерево в золотых листьях. Казалось, Заку нравится идти, и он задал такой бешеный темп, что трое молодых мужчин и мул, на котором, по словам старика, почти никогда не ездили, с трудом за ним поспевали.

Пока они завтракали, Талискер засыпал вновь прибывшего вопросами. Правда ли он Зак? Встречались ли они раньше?

Старик улыбнулся и покачал головой.

— Можешь называть меня Зак, если хочешь. На самом деле мое имя — Мориас, хотя люди часто дают мне прозвища вроде Серого Дуба или Древесной Тени. — Он отправил в рот ложку грибов с овсом и как следует прожевал. — Но Заком меня прежде не называли. Что значит это имя?

— Не знаю точно, — неловко признался Талискер. — А разве важно?

— Зак — сокращение от Захарии, — неожиданно вставил Чаплин. — Захария был пророком.

Мориас расхохотался.

— Тогда кто ты, Мориас? — спросил Малки. — И где твой народ?

— У меня нет народа, только я один, — улыбнулся старик. — Я сеаннах. Сказочник.

В его словах было что-то такое, что прекратило дальнейшие расспросы. Потом Мориас рассказал о Собрании и предложил поспешить в Руаннох Вер. Талискер переглянулся с Малки и кивнул. Почему бы и нет, быть может, там они встретят Мирранон.

Собирая вещи, Талискер украдкой разглядывал нового спутника. Он казался добрым, и все же эта встреча несколько озадачивала. Пока Малки с Дунканом затаптывали угли костра, старик разговорился с Чаплином, что само по себе поражало, учитывая, что тот был совершенно замкнут с самого начала их путешествия. Мориас вложил что-то наподобие камешка в руку полицейскому и принялся объяснять. Чаплин внимательно слушал и улыбался, впервые за долгое время.

На следующее утро они вышли на главный тракт, ведущий к Руаннох Веру. Дорога красной лентой вилась через лес, утрамбованная ногами многих поколений фермеров, гнавших скот в город на продажу. Встречались им и путники. Похоже, что в Сутре жили в основном кельты, по крайней мере так показалось Талискеру — у большинства были рыжие волосы и зеленые глаза. Мужчины носили клетчатые мешковатые штаны и удивительно яркие плащи, застегнуты на броши из бронзы и серебра. Многие заплетали бороды и усы в косы. Малки явно не остался равнодушен к этому обычаю и то и дело потирал щетину на белом подбородке. Почти у всех на поясе висели мечи вроде палаша Малки, а за спиной были обитые кожей щиты. Мужчины ехали верхом на упитанных лошадках, женщины и дети шли пешком. Видимо, их вовсе не огорчало такое положение дел, потому что так было проще управлять скотом, который они гнали. Талискера удивила их сила и красота, которую не часто встретишь среди бедных людей — длинные волосы сияли в утреннем свете, красные и зеленые юбки и плащи выглядели чистыми и добротными.

Никто не трогал четверых путников, напротив, им приветливо кивали, проходя мимо. Талискер внимательно смотрел в глаза встречным — он научился этому в тюрьме, — но не видел в них злобы, только легкое недоверие. Должно быть, путников удивляла странная одежда пришедших из другого мира, однако они вполне разумно заключили, что на их родине так одеваются все.

Ближе к вечеру из леса донеслись жуткие крики. Малки обнажил меч и бросился в кусты, Талискер следом. Мориас и Чаплин остались на дороге. Когда мужчины добежали до маленькой полянки, глазам их предстало жуткое зрелище.

Кричали в основном дети, залезшие на дерево. Внизу стояла девушка, размахивая горящей веткой, чтобы защитить своих подопечных, но, похоже, беда грозила не им. В центре поляны, на месте угасшего костра, шла жуткая битва. Она уже подходила к концу — Талискер и Малки опоздали. Молодой воин сражался со странной тенью, та все темнела и приближалась к нему. Наконец меч выпал из руки юноши, неведомый враг схватил его и начал окружать тьмой.

— Нет! — проревел Малки и с мечом бросился к нему.

Слишком поздно. Смерть уже проникла внутрь. Воин перевел взгляд с Малки и Талискера на молодую женщину, которая всхлипывала у подножия дерева.

— Я люблю тебя, Уна, — с трудом выговорил он. Женщина, рыдая, упала на колени, а молодой человек снова посмотрел на Малки и меч в его руке.

— Пожалуйста...

Из груди несчастного вырвалось черное щупальце, и воина вырвало кровью.

Малки не стал терять времени. Он ухватил палаш двумя руками, размахнулся получше и одним ударом отсек страдальцу голову.

На мгновение на поляне настала тишина. Потом Уна подняла лицо.

— Дарраг! — закричала она и поползла к откатившейся в сторону голове юноши, не обращая внимания на то, что длинные волосы цепляются за колючки, а ветки царапают ей кожу.

Талискер стоял, не двигаясь, и никак не мог осознать, что же произошло. Он понял, что именно эту тварь видел Малки, и горец снова поступил правильно. Потом Дункан посмотрел на женщину, которая почти доползла до отрубленной головы.

Он бросился к ней, опустился рядом на колени и взял, за руку. Лицо несчастной покрывали слезы и грязь, в волосах запутались веточки и колючки.

— Дарраг... — бормотала она.

Талискер поднял и обнял ее, прижал к себе. Он пятнадцать лет не касался женщины. Она спрятала лицо у него на груди, словно стараясь отгородиться от увиденного ужаса. Дункан молча гладил ее по голове.

Даррага хоронить не стали. Мориас воздвиг небольшой помост, куда положили убитого воина, вновь соединив тело и голову и прикрыв страшную рану клетчатым плащом. Чаплин помог детям — девочке и мальчику — слезть с дерева и сидел с ними в сторонке, успокаивая. Талискер подумал, что по роду занятий тому часто приходилось иметь дело со смертью и утешать родственников погибших.

Уна не выговорила ни слова с момента смерти мужа. Наконец она перестала дрожать, и Талискер отпустил ее. Женщина села на землю, устремив неподвижный взор в пространство. Когда Мориас и Малки уложили тело Даррага на помост, она поднялась и пошла к краю поляны — принялась собирать цветы, листья папоротника и красивые ягодные кустики, чтобы возложить их рядом с погибшим.

Когда приготовления закончились, они собрались вокруг помоста, чтобы попрощаться с Даррагом. Уна и маленькая девочка, Брис, укрыли его всем, что собрали, посыпали чистотелом и ягодами. Мориас отыскал дуб с низкими толстыми ветвями. Туда-то и поставили помост с мертвым телом. Перед тем как покойный оказался среди золотых листьев последнего приюта, Талискер спросил Уну:

— Можно я возьму его меч?

Мориас покачал головой, но опечаленная женщина не возмутилась.

— Сэр, — прошептала она, — а какое же оружие останется у него, если вы заберете его верный меч?

— Прости, Уна, — пробормотал Талискер, осознав свою ошибку.

— Погоди, — вмешался Малки. — Я дам ему свой черный нож. Все равно доблесть твоего мужа осветит ему путь в мир иной...

— Спасибо, Малколм, — поблагодарила Уна. — Хотя Дарраг был моим другом, а не мужем. Мы выросли вместе. — Ее голос дрогнул, и она перевела взгляд на Талискера. — Мой отец нарек его моим защитником на пути в Руаннох Вер. Если ты возьмешь этот меч, придется тебе принять на себя и клятву защищать меня и детей по крайней мере ближайшие четыре дня. А я стану твоим другом. Спасибо за помощь.

Талискер поклонился. Уна торжественно взяла в руки меч Даррага и протянула его Дункану рукоятью вперед. Тот изумленно вздохнул — оружие украшали бирюза, янтарь и тонкие переплетающиеся золотые нити. И все же было понятно, что меч не новый и видел не одну битву. Талискер протянул левую руку, чтобы принять его. Уна удивленно приподняла брови, однако промолчала. Заметив это, он оглянулся на Мориаса.

— Ты должен дать мечу имя, если хочешь взять его себе, — объяснил сеаннах.

— Понятно. Раз он обязывает меня исполнить клятву Даррага, нареку его в честь моей клятвы. Имя ему... Клятва Талискера.

— Очень хорошо, — одобрил Мориас.

— Благодарю тебя, — промолвила Уна. — Дарраг был бы доволен.

Спалось им плохо. Уна хотела разбить лагерь где-нибудь в другом месте, но уже стемнело, и искать было некогда. Брис и ее брат, Коналл, сели поближе к костру, завернувшись в серые одеяла, испуганно косясь в темноту леса. Малки — ему выпало дежурить первым — принялся демонстративно расхаживать вокруг лагеря.

Взгляд Талискера то и дело притягивал дуб, в ветвях которого спал вечным сном Дарраг. Дункан старался подавить дурацкий страх, что тот поднимется из мертвых. Уна лежала рядом с ним, и Талискер любовался ее медно-рыжими волосами, блестящими в свете костра. В последний момент перед тем, как сон сморил его, он увидел на ветвях дуба огромного черного ворона и решил, что птица пришла проводить душу убитого воина в здешний загробный мир.

Его разбудили голоса. Было еще темно, костер почти догорел. Приподнявшись на локте, Талискер вгляделся в сумрак. Чаплин сидел между двумя детьми и говорил с ними тем же тоном, что и раньше, когда утешал их, но в движениях инспектора уже появилась уверенность. Юные слушатели были явно заворожены его рассказом, и даже Малки, который мог бы спокойно спать, лежал, как и Дункан, подперев голову рукой, и внимал.

Талискер обернулся к Уне, желая спросить, что происходит, однако ее одеяла валялись на земле пустыми. Ветер раздул затухающее пламя, и Дункан разглядел девушку у подножия дуба. Она выглядела такой одинокой и несчастной, что он поднялся, прихватил одеяло, подошел к ней и закутал. Уна улыбнулась в знак благодарности, но промолчала, и оба принялись слушать голос Чаплина, долетавший от костра.

— ...так Уисдин получил свой приз — самого черного, самого лучшего коня из всех, что когда-либо ступали на дороги Сутры. Его звали Круах, как одного из ветров, и все остальные вожди мечтали о таком коне, но ездить на нем мог только Уисдин мак Феин.

Талискер удивился, откуда Чаплин знает такую сказку и как он умудряется сделать повествование таким живым. Слушающим казалось, что они видят в темноте тени Уисдина и его скакуна.

— Уисдин, — тихонько проговорила Уна. — Эту историю больше не рассказывают в наших краях.

Талискер ждал. Ее следующие слова были вовсе не связаны со сказкой.

— Он сказал, что любит меня. Прямо перед смертью.

— Дарраг?

— Да. — Она поплотнее завернулась в одеяло. — А я и не догадывалась.

Талискер не знал, что ответить. За пятнадцать лет в тюрьме он забыл любовь и разочаровался в ней. Любовь и горе — не по его части.

— А что-нибудь изменилось бы, знай ты о его чувствах?

— Нет. Он был моим лучшим другом, почти братом. Моя тетя отправила меня на воспитание в его клан, чтобы я научилась облегчать боль женщин, когда... — Уна замялась.

— Ты умеешь принимать роды?

— Да. Это бесценное искусство. Так или иначе, я познакомилась с ним в первый же день. Дарраг был еще мальчиком, худым неуклюжим ребенком с вечным насморком, однако из него рано вышел хороший воин, и он заботился обо мне. А теперь я знаю, что он любил меня как мужчина, не как брат. В Руаннох Вере мы должны были расстаться, потому что я возвращаюсь домой... но это... так жестоко. — Ее передернуло, и она принялась слегка раскачиваться из стороны в сторону. Потом повернула к Талискеру залитое слезами лицо. — Прости, если я слишком откровенна. Я знаю, что мужчинам... трудно говорить о таких вещах.

— Только не мне, госпожа моя, — слабо улыбнулся Талискер. — Я не умею говорить о них вообще. А теперь нам лучше поспать... Уна, что убило Даррага?

Ее глаза расширились от страха, белки пугающе блеснули в сумраке.

— Ты не знаешь?

Он покачал головой.

— Я не могу произнести... Они все слышат. — Уна наклонилась и написала на мягкой земле одно слово. Талискер сел рядом на корточки и всмотрелся.

Костер вспыхнул, будто надпись потревожила спящего духа, и Дункан прочел: «Кораннид».

На следующее утро отправились в путь с первыми лучами солнца. Уна, Брис и Коналл собрались вокруг дуба и попрощались с Даррагом. Брис была куда веселее, чем вечером; возложив еще один букет к подножию дерева, она подошла к Чаплину и взяла его за руку.

— Дарраг теперь спит, правда, сеаннах? — спросила девчушка.

Чаплин кивнул.

На Коннала смерть родича оказала куда большее воздействие. Он молча шел рядом с Уной, порой недобро поглядывая на чужих. Талискер пытался с ним заговорить, но мальчик едва ли не оскалился в ответ. Кажется, он считал, что в смерти Даррага виноваты новые попутчики. И верно, хотя взрослые поняли, что Малки убил воина из жалости, избавил от мучений, детям нелегко было осознать это.

В этот день они встретили еще больше путников — до Руаннох Вера оставалось недалеко. Талискер, Малки и Чаплин увидели первого сида. Около полудня их догнала группа всадников на высоких прекрасных конях, сильно отличавшихся от тех, что им случалось видеть прежде. Когда они поравнялись, Талискер кивнул в знак приветствия, как делал уже не раз, но, поняв, кто перед ним, замер на месте. На коне сидела прекрасная женщина в просторном алом одеянии, напоминавшая Деме. Кожа отливала на солнце золотом, длинные волосы были заплетены в сотни тоненьких косичек и украшены жемчугом. Еще одна женщина играла на маленькой арфе, а ее коня вел другой всадник. Они ничего не сказали, просто вежливо кивнули и продолжили свой путь.

Размышления Талискера были прерваны смешком Брис.

— Ты что, сидов не видел?

— Сидов? — переспросил Талискер, не отрывая взгляда от исчезающих за поворотом коней.

— Разве у твоего клана нет сидов? — удивилась Уна.

— Есть ли у нас сиды?.. Разве они не свободные существа?

— Ну да, — неохотно кивнула женщина. — Надо идти. Мы придем последними, если не поторопимся.

Вечером Чаплин рассказал детям еще одну сказку. Талискер, наблюдавший за ним целый день, заметил, что инспектор изменился и физически, и морально. На нем была та же одежда, которую он носил в Эдинбурге, и на подбородке топорщилась щетина, но он больше не сомневался в своем пребывании в Сутре. Не столько он принял этот мир, сколько мир принял его. Чаплин говорил со всеми, кроме Талискера и Малки. Несколько раз Дункан поймал его взгляд и понял, что чувства полицейского по отношению к нему не изменились ни на йоту.

Ближе к вечеру Брис пожаловалась на усталость, и они с Уной сели на мула. Чаплин шел рядом и непринужденно болтал с девочкой.

— Почему на вас с Талискером такая смешная одежда? — спросила она.

— В наших горах так одеты все, — ответил Алессандро.

— И вы не носите одежду в клеточку?

— Конечно, носим, — серьезно отозвался Чаплин. — Она такая красивая, что мы ее прячем. — Он распахнул пальто и показал подкладку в зеленую клетку.

Вечером путники собрались вокруг костра. Полицейский сидел на бревне, неотрывно глядя в огонь. Он вывернул свое пальто наизнанку и накинул его на плечи.

— Моя история — сказание о Кентигерне и Роуэн. Правил некогда единым великим кланом тан по имени Кентигерн — могучий воин, искусный мечник и прекрасный наездник. Еще этот тан был столь же хорош собой, сколь и могуч; все женщины королевства любили его и охотно вышли бы за него замуж, предложи он им. Но он оставался одиноким. Одна девушка по имени Роуэн [Rowan — рябина (англ.)] желала Кентигерна более других. Она была так прекрасна, что поговаривали, будто она подброшенное дитя фэйри. Каждый день девушка работала в конюшнях замка Кентигерна, заботилась о лошадях, и тан, бывало, разговаривал с ней, собираясь уезжать.

Время шло, Кентигерн все не женился. Роуэн и другие девушки начали приходить в отчаяние...

У тана были ловчие соколы, и он много времени охотился в болотах. Все чаще уезжал Кентигерн, все дольше становились его отлучки. Ушей Роуэн достигли слухи, будто его околдовали фэйри и однажды он не вернется вовсе. В следующий раз, как Кентигерн отправился на охоту, Роуэн последовала за ним. Слухи оказались правдой. Тан вскарабкался на гору, и, когда он достиг вершины, появилась огромная белая птица, обратившаяся в прекрасную девушку. Вместе они подошли к краю скалы и исчезли. Роуэн ждала возвращения любимого два дня, а на третий они появились вновь. Стоило фэйри обернуться птицей, как девушка вышла из укрытия и пронзила стрелой сердце злой разлучницы. Та растаяла, напоследок горестно закричав.

Кентигерн, все еще во власти чар, бросился к Роуэн в великой ярости и ударил ее. Девушка упала головой на острый камень, кровь хлынула струей. Тогда-то тан и понял, как сильно любит ее. В отчаянии он воззвал к богам. Услышала его только своенравная Рианнон. Она решила, что Кентигерн не заслуживает верной Роуэн, и обратила несчастную в дерево. Красные ягоды рябины напоминают нам о каплях крови, омочивших землю. А Кентигерн вернулся домой и оставался одиноким до самой смерти.

Чаплин умолк.

Талискер встряхнулся, чтобы прийти в себя. Казалось, он видел долгий сон.

— Не понимаю, — пробормотал Дункан.

— Не понимаешь что? — спросил Мориас.

— Откуда он знает все эти сказки? Чаплин полицейский, в конце концов!

Глаза Мориаса сузились. И снова Талискер уловил в них нечто знакомое, напомнившее о глазах Зака, с которым он разговаривал на скамейке в Эдинбурге.

— Знаю. И все же твой друг сеаннах. Это дар. Земля сама выбрала его на роль глашатая. Не сомневайся в ее мудрости.

— Но почему? Почему Чаплин? Я человек без прошлого, именно меня послали сюда. — Дункан смотрел в землю, понимая, как глупо и завистливо звучат его слова.

— Так будет не всегда, Талискер, — ответил Мориас. — Сутра меняет тебя. Ты человек с будущим — слишком большим, чтобы предаваться пустой зависти.

Открывшийся взору Руаннох Вер поразил всех, но Талискер, Малки и Чаплин запомнили его до конца жизни.

Они добрались до города, когда уже стемнело. Шли все медленнее и медленнее, потому что дорога была забита конными и пешими людьми. Талискер, Малки и Чаплин шагали впереди, остальные прятались за их спинами. Потом между деревьями замерцали сотни белых огней. Сначала они никак не могли понять, откуда исходит свет, а поняв, обомлели.

Перед ними простиралось огромное озеро, гораздо больше, чем Свет Небес. В воде отражались факелы, скользившие по его поверхности; каждый крепился к шесту на носу маленькой круглой лодки, в которую влезало трое — гребец и двое пассажиров. По озеру сновали сотни лодок — Руаннох Вер стоял на воде.

Размер города в темноте оценить было трудно. Лодочки исчезали, подплыв к ярко освещенному причалу. Стены поражали высотой, словно их строили неведомые гиганты, а не обычные люди. Город представлял собой крепость с четырьмя высокими башнями, но их угрожающий вид нисколько не портил праздничного настроения, охватывавшего всех — и тех, кто ждал лодок, и тех, кто уже плыл. Некоторые путешественники пели нестройным хором, чтобы выразить свою радость.

— Мне придется пойти с мулом на паром, — произнес Мориас.

