Роберт МАК-КАММОН

                                   ЧИКО

     - Все - дерьмо, - объявил Маркус Саломон после  очередного  изрядного

глотка эликсира мудрости.  Он  допил  пиво  и  поставил  глухо  звякнувшую

бутылку на ободранный  стол  возле  своего  кресла.  Шум  выпугнул  из-под

выступающего края переполненной пепельницы прятавшегося  там  таракана,  и

тот бежал в поисках более надежного укрытия. -  Матерь  Божья!  -  возопил

Саломон, поскольку таракан - блестящий, черный экземпляр добрых два  дюйма

длиной - перепрыгнул  на  ручку  кресла  и  заскользил  по  ней,  неистово

перебирая лапками. Саломон ахнул по таракану  пивной  бутылкой,  промазал,

таракан пробежал по креслу вниз, очутился на полу и пулей метнулся к одной

из трещин, которые во множестве тянулись вдоль плинтуса. У  Саломона  было

выпирающее "пивное" брюхо и целый каскад подбородков, однако проворства он

все еще не утратил; во всяком случае,  он  оказался  шустрее,  чем  ожидал

таракан. Выскользнув из кресла,  Саломон  грузно  протопал  по  комнате  и

придавил таракана ногой, прежде чем насекомое сумело втиснуться в щелку.

     - Гаденыш! - негодующе кипел  он.  -  Ну,  сволочь  маленькая!  -  Он

перенес на ногу всю  свою  тяжесть,  и  раздавшееся  хруп  превратило  его

презрительную ухмылку в довольную усмешку. - Что, взял я тебя за жопу,  а?

- Он растер таракана по полу, точно это был окурок, и  задрал  ногу,  чтоб

полюбоваться итогом кровавой расправы. Таракана разорвало  почти  пополам,

брюшко вдавилось в половицы. Единственная лапка слабо подергивалась. - Вот

тебе, паразит! - сказал Саломон... но не успел он договорить, как еще один

черный таракан, выскочив  из  щели  под  плинтусом,  побежал  мимо  своего

мертвого товарища в противоположном  направлении.  Яростно  взревев  (крик

этот сотряс тонкие стены и грязное стекло в открытом окошке, выходящем  на

пожарную лестницу), Саломон погнался за ним, тяжело бухая  ногами  в  пол.

Второй таракан оказался проворнее и хитрее первого и  попытался  забраться

под вытертый коричневый коврик, лежавший за  порогом  гостиной,  там,  где

начинался ведший в глубь квартиры узкий  коридорчик.  Однако  Саломон  был

опытным  убийцей;  дважды  он  промахивался,  но  на  третий  раз  оглушил

таракана, и тот  сбился  с  курса.  Четвертый  удар  башмака  о  пол  смял

насекомое; от пятого таракан лопнул. Саломон опустил на таракана все  свои

двести тридцать семь фунтов, растирая его по доскам. В пол снизу застучали

- вероятно, шваброй, - и чей-то голос прокричал: "Эй, там, наверху! Хватит

шуметь! Весь дом развалите, будь он неладен!"

     - Я тебе жопу развалю, рыло обезьянское! - заорал Саломон,  адресуясь

к миссис Кардинса, старухе, которая жила этажом ниже.  Сразу  же  раздался

тонкий, взвинченный до бабьего визга голос  мистера  Кардинсы,  в  котором

звучало плохо скрываемое  бешенство:  "Нечего  так  разговаривать  с  моей

женой! Да я к тебе легавых вызову, сволочь!"

     - Давай-давай, вызывай! - прокричал Саломон и притопнул еще разок.  -

Может, им захочется потолковать с твоим племянничком про то, кто же это  в

нашем доме всю наркоту продает! Давай, звони! - Это  утихомирило  супругов

Кардинса, а Саломон обеими ногами нарочито громко затопал по  полу  у  них

над головой. Под его тяжестью половицы  пронзительно  заскрипели.  Но  тут

завелся сосед-пьянчуга Бриджер: "Да  заткнитесь  вы  там!  Дайте  человеку

поспать, чтоб вас черти побрали!"

     Саломон подкрался  к  стене  и  заколотил  по  ней.  Стояла  середина

августа, было душно, парило, и воздух в квартире словно бы  загустел;  лоб

Саломона блестел от пота, а футболка была в мокрых пятнах.

