ГОРА

Майкл МУРКОК

Перевод Л. Кузнецовой

     Два человека, последние из оставшихся в живых, вышли из лапландской хижины, в которую они забрались в поисках еды.

     - Она была здесь до нас, - сказал Нильссон. - Похоже, она забрала все самое лучшее.

     Халльнер пожал плечами. Он так долго видел еду только в очень маленьких количествах, что она перестала представлять для него интерес.

     Он осмотрелся. Вокруг на сухой земле были разбросаны лапландские хижины из дерева и кож. Сушились ценные шкуры, лежали рога, оставленные для отбеливания, двери были не заперты, чтобы любой мог войти в брошенный дом.

     Халльнер очень жалел лапландцев. Уж они-то никак не были повинны в катастрофе, их не интересовали войны, грабежи, соперничество. Но они, как и все, были вынуждены скрываться в убежищах и, как и все, погибли под бомбами от радиации или от удушья.

     Они с Нильссоном находились на заброшенной метеостанции рядом с норвежской границей. Когда они смогли, наконец, починить радио, худшее уже произошло. Выпавшие радиоактивные осадки прикончили к этому времени племена в джунглях Индонезии, рабочих в отдаленных районах Китая, обитателей Скалистых гор, фермеров Шотландии. Только странные погодные условия, которые и явились одной из причин их приезда на станцию в начале года, до сих пор задерживали выпадение смертоносного дождя в этой области шведской Лапландии.

     Они чувствовали, вероятно инстинктивно, что они - последние из оставшихся в живых. Потом Нильссон обнаружил следы девушки, направляющейся с юга на север. Они не могли представить себе, кто она, как спаслась, но вместо северо-востока отправились по ее следам на север. Через два дня они наткнулись на поселение лапландцев.

     Их взглядам открылась древняя горная цепь. Было три часа утра, но солнце еще висело кровавым покрывалом на горизонте, ведь стояло лето - полуторамесячное арктическое лето, когда солнце никогда не садится полностью, когда снега в горах тают и потоками сбегают вниз, образуя реки, озера и болота в долинах, где лишь случайные поселения лапландцев и следы широких оленьих троп говорят о живших здесь в зимние месяцы людях.

     Отвернувшись от горной речки и глядя на лагерь, Халльнер вдруг почувствовал что-то вроде жалости. Он вспомнил отчаянье умиравшего человека, который рассказал им о том, что случилось с миром.

     Нильссон зашел в другую хижину и вышел, держа в руках пакет с изюмом.

     - Как раз то, что нам нужно, - сказал он.

     - Хорошо, - сказал Халльнер и неслышно вздохнул. Он уже не мог спокойно воспринимать чистенькую, аккуратную первобытную деревушку после того, что он наблюдал возле речки. Там, рядом с простыми глиняными и костяными чашками, валялись алюминиевая миска, пустой кофейник фирмы "Чейз и Санборн", дешевая пластмассовая тарелка и сломанная игрушечная машина.

     - Идем? - спросил Нильссон и направился к выходу.

     Не без некоторого трепета Халльнер последовал за другом, который шел в сторону гор, не оборачиваясь и даже не глядя по сторонам.

     У Нильссона была цель, и Халльнер был готов следовать за ним в поисках девушки, вместо того чтобы сидеть, размышлять и умереть, когда случится неизбежное.

     Была, он признавал это, слабая надежда на то, что при сохранении благоприятного направления ветра у них останется шанс выжить. А в этом случае навязчивая идея Нильссона преследовать женщину приобретала определенный смысл.

     Приятеля раздражало его желание идти медленно, наслаждаясь атмосферой этой страны, такой обособленной и удаленной, независимой и надменной. Вещи, не соответствующие его эмоциональному настрою, сначала слегка удивили его, и даже сейчас он брел по болотистой местности с чувством нарушенного уединения, с ощущением нарушения неприкосновенности места, где почти ничто не указывало на присутствие человека; где было так мало коренных жителей и куда так редко наведывались люди из других мест, что никакого следа их пребывания сохраниться просто не могло.