Талискер посмотрел, куда он указывает, и увидел подходивший к берегу кораблик, увешанный светильниками. У причала столпился народ с лошадьми, главным образом сиды.

— Хочет кто-нибудь прокатиться? — спросил Мориас, улыбаясь.

Вызвались Малки и Коналл. Брис так хотелось поплыть в маленькой лодочке, что Чаплин согласился отправиться с ней. Уна и Талискер влезли в другую.

Зеленые глаза Уны восхищенно вспыхнули при виде города, тонущего в море огней. Гребец повернулся к ним спиной, и лодка поплыла.

— Разве не чудесно, Талискер?

Ветер подхватил волосы женщины, и они летели за ее спиной, сияя в свете факела. Когда звуки смеха и пения с берега умолкли, Уна опустила руку в воду, а потом поднесла к губам. На светлую кожу упало несколько капелек воды.

— Да... — Талискер не мог оторвать от нее глаз. Уна перевела взгляд на него.

— Ты ведь не смотришь... — Повисло неловкое молчание. — Слушай, делай как я. — Она снова опустила руку в воду, а потом поднесла ее к губам. — Это приносит удачу.

— Может быть, мне стоит выпить все озеро, — пошутил Дункан.

Она рассмеялась и плеснула в него водой. Талискер ответил тем же, и началась самая настоящая водная баталия, прерываемая взрывами смеха. Гребец не обращал на пассажиров внимания, и за несколько минут они полностью промокли.

— Тс-с, — проговорила Уна, с трудом подавляя смех, когда они вплыли под сень городских стен. — Слушай.

Изнутри доносилось пение — чистый звук плыл над водой, сливаясь с собственным эхом. Все люди вокруг озера умолкли, и Дункан почувствовал, как что-то внутри него стремится в небеса.

— Это поют сиды, — прошептала Уна.

Девушка повернулась к нему. Мокрые пряди волос прилипли к ее лицу, одежда тоже пропиталась водой. Лодка мягко пришвартовалась, и Уна его поцеловала.

ГЛАВА 8

Стоя на западной башне, Фергус любовался огнями на воде. Прохладный ветер трепал седую бороду, и его пробирала дрожь. С последними звуками песни вернулось недоброе предчувствие. Снова привиделось призрачное лицо, которое не раз являлось во сне, и послышался недобрый дразнящий смех, как бы с другой стороны озера. Но вместе с музыкой пугающий образ померк, растворился в ночи.

Положив руки на каменный парапет, Фергус продолжал смотреть на крохотные золотые огоньки, плывущие к городу.

— Я тан, — напомнил он себе.

— Отец?

В дверном проеме стояла дочь, ее золотистые волосы мерцали в свете факелов. Она очень походила на свою покойную мать.

— Я слышала твой голос, отец, — солнечно улыбнулась Кира. — Здесь кто-то был?

— Просто репетирую речь перед сеаннахами, — солгал он. — Не хотелось бы их нечаянно оскорбить.

— Ах да. — Девушка подошла к нему и взяла за руку. — Насколько помню, ты повторял ее всего раз двадцать, верно?

Оба рассмеялись.

— Хорошо, что хоть кто-нибудь может еще смеяться, — раздался хрипловатый голос.

Фергус и Кира обернулись с улыбками на лицах, однако радостное настроение пропало.

Младшую дочь Фергуса в детстве поразила страшная болезнь и искалечила ее юное, жаждущее жизни тело. Тан старался как мог найти в своем сердце место и для дочери-калеки. Он знал, что болезнь доставляет ей немало страданий, хотя Улла почти никогда не жаловалась, но и это не могло заставить его полюбить девочку. Мать понимала ее и заботилась о ней... Увы, она отправилась в мир иной пять лет назад.

— Что печалит тебя, сестра? — спросила Кира. — Иди сюда, взгляни на огни. Я не позволю тебе грустить сегодня.

Столько заботы прозвучало в ее словах, что Улла улыбнулась и позволила подвести себя к парапету. Она двигалась с большим трудом, и Фергус с горечью подумал, что его дочь уже почти старуха, хоть ей всего двадцать лет от роду.

Доковыляв до края, Улла залюбовалась лодками, и на ее лице отразилась если не радость, то по крайней мере умиротворение. Правая, нетронутая болезнью, сторона лица была повернута к отцу, и он внимательно рассматривал ее. Младшая дочь тоже была бы красива. Да, не так, как Кира — темные волосы, не такие утонченные и правильные черты лица, — но все равно очень хороша. Сегодня их различия особенно бросались в глаза — Эон собирался просить руки Киры. Тан знал это, потому что внимательно следил за происходящим в городе. Старшая дочь, конечно, с радостью примет предложение такого знатного жениха, тем более что молодой человек по-настоящему любит свою будущую жену. А Улла опять останется одна, медленно превращаясь в тень.

Его мысли прервала болтовня Киры.

— Нельзя сегодня ходить в таком ужасном платье, Улла. Давай подберем тебе одно из моих.

На мгновение во взоре младшей сестры вспыхнуло недовольство, потом она повернулась и послушно заковыляла к двери. Кира шла рядом, обняв ее за талию. Фергус улыбнулся — его радовало, когда девочки были вместе.

Неожиданно он застыл на месте в ужасе. Ему показалось, что тень, всегда окутывавшая Уллу, поглотила и старшую дочь, что белоснежное платье Киры, золото ее волос поглотила тьма. Тан видел уже не двух девушек, а огромную черную фигуру. Над озером снова прошелестел неведомый злобный смех.

— Нет, — прошептал он. — Нет...

Тень исчезла, и Кира обернулась.

— Встретимся в главном зале, отец. Я тебе кое-что расскажу.

— Я скоро приду. Улла? — Тан редко обращался к младшей дочери, и та застыла в изумлении, с трудом обернувшись, не понимая, что же может ей сказать отец. — Знаешь, я... Постарайся быть счастливой сегодня, хорошо?

— Если тан прикажет, — кивнула девушка без малейшего следа иронии.

— Нет, — печально ответил Фергус. — Этого бы хотел твой отец.

Их взгляды встретились, и они поняли друг друга.

— Пойдем подберем тебе платье, — вмешалась Кира. Сиды завели новую песню. Через несколько мгновений Фергус остался на башне один.

Все улочки и переулки в Руаннох Вере были заполнены народом. Люди смеялись, кричали, размахивали пылающими факелами, и даже маленькие дети несли в руках светильники с горящим камышом внутри. Рыжие отсветы падали на возбужденные, радостные лица. Талискер сразу подумал, что город — просто море света и огня. Он все еще чувствовал вкус поцелуя Уны на губах и был растерян — в конце концов, она только что пережила сильнейшее потрясение. Теперь девушка взяла его за руку и потянула на берег. От прикосновения теплой и нежной руки голова Дункана закружилась.

— Уна? — выговорил он, не зная, что хочет спросить, но та не услышала его — она махала Брис и Коналлу, которые только что вылезли из лодок.

Путники встретились у городских ворот. Дети заразились праздничным настроением. Брис сидела у Чаплина на шее, то и дело нетерпеливо подпрыгивая. Только Мориас оставался серьезным и спокойным. Он приветливо кивнул Талискеру и Уне.

— Кажется, мы успели вовремя.

— Для чего?

— Для праздничной процессии, глупенький, — пояснила Брис, — и для сказаний. Мориас и Алессандро будут рассказывать истории. Можно мне большой факел, Уна?

— Нет, — твердо сказала девушка. — У тебя будет светильник, как у остальных детей.

— Я не могу... — начал Чаплин. — Мориас? Я не знаю подходящей истории для Самайна.

— Не бойся, парень, — хлопнул его старик по плечу. — Не думаю, что останется время для новеньких.

С пятью пылающими факелами в руках и двумя светильниками подошел Малки, широко улыбаясь Талискеру и Уне.

— Здорово, правда? Их раздают направо и налево. Велели передать, что они от Северного огня, что бы это ни значило.

Мориас показал рукой вверх.

— Смотрите. — На башнях над воротами пылали огромные костры. — От них зажигают факелы и раздают всем подряд. Это определяет удачу на следующий год. Северный огонь — не самый лучший, порой он даже означает трагедию. Впрочем, мы видели достаточно трагедий по пути сюда. — Сеаннах улыбнулся Брис и Коналлу. — Вас это, конечно, не касается, вы пока не доросли до удачи. Поэтому у вас светильники, а не факелы.

— Я уже почти воин, — нахмурился мальчик. — Не понимаю, почему мне не дали факел.

— Пойдемте, — позвала Брис. — Нам пора!

Толпы людей пребывали в самом радужном настроении. Конечно, толкотни было немало, но никто не обижался. В переулках и на площадях жонглировали факелами, глотали огонь. Кто-то пытался петь, хотя за общим шумом ничего не было слышно. Все брели в одном направлении. Поднявшись на холм, Талискер увидел идущих впереди людей с соломенными чудищами, довольно страшными при свете факелов.

— Потрясающе, правда? — Дункан слегка толкнул локтем своего соседа, не глядя, кто рядом с ним.

Это оказался Чаплин. Их взгляды встретились, на лице полицейского была написана ненависть.

Брис закричала:

— Быстрее, сеаннах, быстрее...

Чаплин ускорил шаг и исчез в толпе.

В конце концов они достигли места назначения. В сердце города располагалась огромная площадь, а посреди нее — что-то вроде каменного холма с ведущими наверх ступенями. К холму двигались процессии с четырех концов города; толпа насчитывала не меньше двух тысяч человек.

— Видишь тана? — восхищенно шепнула Брис.

На плоской вершине холма были установлены три роскошно украшенных стула, два поменьше чуть позади самого большого, настоящего трона, на котором восседал Фергус мак Фергус, тан Руаннох Вера и западных земель. Даже с такого расстояния было видно, как он высок и широк в плечах. Темно-зеленый шотландский плащ, застегнутый на левом плече серебряной брошью, прикрывал кольчугу, серебряный обруч охватывал лоб. Дункану показалось, что тан слегка нервничает. Справа от трона стоял огромный боевой топор, украшенный резьбой, слева — щит, обитый кожей. Глядя на мощные руки Фергуса, Талискер подумал, что тот, несмотря на седую бороду, вполне в состоянии воспользоваться церемониальным оружием.

— А там кто? — спросил он Уну, указывая на стулья за спиной тана.

— Его дочери, Кира и Улла. Правда, они как день и ночь?

Тан поднялся. Толпа немедленно умолкла, и стало слышно потрескивание факелов и шепот ночного ветра. Фергус заговорил. Древний язык был не знаком Талискеру и Чаплину, но звучный голос разносился над всей толпой, проникая в сердца слушающих.

— Он благодарит за урожай, — прошептала Уна, заметив, что ее спутники ничего не понимают. — Призывает богов хранить нас грядущей зимой... особенно нынешней.

— Почему нынешней?

— Ш-ш-ш, — упрекнула их пожилая женщина. — Будьте уважительнее.

Талискер принялся внимательно рассматривать толпу. Большинство пришли с разных концов страны — крестьяне и фермеры, в основном зажиточные, судя по их виду. Встречались и совсем другие люди — высокие, мускулистые, с оружием на поясе и без факелов, чтобы не занимать правую руку. Наверное, то были наемники, не нашедшие работы. А может, их просто наняли купцы, чтобы охранять караваны по дороге сюда. Ни одного сида видно не было.

По окончании речи тана толпа ответила, как полагается, а потом Уна потащила Талискера в сторону рынка.

— Куда мы? — спросил Дункан.

— Надо занять хорошие места. Мориас будет рассказывать сказку на Кожевенной площади. Его все любят.

Когда они добрались до места, Мориас уже сидел на специальном возвышении, спокойно глядя на прибывающую толпу. Те, кто не успел сюда, отправились слушать других сказочников — к мельнице, на пирс и к свинарнику, который славился тем, что примыкал к таверне. Сеаннах сидел возле огромного костра, и языки пламени бросали отсветы на лица притихших слушателей.

— С чего бы начать? — Мориас устремил взгляд в огонь. — Не так давно, по сравнению с иными древними историями — примерно три сотни лет назад, — боги обитали в Сутре. Земля была полна магии, текшей по ее жилам, как кровь. Людям хорошо жилось в зелено-золотой стране, и ночью всегда звучали смех и песни...

Нельзя сказать, что боги одаривали людей. Нет, смертные скорее казались им забавными и интересными. Порой страсть и сила людей удивляли тех, кому они поклонялись, и, должно быть, за долгие годы боги стали относиться к ним как к своим детям. И все же бессмертные жили отдельно, в чертогах, куда могли ступить только избранные. Повсюду царили мир и гармония. То были чудные дни...

Однако все меняется. Шли годы, разрыв между людьми — феинами — и их богами делался все больше. Никто уже не помнил толком, где находятся чертоги богов. Людские кланы жили сами по себе, все реже вспоминая про магию, а боги постепенно начали терять к ним интерес. Медленно, но верно Старая Сутра навсегда исчезала...

Мориас посмотрел на лица слушателей. Перед ним сидел маленький мальчик с округлившимися от любопытства глазами.

— Как тебя зовут, дитя?

— Рори, сэр, — прошептал малыш. Мориас протянул ему руку ладонью вверх.

— Подуй на нее, Рори.

Мальчик повиновался, и сказочник вскинул руку вверх. Вспыхнул зеленый свет, в воздухе появилось лицо ребенка с черными волосами и ярко-синими глазами. Когда картина померкла, Мориас продолжил:

— Такое случается раз в тысячу лет — родился новый бог. Некоторые говорят, что он был зачат изначальным злом, поскольку тьма закрыла небо, когда мать, богиня Матрона, рожала его. Есть мнение, что он создание хаоса — ведь даже боги не знают, кто его отец. Я не верю, что ребенок может родиться изначально злым, но разве нам это дано знать? Скоро появился на свет и другой ребенок, слабый, который должен был умереть. Близнецы — мальчик Корвус и девочка Фирр. Она выжила — говорят, не без помощи черной магии, потому что душа ее была искажена с самого начала.

Когда они выросли, стало ясно, что дурные предзнаменования сбылись. Фирр редко появлялась в чертогах богов, ее очаровывала смерть и тьма. Она напоминала прекрасную тень. Ее часто видели в обществе человеческих мужчин, которых она убивала ради удовольствия... Но Корвус был еще хуже. Его недостаточно радовала смерть одной души. Он вмешивался в дела феинов и сначала просто провоцировал споры, а со временем стал величайшим полководцем из всех, когда-либо ступавших на землю Сутры. Этот бог умел покорять людей. На захваченных территориях каждый мужчина должен был присягнуть ему, отрекшись от своего лорда под страхом смерти — не своей, конечно, Корвус был слишком умен, чтобы грозить такими пустяками, — а смерти жены и детей. Говорят, в тот год тридцать тысяч семей бросились на собственные мечи. Так началось правление Короля-Ворона.

Вы спросите: почему бездействовали боги? И в самом деле — почему? Потеряв интерес к феинам, они не следили за происходящим в их землях и не скоро поняли, какую угрозу представляет Корвус. Люди тем временем решили, что богам они безразличны, и вера их умерла, а волшебство покинуло землю. Сила богов тоже уменьшилась, ведь она тесно связана с верой.

Наконец настал час решающей битвы. Свободными остались только пять кланов во главе с великими героями. Уисдин Фианнах, Рагнальд Красный, Кентигерн Мурдох — самый молодой из них, Конниер мак Роих и прекрасная Маура Маклейш. Вечером перед битвой в их лагере царило отчаяние, слышался плач будущих вдов. В полночь, когда наступила тишина, на собрание вождей привели молодую женщину. Часовые поймали ее у лагеря, возле реки. Четверо из пяти предложили зарубить ее как шпионку, но что-то в ней заставило Уисдина остановить свою руку... должно быть, ее спокойная улыбка. Она призналась, что является великой и могущественной чародейкой, и предложила помощь в битве. Герои долго спорили — в темные годы правления Короля-Ворона люди с недоверием относились к магии, — однако еще до рассвета вожди все же согласились. У них не было выбора — исход битвы нетрудно предрешить, когда на другой стороне реки чернеют бесчисленные орды Корвуса.

Тогда волшебница произнесла заклинание, простое, по ее словам, но такого не слышали в этой земле. Она послала в небеса огромный драгоценный камень, вспыхнувший яркой звездой. Его ослепительный зеленый свет был виден воинам по обе стороны реки и дарил надежду феинам и отчаяние легионам Корвуса. Потом он исчез.

Долгое время царила тишина. Слышалось только журчание воды в реке. Вожди начали подозревать измену и потянулись за оружием, и тут ночное небо от края до края разорвала новая зеленая вспышка. Потом она померкла, и остался только слабый свет, в котором было прекрасно видно, как огромный отряд воинов прошествовал по небесам вслед за своим вождем. Их мечи и секиры отливали зеленым, а шедший впереди нес в одной руке изумруд, а в другой обнаженный клинок. Они спустились на землю и подошли к застывшим в ожидании людям.

Предводитель остановился перед Уисдином, протянул ему камень, обнял его и улыбнулся. Он был выше и шире в плечах, чем великий вождь клана. Борода и волосы отливали красным золотом, и один его вид внушал надежду.

— Братья! — сказал он могучим голосом, который разнесся по всему лагерю. — Мы получили ваш призыв о помощи и откликнулись на него.

Ответом был приветственный радостный шум толпы.

После этого ни пришедший, ни его воины не вымолвили ни слова. За них говорили свершенные ими подвиги.

На рассвете началась великая битва на берегах реки. Феинов было куда меньше, чем врагов, ведь благодаря черной магии Корвус подчинил себе множество кораннидов. Один вид этих ужасных существ в состоянии наполнить страхом самое отважное сердце. У них нет постоянного обличья — твари могут менять свой внешний вид, как и их противоположность, сиды, но тех не было тогда среди людей. Бездушные коранниды способны на время принимать облик врага — конечно, только в общих чертах; в бою они лишь черные тени, полные ужасных насекомых, которые бросаются от одной жертвы к другой. Над полем битвы звучали их тонкие крики и звон крыльев сотен тысяч мух и жуков.

В тот день свершили множество великих подвигов, как поется в наших балладах. Все герои пали от рук исчадий тьмы, кроме Рагнальда и Безымянного Вождя. Их окружили черные полчища Корвуса, коранниды и солдаты. Казалось, все потеряно. Враги переступали через трупы погибших, и небо почернело от стай птиц, питающихся падалью. Рагнальд и Безымянный Вождь обнялись, как братья, готовясь к гибели.

И тут вмешались боги. Потеря людьми веры ослабила их, но вместе они были еще сильны. Им стало стыдно, что один из их числа принес столько страданий и смертей на зеленые поля Сутры, и все объединились, чтобы произнести последнее заклятие.

То было заклятие столь могущественное, что могло подчинить и бога. Небо снова разорвала молния, и там, где она ударила в землю, между Рагнальдом и Безымянным Вождем, возник ослепительный столб света. В объятых пламенем небесах виднелись опечаленные лица богов. Из сияющего столба вырвались яркие лучи. Корвуса, ожидавшего исхода битвы за спинами своих солдат, неодолимая сила потянула вверх. Поняв, что задумали боги, он начал биться и кричать, рассылая проклятия во все стороны. Последнее из них ударило в бездыханные тела героев, что лежали на вершине холма, и в Рагнальда. Все они вместе с последним оставшимся в живых героем обратились в камень, и только Безымянный Вождь остался цел, пал на колени и оплакивал уход богов и гибель своих товарищей. Свет коснулся кораннидов, и твари исчезли. На поле битвы пала странная тишина.