     - Сам туда катись! Кого это ты посылаешь к черту? Вот  приду,  намылю

жопу твою тощую, ты... - Его  внимание  привлекло  какое-то  движение:  по

полу, точно надменный черный лимузин,  мчался  таракан.  -  Сукин  сын!  -

взвизгнул Саломон, в два прыжка догнал насекомое и обрушил на него башмак.

Для таракана настал Судный День. Скрипя зубами, Саломон безжалостно давил.

С подбородков капал пот. Хруп - и Саломон размазал внутренности насекомого

по полу.

     Уловив уголком глаза еще какое-то движение, он обернулся  -  сплошная

стена живота - и посмотрел на того, кого считал тараканом другой породы.

     - А тебе какого черта надо?

     Разумеется, Чико не ответил. Он на четвереньках  вполз  в  комнату  и

теперь сидел на корточках, слегка склонив набок непомерно большую голову.

     - Эй! - сказал Саломон. - Хочешь  поглядеть  что-то  занятное?  -  Он

ухмыльнулся, показав гнилые зубы.

     Чико тоже осклабился. С мясистого смуглого лица глядели разные глаза;

один был глубоко посаженный, темный, а другой - совершенно белый:  мертвый

слепой камушек.

     -  Взаправду  занятное!  Хочешь  поглядеть?  -   Саломон,   продолжая

ухмыляться, утвердительно качнул  головой,  и,  подражая  ему,  Чико  тоже

ухмыльнулся и кивнул. - Тогда иди сюда. Сюда, сюда. - Он  показал  пальцем

на желтые, поблескивающие тараканьи внутренности, лежавшие на полу.

     Ничего  не  подозревающий  Чико  энергично  пополз  к  Саломону.  Тот

отступил.

     - Вот туточки, - сказал он  и  притронулся  к  влажно  поблескивающей

кашице носком ботинка. - А  на  вкус-то  чисто  конфета!  Ням-ням!  Ну-ка,

давай, лизни!

     Чико уже  был  над  желтым  мазком.  Он  посмотрел  на  пятно,  потом

единственным темным глазом снизу вверх вопросительно взглянул на Саломона.

     - Ням-ням! - повторил Саломон и погладил себя по животу.

     Чико нагнул голову и высунул язык.

     - Чико!

     Высокий, нервный женский голос остановил Чико, прежде чем он добрался

до пятна. Чико поднял голову и сел, глядя на мать. Шея под тяжестью головы

незамедлительно  начала  напрягаться,  отчего  череп  склонился  несколько

набок.

     - Не делай этого, - сказала женщина Чико и помотала головой. - Нет.

     Чико заморгал здоровым глазом. Он поджал  губы,  беззвучно  выговорил

нет и отполз от дохлого таракана.

     София вся дрожала. Она сердито сверкала глазами на  Саломона,  тонкие

руки висели вдоль тела, пальцы были сжаты в кулаки.

     - Как ты мог... такое?

     Он пожал  плечами;  ухмылка  стала  чуть  менее  широкой,  точно  рот

Саломона был раной, оставленной очень острым ножом.

     - Я просто шутил с ним, вот и все. Я не позволил бы ему сделать это.

     - Иди сюда, Чико, - позвала София, и двенадцатилетний мальчик  быстро

подполз  к  матери.  Он  притулился  головой  к  ее  ноге,  как  могла  бы

притулиться собака, и София коснулась курчавых черных волос.

     - Больно уж серьезно ты все воспринимаешь, - сказал Саломон и  пинком

отправил  раздавленного  таракана  в  угол.  Ему  нравилось  их   убивать;

подбирать трупы было делом Софии.  -  Заткнись!  -  проревел  он  в  стену

Бриджеру - тот все еще кричал, что в этом гнойнике, в этой чертовой  дыре,

ни дна ей, ни покрышки, человеку никогда нельзя выспаться. Бриджер  умолк,

зная, когда не следует лезть на рожон и искушать судьбу. В квартире этажом

ниже чета Кардинса тоже хранила молчание, не желая, чтобы  потолок  рухнул

им на голову. Но в комнате роились иные звуки, долетавшие и  из  открытого

окна, и из нутра убогого дома: неотступный, сводящий с  ума  рев  уличного

движения  на  Ист-Ривер-драйв;  два  голоса,  мужской  и  женский,  громко

переругивающиеся на замусоренном бетонном квадрате, который район именовал

"парком"; рев пущенного на  полную  громкость  стереомагнитофона;  громкое

хлюпанье и урчание  перегруженного  водопровода  и  стрекот  вентиляторов,

которые в жаре и  духоте  были  абсолютно  бесполезны.  Саломон  уселся  в

любимое кресло с продавленным сиденьем, из-под которого свисали пружины. -

Принеси-ка пивка, - велел он.