     Поэтому позже, когда он увидел отпечатки маленьких резиновых подошв на плоском грязном берегу реки, это явилось своего рода шоком.

     - Она все еще впереди, - сказал Нильссон, радующийся этому знаку, - и не так уж далеко впереди. Не более одного дня ходьбы. Мы догоняем ее.

     Вдруг он почувствовал, что ему почти неприятно наличии этих следов, что он почти обижен на Нильссона, заметившего их, ведь один он мог и пройти мимо. Он подумал, что абсолютная уверенность Нильссона относительно пола обладателя ботинок с резиновыми подошвами основывалась исключительно на собственных желаниях Нильссона.

     Слева в мелкое озеро несла прозрачный талый снег река; из воды то там, то тут виднелись бурые высушенные солнцем камни не правильной формы. По этим камням они могли переходить быстрые речки.

     Множество таких потоков сбегало здесь вниз по склонам предгорий. Они наполняли и увеличивали озера, разбросанные по этой заболоченной местности. На плато встречались возвышенности, где теснились ели и серебристые березы, выстоявшие в борьбе за кусочек незатопленной земли.

     Попадались и горные кряжи, поросшие травой, камышом и можжевельником, за которыми иногда скрывались высокие горы.

     Он никогда не заходил так далеко в горы, а эта горная цепь была одной из древнейших в мире, здесь не было острых пиков, как в Альпах, были они истертыми и ровными и, пережив эру перемен и метаморфоз, заработали свое право на уединение и постоянство.

     Хлопья снега, как звезды, поблескивали на их склонах на фоне серо-зеленого мха и скальных пород. Снежные равнины смягчали их очертания.

     Нильссон уже перебирался через реку, легко перепрыгивая с камня на камень, его профиль киногероя время от времени вырисовывался на фоне ясного морозного неба. Узел у него на спине заставлял вспомнить ношу христианина из "Пути паломника". Халльнер улыбнулся про себя. Нильссон не мог идти к спасению прямым путем.

     Теперь и он последовал за другом.

     Балансируя на плоских кожаных подошвах своих ботинок, он перепрыгивал с одного камня на другой, снова восстанавливал равновесие и перепрыгивал на следующий. Вокруг камней бурлила река, устремляясь к озеру, чтобы затеряться в его водах. Он снова прыгнул, поскользнулся и оказался по колено в стремительном ледяном потоке. Теперь ему было все равно, и он не стал взбираться обратно на камень, а, подняв над головой маленький заплечный мешок, пошел по пояс в ледяной воде. Задыхаясь, он добрался до берега, где смеющийся и качающий головой Нильссон помог ему выбраться на сухое место.

     - Ты безнадежен!

     - Ничего страшного, - сказал он. - Солнце скоро меня высушит.

     Однако они уже довольно много прошли, и оба начали уставать. Солнце уже встало, круглое, подернутое красной дымкой, на бледном холодном небе, но определить время было трудно. Это тоже усиливало отрешенный вид гор и плоскогорий, будивший мысли о вечности. Ночи не было - лишь небольшое изменение качества дня. И хотя стояла жара 90 градусов по Фаренгейту, небо казалось холодным: короткого полуторамесячного лета не хватало, чтобы изменить природу этой холодной земли Иотунхейм.

     Он думал о Иотунхейме, этой земле Гигантов. Теперь он лучше понимал мифы своих предков, в которых подчеркивалось непостоянство человека - смертность его богов, открытое обожествление сил природы. Только здесь смог он понять, что мир может жить вечно, но жизнь его обитателей неизбежно связана с изменениями и, в конечном счете, со смертью. И, пока он думал, его впечатление от этой земли так сильно изменилось, что вместо того, чтобы ощущать себя захватчиком на священной земле, он почувствовал, что ему дана привилегия: несколько мгновений вечности в этой короткой жизни.

     Сами горы могут со временем разрушиться, планета может погибнуть, но в том, что она возродится в новом качестве, он был убежден, и это давало ему смирение и надежду на собственную жизнь, и в первый раз он подумал о том, что, может быть, в конце концов и стоит продолжать жить.