Когда угасли последние вспышки, неясный образ богини Рианнон явился собравшимся на холме родичам воинов.

— Мы подвели вас и теперь покидаем ваш мир. Не плачьте о нас. На самом деле не так уж мы вам и нужны... Но если снова придет час нужды, ищите нас в тихих, тайных местах. Наше заклинание не пустит сюда тьму еще много лет. Покуда есть те, кто любит эту землю и готов умереть за нее, оно будет в силе.

Она обернулась к Безымянному Вождю.

— Собери своих погибших людей, и я верну вас в ваш мир. Знай, что, пока живы кельты, о ваших деяниях будут помнить. — Она протянула ему знамя, которое подхватил ветер, алое знамя в честь крови павших. — Возьми с собой этот знак. Пока он висит в твоих чертогах, ни один человек из твоего клана не падет в битве.

И тогда клан Безымянного Вождя вернулся туда, откуда пришел, забрав погибших и раненых. Перед тем как скрыться в тумане, сотворенном богиней, предводитель обернулся и отсалютовал клинком.

— Пока свет не призовет нас вновь, госпожа моя Рианнон.

И они исчезли.

Земли Сутры вскоре исцелились; казалось, им помогает неведомая сила. Люди позабыли, кто был на чьей стороне, уже через поколение, хотя о правлении Короля-Ворона говорили только шепотом. На следующий день после битвы с юга приехали первые сиды. Говорят, что боги послали их в Сутру исцелять и петь. Вскоре у каждого клана появились свои сиды, которые напоминали им о красоте мира.

И все же семя тьмы осталось. О Фирр, сестре Корвуса, почти забыли, а ведь порой ее черную тень видели на полях сражений, где погибали прекрасные молодые люди. Быть может, это домыслы, но... Мне кажется, что больше всего борются за жизнь темные души.

Вот и пришел конец сказанию сеаннаха.

Последние слова сказания резанули сердце Талискера. Почему больше всего борются за жизнь темные души? И что тогда можно сказать о нем самом? Он сжал камень Мирранон, лежащий в кармане. Пока свет не призовет нас вновь... Талискер едва не подпрыгнул на месте, но встретился взглядом с Мориасом, и тот слегка покачал головой.

Слушатели радостно захлопали и закричали от восторга. Мориас улыбался и кланялся, скромно принимая хвалу, однако было заметно, что старик очень устал. Чаплин уже стоял рядом со сказителем и тихо говорил с ним. Слушатели медленно расходились, их факелы догорали, дымя. Через несколько минут Талискер, Малки, Мориас и Чаплин остались одни на площади. Уна отправилась укладывать детей спать в доме их родича. Ночь наконец стихла.

— Но ведь это не конец, Мориас? — требовательно спросил Дункан. — Не конец сказания?

Он спросил куда более жестко, чем собирался, и Чаплину почудилось, будто он угрожает старику. Полицейский быстро встал между ними. В лунном свете блеснул клинок, и Малки поспешно оттащил Талискера в сторону, чтобы Алессандро не мог дотянуться.

— Отлично, Чаплин, — рявкнул Дункан. — Вот тебе и прекрасный предлог. Ты так его ждал! Немного же времени тебе потребовалось. Тебя ведь не интересует, что происходит на самом деле?

— Не дури, парень, — поддержал его Малки.

— Оставь его, Сандро, — спокойно проговорил Мориас. — Кажется, мое сказание не столько ответило на вопросы, сколько задало их.

Талискер сделал шаг в сторону и вытащил из кармана камень.

— Как насчет этого, Мориас?

Изумруд сиял так же, как в Эдинбурге. От всех граней струился зеленый свет, бросая отблески на лица четверых мужчин, отражаясь в их глазах.

— Убери его! — прошипел сеаннах. — Ты нас погубишь.

— Господи Христе, — прошептал Чаплин. — Пока свет не призовет нас вновь...

Талискер сунул камень в карман, и Мориас устало кивнул.

— Да. Свет снова призвал, но на сей раз не пришел могучий клан героев. Остался только один, и он далек от совершенства. Думаю, стоит поговорить об этом утром. Я очень устал. Наверное, это мой последний Самайн.

— Мориас, — перебил его Талискер. — Мне нужно знать все. Не понимаю — почему я?

— Мой рассказ — чистая правда, — вздохнул сказитель. — Ты и Малки — последние потомки клана, явившегося в Сутру в час величайшей нужды. Сколько людей было сегодня в толпе?

— Не знаю точно. Тысячи две. А что?

— В последнюю неделю вдвое больше покинули свои дома и отправились на праздник Самайна.

— Что? — изумился Талискер. — Как же так?

— Их убили в лесах, как Даррага. По нашей земле снова бродят коранниды. — Старик сделал рукой странный жест, словно отгоняя темных духов. — Люди еще не осознали масштабы бедствия. Но поверь мне, сегодня ночью в гостиницах и тавернах города правда всплывет на поверхность. Заклятие, о котором я рассказывал, слабеет, и Корвус знает об этом. Скоро он освободится, а две сотни лет ничем не смягчили его жестокую душу. Мы можем противопоставить его мощи горсточку неясных прорицаний, изумруд и тебя. Не слишком много, правда?

Воцарилось молчание.

— Думаю, мне пора спать, — сказал Мориас таким тоном, будто они обсуждали погоду, с трудом поднялся, и Чаплин поспешно поддержал его. — Я снял для нас комнаты в гостинице. — Старик указал посохом в темноту.— В трех улицах отсюда, называется «Черный лебедь». — Он побрел туда, Чаплин и Малки — следом.

— Я скоро приду, — пробормотал Талискер.

Его звезда все еще сияла на небе, и Дункан долго смотрел на нее. Огонь, разожженный для сказителя, почти угас, последние искорки уносил ветер. Талискер поднял с земли пальто и надел его — сырой ночной воздух совсем остыл, а с озера надвигался туман.

Две тысячи человек, по словам Мориаса, погибли в лесах по пути на Самайн, праздник света. Их убили твари, отобравшие жизнь у Даррага.

— Талискер?

Уна стояла в тени возвышения; лунный свет падал ей на лицо, делая его неземным и божественно прекрасным. Дункан улыбнулся ей, хотя едва не падал от усталости.

— Многие погибли, — промолвила она. — Об этом говорят во всех тавернах. Женщины и дети... — Уна прикусила губу, и по щеке скатилась слезинка.

Талискер подошел к ней и обнял как тогда, в первую их встречу. Оба молчали, делясь друг с другом теплом и скорбью. Девушка прижалась к нему, положила голову на плечо. Потом снова заговорила, совсем тихо, но Дункану показалось, что ее голос звучит громче труб Судного дня.

— Ты возляжешь со мной?

— Уна, — прошептал он. — Ты меня не знаешь, совсем не знаешь, кто я на самом деле...

Девушка не подняла лица, но Талискер понял, что она улыбается.

— Нет ничего позорного в том, чтобы хотеть мужчину, Дункан. Ты не обесчестишь меня, только не в ночь Самайна. Кроме того, я слышу песню твоего сердца и хочу, чтобы она стала моей.

Руки Уны скользнули по его бедрам, и Талискер почувствовал, как почти нестерпимый жар проникает сквозь ткань джинсов. Он весь пылал, как тогда, когда они спали рядом, однако на сей раз пламя исходило от нее. Не в его силах было оставить призыв без ответа.

— Страх, — проговорил Дункан, — страх в моем сердце.

Она посмотрела на него сияющими глазами.

— Тогда позволь мне принять твой страх, Дункан Талискер, и спасти тебя от него.

Он коснулся ее губ, чувствуя, как беспокойство уходит. В темноте, когда все праздничные факелы погасли и песни умолкли, город начинала охватывать тень смерти, и только сердце Талискера было полно радости.

Когда зеленый свет камня Мирранон осветил замершие в удивлении лица четырех мужчин и лучи коснулись опустевшей рыночной площади, его заметил человек, стоявший на северной башне. За его, а точнее, за ее спиной, догорал огромный костер, от которого зажигали факелы. Она стояла у тлеющих углей, пока Талискер и Уна не отправились в таверну: молодая женщина вела высокого мужчину, как будто тот пребывал в глубоком трансе.

— Как мило, — улыбнулась Кира. — Сегодняшний герой.

Поплотнее закутавшись в шаль, девушка вернулась в зал, где праздновали ее помолвку.

Много позднее Кира тщетно пыталась уснуть. В голове бурлили мысли. Придет ли он вновь в ее сон? Захочет ли ее по-прежнему? Никого, кроме него, ей не нужно...

Она слегка застонала, когда сон ласково охватил ее, тьма коснулась нежной кожи, и началось долгое падение в пустоту. Он поймает ее. Конечно же, поймает.

— Кира? Вот и ты наконец.

— Корвус!

Чувство падения исчезло. Он стоял в нескольких шагах от нее и был четко виден, хотя вокруг постиралась тьма, — совершено нагой, если не считать черного плаща, синие глаза горели жестоким огнем.

— Ты знаешь, кто я?

— Сегодня сеаннах рассказал нам твою историю, — кивнула девушка.

— Ты боишься?

Она покачала головой:

— Я не верю, что ты злой.

Он запрокинул голову и расхохотался.

— Ты так юна, Кира. Уверяю тебя, я очень злой, почти воплощенное зло. Что ты на это скажешь?

— Ничего.

Почему же, почему он не идет ко мне, думала девушка. Казалось, Корвус не в силах двинуться с места. Она шагнула вперед, гордо подняв подбородок и не обращая внимания на слезы, катящиеся из глаз.

— Как ты можешь быть злым, если кто-то любит тебя? Разве любовь не искупает все?

Кира стояла от него на расстоянии вытянутой руки. Безумно хотелось коснуться сильного и нежного лица, являвшегося ей каждую ночь вот уже два месяца, но что-то удержало ее. Улыбка превратилась в оскал, и Корвус хрипло и презрительно рассмеялся, будто издеваясь над ней. Еще не вполне поняв, что происходит и что надо делать, девушка плюнула ему в лицо.

— Подлый ублюдок!

Кира бросилась бежать.

Это сон. Это сон.

Однако страх все рос. Сзади донесся страшный звериный рев, в сумраке мелькнула черная тень. Девушку пронзила острая боль, спину разодрали огромные темные когти. По бедрам заструилась кровь. Кира упала, с трудом развернулась и увидела его. Из горла вырвался отчаянный крик, но было уже поздно.

Он обернулся в ворона. Крылья заслонили собой весь мир, на серебряных когтях алела свежая кровь. И все же перед ней был Корвус. Те же синие глаза впивались в самую душу. Он опустился на нее — и в тот же миг стал человеком. Прижался к ней... На мгновение она ощутила прикосновение перьев к обнаженной груди, услышала стук огромного птичьего сердца.

Он охватил ее своими руками — а может быть, все еще крыльями, — притянул к себе и вошел в нее, запустил пальцы в теплую кровь, струящуюся по спине. Она закричала, и Корвус поднес к ее губам окровавленный палец.

— Дорогая... — Темноту разорвал злобный смех.

Она боролась и кричала. Кира была дочерью тана и сопротивлялась с силой, которую никто не мог ожидать от такой хрупкой и тоненькой девушки. Но все было тщетно. Наконец она затихла без движения, плача от бессилия и отвращения к себе, а внутри нее обрело жизнь семя тьмы. В последнее мгновение Кира поняла, что теряет душу, закрыла глаза в ужасе... Потом открыла их, и на ее лице появилась такая же злобная улыбка, как у Корвуса.

Хаос поглотил ее. Кира была мертва.

— Я твоя, господин мой, — прошептала она.

— Знаю, — ответил Корвус.

ГЛАВА 9

Воздух был серебром, воздух был музыкой. Над утренним туманом летели орлы, и величайшим среди них по праву считали Макпьялуту. Его могучие крылья рассекали прохладный воздух со свистом клинка, несущего верную смерть. Он поднимался все выше и выше, чтобы взглянуть на коричневые спины своих собратьев. Крик его разнесся над лесами и спящим городом. Макпьялута смотрел, как идут вверх другие орлы. Они полетели бы за ним куда угодно, даже если бы их вождь продолжил стремление туда, где крылья не могут опираться о воздух, а лучи солнца губительны.

От самолюбования Макпьялуту отвлек странный свет, струящийся из узенького окна под крышей одной из гостиниц, будто отражавшийся от медно-красной поверхности. Принц был заинтригован и, сложив крылья, ринулся вниз. Уже возле окна он замедлил полет, распустив крылья, и заглянул внутрь. Свет солнца падал на темно-рыжие волосы спящей женщины. На узкой кровати лежали двое, крепко обнявшись и тихо улыбаясь во сне. Мужчина, казалось, не совсем расслабился, мышцы были слегка напряжены, будто, войди кто в комнату, он проснется в ту же секунду. На полу, в пределах досягаемости, лежал прекрасный меч.

Макпьялута снова издал крик, и на сей раз в нем прозвучало не торжество, а скорее печаль.

Талискер проснулся от громкого птичьего крика в крохотной комнатке под крышей таверны, выглянул в окно и увидел мелькнувшие коричневые перья.

— Господи Христе, — прошептал он.

Мимо пролетело семь или восемь огромных птиц; ветер, поднятый их крыльями, распахнул незапертое окно. Последнее крылатое создание встретилось взглядом с проснувшимся человеком и (так показалось Дункану) улыбнулось. Талискер рассмеялся над игрой своего воображения — где это видано, чтобы птицы улыбались, — и стал любоваться спящей девушкой.

— Уна! Там, снаружи, огромные птицы. Думаю, это орлы. — Она шевельнулась и крепче прижалась к нему. Он нежно убрал волосы с ее лица. — Уна, — хрипловато повторил Дункан, не в силах сдержать страсть, — ты не спишь?

Она засмеялась и еще сильнее сжала его в объятиях, показывая, что не спит. Он застонал. Тогда Уна ловко выдернула подушку у него из-под головы, вскочила на ноги и встала над ним. Не успел Талискер опомниться, как получил по голове. Перья полетели во все стороны.

— Разве ты не знал, Дункан Талискер, что в наших краях надо сражаться за свою женщину? — Она снова ударила его. Белые перья запутались в рыжих волосах, упали на обнаженную грудь.

Дункан подумал, что никогда не видел более прекрасного и более эротичного зрелища.

— Вчера вечером ты совсем другое говорила... — ответил он, поднялся и страстно поцеловал ее.

На улицах было пусто, настроение в городе царило далеко не праздничное. От вчерашнего веселья не осталось и следа. Дул прохладный ветерок, и Талискер решил пойти поискать орлов в надежде еще разок полюбоваться на них. Гостиница стояла у южной стены, неподалеку от главных ворот, так что он направился к стене и взобрался по длинной лестнице на сторожевую башню, выходящую к озеру.

Над водой парили орлы. Их было девять. Золотисто-коричневые перья блестели в лучах утреннего солнца, изумительно красивые на фоне голубого неба. Казалось, птицы поглощены какой-то игрой — пролетали мимо друг друга, едва не касаясь крыльями, а потом по широкой спирали взмывали вверх. Громкие крики разрывали утреннюю тишину.

— Правда они прекрасны?

Талискер и не заметил, как к нему подошел Мориас. Старый сеаннах вскарабкался по лестнице вслед за своим молодым другом и совсем запыхался. Дункан поспешно указал ему на деревянную скамью возле внутренней стены.

— Спасибо. — Мориас с радостью сел. — Я столько раз любовался их полетом, а сердце по-прежнему замирает.

— Они живут в городе? — спросил Талискер, не отрывая взгляда от огромных птиц. Орлы принялись ловить рыбу в озере — камнем падали вниз и так же быстро поднимались кверху, неся в когтях беспомощную добычу.

— А ты не знал? — Мориаса сильно удивил подобный вопрос. — Или ты успел забыть, кто тебя послал сюда?

Талискер резко обернулся к старику.

— Мирранон? Белая Орлица? Они... что? Как Деме?

— Да, сиды, — кивнул Мориас. — Но не произноси здесь имя Белой Орлицы. Она изгнана из своего рода. Смотри, они летят сюда.

Слева от Талискера на зубцы укреплений опустились все девять орлов. Потом, словно по команде, они раскрыли могучие крылья, подняли их вверх и громко закричали. Последовала яркая серебряная вспышка, и Талискер на секунду ослеп. Когда он вновь обрел зрение, перед ним стояли девять сидов. Ветер развевал их коричневые одежды, украшенные перьями. Сиды легко спрыгнули внутрь и завели, судя по тону, дружескую беседу на совершенно непонятном языке. Среди них стоял статный мужчина, явно выделявшийся среди прочих. Словно почувствовав внимание, сид обернулся к Талискеру. Их взгляды встретились, и в ту же секунду Дункан понял, что перед ним враг, хотя тот вежливо улыбался, направляясь к сказителю и его спутнику. Он остановился перед Мориасом и уважительно кивнул.

— Приветствую тебя, сеаннах. Чудесное утро, не правда ли? — Сид говорил таким тоном, будто произнес шутку, понятную только ему и его собеседнику.

— Принц Макпьялута. — Мориас степенно, без следа улыбки на лице или сарказма в голосе наклонил голову. — Как обычно, полет орлов радует мое сердце.

Сид кивнул, принимая похвалу, и вопросительно посмотрел на Талискера.

— Это Дункан Талискер, — коротко представил его сеаннах.

Последовала секундная пауза. Принц старался скрыть свою реакцию, но все же заметно побледнел, услышав имя.

— Талискер?

— Да, — холодно отозвался Мориас. — Он прибыл сюда на праздник Самайн.

Старик явно собирался продолжить, однако на лестнице послышались шаги, и появился Чаплин в сопровождении троих солдат из охраны тана.

— Мориас, мы искали...

— Сеаннах! — Вперед протолкался самый высокий воин. — Тан Фергус просит тебя немедленно явиться к нему, прихватив все целебные травы, какие только есть. Его дочь очень больна, господин мой.

— Улла? — удивленно нахмурился Мориас. — У нее есть снадобья, и она сама лечит свой недуг.

— Нет, господин, не она. Кира. — В голосе воина звучало отчаяние. — Она не просыпается.

Мориас вздрогнул, тревога пробежала по его лицу. Он дотронулся до руки воина.

— Веди нас, Эон. Посмотрим, чем можно помочь юной леди. — Старик поманил за собой Талискера и Чаплина. — Пойдемте, познакомитесь с таном.

Уже ступив на лестницу, Талискер обернулся и посмотрел на сидов. Большинство продолжали болтать между собой, но Макпьялута опустился на скамью, запахнувшись в алый плащ. Ветер развевал его серебристые волосы. Он сидел, скрестив на груди руки и склонив голову набок, как настоящий орел. Голубые глаза неотрывно смотрели на Талискера.

Тан Фергус взволнованно ходил взад-вперед по комнате, смежной с опочивальней Киры. Он проснулся и услышал страшные вести о том, что многие из его подданных не дожили до праздника Самайн. Ужасные подробности напугали бы любого. Не успел он оправиться от этой новости, как прибежала служанка его любимой дочери, златовласой Киры, и сказала, что никак не может ее разбудить. Девушка дышала, но слабо, и сон был явно колдовским. Да еще и запах... Он наполнял спальню и, хотя тан не спешил признаваться себе в том, исходил от середины кровати.

— Отец, не беспокойся. Уверена, сеаннах поможет нам, — раздался голос Уллы, которая изо всех сил старалась улыбаться. В ее глазах светился страх за сестру, но Фергус не хотел встречаться взглядом с Уллой, боясь, что дочь прочтет в нем злую мысль. Почему Кира, спрашивал он себя в отчаянии, почему моя любимая девочка? Ему становилось стыдно от таких мыслей, и он не поднимал глаз выше коричневого подола платья младшей дочери.