     - Возьми сам.

     - Я сказал... принеси пива. - Он повернул голову и уставился на Софию

глазами, грозившими уничтожить.

     София выдержала его взгляд. Миниатюрная, темноволосая, с безжизненным

лицом, она сжала губы и не двинулась с  места;  она  походила  на  крепкий

тростник, гнущийся под напором надвигающейся бури.

     Большие костяшки пальцев Саломона задвигались.

     - Если мне придется встать с этого кресла, - спокойно сказал он, - ты

крупно пожалеешь.

     Жалеть Софии  уже  приходилось.  Однажды  Саломон  отвесил  ей  такую

пощечину, что голова у нее три дня  гудела,  как  колокол  Санта-Марии.  В

другой раз он отшвырнул ее к  стене  и  переломал  бы  ей  все  ребра,  не

пригрози Бриджер сходить за полицией. Правда, хуже всего было в  тот  раз,

когда Саломон пнул Чико и синяк с плеча мальчика не сходил целую неделю. В

нынешний переплет они угодили из-за нее, не  из-за  Чико,  и  всякий  раз,

когда страдал сын, сердце Софии разрывалось на части.

     Саломон положил руки на подлокотники, готовясь подняться с кресла.

     София повернулась и сделала те четыре шага, что отделяли  комнату  от

каморки, служившей кухней. Она открыла тарахтящий холодильник,  содержимое

которого представляло собой сборную солянку:  разнообразнейшие  остатки  и

объедки, коробки со всякой съедобной всячиной и  бутылки  с  пивом,  самым

дешевым, какое нашел Саломон. Саломон вновь устроился в кресле,  полностью

игнорируя  Чико,  бездумно  ползавшего  по  полу  туда-назад.   Тараканище

никчемный, думал Саломон. Следовало бы раздавить это отродье. Избавить  от

жалкого существования, от страданий. Черт, да  разве  лучше  быть  глухим,

немым и полу-слепым? Все равно, рассуждал Саломон, башка у пацана  пустая.

Ни капли мозгов. Даже ходить этот кретин и то не может. Только ползает  на

карачках, путается под ногами, идиот придурошный. Вот кабы он мог выйти из

дома да подсуетиться где-нибудь насчет  деньжат,  может,  было  бы  другое

дело, но, насколько понимал Саломон, Чико лишь занимал место, жрал и срал.

"Ты, ноль без палочки", - сказал он и посмотрел на мальчика. Чико, отыскав

свой обычный угол, сидел там и ухмылялся.

     - И чего это тебе все кажется таким смешным, едрена мать!  -  фыркнул

Саломон. - Поработал бы в доках на разгрузке, как я каждый вечер вкалываю,

- небось, поменьше бы лыбился, дебил чертов!

     София принесла пиво.  Он  вырвал  бутылку  у  нее  из  рук,  отвинтил

крышечку, отшвырнул и большими, жадными глотками выхлебал содержимое.

     - Скажи ему, чтоб перестал, - велел он Софии.

     - Что перестал?

     - Ухмыляться. Скажи, чтоб перестал лыбиться и  еще  -  чтоб  перестал

глазеть на меня.

     - Чико тебе ничего плохого не делает.