     Он не стал задерживаться на этой мысли, это было ни к чему.

     Они с облегчением вышли на сухое место, где развели костер и приготовили остатки грудинки в металлической сковородке. Поев, они вычистили сковородку золой из костра, а он спустился к ближайшей речке, чтобы вымыть ее, и задержался на минуту попить. Много воды пить нельзя, вчера он уже допустил такую ошибку, ведь вода может действовать как наркотик, когда пить хочется все больше и больше и пьешь до изнеможения.

     Он понимал, что им нужно по возможности сохранить силы и бодрость. Ведь, если с одним из них что-то случится, они оба могут оказаться в опасности. Но эта мысль не могла овладеть им. Чувство опасности здесь не ощущалось.

     Он лег спать и, прежде чем провалиться в глубокий, без сновидений, сон, он почувствовал себя одновременно огромным и очень маленьким - странное ощущение. Он лежал, закрыв глаза и расслабившись, чувствуя себя таким большим, что атомы его тела в сравнении со Вселенной просто не существовали, что Вселенная превратилась в неразличимый электрон, существующий, но невидимый. И при этом у него было ощущение, что он также мал, как и электрон, что он находится в бездне, в вакууме, где нет вообще ничего.

     Человек, настроенный мистически, наверно, понял бы это, как какое-то божественное знамение, но он мог только принять это, не испытывая нужды в объяснении. Потом он уснул.

     На следующее утро Нильссон показал ему карту, найденную им в деревне.

     - Вот куда она идет, - сказал он, указывая на отдаленную гору. - Это самая высокая гора в этой части и вторая по высоте во всей цепи. Интересно, зачем ей понадобилось лезть на гору?

     Халльнер покачал головой.

     Нильссон нахмурился.

     - Странное что-то у тебя настроение. Боишься, тебе не обломится?

     Халльнер не ответил, и Нильссон сказал нетерпеливо:

     - Может быть, она думает, что на вершине горы безопаснее?

     Если повезет, скоро все узнаем. Ты готов идти?

     Халльнер кивнул.

     Они двинулись в молчании.

     Теперь горная цепь была заметно ближе, и Халльнер мог разглядеть отдельные горы. Гора, к которой они направились, неясно вырисовывалась над другими, но казалась приземистой, тяжелой, даже более древней, чем все остальные.

     На какое-то время им пришлось сосредоточить свое внимание на земле, по которой они шли, потому что то, что было у них под ногами, нечто большее, чем просто густая грязь, облепляло ботинки и грозило стащить их вниз, туда, где на большой глубине покоились останки доисторических ящеров.

     Нилльсон говорил мало, и Халльнер был рад, что к нему не лезут с вопросами.

     Казалось, что за последней зубчатой стеной гор находится конец света или что они уже не на Земле, а в каком-то вогнутом блюдце, где только деревья и озера, болота и холмы, вокруг - горы.

     У пего было такое чувство, что земля эта настолько незыблема, настолько неуязвима, настолько далека от мест проживания людей, что он в первый раз полностью осознал, что ни людей, ни созданных ими вещей больше нет. Как будто они вообще никогда не существовали или же их колдовское влияние исчезло, не успев возникнуть.

     Но сейчас, в первый раз после того, как услышал истерический голос по радио, он, глядя на высокую гору, тяжелой громадой возвышающуюся на фоне ледянисто-голубого неба, ощутил, как в нем опять зашевелилось старое чувство.

     Но это было уже другое чувство. Желание стало вершиной, наградой за молчание и покой, который ожидал в конце.

     Любопытство было стремлением найти причину причудливой окраски растительности на середине склона, а страха не было, ведь в этой загадочной стране не существовало неопределенности. Огромное, без стенок, чрево под бесконечным небом, в окружении богатства красок - синих, белых, коричневых и зеленых, - полностью отрезало их от разрушенного внешнего мира.