— Оставь меня, — бросил он, даже не взглянув Улле в лицо, не подумав, что ранит чувства девушки, просто равнодушно смотрел, как метнулся подол и она отошла в дальний угол комнаты.

Вскоре появился Мориас в сопровождении еще нескольких человек. Солдаты поспешно скрестили длинные копья, в комнату пустили только старика. Фергус тепло встретил старого друга. Улла робко вышла из угла, сеаннах взял ее руки в свои и поцеловал в щеку.

Талискер внимательно смотрел сквозь дверной проем на встречу тана и сказителя. Теперь Дункан был почти уверен, что бродяга, с которым он сидел на скамеечке в Эдинбурге, и сеаннах — одно лицо. Припомнилось, как они смеялись и курили одну сигарету. Какой же силой должен обладать Мориас, если ему так легко наведываться в Эдинбург, когда Деме пришлось ждать двести лет в своей темнице?

— Приглядывался ко мне, надо же, — пробормотал Талискер.

— Видел? — Эон показал на линию горизонта. — Там что-то шевельнулось.

День клонился к вечеру, западный берег озера озаряли последние лучи осеннего солнца. Дальше, насколько хватал глаз, простирался великий лес, Ор Коиль. Стена деревьев казалась непроницаемой даже для солнечного света; не верилось, что через зелено-золотую чащобу могли прийти на праздник тысячи людей. Потом глаз привыкал и начинал замечать, что лес вовсе не сплошной — тут и там торчали серые ветки засохшего дерева, виднелись камни и даже полянки, на которых ничего не росло.

Талискер прищурился.

— Ничего не вижу. Хотя... постой-ка...

На той стороне озера, к востоку от крепостных ворот, в лесу мелькнула неясная тень. Похоже, тварь имела размеры небольшой лошади. Потом появилась еще одна, и еще одна, ближе к югу, вышла из-за прикрытия деревьев. Все существа были черными, а более точно сказать с такого расстояния не представлялось возможным. Что-то в их повадках и поступи...

— Собаки? — не веря своим глазам, спросил Талискер.

Из леса вышли новые тени. Они двигались так слаженно, словно повиновались единому приказу, словно их вела единая воля.

— Вот черт, — раздался знакомый голос с шотландским акцентом. Горец стоял за Талискером и тоже смотрел на лес. Они встретились в первый раз с тех пор, как Талискер достал камень Мирранон на площади.

— Псы, Малки.

— Да, черные псы. — Горец сплюнул вниз со стены. — Большие, сволочи, верно?

Талискер обернулся к другу и заметил, что по всей стене воины с ужасом смотрят на лес. Они молча стояли группками по двое или по трое. Многие молодые солдаты побледнели от страха, воины постарше выглядели сурово и решительно.

— Что это значит, дружище? — хриплым шепотом спросил Талискер.

Словно в ответ Малки снова кивнул в сторону леса, где собирались сотни псов. У Дункана волосы встали дыбом, когда черная волна медленно двинулась в сторону Руаннох Вера.

— Воины считают черного пса дурной приметой, — сказал горец. — Самой плохой из всех. Говорят, что увидеть черную собаку — к смерти. Каждая из них приходит за своей душой. На каждой написано имя.

Талискер снова окинул укрепления взглядом. Кругом царила такая тишина, что плеск волн о скалы, обычно приятный и успокаивающий, казался зловещим и многозначным.

— Но кто мог их послать, Малки? Случайно ведь не увидишь такую стаю, правда?

— Иди сюда, Дункан. — Горец поманил своего друга за собой. — Я тут порасспрашивал вчера вечером. Помнишь кораннидов — тварей, которые убили медведя и парня, который шел с Уной?

Талискер кивнул.

— Так вот, там их целая армия. Как в сказании Мориаса. Похоже, сил у них все прибывает, и никто не знает почему. И все же за этим стоит проклятый Корвус.

— Но Мориас сказал, что он в темнице, к тому же с тех пор прошло лет двести, если не больше. — Не успев договорить, Талискер понял, что двести лет — пустяк для бога. — Кроме того, он скован заклинанием.

— Да, но сестрица-то его свободна. Теперь Фирр — королева. Корвус управляет кораннидами ее руками. А она и рада, поганка гнилая.

Талискер едва не рассмеялся, услышав такое определение злобной сестрицы повелителя тьмы, однако Малки явно был сильно встревожен, да и общее настроение на укреплениях не располагало к веселью.

Неожиданно тяжкую тишину разорвал прекрасный звук, подхваченный и усиленный эхом. Макпьялута, принц орлов, сидел на стене, свесив ноги и нисколько не обращая внимания на высоту. Он играл на золотой свирели не длиннее его пальцев, летавших по ней в легком танце. Музыка рассеяла ужас, навеянный появлением черных собак, и, будто во власти новых чар, многие воины повернулись к лесу спиной.

— Как там леди Кира? — спросил Малки. — Говорят, ее кто-то заколдовал.

Талискер, тоже под властью музыки, ответил не сразу.

— Между нами говоря, приятель, это правда. Мориас сумел ее разбудить и все еще находится в ее покоях. Не радостное у него лицо, доложу тебе... Она похожа на... — Он огляделся по сторонам и закончил почти шепотом: — ...на зомби.

— Как это?

— Жива, но... — Талискер поглядел в белое, безжизненное лицо Малки и решил не продолжать. — Не важно. Нас с Эоном послали посмотреть, что происходит, и доложить тану. Пора отправиться назад. Эти псы не радуют взор.

— Ты видел Чаплина?

— Да, — вздохнул Дункан. — Он с Мориасом. Сделай одолжение, Малки, присматривай за ним. Прикрывай мой тыл.

— За этим я и здесь. — Горец неожиданно коротко рассмеялся. — Ты ведь у нас занят одной рыжеволосой леди.

Талискер не привык к подобным разговорам. Ему доводилось слышать, как мужчины обсуждают своих возлюбленных такими словами, от которых его всегда коробило. Он слегка покраснел.

— Да... В общем-то...

Они спустились по лестнице, и Малки внимательно поглядел на друга.

— Я рад за тебя, Дункан. Она славная девушка.

— Это верно.

На сей раз Талискера без вопросов пропустили в спальню леди Киры, быть может, потому, что с ним был Эон, а тан ушел.

Кира сидела на постели, и вид у нее был недовольный. Она сразу не понравилась Талискеру, хоть он и не смог бы сказать почему. Рядом на краешке кровати сидел Мориас и тихонько беседовал с ней. До Дункана донесся обрывок разговора.

— Вспомни, Кира, это важно.

Чаплин, Улла и служанка дочери тана стояли возле кровати, явно чувствуя себя потерянными.

— Эон. — Кира протянула руку своему жениху.

На его лице нарисовалось неимоверное облегчение, и он бросился к невесте, опустился на колени и поцеловал ее руку. Потом застыл, будто пораженный молнией.

Малки положил руку на рукоять меча, но Эон — с немалым трудом — через секунду все же встал.

— Рад в-видеть в-вас в добром здравии, госп-пожа моя. — Его голос дрогнул, и воин обернулся к Мориасу в поисках поддержки. Сеаннах слегка нахмурился. — Я... Я должен отправиться к вашему отцу и доложить ему о происходящем.

Эон развернулся на каблуках и почти выбежал из комнаты, слегка толкнув Малки и Талискера. На его лице было написано отчаяние, в глазах стояли слезы.

— А теперь усни, — сказал Мориас Кире. — Сон исцелит тебя.

Словно во власти чар Кира опустилась на подушки и немедленно закрыла глаза.

Мориас поманил за собой всех в смежную комнату. Служанка осталась поправить одеяло.

— Что происходит, Мориас? Что случилось с Эоном?

Мориас ответил не сразу, а посмотрел на Уллу и взял ее за руку.

— Мне жаль, моя дорогая. Боюсь, что твоя сестра для нас потеряна. Понимаешь?

— Я буду следить за ней, сеаннах, — проговорила девушка сквозь слезы и заковыляла обратно в спальню.

— Она умирает? — спросил Чаплин. — Но, Мориас, я видел, как она проснулась... И ты сказал тану...

— Тан в первую очередь отец, Алессандро, — нетерпеливо оборвал его старик. — И пока теплится жизнь, есть надежда; по крайней мере я так думал. Увы, по правде...

— В чем дело? — вмешался Талискер. Мориас посмотрел ему в глаза.

— Это связано с тем, зачем тебя призвали. Вмешался Корвус. Смотри.

Из складок серой одежды он извлек черное перо длиной с человеческую ногу и толщиной стержня по меньшей мере с большой палец. Но не только размер отличал его от других — от пера исходили отчаяние, страх и ненависть.

— Ворона? — спросил Малки.

— Ворон, — ответил ему Талискер.

— Я нашел его в постели Киры, под подушкой, — устало проговорил Мориас. — Во сне к девушке приходил Корвус и осквернил ее душу. Когда Эон коснулся и поцеловал невесту, он почувствовал запах тьмы, исходящий от ее кожи.

— Но почему Корвус позволил ей вернуться? — снова задал вопрос Чаплин.

— Вижу, ты хорошо понял ситуацию, Алессандро; наверное, от суеверного народа твоего отца ты унаследовал особое чутье. Да, он мог оставить ее душу между миров себе на потеху, но боюсь, что на самом деле он хотел не ее, хоть Кира и прекрасна... была. Нет, Корвус хотел использовать несчастную, чтобы вернуться в мир во плоти. Его утомляет необходимость управлять происходящим через сестру. Это был эксперимент. Кира — слишком слабый сосуд, и она быстро сломалась.

Талискер бросил взгляд в спальню, где на постели лежала Кира, напоминающая сказочную принцессу из мультфильма. Шелковистые волосы, сияющие в лучах солнца, рассыпались по подушке; девушка дышала ровно, черты лица смягчились. Улла сидела в тени, и солнце падало только на руку, которой она сжимала узкую ладошку сестры. Дункану вспомнилась Уна и ночь, полная любви. Быть может, Эон и Кира тоже пережили такой момент... и только однажды.

— Бедное дитя, — прошептал он.

— Истинно так, — ответил Мориас. — Следует сообщить печальные вести ее отцу.

* * *

— На нас напали, — мрачно объявил тан Фергус. — Точнее говоря, скоро нападут. Берега озера окружила армия; полагаю, на рассвете начнется атака. Я поручил сидам узнать, как войска намерены пересечь озеро; тем не менее враг явно уверен, что сможет сделать это. Такой армии... — он оглядел собравшихся, словно давая им время собраться с силами, — такой армии не видели в Сутре сотни лет. Нас осаждают коранниды.

Люди зашумели. Фергус поднял руку, призывая к молчанию, но порядок был восстановлен только через несколько минут.

— А как насчет псов? — спросил кто-то. — Там их тьма — тьмущая.

— Боишься собак? — ответили ему. Раздались нервные смешки, и все выжидающе посмотрели на Фергуса.

— У меня есть ответы не на все вопросы, но я полагаю, что некоторые коранниды специально приняли такое обличье, чтобы... сыграть на наших суевериях. Я принял решение вывести из города женщин и детей через северный проход. — Воины мрачно кивнули. — У вас несколько часов, чтобы попрощаться. Те же, у кого нет родственников, отправляйтесь немедленно на места.

— Как себя чувствует леди Кира? — спросил воин. — Мы слышали...

— Она поправляется, слава богам, — ответил Фергус. Толпа начала расходиться.

Служанка рассказала о принятом таном решении, совершенно не думая, как к нему отнесется Улла. Та посмотрела на сестру, которая не шевельнулась с тех пор, как Мориас велел ей уснуть.

— Слышала, Кира? Детей хотят вывести из города. Мне придется ненадолго оставить тебя. Вот я велела Морне принести трав и цветов из моей комнаты — таволга и лаванда. Они не позволят никому тревожить твои сны до моего возвращения.

Улла положила сухие травы на грудь сестре, немедленно пожалев об этом — та все больше походила на усопшую.

Улле никогда не нравилась Кира. Она считала ее избалованной и легкомысленной, слишком много думающей о нарядах. Даже красота ее была поверхностная... однако мужчины все равно восхищались ею. Между сестрами лежала непреодолимая пропасть, и все же Улла не хотела бы, чтобы тьма поглотила душу Киры. Она остановилась в дверях, обернулась в последний раз и заковыляла по коридору.

Кира сильно удивилась бы, узнай она, куда так спешит сестра. Ей и в голову не приходило, что хоть один мужчина второй раз посмотрит на калеку, не то что полюбит, и часто дразнила ее. И все же Улла сумела найти любовь, рядом с которой меркли ничтожные интрижки старшей сестры.

Каллум, темноволосый тихий человек, был простым воином в охране тана. В первый раз он увидел Уллу в темноте и пригласил прогуляться с ним в саду. Жизнь девушки переменилась. Она сидела в своей комнате, трясясь от страха — что же он скажет ей, увидев при свете дня? Потом ее охватила ярость — наверняка посмеется над ней или просто поспорил с кем-то... Она надела лучшее зеленое платье и отправилась в сад.

Каллум поспешил к ней и подхватил под локоть, чтобы Улле стало проще идти. Воин прямо посмотрел на нее, нисколько не изменившись в лице, и они гуляли и беседовали много часов. Наконец девушка не выдержала:

— Каллум, ты знал, что я покрыта шрамами? Что за спиной меня называют уродиной?

В ответ тот сорвал большую белую розу.

— Что вы видите, леди Улла?

— Какой красивый цветок! Раньше мне никто не дарил роз.

— Неужели вам не выпало любви? — тихонько проговорил он и показал ей стебель сорванной розы. Тот оказался поражен мучнистой росой и облеплен тлей. — Но я все равно вижу красоту цветка. Позвольте, я сорву вам другую.

— Нет, — твердо сказала Улла. — Мне нравится эта.

Через год Каллум погиб во время охоты на дикого кабана. Улла долго оплакивала его. Она носила под сердцем его ребенка и родила в обществе одной лишь преданной служанки. Теперь девочке исполнилось три, и она очень напоминала отца. С рождения ее воспитывала пожилая пара, жившая рядом с замком, которая в ней души не чаяла. Дитя назвали Дом. Улла часто ходила к ней, но на сей раз им предстояла долгая разлука. Она надеялась, что дочь не забудет ее.

Улла распахнула дверь, и навстречу ей бросилась девочка, единственный человек, не считая Каллума, который любил ее. Дом полезла матери на руки, радостно смеясь.

— Ты пришла, мамочка!

Внутренний дворик, где расположились сиды, медленно затоплял сумрак. Макпьялута смотрел в огонь, раздуваемый ветром с озера. Он знал, что в эту ночь все воины, будь то сиды или феины, вспоминают свою жизнь. К каждому приходят свои образы, свои воспоминания, но все окрашены тоской и сожалением. Макпьялута решил спать на улице, пока не придет его черед заступить на стражу, чтобы побыть наедине с мыслями. Не считая далеких криков пьяных феинов, ночь была тиха. Черное-черное небо усыпали сотни звезд — должно быть, свод ломился под их тяжестью. На душе у принца было тяжело — ему вспоминался смех Миносы.

Порой, засыпая, он снова слышал ее голос, ему чудилось нежное касание руки, ласковый поцелуй. Потом его всегда охватывала ярость — сколько времени прошло, а она еще смеется над ним из пустоты, из небытия!.. Макпьялута тосковал по ней.

Увидев ее впервые, он понял, что женщины красивее не встретить, а ведь ей тогда только исполнилось тринадцать, и она не могла даже обернуться орлом, как другие из их племени. Тот миг навсегда запечатлелся в его памяти, вся ярость и боль, которые последовали за ним, не смогли стереть его. Миноса стояла в тени большой липы, и солнце бросало неверные отблески на ее лицо сквозь густые ветви. Казалось, по игре света и тени можно было понять ее двуличный характер еще тогда. В глазах отражались сияющие воды реки, и Макпьялуте стало не по себе от пристального взгляда. Он попытался отвести глаза, но хотелось любоваться и любоваться завораживающей красотой. Короткие волосы Миносы обрамляли ее лицо. В тот день на ней были красные брюки и простая голубая рубаха.

— Мин, пойдем, не заговаривай с ним, он такой странный. — Рядом с ней возникла другая девочка, толстая, уже очень напоминавшая свою мать и бабушку, и потянула подругу за руку. — Ну, пойдем.

Та еще несколько секунд стояла на месте, и ее глаза, казалось, проникли в самую душу принца. Макпьялута постарался сосредоточиться на лососе, которого потрошил; хорошо бы девушка не заметила, как он покраснел. Когда сид поднял голову, ее уже не было.

И в самом деле, ровесники Макпьялуты не заговаривали с ним по доброй воле. Вовсе не потому, что он был принцем. Просто что-то отличало его от прочих детей — казалось, его постоянно грызет странная тоска. Старшие говорили, что это признак мудрости и его ждут великие свершения, что он будет достойным вождем своему народу. Но Макпьялута многое отдал бы, чтобы беззаботно смеяться вместе со сверстниками. Он был уверен, что Миноса и не посмотрит на него, когда услышит, что о нем говорят.

Но он ошибся. Миносу привлек молчаливый юноша, и она не стала терять времени даром. На следующую ночь девушка проникла в комнату Макпьялуты через окно, занавешенное шкурой. Он узнал о присутствии гостьи по тихому дыханию и не успел опомниться, как Миноса была рядом. Аромат духов ошеломил юношу. Он не успел бы возразить, даже если бы хотел, — ее улыбка сводила с ума. Девушка прижалась к нему и моментально уснула. Макпьялута лежал рядом еще долго, терзаемый страхом и возбуждением, однако ровное дыхание нежданной гостьи усыпило и его.

Миноса знала, что делала. Утром их обнаружили до того, как они проснулись, и родители объявили о помолвке еще до полудня. Принц был поражен ее хитростью, но Миноса знала, чего хочет, и добивалась своего. Он хорошо помнил, как она одарила других девушек деревни ослепительной улыбкой, когда те пришли ее поздравлять. Потом повернулась к нареченному, сияя, как солнце, и темные предчувствия оставили его душу.

Макпьялута был счастлив еще три чудесных года — а потом убил ее собственными руками, застав в объятиях другого. Она не раскаялась перед смертью и до последнего дыхания проклинала своего мужа. В последний момент она потянулась к телу любовника, лежащего мертвым рядом с ней, и с ненавистью посмотрела на убийцу. Сказать честно, раскаяние не спасло бы ее, но могло сохранить жизни тех несчастных женщин которых Макпьялута убил с тех пор.

Он перевел взгляд с костра на звезды. Обман, нечестность — им не место среди сидов. Его не покарали за убийство Миносы и ее любовника, и пламя любви, горевшее в его сердце три года, сменил холодный и яростный огонь праведного гнева. Изменяющие мужу не имеют права жить, делить землю и небо с праведными и добрыми. Миноса так и не познала полета, не смогла обернуться орлом — она умерла, не дожив до двадцати лет. С тех пор Макпьялута жестоко расправлялся с ей подобными и вплетал их перья себе в волосы. Некоторые уважали его, другие боялись. Он понимал, что его никто не полюбит, но какая разница теперь, когда он увидел Талискера, человека, который должен принести Бразнаир сидам? Судьба рода оказалась в его руках.

Талискер чувствовал себя никому не нужным. День прошел под знаком суеты и паники, хотя впереди воинов ожидала битва. После речи тана он отыскал Уну, которая помогала тетушке и кузинам готовиться к бегству.