     - С души воротит смотреть на его чертову уродскую  рожу!  -  закричал

Саломон. Он увидел, как мелькнуло что-то  темное:  мимо  ноги  Чико  вдоль

треснувшего  плинтуса  пробежал  таракан.  По  носу  Саломона   покатилась

бисеринка пота, но он утерся раньше, чем капля  добралась  до  кончика.  -

Печет, - сказал он. -  Не  выношу  жарынь.  Голова  от  нее  трещит.  -  В

последнее время голова у Маркуса Саломона болела чрезвычайно часто. А  все

этот дом, подумал он. Грязные стены и окошко на пожарную лестницу.  Черные

волосы Софии, в тридцать  два  года  уже  пронизанные  седыми  прядями,  и

отчужденная усмешка Чико. Нужна какая-то перемена, смена обстановки, не то

он сойдет с ума. Вообще, какого черта  он  связался  с  этой  бабой  и  ее

дебильным чадом? Ответ был достаточно  ясен:  чтоб  было,  кому  приносить

пиво, стирать шмотки и раздвигать ноги, когда Саломон того  хотел.  Больше

на  нее  никто  бы  не  позарился,  а  тем,   кто   занимался   социальным

обеспечением, довольно было бы  поставить  примерно  одну  подпись,  чтобы

упечь Чико в приют к другим таким же кретинам. Саломон погладил прохладной

бутылкой  лоб.  Поглядев  в  угол,  на  Чико,  он  увидел,  что  мальчишка

по-прежнему улыбается. Так Чико мог сидеть часами. Эта ухмылка; в ней было

что-то такое, что действовало Саломону на  нервы.  Позади  Чико  вверх  по

стене вдруг пробежал здоровенный  черный  таракан,  и  Саломон  взорвался,

словно выдернули чеку. - К чертям собачьим!  -  заорал  он  и  запустил  в

таракана полупустой пивной бутылкой.

     София завизжала. Бутылка угодила в стену прямо под тараканом,  шестью

или семью дюймами выше вздутого  черепа  Чико  (но  не  разбилась,  только

расплескала повсюду пиво), упала и покатилась по полу, а таракан  метнулся

вверх по стене и  юркнул  в  щель.  Чико  сидел  совершенно  неподвижно  и

ухмылялся.

     - Сдурел! - закричала София. - Псих ненормальный! - Она опустилась на

колени, прижала сына к себе, и Чико обнял ее худыми смуглыми руками.

     - Пусть перестанет пялить на  меня  зенки!  Заставь  его!  -  Саломон

вскочил; толстое брюхо и подбородки тряслись от бешеной злобы -  на  Чико,

на черных блестящих тараканов, которых, кажется, приходилось убивать снова

и снова, на простеганные трещинами стены и ревущий шум Ист-Ривер-драйв.  -

Я ему всю харю набок сверну, мама родная не узнает, вот те крест!

     София ухватила Чико за подбородок. Тяжелая голова сопротивлялась,  но

Софии все-таки удалось  отвернуть  лицо  Чико  от  Саломона.  Привалившись

головой к плечу матери, мальчик испустил тихий бессильный вздох.

     - Пойду прогуляюсь, - объявил Саломон. Ему было досадно - не  потому,

что он бросил в Чико бутылкой; потому, что пиво пропало  зря.  Он  покинул

комнату, вышел за дверь и двинулся в конец коридора, к общей уборной.

     София покачивала сына в своих объятиях. "Хватит верещать!" -  крикнул

кто-то в коридоре. Где-то играло радио, от стены к  стене  гулял  громовой

рэп. Откуда-то наплывал горьковато-сладкий  запах:  в  одной  из  нежилых,

заброшенных квартир, служивших теперь прибежищем  наркоманам  и  торговцам

наркотиками, химичили с кокаином. Далекий вой полицейской  сирены  породил

за  дверью  напротив  панический  быстрый  топот,  но  сирена  мало-помалу

затихла, и топот смолк. Как она дошла до  жизни  такой,  София  не  знала.

Нет-нет, решила она, неправда. Она отлично знала - как.  Обычная  история:

нищета, оскорбления и жестокие побои от отца - по крайней мере, мать Софии

называла того человека ее отцом. По ходу сюжета София в  четырнадцать  лет

становилась дешевой проституткой, промышлявшей в испанском Гарлеме;  игла,

кокаин, обчищенные карманы туристов на Сорок второй улице. История из тех,

что, единожды начав разматывать, обратно уже не смотаешь. Софии  случалось

оказываться и на распутье, когда требовалось  принять  решение...  но  она

неизменно выбирала улицу, погруженную во мрак. Тогда она была  молода,  ее

тянуло к острым ощущениям. Кто был отцом  Чико,  она,  честно  говоря,  не

знала: возможно, торговец, который сказал, что он из Олбани и жена к  нему

охладела, возможно, толкач с Тридцать восьмой улицы, тот, что носил в носу

булавки, а  может  быть,  один  из  множества  безликих  клиентов,  тенями

проходивших сквозь одурманенное сознание. Но София знала, что ее грех  так

раздул голову младенца еще в утробе и  превратил  малыша  в  бессловесного

страдальца. Грех, а еще то, что  как-то  раз  ее  спустили  с  лестницы  с

ребенком на руках. Такова жизнь. София  боялась  Саломона,  но  боялась  и

лишиться Чико.  Кроме  сына,  у  нее  ничего  не  было  и  ничего  уже  не

предвиделось. Пусть Саломон жестокий, бесчувственный и грубый, зато он  не

выкинет их на улицу и не изобьет слишком сильно; уж больно ему нравится ее

пособие по безработице плюс те деньги, которые она получает на  содержание

ребенка с задержкой в развитии. София любила Чико; он нуждался в ней и она

не желала отдавать  его  в  холодные,  равнодушные  руки  государственного

учреждения.

     София прислонилась головой к голове Чико  и  прикрыла  глаза.  Совсем

молоденькой девочкой она часто  мечтала  о  ребенке...  и  в  мечтах  дитя

представало безупречным, счастливым, здоровым мальчуганом,  полным  любви,

благодати и... да, и чудес. Она пригладила Чико волосы и почувствовала  на

щеке  пальцы  сына.  София  открыла  глаза  и  посмотрела  на   него,   на

единственный  темный  глаз  и  на  мертвый,  белый.  Пальцы  Чико  легкими

касаниями путешествовали по ее лицу; София схватила руку  сына  и  ласково

придержала. Пальцы у него были длинные, тонкие. Руки врача, подумала  она.

Целителя. Если бы только... если бы только...

     София посмотрела в окно. В знойных серых тучах над Ист-Ривер виднелся

осколок синевы. "Все еще переменится, - зашептала она на ухо  Чико.  -  Не

всегда будет так, как сейчас.  Придет  Иисус,  и  все  изменится.  В  одно

мгновенье, когда ты меньше всего ожидаешь.  Придет  Он  в  белых  одеждах,

Чико, и возложит на тебя руки свои. Он возложит руки свои на нас обоих,  и

тогда, о, тогда мы взлетим над этим  миром  -  высоко,  так  высоко...  Ты

веришь мне?"

     Чико не сводил с нее здорового глаза, а его ухмылка то появлялась, то

исчезала.

     - Ибо обещано, - прошептала она. - Будет сотворено  все  новое.  Всяк

будет здрав телом и всяк обретет свободу. И мы  с  тобой,  Чико.  И  мы  с

тобой.

     Открылась  и  с  глухим  хлопком  закрылась  входная  дверь.  Саломон

спросил:

     - О чем шепчемся? Обо мне?

     - Нет, - сказала она. - Не о тебе.

     - Оно бы лучше. А то как бы я кой-кому  не  надраил  жопу.  -  Пустая

угроза, оба это знали. Саломон рыгнул - отрыжка походила на дробь басового

барабана - и двинулся через комнату. Перед ним по полу прошмыгнул еще один

таракан. - Едрена мать! Откуда они лезут,  сволочи?  -  Понятное  дело,  в

стенах этих тварей, должно быть, обреталось видимо-невидимо,  но,  сколько

Саломон ни убивал, дом кишел ими. Из-под кресла выскочил  второй  таракан,

крупнее первого. Саломон взревел, вынес ногу вперед и притопнул. Таракан с

перебитой спиной завертелся на месте. Ботинок Саломона опустился вторично,

а когда поднялся, таракан остался лежать,  превращенный  в  нечто  желтое,

слизистое, кашицеобразное. - Свихнешься с  этими  тварями!  -  пожаловался

Саломон. - Куда ни глянешь, сидит новый!

     - Потому что жарко, - объяснила София.  -  Когда  жарко,  они  всегда

вылазят.

     - Ага. - Он утер потную шею и  коротко  глянул  на  Чико.  Опять  эта

ухмылка. - Что смешного? Ну, придурок! Что, черт побери, смешного?

     - Не разговаривай с ним так! Он понимает твой тон.

     - Черта с два он понимает! - хмыкнул Саломон.  -  Там,  где  положено

быть мозгам, у него большая дырка!