     Это был засыпанный снегом рай, где сытые волки, бросив обглоданные скелеты добычи, жадно глотали чистую воду из речек. Пустыня, наполненная жизнью, с леммингами, северными оленями, росомахами, волками и даже медведями, с озерами, кишевшими пресноводной сельдью, и тихим воздухом, в котором было отчетливо слышно, как хлопает крыльями ястреб. Ночь не могла наступить, и поэтому возможные опасности, исходящие от дикой природы и не чувствующиеся в огромном мире, где хватало места для всего, никогда не могли стать реальностью.

     Иногда они натыкались на убитого оленя, но, глядя на тусклые белые кости и изорванную шкуру, не испытывали ужаса, вообще никаких чувств не испытывали, ведь хотя убийца, росомаха, - жестокий хищник, совершающий убийства часто ради собственного удовольствия, она не понимает, что совершает преступление, поэтому его можно и не считать таковым.

     Все здесь было независимым, определенным судьбой, обстоятельствами, но, поскольку природа не анализировала, а принимала себя и условия своего существования без вопросов, она оказалась совершеннее людей, которые, спотыкаясь, брели по этой суровой земле.

     Наконец они подошли к поросшему травой склону подножия горы, и он задрожал от волнения, увидев, как она возвышается над ним, как на высоте постепенно исчезает трава, обнажая разбросанные в беспорядке камни, а еще выше - и камни исчезают над снежными шапками.

     - Она бы выбрала самый легкий подъем, - решил Нильссон, глядя на карту, найденную им в лагере. - Значит, придется пройти через два снежных поля.

     Они устроились отдохнуть на остатках травы. И он смотрел вниз, туда, где они шли, не в состоянии говорить или описать свои чувства. Здесь не было горизонта, со всех сторон были горы, а среди гор он видел реки и озера, покрытые деревьями холмы. Все это приобрело свежие, яркие оттенки, озера отражали красноту солнца и синеву неба, придавая им новые черты.

     Он был рад, что они выбрали самый легкий подъем: у него не было никакого желания испытывать себя или тренироваться.

     Какое-то время он чувствовал себя наполненным природой, готовым карабкаться наверх, потому что ему так хотелось и потому что вид, открывавшийся с вершины, наверняка дополнил бы его впечатления.

     Они поднялись, и он подумал, что Нильссон чувствует совсем другое. Халльнер почти забыл о девушке.

     Они начали карабкаться вверх. Это было утомительно, но не трудно: вначале подъем был некрутым, меньше сорока пяти градусов. Они подошли к первой снежной равнине, которая была чуть ниже, и осторожно, но с облегчением, спустились.

     Нильссон прихватил с собой палку из лапландского селения.

     Он сделал шаг вперед, воткнул палку в снег перед собой, сделал еще шаг и снова воткнул палку.

     Халльнер последовал за другом, осторожно ступая по его следам; маленькие кусочки замерзшего снега падали в его ботинки. Он понял, что Нильссон пытается проверить толщину снежного покрова. Внизу протекала глубокая речка, и ему показалось, что он слышит под ногами се журчание. Он заметил также, что ногам холодно и неудобно.

     Очень медленно они пересекли снежную равнину и, наконец, очень нескоро, оказались на другой стороне и сели ненадолго отдохнуть, готовясь к предстоящему крутому подъему.

     Нильссон стянул с плеч рюкзак и нагнулся над ним, глядя назад, на равнину.

     - Никаких следов, - задумчиво сказал он. - Может быть, она прошла дальше вниз.

     - Может быть, ее вообще здесь не было. - Халльнер говорил через силу. Его это не интересовало.

     - Не говори глупостей. - Нильссон поднялся и снова забросил рюкзак на плечи.

     Они перебрались через острые скалы, разделяющие две снежные равнины, и совершили второй рискованный переход.

     Халльнер снова сел отдохнуть, но Нильссон продолжал карабкаться вверх. Через несколько минут Халльнер последовал за ним и увидел, что Нильссон остановился и хмурясь смотрит на сложенную карту, которую держит в руках.

     Догнав Нильссона, он заметил тропинку, ведущую вверх вокруг глубокой и широкой впадины. На другой стороне такая же тропинка вела к вершине. Было видно, что этот подъем намного легче.