— Ты должна идти с ними, — попытался он убедить девушку. — Будет жуткое кровопролитие.

— Нет, — покачала головой Уна. — Здесь пригодится мое искусство целителя.

— Ты храбрая женщина, — проговорил Талискер.

— Не храбрее простых воинов. И боюсь больше, поскольку знаю, что нас ждет.

Он подошел к ней, желая обнять, но она оттолкнула его.

— Тебе что, заняться нечем?

— Уна...

Она посмотрела на него уже спокойнее.

— Уйди, Дункан. Просто уйди. Встретимся позже.

Талискер поцеловал ее руку.

— Непременно.

Теперь, глядя на темнеющее вечернее небо, он не был так уверен в себе. Талискер считал себя трусом — в тюрьме он сумел добиться определенного уважения и мог постоять за себя, когда надо, чему свидетельство — тонкий белый шрам от левого уха до скулы, но никогда не лез на рожон. Только защищался. Его передергивало при воспоминании о смерти Даррага, как голова, отсеченная мечом Малки, покатилась по земле. Мгновение назад молодой воин был жив — дышал, думал, говорил, — и р-раз — на земле лежит окровавленный труп.

Ветер крепчал. Флаг с гербом Фергуса хлопал, как парус. На той стороне озера сквозь сумрак виднелись черные собаки, и кто знал, что кроется за стеной деревьев?

— Талискер...

Он обернулся. По лестнице поднимался Чаплин, держа в руках два дымящихся кубка.

— Малки попросил отнести тебе горячего меда. Тан распорядился налить каждому воину.

Талискер принял кубок. Казалось, Чаплин хочет что-то сказать, но не решается.

— Спасибо, Алессандро.

— Не за что.

— Слушай, завтра мы можем умереть. Почему бы не забыть про знаменитого инспектора Чаплина, поймавшего ужасного преступника? — спокойно спросил Талискер. — В конце концов, здесь я вне твоей юрисдикции.

— Неужели ты думал, что меня волнует дурацкое повышение по службе? Я исполнял свой долг. Упрятал тебя за решетку. Ты вышел всего неделю назад, и снова начались убийства.

— Но то было в Эдинбурге.

— Не важно, — отрезал Чаплин.

— Значит, ты видишь во мне только убийцу?

— А больше и видеть нечего. — Алессандро сделал хороший глоток из кубка.

— Оглянись вокруг, ради всего святого! — воскликнул Талискер. — Завтра мы все будем трупами или убийцами.

— Эти твари... не в счет. Считаются только люди. Так что... береги спину.

Пламя факелов плясало на порывистом ветру и так громко шипело, что сначала Дункан решил, что ослышался.

— Что? Что ты сказал? Вернись, ублю...

Чаплин остановился перед Талискером и заговорил. От него пахло медом.

— Хочешь услышать, что я о тебе думаю? Полезно поразмыслить об этом в ночь перед битвой!.. Я не могу глядеть на тебя, не вспоминая Диану. Глупо, правда? Поэтому я тебя и ненавижу. Остальное ерунда. На других жертв мне наплевать — я их не знал. Не с лучшей стороны меня показывает, верно? — Он отступил на шаг, удивленный вырвавшимся признанием, и слегка покачнулся. — Диана... Она была моей... — Чаплин попытался отхлебнуть из кубка, но тот уже опустел.

— Алессандро, — тихо проговорил Талискер. — Я не убивал Диану. Она погибла в автокатастрофе.

Лицо Чаплина исказила гримаса ярости.

— А вот и убил — может, не своими руками, как остальных девушек, но убийца все равно ты. — Он попятился к лестнице. — Порой мне смотреть на тебя тошно... и плевать, что говорит Малки, ты все равно виновен в тех смертях.

— Нет. Чаплин, давай оставим эти глупости.

Чаплин задумался.

— Не могу, — сказал он наконец. Талискер заглянул в свой кубок.

— Ты пытался убить меня... Намерен продолжить в том же духе?

— Пока не знаю.

— Будешь и дальше носить пальто наизнанку? Все равно ты похож на полицейского.

Зарядил мелкий дождь, и факелы шипели. Когда Талискер снова поднял взгляд, он увидел, что Чаплин ушел. Еще раз взглянув на озеро, Дункан допил свой почти остывший мед. Вообще-то ненависть Алессандро должна была оставлять его безучастным, но она воплощала все самое ужасное и унизительное в прежней жизни. И полицейский принес ее с собой в Сутру...

— Кира, любовь моя, ты меня слышишь?

Дочь тана ждала его в тиши между сном и явью, между жизнью и смертью. Сквозь тьму окружавшей ее пустоты доносились голоса мертвых, горестные вопли и детский смех.

— Кира?

На сей раз голос был куда ближе.

— Корвус? — прошептала девушка ледяными губами. — Это ты? Ты мне нужен. Пожалуйста, приди.

Снова настала почти непереносимая тишина. Она хотела бежать, но не могла двинуться с места.

— Пожалуйста, помоги мне...

— Я бы рад, но не в силах.

— Почему?

— Ты должна впустить меня. Я должен оказаться рядом с тобой — физически.

— Там, в свете?

— Да.

— А ты не причинишь мне боль?

— Ни за что, любовь моя. Я просто тебя испытывал. Посмотри сама.

Кира открыла глаза и увидела, что цела и невредима. Она поднялась и закружилась в танце. Тонкая полотняная ночная рубашка раздувалась, как парус. Тепло коснулось пальчиков ее ног и медленно поднялось к животу. Вспомнив семя, покоящееся там, она провела по животу руками и рассмеялась.

— Корвус, знаешь, я понесла...

— Да, — коротко и нетерпеливо выговорил он, и Кира пошатнулась, как от пощечины. — Я хотел сказать, что мне не терпится оказаться рядом с тобой и малышом. Это будет мальчик.

Она снова рассмеялась.

— Что я должна сделать, мой господин?

— Впусти меня, Кира. Впусти меня в свет.

Улла вернулась к изголовью Киры. Сеаннах предупредил ее, что нужно быть особенно бдительной после наступления темноты, когда силы хаоса почти необоримы. Наверное, Корвус днем копит силы, а ночью придет мучить свою жертву.

Кира, похоже, не шелохнулась с тех пор, как Улла оставила ее. Лицо было таким же бледным; руки сложены на груди, как у мертвой. Но травы и цветы лежали на полу, будто сестра вставала и разбросала их.

Свет факелов падал на ветки лаванды, и ее аромат слегка заглушал запах смерти, витавший в комнате. Улла не заметила земли в ногах у сестры.

Битва началась на рассвете.

ГЛАВА 10

Всю ночь воины обсуждали, могут ли черные псы плавать, неся на спинах своих хозяев-демонов. Или коранниды построят плоты?

С первым лучом солнца собаки дружно поднялись и пошли по водам озера.

Малки разбудил Талискера. Первое, что тот услышал, были проклятия и крики ужаса.

— Пойдем, тебе надо это видеть, — мрачно сказал горец.

Они отправились на укрепления и увидели, что первые псы уже добрались до пристани и вспрыгнули на нее, легко оттолкнувшись от воды. Розовый свет солнца падал на блестящие черные шкуры. За ними огромными прыжками последовали остальные, постепенно заполняя собой все пространство перед городскими стенами.

Громко закричав, то ли от страха, то ли от ярости, один из воинов кинул в пса большой камень. Тот угодил прямо в голову, но, казалось, не причинил никакого вреда — зверь лишь поднял морду, обнажил клыки и зарычал.

— Боги великие, на нем мое имя. — Воин заметно побледнел. Неожиданно Талискер понял, что это Коналл.

Камни полетели градом, однако вовсе не смутили собак. Звери словно чего-то ждали, глядя на стены города. Вскоре воины прекратили попытки отогнать их.

— Спокойно, парни, — сказал Эон.

Внимание Талискера привлекло движение на противоположном берегу — из леса вышла женщина в серебряных доспехах поверх белой рубашки. Увидев ее рядом с псом, он понял, что воительница необычайно высока.

Некоторые бойцы принялись отчаянно ругаться.

— Это...

— Да, — подтвердил его опасения Эон. — Леди Фирр по прозванию Морриган. Ты видишь перед собой легендарное зло.

С воды дунул легкий ветерок, все поплыло в глазах Талискера, и ему показалось, что он смотрит на нее вплотную. Черные волосы обрамляли белое как смерть лицо, синие глаза были полны презрения. Фирр слегка улыбнулась и кивнула, как будто в знак приветствия.

Талискер моргнул, и видение исчезло, мир встал на свое место. Серебряная вспышка — сначала Талискеру почудилось, что воительница обнажает оружие, — и в небеса взвился ворон. По этому знаку из леса выскочили коранниды, издав пронзительный боевой клич. В то же мгновение псы бросились в бой. Те, что столпились у огромных деревянных ворот, прыгнули и выломали отсыревшие створки. Коранниды принялись пересекать озеро по двое-трое, оставляя на воде маслянистые пятна.

На стенах появились первые собаки, Талискер и Малки схватились за оружие. Кровопролитие началось.

Улла проснулась от далеких боевых кличей, звуков рогов, стонов и воплей. Она потянулась и принялась растирать больную ногу — та часто затекала во сне. Первая мысль была о Дом, о том, каким трудным оказалось расставание, как девочка просила ее пойти с ней. Искушение довольно сильное, но Улла понимала, что не имеет права покидать крепость — не зря же она дочь тана, воины восприняли бы такое дезертирство как дурной знак.

Она поднялась со вздохом, открыла ставню и выглянула наружу. По саду мчался черный пес. Вскрикнув в испуге, девушка захлопнула окно и обернулась к кровати сестры.

— Кира!

Постель была пуста.

Талискеру не приходилось видеть такой резни. Ничто не может подготовить человека к настоящей битве, никакие разговоры о славе, обряды или песни. Звуки, запахи, цвета — все было жестоким и бездушным, все смешалось в кровавой каше. Колени слегка подгибались, ослабевшие пальцы с трудом удерживали меч, названный Клятва Талискера.

Первый пес схватил челюстями молодого воина и принялся трясти его, пока у несчастного не сломался позвоночник. Умирающий размахивал мечом во все стороны и нечаянно рубанул по руке своего сородича. Новые и новые твари вспрыгивали на стены, и люди падали под ударами их тяжелых лап.

Бросив беспомощную жертву, пес попытался ухватить другого воина. Тот отскочил с криком и напоролся на меч товарища; под громкие вопли челюсти собаки сомкнулись на его шее.

Талискер оказался совсем рядом с другим псом и, закричав, вонзил меч в своего врага. Даже сквозь звуки битвы он слышал треск рвущейся плоти. Оружие увязло в ране, окровавленная рукоять выскользнула. Тварь резко обернулась и, обнажив клыки, бросилась на Талискера.

— Назад! Назад, идиоты! — закричал Малки.

Пес повалил Дункана и ударил его лапой. Рука сломалась, как тростинка. Талискер заорал от боли.

Как будто в ответ в небесах раздался орлиный клекот, и огромная птица спикировала к черной твари, выставив серебряные когти. Пес поднял голову и в тот же миг лишился глаз. Кто-то оттащил Талискера в сторону.

Дункан с трудом добрался до Малки. Горец принес целую кучу длинных копий и раздавал их воинам.

— С тобой все в порядке? — спросил он своего потомка.

Талискер кивнул. Рука, как ни странно, не болела, только онемела, но он прекрасно понимал, что боль придет позже.

На стене было около десятка собак, семь из которых ослепили орлы. Увы, ситуация существенно не изменилась — на помощь соратникам спешили темные тени кораннидов, принимая человеческие очертания. Попытки прогнать врага с пристани были оставлены, и битва кипела уже на рыночной площади. Воздух был полон криков несчастных жертв кораннидов, и товарищи из жалости приканчивали умирающих.

Неожиданно внимание Талискера привлек один кораннид на укреплениях. С ним происходило что-то странное, он принимал особую форму... Через мгновение Дункан понял, в чем дело.

— Нет! — в ужасе закричал он.

С неба пикировал орел, не подозревая, что не сможет справиться с врагом. Ужасная ошибка.

— Назад! Назад!

Два существа соприкоснулись, и кораннид окутал тенью благородную птицу. Сначала сид не осознал, что случилось страшное. Он поднялся, чтобы поискать исчезнувшую жертву... и тут из его груди вырвались черные щупальца. Сид издал душераздирающий крик, а Талискер застонал, не в силах ему помочь. Малки оказался куда ближе к орлу, обнажил меч и одним движением отрубил голову умирающему.

Талискера наполнила ярость. Он схватил копье и побежал к собаке, в теле которой остался его меч. В ушах звенело, в висках стучала кровь. Кинуть копье было невозможно — зверя окружили воины. Некоторые махали мечами, другие тыкали в него копьями.

— С дороги! — проревел Талискер, разбегаясь и с силой нанося удар копьем. Оно пробило грудную клетку и поразило пса в сердце. Тварь рухнула на землю. Дункан подбежал к ней и вытянул меч. Слева появился кораннид, и, обернувшись, Талискер разрубил его одним махом. Все радостно закричали, но Дункан ничего не слышал. В глазах потемнело от ненависти. С каждым ударом силы словно бы прибавлялось. Скоро он был покрыт кровью с ног до головы и кричал, сам того не замечая.

Улла поискала сестру везде, где смогла, и теперь бродила в отчаянии по опустевшим кухням в тщетной надежде, что Кира проснулась голодная и захотела перекусить. Почти все слуги ночью покинули город, но в очаге все еще горел огонь, и девушка ненадолго присела перед ним — нога сильно ныла, и больше всего ей хотелось лечь. Потом она услышала шум, доносившийся из коридора, — легкие шаги и тихое пение.

— Кира?

Улла подошла к двери и выглянула наружу. В проходе было темно, горел только один факел в дальнем конце. Этим путем шли вчера беглецы, и на полу лежали оброненные ими вещи: одежда, туфелька, разбитое зеркало. Зрелище было печальное, и Улла невольно вздрогнула.

— Кира? Ты здесь?

Вопрос повис в воздухе. Улла пошла по коридору и среди валявшихся на полу вещей заметила незамысловатый кинжал вроде тех, которыми едят на пирах. Она подняла клинок, не задумавшись, зачем он ей.

Через сто ярдов коридор резко сузился и повел вниз. Улла пошла медленнее, держась за стену. Чем круче вниз вел проход, тем труднее было ей идти; она пару раз поскользнулась на склизких камнях и поняла, что находится ниже уровня озера. Становилось холодно, слышался звон текущей воды. Мимо пробежала коричневая крыса. Улла в отличие от сестры нисколько не боялась этих маленьких зверьков, ей даже нравились их целеустремленность и сообразительность.

— Что происходит, крысик? — спросила девушка.

Она прислонилась к стене и немного постояла, переводя дух. Вчера здесь прошла Дом; наверное, малышка очень боялась. Хотя, должно быть, когда здесь много людей, то не так страшно, кроме того, с девочкой уходили ее друзья.

Спереди донесся тихий звук. Пела Кира! Улла с трудом узнала мелодию — в детстве они радовали этой песенкой отца: «...принеси мне радость, милая птичка, и я отпущу тебя...» Подобрав юбки, девушка решительно двинулась вперед.

Снаружи, на улицах и площадях Руаннох Вера, продолжалась битва. Толпы кораннидов сметали все на своем пути. Сражение сосредоточилось в четырех местах на западе города, хотя мелкие стычки происходили повсюду — псы и их хозяева-демоны рыскали в поисках легкой добычи. Среди страшных картин боли и смерти ходила Фирр, выделяясь из общего безумия ледяным спокойствием. Она уже равнодушно прикончила троих. Третий встретился ей в узком переулке. Миловидный юноша, хотя и покрытый грязью и кровью, бежал ей навстречу. Увидев ее, он поднял палаш и бросился в атаку. Фирр стояла неподвижно, глядя на врага. Он поднял щит, чтобы защитить грудь, и нанес удар мечом, но его противницы не было там, она отступила в сторону и ловко ударила воина кинжалом, пронзив сердце. Он рухнул на брусчатку с выражением недоумения на лице.

Фирр склонилась над жертвой и заметила, что юноша изумительно хорош собой.

— Война делает мужчин такими неуклюжими, — пробормотала она, вытягивая оружие, обмакивая палец в ярко-алую кровь и касаясь им своего языка.

С крыши соседнего дома раздалось громкое карканье. Фирр подняла голову.

— Замолчи, Слуаг. — Она перевела взгляд на мертвое тело. — Может, чуть позже, милый. Мне нужно найти кое-кого.

Она двинулась по улицам, прячась в тени, пока не добралась до рыночной площади. Там богиня зла увидела намеченную жертву.

Глубоко внутри Талискер понимал, что обречен. Голос разума твердил ему, что скоро коранниды его прикончат. И все же воин не уставал рубить, колоть, резать... Струйка крови из виска затекала в глаза, но вытереть ее было решительно некогда. Кругом слышались крики умирающих, орлиный клекот и почему-то плеск воды. Должно быть, в последние несколько секунд жизни обострились чувства...

— Сюда, Дункан! Сюда!

Крик раздался за спиной. Рядом снова возник Малки, изрыгая самые любимые ругательства.

— Понравилось тебе, ублюдок тухлый? Получи еще!.. Талискер, слышишь меня? Я прикрываю твой тыл. Медленно отступай. Мы сможем добраться до... Господи Христе!

Талискер тоже заметил, как на площадь вышла Фирр в сопровождении кораннидов. Таких больших и уродливых тварей Дункан еще не видел. Похожие на тень контуры слегка расплывались в утреннем свете, но все же у них было подобие ног и огромная голова с рогами, зубами и покрытой пеной пастью.

Талискер убил тварь справа от себя, подрубив ей ноги и окончательно заколов коротким мечом, взятым у мертвого солдата. Однако таким образом он подошел слишком близко к другому коранниду. Черное щупальце уже потянулось к нему, но Дункан поспешно отрубил и его, едва не задев собственную ногу. Потом поднял голову и всего в нескольких шагах увидел Фирр. Талискер двинулся к ней, невзирая на страх, на то, что меч и кинжал едва не выскальзывали из потных рук.

— Талискер! Нет! — завопил Малки. — Беги! Нельзя...

Улла дошла почти до конца прохода. Впереди мерцал огонек факела ее сестры.

— Кира? — хрипло прошептала девушка. — Кира, ты что...

Она замерла на месте — спереди донесся самый ужасный звук на свете: звук поднимаемой деревянной щеколды. Улла все поняла — там начинался туннель под озером, которым вчера ушла Дом и другие дети.

— Кира, нет...

Улла со стоном прислонилась к стене, скрытая от кораннидов деревянной подпоркой. Твари мчались вперед, неся копья, с которых свисали темно-красные тряпки. Сначала девушка не разобрала, что за круглые предметы насажены на острия, а потом до нее начало медленно доходить... Она закричала, и вместе с криком из ее жизни навсегда ушла радость.

— Дом... о, Дом...

Мимо пронеслись первые враги. Улла отлетела в сторону, ударилась головой о камень — к счастью, почти ослепнув от боли и страха, когда мимо проносили шест с головой ее дочери. Капля крови упала на щеку безутешной матери, как прощальный поцелуй.

Враги ворвались в самое сердце города.

Фирр презрительно смотрела на приближающегося Талискера — сразу видно, как устал этот человек, хотя даже сейчас двигался он хорошо, как настоящий воин. Дункан не сводил с нее глаз, а она то и дело бросала взгляд на его спутника, приканчивавшего одного из подданных братца, — пыталась определить, насколько этот тип опасен.