     София встала. Желудок у нее сводила судорога,  зато  лицо  оживилось,

глаза блестели.  Бывая  рядом  с  Чико  -  касаясь  его  -  она  неизменно

чувствовала себя такой сильной, такой... полной надежд.

     - Чико - мой сын, - в ее голосе звучала спокойная  сила.  -  Если  ты

хочешь, чтобы мы ушли, мы уйдем. Только скажи, и мы уберемся отсюда.

     - Да уж. Рассказывай!

     -  Нам  уже  приходилось  жить  на  улице.  -  Сердце  Софии   тяжело

колотилось, но слова, вскипая, переливались через  край.  -  Можно  и  еще

пожить.

     - Ага, готов поспорить, что люди из соцобеспечения будут в восторге!

     - Утрясется, - сказала София, и сердце у  нее  в  груди  подпрыгнуло;

впервые за очень долгое время она действительно  поверила  в  это.  -  Вот

увидишь. Все утрясется.

     - Угу. Покажи мне еще одно чудо, и я сделаю тебя святой. -  Он  гулко

захохотал, но смех звучал принужденно. София  не  пятилась  от  него.  Она

стояла, вскинув подбородок  и  распрямив  спину.  Иногда  она  становилась

такой, но ненадолго. По полу, чуть ли не под ногой  у  Саломона,  пробежал

еще один таракан.  Саломон  притопнул,  но  проворства  таракану  было  не

занимать.

     - Я не шучу, - сказала София. - Мой сын - человек. Я хочу,  чтобы  ты

начал обращаться с ним по-человечески.

     - Да-да-да. - Саломон отмахнулся. Он  не  любил  говорить  с  Софией,

когда в ее голосе чувствовалась  сила;  он  тогда  невольно  казался  себе

слабым. И вообще, для скандала было слишком жарко. - Мне  надо  собираться

на работу, - сказал он и, начиная стаскивать волглую футболку, двинулся  в

коридор. Мысленно он уже переключился на бесконечные ряды ящиков, сходящих

с ленты конвейера, и на грохочущие грузовики, подъезжающие,  чтобы  увезти

их. Саломон знал, что будет заниматься  этим  до  конца  своих  дней.  Все

дерьмо, сказал он себе. Даже сама жизнь.

     София стояла в комнате,  Чико  скорчился  в  своем  углу.  Ее  сердце

по-прежнему сильно билось. Она ожидала удара и приготовилась принять  его.

Возможно, это еще  впереди...  или  нет?  Она  посмотрела  на  Чико;  лицо

мальчика дышало покоем, голову он  склонил  набок,  точно  слышал  музыку,

которую Софии никогда не услышать. Она  поглядела  в  окно,  на  тучи  над

рекой. Немного же в небе синевы. Но, может быть, завтра... Саломон  уходил

на работу. Ему понадобится обед. София вышла  в  кухню  соорудить  ему  из

лежащих в холодильнике остатков сэндвич.

     Чико еще немного посидел в углу. Потом уставился на что-то на полу  и

пополз туда. Голова все время норовила клюнуть носом пол, и  Чико  пережил

трудный момент, когда ее тяжесть грозила опрокинуть его.

     - Горчицу класть? - крикнула София.

     Чико подобрал дохлого таракана, которого недавно раздавил Саломон. Он

подержал его на ладони, внимательно рассматривая  здоровым  глазом.  Потом

сжал пальцы и ухмыльнулся.

     - Что? - переспросил Саломон.

     Рука Чико подрагивала - совсем чуть-чуть.

     Он раскрыл ладонь, и таракан, быстро перебирая лапками,  пробежал  по

его пальцам, упал на пол и метнулся в щель под плинтусом.

     - Горчицу! - повторила София. - На сэндвич!

     Чико подполз к следующему дохлому таракану. Взял его, зажал в ладони.

Ухмыльнулся, блестя глазами. Таракан протиснулся  у  него  между  пальцев,

стрелой метнулся прочь. Исчез в стене.

     - Да, - решил Саломон. Он подавленно вздохнул. - Все равно.

     Сквозь выходящее на пожарную лестницу окошко с Ист-Ривер-драйв  несся

неумолчный шум уличного движения. Во всю  мочь  орал  стереомагнитофон.  В

трубах хлюпало и стонало, стрекотали бесполезные в такую жару вентиляторы,

и тараканы возвращались в свои щели.