     Нильссон выругался.

     - Эта чертова карта сбила нас с толку - или же изменилось расположение полей. Мы поднялись не с той стороны.

     - Будем возвращаться? - равнодушно спросил Халльнер.

     - Нет - здесь никакой разницы, все равно потеряем уйму времени.

     В том месте, где две тропы соединились, над ними возвышался гребень горы, по которому можно было перебраться на другую сторону, где им следовало подниматься. Здесь было ближе к вершине, поэтому, даже достигнув другой стороны, они мало бы что выиграли.

     - Неудивительно, что мы потеряли ее следы, - раздраженно сказал Нильссон. - Она, наверно, уже на вершине.

     - Почему ты так уверен, что она взбиралась на эту гору?

     - Халльнер удивился, что эта мысль не пришла ему в голову раньше.

     Нильссон помахал картой.

     - Ты думаешь, лапландцы этим пользовались? Нет - это она оставила.

     - О, Господи... - Халльнер уставился на нагромождение холодных скал, образующих почти отвесный провал под его ногами.

     - Хватит отдыхать, - сказал Нильссон, - Мы потеряли очень много времени, теперь надо наверстывать.

     Он последовал за Нильссоном, который неразумно тратил энергию на торопливый, сумасшедший подъем и, еще не достигнув гребня, уже явно обессилел.

     Халльнера не смутила изменившаяся ситуация, и он продолжал карабкаться за ним медленно и спокойно.

     Подниматься пришлось дольше, это было труднее, и он тоже устал, но чувства отчаяния не испытывал.

     Задыхающийся Нильссон ждал его на скале рядом с гребнем, образующим узкую полоску беспорядочно разбросанных, скошенных сверху скал. С одной стороны находилась почти отвесная стена, уходящая вниз футов на сто, а с другой - крутые склоны, утопающие внизу в леднике - огромном пространстве ослепительного, слегка скрипящего льда.

     - Если ты будешь идти так медленно, я тебя ждать не стану, - произнес задыхаясь Нильссон.

     Слегка наклонив голову набок, Халльнер посмотрел вверх на гору. Потом молча показал, куда он смотрит.

     - Черт! Сегодня все против нас, - Нильссон поддал ногой камень, и тот полетел вниз, но они не могли видеть, куда он упал, и не слышали звука удара.

     Дымка, которую заметил Халльнер, быстро приближалась к ним, закрывая другие вершины, сгущаясь с другой стороны горной цепи.

     - Нас заденет? - спросил Халльнер.

     - Обязательно!

     - А это надолго?

     - Невозможно сказать, может быть, пару минут, а может, и несколько часов. Если мы останемся здесь, мы можем запросто замерзнуть. Если мы пойдем дальше, есть шанс добраться до вершины и подняться выше этого тумана. Хочешь рискнуть?

     Последнюю фразу он произнес насмешливо и с вызовом.

     - Ну конечно, да, - ответил Халльнер.

     Теперь, когда об этом упомянули, он в первый раз заметил, что ему холодно. Но он, хотя и замерз, не испытывал никакого дискомфорта.

     У них не было ни веревок, ни альпинистского снаряжения, и обут он был в обычные ботинки на гладкой подошве. Туман надвигался, его серая, движущаяся масса временами почти полностью ограничивала видимость. Они продолжали карабкаться, покрикивая, чтобы не потеряться.

     Был момент, когда он, практически ничего не видя, нащупал ногой скалу, перенес туда свой вес, поскользнулся, уцепился за скалу и почувствовал, что ноги не находят опоры. Именно в это мгновение туман рассеялся, и он увидел далеко внизу поскрипывающий ледник. И еще что-то - черную распластанную тень, пятном лежащую на чистой поверхности льда.

     Царапая скалу пальцами ног, он пытался перекинуть тело назад, на основную часть гребня; слегка зацепившись, он швырнул себя боком на сравнительно безопасную узкую дорожку.

     Он быстро и отрывисто дышал, дрожа от возбуждения. Потом поднялся и полез дальше вверх по склону.