Когда Талискер шагнул вперед, что-то в нем изменилось, даже меч он держал иначе. Пока Фирр заносчиво ожидала его приближения, к нему словно вернулись силы. Вены, выступающие на сильных мускулистых руках, дрогнули, будто по ним побежала новая кровь. Глаза Фирр расширились, а Талискер ухмыльнулся и без предупреждения нанес удар мечом. Она легко парировала и оказалась с другой стороны, готовясь заколоть воина. В тот же миг он повернулся, отбил ее выпад и ударил ногой так, что Фирр тяжело рухнула на землю. Талискер уже занес меч...

— Дункан! Сзади!

Он резко обернулся и увидел атакующего кораннида. Фирр с трудом встала на ноги, однако приблизиться остереглась — подданные брата могли убить и ее, коснись она их случайно. Богиня зла стала выжидать. Удивительный противник — его явно не смущало, что он дерется с женщиной.

Что-то теплое шевельнулось в животе. На сей раз убийство доставит ей огромное наслаждение.

Коранниды атаковали разрозненные группки воинов по всему замку. Фергус и его дружина держались хорошо. Старые опытные воины с каждой стычкой узнавали все больше о слабых местах противника. Молодые же воины часто погибали из-за своей бесшабашности.

Фергус увидел, как из дверей замка выскочил большой отряд кораннидов.

— Они проникли в туннель. Эон, Ангус! За мной!

Чаплин был в группе воинов, защищавших тана. Он нечасто ввязывался в бой, но не из трусости, а потому что то и дело останавливался, чтобы помочь раненым. Ему пришлось несколько раз относить их в госпиталь. Там Алессандро увидел возлюбленную Талискера, Уну, в окровавленном фартуке, но с жизнерадостной улыбкой, призванной поддержать умирающих. Большинство просто не доживали до врачебного осмотра. Имело смысл помогать только слегка раненным псами или своими же товарищами в пылу битвы.

Сейчас Чаплин бросился за таном, отчаянно ругаясь. Хотя в бою с правителем города не сравнился бы никто. Каждую смерть он воспринимал как личное оскорбление и сражался с удивительной яростью. Тан явно помнил каждого своего воина. Когда светловолосый юноша пал под ударом кораннида, Фергус отсек чудовищу голову с криком:

— Это за отца Лайама!

По его лицу струились слезы ярости, смешиваясь с кровью павших. Он вдохновлял на подвиги всех, кто видел его.

Пробивая дорогу в туннель, Фергус, Чаплин, Эон и еще трое воинов оказались на кухне. Краем глаза Алессандро заметил ворона, сидящего над очагом. В тот же миг бегущий перед ним воин остановился, следом за ним в центре комнаты замерли все. Тяжелые дубовые двери захлопнулись, а из углов выступили коранниды. Чаплин, Эон и другие окружили тана, готовясь умереть за вождя.

— Черт побери, я не подохну, как собака, в собственной кухне! — прорычал Фергус.

— Нам отсюда не выбраться, сэр, — отозвался Эон, готовясь к бою. — До встречи в раю.

Казалось, время застыло. Коранниды не спешили, они приближались неторопливо и остановились недалеко от замерших воинов, упиваясь страхом своих противников.

— Чего они ждут? — прошипел Эон. Неожиданно Чаплин вспомнил про ворона.

— Птица, — шепнул он. — Убейте чертову птицу.

Еще мгновение, и кинжал, который метнул Фергус, вспыхнул на солнце серебром. Ворон взлетел в тот же миг, как стальной клинок вылетел из руки тана, но все же черное перо оказалось пригвождено к стене. Громко каркнув, птица полетела к дверям, которые распахнулись сами собой, а коранниды, окружившие правителя и его верных воинов, исчезли.

— Взять ее! Убейте чертову тварь! — проревел Фергус. Двое бросились за вороном. Чаплин и Эон подошли к очагу и вытащили из стены кинжал и перо.

— Это была настоящая птица, — проговорил Чаплин. — Перо нормального размера, не то, что Мориас нашел под... — Он умолк.

— Ничего, — вздохнул Эон. — Сеаннах рассказал мне о леди Кире. Я оплакиваю ее, хотя она пока в мире живых, и буду вечно хранить в сердце ее образ. — Он бросил взгляд на Фергуса, который с ужасом смотрел на то, что осталось от беглецов. — Такое тяжело вынести.

Воин говорил совершенно спокойно, с достоинством, и Чаплин кивнул в ответ, думая о Диане.

— Вы идете или нет? — окликнул их Фергус.

Мелькнула мысль — не убежать ли, пока остались силы. Прижавшись спиной к стене, Талискер с трудом парировал удары Фирр. Ей уже несколько раз представлялась возможность убить его, но она не воспользовалась ни одной и со смехом, который напоминал тявканье лисы, продолжала бой. Богиня зла явно наслаждалась. Ее синие глаза вгрызались в душу, как жестокое лезвие клинка в плоть. В другой руке воительница держала кинжал, именно им она приканчивала свои жертвы.

— Вали отсюда, красотка. — Малки появился рядом с Фирр и отбил удар, нацеленный в руку Талискера.

Она яростно обернулась к горцу и заставила его отступить.

— Ты сдохнешь из-за своей дерзости!

— Меня так легко не убьешь, подружка, я уж давно помер, — ухмыльнулся Малки, показывая белые десны. — Ой!

— Но кровь из тебя течет.

Талискер выронил меч и кинжал и побрел в конюшню, держась за плечо. Ему казалось, что он умирает. Из множества ран, дотоле незамеченных, струилась кровь, из большого пореза на бедре она лила потоком. Правый глаз заплыл, правую руку исполосовала Фирр, а левая была сломана. Похоже, ребро тоже. Бросившись на сено, Дункан равнодушно уставился в потолок.

* * *

Улла пролежала без сознания несколько минут, а придя в себя, первым делом почувствовала невероятную ярость. Она сразу вспомнила, что произошло. Перед глазами стояла ужасная картина — голова ее дочери на острие копья.

— Кира, это твоих рук дело, — проговорила девушка и с трудом встала с пола, держась за балку. — Сестра! — заорала она. — Кира!

Улла побежала, как смогла, ко входу в подземный туннель. Кинжал, зажатый в руке, сверкал в свете факелов. Вскоре она увидела свою сестру, прижатую к стене тяжелой дубовой дверью, что накануне была закрыта за беглецами на засов. Створки толкнули с такой силой, что в теле Киры, кажется, не осталось целых костей. Позвоночник был сломан, тело изогнулось под невероятным углом. И все же она была жива. Услышав шаги младшей сестры, старшая слегка повернула голову и забормотала:

— Корвус? Когда ты заберешь меня, любовь моя? — Тоненький, слабый голосок... Из уголка рта сбегала алая струйка.

— Кира, — прошипела Улла.

Она закрыла дверь, и старшая сестра упала на пол, будто тряпичная кукла. Младшая не испытывала жалости. Она давно перестала верить в это чувство — в людях оно зачастую мешалось с презрением. Улла ногой перевернула Киру на спину, не обращая внимания на боль во всем теле, подняла кинжал и вонзила его в грудь сестры, мгновенно убив ее. Она все колола и колола, обезумев от ярости и горя.

Она замирает, потом встает на колени. Рядом с ней на полу лежит сестра, Кира. Золотая Кира. Теперь она вовсе не золотая, а алая.

— Алая, — равнодушно говорит Улла.

Чудесные волосы Киры обретают цвет кровавого заката. В смерти — настоящей смерти — ее лицо вновь стало прекрасным. Улла начинает петь.

— Принеси мне радость, милая птичка, и я отпущу тебя... Ну же, сестра, отчего ты не поешь со мной?

Услышав шум за спиной, она оборачивается. Перед ней стоит тан.

— Отец. — Слезы наполняют ее глаза. — Столько крови, отец. И она не хочет петь.

— Улла? О боги, лишите меня глаз. Что ты наделала? — Он бросает взгляд на вход в туннель. — Ты предала нас всех.

— Нет, отец. Это Кира. Она...

Тан не слушает ее. Обнажив меч, он издает боевой клич и бросается вперед, будто перед ним целая армия врагов, а не испуганная девушка. Понимая, что сейчас произойдет, Эон и Чаплин пытаются удержать Фергуса, сбить его с ног... Тщетно.

Она вошла в конюшню. Из последних сил приподнявшись на локте, Талискер задумался, что же случилось с Малки.

— Талискер? — Она смеется над ним. — Я знаю, что ты здесь. Давай покончим с этим.

Фирр появилась у входа в стойло, где он лежал, простертый на сене. Малая часть сознания, не занятая мыслями о смерти, невольно восхищалась богиней зла. Только легкий румянец на щеках показывал, что большую часть последнего часа она сражалась не переставая. Черная прядь упала на лицо, синие глаза напоминали сапфиры в обрамлении обсидиана. Не мешкая, Фирр улыбнулась по-звериному, и меч вонзился в его шею. Потом опустилась тьма.

В туннеле царило тягостное молчание. Убитый горем Фергус опустился на колени возле тел своих дочерей и заплакал. Потом отодвинул в сторону Уллу и потянулся к Кире.

Чаплин нахмурился. Совершенно очевидно, что Улла убила свою сестру за несколько мгновений до их прихода и никак не могла раскрыть ворота врагам.

Эону, знавшему об отношениях двух сестер с отцом, тоже было не по себе. Улла всегда отличалась кротостью и добрым нравом; трудно представить, что могло довести ее до такой ярости. Она не заслуживала подобного обращения.

Словно по команде мужчины подошли к телу Уллы, чтобы уложить его как следует. Коснувшись руки девушки, Чаплин с трудом подавил изумленный возглас и знаком показал Эону, чтобы тот молчал — вдруг отцу придет в голову прикончить ее? Молодой воин обернулся к тану, склонившемуся над старшей дочерью, махнул Алессандро и проговорил:

— На Киру снизошел мир. Только взгляните на ее лицо.

И верно. Девушка вновь стала прекрасна. Именно ее Эон любил всем сердцем, с ней танцевал в ночь Самайна. Ему никогда не забыть той нежной улыбки...

Пока все смотрели на безжизненное, окровавленное тело, Чаплин поднял на руки Уллу и тихонько направился наверх, ожидая сердитого окрика тана. Но Фергус ничего не замечал, не сводя глаз с любимой дочери. Младшей всю жизнь приходилось мириться с равнодушием отца — а ведь равнодушие, пожалуй, даже хуже гнева.

Смотревший глазами Слуага Корвус был в восторге, когда Фирр прикончила Талискера. Тело бога зла, неподвижное, как смерть, покоилось на узкой постели в ледяной башне. Глаза были закрыты, но он видел все.

— Ты нашла его, Фирр? Ты нашла камень?

— Нет. — Сестра обернулась к ворону, на ее бледном лице была написана усталость. — Должно быть, он его где-то спрятал. Какая разница? Теперь предсказание не сбудется. Ты обретешь свободу.

Корвус нахмурился. Его удивило такое отношение Фирр к победе. Пожалуй, стоит предложить ей маленькое удовольствие...

— Можешь делать с телом, что хочешь.

Корвус знал о ее противоестественном пристрастии и находил его забавным.

— Нет, — странным голосом промолвила она. — Пусть покоится с миром. Он умер хорошей смертью, хотя самому концу недоставало героизма. Забери меня отсюда. С меня достаточно.

— Хорошо, сестра.

Битва за Руаннох Вер окончилась. Все коранниды неожиданно исчезли, оставив после себя отвратительный запах. Город горел, из трех тысяч воинов выжили только двести, а из девяти орлов-сидов — четверо. В конюшне лежало тело человека, мало кому известного, невиновного человека, который никого не убивал до этого дня. В сумерках темный дым стелился над озером, слышались только треск пламени и стоны умирающих.

ГЛАВА 11

Во тьме пустоты детский голос тихонько напевает песенку.

— Ты видел? Видел его в бою? И что же, теперь он не проснется?

— Дункан. Я знаю, ты меня слышишь...

Голоса звучали и наяву, и во сне, но Талискер не в силах был ответить. Ускользающее сознание чувствовало, как умирает тело, как сотни нервных окончаний погружаются в вечный сон... Дункану казалось, что он смотрит на свою смерть со стороны; в то же время он понимал, что это обман, что в какой-то момент за последним проблеском света последуют вечная тьма и тишина.

Пение. Странная песня. Дрожащий голос, бессмысленный набор звуков — и все же ничего подобного Талискер никогда не слышал. Другая душа тянулась к нему. Песня пришла в темноту и коснулась его.

— Вот почему я тебя ненавижу... вот и все...

— Мирранон?

— Пожалуйста, проснись, Дункан. Чувствуешь мою руку? Ты такой холодный...

Перед глазами проплыли белые парашютики одуванчиков. Ему хотелось...

Мориас устало покачал головой и обернулся к людям, обступившим кровать Талискера.

— Думаю, это невозможно, — вздохнул он. — Тело настолько изранено, что душа стремится покинуть его.

— Нет, — твердо выговорил Малки. — Дункан не может умереть так. Он никогда не сдается.

— Нет сдается, — возразил Чаплин. — Ты мало его знаешь, Малки. Талискер сидел пятнадцать лет в тюрьме. Смерть для него не поражение, а скорее свершившийся факт.

— Тебя-то это нисколько не огорчит, — огрызнулся горец. — Ты ненавидел Дункана.

Малколм, крайне измотанный битвой, больше чем когда-либо напоминал ходячий труп. Его ужасала мысль об утрате Талискера — тот был единственной ниточкой, протянувшейся к нему от мира живых, и горец понимал, что последует за своим отдаленным потомком во тьму небытия. Со страхом и печалью он чувствовал, что уже как-то отделился от мира, хоть и уверял себя, что это просто усталость.

— Ты прав, Малки, — донесся голос Чаплина. — Я не люблю его. Но думаю, что на сегодня смертей более чем достаточно.

— Да, более чем достаточно, — повторил горец.

— Малколм, по-моему, тебе надо отдохнуть, — вмешался принц сидов Макпьялута.

— Нет-нет, — запротестовал Малки.

— Пожалуйста, — настойчиво проговорил принц. — Мы, — он указал на Мориаса и себя, — понимаем твои чувства. Твоя душа тянется, как песнь сказителя, в пустоту. Однако тебе нужны силы, Малколм. Ты не можешь даровать то, чего не имеешь.

Горцу эти слова показались убедительными.

— Вы меня разбудите, если наступит улучшение, правда?

— Конечно.

Принц проводил Малки к одной из кроватей, установленных во дворе, и тот немедленно уснул.

Оставшиеся у постели Талискера молчали. Только Мориас и Макпьялута знали, что принц сказал правду. Уна, Чаплин и тан задумчиво смотрели на умирающего человека, погруженные в скорбные думы.

Наконец Мориас нарушил тишину:

— Мы должны этому помешать, или пророчество не сбудется. Не притворяйся, будто не понимаешь, о чем я говорю, Макпьялута. Я должен просить тебя забыть на время о своих чувствах. Освобождение Корвуса не в интересах сидов или феинов.

— То, что ты называешь чувствами, Мориас, — это вера, сохраняемая многими поколениями моего народа. Будь я менее осмотрителен, скажем, как мой дедушка Наррагансетт, я бы зарубил Талискера задолго до битвы. Но пойми: хотя сиды в мире с твоим народом, голоса предков громко звучат в их душах. Ты знаешь, кто я — представитель совета Темы — и что это означает.

— И что это означает? Разрешение на убийство? Разве сидам станет лучше, если Корвус придет к власти? Он высосет из них все соки подобно тому, как жимолость медленно убивает дерево, а камнеломка крошит скалы. Неужели ты желаешь падения феинов, о, Макпьялута?

— Довольно! — Принц явно находился в замешательстве. — Я не знаю.

— Тогда знай. Твои страхи обоснованны, Талискер принес камень Мирранон, Белой Орлицы. Что ты скажешь на это?

— Бразнаир здесь? — изумился Макпьялута. — Но где же?

— Честно говоря, — рассмеялся сказитель, — я не ведаю, где он спрятан. Хотя две ночи назад я видел его своими глазами.

— Что происходит? — подозрительно спросила Уна. — Зачем вам камень Талискера?

— А ты знаешь, где он, госпожа моя? — медоточивым голосом спросил принц, чем только усилил недоверие девушки.

— Может, и знаю, — коротко ответила она. — Вы мне сначала расскажите, зачем он вам. Я хочу знать, в силах ли он помочь Дункану.

— Неслыханно! — возмущенно воскликнул принц. — Кто ты такая, чтобы требовать отчета от сидов? Просто отдай его мне... нам.

Фергус резко поднялся, положив ладонь на рукоять меча.

— Она принадлежит к моему клану, Макпьялута, из которого, увы, выжили немногие. Я не позволю разговаривать с ней таким тоном. Проклятые птицы! — Тан явно не понимал, что происходит, но все равно заступался за своих.

— Я не хотел никого оскорбить, — извинился Макпьялута, слегка поклонившись.

Мориас встал между таном и принцем.

— Госпожа Уна, сиды действительно могут действовать не в интересах Талискера. Его приход был предсказан очень давно... беда в том, что сиды и феины по-разному понимают смысл пророчества. Однако даю вам слово, да и Макпьялута тоже — ведь так, принц? — что Талискеру не причинят вреда, если ты дашь нам камень.

— Как ты думаешь, Алессандро? — спросила она.

— Я не очень понимаю, о чем идет речь, — пожал плечами Чаплин, — но Мориасу верить можно.

Он со значением посмотрел на Макпьялуту, потом сунул руку в карман и достал камень.

Принц сидов изумленно вздохнул, когда солнечный свет вспыхнул на гранях изумруда.

— Почему вы уверены, что он настоящий? Можно мне его подержать?

— Нет, нельзя. А что касается первого вопроса, мы знаем немногим более тебя. Талискер нашёл его в... — Чаплин вопросительно посмотрел на Мориаса. Тот кивнул. — ...в парке, в нашем мире, на следующий день после того, как ему явилась во сне Мирранон.

— В вашем мире?

— Да, принц. Талискер и Чаплин происходят из того же мира, что и легендарный Безымянный Клан. Их призвала сюда Белая Орлица.

Уну эта весть ошарашила.

— Из другого мира?.. — прошептала девушка, глядя на простертую на ложе фигуру умирающего.

— А как же Малколм? Откуда явился он? — спросил тан. — Он сражается как воины нашего мира, одет так же, да и ругается не меньше прочих!

Все улыбнулись последним словам тана, но Мориас вздохнул и покачал головой.

— Очень трудно объяснить. Я не знаю, почему его послали к нам. Знаю лишь, что он происходит из иного времени, чем Талискер и Чаплин.

— Пророчество указывало только одного... — Макпьялута нахмурился и замолчал.

— Пророчества часто оказываются искаженными или неточными, — заметил сказитель. — И придется поработать, чтобы сбылось это. — Он взял камень из рук Чаплина. — Нам с принцем надо остаться вдвоем. Остальные могут перекусить и отдохнуть. Кроме того, у всех есть немало дел.

— Да, надо отстраивать заново город и оплакивать павших, — согласился тан. С этими словами он, Чаплин и Уна вышли из комнаты.

Макпьялута проводил их взглядом.

— Я слышал, Фергус потерял в битве обеих дочерей. Говорят, что леди Уллу он убил своей рукой. Что случилось, сеаннах?

— Говорят? — Мориас приподнял брови. — Как не похоже на сида обсуждать людские дела, мой благородный принц!

— Ты издеваешься?

— Всего лишь отмечаю, как изменились времена. Нам понадобятся союзники, Макпьялута. Скоро сидам придется решить, стоят ли они только за себя или и за людей тоже. — Мориас протянул ему руку, в которой сжимал камень. Принц стоял в сомнении. — Ты хочешь дать ему умереть, чтобы потом осознать, что был не прав? — тихонько проговорил сказитель.

— А ты позволишь мне убить его потом, если я пойму, что ошибся? — нервно рассмеялся сид.

— Думаю, нет, — улыбнулся Мориас. — Ну давай же, мы ведь друзья, займемся магией стихий, а?

— Хорошо, сеаннах, но только из почтения к тебе.

Сказитель кивнул, и Макпьялута положил руку на камень, лежащий на ладони.

Талискер плачет: душа оплакивает умирающее тело, навсегда прощается с теплом и надеждой. В пустоте голоса умолкли, пение оборвалось. Он хочет снова услышать его.

Помогите.

Голос здесь, в пустоте, совсем другой, чем в жизни. Голос юноши, попавшего в тюрьму и не верящего, что такое могло случиться с ним; голос девятнадцатилетнего парня, которого избили почти до смерти сокамерники, закоренелые преступники, которого пинали ногами и насиловали. Он не в первый раз в этой пустоте, но сейчас пути назад не будет. Талискер плачет, свернувшись калачиком в своей камере, раскачиваясь взад-вперед.

Помогите.

Нелепая детская песенка.

Светящиеся серебряные пушинки одуванчиков летят во тьме. Юный Дункан пытается схватить их, удержать в слабеющей руке.

Вот и конец...

Он понимает, что это только игры угасающего разума, что на самом деле он не видит белых парашютиков и койки, на которой свернулся юный Дункан. Он пребывает в пустоте за гранью реальности. Последний акт трагедии под названием «жизнь». Скоро свет угаснет, и зрители разойдутся по домам.

В ногах кровати появляется огромный коричневый заяц. Юный Дункан встает и идет к нему. Зверек сидит неподвижно, поглядывая на юношу золотыми глазами. Потом вдруг бросается наутек. Талискер бежит за ним. Мелькают босые ноги и полосатая пижама.

— Дункан! Эй, Дункан! Это я!

— Малки? Я... я тебя не вижу.

— Сюда!

Дункан бредет туда, где исчез заяц. Там стоит Малки. Он выглядит моложе и, главное, как живой. На нем зеленый клетчатый плед, и рыжие волосы горят огнем. Дункан смеется.

— Смотри-ка, дружок. Здесь ты совсем настоящий.

— Здесь совсем другая реальность, парень. Взгляни на себя.

— Думаю, что перед тобой настоящий я, Малки. Таким я был тогда — передо мной открывалось столько возможностей...

— Да, правда, все это грустно, но ты не должен сдаваться. Тебе нужно вернуться, Дункан. Я имею в виду, ты не можешь умирать. Ты нужен им.

— Им?

— Людям Сутры.

— Нет уж. Иди сам, Малки. Ты разбираешься в сражениях и убийствах лучше меня. Не хочу тебя обидеть, но...

Снова появляется заяц, и Талискер следует за ним мимо своего друга во тьму.

— Не уходи, Дункан! — Голос Малки доносится издалека, хотя их разделяет всего несколько шагов. — Подожди. Мы будем скучать по тебе. Я не могу без тебя...

* * *

— Все тщетно, сеаннах. Нам нужно передохнуть. — Макпьялута беспокоился за старого сказочника — тот побледнел и выглядел измученным.

— Мы почти дотянулись до него, — ответил Мориас. — Я понимаю, что мы оба устали, но если мы остановимся, то никогда не найдем его душу.

Принц сидов неохотно кивнул.

— Хорошо. Хотя совесть не позволит мне долгие поиски.

— А мне не позволит прекратить их.

— Кто ты?

В темноте стоит женщина — там, где лишь мгновение назад был заяц. Она прекрасна, и точеные черты лица освещает бледное сияние. Но почему же на ней коричневое платье и серый шерстяной плащ? Не такие одежды пристали ее красоте.

— Не узнаешь меня? Я леди Улла.

Юный Дункан удивленно заглядывает ей в лицо.

— Как ты оказалась в моей смерти? — спрашивает он. — Или это сон, и я проснусь?

— Надеюсь, ты вернешься в мир живых — ты слишком юн.

— Ну, на самом деле я куда старше. Настоящий я. Если ты меня понимаешь...

— Понимаю, — кивает она. — Это на самом деле не сон, а как бы время-вне-времени, мир-вне-мира. Мы ожидаем.

— Мне пришлось немало ждать на своем веку.

Улла внимательно смотрит на молодое лицо.

— Мы можем пройти через эти земли вместе. Я должна встретить здесь одну душу, но мне хотелось бы, чтобы ты вернулся.

— Что ж, возьми меня за руку, — улыбается юный Дункан.

Они идут рядом в приятном молчании. Рука Уллы теплая, и юношу охватывает умиротворение. Он понимает, что должен бы засыпать ее вопросами, расспросить, где они и почему... Талискер молчит, наслаждаясь заботливым прикосновением спутницы.

— Дункан, постой... — Издалека доносится голос с сильным шотландским акцентом.

— Это твой друг? — спрашивает леди Улла с улыбкой и останавливается. — Если да, то лучше подождать. В этой тьме нам нужны друзья.

Юный Талискер послушно кивает и отзывается на зов Малки. В тот же миг его охватывает холод, пронизывающий до самых костей. Разум подсказывает, что наступила наконец смерть тела, но неужели так сразу?.. Он лежит на полу, и леди Улла смотрит на него.

— Дункан, если ты промедлишь здесь, пути назад не будет. Понимаешь?

Он пытается ответить, однако холодная плоть лица не слушается. Это сон, всего лишь сон, говорит Талискер себе. Разве я могу умереть на самом деле?

К ним подходит Малки.

— Боюсь, слишком поздно, — говорит Улла. — Кажется, он ушел прежде нас.

— Нет, — мрачно отвечает горец. — Пока нет. Дункан не ушел бы без меня. — Он касается лица друга. Оно и в самом деле холодное и белое.

— Я должна идти, — шепчет дочь тана. — Я скорблю вместе с тобой, но меня ждет не менее горестное прощание.

Малки поднимает голову и берет Уллу за руку; по щекам его струятся слезы.

— Обещай мне, что вернешься.

— Я подумаю об этом, воин, хотя в сердце моем пустыня. Все, кого я любила, здесь. Прощай.

Улла уходит прочь, и ее поглощает тьма.

— Попутного тебе ветра, — шепчет Малки.

С безграничной скорбью он смотрит на юного Дункана.

— Ты не можешь умереть — я же говорю, ты нужен людям. Если ты погибнешь здесь, то погибнешь и в Эдинбурге, и везде. Поэтому... — Он умолк. — Ох, ну и дурак же я. Не могу поверить, что забыл.

Сунув руку в мешочек, горец вытащил камень, данный ему Деме. Как та и обещала, камень сияет белым огнем и бросает отсветы на лицо Малки.

— Надеюсь, я не опоздал, — бормочет он. — Дункан. Дункан, ты слышишь меня?

— Ты слышишь меня?

— А? — пробурчал Талискер, поворачиваясь на другой бок и поплотнее закутываясь в одеяло. — Отстань, Малки... Малки?

Сознание вернулось к нему.

Было темно, но не так, как в... том месте. В комнате пахло цветами. Талискер медленно просыпался, хотя и не стремился к этому: не хотелось думать о битвах, Фирр... ни о чем. Его смутно удивило отсутствие острой боли — все тело было в синяках, особенно ныла левая рука, однако куда меньше, чем должно бы.

Дункан снова открыл глаза и огляделся. Что-то не давало покоя его измученному мозгу. Кажется, запах. Было в нем нечто странное, хотя не слишком неприятное... Но эту мысль прогнало увиденное или, точнее говоря, не увиденное. Глаза привыкли к темноте, и Талискер понял, что укрыт покрывалом, на котором виднелись темные пятна неправильной формы. Розы. Он поднес покрывало к лицу, стараясь понять, что же все-таки его беспокоит. Сердце колотилось от смутного волнения.

Наконец Дункан устремил взгляд в дальний конец комнаты и разглядел мебель. На тумбочке в ногах кровати стоял странный квадратный предмет...

Он застонал, осознав, что перед ним. У запаха был легкий химический оттенок — освежитель воздуха, а странный ящик — обычный телевизор.

— Дункан? Что случилось?

Талискер замер. Что-то зашуршало, и вспыхнул свет — желтоватый свет бра. Он лежал в постели в красивой комнате. А рядом с ним было прекрасное лицо Шулы Морган, светящееся заботой.

— Доброе утро, приятель. Не хочешь кофе?

Чаплин с трудом разлепил глаза и увидел молодую женщину в рабочей одежде без украшений. На ее лице не было и следа косметики, темные волосы ерошил осенний утренний ветерок. В руке незнакомка держала пластиковый стаканчик, из которого валил пар. Из-за ее спины доносился знакомый шум. Транспорт. Чаплин вырос в городе, поэтому привык к этим звукам с детских лет. Он выглянул из-за девушки, заслонившей ему обзор, прищурился и тут же разглядел автобус номер два. Алессандро немедленно понял, где находится, сориентировавшись по положению Эдинбургского замка, который высился на базальтовой скале справа. И все же что-то было не так... Потянувшись, он взял стаканчик дрожащей рукой. Горьковатый запах кофе помог привести мысли в порядок. Давненько ему не случалось пить кофе!

Девушка смотрела на него внимательно и с сочувствием.

— Прости, если я лезу не в свое дело, но ты слишком молод, чтобы... ну, оказаться здесь. Моложе наших обычных посетителей.

— Значит, я снова в Эдинбурге?

— Снова?.. Ну да, — рассмеялась девушка. — И заснул прямо у нашего порога. Опоздал вернуться в ночлежку, да?

Чаплин застонал.

— Нет, вы не поняли. Смотрите. — Он порылся в кармане, от души надеясь найти то, что искал, — служебное удостоверение. — Вот. Видите, я полицейский. Вчера... был на операции. Наверное, нечаянно заснул.

— А. — Девушка явно огорчилась.

— Хотите забрать свой кофе? — пошутил Чаплин.

— Что вы, — улыбнулась она в ответ. — Теперь немного поздно... я хочу сказать, вчера стаканчик кофе вам бы не помешал. — Видя непонимание на лице Алессандро, она пояснила. — Ну, тогда вы бы не заснули.

— Понятно.

— Надеюсь, вам не влетит на службе. — Девушка собралась уходить, подняв воротник, чтобы не задувал ветер.

— Извините, — окликнул ее Чаплин. — Хотя вопрос покажется странным... не скажете, какой сегодня день?

Она обернулась.

— Вы шутите? Пятница — знаете, такой день после четверга. — Девушка еще раз внимательно посмотрела на Чаплина. — Вы уверены, что не из ночлежки?

— Да-да. Я только что вернулся из Австралии, тут уж несложно потерять счет времени... — Чаплин не понимал, зачем лжет. Он знал, что вернулся, но не помнил откуда. Странно. — Спасибо за кофе. Пойду-ка я домой и приму душ.

— Счастливо.

Ключи и деньги были на месте. А в самом дальнем углу кармана Чаплин отыскал гладкий круглый камень. Он удивленно посмотрел на него и собирался уже выбросить, как что-то остановило его. Сунув странную вещь в карман, Алессандро постарался вспомнить, где живет.

В час дня Чаплин вошел в полицейский участок Ледифилд. На нем был новый синий костюм, белая рубашка и красный галстук. Волосы он стянул в аккуратный хвост, и пахло от него не хуже, чем от шефа, — еще бы, чуть не пол склянки одеколона на себя вылил. Короче говоря, он всем видом выражал готовность немедленно приступить к работе и не собирался слушать ни малейших возражений.

На самом деле внутри бушевала самая настоящая буря. Чаплин казался себе паровым котлом, который может в любой момент взорваться.

Повинуясь инстинкту, Чаплин сел в автобус номер шесть и без труда отыскал свою квартиру. Проходя мимо домов, заборов и садов, он узнавал их, все больше возвращаясь в реальность. Наконец, уже повернув ключ в замке, Алессандро вдруг ощутил, как одиноко его унылое жилище. Никто не встретит его на пороге, не спросит, где пропадал... Все осталось таким же: разбросанная одежда, яркое постельное белье незаправленной кровати... Полный бардак, признак разложения разума.

Впрочем, что-то изменилось, вот только никак не понять, что именно. Не снимая пальто, Чаплин лег на кровать и начал оглядываться. Ему припомнилось, как он плакал вчера о Диане... Презрительно засмеявшись, Алессандро взял бутылку виски возле кровати, налил себе и выпил залпом. Тепло расплылось по телу, и он прислонился затылком к стене, сжав в кулаке круглый камешек и пытаясь успокоиться. Эффект получился ровно обратный.

Не то чтобы на него нахлынули воспоминания. Память редко дарит звуки и ощущения. Чаплин прекрасно понимал, что по-прежнему находится в своей комнате, растянувшись на кровати, сжимая в одной руке пустой стакан, а в другой камень, и притом видел и чувствовал с удивительной ясностью.

Он увидел, как бежит по Хай-стрит, потом спускается в темноту. За его спиной кто-то кричит, он оборачивается и стреляет из пистолета. Потом его охватывает вода... удушье, все меркнет... Другая сцена — битва. Люди вокруг него падают мертвыми, в общем безумии слышны крики, стоны... Высокая девушка с ярко-рыжими волосами, алыми там, где их коснулась кровь павших... За спиной крики и стоны становятся все громче, он оборачивается...

— Нет, — прошептал Чаплин, — нет, не ходи туда. Нет...

Он карабкается по ступеням на башню, чтобы взглянуть на укрепления. Оттуда видно все — отвратительные твари, похожие на тучи насекомых, бросались на людей, принимая их форму. И, Господи Боже, среди всей неразберихи рубил, кромсал, колол своим мечом...

Чаплин распахнул глаза. Талискер.

Теперь, оказавшись в участке, Чаплин пылал гневом. Он осмыслил ситуацию, как смог, и пришел к самым плачевным выводам. Как обычно, во всем замешан Дункан Талискер. Прошлой ночью Алессандро последовал за старым приятелем в паб в Каугейте, и тот купил ему выпивку — ясное дело, подсыпав туда наркотиков. Именно такая извращенная, мерзкая глупость вполне в стиле этого выродка: усыпить следящего за ним и отправиться развлекаться в закоулки Старого города. А пока Чаплин лежал на пороге, погруженный в галлюцинации, Талискер совершил очередное убийство.

Сначала это была просто мысль, ничем не доказанная, но, приняв душ и переодевшись, Алессандро включил телевизор и увидел в утренних новостях сообщение о новом зверском убийстве. С одной разницей. На сей раз жертвой стал восемнадцатилетний юноша.

Чаплин так резко распахнул двери в свой отдел, что все офицеры подняли головы. Наступило мгновение тишины, а потом встал Стирлинг.

— Сандро, как ты себя сегодня чувствуешь? — Старший инспектор потирал руки, что было верным признаком беспокойства.

— Со мной все прекрасно, честное слово, — нахмурился Чаплин.

— Сандро, тебе бы лучше...

— У меня есть кое-какие сведения, — перебил его Алессандро. — Я знаю, что Талискер был вчера на Хай-стрит и до полуночи пил в Каугейте. — Пройдя мимо шефа, он подошел к столу, на котором были разложены черно-белые фотографии очередной жертвы. — Пит, мы уже определили время смерти несчастного? — обратился инспектор к одному из молодых офицеров, однако не стал дожидаться его ответа. — Ну, давай же, мне нужны все сведения, черт побери! Нет времени валять дурака.

— Приблизительно в час пятнадцать, сэр, — ответил Питер.

— Отлично, — ухмыльнулся Чаплин. — Где там у нас сидит Талискер? Я хочу перекинуться с этим ублюдком парой слов.

Наступило тяжелое молчание, нарушаемое только звонками телефонов. Потом заговорил Стирлинг — тихо, но твердо:

— Сандро, надо срочно побеседовать. В моем кабинете.— Он обернулся к собравшимся. — Брайан, введи инспектора Чаплина в курс дела. Полную подборку материалов ему на стол, как можно быстрее. Спасибо.

В кабинете Стирлинг задвинул шторы и обернулся к Чаплину.

— Сандро, что ты делаешь, черт возьми? Поправь меня, если я ошибаюсь, но разве мы не отправили тебя вчера домой, как негодного к исполнению служебных обязанностей?

— Да, сэр, и этого больше не повторится. Смотрите, со мной все в порядке. Разве я похож на больного?

Стирлинга было непросто сбить с толку. Он видел, как повреждаются рассудком люди и посильнее Чаплина. Кроме того, несмотря на внешнюю собранность и рассудительность, что-то ему не нравилось в поведении инспектора.

— У тебя, похоже, был удар, Сандро, — произнес он. — Пойми, мы беспокоимся.

— Ничего страшного, — возразил Чаплин, стараясь держать себя в руках. — Просто переволновался.

Стирлинг недоверчиво покосился на него.

— Послушайте, — начал Алессандро, чувствуя, как теряет уверенность в себе, — я признаю, что немного... нервничал с тех пор, как выпустили Талискера. Но ведь это легко понять, верно? Особенно когда убийства начались снова. Пожалуйста, не отстраняйте меня от расследования. Я согласен на все, совершенно на все. Вам нужен мой опыт.

Это был его козырь, Стирлинг не мог не согласиться. Все, кто тогда занимался делом Талискера, давно ушли в отставку.

— Ну ладно, Сандро. Но возглавляю расследование я. — Старший инспектор покачался на стуле. — И если я в какой-то момент решу отстранить тебя, то никаких разговоров, никаких возражений. Согласен?

— Конечно, — улыбнулся Чаплин. — Так где он? Хочу присутствовать при допросе. Я знаю, как надо вести разговор.

— Если ты имеешь в виду Дункана Талискера, то его еще не арестовали, — спокойно заметил Стирлинг, внимательно наблюдая за реакцией Чаплина, пытаясь понять, все ли с ним в порядке.

— Почему, сэр? Разве он не главный подозреваемый?

— Подозрения с него не сняты, и, может быть, мы еще привезем его сегодня в участок. Но сначала взгляни на кое-что другое. Мы нашли волоски, явно не Талискера. — Чаплин нахмурился. — Иссиня-черные, а не рыжие, — объяснил Стирлинг. — А убитый был блондином. Сейчас их изучают в лаборатории. Теперь можешь идти, читай материалы по новому делу. Часа в четыре зайди ко мне. Я хочу познакомить тебя с одним человеком.

Дом Шулы многие назвали бы «шик-блеск». Она унаследовала от своих родителей четырехэтажное здание на Принсес-стрит. Спальня, в которой лежал Талискер, была настолько заставлена старинной мебелью лучших производителей, что становилось не по себе — казалось, будто лежишь в витрине антикварного магазина. Из-за плотных штор пробивались первые лучики утреннего света.

— Дункан, с тобой все в порядке? Скажи что-нибудь! — потребовала Шула.

Одну руку она все еще держала на выключателе лампы, а другой подтягивала покрывало к груди. Талискер обратил внимание на свободную белую ночную рубашку и что женщина лежит под одеялом, а он только под покрывалом. Дункан почувствовал смутное разочарование от того, что, похоже, любовниками они с Шулой не были. Это случилось между ними только однажды, очень давно.

— Да, со мной... со мной все в порядке. Просто не сразу понял, где я... Нам надо поговорить.

— Знаю, Дункан. Но сначала я сварю кофе. А ты лежи, я принесу все в постель. В доме страшно холодно по меньшей мере до полудня.