     Через некоторое время, когда самый густой туман остался позади и висел теперь над ледником, он увидел, что они уже находятся по ту сторону гребня, а он и не заметил, как они туда добрались.

     Теперь ему был виден Нильссон, с явным трудом карабкающийся к вершине, которую он называл ложной.

     Настоящей вершины не было видно, ее загораживала другая, но теперь до нее оставалась какая-то сотня футов.

     Они остановились передохнуть на ложной вершине. Смотреть вниз было бесполезно: туман, хотя и слегка рассеялся, еще не позволял разглядеть большинство окружающих гор. Иногда сквозь расступившуюся серую мглу проглядывали куски гор, пятна далеких озер, но больше ничего они увидеть не смогли.

     Халльнер взглянул на Нильссона. Красивое лицо его спутника приняло застывшее, упрямое выражение. Сильно кровоточила пораненная рука.

     - С тобой все в порядке? - Халльнер кивнул на кровоточащую руку.

     - Да!

     Было ясно, что Нильссону в его теперешнем настроении не поможешь, и интерес Халльнера пропал.

     Он почувствовал, что туман проник сквозь его тонкую куртку, и теперь телу было сыро и холодно. Руки были расцарапаны, а тело было все в синяках и болело, но он тем не менее не чувствовал себя подавленным. Он пропустил Нильссона вперед, а потом заставил себя начать последний этап подъема.

     К тому времени, когда он достиг бесснежный вершины, воздух стал прозрачным, туман рассеялся, и в ясном небе засияло солнце.

     Он бросился на землю рядом с Нильссоном, который снова углубился в свою карту.

     Он лежал, тяжело дыша, неловко растянувшись на скале и глядя вниз. Перед ним открывалась величественная картина, но не она заставляла его молчать, не давала размышлять, как будто время остановилось, как будто прекратилось движение планет. Он чувствовал себя памятником, окаменевшим и неразумным. Он жадно впитывал вечность.

     Почему этого не смог понять погибший человеческий род?

     Нужно было просто существовать, а не пытаться постоянно доказывать, что ты существуешь, когда это и так очевидно.

     Он подумал, что это очевидно для него, потому что он взобрался на эту гору. Это знание было дано ему в награду.

     Он не приобрел способности мыслить яснее, видения, объясняющего секрет Вселенной или какого-то наития. Он сам, своими действиями, дал себе безжизненный мир, бесконечное спокойствие существования.

     Его покой нарушил резкий разочарованный голос Нильссона.

     - Я мог бы поклясться, что она полезет сюда. Может, быть, она была здесь. Может быть, мы опоздали, и она уже спустилась обратно?

     - Халльнер вспомнил о пятне, увиденном им на леднике.

     Теперь он знал, что это было.

     - Я видел что-то там, на гребне, - сказал он. - На леднике. По-моему, это была человеческая фигура.

     - Что? Почему ты не сказал мне?

     - Не знаю.

     - Она была жива? Подумай, как это важно, - если она жива, мы сможем снова возродить человечество. Что с тобой, Халльнер? Ты что, головой ударился или еще чем-нибудь? Она была жива?

     - Может быть, я не знаю.

     - Ты не... - все еще не веря, зарычал Нильссон и начал карабкаться обратно вниз.

     - Бессердечный выродок! А вдруг она разбилась, покалечилась!

     Халльнер смотрел, как спускался Нильссон. Он очень торопился, бранясь и спотыкаясь, иногда падая. Халльнер видел, как он сорвал с плеч рюкзак и отбросил его в сторону, как споткнулся и чуть не упал.

     Халльнер подумал равнодушно, что, если Нильссон будет так неаккуратно спускаться, он точно разобьется.

     Потом его взгляд вернулся к дальним озерам и деревьям внизу.

     Он лежал на вершине горы, разделяя ее существование. Он лежал неподвижно, даже не моргая, и впитывал открывшийся ему вид. Ему казалось, что он - часть камня, часть самой горы.

     Через некоторое время раздался пронзительный, полный боли крик и замер в тишине. Но Халльнер не слышал его.