Он посмотрел ей вслед, зачарованный тем, как красиво ночная рубашка обрисовывает фигуру. Шула двигалась уверенно, не искала путь, выставив вперед руки, как должен бы слепой человек в комнате, забитой мебелью, а прошла уверенно, в нужный момент протянув руку к двери. Талискер понял, что она так давно живет здесь, что отлично знает, где что находится.

Когда молодая женщина вышла, он приподнялся в постели, ощущая ужасную усталость. Закрыв глаза, Дункан почти провалился в сон, и тут его настигли видения битвы в Руаннох Вере. Он увидел себя в пылу боя, как он рубил, колол, весь покрытый кровью... Да, ничего не скажешь, хорошенькое дельце — совсем потерял контроль над собой. Некоторые назвали то, как он сражал кораннидов, геройством, ему же стало противно. Не только потому, что твари были на редкость отвратительны, но и потому, что сам в некотором роде уподобился им, стал столь же бездумен, столь же жесток.

Дункан снова открыл глаза и потер их, отгоняя видение.

— Это не в счет, — сказал Чаплин, когда Талискер напомнил ему, что они все станут убийцами.

Воистину самое ужасное в кораннидах то, что они низводят противника до своего уровня перед тем, как убить его. Он в самом деле на какое-то мгновение перестал быть человеком.

Здесь, в Эдинбурге, люди считают, что он и есть такое чудовище...

Талискер окинул комнату взглядом, радуясь ее мягким, нежным тонам. Красиво, уютно. Он не помнил, как очутился здесь, в постели Шулы, но находиться здесь было очень приятно.

— Прошу. Кофе и печенье. — Хозяйка появилась в дверях с большим подносом в руках.

— Тебе помочь? — Талискер начал вставать.

— Справлюсь. Столик у кровати на месте или улетел посреди ночи со звонким пением? Ну вот, я так и знала, на месте.

Шула поставила поднос, забралась в кровать и поставила тарелку с печеньем между ними. Дункан взял одно и засунул его в рот. Вкус был немного странный, искусственный. Пахло ванилью, эмульгатором, заменителем сахара.

— О, цивилизация, — вздохнул он с набитым ртом, радуясь тому, что только он способен оценить иронию. Впрочем, радоваться пришлось недолго.

— Дункан, нам в самом деле надо поговорить. — Шула отпила немного кофе. — Где ты был прошлой ночью? Что случилось с твоей рукой? Я не могла и слова от тебя добиться. А кровь-то как хлестала...

Талискер бросил взгляд на руку и обратил внимание, что она туго забинтована. Он шевельнул пальцами. Больно было в середине ладони. Значит, это рана не от битвы в Руаннох Вере — оттуда только усталость.

— Чаплин, — неуверенно проговорил Дункан. — Он стрелял в меня.

Утро выдалось серым, скучным. Над горами висели осенние облака, и мелкий дождик мутной завесой отгораживал от Корвуса мир, который ему не дано было видеть. Нетерпение бога зла усиливали далекие раскаты грома. Он глянул на свои оковы — яркий свет, окружающий лодыжки. Его сила росла, а свет постепенно угасал. Теперь, когда пророчество нарушено, он будет свободен. И как же он отомстит ничтожным божкам Сутры!.. Феины послужат ему орудием. В этой великой войне мир обратится в дымящиеся руины... но что с того? После Киры он понял, что ему нравится обладать смертными женщинами — они так восхитительно слабы, беззащитны...

Он подошел к кровати. На столике стояла чаша с водой, в которой плавало большое черное перо. Корвус опустился на ложе и помешал воду указательным пальцем. Не пристало ему заниматься такой примитивной магией, конечно, но Слуаг пострадал и не мог служить его глазами. Огромный ворон вернулся из битвы с раненым крылом; теперь он сидел в изголовье кровати и тихонько каркал от боли, пока хозяин помешивал воду.

— Тихо, Слуаг, — цыкнул на него Корвус, рассеянно погладив блестящие перья птицы.

Пришли мысли о сестре, которая не возвращалась со времени битвы: должно быть, развлекается где-то на свой лад... В воде возник образ — высокий худой юноша лет двадцати. Что-то в ярко-рыжих волосах было знакомым. Казалось, юноша заблудился и пытается найти дорогу во тьме. Потом — к ужасу Корвуса — изображение изменилось. Юноша стал мужчиной, покрытым шрамами и усталым от битвы, с жестким взглядом, гордой осанкой и широкими плечами. В левой руке мужчина держал меч, вспыхивавший в темноте; правая рука была сломана.

— Нет! — закричал бог зла. — Нет! Фирр! Я убью тебя за это!

С криком ярости он швырнул медную чашу в окно, и она исчезла там, куда самому Корвусу путь был закрыт. Снаружи шел дождь.

Четыре часа. Чаплин кинул папку с документами на стол и отправился в кабинет Стерлинга. Через час или около того после начала работы он понял, что не в состоянии воспринимать написанное в бумагах. Не помогли ни три чашки кофе, ни четыре сигареты, одолженные у младших офицеров. Оглянувшись вокруг, Алессандро задумался, замечает ли кто-нибудь, что с ним происходит... Работа в участке шла своим чередом. Звонили телефоны, люди сновали взад-вперед с бумагами или фотографиями в руках, и никто не обращал внимания, что у инспектора Чаплина «едет крыша». Должно быть, дело в остатке галлюциногена, который ему вчера подсыпал Талискер. Алессандро знал несколько наркотиков — например, ЛСД, — которые оказывали такое воздействие, однако он всегда думал, что ложные воспоминания всплывают через много лет, а не на следующий день.

Чаплин тихо сидел на своем месте, сунув нос в папку с документами и напустив на себя важный вид. Он почти забыл о Стирлинге, но Пит Кейтнесс постучал по его плечу и напомнил:

— Вы ведь должны поговорить со старшим инспектором, сэр? А я вот встречаюсь с ним в четыре тридцать... С вами все в порядке? Вид у вас неважный.

— Все отлично, — огрызнулся Чаплин.

Стирлинг был не один — рядом с ним сидел человек, которого инспектор с первого взгляда принял за подозреваемого или свидетеля. Он выглядел очень странно в одном из лучших кожаных кресел Стирлинга. Одет просто — джинсы и мешковатый свитер, — на вид за тридцать, однако в нижней губе красовалась серьга, а окрашенные перекисью водорода волосы стояли дыбом. Особенно удивляли очки в толстой оправе, совершенно неуместные на стареющем панке.

— Сандро, — улыбнулся Стирлинг, увидев своего подчиненного. — Это Финдли Виллис — Финн. Финн, это инспектор Чаплин.

Реакция посетителя удивила Чаплина. Он приподнял брови и удивленно переспросил, не делая ни малейшей попытки пожать руку:

— Алессандро Чаплин?

— Все верно. Я с вами знаком?

— Нет-нет, — заверил его Стирлинг. — Финн — журналист. Приказ сверху, доступность информации народу и все такое. Возможно, они снимут документальный фильм...

— Ближайшую пару недель нам предстоит работать вместе, — пояснил Финн. — Не беспокойтесь, я не буду мешать вам, просто стану на время вашей тенью.

Журналист не сводил глаз с лица Чаплина, и это начинало раздражать полицейского. Кроме того, тонкий, пронзительный голос нового знакомого напоминал ему кого-то — кажется, Малки... С другой стороны, он не знает никого с таким именем — Малки. В голове немедленно возникла картина. Горец?

— Да уж, не будете мешать... — пробурчал Чаплин.

— Сандро! — Стирлинг посмотрел на подчиненного.

— Все в порядке, — примиряюще поднял руку Финн, — он прав. Некоторые из нас отличаются особенным... рвением и лезут не в свое дело. Но поверьте, это не мой стиль.

— Я предупредил его, что не стоит ждать работы от звонка до звонка, дал мобильный телефон и пейджер, — сказал старший инспектор. — В ближайшее время куда ты, туда и он.

— И вы думаете, что это хорошая идея, сэр? В такой момент...

— Ты оспариваешь мои решения, Сандро? Кроме того, они не только мои, — раздраженно повысил голос Стирлинг. — Идет расследование убийства. А подходящих моментов не бывает.

— Вы правы, сэр. — Чаплин понял, что самое время перестать спорить. Он оглянулся на Финна, который так и светился самодовольством, вздохнул и через силу улыбнулся. — Что ж, добро пожаловать в отдел расследования убийств, Финн.

ГЛАВА 12

Талискер провел утро с Шулой в ее огромном старом доме. Они сидели в гостиной, забитой мебелью не меньше, чем спальня, и тоже напоминавшей антикварный магазин, пили кофе и болтали. Эффи, дочь Шулы, отправилась на каникулы к тете, так что они были в доме одни. Снаружи ранний ночной морозец украсил кусты и деревья белым инеем, вокруг царила тишина. Несколько часов Талискер был почти спокоен, почти в ладу с собой. Он сидел, прихлебывая кофе, и рассказывал Шуле все, что помнил о ночи на Хай-стрит, по ходу немного подправляя истинную историю. Без Малки и Деме она приобретала более простые очертания.

Алессандро Чаплин отправился за подозреваемым в паб в Каугейте, сидел и смотрел на него, пока он пил, а потом последовал за ним и дальше на Хай-стрит, где Талискер собирался сесть на автобус. Чаплин прострелил ему руку, а потом вырубился от переизбытка алкоголя.

Она сосредоточенно слушала и, похоже, не сомневалась в его словах.

— Шу, можно я спрошу тебя кое о чем?

— Конечно.

— Когда мы встретились в галерее, по некоторым твоим словам я сделал вывод, что ты не веришь в мою невиновность. Но если ты считаешь, что я убил всех тех женщин, то как можешь сидеть здесь, со мной? Как ты пустила меня в дом, как позволила делить с тобой постель? Я не понимаю.

Шула ответила не сразу. Ближе к полудню потеплело, и теперь с серого неба монотонно лился мелкий дождик, частый гость в Шотландии осенью. Потом молодая женщина тихо спросила:

— Ты веришь, что у людей есть душа, Дункан?

— Да, не просто верю. Я точно знаю. Казалось, она слегка удивилась его ответу.

— Я христианка, и тебе это известно, так? Но не совсем в обычном смысле. Не уверена, что ты помнишь, но мои родители были евангелистами. Они странствовали по миру, исполняя Божественную миссию. Мама с папой делали все, что положено, — изгоняли духов, говорили на всех языках, исцеляли... Многое происходило в этом доме. Поэтому у меня особые отношения с Господом. Так или иначе, я храню в своем сердце несколько основных убеждений, оставшихся с того времени, Например, что ни одна душа не потеряна для Творца.

— Мне очень жаль, Шу, — покачал головой Дункан, — это не может быть правдой. Я не убивал тех женщин, по крайней мере думаю, что не убивал, но тот, кто сделал это, — настоящее зло. Его душа не стоит и ломаного гроша. И если, не приведи Господь, в один прекрасный день я пойму, что убийца все-таки я, я буду думать так же.

Она протянула к нему руку.

— Не надо, Дункан. Если бы прощать было просто, то это не считалось бы добродетелью, верно? Я буду молиться за тебя.

— Спасибо, — пробормотал он. — Какой сегодня день?

— Пятница, двадцать второе. А что?

— Я встречаюсь со следователем в три часа.

— А какой он?

— Ему лет шестьдесят, наполовину лысый. Меня на дух не переносит. Пожалуй, пойду-ка я домой и приведу себя в порядок. Хотя не представляю, как буду объяснять простреленную руку.

— Интересно, что на этот счет расскажет Чаплин.

Талискер поднялся, собираясь уходить.

— Подожди. У тебя ведь найдется еще пять минут? Я хочу кое-что подарить тебе. Сейчас вернусь. — Не дожидаясь ответа, Шула направилась к двери.

— Тс-с.

— Что за...

— Это я, дурачок, — раздался знакомый голос с шотландским акцентом.

— Малки? Где ты?

— Не хочу появляться. По-моему, твоя подружка в состоянии меня почувствовать.

— Не исключено. — Талискер обращался к стулу напротив него, поскольку ему показалось, что голос друга доносится оттуда. — Но я чувствую себя полным дураком, разговаривая сам с собой. Ты не можешь появиться, пока она не вернулась?

— Ну ладно, ладно, — проворчал Малки и неожиданно возник на стуле по-прежнему в том шотландском плаще, который был на нем в битве в Руаннох Вере, заляпанном кровью и желчью. — Нам надо срочно поговорить. У тебя большие проблемы.

— Знаешь, что такое дежа-вю?

— Нет. Сейчас не до того, произошло еще одно убийство... Эй, я вспомнил, совсем недавно я тебе это уже говорил!

— Прошла только одна ночь, Малки, — простонал Талискер.

— И это еще не все. Чаплин тоже вернулся.

— Насколько я понимаю, ни один из нас не уходил из этого мира физически. Больше похоже на раздвоение сознания.

— Короче говоря, он тоже вернулся, хоть никуда и не исчезал. И настроение у него не из лучших.

— Какие еще новости?

— А этого недостаточно?

— Просто шучу, Малки. Как ты думаешь, он придет за мной? И помнит ли он Сутру?

— Придет, точно. Убийство произошло на Хай-стрит, где вы оба были вчера вечером. Думаю, Сутру он не забыл, и вид у него такой, как будто недавно он побывал в битве. — Горец поднялся и принялся мерить комнату шагами. — Честно говоря, Дункан, не знаю, что тебе и делать. Я, конечно, тебя не оставлю, но теперь ход за тобой. Я не могу забрать тебя обратно, если ты не окажешься в смертельной опасности. Может, нам стоило бы снова отправиться к Деме, однако теперь Хай-стрит не самое безопасное для тебя место.

Талискер громко выругался.

— Не могу поверить, Малки. Кажется, с Чаплином у меня вечные проблемы... В общем, я уже достаточно натерпелся от правосудия. Хватит. Я ухожу. Ты ведь всегда сможешь меня отыскать, верно?

— Конечно, не беспокойся... Тс-с, идет твоя подружка!

С этим Малки исчез, и Талискер снова смотрел в пустоту.

— Ты с кем-то говорил, Дункан? — В комнату вошла Шула с маленькой синей коробочкой в руках.

— Дурная привычка со времен тюрьмы.

— Я хочу подарить тебе это.

Талискер взял коробочку и открыл ее. Внутри оказался золотой медальончик со святым Христофором.

— Какая... какая прелесть, Шу, — смутился он.

— Надень его. — Дункан повиновался, и она дотронулась рукой до подарка, висящего на шее. — Он защитит тебя в пути и напомнит о нашем разговоре. Твоя душа всегда будет великой ценностью. И для Бога, и для меня.

— Шула... — У него почти не осталось слов. Талискер взял ее за плечи и заглянул в прекрасные незрячие глаза, жалея, что она не может видеть его и прочитать правду на лице. — Быть может, вскоре ты услышишь вести, которые заставят тебя усомниться во мне. Но обещаю и клянусь, что не имею ни малейшего отношения к убийствам, совершенным с тех пор, как я вышел из тюрьмы. Молю тебя, верь мне.

Она тепло обняла его.

— Я буду верить, если ты будешь...

Талискер сидел у моря и раздумывал, не войти ли в него и не положить ли всему конец. Легко верить в Бога, если твоя жизнь легка и прекрасна...

Уйдя от Шулы, он сбегал домой, собрал вещи в рюкзак и вышел, в последний момент засунув на самое дно пистолет. Один знакомый по тюрьме настаивал, что оружие «на всякий случай» иметь необходимо, и принес ему ствол. Талискеру и в голову не приходило, что он может пригодиться.

Уже сворачивая за угол, Дункан увидел, как к дому подъезжает полицейская машина.

Он собирался сесть на поезд и поехать в Лондон — непонятно, что там делать, но из Шотландии лучше убраться, пока убийства продолжаются. По пути на вокзал Талискер сел на набережной и принялся смотреть на холодную серую воду. В обществе Шулы он, хоть и всего на несколько часов, расслабился и открылся и теперь чувствовал себя опустошенным. Кроме того, Дункан тосковал по Уне. Выжила ли девушка после битвы? Конечно, она была в башне, с больными, однако коранниды носились по всему городу, могло случиться что угодно. А теперь этого никогда не узнать.

Конечно, до Лондона Талискер не добрался. В поезде оказалось полно полицейских. Сев в сто двадцать пятый экспресс, он откинулся на спинку сиденья и решил притвориться спящим. Но стоило ему устроиться поудобнее, как к нему склонилась пожилая женщина, сидящая напротив.

— Я не знаю тебя, сынок?

— Не думаю, — сдержанно ответил Талискер. Тон не располагал к дальнейшей беседе.

Она внимательно посмотрела на него. Ей было семьдесят, если не восемьдесят, однако голубые глаза еще не утратили зоркости.

— Странно. Я никогда не забываю лица. Наверное, старею, а? — Талискер улыбнулся, стараясь избежать разговора. — Хочешь ириску? — Она протянула ему пакетик «Вулиз». — Ну же, угощайся.

Он взял одну конфетку, понимая, что пора уходить — нутром чуял, что старушка вот-вот узнает его, а запомнит уж точно. Бросив взгляд в конец вагона, Талискер увидел полицейского, который спрашивал что-то у пассажиров, может быть, даже показывал им фотографию.

— Мне пора, — сказал он старушке, поднимаясь. — Спасибо за ириску.

Она была явно разочарована.

— Что ж, сынок, счастливо тебе.

Так он оказался в Данбаре. Или, точнее, в парке имени Джона Муира. Талискер отправился туда прямо со станции, отбросив идею сперва купить в городе жареную рыбу с картошкой. Если его ищет полиция, лучше пару дней на людях не появляться, и парк на побережье — идеальное место.

Первые два часа он был доволен собой и жизнью, тем, как ловко сбежал из города. Побережье возле Данбара отличалось удивительной красотой и уединенностью; обычно сюда приезжали только на выходные, а обойти сторонкой случайного туриста, любителя природы, нетрудно. Потом полил дождь, прогнав его с берега и заставив искать укрытие под деревьями. Сидя под раскидистой лиственницей, Талискер впервые осознал, что находится в бегах.

— Мы где-то встречались? — спросил Чаплин, внимательно глядя на Финна, что-то записывающего в свой блокнот. Закончив читать материалы по новому убийству, он почувствовал, что журналист смотрит на него. Но стоило перевести на него взгляд, как тот утыкался носом в записи.

— Нет, — покачал головой Финн. — Я вас знаю по вашей дурной славе. — Он неприятно рассмеялся. — Пятнадцать лет назад, когда убийства только начались, я получил место в газете. Интересное дельце, не правда ли? Довольно удобно вы, ребята, устроились, а? И подозреваемый уже наготове.

— Я не стал бы высказывать подобное мнение вслух в этих стенах, — мрачно посоветовал Чаплин.

— Свобода слова, Сандро, — усмехнулся Финн. — Я вправе делать собственные выводы.

Чаплину отчаянно захотелось схватить маленького уродца за ворот свитера и хорошенько стукнуть по зубам. Но здесь так не делается, напомнил он себе, это вам не Сутра... Стоп! Что за чушь?

— Делать выводы? Смотри не наделай в штаны, — издевательски буркнул он. — И между прочим, для вас не Сандро, а инспектор Чаплин.

Зазвонил телефон, и журналист не успел ответить, но на его лице отразилась ярость. Чаплин явно испортил ему настроение.

— Пойдем, поговорим по дороге, — сказал Чаплин, кладя трубку. — В лаборатории обнаружили что-то интересное.